И.СОНОЛОВ-ПИКИТОВ
избранные проивведен-ия в двух томах
ТОМ
2
ПУТЕШЕСТВИЯ
*
РАССКАЗЫ ОХОТНИКА *
ВОСПОМИНАНИЯ
*
21
Издательство «ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА» Ленинградское отделение Л енинград *1972


Р 2 С 59
Оформление художника А. Гасникова
7-3-2
80-72


ПУТЕШЕСТВИЯ


У СИНЕГО МОРЯ
НА ВЕСЕННЕЙ ПУТИНЕ БЕЛЫЙ ГОРОД
Весеннее солнце освещает город: белые колокольни, расписанные ставенки деревянных низкорослых домов, пыльные улицы, по которым, ныряя в глубоких ухабах, шумно проносится грузовик.
Город стоит на воде.
Веснами подпочвенные воды, выпираемые Волгой, выступают из всех пор и отверстий — тогда весеннею водою наливается пересекающая город заплывшая грязью канава, а на городском мосту выстраиваются в ряд ребятишки-рыболовы со спущенными на веревках сачками.
Весною Астрахань живет путиной.
Аортою вливается в море устье великой реки. На множество рукавов и протоков разбивается идущая в море Волга. По этим рукавам и протокам из года в год спокон веку весною и осенью поднимаются из моря рыбные косяки.
Первою идет вобла. Живою плотною массой она заполняет реку.
Ее встречают сетями еще на чернях1, на взморье.
Сетей и ловцов так много, что, кажется, возможности нет уцелеть одной-единственной рыбешке; однако много миллионов, прорвавшись сквозь придуманные
1 Черня м й рыбаки называют мелкие места в море, где весною нерестует и держится рыба.


человеком преграды, поднимаются вверх по реке, чтобы завершить положенный круг размножения и погибнуть.
В самый разгар путины работающие промыслы похожи на фронт, на передовые позиции.
Штабу действующей армии подобно управление ловом, где побледневшие от бессонных ночей люди, склонившись над картой, обдумывают план операций. Как на передовые позиции, на боевой фронт, отправляемся мы на путину...
С давних пор и по наше время лов рыбы в районах Астрахани приурочивался к коротким срокам путины. Собиравшиеся в ватаги ловцы-одиночки весною уходили на черня в море.
Лов на чернях требовал большой сноровки и хитрости. Рыба весною шла сплошными косяками. Нужно было уметь ставить сети и хорошо знать места.
В старину лавливали астраханские рыбаки только красную рыбу. Сельдь, вобла и другая мелкая, частиковая рыба признавались никчемным товаром. Несчетные косяки воблы и сельди необловленными проходили в Волгу и погибали.
Только с началом сельдяного лова на Каспии (сельдь на Каспии начали ловить с середины прошлого столетия) в протоках Волги были устроены неводные тони. Тони принадлежали рыбопромышленникам-куп- цам, на вечные времена откупившим землю и воды. Работали на купцов наемные люди, вручную на лямках выволакивавшие из воды тяжелые невода. На плотах, в солильнях работали женщины-наймички, и женский труд па рыбных промыслах Каспия установился издавна. С развитием каспийского рыболовства пришлым русскдм людом, вольными казаками заселялись пустынные берега Каспия. На песчаных буграх побережья, посреди заросших камышами протоков возводились деревни, строились церкви, рубились казацкие домики с расписными наличниками и резными петушками на крышах. В знак мирного жительства над резными крылечками ловецких домов качались на жердочках нарядные скворечни.
Жили ловцы круговой жизнью, вывезенной из России. Неродима была земля, хлебом кормились привозным: землю и хлеб заменяли ловцам река да синее море. Рекою и морем кормились и жили ловцы-рыбаки*
6


И так же, как на земле у мужика, вечным нерушимым кругом текла жизнь ловцов, следуя кругу солнца.
Часть неводных промыслов была построена еще в прежние времена. Тогда владели промыслами живоглоты-купцы, и купец у купца отбивал уловные места. С тех пор много воды унесла река Волга. Духу не стало от живоглотов-купцов. Вместе с новыми порядками, новыми людьми и новыми методами лова, освобождающими человека от тяжкого труда, крепко входит под крыши раскрашенных домиков колхозников-ловцов, укореняется счастливая новая жизнь.
ИА ИРОхМЫСЛАХ
Белый пароходик лебедью плывет посреди низких пустынных берегов, заросших травою и сухим камышом. Мутной весенней водою полнится Волга. Далеко маячит колхозная рыбачья деревня. Колышутся на воде наполненные рыбою лодки. Черный дым пожаров прикрывает небо над сжигаемыми камышами.
Пароходик бойко причаливает к пристани, качнувшейся от удара. На пристань, развертываясь змейкой, летит длинная легость. Следом за легостью вылетает с парохода крутое поволжское словечко.
По колеблющемуся трапу выходим на берег. На берегу — рыбачий поселок, крепко срубленные дома, маленький садик, расписанный киоск с книгами и газетами, удобно обосновавшийся в старой часовне, некогда сооруженной в отблагодарение господу богу владельцем промысла купцом-живоглотом. На киоске, на крышах домов, на лиловых ветвях распустившейся вербы, хорошась на солнце, по-весеннему звонко свистят скворцы.
Весенний свист скворцов радостно наполняет воздух. Я прохожу берегом, усеянным рыбьею чешуею. Все свидетельствует о горячем времени путины: озабоченные лица пробегающих торопливо людей, доносящиеся с реки крики, движение наполненных рыбою прорезей*, вереницею движущихся по протоку.
1 Прорези — большие лодки с прорезанным дном, приспособленные для перевозки живой рыбы.


На промысловом плоту — так на Каспия называют рыбную пристань — жарко кипит работа. Покачиваясь на мутной, несущей весенний сор воде, загруженные до бортов, стоят низкие прорези, наполненные рыбой. Несколько расположенных вниз и вверх по течению неводных тоней обслуживают промысел, и рыба поступает непрерывно.
Ступая по скользким, покрытым слизыо и солью цодмосткам, проходим под низкий деревянный навес. Гомон женских голосов, грохот конвейера, подающего из прорезей рыбу, крики плотовых и рабочих, развозящих мокрые, наполненные рыбою тачки, шелест ножей резальщиц — все это сливается в общий гулкий шум, напоминающий шум заводского цеха. Мы останавливаемся возле конвейера, работающего полным ходом. Спущенный на дно прорези механический элеватор, снабженный сетчатыми ковшами, вычерпывает плещущую, живую рыбу. Работа элеватора заменяет тяжелый и медленный труд черпальщиков, ручными сачками выкидывавших рыбу на плот.
У ленты конвейера, несущей вычерпанную из прорезей рыбу, работают девушки-сортировщицы. Они в красных, надвинутых на брови косынках, в подоткнутых юбках и низеньких сапогах, забрызганных рыбьей чешуею. Нас, наезжих, они встречают веселыми взглядами. На спутника моего, вооруженного большой походной сумкой и фотоаппаратом, устремляется внимание веселых женщин.
Гомон женских голосов разносится над рекою. Большая часть плотовой заготовительной работы ложится на руки женщин. Работницы — резальщицы, солилыцицы, чинилыцицы неводов—пестрой голосистой толпою наполняют плот. Лица молодые, румяные, задорные, черноглазые, голубоглазые. Красные и белые косынки. Лица чинилыциц старательно обвязаны платками. Одетые по-мужски, женщины работают на тонях в лодках, справляясь не хуже мужчин с тяжелой ловецкой работой...
В полукилометре от промысла, вниз и вверх по реке, начинаются тони. На отлогом берегу, вспаханном тяжелым неводным клячем, день и ночь работают неводные. В тяжелой просмоленной лодке они ея^ечасно завозят на течение длинный невод и, высыпав его в воду, выволакивают на песчаный берег.
8


В бригаде неводчиков работают обожженные солнцем ловцы. Они выбирают невод, мерно покачиваясь, сопровождая труд протяжной песней. Ныне на всех промыслах тяжелый труд лямочников заменен работой моторных лебедок, легко выбирающих длинный аркан. Прежней тяжести работы нет, а старая песня еще осталась. И, выволакивая на берег невод, наполненный трепещущей рыбой, покачиваясь, поют свою старинную песню ловцы.
В вывернутой мокрой мотне рыба полощется, как живое, скользкое серебро. Стоя по пояс в воде, обутые в высокие бахилы, люди черпаками выливают ее в прорезь. Запасная лодка уже сбрасывает новый невод: так непрерывным кругом, ночь и день, день и ночь, работают тони. Ночь и день слышна над рекою песня ловцов.
О ПРОШЛОМ
Когда-то — во времена прошлые — гремели по Каспию владельцы богатых промыслов, астраханские купцы-живоглоты. В Астрахани, в Дагестане, в знойном нефтяном Баку большими миллионами ворочали разжившиеся капиталисты-купцы.
В те времена особенно славились в Астрахани миллионщики Беззубиковы, Саиожниковы, Агабабовы, Сторожевы. Некогда знаменит был на Каспии богач и промышленник Гришка Ванецов. Владел Гришка рыбными промыслами, держал богатые откупа. Сначала вел Гришка дело совместно с братом своим, вместе наживали миллионы. Потом организовал богатейшее на Каспии акционерное общество «Рыбак». Общество это скупило большую часть береговых и морских промыслов.
Свою карьеру миллионер Ванецов начал с вооруженных разбойничьих налетов и жульнических афер. Был он в молодости первым подручным у знаменитой по тем временам преступницы и аферистки Соньки Золотой Ручки, и давно бы за кровавые подвиги следовало Гришке сидеть в остроге. Деньги помогли Ванецову скрыть темное прошлое, замазать следы преступлений. Чтобы заслужить почет и признание, Гришка Ванецов взялся строить церкви и часовни, жертвовал большие суммы на «патриотические» нужды. До самой революции Гришка Ванецов пользовался на Каспии большим


уважением, а царские власти всячески захаживали перед богатым разбойником и прохвостом.
Не меньше Ванецова в свое время знамениты были по Каспию братья Лбовы, владевшие сельдяными промыслами по всему дагестанскому побережью. Им принадлежали лучшие сельдяные тони. На братьев Лбовых работали тысячи дагестанских бедняков, вручную — это был каторжный труд — таскавших тяжелые, наполненные богатым уловом невода.
Вот что рассказывают о фирме Лбовых видалые ловцы-старики.
Жил когда-то на острове Чечень богатый рыбак Лбов, держал собственную ватагу. Под видом лова этот Лбов занимался, пиратством — грабил купеческие суда, нередко погибавшие на опасных камнях у острова Чечень.
В свое время Лбов дал взятку царским чиновпикам, устанавливавшим на берегах Каспия новые маяки. По его просьбе на острове Чечень маяк был поставлен так, что за высоким берегом с открытого моря моряки не могли видеть световой луч. Проходившие корабли в штормовую погоду подвергались большой опасности. Моряки открывали предупреждающий огонь, когда уже невозможно было уйти от каменных подводных рифов, окружавших пустынный остров. В бурную погоду много кораблей и рыбачьих лодок разбивалось о подводные камни. Трупы погибших моряков волны выбрасывали на берег. Выбрасываясь за борт, люди брали с собою деньги и ценности. Каждый раз перед наступлением шторма в ночной темноте «рыбак» Лбов с ватагою выходил на разбойничий промысел. Пираты грабили и раздевали выкинутых морем мертвых и приканчивали жпвых моряков и купцов, обыскивали их карманы. Бушующее море смывало следы преступления, и Лбов со своей разбойничьей шайкой оставался безнаказанным.
Об острове Чечень, о морских пиратах, грабивших моряков, пошла недобрая слава. Особенно боялись опасного острова персидские купцы, ходившие торговать в Астрахань. У лоцманов-персов сложилась в те времена недобрая поговорка:
Чечень близко не ходи,
Су лак якорь не клади!..
10


Однажды во время сильного осеннего шторма, унесшего в море много ловецких лодок и судов, в погоне за богатой поживой в морских волнах погиб и сам раз- бойпик Лбов. Возможно, что его убили сообщники при дележке добычи и мертвого выкинули в море, в твердом расчете, что «море все покроет»...
После смерти Лбова за дело взялась его жена. Она сама стала руководить разбойничьей шайкой, продолжавшей грабить разбитые бурей корабли. За много лет «промысла» у Лбовой скопились большие капиталы. Награбленные деньги она передала сыновьям, которые вскоре скупили сельдяные промыслы на дагестанском побережье, начали большое новое дело. Так возникла на Каспии знаменитая в свое время фирма братьев Лбовых, многие годы державших в откупе богатейшие каспийские промыслы, ворочавших большими миллионами.
О временах прошлых многое помнят старые колхозники-рыбаки. Помнят они, как разживались, богатели миллионеры-купцы, как, ломая спины и рискуя собственной жизнью, круглый год трудились на купеческий карман одиночки-ловцы, как в обход казенных законов, якобы охранявших рыбные запасы, выдумывали жадные хищники ловкие увертки.
Некогда для борьбы с хищническим обловом, грозившим полным уничтожением ценной рыбы, царское министерство земледелия (в ведении которого числились рыболовные промыслы) распорядилось устаповить ограничительные меры, существовавшие только для виду. Лов был запрещен в определенных местах, «ямах», где отстаивалась весною рыбная молодь. Чтобы обойти закон, астраханские купцы придумали такую хитрую штуку. Под видом обслуживания религиозных нужд ловцов, занятых на путиие, они построили и оборудовали шаланду с плавучей церковью. На этой шаланде ловцы якобы могли служить молебны о нис- послапии удачи. На самом деле плавучая церковь служила для скупки и вывоза рыбы в запретное время.
С тех пор многое пережил дедушка Каспий. Там, где царевали миллионщики-купцы, теперь цвётет новая, счастливая жизнь. За годы революции поднялось, выросло новое поколение колхозников-ловцов, для которых как мрачная сказка звучит далекое прошлое.
11


НА ШАЛАНДЕ
Раньше ловили каждый сам по себе. Ловцы уходили в море на своей посуде. На море же выезжали и скупщики с прорезями. Рыбу живьем доставляли в прорезях в Астрахань, гнали прорези дальше, иногда до самой Москвы.
Бывало так: поймает ловец осетра и выкидывает на мачте сигнал: «Поймана рыба!» К ловцу подходит купеческая прорезь. Ловец на кукане тащит добычу. Начинается торг-переторг.
— Столько-то! — просит ловец.
— Столько-то! — говорит скупщик.
После долгого торга ударят по рукам и — в разные стороны.
Теперь приемка рыбы налажена на шаландах. К шаландам бегут со всех сторон моторные колхозные рыбницы, доверху груженные рыбой. Рыба тут же идет на весы, в обработку.
Жизнь шаланды очень похожа на жизнь плавучего маяка. Качается на волне большущая барка. На барке — целый плавучий город-остров. Тут и магазин, и семейные квартиры, и кухня, и ледник, и засолочный илот. Люди живут как на острове, в маленьком городке.
Сегодня горячий день. Пришла рыбница из Гурьева, привезла полный груз красной рыбы. Директор шаланды сразу повеселел: «Долго ждали рыбы — дождались...» На работу вызваны все кухонные и незанятые.
Ночыо на плоту яркий электрический свет освещает груды розоватой скользкой рыбы: осетров, белуги, севрюги. Два резальщика сильными окровавленными руками выдергивают из выпотрошенной рыбы визигу. Они кладут на стол скользкие рыбьи туловища, ловко прокалывают их ножом и, захватив пальцем, быстро выдергивают из хребта длинную белую ленту визиги. У лоханок с водою работают женщины-мойщицы. Крайняя, маленькая и румяная, расставив руки, на лету ловит визигу, которую, не глядя, бросает резальщик. Женщины поют. Удивительное впечатление от их напряженной, в ритм с песнею, работы. Поют больше о любви:
Я на серую голубку Сеточку накинула.
Сам ты, милый, плохо сделал,
Я тебя спокииула...
12


Мой беленький платочек По волнам тихо плывет.
Милый любит и не любит,
Только времечко ведет...
Хорошо, споро работают. Плот завален рыбой. Тупорылые осетры, шилоносые, украшенные шипами севрюги. На плоту дежурят двое седых дедушек-ловцов. У дедов зоркие ловецкие глаза, толстые кисти рук.
— Кто старше-то будет?
—* Ровеснички.
— Чай, много рыбы-то перевидали за свой век?
— Рыбы, браток, и перевидали и переловили много...
КРАСНЫЙ ЛОВ
Когда-то лавливали ловцы только красную рыбу: осетра, белугу, севрюгу. Сельдь, вобла и другая мелкая рыба в ту пору не ставились впрок. С тех времен красноловье потеряло свое основное значение, центр рыбной промышленности переместился на лов частиковой рыбы, и красноловье ныне существует только попутно.
Убыль красной рыбы, вылавливаемой ежегодно, была замечена много лет назад. Государственным надзором еще в. царское время установлены были сроки лова, обозначены запретные зоны, где собиралась подрастающая молодь, был издан закон, устанавливающий размер неводной ячеи, а в северном Каспии строжайше был запрещен «живодный» лов на крючки, калечивший много рыбы, пропадавшей без пользы.
Несмотря на строгие правила и запреты, хищнический лов красной рыбы продолжался. Промышленники- купцы умели обходить букву закона. Особенно много красной рыбы погибло в первый год революции. Прослышав о свержении власти, несознательная часть рыбаков бросилась облавливать запретные ямы. Более разумные уговаривали остепениться. Заразившись худым примером, многие рыбаки кинулись к ямам, и «много молоди ценнейшей рыбы погибло в тот год.
Ныне лов красной рыбы в северном Каспии производится на чернях и в реках крючковой и сетевой снастью. Крючками ловят осетра и белугу. Устроена крючковая снасть примерно так. На крепкой и длинной
13


бечеве ярусами развешиваются прикрепленные к топким бечевкам остро отточенные стальные крючки. Крючки висят в воде сплошной занавеской. Проходящая рыба непременно заденет острие крючка и, почувствовав боль, шевельнется. Тотчас соседние крючки с силою вопьются в мягкое тело осетра или белуги. Чем сильнее н дольше бьется рыба — крепче и глубже вонзаются в ее тело крючки. Крючковой снастью ловят рыбаки осетра и белугу. Кроме крючковой снасти, идет красная рыба в ставные сети и невода.
Маленькое моторое судно, названное каспийскими рыбаками рыбницей, ежедневно обходит ставные лодки колхозников-красноловов. На судне всего три человека команды, включая самого капитана.
Каждый день рыбница обегает места облова, приписанные к шаланде, обслуживающей красноловье, и возвращается с грузом свежепойманной рыбы, принятой от ловцов.
Вместе со стариком капитаном и двумя его помощниками я устраиваюсь в тесной рубке. На рыбнице уютная чистота, домовитый порядок. Кроме нас четверых, на палубе обитает пятое живое существо: каспийский тюлень, на днях угодивший в севрюжьи сети. Тюлень живет в большой обрезной бочке, наполненной водою. К людям он привык, позволяет щекотать себя, берет из рук рыбу. Время от времени в бочке меняют воду, и, выпущенный на палубу, он изо всех сил рычит и тянется в море за борт.
Судно по кругу обегает ловцов. Минуя сети, оно останавливается у ставных лодок, ждет.
С лодки в маленьком челноке навстречу выезжают колхозники-ловцы.
На длинном толстом кукане они волокут за собою пойманную рыбу. В воде видны темные спины севрюг, острые плавники.
- Ну, как улов нынче? — спрашивает капитан.
— Есть немного, — скромно отвечают рыбаки.
На палубу летят длинные, змеино извивающиеся рыбины, покрытые шипами. Показывая скользкие животы, они высоко подскакивают, бьются. Помощник капитапа ловко глушит их по головам деревянной чекушей, и они замирают.
14


Сам капитан вспарывает животы принятой рыбы. Операция эта происходит немедленно при приемке, пока рыба не заснула. Из распухлых рыбьих животов па люк вываливаются икряные темно-лиловые мешки. Капитан тут же пробивает на решете тяжелую жирную икру, откидывает пленку и распределяет по колерам икру в вазах. Выпотрошенная рыба, чистые тазы — вазы — с икрой ставятся в трюм на лед Ч В полдень мы обедаем сваренной на палубе ухою из свежей рыбы. В ухе на палец прозрачного севрюжьего жиру. Толстыми ломтями лежит белая разваренная рыба.
Вытирая ложку, щурясь, говорит капитан:
— Ну, как наша уха?
— Хороша уха.
— Колхозная!
«КРАСНЫЙ КАСПИЙ»
Ветер, повевающий над волнами просторного Каспия, несет дыхание Индии, Египта. Здесь, на берегах велпчайшего в мире соленого озера, овеваемого этим ветром, вершилась история первобытпой культуры, покоилась колыбель человечества. Тьма тысячелетий отделяет от нас далекое прошлое. История помнит великое переселение народов, древний путь в Индию. У железных ворот Дербента оседали осколки великих народностей. Так возник разноплеменный, разноязычный Кавказ.
Богат и иеисследован Каспий, столетиями кормивший нашу страну, не изучены были, не измерены, не прибраны к рукам необъятные природные богатства его. Ученым-исследователям пришлось много поработать до полной победы над седым дедушкой Каспием и заповедными его берегами.
Много остается работы и рыбоведам-ученьш, упорно работающим над изучением рыбных богатств Каспия. Несмотря на полную доступность свою, далеко не все районы Каспийского моря изучены до конца. Были не¬
1 Для сохранения высокого качества черной икры ее необходимо вынимать из живой, только что пойманной рыбы. Это проделывается на месте лова с соблюдением возможной чистоты и стерильности, предохраняющей икру от порчи.
15


известны места зимовок некоторых промысловых рыб; мало изучено влияние температуры воды и направление течении, от которых зависит массовый ход рыбы к местам берегового облова; недоставало точной научно й практически обоснованной промысловой карты Каспийского моря.
Принадлежащее Институту рыбного хозяйства моторное судно «Красный Каспий» ведет исследовательскую работу в районах Каспийского моря.
История «Красного Каспия» такова. Много лет назад на приколе у одного из ленинградских судостроительных заводов в числе прочего железного лома ржавел корпус недостроенного военного тральщика. Ржавый корпус тральщика был облюбован людьми, которым поручалось восстановление исследовательской работы на Каспии. Корпус судна был переоборудован в походную морскую лабораторию. Переоборудование судна стоило больших усилий и хлопот. Материал приходилось раздобывать по малым кусочкам. Наконец отлично оборудованное, снаряженное по последнему слову техники, первое научно-промысловое судно было готово. Поход из Ленинграда на Каспий — по Мариинской водной системе — «Красный Каспий» проделал благополучно.
Среди портовых построек, пахнущих мазутом и рыбой, я с трудом нашел маленький корпус «Красного Каспия».
На палубе было пусто, пахло нбвыми, дубленными корою сетями. Суровый Каспий встретил нас штормом. Выйдя в море, мы долго отстаивались за островами, прикрывавшими нас от ветра и зыби.
Человека, впервые попавшего на Каспий, поражает быстрая смена погоды. Утром вместо бушевавшего шторма море приветило нас полным штилем.
Задачею научных экспедиций, исследующих море, Является изучение течений и температуры различных горизонтов воды, определение мест поката (миграции) рыбы, мест пастбищ и зимовок. Выяснено, что присутствие рыбы, начало путины теснейшим образом зависят от температуры воды в данном районе. Различные виды и породы рыб предпочитают ту или иную температуру. Так, есть теплолюбивые рыбы и есть рыбы, предпочитающие обитать в прохладных слоях воды. Изучение биологии рыб, их привычек и образа
46


жизни теснейшим образом связано с изучением физических и биологических особенностей моря.
Целыо похода «Красного Каспия» было обследование центральных районов Каспия и разведка косяков сельди, зимующей в юяшых районах. По наблюдениям опытных ловцов, путина в настоящем году запоздала и по всему обещала быть особенно бурной. А много значит вовремя заметить цродвижение передовых косяков сельди и вовремя сигнализировать начало лова береговым промыслам.
Выйдя в море, мы взяли курс на восточный — туркестанский берег. Мне, старому моряку, было непривычно в этом закрытом со всех сторон соленом бассейне. «Точно корыто», — сказал бы каждый искушенный моряк, привыкший к бескрайнему океанскому простору. Однако это «корыто» умело откалывать штуки. Штормы на Каспии отличаются особенной силой. Качка переносится трудно даже опытными моряками. Каспийские мелкие корабли нестерпимо колышутся на толчее, вызывая в голове и желудке тошнотную муть.
О КАСПИЙСКОЙ СЕЛЬДИ
Выло скучновато плавать по морю, из которого нет выхода на вольный океанский простор.
Днем мы делали гидрологические разрезы, брали температуру и пробу воды на соленость, ночью забрасывали контрольные сети и, легши в дрейф, долго качались на мелкой волне.
Ночыо мы не зажигали ни топовых, ни отличительных огней1 и, ложась в дрейф, оставляли судно на произвол ветра.
— Кой черт сюда пойдет! — на вопрос мой, позевывая, ответил капитан. — Чай, мы не в Бискае.
Ночи мы просиживали с профессором-рыбоведом. Занятый изучением биологии каспийской сельди, ученый с величайшим увлечением посвящал меня в тайны своего дела.
1 На ходу каждое морское судно имеет огни: на мачтах — тоновые и на бортах — отличительные. Стоящее на якоре судно зажигает только два рейдовых огня — на носу и корме.
17


— Каспийскую сельдь следует уважать и любить, — говорил он, раскачиваясь в такт качке и прокуренными пальцами свертывая из махорки цигарку. —* Уважать и любить! Ей, как римляне гусям, мы должны воздвигнуть памятник на берегу Волги. Каспийская отече- ственнная сельдь в свое время освободила нас от импорта сельди норвежской. Для человека непосвященного, видевшего сельдь только на тарелке с гарниром из лука, поразительными покажутся результаты наших исследований. Длительными наблюдениями установлено, что многие породы каспийской сельди, почти неотличимые по внешнему виду, очень резко различаются по образу жизни и своему поведению. В Каспии мы насчитываем несколько рас сельди, неотличимой внешне, и каждая раса обладает ей одной свойственными особенностями. Есть сельдь глубоководная, любящая или холодную, или теплую воду; есть сельдь, идущая во время икрометания к берегам моря и входящая в реки, есть сельдь, никогда не покидающая морских глубин и, следовательно, совсем не попадающая в береговые невода... Даже опытные рыбаки, век свековавшие на море, ничего не знают о скрытой жизни сельди, в одну кучу валят совершенно различные породы. Еще до последнего времени все рыбаки Каспийского моря не знали о каспийской кильке, принимая ее за селедочную молодь, и совсем избегали ее ловить, боясь погубить урожай сельди. Лов каспийской кильки и теперь налажен и дает тысячи тони продукта.
До самых последних лет неизвестны были места зимовки каспийской сельди. Сельдь исчезала, куда — неизвестно. Только теперь, в результате наших трудов, выясняются места пастбищ и зимовки. Места эти расположены в южной, наиболее глубокой части Каспийского моря. Установлено, что каждая раса строго держится своих мест. С переходом на новые методы лова открытие это имеет громадное значение.
Существеннейшим злом нашей промышленности было пеумение заготовлять продукты, плохое знакомство с технологией засола. Тысячи пудов свежей рыбы погибали от дурной обработки. Вы, конечно, видели селедку, отличающуюся большим ростом. Это каспийский залом. А знаете ли, что это одна из нежнейших и вкуснейших рыб? Денька через два наши ребята уго¬
18


стят вас балыком, приготовленным из спинок этой селедки, — вы’узнаете, что это такое!
Перед рыбопромышленностью Каспия, наряду с усовершенствованием рыболовства, должен быть поставлен вопрос об улучшении технологических процессов. Зачем ловить, ежели через неделю рыбу превращают в продукт, потерявший вкусовые и питательные качества? Мы уже научились готовить хорошие, продукты и скоро избавимся от путипной спешки, при которой не остается времени думать о качестве засола...
Профессор, увлеченный любимой темой, говорил долго. Малоопытный в рыбном деле, я с интересом слушал под шум ветра рассказы профессора-рыбоведа*
ВЕСНА
Весна, весна... Она чуется в дыхании ветра, в запахе соленой морской воды, прогреваемой весенним солнцем. Особенно близка она в движении птичьих косяков, пролетающих на север к своим гнездовьям.
Подняв головы, мы смотрим на птиц. Они летят, то вытянувшись изломанной паутинкой, быстро махая крыльями, то выстроившись ижицей, то вразброд, то стайками, то попарно.
Вечером палубу, мачты, свдсти облепили маленькие усталые птички, похожие на жаворонков. Пухлыми комочками они сидят на леерах, на шлюпках, на вантах. Иногда они вдруг срываются с веселым чириканьем и, покрутившись, серо-зеленым облачком опять опускаются на судно.
Среди них десятка три трясогузок, один скворец. Смелее всех ведут себя трясогузки. Подрагивая хвостиком, они бочком прыгают под ногами и с каждым часом становятся смирнее.
Ночью они забиваются под снасти во все уголки. Если осветить их карманным фонариком, они беспомощно слепнут, их можно брать руками.
Матросы стали их прикармливать. В жестянке — каша, преспая вода.
Трясогузки и скворец ухитряются справляться с кашей. У других птичек, похожих на жаворонков, такой тоненький носик, что они могут глотать лишь нежных
19


комариков, а они беспомощно возяфся с комочками каши.
С каждым днем их меньше.
Я с жалостью наблюдаю, как они, одна за другой, дорвавшись, гонятся против ветра за судном и, обессилев, падают в воду. Волны колышут их мертвые легонькие тельца.
К концу недели их почти не осталось. Уцелели скворец и трясогузки. Под конец рейса они стали совсем ручными. У самого берега пленники оживйлись. Скворец поднялся на воздух, и я долго следил, как, сверкая бронзовым оперением, освобожденная птичка скрывается в весеннем солнечном просторе.
МАХАЧКАЛА
По улицам ветер несет пыль, забивает глаза степным песком. Ветер сбивает с ног, заставляет в три погибели нагибаться, руками придерживать шапку. Город, стоящий у подножия гор, начисто выметен ветрами.
Укладываясь спать, охотники смотрят на небо. Северный ветер сулит поживу. Дуя встречь птице, он заставляет снижаться пудовых степных дудаков.
Запасшись чучелами, распяленными на лучинках, охотники затемно отправляются в путь. Верстах в пяти от города, в степи, неширокою лентою, отделяющей от моря основание гор, вырыты линии ям. Ямы вырыты отцами и дедами охотников, которые каждую весну встречали здесь валовой пролет дудаков.
В отдельности ямы не принадлежат никому. Заняв любую, охотник владеет ею от утренней до вечерней зари.
Сущность охоты заключается в стрельбе по пролетающим над степью птичьим стаям. Схоронившись в глубокие ямы, замаскированные ковылем и травою, выставив чучела, охотники терпеливо высиживают вечернюю и утреннюю зори.
При сильных ветрах птица идет над самой землею.
Немалое волнение испытывает охотник, заметив на фоне розового неба косяк словно нарисованных чернью, быстро машущих крыльями птиц. Добыть пудового дудака — достойная хорошего охотника удача. Нередко
20


бывает, что при счастливом выборе места охотник возвращается, буквально изнемогая под тяжестью своей богатой добычи...
Построенный во времена прежние, город скучен и сер. Каменные горы, как синие грозные тучи, отгораживают запад. Ветер, завихряя на углу пыль, бьет в лицо.
Под вывеской, у входа в магазин, прислонясь к стене, стоят два горца в бешметах и овчинных шапках. На их лицах надменное спокойствие, небритая щетина на крутых подбородках червонеет золотом.
Времена Лермонтова и Толстого отошли в небыль. О романтике дней покорения Кавказа мы знаем по книгам. Новый, перестраивающийся, переплавляющийся в горниле великого строительства, Кавказ мало похож па Кавказ «Героя нашего времени». В золотых садах Дагестана, некогда обогащавших жирных и ленивых своих владельцев, хозяйничают новые люди. Вместо карательных отрядов, предававших огню и мечу немирные аулы, по горам разъезжают отряды студентов-агро- номов с пневматическими ранцами за плечами и пульверизаторами в руках. Отряды эти ведут беспощадную войну с вредителями садов. Взрыты, вскопаны подножия гор. Испепеляющая прошлое, утверждающая будущее, новая жизнь со всех сторон обступает некогда маленький городишко.
Люди, спустившиеся с гор, стоят неподвижно. Как бы с величайшим снисхождением пропускают они мимо себя суетливых прохожих. Я любуюсь этими недвижно окаменевшими у стены людьми.
На Кавказе я недавний гость. Люди, знающие край, уверяют, что в одном Дагестане, некогда находившемся у стыка Великих дорог, насчитывается более трех десятков наречий. Для исследователя человеческой древней культуры Кавказ — интереснейшая в мире страна.
НА БЕРЕГОВЫХ ПРОМЫСЛАХ
Моторист поднимает руку. Мотор останавливается, и спутники мои покорно кладут портфели, которыми прикрывались от ветра. Мы вместе беремся подталкивать злополучную нашу мотодрезину.
21


Дрезина дергается, трогает с места. Мы вскакиваем на ходу. С грохотом мчимся по рельсам промысловой узкоколейки. Ветер бьет в лицо, насквозь пронизывает одежду. Слева — море, справа — прикрытые дымкою, синевеют высокие горы. На рельсах, точно сугробы снега, лежит белый песок.
По сторонам дороги — новые деревянные столбы; висят провода. Дрезина мчится, подпрыгивая на стыках. Заслонясь от ветра, инженер кричит мне в самое ухо:
— Едем на опытный промысел.' С прошлого года здесь применяется тяга неводов электричеством. Нынче мы проводим новые методы работы. Сами увидите, каких это стоит усилий...
Через час мы на промысле. Вокруг нас стоят ловцы. Их лица обветренны. На головах косматые шапки. Глаза смотрят с хитринкой.
— В "прошлом году, — говорит инженер, — опыт перехода на новые методы лова и организация труда со всею очевидностью доказали выгодность замета неводов по течению, а не против течения, как это делалось до сих пор. Замет по течению дает увеличение площади облова на тоню на двести пятьдесят—триста процентов. Это, несомненно, увеличит количество “Вылавливаемой рыбы.
На школьной доске инженер мелом чертит схему замета по-новому. Он быстро оглядывает лица ловцов, слушающих молчаливо.
— Перевод промыслов, — продолжает он, — где это позволяет чистота тонн (а таких промыслов у нас не менее пятидесяти — шестидесяти процентов), на частичное сплывание, а также применение равнокрылых неводов взамен нынешних неравнокрылых, ускорит оборот невода на тридцать процентов и значительно снизит износ за счет правильного распределения нагрузки. Понятно?
Голос инженера устало срывается. Двумя пальцами он поправляет воротник серой рубашки.
— Теперь — самое главное. До сего времени на береговых промыслах применялся замет неводов исключительно с севера на юг, и старики утверждали, что сельдь идет непременно на север. Это неверно, так как установлено наблюдениями, что сельдь идет против течения, а течение может меняться несколько раз в сутки. Следовательно, нужно найти способ безошибочного
22


определения направления течений. Сила и направление течений определяются с помощью поплавков, которое каждый из вас может сделать из жестяного керосинов вого бидона и пустого ведра...
Я долго слушаю беседу инженера с ловцами. Приглядываюсь к лицам. Чего в них больше — искреннего желания понять новое или недоверия к словам наез- жего человека с тяжелым портфелем? Лица ловцов суровы, глаза хмурятся хитро. Черный с рассеченной щекой ловец, сдвинув овчинную шапку, подмигивая, говорит:
— Хорошо-то хорошо, а мотня?
— Что — мотня?
— Мотню-то как выворачивать будем?
Инженер настораживается. В руке дрожит папироса,
— Я уже говорил вам, — поясняет он, — что при равнокрылых и симметричных неводах о мотне не приходится заботиться: все равно, какое крыло будет считаться пятным, какое бежиымВ новых неводах мотшо следует сделать выворотной...
Мы выходим с собрания поздно. Инженер снимает шапку, вытирает голову платком.
— Замотали, — говорит он, отдуваясь. — Так на каждом промысле приходится воевать. Трудно поверить, до какой степени крепки старые навыки. При введении тракторной тяги тоже кричали, что тракторы не годятся. Поверите ли, были случаи, что перед нашим приездом на дороге выставлялись караульные, сигнализировавшие приближение начальства. Стоило начальству уехать, все начиналось по-старому. Слава богу, теперь научились...
Обходим промысел. Ветер бьет с моря. На песке, на гальке — рыбья чешуя, обрывки снастей. На новепьких, вкопанных в песок столбах висят нити проводов. В этом году невода будут тянуть электрической лебедкой. Мы задерживаемся у будки, где установлено управление тягой.
Мы осматриваем лебедку, крепко установленную на вкопанной в песок дубовой раме. От лебедки по берегу отнесены на якорях переносные канифас-блоки. По блокам бежит тяговый аркан, извлекающий из воды наполненный рыбою невод. Труд нескольких десятков
1 П я т н о е — ближнее, б е ж н о е — дальнее крыло.
23


лямочников, тянувших невод вручную, заменяет работа одной машины и при ней двух-трех рабочих.
На берегу, занесенном летучим песком, стоят ручные деревянные вороты—мертвые памятники прежней работы. Вороты похожи на карусели. Я подхожу ближе, трогаю рукой. Ворот тяжело поворачивается, тягуче скрипит, точно жалуется на тяжелое прошлое, котороо никогда не вернется.
19331
ГОРОД ВЕТРОВ ВОРОБЬИ
Над перекопанными, изрытыми, изломанными городскими улицами ветер завихряет пыль. Ветер мчит со скоростью ураганной струи, оставляемой винтом аэроплана, вынуждает прохожего прятать лицо, нагибаться. Из рук прохожего ветер вырывает лист газеты, клок бумаги белым голубем взлетает над крышею высокого, многоэтажного дома.
Приезжих людей изумляет зеркальная чистота улиц, покрытая асфальтом новая набережная с видом на море — на усеянный нефтяными вышками промысел имени Ильича, возникший волею человека на месте кипевшей волнами бухты. Особенно хороша городская набережная ночью, когда многими тысячами электрических звезд оживает и светится над морем расположенный грандиозною подковою город.
Пропитанный запахом нефти, некогда лишенный растительности, город стал неузнаваем. Там, где не росло ни единого дерезца, где палило беспощадное солнце, зеленеют молодые тенистые сады. Об озеленении нефтяного города, летом изнывавшего при пятидесяти градусах Цельсия, о замечательной работе по превращению мертвой пустыни в цветущий сад можно рассказать очень много. Еще несколько лет назад в окрестностях Баку почти не было зеленой растительности. Для посадки деревьев требовалась привозная плодородная почва, и устройство тенистого парка казалось неосуществимой затеей. Земля, где стоит город, выж-
1 Здесь и в дальнейшем указывается дата первой публикации. (Прим. ред.)
24


женыые солнцем сухие долины протравлены нефтыо. Земля, окружающая город, была неродима и мертва.
Проходя маленьким сквером, засаженным молодыми зелеными деревцами, помню, я остановился, пораженный необычайным шумом, раздававшимся над моей головою. В этом шуме было сердитое, беспокойное, шум сливался в продолжительный звук. Я поднял голову. Весь бульвар — ветви, макуши деревьев — были осыпаны неисчислимым количеством воробьев. Воробьи устраивались на ночлег. Они шумели, дрались, сгоняли друг дружку, отвоевывая на ветвях место. Деревья казались покрытыми верой живой листвой. Не осталось единой ветрчки, единого свободного сучка. Воробьев были тысячй, десятки тысяч. Мне еще не доводилось видеть столь необычайное скопление этих отчаянных молодцов. «Наверное, — подумал я, — воробьев в городе не больше, чем в другом месте, но за отсутствием деревьев здесь воробьи не имеют удобного ночлега и все слетелись в этот маленький сквер.
Ныне над городом развернут английский парк. Парк террасами окружает новую часть города. Сине-зеленые кипарисы вытягивают к небу свои заостренные вершины. На полукруглых клумбах, ежедневно поливаемых водою, растут цветы. (Город лишен своей пресной воды, водопровод подает воду из горного озера, располо- женного в нескольких десятках километров; водопровод этот, снабжающий водою город и нефтяные промыслы, — одно из замечательнейших сооружений Баку.) По свежепроложенным парковым дорожкам, где солнце нещадно палило перодимую, пропитавшуюся солыо землю, в тени деревьев резвятся дети. Деревья, посаженные на привозной почве, растут хорошо. Под их обильной тенью жители нефтяного города спасаются от нестерпимой летней жары. А вместе с жителями города в новом парке нашли пристанище, расположившись на ветвях деревьев, городские веселые воробьи, и сам со бою у воробьев закончился жилищный кризис.
ДВОРЕЦ
Торжественная лестница, освещенная верхним све том, ведет в приемные комнаты дворца. Ни единый звук не проникает с улицы во дворец. Тишина, прохлада,
25


переливная игра цветных стекол и роскошной росписи стен. В маленьком дворике внутри дворца журчит фонтан.
Кто обитал здесь? Какой восточный сатрап, обладатель сказочных сокровищ, нежился благодатной тишиною, прохладою каменного дворца? Не здесь ли, в беззвучии месячной теплой ночи, сказывала свои повести бессмертная Шехерезада?
Дворец поражает размерами, неоценимой роскошью отделки. Снаружи, с улицы, живущей суетливой жизнью, дворец не кажется необыкновенным. Только войдя внутрь, поднявшись по лестнице, устланной коврами, поражаешься роскоши, безвкусию логова сказочного обладателя миллионов.
Нынче во дворце развернулся Государственный музей Советского Азербайджана. В бесчисленных комнатах, обширность которых дала возможность расположить музейные экспонаты, разместились этнографический, художественный, промышленный и естественноисторн- ческцд отделы. Макеты, изображающие жизнь и быт народностей Закавказья, картинная и археологическая галереи, таблицы и цифры, наглядно освещающие прошлое и сегодняшний день, коллекции, представляющие богатейшую флору и фауну наших субтропиков, заполняют просторные помещения дворца.
Когда-то дворец принадлежал богатейшему в Азербайджане человеку, королю нефти, владельцу нефтяных и рыбных каспийских промыслов. Имя этого человека, жившего и исчезнувшего во времена не столь отдаленные, было оплетено легендами. Легенды эти, живые и до сего дня, передают, что обладатель, сказочных богатств в своей молодости был простым грузчиком-ам- балом и до самой смерти, будучи неграмотным, не умел правильно расписаться; что в кабинете его, отделанном восточными мастерами со сказочной роскошью, на самом видном месте висел, вставленный в золоченую раму, его портрет, где владетель и нефтяной король был изображен в лохмотьях уличного носильщика. Предание утверждает, что в самые те времена, когда впервые началась разработка нефти, бедные крестьяне, населявшие окрестности Баку, обрадовавшись возможности выручить, несколько десятков рублей, наперебой стали продавать принадлежавшие им участки земли, под которыми инженеры пащупали нефть. Только один чело-
26


век отказался продать инженерам свой участок. Своим соседям, смеявшимся над его упорством, он сказал, скромно опустив глаза:
— Ваше — ваше, мое — мое. Аллах каждому отпускает по уму его. Я никому не хочу продавать свою землю...
Участок будущего миллионера находился в центре пефтяных изысканий. Иностранцам-инженерам нужно было во что бы то пи стало уломать упрямого чудака. Инженеры стали предлагать ему много денег, но хитрый упрямец упорно стоял на своем, предпочитая заниматься трудным своим ремеслом. Предание умалчивает, как и когда этот человек стал владельцем богатейших нефтяных промыслов. Миллионы потекли к рукам бывшего грузчика. Соседи, смеявшиеся над его упрямством,% преклонились перед ним, как перед самим аллахом:
— О, этот человек — голова. Большая голова...
Так о прошлом короля нефти рассказывают легенды,
в которых выдумка перемешалась с былью. Дальше сказывают люди, что, сделавшись богачом, бывший носильщик-амбал жил в сказочной роскоши, настроил мпого дворцов, а в жены взял первую красавицу. Красавица богачка вела себя как настоящая королева. У нее была целая свита прислужниц, для нее во дворце устраивались пышные выходы и ослепительные приемы. Одпако нефтяной король время от времени не стеснялся показывать свой дикий характер. Однажды, приревновав жену к старшему инженеру своих промыслов, сатрап расправился с мнимым соперником с жестокостью средневековья. Соперник был приглашен на пир, где за ним ухаживали с предательской заботливостью. В конце пира неудачливый поклонник супруги богача был посажен на горлышко шампанской бутылки таким способом, как в средние века саживали восточные деспоты врагов своих на заостренный кол. Дело о чудовищной расправе получило широкую огласку. В суде нефтяного короля защищал знаменитый по тем временам либеральный адвокат. Все, разумеется, кончилось благополучно: нефтяной король поплатился сотнею тысяч рублей, пожертвованных на процветание богоугодных заведений и благополучие судейских чиновников. Дело о неслыханном истязании инженера было прекращено.
Память о нефтяных королях города еще жива. Еще стоят роскошный дворец и много других домов нефтя¬
27


ников-миллионеров. Сам сверженный нефтяной король умер уже в советское время. Говорят, перед смертью он проклинал ненавистные ему новые порядки.
Как на особую достопримечательность, старожилы города еще недавно указывали на бывшую красавицу, царицу умопомрачающих балов, самую ту, из-за которой некогда пострадал влюбленный инженер. Потерявшая разум, безобразно опустившаяся, скиталась она по городским задворкам. Бывшая повелительница жила как бы для того лишь, чтобы стать наглядным свидетельством разложения и гибели прошлого мира.
СТАРЫЙ ГОРОД
С утра до позднего вечера улицы нефтяного города переполнены народом. Широкие тротуары не вмещают идущих, сталкивающихся, обгоняющих друг дружку людей. Как в половодье река, толпа затопляет улицу, неудержимо нарушая строгие правила порядка. Черноглазый милиционер в кожаной куртке, со свистком в зубах, наводя порядок, мечется на велосипеде. Лицо милиционера в поту, свисток свистит беспрерывно; но неудержимо весенним потоком затопляет улицу шумная, движущаяся, смеющаяся толпа.
Подхваченный пестрою толпою, в недоумении останавливается вновь прибывший. Прибывший останавливается, как бы пораженный видением, вдруг восставшим из времен библейских. Прямо перед ним посреди толпы, заполняющей всю ширину улицы, вырастает караван верблюдов,, неспешно раздвигающий человеческий шумный поток. Верблюды движутся неспешно, важно и покорно неся свои плоские головы, выбрасывая узластые колени. На их ребрах клочьями висит шерсть, имеющая цвет песка пустыни. Одетый в яркий халат, маленький узкоплечий человек, держа в загорелой руке повод, устало ведет передового. Веки человека прикрыты. На спинах верблюдов, нагруженных тюками, завернутыми в ковры, сидят женщины, дети. Тесно прижавшись друг к дружке, раскачиваясь с каждым шагом, они как бы дремлют, устало разглядывая кипящую у их ног толпу. Чуждый всем и всему, караван верблюдов пересекает улицу, и напрасно звонит трамвайный вагоновожатый, требуя остановиться.
28


С изумлением смотрит путешественник вслед видению, явившемуся как бы из средневековья. И впрямь, точно видение, объявившись внезапно, караван скрывается в переулках, и долго не может опомниться приезжий путешественник от поразившего его острого чувства контраста.
Оправившись от необычайности впечатления, путешественник неторопливо идет длинной городской улицей, пересекает широкую площадь, входит в старинные ворота. Старый город окружает его теснотой переулков, путаным лабиринтом каменных улиц, истертых лесенок, неожиданных поворотов. Древние домики кажутся нежилыми. О присутствии человека свидетельствует развешанное на двориках белье. Яркое солнце бьет в белый камень. Старая женщина встречается на повороте, уступая дорогу. Когда-то из окон этих маленьких домиков на улицу запросто вываливали объедки и мусор. Улицы были насыщены миазмами, бродячие собаки выполняли роль ассенизационных обозов; распространяя заразу, тучи мух вились над грудами отбросов, гниющих на солнце... Узкими улицами, много раз блуждая, приезжий добирается до вершины холма. Здесь — древний ханский дворец, древняя крепость, построенная из дымчато-серого камня. На шапку осиного гнезда похожа крыша мечети.
Любезный седой человек предлагает приезжему осмотреть музей. Двор бывшего ханского дворца просторен и чист. Одинокий куст повилики, подчеркивая пустынность двора, зеленой змейкой лепится по освещенной солнцем стене. Синее высится над головой небо.
От времен ханских остались дворец, двор, развалины ханского гарема, в котором некогда были устроены конюшни для постоя лошадей. Советским археологам понадобилось вывезти тысячи тонн мусора и грязи, чтобы освободить стены дворца. Из мусора и хлама под рунами исследователей встали миниатюрно-воздушные узорчатые арки дворца и фонтанов. И, любуясь на них, думает приезжий путешественник: «Какими яркими, живописными пятнами должны были некогда выделяться на фоне этих белых арок и стен цветные одежды ханских придворных!..»
С почтительным изумлением рассматриваем мы музейные древности, очищенные от праха. Вид египетской
29


мумии, рельеф на золотой скифской вазе нас волнуют непостижимостью тысячелетий. Хочется в образах оживить покрытые ржою и плесенью древние предметы* Шлем с золотой насечкой живо представляю на голове павшего богатыря. Зеленый темный дуб стоит посреди поля. Синяя туча закрыла солнце, и прорвавшийся луч багрово вспыхнул на забрызганной кровью кованой стали, под которой на примятых цветах мирно возится полевой шмель... Кремневый топор, мирно покоящийся в музейной витрине, с живостью помогает увидеть одетого в звериные шкуры приземистого человека на берегу реки, широкой излучиной убегающей в синюю даль. Тревожный крик женщины заставляет вскочить человека, мускулистая рука его хватается за каменный топор...
Бродя по раскопанным улицам древнего города, странное я испытывал чувство. Я ступал по истертому камню, касаясь руками древних стен, всею силою воображения представлял далекое прошлое. Отжившая старина, пеплом скрытые памятники, если они не истерты в пыль, для внимательного наблюдателя служат как бы фоном, на котором с особенною четкостью мы видим грандиозное величие новой эпохи.
КРОВЬ ЗЕМЛИ
Человеку, много путешествовавшему по суше и морям, не утратившему природной остроты основных •чувств, каждый большой город непременно запомнился своим, ему одному принадлежащим, запахом — как бы пронизывающим улицы, дома и самый городской воздух. Покрепче закройте глаза такому любителю путешествий, и он безошибочно назовет знакомый город. Смешанный запах пароходного дыма, морской прозрачной воды, колышущейся у скользких ступеней пристани, краски, смолы, дерева, пеньки и раскаленных на солнце пакгаузных крыш — волнующий, знакомый путешественнику запах— в одно мгновение воскрешает далекие подробности первых путешествий!
Из множества городов, виденных мною, самый пахучий, самый памятный — город нефти, солнца и ветров Баку.
Город стоит на огне. В недрах просоленной, пропеченной солнцем, серой, как пепел, и твердой, как ка^
за


мень, земли под темными сводами подземных пещер покоится нефть, чудесно таящая в себе силу и мощь огня.
Сотни тонких железных игл, впиваясь на целые километры, пронизывают земную толщу, нащупывая жплы, в которых течет тяжелая кровь земли.
В густых черных озерках (неподвижную их поверхность не колеблет проносящийся сухой вихрь), как в опрокинутом черном зеркале, отражается высокое безоблачное небо. Земля пропитана нефтью, как черною кровью. Этою же черною кровью забрызганы высокие, свистящие на ветру вышки, лица, руки, одежда работающих на промыслах людей. Нефтью, кажется, пропитан ветер, пронизывающий город, поднимающий над крышами уличную пыль.
В маленьком трясущемся поезде, бойко бегущем по, узким рельсам, проложенным посреди нефтяных озер, объезжаю весь нефтяной город. Лес деревянных вышек — новых и уже пропитанных нефтью — сливается по горизонту в одну сплошную темную полосу.
На черных, залитых нефтью площадках почти пе видно людей, непрерывно работают автоматические насосы, похожие на длинноносых птиц. Выкачиваемая насосами черная нефть течет по проложенным поверх земли железным артериям — трубам, стекается в общее русло.
Несколько лет назад на этом месте нетронуто пенилось глубокое море. На дне лежали черные подводпые камни. Время от времени над поверхностью моря вырывались легко воспламеняемые газы, свидетельствуя о нефтяных запасах, скрытых в недрах морского дна.
Горы, окружающие бухту, имеют цвет верблюжьего горба. На их облезлых откосах маячат разведывательные вышки. Поезд, изгибаясь на поворотах, выносит нас на середину равнины.
Я выхожу на маленькой промысловой станции, напоминающей дачную платформу, ступаю на насыпанную человеческими руками, смешанную с ископаемыми ракушками, пропитанную черной жидкостью землю. Переступая через протянутые по земле трубы, подхожу к железной птице, - кивающей длинноносой головою.
Все поле покрыто такими железными птицами. Вразброд — одна быстрее, другая медленнее — они кн-
31


вают черными головами. Кажется, стоишь среди широкого болота, окруженный железными сказочными птицами.
В решетчатой вышке вертится колесо, работают люди. Бурав вонзается в землю. Через несколько дней на месте вышки будет раскачиваться такая же черная птица, выкачиваемая из скрытых вен и артерий, потечет черная кровь земли, чудесно заключающая в себе энергию солнца, пылавшего много миллионов лет назад.
Описываемый промысел построен в советские годы. Изыскания показали, что нефтеносные неиспользованные пласты находятся под морским дном. Перед нефтя- ииками-инженерами стояла, казалось, неразрешимая задача: найти способ бурения морского дна. Эта задача была разрешена. Чтобы достать нефть, таящуюся под морским дном, пришлось засыпать бухту и на образовавшейся площади возвести нефтяной город. Поначалу задача казалась невыполнимой. Находились люди, сомневавшиеся в успехе грандиозного предприятия. Под руководством опытных инженеров была начата работа по засыпке бухты. На месте, где плескалось море, теперь темнеет густой лес нефтяных вышек. Пассажиры идущих в Баку пароходов любуются чудесной, величественной панорамой.
У КРАЯ ПУСТЫНИ
На противоположном берегу синего моря, недалеко от нефтяного города Баку, у края знойной пустыни возник шумный портовый город Красноводск. В летние знойные месяцы в каменном городе трудно дышать от невыносимой, палящей жары. Каменные выступы скал окружают городские постройки. Днем люди изнывают от солнечного зноя. Звездные темные ночи почти не умеряют дневной жары: раскаленные горы отдают в ночь накопленное тепло, и люди чувствуют себя как в раскаленной каменной печи.
В окрестностях знойного города не найдешь горсти плодородной земли, не увидишь ни единого зеленого деревца, не зачерпнешь капли студеной воды.
Камень и песок.
Песок и камень.
32


И — воспаленный, красноватый цвет морского залива, определивший название знойного города.
Построенный на краю безводной пустыни, Красно- водск не имел своей пресной воды. Сооруженный в царские времена городской опреснитель не мог удовлетворять нужды населения, и пресную воду доставляли в железных наливных баржах с другого берега моря. Бакинская пресная вода в Красноводске расценивалась как дорогой привозной напиток. Бережно умываясь водою, красноводчане опасались пролить лишнюю каплю драгоценной влаги. По утрам у водораспределительных будок скоплялись длинные очереди, и, чтобы не расплескать воду, с великой осторожностью женщины разносили по городу наполненные ведра.
Знойный приморский город был основап еще в прошлые времена. От царских времен остались здесь тяжелые казарменные постройки, мрачная городская тюрьма, длинная набережная, по которой в былое время прогуливались пехотные офицеры, сосланные «на кулички». В офицерском клубе дулись в железку, пили мертвую и, ошалев от жары и тоски, изредка забавлялись «кукушкой»: вернувшись на холостые квартиры, со скуки хлестали по щекам своих денщиков...
В советские годы этот далекий город невиданно вырос, украсился, приобрел праздничный и веселый вид. В городе строятся артезианские колодцы, возводятся водохранилища для дождевой воды. Несмотря на недостаток воды, устроен городской сад, посажены и растут деревья, распускаются на клумбах цветы.
Железная дорога, проложенная сквозь иески пустыни, способствует приливу грузов, людей. В порту расплываются радужные пятна нефти, грохочут лебедки на палубах пароходов, ежедневно прибывающих и отходящих.
Вместе с потоком людей мы спускаемся с парохода на пристань. Мягкая, мышиного цвета, горячая от солнца пыль заглушает шаги. Мы идем вдоль набережной, под которой в почерневшие от нефти камни накатывает прозрачная зыбь. На розоватой поверхности моря черными точками рассыпаются стайки птиц.
Мы выходим за город накатанной, проложенной вдоль моря дорогой. Мягкая пыль лежит под ногами. Жаркое печет солнце.
2 И. СоколоВ'Микитов, т. 2 33


Камень у берега сер и суров. На обломках каменпой скалы лепятся голубые маленькие цветы. С непостижимым упрямством держатся они за острые выступы.
Спутник мой — старожил — рассказывает о героическом прошлом необычайного города.
Некогда окрестности Красноводска кишели разбойг никами-басмачами. Однажды большой отряд басмачей, появившийся из Ирана, подошел к городу совсем близко. Красноводску грозил жестокий погром. В городе была проведена мобилизация. Защитники города мужественно сражались с разбойниками, вооруженными английскими винтовками и пулеметами, и, несмотря на численный' перевес басмачей, отстояли от разорения город, одержали блестящую победу.
ЭПИЗОД ПРОШЛОГО
На севере от Красноводска, в раме песков знойной пустыни, голубеет широкий залив. В песках безлюдной пустыни и проложена дорога. Люди, едущие на Кара- Бугаз, садятся в машину в портовом городке.
У берегов Кара-Бугаза о далеком прошлом, о своих приключениях* рассказал мне спутник-профессор.
Это было много лет назад, когда начинались разведывательные работы в пустыне.
В те времена пустыня кишела разбойниками-басма- чами, которых поддерживали английские диверсанты.
Слух в пустыне резвее резвого скакуна. В отряде в качестве чернорабочих находились местные жители, погонщики и владельцы верблюдов. Работа велась в нескольких десятках километров от соленого залива Ка- ра-Бугаз*.
Занимаясь разведывательными работами, участники экспедиции не имели возможности интересоваться слухами о передвижении басмачей. Начальник отряда хорошо знал местных людей. Старый охотник, отличный
1 Волга и Урал представляют собою как бы гигантские насосы, непрерывно снабжающие Каспийское море водою. Роль насоса, откачивающего излишки воды, играет залив Кара-Бугаз. Находясь в окружении раскаленных песков пустыни, подвергаясь постоянному солнечному нагреву, залив Кара-Бугаз испаряет огромное количество воды, поступающей в него из Каспийского моря. Этой особенностью своей Кара-Бугаз способствует сохранению постоянного уровня моря.
34


стрелок пулей, не раз бравший^ щшзы на московских и ленинградских стендах, человек смелый и общительный, профессор пользовался большим уважением среди местного населения. Люди о нем говорили почтительно; встречаясь, в знак искренней дружбы прижимали руки к груди.
В один прекрасный день в отряде произошли внезапные перемены. Утром, выбравшись из палаток, профессор и его помощники студенты и студентки увидели, что большая часть рабочих покинула место стоянки. Вместе с рабочими исчезли все верблюды. Открытие не предвещало добра. Профессор решил, что басмачи близко.
Оставшиеся в отряде люди, лукаво смотря в землю, уверяли, что начальнику и помощникам его не грозит никакая опасность.
— Ты наш друг, ты делаешь добро, ты ученый человек, и тебя здесь знают. Пожалуйста, не бойся и оставайся спокойно! Наши люди скоро вернутся, ты будешь продолжать работу.
Чуя хитрость, профессор сделал вид, что соглашается ждать.
В отряде было пять научных сотрудников: три студента и две девушки-студентки. Зная нравы басмачей, профессор более всего беспокоился о судьбе женщин.
Вечером обсудили план бегства. Сборы происходили незаметно. Брали самое необходимое. Рюкзаки были наполнены продовольствием, бутылками с водою, оружие, имевшееся в отряде, приведено в порядок.
Ночью беглецы неприметно вышли из палаток и направились на запад — к берегам Кара-Бугаза, где находилась главная экспедиционная база. На ночном переходе они рассчитывали выиграть время.
Пустыня лежала перед беглецами темно и бескрайно. Экономя воду (вода была нужнее всего), отряд без отдыха шел на запад. Путь был далекий.
Ночь прошла благополучно. Наутро, при восходе солнца, один из студентов заметил фигуру верхового, отчетливо чеканившуюся на горизонте. Верховой то появлялся, то пропадал.
На холмах, освещенных косыми лучами солнца, появились вооруженные люди.
Басмачи преследовали беглецов. Не будучи военным человеком, профессор, однако, учел грозившую опас-
2*
35


ность. Остановившись на вершине песчаного холма, беглецы приготовились к защите.
К ним подъехали верховые. Делая дружелюбные 8наки, басмачи просили профессора подойти для переговоров.
— О чем нам разговаривать?—ответил профессор.— Ваш путь — на восток, мой путь — на запад.
— Тебя просит к себе начальник, он знает тебя и не хочет тебе вреда.
— Скажите вашему начальнику, что я тороплюсь домой.
— Послушай, разве ты не видишь, сколько у нас людей? Вот взгляни: наши сумки набиты патронами. (Профессор не преминул заглянуть: сумки разбойников действительно были набиты пачками новеньких патронов к английским винтовкам, которыми британские разведчики вооружали басмачей.) Мы не хотим тебе зла. Иди к нам отдыхать и пить чай...
Переговоры тянулись долго. Басмачи пытались выведать, сколько оружия и патронов имелось у беглецов.
— Вы уверяете, что не желаете нам зла, зачем же с вами столько оружия? — сказал профессор. — Хорошо, мы пойдем с вами и будем пить чай у вашего начальника, если ваши люди, сколько их есть, соберут свое оружие и сложат его на вершине холма, а сами отойдут подальше...
Басмачи, не мигнув глазом, изъявили согласие. Собрав винтовки и патроны, они сложили их на вершине холма и удалились.
Видя их готовность, посоветовавшись со своими спутниками, профессор решил направиться к предводителю басмачей в надежде добиться свободы путем переговоров.
Подходя к месту стоянки басмачей, кто-то из студентов случайно заметил выглядывавшие из-за бугра бараньи шапки. Это была засада. Нельзя было терять времени. Маленький отряд кинулся на вершину ближайшего холма, заросшего саксаулом.
Тотчас позади песчаного бугра захлопали выстрелы, над головами залегших беглецов запели пули. У оборонявшихся было всего три охотничьих ружья. Отличный охотничий тройник охотника-профессора, снабженный телескопическим прицелом, пригодился. Заметив в ку- ртах саксаула бритую голову басмача, выцелив ее по


правилам точной пулевой .стрельбы, профессор выпустил первую пулю. В прицельный телескоп было видно, как от попадания разрывной пули, предназначенной для охоты по крупному зверю, голова разбойника брызнула кровью и мозгом. Жалея патроны, профессор старался стрелять без единого промаха. Студентам было поручено следить за каждым подозрительным предметом. Замечательное искусство стрельбы профессора- охотника смутило разбойников. Они стали осторожнее, изменили тактику наступления. Одному из них удалось подползти в тыл осажденным. Смело вскочив на ноги, он стал целиться почти в упор. Охотничья тренировка (хороший пулевой стрелок попадает в сердце зверя, вихрем промелькнувшего в лесной чащобе) и на сей раз спасла людям жизнь. Разбойпик был ссажен пулей, пущенной быстро навскидку. С громким воплем разбойник упал на землю и, оставляя кровавый след, уполз в кусты.
Мастерская стрельба профессора-стрелка навела на басмачей суеверный страх. Испугавшись потерь, они отступили, унося раненых и убитых.
Весь день профессор пролежал на земле, не выпуская из рук ружья. Девушки давали ему пить. Лежа на земле, профессор не замечал, как по изодранному телу текла кровь. С наступлением темноты (ночь в пустыне наступает внезапно) путешественники тронулись в дальнейший путь. Все снаряжение, кроме оружия и нескольких бутылок воды, было оставлено на месте.
Вторую ночь путники провели на ногах. Приходилось спешить, наверстывать каждую минуту. Ноги тонули в песке, обувь трепалась. Особенно страдали беглецы от жажды. Женщины стойко переносили трудности перехода.
Ночью беглецы подошли к берегам Кара-Бугаза. Блестевшая поверхность залива манила к себе. Соблазнившись дуновением свежего ветра, несмотря на предупреждение опытного начальника, двое студентов решили освежиться. Купанье в соленой воде подействовало на усталых людей расслабляюще. Скоро они выбились из сил и отказались идти дальше. Обоих студентов, отказавшихся двигаться, пришлось покинуть в песках.
Так спасшиеся от гибели путешественники добрались до своей базы. Тотчас была организована помощь
37


отставшим. После долгих поисков ехавшие на автомобиле в свете электрических фар увидели человека, как бы потерявшего рассудок, с раскинутыми руками двигавшегося навстречу машине. Студента, впавшего в лихорадочный бред, подобрали. Другого нашли лежащим без чувств на куче песка.
Так закончился эпизод борьбы за овладение пустыней, о котором со скромной улыбкой мне поведал цро- фессор-геолог.
НА БЕРЕГУ МОРЯ
Еще не доводилось мне видеть песчаный океан, столь непохожий на океан водный. Возможность проехать краешком Каракумской пустыни соблазняла. Целью нашего путешествия была поездка на отдаленный рыбный промысел на берегу моря. Промысел был захолустный, обслуживавшийся туркменами-рыбаками. Тем иптереснее, после мощных каспийских промыслов, увидеть ловецкое захолустье.
С большим трудом раздобыли мы лошадь, запряженную в дощатую одноколку. На верблюдах, несмотря на всю экзотичность поездки, мои спутники путешествовать не решались. Мы выбрались из городка под утро. Гладкая, накатанная дорога (городок связан регулярным автобусным сообщением с берегом Кара-Бугазского залива) пробегала в долине, наголо выжженной солп- цем. За городом на свалках кормились бездомные собаки. Поджав хвосты, они опасливым взглядом провожали проезжих. Чудесной синевою светилось море, усеянное черными точками весецней пролетной птицы. Человек в выгоревших ситцевых панталонах, ведя в поводу ишака, нагруженного охапками саксаула, встретился на дороге.
Проехав берег залива (по всему берегу из камней были сложены засидки, в которых охотники караулят осенью дикую утку), мы свернули с наезженной автомобильной дороги.
Колеса двуколки зарылись в песок.
Куда ни посмотришь — песок, песок... Вокруг одиноких кустов саксаула возвышались песчаные холмики, похожие на снеговые сугробы. На холмиках отчетливо печатались следы степных легких зверьков, темнели норки тушканчиков и сурков.
38


Мы долго тащились, пересекая песчаную косу. На непривычного путешественника тяжелое впечатленио производит покрытая песчаными волнами знойная пустыня. Здесь особенно радостным казался блеск синего моря.
Рыболовецкий промысел, до которого мы наконец добрались, оказался небольшим туркменским аулом* Десятка два кибиток, покрытых закопченными кошмами, было рассыпано на песчаном берегу.
На промысловом плоту нас встретили рабочие —« туркмены и туркменки.
Сидя на корточках, они выбирали из лодок трепещущую рыбу. Загорелые лица с живыми черными глазами поворачивались к нам с любопытством. Мы обошли плот, стараясь найти человека, хорошо понимающего русский разговорный язык.
— Ступайте к Даше, она вам все расскажет, — сказал нам плотовой в кожаной куртке. — Даша у нас на промысле первый человек...
Я теперь с удовольствием вспоминаю проведенный на далеком промысле день, радостью которого обязаны мы милой девушке Даше. Студентку Дашу, работавшую на промысле в качестве научной сотрудницы Туркмени- станской рыбохозяйственной станции, мы нашли в маленьком домике, сколоченном из досок и циновок. В домике помещался красный уголок промысла. После ночной работы Даша крепко спала (ночью она ходила в море с рыбаками). Мы разбудили ее. Это была девушка с загорелыми руками, с голубым взглядом веселых глаз. От нее пахло сном, ветром и береговым песком.
Мы оказались негаданными и желанными гостями. Через час, обойдя с нами весь промысел, хлопоча и смеясь, Даша отбирала лучших судаков из последнего улова. Крепкие ее руки с удивительной ловкостью чи*» стили рыбу.
Мы сидели на крыльце, шутили и слушали Дашины рассказы.
— Здесь я все — и женорганизатор, и доктор, и учительница, и даже судья. Ко мне со всяким делом идут. Особенно женщины. За лето я научилась говорить с ними, и они во мне души не чают. Очень милые, Очень интересно работать с ними.
— Не скучаете?
— Некогда.
39


После чая и ухи (уха, сваренная Дашиными руками, была замечательная!) Даша повела нас показывать аул. Приподняв пеструю занавеску, мы заглянули внутрь круглой кибитки. Черноволосая женщина, радостно улыбаясь, приветливо встретила Дашу. Мы бродили по аулу, и все радостно приветствовали русскую девушку Дашу.
С большим удовольствием провели мы день на далеком, заброшенном промысле у молодой нашей хозяйки. Вечером Даша нас провожала. Мы шли по берегу, по морскому, крепко укатанному песку. Неизменно сопровождавший Дашу лохматый пес Кучум с лаем кидался в воду, ловил в накатывавших волнах -Что-то невидимое. Яркие горели над морем звезды.
Даша провожала нас далеко. На береговом повороте мы расстались. Даша подала теплую руку. Белое платье ее скрылось в темноте.
Темнее, неприветливее показалась после прощания с Дашею ночь.
1933
У СИНЕГО МОРЯ ОХОТНИЧИЙ КРАЙ
Утром, на рассвете, мы остановились в двух километрах от берега, темнеющего группою деревянных построек. Заросшие рыжей шубой лесов лиловые горы были покрыты туманом. Восходившее солнце золотом отливало на стальной поверхности моря. Длинная вере- дица птиц, вытягиваясь в ниточку и извиваясь, пролетала над пламенеющей линией горизонта.
— Смотрите, смотрите, — воскликнул мой восторженный спутник, показывая в море, — это летят дикие утки!
Как бы утверждая наши охотничьи надежды, в утренней тишине слышалось глухое бабаханье выстрелов. Мы въезжали в заветный охотничий край...
Две плоскодонные барки неспешно подошли к борту. Множество людей в бараньих шапках, крича и толкаясь, неся над головами свои пожитки, ринулись к трапу. Происходило то самое, что всегда происходит при выгрузке парохода в южных портах: люди кричали, отчаянно размахивали руками, как на пожаре.
40


Вечером мы сидели у местного лесничего. Гостеприимный хозяин нас потчевал великолепным чаем, занимательно рассказывал о богатствах, обилии и охотничьих чудесах далекого края, о замечательных свойствах и особенностях местной природы, о редкостных породах деревьев.
От лесничего узнали мы о проводимых им удачных опытах разведения чая, о плантациях кенафа, выращиваемого в орошенных пространствах некогда безводной Муганской степи, прежде обильной лишь змеями и скорпионами; о лесных питомниках ценнейших пород леса; о сохранившемся поныне лесном диком зверье, обитающем в горных лесах; о горных глухих аулах, где в царское время в великую редкость был цивилизованный человек; о замечательном, почти неиспользованном богатстве края — горячих целебных ключах, излечивающих закоренелые, хронические болезни.
Нас, охотников, имевших терпение тащить на себе пудовый груз дроби и патронов, больше всего интересовали охотничьи богатства края, в который мы приезжали впервые.
— Поохотиться у нас можно, — улыбаясь, сказал лесничий. — Вот посмотрите сами...
Мы поглядели в окно.
Там, на посыпанной песком узкой дорожке, покачивая длинными носами, гуськом бежали два вальдшнепа, окраскою своих спинок сливавшиеся с тоном дорожки и окаймляющей ее жухлой, жесткой травой.
— Поохотиться можно, — пояснил лесничий, — вальдшнепы здесь зимуют, а для охоты здесь даже не нужна легавая собака. Охотники просто ходят по зарослям ежевики и, не жалея патронов, стреляют по вылетающим из-под ног птицам...
ЛЕНКОРАНЬ
В старой географической литературе было не много сказано о природе, населении и натуральных богатствах далекого Талышского края. В книгах рассказано, что был замечателен этот край непроходимыми горными лесами, в которых в изобилии растут многочисленные породы леса: бук, дуб, клен, липа, ясень, чинара, самшит, а также орех грецкий, фиги и редчайшие расте¬
41


ния — персидская акация и полезное дерево. В прежние времена вывозили из Ленкорани шелк, рыбу, сара- чинское пшено — рис, культура которого на болотных предгорных равнинах существовала с давних времен. Населяли талышские горные и лесные дебри полудикие люди, исповедовавшие магометанство — особую его форму, требовавшую жестоких и кровопролитных самоистязаний, производившихся всенародно. Но и об этих людях, якобы потомках древнего Мидийского царства, ныне населяющих аулы талышских гор и предгорий, рассказано. очень мало.
Известно также, что в крутые времена самодержавия в Закавказье высылали бунтующих российских мужиков-сектантов, что только в конце девятнадцатого века было приступлено к первым робким опытам орошения плодородной Муганской степи, что до революции грамотность местного населения обозначалась чудовищно малою цифрою, а совсем недавно кре- стьяне-талыши еще пахали землю хишом — деревянным плугом, напоминающим орудия первобытных дикарей.
Мне, охотнику, о Ленкорани запомнилось примерно такое: край диких дебрей, обитель миллионов птиц, прилетающих на зимовку с далеких рек Сибири и Урала, раздолье для охотничьих страстных душ. В незамерзающем заливе Кизил-Агач (что значит — Золотое дерево) скопляется столь великое множество зимующей птицы, что, подобно живому движущемуся ковру, опа сплошь покрывает пространную площадь залива. Миллионы уток различных #пород: тяжелый и жирный материк (кряква), мраморная пеганка, юркая шилохвость и хлопотливая широконоска, разодетые в цвета радуги чирки, ржавая свиязь и пегий крохаль, черная морская чернеть, неисчислимые стада кашкалдаков-лысух, гусь серый и гусь-гуменник, белопенные лебеди, кораблями рассекающие воды залива, краснозобая и обыкновенная казарка, прилетающая с далеких, впадающих в Ледовитое море рек, индийский гость — «розовый гусь» фламинго, белый и розовый бабура-пеликан, большие и малые цапли многих видов, нырки, гагары, плавающие под самыми сводами пристаней, бесчисленные виды куликов, чайки и бакланы, коростели, водяные курочки, зимородки — все это миллионное множество птиц жи¬
42


вет, плавает, летает, сушится на отмелях, наполняет камышн, протоки, составляет большие, кажущиеся неподвижными острова.
Вечерами, на зорях, множество птиц, закрывая небо, наполняет свистом крыльев ночной влажный воздух, проносится на кормежку на болота чалтычных (рисовых) плантаций, расположенных у подножия гор. Раздолье тогда ружейному охотнику! Успевай заряжать ружье да попадать в быстро проносящуюся, свистящую крыльями птицу.
Не менее богаты разнообразием животного мира примыкающие к заливу камыши и леса. В камышах и дубовых рощах, по осени засеивающих желудями землю, пасутся стада кабанов *— зверя, которого не касалась брезгливая рука суеверного охотника-талыша. В зарослях камышей таятся бесчисленные стаи шакалов. В дубовых и буковых лесах, напоминающих непроходимые леса тропиков, роет поры ночной зверь —- дикобраз, по поверью местных жителей обладающий способностью стрелять в охотника своими длинными иглами-стре- лами.
В чаще камышей скрывается свирепый хищник, неутомимый враг пернатого мира — камышовый кот, дерзость и смелость которого соперничают с его проворством и быстротой. Жители предгорья и гор видят следы страшного гостя — тигра, обитателя лесных трущоб, и не слишком большой редкостью почитается встреча с кровожадным леопардом, ежегодно посещающим прибрежные камыши; в лесах и степях в великом множестве плодятся различные пресмыкающиеся; змеями, черепахами, ящерицами, раскрашенными во все цвета, кишат камыши и колючий, покрывающий высохшую землю кустарник; в сухой степи встречается страшная змея гюрза, укус которой почти всегда смертелен.
НА ПЕРЕЛЕТЕ
Охота на вечерних и ночных перелетах, требующая особенного опыта и умения владеть в совершенстве ружьем, справедливо почитается одной из труднейших. Неопытному стрелку, в обычных условиях привыкшему палить из-под собаки, невероятным кажется попасть в проносящуюся над головою, почти не видную в ночном
43


черном небе, свистящую крыльями птицу. Однако охота на перелетах законно считается одной из добычливей- ших и интересных. Хороший стрелок, привыкший не ошибаться, с вечерних перелетов всегда возвращается с богатой добычей.
Первый раз нам довелось пойти на перелет с кум- башинским молодым охотником Колей Калиниченко, которого нам рекомендовали еще в Ленкорани. Тогда это был совсем юный хлопец. Крыльцо белой его халупы было увешано битой птицей. Среди висевших на крыльце птиц я насчитал десятка полтора гусей и десятка три уток различных пород. Это была однодневная добыча охотника.
Коля принадлежал к числу охотников-промышлен- ников. По домашнему достатку (нас угостили чаем и варениками со сметаной) мы поняли, что охота кормит Колю неплохо. О добычливости охоты свидетельствовало число выстрелов, сделанных в один сезон. Для охотников, понимающих толк, баснословным покажется, что за три месяца охоты можно выпустить несколько тысяч зарядов. Ружье кормило охотника, как кормят крестьянина коса и плуг. В подтверждение своей невероятной охотничьей статистики Коля предъявил свое ружье: это была обыкновенная «тулка», которою он осенью был премирован. За три месяца напряженной охоты ружье расшаталось и износилось, как изнашивается всякая отслужившая положенный срок машина.
С Колей мы отправились под вечер на берег залива, на его обычную стойку. Завязая по колено в вязкой болотной топи, мы остановились у самого края, в редких, звеневших на ветру камышах. Мы стояли, вслушиваясь в далекие звуки, доносившиеся из туманившегося залива. Звуки то усиливались, то затихали. Иногда отчетливо слышалось громкое хлопанье; казалось, что с шумом проносится вдали поезд. Это били по воде крыльями, загоняя на отмели рыбу, огромные пели- каны-бабуры. Звонкое кряканье уток отчетливо выделялось из общего птичьего гама.
На широкой илистой отмели копошились и плавали утки. Они ныряли и, смешно ковыляя, выкарабкивались на берег. В бинокль я наглядел несколько разнообразных пород уток, блещущих своим оперением. Чер¬
44


ный хохлач-нырок плавал совсем близко. По краю берега между копошившимися в грязи утками проворно бегал большой кулик-шилоклювка. Клюв его, загнутый кверху, с удивительной ловкостью погружался в жидкую грязь.
С наступлением сумерек начался перелет.
Никогда еще не представлял я себе такого множества птицы. Небо звенело над нами. Подняв голову, я слушал свист проносившихся крыльев. Несметными косяками птица беспрерывно летела с залива, направляясь на ночную кормежку.
Странное, почти жуткое чувство производил этот казавшийся космическим, доносившийся с неба свист. Небо было почти беспросветно; я плохо видел в окружавшей нас темноте, и пролетавшие птицы мне представлялись вне выстрела — невольно я пропускал.
Искусство меткой стрельбы требует большого опыта и умения и, как всякое искусство, дается только немногим. Я знавал опытнейших стрелков, без промаха разбивавших глиняные тарелочки на городских стендах и безбожно мазавших по внезапно вылетевшему коростелю. Человек, почитающий себя недурным стрелком, должен в совершенстве владеть собою на охоте, а главное — не чувствовать ружья. В момент выстрела все отсекается, чувства сходятся в одну точку, и промедление в долю секунды влечет за собою промах.
Коля, стоявший поодаль, уже сделал несколько выстрелов. Я видел, как острым лезвием вспыхивал огонь и следом тяжело падали на воду убитые птицы. Сделав несколько пустых выстрелов, я наконец свалил тяжелого крохаля. Прислушиваясь к свисту крыльев, приглядываясь к неуловимо проносившимся на фоне облаков теням, я старался постичь искусство стрельбы в ночной темноте. Чем больше я волновался, тем больше получалось промахов.
Мы возвращались поздно; Коля, нагруженный добычею, присоединился к нам. Мне почти невероятным казалось его искусство стрельбы. Сам он объяснял просто: дроби выдавали мало — нужно бить наверняка! Позже, слушая рассказы охотников, просматривая отчеты стрелковых состязаний, я не раз вспоминал лен- коранского охотника Колю, его изумительное умение стрелять без единого промаха.
45


НА БИДЖАРАХ
Под вечер идем на биджары. Это рисовые плантации, обширные, залитые водою пространства. В высоких охотничьих сапогах бредем по воде вполколена. Водою залита широкая низменность, гладкая, как поверхность моря. Горы над нею — как темные тучи.
Залитые водою поля разделены на правильные квадраты. Летом здесь трудятся люди по колени в прогретой солнцем болотной воде. Тучами виснет над людьми малярийный комар. Работа на биджарах особенно трудна. Каждое матовое зернышко риса неоднократно взвешено в обожженных солнцем женских руках.
Зимою рисовые плантации пустуют. Сюда ежевечерне слетаются "стаи уток и гусей, зимующих в камышах на взморье. Птица слетается на жировку-кормежку. Всю ночь над болотами слышится шум крыльев, покряхтывание селезней, плеск садящихся на воду птиц.
Мы бредем, вспугивая задневавшую птицу. Матерые утки с шумом столбом поднимаются в небо. Отойдя с версту, расходимся по болоту. Выбрав место, я сажусь на кочку, прикрываясь высокой травою.
Ночь наступает быстро. Узенький и прозрачный, вылупляется на небе серп месяца. По небу плывут похожие на легкий дым облака. Кажется, это не облака бегут,, а сказочно мчится, мчится среди облаков сам серебряный месяц.
Один в наступающей ночи сижу на своей кочке. Отражаясь в зеркале воды, быстро меркнет заря. На фоне освещенных месячным светом облаков вижу неуловимо проносящиеся тени птиц. Кажется, от моря к горам в небе протянулись тысячи невидимых струи и эти струны звучат.
Птицы снижаются, с плеском садятся на воду. В темноте близко слышу звонкое кряканье, плеск воды, жадное щелоктанье утиных клювов.
Обдав ветром, над самой головою, точно стрелы, выпущенные из тугого лука, проносятся чирки-свистунки. Не успеваю поднять ружье. Укрепившись на маленькой кочке, сливаясь с землей, долго сижу, окруженный невидимым плещущим, крякающим, летающим и плавающим миром.
Необычайный звук раздается посреди ночи. Это пз камышей на промысел выходят стаи шакалов. Звук раз-
46


дается близко, растет, разрастается, вопли наполняют окрестность. В темноте слышу всплески шагов, вижу сутулую тень робкого зверя.
Я сижу, слушаю, вглядываюсь в темноту. Знакомый волнующий клик заставляет особенно насторожиться. Клик приближается. Из тысячи звуков выделяю этот волнующий охотника клик. Гуси летят почти над водою. Слышу посвист крыльев, спокойные голоса гусей. Они летят прямо, и с бьющимся сердцем я выцеливаго передового. Вижу, как падает на воду тяжелая птица, и, забывая все на свете, бегу ее поднимать.
ПТИЧИЙ ЗАПОВЕДНИК
Позднею осенью, с наступлением первых холодов, над * пространствами материков и морей, расположенных в умеренном поясе северного полушария, начинается передвижение воздушных полчищ кочующей птицы, ежегодно отлетающей с мест гнездования на места зимовки. Первыми отлетают наиболее чувствитель* ные к холоду виды пернатых. Этим чувствительным путешественникам ежегодно предстоит немалый путь в десятки тысяч километров, и удивительно думать, что наша деревенская гостья — щебетунья-ласточка и ревностный обитатель городов — стриж, полетом своим рассекающий скудное городское небо, зиму проводят на «курортах», расположенных в дебрях экваториальной Африки... Внимательных наблюдателей природы, не разучившихся слышать и видеть движение соков земли (к таким главным образом принадлежит особенное и счастливое племя охотников), волнуют заслышанный высоко над городскими крышами свист птичьих крыльев, спокойный переклик птичьих голосов, сквозь привычные шумы города раздающийся из ночного звездного неба. Осенью, в дни перелета, особенно богатою и волнующею бывает охота. Дупелиные и вальдшнепные вьь сыпки (чудесно поднять вальдшнепа на закрайке раскрашенного во всевозможные цвета осеннего леса!), бекас, гаршнеп; добычливейшая осенняя охота на утиных перелетах, когда от удачного выстрела падает на землю накопившая жиру, раскрашенная в радугу кряковая, — ах, многое может рассказать и вспомнить жадное охотничье сердце! Не меньше радуются охотники весне,
47


когда, вместе с первым вздохом пробуждающейся земли, первым движением соков в узластых корнях деревьев, освобождением разлившихся рек, высоко в небе над весенними, рыжеющими полями появляются птичьи легкие косяки. Кто в отдаленнейших воспоминаниях детства не сохранил этого радостного крика:
— Журавли! Журавли!..
И не только в поэтическом чувстве, возбуждаемом в сердце охотника видом пролетающей птичьей стаи, главная ценность наблюдений над законами кочевания птиц. В неохватных пространствах страны, у берегов бесчисленных рек и озер, живет, гиездуег и селится великое множество птиц, общею массою своею составляющих демалую долю в запасе природных богатств нашей страны. Широкие пространства Ледовитого побережья, могучие реки Сибири, озера и реки таежного края являются родиной для неисчислимого количества водоплавающей птицы, ежегодно совершающей свой кочевой путь.
Пути и законы следования пролетной птицы еще недостаточно изучены. Еще не установлено точно, какие таинственные причины заставляют некоторых птиц ежегодно бросать кормные удобные места и, рискуя жизнью, тратя запасы жизненных сил, подвигаться на суровый Север. Миллионы птиц гибнут в тяжелых перелетах. Миллионы остаются в живых. Какие таинственные привязанности к местам древних гнездований, память далеких дней неуклонно заставляют птиц совершать свой трудный путь? Уже и теперь тщательное изучение путей перелета помогает людям, занятым упорным и кропотливым трудом составления никем не записанной Летописи Земли, в разгадывании самых сложных загадок.
Государственный заповедник в заливе имени Кирова — Кизил-Агаче — представляет собою единственное во всем Союзе место больших птичьих зимовок. Многие миллионы гусей, уток, лебедей, следуя заповедными воздушными путями, находят приют на широком, поросшем высокими камышами пространстве залива, как нельзя лучше приспособленном природою для зимовок птиц. Нескончаемые заросли камышей, просторные удобные отмели позволяют птице кормиться и укрываться от бушующих над дедушкой Каспием зимних
48


ветров. Окружающая залив предгорная низменность с обработанными рисовыми полями, затопленными водою, представляет прекрасное место жировки, на которое спускаются тучи прилетающих с моря уток, гусей. Зимою незамерзающий залив бывает населен многими миллионами налетной птицы, часть которой отлетает дальше, к берегам Ирана, а часть остается на зимовку. Весною все это множество птиц отправляется в обратную дорогу, чтобы на берегах Оби и Енисея, в тундрах и на глухих таежных озерах, на реках и болотах центральной части страны совершить свой жизненный круг и осенью, вместе с новой молодью, вернуться на гостеприимные отмели Кизил-Агача. Значительная часть обитающей в Кизил-Агаче птицы остается в заливе на все лето. Удобное расположение залива, широкие камыши, обилие и доступность корма как нельзя лучше способствуют благополучию гнездящейся птицы.
Охота на зимующую птицу в районах Кизил-Агач- ского залива производилась с незапамятных времен. В зимнее и осеннее время, когда в неисчислимых количествах в заливе скопляется пролетная птица и начинаются перелеты на жировку — на рисовые поля, к подножию гор, — из окрестностей приходили местные охотники для лова птиц сетями.
Множество сетей, укрепленных на высоких, тонких шестах, устанавливалось в местах ночного пролета жирующей птицы. Ослепленная темнотою осенних безлунных ночей, птица с размаху падала в натянутые сети, билась и погибала. Такая охота по своей добычливости напоминала лов рыбы в весеннее время путины. Пролетевшая многие тысячи километров, спасавшаяся от северной стужи птица находила смерть в сетях беспощадных охотников. Тяжелая кряковая, залитый жиром осенний гусь, бесчисленные стаи другой птицы погибали в расставленных охотниками тенетах.
Ловля птицы сетями в районе массовых зимовок теперь запрещена законом, и каждый охотник, увидев расставленные сети, обязан их уничтожить.
С целью охраны зимующей птицы объявлена полная неприкосновенность Кизил-Агачского заповедника. Охота в пределах установленых границ закрыта строжайше и навсегда.
Благоразумие человека, хозяйственно заботящегося о сохранении неоценимых богатств природы, уже до¬
49


стигло своей цели. Там, где беспощадно истреблялись миллионы редкой дичи, почувствовав безопасность, непуганая птица с полным доверием относится к своему хозяину — человеку.
В ЗАЛИВЕ
Охотники знают — в ветер и дождь, когда с моря шумит злая моряна, утка и гусь забиваются в камыши, наступает лучшее время охоты. В ясные и тихие дни птица высыпает на открытую воду, и мелководный залив покрывается неисчислимым множеством птичьих стай, редко напускающих охотника на выстрел.
В такой ясный день мы выехали в легком куласе1, чтобы полюбоваться на великое птичье раздолье. .Мы плыли, как в коридоре, по узкой, вливавшейся в залив, заросшей высокими камышами реке. Черные кашкал- даки-лысухи, срывавшиеся перед носом нашей маленькой лодки, с необыкновенной юркостыо скрывались в зарослях камыша. На пушистых камышовых метелках качались лазурные зимородки — наши райские птицы. Водяные курочки шныряли среди гниющих камышовых кореньев.
Мы плыли, как куперовские следопыты, в легкой пироге. Бесчисленное разнообразие птичьего мира окружало нас. Над камышовыми зарослями, распластав широко крылья, бесшумно парили болотные луни. Иногда они останавливались в воздухе, трепеща крыльями па одном месте, и внезапно падали в камыш. Мы слышалп возню, стон пойманной добычи, треск ломаемого крыльями камыша. Маленькие птички-камышовки, как пух, перелетали по высоким, звеневшим на ветру высохшим стеблям.
В летние месяцы здесь комариное царство, очаг тропической лихорадки. В стоялой воде, насквозь прогреваемой летним солнцем, кишат биллионы личинок малярийного комара — носителя заразы.
Подгоняемые тихим течением, колыхавшим высокие стебли перезимовавшего камыша, мы плыли в нашей узенькой и легкой пироге. Если бы не наши почтенные
1 К у л а с — легкая плоскодонная лодка, удобная для охоты в камышах и на мелких местах. Управляется длинным легким кормовым веслом — чаном, выточенным из упругого дерева.
50


годы, мы и впрямь чувствовали бы себя вождями индейского племени, направлявшимися на опасную и трудную охоту...
Увы, романтические времена молодости отошли далеко, в наших бородах основательно порошится серебряная седина! Мы знаем, что залив, в котором мы плывем, давным-давно исследован человеком, что вылетающая перед носом нашей пироги птица не раз слышала ружейную пальбу, что позади таинственных зарослей камыша человек давно и упорно налаживает новую жизнь.
А все же немножко чувствуем мы себя героями приключенческого романа. Мы, как куперовские следопыты, пробираемся камышами, и, как следопытам, нам открывается широкий блещущий, наполненный птицею залив...
Упираясь длинным легким веслом, мы плыли серединой мелкого зеркально-спокойного залива. Февральское весеннее солнце ослепительно отражалось в окружавшей нас золотившейся глади.
Мы плыли, со всех сторон окруженные птицами. Утки не напускали на выстрел и удалялись незаметно.
Так, медленно продвигаясь, мы постоянно оставались в центре широкого круга птиц, замыкавшегося позади нашей лодки.
В бинокль были видны отдельные табунки кормившейся и нырявшей на воде птицы. Стаи уток, вытянув шеи, высоко взлетали и, покружившись, опять опускались. В местах кормежки, на отмелях, вода мутилась от птичьего помета.
Хорошо 'было любоваться на великое птичье раздолье! Ружья нетронуто лежали на дне лодки. Широкое зыбкое марево высилось над горизонтом. И, покрываемый маревом, безбрежным, бескрайним казался наполненный птицею залив.
РАССКАЗЫ ЗВЕРОЛОВА
Умение хорошо править куласом дается только немногим охотникам, и хороших куласников-толкачей было мало. В Ленкорани нам рекомендовали рыбака и охотника Васю.
Уже на восходе солнца мы были в 8аливе. Окруженные птицами, мы опять скользили по розово-золотистой
51


глади, призрачно туманившейся по горизонту. Мерно отпихиваясь веслом, поблескивая молодыми зубами, Вася нам рассказал, как ловил редких птиц для зоопарка.
Чем ближе мы подходили к границе запрета, смелее и обильнее делалась птица. Стаи кормившихся на отмелях гусей и краснозобых казарок напускали на выстрел. На камнях, точно изваяния, сидели огромные орлы- белохвосты.
В черте заповедника открылся большой розовый остров. Нам хотелось увидеть сборище редких птиц, и мы попросили Васю направить поближе. Розовый остров оказался собранием кормившихся на большой отмели фламинго. В бинокль мы отчетливо видели высоких, с искривленными клювами птиц, стоявших неподвижно и топтавшихся на одном месте. Солнце косыми лучами освещало птичий розовый остров.
Птицы стали подниматься на воздух, когда мы подъехали на выстрел. Широко расправляя красные крылья, вытянув длинные шеи, извивающейся вереницей они потянули на север.
Мы плыли дальше, и, сидя в куласе, я записал несколько рассказов зверолова и охотника Васи.
БАКЛАНЫ И БАБУРЫ
На Каспийском море живет большая птица бабура. У этой птицы есть под клювом большой кожаный мешок, в который она прячет рыбу. Весною бабуры-пели- каны охотятся на рыбу так. Соберутся на отмели большой артелью, окружат цепью косяк рыбы и давай хлопать по воде крыльями. Шум поднимут такой, что издали можно подумать: курьерский поезд мчится. Пригонят рыбешку к берегу на отмель — и пошла потеха! Наглотаются рыбы до отвала, а чего сразу не могут съесть — прячут в свои подклювные мешки. Мешки эти у них растягиваются, как резиновые.
Много раз приходилось стрелять в пролетающих с рыбного промысла бабур. Выстрелишь, бывало, а бабура после выстрела первым делом рыбу выбросит из мешка, нередко еще живую. Точно откупиться хочет.
Замечательные эти птицы живут в большой дружбе с другими морскими птицами — с бакланами. Среди всех морских птиц баклан считается лучшим ныряль¬
52


щиком. Подолгу могут оставаться бакланы под водою на самых глубоких местах. Много дорогой рыбы уничтожают бакланы, поэтому рыбаки бакланов очень не любят.
Где на глубоком месте кормятся в море, ныряют, достают с морского дна рыбу прожорливые бакланы, там обязательно плавают бабуры. Издали посмотришь — не сразу догадаешься. Поныряет, поныряет баклан, крылья обмокнут — пора бы и посушиться. А до берега лететь далеко. Вот поймает баклан рыбешку, подплывет к бабуре, и такой будто происходит разговор:
— Разреши мне, дружок, на твоей спине обсушиться.
— Если рыбку дашь, разрешу.
— Пожалуйста, вот тебе рыбка!..
Отдаст баклан рыбку приятелю, а бабура за это ему свою широкую спину подставит: пожалуйста, мол, влезай!.. Каспийские рыбаки часто видят, как посреди открытого моря, далеко от берегов, на спинах больших белых птиц стоят черные птицы, раскинувши мокрые крылья, точно черные паруса. Так на спинах бабур сушатся и отдыхают в открытом море прожорливые бакланы и, хорошо обсушившись, начинают снова нырять. А ленивые бабуры преспокойно плавают наверху, опу стивши над водою длинные носы, — ждут новой но дачки.
ХИТРЫЕ ШАКАЛЫ
У нас, охотников, самым хитрым зверем считается шакал, попросту — чекалка. Много вреда и неприятностей делают охотникам хитрые шакалы.
Выйдет охотник на охоту, а за ним по камышам десятка два шакалов пробираются незаметно, следят за каждым шагом. Выстрелит охотник — упадет раненая птица в камыш, а шакалы тут как тут. Не успеет охотник подбежать, а добычи уже нет: утащили птицу прожорливые чекалки.
Раз как-то пошел я на охоту, настрелял много кряковых селезней, стало мне тяжело нести сумку. Нашел я в камышах старое кабанье гнездо — кабаны в камышах большие гнезда делают, — спрятал сумку под намятый кабанами камыш. Думаю: «Пойду скоро назад, возьму свою добычу».
53


