Автор: Капустина Б.Г.
Теги: внутреннее положение внутренняя политика отдельных стран политика
ISBN: 5-8013-0179-8
Год: 2003
Текст
ХРЕСТОМАТИЯ
/ЮРАЛЬ
! ПОЛИТИКЕ
ББК 66.3(4/8)
М 79
М79 Мораль в политике. Хрестоматия / Пер. с фр., англ.,
нем., испанск., чешек. Составитель и общая редакция
Б. Г. Капустина — М.: Книжный дом «Университет», 2003.—
480 с.
ISBN 5-8013-0179-8
В хрестоматии собраны размышления выдающихся зарубежных
мыслителей двадцатого века о роли и возможностях насилия и нена-
силия в политике. Включенные в нее тексты представляют разные иде-
ологические и концептуальные подходы. Часть их написана активными
участниками политической жизни, другая принадлежит перу выдаю-
щихся политических философов и этиков. Объединяет эти тексты, по-
мимо общей проблематики, лишь тот сильный резонанс, который они
имели в общественном сознании современников под влиянием вели-
ких и трагических событий ушедшего столетия.
Почти все собранные в хрестоматии тексты переведены на рус-
ский язык впервые. Исключения — материалы Ганди и Гавела, изда-
вавшиеся ранее на русском в нашей стране и за рубежом, но давно
ставшие раритетами.
Помимо самостоятельного значения, хрестоматия служит учеб-
ным пособием по курсам, читаемым студентам и аспирантам гумани-
тарных специальностей по теме «Мораль и политика».
ББК 66.3(4/8)
ISBN 5-8013-0179-8
© Капустин Б. Г., составление, 2003
МОРАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА
И ПОЛИТИЧЕСКАЯ
МОРАЛЬ
Предисловие
Тема «мораль и политика» в современной России восприни-
мается как нечто, набившее оскомину, и в то же время — очень
далекое от жизни. Какие только сетования не приходится посто-
янно слышать и на «падение нравов» в целом, и в особенности —
на циничность, сребролюбие, лицемерие наших политиков!
И вместе с тем мы стали жесткими «реалистами»: политика —
это не то, что ведет в «светлое завтра», а то, что распределяет
экспортные квоты, федеральные субвенции и многое другое се-
годня. И на оболванивание пиаром грубую власть денег, пусто-
словие и махинации слуг народа мы с пониманием отвечаем на-
растающей апатией к аморальной политике, ибо другую не
можем себе и помыслить.
ОПАСНОСТИ СВЯЗИ МОРАЛИ и политики
Тема «Мораль и политика», скорее всего, действительно,
бесплодна. До тех пор, пока они воспринимаются как два разных,
внешних друг другу «мира», которые мы пытаемся так или ина-
че соотнести, мы не двинемся дальше банальностей, либо затёр-
тых до неприличия, либо уносящихся в выси абстракций, где
нельзя найти ничего живого.
В самом деле, допустим, что союз «и» предполагает то,
что мораль должна оценить политику согласно присущим ей,
морали, меркам. Не относись к другому, как к средству. По-
ступай с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с то-
бой. Исполняй свой нравственный долг невзирая на следствия.
Перечислять такие мерки можно и дальше, причем беря их не
3
ПРЕДИСЛОВИЕ
только из («кантовской») этики долга, но и («утилитаристской»)
этики счастья, да вряд ли стоит продолжать. По этим меркам
любая политика, а не только те ее разновидности, которые при-
обрели печальную славу своими жестокостями и коварством,
предстанет аморальной. Просто потому, что в политике дей-
ствуют организации с соответствующей субординацией ролей,
которые инструментализируют людей друг для друга. Потому
что следствия политических действий распространяются осо-
бенно широко и имеют особую важность для жизни тех, кто —
даже с точки зрения морали — не должен расплачиваться за ис-
полнение кем-то нравственного долга, «невзирая на следствия».
Потому что стихия политики — конфликт, всегда пронизанный
насилием (в разных его формах), причем нередко такой, в ко-
тором на кон поставлены жизнь и смерть, так что строить от-
ношения согласно «золотому правилу» морали очень часто
будет значить — предавать «своих», потворствовать злу, обре-
кать себя на поражение.
Соотнесение политики и морали через союз «и» может
рождать только острое разочарование или апатию, переходя-
щую в цинизм. Общественности столь же опасно быть разоча-
рованной и апатичной, как и чересчур доверчивой и морально эк-
зальтированной — ив том, и в другом случае она становится
легкой добычей политических проходимцев.
Взаимную чуждость политики и строго морального образа
действий остро ощущают авторы текстов, включенных в данную
хрестоматию. Те из них, которые были действующими полити-
ками, и интересны в первую очередь тем, что шли в политику
ради высоких моральных целей, ради нравственного очищения
и преобразования ее в соответствии с ними. Они были искренни
в этом, и величие их трагедий на фоне их политических (в узком
и обычном смысле слова) побед высвечивает то, что скрыто в
привычной нам «политиканской политике», что выглядит как все-
го лишь ее моральный недостаток. «Я должен признаться в сво-
ем банкротстве», — писал Ганди за полтора месяца до обрете-
ния Индией независимости, являвшейся целью всей его долгой и
ставшей легендой деятельности. «Ненасилие — это мое кредо.
Для Конгресса ненасилие всегда было политикой»1. И признание
Гавела: «.. .Мы сегодня так растеряны в своей победе». Почему?
Потому что место старого опрокинутого тоталитаризма занима-
ет (среди прочего) «тоталитарная угроза потребительства, ком-
мерции и власти денег». А ведь основой политики должна быть
нравственность. Как осуществить это долженствование? Полити-
ке нужно из «искусства возможного», «искусства спекуляций,
расчетов, интриг, тайных соглашений и прагматического манев-
рирования» превратиться в «искусство невозможного», искусст-
во «сделать лучше себя и весь мир»1 2. Это — программа прези-
дента, благополучно капитализирующейся посткоммунистичес-
кой страны? И Че Гевара одиноким «кондотьером свободы»
покидает Кубу, чтобы погибнуть в горах Боливии. «Я — авантю-
рист, пишет Че в прощальном письме своей семье, — но такой,
кто рискует собственной шкурой, чтобы доказать свои убежде-
ния»3. Что же побудило его «доказывать свои убеждения» столь
далеко от страны победившей революции, одним из виднейших
вождей которой он был сам?
Вывод о неизбежной аморальности любой политики на обы-
денном языке предстает сентенцией «политика — грязное дело».
Это и есть жалкая банальность, которая ничего не дает ни для по-
стижения политики, в том числе — все же присутствующих в ней
нормативных элементов, ни для практического ориентирования
нас относительно того, как же обращаться с этим «грязным де-
лом»? Мы можем, конечно, тосковать по «честным политикам»
и заниматься морализаторством по поводу несовершенства тех,
1 Ганди М.К. Моя жизнь. М., 1969. С. 568, 570. (Речь идет об Индий-
ском Национальном Конгрессе (ИНК), партии, принесшей Индии независи-
мость и в течение десятилетий непрерывно руководившей ею после этого.
Ганди долгие годы был одним из вождей и вдохновителем ИНК).
2 Гавел В. Сила бессильных. Минск, 1991. С. 7. Га вел В. Г остиница в
горах. М., 2000. С. 143.
3 Che Guevara. Venceremos! / Ed. J. Gerassi. L.: A Panther Book, 1969.
P. 568.
ПРЕДИСЛОВИЕ
кто имеется в наличии. Но беспредметность такой тоски, как и
пустота такого морализаторства, предстают лишь нагляднее в
свете нашего собственного «реалистического» знания того, что
«в самом деле» жизнь устроена иначе.
Однако, возможно, союз «и» в связке «мораль и политика»
должен означать что-то более энергичное и политически дей-
ственное, чем всего лишь моральное оценивание последней?
Скажем, то, что мораль должна на деле вести политику и руко-
водить ею. Собственно, в случае политиков с высокими мораль-
ными целями (типа тех, о ком упоминалось выше) дело и не
может обстоять иначе — в отличие от академических созерца-
телей политики, «пикейных жилетов» и прочих обывателей. Но
что происходит и с моралью, и с политикой, если они связаны
таким образом!
При последовательном осуществлении этой связи мораль
становится террористическим законодательством, а политика —
практическим исполнением террора. На классическом языке
французской революции первое — «республика добродетели»
и «неподкупные» (политики) как ее олицетворение. Второе,
пользуясь бессмертными образами Максимилиана Робеспье-
ра, — «деспотизм свободы» и «рабы свободы»4 (те же «непод-
купные»), вереницей гибнущие под ножом гильотины и принима-
ющие это как фатум.
Террористическая инкарнация связи «мораль и политика»
давно, начиная с Гегеля, стала предметом глубокой политико-фи-
лософской рефлексии5, и нам сейчас стоит обратить внимание
4 Робеспьер /И. //Избр. произв. ВЗт.Т.З.М., 1965.С. 113,213. Эти
формулировки связаны с пониманием общей цели революции как «установ-
ления добродетели», а сути политики — как внесения «в законы и управле-
ние моральных истин». Соответственно террор предстает «эманацией доб-
родетели». (Там же. С. 112, 164-165).
5 Классический гегелевский анализ раскрывает логику «ужасной пос-
ледовательной свободы», вытекающую из ее связи как «абстрактного прин-
ципа» с добродетелью в качестве ее выражения в субъективной воле. Эта
связь приводит к господству «добродетели и террора». — См. Гегель. Фило-
лишь на отдельные ее моменты, важные для уяснения и анализа
рассуждений, которые читатель встретит в текстах данной хрес-
томатии.
Руководство политикой со стороны морали глубоко пара-
доксально. Прежде всего мораль как мораль есть нечто универ-
сальное (иначе она окажется всего лишь этосом, особыми нра-
вами и обычаями какой-то особой группы людей), и потому на-
личествующее (как локковский естественный «светоч разума»
или кантовский «практический разум») у всех. Если у кого-то,
вроде душевнобольных или отпетых негодяев, морального разу-
ма нет или он «спит», то эти несчастные создают для общества
медицинскую, воспитательную или уголовно-правовую пробле-
му, но никак не политическую. Ведь последняя, в конечном сче-
те, есть проблема устройства и воспроизводства общежития
людей как целого — в отличие от проблем обращения с отдель-
ными «девиантными» людьми или группами людей. Коли так, то
руководство политикой со стороны морали не может означать
ничего иного, кроме как проявления в политике «естественного»
морального консенсуса всех «нормальных» людей. Конечно, это
тождественно упразднению политики как таковой, т. е. как спо-
соба разрешения конфликтов, не имеющих до- и внеполитическо-
го решения или даже как способа «удержания в рамках» в прин-
ципе неразрешимых конфликтов. Собственно, о таком упраздне-
нии политики и говорят различные анархистские концепции (мы
увидим, сколь близко подходят к ним, к примеру, Ганди и Гавел в
их грезах о желанном будущем), включая марксистскую идею
«отмирания государства». В таких проектах моральная мысль и
взлетает в ту высь абстракций, о которой мы упоминали в самом
начале, где уже не обитает ничего живого.
Но парадоксальность морального руководства политикой
заключается не только в том, что при нем исчезает то, чем мораль
софия истории // Соч. Т. VIII. М.- Л.: 1935. С. 416-417. Недавнюю блестящую
разработку этой темы см. Лефор К. Революционный террор. // Политичес-
кие очерки (XIX-XX века). М.: РОССПЭН. 2000.
ПРЕДИСЛОВИЕ
руководит. Выясняется, что на деле мораль как мораль не мо-
жет руководить политикой, просто потому, что всеобщий мо-
ральный консенсус (если он и есть) не имеет силы справиться с
теми конфликтами интересов, ценностей, «жизненных позиций»,
которые сталкивают, а нередко — непримиримо сталкивают
людей. Или, скажем, так: консенсус, будь он относительно того,
что нужно при любых обстоятельствах исполнять нравственный
долг или стремиться к счастью возможно большего числа людей,
просто бесполезен, если мы разойдемся в представлениях о том,
в чем именно состоит этот «нравственный долг» или это «счас-
тье». Причем чем с большей моральной непреклонностью мы
готовы следовать нашему пониманию долга и счастья, тем более
неразрешимым окажется конфликт с теми, кто имеют иные по-
нятия о том же6.
Если мораль не может руководить политикой как мораль,
т. е. как свободный разумный выбор всеми того направления
общей жизни, в котором воплощается нравственное благо, то
это вовсе не значит, что такое руководство совсем невозмож-
но. Мораль должна обрести способность принуждать тех, кто не
способен к такому выбору, все же делать его. Она должна стать
силой, чтобы противостоять силе неразумия, ибо вообще одной
6 В этом плане любопытно и поучительно заключение некоторых иссле-
дователей творчества и практической деятельности Ганди о том, что его идея
ненасилия могла быть эффективной только в том случае, когда оппонентом
выступал эгоист, не имеющий или игнорирующий понятие нравственного
долга. Ненасилие Ганди пробуждало его к осознанию долга, каковым со-
держательно — в силу источника пробуждения и силы непосредственного
примера — выступало (в том или ином виде) гандистское представление о
долге. Если же оппонент уже был «человеком долга», но содержательно
иного, чем у Ганди, то их конфликт становился неразрешимым именно
вследствие верности того и другого этике долга. Неслучайно гандистская
стратегия в целом «сработала», будучи направленной на английскую коло-
ниальную администрацию, но провалилась по отношению к мусульманам
Индии — страна была разделена, что Ганди воспринимал как трагедию и свою
величайшую неудачу. — См. KJifgaard R. Е. Gandhi's Non-Violence as a Tactic /
/ Journal of Peace Research (Oslo), 1971, № 2. P. 150.
силе может противостоять только другая сила, но никак не «осоз-
нание» (долга или чего-либо другого). Ведь и формулу «сила
разума», если мы не хотим погрузиться в идеализм и метафи-
зику, правильно понимать не как «сила, коренящаяся в (самом)
разуме», а как «сила, овладевшая разумом», т. е. ставшая ра-
зумной и благодаря этому возросшая.
Стать силой мораль может, лишь слившись с позицией вла-
сти. Ведь она не способна даже поддержать одну из спорящих и
конфликтующих сторон и отождествить себя с ней. Мораль дол-
жна быть над спором, она — абсолютное основание его разре-
шения. Строго говоря, мораль не рассуждает, а исполняет веч-
ный и неизменный долг. Рассуждают, в том числе о морали, лишь
люди, как раз не знающие (пока), в чем их долг в данной ситуа-
ции заключается. Моральное рассуждение — признак не мо-
ральных (уже), а только стремящихся быть моральными людей,
а потому — по определению — (в чем-то) неморальных. Отсюда
и их споры, и (в лучшем случае) — лишь частичная истинность их
позиций в таких спорах. Но коли так, мораль не может быть ру-
ководством политики как своего рода заранее готовая инструкция
по единственно правильному разрешению споров. Мораль —
нечто находимое и даже вырабатываемое в ходе таких споров,
если понимать под ней не пустые принципы типа «исполняй нрав-
ственный долг невзирая на следствия», а конкретные, пригодные
для данной ситуации ориентиры действий, приносящих благо. На-
ходимая и вырабатываемая в спорах мораль означает, что имен-
но политика «первична» по отношению к морали и что именно при
условии такой «первичности» мораль может быть верна самой
себе как свободный выбор и разумное самоопределение рефлек-
тирующих людей.
Но мы имеем дело с иным положением. Мораль утверж-
дает себя как руководство политики. Она уже знает разреше-
ние всех споров, которые никак не могут быть продуктивны ни
для ее самопонимания, ни для нравственного самоопределения
людей. Ведь истинный образец у них уже и всегда перед глаза-
ми в виде морали, закрепившейся на властной позиции, в виде
ПРЕДИСЛОВИЕ
«республики добродетели», которую такая позиция представля-
ет и защищает. С такой позиции все споры — вовсе не споры, а
саботаж добродетели и заговоры против нее. В них виновны все,
кто вовлечен в споры, кто вообще спорит, а не пресекает спор
указанием на образец и не карает того, кто все же хочет спорить.
Якобинский закон о подозрительных от 17 сентября 1793 года —
самое чистое и глубокое выражение руководства политикой со
стороны морали. Караются не действия против «свободы» и
«республики добродетели», а отсутствие соответствующих (вла-
ствующей морали) действий и подозрительные помыслы, кото-
рые могут привести к несоответствующим действиям. И с точки
зрения морали, это абсолютно логично: разве не известно, что
в своем ригоризме она судит по мотивам поступков, а не по их
следствиям?
Парадоксальность всего описанного не в том, что властвующая
мораль есть террор и именно «деспотизм свободы», как точно вы-
разился Робеспьер. Парадоксальность в том, что в качестве властву-
ющей мораль перестает быть моралью. Из универсального разу-
ма она превращается в особую точку зрения особой и в тенденции
очень узкой группы («неподкупных» политиков), противостоящую
универсальному разумению буквально всего народа, который, по
выражению другого якобинца Ж-Н. Бийо-Варенна, «привык гнить
столько веков в рабстве», что оказался непригоден к свободе (цит.
по: Лефор, с. 105). Из автономии, свободного самозаконодатель-
ства мораль превращается в свою противоположность — голое
насилие, подобно тому, как свобода превращается в деспотизм,
даже если он (искренне) осуществляется от имени свободы. Полу-
чается, что в связке «мораль и политика» мы на сей раз утеряли
мораль, так же как ранее — при допущении морального консен-
суса — потеряли политику.
Какие же возможности логически остаются у нас, чтобы со-
отнести «миры» морали и политики, избегая тех следствий, ко-
торые мы получали в двух предыдущих опытах? Может быть,
поступить обратно тому, что мы делали, и подчинить мораль по-
литике? Но результаты этого эксперимента настолько очевидны,
10
что о них не стоит долго рассуждать. Утилизация морали поли-
тикой есть разновидность демагогии, широко распространен-
ный, когда коварный — когда топорный прием манипулирования
людьми и продвижения собственных «интересов». Классику опи-
сания и анализа его можно найти в беседах Сократа с Калликлом
или Фрасимахом в платоновских «Горгии» и «Государстве», бес-
численные свежие примеры — почти в любом выпуске ежеднев-
ных газет, отечественных и зарубежных. Утилизованную таким
путем мораль, ставшую орудием насилия одних над другими,
можно лишь «изрыгнуть из себя», как это делает с «западными
ценностями» восставший против колониализма «туземец» Фран-
ца Фанона7.
ФУНКЦИИ МОРАЛИ В «БОЛЬШОЙ»
И «МАЛОЙ ПОЛИТИКЕ»
Большинство текстов, собранных в данной хрестоматии, на-
писаны в иной перспективе, чем те, которые предполагаются те-
мой «мораль и политика». Исключением, является, пожалуй,
лишь статья известного британского философа Бернарда Уиль-
ямса. Она написана с позиции наблюдателя за политикой, а не ее
участника (непосредственного или же того, кого Сартр называл
«ангажированным интеллектуалом»). Соответственно, ее общая
тональность — «оценочная», хотя и она стремится вскрыть необ-
ходимую парадоксальность действий политика под углом зрения
влияния на них моральной мотивации: «Отказываться по мораль-
ным причинам когда-либо совершать нечто подобное (мораль-
но неприемлемое. — Б. К-) скорее всего будет означать, что
политик не сможет всерьез преследовать даже морально обо-
снованные цели политики»8.
Другие же материалы, каждый по-своему, представляют ту
перспективу, которую я обозначил как «мораль в политике», и
7 Fanon F. The Wretched of the Earth. Harmondsworth: Penguin Books,
1970.P.34.
8 Williams B. Politics and Moral Character, in Public and Private Morality.
/ Cambridge // Cambridge Univ. Press. 1978. P. 62.
11
ПРЕДИСЛОВИЕ
вынес эту формулировку в название всей книги. Ее особенность в
том, что мораль рассматривается в качестве некоторой функции
политики, необходимого момента последней, а не того, что соот-
носится с ней внешним образом — будь то как ведущее и руко-
водящее, или ведомое и руководимое, или тем более — как вер-
дикт последнего суда морального философа над столь морально
несовершенным миром политических страстей.
Когда мы говорим о том, что авторы текстов, составивших
данную книгу, понимают мораль в качестве функции и необхо-
димого момента политики, то это отнюдь не означает, что их «об-
щие» этические взгляды и концепции тождественны. Совсем
наоборот. Трудно найти большую интеллектуальную дистанцию
в понимании природы, происхождения, структуры морали, чем
ту, которая отделяет глубоко религиозную и в своей основе ин-
дуистскую этику Ганди от хайдеггерианства Гавела, волюнтари-
стского марксизма Че Гевары и квази-марксистского экзистен-
циализма Фанона (не говоря уже о самобытной философии
Арендт и протестантской теологии Нибура). Однако в пределах
осмысления политического, каковы бы ни были различия «об-
щих» этических концепций, все эти авторы делают упор на то, как
мораль «работает» в политике, как эта «работа» формирует или
может формировать политику, какова она есть или каковой она
должна стать. В этом плане морально обоснованное ненасилие
Ганди в той же мере служит политической целесообразности9,
в какой и апелляция Че Гевары к «ненависти как элементу борь-
бы» вместе с его призывом выйти «по ту сторону естественных
границ человека» (Che Guevara, р. 581). Но у обоих то, что имен-
но считать «целесообразным», определяется опять же мораль-
ной рефлексией.
9 «Я возражаю против насилия, — пишет Ганди, — потому что, когда
оно обещает принести благо, благо оказывается краткосрочным, а зло —
постоянным. <...> Перед революционером я настаиваю на ненасилии, ис-
ходя не из высших соображений морали, а из более низких соображений це-
лесообразности» (Mahatma Gandhi. Selected Political Writings / Ed. D. Dalton.
Indianapolis: Hackett Publishing Co. 1996. P. 43, 44).
12
Но как мораль «работает» в политике, какую функцию или
какие функции она в ней исполняет? Чтобы подойти к пониманию
этого вопроса, нам нужно ясно различить то, что в другой работе
я предложил именовать «большой» и «малой» политикой10 11. Такое
различение необходимо иметь в виду именно потому, что функ-
ции и «работа» морали в политике в первом и во втором случаях
оказываются далеко не тождественными. Определяющая черта
«малой политики» — в том, что в ее рамках даже «из крупных тем.
невозможно сформировать альтернативы для политического ре-
шения», как выражался Никлас Луман11. Соответственно это —
политика, воспроизводящая (с теми или иными корректировка-
ми, вокруг которых и идет полемика) существующее обществен-
ное устройство. «Большая политика», напротив, формирует и
реализует альтернативы и в этом смысле является производящей,
хотя упор на этой ее особенности вовсе не означает разделять
нередкие в революционных средах иллюзии о «разрушении мира
до основания», чтобы затем... или вообще о возможности что-
либо делать с «чистого листа».
В «малой политике» роль морали действительно невелика —
помимо той утилизации ее политиками, стремящимися к обла-
данию властью, о которой шла речь выше. Приписывать особое
значение морали в плане легитимизации существующей власти,
равно как и усматривать в самой легитимизации важное усло-
вие сохранения и вопроизводства власти, может быть милой
наивностью, а может быть — и принятием игры политиков, ути-
лизующих мораль. Выдающийся американский социолог Бэр-
рингтон Мур, конечно же, прав в своем обобщении грандиоз-
ного компаративного исследования причин и условий социаль-
ного протеста и бунта: статус-кво обычно поддерживается не
моральными обязательствами и оценками, а тем, что он назвал
10 См. Капустин Б. Г. Что такое «политическая философия»? // Полис.
1996. № 6. С. 94-95.
11 Луман Н. Честность политиков и высшая аморальность политики. //
Вопросы социологии. 1992. Т. 1, № 1. С. 74.
13
ПРЕДИСЛОВИЕ
«рутиной повседневности» и «императивами обычной жизни»12.
Они не имеют отношения к легитимации власти, но убедительно
объясняют то, почему и как даже устойчивые и распространен-
ные негативные моральные оценки существующих порядков
столь редко — в масштабах всемирной истории — прорывают-
ся открытой борьбой низов.
Что остается? Прежде всего то, что Луман обозначает по-
нятием «внешней страховки», моралью функциональных систем
общества, в том числе — политики, чьи «коды» как таковые ни-
коим образом не сводятся к «моральному коду». Иными слова-
ми, речь идет о том, что, так сказать, моральная цензура со сто-
роны публики, как и конкурентов, заставляет в целом придержи-
ваться правил «честной игры». Как в спорте тот или иной
результат нельзя оценить в категориях добра и зла, но можно
благодаря моральной цензуре отличить «честную победу» от
той, которая обеспечена применением допинга, так и в полити-
ке успех (партии на выборах, законопроекта при голосовании в
парламенте и т. д.) должен достигаться без применения тех
средств, которые могут разрушить саму принятую политичес-
кую игру (Луман, с. 75-76).
Эту функцию морали в политике можно истолковать более
широко и «оптимистично», как делает, к примеру, Пьер Бурдье.
Сама (корыстная) утилизация морали политиками или, его язы-
ком, «узурпация универсальности» открывает возможности не
только для демистификации власти — «официальных лиц» ловят
в их собственной игре, им расставляют ловушки их собственных
нравственных определений своих функций (вроде «служения
народу», «заботы об общем благе», «верности принципам спра-
ведливости» и т. д.). «Интерес к универсальному и выгода от
универсального», который имеют и которую извлекают и мис-
тификаторы власти, и их разоблачители, оказываются даже «дви-
гателем прогресса по направлению к универсальному». «Тест на
12 См. Moore В. // Jr. Injustice: The Social Bases of Obedience and Revolt.
White Plains (N.Y.): M. E. Sharpe, 1978. P. 13-18, 480.
14
универсализируемость» политических идеи, подходов, решении
(вспомним кантовское понимание «законосообразности» и в свя-
зи с этим — его формулировки «категорического императива»)
становится своего рода нормой политической жизни (действен-
ность которой, естественно, задается ее нарушениями). Сколь
бы велика не была роль в таком «тестировании» лицемерия и
интриганства с обеих сторон, оно имеет эффект, обратный «раз-
рушению иллюзий» — ведь само оно может проводиться лишь
«от имени» и «во имя» моральных ценностей. Чем большая важ-
ность за ними признается, тем выше значимость «тестирования»,
в том числе — как орудия борьбы13.
Однако большинство наших авторов рассуждают не об этих
функциях морали в политике. Контекст их размышлений — распад
империй и возникновение новых государств, смена общественно-
го строя и рождение новых наций, словом, именно то, что мы на-
звали «большой политикой». Вее рамках мораль исполняет другие
функции.
Конечно, можно поставить вопрос о том, насколько суще-
ственны и значимы эти рассуждения, заданные таким контек-
стом, для «общего» (общетеоретического) понимания роли и
места морали в политике. Не являются ли они отражением (даже
отвлекаясь от того, верно оно или нет) всего лишь какого-то «осо-
бого случая», каких-то исключительных обстоятельств, редких в
истории и далеких от «обычной жизни»? Не правильнее ли «об-
щие» представления о связи морали и политики формировать,
рассматривая «малую политику» как более типичный и распро-
страненный «случай»?
Ответ на этот вопрос совсем не прост. Он уходит в осмыс-
ление значения начала, основания или основополагающего дей-
ствия для функционирования данной политической организации.
В широком плане, какой придает этой проблеме экзистенциалист-
ская антропология Ханны Арендт, — речь идет о возможности
13 См. Бурдье П. За политику морали в политике // Социология поли-
тики. М.: Socio-Logos, 1993. С. 326-330.
15
ПРЕДИСЛОВИЕ
человеку быть человеком. Ведь способность «становиться начи-
нателем», класть начало новому, чего не было до него и что не
могло бы возникнуть без него из «естественного хода дел»14
(из «природной причинности» или «естественной необходимос-
ти» в противоположность «свободной причинности» или «причин-
ности через свободу», пользуясь терминами Канта15) относится
к фундаментальным условиям «человеческого состояния».
Значение начала или основополагающего акта — не в том, что
они дают некий «завет», неукоснительное соблюдение которого
есть ключевое условие сохранения порожденной ими политичес-
кой организации. Скорее, их значение в том, что они закладыва-
ют базисные «правила игры», постоянно нарушаемые или даже
«уточняемые» текущей практикой, но которые придают данной
организации ее идентичность и ее «логику работы», даже если мы
включаем в последнюю «логику» ее эволюции. Суть дела в том —
и она объясняет решающее отличие «малой» от «большой поли-
тики», — что такие «правила игры» не вытекают из «логики рабо-
ты» самой данной организации и часто содержательно даже про-
тиворечат этой логике и вместе с тем, лишь поскольку они даны
ей как непреложный факт, с которым нельзя не считаться, данная
организация способна воспроизводить себя.
Поясню сказанное одним примером. Энтони Даунс, классик
теории «рационального выбора» и современной «политической
экономии», исходящей из того, что «рациональные люди не мо-
гут интересоваться политикой как таковой — помимо собственной
выгоды [которую они получают от занятий ею]», задается вопро-
сом о значении для демократии такого «политического приспособ-
ления», как правило «один человек — один голос». С одной сто-
роны, очевидно, что лишь поскольку такое правило существует,
постольку политики, заинтересованные сугубо в «собирании го-
14 См. Арендт X. Vita activa, или О деятельной жизни / СПб.: Алетейя.
2000. С.230-231 и далее.
15 Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей по-
явиться как наука // Соч. в 6 т. Т. 4. Ч. 1. М.: Мысль, 1965. С. 165-166 и
далее // Критика практического разума. Там же. С. 435 и др.
16
лосов», а не в «служении общему благу», будут хотя бы в какой-
то мере учитывать в своей деятельности преференции и нужды из-
бирателей (хотя и прагматически агрегированные в соответствии
с «удельным весом» различных групп избирателей, имеющих раз-
личные преференции и нужды). Лишь поскольку всё это происхо-
дит, демократическая система может как-то функционировать и
воспроизводиться. Но с другой стороны, ясно, что само правило
«один человек — один голос» сугубо «иррационально». Оно воп-
реки всякой логике уравнивает тех, кто не равны во всех отноше-
ниях, значимых в реальной жизни и в «демократической жизни» с
ее принципом конкуренции талантов и характеров (добавим от
себя — денег, связей, статусов и прочего) — в особенности.
Основание, по которому уравниваются столь различные
люди в рассматриваемом правиле, содержательно противопо-
ложно тем принципам конкуренции и дифференциации «рацио-
нальных эгоистов», на которых строится вся работа современной
представительной демократии. И Даунс полностью прав, подчер-
кивая, что для данной организации это правило выступает «эти-
ческим суждением» и «фактом», принимаемым как есть, но не
могущим быть «рационально» обоснованным исходя из соб-
ственной реальной логики ее «работы»16.
Но ведь это правило не всегда было «фактом». Более того,
даже после века Просвещения оно долгое время не только оспа-
ривалось лучшими умами (Гегелем или Джоном Стюартом Мил-
лем, например), но и опровергалось оружием лучших армий, не
только тех, которые когда-то воевали против независимости США
или французской революции, но и тех, которые сравнительно не-
давно топили в крови Алжир или Вьетнам. Кто-то должен был уми-
рать за это «иррациональное» равенство. Кто-то должен был так
сильно верить в противоречащее всем наблюдаемым фактам ут-
верждение, будто «все люди созданы равными и они наделены
их Создателем определенными неотчуждаемыми правами»
16 См. Downs A. An Economic Theory of Democracy // N.Y.: Harper &
Brothers, 1957. P. 18-19, 42.
17
ПРЕДИСЛОВИЕ
(американская Декларация независимости), чтобы положить то
начало, которое отлилось в не обсуждаемый ныне «факт» демок-
ратической игры «рациональных эгоистов».
Здесь мы возвращаемся к вопросу о том, насколько значи-
мы для «общего» понимания связи морали и политики рассуж-
дения наших авторов, отражающие, несомненно, чрезвычайные
и исключительные обстоятельства. Чтобы уяснить скромную
роль морали в «малой политике» как «страховки» функциональ-
ных систем нынешнего общества, нам нужно знать, почему та-
кая «страховка» вообще возможна. Необходимо понять, поче-
му в «правила игры» входит хотя бы претензия на «профессио-
нальную этику» и «служение народу», а не вполне легальный
откуп должностей, в дальнейшем использовавшихся в качестве
частной собственности, что практиковалось в просвещенной Ев-
ропе до распространения и политической победы иллюзий отно-
сительно того, что все «созданы равными». В том и дело, что
скромная роль морали в «малой политике» — следствие, точ-
нее — одно из следствий, ее выдающейся роли в «большой поли-
тике». Пользуясь гегелевским жаргоном, можно сказать: «боль-
шая политика» с ее моральной составляющей есть политика в ее
«истине», тогда как «малая политика» есть политика как «явление»
и «кажимость», даже если последние формируют наш повседнев-
ный опыт ее. К постижению «явлений» можно прийти, отправля-
ясь от знания «истины». Пока же у нас перед глазами только мир
«явлений», мы можем лишь искать их «истину», причем нам сле-
дует принять все меры предосторожности, чтобы второпях или от
усталости не отождествить их с ней.
Карл Шмитт начинает свою «Политическую теологию» с
тезиса: «Чрезвычайное положение», т. е. крайний, а не «нор-
мальный случай», дает «общее понятие учения о государстве».
Этот «привилегированный», с точки зрения теории, статус «чрез-
вычайного положения» обусловлен тем, что он означает «при-
остановление действия всего существующего порядка», т. е.
всей той процедурности, которая для «нормальной политики» вы-
ступает кантовской «естественной необходимостью». В этом
18
смысле политика освобождается от «нормативной связанности»
и предстает в своей «истине» — как решение и действие, закла-
дывающее основу порядка. В дальнейшем он обрастает правом
и всеми прочими формализациями и рационализациями, скры-
вающими под собой свою «истину» и даже претендующими на
то (и это входит в логику их «работы»), чтобы быть «первонача-
лами» общественного устройства. Поэтому «исключение инте-
реснее нормального случая. Нормальное не доказывает ничего,
исключение доказывает всё; оно не только подтверждает пра-
вило, — само правило существует только благодаря исключе-
нию. В исключении сила действительной жизни взламывает кору
застывшей в повторении механики»17.
Мое понимание «большой политики» в плане возможнос-
тей, которые она открывает для постижения политических фун-
кций морали, во многом сходно с тем, какое значение Шмитт
придает «чрезвычайному положению» для раскрытия «истины»
государства и права. Но есть одно существенное различие, ко-
торое имеет прямое отношение и к текстам, представленным в
данной хрестоматии.
Для Шмитта «чрезвычайное положение» есть освобожде-
ние именно от всякой «нормативной связанности», а не только
от норм как процедур, воплотившихся в «механике» обществен-
ного устройства. Спаянность «нас» как политической силы, про-
тивостоящей «им» как «врагам», предстает тогда в виде «бытий-
ственной изначальности». Она лишена какого-либо нормативного
смысла и более всего — лишена морального смысла. Она —
нечто онтологически (сам Шмитт говорит — «экзистенциально»)
первозданное, стихийно-природное, «вечное», предшествую-
щее любой рефлексии и независимое от нее. Идеалы, каковы бы
они не были, не говоря уже о правовых нормах, не имеют ни
малейшего отношения к категории «друг—враг». Мораль в осо-
бенности целиком принадлежит «сфере неполитического безо-
пасно-приватного» существования — ведь готовность к смерти,
17 См. Шмитт К. Политическая теология // М.: Канон-пресс-Ц, 2000.
С. 15,24-29.
19
ПРЕДИСЛОВИЕ
своей и чужой («врага»), никак не может быть нормативно обо-
снована и санкционирована18.
Здесь проходит водораздел. У Шмитта политика так же есть
«истина» «человеческого состояния» и так же закладывает осно-
вания, как и у Арендт, но в первом случае в ней нет ни грана сво-
боды. Ее «бытийственно-изначальная» детерминированность есть
то же рабство «естественной необходимости», какое существу-
ет в презираемой Шмиттом либеральной экономике «гешефта»
и частных эгоизмов. Шмиттовская политика ничего нового не про-
изводит. Она лишь воспроизводит первозданную связь и оппози-
цию «друг-враг» (то, что у «врага» могут изменяться имена, ни-
как не влияет на содержание этой категории), и в этом смысле
она — столь же тривиальна (при всем своем мрачном героизме),
как и то, что мы назвали «малой политикой».
Вопрос в том, может ли мораль выйти и вывести за собой
тех, кто верен ей, из сферы «безопасно-приватного» суще-
ствования? Может ли она нормативно санкционировать готов-
ность к смерти, своей и «врага», причиненной собственной
рукой? Наконец, может ли она в виде сформированных ею
идеалов сплачивать людей «поверх» или «поперек» первоздан-
ных разделительных линий, в результате чего возникают но-
вые политические субъекты, не уходящие корнями ни в какое
«бытийственно-изначальное»? Иными словами, может ли мо-
раль функционировать как политическая мораль! Раздумья-
ми над этими вопросами в первую очередь интересны автору
данной книги.
МОРАЛЬ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ УЧАСТНИКА ПОЛИТИКИ
И С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ЕЕ ЗРИТЕЛЯ
Собственно, некоторые из этих вопросов, точнее — неко-
торые возможные ответы на них даже не представляют большой
теоретической трудности. Достаточно перейти с позиции безо-
18 См. Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. 1992.
Т. 1. № 1. С. 43, 52, 59.
20
пасной созерцательности на позицию деятельного участия (в де-
лах людей) и сделать соответствующие выводы из тех же клас-
сических формулировок моральных принципов. Это и делают —
и в своих текстах, и в своей собственной жизни — многие из на-
ших авторов.
К примеру, кантовский категорический императив (в одной
из его версий) гласит: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к
человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как
к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству»19.
«Относиться» таким образом к другому можно безрезультатно,
т. е. не меняя его реальное положение, если он уже редуциро-
ван кем-то или какими-то обстоятельствами к роли «средства».
Скажем, можно выказывать самое большое уважение к стоичес-
кому философу Эпиктету и даже внимать его мудрым речам,
однако ничего не делать практически для того, чтобы он перестал
быть рабом. Это соответствует тому, как сам Кант относится к
французской революции: он не вовлечен в «эту игру», он, как и
другие «благоразумные люди», — лишь «зритель», не смеющий
и думать о (самостоятельном) «повторении подобного экспери-
мента». Тем не менее Кант в восторге от того сочувствия, кото-
рое «зрители» испытывают к революции.
«Поступок» здесь есть выражение сочувствия, а не учас-
тие в деле. Результаты революции меряются впечатлениями,
которые она производит на обывателей, остающихся в сфере
«безопасно-приватного», а не ее свершениями в сфере публич-
но-политического (по сравнению с первыми, по Канту, несуще-
ственно даже то, «победит ли она, или потерпит поражение»).
«Продвижение к лучшему», а лучшим является «царство це-
лей», целиком сводится к изменению «умонастроений» празд-
ных «зрителей», обитателей сферы частного. Они в их полити-
ческом ничтожестве и узурпируют право представлять «чело-
вечество», к которому должно относиться как к цели и ради
19 Кант И. Основы метафизики нравственности / / Соч. вбт.Т.4.4. 1.
М.: Мысль, 1965. С. 270.
21
ПРЕДИСЛОВИЕ
самодовольства которого собственным сочувствием должны
идти на смерть гладиаторы революции20.
Но тот же императив можно понять как предписание не до-
пускать отношения к другому только как к средству или (что то
же самое) деятельно утверждать другого в качестве цели. По-
скольку обычно люди живут в сообществах, более многочислен-
ных, чем то, которое устроили на некоторое время Робинзон и
Пятница, следование так понятому моральному долгу непремен-
но заставит поступать вопреки тем, кто аморально сводит дру-
гого к роли только средства. Поскольку моральный долг пред-
писывает действовать невзирая на последствия, мы должны лю-
бой ценой, в том числе — ценой нашей жизни, сопротивляться
инструментализации другого его угнетателями.
Это и есть вывод из моральных принципов, ставший необхо-
димым, как только мы перешли с позиции кантовского «зрителя»
на позицию участника жизни. Разве проблема для Ганди или Че Ге-
вары отдать свою жизнь за торжество моральных принципов?
Строго нормативное обоснование необходимости отдать свою
жизнь, вопреки представлениям Шмитта, не только «естествен-
но», но даже неизбежно, как только мы выходим из сферы «бе-
зопасно-приватного» в сферу «опасно-публичного». А такой вы-
ход необходим для каждого человека, мыслящего в моральных
категориях с элементарной последовательностью. Как писал Че
Гевара, «дело не в том, чтобы желать успеха жертве агрессии, а
в том, чтобы разделить его судьбу; необходимо быть вместе с ним
вплоть до его смерти или победы» (Che Guevara, с. 572).
В том-то и дело, что кантовский «зритель» — фундаменталь-
но аморальное существо. Да, он универсализирует максиму
своего отношения — «поступка»: она применима к любому дру-
гому «зрителю». Но она никак не применима к тем, кто идет на
смерть, делая революцию, кто пытается воплотить универсализм
в принципах жизненного устройства. «Зрителя» вообще не инте-
ресует то, как (согласно какой максиме) относится к нему и его
20 См. КантИ. Спор факультетов // Соч в 8 т. Т. 7. М., 1994. С. 102-104.
22
праздному самодовольству тот, кто жертвует собой для того,
чтобы на практике разрешить величайшее противоречие его,
кантовского «зрителя», моральной философии, выражающее-
ся в разрыве между «природой» и «свободой». А это необходи-
мо, поскольку «понятие свободы должно сделать действитель-
ной в чувственном мире заданную его законами цель»21. Это и
есть теоретически развернутая (самим Кантом) формула кате-
горического императива, от которой увертывается кантовский
«зритель», но которую принимают как свой долг многие авторы
текстов данной хрестоматии.
Увертка состоит в том, что «зритель» в действительности ис-
ходит не из принципа универсализации, им проверяя на прием-
лемость или неприемлемость те или иные возможные максимы
поступков, а напротив — он исходит из определенной максимы,
данной ему как его жизненная позиция, максимы «благоразум-
ного» неучастия в политике и всего, что с ней связано, и ей при-
дает форму универсального. Такая операция ведет к тому, что
можно назвать «частной моралью», которая, действительно, ир-
релевантна политике и, поскольку она все же проецируется на
последнюю, ведет к тому «зрительскому» самодовольству и
тому (запрещенному категорическим императивом) инстру-
ментальному отношению к действующим лицам реальной поли-
тической драмы, которые столь ярко представлены в кантовском
«Споре факультетов».
Шмитт принял увертку за «сущность» морали. В результате
получилось, что «моральная ориентация», приверженность мора-
ли как таковой замыкает человека в сфере «безопасно-приватно-
го», тогда как в действительности исходная замкнутость в этой
сфере приводит к тому политическому выхолащиванию морали
и соответственно — к тем ее противоречиям, которые характер-
ны для «зрительской» («частной») морали. Именно политическая
мораль, обязывающая сделать действительной в действительном
мире цель, заданную понятием свободы, есть разрешение тех
21 КантИ. Критика способности суждения. М.: Искусство, 1994. С. 46.
23
ПРЕДИСЛОВИЕ
противоречий морали, от которых она может только увертываться
и которые она может только камуфлировать, оставаясь в «безо-
пасно-приватной» сфере.
Означает ли это, что политическая мораль, будучи демис-
тификацией «частной морали» и разрешением ее противоречий,
сама непротиворечива? Отнюдь нет. Только ее противоречия не
допускают обращения с собой в стиле формальной логики. Они
не исчезают от выявления их несоответствия ее законам, в них
столь много плоти и крови, что их нельзя даже понять, мысля
«априорно» и отвлекаясь от ситуаций и контекстов, в которых они
возникли, не говоря уже о нахождении способов их преодоле-
ния. Более того, многие из них такого рода, что у них совсем нет
«окончательных и единственно правильных решений». С ними
скорее можно научиться «правильно» жить, чем познать, как их
правильно решать. Посмотрим на некоторые, возможно, важ-
нейшие среди них.
Итак, относись к каждому как к цели самой по себе. Как
относиться к тем, кто превращает других в (только) средства?
Относиться к ним как к целям самим по себе в том их состоя-
нии (угнетателей), в каком эти «те» реально пребывают, зна-
чит соглашаться с тем или даже потворствовать тому, что дру-
гие превращены в средства. Такое соглашательство аморально
по определению, т. е. уже вследствие его неспособности прой-
ти тест на универсализацию максимы «поступка». Но и максима
противодействия угнетателям не проходит этот тест — они, во
всяком случае, до своего изменения и превращения в «разум-
ных существ», ориентирующихся на тот же принцип универсали-
зации, не могут и не должны рассматриваться в виде целей.
Означает ли это крах принципа универсализации — в том
смысле, что к наличному бытию он не применим, что никакое
отношение к отдельным людям, их группам или институтам, как
они есть, не может пройти тест на универсальность, не может
быть универсальным? По той причине, что те или иные (меняющи-
еся) формы неравенства, подчинения, инструментализации лю-
дей, т. е. несвободы ни при каких условиях не устранимы из их
24
жизни. Да, это так. Но это еще не говорит нам о том, что данный
принцип столь же не применим к становлению, к освобождению
сегодняшних рабов от сегодняшнего вида рабства, даже если зав-
тра это приведет к появлению новых форм неравенства и угнете-
ния . Свобода не может быть как совокупность готовых обществен-
ных форм (институтов, законов, обычаев), в которых она якобы
воплощена. Свобода может только становиться, она действитель-
на только как освобождение, как противодействие всему тому,
что подчиняет людей и превращает их в средства22.
Сказать это означает установить неразрывность связи свобо-
ды с несвободой. Но это значит и сказать, что сохранить эту пару,
не допустить замену ее монополией несвободы (наступающей
тогда, когда — вспомним Лумана — исчезают альтернативы) есть
высочайшая нравственная задача, есть в прямом смысле мораль-
ный долг. Универсальная формула его, представляющая собой ви-
доизменение приведенной выше версии категорического импера-
тива, выглядит следующим образом: «Поступай так, чтобы ты
всегда (каждым своим действием) способствовал утверждению
тех, кто превращен (только) в средства, в качестве целей с точки
зрения их свободы, являющейся, пока борьба продолжается, точ-
кой зрения свободного человечества».
Включение «точки зрения» в приведенную формулиров-
ку само по себе указывает на то, что в ней речь идет об иной
22 Мишель Фуко формулирует схожее понимание этих вопросов так:
«Я не думаю, что есть что-либо функционально — по самой своей приро-
де — абсолютно освободительное. Свобода есть практика. В действитель-
ности всегда может быть некоторое множество таких проектов, которые
нацелены на изменение определенных ограничений, ослабление или даже
слом их, но ни один из них не может, просто в силу своей природы, гаранти-
ровать, что люди будут иметь свободу, что сам данный проект установит ее.
Институты и законы, призванные гарантировать ее, никогда не обеспечива-
ют свободу людей. Поэтому почти все такие законы и институты можно по-
ворачивать туда-сюда. И дело не в том, что они двусмысленны, — просто
«свобода» — это то, что должно практиковаться» (Foucault, М. Space,
Knowledge, and Power. / The Foucault Reader / Ed. P. Rabinow //
Harmondsworth: Penguin Books, 1991. P. 245).
25
ПРЕДИСЛОВИЕ
универсальности, чем та, которая характеризует кантовские мо-
ральные принципы. Применительно к ним «точка зрения» есть
лишь своеобразный эвфемизм, каковым она оказывается, к при-
меру, у Джона Роулса, когда он описывает то, как мораль рас-
сматривает человеческие дела: «Видеть наше место в обществе
в перспективе этой позиции значит видеть его sub specie
aeternitatis (с точки зрения вечности): это значит рассматривать
положение человека не только со всех социальных, но и со всех
темпоральных точек зрения»23. Кантовская моральная универ-
сальность, претендующая на абсолютную беспристрастность
(которую сам Кант, естественно, не выдерживает, прямо заяв-
ляя о своей «партийности», как только касается политических
вопросов. См. «Спор факультетов», с. 102), возможна лишь при
рассмотрении предмета одновременно отовсюду, т. е. ниотку-
да, чем собственно и обусловлена ее политическая импотенция.
Мы же говорим об определенной точке зрения определенных
общественных групп, задающей направленность их делу, кото-
рое, поскольку только благодаря ему человечество сегодня, в
данной исторической ситуации может испытывать свободу, яв-
ляется делом человечества (если оно сохраняется как нечто от-
личное от «природы»). В этом и только в этом смысле можно
говорить об универсальности сформулированного нами мораль-
но-политического императива — конкретной и исторической
универсальности осуществляемого дела.
Однако вернемся к противоречиям политической морали.
Дело есть прежде всего целенаправленное преодоление сопро-
тивления. Если бы «чистый» моральный дискурс вроде «идеаль-
ной речевой ситуации» Юргена Хабермаса24, мог действитель-
но преодолевать угнетение и неравенство, если бы высоконрав-
ственная переписка французских просветителей с Фридрихом II
23 Rawls J. A Theory of Justice. — Cambridge (MA): // Harvard Univ.
Press, 1971. P. 587.
24 Более подробно я рассматривал эту концепцию в другой работе. См.
Капустин Б. Г. Критика политического морализма // Вопросы философии.
2001. №2. С. 36-40.
26
Прусским предотвратила устроенную им в Центральной Европе
бойню, а Екатерину II вдруг подвигла к освобождению русских
крепостных и избавлению страны от прочих мерзостей, то и этот
дискурс, и эту переписку следовало бы признать делом. Делом
они, конечно, не были. Силу можно только осилить, т. е. совер-
шить над ней насилие. Конечно, не обязательно и не всегда в
форме физической репрессии, но непременно принуждая «сво-
бодную волю» к тому, что она, будучи предоставленной сама
себе, не сделает собственным определением. А это и есть об-
щее понятие насилия, лишь разновидностью которого, причем
далеко не всегда самой тяжкой для того, против кого оно направ-
лено, является насилие физическое.
С точки зрения морали, великий парадокс насилия состоит
в том, что оно снимает принуждение с одних лишь ценой принуж-
дения других, и сколь бы не было весомо историческое или эти-
ческое оправдание такого действия, оно всегда остается в рази-
тельном несоответствии тем целям всеобщего равенства и сво-
боды, которые им двигали (мы не рассматриваем здесь
насилие, движимое иными целями, ибо оно изначально преступ-
но и потому не представляет собою этического парадокса).
Знаменитое гегелевское преодоление парадокса насилия зак-
лючается в том, что причиняемое им зло принуждения изобра-
жается всего лишь необходимым моментом диалектического
движения к тому состоянию взаимного признания противобор-
ствующих сторон в качестве разумных равно свободных субъек-
тов, которое есть «всеобщее самосознание». Оно снимает «нео-
динаковую особенную единичность» бывших антагонистов и при-
миряет их друг с другом25. Такое преодоление парадокса насилия
и есть то, что ведет к «снятию» морали в «нравственности» (в ге-
гелевском смысле «завершения объективного духа»), к невоз-
можности морального отношения к «ходу истории» и к «большой
политике» как ее общей форме.
25 См. Гегель Г. Философия духа. § 436 // Энциклопедия философс-
ких наук, в 3 т. Т. 3. М. 1977. С. 248.
27
ПРЕДИСЛОВИЕ
Для большинства наших авторов такое «снятие» морали непри-
емлемо. Каждый из них удерживает (на свой лад) точку зрения
рефлектирующей личности, сохраняющей право оценивать «ход
истории» и «большую политику» и руководствоваться этими оцен-
ками. В целом они не встают на позицию гегелевского «объектив-
ного духа», для которого отдельные личности — лишь средства
процесса самопознания (некоторые колебания в их взглядах на этот
счет, которые читатель заметит сам, я оставляю в стороне). Это
значит, что они сохраняют перспективу политической морали, не от-
казываясь от нее в пользу «нравственности». Но в таком случае зло
освободительного насилия останется злом, не сублимированным в
«момент» продвижения к торжеству добра (которого к тому же в
полном и окончательном виде не будет никогда), и потому зло дол-
жно быть понято и оценено как таковое именно теми, кто всё же
решается его причинить во имя добра.
Как определить допустимую и необходимую меру зла? Как
узнать, что именно она приведет к добру и не обернется умноже-
нием зла, коли нет гегелевских гарантий установления «всеобще-
го самосознания»? Как нейтрализовать обратное действие зла на
тех, кто решается на него ради добра? Что позволяет взять себе
право творить зло, когда — по Шмитту — «приостанавливается
действие всего существующего порядка», анонимно и «объектив-
но» превращающего это право в должностные функции своего
«персонала», и что затем должно побудить — своевременно! —
отказаться от этого права, чтобы не творить новое бесправие?
Наконец, как искупить совершенное, пусть ради добрых целей,
зло, ибо, если мы остаемся на позиции морали и не берем индуль-
генцию гегелевской «нравственности», даже достигнутые цели не
могут заменить личного искупления и очищения от зла? Это и есть
те «проклятые» вопросы, которые делают насилие не просто од-
ной из важных тем теории политической морали, а ключевой про-
блемой — ведь то или иное ее решение есть по сути вынесение
приговора о том, быть или не быть политической морали как та-
ковой. Поэтому размышления о насилии оказываются в центре
всех работ, включенных в данную книгу.
28
НАСИЛИЕ/НЕНАСИЛИЕ КАК КЛЮЧЕВАЯ ПРОБЛЕМА
ПОЛИТИЧЕСКОЙ МОРАЛИ
Мучительность этих вопросов рождает соблазн простых ре-
шений. Первое и с точки зрения морали наиболее привлекатель-
ное из них — отказаться от насилия вообще. Поверхностное по-
нимание именно из такого решения выводит так называемую
политику ненасилия и даже стремится найти исторические иллю-
страции ей в деятельности таких лидеров, как Махатма Ганди в
Индии или Мартин Лютер Кинг в США.
Однако такая трактовка ненасилия есть лишь свидетельство
либо полного непонимания этического парадокса морально ори-
ентированной политики, либо капитуляции перед ним, обманно
выдаваемой за победу. Ведь отказываться от насилия освободи-
тельного действия без доказательства того, что такой отказ яв-
ляется достаточно эффективным орудием искоренения наси-
лия, существующего в рамках статус-кво, ставшего «привыч-
ным» и оттого считающегося (кем-то) «нормальным», есть либо
аполитичное морализаторство, вновь исходящее из сферы «бе-
зопасно-приватного», либо аморальное соучастие в безнрав-
ственности имеющихся порядков.
Ни к Ганди, ни к Кингу, ни к любому другому подвижнику и
герою реальной политики ненасилия всё это не имеет никакого
отношения. Суть гандистского учения о сатьяграхе (буквальное
значение — «упорство в истине») в том, что ненасилие есть сила,
способная осилить силу оружия и любых физических репрессий.
Именно и только поэтому ненасилие есть правильный, самый
эффективный метод искоренения зла (непосредственно — бри-
танского колониального владычества). Поэтому он не уставал
подчеркивать: «Ненасилие, по существу, оружие сильного».
В руках слабого — перед лицом вооруженного насильника — не-
насилие есть всего лишь трусость (см. Ганди, с. 506 и др.). Не-
насилие как оружие — вот чем велик Ганди в отличие от тех «сла-
бых», которые толкуют о «безоружном» и бессильном ненаси-
лии. Тем же от них отличается и Гавел с его «силой бессильных».
29
ПРЕДИСЛОВИЕ
Но если ненасилие есть оружие, а не безоружность, сила,
а не бессилие, то в каком же смысле оно является «ненасилием»?
Ведь оружие поражает, а сила насилует. Иначе они не были бы
оружием и силой. Гандистский ненасильственный бойкот англий-
ского текстиля весьма больно ударил по его ланкаширским про-
изводителям, не только фабрикантам, но и рабочим. И Ганди
отлично понимал причиняемую этим ударом боль. Руководимое
им гражданское неповиновение властям как кислота разъедало
каркас машины британского управления Индией. Рейнгольд Ни-
бур, анализируя гандистское ненасилие, справедливо заключа-
ет: оно «приводит к социальным последствиям, не столь уж от-
личным от тех, к которым ведет насилие. Ненасилие действитель-
но принуждает и разрушает»26.
Означает ли это, что нам не удалось преодолеть рассмат-
риваемый парадокс политической морали, поскольку ненасилие,
политически действенное, есть насилие, хотя и проводимое «дру-
гими средствами»? С этим приходится согласиться, но тут же
внося существенное уточнение. Есть огромная разница между
уничтожением противника и его переубеждением или «перевос-
питанием», на что, в конечном счете, делает ставку «насильствен-
ное ненасилие». И разница эта не сводится к тому, что против-
нику оставляют шанс совершить нравственное действие, более
того, его подталкивают к тому, чтобы воспользоваться им. Раз-
ница эта и в том, что обратное действие «насильственного нена-
силия» на его практиков скорее нравственно возвышает, чем
разлагает их.
Но в том и дело, что эти преимущества «ненасильственно-
го насилия» над грубым насилием сугубо ситуативны, а не им-
манентны ему. Прежде всего, противник должен быть «перевос-
питуем», если уж не самим светом нравственной «истины», яв-
ленной сатьяграхами (практиками ненасилия), то уроном тем
материальным интересам, которые могут наставить на «путь ис-
26 Niebuhr R. Moral Man and Immoral Society // N.Y.: Charles Scribner's
Sons, 1960. P. 241.
30
тинный» (каким был коммерческий интерес англичан к Индии).
А если противник непроницаем для света «истины» в той же
мере, в какой неуязвим со стороны своих приоритетных интере-
сов? В начале II мировой войны Ганди совершенно серьезно со-
ветовал бороться с Гитлером методом отказа защищать свобо-
ду силой оружия и повышения благодаря этому нравственного
уровня покоренной Европы (видимо, «насильственное ненаси-
лие» всё же имеет обратное негативное действие на своих прак-
тиков, хотя бы в виде появления у них миссионерских претензий).
Потребовалось лишь два года, чтобы более ясно понять ситуа-
тивную обусловленность политики ненасилия. В обращении
«Всем японцам» Ганди не без горечи писал: «Надежд на то, что
вы откликнитесь на мое воззвание, у меня гораздо меньше, чем
на отклик из Британии. Я знаю, что британцы не лишены чувства
справедливости...» (см. Ганди, с. 512, 517).
Но со своим главным ограничением политика ненасилия
сталкивается на стороне угнетенного, а не угнетателя. Речь идет
о неготовности угнетенного не только к ненасильственному
(в смысле «насильственного ненасилия») сопротивлению, а к ос-
вободительному действию вообще.
Нередко этот (кажущийся) парадокс интерпретируют как
проблему «счастливого раба» или, по выражению Герберта
Маркузе, «раба, не осознающего, что он — раб»27. Морально
ориентированная политика как освободительный проект сталки-
вается здесь, действительно, с неразрешимыми противоречия-
ми. Во имя кого, от имени кого, в чьих интересах может осуще-
ствляться такая политика? Не говоря уже о том, кто будет ее осу-
ществлять? В таких условиях моральная личность, осознающая —
в отличие от раба — гнусность его рабства и решающая бороть-
ся с ним, волей-неволей встает на «точку зрения вечности»: она
должна открыть те стандарты свободы и человеческого счастья,
27 Marcuse Н. Ethics and Revolution, in Ethics and Society: Original Essays
on Contemporary Moral Problems / Ed. R. de George // Garden City (N.Y.):
Doubleday, 1966. P. 137.
31
ПРЕДИСЛОВИЕ
которые позволяют квалифицировать данное общественное со-
стояние как рабское, но которых нет в актуальном сознании и
культуре данной эпохи (ни у рабов, ни у господ). Именно они —
обоснование ее борьбы.
Тот же Маркузе, открывающий такие стандарты примени-
тельно к современному потребительскому обществу «комфор-
тной. демократической несвободы»28, конечно, отвергнет их
связь с «точкой зрения вечности» и будет настаивать на их исто-
ричности — в смысле их соответствия будущему состоянию об-
щества, продвижение к которому блокировано сегодняшним
рабством. Но это — квази-историчность, в сущности ничем не от-
личающаяся от «точки зрения вечности». Маркузе ведомо буду-
щее независимо от того, чем обернется, что принесет практика
сегодняшнего дня (строго говоря, предвидимое им будущее
может наступить лишь вопреки этой практике — как ее полное
отрицание). Такое независимое от практики знание истории воз-
можно лишь с позиции «вечности», это — провиденциальное
знание «плана истории».
В рассматриваемой ситуации моральный революционер
противостоит как «счастливым» или бессознательным рабам, так
и господам. Его одиночество (одиночество его группы) необхо-
димо выражается в терроре — индивидуальном против господ,
как у русских народовольцев и эсеров, поскольку они были
«оппозицией», или в тотальном, как у якобинцев, поскольку они
были «правительством». Террор потому и оказывается необхо-
димым проявлением «чистого» морального разума в политике
(в отличие от морально-политического разума, всегда пред-
ставляющего чью-то историко-политическую перспективу ос-
вобождения), что этот разум не имеет иной связи с действитель-
ностью, кроме террора. П. Н. Ткачев совершенно верно — с
этой позиции — подчеркивал, что смысл террора — даже не
столько «дезорганизовать» полицейское государство, сколько
благодаря такой «дезорганизации» «нравственно переродить
28 Marcuse Н. One-Dimensional Man // Boston: Beacon Press, 1966. P. 1.
32
холопа-верноподданного в человека-гражданина»29. Такая
революция не освобождает кого бы то ни было. Она стремится
создать того, чьим освобождением она могла бы быть или счи-
таться. В этом, а не в самих по себе смертях, которые она не-
сет, — ее фундаментальная аморальность.
Парадокс «счастливого» или бессознательного раба — фаль-
шивая проблема. Рабство, как и другие понятия такого рода, —
этико-политическая, а не естественно-научная категория. Ее со-
держание — не просто зависимость, сколь угодно сильная, одного
существа от другого, которая сама по себе есть природное явле-
ние, не допускающее, как любое явление природы, моральных
оценок. Фире из чеховского «Вишневого сада», скорбящий об
отмене крепостничества, — не раб, а «младший» член (распав-
шейся) «семьи», связанный с нею естественными узами предан-
ности и служения. В той мере, в какой Аристотель социологичес-
ки и психологически прав в своих рассуждениях о «естественном
рабстве», оно, действительно, находилось вне сферы отношений
людей, поскольку последняя определяется их способностью к
свободному самоопределению («автономии»).
Эту способность, конечно, можно подавлять — и тогда мы
имеем рабов в собственном смысле слова. Но когда ее нет, а
она, как подчеркивал Гегель, вырабатывается историей, мы име-
ем дела не с рабами, а с еще или уже неразумными людьми.
В отношении их рабство не является «абсолютной несправедли-
востью» (Гегель, с. 246); несправедливостью, как для Фирса,
будет отмена рабства. Рабство потому и есть этико-политичес-
кая категория, что в ее содержание входит и определяет его
(крайнее) подавление воли, а не просто тяжкий труд, побои и т. п.
Рабство может быть и без тяжкого труда и побоев, как и они
могут иметь место, не создавая состояние рабства (есть сек-
ты, в которых это — норма и добровольный выбор). Фальшь
29 Ткачев П.Н. (Гракх). Терроризм как единственное средство нрав-
ственного и общественного возрождения России. Революционный радика-
лизм в России: век девятнадцатый // М.: Археографический центр, 1997.
С.438.
33
ПРЕДИСЛОВИЕ
проблемы «счастливого» или бессознательного раба30 в том, что
бессознательная или «счастливая» зависимость не есть рабство,
от которого нужно освобождать, а рабство как подавление воли
и испытываемой потребности в самоопределении не может быть
бессознательным и «счастливым».
Так в чем же действительное ограничение политики ненаси-
лия со стороны угнетенного? Этот вопрос вводит нас в мир Фран-
ца Фанона.
Раб может осознавать свое рабство, но как лишенность —
материальную, рождающую зависть к благополучию господина,
и духовную, вызванную попранием родной культуры и оборачи-
вающуюся ненавистью к «цивилизаторскому» насилию господи-
на. Зависть и ненависть в самых грубых их формах — две великие
силы протеста фаноновского «туземца» против манихейского
мира колониализма, воплощающего скорее аристотелевскую,
чем гегелевскую модель отношений раба и господина. Но с той
поправкой, что эти отношения начисто лишены аристотелевской
«естественности». Они — плоди воплощение насилия, создавше-
го «туземца», как он есть (белый «поселенец создал туземца»,
говорит Фанон), во всей его противоречивости, с его завистью, не-
навистью, комплексом неполноценности и даже регрессивной и
эскапистской приверженностью к своему (заново изобретаемо-
му) «миру традиций» (см. Fanon, с. 28—32).
Осознание рабства как лишенности — первейшее и необхо-
димое условие борьбы за освобождение. Но достаточное ли
оно? Именно для освобождения в его нравственном значении, а
не просто для того, чтобы «занять место поселенца» (Fanon,
с. 41), т. е. овладеть плодами и инструментами совершения тех
насилий и преступлений, которые конституируют это самое «ме-
сто»31. Здесь и развертывается главная драма освобождения.
30 См. об этом в связи с критикой Маркузе: Уолцер М. Компания кри-
тиков. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999, с. 258 и далее.
31 В западной политической традиции классическим представлением
такой логики борьбы угнетенных низов является знаменитая речь вождя
чомпи из «Истории Флоренции» Макиавелли. Ее ядро — призыв занять ме-
34
У истока революции — тот (раб), кто способен ее начать как от-
рицание, но кто (в качестве нравственного и исторического
субъекта) не способен ее завершить как утверждение. Однако
иного движителя революции нет. Отсюда ключевой вопрос: как
возможно нравственное преобразование раба, не способного
изначально ни к какому иному действию, кроме пронизанного
завистью и ненавистью насилия?
Вновь подчеркнем: в ситуации, которую описывает Фанон, о
стратегии ненасилия не может быть речи уже потому, что начало
ее осуществления уже предполагает наличие высоко моральных
личностей, так сказать, в готовом виде. Как подчеркивает Ганди в
своей программной книге «Хинд сварадж», «те, кто хотят стать уча-
стниками ненасильственного сопротивления на службе [своей] стра-
не, должны тщательно соблюдать целомудрие, принять бедность,
следовать истине и культивировать бесстрашие»32. Ненасилие невоз-
можно без веры, и в той степени, в какой люди вообще способны к
нему, они должны пройти воспитание, укрепляющее их в этой вере,
до того, как займутся политикой ненасилия. Но если колониальный
манихейский мир, как он описан Фаноном, может лишь развращать
и озлоблять, а не укреплять в вере и морали? Если в нем неоткуда
взять морально совершенных людей? Тогда само насилие и только
оно может их перевоспитывать и оказаться силой, позволяющей
«человеку вос-становить себя»33.
сто богатых, «так вознестись над ними, чтобы они. боялись нас еще боль-
ше, чем мы их». Богатства приобретены неправедно, следовательно, их нуж-
но и изъять неправедно. Бунтари должны освободиться от раскаяния, стыда и
совести и в этом уподобиться богатым, ибо только при таком условии можно
обладать и наслаждаться богатствами. Бунт — в своих методах и ожидаемых
результатах — есть, таким образом, универсализация и, так сказать, обоб-
ществление безнравственности, ранее бывшей достоянием власть и богатство
имущих. Не удивительно, что, по признанию самого вождя чомпи, «весь го-
род пылает к нам гневом» и восстание проваливается (см. Макиавелли Н.
История Флоренции. М., 1987. С. 119-121. Курсив мой. — Б.К.).
32 Gandhi. Hind Swaraj and Other Writings. / Ed. A.J. Parel //
Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1998. P. 96.
33 Sartre J-P. Preface in F. Fanon. The Wretched of the Earth. P. 18.
35
ПРЕДИСЛОВИЕ
Читатель сам увидит, каким образом, согласно Фанону и
Сартру, это может или должно происходить. Ограничимся лишь
одним замечанием, оставляя в стороне то, что реальные резуль-
таты насилия, какие мы можем наблюдать в сегодняшней пост-
колониальной Африке (и особенно в странах — типа того же
Алжира или Зимбабве, где его «очистительное» действие дол-
жно было бы проявиться сильнее, чем где бы то ни было) оказы-
ваются много ниже ожиданий «восстановления человека». У этих
авторов насилие выступает практически таким же универсальным
методом освобождения, каким у Ганди было ненасилие. Поли-
тическая мораль вновь теряет контекст, ситуативную обуслов-
ленность и тем самым изменяет себе, начиная вещать тем же
языком «принципов» и своеобразных «императивов», какой ха-
рактерен для «частной морали».
В коммунистической Чехословакии Гавела тоже нет готовых
моральных субъектов освобождения. Есть лишь «деморализо-
ванные» люди, не столько даже страхом перед «системой»,
сколько соучастием в ее воспроизводстве — через радости
скромного (по западным меркам), но гарантированного потреб-
ления, через принятие очень удобной официальной идеологии,
оправдывающей их собственное политическое и моральное нич-
тожество. Есть лишь нечто, даже менее пригодное для нрав-
ственного освободительного действия, чем фаноновский завис-
тливый и озлобленный «туземец», а именно — обыватель как
«жертва и опора системы», в чем и заключается суть пробле-
мы (Гавел. Власть безвластных, с. 19, 38). И тем не менее Гавел
решительно избирает путь ненасилия, того, что он называет «апо-
литичной политикой» и «экзистенциальной революцией». Их жиз-
ненность и действенность — против потока скептицизма замате-
ревших в политической науке экспертов по коммунизму — по-
казала осень 1989 года. Хотя и ее плоды оказались заметно
скромнее связывавшихся с ней ожиданий по «восстановлению»
человека.
Сравнение концепций и стратегий Фанона и Гавела оправда-
но целью не выбора «лучшей» из них, а уяснения их контекстуаль-
36
ной обусловленности, что лишний раз показывает ситуативность
политической морали. Подлинное и радикальное значение этого
обстоятельства выражается в том, что политическая мораль — в
отличие от «частной» — не может выносить априорных решений
о рассматриваемых ею предметах, не может таким образом
даже определять свои категории (помимо самого абстрактного
и бессодержательного фиксирования их как всего лишь терми-
нов). К примеру, содержательное определение насилия невоз-
можно в «общем плане», без раскрытия того исторического и
культурного содержания воли (конкретных субъектов), принуж-
дение которой есть насилие (но которое может не быть насили-
ем в отношении какой-то содержательно иной воли).
ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В этом смысле политическая мораль ближе к phronesis Ари-
стотеля, чем к episteme: она принимает решения о благе (и зле),
но не в частностях, а в целом, о благе (и зле), которое может
быть, а может и не быть и которое бывает сугубо в изменчивых
человеческих делах, а не в «точке вечности», где благо не может
быть «и таким и инаким», «то быть, то не быть», а существует
всегда с необходимостью34, данное в неизменных заповедях и
предписаниях типа «не убий», «не лги», «возлюби ближнего».
Иными словами, она существует в стратегиях и их оценках в ка-
честве таковых (будь то стратегии мирного гражданского непо-
виновения, кровопролитной революции или бдительности «три-
бунала общественного мнения»), а не в оценках самих по себе,
служащих «основаниями» для «единственно правильных» и мо-
рально допустимых стратегий.
Это так, но это требует уточнения, чтобы мы не путали стра-
тегии политической морали с аморальными стратегиями. Если
первые не ведут, во-первых, к нравственному «восстановлению»
34 См. Аристотель. Никомахова этика // Соч. в 4 т. Т. 4. М.: Мысль,
1984. С. 175-181. На русский язык phronesis обычно переводят как «рассу-
дительность», a episteme — как «научность» или аподиктическое знание.
37
ПРЕДИСЛОВИЕ
угнетенного, во-вторых, понятому не как «регулятивная идея»,
а как практика «здесь и сейчас», в-третьих, к преобразованию уг-
нетателя (организованного в момент борьбы в класс, этнос, кон-
фессию и т. д.) в равноправного члена сообщества, создаваемо-
го освобождением, то они не могут считаться стратегиями по-
литической морали. Подчеркнем: их делают таковыми не
«интенции» и мотивы и цели их исполнителей, а практические ре-
зультаты действий. Политическая мораль не может быть «деон-
тологической», она всегда — мораль реальных следствий. В этом
плане следует понимать и ее основные функции в «большой по-
литике». Они в том, чтобы мобилизовывать на борьбу, позволяя
идти дальше того пункта, до которого могут доводить конъюнк-
турные «частные интересы» («вплавлять сталь» в намерения и
решимость борцов, по метафоре Бэррингтона Мура — Moore,
с. 82). Они в том, чтобы выстраивать нравственно содержатель-
ные стратегии и рефлективно контролировать их осуществление.
Они, наконец, в том, чтобы утопией побуждать идти за горизонт,
ибо, как заметил Макс Вебер, «возможного нельзя было бы
достичь, если бы в мире снова и снова не тянулись к невозмож-
ному»35.
Эти рассуждения можно подытожить, в то же время пере-
ходя к включенным в хрестоматию текстам, замечанием одно-
го из наших авторов — Рейнгольда Нибура: «Моральный разум
должен научиться делать принуждение своим союзником, но
избегая риска пирровой победы, в случае которой союзник при-
сваивает ее себе и ликвидирует ее» (Niebuhr, с. 238).
Б. Капустин
35 Вебер /И. Политика как призвание и профессия // Избр. произве-
дения. М.: Прогресс, 1990. С. 706.
«ПРОКЛЯТЬЕМ
ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ1»
Франц Фанон
ЖАН-ПОЛЬ САРТР.
ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ ФРАНЦА ФАНОНА
Не так давно Земля насчитывала два миллиарда зрителей,
из них пятьсот миллионов человек и миллион пятьсот тысяч ту-
земцев. Первые обладали Словом, вторые же его у них заим-
ствовали. Посредниками между теми и другими служили про-
дажные царьки, феодалы, бутафорская от начала до конца
буржуазия. В колониях истина представала во всей своей наго-
те; граждане «метрополии» же предпочитали получать ее в при-
крытом виде; туземцы должны были их любить. В некотором
роде, как своих матерей. Европейская элита попыталась со-
здать элитарного туземца: его отбирали с детского возраста,
на его лбу каленым железом запечатлевали принципы запад-
ной культуры, в его уста вкладывали выстроенные слащавые
фразы, которые вязли на зубах; после краткого пребывания в
метрополии их, обманутых, возвращали домой. Этим живым
воплощениям лжи нечего было и рассказать своим собратьям;
они были бы только эхом; в Париже, Лондоне, Амстердаме мы
бросали на ветер слова «Парфенон! Братство!», где-то в Аф-
рике, в Азии в ответ раскрывались губы: «.. .фенон! .. .ство!» То
был Золотой век.
Ему пришел конец. Рты стали открываться сами собой, жел-
тые и черные голоса еще говорили о нашем гуманизме, но толь-
ко зачем, чтобы упрекнуть нас в бесчеловечности. Мы без осо- 1
1 Frantz Fanon. Les damnes de la terre. P. 1965.
39
Ф. Фанон. ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ
бой досады выслушивали эти вежливые горькие рассказы. Сна-
чала это было гордое недоумение: как? они говорят сами? По-
смотрите, однако, что мы сделали из них! Мы не сомневались,
что они восприняли наши идеалы, поскольку они обвиняли нас в
неверности им; Европа вдруг уверовала в свою миссию: она эл-
линизировала азиатов, создала новый вид — греко-латинских
негров. И меж собой мы, практичные люди, добавляли: пусть
они подерут горло, им от этого станет легче; лающая собака
не кусает.
Но пришло новое поколение и изменило постановку вопро-
са. Его писатели, поэты с немыслимым терпением пытались
объяснить нам, что наши ценности плохо сочетались с истиной их
жизни, что они не могли ни полностью отбросить их, ни принять.
В самом общем смысле это означало: вы превращаете нас в
монстров, ваш гуманизм утверждает, что мы — часть челове-
чества, тогда как ваша расистская практика обособляет нас. Мы
слушали их в замешательстве: управляющим в колониях плати-
ли вовсе не за то, чтобы они читали Гегеля, даже если они чита-
ют его понемножку, но им вовсе не нужен этот философ, что-
бы понять, что несчастные умы совсем запутались в противоре-
чиях. Они ни к чему не придут, оставим же их в смятении; ничего,
кроме разговоров, из этого все равно не выйдет. Если в их сто-
нах и есть какая-то тень требований, разъясняли нам эксперты,
то это должно быть требование к интеграции. Конечно, не мо-
жет быть и речи дать им ее: мы бы разрушили всю систему, ос-
нованную, как вы знаете, на сверхэксплуатации. Но эту морков-
ку нужно держать у них перед носом: пусть попрыгают. Что же
касается того, чтобы взбунтоваться, то здесь мы были абсолют-
но спокойны: какой сознательный абориген пойдет убивать пре-
красных сынов Европы с единственной целью стать таким же ев-
ропейцем, как и они? Короче, мы одобряли этих несчастных и
считали неплохой идеей присудить Гонкуровскую премию негру:
все это было до 1939 года.
1961 г. Послушайте: «Не будем терять времени на бес-
плодные перечисления и тошнотворную мимикрию. Покинем
40
эту Европу, беспрестанно болтающую о человеке, одновремен-
но уничтожая его повсюду, где только он встречается, — на каж-
дом углу своих собственных улиц, в любом уголке мира. Вот уже
в течение нескольких столетий во имя так называемого духовно-
го опыта она душит почти все человечество». Это уже новый тон.
Кто же осмеливается так говорить? Африканец, человек третье-
го мира, бывший туземец. Он добавляет: «Европа набрала такую
сумасшедшую, беспорядочную скорость, что устремляется к
пропасти, от которой лучше держаться подальше». Иным сло-
вами: она кончена. Эту истину не так просто выговорить, но —
не так ли, дорогие соевропейцы? — все мы в глубине души уве-
рены в ней.
Однако нужно сделать оговорку. Когда, например, один
француз говорит другим французам: «Мы пропали!», — что,
насколько мне известно, начиная с 1930 г., — происходит почти
ежедневно, — то мы имеем дело со страстной, пышущей гне-
вом и любовью речью, оратор выступает заодно со всеми свои-
ми соотечественниками. И потом он обычно добавляет: «Если
только не...» Мы понимаем, что это означает: нельзя совершить
ни единой ошибки; если только все его рекомендации не будут
соблюдены в точности, тогда и только тогда страна распадется.
Короче, это — угроза вкупе с советом, и эти слова не слишком
шокируют, поскольку исходят от национальной интерсубъектив-
ности. Когда же, напротив, Фанон говорит, что Европа прибли-
жается к своей гибели, то это — не просто тревожный возглас,
это — диагноз. Этот медик не пытается ни безоговорочно осуж-
дать — мы были свидетелями всяких чудес, — ни давать средства
для излечения: он констатирует, что Европа агонизирует. Он кон-
статирует это извне, основываясь на симптомах, которые сумел
подметить. Что же касается ухода за больной, то в этом он ей от-
казывает: у него полно других забот; сдохнет она или выживет —
ему все равно. Именно в силу этого книга его скандальна. И если
вы весело и смущенно прошепчите: «Да пусть болтает!», то под-
линная природа этого скандала ускользнет от вас. Ведь Фанон
ничего не «болтает»; его работа, столь обжигающая для других,
41
Ф. Фанон. ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ
для вас остается ледяной; о вас он говорит часто, но никогда не
обращаясь к вам. Навсегда покончено с Гонкуровскими преми-
ями для черных и с Нобелевскими премиями для желтых: время
колонизированных лауреатов ушло навсегда. Бывший «франко-
фонный» туземец использует французский язык в иных целях, он
пользуется им, обращаясь только к колонизированным: «Тузем-
цы всех слаборазвитых стран, объединяйтесь!». Какая деграда-
ция: для отцов мы были единственными собеседниками, для сы-
новей мы не можем быть даже сколько-нибудь приемлемыми
собеседниками: мы являемся лишь предметом рассуждения. Ко-
нечно, Фанон вскользь упоминает наши знаменитые преступле-
ния — Сетиф, Ханой, Мадагаскар, но он даже не берет на себя
труд осудить их: он их использует. И если он разоблачает такти-
ку колониализма, сложную игру на взаимоотношениях, объеди-
няющих и противопоставляющих колонистов и тех, кто живет в
метрополии, то он делает это ради своих братьев, его цель —
научить их, как нас обыграть.
Короче, этим голосом третий мир открывает себя и гово-
рит о себе. Как известно, третий мир не однороден, в нем есть
еще порабощенные народы, народы, обретшие ложную неза-
висимость, народы, борющиеся за свой суверенитет, наконец,
народы, обретшие свободу в полном объеме, но живущие под
постоянной угрозой империалистической агрессии. Эти различия
порождены колониальной историей, т. е. угнетением. Здесь
Метрополия довольствовалась тем, что заплатила нескольким
феодалам; там, разделяя, чтобы властвовать, она сфабрикова-
ла бутафорскую колониальную буржуазию; в других местах она
вела двойную игру: колония эксплуатировалась, и в нее внедря-
ли белых переселенцев. Тем самым Европа умножила разделе-
ния, противоположности, породила классы, а порой вместе с
ними и расизм, использующий любые уловки, чтобы спровоци-
ровать и усилить стратификацию колонизированных обществ.
Фанон ничего не скрывает: чтобы бороться против нас, бывшая
колония должна бороться сама с собой. Точнее, это — единый
процесс. В огне сражения должны пасть все барьеры, недеес-
42
пособная буржуазия, состоящая из аферистов и компрадоров,
городской пролетариат, всегда занимающий привилегированное
положение, люмпен-пролетариат трущоб, — все должны рав-
няться на позиции сельских масс, подлинный резерв националь-
ной революционной армии; в этих областях, чье развитие было
сознательно приостановлено колониализмом, восставшее кре-
стьянство очень быстро оказывается самым радикальным клас-
сом: ему ведомо угнетение в чистом виде, оно страдает от него
куда больше, чем трудящиеся городов, и для того, чтобы ему не
умереть с голоду, требуется не больше, не меньше, как разру-
шение всех существующих структур. Победит оно — и нацио-
нальная Революция станет социалистической; его порыв будет
остановлен — колониальная буржуазия возьмет власть, и новое
государство, вопреки формальному суверенитету, останется в
руках империалистов. Именно это прекрасно иллюстрирует при-
мер Катанги2. Итак, единство третьего мира еще не достигнуто:
это еще формирующийся процесс, проходящий в каждой стра-
не как до, так и после обретения ею своей независимости, через
союз всех колонизированных масс под руководством крестьян-
ства. Вот что разъясняет Фанон своим собратьям из Африки,
Азии, Латинской Америки: либо мы все вместе и повсеместно
построим революционный социализм, либо мы поодиночке бу-
дем разбиты нашими бывшими тиранами. Он ничего не скрыва-
ет: ни слабости, ни разногласий, ни мистификации. Здесь движе-
ние получило неудачное начало; там после оглушительных успе-
хов оно потеряло темп; в ином месте оно было приостановлено:
если мы хотим его возобновления, крестьяне должны утопить
свою буржуазию в море. Читателя упрямо предостерегают про-
тив самых опасных видов отчуждения: вождизма, культа лично-
сти и, чего нужно не менее опасаться, возвращения из давно
2 Катанга — область бывшего бельгийского Конго, исключительно бо-
гатая полезными ископаемыми, контроль над которой при поддержке За-
пада установила после обретения страной независимости компрадорская
буржуазия.
43
Ф. Фанон. ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ
ушедшего прошлого африканском культуры: подлинная культу-
ра — это культура Революции, иными словами, то, что находит-
ся в непрерывном становлении. Фанон говорит во весь голос; мы,
европейцы, можем его услышать. Доказательство тому — кни-
га, которую вы держите в руках. Не боится ли он, что колониаль-
ные власти могут воспользоваться его искренностью?
Нет. Он ничего не боится. Наши методы отжили свое: они
могут лишь иногда затормозить освобождение, но не остановить
его. И не будем воображать, будто мы способны обновить наши
методы: неоколониализм, эта ленивая мечта метрополий, — все-
го лишь обман; никакой «третьей силы» либо вовсе не существу-
ет, либо это — лживая буржуазия, которую колониализм уже
поставил у власти. Наш макиавеллизм уже не властен над этим
проснувшимся миром, который одну за другой разоблачил нашу
ложь. У колонизатора есть только одно средство: сила, если она
у него остается; у туземца — лишь один выбор: рабство либо
независимость. Какое дело Фанону, прочтете вы его книгу или
нет? Ведь он разоблачает наши старые злодеяния для своих бра-
тьев, будучи совершенно уверенным в том, что у нас нет запас-
ного варианта. Это им он говорит: Европа наложила лапу на наши
континенты, нужно бить по ней, пока она ее не вытащит; сейчас
для этого благоприятный момент: ничего не изменится ни в Би-
зерте, ни в Элизабетвилле, ни в алжирском бледе3, до тех пор,
пока о них не узнает вся земля; блоки занимают противополож-
ные позиции, они сдерживают друг друга, так воспользуемся же
этим паритетом, войдем в историю, и пусть наше вторжение
впервые сделает ее действительно всеобщей; давайте сражать-
ся; за неимением другого оружия нам хватит одного лишь кин-
жала наизготовке.
Европейцы, откройте эту книгу, войдите в нее. Сделайте не-
сколько шагов в ночи, и вы увидите незнакомцев, собравшихся
вокруг костра; подойдите к ним, прислушайтесь: они обсужда-
ют судьбу, которую уготовили вашим конторам и охраняющим
3 Блед — возвышенность в Северной Африке. (Ред.)
44
их наемникам. Быть может, они вас заметят, но будут разгова-
ривать между собой, даже не понижая голоса. Вас больно по-
разит такое безразличие: их отцы, эти порождения тьмы, — ваши
создания, то были мертвые души, вы лишили их света, они обра-
щались только к вам, а вы даже не брали на себя труд ответить
этим зомби. Их сыновья вас игнорируют: их лица освещает и со-
гревает чужой, не ваш свет. Вы же держитесь на почтительном
расстоянии, вы ощущаете себя лишним, случайным ночным про-
хожим: всему свой черед; в этой предрассветной мгле, из кото-
рой разгорится новая заря, зомби — это вы.
В таком случае, скажете вы, давайте выбросим эту книгу.
К чему ее читать, если она написана не для нас? А читать ее сле-
дует по двум причинам, первая из которых состоит в том, что Фа-
нон рассказывает своим братьям про вас и раскладывает для них
механизм нашего отчуждения от самих себя, воспользуйтесь
этим для того, чтобы в свете истины открыть себя для самих же
себя. Наши жертвы знают нас по своим собственным ранам и
оковам: это делает их свидетельство бесспорным. Достаточно
того, чтобы они показали нам, во что мы их превратили, чтобы
мы узнали, во что превратились сами. Полезно ли это? Да, ибо
Европа очень рискует погибнуть. Однако, скажете вы еще, мы
живем в метрополии и мы осуждаем ее эксцессы. Это так: вы
не колонизаторы, но вы не лучше них. Колонизаторы — ваши
первопроходцы, это вы послали их за моря, они обогатили вас.
Вы их предупреждали: если они будут проливать слишком мно-
го крови, отречетесь от них или говорите, что отречетесь; точно
также государство, каким бы оно ни было, содержит за грани-
цей ораву агитаторов, провокаторов и шпионов, от которых оно
отрекается, если те попадаются. Вы, столь либеральные, столь
гуманные, вы, столь любящие культуру, что доводите любовь к
ней до аффектации, вы делаете вид, что забыли, что имеете
колонии и что в них уничтожают людей от вашего имени. Фанон
открывает своим товарищам — в особенности некотором из них,
ставшим чересчур европеизированными, — солидарность жите-
лей метрополии и их колониальных агентов. Имейте же смелость
45
Ф. Фанон. ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ
прочитать его — только по той причине, что он устыдит вас, а
стыд, как говорил Маркс, есть чувство революционное. Вы ви-
дите — я тоже не могу освободиться от субъективной иллюзии.
И я тоже говорю вам: «Все пропало, если только не...» Европе-
ец, я краду книгу у врага и извлекаю из нее рецепт излечения Ев-
ропы. Воспользуйтесь же этим.
А вот вторая причина: если вы отбросите фашистствующую
болтовню Сореля, то обнаружите, что Фанон впервые после Эн-
гельса поднял вопрос о повивальной бабке истории. И не думай-
те, что чересчур горячая кровь или трудное детство придали ему
какой-то особый вкус к насилию: он — лишь выразитель ситуации,
и ничего больше. Но и этого вполне достаточно, чтобы он этап за
этапом вывел диалектику, которую либеральное лицемерие скры-
вает от вас и которая породила как нас, так и его.
В прошлом веке буржуазия считала рабочих завистливыми,
испорченными неумеренными аппетитами, но тем не менее она
позаботилась о том, чтобы включить этих неотесанных грубия-
нов в наш род человеческий: для того, чтобы свободно продавать
свою рабочую силу, они должны были быть по крайней мере
людьми и людьми свободными. Во Франции, в Англии гуманизм
претендовал на всеобщность.
С принудительным трудом дело обстоит совсем иначе:
здесь нет договора; более того, здесь нужно запугивать; сле-
довательно, здесь выказывает себя угнетение. Наши солдаты на
заморских территориях, отвергая универсализм метрополии,
применяют к человеческому роду — numeris clausus: посколь-
ку никто не может безнаказанно оскорблять себе подобного,
угнетать его или убивать, то в качестве принципа постулирует-
ся, что туземец не есть собрат человеку. На наши ударные силы
была возложена миссия превратить эту абстрактную уверен-
ность в реальность: был отдан приказ низвести жителей аннек-
сированных территорий до уровня высших обезьян, чтобы оп-
равдать действия колонизатора, обращающегося с ними, как с
46
вьючным скотом. Колониальное насилие имеет перед собой
цель не только не держать порабощенных людей на удалении,
но и дегуманизировать их. Ни с чем не считаясь, оно разруша-
ет их традиции, чтобы заменить их языки нашим, чтобы разру-
шить их культуру, не дав взамен нашей; элементарная физичес-
кая измотанность отупит их. Если они, лишенные пищи, боль-
ные, еще попытаются сопротивляться, страх доделает свою
работу: на крестьянина направляют ружья, гражданские лица
обосновываются на его земле и хлыстом принуждают его об-
рабатывать эту землю для них. Если он сопротивляется, солда-
ты стреляют, и человек уже мертв; если он уступает, то он
деградирует, и это уже больше не человек; стыд и страх раз-
мывают его характер, раскалывают его личность. Все это про-
исходит под барабанный бой и с помощью экспертов: ведь «пси-
хологические службы» появились не сегодня. Равно как и про-
мывание мозгов. Но однако же, вопреки стольким усилиям,
цель нигде не достигнута: ни в Конго, где неграм отрубали руки,
ни в Анголе, где совсем недавно недовольным протыкали губы,
чтобы запереть их на замок. Я не утверждаю, что человека не-
возможно превратить в животное, я говорю, что этого можно
достичь, только значительно ослабив его; одних ударов никог-
да не бывает достаточно, их нужно подкрепить истощением.
С рабством всегда выходит незадача: когда в домашний скот
превращают члена нашего рода, его производительность пада-
ет; но сколь бы мало вы на него не тратили, дворовый человек
в конечном счете всегда стоит дороже, чем тот доход, который
приносит. По этой причине колонизаторы были вынуждены ос-
тановить дрессировку на полпути; в результате получился тузе-
мец — ни человек, ни зверь. Избитый, плохо накормленный, ис-
пуганный, но только до определенного предела, этот чело-
век — желтый, черный или белый — всегда имеет одни и те же
черты характера: он ленив, скрытен, вороват, он живет ничем
и признает одну лишь силу.
Бедный колонизатор — его противоречие раскрыто.
Он должен был бы убить тех, кого он грабит, как, говорят, это
47
Ф. Фанон. ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ
делает дух. Но это невозможно — ведь он должен их также и
эксплуатировать. Вместо того, чтобы довести избиение до ге-
ноцида, а рабство — до озверения, он теряет позиции, вся опе-
рация переворачивается, неумолимая логика доведет ее до де-
колонизации.
Но не сразу. Сначала царствует европеец: он уже начал
проигрывать, но еще не замечает этого; он еще не знает, что ту-
земцы — это ложные туземцы: он, стало быть, причиняет им зло,
чтобы разрушить или уничтожить зло, которое они несут в себе;
через три поколения их вредные инстинкты больше не проявят-
ся. Какие же это инстинкты? Те ли, что заставляют рабов убивать
своего хозяина? Как же он не понимает, что его собственная
жестокость обернется против него самого? Как может он не
видеть в дикости порабощенных крестьян свою собственную
дикость колонизатора, которую те впитали всеми своими пора-
ми и от которой они не излечатся? Причина проста: этот властный
персонаж, опьяненный собственным могуществом и страхом
его утраты, слабо припоминает, что он когда-то был человеком:
он считает себя кнутом или ружьем; он пришел к мысли, что
приручение «низших рас» достигается формированием у них
рефлексов. Он забывает о человеческой памяти, о не стираемых
воспоминаниях; а главное, быть может, он никогда и не знал: мы
становимся теми, что мы есть, только благодаря внутреннему и
радикальному отрицанию того, что из нас сделали. Три поколе-
ния? Да уже во втором поколении едва они открывали глаза, как
видели избиение собственных отцов. На языке психиатрии, они
«травмированы». На всю жизнь. Но вся это постоянно возобнов-
ляемая агрессивность вместо подчинения приводит к тому, что
они вступают в нестерпимое противоречие, расплачиваться за
которое рано или поздно придется европейцу. После всего это-
го их можно в свою очередь дрессировать, обучать стыду, боли,
голоду: их тело отзовется лишь вулканическим взрывом ярости,
сила которой будет равна силе оказываемого на них давления.
Вы говорите, что они понимают только силу? Конечно; но снача-
ла это будет только сила колонизатора, а вскоре — их собствен-
48
ная сила; иными словами, ее проекция на нас, подобно тому, как
наше отражение надвигается на нас из зеркальной глубины. Не
заблуждайтесь: благодаря этой безумной злости, этой желчи и
этой горечи, благодаря их постоянному желанию нас убить, бла-
годаря постоянному напряжению их могучих мускулов, боящих-
ся расслабиться, они являются людьми: благодаря колонизато-
ру, стремящемуся получить подневольных людей, и вопреки
ему. Еще слепая, абстрактная, их ненависть — единственное их
сокровище: Господин провоцирует ее, потому что хочет превра-
тить их в животных, но ему не удается победить, так как его ин-
тересы останавливаются на полдороги; поэтому ложные тузем-
цы — еще человеческие существа благодаря могуществу и сла-
бости угнетателя, которые в них превращаются в яростный отказ
принять животное существование. Все прочее вполне понятно;
конечно, они ленивы; это — саботаж. Скрытны, жуликоваты,
черт возьми; их мелкие кражи означают начало еще не органи-
зованного сопротивления. Но и этого мало: есть и такие, кто бро-
саются с голыми руками против оружия; это — их герои; дру-
гие же становятся людьми, убивая европейцев. Их убивают —
разбойники и жертвы, их мучения возбуждают потрясенные
массы.
Да, потрясенные, ведь на этом новом этапе колониальная
агрессия обращается внутрь потоком ужаса в туземцах. Под
этим я понимаю не только страх, испытываемый ими перед на-
шими неисчерпаемыми средствами подавления, но также и
страх, внушаемый им собственной яростью. Они загнаны в угол
между направленным на них нашим оружием и теми ужасным
желанием, жаждой убийства, которые поднимаются из глубин
их души и которые они не всегда осознают — ведь сначала речь
идет не об их, а о нашем насилии, изменяющем свою направ-
ленность, усиливающемся и разрывающем их сердца; поэто-
му первый порыв угнетенных — поглубже запрятать этот нео-
сознанный гнев, осуждаемый как их, так и нашей моралью, и
представляющий собой на самом деле последний оплот их че-
ловечности. Почитайте Фанона — вы узнаете, что в период их
49
Ф. Фанон. ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ
беспомощности мертвящее безумие составляет коллективное
бессознательное угнетаемых масс.
Поскольку это сдерживаемое безумие не может вылиться
наружу, оно вращается по замкнутому кругу и разрушает самих
угнетенных. Для того чтобы освободиться, они начинают истреб-
лять друг друга: не имея возможности сразиться с настоящим
врагом, племена сражаются друг с другом — и вы можете рас-
считывать на колониальную политику в поддержке и разжигании
соперничества между ними; брат, поднимающий кинжал против
собственного брата, верит, что раз и навсегда разрушает столь
ненавистный образ их общего поработителя, хотя даже эти ис-
купительные жертвы не утоляют жажду крови. Туземцы могут
остановить себя от того, чтобы идти на пулеметы, только делая
нашу работу за нас: они собственными руками будут усиливать
дегуманизацию, отвергаемую ими. Под насмешливым взглядом
колонизатора они будут принимать величайшие меры предосто-
рожности по отношению друг к другу, возводя сверхъестествен-
ные барьеры, то возрождая старые страшные мифы, то закаляя
себя педантичным исполнением обрядов: так одержимый бежит
от своих глубинных потребностей, занимая себя различными об-
рядами, требующими его постоянного участия. Они танцуют —
это их занимает; это расслабляет их болезненно сжатые муску-
лы; и потом языком танца, часто бессознательно, они говорят
«нет», которое не способны выговорить в полный голос; в танце
они совершают убийства, на которые не осмелились бы в реаль-
ности. В некоторых регионах они прибегают к самому крайне-
му средству — к одержимости духами. Они превращают то, что
когда-то было обычным религиозным фактом, определенным
видом общения верующего со священным, в оружие против от-
чаяния и унижения: в них вселяются цари, духи, Святые из Святи-
лища, они управляют их насилием и растрачивают его в трансах
до полного изнеможения. В то же время эти высшие существа
защищают их; это значит, что колонизированные люди укрыва-
ются от колониального отчуждения, усердствуя в отчуждении
религиозном. В конечном итоге единственным результатом это-
50
го является объединение обоих видов отчуждения, причем каж-
дый из них усиливает другой. Так, при отдельных типах психозов
уставшие от повседневных оскорблений, галлюцинирующие
люди замечают, что однажды утром раздается голос ангела,
возносящего им похвалу; но шуточки на этом не кончаются: от-
ныне они чередуются с поздравлениями. Это защита, но это и
завершение их предприятия: личность распадается, больной про-
двигается к слабоумию. А для нескольких тщательно отобранных
несчастных добавьте еще другой вид одержимости, о котором
я говорил раньше, — западная культура. На их месте, скажете
вы, я бы больше любил собственных царей, чем Акрополь. Да,
вы все поняли. Однако же не очень хорошо, потому что вы не
были на их месте. Пока еще. В противном случае вы бы знали:
они все аккумулируют. Два мира порождают два вида одержи-
мости: всю ночь они танцуют, а наутро спешат в церковь к мес-
се — изо дня вдень трещина расширяется. Наш враг выдает своих
братьев и превращается в нашего союзника; его братья посту-
пают так же. «Туземство» — это невроз, созданный и поддер-
живаемый колонизатором в колонизируемых с их согласия.
Одновременно утверждать и отрицать человеческий
удел — такое противоречие весьма взрывоопасно. И оно взры-
вается, вам это известно столь же хорошо, как и мне. И мы пе-
реживаем эпоху взрыва: пусть повышение рождаемости усили-
вает голод, пусть вновь пришедшие в этот мир в большей степе-
ни боятся жить, нежели умереть, — порыв насилия сметает все
барьеры. В Алжире, в Анголе европейцев убивают у всех на гла-
зах. Наступает период бумеранга — третий период насилия: оно
возвращается к нам, оно бьет по нам, и точно так же, как и рань-
ше, мы не понимаем, что это — наше насилие. «Либералы» ос-
таются в замешательстве: они признают, что мы были не особен-
но вежливы с туземцами, что было бы более справедливым и
более осторожным наделить их некоторыми правами в той мере,
в какой это возможно; они не предлагают ничего лучшего, как
допустить их небольшими группами и без спонсоров в клуб для
избранных, каким является наш род; и вот уже этот варварский
51
Ф. Фанон. ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ
и безумный всплеск не щадит их точно так же, как он не щадил
колонизаторов. Левые в метрополии пребывают в смущении:
ведь им известна подлинная судьба коренного населения, безжа-
лостное угнетение, объектом которого те выступают; они не
осуждают бунта, прекрасно зная, что мы сделали все, чтобы его
спровоцировать. Но ведь всему есть свои пределы, думают ле-
вые; эти вояки должны были бы показать себя рыцарями; это был
бы лучший способ доказать, что они — люди. Порой они их уп-
рекают: «Вы слишком далеко зашли, мы не будем вас больше
поддерживать». Но коренному населению на это наплевать: со
своей так называемой «помощью» левые могут катиться куда по-
дальше. С самого начала войны они заметили эту строгую исти-
ну: все вместе мы кое-чего стоим, колонизаторам нечего дока-
зывать, они ни для кого ничего не сделают. Единственный долг,
единственная цель: изгонять колониализм всеми возможными
способами. Более дальновидные из нас в конце концов могут
признать этот долг и эту цель, но они не могут не видеть в этом
испытании силой лишь совершенно негуманных средств, которые
недочеловеки используют, чтобы им даровали хартию человеч-
ности. Так пусть им дадут скорее эту хартию и пусть они тогда
попытаются мирными способами доказать, что заслуживают ее.
Даже прекраснейшие души среди нас содержат в себе расовые
предрассудки.
Этим добрым душам было бы полезно почитать Фанона;
он прекрасно показывает, что это неукротимое насилие — не
просто абсурдный бунт или всплеск диких инстинктов, это даже
не возмущение: это разложение самого человека. Я думаю,
когда-то мы знали эту истину, но мы ее позабыли: никакое мяг-
кое обращение не способно стереть следов насилия; их может
разрушить только насилие. И туземец излечивается от колони-
ального невроза, только изгнав колонизатора при помощи ору-
жия. Когда ярость этого человека прорывается наружу, он об-
ретает утраченную ясность, он познает себя по мере своего
собственного становления; мы издавна считаем его борьбу три-
умфом варварства, но она сама ведет к постепенному осво-
52
вождению сражающегося; как в нем самом, так и вне его она
постепенно уничтожает тьму колониализма. С самого начала
это — беспощадная война. Нужно либо оставаться напуганным,
либо наводить ужас; это означает покончить с разграничения-
ми ложной жизни и завоевать изначальное единство. Когда кре-
стьяне берутся за оружие, старые мифы бледнеют, один за
другим опрокидываются запреты; оружие сражающегося —
вот его человечность. Ведь уже в самом начале восстания нуж-
но убивать: убить европейца — значит, одним выстрелом убить
двух зайцев, одновременно уничтожить угнетателя и угнетае-
мого; остаются человек мертвый и человек свободный; и вы-
живший впервые ощущает свою национальную почву своими
собственными ногами. В этот самый момент Нация не отдаля-
ется от него: она везде там, куда он идет, где он находится,
никогда не дальше, она совпадает с его свободой. Но, опомнив-
шись от первого удивления, колониальная армия начинает реа-
гировать: нужно либо объединяться, либо позволить себя раз-
бить. Межплеменные распри смягчаются, почти исчезают:
прежде всего потому, что они ставят Революцию под угрозу;
но более глубокая причина заключается в том, что их единствен-
ная функция — направить насилие на ложных врагов. Если же
эти распри остаются, как это было в Конго, то значит, они под-
держиваются агентами колониализма. Нация начинает движе-
ние: для каждого из братьев она там, где сражаются другие
братья. Их чувства друг к другу — обратная сторона их ненави-
сти к вам: они братья постольку, поскольку каждый из них убил
или в любой момент может снова убить. Фанон показывает сво-
им читателям границы «спонтанности», потребности в «органи-
зации» и ее опасности. Но каким бы ни был размах задач, с
каждым новым шагом развития движения революционное со-
знание углубляется. Последние комплексы испаряются, что бы
там ни говорили о «комплексе зависимости» у солдат Армии на-
ционального Освобождения Алжира. Освободившись от своих
шор, крестьянин начинает осознавать свои потребности — рань-
ше они давили на него, но он старался не замечать их, теперь
53
Ф. Фанон. ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ
же он вновь открывает их как бесконечно великие требования.
В этом народном насилии — чтобы выстоять пять лет или во-
семь, как это делают алжирцы, — военные, социальные и по-
литические потребности неразличимы. Война, даже если она
только ставит вопрос о командовании и ответственности, фор-
мирует новые структуры, которые станут первыми мирными
институтами. И вот мы видим человека, сформированного но-
выми традициями, будущими наследницами страшного насто-
ящего; вот он обретает легитимность благодаря возникающе-
му праву, праву, каждый день рождающемуся в огне: с после-
дним убитым, отправленным домой или ассимилированным
колонизатором, исчезает меньшинство, уступая место социа-
листическому братству. Но и это еще не все: бунтарь не оста-
навливается здесь; будьте уверены, он рискует своей шкурой
не для того, чтобы оказаться на уровне прежнего обитателя ста-
рой метрополии. Обратите внимание на его терпение — быть
может, порой он мечтает о новом Дьен-Бьен-Фу; но не думай-
те, что он серьезно рассчитывает на это; он — оборванец, в
своей бедности сражающийся против прекрасно вооруженных
богачей. В ожидании решающих побед, а часто вообще ничего
не ожидая, он до тошноты изматывает своих противников. Дело
не обходится без страшных потерь; колониальная армия сви-
репствует; полицейские операции, прочесывания, интерниро-
вание, карательные экспедиции; они убивают женщин и детей.
Ему все это известно — этот новый человек начинает свою
жизнь человека с конца; он считается потенциально мертвым.
Он будет убит — и не только потому, что он приемлет опас-
ность, а потому, что он в этом уверен; этот потенциально мер-
твый человек потерял свою жену, сыновей; он видел столько
агоний, что хочет не столько выжить, сколько победить; его по-
бедой воспользуется не он сам — другие; он слишком устал.
Но эта усталость души лежит в основе небывалого мужества.
Мы обретаем нашу человечность по эту сторону смерти и от-
чаяния, он же находит ее по ту сторону мучений и смерти. Мы
посеяли ветер; буря — это он. Сын насилия, он постоянно чер-
54
пает в насилии свою человечность: мы были людьми за счет
него, он становится человеком за счет нас. Другим челове-
ком — лучшего качества.
Здесь Фанон останавливается. Он указал путь: будучи ру-
пором сражающихся, он потребовал союза — союза африкан-
ского континента против всех разногласий и всех разделений. Его
цель достигнута. Если бы он захотел написать целостную исто-
рию исторического явления деколонизации, ему нужно было бы
говорить о нас, но это, очевидно, не входит в его задачи. Но ког-
да мы уже закрыли книгу, она, вопреки автору, продолжается в
нас: ведь мы испытываем на себе силу восставших народов и мы
отвечаем на нее силой. Таким образом, наступает новый момент
насилия, и на сей раз нужно вернуться к нам самим, поскольку
насилие изменяет нас в той мере, в какой благодаря ему изме-
няется «полутуземец». Пусть каждый размышляет сам, если
способен размышлять, ибо в сегодняшней Европе, оглушенной
ударами, наносимыми по Франции, Бельгии, Англии, любое от-
влечение мысли равносильно соучастию в преступлениях коло-
ниализма. Данная книга вовсе не нуждается ни в каком предис-
ловии. Тем более, что она адресована не нам. Тем не менее я
написал это предисловие, чтобы довести до конца диалектику:
мы, европейцы, также подвергаемся деколонизации. Это озна-
чает кровавое искоренение колонизатора, который сидит в каж-
дом из нас. Посмотрим же на себя, если у нас есть на то сме-
лость, и мы увидим, что происходит с нами.
Прежде всего мы столкнемся с неожиданным зрелищем —
стриптиз нашего гуманизма. Вот он, перед нами, обнаженный,
но отнюдь не прекрасный: это была лишь идеология лжи, пре-
красное оправдание грабежа; его мягкотелость и вычурность
лишь прикрывали нашу агрессию. Хорошо же они выглядели, эти
сторонники ненасилия, заявляя, что они и не жертвы, и не палачи!
Ну, хорошо! Если вы не являетесь жертвами, когда выбранное
55
Ф. Фанон. ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ
вами правительство и армия, в которой служат ваши младшие
братья, без колебаний и угрызении занимались расовыми побо-
ищами, то вы, несомненно, являетесь палачами. А если уж вы
избрали путь жертвы и рискнули провести денек-другой в тюрь-
ме, то вы просто выбираете путь выхода из игры. Но вы не вый-
дете из нее — в ней нужно оставаться до конца. Поймите же
наконец: если бы насилие началось сегодняшним вечером, если
бы эксплуатация и угнетение никогда не существовали на земле,
то тогда, быть может, ненасилие могло уладить раздоры. Но
если весь режим в целом, вплоть до ваших идей ненасилия, дер-
жится на многовековом угнетении, то ваше бездействие годит-
ся лишь на то, чтобы поставить вас в ряды угнетателей.
Вы прекрасно знаете, что мы являемся угнетателями. Вы
прекрасно знаете, что мы добывали золото и металлы, а потом
и нефть на «новых континентах» и что мы увозили их в метропо-
лии. И не без блестящих результатов: дворцы, соборы, огром-
ные промышленные города; потом же, когда возникала угроза
кризиса, колониальный рынок всегда был наготове, чтобы смяг-
чить или отвратить его последствия. Пресыщенная богатствами,
Европа de jure признавала статус человека за всеми своими оби-
тателями; «человек» среди нас означает «сообщник», посколь-
ку мы все пользовались колониальной эксплуатацией. Этот зап-
лывший жиром бледный континент в конечном итоге впал в то,
что Фанон метко называет «нарциссизмом». Кокто был раздра-
жен Парижем, «этим городом, который все время говорил о
самом себе». А что еще делает Европа? А этот сверхевропейс-
кий монстр — Северная Америка? Одна болтовня: свобода, ра-
венство, братство, любовь, честь, отечество, что там еще? Все
это в то же время не мешало нам вести расистские речи, гово-
рить о грязном негре, грязном еврее, грязном арабе. Просве-
щенные умы, либеральные и изнеженные, одним словом, нео-
колониалисты протестовали против такой непоследовательнос-
ти; но они либо ошибались, либо были неискренни: у нас нет
ничего более последовательного, чем расистский гуманизм,
поскольку европеец мог сделаться человеком, лишь фабрикуя
56
рабов и монстров. До тех пор, пока существовало «туземство»,
эта ложь не была разоблачена; в понятии человеческого рода мы
находили абстрактный постулат всеобщности, который служил
прикрытием наиболее реалистичной практики: за морем суще-
ствовала раса недочеловеков, которая благодаря нам, быть
может, через тысячу лет достигнет нашего уровня. Короче, род
смешивали с элитой. Сегодня туземец открыл свою истину; од-
новременно наш столь закрытый клуб обнаружил собственную
слабость — он оказался в меньшинстве. Хуже того: потому что
другие стали людьми вопреки нам, мы оказались врагами рода
человеческого; элита открывает свою собственную природу —
это шайка бандитов. Наши прекрасные ценности полиняли; если
вглядеться попристальнее, то обнаружится, что среди них нет ни
одной, которая бы не была запятнана кровью. Если вам нужны
примеры, вспомните эти великие слова: «Как великодушна Фран-
ция! Кто великодушен — мы? А Сетиф? А эти восемь лет жесто-
кой войны, стоившей жизни миллиону алжирцев? А пытки? Пой-
мите же, что нас не упрекают в предательстве бог весть какой
миссии: по ряду причин у нас вообще не было никакой миссии.
Под сомнение ставится само благородство; это прекрасное певу-
чее слово имеет лишь один смысл — дать установленный закон.
Но людям по ту сторону моря, новым людям, освобожденным
людям, никто не имеет ни власти, ни права что-либо давать. Каж-
дый из них обладает всеми правами и правом на все. Наш род в
один прекрасный день повзрослеет; он не станет определять себя
как совокупность жителей мира. Он определит себя как бесконеч-
ное единство их потребностей друг в друге. Я останавливаюсь; вы
без труда завершите мою работу; для этого вполне достаточно в
первый и в последний раз взглянуть на наши аристократические
добродетели: они умирают; да и как могут они пережить поро-
дившую их аристократию недочеловеков? Несколько лет тому
назад один буржуазный — и колониальный — комментатор для
защиты Запада нашел лишь следующие слова: «Мы не ангелы.
Но у нас, по крайней мере, есть угрызения совести». Каково
признание! Когда-то наш континент имел символы: Парфенон,
57
Ф. Фанон. ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ
Хартии, Права Человека, свастику. Сейчас всем известно, чего
они стоят: и сейчас единственный способ спастись от кораблекру-
шения — испытать христианское чувство вины. Как видите, это
конец: Европа со всех сторон протекает. Что же произошло? Да
просто раньше мы делали историю, а теперь ее делают из нас.
Соотношение сил стало обратным, началась деколонизация; и
все, что еще могут наши наемники, так это лишь отсрочить ее за-
вершение.
Но метрополии еще должны выложиться на всю катушку,
ввести в заранее проигранный бой все свои силы. В конце всей
этой истории мы обнаружим эту старую колониальную бру-
тальность, некогда составлявшую сомнительную славу Бюжо4,
но удесятеренную и беспомощную. В Алжир посылается воин-
ский контингент, он безрезультатно удерживается там на про-
тяжении семи лет. Насилие изменило смысл; когда мы побеж-
дали, мы осуществляли его таким образом, что оно, казалось
бы, нас не изменяло: оно разлагало других, а мы, люди, сохра-
няли свой гуманизм незапятнанным; объединенные получаемой
прибылью, жители метрополий окрестили «отечеством» всю
совокупность своих грехов; сегодня то же насилие, повсемес-
тно блокированное, возвращается к нам через наших солдат и
овладевает нами. Начинается обратный процесс: туземец вос-
создает себя, мы же, ультра и либералы, колонисты и жители
метрополий, мы разлагаемся. И вот уже обнажены ярость и
страх: они открыто проявляются во время охоты на арабов в Ал-
жире. Так кто же теперь дикари? Где варварство! И так же зву-
чат тамтамы: клаксоны исполняют «Французский Алжир», пока
европейцы заживо сжигают мусульман. Еще совсем недавно,
напоминает Фанон, Конгресс психиатров волновался по пово-
ду роста преступности среди местного населения: эти люди
убивают друг друга, говорили они, это ненормально; кора го-
4 Томас Вебер Бюжо де ла Пиконери (1784-1849) — маршал Франции,
прославился военными подвигами во время завоевания Алжира, в 1840 г.
назначен губернатором Алжира. (Ред.)
58
ловного мозга алжирца недоразвита. Другие установили, что
в Центральной Африке «африканец слабо использует свои лоб-
ные доли». Лучше бы эти ученые проявили интерес к исследо-
ваниям в Европе, в частности, среди французов. Ведь уже на
протяжении нескольких лет мы поражены умственным рас-
стройством. Патриоты покушаются на своих соотечественни-
ков, а если таковых нет дома, то они взрывают их дома и их
консьержа. И это только начало: гражданская война может на-
чаться осенью или следующей весной. Однако наши лобные
доли кажутся в превосходном состоянии: быть может, не бу-
дучи способными поразить туземца, насилие возвращается
домой, накапливается в нас самих и ищет выхода? Союз алжир-
ского народа порождает распад французского народа: на всей
территории бывшей метрополии племена исполняют танец вой-
ны. Террор покинул Африку, чтобы обосноваться здесь, ведь
существуют просто неистовые люди, которые пытаются заста-
вить нас заплатить собственной кровью за стыд поражения пе-
ред туземцами. Но есть и другие, те другие, кто столь же ви-
новны (кто из них после Бизерты, после сентябрьских линчева-
ний вышел на улицу, чтобы сказать «Хватит!»), но менее
заметные — либералы и самые твердые их «мягких левых».
Горячка растет и среди них — одновременно и с возмущением
они переполошились. Они прикрывают свою ярость мифами и
сложными ритуалами; чтобы отсрочить окончательное сведе-
ние счетов и наступление часа истины, они навязали нам вели-
кого колдуна, чьей задачей является удержание нас любой це-
ной в темноте. Ничего не помогает; провозглашаемое одними,
осуждаемое другими насилие вращается по кругу: сегодня оно
взрывается в Метце, назавтра — в Бордо; оно здесь, там, вез-
де, как игра в прятки. Мы же, в свою очередь, вступили на путь,
ведущий к «туземству». Но для того чтобы мы окончательно
стали туземцами, наша земля должна была бы быть оккупиро-
вана бывшими колонизаторами, а мы должны подохнуть с го-
лоду. Это не произойдет, ибо дискредитированный колониа-
лизм овладеет нами, этот выживший из ума надменный господин
59
Ф. Фанон. ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЕННЫЕ
истопчет нас. Вот он — наш царь, наше божество. Прочитав пос-
леднюю главу книги Фанона, вы будете убеждены: лучше быть
туземцем на дне его несчастий, чем бывшим колонистом. Не-
хорошо, что полицейский чин вынужден десять часов в день пы-
тать — от этого его нервы лопнут, если только палачам в их же
интересах не запретят сверхурочные. Если хотят защитить стро-
гостью закона моральный уровень нации и Армии, то не следует
первой позволять деморализовать вторую. Нельзя, чтобы на-
ция с республиканскими традициями доверяла сотни тысяч сво-
их молодых людей попечению путчистов. Нехорошо, мои со-
отечественники, знающие обо всех преступлениях, совершен-
ных от вашего имени, действительно нехорошо не проронить ни
словечка о них, даже в глубине собственной души — из страха,
что вас осудят. Вначале, хочется в это верить, вы якобы ничего
не знали, затем вы сомневались, теперь же вы знаете, но по-
прежнему молчите. Восемь лет молчания — что за деградация!
И ваше молчание ни к чему не привело: сегодня слепящее сол-
нце пыток достигло зенита, оно освещает всю страну. Под этим
сиянием нет такого смеха, который не отдавал бы фальшью, нет
ни одного лица, которое бы не было загримировано, чтобы
скрыть гнев или страх; нет ни одного действия, которое бы не
выдавало наше отвращение или наше пособничество. Сегодня
достаточно встретиться двум французам, чтобы между ними
не оказался труп, разделяющий их. Я сказал «один труп»...
Когда-то Франция была именем страны. Нам необходимо поза-
ботиться о том, чтобы в 1961 г. она не стало именем невроза.
Излечимся ли мы? Да. Насилие, как копье Ахилла, способ-
но врачевать нанесенные им раны. Сегодня мы закопаны в цепи,
унижены, больны страхом: дальше некуда. К счастью, этого еще
мало для колониальной аристократии: она не может завершить
свою заградительную миссию в Алжире, пока не закончит коло-
низацию французов. Мы каждый день отступаем перед схват-
кой, но будьте уверены — нам ее не избежать: она нужна им,
убийцам; они вцепятся в нас и будут бить куда попало. Так закон-
чится время колдунов и фетишей: нужно будет сражаться или
60
сгнить в лагерях. Это — конец диалектики; вы осуждаете эту
войну, но не осмеливаетесь заявить о своей солидарности с ал-
жирскими воинами; не бойтесь, рассчитывайте на колонистов и
наемников: они заставят вас сделать решительный шаг. И быть
может тогда, спиной к стене, вы наконец, дадите простор тому
новому насилию, которое взращено в вас старыми многократ-
ными злодеяниями. Но это, как говорится, другая история. Ис-
тория человечества. Я уверен, что близится время, когда мы при-
соединимся к тем, кто ее делает.
Жан-Поль Сартр, сентябрь 1961 г.
Перевод /И. Федоровой
Франц Фанон
О НАСИЛИИ
ГЛАВА I
Каковы бы ни были используемые заголовки или введенные
в обиход новые формулировки, — национальное освобожде-
ние, национальное возрождение, воссоздание национальных
основ народа, Commonwealth, — деколонизация всегда пред-
ставляет собой насильственное явление. И какой бы уровень мы
ни взяли — межличностные связи, новые наименования
спортивных клубов, состав вечеринок, полиции, административ-
ных советов национальных или частных банков, — деколониза-
ция является простой заменой одной человеческой «породы» на
другую человеческую «породу». Без каких бы то ни было про-
межуточных этапов происходит тотальная, полная, абсолютная
замена. Конечно, можно было бы также показать появление
новой нации, упрочение нового государства, развитие его дип-
ломатических отношений, его политическую, экономическую
ориентацию. Но мы предпочитаем говорить именно о своего
рода состоянии «чистой доски», определяющем исходный мо-
мент всякой деколонизации. Специфика и значения этого состо-
яния состоит в том, что с самого начала оно представляет ми-
нимальные требования туземца. По правде говоря, его успех
подтверждается полным изменением всей социальной панора-
мы. Исключительная значимость этого изменения обусловле-
на тем, что к нему стремятся, его желают, провозглашают,
требуют. В сознании и в жизни подвергшихся колонизации муж-
чин и женщин потребность в таком изменении существует в
сыром виде, как порыв и вынужденное стремление. Но воз-
62
можность подобного изменения переживается также в форме
устрашающего будущего и в сознании другого «вида» мужчин
и женщин — в сознании колонизаторов.
Деколонизация, ставящая перед собой цель изменения ми-
рового порядка, является, как мы видим, программой абсолют-
ного хаоса. Но она не может быть плодом некоего магического
действия, естественного потрясения или полюбовного соглаше-
ния. Как известно, деколонизация — это исторический процесс,
т. е. она может быть понята, может обрести свою умопостига-
емую форму и стать проницаемой для самой себя только в той
мере, в какой раскрывается историческое развитие, придающее
ей форму и наполняющее ее содержанием. Деколонизация —
это встреча двух антагонистических по своей природе сил, осо-
бенности которых обусловлены как раз своего рода субстанти-
вированием, которое порождает и питает колониальное состо-
яние. Первое столкновение в совместном существовании этих сил
протекало под знаком насилия — точнее, эксплуатации колони-
зуемого колонизатором — и продолжалось в дальнейшем с
помощью большого количества штыков и пушек. Колонизатор и
туземец — давние знакомые. И на самом деле прав колониза-
тор, когда говорит, что знает «их». Именно колонизатор создал
и продолжает создавать туземца. Колонизатор извлекает свою
правду, т. е. свои блага из колониальной системы.
Деколонизация никогда не проходит незаметно, ведь она на-
правлена на бытие, она изменяет самое его основание, она пре-
вращает задавленных собственной ничтожностью наблюдателей
в главных действующих лиц, пораженных грандиозностью всей
массы Истории. Она придает бытию особый ритм, привнесенный
новыми людьми, новым языком, новым человечеством. Деколо-
низация действительно является творением новых людей. Но тво-
рение это получает свою легитимность не из какой-либо сверхъе-
стественной силы — колонизированная «вещь» превращается в
человека в самом процессе собственного освобождения.
Таким образом, деколонизация содержит в себе требова-
ние полностью поставить под вопрос колониальную ситуацию.
63
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
И если мы захотим дать ее точное определение, то его можно
выразить одной хорошо известной фразой: «и последние будут
первыми». Деколонизация есть верификация этой фразы. По-
этому, если описывать ее, любая деколонизация всегда ведет
к успеху.
Представленная во всей наготе, деколонизация своими про-
явлениями наводит на мысль о яростных атаках и кровавых кин-
жалах. Ведь если последние должны стать первыми, то это мо-
жет произойти только вследствие решительного и смертельно-
го столкновения двух противоборствующих сил. Отчетливо
провозглашенное стремление поставить последних во главу угла,
заставить их в темпе (слишком быстром, как говорят некоторые)
пройти хорошо известные этапы развития, отличающие органи-
зованное общество, может иметь успех лишь в том случае, ког-
да на чашу весов брошены все средства, в том числе, конечно
же, и насилие.
Нельзя, вооружившись подобной программой, ввергать в
хаос общество, каким бы примитивным оно ни было, если с са-
мого начала, т. е. с момента формулировки этой программы,
не решиться преодолеть любые встречающиеся на пути препят-
ствия. Туземец, задумавший реализовать данную программу,
сделать ее движущей силой собственного развития, в любое
время готов к насилию. С самого рождения для него совершен-
но очевидно, что этот ограниченный мир, исполненный запретов,
может быть поставлен под сомнение только ценой абсолютно-
го насилия.
Колониальный мир — это мир, сотканный из ограничений.
Конечно, при его описании было бы излишним напоминать о су-
ществовании городов для коренного населения и городов евро-
пейских, школ для коренного населения и школ для европейцев,
как было бы излишним напоминать об апартеиде в Южной Аф-
рике. И тем не менее, проникая в суть этих разграничений, мы,
по крайней мере, можем извлечь пользу из выявления некото-
рых силовых линий, которые разграничения несут в себе. Такой
подход к колониальному миру, к его внутреннему устройству,
64
его географическому положению позволит нам выделить неко-
торые узловые моменты, которые лягут в основу реорганизации
деколонизированного общества.
Колониальный мир — это мир, разделенный надвое. Раз-
делительная линия, граница отмечена казармами и полицей-
скими участками. В колониях единственным настоящим и инсти-
туционально оформленным собеседником туземца, рупором
колонизатора и режима угнетения выступает жандарм или сол-
дат. В обществе капиталистического типа религиозное или свет-
ское образование, формирование моральных рефлексов, пе-
редаваемых от отца к сыну, показательная честность рабочих,
отмеченных наградами по прошествии пятидесяти лет добросо-
вестного и преданного труда, поощряемая любовь к гармонии
и мудрости — все эти эстетические формы уважения к установ-
ленному порядку создают вокруг эксплуатируемого атмосфе-
ру подчинения и торможения, которая значительно облегчает
задачу сил правопорядка. В капиталистических странах между
эксплуататором и эксплуатируемым выстраивается цепочка
преподавателей морали, советников, «дезориентаторов». В ко-
лониальных же странах, напротив, жандарм и солдат своим не-
посредственным присутствием, своим постоянным прямым
вмешательством поддерживают контакт с туземцем и при по-
мощи ударов прикладом или напалма советуют ему не очень
высовываться. Как видим, посредники власти используют язык
чистого насилия. Посредник не смягчает угнетения, не скрыва-
ет господства. Он открыто использует насилие с согласия сил
правопорядка. Посредник привносит насилие в дома и в умы
колонизированного.
Зона обитания туземцев — не просто дополнение к зоне
обитания колонизаторов. Две эти зоны противостоят друг дру-
гу, но они не служат высшему единству. Управляемые чисто ари-
стотелевской логикой, они подчинены принципу взаимного ис-
ключения: между ними не существует взаимного примирения,
одна из них явно лишняя. Город колонизаторов — это город
прочный, весь из камня и металла. Он хорошо освещен, покрыт
65
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
асфальтом, в нем урны всегда поглощают неведомые, никогда
не видимые отбросы, о существовании которых никто и не дога-
дывается. Ног колонизатора никогда нельзя увидеть, разве что
только в море, но к ним никогда нельзя приблизиться. Эти ноги
всегда обуты в прочные башмаки, хотя улицы чисты, гладки, без
выбоин и булыжников. Город колонизатора — город сытый, ле-
нивый, его чрево всегда наполнено добротными вещами. Город
колонизаторов — город белых, чужаков.
Город колонизированных или, по крайней мере, город ту-
земцев — это негритянская деревня, медина, резервация,
пользующаяся дурной славой, населенная людьми с плохой ре-
путацией. Здесь рождаются где угодно и как угодно. Здесь уми-
рают где угодно и как угодно. Этот мир лишен промежуточных
ступеней, здесь люди сидят друг у друга на головах, хижины ле-
пятся друг к другу. Город туземцев — город голодный, в кото-
ром не хватает хлеба, мяса, обуви, угля, света. Город тузем-
цев — это город согбенный, город, поставленный на колени, го-
род, распластавшийся в грязи. Это город негров, город арабов.
Взгляд, бросаемый туземцем в сторону города колонизато-
ров, — это взгляд сладострастный, взгляд завистливый. Мечта об
обладании. Обладании всех видов: сидеть за столом колониза-
тора, спать в постели колонизатора, с его женой, если это воз-
можно. Колонизированный — завистник. Колонизатор не может
не знать, кто тайком перехватывает его взгляд, и с горечью, но
всегда со знанием дела он констатирует: «Они хотят занять наше
место». И это так, ведь нет такого туземца, кто хоть разок в день
не захотел быть на месте колонизатора.
Этот мир, разделенный перегородками, этот распадаю-
щийся надвое мир населен различными родами людей. Ориги-
нальность колониального контекста состоит в том, что экономи-
ческие реалии, неравенство, огромные различия в способах
жизни никогда не способны скрыть реалии человеческие. Если
взять колониальный контекст в его непосредственности, в глаза
бросается то, что прежде всего разделяет этот мир: принадлеж-
ность или непринадлежность к тому или иному роду, расе. В ко-
66
лониях экономический базис является также и надстройкой. При-
чина есть следствие: ты богат, потому что белый, ты белый, по-
тому что богат. Поэтому всякий раз, когда затрагивается коло-
ниальная проблема, марксистский анализ должен быть несколь-
ко расширен. Речь идет о хорошо изученном Марксом понятии
докапиталистического общества, понятии, которое следовало бы
в данном случае пересмотреть. Крепостной по своей сущности
отличен от рыцаря, но для легитимации этого основополагающе-
го различия требуется ссылка на божественное право. В коло-
ниях же чужеземец, пришедший извне, установил свою власть
при помощи пушек и машин. Вопреки успешному покорению на-
рода, несмотря на свое приспособление к жизни в колонии, ко-
лонизатор всегда остается чужаком. Поэтому характерной чер-
той «господствующего класса» являются прежде всего не заво-
ды, не собственность, не банковский счет. Дух господства
прежде всего характеризуется тем, что он приходит извне, он
ничем не похож на дух коренного населения; господствующий
класс — это «чужие».
Насилие, руководившее обустройством колониального
мира, неутомимо задававшее ритм разрушению социальных
форм коренного населения, неумолимо ломавшее опорные
системы в экономике, способы внешнего поведения, одежды,
будет востребовано и воспринято туземцами в тот момент, ког-
да их масса, решив стать действующей силой истории, устремит-
ся в запретные доселе города. Взорвать колониальный мир — вот
очень ясный, очень понятный образ, который может быть вос-
принят каждым из индивидов, составляющих колонизированный
народ. Разделение колониального мира не означает наведения
мостов между двумя зонами после уничтожения границ между
ними. Разрушить колониальный мир — значит, ни больше ни
меньше, как уничтожить одну зону, зарыть ее как можно глуб-
же в недра земли или изгнать со своей территории.
Поставить под сомнение колониальный мир для туземца не
означает рационального сопоставления точек зрения. Это значит
не рассуждать о всеобщем, но исступленно утверждать свою
67
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
оригинальность, постулируемую как абсолют. Колониальный
мир — мир манихейский. Для колонизатора недостаточно физи-
чески, т. е. с помощью своей полиции и жандармерии, ограни-
чить колонизируемое пространство. Словно для того, чтобы про-
иллюстрировать тоталитарный характер колониальной эксплуа-
тации, колонизатор превращает туземца в квинтэссенцию зла1.
Туземное общество описывается не просто как общество, ли-
шенное ценностей. Для колонизатора недостаточно утвержде-
ния, будто бы ценности исчезли из колониального мира или ни-
когда не существовали в нем. Он провозглашает, что местный
житель не подвластен этическим нормам, являет собой не про-
сто отсутствие ценностей, но также и их отрицание. Осмелимся
признать: туземец и есть враг ценностей. И в этом смысле пред-
ставляет собой абсолютное зло. Он — коррозирующий элемент,
разрушающий все, что к нему только приближается, элемент де-
формирующий, извращающий все, что имеет отношение к эс-
тетике или морали, он — вместилище вредоносных сил, бессоз-
нательное и ни к чему не пригодное орудие слепых сил. Поэто-
му-то г-н Мейер мог всерьез рассуждать в Национальном
собрании Франции, что не следует подвергать разложению Рес-
публику, разрешая проникновение в нее алжирского народа.
Ведь ценности действительно оказываются отравленными и за-
раженными, как только соприкасаются с колонизированным
народом. Обычаи порабощенного народа, его традиции,
мифы — в особенности его мифы — являются признаком его
убогости, конституциональной испорченности. Поэтому на одну
доску ставятся ДЦТ, уничтожающий паразитов, разносчиков бо-
лезней, и христианская религия, в зародыше поражающая ере-
си, инстинкты, зло. Отступление желтой лихорадки и успехи в
евангелизации — две составные части одного дела. Но победные
отчеты миссий на самом деле говорят о значении катализаторов
отчуждения, привнесенных в лоно колонизированного народа. 1
1 Механизмы действия этого манихейского мира мы показали в книге
«Черная кожа, белые маски».
68
Я говорю о христианской религии, и никто не в праве этому удив-
ляться. Церковь в колониях — это Церковь Белых, церковь чу-
жаков. Она призывает порабощенного человека вступить не на
путь Бога, но на путь Белого, на путь господина, путь угнетателя.
А как известно, в этой истории было много призванных, но мало
избранных.
Порой это манихейство доводится до своего логического
конца и дегуманизирует туземца. Собственно говоря, оно пре-
вращает его в животное. И поэтому язык колонизатора, обра-
щающегося к колонизируемому, это зоологический язык. Де-
лаются намеки на пресмыкающееся движение представителей
желтой расы, о зловонных испарениях городов с коренным на-
селением, смрад, быстрое размножение, кишение, бессмыс-
ленные жестикуляции. Когда колонизатор хочет подобрать точ-
ное слово для описания коренного населения, он постоянно го-
ворит о скотине. Европеец редко прибегает к живописному
стилю. Зато туземец, осознающий, что на уме колонизатора,
сразу догадывается, о чем тот думает. Эти галопирующие де-
мографические процессы, эти истеричные массы, эти лица, с ко-
торых исчезло все человеческое, раздувшиеся, ни на что не по-
хожие тела, массы без начала и конца, кажущиеся никому не
принадлежащими дети, демонстративная лень под солнцем,
растительный ритм жизни — все это составляет часть колониаль-
ного словаря. Генерал Де Голль говорит о «скопищах желтых»,
Мориак — о черных, коричневых, желтых массах, которые вско-
ре разбушуются. Туземцу все это известно, и он от души сме-
ется всякий раз, когда в чужих словах обнаруживает себя живот-
ным. Ведь он знает, что он — животное. И как раз тогда, когда
он открывает в себе человечность, он начинает ковать оружие,
чтобы обеспечить ей победу.
Как только туземец начинает натягивать свои цепи, беспо-
коить своего колонизатора, к нему посылают добрячков, кото-
рые на «Конгрессах по культуре» разъясняют специфику, богат-
ство западных ценностей. Но всякий раз, как встает вопрос о
западных ценностях, туземец как бы каменеет, впадает в
69
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
столбняк. В период деколонизации взывают к разуму туземцев.
Им предлагают прочные ценности, им подробно разъясняют, что
деколонизация не должна означать регресса, что нужно опирать-
ся на уже опробованные, прочные, признанные ценности. И вот
оказывается, что, когда туземец слышит рассуждения о запад-
ной культуре, он вытаскивает свое мачете или, по крайней мере,
убеждается, что оно у него под рукой. Насилие, при помощи ко-
торого утверждалось превосходство белых ценностей, агрессив-
ность, которая пронизывала победу этих ценностей над спосо-
бом жизни и мышления туземцев в силу справедливого возмез-
дия, заставляют туземца хохотать при одном только упоминании
о белых ценностях. В колониальном контексте колонизатор ос-
танавливается в своем изматывании туземца только тогда, ког-
да туземец ясно и отчетливо вслух признает превосходство бе-
лых ценностей. В период же деколонизации колонизированных
масс насмехаются над теми же ценностями, оскорбляют их, с
проклятиями изрыгают их из себя.
Как правило, это явление скрывается, поскольку в период
деколонизации некоторые колонизированные интеллектуалы
устанавливают диалог с буржуазией страны-метрополии. На
этом этапе коренное население рассматривается как безликая
масса. Несколько местных индивидуальностей, которые буржу-
азии удалось заметить то тут, то там, не способны перевесить это
непосредственное впечатление, чтобы внести какую-то нюанси-
ровку. Напротив, в период освобождения колониальная буржу-
азия со всем пылом ищет контактов с «элитой». Именно с этой
«элитой» и пытаются установить диалог о ценностях. Когда ко-
лониальная буржуазия осознает невозможность дальнейшего
сохранения своего господства над порабощенными странами,
она предпринимает попытку ведения арьергардных боев в обла-
сти культуры, ценностей, технологий и т. д. Однако никогда не
следует упускать из виду тот факт, что огромное большинство
колонизированного народа глухо к этим проблемам. Для коло-
низированного народа главная проблема — в силу ее конкрет-
ности — это прежде всего земля: земля, которая должна обес-
70
пенить хлеб и, конечно же, достоинство. Но это достоинство не
имеет ничего общего с достоинством «человеческой личности».
Об этой идеальной человеческой личности никто никогда не слы-
хивал. Ведь туземец видел на своей земле только то, что его
можно безнаказанно арестовать, избить, заморить голодом; и
никогда ни один профессор морали, ни один священник не взял
на себя причитающиеся туземцу удары, не разделил с ним его
хлеб. Для туземца мораль очень конкретна — заставить умолк-
нуть высокомерие колонизатора, покончить с откровенным на-
силием — одним словом, решительно вытеснить его из поля зре-
ния. Знаменитый принцип, утверждающий, что все люди равны,
в колониях будет воплощен только тогда, когда туземец ощутит
свое равенство с колонизатором. Следующий шаг — он захочет
бороться за то, чтобы значить больше, чем колонизатор. На са-
мом деле он уже решил заменить колонизатора, встать на его
место. Как мы видим, в данном случае рушится целый матери-
альный и моральный мир. Интеллектуал же, который со своей
стороны следовал за колониалистом к универсальной абстракт-
ности, будет бороться за то, чтобы колонизатор и туземец мог-
ли спокойно жить в новом мире. Но благодаря тому, что коло-
ниализм пропитал его способ мышления, он не видит, что коло-
нист в разрушенном колониальном контексте не заинтересован
в сосуществовании. И не случайно еще до переговоров между
алжирским правительством и правительством французским так
называемое «либеральное» проевропейское меньшинство выд-
винуло свои требования: оно требовало — ни больше, ни мень-
ше — двойного гражданства. Ведь, замыкаясь в плане абстрак-
тного, колониста пытались заставить совершить очень конкрет-
ный прыжок в неизвестность. Колонист же, скажем так,
прекрасно знает, что никакая фразеология не способна заменить
реальность.
Итак, туземец открывает, что он живет, дышит точно так
же, как и колонизатор, что сердце его бьется в том же ритме.
Он открывает, что в шкуре колониста не больше ценности, чем
в шкуре туземца. И это открытие привносит в мир существенное
71
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
потрясение. Оно обусловливает новую революционную уверен-
ность туземца. И действительно, если моя жизнь столь же цен-
на, как и жизнь колониста, взгляд последнего больше не прико-
вывает меня к месту, не лишает меня движения, его голос не вну-
шает мне страх. Я больше не смущаюсь в его присутствии.
Практически я посылаю его к черту. Его присутствие не только
больше не смущает меня, но я уже готов устроить ему такую
засаду, что у него будет только один выход — бежать.
Как мы уже говорили, колониальный контекст характеризу-
ется дихотомией, пронизывающей весь мир. Деколонизация
объединяет мир, радикальным решением лишая его разнород-
ности, объединяя его на основе нации, иногда расы. Известны
жестокие слова сенегальских патриотов о действиях их президен-
та Сенхора: «Мы требовали африканизации кадров, и вот Сен-
хор африканизирует европейцев. Это означает, что туземец
способен совершенно непосредственно понять, произошла де-
колонизация или нет: минимум требований состоит в том, что
последние становятся первыми.
Однако туземный интеллектуал привносит некоторые вари-
анты в такого рода петицию, и действительно, к этому у него есть
основания: административные кадры, технические кадры, специ-
алисты. Обычный же туземец интерпретирует эти незаслужен-
ные привилегии как саботаж, и нередко можно услышать, как он
то тут, то там заявляет: «Стоило ли тогда становиться независи-
мыми...»
В колониальных странах, где велась настоящая воина за ос-
вобождение, где проливалась народная кровь и где длительность
фазы вооруженной борьбы способствовала переходу интеллек-
туалов на народные позиции, мы имеем дело с подлинным ис-
коренением надстройки, почерпнутой этими интеллектуалами в
среде колониальной буржуазии. В своем нарциссическом моно-
логе колониальная буржуазия при помощи послушных ей универ-
ситетских преподавателей действительно смогла посеять в умах
колонизированных интеллектуалов уверенность в том, что воп-
реки всяческим ошибкам людей существенные человеческие
72
качества остаются неизменными. Разумеется, западные каче-
ства. Колонизированный интеллектуал принимал обоснованность
этих идей, и в сокровенных уголках его сознания всегда можно
было обнаружить неусыпного стража, призванного защищать
греко-латинские основы. Во время же освободительной борьбы,
в тот самый момент, когда туземный интеллектуал вновь обре-
тал контакт со своим народом, этот искусственный страж ока-
зывался сметенным. Все средиземноморские ценности — три-
умф человеческой личности, света и красоты — превращались
в безжизненные и бесцветные побрякушки. Все речи казались ис-
кусственным соединением мертвых слов. Ценности, которые,
казалось, возвышали душу, оказывались неприменимыми, по-
скольку они не касались конкретной борьбы, в которую был вов-
лечен народ.
Индивидуализм должен был исчезнуть первым. Колонизи-
рованный интеллектуал усвоил от своих господ, что индивид дол-
жен возобладать. Колониальная буржуазия вдолбила в голову
туземца идею сообщества индивидов, в котором каждый замы-
кается в своей субъективности, в котором главное богатство —
это богатство мысли. Туземец же, которому удалось в ходе
освободительной борьбы воссоединиться со своим народом,
очень скоро откроет ложность этой теории. Уже сами формы
организации этой борьбы предложат ему новую непривычную
лексику. Брат, сестра, товарищ — слова, изгнанные колониаль-
ной буржуазией, поскольку для нее брат — это ее бумажник, а
товарищ — ее махинации. Колонизированный интеллектуал при-
нимает участие в своего рода аутодафе — в крушении всех сво-
их идолов: эгоизм, горделивые упреки, детская неразумность
того, кто всегда хочет произнести «последнее слово». Этот ко-
лонизированный интеллектуал, атомизированный колониальной
культурой, откроет также и значение деревенских объединений,
насыщенность деятельности народных комиссий, исключитель-
ную плодотворность собраний квартала или ячейки. Отныне дело
каждого непременно будет делом всех, поскольку все совершен-
но ясно ощущают, что либо все будут раскрыто легионерами и
73
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
значит, уничтожены, либо все будут спасены. Девиз «Каждый за
себя» — этот атеистический метод спасения — в данном контек-
сте запрещен.
С некоторых пор много говорится о самокритике. Но всем
ли известно, что это прежде всего было африканское изобрете-
ние? По традиции — идет ли речь о североафриканской джем-
ме2, или о западноафриканских собраниях — все деревенские
конфликты обсуждались первоначально сообща. Самокритика,
конечно же, перед лицом всех, но вместе с тем с известной до-
лей юмора, потому что все расслаблены и все в конечном счете
хотят одного и того же. Расчет, странное замалчивание, потай-
ные мысли, дух подполья, секреты — обо всем этом интеллек-
туал постепенно забывает по мере своего соединения с наро-
дом. И по мере того, как уже на этом уровне побеждает сооб-
щество, можно действительно сказать, что оно порождает
собственный свет, собственный разум.
Но случается и так, что деколонизация происходит в регио-
нах, в незначительной степени охваченных освободительной
борьбой, и мы видим тех же самых интеллектуалов изворотли-
выми, хитрыми, находчивыми. Мы сталкиваемся у них, безупреч-
ных, с формами поведения и мышления, которые они заимство-
вали у колониальной буржуазии. Дети, избалованные вчера ко-
лониализмом, сегодня — местными властями, они используют
сегодняшнее национальное смятение так, чтобы преуспеть по-
средством интриг и узаконенного грабежа, экспортно-импорт-
ных операций, обществ с ограниченной ответственностью, игр на
фондовой бирже или незаслуженных продвижений. Они настой-
чиво требуют национализации торговли, т. е. предоставления
рынка и преимуществ только для представителей коренной на-
циональности. В теоретическом плане они провозглашают насто-
ятельную потребность национализации ограбления нации. В этой
прозаической фазе национальной жизни, в так называемой фазе
затягивания поясов их хищения сразу же вызывают гнев и наси-
2 Деревенское собрание. (Ред.)
74
лие со стороны народа. Этот несчастный и независимый народ в
современном африканском и международном контексте уско-
ренными темпами формирует свое социальное сознание. И мел-
кие душонки не замедлят это понять.
Туземец, дабы ассимилироваться и получить доступ к куль-
туре угнетателя, должен оставить кое-что из своего интеллекту-
ального багажа в залог. Этот залог включает усвоение форм мыш-
ления колониальной буржуазии. Это особенно проявляется в не-
способности колонизированного интеллектуала к ведению
диалога. Ведь он не может отстраниться от себя, когда оказыва-
ется лицом к лицу с предметом или идеей. И напротив, когда он
борется вместе со своим народом, он впадает в удивление и упо-
ение. Он буквально обезоружен доверием и честностью народа.
И тогда его подстерегает опасность впасть в популизм. Он превра-
щается в своего рода соглашателя, который кивает на каждую
фразу, сказанную народом и истолкованную им как взвешенное
суждение. Что же касается феллаха, безработного, голодного,
то он не претендует на истину. Он не говорит, что представляет
истину, поскольку является истиной в самом своем бытии.
Объективно интеллектуал ведет себя в этот период как
обычный оппортунист. Ведь его маневрирование не прекрати-
лось. Для народа же никогда не встает вопрос о том, чтобы его
оттолкнуть или как-то прижать. Народ требует только, чтобы все
ресурсы были собраны воедино. Включение интеллектуала в на-
родные масы оказывается отсроченным только благодаря нали-
чию у него своеобразного культа деталей. И вовсе не потому,
что народ противится анализу. Народ любит, когда ему все
разъясняют, он любит понимать связь между рассуждениями, он
хочет понять, куда идет. Но колонизированный интеллектуал на
начальных стадиях своего сотрудничества с народом ставит на
первое место детали и в результате забывает о самой цели борь-
бы — крушении колониальной системы. Вовлеченный в водово-
рот многообразного движения, борьбы, интеллектуал имеет
тенденцию останавливаться на локальных задачах, решаемых
им со всем пылом и торжественностью. Он не способен всегда
75
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
видеть все. В народную революцию, представляющую собой все
смешивающую и все перемалывающую машину, он вводит по-
нятие дисциплин, специальных функций, областей. Сосредото-
ченный на определенных точках фронта борьбы, он в результа-
те упускает из виду единство движения и в случае местного по-
ражения поддается сомненьям, а значит, и разочарованию.
Народ же с самого начала встает на широкую и всеобъемлющую
позицию требований земли и хлеба. Что нужно сделать, чтобы
получить землю и хлеб? И вот эта упрямо утверждаемая наро-
дом точка зрения, с виду ограниченная и узкая, в конечном сче-
те и представляет собой наиболее достойный и эффективный
способ действия.
Проблема истины также должна привлечь наше внимание.
В народе во все времена истина — атрибут народного дела. Ни-
какая абсолютная достоверность, никакие рассуждения о ясно-
сти души не способны поколебать эту позицию. На ложь коло-
ниального положения народ отвечает такой же ложью. Его от-
ношения с согражданами открыты, однако, они выглядят
натянутыми и непонятными в отношении колонистов. Истинно то,
что ускоряет разрушение колониального режима, то, что спо-
собствует возникновению нации. Истинно то, что защищает ко-
ренное население и приводит к поражению иностранцев. В ко-
лониальном контексте нет истинного поведения. А благо — это
просто то, что представляет собой зло для них.
Как мы видим, изначальное манихейство, царившее в коло-
ниальном обществе, сохраняется в целости и в период деколо-
низации. Ведь колонист никогда не переставал быть врагом, ан-
тагонистом, точнее, человеком, которого нужно уничтожить.
В колониальной зоне угнетатель порождает движение — движе-
ние господства, эксплуатации, разграбления. В другой зоне ту-
земец, это ограбленное и сжавшееся существо, как может, под-
питывает другое движение, которое тяжелой волной катится от
берегов колониальной территории до дворцов и доков метропо-
лии. Поверхность этой оцепеневшей зоны гладкая, под небом
колышутся пальмы, морские волны бьются о гальку, поступает
76
и отправляется сырье, оправдывая существование колониста, а
туземец, согбенный, ни жив, ни мертв, лелеет единственную
мечту. Колонист творит историю. Его жизнь — эпопея, одиссея.
Он — начало всего: «Эту землю сотворили мы». Он — причина
всего: «Если мы уйдем, все будет потеряно, эта земля вернется
к средневековью». А перед ним — оцепеневшие существа, сне-
даемые жаром и подтачиваемые обычаями предков, являющие
собою почти застывшую рамку новаторскому динамизму коло-
ниального меркантилизма.
Колонист творит историю и осознает это. И поскольку он по-
стоянно опирается на историю своей метрополии, то подчерки-
вает, что и это место является продолжением его метрополии.
Таким образом, история, которую он пишет, есть не история
страны, которую он грабит, но история его нации, которая сни-
мает пенки, творит насилие и морит голодом. Неподвижность,
на которую обречен колонизированный народ, может быть по-
ставлена под сомнение только в том случае, если последний
решит положить конец истории колонизации, истории разграб-
ления, чтобы создать историю нации, историю деколонизации.
Разделенный манихейский неподвижный мир, мир статуй:
статуя генерала-победителя, статуя инженера, построившего
мост. Мир, уверенный в самом себе, давящий своими каменны-
ми строениями на спины, разбитые в кровь кнутом. Таков коло-
ниальный мир. Коренное население — это существа, согнанные
в стадо, апартеид — всего лишь разновидность возведения пе-
регородок в колониальном мире. Первое, чему учится коренной
житель, — это умение всегда быть на своем месте, не перехо-
дить дозволенных границ. Поэтому коренной житель мечтает о
физическом движении, о действии, об агрессии. Я мечтаю прыг-
нуть, поплавать, побежать, вскарабкаться. Я мечтаю рассмеять-
ся, одним махом переплыть реку, напустить свору на машины,
которые никогда не открывают для меня своих дверей. Во вре-
мя колонизации туземец никогда не останавливается на том, что-
бы быть свободным только между девятью часами вечера и ше-
стью часами утра.
77
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
Эту застоявшуюся в мускулах агрессивность туземец на-
правляет прежде всего против своих. В этот период негры дерут-
ся между собой, а полицейские и судьи не знают, как справить-
ся с поразительной североафриканской преступностью. В даль-
нейшем мы подробнее остановимся на том, как оценить этот
факт. В колониальном устройстве мира туземец находится в по-
стоянном напряжении. Мир колониста — мир враждебный, от-
талкивающий, но в то же время этот мир — предмет зависти. Мы
уже говорили, что туземец постоянно мечтает занять место ко-
лониста. Не стать колонистом, но только встать на его место. Это
враждебный, давящий, агрессивный мир, поскольку он, отвер-
гая все чаяния колонизированных масс, является не просто адом,
из которого хочется как можно скорее убежать, но и раем, кото-
рый всегда перед глазами и который оберегают страшные цеп-
ные псы.
Туземец всегда начеку, потому что он с трудом различает
многочисленные знаки колониального мира и никогда не знает,
перешел ли он границы дозволенного. Перед лицом мира, обу-
строенного колонизатором, он всегда заранее считается вино-
ватым. Вина туземца — это не доказанная вина, но, скорее, сво-
его рода проклятие, дамоклов меч, так как в глубине души он не
признает никаких обвинений. Он побежден, но не приручен. Он
унижен, но не убежден в правомерности собственного низмен-
ного положения. Он терпеливо ждет, пока колонист ослабит
бдительность, чтобы взять того за горло. Каждая клеточка его
тела непрерывно пребывает в ожидании. Нельзя сказать, чтобы
он был взволнован, испуган. На самом деле он всегда готов ос-
тавить свою роль дичи, чтобы сыграть роль охотника. Туземец —
это преследуемый, который все время мечтает стать преследо-
вателем. Социальные символы — жандармы, звуки трубы в ка-
зарме, военные парады, осененные знаменем, — одновремен-
но унижают и возбуждают. Они означают не «Замри!», но «Точ-
нее рассчитывай удар!». И действительно, если туземец
попытается успокоиться, забыться, высокомерие колониста и его
стремление испытать на прочность колониальную систему посто-
78
янно будут напоминать ему, что великое столкновение не может
бесконечно откладываться. Это стремление занять место коло-
ниста поддерживает физический тонус в любой момент. Как из-
вестно, в такой эмоциональной обстановке наличие препятствия
действительно подчеркивает направленность движения.
Отношения колонист—колонизируемый — это отношения
массы. Весу чисел колонист противопоставляет грубую силу. Ко-
лонист — эксгибиционист. Забота о собственной безопасности
заставляет его открыто заявлять туземцу: «Хозяин здесь я».
Колонист поддерживает в туземце гнев, который заглушает на
его выходе. Туземец зажат в тиски колониализма. Но мы виде-
ли, что внутри страны колонист добивается лишь псевдоокаме-
нения. Физическое напряжение туземца периодически находит
выход в кровавых столкновениях — межплеменных войнах, стол-
кновениях между кланами, ссорах между индивидами.
На уровне индивидов мы имеем дело с настоящим отрица-
нием здравого смысла. Если колонист или полицейский в течение
всего дня могут избивать туземца, оскорблять его, ставить на
колени, то он при малейшем враждебном или агрессивном взгля-
де другого туземца вытаскивает нож, поскольку это последнее
средство туземца защитить свою личность перед себе подоб-
ным. Межплеменная борьба лишь продолжает старые обиды,
глубоко укорененные в памяти. Со всех сил бросаясь мстить,
туземец пытается убедить самого себя, что колониализм не су-
ществует, что все идет, как раньше, что история продолжается.
Уже здесь, на уровне сообществ, мы отчетливо понимаем смысл
известных моделей уклонистского поведения — как будто бы
погружение в потоки братской крови позволяет не замечать пре-
пятствия, отложить на потом неизбежный выбор, выбор воору-
женной борьбы против колониализма. Отчетливо проявляюще-
еся в межплеменных войнах коллективное саморазрушение —
таков, следовательно, один из путей, через которые происходит
высвобождение физического напряжения туземца. Любое по-
ведение такого рода есть рефлекс умирающего перед лицом
опасности, поведение-самоубийство, позволяющее колонисту,
79
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
чья жизнь и господство только укрепляются, еще раз подтвер-
дить, что люди эти лишены разума. Точно так же туземец может
не принимать во внимание колониста, обращаясь к религии. Вера
в судьбу снимает с угнетателя всякую вину, а причиной зол и ни-
щеты объявляется Бог. Бог есть судьба. Тем самым индивид при-
нимает распад, предрешенный Богом, пресмыкается перед ко-
лонистом и своей судьбой и через своего рода внутреннюю ба-
лансировку достигает каменного спокойствия.
Между тем жизнь продолжается, и именно в этих ужасных
мифах, столь быстро множащихся в слабо развитых обществах,
туземец черпает средства для подавления своей агрессивности:
злые гении, вмешивающиеся всякий раз, когда возникает проти-
водействие, люди-леопарды, люди-змеи, шестиногие собаки,
зомби, вся неисчерпаемая гамма микроскопических существ и
гигантов возводит вокруг туземца мир запретов, препятствий,
подавления, еще более ужасающий, нежели мир колониальный.
Эта магическая надстройка, пронизывающая сообщество, со-
ставленное из коренного населения, в разворачивании либиди-
нальной экономики выполняет точно очерченные задачи. И дей-
ствительно, одной из основных характерных черт слабо развитых
обществ является то, что либидо здесь является прежде всего де-
лом группы, семьи. Эта черта, прекрасно описанная этнолога-
ми, хорошо известна в обществах, где мужчина, мечтающий о
сексуальных отношениях с женщиной, не являющейся его женой,
должен публично признаться в своих мечтах и заплатить штраф
в натуральной форме или в форме отработки повинности мужу
или семье, которая понесла ущерб. А это, среди прочего, до-
казывает, что так называемые доисторические общества прида-
вали большое значение бессознательному.
Атмосфера мифа и магии, устрашая меня, ведет себя как
реальность, в которой невозможно усомниться. Наполняя меня
страхом, она вводит меня в мир традиций, в историю моей де-
ревни или моего племени, но в то же время она подкрепляет
меня, наделяет статусом, свидетельством о гражданском состо-
янии. В слабо развитых странах план тайного — это план коллек-
80
тивного, принадлежащий исключительно магии. Мое попадание
в этот капкан, из которого невозможно выбраться, в котором
действия повторяются с кристальным постоянством, — это утвер-
ждение вечности моего, нашего мира. Поверьте мне, зомби еще
страшнее колонистов. И проблема здесь состоит не в том, что-
бы урегулировать отношения с закованным в железо миром ко-
лониализма, а в том, чтобы трижды подумать, прежде чем по-
мочиться, плюнуть или выйти из дома ночью.
Сверхъестественные, магические силы проявляют себя си-
лами, удивительно разнообразными. Силы колониста бесконеч-
но сжимаются, пораженные колдовством. Против них уже нече-
го сражаться, поскольку значение имеет только поразительная
противоположность мифических структур. Как видим, все реша-
ется в постоянном столкновении сил в области фантастического.
И однако же в освободительной борьбе этот народ, неког-
да разделенный на вымышленные сферы, этот народ, пребыва-
ющий во власти невыразимого страха, но счастливый забыться в
сладостных муках, распадается, реорганизуется и производит на
свет в слезах и крови совершенно реальные и непосредственные
столкновения. Накормить муджахидинов, поставить часовых, по-
мочь семьям, лишенным всего необходимого, заменить убито-
го или арестованного мужа — таковы конкретные задачи, кото-
рый призван решать народ в ходе освободительной борьбы.
В колониальном мире эмоциональная чувственность тузем-
ца всегда на поверхности его кожи подобна кровоточащей язве,
раздражаемой едкими веществами. Его психическое напряже-
ние снимается, сглаживается, разряжается в демонстрациях фи-
зической силы, которые побуждают всезнающих ученых гово-
рить об истерии колонизированных. Эта возбужденная чувствен-
ность, за которой следят невидимые стражи, непосредственно
сообщающиеся с ядром личности, сливается с эротизмом в си-
лах распада, управляющих всем кризисом.
С другой стороны, мы увидим, как чувственность тузем-
ца истощается в танцах, в той или иной степени экстатических.
Поэтому исследование колониального мира обязательно должно
81
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
быть связано с изучением феноменов танца и одержимости. Ре-
лаксацией туземца как раз и выступает эта физическая оргия, в
ходе которой находит выход, видоизменяется, ослабевает самая
острая агрессивность, самая непосредственная жестокость. Круг
танца — это круг, в котором все дозволено. Он все защищает и
разрешает. В точно установленный день и час мужчины и женщи-
ны собираются в определенном месте и на виду у всего племени
предаются с виду беспорядочной, но на самом деле обладающей
четкой схемой пантомиме, в которой разными способами — по-
качиваниями головой, изгибом фигуры, отбрасыванием всего
тела назад — раскрывается грандиозное стремление всего со-
общества к самоочищению, самоосвобождению, самовыраже-
нию. Все дозволено... в этом кругу. Пригорок, на который взби-
раются, словно бы для того, чтобы быть поближе к луне, берег,
на который устремляются, словно для того, чтобы выразить един-
ство танца и омовения, стирки, очищения, — все это святые ме-
ста. Все дозволено, так как на самом деле люди собираются вме-
сте, чтобы дать открытый выход для накопившегося либидо, за-
таенной агрессивности. Символическое предание смерти,
изображение поездок верхом, многочисленные воображаемые
убийства — все это должно найти выход. Накопившаяся злость
истекает, подобно бурлящим потокам лавы.
Еще один шаг — и мы уже впадаем в полную одержимость.
На самом деле организуются целые сеансы впадения в одержи-
мость и выхода из нее: вампиризм, одержимость джиннами,
зомби, Легбой, знаменитым богом религии Вуду. Разрушение
личности, ее раздвоение, распад выполняют первейшую эконо-
мическую функцию стабилизации колониального мира. До всех
этих процедур мужчины и женщины исполнены нетерпения, топ-
чутся на месте, «все на нервах». После же них в деревню возвра-
щается спокойствие и неподвижность.
В ходе освободительной борьбы мы столкнемся с особым
охлаждением к такого рода действиям. Туземец, загнанный в
угол, с ножом у горла или, точнее, с электродами у гениталий,
будет вынужден отказаться от пересказа подобных историй.
82
После длительного периода своей жизни, проведенной в не-
реальном мире, замкнутого в самых удивительных фантазиях,
туземец с автоматом в руке сталкивается наконец единственно
с силами, направленными против его бытия — с силами колони-
ализма. И молодой человек, выросший в раскаленной атмосфе-
ре, теперь вправе насмехаться — и он не лишает себя такого
удовольствия — над своим предками-зомби, лошадьми с двумя
головами, над восстающими из гроба мертвецами, над джинна-
ми, проникающими в человеческое тело, воспользовавшись зе-
вотой. Туземец открывает реальность и превращает ее в новую
модель своих обычаев и в проект своего освобождения.
Как мы видели, на протяжении всего колониального перио-
да это насилие, хотя и доведенное до предела, ни к чему не при-
водит. Мы видели, как оно выплескивается наружу в ходе эмо-
циональной разрядки — в танцах или в одержимости. Мы виде-
ли, как оно исчерпывает себя в ходе братоубийственных войн.
Теперь стоит проблема понять, каким образом это насилие на-
чинает видоизменяться. Если раньше оно довольствовалось ми-
фами и изыскивало различные способы коллективного само-
убийства, то теперь новые условия позволят ему изменить свою
направленность.
В современную эпоху освобождение колоний ставит теоре-
тическую проблему первостепенной важности как в плане поли-
тической тактики, так и в плане Истории: когда можно говорить
о том, что ситуация созрела для начала национально-освободи-
тельного движения? Каким должен быть его авангард? Посколь-
ку деколонизация приобретала различные формы, наш разум
колеблется и остерегается сказать, какая деколонизация подлин-
ная, а какая — мнимая. Как мы увидим в дальнейшем, человек,
вовлеченный в борьбу, должен срочно решить вопрос о мето-
дах, тактике, т. е. о поведении и организации. Без этого мы име-
ем дело лишь со слепой волей к свободе, чреватой самыми рис-
кованными реакционными последствиями.
Какие же силы открывают перед насилием туземца новые
пути, новые точки приложения в колониальный период? Это
83
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
прежде всего политические партии и интеллектуальные или ком-
мерческие элиты. Характерной же чертой некоторых политичес-
ких образований является то, что они провозглашают принципы,
но воздерживаются от выдвижения лозунгов. Вся деятельность
таких националистических партий в колониальный период сво-
дится к деятельности электорального типа, это череда полити-
ко-философских дискуссий на тему права народов на самооп-
ределение, права людей на достоинство и хлеб, бесконечное
утверждение принципа «один человек — один голос». Нацио-
налистические политические партии никогда не настаивают на
применении вооруженной силы, поскольку в их задачи не входит
радикальное изменение системы. Будучи пацифистами и легали-
стами, они — сторонники нового порядка. Но в отношении коло-
ниальной буржуазии они достаточно твердо выдвигают требова-
ние, которое для них является главным: «Дайте нам больше вла-
сти!». В специфическом вопросе о насилии элиты занимают
двойственную позицию. Они жестоки в словах, но реформисты
в своем поведении. Если националистические буржуазные поли-
тические кадры говорят о чем-то, то это вовсе не означает, что
они на самом деле так думают.
Эту черту националистических партий можно объяснить од-
новременно качествами их кадров и качеством их сторонников.
Сторонники националистических партий — городское население.
Это рабочие, учителя, мелкие ремесленники и коммерсанты, ко-
торые начали использовать — конечно же, с определенными ого-
ворками — колониальное положение в своих личных интересах.
Такие сторонники требуют в первую очередь улучшения соб-
ственного положения, повышения заработной платы. Диалог
между этими политическими партиями и колониализмом никог-
да не прекращался. Обсуждаются вопросы размещения произ-
водительных сил, электорального представительства, свободы
прессы, свободы объединений. Обсуждаются реформы. Поэто-
му не следует удивляться значительному количеству местных жи-
телей в филиалах политических объединений метрополий. Мест-
ные жители сражаются под абстрактным лозунгом «Власть —
84
рабочим!», забывая, что в их регионе борьбу следует вести
прежде всего под националистическими лозунгами. Колонизи-
рованный интеллектуал вложил всю свою агрессивность в плохо
скрываемое стремление слиться с колониальным миром. Он по-
ставил свою агрессивность на службу личных, индивидуальных
интересов. Так с легкостью зарождается класс рабов с избира-
тельными правами, класс рабов, которые индивидуально свобод-
ны. Интеллектуал требует возможности расширить число осво-
божденных, возможности создания подлинного класса освобож-
денных граждан. Массы же, напротив, не собираются повышать
шансы на успех отдельных индивидов. Они требуют занять не по-
ложение колонизатора, но место колонизатора. В своем подав-
ляющем большинстве туземцы стремятся получить ферму ко-
лонизатора. Для них и речи не может быть о каком-то соревно-
вании с колонистом. Они желают занять его место.
Крестьянство постоянно остается в стороне от пропаганды
большинства националистических партий, поэтому совершенно
ясно, что в колониальных странах только крестьянство и явля-
ется революционным. Ему нечего терять, а выиграть оно мо-
жет все. Крестьянин, деклассированный, голодный человек —
это эксплуатируемый, очень быстро осознающий, что только
насилие приносит плоды. Для такого человека не существует
компромиссов или какой бы то ни было возможности догово-
риться. Колонизация или деколонизация для него всего лишь со-
отношение сил. Эксплуатируемый замечает, что для его осво-
бождения хороши все средства, и прежде всего — сила. Когда
после капитуляции Ги Молле в 1956 г. перед колонистами Ал-
жира Фронт Национального Освобождения в своем знамени-
том обращении констатировал, что колониализм оставляет
лишь одно средство — нож к горлу, — ни один алжирец не
посчитал эти слова излишне жестокими. Обращение только
ясно выражало то, что каждый алжирец чувствовал в глубине
своей души: колониализм — бездушная машина, тело, лишен-
ное разума. Жестокость — в природе вещей и способна усту-
пить лишь еще большей жестокости.
85
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
В момент решающего объяснения входит в действие коло-
ниальная буржуазия, до сих пор остававшаяся в стороне. Она
вводит новое понятие, являющееся, собственно говоря, порож-
дением колониальной ситуации, — ненасилие. В своей чистой
форме это ненасилие означает для интеллектуальных и экономи-
ческих колониальных элит, что колониальная буржуазия облада-
ет теми же интересами, что и они, и что для общего блага необ-
ходимо срочно прийти к соглашению. Ненасилие — это попытка
решения колониальной проблемы путем переговоров до того,
как произойдет непоправимое, до пролития крови, до любого
действия, которое бы заставило сожалеть о содеянном. И если
массы, не дожидаясь начала переговоров, слушают лишь самих
себя и начинают поджигать и грабить, то, как мы видим, «элиты»
и лидеры буржуазных националистических партий устремляют-
ся к колонизаторам со словами: «Это очень серьезно! Неизвест-
но, чем все это кончится, нужно найти решение, нужно найти
компромисс!»
Понятие компромисса очень важно для понимания феноме-
на деколонизации, поскольку оно далеко не просто. Ведь комп-
ромисс затрагивает одновременно колониальную систему и мо-
лодую национальную буржуазию. Приверженцы колониальной
системы начинают осознавать, что массы могут все разрушить.
Взрыв мостов, разрушение ферм, репрессии, война тяжело от-
ражаются на экономике. Это компромисс также и для нацио-
нальной буржуазии, которая, еще не понимая возможных по-
следствий этого тайфуна, боится быть сметенной грандиозной
бурей и постоянно повторяет колонизаторам: «Мы еще можем
остановить резню, массы еще верят нам, сделайте что-нибудь
скорее, если не хотите все испортить». Еще шаг, и лидер нацио-
налистической партии дистанцируется от насилия. Он высокомер-
но утверждает, что не имеет ничего общего с этими May-May3,
с этими террористами, этими убийцами. В лучшем случае он
3 Вооруженное антиколониальное движение в британской Кении в
1952 г.
86
ограничивается no man's land4 между террористами и колони-
заторами и охотно выступает в роли «посредника»: это означа-
ет, что, поскольку не могут договориться с May-May, то он охот-
но вступит в переговоры. Таким образом, арьергард националь-
ной борьбы, т. е. та часть народа, которая всегда была по ту
сторону борьбы, благодаря своего рода эквилибристике, оказа-
лась в авангарде переговоров и компромиссов именно потому,
что она всегда опасалась порвать все связи с колониализмом.
Перед началом переговоров большинство националистичес-
ких партий в лучшем случае довольствуется объяснением, изви-
нением этой «дикости». Они не выступают с требованиями народ-
ной борьбы и зачастую на закрытых заседаниях доходят до того,
что осуждают подобные поразительные действия, считающие-
ся отвратительными прессой и общественным мнением метро-
полии. Стремление взглянуть на вещи объективно составляет
законное извинение для такой политики иммобилизма. Но в дей-
ствительности подобное классическое поведение колонизиро-
ванного интеллектуала и руководителей националистических
партий не является объективным. На самом деле они не увере-
ны, что нетерпеливая жестокость народных масс представляет
собой самый действенный способ защиты их собственных инте-
ресов. Кроме того, они убеждены в недейственности насиль-
ственных методов. Для них не может быть сомнения в том, что
всякая попытка разрушения колониального угнетения силой есть
поведение отчаяния, поведение-самоубийство. Ведь в их созна-
нии огромное место занимают танки колонизаторов и самоле-
ты для охоты. Когда им говорят: «Надо действовать!», им мере-
щатся бомбы, разрывающиеся над их головами, танковые час-
ти, продвигающиеся по дорогам, автоматы, полиция.., и они
застывают на месте. Они начинают действовать уже побежден-
ными. Неспособность этих людей одержать победу с помощью
силы не нуждается в доказательстве — она пронизывает всю их
повседневную жизнь, всех их действия. Они обречены оставаться
4 Ничья земля (англ. ) (Ред-)
87
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
в детски-наивном положении, о котором упоминал Энгельс в
своей знаменитой полемике, с вершиной детской наивности,
которую представлял собой Дюринг: «Если Робинзон мог достать
себе шпагу, то с таким же основанием можно представить себе,
что в одно прекрасное утро Пятница является с заряженным ре-
вольвером в руке, и тогда все соотношение «насилия» становит-
ся обратным: Пятница командует, а Робинзон вынужден рабо-
тать изо всех сил. <.. .> Итак, револьвер одерживает победу над
шпагой, и тем самым даже детски-наивному приверженцу акси-
оматики должно стать ясным, что насилие не есть просто воле-
вой акт, а требует весьма реальных предпосылок для своего осу-
ществления, в особенности известных орудий, из которых более
совершенное одерживает верх над менее совершенным; далее,
что эти орудия должны быть произведены и что уже вследствие
этого производитель более совершенных орудий насилия, vilgo
оружия, побеждает производителя менее совершенных орудий;
одним словом, что победа насилия основывается на производ-
стве оружия, а производство оружия, в свою очередь, основы-
вается на производстве вообще, следовательно... на «экономи-
ческой силе», на «хозяйственном положении», на материальных
средствах, находящихся в распоряжении насилия»5. По сути, ре-
формистские лидеры говорят то же самое: «Чем хотите вы бо-
роться против колонизаторов? Вашими ножами? Вашими охотни-
чьими ружьями?»
Совершенно верно, что наиболее важные орудия суть ору-
дия в области насилия, поскольку все в конечном итоге основы-
вается на распределении этих орудий. Но вот только оказывает-
ся, что освобождение колониальных территорий привносит но-
вое освещение в эту область. Так, известен пример, когда во
время испанской кампании, этой самой настоящей колониальной
войны, Наполеон, несмотря на численность своей армии, дости-
гавшей во время весеннего наступления 1810 г. громадной циф-
5 Ф. Энгельс. Анти-Дюринг. Отдел II. Ч. III. «Теория насилия». М.:
Политиздат, 1973. С. 167.
88
ры 400 000 человек, был вынужден отступать. Хотя французская
армия приводила в трепет всю Европу своим вооружением,
храбростью своих солдат, военным гением своих офицеров.
Столкнувшись с огромной наполеоновской армией, испанцы, во-
одушевляемые непоколебимой национальной верой, разверну-
ли знаменитую герилью, которую двадцатью годами раньше
американские ополченцы испробовали против английских войск.
Но герилья колонизированного не смогла бы стать подлинным
орудием насилия, противопоставленным другим видам насилия,
если бы она не была новым элементом глобального процесса со-
стязания между трестами и монополиями.
На начальном этапе колонизации колонна войск могла за-
нять огромные территории: Конго, Нигерию, Берег Слоновой
Кости и т. д. Но сегодня национальная борьба туземца вписана в
совершенно новую ситуацию. В период своего подъема капита-
лизм видел в колониях источник сырьевых ресурсов, которые
после переработки могли быть выброшены на европейский ры-
нок. После завершения стадии первоначального накопления ка-
питала капитализм пришел к изменению концепции извлечения
прибыли из коммерческих предприятий. Колонии сами превра-
тились в рынок. Колониальное население — это покупатели.
Поэтому-то если гарнизоны приходится постоянно наращивать,
если купля-продажа замедляется, т. е. если готовые продукты
нельзя больше экспортировать, то все это доказывает неприем-
лемость военного решения колониальной проблемы. Слепое
господство, основанное на рабстве, экономически невыгодно для
метрополии. Монополистическая часть буржуазии метрополии
не поддерживает правительство, политика которого сводится ис-
ключительно к военной политике. Промышленники и финансис-
ты метрополии ожидают от своего правительства не истребле-
ния коренного населения, но сохранения при помощи экономи-
ческих соглашений их «законных интересов».
Таким образом, существует объективная возможность сго-
вора между капитализмом и силами насилия на колониальной
территории. Более того, туземец не остается теперь один на
89
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
один со своим угнетателем. И, кроме того, существует еще по-
литическая и дипломатическая помощь прогрессивных стран и на-
родов. Но самое главное — это состязание, безжалостная борь-
ба, разворачивающаяся между финансовыми группировками.
Берлинская конференция могла поделить искромсанную Афри-
ку между тремя или четырьмя странами. Сегодня важно не то,
что тот или иной регион находится под французским или бельгий-
ским господством; важна протекция над экономическими зонами.
Артиллерийский обстрел, политика выжженной земли уступили
место экономическому принуждению. Сегодня уже больше не
ведется карательная война против того или иного непокорного
султана. Теперь ведут себя более элегантно, не предпринимают
кровавой бойни и принимают решение о мирной ликвидации ре-
жима Ф. Кастро. Пытаются задушить Гвинею, уничтожают Мос-
садыка6. Таким образом, национальный лидер, испытывающий
страх перед насилием, заблуждается, воображая, что колониа-
лизм «нас всех изничтожит». Конечно же, военные продолжают
свои игры времен колонизации, но финансовые круги очень бы-
стро возвращают к реальности.
Поэтому от разумных националистических политических
партий требуется наиболее ясным образом изложить свои тре-
бования и спокойно и бесстрастно вместе со своим колониаль-
ным партнером искать решения, уважающего интересы обеих
сторон. Мы видим, что если националистический реформизм,
часто предстающий карикатурой на синдикализм, решит вступить
в действие, то он сделает это в высшей степени мирным путем:
кратковременные забастовки на некоторых промышленных
предприятиях, расположенных в городах, массовые манифеста-
ции с осуждением политики лидера государства, бойкот автобу-
сов или ввозимого продовольствия. Все подобные действия на-
правлены одновременно на то, чтобы оказать давление на коло-
ниализм и позволить народу растратить свои силы. Подобная
6 Моссадык — премьер-министр Ирана, противодействовавший бес-
контрольной эксплуатации нефтяных ресурсов и свергнутый.
90
практика бездействия — это лечение народа сном — может
иногда принести свои плоды. И тогда в ходе мирных перегово-
ров возникает политическое решение, позволяющее г-у М'ба,
президенту Республики Габон, торжественно заявить по приез-
де в Париж в ходе своего официального визита: «Габон стал не-
зависимым, но в отношениях между Францией и Габоном ниче-
го не изменилось, все продолжается, как и прежде». И действи-
тельно, единственное изменение — это то, что М'ба является
президентом Габонской республики и что он принят президентом
Франции.
Колониальной буржуазии в ее работе по усмирению коло-
ний неизбежно помогает религия. Приводятся в пример и про-
пагандируются все святые, подставившие другую щеку для удара,
простившие обиды, безропотно принявшие плевки и оскорбления.
Элиты колониальных стран, эти освобожденные рабы, оказавшись
во главе движения, неизбежно приходят к эрзацу борьбы. Они
используют порабощение своих братьев, чтобы устыдить рабов-
ладельцев или чтобы наполнить содержанием бесцветного гума-
низма идеологию конкурирующих финансовых групп своих уг-
нетателей. Однако же на самом деле они никогда не обращают-
ся к настоящим рабам, никогда не используют их в реальном
действии. Совсем наоборот, в момент истины, т. е. для них в
момент лжи, они потрясают угрозой мобилизации масс как ре-
шающим оружием, которое якобы способно, словно по волшеб-
ству, привести к «закату колониального режима». Совершенно
очевидно, что в лоне этих партий, среди руководства, находятся
революционеры, сознательно отворачивающиеся от фарса на-
ционального освобождения. Но очень скоро их вмешательство,
их инициативы, гневные выступления восстанавливают против них
всю партийную машину. Постепенно такие элементы изолируют-
ся, затем решительно устраняются. В тот же момент — как будто
в диалектическом совмещении событий — они попадают в руки
колониальной полиции. Не пользующиеся поддержкой в горо-
дах, избегаемые членами партии, отвергнутые партийным руко-
водством, эти нежелательные элементы с пламенным взором
91
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
потерпят поражение и в сельской местности. Именно тогда го-
лова начинает у них идти кругом и они замечают, что крестьян-
ские массы понимают их с полуслова и безо всякого перехода
задают им вопрос, ответа на который они не заготовили: «Когда
мы начнем?»
Впоследствии мы уделим внимание этой встрече городских
и сельских революционеров. Теперь же стоит вернуться к поли-
тическим партиям, чтобы показать все-таки прогрессистский ха-
рактер их деятельности. В своих речах политические лидеры
«Дают имя» нации. Тем самым требования туземца обретают
форму. У нее нет содержания, нет политической и социальной
программы. Есть только неотчетливая форма, но тем не менее
форма национальная, рамки, которые мы называем минималь-
ным требованием. Политические деятели, берущие слово, пишу-
щие в националистических журналах, заставляют народ мечтать.
Они избегают говорить о ниспровержении власти, но по сути
вводят элементы такого ниспровержения в сознание своих слу-
шателей или читателей. Зачастую при этом используется нацио-
нальный или племенной язык. Это также поддерживает мечты,
позволяет воображению выскочить за пределы колониального
порядка. Порой эти люди говорят: «Мы, негры, мы, арабы», и
эти призывы, чреватые двусмысленностью, в колониальный пе-
риод получают своего рода освящение. Политические деятели
националистического толка играют с огнем. Недавно один афри-
канский лидер поведал группе молодых интеллектуалов: «Поду-
майте, прежде чем обращаться к массам: они быстро загорают-
ся». Это — одна из дьявольских шуток, которые судьба разыгры-
вает в истории.
Когда политический лидер созывает людей на митинг, то
можно сказать, что в воздухе уже пахнет кровью. Однако же
чаще всего лидер озабочен в первую очередь тем, чтобы про-
демонстрировать свои силы, чтобы в дальнейшем их не исполь-
зовать. Но поддерживаемое возбуждение — сборы, хождения,
речи, вид собравшегося вместе народа, военная демонстрация,
аресты, депортация лидеров — вся эта суматоха создает в наро-
92
де впечатление, что для него настал момент совершить что-то.
В такие моменты нестабильности политические партии на своем
левом фланге множат призывы к спокойствию, тогда как на пра-
вом они внимательно вглядываются в горизонт, пытаясь разгадать
либеральные намерения колониализма.
Народ также для поддержания в необходимой форме сво-
их революционных способностей использует отдельные эпизо-
ды жизни сообщества. Например, бандит, который выставляет
на посмешище полицию, готовую ловить его до конца дней сво-
их, или тот, кто погибает в бою, один уничтожив четверых и пя-
терых полицейских, или человек, покончивший с собой, дабы не
выдать своих сообщников, — задают народу схемы действия,
являются маяками, «героями». Конечно, совершенно бесполез-
но говорить о том, что такой герой — это прежде всего вор,
негодяй, отщепенец. Если действие, за которое данный человек
преследуется колониальными властями, предстает исключитель-
но действием, направленным против личности или благ колони-
затора, то различение проводится очень четко, оно бросается в
глаза. Процесс идентификации носит автоматический характер.
Следует также указать на ту роль, которую в этом процес-
се вызревания революционного действия играет история нацио-
нального сопротивления завоеванию. Великие люди колонизиро-
ванного народа — это прежде всего те, кто руководил нацио-
нальным сопротивлением иностранному вторжению. Образы
этих лидеров — Беханзена, Сундиаты, Самори, Абдель Каде-
ра — заново переживаются с огромным напряжением в период,
предшествующий освободительному действию. Это доказатель-
ство того, что народ готовится к движению, к тому, чтобы при-
остановить мертвое время, порожденное колониализмом, к
тому, чтобы делать свою Историю. Возникновение новой нации,
разрушение колониальных структур являются результатом
либо жестокой борьбы независимого народа, либо действия,
оказывающего давление на колониальный режим, перифери-
ческого насилия, осуществляемого другими колонизированны-
ми народами.
93
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
Колонизированный народ не одинок. Вопреки предпринима-
емым колониализмом усилиям его границы остаются проница-
емыми для новостей, эха отдаленных событий. Он открывает, что
насилие буквально носится в воздухе, что то здесь, то там оно
выплескивается и сметает колониальный режим. Успех насилия
играет роль не только информации, но и направляет действия ко-
лонизированного. Крупная победа вьетнамского народа при
Дьен Бьен Фу, строго говоря, не является больше только вьет-
намской победой. Уже в июле 1954 г. перед колониальными
народами встает следующая проблема: «Что нужно сделать,
чтобы осуществить Дьен Бьен Фу? Как взяться за дело?» В воз-
можности этого Дьен Бьен Фу не сомневается ни один туземец.
Проблема заключается лишь в расстановке сил, их организации,
дате ввода их в действие. Это витающее в воздухе насилие изме-
няет не только туземцев, но также и колонизаторов, начинаю-
щих осознавать возможность множества подобных Дьен Бьен
Фу. Поэтому колониальные правительства охватывает настоящая
паника. Они говорят о том, что нужно опередить, повернуть ос-
вободительное движение вправо, разоружить народ: скорее де-
колонизироваться. Деколонизируем Конго, прежде чем оно
превратиться в Алжир. Проголосуем за рамочный закон для Аф-
рики, создадим Сообщество, перестроим это Сообщество, но
только, я умоляю вас, давайте деколонизировать, деколонизи-
ровать... Деколонизация шагает столь широко, что даже Уфуэ-
Буаньи7 пытаются навязать независимость. Стратегии Дьен Бьен
Фу, определенной колониальными народами, колонизатор от-
вечает стратегией окружения, основанной на уважении к суве-
ренитету государств.
Но возвратимся к этому насилию, разлитому в воздухе, на-
силию на последнем пределе. Мы видели, что в период его выз-
ревания множество инициатив поддерживает его и ведет к его
выходу наружу. Вопреки навязываемому ему колонизатором
7 Уфуэ Буаньи — первый президент Республики Кот д'Ивуар, извест-
ный прозападной ориентацией. (Ред.)
94
превращению в межплеменные или региональные воины, наси-
лие продвигается вперед, туземец идентифицирует врага, дает
имя всем своим несчастьям и бросает в этом направлении обо-
стренную силу своей ненависти и гнева. Но как же перейти от ат-
мосферы насилия к насилию в действии? Что же приводит к взры-
ву кипящего котла? Прежде всего тот факт, что такое развитие
событий не оставляет незатронутым блаженство колонизатора.
Колонизатор, прекрасно «знающий» коренное население, по
многим признаком замечает начинающиеся перемены. Добрые
туземцы встречаются все реже, при приближении угнетателя во-
царяется молчание. Порой он наталкивается на злобные взгля-
ды, поведение и речи местных жителей откровенно агрессивны.
Националистические партии активизируются, увеличивают коли-
чество митингов, и в то же время укрепляются силы полиции, при-
ходят войсковые подкрепления. Первыми беспокойство охваты-
вает колонизаторов, в особенности тех, кто занят в сельском хо-
зяйстве и ведет замкнутую жизнь на своих фермах. Они требуют
принятия энергичных мер.
И на самом деле власти предпринимают видимость мер,
арестовывают одного-двух лидеров, организуют военные пара-
ды, маневры, воздушные полеты. Демонстрации, воинственные
упражнения, наполняющий атмосферу запах пороха не застав-
ляют народ отступить. Штыки и канонады лишь подкрепляют его
агрессивность. Воцаряется атмосфера драмы, когда каждый го-
тов доказать, что он готов на все. В такой обстановке раздается
первый выстрел, поскольку нервы у всех на пределе, страх про-
низывает все, палец держится на спусковом крючке. Банальный
инцидент — и начинается стрельба: Сетиф в Алжире, Централь-
ные Карьеры в Марокко, Мораманга на Мадагаскаре.
Репрессии не только не приостанавливают размах движе-
ния, они подхлестывают развитие национального сознания. В ко-
лониях борцы за независимость уже на самой зачаточной стадии
развития сознания укрепляют это сознание, поскольку это озна-
чает, что между угнетателями и угнетаемым все решается при
помощи силы. Здесь нужно отметить, что политические партии
95
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
не выдвигали лозунга вооруженного восстания, не готовили это-
го восстания. Все эти репрессии, все действия, подстегнутые
страхом, не были желанными для лидеров партий. События за-
стигают их врасплох. Именно в этот момент колониализм может
принять решение об аресте национальных лидеров. Но сегодня
правительства колониальных стран прекрасно знают, что очень
опасно лишать массы их лидера. Ведь в этом случае народ, ли-
шенный управления, пускается во все тяжкие — начинается жа-
керия, бунты, зверские убийства. Массы дают выход своим
«кровавым инстинктам» и вынуждают колониалистов освобо-
дить своих лидеров, перед которыми стоит труднейшая задача
восстановления спокойствия. Колониальный народ, который уже
стихийно проявил жестокость при решении колоссальной зада-
чи разрушения колониальной системы, на некоторое время ока-
жется вынужденным следовать инертному, малопродуктивному
лозунгу «Свободу X или У»8. Тогда колониализм будет освобож-
дать этих людей и договариваться с ними. Бьет час народного
торжества.
В другом случае аппарат политических партий может ос-
таться незатронутым. Но вследствие колониальных репрессий
и стихийной реакции народа партии могут оказаться в тени во-
инственных радикалов. Насилие масс твердо противостоит во-
оруженным силам захватчика, ситуация усугубляется и резко
ухудшается. В таком случае остающиеся на свободе лидеры ока-
зываются вне игры. Мы видим, что вместе со всей своей бюрок-
ратией и разумной программой они остаются вне событий и
пытаются воспользоваться высшей ложью «говорить от имени
нации, которой заткнули рот». Как правило, колониализм жад-
но хватается за такой удачный случай, превращает бесполезных
лидеров в собеседников, дает им независимость при условии
наведения ими порядка.
8 Может случиться так, что арестованный лидер является подлинным
выражением колонизированных масс. В таком случае колониализм исполь-
зует его задержание для попытки выявления и выдвижения новых лидеров.
96
Итак, как мы видим, все осознают сущность этого насилия,
и вопрос стоит вовсе не в том, чтобы ответить на него еще бо-
лее жестоким насилием, а скорее в том, чтобы понять, как раз-
решить кризис.
Что же представляет собой на самом деле это насилие? Как
мы видели, это интуитивное понимание колонизированными
массами того факта, что их освобождение может быть осуще-
ствлено только при помощи силы и никак иначе. В каком помра-
чении разума эти люди, не имея техники, голодные и ослаблен-
ные, не обученные методам организации, приходят к осознанию
того, что только сила способна освободить их от экономическо-
го и военного могущества оккупантов? Как могут они надеяться
на победу?
Ведь насилие — и это совершенно возмутительно! — мо-
жет, поскольку оно есть часть системы, в качестве метода стать
лозунгом политической партии. Руководство партии может об-
ратиться к народу с призывом к вооруженной борьбе. Следует
еще раз осмыслить проблематику насилия. Нас совершенно не
удивляет, что немецкий милитаризм решает урегулировать про-
блемы своих границ при помощи силы, но тот факт, что, напри-
мер, ангольский народ решает взяться за оружие, или народ
Алжира отвергает любые методы борьбы, если они не носят
насильственного характера, доказывает, что что-то происходит
или скоро произойдет. Колониальные народы, эти рабы Нового
времени, теряют терпение. Они осознают, что только это безу-
мие способно вырвать их из установившихся в мире отношений.
Народы, находящиеся на низшей ступени развития, разорвут
цепь, и самое удивительное — им удастся это сделать. Можно
утверждать, что в эпоху спутников смешно умирать от голода,
но для колониальных масс объяснение не столь прозрачно. Ис-
тина состоит в том, что на сегодняшний день ни одна из колони-
альных держав не способна выбрать единственную форму
борьбы, которая одна только и способна привести к победе:
ввод в колонию на длительное время значительных оккупацион-
ных сил.
97
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
В плане внутренней ситуации метрополии сталкиваются с
противоречиями: их порождают те требования рабочих, справ-
ляться с которыми приходится путем использования полицейских
сил. Более того, в современной международной обстановке
такие страны нуждаются в регулярных войсках для защиты сво-
его режима. Наконец, общеизвестен миф об освободительном
движении, направляемом из Москвы. На паникерском языке
режима это означает: «Если все будет так продолжаться, ком-
мунисты могут использовать волнения, чтобы проникнуть в этот
регион».
Тот факт, что туземец угрожает насилием при готовности
прибегнуть к нему, доказывает, что он отдает себе отчет в ис-
ключительном характере современной ситуации и собирается
воспользоваться им. Но также и в плане непосредственного опы-
та туземец, замечающий, что современный мир проник в самые
отдаленные уголки, в самую глушь, очень остро ощущает то,
чем он не владеет. Массы путем совершенно детского умозак-
лючения приходят к выводу, что все эти вещи у них попросту ук-
рали. Поэтому в некоторых слабо развитых странах массы раз-
виваются очень быстро и два-три года спустя после обретения не-
зависимости начинают понимать, что их обманули, что ради этого
«не стоило и стараться» бороться, если это ничего реально не ме-
няет. В 1789 г. после Буржуазной Революции мелкие француз-
ские крестьяне, действительно, воспользовались произошедшим
переворотом. Но было бы банальностью констатировать и гово-
рить о том, что в большинстве случаев для 95 % населения сла-
бо развитых стран независимость не приносит никаких ощутимых
изменений. Искушенный наблюдатель отчетливо осознает суще-
ствование скрытого недовольства, которое, подобно пеплу сго-
ревшего в пожаре дома, всегда готово вновь разгореться.
Обычно говорят, что туземцы спешат получить все сразу.
Но не будем забывать, что не так давно говорили об их медли-
тельности и лени, об их фатализме. Теперь же замечают, что
используемое в ходе освободительной борьбы насилие не исче-
зает, как по волшебству, после церемонии поднятия националь-
98
ного флага. Оно тем более не затихает, что национальное стро-
ительство продолжает идти в рамках решающего состязания
между капитализмом и социализмом.
Это соревнование придает почти всеобщий характер самым
локальным требованиям. Каждый митинг, каждый факт угнете-
ния отдается эхом на международной арене. Убийства в Шарпе-
вилле9 держали в напряжении общественное мнение на протяже-
нии нескольких месяцев. В газетах, на телевизионных каналах, в
частных беседах Шарпевилль стал символом. Именно сквозь
призму Шарпевилля мужчины и женщины говорили о проблеме
апартеида в Южной Африке. И нельзя утверждать, что одна
только демагогия объясняет внезапно возникший интерес вели-
ких мира сего к мелким проблемам слабо развитых регионов.
Каждый крестьянский бунт, каждый мятеж в третьем мире впи-
сываются в рамки холодной войны. Двое убитых в Солсбери, и
вот уже поднимается целый блок проблем, все говорят об этих
двух убитых, и в связи с этим встает особая проблема Родезии,
связывая ее со всей Африкой и всеми колониальными народами.
Другой, столь же значительный блок проблем говорит о прове-
денных кампаниях, о местных просчетах в их системе. Колони-
альные народы осознают, что ни одной из группировок не безын-
тересны местные инциденты. Они не ограничиваются уже реги-
ональными горизонтами, ощущая себя погруженными в
атмосферу всеобщего потрясения.
Когда каждые три месяца мы узнаем, что 6-й или 7-й флот
движется к тому или иному берегу, когда Хрущев угрожает спа-
сти Кастро при помощи ракет, когда Кеннеди решает принять
крайние решения в отношении Лаоса, у туземца или вновь обрет-
шего независимость человека создается впечатление, что он так
или иначе вовлечен в некую сумасшедшую гонку. И на самом деле
он уже охвачен этим движением. Возьмем, например, случай с
правительствами стран, недавно получивших независимость.
9Шарпевилль — город, в котором произошел расстрел протестующих
чернокожих жителей ЮАР. (Ред.)
99
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
Стоящие здесь у власти люди две трети своего времени уделя-
ют наблюдению за тем, как к ним относятся в мире, чтобы пре-
дупредить грозящую опасность, а оставшуюся треть посвящают
своей стране. Подчиняющиеся той же диалектике, национальные
оппозиционные партии с презрением отвергают путь парламен-
таризма. Они ищут союзников, которые бы согласились поддер-
жать их в попытке насильственного мятежа. Атмосфера насилия,
которой была проникнута колониальная фаза, продолжает гос-
подствовать в национальной жизни. Поскольку, как мы говори-
ли, третий мир не является исключением. Напротив, он — в цен-
тре вихревого движения. Именно в силу этого государственные
лидеры слабо развитых стран постоянно держат тон агрессивно-
сти и устрашения, который в нормальных условиях должен был
бы исчезнуть. Тем же самым объясняется и невежливость новых
лидеров, на которую так часто обращают внимание. Гораздо
менее заметна исключительная обходительность тех же самых
лидеров в их обращении с братьями и товарищами. Невежли-
вость — это прежде всего поведение с другими, с бывшими ко-
лонизаторами, пришедшими с надзором. Бывший «туземец»
очень часто полагает, что заключение этих исследований уже
составлено. Фотографии к статье доказывают, что все уже из-
вестно, что посещение страны уже состоялось. Исследование
предлагает подтвердить очевидность: как только нас там не ста-
ло, все идет плохо. Журналисты часто жалуются на плохой при-
ем, на работу в тяжелых условиях, на стену безразличия и враж-
дебности, стоящую перед ними. Все это нормально. Нацио-
нальным лидерам известно, что международное общественное
мнение формируется единственно западной прессой. Поэтому
когда западный журналист задает нам вопросы, то это редко
идет нам на пользу. Во время алжирской войны, например, наи-
более либеральные из французских репортеров постоянно ис-
пользовали двусмысленные эпитеты для характеристики нашей
борьбы. Когда их в этом упрекали, они совершенно искренно
отвечали, что объективны. Для туземца же объективность все-
гда направлена против него. Отсюда совершенно понятен новый
100
тон, принятый международной дипломатией на Генеральной Ас-
самблее Объединенных Наций в сентябре 1960 г. Представите-
ли колониальных стран вели себя агрессивно, грубо, оскорби-
тельно, но колониальные народы не видели в этом ничего экст-
раординарного. Радикализм африканских представителей
спровоцировал вызревание гнойника и позволил лучше понять не-
допустимость вето, диалога Великих и, в особенности, третьесте-
пенной роли, предуготовленной третьему миру.
Дипломатия, введенная в обиход народами, вновь обретши-
ми независимость, лишена недомолвок, скрытого смысла, ма-
гических пассов. Ведь официальным представителям их народа-
ми поручено одновременно защищать единство нации, развитие
благосостояния масс и право народов на свободу и хлеб.
Итак, эта подвижная, яростная демократия поразительным
образом контрастирует с застывшим, окаменевшим миром ко-
лонизации. И когда Хрущев потрясает своим башмаком в ООН
и стучит им по столу, ни один из представителей слабо развитых
стран, ни один бывший «туземец» даже не улыбается. Ведь Хру-
щев демонстрирует взирающим на него колониальным странам,
что он мужик, да еще и имеющий ракеты, обращается с этими
презренными капиталистическими странами, как они того заслу-
живают. И точно так же Кастро, заседающий в ООН в военном
мундире, не шокирует своим видом представителей слабо раз-
витых стран. Кастро демонстрирует свое понимание того, что он
представляет режим, существующий благодаря силе. Удиви-
тельно, что он не вошел в стены ООН со своим автоматом; быть
может, это от того, что в данном вопросе ему было оказано со-
противление? Крестьянские бунты, акты отчаяния, группы, воо-
руженные кухонными ножами и топорами, обретают свою на-
циональность в непримиримой борьбе, в которой противостоят
друг другу капитализм и социализм.
В 1945 г. можно было не обратить внимание на 45 тыс. че-
ловек, умерших в Сетифе; в 1947 г. 90 тыс. мертвых на Мадагас-
каре могли стать предметом газетной заметки; в 1952 г. 200 тыс.
жертв репрессий в Кении могли встретить лишь относительное
101
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
безразличие. Тогда международные противоречия еще не дос-
тигли степени своей зрелости. Но вот война в Корее и Индокитае
открыли новую фазу. Но в особенности Будапешт и Суэц стали
решающими моментами этой конфронтации.
Опираясь на безвозмездную помощь социалистических
стран, колониальные народы со своим оружием пошли на штурм
неприступной цитадели колониализма. И если эта цитадель не
поддавалась ножам и голым рукам, то совсем иначе обстоит
дело, когда вопрос о ее взятии стоит в контексте холодной вой-
ны. В этих новых условиях США очень серьезно относятся к сво-
ей роли лидера мирового капитализма. На первых порах они
советуют европейским странам проводить мягкую деколониза-
цию. На следующем этапе они без колебаний провозглашают
сначала уважение, а затем принципиальную помощь: Африка —
африканцам. Сегодня Соединенные Штаты не боятся официаль-
но заявить, что они являются защитниками права народов на са-
моопределение. Последний вояж г-на Меннена Вильямса есть
лишь иллюстрация осознания американцами невозможности по-
жертвовать третьим миром. Теперь становится понятно, что на-
силие, осуществляемое туземцем, безнадежно, только если
сравнить его in abstracto с военной машиной угнетателей. И на-
против, если мы поместим его в рамки международного разви-
тия, то заметим, что оно представляет собой страшную угрозу
для угнетателя. Постоянные крестьянские бунты и восстания Мау-
Мау расшатывают экономическую жизнь колонии, но не пред-
ставляют угрозы для метрополии. В глазах империализма куда
значительнее социалистическая пропаганда, проникающая в мас-
сы и заражающая их. Это уже представляет серьезную опас-
ность в период холодной войны; но что станет в период настоя-
щей войны с этой колонией, подтачиваемой убийственной парти-
занской войной?
Так капитализм начинает понимать, что его стратегия может
многое потерять, если разразятся войны за национальное осво-
бождение. Поэтому в рамках мирного сосуществования все
колонии должны будут исчезнуть и, в конце концов, капитализм
102
должен будет признать нейтралитет. Прежде всего следует из-
бегать стратегической нестабильности: овладения массами
враждебной доктриной, отчаянной ненависти десятков милли-
онов людей. Колонизированные народы прекрасно осознают эти
императивы, господствующие в международной политической
жизни. Поэтому-то даже те, кто выступают против насилия, все-
гда принимают решение и действуют в зависимости от этого пла-
нетарного насилия. Сегодня мирное сосуществование между
двумя блоками поддерживает и провоцирует насилие в колони-
альных странах. Завтра, быть может, встанет вопрос о меньшин-
ствах. Уже и сейчас некоторые из них без колебаний пропаган-
дируют насильственные методы решения своих проблем, и, как
говорят, не случайно экстремистские негритянские организации
в Соединенных Штатах образуют свою милицию, а, значит, во-
оружаются. Точно так же не случайно в свободном мире суще-
ствуют комитеты по защите еврейских меньшинств в СССР, не
случайно генерал Де Голль в одной из своих речей проронил не-
сколько слезинок по поводу миллионов мусульман, угнетаемых
коммунистической диктатурой. Капитализм и империализм уве-
рены, что борьба против расизма и национально-освободитель-
ного движения просто-напросто управляются с расстояния, под-
кармливаются «извне». Поэтому они решили использовать такую
действенную тактику: Радио «Свободная Европа», комитет в под-
держку угнетаемых меньшинств... Они ведут антиколониальную
борьбу подобно тому, как французские военные в Алжире вели
подрывную воину вместе с САС10 или оказывали психологичес-
кие услуги. Они «используют народ против народа». Известно,
какие плоды это приносит.
Атмосфера насилия, угроз, потрясания ракетами не пуга-
ют и не дезориентируют колониальные народы. Как мы видели,
вся недавняя история располагает к пониманию этой ситуации.
10 САС (SAS) — Section Administrative Speciale — офицерский корпус,
в чьи задачи входило укрепление связей с алжирцами в гражданских делах.
(Ред.)
103
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
Существует своего рода взаимодействие между колониальным
насилием и насилием мирным, в которое погружен современ-
ный мир, их гомогенность. Колониальные народы адаптирова-
лись к этой атмосфере. На сей раз они стали современными. Не-
которые удивляются, что туземец вместо того, чтобы подарить
платье своей жене, покупают транзисторные радиоприемник. Не
следует этому удивляться. Туземцы убеждены, что сейчас ре-
шается их судьба. Они живут в атмосфере конца света и хотят,
чтобы от них ничего не ускользнуло. Именно поэтому они очень
хорошо понимают Фуму и Фуми, Лумумбу и Чомбе, Агидьо и
Мумье, Кениятта, а также всех тех, кем их периодически заме-
няет судьба. Они прекрасно понимают всех этих людей, посколь-
ку те выражают стоящие за ними силы. Туземец, человек из сла-
боразвитой страны, сегодня является политическим животным в
планетарном смысле этого слова.
Конечно, независимость принесла колониальным народам
моральное удовлетворение и упрочила их достоинство. Но у них
еще не было достаточно времени, чтобы создать общество,
сформировать и утвердить ценности. Еще не существует пыла-
ющего очага, из которого бы гражданин и человек могли чер-
пать силы и возможности для своего развития и обогащения в са-
мых широких областях. Пребывая в крайне неустойчивом состо-
янии, эти люди легко поддаются убеждению, что все будет
решено за весь мир и на все времена. Что же касается их руко-
водителей, то в данной обстановке они или колеблются и выби-
рают нейтральную позицию.
О нейтральности можно было говорить много. Некоторые
отождествляют ее с грязной меркантильностью, состоящей в за-
имствовании как у правых, так и у левых. Но нейтральность, это
порождение холодной войны, если и позволяет слаборазвитым
странам получать помощь с обеих сторон, на самом деле не дает
возможности ни одной из этих сторон оказать действенную по-
мощь слаборазвитым регионам. Буквально астрономические
суммы, вкладываемые в военные исследования, инженеры, пре-
вращаемые в технологов ядерной войны, за пятнадцать лет мог-
104
ли бы повысить уровень жизни в слаборазвитых странах на 60 %.
Итак, как мы видим, очень хорошо понятный интерес слабораз-
витых стран не направлен ни на продление, ни на углубление хо-
лодной войны. Но, оказывается, их мнения никто не спрашива-
ет. И тогда, если имеют на то возможность, они освобождают-
ся. Но действительно ли им это по силам?
Вот, например, Франция проводит в Африке испытание сво-
его ядерного оружия. Если исключить резолюции, митинги, раз-
рывы дипломатических отношений, то нельзя утверждать, что в
этом деле африканские народы оказали влияние на позицию
Франции.
Нейтральность порождает в гражданине третьего мира со-
стояние духа, выражающееся в стойком бесстрашии и гордос-
ти, удивительным образом напоминающих вызов. Постоянный
отказ от компромисса, прочное стремление ничем не связывать
себя напоминают поведение подростков, гордых и отважных,
всегда готовых пожертвовать собой ради идеи. Все это приводит
в замешательство западных наблюдателей. Ведь, по сути гово-
ря, между тем, к чему эти люди стремятся, и тем прошлым,
которое они имеют за своими плечами, существует громадный
разрыв. Эти страны, в которых нет ни трамваев, ни регулярных
войск, ни денег, не оправдывают выставляемую напоказ брава-
ду. Это, несомненно, ложь. Третий мир зачастую создает впе-
чатление, что он справляет торжество в разгар драматических
событий, что ему просто необходима ежедневная доза кризи-
сов. Эти говорящие на повышенных тонах лидеры опустевших
стран раздражают. Возникает желание заставить их замолчать.
Их же привечают. Им дарят цветы. Их приглашают. Их просто
наперебой зовут со всех сторон. Вот что такое нейтральность.
Эти люди на 98 % неграмотны, но написанная о них литература
колоссальна. Они много путешествуют. Лидеры слаборазвитых
стран, студенты слаборазвитых стран — излюбленные клиенты
авиационных кампаний. Африканские или азиатские ответствен-
ные лица имеют возможность за месяц пройти курс обучения
плановой экономике в Москве или услышать о преимуществах
105
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
либеральной экономики в Лондоне или в Колумбийском универ-
ситете. Африканские профсоюзные деятели, со своей стороны,
также продвигаются быстрыми темпами. Как только им доверя-
ют посты в органах управления, они стремятся организоваться в
независимые структуры. Они не обладают пятьюдесятью года-
ми профсоюзного опыта в промышленно развитой стране, но им
уже известно, что аполитичный синдикализм лишен всякого
смысла. Они еще не сталкивались с буржуазной государствен-
ной машиной, у них нет еще сознания, развитого в классовой
борьбе, но, быть может, без этого можно как-нибудь обойтись.
Возможно. Как мы увидим, это желание «схватить все», часто
выступающее карикатурой на интернационализм, является одной
из главных характерных черт слаборазвитых стран.
Но вернемся к обычной борьбе туземца и колонизатора.
Как мы видим, речь идет об открытой вооруженной борьбе. Ис-
торические примеры таковы: Индокитай, Индонезия и, конечно
же. Северная Африка. Но не следует упускать из вида, что эта
война могла бы вспыхнуть где угодно, в Гвинее или в Сомали, и
что еще и сегодня она способна разразиться повсюду, где коло-
ниализм продолжает существовать, например, в Анголе. Суще-
ствование вооруженной борьбы указывает на то, что народ до-
веряет лишь насильственным методам. Народ, которому бес-
престанно говорили, что он понимает лишь язык силы, решает
выразить себя в силе. Фактически колонизатор всегда указывал
ему путь, на который ему предстоит вступить, если он захочет
обрести свободу. Аргумент, избранный туземцем, был подска-
зан ему колонизатором, и по иронии судьбы теперь туземец
утверждает, что колонизатор понимает лишь язык силы. Коло-
ниальный режим основывает свою легитимность на силе и никог-
да не пытается скрыть свою природу. Каждая статуя — Федхер-
бу или Лиотею, Бюжо или сержанту Бландану, — все эти конк-
вистадоры, осевшие на колониальной земле, постоянно и
повсюду означают одно и то же: «Мы пришли сюда благодаря
силе наших автоматов...». Дополнить эту фразу несложно. В фа-
зе вооруженного восстания каждый колонизатор рассуждает в
106
соответствие с точной арифметикой. Эта логика не удивляет
других колонизаторов, но важно заметить, что она не удивляет
и туземцев. И, прежде всего, утверждение принципа «Либо
мы — либо они» не является парадоксом, поскольку колониа-
лизм, как мы видели, представляет собой организацию манихей-
ского мира, мира, разделенного границами и перегородками.
И когда, отстаивая необходимость точных методов, колонизатор
требует от каждого из представителей угнетающего меньшин-
ства убить 30, 100 или 200 местных жителей, он замечает, что
никто этим не возмущается, и что в конечном счете вся пробле-
ма состоит в том, чтобы выяснить, можно ли это сделать сразу
или через последовательные этапы11.
Данное рассуждение, арифметически предполагающее ис-
чезновение колонизированного народа, не вызывает у туземца
морального возмущения. Он всегда знал, что его встречи с ко-
лонизатором разворачиваются в замкнутом пространстве. Так,
туземец не тратит время на причитания и почти никогда не пыта-
ется добиться справедливости в рамках колониального мира.
Ведь если аргументация колонизатора оставляет колонизирован-
ного непоколебимым, то это потому, что последний поставил
проблему своего освобождения в практически идентичной фор-
мулировке: «Объединимся в группы по двести или по пятьсот
человек, и каждая из этих групп займется одним колонизато-
ром». Именно в таком взаимном расположении духа каждый из
противостоящих друг другу лагерей вступает в борьбу. 11
11 Совершенно очевидно, что такая расчистка способна погубить дело,
которое собирались спасти. Именно это подмечает Сартр, когда он гово-
рит: «В конечном итоге сам факт их (речь идет о расистских идеях) повто-
рения показывает, что одновременный союз всех против местного населе-
ния неосуществим, что он является лишь постоянным возвращением и что,
впрочем, этот союз мог сложиться лишь как активно действующая группа
для проведения настоящей бойни над туземцем, этого постоянного и абсур-
дного искушения колонизатора, что означает, если это еще осуществимо,
уничтожение одним махом и всей колонизации в целом» («Критика диалек-
тического разума»).
107
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
Для туземца насилие воплощает абсолютный праксис. Кро-
ме того, боец — это тот, кто работает. Вопросы, обращенные к
бойцу, несут на себе печать подобного видения мира: «Где ты
работал? С кем ты? Что ты сделал?» Группа требует, чтобы каж-
дый человек совершил какое-либо непоправимое действие. В Ал-
жире, например, где почти все люди, призывавшие к началу на-
ционально-освободительной борьбы, были приговорены к смер-
тной казни или разыскивались французской полицией, доверие
к ним было пропорционально тяжести содеянного каждым из
них. Новый боец уверен только тогда, когда у него уже нет пути
обратно в колониальную систему. Как представляется, такой
механизм мог существовать в Кении у May-May, требовавших,
чтобы каждый член группировки убил человека. Таким образом,
каждый нес личную ответственность за гибель этой жертвы. Тру-
диться — значить работать, чтобы убить колонизатора. Приня-
тое насилие позволяет заблудшим и проклятым, составляющим
группу, одновременно вернуться, вновь обрести свое место в
жизни, реинтегрироваться. Тем самым насилие воспринимает-
ся как королевское прощение. Колонизированный человек осво-
бождается насилием и через насилие. Этот праксис просвеща-
ет действующего, поскольку он указывает ему одновременно и
средства, и цель. Поэзия Сезера12 обретает в перспективе наси-
лия пророческое звучание. Было бы уместно напомнить одну из
наиболее ярких страниц его трагедии, когда Непокорный (обра-
тите внимание!) объясняет свою позицию:
Непокорный (твердо): Моя фамилия: оскорбленный; имя:
униженный; гражданское состояние — бунтарь; возраст: камен-
ный век.
Меть: Моя раса: род человеческий; религия: братство...
Непокорный: Моя раса: падший род. Религия... но не вам
с вашим разоружением дано ее мне показать... Только я и мой
12 Сезер Эме — мартиникский писатель, выступавший в защиту «чер-
ной расы»; автор поэмы «Дневник возвращения в родную страну» (1939), а
также известной пьесы «Сезон в Конго» (1966), посвященной П. Лумумбе.
108
бунт, и мои несчастные сжатые кулаки, и моя всклокоченная
голова...
(Очень спокойно): Мне вспоминается один ноябрьский день;
не прошло и шести месяцев, как хозяин вошел в прокопченную
хижину, подобно рыжей луне; он сжимал свои короткие муску-
листые руки, — это был очень хороший хозяин — он потирал
своими толстыми пальцами свое маленькое с ямочками лицо. Его
голубые глаза смеялись, а у него изо рта выкатывались слаща-
вые слова: «Это будет славный малыш», — сказал он, погляды-
вая на меня; и он говорил еще другие приятные слова, хозяин: о
том, что нужно начинать это пораньше, что двадцать лет — не так
много, чтобы стать добрым христианином и хорошим рабом,
хорошим, преданным парнем, хорошим охранником для катор-
жников, командиром с зорким глазом и твердой рукой. И все,
что этот человек видел в колыбели моего сына, — это то, что она
была колыбелью охранника каторжников...
Мы подкрадывались с ножом в руке...
Мать: Увы! ты умрешь за это.
Непокорный: Убит... я убил его собственными руками...
Да, это была плодотворная смерть, обильная смыслом
смерть...
Это было ночью. Мы ползли сквозь сахарный тростник.
Ножи пели под звездами, но мы не обращали внимания на звез-
ды. Сахарный тростник потоками зеленых лезвий изрезал наши
лица, шрамы кровоточили...
Мать: Я мечтала о том, чтобы мой сын закрыл глаза своей
матери.
Непокорный: Я выбрал иное: распахнуть глаза моего сына
на другое солнце.
Мать: ...О мой сын... он умер ужасной и страшной смертью.
Непокорный: Мать животворящей и прекрасной смерти...
Мать: За то, что слишком ненавидел.
Непокорный: За то, что слишком любил.
Мать: Избавь меня, я задыхаюсь в твоих путах. Я истекаю
кровью твоих ран.
109
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
Непокорный: Но мир не щадит меня... В этом мире нет не-
счастного, подвергнутого линчеванию, несчастного замученно-
го, в котором бы я не был убит и унижен.
Меть: Боже милостивый, спаси его.
Непокорный: Сердце мое, ты не спасешь меня от моих вос-
поминаний.. .
Это было ноябрьским вечером... И вдруг вопли прорезали
тишину, мы бросились в атаку, мы, рабы, мы, пыль под ногами;
мы, терпеливые лошадки. Мы побежали, как безумные; разда-
лись выстрелы... Мы стреляли. Пот и кровь освежали нас. Все
стреляли туда, откуда доносились крики, и крики становились бо-
лее пронзительными, и великий вопль поднялся и прокатился с
востока на запад, это горели надворные строения, и пламя лиза-
ло наши щеки.
И тогда начался штурм дома хозяина. Они стреляли из окон.
Мы взломали двери. Комната хозяина была распахнута на-
стежь. Комната хозяина была ярко освещена, и там был хозяин,
он был очень спокоен... и наши остановились, как вкопанные... —
это был хозяин... Я вошел. «Это ты», — сказал он, очень спокой-
но... Это был я. Конечно же, это я, отвечал я, добрый раб, вер-
ный раб, и вдруг его глаза превратились в двух тараканов, испу-
ганных дождем... я ударил, брызнула кровь: это единственное
крещение, о котором я вспоминаю сегодня»13.
Совершенно ясно, что в подобной атмосфере обычная, по-
вседневная жизнь становится просто невозможной. Нельзя боль-
ше, как прежде, быть феллахом, сутенером, алкоголиком. На-
силие колониального режима и контр-насилие туземца уравно-
вешиваются и взаимодействуют в поразительной взаимной
однородности. Это царство насилия будет тем более ужасным,
чем большую значимость будет иметь число переселенцев из
метрополии. Развитие насилия в среде колонизированного наро-
да будет пропорционально насилию колониального режима,
13 Cesa/re A. Les armes miraculeuses (Et les chiens se taisent). P.: Gallimard.
P.133-137.
110
с которым этот народ борется. На этом начальном этапе воору-
женного восстания правительства метрополий являются рабами
колонизаторов. Колонизаторы угрожают одновременно тузем-
цам и своим правительствам. Как против одних, так и против дру-
гих они используют одни и те же методы. По своему механизму и
мотивациям убийство мэра Эвиана идентично убийству Али Бумен-
дьела. Колонизаторы выбирают не между алжирским Алжиром
и Алжиром французским, но между независимым Алжиром и
Алжиром колониальным. Все прочее — беллетристика или попыт-
ка измены. Логика колонизатора неуязвима, и нечего удивляться
контрлогике, прочитываемой в поведении туземца в той мере, в
какой предварительно не были выяснены механизмы мышления
туземца. С того самого момента, как туземец выбирает контр-
насилие, полицейские репрессии механически влекут за собой
возмездие со стороны национальных сил. Однако результаты их
не равнозначны, поскольку авиабомбардировки или канонады
флота по силе и ужасу превосходят ответные реакции колонизи-
рованного. Такой обмен насильственными действиями отрезвля-
ет самых отчаянных среди колониального народа. Они, действи-
тельно, начинают понимать, что все собранные воедино речи о
равенстве человеческой личности не скрывают той простой исти-
ны, в соответствии с которой семеро убитых или раненых фран-
цузов берега Сакомоди вызывают возмущение цивилизованных
умов, тогда как предшествовавшее этому разграбление дуаров14
Гергура, дехры Джейра, массовое убийство населения, назван-
ное всего лишь засадой возмездия у Сакамоди, — все это просто
«ерунда». Террор, контртеррор, насилие, контрнасилие... Вот что
с горечью замечают наблюдатели, описывающие замкнутый круг
ненависти, столь явный и прочный в Алжире.
В вооруженной борьбе всегда есть то, что можно было бы
назвать точкой невозвращения. Почти всегда такой точкой явля-
ется массовая репрессия, охватывающая все слои осуществля-
ющего ее колонизированного народа. Эта точка была достигнута
14Дуары — временные поселения пастухов. (Ред.)
111
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
в Алжире в 1955 г. с 12 тыс. жертв в Филлипвилле и в 1956 г. с
введением Лакостом городского и сельского ополчения15. И тог-
да всем, и даже колонизаторам, становится ясно, что «ничего
нельзя начать сначала», как прежде. Однако колонизированный
народ не ведет счета. Он считает огромные потери в своих ря-
дах своего рода неизбежным злом. Поскольку было принято
решение отвечать насилием, он приемлет все последствия. Он
15 Стоит вернуться к этому периоду, чтобы оценить всю значимость
решения французских властей в отношении Алжира. Так, в № 4 за 28.3.1957
«Алжирского Сопротивления» мы читаем:
«В соответствие с пожеланиями Генеральной Ассамблеи Организации
Объединенных Наций Французское Правительство постановило создать в
Алжире городское ополчение. Хватит проливать кровь, заявила ООН, Ла-
кост отвечает: Создадим ополчение. Прекратите огонь, советует ООН, Ла-
кост вопит: Мы должны вооружить гражданское население. Обе стороны
были приглашены на переговоры, дабы прийти к согласию на основе демок-
ратической и мирной резолюции, предложенной ООН. Лакост же постанов-
ляет, что отныне каждый европеец получит оружие и будет стрелять в лю-
бого, кто покажется ему подозрительным. Тогда было заявлено, что влас-
ти прежде всего должны положить конец диким, беззаконным репрессиям,
граничащим с геноцидом. Лакост отвечает: Сделаем репрессии системати-
ческими, организуем охоту на алжирцев. И он чисто символически переда-
ет гражданское правление военным, а военную власть — гражданским ли-
цам. Круг замкнулся. В середине этого круга — алжирец, безоружный,
голодный, затравленный, загнанный, избитый, подвергнутый линчеванию, а
вскоре и убитый, ибо он вызывает подозрение. Сегодня в Алжире нет ни од-
ного француза, которому бы не было разрешено и позволено пользовать-
ся своим оружием. Ни одного француза, который бы, месяц спустя после
призыва ООН к спокойствию, не имел бы разрешения, не был бы обязан
находить, поднимать, преследовать подозрительных.
Спустя месяц после голосования по окончательному решению Гене-
ральной Ассамблеи ООН в Алжире нет ни одного европейца, который был
бы непричастен к самому гнусному делу современности по истреблению
людей. Демократическое решение? Хорошо, соглашается Лакост, начнем
с уничтожения алжирцев. С этой целью вооружим гражданских лиц и раз-
решим им действовать, как они захотят. Французская пресса в своем боль-
шинстве сдержанно отнеслась к созданию таких вооруженных групп. Пого-
варивали, что это похоже на фашистскую милицию. Да. Но что есть фашизм
на уровне индивида и прав людей, как не колониализм в лоне традиционно
112
только требует, чтобы его не заставляли считать за других. На
формулу «Все местные жители одинаковы» он отвечает: «Все
колонизаторы одинаковы»16.
Туземец, которого подвергают пыткам, у которого уби-
вают или насилуют жену, никому не будет жаловаться. Прави-
тельство угнетателей может хоть каждый день назначать комис-
сии по расследованию или сбору информации. Для туземца
колониальной страны? Была выдвинута идея систематически оправдываемых,
рекомендуемых убийств. Разве на протяжении ста тридцати лет тело алжир-
ца не покрывалось зияющими, все более и более многочисленными, все
более и более жестокими ранами? Осторожнее, советует Кенн-Винь, пар-
ламентарий МРП, разве создание ополчения не ведет к опасности разрас-
тания пропасти между двумя общинами Алжира? Безусловно. Но разве
колониальный статус не является организованным порабощением всего
народа? Алжирская революция как раз и является протестом против этого
порабощения и этой пропасти. Алжирская революция обращается к нации-
оккупанту и говорит: «Вытащите ваши крючья из израненного и омертвев-
шего алжирского тела! Дайте слово алжирскому народу!»
«Создание подобного ополчения, как говорят, позволит облегчить за-
дачи, стоящие перед Армией. Оно высвободит подразделения, задачей ко-
торых станет охрана тунисской и марокканской границ. Армия численнос-
тью шестьсот тысяч человек. Почти весь Морской флот и Авиация. Огром-
ная, расторопная полиция, ошеломляющий список которой вобрал в себя
всех бывших палачей тунисского и марокканского народов. Территориаль-
ные соединения, насчитывающие сто тысяч человек. Нужно облегчить Ар-
мию. Создадим городское ополчение. Поскольку истеричное и преступное
исступление Лакоста навязывает это даже проницательным французам. Ис-
тина состоит в том, что создание ополчения противоречиво в самом своем
оправдании. Задачи, стоящие перед французской Армией, необъятны. Коль
скоро перед ней ставится цель заткнуть рот алжирскому народу, дверь в
будущее оказывается навсегда закрытой. В первую очередь запрещается
анализировать, понимать, оценивать глубину и напряженность алжирской
революции; ответственные за округа, ответственные за островки, ответ-
ственные за улицы, ответственные за дома, ответственные за этажи... К го-
ризонтальному разделению поверхности земли на квадраты для прочесы-
вания сегодня добавляется еще и разделение на квадраты вертикальные.
«За 48 часов было зарегистрировано две тысячи кандидатов. Прожива-
ющие в Алжире европейцы немедленно ответили на призыв Лакоста к убийству.
Отныне каждый европеец должен будет произвести перепись проживающих
113
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
этих комиссий не существует. И действительно, скоро семь лет,
как идет алжирская война, но ни один француз не предстал пе-
ред французским судом за убийство алжирца. В Индокитае, на
Мадагаскаре, в колониях местные жители всегда знали, что им
нечего ждать от противоположной стороны. Забота колониза-
тора — сделать свободу туземца невозможной даже в мечтах.
Задача туземца — вообразить все возможные способы, чтобы
в его секторе алжирцев. Сведения, «немедленный ответ» на терроризм, за-
держание подозрительных, ликвидация «спасающихся бегством», усиление
полицейских функций. Конечно, задачи армии следует облегчить. К горизон-
тальному прочесыванию сегодня добавляется еще и вертикальное прочесы-
вание. К убийству по ремеслу добавляется еще и убийство запланированное.
Остановите кровопролитие, советует ООН. Наилучший способ достичь это-
го, отвечает Лакост, сделать так, чтобы не было больше крови, которая бы
проливалась. Алжирский народ, освободившийся от орд Массу, вверен те-
перь добрым заботам городского ополчения. Решившись на создание этих
ополчений, Лакост четко обозначил, что он не позволит посягать на ЕГО вой-
ну. Он доказывает, что разложение может идти бесконечно. Да, сегодня он
затворник, но какое наслаждение погубить вместе с собой весь мир.
В ответ на каждое из подобных решений алжирский народ еще боль-
ше демонстрирует силу своих мускулов и усиливает борьбу. После каждо-
го из подобных продуманных и организованных убийств алжирский народ ук-
репляет свою сознательность и усиливает сопротивление. Да, задачи фран-
цузской Армии необъятны. Ведь единство алжирского народа куда более
велико!»
Поэтому в начале враждебных действий нет пленников. Только благо-
даря политическому воспитанию кадров руководителям удается внушить
массам: 1) что не все приезжающие из метрополии люди делают это по
своему желанию; 2) что среди них встречаются и такие, кто ненавидит вой-
ну; 3) что армия, берущая в плен, является действительно армией и не рас-
сматривается как банда разбойников с большой дороги; 4) что в любом слу-
чае обладание пленниками может выступать средством оказания давления
для защиты миллионов людей, захваченных врагом, и этим средством не
стоит пренебрегать.
16 Поэтому в начале враждебных действий нет пленников. Только благо-
даря политическому воспитанию кадров руководителям удается внушить мас-
сам: 1) что не все приезжающие из метрополии люди делают это по своему
желанию, что среди них встречаются и такие, кто ненавидит войну; 2) что со-
временные интересы борьбы требуют проявления уважения со стороны осво-
114
уничтожить колонизатора. В теоретическом плане манихейство
колонизатора порождает манихейство туземца. На теорию «Ту-
земец есть средоточие абсолютного зла» отвечает теория «ко-
лонизатора как средоточия абсолютного зла».
Появление колонизатора синкретически означало смерть
автохтонного общества, культурную летаргию, оцепенение ин-
дивидов. Для туземца жизнь может возникнуть только из разла-
гающегося трупа колонизатора. Таково буквальное соответствие
двух типов рассуждения.
Но оказывается, что для колонизированного народа это на-
силие, являющееся для него единственной работой, открывает
положительные, формообразующие черты. Практика насилия
носит тотальный характер, поскольку каждый индивид представ-
ляет собой жестокое звено огромной цепи насилия, часть вели-
кого организма насилия, возникшего как реакция на изначальное
насилие колонизатора. Группы признают друг друга, и будущая
нация неделима. Вооруженная борьба мобилизует народ, т. е.
направляет его определенным образом по одному пути.
Если мобилизация масс происходит во время национально-
освободительной войны, то она внушает каждому индивидуаль-
ному сознанию понятие общей цели, национальной судьбы, кол-
лективной истории. Поэтому проведение второго этапа — этапа
формирования нации — облегчается существованием этого свя-
зующего момента, вырабатываемого в крови и гневе. В таком
случае более понятна оригинальность словаря, используемого в
слаборазвитых странах. Во время колониального периода народ
призывали бороться с угнетением. После национального осво-
бождения его призывают бороться с нищетой, неграмотностью,
недоразвитостью. Говорят, борьба продолжается. Народ под-
тверждает, что жизнь есть бесконечная борьба.
бодительного движения к некоторым международным соглашениям; 3) что
армия, берущая в плен, является действительно армией и не рассматривается
как банда разбойников с большой дороги; 4) что в любом случае обладание
пленниками может выступать средством оказания давления для защиты мил-
лионов людей, захваченных врагом, и этим средством не стоит пренебрегать.
115
Ф. Фанон. О НАСИЛИИ
Насилие туземца, говорили мы, объединяет народ. Дей-
ствительно, в том, что касается его структуры, колониализм
предстает сепаратистским и регионалистским. Колониализм не
ограничивается констатацией существования племен. Он их ук-
репляет, дифференцирует. Колониальная система питает вож-
дизм и вдыхает новую жизнь в старые братства марабутов. На-
силие является действием национальным, всеобъемлющим.
Поэтому в своей сути оно несет ликвидацию регионализма и пле-
менной структуры. Поэтому националистические партии выказы-
вают себя особенно безжалостными по отношению к каидам и
традиционным лидерам. Их уничтожение — предварительное
условие объединения народа.
На индивидуальном уровне насилие очищает. Оно освобож-
дает туземца от его комплекса неполноценности, от ощущения
безысходности и бездействия. Оно делает его бесстрашным,
возвышает в собственных глазах. Даже если бы вооруженная
борьба носила символический характер, даже если скорая де-
колонизация привела бы к демобилизации, народ успел убедить-
ся, что освобождение есть дело всех и каждого и что лидер не
обладает особыми заслугами. Насилие поднимает народ на вы-
соту лидера. Это объясняет своего рода агрессивную сдержан-
ность по отношению к официальным институтам, которую выка-
зывают молодые правительства. Если участие масс в освободи-
тельной борьбе носило насильственный характер, они никому не
позволят изображать из себя «освободителей». Они ревниво от-
носятся к плодам своей деятельности и опасаются отдать свое
будущее, свою судьбу, судьбу своего отечество в руки живого
бога. Будучи вчера совершенно безответственными, сегодня они
стремятся во все вникать и все решать сами. Просвещенное на-
силием сознание народа восстает против всяких попыток умирот-
ворения. Отныне у демагогов, оппортунистов и магов трудная за-
дача. Праксис, сплотивший народ лицом клицу, прививает мас-
сам ненасытный вкус к конкретности. Попытки мистификации
надолго станут бесполезными.
Перевод /И. Федоровой
ПАРТИЗАНСКАЯ ВОИНА:
МЕТОД1
Эрнесто
Че Гевара
В истории партизанская война велась бессчетное число
раз — в различных условиях и с разными целями. В последнее
время она использовалась в народно-освободительных войнах,
когда народный авангард выбирал путь нерегулярной вооружен-
ной борьбы с врагом, превосходящим его в военной мощи. По-
добные действия предпринимались в Азии, Африке и Америке
в борьбе за завоевание власти, против феодальной, неоколони-
альной или колониальной эксплуатации. В Европе они использо-
вались как дополнение к операциям собственных или союзничес-
ких регулярных армий.