Через час возвращаюсь к гнезду —нет моих селезней.
«Ну, думаю, разнюхали проклятые чекалки!»
Стал по сторонам смотреть. Уж далеко в стороне нашел свою сумку. Вся в клочья изодрана, а кругом селезневые перышки лежат. Всех до единого скушали шакалы моих селезней.
Однажды довелось мне самому видеть, как охотятся шакалы за дикими гусями. Я тогда в камышах силки ставил, ловил живых птиц.
Сижу, поглядываю из камышей на берег, трубочку покуриваю. А на отмели гуси сидят. Большое стадо.
Вижу: по отмели два шакала тихонько пробираются.
Остановились на минуту — точно совещаются. Вот подбежал один шакал прямо к гусям, а другой остался возле камышей. Увидели гуси зверя, загоготали, поднялись и полетели к дальнему берегу.
У шакалов ушки на макушке: где-то сядут гуси?
Покружились-покружились гуси — сели на новое место.
И вижу я: вошел шакал в воду. Глубже и глубже — присел в воде, только из воды ушки торчат.
А другой шакал помчался к тому месту, где сели на отмель спугнутые гуси.
Стало мне очень любопытно. «Ну, думаю, задумали что-то хитрые чекалки. Надо посмотреть хорошенько, что у них выйдет».
Раздвинул я пошире камыши, смотрю.
Добежал шакал до гусей. Опять поднялись гуси и, вижу, прямехонько тянут на прежнее место. Не видно им, что спрятался в воде их лютый враг.
Покружились-покружились над водой гуси, стали садиться. Сел один гусь, сел другой, а шакал в воде не двигается. Вот еще один гусь совсем рядышком опустился.
Выскочил из воды шакал — цап-царап! — схватил гуся. Загоготали, высоко поднялись гуси. А один гусь бьется в острых зубах у шакала, брызги летят.
Другой шакал тут как тут. Вместе вытащили они гуся на берег, стали добычу делить.
Не вытерпел я. Хоть и далеконько было —прицелился хорошенько, выстрелил в разбойников дробью.
Бросились в разные стороны шакалы.
54


Выбежал я из камышей, подбежал к берегу. А гусь па берегу лежит, бьется, еще живехонек, только одно крыло переломано. Взял я гуся, принес домой. Долго жил у меня этот отбитый у разбойников раненый гусь.
ЛОВЕЦКИЙ ОСТРОВ
Когда-то остров Сара, расположенный длинной, вытянутой косою у входа в Кизил-Агачский залив, был густо заселен птицею.
В колючих зарослях ежевики во множестве жили м гнездились фазаны. Этих фазанов погубила холодпал зима, когда весь залив, ранее никогда не замерзавший, был покрыт толстым льдом. По льду из камышей переселилось на остров голодное племя шакалов, и на острых шакальих зубах все до единого погибли фазаны. С тех пор в неисчислимом количестве расплодился презираемый охотниками зверь, нашедший надежное пристанище в непролазных, колючих зарослях ежевики, сплошь покрывающих остров.
Несколько лет назад местные охотники занялись было истреблением вредных зверей. План облавы был заранее обдуман. Любители-стрелки направились ценыо вдоль острова, рассчитывая загнать зверя в тупик. Когда уже была близка расправа, горе-охотники решили остановиться на привал, чтобы подкрепить силы. Закуска и выпивка погубили охоту: пока, расположившись с удобством, охотники выпивали, хитрые звери все до единого благополучно выбрались из смертного круга.
В последние годы остров Сара почитается основною базой колхозного рыболовства в южной части Каспийского моря. На территории острова находятся три рыболовецких колхоза. Географическое положение острова как нельзя лучше способствует развитию лова.
Отдаленные южные районы Каспийского моря не считаются богатыми рыбой. Большая часть многомиллионных уловов, которыми славится Каспий, приходится на северную половину моря, где в определенное время путины в неисчислимые косяки скопляется иду* щая нерестовать рыба.
Коренные рыбаки занимаются рыболовством круг* лый год.
55


Кроме излюбленного местным населением кутума, у побережья острова в изобилии добываются лосось, судак, сазан, сом, сельдь, килька, вобла и другая разнообразная рыба.
Замечателен практикуемый рыбаками лов белуги па морских глубинах. Вооруженные живодною — крючковою снастыо, рыбаки выезжают в море на большие глубины, где обычно пасется белуга. В качестве насадки употребляется полоски белой клеенки. Прикрепленная к острым стальным крючкам, колеблемая течением клеенка привлекает внимание жадной белуги. Попавшаяся на крючок рыба вместе со снастью извлекается на поверхность. Замечательно, что огромная белуга, иногда достигающая нескольких десятков пудов веса, наколовшись на маленький острый крючок, не оказывает ни малейшего сопротивления и покорно выходит на поверхность к рыбачьей лодке, где ее оглушают ударом дубипки по кончику хрупкого носа.
На ловецкий остров мы прибыли к разгару весеппего лова. На промыслах и в поселках колхозники-ловцы готовились к выезду в море. На расставленных по берегу козлах сушились и красились раскачиваемые ветром сети. Огромные кучи соли, штабеля новых бочек были заготовлены к приему весеннего улова.
ПРОФЕССОР И УЧЕНИК
На ловецком острове Сара мы повстречали профессора-естествоведа, прибывшего по поручению Азербайджанского университета на обследование заповедных районов Кизил-Агача.
Вместе с профессором и его молодым спутником- ассистентом мы заночевали в промысловой заезжей. Не без удобства, ogo6o ценимого путешественниками, расположились мы на полу под столами на новых камышовых циновках. Ученик и помощник профессора студент Абдулла с сыновней заботливостью старался предоставить нам наибольший комфорт.
Ассистенту профессора было не больше девятнадцати лет. Он сиял здоровьем, улыбкою нежного безусого лица. В черных глазах его светилось живое внимание к каждому услышанному слову.
Меня очень заинтересовал этот светившийся энер¬
56


гией щизпи ученик старого профессора, повидавшего на своем веку виды.
Заметив мое внимание к своему спутнику, профессор отрекомендовал его так:
—■ Мой лучший ученик, оставлен при университете по кафедре зоологии. Будущий ученый. Говорить по- русски научился только в школе...
И, с отцовской гордостью посмотрев на сконфузившегося ученика, прибавил:
— А когда-то был беспризорником..^
Еще с большим удивлением вглядывался я в молодого человека, с тщательным старанием разбиравшего походный лабораторный багаж.
Вечером, когда мы расположились по-походному, положив под головы набитые патронами мешки, молодой зоолог Абдулла вкратце поведал нам свое необычайное куррикулум вите. Он родился в бедной азербайджанской деревне в горах. Родители его, которых он не помнит, были зарезаны во время налета на деревню руководимых англичанами изуверов-бандитов. Оставшись сиротою, Абдулла попал в пропитанный нефтью, пронизанный ветрами большой город Баку. Там, у асфальтового уличного котла, под которым горел огонь, он сошелся с компанией бездомных ребят. В первые же дни маленькому Абдулле довелось на деле . познакомиться с правилами нового общества, окружившего его. Нельзя сказать, чтобы эти правила были легки. Абдулла очень скоро усвоил, что для сохранения права на жизнь всего нужнее сила и хитрая сметка. Слезы, воспоминания о днях материнской ласки и домашнего уюта считались непростительным позором. Самое жестокое возмездие полагалось за измену, за выдачу своих. Вступивший в семью беспризорных должен беспрекословно подчиняться неписаному уставу. Маленького черноглазого Абдуллу, после соответствующего испытания, под свое покровительство взял главарь шайки — четырнадцатилетний Колька Юсупов. Колька проницательным взглядом усмотрел в Абдулле достоинства, которых ему самому недоставало. Абдулла был сообразителен, скромен, имел привлекательный вид, позволявший ему беспрепятственно проникать в некоторые, для других недоступные места. Кроме того, на опыте было проверено, что Абдулла достоин доверия и тайны асфальтового котла умеет проч¬
57


но хранить. Основным занятием беспризорников было мелкое воровство. Изредка, впрочем, выпадали и крупные дела. Так, однажды у подгулявшего человека в цирке был похищен кожаный коричневый портфель, доверху набитый деньгами. Деньги были поделены с возможною справедливостью, и долгое время вся артель пировала, объедалась сластями, закуривалась дорогими папиросами. Вскоре после покражи портфеля атаман Колька засыпался с поличным. На первых допросах он держался с независимостью. Он нагло смотрел в глаза допрашивавшим его милиционерам, нагло отвиливал и лгал, а когда требовалось, врал о мамке, покинувшей его на тамбовском вокзале, пускал слезу* Однако ухищрения Кольки на этот раз не помогли* К тому же неожиданно открылось дело с портфелем. Колька исчез. Абдулла остался его заместителем. Именно в это время пришла полоса борьбы с беспри- зорничеством, и Абдулла оказался в детском доме. Здесь, в детском доме, маленький Абдулла пристрастился к чтению. Через год он умел читать и писать. Коптящий костер, суровые правила пещерной жизни были забыты. Время бежит скоро, еще через несколько лет бывший беспризорник учился в Азербайджанском государственном университете. Его наблюдательность, пристрастие к лабораторным занятиям способствовали выбору научной карьеры.
«Поразительные времена, удивительные люди»,—« думал я, прислушиваясь к смущенному рассказу бывшего беспризорника, теперь молодого ученого Абдуллы,
ЙОД В СТЕПИ
Моторный катер, рассекая золотившуюся гладь залива, прямиком шел на север. Подставляя лица весеннему солнцу, мы сидели на крыше каюты, вглядываясь в открывавшуюся даль. Позади исчезал, проваливался в воду, как сказочный город, ловецкий остров Сара.
Четыре часа ходу (чудесными казались видневшиеся за горизонтом паруса рыбачьих лодок!) — и мы у последнего ловецкого промысла, расположенного в северной части залива.
На берегу залива я пробыл недолго. Распрощавшись с профессором и его спутником, в нанятой по¬
58


возке степною дорогой я направился на йодные разработки. Мне, жителю севера, не доводилось бывать в закавказской степи. Плоское, блестевшее зеркальцами соленых озерков, лежало степное пространство. Далеко-далеко над морем маячили крыши построек. Неопытный взгляд обманывался в расстояниях, и я ошибался, на глазок прикидывая километры.
Мы катили по крепкой, накатанной, с выступившими блестками соли, извивавшейся по степи дороге. Белые чайки, как хлопья снега, падали над берегом голубого залива. Две белые цапли эспри, сторожко вытянув шеи, стояли на краю отражавшего небо озерца. На голых степных рубежах, точно изваяния из бурого камня, недвижно высились орлы.
При въезде на промыслы дорогу перебежал какой- то бурый степной зверек. Под мордою лошади оп колобком перекатился через дорогу и, на секунду приостановившись, помчался дальше.
В обед мы были в промысловом городке. Здесь, посреди выжженной солнцем степи, раскинулся большой новый поселок, высились нефтяные вышки. Маслянистые лужи нефти, расплывшись по застывшим колеям дороги, затопляли заросшие сухою травою ложбины.
Недавно здесь была голая степь, пустынно вилась накатанная людьми дорога, скрипели запряженные быками арбы. На степных холмах, сбитые из голубой глины, серели жалкие деревушки.
О возникновении промысла рассказывают так. Однажды при разведывательном бурении на нефть из буровой скважины хлынула темная, пахнущая морскими водорослями жидкость. Искатели нефти были в недоумении. Пробы черной пахучей жидкости были отправлены на исследование, и химический анализ показал высокое содержание йода. Опыты извлечения металлического йода из этой жидкости дали прекрасные результаты. Так посреди солончаковой степи возник первый в СССР промысел по добыче йода из недр земли.
У меня не было времени основательно познакомиться с йодовым делом, и в тот же день я трясся в кургузом вагончике промысловой «кукушки», направляясь на Банковский икряной промысел на реке Куре. Заменявший локомотив трактор пыхтел и чадил си¬
59


ним дымом; вагончик, набитый людьми в бараньих лохматых шапках, подпрыгивал и качался. В узких окнах пробегала рыжая, белевшая выступавшей солью, покоренная человеком южная степь.
ИКРА
Путешествие по Кизил-Агачу приходило к концу. Мой маршрут лежал на север — на икряные промыслы, через степь.
Богатейший на всем кавказском побережье Банковский икряной промысел царским правительством был сдаваем в аренду с торгов. Последний арендатор промысла, бакинский нефтяной король Тагиев, откупив промысел у своего соперника Манташева, уплачивал круглую сумму в полтора миллиона золотом годовой аренды. Колоссальная цифра арендной платы свидетельствует об исключительной доходности куринских икряных промыслов.
Основной продукт промысла — осетровая, белужья, севрюжья и шиповая икра. Замечателен промысел ку- ринской лососью, нежностью вкуса превосходящей вкус лучшей семги, персидским судаком, вместе с другою ценною рыбою заходящим из Каспия в мутные и быстрые воды Куры.
Особенно славен промысел производством первосортной черной икры.
Тысячи пудов упакованной в дубовые бочонки, запаянной в герметические жестянки зернистой и паюсной икры ежегодно отправлялись с реки Куры на внутренний и заграничный рынки. По городам и весям разъезжали бойкие, одетые с иголочки люди, уговаривавшие российских и немецких купцов — Сидоровых, Гущиных, Гофманов, Шульцев — приобретать рыбные товары. В Охотном ряду в Москве вымуштрованные приказчики бисером рассыпались перед заезжим покупателем. В «Медведе», у «Кюба»,.в «Праге» упитанные, благополучные господа зернистой свежей икрою закусывали первую рюмку...
Торговля икрою требовала опыта, точного знания особенностей и вкусов рынка. Так, опытный икряник- купец должен был знать, что белокаменная Москва предпочитает первосортную паюсную и мешочную ик¬
60


ру, что изысканный вкус петербургских гурманов требует тончайшего букета икры зернистой, что посети тели провинциальных клубов могут довольствоваться залежалым, прокисшим товаром, спускавшимся по дешевке. За границею исключительное значение имел торговый вид предлагаемого товара. Немцы плохо разбирались в тонких достоинствах черной икры: в Германию шел товар крупнозернистый, преимущественно икра белужья, и непременно самых светлых расцветок. В Польшу отправляли низкие сорта паюсной и мешочной икры, в справедливом расчете, что польские паны не разбираются в тонкостях вкуса.
Торговля икрой, рыбными товарами требовала много хитрости и секретов. Рецепты приготовления икры хранились в строжайшей тайне. Икряники-мастера, хранители этих секретов, состояли у владельцев промыслов на привилегированном счету, умение солить икру передавали сыновьям по наследству.
О прежних хозяевах, наживавших миллионы, о старых икряниках-мастерах остались только далекие воспоминания.
По-прежнему в положенные сроки из синих глубин дедушки Каспия в мутные воды реки Куры поднимается метать икру драгоценная красная рыба, и на многочисленных тонях люди закидывают невода, а наполненные живою рыбою широкие прорези ежедневно подвозят улов к длинному, как пароходная пристань, промысловому плоту, где денно и нощно вздыхает многосильная машина нового холодильника, работают и руководят новые люди.
НА ПРОМЫСЛЕ
Через широкий плот, с рядами выбеленных известкой, приготовленных для приема рыбы посольных чанов, проходим в святая святых промысла — икорный цех, икорную палатку, как принято называть на языке ловцов. Сквозь прикрытые двери со строгой табличкой, запрещающей вход посторонним, входим в обширное помещение, напоминающее операционную в большой больнице. На окрашенных в белую краску столах в щепетильном порядке расставлены чистые вазы — тазы. Несколько человек в белых халатах кудесничают над наполненными икрою тазами.
61


Я приехал в неуловное время. Большой весенний лов еще не начинался, с тоней привозили всего по нескольку десятков скользких, судорожно извивавшихся на плоту осетров и севрюг. Икры пока было мало.
— Наш промысел нужно смотреть в горячее время лова,—пояснил мастер Николай Николаич, пропуская меня вперед. — Теперь мы заняты подготовкой к путине, и вам, к сожалению, не удастся увидеть работу цеха в полном разгаре...
О старейшем мастере икорного дела Николае Николаиче мне довелось слышать еще в Москве перед отъездом на Каспий. Хорошее знание способов приготовления лучших сортов икры помогло Николаю Николаичу стать в советские времена первым специалистом икорного дела. Известно, что в годы граждапской войны и интервенции икорный промысел на Каспии пришел в полный упадок, прежние икряники-спецьт, хранители секретов приготовления икры, вымерли, подлинных знатоков икорного дела осталось очень немного. Новые люди, с несокрушимой настойчивостью взявшиеся за восстановление рыбной промышленности Каспия, объявившие беспощадную войну всяческим секретам, взяли на службу старого спеца, и ныне Николай Николаич руководит подготовкою молодой смены советских икряников-мастеров.
В коротеньких маленьких сапожках, в круглой барашковой шапке, хозяйскими тихими шажками Николай Николаич обходит свой цех. Он уже в летах, страдает одышкою. Но еще живой зоркостью светятся его глаза, свежи и подвижны его маленькие руки с золотым обручальным кольцом на указательном пальце. На вопросы он отвечает сдержанно и любезно.
Неспешно мы проходим плот, цех, останавливаемся подле работающих над вазами мастеров. В цехе — свет, молчание, изредка слышится постукивание передвигаемой посуды. Работницам и рабочим, одетым в белые балахоны, строжайше запрещено курить и разговаривать с мастерами, занятыми своим делом.
= Хороших мастеров-икряников всегда было мало,^- говорит Николай Николаич, следя за движением рук засольщика, склонившегося над вазою с икрой,-* далеко не всякий ученик способен усвоить это, казалось бы, несложное дело. Чтобы стать хорошим икря¬
62


ником, нужен особый талант. Поверьте, я знавал икря- ннков-мастеров, отлично усвоивших искусство засола и вдруг утративших свое умение...
Выложенная в вазу икра похожа на гречневую кашу. Икряник перемешивает ее, перебирая пальцами, подносит к глазам облепленные икринками ладони, внимательно разглядывает каждую незаметно меняющую цвет икринку.
Самая процедура выемки, пробивки и засолки икры проходит примерно так. Живую, только что доставленную в прорезях рыбу рабочие крюками выбрасывают на промытый плот, где опытный плотовой-резальщик острым ножом быстро вспарывает брюхо у оглушенной чекушею1 трепещущей и бьющей махалками2 рыбы. Из распоротого брюха на плот вываливаются облеченные в прозрачную пленку лиловые икряные мешки- Вынутая икра отбрасывается на грохоток, протирается руками в вазу и сортируется по колерам —по цвету зерна. Подготовленная к посолке икра переносится в икорную палатку для совершения над нею главнейшей операции — засола. Процесс посолки проходит почти мгновенно. Мастер-икряник всыпает в вазу тщательно отвешенную порцию химически чистой соли, смешанной с консервирующим порошком, и начинает руками замешивать икру, как бабы замешивают крутое тесто. Во время работы полагается неотрывно следить за степенью впитывания соли.
Непосвященному глазу непонятной кажется такая работа. Занятый приготовлением икры мастер давит между пальцев отдельные пропитанные жиром икринки, пробует их на вкус и, установив по какому-то ему одному понятному признаку готовность зерна, быстро отбрасывает готовую икру на решето. Дальнейшая работа заключается в наполнении икрою жестяных банок и запечатывании их.
Кажущаяся несложной лежащая на женщинах работа требует опыта и большого умения: готовая икра
1 Чекуша — короткая ручная дубинка. Пойманную рыбу бьют дубинкою по самому чувствительному у осетровых месту — по кончику носа. Достаточно легкого удара, чтобы оглушить чекушею извлеченную из воды громадную, много-* пудовую белугу.
2 Махалками на языке рыбаков называют хвостовые плавппки.
63


должна иметь торговый вид, и в каждой приготовленной банке зернышко к зернышку уложено как на подбор.
Так приготовляется зернистая, самая ценная икра. 1933
НА ПТИЧЬИХ ЗИМОВКАХ ФЛАМИНГО
С особенным удовольствием переночевав в гостеприимном домике на берегу залива, ранним утром мы опять трогаемся в места птичьих зимовок. Постукивая мотором, маленький катер рассекает усеянную птицами зеркальную гладь залива. Здесь, вне границ запрета, напуганная местными охотниками птица держится осторожно. Завидев надвигающееся судно, далеко — вне выстрелов — снимаются с воды нахлестанные охотниками гуси и утки.
Дорогою нам удалось застрелить только несколько кашкалдаков-лысух, плававших в заливе. Откормившиеся птицы так разжирели (у местных охотников лысухи справедливо считаются самой вкусной птицей), что при приближении лодки им было трудно подняться с воды. Шлепая по воде крыльями, смешно вытянув шеи, неловко старались они взлететь. Раненная выстрелом птица на глазах наших мгновенно скрылась под водою. Мы долго кружили па месте, но так и не довелось нам больше ее увидеть. Охотники хорошо знают об удивительной способности некоторых диких уток укрываться от выстрелов под водою. По раненому нырку неопытный охотник иногда может выпустить несколько десятков зарядов. Раненая птица, нырнув, прячется в густых зарослях водорослей и, выставив над поверхностью воды клюв, остается охотнику невидимой. Исчезновение раненой лысухи на зеркальной глади широкого залива осталось для нас нерешенной загадкой.
Трудно поверить фантастическому объяснению сопровождавшего нас местного охотника, уверявшего, что смертельно раненная лысуха, нырнув на морское дно, крепко держится клювом за землю и так умирает, предпочитая задохнуться, чем достаться в руки ранившему ее охотнику.
64


Путешественники и охотники, побывавшие в местах скопления птиц, хорошо знают, как легко и быстро привыкают в больших заповедниках птицы к человеку, охраняющему их безопасность. Наполнявшие залив птицы, казалось, хорошо знали невидимую черту запрета, и стоило нам перевалить границу заповедника и спрятать ружья, птицы перестали бояться надвигавшейся на них лодки, спокойно напускали на верный выстрел.
Окруженные шумным птичьим миром, незаметно смыкавшимся за нами в живой, двигавшийся круг, въезжали мы в заповедник — в чудесное царство птичьих зимовок. Птицами были усеяны береговые отмели, туманившаяся гладь залива. Птицы всевозможных пород плавали и ныряли, расправив крылья, стайками и поодиночке проносились в воздухе над нашими головами. На темной поверхности залива виднелись белые островки. Это плавали лебеди, издали похожие па корабли с распущенными белыми парусами.
Огибая заросшие камышом берега, мы еще долго плыли серединою наполненного птицею широкого зеркального залива. Дождливое зимнее небо низко висело над камышами. Как бы обещая назавтра хорошую погоду, на горизонте алела узкая полоска зари.
— Посмотрите, это сидят на отмели фламинго! — разглядывая полоску мнимой зари, сказал нам спутник.;
То, что на первый взгляд показалось розовой полоской зари, на самом деле было огромным скоплением розовых птиц — фламинго. Чтобы еще раз увидеть редкостных птиц, я попросил поближе направить наш маленький катер. Чем ближе подходили, яснее был виден большой розовый остров, издали показавшийся алой зарею. Несколько таких островов виднелось в туманившейся дали залива.
На расстоянии полукилометра можно рассмотреть кормившихся на отмели больших розовых птиц. В бинокль были видны их белые шеи и карминно-красные ноги. Издали весь розовый остров казался недвижным* Большие розовые птицы, казалось, застыли. Нам, охот- пикам, чудилось — вот сам собою исчезнет, как дивное видение, растает явившийся нам сказочный остров.
В сильный морской бинокль я видел отдельных птиц. Птицы иногда поворачивались, окунали головы в воду. Толстые клювы их были как бы надломаны*
3 И, Соколов-Микитов. т, 2 65


Расправляя красные крылья, казалось, они танцевали, и весь остров переливался пламенной алой зарею, (Название фламинго, что по-русски значит «пламенный гусь», очень удачно определяет огненную окраску этих птиц.)
— На этом острове не менее двадцати тысяч птиц, — окинув опытным глазом весь розовый остров, определил количество птиц бывалый наш спутник.
Мы были шагах в трехстах от живого розового острова, когда, обеспокоенные приближением лодки, птицы зашевелились. Расправляя крылья, птицы взлетали одна за другою, выстраивались в длинную вереницу. Отражаясь в зеркальной глади залива, затейливо извиваясь, красная вереница исчезала за горизонтом, и нам казалось, что это разгорается в небе вечерняя алая заря.
Бесконечной лентой извивалась над заливом вереница чудесных птиц. Любуясь невиданной картиной, долго следили мы, как на глазах наших, точно видение, исчезает, тает в воздухе очарованный розовый остров.
НА ОТМЕЛЯХ
На берегах обширного Кизил-Агачского залива стояли некогда мощные, рыбные промыслы-ватаги, большие морские пароходы беспрепятственно входили в самую глубь залива. В последние годы Кизил-Агач- ский залив быстро мелеет. С каждым годом обнажается илистое дно — вязкий черный батак, в котором неопытный охотник рискует погибнуть. Обмеление вызвано общим понижением уровня Каспийского моря. Причиною этого обмеления является отчасти недостаток воды, подаваемой главнейшими реками — Волгой и Уралом. Так истребление лесов Севера, снабжавших реки водою, отозвалось в противоположной части страны.
Почти с каждым годом изменяет свои очертания мелководный гостеприимный морской залив. Новые открываются кормные отмели. Там, где еще в прошлом году свободно проходила моторная лодка, теперь можно плыть только в легком куласе.
Осторожно толкаясь чапом (веслом), медленно приближались мы к отмелистому берегу залива, Чемдаль-
6&


ше пробирались в глубину заповедника — смелее, доверчивее были окружавшие нас птицы. Мы слышали непрекращавшийся шум, то переходивший в отдаленные раскаты, то затихавший. Издали этот шум был похож на приглушенный рев водопада. Садясь и взлетая, беспрерывно шумели на отмелях несметные стаи. Птицы вдруг то поднимались темною тучей, то, покружившись, шумно садились. Трудно понять, что пугало, заставляло внезапно взлетать спокойно кормившиеся стаи. Быть может, птиц пугали разбойники- шакалы, подкрадывавшиеся из камышей к своей добыче.
Множество перьев и белого пуху плавало на поверхности воды, под которою было видно мелкое дно, испещренное следами птиц. Длинный тонкий чап глубоко уходил в жидкий батак — слой легкого ила, покрывавшего вязкое дно залива. Черным потрескавшимся батаком были покрыты обнажившиеся отмели, на которых кормились и отдыхали бесчисленные птичьи стаи.
Необычное обмеление не позволяло нам пробраться в самые глухие уголки птичьего заповедника. Сидя в куласе, только издали я мог любоваться открывавшимся перед глазами недоступным человеку пространством. Чувствуя полную безопасность, птицы плавали, кормились, летали. В бинокль можно было видеть гусей, лебедей, уток, несчетными стаями покрывавших зеркальную гладь.
Упираясь чапом в мягкое дно, с великим трудом добрались мы наконец до береговой отмели, сплошь покрытой потрескавшимся батаком. Окончательно уткнувшись в ил, наш кулас остановился в нескольких сотнях шагов от плоского берега.
С большой опаской ступили мы в расплывавшийся под ногами жидкий батак. Каждый шаг здесь грозил опасностью.
Берегись, неосторожный охотник, в погоне за дичыо угодивший в бездонный батак! Еще не скрепленная корнями растений, болотная топь может расступиться. Напрасно будет стараться охотник выбраться. Вершок за вершком, точно пасть страшного чудовища, засосет его вязкий батак...
С величайшей осторожностью двинулись мы к желтевшей впереди стене береговых камышей. Как бы
3
67


предупреждая о появлении незваных гостей, кружились и кричали над нашими головами чайки. Острыми косяками проносились стайки гусей, летевших в поля на жировку.
Сопровождаемые тревожными криками птиц, благополучно добрались мы до густой стены камышей, шелестевших на ветру. Выбравшись на сухое, с любопытством я принялся разглядывать чудесную грамоту следов, отчетливо рисовавшихся на грязи. Здесь были тоненькие крестообразные следы куликов и камышовых курочек, цепочкой тянулись четко печатавшиеся следы шакалов и диких котов. Глубокие следы кабанов скрывались в чаще камышей. Разглядывая грамоту следов, еще живее представлял я великое множество зверя и птицы, населявших край птичьих зимовок.
Звериными узкими тропами, пробитыми в камышовой чащобе, выбрались мы из болота. На высоком, покрытом степною растительностью берегу еще виднелись остатки морской пристани; заросшая тростником и бурьяном, лежала на боку старая барка. Несколько десятков лет назад здесь еще был берег моря, стояли рыбные промыслы. Заслышав шаги людей, задневав- ший шакал выскочил из-под старой барки; с шумом и треском поднялся из высокой травы выводок степных турачей.
КОЧЕВКИ ПТИЦ
Для ученых-зоологов и любителей живой природы до сего времени еще не решенною загадкою остаются ежегодные перелеты кочующих птиц. На первый взгляд непостижимо упорное стремление пролетных птиц к местам своих гнездований.
Путем длительных наблюдений установлено, что птицы летят своими, точно проложенными путями. Последние открытия показали однако, что птицы не всегда придерживаются указанных дорог и путей. Вопреки установившемуся мнению о существовании основных путей птичьих перелетов, многие виды кочующих птиц летят на юг в самых различных направлениях. Большая часть птиц путь свой держит на запад—по солнцу. Есть некоторые виды птиц, нару^ шающих эти правила движения1 птицы эти летят с запада на восток.
68


Кольцевание птиц, широко применяемое теперь юными любителями природы, помогает делать новые открытия., Открытия эти иногда ошеломляют опытных ученых. Так, птицу, окольцованную на Каспийском море, однажды добыли на севере Британских островов. Какими путями могла она залететь в далекую страну, не числившуюся на путях пролета? Черная казара, гнездящаяся на реках Восточной Сибири, осенью летит прямо на восток, к Берингову морю, и дальше, повернув круто на юг, держит свой курс на Ипдо-Китай. Весною никто из сибирских охотников не видел этой птицы на путях ее осеннего перелета. Черная казара возвращается на свою родину иными, еще неизвестными исследователям путями. В Кизил-Агачском заповеднике зимует много краснозобой казарки. Пролетая осенью на юг, эта птица совсем минует западные берега Каспийского моря. Весною краснозобая казарка возвращается иными путями — по «дагестанскому коридору», узкой лентой протянувшемуся между подножием Кавказских гор и западным берегом моря. Долетев до Дагестана, птица делает крутой поворот на восток и, описав над страною огромную восьмерку, возвращается на берега сибирских рек и озер.
Обилие птицы привлекает к берегам гостеприимного Кизил-Агача хищников всех видов: пернатых и четвероногих. Упорно следуя за стаями птиц, некоторые крылатые хищники совершают долгие перелеты. Ночыо по камышам бродят волки, неустанно рыщут дерзкие и трусливые разбойники-шакалы. На отмелях, исчерченных следами птиц и зверей, изредка пошевеливаясь и расправляя крылья, величественно восседают орлы- белохвосты, похожие издали на каменные изваяния. Они сидят посреди птичьих сборищ, как бы торжественно наблюдая за общим порядком. Птицы не об- , ращают внимания на грозных своих повелителей. Они продолжают плавать, кормиться и отдыхать у их ног.
Великим множеством следов — звериных и птичьих — перекрещена сырая, с лужами застоялой воды, покрытая птицами отмель. Здесь ночью и днем кормятся гуси, вертятся юркие кулики, с непостижимой ловкостью шныряют болотные курочки.
Любознательный путешественник готов без конца любоваться раскрывшимся перед ним птичьим раз-
69


дольем. Скрываемый камышом, он долго сидит неподвижно, не отрывая глаз от бинокля. Самому заядлому охотнику здесь не нужно ружье. Забыв о добыче, он наслаждается невиданным представлением, развернувшимся перед глазами.
Можно подумать, что, нарядившись в изысканные платья, птицы собрались на пышный, торжественный карнавал. Вот в бархате и атласе переливаются кряковые толстые селезни. Палево-белые пеганки совершают на отмели свой туалет. Точно кисейные барыш- ни-иевесты, прогуливаются по батаку белые цапли эспри. На отмели у воды кишмя кишит многоцветный птичий базар. Здесь вертятся кулики, купаются и ползают утки, плавают шилохвостки и широкопоски и, точно белые корабли, опустив над водою свои длинные клювы, выплывают огромные пеликаны. Чудится наблюдателю, что чудесным образом перекинулся он в доисторический дивный мир. Охотнику чудится — вот над пламенеющей, дымящейся гладью встает, поднимается на гигантской змеиной шее, с шумом роняя воду, освещенная вечерним солнцем голова древнего плезиозавра!..
ПО ЗВЕРИНОЙ ТРОПЕ
Сегодня пятнадцатое января. Под Москвою, наверное, лютый мороз. Узором рытого бархата украшены стекла трамваев. Где-нибудь за городом высятся сверкающие сугробы.
А здесь, на полянах, уже цветут полевые астры, голубеют степные незабудки. В камышах, на пригреве, комары толкут мак. Я хожу в своей летней охотничьей куртке, спину приятно прогревает весеннее ласковое солнце.
По пути в камыш я нашел в луже ожившую черепаху. От зимней спячки ее разбудило солнце. Вытянув длинную шею, точно маленький танк, прокладывала она в камышах дорогу. Я взял ее в руки — животное спрятало в отверстие щита свою голову и неуклюжие когтистые лапы.
По кабаньим тропам, истыканным острыми копытами зверей, пробираюсь к сокрытым в камышах озеркам. Лес высоких камышей шумит, качается над головою. На фоне чистого неба видны шевелящиеся на
70


ветру золотые метелки. Стайки маленьких птичек весело перелетают по ним, оповещая птичье и звериное царство о приближении человека.
Здесь, в густых зарослях камыша, обманчиво чувствует себя сокрытым от всего мира неопытный охотник. Тысячи глаз незаметно наблюдают за ним. Лежа в своих логовах, чутко прислушиваются к треску камыша осторожные кабаны. Скользящий над камышами ветер донес запах человека. Зверь всегда зачует охотника раньше, и только в редкий счастливый час удается увидеть задневавшего кабана, крепко уснувшего в теплой грязи. Точно стремительный фейерверк, как камень, брошенный ловкой рукою, кинется зверь, и еще долго будет слушать охотник, как уходит его добыча, ломая высокие камыши...
Невидимые глазу, по невидимым тропинкам следуют за охотником соглядатаи шакалы. Шакалы-разбойники ждут поживы. Выстрелит охотник в невзначай вырвавшегося крякового селезня — прощай, добыча! Не успеешь подбежать к раненой птице, уя{ уволокли, разорвали селезня жадные хитрецы... Каждый шаг охотника проверяют невидимо следующие за ним шакалы. Только но вечеру, когда вдруг завоет, заплачет на разные голоса многоголовая шакалья стая, может охотник понять, сколько глаз и ушей преследуют его каждый шаг.
Скрытыми кабаньими стежками, испещренными следами зверей, я пробираюсь к глухим птичьим озеркам. На этих озерках обитают султанские курочки —* нарядные птицы.
Большою редкостью стала теперь султанская курочка. Некогда ею кишели камышовые заросли Кизил- Агача. В летние месяцы султанская курочка появилась и в северной части Каспийского моря. Во время сильного шторма однажды живая птица была поймана на центральной улице шумного города Баку. Сильный ветер принес ее на балкон городской квартиры профессора-биолога. Редкостная птица как бы сама пожаловала с визитом к ученому птицеведу. Чучело этой султанки, пойманной в городе, хранится в зоологическом музее.: В суровую зиму, причинившую много бедствий всему птичьему населению Кизил-Агача, особенно много
71


погибло от морозов нежной султанки. Не умея хорошо и быстро летать, султанка оказалась беспомощной среди покрывшегося льдом залива. Разбойникам-шака- лам досталась богатая пожива. Шакалы переходили по льду замерзшее пространство и подбирали ослабевших от бескормицы птиц. Много миллионов птиц погибло на шакальих зубах.
Оставшаяся после суровой зимы султанская курочка гнездится в самых глухих камышовых зарослях Кизил-Агача. Увидеть ее очень трудно. Нужно знать места, иметь охотничье терпение и осторожность, чтобы в свое удовольствие полюбоваться редкостцой птицей, одетой в яркий костюм, пышность которого послужила поводом к ее наименованию.
Осторожному и наблюдательному охотнику, умеющему хорошо подслушивать и примечать открывающиеся его слуху и зрению тайны, приятно наблюдать из засады за жизнью редкостных птиц, чувствующих себя в безопасности на глухом, скрытом озерке. Не замечая скрывшегося человека, птицы свободно расхаживают по вязкому батаку, оставляя па жидкой грязи тонкие крестики следов. Длинные пальцы султанки устроены так, что эта птица, величиною едва уступающая домашней курице, не проваливаясь и не завязая, легко бегает по самым топким местам. Странно видеть, как, точно нарядные маркизы в старинном чопорном танце, раскланиваясь и обмахиваясь веерами, друг за дружкой следуют птицы. По поверхности зеркального озерка, покрытого незаметными глазу листьями водорослей, птицы проходят как по паркету. Тонкие длинные пальцы их опираются на листья растений, и охотнику кажется, что птицы идут по зеркальной поверхности воды.
Осторожно, как зверь, раздвигаю высокий, шелестящий над головою камыш. Не замечая человека, надо мной проносятся стройные косяки птиц. Я слышу свист крыльев, обдающих меня ветром, вижу тяжелые тела птиц, их длинные вытянутые шеи с маленькими головами. Чтобы не выдать себя, приседаю в густых камышах, и птицы низко проносятся над моей головою.
Я иду тихо, напряженно прислушиваясь к каждому звуку. Не ровен час на счастье охотника вывалит из батака зазевавшийся, задремавший секач-кабан или
72


покажет гриву седой камышовый волк, свежими следами которого покрыта пробитая кабанами глухая тропинка!
Но тщетны ожидания охотника-следоиыта, незвано забравшегося в звериное и птичье царство. Тысячи невидимых глаз продолжают следить за ним, тысячи ушей прислушиваются к каждому его шагу. Напрасно верит в свое одиночество схоронившийся в камышах охотник!.. Вот хрустнула и шевельнулась высокая пушистая камышина. Охотник догадывается — близко прошел незаметно сопровождающий его соглядатай шакал., Маленькие птички хлопочут над человеком. Шустрою стайкой перелетают они но верхушкам высокого камыша, и в их осторожном чириканье охотнику слышится:
— Чужой! Чужой!
— Чужой! Чужой! — произносит остановившийся в воздухе взмывший над охотником лунь.
— Чужой! Чужой! — громко кричат казарки, вдруг заметившие человека. — Чужой! — испуганно повторяют они, столбом поднимаясь в небо.
Следя за ними, знают о приближении гостя и затаившийся в камышах волк и старый секач-кабан* оберегающий многочисленное свое семейство. Все притихает, все настораживается, и только разбойники- шакалы, трусливо прячась, в надежде на легкую поживу невидимо и неотступно провожают человека...
Отразив голубизну неба, блеснуло впереди чистое зеркало воды. Здесь открывается маленькое, прикрытое камышами озерко. С особою осторожностью я раздвигаю чащу камыша, высовываю голову. За маленьким мелким озерком, отражающим блеск солнца, на потрескавшемся батаке длинной вереницей разгуливают редкостные птицы. Они одеты в синие бархатные камзолы, ярко играющие на солнце цветистой радугой красок. Отражаясь в недвижном зеркале воды, птицы чинно идут друг за дружкой. Здесь я чувствую себя как бы в сказочном театре. На богатую, удобную ложу похож скрывающий меня густой куст камыша. Из ложи я наблюдаю невиданное представление, диковинный птичий балет. Актеры-птицы то скрываются в камыше, то опять появляются на освещенной солнцем
73


зеркальной сцене. Я совсем близко вижу маленькие изящные головки птиц, их кораллово-красные ножки, изукрашенные в радугу бархатные камзолы. Как настоящие, опытные актеры, птицы прогуливаются по сцене, раскланиваясь и приседая, и мне впрямь кажется, что сижу в невиданном, дивном театре, и, потешая меня, передо мной ходят, танцуют настоящие разнаряженные маркизы.
НОЧЬ В КАМЫШАХ
Живя на степной отдаленной кочевке, больше недели мы занимались отловом живых птиц для кольцевания.
Мне самому не доводилось раньше видеть старинный способ лова птиц сетями, и, разумеется, с большим интересом принял я участие в редкостной охоте.
Чтобы удачно ловить живую птицу, необходимо хорошо знать местность, уметь расставлять и натягивать сети. Для отлова птиц был приглашен старый местный охотник Иван Васильич, некогда бывший заядлым браконьером, теперь служивший в заповеднике в должности сторожа и наблюдателя и сам воевавший с неисправимыми браконьерами.
У Ивана Васильича круглая лысеющая голова, длинные усы свешиваются под большим носом. Отблески света падают на обожженное солнцем лицо. С особенной ухваткой носит он на плече ружье. По виду своему похож Иван Васильич на гоголевского запорожца. С днепров.ских порогов, с казачьей вольной Сечи пришел на Кавказ его воинственный прадед. В царские времена отбывал службу Иван Васильич в пограничном отряде, да так здесь и остался.
Вместе с Иваном Васильичем отправлялись мы на невиданную мною охоту. Расставив на берегу сети, спрятавшись в густых камышах, терпеливо дожидались мы воздушного улова. Тысячи птиц пролетали над нами.
Ждать приходилось недолго. Вот табунок кряковых уток с размаху ударился в сеть. Слышно, как бьются, кричат запутавшиеся в сеть птицы.
Днем выпускаем птиц. На ногу каждой птице накладывается алюминиевое колечко. С радостным пле¬
74


с-ком крыльев улетали из рук наших освобожденные птицы.
Ночь проводим в глухих камышах на берегу залива* Ярко полыхает костер, в который время от времени подбрасываем пучки наломанного камыша. С отмелей всю ночь слышится неумолчный шум. Множество звуков вливается в ночной птичий хор. Некоторые звуки так необычайны, что трудно угадать, откуда они происходят.
Один за другим подхватывают жуткую свою песню шакалы. Звуки шакальего плача приближаются, заглушая гулкий шум птичьего мира.
Перед отъездом из Кизил-Агачского заповедника много ночей провел я с Иваном Васильичем на берегах птичьего залива. Мы расставляли сети, слушали голоса птиц. Камыш шелестел над нашими головами. Иногда я один уходил далеко от костра. Ярким глазом светился над камышами огонь. Черная, влажная, окружала меня ночь. Я долго стоял, прислушиваясь к бесчисленным звукам, и мне опять казалось, что один стою посреди чудесного сокрытого мира и надо мною, в ночном, черном небе, поют, дрожат невидимые, туго натянутее струны.
1939
ЛЕНКОРАНЬ ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД
Путешествуя первый раз в места птичьих зимовок, я не успел побывать в замечательных своею природою лесах горного Талыша и, уезжая, положил твердый зарок вернуться. Это намерение удалось выполнить не скоро, но так бывает всегда: полюбившееся место особенно к себе манит, и увлеченный успехом охотник путь свой непременно прокладывает по кругу.
Тогда же, ночуя на берегу после охоты, я запомнил сказанное мне местным рыбаком слово. Наш невод был заброшен, в ожидании рыбы мы сидели у костра в шалаше. Старый азербайджанец-рыбак — на его суровое лицо хорошо падал отсвет огня — потчевал меня печенной на угольях рыбой — кутумом. Пахнувшую дымом сочную рыбу мы ели с большим аппетитом, и, поглядывая на меня с улыбкой, дружески говорил рыбак:
75


—' Душа мой, пожалуйста, с нами откушай и хорошенько запомни нашу старинную поговорку: «Кто хоть раз покушал в Азербайджане кутума, тот непременно вернется...»
Слово старого рыбака сбылось. Нагруженный охотничьими припасами, я опять бреду по улице зеленого города, знакомые признаю места. Женщина в белом ситцевом покрывале, споро шагая босыми маленькими ногами, пересекает дорогу. За эти два года город по внешности изменился мало. По-прежнему на углах улицы горячим пахнет чуреком, в сколоченной из досок летней чайхане люди греются чаем. Высокий человек, ловко жонглируя налитыми стаканами, хлопочет у закоптелого самовара. Он ставит передо мной стакан крепкого чая, спрашивает скороговоркой:
— Накладкой или прикуской?
— Давай, милый друг, внакладку...
Руки человека движутся проворно. Я наливаю чай, греюсь, любуюсь на проходящих. Новая, сверкающая лаком, проносится мимо машина. Еще недавно в городе почти не было автомобилей. Я смотрю, вспоминаю, записываю слышанное и виденное в дороге...
Еще в недавние времена немногие люди слыхивали об этом далеком, почти экзотическом уголке. Места было много, люди любили жить неподвижно, и редкий, уже самый отпетый и легкий на ногу человек мог поинтересоваться природой дикого края.
Некогда была Ленкорань одним из самых глухих уездных городков Российской империи, необъятно раскинувшейся в своих неисхоженных и неизъезженных диких пространствах. О природных богатствах Талыша знали мало. Своей первобытной жизнью жили в горах пастухи-бедняки. В маленьком городке, сплошь заросшем садами, восседали в своих лавках купцы-торгаши* Единственный во всем крае помещик, потомок владетельных талышских ханов, построил на городской площади дворец. Построенный на удивление жителей ханский дворец похож на обычную пригородную богатую дачу. Талыши-пастухи нарочно спускались с гор, чтобы полюбоваться игрою невиданных электрических ламп, которыми был украшен фасад дворца.
В годы интервенции и гражданской войны многое довелось вытерпеть этому зеленому городку, находяще-
76


муся почти у самой границы. Белобандиты и интервенты обрушились на город, на прибрежные русские села. Плохо в те дни пришлось населению городка. Вооруженные английскими винтовками (англичане были и здесь главными вдохновителями контрреволюционных восстаний) бандиты численностью своею во много раз превышали население почти безоружного городка. Отвлеченная борьбою на важнейших участках, Красная Армия не могла оказать помощи находившимся в смертельной опасности людям. Эта опасность заставила их выказать чудеса храбрости и смекалки. Отступать было некуда, и русские люди, находившиеся в городке, сами организовали защиту. В их распоряжении была единственная пушка, пара не совсем исправных пулеметов. На защиту своей жизни выступило все население городка. Вернувшийся с фронта один местный житель принял командование над защищавшими город «войсками». С поразительным мужеством защищались жители от окружавших их вооруженных отрядов. Белобандиты уже заняли базар, фронт проходил в городской черте. К счастью, разбойники плохо знали воинское искусство. Торжествуя близкую победу, они не приняли мер к охране своего тыла и скоро сами попались в ловушку. Ночью из города была сделана смелая вылазка: вооруженная пулеметами горстка людей, перейдя вброд речку, ударила разбойникам в тыл. Не ожидавшие нападения бандиты побросали оружие, в панике разбежались. Так победою, над белыми бандами в истории Ленкорани началась новая страница...
С тех пор много унесла мутной воды омывающая сады Ленкорани быстрая речка. О своих подвигах теперь с улыбкою рассказывают заезжему путешественнику помнящие давнее прошлое старожилы. И, слушая их, в изумлепип покачивает головами не видавшая тяжелого прошлого, строящая новую жизнь советская молодежь.
БАЗАР
Утром, отправляясь с лесничим в горы, мы проезжаем базаром. Напрасно машет кнутом над костлявыми спинами лошадей суетливый возница. Лошади равнодушны к ударам, к поливающему их спины холод-
77


ному, зимнему дождю. Мимо, разбрызгивая воду, про- носится легковая машина. Под брезентовой мокрой крышей виднеются люди. Это возвращаются с чайных плантаций руководители округа.
Похожая на двенадцатилетнюю девочку талышская женщина в белом ситцевом покрывале жмется к камышовому забору. Босые ноги женщины выше колен забрызганы грязью. На маленькой черноволосой голове она искусно держит тяжелую круглую корзину, сплетенную из камыша.
В самых далеких углах, на окраинах нашей обширной страны отчетливее выступало неотжитое прошлое, разительнее казались контрасты. Эти контрасты путешественник видел в испуге маленькой женщины, отшатнувшейся от машины, в крошечных, уцелевших на базарной площади лавчонках-клетушках, в которых, поджав под жирный зад ноги, в минувшие времена невозмутимо восседали скупщики-купцы. И, видя испуг маленькой женщины, путешественник здесь отчетливо представлял прошлое.
Из базарной чайханы, внутренность которой видна как на хорошо нарисованной картинке, пахнет бараниной и горячим чуреком. За столами, ножки которых вросли в земляной пол, пьют чай и беседуют люди. Точно ручей в горах, катится мирная беседа. У входа в чайхану высится большая, сложенная из красного кирпича печь. Сияя начищенной медью, краснея раскаленной решеткой, зазывно кипит двухведерный самовар. Другой самовар—запасной-—греется рядом. Человек с черными, сросшимися над переносицей бровями разливает в стаканы чай. Он ополаскивает и наливает, одновременно держа в руке несколько стаканов. На плите в угольях и золе выстроились глиняные горшки. В них преет, испуская пар, жирный питы. Запах жирной похлебки щекочет ноздри.
Соблазненный теплом крепкого чая, спустившийся с гор пастух входит в чайхану. Усевшись за стол, он поднимает вверх один палец. Это значит, что он требует один стакан чая.
Пастух пьет чай вприкуску. В распухшие суставы идет живительное тепло. От горячего чая лучше развязывается язык. Конечно, хорошо бы потребовать порцию жирного питы. Но пастух Демир умеет сдерживать желания,
7Ь


Пастух рассказывает соседям о свадьбе своего сына Али... О, эта свадьба будет отпразднована теперь достойно! Демир не пожалел зарезать двух лучших баранов. К плову будет курица с приправою из грецких орехов и маринованных груш. Лучшие дружки сына будут приглашены на свадьбу.
Пастух хотел бы рассказать еще многое о своем сыне. Рассказ его прерывается появлением нищенствующего старика — сеида. Одетый в длинное платье «потомок пророка» входит неслышно. Он тихо проходит среди замолкнувших людей. Так движутся по сцене изображающие трагических героев плохие актеры.
Корявыми пальцами пастух лезет за воротник своей рваной одежды, достает монету из подвешенного на груди кожаного мешочка. Спокойно, как привычную дань, принимает сеид монету.
Напившись чаю, пастух отправляется в обратную дорогу. Шагая по грязи, он проходит улицу, выходит за город. Над разлившеюся, бегущею по камням рекою здесь с криками летают чайки.
Чтобы скрасить путь, пастух со всеми подробностями представляет в воображении близкую свадьбу сына.
Он видит украшенный пловом свадебный стол. Дружки величают песнею жениха.
И, шагая по грязи, эту заздравную песню повторяет пастух:
Хорошо, когда благоухает букет роз,
Пусть ты будешь отцом двенадцати сыновей. Эй, бек, твоя свадьба будет памятна,
Твои дружки пусть будут здоровы!
В море плавают разные рыбы,
Ты не дружись с недостойными лицами.
Эй, бек, твоя свадьба будет памятна,
Твои дружки пусть будут здоровы!..
ЗОНАЛЬНАЯ СТАНЦИЯ
Километрах в двадцати от берега моря, у подножия лесистых гор Талыша, в широкой плодородной долине обосновалась зональная субтропическая станция, первая в Азербайджане.
Покрытые лесом горы защищают выбранное для станции место от горячих, дующих из Аравийской пу¬
79


стыни ветров1. Зимою и летом здесь благодатная тишина. Журча и пенясь, катится в горах обильная рыбою речка. Зарослями железняка, дуба, цветущего боярышника покрыты сбегающие в долину горные склоны.
О плодородии почвы свидетельствует необычайное обилие растительности, сплошь покрывшей простершуюся посреди гор долину. Заросли диких кустарников закрывают все видимое глазом пространство. С непостижимою силою возникает здесь колючая поросль. Стада животных, топор крестьянина-талыша не могли остановить ее буйного роста. Трудна, нередко непосильна борьба с дикой растительностью. Стоит опустить руки, отступить на шаг, как в одно только лето расчищенная человеком площадь вдвойне зарастет непролазной пущей, человек вынужден уступать.
Такой плодородности почвы способствуют климат, исключительное обилие выпадающих в зимнее время осадков на южном побережье Каспийского моря. В летние месяцы весь этот край кажется цветущим. Буйная листва кустарников и деревьев сливается в непроницаемый зеленый покров. Ароматом множества растений насыщен вечерний воздух. Мириады разноцветных насекомых носятся над нагретой солнцем землею. Летом здесь рай, обилие плодов земных. Долина утопает в треске бесчисленных цикад, в пении маленьких зеленых лягушек-квакш, присосавшихся к листьям деревьев. В гущине древесной и травяной растительности перебегают расшитые бисером ящерицы, лениво кланяются зеленые богомолы.
В прежние времена мало был использован этот обладающий необычайным плодородием край, полным хозяином которого человек выступает впервые. В годы Советской власти в диком, непролазном лесу проведены новые дороги, выкорчеваны вековые пни, наголо вырублен дикий кустарник. В распаханную тракторами землю высаживают семена полезных растений. Неузнаваемо изменился лесной дикий край! В тех самых ме¬
1 Люди, поднимавшиеся в горы, хорошо знают опустошительную силу этих ветров. Западный склон Талышских гор начисто выжжен знойным дыханием пустыни. Нередко дыхание пустыни доносится до восточного, обильного растительностью склона; тогда, сожженные зноем, свертываются в трубки и опадают листья самых стойких растений.
80


стах, где по утрам кричали в густых крепях фазаны и выходили подбирать желуди дикие кабаны, зеленеют обширные поля чайных плантаций. Буйная сила почвы, рождавшая сорняк и терний, вправлена в русло, и там, где сам собою разрастался колючий кустарник, цветут и благоухают сады, распускаются кудрявые заросли полезных растений.
С трудом продравшись сквозь заросли ежевики, больно кусающей за колени, выходим на расчищенный посреди леса опытный участок. Двухэтажные здания высятся посреди обработанной и распаханной тракторами площадки.
На заросшей травою поляне собака делает стойку. Я подхожу ближе. Заслышав шаги человека, из куста ежевики с громким криком свечою вырывается, идет кверху, отливая червонным золотом, старый фазан.
Перед крыльцом здания на большой круглой клумбе цветы. Несмотря на зимнее время, еще пламенеют бутоны роз. Покрытый цветами, зеленой шапкой возвышается над клумбой чайный куст.
Некогда на этом месте, где раскинулся опытный участок, поднимался густой, непролазный лес. Пастухи, спускавшиеся с гор, устраивали здесь свою временную кочевку. От времен пастушьих еще остались остовы шалашей, чернеет в траве старое пастушье кострище.
Мы входим внутрь здания, встречающего нас запахом засушенных трав и живых растений. Мы обходим комнаты, где расположены лаборатории, хранятся коллекции. В светлой большой оранжерее устроен зимний сад. Здесь, высаженные на зиму, выстроились зеленеющие свежей листвою лимонные и апельсинные деревья.
Мы останавливаемся перед деревцем, покрытым зелеными глянцевитыми листьями. Тонкие ветви деревца упруго тянутся вверх. Молодое нарядное растение кажется похожим на девушку-подростка.
— Вот наше достижение, наша гордость! говорит, любуясь красивым деревцем, мой спутник.
Я осматриваю деревце, рост которого почти равен моему росту, с осторожностью трогаю его листья.
— Это дерево мы посадили всего год назад. Как видите, за этот короткий срок оно достигло почти
81


полутораметровой высоты и уже способно давать плоды. Как полагаете — чудо?
— Разумеется, чудо.
Это чудо, если угодно, объясняется очень просто. Во-первых, качеством здешней почвы. Здесь земля такова, что, по чеховскому словечку, посадишь оглоблю, через год целый тарантас вырастет. Во-вторых — правильный уход. Лимонное деревце — не исключение. Почти все цитрусовые, да и другие растения, при соответствующем уходе растут здесь чрезвычайно быстро. Разумеется, для полного успеха нужны опытные руки, правильный способ прививки. В нашем деле прививка имеет большое значение. В прошлом году я был под Батуми. Там культура цитрусовых освоена давно. Однако для полного развития мандаринового деревца требуется три или даже четыре года. У нас такое же дерево вырастает значительно быстрее».
Зональная станция в Ленкорани обслуживает богатые растительные районы южного Азербайджана. Кроме уже заложенных питомников цитрусовых — лимонов и мандаринов, в настоящее время под наблюдением станции находятся чайные плантации.
Особенный интерес представляют опыты прививок на дикорастущих деревьях. Эти опыты показали, что на лесной дикой хурме, засорявшей лесные угодья, можно прививать садовую японскую хурму, дающую великолепные, крупные плоды. На каштановолистном дубе, в изобилии растущем на горных склонах, с успехом приживаются каштан съедобный и пробковый дуб. На дикой лесной алыче прививают персик...
Богатства ленкораиской природы учтены. Не менее пятнадцати тысяч гектаров лучшей земли, зараставшей кустарниками и чертополохом, использовано под культуру высоких сортов чая. Предгорья Талышского хребта отходят для разведения цитрусовых и японской хурмы. В ассортименте новых плодоносящих деревьев особенное место отведено пекану.
Этот лесной орех, не требуя большого ухода, является наиболее доходным культурным растением. Известно, что с одного гектара насаждения пекана, приносящего ежегодно большой урожай (кроме самых плодов, высоко ценится древесина пекана), владелец ореховых
82


плантаций в Америке получает около двух тысяч долларов чистого дохода.
Кроме японской хурмы и американского ореха пекана, на опытной станции выращиваются сеянцы плодового дерева фейхоа. Маленькое это деревце дает плоды, внешне похожие на огурец. Плод фейхоа, имеющий приятный запах и освежающий вкус, употребляется в кондитерском и конфетном производстве* Кроме того, плоды фейхоа содержат йод и применяются как лечебное средство. Из выращиваемых в питомнике новых субтропических растений особенно замечательно тунговое дерево, плоды которого ядовиты. Из плодов тунгового дерева приготовляют средство тунг-ю, особо ценимое в практике кораблестроения. Лаком, изготовленным из плодов тунгового дерева, покрывают подверженные коррозии подводные части кораблей.
Не только растительными богатствами обилен этот еще мало кому известный край. Велико будущее Ленкорани как лечебного курортного места. Здесь, недалеко от самого города, из земли вытекают горячие целебные ключи. Целебные свойства природы были давно известны местному населению. С давних времен больные ревматизмом кочевники ежегодно стекались к бьющим у подножия гор целебным источникам, а слабогрудые больные поднимались на лето в горы, чтобы в живительных лучах горного солнца получить полное исцеление.
Приезжих всего больше пугает якобы свирепствующая в окрестностях Ленкорани тропическая лихорадка* Опасность значительно преувеличена. Давнишние жители Ленкорани по опыту знают, что малярия почтя отсутствует в самом городе и горах. В городе есть десятки семейств, живущих безвыездно и никогда пе хворавших.
В летние месяцы малярия свирепствует только в низменной, залитой водою части предгорья. В нагретой солнцем воде, заливающей рисовые поля, в несметном множестве плодится малярийный комар. Приезжие удивляются форме свайных построек во всей низменной предгорной части. В таких первобытных свайных постройках летом жители спасаются от комаров, тучей нависающих над болотом.
В последние годы в Ленкорани ведется энергичная борьба с малярией. В особых водоемах разводят рыбку
83


гамбузию, пожирающую личинки комаров. Мальков гамбузии, разводимых в окрестностях Ленкорани, уже транспортируют на аэропланах в другие зараженные малярией районы.
ЛЕС
*
«Из мира растительного богатство ленкоранского горного района представляют леса. Они занимают значительную площадь, произрастая почти во всей горной части, за исключением небольшой западной ее безлесной стороны, и по всему восточному, обращенному к Каспийскому морю, богатому растительностью предгорью, частично — в низменной болотистой полосе. Здесь леса простираются вдоль восточного склона узкой, расширяющейся л северу полосою.
Флора горных лесов и предгорья Талыша чрезвычайно богата и разнообразна. Здесь в изобилии растут: дуб, бук, граб, ясень, клеи, липа, ольха, железняк, вяз, лапина, карагач, тополь, орех. К этим распространенным в ленкоранских лесах породам в меньшем количестве примешаны: самшит, дзельква, гранатник, груша, яблоня и айва.
Еще недавио в лесах горного Талыша можно было найти места, ни разу не слышавшие стука топора. Вершины огромных деревьев свивались в одну зеленую чащу, и сквозь зеленую сплошную крышу почти не проникал солнечный свет. Сообщества деревьев различных пород как бы вели между собою непрекращав- шуюся и жестокую войну. Одни уступали место другим, отжив свой век,— сами собою падали на землю умершие естественной смертью могучие лесные великаны.
Величие девственных лесов печально. Здесь посреди полных жизненной силой, покрытых буйной листвою деревьев стоят уже умершие свидетели веков прошлых. Вершины их сломаны ветрами, и, точно ру~ ки, широко раскинулись их голые ветви. Множество таких умерших великанов лежат на сырой, покрытой мохом и гниющей листвою земле,— лежат так, как свалила их старость пли промчавшаяся над лесом сильная буря.
В глухих местах леса по сие время можно увидеть поразительное изобилие растительности, возникшей на
84


упавших стволах деревьев. Ярко-зеленый мох со всех сторон покрывает эти покоящиеся на земле мертвые деревья; падающие семена деревьев обретают здесь свою колыбель, и в образовавшемся перегное молодые, проросшие из семян деревца находят для корней своих богатую пищу. На трупах исчезнувшего лесного поколения вырастают миллионы молодых деревьев. Полное жизненной силы молодое лесное поколение взапуски тянется к узким просветам, оставшимся в зеленом своде леса после падения умерших гигантов. Так произошли глухие урочища, где деревья расположились как бы по прямым линиям, строем своим отмечая положение давно истлевших на земле стволов. Иногда в этих диких лесах встречаются старые деревья, корневая шейка которых приходится высоко над поверхностью почвы. Можно полагать, что деревья эти возникли на упавшем стволе лесного богатыря: вокруг не разложившегося еще трупа некогда обогнулись корни народившегося лесного поколения, — труп богатыря сгнил, а корни так и остались на воздухе...»
Так поэтическим слогом некогда описывал богатства ленкоранских лесов скрывший свое имя скромный автор-лесничий.
С тех пор многое переменилось в далеком и богатом краю. Однако и в недавнее время с изумлением смотрел на открывавшиеся лесные дремучие дебри прибывший из Москвы путешественник и охотник.
Для путешественника и охотника, хорошо знающего северную природу, многое покажется здесь необычайным. Чудные, с неведомыми именами, окружают его деревья. Напрасно ищет глаз знакомые очертания. Здесь не увидишь березовых перелесков, заросших ландышами лесных тихих пригорков. Лесная природа как бы вооружилась. Берегись, неопытный и любознательный охотник! Ты видишь перед собою украшенную цветами тонкую ветку. Не спеши протягивать руку. Острые длинные иглы поранят тебя прежде, чем успеешь сорвать приглянувшийся тебе пышный цветок... Здесь никогда не кукует кукушка, молчат певчие птицы, по-другому пахнут лесные цветы.
А все же для подлинного.любителя природы даже в скучное зимнее время чудесное зрелище представляет собою прикрывающий склоны Талышских гор полутропический лес. Пахучий ковер листьев покоится на
85


утучненной перегноем земле. Незнакомые путешественнику деревья с темно-свинцовыми, покрытыми мохом стволами высятся, плотно обнявшись. Они крепко срослись ветвями как бы для того только, чтобы крепче загородить любопытному человеку дорогу в свое лесное царство.
ЖЕЛЕЗНОЕ ДЕРЕВО
Я останавливаюсь под деревом, поразившим меня формою своих ветвей. Передо мною высится как бы огромная, фантастическая скульптура. Вижу страшного великана, его поднятые, грозно скрещенные над головой руки. Кажется, некий чудак-художник, фантазия которого была беспредельна, многие сотни лет трудился в сказочном этом лесу. Я различаю заросшие зелеными бородами головы, страшные туловища чудовищ.
Путешественника, впервые увидевшего такой лес, поражает способность железного дерева срастаться своими ветвями, образовывать необычайные выверты и наросты. Прикоснувшиеся случайно ветви соседних деревьев сливаются воедино, образуя самой неожиданной формы сплетения и узлы. Этой замечательной способностью срастаться своими ветвями обладает растущий в ленкоранских лесах железняк.
Когда-то, лет тридцать назад, один молодой охотник, отправившись в лес на охоту, устроил из поросли железняка засаду. Он согнул и сплел ветви так, что получился удобный для сидения стул. На этом стуле охотник караулил выходивших из крепей кабанов. Охота была удачная: охотник взял несколько кабанов и хорошо запомнил удачно выбранное место.
Прошло много лет. Занятый делами, охотник забыл о своей первой охоте. Однажды, проходя лесом, он набрел на знакомое место. Глаз охотника бывает приметлив. Посреди густо разросшихся деревьев он узнал некогда устроенную им засаду. Ветви, сплетенные руками охотника, крепко срослись, и стул, на котором он некогда выкараулил кабанов, вырос.
Долго стоял охотник перед гигантским сросшимся стулом, вспоминая свои давние охотничьи удачи...
Мы стоим под старым деревом, похожим на странную скульптуру, закуриваем трубки.


— Однажды, — говорит мой спутник и проводник, *— в этом лесу я заблудился. Мы возвращались ночью с охоты. Тысячу раз я проходил этой дорогой, знал любой новороток. Мы шли при свете месяца, я хорошо узнавал дорогу. Потом я вдруг потерял направление, и все смешалось. Вы знаете это дурацкое состояние, когда в лесу почувствуешь себя заблудившимся. Я не хотел сдаваться и терялся все больше. Так, не отдыхая, мы всю ночь кружили в фантастическом лесу и, нужно сказать, нам в эту ночь было порядочно жутковато...
В ГОРНОМ ЛЕСУ
Когда-то, в далекие дни нашего детства, начитавшись книг, сладостно мечтали мы о сказочной Индии. В пылкой фантазии нашей погружались в девственные, непроходимые леса. В погоне за стадом диких мустангов скакали на степных необузданных лошадях. Мы охотились на львов и носорогов, переплывали в пирогах бурные реки, в девственных, диких лесах сражались со злыми насильниками, а самыми лучшими нашими друзьями оказывались благороднейшие и храбрые герои любимых книг. С тех пор у каждого из нас прошли долгие, не всегда радостные годы. Прекрасные мечты детства отошли в далекое прошлое, а волшебная Индия заросла жестким чертополохом забот. Редки посреди нас счастливцы, до седой головы сохранившие в себе детскую и мудрую наивность, прекрасную способность преображаться.
Детские мечты о сказочной Индии осуществлялись. Мы бредем по лесу, перевитому гирляндами тропических лиан. С заряженным ружьем в руках я иду, как куперовский следопыт. Осыпанный ягодами куст боярышника загораживает дорогу. Кажется, это несметным множеством кораллов украсилась пышная лесная красавица и кокетливо повернулась, чтобы любовались ее убранством.
' Шагая по пахучему лиственному покрову, шумно рассыпающемуся под ногами, мы углубляемся в покрытые лесом горы. Чем выше поднимаемся — реже покрывающий склоны и горные впадины густо сросшийся железняк. На смену ему по горным открытым хребтам высятся вековые дубравы. Точно многометро¬
87


вые толстые колонны, возносятся к небу лишенные листвы вековые деревья. Глубокий слой листьев, упавших на землю, достигает почти до колен. Покрытые толстой корою деревья вершинами своими возносятся в небо. В их дуплах и развалинах, наполненных перегноем, живут случайно проросшие из залетевших семян молодые кудрявые деревца. Куст- пышного папоротника, забравшись высоко, зеленеет на груди лесного старого великана. Точно растрепанные гнезда, в ветвях вековых дубов темнеют шапки вечнозеленой омелы.
По хребтине горы поднимаемся выше. Летом и зимою здесь тишина. Редко простучит по гнилому дереву дятел, а вечером гукнет, пролетая бесшумно, сова.
Вечером спускаемся с гор. С тоскою покидаю лес, любезную моему сердцу лесную дремучую тишину. Я оглядываю каждое дерево, запоминаю и записываю пройденную дорогу.
ЗАПИСКИ ОХОТНИКА
ЗИМУЮЩИЕ БЕКАСЫ
Живя на зональной станции, каждый день выходили мы в лес на охоту. Мы бродили по зарослям ежевики, вытаптывая фазанов, искали таившихся в кустах, трепетно вспархивавших при нашем приближении, исчезавших среди ветвей вальдшнепов.
Охотникам, хорошо знающим условия подмосковной охоты, трудно представить обилие дичи в этом краю птичьих зимовок. Кроме фазанов и вальдшнепов, мы поднимали бекасов, в несметном количестве кормившихся на залитых водою полянах. Тысячными стаями срывались от нас в поднебесье эти маленькие цтички. Жалея заряды, мы совсем не стреляли по вылетавшим из-под ног наших маленьким бекасам и следили подолгу, как высоко в небе исчезают их быстрые стайки.
ФАЗАНЫ
Особенно интересна в лесах Ленкорани охота на фазанов. Эта охота требует от охотника опыта и сноровки, умения хорошо владеть ружьем. Быстро бегу¬


щая под собакою птица плотно прячется в непролазных зарослях ежевики. Нужно много терпения, чтобы, следуя за почуявшей собакой, продраться сквозь лесные колючие заграждения. Нередко обескураженный охотник останавливается бессильно. Длинные, вооруженные шипами побеги крепко опутывают ноги. Напрасно старается охотник топтать тяжелыми сапогами опутавшие его колючки, рвать их стволами ружья. Охраняя лесное царство, крепко держит незваного гостя лесной страж — кустарник. И слыша, как вырывается из-под стойки, избежав смерти, взматере- лый фазан, с отчаянием проклинает охотник остановившие его колючие лесные тенета.
Нелегко приходится и собаке в густых зарослях колючек. Не всякая собака способна выдержать эту трудную работу. Острые, впивающиеся в тело колючки скоро охладят пыл самого страстного пойнтера. Только с длинношерстыми выносливыми сеттерами возможна охота в этих крепких местах.
Трудна стрельба по внезапно вылетевшему из кустов фазану. Громкое хлопанье крыльев, вид ярко раскрашенной птицы ошеломляют неопытного стрелка. Прозевав нужный момент, он неизбежно делает промах. Тогда, опустив ружье, с досадой смотрит охотник вслед сверкнувшей над лесом чудесной жар-птице.
КАБАНЫ
Каждое утро, уходя в лес на охоту, находили мы возле самого здания станции свежие следы кабанов. Следов было везде очень много, а под одной старой грушей черная земля была особенно глубоко изрыта. Глядя на эту изрытую землю, можно было подумать, что здесь каждую ночь паслось большое стадо голодных деревенских свиней.
Несмотря на обилие зверя, на сей раз мне так и не довелось поохотиться здесь на кабанов. Для охоты гаем нужно было иметь хорошо натасканных, очень злых собак. Но всегда удается охота на засидках месячной ночью. Чуткий и умный зверь далеко причуивает затаившегося в лесу человека. Нужна особенная осторожность, точное знание повадок, чтобы убить
89


из засады хитрого зверя. Достаточно неосторожного движения, выкуренной невзначай папиросы, чтобы погубить ночную охоту.
НЕМАЯ ТЯГА
В окрестностях Ленкорани испытал я невиданный мною способ охоты на немой тяге. Каждый вечер, возвращаясь с лесной охоты, мы останавливались на дороге, а через наши головы из леса тянули знакомые длинноносые птицы. Эта охота ничуть не похожа на известную нам весеннюю тягу, когда завороженный весною охотник чувствами как бы сливается с окружающей его весенней природой. Птицы здесь летят деловито и беззвучно, заботясь попасть на жировку.: Спокоен и равнодушен остается охотник. Однако стрельба на немой тяге требует от охотника-стрелка особенного искусства. Нужно превосходно владеть ружьем, чтобы без промаха попадать в налетевшую из темноты птицу.
ИГЛА ДИКОБРАЗА
Проходя лесом, я поднял валявшуюся на земле острую иглу дикобраза. Игла лежала поверх опавших листьев. По всему было приметно, что зверь потерял ее недавно.
Когда-то в ленкоранских лесах водилось очень много этих редкостных ночных грызунов. Они рыли норы и ночами выходили в лес добывать корм. При встрече с охотником дикобраз грозно раздувает свои длинные иглы.
Суеверные охотники дикобразов боятся. Они верят, что дикобраз умеет стрелять во врага острыми иглами и будто бы, оторвавшись от тела животного, игла, как стрела, может насквозь пронзить человека.
В последние годы дикобразов стало значительно меньше. Их ловили живьем, беспощадно истребляли, охотясь за иглами, которые шли на изготовление безделушек.
Спутник мой однажды встретил в лесу дикобраза. Застигнутый зверь фыркал и гремел своими иглами,


стараясь испугать увидавшего его человека. Охотник полюбовался на зверя, не умевшего быстро бегать, и, чтобы не наколоться, осторожно накрыл его охотничьей курткой.
В неволе дикобраз держался угрюмо, и только в темные ночи можно было услышать, как бегает и гремит иглами запертый в клетку ночной недоверчивый зверь.
ОХОТА С ОГНЕМ
Выйдя однажды на крыльцо станции, я увидел над распаханным участком питомника желтые огоньки. Огоньки двигались, скрещивались и погасали. Казалось, это движутся над полем какие-то странные живые светлячки.
Заинтересованный этим явлением, я вернулся, чтобы расспросить знающих местных людей.
Это наши деревенские охотники, — сказал мне знающий человек. —* В темные ночи они выходят ловить кормящихся на грязи птиц. Ослепленные светом вальдшнепы их напускают близко. Охотники прижимают растерявшихся птиц хворостиной и, отвертев головы, спокойно складывают в сумку...
Мне хотелось убедиться в необычайном способе охоты, и, надев сапоги, я вышел наружу. Желтые огоньки продолжали медленно подвигаться. Так, бывало, на берегу реки в темные ночи бродили с фонарями в руках рыболовы, собирая земляных червей.
Два крестьяиина-талыша, вооруженные самодельными фонарями, медленно бродили по грязи. Иногда в полосу света попадала сидевшая на грязи птица.; Охотник подходил осторожно, не спуская луча с ослепленной птицы, и прикрывал ее длинной веткой.
С электрическим фонариком, оказавшимся у меня в кармане, я сам попробовал проделать охотничий опыт. Я пошел вдоль вспаханного участка, покрытого грязью. В луч света попадали пучки высохших трав, неразбившиеся комья земли. За одним из таких комьев я увидел птицу. Вальдшнеп сидел неподвижно, как смычок скрипки опустив свой длинный клюв к земле. В свете электрического фонарика оперение птицы сливалось с фоном земли: нужно было смотреть очень зорко, чтобы отметить очертания птицы. Выставив
91


фонарик, я попытался подойти ближе. Вальдшнеп напустил близко и, вдруг сорвавшись, с хлопаньем крыльев исчез в темноте.
ОПАСНЫЙ ЗВЕРЬ
В лесах Ленкорани охотники редко находят следы тигров, зато довольно часто здесь встречается другой страшный зверь — леопард.
Моему спутнику, старому охотнику, удалось встретить в лесу леопарда. Однажды, преследуя семью кабанов, он случайно увидел притаившегося в зарослях зверя.
Прижавшись к земле, готовясь к прыжку, леопард следил за выводком поросят, мирно резвившихся на лужайке. Уши леопарда были прижаты, и, как у кошки, хищно двигался кончик хвоста.
Ружье охотника было заряжено дробью, он побоялся стрелять в опасного зверя. Опасаясь себя выдать, охотник осторожно отступил на дорогу, чтобы поскорее уйти от опасного места.
Два года назад в том же лесу пастухи-талыши нашли свежий след зверя. В горах выпал снег, на чистой пороше отчетливо рисовались отпечатки круглых кошачьих лап. По-видимому, зверь преследовал стадо баранов, и, вооружившись ружьями, пастухи отправились за ним на охоту.
Выслеживая леопарда, они застали его, когда он лакомился только что пойманным из их стада бараном. Хищник, не желавший уступать своей добычи, дерзко встретил преследовавших его людей. Сделанный почти в упор выстрел только поранил леопарда; убегая, он успел ударить лапой стрелявшего в него пастуха. Удар пришелся человеку по лицу; потеряв сознание, пастух упал. Долго потом отлеживался в больнице раненный зверем пастух, и весь город говорил о необычайном происшествии.
ДЫХАНИЕ ЗЕМЛИ
Темные ночи не позволяли устроить охоту на загадках, и, чтобы не упустить случая, я отправился в лес, чтобы издали послушать кабанов.
92


Волнующее и памятное впечатление произвел на меня лес ночью. Я сидел на опушке, прислушиваясь к лесным звукам. Непроглядная, влажная, накрывала лес темнота. В этой окружавшей меня ночной темноте я чувствовал много движений. Я слышал, как бьется сердце, шумит в ушах кровь. С ветки упала капля, и звук падения слышался четко. В жилах земли двигались соки, мне казалось, что тысячи невидимых пузырьков лопаются под моими ногами. Ночью дышала земля, и, прислушиваясь к ее дыханию, я слышал, как, ломая ветви в лесу, совсем близко проходит стадо кабанов.
РАЗГОВОР С ЛЕСНИЧИМ
Облака бегут с моря. Они закрывают небо, невидимым и туманным делают морской горизонт. Растрепанные клочья облаков как бы застревают в голых вершинах мокрых деревьев, серым туманом расползаются по нагорьям.
Люди, никогда не бывавшие в этих районах, не могут себе представить тропический зимний дождь. Он идет почти беспрерывно. Местные жители давно привыкли к дождю. Не обращая внимания на льющиеся на пх головы потоки, неторопливо бродят они по залитым грязью улицам и дорогам.
Приезжему путешественнику на первых порах дождь кажется несносным. В сезон дождливой погоды куда бы ни пошел охотник, в окружающей его природе все кажется насквозь пропитанным влагой. До самых краев налиты водою глубокие придорожные канавы. Точно прозрачными хрустальными бусами унизаны ветки кустарников и деревьев.
В дождливую погоду невозможно долго заниматься охотой, и, вернувшись из леса,- мы сушим нашу одежду, выливаем набравшуюся в сапоги воду.
В квартире лесничего уютно и тепло; напоминая зимние вечера, горит подвешенная к потолку лампа, весело и домашне кипит на столе самовар.
Мы сидим за самоваром, и под шум льющегося за окном дождя я слушаю рассказы лесничего-старожила.
— Мы, натуралисты, хорошо знаем владеющий миром непреложный закон борьбы за жизнь. Вниматель¬
93


ный человек должен учиться направлять эту природную борьбу в русло. Тогда за ним в природе останется верная победа... Посмотрите на здешние леса и угодья. Стада животных веками вытаптывали и объедали не вооруженную колючками молодую поросль, под копытами животных молодой лес обычно погибал. Тогда, следуя непреложному закону борьбы за жизнь, на вытоптанном месте тотчас возникали густые, непролазные заросли колючек. Колючки вырастали для того, чтобы животные не могли продраться к находившимся под защитой, выраставшим в их тени молодым деревьям. Так в природе сам собою совершался круг борьбы: под защитой неприступных колючек возобновлялся молодой лес, а когда молодые деревья достигали полпой силы, в их тени, отбыв свое назначение, сам собою погибал лишенный солнца дикий колючий кустарник...
Нам, природоведам, интересно наблюдать разнообразнейшие формы борьбы за жизнь в природе. Однажды, изучая местные леса, я обнаружил, казалось, еще неведомую в ботанике разновидность растения. Обильная формами растительная природа нашего края еще недостаточно изучена, я заинтересовался своею находкой. Как потом выяснилось, найденный мною кустарник был самым распространенным растением, обычно лишенным колючек. Оказавшись в иной обстановке, это растение оделось листьями, похожими на листья очень колючего и несъедобного кустарника. Так, замаскировавшись под хорошо защищенного своего соседа, невинное растение спасало свою жизнь. Животные не обращали внимания на замаскированное растение, проходили мимо... Такие ботанические находки не редкость в наших краях. Этим объясняется, что многие молодые ботаники, наезжающие к нам из Москвы и Ленинграда, почти каждый год делают здесь необычайные «открытия». Помню, как один неопытный ученый долго скрывал от меня свою «находку». По-видимому, названием нового растения молодой ботаник надеялся увековечить свое имя. К нам, местным научным работникам, неопытная молодежь относилась подчас с пренебрежением. Однажды этот молодой ученый вернулся особенно возбужденным. «Что это, — спрашиваю, —- вы сегодня смотрите таким именинником?» — «Так, говорит, находочку одну сделал...» Вечером приходит ко мне, разворачивает эту свою находку; «Полюбуйтесь,
94


новый вид открыл. Вы тут уж сколько лет живете и не изволили поинтересоваться...» Посмотрел я, покачал головою. «Ошибаетесь, говорю, растение это нам известно: это обыкновенный боярышник, под влиянием окружающей среды изменивший свой внешний вид». Поверите ли, он на меня чуть не с кулаками. Уж потом я узнал, что в Ленинграде растение определили, и я, конечно, остался прав...
СЧАСТЬЕ СТАРОГО ПАСТУХА
На сей раз недолго довелось мне погостить в обильных зверем и птицею диких лесах нагорного Талыша. Зимняя дождливая погода помешала с прежним успехом продолжать охоту.
Прощаясь с зеленым городом, я стою на пароходной палубе, заполненной народом. Я вспоминаю город, охоту, лес, гостеприимство лесничего-старожила. Рядом со мною — одетый в овчинную шубейку маленький человек. Лицо человека обмотано платком, на голове старая пастушья шапка с вытертым бараньим мехом. Радостно смотрят его черные, еще полные жизни глаза.
Вот он нагибается ко мне, легонько касаясь своими заскорузлыми пальцами моей груди:
— Скажи, душа мой, пожалуйста, мне скажи: может быть такое?
Сухие, обветренные губы его складываются в улыбку. Добрыми лучиками разбегаются по лицу морщины.
— Может такое быть? У меня есть старший сын Али, и есть младший сын Ибрагим, и есть дочь Ханум. Али пас баранов и овец. И вот пришел советский человек, сказал: «Надо учиться твоим детям, Демир. Свой век ты прожил в большой бедности, бедны были твой дед и твой прадед. В своей жизни вы видели много нужды. Посмотри, как меняется теперь жизнь... Вот стояло дерево, его видели ваши деды. Подул ветер, и дерево это упало. Так навсегда кончилась прежняя жизнь. Помнишь ли, как жили у вас богачи? Они имели коней — таких коней, что только ветер их мог обогнать. Они могли ничего не делать, и за это каждый им кланялся низко. Выйди теперь на базар. Там в грязи сидит человек. Когда-то он был большой, очень большой и богатый купец. Теперь оп сидит на базаре и просит, чтобы
95


ему дали маленький кусочек хлеба... Послушай же меня, Демир. Пусть твои бараны останутся в горах, Твои ноги еще могут ходить, и зрение твое еще не погасло. Послушай: пошли сыновей учиться...» И я отпустил сына Али и второго сына Ибрагима и один остался пасти моих баранов. Я сидел в горах, дождь мочил мою спину и мою голову. Я вспоминал мою молодость. Ах, то была невеселая молодость. В жизни моей я перенес все. Я вспоминал, как умирал мой отец, как умерли мои братья. Дождь мочил мою спину. Я сидел на камне и пел песню:
О, какой сегодня холодный день,
Я вижу, как бегут облака.
Я буду так сидеть долго,
Потому что сыны мои ушли учиться...
Вечером я приходил домой и раздувал огонь в костре. Жена плакала и мне говорила: «Посмотри, старый. дурак, что ты наделал. Мы состарились одни, наши сыновья ушли от нас...» И я сидел у огня, молчал и думал, что жена говорит правду. Раз пришел ко мне тот же человек. Он похлопал меня по плечу, сказал: «Держись, держись, Демир!.. Скоро сыновья твои вернутся учеными...»
И вот один сын вернулся. Он пришел ко мне в дом и сказал: «Здравствуй, отец, поздравь меня: я теперь доктор, буду лечить людей». —* «Ты будешь лечить людей, — говорю ему, — это хорошо, но не забывай отца и мать. Пока ты учился, мы много терпели нужды, а мать лежала больная...» И вот я еду в большой город, чтобы повидаться со своим младшим сыном, я хочу также увидеть его. Я оставил моих баранов и первый раз еду на пароходе. Скажи же, душа мой, можно ли верить такому делу?..
1935
ЗЕЛЕНЫЙ КРАЙ СИЛЫ ЗЕМЛИ
С кавказскими охотниками произошло мое третье путешествие в чудесный охотничий край родины нашей, Не только охотничьи приключения манили, влекли меня в полюбившуюся зеленую Ленкорань... На далекой
96


окраине родины глаз писателя с особой отчетливостью видит разительные картины новой эпохи. Несказанно разрослись здесь, изменились некогда забытые селения и города. Там, где, расточая плодородные силы земли, невозбранно вырастал дикий колючий кустарник, — па расчищенных, глубоко вспаханных тучных полях под рукой человека радостно зеленеют, пышно растут молодые сады.
Сказочная сила плодородия, направленная разумной рукою, вступила в новое русло, и силы природы теперь пе тратятся даром.
Гордо чувствует себя внимательный человек в этом чудесном зеленом краю. Вмешательство человека не нарушило природной красоты. Охотникам, любителям глухой девственной природы, есть на что любоваться. Под защитою человека зверь и птица чувствуют себя здесь надежно. Выводки беспощадно истреблявшихся фазанов нашли себе верное и надежное пристанище на охраняемых участках чайных плантаций, раскинувшихся у подножия гор. На разрыхзшнных тракторами полях находит обильный корм вальдшнеп, излюбленная ружейными охотниками птица, проводящая зиму в предгорных лесах Талыша. Миллионы слетевшихся от далекого севера птиц — уток, гусей, лебедей, — доверившись человеку, спокойно обитают в границах Кизил-' Агачского заповедника, установившего строгую охрану птичьих зимовок.
С каждым годом неузнаваемо изменяются окрестности цветущего зеленого городка, раскинувшегося на берегу синего моря. Садами, молодыми питомниками лимонных и апельсинных деревьев, обширными чайными плантациями покрыто подножие гор. В полях, на солнечных горных склонах, в залитых вешней водой плодородных долинах бодро, радостно работают люди, устраивая новое, богатое, принадлежащее им хозяйство. Все чаще, все быстрее проносятся по улицам разросшегося городка новые, сверкающие лаком машины; в горах, в зеленых предгорьях ведутся, прокладываются новые дороги. Сотрясая землю, тяжелые гусеничные тракторы поднимают и рыхлят девственную почву, пронизанную корнями диких растений. Могучие машины выворачивают тысячелетние пни старых деревьев. Возле новых светлых построек чуждыми, отжившими свой век ка-
4 И. Соколов-Микитов. т. 2 97


жутся жалкие хижины крестъян-талышей, некогда в вековом тяжком труде добывавших скудное право на жизнь.
Пришли времена, когда на цветущий земной рай стал похож этот забытый некогда, затерянный край. Лежавшие втуне плодородные силы земли проснулись. Небывалыми урожаями могут похвастать садоводы. С неслыханной быстротою приживаются здесь фруктовые Деревья, а сила роста молодых растений приезжему человеку кажется невероятной. Необычайным обилием видов, редкостным разнообразием растений славятся сады и леса Ленкорани. Много молодых ученых приезжает сюда работать. Агрономы, мичуринцы-садоводы особенным счастьем считают побывать, потрудиться в этом благодатном и счастливом краю родины нашей.
ДЕПУТАТЫ С ГОР
За годы Советской власти многое изменилось, наново обернулось в жизни трудолюбивого талышского народа. Каторжный ручной труд, которым в царские времена жили и кормились крестьяне-талыши, отходит в далекое прошлое. На смену хишу, орудию первобытного земледельческого труда, пришли машины. Вооруженные техникой и знанием люди ввели в окрестностях Ленкорани новые способы обработки рисовых плантаций, освободив талышскую женщину-крестьянку от изнурительного и кропотливого ручного труда. Населепие глухого далекого Талыша, еще недавно крепко державшееся закоснелых обычаев и порядков, хорошо попяло выгоду новых приемов земледелия.
На сельскохозяйственной выставке, устроенной в дни местного съезда Советов, спустившиеся с гор депутаты- колхозники своими глазами увидели плоды новых растений, выросшие и созревшие на колхозных полях. Здесь были собраны образцы новых сортов риса, отличавшиеся от жалкого чалтыка, как первосортное пшеничное зерно отличается от семян захудалой ржи. Здесь же красовались выращенные на молодых, недавно посаженных деревьях еще невиданные сладкие ароматные плоды величиною с голову ребенка. На фотографиях и раскрашенных диаграммах наглядно были представлены результаты великой созидательной работы.