В Америке к партизанской борьбе прибегали при различных
обстоятельствах. Как один из относительно недавних примеров
можно упомянуть опыт Аугусто Сесара Сандино, воевавшего
против экспедиционного корпуса янки в никарагуанской Сеговии.
А также недавнюю революционную войну на Кубе. С этого мо-
мента проблемы партизанской войны обсуждаются в теорети-
ческих дискуссиях прогрессивных партий континента, причем
предметом полемики стали возможность и целесообразность ее
использования. Эти заметки представляют собой попытку изло-
жения наших представлений о партизанской войне и ее правиль-
ном использовании.
Прежде всего следует уточнить, что данная форма борьбы
является методом — методом достижения определенной цели.
В качестве же цели — обязательной, неизбежной для каждого
революционера — выступает завоевание политической власти.
1 Ernesto Che Guevara. Obras 1957-1967. La Habana. 1971.
117
Э. Че Гевара. ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА: МЕТОД
Таким образом, при анализе специфики ситуации в различных стра-
нах Америки понятие партизанской войны должно быть сведено к
обычной категории метода борьбы за достижение этой цели.
Сразу же возникает вопрос: является ли партизанская вой-
на единственной формой взятия власти во всей Америке? Или она
станет, как минимум, преобладающей формой? Или же она бу-
дет просто одной из используемых форм борьбы? Те, кто стоит
на крайних позициях, спрашивают себя, будет ли применим к ре-
алиям других стран континента кубинский опыт? В ходе полеми-
ки обычно подвергают критике тех, кто хочет сам участвовать в
партизанской войне, обвиняя их в пренебрежении массовой
борьбой, как если бы эти методы противоречили один другому.
Мы отвергаем подобную позицию: партизанская война — это
война народная, борьба масс. Полагать, что такую войну можно
вести без поддержки населения — значит обрекать себя на неиз-
бежное поражение. Партизаны — это боевой авангард народа,
находящийся в определенной зоне территории страны, воору-
женный и готовый предпринять военные действия для достиже-
ния единственно возможной стратегической цели — завоевания
власти. Их поддерживают крестьянские и рабочие массы как кон-
кретной зоны, так и всей территории, о которой идет речь. Без
этих предпосылок партизанская война неприемлема.
«Применительно к нынешней континентальной ситуации мы
полагаем, что вклад, который внесла кубинская революция в по-
нимание механизма революционных движений в Америке, мо-
жет быть сведен к трем пунктам. Во-первых, народные силы
могут победить в войне против регулярной армии. Во-вторых, не
обязательно ждать совпадения всех условий революции; они
могут быть созданы партизанским очагом. В-третьих, в Амери-
ке, вследствие ее слаборазвитости, основной ареной вооружен-
ной борьбы должна являться сельская местность» (Че Гевара.
«Партизанская война»).
Эти выводы, касающиеся развития революционной борьбы
в Америке, могут быть применены в любой из стран нашего кон-
тинента, где разворачивается партизанская борьба.
118
Во Второй Гаванской декларации говорится:
«— В наших странах слаборазвитая промышленность сосед-
ствует с аграрным режимом, носящим феодальный характер.
Поэтому сколь бы ни были тяжелы условия жизни городских
рабочих, сельское население живет в условиях еще более ужас-
ных эксплуатации и угнетения; при этом оно является, за редки-
ми исключениями, абсолютно преобладающим слоем, доля ко-
торого во многих латиноамериканских странах превышает семь-
десят процентов.
— Если не считать землевладельцев, живущих зачастую в го-
родах, это огромное население добывает средства к существова-
нию, работая как поденщики в поместьях за нищенскую плату или
обрабатывая землю в условиях поистине средневековой эксплуа-
тации. Поэтому в Латинской Америке беднейшее сельское населе-
ние потенциально является огромной революционной силой.
— Регулярные армии, будучи силой, на которую опирает-
ся власть эксплуататорских классов, организованные и обучен-
ные для ведения обычной войны, оказываются абсолютно беспо-
мощными, сталкиваясь с борьбой крестьян, ведущейся в привыч-
ных для тех условиях. Они отдают десять солдат за каждого
убитого революционера и быстро теряют присутствие духа,
будучи вынуждены иметь дело с невидимым и непобедимым
врагом, не дающим им возможности блеснуть изученными в
академии тактическими приемами и прочими военными премуд-
ростями, столь эффективными при подавлении выступлений ра-
бочих и студентов в городах.
— Первоначально разрозненные боевые ячейки непрестан-
но пополняются новыми силами, движение масс начинает наби-
рать обороты, старый порядок мало-помалу разваливается на
тысячу обломков, и тогда исход борьбы решается рабочим клас-
сом и городскими массами.
— Что же с самого начала их борьбы делает непобедимыми
эти боевые ячейки, независимо от численности, ресурсов и мощи
их врагов? Поддержка народа, и именно благодаря этой поддерж-
ке они с каждым разом добиваются все больших успехов.
119
Э. Че Гевара. ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА: МЕТОД
— Однако крестьяне являются классом, который, вслед-
ствие бескультурья, в котором его удерживают, и изоляции, в ко-
торой он живет, нуждается в революционном политическом ру-
ководстве со стороны рабочего класса и революционной интел-
лигенции; без них он не способен ввязаться в борьбу и завоевать
победу.
— В условиях современной Латинской Америки нацио-
нальная буржуазия не может возглавить антифеодальную и ан-
тиимпериалистическую борьбу. Как показывает опыт, этот
класс, даже когда его интересы противоречат интересам импе-
риализма янки, не способен ему противостоять, будучи устра-
шен ропотом эксплуатируемых масс и парализован страхом
перед социальной революцией.»
В развитие этих ключевых для американской революцион-
ной мысли положений во Второй Гаванской декларации далее го-
ворится:
«— Субъективные условия каждой страны, иными словами,
такие факторы, как сознание, организация, руководство, могут,
в зависимости от степени своего развития, ускорять или замед-
лять революционный процесс, однако рано или поздно в каждую
историческую эпоху, когда созревают объективные условия, со-
знание приобретается, организация создается, руководство воз-
никает — и происходит революция.
— То, как произойдет революция — мирным путем или по-
средством мучительных родов — зависит не от революционеров,
а от реакционных сил, оказывающих сопротивление становлению
нового общества, которое возникает из противоречий, вызре-
вающих внутри общества старого. Роль революции в истории
подобна роли врача, помогающего появлению новой жизни. Она
не прибегает без необходимости к силовым методам, однако
без колебаний использует их, если это нужно, чтобы помочь
родам. Родам, которые несут порабощенным и угнетенным
массам надежду на лучшую жизнь.
— Во многих странах Латинской Америки революция сегод-
ня стала неизбежной. Этот факт определяется не пожеланиями
120
отдельных людей. Он является следствием ужасной эксплуата-
ции, которой подвергаются люди в Америке, развития револю-
ционного сознания масс, мирового кризиса империализма и все-
мирного движения угнетенных народов».
Из этих положений мы будем исходить при анализе всего
комплекса проблем партизанской борьбы в Америке.
Мы установили, что это — лишь один из методов достиже-
ния цели. Нужно прежде всего проанализировать эту цель и вы-
яснить, можно ли в какой-нибудь из стран Америки завоевать
власть иначе, чем путем вооруженной борьбы.
Мирная борьба может принять форму движения масс, ко-
торое в специфических условиях кризиса вынуждает правитель-
ство уступить власть народным силам, устанавливающим дикта-
туру пролетариата. Теоретически это верно. Применяя изложен-
ные выше положения к Америке, мы приходим к следующим
заключениям. На этом континенте в целом существуют объек-
тивные условия, подталкивающие массы к насильственным дей-
ствиям против правительств, выражающих интересы буржуазии
и землевладельцев, во многих странах имеются также кризис
власти и некоторые субъективные условия. Понятно, что в стра-
нах, где наличествуют все условия, было бы преступлением не
бороться за взятие власти. Там же, где это не так, возникают
альтернативы, и в теоретической дискуссии вырабатывается при-
емлемое для конкретной страны решение. Единственное, чего
не приемлет история, — ошибок пролетарских теоретиков и по-
литиков. Никто не может требовать для себя звания авангардной
партии как своего рода официального диплома, выдаваемого
университетом. Быть авангардной партией — значит возглавлять
рабочий класс в борьбе за власть, вести его к ее захвату, в том
числе и по кратчайшему пути. Именно в этом состоит миссия
наших революционных партий, и, чтобы уберечь их от заблуж-
дений, наш анализ должен быть глубоким и исчерпывающим.
В настоящий момент в Америке возникло состояние неустой-
чивого равновесия между олигархическими диктатурами и давле-
нием народных масс. Называя их олигархическими, мы имеем в
121
Э. Че Гевара. ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА: МЕТОД
виду реакционный союз буржуазии каждой из стран и класса зем-
левладельцев с большим или меньшим преобладанием феодаль-
ных структур. Эти диктатуры действуют в рамках законности,
которую они сами установили для создания оптимальных условий
своей деятельности на период неограниченного классового гос-
подства; однако в условиях сильного давления со стороны наро-
да, взывающего к буржуазной законности, ее создателям прихо-
дится идти на ее нарушение, чтобы сдержать наступление масс.
Однако наглые нарушения установленного ранее — или впослед-
ствии, чтобы оправдать содеянное — законодательства лишь спо-
собствуют еще большей активизации народных сил. Поэтому оли-
гархическая диктатура пытается использовать старые законода-
тельные нормы, чтобы изменить конституционный порядок и еще
эффективнее подавлять пролетариат, избегая при этом фронталь-
ного столкновения. Однако именно здесь возникает противоре-
чие. Народ не терпит более прежние и в еще меньшей степени
новые меры принуждения, принимаемые диктатурой, и пытается
прекратить их. Не следует забывать об авторитарном, классово
ограниченном характере буржуазного государства. Ленин пишет
об этом так: «Государство есть продукт и проявление неприми-
римости классовых противоречий. Государство возникает там,
тогда и постольку, где, когда и поскольку классовые противоре-
чия объективно не могут быть примирены. И наоборот: существо-
вание государства доказывает, что классовые противоречия не-
примиримы» («Государство и революция»)2.
Мы не можем позволить, чтобы понятие демократии лиша-
лось присущей ему глубины и апологетически использовалось
для обозначения диктатуры эксплуататорских классов, сводясь
лишь к некоторым свободам, даруемым гражданину. Борьба,
ведущаяся лишь за восстановление буржуазной законности, без
постановки проблемы революционной власти, является борьбой
за возвращение порядка, установленного ранее господствующи-
ми социальными классами, иными словами, за то, чтобы заклю-
2 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 33. М.: Политиздат, 1981. С. 7.
122
ченным сохранили прежние цепи, но прикованные не к столь тя-
желому ядру.
В условиях конфликта олигархия нарушает собственные обя-
зательства, порывает с видимостью «демократии» и ведет на-
ступление на народ, хотя обычно пытается использовать надстро-
ечные методы, предназначенные для маскировки угнетения. В э-
тот момент и возникает дилемма. Что же делать? Мы отвечаем:
насилие не является привилегией эксплуататоров, его могут ис-
пользовать и эксплуатируемые. Более того, они обязаны исполь-
зовать его в подобные моменты. Как говорил Марти, «преступ-
ник и тот, кто развязывает в стране войну, которой можно было
бы избежать, и тот, кто не побуждает к войне неизбежной».
Ленин писал: «Социал-демократия никогда не смотрела и не
смотрит на войну с сентиментальной точки зрения. Бесповорот-
но осуждая войну как зверские способы решения споров чело-
вечества, социал-демократия знает, что войны неизбежны, пока
общество делится на классы, пока существует эксплуатация че-
ловека человеком. А для уничтожения этой эксплуатации нам не
обойтись без войны, которую начинают всегда и повсюду сами
эксплуатирующие, господствующие и угнетающие классы»3. Это
было написано в 1905 году. Позднее, в статье «Военная програм-
ма пролетарской революции», глубоко проанализировав харак-
тер классовой борьбы, Ленин утверждал: «Кто признает борьбу
классов, тот не может не признавать гражданских войн, которые
во всяком классовом обществе представляют естественное, при
известных обстоятельствах неизбежное продолжение, развитие
и обострение классовой борьбы. Все великие революции под-
тверждают это. Отрицать гражданские войны или забывать о
них — значило бы впасть в крайний оппортунизм и отречься от со-
циалистической революции»4.
Иначе говоря, мы не должны бояться насилия, которое яв-
ляется повивальной бабкой нового общества, однако насилие это
3 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 10. М.: Политиздат, 1979. С. 340.
4 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 30. М.: Политиздат, 1980. С. 133.
123
Э. Че Гевара. ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА: МЕТОД
должно развязываться лишь в моменты, когда, по мнению вож-
дей народа, для него созреют наиболее благоприятные условия.
Что же это за условия? В субъективном плане они зависят от
двух взаимодополняющих и углубляющихся в ходе борьбы фак-
торов: осознания необходимости революционных перемен и
уверенности в их возможности. В соединении с объективными ус-
ловиями — которые в высшей степени благоприятны для разви-
тия борьбы почти во всей Америке, — с упорством в достиже-
нии цели и с новым соотношением сил в мире эти факторы обус-
ловливают выбор способа действия.
Сколь бы далеки не были социалистические страны, их бла-
готворное влияние всегда ощущается борющимися народами, а
поучительный пример укрепляет их силы. Во время празднования
последней годовщины 26 июля Фидель Кастро сказал: «Долг ре-
волюционеров, особенно в настоящий момент, заключается в
том, чтобы почувствовать, осознать произошедшие в мире изме-
нения в соотношении сил и понять, насколько эти изменения облег-
чают борьбу народов. Долг революционеров, латиноамерикан-
ских революционеров, состоит не в том, чтобы ожидать, пока из-
менившееся соотношение сил совершит в Латинской Америке
чудо социальных революций, а, напротив, в том, чтобы использо-
вать благоприятное влияние изменившегося соотношения сил на
революционное движение и осуществлять эти революции!»
Есть люди, которые говорят: «Мы признаем революционную
войну приемлемым при определенных условиях методом захва-
та политической власти, но где нам взять таких великих вождей, как
Фидель Кастро, которые привели бы нас к победе?» Однако Фи-
дель Кастро, как и любой человек, является продуктом истории.
Политические и военные лидеры, руководящие повстанческой
борьбой в Америке, все как один будут учиться военному искус-
ству в ходе самой войны. Не существует занятия или профессии,
которые можно было бы изучить исключительно по книгам. В этом
смысле сама война является величайшим учителем.
Понятно, что это непростая задача и при ее решения возни-
кают серьезные угрозы.
124
В ходе вооруженной борьбы наибольшую опасность для бу-
дущего революции представляют два момента. Первый из них
возникает на подготовительном этапе, и от того, как он разре-
шается, зависит степень решимости народных масс и осознания
ими своих целей. Когда буржуазное государство переходит в
атаку на позиции народных сил, тем, разумеется, приходится
обороняться от превосходящего их противника. При наличии
минимальных объективных и субъективных условий оборона
должна быть вооруженной, однако при этом народные силы не
должны пассивно переносить удары врага, и вооруженная обо-
рона не должна превращаться в своего рода последнее прибе-
жище преследуемых. Партизанская борьба, являясь в опреде-
ленный промежуток времени оборонительным движением на-
рода, несет в себе и постоянно развивает способность перехода
в наступление на врага. Именно благодаря этой способности и
проявится со временем ее характер катализатора борьбы народ-
ных сил. Иными словами, партизанская война является не пассив-
ной самообороной, а обороной, включающей наступление, и с
определенного момента в качестве ее конечной цели выступает
завоевание политической власти.
Это важный момент. В социальных процессах различие
между насилием и ненасилием не может выводиться из числа вы-
стрелов, прозвучавших с обеих сторон; оно связано с особенно-
стями конкретной и постоянно меняющейся ситуации. И нужно
не пропустить тот момент, когда народные силы, сознавая не
только свою относительную слабость, но и свою стратегическую
силу, должны вынудить противника к таким шагам, без которых
неизбежным становится спад ситуации. Следует насильственно
сломать равновесие между диктатурой олигархии и давлением
народа. Диктатура постоянно прилагает усилия для того, чтобы
избежать явного использования силы; если вынудить ее сорвать
с себя маску, иными словами, предстать в своем подлинном об-
личье насильственной диктатуры реакционных классов, это при-
ведет к такому углублению борьбы, что путь назад окажется
отрезан. От того, как выполняют народные силы свою задачу —
125
Э. Че Гевара. ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА: МЕТОД
заставить диктатуру проявить свою сущность, от того, тормозят
или углубляют они борьбу, зависит бесповоротный переход к
решительным вооруженным действиям.
Возможность избежать второго опасного момента зависит
от способности народных сил обеспечить поступательное разви-
тие борьбы. Маркс всегда говорил, что, единожды начав рево-
люционную борьбу, пролетариат должен без устали наносить
все новые удары. Если революция не углубляется непрерывно —
она отступает. Бойцы, обессилев, начинают терять веру — и тог-
да буржуазии может удасться один из тех маневров, которые
она столько раз нам демонстрировала. Это может быть пере-
дача власти другому господину с более медоточивым голосом
и ангельским лицом, чем у дежурного диктатора, или переворот,
совершаемый реакционерами, которых, как правило, возглав-
ляет армия и прямо или косвенно поддерживают прогрессивные
силы. Могут использоваться и другие тактические хитрости, од-
нако их исследование не входит в нашу задачу.
Остановимся лишь на таком маневре, как руководимый
сверху военный переворот. Что могут дать военные подлинной
демократии? Какой лояльности можно от них ожидать, если они
являются в чистом виде орудием господства реакционных клас-
сов и империалистических монополий, а как каста, имеющая вес
только благодаря находящемуся в ее распоряжении оружию,
стремятся лишь к сохранению собственных привилегий?
Когда в трудных для угнетателей положениях военные уст-
раивают заговор и свергают фактически уже побежденного дик-
татора, они делают это потому, что тот не в состоянии больше
защищать их классовые привилегии без использования крайних
форм насилия, которые в современных условиях, как правило,
не соответствует интересам олигархий.
Это отнюдь не означает, что следует отказаться от привле-
чения на свою сторону некоторых военных, если они отделяют
себя от социальной среды, к которой ранее принадлежали, и
фактически восстают против нее. Привлечение должно осуще-
ствляться на основе революционного руководства, которому они
126
будут подчиняться как борцы, а не как представители определен-
ной касты.
В уже далекие времена Энгельс писал в предисловии к тре-
тьему изданию «Гражданской войны во Франции»: «...После
каждой революции рабочие бывали вооружены; поэтому для
буржуа, находившихся у государственного кормила, первой за-
поведью было разоружение рабочих. Отсюда — после каждой
завоёванной рабочими революции новая борьба, которая окан-
чивается поражением рабочих...» (Цит. по: Ленин. В. И. «Госу-
дарство и революция»)5.
Подобное сочетание одной и другой борьбы, ведущее к того
или иного рода формальным переменам при общем стратегичес-
ком отступлении, наблюдается в капиталистическом мире уже в
течение десятилетий. Более того, обман пролетариата в этом воп-
росе на протяжении более века осуществляется периодически.
Опасность представляет также тот факт, что, желая сохра-
нить на некоторое время наиболее благоприятные для развития
революционных действий условия на пути использования некото-
рых аспектов буржуазной законности, руководители прогрес-
сивных партий путаются в понятиях — это весьма часто случает-
ся в пылу борьбы — и забывают о конечной стратегической цели:
взятии власти.
Оба эти трудные для революции момента, проанализиро-
ванные нами в общем виде, могут быть преодолены, если руко-
водящие марксистско-ленинские партии способны четко проана-
лизировать трудности ситуации и, максимально мобилизовав
массы, повести их по верному пути борьбы за разрешение ос-
новных противоречий.
В развитие темы предположим, что идея вооруженной
борьбы и формула партизанской войны как ее метода найдут
поддержку. Почему мы полагаем, что в современных усло-
виях Америки партизанская война является правильным путем?
По нашему мнению, имеются фундаментальные аргументы,
5 Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 33. М.: Политиздат, 1981. С. 75.
127
Э. Че Гевара. ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА: МЕТОД
доказывающие, что центральной осью борьбы в Америке ста-
нут именно партизанские действия.
Во-первых, признав за истину, что враг будет бороться за со-
хранение своей власти, следует подумать об уничтожении армии уг-
нетателей, а для этого ей должна быть противопоставлена армия на-
родная. Такая армия не может возникнуть стихийно, ей придется
вооружаться из арсеналов врага, что предполагает трудную и очень
длительную борьбу, в ходе которой народные силы и их руководи-
тели постоянно будут подвергаться нападению превосходящих сил,
не имея при этом адекватных условий для обороны и маневра.
Со своей стороны, партизанский очаг, будучи создан на тер-
ритории, где имеются благоприятные условия для борьбы, гаран-
тирует безопасность и стабильность революционного руковод-
ства. При этом городские силы, командование которыми осуще-
ствляет генеральный штаб народной армии, также могут
проводить чрезвычайно важные операции. Но возможный раз-
гром этих групп не убьет душу революции, ее руководителей,
которое, находясь в своей крепости — сельской местности — по-
прежнему будет укреплять революционный дух масс и сплачи-
вать новые силы для новых сражений.
Кроме того, в этих зонах начинается формирование буду-
щего государственного аппарата, призванного осуществлять эф-
фективное руководство диктатурой класса в течение всего пере-
ходного периода. Чем более длительной окажется борьба, тем
масштабнее и сложнее будут возникающие в ее ходе проблемы
управления, и их преодоление позволит руководящим кадрам
подготовиться к решению нелегких задач консолидации власти и
экономического развития на последующем этапе.
Во-вторых, следует учитывать общее положение латиноа-
мериканского крестьянства и все более взрывоопасный харак-
тер его борьбы против феодальных структур в социальной ситу-
ации союза местных и иностранных эксплуататоров.
Вернемся ко Второй Гаванской декларации:
«— Народы Америки в начале прошлого века освободились
от испанского колониализма, но не от эксплуатации. Власть ис-
128
панских правителей перешла феодалам-землевладельцам, тяго-
стная зависимость индейцев сохранялась, все латиноамериканцы
в той или иной форме оставались рабами, и малейшие надежды
народов рушились под властью олигархий и гнетом иностранно-
го капитала. Именно так обстояло дело во всей Америке, не-
смотря на наличие тех или иных вариантов и оттенков. В наши дни
Латинская Америка порабощена империализмом еще более
жестоким, могущественным и безжалостным, чем испанский
колониальный империализм.
— И какова же позиция империализма янки перед лицом ла-
тиноамериканской революции, ставшей объективной и истори-
чески неизбежной реальностью? Развязывание колониальной
войны с народами Латинской Америки, формирование по согла-
сованию с представителями реакционных олигархий силового
аппарата, выдвижение политических предлогов и создание псев-
долегальных инструментов для подавления кровью и огнем борь-
бы латиноамериканских народов.»
Такова объективная ситуация, свидетельствующая о дрем-
лющей в наших крестьянах потенциальной силе и о необходимо-
сти использовать ее для освобождения Америки.
В-третьих, континентальный характер борьбы.
Можно ли рассматривать новый этап освобождения Аме-
рики как противостояние двух местных сил, оспаривающих друг
у друга власть на данной территории? Едва ли. Смертельная
борьба будет идти между всеми народными силами и всеми уг-
нетательскими силами. Это доказывают и процитированные
выше абзацы.
Янки неизбежно вмешаются в спор как вследствие общно-
сти интересов, так и решающего характера борьбы в Америке.
Фактически они уже участвуют в подготовке сил подавления и
организации репрессивного аппарата в континентальном масш-
табе. Однако отныне они будут делать это со всей возможной
энергией. Они будут использовать для расправы с народными
силами все имеющиеся в их распоряжении орудия разрушения
и не позволят революционной власти укрепиться; если же ей все
129
Э. Че Гевара. ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА: МЕТОД
же удастся это сделать, они продолжат свои атаки, откажутся ее
признавать, попытаются разобщить революционные силы, будут
внедрять в них всякого рода саботажников, инициировать погра-
ничные проблемы, бросят против них другие реакционные госу-
дарства, постараются задушить новое государство экономичес-
ки, — одним словом, уничтожить его.
Если принять во внимание сложившиеся в Латинской Амери-
ке условия, трудно представить, что победа будет достигнута и
закреплена в отдельно взятой стране. Союзу репрессивных сил
следует противопоставить союз сил народных. Во всех странах,
где гнет становится невыносимым, должно вздыматься знамя
восстания, и это знамя, вследствие исторической необходимос-
ти, станет континентальным. Как сказал Фидель, Андский хребет
должен стать Сьерра-Маэстра Америки, и вся огромная терри-
тория этого континента призвана превратиться в арену смертель-
ной борьбы против власти империализма.
Мы не можем сказать, когда именно борьба примет кон-
тинентальный характер и как долго она будет продолжаться, од-
нако можем предсказать ее начало и конечный триумф, по-
скольку, являясь неизбежным результатом исторических, эко-
номических и политических условий, она не может изменить свой
курс. Задача революционеров любой из стран заключается в
том, чтобы развязать ее при возникновении необходимых усло-
вий, независимо от ситуации в других странах. Развитие борьбы
будет обусловливать общую стратегию; вывод о ее континен-
тальном характере является следствием анализа сил на каждом
из континентов, однако это по меньшей мере не исключает изо-
лированных ее взрывов. И точно так же, как начало борьбы в
любой точке любой страны предполагает ее развертывание по
всей территории, начало революционной войны способствует
развитию новых условий в соседних странах.
Как правило, в развитии революций наблюдаются приливы
и отливы, между которыми имеется обратная связь: приливу ре-
волюции соответствует отлив контрреволюции и наоборот, в
момент спада революции происходит подъем контрреволюции.
В подобные моменты положение народных сил становится труд-
130
ным, и, чтобы уменьшить свои потери, им приходится прибегать
к более совершенным методам обороны. У них чрезвычайно
сильный континентальный враг. Поэтому они не могут ограничи-
ваться анализом относительных слабостей местной буржуазии,
принимать узкомасштабные решения. Еще в меньшей степени
следует рассчитывать на возможный союз олигархий и воору-
женного народа. Кубинская революция прозвучала, как сигнал
тревоги. В конечном итоге поляризация сил станет полной: с од-
ной стороны — эксплуататоры, с другой — эксплуатируемые;
мелкая буржуазия в соответствии со своими интересами и ус-
пешностью обращенной к ней политики будет склоняться в ту или
иную сторону; нейтралитет превратится в редчайшее исключе-
ние. Такова будет революционная война.
Мы полагаем, что началом ее может стать создание парти-
занского очага.
Относительно небольшие группы бойцов выбирают зоны,
благоприятные для ведения партизанской войны, будь то с наме-
рением перейти в контрнаступление или отвлечь внимание про-
тивника, и начинают там действовать. Необходимо ясно пред-
ставлять следующее: в первый момент партизаны очень слабы,
поэтому им приходится работать лишь на то, чтобы закрепиться
в зоне своей деятельности, лучше узнать местность, установить
связи с населением и укрепить населенные пункты, которые, воз-
можно, станут их опорными базами.
Имеются три условия, позволяющие избежать уничтожения
партизанского отряда, борьба которого начинается в описанных
выше условиях: постоянное движение, постоянное наблюдение,
постоянная подозрительность. Без правильного использования
трех этих элементов военной тактики партизанский отряд едва ли
сумеет выжить. Следует напомнить, что в подобные моменты ге-
роизм партизана основывается на величии поставленной цели и
на готовности принести ради ее достижения огромные жертвы.
Эти жертвы приносятся не в ежедневных боях и не в борьбе
лицом к лицу с врагом; они принимают более тонкие формы, а
потому партизаны как своим телом, так и разумом переносят их
куда тяжелее.
131
Э. Че Гевара. ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА: МЕТОД
Партизаны постоянно чувствуют угрозу жестокой распра-
вы со стороны вражеских войск; порой они оказываются разде-
ленными на мелкие группы; те, кто попадает в плен, подверга-
ются пыткам; в зонах, избранных партизанами для борьбы, их
преследуют, как диких зверей; они находятся в постоянной тре-
воге, что враг нападет на след отряда; они никому не доверяют,
поскольку запуганные крестьяне порой предают их, чтобы таким
образом избавиться от присутствия в их селениях противопов-
станческих сил; у них есть единственная альтернатива — свобо-
да или смерть, причем временами смерть кажется тысячекрат-
но реальней, тогда как победа представляется едва ли не мифом,
о котором может помнить лишь революционер.
Вот в чем заключается героизм партизан; поэтому говорят,
что пеший переход, как и уклонение от боя в конкретный мо-
мент, — это тоже форма ведения боевых действий. В ситуации,
когда враг имеет общее превосходство, необходимо избрать та-
кую тактику, которая обеспечит относительное превосходство в
намеченном партизанами пункте, иными словами, позволит скон-
центрировать в нем больше людей, чем есть у врага, и даст такие
преимущества в использовании особенностей местности, которые
изменят соотношение сил. В подобных условиях обеспечивается
тактическая победа; если же нет уверенности в относительном
превосходстве, от боевых действий лучше отказаться. Не следу-
ет вступать в бой, который не приведет к победе — по крайней
мере, до тех пор, пока можно выбирать «где» и «когда».
В рамках крупной военно-политической кампании, состав-
ной частью которой он является, партизанский отряд будет рас-
ти и укрепляться; будут создаваться опорные базы — фундамен-
тальное условие успешной деятельности партизанской армии.
Опорные базы представляют собой территории, куда вражеская
армия может проникнуть лишь ценой больших потерь; они явля-
ются бастионами революции, убежищем и местом подготовки
партизанского отряда ко все более дальним и дерзким вылазкам.
Этого момента удается достичь лишь при условии преодо-
ления тактических и политических трудностей. Партизаны не
132
могут забывать о своей функции народного авангарда, о полу-
ченном ими народном наказе, и поэтому должны создавать не-
обходимые политические условия установления революционной
власти, пользующейся полной поддержкой масс. Важнейшие
требования крестьянства должны удовлетворяться в той степе-
ни и в такой форме, в какой это позволяют обстоятельства, что
повысит сплоченность и решимость всего населения.
Сколь бы ни было трудным военное положение в первое
время, политическая ситуация будет не менее деликатной, и если
одна военная ошибка может привести к уничтожению партизан-
ского отряда, то ошибка политическая может затормозить раз-
витие партизанской войны на длительный период.
Борьба имеет политико-военный характер; именно в этом
качестве ее следует развивать и, стало быть, воспринимать.
В своем развитии партизанский отряд достигает момента,
когда его деятельность полностью покрывает определенную тер-
риторию, причем число людей и их концентрация в зоне являют-
ся даже излишними. И тогда происходит явление, напоминающее
разделение пчелиных семей: один из пользующихся авторитетом
партизанских командиров перебазируется на другую террито-
рию, где вновь повторяются все этапы развития партизанского
отряда, который, разумеется, при этом подчиняется централь-
ному командованию.
Необходимо особо подчеркнуть, что нельзя надеяться на
победу без формирования народной армии. Партизанские отря-
ды могут расти до определенного размера; народные силы в го-
родах и других доступных противнику зонах могут нанести ему
некоторый урон, однако военный потенциал реакции при этом
остается неизменным. Не следует забывать, что конечным ито-
гом борьбы должно стать уничтожение противника. Поэтому от-
ряды, действующие во всех вновь создаваемых зонах партизан-
ской борьбы, в зонах за боевыми линиями врага, а также в глав-
ных городах, должны подчиняться единому командованию. При
этом следует стремиться не к характерному для регулярной
армии четкому иерархическому подчинению, а к подчинению
133
Э. Че Гевара. ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА: МЕТОД
стратегическому. Имея определенную свободу действия, парти-
занские отряды должны выполнять все стратегические приказы
центрального командования, которое базируется в одной из
партизанских зон — самой надежной, наиболее укрепленной —
и занимается подготовкой условий для объединения всех сил. Разве
может быть найдено другое, менее кровопролитное решение?
Партизанская, или освободительная, война в своем разви-
тии, как правило, проходит три этапа. Первый — это стратегичес-
кая оборона, когда небольшие силы партизан наносят беспоко-
ящие удары по врагу; они скрываются не для того, чтобы пассив-
но обороняться на ограниченной территории: их оборона — это
наступательные операции ограниченного масштаба, на которые
они только и способны. Затем наступает этап равновесия, когда
оперативные возможности врага и партизан взаимно уравнове-
шиваются, и, наконец, конечный этап разгрома репрессивных
сил, когда захватываются крупные города, происходят крупные
решающие сражения, что приводит к полному уничтожению
противника.
После достижения точки равновесия, когда силы обеих сто-
рон примерно равны, партизанская война развивается дальше и
приобретает новые характеристики. Начинает все активнее ис-
пользоваться маневр; крупные партизанские колонны нападают на
укрепленные пункты врага; осуществляется переход к мобильной
войне, которая предполагает переброску на значительные рассто-
яния довольно мощных сил и средств нападения. Однако вслед-
ствие сохранения противником способности к сопротивлению и
ответному нападению, мобильная война еще не замещает полно-
стью войну партизанскую: это лишь одна из форм деятельности
партизанских отрядов. Силы партизан растут, и в конечном итоге
они формируют народную армию. Но даже в этот момент парти-
занские отряды сохраняют свое «чистое» состояние: они действу-
ют перед фронтом основных сил, ликвидируя коммуникации и
уничтожая всю систему обороны противника.
Мы предсказывали, что война примет континентальный ха-
рактер. Это означает, помимо прочего, что она будет длитель-
134
ной, что на многих фронтах за немалое время будет пролито
много крови, отданы бесчисленные жизни. Однако происходя-
щая ныне в Америке поляризация сил и четкое разделение меж-
ду эксплуататорами и эксплуатируемыми, которое произойдет
в ходе будущих революционных войн, приведут к тому, что при
захвате власти вооруженным авангардом народа страна или
страны, где это совершится, уничтожат одновременно всех уг-
нетателей — и империалистов, и местных эксплуататоров. Нач-
нется первый этап социалистической революции, и народы будут
готовы, залечив раны, начать построение социализма.
Разве может быть найдено другое, менее кровопролитное
решение?
Прошло немало времени после последнего передела мира,
когда Соединенные Штаты захватили львиную долю нашего кон-
тинента; к настоящему времени империалисты Старого Света
вновь укрепили свои силы, и европейский Общий рынок пугает
своим натиском даже американцев. Это могло бы привести к
выводу о том, что возникла возможность сначала в качестве зри-
телей наблюдать за схваткой между империалистами, чтобы за-
тем добиться — вероятно, в союзе с наиболее сильной нацио-
нальной буржуазией — ощутимых преимуществ. Однако, не
говоря уже о том, что пассивная политика никогда не приносит
хороших результатов в классовой борьбе и в союзах с буржуа-
зией, осознание переходного характера подобной ситуации и
соображения времени побуждают революционера занять иную
позицию. Обострение основного противоречия происходит в
Америке настолько быстро, что вносит изменения в «нормаль-
ное» развитие противоречий внутри империалистического лаге-
ря в ходе борьбы за рынки.
Подавляющая часть национальной буржуазии объединилась
с американским империализмом, поэтому в каждой из стран она
должна будет разделить его судьбу. Даже в случаях совпадения
противоречий между национальной буржуазией и империалиста-
ми прочих стран, с одной стороны, и американским империализ-
мом — с другой, это происходит в рамках главного сражения,
135
Э. Че Гевара. ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА: МЕТОД
в которое в ходе его развития втягиваются все эксплуататоры и
все эксплуатируемые. Поляризация антагонистических сил клас-
совых противников до настоящего времени опережает развитие
противоречий между эксплуататорами по поводу распределе-
ния прибылей. В итоге формируются два лагеря, и альтернатива
становится все более очевидной как для каждого отдельного че-
ловека, так и для каждого слоя населения.
Союз ради прогресса — это попытка сдержать то, что сдер-
жать невозможно.
Если же наступление европейского Общего рынка или ка-
кой-нибудь другой империалистической группы на американские
рынки станет опережать развитие основного противоречия, ос-
танется лишь ввести народные массы, подобно клину, в образо-
вавшуюся щель, причем именно народные массы должны будут
возглавить борьбу и, используя новых ее участников, отдавать
себе отчет в их конечных целях.
Нельзя сдавать классовому врагу позиции, передавать ему
оружие и выдавать секреты — иначе можно потерять все.
Фактически подъем борьбы в Америке уже произошел.
Какая страна превратится в центр урагана — Венесуэла, Гвате-
мала, Колумбия, Перу, Эквадор? Не станут ли нынешние столк-
новения всего лишь бесплодными проявлениями беспокойства?
Результаты сегодняшних битв не имеют значения. Для конечно-
го результата не важны и временные поражения того или иного
движения. Главное — это зреющая день ото дня решимость про-
должать борьбу, осознание необходимости революционных
перемен, уверенность в их возможности.
Таков наш прогноз. Мы делаем его с убеждением, что ис-
тория докажет нашу правоту. Анализ объективных и субъектив-
ных факторов, действующих как в Америке, так и во всем мире
империализма, внушает нам уверенность в справедливости вы-
водов, которые нашли также обоснование во Второй Гаванской
декларации.
Cuba Socialista, сентябрь 1963 года.
Перевод А. Купцова
ПОСЛАНИЕ
ТРИКОНТИНЕНТАЛЬНОЙ
КОНФЕРЕНЦИИ
И НАРОДАМ МИРА
Эрнесто
Че Гевара
Создать два, три... много Вьетнамов —
таков наш лозунг.
Наступил час горнов — и видеть нужно
только свет.
ХОСЕ МАРТИ
Прошел двадцать один год после окончания последней миро-
вой войны, и этому событию, символом которого стал разгром
Японии, посвящается множество публикаций на самых разных
языках. Во многих секторах противостоящих друг другу лагерей,
на которые разделен мир, царит подчеркнутый оптимизм.
Двадцать один год без мировой войны в условиях острой
конфронтации, насильственных столкновений и неожиданных пе-
ремен представляются очень долгим сроком. Однако, даже не
анализируя практические результаты этого мира (нищета, дег-
радация, все возрастающая эксплуатация огромных частей зем-
ного шара), о своей готовности к борьбе за который заявляем
все мы, следует спросить, является ли он реальностью.
Задачей настоящих заметок является не описание локальных
конфликтов, произошедших за период после капитуляции Япо-
нии, и не составление длинного и постоянно растущего списка
конфликтов гражданских, случившихся за годы так называемо-
го мира. В качестве примера, показывающего необоснованность
чрезмерного оптимизма, достаточно привести войны в Корее и
Вьетнаме.
В первой после нескольких лет ожесточенной борьбы север-
ная часть страны подверглась самому ужасному опустошению,
137
Э. Че Гевара. ПОСЛАНИЕ ТРИКОНТИНЕНТАЛЬНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ...
которое только описано в анналах современных войн: изранен-
ная бомбами, она осталась без фабрик, школ и больниц, без
каких-либо жилищ, где могли бы найти приют десять миллионов
ее жителей.
В этой войне под прикрытием флага Объединенных Наций
участвовали десятки стран, военное командование осуществля-
ли Соединенные Штаты, к операциям было привлечено большое
количество американских солдат, а в качестве пушечного мяса
использовались призывники из Южной Кореи.
С другой стороны, армии и народу Кореи, а также добро-
вольцам из Китайской Народной Республики помощь оружием,
снаряжением и советниками оказывали советские военные.
Американцы использовали все виды разрушительного оружия,
за исключением термоядерного; в ограниченных масштабах при-
менялось бактериологическое и химическое оружие. Во Вьетна-
ме патриотическим силам пришлось почти непрерывно вести во-
оруженные действия против трех империалистических держав:
сначала против Японии, чье могущество резко упало после бом-
бардировки Хиросимы и Нагасаки, затем против Франции, кото-
рая, позабыв о данных в трудные времена обещаниях, вернула
свои колонии в Индокитае, захваченные Японией, и, наконец,
против Соединенных Штатов.
Ограниченные столкновения имели место на всех континен-
тах, хотя в Америке в течение длительного времени имели мес-
то лишь попытки вооруженной борьбы и военные мятежи, пока
Кубинская революция не напомнила о важности этого региона и
не вызвала гнев империалистических держав, от которых ей при-
шлось защищать свои берега сначала на Плайя-Хирон, а затем
во время Октябрьского кризиса.
Последний инцидент мог привести к войне с непредсказуе-
мыми последствиями, поскольку Куба едва не стала причиной
столкновения между Соединенными Штатами и Советским Со-
юзом.
Очевидно, однако, что в то время основной узел противо-
речий находился на территории Индокитайского полуострова и
138
соседних с ним стран. Лаос и Вьетнам сотрясались граждански-
ми войнами, но их характер изменился после вмешательства всей
мощи американского империализма и превращения всей зоны
в опасную, готовую взорваться мину.
Во Вьетнаме конфронтация достигла крайней степени ост-
роты. Мы не собираемся писать историю этой войны. Перечис-
лим лишь основные ее вехи.
В 1954 г., после разгрома французской армии в Дьенбьен-
фу, были подписаны Женевские соглашения, разделившие стра-
ну на две зоны и предусматривавшие проведение в течение 18
месяцев выборов, где должно было решиться, кто будет править
Вьетнамом и как произойдет объединение страны. Американцы
не подписали этот документ, их маневры имели целью замену
французской марионетки императора Бао-Дай человеком, от-
вечающим их интересам. Этим человеком оказался Нго Динь
Дьем, чей трагический конец — империализм выжал его, как вы-
жимают апельсин — известен всем.
В первые месяцы после подписания соглашений в народном
лагере царил оптимизм. На юге страны разбирались укрепления,
возведенные во время войны с французами, все надеялись на вы-
полнение соглашений. Однако уже скоро патриотам стало понят-
но, что выборы не состоятся, если только Соединенные Штаты
не будут уверены, что сумеют навязать на них свою волю — а
этого не могло произойти даже при применении всех известных
им методов обмана.
Борьба, вновь начавшаяся на юге страны, постоянно обо-
стрялась, и в настоящее время американский экспедиционный
корпус насчитывает здесь почти полмиллиона человек, тогда как
численность марионеточной армии, которая почти полностью
утратила боеспособность, уменьшается.
Вот уже в течение почти двух лет американцы системати-
чески подвергают бомбардировке территорию Демократичес-
кой Республики Вьетнам, что является новой попыткой уменьшить
боеспособность сил, сражающихся против них на Юге, и выну-
дить их пойти на переговоры с позиций силы. Первоначально
139
Э. Че Гевара. ПОСЛАНИЕ ТРИКОНТИНЕНТАЛЬНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ...
бомбардировки осуществлялись лишь время от времени под
предлогом наказания за так называемые провокации Севера.
Впоследствии их методы изменились, а интенсивность возрос-
ла, так что они превратились в гигантскую бойню, ежедневно
осуществляемую Военно-Воздушными силами Соединенных
Штатов с целью уничтожения всех следов цивилизации в север-
ной части страны, и стали одним из эпизодов печально извест-
ной эскалации.
Грубые стремления мира янки в значительной степени реа-
лизовались, несмотря на активные действия вьетнамской проти-
вовоздушной обороны, уничтожение более чем 1700 американ-
ских самолетов и помощь социалистического лагеря поставками
военного снаряжения.
Тягостная реальность заключается в том, что Вьетнам —
страна, воплощающая чаяния и надежды на победу всего мира
обездоленных — является трагически одиноким. Этому народу
приходится испытывать на себе удары американской военной
техники — почти в упор на Юге, с минимальными возможностя-
ми для защиты на Севере — но при этом он всегда остается один.
Солидарность прогрессивного мира с народом Вьетнама
напоминает — говорим об этом с горькой иронией — поддерж-
ку плебсом гладиаторов, сражавшихся в римских цирках. Нуж-
но не желать жертвам успеха, а разделить их судьбу, идти вме-
сти с ними на смерть или победу.
При анализе причин одиночества Вьетнама нас охватывает
тоска — настолько нелогичным кажется отношение к нему чело-
вечества.
Американский империализм виновен в агрессии, его пре-
ступления громадны и известны всему миру.
Нам об этом известно, господа! Однако виновны и те, кто в
решающий момент заколебался и не объявил Вьетнам неприкос-
новенной социалистической территорией. Разумеется, при этом
имелся риск возникновения войны мирового масштаба, однако
этот риск вынужден был бы учитывать и американский империа-
лизм. Виноваты также те, кто продолжает уже давно ведущую-
140
ся представителями двух крупнейших держав социалистическо-
го лагеря холодную войну, в которой они строят друг другу коз-
ни и обмениваются поношениями.
Мы зададим вопрос, на который хотели бы получить чест-
ный ответ: одинок ли Вьетнам в своем опасном балансировании
между двумя противоборствующими державами?
Насколько же велик этот народ! Каковы его стоицизм и от-
вага! И каким уроком для мира является его борьба!
Еще долго мы не узнаем, всерьез ли президент Джонсон на-
меревался провести необходимые народу реформы, чтобы
притупить остроту классовых противоречий, которые все чаще
проявляют свою взрывчатую силу. Очевидно, однако, что эти
усовершенствования, заявленные под помпезным названием
«борьбы за великое общество», канули в трясину Вьетнама.
Крупнейшая из империалистических держав чувствует, что
она начинает обескровливаться в борьбе против бедной и отста-
лой страны, военные расходы подтачивают ее могучую эконо-
мику. Убийство перестает быть для монополий самым выгодным
делом. Единственное, что имеется в распоряжении удивительных
вьетнамских солдат, — оружие сдерживания, да и то не в доста-
точном количестве, а также любовь к родине и безупречное
мужество. Империализм застрял во Вьетнаме, он не может най-
ти пути к выходу и безнадежно ищет любую колею, которая
позволила бы ему с достоинством выбраться из этой опасной
ситуации. Но «четыре пункта» Севера и «пять пунктов» Юга жгут
его, как раскаленными клещами, и конфронтация становится
еще более острой.
Все указывает на то, что мир — мир хрупкий, который на-
звали так лишь по причине отсутствия мирового пожара, — вновь
подвергается опасности быть нарушенным каким-либо необра-
тимым и неприемлемым шагом американцев.
Какая же роль выпадает при этом нам, угнетенным этого
мира? Народы трех континентов наблюдают за происходящим во
Вьетнаме и извлекают из этого уроки. Поскольку империалисты
шантажируют человечество угрозой войны, правильным отве-
141
Э. Че Гевара. ПОСЛАНИЕ ТРИКОНТИНЕНТАЛЬНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ...
том на их действия будет не бояться войны. Всеобщей тактикой
народов должно стать беспрерывное и решительное нападение
в каждой из точек конфронтации.
Какую же цель мы должны преследовать там, где жалкий,
едва переносимый мир не был нарушен? Освобождение любой
ценой.
Панорама мира отличается большой сложностью. Задача
освобождения стоит даже перед странами старой Европы, до-
статочно развитыми, чтобы ощутить все противоречия капита-
лизма, но слишком слабыми, чтобы следовать курсом импери-
ализма или вступить на этот путь. В ближайшие годы противо-
речия приобретут в этих странах взрывоопасный характер,
однако стоящие там проблемы и, следовательно, их решение
отличаются от проблем наших экономически отсталых и зави-
симых народов.
Основной сферой империалистической эксплуатации явля-
ются три отсталых континента — Америка, Азия и Африка. Каж-
дая из стран обладает своими особенностями, имеют их и отдель-
ные континенты.
Америка представляет собой более или менее однородное
целое, и почти на всей ее территории американский монополис-
тический капитал имеет абсолютное превосходство. Марионе-
точные или, в лучшем случае, слабые и трусливые правительства
не могут ослушаться приказа североамериканского хозяина.
Североамериканцы добились почти максимального политичес-
кого и экономического господства, сверх этого они могут дос-
тичь лишь немногого, и поэтому любое изменение ситуации гро-
зит для них потерей превосходства. Их политика нацелена на
удержание завоеванного. В настоящий момент линия их действий
сводится к использованию грубой силы для уничтожения освобо-
дительных движений любого рода.
Лозунгом «Не допустим новой Кубы» прикрывается как воз-
можность наглых агрессий, таких как преступное вторжение в
Санто-Доминго, а ранее — резня в Панаме, так и отчетливое пре-
дупреждение, что войска янки готовы вступить в действие в лю-
142
бом месте Америки, где будет поколеблен установленный по-
рядок и поставлены под угрозу их интересы. Эта политика
пользуется почти абсолютной безнаказанностью: Организация
американских государств, сколь бы она ни дискредитировала
себя, служит удобной маской; беспомощность Организации
Объединенных Наций находится на границе смешного и трагичес-
кого; армии всех стран Америки готовы к подавлению собствен-
ных народов. Фактически создан интернационал преступлений и
предательства.
С другой стороны, местная буржуазия полностью утрати-
ла — даже если имела ранее — способность к сопротивлению
империализму и превратилась в его послушную приспешницу.
Выбора не остается: революция на континенте будет социалис-
тической или это будет карикатура на революцию.
Азиатский континент имеет другие характеристики. Резуль-
татом освободительной борьбы против сменявших друг друга ев-
ропейских колониальных держав стало формирование более или
менее прогрессивных правительств, которые в дальнейшем эво-
люционировали в разных направлениях: в одних случаях они по-
шли на углубление первоначальных целей национального осво-
бождения, в других же вернулись на проимпериалистические
позиции.
С экономической точки зрения, в Азии Соединенные Шта-
ты рисковали немногим, приобрести же они могли очень мно-
гое. Изменение ситуации идет им на пользу; они борются за то,
чтобы, отодвинув прочие неоколониальные державы, проник-
нуть в новые сферы экономики — порой непосредственно, по-
рой же через Японию.
Однако имеются и особые политические условия — преж-
де всего на Индокитайском полуострове — определяющие важ-
нейшие политические характеристики Азии и играющие перво-
степенную роль в глобальной военной стратегии американского
империализма. Последний пытается взять Китай в кольцо, исполь-
зуя для этого Южную Корею, Японию, Тайвань, Южный Вьетнам
и Таиланд.
143
Э. Че Гевара. ПОСЛАНИЕ ТРИКОНТИНЕНТАЛЬНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ...
Двуединая ситуация: важнейший стратегический интерес Со-
единенных Штатов — военное окружение Китайской Народной
Республики — и стремление их капитала к проникновению на
крупные рынки, где он пока еще не господствует, — делает Азию
одним из наиболее взрывоопасных мест современного мира, не-
смотря на видимую стабильность за пределами вьетнамской тер-
ритории.
Ближний Восток, географически принадлежащий к этому
континенту, однако обладающий своей спецификой, находится
на точке кипения, так что невозможно предугадать, каков будет
результат холодной войны между Израилем, поддержку кото-
рому оказывают империалисты, и прогрессивными странами
этой зоны. Это еще один вулкан, угрожающий миру.
Африка представляет собой своего рода невозделанное
поле для неоколониалистского вторжения. Здесь произошли
изменения, которые вынудили неоколониальные власти частич-
но уступить свои прежние абсолютные привилегии. Однако в слу-
чаях, когда этот процесс происходит постепенно и ненасильствен-
но, колониализм перерастает в неоколониализм, не отличаю-
щийся от него в том, что касается экономического господства.
У Соединенных Штатах не было колоний в этом регионе, и
сейчас они пытаются проникнуть на территории, ранее бывшие
заповедниками их нынешних компаньонов. Можно быть уверен-
ным, что в стратегических планах американского империализма
Африка рассматривается в качестве долгосрочного резерва: су-
щественные капиталовложения осуществляются ими лишь в
Южно-Африканском Союзе, начинается проникновение в Кон-
го, Нигерию и некоторые другие страны, где развертывается
острая конкуренция (пока еще носящая мирный характер) с дру-
гими империалистическими державами.
Здесь Соединенные Штаты пока еще не имеют значитель-
ных интересов, которые им пришлось бы защищать, прикрыва-
ясь надуманным правом на вторжение в любой точке планеты,
где их монополии предвкушают получение хорошей прибыли или
обнаруживают крупные сырьевые месторождения.
144
Изложенное выше делает очевидной постановку вопроса
относительно кратко- и среднесрочных возможностей освобож-
дения народов.
Анализ положения в Африке показывает, что довольно ак-
тивная борьба ведется в португальских колониях — Гвинее, Мо-
замбике и Анголе, причем в первой особенно успешно, а в двух
других — с переменным успехом. Продолжается борьба меж-
ду последователями Лумумбы и бывшими сообщниками Чомбе
в Конго, которая, как представляется, сейчас склоняется в пользу
последних — тех, кто, как они сами говорят, добился «усмире-
ния» страны, хотя в скрытой форме война еще ведется.
В Родезии проблема стоит иначе: британский империализм
использовал все возможные рычаги, чтобы передать власть бело-
му меньшинству, которое и удерживает ее в настоящее время.
С точки зрения Англии, конфликт является абсолютно неофици-
альным, причем эта держава с присущей ей дипломатической лов-
костью — или, называя вещи своими именами, лицемерием —
внешне выражает недовольство деятельностью правительства Яна
Смита; подобная лукавая позиция находит поддержку в тех стра-
нах Британского Содружества, которые следуют в фарватере Ан-
глии, однако отвергается значительной частью стран Черной Аф-
рики вне зависимости от того, являются они или нет послушными
экономическими вассалами британского империализма.
Положение в Родезии может принять весьма взрывоопас-
ный характер, если чернокожие патриоты направят свои усилия
на подготовку к вооруженной борьбе и будут активно поддер-
жаны соседними африканскими государствами. Однако до сих
пор все проблемы пытаются разрешить в рамках столь не-
действенных объединений, как Организация Объединенных На-
ций, Британское Содружество и Организация африканского
единства.
Тем не менее социально-политическое развитие Африки
не позволяет сделать вывод о приближении континентальной
революционной ситуации. Освободительная борьба против
португальцев завершится победой, однако Португалия ничего
145
Э. Че Гевара. ПОСЛАНИЕ ТРИКОНТИНЕНТАЛЬНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ...
не значит в империалистической иерархии. С точки зрения рево-
люции, важны те столкновения, которые ставят под удар весь им-
периалистический аппарат, хотя это соображение отнюдь не за-
ставит нас прекратить борьбу за освобождение трех португаль-
ских колоний и углубление происходящих там революций.
Новая эпоха в Африке наступит тогда, когда чернокожее насе-
ление Южной Африки и Родезии развернет подлинно революцион-
ную борьбу. Или когда обездоленные массы одной из стран конти-
нента начнут борьбу с правящими олигархиями за свое право на до-
стойную жизнь.
До сих пор на континенте один за другим следуют военные
перевороты, в результате которых одна группа офицеров сме-
няет другую или свергает правителя, не отвечающего больше
интересам касты и лицемерно манипулирующих ими держав,
однако народное движение практически отсутствует. В Конго это
движение возникло на короткое время, сплотившись вокруг име-
ни Лумумбы, однако за последние месяцы оно потеряло силу.
В Азии, как мы видим, положение чревато взрывом, и точ-
ками напряженности являются не только Вьетнам и Лаос. Не сле-
дует забывать о Камбодже, против которой в любой момент
может начаться прямая американская агрессия, о Таиланде, Ма-
лайзии и, разумеется, об Индонезии, где последнее слово еще
не сказано, несмотря на уничтожение коммунистической партии
и приход к власти реакционеров. И, конечно же, нужно помнить
о Ближнем Востоке.
В Латинской Америке вооруженная борьба ведется в таких
странах, как Гватемала, Колумбия, Венесуэла и Боливия; ее пер-
вые ростки появились также в Бразилии. Возникают и укрепляют-
ся также другие очаги сопротивления. Однако почти во всех стра-
нах континента созрели условия для такой борьбы, победа в ко-
торой предполагает как минимум создание правительства
социалистического типа.
На этом континенте говорят практически на одном языке;
исключение составляет лишь Бразилия, однако испано-говоря-
щие могут объясняться с бразильцами вследствие близости двух
146
языков. Подобие классов в этих странах настолько велико, что
степень их идентификации друг с другом значительно выше, чем
на других континентах, так что можно говорить о своего рода
«американском интернационале». Их объединяют язык, обычаи,
общий хозяин. Сходны также степень и формы эксплуатации в
их последствиях для эксплуататоров и эксплуатируемых в боль-
шей части стран нашей Америки. В ней ускоренными темпами
зреет восстание.
Мы можем задать вопрос: каковы будут плоды этого вос-
стания? к какому типу его можно будет отнести? Уже давно мы
утверждаем, что, вследствие подобия характеристик различных
стран, борьба в Америке в должный момент примет континен-
тальные масштабы. Континент станет территорией множества
крупных сражений человечества за свое освобождение.
Будучи рассмотрена с точки зрения континентальных битв,
борьба в тех странах, где она ведется сейчас в активной форме,
является всего лишь эпизодом, однако она уже дала своих му-
чеников, которые будут занесены в историю Америки как герои,
отдавшие свою кровь на этом этапе борьбы за полное освобож-
дение человека. В истории останутся имена команданте Турсио-
са Лимы, священника Камило Торреса, команданте Фабрисио
Охеды, команданте Лобатона и команданте Луиса де ла Пуэнте
Уседы, сыгравших важнейшую роль в революционном движении
Гватемалы, Колумбии, Венесуэлы и Перу.
Однако в ходе активной мобилизации народа выдвигаются
новые руководители: Сесар Монтес и Йон Соса поднимают зна-
мя борьбы в Гватемале, Фабио Васкес и Маруланда — в Колум-
бии, Дуглас Браво и Америко Мартин — в Венесуэле, где они ко-
мандуют фронтами соответственно на западе страны и в Эль-
Бачильере.
Новые ростки войны появятся в этих и других странах, как
это уже происходит в Боливии; они будут набирать силу, не-
смотря на все превратности, которыми чревата в наши дни опас-
ная деятельность революционера. Многие погибнут, став жер-
твами собственных ошибок, другие падут в грядущих суровых
147
Э. Че Гевара. ПОСЛАНИЕ ТРИКОНТИНЕНТАЛЬНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ...
битвах, но в пламени революционной войны родятся новые бой-
цы и новые руководители. Народ будет готовить своих борцов
и вождей, отбирая их в ходе самой войны. При этом будет уве-
личиваться и число агентов янки, используемых для проведения
репрессий. Сейчас военные советники имеются во всех странах,
где ведется вооруженная борьба, например, перуанская ар-
мия, обученная советниками-янки и при их содействии провела
успешную операцию против революционеров своей страны.
Однако если военные очаги будут создаваться с должным уче-
том военно-политических условий, они станут практически не-
победимы, так что янки придется посылать все новых наймитов.
В самой Перу новые бойцы, еще не пользующиеся известнос-
тью, действуя с упорством и твердостью, реорганизуют парти-
занскую борьбу. Мало-помалу устаревшее оружие, которое
было достаточным для подавления небольших вооруженных
групп, будет заменяться новейшим вооружением, а группы
советников — расти численно, так что однажды Соединенные
Штаты окажутся вынужденными присылать во все возрастаю-
щем количестве регулярные войска, чтобы обеспечить относи-
тельную стабильность власти в странах, марионеточные наци-
ональные армии которых уничтожаются в сражениях с парти-
занами. Таков путь Вьетнама, по этому пути должны следовать
и другие народы. По нему пойдет Америка с той лишь особен-
ностью, что вооруженные группы будут создавать своего рода
координационные советы, чтобы затруднить осуществляемые
империализмом репрессии и облегчить достижение собствен-
ных целей.
Перед Америкой — забытым в последних политических
битвах за освобождение континентом — до которого Триконти-
нентальная конференция доносит голос авангарда ее народов —
Кубинской революции — стоит задача величайшей значимости:
создать второй, третий либо второй и третий Вьетнамы в мире.
В конечном итоге необходимо учитывать, что империа-
лизм — это мировая система, последний этап капитализма, и для
победы над ним необходимо крупное, мирового масштаба стол-
148
кновение. Стратегической целью этой борьбы должно стать
уничтожение империализма. Наше, эксплуатируемых и отсталых
народов мира, участие в достижении поставленной цели долж-
но заключаться в разрушении баз снабжения империализма, в
выведении из-под его влияния наших угнетенных стран, откуда он
черпает свои капиталы, дешевые сырье, технику и рабочую силу
и куда экспортируются новые капиталы — орудия господства —
оружие и самые разные средства, призванные поддерживать
нашу абсолютную зависимость.
Таким образом, фундаментальным элементом стратеги-
ческой цели станет реальное освобождение народов, которое
в большинстве случаев будет происходить на пути вооруженной
борьбы, а в Америке почти неизбежно перерастать в социалис-
тическую революцию.
Поставив в качестве цели уничтожение империализма, не-
обходимо прежде всего уяснить, что главой его являются Соеди-
ненные Штаты Америки.
Нам предстоит решить одну общую задачу, при этом так-
тическая цель заключается в том, чтобы выманить врага из при-
вычного ему окружения, вынудить его к действиям в таких мес-
тах, где привычный ему образ жизни разбивается суровой дей-
ствительностью. Не следует недооценивать противника:
американский солдат обладает большими техническими воз-
можностями и такой мощной поддержкой, что может внушить
страх. Не хватает ему главным образом идеологической моти-
вации, которой в высшей степени обладают те, кто являются се-
годня его самыми ожесточенными противниками: вьетнамские
солдаты. Мы победим американскую армию лишь в том случае,
если сумеем подорвать ее моральный дух. А для этого необхо-
димо постоянно наносить американцам поражения в стычках и
регулярно причинять им страдания.
Этот краткий план достижения победы предполагает огром-
ные жертвы со стороны народов, которые должны приноситься
уже сейчас, немедленно; не исключено, однако, что эти жерт-
вы окажутся меньше тех, которые нам придется принести, если
149
Э. Че Гевара. ПОСЛАНИЕ ТРИКОНТИНЕНТАЛЬНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ...
мы будем постоянно уклоняться от борьбы, предоставив другим
таскать для нас каштаны из огня.
Понятно, что страна, которая последней пойдет по пути ос-
вобождения, скорее всего сумеет сделать это без вооруженной
борьбы, и ее народ будет избавлен от страданий, связанных с
длительной и жестокой войной с империализмом. Не исключе-
но, однако, что в рамках всемирной схватки, как самой борьбы,
так и ее последствий избежать не удастся, и тогда страдания на-
рода этой страны окажутся столь же или даже более велики. Мы
не можем предсказать будущее, однако нельзя уступать капи-
тулянтскому искушению и становиться вождями народа, который
страстно стремится к свободе, но отвергает борьбу за нее и
ждет победу, как ожидают подаяния.
Ненужных жертв следует избегать. Поэтому очень важно
выяснить, насколько для зависимой Америки реальна возмож-
ность освобождения в мирной форме. Для нас ответ на этот воп-
рос совершенно очевиден: момент может быть подходящим или
неподходящим для начала борьбы, но мы не можем и не имеем
права строить иллюзии по поводу достижения свободы без сра-
жений. Причем сражениями этими будут не уличные стычки, где
оружием служат камни и слезоточивый газ, не мирные всеоб-
щие забастовки и не выступление разъяренного населения, ко-
торое сметает за два-три дня репрессивную опору правящих оли-
гархий. Борьба будет продолжительной, беспощадной, фронт ее
будет проходить через убежища партизан, через дома бойцов,
где члены их семей будет становиться легкими жертвами репрес-
сий, через села, жители которых будут истребляться, через го-
рода и деревни, разрушаемые вражескими бомбами.
Нас толкают к этой борьбе, поэтому у нас не остается ино-
го выхода, как решиться на нее и готовиться к ней.
Начало борьбы будет не легким, и в высшей степени труд-
ным. Все репрессивные возможности, все зверство и демагогия
олигархий будут поставлены на ее защиту. В первые часы нашей
задачей будет выживание, затем вступит в действие сила приме-
ра действующего партизанского отряда и проводимой им воо-
150
руженнои пропаганды. Ее следует понимать так, как это дела-
ется во Вьетнаме, то есть как пропаганду при помощи выстре-
лов и боев с врагом, которые могут выигрываться или проигры-
ваться, но обязательно ведутся. Важнейшим уроком является то,
что гарантией непобедимости партизанского отряда являются
массы обездоленных. Гальванизация национального духа, под-
готовка к решению еще более сложных задач, к сопротивлению
еще более жестоким репрессиям. Ненависть как фактор борь-
бы: непримиримая ненависть к врагу позволяет человеку пре-
одолеть естественные ограничения, превращая его в эффектив-
ную, яростную, действующую избирательно и хладнокровно
машину для убийства. Такими должны быть наши солдаты: народ,
не испытывающий ненависти, не может одержать победу над же-
стоким противником.
Необходимо вести войну везде, где ведет ее враг, сделать
ее тотальной, распространить на его дома и места отдыха.
Нельзя давать ему ни единой минуты покоя, ни минуты отдыха как
в казармах, так и вне их; следует нападать на него повсюду, где
он находится, чтобы везде он чувствовал себя затравленным зве-
рем. Тогда его моральный дух неизбежно понизится. Враг ста-
нет зверствовать еще больше, но при этом будут появляться
признаки упадка его духа.
И пусть тогда проявит себя подлинный пролетарский интер-
национализм, пусть будут созданы интернациональные проле-
тарские армии, боевым знаменем которых станет святое дело
освобождения человечества, так что гибель за дело Вьетнама,
Венесуэлы, Гватемалы, Лаоса, Гвинеи, Колумбии, Боливии, Бра-
зилии — если упоминать лишь те страны, где в настоящий мо-
мент ведется вооруженная борьба, — будет одинаково слав-
ной и желанной для американца, азиата, африканца и даже для
европейца.
Каждая капля крови, пролитая под знаменем страны, на тер-
ритории которой он родился, представляет собой ценнейший
опыт; тот, кто выживет, усвоит его и использует при освобож-
дении родной страны. Таким образом, освобождение каждого
151
Э. Че Гевара. ПОСЛАНИЕ ТРИКОНТИНЕНТАЛЬНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ...
народа будет рассматриваться как выигранная стадия сражения
за освобождение собственного народа.
Настал час забыть о наших разногласиях и все силы отдать
борьбе.
Все мы знаем и не скрываем, что между борцами за сво-
боду идет серьезная полемика. Также известно: она приобрела
такой характер и такую остроту, что диалог и примирение в выс-
шей степени затруднены, если вообще возможны. Бесполезно
пытаться начать диалог, от которого стороны отказываются. Но
враг повсюду, он ежедневно наносит удары, и эти удары объе-
динят нас — если не сегодня, то завтра. Те, кто поймут это рань-
ше других и подготовятся к столь необходимому союзу, заслу-
жат признательность народов.
Учитывая язвительность и непримиримость, с которыми за-
щищается каждая из точек зрения, мы, обездоленные, не мо-
жем одобрить ту или иную форму выражения разногласий, даже
если порой соглашаемся с постановкой вопроса одной из сторон
либо тезисы одной из сторон нам представляются более близки-
ми, чем тезисы другой. В период борьбы та форма, в какой про-
являются нынешние разногласия, являет собой нашу слабость;
однако, учитывая состояние этих разногласий, надежды на сло-
весное их урегулирование — иллюзия. История перечеркнет их
либо даст им подлинное объяснение.
В нашем охваченном борьбой мире любые расхождения в
отношении тактики, методов достижения конкретных целей дол-
жны анализироваться со всем уважением, какое заслуживают
чужие оценки. Что же касается главной стратегической цели —
полного уничтожения империализма на пути борьбы с ним —
здесь следует проявлять непреклонность.
Итак, резюмируем наш путь к победе: уничтожение им-
периализма путем разрушения его наиболее сильного бастио-
на — империалистического господства Соединенных Штатов
Америки. Тактической задачей является последовательное —
по одному или группами — освобождение наших народов, при
этом противник принуждается к нелегкой борьбе за предела-
152
ми его территории и лишается баз снабжения — зависимых от
него стран.
Это означает длительную войну. И — повторим еще раз —
войну жестокую. Никто не должен обольщаться, развязывая ее,
однако, начиная войну, нельзя и колебаться из страха за ее по-
следствия для своего народа. Потому что она — почти единствен-
ная надежда на победу.
Мы не можем не откликнуться на призыв. Этому нас учит
Вьетнам своими постоянными уроками героизма, трагическими
ежедневными уроками борьбы и смерти ради конечной победы.
Там солдаты империализма испытывают неудобства, по-
скольку, привыкнув к уровню жизни, которым похваляется Се-
верная Америка, они вынуждены жить в чужой стране; они
ощущают неуверенность, поскольку не могут сделать ни еди-
ного шага, не почувствовав, что топчут чужую землю; они на-
талкиваются на постоянную враждебность всего населения; тех
же, кто выходит из-под защиты своих укреплений, ждет смерть.
Все это нашло отражение в самих Соединенных Штатах: там
возник фактор, действенность которого, правда, ослаблена си-
лой империализма — классовая борьба на его собственной тер-
ритории.
Каким бы близким и светлым стало будущее, если бы на
земле расцвели два, три, много Вьетнамов, со своей квотой
смертей и безмерными трагедиями, с повседневным героиз-
мом, с непрерывными ударами по империализму, что вынуж-
дало бы последний распылять свои силы, не избавляя его от не-
нависти народов мира!
Если бы все мы могли объединиться, чтобы наши удары ста-
ли сильнее и точнее, чтобы любая помощь борющимся народам
была бы еще более эффективной — каким бы великим и близ-
ким стало будущее!
Если всем нам, кто в маленькой точке на карте исполняет
свой долг и отдает борьбе ту малость, что нам позволено ей
отдать — свои жизни, свою жертвенность — выпадет в ближай-
шие дни испустить свой последний вздох на земле, орошенной
153
Э. Че Гевара. ПОСЛАНИЕ ТРИКОНТИНЕНТАЛЬНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ...
нашей кровью и ставшей оттого нашей, — знайте, что мы осоз-
наем масштаб наших действий и рассматриваем себя всего лишь
как часть великой армии пролетариата, однако гордимся тем, что
восприняли основной урок Кубинской революции и ее главного
лидера, вытекающий из положения, занимаемого ими в этой
части мира: «Что значат опасности, угрожающие одному чело-
веку или народу, что значат их жертвы, если речь идет о судьбе
человечества?!»
Все, что мы делаем — это боевой клич в борьбе против им-
периализма и призыв к единству народов против главного врага
человеческого рода — Соединенных Штатов Америки. Где бы
ни застала нас смерть, она будет желанной, если только наш
боевой клич достигнет восприимчивого уха, и другая рука под-
хватит наше оружие, и другие люди будут готовы исполнить по-
гребальную песнь в сопровождении заливающихся пулеметов и
новых боевых кличей сражений и побед.
Перевод А. Купцова
РЕЧИ И СТАТЬИ
О НЕНАСИЛИИ
И НЕНАСИЛЬСТВЕННОМ
СОПРОТИВЛЕНИИ
Махатма
Ганди
РЕЧЬ О СВАДЕШИ НА КОНФЕРЕНЦИИ
МИССИОНЕРОВ В МАДРАСЕ
74 февраля 1916 г.1
Не без робости согласился я выступить перед вами. Осо-
бенно я испытывал это чувство при выборе темы. Я остановился
на весьма щекотливом и трудном вопросе. Он щекотлив, так как
у меня свои взгляды на свадеши, а труден он потому, что я не
владею языком настолько, чтобы точно выражать свои мысли.
Я знаю, что могу положиться на вашу терпимость в отношении
недостатков, которых вы, несомненно, найдете немало в моем
выступлении, тем более что все, о чем я собираюсь вам сооб-
щить, я или уже осуществил на практике, или готовлюсь осуще-
ствить как можно лучше. Осмелюсь даже напомнить, что в про-
шлом месяце вы посвятили целую неделю молитве вместо того,
чтобы произносить речи. Я горячо молился, чтобы то, что я ска-
жу, принесло свои плоды, и я знаю, что вы благословляете мои
слова такой же молитвой.
После длительного размышления я пришел к такому опре-
делению свадеши, которое, вероятно, лучше всего выражает
мое понимание вопроса. Свадеши — это тот дух в нас, который
заставляет нас ограничить себя использованием своего бли-
жайшего окружения и отказаться от более отдаленного. Таким
образом, в том, что касается религии, по моему определению,
я должен ограничить себя религией своих предков. Это и есть
1 /И. Ганди. Моя жизнь. М., 1969.
155
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
использование моего ближайшего религиозного окружения.
Если я найду в нем недостатки, я должен служить ему, очищая
его от недостатков. В области политики я должен использовать
местные учреждения и служить им, излечивая их от выявленных
недостатков. В области экономики — я должен пользоваться
только предметами, произведенными моими ближайшими со-
седями, и поддерживать их занятия, делая их более целеуст-
ремленными и эффективными, если это окажется необходи-
мым. Предполагается, что такое свадеши, если его осуще-
ствить, принесет с собой золотой век. И точно так же, как мы
не отказываемся от поисков золотого века только из-за того,
что не надеемся достигнуть его при жизни, точно так же мы не
откажемся и от свадеши, даже если это будет не вполне дос-
тижимым для грядущих поколений.
Давайте вкратце рассмотрим три стороны свадеши, о ко-
торых я сказал. Индуизм сделался консервативной религией, а
следовательно, и могучей силой благодаря духу свадеши, ко-
торый лежит в основе этой религии. Это самая терпимая рели-
гия, потому что она не стремится обращать в свою веру, но в то
же время она не утратила способности распространяться вширь,
как было и раньше. Она достигла успеха не путем гонений, как
ошибочно полагают, а путем поглощения буддизма. Дух сваде-
ши побуждает индуса отказываться от перемены религии вовсе
не потому, что он считает ее наилучшей, а потому, что он знает,
что может улучшить ее. То, что я говорю об индуизме, полагаю
верным и для других великих религий мира; но многие почему-
то считают, что это относится только к индуизму. Теперь мы
подошли к самому главному. Если есть какой-то смысл в том, что
я сказал, то не стала ли бы деятельность великих миссионерских
организаций Индии, к которым последняя испытывает чувство
глубокой благодарности за то, что они сделали и делают, еще
более прекрасной, не служили ли бы они духу христианства еще
лучше, если бы отказались от обращения в свою веру, но про-
должали при этом свою филантропическую деятельность? Наде-
юсь, вы не сочтете мое замечание неуместным. Я предлагаю это
156
со всей искренностью и с должным смирением. Более того, у
меня есть некоторые основания претендовать на ваше внимание.
Я пытался изучать Библию. Я считаю ее одной из моих свя-
щенных книг. Дух Нагорной проповеди почти так же много го-
ворит моему сердцу, как и «Бхагаватгита». Я не уступлю хрис-
тианину в набожности, с которой пою «Веди, добрый свет» и
другие вдохновенные гимны. Я попал под влияние известных
христианских миссионеров, принадлежащих к различным ве-
роисповеданиям. И я до сих пор сохраняю дружеские отноше-
ния с некоторыми из них. Поэтому вы, вероятно, согласитесь,
что я высказал это свое предложение не как предубежденный
индус, а как смиренный и беспристрастный исследователь ре-
лигии, питающий большую симпатию к христианству. А может
быть, послание «Пойдите по всему миру» толкуется несколько
узко, причем искажается его смысл? Нельзя отрицать (я гово-
рю это на основании опыта), что многие обращения в хри-
стианство — только видимость. В некоторых случаях призыв
дошел не до сердца, а до желудка. И во всех случаях обраще-
ние очень болезненно, чего, смею думать, можно избежать.
И опять-таки исходя из опыта, я считаю, что новое рождение
веры, духовное преобразование вполне возможны во всякой
великой религии. Я чувствую, что касаюсь опасной темы. Но я
не буду оправдываться, а в заключение своего рассуждения
скажу, что страшное насилие, совершаемое в настоящее вре-
мя в Европе, показывает, что миссия Иисуса из Назарета, сына
мира, была неправильно понята в Европе и что с Востока, по-
видимому, придет верное ее понимание.
Я искал вашей поддержки в религиозных вопросах, которую
вы в определенном смысле должны оказать. Но осмеливаюсь
также искать вашей поддержки и в вопросах политических. Не
думаю, что религия не имеет отношения к политике. Политика,
отделенная от религии, подобна трупу, который только и мож-
но что похоронить. Несомненно, вы своим отмалчиванием в не-
малой степени влияете на политику. И я чувствую, что если бы не
было попыток отделить политику от религии, обе они не начали
157
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
бы вырождаться, что, кажется, происходит. Никто не считает,
что в политической жизни страны все благополучно. Следуя до
конца духу свадеши, я признаю местные учреждения, а деревен-
ские панчаяты управляют мною. Индия — действительно страна
республиканская, и именно потому она пережила все потрясе-
ния. Князья и правители — и индийцы, и чужестранцы — сопри-
касались с народом только для сбора налогов. Народ, по-види-
мому, воздавал кесарю кесарево, а в остальном поступал так,
как ему хотелось. Широкая кастовая организация отвечала не
только религиозным потребностям общины, но и ее политичес-
ким нуждам. Жители деревни вершили свои внутренние дела
посредством кастовой системы и с ее же помощью боролись
против угнетения правителей.
Нации, способной создать кастовую систему, невозможно
отказать в удивительной силе организации. Достаточно было бы
посетить в прошлом году великий Кумбха мела в Хардваре, что-
бы понять, какой слаженной должна быть эта организация, чтобы
без каких-то особых усилий успешно принять более миллиона па-
ломников. И тем не менее можно сказать, что нам не хватает орга-
низаторских способностей. Боюсь, что до известной степени это
верно относительно тех, кто воспитан в новых традициях.
Мы работали в весьма трудных условиях, которые явились
результатом рокового забвения духа свадеши. Мы, образован-
ные классы, получили образование на иностранном языке. По-
этому у нас нет связи с народом. Мы хотим представлять Народ,
но терпим неудачу. Он признает нас не больше, чем английских
офицеров. Для нас, как и для них, сердце народа закрыто. Мы
не разделяем его стремлений. Отсюда и разрыв. И то, что вы
видите, в действительности не недостаток организации, а отсут-
ствие понимания между представителями и представляемыми.
Если бы последние пятьдесят лет мы получали образование на
индийских языках, наши старики, наши слуги, наши соседи раз-
деляли бы с нами наши знания; открытия Боса и Рая стали бы со-
кровищем для каждой семьи, как «Рамаяна» и «Махабхарата».
Но при нынешнем положении народу безразлично, кем сдела-
158
ны эти великие открытия — индийцами или иностранцами. Осме-
люсь сказать, что народ очень много выиграл бы, если бы пре-
подавание во всех областях знаний велось на национальных язы-
ках. Проблема улучшения санитарных условий в деревнях и дру-
гие были бы давно разрешены. Деревенские панчаяты были бы
теперь действенной силой, а Индия уже почти достигла бы само-
управления, отвечающего ее потребностям, и была бы избавле-
на от унизительного зрелища организованного на ее священной
земле убийства. Еще не поздно исправить положение. И вы, как
ни одна другая организация, могли бы помочь в этом, если бы
пожелали.
Теперь о последней стороне свадеши. Глубокая нищета на-
рода есть в значительной мере следствие губительного отступ-
ления от принципов свадеши в экономике и промышленности.
Если бы никакие товары не ввозились из-за границы, Индия была
бы сегодня страной изобилия. Но этому не суждено было сбыть-
ся. Мы были алчными и Англия тоже. Связь между Англией и Ин-
дией, несомненно, была основана на ошибке. Но она (Англия) ос-
тается в Индии не по ошибке. Провозглашенная ею политика зак-
лючается в том, что Индией нужно управлять, сохраняя ее для ее
народа. Если это правда, Ланкашир должен остаться в стороне.
И если учение свадеши — здравое учение, Ланкашир может сто-
ять в стороне без ущерба для себя, хотя, вероятно, ему и при-
дется пережить некоторое потрясение. Я думаю о свадеши не
как о бойкоте, предпринятом с целью отмщения. Я понимаю его
как религиозный принцип, который должны принять все. Я не эко-
номист, но я прочел ряд научных трудов, из которых видно, что
Англия легко могла бы стать страной, обеспечивающей сама
себя, выращивающей все необходимые ей продукты. Может
быть, это нелепое утверждение, и, вероятно, лучшее доказа-
тельство того, что оно не может быть истинным, состоит в том,
что Англия является крупнейшим импортером.
Но Индия не может жить для Ланкашира или какой-либо
другой страны до тех пор, пока она не имеет возможности жить
для самой себя. А она может жить для самой себя, только если
159
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
она будет производить — ив этом ее поддержат — все, что нуж-
но для удовлетворения ее потребностей, в пределах ее собствен-
ных границ. Ей не нужно и она не должна быть вовлечена в водо-
ворот сумасшедшей, разрушительной конкуренции, которая
порождает братоубийство, зависть и множество других поро-
ков. Но кто может удержать ее крупнейших миллионеров от
участия в мировой конкуренции? Разумеется, не законодатель-
ство. Сила общественного мнения, соответствующее воспитание
многое могут сделать в желательном направлении. Ткацкое ре-
месло находится на последнем издыхании. Во время своих про-
шлогодних поездок я нарочно старался повидать как можно боль-
ше ткачей, и было больно видеть, что их профессия исчезает, что
целые семьи оставили это некогда процветающее и почетное
занятие. Если мы будем руководствоваться учением свадеши,
тогда и вашим, и моим долгом будет найти соседей, которые
могут удовлетворить наши запросы, и научить их, как это сделать,
если они этого не знают; при этом предполагается, что есть со-
седи, которые нуждаются в здоровых занятиях. Тогда каждая де-
ревня в Индии станет самостоятельной единицей, почти целиком
удовлетворяющей свои потребности и обменивающейся с дру-
гими деревнями только теми продуктами, которые нельзя про-
извести на месте.
Все это может показаться нелепым. Ну что ж, Индия — стра-
на нелепостей. Нелепо иссушать горло жаждой, когда добрый
мусульманин готов предложить чистой воды напиться. И тем не
менее, тысячи индусов скорее умрут от жажды, чем выпьют
воду, предложенную мусульманином. Эти нелепые люди, если
они убеждены, что их религия требует, чтобы они носили одеж-
ды, изготовленные в Индии, и питались продуктами, выращенны-
ми в Индии, могут также отказаться носить любую другую одеж-
ду и употреблять любую другую пищу. Лорд Керзон ввел в моду
чаепитие. И чай — этот вредный наркотик — грозит теперь загу-
бить всю нацию. Он уже повредил пищеварительные органы
сотням тысяч мужчин и женщин и представляет дополнительное
бремя для их тощих кошельков. Лорд Хардинг может ввести
160
моду на свадеши, и тогда почти вся Индия отречется от иностран-
ных товаров. В «Бхагаватгите» есть строфа, которая в вольном
переложении означает: массы следуют за классами. Можно
легко победить зло, если мыслящая часть общества даст обет
свадеши, даже если это и причинит временно значительные не-
удобства. Я ненавижу вмешательство во все области жизни.
В лучшем случае, это меньшее из зол. Но я бы допустил, привет-
ствовал бы, просил бы: пусть введут строгие оградительные по-
шлины на иностранные товары. Наталь, британская колония, ох-
ранял свой сахар путем обложения налогом сахара, который до-
ставлялся из другой британской колонии — с острова Маврикий.
Англия погрешила против Индии, навязав ей свободную тор-
говлю. Может быть, для Англии это пища, а для нашей страны—
отрава.
Часто говорят, что Индия не может принять свадеши, во вся-
ком случае, в экономической жизни. Те, кто выдвигает это воз-
ражение, не видят в свадеши жизненное правило. Для них это
просто патриотическое дело, посвящать себя которому не сле-
дует, если оно требует хоть малейшего самоотречения. Сваде-
ши, по моему определению,— религиозная дисциплина, которой
подчиняются, не обращая внимания на личные физические не-
удобства. Для людей, преданных свадеши, утрата булавки или
иглы, потому что их не производят в Индии, не должна вызывать
ужаса. Последователь свадеши научится обходиться без множе-
ства вещей, которые сегодня он считает необходимыми. Более
того, тот, кто не принимает свадеши, доказывая невозможность
его проведения, забывает, что, в конце концов, свадеши — это
цель, которая будет достигнута путем упорных усилий. И мы все
равно шли бы к этой цели, даже если бы ограничили свадеши оп-
ределенными предметами, разрешив себе в качестве времен-
ной меры пользоваться вещами, которые нельзя произвести в
нашей стране.
Мне остается рассмотреть еще одно возражение против
свадеши. Противники рассматривают свадеши как весьма эгои-
стическое учение, не имеющее себе оправдания в моральном
161
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
кодексе современной цивилизации. По их мнению, осущест-
вление свадеши означает возврат к варварству. Я не могу здесь
подробно анализировать такое утверждение. Но заявляю, что
свадеши — единственное учение, совместимое с законом сми-
рения и любви. Самонадеянно думать о том, чтобы начать свое
служение всей Индии, когда я едва могу служить даже моей
собственной семье. Гораздо лучше было бы ограничиться слу-
жением семье и считать, что тем самым я служу всей нации и,
если угодно, всему человечеству. В этом смирение и любовь.
Поступки оправдываются побуждениями. Я могу служить своей
семье, невзирая на страдания, которые могут быть причинены
другим, т. е. взяться, например, за работу, которая даст мне
возможность вымогать у людей деньги. Таким путем я разбога-
тею и удовлетворю многие противозаконные требования семьи.
В данном случае я не служу ни семье, ни государству. Или же
я признаю, что бог дал мне руки и ноги только для того, чтобы
работать для поддержания своей жизни и жизни тех, кто зави-
сит от меня. Тогда я бы упростил свою жизнь и жизнь тех, на
кого могу повлиять. В этом случае я служил бы своей семье,
больше никому не причиняя вреда. Если предположить, что
каждый из нас будет вести такой образ жизни, мы сразу созда-
дим идеальное государство. Мы не сможем достигнуть этого
все одновременно.
Но те из нас, кто, поняв истинность такого образа жизни,
осуществит его на практике, приблизят и ускорят наступление
этого счастливого дня. При таком образе жизни, когда, казалось
бы, я служу одной лишь Индии, я не причиню вреда никакой дру-
гой стране. Мой патриотизм и узок, и всеобъемлющ. Он узок в
том смысле, что я со всем смирением ограничиваюсь служени-
ем родной стране; всеобъемлющ он в том смысле, что мое слу-
жение не носит антагонистического характера. Sic utere tuo ut
alienum non laedas2 — не просто юридический принцип, но и ве-
2 Пользуйся своей собственностью так, чтобы не причинять ущерба
собственности других (лат.).
162
ликое жизненное правило. Это ключ к истинному осуществлению
ахимсы и любви. Вам, хранителям великой веры, надлежит при-
нять и проповедовать другим, подтверждая проповедь делом,
что патриотизм, основанный на ненависти, «умерщвляет», а пат-
риотизм, основанный на любви, «дарует жизнь».
СЕКРЕТ СВАРАДЖА
19 января 1921 г.3
Индия не будет свободной до тех пор, пока она доброволь-
но поощряет или терпит экономическое выкачивание, длящееся
последние полтора века. Бойкот иностранных товаров означает
не более и не менее, как бойкот иностранных тканей. Ино-
странные ткани составляют наибольшую долю в экономическом
выкачивании, добровольно допускаемом нами. Ежегодно мы
выплачиваем за ткани 600 миллионов рупий. Если бы Индия по-
пыталась прекратить это выкачивание средств, она одним этим
достигла бы свараджа.
Порабощение Индии явилось результатом алчности пред-
принимателей, занимавшихся производством текстильных то-
варов. Когда пришла Ост-Индская компания, мы могли выпускать
столько тканей, сколько нам было нужно самим, и даже экспор-
тировать их. В результате процессов, которые нет нужды здесь
описывать, Индия превратилась в страну, фактически целиком за-
висящую от иностранного производства тканей.
Но мы не должны быть зависимыми. Индия сумеет произ-
водить необходимые ей ткани, если индийские дети для этого по-
трудятся. К счастью, в Индии еще достаточно тканей, чтобы до-
бавить свои изделия к продукции ее фабрик. Фабрики не произ-
водят и не могут сразу начать производить ткани в необходимом
нам количестве. Возможно, читатель не знает, что даже в насто-
ящий момент ткачи производят тканей больше, чем фабрики. Но
последние ткут 50 миллионов ярдов тонкой иностранной ткани,
3 /И. Ганди. Моя жизнь. М., 1969. С. 51 3-518.
163
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
равноценной 400 миллионам ярдов более грубой ткани. Успеш-
ный бойкот иностранных тканей можно осуществить путем уве-
личения производства пряжи. А этого можно достигнуть только
с помощью ручного прядения.
Для осуществления бойкота необходимо, чтобы наши куп-
цы прекратили ввозить ткани из-за границы и продали, пусть даже
с убытком, все иностранные ткани, уже завезенные в Индию по
желанию иностранных покупателей. Они должны прекратить
спекуляцию хлопчатобумажными тканями и оставлять в Индии та-
кое количество этих тканей, которое необходимо для внутрен-
него потребления. Они должны прекратить закупки иностранных
хлопчатобумажных тканей.
Фабриканты не должны использовать свои предприятия в
целях получения прибыли, а, считая их доверенными им нацией,
должны прекратить выпуск тонких тканей и ткать только для внут-
реннего рынка.
Глава семьи должен пересмотреть свои представления о
моде и хотя бы на некоторое время отказаться от изысканной
одежды, которую часто носят не только для того, чтобы при-
крыть тело. Он должен видеть изящество и красоту в безупречно
белом кадаре и ценить его приятную шероховатость. Глава се-
мьи должен научиться пользоваться одеждой, как скупец.
И даже когда главы семейств пересмотрят свои вкусы в воп-
росе об одежде, кому-то придется прясть пряжу для ткачей. Это
можно сделать только при условии, что каждый будет прясть в
свободные часы за деньги или безвозмездно.
Мы ведем духовную войну. Мы живем не в обычное время.
От обычной деятельности во времена необычные отказываются.
И если мы решили добиться свараджа в течение года, это значит,
что мы должны сосредоточить свое внимание на данной цели и
исключить все остальное. Поэтому я позволю себе предложить
индийским студентам прекратить свои повседневные занятия на
год и посвятить это время ручному прядению. Это будет вели-
чайшим актом служения родине и самым естественным вкладом
в дело достижения свараджа. Во время последней войны наши
164
правители пытались превратить каждую фабрику в арсенал для
производства пуль. Я же предлагаю, чтобы во время этой нашей
войны каждая национальная школа и колледж были превраще-
ны в фабрику для производства пряжи для нации. Студенты ни-
чего не потеряют от этого: они обретут царство божие на зем-
ле и на небесах. В Индии ощущается острая нехватка тканей.
Помочь избавиться от этого, бесспорно, большая заслуга. Если
пользоваться иностранной пряжей грешно, то производить боль-
ше пряжи в Индии, чтобы удовлетворить потребности, которые
возникнут после отказа от иностранной пряжи, добродетельно.
Могут задать такой вопрос: так ли необходимо прясть са-
мому, почему не заплатить бедняку, чтобы он это делал? Отвечу,
что ручное прядение не является и никогда не являлось профес-
сией как ткачество, плотничное дело и т. п. В индийском хозяй-
стве до британского господства прядение было для женщин Ин-
дии почетным занятием в часы досуга. За тот период времени,
которым мы располагаем, трудно возродить это искусство сре-
ди женщин. Но школьникам очень легко и просто откликнуться
на этот призыв нации. Пусть не порицают этот труд как унизитель-
ный для мужчины или юноши-студента. Это искусство было в
Индии уделом женщин, потому что у них было больше досуга.
И так как прядение приятно, ритмично и не требует особых уси-
лий, то оно и стало монополией женщин. С уверенностью мож-
но сказать, что прядение столь же приятно для обоих полов, как
музыка, к примеру. В ручном прядении сокрыта охрана женской
добродетели, в нем гарантия от голода и снижение цен. В нем
сокрыт секрет свараджа. Возрождение ручного прядения —
самое легкое покаяние, которое мы должны взять на себя за
грехи предков, поддавшихся дьявольскому влиянию иностранных
фабрикантов.
Школьники восстановят уважение к ручному прядению. Они
ускорят введение в моду кадара, потому что ни одна мать или
отец, достойные этого имени, не откажутся носить одежду, сде-
ланную из пряжи, изготовленной их детьми. А практическое при-
знание школьниками этого искусства привлечет внимание ткачей
165
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
всей Индии. Если мы намерены оторвать пенджабца от его про-
фессии — не профессии солдата4, а убийцы ни в чем не повин-
ных, свободных жителей других краев, то для этого мы должны
возвратить ему профессию ткача. Мирные джулахи в Пенджа-
бе почти исчезли. Именно школьники Пенджаба могут помочь
пенджабским ткачам вернуться к своей безобидной профессии.
В одном из следующих номеров я постараюсь показать, как
легко и просто можно ввести эти изменения в школах и как быс-
тро на основании этого можно будет национализировать наши
школы и колледжи. Повсюду студенты задавали мне вопрос:
какие еще новшества собираюсь я вводить в наших национализи-
рованных школах? И я неизменно отвечал, что я, конечно, хочу
ввести ручное прядение. Для меня теперь ясно, что в этот пере-
ходный период мы должны уделить особое внимание ручному
прядению и еще кое-каким вопросам, которые требуют немед-
ленного решения для нации, чтобы наверстать упущенное. А сту-
денты будут лучше подготовлены для нового курса обучения.
Хочу ли я повернуть назад стрелку часов прогресса? Хочу
ли я заменить фабрики ручным прядением и ткачеством? Хочу
ли я заменить железную дорогу деревенской телегой? Хочу ли я
совершенно уничтожить машины? Такие вопросы задавали мне
журналисты и общественные деятели. Мой ответ таков: я не стал
бы оплакивать исчезновение машин и не счел бы это бедствием.
Но у меня нет никаких планов на этот счет. В настоящее время я
хочу лишь дополнить количество произведенной пряжи и тканей
продукцией наших фабрик, сберечь миллионы, которые мы
вывозим из Индии, и распределить их среди жителей деревень.
Я не могу этого сделать до тех пор, пока нация не будет готова
посвятить свой досуг ручному прядению. Именно для этого мы
и должны воспользоваться методами, которые я осмелился
предложить для популяризации прядения скорее как долга, чем
средства к жизни.
4 Пенджабцы составляли значительную часть контингента англо-индий-
ской армии.
166
УСЛОВИЯ СВАРАДЖА
23 ФЕВРАЛЯ 1921п
Сварадж легко будет достигнут к октябрю, если выполнить
определенные простые условия. Я решился назвать годичный
срок в сентябре прошлого года, потому что знал, что условия
очень просты, и полагал, что атмосфера в стране благоприятная.
Опыт последних пяти месяцев утвердил меня в этом мнении.
Уверен, что страна никогда еще не была в такой степени готова
к установлению свараджа, как теперь.
Но нам необходимо как можно точнее установить эти ус-
ловия. Самое главное обязательное условие заключается в про-
должении политики ненасилия. Хулиганство и грабежи, свидете-
лями которых мы недавно были, — тревожные симптомы. Это
сигналы опасности. Мы должны все это прекратить. Дух демок-
ратии нельзя установить за один год в обстановке террора пра-
вительства или народа. В некотором отношении народный тер-
рор сильнее мешает развитию духа демократии, нежели прави-
тельственный. Ибо последний укрепляет дух демократии, тогда
как первый его убивает. Дайеризм, как ничто другое, пробудил
жажду свободы. Но внутренний дайеризм, представляющий со-
бой террор большинства, приведет к установлению олигархии,
которая задушит свободу обсуждений и действий. Поэтому не-
насилие по отношению как к правительству, так и к нам самим
совершенно необходимо для быстрейшего достижения цели.
И мы обязаны придерживаться политики ненасилия, несмотря на
серьезные провокации.
Следующим условием является наша способность осущест-
вить на практике организацию Конгресса на основе нового уста-
ва, который ставит своей задачей создание органов Конгресса в
каждой деревне с соответствующим контингентом избирателей.
Это означает и деньги, и способность проводить в жизнь полити-
ку Конгресса. Не высокое самопожертвование необходимо нам
в действительности, а способность к организации и проведению
простых согласованных действий. А теперь мы не сумели даже
167
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
довести послание Конгресса до каждого дома в 750 тысячах ин-
дийских деревень. Для выполнения этой работы понадобится не
менее 250 честных работников в соответствующее число дист-
риктов, причем они должны пользоваться влиянием в этих дист-
риктах и верить в программу Конгресса. Ни одна деревня, ни
один округ не должны ждать указаний из центра для создания
организаций.
Есть определенные принципы, которые применимы ко все-
му. Наиболее важный из них — свадеши. В каждом доме дол-
жна быть прялка, и каждая деревня менее чем через месяц дол-
жна организоваться так, чтобы самой удовлетворять свои по-
требности в тканях. Вообразите только, что значит эта тихая
революция, и тогда вы легко поверите мне, что свадеши означа-
ет сварадж и свадхарма.
Каждый мужчина и каждая женщина могут внести что-ни-
будь — пусть даже одну пайсу — в фонд свараджа имени Тила-
ка. Мы совершенно не должны беспокоиться о финансировании
движения. Каждый мужчина и каждая женщина могут отказать-
ся хотя бы на год от роскоши, украшений, спиртных напитков.
Тогда у нас не только будут деньги, но мы сможем бойкотиро-
вать многие иностранные товары. Наша цивилизация, наша куль-
тура, наш сварадж зависят не от роста наших потребностей, т. е.
от самоснисхождения, а от ограничения наших потребностей,
т. е. от самоотречения.
Мы ничего не сможем сделать, если не достигнем индусско-
мусульманского единства и не задушим змею неприкасаемости.
Неприкасаемость — это губительный яд, разъедающий индус-
ское общество изнутри. Варнашрама — это не религия превос-
ходства и неполноценности. Верующий в бога человек не может
рассматривать другого как низшего по отношению к себе. Он
должен считать каждого человека своим кровным братом. Та-
ков основной принцип каждой религии.
Если мы ведем борьбу религиозную, то не нужно никаких
доказательств, чтобы убедить читателя, что самоотречение дол-
жно быть ее высшим испытанием. Без благочестия халифат не
168
может быть спасен, населению Пенджаба не может быть воз-
мещен причиненный ущерб. Благочестие означает внутреннюю
перемену, а на языке политики — изменение угла зрения. А та-
кая перемена может произойти моментально. Полагаю, что Ин-
дия уже созрела для такой перемены.
Давайте же сосредоточим свое внимание на следующем:
1) на воспитании духа ненасилия;
2) на создании организаций Конгресса в каждой деревне;
3) на введении прялки в каждый дом, с тем чтобы произ-
водить всю ткань, необходимую для удовлетворения наших по-
требностей, руками деревенских ткачей;
4) на сборе возможно большего количества денег;
5) на укреплении индусско-мусульманского единства;
6) на избавлении индуизма от проклятия неприкасаемости,
а также на очищении самих себя путем отказа от спиртных на-
питков и наркотиков.
Есть ли у нас честные, серьезные, трудолюбивые патриоты
для выполнения этой очень простой программы? Если есть, сва-
радж будет установлен в Индии до наступления октября.
МОЙ ДРУГ-РЕВОЛЮЦИОНЕР
9 АПРЕЛЯ 1925 г.
Один революционер, которому я пытался ответить некото-
рое время назад, снова бросает мне вызов, требуя ответить на ряд
вопросов, возникших у него по поводу моих ответов ему. Охотно
это делаю. Мне кажется, что он, как и я, ищет истину, спорит че-
стно и беспристрастно. Я обещаю вести дискуссию до тех пор,
пока он будет рассуждать спокойно. Его первый вопрос таков:
«Действительно ли вы верите в то, что индийские револю-
ционеры менее способны на самопожертвование, менее благо-
родны или меньше любят свою страну, чем свараджисты, уме-
ренные и националисты? Можете ли вы назвать свараджистов,
умеренных или националистов, которые приняли бы мученичес-
кую смерть ради своей родины? Хватит ли у вас смелости или,
169
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
вернее, самонадеянности, чтобы, вопреки историческим фактам
отрицать, что революционеры жертвовали для своей родины го-
раздо большим, чем любая другая партия, заявляющая, что она
служит делу Индии? Вы готовы идти на компромисс с другими
партиями, тогда как нашу партию вы ненавидите и считаете ее
убеждения отравой? Не побоялись бы вы произнести те же сло-
ва нетерпимости применительно к взглядам любой другой
партии, которая, несомненно, ниже в глазах бога и людей в срав-
нении с нами? Что удерживает вас от того, чтобы назвать их заб-
лудшими патриотами или ядовитыми гадами?»
Я не считаю, что индийские революционеры менее способ-
ны на самопожертвование, менее благородны или меньше лю-
бят свою страну, чем другие. Но при всем моем уважении к ним
я утверждаю, что их самопожертвование, благородство и лю-
бовь к родине не только пустая трата сил, а поскольку этими ка-
чествами обладают люди несведущие, идущие по неверному
пути, то они принесли и продолжают приносить стране больше
вреда, чем любая другая деятельность, ибо революционеры за-
держивают развитие страны. В ответ на их безрассудное пренеб-
режение к жизням своих противников начались репрессии, ко-
торые сделали тех, кто не принимает участия в их борьбе, еще
трусливее. Репрессии благородны только для тех, кто к ним го-
тов. Массы же не готовы к репрессиям, которые влечет за со-
бой революционная деятельность, и поэтому невольно служат
укреплению того самого правительства, к уничтожению которо-
го стремятся революционеры. Я совершенно убежден в том, что
если бы не было совершено убийств в Чаури-Чаура, начатое в
Бардоли движение привело бы к установлению свараджа.
Удивительно ли, что имея такие убеждения, я называю ре-
волюционеров заблудшими, а поэтому и опасными патриотами?
Я назвал бы и своего собственного сына заблуждающейся и опас-
ной сиделкой, если бы из-за своего незнания или слепой любви
он боролся бы, рискуя жизнью, с врачами, чье лечение, безус-
ловно, причиняло мне вред, но которого я не мог избежать из-
за отсутствия силы воли или способностей. В результате я поте-
170
рял бы благородного сына и навлек бы на свою голову гнев вра-
чей, которые, подозревая меня в соучастии с сыном, постара-
лись бы наказать меня, а кроме того, продолжали бы свой вред-
ный курс лечения. Если бы сын попытался убедить врачей в их
ошибке или же показал мне мою слабость, из-за которой я под-
чинялся этому лечению, то врачи, возможно, изменили бы свой
метод, а может быть, я отверг бы этот курс лечения или хотя бы
избежал гнева врачей. Я действительно иду на определенные
компромиссы с другими партиями, потому что, хотя я и не со-
гласен с ними, все же не считаю их деятельность столь безуслов-
но вредной и опасной, как деятельность революционеров. Я ни-
когда не называл революционеров «ядовитыми гадами». Но ре-
шительно отказываюсь от того, чтобы истерически восхвалять их
жертвы, как бы велики они ни были, так же, как отказываюсь
восхвалять своего заблуждающегося сына за проявленное им са-
мопожертвование в приведенном выше примере. Я уверен, что
те, кто из-за недомыслия или ложных чувств тайно или открыто
восхваляет революционеров за их самопожертвование, наносят
вред им и делу, которое им дорого.
Мой корреспондент просит привести примеры патриотов-
нереволюционеров, которые отдали свою жизнь за родину. Что
же, мне пришли в голову два прекрасных примера, когда я пи-
сал эти строки. Гокхале и Тилак умерли ради блага своей стра-
ны. Они трудились, пренебрегая своим здоровьем, и умерли
преждевременно. Не всегда следует окружать ореолом смерть
на виселице; часто такая смерть легче тяжелой и нудной работы
в малярийной местности. Мне вполне достаточно знать, что сре-
ди свараджистов, а также представителей других партий есть
люди, которые в любой момент отдадут свою жизнь, если они
будут убеждены, что смерть их принесет избавление стране.
Я хотел бы убедить моего друга-революционера, что смерть на
виселице служит интересам страны только тогда, когда жертва
является «невинным агнцем».
«Путь Индии — не путь Европы. Верите ли вы в это на самом
деле? Хотите ли вы сказать, что в Индии не было войн и армии до
171
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
соприкосновения ее с Европой? Война во имя справедливости,
разве это противоречит духу Индии? Винасайя ча душкритам5 —
разве это нечто, ввезенное из Европы? Даже если допустить, что
это так, будете ли вы настолько фанатичны, чтобы не заимство-
вать у Европы то, что хорошо? Считаете ли вы, что в Европе не
может быть ничего хорошего? И если заговоры, кровопролития
и самопожертвование ради правого дела плохи для Индии, то
разве не так же плохи они и для Европы?»
Я не отрицаю, что в Индии были и армии, и войны, и т. п. еще
до того, как она вступила в соприкосновение с Европой. Но я ут-
верждаю, что это не было нормальным явлением в индийской
жизни. Народ, в отличие от европейских народов, не проникся
боевым духом. Здесь уже говорилось, что я приписываю «Гите»,
из которой мой корреспондент привел знаменитую строфу, со-
вершенно иное значение, чем то, которое ей обычно придает-
ся. Я не считаю эту строфу описанием физической войны или при-
зывом к ней. Во всяком случае, в соответствии с текстом приве-
денной строфы, творения грешника наказует только всеведущий
бог, который для этого нисходит на землю. Прошу вас извинить
меня, если я откажусь рассматривать каждого революционера
как всеведущего бога или его аватары. Я не осуждаю все евро-
пейское. Но я осуждаю во всех странах и во все времена тайные
убийства и нечестные методы даже ради правого дела.
«Индия — не Калькутта и Бомбей. Разрешите мне с вели-
чайшей почтительностью заметить вам, ваша светлость, что ре-
волюционеры достаточно знакомы с географией Индии, чтобы
легко уяснить этот географический факт. Мы считаем это таким
же фактом, как и то, что несколько прядильщиков не составляют
индийской нации. Мы ходили по деревням и всюду имели успех.
Неужели вы не верите, что эти сыновья Шиваджи, Пратапа и Ран-
джита могут разделить наши взгляды с большей готовностью,
чем какие-либо другие? Не думаете ли вы, что вооруженное со-
противление заговорщиков против всего сатанинского и подло-
5 «Дурное дело ведет к гибели» («Бхагаватгита»).
172
го подходит несравненно больше для любой нации, в особенно-
сти индийской, чем пассивность и философическая трусость?
Я имею в виду трусость, которая распространяется всюду в Ин-
дии благодаря проповеди вашей теории ненасилия или, точнее,
ее ложному толкованию и применению. Ненасилие — это тео-
рия не для слабых и беспомощных, а для сильных. Мы хотим вос-
питать в Индии таких людей, которые не отступили бы перед
смертью, когда бы и в какой форме она ни пришла, а сделали бы
свое благородное дело и умерли. С такими намерениями мы
ходим по деревням. Мы ходим по деревням не для того, чтобы
вымогать голоса на выборах в законодательные советы или ко-
митеты дистриктов, наша цель — дать стране мучеников, кото-
рые умрут, и там, где покоятся их бедные тела, не будет даже
камня. Не верите ли вы, подобно Мадзини, что идеи созревают
быстро, когда они вспоены кровью мучеников?»
Недостаточно знать географическое различие между Каль-
куттой и деревнями, находящимися вдали от железных дорог.
Если бы революционеры знали основное различие между ними,
они бы, подобно мне, сделались прядильщиками. Я признаю, что
те немногочисленные прядильщики, которые находятся в наших
рядах, еще не составляют всей Индии. Но я утверждаю, что мож-
но убедить всю Индию заняться прядением, как она делала это
прежде; что же касается симпатии, то народ уже теперь симпа-
тизирует нашему движению, но он никогда не будет симпатизи-
ровать революционерам. Я оспариваю утверждение, что рево-
люционеры имеют успех среди жителей деревень. А если они
имеют успех, то я весьма сожалею об этом. Я не пожалею уси-
лий, чтобы сорвать все их попытки достигнуть успеха. Вооружен-
ные заговоры против чего-либо сатанинского похожи на борьбу
сатаны против сатаны. Но так как для меня более чем достаточ-
но одного сатаны, то я не стал бы умножать их число. Будущее
покажет, окажутся ли мои усилия тщетными. Вместе с тем, если
в результате моей деятельности там, где раньше пряли один ярд
пряжи, будут прясть два, это уже хорошо. К трусости — фило-
софической или какой-либо иной — я питаю отвращение. И если
173
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
бы меня могли убедить, что революционная деятельность унич-
тожила трусость, это в значительной мере уменьшило бы мое
отвращение к методам революционной борьбы, как бы сильно
я не возражал против них в принципе. Но те, кто ходит по дерев-
ням, видят, что благодаря движению ненасилия жители деревень
обрели смелость, которая еще несколько лет назад была им
незнакома. Я согласен, что ненасилие, по существу, оружие
сильного. Я также согласен, что часто трусость принимают по
ошибке за ненасилие.
Мой друг считает не требующим доказательств свое утвер-
ждение, что революционер — это тот, кто «делает свое благо-
родное дело и умирает». Но это как раз то, в чем я сомневаюсь.
По-моему, он делает злое дело и умирает. Ни при каких обсто-
ятельствах я не считаю убийство или террор благом. Я действи-
тельно верю, что идеи созревают быстро, когда они вспоены
кровью мучеников. Но человек, который медленно умирает от
тропической лихорадки, выполняя свой долг, страдает так же, как
и тот, кто умирает на виселице. И если тот, кто умирает на висе-
лице, виновен в пролитии крови другого, значит, у него никогда
не было идей, достойных созревания.
«Одно из ваших возражений против революционеров за-
ключается в том, что их движение не является массовым и что,
следовательно, народ очень мало получит от революции, к ко-
торой мы готовимся. Это намек на то, что наибольшую пользу
из революции извлечем мы сами. Ведь это и есть то, что вы хо-
тите сказать? Вы и правда думаете, что те люди, которые всегда
готовы умереть за свою родину, беззаветно любящие свою
страну — я имею в виду индийских революционеров, — которых
ведет дух нишкама карма, предадут свою родину, чтобы полу-
чить какие-то блага для себя в этой никчемной жизни? Это вер-
но, что мы не повлечем сейчас народ на поля сражений, потому
что мы знаем, что он слаб, но когда приготовления будут закон-
чены, мы призовем его на поле боя. Мы заявляем, что достаточ-
но хорошо понимаем психологию современной Индии, потому
что мы постоянно можем сравнивать наших братьев с нами са-
174
мими. Мы знаем, что народ Индии — это в конечном счете ин-
дийцы, и он не слабый, но нуждается в умелых руководителях;
итак, когда благодаря постоянной пропаганде у нас будет сколь-
ко нужно руководителей и достаточно оружия, мы не побоимся
призвать, а если нужно — и повести за собой массы народа на
поле боя, чтобы доказать, что они являются потомками Шивад-
жи, Ранджита, Пратапа и Говинда Сингха. Кроме того, мы по-
стоянно проповедуем, что не народ существует для революции,
а революция для народа. Достаточно ли этого, чтобы разубе-
дить вас?»
Я никогда не говорил и не намекал, что революционеры из-
влекут выгоду, а народ не получит ничего. Напротив, рево-
люционеры, как правило, никогда не извлекают выгоду в обыч-
ном смысле слова. Если революционерам удастся повести, а не
«повлечь» народ за собой, они убедятся, что смертоносные бит-
вы совсем не нужны. Разговоры о «потомках Шиваджи, Ранджи-
та, Пратапа и Говинда Сингха» звучат весьма приятно и волную-
ще. Но так ли это? Являемся ли все мы потомками этих героев в
том смысле, как это понимает мой корреспондент? Мы их сооте-
чественники, а их потомками являются военные классы. В буду-
щем, возможно, мы сумеем уничтожить касты, но пока они
существуют, и следовательно, заявление моего корреспонден-
та, по-моему, не может быть поддержано.
«И наконец, я прошу вас ответить на следующие вопросы:
Был ли гуру Говинд Сингх заблудшим патриотом, потому что он
верил в борьбу за правое дело? Что вы скажете о Вашингтоне,
Гарибальди и Ленине? Что вы думаете о Кемаль-паше и Де Вале-
ре? Назвали бы вы Шиваджи и Пратапа благонамеренными и са-
моотверженными врачами, если бы они прописали мышьяк вме-
сто того, чтобы дать свежий виноградный сок? Назовете ли вы
Кришну европеизированным, потому что он тоже верил в вина-
ша душкрита?»
Это трудный или, скорее, щекотливый вопрос. Но я не ос-
мелюсь уклониться от ответа. Во-первых, гуру Говинд Сингх и все
остальные, чьи имена здесь упомянуты, не были сторонниками
175
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
тайных убийств. Во-вторых, эти патриоты знали свое дело и сво-
их людей, тогда как современные индийские революционеры не
знают своего дела. У них нет ни людей, ни поддержки, которы-
ми располагали вышеупомянутые патриоты. Хотя мои взгляды
вытекают из моей жизненной теории, но я рассказал о них наро-
ду не на этом основании. Я выступаю против революционеров
единственно исходя из соображений целесообразности. Поэто-
му сравнивать их деятельность с деятельностью гуру Говинда
Сингха, Вашингтона, Гарибальди или Ленина в высшей степени
ошибочно и опасно. Но, исходя из теории ненасилия, я не колеб-
лясь скажу, что если бы я был современником и соотечествен-
ником этих людей, весьма вероятно, я назвал бы каждого из них
«заблудшим патриотом», несмотря на то что они были удачли-
выми и храбрыми воинами. Но я не должен судить о них теперь.
Я не доверяю истории, когда речь идет об отдельных событиях
из жизни героев. Я верю лишь основным событиям истории и из-
влекаю из них уроки для самого себя. Я не хочу перенимать ис-
торический опыт, если он противоречит высшим законам жизни.
Но я решительно отказываюсь судить о людях по тем скудным
сведениям, которые дает нам история. De mortuis nil nisi bonum6.
О Кемаль-паше и Де Валере я тоже судить не могу. Но для
меня, как для человека, безгранично верящего в ненасилие, они
не могут быть руководителями в жизни в том, что касается их
веры в войну. В Кришну я верю, возможно, больше, чем мой
корреспондент. Но для меня Кришна — владыка вселенной, со-
здатель, хранитель и разрушитель всего живого. Ему дозволе-
но разрушать, потому что он созидает.
Но я не должен вступать в философские или религиозные
споры со своими друзьями. Я не гожусь для того, чтобы обучать
своему учению жизни. Я гожусь только для того, чтобы осуще-
ствлять на практике учение, в которое я верю. Я всего лишь бед-
ная борющаяся душа, жаждущая быть до конца доброй, совер-
шенно правдивой и ненасильственной в мыслях, словах и поступ-
6 «О мертвых ничего, кроме хорошего» (лат.).
176
ках, но не могущая достигнуть идеала, который, как я знаю, един-
ственно истинен. Я признаю и хочу убедить своих друзей-рево-
люционеров, что это трудное восхождение, но трудности эти для
меня — подлинное наслаждение. Каждый шаг вверх делает меня
более сильным и помогает сделать следующий шаг. Но все это
мое — и трудности, и наслаждение. Революционеры вольны
отвергнуть мою философию целиком. Им я просто рассказываю
о своем опыте как человек, работающий ради того же дела,
совершенно так же, как я рассказал о нем братьям Али и мно-
гим другим друзьям. Они могут от всего сердца приветствовать
и приветствуют действия Мустафы Кемаль-паши и, возможно,
Де Валера и Ленина. Но они, как и я, понимают, что Индия не по-
хожа на Турцию, Ирландию или Россию и что революционная
деятельность — это самоубийство для страны, по крайней мере
на данном этапе ее развития, — для страны столь огромной,
столь безнадежно разъединенной, для страны с таким нищим и
забитым народом.