По освещенным широкими окнами чистым и белым коридорам обширного клуба прогуливались прибывшие на праздпик-съезд колхозники-депутаты. От них еще пахло дымом пастушьих вольных костров, пометом овец. В своих самодельных одеждах и круглых овчинных шапках депутаты были похожи на древних библейских пастухов. Заскорузлыми пальцами, привыкшими к топору и лопате, они с трогательной бережностью трогали невиданные машины, и на их простых обветренных лицах сияли счастливые улыбки. Здесь впервые почувствовали они себя большими людьми, хозяевами своего счастья и своей судьбы. В большом, тесно уставленном рядами стульев, увешанном лозунгами зале я слушал их речь. Опи говорили на непонятном мне гортанном и мягком языке. Но так были выразительны их быстрые жесты, а в блеске глаз светилась такая простодушная, детская радость, что я понимал их речи без слов.
Они говорили о наступившей для них новой, счастливой и зажиточной жизни, о людях, научивших их по- новому жить. Волпуясь, рассказывали они о своем прошлом, казавшемся теперь далекою и жуткою сказкой.
У СТАРОЙ МЕЧЕТИ
Кавказские охотники хорошо знают большую та- лышскую деревню, с давних пор знаменитую редкостной охотой. Обильные зверем и птицей нетронутые густые леса подступают почти вплотную. Сливаясь с границей Ирана, на большие пространства леса покрывают обращенные к морю восточные склоны гор Талыша.
Возле большой наезженной дороги раскинулась эта людная, окруженная лесами деревня. Обмазанные глиною, укрытые старыми деревьями постройки напоминают далекую, сказочную для нас Индию. Поддерживаемые тонкими столбиками, живописно лепятся возле домов покрытые тростником легкие павесы.
Сказочную Индию напоминает пейзаж — деревья, высокие, движущиеся по дорогам, выкрашенные в красный, цвет повозки, запряженные горбатыми медлительными быками-зебу, изображения которых мы видели лишь на картинках.
4*
99


Летом здесь нестерпимая жара, горячая белая пыль поднимается над дорогой, серым безжизненным налетом покрывает листву кустарников и деревьев. Зимою, в дождливое время, пыль претворяется в невылазную грязь. На разлившуюся реку, наполненную мутной водою, похожа пересекающая деревню разбитая колесами дорога.
Посреди деревни высится старая, из красного кирпича мечеть. Сожженная солнцем густая трава, разросшийся колючий кустарник закрыли забытую людьми тропинку. Трава и колючки невозбранно растут в щелях каменного притвора. Выветрившийся помет птиц толстым слоем покрывает высокие каменные ступени.
На покинутое осиное гнездо похожа эта заросшая терновником и чертополохом, ненужная людям мечеть. Седобородый мулла давно не поднимался на покосившуюся башню славить пророка. Недружелюбно смотрят на опустевшую мечеть, проходя мимо, колхозники-та- лыши. Не много радости доставляют им воспоминания о прошлом. Здесь, запахцвая полы халата, с тростью в руке некогда проходил улицей строгий мулла. Маленькие зоркие глазки его недобро приглядывались к встречным, почтительно уступавшим дорогу и прикладывавшим руки к груди. О, старый мулла знал своих правоверных, и только для богатых людей его слова были как пчелиный мед! Он знал, сколько у кого уродилось осенью рису и кто по своей бедности должен продавать его подешевле.
Старые колхозники, жители талышских деревень, хорошо помнят тяжелое прошлое. Недобро смотрят они через дорогу. Там, за мечетью, закрытой деревьями и травою, высятся большие каменные амбары.
В прежние, памятные старым колхозникам времена принадлежали эти амбары богатому скупщику и кулаку Гамиду. Был Гамид в близком родстве с муллой, вместе обделывали они свои дела, делили барыши и доходы. Скупщик Гамид заботился о земном рае, мулла молился о рае небесном. И только богатым людям была доступна милость пророка, — дела у Гамида шли гладко. Крепки и толсты были стены его амбаров, рисом, шерстью, кожами буйволов наполнялись каменттьте склады, а карманы его шаровар раздувались от денег. Почти пся деревня была в долгу у кривоногого'Толстого
too


Гамида, как паук восседавшего на своем добре. Его тесть-мулла гневом пророка, немилостью аллаха грозил неисправимым должникам. Занимаясь контрабандой п скупкой риса, с каждым годом богател и толстел скупщик Гамид; благополучием, жиром от плова лоснилась борода его друга муллы.
Уже в дни революции туго пришлось кулаку Га- миду, не желавшему расставаться с награбленным добром. Это он привел в Арчеван войско правоверного турецкого генерала-паши. В большом кирпичном доме Гамида, обнесенном высоким забором, останавливался паша на постой. Под охраной турецких солдат-аскеров, тряся седой бородою, большим ключом мулла открыл мечеть, и гневом, ненавистью дрожал его голос, призывавший гнев аллаха на непокорных. Турецкий паша- генерал устанавливал жестокие новые порядки. Но недолго довелось погостить паше в Арчеване. Колхоз- ники-талыши помнят, как с моря подошли к Арче- вану красные войска и метко . пущенный снаряд угодил прямо в крышу Гамидова кирпичного дома. Испугавшись красных войск, правоверный паша убежал так быстро, как бегают от охотников трусливые шакалы. Вместе с турецким пашой, оставив о себе недобрую память, навсегда убежали из Арчевана толстый кулак Гамид и его друг и тесть — седобородый мулла.
С тех пор мечеть стоит заколоченная и пустая. Колючий кустарник прикрыл каменные ступени. Гоняясь за голубями, живущими под высокими сводами опустевшей мечети, дети колхозников камнями изрешетили окна. Эти веселые, крикливые дети никогда не слыхали голоса муллы, не знали трепетного страха перед его взглядом и седой трясущейся бородою. Они совсем не видали, как восседает в своей каменной лавке хромой толстый Гамид, и не доводилось им кланяться, низко гнуть перед ним спину.
СТАРИННАЯ СКАЗКА
Напротив заброшенной мечети, через дорогу, расположилась новая колхозная чайхана. В палатке, прикрытой деревянным навесом, подобрав ноги, сидят за столами колхозники-талыши. Маленький веселый чайчи
101


наливает из огромного самовара чай. Руки чайчи дви^ жутся с необыкновенной быстротою. Старинным кривым молотком (луженая медная чашка, молоток и деревянная наковальня существовали, наверное, еще при талышском хане) на мелкие голубоватые кусочки он колет крошащийся в его руках сахар.
Колхозники неторопливо пыот чай, ладонями прикрывая горячие, дымящиеся стаканы. Лица их сосредоточенны и серьезны. Приветливо улыбаются они проходящим мимо приезжим охотникам. Дружелюбно и весело смотрят на редких своих гостей, внесших оживление в однообразную жизнь деревни.
Со мною в чайхане сидит мой новый приятель, проводник и охотник Али. Я любуюсь открытым его лицом, простодушной детской его улыбкой. Шустрый веселый чайчи наливает нам крепкий, как деготь, чай и в знак особенного расположения насыпает двойную порцию мелко наколотых кусочков. Мозолистыми большими руками Али держит свой зтакан. По его сухому, обожженному солнцем лицу ласково разбегается сеть тонких морщинок.
Здесь, в людной чайхане, собираются колхозники, старые и молодые. Они пьют чай, курят. В чайхане многие решаются дела, дружеские ведутся разговоры.
— Душа мой, я знаю, ты добрый человек и настоящий охотник, — приветливо улыбаясь, говорит Али. — Ты многое знаешь и многое слышал. Послушай же теперь нашу талышскую сказку... В старое время, когда не было здесь мечети и людей было мало, жили два брата, Аслан и Демир, и называлось наше село Харман- далы, что значит «ток на спине». Раз поспорили между собою братья и решили делиться. Вышли они на свой общий ток и разделили на две равные кучи свое зерно: «Это тебе, Аслан, это тебе, Демир!..» Насыпал старший брат из своей кучи мешок рису и понес зерно в дом. А младший брат, Демир, остался один стеречь ток. Стало Демиру жалко своего старшего брата Аслана. «Аслан, старший брат мой, семейный, ему нужно много хлеба, — думает Демир. — А я еще холостой, куда мпе много зерна. Отсыплю-ка Аслану из моей кучи, чтобы он не заметил». Так и сделал младший брат, Демир. Как только скрылся старший брат, тихонько отсыпал Демир ему из своей кучи целый мешок зерна. Вернулся из дома старший брат, ничего не заметил. Пришел те¬
102


перь черед младшему брату нести зерно из своей кучи. Остался старший брат, Аслан, караулить ток, думает: «Ах, хороший у меня брат Демир, скоро ему жениться, пойдут у него дети, нужно ему много хлеба. Не стану ему говорить, возвращу ему незаметно мешок зерна», Вернулся домой старший брат и, пока ходил младший брат, тихонько высыпал свое зерно в его кучу. А младший, Демир, пришел и опять думает: «Жалко мне старшего брата, Аслана; жнли мы раньше дружно, — верпу- ка ему и второй мешок». Побежал за мешком младший брат и, пока старший ходил домой, незаметно высыпал в братнину кучу свое зерно. Так они долго ходили, а кучи все не убывают. Посмотрели они тогда друг на друга, обнялись и сказали: «Видно, не нужно нам расходиться, будем жить вместе по-прежнему». Ссыпали братья зерно в одну общую кучу и стали опять жить вместе дружно. Так и называется с тех пор наше место Хармандалы, что значит «на спине ток»...
ОХОТНИЧИЙ КРАЙ
Чудесен, сказочно богат отдаленнейший обильный край родины нашей. Необычайны, почти неиссякаемы лесные и охотничьи его богатства. Счастлив путешественник и охотник, впервые увидевший эти обильные всяческой дичью места. Как некогда в детстве — в далеких мечтаниях — волшебная Индия раскрывает перед ним свои тайны. Бродя по лесу, он опять чувствует себя юным мечтателем-героем. Детские мечты осуществились. Как герои увлекательного рассказа, с удивлением рассматривает он неведомую ему природу. Здесь, под деревьями, в глухом, дивном лесу, ему видятся следы птиц и зверей. Пробитые зверями тропы таинственно сходятся перед ним в лесной дикой чащобе.
Чуден и страшен лес ночью. При месячном свете живыми сказочными существами показываются охотнику раскинувшиеся над ним деревья. Как в заколдованном царстве, в волшебном саду Черномора, чувствует себя запоздавший в лесу впечатлительный путник.
Вот высится чудное дерево. Прикрывая небо, гигантские ветви его сплелись в широкий шатер. На огромные щупальца-руки похояш узластые сучья и корни. Ка*
103


жется, волшебница заколдовала, и в непробудный сон навеки погрузился чудный лесной богатырь.
Но будь начеку, пробравшийся в дивный лес чуткий охотник! Каждую минуту может разрушиться сказочное очарование. Нужно хорошо стрелять, четко владеть собою, чтобы не промахнуться, не упустить мелькнувшего в чаще зверя, свалить вылетевшую из-под ног, круто поднявшуюся ввысь быструю птицу.
Любуясь красотой этого леса, я иду вместе с охот- никами-проводниками впереди растянувшегося охотничьего отряда.
Одетые в легкие куртки, обутые в чувяки из сырой буйволовой кожи, проводники шагают привычно и легко. На их головах овчинные лохматые шапки. На сухих, обветренных лицах оживленно светятся черные . зоркие глаза. От их одежды, от обуви мирно пахнет лесом, костром и землею, прогретою солнцем.
Рядом со мною идет охотник Али.
Я с удовольствием, с братским чувством смотрю на его лицо, на плечи, на тонкие сильные ноги, с необыкновенной легкостью несущие стройное его тело. Как легко, как вольно и неутомимо одолевает он самые крутые подъемы! Плотно и цепко становятся на землю мягкие его чувяки.
На обожженном солнцем лице Али я вижу важность, выражение достоинства. Здесь, в диком густом лесу, он чувствует себя хозяином, вольной птицей. Спокойная и веселая играет на его лице улыбка.
На просторной, засыпанной опавшим листом поляне охотникам приказано остановиться. Здесь не разрешается курить, разговаривать громко.
Загадочно улыбаясь, Али показывает в густую, темную чащобу. Там, в глубине дикого леса, скрываются от охотников чуткие кабаны, прячутся лесные коты и медведи.
Под большим деревом охотники устраивают совещание. Вокруг тихо и безмолвно — неподвижен и мертв сбросивший листву зимний лес. Погрузившиеся в зимний сон деревья как бы прислушиваются к замыслам Людей. Что готовят им эти люди, собравшиеся на лесной дикой поляне? И тихо, чтобы тте подслушал, не выдал лес охотничьей тайны, беседуют под деревом руководители охоты...
иг


В ЛЕСУ
Под сомкнувшимися над головами охотников ветвями спящих деревьев летом была густая зеленая тишина, луч солнца едва проникал в сплошную зелень листвы. Множество насекомых копошилось в земле под деревьями, летало по воздуху, ползало и взбиралось но заросшей мохом коре деревьев. Пышные цветы распускались на освещенных солнцем зеленых полянах. Запахом цветущей акации, гранатника, буйной молодой листвы был наполнен влажный, застоявшийся воздух.
Но и в середине зимы прекрасен и таинствен погрузившийся в сон горный лес. В глубине этого леса не все деревья сбросили свою зеленую одежду. Ярко зеленеют внизу колючие листья падуба, и, как бы охраняя сон мощных деревьев, гирляндами свисают с них зеленые стебли колючих лиан. Таинственны и темны священные рощи самшита. Тысячелетнею тишиною, дыханием древности и сырой земли веет из глухой, темной их глубины.
Недружелюбно принимает лес человека, неосторожно решившегося нарушить таинственную его тишину. Колючими дикими кустарниками, непроходимыми зарослями лиан отгородился лес от вторжении. Но обманчиво первое впечатление... Спокойно и мирно спят посреди леса лесные могучие богатыри. Запахом перегноя, опавшей листвы насыщен воздух.
Во множестве запахов обоняние охотника ловит знакомые ароматы. И, как бывало в детстве, с забившимся сердцем останавливается под могучим деревом потрясенный далекими воспоминаниями впечатлительный охотник. Тысячелетний дуб возносит над ним величественную свою вершину. Почтительно отодвинулся у подножия великана молодой лес. Пышный ковер опавшей листвы лежит у корней гигантского дуба. Ночью, откапывая желуди, здесь рылись дикие кабаны, бродили медведи.
На краю леса, в зарослях ежевики и молодого гранатника, любят скрываться зимующие вальдшнепы. Любителям трудной стрельбы здесь раздолье. С трепет* ным шумом взлетают из-под ног охотника увертливые птицы, почти неуследимым кажется их быстрый полет.
Трудна и заманчива стрельба по вальдшнепам в лесу. В сучьях деревьев над головой охотника замысловатые


петли выделывает сорвавшаяся с земли птица. Охотни- ку-растяпе здесь нечего делать. Сумка его останется пустою. Зато особенное удовольствие испытывает искусный, опытный стрелок. Каждый выстрел делает его счастливцем, и, возвращаясь с охоты, он чувствует приятную тяжесть своей добычи.
В глухих зарослях заманчива стрельба по невзначай вырвавшемуся взматерелому фазану-петуху. Точно пущенная в небо ракета, со стремительным треском пробивается он вверх сквозь чащобу. Трудно не вздрогнуть, не остолбенеть при неожиданном, громовом взлете. Ярким клубком падает после удачного выстрела убитый фазан. Удачливому охотнику приятно поднять свою добычу и полюбоваться чудесным раскрасом застреленной птицы.
СЕРДЦЕ ОХОТНИКА
Все любезно мне в этом радующем мое сердце, открытом и простом человеке: открытое и веселое его лицо, походка, сильные и ловкие руки, приветливая его улыбка. Необычайно легко движется он по земле. Быстро и мягко, как у зверя, скрадывающего свою добычу, ступают его ноги, обутые в пастушеские чувяки.
Он идет впереди, иногда останавливаясь и поджидая меня. Ласковая, дружеская улыбка играет на его лице. Сухие, тонкие морщины приветливо собираются у переносья. Есть что-то птичье, стремительное, гордое во всей его легкой, сильной фигуре. И дикою птицей, чистым горным воздухом, запахом леса веет от охотничьих его лохмотьев.
Тяжелым и неуклюжим кажусь я рядом с ним на земле. Мы идем лесом, неспешно ступая по сырой, скользкой тропинке. Опавшие листья шуршат под ногою, расстилаясь под деревьями, как вытканный золотом драгоценный ковер.
У лесного ручья Али останавливается, терпеливо поджидает меня. Огромное старое дерево упало через поток. Как роскошное покрывало, свисая до самой воды, накрывает его зеленый бархатный мох. Великолепнейшим балдахином свиваются над потоком густо разросшиеся лианы. Али дружески подает мне сильную руку, и мы вместе ступаем на зеленый живой мост.
106


Весь в белой пене, мчится под нами горный поток. Сверху страшно взглянуть в его седую катящуюся глубину. Кружится голова, но, чувствуя твердую руку Али, уверенно и смело перехожу обдающий нас брызгами бурный поток.
В глубоком, глухом лесу мы вдвоем останавливаемся на ночлег.
Под огромным деревом, в ночную темноту возносящим над нами невидимую свою вершину, мой спутник Али разводит костер. Трепетным светом огонь освещает, ствол, толстые ветви погрузившегося в зимний сои величественного лесного великана. Под покровом старого дерева мы находим любезные сердцу охотника покой и уют.
Из опавшей листвы я устраиваю себе удобную по* стель.
Прилаженный руками Али, уже закипает на огив дорожный котелок — добрый и верный спутник многих охотничьих скитаний. От разгоревшегося пламени стреляют, уносятся дымом, высоко гаснут над нашими головами быстрые искры.
Широко раскинув колени, Али сидит у огня, Вспышки пламени трепетно освещают его лицо, тонкий нос и сухой подбородок, густо заросший небритой щетиной. Овчинная шапка надвинута низко. Блики огня ложатся на недвижную фигуру его, на складки его ветхого охотничьего платья. Здесь, у огня, еще разительнее в нем сходство с большой хищной птицей, насторожившейся на добычу.
Лежа на пышной пахучей постели, я смотрю на Али, на освещенное трепетным светом топкое и сухое лицо его, па поднятые по-птичьи плечи. Что объединяет нас у костра в глухом, диком лесу? Какие связывают и роднят чувства на охотничьем нашем пути, в лесном поэтическом ночлеге?.. Здесь я слышу, как бьется сердце Али, и в лад его сердцу мое бьется крепко и сильно.
У КОСТРА
С малых лет неудержимо привлекали меня простые, близкие природе люди.
В далеких и долгих скитаниях по радостно принимавшей меня земле я встречался и счастливо сходился


с такими людьми, наполнявшими мое сердце сочувствием й любовью.
В детстве я любил дружить с деревенскими пастухами. Тогда величайшим счастьем казалась ночевка у пастушеского костра. Лучшими друзьями моего детства были деревенские пастухи Фильки и Васьки. Сколько неизгладимых впечатлений вынес я из этих ночевок! У костра в лесу укреплялись во мне счастливая и радостная связь с землею, страстное и неутолимое желание странствовать. У охотничьего костра передумал я лучшие свои думы, лучшие и возвышенные строились в душе надежды.
Тихо колышутся над огнем ветви, и, уносимые дымом/гаснут над нами золотые лучистые искры. Жарко полыхает в костре огонь. И как чудесна, как таинственна, тиха окружившая наш костер зимняя ночь! Длинные тени скользят по земле. Прекрасно и величественно ночное звездное небо — этот великолепный и пышный шатер, во всем мире гостеприимно раскинутый для путешественников и пастухов.
Тысячи лет назад у первых костров первобытные люди начинали победоносное шествие свое по земле. Огонь сделал их победителями. И не потому ли так взволнованно, так радостно переживаю я поэтические лесные ночлеги, как бы возвращающие меня к истокам человеческих дел и побед!..
Здесь никто не нарушит торжественной лесной тишины. Великолепна ночь в глухом лесу. Недвижно высятся деревья, освещенные трепетным светом костра. Сказочными существами наполняет воображение лесную темноту. Кажется, тысячи глаз смотрят из темной глубины леса и невидимые уши прислушиваются к нашей тихой беседе.
Я поднимаюсь, отхожу от костра. Черная, непроглядная, накрывает меня тень. Свет электрического фонарика бледно и чуждо скользит по земле, по склонившимся ветвям ближних деревьев.
Таинственным кажется лес, погруженный в непро- . глядную темноту. В ночной тишине необыкновенно напрягается слух.
Я ловлю каждое движение, слышу каждый мельчайший звук.
Вот ветка упала, и я слышу шелест падения на земле. Встревоженный огнем зверь далеко ухнул, и мы
108


отчетливо слышим, как в лесной непроглядной глуши скрылись осторожные его шаги...
Кровь земли течет в невидимых жилах, и я как бы слышу движение невидимых частиц. Прислушиваясь к звукам в ночном лесу, я приобщаюсь тайнам земли, и обостренным чувствам открывается сокровенное. Здесь я счастлив, дверь прекрасной природы широко передо мною раскрыта.
Еще не скоро возвращаюсь к меркнущему костру. Сидя на корточках, охватив колени, как большая птица, у огня дремлет Али.
Стараясь не будить его, тихо подбрасываю топливо в костер. Сноп ярких искр поднимается в небо. И быстро просыпается, встряхивается у огня чуткий Али.
Долга и темна зимняя ночь в лесу. Мы еще много раз просыпаемся и опять засыпаем. Подбрасываем суши в наш потухающий костер.
Не скоро наступает утро. Вот на посветлевшей занавеси неба обозначаются черные вершины деревьев. Как в сказочном театре, одна за другою меркнут звезды. Высоко над деревьями занимается призрачный свет зари.
Мы покидаем костер, когда уже светло в лесу. Стряхнув очарование ночи, мокрые от росы, высятся деревья. Покрываясь пленкою пепла, догорают в потухшем костре последние угольки.
Утренняя заря разгорается. Алою кровью восхода окрашены лесные вершины. И вдруг точно кто-то вскрикнул в лесу, смелый и бодрый: это ярким брызжу-" щпм потоком прорвалось, засияло над лесными макушками утреннее солнце!..
1939
ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Из многих путешествий по обширным и дальним просторам родипы нашей особенно запомнились мне мои охотничьи путешествия в чудесный край птичьих зимовок. Занимаясь наблюдениями и охотой, несколько раз возвращался я в зеленую теплую Ленкорань, богатством и разнообразием своей природы во все времена манившую охотников и натуралистов.
1(H)


С особенным чувством вспоминаю первое охотничье путешествие. Диким, нетронутым казался тогда сказочный край. С ружьями за плечами бродили мы в горах Талыша, с риском для жизни перебирались через бурные потоки, пенившиеся в заросших огромными папоротниками крутых берегах. Нетронутый лес накрывал нас. Здесь впервые увидел я диковинное железное дерево, покрытое серебристой корою, ночами отражавшей волшебный свет луны. На сказочные изваяния были похожи сросшиеся ветвями кроны. Мы любовались величественными каштановолистными дубами, в самое небо возносившими зеленые, шумевшие на ветру вершины свои. Колючие плети лиан сплошными занавесями загораживали нам дорогу. Длиннохвостые фазаны шумно взлетали из-под ног охотников, не успевавших поднять ружья. Сказочным казался этот чудесный далекий край, лежавший на древнем пути в Индию. О чудесных богатствах далекого края складывались в старину сказки, о синем Хвалынском море и лебеди с лебедятами певали русские женщины хороводные песни.
В маленькой лодке-куласе скитались мы по мелководному обширному морскому заливу, любовались множеством зимующих здесь птиц. По зеркальной глади плавали белоснежные лебеди, тысячными стаями, похожими на чудесные розовые острова, кормились на отмелях красные гуси — фламинго. В зарослях тростника, на голубых скрытых озерках, наблюдал я султанских , курочек. Над головами нашими пролетали бесчисленные косяки гусей, а с береговых отмелей непрерывно слышался шум несчетных птичьих голосов.
Прошло много лет, и почти неузнаваемой стала природа некогда дикого края. Я вновь стоял на берегу реки, по-прежнему быстро бегущей в крутых своих берегах. Здесь некогда переходили мы вброд заросшую кустарником реку. Но как изменился окружавший меня ныне ландшафт! Следа не осталось от непроходимых зарослей колючек и кустарников, истощавших плодороднейшую почву. Широкие открывались взору пространства. На склонах гор, на обработанной, утучненной вековым перегноем земле раскинулись плантации чая. Там, где, подобно героям приключенческих романов, мы продирались сквозь заросли цепких лиан, ныне видны молодые фруктовые сады. Где в непроходимых зарослях гранат¬
110


ника и колючей ежевики скрывались семьи диких кабанов, а в вековечном лесу рыли норы дикобразы, ютились шакалы и дикие лесные коты, — белеют стены жилых домов и хозяйственных построек.
По этим местам когда-то бродили мы с моим первым спутником — старым лесничим. На зональной станции у подножия гор лесничий приступал к первым опытам преобразования природы дикого края. У кирпичного здания станции, окруженного зарослями колючек, на небольшой опытной площадке мы любовались первыми выращенными лимонными деревцами, похожими на де- вушек-подростков. Сидя вечером за чаем после долгого и утомительного похода, старый энтузиаст-лесничий рассказывал о первых опытах чаеразведения на ленко- ранской тучной земле.
В СТЕПИ
Со старым приятелем моим Иваном Васильевичем вторую неделю живем мы на кордоне в маленьком, похожем. на украинские белые мазанки домике, построенном на берегу обсыхающего птичьего залива. Вправо от домика простирается степь, слева — плещется море.
По утрам, на рассвете я ухожу в степь, слушаю, как кричат, разговаривают между собою пробудившиеся на заливе птицы. Над моей головою то и дело, свистя крыльями, пролетают небольшие табунки диких гусей. Гуси летят в степь кормиться или возвращаются с жировки на воды залива. Многочисленными стаями пролетают над степью краснозобые казарки, красивые редкостные птицы, ежегодно прилетающие сюда зимовать с далеких арктических берегов Ледовитого океана. Веселыми голосами разговаривает в небе «пискулька» — белолобая казарка. Кружат, водят в небе хороводы крикливые чайки. Как бы справляя шумную свадьбу, танцуют они над степью. Снизу слышны их резкие голоса. Точно хмельные, чайки кружат на месте, то неуклюже валятся набок. На пьяный истошный хохот похож их крик. Долго наблюдаю, как, то затихая, то разражаясь хохотом, кружится над степью пьяный чаячий хоровод.
Вдали, на отступившем берегу видна кормящаяся у воды птица. Полоска воды серебром переливается*


исчезает в степи, поросшей рыжеватой шубой полыни. Куда ни поведи глазом— степь, степь. Гонимые ветром, точно живые, катятся к берегу клубки сухого перекати- поля.
Я иду с ружьем за плечами, с биноклем в руках, останавливаюсь, оглядываю степную равнину. Многочисленные стаи дудаков-дроф мирно пасутся в высокой сухой траве. За тысячу шагов видны их желтоватые туловища, сторожко поднятые шеи. Точно зоркие часовые, следят они за человеком. Стая стремительных стрепетов взрывается вдруг над степью и, сверкнув быстрыми крыльями, поднимается над горизонтом. Остановившись, приложив к глазам бинокль, долго наблюдаю, как летят над степью, исчезают освещенные солнцем быстрые птицы. Этой теперь уже такой редкой степной птице народ дал некогда удачное имя за ее стремительный трепетный взлет.
Наблюдателю-охотнику негде укрыться в голой степи. Множество птичьих и звериных глаз наблюдает за ним. Вот, торопливо взмахнув крыльями, повис в воздухе седой лунь. Что видит он под собою в густой траве? Желтая степная лисичка перебежала через натоптанную в степи тропинку и, зачуяв человека,
. вдруг притаилась’ Издали вижу рыжую ее шубку, вострые ушки. Вынюхивая мышей, она то припадает к земле, то легким движением кидается на невидимую добычу.
Степь покрыта следами птиц и зверей. 'На подсохшей земле написана грамота невидимой ночной жизни. Сотни шакалов, волков, лисиц скитаются в местах птичьих жировок. Разбойникам всегда есть готовая, доступная добыча. Норами маленьких грызунов изрыта степь. Хищникам всех пород и мастей добычливое золотое житье.
ЗЕЛЕНЫЙ ШАЛАШИК
Чтобы поближе видеть сокрытое от глаз человека, я построил в зарослях зеленой куги небольшой и уютный шалашик. Из прикрытой дерном и травою засады было удобно наблюдать кормившихся па отмели птиц. Из шалаша был виден залив, берег и степь — обширные места птичьих жировок. Занятые своим делом, птицы и звери не замечали укрывшегося в куге человека. Они
112


продолжали плавать, летать и кормиться. С утра до позднего вечера перед моими глазами происходило великолепное и пышное театральное представление.
Сидя в зеленом шалаше, наслаждаясь нетронутой природой, час за часом наблюдал я и записывал, как идет-движется вокруг меня чудесная шумная жизнь,
БОЙ В ВОЗДУХЕ
Глядя на покрытый птицами залив, я увидел соко- ла-сапсана. Короткокрылая сильная птица летела над самой водою. Бреющим полетом сокол мчался над сборищем птиц. Кормившиеся на воде, застигнутые врасплох утки быстро ныряли. По пути полета сапсана сама собою расчищалась на воде широкая опустевшая дорога.
На середине залива сапсан налетел на стайку жирных черных лысух. Растерявшись от неожиданного нападения, глупые птицы пытались взлететь. С необычайной ловкостью сокол-сапсан начал маневрировать. Делая крутые виражи, он старался отжать лысух от воды. Стремительный короткокрылый хищник кружился и падал, как самолет-истребитель.
Чтобы лучше наблюдать воздушный бой, я взял в руки бинокль. Теперь были видны все движения птиц. Отжимаемые от воды, выше и выше поднимались неуклюжие лысухи. Хищник, казалось, издевался над ними.
Я следил за смертельной игрою. Вдруг, изменив свой полет, сапсан ракетой взвился над лысухами в небо. Набрав высоту, он ринулся с неба на разбившихся, растерявшихся птиц. Сраженная ударом лысуха закувыркалась в воздухе, беспомощно стала падать. Стреми-» тельно описав цетлю, сапсан бросился на другую отбившуюся от стаи лысуху. Воздушный боец делал мертвые петли, падал в пике. Глядя на него, я вспоминал летчиков, с таким же искусством владеющих крылатой машиной.
С необычайной быстротою сапсан расправился со стаей. Сбитые птицы падали на берег и в воду. Хищнику вряд ли пришлось воспользоваться добычей. Он убивал, чтобы насладиться своей ловкостью и могуществом.
113


ОРЛАН-БЕЛОХВОСТ
На отмели, в местах жировки птиц, высится фигура орлана-белохвоста. Долгими часами орел сидел неподвижно, как каменный истукан. Изредка он поворачивал голову. Казалось, он наблюдал за порядком великого птичьего мира.
Неисчислимое множество птиц двигалось, кипело, кричало вокруг. По-видимому, птицы ничуть не боялись неподвижного истукана. Не обращая внимания на грозного орла, они двигались у самых его ног. Чертя клювами жидкую грязь, быстро бегали длинноногие кулики, оправлялись и чистились утки всех пород и мастей. Под самым клювом орлана важно прогуливалась белая цапля эспри. Долго я любовался птичьим многочисленным миром, который казался мне великолепным театром.
«Что делает в этом мире неподвижный огромный орлан? — думал я. — Какая выпала ему роль в этом большом представлении?»
Но вот наконец орлан зашевелился и, раскрыв огромные крылья, тяжело поднялся на воздух. Он летел к самому берегу, где на приплеске чайки делили свою добычу. По-видимому, это была большая мертвая рыбина, выкинутая на берег волною. Чайки брезговали падалью и неохотно клевали тухлую рыбу.
Разогнав птиц, орлан принялся жадно клевать отнятую у чаек добычу. Я с изумлением смотрел на орлана, питавшегося отбросами. Так обманчиво было первое впечатление. Грозный царственный орел вел жалкую жизнь побирушки, исполнял самую позорную роль, и птицы его презирали.
ПЕЛИКАНЫ
Возвращаясь в наш домик, я шел берегом наполнен* ного весенней водою протока. Остатки камышей скрывали меня от кормившихся на отмелях птиц.
Подходя к воде, я услыхал сильный шум. Поначалу мне показалось, что где-то на всех парах проносится скорый поезд. Через камыш и высохшее соленое озерко я стал осторожно подвигаться на шум. Чем ближе я подходил, отчетливее слышались странные звуки. Непонят-
П' -


ный шум то усиливался — и тогда казалось, что поезд пропосится совсем близко, — то вдруг затихал, и в наступившей тишине можно было различить крики и гоготанье птиц.
«Наверное, к берегу подошел большой косяк рыбы и это охотятся пеликаны», — думал я, вспоминая свои давние наблюдения.
В устье реки, впадавшей в залив, я увидел пелика- пов-бабур. Огромные белые птицы выстроились на воде полукружьем, замыкавшим вход в мелководный залив- култук. Иногда, как по команде, пеликаны начинали хлопать по воде крыльями. Производимый ими шум был похож издали на шум поезда. Птицы загоняли на отмель косяк рыбы. Вода в култуке, казалось, кипела* Пользуясь случаем, много черных бакланов кружилось и падало над водою, кишевшею рыбой. Загонщики-пеликаны, не разрывая охотничьей цепи, приближались к отмели. Спрятавшись в камышах, я видел, как кипит рыбой вода, как подбрасывают, задрав головы, живую добычу прожорливые бакланы.
Пригнав рыбу на отмель, пеликаны стали торопливо пабивать добычей подклювные мешки, растягивавшиеся как резина. С наполненными живой, трепещущей рыбой торбами-мешками пеликаны тяжело отрывались от воды, поднимаясь в воздух. Нагруженный добычею большой белый пеликан низко пролетал надо мною. Не желая убивать, я выстрелил в воздух. Испуганная выстрелом птица быстрее замахала крыльями и выкинула из мешка свою добычу. С неба к моим ногам упала живая, трепещущая рыбина, которой пеликан как бы хотел от меня откупиться.
ОДИЧАВШИЕ КОРОВЫ
Мы с Иваном Васильевичем пьем утренний чай. От Ивана Васильевича, старого ленкоранского жителя, я слышал много удивительных рассказов. Теперь он рассказывает мне о стаде одичавших домашних коров, ко* торых еще в годы коллективизации выпустили в степь богатые жители больших молоканских селений. Собравшись в стадо, коровы скрывались в береговых камышах, из которых выходили в степь на кормежку. По распоряжению директора заповедника для одичавших
115


коров были устроены в степи кормушки. Чтобы приручить коров, в степи расставили корыта с солью — солонцы. Коровы ходили к солонцам и кормушкам. Когда Иван Васильевич пытался приблизиться к ним, несколько коров, грозно наклонив рогатые головы и подняв хвосты, угрожающе бросались навстречу. Не подбегая близко, они быстро поворачивались, и все одичавшее стадо на глазах человека скрывалось в далеких камышах.
По наблюдениям Ивана Васильевича, коровы научились обороняться от степных волков. При нападении волков они собирались ,в тесный круг, в центре которого оставляли телят, и, наклонив рогатые головы, отражали атаки хищников. В первое время, рассказывал Иван Васильевич, вожаком стада ходил большой грозный бык. Потом этого быка сменила корова. Корова надолго оставалась вожаком, и стадо ей повиновалось.
ШАКАЛЫ
Ночами под окнами нашего домика шакалы устраивают свои концерты. В их голосах есть что-то жалобное и слезливое. Просыпаясь, я вспоминаю похороп- ный женский плач, слышанный в детстве.
Охотники справедливо ненавидят этих трусливых и дерзких разбойников, промышляющих днем и ночью. Обмеление залива позволило шакалам пробраться в самые недоступные уголки, где гнездившиеся птицы чувствовали себя в полной безопасности. В заповеднике гнездилась султанская курочка и лысуха. Пробравшись на остров, шакалы и лисицы дочиста истребили гнездовья, перерезали фазанов, которые обитали в зарослях дикобразника и ежевики.
Убить разбойника-шакала — дело нелегкое. Трусливый и осторожный зверь редко попадается на глаза даже самому наблюдательному человеку. Незаметно сопровождают шакалы охотника, отправившегося за добычей. Они следят за каждым выстрелом, за каждым его шагом. Упавший после выстрела и отлетевший подранок неизбежно попадает в острые зубы шакалов.
По ночам я прислушиваюсь к вою шакалов. Они завывают иногда под самыми окнами, и тогда в их голосах мне слышится глухая и отчаянная угроза. Чтобы
116


отогнать незваных гостей, я с ружьем выхожу на крыльцо, но и в помине нет дерзких разбойников.
Необыкновенно темны, непроглядны здесь зимние ночи. В густой темноте я не вижу своей протянутой руки. Влажный ветер дует в лицо. С залива доносятся далекие сонные голоса птиц...
ПТИЧИЙ ОСТРОВ
На пустынном маленьком островке, недавно поднявшемся со дна моря и уже заросшем степною травой, летом гнездятся большие морские чайки-хохотуньи. Рыбаки называют этих чаек «мартынами», «мартышками». В период кладки яиц отлогий берег островка, поросший редким камышом и рогозником, покрывается множеством гнезд. Гнезд так много, что человеку трудно между ними пройти.
В прежние времена местные жители приезжали на легких лодках-куласах собирать птичьи яйца и уже вылупившихся маленьких птенцов, с которых безжалостно сдирали пух. Общипанных птенцов сборщики пуха тут же бросали. Наполненные птичьими яйцами куласы возвращались в деревни. Чаячьи крупные яйца за гроши продавались на ленкоранском и даже бакинском базарах. Экономные хозяйки не отказывались покупать эти яйца, отличавшиеся своей величиною и дешевизной.
Хищнический сбор яиц теперь запрещен. Птицы без опаски могут выводить своих птенцов. Уцелевшие гнездовья чаек находятся под особой охраной.
Необычайное зрелище представляют такие птичьи гнездовья. Сотни, тысячи птиц вьются над островом, покрытым их известковыми испражнениями. Чайки то вдруг поднимаются белою тучей, то вновь садятся на свои гнезда. Хохот и шум (крик чайки-хохотуньи напоминает громкий человеческий смех) слышны на много километров. Днем и ночью чайки ссорятся и дерутся. Множество гнезд покрывает маленький остров — теснота бывает причиной многочисленных ссор и драк. На огромный шумный базар похоже голосистое птичье становище.
Но не всегда чайки проводят время в ссорах и драках. Дружно отражают они опасность, грозящую их гпездовью. Тучею нападают они на хищника, задумав¬
117


шего навестить птичий остров. Величина и сила хищной птицы их не пугает. Оглушенный криком, поливаемый жидким пометом (защищаясь от своих врагов, чайки прежде всего прибегают к этому испытанному средству), опозоренный разбойник старается скрыться. Провожаемый злым хохотом, он летит над водой, а сотни птиц еще долго продолжают его преследовать. Редкому хищнику удается попользоваться добычей: чайки издалека видят его приближение.
Только четвероногие хищники — шакалы не боятся птиц, защищающих свое гнездовье. Стоит шакалам пробраться на остров, в обычное время окруженный водою, — и птичьему царству приходит конец. В самое короткое время расправляются шакалы с гнездовьем, и потревоженным чайкам приходится искать новое, недоступное для этих разбойников место.
В связи с обмелением залива в последние годы чайкам часто приходилось менять места гнездовий. Недоступные прежде для шакалов острова соединились теперь с материком, и целые полчища четвероногих разбойников появились в местах старых гнездовий. Ища спасения, чайки переселились на новые, выступившие из воды острова. Только на таких островах, окруженных со всех сторон водою, птицы могут чувствовать себя в безопасности.
Чтобы подробнее изучить жизнь чаек, мой зпако- мый натуралист-ученый поселился однажды па таком маленьком птичьем островке. На первых порах чайки отнеслись к человеку враждебно и не раз пускали в ход свое испытанное оружие. Ученый-натуралист терпеливо переносил нападение птиц.
— Мне нужно было приучить чаек к себе, — рассказывал он о своих злоключениях. — Для этого я старался как можно меньше беспокоить птиц, не причинять им ни малейшего вреда. Чтобы чайки меня узнавали, я всегда ходил в одном и том же охотничьем костюме. Палатку свою я поставил в центре птичьей колонии. Ближайшие гнезда были в нескольких сантиметрах от полога палатки, протянув руку, я мог достать до гнезда. Птицы скоро перестали считать меня врагом, привыкли ко мне, моя палатка и лодка их не тревожили.
Ле обращая на меня внимания, чайки продолжали вести свою шумную общественную жизнь — ссорились,
иа


дрались, насиживали яйца и выкармливали птенцов* За полтора месяца такой отшельнической жизни я в непосредственной близости мог наблюдать мельчайшие подробности птичьего быта. Я видел, как самцы кормят самок и заменяют на гнездах своих хлопотливых подруг.
Подраставшие птенцы, бродившие по всему гнездовью, нередко приползали в мою палатку. Я их понемногу прикармливал. Нередко они собирались у меня целою кучей, а неподалеку сидели их родители, спокойно доверявшие мне своих детей. Одного маленького птенца (родители его, по-видимому, погибли) мне пришлось усыновить. Это был чудесный птенец ростом около двадцати сантиметров. Он был в пуху, на крылышках едва пробивались первые перья. За ум и находчивость я назвал его человеческим именем. Ванька привязался ко мне, хорошо узнавал, вместе с ним мы жили в палатке.
Закончив свои наблюдения, я взял Ваньку с собою. Занимаясь в лаборатории, я часто слышал его тоненький писк. Больше всего Ванька любил пристраиваться у моих ног. Разумеется, я пе мог приучить его к чистоплотности: в моей лаборатории он вел себя как на гпез- довье и всюду оставлял «печати». Дурные привычки Ваньки портили нашу дружбу. Ложась спать, я отсылал его на кухню. Ночью он обычно перекочевывал к моей кровати и сладко засыпал в ночной туфле, лежавшей на полу. Когда я просыпался, Ванька со всех ног бросался в кухню, как бы стараясь избежать наказания и скрыть свое непослушанье.
Ванька мог бы прожить у меня долго, но научные 8анятия требуют жертв. Заспиртованная тушка Ваньки хранится в наших научных коллекциях. Глядя на нее, я буду долго вспоминать о моей жизни на птичьем острове...
Так' закончил свой рассказ мой знакомый ученый- натуралист.
ОХОТА НА ФЛАМИНГО
Перед моим отъездом директор заповедника предложил мне участвовать в редкостной охоте. Для научных целей нужно было отстрелять несколько пар красного гуся — фламинго, тысячными стаями державшегося на
149


отмелях птичьего залива. Обычна охота на фламинго запрещена законом. Благодаря долгому и строгому запрету охоты на редкостных птиц, уничтожавшихся некогда беспощадно, стаи фламинго размножились чрезвычайно. Еще в прошлые мои путешествия подолгу любовался я тысячными скоплениями птиц. В пасмурные зимние дни зрелище это производило незабываемое впечатление. Казалось, что за привычной сеткой зимнего дождя на горизонте пылают сказочные алые острова. Тысячи, десятки тысяч огромных птиц необычайного вида и раскраски толпились на отмелях залива.
Охота на фламинго — дело нелегкое. Сидя на отмелях тысячными, похожими на острова, стаями, птицы днем не подпускают человека на выстрел. При приближении лодки фламинго поднимаются в воздух, и на глазах путешественника волшебный алый остров начинает таять. В воздухе птицы выстраиваются длинною вереницей. Изумительно видеть, как исчезает над горизонтом, извиваясь и вытягиваясь, длинная розовая лента выстроившихся птиц.
Вряд ли кому-нибудь из моих друзей-охотников доводилось испытать подобную фантастическую охоту. Окруженные непроглядной тьмою, мы плыли серединой мелководного залива, прислушиваясь к голосам невидимых в темноте птиц. Яркий сноп света — мы приладили на носу лодки автомобильную фару — освещал впереди воду. И лодка и сидевшие в пей люди оставались в темноте.
В призрачно-белом электрическом свете возникали фантастические очертания птиц. Ослепленные птицы подпускали нас вплотную. Освещенные фарою, они казались огромными. Мы видели спящих уток, гусей, лебедей, качавшихся на волнах. Уснувшая на воде чайка, поднявшая при приближении лодки крылья, казалась белым видением.
Эта необычайная охота напоминала мне хорошо знакомую с детства осеннюю рыбную ловлю «с лучом». В темные осенние ночи, по первым заморозкам, — вода в это время особенно прозрачна, — мы также езживали по реке. На носу лодки ярко полыхал смоляной костер, освещавший песчаное дно. На дне реки были видны чудовищные коряга, подводный лес водорослей, бросавших зыбкие тени. Большие и маленькие рыбы, погае-
120


веливая плавниками, недвижно спали в воде. G острогами в руках мы стояли в лодке у жарко полыхавшего костра, и ночной, звездный замыкался над нами мир.
Точно такое же поэтическое чувство испытывал я теперь на новой, невиданной мною охоте. Лодка двигалась посреди морского залива. Густая, влажная, непроглядная окружала нас темнота. В темноте со всех сторон слышались странные звуки. Ночуя на отмелях, птицы переговаривались.
Стоя на корме лодки, Иван Васильевич осторожно отталкивался длинным чапом-веслом, упиравшимся в твердое дно. Лодка покачивалась на волнах, музыкально звеневших о деревянпые борта нашего маленького куласа. В пустом ночном заливе легко заблудиться. Потеряв направление, мы плыли на голоса птиц, поглотивших наше внимание. Чем ближе подплывали мы к стае фламинго, отчетливее слышались их отдельные крики, внезапное хлопанье сильных крыльев.
Множество диковинных птиц с длинными шеями и странно надломанными клювами со всех сторон окружало скрытую темнотой лодку. Попадавшие в луч фары птицы плавали, бродили по воде на длинпых высоких ногах, засунув за крыло клювы, спокойно покачивались на волнах.
— Стреляйте! — шепнул мой спутник.
Я медлил. Было жалко нарушать изумительную картину. Ослепленные светом птицы ходили и плавали у самой лодки. При ярком электрическом свете алая окраска крыльев фламинго побледнела. Птицы казались видениями, скользившими над водою. Иногда они расправляли крылья, и чудилось, что мы любуемся ночным фантастическим балетом.
— Стреляйте же! — еще раз сказал спутник.
Я прицелился в одпу из бродивших по воде птиц. Невероятный поднялся после выстрела шум. Сотнн напуганных птиц снимались с воды в ночной темноте. Поднимаясь на воздух, они долго хлопали крыльями, громко кричали. Казалось, вокруг пас пробудился огромный сказочный мир, населенный неведомыми существами.
Раненый фламинго, вытянув топкую шею, плавал у самого борта лодки. Нам хотелось взять его живьем, но он быстро и ловко увертывался от наших рук. Пришлось его пристрелить. Мы положили в лодку первую
121


добычу. Это была огромная тяжелая птица. С вытянутой шеей и длинными красными ногами, она была с человека среднего роста.
Напуганные выстрелом птицы не отлетали далеко. Мы слышали, как они садились на воду, и направили к ним нашу лодку. Необычайная охота не представляла больших трудностей. Ослепленные фарой птицы по- прежнему позволяли подъезжать к ним вплотную, Стрельба по живым освещенным мишеням пе доставляла удовольствия, и я предпочел любоваться редким зрелищем, видеть которое довелось, наверное, единственный раз в жизни.
Мы долго кружилн по просторному, наполненному птицами заливу и, разумеется, заблудились. Конечно, мы знали, где находится берег, но найти маленькую пристань было нелегким делом. Приближаться к берегу в лодке было рискованно: мы боялись засесть на мель.
— Чтобы попасть к кордону, надо забирать влево,— сказал один из моих спутников, правивший лодкой.
— Ошибаешься, приятель, — возразил другой, — я хорошо примечаю дорогу, надо держать правее.
— Наверное, на пристани погас фонарь, и теперь ни один черт не найдет дороги. Придется кружить всю ночь до рассвета...
Болтаться в заливе до рассвета нам очень не хотелось. Чтобы выручить товарищей, я решил сойти с лодки. Высокие резиновые сапоги позволяли мне безбоязненно идти вброд. Шагая по колено* в воде, я направился по заливу к предполагаемому ‘берегу. Чем дальше уходил я от лодки, гуще и темнее накрывала меня ночь. Никогда еще не испытывал я такого странного и приятного чувства. Я брел посреди залива, и временами казалось, что конца-краю не будет воде: я одип в мире и вокруг меня — темнота. Медленно повышавшееся дно показывало мне, что я иду к берегу. Тоненькой звездочкой горел вдалеке фонарь на покинутой мною лодке. Я брел один среди черного, непроглядного мрака, вода журчала по моим сапогам. «Так можно идти без конца», — думал я, и мне почему-то приятно было так думать.
В полной темноте я наконец добрался до песчаного берега морского залива. Стояла нерушимая тишина. Я шел по скрипевшему под ногами песку, добрел до
1Г2


маленькой лодочной пристани, зажег погасший фонарь, служивший маяком для нашей лодки. Спутники мои скоро возвратились.
Утром мы снимали с убитых фламинго их яркие шкурки. Я взял себе два больших красных крыла, которые привез в Ленинград, повесил па стену как память о моем путешествии.
ВЕСНА
Бывает так: на севере еще нет знаков бурной весны, термометр показывает зимнюю температуру, а первые косяки птиц уже двигаются в дальний путь. Где-то далеко, на северных реках, в эти сроки начнется весна. Кто, по какому таинственному радио, дает птицам первый сигнал отлета?
Нередко бывает, прилетев к своему месту, птица страдает от нагрянувших внезапно холодов. Кому не известно, как гибнут застигнутые заморозками, поздним* обильным снегопадом первые весенние гости! Долгий свой путь птицы совершают не торопясь, двигаясь по этапам. В пути они останавливаются в кормных местах на отдых. Негаданно переменившаяся погода может надолго задержать птичьи пролетные косяки.
Медленно, неторопливо движется южная весна. Соки земли не приходят здесь в кипение. Не бывает тут шумных и полноводных разливов, весеннего ледохода, тревогою наполняющего сердце впечатлительного человека, родившегося в России.
Весна. Здесь она чувствуется в сборе и отлете птичьих стай. Скоро на север двинутся полчища птиц.. Последние дни на гостеприимном заливе проводят дикие утки и гуси. Но уже по-особенному кличут гуси, в их клике есть что-то дорожное, путевое. Стройными косяками, пе сбиваясь с пути, полетят они к местам родных гнездовий. Давно уже, блистая белизной своих крыльев, улетели лебеди. Быть может, птицам уже видится родина, широкие и могучие реки, родные северные озера.
Здесь, провожая на север птиц, с особенным чувством вспоминаю родную весну, набухшие соком березовые ветви, тревожные, волнующие запахи обнажившейся от снегов земли. Ручеек бежит под землею,


И мне кажется — далеко-далеко токует тетерев-косач. Ниточкой пролетели над вскрывшейся рекою утки, над обнажившимися полями высоко в небе проклинали журавли.
Я иду по степи. Маленькие степные цветы голубыми звездочками высыпали на пригревах. Пригретые солнцем, проснулись в лагунах медлительные черепахи. Медленно и лениво совершается здесь круг годовой жизни, не спеша движется весна.
Из-под ног сорвался, затрепетал в воздухе и, поднимаясь в небо, радостно запел жаворонок. Я остановился ошеломленный. Так вдруг вспомнилась Россия, своя, родная весна. Я стоял в степи, подняв голову, и слушал песню, рассыпавшуюся с неба золотым дождем. Крылья жаворонка горели в лучах солнца. С необычайной отчетливостью почувствовал я далекую родную весну, первые проталины на освободившихся от снегов полях, черные кочки, свист крыльев в высоком ослепительном небе. Как бы утверждая возникшее радостное чувство весны, высоко в небе стройными косяками летели над степью гуси. Клик отлетавших на родину птиц был особенный, деловой и спокойный. Следуя как по компасу, не останавливаясь, гуси тянули прямо на север.
И неудержимое желание — точно я сам был птицей — увидеть родную весну охватило меня, и, прислушиваясь к дорожным голосам птиц, быстрее и быстрее я шел по степи.
АСТРАХАНЬ
Кто желает в неизвестностях или сумнительствах бытописания упражняться, тот нигде лучше своих догадок употребить не может, как при древней и средней истории города Астрахани, а потому довольно будет начать с тех времен, в которые сей город и все Астраханское царство присоединено к Российскому государству.
Путешественник С. Гмелип, 1770 год.
В прошлые времена это был один из замечательных городов нашей страны, со своей интереснейшей историей, обильной бурными событиями, имевшими значе¬
124


ние для процветания России, ее торговли и связи с народами сказочного Востока.
С давних, незапамятных времен город жил торговою, подчас беспокойной и шумной жизнью. Через Астраханское царство пролегал древний торговый путь в Индию, в богатый некогда Иран. Предприимчивые торговые люди стремились в Астрахань. Сюда приезжали с товарами персы, богатые индийские купцы.
В пятнадцатом веке по Волге и синему Хвалынскому морю совершил свое знаменитое «хождение за три моря» наш земляк, тверичанин Афанасий Никитин, задолго до официального открывателя Индии португальского мореплавателя Васко де Гама посетивший Инг дню, описавший-ее быт, людей и торговлю. «Се написах грешное свое хожетше за три моря, — торжественным слогом начинается знаменитая книга русского средневекового путешественника, претерпевшего великие трудности и лишения, — первое море Дербеньское, до- рия Хвалитьская, второе море Индийское, дория Гуп- дистаиская, третье море Чорное, дория Стамбольская...»
Астраханские жестокие ханы, прямые наследники Золотой Орды, веками разорявшие русскую землю, долгое время мешали русским торговым людям свободно плавать по Волге, выходить на синий простор Хвалынском моря. В низовьях Волги разбойники грабили русские корабли, обманом и хитростью захватывали людей в неволю, на невольничьих рынках продавали их в вечное рабство. Неслыханные муки приходилось терпеть русским людям, попадавшим в турецкую и татарскую неволю. Только при Иване Грозном Астраханское царство было присоединено к России и былые разбои почти прекратились.
Именно в эти годы открылся для русских торговых людей свободный путь в море, в далекие заморские и все еще сказочные страны. С того давнего времени в любимых песнях и сказках с особенным поэтическим чувством воспевал русский народ «Хвалынское синее море». О белопарусных купеческих кораблях, об удалых гребцах-молодцах по всей русской земле пели женщины, водя хороводы. О волшебном Лукоморье, о лебеди-царевне, о подводных богатырях с дядькой Черномором, о царе Салтане и Шамаханской царице, о сказочном острове Буяне с народных слов складывал свои чудесные сказки великий Пушкин.
125


Со времени Грозного царя стали селиться на нижней Волге и у берегов Каспия русские вольные люди. Их привлекал морской простор, обильные земные и морские богатства. Бежав от боярской неволи, от унизительного крепостного рабства, со свойственными русскому человеку упорством и тягой к свободе и воле взялись они устраивать новое житье. Астраханские вольные казаки не за страх, а за совесть защищали границы родной страны, не раз отбивали набеги турецких и персидских разбойников. В широких прикаспийских просторах Поволжья возникла шумная вольница Разина Степана, в поэтической памяти народа оставившая неизгладимый след, близко проходил донской казак Пугачев.
В Астрахани, где сходились большие торговые пути, сохранялись эти старинные вольные черты. К сожалению, русские писатели прошлого века молчанием обошли колоритнейший город нашей страны. Ни один крупный писатель не поинтересовался в прежние времена Астраханью, бытом населения, трудом астраханских и каспийских ловцов. А. каким чистым, образным языком говорили каспийские рыбаки, какие чудесные разливались на Каспии песни! Здесь умели сказать меткое словечко, к месту привести мудрую пословицу или поговорку.
В художественной литературе прошлого об Астрахани было сказано мало, почти ничего. Несколько беглых очерков своего путешествия оставил известный писатель А. Ф. Писемский, в пятидесятых годах прошлого столетия побывавший в Астрахани и на Каспийском море. Современному читателю странно читать эти далекие, нам уже непонятные описания.
«,..3а Царицыном дорога пошла, к вящему моему удовольствию, горами, но увы! Это приятное ощущение было только на первых порах... — рассказывал А. Ф. Писемский о своем путешествии из Москвы в Астрахань на лошадях по зимней дороге. — Не знаю, как летом, но зимой трудно вообразить себе что-нибудь безотраднее этого пути: представьте себе снежную поляну, испещренную проталинами, а над ней опрокину* тое небо; хоть бы деревенька, огородик, дымок на горизонте; только изредка попадаются деревья без листьев да мелькают однообразные столбы. Из живых существ разве увидите медленно тянущиеся возы, да десятка
126


два-три ворон, которые пронесутся бог знает откуда и куда, и все это еще в хорошую погоду. Я, как выросший в лесной губернии, не мог никогда вообразить себе, что это такое: среди белого дня, за две сажени, ничего уже нельзя видеть: что-то вроде крупы, песку, снегу падает сверху, поднимается с земли, наносится с боков. Захваченный такой метелью, я с человеком приютился в кибитке за рогожей, но бедный извощик, с залепленными глазами, поворотил лошадей как-то назад и проехал* таким образом, не догадываясь сам, несколько верст — и только попавшиеся навстречу обозники надоумили его.
....Так вот он, — думал я с грустью, — наш благословенный юго-восток, который я в таком свете представлял себе в холодном Петербурге, так вот это наше волжское приволье с его степями, табунами, кочевниками! Много надобно труда, много надобно поселить людей, чтобы оживить эти пустыни... Проезжая теперь по этим безлюдным и полным безмятеяшого покоя окрестностям, странно даже подумать, что некогда тут существовало воинственное царство Золотой Орды, что наши великие князья ездили через эти степи на поклонение своим грозным завоевателям, встречая или унизительное покровительство, или, чаще того, позор п даже смерть...»
«...С калмыцких салазок я попал по колено в грязь,— писал дальше Писемский, — а из грязи взмостился па подъехавшую за мпою почтовую телегу и велел себя везти в гостиницу, с жадным любопытством смотря на всех и на все... Маленькие деревянные домики, по большей части за забором, а который на улицу, так с закрытыми окнами, — закоптелые, неуклюжие, с черепичными крышами; каменные дома с такими же неуклюжими балконами, или скорей целыми галереями, я непременно на двор. После безлюдного степного пути мне показалось, что я попал в многолюднейший город на ярмарку: народ кишмя кишит на улицах, и что за разнообразие в костюмах: малахай, персидская шапка, армяк, халат, чуха. Точно после столпотворенпя вавилонского, отовсюду долетают до вас звуки разнообразных языков. Пропасть грязных мелочных лавочек, тьма собак и все какие-то с опущенными хвостами. Я каждую минуту ждал, что кувыркнусь, хотя и ехал шагом: мостовой и следа нет, улицы устроены какн-


ми-то яминами в средине, в которых стоит глубокая грязь.
В гостинице, куда меня привезли, отвели мне сыроватый и темноватый номер с диваном, столом и картинами, изображавшими поучительно-печальную историю Фауста и Маргариты.
— Дай мне, братец, поесть, — сказал я номерщику. Он подал огромную порцию стерляжьей ухи, свежей осетрины и жареного фазана, при котором место огурцов занимали соленая дыня и виноград. «Вот с этой стороны Астрахань красива», — сказал я сам себе и заснул, как может заснуть человек, проехавший на перекидной повозке на почтовых две тысячи верст...»
Прошло много лет с тех пор, когда совершавший свое путешествие в Астрахапь через нелюдимые степи на почтовых перекладных русский писатель писал свои путевые записки.
В конце девятнадцатого века, с развитием рыболовства, объявились на Каспии богатые люди. В эти давние, отжитые теперь времена славилась старая Астрахань пудовыми сладкими арбузами, зернистой и паюсной икрою, громкими кутежами рыбопромышленников- купцов, нестерпимой летней жарою, старинным городским кремлем, помнившим времена Разипа Степана. Ленивые градоправители мало заботились о благосостоянии и украшении городских улиц. Закрывая солнце, забивая прохожим глаза, в знойные дни степная пыль тучами проносилась над городом, над городскими голыми площадями. Скрываясь от пыли и зноя, ютился в деревянных домиках и мазанках разнообразнейший бедный люд. Как бы свидетельствуя о незыблемости хозяйских капиталов, возвышались на центральных улицах купеческие каменные особняки. За вечно прикрытыми ставнями светились у образов неугасимые лампадки, текла сокрытая от посторонних глаз убогая мещанская жизнь толстосумов-купцов. Дешевый труд бедняков, огромные, почти нетронутые рыбные богатства помогли этим обделистым и жестким людям. Со сказочной быстротою наживались здесь капиталы. Десятки тысяч рук работали на новых миллионеров. Строились и откупались промыслы, расчищались тони, возникал ловецкий флот. Торговля осетровой и белужьей икрою велась с Европой. Астраханские миллионеры не брезговали ничем, подкупали начальство*
128


подчас занимались морским разбоем. Одно за другим возникали повые имена. В руках астраханских мил- лионеров-купцов, не щадивших родного брата, оказались несметные богатства Каспия.
Об этих, теперь почти сказочных, временах еще вспоминали астраханские старожилы, помнили каспийские ловцы, живущие новой жизнью. В астраханской гостинице (уже самое здание гостиницы с полутемными высокими номерами и длинными коридорами свидетельствовало об отжитых временах) познакомился я внизу в ресторане со стариком официантом. У старика было испитое морщинистое лицо, с удивительной живостью, несмотря на возраст, делал он свое привычное дело: расставлял тарелки, подавал, смахивал со скатерти крошки. В привычных, круглых движениях его чувствовался многолетний опыт. Принимая от официанта заказанный обед, я спросил:
— Наверное, вы еще помните прошлые времена?
— Как не помнить. Пятьдесят пять лет работаю, всего насмотрелся. Сам Беззубиков Петр Александрович, знаменитый астраханский миллионер, сюда хаживал. Купцы здесь пировали, с шансонетками в отдельных кабинетах гуляли, шампанское, бывало, рекой лилось. В миллионах купались. Жесткий был народ, безобразничали, удержу никакого не знали. Квартальному однажды всю морду горчицею вымазали и в таком видо на улицу выбросили. А сынок-то Беззубикова собирался все прогулять, да вот революция помешала. Огнем всю эту свору повыжгла. Теперь-то, признаюсь, вспоминать тошнехонько, чего только не делалось. Никакой над собой власти не чуяли: чего левая нога хочет. Ну п погуляли же, побаловались, поизмывались. Молодежи теперь рассказать, нипочем не поверят...
Старик, видимо, хорошо знал прошлые времена, прежних людей.
— Теперь не то. Зайдут, обед закажут, котлетку с макаронами, водочки выпьют — и вся недолга, — как бы с некоторым сожалением заключил он свой рассказ.
Я поглядел вокруг. В просторном зале в полуденный час сидело несколько человек. Это были, по-видимому, наезжие люди: инженеры, научные сотрудники, обычный парод. Они ели и деловито между собою разговаривали. Да, не похожи, ие похожи.,.
5 И, Соколов-Микнтов. т, 2 129


За годы Советской власти Астрахань изменилась не- обычдйно. Изнывавший некогда от зноя и пыли город теперь утопает в молодых зеленых садах. Даже на избалованного, видалого человека Астрахань производит свежее, радостное впечатление. Зеленью молодых бульваров украсились, расцвели городские площади. Там, где над булыжными раскаленными мостовыми завихрилась нестерпимая пыль, где летом беспощадно пекло солнце, — молодые кудрявые деревца бросают живительную прохладную тень.
РАССКАЗЫ СТАРЫХ РЫБАКОВ
В небольшой, заваленной рыболовными принадлежностями «капитанской» каюте мы хлебаем деревянными ложками горячую уху «по-рыбацки». В чугунном котелке плавают сазапьи жирные головы, куски разварной севрюжины. Над ухою, щекоча ноздри, вьется ароматный пар. Необыкновенно вкусна эта сваренная из живой, только что пойманной рыбы простая рыбачья уха!
— У нас так бывало спокон веку — круглый год в море, — вытирая усы, набивая трубку, рассказывал об опасной и трудной работе ловцов старый рыбак — капитан колхозной рыбницы. — Летом больше красную рыбу ловили на глыби — белугу, осетра, севрюгу, а то па чернях в реке — частика. Зима придет — подо льдом ловили белорыбицу, били тюленя. Бабы наши, бывало, зимою дома сидели, снасти чинили, хозяйство вели, ребятишек рбстили. А мужики все до одного гуляли по морю. Зимний промысел самый трудный и самый опасный. Всякий год пропадало на море много пароду. Теперь над морем летом и зимою самолеты летают, выручают в беде рыбаков, а и то всяко случается: море —• не родная матушка.
Не всякий ловец моя^ет выдержать зимний лов. Главное — руки стынут. Нужно крепкое здоровье да наша рыбачья закалка. Недели на две в море на санях по льду выезжали. В каждой партии по восьми рыбаков. Работали посменно, по четыре человека. Перед работой на камышине мерялись — кому в первую смену идти. Сломим, бывало, камышину, руками перебираем, как малые ребятишки в игре. На место приедем — пер-
130


въш делом стан на льду сделаем, камышом, спегом загородимся, сверху укроемся парусами. Живем, кац в дому. Посреди костер горит, над костром котел с ухой* Для дыма наверху отверстие сделано. С которой сто-» роны ветер дует — вязанку сена подвешивали, чтобы не задувало. Сидим в тепле, в одних рубахах. Когда погас* нет костер, отверстие наверху сепом закроем, завалимся спать. Л рыбу ловили так: прорубаем пешпями лунки во льду, ставим сети (у нас «порядком» назывались), Через день, через два сети осматривали. Старики, бы* вало, говорили: «В порядке рыбы не накопишь, нужно почаще сети смотреть!» У стариков ко всякому делу свои законы и приметы были. Высушат маленького сев* рюжонка, на нитку повесят. В какую сторону севрюжо- нок носом поворачивается — с той стороны ветра жди. До последних дней кой у кого такие барометры были.
Попадались в сети нередко тюлени. Как-то раз поста* вили сети, видим — кругом много тюленей, а в сети но попадаются. Что, думаем, за причина? Подходит к нам из соседней бригады старый ловец Семен Городцов< «Здравствуйте, ребята». — «Здорово, Семен Иваныч». — «Как ловите?» — «Да как ловим: шесть белуг выло* вили».— «Нечего жаловаться, хороший улов, — у нас вот ни одной нет». Спрашиваем у него: «Почему это тюлени кругом играют, а ни один в сеть не попался?»— «А вы разве не знаете — тюлень теперь зоркий, сети под водой видит. Подождите, похолоднеет вода — станут попадаться». — «А почему?» — «Потому, говорит, когда вода холодная — у тюлепя глаза слезой заливает, ои видит плохо.- Сами скоро узнаете». Так вот и полу* чилось: похолодала вода — стал тюлень попадаться.
Ловецкое дело нелегкое, опасное. Ветер, бывало, по* дует — лед двинется. Тогда уходи скорее рыбакЬ Но раз уносило рыбаков в открытое море на отколовшихся льдинах, случалось, совсем пропадали. Раз так-то и с нами было. Взяли мы тот раз с собою на лов собачонку. Сидим у огия, беды не чуем, варим уху. Теплую одежу всю поснимали. Только стали уху есть — слы* шим: собачонка скулит, воет, царапается к нам сна* ружи. «А ну, посмотри, что там такое!» Вышли погля* деть, а собачонка людям под ноги. Визжит, трясется* «Что такое?» Только подумали так — тронулся лед< Пять суток носило по морю, с голоду чуть не померли* Спасибо, самолет выручил...
131


— Животные первыми беду чуют, — говорит другой зр|>ец. — Стояли мы как-то станом в море вторую неделю, я за лошадьми ходил. Улов у нас богатый был, через пару ден домой собирались. Вышел я утром к лошадям корму задать, гляжу — беспокоятся лошади. Ушами прядут, стучат копытами, до овса не касаются. Старики говорили в таких случаях: жди беды, уходить надо. К вечеру загремело, как гром. Выскочили мы, кто в чем. Видим — лед двинулся, горой прет на наш стан. Кое-как успели одну лошадь запрячь, имущество побросали, едва успели отъехать. А лед прет й прет. На глазах наших стан наш льдинами завалило. Едем, ветер свистит, пурга. А мы в одних рубахах. Кое-как до черней добрались к своим рыбакам. Обогрели нас товарищи, отпоили. После пошли смотреть: от стана нашего ничего не осталось. Все завалило льдом, выросла ца том месте ледяная гора. Пришлось дожидаться весны. Кругом лед растаял, а ледяная гора стоит. Время идет, помаленьку стала таять. Видим наш парус, под парусом фонари все побиты, керосину банка. Кой-чего спасли, а одежа вся попрела. Уж когда гора растаяла, разглядели: лежат на дне наши тулупы. Баграми достали, все попортились, раскисли...
— Трудное, опасное дело рыбачье, — выколачивая трубку, сказал капитан, — а оторваться не можешь. Кто рыбаком родился, рыбаком и помрет. Дети наши С пеленок в воду глядят, бабы мужикам не уступают. Да и народ у нас добрый, артельный. В рыбачьем деле, известно, в одиночку ничего не сделаешь. Один ловец — не ловец. Всегда в ватаги, в общество собирались, друг дружке на помощь шли. Помнят: дело общее, опасное. Опасность и труд сближают людей. Спасешь один раз кого-нибудь — в другой раз и тебя спасут, не оставят. Да, правду сказать, и робких-то среди нас как будто и не бывало. Привык рыбак с опасностью под ручку гулять. Это про крестьян, бывало, говорили, что крестьянин свою землю любит, что его от земли не отодрать. А у рыбака страсти другие. Хлебопашеством и землею рыбаки fee интересовались — не сеяли, не пахали: море кормило рыбаков. Мужик себе под ноги смотрит, за землею следит, а рыбак глядит в синее морюшко. Ну и характер у рыбака складывался иной: любили рискнуть, погулять, любили петь песни..,
132


НА ШАЛЫГАХ
Даже поздней осенью над северным Каспием часто держатся ясные, чистые дни. Ярко сияет солнце. Поднимая крутую волну, дует с открытого моря сухая моряна. Так называют рыбаки сильный юго-восточный ветер, нагоняющий воду на прибрежные отмели. В небе ни облачка. Воздух и небо по-летнему чистые, голубые. По желтовато-серой воде катится крупная зыбь.
В эти холодные осенние дни торопились ловцы закончить летнюю путину. Опасаясь раннего ледостава, они выводили из открытого моря «посуду», готовились к зимнему трудному промыслу — лову белорыбицы и тюленьему бою.
Осенью любил подшутить над ловцами седой дедушка Каспий. Зазеваются, запоздают на море рыбаки — глядишь, затрет, «срежет» молодым льдом посуду, а то выбросит рыбаков на песчаные пустынные острова-шалыги, где в осенние холодные дни, поднявшись из теплых вод южного Каспия, скоплялся иа залежки морской зверь тюлень. В осеннее позднее время, перед ледоставом, начинался на северном Каспии промысел тюленя.
В прошлые времена тюленщики-ловцы собирались в ватаги и, несмотря на штормовую погоду, на небольших лодках-тюлеиках, а зимой на лошадях в санях от* правлялись в море разыскивать тюленьи залежки. Лодками и всею несложной промысловой снастью за зверскую плату снабжали тюленщиков откупщики-купцы^ Охота на пугливого и сторожкого зверя, иногда тысячными стадами скоплявшегося осенью на песчаных островах-шалыгах, требовала большой осторожности, терпения и смекалки. Осенний и зимний промысел всегда считался очень опасным. Целыми месяцами промышленники жили на льду, передвигаясь с места на место в поисках зверя. Нередко тюленщики попадали в смертельную беду. Течение и ветры разламывали и разносили лед, тюленщики попадали в относ на оторвавшихся, уносимых в открытое море льдинах. Немало промышленников бесследно погибало во время зимнего промысла на льду. Доход с добычи получали откупщики-купцы, а на долю тюленщиков, рисковавших жизнью и здоровьем, доставались крохи,
133


В последние времена промышлениикам-тюленщикам на зимнем промысле помогали самолеты. Совершая разведывательные рейсы, летчики высматривали залежки, указывали людям дорогу. Во время штормов и относа помогали тюленщикам выбираться из опасных льдов п в случае нужды вывозили с оторвавшихся льдин на берег. О пережитых приключениях, как страшную сказку, рассказывали мне старые промышленники- ловцы.
Осенний промысел тюленя проходил обычно в восточной части моря, у берегов пустынного Мангышлак- ского полуострова, где на малодоступных отмелях и пустынных песчаных островах-шалыгах зверь чувствовал себя в безопасности. Специалисты-ученые еще не объяснили причину осеннего залегания тюленей. По их наблюдениям, каспийский тюлень, по внешнему виду мало отличающийся от обычного арктического тюленя, вел своеобразную жизнь в замкнутом бассейне Каспийского моря. Летом он перекочевывал па большие глубины в южную часть моря, где вода холоднее. Осенью перемещался в северные мелководные районы, покрывающиеся на зиму льдом. Подобно гренландскому тюленю, которого с давних пор промышляли поморы в горле Белого моря, каспийский тюлень размножался зимою на льду — в суровые, холодные дни января — февраля.
Готовясь к суровой зиме, тюлень, по слову ловцов, «отдыхал». Многотысячными стадами еще осенью залегал он на пустынных песчаных островах-шалыгах. Не видав залежки тюленей, трудно представить эти шумные многоголовые сборища зверя. Занимая полюбившиеся острова, тюлени вели между собою борьбу за каждый свободный клочок земли. Шум и рык стоят невообразимые. Вылезая на сушу, звери толкают п отпихивают своих неуклюжих друзей, прежде них занявших и обогревших уютные места. В борьбе за «жилплощадь» они грызутся, царапаются передними ластами, не нанося, впрочем, большого вреда обиженному соседу. Туго приходится слабым, и молодым: более сильные отгоняют их с «пляжа» на середину острова или бесцеремонно сталкивают к урезу воды.
Неуклюжие и беспомощные на суше, тюлени необыкновенно ловки и изящны в своей природной стихии — воде. С непостижимой ловкостью ловят они бы¬
134


струю рыбу. Можно любоваться, как купаются, ныряют на глади спокойной воды, как бы наслаждаясь жизнью, сытые и быстрые тюлени. Великолепные ныряльщики и пловцы, тюлени могут спать иа открытой воде. Даже сильное волнение не мешает им отдыхать, спокойно качаясь на волнах. Плавая по Каспийскому морю, не раз наблюдали мы ныряющих, занятых игрою и спящих на воде тюленей. Спящее животное то поднимает, то опу*? скает голову, набирая в легкие воздух. Сон тюленя так крепок, что на маленькой лодке можно приблизиться к нему почти вплотную.
Отправляясь на осенний промысел тюленя у берегов Мангышлакского полуострова, мы с большой осторожностью приближались к пустынным, оголившимся над водой песчаным островам-шалыгам. Стоя у борта, капитан «Чуваша» ежеминутно перекидывал над водою наметку.
— Два метра! Метр восемь десятых!.. — слышался его ровный голос. — Семь!.. Задний ход!.. — громко командовал он своему помощпику-рулевому, заботливо выглядывавшему из окна рубки.
Содрогаясь всем корпусом, грузный «Чуваш» стукался килем о песчаное дно. Было слышпо, как под днищем грохотала «пята» — тяжелая железная пластина, пришитая к килю, — прыгал, задетый грунтом, в своем гнезде руль.
Отпихиваясь шестами, долго сползали с мели. Опять постукивал мотором неуклюжий «Чуваш», спокойным голосом покрикивает капитан рулевому:
— Два метра двести!.. Два пятьсот!.. Вперед полный!..
Здесь, на мелководных местах, Каспийское море пустынно. На горизонте не видно рыбачьих парусов, оживляющих привычный морской, ландшафт. Редко покажется над волнами, качаясь на крыльях, белая чайка- мартышка да совсем близко от борта «Чуваша» вдруг вынырнет, покажет круглую голову и, испуганно шлепнув ластами, мгновенно исчезнет под водою одинокий тюлень.
Чтобы увидеть залежки тюленей, нужно подойти к шалыгам, недоступным для тяжелого «Чуваша». Оставив наметку, капитан то и дело взбирается на мачту, смотрит в бинокль, Но по-прежнему пустынен морской
135


горизонт, за которым простираются недоступные про- странстба обсохшего морского залива.
С каждым годом обнажались новые отмели, выходили из воды еще неведомые пустынные острова. Подойти близко к шалыгам, на которых скоплялись тюлени, невозможно даже на плоскодонных подчалках.
Готовясь к тюленьему бою, ловцы темной ночью высаживались в воду из лодок и, соблюдая величайшую «осторожность, гуськом брели по воде в высоких резиновых сапогах. Обычный на залежке шум, рычание ссорившихся зверей, запах их извержений помогал ловцам точно определять направление. В полной темноте, храня строжайшую тишину, окружали люди многочисленную залежку. Ближайшие звери, лежавшие в воде, в темноте принимали людей за выплывавших из воды со- братьев-тюленей и, на минуту подняв головы, издав обычные звуки, погружались в предутренний крепкий сон.
С наступлением рассвета начинался бой. Вооруженные дубинками-чекушами и железными баграми, тюленщики кидались на залежку. Со всех сторон слышались глухие удары, предсмертный рев проснувшихся зверей.
Даже для привычного человека зрелище убоя тюленей не может представлять удовольствия. Жалко беспомощных, неуклюжих на земле зверей, в панике давящих друг дружку. «Но что поделаешь, — говорят ловцы,— промысел есть промысел. На городских бойнях, где ежедневно убивают тысячи голов скота, — не лучше...»
Отказавшись любоваться промысловым боем тюленей, занялись мы отловом молодых самцов. Живого тю- лепя на лежке изловить нетрудно. У берегов Казахстана нередко попадаются они в открытом море в расставленные рыбаками аханы — рыболовные сети.
Всего труднее и поучительнее доставить живым и невредимым пойманного тюленя, приручить его и вскормить, в неволе наблюдать жизнь и повадки этого малоизученного, обычно очень пугливого зверя. Каспийские и гренландские тюлени, как большинство ластоногих (за исключением калифорнийского морского льва, проявляющего изумительные способности и понятливость при дрессировке), очень трудно приручаются и переносят неволю. Интересной работой по приручению и акклиматизации каспийских тюленей занимался советский ученый Б. И. Бадамшин.
136


РАССКАЗ УЧЕНОГО
Бурган Иззятулович Бадамшин посвятил изучению Каспийского моря много лет своей жизни. С этим преданным своему делу ученым совершал я свое путешествие. Поздно ночыо в канун Октябрьских праздников тронулись мы в путь из Астрахани. В темной осенней ночи особенно многочисленными казались огни. Длинные отражения огней живыми змейками скользили по черной, как деготь, воде. Промысловая рыбница, двухмачтовое моторно-парусное судно «Чуваш», переделанное в плавучую научно-исследовательскую лабораторию, прошла бесчисленные повороты, вышла на фарватер. Под бортом плескалась темная волжская вода.
Сидя в крошечной каютке раскачивавшегося на отчаянной толчее судна, много услышал я увлекательных рассказов. Бурган Иззятулович, очень подвижной, общительный человек, приятный, умный собеседник, с большим увлечением рассказывал о своей работе, о приключениях на море, связанных нередко с огромной опасностью. Такой опасности подвергались и промышленники в осеннее и зимнее время. Промысловые их лодочки, случалось, вмерзали в лед при внезапно начинавшихся сильных морозах, когда море от берегов покрывается тонким льдом, по которому еще нельзя ходить, но и невозможно двигаться на лодках. Большой опасности подвергаются и летчики, вылетающие па разведку залежек тюленей на открытых маленьких самолетах. Недавно во время такой разведки Бурган Иззятулович едва не погиб.
— Произошло это прошлой осенью, — рассказывал Бадамшин. — Собрался я лететь на разведку. Летчики у меня — ребята славные. Пилот — парень молодой, бедовый и, как это иногда бывает, немного беспечный. Говорю ему перед полетом: «Неприкосновенный запас у вас есть?» — «Нет, говорит, ни к чему, тут пустое дело долететь». Пригласил к себе летчиков — пилота и бортмеханика. Позавтракали поплотнее, чаю напились. Взяли с собою термос, несколько бутербродов. Подъехали к самолету, уселись. «А ну, посмотри еще раз хорошенько, Вася, как масло у нас?» Бортмеханик покачал головой, говорит: «Дело наше дрянь, совсем мало масла осталось». — «До Гурьева дотянем?» —- «Должны
137


дотянуть». Пришлось отказаться от долгого полета, решили лететь прямиком на Гурьев. Километров сорок пять осталось долететь, вижу — пилот рукавицей на приборы показывает. «Что, — думаю, — такое?» — «Масло, масло, — кричит, — кончается. Что будем делать?» Что делать? Дальше лететь — наверняка сгорит мотор. «Садиться, — кричу, — надо! Садиться!» — и показываю рукой. Стали садиться, на воду селн благополучно. Кругом вода, погода хорошая. Огляделись хорошенько, видим — что-то поблизости пз воды маячит. «Что бы такое? — думаем. — Затонувших судов здесь как будто не было...» Мотор еще не остыл. Стали дотягивать, рулить по воде. Смотрим — поплавок от буя, на якоре. Зацепились за пего, решили отстаиваться. День так стоим, второй. Ветерок стал покачивать. Бортмеханик — он из новичков был — укачался. А ветер все сильней и сильпей, того и гляди захлестнет. «Что, — думаю, — делать? Дело худое. Надо, говорю, отвязываться, ветер к берегу дует, нас поднесет».- Пилот смеется: «Давайте жребий тащить, длинную вытащите — по-вашему быть...» Заломил спичку. Я длинную спичку вытащил, решили отвязываться, плыть. Понесло нас ветром. Пилот Сережа не унывает, песни поет. Слышу, говорит: «Берег, берег виден!» Я поглядел: полоска видпа белая на горизонте. Берег? Нет, не берег... а лед. Ближе подплыли — точно, лед. Дело совсем плохое. Думаем: что дальше делать?..
Скучно сидеть, курить хочется, а курить нельзя: кругом бензин. У пилота была махорка. Я курить отказался, а пилота на хвост посылал курить. Самолет в то время по ветру хвостом вперед развернуло. Стало самолет на лед наносить. «Мотор придется бросать»,— думаю. Надел рыбачьи сапоги, вылез на хвост. Сапогами быо лед. Набрал полные сапоги воды. Подвигаемся помаленьку. Доплыли так до разводья. Пилот приспособился по ветру рулить. Так от разводья к разводью приблизились к берегу на песчаную косу. Кругом пусто, пичего не видать. Подтащили самолет, стали оглядываться. Виднеется что-то в стороне вроде брошенного подчалка. Сережа пошел, приносит доску. Хотели мы костерок разжечь, да доска мокрая. Поливали бензином — не горит. Вспыхнет и погаснет. Бросили.
А уж третий день живем без еды. Еще ночь прожили. Стали думать-гадать: как быть дальше. Бортме¬
138


ханик совсем ослабел. Все-таки решились идти пешком* По песку идти тяжело, вязнут ноги. Прошли несколькЬ километров, бортмеханик сдал. «Не могу дальше, делайте как хотите...» Пробовали его под руки вести -ч с ног валится, на руках тащить — не под силу. Что делать? Я решил вернуться с бортмехаником к самолету, ждать, а Сережа отправился один. Кое-как добрели до самолета. Глядим: лед напирает, самолет наш движется* Пришлось укреплять. Пятый день нашей голодовке пошел. Я еще ничего, держусь, а бортмеханик совсем плох...
Слышу однажды — летит самолет. Смотрю —.верно, летит, курс держит на косу. Я снял куртку, стал махать над головою. Видим — повернул самолет вдоль косы, нас не заметил. Знаем, что это нас ищут. Обыщут один квартал, потом другой, донесет летчик: в таком квартале ничего, мол, нет. Не скоро потом еще прилетят... Вот тут-то и стало нам особенно тяжело. Я был покрепче, поддерживаю товарища, стараюсь шутить. «Скоро, скоро выручат!» — «Да где уж там! Дети у меня, жалко детей. Вот о чем, Бурган, я тебя попрошу: хочу написать письмо жене. Есть у тебя бумага и ка- рапдаш?» Дал я ему бумагу и карандаш. Пишет, вижу, семье своей завещание. Думаю: «Пожалуй, и мне нужно написать». У меня и теперь это завещание хранится иа память.
Шестой день так прошел, стало нам совсем плохо. Вижу вдруг — беркут! Огромная птица сидит на льду. Думаю: «Недаром сидит беркут, что-то есть там». Стал подползать — подпялся беркут, . полетел. Гляжу —1 остался па льду сазан, совсем свеженький, бок один расклеван и кровь на льду. Схватил я сазана и к самолету тороплюсь. На ходу вырвал у него молоки, поло* вину проглотил, половину принес товарищу. Очень мы обрадовались негаданному подарку. Достали порожнюю банку от икры. «Будем, говорю, варить уху», В крышку бензину налил, края отогнул, чтобы проходил воздух. Закипела скоро наша уха. Отвинтил я с термоса крышку-стаканчик, палил ухи, подаю товарищу. Смотрю и удивляюсь: пьет горячую уху и ни капельки не обжигается. Еще ему стаканчик. Потом налил себе. Такое тепло по телу пошло — благодать! И тоже — почти кипяток пью и ни чуточки не обжигаюсь. Допили мы бульон, а рыбу оставили про запас. По-
139


веселели: сил и надежды прибавилось: «Не бросят нас, обязательно выручат!»
Просидели еще день. Видим — опять летит самолет, ризенько, прямо на нас. Отошел я, стал делать знаки* Приземлился самолет, выходят летчики: «Живы, товарищи?» — «Живы пока». Обнялись, расцеловались.; Рассказали нам летчики про нашего пилота Сережу* Добрел он до самого берега; недалеко от казахской кочевки потерял сознание. А казахи на берег за водой ходили. Слышат — залаяли собаки. Подходят: лежит у воды человек, ни мертвый, ни живой, одна рука в вода. Стали его толкать, будить. Поднял голову, смотрит. Казахи по-русски не понимают. Повели его на. кочевку, напоили горячим чаем, накормили, отправили в Гурьев. Вот оттуда и организовал он нам помощь, Уселись мы в самолет, полетели. В Гурьеве нас немедленно определили в больницу. И странное дело: до того времени я держался, а в больнице сдал. Да и то сказать: восемь дней голодали. Из Москвы пришло распоряжение оказывать нам всемерную помощь. Ухаживали за нами, как за малыми детьми. Каждый день приносили фрукты, давали вино. Даже и теперь приятно вспомнить.
КУЛАЛЫ
На остров Кулалы мы пришли на «Чуваше» ночью. Слева долго тянулась песчаная низкая коса с едва заметными следами растительности, с возвышавшимися над отлогим берегом песчаными и ракушечными буграми. Длинный узкий остров тянулся на десятки километров.
В восточной части острова показались огни. Там был поселок, небольшая метеорологическая станция и научная база, которой заведовал Бадамшин. При свете луны, фантастически отражавшейся в водной глади, мы бросили якорь. На берегу послышались голоса, плеск весел на подъезжавшей лодке-тюленке. С трудом взобрался я на высокую деревянную пристань, под которой играла и зыбилась лунным светом вода.
Странное, почти фантастическое впечатление производил ночью этот пустынный песчаный остров. Мы шли, утопая в песке, перемешанном с битою ракушей, и мне казалось, что под ногами скрипит зимний снег. Впечат¬
140


ление снега усиливал свет месяца, точно в снежных сугробах, отражавшийся на поверхности ракушечника и песка.
На пристани нас встретили девушки, работавшие на биологической станции. В руках они держали фонари, свет фонарей казался красным. Радуясь приезду своего начальника Бургана Иззятуловича, они рассказывали о скудных здешних событиях, спрашивали о новостях, о письмах.
Мы вошли в просторное и уютное помещение биологической станции, очень напомнившее мне некогда виденные мною далекие полярные станции и зимовки. Заведующий хозяйственной частью станции заместитель Бадамшина Ибрагим пригласил нас к себе. По обычаю, при входе в комнату пришлось разуваться. В высокой выбеленной комнате без стола и стульев нас гостеприимно усадили на застланном мягкими толстыми кошмами полу. Скинув резиновые сапоги, я неумело уселся на пол, поджав под себя ноги, а услужливый сын хозяина положил мне под спину подушки. Мы ели вкусный плов, изготовленный из белужьего мяса, лепешки, зажаренные вместо бараньего сала на свежем осетровом жиру, пили чай с молоком по-казахски. За самоваром на полу сидела красивая молодая женщина. С приветливой улыбкой она разливала чай, который разносил и подавал нам молчаливый юноша. Я наблюдал людей, слушал незнакомые мне слова, приглядывался к легким движениям юноши. Маленькая девочка, младшая дочь хозяина, жалась к ногам молодой женщины. Любовь и дружба соединяли этих простых людей, воспитателями которых были труд и природа.
О юноше, о трагической судьбе матери его — первой жены Ибрагима — мне рассказал Бадамшин. Несколько лет назад на Мангышлакском полуострове была суровая, многоснежная, редкая в этих местах зима. В горах и на пастбищах выпал глубокий снег. Долго держались крутые морозы, погибали стада пасшихся в горах овец. Глубокий спег выпал и на острове Kv- лалы. Находившиеся на биологической станции лошади заблудились в снежной пурге. Разыскивать пропавших лошадей отправился подросток, сын Ибрагима. Мальчика ждали три дня, он не возвращался. Обеспокоен-, ная мать решила идти на розыски сына. В лютую ме-
141


тсль она тайно одна вышла из дома. Случилось так, что сын вернулся в тот самый день, когда мать ушла разыскивать его. Через несколько дней замерзшую, мертвую мать, засыпанную снегом, нашли на каменистом острове. Ибрагим и его дети похоронилн погибшую женщину.
Чтобы не оставлять осиротевшую семыо без хозяйки, Ибрагим отправился по знакомым аилам Ман- гышлакского полуострова. Он внимательно приглядывался к женщинам, отыскивая добрую жену и хозяйку. В одном из аилов он познакомился с молодой вдовою, муж которой погиб на войне. Они поженились.
Переночевав в маленькой комнате, утром мы вышли осматривать остров, научное и промысловое хозяйство. На пустынном острове Кулалы уя^е не первый год Б. И. Бадамшйи вел свои ‘ наблюдения над тюленями, жившими в обширном, наполненном водою бассейне и в обычных, зарешеченных помещениях без морской воды. По наблюдениям Бадамщина, каспийские тюлени при надлежащем обращении и уходе хорошо приручаются, узнают ухаживающих за ними людей, идут па вов и берут корм из рук человека. Особенные способности проявляла Машка — молодая самка, жившая в бассейне. Взобравшись на площадку высокого бассейна, я долго любовался ее ловкой игрою, веселыми и быстрыми движениями, напоминавшими движения хороших пловцов. В часы кормежки она появлялась на зов и, подняв из воды круглую лоснящуюся голову, смотрела на нас большими темными глазами. Корм — куски свежей рыбы — она брала прямо из- рук. Было забавно смотреть, как, плотно пообедав (аппетит Машки вызывал изумление), купалась она и ныряла, испытывая, несомненное удовольствие. Над водою то и дело показывалась ее голова с выпуклыми глазами, глядевшими на любовавшихся ее движениями людей. Остальные тюлени приручались более трудно, чуждались посторонних людей, рычали и щетинили усы при их приближении.
По предположениям ученых, промысел тюленя на Каспии существовал с древнейших времен. Еще у Геродота встречаются сведения о прикаспийских людях, одетых в скользкие тюленьи шкуры. Каспийский промысел тюленя дает государству значительное количество медицинского жира, заменяющего тресковый жир,
142


Из шкур тюленей выделывается кожа. Особенно ценится мех «бельков» — новорожденных тюленей, покрытых пушистой белой шерстью. При соответствующей обработке и подкраске ме;х этот заменяет дорогие меха морского котика. Самки тюленей щенятся (каспийские рыбаки называют их «матухамн») зимою, па льду, у своих лунок — «лазок». Матухи-тюленки трогательно заботятся о новорожденных, не покидают их даже в минуту смертельной для себя опасности.
АСТРАХАНСКИЙ ЗАПОВЕДНИК
Уже поздней осенью, когда на северном Каспии по- прежнему, как в летние дни, сияло яркое солнце, с пустынного острова Кулалы, побывав в старинном казачьем городке Гурьеве, я на маленьком самолете вернулся в Астрахань. Мы лётели над пустынными берегами, над дельтою Волги, похожей сверху на географическую карту, разрисованпую извилистыми линиями бесчисленных ериков и протоков. В Астрахани я пробыл недолго. Вместе с сотрудниками Астраханского заповедника я решил еще раз побывать в знакомых местах.
Опрятный, выкрашенный в голубую краску, празднично нарядный катер с поэтическим именем «Лотос» быстро мчал нас по извилистым ерикам и протокам, заросшим высоким тростником и кудрявой лозою. Неопытному человеку трудно разобраться в сложном лабиринте протоков. Камыш стоит стеною, его освещенные солнцем метелки колышутся под морским ветром. Над водою, над берегом летят пуховки-семена.
Астраханский государственный заповедник, основанный по указапию Ленина, находится в центре дельты Волги. В 1919 году В. И. Ленин собственноручно подписал декрет об охране природы и организации заповедников в пашей стране. Заповедник занимает небольшую площадь, где пролетные птицы и проходные рыбы находят себе падежный приют.
На берегах неширокого и быстрого протока растут высокие деревья, покрытые гнездами птиц. На ветвях деревьев сидели цапли и черные бакланы. При приближении катера они слетали с деревьев и низко тянули пад водою. То и дело с воды срывались дикие утки. По¬
143


чти у самого борта «Лотоса» из воды выскакивали и падали й боду тяжелые, золотые на солнце сазаны,
После йесколыШХ часов пути катер остановился у маленькой деревянной пристани небольшого поселка* Вдоль берега выстроилось несколько голубых нарядных домиков под черепитчатыми крышами. Кругом — камыши, непроходимые, непролазные джунгли. Здесь с давних пор живут и работают научные сотрудники заповедника, проходит летнюю практику учащаяся молодежь. Выйдя на пристань, где нас встретили знакомые люди, мы отправились в поселок. В центре небольшого, обсаженного цветами сквера высится бюст Ленина.
Мне отвели комнату в одном из домов поселка, где я прожил несколько дней, бродя по заросшим камышом берегам протока, наблюдая жизнь птиц, любуясь игрой выпрыгивавших из воды сазанов. Вместе с сотрудниками заповедника я путешествовал в лодке по небольшим протокам и заливам-калтукам. Однажды мы ездили на лов сазанов, залегающих на зиму на дне глубоких протоков. Сазанов здесь ловят наметкой — особой рыболовной снастью, состоящей из широкой веревочной петли, на которую нанизаны грузила и легкая сеть. Нужно уметь забрасывать наметку с носа лодки так, чтобы она ложилась на воду ровным кругом и медленно тонула. Из поднятой со дна наметки мы вынимали трепещущих живых сазанов.
По ночам сотрудники заповедника занимались отловом злых морских разбойников бакланов, уничтожавших много рыбы. Для этого над поверхностью протока от берега к берегу протягивали длинную сеть. Спускаясь по течению протока, сотрудники заповедника спугивали сидевших на деревьях бакланов, которые, низко летя над §одою, запутывались в ночной темноте в поставленную сеть.
С давних пор Астраханский заповедник славился зарослями священного лотоса, удивительного растения, цветущего в начале лета. Заросли лотоса — главное сокровище и украшение заповедника. Путешественник, побывавший в заповеднике, не может забыть дивной картины. Над тихой водою поднимаются великолепные, огромные цветы, издающие тончайший аромат. Необычайна окраска этих пышных цветов, от пурпурно-красной до бледно-розовой. В течение суток окраска цветов
144


изменяется. Огромные листья плавают до воде и поднимаются над нею кудрявыми зарослями.
В древнем Египте, в Индии цветок лотоса считало# священным. Древние люди поклонялись ему как прекрасному божеству. Неведомо, с каких давних времен сохранился в устье Волги лотос. Теперь в связи с обмелением моря зарослей лотоса в Астраханском заповеднике осталось мало.
В осеннее время мне не удалось полюбоваться цветущим лотосом, но а с удовольствием бродил по шелестевшим камышам, в которых перелетали мелкие птицы, скрывались дикие кабаны. Я любовался пролетом крупных птиц, возвращавшихся на зимовку с дальнего севера нашей страны. Над дельтою Волги ночами пролетали гуси и лебеди, бесчисленные дикие утки различных видов, носились и кричали беспокойные чайки. Сотрудники заповедника рассказывали мне, как трудна борьба с браконьерами, уничтожавшими пролетную дичь.
Прожив несколько дней в заповеднике, я вернулся в Астрахань, над которой по-прежнему светило ясное, но уже не жаркое солнце. Астраханские друзья проводили меня на московский поезд. Попрощавшись с ними, оставшись один в купе, я смотрел в окно на пустынную степь, на голые деревца, росшие на левом берегу Волги. Чем дальше двигался поезд на север, серео становилось небо. Утром, под Саратовом, я увидел лед, покрывавший широкую Волгу. Порошил легкий, снег, мертвой казалась застывшая Волга.
С особепным чувством смотрел я на запорошенную снегом степь, иа низкие зимние облака. Последнее мое путешествие на полюбившийся солнечный Каспий кончалось.
1969


ПО ГОРАМ И ЛЕСАМ
В ГОРАХ ТЯНЬ-ШАНЯ ГОРНАЯ ДОРОГА
Путешественника, впервые отправляющегося в центральные районы высокого Тянь-Шаня, изумляют прекрасные дороги, проложенные в горах. Множество машин движется по этим горным дорогам. Наполненные грузом и людьми тяжелые машины взбираются на высокие перевалы, спускаются в глубокие горные долины, поросшие высокой травою. Здесь для путешественника, собравшегося в дальнюю дорогу, ничтожным считается расстояние в сотни километров горного пробега.
Чем выше поднимаемся в горы — чище, прохладнее воздух. Ближе видятся снежные вершины высоких хребтов. Огибая голые скалы, дорога вьется по глубокой ложбине. Бурный поток то подмывает дорогу, то, вырываясь в степную долину, теряется в глубоком каменном русле.
Дикое, пустынное впечатление производит раскинувшаяся вдоль бурной реки глубокая горная ложбина. Звенящие па ветру стебли высохших трав покрывают дикую степь. Редкое дерево видится на берегу реки. Его изломали, в три погибели свернули жестокие зимние ветры. Несколько мертвых, безлистых деревьев жутко маячат вдоль проложенной в горной степи дороги. На страшные привидения с воздетыми скрюченными руками похожи в сумерках эти деревья. Маленькие степные зайцы прячутся в траве, прижав уши, си- * дят возле врытых в землю телеграфных столбов. Стадо джейранов перебегает дорогу. Далеко видно, как мчатся эти легконогие животные по простору степи. Кажется,
146


они летят над землею. Остановившись на берегу шумной реки, размывшей край горной дороги, на склонах горы можно нащупать в бинокль стадо горных серп—» теке. Чуткие животные поднимают головы, вглядываясь в пробегающую внизу дорогу. Дикие голуби белыми хлопьями выотся над машиной.
Среди безлюдной степи у дороги высятся странные сооружения из земли и глины, вылепленные руками людей. Древние памятники имеют форму мечетей, маленьких крепостей, обнесенных стеною. Затейливым глиняным узором украшены купола и карнизы. Змеи и ящерицы ютятся в трещинах стен. Кажется, ни одна живая душа не приближается к городу мертвых. Не сходя с дороги, любуется путешественник странными сооружениями, своею заброшенностью как бы подчеркивающими печальное зрелище пустыни.
Гурты овец встречаются в пути. Овцы движутся сплошным потоком. Пыль стоит над их спинами, над дорогой, извивно огибающей выступы скал. Пастухи- джигиты сидят на своих лошадях. Пыльная одежда прпкрывает тела. Окруженная потоком овец, машина останавливается. Напрасно подает сигналы нетерпеливый шофер. Волны овец движутся непрерывно. Из машины видны горбоносые пыльные головы, грязные курдюки. Пастух-джигит останавливается. Обветренное, до черноты обожженное солнцем лицо его дружески улыбается. За зеркальным стеклом машины он узнал своих земляков. Пыльная рука его протягивается за папироской. Мы долго стоим на дороге, окруженные живым, движущимся потоком. У пастуха-киргиза нет ни малейшего смущения. Дружески, как с равными, беседует он с людьми, сидящими в комфортабельной машине. Таков обычай в горах: люди радуются встрече, чувствуют себя друзьями. О чем говорят они с веселым и радостным оживлением? Быть может, они вспоминают прежние встречи. Или это последние горные новости рассказывает своим собеседникам загорелый джигит пастух...
НА БЕРЕГУ РЕКИ
Напряженно шумя мотором, выше и выше взби* рается в гору перегруженная машина. Чист и прозра* чен воздух, Непривычному человеку здесь трудно ды¬
147


шать. Холодный ветер струится с ледяных вершин. Низкая снеговая туча покрывает долипу. Пороша землю, над дорогою вьются снежинки, тают на лакированном кузове машины.
Табун лошадей пасется на перевале. Внизу, в долине, едва приметно кучатся юрты. Оставив на перевале машину, мы спускаемся прямиком по откосу. Нежные цветы рассыпаны по каменистой земле. Эти альпийские цветы мне напоминают Арктику — былые путешествия. На берегу реки раскинулись юрты табунщиков. Легкий дымок стелется над землею.
Разувшись, мы переходим вброд ледяной ручей. Бегущая с ледников вода обжигает икры ног. Полуодетые дети окружают нас тесным кольцом. Задрав черноволосые головы, рассматривают они гостей с любопытством.
На склоне горы пастухи доят маток-кобыл. Кобылье теплое молоко льется в сосуд. Как водится, табунщики потчуют гостей кумысом. От чернобородого киргиза я принимаю наполненную белою жидкостью пиалу. После утомительного путешествия особенно приятен холодный степной напиток. Не торопясь мы допиваем кумыс. Люди, окружающие нас, приветливо улыбаются. Я вижу обожженные ветром лоснящиеся лица, бороды, черные смеющиеся глаза, белые зубы. От множества улыбок кажется еще светлее. Черная рука киргиза касается моего плеча. Слышу дружеский смех, шутки и пожелания. Киргиз говорит что-то, и по улыбкам, по выразительным жестам угадываю дружеские слова.
В высоких горах, у границы вечных снегов, берет начало свое бурная и многоводная река, именем которой назван горный поселок. В заоблачной высоте, в темных каменных ущельях, заросших горною елью, мчит она свои студеные воды. Скатившись с гор, горный поток превращается в реку. Водою реки питаются поля и посевы большой плодородной долины. Так происходит чудо: родившаяся на вершинах гор река дает жизнь долине, простершейся у подножия.
В песнях и сказках народа, населяющего горы и предгорья, нередко говорится о животворящей силе рек, сообщающей жизнь всему сущему в горах и долинах. Без воды, сбегающей с гор, в голодную дикую пустыню превратились бы плодородные сады и поля, дающие утешение и хлеб человеку. В поэтической сказке кир¬
148


гизского народного ноэта-акына, восьмидесятицдтиле- тие жизни которого приехали чествовать гр^ти, рассказывается о мудрой Матери-Земле и ее сварливых и гордых детях-стихиях: Ветре, Огне и Воде, поспоривших между собою о силе и власти. С мудрым спокойствием поучает своих поссорившихся детей Мать- Земля:
Сотворена я Землею,
Меня зовут Матерыо вашей!
Огонь, Ветер, Вода родились от меня.
Не расхваливайте себя, умейте рассчитывать силы. Многие величавшиеся глупцы нашли свое место в гибели! ДОивите без хвастовства! —
(Гак говорит ваша Мать.
Ймея терпение, я стала обильной.
Собирая и накопляя, наполнила долины народом,
Реками, широкими озерами,
Величавыми скалами Алатоо!
Зовут меня мудрой Землею.—
Я, как богатырь, поднимаю великую тяжесть.
От Матери своей, дети, берите силы!
Пусть не выйдут из памяти вашей эти слова. Показавшая верный путь, Мать ваша мудра.
Нашедшая этот путь, да здравствует ваша Мать.
В счастливое время счастливо здравствуйте, дети мои!
Стоя на берегу, мы смотрим в грозную реку, с головокружительной быстротою несущую воды у наших ног. Люди победили силу воды, несомой горной рекою. Потоки воды нацравлены на поля. В арыках, заросших степной травою, слышится живое журчание воды, слушать которое так приятно. С этой водою идет на поля жизнь.
Три стихии: огонь, ветер, вода — служат службу свою человеку.
Заливаясь радостной песней, жаворонки поднимаются над степью. В лучах солнца их крылья видятся золотыми. Выше и выше возносятся жаворонки в небо, золотая льющаяся песня наполняет цветущий, радостный мир.
ТОЙ
Горы, облака, пустыня, палящее, обжигающее солнце. Ночами со снежных гор дует прохладный ветер. Все кажется первобытным, древним: и желтые азиат-* ские горы, и небо с грозовыми недвижными облаками,
149


и глиняные стены горных аилов, бросающие тень на дорогу.
На пути видятся древние киргизские могилы, полуразрушенные памятники — комбесы, слеплепные из праха. Дух древних всадников витает над их куполами. Похоронный звук песни степных птиц — удодов —* слышится с опустелых кладбищ.
Люди, сидящие в машине, руками показывают на оснеженные вершины гор. Каждое место здесь освящено легендами. Таинственный огонь зажигается по ночам на вершине Ала-Мышик. Сказочный богатырь некогда взошел на эту гору, и перед ним раскрылась вся страна, С горы он увидел за много верст своего быстроногого коня. Привязанный к столбу конь бпл копытами землю. Богатырь крикнул так, что колыхнулись вершины гор, посыпались камни с высоких скал: — Эй, эй, ленивые люди, отвяжите и напоите коня! Люди в машине продолжают рассказывать о подвигах славного богатыря Манаса, имя которого запечатлено в поэтических сказаниях и песнях. Я прислушиваюсь к словам, приглядываюсь к лицам, и мне начинает казаться, что сам слышу громовой голос великого богатыря, проносящийся над горами...
Путешественника, ожидавшего увидеть дикую горную страну, на первых порах неизбежно ожидает разо- чаровг, 4ie. Прекрасные автомобильные дороги проложены по Тянь-Шаню. Московские и ленинградские шоферы позавидовать могут своим собратьям, спокойно гоняющим машины по горным трактам Киргизии, — тракты эти не уступают хорошим европейским дорогам. В горных аилах центрального Тянь-Шаня нередко горит электричество. В отдаленнейшем районе горного края люди справляют юбилей народного акына-певца. Приезжие многочисленные гости нашли приют в школе, обширное и благоустроенное помещение которой было отведено для проведения народного праздника в честь поэта.
Усталому путешественнику не приходится заботиться о питании и ночлеге. Всюду находит он гостеприимный приют и обед. Почетного гостя потчуют кумысом. «Шампанское» горных кочевников льется рекою. Мы сидим на кошме, по-первобытному поджав под
150


себя поги. Двое молодых киргизов вносят сшитый из кожи козла мешок —чанач. Сосед, старый киргиз, подмигивает добродушно:
— Кумыс кушать будем!..
Из тяжелого, наполненного кумысом чанача жен-* щины разливают в пиалы густую белую жидкость. Пи-« тие происходит торжественно н степенна. Почтительно принимает гость пиалу, наполненную пенистым на*< питком.
— Хорош, хорош кумыс! — облизывая губы, говорит старый киргиз-сосед. — Кумыс пить будешь — сильный, веселый будешь...
Степенно и чинно движется заздравный дружеский пир — той. Так тысячу лет назад у походного чанача, наполненного кумысом, собирались люди. Над головами людей простиралось небо. От их одежды, от обуви и волос пахло конским потом и ковылем. Неторопливо пили они кумыс — напиток степных кочевннков-джиги- тов. За кумысом складывались сказания, о подвигах непобедимого богатыря Манаса пели свои песни неутомимые сказители-манасчи...
Подобрав иод себя ноги,, мы сидим вокруг наполненного чанача. Женщины продолжают наливать кумыс, Босыми ногами неслышно ступают они по разостланной на иолу мягкой кошме. Движения женщин легки н грациозны. Гибкими руками ставят они перед гостями наполненные' степным напитком большие круглые пиалы.
Я вглядываюсь в лица, вслушиваюсь в говор пирующих гостей. Сколько достоинства в каждом движении, в каждом вымолвленном слове! Неловкий поспешный жест здесь кажется неприличным. Спокойно и важно опорожняют свои чаши пирующие гости-киргизы. Лица их светятся оживлением. В их смехе, в движениях много детского, непосредственного. Старый юбиляр-певец сидит в центре. Широкое обветренное лицо его освещено умом и добродушием. Обширный загорелый лоб открыт. Мелкие добрые морщины сбираются на внсках и у переносья. С любезной готовностью оборачивает он седую свою голову к гостю, обратившемуся к нему с вопросом. В глазах его бодрость и ум. Многое видел на своем веку старый аксакал-поэт. Он помнит величайших певцов своей родины. Сурова, обильна событиями была жизнь акына. С детской беззубой улыб¬
151


кой прислушивается он к словам своих собеседников. Круглая голова аксакала склоняется к плечу. Сухая, обожженная солнцем рука привычно гладит узкую бо- . роду.
Весь киргизский народ знает и чтит своего старого акына-певца. Множество сказок, песен и басен поведая народу старый певец. Глаза аксакала полны юношеского оживления. Любовь и признание омолаживают его, вливают силу в старческие жилы.
Я смотрю на лицо старого поэта-певца. Ни малейшей суетливости не замечаю в степенных движениях морщинистых старческих рук. Скромность и простота поэта кажутся величественными. Сдержанно и просто, как должное, принимает он почет и любовь окружающих его многочисленных друзей.
СЕРДЦЕ ПЕВЦА
После обильной еды, запив угощение последней чашей кумыса, гости выходят на вольный воздух. Солнце стоит высоко над горами. Низко, касаясь земли, плывут пушистые белые облака.
Все население аила собирается в маленьком садике- сквере, посаженном здесь недавно. Молодой зеленеющий сад — гордость обитателей горного поселка. Здесь происходят собрания, решаются колхозные и общественные дела.
Для почетного юбиляра приносят из школы единственный стул. Слушатели садятся в широкий круг на земле, по-кочевому поджав под себя ноги. Нужно иметь привычку сидеть долго с поджатыми под себя ногами.
Концерт начинается выступлениями местных певцов и акынов. Обожженные солнцем, запыленные дорожною пылью люди выходят на круг, заменяющий эстраду. Жильные струны киргизской домбры едва звучат. В мелодии киргизских напевов почти отсутствуют протяжные переливы, обычные в восточной музыке. Музыка киргизской песни стремительна и быстра. В ней слышится ритм поступи коня, стремительность всадника, скачущего на горячей лошади.
Сидящие в кругу люди с глубоким вниманием слушают выступления певцов. Порядку и тишине зрительного зала позавидовать может самый культурный театр*
152


Я оглядываю лица слушателей, мужчин и женщин. Вижу оживленные лица, радостные улыбки. Пятилетняя девочка, держа во рту палец, неторопливо выходит в центр круга. Появление девочки не нарушает торжественности и тишины. Люди улыбаются, делают девочке знаки. Но она завороженно останавливается перед певцом и, наклонив черноволосую голову, внимательно слушает песню. На смуглом лице девочки не движется ни одна черта, ее поза доверчива и спокойна.
Один за другим выступают певцы перед многочисленным собранием слушателей. Круг незаметно сужается. Окруженный людьми, старый акын-юбиляр кажется отцом, патриархом, к которому сошлось многочисленное, многоголовое потомство. Я вижу головы юношей, стариков, женские головы в цветных повязках.
С глубоким вниманием слушает аксакал выступления молодых певцов. Обожженная солнцем стриженая голова его наклонена к плечу. Изредка степенным движением руки ободряюще оглаживает он свою бороду. Жест этот должен ободрить и обрадовать певца.
Я сижу в кругу знатных гостей. Мне близко видны лица выступающих певцов. Вижу глаза, пальцы, быстро и ловко перебирающие жильные струны. Звуки музыкального инструмента почти неуследимы. Нужна полная тишина, чтобы слышать аккомпанемент домбры.
Слушатели сидят неподвижно в тени маленьких де- ревцев сада. Людей точно магнитом тянет к певцу. Ярким пятном выделяются женщины. Они сидят на земле, подобрав ноги. Черные волосы заплетены в косы. На миловидных лицах женщин светятся улыбки. Черные продолговатые глаза внимательно и лукаво смотрят в лицо певца. Другие женщины подходят к кругу и садятся. Их движения легки, как у танцовщиц.
Внимательно и неторопливо оглядываю круг слушателей. Сколько выразительных, живых лиц! Не нужно знать язык певца. На лицах слушателей читаю содержание героической поэмы. Слышу голос певца, вижу движения рук и головы, с необычайной выразительностью подчеркивающие слова сказания.
Лицо певца-маиасчи преображается. Он сам как бы видит перед собою воображаемого поэтического героя. Поэтическая сила сказания подобна гипнозу. На глазах моих совершается чудо. Подвластные слову певца слу¬
153


шатели как бы воочию видят и переживают события. Вместе с богатырем Манасом участвуют они в бешеной скачке, бьются в смертном бою. Они плачут слезами вдовы Манаса, потерявшей любимого мужа, ликуют, слушая о подвигах Семитея, грозного и храброго сыпа Манаса..,
Среди опытных исполнителей Манаса был маленький мальчик-манасчи. Под одобрительный смех зрителей мальчика посадили на стул. Босые ноги юного ма- насчи не доставали земли. Прикрыв глаза, он детским голосом запел слова поэмы. Сотни восхищенных глаз смотрели на юного певца. Только два раза неопытный манасчи споткнулся. Собрание поддержало его одобрительном смехом.
Маленького манасчи сняли со стула. Старый акын- певец отечески поцеловал его в голову. На лице акына играла счастливая улыбка. Путь поэта не был пустынным. Слагая звучные песни, он делал нужное дело, Не было человека, который смел бы упрекнуть поэта, Достойно и честно прошел свой путь старый певец.
В дни печали и испытаний бодрой песныо поднимал он дух народа, в час пира легкой шуткой вызывал смех. Сказки и притчи учат мудрости и спокойствию. Стихи его — как мед, как услаждение счастливым, целебное лекарство для испытывающих потребность в участии и защите. Детская простота и спокойная мудрость светятся в его глазах. С неспешной готовностью обращается он к каждому, кто решается подойтн. Походка его легка и спокойна. Неторопливо он движется но земле. Глубокие морщины лежат на его лице. Лучами разбегаются они при каждой улыбке, и кажется, что лицо его светлеет. Слушая песни, люди идут за мудре- цом-поэтом, как стадо серн к водопою: ибо живому источнику ключевой воды в раскаленной пустыне должно быть подобно сердце певца..,
ГОРОД В ГОРАХ
Раскинувшийся у подножия снеговых гор зеленый городок тонет в густых яблоневых садах. Серебряные стволы высочайших пирамидальных тополей возносятся над крышами в небо. Шестьдесят лет назад, в год смерти знаменитого русского путешественника, здесь
154


был небольшой пограничный поселок. В захолустном городке Караколе размещался небольшой гарнизон, В маленьких домиках, укрытых садами, жили русские люди. Путешествие в отдаленнейший горный край справедливо считалось опасным и трудным предприятием. Сюда приезжали лишь отважньш искатели приключений да отчаявшиеся переселенцы-крестьяне, которых на край света гнали голод н безземелье. Направляемые царским правительством русские переселенцы, одолевая тысячи верст пути гужевым походным порядком, через степь н пустыни тянулись в обетованный хлебный край. Безземельных, голодных людей манила мечта о молочных реках и кисельных берегах, столь свойственная каждому . человеку. Не всем этим людям удалось добраться до вольных земель, не тронутых сохой и лопатой. Измученпые дальней дорогой, непривычным зноем пустыни, искавшие вольных земель люди тысячами погибали в дальнем пути. Костями переселенцев усеян тяжелый, нерадостный путь. Добравшиеся до назначенных мест селились па вольных степных угодьях и, по свойственной русскому человеку вековечной привычке, на целинных, нетронутых местах с величайшим упорством начинали новую, оседлую жизнь. От коренных русских жителей зеленого городка по сие время можно услышать сохранившиеся в памяти рассказы о великих трудностях далекого путешествия. Детям своим и внукам рассказывали деды, как ходили из России в далекий горный край, прося милостыню в дороге, как незнакомые сердобольные люди, жалея несчастных, бросали в разбитые повозки измученных переселенцев медные пятакн и копейки.
Первые опыты заселения отдаленного, дикого края были весьма неудачны.
Царские чиновники нередко селили людей на необжитых, диких местах, лишенных воды и дорог. Отрезанные от мира, заброшенные в горах русские переселенческие новоселки хирели, люди разбегались искать новых, удобных мест. Проезжих хороших дорог в стране не было в помине. Быт и обычаи населявших горную страну диких кочевников-киргизов, никогда не касавшихся лежавшей втуне степной плодородной земли, русским переселенцам-крестьянам казались чужими*
В те отдаленные годы возле голубого широкого озера обосновались первые русские земледельческие се¬
155


ления-станицы. На берегах пустынного Иссык-Куля весело забелели стены украинских хаток с расписными ставнями-распашонками, с резными скворечнями на воротах. На вскопанной, вспаханной руками русских людей целинной земле зазеленели первые хлебные посевы, зацвели, закурчавились яблоневые сады и богатые огороды.
Ныне в окрестностях горного озера на плодороднейших землях обширной долины процветает много больших русских колхозов, выросших и окрепших на месте первых переселенческих новоселков. Русское население особенно многочисленно в восточной, наиболее плодородной части долины. На колхозных базарах до сен поры можно увидеть российских крестьян-бородачей, как бы пожаловавших с картины, изображающей старинную русскую деревню. Усы и борода здесь по-прежнему пользуются почетом. Никто из бородачей-стариков не видел своими глазами Россию, и только редкому старику доводилось побывать в сказочно далекой Москве...
Проложенная царским правительством железная дорога приблизила к России этот отдаленнейший горный край, в прошлые времена считавшийся почти недоступным. Но по-прежнему тихо и застойно двигалась в глухом городке жизнь. Долгие годы непочатый и богатый край оставался почти пустынным. Присылаемые правительством чиновники приезжали и уезжали, предварительно постаравшись набить карманы. В департаментах писались и печатались указы и постановления. Судьбами людей и страны распоряжались на местах люди, облеченные полнотой власти. Этим людям было вручено попечение о процветании и благополучии подчиненного им дикого края. Чиновникам было мало дела до нетронутых богатств страны и открывавшихся возможностей. Довольство и благополучие располагали к лени и неподвижности. Чиновники и горожане жирели, предпочитая отсиживаться в своих домах, обрастали семьями и хозяйством. Личные мелкие интересы, провинциальный застой заслонили государственное общее дело. Вместе с людьми к небесным вершинам Тянь-Шаня переселился живучий быт гоголевских городков. Редкие предприимчивые люди, приезжавшие приложить силы свои в далеком краю, напрасно теряли энергию, обивая пороги начальства. Проекты и предложения смелых людей
150


складывались на вечные времена под спуд. Шевелиться и действовать продолжали одиночки-купцы. По трактам и дорогам нагорной Киргизии двигались караваны с товаром, находившим сбыт в полудикой стране. В горах Тянь-Шаня процветала контрабанда. Начальство смотрело на контрабанду сквозь пальцы. Жульничество и воровство были для чиновников обычным приемом наживы. В убыток государству на контрабанде богатели чиновники-взяточники да их приятели, контрабандисты- купцы...
МОГИЛА ПУТЕШЕСТВЕННИКА
В этом маленьком захолустном городке, укрытом садами, некогда прервалась жизнь русского славного путешественника, неутомимого исследователя и охотника, вдоль и поперек исходившего неведомые азиатские просторы. Люди рассказывали, что, готовясь в последнее путешествие к манившему его таинственному Тибету, расставаясь со своей тихой смоленской усадьбой, прощаясь со старушкой Макарьевной, Пржевальский как бы предчувствовал свою гибель. Путь до Пишпека был проделан благополучно. Располневший и отяжелевший к пятидесяти годам, видавший виды путешественник на сей раз особенно страдал от изнурительной жары. Пржевальский шутливо жаловался друзьям на выросший живот, мешавший ему двигаться с былою легкостью и свободой. «Груз лишний приходится па себе таскать, — говаривал он, отдуваясь. — Легкое ли дело — больше шести пудов теперь вешу...» Несмотря на нестерпимую жару, Пржевальский с прежнею страстью продолжал охотиться. В зарослях Чуйской долины он за два дня настрелял целый мешок фазанов, которых в те времена водилось здесь великое множество. Изнемогая от жары, путешественник напился воды из реки Чу. Тот год среди киргизского населения свирепствовал брюшной тиф. Сами киргизы опасались пить воду из гнилой, мутной реки. Вернувшись в город, Пржевальский почувствовал себя худо. Со свойственным ему пренебрежением к невзгодам и лишениям он мужественно перемогал болезнь: сам следил за сборами экспедиции, за укладкою снаряжения, отправлявшегося в горы. Добравшись до Каракола, Пржевальский был вынужден
157


остановиться. Окружавшие путешественника люди впервые заметили в нем тревогу и беспокойство. В один день больной переменил три квартиры. Его давили стены, не нравился скучный, захолустный городок. Чувствуя серьезность болезни, Пржевальский, однако, потребовал, чтобы его перевезли из города на бивуак, ближе к горам и природе. В привычной походной обстановке он почувствовал себя лучше.
Казаки, обслуживавшие экспедицию, выбрали для бивуака место у подножия гор на берегу потока. Больному путешественнику понравился этот бивуак. Здесь — в походной юрте — Пржевальскому на первых порах стало легче. Однажды на вершине ближайшей скалы казаки увидели черного грифа. С радостью сообщили они об этом своему начальнику. Одолевая болезнь, Пржевальский взял ружье. Метким выстрелом он уложил грифа. Это был последний выстрел и последняя добыча замечательного русского путешественника, охотника и стрелка.
Через несколько дней Пржевальский умирал. Он лежал на кошме в своей походной кибитке. Из города вызвали доктора (Пржевальский все время отказывался от медицинской помощи). Доктор, не задумываясь, определил тиф. В сохранившихся докторских записях сказано, что у больного нехороший цвет кожи, вздут живот. Пржевальского с трудом уговорили перебраться в город, под наблюдение врача. Для него было отведено особое помещение в гарнизонном госпитале. Ко времени прибытия больного помещение привели в порядок, вычистили и выбелили стены. Здесь знаменитый путешественник скоро скончался. Оп умирал далеко от своей родины. Последняя воля его была — выбрать для погребения место на берегу голубого Иссык-Куля, так, чтобы могилу не размывали волпы прибоя. Он просил положить себя в гроб в простой экспедиционной одежде. Любимое свое ружье завещал своему ближайшему помощнику, другое ружье Пржевальский оставил молодому участнику экспедиции юнкеру Козлову — будущему русскому путешественнику и исследователю Азии.
— Надпись на памятнике пусть будет самая~ простая, без упоминания генеральского чина, — просил умирающий. — Напишите: «Путешественник Пржевальский»,. Это самое почетное для меня звание,
158


Воля умирающего была исполнена. Пржевальского Похоронили на берегу озера Иссык-Куль. Голубые волны омывают подножие памятника знаменитому русскому путешественнику. Манившие своей неприступностью горы «Небесного хребта» видны с могилы. На гранитном тесаном камне простая значится надпись;
ПУТЕШЕСТВЕННИК НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ ПРЖЕВАЛЬСКИЙ
К могиле знаменитого путешественника от города нет проезжей дороги. Машину приходится оставлять в степи, у канавы, заросшей ковылем и полынью. Шагая через рытвины и кочки, мы пробираемся к одинокому 4 памятнику, маяком вознесшемуся над крутым откосом. Внизу простирается голубая гладь озера. Сливаясь с небом, сияют снежные вершины гор.
Я подхожу к памятнику, увенчанному изображением степного орла. Распластав крылья над картой Азии, птица держит в клюве бронзовую ветвь. Тень от высокого памятника, от бронзовой птицы падает на землю, заросшую степной горькой полынью. В пустынном одиночестве высится могила славного путешественника* Несколько небольших деревьев, посаженных заботливой рукою, скрашивают суровый азиатский ландшафт.
Горный простор окружает одинокую, пустынную могилу. Сняв шляпу, долго стою над каменным надгробием. Простая надпись свидетельствует о суровой скромности путешественника, прославившего нашу страну.
НАД ГОЛУБЫМ ОЗЕРОМ
Посреди высочайших гор, воздушной цепью окруживших обширную впадину-долину, покоится прекрасное голубое озеро. Жители береговых селений называют это озеро морем. Как в настоящем море, синя и прозрачна глубь. На двести километров распахнулось голубое пространство. Высокие волны гуляют на широком просторе.
Страшны, сокрушительны над горным озером бури,. С необычайной силой обрушивается с ледяных гор.
159


страшный ветер. Грозовые тучи низко стелются над водою. Клочья разрозненных туч задевают о гребни клокочущих волн. В грозовую минуту серой пеленою поднимается над степью летучая пыль. В одно мгновение изменяется величественный горный ландшафт. Спустив паруса, торопятся к берегу рыбаки. Горе маленькой рыбачьей лодке, настигнутой на озере бурей!..
Как гнев легендарного богатыря Манаса, проносится над озером буря. Но чище, прозрачнее воздух после грозы. Еще долго гуляет по озеру высокая зыбь, но уже близко видятся ледяные вершины «Небесных хребтов», кажущиеся застывшими облаками, освещенными солнцем.
В тихую, ясную погоду спокойна голубая озерная гладь. Легкие волны прибоя ласково набегают на береговой чистый песок. После утомительного пути путешественнику приятно погрузиться в их прохладную влагу. Необычайно прозрачны воды горного озера. В хорошую погоду на многосаженной глубине видится озерное дно. Маленькие пароходы совершают обычные рейсы по высокогорному озеру-морю, окруженному снеговыми горами. Капитан парохода может показать место, где на дне озера покоится древний город. Здесь под водою можно увидеть погребенные в воде стены. Не раз добывали рыбаки со дна озера древнюю китайскую утварь. Никто точно не знает о происхождении и судьбе погибшего города. Возможно, что этот древний город был затоплен после великого землетрясения, еще в незапамятные времена образовавшего обширную Иссык-Куль- скую долину.
Поднявшись над озером в горы, путешественник с особенной силой чувствует суровую пустынность окружающей его азиатской природы. На Тянь-Шане нет богатого разнообразия растительного мира. Здесь нет лесных зеленых массивов, пышными ярусами покрывающих северные склоны Кавказского хребта. Дика и однообразна растительность гор. В щелях и темных расселинах, на отвесных обрывах заросших мохом ущелий в разнообразных положениях лепится стройная ель. На необычайную декорацию похожа заросшая горным лесом теснина. Черные скалы нависли над головой путешественника, самому себе ’здесь кажущегося ничтожной букашкой. Горные голуби вьются в недосягаемой вышине. Легкими хлопьями кажутся они путнику, про¬
160


бирающемуся в глубине узкой теснины. Холодный мутный поток мчится по дну каменной щели. Солнце никогда не заглядывает в холодную глубину. Ледяным холодом веет от быстрого потока. Холодные брызги окатывают путешественника и его привычную лошадь, смело ступающую пробитою над потоком тропою. Над путешественником нависли дикие камни, поросшие терновником и лесным мохом. Холодный ветер струится в узкой щели. Направо и налево высятся темные ели. Чудится, они навсегда застыли в каменной неподвижности горного ландшафта. На фоне гранитных скал деревья кажутся повисшими в воздухе. Как бы подчеркивая окружающую путника неподвижность, высоко над расселиной луч солнца пронизывает воздух, свечами зажигая вершины деревьев...
Выше и выше поднимается в горы путешественник- охотник. Бодрая киргизская лошадка уверенно и привычно ступает по краю каменной тропы, пробитой на дне ущелья. Охотник слышит ее дыхание, чувствует потную теплоту лошадиного тела. Голова кружится от усталости, от недостатка воздуха в горных высотах. Доверившись лошади, спокойно бредущей с опущенной головою, любуется путешественник окружающей его чудесной горной природой.
Нужно родиться и долго жить в горах, чтобы полюбить и навсегда привыкнуть к дикой горной природе. Непривычного путешественника подавляют простор, неохватные, грандиозные пространства. Микроскопическим существом чувствует себя здесь человек. Напрасно глаз ищет знакомого зеленого уголка, уютного тихого пристанища, любезного сердцу жителя русских равнин. Здесь все величественно и недоступно. И одиноким, подавленным грандиозностью суровой природы может почувствовать себя на первых порах впечатлительный путешественник, самоотверженно забравшийся на высокие снежные вершины.
Но никогда не забыть ему первого впечатления, произведенного величественной красотою гор. Во сне будут видеться воздушное пространство, темные теснины ущелий, ослепительные вершины, как бы слившиеся с безбрежной голубизной неба. Запомнится чудесное голубое озеро, и—как первых путешественников и исследователей — с неудержимой силой потянет его в этот чудесный край простора и охоты.
МJ!'"Т'ТОП, *р. 2 iC'*


В НЕБЕСНЫХ ГОРАХ
Пристрастие и любовь к увлекательным скитаниям по обширной стране нашей, рассказы бывалых людей привели меня в горный охотничий край. Здесь впервые увидел я подлинную Азию—далекую, сказочную горную страну, имя которой некогда влекло к себе самых отважных и предприимчивых путешественников. Любуясь горами, здесь человек чувствует величие земли. Подобных гор нет во всем мире. Кажется, самого неба касаются их снежные вершины. «Небесным хребтом» называются цепи гор, которыми любовался путешественник Пря^евальский. Загадочной неприступностью манили путешественников эти горы. Кажется, сказочные неведомые страны скрываются за белыми ледниками, слившимися с небом...
Путешественник-наблюдатель чувствует себя потрясенным. Величественными, неприступными представляются слившиеся с небом сверкающие хребты. Нет возможности сосчитать высокие снежные вершины. Не всякому альпинисту удается приблизиться к их ледяным пикам. Мне всегда было чуждо увлечение альпийским спортом, требующим от человека крайнего напряжения сил. Из опыта путешествий знаю, как раздражительно действует иа охотника крайпяя усталость. Переутомленный путешественник и наблюдатель как бы слепнет* и глохнет, теряет тонкость и остроту чувств. Крайне уставший человек неспособен к радостным переживаниям. Для него исчезает прекрасное в окружающей его природе. В скитаниях, на охоте стараюсь я не переутомляться. С большой экономией расходую силы, чтобы сохранить свежесть и радостность восприятий. Свежий и бодрый просыпаюсь на солнечном восходе. Ни одно движение не ускользает от глаз. Слышу сокрытые звуки, и обоняние чувствует тончайшие запахи, наносимые ветром.
Но с величайшей почтительностью готов я изумляться упорству и долготерпению смелых альпийских путешественников, упрямо стремящихся к своей цели. Никакие препятствия не могут остановить их. С несокрушимой настойчивостью, презирая опасность и усталость, пробираются они к самым высоким вершинам. Множество смелых путешественников-альпииистов побывало в горах. Описаны и исследованы горные пики, изучены опасные, недоступные ледники. Теряя послед¬
162


ние силы, люди не раз поднимались на самые высокие вершины, чтобы убедиться в своем могуществе и упорстве.
В скромных охотничьих путешествиях меня не соблазняют головокружительные рекорды. Забыв о цели похода, часами готов я любоваться внезапно раскрывшейся перед глазами прекрасной панорамой. Подолгу засиживаюсь в густом синем лесу. С поэтическим чувством любуюсь спокойным течением лесной рыбной реки, полетом диких птиц, проносящихся над головою. Я слушаю пение птиц и радуюсь встречам с людьми, поэтически чувствующими природу. В отдаленнейших и глухих окраинах нашей страны, куда завлекала меня скитальческая страсть, всегда находил я близких моему сердцу людей. Я встречал их на островах ледяной Арктики, в суровых просторах уральской тайги и на берегах лазурного южного моря. Всегда волновали и радовали меня эти встречи. В охотничьих скитаниях, в далеких и радостных путешествиях обретал я новых и верных друзей, связь с которыми никогда не обрывалась.
После тяжелого подъема останавливаемся на привал вблизи ледников. Отраженное снегами солнце слепит и слезит глаза. Резкий, дующий с вершин ветер обжигает лицо.
Обширная, неохватная глазом, раскрывается внизу долина. В дымке тумана видятся голубая гладь озера, сплетения и узлы гор, зеленые склоны и пастбища, граничащие с ледниками. Грандиозною, недоступною кажется сверху горная страна — вершины и хребты гор, накрытых вечными снегами.
Опытный спутник и проводник с привычной распорядительностью устраивается на привал. Его не волнует, не трогает необычайная для новото зрителя чудесная панорама. Привычными руками расседлывает и стреноживает он усталых лошадей. Под навесом голой скалы синей струйкой взвивается дым костра.
С необычайной быстротою наступает ночь в горах. Падает в темную пропасть скрывшееся за хребтом солнце. Черная, непроглядная тень покрывает ущелья* В звездном мерцающем свете аспидными кажутся зуб-» чатьге вершины гор.
163


Лежа под небом, как бы в центре вселенной чувствует себя путешественник. Открыв глаза, он любуется на звездный шатер, раскинутый над горами. Звезд так много, что весь мир кажется наполненным звездным призрачным светом.
Взволнованный величием звездного неба, ночь путешественник проводит почти без сна. Но так живителен воздух в горах, так радостны и свежи впечатления, что такая бессонница не утомляет. Бодрый и свежий поднимается утром охотник с каменного ложа. Струя воды из горного родника обжигает лицо. В дымке рассвета на скате горы дремлют стреноженные лошади. В пелене спустившегося тумана они видятся огромными недвижными изваяниями.
Тихо закипает чай в походном чайнике-котелке — верном спутнике охотничьих путешествий. Зыбкий утренний холод пронизывает тело. Подкрепившись кружкою чая, садится в седло путешественник, чтобы продолжать счастливое свое путешествие...
ДЖЕТЫ-ОГУЗ
В диком лесном ущелье, на берегу потока, несущего с ледников мутную воду, бьют из земли целебные горячие ключи. Запах серы и железа распространяется от воды. В горячей воде можно сварить яйцо. С незапамятных времен съезжались сюда люди лечиться от тяжких болезней. В ямах, запросто вырытых в каменистой земле, принимали они целебное купанье. Слава лечебной силы источников распространялась далеко. В прошлые времена больные не соблюдали норм и режима. Лечившиеся водою сами выбирали и устанавливали способы и сроки лечения. Те, кто мог выдержать высокую температуру, предпочитали купаться в самом горячем ключе. Такое купанье не всегда кончалось благополучно. Случалось, запарившихся больных вынимали из ванны без чувств.
Там, где бьют из земли горячие целебные ключи, теперь построен большой лечебный курорт. Дикая горная природа окружает новые здания курорта. Много больных приезжает лечиться в ущелье Джеты-Огуз, отныне Лгавшее знаменитым. Здесь живут и лечатся больные Йз всех областей Киргизской республики, нередко
164


можно встретить гостей из далеких Москвы и Ленинграда.
Даже здоровому человеку полезно и приятно посидеть несколько минут в умеренно горячей воде. Купанье в горячем источнике хорошо ободряет путешественника после утомительной и долгой дороги. Выходя из воды, чувствуешь себя успокоенным и освеженным.
Искупавшись в горячих ключах, с новыми силами поднимаемся в горы, к зеленым пастбищам — сыртам. Заросшие синим лесом гранитные скалы возносятся над потоком. Холодный воздух струится меж стен каменного ущелья. Ледяные брызги летят в разгоряченное лицо путника, склонившегося над потоком.
Чем выше поднимаемся — глуше, темнее каменное ущелье. Здесь, на большой высоте, у непривычного путешественника немного кружится голова. Легок и чист разреженный горный воздух, приятна прохлада, струящаяся с ледников. Ближе и ближе видятся вершины гор. Мы видим сверкающий край ледника, обширные зеленые пастбища, дающие приют круторогим архарам. Но обманчива кажущаяся близость снежных вершин.
Счастливым чувствует себя путешественник и охотник. Вновь раскрывается перед ним горный простор. Он видит сверкающую гладь озера. Близким кажется небо, соединившееся с горами.
Отсюда недалеко до горной границы, проходящей по хребтам и снежным вершинам. За вершинами гор лежат многолюдные далекие страны. Опасен и тяжел горный путь. Тяжесть этого пути знают бойцы-погра- ничники, несущие охрану отдаленнейших границ нашей страны. В неприступных горах, на оснеженных вершинах находятся их посты и заставы. Нужно железное здоровье, выносливость крепких людей, чтобы выдержать долголетнюю службу в горах.
Вечером, спустившись на отдых, вновь останавливаемся в долине Джеты-Огуз. Семь красных скал возвышаются над долиной. Заросшие лесом скалы кажутся грандиозными изваяниями. На кирпично-красных обрывах высоко белеют узоры известковых потеков. Вечернее солнце освещает и золотит вершины скал. Горные голуби гнездятся на недосягаемой высоте.
Мы располагаемся у подножия скалы, роняющей тень на долину. Прозрачный ручей струится в камен*
• 1СЗ


ном ложе. Здесь, в глубине горного ущелья, выбиваются из земли горячие целебные ключи, чернеют крыши прилепившегося в горах поселка-курорта.
— Послушай старую сказку, — указывая на красные скалы, говорит веселый, словоохотливый проводник. — В незапамятные времена в горном краю жили два знатных и могущественных хана, властители многочисленных и богатых родов. Одпажды жадный и злой хан похитил у своего соседа красавицу жену. После этого два рода стали спорить и воевать между собою. Башковитые люди посоветовали злому хану: «Твой враг требует, чтобы ты вернул ему жену, — сказали советчики. — Что же, ты можешь выполнить его желание. Убей женщину, а ее труп передай тому, кто добивается ее возвращения. Что может ответить твой враг? Его требование ты исполнил. Сердце твое будет спокойно, ибо он не сможет владеть женщиной, которую ты ему возвратишь...»
Совет башковитых людей понравился жадному хану. Чтобы выполнить злой умысел, он устроил в горах большой поминальный той — пир. Множество людей съехались в гости. Семь красных быков были убиты, чтобы приготовить поминальное кушанье для пиро-. вавших.
Когда был повален и убит последний, седьмой бык, злой хан сам вонзил нож в сердце возлюбленной. Горячая кровь брызнула из раны и окропила горы, — до сего времени видна эта кровь на утесах. Вместе с алою кровью из раны хлынула кипящая вода, горячий поток затопил всю долину. В кипящей воде погибли пирующие гости и весь многочисленный род хана-убийцы. Волны потока далеко отнесли приготовленные для поминального пира туши красных быков. Посмотри и посчитай хорошенько эти туши: семь красных быков — семь красных утесов. Поэтому до сего времени называется эта долина Джеты-Огуз, что по-киргизски значит — долина Семи быков...
ОХОТНИЧЬИ БОГАТСТВА
Еще до отъезда в Киргизию от бывалых людей я много слышал увлекательных рассказов об охотничьих богатствах далекого горного края. Охотники, побывав-
166
I


гапе в горах Тянь-Шаня; рассказывали об изобилии фазанов в степных зарослях и угодьях, о множестве уток всевозможных пород, ежегодно прилетающих зимовать па пустынное незамерзающее озеро. В степях и степных долинах скопляются многочисленные стаи местных и прилетных дроф, на которых охотятся здесь только зпмою. В недавние времена городские охотники возвращались с возами настрелянной дичи. В последние годы вблизи городов и больших селений охота значительно обеднела. Меньше стало фазанов, обеднели угодья горной и степной дичью. Оскудение охоты объясняется обилием городских и сельских охотников, истреблением зарослей, дававших надежный приют птице и зверю.
В глухпх, отдаленных районах Тянь-Шапя много дичи. На склонах гор нетронуто пасутся стада много** численных серн — теке, наблюдать которых можно почти ежедневно. Легконогие, быстрые, как ветер, антилопы-джейраны на глазах путешественника перебегают дорогу. В долинах горных рек, в лесных урочищах, в заросшей ковылем степи живут и скрываются степные разбойники — волки, прячутся хитрые лисицы, в неисчислимом количестве водится степной маленький заяц, охота на которого здесь не представляет интереса. В лесах и ущельях, заросших смолистой елью, в колючих, непролазных зарослях кустарников бродят медведи, плодится горный кабан. В горах встречают охотники барса, здесь никогда не нападающего на человека. На горном озере Иссык-Куль находят приют лебеди, гуси, остающиеся здесь на зимовку. Ружейному охотнику большое удовольствие доставляет охота на каменную куропатку. Доверчивая птица держится многочисленными стаями, и бывает, что от одного удачного выстрела падает несколько подстреленных птиц. Высоко в горах можно найти уларов — горных индеек. Птица эта стала большой редкостью, и не каждый охотник может похвастать редкой добычей...
На вершинах гор, у белоснежных сверкающих ледников, держатся стада круторогих архаров. Приезжему охотнику лестно увидеть редкостного зверя. Нужно принять много труда и лишений, чтобы исполнилось заветное желание. В летнее время архары держатся высвко в горах. На почти недоступных горных пастбищах, вблизи ледников, находятся их становища. Не у всякого
167


охотника поднимается рука на прекрасное и редкостное животное. Положив ружье, предпочитает он любоваться грациозными движениями горных баранов. Кажется, не существует для них препятствий. С необыкновенной легкостью, почуяв опасность, мчатся они по краю головокружительной пропасти, карабкаются на отвесные скалы, перепрыгивают через расселины, зияющие темной глубиною. Нужно уметь хорошо наблюдать, знать места обитания и повадки строгих животных, чтобы насладиться зрелищем, которое доступно не всякому охотнику.
У страстного и любознательного охотника навсегда останется чудесное впечатление первой встречи с архаром. В горах Тянь-Шаня на архаров обычно охотятся поздней зимою, когда сторожкие звери спускаются ниже и в горах наступают законные сроки зимней охоты. В летнее, теплое время стада архаров держатся на высокогорных малодоступных пастбищах. В долины и степные пастбища архары не спускаются. От охотника требуется * много терпения, чтобы близко полюбоваться пастбищем архаров. Нужно преодолеть большие и опасные дорожные трудности, переходить хребты и теснины. Местным охотникам-киргизам известны места обитания архаров. Посреди горных пространств, накрытых белыми облаками, нелегко приметить стадо. Но зорок и точен глаз привычного горного стрелка. На большом расстоянии видит он животных, рассыпавшихся по каменистому откосу. Издали архары кажутся неподвижными. Только орлиный глаз киргиза-охотника безошибочно отличает затерявшихся между камней животных. Осторожный знак делает он своему спутнику. Прижимая к глазам бинокль, в далеком пространстве впервые видит охотник редкостных зверей, спокойно пасущихся на краю головокружительного обрыва.
АРХАРЫ
Не чувствуя опасности, спокойно пасется в горах большое стадо архаров. Снежные вершины окружают пустынное высокогорное пастбище. В хороший бинокль видно, как неторопливо передвигается стадо по горному крутому откосу. Вот остановился старый вожак и, подняв голову, как бы прислушивается к горным звукам.
168


Ближе и ближе подбирается к пастбищу архаров осторожный охотник. Он то припадает к земле, то долго прячется в выступах каменных скал. Все чувства охотника сходятся на необыкновенном и чудесном зрелище, любоваться которым доступно не каждому счастливцу.
На границе вечных снегов, по склонам альпийских высокогорных лугов пасутся в летние месяцы осторожные круторогие горные бараны — архары. Их редко можно увидеть ниже пояса льдов. Здесь, на большой высоте, никогда не бывает большой жары. Холодный ветер струится с ледников, безлюдная недоступная пустыня окружает строгих животных.
Цепляясь за каменные выступы, выше и выше пробирается охотник к пустынному пастбищу. Головокружительные пропасти раскрываются под его ногами. Непривычному человеку трудно поглядеть вниз. Но самые большие трудности готов преодолеть страстный охотник, чтобы осуществилось заветное желание поближе увидеть редкостных архаров.
Нагруженный походным снаряжением, с биноклем в руках, поднимается к горному пастбищу упрямый охотник. Его не страшат ночлеги на голой каменистой земле. Подбросив в голова походный мешок, чутко дремлет он на своем каменном ложе. Малейший звук слышится в ночной тишине. Близким кажется небо — миллионы сияющих над горами звезд.
Трудно дышать на больших горных высотах. Удары сердца отдаются в ушах. Но чист и прозрачен воздух в горах. Помолодевшим и легким вновь чувствует себя видавший виды путешественник-охотник. Кажется, свалились с плеч годы. Просыпаясь и засыпая, чувствует путешественник величие окружающего его мира, все радостнее, все полнее бьется сердце...
Ранним утром, на восходе солнца в горах, подкрадывается к стаду архаров освеженный отдыхом наблюдатель-охотник. С ловкостью дикого зверя он припадает к земле. Камни, покрытые холодной росою, скрывают охотника от слуха животных. Ближе и ближе подползает он к стаду, увлеченному утренней едою.
Больше трех десятков животных рассыпалось по крутому каменистому склону. На фоне горы они кажутся неподвижными. Часть стада спускается на зубчатый откос, оставшийся в тени утреннего рассвета. Здесь, возле обрыва, охотник видит вожака, стоящего на
16Р


откате. Утреннее солнце освещает зверя — спину и голову со спирально изогнутыми рогами. Охотнику чудится, что это стоит изваяние, вылепленное искусными руками. Но будь начеку, увлеченный необычайным зрелищем охотник! Достаточно малейшего звука, неловкого движения, чтобы, как призрак, как привидение, исчезло чуткое животное с глаз. Боясь шевельнуться, человек терпеливо лежит на промерзшей каменистой земле. Медленно поднимает он голову, прикладывая к глазам холодные стекла бинокля. Как на картине, видятся снеговые вершины. И совсем близко, почти в упор, в дрожащем поле бинокля видит охотник сказочного зверя. Недолго приходится любоваться редкой картиной. Задетый ногою камень шумно катится вниз. На одно мгновение замирает, прислушиваясь к звуку, старый вожак. Как по команде, снимается все стадо, и, поднявшись на ноги, стоя во весь рост, долго смотрит вслед удалившимся животным осчастливленный редкой встречей охотник.
ОХОТА В ГОРАХ
Всего замечательнее в горах Киргизии старинная охота с ловчими птицами — беркутами. В горах, в степных аилах до сего времени можно встретить страстного охотника — беркутчи. С незапамятных времен существует благородная охота. В песнях, в древних киргизских сказаниях народные певцы-акыны поют о славных охотниках. Владельцы охотничьих беркутов гордятся красотой, силой, ловкостью своих ловчих птиц. Хорошему наезднику любезен и дорог быстроногий, выносливый конь — настоящему охотнику всего дороже ловкий, настойчивый беркут. На дорогого коня не согласится охотник сменять любимую птицу, доставляющую его сердцу радость и утеху. Бывает, что до самой смерти не расстается с любимой птицей заядлый охот- ндк-беркутчи.
— Мужу нужна хорошая хозяйка-жена, наезднику нужен добрый конь, охотнику всего нужнее верный и сильный беркут, — так говорят на Тянь-Шане старые охотники-киргизы.
В доме охотника ловчая птица пользуется общей любовью. Вместе с людьми обитает беркут в жилище охотника. Странно видеть среди многочисленного семей¬
170


ства охотника огромную птицу, недвижно сидящую на своей деревянной подставке. Постоянно живущая с людьми птица хорошо знает хозяев, никогда не трогает маленьких детей, ползающих возле страшных когтей орла, ударом клюва способного убить взрослого барана.
Нужно очень много настойчивости, несокрушимого терпения, чтобы изловить, выносить, сделать ручным и покорным грозного орла, привыкшего парить в заоблачных высотах. Любуясь своей птицею, мой новый приятель охотник-беркутчи о приручении беркута говорил так:
— Первая хитрость — поймать птицу. Вторая хитрость — научить брать мясо из хозяйских рук. Третья и главная хитрость — приучить беркута брать в поле крупную добычу и возвращаться на руки. С хорошим беркутом много лисиц и волков возьмет терпеливый и опытный охотник...
Слушая рассказы бывалых людей, я много раз старался представить увлекательную охоту. Со степными охотникамп-киргпзамп видел себя у подножия гор. Ловчая птица сидит на руке джигита. Чуя свободу, птица ершится, пытается сбросить с глаз кожаный колпачок.
Лошади идут по степи, заросшей травою. Маленькие степные зайцы выпрыскивают из-под ног. Не обращая внимания на мелочь, охотники вглядываются в степь, изредка оправляя па руке птицу, беспокойно требующую свободы.
Степная лисица, припадая к земле, выскочила из своего дневного укрытия. Охотник видит огненный хвост, ее рыжую спину. Легкой тенью скрывается в степной траве поднятый с лежки зверь. Задержав лошадь, беркутчи сбрасывает с головы птицы глухой шлем-колпачок.
Почуяв свободу, орел расправляет крылья. Зоркие глаза его в мгновение находят скрывшегося в траве зверя. Взмахнув могучими крыльями, взлетает он над добычей. Легкая тень птицы скользит по земле.
Сидя на лошадях в седлах, охотники видят птицу, высоко взмывшую над степью. Сложив над спиной крылья, камнем падает орел на лисицу. Широкие крылья орла видны над травой. Острые когти крепко впились в зверя. Гордо и спокойно смотрит орел на приближающихся всадников. Бросив поводья, быстро со¬
171


скакивает с коня джигит-беркутчи. Повернув плоскую голову, грозно смотрит на него орел.
С притороченной к седлу первой добычей охотники едут дальше по обширной серебристой степи. Беркутчи смотрит на птицу с гордостью и любовью. Орел по- прежнему сидит на руке его. Со стороны видна плоская голова птицы, ее окровавленные когти судорожно и гневно сжимают кожаную перчатку...
БЕРКУТЧИ
Путешествуя по Тянь-Шаню, всячески старался я знакомиться и сходиться с местными охотниками-бер- кутчи. Пользуясь гостеприимством охотников, любовался великолепными ловчими птицами, составлявшими украшение и богатство охотничьего скромного дома.
Нужно много терпения и труда, чтобы поймать и воспитать хорошую ловчую птицу. Обычно молодых беркутов-слётков киргизы-охотники вынимают еще из родительского гнезда. Трудно найти в горах орлиное гнездо. Охотник ежедневно наблюдает за птицами, пролетающими с добычей. Определив по полету птиц положение гнезда, с великими трудностями карабкается охотник на отвесные скалы. Нужно быть природным горцем-киргизом, чтобы решиться на опасное и трудное предприятие. Нередко, защищая гнездо, не страшась выстрелов и криков, орлы бросаются на человека. Взятого из гнезда слётка орла охотник тщательно вынашивает. Не у всякого хозяина будет жить беркут. Необходимо особенное терпение и настойчивость киргизских охотников, чтобы обучить и выкормить дикую птицу.
С первого же дня молодой беркут не расстается с людьми. Это необходимо, чтобы птица привыкла и не боялась людей, узнавала и отличала хозяина. Охотник, воспитывающий птицу, долго морит пойманного беркута голодом, томит бессонницей (чтобы не давать цтице спать, охотник время от времени брызгает на нее водою). Измученный голодом гордый орел делается покорным. Как собака, он сам берет из рук хозяина мясо. По приметам охотников, птица, взявшая из человеческих рук пищу, навсегда остается ручною.


Обучение молодых беркутов-слётков начинается задолго до настоящей охоты. Чтобы пробудить в охотничьей птице кровожадную страсть, молодым беркутом травят мышей, кошек. Взрослый, опытный беркут без промаха должен брать козу, лисицу, степного волка. Мелочью — зайцем и сусликом — старый беркут не интересуется. Настигнув волка, он вместе со зверем падает на землю. Волка и лисицу ловчая птица берет мертвой хваткой за морду и за загривок. Сила и хватка орлиных когтей столь ужасны, что даже волк не в состоянии вырваться из страшных тисков, замертво падая с выклеванными ьлазами.
На стаю разбойников-волков, промышляющих возле овечьей отары, наводит панику появление орла, высоко плывущего над степью. Там, где живет и летает беркут, стадо овец в безопасности. Ничто не спасет жадного хищника от острых когтей зоркой птицы. С заоблачной высоты высматривает беркут добычу. Он видит малейшее движение в степной тра'ве. Все затаивается и припадает в страхе к земле. Точно пикирующий бомбардировщик, падает из голубой выси на свою жертву грозный орел. Взгляд и вид страшной птицы как бы парализуют, завораживают животное, теряющее сообразительность и разум.
Ручной беркут покорно отдает добычу хозяину-чело- веку. Он презирает трусливое существо, павшее под его когтями. Как бы далеко ни отлетел увлеченный погонею беркут, он покорно возвращается на зов хозяина, сам садится на вытянутую руку.
Есть беркуты, много лет живущие у одного хозяина. С такой опытной птицей хороший охотник не расстанется ни за какую награду. Человек и птица как бы сживаются, дышат и живут общей страстью. Опытный, умный беркут знает хозяина и, поднявшись в небо, сам высматривает и наверняка бьет добычу.
В прежние времена хорошо выношенный беркут равнялся в цене с верблюдом. Теперь настоящий охотник своего беркута не уступит ни за какую цену. С гордостью и любовью хвастает он своей птицей. Он оглаживает и оправляет ей крылья, осматривает и чистит перья. Величественный беркут принимает ласки хозяина. Странно видеть грозную птицу, сидящую на руке человека. Рука человека поднимается, осаживает го¬


лову орла. Страшными когтями беркут сжимает толстую рукавицу, сшитую из сыромятной кожи.
— Не гневайся, не серчай, дорогой друг! — любовно говорит своей птице хозяин.
Пальцами свободной руки он перебирает острые когти орла, любуясь, ими, как стрелок любуется своим драгоценным оружием. Склонившись над птицей, он дует ей в грудь. Точно знаток, осматривающий лошадь, раскрывает и заглядывает в клюв орла.
Охота с беркутами не привилась среди русских охотников-нереселенцев, предпочитающих добывать дичь ружьем и собакой. Быть может, русским охотникам недостает терпения, тысячелетнего опыта и умения ухаживать за требовательной дикой птицей. Настоящий охотник-беркутчи должен быть опытным, страстным наездником. На удалые праздничные скачки похожа многолюдная охота, когда, собравшись большим- отрядом, с гиком и свистом мчатся охотники-киргизы к добыче, остановленной в степи беркутами. Много горячих споров и оживленных рассказов бывает после такой многолюдной охоты. На совместной охоте показывают наезд- ники-беркутчи ловкость и силу птиц, выносливость и резвость своих лошадей. Обильным возлиянием кумыса заканчивается любимая охота. Сидя за кумысом, лакомясь жирной бараниной — бешбармаком, — долго рассказывают киргизы об увлекательной охоте, гордятся и хвастают добычей.
В ДОМЕ ОХОТНИКА
Заканчивая путешествие в горы, в последний раз я остановился на берегу голубого просторного озера. Мой новый приятель охотник-беркутчи гостеприимно пригласил меня на ночлег. Уговаривая меня остаться, дружески похлопывая по плечу, беркутчи ласково говорил:
— Беркут смотреть будем, ружье смотреть будем, бешбармак кушать будем. Дорогой елдаш1, пожалуйста, будь моим гостем!..
Мне очень хотелось еще разок полюбоваться прекрасной ловчей птицей, и, разумеется, я обрадовался
1 Е л д а ш — товарищ.
174


случаю немного погостить у охотника, довольного своим счастьем. Как бы для того, чтобы закрепить согласие гостя, любезный хозяин соблазнял на прощание киргизским кушаньем, отказываться от которого невозможно,
В доме охотника заезжего гостя принимают с почетом. Нужно привыкнуть сидеть на кошме с поджатыми по-степному ногами. Шумят и смеются люди, оживленно рассказывая о своих охотничьих похождениях. Выгрузив ворох лисьих и волчьих шкурок, похваляется богатой добычей охотник-беркутчи.
Лисы и волки были добыты принадлежавшим охотнику беркутом, о ловкости и силе которого говорили по всей округе. С большим удовольствием рассматривают гости богатую добычу, искренне дивясь силе и ловкости птицы.
Пока продолжается охотничья беседа, женщины варят на дворе в большом котле целого барана. Путешественнику, принявшему приглашение, не миновать обильного угощения. Еще перед поездкой в горы много наслышался он о гостеприимных обычаях киргизов* «Кто хоть раз отведает бешбармака, — напутствуя путешественника в дорогу, говорили знакомые киргизы, — тот непременно к нам вернется...»
С трепетом приступает в первый раз неопытный гость к обильному угощению. Куски вареной жирной баранины горою лежат в тазу, поставленном среди пирующих. «Неужто все это можно съесть?» — загадывает путешественник, поглядывая на приготовившихся к еде соседей. Опасения гостя напрасны. Хорошо разваренное мясо оказывается очень вкусным. Еда и питье кумыса сопровождаются веселыми шутками. Пирующие гости любят пошутить над любителями много покушать.
По обычаю, гостю предлагают почетный кусок — голову барана. С недоумением осматривает гость увесистый подарок. Заметив его смущение, хозяин сам разбирает по частям голову. Лакомые куски распределяются между пирующими. Сладко причмокивая, гости обгладывают кости, высасывают из костей мозг. Прозрачный жир стекает по бородам пирующих киргизов.
После обильного обеда, ополоснув руки, еще раз отправляемся смотреть хозяйского беркута. Величественная птица помещается на дворе под навесом. При появлении людей беркут грозно топорщится,, ерошит на спине перья. Надев кожаную перчатку, хозяин берет


птицу на руку. Как бы просясь в небо, орел рвется с удерживающей его тонкой цепочки. От взмахов сильных крыльев ветер повевает в лицо.
Долго любуюсь счастливым охотником и его ловчей птицей. Любовно оглаживает потревоженного беркута охотник. Пронзительный взгляд птицы кажется холодным. От этого страшного взгляда теряют сознание дикие звери, беспомощно валится на землю настигнутый беркутом волк...
Ночью, после обильного угощения, последний раз засыпаю под небом, засеянным бесчисленными звездами. Утром меня будят радостный свист дрозда, кукование горной кукушки, примостившейся над головой.
На восходе солнца прощаюсь с гостеприимным хозяином, провожающим меня до дороги. Долго жмем руки, дружески улыбаемся. Пожимая в последний раз руку, говорит мне счастливый охотник:
— Непременно приезжай в наш край зимою. Лисиц ловить будем, волков ловить будем. Пожалуйста, к нам приезжай!..
1941
В ГОРАХ КАВКАЗА У ПОДНОЖИЯ ГОР
После многих охотничьих путешествий по глухим, обильным дичью краям обширной родины нашей мне особенно хотелось побывать в горах Кавказа, славившихся редкой охотой. В охотничьих книгах я много читал о сторожких обитателях горных вершин — о круторогих турах и стремительных сернах. Мне хотелось увидеть все самому, и с большой охотой я присоединился к экспедиции, отправлявшейся на Кавказ.
Экспедиции нашей было поручено найти верные способы борьбы с волками в районах Кавказского заповедника, где размножившиеся стаи волков имели надежный приют в недоступных лесных и горных трущобах. Тот год в Комитет по заповедникам поступали сведения о больших опустошениях, которые причиняли волки охраняемым в Кавказском заповеднике ценным животным.
Из Москвы экспедиция выбралась лишь осенью, когда в наших краях заканчивался сезон осенней охоты.


В горах мы рассчитывали дождаться снега, первой пороши.
Готовясь к отъезду, мы заранее представляли трудности нашего предприятия. Кавказский горный волк нам справедливо казался особенно хитрым, изворотливым врагом.
Еще в Москве обсуждали мы план борьбы. Успеху нашего охотничьего предприятия должны были помочь наше горячее желание, опыт и знание участников экспедиции, хорошо постигших хитрую охотничью науку,
В ожидании верховых лошадей (на лошадях должно было начаться наше путешествие в горы) мы отдыхаем в тени широкой казачьей станицы, широко раскинувшейся у подножия гор.
Кругом — станичные домики с распахнутыми нарядными ставнями, зеленые сады. В этом году много уродилось слив, яблок, груш. Золотой урожай собран со степных тучных полей. Лежа на теплой траве, с удовольствием разглядываем укутанную зелеными садами веселую станицу. Высокое солнце стоит над горами. Лиловые тени лежат иа их снежных вершинах.
Когда-то в этих местах жил, охотился, воевал с немирными горцами, влюблялся в чернобровых казачек толстовский юнкер Оленин. В одном из таких домиков жила красавица Марьянка, и, вернувшись с охоты, влюбленному, мечтательному юнкеру рассказывал свои истории, пил кислый чихирь знаменитый дядя Ерошка.
Лежа на теплой траве, я стараюсь представить это далекое прошлое. Вот по широкой, крепко накатанной улице проходит красавица казачка. Ее черноволосая голова накрыта платком, а под белой полотняной рубахой обозначается молодое, сильное тело. Казак Лукашка ее поджидает в тени у плетня. И, уронив недочитанную французскую книжку, за ними ревниво следит из окна, закрытого вишнями, влюбленный юнкер Оленин...
Бодро ступая обутыми в охотничьи поршни ногами, к нам в самом деле подходит одетый в рваный бешмет живой дядя Ерошка. Широкая борода лежит на его груди. Он внимательно смотрит полными жизни глазами, как бы стараясь насквозь разглядеть приезжих людей.
— В горы, в запрет, что ли? — говорит он, присаживаясь на корточки и раздвигая колени. — Покурить дяде найдется?


Толстыми, негнущимися пальцами Ерошка насыпает табак, крутит из газетной бумаги верчонку. Его лукавые глазки смеются.
— Знатный табак в Москве! — говорит он, закурив и пуская из ноздрей дым. — Можно отсыпать вашего табачку немножко? Да ты не жалей, сыпь больше, не бойся!..
В ожидании лошадей мы еще долго беседуем с воскресшим дядей Брошкой. Вставляя крутые словечки, рассказывает он нам об охоте. Помнит Ерошка далекие времена, когда в эти края еще приезжала княжеская охота, когда зверем и птицей кишели леса.
НА КИШЕ
В управлении Кавказского заповедника нам посоветовали отправиться на реку Кишу, где в небольшом горном поселке жили зоологи-студенты, занимавшиеся научной работой.
— На Кнше вы сразу познакомитесь с условиями вашей работы, — говорили нам бывалые люди. — Там, наверное, найдется для вас помещение, а для вашей работы это будет самое подходящее место...
Добрый совет нам пригодился.
Киша оказалась глухим, диким, заброшенным местом. Позднею ночью, рискуя сломать голову, добрались мы к затерянному в горах маленькому поселку, расположенному на месте старинного аула на берегу реки.
В первый же день узнали мы последние новости, волновавшие жителей глухого поселка. На склоне горы Пшекиш волки зарезали оленя. Остатки волчьей трапезы — обглоданные копыта и окровавленные клочья шерсти, — обходя свой участок, обнаружили наблюдатели-егеря.
Волки, видимо, чувствовали себя полными хозяевами в этих диких местах и не стремились нападать на гурты лошадей, пасшихся обычно у подножия гор.
Кроме людей — зоологов и сторожей-наблюдателей, охранявших свои участки, — в поселке обитали четвероногие существа: верховые казачьи лошади и единственная дойная корова, молоко от которой люди уступали трем воспитывавшимся на Кише олененкам. Малень-
? 178


кио олени были недавно пойманы в заповеднике и за короткое время сделались совсем ручными. Они хорошо знали клички, по пятам ходили за ухаживавшими за ними людьми. Особенной смекалкой отличался олененок Чугуш, взятый у пастухов-имеретинов, поймавших его в горах. На молодых оленятах еще не сошли светлыо пятна, делавшие их похожими на пятнистых оленей. Чугуш ежедневно приходил в нашу комнату и, стуча копытцами по полу, разыскивал приготовленное угощение. Другого маленького олененка поймал двенадцати- летний Ваня, сын егеря-наблюдателя. На берегу реки на Ваню набросилась из кустов мать олененка и, сбив его с ног, умчалась в лес. Испуганный мальчик долго не мог понять, что с ним случилось, потом, оглядевшись, увидел под повалепным деревом маленького олененка. При появлении человека олененок бросился в реку, но Вайя успел его схватить и, отогревая иа своей груди, принес на Кишу.
Молодые олени отлично чувствовали себя с людьми. В них не было и следа дикости, свойственной лесным животным. Ухаживавшую за ними студентку они принимали за свою мать, ходили за нею неотлучно. Трогательно было видеть, как бредут они за ней по лесной дикой тропинке.
Маленькие оленята были общими баловнями и любимцами в поселке, и люди всегда уступали им лучшее из скудных своих запасов.
ЗАПОВЕДНИК
Кавказский государственный заповедник занимает центральную часть главного Кавказского хребта. Северные границы заповедника проходят по линии диких скалистых гор, спускаются по реке Кише и реке Белой, берущим начало свое в ледниковых горах. На южном склоне, обращенном к Черному морю, граница заповедника проходит возле поселка Красная Поляна, где — во времена прошлые — для императорской охоты был построен дворец и проложена в горах большая дорога. Эту дорогу строили вручную, ломами проламывая скалы. Стоившая много миллионов дорога была проложена исключительно для проезда знатных гостей, приезжавших побаловаться горной охотой.
179


Самые глухие, малодоступные места находятся на северном склоне гор. Здесь, в горах и глубоких ущельях, заросших девственным лесом, на обширных альпийских пастбищах, — ранней весною особенно прекрасны цветущие луга! — на неприступных голых высотах пасутся стада охраняемых в заповеднике редкостных животных.
В заповеднике не дивное дело встретить стадо оленей. Поднявши головы, долго будут вглядываться сторожкие звери в путника, нарушившего дикую неприступность горной пустыни. В них все легко и прелестно — гордый постав головы, тонкие ноги, грациозные линии спины и груди. Стоит хлопнуть в ладоши — как стрелы, спущенные с лука, не касаясь земли, умчатся олени, и уследить трудно их мелькающий, легкий лет...
Многое может увидеть путешественник, любитель природы, попавший в заповедные эти края. Нужен сильный, многократный бинокль, чтобы раскрылись перед ним тайны окружающих его горных просторов. Утвердившись на камне, с вершины скалы неторопливо обозревает он раскрывшиеся перед ним горные дали. Здесь чувствует он себя как бы в необыкновенном театре. Смутно синеет в поле бинокля опушка дальнего леса. Стадо серн пасется на склонах гор. Издали животные кажутсй легкими тенями. Вот, освещенный утренним солнцем, медленно взбирается по каменистому крутому откосу медведь. С непостижимою ловкостью хватается мишка за камни. Куда, по каким делам прокладывает он себе дорогу?
Черные птицы парят над ущельем, синевеющим своей глубиною. В бинокль они видятся небольшими пылинками. Так парят над черною пропастью стервятники-грифы. Что разглядели они в глубине темной расселины? Быть может, там лежит разбившийся насмерть горный козел или упала в пропасть неосторожная лошадь. Несчастные случаи — не редкость в горах. И, вглядываясь в грифов, с содроганием вспоминает охотник, как поскользнулась в пути его лошадь. Жутко представить, как растерзанный труп валится в пропасть и, его наглядев, спускаются делить добычу мрачные птицы.
Но всего интереснее охотнику следить за турами, У самой границы снегов видится их чуткое стадо. Туры
180


пасутся на крутых скатах горы. Головокружительная, неприступная окружает их высота. Нужно хорошо уметь ходить по горам, уметь прятаться и припадать к земле. Осторожные туры зорко сторожат опасность. Стоит столкнуть камень, неосторожно показаться — стадо исчезнет, точно совсем его не бывало.
Но бывают счастливые дни, когда путешественнику удается приблизиться к турам. Сидя за камнем, может долго любоваться он на рассыпавшееся по горному пастбищу стадо. В память охотника навсегда врежется редкостная картина. Четко рисуясь на гребне скалы, неподвижно стоит крутолобый бородатый козел с тяжелыми, круто завитыми рогами. На каменное изваяние похож этот как бы застывший в неподвижности высокогорный страж. Точно из недосягаемой древности, из забытого, встает перед охотником чудесное зрелище, наблюдать которое приходится, быть может, единственный раз в жизни...
В тех самых местах, где Советской властью основан Кавказский заповедник, некогда была знаменитая великокняжеская охота. Казна отпускала много денег на содержание охраны. Кубанскую охоту (так назывались места княжеской охоты) охраняли егеря. Кроме оленей, туров, серн, медведей, населявших дикие склоны гор, в те времена здесь обитало большое стадо кавказских зубров. По словам старожилов, помнящих прошлые времена, князь приезжал на охоту с большою и пышною свитой. Княжеские гости охотились на туров и серн, стреляли оленей. Для знатных охотников в горах были проложены особые тропы. По этим тропам можно было подъезжать верхом к самым отдаленным местам.
Охотничьи подходные тропы сохранились. Многие из них заросли лесом, стали почти непроходимыми, а сохранившимися тропами пользуются наблюдатели- сторожа, охраняющие заповедник.
В годы голода и гражданской войны много зверей погибло. Добравшись до запретных мест, браконьеры беспощадно уничтожали все, что попадалось под руку, иногда не имея возможности даже воспользоваться своею добычей.
Особенно много диких животных истребили скрывавшиеся в горах белые бандиты.
Последнего зубра браконьеры убили много лет
181


назад. Выследить огромное животное — дело простое. Тяжелые зубры не могли убегать от охотников. Огромная туша зубра представляла даже для неопытного стрелка надежную мишень.
ПО ГОРНОЙ ТРОПЕ
Ранним утром началось наше путешествие в горы. Сидя на лошадях, нагруженных вьюками, тронулись мы из гостеприимной Киши, дружески нас провожавшей. Двигаясь по лесной узкой тропинке, вряд ли имели мы вид лихих горских наездников. Ну что же, пусть посмеется со стороны над кавалерийской выправкой неопытных наездников очень притязательный наблюдатель! Здесь, в горном лесу, на глухих темных тропинках, чувствовали мы себя прирожденными кавалеристами.
Воинственное шествие наше возглавлял кишинский осел Федор Иванович. Это благородное животное в рассказе своем я сознательно называю человеческим именем. С благодарностью и восхищением вспоминаем мы ушастого спутника, облегчавшего трудное путешествие наше. Нагруженный громоздкими тюками, с разумнейшей осторожностью обходил он препятствия, ни разу не зацепившись даже уголком давившего его груза. Он шел впереди, как опытный проводник, трогательно- заботившийся о своих спутниках. По временам он останавливался и, повернув голову, заботливо вглядывался в отстававших. Во взгляде его была тревога. «Что же вы, братцы? — говорил нам как бы с упреком его взгляд. — Что же вы? Этак сорваться с тропы можно!»
Там, где приходилось вести лошадей в поводах, чтобы сохранить вьюки, Федор Иванович со своим грузом следовал самостоятельно. Лошади уступали в уме и сообразительности своему длинноухому собрату. Они пугались предметов совсем безобидных и делали непростительные глупости. Но больше всего Федор Иванович изумлял нас своими гастрономическими вкусами. На остановках с особенным аппетитом он кушал колючий чертополох, точно это было любимое, самое лакомое кушанье.
Здесь, на уступах гор, где начиналось наше охотничье путешествие, некогда жили в горных аулах воинственные наездники горцы. До сего времени печальное


зрелище представляют заросшие густым лесом покинутые пепелища. Еще виднеются в кустах и колючем терновнике накрытые бурьяном груды развалин, кое-где сохранились старинные каменные колодцы. Студеная и прозрачная вода струится по каменному лотку. Роняя налитые соком плоды, свесилась над заброшенным источником дикая алыча. После долгой дороги приятно прильнуть к прозрачной ключевой воде, опустившись на мягкую траву и закрыв глаза, представить в воображении далекое прошлое.
По извилистой утоптанной тропинке отсюда некогда спускались горские женщины с высокими кувшинами на плечах. Лица их до половины были прикрыты чадрою. Яркое солнце отражалось на плоскокрыших домиках горного аула. Синие дымы очагов поднимались к небу. У источника слышался плеск воды, звучно звенели голоса...
Я открываю глаза. Вызванного воображением видения нет. На одичавшей поляне пасутся стреноженные лошади. Дым охотничьего костра стелется тонкой струйкой.
И особенно печальными кажутся одичавшие сады* Медведи и кабаны приходят по ночам собирать падающие с деревьев плоды. В этих одичалых садах удобно подкарауливать ночью медведей. В темноте слышит охотник, как, лакомясь сладкими грушами, орудует под деревьями зверь. Вот он забрался на дерево, и под его тяжестью внезапно обломилась покрытая плодами вершина. Далеко слышно тогда, как кряхтит упавший с дерева неуклюжий Топтыгин...
Шаг за шагом поднимаемся по лесной узенькой тропинке, ведущей нас как сказочный бабушкин колобок* Тропинка то поднимается, круто свиваясь, то ровною нитью тянется по обнаженным хребтам.
Чем выше поднимаемся — реже встречаются лиственные деревья. Высоко в горах не видим раскидистых зеленых буков. Их незаметно сменили мрачные пихты* Точно готические колокольни, высятся эти деревья, вонзаясь в небо заостренной темной вершиной. Мрачное впечатление производит пихтовый лес. Вот лежит, на пути необъятное дерево, некогда поваленное ветром* Тропинка свернула, чтобы обогнуть ствол упавшего великана. На гигантском стволе дерева выросли грибы, замысловатыми кружевами развесился пышный лишай¬


ник. Сколько столетий простояло в лесу это дерево, сколько довелось ему выдержать бурь? Сколько еще пролежит, пока не рассыплется прахом необъятный труп богатыря!
Мы останавливаемся на привал у упавшего дерева. Усталые лошади жадно хватают листву ежевики, густо обвившейся вокруг великана. Еще много живых старых деревьев высится в девственном лесу. Их черные вершины сокрыты от глаз. Видим толстые стволы, густые темные ветви, над нашими головами закрывающие синеву неба.
Безжизненным, мертвым показывается лес. Путешественник не услышит в горном лесу кукованья кукушки, звонкого свиста дрозда. Птицы избегают бес- кормной глуши горного леса.
Вот у дороги показались рододендроны — первые жители горных высот. Железная, жесткая листва их недвижна. Видится что-то доисторическое, чуждое в форме этих реликтовых растений.
У самой границы альпийских лугов все резко меняется. Исчезают пихты, опять зеленеет низкорослый лиственный лес. На большой высоте путешественники входят в полосу горных кленов. Этими кленами — яркою золотою оправой — мы любовались еще у подножия гор. Отсюда, с оголенной хребтины, головокружительный, глубокий открывается вид.
После долгого путешествия легко и свободно дышит путник, оказавшийся в воздушном просторе альпийских лугов. Впервые во всей силе чувствует он горную высоту.
РЕВ ОЛЕНЕЙ
— Желаем вам услышать в горах рев оленей, — еще в управлении заповедника говорили нам молодые зоологи, напутствуя нас в дорогу. — Рев теперь в полной силе, и для охотников, любителей природы, этр будет как лучшая музыка, послушать которую удается очень немногим...
Добрые пожелания наших друзей осуществились. Еще по дороге отчетливо увидели мы в бинокль пасшихся на опушке оленей: красавца самца с рогами, похожими на украшение рыцарского шлема, и безрогую красавицу самку. Олени бродили на опушке, прислу¬
№


шиваясь к каждому звуку. Рыцарь поднимал голову, как бы рисуясь перед прекрасною дамой, спокойно щипавшей полегшую траву.
Я долго сидел на краю каменного обрыва. Внизу, на покатой поляне, зеленевшей свежей травою, паслись легкие серны. Они казались тенями, скользившими среди кустов и каменных обломков.
Солнце скрылось за острый гребень хребта, и над горами быстро опустилась ночная лиловая тень. Тотчас внизу, близко, из накрытого тенью ущелья послышался звук трубы. Невидимый влюбленный рыцарь трубил, созывая соперников на поединок.
Удивительное чувство в сердце охотника порождает этот призывный и страстный звук. Чуются в этом звуке гордая сила, и страстный призыв к возлюбленной, и угроза сопернику.
Широкая расходившаяся котловина усиливала звук, эхо далеко повторило голос ревущего оленя. Тогда на склонах горы ответили трубачу голоса соперников. Казалось, вокруг охотника ожили вдруг леса и раскрылась лесная сказочная тайна...
Ночью, лежа у дымившего костра, я не спал. Я поднимал голову, прислушиваясь к раздававшимся в горах трубным звукам. Звезды наполняли ночное черное небо. Не в силах заснуть, я смотрел на звезды, слушал треск костра, далекий рев оленей, трубивших радостную песню своей любви.
Живя в горах, мы еще долго слышали победный рев оленя. Это ликовал олень-победитель. Рев победителя отражался в горах, и ему отвечали другие. В звуках трубы была воинственная угроза. Среди многих голосов мы узнавали робкие голоса молодых. Один олень трубил особенно печально. Наверное, это был старый одинокий самец, из года в год ревевший на облюбованном месте. Наш провожатый, опытный охотник, по голосу знал старого оленя. В голосе старика слышался звук разбитого металла, печаль утраченного. Нам этот старый олень представлялся печальным рыцарем, замкнувшимся в свое одиночество...
На Кавказ мы приехали в октябре. Рев оленей еще продолжался. Закованные в бронзу стояли леса. Сверху мы видели чудесный ковер осеннего раскраса, лило¬
185


вую шубу буковых лесов, червонное золото горных кленов.
Разумеется, нам очень хотелось ближе увидеть турнир лесных благородных рыцарей, но редкому охотнику выпадает такая удача.
Опытные люди, близко наблюдавшие ревущего самца-оленя, рассказывают, что каждый олень в пору игры облюбовывает место, свой маленький точок. Здесь он проводит осенние ночи, чутко слушая голоса соперников и трубя. Осторожному охотнику удается иногда подойти близко к оленю, увлекшемуся любовной игрой. Редкое удовольствие испытывает такой счастливец. Он видит влюбленного рыцаря, гордо поднявшего голову, украшенную ветвистыми рогами. Ожидая возлюбленную, олень трепещет. Горе сопернику, осмелившемуся приблизиться! Рука не поднимается у охотника стрелять в прекрасное животное, объятое страстью любви...
Бродя в горах, мы открыли несколько точков, выбитых оленями во время рева. Видеть лесной турнир близко нам, однако, не посчастливилось. Все же воспоминание о ночах, проведенных в горном лесу в пору рева, осталось драгоценнейшим воспоминанием, которым может похвастать не каждый охотник.
ПАСТБИЩЕ АБАГО
Ранним утром я вылез из дощатого пастушьего балагана. Восходившее солнце ярко блистало на пелене снега. Выпавший ночью снег покрывал широкое пастбище Абаго.
Сделав несколько шагов, я увидел на снегу следы двух оленей. Животные ночью подходили к самому балагану. След русака вытягивался длинной петлею.
Выпавший снег раскрывал перед нами тайны ночной жизни зверей. Нам интересно было воспользоваться первой выпавшей порошей, и, наскоро напившись чаю, отправились мы в дальнейшее путешествие.
Шагая по таявшему снегу, подвигались мы набитой оленями тропинкой. Приятная встреча ожидала нас в пути. Спустившись в лощину, мы увидели медведя.
На ярком фоне снега отчетливо была видна его черная туша. Зверь стоял как бы задумавшись. Малейшего
18G


движения было достаточно, чтобы испугать зверя. С необычайной легкостью медведь метнулся в сторону и, вытягиваясь, быстро умчался.
Несколько мгновений мы наблюдали, как улепетывает по. снегу перепуганный Топтыгин, и, довольные приятной встречей, бодро двинулись дальше.
Путешественник и охотник, привыкший бродить по полям и лесам обширной страны нашей, в горном лесу чувствует себя неуютно. Здесь нет привычных уголков родпой нашему глазу природы — нет тихих речек, заросших зелеными лопухами, таинственных заводей, манящих сердце охотника-рыболова.
Подавленным и одиноким чувствует себя на первых порах поднявшийся в высокие горы охотник. Незнакомый, головокружительный он видит простор. Здесь все величественно и грандиозно. Вершины гор уходят в небо. Точно золотистое пустынное озеро, распластался внизу туман. Как одинокие сверкающие острова, встают над туманом обнаженные ледяные вершины.
Обманчива величественная тишина гор. Тысячекратно отражается в глубокой теснине звонкое эхо. Жутко взглянуть на головокружительную глубипу, где, седая от пены, ревет и мчится река.
Прекрасны, стремительны горные реки. Как бы разгневавшись, в седой злобной пене бьются они о каменное русло. Необычайная сила выражается в сокрушительном их потоке. Кружится голова, когда стоишь возле такой реки. Кажется, все проносится мимо с бешеной быстротою, и, осыпаемый брызгами, ты один стоишь, укрепившись на камне. Разноцветная радуга висит над рекою...
Вот упало с кручи огромное дерево и мгновенно скрылось в пенящемся потоке. Как пустую соломинку, понесла его седая от пены река. Долго следим, как кувыркается, ныряет в клубящейся пене растерзанный труп лесного гиганта.
НОЧЬ У КОСТРА
Поздним вечером — уже смеркалось — мы останавливаемся на ночлег в горах. У сочащегося из земли родничка растут старые пихты, тянутся корявые березки.. Яркая звезда загорелась над горами.
187


Летом под высокими пихтами жили пастухи-имеретины. Когда-то здесь стоял сделанный из пихтовых дранок балаган. Ветер и непогода давно разметали легкое пастушеское жилище.
Мы тотчас взялись за восстановление разрушенного балагана. Под умелыми руками охотников быстро возникало походное жилище.
Среди охотников и путешественников есть особенно неоценимые в путешествиях люди. Друг и спутник мой обладал драгоценнейшим талантом. С ним можно смело пускаться в самые тяжелые путешествия. На войне, в трудных походах и путешествиях особенно драгоценны эти умелые, деятельные люди...
Склонившись на колени, приятель раздувает костер. Лицо его освещают вспышки огня. Красные искры уносятся в небо и остывают.
В чертах друга я узнаю давно знакомое. В детстве мы были товарищами. Охота и любовь к путешествиям опять нас соединили.
Здесь, у охотничьего костра, мы будем чувствовать себя молодыми счастливцами, для которых раскрылась прекрасная дверь Природы. Разве когда-нибудь состарится человек, силы свои черпающий в скитаниях и охоте?
Мы, охотники, счастье свое находим у огня в лесу. Здесь мы слушаем дыхание земли, а сердца наши крепко и радостно бьются. Искры улетают в небо, и как ладно, легко течет наша беседа...
Ночью, разбуженные холодом, необычайностью ночлега, мы будем вставать, чтобы подкинуть топлива в костер. Вот я кладу в огонь заготовленные дрова. Пламя принимается жарко лизать сухие поленья.
Как хороша, как чудесна над горами звездная ночь!..
И мы опять лежим у огня, вглядываясь, как танцует жаркое пламя, как в ночном черном небе плывут и мигают над нами ясные звезды.
Есть поэтическое, привлекательное в охотничьем ночлеге. Смутные возникают воспоминания. Тысячи лет назад на берегах полноводных рек жили у костров наши предки — лесные охотники. Радостнейшим воспоминанием деревенского детства остались костер, ночное. Тревожными огнями светились во времена войны лагери бойттов. У бивуачных костров складывались
188


сказки, слагались звучные песни. Недаром счастливая молодежь — советские пионеры — знаком своего счастья избрали высокий, весело полыхающий костер...
1938
НАД СИНЕЙ ТАЙГОЙ У СВЕТЛОЙ РЕКИ
На берегу широкой судоходной реки, среди необъятных лесов и непроходимых болот, раскинулось, просторно разрослось старинное северное село. В высоких, рубленных из крепкого дерева хоромах-домах с резными светлыми окнами жили семьи славных речных лоцманов и капитанов. Каждый раз, вешней водою проходя мимо родного села, долгим троекратным гудком здоровались капитаны с домашней роднею, и, отвечая им, белыми вышивными платочками махали из окон проплывавшим по реке пароходам сероглазые дородные капитанши.
В давние времена глухие леса подступали к селу вплотную, а медведи и сохатые-лоси запросто гуляли возле сельских построек. С тех пор много воды унесла широкая светлая река. Почти неузнаваемым стало, шире раскинулось большое село. Обнажая просторные берега реки, отступили от городов и новых заводов непроходимые, дремучие леса. Новая, бурная жизнь всколыхнула, широко раскидала людей, в былые времена привыкших жить вековым крепким укладом.
От прошлых времен осталась на селе белая церковь с обломанной колокольней, да, радуя взгляд наезжего путешественника, старинным своим убранством, веселыми окнами глядятся на простор светлой реки высокие капитанские хоромы, затейливо украшенные резьбой.
Неприветливой и пустынной кажется на первый взгляд река. Через бесчисленные отмели и затоны в синих лесных берегах несет она холодные воды свои. Новые и старинные заводы высятся на берегах реки. По многим местам сохранились старинные деревянные постройки, северным старинным говорком по сию пору объясняется простой лесной человек. В глухих таежных селах не перевелись сказители. В столетних кова¬
189


ных сундуках хранят бережливые старушки свои подвенечные сарафаны. Еще и по сей день выносят колхозники продавать на рынок плетенные из бересты лапти, писаные берестяные туески.
Здесь, на лесном Севере нашей страны, с незапамятных времен стали кормиться люди рекою и лесом. С давних времен служила река широким путем, соединявшим сердце страны с лесным и богатым Севером нашим. С далекого моря, с великого торгового пути поднимались по реке купцы. Нагруженные медом, мехами, солью, спускались вниз купеческие корабли. Сюда, на берега лесной древней реки, стекался в попсках добычи и корма, скрываясь от рабства и гонений, предприимчивый русский человек.
Приятно зайти в просторную чистую избу, украшенную резьбою. Хорошо послушать складную речь, побеседовать с крепкими лесными людьми, умеющими вставить в рассказ старинное красное словечко.
Большая река неизгладимый отпечаток свой наложила на быт и устои лесных деревень. Лес и река воспитали живущих на ее берегах людей. Круглый год в лесу и на реке работали люди. Они таскали суда бечевого, служили на барках и пароходах, заготовляли и гнали плотами по реке лес. С рекою и речными работами связано прошлое. На судоходной сплавной реке до сего времени продолжают работать местные жители — отличные сплавщики и водолюбы.
Много опытных капитанов, матросов, отчаянных бурлаков воспитала северная судоходная река. Лесными охотниками-следопытами, опытными лесорубами богаты северные деревни.
Там, где еще недавно бродили в лесу сохатые и медведи, а на высоких соснах пели весеннюю песню дремучие мошйики-глухари, — над далекими селами, заводами, городами летят быстрые самолеты. Обгоняя косяки птиц, самолеты идут над рекою, раскинувшейся серебряной извилистой дорогой. С заоблачной высоты летчики видят серебряную даль реки, синие пространства обступивших ее лесов.
В недавние годы Великой Отечественной войны эти мирные самолеты'не переставали летать над тайгою. Сверху игрушечными кажутся заводы, лесные, в ква¬
190


дратах полей, деревеньки. И сказочным синим царством чудится бескрайняя, пропадающая в сизой дымке тайга — леса, болота, сверкающие на солнце лесные озера*
СЕВЕРНЫЕ ЛЕСА
С Крайнего Севера на запад и на восток сплошною зеленою пеленою простерлась дремучая, нетронутая тайга. От плодородных степей черноземья до холодной пустынной тундры тянутся бескрайние лесные массивы. Дремучими неисхоженными лесами покрыты Приура- лье, Урал. Сосновыми красными борами, темным еловым, пихтовым, лиственничным лесом, зелеными кудрявыми рощами, веселыми дубравами красуются наши плодородные пространства.
Могучие полноводные реки из края в край перепоясывают северную темную тайгу. Множество лесных малых рек, текучих лесных ручьев вливают воды свои в великие эти реки. Под покровом лесов берут начало свое, полнятся и текут великие судоходные реки нашей страны, некогда служившие первыми путями расселения народов.
Дремучими, неисхоженными лесами были покрыты когда-то еще большие пространства. Селясь по берегам рек, первые люди вели упорную борьбу с лесом. Первобытному земледельцу, сменившему охотничий лук и копье на соху, в те времена лес представлялся лютым врагом. Пядь за пядыо, в великих трудах и лишениях, отвоевывал человек землю у леса. Исконная борьба с лесом была тяжела и упорна. В тяжких трудах на берегах северных рек человек выжигал, валил, выкорчевывал наступавшие на него вековые деревья. И лес не хотел уступать человеку. Молодой порослью покрывались обработанные человеком гари-поля. Тенью своею глушил лес посевы. Обитавший в лесах дикий зверь тревожил покой земледельца. Лютому зверю, лихим, дерзким разбойникам давал приют лес.
С тех пор страшными чудовищами, недобрыми сказочными существами населило воображение человека недружелюбную для него лесную природу.
Столетиями продолжалась борьба с лесом у занимавшегося хлебопашеством поселившегося в тайге человека. В этой борьбе человек выходил победителем. Со¬
191


юзником человека была безлесная степь. Под натиском степи и человека дальше и дальше отступала на север тайга.
Люди, изучавшие историю родины нашей, хорошо знают, какое огромное влияние на климат, плодородие и другие особенности нашей равнинной страны оказа- зала вековечная борьба леса со степью. С каждым столетием у леса отвоевывались новые пространства. Но случалось, лес переходил в наступление: молодой дикой порослью, густыми стойкими кустарниками, таившимися в логах и степных оврагах, начинал отвоевывать лес некогда отбитые пространства. По всем стратегическим правилам, казалось, велась эта поддерживаемая человеком вековечная война степи и леса.
В прошлые времена в нашей стране лес не имел большой ценности; владевшие землею люди относились небрежно к принадлежавшим им огромным богатствам,— лесные массивы истреблялись беспощадно и без нужды. По старой памяти осевшие на землю люди считали лес закоренелым своим врагом. Они выкорчевывали лес и рубили, выжигали огнем. (Только у кочевых первобытных охотников, не занимавшихся земледелием, пропитание свое находивших в рыболовстве, к лесу осталось доброе, поэтическое отношение.) Забираясь в тайгу, садясь на необжитые места, новый поселенец-хлебороб огнем палил окружавший его вековой нетронутый лес для того только, чтобы на выгоревшем пространстве, среди гари и пала, на двух десятинах земли начать свое землепашеское хозяйство. Еще в недалекие годы, идя в тайгу на сбор орехов, сибирские жители не задумывались с корня валить столетние кедры. Так, запросто, ради мешка кедровых орешков, губились в тайге редкие сибирские кедры-великаны. Поощряемая равнодушием власти к судьбе природных богатств, в северном человеке держалась нелаобовь к лесу. Недаром в любой северной деревне путешественнику трудно увидеть бережно посаженное возле жилища хотя бы единственное кудрявое, веселое деревце. Впечатлительному путешественнику унылыми, голыми казались лишенные всякой древесной растительности северные поселки. Лес расступался, в страхе бежал от ненавидевшего его человека. Иное дело — южные степные деревни, обычно утопающие в зелени садов и любовно выращенных деревьев, В отличие от таежного се*
192


вера в южных голых степях лес искал у человека защиты, доверчиво прижимаясь к его жилищу.
В дореволюционное время лесное хозяйство страны было в небрежении. Правильное хозяйство велось лишь на незначительных площадях, принадлежавших казне и некоторым частным лицам. Рубка и сплав полностью оставались в руках хищников-предпринимателей, наживавших миллионы на дешевом труде голодавших безземельных крестьян. Лесоохранный комитет — так назывался один из бесчисленных департаментов царской власти — существовал только для виду. Об озеленении степных площадей и засушливых районов почти не было речи.
Возле больших сплавных рек и удобных путей сообщения, позволяющих легко транспортировать готовый лесной материал, лес вырубался беспощадно. Огромпые площади девственных ценных лесов хирели и вырождались. На местах лесных разработок образовывались бесплодные глухие болота, на смену ценным породам — ели, дубу, сосне — вырастал дикий кустарник да кукушкин лен. На долгие годы бесплодной оставалась лишенная леса земля.
Впервые в устроении лесного хозяйства получил применение самолет. С самолетов люди изучали, исследовали миллионы гектаров лесных площадей, производили точную и подробную съемку лесных массивов. Пользуясь самолетом, таксаторы и лесничие проникали в самые отдаленные, недоступные уголки глухой северной тайги. Еще к началу Отечественной войны на всей беспредельной площади нашей страны, покрытой лесами, работали отряды разведчиков-лесничих. В деле строительства лесного хозяйства самолет нашел новое, мирное применение.
Так в нашей стране сама собою образовалась новая, еще небывалая специальность летчиков-лесничих. В редкой специальности этой слились две противоположные профессии, на первый взгляд кажущиеся несовместимыми.
ЛЕСНЫЕ ПОЖАРЫ
На обширной территории нашей страны, до сего времени почти наполовину покрытой лесами, пожары являются особенным и страшным бедствием. На севере
7 и. Соколов-Микитов. т. 2 193


и иа юге, в глухой сибирской тайге, в лесах Урала и средней лесной полосы леса горят почти ежегодно.
В прежние времена борьба с лесными пожарами ограничивалась скудными мерами. На месте выгоревших лесов на долгие годы оставалась черная, безрадостная пустыня. Птица и зверь не селятся на опустошенной пожаром земле. Ветер не заносит сюда семена; долгие годы безжизненной и мрачпой лежит выгоревшая черпая пустыня. Путнику трудно пробраться сквозь груды поваленных в беспорядке мертвых деревьев. Зверь не живет здесь, и, стараясь подальше убраться, редкая пролетит птица.
Страшным и непоправимым бедствием может стать лесной пожар в засушливое лето! Медленно распространяясь, все большие и большие захватывает он пространства. Все живое без оглядки бежит тогда от огня. Почуяв приближающееся бедствие, уходят с обжитых мест дикие звери, снимаются с гнезд, далеко улетают птицы. Множество животных, застигнутых пожаром, не находя выхода, погибает в огне. Узкой извилистой полосою движется по тайге пожар. Самые затейливые формы принимает медленно движущийся фронт огня. Как враг на войне, наступая, огонь делает обходы, глубокие прорывы и диверсии в тыл. На линию настоящего боевого фронта похожа дымящаяся извилистая линия лесного пожара. Только с самолета можно вовремя обнаружить начавшийся в глухой тайге пожар, вовремя организовать и подать помощь. При тушении начавшегося лесного пожара сброшенный на парашютах пожарный десант иногда в самом начале предотвращает грозное бедствие. Сброшенные над пожаром парашютисты-пожарники, вооруженные огнетушителями и пожарными приспособлениями (огнетушители, провизия и пожарные принадлежности сбрасываются с самолетов на особых, грузовых парашютах), окружают место возникшего в лесу пожара.
Вовремя замеченный пожар остановить и погасить нетрудно.
В лесах Севера довелось мне познакомиться с па- рашютистами-пожарниками, неоднократно участвовавшими в пожарных десантах. Большинство этих пожарников были навербованы на местах из молодых колхозников и колхозниц. Некоторые из молодых парашютистов, родившихся в глухих таежных деревнях» никогда
194


пе были в городе, не видели железных дорог. Несколько лет назад с превеликим изумлением смотрели они на первый самолет, появившийся над их деревней.
На далеком таежном Севере мне рассказывали, о молодой девушке-парашютистке, совершившей десятки прыжков па пожары. Я видел эту девушку. Весело улыбаясь, рассказывала она о своих прыжках. В новом для нее деле она проявила живость, бойкую смекалку.
Опытный инструктор парашютного дела, обучавший молодых местных колхозников, с восторгом отзывался о способностях и необыкновенной сообразительности своих учеников.
— За самое недолгое время я успел обучить много десятков молодых парашютистов, — рассказывал парашютист-инструктор, — и, за малыми исключениями, все они до самозабвения увлекались захватывающим ощущением прыжка. Признаться, я сам чувствую себя иногда не в своей тарелке, если несколько дней подряд но приходится прыгать. Я тогда плохо сплю, теряется аппетит. Приступая к работе с новыми учениками, из которых многие впервые услышали о парашюте, я имел основание сомневаться в успехе. Но уже самые первые уроки вполне успокоили. Мои ученики с необыкновенным вниманием слушали наставления и, несмотря на отсутствие подготовки, очень быстро схватывали самую суть. При первых же прыжках они показали прекрасную выдержку. Среди моих учеников, кажется, был только одип неудачник. Он записался на парашютные курсы в слишком солидном для нашей профессии возрасте, единственной целью его был денежный заработок. Разумеется, из этого человека хорошего парашютиста не получилось. Вообще в пашем деле возраст имеет самое существенное значение: только из молодых парашютистов, гармонически владеющих своей физической силой, получается толк. Впрочем, из этого правила есть исключения. Нам известны опытные парашютисты, перевалившие за тридцатипятилетиий возраст; они продолжают прыгать с легкостью и красотою, которой может позавидовать любой молодой парашютист...
Передо мною — колхозница-парашютистка. Она застенчиво улыбается. В молодых серых глазах девушки лукавые прячутся хитринки.
7*
195


— Ну как, страшно прыгать?
— Чего страшного? На медведя, старики бают, было страшно ходить.
— Ну, а все-таки первый-то раз, чай, побаивалась?
4 — Побаивалась, а теперь разбоялась.
— Много раз прыгала?
— Да вот товарищ инструктор считал.
— И на пожар доводилось прыгать?
— Прыгали и на пожар.
У парашютистки веселое круглое лицо, круглые движения рук, улыбка; круглой, катящейся кажется ее походка. С удивлением и любопытством приглядываюсь к ней. Такая за словом в карман не полезет. Быть бы ей в прежние времена на селе первою песенницей и затейницей — девичьи водить хороводы.
Как бы подтверждая мысли мои, дружески и приветливо говорит инструктор:
— Первая у нас работница, много сделала великолепных прыжков. На нее можно положиться. Смело можно сказать: товарищ Маруся не выдаст...
Уже много лет прошло с того времени, когда, в первый раз путешествуя по лесам Севера, беседовал я с молодыми колхозниками-парашютистами, изумлявшими меня своей храбростью и смекалкой.
«Чудесные времена, чудесные люди, — продолжаю думать. — Какие изумительные события и перемены приходится нам видеть и переживать. Радостно видеть и знать, сколько способностей, живой, крепкой сметки, бесстрашной отваги, несокрушимой настойчивости таит в себе русский простой человек!»
В ПОЛЕТЕ
После многих охотничьих скитаний по северу и по югу обширной и разнообразной родины нашей я сам много раз мечтал совершить большое воздушное путешествие — с высоты птичьего полета полюбоваться лесными реками и озерами. Бродя с ружьем по глухим северным лесам, с великою завистью смотрел я на пролетавших надо мною птиц. Провожая взглядом стройные косяки птиц, я старался представить невообразимые пространства нашей прекрасной земли, открывающиеся с полета. Я представлял землю, леса, реки,
196


озера. В своем воображении с заоблачной высоты любовался я на родную, любимую землю, укрытую синими лесами.
Этим заветным мечтам довелось сбыться. Обгоняя косяки птиц, много тысяч километров пролетели мы над синей тайгою, и сверху еще прекраснее казались одетые в цветные одежды бескрайние леса. С большой высоты видели мы расписанные в лиловую краску непроходимые лесные болота и, пролетая над тайгою, любовались озерами, сверху казавшимися черными зеркалами. Видя поднимавшихся с озер птиц, глазом охотника ловил я невиданные картины. Точно на сказочном ковре-самолете, проносился я над светлой рекою. Находясь в тесной кабине, с особым волнением переживал я уже знакомое мне чувство полета и, следя за развернувшейся внизу панорамой, радостно думал о том, как обширна, прекрасна раскрывшаяся перед нами чудесная и богатая наша земля...
Перед полетом осматриваем охотничьи ружья, патронами набиваем карманы. Кладя в кабину свое ружье, молодой охотник-пилот посмеивается добродушно:
— Может, и пригодятся ружьишки, ежели придется сесть в глухой тайге.
— Ну, авось и не придется.
— Как знать — в воздухе всяко бывает.
С ружьем в руках неловко ступаю на крыло самолета, с трудом устраиваюсь в тесной кабине. Струя воздуха треплет одежду, слезит глаза. Перед взлетом полагается застегнуть поясной ремень, покрепче надвинуть иа голову кожаный шлем.
Человеку, не раз испытавшему чувство полета, всегда необыкновенно приятен момент взлета. Земля скользит под крылами. Упруго подпрыгивая, теряя в весе, быстрее и быстрее разбегается машина. И уж мчится внизу покинутая земля, маленькие фигурки людей, оставшихся па аэродроме. Широкий, сверкающий открывается мир; вольная и просторная видится всюду дорога.
Выше и выше иа невидимую воздушную гору взбирается самолет. Извивиою лентой внизу сверкает река. Вот маленький пароходик тащит за собою баржу. Ка* жется, застыл, совсем не движется пароходик. И недвижимыми, точно отлитыми из стекла, видятся на реке волны, поднятые колесами парохода.
197


Взяв курс на север, самолет поднимается выше над Серебряной лентой реки.
Крылья самолета послушно качаются. И внизу неохватным разноцветным пространством в осеннем своем йаряде раскинулась лесная уральская даль.
Очень похожий на большого зеленого комара, самолет несет нас над серебряной лентой реки, над бескрай- йим ковром лилового леса.
По выкрашенной в зеленую краску карте лесов, разложенной на коленях наблюдателя, змеится, перерезая тайгу, большая река. Тонкими струнами тянутся дороги. Ровные прямоугольники лесных квадратов частою сеткой покрывают испещренное цифрами широкое полотнище карты лесов.
Такая же живая, зеленая, слегка дымящаяся карта стелется под нами внизу.
Белые недвижные облачка тумана висят над этой разостлавшейся внизу живой цветистой картой. Онп как бы застыли в своей неподвижности.
Карандаш наблюдателя скользит по бумаге, разложенной на коленях. Красной чертою обведены на карте очаги предполагаемых лесных пожаров. Карандашом наблюдатель прокладывает курс самолета. Наклонившись над картой, передает приказание пилоту, сидящему в своей кабине:
— Курс северо-запад!
— Есть курс северо-запад!
Удаляясь от берегов большой обжитой реки, дальше и дальше на север скользит наша быстрая птица. Гуще и гуще синеют леса. Тонкими змейками вьются глухие таежные речки. Точно редкие бусы, нанизаны па них окруженные лесами поселки.
Чем дальше забираемся в глубь тайги, гуще, непрогляднее стелется внизу дым. Слоем далекого дыма закрыт горизонт. Полосы белого дыма плывут над тайгою.
С большой высоты внизу виден маленький таежный поселок. Лесной пожар подобрался к нему почти вплотную.
Сделав круг, направляемся к самому центру большого таежного пожара.
Здесь, над тайгою, мы летим как бы в настоящую боевую разведку. Лесной пожар ведет наступление — дымящаяся, черная, усеянная трупами погибших деревьев, остается за ним пустыня. ч
198