КАК БОРОТЬСЯ С ГИТЛЕРИЗМОМ
«Хариджан», 22 июня 1940 г.
Чем бы ни оказался в конце концов Гитлер, мы знаем, что
такое гитлеризм. Это — голая, безжалостная сила, доведенная
до уровня точной науки и работающая с научной точностью.
В действии она становится почти непреодолимой.
На ранней стадии сатьяграхи, когда она была еще известна
как пассивное сопротивление, иоганнесбургская «Стар», встре-
воженная зрелищем того, как горстка совершенно безоружных
индийцев, неспособных на организованное насилие, даже если
бы они его захотели, выступила против вооруженного до зубов
правительства, поместила карикатуру, в которой правительство
было изображено в виде парового катка, представляющего не-
преодолимую силу, а пассивное сопротивление — в виде неуяз-
вимого, удобно расположившегося на своем месте слона. Слон
символизировал неуязвимую силу. Карикатурист верно передал
177
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
дух поединка между непреодолимой и неуязвимой силами. Тог-
да положение было безвыходным. Последующие события изве-
стны. Непреодолимой, казалось бы, силе было оказано успеш-
ное сопротивление неуязвимой силой сатьяграхи — назовем ее
страданием без отмщения.
То, что было верным тогда, может быть столь же верным и
сегодня. Гитлеризму никогда не будет нанесено поражение кон-
тргитлеризмом. Последний может лишь вскормить высший гит-
леризм, возведенный в n-ю степень. То, что развертывается пе-
ред нашими глазами, это демонстрация тщетности насилия так
же, как и гитлеризма.
Позвольте мне объяснить, что я имею в виду под банкрот-
ством гитлеризма. Он лишил малые нации свободы. Он вынудил
Францию просить мира. Возможно, что когда это будет напе-
чатано, Британия решится последовать ее примеру. Падения
Франции достаточно для моей аргументации. Я думаю, что
французские государственные деятели выказали редкое муже-
ство, подчинившись неизбежному и отказавшись участвовать в
бессмысленном взаимном убийстве. Нет никакого смысла для
Франции стать победительницей, если она рискует утратить ис-
тину. Дело свободы превращается в насмешку, если за него при-
ходится платить полным уничтожением всех тех, кто должен этой
свободой пользоваться. Оно превращается тогда в бесславный
процесс удовлетворения честолюбия. Смелость французского
солдата известна всему миру. Но пусть же мир узнает также о
еще большей смелости французских государственных деятелей,
просящих мира. Я полагаю, что французские государственные
деятели сделали этот шаг во вполне достойной форме, как и над-
лежит настоящим солдатам. Позвольте мне надеяться, что герр
Гитлер не навяжет никаких унизительных условий и покажет, что,
хотя он может сражаться, не проявляя милосердия, он может
проявить его по крайней мере при заключении мира.
Но вернемся к нашему рассуждению. Что будет делать Гит-
лер со своей победой? Может ли он переварить такую большую
власть? Сам он умрет, не взяв с собой ничего, так же как его не
178
столь уж отдаленный предшественник Александр7. Немцам он
оставит не радость обладания могущественной империей, а бре-
мя, которое им придется нести, чтобы выдержать ее сокруша-
ющую тяжесть. Ибо они не смогут удержать все побежденные
ими народы в постоянном подчинении. И я сомневаюсь, будут ли
следующие поколения немцев по-настоящему гордиться дела-
ми, за которые гитлеризм будет считаться ответственным. Они
станут почитать герра Гитлера как гения, храброго человека,
несравненного организатора и за многое другое. Но я хочу на-
деяться, что немцы будущего научатся искусству делать разли-
чия даже между своими героями. Я все же думаю, что будет
признано, что вся та кровь, которую пролил Гитлер, не прибави-
ла и миллионной части дюйма к нравственной высоте человече-
ского рода.
В противовес этому представьте себе положение Европы
сегодня, если бы чехи, поляки, норвежцы и англичане сказали бы
Гитлеру: «Вам нет нужды проводить научную подготовку разру-
шения. Мы ваше насилие встретим ненасилием. Поэтому вы мо-
жете разбить нашу ненасильственную армию без танков, линко-
ров и воздушных кораблей». Возможно, скажут, что вся разни-
ца заключалась бы в том, что в этом случае Гитлер получил бы
без боя то, чего он добился в результате кровавой борьбы. Вот
именно. История Европы была бы тогда написана иначе. Господ-
ство, вероятно (но только вероятно), было бы осуществлено тог-
да при ненасильственном сопротивлении, а теперь оно достига-
ется только после совершения неслыханных зверств. При нена-
силии были бы убиты только те, которые готовили себя к тому,
чтобы быть убитыми, если это потребуется, не убивая при этом
никого и не питая ни к кому вражды. Осмелюсь сказать, что в
этом случае Европа добавила бы несколько дюймов к своей нрав-
ственной высоте. И я полагаю, что в конце концов именно нрав-
ственные ценности будут иметь значение. Все остальное ничего
не стоит.
7 Имеется в виду Александр Македонский.
179
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
Я писал эти строки для европейских держав. Но они пред-
назначались и для нас самих. Если мои доводы вернулись на род-
ную землю, то не время ли нам провозгласить нашу непо-
колебимую веру в ненасилие сильного и заявить, что мы не бу-
дем стремиться защищать нашу свободу силой оружия, а будем
защищать ее силой ненасилия?
ВСЕМ ЯПОНЦАМ
«Хариджан», 26 июля 1942 г.
Должен признаться сразу же, что хотя я и не питаю к вам ни-
какой вражды, я совершенно не одобряю ваше нападение на
Китай. С высот вашего величия вы опустились до императорских
претензий. Вы потерпите неудачу в их осуществлении и можете
стать виновниками расчленения Азии, тем самым невольно пре-
пятствуя установлению мирового союза и братства, без которых
у человечества не может быть никаких надежд.
Еще с тех пор, когда я был восемнадцатилетним юношей и
более пятидесяти лет назад обучался в Лондоне, я привык бла-
годаря работам покойного сэра Эдвина Арнолда высоко ценить
многие прекрасные черты вашей нации. Я был глубоко взволно-
ван, когда узнал в Южной Африке о вашей блестящей победе
над русским оружием. После возвращения из Южной Африки
в Индию в 1915 году я вступил в тесный контакт с японскими мо-
нахами, которые жили время от времени в нашем ашраме в ка-
честве его членов. Один из них стал уважаемым членом ашра-
ма в Севаграме, и его преданность долгу, его достойное пове-
дение, неизменная приверженность к ежедневным молитвам,
приветливость, спокойствие при любых обстоятельствах и есте-
ственная улыбка, являющаяся позитивным проявлением его внут-
реннего мира, сделали его дорогим для каждого из нас. И те-
перь, когда его забрали от нас в результате того, что вы объяви-
ли войну Великобритании, мы все чувствуем отсутствие дорогого
друга. В нашей памяти осталась его ежедневная молитва; остался
180
также его маленький барабан, под аккомпанемент которого мы
возносили наши утренние и вечерние молитвы.
Сохраняя эти приятные воспоминания, я глубоко скорблю,
когда размышляю о том, что представляется мне неспровоци-
рованным нападением с вашей стороны на Китай и, если верить
сообщениям, вашим безжалостным опустошением этой великой
и древней страны.
С вашей стороны было вполне правомерным стремиться к
равному положению с великими державами мира. Но ваше на-
падение на Китай и ваш союз с державами оси явно стал неоправ-
данным выражением этого стремления.
Я думал, вы будете горды тем, что ваши соседи — великий
и древний народ, чью старинную классическую литературу вы
приняли как свою собственную. Взаимное понимание истории,
традиций и литературы соседней страны должно было скорее
связать вас узами дружбы, чем превращать во врагов.
Если бы я был свободным человеком и вы позволили бы мне
приехать в вашу страну, то я, немощный, ничего не имел бы про-
тив того, чтобы, рискуя своим здоровьем и даже жизнью, при-
быть в вашу страну и просить вас воздержаться от того зла, ко-
торое вы причиняете Китаю, миру, а следовательно, и самим
себе.
Но я не располагаю такой свободой, и мы находимся в един-
ственном в своем роде положении, когда нам приходится сопро-
тивляться империализму, который мы ненавидим не меньше, чем
ваш империализм или нацизм. Наше сопротивление ему не на-
носит вреда британскому народу. Мы стремимся обратить его
на путь истины. Наше сопротивление является невооруженным
восстанием против британского правления. Влиятельная партия
в стране ведет смертельную, но дружественную борьбу против
иностранных правителей.
Но в этой борьбе ей не нужна никакая помощь иностранных
держав. Я знаю, вы получили неверные сведения, будто мы выб-
рали именно этот момент, когда вы готовите нападение на Ин-
дию, для того чтобы осложнить положение союзников. Если бы
181
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
мы хотели британские трудности превратить в благоприятные для
нас возможности, мы сделали бы это около трех лет назад, ког-
да только что разразилась война.
Наше движение, требующее ухода британских властей из
Индии, ни в коем случае не должно быть неправильно понято.
Действительно, если верить сообщениям о вашем беспокойстве
относительно независимости Индии, то признание Британией этой
независимости не оставило бы вам никаких оправданий для на-
падения на Индию. Более того, эти сообщения плохо согласуют-
ся с вашей безжалостной агрессией против Китая.
Я прошу вас не заблуждаться: вы будете серьезно разоча-
рованы, если думаете что Индия встретит вас доброжелательно.
Намерения и цель движения за уход Британии заключаются в том,
чтобы подготовить Индию, сделав ее свободной, к сопротивле-
нию любым империалистическим и милитаристским устремле-
ниям, называются ли они британским империализмом, немец-
ким нацизмом или устремлениями вашего образца. Если мы не
сделаем этого, мы будем подлыми очевидцами милитаризации
мира вопреки нашей вере в то, что ненасилие — наше единствен-
ное оружие против милитаристского духа и милитаристских ус-
тремлений. Я лично боюсь, что без провозглашения независимо-
сти Индии союзные державы не сумеют разбить группировку
держав оси, которая вознесла насилие до уровня религии. Со-
юзники не могут разбить вас и ваших партнеров, если они не пре-
взойдут вас в жестокости и искусстве ведения войны. Если же они
будут копировать ваши методы, тогда их декларации о том, что
они спасут мир для демократии и свободы личности, должны
потерять всякое значение. Я считаю, что для того, чтобы избе-
жать необходимости перенимать вашу жестокость, они преис-
полнятся силы, только провозгласив и признав сейчас же свобо-
ду Индии и превратив вынужденное сотрудничество обиженной
Индии в добровольное сотрудничество освобожденной Индии.
Мы обращаемся к Британии и союзникам во имя справед-
ливости, для подтверждения сделанных ими заявлений и в их же
собственных интересах. К вам я обращаюсь во имя человечности.
182
Меня удивляет, как это вы не видите того, что жестокие методы
ведения войны не являются чьей-либо монополией. Если не союз-
ники, то какие-нибудь другие державы несомненно усовершен-
ствуют ваши методы и побьют вас вашим же оружием. Даже
если вы победите, вы не оставите своему народу никакого насле-
дия, которым он мог бы гордиться. Народ не может гордиться
историей жестоких деяний, сколь бы искусно они ни были совер-
шены.
Если даже вы победите, это не будет доказательством ва-
шей правоты; это лишь докажет, что вы обладали большей раз-
рушительной силой. Очевидно, это будет относиться и к союз-
никам, если они не совершат сейчас справедливый и законный
акт освобождения Индии в качестве залога и обещания подобно-
го же освобождения всех других несамостоятельных государств
Азии и Африки.
Одновременно с нашим призывом к Британии мы предла-
гаем свободной Индии позволить союзникам сохранить их войс-
ка на территории Индии. Это предложение делается, чтобы до-
казать, что мы не хотим ни в коей мере нанести ущерб союзни-
кам, а также чтобы не поддерживать вашего заблуждения, будто
вам нужно лишь вступить в страну, которую покинула Британия.
Излишне повторять, что если вы вынашиваете подобную мысль
и попытаетесь осуществить ее, мы окажем вам сопротивление
всей мощью, которую может мобилизовать наша страна. Я об-
ращаюсь к вам в надежде, что наше движение может повлиять
на вас и ваших партнеров в нужном направлении и удержит вас
от курса, который неминуемо приведет к моральному краху и
низведению человеческих существ до уровня роботов.
Надежд на то, что вы откликнетесь на мое воззвание, у
меня гораздо меньше, чем на отклик из Британии. Я знаю, что
британцы не лишены чувства справедливости, а они знают меня.
Вас я не знаю настолько, чтобы вынести свое суждение. Все, что
я читал, говорит мне, что вы не прислушиваетесь ни к каким сло-
вам, а слушаетесь только меча. Мне хочется, чтобы оказалось,
что вы представлены в совершенно ложном свете, и как бы мне
183
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
хотелось задеть чувствительные струны вашего сердца! Так или
иначе, я сохраняю нетленную веру в отзывчивость человечес-
кой натуры. На силе этой веры я основываю это неизбежное
движение в Индии, и именно этой верой подсказано настоящее
обращение к вам.
Ваш друг и доброжелатель М. К. Ганди.
ТРЕБОВАНИЯ, ПРЕДЪЯВЛЯЕМЫЕ К УЧАСТНИКАМ
ОТРЯДОВ ОБЩЕСТВЕННОГО ПОРЯДКА
«Хариджан», 18 июня 1938 г.
Недавно я предложил создать отряды по обеспечению об-
щественного порядка, члены которых с риском для жизни бо-
ролись бы с беспорядками, главным образом общинными.
Предполагалось, что эти отряды должны заменить полицию и
даже войска. Это звучит претенциозно. Этого, возможно, и не
удастся достигнуть. И все же, если Конгресс добьется успеха в
своей ненасильственной борьбе, он должен также научиться ус-
транять мирным путем подобные явления. Общинные бес-
порядки устраивают люди, преследующие политические цели.
Многие из тех, кто принимает в них участие, находятся под влия-
нием этих людей. Конечно, выработка метода или методов пре-
дотвращения мирными средствами опасных ситуаций в отноше-
ниях между общинами не должна оказаться непосильной зада-
чей для членов Конгресса. И это независимо от того, существует
или не существует договор между общинами. Не может быть,
чтобы какая-либо из сторон стремилась навязать договор насиль-
ственными методами. Если бы даже такой договор был возмо-
жен, он не стоил бы даже бумаги, на которой он написан, пото-
му что такой договор не может служить основой для взаимопо-
нимания. Более того, даже если существует договор, нельзя
ожидать, что больше не будет общинных беспорядков.
Давайте поэтому посмотрим, какими качествами должен
обладать участник предлагаемого мной отряда по обеспечению
общественного порядка.
184
1. Он или она должны обладать живой верой в ненасилие.
Это невозможно без живой веры в бога. Сторонник ненасилия
не может действовать иначе, как с помощью божьей. Без этого
у него не будет мужества умереть без гнева, без страха и без
отмщения. Такое мужество рождается верой, что бог — в серд-
цах всех и что там, где бог, не должно быть страха. Сознание
вездесущности бога означает также уважение к жизни даже тех,
кого можно назвать противниками или головорезами. Это пред-
полагаемое присутствие бога усмиряет гнев в человеке, когда в
нем берет верх звериное начало.
2. Этот посланец мира должен в равной мере уважать все
основные религии. Так, если он индус, он будет уважать все дру-
гие религии, распространенные в Индии. Он должен поэтому
знать основы различных религий, исповедуемых в стране.
3. Вообще говоря, эта работа по обеспечению порядка мо-
жет осуществляться в каждом месте только местными жителями.
4. Эта работа может выполняться в одиночку или группами.
Поэтому никто не должен дожидаться компаньонов. Тем не
менее, каждый, естественно, будет стремиться найти компань-
онов в своей местности и сформирует местный отряд.
5. Этот посланец мира путем личного общения установит
связь с жителями данной местности или с определенным кругом
лиц, чтобы, когда он начинает борьбу с опасной ситуацией, он
не был бы для участников беспорядков совершенно чужим, на
которого смотрят с подозрением и не желают иметь с ним дела.
6. Излишне говорить, что член отряда общественного по-
рядка должен обладать безупречным характером и быть стро-
го беспристрастным.
7. Обычно признаки надвигающейся бури появляются за-
ранее. В таких случаях отряд по обеспечению общественного
порядка не должен ждать, пока разгорится пожар, а попытается
заблаговременно ликвидировать опасность.
8. По мере распространения движения, вероятно, было бы
неплохо иметь некоторое число работников, посвящающих этой
работе все свое время, но абсолютной необходимости в такого
185
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
рода работниках нет. Нужно привлечь к этому как можно боль-
ше добрых и честных мужчин и женщин. Это возможно только
в 1-м случае, если добровольцы вербуются из людей, занятых в
различных областях, но имеющих достаточно досуга, чтобы ус-
танавливать дружеские контакты с людьми, проживающими в их
местности; а кроме того, они должны обладать всеми качества-
ми, необходимыми для члена отряда по обеспечению обще-
ственного порядка.
9. Члены отряда должны носить особую одежду с тем, что-
бы их можно было легко узнать.
Это всего лишь общие предложения. Каждый населенный
пункт может разработать свой собственный устав на данной
основе.
Чтобы не возникали ложные надежды, должен предупре-
дить работников, что я не смогу активно участвовать в форми-
ровании отрядов по обеспечению общественного порядка. У ме-
ня для этого недостаточно здоровья, энергии и времени. Мне и
без того трудно справляться с задачами, от решения которых я
не смею уклониться. Я могу только давать указания и советы
путем переписки и на страницах этой газеты. Поэтому пусть те,
кто одобряет эту идею и чувствует себя способным осуществить
ее, возьмут инициативу в свои руки. Уверен, что предлагаемые
мной отряды обладают огромными возможностями и что сама
эта идея вполне осуществима.
ДЕРЕВЕНСКИЙ СВАРАДЖ
«Хариджан», 26 июля 1942 г.
Вопрос: Не смогли бы вы в связи с серьезной ситуацией,
складывающейся в Индии, обрисовать в общих чертах работу де-
ревенского комитета свараджа, который мог бы управлять все-
ми деревенскими делами, не полагаясь на вышестоящие прави-
тельственные органы или при отсутствии таковых? В частности,
как, по вашему мнению, можно было бы достигнуть того, что-
бы комитет стал полномочным и представительным органом и
186
действовал беспристрастно, эффективно и бесстрашно, не на-
деясь на чье-либо покровительство? Какова должна быть его
сфера действий и механизм выполнения распоряжений? И каким
способом можно смещать членов комитета за взяточничество,
неспособность или по другим причинам?
Ответ: Согласно моему представлению о деревенском сва-
радже, деревня должна представлять собой целое государство,
не зависящее от своих соседей в удовлетворении своих жизнен-
ных потребностей и в то же время тесно связанное с ними во
многих других областях, где это необходимо. Таким образом,
главной заботой каждой деревни будет вырастить для своего
потребления продовольственные культуры, а также хлопок для
изготовления одежды. Деревня должна иметь участки земли для
выпаса скота, для отдыха и развлечений взрослых и детей. Если
же есть еще свободная земля, деревня может выращивать по-
лезные культуры на продажу, за исключением ганжья, табака,
опиума и т. п. В деревне должен быть деревенский театр, шко-
ла и зал для собраний. У нее будут свои собственные водные со-
оружения для снабжения чистой водой. Этого можно достигнуть,
лишь осуществляя надзор за колодцами и водоемами. Образо-
вание должно быть обязательным, вплоть до последней ступени
начального образования. Всякая деятельность, насколько воз-
можно, будет осуществляться на кооперативных началах. Не
будет никаких каст в том виде, как они существуют сегодня, с их
различными степенями неприкасаемости. Основой деревенской
общины будет ненасилие с сатьяграхой и несотрудничество.
Жители будут нести поочередно обязательную службу в дере-
венской охране по списку, утвержденному деревней. Управле-
ние деревней осуществляется панчаятом в составе пяти человек,
который ежегодно избирается взрослым населением деревни —
мужчинами и женщинами, обладающими минимумом необхо-
димых для этого качеств. Панчаяты будут обладать всей полно-
той власти и необходимой юрисдикцией. Поскольку никакой
системы наказания в обычном смысле не будет, панчаяты будут
одновременно законодательным, судебным и исполнительным
187
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
органом, срок полномочий которого равен году. Любая дерев-
ня может стать хоть сейчас таким государством без посторон-
него вмешательства даже со стороны нынешнего правительства,
единственная действенная связь которого с деревней за-
ключается в обложении налогом ее доходов. Я не останавливался
здесь на вопросе об отношениях с соседними деревнями и цен-
тром, если таковые существуют. Моя цель — дать набросок
управления деревней. Это — совершенная демократия, ос-
нованная на личной свободе. Личность — творец своего собст-
венного правительства. Закон ненасилия управляет ею и ее пра-
вительством. Она и ее деревня способны бросить вызов целому
миру, потому что закон, управляющий каждым жителем дерев-
ни, заключается в том, что он пойдет на смерть, защищая свою
честь и честь своей деревни.
Вполне вероятно, читатель спросит меня, как я и сам себя
спрашиваю, когда пишу эти строки, почему я не сумел органи-
зовать Севаграм в соответствии с нарисованной здесь картиной.
Мой ответ таков: я пытаюсь сделать это. Некоторые результаты
уже намечаются, но я еще не могу продемонстрировать ничего
ощутимого. Однако в нарисованной здесь картине пет ничего не-
возможного. Создание такой деревни может стать делом целой
жизни. Каждый, кто предан подлинной демократии и деревенской
жизни, может выбрать для себя деревню, жить целиком ее инте-
ресами и своим единственным занятием считать работу для нее,
и он получит хорошие результаты. Пусть он начнет с того, что ста-
нет деревенским мусорщиком, прядильщиком, сторожем, вра-
чом и школьным учителем одновременно. Если никто не поддер-
жит его, он ограничится подметанием улиц и прядением.
НЕЗАВИСИМОСТЬ
«Хариджан». 5 мая 1946 г.
Друзья неоднократно требовали, чтобы я дал определение
независимости. Рискуя повториться, должен сказать, что не-
зависимость, о которой я мечтаю, означает Рамараджья, т. е.
188
царство божие на земле. Я не знаю, каково оно будет на не-
бесах. У меня нет желания знать далекое будущее. Если на-
стоящее довольно привлекательно, будущее не может сильно от
него отличаться.
Конкретно: независимость должна быть политической, эко-
номической и духовной.
«Политическая» независимость означает упразднение вла-
сти британской армии в любом виде.
«Экономическая» независимость означает полную свободу
от британских капиталистов и капитала так же, как и от их индий-
ских двойников. Иными словами, беднейший должен чувствовать
себя равным самому высокопоставленному. Это может случить-
ся только тогда, когда капитал или капиталисты поделятся своим
умением и капиталом с самыми низшими.
«Духовная» независимость означает свободу от вооружен-
ных сил для обороны. В моем понимании Рамараджья исключает
замену британской армии профессиональной национальной ар-
мией. Страна, которой управляет пусть даже ее собственная
национальная армия никогда не может быть духовно независи-
мой, а следовательно, ее так называемые слабейшие граждане
никогда не смогут достигнуть полного духовного расцвета.
НЕЗАВИСИМОСТЬ
«Хариджан». 28 июля 1946 г.
Вопрос: В своей статье «Реальная опасность», опублико-
ванной в газете «Хариджан» 15 июля, вы писали, что члены
Конгресса, как правило, сами точно не знают, какого рода не-
зависимости они хотят. Не могли бы вы нарисовать широкую,
ясную картину независимой Индии в соответствии с вашим по-
ниманием?
Ответ: Я считаю, что я постоянно излагал свои мысли о не-
зависимости Индии. Но поскольку подобные вопросы задают
мне часто, то лучше я отвечу на этот вопрос, даже рискуя по-
вториться.
189
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
Независимость Индии означает независимость всей Индии,
включая то, что называется Индией княжеств, и те территории,
что принадлежат другим иностранным государствам — Франции
и Португалии, которые владеют ими, я полагаю, с молчаливого
согласия Британии. Независимость означает независимость на-
рода Индии, а не тех, кто сегодня правит этим народом. Прави-
тели должны зависеть от воли тех, кто теперь находится у них под
пятой. Это значит, что они должны быть слугами народа, гото-
выми исполнить его волю.
Независимость должна начаться с самого низа. Так, каждая
деревня станет государством или панчаятом, обладающим всей
полнотой власти. Из этого следует, что каждая деревня должна
опираться на свои собственные силы и быть в состоянии вести свои
дела вплоть до защиты своей свободы против целого мира. Де-
ревня будет готовиться к тому, чтобы даже ценою гибели защи-
тить себя от любого нападения извне. Таким образом, в конеч-
ном итоге это отдельное целое, составляющее единство. Это не
исключает зависимости от соседей или от внешнего мира и от
добровольной помощи с их стороны. Это будут свободные и
добровольные взаимосвязи. Общество, в котором каждый муж-
чина и каждая женщина знают, чего они хотят, и более того, зна-
ют, что никто не захочет ничего такого, чего другие не могли бы
получить при одинаковой затрате труда, несомненно, является
высококультурным обществом.
Это общество, естественно, должно быть основано на исти-
не и ненасилии, которые, по-моему, невозможны без живой
веры в бога. А бог — это никем не созданная всеведущая живая
сила, проникающая все другие силы мира и не зависящая ни от
какой из них. Эта сила будет жить, когда все другие силы, воз-
можно, погибнут или перестанут действовать. Я не могу объяс-
нить свою жизнь без веры в этот все проникающий живой свет.
При такой структуре общества, которое будет состоять из
бесчисленного множества деревень, будут все расширяющие-
ся, но не идущие кверху круги. Жизнь не будет как пирамида с
190
вершиной, поддерживаемой основанием,— она будет океаном,
а в центре его будет индивид, всегда готовый погибнуть ради
деревни, которая, в свою очередь, готова погибнуть ради груп-
пы деревень. И наконец, целое станет единой жизнью, состоя-
щей из жизней индивидов, которые никогда не станут агрес-
сивными из самонадеянности, а будут смиренными частицами,
разделяющими величие той океанской сферы, составными час-
тями которой они являются.
Поэтому внешний круг не будет иметь силу, чтобы разда-
вить внутренний круг, но придаст силы всему находящемуся в его
пределах и будет черпать в нем свою собственную силу.
Возможно, мне язвительно заметят, что все это утопия и по-
тому не стоит даже об этом думать. Если эвклидова точка (хотя
изобразить ее свыше человеческих способностей) имеет непре-
ходящую ценность, то и нарисованная мной картина имеет цен-
ность для будущего человечества. Пусть Индия живет ради это-
го, хотя это и невозможно осуществить полностью. Необходимо
иметь верное представление о том, чего мы хотим. Только тог-
да мы сумеем достигнуть того, что приближается к нашему
представлению. Если когда-либо каждая деревня в Индии смо-
жет стать государством, то я настаиваю на истинности моей кар-
тины, в которой последний равен первому или, иными словами,
в которой не будет ни первых, ни последних.
В этой картине каждой религии отводится одинаковое ме-
сто. Все мы — листья великого дерева, которое нельзя вырвать
из почвы, так как корнями оно глубоко ушло в недра земли.
Самый сильный ветер не может поколебать его.
В этой картине нет места машинам, которые вытеснили бы
человеческий труд и сконцентрировали силу в руках немногих.
У рабочих есть свое место в цивилизованной человеческой се-
мье. Любая машина, которая помогает индивиду, годится. Но
должен признаться, что я никогда не пытался обдумать, что же
это за машина. Думал я о швейной машине Зингера, и то слиш-
ком поверхностно. Она мне не нужна для моей картины.
191
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
МИССИЯ АЗИИ
«Хариджан», 20 апреля 1947 г.
На заключительном заседании Конференции по межазиат-
ским связям в среду 2 апреля 1947 года в Пурана Кила (Дели),
Гандиджи сказал:
— Вы, друзья, не видели подлинной Индии — вы собрались
на конференцию не в центре подлинной Индии. Дели, Бомбей,
Мадрас, Калькутта, Лахор — крупные города, а потому они под-
вержены влиянию Запада. Если вы действительно хотите увидеть
Индию в ее подлинном величии, вам придется искать ее в дерев-
нях, в жалких хижинах мусорщиков. В Индии 700 тысяч таких
деревень, в них живет 380 миллионов человек.
Если вы увидите деревни, вы не будете очарованы их видом.
Вам придется пробираться через кучи навоза. Я не хочу сказать,
что индийские деревни были когда-нибудь райскими уголками,
но сегодня это действительно навозные кучи. Они не были таки-
ми прежде. То, о чем я говорю, почерпнуто мною не из учебни-
ка истории, я все это видел сам. Я проехал по Индии из конца в
конец и видел жалкие образцы человеческой породы, чьи глаза
утратили блеск. Это и есть Индия. В этих бедных хижинах, посре-
ди навозных куч мы увидим смиренных мусорщиков, в ком зак-
лючена высшая мудрость.
Указав, что мудрость пришла на Запад с Востока, Гандиджи
сказал:
— Первым из этих мудрецов был Зороастр. Он принадле-
жал Востоку. За ним последовал Будда, который принадлежал
Востоку, Индии. Кто последовал за Буддой? Иисус, который при-
шел с Востока. До Иисуса был Моисей, который принадлежал
Палестине, хотя был рожден в Египте. После Иисуса явился Му-
хаммед. Я не буду говорить здесь о Кришне, Раме и других све-
точах. Я не считаю их менее великими, но они менее известны
образованному миру. Все равно, я не знаю ни одного человека
в мире, кто бы мог сравниться с этими людьми из Азии. А что
произошло потом? Христианство было искажено, когда оно пе-
192
решло на Запад. Жаль, что приходится говорить об этом. Мне
бы не хотелось говорить больше об этом.
Все это я рассказал вам лишь для того, чтобы вы поняли: то,
что вы видите в больших городах, — не подлинная Индия. Конеч-
но, резня, которая происходит прямо на наших глазах, — постыд-
ное явление. Как я уже говорил вчера, забудьте об этой резне,
как только покинете пределы Индии.
Но я хочу, чтобы вы поняли миссию Азии. Ее нельзя увидеть
глазами Запада или постичь, заимствуя атомную бомбу. Если вы
хотите выполнить миссию по отношению к Западу, то это долж-
на быть миссия любви и истины. Я не хочу взывать лишь к ваше-
му рассудку. Я хочу овладеть вашими душами.
В наш век демократии, в век пробуждения беднейших из
бедных вы можете вновь взять на себя эту миссию величайшей
важности. Вы завершите покорение Запада не посредством от-
мщения за то, что вас угнетали, а с помощью подлинного по-
нимания. Я уверен, что если вы объедините свои души, а не толь-
ко умы, чтобы проникнуть тайну миссии, которую мудрецы Во-
стока принесли нам, и если мы действительно будем достойны
этой великой миссии, покорение Запада будет завершено. И по-
коренный Запад сам будет этим удовлетворен.
Ныне Запад жаждет мудрости. Он приходит в отчаяние от
увеличения числа атомных бомб, потому что атомные бомбы
несут гибель не только Западу, но и всему миру, как будто ис-
полняется библейское пророчество о всемирном потопе. Вы
должны показать миру все его зло и всю его греховность — это
наследие, которое ваши и мои учителя оставили Азии.
МЕТОДЫ НЕНАСИЛИЯ
И ПАРАЛЛЕЛЬНОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО
«Хариджан», 18 февраля 1946 г.
Возможно, ни одна часть Индии не испытала таких стра-
даний, как Миднапур во время Августовского восстания 1942
года, когда жестокость людей довершила то, чего не сделала
193
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
разгневанная природа. Они были наказаны страданиями, но не
сломлены. Это было заметно по той совершенной дисциплине и
мертвой тишине, которые царили на молитвенных собраниях Ган-
диджи, где присутствовало иногда более ста тысяч человек.
Конечно, основными вопросами, которые работники Кон-
гресса в Миднапуре обсуждали с Гандиджи во время его пре-
бывания в Махишадале, были вопросы о ненасилии и джатия сар-
каре. Джатия саркар было создано на территории полицейских
округов Сутахата, Нандиграм, Махишадал и Тамлук в Миднапур-
ском дистрикте 17 декабря 1942 года и 16 января 1943 года и было
формально распущено 8 августа 1944 года после публикации за-
явления Гандиджи о конспирации и подпольной работе после его
освобождения из заключения. К сентябрю 1944 года около 150
работников, связанных с джатия саркар, вышли из подполья и
сдались властям. В обширном отчете, который работники Конг-
ресса в Миднапуре передали Гандиджи во время его пребыва-
ния в Махишадале, они подробно описали, как во время Авгус-
товского восстания крестьяне захватывали полицейские участки,
сжигали здания судов, прерывали коммуникации и создавали
свою полицейскую службу, следственные отделения и суды, где
правонарушители и лица, занимающиеся антиобщественной де-
ятельностью, привлекались к ответу и где с ними поступали «по
закону». Они старательно избегали лишать жизни людей и пото-
му считали, что действовали по принципу ненасилия.
Позднее они обсудили с Гандиджи вопрос о параллельном
правительстве и саботаже.
«Не могу сказать, — заметил Гандиджи, — что все, что было
сделано, было сделано хорошо, или что все это необходимо
было сделать. Наоборот, многого не следовало делать. То, что
народ не остался безучастным, вызывает удовлетворение, но пе-
чально то, что по прошествии стольких лет народ не знает, за что
стоит Конгресс. Они поступали безрассудно. По самой своей
природе это не могло продолжаться долго.
В своем отчете вы дали описание того, как вы взорвали же-
лезнодорожный путь, привели в негодность дорогу, сожгли зда-
194
ние суда, захватили полицеискии участок, организовали парал-
лельное правительство и т. п. Это не методы ненасильственных
действий. Многие ошибочно полагают, что если только не со-
вершаются убийства, это ненасилие. Иногда убийство — наибо-
лее благородное насилие. Если вы просто убиваете смутьяна, то
злу, в той мере, в какой оно с ним связано, кладется конец. Хуже
мучить людей. Причиняя людям мучения, вы не устраняете зло.
Наоборот, вы навлекаете беду на свои же головы. Власти стано-
вятся мстительными. Вы, вероятно, скажете, что они мститель-
ные всегда, но не этого мы должны желать и не к этому стремить-
ся. Нам невыгодно, когда власти впадают в панику.
В августе 1942 года власти впали в панику. Мы дали им пред-
лог для этого. Но они — люди, которые не знают, что такое по-
ражение; они не слишком испугались. Поэтому они оставили в
ваших руках полицейские участки, суды и т. п., дав немного по-
играть ими, но как только они закончили приготовления, они об-
ратили против нас разрушительную мощь своей машины возмез-
дия. Не таким путем Индия достигнет независимости. Мы не
можем допустить повторения этого.
Сегодня вам приходится считаться не с одной Британией, а
с большой тройкой. Вы не сможете успешно бороться против них
их собственным оружием. В конце концов вы не можете пре-
взойти атомную бомбу. Если мы не найдем нового метода борь-
бы с империализмом всех мастей взамен устаревшего метода
насильственного восстания, то для угнетенных народов на зем-
ле не будет никакой надежды.
Неверно будет сравнивать нас с Россией, — продолжал
он, — наши традиции отличны от традиций России. Историческая
обстановка тоже различна. В России все население находилось
под ружьем; индийский народ не возьмется за оружие, даже
если бы он получил необходимую подготовку. Но нелепо думать,
что наши правители допустят, чтобы мы дали народу такую под-
готовку, если они одним ударом разоружили такую первокласс-
ную военную державу, как Япония. Сегодня Япония повержена
к ногам победителя. А ненасилие не знает поражений. Но оно
195
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
должно быть ненасилием подлинным, а не воображаемым. Я не
проронил бы ни одной слезинки, если бы остался единственным
представителем ненасилия подобного рода».
«После всего того, что мы совершили и пережили, — заме-
тили собеседники, — мы стали сомневаться, была ли наша энер-
гия направлена в нужное русло, верно ли направили мы пробу-
дившийся народ. Но разве ненасильственное восстание не вхо-
дит в программу захвата власти?» — спросили они.
«В этом и заключается ошибка, — ответил Гандиджи. — Не-
насильственная революция не входит в программу «захвата вла-
сти». Это программа изменения отношений, которое закан-
чивается мирной передачей власти. Если бы народ полностью
осуществил пять шагов, о которых я говорил 8 августа на засе-
дании Всеиндийского комитета Конгресса в Бомбее, и если бы
царила атмосфера совершенного ненасилия, правительственные
репрессии лишились бы своей силы воздействия и правительство
вынуждено было бы уступить требованиям народа.
Если под давлением иностранного вторжения или какой-то
другой причины правящая власть слагает с себя полномочия и со-
здается вакуум, тогда народные органы, естественно, возьмут
на себя ее функции. Но такое джатия саркар не будет обладать
никакими другими возможностями для претворения в жизнь сво-
их указов, кроме ненасилия и служения народу. Оно никогда не
прибегнет к принуждению. Даже тем, кто будет придерживать-
ся иных взглядов, будет обеспечена полная безопасность при
таком правлении».
В качестве примера гораздо более высокой действенности
ненасильственных методов по сравнению с методами принуж-
дения Гандиджи упомянул события в Бардоли. А в Миднапуре,
хотя им и удалось вначале захватить некоторые правительст-
венные учреждения, однако они не смогли закрепить своего ус-
пеха. Но в Бардоли участники сатьяграхи оказались в состоянии
полностью удержать то, чего они добились своей борьбой. «Бо-
лее того, — заключил Гандиджи, — вы видели, что все ваше му-
жество не могло предотвратить насилия над женщинами. Это
196
нельзя терпеть. Никто не должен плохо относиться к женщинам.
Для этого требуется высшая степень мужества, т. е. мужества
ненасилия, которое может бросить вызов смерти и против ко-
торого бессильна вся мощь агрессора. Вот это я и пытаюсь де-
лать. Для этого потребуется какое-то время. Потребуется мно-
го времени для того, чтобы народ усвоил эту высшую степень
мужества. Будет ли когда-нибудь применяться такого рода не-
насилие, я не знаю. Но вам, которые учились ненасилию все эти
годы, следует понять, что вы должны показать ненасилие во всем
его великолепии».
Далее участники беседы захотели узнать, как же начать дей-
ствовать в нужном направлении. В ответ Гандиджи предписал им
прялку как «символ и основу конструктивной программы из 18 пун-
ктов». Это лучший путь достижения общественной сплоченности
и организации на основе ненасилия. Метод ненасильственного дей-
ствия состоит в обособлении и обезвреживании орудий зла; джа-
тия саркар, основанное на ненасилии, не стало бы заключать в
тюрьму правительственных чиновников, но совершенно изолиро-
вало бы их, так что им пришлось бы либо стать на сторону наро-
да, либо неизбежно выполнять предписания чужеземного прави-
тельства, к неприкрытой жестокости которого они скоро почув-
ствовали бы отвращение и усталость. Даже родственники и
близкие покинули бы их. «Предполагается, что ни одна из групп
населения не должна страдать от несправедливости и заблужде-
ний со стороны другой группы. Неприкасаемость, эксплуатация
и общинная вражда не могут существовать при джатия саркар, ибо
иначе джатия саркар будет подобно дому, части которого не со-
единены друг с другом и который должен рухнуть».
КАК ВВЕСТИ В РУСЛО НЕНАВИСТЬ
«Хариджан», 24 февраля 1946 г.
Ненависть чувствуется повсюду, и нетерпеливые патриоты
охотно используют ее, если смогут, с помощью насилия для дела
независимости. Полагаю, что это всегда и всюду было ошибкой.
197
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
Но еще большей ошибкой это было в стране, где борцы за сво-
боду открыто провозгласили, что их политика — истина и ненаси-
лие. Ненависть, утверждают они, нельзя обратить в любовь. Тог-
да те, кто верит в насилие, естественно, станут говорить: «Убивай
своих врагов, наноси ущерб им или их собственности, чем только
можешь, открыто или тайно, как сумеешь». Результатом будет
еще более глубокая ненависть, и ответная ненависть, и месть с
обеих сторон. Только что кончившаяся война наглядно показала
несостоятельность такого применения ненависти. Мы еще увидим,
действительно ли так называемые победители победили и не ос-
лабили ли они себя, стремясь ослабить своих врагов. В лучшем
случае это плохая игра. Некоторые приверженцы философии
действия в нашей стране, желая улучшить теорию, говорят: «Мы
никогда не станем убивать своих врагов, но уничтожим их соб-
ственность». Возможно, я поступаю по отношению к ним неспра-
ведливо, когда говорю «их собственность», ведь интересно то, что
наш так называемый «враг» не привез своей собственности, а за
ту малость, которую он привез, он заставляет платить нас. По-
этому мы в действительности разрушаем нашу собственность.
Основную массу всего этого, будь то в людях или предметах, он
производит здесь. Следовательно, то что он действительно име-
ет, — это опека над собственностью. За разрушение тоже нам
приходится платить бешеную цену, и именно невиновного застав-
ляют платить. Вот смысл карательного налога и всего, что он с
собой несет. Ненасилие в смысле простого отказа от убийства по-
этому не представляется мне усовершенствованием метода не-
насилия. Оно означает медленную пытку, а когда медлительность
станет совсем неэффективной, мы тотчас же обратимся к убий-
ству и к атомной бомбе, которая ныне представляет собой пос-
леднее слово насилия. Поэтому я предложил в 1920 году приме-
нение ненасилия и его непременного спутника — истины для вве-
дения ненависти в надлежащее русло. Тот, кто ненавидит,
ненавидит не ради ненависти, а потому что он хочет изгнать из стра-
ны того или тех, кого он ненавидит. И он с одинаковой готовнос-
тью будет добиваться своей цели как ненасильственными, так и на-
198
сильственными средствами. В течение последних двадцати пяти
лет, вольно или невольно, Конгресс призывал народ к ненасилию
и выступал против насилия ради возврата утраченной нами свобо-
ды. Мы обнаружили также благодаря нашему движению вперед,
что, применяя ненасилие, мы смогли воздействовать на народ го-
раздо быстрее и гораздо сильнее, чем прежде. И все же, если
сказать правду, а ее надо говорить, наши ненасильственные дей-
ствия были вялыми. Многие проповедовали ненасилие на словах,
затаив мысли о насилии. Но неискушенные умы народных масс
разгадали наши тайные мысли, а невольная реакция не всегда была
такой, какой она могла быть. Лицемерие пело хвалу добродетели,
но оно никогда не могло заменить ее. Итак, я призываю к ненаси-
лию и еще раз к ненасилию. И это со знанием дела, имея за пле-
чами 60-летний опыт. Мы переживаем критическое время, так как
забитый народ голодает. Мудрый читатель и сам найдет много
различных путей применения принципа ненасилия к сегодняшним
потребностям страны. Мы загипнотизированы ИНА8.
Имя Нетаджи очень влиятельно. Он никому не уступит в
любви к родине (я намеренно употребляю настоящее время).
Мужество сквозит во всех его действиях. Он ставил высокие
цели, но потерпел неудачу. Кто не терпел неудач? Мы должны
ставить высокие цели и хорошо целиться. Не каждому дано до-
биться успеха. Мои хвала и восхищение не могут идти дальше.
Ведь я знал, что его действия обречены на провал, и я сказал бы
то же самое, даже если бы он привел свою ИНА с победой в
Индию, потому что народ все равно не добился бы своего таким
путем. Урок, который Нетаджи и его армия преподали нам, это
урок самопожертвования, единства независимо от классовых или
общинных различий, и дисциплины. Если при нашем поклонении
мы останемся мудрыми и проницательными, мы постараемся
стойко следовать этой троице добродетелей, но мы будем столь
же стойко отказываться от насилия. Мне не хотелось бы, чтобы
8 Индийская национальная армия, созданная в Сингапуре в 1941 —
1942 гг.
199
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
солдат ИНА думал или говорил, что он и его соратники могут си-
лой оружия освободить индийский народ от гнета. Но если он
предан Нетаджи и еще более предан родине, он посвятит себя
тому, чтобы научить народ — мужчин, женщин и детей — му-
жеству, самопожертвованию и единству. Тогда мы сможем сто-
ять с высоко поднятой головой перед всем миром. А если он
будет действовать просто как вооруженный солдат, он будет
вести себя самовластно по отношению к народу; а что он
доброволец — это не будет иметь значения. Поэтому я привет-
ствую заявление капитана Шах Наваза: чтобы быть достойным
Нетаджи, он, придя на индийскую землю, будет действовать как
смиренный солдат ненасилия в рядах Конгресса.
АФРИКА И ИНДИЯ
«Хариджан», 24 февраля 1946 г.
Группа негритянских солдат из Западной Африки посетила
Гандиджи. Западноафриканские негры, возможно, самые пере-
довые из африканцев. Университетское образование, получен-
ное некоторыми из них, дало блестящие, хотя и несколько стран-
ные результаты.
Они привели высказывание Гандиджи о том, что оставаться
в рабстве — ниже человеческого достоинства; раб, который со-
знает свое положение и все же не стремится разбить оковы,
стоит ниже животного. Может ли такой континент, как Африка,
разбить оковы рабства, если он так безнадежно разобщен? —
спросили посетители.
«Мне известны ваши трудности, — ответил Гандиджи. —
Если представить себе огромную территорию Африки, рас-
стояния и естественные препятствия, разделяющие ее различные
части, рассеянность ее населения и ужасную его разобщенность,
задача может показаться безнадежной. Но существуют чары,
которые могут разрушить все эти препятствия. Как только раб
решит, что он больше не будет рабом, его оковы спадают. Он
освобождается сам и указывает путь другим. Свобода и раб-
200
ство — это умонастроения. Поэтому первым долгом нужно ска-
зать себе: «Я больше не буду мириться с положением раба. Я не
буду подчиняться приказам как раб, я буду оказывать им непо-
виновение, если они идут против моей совести». Так называемый
«хозяин», возможно, отстегает вас плетью и постарается заста-
вить работать на него. А вы скажете: «Нет, я не буду работать
на вас ни за деньги, ни под угрозой наказания». Возможно, вы бу-
дете страдать. Но ваша готовность страдать зажжет факел сво-
боды, который никто и никогда не сможет погасить».
«Африка и Индия обе испили до дна чашу рабства. Какие
шаги следует предпринять, чтобы объединить эти две нации с
тем, чтобы они смогли выступить общим фронтом?»
«Вы правы, — ответил Гандиджи. — Индия еще не свободна,
и все же индийцы начали понимать, что их свобода приближает-
ся — не потому, что так сказал белый человек, а потому, что
внутри самой Индии возникли определенные силы. Поскольку
борьба индийцев ненасильственная, она является борьбой за ос-
вобождение всех угнетенных народов против более могуще-
ственных угнетателей. Я не предлагаю совместных механических
действий. «Каждый ищет свой путь к спасению» — это так же
верно для этого мира, как и для иного. Достаточно того, что су-
ществует настоящая духовная связь между азиатами и африкан-
цами. Она будет укрепляться с течением времени».
Посетители хотели знать, что может им дать Индия и как они
могут достичь «кооперативной индустриализации», чтобы изба-
виться от жестокой эксплуатации, от которой они страдают.
«Обмен между Индией и Африкой, — ответил Гандиджи, —
будет обменом идей и услуг, а не обменом промышленных то-
варов на сырье по методу западных эксплуататоров. Так, Индия
может предложить вам прялку. Если бы я открыл ее, когда жил
в Южной Африке, я ввел бы ее среди моих соседей-африканцев
в Фениксе. Вы можете выращивать хлопок, у вас есть для этого
достаточно досуга и множество умелых мастеров. Вам следует
изучить и освоить деревенские ремесла, которые мы стараем-
ся оживить. В этом ключ к вашему спасению».
201
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
АТОМНАЯ БОМБА И АХИМСА
Мои американские друзья высказали предположение, что
атомная бомба скорее, чем что-либо другое, принесет ахимсу
(ненасилие). Следует понимать это так, что ее разрушительная
сила вызовет такое отвращение, что весь мир на какое-то вре-
мя отвернется от насилия. Это похоже на то, как человек, объев-
шись лакомствами до тошноты, отворачивается от них, а потом,
когда тошнота пройдет, возвращается к ним с удвоенным пылом.
Точно так же и мир вновь вернется к насилию, когда воздействие
отвращения ослабнет.
Добро часто исходит от зла. Но на это божья, а не людская
воля. Человек знает, что от зла может произойти только зло, так
же как от добра добро.
Бесспорно, атомная энергия, которая была использована
американскими учеными и военными в разрушительных целях,
может быть использована другими учеными в гуманных целях.
Но мои американские друзья имели в виду не это. Они не на-
столько просты, чтобы задавать вопрос, ответом на который
будет прописная истина. Поджигатель использует огонь в разру-
шительных и гнусных целях, хозяйка же пользуется им ежедневно
для приготовления пищи.
Насколько я могу судить, атомная бомба убила самые воз-
вышенные чувства, которые помогали человечеству в течение
веков. Прежде существовали так называемые законы войны,
которые делали ее терпимой. Теперь нам известно лишь одно:
война не знает других законов, кроме закона силы. Атомная
бомба принесла победу союзникам, но она в то же время погу-
била душу Японии. А что произошло с душой погубившей ее
нации, судить еще рано. Действия силы природы таинственны.
Мы можем разгадывать тайны, только если, зная результаты ка-
ких-то событий, мы сделаем вывод о неизвестных нам резуль-
татах схожих событий. Рабовладелец не может держать раба,
не входя сам или не посылая своего помощника в клетку, в кото-
рой находится раб. Я не хочу, чтобы у вас создалось впечатле-
202
ние, будто я выступаю в защиту злодеяний Японии, совершенных
ею во имя недостойных устремлений. Разница лишь в степени не-
достойности. Я допускаю, что алчность Японии была более не-
достойной. Но большая недостойность не дает права менее не-
достойному безжалостно уничтожать японских мужчин, женщин
и детей в определенном районе.
Мораль, которую следует извлечь из этой величайшей тра-
гедии, заключается в том, что бомбу нельзя уничтожить контр-
бомбой, так же как насилие нельзя уничтожить контрнасилием.
Человечество может избавиться от насилия только путем нена-
силия. Ненависть может быть побеждена только любовью. От-
ветная ненависть служит лишь распространению и усилению не-
нависти. Я знаю, что повторяю то, о чем уже много раз говорил
и даже осуществлял в жизни, прилагая все свои силы и способ-
ности. В том, что я когда-то говорил, тоже нет ничего нового. Все
это старо, как мир. Но я не просто повторял прописные истины,
а провозгласил то, во что я верю всей душой. Шестьдесят лег
опыта в различных сферах жизни только обогатили мою веру,
которую укрепил опыт друзей. Это, однако, основная истина,
которой каждый может придерживаться без отклонений. Я верю
в то, о чем много лет назад сказал Макс Мюллер, — что истину
следует повторять, пока есть люди, которые в нее не верят.
НЕНАСИЛИЕ
[Нижеследующее представляет собой извлечение из пись-
менного послания Гандиджи молитвенному собранию 15 июня
1947 года.]
Я попытаюсь ответить на вопрос, который адресуют мне с
разных концов — с территории большей, чем четверть земного
шара:
«Как вы можете объяснить рост насилия в Индии со стороны
политических партий во имя политических целей? Что это, резуль-
тат тридцатилетней ненасильственной деятельности, направленной
на то, чтобы покончить с британским правлением? Ваша миссия
203
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
ненасилия все еще действительна для мира? Я сжато пересказал
своими словами мысли моих корреспондентов».
Отвечая им, я должен признаться в своем банкротстве, а
не в банкротстве ненасилия. Я уже говорил, что ненасилие, ко-
торое осуществлялось в течение последних тридцати лет, было
ненасилием слабого. Достаточно ли это убедительный ответ —
судить не мне. Далее, следует признать, что такое ненасилие
не может играть никакой роли в изменившейся обстановке.
У Индии нет опыта в применении ненасилия сильного. Не имеет
смысла без конца повторять, что ненасилие сильного — могу-
щественнейшая сила в мире. Истина требует постоянных и ши-
рокого масштаба подтверждений. Это я и пытаюсь делать все-
ми силами. Но если всех моих сил слишком мало? Может быть,
я живу иллюзиями? Почему мне надо звать людей, чтобы они
следовали за мной в моих бесплодных исканиях? Это уместные
вопросы. Ответ мой совсем прост. Я никого не прошу следо-
вать за мной. Каждый должен следовать своему внутреннему
голосу. Если же кто-то не слышит его, ему или ей следует де-
лать то лучшее, на что они способны. Ни в коем случае им не
следует слепо подражать другим.
Мне задавали и продолжают задавать еще один вопрос.
Если вы уверены, что Индия идет по неправильному пути, почему
вы присоединяетесь к тем, кто поступает неправильно? Почему
вы не идете своим одиноким путем — разве вы не верите, что,
если вы правы, ваши прежние друзья и последователи отыщут
вас? Я считаю, что это в высшей степени справедливый вопрос.
Нечего даже пытаться возражать. Все, что я могу сказать, это
то, что моя вера сильна по-прежнему. Возможно, мои методы
неправильны. Есть старые, испытанные средства, которые могут
помочь в такой сложной ситуации. Только не нужно действовать
механически. Итак, я могу сказать всем моим советчикам, что
им следует иметь терпение со мной и даже разделять мою веру
в то, что единственной надеждой для страждущего мира является
узкий и прямой путь ненасилия. Миллионы, подобно мне, могут
потерпеть неудачу в попытке доказать истину своей собственной
204
жизнью, но это будет их личная неудача, но ни в коем случае не
неудача этого вечного закона.
КОРЕННОЕ РАЗЛИЧИЕ
В своей речи после молитвы Гандиджи сказал:
«Говорят, что теперь мои речи производят удручающее
впечатление. Некоторые даже советуют мне вообще не высту-
пать. Это обилие советчиков напоминает мне рассказ об одном
художнике, который выставил свою картину в незастекленной
витрине магазина, приглашая критиков отмечать места, кото-
рые им не нравятся. В результате получилась мазня. Художник
просто пытался показать, что невозможно угодить всем. Поэто-
му он был удовлетворен тем, что написал хорошую картину.
Его задачей было создать произведение, которое удовлетво-
рило бы его художественный вкус. Случай со мной похож на эту
историю. Полагаю, что я никогда не говорю только ради того,
чтобы говорить. Я говорю, так как чувствую, что у меня есть что
сказать народу. Верно, я не согласен с тем, что сделали и де-
лают многие из моих ближайших друзей. Поскольку уж я при-
ехал в Дели и имею свой взгляд на некоторые текущие собы-
тия, я не могу не высказать этого взгляда. Каковы же суще-
ственные расхождения во мнениях? Если вы проанализируете
их, вы найдете только одно коренное различие, к которому
можно свести все остальные. Ненасилие — это мое кредо. Оно
никогда не было кредо Конгресса. Для Конгресса ненасилие
всегда было политикой. Политика приобретает форму кредо,
только когда она проводится, не дольше. Конгресс имел пол-
ное право менять ее, когда считал нужным. Кредо же не допус-
кает никаких изменений. Теперь, хотя в соответствии с уставом
Конгресса политика осталась прежней, практика несомненно
изменила политику. Специалисты, возможно, будут оспаривать
этот факт. Мы с вами не можем, не должны этого делать. По-
чему создатели сегодняшнего Конгресса не должны менять
свою фактическую политику? Закон сам позаботился о себе.
205
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
Следует отметить также, что в уставе употреблено слово «мир-
ный», а не «ненасильственный».
Когда Конгресс собрался в 1934 году в Бомбее, я очень ста-
рался, чтобы слово «мирный» было заменено на «ненасиль-
ственный» но потерпел неудачу. Оказывается, можно придать
слову «мирный» меньшее значение, чем «ненасильственный».
Я не вижу никакой разницы. Но мое мнение не относится к делу.
Ученым надлежит определить различие, если оно существует.
Нам с вами нужно понять только, что деятельность Конгресса
сегодня не является ненасильственной в принятом понимании
этого слова. Если бы Конгресс был связан с политикой ненаси-
лия, он бы не содержал армии. Но он выставляет напоказ ар-
мию, которая, возможно, поглотит гражданское население и
установит в Индии военное правление, если народ не прислуша-
ется ко мне. Должен ли я оставить всякую надежду, что народ
когда-либо будет слушать меня? Пока я дышу, я буду надеять-
ся на это. А если народ не хочет слушать погребальную песнь
моему ненасилию, то нет никаких причин отговаривать меня от
публичных выступлений.
Позвольте мне объяснить кое-что. Я честно признал, что то,
что мы применяли в течение последних тридцати лет, было не не-
насильственным сопротивлением, а пассивным сопротивлением,
к которому прибегает слабый, потому что он не способен к во-
оруженному сопротивлению, а не потому, что он не хочет при-
бегнуть к нему. Если бы мы умели применять ненасильственное
сопротивление, которое доступно только смелым, миру пред-
ставилась бы совершенно другая картина: свободная Индия вме-
сто Индии, рассеченной на две части, каждая из которых в выс-
шей степени подозрительно относится к другой и обе слишком
заняты взаимной борьбой, чтобы иметь возможность подумать
как следует о том, как накормить и одеть миллионы голодных и
раздетых людей, у которых нет никакой религии, кроме един-
ственной религии — удовлетворения их жизненных потребнос-
тей. Не для них кровавая борьба или кинокартины, показываю-
щие как ловко можно перерезать друг другу глотку!»
206
СЛОВАРЬ К СТАТЬЕ
Аватар ы — перевоплощение души в зависимости от поступ-
ков и деяний в предыдущих рождениях. Учение об аватарах — одно
из основных положений индуизма.
Августовские волнения — под таким названием вошел
в историю Индии подъем национально-освободительного движения
в 1942 г., когда по ряду городов страны прокатилась волна демон-
страций и забастовок. Непосредственным поводом был арест коло-
ниальными властями 9 августа всех лидеров Национального конгрес-
са, включая Ганди Несмотря на жестокое подавление волнений они
продолжались до февраля 1943 г.
Арнолд Эдвин (1831-1904) — английский поэт, пере-
водчик и публицист. На протяжении ряда лет был директором санс-
критского колледжа в Пуне. В поэме «Свет Азии» описывает жизнь
и излагает учение Будды. Перевел с санскрита на английский язык
«Бхагаватгиту».
А х и м с а (букв, «отрицание химсы, насилия») — ненасилие,
непричинение зла, воздержание от причинения страданий. Учение
ахимсы существовало еще в древней Индии, а затем было развито в
буддизме, индуизме и особенно в джайнизме. Современные после-
дователи ахимсы рассматривают ее как принцип самодисциплины,
отсутствия гнева, ненависти и т. д. Принципы ахимсы стали неотъем-
лемой частью политической доктрины Ганди.
Ашрам — обитель. По догматам индуизма каждый человек,
достигший преклонного возраста, должен уединиться в ашрам и по-
святить себя религии. Так Ганди назвал свою трудовую общину на
ферме в Фениксе (Южная Африка). Впоследствии в Индии недале-
ко от Ахмадабада в Се-ваграме он основал общину под названием
«Сатьяграха ашрам».
Бардоли — местечко в Бомбейском президентстве, где 11 -
12 февраля 1922 г. состоялось чрезвычайное заседание Рабочего ко-
митета Национального конгресса, на котором было принято реше-
ние прекратить кампанию гражданского неповиновения.
Бос Дж. К. — ботаник, профессор Бенаресского университета.
207
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
Бос Субхас Чандра (1897-1945) — видный дея-
тель национально-освободительного движения в Индии, один из ру-
ководителей левой фракции Индийского Национального Конгресса.
В конце 1938 г. выдвинул так называемый План действий, намечав-
ший предъявление английскому правительству ультиматума о предо-
ставлении полной независимости. После начала второй мировой вой-
ны покинул Индию и создал в 1941 г. при содействии оккупировавших
Бирму японцев «Правительство Свободной Индии» и в 1942 г. Индий-
скую национальную армию (ИНА), поставив целью свержение анг-
лийского господства в Индии с помощью японских войск.
Бхагаватгита (букв. «Песнь божества») — этико-фило-
софский религиозный трактат на санскрите, составляющий часть ин-
дийского эпоса «Махабхарата». Повествует о размышлениях Криш-
ны, одного из воплощений бога Вишну.
Варнадхарма — учение, согласно которому все исповеду-
ющие индуизм делятся на четыре большие группы каст—варны:
брахманов (жрецов, священнослужителей), кшатриев (военачальни-
ков и воинов), вайшьев (торговцев и ремесленников) и шудр (крес-
тьян-земледельцев). Варнадхарма устанавливает обязанности и нор-
мы поведения членов каст.
Варнашрама — круг обязанностей каждого индуса, выте-
кающих из его принадлежности к касте.
Вивекананда Свами (настоящее имя — Датт Нарен-
дранатх, 1863-1902) — индийский философ-гуманист и обществен-
ный деятель, один из идеологов национально-освободительного дви-
жения. В 1897 г. основал религиозно-реформаторское общество
«Миссия Рамакришны». Разоблачая колониализм, Вивекананда не
мог найти реальных путей борьбы с ним, оставаясь на почве идеализ-
ма и религиозного реформаторства. Мировоззрение его и аскети-
ческий образ жизни оказывали большое влияние на современников.
Ганжья — индийская конопля, из которой изготовляется гашиш.
Говинд Сингх (1666-1708) — последний гуру сикхов.
Возглавлял борьбу сикхов против Великих Моголов. В 1699 г. рефор-
мировал сикхизм, учредил военно-религиозную организацию сик-
хов — кхальсу и передал ей высшую власть в общине.
208
Г о к х а л е Гопал Кришна (1866-1915) — преподава-
тель кафедры истории и политической экономии в Пуне, член Зако-
нодательного совета Бомбея, член Исполнительного совета при вице-
короле Индии, основатель общества «Слуги Индии», один из осно-
вателей и первых руководителей Индийского Национального
Конгресса. Председательствовал на сессии Конгресса в Бенаресе в
1905 г. Будучи лидером умеренных, пытался путем сотрудничества
с английской колониальной администрацией добиться уступок для на-
циональной буржуазии и либеральных помещиков Индии.
Дайер Реджинальд Эдвард Г а р р и (1864-
1927) — английский генерал, по его приказу войска расстреляли 13
апреля 1919 г. безоружную демонстрацию на базарной площади
Джалианвала Багх в Амритсаре.
Де Валери Имон (1882) — ирландский политический
деятель, буржуазный националист.
Джатия саркар (букв, «национальное правитель-
ство») — правительство, учрежденное сельским населением райо-
нов, восставшим против колониальных властей в августе 1942 г.
Джулаха — ткач-мусульманин.
ИНА — «Индийская национальная армия» — воинское соеди-
нение, созданное в 1942 г. на территории Бирмы видным деятелем
национально-освободительного движения Индии С. Ч. Босом из числа
индийских солдат, попавших в плен к японцам. ИНА имела целью
вторжение в Индию и ликвидацию английского господства с помощью
японских войск.
Индийский Национальный Конгресс — первая
всеиндийская политическая партия национальной буржуазии и либе-
ральных помещиков, создана в 1885 г. В первый период не была свя-
зана с борьбой народных масс. В период подъема национально-осво-
бодительного движения в 1918-1922 гг. руководство Конгресса взя-
ло курс на превращение его в массовую партию, с тем чтобы
возглавить антиимпериалистическую освободительную борьбу индий-
ского народа. Превращение Национального Конгресса в массовую
партию связано с именем Ганди. На сессии Конгресса в Нагпуре в де-
кабре 1920 г. было принято решение (наряду с важными резолюциями
209
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
о целях и методах борьбы) о новых формах партийной организации.
Конгресс создал свои отделения на местах — в городах и деревнях всех
провинций страны. В этот период Конгресс объединял в своих рядах
представителей различных классов и социальных слоев индийского
общества — буржуазии, либеральных помещиков, интеллигенции,
рабочих, крестьян, мелкой городской буржуазии и по существу являл-
ся Организацией единого общенационального, антиимпериалистичес-
кого фронта. Конгресс сыграл большую роль в национально-освобо-
дительной борьбе Индии и достижении ею независимости в 1947 г.
Индуизм — господствующая религиозная система в современ-
ной Индии, получившая широкое распространение в VI—IV вв. до н. э.
Индуизм отличается крайней аморфностью и неустойчивостью как
своих обрядов и культов, так и своего учения. Он характеризуется
отсутствием канонизации и организованной церкви. В сферу индуиз-
ма входит большинство индийских культовых и религиозных систем,
связанных с почитанием Брахмы, Вишну и Шивы.
Кадар (см. кхади).
Кемаль-паша Мустафа (в 1934 г. получил имя Ата-
тюрк — «отец турок», 1880-1938) — вождь турецкого националь-
но-освободительного движения против держав Антанты и власти
султана.
Керзон Джордж Натаниел (1859-1925), лорд — ан-
глийский государственный деятель и дипломат. Идеолог империали-
стической политики Великобритании на Востоке. Вице-король Индии
(1899-1905), министр иностранных дел Англии (1919-1924). Буду-
чи вице-королем Индии, Керзон провел в 1905 г. реакционную ре-
форму—так называемый раздел Бенгалии.
Кумбха мела — ярмарка, периодически проводившаяся в
некоторых городах Индии, в частности в Хардваре. Мела — большое
скопление людей, особенно в религиозные праздники.
Кхади (кадар) — домотканое хлопчатобумажное полотно.
Ганди призывал изготовлять ткани в самой Индии с помощью ручной
прялки (чаркха) и бойкотировать иностранные текстильные товары.
Пропаганда кхади рассматривалась сторонниками Ганди как важная
часть программы борьбы против английского господства. Члены
210
партии Индийский национальный Конгресс обязаны были носить
одежду из кхади.
«Махабхарата» — древнеиндийская эпическая поэма.
Окончательный текст сложился в начале нашей эры. Помимо пове-
ствования о борьбе за власть двух царских родов (основная часть),
«Махабхарата» содержит много сказаний, легенд, трактатов по воп-
росам права, морали, науки и т. п.
Мюллер Макс (1823-1900) — известный английский во-
стоковед, немец по происхождению. Специалист в области санкск-
ритской литературы, философии, истории, а также сравнительного
языкознания.
Нетаджи (букв, «великий вождь») — почетный титул, при-
своенный С. Ч. Босу его последователями.
Н и в е д и т а, сестра Ниведита — псевдоним Ноубл Маргарет,
ирландки по происхождению, участницы национально-освободитель-
ного движения в Индии, последовательницы и сподвижницы Вивека-
нанды. Особенно настойчиво она пропагандировала идею свадеши.
Пайса — мелкая разменная монета, 1 /4 аны, в настоящее
время 1/100 часть рупии.
П а н ч а я т (букв, «совет пяти») — фактически совет из любо-
го числа лиц. В сельских общинах Индии — орган общинного само-
управления, возглавляемый сельским старостой.
Ранджит Сингх (1780-1839) — народный герой пенд-
жабцев, правитель Пенджаба с начала XIX в. до 1839 г. Объединил
разрозненные сикхские общины в сильное централизованное госу-
дарство (1810-1811). Оказал упорное сопротивление английскому
завоеванию Пенджаба.
Сатьяграх — участник сатьяграхи.
Сатьяграха (букв, «упорство в истине») — термин, введен-
ный Ганди, для обозначения используемых им ненасильственных ме-
тодов политической борьбы. Сатьяграхами назывались проводимые
Ганди кампании несотрудиичества с английскими властями.
«Сатьяграха ашрам» — община, основанная Г анди и его
последователями. Членами общины стала значительная часть спод-
вижников Ганди по его деятельности в Южной Африке.
211
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
Свадеши (букв, «отечественный»)—движение за бойкот
иностранных товаров, за развитие национальной промышленности.
Возникло во время революционного подъема в Индии в 1905-1910 гг.
Участники его носили национальную одежду домашнего производ-
ства. Принципы и тактика свадеши сыграли большую роль в форми-
ровании мировоззрения и в деятельности Ганди.
Свадхарма (букв, «свои законы») — правила поведения
человека в соответствии с его кастовой принадлежностью.
Свами (букв, «хозяин», «господин») — форма почтительно-
го обращения у индусов.
Сварадж (букв, «свое правление») — термин, выдвинутый
в качестве лозунга в борьбе за независимость Индии на Калькут-
тской сессии Индийского Национального Конгресса в 1906 г. В про-
граммном требовании Конгресса говорилось о предоставлении
Индии самоуправления — «такого же, как в Англии и в самоуправ-
ляющихся странах Британской империи». В статье I устава Нацио-
нального Конгресса, принятого в 1921 г., было записано: «Целью
Индийского Национального Конгресса является достижение наро-
дом Индии свараджа всеми законными и мирными средствами».
В самой партии отношение к путям достижения свараджа было раз-
личным. Влиятельные лидеры Конгресса Мотилал Неру и Ч. Р. Дас
разошлись в этом вопросе с Ганди и образовали в марте 1923 г.
партию свараджистов.
Свараджисты — основанная в 1923 г. Ч. Р. Дасом и
М. Неру в составе Индийского Национального Конгресса правая на-
ционалистическая партия, стоявшая за прекращение массового дви-
жения и всех форм гражданского неповиновения, за сотрудничество
с английскими колониальными властями. Основной пункт программы
этой партии гласил, что партия выставит своих кандидатов в Законо-
дательное собрание Индии и законодательные собрания провинций.
Через эти законодательные органы партия предполагала добиться
удовлетворения национальных требований; одним из главных требо-
ваний был статус доминиона. Впоследствии свараджисты вновь вош-
ли в состав Конгресса.
Севаграм см. Сегаон.
212
С е г а о н (Сеган) — деревня в районе Нагпура, где в 1933 г.
Ганди основал ашрам, названный им Севаграм («Служение деревне»).
Сен Кешаб Чандра (1838-1884) — один из лидеров
общества «Брахмо самадж». В 1866 г. создал новую ветвь общества
под названием «Набибилдхан самадж» (Общество новых запове-
дей), объединившую наиболее радикально настроенных бенгальских
интеллигентов.
Сеталвад Чиманлал — член комиссии Хантера, выступал
за соглашение с английскими колониальными властями.
Тилак Балгангадхар(1856-1920) — выдающийся де-
ятель индийского национально-освободительного движения. Уча-
ствовал в деятельности Индийского Национального Конгресса, воз-
главляя в нем радикальное крыло (крайние). Боролся за завоевание
политической власти путем изгнания из Индии англичан всеми сред-
ствами, включая насильственные. За свою антиимпериалистическую
деятельность дважды подвергался тюремному заключению. Привет-
ствовал Великую Октябрьскую революцию, симпатизировал Совет-
ской России.
Халифа т (халифатское движение) — власть халифа, верхов-
ного религиозного главы мусульман. С начала XVI в. титул халифа
перешел к турецким султанам, которые, несмотря на то что их фак-
тическая власть не. простиралась дальше непосредственно подчинен-
ной им территории, считались покровителями и защитниками исла-
ма во всем мире. Их престиж усиливался тем, что в их обладании
находились священные мусульманские города Мекка и Медина. Во
время Первой мировой войны и непосредственно вслед за ее окон-
чанием, когда встал вопрос о разделе Турции, среди индийских му-
сульман началось движение в защиту прав халифа, за сохранение под
его властью священных мест ислама и за ограждение политической
самостоятельности Турции. Это «халифатское движение» имело ан-
тиимпериалистический характер, поскольку Англия выступила про-
тив Турции. Движение пошло на убыль после заключения окончатель-
ного мира между Турцией и Антантой, в особенности с 1923 г., ког-
да постановлением Национального собрания Турции власть халифа
была упразднена, а сам он выслан из Турции.
213
М. Ганди. РЕЧИ И СТАТЬИ О НЕНАСИЛИИ...
Хардвар — священный город индусов, расположен в Уттар
Прадеше на берегу Ганга; место паломничества верующих. Каждые
двенадцать лет там устраиваются народные гулянья в честь праздника
Кумбха мела.
Хардинг Чарлз (1858-1944), лорд — английский дипло-
мат, в 1910-1916 гг. — вице-король Индии.
Чаури-Чаура — деревня близ г. Г оракхпура (Соединен-
ные провинции), в которой 4 февраля 1922 г. крестьяне разгромили
полицейский участок и убили несколько человек.
Шах Наваз — капитан индийской армии, бежавший в Бир-
му и ставший в звании полковника начальником штаба ИНА. В 1945 г.
над Шах Навазом и его сподвижниками состоялся суд, вызвавший ши-
рокий резонанс в Индии. Приговорен к длительному тюремному
заключению.
Шиваджи (1627-1680) — прославленный организатор и
руководитель освободительной войны маратхского народа против
господства Великих Моголов.
Перевод А. Вязьминой, О. Мартынина,
Е. Панфилова, Р. Ульяновского
СИЛА БЕССИЛЬНЫХ1
Вацлав Гавел
По восточной Европе бродит призрак, который на Западе
называют «диссидентство».
Этот призрак — не порождение небес. Он органично при-
сущ системе, которая в нынешней фазе своего исторического
развития уже давно не опирается, а по ряду причин и не может
опираться на неприкрытое и жестокое беззаконие власти, ис-
ключающее любое проявление нонконформизма. А с другой
стороны, эта система настолько политически инертна, что фак-
тически не допускает никакого протеста в своих официальных
структурах.
Кто же, собственно, они, эти так называемые «диссиденты»?
На чем основана их позиция и в чем ее суть? В чем суть «незави-
симых инициатив», объединяющих диссидентов, и насколько
реальны шансы у этих инициатив? Уместно ли употреблять при-
менительно к их деятельности понятие «оппозиция»? Если да, то
чем, собственно, такая «оппозиция» — в рамках этой системы —
является, каким образом действует, какую роль в обществе иг-
рает, на что надеется и на что может надеяться? Под силу ли во-
обще диссидентам — как людям, которые находятся вне всяких
властных структур в положении своего рода «полуграждан», —
каким-либо образом влиять на общество и общественную сис-
тему? Могут ли они вобще что-либо изменить?
1 В. Гавел. Сила бесильных. Минск, 1991.
215
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
Думаю, что разговор об этих вопросах — разговор о воз-
можностях «бессильных» — лучше всего начать с анализа сво-
еобразия власти, в условиях которой эти «бессильные» дей-
ствуют.
2
Наша система чаще всего характеризуется как диктатура,
точнее, диктатура политической бюрократии над нивелирован-
ным обществом.
Опасаюсь, что само это определение — при всей своей ка-
жущейся простоте — скорее затемняет, чем проясняет истинный
характер власти в этой системе. С чем же у нас все-таки связы-
вается понятие «диктатура»?
Я сказал бы, что в нашем сознании оно традиционно свя-
зывается с представлением о сравнительно небольшой группе
лиц, которая в какой-либо стране насильственно захватывает
власть над большей частью общества, открыто утверждает свою
власть с помощью определенных рычагов силы, которыми она
располагает; в социальном плане эту группу лиц довольно лег-
ко можно отделить от подчиненного большинства. «Традицион-
ное», или «классическое», представление о диктатуре включа-
ет в себя предположение о ее временности, исторической эфе-
мерности и неустойчивости; ее существование обычно тесно
связывается с жизнью лиц, которые ее утвердили; эта зависи-
мость чаще носит локальные размеры и характер, и, несмотря
на то что такая диктатура узаконивает ту или иную идеологию,
опору для себя она находит прежде всего в численности и воо-
руженности своих армии и полиции. При этом главную угрозу
для себя она видит в том, как бы не появился кто-то, кто окажет-
ся в этом плане оснащенным лучше и кто свергнет господству-
ющую группировку.
Думаю, что даже поверхностного взгляда достаточно, что-
бы убедиться, что система, в которой мы живем, с такой «клас-
сической» диктатурой имеет совсем мало общего:
216
1) она не является локализованной, а, напротив, охватыва-
ет огромный блок государств, подчиненных одной из двух со-
временных супердержав. И хотя она, естественно, имеет раз-
личные исторические и региональные особенности, проявление
их заметно ограничено рамками того, что объединяет государ-
ственный блок по всей его территории: она не только во всех
этих странах основана на одних и тех же принципах и однотипно
структурирована (а именно способом, навязанным господству-
ющей сверхдержавой), но более того, везде опутана сетью ор-
ганов манипулирования великодержавного центра и тотально
подчинена его интересам. Это обстоятельство— в безысход-
ном мире ядерного равновесия сверхдержав — придает ей, в
сравнении с «классическими» диктатурами, большую внешнюю
стабильность: множество локальных кризисов, которые в изо-
лированном государстве вызвали бы крушение системы, здесь
могут устраняться силовым нажимом остальной части блока;
2) если для «классических» диктатур закономерна неустой-
чивость — многие из них остаются лишь эпизодами в истории,
случайными результатами случайных социальных процессов или
же исканий индивидуума и человеческих масс, — то о нашей
системе вообще ничего подобного сказать нельзя; и хотя от об-
щественных движений, в идейных и социальных недрах которых
эта система первоначально складывалась, она уже давно всем
своим развитием отчуждена, подлинность этих движений (я имею
в виду рабочие и социалистические движения XIX столетия) яв-
ляется ее прочным историческим обоснованием. Это достаточ-
но твердая почва, на которую система могла опираться, преж-
де чем в результате своего развития постепенно воплотилась в
некую совершенно новую социальную и политическую реаль-
ность, которая как таковая уже прочно вросла в структуру мира
и современную эпоху. К этому историческому обоснованию
относилось и глубокое понимание социальных противоречий того
периода, из которых эти движения первоначально вырастали; при
этом несущественно, что уже в самом зародыше этого «глубо-
кого понимания» генетически вызревала предрасположенность
217
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
к тому чудовищному отчуждению, которое принесло дальней-
шее развитие; впрочем, и эта предрасположенность органически
вырастала из климата эпохи, таким образом, имея что-то вроде
своего «обоснования»;
3) следствием этого первоначального «глубокого понима-
ния» является еще одна особенность, которая отличает нашу си-
стему от других современных диктатур: она располагает несрав-
ненно более уступчивой, логически завершенной, общепонятной
и в основе очень гибкой идеологией, которая при своей комп-
лексности и закрытости приобретает характер некоей секуля-
ризованной религии:она предлагает человеку готовый ответ на
любой вопрос, требует не частичного, а полного принятия, глу-
боко проникая при этом в человеческое существование. В эпо-
ху кризиса метафизических и экзистенциальных ценностей, в
эпоху человеческого вырождения, отчуждения и утраты смыс-
ла бытия эта идеология обязана обладать особой гипнотической
притягательностью: неприкаянному человеку она предлагает
легкодоступное «убежище»; достаточно принять эту идеоло-
гию — и все опять становится ясным, жизнь наполняется смыс-
лом, отступают неясные вопросы, беспокойство и одиночество.
Однако за это дешевое «убежище» человеку приходится доро-
го платитьютречением от собственного разума, совести и от-
ветственности; неизбежным следствием принятия этой идеоло-
гии является делегирование разума и совести вышестоящим, а
тем самым отождествление центра власти с центром правды
(в нашем случае это абсолютное копирование византийского це-
зарепа-пизма, в котором высшая светская инстанция является
одновременно и высшей инстанцией духовной). Следует при-
знать, что, вопреки всему этому, упомянутая идеология — по
крайней мере на территории нашего блока — уже не оказывает
на человека слишком большого влияния (пожалуй, кроме Рос-
сии, где все еще практически преобладает холопское сознание
с его слепым, неискоренимым чинопочитанием и бездумным
одобрением всего, что изрекает начальство, в сочетании с ве-
ликодержавным патриотизмом, при котором интересы импе-
218
рии традиционно берут верх над интересами человека). Но это
уже и не важно, поскольку ту роль, которую идеология играет в
нашей системе (о ней еще пойдет разговор), именно эта идео-
логия — и именно в силу своей специфики — выполняет необы-
чайно успешно;
4) традиционному проявлению диктатуры непременно при-
сущ, если говорить о самой технике власти, элемент оп-
ределенной импровизации; механизмы власти в большинстве
своем не являются чрезмерно фиксированными; здесь до-
статочно места для спонтанного и нерегулируемого произвола;
здесь еще имеются социально-нравственные и материальные
условия для некоторых форм сопротивления правительству; ко-
роче говоря, здесь еще много «поверхностных швов», которые
могут разойтись быстрее, чем вся господствующая система ус-
пеет стабилизироваться. Шестидесятилетний путь развития на-
шей системы в СССР и почти три десятилетия ее развития в вос-
точноевропейских странах (с опорой преимущественно на не-
которые давно сложившиеся структурные модели русского
самодержавия) создали, напротив, что касается «физического»
аспекта власти, настолько совершенные и отработанные меха-
низмы прямого и косвенного манипулирования обществом, что
они предстают как «физическая» основа власти уже в совершен-
но новом качестве. В то же время их действенность — не забы-
ваем об этом — значительно усиливается государственной соб-
ственностью и административно-командным управлением все-
ми средствами производства, что дает господствующей
структуре неограниченные возможности бесконтрольных инве-
стиций в саму себя (например, в бюрократический аппарат и
полицию) и облегчает ей — как единственному работодателю —
манипулирование существованием всех граждан;
5) если «классическую» диктатуру характеризует атмосфе-
ра революционного подъема, героизма, самопожертвования
и стихийного насилия во всех сферах, то в жизни советского блока
ничего подобного не осталось. Этот блок уже давно не является
неким анклавом, изолированным от остального цивилизованного
219
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
мира, он не защищен от процессов, которые там развиваются;
более того, являясь его составной частью, разделяет и творит их
общую судьбу. На деле это означает, что в нашем обществе
неизбежно действует (долголетнее сосуществование с запад-
ным миром тому лишь способствует) в сущности та же иерар-
хия жизненных ценностей, что и в развитых западных странах;
иными словами, речь тут de facto лишь об иной форме индустри-
ального общества потребления со всеми вытекающими отсюда
социальными и духовными последствиями. Не учитывая это об-
стоятельство, нельзя постичь характер власти в нашей системе.
Существенное отличие нашей системы — что касается ха-
рактера власти — от того, что мы традиционно понимаем под
словом диктатура, отличие, как мне кажется, очевидное, и за-
дачи чисто внешнего сопоставления заставляют меня выбрать —
исключительно для этих заметок — какое-то специальное обо-
значение. Называя и в дальнейшем ее системой посттоталитар-
ной, я, разумеется, отдаю себе отчет, что это не самое удач-
ное определение — лучшее мне в голову не приходит. Этим
«пост-» я вовсе не хочу сказать, что перед нами система, кото-
рая уже не является тоталитарной; наоборот, я хочу подчерк-
нуть, что ее тоталитаризм принципиально иной, нежели в «клас-
сических» тоталитарных диктатурах, с которыми обычно и свя-
зывается в нашем сознании понятие тоталитаризма.
Обстоятельства, о которых я говорил, представляют собой,
разумеется, лишь обусловливающие факторы и некое собы-
тийное обрамление вокруг основ власти посттоталитарной сис-
темы. Попытаюсь далее раскрыть отдельные особенности этих
основ.
3
Директор овощного магазина поместил в витрину между лу-
ком и морковью лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
Почему он это сделал? Что тем самым хотел сообщить
миру? Действительно ли им овладела идея соединения про-
220
летариев всех стран? Овладела ли так сильно, что он почувст-
вовал неодолимую потребность оповестить о своем идеале об-
щественность? Задумывался ли он на самом деле хоть на мгно-
вение над тем, как бы такое соединение могло осуществиться и
что бы означало?
Думаю, можно предположить, что подавляющее большин-
ство зеленщиков совершенно не задумывается над смыслом
лозунгов в своих витринах и тем более не намерено их исполь-
зовать для выражения своих взглядов на мир.
Этот лозунг привезли нашему зеленщику с базы вместе с
луком и морковью, а он повесил его в витрину просто потому,
что так уж делается годами, что так делают все, что так должно
быть. Если бы он этого не сделал, у него могли быть неприят-
ности: его могли бы упрекнуть, что не оформил витрину; кое-
кто даже мог бы его обвинить в нелояльности. Он сделал это
потому, что так приходится делать, если хочешь чего-то добить-
ся в жизни; что это одна из тысяч тех «мелочей», которые гаран-
тируют ему относительно спокойную жизнь «в согласии с об-
ществом».
Как видим, семантическое содержание выставленного ло-
зунга зеленщику безразлично. Если он и помещает лозунг в вит-
рину, то делает это не потому, что лично стремится ознакомить
общественность с его содержанием.
Это, естественно, не означает, что в его действиях нет ни-
каких мотивов и смысла и что своим лозунгом он никому ничего
не сообщает. Этот лозунг выполняет функцию знака и как тако-
вой содержит, пусть зашифрованную, но вполне определенную
информацию. Вербально ее можно было бы выразить так: я,
зеленщик ХУ, нахожусь на месте и знаю, что должен делать;
веду себя так, как от меня ожидают; на меня можно положить-
ся и нельзя ни в чем упрекнуть; я послушный и потому имею право
на спокойную жизнь. Это сообщение, разумеется, имеет свое-
го адресата: оно направлено «наверх», к начальникам зеленщи-
ка, и является одновременно щитом, которым зеленщик ограж-
дает себя от возможных доносчиков.
221
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
Таким образом, своим подлинным смыслом лозунг на-
прямую связан с существованием зеленщика и отражает его
жизненный интерес. Но в чем же он? Обратим внимание: если
бы зеленщика заставили поместить в витрину лозунг «Я боюсь,
а потому беспрекословно послушен», он бы не отнесся к его
содержанию так безразлично, хотя это содержание в данном
случае полностью обнажало бы скрытый подтекст. Зеленщик,
вероятно, уклонился бы от вывешивания в своей витрине столь
недвусмысленного сообщения о своем унижении, ему было бы
неприятно и стыдно. Это и понятно: все-таки он — человек и,
следовательно, имеет чувство человеческого достоинства.
Чтобы избежать подобных осложнений, признание в ло-
яльности должно иметь форму знака, указывающего хотя бы
своей словесной оболочкой на какие-то высшие, бескорыстные,
побуждения. Зеленщику следует предоставить возможность
сказать хотя бы самому себе: «А почему, в конце концов, про-
летарии всех стран не могут соединиться?»
Знак помогает, таким образом, скрыть от человека «ни-
зменные» мотивы его послушания, а тем самым и «низменные»
опоры власти. Скрывает их за фасадом чего-то «возвышенного».
Этим «возвышенным» является идеология. Идеология как
искусственная форма отношений с миром, внушающая челове-
ку иллюзию того, что он является цельной, достойной и нрав-
ственной личностью, дает ему тем самым возможность не яв-
ляться таковым в реальности; как эрзац чего-то «надличностно-
го» и абстрактного позволяет ему обмануть свою совесть и
скрыть от мира и от самого себя свое истинное положение и
свой бесславный «modus vivendi»2.
Это эффективное — но одновременно как бы и вполне
достойное — удостоверение личности, предъявляемое и
«вверх», и «вниз», и в «стороны», и людям, и Богу. Это ширма,
за которой человек скрывает свою «подчиненность бытию», свое
отчуждение и свое приспособление к существующему положе-
2 Modus vivendi (лат.) — образ жизни, условия существования.
222
нию вещей. Это алиби, приемлемое для всех: от зеленщика,
который свою боязнь потерять место прикрывает показным ин-
тересом к объединению пролетариев всех стран, до высоко-
поставленного функционера, маскирующего свой интерес удер-
жаться у власти якобы служением рабочему классу.
Исходная — «алибистическая» — функция идеологии со-
стоит, таким образом, в том, чтобы создавать у человека как
жертвы и как опоры посттоталитарной системы иллюзию, что
он находится в согласии с человеческим укладом жизни и с по-
рядком мироздания.
Чем уже поле деятельности той или иной диктатуры и чем
менее цивилизованно общество, тем более неприкрыто может
осуществляться воля диктатора: скажем, посредством «голой»
дисциплины, а значит, без усложненного «отношения к миру»
и «самокопания». Однако чем сложнее механизмы власти, чем
более широкое и более расслоенное общество они охватыва-
ют, чем дольше существуют, тем большее количество индиви-
дуумов «извне» они должны в себя вовлекать, и тем большее
значение в сфере их деятельности получает идеологическое
«алиби» как некий «мост» между властью и человеком, по ко-
торому власть подбирается к человеку, а человек приходит к
власти.
Уже поэтому идеология в посттоталитарной системе игра-
ет столь значительную роль: это сложный агрегат, состоящий
из компонентов, инстанций, передаточных рычагов и прочих
средств манипулирования, ничего не оставляющий на волю слу-
чая и надежно предохраняющий целостность власти; без идео-
логии — как своего универсального «алиби» и как «алиби» для
каждого своего компонента — власть просто немыслима.
4
Между интенциями посттоталитарной системы и интенци-
ями жизни зияет пропасть: в то время, как жизнь органично
тяготеет к плюрализму и многокрасочности, к независимости
223
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
самоопределения и самоорганизации, короче говоря, к реали-
зации своей свободы, посттоталитарная система, наоборот, тре-
бует монолитности, единообразия, дисциплины; в то время, как
жизнь стремится создавать все новые и новые «невероятные»
структуры, посттоталитарная система навязывает ей «самые ве-
роятные состояния». Совершенно очевидно, что незыблемой
сущностью системы является ориентация на себя самое, на то,
чтобы постоянно оставаться как можно более основательно и
беспрекословно «самой собой» и, таким образом, постоянно
расширять радиус действия. Человеку эта система служит лишь
в той степени, в которой это необходимо для того, чтобы чело-
век служил ей; малейшее «сверх», любое отклонение человека
от предопределенного положения система воспринимает как по-
кушение на себя. И она права: каждая такая трансценденция
действительно отвергает ее как принцип. Можно утверждать,
таким образом, что внутренней целью посттоталитарной систе-
мы не является, как это может показаться на первый взгляд, толь-
ко сохранение власти в руках правящей верхушки; этот инстинкт
самосохранения как социальный феномен подчинен чему-то
«высшему»: некоему слепому самодвижению системы. Чело-
век — даже если он и занимает какое-то место в государствен-
ной иерархии — «как таковой» ничего не значит в этой системе;
он лишь призван это «самодвижение» осуществлять и ему слу-
жить; потому и его стремление к власти может реализовывать-
ся только до тех пор, пока оно не вступает в противоречие с «са-
модвижением».
Идеология — как вышеупомянутый «алибистический» мост
между системой и человеком — закрывает пропасть между ус-
тремлениями системы и устремлениями жизни; идеология со-
здает видимость, что притязания системы вытекают из потреб-
ностей жизни: это некий мир «иллюзий», выдаваемый за дей-
ствительность.
Предписания посттоталитарной системы человек ощущает
практически на каждом шагу. Она прикасается к нему, предва-
рительно надев идеологические перчатки. А посему жизнь в си-
224
стеме насквозь проросла лицемерием и ложью; власть бюрок-
ратии называется властью народа; именем рабочего класса по-
рабощен сам рабочий класс; повсеместное унижение человека
выдается за его окончательное освобождение; изоляция от ин-
формации называется ее доступностью; правительственное
манипулирование органами общественного контроля власти и
правительственный произвол — соблюдением законности; по-
давление культуры — ее развитием; распространение импер-
ского влияния выдается за помощь угнетенным; отсутствие сво-
боды слова — за высшую форму свободы; избирательный
фарс — за высшую форму демократии; запрет на свободную
мысль — за самое передовое научное мировоззрение; оккупа-
ция — за братскую помощь. Власть находится в плену у собствен-
ной лжи, поэтому и прибегает к фальши. Фальсифицирует про-
шлое. Фальсифицирует настоящее и фальсифицирует будущее.
Подтасовывает статистические данные. Делает вид, будто бы у
нее нет всесильного и способного на все полицейского аппара-
та. Притворяется, что уважает права человека. Притворяется,
что ни в чем не притворяется.
Человек не обязан всем этим мистификациям верить. Од-
нако он должен вести себя так, словно верит им; по крайней
мере, молча сохранять толерантность или хотя бы быть в ладу с
теми, кто эти мистификации осуществляет.
Уже хотя бы поэтому человек вынужден жить во лжи. Он
не должен принимать ложь. Достаточно, что он принял жизнь,
которая неотделима от лжи и невозможна вне лжи. Тем самым
он утверждает систему, реализует ее, воспринимает ее, явля-
ется ею.
5
Как мы видели, истинное значение лозунга зеленщика никак
не связано с тем, к чему призывает сам лозунг. Тем не менее это
истинное значение совершенно ясно и всем понятно. Оно вытека-
ет из общедоступности данного кода: зеленщик декларировал
225
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
свою лояльность — и ничего иного ему не оставалось, раз уж
его заявление было принято — единственным способом, на ко-
торый реагирует общественная власть: тем, что он принял пред-
писанный ритуал, что принял «иллюзии» за действительность, что
согласился на предложенные «правила игры». Приняв их, он, ра-
зумеется, и сам вступил в игру, стал игроком, сделал возмож-
ным, чтобы эта игра вообще продолжалась, чтобы просто су-
ществовала.
Если идеология изначально — это «мост» между системой
и «человеком как таковым», то в момент, когда человек всту-
пает на этот мост, она становится одновременно и мостом меж-
ду системой, и человеком как ее составной Частью. Если изна-
чально идеология помогает своим действием, направленным
«вовне», конституировать власть как свое психологическое «али-
би», то с того момента, как она принята, она ее конституирует
также «внутрь» как свое неотъемлемое слагаемое: она начина-
ет функционировать как главный инструмент ритуальных внут-
ригосударственных коммуникаций.
Вся структура государственной власти, о «физическом» ас-
пекте которой уже шла речь, тоже не могла бы существовать
без определенного «метафизического» порядка, который свя-
зует отдельные ее элементы, соединяя и подчиняя их единому
способу «самовыражения»; диктует их действиям «правила
игры», то есть определенные нормы, ограничения и законо-
мерности. Это фундаментальная коммуникационная система,
общая для государственной структуры в целом, интегрирующая
ее и обеспечивающая ей внутренний контакт, а также передачу
информации и инструкций; это своеобразный свод «правил до-
рожного движения» и «путеводителей», придающих ей должные
параметры и форму. Этот «метафизический» порядок является
гарантией внутренней прочности тоталитарной государственной
структуры; это ее цементирующий раствор, связующий прин-
цип, инструмент ее дисциплины, без которого она должна бы —
как тоталитарная структура — погибнуть; она должна бы распа-
сться на множество отдельных элементов, сталкивающихся друг
226
с другом в хаосе неуправляемых и частных интересов и тенден-
ций; вся тоталитарная пирамида власти, выстроенная без цемен-
тирующего раствора, должна была бы, как говорится, «рухнуть
сама собой» в момент коллапса материи.
Идеология как интерпретация действительности на уровне
власти в конце концов всегда подчинена государственным инте-
ресам; поэтому она имеет естественную тенденцию к отрыву
от действительности, созданию «мира иллюзий» и ритуалов.
В том обществе, где существует борьба за власть, а следова-
тельно, и общественный контроль над властью, существует, ес-
тественно, и общественный контроль за тем, что власть идеоло-
гически закрепляет. В этих обстоятельствах, следовательно, все-
гда действуют определенные коррективы, препятствующие
идеологии полностью оторваться от действительности. В усло-
виях тоталитаризма эти коррективы, разумеется, исчезают, и
ничто, таким образом, не препятствует идеологии все более от-
даляться от действительности и постепенно превращаться в то,
чем она и является в посттоталитарной системе: в мир «иллю-
зий», всего лишь в ритуал, в формализованный язык с разор-
ванными семантическими связями, превращенный в систему
ритуальных атрибутов, замещающих действительность псевдо-
действительностью.
Идеология в то же время становится, как мы видели, все
более важной составной частью и опорой власти — как ее «али-
бистическое» подтверждение и как внутренне связующий прин-
цип. С ростом этого значения и с продолжающимся отрывом от
действительности она приобретает исключительную реальную
силу, сама становится действительностью, хотя и действитель-
ностью особого рода, имеющей на определенных уровнях
(и прежде всего «внутри» власти) в итоге больший вес, чем дей-
ствительность как таковая: идеология все более зиждется на бра-
ваде ритуалов, нежели на реальной действительности, которая
за ней скрыта; значение явлений вытекает не из них самих, а из
их понятийного включения в идеологический контекст; недействи-
тельность воздействует на тезис, а тезис — на действительность.
227
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
Власть, таким образом, ближе к идеологии, чем к действитель-
ности, из тезиса черпает свою силу, от тезиса полностью зависит.
Это, конечно, неизбежно ведет к тому, что тезис, или
шире — идеология, в конце концов перестают (и в этом пара-
докс) служить власти, а власть начинает служить им; идеология
как бы «экспроприировала власть» у самой власти, как бы сама
становится диктатором. Складывается впечатление, что сам те-
зис, сам ритуал, сама идеология распоряжаются людьми, а вов-
се не люди ими.
Поскольку идеология является главной гарантией внут-
ренней прочности власти, то она становится одновременно и все
более значительным условием ее преемственности; в то вре-
мя, как в «классической» диктатуре право наследования являет-
ся все же проблематичным — и возможные претенденты, не
имея иных средств утвердиться, прибегают к «голой» силовой
конфронтации, — то в посттоталитарной системе власть пере-
ходит от одного лица к другому, от группировки к группировке
и от поколения к поколению существенно более гладким спосо-
бом, а именно функцию нового «ring-maker»3 при отборе руко-
водящих кадров выполняет ритуальная легитимация; способность
опереться на ритуал, одушевить его и обеспечить претендентам,
как говорится, «путь наверх».
Естественно, и в посттоталитарной системе существует
борьба за власть, в большинстве случаев даже намного более
жесткая, чем в открытом обществе (разумеется, борьба эта не
открытая, регулируемая демократическими правилами и доступ-
ная общественному контролю, а скрытая, закулисная: непрос-
то вспомнить пример, когда бы при смене генерального секре-
таря в какой-либо из правящих коммунистических партий воин-
ские части и подразделения безопасности не были бы приведены
по меньшей мере в состояние готовности). Эта борьба, однако,
в отличие от «классической» диктатуры никогда не представля-
3 Ring-maker — (амер.) — влиятельное лицо, определяющее выбор
кандидатов на политические должности.
228
ет угрозы самим устоям и ее стабильности. Самое большее —
она вызовет потрясение государственной структуры, от кото-
рого, однако, та быстро оправится именно потому, что ее при-
родная соединительная ткань — идеология — останется в целос-
ти: пусть сменяет, таким образом, кто угодно кого угодно, все
это происходит лишь на фоне и в рамках общего ритуала и ни-
как иначе.
Этот «диктат ритуала» ведет, естественно, к тому, что
власть заметно обезличивается; человек почти растворяется в
ритуале, подчиняется ему, и часто кажется, что ритуал суще-
ствует сам по себе, чтобы возносить людей из мрака к свету
власти: разве не характерно для посттоталитарной системы, что
на всех уровнях государственной иерархии яркие индивидуаль-
ности все чаще вытесняются людьми безликими, марионетками,
унифицированными слугами ритуала и государственной рутины?
Произвольное самодвижение такой обесчеловеченной и
обезличенной власти и есть один из признаков этого осново-
полагающего «самодвижения» системы; кажется, будто диктат
этого «самодвижения» сам отбирает в государственные струк-
туры людей без индивидуальной воли, кажется, будто «диктат
фразы» сам вручает власть «фразерам» как наилучшим гаран-
там «самодвижения» посттоталитарной системы.
Западные «советологи» часто переоценивают роль лично-
сти в посттоталитарной системе и упускают из виду, что ру-
ководящие лица, несмотря на огромную власть, предостав-
ленную им нейтралистскими структурами, не более чем по-
слушные орудия закономерностей системы, закономерностей,
которые сами тоже ничего не отражают и не могут отражать.
Впрочем, как показывает опыт, «самодвижение» системы на-
много сильнее личностей воли иного руководителя; до тех пор,
пока личность сохраняет свою индивидуальность, она вынуж-
дена ее прятать за ритуально-анонимной маской, чтобы иметь
хоть какой-то шанс в государственной иерархии, и если затем она
в этой иерархии пробьется и постарается осуществить свою волю,
то «самодвижение» раньше или позже одолеет ее мощью своей
229
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
инерционной силы и либо вытолкнет из государственной струк-
туры как чужеродное тело, либо же постепенно принудит от-
речься от своей индивидуальности, слиться с «самодвижением»
и превратиться в его прислужника, практически не отличимого
от тех, что были до него, и от тех, что придут после него (вспом-
ним, например, эволюцию Гусака или Гомулки). Необходи-
мость постоянно прикрываться ритуалом, обращаться к нему
приводит к тому, что даже просвещеннейшие умы в государ-
ственной структуре становятся, можно сказать, «пленниками
идеологии»: никогда они не в состоянии заглянуть на самое дно
«обнаженной» действительности, которую им обычно заменя-
ет — пусть и в самую последнюю минуту — идеологическая
псевдодействительность. (Одной из причин, почему руковод-
ство Дубчека в 1968 году не сумело совладать с ситуацией, яв-
ляется, на мой взгляд, именно то, что в решающий момент со-
бытий, в «последних вопросах» оно не сумело вырваться из
мира «иллюзий».)
Таким образом, можно сказать, что идеология как инстру-
мент внутригосударственной коммуникации, гарантирующий го-
сударственной системе внутреннюю цельность, — это элемент
посттоталитарной системы, который шире, чем «физический»
аспект власти, и который в определенной степени подчиняет ее
себе, но одновременно обеспечивает и ее стабильность.
Идеология — один из столпов внешней стабильности этой
системы.
Между тем этот столп на зыбком фундаменте: на лжи. По-
этому он держится лишь до тех пор, пока человек согласен жить
во лжи.
6
Почему наш зеленщик должен был выставить признание в
своей лояльности прямо в витрине? Неужели он уже достаточно
не доказал свое послушание разными другими, менее «гром-
кими» способами? Ведь на профсоюзных собраниях он голосо-
230
вал всегда так, как надо, участвовал в различных соревнованиях,
на выборы ходил исправно, да и «Анти-Хартию» подписал. За-
чем же он еще должен и напоказ выставляться? Тем более, что
люди, которые проходят мимо его витрины, останавливаются,
разумеется, не затем, чтобы убедиться в необходимости, по
мнению зеленщика, соединения пролетариев всех стран. Этот
лозунг они просто не читают, и можно предположить, что даже
не замечают. Спросим женщину, которая остановилась у вит-
рины, что там было, он наверняка ответит, были или нет поми-
доры, но вероятнее всего она не обратила никакого внимания на
то, что там был еще лозунг, не говоря уже о том, чтобы вспом-
нить, какого он содержания.
Требование, чтобы зеленщик публично выразил свое мне-
ние, может показаться бессмысленным. Но бессмысленным оно
не является. Правда, люди не воспринимают его лозунг, но не
воспринимают только потому, что подобные лозунги есть и в
других витринах, на окнах, на крышах, на электрических стол-
бах — просто всюду; что, стало быть, все это создает нечто вро-
де панорамы их повседневности. Они и воспринимают их, соб-
ственно, в контексте как панораму. А чем же еще является ло-
зунг зеленщика, как не малой частицей этой гигантской
панорамы?
Стало быть, причиной, побудившей зеленщика поместить
лозунг в витрине, является не надежда, что кто-то его прочтет
или что он кого-то в чем-то убедит, а нечто иное: вместе с тыся-
чами других лозунгов этот создает именно ту панораму, к кото-
рой все привыкли. Панорама эта, однако, имеет и свое скрытое
значение: она напоминает человеку, где он живет и чего от него
хотят, сообщает ему о том, что делают все остальные, и указы-
вает, что и он должен делать, если не хочет быть отвергнутым,
оказаться в изоляции, «выделиться из общества», нарушить «пра-
вила игры», рискуя тем самым утратить свое благополучие и
свою «безопасность».
Женщина, которая так безразлично отнеслась к лозунгу
зеленщика, возможно, еще час назад вывешивала в коридоре
231
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
учреждения, где она работает, подобный лозунг. Делала она
это почти автоматически, как и наш зеленщик, и делала так имен-
но потому, что происходило это на фоне общей панорамы и с
учетом ее, а следовательно, на фоне той же панорамы, кото-
рую помогает создавать и витрина нашего зеленщика.
Когда зеленщик придет в ее учреждение, он тоже не заме-
тит ее лозунг, как не заметила и она. Тем не менее их лозунги,
по-видимому, взаимообусловлены: оба были вывешены с ог-
лядкой на общую панораму и, как говорится, под ее диктатом,
однако, являясь частью этой панорамы, оба они вносят лепту в
осуществление диктата. Зеленщик и служащая приспосаб-
ливаются к обстоятельствам, и оба тем самым эти условия и ут-
верждают. Они делают то, что делают все, что можно делать,
что следует делать, однако при этом — тем, что делают это, —
они подтверждают, что это действительно может и должно де-
латься. Они выполняют определенное требование и тем самым
способствуют его закреплению. Образно говоря, без лозунга
зеленщика не было бы лозунга служащей и наоборот: каждый
другому что-то предлагает для подражания и каждый от друго-
го это предложение принимает. Их взаимное равнодушие к сво-
им лозунгам обманчиво, ибо на самом деле один своим лозун-
гом принуждает другого принимать данную игру, утверждая тем
самым данную власть, иными словами, они помогают удержи-
вать друг друга в послушании. Оба они являются объектом под-
чинения, но в то же время и его субъектом; они являются жерт-
вами системы и ее инструментом.
Лозунги, которыми залеплен весь районный город и кото-
рых никто не читает, это, стало быть, с одной стороны, просто
личный рапорт районного секретаря секретарю областному, но
вместе с тем они содержат и нечто другое: частное воплощение
принципа общественного «самототалитаризма». Он является
фундаментальным для посттоталитарной системы, ибо помога-
ет вовлекать в государственную структуру каждого человека,
разумеется, не для того,чтобы он реализовал в ней свою чело-
веческую сущность, а чтобы он отказался от нее ради процве-
232
тания «сущности системы», чтобы участвовал в общем «само-
движении», служил ее «самоцельности», чтобы разделял ответ-
ственность за нее, был в нее вовлечен и был повязан с нею, как
Фауст с Мефистофелем. Более того, этой своей связанностью
он должен соучаствовать в закреплении общепринятых норм и
оказывать давление на сограждан; он должен сжиться с этой
зависимостью, с ней идентифицироваться, как с чем-то само со-
бой разумеющимся и необходимым, а впоследствии уже само-
стоятельно классифицировать любое проявление независимос-
ти как отклонение от нормы, как наглость, как атаку на себя лич-
но, как некое «выделение из общества». Вовлекая таким
образом всех в свои структуры власти, посттоталитарная систе-
ма превращает их в инструмент взаимной тотальности этого
«самототалитарного» общества.
Связанными и порабощенными являются практически все:
не только зеленщики, но и главы правительств. Различное по-
ложение в государственной иерархии определяет лишь раз-
личную степень этой связанности: зеленщик связан незначи-
тельно, но столь же незначительны и его возможности; глава
правительства может, естественно, больше, но зато он и в зна-
чительно большей степени связан. Оба они, разумеется, явля-
ются несвободными, только каждый по-своему. Таким обра-
зом, ближайшим партнером человека в этой связанности явля-
ется не другой человек, а система как самоцельная структура.
Положение в государственной иерархии дифференцирует лю-
дей по степени ответственности и вины, но в то же время ни на
кого полностью ответственность и вину не возлагая и никого, с
другой стороны, от ответственности и вины полностью не ос-
вобождая. Конфликт между интенциями жизни и интенциями
системы не перерастает в конфликт двух социально противо-
поставленных общественных групп, и только поверхностный
взгляд позволяет — и то лишь приблизительно — делить обще-
ство на правящих и угнетенных. Впрочем, это одно из важней-
ших различий между посттоталитарной системой и «классиче-
ской» диктатурой, в которой этот конфликт все же поддается
233
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
социальной локализации. В посттоталитарной системе граница
этого конфликта проходит de facto через каждого человека,
ибо каждый по-своему является ее жертвой и опорой. То, что
мы понимаем под системой, не является, следовательно, по-
рядком, который бы одни навязывали другим; скорее, это не-
что, пронизывающее все общество и частью чего это обще-
ство является, нечто, что кажется,вроде бы как принцип,неу-
ловимым, а на самом деле «улавливается» всем обществом
как важный аспект его жизни.
В том, что человек создал и ежедневно создает замкнутую
на себя саму систему, с помощью которой он лишает себя сво-
ей подлинной сущности, не есть, таким образом, какое-то не-
постижимое недоразумение истории, какое-то иррациональное
отклонение или результат проявления некоей сатанинской выс-
шей воли, которая по неизвестным причинам решила таким спо-
собом сжить со света часть человечества. Это могло случиться
и может происходить по той причине, что у современного чело-
века имеется, очевидно, определенная предрасположенность к
тому, чтобы создавать или терпеть такую систему, а также не-
что, что его с этой системой роднит, отождествляет и чему со-
ответствует; нечто, что парализует любую попытку его «лучше-
го я» восстать. Человек вынужден жить во лжи, однако вынуж-
ден лишь постольку, поскольку способен на такую жизнь.
Следовательно, не только система отчуждает человека, но и
отчужденный человек одновременно поддерживает эту систе-
му как свое уродливое детище. Как унизительное отражение
своего собственного унижения. Как доказательство своего па-
дения.
Каждому человеку, естественно, ничто человеческое не чу-
ждо: в каждом живет стремление к собственному человечес-
кому достоинству, нравственной цельности, свободе волеизъяв-
ления, трансценденции «мира объективной реальности»; вме-
сте с тем практически каждый в большей или меньшей степени
способен смириться с «жизнью во лжи», каждый в какой-то сте-
пени подвержен серой банальности и стандартам, в каждом ве-
234
лик соблазн раствориться в безликой массе и мирно плыть по
течению псевдожизни.
Речь давно уже не идет о конфликте двух сущностей. Речь
о чем-то худшем: о кризисе самой сущности.
Сильно упрощая, можно было бы сказать, что посттотали-
тарная система — это результат «исторической» встречи дик-
татуры с обществом потребления: разве эта массовая адап-
тация к «жизни во лжи» и столь широкое распространение в об-
ществе «самототалитаризма» не находятся в тесной связи с
повсеместно распространенным нежеланием человека-по-
требителя пожертвовать чем-либо из своих материальных цен-
ностей во имя собственной духовной и нравственной це-
лостности? С его готовностью поступиться «высшими идеалами»
ради дешевых соблазнов современной цивилизации? С его не-
защищенностью перед эпидемией стадной беззаботности? И не
является ли, наконец, серость и пустота жизни в посттоталитар-
ной системе, собственно, лишь карикатурно заостренным об-
разом современной жизни вообще, и не служим ли мы, в сущ-
ности, — пусть даже по внешним параметрам далеко отстав от
Запада, — на самом деле неким предостережением ему, ука-
зывая скрытую направленность тенденций его развития?
7
Теперь представим себе, что наш зеленщик в один пре-
красный день взбунтуется и перестанет вывешивать лозунги толь-
ко для того, чтобы кому-то понравиться; перестанет ходить на
выборы, о которых знает, что никакими выборами они не явля-
ются; на собраниях начнет говорить то, что на самом деле ду-
мает, и даже найдет в себе силы солидаризироваться с теми, с
кем повелит ему совесть.
Этим своим протестом зеленщик выйдет из «жизни во лжи»,
отвергнет ритуал и нарушит «правила игры»; он снова обретет
утраченные было индивидуальность и достоинство; он станет сво-
бодным. Его протест будет попыткой жить в правде.
235
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
Расплата не заставит себя ждать: его лишат места заведую-
щего и переведут в грузчики, снизят зарплату, ему придется рас-
статься с мечтой отдохнуть в Болгарии, под вопрос будет постав-
лено дальнейшее обучение его детей. Начальство станет к нему
придираться, а сотрудники недоумевать.
Большинство исполнителей этих санкций будут действовать,
разумеется, не по своей собственной воле, а просто под влия-
нием «обстоятельств», тех же обстоятельств, под давлением ко-
торых зеленщик ранее выставлял свои лозунги. Зеленщика бу-
дут преследовать либо потому, что так приказано, либо чтобы
доказать свою лояльность, либо «всего лишь» под воздействи-
ем фона общей панорамы, к которой относится и уверенность,
что только так и решаются подобные ситуации, что так они и
должны решаться, что так, короче говоря, заведено — если это-
го не сделать, можно вызвать подозрения. Исполнители санк-
ций поступают, в сущности, так, как в той или иной степени ведут
себя все: они — составные части посттоталитарной системы,
носители ее «самодвижения», мелкие винтики общественного
«самототалитаризма».
Следовательно, именно сама государственная структура
посредством исполнителей санкций — как своих обезличенных
рычагов — выталкивает зеленщика; и именно сама эта система
наказывает его за бунт, обрекая на изоляцию.
Система должна это сделать исходя из логики «самодви-
жения» и самозащиты: зеленщик ведь допустил не просто лич-
ный просчет, единственный в своем роде, а совершил нечто не-
измеримо более опасное: нарушив «правила игры», он нарушил
игру как таковую. Показал, что это всего лишь игра. Разбил мир
«иллюзий», эту несущую опору системы; нарушил структуру
власти тем, что прорвал ее соединительную ткань; показал, что
«жизнь во лжи» является жизнью во лжи; проломил фасад «вы-
сокого» и показал настоящие, а именно — «низкие» основы вла-
сти. Сказал, что король голый. А поскольку король действитель-
но голый, то это оказалось действительно опасным: своим по-
ступком зеленщик воззвал к миру; каждому дал возможность
236
заглянуть за занавес; каждому показал, что можно жить в прав-
де. «Жизнь во лжи» может функционировать как главный эле-
мент системы только при условии собственной универсальнос-
ти; она должна присутствовать везде и внедряться повсюду; она
не допускает и мысли о сосуществовании с «жизнью в правде»,
ибо любое отступление от «жизни во лжи» отрицает ее как прин-
цип и в целом ставит под угрозу.
Это понятно: пока «жизнь во лжи» не находится в конфрон-
тации с «жизнью в правде», нет и возможности обнаружить ее
лживость. Но как только у нее появится альтернатива, появится
и жизненная опасность как ее сущности, так и явлению в це-
лом. И при этом вообще не важно, каковы истинные масштабы
этой альтернативы: ее сила заключается вовсе не в «фи-
зическом» аспекте, а в «свете», которым она освещает осно-
вы этой системы, в свете, который падает на ее шаткий фунда-
мент: зеленщик угрожает государственному устройству не
«физически», своей фактической силой, а тем, благодаря чему
его поступок приобрел большее значение и осветил собою все
вокруг — и, разумеется, непредсказуемыми последствиями
этого освещения.
Посему «жизнь в правде» имеет в посттоталитарной систе-
ме значение не только экзистенциальное (возвращает человеку
самого себя), гносеологическое (показывает действительность,
как она есть) и нравственное (является примером).