С большой высоты отчетливо видится затейливая извилистость фронта. Огонь то забирается в глубь нетронутого леса, то вдруг останавливается, как бы встретив стойкое сопротивление...
Почти задевая вершины, шумно проносимся над линией огня бреющим полетом. Близко мелькают языки пламени, белой пеленою расстилается дым. Вот на глазах наших, как свечка, вспыхнуло дерево, й далеко позади самолета остался разгоревшийся яркий костер.
Белый дым стелется над лесом, белесой пеленою на-* крывает выгоревшие болота. Жутко смотреть сверху на лесное пожарище. Точно голая черная пустыня, про-* стирается выгоревший лес. Тонкие струйки дыма вьются над этой пустыней. На великое побоище похожи опустошенные пожаром лесные пространства.
Перед экипажем самолета остается последнее необходимое задание: сбросить, незамедлительно передать подробное сообщение о пожаре.
И опять самолет летит над тайгою, направляясь к ближайшему жилому пункту. Сверху видны бараки — большой таежный поселок. Крутой спиралью ниже я ниже спускается над поселком самолет.
Наблюдатель торопливо вкладывает донесение, крепко завязывает наполненный песком белый мешочек — вымпел — с пучком разноцветных ситцевых лент. В таких мешочках во время полета над населенной местностью разведчики-летчики сбрасывают па землю срочные донесения и записки.
Почти касаясь колесами крыш, самолет идет над самою улицей людного поселка. Видны собравшиеся иа улице люди, мечущиеся в панике куры, испугавшиеся необыкновенного ястреба, нарушившего спокойствие поселка.
Высунувшись из кабины, наблюдатель бросает над улицей вымпел с донесением о пожаре. Видим, как развертываются в воздухе пестрые ленты, и многоцветной ракетой вымпел падает на дорогу. Видим подбегающих людей.
— Готово!
— Есть, готово!
И опять самолет идет ввысь.
Теперь летим иад облаками. В просветах видна земля, змеистые русла таежных рек и ручьев. С улыб-


кой наблюдатель вынимает из сумки завтрак. После многочасового полета мы едим с особенным аппетитом: здесь, в воздухе, наш скудный завтрак кажется особенно вкусным...
ПУТЬ птиц
Поздней осенью печальное и унылое зрелище для непривычного человека представляет собою дикая северная тайга. Обросшие седыми бородами-лишайниками, мокрые и угрюмые, высятся в лесу деревья. Беден и уныл на первый взгляд растительный мир северной природы. Здесь, на берегах реки, берущей начало свое в непроходимых пространствах тайги, ие увидит путешественник пушистой раскидистой ивы, могучего дуба, не полюбуется березовой белизною зеленого перелеска. Здесь не растет веселая тенистая липа, не возносит пышную вершину свою стройный красавец клен. Скуден и суров северный лес. Гнилые болотные кочки обросли мохом, жестким ползучим брусничником, летом и зимою остающимся зеленым. Бор-беломошник и бор- долгомошник сменяются плоским непроходимым болотом. На неохватные пространства протянулись среди северных лесов такие безрадостные моховые болота. Сотни километров можно пройти по тайге, и почти неизменным остается таежный ландшафт. Угрюмые высокие ели черным узором вкрапились в лесной пестрый ковер. В глухих озерах, в заросших ручьях уныло отражаются стволы корявых березок. Каплями пролитой крови краснеет на берегу под березами спелая крупная брусника, и, точно зерна рубинов, рассыпана на моховых голых подушках покрытая влажным налетом северная болотная ягода клюква.
Новому человеку особенно неприютным, мрачным кажется лес в осеннюю дождливую пору. Осенний холод пронизывает одежду. Иногда промелькнет через просеку пестрым платочком, сядет долбить сухое, звонкое дерево дятел — лесной хлопотливый отшельник, да с шумом и хлопапьем вылетит из чапыги задневавший тяжелый глухарь. Дождевою холодной водою насыщены на земле мох, нависшие, отяжелевшие ветви деревьев. Стоит задеть стволом ружья склонившуюся под тяжестью дождя ветку, и холодный поток воды с головы до
200


ног окатывает озябшего, усталого путешественника. Тяжела ночевка в лесу в проливной дождь. Потоки воды заливают огонь. Нужны особенное терпение лесных таежных охотников, долголетняя привычка и пристрастие к лесным далеким скитаниям, чтобы выдержать долгое и трудное путешествие по глухому, безлюдному лесу.
Но и здесь, в глухой дикой тайге, радостно чувствует внимательный человек любезную его сердцу северную лесную природу. С восторгом любуется он таежным озером, окруженным цветистыми берегами. Дикие птицы здесь обитают нетрожно.
Раздолье в лесу мошникам-глухарям, белой лесной куропатке, зимою и летом меняющей нарядное свое оперение.
В лесных диких трущобах живут сохатые-лоси, и, подбирая бруснику, неуклюжие бродят медведи.
В глухих, пустынных болотах живут, трубят, водят веселые хороводы сторожкие журавли.
Вот, разбив вдребезги зеркальную озерную гладь, поднимаются н летят над тайгою прекрасные белые лебеди.
Из глубины леса, затаив дыхание, любуется охотник открывшейся перед ним дивной картиной. И еще надолго запомнится чуткому охотнику северный дикий лес, ночевки и сказочный, величественный полет лебедей над тайгою...
Покуда глаз видит: леса, леса и леса. Под колеблющимся крылом самолета леса расстилаются бескрайним ковром, шитым затейливым узором. Кажется, нет конца- краю синим таежным просторам. Дымка тумана скрывает от глаз невидимый край лесного великого царства.
Глазом охотника смотрю я на расстилающиеся внизу лесные пространства. Сколько непуганого зверя, дикой лесной птицы скрывается в неисхоженных крепях, на глухих, недоступных озерах, где гнездятся прекрасныо лебеди, сверху нам кажущиеся хлопьями пены.
Пилотам, много летающим над лесами, нередко приходится видеть диких животных. Скрываясь в крепях, с удивлением и тревогой следят лесные животные за промчавшейся над лесом невиданной птицей. Особенно часто приходится видеть сохатых. Лоси пасутся в сквоз-
201


иых редких болотах. Привычный глаз летчика с большой высоты различает в лесу бурые спины животных, слившиеся с фоном болота. Чувствуя себя в безопасности, лоси не страшатся пролетающего высоко самолета. Спокойно и уверенно бродят они по болоту. Когда самолет, стремительно идя на снижение, взревет вдруг над самой землею, звери кидаются врассыпную, и мояшо увидеть, с какой крылатою легкостью, не разбирая препятствий, мчатся они по непроходимому для человека лесному болоту...
Перекликаясь трубными голосами, ровным строем летят над землею пролетные птицы. Вытянув длинные шеи, спокойно и сильно они машут своими крылами. Ветер свистит в маховых перьях, упругой струею обтекает плотные тела птиц. Внизу плывут реки, широко и просторпо расстилаются леса и поля, сверху похожие на большое лоскутное одеяло. В темной синеве леса рассыпчатым серебром блеснула гладь озера, окруженного лиловой бархатной оправой. Птицы устало поворачивают головы, выбирая места для ночлега. Земля им видится как широкий, гостеприимно накрытый зеленою скатертью стол. Вот передовой приостанавливается, криком отдает приказание, и, потеряв строй, стая птиц начинает снижаться. Внизу блестит озеро с заросшими лесистыми берегами. Усталым птицам приятно спуститься на холодпую зеркальную его поверхность и, осыпав себя алмазными брызгами, сложить за спиною усталые крылья.
Нечто подобное испытывает забравшийся в пебеса неутомимый путешественник и охотник. После длительного полета особенно сладко и тепло манит земля. Хочется поскорее стать на ноги, подвигаться и размяться. Измученному долгой воздушной дорогой, усталому путешественнику особенно теплой, родной, радостно-зеленой кажется нагретая солнцем земля, покрытая травой и цветами.
ЛЮДИ-ПТИЦЫ
По военным приказам и сводкам, из газетных статей и сообщений, рассказывающих о подвигах летчиков, мы знаем, хорошо помним имена паших прославленных героев. На советской земле много насчиты¬
202


вается таких справедливо прославленных имен. За этими всем нам известными именами стоит великая: &р- мия рядовых летчиков-пилотов, мужчин и женщин, ежедневно продолжающих свою трудную и ответствен* ную работу.
В годы великого строительства нашей страны выко^ вывалась могучая армия этих новых людей. Век летчика был недолог. Среди летчиков мало осталось стариков, заставших те недалекие от нас времена, когда человек впервые оторвался от земли на самолете.
Над лесами, над широкими реками, над колосящейся зеленою степыо, над морями и океанами, над знойной песчаной пустыней — над неохватным пространством великой родины нашей мчатся могучие быстрые птицы* В опасных и длительных перелетах совершенствуют и укрепляют летчики свое мастерство. В грозный час минувшей войны, когда, как один человек, народ стал на защиту родины, великая армия летчиков, обслуживавших мирные нужды народа, пересела на сиденья военных самолетов. В крепких руках опытных летчиков грозные военные машины летали так же стремительно и точно, как ходили над темной тайгою подвластные им маленькие мирные самолеты.
У нилота молодое, крепко обветренное лицо с запущенной щетиною русой бородки, спокойные голубые глаза. Большие, широкие в кисти руки выражают мужественную силу. В выражении лица, только на первый взгляд кажущегося суровым, еще сохранились черты мальчишеского задора. Наверное, в детстве любил хлопец лазить по заборам, крепко подраться. Не от тех лп мальчишеских времён остался на щеке летчика небольшой шрам, придающий суровое выражение лицу?
В детстве, бродя за колхозным стадом, задрав упрямую голову, он с жадностью смотрел па пролетавших в небе стальных серых птиц. Учась в сельской школе, жадно читал о победителях-летчиках, усердно мастерил из лучинок игрушечные самолеты. Заложенное желание пе загасло. Одолевая препятствия, он стремился к заветной цели. Вырвавшись из деревенской глуши, бывший подпасок дошел до высокого звания летчика, научился водить самолеты.
203


С этим молодым и уже опытным летчиком — одним из великого множества наших молодых пилотов — довелось мне некогда совершить первое мое воздушное путешествие над тайгою. В полетах над лесом нас связывали общая страсть к охоте, свойственное охотникам внимание к природе. Пролетая над глухими лесными озерками, сверху казавшимися черными зеркалами, охотник-пилот не раз показывал вниз рукою. Слезящимися от ветра глазами, свесившись за борт машины, я напрасно старался разглядеть на поверхности озера сокрытых от моего зрения птиц. Чтобы удовлетворить охотничье любопытство (да простит нам воздушные шалости строгое начальство!), охотник-пилот закручивал над озером головокружительную, крутую спираль. Скользя по спирали, как на карусели, мы проваливались с высоты в воздушную пропасть, и колесом вертелся под нами пестрый ковер тайги. Ближе и ближе я видел черную гладь озера, покрытую стаями птиц. Мы видели, как поднимаются птицы с поверхности озера, напоминая густое белое облако.
На минуту оставив управление самолетом, в охотничьем азарте, подняв высоко руки, кожаными рукавицами хлопал летчик вслед улетавшим от нас птицам. Заразившись его мальчишеским восторгом, с особенным чувством охотничьей страсти смотрел я на раскрывшуюся перед нами картину.
У молодого и уже бывалого летчика лесной авиации некогда доводилось мне расспрашивать о пережитом, о памятных и опасных случаях из его жизни. После полета с ружьями на коленях мы сидели на берегу реки. Следя за тянувшимися над нами стайками отлетных птиц, летчик о своих приключениях рассказывал как бы с большой неохотой.
—■ Что рассказывать? — говорил он, раскуривая папироску, зорким взглядом поглядывая на кружившихся над рекой селезней. — У нашего брата, у рядовых пилотов, таких случаев наберется сколько угодно. Разумеется, бывали вынужденные посадки, не раз приходилось летать в пургу, доводилось садиться на сплошной лес... Ну, что рассказать еще? Вот однажды летел и с пассажиром во время большой грозы. Хотел пробить грозовую тучу. Во время грозового разряда пгвыр-
204


пул о нас почти на тысячу метров вниз. Уже над самой землею вывел я самолет из штопора, благополучно приземлился. Смотрю — мой пассажир без чувств. Потрогал его за плечо. «Что, — спрашиваю, — с вами, товарищ?» Вижу, открыл глаза, взгляд бессмысленный. «Что вы так уставились? Не узнаете?» Опомнился он. «Это вы, товарищ Ермаков?» — «Ну я, не узнаете?» — «Теперь, говорит, узнаю. А я ведь уверен был, что мы на том свете, боялся глаза открыть...»
Вспомнив смешной случай, летчик улыбнулся, докурил папироску и, поглядывая на небо, сказал:
— Такие случаи у нас, разумеется, считаются пустяками. Самое главное — аварий и поломок у меня за все время работы почти не было. Впрочем, одна авария была...
— Расскажите, пожалуйста.
— Тоже почти нечего рассказывать. Летал я тот раз над сплошным лесом, над тайгою, и во время полета у меня рассыпался в воздухе мотор. Случай, разумеется, весьма серьезный. Мечтать не приходится •— надо садиться. Стал высматривать посадочную площадку. Кругом лес, тайга. Только одно место свободное: линия железной дороги. Я направил самолет на дорогу, а тут как раз поезд показался. Ну, думаю, не годится: будет крушение, людей загубишь. Пришлось сделать разворот. Задрал самолет, чтобы как можно убавить посадочную скорость, и прямо на лес сажусь, на деревья. Сбросил очки — перед падением первым делом следует очки снимать, чтобы осколками стекла не повредить глаза, — и грохнулся прямо на лес. Разумеется, сучья и макуши стабилизировали удар. Все же толчок получился порядочный, я потерял сознание. Скоро прихожу в себя. Вижу, надо мною стоит летчик-— товарищ мае незнакомый, в военной форме. Спрашивает заботливо: «Целы?» Я рукой пошевелил, ногой пошевелил. «Кажется, все в порядке». — «Ну, говорит, ваше счастье. А я поезд вестиигаузом остановил, когда увидел из вагона, как вы на лес садитесь. Крепко вас завернуло...» — «Машина-то моя как?» — «Ничего, кажется, еще будет летать». — «Ну, это самое главное...» Попрощались мы тогда и расстались. Незнакомый товарищ сел в вагон, а я со своим самолетом остался в лесу. Поломка оказалась незначительной. Вот это и была единственная авария в моей жизни...
205


АЭРОДРОМ В ЛЕСУ
К берегам далекого лазурного моря, к жаркому южному солнцу летят, возвращаясь с северных рек и болот, пролетные легкие птицы. С севера на юг, вдоль течения рек, пересекают они расстилающуюся под ними глухую тайгу. Сверху птицам видны леса, перелески, таежные бескрайние болота. Птичьему глазу, привыкшему к сумраку тайги, здесь все знакомо. Привычно оглядывают птицы раскинувшийся внизу пышный цветной ковер. Шумными косяками птицы парят над рекою.
Обгоняем отлетные косяки быстрых птиц. Сверху, с самолета, видны леса, ~плотно обступившие светлую реку. Темной сплошной полосою надвинулся к лесному поселку сосновый дремучий бор. Серебряной извилистой дорогой уходит в лесную туманящуюся даль река.
Самолет снижается над берегами. Внизу блестит река, забитая сплавом. Со старого русла реки, заросшего кустарником и травою, испуганные приближением самолета, трепетным облачком снимаются стаи уток, гусей.
Охотник-пилот оборачивается, что-то кричит. Сквозь шум мотора слышу его слабый голос: «Гуси! Гуси!» Под стеклами очков вижу блестящие охотничыш азартом глаза. Мелкими хлопьямп разбивается внизу стая гусей. Испугавшись самолета, гуси мечутся над водою, столбом идут ввысь.
Сделав крутой разворот над рекою, точно и уверенно мы снижаемся возле березовых кустов на расчищенной посреди леса площадке. Коснувшись земли, самолет упруго покачивается, тупо катится по утоптанному ровному лугу.
Здесь, на лесном аэродроме, расположенном в таежной глуши, в единственной, наспех сколоченпой избушке живет сторож-дед.
Аэродромному деду без двух годов девяносто. Встречая прилетевший самолет, радостно приветствует дед своих знакомых. Шустрая дедова собачонка с лаем подкатывается к самолету.
И еще не выходя из самолета, заглушив мотор, кричит летчик приятелю своему деду:
— Ну, как живешь, дедушко?
— Ничего себе живу. Вас дожидаюсьа
— А собачонку-те откудова взял?
206


*■— Своя, своя собачонка...
Под лай собачонки выхожу из самолета, разминаюсь после дороги. Лесовые, дремучие глаза деда смотрят добродушно. Много видывал на своем веку древний дед! Хозяйским глазом любовно оглядывает он врученную ему под охрану крылатую машину.
Пока убирают и крепят самолет, остаюсь с дедом один. Он поглядывает па меня зорким глазом, чешет под шубейкою поясницу.
— Чай, много, дедушко, довелось по лесам походить?
— Много, много по лесам ходил. Пятьдесят годов в лесниках был.
Простившись с лесовиком-дедом, мы идем берегом, протоптанной в кустах узкой тропинкой. Вспоминая лесовика-деда, говорю летчику:
— Ну и нашли вы себе сторожа.
— Разве плох?
— Да уж стар больно.
— Это и лучше, что стар. Старый человек не проспит.
Даже самому терпеливому и бывалому путешественнику обычным путем трудно пробраться в эти далекие таежные края.
По забитой сплавом реке летом не ходят сюда пароходы. По разбитым лесным дорогам медленно продвигаются наполненные грузом и людьми громоздкие грузовые машины.
Много дней и недель нужно, чтобы добраться в дальний северный край.
С тем большим удовольствием чувствовал я удобство воздушного транспорта, избавившего нас от трудов и лишений. То самое расстояние, на которое обычные путешественники тратят недели, покрыли мы почти незаметно...
Глухие таежные пространства со всех сторон окружают далекий лесной аэродром, на котором в опасное для лесных пожаров засушливое время постоянно дежурит самолет. На обязанности летчика и наблюдателя лежит наблюдение за вверенными их попечению лесами. Ежедневно совершают они очередной облет. В тяжелые годы войны не прекращалась на отдаленном се^ вере пашей страны ответственная эта работа. Пристально смотрят с высоты летчик и наблюдатель на рас-
207


етилающееся под ними лиловое море лесов. Малейший дымок вызывает тревогу. Прямым курсом направляется самолет к тревожному месту. Не раз, совершая патрульный облет, открывали летчики очаги зачинавшихся пожаров.
На этом отдаленном лесном аэродроме довелось мне побывать в суровые годы войны, вновь забросившей меня на лесной север нашей страны. Отсюда — из уединенного лесного жилища — ходили мы на охоту.
Особенное удовольствие испытывал я, пролетая над знакомыми речушками и болотами. Высоко с воздуха особенно поэтичными казались такие места.
Широкие, почти не исхоженные леса окружают далекий аэродром. Можно летать много часов — конца- краю не видно тайге. Редко мелькнет деревянными крышами заброшенный в тайге поселок. С большой высоты трудно увидеть на земле людей — пустынпыми, вымершими кажутся такие лишенные жизни барачные поселки.
Непривычному путешественнику, быть может, утомительным покажется многочасовой полет над тайгою. Но иначе чувствует себя бывалый наблюдательный путешественник. Необычайные раскрываются перед ним картины. Он видит сокрытую от глаз чудесную игру красок, цветистый ковер лесов и болот, любоваться которым можно только с полета.
НАД РЕКОЙ
Осветив макуши, едва поднимается над тайгой веселое солнце. Мы готовимся к полету. Здесь, на лесном отдаленном аэродроме, нет строгих правил и расписаний, нет начальства, регламентирующего каждый вылет и прилет, нет точных метеорологических сводок, заблаговременно сообщающих летчику погоду. Выйдя на крыльцо, потягиваясь после сна, пилот смотрит ка небо. Высоко струятся легкие облака. Золотистою утренней дымкой накрыта земля.
Не торопясь усаживаемся в тесных кабинках. Оглушая мотором, машина трогается (уже много тысяч километров налетала над лесами эта видывавшая виды машина!), оставляя на росе следы колес, бежит и, спугнув кормившихся на земле косачей, отрывается от земли.
208


Над зелеными макушами леса разворачивается самолет, и вновь испытываю радостное чувство полета. Восходящее солнце слепит глаза. Холодный чцстещпий воздух обждгает лицо. Не будь гулкого шума, здесь, в воздушной, пронизанной светом высоте, была бы полная тишина, не нарушаемая ни единым донесшимся с земли звуком.
По особым, ему одному памятным приметам находит летчик над тайгою дорогу. Уверенно и спокойно ведет он машину. Внизу расстилаются бескрайние леса, затейливо вьются таежные реки, цветистыми коврами стелются непроходимые болота. Широкое зеркало воды сверкнуло вдали. Над пустынным лесным озером пролетает самолет. С жадным охотничьим любопытством вглядываюсь в берега неведомого озера, подернутого сверкающей рябью. Крошечная рыбачья избушка видится на берегу. Кто, какой самоотверженный отшель- ипк ютится в этой таежной глуши?.. Но дальше и дальше стремительно мчится машина. Напрасно вглядываюсь в серебрящуюся в солнечных лучах бескрай- ность.
С высоты на земле видны деревья. Кажется, глядишь в глубокую воду. Глаз успевает отметить лиловые тени, узоры лишайников, мхов.
С большой высоты далеко виден дым, тоненькой струйкой поднявшийся над тайгою. Долго кружим над зачинающимся пожаром. Внизу, под деревьями, перебегают, вспыхивают и погасают языки пламени, курится мох. Пожар двигается медленно, то разгораясь, то затихая. Самолет низко кружит над очагом еще не разгоревшегося пожара.
Здесь, над тайгою, страшно думать о непредвиденной посадке — потребуется много дней, чтобы благополучно выбраться. Но быстро проносится над лесами машина, — радуя сердце, вновь сверкает под нами серебряная лента реки...
Точно с невидимой горки, скользит самолет. Почти касаясь воды, мы летим над рекою, и навстречу проносятся высокие берега, желтеющие песком отмели и обрывы. Идя над водою, машина почти не колеблется.
На бреющем полете долго скользим над рекою. Вижу береговые селения, людей, машущих нам руками.
Долбленая лодочка жмется к берегу. Стремительно исчезает видение, и опять, развернувшись, круто взмы¬
209


вает над берегом и лесами послушная руке человека машина...
Чтобы отдохнуть после утомительного полета, идем на посадку. Приятно размяться, ступить на твердую землю. Теплой, ласковой кажется земля. Солнце освещает лес, колхозное поле, стадо овец, в тупом недоумении уставившихся на невиданную птицу.
Свернув папироски, располагаемся на земле у самолета. После ветра и шума приятна наступившая тишина. Мы лежим, курим, вспоминаем подробности воздушного путешествия.
Колхозный пастушонок подходит к нам. Он впервые близко видит диковинную машину. В его осторожных движениях — робость и любопытство.
— Хорош паренек, — смеемся мы. — Взять, что ли, с собою?
— Паренек подходящий, надо паренька взять! — шутит пилот.
Точно лесной зверек, робко отступает мальчишка. Нестерпимым желанием и любопытством сияют его глаза.
— Хочешь быть летчиком?
'— Хочу.
— Ну так давай полетим с нами!
— Л баско летать?
— Баско.
— Мамка-те, пожалуй, не пустит, — помолчав, подумав, признается наш маленький собеседник.
Мы смеемся, докуриваем, вновь направляемся к самолету. Взявшись за винт, я запускаю мотор. И внизу остаются приютившая нас нагретая солнцем поляна, стадо овец и любопытный будущий летчик, провожающий нас глазами.
В ПРИУРАЛЬСКОЙ ТАЙГЕ
Готовясь к первому воздушному путешествию в приуральские северные районы, я слышал много рассказов о необыкновенных охотничьих и лесных богатствах далекого таежного края. Бывалые, опытные люди особенно советовали побывать в безлюдной северной части тайги, где еще и до сего времени много воднтся зверя и птицы.
210


На первых порах пепрпветливо встречает тайга нового человека, задумавшего пробраться в ее зеленое царство. Непроходимыми болотами, реками, ручьями, каменпыми увалами, непролазными крепями, темной чащобой загораживает она перед путником дорогу. Нужно иметь привычку, любовь к охотничьим скитаниям и лесным ночлегам, чтобы выдержать тяжелое путешествие. Глаз охотника нужен, чтобы не заплутаться в тайге. Только опытный человек уверенно бродит в бескрайних таежных пространствах. Как птица и зверь, по одпому ему ведомым приметам безошибочно находит и запоминает он дорогу.
Угрюма и молчалива на первый взгляд тайга, Можно долго брестп под сомкнувшейся над головою непроницаемой для солнечного света чащобой, и ни один звук не нарушит лесного покоя. Мошник-глухарь вырвется из-под" пог, на берегу ручья перепорхнет, спрячется в сучьях дерева рябчик — и еще могильнее, еще нетрожнее покажется после шумного взлета глубокая тишина.
На путешественника и охотника, впервые забравшегося в глубь тайгп, дивное впечатление производит целинный, нетронутый лес. Отжившие свой век, высятся над тайгою деревья. С изумлением любуется путешественник на этих лесных великапов, в самое небо вознесших освещенные солнцем вершины. Многие из великанов уже мертвы. Толстая, точно опаленная огнем кора осыпалась с дерева, умершего своей смертью. Ветер обломал ветви, но, опираясь на корни, насквозь пропитанные смолою/ все еще высится могучий ствол. Грозы и бури проносятся пад тайгою, сокрушенные ветром, огромные валятся деревья, но неколебим голый мертвец! Редкие яштели тайги — орлы — свили свое гнездо в его недоступной вершине, и редкая птица решится присесть в их близком соседстве. С вершины мертвой сосны, вознесшейся над лесами, созерцают зоркие нтпцы зеленое царство тайги...
Страх и одиночество испытывает человек, застигнутый бурей в тайге. Сокрушительный шум проносится над его головою. Точно сухой, легкий тростник, качаются, стопут под напором ветра деревья. Странные звуки родятся в лесу... Холодный дождь гасит костер, при свете молнии чудовищными кажутся деревья, их изогнувшиеся, как бы застывшие на мгновение темные
211


вершины. Первобытное чувство страха возникает в душе. Прижавшись к стволу дерева, безропотно отдается путник судьбе. Рядом надают деревья, ломая ветви, рушатся сорванные ветром макуши. Гром и треск стоят над тайгою. Надолго —*на всю жизнь — запомнит путешественник грозную ночь в тайге.
В тайге не найти благоустроенного ночлега. Редко встретится лесная избушка, сооруженная руками неведомого охотника-скитальца. В. закопченном очаге, сложенном из камней, усталый охотник находит сухое топливо, заботливо приготовленное неведомой дружеской рукою. Некогда здесь жил-промышлял охотник. Покидая лесной приют, он оставил запас для неведомого друга. Великодушен и мудр давнишний обычай таежных охотников. Сбросив тяжелую ношу, усталый путник раздувает огонь, и тяжелый смолистый дым наполняет его лесное жилище...
Множество зверя, лесной дикой птицы водится в северном таежном краю. Здесь обитает лось, древнейший житель уральской тайги; в северной части лесных районов еще не вывелись сторожкие олени; по берегам рек (сказочно звучат древние названия этих дремучих лесных рек), в сосновых борах и болотах, на нетронутых ягодниках живут и гнездятся рябчик, глухарь, запросто бродят медведи.
Промышлепнику-охотнику здесь было раздолье. Бесчисленное множество белок, куниц, соболя (ныне исчезнувшего в приуральской тайге) было добыто неутомимыми полесовщиками-охотниками, вдоль и поперек исходившими глухую тайгу. Нужно иметь многолетний навык, добрую помощницу собаку, крепкие, легкие, привычные к долгим походам ноги, глаза и слух лесного охотника, чтобы промышлять в тайге. Наезжему, непривычному человеку здесь нечего делать. Трудно, подчас не по силам неделями скитаться по бесконечному суровому лесу. В тайге нет дорог, давно затерялись, пропали все протоптанные человеком тропинки.
Но бодро чувствует себя привыкший к лишениям опытный охотник. В долбленой маленькой лодке совершает он свое путешествие. Дремучая лесная речка сама уносит охотника в зеленое царство лесной дикой природы.
Чудесны такие таежные речки. Подмытые течением, поваленные бурями, в них покоятся заросшие мохом
212


деревья. На сказочных чудовищ похожи торчащие из воды разлапые коряги. Нужно много терпения и труда, чтобы пробраться сквозь бесчисленные препятствия и завалы. Но легко плыть по свободной и тихой воде. Спокойное течение несет легкую лодку, нагруженную охотничьим снаряжением. Путешественнику не приходится работать веслом. Прислушиваясь к звукам, увлекаемый течением, тихо скользит он под зелеными сводами леса...
Таежный зверь, лесная непуганая птица жмутся к берегам реки. Вот легкий послышался всплеск, и на повороте реки охотник близко видит сохатых. Звери стоят в воде недвижимо, склонив головы с тяжелыми ветвистыми рогами. С густой шерсти струится вода. На приближающуюся лодку они глядят с удивлением и, как бы зачуяв опасность, с шумом бросаются из реки. Положив весло, долго слушает охотник удаляющийся треск и шум...
Чуткая лайка, верный спутник охотника, бежит берегом реки. Она то появляется, и на мгновение охотник видит острые ушки, быстрый глаз собаки, то опять исчезает в тайге, где время от времени слышится ее призывный лай.
Причалив лодку, охотник ступает на берег, заросший мохом и брусникой. Сквозь нависшие ветви он издали видит спину собаки, изогнутый кренделем хвост. Острые ушки собаки направлены на добычу.
— Вот он, вот он! — как бы торопит хозяина своим лаем собака.
Угнездившийся на вершине сосны мошиик сердится, вытянув шею, дразнит собаку, издавая странный, скрежещущий звук.
Охотнику некуда торопиться. Приготовив ружье, любуется он птицей и своей умной собакой. Охотнику видны отливающая зеленоватой бронзою грудь птицы, брусничные брови, крепкий, сердито открытый клюв. Древнее, допотопное чудится в облике этой дремучей таежной птицы.
Не торопясь поднимает охотник ружье, внимательно целится. Громкий выстрел нарушает таежную тишину, шум выстрела гаснет под темными сводами леса. Тяжелая птица, ломая ветви, валится наземь и еще долго и шумно бьется крылами..,
213


ОХОТА В ТАЙГЕ
Опытный охотник по незаметным для неумелого глаза приметам с замечательной точностью находит в тайге удобные для охоты места. Бывает так: взглянешь на лесную вырубку или перелесок, и станет вдруг несомненно — тут ищи выводок, а тут пройдет зверь... Чувство это охотника редко обманывает. Бродя по большому лесу, вдруг остановишься, и точно кто-то подскажет: тут, в этом болоте, весною должны токовать глухари!..
Верные признаки глухариного тока обнаружить можно только ранней весною. В это время самцы начинают подбираться к своему токовищу. По утрам они слетают с деревьев «на пол» и во всех направлениях бродят по насту, как бы подготовляясь к настоящему весеннему току. Если наст хорошо держит, таежные охотники идут на разведку. По крестообразным следам птиц, по черточкам, оставшимся на поверхности снега (токуя на земле или снегу, глухарь, как индюк, распускает крылья), можно разведать новое токовище. Там, где «чертят» ранней весною глухари, в горячее весеннее время ток будет наверно...
В таежных приуральских районах, куда доводилось мне летать на самолете, до сего времени сохранились богатые глухариные тока, на которых рядовому охотнику обилие птицы покажется, пожалуй, невероятным. В одном из районов старый охотник нам сказывал, что еще в недавнее время доводилось брать до сорока пар глухарей с одного тока, и такие тока были не в диво. Разумеется, обильные тока каждый охотник держал в крайнем секрете. Чтобы обмануть следящих за ним менее счастливых соперников, хитрый таежный охотник, отправляясь на ток, нарочно забирал в другую сторону и, не жалея собственных ног, делал по тайге много верст кругу. Этот распространенный на Севере обычай сохранения охотничьей тайны приносил пользу: один бережливый охотник, ходя только в свой заповедный ток, не мог истребить столько дичи, сколько истребили бы два или три жадных охотника, забегавших друг перед другом. Бывало в тайге нередко, что и на смертном одре старый охотник не проговаривался, и глухарипый сказочный ток, о котором знали лишь понаслышке! оставался навек неизвестным..,
214


Найти новый ток в обширной тайге — дело нелегкое. Разумеется, у таежных охотников есть приметы, ио даже и самый опытный охотник не м*жет сказать точно, куда слетаются токовать глухари. Для этого нужно обнаружить, найти токовище — в тяжелое для ходьбы время исходить и исследовать большие пространства тайги. На давно известных ближпих токах птица повыбита, завзятому охотнику ходить туда неповадно, да и пе терпит такой охотник, чтобы в горячий момент ему помешали. Лучше плюнуть, совсем уйти с токовища, чем слышать, как к одному глухарю с разных сторон подбегают охотники, присутствие которых трудно было заподозрить.
Охота на глухарином току для мало-мальски опыт-» ного охотника, обладающего выносливостью и терпе- нием, сложности не представляет. Убить глухаря нетрудно. Труднее стать разумным, дельным охотником, то есть страстно, самоотверженно увлекаться охотои< Есть особенный тип охотников, для которых охота — вторая натура. Своим домашним уютом, удобствами, иногда служебной карьерой готов жертвовать такой заядлый охотник. Разумеется, не страсть к наживо («ружье да уда кормят худо!» — справедливо говорит пословица), но особенное поэтическое чувство, любовь к природе увлекают этих охотииков-поэтов.
На далеком Севере, в лесной тайге, таких образованных охотииков-поэтов, разумеется, нет, но даже и в самом простом таежном охотнике обнаруживаются поэтические, детские черты. Русалками, лешими, поэтическими созданиями пылкой фантазии населил некогда первобытный охотник леса и знакомые ему реки. Нужно обладать пылким, горячим воображепием, чтобы в явлеппях природы узреть фантастический образ, В создании народной поэзии, несомненно, принимал участие и охотник. В тайге, иод шум ветра, мерещились охотнику видения и звуки. Непоколебимо верил он в заговоры и дедовские приметы.
Признаюсь: и мне, человеку видалому, порою казалось в тайге, что за всеми движениями моими подглядывает неведомый глаз. Кому из охотников не доводилось блуждать в лесу? Идешь, бывало, таежным однообразным болотом, хорошо даже знакомым, и вдруг возьмет внезапно сомнение: туда ли? Стоит немножечко усомниться, тогда непременно теряется соображение.
215


и долго кружится по заколдованному кругу вконец растерявшийся охотник. Такую потерю сознания испытывают не только непривычные городские охотники, случайно потерявшие дорогу, но не раз испытывал каждый природный охотник, родившийся и выросший посреди таежного леса. Недаром ходило так много рассказов о. леших и русалках, водивших по заколдованному кругу попавших в их сети охотников, иногда совсем исчезавших. Сколько раз самому приходилось блуждать в лесах (поэтому я никогда не хожу теперь в незнакомый лес без компаса, которого и леший и русалка всего больше боятся), и всегда самое странное испытывал чувство, увидав вдруг на снегу или на мхах собственные следы, на которые негаданно для себя вернулся. Такие затмения часто происходят с увлекшимся охотником на больших глухариных токах, особенно на Севере, в тайге, где природа необыкновенно однообразна. Отойдешь, бывало, от костра еще затемно, крепко стараясь приметить место ночлега, и, пробегав все утро, совсем закружишься. Долго-долго разыскиваешь потом замеченную высокую елку, под которой с вечера был устроен удобный привал, и каждый раз ошибаешься — все елки вдруг по-колдовскому станут похожи. В минуту затмения лучше присесть иа пенек, покурить, спокойно подумать о постороннем — сознание непременно вернется, и прямую дорогу находишь без затруднений.
Чтобы не сбиться с пути, отправляясь в лес на охоту, каждый таежный охотник вместе с самым необходимым для охоты и ночлега непременно берет с собою отточенный легкий топорик. Топор служит охотнику, чтобы наготовить и нарубить дров для ночлега, устроить и оборудовать несложное свое становище. Бродя в незнакомых местах, время от времени оставляет он на деревьях засечки. Множество таких заплывших смолою старых мет-засечек можно увидеть в таежном лесу. Каждый охотник знает свои меты, иногда осторожно скрываемые от любопытного и догадливого глаза. Приятно брести по такой невидимой глазу тропинке, как нитка бабушкиного сказочного клубка выводящей охотника к заветному току. По примеру таежных охотников, я брал с собою походный острый топорик. Там, где терялись последние, едва заметные под деревьями следы человека, я смело погружался в зеленую глубину тайги. Сказочный бабушкин клубок разматывался, и,
216


когда было нужно, я безошибочно находил верную дорогу. Разумеется, в лесах не слишком великих и знакомых нет нужды пользоваться приемом таежных охотников, засекающих на деревьях свою дорогу, но иногда очень полезно, найдя полюбившееся место (у каждого охотника всегда есть на примете такие счастливые, особенно полюбившиеся места), протянуть к нему путеводную нить. По такой нити на следующую весну, не теряя времени на поиски, к удивлению неопытных спутников, не понимающих охотничьего секрета, охотнику очень приятно сразу попасть на свое счастливое, испытанное место.
СЕВЕРНОЕ СЕЛО
С высоты птичьего полета на берегу реки видим большое село — освещенные солнцем дощатые крыши, широкий затон, забитый плотами. Широкая лента реки ярко сверкает. По правому берегу — квадраты полей, длинною прямой чертой протянулась дорога. Левый берег в лесах. Здесь начинается сплошная тайга — бескрайние леса, до самой тундры простершиеся непрерывным массивом.
Самолет делает круг. На мгновение видим длинную улицу, крыши построек, яркую зелень заливных лугов.
Через час, закрепив и убрав самолет, вместе с пилотом мы идем по берегу реки. На стеклах вспыхивает солнце. Плавно течет река.
Заросший бородою, встречается дед-лесовик. Ои останавливается,, внимательно смотрит.
— Дальние будете? — спрашивает дед.
— Дальние, дедушко. Из Москвы.
— Далеконько-те до Москвы!—говорит, ухмыляясь, дед. — Не скоро, пожалуй, доедешь.
— Далеконько, дедушко...
Мы останавливаемся, разговариваем с лесовиком-де- дом, приветливо разглядывающим гостей внимательными, зоркими глазами. Что-то древнее, таежное видится в облике северного деда, в сивой его бороде, в зорком, пристальном взгляде. Тайгою, лесами, охотничьей жизнью веет от лесного старого человека.
— Ну как, отошла война?
— Отошла война, дедушко. Побили Гитлера.
217


Дед оживляется, глаза его вспыхивают быстрым огнем:
— Так и надо ему, проклятущему. Три сына у меня на войне были да внуки. Письма шлют. Скоро домой вернутся.
— Скоро, дедушко, скоро...
Глаза деда горят молодым огнем. С особенным чувством рассматриваю я его лицо, дремучую бороду, крепкие, узластые руки. Сколько видывал на своем веку древний этот человек, какие таежные тайны подсматривали зоркие его глаза? Помнит дед, когда люди здесь жили другою жизнью, и великою редкостью считался тогда заглянувший в этот отдаленный лесовой край наезжий человек. На глазах лесовика-деда произошли великие перемены. Там, где когда-то бродили медведи и пели дремучие песни мошники-глухари, разросся большой людный поселок. Из глаз деда смотрит далекое прошлое. Но крепок и еще силен этот таежный человек, видывавший виды на своем веку.
— Медведей-то доводилось, чай, видеть?
— Медведей? Медведей, дружок, в наших' краях много было. На огороды ходили овсы топтать, всякого зверя было мпого: и зверя и птицы — всего вволю...
Сказочньш богачам, российским знатным вельможам принадлежали необъятные лесные угодья. Сюда, в необжитые, обильные зверем и дичью края, в поисках добычи приходили некогда смелые торговые люди. Древний путь лежал по реке. В давние времена на берегах широкой реки пришлые люди основывали первые жилые поселки, строили деревянные крепости-городки. Вдоль великого водного пути возникали в глухой тайге эти первые русские поселки. Северными глухими путями проникал на Урал предприимчивый русский человек. На глухих таежных озерах, в истоках северных рек до cqro времени сохранились следы старинных дорог и становищ. Великих трудов стоили людям эти древние походы: груженные оружием и продовольствием смоленые ладьи волочили по земле волоком, шли против течения на шестах, двигали бечевою, — все трудности и опасности одолевал русский человек, движимый великою заложенной в нем жизиениой силой.
Там, где когда-то был построен поселок-городок, теперь раскинулось шумное, большое село. На берегах большой светлой реки кипит новая, бурная жизнь. Ты-
218


сячп люден работают на предприятиях и в колхозах. В целинной тайге заготовляется лес, строятся селепия и заводы. На колхозных полях, в прошлые времена дававших лишь жалкие урожаи, работают никогда не виданные здесь машины.
Лесовнку-деду, родившемуся и выросшему в глухой тайге, многое довелось увидеть. На его глазах изменился, расцвел бедный и глухой край. Новые, упрямые пришли люди. Новые, бойкие песни поет над рекой молодежь. И по-новому думает, по-новому смотрит и сам таежный дед-лесовик, помнящий времена, когда приходили медведи на огороды топтать овсы.
Ранним солнечным утром мы опять летим над серебряной лентой реки, над тайгою, и вновь наблюдаю с высоты лесные озера, любуюсь раскрасом таежных болот. Возвращаясь из путешествия, я вспоминаю людей, лес, встречи. Качаясь на крыльях, с особенной остротою переживаю я свои впечатления.
С высоты полета нагляднее раскрывается счастливое будущее родной страны. Я вижу города, селения, заводы. Волею человека измепяется лик Земли. Вижу, как, вооружеппый творческой силой, человек управляет движением рек, и под управлением мощпои руки непроходимые таежпые болота превращаются в поля и посевы. По воле сильного человека повыми проезжими дорогами покрываются некогда недоступные и неведомые пространства. Там, где бродили таежные звери, возникают селепия, города. Глубже и глубже проникает в тайгу человек. В великих просторах страны новые раскрываются богатства — отчетливо видится время, когда полпым хозяином станет человек над Землею.
1939-1949 1
ОСЕНЬ В ЧУНЕ НА «РОСОМАХЕ»
Золотой осенью довелось мне первый раз побывать на Севере в лесах Чупы, богатых глухариной охотой. Вместе с московскими охотниками, приехавшими па
1 Здесь п в дальнейшем в двойных датах первая цифра означает дату первой публикации, вторая — публикации после доработки. (Прим. ред.)
219


побывку, мы плыли через большое и бурное озеро па «Росомахе». Звериное имя нашей парусной лодки невольно обращало нас в куперовских героев.
Весело и свободно было бежать по волнам чудесного озера. Перед нами широко открывалось кипевшее волнами седое пространство. Сидя в лодке, раскачиваясь, любовались мы проходившими мимо лесистыми берегами.
Как полагается в куперовских романах, первое путешествие не обошлось без приключений. Пройдя добрую половину пути, поздней ночью остановились мы ночевать на берегу пустынного острова, носившего мрачное имя — Могильный. Название это осталось за островом от времен прошлых, когда кочевавшие по берегам озера лесные жители — лопари-саами — в лодках привозили своих покойников хоронить на устроенное на острове кладбище. Памятником древнего лопарского погоста (немало связано с этим островом легенд и сказаний!) остались большие голые камни, высокие, шумевшие на ветру сосны, росшие на могилах.
Мы хорошо выспались у костра на берегу высокого острова, прикрывшего нас от ветра, и, собрав взятые на берег вещи, ранним утром отправились в дальнейшее плавание. На сей раз предстояло пройти открытую часть озера, где невозможно укрыться за подветренными берегами лесистых островов, которыми была богата только восточная, наиболее изрезанная часть озера.
Подобное бурному морю, кипело волнами отделявшее нас от Чуны широкое озерное пространство. С борта «Росомахи» мы видели узкую полоску берега, окатываемого волнами, лиловые горы Чуиы. Как бы убегая от опасности, одинокий рыбачий парус то показывался, то пропадал в грозном, шумевшем высокими волнами пространстве...
Пускаясь в рискованное путешествие, невольно вспомнили мы наставления председательницы Хибии- ского сельсовета. В день отъезда хлопотливая председательница рассказывала нам о гибели инженера, рискнувшего выехать на озеро в ветреную погоду. Тело погибшего путешественника, не послушавшего совета опытных людей, было выброшено волнами на берег, а сельсовету много выпало хлопот, чтобы установить причину несчастья.
220


— Поганое озеро, — поглядывая в окошко на разбушевавшуюся стихию, заботливо предупреждала нас осторожная женщина. — Поганое наше озеро, и лучше бы вам, дорогие товарищи, обождать маленько.
Нам не хотелось упускать прекрасного времени охоты, и, поблагодарив женщину за добрый совет, крепко надеясь на «Росомаху», смело отправились мы в дорогу.
Чем дальше уходили мы от приютившего нас островка, сильнее подхватывала волна наше судно. Подхваченные попутным ветром, мы неслись точно на крыльях. Высокие, с белыми гребнями волны шумно вставали за кормой «Росомахи», и нашему рулевому Олегу1 трудненько было держать вырывавшийся из рук руль.
Подгоняемые волнами и ветром, промчались мы больше половины пути, когда постигла нас катастрофа, едва не погубившая «Росомаху». Причиной несчастья была маленькая лодка, которую тащили мы за собой на буксире. Находившаяся на буксире лодка тормозила ход «Росомахи», мешала править парусом и рулем. Будучи неопытными в парусном спорте, мы прикрепили лодку слишком близко к корме «Росомахи», и это обстоятельство едва не погубило нас.
На гребне догонявшей нас волны в одно мгновение мы увидели смоленый нос лодки, той же секундой всей тяжестью обрушившейся на корму «Росомахи». Этим ударом руль был разбит вдребезги, а потерявшее управление судно едва не опрокинулось, порядочно зачерпнув бортом.
— Ронить, ронить парус!..
Заботясь о спасении, мы бросились спускать парус. Кораблекрушение казалось нам неизбежным. Вовремя успели мы спустить заполоскавшийся парус. Став поперек ветра, беспомощно закачалась на волнах поврежденная «Росомаха». Осмотревшись, мы увидели на гребнях волн оторвавшуюся от буксира, потерянную лодку.
1 Имеется в виду внук известного ученого и путешественника П. П. Семенов а-Тян-Шанского Олег Измайлович Семе- нов-Тян-Шанский, в настоящее время доктор биологических наук.
221


— Весла скорее берите, нужно лодку спасать! —« стоя на корме «Росомахи», командовал наш кормчий Олег.
Оторвавшаяся лодка нам была необходима, чтобы переправляться через пороги реки Нижняя Чуна, где не могла пройти тяжелая «Росомаха». Вправив весла, мы взялись грести дружно. Нелегкая выпала задача. Волны и ветер упорно несли «Росомаху» на камни, в белой пене показывавшиеся над водою. Чтобы не погубить судно, пришлось выбросить якорь и, положив весла, стали мы поджидать, когда волны поближе поднесут потерянную лодку.
Только теперь можно было учесть миновавшую нас опасность. Стоило лодке обрушиться не на корму, а на слабый борт «Росомахи» — и всему экипажу грозила бы участь несчастного инженера, о котором рассказывала, напутствуя нас, председательница Совета...
Как часто бывает, благополучно закончившееся опасное приключение нас развеселило. Сидя на дне «Росомахи», мы подсмеивались над кормчим Олегом. Мокрый до нитки, Олег мужественно сидел на ветру и продолжал вслух декламировать любимые лирические стихи, никак не соответствовавшие обстановке. С неменьшим хладнокровием и усмешкой относился к постигшему нас несчастью московский профессор-зоолог. Дядя Петя — так за глаза звали профессора — видывал на своем веку виды. Подшучивая над Олегом, собиравшим остатки разбитого руля «Росомахи», рассказывал он о прежних своих приключениях.
— Самое главное, — поучал дядя Петя, — спокойнее относиться ко всякой беде и напастп. Мы, путешественники и охотники, должны любить приключения, и опасности нас привлекают. Не потому ли с большей охотой идем мы на опасного зверя? Опасные приключения закаляют молодых путешественников, а нас, стариков, возвращают к романтическим временам юношеских мечтаний, очаровательнее которых нет ничего в жизни...
Долго мучились мы с «Росомахой», добираясь к озеру Чупа, закрытому дикими лесистыми горами. Более трех часов пришлось грести и упираться вес¬
222


лами в дно, пока, миновав широкую закрытую лам- бину (залив) j вошли мы в каменистое и мелкое русло реки.
Много терпения и труда потребовалось, чтобы пере-* тащить тяжелый наполнявший «Росомаху» груз и бла- гополучно переправиться на озеро Чуна.
Порожистая и короткая река Нижняя Чуна отделяет один из заливов озера Имандра от озера Чуна* Чтобы попасть в Чуну, приходится вручную перетаскивать по порогам лодку, на себе переносить груз. Груженая лодка не в состоянии пройти по мелкой и каменистой реке, шумно плещущей по камням. Для искусного рыболова здесь чудесное место для ловли. Нагруженный тяжелыми пожитками, тяжело шагая по берегу, заросшему мохом и брусникой, с удовольствием приглядывался я к полюбившемуся мне месту. Молодые товарищи, оставшиеся на реке, не страшась осенней холодной воды, перетаскивали лодку. Я уже дотащил до места взваленную на меня поклажу, когда сопровождавшая нас лайка, скрывшись в лесу, начала облаивать глухаря. «Должно быть, и впрямь много здесь птицы», — с радостью подумал я, заряжая ружье и направляясь на звук доносившегося лая...
ЧЕРНОБОРОДЫЙ ГОСТЬ
В тех самых местах, где начиналось наше обильное приключениями путешествие на «Росомахе», много лет назад появился, прибыв в теплушке, чернобородый, очень подвижной человек. О прибытии чернобородого гостя первой узнала тогда железнодорожная сторожиха-заика.
— Там, там, там... — запинаясь от волнения, торопилась она сообщить новость.
— Да что там-то, оглашенная? — заражаясь волнением заики, нетерпеливо допрашивали соседки.
— Там, там, там...
Пожар, что ли?
— В-б-быка привезли! — выпалила наконец заика, счастливо улыбаясь.
Весть, принесенная сторожихой, произвела потрясающее впечатление на обитателей маленького полустанка глухой Мурманской дороги. Забыв о топивших¬
223


ся печках, кинулись станционные бабы к платформе, зараставшей мохом и травой.
Там, на запасном пути, стояла в тупике отцепленная от товарного поезда, вся исчерченная мелом, выкрашенная в красную краску теплушка. Из распахнутой двери теплушки высовывалась лобастая голова быка, спокойно жевавшего жвачку. Оттуда же, из теплушки, путаясь в ногах быка, рогами грозил людям бородатый козел.
Все население маленького полустанка собралось возле стоявшей в тупике теплушки с давно ожидаемыми гостями. Глядя на быка, с великим волнением кричали и ссорились окружавшие вагон женщины, спорили между собой и уговаривали ссорившихся жен прибежавшие на шум мужчины.
Событие это, некогда взволновавшее население маленького полустанка Мурманской железной дороги, произошло в голодное время.
Люди, собравшиеся возле теплушки, не по-пустому радовались приезду чернобородого человека. В те времена Мурманская железная дорога дышала на ладан. Переселившиеся на Север во время первой мировой войны железнодорожные служащие и рабочие хлеба и жалованья не получали. После изгнания интервентов с Кольского полуострова поезда ходили еще редко, и станционным рабочим, жителям глухих северных станций, пришлось очень туго. Глядя на землю, покрытую мохом, недоверчиво покачивали они головами.
— В этих местах все непременно померзнет, — упрямо говаривали они, — и хлеб и картошка, а кормиться пришлому человеку здесь можно только козой п коровой...
От козы и коровы кормились в те трудные годы оголодавшие служащие Мурманской дороги. Сена на лесных пожнях хватало, чтобы держать коровенок,— козы и коровы давали хорошее молоко. Обзаведясь коровами, рабочие могли кое-как, с грехом пополам, питаться. Но вот обнаружилась ничем, казалось, не поправимая помеха. Налаживая молочное хозяйство, никто из хозяев не догадался завести быка. Важнейшее обстоятельство это повергло в отчаяние владевших коровами жителей захолустных станций и полустанков.
— Что будем делать? — плакали в голос хозяйки. — Не оставаться же яловыми нашим коровам...
224


Чтобы выручить из беды рабочих, управление Мурманской (ныне Кировской) дороги, занимавшееся в те годы больше бытовыми, мелкими делами, в спешном порядке поставило вопрос о приобретении на средства дороги племенных быка и козла. На покупку названных животных были отпущены средства. Для приобретенных в племенном хозяйстве быка и козла управление дороги предоставило теплушку. В качестве провожатого к отправлявшимся в далекое путешествие рогатым пассажирам был приставлен ученый агроном. Кроме наблюдения за животными, агроному поручалось пропагандировать среди служащих дороги развитие сельского хозяйства и огородничества за Полярным кругом.
Черную бороду Германа Михайловича — так звали приставленного к производителям ученого агронома — скоро узнали по всей дороге — от Кандалакши до Колы. Весть о приближении чернобородого катилась но станциям задолго. Прибывая на очередную стоянку, Герман Михайлович ставил вагон на запасный и наскоро проводил с населением агрономическую беседу. Обрадованные хозяйки приветствовали гостей. Пока бык и козел выполняли свою повинность, агроном брал ружье и уплывал в лодке за озеро стрелять глухарей, любоваться привлекавшей его природой северного края.
В этих путешествиях — с быком и козлом — в городском чернобородом человеке укреплялась любовь к северной природе. Когда-то, во времена юношества, прочитал он первую книгу писателя-поэта, путешествовавшего в краю непуганых птиц. Поэтическое содержание книги увлекло агронома. От книги, написанной поэтом, возникло твердое решение жить и работать иа Севере...
Об этих далеких временах с улыбкой вспоминал пионер Севера, первый директор Лапландского заповедника Герман Михайлович Крепе. Многое изменилось с тех приснопамятных времен, когда на глухом, мохом зараставшем полустанке обрадованные жители торжественно встречали быка и козла. Здесь, в сказочных синих лесах, уже возникли новые шумные города. Бурную реку, мчавшую через пороги прозрачные свои воды, перехватили высокие каменные плотины. Уже движутся по некогда зараставшей мохом Кировской
8 И. Соколов-Мйкитор. гг. *3 225


железной дороге электрические поезда. Могучую силу реки взял, в свои руки новый, настойчивый человек. Широкие просеки пролегли, пересекая леса и моховые болота. Утвержденные на столбах, висят вдоль этих просек провода. Пролетные птицы присаживаются на них отдыхать. Электрическая сила струится по проводам, оживляя тяжелые машины; несметное количество огней загорается над закованной в плотины быстрой рекой. Чудесное зрелище представляет осеннею ночью зарево этих огней, как бы соперничающее с северным сиянием, холодными волнами стремящимся по звездному небу. Здесь, в далеких этих местах, радостно человеку почувствовать могущество своих рук. Гордо и спокойно смотрит он на новые города, на покоренные его силой быстрые реки, каменные горы...
В те времена, когда чернобородый гость ездил по оголодавшей «Мурманке» с быком и козлом, появился в тех же местах другой, так же влюбленный в Север и в свое дело, смелый и настойчйвый человек — агроном и будущий советский академик И. Г. Эйх- фельд.
Первые годы вместе бродили молодые, увлекавшиеся агрономы в горах Хибинской тундры, вдоль и поперек изъездили озеро, окруженное безлюдными берегами. На вершинах пустынных гор они терпеливо собирали образцы минералов, свидетельствовавшие о непочатых, скрытых в земле богатствах. Они изучали болота, исследовали почву, на которой росла морошка да зеленел мох...
Дружба этих двух людей, вместе начинавших свое дело, осталась непоколебленной до сего дня. Там, где начинали они работать, на некогда голых и пустынных берегах, зеленеют поля, люди снимают с полей урожай. Те самые люди, что с недоверием смотрели на казавшуюся им неродршой землю, кормятся теперь выросшими на этой земле плодами. Склонный к романтике чернобородый гость призванием своим избрал полюбившееся ему дело охраны живой природы. Где он путешествовал когда-то, в волшебном краю непуганых птиц, его попечением основан первый в Лапландии заповедник. Так два человека, однажды уязвленные красотой северной природы, своими путями шли к общей цели, приблизившей их к победе над полюбившейся им природой.
226


ЛАПЛАНДСКИЙ ЗАПОВЕДНИК
Государственный Лапландский заповедник в Чуна- тундре занимает пространство на северо-запад от озера Имандра, со всех сторон окруженного глухими лесистыми берегами. Гранича с обильной природными богатствами и близкой к железной дороге Монче-тунд- рой, заповедник покрывает наименее исследованную и пустынную площадь, богатую зверем и птицей.
В прошлые времепа по всей Лапландии в изобилии водились в лесах и тундре дикие олени. Охота за дикими оленями представляла основной промысел охот- ников-саамов. Живя первобытной жизнью лесных следопытов, лопари-саами кочевали по всему пространству страны полуночного солнца и лесных светлых озер. На берегах рек и озер, изобиловавших рыбой, жили они в покрытых землей и мохом вежах.
Продолжая охотиться за оленями ~г в выслеживании зверя, знании повадок животных саами достигли высокого совершенства, — охотники каждый год истребляли большое количество диких оленей. До сего времени на оленьих старинных тропах, сохраняющихся веками, видны остатки некогда вырытых охотниками ловчих ям. Оленьи тропы по-прежнему пересекают эти древние ямы, давно заплывшие землей и заросшие мохом. Здесь, в этих ямах, некогда ловили лопари пасшихся на ягельниках диких оленей.
Для внимательного наблюдателя северной природы замечательную картину представляют запутанные в лесу пробитые оленями тропы и дороги. Кажется, возможности нет распутаться в их хитром узоре. Здесь нет ничего сходного с известными охотникам звериными тропами, которые обычно прокладывают животные к местам водопоя. Протоптанная оленями лесная тропинка не приведет охотника к берегу реки или глухого озерка. Затейливо и глубоко вьется она по лесной дикой хребтине. Чудесное зрелище представляет собой чистый ягельный бор. Седой ковер ягеля упруго подается под ногою. На чистом его покрывале видна каждая веточка, каждый упавший с сухого дерева тонкий сучок. Стройными колоннами стоят красноватые сосны, как бы украшающие величественное здание, построенное самой природой.
^ . 227


Хорошо, оставшись в лесу, брести по таким проложенным оленями лесным тропинкам. Тихо ступает нога, и кажется путешественнику — вот' откроется перед ним сказочное царство, и сама собой задом наперед повернется лесная избушка.
Вьется узкая оленья тропинка, и с насторожившимся сердцем продолжает свой путь забравшийся в дальние эти края охотник. Две кукиш — лесные северные птицы — перелетают за ним неслышно. Они садятся близко на ветках, как бы изумляясь дерзости человека.
И впрямь открывается перед охотником лесное сказочное царство. Он видит заросшую ягельником и мохом лесную поляну. Светлое озеро плещет в засыпанный галькой берег. Глухарь, встрепенувшись, срывается с гальки... Здесь видит охотник объявившуюся перед ним лесную избушку. Он видит дверь, крышу, покрытую еловой кор!ою. В этой лесной сказочной избушке устраивает свой отдых утомленный долгим путешествием пришлый охотник...
Еще к началу первой мировой войны по всей Лапландии сократилось количество диких оленей. Причиной тому была хищническая охота, отсутствие какой- либо заботы о сохранении природных богатств страны. Местные жители истребляли оленей беспощадно. Огнестрельное оружие облегчило им добывание этих истреблявшихся животных.
Государственный Лапландский заповедник взял под охрану остатки дикого оленьего стада*. Убегавшие от человека-хищника олени нашли защиту у нового человека-хозяина. С каждым годом умножается теперь поголовье. Зимой оленье стадо уходит в голые горы, где бывает тоньше сдуваемый ветром снежный покров, а летом спускается в лес на древние тропы, протоптанные в ягельном бору.
Каждую весну, когда встанет высоко солнце и окрепнет в лесу наст, сотрудники заповедника выезжают проверять в горах оберегаемое ими дикое
1 На территории Лапландского заповедника в большом количестве обитают олени, лоси, медведи, куницы, бобры п другие животные.
228


стадо. Неспешно идут в запряжке обессилевшие за долгую зиму ездовые олени. Длинные лиловые тени, ломаясь, скользят за ними по нетронутой белизне снегов.
Нужен зоркий глаз охотника-саама, чтобы на расстоянии нескольких километров увидеть зарывшееся в снег стадо. Прикрываясь взгорками и камнями, держась от ветра, осторожно подкрадываются люди к оленям. Вместо винтовок в их руках бинокли и фотографические аппараты. Оставив нарты, ползут они по снегу к гряде камней, скрывающих их от оленей. Вот, подобравшись к камню и сняв с головы шапку, поднимает голову человек. Олени видятся ему близко. Спокойно они пасутся, разрывая копытами снег. На снегу, освещенные солнцем, видны дымчатые спины, ветвистые, похожие иа лес, рога. Важеика-самка подняла голову, ноздри ее открыты. Неуловимую струйку запаха почувствовала она в дуновении ветерка. Волнение важенки передается всему стаду. Точно птицы, с крылатой легкостью вскакивают зарывшиеся в снег олени. 11 точно на невидимых крыльях, пыля снежной пылью, кидается в гору все стадо. Улыбаясь, поднимаются люди во весь рост. Они нацеливаются объективами, стараясь сосчитать убегающих вниз животных. И, сосчитав исчезающие точки, поблескивая стеклами очков, добродушно говорит опаленный лучами весеннего солнца чернобородый человек:
— Хороший, черт возьми, будет у нас в этом году приплод.
Благополучно добравшись до места, мы недолго пользовались гостеприимством приютившего нас лесного отшельника Олега. Сидя в жилом домике на берегу Чуны, с большим удовольствием мы ели уху, пили чай с сухарями, благоразумно заготовленными в дорогу. Кулинарное искусство Олега было достойно всяческого .поощрения, и, отвалившись наконец от жирной ухи, сердечно благодарили мы гостеприимного хозяина, угостившего пас на славу.
Отлично переспав ночь в постелях, на другой же день выбрались мы в дальнейшее путешествие. Московский профессор-зоолог спешил на реку Верхняя Чуна, где по его настоянию были выпущены достав¬
Ш


ленные из Воронежского заповедника бобры. Нам хотелось увидеть, как устроились на новоселье переселенцы-бобры, и, подкрепившись вчерашней ухой, мы уселись в нагруженные охотничьими пожитками лодки...
В осепшою тихую погоду сказочно прекрасным кажется путешественнику лесное озеро Чуна. Точно чистое зеркало, лежит оно в диких своих берегах. Как в недвижимом зеркале, отражаются в нем расцвеченные осенью горы.
Ни единый посторонний звук не врывается в не нарушенную человеком тишину. Как бы подчеркивая глубокое спокойствие северной пустыни, слабо доносится до слуха журчание лесных ручьев. Тихо и недвижно стоит на берегах озера лес. Точно в лесном заколдованном царстве чувствует себя плывущий по зеркальному озеру охотник. Хрустальный звук водопада слышится сверху. Приглядевшись, охотник видит хрустальную струйку воды, падающую в пропасть с изумрудной скалы, от верха до низа покрытой бархатным мохом...
Но неузнаваемо озеро в ветреную погоду. Черные, с грозной сединой, ходят по нему волны. Берегись, застигнутый бурей охотник! Нужно иметь твердую руку, чтобы высадиться на берег. Долго вынужден путешественник дожидаться на берегу погоды, чтобы отважиться в путь.
ЧУНА
В прежние, отдаленные от нас времена захаживали на Чуну только охотники-саами. Для чужих, пришлых людей недосягаемыми казались лесные дебри. Множество рыбы водится в чистых, как кристалл, водах. Здесь живут сиг, кумжа, излюбленный рыболовамп- спортсменами хариус. Любителю-рыболову не приходится выдумывать замысловатые ловушки. Не утруждая себя, тут же с лодки забрасывает он самодельную дорожку. Скоро почувствует он сильный, упругий толчок. С волнением выбирает рыболов намокшую снасть. Широкая спина рыбы показывается под водою. Попавшаяся на крючок рыба извивается, бьется в водо и наконец, высоко выпрыгнув, покорно ложится на дно лодки. А еще увлекательнее ловля на речных пе¬
230


рекатах. Со спиннингом в руках стоит охотник на полюбившемся ему месте. Он устроился на большом камне, окруженном шумно плещущей, стремящейся по каменистому дну водой. Шум близкого падуна заглушает все звуки. Нужна привычка, чтобы стоять возле бешено стремящегося потока. Голова кружится у непривычного человека. Ему кажется: вот сорвешься — и помчит, понесет тебя, сокрушая о камни, бурный поток.
Я особенно полюбил этот лов на бурных северных реках. Тихо стоишь на камне, а кругом бушует, шумит, водяной пылью с головы до ног окатывает рыболова река.
Спина большой рыбы показалась над водою. Борясь против течения, рыба вывернулась, как поросенок, как выглянувший и скрывшийся тюлень. И еще с большей страстью хватается за удочку завидевший добычу охотник. Пос лушная взмаху руки, далеко падает и а воду блесна. Вот натянулся шнур, в три погибели изогнулось упругое удилище. По силе рывка чувствует рыболов тяжесть попавшейся добычи. Белая сильная рыба высоко взлетает над водой. Долго продолжается упорная борьба. Нужно много терпения, сноровки, выдержки характера, чтобы вытащить иногда пудового великана. И как счастлив рыболов, подбагривший наконец добычу. Огромная скользкая рыбина покорно лежит у его ног. Она еще вздрагивает скользким хвостом, судорожно поднимаются, хватая воздух, мокрые жабры. И, глядя на добычу, с особенным удовольствием набивает счастливый рыболов свою неизменную трубку.
Чем выше поднимаемся по реке, больше и больше попадается бобровых погрызов. Мы издалека видим плывущие по реке обглоданные ветви. На заросшем молодым ельником, засыпанном опавшими листьями берегу лежит поваленная береза.
Березу эту повалили бобры. Мы подъезжаем ближе* выходим на берег, заросший мохом и жесткой травою.; Кажется, здесь работал искусный дровосек. Мы осматриваем стружки, точно наструганные стамеской. Рассматривая поваленное дерево, говорит наш спутник- профессор:
231


— Признак хороший: отлично работают наши переселенцы!
Охотнику, истинному любителю северной природы, полюбится дремучая река Чуна. На глухих ее берегах пасутся лоси и олени. Не дивное дело встретить лося, на глазах путешественника переплывающего реку. Вылезши на берег, спокойно смотрит непуганый зверь. Непуганые птицы близко подпускают человека. Счастлив путешественник, попавший в нетронутые края. Забыв о своем ружье, он любуется раскрывшейся перед ним природой.
Чудесной своей тишиной, нетронутостью природы полюбилась мне Чуна. Со всеми подробностями вспоминаю каждый проведенный на этой реке день.
Я помню маленький домик, отразившиеся в воде маковки деревьев. Опавшие листья сплелись в пёстрый ковер. Как в сказочном домике на курьих ножках, живем мы с молодым другом моим Олегом. По утрам мы встречаем солнце, ярко загорающееся над тундрой, и ветер обсушивает наши лица, шелушащиеся от загара. Огонь потрескивает в очаге, сложенном из простых камней. В охотничьем котелке мы варим уху. Мы сами чистим рыбу, трепещущую в наших руках. Как красива эта живая, трепещущая рыба! Непуганый горностай доверчиво показывается из-под камня. Ожидая подачки, он смело подбегает к самым ногам. Стараясь не шевелиться, долго любуемся нашим гостем. Я бросаю внутренности рыбы, и на глазах наших зверек тащит добычу под камень.
Путешествуя по реке Чуне, сотрудники заповедника однажды нашли гнездо лебедей. Гнездо возвышалось в стороне от берега, посреди непроходимого болота. Олег издали приметил черневшую посреди болота высокую кочку. Срубив длинные жерди, мы осторожно перебрались через зыбившееся под ногами болото. На широкой торфяной кочке оказалось выстланное торфом гнездо.
Не трогая находившихся в гнезде уже насиженных яиц (многие птицы бросают гнезда, убедившись, что их содержимым интересовался человек), исследователи осторожно сфотографировали гнездо и, чтобы не тревожить лебеттей, поспешили вернуться в лодку.
232-


Спустя недолгое время Олегу довелось проходить тем же местом. Желая проверить наблюдения, он остановил лодку и опять пробрался к замеченной им торфяной кочке. Гнездо лебедей оказалось пустым. По торфяной грязи тянулись следы какого-то зверька. Фарфоровая скорлупка разбитых яиц была разбросана в беспорядке. По-видимому, покинутое гнездо нашел пронырливый хищник.
В том же году, плывя на «Кривом носе», мы заметили одинокого лебеденка. Птицы уже отлетели, и иа поверхности пустынного озера молодой серый лебедь казался сиротою. Он жался к каменистому берегу, стараясь укрыться от приближавшейся лодки.
Поймав .лебеденка, мы доставили его в избушку. Здесь он скоро прижился, привык к ухаживавшим за ним людям. Смешно переваливаясь, гулял он в отведенном ему чулане. Любимым его кушаньем был лесной хвощ.
Позднею осенью пойманного лебеденка отправили в Москву. В зоопарке лебеденок вырос; любуясь на птицу, посетители не догадываются, что она родилась на берегах далекой и неизвестной им реки.
БОБРЫ
Поднимаясь по реке, часто видели мы иримятую бобрами траву и свежие, поваленные на берегах деревья. Желая на месте застать бобра,. мы передвигались на лодке с возможной осторожностью. Чуткие животные не пожелали, однако, показаться приезжим гостям. Только по большому количеству погрызов, по обилию свежих покопов можно было с уверенностью заключить, что выпущенные весной бобры хорошо прижились на лесной реке.
В давние времена бобры обитали повсеместно. В Азии и в Европе, па реках Америки находили люди обширные становища бобров.
С давних пор начал охотиться человек на замечательных животных. Охотников привлекали великолепный мех бобра, вкусное мясо и особое вещество из желез — бобровая струя,—употреблявшаяся в старину как лекарство. Бобров добывали хитро устроенными ловушками, в которые загоняли осторожных животных.
233


В древней Руси мех бобра расценивался очень высоко, а бобровый промысел считался статьей самой доходной. «Бобровыми гонами» — местами лова — жаловал царь своих любимцев. Ценной «меховой» валютой рассчитывались торговые люди с заморскими купцами. Мехом бобра украшалась одежда знатных людей, а по количеству шкурок определялось принадлежавшее человеку богатство.
Скрываясь от беспощадного преследования, бобры уходили в глухие, иногда неудобные для их жизни места, селились на глухих ручьях и лесных речках.
Но и здесь, в малодоступных местах, человек не переставал преследовать бобров*. К началу двадцатого века на всем пространстве Российской империи бобры считались исчезнувшими животными. Только в самых глухих местах уцелели небольшие колонии бобров.
Много лет назад один богатый воронежский помещик купил пару живых бобров, изловленных крестьянами Витебской губернии. Он перевез и выпустил этих бобров в своем имении под Воронежем. Выпущенные бобры быстро прижились.
Уже в годы революции оставленные без присмотра бобры, спасаясь от преследования, переселились в глухие районы. В воронежских лесах, на заросшей лозняком речке, животные освоились* начали размножаться.
Ныне в Воронежском бобровом заповеднике, находящемся под особой охраной, насчитывается большое количество бобров, свободно расселившихся по лесным рекам. За живущими в заповеднике животными ведется наблюдение. В жилых помещениях заповедника устроен питомник, где выкармливаются отловленные в заповеднике молодые и старые бобры.
Воронежский заповедник является основным поставщиком редкостного племенного материала. Преданные своему делу люди вывозят выловленных в заповеднике бобров, чтобы поселить их на отдаленных и глухих реках нашей страны, где некогда существовали бобровые поселения.
1 В конце девятнадцатого века за грапицей — особенно в Париже — были в большой моде так называемые касторовое шляпы из пуха бобра (по-латыни —castor).
234


Из Воронежа переселявшихся на Чуну бобров везли в клетках, обитых внутри листовым железом.
На узловых станциях сопровождавшие бобров люди выносили путешественников из вагона и окатывали их водой. В клетки бобров провожатые подкладывали пищу — разрубленные на куски осиновые сучья и свежие лозовые ветви. Благодаря хорошему уходу бобры отлично выдержали дорогу. Для обитателей северного поселка прибытие невиданных пассажиров было событием. Особенное любопытство возбуждали хвосты животных, покрытые «рыбьей чешуей».
— Гляди-ко, гляди, — показывали пальцами взрослые и ребята. — Хвосты-то как у сигов.
— Водяные, видать, звери.
— Неужто икру мечут?..
При осмотре прибывших путешественников было установлено, что за дорогу у них ненормально отросли резцы. С чрезмерно выросшими зубами яшвотные не могли сгрызать деревья. Для устранения неудобства требовалась операция. Вооружившись напильниками, сотрудники заповедника привели в порядок зубы бобров.
Людям, взявшим на себя попечение о переселенцах- бобрах, стоило много терпения и труда переправить их к месту выпуска. Завидев родную стихию, бобры пришли в беспокойство. Всю дорогу — их везли через озеро в лодках — ourf метались в тесных клетках, нетерпеливо трясли железные прутья. Во время этого путешествия одному из бобров удалось расшатать клетку, и на глазах людей животное ускользнуло в воду, к счастью, неподалеку от места, где намечался выпуск. Несомненно, с течением времени беглец присоединился к родственной компании земляков, обосновавшихся на реке Чуне.
Место, выбранное людьми для запуска бобров-пере- селенцев, соответствовало привычкам зверей. По берегам дремучей лесной реки, почти не посещавшейся человеком, росли березы и мелкий кустарник. Заросшие осокой берега представляли большие удобства для сооружения нор и избушек.
На фотографических снимках, изображающих выпуск бобров, хорошо видно, как животные скрываются под водой. Привыкнув к людям, на первых порах они
235


смело плавали вокруг клеток и даже устроили драку. Фотографу удалось поймать редкий момент: мокрый зверь выбрался на берег в осоку. В облике сидящего зверя есть что-то сказочное. Наверное, робкому человеку невзначай появившийся из воды зверь казался самим чертом.
Недолго оставались на виду у людей выпущенные из клеток бобры. Привычка к скрытности и осторожности взяла свое. Почувствовав волю, бобры быстро исчезли. Не скоро довелось увидеть скрывшуюся в темной воде тень зверя.
Летом в устье реки Чуиы были обнаружены первые погрызы. Сверху по течению плыли обглоданные и разгрызенные на куски сучья и ветки.
В конце лета Олег, следивший за поведением выпущенных в Чуну бобров, открыл их первую постройку. Он плыл осторожно в лодке. У самого берега, в заросшей кустарником и осокой протоке, метнулась и бултыхнулась в воду скользкая тень. Колебля осоку, покатились от берега волны. Олег подплыл к берегу тихонько. Под береговым навесом темнела нора. Животные бывали здесь часто. Об этом свидетельствовала гладко утоптанная на берегу площадка.
«...Сегодня видел бобра, ускользнувшего от меня в воду, — писал в своем дневнике зоолог Олег. — На берегу нашел признаки постройки. Вокруг много погрызов. Я нашел больше десятка поваленных и обглоданных деревьев. Срез гладкртй, точно сделанный отточенным инструментом. Это показывает, что зубы бобров теперь в порядке. Надеюсь, бобры будут жить в Чуне...»
«...Поднимался по Чуне в лодке. Почти у самого устья, недалеко от избушки, бобры разбредаются, ищут новых мест. Плохо, если уйдут в озеро».
«...Недалеко от места запуска несколько поваленных деревьев. Кора частично обглодана. Видно, бобры трудились здесь не одну ночь. Хороший признак».
«...Сегодня мы рубили березы на берегах реки. Выбирали самые «аппетитные». Старались подражать работе бобров. Валили так, чтобы ветви падали в воду. Это для того, чтобы помочь бобрам запасать на зиму корм. Возьмут ли бобры эти заготовленные для них человеческими руками зимние запасы?..»
236


СЕВЕРНЫЙ ЛЕС
Птицы, пролетающие с севера на юг, минуют обширные и бескормные для них пространства Кольского полуострова, покрытого массивом северного леса. Главнейшие пути пролета близятся к берегам морей. Отлетающие с дальнего севера лебеди, гуси, гагары, дикие утки весной и осенью летят над берегами Норвегии, над бассейном впадающих в Белое море северных рек.
Водоплавающей птицы на озере Чуна в течение года держится мало. Редко увидит охотник возле возвышающихся из воды черных камней пару нарядных гоголей. Других пород уток еще меньше. Редко-редко просвистит крыльями над порогами реки, сядет на воду кряква; стрелой спустится под берегом чирок- свистунок; вытянувшись в нитку, протянут над поверхностью озера гагары... Тем радостнее видеть любителю северной дикой природы лебедей. Точно белые корабли с крепко надутыми парусами, плавают они на середине широкой ламбины — залива...
Любуясь на лебедей, кладет весла возвращающийся с добычей охотник. Ясная, древняя окружает его красота. С сцущенными веслами сидит он в своей лодке. Расшитые блеклым узором, отражаются в прозрачной воде берега. Точно в опрокинутом зеркале, задернутом дымкой, видится охотнику сказочный край.
Не приближайся к сторожким птицам, вторгшийся в лесное царство охотник! Величественно повернут они свои шеи, как бы изумляясь дерзости пришельца. Вот, обеспокоенный приближением человека, гневно ударил передовой крылами. Точно осколки прозрачного хрусталя, летят от воды брызги. Один за другим тяжело поднимаются лебеди и, распластав белые крылья, летят над лесными синими берегами...
Возвращаясь с реки Чуны, излюбленной лебедями, решили мы переправиться на противоположный берег озера, находившийся вне границ заповедника. Это было глухое, прекрасное для охоты место. Вытащив на берег лодку, отправились мы устраивать стоянку.
— В прошлом году здесь мы поохотились на славу, —- говорил профессор. — Глухарей здесь превеликое множество. Разумеется, жадничать не станем, и глухариное царство не останется в большом уроие...
237


Мы обосновались в пустынном месте, где еще в прошлом году останавливался профессор-охотник. Возле высокого камня чернело засыпанное хвоей кострище. Редкие сосны возвышались, точно колонны. Осматривая место, насчитали мы много сухих стоявших на корню деревьев.
— Прекрасные дрова! — соображали мы, ощупывая пропитанные смолой сухие толстые сосны.
Не теряя времени, принялись мы за работу. Охотники и путешественники хорошо знают, какое значение имеет удачно устроенная стоянка. В умело выбранном районе полным хозяином чувствует себя охотник.
Высокий столб дыма поднялся возле нашего становища. Сидя у разгоравшегося костра, мы пили чай, обсуждали план предстоявшей охоты.
Путешественник, побывавший в лесах Чуны, не может похвастать разнообразием охоты. Здесь нет тетеревиных выводков, нет любимых охотниками утиных перелетов. Зато особенно добычливой бывает осенняя охота на глухарей с лайкой.
Любуясь лесом, не торопясь бредет охотник, а впереди весело катится собака. Она то скрывается в лесной глуши, то негаданно появляется под ногами. Охотник с удовольствием видит веселый глаз, чутко поднятое собачье ухо. Вот, пробегая заросшей ягодником поляной, собака подняла кормившегося на земле глухаря. Громко хлопая, взлетает тяжелая птица. С веселым лаем стремительно бросается за нею собака. Не разбирая препятствий, мчится она за улетающей птицей, стараясь но спускать ее с глаз. Ломая ветки и обрываясь, усаживается на дерево глухарь. Серым клубочком подкатывается внизу собака. Вытягивая шею, с любопытством глядит на нее с высокой елки дремучая птица. Странный, скрежещущий звук вырывается из ее клюва.
Издалека слышит охотник призывный лай собаки. Прислушиваясь, к лаю* неторопливо пробирается он к еще невидимому глухарю. Громче и громче слышится лай. Сквозь зеленые: ветви, видит охотник рыжую спину собакщ согнутый кренделем хвост. Зачуян хозяина, с удвоенной; страстьш облаивает птицу собака. Она как бы торопит: охотника, указывая глазами на глухаря...
238


ОСЕНЬ В ЛЕСУ
С детства я знаю и люблю лес: березовые чистые рощи, просторный шатер орехового подсада, бросающий на землю, зеленую тень. С восторженным чувством любовались мы тысячелетним бором, до самого неба возносившим качавшиеся на ветру величественные свои вершины. Торжественная тишина в бору.. Под великанами соснами кажется себе путник не больше лесногб муравья. Я помню милые сердцу березовые перелески, росистые заросли молодняка. Не раз ранней весной стаивал я на тяге в молодом ожившем лесу. Я любил искать тетеревиные выводки иа лесных закрайках, покрытых цветами и земляникой, манить рябчиков по берегам лесных ручьев и оврагов. Я слышал угрюмое молчание тайги, где, не тронутые человеком, умирают своей смертью отжившие век тысячелетние лесные патриархи. Навсегда запомнились мне эти налившиеся смолой мертвые великаны.
На дальнем севере страны нашей в помине нет таких величественных деревьев. Нет здесь и зеленых, радующих глаз березовых перелесков, нет пышных деревьев, покрытых плодами и листвой. Чем дальше отходит на север лес, пустыннее, скуднее растительная его природа. Самый внимательный наблюдатель не насчитает здесь много названий.
А все же сказочен и прекрасен дикий северный лес. Сиво-зеленые бороды до самой земли свешиваются с покрытых потрескавшейся корой, обросших ли* шайниками деревьев. Здесь мало тени, нога выше колена тонет в глубоких сфагновых мхах. Чудесны эти похожие на пышную постель лесные северные мхи.
С особенным чувством любуется охотник окружающей его лесной северной природой. Он видит украшенные в червонное золото маленькие березки — широкий, расписанный в радужные цвета лесной и болотный ковер. Цветными яркими пятнами видится на этом ковре трепещущая листьями редкая на Севере осина. Неуловимо нежны и прекрасны тона осеннего раскраса. Тонкая лиловая дымка прикрывает раскинувшееся пространство. Здесь не увидит путешественник режущих глаз красок. Все призрачно и воздушно. Каждая моховая кочка, куст черничника, укрепившийся над обрывом, покрытый лишайниками камен-
239


ный обломок вплетаются в дивный цветной узор. Еще не было художника, на полотнах своих полностью отразившего подлинную красоту северного пейзажа. Неуловимы краски, редки на Севере солнечные дни, когда во всей красе своей заблистает вдруг перед глазами уединившегося охотника украшенная осенью северная природа. Кратко чудесное время, пролетающее над севером, точно одетая в радугу птица...
1936
ВЕСНА В ЧУНЕ ДОМИК В ЧУНЕ
Я гляжу на небо, где тоненькой ниточкой вытянулись косяки пролетающих на свою родину птиц. Путь этих птиц — на север. В полете они переговариваются между собою. Слабыми звуками доносятся на землю их трубные голоса.
Воспоминания детства с необычайной силою возникают во мне. Я вижу себя на берегу реки. Весенние облака плывут над землею. Прозрачные тени скользят по воде.
Родина! Особенно звучит для меня эго слово, полное глубокого смысла. Я вижу необъятные ее поля, волнующиеся урожаем. Теплый ветер пролетает над ними, поднимая цветочную пыль. Обширна и многообразна родившая нас страна. Неиссякаемы и полноводны реки, пересекающие пространства ее. Обширны, зелены леса, высоки горы, блистающие вечными ледниками. Свет яркого солнца отражается в их снеговых вершинах. Широки знойные степи, непроходима глухая сибирская тайга, раскинувшаяся океаном. Многолюдны и многочисленны города, разбросанные в нашей стране. На многих языках говорят люди, населившие величественную эту страну. Просторны синие дали, звонки и чудесны песни живущего в ней народа.
Вот я опять гляжу на небо, где летят на свою родину любимые мною вольные птицы. Я узнаю лебедей, их белые крылья, длинные вытянутые шеи. От края до края пересекли они полнящуюся жизнью страну. И неудержимое желание странствовать вновь влечет меня за ними на север. Опять я складываю охотничья
240


ггожитки. Громыхающий поезд следом за птицами мчит меня к уже знакомым мне лесным светлым озерам. Из окна вагона жадно я наблюдаю, как проходят, одна другою сменяются проплывающие мимо картины, а высоко над землею, обгоняя поезд, летят весенние косяки птиц...
Когда-то — много лет назад — поселился на лесном озере пришлый опытный человек. Человек этот пришел издалека. Он выбрал место, где в узкое озеро впадает дремучая лесная река Чуна. Здесь человек срубил для себя маленькую избушку. Место понравилось человеку своим безлюдьем. В устье реки богато ловилась рыба, кругом в лесу жили звери. Вместе с собакой человек обходил леса, в легонькой лодке объезжал озера н реки. Жившие в своих вежах саами почитали пришлого в их край человека; Он учил их по-новому ставить ловушки, плести и насаживать сети.
— О, это был великий охотник, — говорили о нем старые саами, надолго запомнившие этого человека. — Он знал зверя и птицу, умел ловить много рыбы. Больше всего в жизни он любил охоту...
Тогда же на берега озера пришел прибывший из далеких краев ученый человек. Вместе с охотником уходили они.в горы. Пришлый искал и рассматривал в горах камни. Потом — люди слышали — этот человек написал большую книгу о богатствах Кольского края.
С тех пор много раз накрывалась Чуна белым покровом, улетали и возвращались гнездившиеся па ее берегах птицы, опускалось за горы и опять поднималось полуночное солнце.
В давние времена поставил охотник на берегу Чуны избушку. Окруженная глухим лесом, до сего времени смотрится в зеркальное озеро иолуразвалившаяся эта избушка. Давно вросли в землю, покрылись мохом ее стены. Зеленые елки выросли на крыше, засыпанной землей и хвоей.
В этой избушке некогда устраивались мы на ночлег. Мы спали на нарах под нависшим, покрытым многолетней копотью потолком. Присев на корточки, я разводил в каменном очаге огонь, и топившаяся по- черному избушка наполнялась густым дымом.
241


Теперь в старой охотничьей избушке в худую погоду находят ночлег увязавшиеся с охотниками собаки, да осталась от прошлого лета сделанная рукою молодого зоолога-практиканта обращенная к ленивым сожителям шутливая надпись:
сЛЕНЬ, ЗАКРОЙ ЗА СОВОЙ ДВЕРЫ»
Рядом с полуразвалившейся избушкой руками сотрудников заповедника выстроен новый маленький домик. Сами рубили они в лесу и таскали на себе бревна, сами тесали доски, прилаживали двери и окна. Не многими удобствами отличается новый домик от поставленной старым охотником полуразвалившейся избушки. Саам Артамон сложил в углу большой каменный очаг. Закопченный чайник висит над углями; на маленькой, прилаженной к стене полке уложилось все наше несложное кухонное хозяйство. В узкое застекленное пузырчатым стеклом оконце видится заросшее кустарником устье реки. Из окна видно, как плавают и перелетают над устьем реки дикие утки.
В этом маленьком домике устраиваемся на весну со спутником моим Олегом. Здесь, на реке Чуне, мы не нуждаемся в городских удобствах. Мы спим в оленьих меховых мешках, боками своими ощущая колья, из которых наспех сколочены наши кровати. Маленькие неудобства не мешают спать крепко. К утру мы просыпаемся от мороза, от весенней трели дятла, усевшегося над крышей.
Мы умываемся на ветру холодной водою, а ветер и солнце быстро обсушивают наши лица. С утра мы растапливаем очаг, сосновое сладостное тепло наполняет лесное жилище. Мы сидим в одних рубахах у пылающего в очаге огня, пьем попахивающий дымком чай и беседуем о весне, о птицах, о приближающихся днях весенней охоты.
Ни единый посторонний звук не долетает до берегов реки Верхней Чуны. Утром, когда поднимается над озером солнце, мы берем наши удочки и отправляемся ловить рыбу. Проваливаясь в снегу, выходим на лед. Глубокая, темнеющая водою полынья образовалась в устье реки. Мы осторожно обходим полынью, шагаем по мокрому снегу, хрустко рассыпающемуся под ногами.
242


До места лова не более километра. Я вижу берега озера, сверкающие на солнце голые горы. В голубоватой, как бы прозрачной тени лежит покинутый нами берег.
В большой, открывшейся посредине озера полынье плавают лебеди, недавно прилетевшие с юга. Обходим подальше, чтобы не пугать сторожких птиц. Лебеди вытягивают шеи, уплывают неторопливо.
По колеблющемуся, готовому провалиться под ногами льду подходим к самому краю полыньи. Топор легко уходит в раскисший на весеннем солнце лед.; Головкою топора выбрасываю осколки льда и набившийся снег. В круглой лунке сквозь прозрачную воду виднеется песчаное дно, освещенное солнцем. Темная тень рыбы скользит по песку. Мы распутываем удочки. Видно, как серебряной змейкой опускается на песчаное дно блесна. Прозрачная тень рыбы ее накрывает. Я подхватываю, быстро тащу крепкую лесу. Сверкая чешуею, трепещет, бьется на крючке серебряный хариус.
Я долго любуюсь весенней, брачной расцветкой рыбы. Цветистым, радужным переливом играют раздувшиеся прозрачные плавники. Алмазами скатываются капли воды с серебряной чешуи.
Весенний лов хариуса в этих обильных рыбою местах не требует от рыболова ловкости и терпения. Несложны и просты снасти. Скоро на мокром снегу за нашими спинами накапливается много рыбы. Свернув удочки, мирно любуемся ходом весны. Весеннее солнце освещает покрытое льдом озеро, горы, синие лесистые берега. Белые лебеди, привыкнув к нашим движениям, спокойно плавают в полынье. Вот они бережно выходят на лед и, утратив величественную свою осанку, смешно, по-гуспному, переваливаются на кривых лапах. Как бы вдруг спохватившись, у самых ног наших срывается с воды парочка пестрых гоголей и, свистя крыльями, .уходит в небо, покрытое весенними облаками.
ЛЕСНЫЕ РОБИНЗОНЫ
Зимою и летом, при каждом удобном случае, молодой приятель мой отправляется проверять находящихся под его наблюдением обжившихся на реке пересо- ленцев-бобров. Он углубляется в лес, как подлинный
243


следопыт-охотник. Сходство с лесным робинзоноМ дополняет охотничья одежда Олега — широкая с капюшоном рубаха, пошитая на манер лопарской юпы. Ро- бинзоновская жизнь закалила молодого охотника. Он не боится холода и дождя; кажется, никакая простуда его не берет. Накрывшись старенькой одеждой, с завидным удовольствием проводит он ночи, привалившись под деревом на моховой кочке. Неделями безвыходно бродит Олег в лесу.
Отправляясь в длительные лесные походы, мой спутник редко брал с собою тяжелое охотничье ружье. Единственное оружие его — маленькая, обтершаяся в походах винтовочка «тозка» да большой охотничий нож в кожаных ножнах. Из своей винтовочки лесной робинзон с большим мастерством добывает глухарей и куропаток. Однажды, бродя по лесу с собакой, охотник встретил медведицу с медвежатами. Зверей в лесу не было видно. Об их присутствии доложила собака, с тревожным лаем бросившаяся к ногам робиизона. По следам собаки катила большая медведица. Сверкая маленькими глазками, медведица остановилась в двух шагах от окаменевшего в неподвижности человека. Долго стояли зверь и человек друг против дружки. Не выдержав взгляда охотника, медведица шевельнулась. Неспешно повернулась и, грозно рыча, направилась к своим медвежатам.
На первых порах лесной робинзон чувствовал себя неважно. Разумеется, ои не решался стрелять из своего почти игрушечного ружья — маленькая пулька могла бы только обозлить зверя. Долго он стоял недвижимо, обдумывая опасное положение. Олег хорошо знал неписаный звериный закон, по которому ни один зверь без основательной причины не решается первым наброситься на человека. Выждав время, он решил хорошенько осмотреться. Предположения его оправдались. Под большим деревом, на котором было гнездо орлана, он увидел остатки медвеяи>ей трапезы. На моховой кочке валялись перья объеденной птицы. Здесь, на кочке, медведица угощала своих медвежат выпавшим из гнезда орленком, и, видимо, собака подскочила не вовремя, помешав медведям спокойно закончить завтрак.
Чтобы отогнать назойливого гостя, медведица злобно кинулась за собакой, но негаданно нарвалась на человека, вид которого приводит в трепет зверя.
244


— Разумеется, я немнояшо струсил и уже приготовился влезть на дерево, — отвечая на шутки, откровенно рассказывал нам о необычной встрече лесной робинзон. — Впрочем, я хорошо знал, что зверь очень редко бросается на человека, а если бы ему пришлось меня скушать, он, наверное, околел бы от несварения желудка...
На этот раз мы отправляемся с Олегом вдвоем. , Цель нашего путешествия — наблюдение за бобрами, перезимовавшими на реке Верхней Чуне. Нам нужно узнать, благополучно ли перенесли долгую лапландскую зиму прибывшие из далеких мест хвостатые переселенцы, хорошо ли обеспечены кормом поселившиеся на берегах Чуны семьи бобров.
— Самое интересное для нас, — говорил, собираясь в дорогу, Олег, — установить точно, был ли весною у бобров гон. В привычных условиях эти животные гоняются ранней весною. Как подействовала на сроки любви затяжная зима? Можно ли ожидать осенью потомства, появление которого должно разрешить поставленную заповедником трудную задачу?
Выломав прочные палки, мы осторожно брели по камням, оголившимся из-под снега. В лесу еще лежал снег. Мы то взбирались на обнаженные скалы, то проваливались в снег по пояс.
Пробираясь по местам бобрового гона, мы углубились в лес. Зимою здесь была поставлена ловушка на росомаху, нередко бродившую возде нашей избушки. Неудержимой прожорливостью, необычайной дерзостью отличается этот отчаянный хищник. Всю зиму бродит он возле кочевок, истребляя все, что достанется в зубы* Никакие ухищрения и запоры не спасают от дерзкого вора. В поисках пищи смело забирается он в охотничьи избушки, влезает на деревья, где охотники прячут свою добычу, подкапывается и прогрызает закопанные в землю бочки с просоленной рыбой.
Недалеко от ловушки проходил свежий след зверя. Осторожно приближались мы к оставленной в ловушке приваде.
К нашему огорчению, ловушка оказалась пустою. Прикрытая сосновыми ветками, она возвышалась над сугробом. В ее открытой настн лежала нетронутая приманка
245


*** Черт побери, остановившись возле ловушки, сердито говорил Олег. =-=* Сколько трудов положили напрасно!
Бывалый, видать, разбойник.
— Хитрющий, подлец! А все-таки рано или поздно добьемся своего: будет у нас висеть на стене росомашья шкура...
ВСТРЕЧА СО ЗВЕРЕМ
Пройдя около трех километров по глубокому, проваливавшемуся под ногами снегу, мокрые почти по пояс, добрели мы наконец до берега реки Чуны. До становища бобров было недалеко. С осторожностью мы спустились на пожелтевший, вздувшийся лед. В заберегах катилась весенняя вода, похожая на крепкий чай. Местами на поднятом водою льду темнели промоины.
Шагая по колено в воде, мы вышли на взгорбившийся, рассыпавшийся под ногами лед. Поначалу было страшно сделать лишний шаг. Конец заостренной палки уходил в лед, нередко проваливался насквозь.
Следуя за Олегом, я шагал смело, не думая об окружавших нас промоинах и провалах. Идя руслом реки, я любовался лесом, дремучей, полюбившейся мне рекою. Пустынная, дикая окружала нас природа. Мы брели по льду, и казалось, что до нас еще не ступала сюда нога человека. На берегах реки мы видели следы и помет лосей; упавшие, вмерзшие в лед деревья перегораживали нам дорогу.
Ровно год назад этим местом проходил человек, возвращавшийся с истоков реки. Обходя упавшее дерево, он зацепил лыжей — и на него выкатился скрывавшийся на берегу зверь. Нападение было так неожиданно, что, не успев сбросить лыжи, человек упал в снег.
Медведь навалился, стал мять ему ноги. Лежа под медведем, человек успел снять с плеча ружье и в упор навел его в голову зверя. Старый патрон дал осечку. Услыхав щелканье курка, медведь отскочил в сторону. Раненый человек привстал на снегу и выстрелил в него дробью. Громко рявкнув, пачкая кровью снег, медведь быстро укатил в лес.
2'<$


Человек — это был один из сотрудников заиовед- ника —хорошо знал повадки зверей. Желая узнать причину необычайного поведения зверя, позабыв о своей ране и зарядив ружье, он стал внимательно осматривать местность. Под берегом в незамерзавшей глубокой полынье торчала нога лося. Хорошенько осмотрев находку, человек убедился, что напавший па него медведь убил этого лося. Спрятав добычу под лёд, зверь, видимо, ее караулил. Приблизившегося к по- лынье человека он заподозрил в покушении на свое добро. Защищая добычу, медведь нарушил неписаные лесные законы — первый напал на человека.
Известно, что в пустынных и глухих лесах далекого севера медведи встают из берлог еще по снегу. Зимний вынужденный пост заставляет Топтыгина просыпаться в апреле и отправляться в лес за добычей.; Ранней весною голодные медведи раскапывают под сугробами муравьиные кучи, охотятся на лосей нагоном. Выследив стадо ' лосей, медведь-лосятник старается отбить одного лося, потом долго гоняет его по глубокому снегу. Крепкий весенний наст хорошо выдерживает тяжесть медведя. Проваливающегося в снегу лося медведь преследует, пока тот остановится от изнеможения, и тогда легко расправляется с выбив* шейся из сил добычей.
Летом Олегу удалось убить бродившего в Чуне разбойника-медведя. Встреча со зверем произошла в тех самых местах, где мы охотились на глухарей. За- чуяв человека, зверь смело вышел навстречу. На сей раз Олег был вооружен надежным карабином. Став на колено, он хорошо выцелил зверя. Смертельно раненный зверь все же пробежал несколько шагов. Охотник долго не решался подойти вплотную к огромной туше медведя, по которой, в густой шерсти, кишмя ползали муравьи. По-видимому, этих муравьев медведь набрался, раскапывая муравьиные кучи*
БОБРОВЫЙ ГОН
Мы идем по льду, любуясь девственной природой, с трудом выбираемся на берег, истоптанный копытами лосей. Здесь, в завороте реки, в заросшей корявым кустарником старице-глушице, обитал бобр. Мы
247


осматриваем деревья — осины и березы, поваленные трудолюбивым дровосеком. Некоторые из поваленных деревьев имеют значительную толщину. Стоявшие у самого берега березы старательно свалены макушами в воду. Кажется, их валили опытные в своем деле лесорубы. Осины, поваленные в стороне от берега, были старательно разделаны на короткие отрезки.
— Хорошенько присмотритесь,—- говорит, осматривая место, мой спутник.— Как разумно у них делается. Вот дерево: чем. ближе к комлю, кряжи разделены короче. Так делают бобры, чтобы легче было таскать кряжи в реку.
Мы внимательно исследуем погрызы. Удивительно работают у этих зверей зубы. Кажется, острейшим инструментом, направленным опытной рукою, срезаны лежащие на земле деревья. Знающие люди утверждают, что, догрызшись до сердцевины, бобры оставляют на корню подгрызенные ими деревья, а ветер доканчивает дело.
Глядя на поваленные деревья, трудно поверить, что все это сделал зверь. Необычайное трудолюбие бобров объясняется необходимостью заготовлять на зиму запасы свежего корма. Как большинство грызунов, бобры питаются исключительно растительной пищей. Летом бобры кормятся ветками лозняка и березы, травой и осокой. В зимнее время довольствуются запасами заготовленного корма.
Живого бобра на свободе очень трудно увидеть. Веками преследуемые человеком, оставшиеся в живых бобры стали очень осторожны. Тем более интересно, что там, где налажена охрана, бобры становятся доверчивее, нередко ручнеют.
Обнаруженное место было покинуто бобром. По следам и полазам видно было, что хозяин посещает избранный участок. Об этом свидетельствовала нора зверя. Подземный ход в жилище был скрыт водою. В наружное отверстие я свободно просунул голову. Слабый зеленоватый свет проходил снизу. В глубине норы было устроено логово, устланное мягкой травою. «Неплохая квартирка для одинокого холостяка»,— подумал я, рассматривая помещение бобра.
Стоя над берегом, Олег внимательно разглядывал вылаз бобра. Мы вместе наклонились над отпечатками
248


круглых следов. Следы выходили из воды, цепочкою тянулись вдоль ледяной кромки и* пропадали. Быть может, именно здесь гонялись выходившие из воды звери.
Любуясь ходом весны, мы жили на реке Чуне как отшельники и робинзоиы. С каждым днем вступала в права весна. Чернее н шире делалась полынья. Со свистом пролетела иад нею, присаживаясь, нарядная парочка гоголей, уже приготовившихся гнездиться. Каждое утро любовались мы плавающими в полынье лебедями. Чирикали иа проталинах пуночки, свистела, шустро бегая по краю полыньи, северная птичка оляпка, по-весеннему наигрывали на своих флейтах щуры.
Опасаясь половодья, мы складывались в обратный путь.
Мы вышли из устья в полночь. Призрачным светом зачинавшихся белых ночей наполнена озерная долина. Похрустывая снегом, мы брели по льду — два человека, терявшихся в торжественной тишине северной прозрачной ночи. Немного морозило, пристывший, хрустевший под ногами снег облегчал ходьбу.
Мы прошли почти половину пути, когда впереди, отделившись от берега, показался какой-то пробегавший через озеро зверь.
Зверь бежал по льду не останавливаясь. В сумраке ночи он казался катившимся по льду сказочным колобком.
«Наверное, это росомаха!» — вглядываясь в зверя и остановившись, подумали мы.
До пробегавшего зверя было далеко — он не замечал нас,— и я приготовился стрелять. На большом расстоянии трудно попасть в быстро катящуюся точку.
Не присаживаясь на колено, я с руки выпустил первую пулю, н нам показалось, что зверь прибавил ходу. Переменив патрон в тройнике, я старательно стал целиться.
Второй выстрел оказался удачным. Точно остановленный невидимою рукою, быстро катившийся колобок остался на месте.
Радуясь удачному выстрелу, мы побежали к лежавшему на льду убитому зверю, надеясь увидеть росомаху.


Призрачный свет белой ночи нас обманул. Вместо росомахи перед нами лежала на льду подстреленная пулею лисица.
С некоторой досадою и разочарованием смотрели мы на убитого хищника, возвращавшегося с ночной охоты.
Конечно, любому охотнику было бы приятнее убить редкого зверя — росомаху.
Кладя добычу в мешок, все же мы очень радовались, вспоминая удачный выстрел, всегда делающий охотника счастливым.
ЧУНСКИЕ ЗАПИСИ
Сегодня, выйдя за порог избушки, я услыхал пение глухаря. Наши собаки крепко спали, никто не мешал глухарю продолжать его страстную весеннюю песню.
Осторожно шагая по снегу, я стал приближаться. Глухарь пел недалеко. Не будь собак, с лаем бросавшихся на каждый шум крыльев, глухари пели бы над самою крышей.
У высокого, покрытого шапкою снежного пня я остановился. Глухарь точил надо мною. За его щелканьем я слышал пение других состязавшихся на току птиц.
Мне редко доводилось быть на таком «домашнем» току. Окруженный лесом, я слышал каждое движение сидевшей надо мной птицы.
Ночью в лесу было светло. Я хорошо видел колы- хавшуюся под глухарем ветку, бородатую голову с раскрытым клювом. В призрачном свете северной по* лярной ночи чудесным казался окружавший меня северный лес.
Я всю ночь простоял под деревьями, прислушиваясь к лесным таинственным звукам. В лесу под деревьями беззвучно летали весенние мотыльки. Как бы для того только, чтобы усилить таинственность ночи, голосом лешего близко хохотала белая куропатка.
* * *
Восходит над горами солнце. Сперва заянтарели снежные горы тундры. Над ними повисли лиловые облака. Небо на востоке зеленое. На снежной вершине
250


горы загорелось пламя — яркая точка. Мы остановились посреди озера. Кругом — лед, темные лесные островки. Быстро изменяется окраска гор. По ним как бы стекает лиловая краска. На горе ярче и ярче разгорается пламя... И вдруг брызнуло, прорвалось: солнце взошло!
От наших ног легли на розовый снег длинные тени. Тени протянулись почти на километр. Я взглянул на лицо спутника: его нос, очки, борода были как бы из янтаря. Я поднял руку — и рука стала янтарной.
* * *
Весною здесь мы проходили на лыжах. С нами был охотник Артамон. Этот человек видит как птица и слышит как самый чуткий зверь. У камня он остановился.
Загадочно улыбнувшись, показывал он рукою на снежные горы:
— Видишь?
Мы долго вглядывались в сверкающую снежную белизну окружавших нас гор.
— Нет, Артамон, ничего не видим.
Охотник потрепал меня рукой по плечу, добродушно заметил:
— Немного подождем, тогда, может, увидишь.
Мы развели у большого камня огонь, вскипятили
в походном чайнике чай.
Держа в руке свою кружку, продолжал посмеиваться Артамон:
— Не видишь?
Нет, не видим.
— Ну, подождем еще немного — может, тогда увидишь.
Когда мы допили весь чай и опять подвязали к ногам лыжи, Артамон показал нам на грядку неподвижных камней, как бы возвышавшихся из-под снега. До этих камней было не менее километра. Точно такие грядки камней встречались в горах повсюду.
— Посмотри теперь хорошенько: это не камни, это лежат олени в снегу.
Лежавшие под снегом камни впрямь оказались большим стадом диких оленей. Завидев приближав¬
251


шихся людей, олени поднялись. Мы долго наблюдали, как, уходя от нас, пыля снежной пылью, катились под гору робкие зверр1.
* * *
Я хожу по лесу, разговариваю с каждой птичкой, каждая ветка мне здесь своя. Вот я останавливаюсь, внимательно слушаю... Тут прошел зверь. Мохнатая гусеница, похожая на крохотного медвежонка, упрямо ползет по весеннему снегу. Весеннюю звонкую трель пустил, усевшись на сухое дерево, пестрый дятел — лесной барабанщик.
На пригреве проснулись муравьи в своей куче. Я ковырнул кучу палочкой. Как быстро забегали, засуетились хлопотливые муравьи!..
Вот под развесистой еловою лапой пробежала куропатка в своем весеннем брачном наряде. Брови у птиц — чистая киноварь. Лето придет — эти птицы наденут свои летние кафтаны.
* * *
Подлетела кукша: с ветки на ветку — уселась над самой головой. Близко вижу коричневую ее грудку, разглядывающий меня глаз.
— Кто ты, кто ты?
— Свой, кукша, свой.
— Зачем пришел?
— Хочу посмотреть, кукша, твой дремучий лес.
— Посмотреть? Посмотреть?
— Посмотреть пришел, кукша.
* * л
В полынье два лебедя — точно два корабля белопарусных, тихо плывут. Вот один повернулся, вытянув шею:
— Человек идет!
Ударили лебеди о воду могучими крыльями.
— Не бойтесь меня, не улетайте, прекрасные лебеди. Я вас не трону!
1936
252


У СТУДЕНОГО МОРЯ
СЕВЕРНЫЙ ГОРОД
Приезжему человеку здесь все кажется необыкновенным. Зимняя почти беспросветная ночь, летний немеркнущий день и полуночное солнце. Грозным и величественным видится море, у входа в залив широко распахнувшее свой океанский простор. Суровы, мрачны берега каменных фиордов. Необычайны и мужественны люди, строители и обитатели далекого города, силы и труд свой отдавшие полюбившейся им северной природе.
Возникший на Крайнем Севере город не знает отжитых традиций. Здесь никогда не было узких улочек и раскрашенных купеческих домиков, за крепко закрытыми воротами и кружевными занавесками охранявших допотопный быт. В городе нет ни одной колокольни с похинувшимися от ветхости крестами, над которыми круя^ат крикливые стаи галок, нет — и никогда не было — ни одного старого здания, мрачным видом своим напоминающего о гоголевской и щедринской чиновничьей России. Город возник и построен в советское время. Поэтому, быть может, так необычайна и бодра в городе жизнь, необычайными, особенными кажутся люди.
У вокзала кое-где еще уцелели бревенчатые хижины-хибарки, в которых некогда обитали первые строители замечательного города. С изумлением смотрит любознательный путешественник на немых свидетелей недавнего прошлого. Полуразвалившиеся, вросшие в землю хибарки ему представляются как бы наглядным памятнйком времен минувших, живым масштабом стремительно развернувшейся творческой работы.
В темную осеннюю ночь особенно чудесным покажется северный город, волею новых людей возникший па берегу пустынного каменного фиорда. Там, где свистел над голой пустынею ветер и посреди покрытых лишайниками серых скал бескрайно простирались мертвые глухие болота, множеством электрических огней сияют городские широкие улицы, несмолкаемо шумит огромный океанский порт.


НОВАЯ ЖИЗНЬ
Машина мчится по широкому, прямому проспекту. Путешественник, несколько лет не посещавший этого города, оглядывается с изумлением. Там, где лежали голые камни, а на пустынном болоте взлетали стайки куропаток, стройными ярусами высятся этажи новых каменных зданий.
Летом и зимою непрерывно продолжается городское и портовое строительство. За решеткой лесов из беспорядочного хаоса стройки возникают высокие стены домов. На глазах своих обитателей с каждым годом продолжает расти и расширяться/ город, по своему своеобразию — единственный в мире.
На самой окраине большого нового города еще уцелели маленькие дощатые клетушки, в которых жили рабочие, во время первой мировой войны строившие железную дорогу. Недалеко от вокзала можно увидеть барак, сделанный из листового железа. Странное это сооружение осталось от времен, когда на севере нашей страны хозяйничали интервенты. Построенный англи- чанами-иитервентами железный барак напоминал жителям города о суровых днях героической борьбы за освобождение.
В необычайном северном городе и теперь можно встретить живых участников давних событий. С охотой рассказывают они о героических днях гражданской войны. Бывалые люди справедливо считают себя коренными жителями возникшей на их глазах новой столицы. Но не только одних старожилов привязывает родной город. Нередко бывает, что прибывший на недолгое время новый человек вдруг полюбит природу полуночного края и, увлекшись работой, остается на Севере навсегда.
КОЛА
В нескольких километрах от большого шумного города доживает свой век маленький старинный городок Кола, прежняя столица дикого края. В прошлые времена редкого отчаянного человека, любителя трудных путешествий, могло занести в этот отрезанный от России, далекий, заброшенный городок* Здесь, на берегу залива, окруженного каменными горами, у самого
254


устья бурной реки разбросаны деревянные русские домики. Жили в домиках промышленники-купцы да отважные поморы-рыбаки, с родного Белого моря переселившиеся на пустынные берега студеного океана.
В «столице» российской Лапландии размещалось гражданское и духовное начальство: исправник и протопоп. В «досюльные» времена вела Кола оживленный торг с иностранцами — норвежцами и датчанами, за^ ходившими в Кольский залив на своих кораблях за соленой трескою, китовым и тюленьим салом. Приходили в Колу и российские суда, отправлявшиеся в океан для китового и тюленьего промыслов. Славилась в старое время Кола промыслами семужими и тресковыми, удобством и безопасностью никогда не замерзающей гавани, в которой и в самую бурную погоду спокойно могли отстаиваться корабли. Не раз начинал разрастаться и богатеть маленький городок, но, забываемый беспечным начальством, мало заботившимся о далеких северных окраинах, вновь приходил в упадок. Оставшись без глаза, без помощи, без продовольствия, спасаясь от голода, жители Колы покидали свой город и возвращались в Архангельщину — в родное свое Поморье. Многое вытерпели мужественные коляне в годы Крымской войны, когда английские корабли, ворвавшись в залив, подходили вплотную бомбардировать маленький городок, храбро отстреливавшийся из своей крепостцы. Англичане разрушили деревянную крепость, беспощадно сожгли кольскии собор, представлявший собою замечательный памятник русской народной архитектуры, единственный на всем лапландском побережье.
«В Коле нет никакого хлебопашества, — писал один из предприимчивых русских путешественников, посетивший Колу в конце восемнадцатого столетия, не сеют там ни озимого, ни ярового хлеба, которого, во-первых, и сеять там негде, потому что вся страна наполнена каменистыми горами, болотами, озерами и лесами; во-вторых, что суровый и непостоянный тамошний климат к произращению хлеба совсем неспособен, ибо, хотя летом близ трех месяцев солнце там нимало не закатывается, так что в то время беспрерывный бывает день, при всем том посеянный хлеб вырасти и порядочно созреть не успевает. Напротив
255


того, огородные овощи, самые обыкновенные, родятся изрядно, а особливо капуста и репа. То примечания достойно, что капуста никогда в вилки ие завивается, как бы долго на грядах ни стояла и какие бы морозы ее ни корчили и ни сжимали. В таком виде снятую с гряд капусту коляне сечками не рубят, как обыкновенно во всей России то делается, а целыми листами укладывают в кадки. Когда же надо варить, то ее рубят, и кЬльские щи отменно бывают вкусны».
Многое изменилось в тех самых отдаленных местах, где, великие преодолевая трудности, путешествовал российский бесстрашный исследователь и ученый. Там, где ученому доводилось некогда кушать «отменные польские щи», возникли мощные сельскохозяйственные совхозы, богатыми урожаями колосятся возделанные поля. Рожь, ячмень, картофель благополучно дозревают на этих полях, считавшихся некогда непригодными для всякого хлебопашества. На берегах студеного моря новые живут теперь люди, новыми делами полнится некогда дикий и безлюдный полуночный край...
СТАРОЕ КЛАДБИЩЕ
Старинный городок, имя которого легло в основу названия обширного полуострова, существует и поныне. Но мало памятников прошлого осталось в этом забытом, затерянном городке. Давным-давно сгорела ветхая церковушка, англичане разрушили бревенчатую крепостцу, возвышавшуюся на берегу молчаливого залива. В полном небрежении валяется в грязи у дороги чугунная пушка — та самая, из которой коляне в годы войны отстреливались от нападавшего на Колу английского флота. Живописно лепятся над берегом полуразвалившиеся домики кольских рыбаков, да, напоминая о, временах прошлых, сушатся иа береговом песке опрокинутые рыбацкие ёлы и шняки...
По голым скользким камням над берегом реки мы осторожно пробираемся на старинное кладбище, обдутое жестокими северными ветрами. На голой промерзлой земле лежат заросшие мхом и лишайниками могильные каменные плиты. Ветер повалил кресты. Hir единого деревца, ни ёдиной былинки не видится на заброшенном старом кладбище. Витиеватые надписи
256


вырезаны на каменных плитах. Время источило каменные литеры. С трудом разбирая надписи на могилах, стараюсь представить далекое прошлое. Я вижу почтенного правителя и начальника студеного полуночного края майора Никиту Изотыча Головлева, сто лет назад живот свой скончавшего в подвластном ему городке. Каков был сей безвестный майор и начальник, покоящийся под источенным ветрами камнем рядом с благодетельною супругою своею майоршей? Какою судьбою занесло Никиту Изотыча Головлева в оторванный от мира полуночный край? Какими путями, нехо-* жеными тропами пробирался он к месту своей службы? Как жил, кем командовал, чьим достоянием и судьбами распоряжался поставленный царскою властью всемогущий начальник?
Литеры на памятнике свидетельствуют о дне рождения и кончины достопочтенного майора. Недолго жил Никита Изотыч, которому судьбою назначено было скончаться у самого края земли. Какая напасть вогнала Никиту Изотыча в раннюю могилу? Быть может, суровый начальник опился, сгорел в белой горячке или унесла его — как многих других — гнилая цинга? Судя по литерам на старинных каменных памятниках, не в пример теперешнему времени, рано умирали в этом краю люди...
НА РЕКЕ ТУЛОМЕ
Прямо от городка Колы широкая дорога поднимается в гору, падает в пустынные каменистые провалы, змеится среди скал, запорошенных снегом. Необычайные дали открываются глазу. Внизу в изгибах своих бурно стремится река. Обезображенные ветром деревья цепко лепятся на каменной почве. Прозрачен и чист воздух.
В самой форме деревьев сказываются особенности суровой северной природы. Здесь нет раскидистых де- ревьев-великанов, в тени пышных ветвей скрывающих молодую зеленую поросль. Жидкие северные ели кажутся слабыми, больными. Но необычайная жизненная сила заключается в этих изуродованных страдальцах. Силу северного ветра не выдержать величественным великанам. С великим упорством отстаивают на
9 И. Соколов-Микитов, т. 2 257


скудной каменной почве свою жизнь эти искореженные ветром деревья.
Внимательному глазу величественным, прекрасным показывается северный ландшафт.
Осенью и весною в многоцветном раскрасе северная лесная природа. В каждом листочке, в завитуш* ках мха видится чудный узор. Взгляд наблюдателя не оскорбят здесь грубые краски. Все воздушно, все призрачно и прозрачно — спустившимися на землю легкими облаками кажутся далекие каменные горы, освещенные призрачным светом зари.
Залюбовавшись северной природой, путешественник не замечает дороги. С изумлением оглядывается он, выйдя из остановившейся посреди площади машины. Здесь, в диком горном лесу, он видит перед собою городские новые здания — целый маленький города поселок, чудесным видением возникший среди нетронутой северной природы. Ни единой пылинки не видится на городской площади, на сияющих чистотой подъездах больших каменных домов. Какими судьбами оказались здесь эти великолепные праздничные строения с зеркальными окнами н высокими кровлями, накрытыми нарядною черепицей? Дикая, нетронутая природа окружает возникший в горах новый поселок. И, залюбовавшись, невольно выговаривает спутникам восхищенный неожиданным зрелищем заезжий бывалый путешественник:
*— Да ведь это, черт возьми, Швейцария!
— Если хотите — получше.
— Впрямь лучше.
По засыпанным песком парковым дорожкам путешественники поднимаются к гостинице в гору. Возле аккуратно пробитой автомобильной дороги первобытно краснеет спелая лесная брусника, болотные высятся кочки. Три года назад здесь нетронуто лежал бурелом, нога лесного охотника по колено тонула в моховом мягком подстиле. Там, где росли обвешанные моховыми бородами лесные деревья, разбито просторное футбольное поле, широкими окнами сияет подъезд клубного здания. На площадке, украшенной садовыми цветами, высится скульптурное изображение девушки- спортсменки. На фоне дикого северного пейзажа странным контрастом видится розоватая фигура гипсовой девушки, мечущей диск в небо.
258


С горы видна внизу высокая каменная плотина» крепко замкнувшая стремительный бег реки. И плотина, и здание станции, и береговые краснокрышие постройки, не нарушая суровой строгости природы, как бы дополняют собою северный чудесный пейзаж.
С поразительной быстротою воздвигнута самая северная в мире электрическая станция, ныне своею энергией снабжающая город. Силою туломских турбин движутся, подходя к Мурманску, поезда электрифищь рованной железной дороги. Дикую мощь реки, разбивавшей прозрачные струи свои о каменные берега, люди сумели взять в свои руки.
У ВОДОСБРОСА
Накатанная дорога ведет к плотине, к высокому бетонному водосбросу. Мы проходим просторные светлые помещения, где, огороженные железными поруч-* ними, бесшумно вертятся стальные валы турбин. Глухой шум воды доносился из подполья. В машинном зале безлюдно н тихо, неподвижными кажутся быстро вращающиеся части машин. Как бы подчеркивая опрятность и торжественность машинного зала, неторопливо и спокойно движутся люди. В корзинах и банках зеленеют расставленные по карнизам живые цветы.
Дорога ведет через двор станции, вдоль берега реки, еще заваленного строительными отбросами. У самой плотины по-праздничному чисто. Нарядно зеленеет газон у откосов. Кажется, уже много лет существует, незыблемо высится здесь эта каменная высокая плотина, сдерживающая напор бурной реки.
Сторож, охраняющий плотину, внимательно осматривает пропуска. Мы стоим на железном мосту. С огромной высоты свергаются излишки воды. Вода падает крутым шумным отвалом, брызгами и пеной окатывает выступы скал.
С особенным чувством смотрю на кипящую, волнующуюся внизу воду. Необъятная сила сокрыта в стремительно свергающемся с высоты потоке. Сюда, следуя вековечными своими путями, тысячными стаями скопляется драгоценная семга, поднимающаяся против течения реки. Построенное человеком препятствие преградило привычный путь рыбе.
9*
259


Под слоем воды видятся золотистый бок, темные очертания рыбьих спин.
Стараясь хорошенько разглядеть рыб, я долго стою над водою. Когда-то здесь было лучшее место для лова. Любители-рыболовы приходили ловить семгу. С большого черного камня удобно закидывать спиннинг в бушующий, бурный поток. Необычайное удовольствие доставляет рыбаку борьба с пудовой могучей рыбой, попавшейся на крючок. Нужны большое умение, сила и выносливость, чтобы истомить, вытащить на берег могучую, тяжелую рыбину.
Каждый год по-прежнему поднимается семга вверх но бурной реке. Встретив препятствие, она останавливается, ищет нового прохода. Возле плотины, поднимаясь по скату, устроена водяная лестница — рыбоход. По зигзагообразным ступенькам этой водяной лестницы каскадами стремится вода. Преодолевая течение, семга скачет вверх по ступенькам. В период икрометания множество рыб проходит по врдяной лестнице и, выполнив положенный круг, благополучно спускается вниз.
Ныне лов рыбы, поднявшейся выше плотины, запрещен законом. Проходящей по рыбоходу семге ведется точный учет. Часть рыбы вылавливается для мечения. С металлическими метками на жаберных крышках меченая семга пускается в реку. Так на туломской плотине проделывается интересная для каждого натуралиста и рыболова работа по изучению жизни ценнейшей на Севере рыбы.
РЫБОЛОВНЫЙ ПОРТ
Между старинным городком Колою, затерявшимся посреди возникших вокруг грандиозных построек, и многолюдным новым городом, сияющим заревом огней, в обхват всего берега раскинулся порт — рыболовная траловая база. Там, где всего несколько десятков лет назад на безлюдный каменный берег накатывались холодные волны залива, протянулись линии пристаней и причалов, ночью и днем кипит напряженная портовая жизнь.
Порт похож на огромную фабрику. Ежедневпо приходят п уходят большие корабли. У длинных прича¬
260


лов,, закованных в бетон и железо, колышутся траулеры. Большие рефрижераторные пароходы, плавучие рыбные фабрики-заводы, комбайны, парусники-рыбницы наполняют порт.
Путешественник, попавший в шумный порт, невольно теряется.
Его ошеломляют устройство и размеры пристаней п портовых многочисленных сооружений, удивляет количество судов и людей, занятых работой. Осторожно переступая через проволоку и канаты, проходит он вдоль бесконечной пристани, застроенной пакгаузами и цехами. Десятки разнообразных кораблей высятся у причалов. Прибывшие с моря корабли имеют суровый, будничный вид. Здесь нельзя увидеть нарядный пассажирский пароход, построенный для удобных морских путешествий.
Днем и ночью возвращаются рыболовные траулеры, наполненные многодневным уловом. В порту они задерживаются недолго.
Выгрузив рыбу, траулеры готовятся к новому рейсу, чтобы, совершив положенный круг в море, вернуться в порт с новой добычей.
Принятая с траулеров рыба немедленно поступает в обработку. По доскам, проложенным вдоль каменной пристаии, катятся тачки, наполненные рыбой. Глубокие трюмы кораблей опорожняются быстро. Тачка за тачкой доставленная на кораблях рыба исчезает в воротах обширных цехов комбината — большой промышленной фабрики, работающей полным ходом.
РЫБА
Двадцать лет назад там, где теперь с необычайною быстротою развернулась рыбная промышленность Севера, одиночки-ловцы могли заготовлять рыбу только простым, первобытным посолом. Отечественная промышленность довольствовалась богатствами Каспия, испокон веку снабжавшего московские и петербургские магазины дорогими сортами черной икры. Сельдь и другую дешевую рыбу предпочитали ввозить из-за границы. На Севере рыбаки ловили треску, пикшу, баловались ловом наваги. Выловленную в море треску ели лишь немногие люди, жители северных городов и се¬
261


лений. На широкий рынок северная рыоа почти не поступала. Да и неудобоваримой казалась соленая треска для русского обывателя, привыкшего есть свежую рыбу. Неприятный запах трески отпугивал покупателя. Причиною дурного запаха трески была неудовлетворительная обработка. Поморы солили треску первобытным, дедовским способом. Рыба портилась еще на лову в море, в трюмах рыбацких судов. В бочки выкладывали уже испортившуюся рыбу, засыпали солью. Рыба теряла свой вид и вкус, но и в таком непривлекательном виде северные жители треску раскупали охотно. Гастрономическому вкусу северного человека нравился душок, которым отдавала соленая протухлая треска. «Без духу-то и есть ее нечего, — говаривали архангельские гастрономы. — Без запаху треска — не треска».
Даже и в те времена береговой улов трески не мог покрыть небольшого спроса на эту дешевую рыбу. В Архангельск везли треску из «Норвеги», где рыбный промысел существует веками. Из Норвегии же и из других стран привозили селедку, посоленную грубым посолом. Таможенный закон, охранявший интересы иностранных купцов, способствовал развитию спекуляции и контрабанды. Сельдь и треска были предметом наживы и недобросовестной торговли
Только с возникновением тралового лова появилась настоятельная необходимость в правильной обработке и использовании увеличивавшегося улова. Старые, несовершенные способы засола, портившие вкусовые и питательные качества рыбы, пришлось оставить навсегда. Людям пришлось учиться ловить и заготовлять рыбу по-новому. Одновременно с увеличением лова на Севере в порту возник промышленный комбинат. Вся доставляемая в порт рыба поступает в немедленную обработку. Там, где умели заготовлять только соленую треску, вырабатывается теперь множество видов рыбной торговой продукции. На берегу некогда мертвого залива непрерывно работают коптильные и солильные цеха, готовится и замораживается свежее
1 Быстрое развитие рыбной промышленности в Советской России было причиной упадка годовой добычи рыбы в Англия и Голландии, в прежние годы запродававших большое количество сельди русским купцам.
262


рыбное филе, приготовляются всевозможные рыбные консервы.
Особенное значение в рыбной промышленности Се- вера имеет вытопка рыбьего жира, приготовляемого из тресковой печени, обладающей замечательными вкусо- выми и целебными качествами.
Много миллионов пудов свежей рыбы вылавливают в открытом море советские траулеры, продолжающие лов зимою и летом. Множество людей — рабочих, молодых советских инженеров — занимается обработкой и приготовлением выловленной рыбы. Ежедневно отправляются на юг груженые поезда. В магазинах Ленинграда, Москвы и других городов нашей страны можно купить рыбу, выловленную в просторах студеного моря, когда-то считавшегося недоступным,
МОРСКИЕ БОГАТСТВА
Вплоть до начала второй мировой войны рыбу ловили корабли, приходившие из портов почти всех европейских стран.
В Баренцевом море можно было увидеть норвеж- цев, англичан, немцев, французов. Даже Испания н далекая Италия посылали свои рыболовные суда в безбрежные пространства студеного океана.
Опустошения, причиняемые беспощадным хищническим обловом, были огромны. Известно, как в свое время зверобоями-хшцникамн, посылавшими на Север вооруженные эскадры, в Гренландском и Баренцовом морях был истреблен кит. За последние десятилетия значительно уменьшилось количество морского зверя н рыбы. Особенно опустошительно работали на Севере англичане. Несколько десятилетий английские рыболовные суда занимались ловлею палтуса — гигантской камбалы, обитающей в водах холодных морей. Рыба эта особенно ценится на английском рынке. Нащупав места обитания камбалы (тяжелая и жирная камбала малоподвижна, растет и размножается медленно), английские тральщики старались «процедить» море, до последней рыбешки опустошить морское дно. Результаты хищнического облова быстро сказались. Палтус, составлявший некогда основную долю улова, в Баренцовом море стал теперь редкостью. Выловив
263


ценную рыбу, опустошив морское дно, англичане сократили лов. Количество английских тральщиков в последние годы значительно уменьшилось. Треска и пикша мало интересовали требовательных англичан. Хозяевами моря стали норвежцы. Уже после первой мировой войны морской рыболовный промысел особенно стали развивать немцы. Потеря колоний заставила немцев искать новые источники благополучия. В северных морях появилось много немецких рыболовных судов. Цифры улова возрастали с каждым годом. В то время как Англия и Голландия, эти две морские страны, испокон веку занимавшиеся морским рыболовством, стали снижать уловы, добыча немецких и норвежских кораблей непрерывно повышалась.
К началу первой империалистической войны на первом месте в итогах мирового улова стояла Норвегия.
В царское время были лишь одиночные беспомощные попытки ловить рыбу тралением. Царские чиновники мало обращали виимапия на рыбные богатства далекого моря. На Севере процветал лишь допотопный береговой лов. Барышники-купцы каждое лето разъезжали по береговым промыслам, договаривались и сторговывались с ломорамн-ловцами. Купцы снабжали ловцов продуктами и снастями. С каждым семьяии- ном-ловцом заключался длительный пбкрут — контракт. Ловец получал от купца ссуду на промысловое обзаведение. Закабалившись у купца, такой ловец ие мог продавать на сторону свой улов. Все уходило в карман «благодетеля»-купца. Разъезяхавшпе по Поморью покрутчики-купцы хорошо знали людей. У каждого был свой «приход», свои закабаленные люди. Купцы соперничали между собою, но это соперничество не могло облегчить участь ловцов-бедняков...
Среди предприимчивых и умных русских людей не раз возникала мысль о развитии рыбного промысла на далеком Севере.
Люди эти выступали публично, писали докладные записки, неизбежно погибавшие в недрах государствеи- ных учреждений.
Попытки освоить морские богатства начались еще с Петра.
Царь Петр сам интересовался обилием зверя и рыбы в студеном океане, омывавшем владения России-
264


ского государства. Бывалым людям был писан указ закладывать на Севере новые верфи, строить зверобой- пые н ловецкие корабли. Рыбные промыслы Севера были отданы в откуп царским любимцам. Из задуманного Петром нового почина проку получилось немного. Взяв рыбные и зверобойные откупа, царевы приближенные торопились положить деньги в карман. Крепкой дубинке Петра представился лишний случай прогуляться по спинам проворовавшихся царедворцев..с
О ПРОШЛОМ
Обильный несметными п непочатыми богатствами, русский полуночный край с давних пор привлекал внимание иностранцев. Острый глаз хищников видел богатую и обильную поживу. Царские власти не препятствовали вожделениям иноземцев. По мнению царских чиновников, мурманский берег не годился для поселения. Эти чиновники прибегали к различным мерам, чтобы выселить находившихся на мурманском берегу немногочисленных жителей-поморов. В конце девятнадцатого века по предложению чиновников был упразднен единственный в те времена и важнейший на Севере городок Кола. Начальство уничтожило почту, чтобы лишить жителей сведений о том, что делается па свете. В Архангельске — единственном северном порту —была прекращена постройка кораблей, а уже возведенные эллинги за баснословно дешевую цену были проданы иностранцам на дрова. Местное начальство всячески преследовало жителей Поморья, уничтожало судоходство, рыбные и звероловные промыслы*
Особенному преследованию подвергались люди, решавшиеся создавать в стране какую-либо новую отрасль промышленности, осмелившиеся противодействовать иностранному влиянию. На опустошенных и обезлюженных местах царские чиновники стремились насадить шведов и норвежцев, предоставляя им особые преимущества перед русскими коренными жителями Поморья. Начальство уничтожило на русских географических картах русские древние названия мест, озер и рек и заменило их норвежскими и финскими.
Именно в те времена Швеция вытеснила русских промышленников из многих районов кольского побе¬
265


режья, в которых русские люди были хозяевами испо- кон веков. Вместе с англичанами и французами, с давних пор замышлявшими о распространении владений за счет России, шведы и финны намеревались стать полными, всевластными хозяевами всего поморского края. Есть исторические сведения, что еще в 1865 году французский император Наполеон III командировал посла своего Талейрана для разведки на крайний север нашей страны. Предлогом поездки было якобы невинное желание ознакомиться с достопримечательностями Соловецкой обители. Несмотря на столь наивный предлог, петрозаводский и архангельский губернаторы распорядились оказывать всяческие услуги завзятому французскому шпиону. Свое путешествие любознательный «интурист» совершил, однако, не обычными удобными путями, по которым поддерживалось сообщение с обителью, а предпочел путешествие дорогою непроезжею, по озерам и болотам, — то в лодке, то верхом, то пешком, то летом в санях. В этом путешествии Талей- ран заносил на географическую карту многие русские северные селения и пункты, которые были еще неизвестны. Прибыв в Соловецкую обитель, француз даже не поинтересовался историческими реликвиями. Французского посла интересовала гавань, положение и укрепление острова, защищавшего русские севервые границы.
«Какие употребить меры, чтобы наши поморские суда не плавали за треской в норвежские города? Как остановить покупку рыбы за такую цену, которая при обмене ее на муку в три раза дороже противу цен той же рыбы на русском берегу? Как достигнуть того, чтобы все наши поморы привозили рыбу русского лова в Архангельск и другие порты? Как дойти до того, чтобы не мы к норвежцам, а они к нам стали посылать свои корабли за хлебом со звонкой монетой и платить нам за то портовые сборы, какие они теперь с нас получают? Как достигнуть того, чтобы у нас приготовлялся лекарственный тресковый жир такой же, как в Норвегии, из рыбы нашего улова?..»
Так с болью в сердце восклицал некогда один передовой русский человек, мечтавший о расцвете далекого забытого края. Человеку этому не удалось дождаться лучших времен/ Несмотря на предложения многих
266


предприимчивых умных людей, северный край по-преж** нему оставался в полном пренебрежении. Чиновники, ведавшие судьбами окраин, упорно держались своего мнения. Проекты и деловые предложения подвергались насмешкам, выбрасывались в корзину. Несметные природные богатства оставались нетронутыми. И все ближе, все настойчивее протягивались к этим богатствам цепкие руки иноземных хищников.
ТРАЛОВЫЙ ФЛОТ
Ночью и днем выходят в открытое море снаряженные для долгого плавания наши рыболовные корабли. Дымя и раскачиваясь на зыби, скрываются они за горизонтом. Неделями, не видя берегов, качаются траулеры в открытом море.
Выйдя в море, корабли расстаются. Каждый траулер направляется в назначенный квадрат, где поисковыми судами обнаружена рыба. Точно и обстоятельно выполняет каждое судно свою задачу. Без разрешения берегового штаба, ведающего работой флота, траулер не может изменять курс, сменять места облова.
Уходя в море, капитан траулера получает боевое задание. В распоряжении штаба имеются точные сведения о движении и концентрации косяков рыбы. На промысловой карте ежедневно отмечается работа находящихся в море кораблей. Каждый день капитаны траулеров присылают по радио сводки о своей работе. Взглянув на карту, разбитую иа квадраты, можно видеть, как и где проходит в море улов, как распределены и расставлены силы.
Во время рейса на кораблях устанавливается особенная, трудовая, напряженная жизнь. Труд рыболова- моряка требует выдеряши, опыта, товарищеского отношения друг к другу. Без дружной и взаимной помощи дело не ладится. От начала и до конца рейса команда траулера живет общею, дружною жизнью, товарищески деля трудности и удачи.
В прошлые времена лов проходил неорганизованно. Уйдя в открытое море, капитан корабля на свой страх и риск искал добычу. От случайной удачи, от опытности капитана и моряков зависел успех. Напав на богатый косяк рыбы, моряки старались скрыть от других
267


кораблей свой улов. Нагрузившись рыбой, капитаны траулеров нарочно ложились на ложный курс и, чтобы обмануть своих конкурентов, посылали фальшивые телеграммы об отсутствии рыбы.
В капиталистических странах до сего времени между рыболовными судами, принадлежащими частным фирмам, существует жестокая конкуренция, большинство рыболовных траулеров ищет и ловит рыбу самостоятельно, не заботясь о добыче других кораблей.
Попытки ловить тралом русские рыбаки предпринимали еще до первой империалистической войны. Старые архангельские капитаны хорошо помнят предприимчивого своего земляка, безуспешно пытавшегося начать в России траловый лов. Русские моряки тогда не умели управляться с тралом, с незнакомой снастью, не зналп, где держится рыба на морском дне. Учиться приходилось ощупью, понаслышке. В неопытных руках снасти путались и рвались. Судно ходило по порожним, без- рыбным местам. Нанятый за хорошие деньги англичанин-тралмейстер, который должен был обучить русских рыбаков ловить рыбу тралом, покуривал трубочку п ехидно смеялся. У этого англичанина не могло быть большого желания учить русских новому делу. «О, — думал он, посмеиваясь над неловкостью неопытных учеников, — у русских слишком много неиспользованных рыбных богатств, нам будет плрхо, если они научатся хорошо ловить рыбу...» Хитрый англичанин исправно получал жалованье, заставляя забрасывать трал в таких местах, где рыба заведомо не ловилась.
Зарождение советского тралового флота связано с годовщиной освобождения севера от интервентов, бесцеремонно протягивавших лапы к природным богатствам нашей родины. К этому времени на севере находилось несколько старых траулеров, наспех переделанных из военных вспомогательных кораблей. На самодельных траулерах советские моряки начали впервые самостоятельно ловить рыбу.
За годы существования тралового флота воспиталось целое поколение новых опытных моряков. Люди эти учились на своем опыте, доходили своим умом и смекалкой. Учителей и наставников у русских моряков не было.
Быть моряком тралового флота — дело нелегкое. Каждый капитан тралового флота, будучи штурманом-
268


специалистом, должен стать опытным рыболовом, знать приемы и орудия лова, уметь определять и находить уловные места. Опытный капитан хорошо знает дно океана. Он знает, где расположены банки и подводные пастбшца-склоны, на которых кормится рыба. По характеру грунта и водорослей, которые приносит трал, бывалый моряк без ошибки определяет место, на котором находится корабль. Находчивость, умение хорошо ориентироваться и организовывать работу, настойчивость в труде составляют основные качества лучших моряков тралового флота. Всей стране известны имена прославившихся капитанов. Своим опытом и умением делятся они с молодыми моряками, приступающими к работе.
В ЗАЛИВЕ
Ранним утром — еще до рассвета — проходим в просыпающийся порт, освещенный множеством огней. Долгая осенняя ночь еще покрывает залив. Отражая береговые огни, в темноте у причалов колышется черная невидимая вода.
У бесконечной пристани, освещенпой электричесшш светом, высятся корпуса траулеров и больших пароходов. В темноте они Кажутся фантастическими. Мы видим борта кораблей, покрытые рассолом, смутныо очертания снастей и палубных надстроек. Корабли кажутся спящими, неживыми.
В порту пахнет рыбой, солью, морскою водой. В тени низких пакгаузов штабелями сложены ящики, бочки. Морского бывалого скитальца особенно волнует вид ночного порта. Я прислушиваюсь к знакомому плеску воды, приглядываюсь к бортам спящих, чуть колеблемых зыбью кораблей. Воспоминания давних морских скитаний возникают в памяти с особенной силой...
Невидимый в темноте бот причаливает к пристани осторожно. Над черной водою мы видим красный и зеленый бортовые огни. Сколько раз волновали меня эти морские огпп, сулившие далекие и увлекательные путешествия! На берегу мы сами принимаем брошенный с борта мокрый конец, перебираемся на палубу бота, пахнущего смолою н рыбой.
Глухо постукивая мотором, лавируя между спящими кораблями, бот выходит на середину залива, еще па-
209


крытого темнотою. Множеством электрических огней рассыпается по берегу город. Разгораясь и затухая, огни поднимаются высоко в гору, бесчисленной сверкающей россыпью вытягиваются вдоль берегов залива. По количеству и сиянию этих огней можно судить, как вырос и расширился город, волею народа возникший на берегах пустынного каменного фиорда...
Бот бежит серединой просыпающегося залива. В утреннем рассвете видениями кажутся очертания больших кораблей, застывших на рейде. Крошечной скорлупкой видится рядом с большими неподвижными кораблями наше маленькое судно.
Несколько лет назад впервые довелось мне побывать в этих местах поздней зимою. Тот год много подвалило к мурманским берегам кочующей океанской сельди. Тысячи рыбаков были заняты ловом. Сельдь запирали сетями в фиордах, вычерпывали неводами. Нагруженные серебряною сельдью, возвращались корабли с богатого лова. Сельдью были наполнены город и порт.
Для вылова сельди не хватало рабочих рук, на берегу недоставало бочек и тары для упаковки и засола всей выловленной рыбы.
Припоминая первое свое путешествие, я долго стою на палубе бота, вглядываюсь в очертания знакомых каменных берегов.
Недавно берега эти были пустынны. С тех пор многое переменилось. Мириады электрических огней переливаются над заливом.
Но по-прежнему суровым и пустынным показывается море, у входа в залив распахнувшее свой студеный простор.
В утреннем рассвете угрюмым кажется каменный остров Кильдин. Раскатываясь белою, пеной, разбивается о каменное подножие острова высокая океанская зыбь. Дальше и дальше навстречу зыби уходит в открытое море выбежавший из залива маленький бот. Зыбь подхватывает маленькое судно, кидает с волны на волну, как крошечную скорлупку, потерявшуюся в неохватном пространстве...
Раскачиваясь на зыбц, мы сидим в жарко патоплеп- ной каютке. Гостеприимный помор-капитаи потчует чаем. Покуривая трубочку, он охотно рассказывает
270


о своих приключениях — о том, как начинал хаживать с отцом в море еще иесмышленышем-зуйком, как привыкал ловить рыбу, как учило море молодого рыбака, Многое повидал за свой век капнтаи, не раз доводилось ему смотреть смерти в глаза.
Людям, жизнь свою отдавшим морю, есть о чем вспомнить и рассказать. С удивительным спокойствием рассказывают моряки о самых страшных переживаниях. На тяготы жизни, на пережитые лишения смотрят они с поразительной простотою. На лице капитана веселая играет улыбка.
— Чему удивляться? — говорит он. — Каждый из нас на море вырос, морем вскормлен. Всякого натерпелись и навидались. Дело привычное...
Осенью на севере короток день. Под рассказы капитана быстро проходит время в пути. Качаясь на волнах, дальше и дальше вдоль запорошенных снегом каменных берегов к далекому рыбачьему становищу бежит бот. Ночь незаметно опускается над морем, над каменными берегами.
СТАНОВИЩЕ
В темной океанской ночи золотым ожерельем сняюТ| переливаются огни. Я выхожу на ветер, на палубу ма* ленького корабля. Огни кажутся обманчиво близкими* Сколько раз своею загадочной привлекательностью об" манывали путешественника ночные огни. С волнением вглядываюсь в^ глубокую темноту ночи.
Ближе и ближе подходит бот к сияющему огнями береговому поселку. В темноте возникает бревенчатая стена причала. Созданная воображением сказочная картина рушится. Буднично слышатся из темноты голоса людей. Сбиваемый ветром голос спрашивает с берега привычно:
— Куда идете?
— По становищам идем! — звонко, весело отвечает капитан.
В кромешной темноте мы с опаской перебираемся на берег, по скользкому трапу поднимаемся в гору, Ночыо поселок кажется вымершим, безлюдным. Спотыкаясь о камин, мы идем улицей, застроенной новыми домами, освещенными электрическим светом.
271


У подножия каменной скалы, неприступной стеною вознесшийся над берегом фиорда, построена рыболовная станция-поселок. На берегу белеют постройки: высокий двухэтажные дома, каменные мастерские. Совсем недавно здесь было пусто и дико. Новый поселок живет шумною жизнью. Каждый день приходят и уходят суда. В просторном глубоководном фиорде отстаиваются от непогоды большие океанские корабли.
Люди успели хорошо обжить пустынный каменный берег. Здесь, недалеко от рыболовной станции, в устье небольшой шумной реки, находится рыбацкое становище, старейшее на всем побережье. Несколько десятков лет назад на берегу реки было несколько рыбачьих маленьких хижин. Архангельские купцы приезжали закупать у рыбаков улов. Срубленные из плавника, вросшие в землю домики прежних рыбаков остались. Странно видеть их рядом с большими колхозными домами нового поселка.
Чтобы побывать в становище, необходимо переправиться через реку. По обледенелой, усыпанной камнями стежке утром мы спускаемся с горы к реке. Большая новая лодка колышется у перевоза.
Быстро бежит под лодкой прибылая вода морского прилива. Ладно и сильно ложатся на воду весла в руках колхозника-перевозчика. Быстро скользит против приливной волны легкая лодка.
Сидя в лодке, я смотрю на реку, на горы, на встающую в струях течения круглую прилизанную голову нерпы, забравшейся в реку, любуюсь лицом перевоз- чика-рыбака, обожженным временем и непогодой. В лице рыбака есть что-то детское и вместе суровое. Такие выразительные лица можно увидеть только на севере, в Поморье.
Зорким глазом приветливо поглядывает на приезжих гостей перевозчик-рыбак.
— На колхозный лов приехали поглядеть?
— Думаем поглядеть.
— Ловим рыбку,—отвечает рыбак.—Треску, пикшу ловим.
— Ярусами ловите?
— Ловим и ярусами. Да вот погода лютая. В море пятый день бота не выходят. Убыток большой колхозу...
В сильных руках рыбака ладно ложатся на воду весла, и, миновав русло реки, у самой пристани — брю-


ги — останавливается лодка. Расплатившись е переводчиком, мы идем под деревянный навес, источенный морским приливом. У рыболовной пристапи качаются иа воде колхозные боты.
Людною жизнью живет колхозное становище. Путешественнику не верится, что находишься иа краю земли — на далеком и диком берегу студеного моря. Там, где некогда стояли вросшие в землю хибарки первых поселенцев-рыбаков, выросли большие двухэтажные дома. В становище работают консервный завод, приготовляющий тресковую печень, коптильные и солильные цеха. При рыбацком колхозе есть школа-десятилетка, клуб, несколько магазинов. В колхозной столовой опрятно одетые девушки обслуживают гостей. Здесь, как в настоящем городском ресторане, приходящих гостей просят раздеться.
В правлении колхоза председатель-рыбак рассказывает гостям о работе и нуждах. В этом году рыба ловилась худо, недоставало рабочих рук. Но с каждым годом растет, расширяется большой рыболовный колхоз, новые требуются люди. Кроме коренных рыбаков-поморов, в колхозе работает много наезжих людей, привыкающих к новому делу. Люди эти узнали море и ловят рыбу не хуже старых, природных рыбаков...
РЫБАКИ
Беседуя со старыми колхозниками-рыбаками, вечером сидим на краю брюги под развешанными парусами. Тихо колышется внизу прибылая вода. Неторопливо течет беседа.
— Ты вот о жизни спрашиваешь о рыбацкой, — говорит седой, старый рыбак. — Да разве всего за один раз расскажешь? Много в жизни-то навидались. В море мы просолились, ко всему попривыкли...
У стариков рыбаков открытые лица, зоркие глаза смотрят с детскою простотою. Большие, привычные к труду руки неподвижно лежат на коленях. Тугие, негнущиеся пальцы скрючены ревматизмом.
— Как жили?> Всяко жили, — продолжает рыбак. — Достатку большого прежде не видели, хлеб из Архангельску или из Норвегии привозили купцы. В прежние времена много было с рыбой хлопот. Купец в становище
273


пожалует — чтобы рыбка была приготовлена по всему правилу. Нерезаной, неочищенной рыбы купцы не брали. Головы рыбьи вовсе откидывали. Печень тресковую рыбаки отдельно заготовляли. За самую отборную треску по восемнадцати копеек с пуда платили рыбакам купцы. Сказать смешно. Жили рыбаки, перебивались. А теперь работа, сказать можно, одно удовольствие. Пойманную рыбу в тот же день рыбаки сдают. В колхозе ее и разделывают... Нынешняя молодежь нашей беды не знает. На моторных судах ходят рыбачить. Каюта на судне просторная, теплая. Утром уйдут, под вечер дома. Наживку на берегу наживляют. А прежде все делали в море. Руки, бывало, застынут — с головы до ног мокрый. На моторном-то судне в любую погоду можно вернуться. А в наше время на парусах хаживали. Море, бывало, всю душу вымотает. С морем шутки плохи. Бывало, на угодников надеялись. Это теперь без угодников научились обходиться. А в прежнее время к нам ежелетно из Печенги монахи приезжали молебны служить. Пробовали монахи и сами у нас рыбку ловить — не полюбилось, богу-то молиться полегче...
Собравшиеся на брюге старые колхозные рыбаки хорошо помнят, как в царские времена переселяло их начальство на необжитый, пустынный берег. Старое становище стало теперь большим людным колхозом, а некогда было на берегу несколько худых рыбацких домишек. Эти домишки рыбаки из плавника рубили. Переселенцам-рыбакам было поначалу лихо, не ладилась на пустынном берегу жизнь. Берег голый, голодный — камень да мох. Поморский народ терпеливый — прижились: хоть и голодна была земля, корешки пустили. Здешний человек что северная корявая березка: крепко за камень держится. Стали на новом- месте жить, стали промышлять помаленьку. У старых ловцов все это на свежей памяти — вся долгая суровая жизнь...
— Про страхи да наши опасности тебе рассказать? Страхов-то натерпелись — пожалуй, всего не упомнишь. Рыбак со смертью в дружбе. Я расскажу, как зуйком плавать пошел, мальчонкой. Теперь такие только-только в школу начинают ходить, еще возле маменькиного подола жмутся. А нас к морю отцы приучали сызмальства. Чуть на ноги станет сын — бери в руки весло. В море помогали насадку насаживать, чинили паруса,
274


Отца у меня море на моих глазах убило — он людей спасал. Я одним кормильцем у матери оставался. Сестренка была еще младше. Родион дядя меня на свою ёлу в зуйки взял. Много пришлось натерпеться. Раз как-то накрыла в море непогода, подул шелонпк — самый злой у нас ветер. Свету не видать белого. Парусишки в клочья порвало. Обмокли мы, руки отваливаются, воду вычерпывавши... Завернул меня отец — тогда отец еще живой был — в мокрый тулуп, на носу положил. Выкинуло ёлу на камни, едва живы остались. Уя^ как на берег выкидывало — не упомшо. Спрятал меня отец за камешек, тулупом прикрыл. А у отца спички-сернячки вот тут иа груди, под горлом, привязаны. Пришлось ждать, пока спички на живом теле просохнут. Запалили огонь, стали греться. Трое суток на голом берегу так-то прожили. Выручили нас товарищи. После того я три недели в жару провалялся, выкатался — опять стал в море ходить. Таково и было первое мое морское крещение...
В МОРЕ
Сегодня ходил в море выбирать ярус1 — старинную ловецкую снасть северных рыбаков. В прежние времена, сбившись по две-три семьи, этою снастью ловили треску поморы-ловцы. На утлых ёлах и маленьких открытых шияках уходили они «голомя» в открытое море. Нуяша особенная поморская сноровка, великая выносливость и сила, чтоб управляться вручную с тяжелою длинною снастью. Раскинув ярус, иной раз иа долгое время оставались рыбаки в открытом море: на
1 Ярусом называется длинная тонкая пеньковая веревка, которую, подобно обычному перемету, спускают на дно моря. К веревке — стояке — привязаны тонкие поводки — форшени, снабженные острыми крючками (удами). Ярус состоит из нескольких клав, пли тюков, по двести уд (крючков) в каждой. Снасть — длина ее достигает нескольких километров — забрасывается обычно вдалеке от берегов на хорошо известных рыбакам подводных коргах — каменистых отмелях, где обычно держится крупная рыба: треска, пикша, камбала. Место
стоянки яруса отмечается кубасами — особыми вехами, состоящими из связки кухталей (круглых стеклянных поплавков), к которым прикреплен вертикально стоящий над водою шест с трепещущим на ветру лоскутком вместо флага. По этим кубасам паходят рыбаки закинутый в море ярус.
275


парусных ёлах было трудно возвращаться домой к далекому берегу. Жизнь рыбака-помора с малых лет проходила на море. На ёлах жили, работали, спали, варили уху из балок (тресковой печени), сушили и чинили промокшую одежду. Легкую открытую лодку швыряло с волны на волну, заливало соленой водой. Соль выступала на лицах, на бородах, объедала ободранные снастью руки. Нагруженный пойманной рыбою ярус выбирали вручную. Руки деревенели от стужи, от соленого рассола, от твердых веревочных узлов. Нередко в открытом море накрывала ловцов непогода — сорвавшись с цепи, ревел лютый ветер, шелоник. Ходила, качалась по разбушевавшемуся океану великая зыбь. Ветер метал пену, соленой водяной пылью обжигал глаза. Закинутую в море снасть нельзя было покинуть. Привязавшись к ярусу, опущенному на дно моря, с непостижимым упорством боролись с бурею отважные рыбаки. «Море великое, — с наивною простотою объясняли они свою отвагу, — упустишь снасть — не поймаешь: унесет море ярус, а ярус-то рыбаку стоит копеечку...»
Страшась непогоды, ярусами ловили только в светлое, летнее время. Позднею осенью ярусный лов совсем прекращался: обмытые волнами ёлы и шняки выволакивались на берег на обсушку. Проведя лето в море, рыбаки-поморы возвращались к своим обжитым берегам. Осенью у рыбаков зачиналась новая жизнь: плели и готовили снасти, закладывали и рубили иа берегу новую посуду. Поздней зимою начинался у поморов торосовый — зверобойный — промысел. Вооруженные ружьями и гарпунами, по льду уходили люди глушить зверя: тюленя и новорожденных тюленьих детенышей —* бельков. Труден и опасен был торосовый промысел. Зимою не раз уносило людей на оторвавшихся льдинах в бушующее море. Закалившись в суровой борьбе с окружающей его природой, с несокрушимым спокойствием привык относиться северный человек к тяжелым лишениям и гибельной смерти. Не было опасностей и лише-’ нии, которые могли бы испугать предприимчивого русского промышленника-помора. В маленьких открытых ладьях отправлялись поморы в далекие морские походы. Имена старых русских кормщиков-мореходов начертаны на берегах отдаленных арктических земель. Своими считали поморы берега открытой ими Новой Земли, обычным и рядовым делом были походы к пустынному
276


Груманту. Iia берегах далекой земли много повалено вех — крестов, некогда поставленных руками первых мореплавателей-поморов; много гниет — зверями растащено — костей русских погибших промышленников, положивших свою жизнь в борьбе с суровой северной природой.
Прошло много лет, когда па свой страх н риск отваживались храбрые рыбаки-поморы пускаться в морские дальние плавания. Реже н реже встречаются в море старинные утлые ёлы. Минули времена, когда, готовясь в отдаленное плавание, навеки прощались с женами и детьми поморы. Вместо деревянных маленьких ёл ходят теперь по морю крепкие моторные боты. Выходя в море, ловцы-колхозники не страшатся злой непогоды. Летом п зимою спокойно и уверенно забрасывают опи снасти. На ночь ловецкие суда возвращаются к берегу, н ловцы отдыхают, чтобы поутру идти за уловом.
ЯРУСНЫЙ лов
Опытному следопытуохотнпку—глухой, темный лес, рыбаку — бурное море. По невидимым заметам находят рыбаки путь. Глаз рыбака востер н приметлив. Как следопыт в лесу, так и рыбак в море помнит и знает свои приметы. Людей, связавших свою судьбу с природой, роднят общие чувства. Быть может, потому так близки сердцу лесного охотника души и сердца простых рыбаков.
С братским чувством любуюсь простыми, суровыми лицами. В этих лицах я угадываю детские, простодушные черты. Мне любезна суровая молчаливость северных рыбаков. Море научило этих людей молчать. В тяжелой работе перебрасываются они краткими словами, и ветер уносит их голоса. В открытом люке застекленной рубки я вижу лицо кормщика-канитапа. Брызги соленой воды стекают по густой, взлохмаченной ветром бороде. В лице кормщика—спокойствие, простая мужественная сила. Легким взмахом руки указывает он дорогу, и от зоркого глаза не ускользает ни одно движение рыбаков.
Точно крошечная скорлупка, качается на океанских волнах колхозный ловецкий бот. Обвешанный удами — крючками, длинный пеньковый ярус медленно выходит из воды. В синей глыби видится серебро. Склопившись
277


над бортом, рыбак приготовляется. Метким ударом оп вонзает в голову рыбы железное острие ляпа1. Живая тяжелая рыбина извивается, грузно падает на скользкую палубу. На палубу падают толстая треска, пикша, змеино извивающаяся «аккула», показывает бледное брюхо широкий отвратительный скат.
То и дело поднимается в руке рыбака окровавленный ляп, и рыба за рыбой ложатся на палубу бота, покрытую слизью и кровыо. Серебряные очертания попавшихся на крючок рыб видятся в морской зеленеющей глыби. Над поверхностью моря показываются головы с выпученными глазами, скользкие раздувшиеся рыбьи животы и растопырившиеся красные жабры. Вот брюхом кверху всплывает над водою огромная, толстая рыбина. Двое рыбаков с трудом вытаскивают редкую добычу. Оглушенное морское чудовище тяжело ворочает плавниками. Раздутый подводным давлением пузырь вывалился из его пасти.
Скользкие тела рыб сохраняют всю свежесть подводной фантастической раскраски. Темная спина трески расписана затейливым узором. В каждой пойманной рыбе глаз отмечает свои особенности. Есть рыбины зеленоватого бархатного раскраса (как непохожа живая трепещущая рыба-треска на торговый продукт — на ту соленую и мороженую треску, что мы покупаем в магазинах!), есть красивые синие рыбины. Груды живой пойманной рыбы напоминают картины старинных фламандских художников, изображавших полнокровие и довольство. Я любуюсь движениями рыбаков, обилием и красотою их живой добычи. Особенным изяществом отличается пикша, светящаяся стальной синевою. В облике этой хищной рыбы есть что-то воинственное. Точно войско в стальных кованых латах, движутся по морскому дну ее бесчисленные косяки. Блеском кованой стали отливает серебристая спина рыбы.
Случается, на крючок попадается краб. Похожее на огромного паука подводное чудовище судорожно шевелит своими длинными паучьими лапами-ногами. С пренебрежением отбрасывает рыбак негодную добычу. И я вижу, как ползет по палубе страшный подводный паук, покрытый красными и лиловыми шипами...
1 JI я п — острый крючок, насаженный на деревянную рукоятку.
278


Под вечер, после долгой работы, колхозники-рыбаки сидят в кубрике за столом. Мерно постукивает мотор. Качаясь на волнах, ходко бежит к берегу нагруженный рыбою бот.
В кубрике на печке-чугунке зазывно дымится котел с ухою. Приветливо потчуют рыбаки гостя. Необычайно вкусной кажется знаменитая рыбачья уха с тресковой печеныо — балкой, вынутой из живой рыбы.
— Сей день невелик улов, — отваливаясь от ухи, вы* тирая бороду, говорит кормщик-рыбак. — А бывают и добрые дни: топи по пяти на один ярус берем. Не успе^ ваешь, бывало, подхватывать. Рыбацкое дело такое ■— кому какая удача. Иной ловец две тысячи в месяц выгонит, а другому полтысячи нет. Так бывает, что два судна рядом идут: одно полнехонько, другое порожия* ком. А рядышком в море рыбу ловили. Тому удача, кто на косяк угодил. А рыба теперь держится все больше в открытом море. Вот вчера на «Кильдине» наши ребята больше трех тонн взяли. Они ярус-то голомее поставили, а мы бережнее. Рыба на глыби оказалась...
Я слушаю разговор ловцов, лакомлюсь их простым угощением — душистой ухою, которая мне кажется вкуснее самых изысканных городских блюд.
1940
НА ПРОБУЖДЕННОЙ ЗЕМЛЕ НА ПОЛУСТАНКЕ
Летом 1923 года — на Севере тогда още не успели оправиться после хозяйничанья разбойников-иитервен- тов — на заглохшем маленьком полустанке Мурманской железной дороги высадился плохо одетый молчаливый молодой человек. Шагая через пни и торчавшие над обожженной землей черные кочки, человек этот направился к берегу озера, лениво плескавшегося о камни. У приезжего за спиной была тяжелая, набитая книгами котомка. Место, выбранное пм для предстоящей работы, не блистало тонкой красотой северной природы. На берегу пустынного озера, где остановился молчаливый приезжий, уныло торчали обгорелые пни, густо росла высокая голубика да краснели по моховым кочкам шершавые листья морошки. Вернувшись на полустанок,
279


приезжий объявил, что его прислала сюда Советская власть, чтобы показать людям, как нужно на Севере с пользой заниматься огородным хозяйством, выращи- . вать овощи и картофель.
Жителям маленького полустанка, в те трудные годы почти умиравшим от голодухи, приезжий агроном па первый взгляд показался сумасшедшим.
— Будешь у нас капусту сажать? — говорили они усмехаясь. — Черта лысого вырастет здесь капуста! Камень у нас да голый мох. Пропадешь ты со своей капустой, соколик.
Гость оказался очень упорным и настойчивым человеком. Не обращая внимания на усмешки, он принялся за работу. На облюбованном им береговом откосе своими руками он срубил и поставил маленький Домик.
Управление Мурманской дороги могло в те времена отпустить только полтораста рублей молодому агроному на почин нового дела.
Так в первые годы Советской власти начинал свою работу приезжий молодой агроном. Глядя на приезжего гостя, люди недоверчиво усмехались. Новый, упорный человек тогда им был непонятен. Однако они внимательно следили за его работой. День ото дня иа глазах людей разрастался отвоеванный у тундры и болота первый опытный участок.
Скоро на этом хорошо обработанном и удобренном участке поднялись первые всходы. Разваливая комья земли, всходила и зеленела картошка, курчавились ботва репы и моркови. Посматривая на первые всходы, люди продолжали недоверчиво покачивать головами:
— Обязательно все померзпет!..
Поднявшиеся на обработанной земле всходы, однако,
не померзли.
Там, где упрямый приезжий человек некогда своими руками вскопал первый опытный участок, теперь вырос целый поселок-городок. На берегу озера высятся новые дома и обширные хозяйственные постройки. На широко раскинувшихся вокруг поселка расчищенных опытных полях зеленеют разнообразнейшие посевы. В просторных, прекрасно оборудованных лабораториях работают преданные своему делу молодые советские ученые.
В Полярном отделении Всесоюзного института растениеводства — так называется поселок-городок в Хи¬
280


бинах — ведется большая научная работа по укреплению культурного сельского хозяйства на крайнем севере нашей страны. Задачи этой работы огромны. Советское правительство отпускает большие средства, чтобы укрепить и обеспечить эту творческую работу. Многие знаменитые ученые приезжали на маленький полустанок, чтобы поучиться у скромных отшельников Севера, посвятивших свои научные знания, энергию и личную жизнь порученному им новому делу...
Имя советского ученого-агронома, решившегося нарушить на Севере старые навыки и заветы, — Иоганн Гаисович Эйхфельд.
Это имя знают теперь многие люди нашей страны.
Людям свойственно ошибаться, забывать свои промахи. Те самые северные старожилы, что некогда смеялись над молодым агрономом, ныне с уважением произносят его имя и давно сами сажают картофель, благополучно вызревающий в тех самых местах, где еще недавно росли только мох да болотная голубика...
БИОГРАФИЯ АГРОНОМА
О своем прошлом академик И. Г. Эйхфельд рассказывал некогда так.
Он родился в семье батрака, работавшего в имении богатого помещика-барона. Детство прошло в деревне, среди полей и лесов. После окончания начальной школы, поступив работать на почту, юноша выдержал экзамен па звание техника-телеграфиста. В те времена почтовых служащих часто гоняли с места на место. Молодому почтовому чиновнику довелось побывать во многих городах и местечках Российской империи.
Незадолго перед первой мировой войной Эйхфельд переехал на службу в Ковенскую губернию, в поместье некоей миллионерши-графини. В графской усадьбе молодой телеграфист познакомился и сдружился со стариком садоводом, В свободное время (а времени у Эйх- фельда тогда было достаточно) он помогал старику выращивать розы, ухаживать за растениями в богатом графском саду. Миллионерша-графиня не жалела денег. В ее обширных садах выращивались всевозможные фруктовые деревья, в оранжереях и теплицах вызревали персики и ананасы. В пышных розариумах и цвет¬
281


никах цвели самые редкостные цветы. Здесь, под влиянием старика садовода, в молодом телеграфисте обнаружилась увлекшая его страсть.
До сих пор Иоганн Гансович не может говорить о цветах спокойно. Недаром в Хибинах, на далеком Севере, вокруг лаборатории были раскинуты цветочные клумбы. Ежедневно осматривая свое большое хозяйство, любовался будущий академик любимыми цветами.
С началом первой мировой войны молодого почтового чиновника мобилизовали в действующую армию, назначив по специальности — в команду связи. Под обстрелом противника он убирал и развешивал телефонные, провода. Хорошо грамотных солдат тогда посылали в школы прапорщиков для подготовки. Эйхфельд не хотел быть офицером. Чтобы скрыть свою грамотность от полкового начальства, он сговорился с фельдфебелем и до конца войны остался на положении простого ротного телефониста.
Уже при Советской власти он выдержал экзамен на аттестат зрелости и поступил учиться в Ленинградский сельскохозяйственный институт. Желания его осуществлялись: теперь он мог заниматься любимым своим делом.
Успешно окончив институт, молодой агроном тотчас отправился на Север. Его привлекала возможность работать в условиях первобытной северной природы. В те времена Советская власть еще только приступала к освоению нетронутых природных богатств нашей страны. Иностранная интервенция оставила тяжелое наследство. Поезда до Мурманска тянулись больше недели. Служащие дороги, навербованные на юге, плох,о знали условия северной жизни. Командированный управлением Мурманской дороги молодой агроном обосновался в Кандалакше. Это был большой поморский поселок иа берегу Кандалакшского залива. Жители старой Кандалакши занимались рыбной ловлей, еще по-старинному блюли поморские обычаи. Придя по указанному адресу, агроном не застал дома хозяев. К двери пустого дома была прислонена метла. Пройдя в соседнюю избу, он справился об отсутствующих хозяевах у соседей. Соседи ответили просто: «Запоезжали семгу ловить, к вечеру, чай, вернутся!» — «А дом-то почему открытый?»— «А у нас, милый человек, домов не запирают, бояться нам некого...» Не дожидаясь хозяев, молодой агроном
282


оставил на крыльце свой чемодан и один отправился в горы собирать растения для паучных коллекций. Впоследствии хозяин-помор, у которого остановился Эйхфельд, оказал ему много помощи. Они вместе бродили по горам и болотам, заросшим дремучим лесом. Эйхфельд интересовался растительностью Севера. Особенно обрадовала его находка земляники. Наличие земляники доказывало молодому ученому, что здесь, на Севере, могли вызревать и другие полезные растения.
До приезда молодого ученого в Кандалакше кое-кто уже пробовал сажать огородное. Репа и капуста иногда удавались, но картошка и овес погибали всегда. Первая попытка ввести новые сельскохозяйственные культуры встретила сопротивление населения, упорно жившего по дедовским заветам. Повторилась та же история, что некогда произошла с картофелем, впервые завезенным в Европу средневековыми путешественниками. Люди недоверчиво смеялись. «Чего стараешься,—говорили они, — все равно здесь ничего не вырастет...» — «Край наш, милый человек, не тот. Здесь и деды и прадеды наши жили, зубы о камень-гранит обломали. Ты назад скорей поезжай, пропадешь здесь...» Одна старая бабка даже креститься и плевать стала: «Картошка? Да она поганая, твоя картошка!» — «Почему, бабушка, поганая?» — «Не от семени растет. То чисто, что от семени, а картошка — она в земле, как червь, плодится. От дьявола это...»
Чтобы побудить служащих Мурманской дороги сажать огородное, в Кандалакше возле железнодорожной станции был заложен первый опытный участок. Здесь у молодого агронома неожиданно оказался деятельный помощник — бывший военнопленный австриец, офицер. Он не хотел по окончании войны возвращаться на родину и остался у нас, в России. Север пришелся по душе этому пришлому человеку. Вместе с молодым советским ученым он делал первые опыты посевов, пропагандировал развитие огородного хозяйства.
Стараясь заинтересовать служащих Мурманской дороги сельским хозяйством, Эйхфельд устроил первую передвижную показательную выставку на Севере. В товарном вагоне были разложены овощи, впервые выращенные на скудной кандалакшской почве. Вагон разъезжал по станциям между Кандалакшей и Мурманском. На станциях теплушку загоняли в тупик, агроном уходил собирать слушателей. Передвижная сельскохозяй¬
283


ственная выставка успеха почти не имела. Железнодорожники недоверчиво качали головами. Кто то сказал Эйхфельду вслух: «Самую эту репу, дорогой товарищ, я еще в Петрограде на базаре видел. Нас теперь не проведешь!..» Несмотря на первые неудачи, настойчивый ученый упорно продолжал начатое Советской властью дело. Такова была вся жизнь этого человека. Он оказался настойчивее многих других людей, с первого шага испугавшихся небывалых трудностей -новой работы...
НОВОЕ ДЕЛО
Сельское хозяйство на Крайнем Севере было дело новое.
В царской России развитием сельского хозяйства на далеком Севере серьезно никто не интересовался. В Европе и Америке тоже не было крупного сельскохозяйственного строительства в отдалеппых северных областях. Даже в Аляске, где сельское хозяйство достигло наибольших успехов, общая возделываемая площадь земли до сего времени ничтожна. На севере капиталистических стран нет ни одного крупного хозяйства, потому что капиталистам такое хозяйство не обещает больших барышей.
До революции богатства нашего Севера эксплуатировались хищническим образом. В глухих таежных углах бесконтрольно хозяйничали хищники-купцы. Обманами и водкой они выманивали пушнину от охотников-тузем- цев, живших в условиях самого крайнего невежества. В результате такого соприкосновения с капиталистической «цивилизацией» быстро истощались запасы промыслового зверя, беднело и вымирало население. Север становился еще более диким и пустынным.
С приходом Советской власти на дальнем севере пашей страны началась новая эпоха. Перед всей страной были поставлены невиданные по размерам задачи: овладение далекой Арктикой, проложеиие северных морских и воздушных путей, планомерное и разумное освоение природных богатств, непочато лежавших в безграничных северных пространствах.
Задачи эти окончательно изменили лицо страны, уничтожили грань между «плодородным Югом» и «голодным Севером».
284


Чтобы создать здоровые, привычные для культурного человека условия существования иа далеком севере, первым делом нужно было наладить правильное сельское хозяйство. Это правильно поставленное хозяйство обеспечивает теперь население возникших на се- ворс новых промышленных городов своими свежими мелочными и овощными продуктами, содержащими необходимые для здоровья вещества — витамины, без которых немыслима борьба с цингой, самой обычной на Севере тяжелой и разрушительной болезнью.
Но не только обширность пустующих пространств привлекает па север советскую агрономическую науку. Таких неиспользованных пространств у нас было много и на юге. Научно поставленное сельское хозяйство, широкое развитие социалистической промышленности на Крайнем Севере должны обеспечить окончательную победу человека над дикой северной природой.
«Проблема полярного земледелия является революционной по идее, глубоко человечной по своим планам, — писал о своей работе академик И. Г. Эйх- фельд. — Превратить тундру, дикую тайгу или непроходимые северные тогш в культурные земли — это ли не пример активной революционной роли человека в преобразовании природы. Стоит хоть раз побывать на нолях совхоза «Индустрия» на Мурмане, изумрудными пятнами выделяющихся среди унылых гарей северных лесов, или на тучных огородах Беломорско-Балтийского комбината, созданных на диких и бесплодных болотах, объездить сотни тысяч гектаров посевов, появившихся за последние годы на Севере, чтобы убедиться в огромной творческой силе нашего народа. Мы перестали удивляться тому, что иод Мурманском, в Игарке и на далекой Колыме сеют кормовые травы, с успехом возделывают овощи в иоле, а в теплицах выращивают помидоры, огурцы и цветы. Для нас обыденными стали газетные сообщения о том, что в теплицах на острове Диксон и в бухте Тихой на земле Франца-Иосифа в многомесячную полярную ночь при искусственном свете выросли салат и редиска.
Советская наука успешно осваивает Север для социалистического земледелия. Сельское хозяйство на Севере является неотъемлемой частью растущей промыш¬
285


ленности — цехом здоровья. Оно обеспечивает население молоком и свежими овощами — лучшими, радикальнейшими противоцинготными средствами.
Первые работы начались, когда на небольших делянках был высеян коллекционный материал овощных, кормовых и зерновых растений с целыо выяснить, что приживается в Хибинах. С тех пор через испытания были пропущены тысячи образцов всевозможных культур. Подбирая их, мы не ограничивались одними северными формами, но привлекали и южные формы в расчете найти среди них пригодные для Крайнего Севера. И не ошиблись: уроженцы горных районов Туниса, Алжира, Абиссинии и Афганистана нередко чувствовали себя в Хибинах лучше, чем коренные северные формы.
В вопросах агротехники мы отказались от осторожных путей приспосабливания растений к среде. В этом — коренное отличие наших работ от «акклиматизации», или наивной веры найти готовые, быстро развивающиеся и продуктивные растительные формы. Вме- сто этого мы с первых же шагов начали коренным образом изменять почву. Бедные органическими веществами карликовые подзолистые почвы обогащали навозом и компостами, осушкой удаляя избыточную влагу с болотных почв, разрыхляли торфяники машинами, вносили в торфяники минеральные удобрения.
К 1932 году многие вопросы агротехники были уже настолько разработаны, что на их основе могли начать свою работу организованные на Кольском полуострове совхозы. С этого времени Полярное отделение сосредоточило свое главное внимание на селекционной работе с важнейшими сельскохозяйственными культурами Крайнего Севера. Мы стремимся вывести в ближайшие годы морозостойкий скороспелый и урожайный сорт картофеля, ультраскороспелые урожайные сорта ячменя, овса, яровой пшеницы с вегетационным периодом не более восьмидесяти — восьмидесяти пяти дней, устойчивые в условиях болотной культуры формы красного клевера. Мы стараемся вывести также скороспелые формы черной смородины и садовой земляники, улучшить существующие сорта овощей, разработать приемы семеноводства и быстро размножить выделенные из коллекции или выведенные сорта...
286


Особенно поразительны результаты с картофелем. Целый ряд скороспелых сортов картофеля с первых же лет начал давать высокий урожай, и, что особенно замечательно, на картофеле пе наблюдалось никаких болезней. Урожаи картофеля на опытных участках доходили до трехсот с лишним центнеров на гектар. Не только на опытных полях, но и у местного населения получались огромные ур®жаи, нередко сам-пятна- дцать — шестнадцать. Известен даже случай, когда переселенец Кириллов с одного пуда собрал восемнадцать пудов картофеля. Результаты оказались многообещающими, и это растение с первых же лет работы заняло место важнейшей продовольственной культуры Мурманского округа и продолжает оставаться ею до сих пор...»
«КАРТОФЕЛЬНЫЕ ЧУДОТВОРЦЫ»
По полотну железной дороги я пробираюсь к поселку. Справа шумит широкое озеро, слева видны расцвеченные в радужные тона Хибинские горы.
Куда бы ни заехал путешественник в стране нашей — знакомая видится ему картина. Он видит груды бревен, кирпича, стены новых, еще не законченных построек; видит занятых трудом, строящих новую жизнь людей.
Огороженный частоколом опытный участок раскинулся на взгорке. Я старательно захлопываю за собою калитку. За частоколом зеленеет засаженное картофелем поле. Блестят стеклянные крыши теплицы.
Возле теплицы встречаю высокого человека. Я узнаю его по походке, по заботливому взгляду, которым окидывает он многообразное свое хозяйство.
Мы здороваемся, идем вместе. Осенний северный ветер проникает сквозь полы легонького летнего пальто. Эйхфельд холода не замечает. Люди, жившие долго на севере, не боятся ни ветров, ни морозов. Проходим среди вспаханных, засеяпных п уже убранных цробных делянок. На неубранных грядках зеленеет картофельная ботва, стелется темная листва садовой клубники.
Крепко утоптанная тропинка поднимается в гору. Здесь, в центре опытного поля, расположены лаборатории, подсобные постройки.
287


Спутник мой останавливается у гряд с сортовой капустой, где покоятся пудовые, закутанные курчавыми листьями кочаны. Бледно-зелеными деревцами тянется над грядками заморская капуста — кольраби.
Привычным движением Эйхфельд срывает с гряды пузатую кочерыжку. Знакомый аромат и вкус этой кочерыжки напоминают мне деревенское детство — далекие времена, когда в осенний погожий день женщины рубили в длинных корытах капусту, а мы — ребятишки — жадно грызли очищенные кочерыжки...
На особом, находящемся в стороне участке посеяны сотни видов овса, ячменя. На исписанных латинскими именами табличках значатся имена растений — самых неожиданных и дальних гостей. Вот рослый и светлый, как бы обсыпанный золотом гость из Норвегии, вот черный, как деготь, колеблемый северным ветром африканский овес. Черный гость этот, вывезенный из знойной Эфиопии, отлично прижился на скудной северной почве.
У опытных гряд с картофелем Эйхфельд уступает место своему помощнику:
-гг Здесь вам расскажет наш картофельный чудотворец...
У «картофельного чудотворца» худое, обтянутое во» сковой кожей лицо. Над парником с картофельной ботвой он склоняется любовно, как над колыбелью. Костистая рука его осторожно касается листвы растений.
Картофельный вопрос занимает особенное место в работах Полярного отделения в Хибинах. Обыкновенный известный нам картофель плохо переносит заморозки и медленно созревает. Короткое лето на Севере, особенности полярного освещения (белые ночи), рано наступающие заморозки препятствуют распространению картофеля на севере. Картофель, который пробовали сажать жители Севера, или погибал от преждевременных заморозков, или, страдая от переизбытка света во время белых ночей, не успев палить клубни, уходил в ботву.
Под руководством советских ученых в Хибинах испытывалось много сортов картофеля и одновременно производились опыты скрещивания вывезенного из Америки дикорастущего картофеля с культурными урожайными сортами. В результате долгого труда появились совершенно новые морозоустойчивые и плодонос¬
288


ные сорта, совместившие в себе живучесть американского дикаря и урожайность лучших культурных сортов.
На опытных грядах посетитель видит пожухлую, как бы спаленную огнем, побитую морозами ботву картофеля обыкновенного и рядом — густую, нетронутую листву выращенного на Севере нового гибрида.
Я наклоняюсь над грядами, чтобы разглядеть заморских гостей. Вот вид дикорастущего высокогорного картофеля, прибывшего из мест очень дальних. Мелкие курчавые стебли растения стелются по земле.
Мой провожатый поднимает похожую на зеленые кудри ботву. Под нею, матерински прикрытые листьями, виднеются яблочки-плоды.
Дикий картофель этот привезен из Южной Америки. Он переносит обычные в высоких горах морозы и приспособился прятать от холода свои плоды. Горькие клубни этого картофеля американские индейцы подвергают действию мороза, после чего они утрачивают неприятную горечь.
— Некоторые виды дикорастущего картофеля у пас совсем не дают клубней, — поясняет ученый агроном.— Приходится пробовать множество комбинаций, чтобы путем скрещивания выработать морозоустойчивый и плодоносный гибрид. Для этого путем опыления мы скрещиваем дикарей с нашим культурным картофелем, и результаты, как видите, у нас налицо. Выведенные нами гибриды выдерживают заморозки до семи градусов, а по плодоношению не уступают лучшим сортам. На этом мы не думаем останавливаться. Наша задача — получить совершенно новый вид картофеля, разведение которого будет возможно на Севере повсеместно...
НА БОЛОТЕ
Вместе с людьми, отправляющимися на работу, мы переезжаем на другой берег залива, синевеющий лесом. Ходко постукивает, выкидывая кольца синего дыма, мотор. Дикие утки поднимаются с озера, и, поглядывая вслед улетающим птицам, улыбается агроном Эйхфельд* Постукивая мотором, бот скользит по зеленоватомутным волнам залива. Сюда, в залив, вливаются рекою Белой заводские нефелиновые отходы. Вода в озеро стала белесой. Недаром жалуются рыбаки, что ушла из
Г О U Соколоп-jVIiikhvod. 2 289


этих мест крупная рыба, а удобренное нефелином озерное дно густо покрылось водорослями.
Быстро перебежав узкий залив, бот останавливается у деревянной пристани-настила. Поскрипывая досками, весело разговаривая, работницы и рабочие сходят иа лесной дикий берег.
Протоптанная в ягодниках и мхах тропинка ведет к опытпому полю, устроенному иа болоте. Сквозь нависшие, увешанные моховыми бородами ветви в лесу видны новые крыши хозяйственных построек.
Поле окружено лесом, болотистой тайгой. Странно видеть в непролазной, заваленной буреломом дикой чащобе зеленые разработанные поля. Точно веселое зеленое озеро, стелются они посреди темных лесных берегов. Поразительным кажется необычайное соседство дикого лесного болота и зеленеющих урожаем культурных участков.
Мы проходим межами, перепрыгивая через глубокие, прорытые в земле канавы. По обочинам этих канав чернеет мокрая болотная земля, растут высокие кусты голубики.
— Мы нарочно выбрали для опытных посевов самое неудобное и болотистое место, — говорит, останавливаясь посреди поля, наш провожатый. — Как видите, кое-что нам удалось сделать.
Как все по-настоящему работающие люди, Эйхфельд не любит говорить о себе. То, что здесь видишь своими глазами, нагляднее всяческих разговоров.
С края до края проходим мы засаженное овощами, засеянное хлебом, обнесенное глубокими канавами поле. Стоит перескочить канаву, и нога по колено топет в болотных мхах. Здесь на сучьях корявых деревьев еще висят моховые дремучие бороды, непролазными грудами лежит в лесу бурелом. В таких местах хорошо было скрываться медведю, жить и кормиться глухарям- мошникам...
На краю поля, пядь за пядью отвоевывая у леса землю, продолжают работать люди. Они выкорчевывают корни поваленных деревьев, рыхлят почву. За маленькой аккуратной машиной, разбивающей землю, старательно ходит молодой веселоглазый рабочий.
Мы останавливаемся посмотреть работу фреза. Похожая на игрушку машина с поразительной легкостью режет и ровняет лесную нетронутую целину.
290


— Когда-то у нас была единственная такая машина, — поясняет Эйхфельд, — иа ней всю работу вывезли.
Он смотрит на машину любовно. Сам поправляет что-то в моторе, осматривает карбюратор...
Вместе с пошабашившими рабочими мы покидаем поле. Неторопливо, точно не желая отрываться, заканчивают они работу, с граблями и лопатами на плечах собираются к хозяйственным постройкам.
По свойственной мне привычке я приглядываюсь к людям. Унылых и равнодушных здесь нет. Вижу оживленные лица, слышу говор и смех. Так же после дружной работы возвращаются в погожий день колхоз- пики-крестьяне. Прпчппа оживления понятна. Потрудившемуся на земле человеку лучшая награда — видеть самому, как под его руками преображается нетро- путая, некогда иеродимая земля...
1936
В КАМЕННОЙ СТЕПИ ДВЕРИ НАУКИ
У подъезда обширного здания докучаевского института, глубоко утонувшего в разросшемся молодом лесу, по утрам собираются, оживленно беседуя между собою, ириезжие из разных краев люди. Здесь можно увидеть бородатых загорелых колхозпиков-ходоков с котомками за плечами, начальников больших хозяйственных учреждений с деловыми портфелями в руках, безусых студентов и слушателей агрономических курсор с карандашами и тетрадями в карманах коротеньких пиджаков. Среди многочисленных посетителей есть видалые старики, строгим, критическим взглядом осматривающие каждый предмет и всякого человека, есть и зеленая, жадная до знания молодежь. На лицах и одежде дальних гостей лежит степная дорожная пыль.
В горячий сезон работы наезжих гостей бывает так много, что научные сотрудники института едва успевают обслужить всех, объяснять и показывать свое обширное хозяйство.
— Поверите ли, иной день некогда за стол присесть, — говорят они со скрытым чувством гордости за


свою заслуженную и справедливую славу. — С утра до вечера гости, со всех концов страны. Народ к нам приезжает самый дотошный, всем жадно интересуются, по пяти раз о каждом предмете расспрашивают и нас подчас критикуют. Входят в самые мельчайшие детали. Каждому растолковать и объяснить надо. Случается, приходится и поспорить...
Больше полувека назад знаменитый русский уче~ ный В. В. Докучаев здесь, в Каменной степи, повел свое первое наступление па лютых народных врагов — засуху и недород, державших в вечном страхе коренпых жителей степи — землепашцев, только что перенесших девяносто первый голодный год, ужасы которого надолго остались в памяти народа. Первые практические приемы борьбы с засухой и неурожаем не были обычными лабораторными опытами, слепыми исканиями, тайны которых скрываются от непосвященных глаз. Вооруженный научными знаниями, русский ученый шел на врага открыто, перед лицом наблюдавшего за его делом народа.
Ленивые и робкие царские чиновники, иа первых порах испугавшиеся голодных крестьянских бунтов, не поддержали смелого наступления. На поле брапи отважный русский ученый остался почти в одиночестве. Перед ним лежало непроходимое болото бюрократического мертвого мира, мелкой зависти, подлой борьбы за собственный рубль и свой аршин. При капиталистическом строе не было возможности осуществить даже в скромных масштабах план борьбы с засухой и недородом.
Засуха и голод повторяются не каждый год. О страшном девяносто первом годе царские чиновники скоро забыли. Оставшись в одиночестве, Докучаев был вынужден отступить. Тяжелые последствия неравной борьбы не прошли даром. Могучий телом и духом, он заболел неизлечимой нервной болезнью и умер, как принято говорить, в расцвете сил.
На долгое время о русском ученом, смелом новаторе- революционере, и его попытках практической борьбы с засухой в безводпой степи почти забыли. Имя Докучаева стало широко известно в народе уже в советские времена.
Сотрудники института имени Докучаева с чувством почтения показывают многочисленным гостям «доку-
292


чаевские» лесные полосы, заложенные некогда самим ученым. Вокруг этих высоких полос, покрытых густым взрослым лесом, раскинулись молодые зеленые насаждения, опытные и контрольные поля, лесные и семенные питомники, бахчи и покосы. Приезжему человеку широкие лесные полосы кажутся радостным оазисом в голой степи. Под прохладную тень насаждений доверчиво жмется все живое. В густых, непролазных кустарниках весною гнездятся птицы, заливаются соловьи. Ярким бархатом зеленеют поля, сверкают наполненные водою озера.
Но не только своими агрономическими достижениями, высокими урожаями выведенных в степи новых сортов хлебов может гордиться советская наука. В Каменной степи повседневно, практически, всенародно осуществляется мичуринский основной наказ:
«Советская наука — на пользу и процветание народа!»
Все, что делается па опытных полях и в лабораториях докучаевского института, — близко, доступно народу, соответствует его насущным ежедневным потребностям. Ученые-докучаевцы не хранят лабораторных тайн, не скрывают производственных секретов. Каждому новому успеху они радуются общей с народом радостью, и эта общая радость сближает науку и простой народ.
Советские ученые не зазнаются, пе запираются в своих кабинетах и лабораториях. Сотрудники докучаевского института — желанные гости в окрестных. колхозах, а сами колхозники — их постоянные посетители, прилежные ученики. Близостью к насущным нуждам, правильностью пути объясняется широкая слава докучаевского института в Каменной степи, где в открытые двери преображенной природы наука свободно входит к народу.
КАМЕННАЯ СТЕПЬ
Выбирая место для своих опытных работ, русский ученый Докучаев сознательно остановился иа Камеп- ной степи. Здесь, в черноземном воронежском краю, на сухом водоразделе двух русских рек — Волги и Дона — особенно свирепствовали частые засухи и жестокие
203


суховеи, через обширные открытые пространства беспрепятственно проникавшие из закаспийских песчаных пустынь. Самое название Каменной степи как бы свидетельствует о ее неприветливой и пустынной природе. Люди не решались селиться в лишенных воды, нетронутых, необжитых просторах, покрытых дикой степной растительностью — ковылем и полынью. «Нигде бо ви- дети человека, точию пустыня велия и зверей множество»,— сообщал некогда об этих местах старинный летописец, путешествовавший через . воронежские края.
От пустынного знойного Заволжья до тихого Дона, от Дона до Днепра простирались в прошлые времена дикие степи, лежала нетронутая, целина. Ветер гулял над просторами русских степей. В необозримых этих просторах нередко появлялись орды вооруженных всадников, всегда сулившие голод и разор России.
На границе московских лесов и открытой степи защищали русские люди родную страну от набегов за* хватчиков: половцев, печенегов, крымских татар.
С тех пор много воды унесли быстрые реки. Справившись с татарским нашествием, русские люди стали заселять свои исконные степные края. По Дону селилось казачество, на степные вольные земли приходили бежавшие от власти дворян земледельцы-крестьяне.
В просторах степей не раз решалась судьба России.
Заселение донских степей русскими людьми началось еще в шестнадцатом веке. Донские казаки стойко защищали здесь Русь от набегов кочевников чужеземцев, от исконных своих врагов — турок и татар. В просторах родной степи они строили укрепления, насыпали высокие земляные валы.
В жестокие времена крепостного права степными плодородными землями цари стали жаловать выслужившихся любимцев. Огромные богатства переходили в «вечную собственность» помещиков-богачеи, перегонявших на необжитые новые места своих крепостных крестьян.
Вместе с властью помещиков в степь пришло хищническое кабальное хозяйство.
В годы крепостного права подневольным трудом крестьян распахивались нетронутые степные земли, на первых порах приносившие помещикам обильные урожаи. Крепостное хозяйство было беспощадным к труду кре¬
294


стьян, хищническим по отношению к самой земле, к запасам ее плодородных сил.
В прошлые времена в степи процветала беспорядочная переложная система обработки земли. Первобытными орудиями люди поднимали целину и в кое-как обработанную землю высевали пшеницу, рожь, просо, овес. Когда доведенная до полного истощения земля переставала родить, ее бросали, оставляли на много лет под залежь, под перелог и переходили па новые, нетронутые места.
С отменой крепостного нрава и заселением степей переложная система земледелия отошла в прошлое.
Через некогда пустынные пространства пролегли железные дороги, в просторах хлебородной степи возникли и разрослись большие торговые города. Городское и крестьянское население степных районов росло с каждым годом, а еще больше росла, разрасталась жажда к иаживе у владевших землею, торговавших хлебом предпрннимателей-капиталистов, наживавшихся на дешевом труде крестьян.
В погоне за нетронутой, еще неиспользованной землею п дорогим строительным материалом вырубались остатки природных лесов, когда-то смягчавших климат степи, оберегавших по^ву от полного иссушения, препятствовавших проникновению губительных суховеев. Немногие сохранившиеся леса уничтожались беспощадно, нередко подчистую. Истреблялись степные бай-* рачные рощи, выкорчевывались знаменитые русские дубравы, о которых мы знаем теперь лишь попа- слышке.
Русские черноземные степи некогда были покрыты первобытной растительностью. Вырастая и отмирая, дикая степная растительность образовывала слой плодородной почвы — степной чернозем. Тысячелетиями накапливался в почве питательный перегной, сообщавший буйную силу растениям, цветистым ковром покрывавшим дикие степи. Густая растительность охраняла почвенную влагу, скрепляла корнями и разрыхляла почву. О такой первозданной, дикой степи воскликнул некогда Гоголь: «Черт вас возьми, степи, как вы хороши!»'
Давным-давно исчезла с лица земли девственная степь, в которой, как в безбрежном море, терялись ехавшие па конях запорожцы. Прежней, гоголевской
295


степи нам негде увидеть. Безжалостно распахивая целину, люди не умели заботиться об охране ее плодородных сил. Уничтожая распашкой степную растительность, они нарушали структуру почвы, образовавшуюся в результате многолетнего слояшого процесса. Весенняя и дождевая вода, свободно впитывавшаяся почвой, беспрепятственно скатывалась с распаханных полей, размывала и упосила с собою распыленные плодородные частицы. В открытых распаханных полях образовывались глубокие овраги, появлялись весенние промоины, увеличивавшиеся с каждым годом. Понизился уровень грунтовых вод, чаще и чаще свирепствовала засуха — страшный и губительный враг всего живого.
Ужасные черные бури, бешеные летние ливни, знойные суховеи, в течение суток губивцше десятки тысяч десятин лучших хлебных посевов, по словам Докучаева, стали обычным явлением в черноземной степи. Порою разрушительные бедствия достигали катастрофических размеров. Один из участников докучаевской экспедиции в Каменной степи так. описывал в 1892 году свои впечатления:
«Еще с утра начал порывами дуть сильный восточный ветер, временами поднимавший черные вихри дорожной пыли. В воздухе становилось сухо; предвещая резкую перемену, вдали висела мрачная мгла. К полудню весь горизонт был закрыт пылью. Солнце подернулось пыльною тучей, сквозь которую смутно виднелось одно ’ багровое пятно. Несмотря на закрытые ставни, в хате было невозможно дышать от набившейся пыли. Дом дрожал под напором ветра, со всех сторон неслись сорванные ветви курая — перекати-поле. Поднялась настоящая вьюга, но вместо снега в воздухе пролетала черноземная и меловая мельчайшая пыль. Все живое попряталось, притаилось, как будто в ожидании страшной, неустранимой беды...»
По рассказам очевидцев, в такие жестокие дни человеку нельзя было показаться из дому. Поезда железной дороги не могли двигаться в пылевых заносах. Знойный ветер до дна высушивал степные колодцы, с корнями вырывал из земли растения и вместе с почвой по воздуху разносил посеянные и уже проросшие семена хлебов.
Не меньшие бедствия приносили, людям зимние черные бури. Одну из таких бурь Докучаев сам наблюдал
296


в степи. При восемнадцатиградусном морозе тучи земляной пыли вместе со снегом, сорванным с открытых нолей, наполнили воздух, занесли и забили дороги, засыпали сады. Пыль вместе со снегом ложилась иа улицах степных деревень, по самые крыши заносила железнодорожные полустанки, которые приходилось откапывать из черных глубоких сугробов.
Такими стали паши черноземные степи в исходе девятнадцатого века. В результате хищнического хозяйства засухи и неурожаи стали явлением почти постоянным. Распаханные, истощенные непомерной нагрузкой стенные земли утрачивали свое первобытное плодородие. Требовалась немедленная и разумная помощь, чтобы вернуть истощенной, измученной почве ее плодородную силу, спасти степное хозяйство и народ от засухи и неурожаев.
За такое важное и трудное дело взялись русские ученые, выбрав для опытной работы засушливую Каменную степь.
В самом цептре опытных полей, широко раскинувшихся разноцветным лоскутным одеялом, у самой дороги еще с докучаевских времен сохраняется клочок иервобытной степи — степной заповедник.
Небольшой клочок дикой степи был выделен как неприкосновенный памятник прошлого. На нетронутом и некошеном участке охраняется первобытная стенная растительность, покрывавшая некогда всю Каменную степь. Посетитель здесь может увидеть, какою была це- линпая степь, когда закладывались первые полосы и начиналась работа.
Позднею осенью степная растительность пожухла. Ноги путаются в густом бурьяие, в высокой и жесткой полегшей траве. Охотничье чувство подсказывает; тут быть степным куропаткам, таиться разбойнице лисице!.. Из первобытных обитателей целинной степи на крошечном островке уцелели одни байбаки — степные сурки. В летнне вечера выходят они из глубоких нор, недвижно сидят на кургане. С окруженного вспаханными полями маленького степного островка им некуда скрыться, уйти.
Свернув с дороги, мы обходим весь заповедный участок. Норы байбаков уже запечатаны. Заткнув входы
297


землею, иа всю долгую зиму забрались в свои подземелья ленивые зверьки.
Только ранней весною появятся из своих нор эти последние представители исчезнувшего мира, со страхом будут смотреть, как идет, движется, шумит вокруг новая жизнь.
МАСТЕРА ЗЕМЛЕДЕЛИЯ
Наблюдательного человека, впервые посетившего Каменную степь и хотя немного знакомого с приемами земледелия, поражает особенное пристдльпое внимание, с которым здесь относятся люди к своей повседневной работе. Во всей Каменной степи не пайдешь заброшенного клочка земли или пропущенного огреха, заросшего сорною травой. Радостно глядеть на раскинувшиеся веселой скатертью зеленые и черные узоры — квадраты полей. Не осталось и самого маленького неиспользованного уголка. Даже в густейших зарослях посадочного молодняка, где человеку трудно продраться сквозь молодую чащобу, на расчищенных и обработанных площадках под защитой лесной поросли кустятся пышпые помидоры, зреют арбузы и огурцы. Куда ни поведи глазом — движутся, работают машины, привычно гудят тракторы, кажущиеся совсем маленькими в просторах степи. Густой зеленой шубой стелются среди лесных полос озимые посевы.
С величайшей бережностью относятся мастера земледелия к плодородной земле, врученной их попечению. Каждый шаг, каждое новое движение рассчитаны точно. Здесь не увидишь неуклюжих плугов с кузнечными грубыми лемехами, безобразных рогатых борон, которыми уродовалась некогда почва, безжалостно разрушалась ее девственная структура. Для обработки земли введены совершенные, сложные орудия и машины, управляемые опытными и умелыми руками.
Каждое поле и всякий опытный земельный участок, подготовляемый для разнообразных посевов и лесных посадок, требуют особенной и самой тщательной обработки. В сложном и тонком мастерстве земледелия особенно важна вспашка, кладущая начало всем дальнейшим агрономическим работам, В Каменн.ой степи и примыкающих к ней степных колхозах земля обраба¬
298


тывается усовершенствованными плугами с предплужниками, одновременно выполняющими двойную работу* Несложное и полезное приспособление облегчает правильный взмет пласта. Прикрепленный впереди основного плуга небольшой стальной отвал предплужника, точно резец слесаря, снимает «стружку» — верхний слой почвы, поднимает и аккуратно переворачивает дернину, переплетенную корнями трав.
При работе обычным плугом без предплужника верхняя плотная часть почвы, содержащая много питательного перегноя, грубо раздирается на большие лохматые куски, ложится неровно и неравномерно. Больг шая часть дернины с уже проросшими сорнякамн остается наверху, все вспаханное поле кажется неровным н бугристым. После плуга пашню приходится выравнивать, неоднократно бороновать, дополнительно обрабатывать культиваторами и дисковыми боронами, окончательно разрушающими и распыляющими зернистую плодородную структуру почвы.
Правильно установленный предплужник способствует равномерному укладыванию пласта, сбрасывает зараженную сорняками дернину на дно борозды.
Основной корпус плуга следом за предплужником поднимает глубокие разрыхленные слои почвы и ровным слоем заваливает дернину. После умелой вспашки с предплужником поле редко нуждается в дополнительном бороновании и дальнейшей обработке.
В современном советском земледелии особенное значение приобрела зяблевая вспашка полей до наступления зимы. Такая осенняя вспашка способствует образованию естественной структуры, уничтожает корни сорняков, обезвреживает почву от вредных насекомых я содействует накоплению почвенной влаги. Весеннио воды легче впитываются в распаханную почву и надолго задерживаются на нолях.
Во время уборки хлебов на полях обычно остается много осыпавшихся семян сорных трав. Борьба с сорняками, заражающими посевы, требует много настойчивости н терпения. Советский инженер Завалишин построил машину, облегчающую эту упорную и трудную борьбу.
На всех полях Каменной степи после осенней уборки хлебов такими машинами производится лущение стерни, зараженной вредителями и сорняками, Разрых¬
299


ляя верхний слой, лущильник Завалишина содействует преждевременному прорастанию и гибели сорных семян, подготовляет насыщенную влагой почву к последующей обработке.
Много сложных машин, новых приемов обработки земли испытывается и осваивается в Каменной степи. Здесь работают усовершенствованные и сложные механизмы. На берегах искусственных водоемов установлены дождевальные и поливочные машины, в засушливое время подающие на поля воду.
На преображенной человеческими руками некогда бесплодной и цветущей теперь земле трудятся опытные мастера земледелия. Они строят и водят машины, обрабатывают и улучшают почву, изучают и совершенствуют приемы и способы обработки земли и приносимых ею обильных урожаев.
К этим мастерам земледелия можно причислить людей, практически занимающихся важным делом удобрения почвы, искусственным повышением ее плодородных сил.
В прошлые времена черноземные почвы обычно совсем не удобрялись. Накапливавшийся в хозяйстве навоз, бережно хранимый крестьянами северных лесных районов, где без удобрения нельзя получить удовлетворительного урожая, жителями черноземной степи безжалостно сжигался в печах, употреблялся на строительные нужды и просто выбрасывался на ветер.
О разумном удобрении почвы, пополнении ее истощенных сил никто не думал.
Современная агрономия, последователи которой работают в Каменной степи, учит иному. Одновременно с правильной обработкой почвы необходимым условием повышения урожаев считается в наше время разумное применение искусственных и естественных удобрений.
— Правильное применение удобрений в нашем степном земледелии стало делом большой важности, — говорил нам один из научных сотрудников института, собравший большой материал многолетних наблюдений.— В старину на степной чернозем смотрели так: само, мол, вырастет, паши да сей! Теперь у агрономов взгляд иной. Здесь, в черноземной степи, правильно подобранные и введенные в почву удобрения имеют важнейшее значение. Питательных веществ в черноземе заложено много, но не всегда эти вещества находятся в раство-
300


РИМОМ С0СТ0ЯЛШ1, ИрИГОДИОМ для быстрого усвоения. Голый чернозем — это кубышка, зарытая в землю: капитал лежит без движения и без пользы. Кубышку нужно найти и разбить, тогда черноземная почва даст изумительные урожаи. Мы вводим в почву такие химические и органические вещества, которые способствуют усвоению растениями природных запасов. Мы теперь тщательно, па многочисленных опытах, проверяем и изучаем способы и рецепты удобрений. Многие старые приемы пришлось окончательно забраковать. Почва, например, не всегда любит избыток удобрения, особенно чернозем. Мы устанавливаем дозы, совершенствуем технические приемы. Искусственное и натуральное удобрения вносятся в небольших дозах. Для этого удобрения гранулируются, особым и несложным приемом превращаются в плотные зерна, в небольшие твердые катышки, хорошо сохраняющие питательные свойства. Такое гранулированное удобрение засыпается в обычную сеялку вместе с семенами и высевается в небольшом количестве, заменившем прежние большие дозы. Было трудно приучать степное население, с незапамятных времен привыкшее сеять на черноземе без удобрения. В колхозах пришлось вести настойчивую пропаганду, уговаривать, убеждать. Самым лучшим убеждением оказался живой пример нашего хозяйства. Во многих колхозах теперь сами приготовляют удобрение. Дело совсем несложное. В некоторых колхозах на картофельные поля вывозится печная зола, пропадавшая прежде без пользы. Дело организовано просто. Каждое утро по улице проезжает колхозная подвода, возница кричит: «Золу, золу давай!» Бабы выносят золу в совках и ведерках. Картошка в этих колхозах родится всем па удивление. Кто любит вкусную, рассыпчатую картошку — рекомендую посмотреть и откушать!..
ЛЕСНОЙ ОАЗИС
Прибывшая из соседнего техникума, наполненная студентами-экскурсантами тяжелая грузовая машина, поднимая облако дорожной пыли, проезжает среди расцвеченных осенними красками лесных полос. Изредка она останавливается на окаймлешШх лесом опытных институтских делянках. Собравшейся в кружок моло¬
301


дежи руководитель экскурсии рассказывает о преимуществе гнездовых посадок, показывает кудрявую поросль молодых дубков, дружно тянущихся к свету, разъясняет смысл коридорных посевов, где двухгодовые дубки, защищенные коридором нодгонпьтх пород, но крылатому слову лесоводов, растут «в шубе с открытою головою»...
Старые и молодые лесные полосы во всех направлениях пересекают опытные делянки. Они тянутся вдоль полевых дорог, ажурными стенами возвышаются над питомниками и садами, на квадраты и правильные прямоугольники делят поля — черные пашни н ярко- зеленые озимые посевы. Старые «докучаевские» полосы как бы главенствуют в цветистом разнообразии узоров. Осенние заморозки уже тронули желтизной, в трубку свернули дубовые листья. В молодых полосах по-осеннему горько пахнет опавшей листвой.
Пробежав несколько километров среди высоких и низких полос, изредка останавливаясь для очередных пояснений, машина въезжает на окруженную лесом ‘живописную поляну. Здесь растут клены, стройные ясени, высятся взрослые дубы, сомкнувшиеся в густую чащобу. В окруженном зарослями кустарников маленьком круглом озерке отражается небо с высокими осенними облаками. Парочка диких уток-чирков испуганно срывается с его глади, столбом уносится в небо. Берега маленького озерка (это озерко было устроено в одной из пустующих степных балок еще во времена самого Докучаева, собственноручно ставившего здесь знаки и вехи) заросли дикой осокой, высоким метельчатым тростником. Кто и когда занес в эти края семена болотных растений, которых не знала сухая, безводная степь? Быть может, с пометом пролетных птиц — уток и гусей, — ежегодно совершающих свой дальний путь, па огромные расстояния переносятся эти семена.
Ниже озерка раскинулась чудесная, окруженная лесом уютная лужайка. Летом на таких ясных лужайках обычно растет земляника, кормятся молодые тетеревиные выводки. Весною здесь рай, благоухание трап и цветов, буйное щелканье бесчисленных соловьев. Трудно поверить, что этот густой взрослый лес, и живописная лесная поляна, покрытая луговыми цветами, и сверкающее в густых кустарниках озерко, дающее приют пролетной птице, -г- посажены, устроены, со¬
302


зданы человеческими руками в безводной и голой степи, где никогда не присаживались пролетные птицы и от которой в отчаянии и страхе убегал некогда сам человек.
Живописная поляна и прилегающие к ней лесные полосы стали любимым местом прогулок для жителей Каменной степи. В выходные, праздничные дни почти за десяток километров сюда приходит веселая молодежь. Старому и молодому хочется отдохнуть, посидеть на шелковистой зеленой траве. Охотника тянет побродить по леспым заросшим закрайкам, где из-под самых ног вываливают жирные русаки, с треском срываются степные куропатки. Рыболова тянет посидеть с удочкой в прохладном углу, где на поверхность воды выскакивают, лопаются пузыри, пущенные со дна пузатыми карасями...
Высыпав из остановившейся машины, экскурсанты разбегаются по леспым полосам, по берегам укрытого кустарниками озерка. Они торопливо и хозяйственно собирают зрелые ягоды терна, семена с деревьев — желуди и кленовые летучки, — до отказа набивая ими карманы и пазухи своих рубах. Эти драгоценные семена молодые экскурсанты повезут с собою в родные колхозы, где по образцу Каменной степи сеют и сажают деревья.
Собрав под деревьями в лесу группу слушателей, руководитель экскурсии, старый, опытный лесовод, продолжает поучительную беседу.
— Назовите-ка эту породу, — обращается он к ближайшему слушателю, разглядывающему над головою широкую ветку с пожелтевшей редкой листвой.
— Лесной орех, лещина, — немного задумавшись, отвечает ученик. — Применяется в качестве подлеска и подгона в насаждениях с господством дуба...
— Ну, а воп то небольшое деревцо, за дубами, вершинка обломанная. Как называется?
— Ясень... нет, пожалуй, рябина, — неуверепно жмутся ученики, родившиеся и выросшие в безлесной степи.
— Присмотритесь здесь хорошенько, — продолжает, руководитель, выводя своих слушателей на опушку лесных полос. — Вот две лесные полосы, обе заложены самим Докучаевым одновременно. Им больше пятидесяти лет. Лес в полосах крупный, спелый, прямой. Обратите
?Х)?