Помимо всего этого, она имеет и четко выраженное зна-
чение — политическое.
Если краеугольным камнем системы является «жизнь во
лжи», то ничего удивительного, что основной угрозой ей ста-
новится «жизнь в правде». А посему она должна ее преследо-
вать более сурово, чем что-либо другое.
Правда — в широком смысле слова — получает в посттота-
литарной системе специфическое и неведомое другим систе-
мам содержание: правда играет в ней более крупную и, глав-
ное, новую роль фактора власти,то есть непосредственной по-
литической силы.
237
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
На что эта сила влияет? Каким образом реализуется правда
как фактор власти? Как ее сила — как таковая — может быть
реализована?
Человек бывает и может быть отчужден от самого себя
лишь потому, что в нем есть, что отчуждать; объектом угнете-
ния является его подлинное существование: «жизнь в правде»,
таким образом, оказывается вотканной непосредственно в
структуру «жизни во лжи» как ее полная противоположность,
как та истинная интенция, которой «жизнь во лжи» противопос-
тавляет подделку. Только на этом фоне «жизнь во лжи» имеет
смысл: ведь своей «алибистической» квазиустойчивостью в «че-
ловеческом распорядке» она реагирует не на что иное, как на
стремление человека к правде.
Следовательно, под внешней благопристойностью «жизни
во лжи» дремлет скрытая сфера истинных устремлений к жиз-
ни, ее «скрытая открытость» правде.
Особая, чреватая взрывом и неизмеримая политическая
сила «жизни в правде» заключается в том, что открытая «жизнь
в правде» имеет своего хотя и невидимого, но при этом везде-
сущего союзника: «скрытую сферу». Именно из нее она выра-
стает, к ней обращается, в ней находит понимание. Там есть про-
стор для ее потенциального развития. Это пространство, есте-
ственно, скрыто, и потому для власти весьма небезопасно:
сложные процессы, которые в нем протекают, протекают в
полумраке — ив момент, когда они в своей завершающей фазе
или своими последствиями выходят «на свет» в форме различ-
ных неожиданных потрясений, их уже, как правило, невозмож-
но скрыть, — что и создает ситуации, перед которыми государ-
ственная власть оказывается беспомощна, и в панике вынужде-
на прибегать к неадекватным реакциям.
По-видимому, природной средой и исходной точкой того,
что можно было бы в самом широком смысле понимать как «оп-
238
позиция», является в посттоталитарнои системе «жизнь в прав-
де». Конфронтация этой «оппозиционной силы» с данной влас-
тью имеет, конечно, принципиально иную форму, нежели в от-
крытом обществе или при «классической» диктатуре: такая кон-
фронтация происходит не в плоскости фактической, официально
закрепленной и четко определенной власти, в распоряжении ко-
торой имеются те или иные прямые рычаги управления, а в со-
вершенно иной плоскости — на уровне человеческого сознания
и совести, на уровне экзистенциальном. Радиус действия этой
специфической силы определяется не числом сторонников, из-
бирателей или солдат, ибо ее место в «пятой колонне» обще-
ственного сознания, среди скрытых интенций жизни, в подавлен-
ном стремлении человека к обретению собственного достоин-
ства и к реализации элементарных прав, его истинных социальных
и политических интересов. Речь, следовательно, идет о «влас-
ти», опирающейся не на силу той или иной ограниченной соци-
альной или политической группы, а прежде всего на мощный
потенциал, скрытый в целом обществе, в том числе во всех его
государственных структурах. Эта «власть», следовательно, опи-
рается не на каких-то «собственных» солдат, а так сказать, на
«солдат своего врага», то есть на всех, кто живет во лжи и в лю-
бой момент — пусть пока только теоретически — может под-
вергнуться воздействию силы правды (либо, инстинктивно ста-
раясь уберечь свою власть, приспосабливается к этой силе). Это
своего рода бактериологическое оружие, которым один штат-
ский может — при соответствующих условиях — вооружить це-
лую дивизию. Эта сила не принимает прямого участия в откры-
той борьбе за власть, а действует в свободной от официальных
рамок сфере человеческого существования.
Однако скрытые процессы, которые она там вызывает, мо-
гут — и трудно наперед прогнозировать, когда, где, как и в каком
масштабе — вылиться во что-то ощутимое: в реальное пол-
итическое действие или событие, в общественное движение, во
внезапный взрыв гражданского недовольства, в острый конфликт
внутри сохраняющей видимость монолитности государственной
239
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
структуры или просто в стремительную перемену обществен-
ного и духовного климата. А поскольку все реальные проблемы
и кризисные явления скрыты под толстым слоем лжи, то вооб-
ще непонятно, когда же упадет эта пресловутая последняя кап-
ля, переполняющая чашу, и что явится этой каплей: поэтому-то
государственная власть в целях профилактики практически по-
чти мгновенно подавляет любую, даже самую робкую попытку
«жизни в правде».
Почему из своего Отечества был изгнан Солженицын? Ра-
зумеется, от него избавились не как от носителя фактической
силы, которая была бы чревата для какого-то представителя ре-
жима опасностью, что Солженицын может занять его место.
Его изгнание было чем-то иным: отчаянной попыткой заглушить
этот мощный источник правды, правды, о которой никто не мог
заранее предположить, какие изменения в сознании общества
она может вызвать и к каким политическим потрясениям могут
в свою очередь эти изменения привести. Посттоталитарная сис-
тема действовала проверенным способом, охраняя целостность
мира «иллюзий», чтобы тем самым спасти себя.
Покров «жизни во лжи» сделан из удивительного материа-
ла: до тех пор, пока он наглухо покрывает все общество, кажет-
ся, что он из камня; однако достаточно в одном месте пробить в
нем брешь, достаточно единственному человеку воскликнуть:
«Король — голый!» и единственному игроку нарушить правила
игры, тем самым изобличив ее как игру, — и все внезапно пред-
станет в ином свете, а весь покров, словно бумажный, мгновен-
но начнет рваться и расползаться.
Говоря о «жизни в правде», я, естественно, подразумеваю
под этим не только прямую защиту правды, например, какой-
то протест или письмо, подписанное группой интеллектуалов.
Ее проявлением может стать любая деятельность, с помощью
которой человек или группа людей восстанут против манипули-
рования собой: от письма интеллектуалов до рабочей забастов-
ки, от концерта рок-музыки до студенческой демонстрации, от
отказа участвовать в избирательной комедии и открытого выс-
240
тупления на каком-то официальном съезде до, скажем, голо-
довки. Поскольку посттоталитарная система подавляет интенции
жизни в комплексе и сама основана на комплексной манипуля-
ции всеми жизненными проявлениями, то и каждое свободное
проявление жизни представляет для нее косвенную политичес-
кую угрозу. Причем ею может быть и то, чему в иных обще-
ственных условиях никому не пришло бы в голову приписывать
какое-то потенциальное, тем более реальное, политическое зна-
чение.
Пражскую весну иногда интерпретируют как столкновения
на уровне фактической власти двух групп: тех, кто хотел сохра-
нить систему такой, какой она была, и тех, кто ее хотел рефор-
мировать. При этом часто забывают, что это столкновение было
лишь заключительным актом и внешним результатом многолет-
ней драмы, разыгрывавшейся прежде всего исключительно в
области духа и совести общества. И что где-то у истоков этой
драмы стояли одиночки, которые и худшее время сумели жить
в правде. Эти люди не располагали фактической властью и не
претендовали на нее, в сферу и «жизни в правде» и не предпо-
лагалось включение политической деятельности; это были поэты,
художники, музыканты и вообще не обязательно люди творчес-
кие, а простые граждане, которые сумели сохранить свое че-
ловеческое достоинство. Разумеется, сегодня непросто сказать,
когда и какими потаенными и извилистыми тропками и на какую
область жизни воздействовали тот или иной честный поступок
или позиция и как постепенно вирус правды внедрялся в ткань
«жизни в лжи» и «пожирал» ее. Одно очевидно представляется
явным: попытка политической реформы была не причиной про-
буждения общества, а его следствием.
Думаю, что с помощью этого опыта легче можно понять
современность: конфронтация тысячи хартистов с посттотали-
тарной системой выглядит с политической точки зрения безна-
дежной. Но это лишь пока мы смотрим на нее сквозь традици-
онную оптику открытой политической системы, в которой со-
вершенно естественно любая политическая сила прежде всего
241
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
заявляет о себе на уровне фактической власти. В этих услови-
ях, думаю, такая минипартия не имела бы никаких шансов. Если
же мы посмотрим на эту конфронтацию с точки зрения того,
что известно о характере власти в посттоталитарной системе,
то увидим ее в совершенно ином свете: никто пока точно не
знает, как влияют на «скрытую сферу» выступления Хартии-77,
ее существование и ее деятельность, и как в этой сфере вос-
принимается попытка Хартии вернуть к жизни гражданское са-
мосознание в Чехословакии. Тем более трудно предвидеть,
когда и каким способом эта деятельность претворится в ре-
альные политические перемены. Это в общем-то уже относится
к «жизни в правде»: как экзистенциальный выбор она возвра-
щает человеку его собственную сущность, как политика —
ввергает его в «игру ва-банк». Поэтому на «жизнь в правде»
решаются лишь те, для кого это первое стоит того, чтобы со-
гласиться на второе, или же те, кто пришел к выводу, что дру-
гой возможности, как взяться за политику, в сегодняшней Че-
хословакии они не имеют. Впрочем, это одно и то же: прийти к
такому выводу может, собственно, только тот, кто не хочет
приносить в жертву политике свою собственную человеческую
сущность, или тот, кто не видит смысла в политике, требую-
щей такой жертвы.
Чем настойчивее посттоталитарная система препятствует
любому проявлению альтернативной и независимой от зако-
номерностей ее «самодвижения» политики на уровне факти-
ческой власти, тем очевиднее центр тяжести потенциальной по-
литической угрозы перемещается в область экзистенциальную
и «до-политическую»: «жизнь в правде» — даже без особого
стремления к ней — становится единственной естественной сре-
дой и исходным пунктом всех акций, противодействующих «са-
модвижению» системы. И даже если впоследствии эти начина-
ния выйдут за рамки того, что называется просто «жизнь в прав-
де», и превратятся в различные параллельные структуры,
движения, институты, начнут ощущать себя политической силой,
окажут ощутимое давление на официальные структуры и ста-
242
нут de facto действовать в какой-то степени на уровне фактичес-
кой силы — они и тогда сохраняют на себе отпечаток своего спе-
цифического происхождения. Поэтому мне кажется, что без
учета особенностей среды, в которой вырастает такая альтер-
нативная политика, без попытки осознать эту специфику невоз-
можно составить правильное представление ни о так называе-
мых «диссидентских движениях», ни о способе их деятельности,
ни об их перспективах.
Глубокий кризис человеческой личности, вызванный «жиз-
нью во лжи», создающий эту жизнь, имеет, несомненно, свои
нравственные последствия: они проявляются — помимо всего
прочего — как глубокий нравственный кризис общества. Че-
ловек, подчиненный потребительской шкале ценностей, «раство-
ренный в амальгаме стадной цивилизации, не признающий от-
ветственности выше перед бытием, чем ответственность за соб-
ственное выживание», есть человек деморализованный: именно
на эту его деморализованность система опирается, ее углубля-
ет, именно ее отражает в масштабе всего общества.
«Жизнь в правде» как форма протеста человека против на-
вязанного ему положения является альтернативной попыткой
вернуть себе свою собственную ответственность, что есть бе-
зусловно, акт нравственный. Не только потому, что человеку
приходится так дорого расплачиваться за него, а прежде всего
потому, что это не сулит никакой конкретной выгоды: так ска-
зать, «окупиться сторицей» в виде оздоровления общей обста-
новки этот акт может, но не обязательно; в этом смысле речь
идет, как я уже заметил, об «игре ва-банк», и едва ли можно
представить, чтобы трезвомыслящий человек включился в нее
только в расчете на ту ренту, какую завтра принесет его сегод-
няшняя жертва — пусть даже в виде общей благодарности.
(Впрочем, совершенно закономерно, что представители власти
не могут расправиться с «жизнью в правде» иначе, как постоянно
243
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
подсовывая ей мотив выгоды — стремление к власти, славе или
деньгам, — и хотя бы таким способом пытаясь втянуть ее в свой
мир, то есть в мир повальной деморализации.)
Поскольку «жизнь в правде» при посттоталитарной систе-
ме становится главной средой любой независимой и альтер-
нативной политики, то и все рассуждения о характере и пер-
спективах этой политики должны обязательно учитывать и этот
ее нравственный показатель как феномен политический. (Если
же кому-то революционно-марксистские убеждения о «над-
строечной» функции морали препятствуют постичь значение
этого аспекта в полном объеме и так или иначе включить в свою
картину мира, это его собственная беда: бездумная привер-
женность закостеневшим постулатам только мешает ему по-
стичь механизмы своей собственной политической деятельно-
сти, что, как ни парадоксально, его самого ставит в положение
тех, кому как марксист он не доверяет, а именно жертв «лож-
ного сознания».)
Действительно, особое политическое значение нравствен-
ности в посттоталитарной системе — явление для современной
политической истории по меньшей мере непривычное, явление,
которое может иметь, как я еще попытаюсь показать, далеко
идущие последствия.
10
Важнейшим политическим событием в Чехословакии с при-
ходом к руководству Гусака в 1969 году было, без сомнения,
выступление Хартии-77. Нельзя сказать, что духовный климат
для этого выступления был подготовлен непосредственно ка-
ким-то политическим событием: поводом стал судебный про-
цесс над молодыми музыкантами группы «The plastic people».
В этом процессе противостояли друг другу не две политичес-
кие силы или концепции, а два понимания жизни: с одной сто-
роны, стерильное пуританство посттоталитарного истэблиш-
мента, с другой — неизвестные молодые люди, которые не
244
хотели ничего иного, кроме как жить в правде: исполнять му-
зыку, которая им нравится, петь о том, что действительно на-
болело, жить свободно, достойно, в гармонии с миром. Это
были люди без политического прошлого, а отнюдь не созна-
тельные политические оппозиционеры с определенными поли-
тическими амбициями, и не бывшие политики, отлученные от
государственных структур. Они имели все возможности при-
способиться к существующему положению, принять «жизнь во
лжи» и жить в покое и безопасности. Но они решили иначе.
Несмотря на это — или, вернее, именно поэтому — их дело
получило особенно сильный резонанс: он затронул практичес-
ки каждого, кто еще не смирился. Кроме того, их случай при-
шелся на то время, когда спустя годы ожиданий, апатии и разо-
чарования в различных формах сопротивления возникла новая
атмосфера: некая «усталость от усталости», когда люди уже
пресытились бесплодными ожиданиями и пассивным анабио-
зом в надежде на возможное улучшение жизни. По-видимо-
му, это и была та последняя капля, которая переполнила чашу.
И многие группы и течения, до того времени изолированные,
сторонившиеся друг друга или же выражавшие недовольство
взаимонеприемлемыми способами, вдруг остро и все разом
ощутили неделимость свободы: все поняли, что атака на чеш-
ский музыкальный андеграунд является атакой на «жизнь в прав-
де», на подлинные устремления жизни.
Свобода рок-музыки была воспринята как свобода чело-
века, а значит, и как свобода философской и политической реф-
лексии, свобода литературы, свобода выражать и защищать раз-
личные социальные и политические интересы общества. В лю-
дях проснулось чувство солидарности: они осознали, что не
заступиться за свободу других — даже тех, кто от тебя далек и
творчеством, и мироощущением, — означает добровольно от-
речься и от собственной свободы. (Не существует свободы без
равноправия, и нет равноправия без свободы; эту старую исти-
ну Хартия-77 дополнила еще одной характерной для нее и чрез-
вычайно важной для истории современной Чехословакии чертой:
245
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
это то, что автор книги «Шестьдесят восьмой»4 анализирует как
«принцип исключения», как первопричину нашего нынешнего
бедственного морально-политического состояния.
Этот принцип оформился в конце Второй мировой войны
в результате неожиданного и необъяснимого сговора демок-
ратов с коммунистами и в дальнейшем эволюционировал до
самого «горького конца» и был наконец преодолен впервые
за долгие десятилетия именно Хартией-77: все, кто солидари-
зировался с ней, тем самым взаимно поручившись за свою сво-
боду, вновь стали равноправными партнерами; это не столько
«коалиция» коммунистов с некоторыми некоммунистами — в
этом не было бы ничего исторически нового и чрезвычайного в
морально-политическом плане — сколько содружество, кото-
рое ни от кого априорно не отгораживается и никому априор-
но не отдает предпочтения. В этой-то атмосфере и возникла
Хартия-77. Кто мог ожидать, что преследование одной или двух
малоизвестных рок-групп будет иметь столь крупные полити-
ческие последствия?
Думаю, что история возникновения Хартии-77 хорошо ил-
люстрирует то, что я уже показал в предыдущих рассуждениях:
что специфической средой и источником многих движений, ко-
торые мучительно приобретают политический опыт, в условиях
посттоталитарной системы не являются события непосредствен-
но политические или же конфронтация различных явно полити-
ческих сил и концепций, а что эти движения в большинстве слу-
чаев возникают на совершенно иной почве: в какой-то более ши-
рокой области «до-политической», где противостоят «жизнь во
лжи» и «жизнь в правде», то есть притязания посттоталитарной
системы и подлинные интенции жизни. Эти подлинные жизнен-
ные интенции могут иметь, естественно, самую различную фор-
му: в одном случае это элементарные материальные, соци-
альные или сословные интересы, в другом — определенные
4 Петр Питгарт — юрист по образованию. В настоящее время пре-
мьер-министр Чешской Республики.
246
духовные запросы или основополагающие экзистенциальные
потребности, среди которых — желание человека жить по-сво-
ему и достойно. Политический характер этой конфронтации,
стало быть, исходит никак не из прирожденной «политичности»
пробивающихся интенций, а просто из того, что коль уж
посттоталитарная система, основанная на комплексном мани-
пулировании человеком, на него как таковая обречена, то каж-
дое свободное человеческое действие или проявление, каждая
попытка «жизни в правде» обязательно являет собой угрозу си-
стеме, а следовательно, становится политикой par excellence.5
Политическое обособление акций и движений, возникших на этой
«до-политической» почве, назревает и происходит уже во вто-
рую очередь как побочное следствие возможных конфронта-
ции; но эти обособления мы никогда не обнаружим у их истоков
как пункт программы,проекта или как начальный стимул.
Это опять-таки было подтверждено 1968 годом в Чехосло-
вакии: коммунистические политики, которые тогда пытались про-
вести реформу системы, не предложили своей программы. Их
внезапное решение было вызвано не мистическим озарением
свыше, к этому их вынудило длительное и все усиливающееся
давление из сфер, которые не имели ничего общего с полити-
кой в традиционном смысле слова. Собственно говоря, они по-
пытались разрешить политически общественные противоречия
(как, например, противоречие между интенциями системы и ин-
тенциями жизни), которые люди годами ежедневно испытывали
на себе, на которые все более открыто реагировали самые раз-
личные социальные слои и которые годами, вызывая живой ре-
зонанс во всем обществе, с самых разных позиций анализиро-
вали ученые и творческие деятели; решения этих противоречий
требовали и студенты.
Своим возникновением Хартия-77 доказывает и то особое
политическое значение нравственного аспекта, о котором я го-
ворил. Ведь без этого сильного чувства солидарности самых
5 Par excellence (лат.) — в высшей степени.
247
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
широких группировок вообще невозможно представить воз-
никновение Хартии-77, так же как невозможно представить это
без внезапного прозрения, что далее уже нельзя выжидать и что
необходимо сообща и во всеуслышание сказать правду, не ду-
мая о последствиях, которые это вызовет, и забыв об эфемер-
ности надежды, что такой поступок в обозримом будущем при-
несет какой-то ощутимый результат. «...Есть вещи,ради кото-
рых стоит терпеть...», — написал Ян Паточка незадолго до своей
смерти. Думаю, что для хартистов это не только завещание, но
и самый убедительный аргумент в пользу того, почему они де-
лают именно то, что делают.
При взгляде со стороны — прежде всего с позиций систе-
мы и ее государственной структуры — выступление Хартии-77
воспринимается как неожиданность, кажется, что оно свалилось
с небес. С неба оно, естественно, не свалилось, но это впечат-
ление понятно: процессы, которые к нему привели, протекали в
«скрытой сфере», в том полумраке, где почти невозможно что-
либо фиксировать и анализировать. Предвидеть возникновение
этого движения было так же трудно, как сегодня — предполо-
жить, к чему оно приведет. Вот он, тот самый шок, характерный
для момента, когда что-либо из «скрытой сферы» внезапно про-
бьет окаменевшую поверхность «жизни во лжи». Чем более
погружен человек в мир «иллюзий», тем сильнее ею изумле-
ние, когда нечто подобное произойдет.
11
В обществах посттоталитарной системы истреблена всякая
политическая жизнь в традиционном смысле этого слова; люди
лишены возможности открыто политически высказываться, не
говоря уже о том, чтобы политически организовываться; пусто-
ту, которая таким образом возникает, полностью заполняют иде-
ологические ритуалы. Интерес людей к политическим вопросам
при такой ситуации, естественно, снижается, и независимые по-
литическое мышление и политическая работа, если что-то по-
248
добное вообще в какой-либо форме существует, большинству
людей кажутся чем-то нереальным, отвлеченным, какой-то иг-
рой ради игры, безнадежно удаленной от их повседневных за-
бот, чем-то, возможно, и притягательным, но в целом ненуж-
ным, так как, с одной стороны, оно совершенно утопично, а с
другой — крайне небезопасно, если учитывать чрезвычайную
жесткость, с которой государственной властью преследуется
всякая попытка в этом направлении.
Вопреки всему и в этих обществах, естественно, находят-
ся одиночки и группы людей, которые не отказываются от по-
литики как своей жизненной миссии и пытаются все же полити-
чески независимо мыслить, высказываться, а при возможности
и организовываться, ибо именно так представляют себе «жизнь
в правде».
Уже одно то, что эти люди существуют и действуют, неиз-
меримо важно и полезно, ибо они и в худшие времена сохра-
няют преемственность политической традиции; а если какое-
то политическое движение, возникшее в той или иной форме
«до-политической» конфронтации, сможет успешно заявить о
себе политически, наметить перспективы, это произойдет — и
часто так и бывает — именно благодаря этим одиноким «гене-
ралам без армии», которые ценою многих тяжелых жертв от-
стояли непрерывность политического мышления, поддержали
инициативу и возникшие позднее движения, обогатив их в нуж-
ную минуту именно этим элементом политической самореф-
лексии. (В Чехословакии есть для этого наглядный пример: прак-
тически все политзаключенные начала 70-х годов, которые тог-
да страдали, казалось бы, зря — их попытки политической
работы в условиях тотально апатичного и серьезно ослаблен-
ного общества воспринимались как чистое донкихотство —
закономерно входят сегодня в когорту активных хартистов; в
Хартии-77 нравственный аспект принесенных ими жертв при-
обретает еще большую ценность; кроме того, они обогаща-
ют это движение своим опытом и элементом вышеупомянутой
политической рефлексии.)
249
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
Тем не менее мне кажется, что мышление и деятельность
этих подвижников — тех, кто никогда не отказывается от кропот-
ливой политической работы и кто всегда готов взять на себя и пол-
ную политическую ответственность — довольно часто страдают
одним хроническим недостатком, а именно: относительно неглу-
боким пониманием исторической специфики посттоталитарной
системы как социально-политической реальности, недостаточным
пониманием также характерных особенностей власти, приспособ-
ленной для этой системы, а следовательно, переоценкой значе-
ния непосредственной политической работы в традиционном
смысле слова и недооценкой политического значения именно тех
«до-политических» событий и процессов, которые питают разви-
тие реального политического процесса. Как политики — да и люди
с политическими амбициями — они довольно часто (и это в конце
концов понятно) начинают с того, чем когда-то естественная по-
литическая жизнь заканчивалась, придерживаются тактики, соот-
ветствующей традиционным политическим отношениям. Тем са-
мым они невольно переносят в совершенно новые условия опре-
деленные способы мышления, привычки, концепции, категории и
понятия из условий, совершенно иных, сперва даже не отдавая
себе отчета в том, какие, собственно говоря, содержание и смысл
эти способы и привычки имеют или могут иметь в новых условиях,
чем в них, этих условиях, является политика как таковая, что и как
в них политически проявляется и что в них имеет политические
шансы. Изгнание из всех государственных структур и невозмож-
ность непосредственно воздействовать на эти структуры в соче-
тании с устойчивой приверженностью традиционным представле-
ниям о политике, сложившимся в более или менее демократи-
ческих обществах (или в «классических» диктатурах), приводят
часто к тому, что политики отрываются от действительности (за-
чем идти на компромиссы с действительностью, если уже изна-
чально никакой нами предложенный компромисс не будет при-
нят?) и попадают в плен поистине утопических идей.
Однако, как я уже попытался показать, в посттоталитарной
системе по-настоящему значимые политические события про-
250
исходят при иных обстоятельствах, нежели в системе де-
мократической. В том, что большая часть общества относится
столь безразлично, если не откровенно недоверчиво, к выра-
ботке концепций альтернативных политических моделей, про-
грамм или хотя бы их концепций, не говоря уже об инициативе
создания оппозиционных партий, сквозит не только разочаро-
вание в общественных делах и утрата «высшей ответственности»
как результат всеобщей деморализации, но и проявляется здра-
вый общественный инстинкт: будто бы люди почуяли, что дей-
ствительно уже «все стало иным» и на самом деле пришло вре-
мя действовать иначе.
Если многочисленные и наиболее значимые политические
импульсы последних лет в разных странах советского блока ис-
ходили — по крайней мере на начальной стадии, до того, как
смогли вызвать определенный резонанс на уровне фактической
силы — в большинстве своем от математиков, философов, фи-
зиков, писателей, историков, простых рабочих и т. д., а не от
политиков; если двигателем различных «диссидентских движе-
ний» является эта масса представителей «неполитических» про-
фессий, то так происходит не потому, что все эти люди, ска-
жем, умнее тех, кто избрал себе политическое поприще, а в
первую очередь потому, что они менее обременены и связа-
ны политическим мышлением и политическими стереотипами,
точнее, традиционным политическим мышлением и традици-
онными политическими стереотипами, что они, следователь-
но, как ни парадоксально, более открыты политической реаль-
ности, а значит, и острее чувствуют, как в ней можно и должно
поступать.
Ничего не поделаешь: ни одна из обозримых сегодня аль-
тернативных политических моделей, пусть даже самая при-
влекательная, в действительности, по всей вероятности, не яв-
ляется тем, что могло бы по-настоящему оживить эту «скры-
тую сферу», зажечь людей и общество, вызвать реальную
политическую активность. Потенциальная политика в посттота-
литарной системе имеет иное поле деятельности: постоянное
251
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
и напряженное противоречие между комплексными притяза-
ниями этой системы и интенциями жизни, то есть элементар-
ной потребностью человека жить, пусть и до определенной
меры, но в согласии с самим собой, жить хотя бы сносно, не
подвергаясь унижениям со стороны начальства и администра-
ции, не находясь постоянно под контролем полиции, иметь воз-
можность свободно высказываться и, реализовав свой природ-
ный творческий потенциал, иметь правовую защищенность и
т. д. и т. п. Все это так или иначе непосредственно затрагивает
эту «скрытую» сферу, все это относится к тому основополага-
ющему, вездесущему и неутихающему противоречию, кото-
рое неизбежно втягивает в себя людей.
Но абстрактные варианты идеального политического или
экономического устройства не занимают их, и это естественно
в такой степени не только потому, что каждый знает, сколь не-
значительны его шансы повлиять на это устройство, но и пото-
му, что люди сегодня все яснее понимают: чем меньше какая-
то политическая доктрина исходит из конкретного человеческо-
го «здесь и сейчас» и чем более она направлена на какие-то
абстрактные «там» и «когда-нибудь», тем легче она превраща-
ется в новый вариант человеческого порабощения. Люди, живу-
щие в посттоталитарной системе, слишком хорошо знают, что
не столь важно, находится ли у власти одна партия или несколь-
ко партий и как они называются, сколь просто то, можно или
нельзя жить по-человечески.
Освободиться от традиционных политических штампов и
привычек, глубже проникнуть в подлинный мир человеческого
существования и уже из его анализа приходить к политическим
выводам — это не только более реалистично с точки зрения по-
литики, но и одновременно — с точки зрения «идеального со-
стояния» — политически более перспективно. Реальное, глу-
бокое и беспрерывное изменение ситуации к лучшему, как я
попытаюсь показать в другом месте, по-видимому, не может
сегодня основываться на том, пробьется ли — даже если бы это
и было возможно — та или иная, опирающаяся на традицион-
252
ные политические представления и в конце концов лишь поверх-
ностная (т. е. структурная, системная) политическая концепция;
это изменение должно будет исходить — как никогда и нигде
раньше — от человека, от человеческого существования, из ос-
новополагающего изменения его положения в мире, его отно-
шения к себе самому, к другим людям, ко всему окружающе-
му. Создание более совершенной хозяйственной и политичес-
кой модели должно сегодня, видимо, более чем когда бы то ни
было, исходить из каких-то более глубоких экзистенциальных и
нравственных изменений в обществе. Это не что-то само собой
разумеющееся, что достаточно придумать и приобрести, слов-
но новый автомобиль; это что-то такое, что может сформиро-
ваться, если речь не идет о каком-то новом варианте прежнего
маразма, только как проявление изменяющейся жизни. Следо-
вательно, введение более совершенной системы никоим обра-
зом не может автоматически гарантировать и более совершен-
ную жизнь, а скорее наоборот: только на фундаменте более
совершенной жизни можно, вероятно, возводить и более со-
вершенную систему.
Я повторяю, что не умаляю значения политической ре-
флексии и концептуальной политической работы. Более того, по-
лагаю, что подлинная политическая рефлексия и подлинная кон-
цептуальная политическая работа — это именно то, чего нам по-
стоянно не хватает. Говоря «подлинная», я имею в виду такую
рефлексию и такую концептуальную работу, которые свободны
от всех традиционных политических схем, привнесенных в наши
условия из мира, который уже никогда) не возвратится (а его воз-
вращение все равно ничего существенно не разрешило бы).
Второй и четвертый Интернационалы, как и множество
других политических сил и организаций, могут, разумеется, су-
щественно поддержать различные наши попытки политическим
способом. Но ни одна из этих сил между тем не решит за нас
проблемы: они действуют в другом мире, возникли в других
условиях, их теоретические концепции, возможно, для нас ин-
тересны и поучительны. Однако только тем, что мы с ними
253
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
идентифицируемся, свою проблему мы не решим. А попытка
наладить в нашей стране те дискуссии, которые движут поли-
тической жизнью в демократическом обществе, мне кажется
совершенно безумной: возможно ли, к примеру, с серьезным
лицом дискутировать о том, хотим ли мы изменить систему или
только реформировать? Для наших условий это — типичная
псевдопроблема: у нас пока нет возможности ни реформиро-
вать, ни изменить систему; нам вообще не ясно, где начинает-
ся изменение; мы знаем по собственному суровому опыту, что
ни «реформа», ни «изменение» сами по себе ничего не гаран-
тируют; и нам в конце концов все равно, представляется ли с
точки зрения той или иной доктрины система, в которой мы
живем, «измененной» или «реформированной»: мы ведем
речь о том, чтобы можно было достойно жить, чтобы система
служила человеку, а ни в коем случае человек — системе, и
боремся за это теми средствами, которыми допустимо за это
бороться и которыми бороться за это имеет смысл; и пусть
какой-то западный журналист, находящийся в плену политичес-
ких стереотипов системы, в которой сам живет, называет эти
средства слишком легальными или слишком авантюрными, ре-
визионистскими, контрреволюционными или революционными,
буржуазными или коммунистическими, правыми или левыми —
это нас интересует в последнюю очередь!
12
Одним из понятий, порождающих множество неясностей
прежде всего потому, что в наши условия оно привнесено из ус-
ловий совершенно иных, является понятие «оппозиция».
Что же представляет собой «оппозиция» в посттоталитар-
ной системе?
В демократическом обществе традиционного парламент-
ского типа под политической оппозицией понимается такая по-
литическая сила на уровне существующей власти (чаще всего
партия или коалиция партий), которая, не находясь у руля, пред-
254
лагает какую-то альтернативную политическую программу,
стремится к власти и самой властью воспринимается как орга-
ничная часть политической жизни страны; которая действует по-
литическими средствами и борется за власть в рамках допусти-
мых законом правил. Помимо этой оппозиции, существует так-
же феномен «внепарламентской оппозиции», под которой
опять-таки подразумеваются силы, организующиеся в общем-
то на уровне фактической власти, однако действующие вне пра-
вил, созданных системой, и пользующиеся средствами, которые
эти правила не предусматривают.
В «классической» диктатуре под оппозицией понимают по-
литические силы, также заявляющие о себе альтернативной по-
литической программой. Действуя или легально, или же на гра-
ни легальности, они не имеют, однако, возможности бороться
за власть в рамках каких-то установленных правил. И потому
часто формируются в различные партизанские группы или по-
встанческие движения для открытой силовой конфронтации с го-
сударственной властью (или в эту конфронтацию непосредствен-
но втягиваются).
Ни в одном из этих значений оппозиции в посттоталитарной
системе не существует. Тогда в каком же смысле и в какой свя-
зи с ней употребляется это понятие?
1. Периодически в него включаются (главным образом за-
падной журналистикой) лица или группы лиц внутри правящей
структуры, которые оказываются в некой скрытой силовой кон-
фронтации с верхами; при этом мотивом их конфронтации мо-
гут быть определенные (разумеется, не слишком ярко выражен-
ные) концептуальные отличия, которыми чаще всего бывает при-
митивное стремление к власти или личная неприязнь к отдельным
ее представителям.
2. В данном случае под «оппозицией» можно также пони-
мать все, что имеет и способно иметь косвенные политические
последствия в том смысле, в каком о них была речь, то есть все,
в чем посттоталитарная система как таковая ощущает угрозу для
себя с точки зрения чистых интересов своего «самодвижения»
255
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
и что ей как таковой действительно угрожает. С этой точки зре-
ния оппозицией является практически каждая попытка «жизни в
правде»: от отказа зеленщика поместить в витрину предписан-
ный лозунг и до Свободно написанного стихотворения, то есть
все, в чем интенции жизни действительно переходят границы,
разрешенные им интенциями системы.
3. Между тем чаще, чем «жизнь в правде», под оппозици-
ей большинство (и в первую очередь опять-таки западные на-
блюдатели) понимает такие группы, которые свои нонконфор-
мистские позиции и критические взгляды выражают постоянно и
открыто, которые не таятся своего независимого политическо-
го мышления и которые сами себя в той или иной степени вос-
принимают уже непосредственно как определенную политичес-
кую силу. Понятие «оппозиция» в этой смысле в какой-то мере
совпадает с понятием «диссидентство», причем между теми,
кого сюда относят, разумеется, существуют большие расхож-
дения в зависимости от того, в какой мере они принимают или
отвергают подобное название: это зависит не только от того,
считают ли они себя и в какой мере непосредственной полити-
ческой силой, и имеют ли определенные амбиции на уровне фак-
тической власти, но и от того, что каждая из этих групп вклады-
вает в понятие «оппозиция».
Снова приведу пример: Хартия-77 в своем первом заявле-
нии акцентирует внимание на том, что она не является оппо-
зицией, поскольку не собирается выдвигать альтернативные по-
литические программы. Ее предназначение совершенно иное,
такие программы она действительно не выдвигает, а поскольку
наличие таких программ — обязательное условие оппозиции в
посттоталитарной системе,то ее действительно нельзя считать
оппозицией.
Конечно, правительство с первой минуты восприняло Хар-
тию как явно оппозиционное объединение и продолжает от-
носиться к ней как к таковому. Это означает, что правитель-
ство — и это вполне естественно — воспринимает «оппозицию»
практически в том смысле, в каком я ее описал во втором пунк-
256
те, то есть видит ее в сущности везде, где есть неподчинение
тотальному манипулированию и где, следовательно, отрицает-
ся принцип абсолютного права системы на человека. Если мы
примем данную формулировку «оппозиции», то будем вынуж-
дены, следуя логике правительства, считать Хартию на самом
деле оппозицией, ибо она действительно серьезно нарушает
целостность посттоталитарной власти, основанной на универ-
сальности «жизни во лжи».
Другой вопрос, в какой степени подписавший Хартию-77
сам себя воспринимает как оппозиционера. Полагаю, что боль-
шинство, подписавших Хартию, отталкивается от традиционного
значения этого понятия, каким оно закрепилось в демократичес-
ком обществе (или в «классической» диктатуре), и воспринима-
ет, следовательно, оппозицию и у нас как политически сформи-
рованную силу, которая действует пусть не на уровне фактичес-
кой власти, и уж тем более не в рамках каких-то правил,
одобренных правительством, однако, имей она такую возмож-
ность, не отказалась бы от власти, поскольку имеет определен-
ную альтернативную политическую программу, приверженцы
которой готовы взять на себя и непосредственную политичес-
кую ответственность. Среди разделяющих это представление об
оппозиции одни — их большинство — себя к ней, видимо, не
причисляют, другие — меньшинство — видимо, напротив, при-
числяют, вполне осознавая, что для «оппозиционной деятельно-
сти» в полном смысле Хартия им возможности не дает. Однако
при этом практически почти все хартисты в достаточной степени
осознают и специфичность отношений в посттоталитарной сис-
теме, и то, что не только борьба за права человека, но и несрав-
нимо более «невинные» действия имеют в этих условиях свою
особенную политическую силу, и что, следовательно, их тоже
можно считать элементами «оппозиционными». Против своей
«оппозиционности» в этом смысле не может достаточно убеди-
тельно возражать ни один хартист.
Весь вопрос, однако, осложняет еще одно обстоятельство:
в общественных кругах советского блока уже в течение многих
257
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
десятилетий понятие «оппозиция» употребляется как наихудшее
из мыслимых обвинений, являясь синонимом слова «враг»; при-
числить кого-то к оппозиции — равнозначно обвинению в жела-
нии свергнуть правительство и ликвидировать социализм (есте-
ственно, в пользу империализма); и были времена, когда подоб-
ное причисление вело прямо на плаху. Это, естественно, никак
не способствует желанию людей называть самих себя этим сло-
вом, тем более, что это лишь слово, и гораздо важнее то, что
на самом деле делается, нежели то, чем называется.
И наконец, еще одна причина, почему многие противятся
этому названию, состоит в том, что понятие «оппозиция» содер-
жит негативный оттенок: назвавшийся так определяет тем самым
себя по отношению к какой-то «позиции» и явно причисляет себя
к общественной силе, через которую сам себя определяет, а
ее позицию проецирует на себя и свое положение. Людям, ко-
торые просто отважились «жить в правде», говорить без огляд-
ки, что они думают, солидаризироваться с согражданами, тво-
рить так, как они считают необходимым, и просто вести себя в
соответствии со своим «лучшим Я», естественно, неприятно, что
свою собственную своеобразную и позитивную «позицию» их
принуждают определять как негативную, опосредованную и что
они должны воспринимать самих себя как тех, которые против
того или другого, а не просто тех, которые являются самими
собой.
Таким образом, избежать различных недоразумений мож-
но, лишь четко определив, в каком смысле понятие «оппозиция»
употребляется и что под ним в наших условиях подразумевается.
13
Если понятие «оппозиция» было перенесено из демок-
ратического общества в посттоталитарную систему до того, как
были тщательно обдуманы и определены его значение и сфера
употребления в этих новых, столь отличных условиях, то понятие
«диссидент», напротив, предложено западной журналистикой и
258
общепринято как обозначение феномена посттоталитарной си-
стемы, практически не существующего в демократическом об-
ществе, по крайней мере, в такой форме.
Собственно говоря, кто же такой «диссидент»? На мой
взгляд, этот титул заслужили прежде всего те граждане советс-
кого блока, которые решили «жить в правде» и которые к тому
же отвечают следующим условиям:
1) свою нонконформистскую позицию и критические взгля-
ды они выражают, даже в рамках своих ограниченных возмож-
ностей, публично, систематически, а это способствует их по-
пулярности на Западе;
2) благодаря этой позиции они, несмотря на то что не мо-
гут публиковаться у себя и что правительство их всеми способа-
ми преследует, рано или поздно приобрели и в своих странах
определенный вес в глазах общественности, и у правительств,
и, следовательно, какой-то — пусть и довольно ограниченной и
даже удивительной — мерой косвенной фактической силы все-
таки и в своем окружении располагают; эта сила, особенно в
обстановке постоянных преследований, либо оберегает их от
наихудшего, либо дает, по крайней мере, гарантию, что их пре-
следование будет стоить правительству определенных полити-
ческих осложнений;
3) сфера их критического внимания и деятельности выхо-
дит за рамки их непосредственного окружения или узкопро-
фессионального интереса, охватывая таким образом вопросы
всеобщие, и приобретает в определенной мере все же полити-
ческий характер, хотя степень, в какой они сами себя воспри-
нимают как непосредственную политическую силу, может быть
довольно различной;
4) в большинстве своем это люди интеллектуального скла-
да, люди «пишущие», для которых письменное выступление яв-
ляется главным — а часто и единственным — политическим сред-
ством, доступным им и гарантирующим интерес к ним, особен-
но за границей; другие способы «жизни в правде», таким
образом, не воспринимаются зарубежным наблюдателем, ибо
259
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
они либо теряются в трудно обозримых границах определенно-
го регионального пространства, либо — если выходят за эти гра-
ницы — кажутся каким-то незначительным дополнением к пись-
менному самовыражению;
5) это люди, о которых независимо от их профессии на
Западе чаще говорят в связи с их гражданской позицией или с
политическим аспектом их деятельности, нежели с их работой в
сугубо профессиональной области; из собственного опыта знаю,
что существует какая-то невидимая граница, которую человек
должен был — и, сам того не желая и не зная, когда и как он это
сделал, — перейти, чтобы о нем перестали упоминать как о пи-
сателе, который в той или иной форме выступает как гражда-
нин, а стали говорить как о «диссиденте», который (как бы меж-
ду делом, видимо, в свободное время?) пишет к тому же еще
какие-то театральные пьесы.
Бесспорно, существуют люди, которые соответствуют всем
этим условиям. Однако весьма спорно, стоит ли употреблять для
столь случайно — в основе своей — выделенной группы какой-
то специальный термин и должно ли им быть именно слово «дис-
сидент».
Однако это происходит, и, очевидно, мы тут ничего не из-
меним; да и мы сами время от времени и вопреки, в конце кон-
цов, желанию, а лишь для того, чтобы быстрее договориться,
скорее иронически и всегда в кавычках прибегаем к этому оп-
ределению.
Вероятно, самое время пояснить, почему «диссидентам»
чаще всего не нравится, когда их так называют.
Прежде всего это определение проблематично уже с
этимологической точки зрения: «диссидент», как известно, оз-
начает «отступник», но «диссиденты» не чувствуют себя
отступниками, поскольку попросту ни от чего не отступали. Ско-
рее наоборот, они примкнули к самим себе, и если даже неко-
торые от чего-то и отступились, так, вероятно, только от того,
что было в их жизни фальшивым и чуждым, — от «жизни во лжи».
Это, однако, не главное.
260
Определение «диссидент» вызывает, естественно, предпо-
ложение, что речь идет о какой-то специальной профессии и
будто бы наряду с самыми нормальными способами пропитания
существует еще один особенный способ — «диссидентское»
роптание на обстоятельства; будто бы «диссидент» не является
просто физиком, социологом, рабочим или поэтом, который
лишь поступает так, как велит ему долг, и которого сама внут-
ренняя логика его мышления, поведения и работы (часто проти-
востоящая более или менее случайным внешним обстоятель-
ствам) привела — по существу без каких-то определенных уси-
лий, да и надежд — к открытому столкновению с властью, а
будто это, наоборот, человек, который просто выбрал себе
специальность профессионального недовольного, примерно так,
как человек выбирает, быть ли ему сапожником, или кузнецом.
В действительности же все происходит иначе: что он «дис-
сидент», человек обычно узнает и осознает это уже после того,
как давно им является; это положение — следствие его конк-
ретной жизненной позиции, основанной на совершенно иных
мотивах, нежели приобретение того или иного титула; таким
образом, ни его конкретная жизненная позиция, ни его конк-
ретная работа не являются следствием какого-то предва-
рительного умысла стать «диссидентом». «Диссидентство», соб-
ственно, не есть профессия, даже если человек посвящает ему
двадцать четыре часа в сутки; это изначально и в первую оче-
редь определенная экзистенциальная позиция, к тому же вооб-
ще не являющаяся исключительной принадлежностью тех, кто,
выполняя по чистой случайности те внешние условия, о которых
шла речь, заслужил звание «диссидента».
Если из всех этих тысяч безымянных людей, которые пы-
таются «жить в правде», и из тех миллионов, которые хотели бы
в правде жить, но не могут (хотя бы только потому, что из-за
случайного внешнего стечения обстоятельств это потребовало
бы от них десятикратной отваги по сравнению с теми, кто этот
шаг сделал), если из такого множества выбрать — и вдобавок
ко всему столь случайно — несколько десятков лиц и составить
261
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
из них особую общественную категорию, то возникнет совер-
шенно искаженный образ ситуации в целом; может сложиться
представление, что «диссиденты» — некая исключительность, эк-
склюзивная группа «охраняемых животных», которым разреше-
но то, что остальным запрещено, и которых правительство даже
культивирует как живое доказательство своей значимости; или
же, наоборот, может укрепиться иллюзия, что, поскольку так
мало тех, кто постоянно недоволен, и поскольку ничего особо-
го с ними не происходит, то все остальные, собственно, доволь-
ны: если бы не были довольны, стали бы также «диссидентами»!
Но это не все: подобной классификацией невольно поддер-
живается представление, будто бы «диссиденты» преследуют
прежде всего какой-то свой групповой интерес и что весь их спор
с правительством — лишь некий абстрактный спор двух проти-
востоящих групп, спор, происходящий вне общества, и обще-
ство, в сущности, по-видимому, не затрагивающий. В каком глу-
боком противоречии, однако, находится такое представление с
подлинной сутью «диссидентской» позиции: ведь эта позиция все-
таки продиктована заботой о других, о том, чем страдает об-
щество как целое, а значит, и все те «остальные», которые не
подают голоса. Если «диссиденты» все же пользуются опреде-
ленным авторитетом и пока еще не истреблены как некое экзо-
тическое насекомое, попавшее куда не следует, то это проис-
ходит вовсе не потому, что правительство питает расположение
именно к этой странной группке и ее оригинальным мыслям, а
потому, что оно верно чувствует ту потенциальную политичес-
кую силу, которая поддерживает «жизнь в правде» в «скрытой
сфере»; потому, что верно чувствует, из какого мира то, чем
эта группка занимается, откуда вырастает и в какой мир возвра-
щается: в мир человеческой повседневности, ежедневного про-
тивостояния между интенциями жизни и интенциями системы.
(Может ли быть тому лучшее подтверждение, чем то, что пред-
приняло правительство после выступления Хартии-77, когда на-
чало добиваться от всего народа заявления, что Хартия не пра-
ва? Между тем миллионы тех вынужденных подписей засвиде-
262
тельствовали как раз противоположное — что она права.) Ог-
ромное внимание, которым пользуются «диссиденты» со сто-
роны политических органов и полиции и которое может, веро-
ятно, в ком-то вызвать подозрение, что правительство боится
«диссидентов» как какой-то альтернативной правителям группы,
объясняется на самом деле не тем, что они действительно явля-
ются таковыми, что они — нечто всесильное, что возносится, по-
добно самому правительству, над обществом, а как раз наобо-
рот — тем, что они являются «обыкновенными людьми», живу-
щими «обычными» заботами и отличающимися от остальных
только тем, что говорят открыто то, о чем остальные говорить
не могут или не отваживаются. Я говорил уже о политической
силе Солженицына: она заключается не в его особой полити-
ческой мощи как одиночки, она — в опыте миллионов жертв
ГУЛАГа, о котором он открыто прокричал во весь голос, воз-
звав к миллионам людей доброй воли.
Стремление узаконить некую особую категорию извест-
ных или выдающихся «диссидентов» означало бы в действи-
тельности отрицание самого существа нравственных истоков
их начинаний: как мы видели, к ним относится основанный не-
делимости прав и свобод человека принцип равноправия, из
которого и вырастают «диссидентские движения»; разве «из-
вестные диссиденты» объединились в КОР6 не для того, чтобы
заступиться за неизвестных рабочих — и не стали ли они «изве-
стными диссидентами» именно благодаря этому? Разве «из-
вестные диссиденты» объединились в Хартию-77 не после того,
как они солидаризировались с неизвестными музыкантами и
объединились с ними, и разве не благодаря этому они и стали
«известными диссидентами»? Поистине жестокий парадокс:
чем более некоторые граждане вступаются за других граж-
дан, тем чаще они обозначаются словом, которое их от тех,
«других граждан», отделяет!
6 КОР (Komitet oborony robotnikow) — польский комитет защиты ра-
бочих, входящих в объединение КОС-КОР.
263
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
Надеюсь, теперь ясно, почему в ходе этих рассуждений я
последовательно заключал слово «диссидент» в кавычки.
14
В те времена, когда Чехия и Словакия составляли часть Ав-
стро-Венгерской империи и когда не имелось ни материальных,
ни политических, ни социально-психологических предпосылок для
того, чтобы наши народы могли представить свое существова-
ние вне рамок этой империи, Т. Г. Масарик разработал чешс-
кую национальную программу, основанную на идее «малых
дел», то есть на идее честной и ответственной работы в рамках
существующего устройства в самых различных областях жиз-
ни, работы, направленной на возрождение творчества и нацио-
нального самосознания. Особое значение при этом придавалось,
естественно, просветительскому, воспитательному, образова-
тельному, нравственному и гуманитарному аспектам. Единствен-
но возможное начало выхода нации к более достойной жизни
Масарик видел в человеке, в необходимости создавать прежде
всего условия для более достойного человеческого существо-
вания; изменение положения народа он не представлял себе без
изменения самого человека.
Это понятие «труда во имя нации» укоренилось в нашем об-
ществе, оно было во многих отношениях удачно и сохранилось
до сего дня: наряду с теми, кто за ним — как за наиболее на-
дежным типом «алиби» — скрывает свое пособничество влас-
тям. А сегодня немало таких, которые его действительно при-
держиваются и могут в этом направлении добиться, по крайней
мере в некоторых областях, неоспоримых успехов.
Трудно предположить, насколько было бы хуже, если бы
множество трудолюбивых людей, которые просто болеют за
дело, не стремились бы изо дня в день делать то лучшее, что
можно сделать, отдавая лишь неизбежный минимум «жизни во
лжи», чтобы иметь возможность отдавать максимум подлинным
потребностям общества. Эти люди исходят из верного предпо-
264
ложения, что любое малое дело является формой непрямой
критики недостатков общества и что есть ситуации, когда имеет
смысл избрать именно этот путь, даже если он и означает отказ
от естественного права каждого на открытую критику.
Тем не менее эта позиция, даже по сравнению с условиями
шестидесятых годов, имеет сегодня свои отчетливые пределы:
все чаще «малые дела» наталкиваются на стену посттоталитарной
системы и оказываются перед дилеммой: или отступить, забыв
о честности, ответственности и последовательности, на которых
«малые дела» зиждутся, и просто приспособиться (выбор боль-
шинства), или же продолжать начатый путь и вступить, таким об-
разом, неизбежно в открытую конфронтацию с официальными
властями (принцип меньшинства).
Поскольку концепция «малых дел» никогда не содержала
требования любой ценой удержаться в существующей струк-
туре (с этой точки зрения каждый, кто позволил бы себя из нее
изгнать, неизбежно уподобился бы тому, кто отказался от «тру-
да во имя нации»), то сегодня это тем более не имеет смысла.
Не существует, разумеется, никакой общей модели поведения,
равно как нет и какого-то универсального, пригодного для лю-
бой ситуации критерия, чтобы определить момент, когда «ма-
лые дела» перестают быть «трудом во имя нации» и становятся
«трудом против нации». Совершенно очевидно, однако, что
опасность такой перемены угрожает «малым делам» все реже,
но зато «малые дела» все чаще рискуют натолкнуться на эту сте-
ну, избежать столкновения с которой означало бы изменить соб-
ственной сущности.
Когда в 1974 году я работал на пивоваренном заводе, был
моим шефом некто Ш., человек, который разбирался в пивова-
ренном деле, обладал чем-то вроде чувства сословной гордос-
ти и которому было небезразлично, хорошее ли пиво варят на
нашем заводе. Почти все свободное время он проводил на ра-
боте, без конца придумывал какие-то улучшения, надоедал нам,
убеждая, что все мы любим пивоваренное дело, как он; трудно
было представить себе более дельного работника в условиях
265
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
социалистического разгильдяйства. Руководство пивоваренного
завода, в основном состоявшее из людей, не очень-то разбира-
ющихся в своей специальности и еще менее влюбленных в нее,
но зато политически более влиятельных, не только уверенно вело
завод к полному развалу, вообще не реагируя на инициативы
Ш., но и по отношению к Ш. все более ожесточалось и любыми
путями мешало его собственной работе. Дело зашло так дале-
ко, что Ш. ничего не оставалось, как написать подробное пись-
мо в вышестоящую инстанцию, в котором он попытался проана-
лизировать все беспорядки на заводе, убедительно разъяснить,
почему завод худший в районе, и назвать истинных виновников.
Его голос мог быть услышан; политически авторитетный, но не
разбирающийся в пиве директор, занимающийся интриганством
и пренебрежительно относящийся к рабочим, мог быть смещен,
а дела на пивоваренном заводе могли благодаря инициативе Ш.
измениться к лучшему. Если бы это тогда произошло, то мы бы
наверняка имели пример счастливого финала «малых дел». К со-
жалению, произошло все как раз наоборот: директор завода
как член районного комитета партии имел «наверху» хороших
знакомых и позаботился о таком исходе дела, который его уст-
раивал: письмо Ш. было названо «пасквилем». Сам Ш. как по-
литически опасный был уволен с нашего завода, переведен на
другой, на неквалифицированную работу. Политика «малых дел»
натолкнулась на стену — на посттоталитарную систему. Ш., ска-
зав правду, вышел из подчинения, нарушил «игру», «выделил-
ся» и закончил с клеймом врага, как «полугражданин», который
уже может говорить что угодно, но без надежды когда-либо в
принципе быть услышанным. Он стал «диссидентом» пивоварен-
ных заводов Восточной Чехии.
Я думаю, что речь идет о типичном случае, показывающем
с другой стороны то, о чем я сказал в предыдущей главе: «дис-
сидентом» человек становится не потому, что однажды решил-
ся на эту своеобразную карьеру; в это положение его постави-
ла внутренняя ответственность в сочетании с целым комплексом
внешних обстоятельств; он выброшен из существующих струк-
266
тур и противопоставлен им. В начале не было ничего иного, кро-
ме желания хорошо выполнять свою работу, а в конце — клей-
мо врага.
Хорошая работа, таким образом, действительно является
формой критики плохой политики. Иногда это ей, как говорится,
сходит с рук, а иногда — ни за что. Сходит с рук ей это однако,
все реже. Разумеется, не по ее вине.
Давно прошли времена Австро-Венгрии, когда чешский на-
род имел (в самый тяжелый период баховского абсолютизма7)
одного единственного настоящего диссидента: того, который
был сослан в Бриксен.8 Если не трактовать слово «диссидент» сно-
бистски, то следует признать, что сегодня можно повстречать
«диссидента» буквально на каждом шагу.
Абсурдно упрекать этих «диссидентов» в том, что они отка-
зались от «малых дел». Ведь диссидентство не является аль-
тернативой масариковской концепции «малых дел», но, на-
оборот, часто ее единственно возможным результатом.
Я говорю «часто» для того, чтобы подчеркнуть, что так было
далеко не «всегда»: я далек от мысли, что единственными чест-
ными и ответственными людьми являются те, кто очутился вне
существующих структур и в конфронтации с ними. Ведь и пиво-
вар Ш. мог выиграть схватку. Осуждать других, кто удержался
на своем месте, только за то, что они удержались и что, следо-
вательно, не являются «диссидентами», было бы столь же бес-
смысленно, как и ставить их в пример «диссидентам» только за
это. В конце концов, всей «диссидентской» позиции, как попыт-
ке «жить в правде», свойственно стремление оценивать челове-
ческое поведение по тому, каково оно само по себе и в какой
степени является или не является как таковое хорошим, а не по
тому, в чей лагерь привело оно человека.
7 А. Бах — в 1851 — 1859 гг. министр внутренних дел, проводивший жес-
ткую политику германизации и преследования всего чешского народа.
8 Речь идет о Карле Гавличеке-Боровском (1821-1856) — выдающемся
чешском поэте, публицисте, авторе сатирических поэм, направленных про-
тив венского абсолютизма, о борце за национальную независимость.
267
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
15
Попытка нашего зеленщика «жить в правде» могла бы ог-
раничиться тем, что зеленщик просто отказался бы от ряда по-
ступков: не стал бы вывешивать за окна флаги из боязни, что на
него донесет дворник, не пошел бы на выборы, которые не счи-
тает выборами, не скрывал бы перед начальством свои взгля-
ды. Его попытка, следовательно, может состоять лишь в «чис-
том» отказе исполнять некоторые требования системы (что, в
общем, тоже немало!). Она может между тем перерасти во
что-то большее: зеленщик может начать делать что-то конкрет-
ное, что перейдет границы непосредственно личного протеста
против манипулирования и в чем практически осуществится его
вновь обретенная «высшая ответственность»: он может, напри-
мер, организовать своих сотрудников для совместных выступ-
лений в защиту их общих интересов; писать в различные инстан-
ции, чтобы обратить внимание на бесправие и непорядки вок-
руг, доставать запрещенную литературу, переписывать ее и
передавать другим.
Хотя то, что я назвал «жизнью в правде», является осново-
полагающим экзистенциальным (и, конечно, потенциально по-
литическим) выходом для всех «независимых гражданских ини-
циатив» и «диссидентских» или «оппозиционных» движений, о ко-
торых в этих рассуждениях идет речь, это, разумеется, не
означает, что каждая попытка «жизни в правде» уже автомати-
чески является чем-то таковым. Наоборот, «жизнь в правде» в
первоначальном и самом широком смысле слова представляет
весьма обширную, нечетко очерченную, с трудом поддающу-
юся описанию область отдельных человеческих проявлений, ко-
торые навсегда в большинстве своем могут остаться безвест-
ными и чья политическая значимость вряд ли когда-нибудь бу-
дет подробно осмыслена и описана, разве что в контексте
какого-то «глобального» очерка) общественного климата или на-
строений. Большинство этих попыток так и остается на стадии эле-
ментарного бунта против манипулирования, когда человек
268
просто позволит себе распрямиться и жить достойнее, как и по-
лагается человеку.
Только кое-где благодаря характеру, способностям и про-
фессии отдельных людей, а также ряду абсолютно случайных
обстоятельств (какими, например, являются региональные осо-
бенности, дружеские контакты и т. д.) вырастет из этого обшир-
ного и анонимного тыла какая-то более осмысленная и ощути-
мая инициатива, которая выйдет за рамки «чисто» индивидуаль-
ного бунта и превратится в конкретную осмысленную, более
организованную и целенаправленную работу. Граница, где
«жизнь в правде» перестает быть «только» отрицанием «жизни
во лжи» и начинает определенным способом сама себя твор-
чески выделять, и есть начало возникновения того, что можно
было бы назвать «независимой духовной, социальной и поли-
тической жизнью общества». Эта «независимая» жизнь, разу-
меется, не отделена от остальной («зависимой») жизни какой-
то четкой границей; часто она даже сосуществует с ней; при этом
ее самые крупные очаги отличаются достаточно высокой степе-
нью внутренней свободы: их можно уподобить суденышкам,
плывущим по океану манипулируемой жизни среди огромных
волн. Всегда, однако, они выныривают из волн как зримые по-
сланники «жизни в правде», «убедительно» свидетельствующие
о подавленных интенциях жизни.
Из чего слагается эта «независимая жизнь общества»?
Спектр ее выражения, разумеется, широк: от самообразо-
вания и независимого постижения мира, через свободные куль-
туру и творчество во всех их проявлениях до самых раз-
нообразных гражданских поступков, в том числе создания об-
щественных организаций. Так выглядит в общих чертах та сфера,
в которой «жизнь в правде» начинает сама о себе заявлять и по-
настоящему ощутимо реализовываться.
Из глубин этой «независимой жизни общества» появляется —
как та пресловутая одна десятая айсберга, которая находится
над водой, — и то, что названо «гражданской инициативой», «дис-
сидентским движением» или, в конце концов, «оппозицией».
269
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
Другими словами, подобно тому, как «независимая жизнь об-
щества» вырастает из нечетко очерченной «жизни в правде» в
самом широком смысле слова как ее четкое — «явное» — про-
явление, из той же «независимой жизни» впоследствии вырас-
тает и это пресловутое «диссидентство». Есть тут, конечно, и
существенная разница: если «независимую жизнь общества»
возможно лишь на первый взгляд принять как «высшую фор-
му» «жизни в правде», то нельзя однозначно утверждать об-
ратное, что «диссидентское движение» обязательно есть «выс-
шая форма» «независимой жизни общества». Оно просто одно
из ее проявлений: возможно, самое очевидное из ее прояв-
лений, на первый взгляд, и самое политическое, и в своей по-
литичности наиболее отчетливо выраженное, но это вовсе еще
не означает, что оно должно быть самым зрелым и самым важ-
ным из ее проявлений, и не только в общепринятом политичес-
ком значении. Таким образом, как мы видим, перед нами яв-
ление, искусственно изъятое из своей природной среды уже
потому, что имеет специальное название. Между тем в дей-
ствительности оно немыслимо без всего того, целого, из недр
которого оно вырастает, составной частью которого является
и из чего черпает свою жизненную силу. Все, что уже было
сказано об особенностях посттоталитарной системы, подводит
к выводу, что та сила, которая в определенный момент прояв-
ляется в ней как сугубо политическая и на это претендующая,
не обязательно должна в условиях, где каждая независимая
политическая сила является прежде всего силой потенциальной,
действительно таковой быть. А если ей это на самом деле уда-
ется, то исключительно благодаря своему «до-политическому»
контексту.
Что из всех этих наблюдений следует?
Не что иное, как понимание того, что всяким дебатам о том,
чем непосредственно «диссиденты» занимаются и каковы ре-
зультаты их деятельности, должен предшествовать разговор о
работе всех, кто так или иначе участвует в «независимой жизни
общества» и кого вообще не следует считать «диссидентами»:
270
о писателях, которые пишут так, как хотят, без оглядки на цен-
зуру и официальные точки зрения, распространяя свои произ-
ведения — пока их не берут официальные издательства — в «са-
миздате»; о философах, историках, социологах и всех других
ученых, которые идут путем независимых научных исследова-
ний, а поскольку это невозможно в рамках официальных струк-
тур или вне их, распространяют свои труды тоже в «самиздате»
или организуют частные дискуссии, лекции и семинары; об учи-
телях, которые в частном порядке обучают молодых людей все-
му тому, что обычная школа от них утаивает; о священниках,
которые пытаются в своих приходах, а не имея их — в других
местах, осуществлять религиозное проповедничество; о худож-
никах, музыкантах и певцах, которые творят независимо от того,
что о них думают в официальных инстанциях; о всех людях, ко-
торые эту независимую культуру поддерживают и пропаганди-
руют; о людях, которые разными доступными способами пыта-
ются выражать и отстаивать подлинные социальные интересы
трудящихся, возвращать профсоюзам их действительное назна-
чение или основывать независимые профсоюзы; о людях, кото-
рые не боятся настойчиво обращать внимание органов управле-
ния на бесправие и борются за соблюдение законов; о различ-
ных объединениях молодежи, пытающейся освободиться от
манипулирования и жить по-своему, по шкале собственных жиз-
ненных ценностей, и т. д. и т. п.
Наверняка немногим пришло бы в голову назвать всех этих
людей «диссидентами». И все-таки те, «известные диссиденты»,
разве не из их числа? И разве все то, о чем шел разговор выше,
собственно, не есть то главное, что делают и «диссиденты»?
Может быть, «диссиденты» не пишут научных работ и не издают
их в «самиздате»? Не пишут беллетристику? Не читают лекции
студентам в частных университетах? Не выступают против всех
форм бесправия и не пытаются изучать и выражать подлинные
социальные интересы различных групп населения?
Сделав попытку проследить истоки, внутреннюю структу-
ру и некоторые другие аспекты деятельности «диссидентов» как
271
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
таковой, попытаюсь взглянуть на это явление в целом как бы
«извне» и проанализировать, что же, собственно, «дисси-
денты» делают, как практически их инициативы осуществляются
и к чему конкретно ведут.
Первым в этом направлении обращает на себя внимание то
обстоятельство, что исходным, наиважнейшим и все остальное
предопределяющим мотивом устремлений диссидентов являет-
ся естественное желание создавать и поддерживать «незави-
симую жизнь общества» как отчетливое проявление «жизни в
правде» и тем самым согласованно и целенаправленно — «скру-
пулезно» — служить правде и обеспечивать эту службу. Все
остальное само собой разумеется: если «жизнь в правде» яв-
ляется элементарным следствием любой попытки человека
противостоять отчуждающему давлению системы, если это
единственное разумное начало всякой независимой политичес-
кой деятельности и если это, наконец, и самый характерный эк-
зистенциальный источник «диссидентской» позиции, то вряд ли
можно представить, чтобы на практике «диссидентская» работа
могла бы опираться на что-то иное, чем на служение истине и
истинной жизни и на желание открывать простор проявлению
подлинных интенций жизни.
16
Посттоталитарная система предпринимает глобальное на-
ступление на человека, который оказался перед нею одинок,
покинут, изолирован. Вполне естественно поэтому, что все «дис-
сидентские движения» носят четко выраженный оборонитель-
ный характер: они защищают человека и подлинные интенции
жизни от интенций системы.
Польский КОР сегодня называется Комитетом обще-
ственной самообороны9, слово «оборона» фигурирует в на-
9 КОС-КОР — см. комментарий на с. 263.
272
званиях других подобных групп в Польше; да и советские хель-
синкские группы и наша Хартия-77 носят ярко выраженный обо-
ронительный характер.
С точки зрения традиционных представлений о политике, эта
защита может быть воспринята как программа, хотя и разум-
ная, но все же лишь как программа-минимум, временная и, в
конце концов, только негативная: поскольку одной концепции,
модели или идеологии здесь не противостоит иная концепция,
иная модель или иная идеология, то тут, собственно, речь и не
может вестись о «политике» в истинном понимании этого слова,
ибо последняя все-таки обычно предполагает какую-то «пози-
тивную» программу и вряд ли может ограничиваться только тем,
чтобы кого-то от чего-то защищать.
Я думаю, что такой подход грешит узостью традиционной
политической «оптики»: наша система все-таки не есть какая-то
конкретная политическая линия какого-то конкретного правитель-
ства, она нечто принципиально иное: многостороннее глубокое
и длительное насилие, а точнее, насилие общества над собой.
Противостоять правительству, выдвигая альтернативную его во-
ображаемой линии программу, добиваясь затем его смены, ока-
зывается, не только совершенно не реально, но прежде всего
не достаточно, ибо существа проблемы такая программа все
равно бы не затронула. Таким образом, дело давно уже не в
отдельной политической линии или программе: речь идет о про-
блеме жизни.
Защита интенций жизни, защита человека — путь не толь-
ко более реальный, ибо он берет свое начало здесь и сейчас и
может получить гораздо большую поддержку у людей (по-
скольку затрагивает их повседневность), но вместе с тем (а воз-
можно, именно поэтому) это путь, и несравненно более пос-
ледовательный, ибо направлен к глубинной сущности проб-
лемы.
Иногда, чтобы понять правду, мы должны опуститься на са-
мое дно нищеты — подобно тому, как надо спуститься на дно
273
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
колодца, чтобы увидеть звезды. Мне кажется, что эта «времен-
ная», «минимальная » и «негативная» программа — «обычная»
защита человека — является сегодня в определенном смысле
(и это не только в наших условиях) программой и максималь-
ной, и самой позитивной: она, наконец, возвращает политику к
той точке, из которой она только и может исходить, если хочет
избежать всех старых ошибок, а именно к конкретному чело-
веку. В демократических обществах, где человек далеко не так
явно и жестоко подавлен, этот принципиальный поворот в поли-
тике, очевидно, дело будущего, и, по-видимому, только в слу-
чае возможного ухудшения политика осознает его неизбеж-
ность; в нашем же мире именно бедственное положение, в ко-
тором мы оказались, как бы ускорило этот поворот в политике:
в центр ее внимания, откуда постепенно вытесняется абстракт-
ный образ некой «самоспасительной» «позитивной» модели
(а оппортунистическая политическая практика — это, конечно,
оборотная сторона той же медали), возвращается, наконец-то,
тот, кто был до сих пор в большей или меньшей степени лишь
порабощенным этими моделями и этой практикой.
Разумеется, любое общество предполагает и определен-
ный тип устройства. Если это устройство призвано служить лю-
дям, а не наоборот, то необходимо прежде всего освободить
человека, тем самым создав ему условия для совершенно осоз-
нанного выбора типа организации; слишком хорошо познали мы
на собственном опыте абсурдность обратного процесса, когда
человек уже так или иначе организован (кем-то, кто знает все-
гда лучше всех, что «народу нужно»), чтобы после этого будто
бы освободиться.
Суммируя сказанное, можно подчеркнуть следующее: в
том, в чем многие, находящиеся в плену традиционных пол-
итических взглядов, усматривают минус «диссидентских движе-
ний», а именно в их оборонительном характере, я вижу, наобо-
рот, их самый большой плюс. Это, на мой взгляд, их явное пре-
имущество перед той политикой, с позиций которой их
программа и может казаться несовершенной.
274
17
Защита человека принимает у «диссидентских движений»
советского блока главным образом форму защиты человечес-
ких и гражданских прав, как они закреплены в различных офи-
циальных документах («Всеобщая декларация прав человека»,
«Международные пакты о правах человека» «Заключительный
акт Хельсинкской конференции», конституции отдельных госу-
дарств). Эти движения защищают всех, кто подвергается пре-
следованиям за реализацию этих прав, сами борются за их осу-
ществление, не уставая требовать, чтобы они соблюдались го-
сударственной властью, и указывая на все сферы жизни, где есть
нарушения.
Их работа, таким образом, основана на принципе легаль-
ности: они выступают публично, открыто и стремятся не только
к тому, чтобы их деятельность не противоречила закону, но бо-
лее того, соблюдение законов считают одной из главных своих
задач. Этот принцип легальности как основная отправная точка и
рамки их деятельности является общим на всей территории со-
ветского блока (отдельным группам не было надобности об этом
между собой договариваться).
Это обстоятельство ставит нас перед важным вопросом: по-
чему в условиях, где столь широк размах государственного про-
извола, так спонтанно и однозначно принимается именно прин-
цип легальности?
Прежде всего, речь здесь идет о естественном (в целом)
проявлении специфичных условий в посттоталитарной системе и
итогах элементарного понимания этой специфики. Поскольку
борьба за свободу имеет в обществе обычно лишь две основ-
ные альтернативы, а именно принцип легальности или сопротив-
ление (вооруженное либо невооруженное), то совершенно оче-
видно органическое несоответствие второй из этих альтернатив
условиям в посттоталитарном режиме: для нее характерны ус-
ловия постоянного и открытого движения, например, военные
ситуации или ситуации, когда обострены до предела социальные
275
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
или политические конфликты; условия, при которых устанавли-
ваются или падают «классические» диктатуры. Следовательно,
условия, при которых друг против друга стоят в открытой конф-
ронтации на уровне фактической власти какие-то, хотя бы в чем-
то соизмеримые, общественные силы (к примеру, оккупацион-
ное правительство и народ, борющийся за свободу), когда су-
ществует четкая граница между узурпаторами власти и
порабощенным обществом или же когда общество оказывает-
ся на стадии явного кризиса. Условия в посттоталитарной систе-
ме, если речь не идет об определенных переломных, взрывоо-
пасных ситуациях (Венгрия, 1956), безусловно, характеризуют-
ся всем, чем угодно, но не этими признаками: они статичны и
стабильны; общественный кризис в них протекает преиму-
щественно в латентной форме (и оттого более обостренно);
общество на уровне реальной власти не выглядит резко поля-
ризованным, так как его основные конфликты локализованы, как
мы заметили, прежде всего в человеке. В этой ситуации любая
попытка сопротивления была бы обречена на социальное бес-
плодие: «сонное» общество, поглощенное приобретением по-
требительских ценностей и «повязанное» с посттоталитарной
системой в единое целое (тем, что участвует в ней и содейству-
ет ее «самодвижению»), — такое общество просто неспособ-
но воспринять ничего подобного; видя в этом только угрозу са-
мому себе, оно, скорее всего, реагировало бы укреплением
лояльности по отношению к системе (как гаранту определенной,
пусть даже и квазилегальности), чем наоборот. Если добавить к
этому то обстоятельство, что посттоталитарная система распо-
лагает столь совершенным механизмом комплексного прямо-
го и косвенного контроля над обществом, который не имеет
аналогий в истории, то станет ясно, что любая попытка какого
бы то ни было открытого сопротивления была бы не только по-
литически бесперспективной, но более того, по-видимому, и
практически неосуществимой; она, вероятно, была бы блоки-
рована ранее, чем успела бы претвориться в какое-то конкрет-
ное действие. Но даже если бы оно свершилось, то имело бы
276
минимальным резонанс как акт всего лишь нескольких изолиро-
ванных одиночек, которым противостоит не только гигантская
государственная (и надгосударственная) сила, но по существу и
то общество, ради которого была такая попытка предпринята.
(Потому в последнее время государственная власть и вся
ее пропаганда пытаются приписывать «диссидентским движе-
ниям» террористические цели, обвинять их в нелегальных и кон-
спиративных методах.)
Не это, конечно, главная причина, почему «диссидентские
движения» избирают принцип легальности. Он коренится, разу-
меется, глубже, в специфической внутренней природе «дисси-
дентской» позиции: принцип насильственной смены системы
(а любое сопротивление, в сущности, на такую смену направ-
лено) является и должен быть ей органически чужд уже как та-
ковой, потому что делает ставку на насилие. (В принципе мы
можем принять его лишь как неизбежное зло исключительно в
экстремальных ситуациях, когда прямому насилию невозмож-
но противостоять иначе, как насилием, и когда отказ от него оз-
начал бы поддержку насилия; вспомним, например, близору-
кость европейского пацифизма как один из факторов, который
подготовил почву для возникновения второй мировой войны.) Это
вытекает из уже упомянутого неприятия того типа мышления,
который основан на допуске, что поистине важные преобразо-
вания в обществе возможны единственно в форме замены сис-
темы или смены правительства (каким угодно способом) и что
эти так называемые «принципиальные» изменения оправдыва-
ют принесение им в жертву «менее принципиального», то есть
человеческие жизни. Забота о собственной теоретической кон-
цепции в данном случае перевешивает заботу о конкретной че-
ловеческой жизни; в этом-то и коренится потенциальная опас-
ность нового порабощения человека. «Диссидентским движе-
ниям» присущ, как я уже пытался показать, совершенно иной
взгляд, воспринимающий смену системы как нечто поверхност-
ное, вторичное, что само по себе еще ничего не гарантирует.
Поворот от абстрактного политического видения будущего к
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
конкретному человеку и к действенной защите его «здесь и сей-
час» совершенно логично ведет к нарастанию противодействия
любому насилию, совершаемому «во имя лучшего будущего»,
и к глубокому неверию в то, что насильно завоеванное будущее
может быть действительно лучше, что на его характере не от-
печатаются те роковые средства, которыми оно было завоева-
но. Речь в данном случае идет не о каком-то консерватизме или
так называемой политической «умеренности»: «диссидентские
движения» не отдают предпочтения идее насильственного по-
литического переворота не потому, что для них такое решение
было бы слишком радикальным, а, наоборот, потому, что оно
для них недостаточно радикально. Проблема, о которой идет
речь, коренится, таким образом, глубже, чем в сферах, где
вопросы решаются незначительными преобразованиями в пра-
вительстве или структуре системы. (Некоторые люди, следую-
щие классическим марксистским схемам XIX века, воспринима-
ют нашу систему как господство класса эксплуататоров над клас-
сом эксплуатируемых и, исходя из постулата, согласно которому
эксплуататоры добровольно своей власти не отдадут, видят един-
ственный выход в революции, способной смести господствую-
щий класс. Этим людям такие вещи, как борьба за права чело-
века, конечно, неизбежно кажутся сплошным пустословием, а
значит — легковесными, оппортунистическими и обманывающи-
ми общество сомнительным тезисом, что с эксплуататорами
можно договориться по-хорошему, на основе их же лживой за-
конности. Между тем не видя вокруг никого, кто бы был готов
осуществить революцию, они впадают в разочарование, скеп-
сис, пассивность и, наконец, в апатию, а это именно то, что нуж-
но системе. Вот наглядный пример того, на какой ложный путь
может завести механическое приспособление идеологических
шаблонов, взятых из другого мира и из других времен, к усло-
виям посттоталитарного общества.)
Совсем не обязательно быть сторонником улучшения жиз-
ни путем насильственного переворота, чтобы задаться вопро-
сом: имеет ли вообще какой-то смысл ссылаться на законы, если
278
законы, и особенно самые важные, касающиеся прав челове-
ка, являются всего лишь фасадом, составной частью мира «ил-
люзий», всего только игрой, камуфлирующей тотальную мани-
пуляцию? «Ратифицировать можно что угодно, потому что «они»
все равно будут делать «что захотят», — с этим мнением прихо-
дится нередко встречаться. Не является ли, таким образом, эта
вечная «борьба за слово» и ссылки на законы, о которых каж-
дый ребенок знает, что они действуют лишь постольку, посколь-
ку это допускает господствующая власть, на поверку лишь ли-
цемерием, швейковским притворством и еще одним способом
принять правила предложенной игры, еще одной формой само-
обмана? Иными словами, совместим ли вообще этот процесс с
принципом «жизни в правде» как исходным пунктом «диссиден-
тской» позиции?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно более основательно
изучить функцию правопорядка в посттоталитарной системе.
В отличие от «классической» диктатуры, где государствен-
ная воля реализуется в большинстве своем прямо и безо вся-
ких ограничений, не имея оснований скрывать ни эту свою по-
зицию, ни само применение силы, и где, следовательно, нет
необходимости чрезмерно обременять себя каким-то право-
порядком, посттоталитарная система, наоборот, просто одер-
жима манией насадить порядок повсюду: жизнь при этой сис-
теме насквозь пронизана сетью инструкций, положений, дирек-
тив, норм, распоряжений и правил. (Не зря о ней говорят как о
системе бюрократической.) Подавляющее большинство всех
этих норм является непосредственным инструментом рассмот-
ренной нами комплексной манипуляции жизнью, которая при-
суща посттоталитарной системе: человек же является в ней
лишь незаметным винтиком какого-то гигантского механизма;
его значение определено лишь функциями в этом механизме;
работа, жилье, передвижения, общественная и культурная
жизнь — буквально все должно быть как можно надежнее за-
фиксировано, пронумеровано и проконтролировано. Каждое
отклонение от предписанного образа жизни рассматривается
279
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
как нарушение, произвол и анархия. От повара в ресторане,
который не может без волокиты бюрократического согласо-
вания приготовить гостям фирменное блюдо, не представлен-
ное в утвержденном меню, и до певца, который не может без
разрешения бюрократического аппарата исполнить на концер-
те свою новую песню, — все люди во всех своих жизненных
проявлениях связаны по рукам и ногам этой бюрократической
сетью предписаний, (являющихся в совокупности закономер-
ным продуктом посттоталитарной системы, все более основа-
тельно сковывающей все интенции жизни, подчиняя их своим
собственным интенциям — интересам своего размеренного
«самодвижения»).
Правопорядок в более узком смысле слова тоже не по-
средственно служит посттоталитарной системе, чем не вы-
деляется из всех остальных областей «мира инструкций и запре-
тов». Однако вместе с тем — на некоторых своих уровнях с мень-
шей, а на некоторых — с большей очевидностью — он к тому
же выявляет и другую — косвенную — разновидность этой
службы. Это способ, с помощью которого функции правопо-
рядка настолько сближаются с идеологией, что превращаются
по существу в ее составную часть:
1) правопорядок имеет функцию «алиби»: «низменные»
поступки власти он наряжает в благопристойные одежды сво-
ей «буквы»; он создает утешительную иллюзию справедливо-
сти, «защиты общества» и объективного регулирования всех
действий власти. И все это затем, чтобы скрыть истинное назна-
чение правовой практики: посттоталитарное манипулирование
обществом. Человек, ничего не знающий о жизни в нашей стра-
не, а знающий лишь ее законы, вообще не мог бы понять, на
что мы жалуемся: любая скрытая политическая манипуляция
судами и прокуратурами, ограничение возможностей адвока-
тов, фактическая закрытость судебных процессов, произвол
органов безопасности и подчинение им правосудия, бессмыс-
ленно широкое толкование некоторых преднамеренно туман-
ных статей уголовного законодательства и т. д. и т. п. и, само
280
собой разумеется, полное безразличие к позитивным клаузу-
лам правопорядка (права гражданина) — все это осталось бы
скрытым от такого наблюдателя; он пришел бы к единственно-
му заключению, что наша законность не на много хуже, чем
законность других цивилизованных стран, и, пожалуй, мало чем
отличается от нее (разве что несколькими курьезами, как, на-
пример, конституционно закрепленная несменяемость прави-
тельства одной политической партии и любовь государства к
соседней супердержаве). Но не только это. Если бы такой на-
блюдатель имел возможность исследовать формальную («бу-
мажную») сторону практики органов безопасности и суда, он
бы установил, что большинство малозначительных положений
в целом соблюдается: обвинение предъявляется в положенный
срок после задержания, постановление,об аресте также, мо-
тивы вины надлежащим образом выверены, обвиняемый име-
ет адвоката и т. д. и т. п. У всех, таким образом, есть алиби:
они соблюли закон. А то, что в действительности жестоко и
совершенно бессмысленно разрушена жизнь молодого чело-
века — только, например, потому, что он переписал роман
запрещенного писателя, или потому, что полицейские сгово-
рились о ложных показаниях (о чем хорошо известно всем, от
судьи и до обвиняемого), — это почему-то остается в тени: лож-
ность обвинения никоим образом в деле не обнаруживается, а
статья о подстрекательстве формально не исключает возмож-
ность своего распространения на переписывание романа. Ины-
ми словами, правопорядок— по крайней мере, в некоторых
своих разделах — является действительно лишь фасадом, лишь
составной частью мира «иллюзий». Для чего же правопорядок
здесь вообще существует? Да для того же, для чего и идеоло-
гия: он возводит тот «алибистический» мост между системой и
человеком, который облегчает человеку проникновение в го-
сударственную структуру и служение государственному про-
изволу: «алиби», таким образом, предоставляет ему возмож-
ность тешиться иллюзией, что он не делает ничего иного, кроме
как соблюдает законы и защищает общество от преступников.
281
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
(Насколько труднее без этого «алиби» было бы вербовать каж-
дое новое поколение судей, прокуроров и следователей!) Пол-
ностью принадлежа к миру «иллюзий», правопорядок не мо-
жет обмануть только прокурора — он убаюкивает обществен-
ность, заграницу и саму историю;
2) правопорядок, подобно идеологии, также является неза-
менимым инструментом внутригосударственной ритуальной
коммуникации. Разве не он придает исполнению власти опре-
деленные формы, границы, правила, обеспечивающие всем ее
звеньям согласованность, самоопределимость, законные пол-
номочия, не он ли оснащает всю эту игру «правилами», а ис-
полнителей — технологией? Разве можно вообще представить
посттоталитарную власть без этого универсального ритуала,
который, собственно говоря, и делает ее возможной, связы-
вая в единое целое соответствующие слагаемые власти подоб-
но их общему языку? Чем более значительное положение в
структуре власти занимает репрессивный аппарат, тем необ-
ходимее придать его функционированию какой-то формаль-
ный характер. Было ли бы вообще возможно так просто, неза-
метно и без осложнений сажать людей за переписывание книг,
не будь всех этих судей, прокуроров, следователей, защитни-
ков, судебных секретарей и объемистых дел и не будь все это
соответствующим образом упорядочено? А главное, не будь
этой столь невинной с виду сотой статьи о подстрекательстве?
Разумеется, это могло бы иметь место и вне всех упомянутых
атрибутов, но только в условиях какой-либо эфемерной дикта-
туры какого-либо угандийского бандита; однако в системе,
которая охватывает столь значительную часть цивилизованно-
го человечества и которая сегодня представляет целостную,
стабильную и весомую часть современного мира, это немыс-
лимо и попросту технически неисполнимо. Без правопорядка
с его ритуальной связующей функцией эта система не могла
бы существовать.
Роль ритуала, фасада и «алиби» в целом, разумеется, наи-
более выразительно проявляется не в той части законодатель-
282
ства, которая гласит о том, чего гражданин не должен делать,
и которая является обоснованием для его преследования, но
именно в той части, где разъясняется, что он может и на что
имеет право. Вот уж где действительно одни «слова, слова,
слова». Тем не менее и эта часть для самой системы неизме-
римо важна: система в ней предстает перед гражданами,
школьниками, международной общественностью, перед ис-
торией как единое целое. Она не может не принять эти полно-
мочия без риска поставить под сомнение основополагающие
постулаты своей идеологии, жизненно важные для нее (мы ви-
дели, что государственная структура буквально порабощена
собственной идеологией и идеологическим престижем), по-
прать тем самым все то, что она представляет, и собствен-
норучно подрубить одну из своих несущих опор: целостность
своего мира «иллюзий».
Если осуществление власти растекается по всей государст-
венной структуре, как кровь по венам, то правовой порядок мож-
но сравнить с некой «обшивкой» этих вен, без которой кровь
власти не могла бы струиться системно и растекалась бы как
попало по телу общества: порядок бы рухнул.
Я думаю, что упорное и бесконечное взывание к закону —
и не только к закону о правах человека, но и ко всем законам —
вовсе не означает, что те, кто к ним взывал, подвержены ил-
люзии на их счет и не видят, чем закон является на самом деле.
Они хорошо знают, какую он выполняет функцию. Тем не ме-
нее именно потому, что они это знают, и знают хорошо, сколь
насущно (при всем его «возвышенном» звучании!) необходим
он системе, они знают также, какое большое значение это
взывание имеет; человек, безнадежно опутанный необхо-
димостью симулировать силу закона (ради «алиби» и ради об-
щения), никогда не может от него отречься, он вынужден хоть
как-то реагировать на «борьбу за слово»; взывание к закону
является, таким образом, именно тем актом «жизни в прав-
де», который потенциально уличает всю лживую структуру
именно в ее лживости: тот, кто взывает к закону, разоблачает
283
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
перед обществом, включая все государственные структуры,
ритуальность закона, постоянно обращает внимание на его на-
стоящее реальное содержание и тем косвенно заставляет всех,
кто за ним укрывается, это свое «алиби», этот язык коммуни-
кации, эту «обшивку», без которой не может струиться их го-
сударственная воля, укреплять и подымать их престиж — хотя
бы для очистки своей совести, ради внешнего эффекта, а так-
же из инстинкта самосохранения власти (как самосохранения
системы и ее связующего принципа), или просто из боязни,
чтобы их не упрекнули в «нерадивости» исполнения ритуала.
Другой дороги, стало быть, у них нет: не способным избавить-
ся от правил игры, им ничего не остается, как еще ниже скло-
ниться перед этими правилами. Ведь не реагировать на это —
означало бы лишать себя своего собственного «алиби» и терять
контроль над взаимной коммуникацией. Заявления, что законы
являются лишь фасадом, что все равно они не действуют и что,
следовательно, не имеет смысла к ним взывать, означали бы не
что иное, как дальнейшее пособничество укреплению их «фа-
садности», их «ритуальности», утверждению их как слагаемых
мира «иллюзий» и созданию условий тем, кто ими пользуется,
для приспособленческого забвения этой самой доступной (а сле-
довательно, и самой лживой) формы их «алиби».
Я много раз на личном опыте убеждался, как полицейский,
прокурор или судья, имея дело с опытнейшим хартистом, стой-
ким адвокатом и будучи выставленным (как отдельная личность
с именем, лишенная анонимности аппарата) на обозрение об-
щественности, самым тщательным образом вдруг начинает сле-
дить за тем, чтобы ритуал соблюдался без сучка и без задорин-
ки; а то, что за ритуалом скрывается государственный произ-
вол, в общем-то остается без изменений, однако уже сам факт
этой чрезмерной тщательности неизбежно все-таки регулиру-
ет, ограничивает, тормозит этот произвол.
Этого, естественно, недостаточно. Но все же и это относит-
ся к проявлению сути «диссидентской позиции», поскольку ис-
ходит из реальности человеческого «здесь и сейчас», из веры в
284
то, что в тысячу раз важнее последовательно осуществлять кон-
кретное «малое», которое хотя и незначительно, но облегчает
страдания пусть и единственному маленькому человеку, чем
какое-то абстрактное и витающее в облаках «принципиальное
преобразование». В конце концов, не иная ли это, собственно,
форма тех же масариковских «малых дел», которым, на пер-
вый взгляд, «диссидентская» позиция кажется столь резко про-
тивопоставленной?
Эта глава в общем-то не была бы полной, если бы я не ос-
тановился на некоторых внутренних особенностях процесса
«борьбы за слово». Речь вот о чем: закон является — даже в
самом идеальном случае — всегда лишь одним из Несовер-
шенных, более или менее внешних способов защиты лучшего,
что есть в жизни, перед худшим; однако сам по себе он никог-
да это лучшее не создает. Его задача служебная, его цель —
не в нем самом; соблюдение закона еще не обеспечивает ав-
томатически лучшей жизни, она все-таки является творчеством
людей, а не законов и институтов. Легко представить себе
общество, которое имеет хорошие законы, в котором эти за-
коны соблюдаются полностью и в котором при этом невоз-
можно жить. И можно, наоборот, представить вполне снос-
ную жизнь при несовершенных или несовершенно приме-
няемых законах. В итоге главное в том, какова сама жизнь и
служат ли ей законы или же они ее подавляют, а ни в коем слу-
чае не в том, соблюдаются ли они или нет (в конце концов, ча-
сто их буквальное исполнение может стать для достойной жиз-
ни самой большой катастрофой). Ключи к человеческой, дос-
тойной, обеспеченной и счастливой жизни не хранятся в
конституции или в уголовном законе: те только регламентиру-
ют, что можно и чего нельзя, тем самым жизнь облегчая или
осложняя, ограничивая или не ограничивая, наказывают, при-
норавливаются или сохраняют ее, но никогда не наполняют ее
содержанием и смыслом. Борьба за так называемую «закон-
ность» должна, следовательно, эту «законность» постоянно
соотносить с самой жизнью, такой, какой она на самом деле
285
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
является, и быть в соответствии с ней. Без истинного желания
видеть подлинные проявления ее красот и нищеты и без нрав-
ственного отношения к ней эта борьба должна была бы рань-
ше или позже потерпеть крушение на мели самоцельной схо-
ластики. Человек же невольно стал бы ближе к тому наблюда-
телю, который оценивает нашу ситуацию лишь по судебным
документам и по тому, насколько строго выполнены все пред-
писанные формальности.
18
Поскольку основным содержанием «диссидентских движе-
ний» является служение правде, то есть подлинным интенциям
жизни, поскольку это служение неизбежно перерастает в за-
щиту человека и его права на свободную и правдивую жизнь
(в защиту прав человека и в борьбу за соблюдение законов), то
следующей — и пока что, по всей видимости, наиболее зрелой —
фазой развития этого движения является то, что Вацлав Бенда10
сформулировал как развитие «параллельных структур».
В ситуации, когда избравшие «жизнь в правде» лишены вся-
кой возможности непосредственно влиять на существующие об-
щественные структуры, не говоря уже о том, чтобы действо-
вать в их рамках, когда они начинают создавать то, что я назвал
«независимой жизнью общества», эта «другая», независимая
жизнь, неизбежно начинает сама себя определенным образом
структурировать. Кое-где встречаются зародышевые ростки
этой организации, а местами эти независимые структуры дос-
тигают уже достаточно развитых форм. Их возникновение и раз-
витие немыслимы без феномена «диссидентства», хотя, само
собой разумеется, оно гораздо шире того, довольно случайно
очерченного явления, которое это понятие охватывает.
10 Вацлав Бенда (род. в 1946 г.) — математик и философ, доктор
наук— представитель Хартии-77 (подписал ее 1.02.77 г.), основатель
КЗНП — Комитета защиты несправедливо преследуемых (24.04.78 г.)
286
О каких структурах идет речь?
Иван Йироус11 первым развил и практически применил у нас
концепцию «второй культуры». Хотя он первоначально имел в
виду прежде всего нонконформистскую рок-музыку и отдель-
ные проявления в литературе, изобразительном искусстве и дру-
гие «действия», близкие по духу выступлениям нон-конформис-
тских музыкальных групп, употребление этого понятия в скором
времени распространилось на всю область независимой и «под-
польной» культуры, то есть не только на искусство и его разно-
образные виды, но и на гуманитарные науки и философскую
рефлексию.
Эта «вторая культура» создает, совершенно естественно,
свои элементарные организационные формы: серии и журналы
«самиздата», частные представления и концерты, семинары,
выставки и т. д. (В Польше все это развито гораздо шире: суще-
ствуют независимые издательства, большее число журналов, в
том числе и политических, под «печатью» подразумевается не
только машинопись и т. д. и т. п.; в Советском Союзе «самиз-
дат», в свою очередь имеет более длительные традиции и, ра-
зумеется, совершенно иные формы.)
Культура, таким образом, — та сфера, в которой пока еще
можно наблюдать «параллельную структуру» в самых развитых
ее формах. В. Бенда размышляет, конечно, о перспективах и
зародышевых формах таких структур и в других сферах: от па-
раллельной информационной сети через параллельное об-
разование (частные университеты), параллельные профсоюзные
движения, параллельные международные связи и до гипотезы
некой «параллельной экономики». Исходя из этих «параллель-
ных структур», он впоследствии развивает понятие «параллель-
ного полиса»; по крайней мере, находит организационные за-
родыши такого полиса. 11
11 Йироус Иван Мартин (псевдоним Магор, род. в 1944 г.) — поэт и
публицист, теоретик искусства и критик, руководящий деятель чешского
андеграунда.
287
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
На какой-то ступени своего развития «независимая жизнь
общества» и «диссидентские движения», разумеется, не смо-
гут обойтись без поиска для себя определенных форм
самоорганизации. Развитие в этом направлении вполне есте-
ственно, и оно будет усиливаться до тех пор, пока «независи-
мая жизнь общества» не будет государством подавлена или
ликвидирована. Наряду с этим развитием будет неизбежно раз-
растаться — и частично уже, собственно, и у нас разрослась —
параллельная политическая жизнь: группировки с различной
политической ориентацией будут продолжать политически раз-
межевываться, действовать в разных направлениях, про-
тивостоять друг другу.
Можно сказать, что «параллельные структуры» на данный
момент представляют наиболее отчетливое проявление «жиз-
ни в правде», что их поддержка и развитие находятся в ряду
важнейших задач, стоящих сегодня перед «диссидентскими дви-
жениями».
Это еще раз подтверждает, что самой органичной и исход-
ной сферой всех усилий общества противостоять давлению си-
стемы является область «до-политическая». Ибо чем иным яв-
ляются «параллельные структуры», как не сферой иной жиз-
ни, такой жизни, которая находится в гармонии со своими
собственными интенциями и которая сама себя в соответствии
с ними организует? Чем иным является это стремление к об-
щественной «самоорганизации», как не попыткой определен-
ной части общества жить в правде, избавиться от «самототали-
тарности» и, таким образом, окончательно избавиться от сво-
ей «повязанности» с посттоталитарной системой? Чем иным
является это, как не усилием человека преодолеть эту систему
в себе самом и строить свою жизнь на новой основе — на ос-
нове собственной сущности? И разве эта тенденция еще раз не
подтверждает принципиальный поворот к конкретному чело-
веку? Ведь «параллельные структуры» вызваны не какими-то
априорными теоретическими программами системных изме-
нений (этим занимаются разве что политические секты), а са-
288
мими интенциями жизни и насущными потребностями конкрет-
ных людей; ведь все возможные системные изменения, прояв-
ление которых мы можем здесь наблюдать, возникли, как
говорится, de facto и «снизу» потому, что изменившийся мир
их к этому вынудил, и, таким образом, совсем не потому, что
они жизни предшествовали, заранее ее как-то ориентировали
или навязывали ей самих себя.
Исторический опыт нас учит, что подлинно реальным жиз-
ненным выходом для человека является обычно тот, в котором
присутствует элемент определенной универсальности и ко-
торый, таким образом, не является выходом лишь парциаль-
ным, доступным только какому-то ограниченному сообществу
и не распространимым на другие; этот выход, наоборот, мо-
жет быть выходом для всех, прообразом общей судьбы и, сле-
довательно, выражать не только скрытую ответственность че-
ловека по отношению к себе самому и за себя, но и ответствен-
ность по отношению к миру и за мир. Поэтому было бы
неверно воспринимать «параллельные структуры» и «парал-
лельный полис» как какое-то бегство в гетто и акт изоляции,
приемлемые исключительно для тех, кто на них отважился, и
бесполезные для остальных, как будто это выход, в сущности,
лишь для одной группы, игнорирующей общую ситуацию. Та-
кое понимание отдалило бы уже в зародыше «жизнь в правде»
от ее истока, а именно заботы о «другой» (независимой жиз-
ни), и превратило бы ее неизбежно лишь в какой-то более изыс-
канный вариант «жизни во лжи», вследствие чего она переста-
ла бы означать подлинный выход как индивидуальный, так и
групповой (такое понимание удивительно напомнило бы то лож-
ное представление о «диссидентах» как эксклюзивной группе,
исходящей из своего особенного положения и ведущей свой
особенный диалог с властью). В конце концов, и эта наиболее
развитая жизнь в «параллельных структурах», и эта наиболее
зрелая форма — «параллельный полис» — предполагают, по
крайней мере, в посттоталитарных условиях, что человек од-
новременно множественными нитями связан с этой «первой»,
289
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
официальной структурой, хотя бы, скажем, тем, что делает
покупки в ее магазинах, использует ее деньги, соблюдает как
гражданин ее законы. Можно, разумеется, представить такую
жизнь, которая своими «низкими» проявлениями была бы свя-
зана с официальными структурами, а своими «высшими» про-
явлениями процветала бы в «параллельном полисе». Однако
не превратится ли такая жизнь — как программа — лишь в иную
форму шизофренической «жизни во лжи», которой так или ина-
че должны жить все остальные? И не доказывает ли это еще
раз, что не пригодный для других и «немоделируемый» выход
не может быть целесообразным выходом и для одного? Ян Па-
точка говорил, что в ответственности самое любопытное то,
что мы носим ее с собой всюду. Это означает, что она у нас
есть и мы должны ее принять и понять здесь, теперь, в тех точ-
ках пространства и времени, в которые нас поместил Господь
Бог, и никакое перемещение в пространстве, то ли в индуист-
ский монастырь, то ли в «параллельный полис», не избавит нас
от нее. И если уход одного молодого человека или группы за-
падной молодежи в тот же индуистский монастырь сплошь и
рядом оканчивается разочарованием, то это происходит имен-
но из-за антиуниверсальности такого пути (не все могут уйти в
индуистский монастырь). Противоположный выход дает хрис-
тианство; оно предоставляет мне выход сейчас и здесь — имен-
но в силу того, что это приемлемый путь для всех и всегда.
«Параллельный полис», таким образом, намечает перспек-
тиву и имеет смысл только как акт углубления ответственности
по отношению к целому и за целое, как поиск наиболее подхо-
дящих условий для углубления этой ответственности, но ни в
коем случае не как бегство от нее и из нее.
Потенциальные политические возможности «жизни в прав-
де», о которых я уже говорил, не дают оснований с достаточной
определенностью предсказать, может ли, когда и каким обра-
зом то или иное ее проявление завершиться какой-то ощутимой
переменой; шла уже речь и об относительности всяких прогно-
зов подобного рода: они органически принадлежат самой сущ-
290
ности «независимых инициатив», потому что, по крайней мере,
первоначально, всегда требуют включения в уже упомянутую
«игру ва-банк».
Тем не менее я все-таки думаю, что данный набросок неко-
торых аспектов деятельности «диссидентских движений» был
бы неполным без попытки осмыслить, хотя бы и в общем виде,
некоторые возможные альтернативы и последствия их факти-
ческого общественного воздействия, а именно способы, в ко-
торых может (и даже, разумеется, должна) выражаться прак-
тически вышеупомянутая «ответственность по отношению к це-
лому и за целое».
Прежде всего необходимо подчеркнуть, что вся «независи-
мая жизнь общества» и тем более «диссидентские движения»
как таковые, — естественно, далеко не единственный фактор,
который оказывает или может оказывать влияние на судьбы
стран, живущих в посттоталитарной системе. Скрытый обще-
ственный кризис может в любой момент независимо от них выз-
вать самые разнообразные политические перемены: потрясти
устои власти, индуцировать в них или, подобно катализатору,
обострить различные скрытые противоречия, в свою очередь пе-
рерастающие затем в частные концептуальные или, по крайней
мере, «атмосферные» изменения; он может сильно воздейство-
вать на общую атмосферу жизни, вызывать неожиданные и не-
предвиденные социальные движения и взрывы. Государствен-
ные изменения в центре блока могут самым неожиданным об-
разом влиять на общественные отношения в других странах.
Значительное влияние оказывают, разумеется, различные эко-
номические факторы и более широкие, глобальные тенденции
развития цивилизации. Необычайно важной областью, из кото-
рой могут исходить импульсы, дающие начало весьма значитель-
ным процессам и политическим переломам, является междуна-
родная политика; политика второй сверхдержавы и всех ос-
тальных стран; изменчивая совокупность иностранных интересов,
а также позиций нашего блока. Существенным представляется
даже то, какие лица «выплывают» на самые высокие посты (даже
291
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
если, как я уже упомянул, и не следует переоценивать значение
руководящих лиц в посттоталитарной системе). Подобных влия-
ний, их более или менее случайных комбинаций бесконечное
множество, и при оценке политического значения «диссидент-
ских движений» их необходимо учитывать как один из многих
факторов (и далеко не самый важный), оказывающих воздей-
ствие на политическое развитие и отличающийся от других, на-
верное, лишь тем, что по сути своей он ориентирован на реф-
лексию этого развития с позиции защиты человека и на непос-
редственное применение результатов этой рефлексии.
Исходным пунктом «внешней» деятельности этих движений
всегда является, как мы видели, прежде всего воздействие на
общество (ни в коем случае не прямо и непосредственно на го-
сударственную структуру как таковую): независимые инициа-
тивы обращаются к «скрытой сфере», демонстрируют «жизнь
в правде» как человеческую и общественную альтернативу и за-
воевывают ей простор; они помогают — пусть даже и опосре-
дованно — повышать гражданское самосознание; они разруша-
ют «мир иллюзий» и показывают истинное лицо власти. Они не
берут на себя мессианскую роль какого-то общественного
«авангарда» или «элиты», обладающей монополией на истину,
лучше всех понимающей и знающей состояние дел и берущей
на себя миссию просвещения «темных» масс (эта высокомер-
ная самопроекция принадлежит все тому же, по сути своей ино-
му способу мышления, претендующему на владение «идельным
проектом», а следовательно, и на право навязывать его обще-
ству); независимые инициативы также не хотят никого принуж-
дать, оставляя каждому право решать самому, что можно пе-
ренять из их опыта, а от чего отказаться. (Нашей официальной
пропагандой был применен к хартистам термин «самозванцы»,
но не для того, чтобы подчеркнуть их действительно «авангар-
дистские» амбиции — в нем сквозило естественное государ-
ственное мышление, основанное на принципе «мерять всех по
своей мерке», которое в любом критическом выступлении ав-
томатически усматривает стремление выбросить державных
292
правителем из их кресел и усесться в них при помощи того же
магического заклинания, какое годами помогало удерживаться
самим правителям «именем народа».)
На государственную структуру как таковую это движение
воздействует, стало быть, всегда лишь опосредованно, как на
составную часть общества, затрагивая прежде всего «скрытую
сферу» (речь не идет, однако, о конфронтации на уровне фак-
тической власти).
Я только что указал на одну из форм такой деятельности:
косвенное укрепление правового сознания и правовой ответ-
ственности. Это, однако, лишь частный пример чего-то неиз-
меримо более широкого: опосредованного влияния «жизни в
правде» — свободного мышления, альтернативных ценностей и
«альтернативного поведения», независимой общественной са-
мореализации. Государственная структура — хочет она того или
не хочет — вынуждена в какой-то мере на это реагировать. Ее
реакция имеет всегда, вообще говоря, две стороны — репрессии
и адаптацию; в одном случае превалирует одна, во втором —
другая. (Пример: польский «летучий университет» вызвал уси-
ленное преследование; вместе с тем, двухдневное задержание
полицейскими «летучих преподавателей» привело к тому, что
профессора официальных университетов под влиянием самого
факта существования этого «летучего университета» стараются
обогащать обучение включением в него некоторых табуизиро-
ванных тем.) Мотивы такой адаптации могут быть разнообраз-
ными: от «идеальных» (затронута «скрытая сфера», пробужда-
ются совесть, воля к правде) и до чисто целевых: инстинкт само-
сохранения заставляет власти учитывать перемены в мышлении,
в духовной и общественной атмосфере и гибко на них реагиро-
вать. Который из этих мотивов в какой момент преобладает — в
итоге уже не существенно.
Эта адаптация как «положительное измерение» ответных
действий властей имеет и может иметь, естественно, целый
спектр разнообразных форм и стадий. Она может проявляться
как стремление некоторых кругов включить в официальные
293
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
структуры определенные ценности или людей, приходящих из
«параллельного мира», прибрать их к своим рукам, немного им
подыграть, но в то же время и их немного подстроить под себя и
тем самым несколько поправить тягостное состояние явного не-
равновесия, сбалансировать ситуацию. (Вспомним, как в шести-
десятые годы некоторые прогрессивные коммунисты стали «от-
крывать» у нас определенные, ранее не признаваемые культур-
ные ценности и явления, что было, разумеется, позитивным
сдвигом, хотя и не свободным от определенной опасности, на-
пример той, что таким образом «включенные» или «присвоен-
ные» ценности теряли свою независимость и оригинальность под
слоем патины официальности и приспособленчества, теряли
свою достоверность.)
На следующей стадии этот сдвиг может спровоцировать
разнообразные попытки официальных структур реформиро-
вать самое себя. Такие реформы являются, разумеется, поло-
винчатыми (они комбинируют и «реалистически» согласовыва-
ют служение жизни со служением посттоталитарному «само-
движению»), но иными и быть не могут; они размывают дотоле
отчётливую границу между «жизнью в правде» и «жизнью во
лжи»; затуманивают ситуацию, мистифицируют общественность
и затрудняют правильную ориентацию. Это, естественно, ниче-
го не меняет по существу, но в принципе неплохо, поскольку
открывается какой-то новый простор для деятельности. Правда,
в этих условиях приходится проявлять большую внимательность
при распознавании и установлении границ между «допустимы-
ми» и «недопустимыми» компромиссами.
Следующей — высшей — стадией является внутренняя
дифференциация официальных структур: эти структуры в
большей или меньшей степени открыты институционализиро-
ванным формам плюрализма как естественного права дей-
ствительных интенций жизни. (К примеру, даже при неиз-
менном централизованно-государственном характере инсти-
туциональной основы культурной жизни на этой основе
возникают — под давлением «снизу» — новые издательства,
294
независимые журналы, художественные коллективы, парал-
лельные исследовательские центры и лаборатории и т. д.; или
другой пример: единая, управляемая государством как ти-
пичный посттоталитарный «передаточный рычаг» организация
молодежи распадается под давлением реальных потребностей
на ряд более-менее самостоятельных организаций, какими яв-
ляются союз студентов, союз школьников, организация рабо-
чей молодежи и т. д.). С этой дифференциацией, делающей
возможной инициативу «снизу», непосредственно связано пря-
мое возникновение и образование новых структур, которые
являются уже явно параллельными, по крайней мере, незави-
симыми; официальные институты при этом в разной степени их
принимают или, по крайней мере, относятся толерантно; та-
кие образования уже выходят за рамки адаптации либерализи-
рующихся официальных структур к подлинным потребностям
жизни, хотя и являются непосредственным выражением этих
потребностей, соответствующего им положения в существу-
ющем контексте; здесь уже имеет место реальное проявле-
ние «самоорганизации» общества. (У нас в 1968 г. самыми
значительными организациями этого типа были КАН12 и К-23113).
Своего рода финальную стадию всего этого процесса обра-
зует ситуация, когда официальные структуры — как части пост-
тоталитарной системы, возникающие и исчезающие с одной це-
лью служить ее «самодвижению» и в соответствии с этой целью
внутренне устроенные — как целое просто отмирают, распа-
даются и исчезают, а на их место становятся структуры но-
вые, выросшие «снизу» и совершенно иначе устроенные.
Можно, несомненно, представить целый ряд многих других
способов, с помощью которых интенции жизни изменяют обще-
ственное устройство политически (т. е. концептуально, структур-
но и «климатически») и ослабляют механизм манипулирования на
12 КАН — клуб активных беспартийных.
13 К-231 (клуб 231) — клуб бывших осужденных за антигосударствен-
ную деятельность.
295
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
всех уровнях. Я упомянул здесь лишь о тех фактических спосо-
бах изменения общественного устройства, через которые мы
прошли на собственном опыте в Чехословакии 1968 г. К этому
необходимо добавить, что все эти конкретные формы прояви-
лись как часть определенного специфического исторического
процесса, который вообще не претендовал на то, чтобы быть
единственной альтернативой, и который, возможно, как тако-
вой по своей специфике едва ли уже где-то (и менее всего у
нас) повторится, что, разумеется, не умаляет значения неко-
торых общезначимых уроков, которые до сего дня в нем ищут
и находят.
В плане наших рассуждений — раз уж мы заговорили про
1968 г. в Чехословакии — наверное, будет уместно указать на
некоторые характерные аспекты тогдашнего развития. Все пе-
ремены, начиная с «климатических», затем концептуальные и,
наконец, структурные, не испытали давления «параллельных
структур» в том виде, как они начинают формироваться сегодня,
то есть как феномена, соответствующего не только нынешним
отношениям в Чехословакии, а, очевидно, вообще современной
фазе развития всей посттоталитарной системы как единого цело-
го. Эти структуры как антипод структурам официальным тогда
просто не существовали (и тем труднее было найти тогда у нас
каких-то «диссидентов» в сегодняшнем понимании этого сло-
ва). Речь шла, таким образом, просто о результате давления
самых многообразных — местами более последовательных,
местами лишь половинчатых — «спонтанных» попыток более
свободного мышления, независимого творчества и политичес-
кой деятельности; о долгосрочном «спонтанном» и незамет-
ном врастании «независимой жизни общества» в существую-
щие структуры (начинающемся обычно с неприметного созре-
вания на периферии этих структур и в их толерантном
окружении); то есть речь идет о процессе постепенного «про-
буждения общества», наподобие некоего «плавного» проник-
новения в скрытую сферу. (Видимо, так оно и есть, поскольку
официальная пропаганда, называющая интенции жизни
296
«контрреволюцией», говорит применительно к чехословацко-
му случаю о так называемой «ползучей» контрреволюции.) Им-
пульсы для этого пробуждения не обязательно должны были
исходить исключительно из «независимой жизни общества» как
четко ограниченной социальной среды, даже если они оттуда
действительно исходили. Их источником могла быть просто кон-
фронтация людей из официальных структур, тождественных в
какой-то степени официальной идеологии, с реальной действи-
тельностью, которая перед ними постепенно представала в виде
углубляющихся скрытых общественных кризисов и собствен-
ного горького опыта, с истинным характером власти и ее фун-
кционированием (в данном случае я имею в виду прежде всего
многочисленную прослойку «антидогматически», реформис-
тски настроенных коммунистов, которая годами вызревала
внутри официальных структур). Для этого завершающего «са-
моструктурирования» независимых инициатив, возникающих
столь обособленно вне всех официальных структур и en Ыос14
ими непризнаваемых, как известно из эпохи «диссидентских дви-
жений», не было ни условий, ни оснований: посттоталитарная
система тогда в Чехословакии еще не дошла до таких статичес-
ких, непроницаемых и стабильных форм, как сейчас, чтобы не-
посредственно способствовать альтернативному «самострук-
турированию»; она была (по многим историческим и соци-
альным причинам) всего лишь более открытой.
Государственная структура, истощенная опытом сталин-
ской деспотии и беспомощно топчущаяся в попытке ее без-
болезненной ревизии, необратимо выгнивала изнутри и про-
сто уже не была в состоянии как-то интеллигентно противо-
стоять изменяющемуся климату, процессу прозрения своих
младших подданных и многочисленным проявлениям подлин-
ной жизни на «до-политическом» уровне, «обживающимся»
между официальным и неофициальным в этих политически
неясных границах.
14 Еп Ыос (фр.) — в целом, целиком.
297
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
Представляется важным, в общих чертах, и еще одно ха-
рактерное обстоятельство: все общественное движение, пиком
которого был 1968 г., не смогло достичь, что касается факти-
ческих структурных перемен, большего, чем реформа, диф-
ференциация или замена всего лишь структур, подчиненных фак-
тической силе (что никоим образом не уменьшает реального
политического значения этих перемен). Оно не затронуло самую
суть государственных структур посттоталитарной системы, ни
ее политической модели как таковой и основополагающих прин-
ципов всего общественного устройства, ни соответствующей им
экономической модели, делегирующей всю хозяйственную
власть в руки политической власти; ничего существенного не из-
менилось и в структурах прямых инструментов власти (армия,
служба безопасности, юстиция и т. д.). На этом уровне речь шла
ни о чем более, как об изменении общей атмосферы, о персо-
нальных перестановках, о смене политической линии, а главное,
об изменениях в политической практике. Все остальное замер-
ло на стадии дискуссий и проектов (наибольшее реальное поли-
тическое значение приобрели в этом смысле, по-видимому, два
официально принятых проекта: «Программа действий КПЧ» от
апреля 1968 г., программа — иначе это и быть не могло — по-
ловинчатая, насквозь противоречивая и не меняющая «физичес-
кую сторону» основ общественной власти, и «Проект экономи-
ческой реформы», который все-таки смог в хозяйственной сфе-
ре приблизиться к интенциям жизни, так как включал в себя
плюрализм интересов и инициатив, роль стимулов, ограничение
директивных форм управления и т. д.; однако этот проект не
затрагивал экономических устоев в посттоталитарной системе
именно принципа государственной, а тем более истинно обще-
ственной собственности на средства производства). Речь идет о
грани, которую пока не преодолело ни одно движение в масш-
табах посттоталитарной системы (исключая, возможно, несколь-
ко дней в период венгерского восстания).
Какие иные альтернативы может вызвать дальнейшая эво-
люция? Попытки ответить на этот вопрос чреваты умозри-
298
тельностью рассуждений: скрытый кризис общества до сих пор
постоянно выливался — и нет основания предполагать, что и да-
лее не будет выливаться — в разнообразные, большие или
меньшие по размаху, политические и социальные потрясения
(Германия — 1953 г., Венгрия, СССР и Польша — 1956 г., Чехо-
словакия и Польша — 1968 г., Польша — 1970-й и 1976 г.), су-
щественно друг от друга отличающиеся своими условиями, те-
чением и конечными результатами. Учитывая то, что эти по-
трясения были вызваны сложным комплексом различных
факторов, что события, способствующие выходу «на свет» про-
цессов «скрытой сферы» (проблема «последней капли»), слу-
чайны и неожиданны, учитывая, наконец, абсолютную непред-
сказуемость последствий конфронтации столь противо-
положных тенденций, каковыми являются, с одной стороны, все
более углубляющиеся «блоковая» интеграция и экспансия силы,
а с другой — усиливающееся центробежное движение в СССР
под воздействием пробуждающегося национального сознания
в нерусских областях (по причине чего Советский Союз рано
или поздно неизбежно столкнется с глобальным процессом
борьбы народов за освобождение), мы должны со всей оче-
видностью признать безнадежность всех попыток долгосроч-
ного прогнозирования.
И наконец, я не думаю, что для «диссидентских движений»
рассуждения такого типа имеют сколь-нибудь большое зна-
чение: возникновение этих движений не связано с предвари-
тельным прогнозированием, и ориентация на него означала бы
для этих движений отход от их глубинной сущности.
Что касается перспектив «диссидентских движений», то я
меньше всего допускаю возможность постоянного сосущест-
вования двух изолированных друг от друга и безразличных друг
к другу «полисов» — главного и «параллельного». «Жизнь в прав-
де», пока она остается самой собой, не может не ставить под
угрозу систему; просто немыслимо, что она может протекать
ровно, без драматически напряженного противостояния «жиз-
ни во лжи». В отношениях между посттоталитарной системой,
299
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
пока она остается самой собой, и «независимой жизнью обще-
ства», пока она остается самой собой (т. е. прибежищем воз-
рожденной ответственности по отношению к целому и за это
целое), всегда будет — скрыто или явно — вызревать конф-
ликт.
Из этой ситуации есть лишь два выхода: или же система
будет продолжать развивать (т. е. будет в состоянии развивать)
свои «посттоталитарные свойства», неизбежно тяготея к како-
му-то оруэлловскому кошмарному миру абсолютной мани-
пуляции, и удушит все явные проявления «жизни в правде»; или
же «независимая жизнь общества» («параллельный полис»),
включая «диссидентское движение», будет медленно, но верно
видоизменяться во все более значительный общественный фе-
номен, все ярче отражающий реальное напряжение в обществе
и активно включенный в жизнь общества как его реальная со-
ставная часть, оказывающая так или иначе влияние на общую
ситуацию. Разумеется, этот феномен — лишь один из факто-
ров, действующих на фоне всех прочих в связи с ними и спосо-
бом, адекватным этому фону.
Какой путь избрать: ориентироваться ли на реформу офи-
циальных структур, на их дифференциацию или на замену струк-
турами новыми; намереваться ли систему, как говорится, улуч-
шить или, наоборот, разрушить — эти и некоторые другие воп-
росы (опуская чистые псевдопроблемы) «диссидентские
движения» могут, на мой взгляд, ставить лишь применительно к
конкретной ситуации, в момент, когда перед ними встанут кон-
кретные задачи, то есть, как говорится, ad hoc15, исходя из кон-
кретной рефлексии насущных потребностей жизни.
Абстрактно отвечать на подобные вопросы и с точки зре-
ния гипотетического будущего намечать какие-то актуальные
политические линии означало бы, по моему мнению (в духе воз-
врата к методам традиционной политики), лишь ограничивать
их деятельность и лишать ее истинной и верной перспективной
15 Ad hoc (лат.) — применительно к этому.
300
ориентации. Мне уже приходилось по другому поводу отме-
чать, что суть деятельности этих движений, а также их потен-
циальная политическая сила заключаются не в конструирова-
нии изменений системы, а в реальной и каждодневной борьбе
за лучшую жизнь «здесь и сейчас». Политические и системно-
структуральные формы выражения жизни, которые будут воз-
никать, останутся, очевидно, навсегда или, по крайней мере,
надолго ограниченными, половинчатыми, неполноценными и
обесцененными маразмом тактики; иначе и быть не может;
необходимо это учитывать и противостоять этому. Действитель-
но, очень важно, чтобы это самое главное, эта каждодневная,
неблагодарная и бесконечная борьба за достойную, свобод-
ную и честную жизнь никогда сама себя не ограничивала, ни-
когда не была половинчатой, непоследовательной и не попада-
лась в ловушки политических махинаций, спекулирования и
фантазий. Чистота этой борьбы есть лучшая гарантия оптималь-
ных результатов и на уровне фактического взаимодействия с
посттоталитарными структурами.
20
Специфика условий в посттоталитарных системах, характе-
ризующаяся отсутствием и «нормальной» политики, и всяких
шансов на значительные политические перемены, имеет один по-
зитивный аспект: она заставляет нас исследовать нашу ситуацию
на фоне более глубоких закономерностей и размышлять о на-
шем будущем в контексте самых отдаленных и глобальных пер-
спектив развития мира, частью которого мы являемся. Необхо-
димость постоянно испытывать на себе, что сущностная конф-
ронтация человека и системы пролегает неизмеримо глубже
уровня непосредственно политического, предопределяет при
этом, как кажется, и направление данного размышления.
Наше внимание, таким образом, неизбежно обращается к
самой сути: к кризису современной технократической цивили-
зации как единого целого, к тому кризису, который Хайдеггер
301
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
описывает как бессилие человека, попавшего под глобальную
власть техники. Техника — это дитя современной науки, од-
новременно и порождение новой метафизики — вырвалась из
рук человека, перестала ему служить, поработила его и при-
нудила участвовать в подготовке его собственной гибели. Че-
ловек не знает выхода: он не располагает ни идеей, ни верой, ни
тем более какой-то политической концепцией, которая возвра-
тила бы ему положение хозяина; он лишь беспомощно наблю-
дает, как этот бездушно работающий механизм, который он сам
создал, неудержимо поглощает его, лишая всех естественных
связей (например, «дома» в самом широком смысле слова,
включая и понятие Вселенной), как отдаляет его от живого опы-
та бытия и ввергает в «мир объективной реальности». Эта ситу-
ация не раз уже была описана с различных позиций; многие люди
и даже общественные группы болезненно воспринимают ее и
ищут выход (отсюда, например, интерес некоторых групп за-
падной молодежи к восточной философии, к созданию коммун
и т. д.). Единственной социальной, или же политической попыт-
кой «что-то с этим сделать», которая несет в себе уже упомяну-
тый необходимый элемент универсальности (ответственность по
отношению к целому и за целое), попыткой, в конечном смыс-
ле ориентированной лишь на «технические» способы противо-
стоять диктату техники, сегодня является отчаянный и в суете
мира едва слышимый голос экологического движения.
«Теперь лишь Господь Бог нас может спасти», — говорит
Хайдеггер, обращая особое внимание на необходимость «ино-
го мышления», расходящегося с философией как она сложилась
на протяжении столетий, и радикальных перемен методики, с
помощью которой человек воспринимает себя, мир и свое мес-
то в нем. Выхода он не знает, и единственным, что он способен
рекомендовать, является «готовность ждать».
Перспективу, в которой разные мыслители и разные дви-
жения видят этот желанный выход, мне кажется, можно в об-
щих чертах охарактеризовать как перспективу какой-то глобаль-
ной «экзистенциальной революции». Я разделяю эту ориента-
302
цию, а также ту точку зрения, согласно которой выход не сле-
дует искать в каком-то «техническом чуде», каком-то проекте
внешних перемен, какой-то одной революции — философс-
кой, социальной, технократической или же только политической.
Все эти сферы «экзистенциальная революция» может и должна
затронуть; однако же сугубо органичной ее сферой может быть
лишь человеческое существование в самом глубоком понима-
нии этого слова. Только исходя из него она может перерасти в
какое-то общее нравственное, а в итоге, разумеется, и в поли-
тическое — переустройство общества.
То, что мы называем потребительским и индустриальным
(или постиндустриальным) обществом, что Ортега-и-Гасет по-
нимал когда-то как свое «восстание масс», все эти идейные,
нравственные, политические и социальные бедствия сегод-
няшнего мира, по-видимому, — лишь проявления различных
аспектов глубинного кризиса, в котором оказался современ-
ный человек, влекомый глобальным «самодвижением» тех-
нической цивилизации.
Посттоталитарная система — это лишь одно, исключитель-
но жестокое ( и этим свое истинное происхождение лишь яснее
подтверждающее) проявление этой общей неспособности со-
временного человека быть «хозяином своей собственной судь-
бы»; «самодвижение» этой системы — только определенный
специфический и экстремальный вариант глобального «самодви-
жения» технократической цивилизации; человеческое падение,
которое эта система отражает, — только один из вариантов
общего падения современного человека.
Глобальный кризис человека распространился, конечно, на-
ряду с западным миром на наш, получив здесь иные обще-
ственные и политические формы. Хайдеггер прямо говорит о
кризисе демократии. Ничто, в самом деле, не предвещает, что
западная демократия, то есть демократия традиционного пар-
ламентского типа, могла бы предложить какой-то радикальный
выход. Можно даже сказать, что чем больше в ней, по сравне-
нию с нашим миром, возможностей для проявления подлинных
303
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
интенций жизни, тем надежнее она скрывает от человека кри-
зисную ситуацию и тем глубже его в нее погружает. На самом
деле, нет оснований предполагать, что традиционные парламен-
тские демократии были бы способны указать, как решительно
противостоять «самодвижению» технократической цивилизации
и постиндустриальному потребительскому обществу; они сами
находятся в его подчинении и беспомощны перед ним; только
способ, которым они манипулируют человеком, бесконечно
более утончен, изыскан и не так жесток, как в посттоталитарной
системе. Вряд ли действительно весь этот неподвижный меха-
низм застоявшихся, концептуально расплывчатых, недействую-
щих столь целенаправленно массовых политических партий,
управляемых профессиональными аппаратами и освобождаю-
щих граждан от всякой непосредственной личной ответственно-
сти, все эти сложные структуры скрытой манипуляции и экс-
пансивных центров накопления капитала, весь этот вездесущий
диктат потребительства, вещей, рекламы, коммерции, «массо-
вой» культуры и целой лавины информации, вряд ли все это,
столько раз уже проанализированное и описанное, можно счи-
тать каким-то перспективным выходом или поиском путей, на
которых человек снова обретает себя. А. Солженицын в гарвар-
дской лекции говорил об иллюзорности свобод, не основанных
на ответственности, и вытекающей отсюда хронической неспо-
собности традиционных демократий противостоять насилию и то-
талитаризму. Человек в этом случае обеспечен, правда, многи-
ми не знакомыми нам личными свободами и гарантиями; эти
свободы и гарантии ему, однако, вовсе ни к чему: он — всего
лишь жертва «самодвижения», не способная отстоять свою сущ-
ность, избежать отчуждения, преодолеть свою личную заботу
и стать достойным и ответственным членом «полиса», реально
участвующим в создании своей судьбы.
Я думаю, что все наши долговременные перспективы на
какую-то явную перемену к лучшему прямо обязывают нас учи-
тывать и этот более глубокий — кризисный — аспект традицион-
ной демократии. Конечно, если бы в какой-то стране советско-
304
го блока возникли соответствующие условия, что становится все
менее реально, то традиционный парламентаризм с привычным
спектром больших политических партий мог бы стать приемле-
мым в качестве переходного решения, чтобы возродить загуб-
ленное гражданское самосознание, обновить значение демок-
ратических дискуссий, создать условия для становления элемен-
тарного политического плюрализма как сущностной интенции
жизни. Однако уповать на традиционную парламентскую демок-
ратию как политически идеальную и поддаваться иллюзии, что
лишь эта «испытанная» форма может прочно гарантировать че-
ловеку достойное и полноправное положение, было бы, на мой
взгляд, по меньшей мере недальновидно. Поворот политики к
конкретному человеку мне представляется чем-то существен-
но более глубоким, нежели возврат к привычным механизмам
западной (или, если угодно, буржуазной) демократии. И если
еще в 1968 г. я думал, что нашу проблему можно решить, со-
здав какую-то оппозиционную партию, у которой будет возмож-
ность открыто участвовать в борьбе за власть с партией, нахо-
дящейся у власти, то теперь мне стало ясно, что в действитель-
ности так просто это не происходит и что никакая оппозиционная
партия сама по себе, так же как и любой новый закон о выборах
сам по себе,не может гарантировать обществу, что оно вскоре
не станет жертвой какого-то нового насилия. Такие гарантии, по-
видимому, не могут зависеть от каких-то «сухих» организаци-
онных мер; едва ли в них в самом деле можно искать того Бога,
который нас единственно может спасти.
21
С полным правом меня теперь могут спросить: «Что же
дальше?»
Недоверие к чисто априорным конструкциям альтерна-
тивных политических моделей и к слепому упованию на спа-
сительные реформы или перемены в системе отнюдь не свиде-
тельствуют о недоверии к политической деятельности вообще;
305
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
акцентирование на повороте политики к конкретному человеку
никоим образом не лишает меня возможности размышлять о
тех структурных изменениях, которые этот поворот может выз-
вать. Скорее наоборот: тот, кто сказал А, должен сказать и Б.
И все-таки я здесь решусь не более чем на несколько весь-
ма общих замечаний. Перспектива «экзистенциальной револю-
ции», что касается ее результатов, — это прежде всего нрав-
ственная реконструкция общества, означающая радикальное
обновление подлинного отношения человека к тому, что я на-
звал «человеческим распорядком» (и что не может быть заме-
щено никаким распорядком политическим). Новый опыт бытия,
обновленное положение во Вселенной, по-новому понятая «выс-
шая ответственность», обретение духовности по отношению к
другому человеку и к человеческому сообществу — такова,
очевидно, эта перспектива.
А политические результаты?
Они, скорее всего, могли бы проявиться в основе таких
структур, которые будут исходить в большей степени из соб-
ственного нового «духа», прежде всего человеческого
содержания, чем из тех или иных формальных политических
отношений и гарантий. Речь идет, следовательно, о реабили-
тации таких ценностей, какими являются доверие, открытость,
ответственность, солидарность, любовь. Я верю в структуры,
ориентированные не на «технический» аспект исполнения влас-
ти, а на суть этого исполнения; в структуры, движимые еди-
ным чувством глубокой ответственности перед своими сооб-
ществами, а не экспансивными амбициями, направленными
«наружу». Эти структуры могут и должны быть открытыми,
динамичными и небольшими, то есть такими, за известным
пределом которых такие «человеческие связи», как личное
доверие и личная ответственность, уже не могут функциони-
ровать (на что указывает Голдсмит). Это должны быть струк-
туры, которые в принципе не препятствуют возникновению
структур иного рода; любая узурпация власти (одно из прояв-
лений «самодвижения») должна им быть органически чужда.
306
Структуры эти должны быть оформлены не в виде органов или
институтов — никоим образом, — но в виде сообществ. Эти
структуры, безусловно, должны утверждать свой авторитет не
на давно отживших традициях (как, например, традиционные
массовые политические партии), а на своем конкретном под-
ходе к ситуации. Статичному нагромождению заформализо-
ванных организаций предпочтительнее организации, возника-
ющие ad hoc16, ставящие конкретные цели и сходящие со сце-
ны после их достижения.
Авторитет лидеров должен был бы определяться их лич-
ными достоинствами и отношением окружающих, а ни в коем
случае не номенклатурным положением; они должны были бы
пользоваться большим личным доверием и обладать основан-
ными на нем полномочиями; только так можно преодолеть
«классическую» беспомощность традиционных демократичес-
ких организаций, которые часто кажутся основанными скорее
на взаимном недоверии, чем на доверии, и скорее на
коллективной безответственности, чем на ответственности;
только этим — полной экзистенциальной взаимоответственно-
стью каждого члена сообщества, — по-видимому, и можно
создать надежную преграду «крадущейся тоталитаризации».
Эти структуры должны были бы возникать, разумеется, сни-
зу, как следствие подлинно общественной «самоорганиза-
ции», должны были бы руководствоваться реальными потреб-
ностями, из которых они возникли и с исчезновением которых
они и сами должны были бы исчезать. Они должны бы иметь
самые многообразные и извне минимально регулируемые
принципы внутреннего построения; решающим критерием этой
«самоорганизации» должна была быть ее «актуальность», а
ни в коем случае не голая норма.
На этом принципе многообразных изменчивых взаимо-
действий, столь динамично возникающих и исчезающих, но при
этом руководствующихся актуальной целесообразностью и
16 Ad hoc (лат.) — для определенного случая.
307
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
объединенных человеческими связями организмов, политичес-
кая жизнь и должна бы основываться, а также деятельность эко-
номическая. Я хотел бы выделить здесь принцип самоуправле-
ния, который единственно, по-видимому, может обеспечить то,
о чем мечтали все теоретики социализма, а именно реальное
(т. е. неформальное) участие трудящихся в решении хозяйствен-
ных проблем и чувство реальной ответственности за результаты
совместного труда. Принцип контроля и дисциплины должен бы
вытесняться спонтанным человеческим самоконтролем и само-
дисциплиной.
Такое представление о всей системе последствий «экзи-
стенциальной революции» явно выходит (что, вероятно, следует
и из столь беглого наброска) за рамки классической парламен-
тской Демократии, как она сложилась в развитых западных
странах и где она нередко оказывалась так или иначе не состо-
ятельной. Раз уж в контекст этих рассуждений я ввел понятие
«посттоталитарной системы», то, вероятно, было бы логично
вышеизложенные рассуждения соотнести — исключительно
для данной ситуации — с перспективой системы «постдемок-
ратической».
Несомненно, можно было бы эти рассуждения развивать и
дальше, однако мне кажется, что это было бы по меньшей мере
занятием бессмысленным, ибо медленно, но верно привело бы
к отчуждению проблемы самой по себе: поскольку данные рас-
суждения касаются сути такой «постдемократии», которая мо-
жет вырастать лишь via facti17 систематически, из самой жизни,
из ее новой атмосферы и нового «духа» (пусть даже при учас-
тии политической рефлексии — разумеется, в функции провод-
ника жизни, а ни в коем случаете дирижера).
Однако конкретизировать структурные очертания этого но-
вого «духа», даже если бы этот «дух» присутствовал и человек
уже знал его конкретную физиогномию, означало бы все-таки
предвосхищать события.
17 Via facti (лат.) — путем фактов.
308
22
Весь предыдущий пассаж я бы, наверное, оставил лишь как
тему частных медитаций, если бы постоянно не возвращалось
ко мне одно ощущение, которое может показаться достаточно
самонадеянным и которое поэтому я лучше выражу лишь в фор-
ме вопросов: не напоминает ли образ «постдемократической»
структуры иными своими элементами структуру «диссидентс-
ких» групп или некоторых независимых гражданских инициатив,
как они нам известны из собственного опыта? не возникают ли в
этих маленьких сообществах, сплоченных неисчислимыми стра-
даниями как их общим уделом, некоторые из этих специфичес-
ких «человечески содержательных» политических отношений и
связей, о которых уже шла речь выше? не соединяет ли это со-
общество (а речь идет действительно скорее о сообществе, чем
об организации), действующее без всяких шансов на видимый и
скорый успех и, таким образом, живущее прежде всего глубо-
ким общим пониманием значительности собственной деятель-
ности — именно та атмосфера, которую создают не заформа-
лизованные и превращенные в ритуал связи, а живое чувство
солидарности и братства? разве не возникают в итоге всех со-
вместно преодолеваемых трудностей именно те «постдемокра-
тические» отношения непосредственного личного доверия и на
нем основанных неформальных прав личности? разве эти груп-
пы возникают, действуют и отмирают не под давлением конк-
ретных и реальных потребностей, даже если и обременены они
балластом опустошающих традиций? не являются ли эти попыт-
ки явной «жизни в правде» и обновленное чувство «высшей
ответственности» на самом деле своеобразным провозвестни-
ком каких-то нравственных преобразований в индифферентном
обществе?
Другими словами: не являются ли эти неформальные, не-
бюрократические, динамичные и открытые сообщества —
весь этот «параллельный полис» — каким-то зарождающимся
прообразом или символической микромоделью тех имеющих
309
В. Гавел. СИЛА БЕССИЛЬНЫХ
глубокий смысл «постдемократических» политических структур,
которые могли бы стать основой лучшего устройства общества?
Я многократно убеждался на личном опыте, как один лишь
факт совместного подписания Хартии-77 смог мгновенно выз-
вать у людей, которые до того не знали друг друга или знали
лишь поверхностно, чувство открытости и доверия, внезапное
и сильное ощущение глубоко осознанного родства, то есть
именно то, что они никогда бы не приобрели за годы долгого
сотрудничества в какой-то безликой официальной структуре.
Как будто сам факт осознания совместно принятой задачи и
сообща приобретенного опыта изменял людей и атмосферу
их сосуществования, придавая их общественной деятельности
доселе неведомое и более человеческое измерение.
Возможно, все это лишь следствия угрозы со стороны об-
щества и, возможно, что в момент, когда эта угроза исчезнет
или ослабнет, начнет улетучиваться и та атмосфера, которая
возникла. (Цель же угрожающих, разумеется, совершенно иная;
удивительно, сколько энергии они готовы вложить в то, чтобы
разными подлыми средствами испоганить все человеческое внут-
ри находящегося под угрозой сообщества.)
Если даже это и так, то оно вряд ли что-либо изменит в воп-
росах, которые я задал.
Выхода из маразма мира мы не знаем, и было бы проявле-
нием непростительного высокомерия, если бы мы расценивали
то малое, что делаем, как некий основополагающий выход и если
бы, наконец, самих себя, свои сообщества и свои решения жиз-
ненных проблем стали предлагать кому-то как образец того, что
единственно имеет смысл делать.
Однако я думаю, что на фоне всех предшествующих рас-
суждений об условиях в посттоталитарном обществе, о состоя-
нии и внутренней организации набирающих силу попыток защи-
щать в этих условиях человека и его сущность вопросы, кото-
рые я задал, были уместны. Они не что иное, как импульс к
реальному постижению собственного опыта и к раздумью над
тем, не указывает ли этот опыт — пусть сами мы того и не осоз-
310
наем — действительно куда-то дальше, за его пределы, и не ока-
жется ли, что прямо здесь, в нашей повседневной жизни и зако-
дированы определенные сигналы, тихо ожидающие момента,
когда они будут прочтены и осознаны.
И вот еще вопрос: действительно ли «светлое будущее» —
всегда лишь дело какого-то отдаленного «там»? А что, если это,
напротив, что-то, что уже давно «здесь» — и только наши сле-
пота и бессилие мешают нам видеть и растить его вокруг себя и
в себе?
Градечек, октябрь 1978 г.
Перевод И. Шабловской, Л. Вихревой
Ханна
Арендт1
О НАСИЛИИ
(Ч. II, III)
ЧАСТЬ 11
...Я намерена ставить вопрос о насилии в политическом
плане. А это не просто; замечание, сделанное Сорелем шес-
тьюдесятью годами раньше, («Проблемы насилия все еще ос-
таются очень неясными»1 2) и по сей день сохраняет свою акту-
альность. Выше я упомянула уже об общем нежелании рас-
сматривать насилие как самостоятельный феномен и теперь я
должна дать некоторые пояснения сказанному. Возвратившись
к рассмотрению феномена власти, мы не замедлим удостове-
риться в существовании некоего консенсуса между левыми и
правыми теоретиками политики касательно того, что полити-
ка — это всего лишь наиболее беззастенчивое выражение вла-
сти. «Всяческая политика представляет собой борьбу за власть;
предельным же выражением власти является насилие», — го-
варивал Ч. Райт Миллс3, фактически вторя, тем самым, вебе-
ровскому определению государства как «властвованию одних
людей над другими, основанном на применении легитимного,
то есть якобы легитимного, насилия».4 Это очень странный
1 Н. Arendt. On violens. London, 1970.
2 Georges Sorel. Reflections on violence Introduction to the First
Publication (Размышления о насилии. Введение к первому изданию) (1906)
N.Y., 1961. Р. 60.
3 Миллс Чарлз Райт (1916—1962) американский социолог и публицист,
разрабатывал компаративный и исторический метод социологии.
4 The Power Elite (Властвующая элита). Ред. / N.Y., 1956.Р. 171; Макс
Вебер в первых абзацах Политики как призвания (Max Weber, Politics as а
Vocation, 1921). Кажется, Вебер тоже осведомлен о единомыслии с левы-
312
консенсус, ибо только сторонники Марксова взгляда на госу-
дарство как инструмент угнетения, находящийся в руках пра-
вящего класса, в состоянии поставить знак равенства между
политической властью и «организацией насилия». Поэтому
вспомним сейчас о тех из авторов, для кого государственная
политика с ее законами и институтами не являлась чем-то вто-
ричным — простой надстройкой, отражающей действие неких
подспудных сил и призванной осуществлять принуждение. Об-
ратимся, например, к Бертрану де Жувенелю* 5, чья книга
«Власть» является, возможно, наиболее авторитетным и уж,
во всяком случае, наиболее интересным из последних иссле-
дований на данную тему. «Для тех, — пишет он, — перед чьим
мысленным взором проходит течение веков, война в деятель-
ности государств представляется чем-то таким, что выражает
самую их сущность».6 Это подводит нас к вопросу о том, кла-
дет ли окончание военных действий конец существованию го-
сударств. Устранив насилие в межгосударственных отношени-
ях, покончим ли мы тем самым и с властью как таковой?
Ответ на данный вопрос зависит, как нам кажется, от того,
какой именно смысл вкладываем мы в понятие власти. Из рас-
сматриваемой работы следует, что власть является инструмен-
том правления, правление же, как нам говорят, обязано своим
существованием «инстинкту доминирования»7. Когда мы чита-
ем у Жувенеля о том, что «человек чувствует себя более чело-
веком, навязывая себя другим и превращая других в инструмен-
ты осуществления своей воли» (и это доставляет ему «ни с чем
ми в данном вопросе. В этой связи он цитирует Троцкого, сказавшего в
Брест-Литовске, что «Всякое государство основано на насилии», и добавля-
ет: «Ведь это верно».
5 Жувенель де Юрсен Бертран (1903-1974) — французский социо-
лог, экономист и социолог. Президент-основатель Международной феде-
рации исследователей будущего (1973). (Ред.)
6 Bertrand de Jouvenel. Power: The Natural History of Its Growth / Власть.
Естественная история ее развития. (Ред.) (1945), London, 1962. Р. 122.
7 Ibid. Р. 93.
313
X. Арендт. О НАСИЛИИ
не сравнимое наслаждение»8), на ум немедленно приходят слова
Сартра о насилии. «Власть состоит в том, чтобы заставлять дру-
гих делать то, что я захочу», — так писал Вольтер; власть обна-
руживает себя везде, где я получаю возможность «утверждать
собственную волю вопреки сопротивлению» других, — так го-
ворил Макс Вебер, напоминая нам о том, что Клаузевиц9 опре-
делял войну как «акт насилия, вынуждающий противника делать
то, чего хочу я». Само это слово, говорит Штраух-Юпе, озна-
чает «власть одного человека над другим»10 11. Но вернемся к Жу-
венелю: «Командовать и подчиняться: без этого нет Власти — и
ничего, кроме этого, для обладания ею не требуется... Возмож-
ность командовать — это то, без чего она невозможна, это ее
сущность»11. Если сущность власти состоит в эффективности ко-
мандования, то нет власти больше той, которую дает оружие; в
8 Ibid. Р. 110.
9 Клаузевиц Карл фон (1780-1831) — немецкий военный теоретик.
Основная работа «О войне», 1832.
10 См. Karl von Clausewitz, On War, 1832, New York, 1943, ch. 1; Robert
Strausz Hupe, Power and Community, New York, 1956. P. 4; цитата Вебера из
Юпе: Macht bedeutet jede Chance, innerhalb einer sozialen Beziehung den
eigenen Willen auch gegen Widerstand durchzusetzen» (Властью называется
любая возможность реализовать свою волю даже вопреки сопротивлению
в рамках определенных социальных отношений. (Ред.)
11 Привожу эти примеры наобум, ведь сам по себе выбор цитируемых
авторов вряд ли имеет значение. Так, например, Р. М. МакАйвер утвержда-
ет: «Присутствие власти как принуждения есть критерий наличия государства,
но оно не есть сущность этого последнего... Правда, там, где нет господ-
ствующей силы, нет и государства... Но само по себе наличие силы еще не
означает существования государства». (R. М. McIver, The Modern State (Со-
временное государство.) Ред. London, 1926. Р. 222-225. О силе данной тра-
диции свидетельствует попытка Руссо избежать ее. Пытаясь отыскать тип
правления, которое не осуществляло бы господства, он не находит ничего
лучше, кроме как «une forme d'association ... par laquelle chacun s'unissant a
tous n'ob^sse pourtant qu' a lui-ткте» (форму ассоциации ... посредством
которой никто из членов объединения не подчиняется никому, кроме себя
самого (фр. — Прим. ред.). Вопрос о подчинении, а, стало быть, и о коман-
довании и в этой формулировке остается центральным.
314
этом случае было бы трудно сказать, «чем отличается порядок,
наводимый полицией, от порядка, обеспечиваемого любыми во-
оруженными лицами». (Я привожу цитату из выдающейся книги
«Понятие государства», принадлежащей перу Александра Пас-
серен Д'Антревэ [Alexander Passerin d'Entreves, The Notion of
the State] — единственного из известных мне авторов, сознаю-
щего важность различий между насилием и властью. «Нам сле-
дует решить, отлична ли и насколько отлична «власть» от «силы»,
а также выяснить, каким образом факт законного применения
силы изменяет качество самой этой силы и дает нам совершен-
но иную картину человеческих отношений» — ведь «сила пере-
стает быть силой, коль скоро она применяется с оговорками».
Но и это различение, намного превосходящее по своей глубине
и проницательности все имеющееся в литературе на сегодняш-
ний день, не затрагивает существа вопроса. В понимании Пассе-
рен Д'Антревэ, власть есть «ограниченная» или «институциали-
зированная сила». Иными словами, если процитированные выше
авторы определяют насилие как наиболее беззастенчивое вы-
ражение власти, то в дефиниции Пассерен Д'Антревэ власть оп-
ределяется как разновидность смягченного насилия. В конечном
счете, он говорит о том же самом.)12 Должны ли все, левые и
правые, представители политического спектра — от Бертрана
де Жувенеля до Мао Цзэдуна — придерживаться единого мне-
ния по столь существенному вопросу политической философии,
как природа власти?
Если же говорить о наших традициях политической мысли,
то подобные дефиниции способны внести в них значительные кор-
рективы. Данные дефиниции восходят не только к тем старым
представлениям об абсолютной власти, что сопутствовали ста-
новлению суверенных европейских национальных государств
12 Книга «Понятие государства. Введение в политическую теорию» была
впервые опубликована на итальянском языке в 1962 г. Ее английское издание
не является просто переводом этой первоначальной версии; английский ва-
риант писался самим автором, это определяющее издание. Оно увидело свет
в Оксфорде в 1967 г. Цитируемые места см. на с. 64, 70 и 105.
315
X. Арендт. О НАСИЛИИ
(самыми ранними и, вместе с тем, наиболее значительными
идейными вождями этой эпохи были Жан Боден13, если говорить
о Франции XVI века, и Томас Гоббс, если вести речь об Англии
ХУН века); кроме того, эти дефиниции совпадают с унаследо-
ванным от античности определением форм правления как гос-
подства одного человека над другим: так, применительно к мо-
нархии или олигархии, говорят о господстве одного или несколь-
ких людей, а применительно к аристократии или демократии —
о господстве лучших или большинства. В наше время следует
прибавить к перечисленным еще одну — позднейшую и, воз-
можно, наиболее устрашающую форму такого господства: бю-
рократию, то есть господство замысловатой системы учрежде-
ний, при котором ни отдельно взятое лицо, ни группа лиц, ни
лучшие, ни большинство не несут никакой реальной ответствен-
ности за правление — такое правление с полным основанием
можно назвать правлением обезличенным. (Если, следуя духу
традиционной политической философии, мы называем тиранию
неподотчетным правлением, то обезличенное правление опре-
деленно является наиболее тираничным изо всех типов правле-
ния, так как за чинимый таким правлением произвол просто не-
кому отвечать. Именно это свойство бюрократии — невозмож-
ность найти ответственного, невозможность выявить врага —
является одной из главных причин нынешних повсеместных вос-
станий и беспорядков, хаотичности современного мира, свой-
ственной ему опасной тенденции выходить из-под контроля и
предаваться неистовству.
Следует также отметить, что эта унаследованная от антич-
ности совокупность представлений получила, как ни странно,
дальнейшее развитие и подкрепление в лице иудейско-христи-
анской традиции, характеризующейся «императивной концеп-
цией права». Последняя не являлась изобретением «политичес-
ких реалистов»; скорее, она возникла в результате гораздо бо-
13 Боден Жан (1530—1596) — французский политический мыслитель,
правовед и социолог. (Ред.)
316
лее древней, осуществленной почти неосознанно генерализации
Божьих «Заповедей», согласно которой сущность права в дос-
таточной степени выражается «простыми отношениями повеле-
ния и подчинения».14 И наконец, данные политико-правовые тра-
диции получили дальнейшее закрепление и в более современ-
ных научно-философских воззрениях, касающихся природы
человека. В основе многих новейших открытий (таких как врож-
денный инстинкт доминирования, а также агрессивность,
неотъемлемо присущая человеку как животному виду) лежали
очень сходные философские посылки. Согласно Джону Стюар-
ту Миллю, «первый урок цивилизованности [есть] урок подчи-
нения»; Милль говорит о «двух типах наклонностей ... один из
них — стремление осуществлять власть над другими; второй ...
неприятие какой бы то ни было власти над собой».15 Если бы в
данном вопросе мы положились на собственный опыт, то навер-
няка заметили бы, что инстинкт подчинения, страстное желание
слушаться и находиться под управлением какой-либо сильной
личности, по меньшей мере, столь же явно присутствует в пси-
хике людей, сколь и воля к власти, являясь в политическом плане
чем-то даже более уместным, нежели эта последняя. Старин-
ная присказка «Как ловок тот, что вечно гнется, любым коман-
дам поддается», в том или ином виде присутствующая во все века
и у всех народов16, видимо, отражает некую психологическую
закономерность: а именно ту, что воля к власти и воля к подчи-
нению являются внутренне взаимосвязанными. Говоря словами
Милля, «готовность подчиняться тирании» ни в коем случае нельзя
считать следствием «крайней пассивности». С другой стороны,
14 Ibid. Р.129.
15 John Stuart Mill. Considerations on Representative Government (1861).
Liberal Arts Library. P. 59, 65. / Рассуждения о представительном правле-
нии. (Ред.)
16 JohnM. Wallace, Destiny His Choice: The Loyalism of Andrew Marvell/
Неизбежность его выбора: Лоялизм Эндрю Марвелла. (Ред.) Cambridge,
1968. Р. 88-89. За данную ссылку я должна благодарить Грегори Де Жар-
дена, благосклонно воспринявшего настоящее исследование.
317
X. Арендт. О НАСИЛИИ
категоричное нежелание подчиняться зачастую дополняется
столь же категоричным нежеланием доминировать и командо-
вать. Если же взглянуть на данный вопрос с исторической точки
зрения, то придется признать, что античный институт рабства как
основы определенного типа экономики совершенно необъясним
в категориях миллевской психологии. Ведь заявленной целью
такого института, как рабство, было освобождение граждан от
бремени домашних забот, благодаря чему они смогли бы уча-
ствовать в общественной жизни своего сообщества, являвшего-
ся сообществом равных; но если считать, что для господина нет
более приятного занятия, чем отдавать распоряжения и повеле-
вать другими, то он никогда бы не захотел покидать пределов
собственных владений.
Однако существует и иная традиция, иной, столь же древ-
ний и проверенный временем набор представлений касательно
данного предмета. Когда жители афинских городов-государств
называли свою конституцию изономией17 18 (системой равнопра-
вия. — Ред.), когда древние римляне указывали на civitas™ как
на собственную форму правления, они имели в виду представ-
ления о власти и праве, по сути не сводимые к отношениям гос-
подства и подчинения и не отождествляющие власть с правлени-
ем, а право — с отдачей распоряжений. Именно к этим пред-
ставлениям обратились революционные деятели XVIII века,
перерывшие античные архивы и установившие в результате но-
вую форму правления — республику, — при которой основан-
ное на принципе народовластия верховенство закона призвано
было покончить с господством одного человека над другим;
последнее, по мнению этих деятелей, являлось «правлением,
рассчитанным на рабов». К сожалению, и они продолжали го-
ворить о послушании — покорности, пусть не в отношении лю-
дей, но в отношении законов; в действительности же они имели
в виду необходимость соблюдать те самые законы, что были ус-
17 Изономия — система равноправия. (Ред.)
18 Civitas (лат.) — гражданское общество. (Ред.)
318
тановлены при добровольном согласии граждан (см. Приложе-
ние I). Соблюдение законов никогда не бывает беспрекослов-
ным, и коль скоро речь идет о надежности, то законы не могут
вызывать столь же «беспрекословного повиновения», какого
можно добиться посредством применения насилия — такого же
повиновения может добиться и преступник, когда тот при помо-
щи ножа завладевает моим бумажником или грабит банк при
помощи ружья. Институты страны черпают свою власть в под-
держке народа; такая поддержка есть не что иное, как продол-
жение того согласия, которое и сделало возможным существо-
вание законов. В условиях репрезентативного правления народ,
как полагается, должен властвовать над теми, кто им правит. Все
политические институты суть проявления власти, ее материали-
зации; стоит животворной силе народной поддержки покинуть
их — и они окаменевают и приходят в упадок. Именно это имел
в виду Медисон19, утверждая, что «любое правление покоится
на мнении»; сказанное можно отнести не только к демократи-
ям, но и к различным формам монархии. (Как подчеркивает
Жувенель, «предполагать, что правило большинства действует
только при демократии, значит питаться фантастическими иллю-
зиями. Король, будучи одиночкой, куда больше нуждается в
поддержке Общества в целом, чем любая другая форма прав-
ления».20 Даже тиран, единоличный правитель, возвышающий-
ся надо всеми остальными людьми, прибегая к насилию, нужда-
ется в пособниках, хотя число их может быть довольно ограни-
ченным.) Однако, сила мнения, то есть власть правительства,
зависит от большинства; она «в немалой степени зависит от чис-
лу лиц, которые ... это мнение ... разделяют»,21 и поэтому ти-
рания, как установил Монтескье, является самой насильствен-
ной и самой бессильной изо всех форм правления. Ведь одно из
19 Медисон Джеймс (1751-1836). Президент США, один из авторов
проекта Конститутции США.
20 Op. cit. Р. 98.
21 The Federalist, Na 49 / Цит. по: Федералист. М., 1993. С. 339. / (Ред.)
319
X. Арендт. О НАСИЛИИ
наиболее очевидных различий между властью и насилием со-
стоит в том, что власть всегда нуждается в поддержке масс,
насилие же способно до известной степени обходиться без этой
поддержки, так как оно полагается на свои обычные средства.
Не ограниченное законом правление большинства, то есть де-
мократия без конституции, способно жестоко ущемлять права
меньшинств и весьма эффективно подавлять инакомыслие, не
прибегая при этом к насилию. Но из этого не следует, что наси-
лие и власть суть одно и то же.
Предельным проявлением власти является противостояние
всех одному, предельным проявлением насилия является про-
тивостояние одного всем. Последнее же неосуществимо без ис-
пользования определенных инструментов. Поэтому заявлять (как
это часто делается) о том, что ничтожному невооруженному
меньшинству удалось с помощью насилия — выкриков, органи-
зации стычек и пр. — сорвать лекции, читаемые для обширной
студенческой аудитории, подавляющее большинство которой
проголосовало за нормальные, предусмотренные инструкция-
ми процедуры, значит пытаться ввести нас в заблуждение. (Пос-
ледний случай такого рода имел место в одном немецком уни-
верситете, где о подобной победе заявлял «диссидент» — один
на несколько сотен студентов.) На самом же деле, здесь имеет
место нечто гораздо более серьезное: большинство явно отка-
зывается воспользоваться принадлежащей ему властью для по-
давления раскольников; академический распорядок терпит крах
потому, что никто из тех, кто обладает правом голоса, не хочет
и пальцем пошевельнуть ради сохранения статуса кво. Универ-
ситеты протестуют против «огромного негативного объедине-
ния», о котором говорит Стефен Спендер в другом контексте.
Все это доказывает только то, что меньшинство может обла-
дать гораздо большей потенциальной властью, чем та, о кото-
рой свидетельствуют опросы общественного мнения. Пассивно
глазеющее большинство, принимающее как развлечение зре-
лище шумной стычки между студентом и профессором, фак-
тически становится скрытым союзником меньшинства. (Для того
320
чтобы осознать всю абсурдность подобных разговоров о нич-
тожном «воинствующем меньшинстве» достаточно просто пред-
ставить себе, что произошло бы в Германии накануне прише-
ствия к власти Гитлера, если бы в это время один или несколько
невооруженных евреев попытались бы сорвать лекцию профес-
сора-антисемита.)
То, что в нашей политической науке не существует терми-
нологического различения таких ключевых понятий, как «власть»,
«сила», «принуждение», «авторитет» и, наконец, «насилие» —
каждое из которых обозначает некое самостоятельное, отли-
чающееся от другого явление (иначе такого разнообразия тер-
минов попросту не существовало бы) — свидетельствует о пла-
чевном состоянии данной науки. (По словам Д'Антревэ, «сила,
власть, авторитет — все это слова, точному смыслу которых в
современном словоупотреблении не придается особого значе-
ния; даже наиболее крупные мыслители порой употребляют их
наобум. И все же есть основания полагать, что они являются обо-
значениями различных качеств и значение каждого из них поэто-
му должно быть предметом подробного анализа... Правильное
использование данных терминов — это вопрос не только грам-
матической правильности, но и исторической перспективы»).22
Использование их в качестве синонимов не только свидетельству-
ет об известной языковой невосприимчивости (что само по себе
является достаточно серьезным изъяном), но и ведет к опреде-
ленной слепоте в плане различения тех реальностей, что стоят
за данными терминами. В подобной ситуации всегда существу-
ет соблазн ввести новые дефиниции, но — хотя я и готова на вре-
мя уступить этому соблазну, — важно понимать, что речь здесь
22 Op. cit. Р. 7. См. также с. 171. Рассматривая точные значения слов
«нация» и «национальность», он справедливо утверждает, что «единствен-
ными надежными проводниками в джунглях этого многообразия значений
являются лингвисты и историки. Именно к ним мы и должны обратиться за
помощью». Говоря о различии между авторитетом и властью, он обраща-
ется к определению Цицерона «pofesfas in populof aucforifas in senatu» /
Власть в народе, авторитет в сенате (лат.). (Ред.)
321
X. Арендт. О НАСИЛИИ
идет не только о небрежном словоупотреблении. За очевидным
смешением терминов стоит некое твердое убеждение, в свете
которого все возможные различия предстают как нечто второ-
степенное: я имею в виду убеждение, согласно которому глав-
ный политический вопрос во все времена состоял в том, Кто Кем
правит. Поэтому власть, сила, принуждение, авторитет, наси-
лие — все это суть не более чем слова, указывающие на то, ка-
кими средствами осуществляется господство одного человека
над другими; они воспринимаются как синонимы потому, что все
они выполняют одну и ту же функцию. И лишь перестав сводить
публичные дела к вопросу господства, мы начинаем восприни-
мать дела человеческие в их действительном виде или, точнее,
возвращаем себе изначальное представление об их истинном
многообразии.
В плане обсуждаемой нами темы данная изначальная дей-
ствительность распадается на следующие составляющие:
Понятие власти (power) соответствует свойственной людям
способности не просто действовать, а действовать согласован-
но. Власть не может быть присуща отдельному индивиду; она
принадлежит группе и существует до тех пор, пока существует
данная группа. Говоря о каком-либо человеке, что он находится
«у власти», мы в действительности подразумеваем, что то или
иное конкретное число людей уполномочило этого человека
действовать от их имени. Стоит только группе, являющейся ис-
точником власти данного человека (potestas in populo — без
народа или группы людей не может быть и власти), распасться,
как уничтожается также и «его власть». Что же касается повсед-
невного словоупотребления, то, говоря о «властном человеке»,
«властной личности», мы используем термин «власть» уже ме-
тафорически; если же отбросить метафоры, то окажется, что
здесь речь идет не о «власти», а о «силе».
Понятие силы (strength) недвусмысленно указывает на от-
несенность данного качества к единичной сущности, к индивиду;
это свойство принадлежит предмету или личности, будучи од-
ной из его характеристик, обнаруживающейся в его отношени-
322
ях с другими предметами или личностями, но являющейся по сути
не зависящей от этих других. Даже сильнейший из индивидов ус-
тупит в силе объединению многих, причем, такое объединение
зачастую не будет иметь иной цели, кроме как разрушить дан-
ную силу, поскольку она наделяет ее обладателя особой неза-
висимостью. Данная почти инстинктивная враждебность многих
к одному обосновывалась, начиная с Платона и кончая Ницше,
наличием таких мотивов, как обида, зависть слабых по отноше-
нию к сильному, но подобные психологические интерпретации
упускают из виду главное. А главное состоит в самой природе
групп, ведь в их власти противодействовать независимости, яв-
ляющейся свойством единичной силы.
Понятие силы (force) (зачастую используемое в повседнев-
ной речи в качестве синонима насилия, особенно если это по-
следнее используется в целях принуждения) в его терминологи-
ческом употреблении должно обозначать «силы природы» или
«силу обстоятельств», то есть энергию, продуцируемую физи-
ческими или социальными движениями.
Понятие авторитета, относящееся к числу терминов, наи-
более сложных для определения и потому чаще других упот-
ребляемых не к месту23, относится к личностям — существуют
такие понятия, как личный авторитет (присутствующий, напри-
мер, в отношениях родителей и детей, учителей и учеников) или
авторитет учреждения (например, римского сената — autoritas
senatu), либо иерархических церковных структур (священник
может с полным правом отпускать грехи прихожанам, даже
будучи пьяным). Признаком авторитета является безусловное
23 Существует такая вещь, как авторитарное правление. Однако оно
определенно не имеет ничего общего ни с тиранией, ни с диктатурой, ни с
тоталитарным правлением. Рассмотрение истории и политического значе-
ния данного термина имеется в моей работе «Что такое авторитет?» (См.:
Between Past and Future: Exercises in Political Thought / Между Прошлым и
Будущим. Задачи политической мысли. N.Y., 1968, а также ценное, снаб-
женное обширной библиографией исследование: Karl-Heinz Liibke. Autoritas
bei Augustin. Stuttgart, 1968.
323
X. Арендт. О НАСИЛИИ
признание его наличия теми, кому надлежит подчиняться; для
того чтобы заставить подчиниться авторитету, не нужны ни при-
нуждение, ни убеждение. (Отец способен утратить свой авто-
ритет, если ударит ребенка или вступит с ним в спор, то есть
если начнет вести себя с ним либо как тиран, либо как равный).
Поддержание авторитета предполагает наличие уважения в от-
ношении данной личности или данного учреждения. Поэтому
главный враг авторитета — презрение, а вернейший способ по-
дорвать чей-либо авторитет состоит в том, чтобы выставить его
на смех.24
И наконец, понятие насилия отличает, как я уже сказала,
то, что по своему характеру это понятие инструментальное. Фе-
номенологически оно близко к силе, так как средства, исполь-
24 Волин и Шаар совершенно справедливо заметили: «Правила нару-
шаются потому, что обличенные авторитетом университетские деятели, как
общеуниверситетского, так и факультетского масштаба, более не уважа-
емы многими студентами». Далее они заключают: «Там, где заканчивается
авторитет, начинается власть». Это тоже правильно, хотя, я боюсь, и не со-
всем в том смысле, который вкладывали в эти слова они сами. Ибо в Беркли
место авторитета заняла власть студентов, а она очевидно является самой
сильной властью в любом университетском городке в следствие подавляю-
щего численного преимущества студентов. Именно в целях оказания отпо-
ра этой власти официальное руководство вынуждено было прибегнуть к
насилию; и именно потому, что университет по сути своей является учреж-
дением, основанным на авторитете, и, следовательно, нуждается в уваже-
нии, ему очень трудно даются ненасильственные формы власти. Ныне уни-
верситетское руководство также спешит под защиту полиции, как прибега-
ла к этой защите католическая церковь до того, как состоялось отделение
церкви от государства, вследствие которого церковь оказалась вынужде-
на полагаться исключительно на собственный авторитет. Возможно, тот
факт, что глубочайший кризис церкви как института имеет много общего с
самым суровым из известных истории кризисов университета (этого един-
ственного основанного на авторитете светского института), является чем-
то большим, нежели просто курьезным стечением обстоятельств. Ведь и
то и другое можно расценить как следствие «цепной реакции разрыва та-
кого атома, как «послушание», устойчивость которого только кажется веч-
ной», как сказал Генрих Бёлль о кризисе церквей. См.: «Eswird immerspater»
in Anfworf an Sacharow. Zurich, 1969.
324
зуемые насилием, как и все вообще орудия, используются че-
ловеком с целью преумножения его природных сил — вплоть
до полной замены этих сил, знаменующей конечную стадию раз-
вития данных орудий.
Пожалуй, нелишним будет добавить, что эти различия, от-
нюдь не являющиеся произвольными, едва ли в каком-либо из
случаев полностью соответствуют объективно существующим
соотношениям реального мира — между тем, именно этими
соотношениями они и определяются. Так, институциализирован-
ная власть часто выступает в организованных сообществах в об-
личии авторитета, требующего немедленного и безоговороч-
ного признания; без этого ни одно общество не смогло бы фун-
кционировать. (Мелкое и пока еще единичное происшествие в
Нью-Йорке показывает, что может случиться, когда подлинный
авторитет в социальных отношениях падает настолько низко, что
уже не может выполнять даже своей второстепенной, чисто
функциональной роли. Незначительный сбой в работе метро
(отказала система открывания дверей поезда) серьезно забло-
кировал целую линию, что продолжалось четыре часа и затро-
нуло более пятидесяти тысяч пассажиров; случилось же все из-
за того, что в ответ на просьбу представителей руководства
транспорта покинуть сломанный поезд пассажиры просто отка-
зались повиноваться.)25 Кроме того, как мы увидим ниже, нет
ничего обычней соединения власти и насилия, нет ничего более
редко встречаемого, чем чистая и потому крайняя форма воп-
лощения того и другого. Из этого, однако, не следует, что авто-
ритет, власть и насилие суть одно и то же.
И все же следует признать, что при рассмотрении власти
правительства, этого частного случая власти как таковой, возни-
кает особый соблазн трактовать власть как господство и подчи-
нение, отождествляя тем самым власть с насилием. Поскольку
и в международных отношениях, и во внутренних делах насилие
выступает в качестве последнего средства ограждения властных
25 См.: New York Times, January 4, 1969. P. 1, 29.
325
X. Арендт. О НАСИЛИИ
структур от попрания их отдельно взятыми бунтарями — вне-
шними врагами или внутренними преступниками — создается
впечатление, будто насилие является неотъемлемым условием
власти, а сама власть есть лишь фасад, бархатная перчатка, в
которую облачена железная рука, — в противном случае, власть
есть не более чем бумажный тигр. Однако при ближайшем рас-
смотрении подобное представление оказывается весьма легко-
весным. Следуя в русле нашей темы, обратимся к феномену
революции, так как с его помощью легче всего показать, какая
пропасть пролетает между теорией и реальностью.
С начала этого века теоретики революции говорили нам,
что ровно настолько, насколько возросла разрушительная мощь
находящегося в распоряжении правительств оружия (а возрос-
ла она весьма значительно), настолько и уменьшилась возмож-
ность революции.26 Не такова история последних семидесяти лет,
она демонстрирует впечатляющий перечень как успеха револю-
ций, так и их поражений. Кажется, надо быть безумцем для того,
чтобы затевать революцию в столь неопределенных условиях.
26 Так, Франц Боркенау, размышляя о поражении испанской револю-
ции, утверждает: «Эта разительная противоположность предыдущим ре-
волюциям высвечивает один факт. До последнего времени возникновение
контрреволюции обычно зависело от поддержки реакционных сил, усту-
павших в техническом и интеллектуальном аспектах силам революции. Си-
туация изменилась с пришествием фашизма. Теперь любой революции,
скорее всего, придется встретить отпор со стороны наиболее современ-
ных, наиболее эффективных и наиболее беспощадных структур из всех, что
когда-либо существовали. А это означает закат революционной эпохи, когда
революции развивались в соответствии с собственными законами». Эти сло-
ва были написаны более тридцати лет назад (Franz Borkenau. The Spanish
Cockpit/Испанская арена для петушиных боев. (Ред.) London, 1937; Ann
Arbor, 1963. Р. 288-289) и теперь их одобрительно цитирует Хомский (ор.
cif. Р. 310). Он полагает, что вмешательство во вьетнамскую войну со сто-
роны американцев и французов подтверждает точность сделанного Бор-
кенау предсказания «относительно вытеснения «либерального империализ-
ма» «фашизмом». Я же считаю, что приведенный им пример свидетель-
ствует как раз об обратном.
326
Оставляя в стороне случаи полной победы революции, спросим
себя, как возможна хотя бы частичная ее победа. Дело в том,
что пропасть, разделяющая средства оказания насилия, имею-
щиеся в распоряжении государства, и средства, доступные са-
мому народу — от пивных бутылок до «коктейля Молотова» и
ружей, — всегда была так велика, что сами по себе технические
усовершенствования вряд ли способны что-либо изменить в дан-
ном соотношении сил. Учебники на тему о том, «как делать ре-
волюцию», расписывающие весь процесс по шагам — от инако-
мыслия к заговору, от оказания элементарного сопротивления
к вооруженному восстанию, — исходят из ошибочного пред-
ставления о том, что революции «делаются». В том, что касает-
ся силового единоборства, правительство всегда доказывало
свое абсолютное превосходство; но это превосходство суще-
ствует лишь до тех пор, пока остаются неповрежденными сило-
вые структуры правительства, то есть до тех пор, пока приказы
исполняются, пока армия и полиция готовы пустить в ход свое
оружие. В противном случае ситуация резко меняется. И тогда
не только не удается подавить мятеж, но и само оружие пере-
ходит в руки противника — иногда, как это было, например, в
ходе революции в Венгрии — подобное происходит за какие-
нибудь несколько часов. (Нам это известно лучше, чем кому бы
то ни было — все эти годы безуспешных боев во Вьетнаме пока-
зали, что еще до того, как русские начали оказывать вьетнам-
цам широкомасштабную помощь, Фронт национального осво-
бождения Вьетнама сражался американским оружием.) Имен-
но после того как разложение стоящего у власти правительства
позволило повстанцам вооружиться, на повестку дня встал воп-
рос о «вооруженном восстании», а ведь зачастую никакого вос-
стания так и не происходит или же оно происходит слишком по-
здно — тогда, когда в нем уже нет необходимости. Там, где под-
чиненные перестают выполнять приказы, средства применения
насилия оказываются бесполезными; сам же вопрос повинове-
ния решается не в сфере отношений командования и подчине-
ния, а в сфере мнений, и конечно здесь все зависит от числа
327
X. Арендт. О НАСИЛИИ
людей, разделяющих то или иное мнение. Все дело в том, како-
ва та власть, от которой исходит насилие. Внезапное драмати-
ческое падение власти, служащее обычно толчком к револю-
ции, мгновенно высвечивает тот факт, что гражданское повино-
вение (готовность подчиняться законам, правителям, институтам)
есть лишь внешнее выражение оказываемой им поддержки и
царящего в обществе согласия.
Распад власти делает революции возможными, но не неиз-
бежными. Нам известно множество случаев, когда совершенно
бессильным режимам было позволено продолжать влачить свое
существование в течение долгого времени; причиной тому было
либо отсутствие сил, способных, подвергнув такие режимы ис-
пытанию на прочность, вскрыть их немощность, либо же просто
счастливое стечение обстоятельств, оберегавшее их от войн, в
которых те неминуемо потерпели бы поражение. Часто только
прямая конфронтация обнажает факт распада власти; но даже
тогда, когда власть оказывается брошенной под ноги уличной тол-
пы, для перехода ее в руки нового владельца требуется наличие
той или иной группировки, готовой к подобному развитию собы-
тий, способной подобрать утерянную власть и взять на себя от-
ветственность за правление. Недавно все мы стали свидетелями
того, что для демонстрации уязвимости целой политической сис-
темы хватило всего лишь относительно безобидного и в сущнос-
ти ненасильственного бунта французских студентов, не ожидав-
ших, что от их натиска данная система так скоро развалится на
части. Сами того не желая, они подвергли ее испытанию на проч-
ность; между тем, в их планы входило всего лишь бросить вызов
окостеневшей университетской системе, в результате же пала вся
система правительственной власти, похоронив под своими остан-
ками и громоздкие партийно-бюрократические аппараты — «иле
sorte de desintegration de toutes les hierarchies (своего рода де-
зинтеграция всех иерархий)» (фр. — Прим, перев.).27 То был клас-
27 Raymond Aron, La Revolution Introuvable (Потерянная революция),
1968, «своего рода дезинтеграция всех иерархий». (Ред.) Р. 41.
328
сический пример революционной ситуации28, не завершившейся
революцией только потому, что никто — и прежде всего, сами
студенты — не были готовы к взятию власти, а вместе с ней и к
ответственности за правление. Никто — конечно, если не считать
де Голля. О серьезности создавшейся ситуации ярче всего свиде-
тельствовал его призыв к армии, поездки, предпринятые им ради
свидания с Масси и генералами в Германии — его хождение в
Каноссу29 (если таковое вообще могло иметь место в свете того,
что случилось всего несколько лет назад), но искал он не подчи-
нения, а поддержки и обрел таковую не с помощью команд, а
путем уступок. Если бы можно было обойтись отдачей приказов,
то за все время кризиса он бы так и не покинул Парижа (см. при-
ложение II).
В истории никогда не существовало правительства, пользу-
ющегося одними только насильственными средствами. Даже
правитель тоталитарного типа, чьим главным орудием правле-
ния являются истязания людей, нуждается в какой-то опоре для
собственной власти — типа тайной полиции и сети осведомите-
лей. Незыблемость господства власти над насилием способно
нарушить только появление солдат-роботов: тем самым, как уже
говорилось, будет полностью устранено влияние человеческо-
го фактора, и тогда можно будет вообразить себе ситуацию,
при которой отдельно взятый индивид сможет простым нажа-
тием кнопки уничтожить кого угодно. Даже наиболее деспо-
тичный изо всех известных нам типов правления, господство
хозяев над рабами (и это при том, что угнетаемые всегда
28 Стефен Спендер придерживается иного мнения: «Здесь налицо как
раз не революционная ситуация, а полное ее отсутствие». Возможно, дей-
ствительно «трудно представить себе такую революционную ситуацию, при
которой ... все так добродушно настроены» — между тем, именно такой
настрой и царит обычно на начальной стадии революции, когда люди охва-
чены экстазом всеобщего братства.
29 Отлученный, низложенный император Священной Римской импе-
рии Генрих IV вымаливал в 1077 г. в замке Каносса прощение у папы
Григория VII. (Ред.)
329
X. Арендт. О НАСИЛИИ
численно превосходят своих угнетателей), зиждется не на пре-
восходстве находящихся в распоряжении хозяев средств принуж-
дения, а на превосходстве организации власти — то есть, на орга-
низованной солидарности рабовладельцев.30 Отдельно взятые
индивиды, не обладая поддержкой со стороны окружающих, ни-
когда бы не смогли сконцентрировать в своих руках такое коли-
чество власти, которое позволило бы им успешно применять на-
силие. Поэтому в области внутренних дел насилие играет роль
последнего прибежища власти в ее борьбе с преступниками и
бунтарями, то есть с отдельными индивидами, фактически отка-
завшимися подчиняться принципу консенсуса, в согласии с кото-
рым существует большинство граждан. То же верно и в отно-
шении военных действий; Вьетнам показал, что подавляющее
превосходство в средствах осуществления насилия оказывается
совершенно бесполезным перед лицом пусть плохо оснащен-
ного, но зато хорошо организованного противника, противни-
ка, гораздо более мощного в смысле обладания реальной влас-
тью. Этот же урок преподносит нам и весь опыт партизанских
войн; достаточно вспомнить поражение, нанесенное партизана-
ми Испании все еще боеспособной армии Наполеона.
Возвращаясь на время в концептуальную плоскость, под-
ведем итог: суть всякого правления составляет власть, а отнюдь
не насилие. Насилие по самой своей природе есть не более, чем
орудие; как всякое средство, оно неизменно нуждается в нали-
чии некой направляющей цели, служащей к тому же его оправ-
данием. А то, что само по себе нуждается в оправдании или обо-
сновании, не может являться сущностью чего бы то ни было.
Венцом военных действий (если понимать под словом «венец»
одновременно и цель, и завершение) является мир или победа;
если же задать аналогичный вопрос относительно мира, ответа
30 В Древней Греции соответствующей организационной единицей яв-
лялся полис, главным достоинством коего, согласно Ксенофонту, было то,
что «граждане, без всякой платы, стерегут друг друга против рабов и против
злодеев, чтобы никто из граждан не погиб насильственной смертью». Иерон
IV. 3. См. Ксенофонт Афинский. Мелкие статьи. 1862. (Ред.)
330
получить мы не сможем. Мир есть абсолют, даже если в доку-
ментированной истории человечества войны занимают более
длительный период времени, чем годы мирной жизни. Такова
же и власть, о ней говорят, что она является «самоцелью». (Это,
конечно, не означает отрицания того факта, что правительства
проводят ту или иную политику и пользуются данной им властью
для достижения поставленных целей. Но сама эта властная струк-
тура есть нечто такое, что существует до всяческих целей и не-
зависимо от них; так что власть, отнюдь не являясь средством
осуществления каких бы то ни было целей, являет собой то не-
обходимое условие, без которого ни одно человеческое объе-
динение не сможет мыслить и действовать в рамках категори-
альной системы «цель — средства».) А так как правительство
есть, в сущности, не что иное, как организованная и институтиа-
лизированная власть, то часто задаваемый ныне вопрос: «В чем
цель правления?» также довольно бессмыслен. Ответ на него
либо породит другие вопросы (если мы ответим, например:
«Цель в том, чтобы обеспечить совместное существование лю-
дей»), либо уведет нас в опасную утопию (если мы ответим:
«Цель в том, чтобы обеспечить счастье или реализовать идеал
бесклассового общества, либо какой-то другой аполитичный
идеал, способный в реальности привести лишь к той или иной раз-
новидности тирании).
Власть не нуждается в обосновании, будучи присуща само-
му существованию политических сообществ; в чем она действи-
тельно нуждается — так это в легитимности. То, что два этих сло-
ва сплошь и рядом употребляются в качестве синонимов, ведет
к такой же путанице и непониманию, что и частое смешение та-
ких понятий, как подчинение и поддержка. Власть присутствует
везде, где люди являются участниками совместной согласован-
ной деятельности, но своей легитимностью она обязана скорее
изначальному объединению усилий, нежели той деятельности,
которая может явиться следствием этого объединения. Когда
требуется подтверждение легитимности, обращаются к прошло-
му, в то время как для обоснования чего-либо апеллируют к цели,
331
X. Арендт. О НАСИЛИИ
которой предстоит достичь в будущем. Насилие возможно обо-
сновать, но от этого оно никогда не станет легитимным. И чем
отдаленней то будущее, на которое проецируется предполага-
емая цель совершаемого насилия, тем менее правдоподобным
выглядит его обоснование. Никто не подвергает сомнению пра-
вомерность применения насилия в целях самообороны, посколь-
ку в этом случае опасность не только очевидна, но и непосред-
ственно присутствует, а цель, осуществляемая при помощи на-
силия, достигается немедленно.
Несмотря на то что власть и насилие представляют собой са-
мостоятельные явления, обычно они существуют вместе. В этом
случае, как мы установили, первичная и преобладающая роль при-
надлежит власти. Когда же мы обнаруживаем то и другое в чис-
том виде — как, например, в случае иностранного вторжения и
оккупации — дело обстоит совсем иначе. Мы выяснили, что обы-
чай приравнивать власть к насилию возникает вследствие понима-
ния правления как господства человека над человеком, осуще-
ствляемого при помощи насилия. Если иностранному захватчику
приходится иметь дело с бессильным правительством и с нацией,
не привыкшей пользоваться политической властью, он без труда
достигает подобного господства. В иных случаях ему приходится
сталкиваться с огромными трудностями, так что вторгшийся ок-
купант, скорее всего, попытается сразу же установить марионе-
точное правительство, то есть найти основу для поддержания сво-
его господства в самой нации. Лобовое столкновение русских тан-
ков с ненасильственным сопротивлением чехословацкого народа
является классическим случаем конфронтации насилия в чистом
виде и власти в чистом виде. И хотя в таком случае господство
установить трудно, оно не является чем-то совершенно невозмож-
ным. Напомним, что действенность насилия зависит не от числен-
ности людей и не от мнений, а от имеющихся средств, а, как я
уже подчеркивала ранее, средства, коими пользуется насилие,
подобно всем вообще средствам, увеличивают и преумножают
силы человека. Те, кто противостоит насилию посредством од-
ной лишь власти, вскоре обнаружат, что им противостоят не люди,
332
а простые артефакты, бесчеловечность и разрушительность ко-
торых возрастает пропорционально дистанции, разделяющей про-
тивоборствующие стороны. Насилие всегда может разрушить
власть; команды, отдаваемые сквозь ружейный прицел, отлича-
ются наибольшей действенностью, так как способны побуждать к
самому быстрому и полному повиновению. Чего никогда не спо-
собно породить насилие — так это власти.
Можно не сомневаться в том, каким будет результат ло-
бового столкновения насилия и власти. Если бы используемая Ган-
ди стратегия ненасильственного сопротивления, при всей ее вла-
стности и успешности, имела перед собой иного врага, чем Ан-
глия, — скажем, сталинскую Россию, гитлеровскую Германию
или хотя бы довоенную Японию — результатом ее стала бы не
деколонизация, а резня и покорение Индии. Правда, у Англии в
Индии и Франции в Алжире имелись собственные веские осно-
вания для сдержанности. Правление при помощи чистого наси-
лия выходит на сцену там, где происходит утрата власти; именно
потеря власти русским правительством, как внутри страны так и
за рубежом, подтолкнула его к насильственному «решению»
чехословацкой проблемы — точно так же, как убывание власти
европейского империализма поставило его перед альтернати-
вой: либо колонизация, либо кровопролитие. Замена власти на-
силием способна принести победу, но цена такой победы будет
очень высока, ибо эту цену приходится платить не только повер-
женным, но и победителям, которые расплатятся утратой соб-
ственной власти. Это особенно справедливо в случаях, когда
победитель получает благословение конституционного прави-
тельства самой страны. Командующий Генри Стил был совер-
шенно прав, сказав: «Если мы опрокинем мировой порядок и
разрушим мир во всем мире, нам неизбежно придется прежде
всего опрокинуть и разрушить наши собственные политические
институты.»31 Эффект бумеранга — перенесение принципов
31 «Сап We Limit Presidential Power?» / Можем ли мы ограничить пре-
зидентскую власть? (Ред.) The New York Republic, April 6. 1968.
333
X. Арендт. О НАСИЛИИ
«правления подчиненными расами» на правительства самой мет-
рополии (лорд Кроумер) — которого все так боялись в эпоху
империализма, означал, что в отдаленных странах правление при
помощи насилия способно повлиять на правление в самой Анг-
лии и что последней «покоренной расой» станут сами англича-
не. Прекрасным примером подобного «обратного действия»
явилась недавняя газовая атака на территории студенческого го-
родка в Беркли, во время которой был использован не только
слезоточивый газ, но и газ, «запрещенный к употреблению Же-
невской конвенцией и используемый в армии для «зачистки»
партизан во Вьетнаме»; на всем протяжении газовой атаки за-
щищенные масками охранники не разрешали ни единому чело-
веку «покидать обрабатываемую газом территорию». Часто ут-
верждают, что бессилие порождает насилие, и психологически
это совершенно верное утверждение — во всяком случае, в том,
что касается присущей людям естественной силы, нравственной
и физической. Применительно же к политике, смысл этого ут-
верждения состоит в том, что утрата власти порождает искуше-
ние заменить власть насилием — в 1968 году, на демократичес-
ком съезде в Чикаго, мы могли наблюдать этот процесс по те-
левидению (см. Приложение III) — а такое насилие само по себе
ведет к бессилию. Там, где насилие перестает получать поддер-
жку со стороны власти и не сдерживается властью, происходит
хорошо известная смена мест в соотношении цели и средств.
Средства, средства разрушения, теперь начинают определять
цель, вследствие чего целью оказывается разрушение всячес-
кой власти.
Ни в чем другом победа насилия над властью не обнаружи-
вает так явственно характер пирровой победы, как в использо-
вании террора с целью удержания господства; о сомнительных
успехах и окончательном поражении террора нам известно, по-
жалуй, лучше, чем любому предшествующему поколению.
Террор — это не то же самое, что насилие; скорее, это фор-
ма правления, устанавливаемая тогда, когда насилие, разру-
шив всяческую власть, не уходит от дел, а, наоборот, сохраня-
334
ет за собой полный контроль. Часто отмечалось, что эффек-
тивность террора находится в почти полной зависимости от сте-
пени атомизации общества. Развязыванию полномасштабного
террора должно предшествовать исчезновение всех видов
организованной оппозиции. Подобная атомизация — крайне
бледный академический термин, скрывающий весь ужас обо-
значаемого им явления, — поддерживается и усиливается с
помощью присутствия информатора, способного быть бук-
вально вездесущим, потому что информатором оказывается
уже не просто профессиональный агент, оплачиваемый поли-
цией, а потенциально каждый человек, вступающий с ним в
контакт. О том, как образуется такое полномасштабное поли-
цейское государство и как оно функционирует — точнее, как
ничто не функционирует там, где действует подобное государ-
ство, — теперь можно прочесть в книге Александра И. Солже-
ницына «В круге первом», которой, видимо, суждено оста-
ваться одним из шедевров литературы XX века; данная книга
несомненно является лучшим сборником документов, касаю-
щихся периода правления сталинского режима (см. Приложе-
ние IV). Решающее различие между тоталитарным господ-
ством, основанным на терроре, и тираниями и диктатурами,
устанавливаемыми при помощи насилия, состоит в том, что пер-
вое направлено не только против своих врагов, но и против своих
друзей и сторонников, так как страшится любой власти, даже
власти своих друзей. Своего наивысшего выражения террор
достигает тогда, когда полицейское государство начинает по-
жирать собственных детей, когда вчерашний палач становится
сегодняшней жертвой. Данный момент является вместе с тем
моментом полного исчезновения власти. В настоящее время
существует огромное множество правдоподобных объяснений
того, почему произошла десталинизация, но ни одно из них не
сравнится, по моему мнению, с тем, согласно которому ста-
линские функционеры сами осознали, что продление жизни ре-
жима приведет не к восстанию, от которого лучшим спасени-
ем был бы террор, а к параличу всей страны.
335
X. Арендт. О НАСИЛИИ
Подытожим: политически говоря, недостаточно сказать, что
власть и насилие суть не одно и то же. Власть и насилие являются
противоположностями: там, где одно царит безраздельно, дру-
гое отсутствует. Насилие возникает там, где существуют пося-
гательства на власть, но если предоставить ему развиваться ес-
тественным путем, оно приводит к исчезновению власти. Из это-
го следует, что неверно думать, будто противоположностью
насилия является ненасилие; говорить о ненасильственной влас-
ти — это уж чересчур. Насилие может уничтожить власть; но
оно совершенно не в состоянии создать ее. Великие упования,
возлагаемые Гегелем и Марксом на диалектику как «власть от-
рицания», благодаря которой противоположности не разруша-
ют друг друга, а плавно переходят друг в друга, так как проти-
воположности способствуют развитию, а не парализуют его, —
эти упования основаны на более давних философских предрас-
судках — о том, что зло есть не более, чем один из модусов
добра, что добро может возникнуть из зла; короче говоря, что
оно есть лишь временное выражение сокрытого до поры до вре-
мени добра. Подобные освященные временем мнения стали
опасны. Их разделяют многие из тех, кто никогда не слыхал ни о
Гегеле, ни о Марксе; а разделяют они эти мнения по той причи-
не, что они внушают им надежду и избавляют от страха. Говоря
это, я не собираюсь уравнивать насилие со злом; я лишь хочу
подчеркнуть, что насилие невозможно вывести из его противо-
положности, каковой является власть, и для того, чтобы понять,
что оно такое на самом деле, мне придется изучить его корни и
его природу.
ЧАСТЬ III
В обстановке, когда многие фонды направляют мощные де-
нежные потоки на финансирование различных исследовательских
проектов в области общественных наук, когда налицо лавинооб-
разное нарастание числа книг, посвященных этой тематике, ког-
да ряд именитых естествоиспытателей — биологов, физиологов,
336
этнологов и зоологов — объединил усилия для решения загадки
«агрессивности», присущей человеческому поведению (благода-
ря чему даже появилась на свет новая наука — «полемология»),
предложенный мной подход к проблеме природы насилия и его
причин рискует показаться излишне самонадеянным. Однако в
свое оправдание я могу привести пару доводов.
Во-первых, находя многие из исследований, проведенных
зоологами, крайне интересными, я вместе с тем не могу взять в
толк, какое отношение имеют все они к нашей проблеме. Ведь
для того чтобы понять, что люди всегда готовы защищать роди-
ну, нам не требуется прибегать к открытию инстинктов «группо-
вого территориализма» у муравьев, рыб и обезьян; а для того
чтобы узнать о том, что излишняя скученность особей одного
вида порождает у них раздражение и агрессивность, вряд ли
стоить затевать эксперименты с крысами — достаточно будет
просто прожить денек в трущобах любого крупного города. То,
что поведение некоторых животных напоминает человеческое,
вызывает у меня удивление, а зачастую и восторг; но мне со-
вершенно неясно, коим образом данное сходство может слу-
жить оправданием либо порицанием человеческого поведения.
Я не могу понять, почему нас хотят заставить «признать, что по-
ведение человека очень похоже на поведение любой группы
особей одного рода, объединенных общей территорией», а не
наоборот — что поведение определенных видов животных очень
похоже на человеческое поведение32 (согласно Адольфу Порт-
манну, данные новые открытия в понимании поведения живот-
ных не уничтожают пропасти между человеком и животным; они
лишь показывают, что «с животными у нас гораздо больше об-
щего, чем мы привыкли полагать»)33. Зачем же нам, после того
32 Nikolas Tinbergen. On War and Peace in Animals and Man. / О войне и
мире у животных и у людей. (Ред.) in Science. 160: 1411 (June 28, 1968).
33 Adolf Porfmann. Das Tier als soziales Wesen. Zurich, 1953. P. 237-238:
«Wer sick in die Talsachen vertieft... der wird feststellen, dap die neun Einblicke
in die Differenziertheit tierischen Treibens uns zwingen, mit allzu einfachen
Vorstellungen von hdheren Tieren ganz entschieden aufzuraumen. Damit wird
337
X. Арендт. О НАСИЛИИ
как мы «избавились» ото всяческого антропоморфизма в трак-
товке психологии животных (другой вопрос, действительно ли
мы от него избавились), пытаться установить «насколько «зоо-
морфичен» человек»?34 Разве не очевидно, что в контексте наук
о поведении антропоморфизм и зооморфизм представляют
собой две стороны одной и той же «ошибки»? Кроме того, если
мы причисляем человека к животному миру, то почему хотим,
чтобы свои поведенческие стереотипы он заимствовал у како-
го-либо иного вида? Боюсь, ответ прост: потому что с животны-
ми легче экспериментировать — и не только из-за гуманитар-
ных соображений (мол, нехорошо будет сажать людей в клет-
ки) — проблема в том, что люди могут еще и обманывать.
Во-вторых, существует тенденция использовать результа-
ты как социальных, так и естественнонаучных исследований в ка-
честве оснований, для того чтобы изображать насильственное
поведение чем-то гораздо «более естественно-природным»,
чем мы представляли бы его себе без подобных исследований.
Агрессивности, определяемой как проявление определенного
инстинкта, приписывается та же функциональная роль в царстве
природы, что и инстинктам поддержания жизни и продолжения
рода — в жизнедеятельности вида и рода. Но, в отличие от этих
инстинктов, подогреваемых, с одной стороны, потребностями
организма, а с другой — внешними стимулами, присущие цар-
aber nicht etwa — wie zuweilen leichthin gefolgert wird — das Tierische dem
Menschlichen immer mehr genahert. Es seigt sich lediglich, dap viel mehr von
dem, was wir von uns selbst kennen, auch beim Tier vorkommt.» (Тот, кто глуб-
же вникает в факты, убеждается в том, что современное знание о диффе-
ренцированном характере поведения животных заставляет нас решитель-
но отказаться от слишком упрощенных представлений о высших животных.
Из этого, однако, не следует делать, как это иногда происходит, поспеш-
ных выводов, все более сближающих животное и человеческое. Нам лишь
приходится констатировать тот факт, что многое из того, что мы знаем о
самих себе, встречается у животных. (Ред.)
34 См.: Erich von Holst. Zur Verhalfensphysiologie bei Tieren und
Menschen. Gesammeite Abhandlungen, (Физиология поведения животных и
человека) Vol. I. Munchen, 1969. P. 239.
338
ству животных агрессивные инстинкты, как кажется, не нужда-
ются в подобных провокациях; наоборот, отсутствие провока-
ции явно ведет к фрустрации, к «подавленной» агрессивности,
порождающей, по мнению психиатров, переполненность «энер-
гией», ведущую, в конечном счете, к еще более опасному взры-
ву. (Как будто бы ощущение голода у человека должно усили-
ваться по мере сокращения числа голодных).35 Согласно данной
интерпретации, ничем не спровоцированное насилие есть нечто
«естественное»; утратив же свой исконный смысл, каковым яв-
ляется функция самосохранения, оно обретает «иррациональ-
ность» — поэтому-то, как утверждают, люди способны на боль-
шие «зверства», чем все прочие животные. (В литературе по-
стоянно упоминается благородство волков, не убивающих
поверженного врага.)
Отвлекаясь от неуместного переноса физических терми-
нов, таких как «энергия» и «сила», на область биологии и зоо-
логии, в которых эти термины утрачивают смысл, так как здесь
они не могут быть измерены,36 я хочу высказать опасение, что
за этими новейшими «открытиями» скрывается самое старое
определение природы человека — определение человека как
разумного животного; согласно этому определению, от дру-
гих видов животных мы отличаемся только наличием некоего
35 Для того чтобы как-то сгладить всю нелепость данной концепции,
вводится различие между эндогенными, спонтанными инстинктами (напри-
мер, агрессии) и реактивными импульсами (такими как голод). Но в рас-
суждении о внутренних импульсах различие между спонтанностью и реак-
тивностью утрачивает смысл. В природе не существует спонтанности как
таковой, инстинкты или импульсы суть проявления в высшей степени слож-
ных способов приспособления к природным процессам всех живых орга-
низмов, включая и человека.
36 Гипотетичный характер работы Конрада Лоренца «Об агрессии»
(Konrad Lorenz, On Aggression, N.Y., 1966) вскрывается в интересном сбор-
нике статей об агрессии и адаптации под редакцией Александра Митшерли-
ха (Alexander Mitscherlich. Bis hierher und nichf weifer. 1st die menschliche
Aggression unbefriedbar?, Miinchen, 1968.) (До сюда и не дальше. Можно
ли усмирить человеческую агрессию?)
339
X. Арендт. О НАСИЛИИ
дополнительного атрибута — разума. Современная наука, некри-
тично отталкиваясь от этого старого допущения, значительно про-
двинулась в «доказательстве» того, что люди обладают всеми теми
же свойствами, что и другие виды животного царства — с тем
лишь исключением, что обладание дополнительным даром, «ра-
зумом», делает его наиболее опасным из животных. Именно
пользование разумом делает его опасно «иррациональным», ибо
этот разум есть свойство «первозданно инстинктивного бытия».37
Конечно, ученым известно, что именно в качестве изготовителя
орудий труда человек изобрел все то оружие дальнего действия,
которое освобождает его от характерных для царства животных
«естественных» ограничений; им известно также, что изготовле-
ние орудий есть в высшей степени сложная умственная деятель-
ность.38 Таким образом, наука призвана избавить нас от побоч-
ных эффектов действия разума, способного манипулировать на-
шими инстинктами, контролировать их — обычно, путем поиска
безвредных путей реализации этих инстинктов, после того как они
утратили свою «жизнеобеспечительную» функцию. И в этом слу-
чае поведенческие стереотипы заимствуются у других видов жи-
вотных, у которых жизнеобеспечительная функция инстинктов не
была заглушена вследствие вмешательства разума. А специфи-
ческое различие между человеком и животным теперь состоит,
37 Von Holst, op.cit. Р. 283: «Nicht, weil wir Verstandeswesen, sondern
weil wir ausserdem ganz urtiimliche Triebwesen sind, ist unser Dasein im Zeitalter
der Technik gefahrdet.» (Наше бытие в век техники оказывается под угрозой
не потому, что мы разумные существа, а потому что мы помимо этого яв-
ляемся еще и существами, управляемыми совершенно неадекватными ин-
стинктами. — Ред.)
38 Оружие дальнего действия, согласно полемологам, высвободившее
агрессивные инстинкты человека настолько, что механизмы сохранения
рода человеческого уже не действуют, воспринимается Отто Клинебергом
(Otto Klineberg «Fears of a Psychologist.») как указание на то, что «личная
агрессивность не играла важной роли в качестве мотива к войне». Продол-
жая его рассуждения, можно сказать, что солдаты не являются убийцами,
а убийцы — те из них, кому свойственна личная агрессивность, вероятно,
не являются даже хорошими солдатами.
340
строго говоря, уже не в разуме (lumen naturale39 такого животно-
го, как человек), а в науке, знании этих стереотипов и техники при-
менения их. Согласно этому взгляду, человек действует ирраци-
онально и подобен животному, если отказывается прислушиваться
к ученым и не знает об их новейших открытиях. В противовес этим
теориям и их следствиям, я намерена доказать ниже, что насилие
не является ни выражением животной сущности, ни чем-то ирра-
циональным — независимо от того, понимаем ли мы это в терми-
нах повседневного языка гуманитариев, или в терминах естествен-
нонаучных теорий.
То, что зачастую причиной насилия оказывается гнев, явля-
ется общим местом, а ярость, конечно же, может быть ирра-
циональной и патологической, но таковой же способна быть и
любая другая человеческая страсть. Несомненно, для людей
можно создать нечеловеческие условия существования, дегу-
манизирующие людей — например, концентрационные лагеря,
пытки, голод — но это не означает, что при этом люди сделают-
ся подобными животным; напротив, в такого рода условиях наи-
более очевидным показателем дегуманизации являются не гнев
и не насилие, а бросающееся в глаза отсутствие того и другого.
Гнев ни в коей мере не является некой автоматической реакцией
на несчастья и страдания как таковые; никто не приходит в ярость
по поводу заболевания неизлечимой болезнью или по поводу
землетрясения, или, скажем, по поводу социальных условий су-
ществования, если таковые представляются неизменными. Гнев
возникает лишь там, где имеются основания думать, что данные
условия не меняются, между тем как существует возможность
изменить их. Гневаемся мы только в случае, если затронуты наши
представления о справедливости, причем речь вовсе не обяза-
тельно должна идти о справедливости по отношению к нам са-
мим, — свидетельством тому вся история революций: зачина-
телями, а затем и предводителями восстаний угнетенных и по-
рабощенных масс неизменно являлись представители высших
39 Естественном свете (лат.) (Ред.)
341
X. Арендт. О НАСИЛИИ
классов. Нахождение в отчаянных обстоятельствах порождает
великий соблазн прибегнуть к насилию из-за присущей этому
последнему непосредственности и быстроты воздействия. Дей-
ствия, осуществляемые с преднамеренной быстротой, исклю-
чают присутствие гнева или насилия, но это не значит, что то и
другое является иррациональным. Наоборот, как в частной, так
и в публичной жизни бывают ситуации, в которых единственным
спасением являет быстрота насильственного действия. И дело
не в том, что такое действие позволяет нам выпустить пар — для
этого нам достаточно было бы ударить кулаком по столу или
хлопнуть дверью. Дело в том, что при определенных обстоятель-
ствах насилие — возможность действовать без речей и рассуж-
дений, а также без просчитывания вероятных последствий — яв-
ляется единственным способом восстановления справедливос-
ти. (Классическим примером тому является Билли Бадд, одним
ударом умертвивший человека, собравшегося лжесвидетель-
ствовать против него.) В этом смысле гнев — да и насилие, кото-
рое порой сопутствует гневу, — относятся к разряду «естествен-
ных» человеческих эмоций, и избавлять человека от них значи-
ло бы просто-напросто дегуманизировать, оскоплять его.
Невозможно отрицать того, что действия, при которых люди,
желая соблюсти справедливость, берут на себя роль вершите-
лей правосудия, являются нарушением конституций цивилизо-
ванных сообществ; но аполитичность таких поступков, столь ярко
отображенная в знаменитом романе Мелвилла, не превращает
их в нечто бесчеловечное или нечто «чисто» эмоциональное.
Отсутствие эмоций не является ни причиной рациональнос-
ти, ни стимулом к ней. «Отстраненность и невозмутимость» пе-
ред лицом «нестерпимой трагедии» вполне могут быть «ужас-
ными»,40 а именно, в том случае, когда они являются не след-
40 Здесь я перефразирую высказывание Наума Хомского, весьма пре-
успевшего в разоблачении «показной неуступчивости и псевдоучености» и
скрывающейся за ними «бессодержательности», особо проявившихся в де-
батах вокруг Вьетнама.
342
ствием овладения ситуацией, а явным показателем непонима-
ния ее. Для того чтобы реагировать разумно, человек должен,
прежде всего, «отзываться» на происходящее; так что противо-
положностью эмоциональности является не «рациональность»
(что бы в это понятие ни вкладывали), а либо бесчувственная не-
отзывчивость (обычно носящая патологический характер), либо
сентиментальность, являющаяся извращением чувств. Гнев и на-
силие оказываются иррациональными, только когда они направ-
лены на замещающие объекты, но боюсь, что именно это за-
мещение и рекомендуют нам занимающиеся проблемами че-
ловеческой агрессии психиатры и полемологи; увы, это же
соответствует определенным общественным настроениям и без-
думным установкам. Например, как всем нам известно, ныне у
белых либералов стало довольно модным реагировать на сето-
вания негров восклицаниями: «Мы все виноваты», а движение
«Власть черным» с радостью ухватилось за эти «признания», уви-
дев в них повод к разжиганию иррационального «черного гне-
ва». Там, где виновны все, не виноват никто; признания коллек-
тивной вины являются лучшим укрытием для истинных виновни-
ков, а масштабность преступления— лучшей отговоркой для
того, чтобы ничего не делать в плане наказания виновных. Если
же говорить о данном конкретном примере, то здесь, кроме
всего прочего, имеет место еще и опасная, туманящая рассу-
док эскалация расизма, распространение его на сферу возвы-
шенных, менее осязаемых предметов. Реальный конфликт чер-
ных и белых невозможно разрешить путем переведения его в
плоскость еще более неизбывного конфликта между коллектив-
ной невиновностью и коллективной виной. «Все белые винов-
ны», — этот лозунг являет собой не просто опасную чепуху, но
и расизм, вывернутый наизнанку; он весьма действенно способ-
ствует перерастанию реальных недовольств и рациональных эмо-
ций негритянского населения в нечто иррациональное, в форму
ухода от действительности.
Кроме того, если подойти исторически к вопросу о том,
каковы наиболее вероятные причины превращения engages
343
X. Арендт. О НАСИЛИИ
в enrages41, то на первом месте окажется вовсе не несправед-
ливость, о лицемерие. Его решающая роль на последнем этапе
французской революции (когда война Робеспьера с лицемери-
ем была превращена в «деспотию свободы», в царство терро-
ра) слишком хорошо известна, чтобы подробно говорить об
этом здесь; важно напомнить лишь, что данная война была про-
возглашена еще задолго до того французскими моралистами,
считавшими лицемерие главным изо всех пороков и полагавши-
ми, что «хорошее общество» (несколько позже получившее
название общества буржуазного) целиком находится в власти
этого порока. Из известных авторов немного нашлось таких, кто
взялся прославлять насилие ради насилия; но эти немногие —
Сорель, Парето, Фанон — были движимы куда более глубокой
ненавистью к буржуазному обществу и пошли на гораздо бо-
лее радикальный разрыв с его моральными нормами, чем тра-
диционные левые, вдохновляемые, главным образом, такими
чувствами, как сострадание и неистовая тяга к справедливости.
Сорвать с лица врага маску лицемерия, разоблачить его с вме-
сте с теми неблаговидными махинациями и манипуляциями, что
позволяют ему править, не прибегая к насилию, то есть спрово-
цировать его (даже с риском собственного уничтожения) на по-
ступки, позволяющие всем узреть истинное положение — тако-
вы были и остаются главные мотивы насилия, чинимого в уни-
верситетских городках и на улицах.42 И это насилие также не
является иррациональным. Так как люди живут в мире кажимо-
стей и, сталкиваясь с ними, должны полагаться на внешние про-
41 Вовлеченных в разгневанных (фр.) (Ред.)
42 «Если почитать издания СДС, то можно увидеть, что часто в них ре-
комендовалось осуществлять провокации против полиции в качестве стра-
тегии, позволяющей «разоблачить» насилие со стороны властей». Спендер,
комментируя это, говорит, что данный вид насилия «порождает двойные
стандарты, так как провокатор одновременно играет роль и убийцы, и жер-
твы». Война с лицемерием таит в себе ряд великих опасностей, ряд из кото-
рых я кратко проанализировала в своей работе О революции (См.: Hanna
Arendf. On Revolution. N.Y., 1963. P. 91-101).
344
явления, самомнение лицемерия — в отличие от любого, сколь
угодно ловкого, мошенничества, рано или поздно раскрывае-
мого, — невозможно развенчать при помощи так называемого
«разумного поведения». Словам можно доверять только в том
случае, если точно знаешь, что говорятся они для того чтобы
вскрывать, а не для того чтобы скрывать истину. Гнев в куда боль-
шей степени вызывает видимость рациональности, чем стоящие
за ней интересы. Прибегать к разуму, когда им пользуются как
ловушкой, не значит быть «рациональным» — точно так же, как
использовать ружье для самозащиты не значит вести себя «ир-
рационально». Применение насилия против лицемерия, незави-
симо от того, насколько обоснованным представляется оно тем,
кто его применяет, утрачивает свой raison d'etre43, пытаясь вы-
работать стратегию осуществления собственных конкретных
целей; оно становится «иррациональным» в самый момент сво-
ей «рационализации», то есть, в процессе противоборства ре-
акция на лицемерие превращается в самостоятельное действие
и начинается охота на подозреваемых, сопровождаемая психо-
логической травлей, подогреваемой низменными мотивами (см.
Приложение V).
Хотя, как я отмечала выше, эффективность насилия не за-
висит от числа лиц, участвующих в нем (один автоматчик спосо-
бен держать в страхе сотни хорошо организованных людей), кол-
лективное насилие, тем не менее, отличается наибольшей при-
влекательностью — и это отнюдь не потому, что в коллективе
насильник чувствует себя в большей безопасности. Утвержде-
ние о том, что во время военных действий, а также революций
«первой исчезает такая ценность, как индивидуализм», совер-
шенно справедливо;44 вместо него мы обнаруживаем некую
разновидность единства группы — связи, более ощутимой и на
практике гораздо более прочной, хотя и менее долговечной, чем
всевозможные разновидности дружественных отношений как в
43 Разумные основания (фр.) (Ред.)
44 Fanon, op. с/7. Р. 47.
345
X. Арендт. О НАСИЛИИ
гражданской, так и в частной сфере.45 Действительно, любое
незаконное предприятие, независимо от того, носит ли оно кри-
минальный, или политический характер, ради собственной бе-
зопасности добивается того, чтобы «каждый участвующий в нем
индивид совершил какое-либо действие, безвозвратно связыва-
ющее его с этим предприятием», — таким образом, еще до
того, как кто-либо будет допущен в сообщество, практикующее
насилие, за ним сжигаются мосты, связующие его с обществом
респектабельным. Но, будучи допущен в это сообщество, че-
ловек оказывается во власти упоения «практикой насилия, [ко-
торая] спаивает людей в единой целое, так как каждый из инди-
видов становится звеном в великой цепи насилия, частью взмет-
нувшегося ввысь великого организма насилия».46
Сказанное Фаноном наводит на мысль о таком хорошо
известном явлении, как братство по оружию, при котором наи-
более благородные и бескорыстные поступки становятся чуть
ли не повседневной практикой. Изо всех уравнителей наиболее
властным является смерть — по крайней мере, в тех немногих
чрезвычайных ситуациях, в которых ей дозволяется играть роль
политического фактора. Изо всех разновидностей человеческого
опыта, пожалуй, самым аполитичным является столкновение со
смертью (будь то реальный процесс умирания или внутреннее
сознание собственной смертности). Оно показывает, что нам
суждено исчезнуть из мира кажимостей, покинув общество на-
ших собратьев, являющееся предпосылкой всяческой политики.
С точки зрения человеческого опыта, смерть являет собой воп-
лощение крайнего одиночества и бессилия. Но смерть меняет
свое обличье, если встречать ее в коллективе и в действии; в этом
случае, кажется, ничто так не усиливает нашу жизнестойкость,
как близость смерти. Центральной составляющей нашего опы-
45 J. Glenn Gray, The Warriors (N.Y., 1959; теперь продается и в бу-
мажной обложке) содержит наиболее внимательный и полезный анализ
данного аспекта. Эту книгу стоит прочесть всякому, кто интересуется прак-
тической стороной насилия.
46 Fanon, op. с/7. Р. 85 и 93 соответственно.
346
та становится тогда нечто, как правило, не сознаваемое нами —
а именно то, что наша личная смерть происходит в контексте
потенциального бессмертия той группы, к которой мы принад-
лежим, а в конечном счете, и всего вида. Таким образом, бес-
смертие вида, как бы подпитываемое вечным умиранием ее от-
дельных представителей, «движется по восходящей», актуали-
зируется в практике насилия.
Думаю, все это не просто сантименты. Как бы там ни было,
здесь находит свое адекватное практическое выражение одно из
главных качеств человеческого образа жизни. Однако в плане на-
шего рассмотрения наиболее важно отметить, что данный пласт
опыта, природная сила которого не вызывает сомнений, никогда
не получал институционального, политического выражения, от-
чего смерть как уравнитель фактически не играет никакой роли в
политической философии, хотя смертность человека— то, что
все мы, как говаривали древние греки, являемся существами
«смертными» — расценивается в качестве главного мотива поли-
тического действия в политической мысли дофилософского пе-
риода. Именно неизбежность смерти побуждала людей искать
бессмертия в славе, добываемой с помощью слов и поступков,
именно она порождала в них стремление к установлению госу-
дарства как института, обладающего потенциальным бессмерти-
ем. Поэтому политика есть не что иное, как средство, при помо-
щи которого люди стремятся избежать равенства всех перед ли-
цом смерти, обретая знаки отличия, способные в той или иной
мере обеспечить им бессмертие. (Единственным политическим
философом, в работах которого смерть — точнее, боязнь насиль-
ственной смерти — играет решающую роль, является Гоббс. Но
для Гоббса важнее всего не равенство всех перед смертью; для
него все равны перед страхом, причиняемым сознанием того, что
все обладают одинаковой способностью убивать — именно это
сознание заставило людей, находившихся в своем естественном
состоянии, объединиться в государство.) Как бы там ни было, я
не знаю случаев, когда бы государство устанавливалось исходя
из равенства всех перед лицом смерти и осознания того, что
347
X. Арендт. О НАСИЛИИ
актуализацией этого равенства является насилие; ведь известные
из истории отряды смертников, которые действительно органи-
зовывались по этому принципу и, соответственно, именовали себя
«братствами», вряд ли можно причислить к разряду политичес-
ких организаций. Верно то, что порождаемые практикой коллек-
тивного насилия сильные братские чувства внушили многим хоро-
шим людям ложные упования, согласно которым подобная прак-
тика способна произвести на свет новый вид общности, а вместе с
ней и «нового человека». Данные упования являются иллюзорны-
ми по той простой причине, что нет более временных связей, чем
те, которые существуют в рамках названных братств, — ведь эти
связи актуализируются только в ситуации наличия непосредствен-
ной угрозы жизни и здоровью людей.
Однако это лишь одна сторона дела. Фанон, высказывая
одобрение в адрес практики насилия, заключает свою мысль
словами, что, ведя подобную борьбу, люди осознают, «что
жизнь есть беспрерывное состязание», что насилие есть состав-
ная часть жизни. А что в этом невероятного? Разве не имеем мы
обыкновения приравнивать смерть к «вечному покою» и не сле-
дует ли из такого определения, что жизнь есть борьба и беспо-
койство? Не является ли покой ярким проявлением безжизнен-
ности и упадка? Не являются ли насильственные действия преро-
гативой молодости — периода наиболее полнокровной жизни?
Нельзя ли поэтому считать воспевание жизни и воспевание наси-
лия одним и тем же? Сорель, по крайней мере, выражал согла-
сие с таким отождествлением шестьдесят лет назад. «Закат За-
пада» был предсказан им еще до Шпенглера: он заметил явные
признаки ослабления классовой борьбы в Европе. Буржуазия,
доказывал он, утратила необходимую «энергию» для выполне-
ния своей роли в классовой борьбе; спасти Европу возможно
лишь в том случае, если удастся склонить пролетариат к приме-
нению насилия в целях подтверждения имеющихся классовых
различий и пробудить боевой дух буржуазии.47
47 Sorel, op. с/7. Chapter 2. «On Violence and the Decadence of the Middle
Classes».
348
Таким образом, задолго до того, как Конрадом Лоренцем
была открыта жизнеобеспечительная функция агрессии в живот-
ном царстве, уже звучали восхваления насилия как воплощения
жизненной силы, в частности, способности к созиданию. Вдох-
новленный бергсоновским понятием elan vital43, Сорель ставил
перед собой цель создания философии творчества, рассчитан-
ной на «производителей», полемически противопоставленной
обществу массового потребления и выступающим от его лица
интеллектуалам; и тех и других он считал паразитами. В его ра-
ботах образу буржуа — миролюбивому, соглашательскому,
лицемерному, ищущему удовольствий, не обладающему волей
к власти, являвшемуся не столько представителем капитализма,
сколько продуктом позднего капитализма, — а также образу
интеллектуала (теории которого представляют собой не «воле-
изъявления»48 49, а некие «построения») противопоставлен образ
рабочего, призванный выгодно оттенять два первых образа. В ра-
бочем Сорель видит «производителя», которому предстоит со-
здать новые «моральные качества, кои непременно приведут к
совершенствованию производства», разрушению «парламен-
тов, представляющих собой собрания акционеров»,50 и проти-
вопоставят «образу прогресса ... образ всеобщей катастрофы»,
когда «старую цивилизацию захлестнет нечто вроде волны, все
сметающей на своем пути».51 Эти новые ценности оказываются
не такими уж новыми. Речь идет о чувстве чести, стремлении к
известности и славе, боевом духе без ненависти и «без чувства
мести» и безразличии к материальным выгодам. Вместе с тем,
именно эти достоинства были совершенно не свойственны бур-
жуазному обществу.52 «Социальная война, апеллируя к чести,
которая столь естественно возникает во всех регулярных армиях,
48 жизненный порыв (фр.) (Ред.)
49 Ibid. «Introduction Letter to Daniel Halevy». IV.
50 Ibid. Chapter 7, «The Ethics of the Producers». I.
51 Ibid. Chapter 4, «The Proletarian Strike». II.
52 Ibid. См. в особенности: Chapter 5, III, Chapter 3, «Prejudices against
Violence». III.
349
X. Арендт. О НАСИЛИИ
способна уничтожить те злые чувства, против которых остается
бессильной мораль. Этого одного ... было бы, как мне кажет-
ся, достаточно для того, чтобы служить решающим аргумен-
том в пользу защитников насилия».
Работы Сореля обнажают многие из тех мотивов, которы-
ми руководствуются люди, прославляя насилие вообще; но еще
больше можно узнать об этих мотивах из работ его более ода-
ренного современника, также принадлежащего к французской
идейной традиции — Вильфредо Парето. Фанон, гораздо бли-
же знакомый с практикой насилия, чем оба из названных мыс-
лителей, находился под сильным влиянием Сореля и мыслил в
его категориях даже тогда, когда его собственный опыт явно про-
тиворечил этим категориям.53 Заставим как Сореля, так и Паре-
то подчеркивать роль насилия в революции. Решающим факто-
ром явилось потрясшее Францию дело Дрейфуса, когда, по
словам Парето, они «с изумлением увидели, что [дрейфусары]
53 Недавно этот аспект подчеркнула Барбара Деминг в сформулиро-
ванном ею призыве к ненасильственным действиям (Barbara Deming, «On
Revolution and Equilibrium,» in Revolution: Violent and Nonviolent, перепеча-
тано из: Liberation, February, 1968. На стр. 3 она говорит о Фаноне: «По
моему убеждению, его можно цитировать также и в контексте призывов к
ненасилию ... каждый раз, когда на страницах его работ появляется слово
«насилие», подставьте вместо него слова «радикальное и бескомпромисс-
ное действие». Я утверждаю, что, за исключением весьма незначительно
числа фраз, данная подмена может быть произведена без ущерба для об-
щего смысла. А действия, к которым он призывает, вполне могут иметь
ненасильственный характер». И что еще важнее для моего анализа, мисс
Деминг пытается также провести четкое различие между силой и насили-
ем, признавая, что «ненасильственное прерывание» означает «употребле-
ние силы ... Это относится даже к тому, что можно назвать физической
силой» (Р. 6). Любопытно, однако, то, насколько недооценивает она воз-
действие, оказываемое данной прерывающей силой, которая останавлива-
ется только перед причинением физического вреда; она утверждает, что
«человеческие права противника уважаются» (Р. 7). На деле же уважается
лишь право оппонента на жизнь — и больше ни одно из его прав. То же
можно сказать и о тех, кто выступает за «насилие против вещей», отвергая
«насилие против личностей».
350
применяют против своих оппонентов те же низкие приемы, ко-
торые сами они и осуждали».54 В этот момент они и открыли для
себя то, что мы теперь именуем истеблишментом (а в те вре-
мена это принято было называть системой) — и это открытие
заставило их обратиться к восхвалению насилия, а Парето, по-
мимо всего прочего, разуверился благодаря ему в рабочем
классе. (Парето понимал, что быстрая интеграция рабочих в со-
циально-политическую структуру нации фактически была рав-
носильна «союзу буржуазии и рабочего класса», «обуржуази-
ванию» рабочих, следствием которого являлось, по его мнению,
становление новой системы, названной им «плуто-демократи-
ей», — некой смешанной формой правления, являющейся од-
новременно и буржуазным режимом, и демократией — режи-
мом рабочих.) Марксистской веры в рабочих Сорель придер-
живался потому, что рабочие являлись «производителями»,
единственным созидательным элементом общества, теми,
кому, согласно Марксу, суждено было высвободить произво-
дительные силы общества; проблема состояла лишь в том, что
сами рабочие, достигнув удовлетворительных условий труда и
быта, упрямо отказывались оставаться пролетариями и играть
предназначенную им революционную роль.
Однако этот взгляд подрывало и нечто другое — это нечто
вполне проявилось лишь в десятилетия, последовавшие уже пос-
ле смерти Сореля и Парето. Бурный рост в современном мире
производительности труда был вызван отнюдь не повышением
производительности труда рабочих, а исключительно развити-
ем технологий, а оно зависело от ученых, а не от рабочего клас-
са и не от буржуазии. Столь презираемые Сорелем и Парето
интеллектуалы внезапно перестали играть роль социально мар-
гинализированной группы и превратились в новую элиту, чья ра-
бота, почти до неузнаваемости преобразившая за несколько де-
сятилетий условия человеческой жизни, продолжает сохранять
54 Цит. по: S. Е. Finer. «Pareto and Pluto-Democracy: The Retreat to
Galapagos» / The American Political Science Review. June, 1968.
351
X. Арендт. О НАСИЛИИ
свою важную роль в функционировании общества. В силу ряда
причин данная новая группа не превратилась или еще не превра-
тилась в новую властную элиту, но есть все основания верить Да-
ниэлю Беллу в том, что «интеллектуальные и научные сообще-
ства станут источником не только самых ярких талантов, но и
всего того, что составляет социальный престиж и социальный
статус».55 Члены этих сообществ живут более разобщенно, они
менее связаны классовыми интересами, чем представители пре-
жней системы классов; поэтому у них отсутствует тяга к органи-
зации, равно как и опыт в вопросах удержания власти. Кроме
того, будучи теснее других связаны с культурными традициями
(в числе которых и революционная традиция), они более при-
вержены категориям прошлого, что мешает им выработать над-
лежащее понимание настоящего и своей роли в нем. Вызывает
умиление то, с какой ностальгией большинство наших студен-
тов-бунтарей ожидает «истинного» революционного стимула от
тех групп нашего общества, которые поносят их тем ожесто-
ченней, чем большего ущерба бесперебойному функциониро-
ванию общества всеобщего потребления ожидают они от сту-
денческих инициатив. На счастье или на беду — а я полагаю, что
есть основания ожидать и того, и другого — поистине новый и
потенциально революционный класс общества будет состоять
из интеллектуалов, и их потенциальная, еще не реализованная
власть очень велика — возможно, даже слишком велика для
блага человечества (см. Приложение VI). Но все это не более
чем спекуляции.
Как бы там ни было, в данном контексте наибольший инте-
рес для нас представляет сорелевская версия философии жизни
Бергсона и Ницше. Все мы знаем, насколько присуща данная
старая комбинация тем насилия, жизни и творчества мятежно-
му духу нынешнего поколения. Несомненно, подчеркивание
чистой фактуальности бытия и занятий любовью как наиболее
55 «Notes on the Post-Industrial Society.» // The Public Interest. 1967, № 6.
352
прекрасного проявления жизни есть своеобразная реакция на
реальную возможность создания оружия массового уничтоже-
ния, способного уничтожить жизнь на земле. Но те категории, в
которых осмысливают себя новые прославители жизни, не новы.
Видеть производительные силы общества в образе «созидатель-
ных возможностей» самой жизни — это, по крайней мере, так
же старо, как Маркс; верить в жизнетворную силу насилия, по
крайней мере, так же старо, как Ницше; а думать о созидатель-
ности как о наивысшем благе для человека, по крайней мере,
так же старо, как Бергсон.
А кажущееся таким новым биологическое обоснование
насилия опять же оказывается тесно связанным с наиболее па-
губными идеями наших наиболее старых традиций политической
мысли. Согласно традиционному понятию власти, приравнивае-
мой, как мы видели, к насилию, власть является экспансиониз-
мом по самой своей природе. Она «обладает внутренней тен-
денцией к самопреумножению», она созидательна, потому что
«ей присущ инстинкт самопреумножения».56 Точно так же, как
в сфере органической жизни всякое существо либо развивает-
ся, либо приходит в упадок и умирает, в сфере человеческих
дел власть, как полагают, может существовать только через пре-
умножение, в противном случае она загнивает и умирает. «Что
перестает расти, то загнивает», — говаривали русские из окру-
жения Екатерины Великой. Королей, говорили нам, убивали «не
из-за их тирании, а из-за их слабости. Люди строят эшафоты не в
качестве морального наказания за деспотизм, а в качестве био-
логического наказания за слабость» (курсив мой. — X. А.) По-
этому «только со стороны может показаться», что революции
направлены против установленной власти. Их истинное «значе-
ние состоит в том, чтобы придать власти новую жизненную силу,
устранить те препятствия, которые долгое время мешали ее
развитию.»57 Когда Фанон говорит о «созидательном безумии»,
56 Jouvenel, op. cit. Р. 114, 123.
57 Ibid. Р. 187, 188.
353
X. Арендт. О НАСИЛИИ
присутствующем в насильственных действиях, он все еще нахо-
дится во власти данной традиции.58
По моему мнению, нет ничего более опасного с теорети-
ческой точки зрения, чем традиция органического подхода к воп-
росам политики, в рамках которой власть и насилие интерпрети-
руются биологически. В современном понимании проинтерпре-
тировать что-либо биологически значит осмыслить это с точки
зрения жизни и якобы присущей ей созидательности — поэто-
му-то в качестве оправдания насилия выдвигают тезис о его со-
зидательности. И те органические метафоры, которыми напол-
нены наши нынешние дискуссии на данную тему (особенно это
относится к восстаниям: создается образ «больного общества»,
а восстание изображается в виде симптома болезни, чем-то вро-
де высокой температуры) в конечном счете, способны лишь
развязать насилие. Так, спор между теми, кто предлагает на-
сильственными методами восстановить «закон и порядок», и
теми, кто выступает за ненасильственный, реформаторский
путь, приобретает зловещее сходство со спором двух врачей о
том, как лучше лечить больного — хирургическим или медика-
ментозным путем. Чем серьезнее болен пациент, тем больше
вероятность того, что последнее слово останется за хирургом.
Мало того, пока мы исходим не из политики, а из биологии, у
тех, кто прославляет насилие, остается возможность апелли-
ровать к тому бесспорному факту, что в круговороте приро-
ды разрушение и созидание являются двумя сторонами едино-
го естественного процесса, благодаря чему коллективное на-
силие (независимо от присущей ему привлекательности) может
выступать в качестве такой же естественной предпосылки кол-
лективной жизни человечества, какими являются борьба за
выживание и насильственная смерть с точки зрения продолже-
ния жизни животных.
Опасность оказаться в плену обманчивой доступности орга-
нических метафор особенно велика там, где речь идет о расо-
58 Fanon, op. cit. Р. 95.
354
вой проблеме. Расизм (как белый, так и черный) по определе-
нию чреват насилием, так как предметом его являются такие
природные, органические факторы, как белый или черный цвет
кожи; изменить их не может ни власть, ни убеждение; единствен-
ное, что можно предпринять, когда дело идет к развязке, это
уничтожить их носителей. Расизм, в отличие от расы, есть не факт
жизни, а идеология; и поступки, к которым он подталкивает, суть
не рефлекторное поведение, а сознательные действия, основан-
ные на псевдонаучных теориях. Насилие, применяемое в борь-
бе различных рас, всегда чревато убийством, но оно не являет-
ся чем-то «иррациональным»; оно есть логическое и рациональ-
ное следствие расизма, под которым я понимаю не наличие у
обеих сторон неких весьма туманных предрассудков, а четко
сформулированную идеологическую систему. Предрассудки,
в отличие от интересов и идеологий, способны уступить давле-
нию власти — подобное, как мы уже видели, случилось с очень
успешным движением за гражданские права, носящим совер-
шенно ненасильственный характер. («К 1964 году ... большин-
ство американцев пришли к убеждению в том, что зависимость
и, в меньшей степени, сегрегация неправильны».)59 Но если в деле
отмены дискриминационных законов и указов Юга бойкоты, си-
дячие забастовки и демонстрации оказались действенными, то в
отношении улучшения социальных условий в больших городских
центрах (удовлетворения насущных потребностей черных гет-
то, с одной стороны, и насущных потребностей низкооплачива-
емых слоев белого населения в области жилья и образования с
другой) они были не только недейственны, но и контрпродук-
тивны. Все, чего можно было добиться этими методами, это
выявить данные противоречия, позволить им принять форму
уличных выступлений, во время которых опасно обнажилась ко-
ренная непримиримость интересов.
59 Robert М. Fogelson, «Violence as Protest», in Urban Riots: Violence
and Social Change, Proceedings of the Academy of Political Science. Columbia
University. 1968.
355
X. Арендт. О НАСИЛИИ
Но даже нынешние всплески насилия, мятежи чернокожих
и чреватая насилием реакция белых не есть еще проявление ра-
систских идеологий и их кровавой логики. (Эти мятежи, как было
сказано недавно, представляют собой «отчетливый протест про-
тив истинных бед»;60 ведь «к числу их наиболее характерных черт
принадлежит сдержанность и избирательность или ... рациональ-
ность».61 Многое из сказанного относится также и к реакции про-
тивоборствующей стороны, которая, вопреки всем предсказа-
ниям, еще не характеризуется насилием. Это вполне рациональ-
ная реакция определенных заинтересованных кругов, отчаянно
протестующих против того, чтобы их делали козлами отпуще-
ния при проведении неверно спланированной интеграционной по-
литики, последствий которой сами авторы этой политики могут
с легкостью избежать (см. Приложение VII). Главная опасность
исходит с другой стороны; поскольку насилие всегда нуждается
в обосновании, эскалация уличного насилия может обусловить
появление истинно расистской идеологии, призванной это наси-
лие оправдать. Черный расизм, столь очевидный в «Манифес-
те» Джеймса Формана, вероятно, является скорее реакцией на
хаотическое бунтарство последних лет, чем причиной этого бун-
тарства. Конечно, он мог спровоцировать поистине насильствен-
ную реакцию со стороны белых, — для которых величайшая
опасность состоит в превращении типичных для белых предрас-
судков в полнокровную расистскую идеологию, для которой
«закон и порядок» являются не более чем фасадом. Если такое
маловероятное событие все же произошло бы, общий духов-
ный климат в стране мог ухудшиться настолько, что большин-
ство ее граждан было бы готово заплатить за восстановление на
улицах закона и порядка развязыванием невидимого террора
полицейского государства. Подобное не имеет ничего общего
с тем, что мы имеем сейчас — нечто вроде полицейской ответ-
ной реакции, весьма жестокой и отнюдь не невидимой.
60 Ibid.
61 Ibid. См. также в том же сборнике прекрасную статью: Allan А.
Silver. «Official Interpretation of Racial Riots».