внимание на состояние и рост деревьев. Какую находите разницу? В одной лесной полосе дубы растут дружно, стройно, достигли нормальной высоты, и кроны их давно сомкнулись над вершинами нижнего яруса. В соседней полосе картина, как видите, совсем иная: дубы того же почтенного возраста по сие время находятся в угнетенном состоянии, растут плохо, и кроны их не смыкаются. Их подавила, вытеснила береза, которая была высажена в этой полосе одновременно с дубами и сама разрослась пышно и богато. Береза в природе является непримиримым соперником дубу, и в молодом возрасте обычно дуб вытесняется березой, которая его глушит и затеняет. Вот почему при подборе пород и закладке лесных насаждений приходится действовать осмотрительно; только такой осмотрительностью, знанием взаимоотношений в растительной жизни леса обеспечивается успех молодых посадок, их дальнейшее существование...
Прослушав краткую лекцию о взаимоотношениях лесных пород, экскурсанты опять расходятся по живописной, привлекательной поляне. Никому не хочется расставаться с веселым местом. Сам ученый руководитель как бы превратился в юного комсомольца. Каждому хочется полюбоваться чудесным лесным оазисом, созданным человеком в голой, безводной степи.
— В самом этом месте, —1 останавливаясь па краю опушки, вспоминает мой спутник, местный охотпик, — в прошлом году на моих глазах волки разорвали foii- чую собаку. Я издали видел, как они ловили ее, я стрелял и кричал, но ничто не помогло. Когда я подбежал, ют моей собаки осталась голова с ушами да перегрызенный, как ножом срезанный, кожаный ошейник. Степные волки теперь нередко скрываются в наших лесных полосах и даже приносят выводки. Одип из таких выводков был обнаружеп почти у самого здания института. Волки, по-видимому, привыкли к человеческим голосам и обычному шуму, спокойно чувствуют себя в разросшихся искусственных посадках...
Отдохнув, налюбовавшись природой, экскурсанты отправляются в обратный путь. Минуя лесные посадки, машина выезжает в открытые степные поля. Взору открываются широкие просторы. Древняя сухая балка здесь пересекает Каменную степь. Весною по склонам
зо-i


балки, смывая почву, сбегали потоки воды. Пологие п крутые склоны теперь засажены ягодными кустарниками, молодыми фруктовыми деревьями, скрепившими почву и задерживающими скат воды.
Через три-четыре года эту пустынную местность нельзя будет узнать. В балке заложены прочные ило- тины. Весенние воды наполняют искусственный водоем. Здесь разольется огромное степное озеро, вмещающее неиссякаемые запасы влаги, необходимой для повышения плодородия. Неузнаваемо изменится степной лапд- шафт. Присутствие воды преобразит природу. Повысятся грунтовые воды, овлажиится воздух. Еще пышнее, роскошнее распустятся молодые леса. Не только одиночные птицы, а тысячные пролетные стаи уток, гусей станут присаживаться, находить корм и приют на широком водном просторе.
В СТЕПИ
Помахивая кнутиком в сторону лесных полос, сидя на облучке запыленной брички, институтский кучер и конюх Петя с гордостью нам говорит:
— Там наши опытные поля. Есть на что поглядеть: большие делаем дела...
Мы едем в степь, па самый отдаленный степной участок, где, по словам знающих людей, давно ведется образцовое хозяйство. «Там познакомитесь со старейшим нашим работником, интересным человеком, — напутствовали нас институтские люди. — Заведующий участком Александр Иванович Юрин — природпый степняк и старый охотник. С ним побеседуете — услышите и увидите много...»
— От Александра Ивановича вам скоро не выбраться, — подтверяедал эти слова наш бойкий возница. — Еще никто скоро от него не уезжал. Своими арбузами непременно потчевать будет. Потом начнет рассказывать п объяснять. Раньше вечера оттуда не выберетесь. Будьте уверены...
Мы едем степью среди распаханных и засеянных колхозных полей. Прежде здесь было безлюдно, колыхался над степью серебристый ковыль. Мягкая пыль клубится, стоит под дорогой. Необычайпо сухая, жестокая выдалась осень!
305


Серый орловский жеребчик легко песет нашу бричку. Поглядывая в степь, мы слушаем рассказы бывалого нашего кучера Лети.
Вдали над степью показывается зеленый остров — усадьба степного участка. Именно здесь больше полувека назад Докучаев начинал свою замечательную работу. От того времени на усадьбе сохранились и растут посаженные Докучаевым деревья. Уцелел домик-ма- занка, в котором жилп рабочие первой докучаевской экспедиции. В те же времена был выкопан пруд, обросший теперь кустарником и осокой...
Мы въезжаем в степную усадьбу. Возле окутанного зеленью домика нас встречает хозяин — писаный степной богатырь, только для приличия сбривший бороду, одевшийся в современный костюм.
Сюда, на отдаленный степной участок, редко заглядывают приезжие гости, и нас принимают особенно радушно. В просторной и чистой комнате садимся за стол.
Предсказания возницы Пети точно сбываются.
Целая гора арбузов — полосатых, темных и светлых — вырастает на обширном расчищенном столе.
— Наши, степные, — улыбаясь, говорит Александр Иванович, с необыкновенною ловкостью орудуя острым ножом над арбузами. — Все эти сорта нами выведены здесь, в засушливой Каменной степи. Вот попробуйте и оцените...
В богатырских руках Александра Ивановича степные арбузы кажутся совсем небольшими. Мы с наслаждением сосем красную медовую мякоть, от которой трудно оторваться, от всей души высказываем свое мнение:
— Таких арбузов никогда не едали!
— То-то. Запомните хорошенько: арбузы наши, ка- менностепские...
Александр Иванович Юрин, в далеком прошлом земский учитель, а теперь ученый советский агроном, ведет интереснейшую работу в Каменной степи по выращиванию засухоустойчивых сортов огородных растений. На его участке выращиваются новые сорта дынь, огурцов, тыквы, капусты, моркови, свеклы, редиса. Выведен замечательный сорт многолетнего лука. Затерянный в степи участок можно назвать фабрикой огородных семян. Здесь заготовляются лучшие, испытанные
306


семена. Почти со всею страною идет оживленная переписка.
— В старое время была в Москве и в Риге известная фирма Мейера, — говорит Александр Иванович, вспоминая далекие годы, — и еще много других немецких фирм, рассылавших по всей России свои иллюстрированные каталоги. Я и сам в молодости любил эти каталоги выписывать и рассматривать пышные картинки. Теперь таких фирм иету, пышных каталогов мы пе выпускаем. Одпако только один наш участок рассылает сортовых огородных семян больше, чем все бывшие московские и рижские фирмы, взятые вместе...
Как водится у охотников, мы неизбежно переходим на любимые охотничьи разговоры. Лакомясь медовыми арбузами, я с удовольствием слушаю рассказы Александра Ивановича о степных охотах, о водившихся в Каменной степи стрепетах, о новой, недавно появившейся в степи дичи.
— Я в степи родился и вырос в степи, — улыбаясь своей добродушной улыбкой, рассказывал Александр Иванович. — Еще когда учителем был, степное хозяйство меня интересовало и, разумеется, охота. Бывало так: выйдешь в степь — одни ястреба плавают да на каждом шагу вылетают стрепета. Дроф и всякой степной дичи водилось много. Теперь все изменилось. Ни дроф, ни стрепетов нету. Зато утки и даже гуси на озерке нашем частенько присаживаются, и зайцев много. За зайчишками и куропатками и теперь походить можно...
После беседы и угощения выходим осматривать степное хозяйство. Высокие пожелтевшие деревья уютпо окруятют усадьбу. Мы идем по красивой аллее, роняющей под ноги бронзовые листья. Пахнет дубами, землею. В просветах деревьев зеленеют озимые поля, виднеется осеннее высокое небо. Точно в хорошем парке, светится за стволами деревьев гладь озера.
Озеро это заложил саз^ Докучаев. Над его поверхностью густо свисают старые ветлы, наклонились дубы.
— Весною и летом здесь много певчих птиц, — говорит Александр Иванович, останавливаясь на заросшей ветлами старой плотине. — Соловьев особенно. В пении птиц я сам немножечко разбираюсь. Наши степные соловьи уступают курским лесным. Главного ко¬
307


лена у наших не получается. Начнет, начнет — и сорвется...
В сопровождении Александра Ивановича мы обходим озеро, огороды, на которых установлены поливочные машины, осматриваем заливные, «лиманные» участки. Весною эти участки затопляются водою, спущенной из пруда. На огородах летом были посажены овощи, еще зеленеют кочны капусты, которая приносит здесь в год два урожая. Дальше, за дорогою, расстилаются опытные поля, блестит большой новый пруд, наполненный чистой водою. В пруду уже развелась рыба — зеркальный карп. Высматривая добычу, над поверхностью пруда летает, падает большая хищная птица — скопа.
— Раньше этих птиц в сухой степи никогда не видывали, а теперь, видите, появились. За рыбешкой нашей охотятся...
Мы идем полями, разбитыми на тщательно разделанные делянкн. Сухая* отлично разработанная земля рассыпается под ногами.
— Взгляните, какова уродилась у нас морковь, из своих семян. Осень, как видите, сухая, небывалая, во многих колхозах овощи совсем не уродились, а у нас морковь растет без поливки. Пожалуйста, прошу!
Александр Иванович нагибается, выдергивает из земли необыкновенно крупную, как янтарем налнтую морковь.
— Зайчишки нас обижают. Представьте, по ночам морковку копают, самую лучшую. Что поделаешь, приходится им налог платить!..
Мы возвращаемся на усадьбу молодыми посадками, красивой заросшей тропинкой. У самой тропинки шумно вспархивает вальдшнеп, быстро исчезает в чащобе. Долго и недвижно смотрим вслед птице, взволновавшей охотничьи сердца.
— Здесь мое любимое местечко, — говорит Александр Иванович. — Осенью всегда вальдшнепы высыпают. Я отдыхать сюда хожу. Тут у нас малина, смородина растут, летом ягоды собираем. Грибки стали показываться. Видите, какие кустарники разрослись. Приходится подчищать и вырубать, чтобы больше не разрастались...
Мы еще долго ходим, осматриваем замечательное хозяйство, чудесным образом возникшее в засушливой
308


и некогда перодимой степи. Здесь все замечательно — обработанные поля и огороды, и медовые арбузы, и сам гостеприимный хозяин, свою жизнь отдавший любимому делу.
Как и предсказывал наш возница, выезжаем с участка только под вечер.
Бойкий жеребчик вновь несет нашу бричку по стенной пыльной дороге. Навстречу попадаются наполненные людьми и грузом колхозные машины. Степная пыль стоит над дорогой. Бегут, бегут от столба к столбу провода. За столбами виднеются крыши колхозных дворов, движутся на полях тракторы. В степной дали стелется дым паровоза: это, огибая дальнюю балку, ползет в степи длипный поезд...
В кузове брички катается что-то тяжелое, грузное, прикрытое мешком, мешает вытянуть ноги. Хитро подмигивая, ухмыляясь, говорит кучер Петя:
— Это Александр Иваныч вам по паре арбузиков приказал приготовить, самые лучшие. Мне тоже пожаловал. От него пустым не уедешь, так уж у нас ведется. Будьте уверены!..
ЛЮДИ и жизнь
В Каменной степи работает множество людей раз* личных специальностей и профессий. Здесь есть заслуженные советские ученые, имена которых широко известны, есть простые рабочие, практиканты, начинающие ученики. Всех этих людей — ученых и неученых — объединяет, роднит общая творческая работа. Признаки общей сработанности внимательный посетитель видит с первого взгляда. Он чувствует пх еще в общительности шофера, везущего вас со станции ио пыльной дороге, с особым гордым сознанием дающего первые объяснения.
Уже многие годы ни на один день не прерывается работа в Каменной степи. Сюда приходили многие ученые и здесь оставались. Здесь подковывается зелепая молодежь, закаляются и воспитываются зрелые руководители передовой мичуринской науки.
В годы Отечественной войны, когда горел и расстреливался русский древний город Воронеж, когда фашистские орды грозили прорваться в Каменную степь, работа не остановилась. Оставшиеся в Каменной степи
309


люди, несмотря на тягчайшие условия, отсутствие подсобных рук, продолжали исследовательскую работу, охраняли, берегли поля и лесные посадки.
Среди научных сотрудников института есть много старых воинов-бойцов, закалившихся на полях гражданской и Отечественной войн, -есть еще не нюхавшая пороху молодежь — практиканты многочисленных учебных заведений, приезжающие сюда для летней учебы. С вещевыми мешками за плечами, с приборами и лопатами в руках разбредаются они по лесным полосам, по разбросанным среди этих полос опытным делянкам. В лесу, на полях и участках, в многочисленных институтских лабораториях кипит неустанная, непрерывная работа. На примере опытных работников и ученых молодежь учится входить в большую творческую жизнь.
Много сортов полезных степных растений выращивается на нолях докучаевского института. Здесь проводятся свободные межсортовые скрещивания на лучших засухоустойчивых сортах. Необычайно интересна, увлекательна эта подлинно творческая работа. Нужно великолепно знать природу, входить в тончайшие особенности жизни и строения растения, в условия его развития и роста.
Много советских ученых, энтузиастов мичуринской революционной науки работает в Каменной степи. Не всегда легка эта работа. Много испытаний, тяжелой и сложной борьбы, неизбежных неудач и разочарований пришлось выдержать отважным борцам. Среди этих суровых борцов нет избалованных белоручек. Каждый был солдатом и рядовым рабочим, каждый умеет держать в руках заступ и плуг. Необычайно сложны, интересны биографии этих советских людей, настойчиво н твердо прокладывавших свой путь к науке.
О таком сложном, интересном жизненном пути советского ученого рассказала нам сотрудница докучаевского института Татьяна Сергеевна Николаева, много лет проработавшая в Каменной степи и продолжающая плодотворно и творчески работать.
Это было еще в 1924 году. Россия на юге не совсем оправилась после разрушительной гражданской войны, В просторах черноземной степи с трудом налаживалась, прививалась новая жизнь. Деревни и села еще томились. Новые люди смело поднимали целину, раскачи¬
310


вали отживший быт. Местами степь зарастала, возвращалась в свой первобытный вид. Запустели степные дороги, по которым в былое время тянулись обозы и светились в ночной темноте костры чумаков. Медленно восстанавливался железнодорожный транспорт. По железнодорожным путям черепашьим ходом двигались поезда, состоявшие из разбитых, расшатанных вагонов. «Крути, Гаврила!» — шутили над железнодорожниками, с трудом залечивавшими незажившие рубцы. Перед людьми, взявшими иа себя неслыханную задачу преобразования, стояли, казалось, неодолимые, еще невиданные преграды. Враги нашей родины приглядывались из-за рубежа, злорадно ухмылялись. Им казалось, что не найдется силы и человеческой воли, чтобы собрать рассыпавшуюся, разбитую вдребезги Россию. Наши зарубежные враги ошиблись. Творческие силы народа, лежавшие нетронутой целиной, пробудились с неслыханной силой. Руководимые Коммунистической партией, силы эти вознесли и преобразили народную жизнь.
В эти суровые годы разорения и неустройства в Каменную степь нриехали из Ленинграда две девушки, агрономы, только что окончившие Сельскохозяйственный институт. В старые времена студенты сельскохозяйственных вузов почти не знали ежегодной производственной практики. Практические занятия сводились к летним наблюдениям и обычным экскурсиям, собиранию бабочек и жучков, определению и гербаризации растений. В производстве — подлинной практической работе — студенты участвовали мало. Профессией агронома интересовались лишь немногие женщины. «Подумать страшно — зашлют на кулички, не выберешься!»— говаривали они.
— Ехали мы сюда с великим страхом, — улыбаясь своим воспоминаниям, рассказывает Татьяна Сергеевна, давно прижившаяся в Каменной степи. — Признаюсь, всю дорогу ревмя ревели. Друг на дружку посмотрим — и заревем: «Куда, мол, нас везут!» Теперь вспоминать смешно, а тогда не до смеху было. Добрались кое-как до Лисок. Станция пустая, стекла выбиты, сквозняки гуляют. Вокруг — голая степь. О степи мы тогда только но книжкам знали. Сидим рядышком, как пичужки, за чемоданишки держимся и, разумеется, льем слезы в три ручья: «Куда, мол, заехали, ой-ой, пропадем!» Ну,
311


а поезда тогда известно как ходили/Трое суток просидели в Лисках, поезда ждали. Наконец дождались: вагоны телячьи, народу битком. Не пускают нас. Уж кое- кое-как выплакали, упросили. Пустили пас — пи сесть, ни лечь. Темень — ни зги. На одной ноге пришлось стоять до самой Таловой. А когда в Таловую прибыли — того хуже. Направо посмотрим — степь, налево поглядим — степь. Смотрим, плачем, мамочек вспоминаем. Степь голая, пустая — раньше в глаза ее не видали,— глазу не на чем зацепиться, ни одного деревца не видно. Вот так, со слезами да со вздохами, кое-как и добрались. Тогда здесь, в Докучаевке. всего три илп четыре домика было. Встречает нас тогдашний руководитель научных работ (он тогда тут был и завхозом и научным работником — по совместительству). На поясе -связка ключей, в руках дубовая палка. На нас посмотрел строго, брови сдвинул. «Пожаловали? — говорит.— Скоро узнаете, каково тут живется!» У нас, разумеется, душа в пятки. Смотрим иа него, трясемся. Теперь, разумеется, слушать смешно. А тогда было не до шуток...
Много воды утекло... На моих глазах вырос теперешний поселок. Тогда ни аллей этих, ни молодых лесных полос еще пе было, да и кругом степь почти нетронутая, йепаханая. Научные сотрудники больше охотой увлекались, жили на подножном корму. Бывало, посидят, покурят: «А пе пойти ли в степь попугать зайчишек?» Ружья снарядят — и в степь. Дичи пропасть водилось... А теперь видите сами, что здесь наделано. Иной раз кажется —* двести лет прожила на свете...
Татьяна Сергеевна улыбается. Ее пальцы привычно и бережно гладят засушенный колос пшеницы.
— Помню хорошо, как к нам первый трактор привезли, «фордзон». Тракторишко был паршивый. На станцию пошли с красным флагом встречать. На вокзальной площади устроили митинг. А тракторишко кое- как пропыхтел до Докучаевки и рассыпался. Стали его наши механики собирать, свиичиват^ а мужички-степняки рядом стоят, ухмыляются: «Что, мол, ребятки, видно, на быках-то было способнее!..» Теперь самых этих степняков попробуйте спросить, захочет ли кто на быках колхозное поле пахать. Вряд ли такие охотники найдутся. О быках скоро только в сказках будут рассказывать да в поговорках вспоминать. Совсем недавно
312


к нам приезжала экскурсия из дальних степных колхозов. Показывали им новую установку Механического дождевания полей. И тоже что-то в моторе испортилось. Побрызжет, побрызжет — и перестанет. Замечаю: ухмыляются наши гости. Осторожненько кто-то из них говорит: «Дорогие товарищи-друзья, попросили бы нас, скорее бы вам эту воду ведрами на поля перетаскали, чем так задаром стоять, время у нас дорогое, горячее...» Вот я тогда п вспомнила наш первый старенький «форд- зон», первые опыты механической вспашки, никому еще не знакомой. Рассказала нм, как тогда так же усмехались и быков хвалили и чем дело кончилось. Так и с дождеванием будет. Что поделаешь, устроен так человек, что иной раз в самом хорошем непременно метит увидеть что-нибудь неладное...
Вспоминая прошлые времена, Татьяна Сергеевна добродушно улыбается. Под ее руками разложены образцы семян и растений. Здесь новые степные сорта: пшеницы, различных бобовых. Каждый новый сорт пришлось тщательно испытать и проверить. Это была многолетняя, сложная, кропотливая работа. Здесь, в живой лаборатории природы, среди выращенных человеком зеленых лесных полос, творилась такая работа, и ее результаты радуют человека-творца.
НА ПРЕОБРАЖЕННОЙ ЗЕМЛЕ
В Каменной степи даже самый неопытный наблюдатель с первого взгляда отчетливо видит результаты общей дружной работы. Соседние и дальние колхозы учатся у докучаевцев новым приемам земледелия. Сотрудники института взяли шефство пад окружными колхозами. Ни один шаг, ни одно новое начинание колхозники не предпринимают без совета ученых.
Результаты совместной дружной работы колхозников и ученых очевидны. С каждым годом повышаются урожаи на колхозных и совхозных полях. В колхозах учатся правильно обрабатывать и удобрять почву (высокие устойчивые урожаи на опытных полях института — наглядный и неотразимый пример для колхозов). Колхозники привыкают удобрять свои поля минеральными и естественными удобрениями, значительно повышающими урожай. В некоторых колхозах вблизи
313


Каменной степи изготовляется гранулированное удобрение из овечьего и птичьего помета, смешанного с суперфосфатом. По примеру докучаевского института проводятся опыты искусственного орошения и дождевания полей, строятся водоемы, насаждаются молодые леса.
Революционные приемы земледелия изменили лицо степи. В годы великих зачинаний изменяются и самые люди, некогда жившие под «властью земли». Изменяются облик и душа человека, находившегося в унизительной зависимости, от слепых сил природы, жившего в вечпом ожидании голода и несчастий.
— Не тот стал парод в степи, — говорил мне умный старый степняк-агроном, полвейа проработавший в этих краях. — Поумнели. Глядят совсем по-другому. Бывало, придет мужичок на земский агрономический пункт или к иному уездному начальству. Толкового слова не добьешься. Теперь все орлами глядят, особенно молодежь. Ничего не боятся и всё знать хотят. Жажда знания эта у нас потрясающая.:.
Не всегда новые методы и приемы вводились легко в жизнь. Степное население издавна привыкло к старым приемам обработки земли. Старое прочно сидело в памяти и привычках. На многие новшества жители степи смотрели с недоверием и насмешкой: «Учепые? Им делать нечего. Сидят, жалованье получают. Выдумывают!»
При внедрении новых приемов случались промахи, жестокие ошибки. Каждое нововведение требовало длительной и тщательной проверки. То, что давало великолепные результаты в паучно поставленном хозяйстве, в иных условиях, при обычной обработке земли и плохом уходе оказывалось якобы непригодным. Враги и невежды злобно скрипели: «Ага, мол, сорвалось!..»
Так было, например, с кулисными заслонами из подсолнечника. На полях опытного хозяйства эти заслоны испытывались неоднократно и всегда давали отличные результаты. Ряды подсолнечника, посеянного на полях, весною задерживали снег; почва обогащалась влагой. Все это хорошо проходило на тщательно обработанной и удобренной земле. При перенесении нового приема в другие хозяйства результаты иногда получались иные. Так, в одном из колхозов, где по настоянию научных
314


сотрудников докучаевского института был применеп способ кулисной защиты, оказалось, что рожь в рядах подсолнечника не взошла. Это объяснялось тем, что обработка и удобрение поля были сделаны неправильно. Но трудно было убедить некоторых старых колхозников, упрямо твердивших, что из новых приемов пичего- де не выйдет...
— Посмотрите, как неузнаваемо изменилась жизнь, измепились окружающие нас люди, — говорил нам руководитель научной части докучаевского института. — Кто из нас не помнит старой деревни?.. Волы, нивки, чересполосица, ручная вспашка, тяжелая~ работа от зари до зари. Все это навсегда отошло в прошлое. Самая трудпая и тяжелая работа осталась разве у трактористов и комбайнеров. От них требуется непрерывное напряжение внимания. Для всех других при машинпой обработке земли работа стала значительно легче. В колхозном поле часто видишь такую картину: работает трактор с рядовыми сеялками. Колхозная молодежь, ребята и девушки, подвозит на лошадях семена. Лежат на мешках, книжки читают, на солнышке греются. Впервые в быту крестьян появился досуг, возможность запяться книгой. Молодежь не хочет уходить из колхозов. Ее с трудом удается завербовать на другую работу..,
✓
В районе Каменной степи уже не первый год работает техническая мастерская, обслуживающая многочисленные колхозные хозяйства. Полевые радиостанции и диспетчерское управление позволяют в горячую пору следить за каждой машиной, давать бригадирам оперативные указания. Такая организованная, слаженная работа способствует успехам хозяйства, победе над засухой и недородом.
Новая система земледелия пришла на смену бесхозяйственному и хищническому отношению к производящим силам земли — взять все и ничего не давать... «У нашего чернозема хватит сил, чтобы родить хлеб почти бесконечно!» — говаривали некогда капиталистические хищники, старавшиеся урвать кусок пожирнее. «У нас земля такова, — прибавляли они по крылатому чеховскому словечку, — оглоблю посадишь — тарантас вырастет!»
315


Не всегда из оглобли вырастал в степи тарантас. Только там, где человек хозяйственно занимался земледелием, урожаи были устойчивы.
— Что говорить, — пояснял мне старый колхозник- ходок, вместе со мной гостивший в Каменной степи. — Степь нам была то мать, то мачеха. Покоя никогда не знали. Это вот со стороны глядеть: хорошо! Говорили, бывало, про нас: на черноземе живут, навоза не кладут... Кое-кто и тогда понимал. Но как было приняться? Ты деревцо посадишь, сосед выдернет: чужое! Из-за клока земли друг другу глотки рвали. Бабы, бывало, шум поднимут, а за бабами — мужики. С топорами в. руках споры решали. Дорого доставалась людям землица. И не любовь к земле — жадность. «До земли мы жадные!» — сами говаривали про себя. Иной все жилы из себя вытянет, а из земли все соки выпьет: как бы взять побольше! Ну, а земля-то — она тоже мстит. Ей, как человеку, нужен отдых...
А степь-то, степь какая была! Куда глазом ни кинешь — ковыль, море седое. Арбузишки посеют, бывало, опять зарастет. Пробовали и в Каменной степи селиться, да засуха выживала. Хорошая, нетронутая целина, а жить невозможно. Разорялись людй в нашем степном краю. И кидались в разные стороны: кто в Си- бирь, кто на Кавказ, кто в Зауралье, Путался, совсем пропадал народ...
— Теперь изменилось?
— Как не измениться? Многое изменилось, узнать нельзя. Степь изменилась, и народ стал не тот. Поумнели, мозгов прибавилось. Теперь пацан из школы идет, все уж знает. А мы когда-то дальше соседского угла не заглядывали, курицы боялись...
Необычайно красив в осенний день лесной оазис в Каменной степи. -Ковер сухих листьев шуршит под ногами. Золотая, багряная трепещет над головою листва. Человек и птица здесь отдыхают, новых набираются сил.
Для человека здесь все привлекательно. И золотящиеся осенней листвой лесные посадки, похожие на природный лес, и покрытые бархатом озимых, четко расчерченные поля, и скрытые в кустарниках водоемы, с которых срываются дикие утки. Прелью, дубовым ли¬
31G


стом пахнет в лесу. Трудпо поверить, что полвека назад здесь была нетронутая степь и запуганный засухой человек на ней пе решался селиться.
На глазах людей преображается лик нашей Советской страны. Смягчается климат, изменяется привычный ландшафт.
Воображению видятся близкие времена, когда невиданными урожаями покроются все наши родные поля. Еще продолжается борьба. На пути смелых людей много препятствий. Препятствия эти в самой природе, в людских привычках к прошлому, к старым навыкам и приемам. Каждый шаг давался и дается с бою. От* важные люди, не побоявшиеся ломать вековые завалы, нередко встречали скрытый п явный отпор. Еще живы привычки, но уже по-иному смотрит новый советский человек. Ему пе страшна мрачная «власть земли», о которой трагически рассказывал русский писатель Глеб Успенский. Выросший в новой эпохе, человек уже не чувствует себя рабом земли, когда-то владевшей его судьбой безраздельно.
1949


У КРАЯ ЗЕМЛИ
«Сколь скудна сия страна во всю зиму, — так, что и описать нельзя, — столь, напротив того, весело в ей жить от весны до глубокой осени, так изобразить невозможно.,.»
«Летом и днем и ночью такая светлость, что не только читать и писать можно, по между ранним утром и ночью почти различия нету и без привычки на первый случай уснуть нельзя. Самое солнце всю ночь катится по горизонту, как превеликая кадка, на которую прямыми глазами глядеть можно, и светлость его нимало не препятствует себя видеть...»
«Кто желает сими приятностями насладиться, то пускай сам туда съездит, тогда увидит и мне поверит, сколь прелестно летнее тамошней стороны состояние».
Так писал в конце XVIII века студент Василий Федорович Зуев, впоследствии известный русский ученый- натуралист, побывавший на крайнем севере нашей страны.
НАД ХОЛОДНЫМИ БЕРЕГАМИ ПЕРЕД ПОЛЕТОМ
На большом подмосковном аэродроме к отлету на север готовится огромный, с красными крыльями, тяжелый транспортный самолет, способный выдержать
Я18


любое дальнее путешествие. С любопытством наблюдаем, как в объемистых крыльях гигантского самолета исчезает громоздкий груз: ящики с экспедиционным снаряжением и приборами, перевязанные веревками тюкн с зимней обувью и одеждой, обшитые мешковиной тяжелые чемоданы с примелькавшейся надписью: «Озеро Таймыр».
Весь день проходит в головокружительной суматохе. Своим неумолкаемым шумом шумит, грохочет многолюдная Москва, куда-то торопятся, бегут неугомонные москвичи. На просохшем, окрепшем после весенней распутицы обширном аэродроме зеленеет молодая трава. Трепля флаги и траву, упругий ветер наносит с окрестных полей знакомые запахи пробудившейся земли.
Укрываясь от ветра полою, закуривая папиросу, кто-то из нетерпеливых пассажиров высказывает шутливое предположение:
— Думаю так, дорогие товарищи: если не вылетим из Москвы сегодня — пожалуй, завтра вылетать совсем не придется.
— Почему?
— Примета худая. Завтра — тринадцатое мая, нехорошее число. Летчики — народ суеверный. Непременно найдут предлог задержаться.
— Этого не может быть,
— Уж будьте уверены...
Предсказание недоверчивого пассажира, к счастью, не оправдалось. Советские полярные летчики приметам давно не верят. Поздним вечером нам сообщают строжайший накаЗ быть к семи утра в полном сборе. Закончив погрузку, взяв горючее, самолет отправляется в рейс без задержки...
Значит, еще раз увидим Москву! И опять — мчатся, мчатся навстречу шумные московские улицы, праздг нично наполненпые народом. Женщины одеты уже по- летнему. Раскрывшейся нежной листвою радостно зеленеют на бульварах молодые деревья. Весна, весна — дорогое, чудесное для страстных охотников время!
С некоторым грустным сожалением думаю о потерянном сезоне весенней охоты. В золотой вечерний час хорошо бы постоять в пробудившемся лесу. Над окутанной зеленою дымкой березовой опушкой тихо спускается вечер. Прелым листом пряно пахнет земля, уже
319


проросшая зелеными иглами растений. На золоте неба чеканится над головою охотника тончайшее кружево покрытых почками веток. В лесу на вершинах берез голосисто распевают весенние гости — дрозды; захлебываясь, кукуют кукушки. В лучах закатного солнца, лениво перебирая позолоченными крылами, влажно хоркая, над кружевными макушками, тянет первый вальдшнеп...
Шум московских улиц заглушает приятные охотничьи воспоминания. Мы подъезжаем к гостинице, освещенной бесчисленными огнями. В светлой и просторной комнате нам устраивают постели. После утомительного шумного дня, суматошной беготни и долгого ожидания необходимо выспаться, отдохнуть перед далеким и продолжительным путешествием.
СПУТНИКИ
На отдыхе и в пути я внимательно приглядываюсь к новым спутникам, будущим экспедиционным товарищам и друзьям. Есть среди них опытные, уже видалые путешественники, не раз побывавшие в трудных полярных экспедициях и походах, во всех направлениях исколесившие обширную нашу страну, есть и начинающая, еще зеленая молодежь: ботаники и зоологи, геологи п гидрографы, топографы и астрономы. Вернувшись к научной работе, многие из них только недавно сменили автомат и боевую винтовку на зоологический скальпель и мирный геологический молоток. Бывших испытанных бойцов не страшат тяжелые путешествия, не пугает походная жизнь в далекой холодной стране. С горячим молодым увлечением готовились и готовятся они к предстоящей работе.
Из новых спутников особенное внимание привлекает профессор-ботаник, высокий, плотный, необычайно жизнерадостный человек с веселыми голубыми глазами. Неугомонная энергия бьет ключом из этого огромного, очень подвижного человека. В далеких и трудных путешествиях, в тяжелых изнурительных походах жизнерадостные, бодрые люди незаменимы. С Борисом Анатольевичем (так зовут профессора) скучать не придется. Глядя на веселого путешественника, на его румяное, пышущее здоровьем лицо, даже незнакомые
320


люди невольно улыбаются. В объемистой, крепкой фигуре ботаника удивительным образом сочеталась солидность почтенного ученого с веселой комсомольской задорностью.
Под руководством профессора, уже побывавшего в полярном путешествии, группа молодых ботаников направляется изучать и собирать растения в неисследованных районах северной страны, ученым почти неизвестной. К младшим помощникам профессор-путеш^? ственник относится с отеческой заботливостью. С суровой строгостью журит он студента Окмира, опоздавшего в назначенный час к погрузке экспедиционного снаряжения, дружески обсуждает со своим спокойным и молчаливым старшим помощником порядок и условия будущей работы.
В больших и серьезных предприятиях личные качества людей приобретают особенное, решающее значение. Я смотрю на моих спутников, будущих друзей. Вижу веселые лица, полные жизни молодые глаза, слушаю оживленные разговоры. Вновь — как в далекие дни юности, первых увлекательных скитаний — бодрое, радостное наполняет меня чувство.
ДАЛЕКАЯ СТРАНА
По рассказам бывалых людей, по описаниям и докладам еще до отъезда я старался заглазно представить далекую полярную страну, в которую мы теперь направлялись. Знакомые путешественники рассказывали о богатствах нетронутой природы, изумлявшей их своей красотою. В своем воображении я видел каменные горы, пустынные берега, глубокие, таинственные озера. Нога человека еще не ступала в неведомые пространства далекой земли. Люди рассказывали о бесчисленных стадах диких оленей, о царстве непуганых птиц, прилетающих гнездиться на свою голодную родину. Увлекательные рассказы разжигали желание самому полюбоваться сказочной природой. Готовясь к далекому путешествию, составляя планы будущих походов, радостно мечтали мы о географических открытиях, новых научных находках. Воображению охотника представлялась прекрасная родина птиц, неведомая страна песцов п оленей, сиявшая нетронутой своей красотою.
11 И. Соколов-Микитов, т, 2 321


— Страна изумительная! — говорили будущие спутники и экспедиционные друзья. — Для охотников, ученых почти непочатый край. Не думайте увидеть безжизненную и голую пустыню. В центральных районах Таймырского полуострова еще первые путешественники любовались суровою красотою гор, озерами и реками, протекавшими в зеленых, цветущих долинах. Изумительна живая природа далекой страны! Представьте себе нежнейшие с виду растения, нередко с красивыми, благоухающими цветами. Эти нежные растения переносят многомесячную полярную зиму, в период цветения и роста терпят жестокие заморозки и холода. Некоторые из них весною выходят из снега с почти распустившимися цветами, а через два месяца зимняя пурга снегом заносит раскрывшиеся яркие цветы. В течение короткого лета жизненные процессы в природе проходят особенно интенсивно. В полярных районах обнаружены растения, существование которых в холодных странах считалось невероятным. Многие растения уцелели еще от доледниковой эпохи, многие перекочевали на север с далекого юга. В центре полуострова ботаники находили дикий лук, любовались прекрасными незабудками, в отличие от обычных, непахнущих незабудок источавшими тончайший аромат. На берегах озера в полярных широтах участники экспедиции лакомились великолепными грибами, обыкновенно растущими в подмосковных лесах. Самое замечательное, что и в холодной безлесной стране эти грибы растут в миниатюрных березовых рощах. Попробуйте представить такую картину: крошечные полярные березки высотою десять— пятнадцать сантиметров, а над ними высоченные круглые шляпки грибов — «надберезовиков», как в шутку их там называли. Сказать кстати, никто не видел червивого или испорченного гриба. Миллионы птиц — уток, гусей, куликов, куропаток — прилетают гнездиться па бесчисленных реках и озерах. Непуганые птицы разгуливают под ногами. Осенью и весною по тундре кочуют дикие северные олени, рыщут волки, песцы. В нетронутых реках и озерах множество рыбы. Эту рыбу можно ловить даже на голый крючок, сделанный из простого гвоздя. И какая ловится рыба! Вкуснейший голец, сиг, чир, омуль. Уха из такой рыбы — объедение. Для вашего брата рыболова, охотника — золотое дноа Обязательно поезжайте!.,
322


Так о далекой стране рассказывали бывалые и опытные люди. Для ученых-исследователей особенный интерес представляло прошлое этой страны, где сохранились кладбища вымерших гигантских животных, насе- лявших пространства, покрывавшиеся некогда пышной растительностью. По берегам рек и озер обнаружены залежи древнего плавника. Пробираясь в неисследованные районы, путешественники видели множество пней и стволов ископаемых деревьев, давно превратившихся в тяжелый серый известняк. В холодных просторах этой полярной страны наши ученые нашли труп мамонта, нетронуто сохранившийся в лишенной бактерий подпочвенной мерзлоте 1.
Замечательно геологическое прошлое обширного холодного края. Миллионы лет назад там происходили сложные геологические процессы, отступало и наступало море, изменялись очертания берегов, вырастали и рушились горы, появлялись реки и наполнялись водою озера, неоднократно изменялся климат, развивался, исчезал животный и растительный мир. Изучением истории края, его первобытного прошлого занимаются ученые-естествоведы. По мельчайшим признакам и приметам, незаметным для неопытного глаза, шаг за шагом раскрывается перед ними чудесное прошлое неведомой страны, полным хозяином которой человек становится впервые.
ПУТЬ НА СЕВЕР
Летим на высоте трех с половиною тысяч метров —* прямо на север. Наружные стекла кабины покрылись морозным узором. С трудом соскабливаю с холодного стекла лед. Под крылом самолета — безбрежное, волнистое поле облаков, очень похожих на сверкающий снег, В редких просветах смутно видится земля: реки, леса,
1 О такой замечательной находке сообщили участника экспедиции, вернувшиеся из центральных районов Таймырского полуострова. До сего времени подобные находки считались величайшей редкостью. Труп мамонта, чучело которого Хранится в Зоологическом музее Академии наук, был найден еще в прошлом столетии на севере Сибири. Новая редкостная находка, несомненно, станет большим научным событием теку-t щего столетия.
323


озера. Минуем Архангельск, Болыпеземельскую тундру, снежный Ямал. На большой высоте трудно дышать, неприятно, до самых костей пронизывает холод. В открытую дверь штурманской рубки видна неподвижная спина пилота, голова штурмана, склонившегося над прибором. Одетый в кожаный комбинезон русоволосый радист не снимает наушников. Точно в вагоне дальнего следования, тесно набитом пассажирами, мы спокойно беседуем, шутим. Чтобы согреться, распиваем дорожный товарищеский «посошок». Опрокидывая стаканчик, мой сосед ботаник произносит напутственный тост:
— За благополучное путешествие и успешную работу!
Из штурманской рубки на минуту показывается голова начальника экспедиции. Он одет по-зимнему — в меховой малице и оленьей шапке. Оживленно улыбаясь, начальник просит передать пассажирам приятную весть:
— Делаем по триста тридцать километров в час. Передайте всем: через два часа будем на Диксоне!
г Трудно представить себе: утром в Москве мы видели распустившиеся на бульварах деревья, любовались нежною зеленью весенних полей. Здесь под нами еще нетронуто лежит зима, покуда глаз хватит простерлась бескрайняя холодная белая пустыня.
Еще раз соскребаю со стекла лед, дышу на оконце. В образовавшееся отверстие вижу берег моря, черную полосу открытой воды. Свет полуночного солнца отражается в бескрайних сияющих просторах. Ниже и йиже над снежной пустыней спускается самолет. От перемены давления кружится голова, больно пощелкивает в ушах. Среди ослепительных снегов видны выступы скал, чернеет размытый волнами каменный берег. Сквозь дымку бушующей внизу пурги смутно видим крыши домов. Видим людей, бегущих навстречу тяжелому самолету, коснувшемуся колесами твердого льда.
Пожимаясь от стужи, разминаясь после долгой дороги, выходим из самолета на ослепительно яркий, прикатанный колесами снег. Пронзительный ветер сбивает с ног, зло треплет одежду, сухою снежною пылью обжигает лицо. Здесь еще продолжается зима, нетронуто лежат высокие, дымящиеся на ветру сугробы,
324


Некоторые пассажиры одеты в весеннее, еще по- городскому. На фоне вьюжной зимы странной и смешной кажется фигура астронома, прилетевшего из Москвы в легком майском костюме. Летние ботинки несчастного пассажира тонут в глубоком снегу.
Наспех вытаскиваем из самолета груз, распаковываем теплую одежду. Сидя на голом снегу, легкомысленный астроном торопливо натягивает ватные брюки.
— Каково, друг любезный, — шутят над астрономом, — здесь не Москва!
Да, не Москва! Тысячи километров уже отделяют нас от зеленых московских бульваров, теплых квартир и удобных гостиниц, от подмосковных веселых полей и зеленых лесов. Зимний холодный ветер леденит дыхание. Обжигая морозною пылью, завывает, кружит над снегами пурга.
Через пургу и высокие сугробы пробираемся к трактору, совершающему рейсы между зимним аэродромом и береговым портовым поселком. По дымящемуся снежному полю, глубоко зарываясь в снег, тяжелый трактор медлепно тащит к берегу обледенелую деревянную платформу, до отказа набитую багажом и людьми.
На отдых располагаемся в новом, строящемся, еще не отделанном помещении, временно заменяющем здание вокзала. Прежние помещения не вмещают многочисленных пассажиров, собравшихся с дальних полярных зимовок. Среди этих пассажиров видим женщин, маленьких детей. Располагаемся пока по-походному — на голом полу. Небольшие дорожные неудобства мало смущают привычных путешественников. Подкладывая в голова тяжелый рюкзак, веселый сосед подмигивает лукаво:
— Будем спать теперь, как у родной бабушки на пуховой перине.
— Хорошо, если недолго доведется здесь спать.
— Разве бывает?
— Всяко бывает. В прошлом году две недели здесь отдыхали. Пришлось дожидаться летной погоды.
Неприятная перспектива долго ждать погоду смущает даже самых спокойных и терпеливых. Всем хочется скорее приступить к работе. Настоящим путеше-
325


ствешшкам приятнее жить в походной палатке, бродить в тундре, ночевать в спальных мешках на снегу. Но что поделать? В долгом пути неизбежны задержки. К этим невольным задержкам волей-неволей приходится привыкнуть.
ГОРОД В СНЕГАХ
По улице ветер крутит, завивает морозную снежную пыль, наносит под окнами большие островерхие сугробы. Ноги прохожих тонут в снегу, выше колена проваливаются в надутых пургою рыхлых застругах. В ветреный день привычному человеку трудно пробираться от дома до дома по забитой снегом, засыпанной сугробами, едва приметной дороге.
Даже и в эти весенние дни поселок по-зимнему утопает в снегах, скрывается в непроглядной дымке пургп, из края в край проносящейся над пустынным морским побережьем. Холодный ветер сбивает прохожего с ног. Но и в холодном движении ветра уже чувствуется живое дыхание весны. Сквозь завывание пурги слышится радостное чириканье пуночек. Маленькие птички доверчиво жмутся к человеческому жилью. Спасаясь от ветра, они влетают в сени домов, бойкими стайками ночуют под крышами складов, служебных построек. У самых порогов жилищ, мешаясь с хлопьями снега, в поисках корма они перелетают по кучам скопившихся за зиму отбросов. В густой холодной метели знакомою трелью жаворонка радостно звучит короткая хрустальная песенка первых крылатых вестников полярной весны.
На тысячи километров простиралась безлюдная, безжизненная пустыня. Холодные волны морского прибоя неприветливо разбивались здесь о скалистые каменные берега. В прошлые времена корабли первых полярных исследователей редко приближались к опасному побережью. Над застылой белой тундрой завывала зимою пурга. Бесчисленными косяками тянулись весною дикие гуси, с жалобным стоном кружились над берегом чайки, В обширных просторах тундры бродили олени, в поисках добычи скитались волки, зимою и летом рыскали песцы.
Русские отважные мореплаватели-поморы время от времени навещали далекие пустынные берега. В про-
326


смоленных ладьях через просторы опасных морей хаживали смелые путешественники в холодные дальние края. Русские мореплаватели были первыми исследова* телями полярных морей и неведомых берегов. Много от* важных путешественников погибло в просторах морей| Много забытых могил, разрушенных промысловых из^ бушек, поморских высоких вех-крестов было раскидано на этих безлюдных каменных берегах.
В советскую бурную эпоху новая жизнь закипела на глухом севере нашей страны. Изучая природные богатства родной земли, в полярных просторах советские путешественники открывали новые земли, неведомые острова. Смелые исследователи успешно проникли в еще не исследованные, считавшиеся недоступными районы. На побережье холодного океана, в безлюдной тундре и тайге со сказочной быстротою росли города, возводились многочисленные людные порты и поселки, На отдаленных арктических островах, окруженных вечными льдами, строились научные станции, развертывалась еще небывалая творческая работа.
В тех самых местах, где когда-то с тяжелыми льдами боролись первые полярные мореплаватели и не раз трагически погибали их утлые корабли, спокойно и уверенпо плавают наши океанские пароходы. Над просторами морей, над холодными берегами, над синей сибирской тайгою во всех направлениях летают мирные советские самолеты. В многочисленных городах и обжитых поселках, на далеких станциях и зимовках трудятся тысячи полярников, преданных делу советских людей, — строится новая, крепкая, еще небывалая жизнь.
НАД ХОЛОДНЫМИ БЕРЕГАМИ
После недолгой передышки в солнечный, ясный день мы вновь летим над пустынной снежною страною. Без конца, без края простирается холодное море снегов. Яркое, недвижное, сияет над белой пустынею солнце. Под крылом самолета видны ледяные поля, застывшим темным стеклом сверкают открытые разводья. Легкая тень самолета скользит по ослепительной поверхности белых снегов. Сопровождаемые неотступным спутником — своею скользящею внизу тенью, мы


дот им и дотим над безлюдными холодными оерегами, пересекая покрытые льдом морские заливы, минуя пустынные острова.
Сидя в самолете, вспоминаю далекие времена, когда каждое воздушпое путешествие на Север считалось очень опасным и сложным предприятием. Эти опасные времена отошли в прошлое. Совершая обычный полярный маршрут, современные путешественники чувствуют себя уверенно и спокойно. В далеком пути им пе приходится заботиться об отдыхе и ночлеге. На многочисленных станциях и оборудованных аэродромах но всему полярному побережью и летчики и пассажиры находят приют и заботливый уход.
Но все же необычайно сложна и опасна работа летчиков на далеком севере нашей страны, где месяцами тянутся ночи, нежданно и быстро меняется погода. Нужен большой, многолетний опыт, хорошее знание местных особенностей и условий, чтобы успешно справиться с летной работой. Над просторами холодных морей, над безлюдным северным побережьем, над непроходимою тундрой во всех направлениях пролетают советские самолеты. Эти мирные самолеты перевозят многочисленных пассажиров, доставляют на полярные станции почту и груз, в период морской навигации наблюдают за передвижением льдов в полярных бассейнах. Только самые опытные пилоты, искусные штурманы и механики отбираются в экипажи воздушных кораблей. Многие из полярных летчиков уже налетали бесчисленное количество часов. В годы Отечественной войны они мужественно защищали родину. В суровых условиях воспитались и выросли эти крепкие люди. Обитатели полярных станций, отдаленных арктических зимовок знают и любят летчиков, своих желанных гостей.
Совершая путешествие на Север, мы знакомились и сходились с окружавшими нас людьми. В дальних путешествиях люди лучше чувствуют и узнают друг друга, крепче, надежнее завязываются знакомства. Среди наших знакомых — полярников-летчиков мы обрели много друзей; Это были простые, мужественные люди, добрые товарищи, отчетливо и безотказно выполнявшие тяжелую, подчас очень опасную работу. Редкий полярный летчик станет рассказывать о своих подвигах и многочисленных приключениях. Случалось, однако, — на от-
328


дыхе, в легкую минуту, развязывался и у наших молчаливых собеседников язык — в такие счастливые минуты мы наслушались много увлекательных рассказов!..
У далекой полярной станции, над холодными берегами пустынной земли, снижается самолет. Сверху виден затерявшийся в снегах поселок, дым костра, видны черные фигурки людей, бегущих по снегу к аэродрому, устроенному на льду залива. После многочасового полета над холодной снежной пустыней особенно приятно слышать бодрые человеческие голоса, вновь почувствовать тепло и уют жилища.
1949
У «КРАЯ ЗЕМЛИ»
БЕЛОЕ ПЯТНО
На больших подробных картах северной части Советского Союза белыми иятнами были отмечены еще не изученные пространства, куда путешественники и исследователи проникнуть пока не успели. Таких неизученных географических пространств па земном шаре осталось не много. За последние десятилетия путешественники побывали на Северном и на Южном полюсах, проникли в непроходимые дебри Центральной Африки, достигли вершин высочайших на земле гор, некогда считавшихся неприступными. В истории географических открытий русским путешественникам законно принадлежит почетное место. Наши отважные искатели-землепроходцы еще в давние времена пускались в далекие и опасные походы. Имена русских прославленных путешественников стали известны всему миру.
В годы революции с особенной силою проявилась деятельная энергия многомиллионного народа. В обширных просторах родной страны — на севере и иа юге — советские путешественники и ученые раскрывали новые богатства. Только иа самом отдаленном севере, у холодного «края земли», кое-где оставались еще неведомые человеку, неизученные районы. Таким неведомым районом до последнего времени считалась цент-
т


ральная часть Таймырского полуострова — у северной оконечности всего величайшего европейского и азиатского материка.
Суровый климат полярного полуострова, необычайная краткость северного лета, удаленность от обычных сухопутных и морских путей, бесчисленные непроходимые препятствия до последнего времени не позволяли самым настойчивым путешественникам проникнуть в глубь обширного малодоступного пространства. Даже коренные обитатели тундры кочевники-нганасаны, заглядывавшие во все пустынные уголки, не решались посещать необитаемую страну, где за таинственным горным хребтом Бырранга, снежные вершины которого они издали наблюдали, на недоступных пастбищах паслись и скрывались от преследования бесчисленные стада диких оленей. Полярных путешественников издавна манило загадочное пространство, далекий и неприступный край. В прошлые годы не раз составлялись обширные планы, готовились и срывались неумело оборудованные экспедиции. Много раз путешественникам в начале пути приходилось сталкиваться с непреодолимыми препятствиями и возвращаться. Только очень немногим из них удалось побывать на Таймырском озере, в центре страны. Эти немногие путешественники рассказывали об изумительном богатстве и разнообразии нетронутой природы, о чудесной, суровой ее красоте.
В самые последние годы советским полярным исследователям — ув полном вооружении — удалось приступить к окончательному изучению обширного полуострова, его малодоступных районов. Перед глазами путешественников, шаг за шагом проникавших в глубину последнего «белого пятна», впервые раскрывались нетронутые богатства отдаленнейшего края родины нашей, похожего на гигантский естественный заповедник,
ПРОШЛЫЕ ПОХОДЫ
Природные богатства холодных стран с давних пор привлекали внимание предприимчивых людей. В старинные, «досюльные» времена смелые мореплаватели- поморы предпринимали далекие морские походы. В поисках промысла и богатой добычи они хаживали через


студеный полуночный океан к скалистому Груманту, вдоль родных берегов проникали в суровое Карское море, круглый год забитое льдами. Современному путешественнику трудно представить, в каких тягчайших, подчас невыносимых условиях совершались первые походы. Нужна крепкая воля, несокрушимое здоровье русского человека, чтобы выдержать все испытания, одолеть все опасности и преграды. «Не те спины у нас, грумантланов, чтобы бояться нам океана»,—-с гордостью говаривали о себе храбрые поморы, первые исследователи холодных морей и земель.
Только при царе Петре, обратившем особое внимание на непочатые богатства нашей великой страны, были сделаны попытки планомерного изучения отдаленных северных районов. В 1737 году, уже после смерти Петра, русское правительство отправило на Крайний Север большую, многолюдную экспедицию, которой было указано обойти, изучить и в строжайшей тайне (за каждым предприятием русского правительства и в те времена следили иностранные шпионы) описать северные границы Российской империи. За десять лет работы участники Великой северной экспедиции — так называлось это большое и длительное предприятие, • - преодолевая величайшие трудности, обошли побережье Сибири, описали Камчатку, не раз совершали плавания к берегам Японии и американского материка. Много-, численные отряды русских исследователей спускались по течению сибирских рек, с запада и востока одновременно продвигались вдоль всего побережья холодного океана. Из участников Великой северной экспедиции в эту эпоху прославились многие русские моряки. Имена многих русских полярных путешественников запечатлены на морских и сухопутных картах северной части земного шара.
В истории мировых географических открытий 1742 год ознаменовался особенно крупным событием. Проби^ раясь сквозь льды вдоль восточного побережья Таймырского полуострова, участник Великой северной экспедиции штурман Семен Челюскин достиг оконечности евразийского материка, впоследствии названной его именем. Обогнув на своем парусном суденышке весь полуостров, Семен Челюскин добрался до устья реки. Нижней Таймыры, вверх по этой реке, по Таймырскому озеру и реке Верхней Таймыре на веслах поднялся
331


до жилых поселков оленеводов, сам не ведая об историческом значении своего географического открытия. Достижения Семена Челюскина долго не признавались Тогдашним морским министерством, оспаривались некоторыми кабинетными учеными. Только спустя целое столетие замечательное достижение смелого русского моряка было окончательно признано и оценено.
После Великой северной экспедиции на сто с лишком лет в ученых и правительственных кругах затихло внимание к далекому Таймырскому краю. Лишь после столетнего перерыва — уже в 1842 году — российская Академия наук, при содействии знаменитого русского географа академика Бэра, направила на Таймырский полуостров особую научную экспедицию для разведывания неведомой страны. Руководителем и начальником первой Таймырской экспедиции был назначен известный по тем временам путешественник, бывалый исследователь Сибири профессор А. Ф. Мидден- дорф.
Совершив долгое и трудное сухопутное путешествие от Петербурга до безлюдных верховьев реки Верхней Таймыры, экспедиция спустилась на лодках в Таймырское озеро, на вытекавшую из этого озера бурную и быструю реку Нижнюю Таймыру. На обратном пути, проделав большую работу, собрав много ценных коллекций, застигнутые бурей путешественники потерпели крушение. Отправив спутников за помощью, путешественник Миддендорф остался один на голом, пустынном берегу. Только через двадцать дней спутники вернулись к своему покинутому начальнику, почти без чувств лежавшему под опрокинутой на берегу лодкой, охранявшему драгоценные коллекции, расстаться с которыми он не решился. Несмотря на величайшие трудности и крайне ограниченное время, русскому ученому удалось собрать и сохранить обильные материалы. А. Ф. Миддендорф вывез с Таймырского озера богатые зоологические и ботанические коллекции и в своих ученых трудах, до сего времени не утративших большого значения, подробно описал длительное и трудное путешествие.
Со времени путешествия А. Ф. Миддендорфа про- щло более столетия. С тех пор до последнего времени ни один путешественник не решался проникнуть в центральную часть полярной страны. В последующие годы
332


интерес к Северу и его нетронутым природным богят'- ствам совсем заглох. Отдельные нредцриимчивые исследователи, дальновидные и умные люди, понимав-, шие значение Севера в хозяйственном развитии страны, сочувствия у правительства не встречали. В архивах и бесчисленных царских департаментах бесследно погибали проекты и докладные записки талантливых русских людей, заботившихся о славе и процветании родины. Иностранные правительства и предприимчивые капиталисты вострили зубы па наши нетронутые богатства. Под разнообразными предлогами на русский Север засылались английские и американские шпионы. В глухих северных районах бесконтрольно орудовали жестокие хищники, обиравшие и спаивавшие местпое население. До прихода Советской власти, положившей начало новой эпохе в жизни народов, на многие десятки лет северный далекий край был предоставлен себе самому.
СОВЕТСКИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ
В годы окончательного освоения Северного морского пути советские исследователи проделали еще небывалую, гигантскую работу. На карту Советского Союза положены новые географические районы. В эти напряженные годы советские путешественники проникли в неведомые полярные пространства. На всем побережье Ледовитого океана — «у края земли» — закипела шумная жизнь. Повсюду возводились полярные станции, строились новые города и поселки. С каждым годом расширялась, росла* исследовательская работа, новые многочисленные экспедиции отправлялись в самые отдаленные, неприступные уголки.
Советских путешественников и исследователей давно манили центральные районы Таймырского полуострова, где люди никогда не бывали.
Военные события помешали этим путешественникам закончить исследовательскую работу, которую удалось осуществить полностью только после Великой Отечественной войны, когда, празднуя славную победу, весь советский народ с новым подъемом сил приступил к созидательному мирному труду.
Уже поздней осенью на пустынном полярном побережье высаживались первые партии Таймырской экспе-
333


дшщи, организованной Всесоюзным арктическим институтом. Крайне тяжелые условия препятстврвали разгрузке корабля. Лед нажимал с моря, гнал сорвавшееся с якорей судно на мель. Выбиваясь из сил, по пояс в ледяной воде, люди торопились выгрузить и спасти экспедиционное снаряжение. На берег перебрасывались разобранные постройки, выгружался трехлетннй запас продовольствия, собаки, горючее, вездеходы. Прижатому к береговой отмели кораблю угрожала большая опасность. Не щадя здоровья и сил, люди работали с несокрушимой энергией и самоотвержением, напоминавшим боевые сталинградские и ленинградские дни. В кратчайший срок на берег было переброшено все имущество экспедиции. На голом, пустынном берегу, уже покрытом первым снегом, был построен маленький домик, возникла новая зимовка.
Оставив часть людей иа этой береговой зимовке, группа путешественников водным путем направилась к центру Таймырского полуострова. На реке Нижией Таймыре караван был застигнут морозом. На воде по~ явился лед, у перекатов бурной реки скоплялась ледяная шуга. Опасаясь вмерзнуть на полпути, с величайшими трудностями путешественники пробились на Таймырское озеро, покрытое тонким льдом. Здесь, на каменистой длинной косе, рядом с небольшой и удобной бухточкой, хорошо защищавшей баржи и катера от свирепых штормов, была основана центральная база советской научной экспедиции, направлявшейся для изучения «белого пятна».
Место на северном берегу озера было выбрано удачно. Отсюда — из центра полярной страны — исследователям удобно предпринимать далекие вылазки, совершать длительные походы. В летние месяцы полярное озеро свободно от льда. На этот недолгий срок устанавливается возможность общаться с морским побережьем, пополнять снаряжение и запасы.
Уже в первые дни партии исследователей направились в неизученные горные районы. Снег покрывал землю, по-зимнему завывала над тундрой пурга. У северных берегов озера в поисках переправы скоплялись тысячные стада оленей, совершавших путь на зимние пастбища, в южную часть полуострова. За оленями неотступно бродили волки, в первую же осень неоднократно пытавшиеся нападать на людей. В суро¬
834


вых зимних условиях начиналась исследовательская работа.
Несмотря на позднее время, многое было сделано в первый же год. Путешественники обошли и засняли часть берегов озера, собрали ботанические и зоологические коллекции. Научно-исследовательская работа но прерывалась зимою. В полярную ночь совершались длительные и опасные походы, велись регулярные наблюдения. На Таймырском озере и на морском побережье участники экспедиции готовились к большим летним походам.
СРЕДИ СНЕГОВ
Куда ни поведи глазом — снега, снега, белая сверкающая пустыня. Ни ночью, ни днем яркое солнце давно пе заходит. В обманывающих неопытный глаз снежных просторах трудно определить расстояние. Темная полоска скалистого берега обманчиво кажется близкой. По слежавшемуся снегу шагаем без лыж — ноги то проваливаются в нанесенных пургою рыхлых застругах, то твердо ступают на обледенелый наст, выдерживающий тяжесть человека. В трудной ходьбе по глубо- кому снегу даже на небольших расстояниях нужна хорошая тренировка. В походе казалось не раз: вот-вот выдохнутся силы, но помаленьку размахаешься, втянешься в ритм ходьбы, и тогда ногам трудно остановиться. Бывалые ходоки хорошо знают это особенное состояние. Идешь, идешь, бывало, и точно растворяешься, тонешь в бескрайнем просторе, где ничто пе задерживает внимания: все чувства как бы сходятся в одну точку — в ощущение света, движения, бескрайней ослепительной белизны!
Сквозь летучую дымку поземки впереди маячат занесенные снегом крыши зимовки. По пустынному снежному полю твердо держим на эту зимовку курс. Прошлой зимою в этих самых местах сбился с пути, погиб человек. Однажды в полярную ночь он выехал на собаках один. Небольшая прогулка, казалось, никакой опасности не представляла. Но необычайно изменчива в северных странах погода. У самой зимовки неопытного путешественника застигла пурга. Потеряв направление, в полной темноте, он растерянно и долго кружился, Люди, отправившиеся на поиски пропавшего
335


товарища, напали на занесенный пургою след. атот след то терялся в глубоком снегу, то отчетливо возникал при свете прожектора, установленного на вездеходе. Розыски затерявшегося человека продолжались более двух суток. Только на вторые сутки удалось обнаружить занесенную снегом покинутую запряжку. Ременные лямки были перерезаны ножом. Освободив выбившихся из сил собак, растерявшийся путешественник продолжал двигаться пешком. Сопровождаемый собаками, он шел в темноте, куда смотрят глаза, поминутно падая и проваливаясь в сугробах. В занесенных снегом следах были видны отпечатки голых пальцев ног, торчавших из валенок, развалившихся от долгой ходьбы. Замерзавший человек, по-видимому, уже не чувствовал, что идет но снегу босиком. Несмотря иа все старания, занесенного пургою человека обнаружить не удалось. Уже на обратном пути зимовщики увидели тень собаки, мелькнувшую в свете прожектора, освещавшего дорогу. Обезумевшее животное не решалось приблизиться к вездеходу. Одичавшую, измученную собаку поймали с трудом. Ее закутали в шубу, положили в теплую кабину вездехода. Эта, уцелевшая от всей запряжки, собака была единственным молчаливым свидетелем печального события, надолго взволновавшего спокойную жизнь зимовщиков...
Не убавляя шага, мы идем и идем вперед, а разли- чимые издалека занесенные снегом крыши как бы не приближаются. Но все отчетливее вырисовываются сквозь снежную пелену береговые детали. Вдали видим мачты рации, рассыпанные на снегу бочки, груды ящиков, видим неспешно двигающиеся фигурки людей и собак.
В снежных холодных просторах затерялся крошечный поселок. Завязая в снегу, мы поднимаемся на берег, во всех направлениях исписанный следами людей и собак. Жилой маленький домик по самую крышу тонет в сугробе. Для входа в жилое помещение прорыта траншея. Свернувшись клубками у дымовой трубы, дремлют на плоской крыше собаки. С трудом открываем набухшую дверь в жилище. Здесь, в тесном обкуренном помещении с двумя ярусами коек, застланных спальными мешками, участники экспедиции провели первую зиму* пережили суровую полярную ночь,
336


У зимовщиков
Мы сидим в маленькой комнатке с железною печью и темными, дочерна закопченными стенами, увешанными шкурами оленей. Свет полярного дня проникает в оттаявшее окно, очищенное снаружи от снега. Обросшие густыми бородами, уже загоревшие на весеннем солнце, оживленные редким событием зимовщики приветливо встречают дальних гостей. С напряженным вниманием они выслушивают свежие новости, жадно просматривают письма и газеты, которых давно не читали. Сидя за скромно накрытым столом, мы рассказываем о родной стране, о Москве и Ленинграде, о напряженных днях восстановительной работы и трудовых победах. За дружеской чаркой завязывается теплая беседа. От новых друзей узнаем местные новости. Зимовщики рассказывают, что, несмотря на тяжелые условия и крайнюю тесноту, провели зиму вполне благополучно. В полярную ночь бодро чувствовали себя люди, занимавшиеся спортом и непрерывным трудом. Даже в плохую погоду многие продолжали совершать длительные прогулки. Особенной предприимчивостью отличался опытный путешественник и неутомимый лыж- пик В. А. Вакар. Этот необычайно подвижной человек, несмотря на пургу и жестокие морозы, ежедневно пробегал на лыжах десятки километров. О зимних прогулках В. А. Вакара, о его неистощимой изобретательности и приключениях с добродушными шутками вспоминали приятели-зимовщики. Даже в самую лютую стужу закаленный путешественник не желал пользоваться, валенками и полушубком. После лыжных прогулок нередко он возвращался с головы до ног покрытый ледяной коркой, звеневшей, как серебряная кольчуга. Менее выносливых друзей закаленный путешественник уверял, что ледяная одежда лучше всякого полушубка. Цредохраняет от ветра и будто бы хорошо согревает,
Шутки и смех помогали людям коротать долгую зиму, переносить лишения и невзгоды. В стенной газете, разрисованной рукою художника-зимовщика, мы прочитали историю зимовки. В газете были отмечены большие и малые события зимней жизни. Излюбленной темой карикатуриста был тот же геолог В. А. Вакар л
337


его бесчисленные приключения. На карикатурах мы узнавали черную бороду неутомимого путешественника и спортсмена, то принимавшего солнечные ванны па двадцатиградусном морозе, то отбивающегося заплечным мешком от целой стаи голодных волков. (Позднее, осенью, подобное приключение произошло в действительности: стая волков со всех сторон окружила однажды безоружного путешественника, которому пришлось отмахиваться от зверей рюкзаком, звать на помощь товарища, вовремя прибежавшего с заряженным ружьем.)
Большим уважением пользовались на зимовке умелые люди, знавшие полезные ремесла. Зимовщики шилп и чинили одежду, подготовляли снаряжение для летних походов. Связь по радио с Большой землей зимою не прекращалась. Люди регулярно получали вести от родных и знакомых, почти ежедневно слушали московские передачи.
Полярною ночью зимовщики хаживали в гости к дяде Феде — на соседнюю полярную станцию. Для этого нужно было перебежать по льду на лыжах через морской залив. Для опытного путешественника даже в полярную ночь такое путешествие большой опасности не представляло. На полярной станции можно было пользоваться почти городским комфортом. Здесь горело электричество, в уютных и теплых'комнатах слышались голоса женщин, детей, напоминавшие далекую домашнюю жизнь.
Самым радостным праздником в жизни зимовщиков был день рождения света, полярной весны. В этот торжественный день, выйдя в тундру, полярники встречали солнце, впервые показавшееся после долгой и темной зимы. " ■
НА ДАЛЕКОМ БЕРЕГУ
Люди, никогда не побывавшие в холодных странах, обычно преувеличивают ужасы полярной природы. В своем воображении они представляют кромешную тьму, непрерывное завывание холодной пурги. В самых мрачных красках рисуется этим людям незнакомая природа. Такое заглазное представление неверно. Не всегда бушует в холодных странах беспросветная злая пурга. Неописуемо прекрасно в морозную ночь поляр-
838


нас небо. Алмазный свет бесчисленных звезд отражается в каждом кристаллике снегов. Прекрасны, сказочно красивы северные сияния — сполохи. Серебряный свет луны в положенный срок заливает сияющие про* сторы...
Давным-давно развалились на Севере старинные, сколоченные из плавника избушки, в которых некогда зимовали и нередко умирали от голодной цинги первые отважные путешественники, прокладывавшие путь в неведомые холодные края. Советские люди навсегда справились с обычной на Севере страшной болезнью. Неузнаваемо изменилась на далеком Севере и самая жизнь. Советские полярники-зимовщики живут обычно в удобных, теплых квартирах, подчас не уступающих хорошему городскому жилью. На многих полярных станциях горит электричество. Заканчивая работу, люди ежедневно собираются в уютной столовой за общим товарищеским столом. Даже на самых отдаленных станциях и маленьких зимовках есть хорошие библиотеки. У полярников книги пользуются особенным вниманием и почетом. В течение долгой зимы эти книги перечитываются запоем. Советские писатели могут гордиться вниманием и любовью своих усердных читателей, живущих на далеких арктических берегах.
На все полярные станции и дальние зимовки самолеты забрасывают почту, время от времени доставляют свежие книги и газеты. Обитатели полярных станций общаются между собой, держат непрерывную связь с родиной и родными. По всему обширному пространству, от Архангельска до Камчатки свежие новости перелетают с удивительной быстротою. Многочисленная семья полярников, разбросанных по станциям и зимовкам, живет общею сложною жизнью. В повседневном быту проявляется общая дружная связь. Стоит произойти даже незначительному событию: родится ли у супружеской четы зимовщиков ребенок, или на далеком острове добудут охотники медведя, или обморозится в походе и попросит по радио у врачей совета неопытный человек, — свежая новость разносится по эфиру. За тысячи километров переговариваются между собою полярники-радисты. По радио сообщаются новости, поддерживается деловая, общественная, товарищеская связь.
339


Перед последним этапом пути несколько дней живем на далекой полярной станции, построенной в тех самых местах, где когда-то с величайшими трудностями пробирались первые полярные путешественники. Двести лет назад, завершая знаменитый поход, здесь проходил русский штурман Семен Челюскин; таинственной холодной страной любовался путешественник Фритьоф Нансен.
«Я прошел насколько мог дальше, чтобы осмотреть фиорд* — писал об этих берегах знаменитый путешественник, — но конца его. видеть не мог. Широкий и величественный канал тянулся в глубь страны, насколько хватал глаз, далеко, далеко к востоку, вплоть до каких-то голубых гор, которые, казалось, спускались к самой воде...»
Там, где у пустынного, безлюдного берега дикой природой любовались первые путешественники, в теплом и уютном доме нам отвели комнаты. Укладываясь спать в застланные свежим бельем постели, мы весело шутили:
— Точно на полярный курорт прибыли.
— Пожалуй, лучше.
— Нужно дядю Федю и тетю Сашу благодарить. Хозяева они отличные. На редкой станции увидите такой порядок...
О дяде Феде и тете Саше мы слышали еще в дороге. Все полярпые летчики хорошо знают гостеприимного хозяина, начальника отдаленной полярной станции, где на перепутье останавливаются самолеты, совершающие рейсы над холодными берегами. Дядю Федю и гостеприимную супругу его добрым словом вспоминают в далекой Москве, в холодной Хатанге, на Чукотке. На своем трудном посту дядя Федя провел суровые годы войны, здесь много лет безвыездно жил и работал.
Новых гостей дядя Федя встречает радушно. Вместе с летчиками мы обедаем в светлой, хорошо убранной общей столовой. Гостеприимный хозяин угощает гостей своей охотничьей добычей — вкусной рыбой и свежей олениной, приготовленной его женою.
После бани и вечернего угощения отправляемся на отдых. Усталым путешественникам приятно протянуть ноги, почувствовать под головой подушку. Засыпая в чистой постели, слышу весенний крик совы, веселое щебетанье пуночек, собравшихся под окошком.
340


НАД НЕВЕДОМОЙ СТРАНОЙ
От Таймырского озера нас отделяет теперь небольшое, но очень опасное и трудное пространство. В полярных районах редко удерживается удобная для полетов погода. Зимою и летом обычно скопляются облака, часто свирепствуют затяжные снежные бури. Пролетая над центральной частью Таймырского полуострова, даже в летнее спокойное время полярным летчикам редко приходится полюбоваться неведомой страною. В редкие погожие дни с большой высоты они видят таинственные горные хребты, извилистые, еще неизвестные путешественникам реки, зеркально сияющие горные озера. Под крылом самолета раскрывается обширная гладь Таймырского озера с холодными пустынными берегами.
Живя на далекой полярной станции, наши летчики ежедневно запрашивали по радио погоду. Ответы приходили неутешительпые. Над Таймырским озером неизменно бушевала пурга, упорно держалась низкая облачность, препятствовавшая посадке.
Вынужденпое ожидание пе отражалось па бодром настроении участников экспедиции. Пользуясь свободным временем, ботаники приступили к своей работе. Ежедневно мы совершали экскурсии в тундру, где на каменных россыпях уже перепархивали первые куропатки, а под толщею снега, в ледяных подснежных тепличках, пробуждалась, теплилась жизнь растений...
Воспользовавшись первым благоприятным сообщением об улучшении погоды, летчики торопятся закончить воздушное путешествие. Перед последним этапом пути мы быстро укладываем, грузим в самолет снаряжение. В последний раз тяжело отрывается от снежного поля загруженная машина и, сделав круг, направляется к центру Таймырского полуострова. Прижавшись к стеклам, мы смотрим вниз. В просветах густых облаков видится покрытая снегом тундра, перерезанная извивами застывшей реки. На заоблачной высоте летим над неведомой горной страною. Молочно-белым безбрежным морем расстилаются внизу облака. В нагромождениях облаков чудятся фантастические картины. Мы видим белые горы, волнистые сказочные долины. Ослепительный солнечный свет даже через стекло
341


режет глаза, отражается: на неподвижном крыле самолета. От непрерывного шума моторов и большой высоты немного кружится голова. Точно застыв в ледяном воздухе, плавно плывет над облаками крылатая машина. Странное, еще не испытанное чувство овладевает воображением. Все кажется фантастическим, невиданным, необычайным.
Нашу машину ведет пилот Мальков. Бывалый, опытный летчик не раз пересекал это пустынное, холодное пространство. У Малькова на Сойере было много опасных приключений. Спускаясь первый раз над Таймырским озером, в прошлом году он оказался в очень рискованном положении. Пробив облака, самолет мчался в тумане на отвесную каменную гору. Ни на секунду не растерявшись, искусный пилот развернул машину у самой горы и, избежав катастрофы, благополучно сделал посадку.
На минуту я отрываюсь от застывающего, покрытого кристальною изморозью стекла, смотрю на пилота. Спокойно и уверенно он держит штурвал. Трудно постигнуть, как чувствует, находит он в этом заоблачном мире дорогу.
Чувство пространства и времени исчезает. Сколько минут или часов продолжается наш заоблачный полет? Чтобы проверить, смотрю на часы. Судя по времени, где-то внизу, под облаками, должно быть Таймырское озеро— конечная цель полета.
На посадку идем неожиданно. Сделав вираж, приглушив моторы, самолет пикирует в облака. Мы как бы проваливаемся в белую холодную пропасть. Клочья тумана стремительно проносятся мимо застывшего, покрытого изморозью стекла. Спускаясь все ниже и ниже (от перемены давления потрескивает в ушах), самолет пробивает толстый слой облаков, летит вслепую. Люди в самолете сидят напряженно. Никто не знает, на какой высоте над землею висят густые, закрывшие озера облака. На северных берегах озера много высоких гор, опасных каменных останцев, в которые можно врезаться вслепую. Для пилота наступает ответственная, опасная минута.
На мгновение близко вижу снег, черные выступы береговых каменных утесов. На белой пелене снегов движется что-то знакомое, живое. Я узнаю оленей, вижу их спины, ветвистые рога. Испуганные животные
Ш


беспомощно мечутся в снегу. Успеваю крикнуть своему соседу:
— Олени, смотрите, олени!
Но в одно мгновение исчезает видение, навсегда засекшись в памяти. Пробив наконец облака, самолет мчится над поверхностью озера. Близко видны голубые тени заструг, острия наносов, похожих на волны. Разыскивая зимовку, на бреющем полете мчится над застывшим озером стремительная машина.
Под самым крылом самолета неожиданно видим утонувшие в снегах крыши поселка, видим людей и собак. Поднимая вихрь снежной пыли, плавно подпрыгивая, касается лыжами, катится по снегу закончившая свой дальний путь машина.
1949
НА РОДИНЕ ПТИЦ НА ОЗЕРЕ
28 мал
Ночью последний раз прилетал на озеро самолет. Сквозь сон я услыхал мощный звук приближавшейся машины, одевшись торопливо, вышел на берег, ярко освещенный полуночным солнцем.
На самолете прибыли люди нашей партии: доктор, топографы, зоолог. Боясь непогоды, обычной в холодных краях, летчики торопятся назад. После зимнего сезона они возвращаются в родную Москву. Моторы па самолете уже отработали положенный ресурс. У летчиков остался небольшой запас времени для последнего дальнего перелета. На обветренных, обожженных лучами полярного солнца радостных лицах летчиков как бы написано веселое слово: Москва!
Едва успев разгрузиться, машина готовится к взлету.
Последний раз крепко жмем руку пилоту, передаем наспех нацарапанные письма в Москву, привет друзьям. Поднимая вихрь снежной пыли, машина трогается с места, скользит все быстрее, отрывается от снежной глади озера и, сделав над зимовкою круг, исчезает в низко насунувшихся снеговых облаках.
По-прежнему дует холодный северный ветер, снежная пыль обжигает до боли лицо. Нестерпимый, ослепи¬
343


тельный поток света режет глаза. Света так много вокруг, что даже в облачную погоду без темных очков больно смотреть. Спасаясь от разгулявшейся пурги, возвращаемся в домик-барак, по самую крышу заваленный снежным сугробом, над которым дымит и кружится сухая поземка. После холодного ветра особенно приятно погреться у печки, сооруженной зимовщиками из бочонка от керосина.
Здесь, у раскаленной докрасна печки, топившейся почти беспрерывно, люди коротали долгую полярную зиму, сушили одежду, беседовали, вспоминали друзей, далекую родину, связь с которой надолго прерывалась.
С отлетом последней машины на несколько месяцев остаемся одни почти в самом центре еще неведомой страны. Трудно предвидеть, какие ожидают пас приключения. Дует по-зимнему ветер, высокие сугробы наносит перед домом пурга. Днем и ночью сверкают снега. Полуночный яркий свет непривычным людям мешает спать. В домике, занесенном снегами, мы долго бодрствуем по ночам, работаем, беседуем, готовимся к летним походам.
После городских удобств и домашнего уюта новая жизнь кажется суровой. Суровость походной жизни для бывалых охотников и путешественников привычна. Мы спим в мешках, обедаем за общим скромным столом. (Люди хозяйственно берегут продукты для предстоящих летних походов.) Все же нередко доводится лакомиться превосходной олениной, свежей рыбой. К сожалению, рыба зимою ловится скудно. Подо льдом изредка попадаются крупные гольцы и сиги. Почти вся добыча идет в корм собакам, живущим с людьми на зимовке. Глядя на своих четвероногих лохматых помощников, толкущихся у порога, зимовщики жалуются шутливо:
— Аппетиты собачьи! По два килограмма свежатины на каждую голову ежедневно съедают. Не успе ваем для них рыбу ловить. А что поделаешь: зимою собаки нас выручали. Без собак на Севере не обойдешься.
По наблюдениям зимовщиков, месяц май в этом холодном краю соответствует подмосковному вьюжному февралю. Настоящая весна начнется не скоро — придется долгонько ждать!
Ж


ВЕСТНИКИ ВЕСНЫ
29 мая
Поразительно меняется здесь погода! Вчера прилетал самолет, был хороший «летный» день, а сейчас — пурга, нет возможности открыть наружную дверь, до самого верху забитую снежным сугробом. Под напором свирепого ветра стены и крыша трясутся. В невидимые щели ветер надувает тончайшую снежную пыль. Над крышей зимовки на всяческие голоса завывают стальные оттяжки антенны. На непривычного человека эта несмолкающая музыка пурги невольно нагоняет тоску. Старые зимовщики к неприятным звукам и завыванию пурги относятся с полным пренебрежением. Не обращая внимания на разбушевавшуюся в тундре погоду, мы спокойно сидим за столом у раскаленной по-зимнему печки, пьем крепкий чай, беседуем, шутим.
Греясь у печки, доктор Корнеич рассказывает: несмотря на лютую погоду, сырость и жестокие холодные ветры, в полярную ночь никто из зимовщиков не болел простудой. Зимою люди не знали гриппа, никто не пожаловался на кашель и насморк. По словам доктора, полярный климат благотворно влияет на больных туберкулезом. Есть наблюдения, что легкие формы этой распространенной болезни излечиваются на Севере бесследно. Воздух холодных стран лишен бактерий. На Крайнем Севере не гниет дерево, веками сохраняется выброшенный на берег плавник. Трупы животных и растения, погребенные в вечной мерзлоте, долго не разлагаются. В случайно вскрытых могилах на холодном Севере не раз находили покойников, пролежавших много десятков лет. На ресницах не тронутых разложением мертвецов, как» в первый день погребения, пушился чистейший иней.
Разумеется, не все люди одинаково переносят зимовки, переживают долгую полярную ночь. Вынужденная скученность и неподвижность, теснота и неудобства общего помещения, постоянный холод и мрак иногда докучают самым выдержанным зимовщикам. За долгую зиму выговорены все слова, выслушаны все рассказы, жесты и движения товарищей давно пригляделись. Лучшее лекарство от начинающейся тоски — ежедневная неустанная работа, длительные прогулки. По-
345


стоянно работающие люди даже на самых трудных зимовках обычно чувствуют себя превосходно.
В истории полярных путешествий были известны печальные случаи, причиною которых было неравенство людей, отсутствие подлинных человеческих отношений, обострявшаяся вражда. В царские времена тяжелой трагедией завершилось плавание «Святой Анны», бесследно погибшей во льдах полярного океана. В записях штурмана Альбанова, совершившего некогда знаменитый пешеходный поход по дрейфующим льдам, с потрясающей правдою рассказано о печальной трагедии прошлого, происшедшей в отжитые, далекие, невозможные теперь времена...
Сегодня весь день жестокая пурга, носа нельзя показать за дверь. Но уже чуются признаки близкой весны. Вчера над озером видели гусей — первых разведчиков великой армии птиц, ожидающей время прилета. Гуси-разведчики летят небольшими косяками, парами и в одиночку. Под ними еще расстилается освещенная полуночным солнцем снежная пустыня. Трудно представить, где укрываются теперь застигнутые пургою, быть может обреченные на гибель, крылатые смелые вестники весны..-
ПОСЛЕ ПУРГИ
80 мая, ночь
После жестокой пурги (утром дверь нашего жилища пришлось долго откапывать лопатами) — высокое, чистое небо, спокойные белые облака, под ногами проваливается мокрый снег: оттепель. Быть может, пришла наконец долгожданная настоящая весна! Непрерывно летят с южного берега гуси. Их небольшие усталые косяки низко тянут над ослепительно белою тундрой. Утомленные долгим полетом птицы присаживаются на снег. Можно видеть в бинокль вытянутые толчками шеи, маленькие серые головки. На обнажившихся каменных россыпях токуют тундряные куропатки. У птиц начинается весенняя брачная игра. Иногда, тихо планируя, размахнув белые крылья, над каменной россыпью бесшумно пролетает полярная сова. При появлении
346


хищника, высматривающего добычу, все живое прячется и примолкает.
Утром поймал на самодельный крючок огромного гольца. Красивая, сильная рыбина с зубастой, чудовищной головою. Эх, показать бы такую добычу ленинградским приятелям-рыболовам! Опытные люди говорят, что летом такой рыбы наловить можно здесь сколько угодно. Зимний подледный лов затрудняется необыкновенной толщиною льда. Пробивать лунки в двухметровом крепком льду непосильно даже для самых настойчивых рыболовов. За обедом сегодня ели уху. Вряд ли кому из знакомых рыболовов приходилось лакомиться такой наваристой, вкусной ухою!..
Сказочно хороши, чудесны сверкающие солнечные ночп. Днем слишком много света, под ногами проваливается мокрый и рыхлый снег. Ночью прихватывает морозец, все как будто настораживается, примолкает.; Недвижное сияет над снежной пустынею солнце, и в ослепительном, сказочном мире слышатся далекие голоса птиц. .
Сегодня за обедом зимовщики рассказывали о трудностях зимних походов. Продвигавшимся вездеходам приходилось находить дорогу в кромешной мгле. Чтобы не провалиться в невидимую пропасть или засыпанную снегом полынью, на крыле вездехода посменно дежурили рабочие со щупом в руках. Время от времени они измеряли глубину снега, точно так, как на волжских речных пароходах матросы меряют глубину воды, покрикивая ежеминутно привычные слова:
— Табак! Подтабак!
Однажды, приближаясь к берегу (переходили занесенную снегом реку), тяжелый вездеход провалился в невидимую полынью. К счастью, передние колеса^ были уже на твердом берегу. Под воду ушла левая гу< сеница вездехода. Люди выскочили на лед, измерили глубину реки. Стали думать-гадать: как выручить машину? В рискованные моменты с особенной быстротою работает у людей смекалка. Вколотили в мерзлую землю железные ломы, прикрутили к гусеницам стальной трос, завели мотор.
— Пошел! Пошел!
Тяжелый вездеход двинулся, машина была спасена*
347