356
Поведение участников конфликта интересов и приводимые
ими доводы не блещут «рациональностью». К несчастью, ничто
так часто не опровергалось самой действительностью, как кредо
«просвещенного эгоизма» (как в его буквальном значении, так и
в более изощренном марксистском варианте). Достаточно, об-
ладая некоторым опытом, немного поразмыслить, чтобы по-
нять — что дело обстоит как раз наоборот: просвещение проти-
воречит самой природе эгоизма. В качестве примера из повсед-
невной жизни рассмотрим конфликт интересов владельца жилья
и съемщика жилья: с просвещенной точки зрения, главный инте-
рес должен быть направлен здесь на выбор жилья, пригодного
для человеческого проживания, но этот интерес не только весь-
ма отличается от эгоистической заинтересованности владельца
жилья в получении высокой прибыли, а квартиросъемщика — в
том, чтобы платить поменьше денег за жилье, но и оказывается в
большинстве случаев прямо противоположным ей. Явись арбит-
ром в противостоянии съемщика жилья и владельца выразитель
«просвещенной» точки зрения, он сказал бы, что, в конечном
счете, заинтересованность в качественном жилье составляет ис-
тинный интерес и того, и другого, но такой вывод не принимает
во внимание фактор времени, а именно он имеет важнейшее зна-
чение для обеих заинтересованных сторон. Эгоистический инте-
рес — это интерес к себе самому, а я сам могу умереть или съе-
хать с ранее занимаемого места, или продать свой дом; посколь-
ку жизнь человека переменчива (конечным выражением данного
утверждения является положение о смертности человека), соб-
ственное «я» любого человека невозможно рассматривать с точ-
ки зрения таких долговременных интересов, которые перекры-
вают продолжительность жизни самого этого человека. Разру-
шение дома происходит на протяжении долгих лет, в то время как
повышение или временное понижение жилищной ренты есть воп-
росы настоящего или ближайшего будущего. Нечто подобное
mutatis mutandis62 можно сказать и о тех конфликтах, в которых
62 С соответствующими изменениями (лат.) (Ред.)
357
X. Арендт. О НАСИЛИИ
участвует рабочее движение, да и другие социальные факторы.
Всякий раз, когда предлагают поступиться эгоистическими инте-
ресами ради интересов «истинных», то есть, признать первосте-
пенность всеобщих интересов, носители эгоистических интересов
отвечают: своя рубашка ближе к телу. Пусть в этом ответе не так
много разума — зато в нем предостаточно реализма; пусть это
не самое благородное разрешение конфликта между потребно-
стями частной жизни индивида и обращенными к нему ожидания-
ми общества — зато такое решение совершенно адекватно ситу-
ации. Ожидать от людей, не имеющих ни малейшего представле-
ния о том, что такое res publics63, будто они станут обходиться
без насилия и рассуждать отвлеченно-рационально там, где зат-
ронуты их частные интересы, значит демонстрировать полное от-
сутствие как реализма, так и разума.
Насилие, будучи инструментальным по самой своей при-
роде, рационально ровно настолько, насколько ему удается ре-
ализовать оправдывающую его цель. Поскольку же в процессе
деятельности мы никогда не можем с полной уверенностью
предсказать, каков будет реальный исход нашей деятельности,
насилие способно быть рациональным лишь как средство дос-
тижения кратковременных целей. Способствовать осуществле-
нию задач в масштабе таких понятий, как история, революция,
прогресс или реакция, насилие не в состоянии; однако, оно мо-
жет, придав драматизированное выражение чьим-то бедам, сде-
лать их предметом публичного рассмотрения. Как заметил од-
нажды (во время дебатов, проводившихся в «театре идей» по
поводу легитимности насилия) Конор Круз О'Брайен, цитируя
Уильяма О'Брайена, ирландца, пропагандировавшего в XIX веке
аграрно-националистические идеи: порой «насилие является
единственным способом заставить прислушаться к требовани-
ям умеренности». Просить невозможного с тем, чтобы полу-
чить возможное — это не такая уж бесполезная затея. Ведь на-
силие, вопреки тому, что пытаются внушить нам его пророки,
63 Общественное дело. (Ред.)
358
является по большей части орудием реформ, а не революций.
Не произойди студенческих беспорядков, Франция не получила
бы самого радикального с наполеоновских времен закона, изме-
нившего ее устаревшую систему образования; не будь волнений
во время весеннего семестра, никто в Колумбийском универси-
тете не смел бы и мечтать о том, что реформы будут приняты;64
и, видимо, вполне верным является то утверждение, что «несог-
ласное меньшинство никогда не замечают, пока оно не пойдет на
провокацию».65 Несомненно, «насилие оправдывает себя», но
проблема состоит в том, что оправдывает оно себя в равной сте-
пени как применительно к «завоеваниям» вроде организации кур-
сов для чернокожих или обеспечения перевода на суахили, так и в
плане продвижения истинных реформ. А поскольку тактика на-
силия и обструкции оправдана лишь при достижении ближайших
целей, тем более вероятно, что события будут развиваться по
тому же сценарию, что и недавно в Соединенных Штатах, когда
власти пошли на уступки самым бессмысленным и очевидно раз-
рушительным требованиям, как-то: принятие студентов в универ-
ситет без вступительных экзаменов и преподавание несуществу-
ющих дисциплин — ведь осуществление подобных «реформ» не
составляет особого труда по сравнению с тем, что необходимо
предпринять для реализации такой долговременной цели, как
64 «Например, в Колумбийском университете до студенческих беспо-
рядков прошлого года отчет о жизни студентов вместе с отчетом об их
жилищных условиях пылился на полке в офисе президента», — написал Фред
Хечингер (Fred Hechinger — New York Times, «The Week in Review», May 4,
1969.
65 Rudi Dutschke —Der Spiegel, February 10, 1969. P. 27.Гюнтер Г pace,
высказываясь в том же ключе после атаки на Дучке весной 1968 года, так-
же подчеркивает связь между реформами и насилием: «Молодежное дви-
жение протеста выявило непрочность нашей недостаточно устоявшейся
демократии. Это ей удалось, но совершенно неясно, куда этот успех его
заведет; либо он приведет в движение давно назревшие реформы ...
либо ... неопределенность ситуации обеспечит рынки сбыта своей продук-
ции и возможность бесплатной рекламы для разного рода лжепророков.»
См.: «Violence rehabilitated» / Speak Out!. N.Y., 1969.
359
X. Арендт. О НАСИЛИИ
структурные преобразования.66 Кроме того, опасность насилия,
даже если ее сознательно удерживают в неэкстремитских рам-
ках осуществления краткосрочных задач, всегда будет означать
главенство средств над целями. Если не происходит стремитель-
ного достижения целей, это означает не только провал самого
начинания, но и внедрение практики насилия внутрь самого го-
сударства. Действие носит необратимый характер, и, в случае
провала, возврат в первоначальное состояние всегда маловеро-
ятен. Как и любое действие, практика насилия изменяет мир, но
это изменение чаще всего означает переход к реальности, еще
более насыщенной насилием.
И наконец, возвращаясь к наиболее ранним актам осужде-
ния системы как таковой, предпринятым Сорелем и Парето, на-
силие кажется тем привлекательней, чем более бюрократизи-
рованной оказывается публичная жизнь. В условиях полного гос-
подства бюрократии не остается никого, с кем можно было бы
поспорить, кому можно было поведать о своих бедах, на кого
можно было бы воздействовать властью. Бюрократия — это та-
кая форма правления, при которой политических свобод, воз-
можности действовать лишены все; ибо обезличенное правле-
ние есть и не правление вовсе — там, где никто не обладает вла-
стью, царит тирания без тирана. Важнейшей чертой студенческих
восстаний повсеместно является тот факт, что все они направле-
ны против правления бюрократии. Это помогает нам объяснить
то, что на первый взгляд кажется необъяснимым — то, что уча-
66 Другим вопросом, не подлежащим рассмотрению в рамках данной
статьи, является то, насколько реформируема университетская система как
таковая. Думаю, здесь не может быть единого для всех ответа. Даже при
том, что студенческие беспорядки являются повсеместным явлением, сами
университетские системы далеко не однообразны, отличаясь не только в
разных странах, но и внутри одной страны; любые предлагаемые решения
проблемы должны вытекать из сугубо местных условий и этим условиям
соответствовать. Так, в некоторых странах кризис университетов может пе-
рерасти в правительственный кризис — такую возможность обрисовал Der
Spiegel (23 июня 1969 года), рассматривая ситуацию в Германии.
360
стники восстаний на Востоке требуют той самой свободы слова
и мысли, которые молодые бунтари на Западе с презрением
объявляют ненужными. На уровне идеологий подобное пред-
ставляется совершенной путаницей; и совсем другое дело, если
исходить из того очевидного факта, что громоздким партийным
механизмам удалось повсюду заглушить голоса граждан своей
страны — даже там, где свободы слова и ассоциаций остались в
неприкосновенности. На Востоке диссиденты и участники дви-
жений сопротивления требуют свободы слова и мысли в каче-
стве предварительных условий политического действия; на За-
паде же бунтари находятся в ситуации, при которой данных пред-
варительных условий уже недостаточно для действия, для
осмысленной реализации свободы. Ведь для них основное зна-
чение имеет «Praxisentzug», отложенное действие, по метко-
му определению немецкого студента Йенса Литтена (см. При-
ложение VIII). Осуществившееся в рамках современной эпохи
превращение правления в администрирование, республик — в
бюрократии и сопровождающее все это катастрофическое су-
жение публичной сферы имеют длинную и сложную историю;
за последнее столетие благодаря развитию партийной бюрок-
ратии данный процесс шел ускоренными темпами. (Семьдесят
лет назад Парето признавал, что «в так называемых свободных
и демократических странах свобода... под которой я понимаю
возможность действовать, сокращается с каждым днем, за ис-
ключением свободы для преступников».67) Существом полити-
ческим человека делает способность действовать; она позволя-
ет ему объединяться с равными себе людьми, согласовывать
между собой собственные поступки, ставить перед собой те цели
и начинать те предприятия, которые, не обладай он этим даром
затевать что-то новое, просто не пришли бы ему на ум и уж,
конечно, не стали бы объектом его душевных устремлений.
В философском смысле действие есть специфически человечес-
кий ответ на факт рождения. Поскольку каждый из нас появился
67 Парето цитировал Финера: Finer, op. cit.
361
X. Арендт. О НАСИЛИИ
на свет благодаря акту рождения (выступив тем самым в роли
пришельца, начала чего-то нового), постольку мы и способны к
свежим начинаниям; не пережив акта рождения, мы не имели бы
даже представления о новизне — любое наше «действие» явля-
лось бы по своему содержанию либо простым поведенческим
актом, либо актом самосохранения. За исключением языка, ни
одна другая способность — ни разум, ни сознание — не отличает
нас столь радикально от прочих животных видов. Действовать и
начинать — это не одно и то же, но одно тесно связано с другим.
Ни одно из тех качеств, которыми характеризуется созида-
тельность, не может быть адекватно отражено с помощью ме-
тафор, заимствованных из области описания общебиологичес-
ких жизненных процессов. Слова «рождать», «порождать» не-
сут в себе ничуть не больше созидания, чем слово «умирать» —
аннигиляции; и то, и другое суть различные фазы единого кру-
говорота, в котором, как зачарованные, вращаются все живые
существа. Ни насилие, ни власть не являются естественными яв-
лениями, отражающими общие процессы жизнедеятельности;
они принадлежат к политической сфере жизни людей, причем
истинно человеческой является в них как раз способность дей-
ствовать по-человечески, способность начинать что-то новое.
И, думаю, можно показать, что ни одна другая человеческая спо-
собность не пострадала так сильно от прогресса современной
эпохи, ибо прогресс, как мы его здесь понимаем, значит разрас-
тание, некий неумолимый процесс увеличения количественного
роста. Чем больше становится страна в плане численности насе-
ления, различных задач и владений, тем больше ее потребность в
управлении, тем больше анонимная власть администраторов.
Павел Когоут, чешский автор, писавший в разгар чехословацких
экспериментов со свободой, определил «свободного гражда-
нина» как «гражданина-соправителя». Под этим определением
он имел в виду не что иное, как ту самую «демократию учас-
тия», о которой мы столько слышали в последние годы на Запа-
де. Когоут добавляет, что, возможно, современный мир более
всего нуждается в «новом примере» — иначе «следующее ты-
362
сячелетие станет эрой цивилизованных обезьян», если не хуже:
это тысячелетие может стать свидетелем «превращения людей
в кур или крыс», находящихся под управлением «элиты», обя-
занной своей властью «мудрым советам ... консультантов по
интеллекту»; последние всерьез полагают, будто мыслителями
являются участники «мозговых центров» и будто компьютеры
также способны думать; «такие советы могут быть невероятно
коварными и способствовать не реализации собственно челове-
ческих задач, а разрешению совершенно абстрактных проблем,
в которые эти задачи будут невидимым образом преобразова-
ны искусственным интеллектом».68
Вряд ли таким примером способна стать практика насилия,
хотя я склонна думать, что нынешнее прославление насилия во
многом является следствием жестокого разочарования в способ-
ности действовать в современном мире. Истина состоит в том,
что беспорядки в гетто и восстания в студенческих городках зас-
тавляют «людей почувствовать, что здесь они получают редкую
возможность действовать сообща».69 Мы не знаем, являются ли
эти события началом чего-то нового — «нового примера» — или
же они суть предсмертные конвульсии этой безвозвратно утра-
чиваемой человечеством способности. При сегодняшнем поло-
жении дел, показывающем, когда мировые сверхдержавы по-
гружаются в небытие под тяжестью собственного непосильного
веса, собственной чудовищной громадности, представляется, что
«новый пример», если таковой вообще возможен, способен воз-
никнуть внутри малой страны или внутри мелких, самодостаточ-
ных секторов массовых обществ крупных держав.
Столь отчетливо обозначившиеся в последние годы процес-
сы распада — упадок общественных служб: школ, полиции, до-
ставки почты, уборки мусора, транспорта и т. д.; уровень смер-
тности под колесами автомобилей и проблемы организации
68 См.: Gunter Grass and Pavel Kohout, Briefe uber die Grenze,
Hamburg, 1968. P. 88 и 90 соответственно; и Andrei Sakharov, op. cit.
69 Herbert J. Gans. «The Ghetto Rebellions and Urban Class Conflict.» in
Urban Riots, op. cit.
363
X. Арендт. О НАСИЛИИ
движения в крупных городах; отравление воздуха и воды — все
это автоматические следствия усугубления проблем массового
общества. Им сопутствует (часто обостряя их) одновременный
упадок различных партийных систем, каждая из которых появи-
лась на свет более или менее недавно — в ответ на политические
запросы широких масс населения (на Западе для того чтобы
обеспечить возможность репрезентативного правления в усло-
виях, когда прямая демократия уже не будет соответствовать
условиям времени, — как сказал Джон Селден70, «для всех уже
не будет хватать места»; на Востоке же для повышения эффек-
тивности абсолютного владычества над огромными территори-
ями). Большим размерам свойственна уязвимость; трещины,
обозначившиеся во властных структурах всех стран, кроме са-
мых маленьких, неуклонно расширяются и углубляются. И хотя
никто не может с уверенностью сказать, где и когда произой-
дет облом, мы можем наблюдать и почти количественно изме-
рять темпы коварного сокращения силы и сопротивляемости,
капля за каплей покидающих наши институты.
Кроме того, недавно появилась совершенно новая, любопыт-
ная разновидность национализма, обычно воспринимаемая как
крен вправо, но, возможно, являющаяся на деле поднимающей-
ся волной всеобщего неприятия «крупности» как таковой. Если
раньше чувство национальной принадлежности объединяло глав-
ным образом различные внутриэтнические группы, связывая их
политические пристрастия с самосознанием единой нации, то те-
перь мы наблюдаем, как этнический «национализм» начинает гро-
зить распадом старейших и прочнейших национальных государств.
Шотландцы и уэльсцы, бретонцы и провансальцы — этнические
группы, успешная ассимиляция которых (казавшаяся делом уже
решенным) явилась предпосылкой становления национальных го-
сударств, становятся на путь сепаратизма и восстают против цен-
трализованных правительств в Лондоне и Париже. И именно ког-
70 Селден Джон (1584—1654) — английский юрист и политик, ориента-
лист, историк, исследователь древностей. (Ред.)
364
да централизация оказалась неоправданной из-за того, что под-
талкивала к разрастанию государств, наша страна (основанная по
принципу федерализма на разделении властей и сохраняющая
свою мощь до тех пор, пока соблюдается этот принцип), очертя
голову, кинулась под единодушные аплодисменты «прогрессив-
ных» сил в новый для Америки эксперимент централизованного
управления, при котором федеральное правительство взяло верх
над властями штатов, а исполнительная власть подрывает власть
Конгресса. Все это выглядит так, будто данная самая удачливая
из европейских колоний захотела разделить участь пришедших в
упадок метрополий, в великой поспешности повторяя те самые
ошибки, которые в свое время стремились исправить или устра-
нить отцы Конституции.
Каковы бы ни были управленческие преимущества или не-
достатки централизации, ее политический результат всегда неиз-
менен: монополизация власти влечет за собой истощение, испа-
рение всех действительных источников власти в стране. В Соеди-
ненных Штатах, основанных на великом разнообразии властей и
их взаимных сдержках и противовесах, мы имеем дело ныне не
просто с распадом властных структур, но с процессом, когда
власть, все еще кажущаяся неприкосновенной и свободной в соб-
ственных проявлениях, утрачивает эффективность и становится
недееспособной. В наше время говорить о бессилии власти уже
не значит каламбурить. Крестовый поход, организованный в 1968
году сенатором Юджином Маккарти с целью «проверить надеж-
ность системы», позволил проявиться всенародному негодованию
по поводу империалистических авантюр и связал воедино улич-
ную оппозицию с оппозицией в сенате, породил, по крайней мере,
временно, драматические перемены в проводимой политике и
продемонстрировал, как быстро можно покончить с отчужден-
ностью от общества большинства молодых бунтарей, ухвативших-
ся тогда за представившуюся возможность, не уничтожая систе-
мы, вернуть ей дееспособность. Однако вся эта возрожденная
власть может быть раздавлена партийной бюрократией, которая,
вопреки всем традициям, предпочла проиграть президентские
365
X. Арендт. О НАСИЛИИ
выборы, выдвинув непопулярного кандидата, оказавшегося аппа-
ратчиком. (Нечто похожее случилось с Рокфеллером, когда тот
на съезде республиканцев уступил на стадии номинации Никсону).
Существуют и другие примеры, демонстрирующие свой-
ственную бессилию власти любопытную противоречивость. Бла-
годаря огромной эффективности командной работы в науке, со-
ставившей, пожалуй, выдающийся вклад Америки в современ-
ную науку, мы способны контролировать самые сложные
процессы с точностью, делающей путешествия на Луну даже ме-
нее опасными, чем заурядные воскресные экскурсии; но эта
якобы «величайшая на земле держава» ничего не может сде-
лать для того, чтобы остановить войну, ставшую явной катастро-
фой для всех ее участников, — войну, которую она ведет в од-
ной из самых маленьких стран мира. Кажется, мы оказались в
сказке, где, под влиянием колдовства, получили возможность
свершать невозможное при условии, что утратим при этом бы-
лую возможность надлежащим образом улаживать свои повсед-
невные, обычные дела. Если власть — это не просто «можем»,
но и «хотим и можем», тогда придется признать, что нашу власть
постигло бессилие. Процессы, с которыми имеет дело наука,
не имеют ничего общего с принципом «я хочу»; они развивают-
ся по собственным неумолимым законам, заставляя нас делать
то, что мы можем делать, невзирая на последствия. Разошлись
ли между собой принципы «я хочу» и «я могу»? Был ли прав Ва-
лери, сказавший пятьдесят лет назад: «Оп pent dire que tout се
que nous savons, c'est-a-dire tout ce que nous pouvons, a fini par
s'opposer a ce que nous sommes» («Можно сказать, что все, что
мы знаем, то есть все, что мы в силах делать, в конечном счете
оборачивается против того, что мы есть»)?
Повторю, мы не знаем, куда заведет нас подобное разви-
тие событий, но мы знаем, обязаны знать, что любое ослабление
власти открывает двери насилию — хотя бы уже потому, что те, в
чьих руках находится сейчас власть (будь то правящие или управ-
ляемые), чувствуя, как она ускользает из их рук, редко когда
могли удержаться от соблазна заменить власть насилием.
366
Приложение I
Санкции закона (не являющие, однако,
сущности этого последнего) направлены про-
тив тех граждан, кто, поддерживая тот или
иной закон как таковой, желают, вместе с
тем, поставить себя в исключительное поло-
жение в смысле несоблюдения данного зако-
на; так, даже вор рассчитывает на то, что пра-
вительство будет защищать от посягательств
приобретаемую им собственность. Отмече-
но, что в самых ранних правовых системах ни-
каких санкций не предусматривалось. (См.:
Jouvenel, op. cit. Р. 276.) Наказание наруши-
теля закона состояло в изгнании их из сооб-
щества или в объявлении их вне закона; тем
самым нарушитель закона как бы ставил себя
вне того сообщества, которое этим законом
конституировалось.
Принимая во внимание «сложность зако-
на, даже государственного», Пассерен Д'Эн-
тревэ (op. cit. Р. 128 и далее) указывает на то,
что «существуют также не столько «импера-
тивные», сколько «директивные» законы»,
кои не «навязываются», а «принимаются»; ис-
ходящие от таких законов «санкции» не обя-
зательно предполагают использование силы
со стороны «суверена». Такие законы уподоб-
ляются им «правилам игры, вроде тех, что дей-
ствуют в моем клубе или в церкви». Я подчи-
няюсь им, «так как, в отличие от большинства
своих сограждан, признаю их «действующи-
ми» правилами».
Думаю, предложенное Пассерен Д'Ант-
ревэ сравнение закона с «действующими пра-
вилами игры» может быть продолжено. Ибо
главное в этих правилах не то, что я добровольно
367
X. Арендт. О НАСИЛИИ
подчиняюсь им или теоретически признаю их
действующими, а то, что без следования этим
правилам я практически не могу вступить в
игру; принять эти правила меня заставляет же-
лание участвовать в игре, а поскольку люди спо-
собны жить лишь в сообществах, мое желание
играть тождественно моему желанию жить.
Каждый из людей рождается в неком сообще-
стве, обладающем собственными заранее ус-
тановленными законами, и он вынужден «со-
блюдать» эти законы — прежде всего потому,
что для него это единственный способ оказать-
ся участником великой игры, каковой является
жизнь в реально существующем мире. Я могу
желать изменения правил игры, как это делает
революционер, или считать себя исключением
из общего правила, как это делает преступник;
отрицать же эти правила в принципе значит не
просто демонстрировать «неповиновение», а
начисто вычеркнуть себя из человеческого со-
общества. Общепринятая дилемма — либо
считать закон чем-то абсолютно легитимным и
нуждающимся поэтому в фигуре бессмертно-
го, божественного творца-законодателя, либо
принимать закон простым повелением, под-
крепленным ничем иным, как государственной
монополией на насилие — подобная дилемма
основана на заблуждении. Все законы являют-
ся не столько «императивами», сколько «ди-
рективами». Они руководят человеческим об-
щением так же, как правила руководят игрой.
И окончательная гарантия их действенности
заключена в изречении древних римлян Pacta
sunt servanda (Договоры следует выполнять
[лат.] — Прим, перев.)
368
Приложение II
Приложение III
Вопрос о том, какие цели преследовал
де Голль своим визитом, явился предметом
спора. Факты свидетельствуют в пользу того
предположения, что за поддержку армии ему
пришлось заплатить реабилитацией своих вра-
гов — амнистией генерала Салана, возвраще-
нием на пост Бидо, а также полковника Ляше-
руа, которого иногда называют «алжирским
палачом». Вообще, об этих переговорах мало
что известно. Трудно отделаться от мысли о
том, что частью заключенной там сделки была
и недавняя реабилитация Петэна, вновь возве-
личенного в качестве организатора «победы
при Вердене», и особенно невероятное, во-
пиющее, лживое заявление, сделанное де
Голлем сразу по возвращении, в котором вину
за то, что ныне зовется les evenemenfs (собы-
тия [фр.] — Ред.), он возлагает на коммунис-
тическую партию. Бог его знает, но единствен-
ный упрек, который правительство с полным
основанием могло бы адресовать коммунис-
тической партии и профсоюзам, это тот, что
у них не хватило сил, чтобы предотвратить les
evenemenfs.
Интересно было бы знать, сопровожда-
ется ли пугающий рост численности нераскры-
тых преступлений не только впечатляющим и
хорошо известным ростом числа преступных
проявлений, но и определенным усугублени-
ем жестокости полиции — и если сопровож-
дается, то каковы масштабы этого явления.
Недавно опубликованный Типовой крими-
нальный отчет Соединенных Штатов, подпи-
санный главой ФБР Эдгаром Гувером (Uniform
369
X. Арендт. О НАСИЛИИ
Crime Report for the United States, by J. Edgar
Hoover [Federal Bureau of Investigations, United
States Department of Justice, 1967]) не содер-
жит указаний на то, сколько преступлений
были фактически раскрыты — наличествует
лишь формулировка «взяты под арест» — но
в резюмирующей части его содержится-таки
упоминание о том, что уровень раскрытия по-
лицией серьезных преступлений снизился в
1967 году на 8%. Только в 21,7 (или 21,9%)
всех преступных эпизодов имело место «взя-
тие под арест», и из этого числа только в 75%
случаев дела были переданы в суд и лишь в
60% случаев обвиняемые были признаны ви-
новными! Таким образом, шансы избежать
ответственности у преступников столь высо-
ки, что постоянный рост числа преступных
проявлений представляется нам чем-то совер-
шенно естественным. Каковы бы ни были при-
чины поразительного падения эффективнос-
ти действий полиции, налицо ослабевание ее
власти, а вместе с этим — и возрастание ве-
роятности проявлений жестокости. Излюб-
ленным объектом полицейского преследова-
ния становятся студенты и другие демонстран-
ты, вследствие чего полиция почти перестала
ловить преступников.
Сравнение описанной ситуации с ситуа-
цией в других странах представляется затруд-
нительным из-за различия в применяемых
методах статистического исследования. И все
же, как кажется, можно сделать вывод о том,
что, хотя рост числа нераскрытых преступле-
ний является всеобщей проблемой, нигде эта
проблема не достигла таких пугающих масш-
370
табов, как в Америке. В Париже, например,
уровень раскрываемости преступлений ко-
леблется от 62% в 1967 году до 56,5 в 1968
году, в Германии — от 73,4% в 1954 до 52,2%
в 1967 гг., а в Швеции в 1967 году был рас-
крыт 41% преступлений. (См.: «Deutsche
Polizei» // Der Spiegel, April 7, 1967).
Приложение IV Солженицын в конкретных подробностях
показывает, каким образом сталинские мето-
ды разрушили попытки осуществления рацио-
нального экономического развития; остается
надеяться, что книга Солженицына положит ко-
нец мифу о том, что террор и огромные чело-
веческие потери явились той ценой, которую
необходимо было заплатить за быструю инду-
стриализацию страны. Стремительный про-
гресс имел место после смерти Сталина, и что
поражает в сегодняшней России — это то, что
она все еще остается отсталой в сравнении не
только с Западом, но и с большинством ее соб-
ственных сателлитов. В России на этот счет не
осталось уже никаких иллюзий (если только они
вообще когда-либо существовали). Новому
поколению, особенно ветеранам Второй ми-
ровой войны, хорошо известно, что только
чудо спасло Россию от поражения в 1941 году,
и чудо это состояло в том жестоком факте, что
враг оказался еще хуже собственного прави-
теля. Чаши весов качнулись в сторону победы
тогда, когда в ситуации общенационального
бедствия полицейский террор был несколько
смягчен; оставленные в покое люди снова
смогли собраться вместе и соединить усилия
для оказания отпора иностранному захватчику.
371
X. Арендт. О НАСИЛИИ
Приложение V
Ни одному находящемуся в здравом
рассудке человеку не может прийти в голову
то, к чему пришли в своих теориях немецкие
студенты — что только когда правительство
окажется вынуждено «открыто применять на-
силие», бунтовщики смогут «сражаться про-
тив этого дрянного общества адекватными
средствами и им удастся разрушить его». Эта
лингвистически (но не интеллектуально) вуль-
гаризированная новая разновидность старой
коммунистической чуши 30-х годов, соглас-
но которой победа фашизма была благом, так
как те, кто выступал против него, являлись
либо позерами («революционным» аналогом
лицемеров), либо продемонстрировавшими
свой политический идиотизм «верующими».
Разница состоит лишь в том, что сорок лет на-
зад эта чушь опиралась не на простое глупое
теоретизирование, а на сознательную прогит-
леровскую политику Сталина.
Правда, тому, что немецкие студенты
более, чем их коллеги в других, политически
более удачливых странах, склонны к теоре-
тизированию и менее, чем они, способны к
политическому действию и вынесению сужде-
ний, не приходится особенно удивляться, как
и тому, что «в Германии... изоляция разум-
ных и жизнеспособных душ» более очевид-
на, их поляризация более безнадежна, чем в
других странах, а влияние их на политический
климат собственной страны почти ничтожно,
если не считать проявления ответной реакции.
Я готова согласиться с оценкой Спендером
(см.: Spender «The Berlin Youth Model», op.
c/7.) той роли, которую играет в этой ситуа-
372
ции все еще недавнее прошлое, благодаря
чему студентов «презирают не только из-за
чинимого ими насилия, но и потому, что они
являются живым напоминанием ... они кажут-
ся также и призраками, вышедшими из наско-
ро зарытых могил». И при всем этом трудно
что-либо поделать с тем странным, вызываю-
щим беспокойство фактом, что ни одна из
новых левацких групп Германии, чья громог-
ласная оппозиция националистической и импе-
риалистической политике других стран печаль-
но известна своим экстремизмом, всерьез не
занималась вопросом признания границы,
проходящей по Одеру — Нейсе, являющим-
ся, как бы там ни было, главным вопросом не-
мецкой внешней политики и краеугольным
камнем немецкого национализма со времен
разгрома гитлеровского режима.
Приложение VI
Даниэль Белл осторожен в своем опти-
мизме, так как сознает, что научно-техничес-
кая деятельность зависит от «теоретических
знаний, получаемых, проверяемых и форму-
лируемых незаинтересованным образом»
(op. cit.). Вероятно, этот оптимизм является
оправданным до тех пор, пока ученые и тех-
нологи остаются не заинтересованы во власти
и их занимает не более, чем достижение со-
циально престижного положения — то есть,
до тех пор, пока они не правят и не властвуют.
Возможно, пессимизм Наума Хомского —
«ни история, ни психология, ни социология не
дают нам достаточных оснований для того,
чтобы с надеждой взирать на будущее прав-
ление этих новых мандаринов» — является
373
X. Арендт. О НАСИЛИИ
чрезмерным: пока еще мы не располагаем
соответствующими историческими прецеден-
тами, а ученые и интеллектуалы, выказываю-
щие с такой предосудительной регулярностью
готовность служить любому власть предержа-
щему правительству, зарекомендовали себя
не как «меритократы», а скорее как карьери-
сты. Но Хомский совершенно правомерно
поднимает данный вопрос: «Вообще говоря,
какие у нас основания считать, что те, чьи при-
тязания на власть основаны на знании и техни-
ческом образовании, будут более безвред-
ны в реализации собственной власти, чем те,
чьи притязания основываются на богатстве или
аристократическом происхождении?» (Ор.
с/7. Р. 27) Есть все основания задать также и
дополнительный вопрос: Исходя из чего мо-
жем мы полагать, что неприятие меритокра-
тии, правление которой базируется исключи-
тельно на «естественных» задатках, то есть на
силе ума, будет не более опасным, не более
насильственным, чем неприятие, выказывае-
мое прежними угнетенными группами (у ко-
торых, по крайней мере, было то утешение,
что в своем положении сами они не были ви-
новаты)? Не ли стоит ожидать, что данное не-
приятие сохранит все те убийственные черты
расового антагонизма, что отличали его от
простых межклассовых конфликтов, на том
лишь основании, что в основе его будут лежат
все те же прирожденные и не подлежащие из-
менению качества людей, а значит, будут за-
даны такие условия, от которых невозможно
освободиться (единственным освобождением
может стать уничтожение всех тех, чей интел-
374
лектуальный коэффициент окажется выше
твоего собственного)? А поскольку в данной
ситуации относительное число людей, оказав-
шихся в проигрышном положении, будет по-
давляющим, а социальная мобильность —
близкой к нулю, не возникнет ли опасность
роста влияния всяческих демагогов и попули-
стов настолько великой, что меритократия пе-
реродится в тиранию или деспотию?
Приложение VII Об этом пишет Стюарт Олсоп в прони-
цательной редакционной статье, озаглавлен-
ной «Человек Уоллиса» (Newsweek, October
21, 1968): «Если человек Уоллиса не хочет во
имя интеграции посылать своих детей в пло-
хую школу, то в таком поступке, при всей его
нелиберальности, нет ничего неестественно-
го. Также нет ничего неестественного в его
беспокойстве по поводу «унижения» его жены
или по поводу утраты принадлежащей ему
доли на собственность дома, который состав-
ляет все его владения!» Он приводит также
наиболее эффектное из демагогических ут-
верждений Джорджа Уоллеса: «В Конгрессе
535 членов, и у большинства из этих либера-
лов тоже есть дети. Знаете, сколько человек
послало своих детей в публичные школы Ва-
шингтона? Шесть.»
Другой типичный пример плохо спланиро-
ванной интеграционной политики был приведен
в статье, недавно опубликованной Нейлом
Максвеллом (Neil Maxwell. — The Wall Street
Journal, August 8, 1968). Федеральное пра-
вительство развивает школьную интеграцию
на Юге путем прекращения федерального
375
X. Арендт. О НАСИЛИИ
финансирования в случаях открытого непови-
новения. Например, в одном из случаев было
отменено ежегодное пособие размером в
200 тыс. долларов. «Из этой суммы 175 тыс.
долларов выделялось непосредственно негри-
тянским школам.... Белые же для возмеще-
ния утраченных ими 25 тыс. долларов быстро
повысили налоги». Короче, мера, предприня-
тая с целью оказания помощи негритянскому
образованию, на деле обернулась «сокруши-
тельным ударом» по существующей системе
негритянского школьного образования и никак
не отразилась на школах для белых.
Приложение VIII
В той безрадостной атмосфере пустос-
ловия и двуличия, которая свойственна студен-
ческим дебатам на Западе, редко когда появ-
ляется возможность прояснить данный воп-
рос; ведь, говоря словами Гюнтера Грасса,
«данное сообщество, столь радикальное на
словах, всегда искало и находило способы ук-
лониться от проблем». Правда и то, что дан-
ная тенденция особенно заметна и особенно
раздражает в немецких студентах — других
представителях «новых левых». «Они ни в чем
не разбираются, но знают все обо всем» —
резюмировал, согласно Грассу, один молодой
историк из Праги. Ханс Магнус Энценсбергер
выступает в поддержку общей позиции нем-
цев; чехи же, по его мнению, «страдаюткрай-
ней узостью кругозора. Они политически бес-
содержательны.» (См.: Gunter Grass, op. cit.
P. 138-132.) Бодрая атмосфера, присутству-
ющая в рядах мятежников на Востоке, являет
собой противоположность этой смеси глупо-
376
сти и нетерпимости, хотя сама мысль о том,
какой ценой заплачено за эту атмосферу, за-
ставляет содрогнуться. Ян Каван, лидер чеш-
ских студентов, пишет: «Мои друзья на Запа-
де всегда говорили мне, что мы сражаемся
всего лишь за буржуазно-демократические
свободы. Но я как-то не вижу различия меж-
ду капиталистическими и социалистическими
свободами. Я признаю только основные сво-
боды человека.» (Ramparts, September 1968).
Следует полагать, что аналогичные трудности
возникнут у нас и при проведении различий
между «прогрессивным и регрессивным на-
силием». Однако неверны частые выводы о
том, что в странах Запада людям просто не на
что жаловаться, коль скоро речь заходит о
свободе. Если верно, что «отношение чешс-
ких студентов к студентам на Западе в значи-
тельной степени окрашено завистью» (цит. из
студенческой газеты по: Spender, op. cit.
Р. 72), то не менее верно, что чешским сту-
дентам неведом менее грубый и вместе с тем
весьма важный опыт политического разочаро-
вания.
Научный редактор —
доктор философских наук
М. Абрамов (ИФ АРН)
Перевод И. Мюрберг
Рейнгольд
Нибур
СОХРАНЕНИЕ
МОРАЛЬНЫХ
ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ1
ГЛАВА 9
Любая политическая философия, полагающая, что разуму
не под силу полностью поставить под свой контроль либо обла-
городить естественные импульсы, такие как алчность, власто-
любие и прочие формы самоутверждения, с необходимостью
входит в соприкосновение с политическими стратегиями, пыта-
ющимися обуздать эту естественно-природную составляющую
человеческой истории, противопоставив природным импульсам
силы самой природы. Если принуждение, самоутверждение и
конфликт рассматриваются в качестве позволительных и даже
необходимых инструментов социального спасения, то как тогда
избежать постоянных конфликтов и столь же постоянной тира-
нии? Что может помешать превращению сегодняшних инстру-
ментов спасения в завтрашние оковы порабощения? Чересчур
последовательный политический реализм, кажется, способен
ввергнуть общество в состояние непрекращающихся военных
действий. Если социальная гармония недостижима без принуж-
дения, принуждение же невозможно без воцарения социальной
несправедливости, а устранение таковой невозможно без при-
менения дальнейшего принуждения, не означает ли все это об-
разование порочного круга социального конфликта? Если невоз-
можно обуздать своекорыстие без утверждения конфликта ко-
рыстных устремлений, то можно ли создать такой противовес
своекорыстию, который был бы свободен от излишеств? И если
1 R. Niebuhr. Moral Man and Immoral Society. N.Y., 1960.
378
для разрушения власти необходима власть, то как можно ожи-
дать от этой новой власти следования принципам этики? Когда
неверие политических реалистов в действенность рациональных
и моральных факторов заходит слишком далеко, в качестве выс-
шей цели общества начинают преподносить достижение неус-
тойчивого равновесия сил. И как только это неустойчивое рав-
новесие конфликтующих социальных сил приведет к некоему
подобию социального мира или перемирия, первый же перекос
в соотношении сил непременно полностью его разрушит. Если
же подобного перекоса не случится, то рано или поздно это рав-
новесие все равно будет уничтожено той социальной враждой,
которую порождает и подчеркивает силовое равновесие.
Мировая история последних трех десятилетий, кажется, яв-
ляла собой совершенный и трагический символ тех последствий,
которыми чреват подобный реализм с его неудачными попыт-
ками разрешать один конфликт за другим. Довоенный мир был
не более чем перемирием, поддерживаемым с помощью ба-
ланса сил. Он был разрушен спонтанным возгоранием тех са-
мых взаимных опасений и вражды, которые он же и порождал.
Новый мир является не менее принудительным, чем прежний;
единственное различие в том, что нынешний баланс социальных
и политических сил еще менее устойчив, чем довоенный. Нации,
притворяющиеся, что борются с милитаристскими принципами,
увеличили собственную военную мощь, и тот преходящий мир,
что поддерживается с помощью их мощи, непременно будет
разрушен тем протестом, который эта мощь порождает.
Пожалуй, данная неудачная полоса сплошного политичес-
кого реализма делает оправданным вмешательство моралиста
с его советами. Моралист надеется достичь мира путем распро-
странения влияния разума и совести. Он утверждает, что долго-
вечный мир может быть достигнут лишь вследствие рациональ-
ного и добровольного взаимоувязывания интересов и прав. Он
полагает, что подобное осуществимо только посредством ра-
ционального сдерживания эгоизма и рационального восприятия
интересов других. Моралист указывает на тот факт, что любой
379
Р. Нибур. СОХРАНЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ
конфликт порождает вражду, которая препятствует гармони-
зации интересов, как и на тот факт, что принуждением можно
пользоваться не только для устранения несправедливости, но и
для увековечения ее. Поэтому он считает, что постоянное ре-
шение социальных проблем общества может дать только рас-
пространение социальной разумности и укрепление моральной
доброй воли. Однако моралист может оказаться не менее опас-
ным наставником, чем политический реалист. Как правило, он
не замечает наличия в современной ситуации социального мира
элементов несправедливости и принуждения. Данные элементы
принуждения весьма коварны, так как в распоряжении господ-
ствующих групп находятся экономические рычаги, пропаганда,
традиционные управленческие приемы и другие типы ненасиль-
ственного осуществления власти. Не сумев распознать действи-
тельный характер данных форм принуждения, моралист безос-
новательно возлагает ответственность за происходящее на ли-
дирующие группы, использующие насильственные методы для
разрушения мира, сохраняемого при помощи более изощрен-
ных форм принуждения. А не осознав полностью того, какие
несправедливости скрываются за видимостью мира, он оказы-
вается не в состоянии понять, чем вызвано стремление разру-
шить этот мир. Увидеть эти несправедливости не так-то просто,
ибо они выражаются в освященных историей и оправданных тра-
дицией типах неравенства. Даже самый рациональный из мора-
листов склонен недооценивать их. Таким образом, излишне не-
критичное восхваление кооперации и сотрудничества приводит
к принятию традиционных несправедливостей и в оказании пред-
почтения более изощренным типам принуждения перед более
откровенными его разновидностями.
Истинная политическая мораль должна отдавать должное
теоретическим заслугам как моралистов, так и политических ре-
алистов. Она должна признавать тот факт, что человеческому
обществу, возможно, никогда не удастся избежать социальных
конфликтов, как бы сильно оно ни расширяло сферу социаль-
ной кооперации. Она должна попытаться спасти общество от увя-
380
зания в бесконечных и бессмысленных конфликтах, но делать
это она должна не с помощью попыток искоренить принужде-
ние в жизни объединенного человечества, а путем сведения их к
минимуму, договариваясь о применении тех типов принужде-
ния, которые являются наиболее совместимыми с моральнос-
тью и рациональностью человеческого общества, и ясно пони-
мая, каким целям и задачам служит принуждение.
Возможно, рациональное общество будет придавать наи-
большее значение именно тем целям и задачам, ради которых
применяется принуждение, а не уничтожению принуждения и
конфликтов как таковых. Оно будет оправдывать принуждение
в тех случаях, когда оно явно служит достижению приемлемых
с рациональной точки зрения социальных целей, и осуждать его
применение, если оно вызвано лишь мимолетными страстями.
Вывод, к которому мы пытаемся подтолкнуть читателя всем ска-
занным выше, состоит в том, что наиболее рациональной ко-
нечной целью общества является равенство или, говоря точнее,
равная справедливость. Если наш вывод верен, то такой соци-
альный конфликт, целью которого является увеличение равен-
ства, является морально оправданным — в отличие от всяческих
усилий, направленных на увековечение привилегий. Таким об-
разом, война за освобождение нации, расы или класса подпа-
дает под иную моральную категорию, чем использование силы
в целях увековечения имперского или классового господства. Уг-
нетенные — будь они индийцами в Британской империи или не-
грами в нашей собственной стране, или промышленными рабо-
чими любой из стран — обладают большим моральным правом
противиться угнетателям, чем угнетатели — силой поддерживать
собственное господство. Возможно, конфликт с применением
силы есть не лучшее средство достижения свободы и равенства,
но этот вопрос можно на время отложить. Важно в первую оче-
редь подчеркнуть тот факт, что равенство является более высо-
кой социальной целью, чем мир. Возможно, его никогда не уда-
стся достичь полностью, но оно представляет собой символи-
ческое отображение идеала справедливого мира, по сравнению
381
Р. Нибур. СОХРАНЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ
с которым любой поддерживаемый в наше время мир есть все-
го лишь перемирие в условиях существующих силовых диспро-
порций. Идеал равенства заключает в себе цель уничтожения
силового неравенства и неравенства в обладании привилегиями;
данные состояния неравенства оказываются как бы заморожен-
ными поддержанием мира в современной ситуации. Если в про-
шлом социальный конфликт оказывался бесплодным, то причи-
ной тому являлись не только методы применяемого насилия. На-
силие может стремиться к сохранению несправедливости, даже
если целью его является установление справедливости; но важ-
но отметить, что в межгосударственных войнах насилие обычно
не ставило себе целью уничтожение несправедливой экономи-
ческой системы. Оно было направлено против реальных либо
воображаемых бед наций, одинаково вовлеченных в систему со-
циальной несправедливости. Социальный конфликт, нацеленный
на уничтожение этой несправедливости, — это конфликт совсем
иного рода, чем тот, что не связан с проблемой несправедливо-
сти. В этом отношении марксистская философия находится бли-
же к истине, чем пацифизм. Несмотря на то что пролетарий
порицает международные конфликты и утверждает классовую
борьбу, может показаться пацифистам извращением: у проле-
тария достаточно оснований подчеркивать, что, хотя уничтоже-
ние принуждения является бесплодным идеалом, рациональное
использование принуждения осуществимо и способно спасти
общество. Конечно, было бы опасным придерживаться того
принципа, что цель оправдывает средства, используемые ради
ее достижения. Опасность связана здесь с той легкостью, с ко-
торой любая социальная группа, вовлеченная в социальный кон-
фликт, сможет оправдать свои действия утверждением, что она
сражается за свободу и равенство. Общество не обладает аб-
солютно беспристрастным судом, способным выносить сужде-
ния относительно правомерности подобных заявлений. Вместе
с тем именно разум, несмотря на его замутненность предрас-
судками и пристрастиями, призван стремиться к достижению
беспристрастности в анализе и оценках подобных притязаний.
382
Пусть он не сможет разобраться в наиболее сложных и туман-
ных спорах, возможно все же, что ему удастся вскрыть хотя бы
наиболее очевидные случаи социальной обездоленности. Вез-
де, где какая-либо социальная группа оказывается очевидно
ущемленной в правах, будет естественным сопроводить процесс
утверждения ее прав особым моральным одобрением. Ведь
именно это и делает (неизменно и инстинктивно) та часть чело-
веческого сообщества, которая уже достигла известной беспри-
страстности. Угнетенные нации — армяне, сражающиеся про-
тив Турции, индийцы — против Англии, филиппинцы — против
Америки, кубинцы — против Испании, корейцы — против Япо-
нии — всегда вызывали у нейтральных сообществ особую сте-
пень сочувствия и морального одобрения. К сожалению, рабо-
чий класс каждой из наций подобной мерой сочувствия не пользу-
ется, поскольку не имеет дела с сообществом, готовым
отнестись к их требованиям с той же нейтральностью, что и к
требованиям угнетенных наций. Если же говорить об этих пос-
ледних, то во всех нациях непременно обнаружится некая груп-
па, не вовлеченная в непосредственную борьбу и могущая по-
этому позволить себе беспристрастность. Так, европейцы вы-
ражают сочувствие нашим обездоленным неграм, а американцы
с особым интересом относятся к борьбе Индии за собственное
освобождение.
Несмотря на пристрастия и предрассудки, омрачающие
практически любой социальный вопрос, пожалуй, действительно
существует общая тенденция к «поумнению» общества, сокра-
щающего поддержку требованиям, нацеленным на получение со-
циальных привилегий, и усиливающего поддержку обездолен-
ным. В этом смысле сам разум располагаетк установлению боль-
шего равновесия сил. Любая социальная власть частично следует
из реального обладания инструментами принуждения, экономи-
ческими или военными. Но, кроме того, эта власть в большой
степени зависит и от того, способна ли она обеспечить себе не
рассуждающее и неразумное послушание, уважение и покло-
нение. Поскольку же разум склонен разрушать этот источник
383
Р. Нибур. СОХРАНЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ
власти, он уменьшает власть сильных и увеличивает власть сла-
бых. Экспроприация экспроприаторов осуществляется не толь-
ко по Марксу. Разум освобождает их от некоторой доли мо-
рального тщеславия, равно как и от некоторой доли социальной
и моральной поддержки со стороны их друзей. Они уже не на-
столько уверены в поддержке как от собственной совести, так и
от ближних своих. Лишенные и того, и другого, они напоминают
остриженного Самсона. Они утратили изрядную часть своей
былой власти. Силы разума не так велики в обществе, чтобы га-
рантировать, что это развитие когда-либо приведет к полному
равенству сил; но именно в данном направлении действует ра-
зум. Уже тот факт, что рациональные люди все более склоня-
ются к порицанию бесплодности межгосударственных войн и
вместе с тем одобряют борьбу угнетенных наций и классов,
доказывает, что разум с неизбежностью придет к осознанию
конечных целей социальных политических стратегий и что наи-
более рациональной целью он признает достижения равенства
в сфере социальной справедливости.
Ранее мы утверждали, что в случае, если цель социальной
политики одобрена моралью и разумом, то выбор средств дос-
тижения данной цели сопряжен с прагматическими вопросами,
обладающими не столько этическим, сколько прагматическим
характером. Это не означает, что данным вопросам недостает
морального смысла или что в данном случае моральный разум
не ограждает от злоупотребления опасными политическими ин-
струментами, даже когда таковые используются в моральных
целях. К подобным опасным инструментам определенно отно-
сятся конфликт и принуждение. Они так легко приводят к любо-
му из тех зол, от которых следует спасать общество, что ни одно
разумное общество не потерпит их неограниченного примене-
ния. Если разум состоит в том, чтобы сделать принуждение ору-
дием осуществления морального идеала, то, используя это ору-
дие, не следует ограничиваться простым отнесением его в ар-
сенал средств осуществления этих величайших целей; из всех
видов принуждения следует выбрать те, что наиболее совмес-
384
тимы с рациональными и моральными силами общества и наи-
менее опасны для них. Моральный разум должен научиться пре-
вращать принуждение в собственного союзника, избегая при
этом риска одержать пиррову победу, в которой союзник вос-
пользуется триумфом и обратит его в поражение.
Наиболее очевидным средством контроля над тем, как ис-
пользуется принуждение, является вынесение его на бесприст-
растный суд, лишенный соблазна использовать принуждение в
собственных корыстных целях. Таким образом, общество при-
тязает на право использовать принуждение, но отказывает в этом
праве индивидам. Полицейские силы наций олицетворяют собой
одобренную функцию управления, пользующуюся универсаль-
ным одобрением. Полагается, что такое правление бесприст-
растно в отношении к любым возникающим между граждана-
ми разногласиям, и потому способно распорядиться собствен-
ной властью в моральных целях. Используя же ту же власть
против других наций во время международных споров, она ут-
рачивает беспристрастность, гарантирующую моральное ис-
пользование ею своей власти. Следовательно, одна и та же сила
принуждения может воплощать собой и беспристрастность об-
щества (в случаях, когда она применяется в ходе споров, веду-
щихся внутри какой-то одной страны), и угрозу общечеловечес-
ким интересам (когда используется в международных спорах).
Поэтому предпринимаются усилия к тому, чтобы создать такое
сообщество стран и наций, которое обладало бы достаточными
возможностями осуществления международного контроля над
отдельно взятыми нациями (странами). Данное различение меж-
ду беспристрастным и пристрастным использованием принуж-
дения в социально-политической сфере вполне правомерно, но
имеет свои пределы. Эти пределы устанавливаются практической
невозможностью достигнуть той разновидности беспристраст-
ности, которая предписывается теорией. Правительство никог-
да не бывает под контролем всего сообщества. Всегда имеется
некоторый класс — будь то воротилы в экономике или бюрок-
раты в политике — способный использовать органы управления
385
Р. Нибур. СОХРАНЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ
в целях получения выгод исключительно для себя. Это можно
утверждать не только о нациях, но и о сообществах наций: в пер-
вом случае речь идет о господстве власть предержащих клас-
сов, во втором — о господстве доминирующих наций. Даже если
бы это было не так, каждому сообществу как таковому прису-
ще инстинктивное стремление избегать социальных конфликтов
и настолько поверхностное отношение к причинам социальных
недовольств, что всегда существует возможность несправедли-
вого использования полицейских сил государства против нару-
шающих спокойствие индивидов и групп независимо от того, на-
сколько оправданы их сетования. Сообщество может демонст-
рировать беспристрастность, применяя принуждение против
двух спорящих сторон, столкновение которых не представляет
опасности для жизни и престижа сообщества в целом. Но стоит
такому спору затронуть устои общества или его престиж, вся
эта беспристрастность испаряется. Яркий пример тому — пре-
дубежденность и страстность, продемонстрированные уравно-
вешенными, благовоспитанными и высококультурными обита-
телями Новой Англии в деле Сакко и Ванцетти2. По этой причине
невозможно провести достаточно отчетливую линию морально-
го размежевания между силой и принуждением, подконтроль-
ными беспристрастным судьям, и использованием их индивида-
ми и группами в явно эгоистических целях.
Обычно главным различием, выделяемым моралистами в
проблеме принуждения, является различие между формами
принуждения, предполагающими применение насилия, и нена-
сильственными формами принуждения. Ранее нами уже была
установлена невозможность отношения к этому различию как
к некоему абсолютному разграничению. Вместе с тем важно
провести более тщательный анализ проблем, связанных с вы-
бором того или иного конкретного метода принуждения в со-
циальном процессе. Отличительной чертой конфликта и при-
2 Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти — анархисты, участники рабо-
чего движения США. Казнены по обвинению в убийстве в 1927 г.
386
нуждения с использованием насилия обычно считают наличие
намерения лишить кого-то жизни или собственности. Это раз-
личение верно в том случае, если не путать последствия с на-
мерениями. Ненасильственный конфликт и принуждение так-
же могут закончиться посягательством на жизнь или собствен-
ность — обычно именно так и происходит. Разница состоит в
том, что разрушение хотя и является здесь неизбежным, но не
является преднамеренным следствием ненасильственного при-
нуждения. Основное различие между насилием и ненасилием
состоит не в степени причиненного разрушения, хотя и по сте-
пени одно может значительно отличаться от другого, а в аг-
рессивности одного и негативизме другого. Ненасилие являет-
ся в сущности своей отказом сотрудничать. Оно выражается в
отказе участвовать в обычных общественных процессах. Оно
может означать отказ платить налоги правительству (граждан-
ское неповиновение), или отказ иметь дело с той социальной
группой, к которой следует применить принуждение (бойкот),
или отказ оказывать обычные услуги (забастовка). Поскольку
это пассивная и негативная форма сопротивления, ее послед-
ствия могут быть очень позитивными. Безусловно, она налага-
ет ограничения на объекты своего дисциплинирующего воздей-
ствия, лишая их возможности поступать так, как они хотят. Кро-
ме того, она разрушает собственнические ценности, а может
разрушить и жизнь; хотя в отношении человеческих жизней эта
форма сопротивления, как правило, не столь разрушительна,
как насилие. Вместе с тем бойкот способен лишить целое со-
общество средств к существованию, и если он продлится дос-
таточно долго, то несомненно унесет людские жизни. Забас-
товка может уничтожить чью-то собственность, вовлеченную
в производственный процесс, поскольку она приостанавливает
этот процесс; забастовка может поставить под угрозу жизнь
целого сообщества, если она мешает осуществлению чего-то
жизненно важного для общества. Кроме того, нельзя утверж-
дать, что забастовка позволяет лучше отделить виноватых от
невиновных, чем формы принуждения, использующие насилие.
387
Р. Нибур. СОХРАНЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ
Невиновные наряду с виновными оказываются вовлеченными в
межгрупповой конфликт — не потому, что в ходе конфликта
применяется какая-то особая форма насилия, а в силу группо-
вого характера самого конфликта. Никакое сообщество невоз-
можно дисциплинировать, не затронув каждого из его членов,
которые, даже не будучи ответственны за проводимую в об-
ществе политику, испытывают на себе ее воздействие. Обни-
щание ланкаширских ткачей было вызвано организованным Ган-
ди3 бойкотом английских ткацких фабрик, хотя ткачей едва ли
можно считать ответственными за английский империализм.
Если бы Лига наций применила экономические санкции против
Японии (или любой другой нации), больше всего пострадали бы
от подобных мер рабочие, имеющие меньше всего отноше-
ния к японскому империализму.
Иными словами, социальные последствия отказа от сотруд-
ничества не являются чем-то совершенно отличным от послед-
ствий насилия. Различия между ними очень важны; но прежде
чем рассмотреть их, необходимо подчеркнуть сходства между
ними и усвоить, что ненасилие способно и к принуждению, и к
разрушению. Последнее тем вероятней, чем более замысло-
ватыми и взаимозависимыми являются социальные процессы,
затронутые отказом сотрудничать. Уяснить это важно потому,
что отказ сотрудничать часто путают с ненасильственным сопро-
тивлением. Свою лепту в эту путаницу внес Ганди, величайший
из современных идеологов ненасилия. Он связывает собствен-
ный метод с использованием «силы души» или «силы истины»,
считая его в сущности духовным — в отличие от физического по
своему характеру насилия. Только приступив к развитию мето-
дов ненасилия в Южной Африке, он заявил: «Пассивное сопро-
тивление есть путаница в терминах... Данная идея более соот-
3 Ганди Мохандас Карамчанд (1869-1948) — идеолог индийского на-
ционально-освободительного движения (гандизм). Юрист. С 1893 по 1915
г. жил в Южной Африке. После 1915г возглавил партию Индийский Нацио-
нальный Конгресс. Убит террористами. — (Ред.)
388
ветствует термину «телесная сила».4 Негативная форма сопро-
тивления не достигает духовности именно в силу своей негатив-
ности. Поскольку она вступает в сферу социальных и физичес-
ких отношений и налагает физические ограничения на желания и
действия других, она является формой физического принужде-
ния. Путаница, царящая в представлениях Ганди, весьма любо-
пытна, ибо она, как кажется, происходит от нежелания а, воз-
можно, и от неспособности осознать то решающее воздействие,
которое оказывают на чистоту его этико-религиозных идеалов
непротивления злу насилием его же политические принципы. Ис-
ходя из идеи о том, что социальной несправедливости следует
противостоять с помощью чисто этических, рациональных и эмо-
циональных способностей (силы истины и силы души в более уз-
ком понимании этих терминов), в конечном счете он пришел к
осознанию необходимости применения в отношении к врагам
народной свободы того или иного типа физического принужде-
ния, что должен был бы сделать на его месте любой другой по-
литический лидер. «По моему скромному разумению, — зая-
вил он, — обычные методы агитации посредством петиций, де-
путаций и того подобного долее не являются средствами,
способными подвигнуть правительства, — столь безнадежно
безразличные к благосостоянию своих подопечных, как прави-
тельство Индии, — к раскаянию»,5 вероятно, подобный приго-
вор, подобное наблюдение можно было бы с не меньшим ос-
нованием сделать относительно любого из известных истории
имперских правительств. Несмотря на то что Ганди использовал
различные формы негативного физического сопротивления —
гражданское неповиновение, бойкоты и забастовки — всем им
он склонен приписывать смысл, в реальности принадлежащий
только непротивлению злу насилием. «Наиболее чистые формы
4 Speeches and Writings of М. К. Gandi /Речи и сочинения /И. К. Ган-
ди. (Ред.) (Madras Edition, 1919). Р. 132.
5 С. F. Andrews. Mahatma Gandhi's Ideas. / Идеи Махатмы Ганди. (Ред.)
Р.238.
389
Р. Нибур. СОХРАНЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ
пассивного сопротивления или силы души демонстрируют Иисус
Христос, Даниил и Сократ», — утверждает он в отрывке, где
разъясняется смысл того, что явно являет собой отнюдь не не-
противление, а ненасильственное сопротивление. Вся эта пута-
ница вполне извинительна для человека, пытающегося гармони-
зировать воззрения святого с потребностями государственного
управления, а это очень непростая задача. Но от этого путаница
не перестает быть путаницей.
Отдавая должное Ганди, надо сказать, что, смешивая мо-
ральный смысл непротивления и ненасильственного сопротивле-
ния, он никогда не ограничивается одним лишь непротивлением.
В нем слишком много от политического реалиста для того, что-
бы верить в его эффективность. Вот как обосновывал он свою
поддержку британскому правительству во время войны: «Живя
при основанной на силе системе правления, — говорил он, — и
добровольно принимая многие из тех приспособлений и приви-
легий, которые она для меня создала, я вынужден был помогать
этому правительству, когда оно вело войну... Теперь моя пози-
ция в отношении этого правительства совершенно иная. Поэто-
му мне не следует добровольно участвовать в его войнах».6 Важ-
ным моментом здесь является признание необходимости пра-
вительства пользоваться насилием, а также то, что изменение в
политике интерпретируется как изменение объекта лояльности
нации, а не как набор пацифистских принципов. Дискуссия Ган-
ди с его другом С. Ф. Эндрюсом по вопросу установленного им
порядка сжигать иностранные ткани, а также с поэтом Рабинд-
ранатом Тагором о моральном воздействии прошедшей в 1919-
1921 гг. первой кампании ненасильственного сопротивления до-
казывают, что его религиозный идеализм находился под конт-
ролем его же политического реализма, и это, естественно,
смущало его друзей, не несущих на своих плечах груза полити-
ческой ответственности, соизмеримого с тем, который нес он.7
6 Ibid. Р. 141.
7 Ibid., Chap. 15.
390
Первая кампания неучастия была прервана им, так как она при-
вела к насилию. Вторая кампания также несла в себе элементы
насилия как неизбежный побочный продукт акции неучастия, но
это не стало поводом к ее прерыванию. От того, что соображе-
ния политической целесообразности частично определяли про-
водимую Ганди политику и наложили определенный отпечаток
на проповедуемое им учение («ahimsa»), сам Ганди не становит-
ся личностью, менее откровенной и менее достойной мораль-
ного восхищения. Ответственный лидер политического сообще-
ства вынужден прибегать к принуждению ради достижения сво-
их целей. Он может, подобно Ганди, стремиться к тому, чтобы
максимально подчинить выбор средств собственному духовно-
му идеалу; но отказаться от принуждения он не может, и порой
во имя политической целесообразности стоит кое в чем посту-
питься моральной чистотой.
Использовать силу истины или силу души значит — если по-
нимать эти выражения наиболее точно — в ходе социальной
борьбы апеллировать к разуму и доброй воле оппонента. По-
добное можно считать разновидностью сопротивления, но от-
нюдь не физического принуждения. Речь идет о разновидности
воспитательного процесса. При этом объект воспитания не ощу-
щает на себе внешних ограничений. Это может быть очень яр-
кий и наглядный метод воспитания, драматизирующий страда-
ния угнетенных; так было, например, в случае, когда Ганди при-
звал своих последователей продолжать переносить тяготы,
связанные с акцией гражданского неповиновения, «до тех пор,
пока это не вызовет сочувствие у правителей и законодателей».
Но и это было актом воспитания, а не принуждения.
Конечно, следует признать, что и воспитание может нести
в себе элементы принуждения. Оно способно переродиться в
пропаганду. Невозможно отрицать и того, что в любом воспи-
тании есть что-то от пропаганды. Даже самый честный из воспи-
тателей стремится сознательно либо подсознательно внушить
своим ученикам определенную точку зрения. Там же, где вос-
питательный процесс сопровождается бесчестным сокрытием
391
Р. Нибур. СОХРАНЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ
относящихся к рассматриваемому предмету фактов и истин, он
превращается в чистой воды пропаганду. Но и в отсутствие по-
добных бесчестных намерений любой обмен идеями сопровож-
дается подсознательным сокрытием определенных фактов или
неспособностью признать наличие всех фактов. Поэтому-то вос-
питательный процесс сам по себе не в силах обеспечить разре-
шение социальных разногласий. Так как разум никогда не быва-
ет чистым, воспитание (образование) является и инструментом
ведения спора, и методом его преодоления. Используемые в
образовательном процессе средства принуждения никогда не
становятся моральными только от того, что действуют в сфере
разума и эмоций и не имеют ничего общего с физическими ог-
раничениями. Кроме того, их следует оценивать с точки зрения
тех целей, которым они служат. Следует различать пропаган-
ду, используемую привилегированной группой в целях сохране-
ния собственных привилегий, и агитацию за свободу и равенство,
осуществляемую незаинтересованной группой, — и такое раз-
личие, естественно, делается. Возможно, между психологичес-
ким и физическим типами угнетения существует различие в сте-
пени принудительности, подобное тому, что существует между
насильственными и ненасильственными типами принуждения. Но
такие различия способны отражать существенные расхождения
в моральном плане, только если исходить из допущения, что
наилучшим способом воздействия является, естественно, тот,
который связан с наименьшим принуждением. А это справед-
ливо только в случае, если свобода рассматривается в качестве
абсолютной ценности. Именно этой точки зрения и придержи-
ваются, как правило, современные просветители, но такого рода
убеждение раскрывает их зависимость от определенных соци-
ально-экономических обстоятельств в несколько большей сте-
пени, чем готовы признать они сами. Свобода является большой
ценностью, ибо разум не в состоянии проявить свою силу, нахо-
дясь в тисках ограничений, физических или психических. Но лишь
немногие достигают абсолютной интеллектуальной свободы.
Средний разум, сформированный так называемым «свободным
392
образовательным процессом», просто принимает современные
позиции и мнения, отличающиеся от тех мнений, которые мог бы
внушить им предшествующий или последующий политический или
религиозный идеализм. Образование же самих «демократичес-
ких» просветителей зиждется на тех допущениях и рационально
не верифицируемых предрассудках, которые достались им в на-
следство от быстро разлагающегося либерализма XIX века. Пси-
хическое принуждение так же опасно, как и всякое другое. Его
основополагающие ценности находятся под влиянием той соци-
альной цели, которую преследует данное принуждение.
Принятое у Ганди обозначение ненасилия и неучастия как
«духовной силы» менее смущает и кажется более обоснован-
ным, когда мы принимаем во внимание важность отсутствия на-
силия в духовной сфере. Практически для Ганди ненасилие ста-
ло способом выражения идеала любви, духа доброй воли. Для
него оно означает отсутствие личной вражды и нравственность
цели, не замутненной личными амбициями. Это понятие отра-
жает не столько политическую технологию, сколько дух и на-
строй, с которым следует осуществлять политику. Так, обосно-
вывая свою поддержку Англии во время войны, он заявил: «Не-
насилие действует самым загадочным образом. Часто действия
того или иного человека не поддаются анализу с точки зрения того,
насколько ненасильственны они; столь же часто действия челове-
ка могут казаться насильственными, между тем как сам он абсо-
лютно чужд насилия в наиболее высоком понимании этого слова,
и впоследствии оказывается, что он действительно не применяет
насилия. О своем собственном поведении я могу утверждать лишь
то, что в данном случае я руководствовался стремлением проти-
востоять насилию. Ни о каких приземленных национальных или
иных интересах я не думал»8. Фактически здесь Ганди утвержда-
ет, что даже насилие является оправданным, если оно исходит из
совершенно нравственной доброй воли. Но в не меньшей степе-
ни он убежден и в том, что, как правило, наилучшим способом
8 Ibid. Р. 142.
393
Р. Нибур. СОХРАНЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ
изъявления доброй воли является ненасилие. И видимо, в обоих
случаях он прав. Преимущества ненасилия как метода изъявле-
ния моральной доброй воли заключены в том факте, что ненаси-
лие защищает действующего субъекта от обид, всегда возника-
ющих у обеих сторон насильственного конфликта; кроме того,
пытаясь безропотно переносить причиняемую оппонентом боль,
приверженец ненасилия доказывает противной стороне собствен-
ную свободу от обид и недобрых чувств. Если ненасильственное
сопротивление и причиняет оппозиции боль и страдания, то оно
же смягчает обычно вызываемое таким сопротивлением чувство
обиды. Говоря об организованном им в Южной Африке ненасиль-
ственном сопротивлении, Ганди заявляет: «Их сопротивление со-
стояло в неподчинении приказам представителей правительства —
вплоть до того, что участники сопротивления принимали от них
смерть. Ahimsa требует сознательного принятия страданий, а не
преднамеренного нанесения вреда предполагаемому носителю
зла. В своей позитивной форме ahimsa означает величайшую лю-
бовь, величайшее милосердие».9 Во время первой кампании не-
повиновения в Индии, беседуя с судьей, который должен был при-
говорить его к тюремному заключению, Ганди сказал: «Непод-
чинение требует добровольного принятия наказания за отказ
сотрудничать со злом. Поэтому я должен с готовностью и бод-
ростью подчиниться даже самому суровому из наказаний, кото-
рое только может быть назначено мне — ведь, согласно закону,
я совершил преднамеренное преступление».10 Социальное и мо-
ральное воздействие этих ярчайших доказательств доброй воли
огромно. В любом социальном конфликте каждая из сторон на-
столько увлечена выискиванием неэтичных поступков другой сто-
роны, что она просто не в состоянии заметить собственные от-
ступления от этики. Настрой на ненасилие сводит эту вражду до
минимума, позволяя тем самым анализировать спорные вопро-
9 Цит по: Clarence /И. Case, Non-Violent Coercion / Ненасильственное
принуждение. (Ред.) Р. 364.
10 Цит по: Andrews, op.cit. Р. 297.
394
сы с определенной долей объективности. Доказательством со-
циальной и моральной действенности данного принципа духовно-
го ненасилия является тот теплый прием, который получил Ганди
на второй конференции Круглого стола от тех самых ткачей Лан-
кашира, которые были разорены его бойкотом. То была одна из
главных побед его метода.
Одним из наиболее важных результатов духовного обуз-
дания обид в социальном диспуте является порождаемое им
стремление проводить различие между тем злом, которое ис-
ходит от социальной системы и ситуации, и тем, которое причи-
няется вовлеченными в ситуацию индивидами. Индивиды никог-
да не могут сравниться в аморальности с той социальной ситуа-
цией, в которую они вовлечены и символами которой они
выступают. Если оппозиция системе выливается в личные оскор-
бления в адрес ее представителей, подобное всегда восприни-
мается как несправедливые обвинения. Уильям Ллойд Гарри-
сон11, подвергнув неистовой критике рабовладельцев, в резуль-
тате добился сплочения Юга в поддержку рабства. Ведь с точки
зрения бытовавших тогда наследственных предрассудков и тра-
диций многие из этих рабовладельцев были хорошими людьми;
так что агрессивная критики Гаррисона была воспринята многи-
ми как свидетельство его моральной развращенности. Ганди же
никогда не устает указывать на то, что англичане — это одно, а
поддерживаемая ими империалистическая система — другое.
«Англичанин в государственном учреждении, — утверждает он,
отличается от англичанина за стенами этого учреждения. Ана-
логичным образом, англичанин в Индии отличается от англича-
нина в Англии. Здесь, в Индии, вы являетесь частью системы,
порочность которой не поддается описанию. Поэтому я считаю
возможным поносить эту систему в самых сильных выражени-
ях, не считая плохими всех вас и не думая, будто каждый англи-
чанин обладает плохими намерениями».11 12 Полностью отделить
11 Гаррисон У. Л. (1805-1879) — Журналист, сторонник отмены ра-
бовладения в южных штатах США.
12 Ibid. Р. 242.
395
Р. Нибур. СОХРАНЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ
порочную социальную систему от личных моральных принципов
поддерживающих ее индивидов невозможно. Беспристрастный
моральный наставник вынужден был бы настаивать на принципе
личной ответственности за вину общества. Но с моральной и по-
литической точек зрения, оппоненту было бы умнее не делать
этого. Готовность усомниться в порочности оппонента непремен-
но ослабит вражду между ними и позволит подходить к спор-
ным вопросам с рациональной объективностью.
Стремление минимизировать взаимные обиды, возникаю-
щие в ходе социальных споров, не означает, что обида как тако-
вая представляет собой бессмысленное и совершенно пороч-
ное проявление. По замечанию профессора Росса, обида есть
не что иное, как эгоистическая ипостась чувства несправедливо-
сти.13 Ее полное отсутствие свидетельствует о неразвитости со-
циального самосознания или морального чувства. Негр, оскор-
бленный несправедливым отношением к своей расе, в большей
мере способствует расовому освобождению, чем тот, кто бес-
страстно переносит несправедливость. И чем полнее освобож-
дается эта обида от своей эгоистической составляющей, тем спо-
собней становится она к выполнению роли инструмента восста-
новления справедливости. Независимо от того, насколько
обоснованным является присутствие в обиде этой эгоистической
составляющей, оппонентами данного социального спора эгоизм
никогда не будет воспринят с пониманием и вызовет у них ответ-
ную эгоистическую реакцию.
И привносимый ненасилием метод, и порождаемый им эмо-
циональный климат дают участникам социального конфликта до-
полнительные преимущества. Они лишают оппонента того чув-
ства морального превосходства, которое позволяет ему отож-
дествлять собственные интересы с интересами поддержания
мира и порядка в обществе. А это самая главная изо всех не-
предсказуемых перипетий социальной борьбы. Именно она при-
дает укрепившейся господствующей группе наиболее очевид-
13 Ross Е. A. Social Control. Р. 37.
396
ное и наименее оправданное преимущество перед теми, кто
критикует status quo. Последних начинают отождествлять с вра-
гами общественного порядка, с преступниками и подстрекате-
лями к насилию, так что нейтральное сообщество неизменно
оказывается восстановленным против них. И метод ненасилия, и
создаваемый им моральный настрой не оставляют шансов мо-
ральному высокомерию тех, кто находится в сильной позиции.
Если же кампания ненасилия действительно представляет угро-
зу устоям общества, против нее возможно выдвинуть обвине-
ние в государственной измене и насилии. Но подобным обвине-
нием не так просто ввести в заблуждение общественность. Хотя
в Британии ощущается немалое возмущение тем фактом, что
Индия отвергла английское имперское господство; в этом воз-
мущении нет того морального самоупоения, которое обычно
сопутствует подобным общественным настроениям.
Короче говоря, ненасильственное принуждение относит-
ся к тем типам принуждения, которые дают величайшие воз-
можности для формирования в социальной жизни гармонич-
ного соотношения моральных и рациональных факторов. В ходе
сопротивления оно не ведет к полной отмене процесса мораль-
ного и рационального взаимосогласования интересов. Сопро-
тивление самоутверждению легко приводит к еще более упря-
мому самоутверждению, а конфликт пробуждает дремлющие
страсти, полностью замутняющие истинную суть конфликта.
Ненасилие сводит до минимума опасность подобного разви-
тия событий. Оно позволяет сохранить в зоне конфликта мо-
ральные, рациональные и сотруднические отношения, тем са-
мым не уничтожая, а увеличивая нравственный потенциал си-
туации. Состоявшаяся после первой Конференции круглого
стола встреча, приведшая к договоренности между Ганди и
вице-королем Индии лордом Ирвином, является прекрасной
демонстрацией того, каким нравственным потенциалом обла-
дает ненасильственный социальный спор. Успеху встречи содей-
ствовали моральные качества и духовный потенциал обоих уча-
стников. Но если бы встреча происходила в обстановке спора,
397
Р. Нибур. СОХРАНЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ
ведшегося с применением насилия, об успехе не могло бы быть
и речи. Данный пример ярко продемонстрировал возможнос-
ти сохранения отношений сотрудничества и взаимопонимания
в условиях конфликта — в случае, если методы и дух ведения
конфликта предполагают минимум насилия.
Различия между насильственными и ненасильственными ме-
тодами принуждения и сопротивления не настолько абсолютны,
чтобы считать насилие морально недопустимым инструментом
осуществления социальных перемен. В отдельных случаях, как
полагает Ганди, насилие способно служить моральной доброй
воле. С другой стороны, использование ненасильственных ме-
тодов не являются абсолютным показателем благорасположе-
ния. Во время войны одна из сект пацифистов-духоборов обра-
тилась к канадскому правительству с просьбой лишить привиле-
гий отказа от военной службы представителей другой секты,
отколовшейся от духоборов «исключительно для того, чтобы
дать волю своим недобрым чувствам к собратьям».14 Преиму-
щества ненасильственного метода огромны, но их следует праг-
матически сопоставлять с обстоятельствами. Даже у Ганди тема
целесообразности возникает неоднократно, ненасильственные
методы представляются ему особо подходящими для потреб-
ностей и ограничений группы, которой противостоят превосхо-
дящие силы. Из этого можно сделать тот вывод, что насилие
можно использовать в качестве инструмента моральной доброй
воли в случае, если ясно, что достигнутый с его помощью ре-
зультат сразу же пресечет опасность бесконечных войн. Это
означает, что ненасилие особенно эффективно в качестве стра-
тегического оружия угнетенной группы, неизменно находящей-
ся в меньшинстве и не способной накопить достаточно сил для
противостояния угнетателям.
Видимо, именно надлежащего развития подобной соци-
ально-политической стратегии не хватает для освобождения
представителей негритянской расы в Америке. Нет никакой на-
14 См.: Case, op. cit. Р. 162.
398
дежды на то, что веры в моральные чувства белой расы будет
достаточно для полного освобождения негров от того духов-
ного, социально-экономического состояния, в котором они ока-
зались по воле белых людей. Столь же безнадежными были
бы попытки освобождения посредством восстания, влекущего
за собой насилие.
Движущими силами улучшения отношений между белыми
и неграми являются силы морали и разума. Образованность, по-
зволившая негритянским вождям вести борьбу за свободу соб-
ственной расы, в значительной степени была обеспечена благо-
даря наличию школ, открытых белыми филантропами. Различ-
ные межрасовые комиссии выполняли благое дело устранения
недоразумений между расами, помогая одной стороне понять
другую. Но эти мероприятия образовательного и примиренчес-
кого характера обладают ограничениями, которые демонстри-
руют все чисто рациональные и моральные начинания. Они не
выходят за пределы существующей несправедливой системы.
Учрежденные белыми филантропами негритянские школы сти-
мулировали некоторых негров к достижению высших уровней
самореализации; но эти школы не ведут наступления на те соци-
альные несправедливости, от которых страдают негры. Расовые
комиссии пытаются добиться как можно больших социально-по-
литических прав для негров, не возбуждая вместе с тем враж-
дебных чувств белых. Они стремятся к расширению «зон согла-
сия», не нарушая, однако, их пределов. А это значит, что они
обеспечивают неграм минимальные права, такие как улучше-
ние санитарного состояния мест их проживания, полицейская
защита и надлежащее школьное образование. Но они не зат-
рагивают вопроса их политического бесправия или их экономи-
ческой обездоленности. К этим вопросам они надеются подой-
ти в будущем, так как обладают обычной верой в то, что обра-
зование и моральное увещевание размягчат сердца белых
людей. В этом, как и в других аналогичных случаях, подобная
вера порождена иллюзиями. Как ни велико число белых лю-
дей, солидаризирующихся или готовых солидаризироваться
399
Р. Нибур. СОХРАНЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ
с делом улучшения положения негров, белая раса не предоста-
вит неграм равных с нею прав, если только ее не вынудят это
сделать. В этом вопросе есть все основания демонстрировать
догматизм, оправдываемый всей предшествующей историей.
С другой стороны, любая попытка осуществления неграми
насильственной революции лишь усилит враждебное отношение
и углубит предрассудки их угнетателей. Ввиду подавляющего
численного превосходства последних, любые призывы к оружию
неизбежно приведут к страшной социальной катастрофе. Не-
грам противостоят такие факторы, как социальное невежество
и экономические интересы. Если социальному невежеству про-
тиводействовать при помощи обычных орудий принуждения, это
вызовет самые неистовые страсти, на которые только способ-
ны невежественные люди. Но даже если бы мы имели дело с
более интеллигентной социальной средой, сопротивление осу-
ществлению требований негров исходило бы от экономических
интересов.
Техника ненасилия не способна уничтожить все из упомя-
нутых зол. Но она способна уменьшить количество зла. Если при-
держиваться ее с той же терпеливостью и дисциплиной, какие
проявили Ганди и его последователи, с ее помощью можно бу-
дет достичь такого уровня справедливости, который недостижим
ни с помощью только моральных увещеваний, ни с помощью
насилия. Бойкот банков, ущемляющих права негров на получе-
ние кредитов, бойкот магазинов, обслуживающих негров, но от-
казывающихся брать негров на работу, бойкот корпораций об-
щественного обслуживания, практикующих расовую дискрими-
нацию, — все это несомненно привело бы к определенному
успеху. Столь же эффективным средством может быть и отказ
платить налоги в тех штатах, где на образование негритянских
детей расходуется несравнимо меньше средств, чем на обра-
зование белых детей. Упования на подобные кампании тем бо-
лее велики, что особая духовная одаренность негров позволила
бы им сделать эти кампании поистине успешными. Все, что нуж-
но им для успеха, это объединить агрессивность негритянской
400
молодежи с терпеливостью и осторожностью стариков, благо-
даря чему первые стали бы не столь мстительными, а вторые —
не столь пассивными.
Из всех проблем политической жизни именно на проблему
развития ненасильственного сопротивления наибольшее воздей-
ствие может оказать религиозное воображение. Способность
взглянуть на врага как на существо хрупкое и недолговечное и
тем самым постичь человеческую жизнь вообще как обладаю-
щую трансцендентным значением — эта способность дает воз-
можность подняться над социальным конфликтом и благодаря
этому сгладить наиболее жестокие его проявления. Эта способ-
ность сплачивает людей напоминанием о том, что и их грехи, и
их добродетели обладают общностью происхождения и схоже-
стью основных черт. Раскаяние, несущее в себе осознание того,
что в тебе самом коренится то же зло, что и в твоем враге, а
также стремление к любви, заставляющее утверждать, вопре-
ки социальному конфликту, что все люди братья, суть следствие
благотворного влияния религии на человеческий дух. Светское
воображение не способно породить ничего подобного; ибо та-
кие представления предполагают некое возвышенное безумие,
пренебрегающее непосредственными данными восприятия и
обращающее внимание на глубинное неразрывное единение.
То, что дух ненасилия был привнесен в современную политику
религиозными вождями Востока, не является исторической слу-
чайностью. Пожалуй, Запад сам по себе не способен повернуть
социальный конфликт в ненасильственное русло, так как белый
человек в большей степени является хищником, чем человек во-
сточный. К тому же трагедия белого человека состоит в том,
что его собственный религиозный опыт был попран механициз-
мом созданной им же цивилизации. Прозрения христианской
религии стали достоянием почти исключительно наиболее обес-
печенных и привилегированных классов. Именно эти классы сде-
лали религию настолько сентиментальной, что обездоленные
классы, вынужденные довольствоваться скудными средствами
к существованию, прониклись сознанием некой сопряженной
401
Р. Нибур. СОХРАНЕНИЕ МОРАЛЬНЫХ ЦЕННОСТЕЙ В ПОЛИТИКЕ
с религией моральной путаницей; в результате религиозные про-
зрения остались недоступными для субъектов социальной борь-
бы в западном мире. Если не сделать их доступными, то запад-
ная цивилизация, независимо от того, скатывается ли она к ката-
строфе, или постепенно обретает социальный контроль над
своей экономической жизнью, осуждена будет страдать от же-
стокостей и быть разрываемой враждой, разрушающей красо-
ту человеческой жизни. Даже если справедливость и будет ус-
тановлена через социальные конфликты, не отмеченные духов-
ными чертами ненасильственности, сущность полученного таким
образом общества окажется ущербной. В человеческой жизни
присутствуют и духовное, и грубое, плотское начала. Извечной
трагедией человеческой истории является то, что культивирова-
ние духовной составляющей обычно осуществляется в отрыве
от проблематики коллективной жизни людей или через преврат-
ное толкование этой проблематики, а ведь именно в ее сфере
наиболее явственно проявляются низменные стороны человека.
Поэтому соответствующие проблемы не получают разрешения,
и при столкновениях различных сил ничто не смягчает жестокость
социальной борьбы, ничто не служит устранению присущей ей
тщетности, суетности. История человечества всегда будет про-
должением истории природы. Вплоть до самого конца истории
за достижение мира, как отмечал Августин, надо будет бороть-
ся. А значит, это не будет совершенный мир. Но он может ста-
новиться все совершеннее и совершеннее. Если разумом и ду-
хом человек не станет стремиться к невозможному; если он не
захочет победить природу или покончить с ней, а будет лишь
пытаться обратить силы природы на службу духу человеческо-
му; если он будет делать из них орудия осуществления мораль-
ного идеала, — это создаст возможность установления все бо-
лее полной справедливости и все более стабильного мира.
Перевод /И. Абрамова, И. Мюрберг
КОНФЛИКТ
МЕЖДУ индивидом
И ОБЩЕСТВЕННОЙ
НРАВСТВЕННОСТЬЮ
Рейнгольд
Нибур
ГЛАВА 10
Реалистический анализ проблем человеческого общества
вскрывает наличие постоянного и, как кажется, неразрешимого
конфликта между потребностями общества и императивами
обостренной совести. Данный конфликт, который можно вкрат-
це охарактеризовать как конфликт между этикой и политикой,
является неизбежным следствием двойного подхода к нравствен-
ности. Один из этих подходов сконцентрирован на внутренней
жизни индивида, другой — на реалиях жизни человека в обще-
стве. С точки зрения общества, высшим нравственным идеалом
является справедливость. С точки зрения индивида, высший иде-
ал — бескорыстие. Общество должно стремиться к справедли-
вости, даже если оно вынуждено использовать такие средства,
как самоутверждение, сопротивление, принуждение, а порой и
возмущение, не вызывающие морального одобрения со сторо-
ны обостренного нравственного чувства. Индивид должен стре-
миться к самореализации, то теряя, то обретая себя в составе
чего-то большего, чем он сам.
Названные подходы к морали не являются взаимоисключа-
ющими, имеющиеся между ними противоречия не абсолютны.
Но и гармонизировать их непросто. Попытки подобной гармо-
низации анализировались в предыдущей главе. Было установле-
но, что величайшие из нравственных прозрений и достижений ин-
дивидуального сознания являются не только уместными, но и не-
обходимыми для жизни общества. Даже наиболее совершенная
из систем справедливости не сможет быть воплощена в жизнь,
403
Р. Нибур. КОНФЛИКТ МЕЖДУ индивидом и...
если моральное воображение индивида не будет настроено на
восприятие потребностей и интересов окружающих его людей.
Ни один не соответствующий разуму инструмент осуществле-
ния справедливости не может гарантировать, что применение
его не принесет обществу крайних зол, если только он не по-
ставлен под контроль моральной доброй воли. Ни на чем не ос-
нованная справедливость, справедливость как таковая быстро
вырождается во что-то иное. Опорой для нее должно служить
нечто большее, чем справедливость. Мудрый реализм полити-
ка вырождается в глупость, если не руководствуется такой глу-
постью, как мнение морального наблюдателя. Идеализм этого
последнего ведет к политической бесплодности, а порой и к мо-
ральной путанице, если не оказывается частью той реальности,
которая есть жизнь человека в коллективе. Однако необходи-
мость и возможность соединения моральных и политических
подходов не полностью устраняет определенные несовмести-
мые элементы этих двух типов морали — внутренней и внешней,
индивидуальной и социальной. Эти-то элементы и ответственны
за постоянную путаницу, но они же делают человеческую жизнь
особенно богатой. Так что лучшим завершением нашего иссле-
дования на тему этики и политики явится надлежащее рассмот-
рение их.
Если подходить к вопросу изнутри, то наиболее моральным
следует считать действие, не мотивируемое личной заинтере-
сованностью. Если же подходить извне, то личная заинтересо-
ванность может выступать как благо. Ее можно расценить как
естественное и необходимое для общества проявление челове-
ческой природы. Но с точки зрения субъекта действия, критери-
ем наивысшей нравственности должно оставаться бескорыстие.
Ибо только субъект действия может знать, в какой степени по-
ражены своекорыстием его социально одобренные действия.
Для общества же высшим нравственным идеалом является не
бескорыстие, а справедливость. Его целью является поиск спо-
соба обеспечения равных возможностей для всех. И если равен-
ства и справедливости невозможно достичь без противостояния
404
интересов и без обуздания тех из индивидов, кто ущемляет сво-
им самоутверждением права соседей, тогда государство вы-
нуждено санкционировать как самоутверждение, так и его ог-
раничение. Как мы уже видели, государство бывает вынуждено
санкционировать даже социальный конфликт и насилие.
Исторически сложилось так, что внутренний подход обыч-
но практиковался религией. Ведь религия исходит из глубинной
интроспекции и, естественно, считает критериями благих поступ-
ков благие мотивы. Благие мотивы интерпретируются ею как те,
что продиктованы либо любовью, либо долгом, при этом под-
черкиваются внутренние побуждения к действию. Рационализи-
рованные формы религии обычно считают предельным выра-
жением добродетели не любовь, а долг (вспомним толкование
морали у Канта и стоиков), так как наивысшая добродетель ви-
дится им не в том, чтобы позволить порывам, пусть даже альт-
руистическим, определять нравственность, а в том, чтобы по-
ставить все порывы под управление разума. Социальная пози-
ция составляет разительную противоположность тому, что
проповедует религиозная мораль, ибо она исходит из поведе-
ния не отдельно взятых людей, а коллектива и имеет предметом
своего рассмотрения реалии политической жизни. Иными сло-
вами, политическая мораль представляет собой наиболее бес-
компромиссную антитезу религиозной морали.
Что касается рационалистической морали, то она, как пра-
вило, занимает промежуточное положение между тем и дру-
гим. Иногда она пытается отдать должное не столько потребно-
стям общества, сколько внутренним нравственным императи-
вам человеческого духа. Если же она делает акцент на первых,
томожет предложить этику долга, а не религиозную этику бес-
пристрастности. Но обычно рационализм в морали тяготеет к
той или иной разновидности утилитаризма. Последний рассмат-
ривает поведение человека с социальной точки зрения и нахо-
дит конечные критерии его нравственности в понятиях общего
блага или полной социальной гармонии. В этом смысле утили-
таризм служит моральным обоснованием как эгоистических,
405
Р. Нибур. КОНФЛИКТ МЕЖДУ индивидом и...
так и альтруистических импульсов, оправдывая и те, и другие
как естественные и необходимые для общества проявления че-
ловеческой природы. Он заботится лишь о том, чтобы эгоизм
выражался в разумных формах. Здесь первое и последнее сло-
во принадлежит Аристотелю. Разум, согласно его теории, ус-
танавливает контроль надо всеми импульсами, как эгоистичес-
кими, так и альтруистическими, оправдывая и те, и другие в той
мере, в какой им удается избежать крайностей и соблюсти зо-
лотую середину.
Типичным примером социального обоснования самоутвер-
ждения является аргументация графа Шефтсбери, полагавше-
го, что высшая мораль состоит в гармонии «самоаффектации»
и «естественных аффектов». «Если какое-либо существо, — ут-
верждал Шефтсбери, — мало заботится о себе самом и не чув-
ствует опасности или если это существо нуждается для само-
сохранения, самозащиты и поддержания собственного суще-
ствования в определенной доли страсти, то таковое существо
определенно должно быть признано вредным в отношении це-
лей и предназначений природы.»1
Интересно, что рационалистическая мораль, делающая
эгоизм морально не уступающим альтруизму (при условии,
если и тот, и другой рационально сформулированы и «соблю-
дают меру»), вновь и вновь испытывает трудности перед ли-
цом естественного нравственного предпочтения, оказываемого
альтруизму свободной от рефлексии моралью. Так, епископ
Батлер открывает свою моральную теорию с утверждения, что
совесть является некой силой, уравновешивающей «эгоизм» и
«великодушие». Однако постепенно [в его описании] совесть
начинает отдавать все большее предпочтение великодушию и
в конце концов практически оказывается отождествленной с
ним. Это вынуждает Батлера в целях обеспечения гармонии
между эгоизмом и совестью ввести понятие разума (изначаль-
1 Third Earl of Shaftesbury. An Inquiry Concerning Virtue or Merit / Ис-
следование о Добродетели или Достоинстве. (Ред.) Bk. II. Part I. Sec. III.
406
но отождествленного им с совестью) в качестве более значи-
мой силы, чем совесть.2
Попытки утилитаристов гармонизировать внутренний и вне-
шний аспекты морали неизбежны и, в определенных пределах,
небезнадежны. С помощью этих попыток удается избежать тех
крайностей, нелепостей и пороков, от которых не застрахована
ни религиозная, ни политическая разновидности морали. При-
давая большее моральное значение эгоистическим импульсам,
чем это делает религиозная мораль, и в то же время, более бе-
зоговорочно, чем ориентированная на политику мораль, пори-
цая принуждение, конфликт и насилие, утилитаризм достигает
разрешения конфликта между тем и другим. Но сам он уступа-
ет в реализме и той, и другой стороне. Он слишком легко отож-
дествляет эгоистический интерес с социальным, устанавливая не-
естественную гармонию между эгоизмом и альтруизмом. Вме-
сте с епископом Батлером многие из тех, кто придерживается в
морали утилитаристско-рационалистических взглядов, считают,
«что, хотя великодушие и отличается от эгоизма ... они так со-
вершенно сочетаются друг с другом, что достижение нами пол-
ного удовлетворения зависит, с одной стороны, от наличия у нас
должной меры великодушия, а с другой, от эгоизма как главно-
го гаранта нашего правильного поведения в обществе».3 Таким
образом, рационализм в морали выдвигает более слабое по
сравнению с религией требование ограничить самоутверждение
и в то же время не считает социальные ограничения необходи-
мыми в той мере, в какой этого требует политический реализм.
Опасность предписываемых религией внутренних ограни-
чений самоутверждения и предпринимаемых ею попыток дос-
тичь полной беспристрастности состоит в том, что подобная по-
литика несет в себе угрозу и что она способна искоренять не-
справедливость, допуская и даже поощряя акты чрезмерного
2 См.: Joseph Bufler. Fifteen Sermons on Human Nature. (Пятнадцать про-
поведей о человеческой природе. Джозеф Батлер (1692-1752) — выдаю-
щийся английский моралист.)
3 Bufler, op.cit. / Sermon 1.
407
Р. Нибур. КОНФЛИКТ МЕЖДУ индивидом и...
самоутверждения другой стороны. Ценность этих религиозных
предписаний — в том, что они сдерживают эгоистические им-
пульсы, которые всегда преобладают над альтруистическими.
Если исходить в любом моральном начинании из благодушного
полагания, будто между эгоистическими и социальными импуль-
сами существует равновесие и что те и иные являются в равной
степени оправданными, это лишает нас надежды на достижения
даже минимального равновесия между ними.
Чем больше моральная проблематика перемещается с от-
ношений между индивидами на отношения групп и коллективов,
тем большее признание получает преобладание эгоистических
импульсов над социальными. Таким образом, наступает осоз-
нание, что нет таких внутренних сдерживающих факторов, ко-
торые могли бы поставить их под полный контроль. Поэтому сле-
дует пытаться обуздать их с помощью социального контроля; а
таковой невозможно установить, не вызвав социального конф-
ликта. Сопровождающие такую политическую стратегию мо-
ральные издержки были рассмотрены раньше. По своему ха-
рактеру они прямо противоположны тем проблемам, которые
несет с собой религиозная мораль. Последняя обладает тенден-
цией к увековечению несправедливостей, так как не рекомен-
дует отвечать актами самоутверждения в ответ на чрезмерные
притязания других. В отличие от нее, политическая стратегия
оправдывает не только самоутверждение, но и использование
нерациональной силы в целях подкрепления своих требований.
Поэтому она способна подменить старые формы несправедли-
вости новыми, поставив на место прежней тирании новую. Ра-
циональный компромисс между этими двумя видами сдержи-
вания легко может породить неоправданно благодушное отно-
шение к самоутверждению. Поэтому для общества лучше
мириться с отсутствием должной согласованности между дву-
мя типами сдерживания, чем столкнуться с опасностью того, что
контроль над эгоистическими импульсами станет неадекватным.
Такие личности, как Толстой и Ленин, в равной мере представля-
ют опасность для общества, но, думается, они не более опас-
408
ны, чем те компромиссы с человеческим своекорыстием, в ко-
торые вступают современные последователи Аристотеля.
Размышляя над конфликтом между религиозной и полити-
ческой моралью, полезно будет вспомнить, что в своей наибо-
лее чистой форме религиозный идеал не имеет ничего общего
с проблемой социальной справедливости. Он превращает бес-
корыстие в некий абсолютный идеал, не выводя из него никаких
социальных следствий. В качестве обоснования этого идеала
выступает положение о целостности и красоте человеческого
духа. При всей абсурдности попыток религии осуществить соб-
ственный идеал посредством чисто внутренней дисциплины —
попыток, чреватых разрушительными социальными последстви-
ями, — религия, надо признать, отдает должное внутренним по-
требностям человеческого духа. То почитание, которым во все
века пользовались личности, подобные Толстому, Св. Францис-
ку, распятому Христу и святым, показывает, что даже своеко-
рыстные люди в глубине своей души знают, что такими, как они,
быть нехорошо, и потому почитают тех людей, подобными ко-
торым они должны были бы быть.
Чисто религиозный идеализм не занимается социальной
проблематикой. Он не предается иллюзии, будто посредством
отказа от каких-либо требований в отношении материальных,
мирских преимуществ можно таковые преимущества получить.
Возможно, вслед за Христом этот идеализм полагает, что са-
мореализация есть неизбежное следствие самоотречения. Но
такая самореализация осуществляется не на уровне физичес-
кой жизни и не в плане мирских преимуществ. Она достигается
в духовной сфере, в виде бессмертия мучеников или возвыше-
ния Спасителя в сердцах своих учеников. Иисус советовал своим
ученикам простить своих врагов семьдесят семь раз не для того,
чтобы обратить врагов в свою веру или снискать их благожела-
тельность. Он советовал делать это, дабы достичь полного мо-
рального совершенства, совершенства Бога. Он не просил сво-
их последователей пройти вторую милю в надежде, что те, кто
заставил их работать, пощадят их и даруют им свободу. Он не
409
Р. Нибур. КОНФЛИКТ МЕЖДУ индивидом и...
говорил возлюбить врага своего, дабы тот перестал быть вра-
гом. Он не заботился о социальных последствиях этих мораль-
ных поступков, так как рассматривал их с внутренней, трансцен-
дентной точки зрения.
Ясно, как день, что чистый религиозный идеализм должен
воплотиться в политику непротивления, не ставящую себе цели
достижения социальной эффективности. Такая политика не за-
нимается утверждением противостояния интересов, а подчиня-
ется любым, даже самым несправедливым требованиям и ус-
тупает любым, даже наиболее неумеренным притязаниям. «Вы
будете смиренно терпеть, — провозглашал Эпиктет, — ибо вся-
кий раз вы будете говорить: «Такова его воля»». Данный тип мо-
рального идеализма ведет либо к аскетизму, как это было в слу-
чае с Франциском [Ассизским] и другими католическими свя-
тыми, либо, по крайней мере, к полному снятию с себя всякой
политической ответственности, примером чему является тип
протестантских сект, последовательно исповедующих непротив-
ление, как, например, анабаптисты, менониты, «окунанцы» и ду-
хоборы.4 Квакеры принимали на себя политическую ответствен-
ность, но они никогда не были последовательными непротивлен-
цами. Они отвергали насилие, но не сопротивление.
Хотя подобная моральная стратегия не ставит себе цель до-
стижения каких-либо социальных изменений, было бы недально-
видным отрицать, что она способна привести к искупительным
социальным последствиям, по крайней мере, для индивида и сфе-
ры межличностных отношений. Всепрощение не всегда способ-
но подтолкнуть грешника к раскаянию, но подобное случается.
Любовь к врагу своему не всегда размягчает его сердце, но та-
кую возможность нельзя отрицать. Нежелание настаивать на соб-
ственных интересах в противовес интересам другого может и не
заставить этого другого устыдиться и начать вести себя бескоры-
4 Анабаптисты, менониты, «окунанцы» (дункеры) — религиозные сек-
ты немецких переселенцев в штате Пенсильвания. Духоборы — секта ду-
ховных христиан, возникшая в России во второй половине XVIII в. В середи-
не XIX в. эмигрировали в Канаду. (Ред.)
410
стно, но бывали случаи, когда подобное происходило. Любовь и
доброжелательность могут и не привести к полному единодушию,
но они порождают подобную тенденцию, особенно в сфере ин-
тимных отношений. Если бы справедливость можно было уста-
навливать исключительно путем борьбы самоутверждающихся
индивидов или только путем тщательного взвешивания противо-
положных требований, человеческая жизнь была невыносимой.
На деле любовь, бескорыстие и доброжелательность действитель-
но обладают большой утилитарной и социальной ценностью — и
эта ценность определяет то место, которое занимают они в иерар-
хии добродетелей, хотя религиозное мировоззрение восприни-
мает лишь их внутреннее, трансцендентное содержание. «Соци-
альные добродетели, — заявляет Давид Юм, — никогда не рас-
сматриваются вне их полезных тенденций, никогда не считаются
бесплодными и неплодотворными. Счастье человечества, обще-
ственный порядок, семейная гармония, взаимная поддержка дру-
зей — всегда расценивается как результат их [добродетелей. —
Ред.] мягкой власти над совестью людей».5 Ударение на утили-
тарном и социальном аспекте в данных словах Юма выглядит не-
сколько чрезмерным, но в надлежащих пределах оно правомер-
но. Даже в учении Христа звучит нотка благоразумия, подчерки-
вающая социальную значимость великодушия. «Какой мерой
меришь ты сам, такой будут мерить и тебя». В этом и заключен
парадокс нравственности: наибольшее единение достигается там,
где от взаимной любви не ждут взаимной выгоды. Ибо истинная
любовь — та, что не нуждается во взаимности. Поэтому полная
взаимность, приносящая преимущества обеим сторонам, дости-
гается там, где ее не ищут, а просто одаряют друг друга беско-
рыстной любовью. Так безумие религиозной морали с ее транс-
социальным идеалом оборачивается подлинной мудростью с точ-
ки зрения общесоциальных последствий. По той же причине
5 David Ните. An Enquiry Concerning the Principles of Morals. Part 2,
sec. II /Исследование о принципах морали. Гл. 2. Ч. 2. Юм Д. Собр. соч. в
двух томах М., 1996. Т. 2. С .189. (Ред.)
411
Р. Нибур. КОНФЛИКТ МЕЖДУ индивидом и...
мораль, построенная исключительно на благоразумии, вынужде-
на довольствоваться гораздо более скромными результатами.
Там, где речь идет об интимной сфере (а любовь поистине
возможна только в интимных и личных отношениях), возможно,
единственный путь к справедливости лежит через любовь. В си-
туации тесного переплетения прав и интересов невозможно чет-
ко и благоразумно рассчитать, кто какими правами обладает.
Там, где жизни объединены в одну, счастье может быть или об-
щим, или его не будет совсем. А это делает невозможным ус-
тановление справедливости путем противостояния утверждений.
Ведь возникающие в таком противостоянии трения убивают сча-
стье. Столь же трудно, если не невозможно, установить спра-
ведливость путем тщательного соотнесения конкурирующих
между собой прав. Интересы и права носят слишком взаимный
характер, для того чтобы их можно было определять по отдель-
ности. Сама попытка сделать это равносильна признанию того,
что духа единения (посредством которого единственно и под-
держиваются интимные отношения) уже не существует. Дух
единения поддерживается только с помощью страсти, не уме-
ющей вести точный счет тем личным выгодам, что получаются
от единения с кем-либо. Любовь, если она хочет достичь спра-
ведливости, должна стремиться к чему-то более высокому, чем
справедливость. Эгоистические импульсы настолько сильнее аль-
труистических, что если эти последние не подкрепить чем-то осо-
бенным, то справедливость, которой хотят даже хорошие люди,
будет пристрастной именно к тем, кто ее хочет.
Социальная значимость морального идеала, реющего в вы-
шине и пренебрегающего размышлениями о социальном, не-
престанно ослабляется по мере того, как его пытаются приме-
нить ко все более запутанным, непрямым, отношениям людей в
коллективе. Невозможно себе представить, чтобы какая-либо
группа смогла с достаточной последовательностью проявлять
настолько бескорыстное отношение к другим группам, что это
придало бы ей мощь искупления; мало того — даже если бы
такое произошло, невероятно, чтобы любая из соперничающих
412
с нею групп обладала бы достаточным воображением для того,
чтобы оценить по достоинству весь масштаб подобного дости-
жения. Кроме того, возвышенное бескорыстие, даже если оно
и способно когда-либо получить вознаграждение, предполага-
ет непосредственную жертвенность. Жертвовать собственны-
ми интересами можно либо без надежды на награду, либо с на-
деждой, что в конечном счете за это воздастся. Но как оправда-
ет индивид, ответственный за соблюдение интересов своей
группы, принесение в жертву чьих-либо интересов, помимо сво-
их собственных? «Отсюда следует, утверждает Хью Сесил, —
что весь этот раздел морали, все, что предписывает индивиду
жертвовать своими интересами ради других, все, что называет-
ся бескорыстием, не годится, коль скоро речь идет о государ-
стве. Никто не имеет права, проявляя бескорыстие, распоря-
жаться интересами других людей».6
Это суждение не слишком точно. Мудрый государствен-
ный деятель едва ли смог бы с полным правом настаивать на со-
блюдении интересов своей группы, если подобное составляло
бы явную несправедливость в отношении к человеческому сооб-
ществу в целом. Не ошибся бы он и тогда, когда пожертвовал бы
непосредственными преимуществами во имя более существен-
ных общих выгод. С другой стороны, именно нежелание посту-
пать таким образом делает нации столь неблагоразумными: они
цепляются за сиюминутные выгоды и утрачивают высшие цен-
ности единения. Вместе с тем, очевидно, что рисковать обще-
ственными интересами допустимо в меньшей мере, чем с инди-
видуальными. Неспособность идти на риск естественно вылива-
ется в некое благодушие, определенно выгодное для его
носителя, но лишенное в силу этой выгодности каких бы то ни
было морально-искупительных свойств.
Всяческие попытки перенести моральный принцип чисто-
го бескорыстия на групповые отношения терпели фиаско. Впол-
не последовательно придерживались этого принципа негры во
6 Hugh Cecil. Conservatism /Консерватизм. — (Ред.) Р. 182.
413
Р. Нибур. КОНФЛИКТ МЕЖДУ индивидом и...
время гражданской войны [в Америке]. Они не восставали про-
тив своих хозяев и на протяжении всей войны демонстрировали
исключительную преданность им. Вплоть до недавнего времени
их общая социальная позиция характеризовалась истинно рели-
гиозным терпением и всепрощением, а также некоторой соци-
альной инерцией, являвшейся следствием не религиозной доб-
родетельности, а слабого положения данной расы. Но подоб-
ная социальная политика не смягчила сердец их угнетателей.
В период, когда в Италии одерживали свои первые победы
фашисты, социалистические лидеры внезапно заняли пацифист-
скую позицию. Одно из социалистических изданий советовало
рабочим ответить на фашистский террор следующей стратеги-
ей: «(1) Создавайте вакуум вокруг фашизма. (2) Не устраивай-
те провокаций и не поддавайтесь на провокации. (3) Для того
чтобы победить, будьте лучше своего противника. (4) Не
пользуйтесь оружием своего врага. Не следуйте его примеру.
(5) Помните, что кровь партизанской войны остается на совести
тех, кто ее пролил. (6) Помните, что в борьбе с собственными
собратьями побеждает тот, кто победит самого себя. (7) Знай-
те, что лучше самому безвинно пострадать, чем принести не-
заслуженные страдания другому. (8) Не проявляйте нетерпения.
Нетерпение есть крайний эгоизм; это — инстинкт; это — потака-
ние импульсам собственного эго. (9) Не забывайте, что социа-
лизм еще больше выигрывает от страданий, ибо он рожден в
муках и живет порождаемыми страданиями надеждами. (10)
Прислушивайтесь к собственному разуму и сердцу, которые
подскажут вам, что рабочие люди должны скорее пойти на жер-
тву, чем на месть».7 Трудно представить себе более полный свод
добродетелей, чем вышеприведенный. Но итальянские социа-
листы были истреблены фашистами, их организации были унич-
тожены, а права рабочих поставлены в зависимость от государ-
ства, управляемого врагами рабочих. Рабочие могли продол-
7 Цит. по: Max Nomad. Rebels and Renegades / Повстанцы и ренега-
ты. — (Ред.) Р. 294.
414
жать «жить надеждами», но их надеждам не суждено было осу-
ществиться, коль скоро в условиях тогдашнего режима они про-
должали исповедовать принципы чистой морали, предписанные
социалистическим журналом. Некоторые из этих принципов
нельзя считать несовместимыми с применением насилия против
собственных врагов. Но так как этими принципами исключалось
принуждение, стратегия в целом была неэффективна перед ли-
цом грубого и непреклонного стремления фашистов к власти.
Весьма схожий результат дали попытки применить учение
Толстого к политической ситуации в России. Толстой и его уче-
ники считали, что вернее всего победить своих угнетателей рус-
ские крестьяне смогут, если не запятнают себя виной в насиль-
ственных действиях, которой запятнал себя царизм, применяв-
ший насилие против крестьян. Крестьянам предписывалось
отвечать добром на зло и одерживать победы путем непротив-
ления силе. В отличие от стратегии Ганди, политическая програм-
ма Толстого оставалась совершенно не реалистичной. Им не
было предпринято никаких попыток сопоставить религиозный
идеал любви с политической необходимостью осуществления
принуждения. Поэтому в целом его учение оказалось пагубным
в социально-политическом плане. Оно препятствовало росту
протеста против политико-экономического угнетения и усили-
вало свойственные русским настроения пессимизма и бездей-
ствия. Крайности, к которым прибегали террористы, кажется,
придавали особый смысл оппозиции толстовцев насилию и со-
противлению. Но, в конечном счете, усилия как террористов,
так и пацифистов оказались тщетными. И эта тщетность пред-
ставлялась еще одним оправданием того пессимистического
настроя, согласно которому невозможно было найти никакого
избавления от традиционных несправедливостей, заложенных в
российской политико-экономической системе. На деле же и та,
и другая тенденции уходили своими корнями в свойственный
среднему классу или аристократии романтический идеализм, в
любом случае слишком индивидуалистичный для того, чтобы с
его помощью можно было бы чего-либо достичь в политике.
415
Р. Нибур. КОНФЛИКТ МЕЖДУ индивидом и...
Террористы являлись идеалистами наизнанку: лежащая на их
классе вина за насилие настолько давила на них, что они считали
возможным добиваться ее искупления, сознательно беря на себя
вину в качестве поводырей угнетенных. Их идеи носили этичес-
кий и, до некоторой степени, религиозный характер, хотя сами
они считали себя людьми нерелигиозными. Политическая эффек-
тивность осуществляемого ими насилия имела для них второсте-
пенное значение. Пацифисты-толстовцы пытались найти реше-
ние социальных проблем с помощью диаметрально противопо-
ложной политики. Но с террористами их объединяло то, что их
позиция также была порождением встревоженного индивидуа-
лизма. Ни те, ни другие не понимали реальностей политической
жизни, так как не придавали должного значения определяющим
чертам коллективного поведения. Романтически настроенные
террористы не могли связать разрозненные теракты в единый
политический план действия. Пацифисты же ошибочно приписы-
вали непротивленчеству роль мощного политического оружия.
Всякий раз, когда религиозный идеализм выступает в чистом
виде, призывая обуздывать своекорыстие, он приводит к возник-
новению политически совершенно бесперспективных стратегий.
Иными словами, нет никакой возможности гармонизировать на-
званные две стратегии, призванные эффективно ограничивать
эгоистические импульсы как внутри самого индивида, так и в со-
циальной жизни. Поэтому правильней было бы занять в сфере
морали честную дуалистическую позицию, а не настаивать на
гармонизации двух методов, в результате которой оба эти ме-
тода утрачивают свою эффективность. Дуализм же позволил бы
разграничить моральные суждения, касающиеся самих себя и
других; он позволил бы ввести различие между тем, чего мы
ожидаем от индивидов, и тем, чего мы ожидаем от групп. Пер-
вое из указанных различий очевидно; оно явно или неявно при-
знается всеми, кто всерьез принимается за рассмотрение мо-
ральной проблематики. Судить собственную корысть строже,
чем эгоизм других, — это необходимый дисциплинирующий акт,
позволяющий скорректировать естественное благодушие к себе
416
самим и жесткость в отношении других. Кроме того, подобно-
го поведения требует сама логика моральной ситуации. Рассмат-
ривать действия других мы можем лишь извне; а с этой точки
зрения неизбежно социальное обоснование самоутверждения.
Только наши собственные действия могут рассматриваться нами
изнутри; а с этой точки зрения следует морально осудить вся-
ческий эгоизм. Если данное осуждение до такой степени нане-
сет урон самоутверждению, что вызовет агрессию со стороны
других, то количество таких случаев будет незначительным по
сравнению с теми случаями, когда моральное осуждение эго-
изма будет просто ограничивать чрезмерное самоутверждение
среднего индивида. И даже в тех немногих случаях, когда рели-
гиозная дисциплина подавляет эгоизм до такой степени, что в
единичной ситуации это открывает двери несправедливости, по-
давление эгоизма все равно будет иметь социальную ценность
как триумф морального принципа и как пример для будущих
поколений.
Более резким и обескураживающим является различие
между индивидуальной и групповой моралью. Непонятный мо-
ральный статус человеческих коллективов обусловливает невоз-
можность насаждения в коллективах принципов чистого беско-
рыстия. Ни одна из социальных групп не обладает достаточным
воображением, для того чтобы на нее смогла оказать должное
воздействие чистая любовь. Убедить какую-либо социальную
группу вести себя в соответствии с принципами чистой любви не
представляется возможным — исключение составляют лишь
случаи, когда условия для восприятия данного идеала создает
социальная инертность группы (качество, не представляющее-
ся ценным в моральном плане); пример тому — русские крес-
тьяне, недавно освобожденные негры и прочие подобные им
группы. Эгоизм человеческих сообществ следует принимать как
неизбежность. Там, где этот эгоизм становится чрезмерным,
обуздание его возможно только посредством конкурирующих
интересов; эффективность же такого обуздания может обеспе-
чить лишь соединение морального и рационального убеждения
417
Р. Нибур. КОНФЛИКТ МЕЖДУ индивидом и...
с методами принуждения. Моральные факторы могут оказы-
вать свое влияние на соревнование и конфликт социальных инте-
ресов, но они не могут устранить их. Моральная добрая воля
может стремиться к тому, чтобы связать частные интересы груп-
пы с идеалом повсеместной, полной и окончательной гармонии.
В силу этого она способна ограничивать самоутверждение при-
вилегированных групп и поддерживать интересы обездоленных,
но она никогда не будет настолько беспристрастной, чтобы су-
меть убедить какую-либо из групп полностью подчинить свои ин-
тересы общему социальному идеалу. Дух любви может нести в
себе определенную долю сочувствия общим для всех слабос-
тям и устремлениям, соединяющих людей независимо от роли,
выполняемой ими в социальном конфликте. Но и он не может
предотвратить конфликта. Он в состоянии воспользоваться ин-
струментами сдерживания и принуждения, способными служить
мерилами его доверия к моральным качествам оппонента, а
также способными не ослабить, а усилить эти качества. Но он не
может скрыть морального недоверия, выражающегося в самом
этом использовании инструментов принуждения. Поэтому в оп-
ределенном смысле конфликту между чистейшей индивидуаль-
ной моралью и адекватной политической стратегией суждено ос-
таваться неразрешенным.
Потребность в адекватной политической стратегии не уст-
раняет необходимости культивировать строжайшие принципы
индивидуальной морали и самый бескомпромиссный идеализм.
При всей своей вовлеченности в жизнь конкретных сообществ
индивиды никогда не утратят способность хранить верность выс-
шим канонам персональной морали. Порой, когда их группа
явно идет по пути зла, выражением их индивидуальных идеа-
лов может стать даже разрыв с группой. Подобная политика
легко может привести к политической безответственности, как
это было в случае с наиболее экстремистскими сектами непро-
тивленцев. Но эта же политика может быть и социально полез-
ной. Вдохновляемые религией пацифисты, протестующие про-
тив государственного насилия от лица чуткой индивидуальной
418
совести, возможно, никогда не ослабят властолюбия государ-
ства настолько, насколько это способна сделать обладающая
классовым сознанием рабочая группа. Но если число пацифи-
стов многократно возрастет, не исключено, что они начнут ока-
зывать влияние на политику правительства. Возможно также,
что их пример вдохновит находящихся в стане врага индивидов
на аналогичный нонконформизм и тем самым смягчит послед-
ствия конфликта, не ослабляя сравнительной силы собственно-
го сообщества.
Столь же необходимы идеалы высокой индивидуальной
морали в ситуации, когда лояльность группы находится на высо-
те, а ее общая стратегия в отношении других групп вызывает
одобрение. Даже когда группа утверждает свои интересы и
права перед лицом других сообществ, в ней сохраняется воз-
можность индивидуальных проявлений бескорыстия. Интересы
индивида связаны с интересами группы, так что когда индивид
ищет выгод для себя самого, он может тем самым заботиться и
об интересах своей группы. Но этот косвенный эгоизм играет
весьма незначительную роль по сравнению с теми возможнос-
тями, которыми обладает индивид в плане выражения или же
ограничения собственного эгоизма в отношениях со своей груп-
пой. Если он является лидером группы, ему необходимо сдер-
живать собственные амбиции. Свободное от своекорыстных
побуждений лидерство улучшает моральные качества всей груп-
пы. Лидеры обездоленных групп — даже в тех случаях, когда
они являются завзятыми экономическими детерминистами, пре-
зирающими всяческие изъявления личного идеализма, — часто
бывают движимы высокими моральными идеалами. Ведь если
бы их интересовало получение преимуществ только для себя
лично, они могли бы с легкостью достичь этого, использовав
собственные способности для того, чтобы покинуть свою груп-
пу и перейти в группу более привилегированную. Именно тако-
го рода искушение, посещающее всех наиболее способных
представителей обездоленных групп, и является сдерживающим
моментом в прогрессе их класса или их расы.
419
Р. Нибур. КОНФЛИКТ МЕЖДУ индивидом и...
Так, например, прогресс негритянской расы сдерживается
тем, что многие способные и образованные негры обнаружи-
вают склонность самоотождествляться с более привилегирован-
ной белой расой, ассимилироваться в ней и сводить до миниму-
ма свои контакты с подчиненной расой. По этой причине не смог-
ло развиться в полную силу американское рабочее движение.
Под влиянием американского индивидуализма способные рабо-
чие стремились не к сплочению рабочего класса на борьбу за
свободу, а к тому, чтобы примкнуть к классу собственников и их
агентов. Кроме того, всегда существует возможность того, что
интеллектуально продвинутый член той или иной социальной
группы, начав свою карьеру с бескорыстной преданности инте-
ресам своего сообщества, впоследствии поддастся соблазну
получения личных преимуществ либо внутри самой группы, либо
путем перехода в более привилегированную группу. Иными сло-
вами, интересы индивидов никогда не являются полностью тож-
дественными интересам их сообществ. Поэтому, каким бы ни
было значение социальной борьбы между различными сообще-
ствами, возможность и необходимость соблюдения индивиду-
альной моральной дисциплины существует всегда. Так что если
не развивать в сообществе чувства доброй воли и взаимодей-
ствия, данное сообщество не достигнет в своей жизни единства
и гармонии. Никакой политический реализм, подчеркивающий
неизбежность и необходимость социальной борьбы, не может
освободить индивидов от обязанности контролировать собствен-
ный эгоизм, понимать интересы других и расширять тем самым
сферы сотрудничества.
Приобретут ли основное значение сотрудничество и мо-
ральные аспекты жизни или императивы социальной борьбы, —
это зависит от времени и обстоятельств. Существуют периоды
социальной стабильности, когда общее равновесие социальных
сил воспринимается как нечто само собой разумеющееся; в та-
кие периоды люди ставят перед собой задачу сделать жизнь
более прекрасной и нежной уже при данной социальной систе-
ме. К таким периодам относится Средневековье. Хотя в те вре-
420
мена за само собой разумеющееся принималось кое-что из тех
несправедливостей, которые в наши дни кажутся нестерпимы-
ми, невозможно отрицать, что в сравнении со средневековой
культурой поведения, светскостью и утонченностью обхожде-
ния в повседневной жизни и искусстве наше время может пока-
заться возвратом к варварству.
Хорошо это или плохо, но наше время охвачено социальны-
ми проблемами. Существование технологической цивилизации
исключает стабильность. Жизнь меняется слишком быстро, не
позволяя кому-либо выработать почтительное отношение к тому
укладу, который достался нам от прошлого. Стремительность
развития и чуть ли не ежедневные перемены в физических об-
стоятельствах жизни уничтожают физическую символику ста-
бильности, порождая беспокойство — пусть даже данные пере-
мены не несут в себе угрозы человечеству. Но тенденции инду-
стриальной эпохи указывают в определенном направлении. Они
ведут к усугублению тех несправедливостей, от которых всегда
страдали люди; другой тенденцией эпохи является объединение
человечества в систему экономической взаимозависимости. Эти
тенденции позволяют нам лучше понять то, в каких отношениях
находятся между собой различные человеческие сообщества,
чем то, в каких отношениях состоят индивиды внутри их сообще-
ства. Поэтому нашей навязчивой идеей становится жестокость
поведения людей в коллективах. Кроме того, накопление пагуб-
ных последствий этой жестокости происходит так быстро, что
мы ощущаем насущную необходимость разрешения своих со-
циальных проблем до того, как станет слишком поздно. Поэто-
му наше поколение в целом не может не чувствовать себя обес-
покоенным и разочарованным.
В подобной ситуации все самые возвышенные идеалы, все
самые сокровенные чувства, когда-либо испытанные челове-
чеством, начинают казаться роскошью, стоит нам полностью
осознать, каким наследием мы обладаем и какая судьба угото-
вана человеческим существам. Все эти идеалы и чувства пред-
станут нам в невыгодном свете, ибо будут выглядеть роскошью,
421
Р. Нибур. КОНФЛИКТ МЕЖДУ индивидом и...
позволить которую может себе лишь тот, кто достаточно удоб-
но устроился и может потому как бы забыть о невыносимости
окружающей его социальной ситуации. Мы живем в эпоху, ког-
да личный моральный идеализм легко навлекает на себя обви-
нение в лицемерии — и зачастую это обвинение является заслу-
женным. В наше время честность вынуждена балансировать на
грани цинизма. Все это весьма трагично. Ибо то, что чувствует
индивидуальное сознание, возвышаясь над системой природы и
коллективных отношений, в которые человеческий дух погружен
силой природы, — это не роскошь, а насущная потребность
души. Но есть в нашей трагедии и своя красота. По крайней мере,
мы освобождаемся от собственных иллюзий. Мы уже не мо-
жем купить себе индивидуально величайшее удовлетворение
ценой социальной несправедливости. Мы не можем построить
себе свою собственную лестницу на небо, предоставляя осталь-
ному миру погрязать в излишествах и коррупции, без искупле-
ния своих грехов.
В деле подобного искупления наиболее действенными аген-
тами станут те из людей, кто на месте утраченных иллюзий взле-
леял новые. Наиболее важные из этих новых иллюзий состоят в
том, что в своей коллективной жизни человечество способно
достичь полной справедливости. На сегодняшний день это очень
ценная иллюзия; ибо невозможно добиваться большей справед-
ливости, если не предаваться безумию души, возвышенно жаж-
дущей полной справедливости. Только такого рода безумие и
способно вступить в бой с пагубной силой и «духовной испор-
ченностью на высоких местах». Данная иллюзия опасна, так как
порождает страшный фанатизм. Поэтому ее следует поставить
под контроль разума. Остается лишь надеяться, что разум не
разрушит ее до того, как она завершит свою работу.
Научный редактор — доктор философских наук
М. Абрамов (ИФ АРН)
Перевод И. Мюрберг
ПОЛИТИКА
И НРАВСТВЕННАЯ
ЛИЧНОСТЬ1
Бернард
Уильямс
Какими бы мы хотели видеть политиков, какими должны
быть политики? Данный вопрос, как и более общий вопрос о том,
каких моральных качеств ждем мы от политики, существенно
отличается от вопроса о том, каковы пути правильного решения
возникающих в политической деятельности моральных проблем.
Возможно, мы хотели бы иметь в лице политиков людей,
способных в определенных ситуациях игнорировать эти пробле-
мы: подобное желание явилось бы нашим моральным выбором.
Кроме того, даже и в тех случаях, когда мы хотим, чтобы поли-
тики приняли к рассмотрению моральные проблемы и нашли бы
верный способ их разрешения, недостаточно было бы сказать,
что мы хотели бы видеть в политике личность, способную это
сделать. Поскольку некоторые из правильных решений предпо-
лагают действия — причем весьма неприятного свойства, — воз-
никает вопрос о том, какого рода личности будут принимать эти
правильные решения (ведь некоторые люди слишком легко от-
носятся к подобного рода вопросам).
Меня же интересуют случаи, когда политик совершает не-
что неприемлемое в моральном плане: речь идет о так назы-
ваемой проблеме грязных рук. Центральным здесь является
вопрос о том, как следует нам расценивать участие политиков
в подобных действиях, какого отношения заслуживает их
причастность к подобным делам. Суть оставленного в этой связи
1 Статья из сборника «Общественная и частная мораль».
В. Williams. Politics and Moral Character (Public and Private Morality).
Ed. S. Hampshire. Cambridge, 1978.
423
вопроса состоит не в определении границ допустимого и заслу-
живающего оправдания поведения; хотя явно следует как-то про-
комментировать смысл утверждений о правомерности осуще-
ствления политиком неких, так сказать, «морально неприемле-
мых» действий.
Предлагаемая ниже аргументация строится на убеждении
в том, что определенную роль здесь играет сама личность по-
литика и то, какие позиции занимает он по самым разным воп-
росам. Я не хотел бы прослыть сторонником индивидуалисти-
ческой интерпретации политического действия, но полагаю все
же, что моральная сторона действий каждого отдельно взятого
политика заслуживает особого рассмотрения. Думаю, что даже
те, кто отрицают подобный подход, не могут не признать, что
моральный аспект личности политика имеет для нас значение.
Те же, кто готов это отрицать, вероятно, полагают, будто мо-
раль вовсе не имеет никакого отношения к политике, так что для
них данной темы просто не существует.
Распространено мнение, будто политическая деятельность
как бы производит отбор личностей по признаку если не жесто-
кости, то уж во всяком случае — циничности. К сожалению, из-
вестно, что данное мнение — да и вся тема нашего рассмотре-
ния — без должной определенности освещается теоретиками,
либо впадающими в излишнее морализаторство, либо стесняю-
щимися морализировать перед лицом власти. И в том, и в дру-
гом случае тема морали в политике возбуждает их настолько,
что они чаще всего рассматривают ее на масштабных и даже
эпических примерах, таких как поведение враждующих держав
в сфере международных отношений или историческая оправдан-
ность (или неоправданность) той или иной беспощадной полити-
ки. В конце своего исследования я коснусь этих вопросов, но
прежде всего меня интересует неприглядная сторона этого воп-
роса, причем объектом моего анализа будет не политик как
лидер общенационального масштаба или творец истории, а про-
сто политик как профессионал. Я намерен отмести наиболее
эмоциональную оценку политиков как преступников и ограни-
424
читься банальным представлением, согласно которому все по-
литики — мошенники.
В наборе смыслов, заключенных в определении политиков
как мошенников, присутствуют и совершенно банальные со-
ставляющие, а именно знание о том, что некоторые политики в
корыстных целях нарушают закон, берут взятки, в целях нажи-
вы позволяют себе неблаговидные вещи, не являющиеся, впро-
чем, незаконными. Все перечисленное не имеет отношения к
цели моего рассмотрения. И все же данный аспект связан с па-
рой интересных вопросов — например, об отсутствии в полити-
ке какого бы то ни было надежного представления о професси-
ональной этике. Некоторые профессии, такие как профессия
адвоката или врача, обладают подробными кодексами профес-
сиональной этики, и, думаю, это не потому, что призвание, ко-
торому посвятили себя специалисты в названных областях, не
допускает, в силу своего благородно-возвышенного характера,
никаких мыслей о личной наживе, а потому, что клиенты врачей
и адвокатов нуждаются в том, чтобы чувствовать себя защищен-
ными (и иметь реальные гарантии своей защищенности) в дан-
ных, в высшей степени деликатных, сферах своих интересов. Ана-
логичными мерами предосторожности пользуются и некоторые
сферы бизнеса, но, в общем и целом, в бизнесе концепция про-
фессиональной этики развита слабее, чем в медицине и праве.
Это наводит на мысль о том, что политика касается деликатных
областей клиентских интересов лишь в самом общем виде, но
даже и там, где признают наличие названных ограничений в дея-
тельности докторов и адвокатов, профессиональное поведение
политика ставится в один ряд с профессиональным поведением
бизнесмена. Я не вижу особой загадки в том, почему все об-
стоит именно так, а не иначе: грубо говоря, существует несколь-
ко причин, в силу которых большинство таких профессий заин-
тересовано в принадлежности к уважаемому картелю; что же
касается политиков, то у них возможность к образованию кар-
телей возникает в ситуациях, не дающих оснований для того, что-
бы считать происходящее делом респектабельным.
425
Б. Уильямс. ПОЛИТИКА И НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
В чем же отличие сомнительных, с моральной точки зре-
ния, но не относящихся к объектам нашего интереса действий
от тех, что составляют предмет нашего исследования? Конечно
же, не в свойственной первым секретности. Ибо первые зачас-
тую могут и не быть секретными, а в некоторых культурах в за-
секречивании подобных действий просто не видят необходимо-
сти — наоборот, в том, что кому-то удается открыто и помногу
обкрадывать общественные фонды, представители этих культур
видят достижение, достойное восхищения. Еще более очевидно
то, что и в собственно политической сфере многие сомнитель-
ные действия также могут быть засекречены. Суть отличия пер-
вого от второго состоит в том, что не все совершаемые полити-
ками действия являются политическими, нас же интересуют лишь
те, что таковыми являются. Если исходить из представлений о
том, что подобает политику, то обкрадывание общественных
фондов скорее всего попадет в разряд поступков, отклоняющих-
ся от собственно политической деятельности. Правда, следует
заметить, что если сравнить между собой те классификации по-
литической деятельности, которые способны предложить веду-
щие авторитеты Северо-Западной Европы и Северной Амери-
ки, полного совпадения не получится; так, например, взяточни-
чество может оказаться в числе неотъемлемых функциональных
составляющих некоторых политических систем. Вместе с тем,
повсеместно значимым признаком политической деятельности
определенно следует признать стремление оставаться у влас-
ти. Вряд ли стоит говорить о том, что существуют и неприемле-
мые способы удержания власти — и в их числе такие, которые
являются отрицанием самой цели, ради которой совершается
восхождение к власти (фальсификация результатов голосова-
ния). Но это уже вопрос выбора средств — цель же пребывания
во власти (хотя честно достичь ее можно не любыми средства-
ми и не при любых обстоятельствах) сама по себе имеет непос-
редственное отношение к занятию политикой, в отличие от та-
ких целей, как самообогащение и устройство синекуры для чле-
нов своей семьи.
426
Отвлечемся же от тех видов сомнительной деятельности
политиков, которые не являются непосредственно политичес-
кими. Но поскольку нас интересует, в первую очередь, воп-
рос о том, какие качества мы хотели бы видеть в политиках,
нам не следует забывать о той простой вещи, что в психологи-
ческом плане различие между политической и неполитической
деятельностью может оказаться весьма незначительным. От-
нюдь не каждый политически беспощадный или заблуждающий-
ся властитель расположен к самообогащению или к необосно-
ванному продвижению на должности собственных друзей: как
правило, наиболее интересными в морально-психологическом
плане оказываются как раз те, кто не проявляет такой заинте-
ресованности. Но данные две тенденции достаточно часто вы-
ступают вместе, и призывы к «чистому правительству» обычно
направлены против их обеих.
Есть и другой аспект той же темы, упомянуть о котором
я хочу лишь мимоходом. Я рассмотрю политика как органи-
затора действия или, по крайней мере, как одного из органи-
заторов совместных действий, а не как к личности, участвую-
щей в работе партии или правительства или выражающей свое
молчаливое согласие с решениями, в принятии которых сам
он не участвует. Некоторые из вопросов, которые нам пред-
стоит рассмотреть, касаются лиц, являющихся зачинателями
дел любого уровня. К таковым относятся президент или пре-
мьер-министр, а (в рамках британской системы) — член каби-
нета министров. При этом остается в стороне вопрос об ответ-
ственности политика, а следовательно, и оценки его деятель-
ности в случае, когда он соглашается на меры, инициатором
которых был не он. Также остается в стороне более интерес-
ный вопрос об ответственности политика в случае, когда он
не соглашается с данной мерой, но молчаливо допускает ее
осуществление или оказывается в ситуации, когда данная мера
отождествляется с его именем — что означает для него (по
крайней мере, в демократической системе) проблему ухо-
да в отставку.
427
Б. Уильямс. ПОЛИТИКА И НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
Вероятно, следует сделать одно замечание в связи с дан-
ной проблемой. Уход в отставку или отказ уйти в отставку не-
возможно однозначно расценить либо как инструментальный,
либо как экспрессивный акт. Инструментальные соображения,
конечно, имеют здесь место — подобно той классической стра-
тегии «воздействия изнутри», которая, бывало, весьма надолго
связывала многих слабых личностей со многими отвратительны-
ми авантюрами. Однако подобные решения по самой своей при-
роде не способны являться всегда исключительно инструменталь-
ными, поскольку среди последствий этих решений есть и такие,
которые возможны при условии, что относительно ответствен-
ного за них агента они воспринимаются как непреднамеренные.
Некоторые из последствий данного действия зависят от того,
какой смысл вкладывается в них, так что агент, заинтересован-
ный исключительно в получении определенных последствий, вни-
мательно оценив все возможные варианты, столкнется с тем
фактом, что его собственные действия по самой своей природе
не могут быть адекватно осмыслены с точки зрения одних лишь
порождаемых ими последствий. С другой стороны, считать от-
ставку простым эквивалентом такого действия, как высказывае-
мое в частной, непринужденной беседе выражение согласия или
несогласия, было бы элементарным заблуждением, допуска-
емым лишь тем, кто не замечает разницы между привержен-
ностью к повседневной политической работе и одноразовым
актом политического самовыражения. Кроме того, этим было
бы проигнорировано то обстоятельство, что для политика по-
добное решение есть — в прямом и истинном смысле — часть
его жизни.
Но и тогда, когда данное обстоятельство не остается неза-
меченным, оно зачастую получает превратное толкование: сама
его природа предрасполагает к таким ошибкам. Для карьерно-
го политика отставка, скорее всего, способна повлиять на его
участие в политике вообще. Решение об отставке должно быть
предварительно обдумано им с точки зрения его политических
планов, и это, конечно же, может быть истолковано как забота
428
о собственной карьере. И некоторые из политиков в подобной
ситуации действительно думают только о карьере; однако, важ-
но, чтобы и общественность, и сам политик сознавали при этом,
что отличить карьеристские от некарьеристских мотивов меша-
ют в данном случае структурные причины.
В общей массе политических актов различаются те, что име-
ют под собой серьезные политические основания, — например,
то, что без них не будут осуществлены важные и значительные
политические прожекты; но бывает, что к осуществлению ука-
занных политических шагов некоторые почтенные, основатель-
ные и прочие люди оказываются не склонны — во всяком слу-
чае, поначалу. Помимо этого, в еще большем числе случаев
(причем случаев более предательских по характеру) неблаго-
видные поступки были необходимы не для достижения некой
ясной и благородной цели, а просто для того, чтобы обеспечить
непрерывность процесса или перехватить инициативу оппозиции
по осуществлению какого-либо ценного проекта, или же вооб-
ще для того, чтобы не опоздать с осуществлением важного про-
екта. Характер же самих этих неблаговидных шагов может за-
висеть от политического окружения; в настоящее время мы стре-
мимся к достижению относительно упорядоченной ситуации, в
которой политическая деятельность предполагала бы, по край-
ней мере, изложение и обсуждение противоположных интере-
сов и идеалов. В такой ситуации политик, возможно, будет за-
интересован (или понуждаем) в таких вещах, как ложь или, по
меньшей мере, сокрытие фактов, а также выступление со сби-
вающими с толку заявлениями, нарушение обещаний, односто-
ронняя аргументация, образование временных коалиций с теми,
к кому сам он испытывает неприязнь, жертвование интересами
достойных людей во имя людей недостойных и (что случается,
по крайней мере, в случае занятия политиком достаточно влия-
тельного положения) пользование принуждением, доходящим
до шантажа. Не будем рассматривать здесь крайние ситуации,
в которых, например, дело доходит даже до организации убий-
ства оппонента. (Я хочу сказать, что об этом не может быть и
429
Б. Уильямс. ПОЛИТИКА И НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
речи, так что было бы полным безумием упоминать такую воз-
можность в качестве одного из вариантов. Данная ситуация не
такова, чтобы можно было рассматривать подобные варианты с
тем чтобы, хорошенько поразмыслив, отложить их в сторону.)
Перечисленные действия — не столь жесткие, как после-
днее, но все равно достаточно неприглядные — ни в коей мере
не являются исключительной прерогативой политики. Необходи-
мость таких действий диктуется участием в политике крупных
интересов и отчасти не отрегулированными условиями торга. То
же самое происходит, например, и во множестве наиболее ак-
тивных разновидностей бизнеса. Но в политике это влечет за
собой наибольший ущерб для репутации: использование назван-
ных средств считается более подходящим для открыто эгоисти-
ческих начинаний, чем для тех, что связаны с более нравствен-
ными соображениями. Но и сам по себе факт наличия более су-
щественных моральных устремлений не случаен. Помимо того,
что должны существовать и такие цели, которые не отражают
корыстных интересов кого-либо из профессиональных участни-
ков процесса (в конце концов, такого рода цели необходимы
для того, чтобы данный род деятельности мог называться поли-
тическим), здесь играет роль также и присущая демократии тен-
денция прививать обществу ожидания более высокого поряд-
ка — даже в выборе средств — ведь в условиях демократии
именно осуществление контроля над политиками рассматрива-
ется как функция ожиданий электората.
Я упомянул о действиях, предпринимаемых ради осуществ-
ления важных политических целей, идти на которые «некоторые
почтенные, основательные и прочие люди оказываются не склон-
ны — во всяком случае, поначалу». Но следует сказать, что если
эти действия служили осуществлению достойной политической
цели и обретению наибольшего блага, то не свидетельствует ли
все это о том, что данные почтенные люди просто не могли не
желать их? Самое большее, о чем говорит данная характерис-
тика действий, это о том, что названные люди не захотели бы
так поступать, если бы это не соответствовало их интересам; но
430
в данном случае, заметим, это не так. Однако такого рода ути-
литаристская реакция либо не отражает сути проблемы, либо
же предлагает неадекватный способ ее решения. Первое име-
ет место в случае, если утверждается, что иначе в данных об-
стоятельствах придется совершать недостойный поступок, и при
этом ничего не говорится о склонностях самого агента и о том,
каким образом эти склонности отражаются на данном поступ-
ке. Второе имеет место в случае, если утверждается, что един-
ственной склонностью, которой необходимо обладать данному
агенту, является склонность поступать так, как велят ему утили-
тарные соображения. Даже утилитаристы признали подобное
решение неадекватным: в нем нет ничего самоочевидного, и
многие утилитаристы согласны с тем, что оно и вовсе неверно,
что лучший способ осуществления поставленной ими цели по-
всеместного величайшего счастья — это иметь таких агентов,
каждый из которых добивался бы осуществления этого повсе-
местного величайшего счастья. Но помимо данного уровня рас-
суждений существует еще более глубокое понимание пробле-
мы, согласно которому в человеческих представлениях о «сча-
стье» может присутствовать не только утилитаристское
человеколюбие, но и другие нравственные установки.
Как бы там ни было, недостаточно сказать: данные ситуа-
ции таковы, что вести себя в них правильно означает поступать,
как правило, морально предосудительным образом. Подоб-
ная характеристика наиболее справедлива применительно к тем
случаям, когда и действие, и та ситуация, в которой оно осуще-
ствляется, представляют собой исключение из общего прави-
ла. Мы можем припомнить целый перечень сочинений, начиная
с Росса и других авторов, в которых утверждается, что в чрез-
вычайных обстоятельствах позволительно бывает пренебречь
теми или иными обязанностями. В таких случаях принять реше-
ние зачастую нетрудно — конечно же, ради спасения тонуще-
го ребенка мы готовы нарушить данное кому-то обещание; в
подобном случае, сомнения или чувство неловкости были бы
совершенно неуместными, ибо одно событие здесь очевидно
431
Б. Уильямс. ПОЛИТИКА И НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
является более важным, чем другое. Это не значит, конечно,
что ни обещания, ни другого какого-то невыполненного обяза-
тельства никогда не существовало (остается, по крайней мере,
обязанность объясниться); вместе с тем произошедшее, безус-
ловно, отменяет ранее данные обязательства, так что другая сто-
рона, коль скоро ей известны все обстоятельства, не в праве про-
тестовать. Конечно, не все чрезвычайные обстоятельства могут
служить безусловным основанием для невыполнения ранее взя-
тых обязательств. Есть и сомнительные в этом плане случаи, по-
рождающие определенную неловкость. Но в данном контексте
чувство неловкости непосредственно относится к самому сомне-
нию или неясности: в нем заключен вопрос «правильно ли я по-
ступил?». Если у кого-то есть чувство неловкости, вызванное
ощущением, что он неправильно повел себя в отношении пост-
радавшего, то это именно от сознания неверности выбранного
способа поведения.
Именно такой структурой определенно обладают некото-
рые ситуации в политике. Хотя памятные мне лично ситуации
(конечно, как я уже сказал, подобное может случаться не толь-
ко в политике) обладают иной структурой. В этих последних чув-
ство постыдности содеянного порождается не неуверенностью
относительно правильности выбора и не осознанием его невер-
ности. В данном случае ощущение, что произошло нечто по-
стыдное, с полным основанием разделяют и пострадавшие,
имеющие основания жаловаться на то, что с ними плохо обо-
шлись. И тот политик, не обративший внимания на их жалобы и
считающий, что, так как он уже объяснился с пострадавшими,
их жалобы означают только непонимание с их стороны и явля-
ются неуместными (как это могло бы быть, имей мы дело с
первым из приведенных мною примеров), — такой политик де-
монстрирует тем самым такие черты своей личности, присут-
ствие которых должно было бы в высшей степени обеспокоить
окружающих.
Я не имею в виду тех крайних случаев трагического выбо-
ра, о которых можно сказать: все, что ни выбери, будет непра-
432
вильно.2 Хотя такие случаи и не являются простыми исключения-
ми, в них, несомненно, есть нечто исключительное. Что же ка-
сается рассматриваемых нами случаев, то они не есть ни то, что
считается исключением в нашей нормальной системе категорий,
ни то исключительное, что выходит за рамки нормальных кате-
горий. Но и оставаться относительно их в неопределенности мы
также не имеем права. Об этих случаях часто можно сказать,
что, пока агент принимает всерьез те моральные рамки рекомен-
даций или доводов в пользу тех или иных направлений действия,
ему не будет неясно, что следует делать. Ясность в данном слу-
чае заключается не в очевидности исключения, порожденного
чрезвычайной ситуацией, и не в очевидности невозможного, ха-
рактерной для трагической ситуации. Ясность этих случаев со-
стоит в их повседневности, включенности в «обычное дело» (ко-
нечно, хочется, чтобы они не слишком часто оказывались час-
тью «дела», но, тем не менее, они таковыми являются). Если
политик намерен принимать всерьез политические требования
(в том числе, и моральные заповеди политики); если он собира-
ется действовать на любом уровне, за исключением скромного
и в основном административного уровня ответственности, тогда
он не может исключать вероятность того, что ему придется стол-
кнуться с ситуациями подобного рода. Если же он занимает наи-
более ответственные посты, то столкновение с подобными си-
туациями для него практически неизбежно. На более низком
уровне такого может и не случиться. Он может оказаться в ат-
мосфере послушания и гражданской ответственности. Ему мо-
жет повезти. Он может обладать к тому же той редкой способ-
ностью к моральному лавированию, которая позволяет «разру-
ливать» подобные сложные ситуации. Но все это не отметает
такой опасности, как возможность возникновения в публичной
жизни ситуаций, для разрешения которых требуется предпринять
2 О подобных случаях я пишу в работе: Bernard Williams «Ethical
Consistency» (Этическая последовательность. (Ред.), переизданной в
Problems of the Self (Cambridge 1973), Ch. 11.
433
Б. Уильямс. ПОЛИТИКА И НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
нечто, морально предосудительное. Отказ же делать это из мо-
ральных соображений почти наверняка явится свидетельством
неспособности данного политика к осуществлению также и нрав-
ственных политических целей.
Вместе с тем, неприемлемость данных поступков с мораль-
ной точки зрения не отменяется, что доказывается, прежде все-
го, тем соображением, что пострадавшая сторона имеет все
основания жаловаться на плохое к себе отношение. Так, напри-
мер, если политический деятель лгал им или сознательно вводил
их в заблуждение, запугивал их, унижал или злоупотреблял их
доверием, то это невозможно отрицать. Конечно, возможно
найти всему этому соответствующее объяснение и добиться их
понимания, но и в этом случае глупо было бы утверждать, что
пострадавшие не в праве жаловаться.
Можно сказать, что пострадавшие не имеют права жало-
ваться, потому что их отношение к данному действию в дан-
ном политическом контексте не является таким же, каким оно
могло бы быть вне этого контекста: вероятно, тогда это было
бы уже другое действие. Порой подобное утверждение ока-
зывается не лишенным смысла. Оно касается тех из постра-
давших, кто сам участвует в политике: тот, кто понимает при-
роду данного вида деятельности, должен предполагать, что
столкнется с неприятностями определенного рода, и было бы
просто заблуждением относиться к ней так, как уместно отно-
ситься к более рафинированным видам деятельности. Но это
соображение — которое можно было бы окрестить трумэнов-
ским3 принципом «горячей кухни» — применимо не ко всем.
И внутри политики, и вне ее есть потерпевшие, пострадавшие
больше, чем они ожидали; и вообще в политике случаются та-
кие шаги, оправдать которые нельзя никакими приличествую-
щими случаю соображениями.
3 Трумэн Гарри (1884-1972) — 33-й президент США (1945-1953). От-
дал приказ об атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки в августе
1945 г. (Ред.)
434
Я упомянул о «моральных притязаниях» политиков. В не-
которых случаях заявления о политических резонах являются
достаточно приблизительными и достаточно нравственными,
что позволяет говорить о моральных обоснованиях того или
иного политического акта, перевешивающих моральную аргу-
ментацию не в его пользу. Но и в этом случае может оставать-
ся некий моральный осадок, то неистребимое моральное не-
приятие, о котором я уже говорил. Возможность сохранения
такого осадка не есть нечто присущее исключительно полити-
ческой деятельности, но некоторые из свойственных политике
черт делают ее особо предрасположенной к возникновению
подобного осадка. Особенно часто он возникает тогда, когда
моральное оправдание того или иного действия имеет консек-
венциалистский или максималистский характер, а страдает от
этого право: когда право заставляют отступить перед обстоя-
тельствами, это приносит больший моральный урон, чем ког-
да одно обстоятельство уступает перед другим, ибо именно в
независимости от обстоятельств состоит смысл прав4. Для по-
литики характерным является консеквенциалистский способ
морального оправдания. Кроме того, важным аспектом кон-
секвенциалистского типа суждений является максимизация
ожиданий, зависящих от размера и вероятности отдачи [от
действий]. Поскольку же в сфере политического действия от-
дача является или может являться очень большой, вероятность
может оказаться весьма невысокой, и тогда пострадавшие
могут решить, что их права были попраны под влиянием сооб-
ражений какой-то посторонней возможности.
Там, где политические доводы носят менее приблизитель-
ный характер (как, например, доводы оборонительного или
4 Я полагаю, что иногда права могут быть отменены чем-то другим.
Включение в определение прав положения о невозможности их отмены
чревато более общими последствиями — ведь тогда надо будет оговари-
вать и возможность конфликта между отдельными правами — и, как тако-
вое, оно нежелательно: если все права признаныабсолютнь/ми, легко зак-
лючить, что их вовсе не существует.
435
Б. Уильямс. ПОЛИТИКА И НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
упреждающего свойства или те, которые направлены на обес-
печение явной возможности), речь может идти уже не о мораль-
ных притязаниях политики, а просто о противостоянии требова-
ний политики морали. Если озабоченный политик надеется найти
какие-то моральные соображения, относящиеся к такой ситуа-
ции, то он скорее всего обнаружит, что они свелись к общему
оправданию устремлений, его собственных или его партии, «до-
стойных целей» или других «возвышенных задач». Такая «высо-
кая» точка зрения является столь удаленной от политики и неуяз-
вимой, что какие-либо реальные побудительные причины серь-
езного осуществления того или иного политического курса никак
не омрачаются угрызениями совести или озабоченности о его
неполитической цене. Политическая благопристойность суще-
ствует где-то между такой тенденцией и его законным наслед-
ником — цинизмом, которому даже отдаленно не виден нрав-
ственный Олимп, и абсурдной неспособностью понять, что если
политика как вид деятельности существует хоть в каком-то виде,
то некоторые моральные соображения должны уйти с ее пути.
И если мы надеемся, что это серединное пространство бу-
дет когда-то освоено, то нам нужно последовательно придер-
живаться изложенных взглядов, нам нужно найти политиков, го-
товых придерживаться той точки зрения, что некоторые действия
не перестают быть морально неприемлемыми, даже когда они
являются политически целесообразными. Смысл сказанного —
не прославлять политиков, которые, действуя безжалостно, со-
жалеют об этом. Посыпание головы пеплом — неподходящее
занятие для политика, особенно удачливого. Дело в том, что
только те, кто и в случае реальной необходимости согрешить
против нравственности идут на это прегрешение с неохотой, ско-
рее всего будут воздерживаться от нарушения правил морали
там, где в этом нет необходимости — вот в чем состоит суть
моих доводов.
Тому я вижу две различные причины. Во-первых, ни в поли-
тике, ни в какой-либо другой области невозможно занять такую
позицию, которая была бы неизменно верной при всех обстоя-
436
тельствах. Вопросы о том, насколько взвешено суждение, при-
нимаются ли во внимание (и до какой степени) при рассмотре-
нии долговременных задач непосредственные моральные воз-
ражения, предполагают, если подойти к ним здраво, некие об-
разы восприятия и реагирования. Это предполагает наличие у
групп людей, рассматривающих практический вопрос, неких
общих предрасположенностей и общих ожиданий того, какие
соображения по данному вопросу нужно услышать, какие со-
мнения или отговорки уместно упомянуть. (Кейнсу приписыва-
ют такую характеристику американского чиновника: «Человек,
у которого ухо прижато к земле, не может услышать сказан-
ное тем, кто не сгибается».) В этом — первое и главное сообра-
жение, которое признает любой разумный взгляд на дискуссию:
существенной помехой тому, чтобы с легкостью мириться с не-
терпимым, является привычка не поддаваться.
Не столь очевидна вторая, уже упомянутая мною причина:
та, что нежелание в случае необходимости грешить против нрав-
ственности, представляет собой не только полезную привычку,
но и правильную реакцию на такой случай, поскольку существу-
ет та моральная цена, которую приходится платить за данную
необходимость. То, что даже при необходимости согрешить
против морали, нежелание делать это является оправданным —
а говоря о «нежелании», я имею в виду не только изначальные
колебания по поводу вынесения решения, но и дискомфорт в
связи с уже принятым решением — помогает прояснить приро-
ду и ценность той привычки не поддаваться, о которой я гово-
рил, излагая первую причину. В привычке не поддаваться амо-
ральным поступкам находит свое отражение то, какой ценой об-
ходится нам отход от морали. Утилитаризм, апеллирующий
(в некоторых своих косвенных проявлениях) к привычке сопро-
тивляться, не может постичь данного смысла этой привычки, так
как ему чужды представления о моральных затратах — в отли-
чие от иных затрат (связанных, например, с пользой), которые
приходится учитывать при вынесении морального решения.
У утилитаризма свои особые причины непонимания того, что есть
437
Б. Уильямс. ПОЛИТИКА И НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
моральные затраты, связанные с утилитаристскими представле-
ниями о максимизации [выгоды]; но помимо утилитаризма, дан-
ным непониманием характеризуются и многие другие концеп-
ции моральной философии. Между тем это понятие укоренено
в моральном сознании многих людей. Почему столь многие
представители моральной философии умудряются забыть о по-
нятии моральных затрат — это вопрос более сложный и, навер-
ное, более глубокий, чем вопрос о том, почему о нем забыва-
ют политики.
В таком случае, если существуют политики, имеющие до-
статочно моральных оснований делать такие вещи, которые
сами они с полным правом считают безнадежно аморальны-
ми, то один из способов понять их положение заключается в
том, чтобы учесть, какие связи политиков с другими действую-
щими лицами образуют данное положение, являясь достаточ-
ным мотивом, способным перевесить возражения против по-
добных действий. Именно эту модель применил в своей недав-
ней работе Чарльз Фрайд (Charles Fried «The Lawyer as Friend:
The Moral Foundations of the Lawyer-Client Relation: Yale Law
Journal 1060-89 (1976)5, к случаю (в некоторых отношениях схо-
жему с нашим), в котором клиент требует от адвоката, чтобы
тот сделал нечто неблаговидное, с точки зрения морали, на-
пример, запугал свидетеля или злоупотребил формальными
преимуществами обеспеченных людей в ущерб интересам
менее обеспеченных людей. В этой связи Фрайд обращается к
рассмотрению отношений между друзьями, моделируя отно-
шения адвоката со своим клиентом по образцу личных отно-
шений, которые, по общему признанию, дозволяют и даже
предполагают отход от требования соблюдения беспристраст-
ности. Фрайд честно пытается разрешить поставленную про-
блему, но предложенная им для этой цели модель неубеди-
тельна. Во-первых (этот момент упоминается им, но без дол-
5 Юрист как друг: моральные основания отношения юриста и клиента.
(Ред.)
438
жных последствий), другу не платят за дружбу; во-вторых,
достойный человек, а именно о таком идет речь, не может
иметь друзей, которые своим поведением напоминали бы кли-
ентов адвоката и ожидали бы от него тех же услуг, которых
ожидают от адвоката [в приведенном примере] его клиенты.
Здесь прослеживаются некоторые аналогии с моделью
особых отношений в политике, поскольку в ней присутствуют
лояльность и приверженность — чувства, далеко не бесприст-
растные. Но хотя приверженность партии, стране или электо-
рату играет определенную роль, она не отражает всего круга
проблем, как не отражают его личные отношения адвоката и
клиента. Случай с адвокатом заставляет нас задуматься над
другим вопросом, который не просто уместен, но является цен-
тральным в данной связи: какую мы желаем иметь систему и
какую ориентацию мы ожидаем от человека, действующего
по ней? После этого нам следует подумать над тем, как соот-
нести между собой ответы на данные два вопроса в свете тре-
тьего: какого рода личностную ориентацию данная система тре-
бует или поощряет?
В этой связи пример с адвокатом наводит на некоторые ин-
тересные вопросы, на которых следует здесь остановиться.
Спросим себя, как соотносится нужный результат деятельности
адвоката (справедливость) с состязательной системой и насколь-
ко востребованы и поощряются данной системой рассматрива-
емые Фрайдом типы поведения. Фактически, это только пер-
вый подход к проблеме, ибо если состязательная система смо-
жет обеспечить справедливость, то одной из причин подобного
успеха должно быть наличие судьи, а судьи являются юриста-
ми — в прошлом, как правило, они адвокаты. Ориентация, при-
сущая судейству, не тождественна ориентации, которая соот-
ветствует состязательности, но, исходя из того, как работает
наша система выдвижения судей, одно должно каким-то обра-
зом следовать из другого.
Однако вернемся к вопросу о состязательности. Говоря о
том, что осуществление некоторых законных прав (например,
439
Б. Уильямс. ПОЛИТИКА И НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
законных прав сильного, применяемых им против слабого) мо-
жет выразиться в неприемлемых, с точки зрения морали, дей-
ствиях, нас может привлечь следующее рассуждение:
1. В любом (по крайней мере) сложном обществе реали-
зация некоторых законных прав влечет за собой действия, не-
приемлемые с точки зрения морали.
2. Плохо, если нет возможности реализовать существую-
щие законные права.
3. Для реализация многих из тех прав, что упомянуты в (1),
необходимы адвокаты.
4. Любой адвокат, реально участвующий в реализации этих
прав, должен быть настоящим чудовищем. Следовательно,
5. Хорошо, что некоторые адвокаты являются истинными
чудовищами.
Можно ли что-либо возразить на это? Предположим, что
общепринятый ответ лжет, отрицая (1); но в рамках нашего рас-
смотрения мы не признаем достаточным общепринятое осно-
вание для такого отрицания, состоящее в том, что нуждающая-
ся в подобных аморальных поступках система опирается на дос-
таточное моральное обоснование (что фактически равнозначно
(2)). Другое направление мысли состоит в отрицании (2). Таков,
вероятно, подход Вассерстрёма6, склоняющегося к мнению, что
если (1) имеет большое значение при реализации некоторых
прав, то лучше эти права оставить нереализованными. Если по-
добное утверждение не ограничивается ситуацией, когда отказ
совершать аморальные поступки сочетается с сознанием, что
кто-то другой готов их совершать (а эта позиция не обязательно
должна вызывать возражения), тогда функционирование зако-
на как предсказуемой (в общих чертах) системы становится про-
блематичным. Фрайд отрицает (4), помещая действия, требуе-
6 Dick Wasserstrom «Lawyers as Professionals: some moral issues»/ Юрис-
ты как профессионалы: некоторые вопросы морали (Ред.), 5 Human Rights
(1975). Р. 2-24. Я благодарен Дику Вассерстрёму, Энди Кауфману и другим
участникам обсуждения этих вопросов на Совете по философским исследо-
ваниям Института права и этики Колледжа Уильямса в Массачусетсе (1977).
440
мые в (1), в контекст лояльности и дружбы. Прочие могли бы
оспорить (4) путем привлечения понятий профессионализма —
утверждая, что, поскольку названные действия совершались в
рамках исполнения профессиональных обязанностей и имели
целью утверждение желаемой системы, постольку их нельзя
считать чем-то ужасным — эти действия просто не содержат в
себе ничего личного.
Открываемая этим ответом тема феноменологии состоя-
ний духа очень сложна. Между тем границы ответа весьма оче-
видны и даже печально известны. Например, одна из таких гра-
ниц заключается в том, что иметь определенную профессию —
это относящийся к ее обладателю личностный факт. Однако,
какого бы мнения мы ни придерживались относительно данного
тезиса о профессионализме, существует, по меньшей мере,
одна возможная в случае с адвокатом вещь, которая невозмож-
на в случае с политиком. Даже если бы мы согласились с (5) —
с неприятным выводом из предыдущего рассуждения — мы мог-
ли бы, по крайней мере, признать, что профессиональная дея-
тельность адвоката достаточно ограничена и это придает факту
чудовищности некоторых адвокатов весьма ограниченное зна-
чение для публики: то, в чем данное рассуждение (если оно спра-
ведливо) показывает чудовищность адвокатов, не может давать
оснований для сожалений у их клиентов. Однако, если бы речь
шла о политиках, таких оснований было бы больше; будь воз-
можно аналогичное рассуждение относительно них, у обще-
ственности были бы причины для обеспокоенности. [Их] профес-
сиональная сфера деятельности гораздо менее четко очерче-
на, и в ней присутствуют важные асимметрии, например, в
вопросе о том, что подлежит сокрытию. В состязательной сис-
теме поведение адвоката во многом определяется линией, от-
деляющей клиента от противной стороны; и конечно, причины,
по которым что-либо скрывается от нее, не являются типичными
причинами, по которым что-либо скрывается от клиента. Но при-
чины, по которым что-либо скрывается в политике, являются теми
же самыми, по которым это скрывается от избирателей.
441
Б. Уильямс. ПОЛИТИКА И НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
Другим объектом озабоченности в политике является про-
фессиональное (и само по себе вполне законное) стремление
политика оставаться во власти. Это, как я уже отмечал, порож-
дает некую неискоренимую амбивалентность: рассматривая
крайние выражения этого стремления, невозможно сказать, на
каком этапе оно вырождается в чистую амбициозность, в ту осо-
бую, случающуюся во всех системах деформацию политичес-
кой жизни, которая состоит в неспособности оценивать вещи,
как они есть, так как внимание поглощено теми следствиями,
которые будут возникать из таких оценок, в первую очередь —
во взаимодействии с коллегами. Там, где подобное имеет ши-
рокое распространение, у граждан есть все основания не дове-
рять суждениям своих политиков.
Ориентации политиков находятся в иной связи со стоящими пе-
ред ними задачами и с общественностью, чем ориентации в таких
видах профессиональной деятельности, как адвокатура, несмотря
на то, что относительно адвокатов отчасти можно задавать те же
вопросы, что и относительно политиков. Эти различия вызывают
все большую озабоченность, делая еще более актуальным воп-
рос о том, какие черты политической системы ответственны за фор-
мирование у политиков таких ориентаций, которые одновременно
отличались бы нравственностью и не снижали бы эффективности
данных политиков. Какие черты системы способствуют созданию
такого положения, при котором достойные люди будут обладать
надлежащим объемом власти? Как добиться того, чтобы политики
с разумной регулярностью все же занимали пространство между
цинизмом и политическим идиотизмом?
Это объемный, старый и по большей части эмпирический
вопрос. Если соединить вопрос Платона как возможно (благое)
хорошее правление? с вопросом Макиавелли как править ми-
ром в его реальном состоянии?, то простейший результат та-
кого соединения — как возможно (благое) хорошее правле-
ние миром в его реальном состоянии? — явит собой вопрос,
ответить на который весьма не просто. Кроме того, в этом воп-
росе содержится чересчур много благочестия: унаследованное
442
от Платона понятие блага заставляет задаться вопросом о том,
как вообще можно добиться чего-либо с помощью блага (доб-
ра), а макиавеллевское понятие мира, как он есть, наводит на
вопрос о том, как можно что-либо поделать с таким миром. (Рас-
пространенное представление о «реализме» получает свою силу
оттого, что второй из этих вопросов имеет несколько ответов, а
первый не имеет ни одного). Но если изменить оба вопроса,
допустив, с одной стороны, что благо не обязательно должно
быть таким уж чистым (ведь понятия моральных затрат и мо-
ральных ограничений не отменяются), а с другой — что в обще-
стве уже существуют устоявшиеся формы политики и опреде-
ленные ожидания гражданской респектабельности, — тогда у
нас появится возможность обсуждать вопрос о том, какими ка-
чествами должна в этой связи обладать система. Таких качеств
множество: я же упомяну в самых общих чертах только четыре
аспекта политической системы, представляющиеся мне наибо-
лее тесно связанными с данной проблемой.
а) К ним относится уже затронутый выше вопрос о балан-
се публичности и об отношениях между политиком и обществен-
ностью, особенно, конечно, при демократии. Повсеместно, и в
частности в США, распространено мнение, что публичное прав-
ление и надлежащий контроль со стороны общественности дол-
жны способствовать обеспечению честности правления и обуз-
данию цинизма политиков. Однако, нет оснований полагать, что
влияние подобных мер и подобных институтов должно действо-
вать только в одном направлении. Требования того, чтобы каж-
дый шаг немедленно предавался гласности, раздающиеся в си-
туации, отмеченной, по нашему мнению, некоторым налетом
морализаторства, заключают в себе явную опасность лицеме-
рия, тогда как и без этого конкуренция упреждающих пресс-
релизов порождает потребность в настолько скором освеще-
нии любых политических шагов, насколько это позволяют воз-
можности современных средств массовой информации.
б) Аналогичное значение имеет вопрос об отношениях меж-
ду политиками; здесь существует еще одно распространенное
443
Б. Уильямс. ПОЛИТИКА И НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
мнение, согласно которому в интересах хорошего правления
между политиками должны существовать в основном функцио-
нальные связи, что между ними не должно быть какой-либо об-
щности взглядов, заметно отличающей их от тех, кто не являет-
ся политиками. Однако неясно, насколько верна подобная точ-
ка зрения. Ибо обсуждение различных политических курсов есть
важная составляющая взаимоотношений различных политиков,
она же представляет собой основную черту нравственной куль-
туры. Очевидно, что беззастенчивая группировка у власти хуже
группировки, контролируемой беззастенчивой оппозицией, но
это не единственный выбор. Другой выбор — это не столь без-
застенчивая группировка, противостоящая еще более беззас-
тенчивой оппозиции.
в) К наиболее известным относится вопрос отношений меж-
ду потенциальными и действующими политиками, вопрос полити-
ческого отбора. Печально известным является тот факт, что в
тех политических системах, где преемственность перехода пол-
номочий проблематична или подвержена нарушениям, поощ-
ряется жестокость политиков. Ни один из компетентных крити-
ков не станет утверждать, что подобное положение дел легко
исправить, но констатация данного факта имеет важное значе-
ние для оценки политической системы.
г) Не столь очевидная, как эта, другая разновидность той же
проблемы связана с типами карьерного роста внутри политичес-
кой организации: в частности, речь идет о том, что попадание на
должности наивысшего иерархического уровня с не столь значи-
тельных должностей осуществляется как бы через «бутылочное
горлышко». И если только человек не находится в особо благо-
приятной ситуации, для попадания на самый верх политической
системы ему скорее всего потребуются особые качества — если
не откровенно неприглядные и вызывающие сожаление, то, во
всяком случае, свидетельствующие о присутствии в его характе-
ре тех разновидностей честолюбия и профессионализма, кото-
рые, как правило, не являются лучшими советниками в мораль-
ных или в практических вопросах. Было бы желательно, чтобы
444
система не слишком часто заставляла политиков пускать в ход
подобные качества; надо сделать так, чтобы для реализации по-
четных и успешных ролей в политике не обязательно было проби-
ваться на самый верх — это позволило бы лицам, не обладаю-
щим пробивной силой, также пройти через «горлышко бутылки».
Правление, сосредоточенное на нескольких личностях, конечно,
же ослабляет такую возможность. С этим вопросом связан воп-
рос о престижности рядовых должностей. Вспомним тот отме-
ченный многими комментаторами факт, что, когда английский
политик Р. А. (а ныне лорд) Батлер ушел из политики, полагали,
что его карьера оказалась неудачной, потому что (и несмотря на
то, что) ему пришлось побывать почти на всех ведущих постах, за
исключением поста премьер-министра.
Все это, конечно, лишь намеки на возможные темы для об-
суждения. Цель их — указать некоторые пути осмысления тех
неприемлемых поступков, которые являются частью (повседнев-
ной) политики, продемонстрировать, что творческая мысль дол-
жна быть направлена на те аспекты политической системы, ко-
торые уменьшили бы вероятность того, что к профессиям, пред-
полагающим подобные поступки, тянулись бы лишь те лица,
которым данные поступки не кажутся неприемлемыми.
И наконец, я хотел бы изложить лишь одну мысль относи-
тельно будущего развития данной темы, когда объектом вни-
мания исследователей станут не только неприемлемое, неприг-
лядное, но и преступное или потенциально преступное. Это —
принципиально иной уровень анализа, чем тот, которым мы за-
нимались ранее: на нем нас интересует не просто «дело полити-
ки», но мафия. Как и раньше, сформулированный мной вопрос
состоит не непосредственно в том, могут ли действия опреде-
ленного рода (в данном случае, это убийства, пытки и т. п.) быть
каким бы то ни было образом оправданы, а в том, что если они
будут-таки оправданы, как отнесемся мы к тем людям, кото-
рые несут за них политическую ответственность. Для краткости
я обозначу указанные действия словом насилие. В ряду офи-
циальных актов насилия можно выделить структурированное
445
Б. Уильямс. ПОЛИТИКА И НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
и неструктурированное насилие: к первому относятся такие про-
цедуры, как казнь по приговору суда, законное применение силы
полиции и пр., а ко второму — действия (главным образом, не
внутри страны, а за границей) по защите всего того, что отно-
сится к национальным интересам.
Я сформулировал список из четырех положений, каждое
из которых может кому-то показаться истинным, но если все
они действительно, истинны, то надежда отыскать среди поли-
тиков достойных личностей, разве что в особо благоприятных
обстоятельствах и на второстепенных ролях, окажется весьма
призрачной.
1. Осуществление некоторых насильственных мер может
быть оправдано для государства и не может быть оправдано для
частных лиц.
2. Если какое-либо действие является оправданным для го-
сударства, то и государственный чиновник, зачастую являющийся
политиком, может с полны правом отдать приказ по его выпол-
нению.
3. Никто не имеет морального права отдавать приказы по
выполнению чего бы то ни было, чего сам он сделать не готов.
4. Исходящее от официальных лиц насилие достаточно по-
хоже на насилие, совершаемое частными лицами, так как и для
них нарушение (3) равносильно проявлению тенденции к кри-
миналу.
Думаю, никто, кроме анархистов, не станет отрицать (1) —
по крайней мере, в том, что касается структурированного наси-
лия (хотя известно, что различие между структурированным и
не структурированным насилием определено неточно). Можно
сказать, что структурированное насилие представляет собой
действия, которые, даже с логической точки зрения, вправе вы-
полнять только государство: таким образом, ни одно из действий
частного лица не может считаться приведением в исполнение за-
кона. Но, соглашаясь со справедливостью данного утвержде-
ния, я все же полагаю, что оно не слишком глубоко затрагивает
существо вопроса: это не более чем еще одно описание дей-
446
ствия, являющего собой исполнение судебного решения, соглас-
но которому данное действие логически может, но не должно
быть осуществлено гражданином как частным лицом. Еще бо-
лее существенен вопрос о том, является ли структурированное
насилие единственным законным видом насилия, к которому
может прибегать государство. В этом я также сомневаюсь.
Даже если причислить к структурированному насилию военные
действия регулярных войск, могут иметь место также и другие
действия, граничащие по характеру с военными или имеющие
нерегулярный вид, без которых государство могло бы в благо-
приятных обстоятельствах вовсе обойтись.
С этим связан важный вопрос о том, до какой степени зада-
чи, стоящие перед политическим лидером, особенно в условиях
демократии, определяются защитой интересов государства, и
возможно ли — если поползновения государства-соперника не
могут быть остановлены без применения насилия — оправдать
политического лидера, отказывающегося санкционировать по-
добный акт насилия. Аналогичная проблема возникает в случа-
ях, когда политический лидер считает, что по справедливости
должны возобладать интересы другого государства. Он, конеч-
но, вправе иметь подобное мнение. Другой вопрос — насколь-
ко вправе он поступать в соответствии с этим мнением, будучи
политическим лидером?
Неопределенность различия между структурированным и
неструктурированным насилием имеет отношение также к (4).
(4), пожалуй, является более вероятным в случае структуриро-
ванного, а не неструктурированного насилия. Общепризнано, что
различие между официальным и неофициальным статусом наси-
лия способно влиять на его моральную оценку; схожие различия
психологических установок лежат в основе этих двух видов дей-
ствия, даже если во многих случаях неясно, насколько глубоки
эти различия (и эта неясность сама по себе заставляет людей
чрезмерно нервничать по поводу того, насколько на деле леги-
тимно официальное насилие). Если подобное верно, то (4) невер-
но, и все рассуждение не может вести к выводу, снимающему
447
Б. Уильямс. ПОЛИТИКА И НРАВСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
ответственность, даже если верно (1) и сохраняется тривиаль-
ная истинность (2). По крайней мере, было бы достаточно ли-
шить это следствие значения всеобщности. Но даже если согла-
ситься, что истинность (4) не безусловна, сохраняются все осно-
вания для утверждения о существовании таких поступков
(в частности, представляющих собой акты неструктурированного
насилия), в отношении которых (4) сохраняет свою истинность,
отчего, однако, они не перестают считать обоснованными в со-
ответствии с (1). Полагать, что таких действий быть не может,
полагать, в частности, что если действие таково, что к нему при-
менимо (4), и, следовательно, оно не может быть оправдано,
значит, по моему мнению, занимать в высшей степени нереали-
стичную позицию либо в политике, либо в оценке психологичес-
ких установок потенциальных исполнителей данных действий.
В этом случае внимание обращается к (3); (3) представля-
ется мне ложным утверждением, причем ложность его заслу-
живает большего внимания, чем ложность (4). А если так, то,
видимо, в дискуссии на тему морали имеет хождение еще боль-
шее разнообразие доводов, нуждающихся либо в подкрепле-
нии, либо в опровержении. К таковым относится, например, до-
вод, согласно которому, тот, кто не готов работать на ското-
бойне, должен быть вегетарианцем, или что тот, кто не готов
производить эксперименты над животными (несмотря на то что
обладает необходимыми для этого навыками), должен высту-
пать за запрет этих экспериментов. Отвлекаясь от данных конк-
ретных примеров, можно сказать, что наше понимание чести и
порядочности должно быть преобразовано в свете размышле-
ний о (3). Утверждению о том, что политики не должны отдавать
приказ на выполнение чего-либо, чего сами они не готовы де-
лать, следует противопоставить утверждение о том, что, если
бы политики были готовы что-либо сделать самостоятельно, они
тем более желали бы приказать другим сделать это.
Научный редактор — доктор философских наук
М. Абрамов (ИФ АРН)
Перевод И. Мюрберг
СТАТЬИ И ПИСЬМА
ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
Георг Лукач
РОЛЬ МОРАЛИ
В КОММУНИСТИЧЕСКОМ ПРОИЗВОДСТВЕ1
Конечной целью коммунизма является построение обще-
ства, в котором при регулировании человеческой деятельности
основанная на свободе мораль займет место основанного на при-
нуждении права. Как известно любому марксисту, неотъемле-
мой предпосылкой такого общества является окончательное ус-
транение деления на классы. Ибо если мы задумаемся над воп-
росом, допускается или нет человеческой природой вообще
возможность основанного на морали общества (в такой фор-
ме, по нашему мнению, данный вопрос поставлен неверно), то
даже в случае безусловно положительного ответа на такой воп-
рос надо сознавать, что власть морали не настанет до тех пор,
пока в обществе существуют классы. Ведь в обществе возмож-
на только одна система регуляции: наличие двух противореча-
щих друг другу или даже только расходящихся между собой
систем регуляции было бы равносильно полной анархии. Но коль
скоро общество делится на классы, другими словами, коль ско-
ро интересы составляющих общество человеческих групп не
являются одинаковыми, подобная регуляция человеческой дея-
тельности неизбежно будет противоречить интересам доволь-
но значительной части (если не большинства) людей. Но людей
невозможно побудить добровольно действовать против своих
1 Георг Лукач. Роль морали в коммунистическом производстве. /
Из Georg Lukacs. Werke. В. II. Fruehshriften II. — Neuwied und Berlin:
Luchterhand, 1968.
449
Г. Лукач. СТАТЬИ И ПИСЬМА ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
интересов, а можно заставить принуждением, будь то принуж-
дение физическое или духовное. Стало быть, пока существуют
разные классы, функцию регуляции общественной деятельнос-
ти неизбежно будет брать на себя право, а не мораль.
Однако эта функция права не исчерпывается тем, что оно
навязывает угнетаемым классам действия в интересах угнетате-
лей. Классовые интересы господствующих классов должны быть
обеспечены даже в противоречие с самими господствующими
классами. Этот второй источник необходимости права, а имен-
но, противоречие между индивидуальным и классовым интере-
сом, впрочем, не является всего лишь следствием деления об-
щества на классы. Конечно, правильна констатация, что это про-
тиворечие никогда не было таким острым, как при капитализме.
Условия существования капиталистического общества: анархия
производства, непрерывное революционизирование производ-
ства, производство ради извлечения прибыли и т. д. — с самого
начала исключают возможность гармонической связи индивиду-
альных и классовых интересов внутри класса. Насколько само-
очевидно и повсеместно совпадали индивидуальный и классовый
интерес тогда, когда капиталисты противостояли другим клас-
сам (либо угнетенным классам, либо другим угнетателям, на-
пример, поместному дворянству или капиталистам другой стра-
ны), то есть тогда, когда класс должен был выступить за общую
возможность и конкретную направленность угнетения, настоль-
ко же неизменно невозможным становится установление связи
между индивидуальным и классовым интересом в том случае,
когда встает вопрос о том, кто станет угнетателем, кого имен-
но, сколь многих и в какой степени он будет угнетать. В капита-
листических классах классовая солидарность обращена не вов-
нутрь, а вовне, поэтому в рамках этих классов мораль никогда
не сможет заменить силу права.
Классовое положение пролетариата как в капиталистичес-
ком обществе, так равным образом и после его победы пред-
ставляет собой прямо-таки полную противоположность этой
констелляции. Правильно понятый интерес отдельного пролета-
450
рия может быть реализован не в своей абстрактной возможно-
сти, а в самой действительности благодаря победе интересов
класса. Та солидарность, которая величайшими мыслителями
буржуазии преподносилась как недостижимый общественный
идеал, живет и наличествует как действительность в классовом
сознании, в классовых интересах пролетариата, всемирно-исто-
рическая миссия которого открывается именно в том, что осу-
ществление его классовых интересов приносит с собой спасе-
ние человечества.
Но это спасение не может быть лишь результатом автома-
тического, определяемого естественными законами процесса.
В диктатуре пролетариата как форме классового господства, по
сути, ясно просматривается победа идеи над эгоистической во-
лей отдельного человека; возможным является и то, что проле-
тариат непосредственно также желает лишь классового господ-
ства. Последовательное проведение этого классового господ-
ства, однако, уничтожает классовые различия, порождает
бесклассовое общество. Ибо классовое господство пролетари-
ата, если оно действительно стремится к своему утверждению,
способно экономически и социально ликвидировать классовые
различия лишь благодаря тому, что оно — в конечном счете —
втискивает всех людей в ту пролетарскую демократию, которая
является лишь внутренней формой откровения диктатуры про-
летариата в рамках этого класса. Последовательное проведе-
ние диктатуры пролетариата может завершиться лишь тем, что
демократия пролетариата поглощает диктатуру и делает ее из-
лишней. Коль скоро нет больше никаких классов, не к кому боль-
ше применять диктатуру.
Тем самым прекращает свое существование государство,
главная причина применения правового принуждения, — та при-
чина, об устранении которой думал Энгельс, когда он заявлял,
что государство отмирает.2 Но встает вопрос: как протекает
2 Фридрих Энгельс. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20.
С.285.
451
Г. Лукач. СТАТЬИ И ПИСЬМА ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
это развитие внутри пролетарского класса? Здесь мораль, вы-
полняющая общественно действенную функцию, сталкивается
с проблемой; правда, подобный вопрос играл большую роль в
идеологиях прежнего общества, но он никогда не оказывал су-
щественного влияния на формирование самой общественной
действительности. Он и не мог этого сделать, поскольку обще-
ственные предпосылки образования классовой морали и ее зна-
чимости внутри некоторого класса, а именно, одинаковая ори-
ентация индивидуальных и классовых интересов, сложились лишь
вместе с пролетариатом. Солидарность, подчинение личных ин-
тересов интересам коллектива лишь для пролетариата совпада-
ет с правильно понятым индивидуальным интересом. Следова-
тельно, тут появляется возможность того, что все принадлежа-
щие к пролетариату индивиды без ущерба для своих личных
интересов подчиняются интересам своего класса. Подобная доб-
ровольность была невозможна для буржуазии. Там регуляция
осуществлялась принудительно с помощью права. Буржуазия
могла признать мораль, поскольку та действительно регулиро-
вала деятельность, лишь как принцип, выходящий за рамки клас-
сового деления и существования класса, как индивидуальную мо-
раль. Подобная мораль, однако, предполагает столь высокий
уровень человеческой культуры, который может стать всеоб-
щим фактором, оказывающим воздействие на общество в це-
лом, лишь в гораздо более позднюю эпоху.
Мост над пропастью между деятельностью на основе сугу-
бо своекорыстных интересов и деятельностью на основе чистой
морали перебрасывается классовой моралью. Она будет вести
человечество в душевно новую эпоху или, по выражению Эн-
гельса, в «царство свободы»3. Это развитие, повторяю, не мо-
жет быть следствием автоматической закономерности слепых
общественных сил, а выступает результатом свободного реше-
ния рабочего класса. Ведь после победы пролетариата принуж-
дение рабочего класса будет необходимым лишь в той мере, в
3 Там же. С. 288.
452
какой индивиды окажутся не способными или не готовыми дей-
ствовать в соответствии со своими интересами. Если принужде-
ние, организованное физическое и духовное насилие практико-
валось в капиталистическом обществе также в рядах господству-
ющего класса, то это принуждение было необходимым,
поскольку составляющие класс индивиды, необузданно пресле-
дующие свои индивидуальные интересы (жажда прибыли), до-
вели бы капиталистическое общество до распада. Напротив, каж-
дый отдельный пролетарий станет усиливать общество своим ин-
дивидуальным интересом, если только он правильно его
оценивает. Надо лишь суметь правильно понять эти интересы,
надо лишь достичь той моральной высоты, которая делает чело-
века способным подчинять свои склонности, переживания и си-
юминутные настроения своим интересам.
Той точкой, в которой таким образом сходятся индивиду-
альный и классовый интересы, является развитие производства,
повышение производительности труда и вместе с тем — трудо-
вой дисциплины. Без нее пролетариат не сможет существовать,
без нее исчезнет классовое господство пролетариата; без нее и
отдельная личность (независимо от того, насколько губительны-
ми могут оказаться последствия происходящего этим путем
классового сдвига для всех пролетариев) вообще не сумеет ре-
ализовать свою индивидуальность. Ведь очевидно то, что самые
гнетущие проявления власти пролетариата, а именно, товарный
дефицит и высокие цены, непосредственное воздействие кото-
рых каждый пролетарий ощущает на собственной шкуре, суть
прямые последствия расшатывания трудовой дисциплины и па-
дения производительности труда. Выправить положение и тем
самым повысить уровень индивида можно в действительности
лишь тогда, когда устраняются причины этих проявлений.
Помочь делу можно двояким способом. Либо индивиды,
из которых состоит пролетариат, убеждаются в том, что помочь
сами себе они в силах лишь тем, что добровольно предприни-
мают усиление трудовой дисциплины и тем самым — повыше-
ние производительности труда; либо они, коль скоро к этому
453
Г. Лукач. СТАТЬИ И ПИСЬМА ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
неспособны, сами создают такие институты, которые в состоя-
нии осуществить эту необходимость. В последнем случае они
создают правовой порядок, посредством которого пролета-
риат принуждает своих отдельных членов, пролетариев, дей-
ствовать сообразно их классовым интересам: пролетариат при-
меняет диктатуру к самому себе. Эта вынужденная мера не-
обходима в интересах сохранения жизни пролетариата, раз
отсутствуют правильное понимание классовых интересов и доб-
ровольная ориентация на них. Но нельзя замалчивать то, что в
будущем данный путь кроет в себе большие опасности, а имен-
но: если сам пролетариат создает себе трудовую дисциплину,
если трудовой распорядок в пролетарском государстве зиждет-
ся на моральной основе, то вместе с ликвидацией классового
деления автоматически прекращается также правовое принуж-
дение, то есть государство отмирает; в этом случае такая лик-
видация классового деления равносильна рождению, началу под-
линной истории человечества, как это предвидел и как на это
надеялся Маркс. Если, напротив, пролетариат пойдет по друго-
му пути, то он должен создать для себя правовой порядок, ко-
торый не может быть автоматически упразднен историческим
развитием. Развитие, следовательно, могло бы пойти в таком
направлении, которое наносило бы ущерб феномену и осуще-
ствлению конечной цели. Ведь тот правовой порядок, который
пролетариат вынужден создавать таким образом, следовало бы
потом низвергать; и кто знает, какие потрясения и страдания
причинит такой переход окольным путем из царства необходи-
мости в царство свободы?
Следовательно, вопрос о трудовой дисциплине — это не
только вопрос экономического существования пролетариата, но
также — моральный вопрос. Отсюда очевидно, насколько пра-
вильным является положение Маркса и Энгельса о том, что с
завоеванием власти пролетариатом начинается эпоха свободы.
Развитие будет направляться уже не действием общественно
слепых сил, а добровольным решением пролетариата. От са-
мосознания, от духовной и моральной субстанции, от способ-
454
ности суждения и готовности к самопожертвованию пролетари-
ата зависит то, какое направление примет развитие общества.
Вопрос производства потому становится моральным воп-
росом. От пролетариата зависит то, уйдет ли теперь в прошлое
«предысторическая эпоха человечества», власть экономики над
человеком, институтов и принуждения — над моралью. От про-
летариата зависит то, начнется ли действительная история чело-
вечества: а именно, власть морали над институтами и экономи-
кой. Конечно, ее возможность создается лишь общественным
развитием. Но сейчас в руках пролетариата фактически нахо-
дится его собственная судьба и судьба человечества. Тем самым
задается критерий зрелости пролетариата, его способности
взять в свои руки господство и руководство в обществе. До это-
го момента пролетариат был ведом законами общественного
развития, отныне перед ним самим стоит задача руководства
обществом. Его решение станет ориентиром также для разви-
тия общества. В рядах пролетариата эту ответственность дол-
жен осознать каждый индивид. Он должен чувствовать, что от
него, от результатов его каждодневного труда зависит то, ког-
да забрезжит поистине счастливая и свободная эпоха человече-
ства. И невозможно, чтобы пролетариат, который и в гораздо
более тяжелых условиях оставался верным своей всемирно-ис-
торической миссии, изменил ей в тот момент, когда он, нако-
нец, в состоянии выполнить ее на деле.
БОЛЬШЕВИЗМ КАК МОРАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА1
Мы считаем неуместным заниматься здесь как вопросом
практической осуществимости большевизма, так и вопросом о
положительных или отрицательных последствиях его возможно-
го прихода к власти. Помимо того, что я не чувствую себя вправе
1 ГеоргЛукач. Большевизм как моральная проблема / Из G. von Lukack.
A bolsevizmus mint erkolsi problema//Szabad Gondolat.—Dez. 1918.
455
Г. Лукач. СТАТЬИ И ПИСЬМА ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
отвечать на такие вопросы, я полагаю разумным однажды отойти
от практических соображений: решение тут, как это всегда бы-
вает с важными вопросами, имеет моральный характер; его
имманентное прояснение является важной и актуальной задачей.
За такой подход говорит, во-первых, то, что самый расхожий
аргумент в дискуссиях о большевизме, — а именно, обсужде-
ние того, достаточно ли зрела экономическая и общественная
ситуация для его немедленного прихода к власти, — с самого
начала ведет к неразрешимой проблеме. По моему мнению,
не бывает ситуаций, в которых можно было бы с полной уве-
ренностью и заведомо наперед ответить на это: стремление к
немедленному, во что бы то ни стало, достижению этой цели по
меньшей мере столь же важно для определения степени зрело-
сти ситуации, как и объективные условия. Во-вторых, за подоб-
ный подход говорит такое соображение: даже если приход боль-
шевиков к власти повлечет за собой гибель ценностей культуры
и цивилизации, то такая возможность никогда не станет решаю-
щим аргументом в глазах тех, кто однажды сделал свой выбор,
исходя из моральных или философско-исторических оснований.
Они с сожалением примут во внимание данное обстоятельство,
но — с полным правом — ничего не изменят в своем целепола-
гании. Они знают, что подобная серьезная всемирно-историчес-
кая переоценка ценностей никогда не может произойти без унич-
тожения ценностей, и они чувствуют себя достаточно сильны-
ми, чтобы создать новые ценности для будущего, нового
поколения.
С учетом вышеизложенного, наверное, может создаться
впечатление, будто в этом вопросе для настоящего социалиста
не заложено никакой моральной проблемы, будто его реше-
ние в пользу большевизма свободно от всяких сомнений. Коль
скоро недостаточная зрелость ситуации и уничтожение культур-
ных ценностей не составляют решающих контраргументов, то
следует поставить вопрос по-иному. Предположим ту возмож-
ность, что мы осуществим нашу теорию тотчас же и бескомп-
ромиссно: может ли тогда считаться настоящим социалистом
456
тот, кто в этом случае еще медлит и заявляет о своих сомнени-
ях? Когда небольшевик в этой связи ссылается на демократию,
приверженцы Ленина (следуя его собственному предложению)
отвечают на это тем, что просто-напросто исключают из своих
программ и из наименования партии слово «демократия» и пос-
ле этого открыто выступают как коммунисты. Вся суть мораль-
ной проблематики зависит от того, считаем ли мы, что демок-
ратия принадлежит лишь к тактике социализма (причем на тот
период, когда социалисты еще находятся в меньшинстве и бо-
рются против террора господствующих классов), или же она в
такой мере является конститутивной частью социализма, что от
нее нельзя отказываться, пока не прояснены все моральные и
мировоззренческие последствия такого отказа. В этом после-
днем случае разрыв с принципом демократии для каждого от-
ветственного и сознательного социалиста составляет тяжелую
моральную проблему.
К сожалению, довольно редко проводилось сознательное
разграничение между Марксовой философией истории и его
социологией, из-за чего многие не заметили, что два эти карди-
нальных элемента — классовая борьба и социалистический об-
щественный строй, — как бы тесно они ни были взаимосвязаны,
исходят не из одной и той же системы понятий.
Первый элемент воплощает собой основополагающий те-
зис Марксовой социологии: всегда существовал общественный
строй и, стало быть, существовала также его движущая сила;
таков важный принцип реальной взаимосвязи исторической ис-
тины. Второй элемент воплощает собой утопический постулат
Марксовой философии истории: моральную тенденцию к гря-
дущему миропорядку. (Впрочем, гегельянство Маркса во мно-
гом содействовало тому, что эти различия не стали отчетливы-
ми и наглядными). Классовая борьба пролетариата, призванная
создать этот новый миропорядок, сама еще не содержит в себе
этого нового миропорядка. Из того, что с освобождением про-
летариата устраняется капиталистическое классовое угнетение,
еще не следует устранение всякого классового угнетения; ведь
457
Г. Лукач. СТАТЬИ И ПИСЬМА ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
этого не случилось после победы буржуазных классов в их
освободительной борьбе. Под углом зрения чисто социологи-
ческой необходимости, имеет место лишь изменение в классо-
вой структуре: те, кто прежде угнетались, становятся угнетате-
лями. Чтобы воспрепятствовать этому и обрести истинную сво-
боду — без угнетателей и угнетенных, — борьба пролетариата,
правда, является безусловно необходимой (ведь тем самым ос-
вобождается последний угнетенный класс), но составляет лишь
одну из предпосылок свободы. Для осуществления истинной сво-
боды, однако, нужно стремление к демократическому миро-
порядку, которое выходит за рамки социологических констата-
ций и закономерностей и невыводимо из них.
Это стремление является столь важным элементом в
социалистическом мировоззрении, что невозможно исключить
его, не подвергая опасности все здание. А именно это стремле-
ние делает пролетариат социалистическим спасителем челове-
чества, и без этого пафоса спасения невозможно было бы пред-
ставить беспримерный победный марш социал-демократии.
И если Энгельс правомерно видит в пролетариате наследника не-
мецкой классической философии, то это так потому, что в про-
летариате становится действительным тот уничтожающий все
земные зависимости этический идеализм, с помощью которого
Кант и Фихте — метафизически — хотели в корне изменить ста-
рый мир. Здесь стало деянием то, что там было лишь мыслью.
Здесь прямиком двинулось то, что сбилось с пути прогресса и
стало реакционным в Шеллинговой эстетике и в Гегелевой фи-
лософии права. Хотя Маркс конструировал этот философско-
исторический процесс (имеется в виду то, что пролетариат, бо-
рясь за свои собственные классовые интересы, должен принес-
ти освобождение всему миру) по аналогии с гегелевской
«хитростью разума», однако в момент решения (а он наступил),
надо неукоснительно принять во внимание различие между без-
душной эмпирической истиной и этим человеческим, утопичес-
ким, этическим стремлением. Тогда надо решить: является ли
эта мироспасительная роль социализма действительно истинной
458
и желательной, или же она составляет идеологическую оболоч-
ку классовых интересов, которые отличаются от других классо-
вых интересов по содержанию, но не по качеству и не по мо-
ральным притязаниям. (В XVIII веке буржуазные идеи свободы
тоже проповедовали мироискупление; лишь во время Француз-
ской революции было замечено, что это было лишь идеологией,
базировавшейся на классовых интересах).
Если бы общественный строй без классового угнетения, чи-
стая социал-демократия были лишь идеологией, то тут не возни-
кало бы никакой моральной дилеммы. Однако она возникает в
силу того, что конечная, все предрешающая и все венчающая
цель борьбы для социал-демократии состоит в том, чтобы с по-
мощью классовой борьбы пролетариата сделать невозможной
всякую последующую классовую борьбу и создать обществен-
ный строй, при котором вообще не могла бы возникнуть мысль
о ней. Осуществление этой цели сейчас находится в заманчивой
близости от нас, и именно отсюда проистекает моральная ди-
лемма. Либо мы схватимся за эту возможность — тогда мы дол-
жны принять сторону террора и классового угнетения; ибо сей-
час в порядок дня ставится классовое господство пролетариата
(впрочем, это последнее, самое беспощадное и неприкрытое
классовое господство уничтожит само себя и тем самым — вся-
кое классовое господство). Либо мы захотим строить новый мир
новыми методами, методами истинной демократии (истинная
демократия доселе еще никогда не существовала как действи-
тельность, но лишь как требование). Но тогда, может статься,
большинство людей еще не хотят этого нового мира, и нам нуж-
но, раз мы не хотим господствовать над ними против их воли,
ждать до тех пор, пока человечество само собой сделает то, к
чему мы всегда стремились и что осознали как единственно воз-
можное решение.
Моральная дилемма возникает из-за того, что в обоих
решениях кроются ужасные грехи и возможность безмерных
заблуждений, на которые надо идти совершенно сознательно и
которые следует взять на себя. Ясна и опасность, связанная со
459
Г. Лукач. СТАТЬИ И ПИСЬМА ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
второй позицией: мы должны по ходу дела сотрудничать с клас-
сами и партиями, которые лишь в некоторых пунктах согласны с
социал-демократией, но не разделяют ее конечной цели. Зада-
ча состоит в том, чтобы найти форму сотрудничества, которая
не оскверняла бы чистоты цели и пафоса стремления. Однако
это отклонение от кратчайшего и прямого пути опасно, так как
при нем едва ли можно избежать тенденции к обособлению, со-
знательного замедления темпов; а эти моменты оказывают об-
ратное воздействие на пафос стремления. Поставленная требо-
ванием демократии проблема состоит в необходимости такого
внешнего компромисса, который ни в коем случае не должен
стать внутренним.
В освобождении от этого компромисса состоит заворажи-
вающая сила большевизма. Однако завороженные им часто не
знают того, что они берут на себя во имя этого освобождения.
Они сталкиваются с проблемой: можно ли завоевать хорошее
плохими средствами, достичь свободы посредством угнетения?
Может ли возникнуть новый миропорядок, коль скоро средства
его создания лишь технически отличаются от средств старого
миропорядка, по праву ненавидимых и презираемых? Кажется,
будто тут стоит сослаться на Марксово положение, что истори-
ческий процесс в целом всегда состоял из классовых битв, из
борьбы между угнетателями и угнетенными, что таким он оста-
нется и в будущем, что борьба пролетариата также не является
исключением отсюда. Если бы это было так, то все идеальное
содержание социализма, помимо удовлетворения материаль-
ных интересов пролетариата, было бы только идеологией. Но
это невозможно. По этой причине нельзя рассматривать истори-
ческий тезис как фундамент морального стремления к новому
миропорядку. Надо называть плохое — плохим, угнетение —
угнетением, классовое господство — классовым господством.
Надо верить в то (и это поистине «верую, ибо абсурдно»), что
за угнетением не последует вновь борьбы угнетенных за власть
(ряда бессмысленных битв и т. п.), а последует самоуничтоже-
ние угнетения.
460
Стало быть, выбор между двумя позициями, как всякий
моральный вопрос, есть вопрос веры.2 Зоркие, но в этом слу-
чае, наверное, поверхностные наблюдатели считают недоста-
точную прочность веры в социализм ответственной за то, что
старые испытанные социалисты не захотели принять больше-
визма. Так вот, я считаю это неверным. Я не придерживаюсь
того взгляда, что для «скорого подвига» большевизма нужна
б о Г л ьш а я вера, чем для длительной, поучительной, крайне от-
ветственной и душевно изнурительной борьбы, которую нуж-
но вести, если стать на сторону демократии. В первом случае
сохраняют — любой ценой — видимую чистоту своего непос-
редственного убеждения; во втором — сознательно приносят
в жертву, жертвуя также самим собой: притязание осуще-
ствить социальную демократию в целом, а не только какую-то
ее часть. Я повторяю: большевизм базируется на метафизи-
ческом допущении, будто из плохого может проистекать хо-
рошее, будто, как говорит Разумихин в «Преступлении и нака-
зании», можно провраться до правды. Автор этих строк не раз-
деляет этой веры, и поэтому он видит в корнях большевистской
позиции неразрешимую моральную проблему. Напротив, де-
мократия требует лишь чрезвычайной самоотреченности и са-
моотверженности тех, кто к ней стремится честно и сознатель-
но. Но даже если это требует сверхчеловеческих сил, это не
является неразрешимой задачей — в противоположность
моральной проблеме большевизма.
Декабрь 1918 года.
2 Во избежание недоразумений, я должен подчеркнуть, что здесь срав-
ниваются лишь самые типичные моральные позиции. То соображение, что
с обеих сторон могут быть легкомысленные и безответственные люди, и
вопрос о том, где какой тип является господствующим, не является пред-
метом данных размышлений.
461
Г. Лукач. СТАТЬИ И ПИСЬМА ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
ТАКТИКА И ЭТИКА1
Молодому поколению
Коммунистической партии
В политической деятельности место и значение тактики у
всех партий и классов — сообразно структуре и философско-
исторической роли партий и классов — разнятся до чрезвычай-
ности: если мы определим тактику как средство осуществления
поставленных действующими группами целей, как связующее
звено между конечной целью и действительностью, то отсюда
проистекают основополагающие различия в зависимости от того,
категоризируется ли конечная цель как момент, находящийся
внутри или по ту сторону данной общественной действительнос-
ти. Эта имманентность либо трансцендентность конечной цели
кроет в себе прежде всего то различие, что в первом случае
наличный правовой порядок дан как принцип, необходимо и нор-
мативно определяющий тактические рамки деятельности; напро-
тив, в случае общественно-трансцендентного целеполагания пра-
вовой порядок выступает лишь как чистая действительность, как
реальное насилие, учет которых может иметь самое большее —
прагматический смысл. Мы подчеркиваем это — «самое боль-
шее — прагматический смысл», поскольку подобное целепола-
гание, каковое, например, было присуще французской легити-
мистской реставрации, а именно, в виде стремления каким бы
то ни было способом признать правовой порядок революции, —
это целеполагание было равносильно компромиссу. Но этот при-
1 Georg Lukacs. Taktik und Ethik // Politische Aufsaetze I. 1918-1920.
Darmstadt und Neuwied: Luchterhand, 1975.
Как первое, так и два последующих исследования («Проблема духов-
ного руководства и «умственные работники» и «Что такое ортодоксальный
марксизм?») написаны еще до установления диктатуры пролетариата. Пос-
ледовавшая вследствие развития диктатуры смена функций этики делает
актуальный смысл этих исследований документационным, историческим.
Этого угла зрения стоит придерживаться при чтении каждого из исследова-
ний, за исключением последнего: «Партия и класс» (Г. Л., 1919 г.)
462
мер показывает также, что на том же уровне находятся различ-
ные транцендентные целеполагания в рамках совершенно абст-
рактной и лишенной всякой оценки социологии. А именно, если
определенный в качестве конечной цели общественный порядок
уже существовал в прошлом, если речь идет только о реставра-
ции ужу пройденного развития, то невежество в отношении су-
ществующего правового порядка является лишь мнимым выхож-
дением из рамок данных правовых порядков; то один реальный
правовой порядок противостоит другому реальному правово-
му порядку, непрерывность развития не подвергается жестко-
му отрицанию, а самая крайняя цель заключается в том, чтобы
сделать недействительной промежуточную станцию. Всякое по
сути своей революционное целеполагание отрицает моральное
право на существование и философско-историческую актуаль-
ность существующих и прошлых правовых порядков; для него,
следовательно, является исключительно тактическим вопросом,
стоит ли вообще, и если стоит, то в какой мере, считаться с ними?
Но вследствие того, что тактика таким образом освобож-
дается от нормальных ограничений правового порядка, следует
найти некий новый масштаб для целесообразности, которая на-
правляет тактическую позицию. Поскольку понятие прагмати-
ческой пригодности является двусмысленным, постольку, соот-
ветственно, нужно различать, понимается ли под целью некая
актуальная конкретная цель или же все еще удаленная от почвы
реальности конечная цель.
Для таких классов, чья конечная цель, собственно, уже осу-
ществлена, тактика необходимо направляется сообразно дос-
тижимости актуальных и конкретных целей; и тот зазор, кото-
рый разделяет актуальную цель и цель конечную, те конфлик-
ты, которые проистекают из этого дуализма, — для тактики они
не существуют. Здесь тактика выступает в форме легальной ре-
альной политики, и не случайно то, что в подобных (исключитель-
ных) случаях, в которых проявляется конфликт этого рода, на-
пример, в связи с войной, указанные классы следуют самой по-
шлой, самой катастрофичной «реальной политике»; они
463
Г. Лукач. СТАТЬИ И ПИСЬМА ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
неспособны делать ничего иного, ибо их наличная конечная цель
допускает только такую реальную политику.
Эта противоположность очень удобна для того, чтобы ос-
ветить тактику революционных классов и партий; для них такти-
ка не направляется сиюминутными, актуально достижимыми
преимуществами; они должны даже отвергнуть некоторые из
этих преимуществ, поскольку могут подвергнуть опасности по-
истине важное, — конечную цель. Но поскольку конечная цель
категоризирована не как утопия, а как действительность, кото-
рую необходимо достичь, постольку полагание конечной цели с
возвышением над актуальным преимуществом не может озна-
чать отвлечения от действительности, попытки навязать действи-
тельности некие идеалы, но означает познание и претворение в
деяние тех сил, которые действуют внутри общественной дей-
ствительности — то есть сил, направленных на осуществление
конечной цели. Без такого познания тактика любого революци-
онного класса или партии дезориентированно колеблется меж-
ду безыдеальной реальной политикой и идеологией без реаль-
ного содержания. Это познание не было присуще революцион-
ной борьбе буржуазного класса; правда, и здесь имела место
идеология конечной цели, но она не могла органично включить-
ся в упорядочение конкретной деятельности; скорее, в большой
мере она развертывалась в духе актуальности, создавала инсти-
туции, которые скоро становились самоцелью, тем самым за-
туманивая саму конечную цель, принижая ее до чистой, став-
шей уже недейственной идеологии. Единственное в своем роде
социологическое значение социализма состоит в том, что он
имеет решение этой проблемы, ибо конечная цель социализма
является утопической в том же самом смысле, в котором он
выходит за экономические, правовые и социальные рамки се-
годняшнего общества и может быть осуществлен только посред-
ством уничтожения этого общества; но он не является утопичес-
ким в той мере, в какой путь к этой конечной цели должен был
бы означать абсорбирование парящих вне или над обществом
идей. Марксистская теория классовой борьбы, которая в этом
464
отношении целиком следует гегелевскому понятийному творе-
нию, заменяет трансцендентное целеполагание имманентным;
классовая борьба есть само целеполагание и одновременно его
осуществление. Этот процесс не является средством, чьи смысл,
ценность следовало бы измерять масштабом выходящей за его
пределы цели; но это есть новое прояснение утопического об-
щества, шаг за шагом, скачок за скачком, сообразно логике
истории. Это означает вступление в актуальную общественную
действительность. Данное «средство» не является чуждым цели
(как это имело место при осуществлении буржуазной идеоло-
гии), оно представляет собой приближение цели к самоосуще-
ствлению. Это означает, что между тактическими средствами и
конечной целью наличествуют понятийно не определимые пе-
реходы; никогда нельзя знать наперед, какой тактический шаг
уже осуществит саму конечную цель.
Тем самым мы нащупали решающий масштаб социалисти-
ческой тактики: философию истории. Факт классовой борьбы
есть не что иное, как социологическое описание и возвышение
происходящего до закономерности, которая совершается в об-
щественной действительности; смысл классовой борьбы проле-
тариата, однако, выходит за пределы этого факта. Правда,
смысл по сути неотделим от факта, но он направлен на то, что
возникает отличающийся от любого из предшествующих об-
ществ социальный порядок, который больше не знает никаких
угнетателей и никаких угнетенных. Чтобы закончилась унижаю-
щая человеческое достоинство эпоха экономической зависимо-
сти, должна быть, как заявлял Маркс, сломлена слепая власть
экономических сил, а на место должна стать более высокая,
адекватная и соответствующая достоинству человека власть.2
Обдумывание и правильное познание экономически и социаль-
но актуальных ситуаций, настоящих соотношений сил, стало быть,
всегда являются лишь предпосылкой, а не критерием верной в
2 Карл Маркс. Капитал. Т. III. / / Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. 2.
С.425.
465
Г. Лукач. СТАТЬИ И ПИСЬМА ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
социалистическом смысле деятельности, верной тактики. Истин-
ный масштаб может состоять лишь в том, годится ли модус де-
ятельности в данном случае для осуществления этой цели, смыс-
ла социалистического движения; а именно, — поскольку этой
конечной цели служат не качественно отличные средства, на-
против, средства сами по себе должны быть равносильны при-
ближению к конечной цели, — должны быть хорошими все те
средства, в которых философско-исторический процесс про-
буждается к сознанию и к действительности, вразрез с этим дол-
жны быть плохими все те средства, которые затуманивают это
сознание, как, например, сознание правового порядка и непре-
рывности «исторического» развития или даже сиюминутные ма-
териальные интересы пролетариата. И если существует истори-
ческое движение, для которого реальная политика имеет роко-
вое и губительное значение, то таковым является социализм.
Конкретно это означает, что любая солидарность с суще-
ствующим общественным порядком кроет в себе возможности
подобной опасности. И хотя мы напрасно подчеркиваем с ис-
тинной внутренней убежденностью, что указанная солидарность
есть только сиюминутная, актуальная общность интересов, что
это не более чем временный союз для достижения конкретной
цели, тем не менее неизбежной является опасность, что чувство
солидарности угнездится в том самом сознании, необходимость
которого все-таки затемняет всемирно-историческое сознание,
пробуждение к самосознанию человечества. Классовая борьба
пролетариата не есть голая классовая борьба (если бы дело об-
стояло таким образом, то она фактически направлялась бы толь-
ко реально-политическими преимуществами), но есть средство
освобождения человечества, средство для того, чтобы поисти-
не начать человеческую историю. Всякий компромисс затуше-
вывает как раз эту сторону борьбы, и поэтому он, — несмотря
на все свои эвентуальные, сиюминутные, но в высшей степени
проблематические преимущества, — является губительным с
точки зрения этой подлинной конечной цели. Ибо покуда суще-
ствует современный общественный порядок, господствующий
466
класс в состоянии открыто или втихомолку компенсировать дос-
тигнутое таким образом экономическое или политическое пре-
имущество, а после подобной «компенсации» приходится лишь
вести борьбу в худших условиях, поскольку компромисс, разу-
меется, ослабляет боевой настрой. Поэтому значение тактичес-
ких уклонов внутри социализма является более глубоким и дей-
ственным, чем в других исторических движениях; всемирно-ис-
торический смысл является тут тактическим масштабом, и
ответственность перед историей за все свои деяния взял на себя
тот, кто — по прагматическим соображениям — не уклоняется
от узкого и крутого, но только и ведущего к цели пути — правиль-
ной деятельности — который предписывает философия истории.
Кажется, что тем самым дан ответ также на этическую про-
блему, что следование правильной тактике уже само по себе
является этическим. Но мы тут подошли к пункту, где в марксиз-
ме проявляются опасные стороны гегелевского наследия. Геге-
левская система не имеет этики, у него этика замещена той сис-
темой материальных, культурных и социальных благ, в которых
кульминирует его философия истории. Марксизм, в сущности,
заимствовал форму этики (см., например, книгу Каутского)3,
он лишь поставил другие «ценности» на место гегелевских, не
поднимая вопроса о том, является ли желание общественно пра-
вильных «ценностей», независимо от внутренних мотивов дея-
тельности — уже само по себе является этическим, хотя оче-
видно и то, что этическая постановка вопроса может исходить
только из этих общественно правильных целей. Кто отрицает про-
истекающее отсюда разветвление этической постановки вопро-
са, отрицает также его этическую возможность и вступает в про-
тиворечие с самыми примитивными и общими душевными фак-
тами: с совестью и сознанием ответственности. Все они в первую
очередь выясняют не то, что сделал или хотел сделать человек
(это упорядочивается нормами общественной и политической
3 См.: Karl Kautsky. Ethik und materialistische Geschichtsauffassung. —
Stuttgart, 1906.
467
Г. Лукач. СТАТЬИ И ПИСЬМА ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
деятельности), но является ли то, что он сделал или хотел сде-
лать и почему он это сделал и хотел сделать, объективно пра-
вильным или ложным. Этот вопрос «почему?» может возник-
нуть только в сознании индивида, он имеет смысл только в отно-
шении индивида, в резком противоречии с тактическим вопросом
об объективной правильности, который может найти решение
только в коллективной деятельности групп людей. Стоящий пе-
ред нами вопрос, таким образом, гласит: как соотносятся со-
весть и сознание ответственности индивида с проблемой такти-
чески правильной коллективной деятельности?
Нужно констатировать здесь прежде всего их взаимозави-
симость как раз потому, что оба приведенные в связь между
собой типа деятельности по существу не зависят друг от друга.
С одной стороны, вопрос о том, является ли какое-то данное
тактическое решение правильным или ложным, не зависит от
вопроса, определяется ли решение действующих в его смысле
лиц моральными мотивами; с другой стороны, проистекающее
из чистейшего этического источника деяние может быть совер-
шенно ошибочным с тактических точек зрения. Но эта их неза-
висимость друг от друга является лишь мнимой. Ибо если, как
мы увидим дальше, индивид в своей деятельности ступает на
поприще политики, то ее (философско-историческая) правиль-
ность или неправильность отнюдь не может быть этически без-
различной. И на основе философско-исторической ориентации
социалистической тактики в каждой из индивидуальных воль пос-
ле их суммирования должна результироваться коллективная де-
ятельность и находить выражение упорядочивающее философ-
ско-историческое сознание — причем без того, чтобы был не-
возможным отказ от актуального преимущества в интересах
конечной цели. Проблему можно теперь сформулировать сле-
дующим образом: какие этические размышления толкают ин-
дивида к такому решению, чтобы необходимое философско-
историческое сознание могло пробудиться в нем и повести к пра-
вильной политической акции, то есть стать составной частью
коллективной воли, решая судьбу этой акции?
468
Мы подчеркиваем еще раз: этика обращается к отдель-
ному человеку, и в качестве необходимого следствия из этой
установки она выставляет перед индивидуальной совестью и со-
знанием ответственности следующий постулат: он должен дей-
ствовать так, как если бы от его деятельности или бездеятель-
ности зависел тот поворот в судьбе мира, совершению кото-
рого должна способствовать или препятствовать актуальная
тактика. (Ибо в этике не существует ни нейтральности, ни бес-
партийности; тот, кто не желает действовать, должен отвечать
за свою бездеятельность перед собственной совестью). Каж-
дый, кто сегодня принимает решение в пользу коммунизма,
стало быть, обязан нести за каждую погубленную в борьбе за
него жизнь ту же самую индивидуальную ответственность, как
если бы он сам убил всех. Но все, кто встает на другую сторо-
ну и защищает капитализм, должны нести равную индивиду-
альную ответственность за уничтожение в неизбежных после-
дующих новых империалистических реваншистских войнах, за
будущее угнетение наций и классов. С этической точки зрения
никто не может уйти от ответственности под предлогом, что
он — лишь одиночка, от которого не зависит судьба мира. Это-
го никогда нельзя знать наперед не только объективно с пол-
ной очевидностью, так всегда возможным является то, что она
зависит как раз от одного человека; но подобное мышление
делают невозможными также внутренняя суть этики, совесть
и сознание ответственности; кто принимает решение, не исхо-
дя из этого соображения, тот, каким бы развитым существом
он ни был, с точки зрения этики, стоит на уровне примитивной,
бессознательной инстинктивной жизни.
Но сугубо формально-этическое определение индивиду-
альной деятельности недостаточно для прояснения отношения
между тактикой и этикой. Вследствие того, что индивид, реали-
зующий в себе некое этическое решение, следует какой-то так-
тике или отклоняет ее, он оказывается на специальном уровне
деятельности, а именно — политическом, и эта особенность
его деятельность, в соответствии с точкой зрения чистой этики,
469
Г. Лукач. СТАТЬИ И ПИСЬМА ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
содержит то следствие, что он должен знать, при каких обстоя-
тельствах и как он действует.
Введенное тем самым понятие «знания», однако, нуждает-
ся в дальнейшем прояснении. С одной стороны, «знание» нико-
им образом не может означать совершенного постижения ак-
туальной политической ситуации и всех возможных последствий;
с другой — его нельзя рассматривать как результат чисто
субъективных размышлений в том смысле, что данный человек
действует «по совести» и «в здравом уме и трезвой памяти».
В первом случае с самого начала невозможным была бы любая
человеческая деятельность; во втором — открывался бы путь
для величайшего легкомыслия и фривольности, и всякий мораль-
ный критерий становился бы иллюзорным. Но поскольку серь-
езность и сознание ответственности индивида составляют мо-
ральный критерий для всякого деяния, поскольку действующий
человек как раз и мог бы знать последствия своих действий, вста-
ет вопрос, может ли он, зная эти последствия, отвечать за них
также перед своей совестью. Правда, эта объективная возмож-
ность варьируется от индивида к индивиду и от случая к случаю,
но в сущности она поддается определению применительно к каж-
дому индивиду и каждому случаю. Уже теперь каждому соци-
алисту доступно содержание возможности осуществить идеал
социализма и тем самым — в силу философско-исторической
актуальности этого идеала — доступен критерий [деяния]. Сле-
довательно, морально правильная деятельность для всякого со-
циалиста теснейшим образом связана с правильным познанием
данной философско-исторической ситуации, чей торный путь
выглядит лишь так, что каждый индивид стремится сделать осоз-
нанным для себя одного это самосознание. Первой и неизбеж-
ной предпосылкой для этого является образование классового
сознания. Но чтобы правильная деятельность стала правильным
и верным регулятивом, классовое сознание должно подняться
над своей просто действительной данностью осмыслить свое
всемирно-историческое призвание и сознание своей ответствен-
ности. Ведь классовый интерес, реализация которого составля-
470
ет содержание классово-сознательной деятельности, не совпа-
дает ни с совокупностью принадлежащих к классу индивидов, ни
с актуальными, сиюминутными интересами класса как коллек-
тивного единства. Осуществляющие социализм классовые ин-
тересы и классовое сознание, которое их выражает, знамену-
ют собой всемирно-историческое призвание; и тем самым вы-
шеупомянутая объективная возможность также равносильна
вопросу, пришло ли то историческое мгновение, которое из ста-
дии постоянного приближения к социализму — скачкообразно —
переводит процесс в стадию подлинного осуществления.
Но каждый отдельный человек должен знать, что здесь, по
сути дела, речь может идти только о возможности. Нельзя пред-
ставить себе науку, которая с той же точностью и надежностью,
с какой астрономия определяет появление кометы, может ска-
зать применительно к обществу: сегодня пробил час осуществ-
ления принципов социализма. Столь же маловероятным являет-
ся существование науки, которая могла бы сказать: сегодня мо-
мент еще не наступил, надо ждать, он придет завтра или через
два года. Наука, познание могут выявлять только возможнос-
ти — осуществимость или неосуществимость социализма нахо-
дится только в области возможного, в которой возможна мо-
ральная, ответственная деятельность, деятельность истинно че-
ловеческая. Но для того, кто постигает эту возможность, если
он социалист, уже больше нет выбора и нет колебаний.
Это отнюдь не означает, что возникающая этим путем дея-
тельность по необходимости уже будет морально безошибоч-
ной и безупречной. Никакая этика не может ставить перед со-
бой задачу отыскать рецепты корректной деятельности и сгла-
дить либо отвергнуть непреоборимые, трагические конфликты
в человеческой судьбе. Напротив: этическое самоосознание ука-
зывает как раз на то, что существуют ситуации — трагические
ситуации, в которых невозможно действовать, не навлекая на
себя вины; но одновременно оно также учит нас, что нам надле-
жит выбирать между двумя способами быть виновными, что су-
ществует мерило для правильного и ложного действия. Таким
471
Г. Лукач. СТАТЬИ И ПИСЬМА ОБ ЭТИКЕ И ПОЛИТИКЕ
мерилом является одно: жертва. И подобно тому, как индивид,
выбирая между двумя способами быть виновным, в конце кон-
цов делает верный выбор тогда, когда приносит свое неполно-
ценное Я на алтарь более высокой идеи, необходимо найти силы
и для того, чтобы взвесить эту жертву и для коллективной дея-
тельности; тут идея воплощается как приказ всемирно-истори-
ческой ситуации, как философско-историческое призвание. Роп-
шин (Борис Савинков, руководитель террористической группы
во время русской революции 1904-1906 гг.) сформулировал в
одном из своих романов проблему индивидуального террора
следующим образом: убивать непозволительно: на убийцу ло-
жится безусловная и непростительная вина; убивать «нельзя»,
но убивать «надо». В другом месте этой книги он видит не оп-
равдание террористического акта, — оно невозможно, — но
его последний моральный корень в том, что за братьев своих он
жертвует не только своей жизнью, но и своей чистотой, своей
моралью, своей душой. Другими словами: лишь акт убийства,
совершенный человеком, который непоколебимо и без всяких
сомнений знает, что убийство нельзя оправдать ни при каких
обстоятельствах, может иметь трагическую, моральную приро-
ду. Чтобы выразить эту идею высшей человеческой трагики,
приведем неподражаемо прекрасные слова из «Юдифи» Геб-
беля: «И если Бог ставит между мной и возложенным на меня
делом грех, то кем мне надо быть, чтобы от него уклоняться?»
Перевод С. Н. Земляного
КОММЕНТАРИИ
К ПОДБОРКЕ ЭТИЧЕСКИХ
ТЕКСТОВ ГЕОРГА ЛУКАЧА
С. Н. Земляной
Представленные в хрестоматии работы крупнейшего вен-
герского философа и политического деятеля Георга (Дьердя)
Лукача (1885-1971) относятся к тому переходному этапу его
сложной идейной эволюции, который он в целом определил как
свой «путь к Марксу»1. Однако было бы непростительной бли-
зорукостью, более того, ошибкой оценивать их только под уг-
лом зрения той роли, которую они сыграли на указанном пути:
они имеют большое самостоятельное значение, являются ярки-
ми и интересными документами философской этики и полити-
ческой философии XX века, показывают Лукача с совершенно
не известной русскоязычному читателю стороны — как гениаль-
ного протагониста «левого» этического проекта, оказавшего и
оказывающего огромное влияние на нравственно-философскую
мысль современности и постсовременности.
Несколько слов о хронологических и исторических рамках
комментируемой подборки: статья «Большевизм как мораль-
ная проблема» опубликована в декабре 1918 года, за две неде-
ли до вступления Лукача в только что возникшую Компартию
Венгрии; эссе «Тактика и этика» было первой серьезной фило-
софско-политической работой Лукача после его присоединения
к коммунистическому движению и до образования Венгерской
Советской республики (21 марта — 1 августа 1919 года); статья
«Роль морали в коммунистическом производстве» была опуб-
ликована в период недолгого существования Советской власти
1 Georg Lukacs. Mein Weg zu Marx (1933) // Lukacs G. Schriften zur
Ideologie und Politik. — Neuwied und Berlin: Luchterhand, 1967. S. 323-329.
473
С. Н. Земляной. КОММЕНТАРИИ К ТЕКСТАМ ЛУКАЧА
в Венгрии, когда Лукач был ведущим теоретиком компартии и
активно участвовал в культурном строительстве на посту замес-
тителя наркома просвещения с широчайшими полномочиями2.
Актуальное философско-этическое значение данных про-
изведений Лукача состоит в том, что впервые после молодого
Маркса и вразрез с вульгаризаторскими концепциями морали
марксизма II Интернационала, которым отдал дань и В.И.Улья-
нов-Ленин с его поддержкой тезиса Вернера Зомбарта о том,
что «в самом марксизме от начала до конца нет ни грана этики»,
и опрометчивым заявлением, что «в отношении теоретическом
«этическую точку зрения» он подчиняет принципу причиннос-
ти»3, — Лукач в этих текстах начал сложную и деликатную ра-
боту по восстановлению, наряду с общефилософскими, эти-
ческих предпосылок, принципов и импликаций марксизма в
духе самого Маркса, работу, кульминацией которой стала клас-
сическая, легендарная книга Лукача «История и классовое со-
знание» (1923). Чрезвычайно важным является то обстоятель-
ство, что отправным пунктом для молодого Лукача на этом его
пути к Марксу стала проблема тотального отчуждения, овеще-
ствления в развитом капиталистическом обществе, основанном
на неограниченном господстве товарно-денежных отношений.
Проблема, «вычитанная» им, за четверть века до первой публи-
кации «Экономическо-философских рукописей 1844 года» Мар-
кса, прямо из «Капитала» и знаменитого «Введения» Маркса к
«К критике политической экономии». Уже в написанной в 1909
2 С философским развитием и политической биографией Лукача сей-
час русскоязычный читатель может познакомиться по обстоятельной и ком-
петентной работе Александра Стыкалина. Стыкалин А.С. Дьердь Лукач —
мыслитель и политик. — М.: Издатель Степаненко, 2001. — Наиболее глу-
бокий анализ взаимосвязи нравственно-философской и политической про-
блематики в мышлении молодого Лукача дан в превосходной монографии
Йорга Каммлера: Kammler J. Politische Theorie von Georg Lukacs. Struktur
und historischer Praxisbezug bis 1919. — Darmstadt und Neuwied: Luchterh and,
1974.
3 Ленин В.И. Поли. соб. соч. Т. 1. С. 440-441.
474
году вводной главе к двухтомной «Социологии модерной дра-
мы», в извлечениях опубликованном на немецком языке в вебе-
ровском «Архиве»4, Лукач писал об «овеществлении жизни» (die
Versachlichung des Lebens) как о магистральной линии развития
буржуазного общества: «Если отправляться от индивида, то сущ-
ность современного разделения труда, по-видимому, заключа-
ется в том, что оно делает труд независимым от всегда ирраци-
ональных и тем самым лишь качественно определимых способ-
ностей работника и пытается упорядочить его сообразно
объективным, находящимся вне его личности и не стоящим ни в
какой взаимосвязи с ней соображениям целесообразности. Как
бы то ни было, главная экономическая тенденция капитализма
именно такова: объективирование производства, его отреше-
ние от личности производителя»5.
Специфика мировоззрения молодого Лукача состояла, од-
нако, в том, что почерпнутой у Марса (и Зиммеля) концепции
отчуждения он придал метафизический характер, связав ее с
дуалистическим видением человеческого существования, с про-
тивоположностью между подлинной, аутентичной, необъекти-
вируемой жизнью, ключ к которой доставляет запроектирован-
ная им «метафизическая этика», и жизнью неподлинной, ове-
ществленной, растворившийся в институтах и конвенциях «века
законченной греховности», как он назвал буржуазную эпоху в
своей «Теории романа». Провозвестником и всемирно-истори-
ческим угадчиком этой новой — 1-й — этики стал для молодого
Лукача Федор Достоевский, которому первый посвятил свою
незаконченную, брошенную на полдороге в военное лихолетье
книгу. Носители разных вариантов 1-й этики русские террорис-
ты с их мистической, мессианской революционностью и такие
герои романов Достоевского, как князь Мышкин и старец Зоси-
ма с их эсхатологической добротой, взрывающей внутренние
4 Georg von Lukacs. Zur Soziologie des modernen Dramas. / / Archiv fur
Sozialwissenschaft und Sozialpolitik. Bd. XXXVIII (1914).
5 Lukacs G. Schriften zur Literatursoziologie. — Neuwied: Luchterhand,
1961. — S. 287.
475
С. Н. Земляной. КОММЕНТАРИИ К ТЕКСТАМ ЛУКАЧА
скрепы овеществленного и конвенционального мира Модерна.
Философский pointe метафизической этики с добротой как глав-
ной категорией состоит в преодолении таких внутренних антино-
мий культуры Модерна, как противоречие между субъектом и
объектом, иррациональной действительностью и разумом, те-
оретическим и нравственным разумом, между свободой и не-
обходимостью: «Князь Мышкин и Алеша добры: что это значит?
Я не могу сказать об этом по-иному: их познание стало деяни-
ем, их мышление рассталось с чистой дискурсивностью позна-
ния; их взгляд на людей стал интеллектуальным созерцанием.
Они суть гностики дела (курсив мой. —С- 3-). [«Гностик дела» —
это нерасхожее выражение навсегда останется в арсенале Ге-
орга Лукача: «гностиком дела» он через десятилетия назовет
своего яростного оппонента Бела Куна.] Я не знаю, каким иным
образом сделать это для вас понятным, нежели обозначая тео-
ретически невозможное как ставшее действительным в их дея-
нии. Оно выступает в качестве всепроясняющего познания лю-
дей, такого познания, в каком объект и субъект совпадают: доб-
рый человек уже больше не истолковывает душу другого, он
читает в ней, как в своей собственной; он становится другим.
Поэтому доброта есть чудо, благодать и спасение. Схождение
неба на землю. Если угодно, это истинная жизнь, живая жизнь,
независимо от того, как на нее смотреть: сверху вниз или снизу
вверх», — заявлял Лукач устами героя в своем диалоге «О ни-
щете духа» в 1911 г6. Контуры этой 1-й этики Лукач и набрасыва-
ет в своем вышеприведенном письме к Эрнсту.
Три другие текста Лукача — «Большевизм как моральная
проблема», «Тактика и этика» и «Роль морали в коммунистичес-
ком производстве» — демонстрируют все новые попытки тео-
ретика более интенсивно осмыслить данный проблемный комп-
лекс, остающийся для него центральным, за счет более глубо-
кого освоения философского наследия Маркса и Гегеля, с одной
6 Nyiri J.C. Eenleitung. // Georg Lukacs. Dostoiewski. Notizen und
Entwuerfe. — Budapest: Akademiai Kiada, 1985. S. 23.
476
стороны, и перевода своих неустанных этических рефлексии на
язык политики. Ключевое философское устремление Лукача
здесь — это обоснование необходимости и достаточности по-
новому понятой этики для постижения того знаменитого «прыжка
из царства необходимости в царство свободы», который оста-
вался для марксизма, для марксистского социализма абсолют-
ным чудом, совершенно иррациональным перелетом через про-
пасть. Причина этой умственной несостоятельности марксизма
перед лицом решающей для него проблемы состояла, по Лука-
чу, в том, что внутри марксизма был воспроизведен на уровне
философской абстракции характерный для эпохи Модерна раз-
рыв между (общественным) бытием и (индивидуальным)
долженствованием: «К сожалению, — замечает Лукач в «Боль-
шевизме», — довольно редко проводилось сознательное раз-
граничение между Марксовой философией истории и его со-
циологией, из-за чего многие не заметили, что два этих карди-
нальных элемента — классовая борьба и социалистический
общественный строй, — как бы тесно они ни были взаимосвяза-
ны, проистекают не из одной и той же системы понятий». Клас-
совая борьба — это вывод социологии Маркса как науки о том,
что есть; социализм — это «утопический постулат» его филосо-
фии, этический идеал, «моральная тенденция к грядущему ми-
ропорядку». Только потому, что Маркс последовал ложному
примеру Гегеля и исключил этическое измерение из своей кон-
цепции практики или, точнее говоря, «снял» этику в своем пони-
мании практики, это имманентное противоречие марксизма не
было замечено его интерпретаторами. Лукач в своих тестах
предлагает захватывающей чередой несколько способов раз-
решения данного противоречия: посредством распространения
на практику критериев этически безукоризненного поступка ин-
дивида; путем совмещения в философско-исторической перс-
пективе политически правильной тактики и этически безупреч-
ной этики революционной деятельности; посредством выдвиже-
ния такой трактовки переходного периода от капитализма к
социализму, которая предусматривает совмещение свободы с
477
С. Н. Земляной. КОММЕНТАРИИ К ТЕКСТАМ ЛУКАЧА
необходимостью в классовой морали класса-мессии, спасителя
человечества и превращение свободы в движущую силу разви-
тия ассоциированного человечества, то есть — «власть морали
над институтами и экономикой», над государством и рынком.
Здесь пред нами воочию предстает преемственность нрав-
ственно-политического мышления молодого Лукача.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие. Моральная политика и политическая мораль
(пер.Б. Капустин) ................................. 3
Франц Фанон. Проклятьем заклейменные
(пер. М. Фёдоровой)..............................39
Франц Фанон. О насилии (пер. М. Фёдоровой) .........62
Эрнесто Че Гевара. Партизанская война: метод
(пер.А. Купцова)............................... 117
Эрнесто Че Гевара. Послание Триконтинентальной
конференции и народам мира
(пер. А. Купцова)...............................137
Махатма Ганди. Речи и статьи о ненасилии
и ненасильственном сопротивлении (пер. А. Вязьминой,
О. Мартышина, Е. Панфилова и Р. Ульяновского)...155
Вацлав Гавел. Сила бессильных
(пер. И. Шабловской и Л. Вихревой) ................ 215
Ханна Арендт. О насилии (Ч. II, III)
(пер. М. Абрамова и И. Мюрберг) .................. 312
Рейнгольд Нибур. Сохранение моральных ценностей
в политике (пер. М. Абрамова и И. Мюрберг) ......... 378
Рейнгольд Нибур. Конфликт между индивидом
и общественной нравственностью (пер. И. Мюрберг) . . . . 403
Бернард Уильямс. Политика и нравственная
личность (пер. И. Мюрберг) ....................... 423
Георг Лукач. Статьи и письма об этике и политике.
(пер. С. Земляного)
Роль морали в коммунистическом производстве.....449
Большевизм как моральная проблема...............455
Тактика и этика ................................462
С. Н. Земляной. Комментарии к подборке этических
текстов Георга Лукача...........................473
479
Учебное издание
МОРАЛЬ В ПОЛИТИКЕ
Хрестоматия
Под редакцией Б. Г. Капустина
Редактор Богатская Г. В.
Художник Орлова-Петрушина А4. О.
Компьютерная верстка Каган Т. А4.
Сдано в набор 27.09.02. Подписано в печать ??.05.03.
Формат 60x88/16. Гарнитура «JournalSansC».
Бумага офсетная. Печать офсетная.
Объем 30,0 п. л. Тираж ?000 экз. Заказ №
ООО «Издательство «ИДУ», 119234, Москва, а/я 587
Тел./факс: (095) 939-40-36, 939-40-51
E-mail: kdu@kdu.ru Http://www.kdu.ru