ПОДЛЕДНЫЙ ЛОВ
31 мая
Ходили на рыбалку, на лед. Под глубоким слоем снега скрыты прорубленные еще с осени, наполненные водою глубокие проруби-лунки. Долго раскапываем утрамбованный пургою снег, лопатами выбрасывая тяжелые белые пласты. Рыболовные сети спущены на дно. Чтобы не порвать тонкую снасть, тщательно очищаем лунки от кусков снега и льда. В прозрачной воде видится зеленовато-темная холодная глубина. В привычных руках рыболовов медленно выходит из воды мокрая сеть. Серебристо-розовая рыбина запуталась в сети. Рыбак вынимает из сети гольца, выбрасывает добычу на снег. Необычайно красива живая, сильная, извивающаяся на снегу рыба. На розоватых мокрых боках тончайшими красками играет многоцветный узор. Живая, скользкая рыбина извивается в снегу, бьет сильным хвостом, огромная зубастая пасть беспомощно раскрывается. При ярком солнечном свете медленно гаснут на воздухе подводные краски ее цветного узора.
Нестерпимый свет солнца отражается в снегах. Солнечный свет обжигает лица, слепит глаза. Жестокий, нестихающий ветер валит с ног. Сбиваемый ветром, над нашими головами низко тянет отбившийся разведчик-гусь. Усталая птица низко летит над снегами. Долго наблюдаем, как, тяжело махая крыльями, птица борется с ветром, упрямо держа путь на север. Черною точкою разведчик-гусь исчезает в сверкающей ослепительной белизне.
С каждым днем приближается настоящая весна. Днем и ночью ослепительно сияет солнце. На белом снегу, на обнажившихся каменных россыпях куропатки делятся на пары. Где-то на вскрывшихся горных ручьях собираются прилетные гуси. Отбрасывая синеватые тени на сверкающий снег, с хищным криком кружат над тундрою чайки. Если посмотреть в сильный бинокль, можно увидеть в ослепительной дали спокойно бредущих по снегу оленей.
В первый год зимовки табуны диких животных безбоязненно подходили к самому человеческому жилью. Из окон своего жилища зимовщики наблюдали тысячи оленей, осенью и зимою проходивших привычным и безопасным путем. Появление людей, и особенпо собак,


по-видимому их пугает. Чтобы'добыть оленя, охотникам теперь приходится отходить на несколько километров от шумного жилья, которое олени старательно обходят.
НАСТУЦЛЕНИЕ ВЕСНЫ
1 июня
Необычайно наступает здесь ранняя весна. В сильном дыхании ветра не чувствую обычных возбуждающих запахов пробудившейся земли. Холодный ветер мчит над закованной снегом пустынной страною, завывает в горах и ущельях, скользит над ледяной гладью озера, дымит снежною нылыо в кружевных белых застругах. Но уже с каждым днем на наших глазах вырастают, ширятся в тундре темные пятна проталин. Засохшие стебли растений выходят из снега. По крепкому снегу ветер разносит их зрелые семена. Множество птиц собирается на обнаженных полянах. Видно издалека, как перелетают они, садятся на снег, незримо сливаясь с сияющей его белизною. Распластав белые крылья, пролетает над тундрой сова. В розысках воды непрерывно тянут пад тундрою гуси. Приятно слышать знакомый клик гусей, пробуждающий далекие воспоминания... На чистой пелене снегов ежедневно наблюдаем оленей. Робкие животные сторонятся жилья. В хороший бинокль видно, как пугливо толкутся они возле глубокого следа вездехода, пересекшего их привычный путь. За стадами оленей, идущих на север, неотступно следуют волки. Горе зазевавшемуся, ослабевшему, отбившемуся оленю! Бесчисленное количество оленей погибает в тундре от беспощадно преследующих их волков. Даже опытным и умелым охотникам трудно наладить борьбу с хищным зверем. Уверенно ведут себя волки в полярной тундре. Здесь они чувствуют себя полными хозяевами, и даже присутствие человека их мало смущает. Не раз участники экспедиции подвергались волчьей осаде. Застигнув безоружного человека, волки пытались окружить его кольцом, осторожно подкрадывались к предполагаемой добыче. Напасть на человека звери, однако, не решались. Вид и запах двуногого существа, звуки человеческого голоса наводили страх на зверей, и, отбежав на некоторое расстояние,
349


угрожающим воем онвг провожали своего ненавистного врага.
Охотясь за полярной мышью-пеструшкой, летом и 8ИМОЮ рыщут по тундре песцы. Необыкновенно дерзок и смел этот зверь, обитающий в безлюдных просторах. В прошлые времена стоянки полярных путешественников неоднократно подвергались набегам песцов. Из походных палаток песцы воровали плохо укрытые продукты, растаскивали снаряжение, портили научные приборы. В тех местах, где люди охотятся на песцов, эти животные бывают осторожнее и не всегда решаются приблизиться к жилищу.
На берегах озера мы нередко видим мышкующих песцов. Низко опустив голову, прислушиваясь и останавливаясь, совершает зверь свой охотничий маршрут. Малейший звук привлекает его внимание. Под толщею снега он слышит писк леммингов. С необычайной ловкостью разрывают песцы слежавшийся снег. К молодому, неопытному песцу иногда удается подойти вплотную. Увлекшись охотой, зверь не обращает внимания на человека, спокойно устанавливающего фотографический аппарат.
СОЛНЕЧНАЯ НОЧЬ
2 июня
Чудесная солнечная ночь!
Готовлю ружье, патроны. Один выхожу на прогулку,
Над тундрою — полуночное солнце, сверкающая тишина. Пощипывает легкий морозец.
Наст держит, как крепкий паркет.
На снегах — лиловый оттенок. Небо — без единого облачка, глубокое, чуть-чуть голубое.
Чем дальше ухожу в тундру, испытываю большее чувство одиночества, оторванности от обычного мира.
Сказочный, пустынный окружает охотника мир.
Радостно слышать в пустынном, призрачном мире весеннее пение птиц.
В знакомом пении птиц, разбившихся на пары, -* утверждение жизни, радостное чувство весны, всеоб* щего пробуждения!
Полуночное солнце светит в глаза, нестерпимо отражается в белизне снегов. Поверхность снега покрыта
350


кристаллами, хрустально звенящими иод яогамй. Голубые, лиловые, розоватые, лежат на снегу тени.
По белой скатерти снега, мягко подпрыгивая, катится легкий сказочный колобок. Это выбрался из своих подснежных ходов крошечный зверек — лемминг. Ослепленный солнечным светом, он торопится изо всех сил. Куда, по каким весенним делам выбрался этот скрытный неловкий зверек? Тысячи опасностей ожидают его на открытой поверхности снега.
Долго и внимательно наблюдаю в бинокль, как совершает он свое опасное путешествие. В сияющем поле бинокля вдруг появляется темная тень. Вижу внезапно появившегося поморника — большую хищную чайку. Приподняв черные крылья, зоркая птица садится на снег. В страхе мечется на снегу лемминг, стараясь защититься от крылатого врага. Но спокоен, равнодушеп к своей жертве черный разбойник. Он как бы наслаждается беспомощностью зверька.
Недолго продолжается неравная борьба. Сытая птица не торопится. Ударом клюва поморник приканчивает добычу.
Я опускаю бинокль, берусь за ружье, торопливо вкладываю патроны.
«Хороший подарок будет зоологам!» — думаю, осторожно приближаясь к птице, расхаживающей возле добычи.
Зоркий хищник не допускает на выстрел. Поспешно проглатывает он мертвого лемминга, всего целиком (трудно понять, как вмещается в горло хищника добыча), и неторопливо улетает, отбрасывая на снег лиловую тень...
Расстегнув куртку, я иду дальше по рассыпчатому хрупкому снегу, один-одинешенек в сверкающем снежном просторе.
Полуночное солнце сияет на небе. Жмурясь от света, смотрю в бинокль: далеко-далеко в белом пространству видятся крыши зимовки. Я иду, рассыпая под ногами хрустальные кристаллы льда, изредка останавливаюсь, слушаю, наблюдаю.
Необычайные звуки родятся в призрачной тишине-
Справа и слева раздаются эти хрустальные, чистые звуки. Сказочным кажется охотнику полуночный свет, ослепительное сияние снежной равнины. На темных пятнах проталин со странным, тающим в воздухе зву¬
351


ком взлетают, точно снежные белые хлопья, трепеща крыльями, токуют куропатки.
По освещенным полуночным солнцем снежным просторам я иду среди бесчисленных токующих птиц.
Не обращая внимания на человека, птицы сидят, гоняются по снегу, дерутся, перелетают. При взлете они как бы растворяются в воздухе, девственной белизною своего оперения сливаясь с ослепительной белизною снегов.
Осторожно приближаюсь к парочке птиц. В двух шагах от меня белоснежный краснобровый самец-пету- шок ухаживает за своей скромной подружкой. Защищая подругу, петушок отважно пытается вступить со мною в бой. С отчаянной храбростью он подбегает к ногам, грозно хохлится, принимает самые воинственные позы.
«Берегись, берегись, я тебе задам!» — выражает его воинственный вид.
Чтобы доставить полное удовольствие маленькому храбрецу, притворяюсь очень испуганным и понемножку, шаг за шагом, начинаю отступать. Петушок- забияка гонится за мною. Убедившись в своей победе, с торжествующим видом возвращается он к подружке. Делая возле нее круги, чертя по снегу крылышками, он рисуется перед нею своей отчаянной храбростью, готовностью жертвовать жизнью.
Множество раз повторяю игру с птицами, < не боящимися человека. Увлекательная, веселая игра доставляет особенное удовольствие, я забываю о заряженном ружье, которое здесь не нужно.
ГНЕЗДО СОВЫ
В каменных россыпях, еще покрытых слежавшимся снегом, мы нашли жилое гнездо полярной совы. Огромная белая птица бесшумно слетела почти у самых ног. Хорошо видна круглая голова, раскрытые широкие крылья сливаются с белизною снегов.
В устланном пухом гнезде я увидел два насиженных яйца. Несмотря на мороз, яйца были теплые, в них наклевывались птенцы.
Эта замечательная птица очень рано начинает откладывать яйца. Самое удивительное, что даже в силь-
352


ные морозы охраняемые родителями насиженные яйца не застывают. Нередко в гнезде совы находят оперившихся птенцов и только что снесенные, еще не насиженные яйца.
Полярные совы зимуют в тундре. В ночной темноте пролетают они над мерцающими в звездном свете снегами. Обычным кормом птиц являются полярные мыши- пеструшки, зимою живущие под снегом. Там, где водятся зайцы, полярпые совы беспощадно преследуют беспомощных зверьков. Редкий заяц не побывал в когтях полярной совы. Старые зимовщики рассказывают о невероятном скоплении зайцев, по неизвестным причинам теперь почти исчезнувших на берегах озера. Зайцев, собиравшихся многочисленными стаями иногда под самыми окнами зимовки, преследовали полярные совы. Они садились на крышу, точно грозные часовые, своею тяжестью не раз обрывали антенну. Чтобы избавиться от докучливых посетителей, зимовщики стреляли их беспощадно, но полярные совы всю зиму продолжали их беспокоить.
.Весною и летом, как бы поделив на участки просторы тундры, полярные совы ведут уединенную сторожевую жизнь. На темном фойе тундры неподвижными белыми столбиками маячат их застывшие головастые фигуры. Долгими часами в полнейшей недвижности дежурит па своем наблюдательном посту сова. С непостижимым тер л опием ожидает она появления добычи. Удивительной остротою зрения обладают полярные совы. В ночной темноте и при дневном свете на большом расстоянии замечают они промелькнувшего в траве лемминга. Охотнику редко удается подойти близко к спокойно сидящей сове. В отличие от других птиц, населяющих тундру, необычайно осторожно ведет себя1 этот свирепый и зоркий хищник. Только, при случайной встрече удается подстрелить огромную птицу, зимнее оперение которой кажется белее снега.
Выходя по ночам, мы слышим странное гуканье, доносящееся с каменных россыпей и останцев. Так перекликаются над тундрою полярные совы, вместе с другими птицами переживающие пору любви. Сказочными кажутся в тишине солнечной ночи голоса невидимых, таинственных птиц.
12 И. Сонолов-Мнкитов. т. 2 353


ПОДСНЕЖНЫЕ ЦВЕТЫ
3 июня
КОРАБЛИКИ НА СНЕГУ
По утрам ботаники отправляются «в поле» — на работу. С рюкзаками за плечами гуськом бредут они по снегу — профессор и его помощники-ученики. Проваливаясь в сугробах, они уходят в тундру надолго, терпеливо роются на обнажившихся от снега проталинах, разыскивая редкие растения на прогретых солнцем южных склонах каменных останцев.
Изумительны эти необыкновенные растения, оживающие под снегом!
Их стебли и листья покрыты теплым и густым пухом, спасающим от стужи. Многие растения жмутся друг к дружке, образуя круглые плотные цветничкн. В обросших пушистою шубкою корнях прячутся насекомые, устраивают гнезда лемминги и полевки. Только у немногих северных растений созревают за лето семена. Большинство растений, сохранившихся еще от доледниковых времен, продолжает размножаться вегетативно.
Гонимые ветром, по снежному полю под ногами путешественников мчатся крошечные кораблики с поднятыми парусами. Я поднимаю, внимательно разглядываю такой маленький кораблик. Мелкие круглые семена прикреплены в раскрывшейся легкой коробочке, похожей на лодочку с парусами.
Куда ни посмотришь — мчатся, мчатся по снегу кораблики с распущенными парусами. Во всех направлениях они пересекают покрытую снегом голую тундру. В этих крошечных корабликах по бескрайним снежным просторам путешествуют семена растений, несущие в себе упорную, неистребимую жизнь.
СНЕЖНЫЕ ТЕПЛИЧКИ
— Не желаете ли полюбоваться на снежные теплички?
Глаза профессора-ботаника радостно смеются. Лежа на снегу, большим ботаническим ножом он осторожпо вскрывает прозрачную ледяную пластинку, образовав¬
354


шуюся над углублением в снегу, в котором виднелись живые, зеленые побеги.
— Посмотртие, как ладно устроено. И прозрачное ледяное стекло, пропускающее живительные солнечные лучи, и мягкая, теплая подстилка. Настоящий миниатюрный парничок, крошечная снежная тепличка!..
Я опускаюсь рядом с профессором на снег. Под тончайшею хрустально-прозрачною коркою льда хорошо видно в снегу распустившееся растение с пушистыми, свернутыми в трубку зелеными ростками. Термометр, просунутый в снежную тепличку, показывал 'положи-» тельную температуру. Тот же термометр на поверхности снега быстро спустился иа двенадцать градусов мороза.
На южных склонах холмов, покрытых тонким снежным покровом, мы нашли множество маленьких тептш- чек. Весною растения выйдут из снежных тепличек е почти распустившимися цветами. Наличием этих тепличек объясняется удивительное явление в растительной природе полярных стран, где рядом со снегом весною можно видеть живые прекрасные цветы, поражающие путешественника своей нежностью и красотою.
ПЕРВЫЕ ЦВЕТЫ
С каждым днем борьбы с отступающей зимою в природе побеждает живая, радостная весна. На озере, в тундре, на вершинах призрачных гор и холмов не- трожно сияют снега. Высокий зимний сугроб закрывает окно, у которого я пишу. Но уже выше колена тонет нога в напитавшемся весенней водою размытом снегу, глубоко проваливаются гусеницы вездехода, который готовят к далекому походу. На южных склонах ширятся пятна проталин. На солнечном пригреве, у основания каменных останцев, ботаники обнаружили первые распустившиеся цветы. Удивительно и необычно: вокруг зима, почти нетрожно лежат снега, а рядом с глубокими сугробами на мохнатых стебельках ветер колеб* лет нежнейшие живые цветы! Кажется, от одного дыхания должны завянуть тончайшие лепестки, чудесным образом переносящие морозы и холодный, обжигающий ветер.


ОХОТА
Оттепель. Снег быстро тает. На береговых протали* нах, прогретых солнцем, распустилась сиверсия — полярный подснежник. Так странно видеть рядом со снегом нежные золотые цветы! Пользуясь сном собак, свернувшихся калачиками в снегу, стайки куропаток ночами токуют под окнами. На кучах отбросов прыгают, поют по-весеннему пуночки.
В окрестностях озера продолжается большой ход оленей. Сегодня мимо зимовки прошло несколько та- бунков. Из окна хорошо видно, как бредут оии по снежному полю, с южного берега на север. Бредут тихо, с устало опущенными головами. На ослепительном фоне снегов видны их дымчатые спины, откинутые рога. Ииогда передовой олень останавливается, ловит ноздрями воздух. Быть может, в кристальной чистоте полярного воздуха он издали чуег человеческое жилье. Осторожные животные обходят зимовку, где их пугают незнакомые запахи, лай собак.
Весенняя охота на кочующих оленей даже для опытных и привычных охотников особенного интереса не представляет. Жалко убивать истощенных долгим походом, измученных зимнею голодовкой животных. Только крайняя потребность в мясе и корме для собак, необходимость научных наблюдений заставляет продолжать не всегда добычливую весеннюю охоту.
Сегодня зоолог Василий Михайлович вернулся с такой охоты. Сидя в засаде на маленьком островке, он напустил проходивших оленей на близкое расстояние. После первого выстрела испуганные животные продолжали беспомощно толпиться. Не сходя с места, охотник уложил четырех оленей. Вернувшись домой, он отправил людей свежевать добычу. Как потом оказалось, один раненый олень при появлении людей поднялся на ноги и -быстро пошел в горы. Охотники долго и безрезультатно преследовали раненое животное, несомненно угодившее на зубы волкам.
ПРОВОДЫ
Ночью наши товарищи-топографы уходили в долгий поход. С особенным чувством провожали мы друзей, отправлявшихся в трудное путешествие.
356


Кузов тяжелого вездехода набит до отказа. Здесь —■ железные бочки с бензином, ящики с продовольствием, свернутые палатки, прикрытые спальными мешками и шкурами оленей. Людям приходится пристраиваться на крыльях и подножках вездехода, цепляться за переполненный кузов, брести пешком за машиной, прокладывающей в снегу глубокую и плотную колею.
Толпясь на утоптанном снегу, мы прощались с отъезжавшими друзьями, укладывавшими в вездеход последние вещи, шутили и смеялись.
— Счастливый путь!
— Не забывайте нас.
— Желаем удачи!
Перегруженная машина тяжело трогается с места и, оставляя широкий след в снегу, медленно уходит в тундру. Люди и собаки долго ее провожают.
Жмурясь от света, мы наблюдаем, как удаляется, исчезает в снежном пространстве, крошечной точкой становится покинувшая пас наполненная людьми машина.
Проводив товарищей, не торопясь возвращаемся в опустевшее, неубранное помещение, хранящее следы недавнего отъезда. Как всегда после большого напряжения, особенная чувствуется усталость. Присаживаемся за стол, пьем чай, припоминая подробности хлопотливой и бессонной ночи.
— Крепко придется поработать ребяткам, — говорит кто-то из зимовщиков. — Дело сурьезное: раньше осени, пожалуй, не увидимся...
ПОТОП СВЕТА
6 июня
Изумительный день — день яркого света. Такого ослепительного света не приходилось еще наблюдать. Выходить без темных очков невозможно. Отраженный в снегах солнечный свет нестерпимо режет глаза. Ослепительный свет льется потоками — невыносимый, яростный потоп света!
Ночью дневное буйство света немного утихает. Звенит под ногами, на мельчайшие кристаллы рассыпается снег. Призрачный — и все же почти невыносимый — свет полуночного солнца отражается на далеких, таю-
357


щих в воздухе вершинах. Светом пронизан воздух, призрачные вершины, тонкие холодные облака в высоком небе.
Ход весны трудно предвидеть. По словам старых полярников-зимовщиков, если продержится тепло, в конце месяца может начаться ледоход. Обычно озеро вскрывается позднее.
Пока весь лед стоит нерушимо. Кажется, конца- краю не будет ослепительному потопу яркого света.
1949
ВЕСНА В ТУНДРЕ В ТУНДРЕ
Даже опытному путешественнику легко заблудиться в полярной тундре. Идешь, идешь, бывало, и ничто как будто не изменяется перед глазами. Маячат впереди далекие горы да однообразно желтеют уже освободившиеся от снега пологие холмы. То и дело с треском срываются или быстро под ногами разбегаются белоснежные куропатки, злобно вьются над головой путешественника черные хищные чайки-поморники, с поразительной смелостью охраняющие свое гнездо, искусно скрытое в моховых кочках.
Безбрежна, однообразна таймырская тундра. Точно корявыми бородавками покрыта скудная почва, насквозь пропитавшаяся ледяной водой. Крошечная полярная березка стелется кое-где под ногами. Идешь, идешь без дороги, глубоко проваливаясь в мокром, раскисшем снегу, спотыкаясь о кочки, покрытые бурой травою. Заставив путешественника вздрогнуть, вдруг выскочит маленький бесхвостый зверек — пеструшка, Сколько в нем лютой ярости, отчаянной готовности защищать свою жизнь! Подпрыгивая над землею, он храбро набрасывается на сапог путешественника, нарушившего его покой. Замечательна жизнь этих бесчисленных обитателей тундры. Всю долгую зиму пеструшки проводят под снегом, с поразительной быстротою прорывая извилистые ходы, питаясь подснежной растительностью тундры. В летние месяцы, подобно другим, более крупным северным животным, маленькие пеструшки совершают дальние кочевки. Целые полчища этих зверьков пускаются в далекие путешествия. Сме¬
358


лых пеструшек не останавливают реки, крутые горные перевалы. С изумительной настойчивостью, во множестве погибая в пути, они переплывают бурные потоки, бросаются в глубокие пропасти, вползают на каменные обрывы. Зимою и летом за пеструшками охотятся многочисленные враги. В огромных количествах пеструшек истребляют полярные лисицы — песцы, ловят совы и чайки, живущие в тундре почти повсеместно. Даже северные олени — эти природные вегетарианцы — не отказываются полакомиться свежим мясом раздавленной копытами пеструшки.
Тяжелой показывается непривычному путешественнику ходьба. На первых порах как бы сами собою подламываются ноги, глухо стучит сердце в груди. Тяжелая походная ноша давит плечи, ослепительный свет полярного дня нестерпимо режет глаза. Но с каждым часом втягивается путешественник в ритм ходьбы, Ноги уверенно находят точку опоры, зрение и слух обостряются. Мало-помалу привыкаешь думать, наблюдать на ходу. С особенной остротою примечаешь и стремительный полет птицы, со свистом пронесшейся над головою, и журчание сокрытого снегом весеннего ручейка, п яростный писк пеструшки, промелькнувшей в траве под ногою. Бодрым, полным живых впечатлений возвращается путешественник из похода. После многих часов утомительной ходьбы особенно приятпо увидеть дымок костра, знакомые походные палатки, разбитые на берегу реки, увидеть друзей, своих спутников, смехом и шуткой встречающих запоздавших товарищей, увлекшихся охотой в пути.
После трудного похода особенно крепко спится нд постелях из мягких оленьих шкур. Бодрым просыпается путешественник, разбуженный утренними голосами птиц, пролетевших над самой палаткой. Здесь он как бы не чувствует своего возраста: молодость и бодрость к нему возвращаются...
ЛАГЕРЬ В КАНЬОНЕ
Наш походный лагерь разбит в глубине живописного ущелья — каньона, промытого водою в течение многих тысячелетий. С вершины крутого обрыва видим внизу маленькие фигурки людей, движущиеся возле
359


палаток, раскинутых да берегах реки, начало свое берущей в горах Бырранга.
По крутому распадку, наполненному крепким, слежавшимся снегом, осторожно спускаемся в глубину каньона. Тяжелые пласты снега нависли над нашими головами. Синие, лиловые, лежат на них тени. Осторожно ощупывая дорогу, мы пробираемся к подножию скал, высокой стеною возвышающихся над извилистым руслом реки.
У основания этих скал работают наши исследователи-следопыты. Они старательно роются в россыпях и каменных обвалах, внимательно осматривают каждый камешек, каждое маленькое растеньице, робко пробившееся на свет пушистыми нежными ростками. Под взором исследователей шаг за шагом раскрывается отдаленное прошлое холодной, некогда неведомой страны. Вот в куске каменной породы, умело расколотой стальным молотком, с поразительной четкостью отпечатались створки древних моллюсков, узорчатые ходы давно вымерших морских червей. Много миллионов лет прошло с тех пор, когда эту холодную и пустынную страну покрывало море. Точные наблюдения помогают ученым- разведчикам раскрывать прошлое Земли. С упрямством настойчивых следопытов выслеживают они свою добычу. Нагруженные тяжелыми трофеями, разведчики земли возвращаются к походным палаткам, чтобы, отдохнув и немного подкрепившись, с новой энергией приняться за увлекательную работу.
Сбросив тяжелую ношу, мы располагаемся у походного костра, пьем вкусный чай, делимся впечатлениями. Чудесная, невиданная природа нас окружает. Любуясь этой природой, прислушиваемся к прозрачной тишине, которую впервые здесь нарушают живые человеческие голоса.
Вот опоздавший молодой путешественник показался на самой вершине высокого снежного откоса. На белом фоне снегов отчетливо видится его крошечная черная фигурка с треногою за плечами. Как бы из дальней дали доносится голос:
— Готов ли, товарищи, обед?
— Го-отов! Готов! — нарушая чуткую тишину, отвечают снизу веселые голоса:
, — Иду-y-yL
360


— ...у-у-у!.. — с поразительной отчетливостью катится, гремит по каньону громкое эхо.
Точно чуткий часовой, охраняющий от людей недоступное сказочное царство, на вершине скалы уселась большая серая птица. Изредка слышится ее сторожкий стонущий клик.
— Пи-и! Пиу-у! Пи-и! Пиу-у! — жалобно канючит птица.
— Пп-и! Пи-у-у! — откликаются ей другие невидимые сторожкие часовые.
Каждый звук многократно отражается в глубоких извилинах каньона. Вот, потревоженный птицей, небольшой камень упал с вершины высокой скалы, и, отразившись многократно от каменных стен каньона, гулкое эхо повторило, усилило раздавшийся звук. Тяжелый пласт снега обрушился к ногам путешественников, и на минуту всем показалось, что начинается землетрясение, — такой грозный гул раскатился вдруг по ущелью! Пролетные гуси загоготали над головою — далеко и гулко раздался их крик, в сердце охотника разбудивший знакомые счастливые воспоминания.
Необычайно прозрачен воздух над этой полярной страною. За десятки километров отчетливо видим таинственные горы, их снежные хребты и сверкающие вер- шипы. К этим сказочным вершинам лежит путь путешественников, впервые нарушивших неприкосновенность холодной страны.
ГОРНОЕ ОЗЕРО
С тяжелыми мешками и ружьями за плечами мы медленно поднимаемся к истокам реки, начало свое берущей в горах. С каждым поворотом раскрываются перед глазами новые живописные картины. Над нашими головами возносятся в небо отвесные стены каньона, Высоко видятся их освещенные солнцем вершины.
Следуя извивам реки, одна за другой пролетают стайки диких гусей. В воздухе хорошо видны их вытянутые длипные шеи, изящные маленькие головки. Увидев людей, свистя крыльями, птицы поднимаются в небо столбом, исчезая в прозрачпой и солнечной голубизне...
Русло реки затейливо извивается по широкому дну каньона. Выбиваясь из-под слежавшегося спега, вода
361


то расплывается изумрудными пятнами наледей, зажор, то пенится, кипит на голых каменистых порогах. Образуя глубокие тихие озерки, поток прижимается к подножию скал; тогда в чистейшей глади воды отражаются скалы и небо с высокимр облаками. В прозрачной воде, поблескивая чешуею, резвятся стайки серебряных хариусов — красивых маленьких рыбок; разноцветным узором камешков играет в глубине дно.
Изредка приходится переходить реку вброд. Мы снимаем сапоги и портянки, неловко ступаем в обжигающую холодную воду, осторожно ощупывая жесткое дно реки.
Еще ни одному путешественнику не приходилось побывать в этих местах. Шаг за шагом поднимаемся мы к истокам реки, вытекающей из таинственных гор Бырранга, воздушными очертаниями которых лишь издали любовались. Но по-прежнему далекими, недостижимыми кажутся их призрачные вершины.
После многих часов пути, тяжелых переходов изумительная развернулась перед путешественниками картина. Мы увидели горное озеро, окруженное отвесными скалистыми берегами, отразившимися в неподвижном зеркале воды. Середина озера покрыта синеватым размокшим льдом. Сокрытое неприступными берегами горное озеро на первый взгляд казалось изумрудным. Но со сказочной быстротою на глазах паших менялась его окраска. В течение дня вода была голубой, розовей золотистой. Бесчисленное количество гусей кружилось над устьем реки. Завидев людей, птицы тревожно поднимались шумными стаями, летали над нашими головами. Небольшие табунки диких оленей спокойно паслись в прилегающей к устью долппе. В прозрачной холодной воде почти у самого берега спокойно плавали крупные рыбы. Под слоем прозрачной воды были отчетливо видны их толстые спины.
На берегу озера, среди кочек и голых камней, мы обнаружили много гусиных гнезд. На мягкой пуховой подстилке лежали теплые насиженные яйца. Потревоженные птицы кружились над нашими головами.
Трудно забыть впечатление, оставшееся у путешественников, посетивших чудесное озеро в горах. Навсегда запомнилась трудная дорога, суровая красота горной страны, в обширные пространства которой впервые вступил человек.
362


Высокие скалы, возносившиеся над озером неприступной стеною, не позволяли двигаться дальше. Закончив наблюдения и отдохнув на берегу чудесного озера, мы отправились в обратный путь. Бесчисленные птицы долго нас провожали.
ПОГРЕБЕННЫЙ ЛЕС
Самое необыкновенное чувство испытывает путешественник, впервые посетивший эту холодную и почти неведомую страну. Все кажется ему необычайным. Необычайна звонкая тишина. Необычайно солнце, даже в полуночный час ослепительным светом своим оза^ ряющее холодные и пустынные пространства. Необычайны звуки, рождающиеся в чуткой и звонкой тишине.
Подобно охотиикам-следопытам, шаг за шагом путешественники изучают -живую и мертвую природу почти неведомой страны. Нужно много терпения, настойчивого труда, чтобы обойти и обследовать недоступные некогда пространства. С упорством подвижников ученые разведчики земли путешествуют по всей нашей великой стране. Они поднимаются на высочайшие горы, смело спускаются в пропасти, углубляются в мертвые песчаные пустыни, во всех направлениях пересекают глухую тайгу.
Самые замечательные открытия делают предприимчивые путешественники. Здесь перед ними открывает тайны свои природа. В полярной, холодной стране они открывают еще неизвестные реки, изучают глубокие озера, обследуют неведомые горные хребты.
Спускаясь вдоль русла горной реки, эти путешественники однажды обнаружили ископаемый древний лес. Окаменелые стволы деревьев лежали на дне реки, пересекавшей безжизненную долину. Обломки пней возвышались над каменистой землею. Не прикоснувшись руками, было трудно отличить окаменелое дерево от обычного плавника. На стволах деревьев были отчетливо видны узоры годовых колец. Но даже небольшой обломок трудно поднять руками. Пролежав много тысяч лет в земле, деревья превратились в тяжелый и крепкий известняк.
Необычайное впечатление производило кладбище погребенного леса, над которым, точно памятник древ-
363


пей эпохи, еще возвышался ствол окаменелого дерева высотою в два с половиной метра. Воображение переносило путешественников в далекие времепа, когда в этой, ныне лишенной древесной растительности, холодной стране простирались обширные леса, а по берегам рек и озер, в зеленых цветущих долинах, паслись гигантские вымершие животные, кости которых мы неоднократно находили в береговых размывах;
Тяжелые образцы окаменелого дерева мы прибавляли к сборам геологов и геоботаников, собирающих образцы минералов и древних растений. В собранных коллекциях уже есть редкостные и красивые экземпляры. Мы любуемся загадочными окаменелостями, чудесными разноцветными кристаллами, добытыми старательными руками трудолюбивых разведчиков земли.
ПОЛЯРНЫЙ ЦВЕТНИК
Еще ранней весною наши ботаники находили под снегом крошечные естественные теплички, где под прозрачной коркой тонкого льда, пропускавшей живительные лучи солнца, уже распускались нежные растения с мохнатыми, пушистыми стебельками. Ни ветер, ни стужа этим растениям не вредили. В маленьких пар- ничках сберегалось тепло, необходимое для роста растений, выходивших из-под снега с распустившимися яркими цветами, изумлявшими нас своей красотою. Нежные растения успешно боролись со стужей, и даже под снегом всепобеждающая жизнь не прекращалась...
Наблюдая жизнь северных растений, ботаники обнаружили целый островок этой загадочной жизни. На южном склоне высокого останца, возвышавшегося над снежною тундрой, они увидели множество распустившихся цветов. Обогреваемый лучами солнца, защищенный от северных холодных ветров, крутой склон останца напоминал пышный цветник, огромную естественную теплицу. Среди обломков камней здесь цвели полярные маки, золотыми венками горела сиверсия, голубым пышным ковром расстилались высокие полярные незабудки. Среди обычных полярных растений встречались редкие виды. Особенно интересной находкой оказался папоротник — реликтовое растение, находить которое в полярных странах еще никому не удавалось.
364


Интересная находка взволновала и обрадовала ботаников. С большим волнением рассказывали они о своем открытии. Крошечное растеньице с зелеными, пушистыми, свернувшимися спиралью ростками мы рассматривали с почтительной осторожностью. Этот торжественный день ботаники решили пышно отпраздновать. По случаю события в походной палатке мы распили заветную бутылку вина и поздравили главпого герои, профессора-ботаника, со счастливой паходкой...
Вместе с ботаипками-друзьями, занимавшимися ежедневно своей кропотливой работой, я нередко приходил на цветущий склон останца. Усевшись на камне, расписанном узором лишайников, я любовался оживающей природой полярной страны. От каменных обломков разрушенного временем останца исходило живительное тепло, накопленное солнцем, день и ночь сияющим над тундрою. Весь южный склон останца покрыт яркими цветами. На живописных каменных уступах, в извилинах трещин, наполненных перегноем, распускались разнообразные растения. Обилие света способствует их росту. Холодный ветер шевелит тончайшие лепестки. Отсюда, со склопа высокого останца, прекрасный вид открывается на обширную гладь Таймырского озера, озаренную светом незаходящего солнца...
Сидя на камне, я разглядываю окружающие меня нежные цветы. Их тонкие стебли покрыты пухом, и кажется, от одного дыхания должны завянуть тончайшие лепестки. Однако необыкновенно выносливы эти нежнейшие с виду растения, переносящие жестокие морозы и злые, холодпые ветры.
НА ВЕРШИНЕ ОСТАНЦА
Так странно представить — где-то нод самой Москвою уже расцветает сирень, а над берегами рек п ручьев в зеленых росистых кустарниках яростно заливаются соловьи. Здесь, в центральной части холодной страны, только начинается пастоящая весна: на склонах холмов появились проталины, покрытые прошлогодней мертвой травой. Кое-где на припеке уже распустилась золотая сиверсия, а вокруг нашей зимовкц по-прежнему возвышаются нанесенные за зиму высокие сугробы.
'№


Но и здесь с каждым днем ощутительнее приближение полярной весны, так непохожей на подмосковную нашу. В холодном дыхании ветра, проносящегося над пробудившейся тундрой, мы не чувствуем знакомых запахов земли, неизъяснимыми чувствами наполнявших сердце охотника. По-прежнему холодом зимней пустыни дышит полярная тундра.
С приближением весны больше и больше над тундрою птиц. Давно прилетели, ютятся у самого дома веселые пуночки. На темных проталинах появились лапландские подорожники. Высматривая добычу, кружат над тундрой поморники, жалобно кличут, колыхаясь на крыльях, чайки. Куда ни поведешь глазом, красуясь брачным нарядом, с треском взлетают бесчисленные куропатки. В снежных просторах ожившей тундры радостно звенят голоса птиц.
Этих пролетающих над тундрою птиц некогда наблюдал я в теплом краю птичьих зимовок. С особенным радостным чувством встречаю знакомые косяки. Положив ружье на колени, внимательно наблюдаю, как оживает перед глазами, преображается, веселыми голосами наполняется чудесная холодная родина птиц!..
Как сурова, однако, как холодна эта далекая родина множества птиц, о которой охотнику долго мечталось! Но и в этой суровости неповторимую видим мы красоту. Жмурясь от нестерпимого света, стараюсь представить окружающие нас почти неведомые просторы. Вижу безлюдную пустыню, выступы каменных гор, сохранивших необычайные очертания. Странный впд имеют здесь горы, вершины которых ярко подчерк- путы ослепительною белизной снегов. Точно опаленные пожаром, возвышаются над тундрой остовы разрушенных скал. Многоцветный узор лишайников покрывает их выветрепную поверхность. Сколько миллионов лет насчитывают эти темные утесы? Ветер свистит в их каменных вершинах. По дну живописнейших каньонов текут холодные реки, струятся прозрачные ручьи...
Для впечатлительного наблюдателя, любителя девственной природы все необычайным кажется в этой суровой по первому взгляду полярной стране. Необычайный вид имеют возвышающиеся над тундрой древние останцы — остатки размытых и выветрившихся горных хребтов. В очертаниях останцев глазу чудятся фантастические картины. Путешественнику видятся зубча¬
366


тые стены, разрушенные башни, древние города. Странно чувствует себя путешественник, в полном одиночестве забравшийся на каменную вершину высокого останца. Таинственные горы рисуются перед ним над горизонтом. Призрачным светом озарены их снежные вершины. Пересеченная розоватыми и синими тенями, расстилается впереди снежная пустыня. Как бы подчеркивая окружающую тишину, отовсюду слышатся голоса птиц. В кристальной чистоте воздуха сказочно звучат эти далекие бесчисленные голоса.
Десятки тысяч лет назад здесь, у подножия каменных останцев, бродили косматые мамонты. Костями вымерших животных, тяжелыми бивнями мамонтов, известковыми створками древних моллюсков, кусками окаменелого дерева усеяны берега рек и озер...
Холодный ветер, сбивая с ног, свистит в вершине высокого останца, в беспорядочных россыпях и нагромождениях каменных выветрившихся обломков, покрытых разноцветным узором лишайников. Необычайно тонки эти живые узоры, рукою самой природы нанесенные на мертвой поверхности камней.
Дикие гуси кружат у основания останца. С каменной вершины я наблюдаю легкие тени птиц, скользящие по нетронутой пелене снегов. Пустынный, мертвый ландшафт подавляет. Чуткому путешественнику представляется далекое прошлое Земли. Миллионы лет проносились над этой холодной страною. И особенное, гордое чувство испытывает здесь впечатлительный путешественник, впервые увидевший далекую полярную страну, в которую хозяином вступил теперь человек!.,
1951
ИЗ ТАЙМЫРСКОГО ДНЕВНИКА ТАЙМЫРСКОЕ ОЗЕРО
Почти в самом центре полярной неисследованной страны раскинулось величайшее в Арктике Таймырское озеро. С запада на восток оно протянулось длинной сверкающей полосою с затейливо изрезанными берегами. К южным отлогим берегам примыкает обширная полярная тундра с бесчисленными озерками и холмами. На севере возвышаются каменные останцы, за ними
367


на фоне холодного неба — маячат горные хребты Быр- ранга. Сюда, на северные берега озера, в простершуюся за ними холодную, пустынную страну, до последнего времени человек совсем не заглядывал. Только немногим путешественникам удалось полюбоваться издали загадочным хребтом Бырранга, сказочные вершины которого виднелись на горизонте. Лишь по течению рек Верхней и Нижней Таймыры изредка можпо встретить следы пребывания человека. Здесь находили древние нганасанские могилы, остатки первобытной утвари п снаряжения; весенние воды приносили с верховьев рек и выбрасывали на каменистые отмели деревянные поплавки от сетей, поломанные весла и прочие принадлежности охотничьего обихода. В западной части острова на каменистых отмелях находили мы множество деревянных поплавков от сетей, кусков дерева и поломанных весел, занесенных вешней водою...
В восточной, отдаленной части Таймырского озера исследователи еще не бывали. Нам предстоит заманчивая задача совершить первый рейс в эту неведомую часть озера, осмотреть и изучить берега, измерить и обследовать глубины и дать названия открываемым рекам и озерам.
Казалось бы, так просто дать названия вновь открываемым рекам, горам, ручьям и озерам. А на деле это совсем нелегко. И мы долго ломаем головы, помогая тонографам, составляющим подробную карту постепенно изучаемых, доселе неведомых площадей и пространств, — и почти ничего не можем придумать. На карте появляются обычные, иногда удачные, иногда бесцветные названия и имена *. Встретил путешественник на вновь открытой реке зайца — стала река Заячьей, увидел стаю волков — Волчья. Нашли на горе ботаники редчайший папоротник, древний реликт —■ па- звали гору Ботаническая. Ручей, на котором был найден прекрасного качества каменный уголь, получил название Угольный. И уже неведомо почему появилась гора Медвежья, где якобы видели следы медведя, появление которого здесь почти невероятно. Есть гора Придорожная, Ушкан-гора (ушкан — заяц).
1 Не этим ли самым объясняется плоская бесцветность названий множества американских селений и городов, которым выходцы из Европы, заселяя новые пространства, искусственно «пришивали» вывезенные с родины старые, знакомые . лмгла?
368


На геологической новой карте, как на медленно проявляемой фотографической пластинке, появляются новые, пеизвестные подробности и детали. Как снег в тундре — медленно, с краев — тает «белое пятно».
ПЕРВЫЕ ЗИМОВЩИКИ
Еще раннею весною смотрел я с вершины высокого останца на три маленьких домика, затерявшихся в снежных пустынных просторах. В этих крошечпых домиках, издали казавшихся пылинками, застывшими на белейшей скатерти снегов, живут и работают люди, прибывшие изучать холодную, почти неведомую страну.
Самый крайний домик построен три года назад. На берегах Таймырского озера это было первое человеческое жилище. С величайшими трудностями были доставлены строительные материалы, запас продовольствия. На озере уже появился молодой лед. Наспех выбрав место, люди торопились выгрузить снаряжение.
На зимовку в недостроенном домике остались два бывалых советских полярника — П. С. Свирненко и Г. М. Чернилевский, много лет уже зимовавшие иа отдаленных станциях в Арктике, имевшие большой опыт и крепкую закалку.
Проводив людей, доставивших снаряжение, зимовщики своими силами закончили постройку новой полярной станции, расчистили и оборудовали площадку для метеорологических наблюдений, установили приборы и наладили радиосвязь с морским побережьем. В первых числах сентября уже начиналась настоящая зима, почти ежедневно бушевала над тундрой пурга, Обширное озеро быстро покрывалось льдом.
В непогожие сентябрьские дни на северном берегу озера появились многочисленные стада диких оленей, возвращавшихся с летних пастбищ в южные районы обширного полуострова. Зимовщики ежедневно наблюдали сотни оленей, искавших переправы через бурное озеро, пускавшихся иногда вплавь. Скитаясь по пустынному берегу, непуганые животные доверчиво подходили к одинокому домику и безбоязненно паслись у самых окон. Чтобы обеспечить себя и своих ездовых собак на зиму мясом, зимовщики успешно охотились на
Ж)


оленей, накопивших за лето много вкусного, питательного жира.
Еще в начале зимы, занимаясь охотой, смелые полярники совершили много пешеходных походов в глубь неизученной страны. Путешествуя к отрогам гор, они открыли несколько рек и горных ручьев, протекавших в глубоких скалистых каньонах. В руслах и на берегах этих новооткрытых рек и ручьев попадались куски и целые стволы окаменевших деревьев, повсюду валялись створки ископаемых раковин моллюсков, встречались редкие минералы. Бродя по берегам рек и озер, зимовщики-охотники находили бивни мамонтов и кости других вымерших животных, некогда населявших холодную страну. Дичи и рыбы было так много, что на круглый год зимовщики в избытке обеспечили себя свежей нищей.
Проходя берегом небольшой реки, любуясь игрою разноцветных подводных камешков, устилавших речное дно, один из зимовщиков обратил внимание на небольшой черный камешек-обломок. Чем выше поднимался путешественник берегом реки, таких черных обломков в воде попадалось больше и больше. Приблизившись к береговому размыву, путешественник скоро увидел пласт каменного угля, выходивший на самую поверхность земли. Река подмывала здесь берег, а куски каменного угля падали в воду и уносились быстрым течением.
Обрадовавшись счастливой находке, путешественник вернулся домой. Захватив ломы и лопаты, зимовщики направились на заготовку зимнего топлива, в котором особенно здесь нуждались. В морозную полярную ночь, при свете северных сияний — сполохов, они перевезли на собаках к своему домику целую гору каменного угля и в топливе, составлявшем для них самую главную заботу, больше совсем не нуждались...
Неустанно продолжая работать, исследуя ближайшие окрестности неведомой страны, занимаясь рыбного ловлей и охотой, отважные зимовщики в полном одиночестве два года провели на берегу пустынного озера, только на два летних месяца освобождавшегося ото льда. Зимою и летом они вели метеорологические наблюдения, во время походов собирали ботанические и зоологические коллекции, непрерывно держали по радио связь с далекой Большой землей.
370


Живя на берегу Таймырского озера, я особенно полюбил заходить к старым зимовщикам - в их маленький теплый домик, возле которого, свернувшись клубками в снегу, обычно спят ездовые собаки, за зиму обросшие густой лохматой шерстью. Подняв головы, собаки недоверчиво обнюхивают гостя, ступившего на крыльцо домика, по самую крышу утонувшего в глубоком снегу.
В небольших комнатках, убранных мужскими ру« нами, тепло и уютно. На покрытых оленьими шкурами бревенчатых стенах развешаны ружья, охотничьи принадлежности. Тут же, в жилом помещении, установлены приборы, необходимые для метеорологических наблюдений и для радиосвязи с Большой землей. Иа укрепленных над письменным столиком полках с любовной . бережностью расставлены книги: небольшая, хорошо подобранная библиотечка, много раз перечитанная зимовщиками...
Старые зимовщики, хозяева полярки (так называют в экспедиции малепький домик) приветливо встречают своих гостей. В непогожие дни, когда над тундрой бушует пурга и даже ко всему привычные собаки не решаются показываться пз своих убежищ, было особепно приятно гостить в маленьком теплом домике, под за- вывапие ветра слушать бывалых людей, скромно и просто рассказывавших о своей самоотверженной многолетней работе.
В этих скромных, бескорыстных рассказах старых полярников, совершивших много замечательных походов, нет п признаков малейшего хвастовства. Просто к скупо рассказывают они о своей повседневной работе, о прошлых зимовках и почти фантастических приключениях, которым может завидовать самый отчаянный путешественник и смелый охотник.
В далеких, подчас нелегких и опасных путешествиях не раз я знакомился и сходился с людьми, дружба с которыми сохранялась потом на многие годы. К таким людям, далеким и верным моим друзьям, принадлежит Петр Степанович Свирненко, один из старейших советских полярников, опытный зимовщик и прекрасный охотник. Молчаливый, приветливый и трудолюбивый, оп пользовался уважением всех товарищей, многих советских рядовых полярников, которым известно имя Свирненко. По рождению украинец, бывший учитель й
371


пчеловод, много лет назад он уехал в Арктику и там надолго остался. Кажется, во всей советской Арктике нет самой отдаленной зимовки, где бы не побывал в свое время П. С. Свирненко. Не раз зимовал он на Новой Земле, на Земле Франца-Иосифа, на Северной Земле, на Таймыре. Каждая его зимовка — цепь подвигов н опасных приключений, о которых можно написать большую книгу. Как свойственно скромным людям, Петр Степанович не любит рассказывать о себе и только в счастливую минуту на охоте, когда оставались мы в тундре одни и Петр Степанович учил меня приемам охоты, ранее мне неизвестным, рассказывал оп кое-что из своего прошлого: о трудных одиночных блужданиях в полярных просторах, о зимовках, об охоте. Многих товарищей выручал он из беды, рискуя собственной жизнью.
РОДИНА ПТИЦ
В полярных странах медленно и неровно проходит время весны. Даже в самом конце июня нередко возвращалась зима, дул с севера холодный, ледяной ветер, засыпая снегом распустившиеся нежные цветы, по-зимнему бушевала пурга. Пробудившаяся жизнь, казалось, вновь замирала. Но все выше и выше поднимается над тундрой полуночное солнце, под снегом весело звенят ручьи, а над бурыми пятнами проталин белыми хлопьями взлетают бесчисленные куропатки. Свистят кулики, с криком кружатся и падают чайки.
Еще ранней весной начинается прилет птиц. Стая за стаей птицы торопятся на пустынный и далекий север. Их неудержимо манит далекая и холодная родина, где на бесчисленных реках и озерах птицы совершают брачный и семейный круг. В течение многих тысячелетий повторяют нтицы свой долгий и трудный путь. Побуждаемые природным инстинктом, целые полчища крылатых путешественников ранней весною покидают гостеприимные теплые края, чтобы вернуться на свою далекую и холодную родину. Какие таинственные силы, древняя привязанность к местам гнездований заставляет их совершать долгие и опасные перелеты? Свистом бесчисленных крыльев, призывными голосами наполняется весною ожившая пустынная тундра...
372


Еще в холодпую пору первыми прилетели пуночки п белые куропатки. За ними летят гуси, бесчисленны© кулики, появляются длиннокрылые крикливые чайки.
В начале нюня на обнажившихся проталинах, по~ крытых прошлогодней травою, появились стайки подорожников — веселых маленьких птичек, очень похожих на овсянок.
Разбиваясь на пары, ночью и днем кружат над тундрою дикие гуси.
Не многие охотники средней полосы России знают, как живут и гнездятся на дальнем Севере дикие гуси, ежегодно совершающие свой долгий путь над полями и лесами нашей страны. Кто из охотников не слышал веселый переклик пролетающих гусей, не следил за исчезающими в небе легкими косяками? Всякий охотник знает, как трудно добыть дикого гуся — осторожную и зоркую птицу... Готовясь к ночлегу, долго кружат они над рекою, с большой высоты замечают малейшую опасность.
На далеком Севере, в безлюдной и пустынной тундре, дикие гуси ведут себя по-другому. Здесь, на своей древней родине, крылатые путешественники чувствуют себя почти в безопасности. Еще ранней весною, когда лежит над тундрою снег, появляются их первые косяки. Выбирая места для гнездования, кружат гуси над устьями рек, над бесчисленными озерами, которыми вдоль и поперек покрыта тундра...
Бывалые и опытные охотники научили нас особенному приему. Завидев приближающихся в поисках подружек гусей, мы приседаем на открытом месте и, сидя на корточках, ритмично и плавно машем над головою раскинутыми руками. Эти плавные, похожие на взмахи крыльев двия^ения неизменно привлекают внимание пролетающих птиц. Сделав широкий круг, гуси обычно тянут прямехонько на спокойно ожидающего стрелка,
Застрелить налетевшего вплотную гуся, разумеется, нетрудно. Слышно, как щелкает дробь по перьям, как, кувыркаясь в воздухе, мгновенно утратив изящную свою ловкость и красоту, одна за другой грузно падают на землю подстреленные птицы...
Странное дело, охота здесь как бы утратила свою обычную привлекательность. Жалко убивать прекрасных доверчивых птиц, после долгого и опасного путешествия вернувшихся на далекую родину, радостными
373


голосами своими оживившими застылую, мертвую страну.
Выходя в тундру, редко беру с собою ружье. Подманив доверчивых птиц, быстро поднимаюсь во весь рост, громко хлопаю в ладоши. Испуганно забирая кры- лами, гуси столбом взвиваются над головою, и я еще долго любуюсь, как исчезают в небе красивые, сильные птицы.
ДАТА ВОЙНЫ
22 июня
Сегодня дата начала войны. Каждому есть о чем вспомнить. И я помню летний жаркий день, цветение лугов, тихую Уварь, забитую сплавом и еще не совсем убравшуюся в свои берега, и теплый над полями ветер, и жужжанье пчел на хозяйской пасеке, и трепетанье золотых карасей в сети, и мирный стук молотков в колхозной кузнице, и блеск кос на лугах, и аромат ландышей и созревающей земляники, и молодые утиные и тетеревиные выводки, и отразившиеся в речном затоне спокойные летние облака, и разговор с плотовыми рабочими в устье реки у костра, и первые тревожные вести с войны, и сыновей-богатырей моего деревенского приятеля, старика кузнеца Осипа Ефимовича, чудесного русского человека, так просто и ясно верившего в силу народа. И все пережитое.
Истерзана родная земля, убиты веселые богатыри, умер и сам кузнец Осип, измучена зеленая, лесами укрытая Смоленщина, где некогда пролетало мое дале^ кое детство,
23 июня
Вчера — двадцать второго июня — был самый долгий день, день летнего солнцестояния. С сегодняшнего дня солнышко покатилось под горку, к полярной зиме. Экая, говорят, наша сторонка, как где-то поют на Крайнем Севере безнадежную песенку:
Двенадцать месяцев — зима.
Остальное — лето!
Здесь мы как в строгом мужском монастыре — ни единой женщины; бабьим духом, как говорится, и не
374


пахло. Как земля стоит от века веков* не было на берегах Таймырского озера легкой женской ноги. В прошлом году, говорят, прилетала с попутным самолетом— пилот Мальков пригласил—метеорологическая девушка Рая с Усть-Таймыры, всего иа один часочек. Повернулась, как трясогузочка на береговой гальке, посмотрела туда-сюда голубыми глазами — и до свидания — улетела. Как трясогузочка. Так и не знаю, вздыхали или не вздыхали парни: без меня было...
Так строг и некасаем наш монастырь, даже портретов женских, простых фотографий что-то не видно, никто не показывает. В единственном завалявшемся номере «Огонька» нет ни одного женского изображения, И пусть не обидятся наши любимые жены, одни оставшиеся на трудном домашнем хозяйстве: без заботливой женской руки сама собою движется наша суровая походная жизнь. Пусть не подумают, что без нежной руки мы совсем опустились, заросли грязью, забыли следить за собою...
Сказать нечего: на окнах «монастырского» нашего скита нет кружевных занавесок, нет праздничных скатертей и прочих прелестей принадлежности домашнего обихода. Чудесно устраиваемся мы на камне возле походной палатки, и если даже не радует путников погода, надолго запомнятся походная скудная трапеза, и чистое высокое небо, и горы, и голоса пролетающих над лагерем бесчисленных птиц... Странное дело: реже здесь слышатся скоромные, соленые разговоры, и даже у самых заядлых любителей острой приправы как будто пропала до них охота. Нет-нет да и добродушно пошутим над нашими холостяками: «Ну как, кого во сне видели, блондинку или брюнетку?» — или неуемно подвижной ботаник-профессор без нужды припишет в фенологический дневник своего ученика Окмйра нарочно придуманную фразу: любовался-де на цветы и вспоминал глаза любимой девушки...
О женщинах говорится уважительно. Кто знает, быть может так, в одиночестве, происходит преображение и возникает мечта о Прекрасной Даме и Незнакомке, которых заслоняют от нас домашние неурядицы и кружевные занавески,
375


ПЕРВЫЙ ДОЖДЬ
26 июня
Утром, «на рассвете» (здесь, разумеется, совсем неуместно это обычное выражение: день и ночь по свету почти не различаются, и о времени «рассвета» мы узнаем по карманным часам) сегодня первый настоящий дождь барабанил по крыше. Этот знакомый приятный звук напомнил вдруг детство, деревню, теплое лето — быть может, поэтому так крепко и долго спалось, легкие, детские снились сны...
Одевшись, отворил дверь и вышел на волю. Так обрадовали ворэавишеся с ветром запахи пробудившейся земли! До сего времени я был уверен,.что тундра бедна ароматами. Опытному наблюдателю природы странным казалось почти полное отсутствие запахов в необычайно чистом, прозрачном воздухе полярной страны. Оттаявшая под лучами солнца земля почти не пахла, а веющий в лицо ветер обычно не наносит знакомых, тревожащих нас запахов весны. Здесь не почует путешественник и неприятного запаха тления — в чистом, холодном воздухе ничто не разлагается, ничто не тлеет...
Сегодня, после первого дождя, впервые я узнал аромат тундры. Ветер тянул над обмытой дождем, покрытой скудной растительностью тундрой, и в его дуновении я почувствовал очень знакомый смолистый запах багульника, земли, болотной мокрой листвы.
Странное дело: этого знакомого запаха весны почти никто не почувствовал. Это, быть может, объясняется особенной остротой обоняния, которою я всегда отличался. Острота обоняния, так же как и острота слуха, в наблюдениях над природой доставляла мне много наслаждения. В окружавшей природе нередко улавливал я тончайшие ароматы, самые отдаленные воспоминапия возникали тогда с особенной силой... Я помнил, как, каждый по-своему, пахнут посещенные мною большие города; в воспоминаниях раннего детства и наших ночных сновидениях запахи имеют особое значение. Странное дело: здесь, в лютой, холодной стране, где так редко проглядывает солнце, с особенной, четкой остротою вспоминается родная, такая знакомая с детства при; рода; я как бы слышу шелест листвы березовой рощи.
В этой повышенной остроте воспоминаний скрыта особенная, захватывающая дух прелесть. Так художники
376


и поэты зорче видят «из прекрасного далека» свою родину, и поэтическое чувство в них вырастает с особою силой.
Вдыхая запахи пробужденной земли, берегом озера я ухожу в тундру, поразительно изменившуюся в течение одной ночи. Неузнаваемо было и посиневшее почтя до черноты озеро: толстый, двухметровый лед вздувался; просачиваясь сквозь береговую гальку, бесчисленные бежали ручьи. Но уже наступила настоящая, подлинная полярная весна, которую мы так нетерпеливо ожидали. И вместе с весною наступало время полной распутицы, невозможности двигаться на вездеходах внутрь горной страны, которую пересекали теперь бесчисленные бурные потоки, наполненные водою и снегом глубокие распадки, куда, как в волчью яму, может провалиться тяжелый вездеход.
Мы давно не знаем выходных дней, календарные числа перепутались. Кроме радистов и метеорологов, ведущих регулярные наблюдения над погодой, никто точно не знает название наступившего дня. Дни и ночи перепутались. Даже вездесущее радио, крепко вошедшее в повседневный наш быт, теперь почти отсутствует. Связь с внешним миром держим лишь в определенные часы. Несмотря на отсутствие постоянной связи, ни па минуту не забываем об общей жизни Советской страны, частью которой себя чувствуем неизменно, здесь с еще большей остротою.
КОНЕЦ ВЕСНЫ
Чудесный голубой день, чистое небо, зеркальный воздух, глубокая прозрачная тишина! Наконец-то и в этой холодной стране наступила настоящая весна, близится короткое полярное лето. После весенних праздничных игр у птиц наступили будние дни забот. Звеневшая бесчисленными голосами токующих птиц пустынная тундра замолкла. В жизни птиц пришла хлопотливая пора гнездования. Белоснежные брачные наряды самцов-куропаток поблекли. Скромные самочки переоделись в домашние платьица, будничным цветом своим неразличимо слившиеся с буровато-жел*
377


той раскраской тундры. Пышным свадебным нарядом еще по-прежнему красуются самцы гаг-гребенушек, изредка пролетающие над пустынными каменистыми берегами, да в праздничных костюмах, в нарядных кружевных воротниках разгуливают длинноногие щеголи — турухтаны. Куда-то попрятались, рассыпались суетливые кулики. Поделив безбрежные просторы тундры, птицы разбились на пары. Как бы охраняя покой умолкнувшей тундры, на вершинах пустынных холмов и останцев недвижно маячат полярные совы — бессонные часовые... Из-под ног путешественника то и дело выбежит, припадая к земле, куропатка-наседка да сорвется с гнезда и, как подстреленный, тут же упадет на землю крошечный куличок. Стараясь отвести незваного посетителя от своего гнезда, притворившись беспомощным, куличок кувыркается у самых ног путешественника, как бы приглашая дотронуться до него рукою.
С улыбкой наблюдаю уловки маленького хитреца. Осторожно смотрю под ноги. Среди разноцветных камешков береговой осыпи даже на близком расстоянип трудно разглядеть крошечные яички. И цветом и формой эти лежащие на голой гальке яички так похожи на окружающие их мелкие камешки, что даже зоркому хищнику не всегда удается их заметить...
Над простором тундры низко летят дикие гуси, Слышу знакомые голоса, вижу стайки пролетающих птиц. Сделав круг, дикие гуси присаживаются на жировку. Мне видны длинные вытянутые шеи, их туловища, скрывающиеся за кочками тундры, поросшими мхом и полярной березкой.
Вот у основания каменной россыпи пробирается покрытый клочьями вылинявшей шерсти песец-кресто- ватик («крестоватиками» промышленники Севера называют весенних и летних вылинявших песцов, темные пятна расцветки которых имеют форму креста). Долго слежу за уловками зверя, почуявшего лакомую добычу. Прячась за обломками камней, тихонько пробирается хитрый разбойник. Вижу лисью мордочку, лисьи вострые ушки. Иногда он останавливается, как бы прислушиваясь, приглядываясь к спокойно жиру* ющим гусям. Но нелегко поймать осторожного и чуткого гуся в открытой тундре. Слюнки текут у прожорливого песца. Сделав прыжок в сторону, он придавил
378


ладами выскочившую пеструшку и, скрывшись в промоине, занялся обедом. Хищного разбойника заметили чайки-поморники, зорко охранявшие свое гнездо* С громкими криками вьются они над каменной россыпью, в которой затаился песец. Мне хорошо видно в бинокль, как птицы взлетают, круто падают на спину зверя. Отбиваясь от птиц, песец огрызается, щелкает зубами, но смелые поморники настойчиво преследуют врага. Спасаясь от них, песец прибавляет ходу, и я еще долго вижу, как в просторах тундры мелькает его подвижная, легкая тень...1
Пара черных поморников кружится над моей головою. Смелые птицы нападают с такой решительной настойчивостью, что приходится от них обороняться, прикрывать голову от ударов..,
Мой наблюдательный пункт — у подножия каменного останца, одиноко возвышающегося над необозримыми просторами тундры. По охотничьим приметам, здесь должна пролегать трасса пролета диких гусей, отлетающих на линьку в восточные районы Таймырского полуострова. С отлогого склона останца открывается обширный вид на Таймырское озеро, на уходящие в прозрачную даль пустынные извилистые берега. Направо и налево расстилается холмистая безбрежная тундра. С ружьем в руках я сижу на обломках выветрившегося останца, украшенных разноцветным узором лишайников. Необычайное чувство одиночества владеет здесь человеком. Чувствую себя в глубине пустынного, безлюдного мира. Охотничье ружье лежит па коленях. Слышу близкие голоса птиц. Косяки гусей пролетают над моей головою. Десятки тысяч лет назад так же раздавались здесь эти спокойные голоса.
1 Сказать кстатп: в центральной части Таймырского полу* острова песцы встречаются сравнительно редко, однако на нем неоднократно приходилось встречать мышкующих песцов. Летом молодые непуганые песцы, случалось, вплотную подходили к отдыхавшпм путешественникам. С забавными ужимками приближались они к людям, начинали обнюхивать сапоги. Стоило пошевелиться — песцы рассыпались во все стороны для того, чтобы опять осторожно приблизиться к отдыхавшим людям. По-видимому, их влекло к людям необоримое ребячье любопытство.
379


У берегов озера тундра оголилась, кое-кое-где ярко белеют пятна снега. Но еще крепко держит ногу нерастаявшая, твердая мерзлота. Всюду звенят ручьи, шумят весенние речки, пробивая путь в наполненных снегом глубоких распадках. В снежных размывах гремят живописные водопады. На озере еще стоит лед, местами уже посеревший; в образовавшихся глубоких заберегах уже просвечивает покрытое камнями дно. Любители рыбной ловлн ночыо и днем таскают жмущуюся к берегу рыбу. На мокром рассыпающемся льду лежат огромные рыбины с красноватыми плавниками, еще не успевшими поблекнуть. Это последние дни подледного зимнего лова. В западной своей части, где впадает река Верхняя Таймыра, озеро, по-вттди- мому, уже расчистилось, и со дня на день можно ждать общего ледохода. Но по-прежнему плотен и толст в своей подводной части образовавшийся за зиму лед, и, кажется, нет такой силы, чтобы сокрушить, поломать железную его толщину.
Чаще и чаще появляются в небе кучевые пухлые облака — верный признак близкого лета. Но и эти высокие облака, сочетаясь с суровым ландшафтом страны, кажутся незнакомыми, другими...
Так редки в этой суровой стране ясные и тихие дни, природа почти не улыбается. Но зато особенно милы, чудесны редкие улыбки полярной природы!
После такой ясной улыбки опять хмурится небо, злобно свистит ветер. Под напором холодного ветра стены жилища колеблются.
Но н в злобном дыхании ветра чувствуется близость полярного лета. Набухает, темнеет иа озере лед, в образовавшихся заберегах ходят и пенятся волны. Не обращая внимания на дурную погоду, завзятые рыболовы продолжают таскать иа крючки рыбу. В озере с каждым днем прибывает вода. Преграждая путь путешественникам, по всей тундре гремят, разливаются холодные бесчисленные ручьи и потоки.
Ветер, ветер! Низкие темные облака. Серая гладь озера и холодная, зеленоватая вода в открывшихся ваберегах. Птицы точно попрятались, примолкли.
380


Редко-редко, сбиваемый ветром, протянет над берегом гусь да покружатся и исчезнут неведомо куда чайки. В тундре звенят ручьи, ярко сверкают пятна снега. За тридцать дней на глазах наших произошли заме-* чательные превращения...
Есть в этих днях особенное время затишья, когда, как бы утомившись, живая природа вдруг засыпает. Все как бы примолкает, настораживается в природе, нерушимая стоит тишина. Особенное чувство испытывает в эти дни человек. Растут-поднимаются на глазах травы, сладостно пахнет земля, цветы распускаются.
ПТИЦЫ
В живой природе полярной страны все как бы торопится захватить короткое лето. В прозрачных ледяных тепличках мы находилн распускавшиеся растения и, несмотря на пургу и жестокие морозы, наблюдали над снежной тундрой первых крылатых разведчиков — птиц, спешивших иногда лишь для того, чтобы погибнуть. Так велика у перелетных птиц тяга на свою холодную родину, что их не останавливают тяжкие лишения и опасности, огромное пространство.
Необычайно быстро проходит у птиц весенняя «красная горка» — веселое время спаривания и брачных игр, ради которых самцы оделись в праздничные одеяэды. Не успеешь налюбоваться на игры птиц — у хлопотливой самочки уже заложено гнездо, искусно прикрытое сухою травою. Даже острый глаз хищника но всегда разглядит сидящую на гнезде птицу, расцветкой своего оперения слившуюся с растительностью тундры.
Еще пролетают над замолкающей тундрой холостые гуси-самцы. Нетрудно приманить и застрелить одинокого гуся, подыскивающего себе подругу. Пролетающий гусь непременно сделает круг и приблизится к стрелку, размахивающему над головой руками. Налетевшего гуся приходится стрелять накоротке, и разве уж самый неопытный стрелок сделает промах, выцели- вая крупную птицу, столбом взмывшую в небо. Но и гуси-одиночки пролетают все реже и реже. Только по-прежнему стон стоит от бесчисленных куликов, населивших все безграничное пространство тундры* В голосах птиц преобладают мирные, тихие звуки*
381


Бурное время весны, соревнования самцов и веселого красования промелькнуло, его сменили будни насиживания, накопления сил и выращивания потомства...
Под сухой круглой кочкой, покрытой бурой травою, я нашел гнездо куропатки. На соседней кочке сидел белоснежный самец-петушок, отчетливо выделявшийся на буром фоне тундры. В нем уже не оставалось грациозной живости, задора и красоты, которыми недавно мы так любовались. Утомленный весенними играми, петушок сидел понуро и неподвижно. Он равнодушно следил за моими движениями, пе выказывая ни малейшего беспокойства. Я подошел вплотную к неподвижному петушку, и мне показалось, что птица ранена, не может летать. Я протянул руку — петушок вспорхнул. Распахнув крылышки, он тихо летел над самой землею, как бы приглашая меня за собою. Хорошо зная повадки птиц, точно таким приемом отводящих от гнезда хищников, внимательно смотря под ноги, я направился в противоположную сторону. Охотничья догадка оправдалась. Я ступал со всею осторожностью, разглядывая под ногами каждую кочку, каждую пядь земли. Как ни старался я разглядеть замаскированное гнездо, все старания были напрасны. Так и не удалось бы мне найти искусно скрытое гнездо, если бы я пе наступил ногою на кочку. Под этой кочкой, покрытой прошлогодней бурой травою, в замаскированном гнезде таилась и пряталась наседка. Желтовато-серенькая курочка сидела в гнезде, прижав головку, поглядывая на меня блестящим черным глазком. Нагнувшись над гнездом, я попытался осторожно погладить притаившуюся наседку. Почувствовав прикосновение рукп, наседка соскочила с гнезда, притворно волоча крыло, прихрамывая на одну ножку. В замаскированном гнезде я насчитал больше десятка насиженных яиц, и чтобы пе дать им остынуть2 поспешил поскорее убраться...
ДРУЖНЫЕ КУРОПАТКИ
Очень часто у нас, у людей, бывает так — оскорбит, обидит кто-нибудь слабого, брякнет при женщине грубое слово; да и разве редко «цари мироздания» бросают семьюжена остается с маленькими детьми мыкать горе, проклинать судьбу.
382


У огромного большинства птиц и зверей не так. Есть у животных и весенняя чистая любовь с прекрасными брачными играми, есть верность, дружба и самопожертвование. Многие звери и птицы, разбившись на пары, остаются навеки вместе: дружно строят гнездо, дружно выкармливают и воспитывают, до последнего дня свое многочисленное семейство, а певчие птицы-самцы услаждают звонкими песнями сидящих на гнездах милых подружек. Бывает, разу* меется, в птичьем и зверином'мире совсем по-другому. Дикая утка, к примеру, тщательно прячет от сладострастного и грубого мужа свое гнездо и, отлучаясь, чтобы положить яйцо, старается обмануть мужа. Найдет селезень гнездо — перебьет яйца. Ему от супруги, как и в человеческом иногда мире, наслаждение требуется.
Из всех диких птиц самая дружная, семейственная —■ куропатка. Мне куропатки напоминают старых уездных хозяек. Живут оседло, хлопотливо, добропорядочно. У людей-куропаток занавесочки, самоварчик, цветочки на окнах. И непременно болыпой-преболь- шой выводок.
Эти же сахмые куропатки показывают изумительные примеры самопожертвования. Защищая детей, не задумываясь жертвуют своей жизнью родители. В природе нередко встречаются необычайно крупные выводки куропаток, до двадцати пяти — тридцати штук. Наверное можно сказать, что такой выводок составился из двух куропаточьих семейств, — семья куропаток усыновила соседний осиротевший выводок, родители которых погибли; свои и чужие дети растут и воспитываются, как родные.
Здесь, в тундре, мне удалось наблюдать жизнь куропаток, не видевших и не боящихся человека.
ТРОНУЛСЯ ЛЕД
7 июля
Вчера был памятный, незабываемый день. Утром —. тишина, солнце, тепло. К вечеру подул восточный ветер, по всему озеру тронулся лед. Во время обеда кто-то взглянул в окно, громко крикнул:
— Скорее идите смотреть: лед тронулся!.*
383


Оставив обед, накидывая наспех одежду, мы выбежали на берег. Зрелище открывалось изумительное. Возле маленького домика полярной станции стояли люди, без шапок, в одних легких рубахах. На покрытом льдом озере от края до края зигзагами расходились огромные трещины, черневшие открытой водою. Обжигая лица, дул резкий ветер. Невообразимое, фантастическое совершалось на берегу. Движимое силой инерции, огромное ледяное поле напирало на берег. Светясь фосфорическим светом, льдины ломались, дыбились, рассыпались хрустальным порошком. На глазах наших росла огромная сказочная гора, вся светившаяся зеленоватым светом. Казалось, живая неведомая сила управляет движением льда. На вершине хрустальной горы вырастали чудесные башни, замки, фантастические города. Все это с шумом и шорохом тут же рушилось, рассыпалось в прах, и на глазах иаших вновь возникали сказочные здания, мерцающие чудесным алмазно-голубым светом.
Светящиеся, алмазные, зеленоватые тяжелые льдины двигались, вырастали, обрушйвались на отлогий берег, катя перед собою вывернутые со дна озера многопудовые камни, кувыркавшиеся по земле. Взволнованные необычайным зрелищем, по берегу с лаем и воем носились собаки. Люди стояли молча, не обращая внимания на пронизывающий ветер, трепавший волосы на их открытых головах. Изредка слышались короткие замечания:
— Какая силища!
— Красота!
— Вот если на домики наши попрет!..
— Кинооператоров бы сюда!
Впрямь, не хватало в тот час кинооператоров, чтобы запечатлеть необыкновенное зрелище, любоваться которым приходится очень немногим.
Не более двух часов продолжалось интересное явление. Силы, двигавшие льдами, встретив сопротивление береговой полосы, скоро иссякли, и живая сказочная картина застыла. Перед нами недвижно возвышалась высокая ледяная гора, светившаяся чудесным нежно- зеленым светом. С тихим шуршанием сыпались осколки льда, с хрустальным звоном струилась вода.
Не замечая насквозь пронизывающего одежду ветра, мы долго любовались чудесным зрелищем. Веселый
384


и возбужденный, зашел я обогреться в домик полярной станции. В уютно обжитых комнатках домашне пахло печеным хлебом, уютом теплого человечьего жилья, где соблюдался аскетический, дельный «мужской» порядок и щепетильная чистота, которые можно наблюдать на дружных дальних полярных зимовках...
8 июля
Ясный ветреный день. После вчерашнего бурного дня — ясное, глубокое небо с летними кучевымй облаками. На озере движется лед: гонимые течением, медленно проплывают широкие ледяные поля, смыкаются и расходятся отдельные льдины, образуя чернеющие водою трещины и разводья. Необычайно это сочетание высокого летнего неба, вчерашней грозы, многоцветной радуги с холодным по-зимнему ветром и еще пе растаявшим льдом, с белыми пятнами снега, всюду разбросанными по тундре...
По наблюдениям старых зимовщиков, дней через десять — двенадцать должно очиститься озеро, но еще долго будет стоять лед ц, устье реки Нижней Таймыры, не раньше августа могут ходить по реке катера. Так коротко в этой полярной стране настоящее лето. А в сентябре уже вернется зима, озеро покроется молодым льдом, начнутся пурга и метели...
Над примолкнувшей тундрой, над берегами озера летят и летят косяки гусей. Гуси направляются линять на восток, в пустынную, недоступную часть тундры. Ночью и днем слышатся их знакомые голоса. Возле самого дома, под окнами, появились цветы, пахнущие сильно и пряно. На склоне останца маленький нежный цветочек вытянулся, доверчиво склонил головку на плоский камень, как на подушку. Здесь, па камне, нагретом скудным летним солнцем, ему теплее...
НАЧАЛО ЛЕТА
Весь день полон перемен и событий. Утром собирались в дальний поход в восточную, неисследованную часть озера, готовили шлюпки и снаряжение, рассчитывая пробираться у берега каемкой открытой воды. К вечеру все вдруг неузнаваемо переменилось:
13 И. Соколов-Микитов, т. 2 385


двинулся лед, перед самыми окнами нашей зимовки, словно в сказке, высилась ледяная хрустальная гора. Освещенная полуночным солнцем, нависла густая лиловая туча, и над озером, покрытым посиневшим льдом, вдруг засияла, дугою перекинулась с берега на берег многоцветная радуга, как бы предсказывая перемену в погоде. Зрелище этой чудесной радуги было необычайно. Крепче и крепче нажимал ветер, хлестал крупный ледяной дождь; под напором сильного ветра кипела и волновалась в сузившихся заберегах холодная вода.
Днем мы ходили ловить в маленькой бухточке рыбу. Крошечным неводком-волокушей в одну тоню вытащили несколько десятков крупных сигов и целую кучу серебристых скользких хариусов, прижимавшихся на отмели к самому берегу. Рыба живым, трепещущим серебром наполняла мотню волокуши. Множество рыбы лед прижал к берегу, загнал в бухту; казалось, вода кдпела живой рыбой. Каждый заброс волокуши приносил обильный улов. Не обращая внимания на ветер и холодный дождь, весь день продолжали ловить рыбу в запас.
Вечером, попечением нашего повара Михайлыча, мы лакомились и грелись «многоэтажной» ухой, испробовать которую доводилось лишь немногим рыболовам.
Все жесточе и жесточе нажимал ветер, дощатые стены барака дрожали и колебались. Взглянув в забрызганное дождем окно, я увидел, как от берега к берегу по огромному полю льда зигзагами, уходя вдаль, побежала черная трещина, неизменно и быстро расширяясь. Разбитое ветром, огромное поле льда двинулось к югу. Темная грозовая туча стояла над южной частью Таймырского озера, сбрасывавшего с себя ледяные оковы. Странная ярко-лиловая молния сверкнула вдруг, ослепив глаза, глухо пророкотал гром. Никогда еще не доводилось мне видеть летнюю грозу в Арктике. Странно было слышать в этой холодной стране первую грозу, возвещавшую начало полярного лета. Быстрее и быстрее надвигалась туча, над ледяными полями вспыхивали лиловые молнии, и на глазах наших раскалывался и уносился ветром лед, вырастали, чернели и ширились кипевшие волнами черные разводья. Мы долго не ложились, любуясь потрясающей картиной полярной грозы и ледохода*
386


ОСТРОВ КРАСНОЗОБЫХ КАЗАРОК
Из великого множества птиц, ежегодно прилетающих гнездиться на побережье Полярного океана, самой редкостной и красивою птицей знающие люди справедливо называют краснозобую казарку. В со праздничном, необычайном наряде нет ярких, кричащих красок, свойственных некоторым экзотическим птицам, но как прелестен украшающий ее шею и головку затейливый узор, червонно-бронзовая грудь, изящная маленькая головка! За редкостную эту птицу владельцы европейских зоопарков платят сотни золотых рублей.
Как уверяют ученые-орнитологи, краснозобые казарки живут и гнездятся лишь в пределах нашей страны. Осенью и весною совершают они долгий путь — от южной части Каспийского моря до пустынных берегов холодного океана. Путешествуя некогда в краю птичьих зимовок, я наблюдал краснозобых казарок в заповеднике имени С. М. Кирова, в заливе Кизил-Агач. Чудесные птицы кормились на отмелях мелководного залива. Быстрыми табунками пролетали они на жировку в Муганскую степь. Ранней весною возвращаются казарки на далекую свою родину.
На одном из островков Таймырского озера мы обнаружили гнездовье краснозобых казарок.
В маленькой лодке, подхватываемой волною, я осторожно причаливаю к пустынному островку, сойдя в воду, вытаскиваю лодку на прибрежные камни.
Тихонько, без охотничьего ружья, которое мпе здесь не нужно, обхожу небольшой каменистый остров. Из-под моих ног с криком тревоги слетают гнездящиеся на каменной отмели крикливые чайки, кружат и падают над моей головою. В их криках мне как бы слышатся слова тревоги и брани.
— Чей ты? Чей ты? — взлетая и падая, спрашивают чайки.
— Чужой! Чужой! Чужой!
— Опасность! Опасность!
— Уходи! Уходи!
— Ушел! Ушел!
— Чер-р-рт! Чер-р-рт! Чер-р-рт! — пикируя над самой моей головою, грозно бранятся поморники.
73"
387


В глубине острова, среди обломков камней, гнездятся краснозобые казарки. Их гнезда скрыты на ложном склоне скалистого островка.
Сидящих в пуховых гнездах казарок трудно увидеть — так сливается окраска их нарядного оперения с цветным узором лишайников на окружающих гнезда обломках камней. Иногда птицы срываются из-под самых ног. Невольно вздрогнешь от шумного взлета, от тревожного крика напуганных птиц.
Некоторые смелые птицы продолжают сидеть в своих пуховых гнездах. Совсем близко можно любоваться чудесным их оперением. Я вижу черные глазки, маленький клюв, пестрый чертеж полосок на вытянутой червонно-золотистой шее.
Слетевшие с гнезд казарки садятся у берега на воду; колыхаясь на волнах, они внимательно следят за незваным гостем, неторопливо обходящим их заповедный остров.
«Хорошо бы, — думаю я, — одному поселиться, пожить на этом сказочном островке. Сторожкие птицы, наверное, скоро привыкнут к человеку, не причиняющему им никакого вреда». Проходя птичьим островом, я вспоминаю моего приятеля, ученого-орнитолога, с которым познакомился некогда в краю птичьих зимовок* Приятель рассказывал мне, как, изучая повадки птиц, он жил в палатке на пустынном песчаном островке, сплошь покрытом птичьими гнездами. Птицы пригляделись и привыкли к поселившемуся на островке человеку и совсем его не страшились. Они не слетали, когда он подходил к гнездам и трогал наседок руками. Палатка его была разбита в центре птичьей колонии. Учеиый-птицевед засыпал и просыпался под клики птиц. Из палатки он наблюдал, как в ближайших гнездах вылуплялись птенцы, как выкидывали птицы из гнезд разбитую скорлупу, кормили птенцов. Подраставшие птенцы забегали в палатку. При появлении хищников взрослые птицы дружно отстаивали своих птенцов. Тучею кружились они над залетевшим крылатым хищником, поливая его густым дождем известкового помета. Опозоренный, политый белым пометом, хищник торопился убраться...
Я брожу по скалистому острову, любуясь на сказочных краснозобых казарок. Встревоженные птицы
388


как бы привыкают ко мне, спокойно усаживаются на свои гнезда. Окруженный птицами, долго сижу у подножия небольшой нагретой солнцем скалы, возле которой голубым ковром цветут полярные незабудки.
ОЛЕНИ
Выходя в тундру, почти всякий раз видим оленей. Робкие животные пасутся обычно у подножия каменных останцев, на склонах пологих холмов, в долинах рек, во всех направлениях пересекающих тундру. К пасущимся диким оленям трудно подойти близко. Человеку в тундре нелегко укрыться. Издали замечают человека спокойно пасущиеся олени. Лишь изредка, скрываясь за выступами каменных останцев, удается близко наблюдать оленей. Спокойно бродят они небольшими дружными табунками, то поднимая, то опуская головы, украшенные ветвистыми рогами. Поразительно сливается окраска их меха с окраской тундры.
Малейшее дуновение ветра доносит до оленей запах человека. Сторожко поднимают они свои красивые головы. В бинокль можно увидеть, как кидаются животные в бегство, исчезая за холмами тундры.
В просторах Таймырского полуострова еще сохранились многочисленные стада диких оленей. Подобно пролетным птицам, весною совершают они долгий и трудный путь на новые пастбища в холодный край, никогда не посещавшийся человеком. Здесь, на севере Таймырского полуострова, олени были в безопасности от охотников, подстерегавших их на берегах озер и рек. Несомненно, дикие олени, в великом множестве приходившие каждое лето на пастбища в эту страну, сохранились благодаря ее недоступности.
Я не знаю и не видел животных более кротких и беззащитных, чем северный олень. В прекрасных темных глазах оленя — скорбь и покорность мученика. У северных оленей множество врагов, начиная от злых оводов, в летние месяцы преследующих стада, кончая волками и человеком.
На огромное пустынное кладбище похожа тундра, усеянная костями погибших оленей. Сколько веков и тысячелетий лежат здесь эти кости, выбеленные
389


солнцем оленьи голые черепа, потонувшие в оттаявшей мерзлоте позеленевшие ветвистые рога?
Стада оленей неизменно сопровождают полярные волки. Больных и ослабевших, отбившихся от стада оленей разбойники-волки уничтожают беспощадно. Быть может, поэтому среди диких оленей не бывает повальных заразных болезней, которым так часто подвержены домашние ручные олени. Волки здесь как бы выполняют роль жестоких и неумолимых санитаров, уничтожающих каждое заболевшее животное. Странное дело: количество волков, преследующих стада оленей, не увеличивается. Природа сама устанавливает (как везде и во всем) строгое равновесие. Не будь злых санитаров-волков, очень возможно, что все оленн погибли бы от повальных болезней. Таковы неумолимые и разумные законы природы.
Еще весною мы наблюдали, ранний ход диких оленей. Небольшими табунками олени двигались по льду Таймырского озера, переправляясь с юга на север, на пустынный северный берег озера, куда люди еще никогда не проникали. В солнечные ясные ночи и днп на ослепительной белизне снегов мы наблюдали медленно двигавшихся животных.
Наши охотники устраивали иногда засаду у небольшого каменного островка, мимо которого проходили усталые олени. Я не принимал участия в этой охоте. По рассказам охотников, олени подходили иногда почти вплотную к зарывшемуся в снег человеку. Слышались сухие винтовочные выстрелы. Убитые й раненые олени падали в снег, кровавя ослепительно чистую его белизну, мучительно бились в предсмертных судорогах. Жестокою смертью кончался их путь на север, в некогда безлюдную молчаливую страну, где ружейные выстрелы еще не нарушили торжественной первобытной тишины.
Охота на кочующих усталых оленей была, впрочем, необходимостью. Нам нужно было кормить собак, питаться самим. Весенняя охота продолжалась недолго. Застрелив десятка два оленей, самые заядлые охотники вскорости прекратили стрельбу, и мы спокойно наблюдали весенний ход оленей. Разбившись на небольшие табунки, бродили они по склонам бесчисленных холмов, разрывая копытами снег в поисках скудной пищи.
390


Некогда дикие северные олени водились и паслись но всему обширному побережью Полярного великого океана — от Кольского полуострова и северных берегов Норвегии до далекой Камчатки. Бесчисленные ста* да оленей кочевали по крайнему северу американ* ского материка, в Гренландии и на Шпицбергене* Пробиваясь некогда на север пустынного Карского моря, покрытого почти непроходимым льдом, мы нахо- дили рога диких оленей на вновь открываемых островах.
В настоящее время диких оленей осталось но много. Их беспощадно истребляли охотники, вооруженные современным оружием, ловили и съедали голодные полярные волки.
Люди, обитавшие на далеком севере нашей страны, жившие первобытной кочевой жизнью, с незапамятных времен приручали и одомашнивали диких оленей. Одомашненные олени, по своему внешнему виду ничем не отличимые от оленей диких, стали необходимыми друзьями кочевника-оленевода. Оленеводство сделалось основным хозяйством первобытного человека. Не требуя большого ухода, домашние олени спасали жизнь человека, помогали ему перебираться с места на место, кормили, одевали. Зимою они ходят в запряжках, перевозя семью и имущество хозяина.; Мясом оленей люди питаются, из меха оленей шьют одежду и обувь. Шкурами оленей покрывают свои переносные чумы, накрывают детей и спят под теплыми оленьими мехами. В играх, сказаниях, обрядах и песнях северных народов видное место отводится верному другу — оленю.
Но и жизнь человека в силу необходимости приспосабливается к жизни и привычкам оленей. Стаду диких и домашних оленей необходимо часто менять пастбища, переменять опустошенные, объеденные места. Люди следовали от пастбища к пастбищу за своими стадами. Так возникла вечная кочевая жизнь первобытных оленеводов. Вместе со стадами домашних оленей люди передвигались по обширной тундре. В примитивном быту кочевника-оленевода все было приспособлено к этим вечным кочевкам: утварь, жилище, домашнее устройство. С необычайной легкостью, поражавшей стороннего наблюдателя-европейца, снимались оленеводы с места и вновь садились. Это кочевое
391


устройство вошло в плоть и кровь северных народов, и редкий кочевник соглашался менять свой привычный быт и уклад на оседлую и спокойную жизнь цивилизованных людей.
Домашнее оленеводство с незапамятных времен развивалось только на севере нашей страны. Ни в Америке, ни в других северных местностях домашнего оленеводства люди не знали. Великую помощь оленеводам в пастьбе оленей оказывают приученные к этому делу собаки. Собаки охраняют и пасут стадо, помогают пастухам собирать оленей, подгоняют к стаду отбившихся быков. У каждого пастуха имеются две- три собаки-помощницы. Оленеводы недолго задерживаются на месте со своим стадом. Через два-три дня чум снимается, двигается на новое место, где еще не подъеден корм. Выеденная растительность медленно возобновляется в тундре. Нужны годы, чтобы раз выбитое пастбище возобновилось. Все шире и шире приходится ходить оленеводам в поисках нетронутых мест. Широка, обширна тундра, но и много выбивают тундры олени.
Среди домашних оленей нередко бывают повальные болезни. От сибирской язвы и копытной болезни погибали тысячи, десятки тысяч голов. От больных оленей заражались сибирской язвой люди, опустевали огромные пастбища, вымирали людские стоянки. Всюду в тундре белели кости оленей, стояли вымершие чумы. К этим вымершим пастбищам люди опасались приближаться, и зараженные пастбища долгое время стояли пустынными, ни одно стадо к ним не подходило близко.
В тех местах, где дикие олени могут встречаться с домашними, нередко происходит спаривание. В пору гона в стаде домашних оленей обычно появляется дикий олень-самец. Дикого оленя трудно превратить в домашнего. Многочисленные попытки приручения диких оленей обычно кончались неудачей. Домашние олени, оставшиеся на воле, нередко обращаются в первобытное состояние, дичают, пасутся и живут вместе с дикими. Такое явление особенно часто в местах, где домашние олени гуляют на свободе без присмотра собак, приученных пасти оленей. Так, например, на Чукотке нередко дичали целые стада.
392


Во время гона самцы-хоры 1 приобретают неприятный запах, мясо их несъедобно. Ненцы-@леневоды кастрируют самцов, достигших семилетнего возраста. К стаду подпускаются молодые, сильные олени и подростки. Часто происходит так, что во время драки взрослых, сильных оленей с важенками спариваются слишком молодые олени, — это ведет к вырождению стада. Взрослых оленей кастрируют для того, чтобы употреблять их в езде; важенок запрягают только яловых. Неплодные важенки — хаптарки — особенно ценятся в быстрой, но недолгой езде. Вся тяжелая ра- бота ложится на взрослых самцов. Олени привыкают к человеку, слушаются его голоса, работают до полного изнеможения. Олени — это извечные мученики. Прекрасные темные глаза оленей тоскливы и покорны.;
ЛЮДИ В АРКТИКЕ V
На полярных зимовках, как и во всех многолюдных экспедициях, бывают дельные люди и бездельники, скучные и веселые, бодрые и унылые, здоровые и больные. Ни одна зимовка не проходит без мелких и крупных недоразумений, не всякий способен выдержать, перенести спокойно долгую полярную ночь, вынужденную скученность. Всё переговорили, перечитали все книги, рассказали все анекдоты, переслушали потертые пластинки, каждый о каждом давно знает всю подноготную. Люди надоедают друг дружке, все присмотрелось, прислушалось, изучены недостатки и достоинства каждого зимовщика, нервы необычно напрягаются. Некоторые от избытка молодых сил начнут возню, шуточную потасовку, борьбу — все летит кувырком, столы, табуретки. Не мудрено, что сорвется иной раз в раздражении обидное для товари¬
1 Самец оленя на языке северных оленеводов называется хор; взрослая самка — важенка; молодой самец — лончак; молодая самка — сырица; теленок — неблюй; новорожденный теленок— пыжик (с эмбриональной шерстью); теленок еще це родившийся, вынутый из убитой или погибшей матери, — выпороток. Мех выпоротка очень ценен. В прежние времена барышники-ижемцы нередко ради наживы убивали беременных самок, чтобы воспользоваться шкурой выпоротка, чего никогда не делали ненцы, относившиеся к своим оленям совсем по- другому.
393


ща словечко, завязывается ссора; кажется, навеки разошлись, поссорились люди и уже никогда им не помириться, не стать вновь друзьями. Но споры и недоразумения обычно заканчиваются так же скоро, как и возникают, все забывается — дружной, крепкой семьею живут зимовщики. А приходят горячие дни работы — и все дурное уляжется; не щадя сил и здоровья, трудятся люди, работа всех объединяет, каждый каждому старается помочь, опытный обучает неопытного. Во всей силе вдруг сказывается та дружная, крепкая мощь, которая помогает русскому человеку в трудные, ответственные и трагические минуты чудесно объединиться, слиться в единое дыхание, единым махом поднять тяжести, на удивление изумленному чужеземцу.
Много знавал я людей, полярных советских зимовщиков, для которых Арктика делалась как бы второй родиной — вновь и вновь тянуло их на зимовки в ледяную, холодную пустыню. Были среди этих энтузиастов Арктики городские избалованные люди, рабочие и интеллигенты,' были привычные к Северу промышленники-архангельцы, поморы, были и уроженцы солнечной, ласковой Украины, выросшие среди садов и баштанов. Этих разнообразнейших по своему происхождению людей одинаково манила Арктика, суровая ее природа, и не раз случалось — побывав на родине, они опять возвращались в полюбившуюся им пустыню...
Первобытная жизнь лицом к лицу с природой особенным образом влияет на людей. Мужественные и сильные закалялись; капризных и избалованных уличало их поведение. В трудных походах и передвижениях люди объединялись, суровая природа воспитывала, облагораживала человека. В походе, как п на войне, все были товарищами, друзьями, в трудную минуту спешили друг другу помочь. В природных условиях определяются характеры и качества человека; здесь все на виду, нельзя прикрыться словами: лентяй остается лентяем, труженик — тружеником...
И, быть может, лучшими товарищами, крепкими и неутомимыми работниками, не знавшими усталости, были промышленники-архангельцы. На этих простых и отважных людях многое держалось. В походе, в


трудных, почти невыносимых условиях они не теряли своей спокойной уверенности. Неизбывная веселость, находчивость выручали их в самых тяжелых положе- пиях. В этих смелых людях, прямых наследниках от* важных мореходов-поморов, выражалпсь те духовные качества, которыми богат и силен русский талантливый коренной человек.
Из таких незаменимых в походе людей был и наш спутник — архангельский промышленник Веня. С большим удовольствием вспоминаем теперь мы наши подчас нелегкие и утомительные походы. Для непривычного к путешествиям человека тяжелой, пожалуй, покажется жизнь в походной палатке. В суровой стране редки теплые тихие дни. Однажды на стоянке нас застала жестокая длительная непогода. Ветер вдруг подул с севера, к самой земле прижимая распустившиеся желтые и голубые цветы. Посыпался снег, полил косой ледяной дождь, временами насквозь пробивавший маленькую нашу палатку. Со всех сторон подтекает вода, отовсюду дует, течет. Давно уже подмокли постеленные на земле шкуры, насквозь промокла одежда. В такие часы не раз приходят невеселые мысли. Лежишь, лежишь и задумаешься: «Черт, мол, послал тебя на этакие лишения. Сидел бы себе в своей городской квартире, за письменным столом чай-кофеек попивал...» Так подчас станет туго и лихо, хоть бросай и уходи. А вот посмотришь на Веню, на его веселое п спокойное лицо — точно сама погода вдруг прояснится.
А ну, не погреться ли нам чайком? — скажет, бывало, Веня.
Да разве можно на таком ветру чай вскипятить?
— Будет сделано! — скажет Веня.
Этот незаменимый в походах человек в самом деле мог совершать чудеса. Он разводил огонь, когда, казалось, не было никакой возможности выбраться из палатки и стоять на ногах, отыскивал топливо и воду, безошибочно находил верную дорогу, видел и слышал так, как может видеть и слышать природный промышленник и охотник. Партия ботаников, возвращавшаяся по озеру в бурный день па парусной лодке, жпзпыо обязана Вене, доставившему ботаников через бушующую стихию...
395


Это о таких простых северных русских людях, как наш спутник, архангельский промышленник Веня, писал еще в начале прошлого века один из полярных путешественников так:
«Я не могу отказать Русскому человеку в самом решительном подтверждении свидетельства, которое уже не раз ему воздавали. Во всем свете едва ли найдется другой, кто мог бы помериться с ним в самой гибкой во всем находчивости, особенно с Русским, выросшим в безлюдных пустынях глубокого севера. Для него, собственно, изобретена фраза: мастер на все, хотя она не одно и то же, что «во всем мастер». И если прибавить к тому неистощимое юмористическое добродушие, каким сопровождается эта находчивость, то можно решительно сказать, что именно Русский по преимуществу создан быть путешественником, в лучшем смысле этого слова».
Слишком разговорчивые, неумеренно экспансивные люди на долгих зимовках так же невыносимы, как и мрачные, желчные ипохондрики, во всем и всегда проявляющие свое недовольство. Страдающий недержанием слова влезает в каждый едва завязавшийся разговор своих иногда очень молчаливых и скромных товарищей, и тогда уже никакая сила не заставит его остановиться. Слово за словом, в десятый раз, не обращая внимания иа замечания и шутки, подчас и бесцеремонные, расскажет он уже давно знакомые п рассказанные истории, от которых всем станет тошно. Но еще хуже жалобщики, нюни и матерщинники — случайные обитатели зимовок. «В семье не без урода»,—говорит пословица. Бывали и на советских зимовках случайные, неподходящие люди. Как и везде в человеческой жизни, самые неприятные — самовлюбленные карьеристы, равнодушные себялюбцы, самодовольные дураки. Суровые условия жизни обычно быстро отсеивают лишних людей: так сами собою нередко создавались дружные коллективы.
Огромный рост и физическая сила — еще не всегда верные показатели пригодности человека для работы в тяжелых арктических условиях. Я знавал очень слабых и пожилых людей, коренных избалованных интеллигентов, отлично и безропотно выдерживавших
396


трудные зимовки. Это были самые лучшие, внимательные, скромные и нетребовательные товарищи. Ворочавшие бревнами и хваставшие всяческими подвигами болтуны, случайно устроившись на зимовку, перед ними быстро пасовали.
Помнится, у американского полярного исследователя Бэрда я читал (да и сам думал) очень верное наблюдение. В его антарктические экспедиции нередко просились люди, некоторым образом травмированные: политические неудачники, надеявшиеся вернуть себе утраченную славу; случалось, уголовные преступники, спасавшиеся от преследования; семейные несчастливцы2 искавшие покой сердцу, измученному бесплодными любовными терзаниями. Так по крайней мере происходило в капиталистической Америке.
Но есть и другие, так сказать, одержимые путешественники. На этих-то одержимых все стояло, стоит и будет стоять. К таким одержимым относятся Нансен, Седов, Амундсен, быть может и сам Бэрд. Этих великих духом людей в полярные страны гнали не личные соображения и мелкие тревоги за собственную судьбишку. Полярные путешествия были их стихией. Они родились и росли, чтобы стать полярными путешественниками.
В ПАЛАТКЕ
Наша походная палатка разбита на берегу ручья, проложившего себе путь в снегу. На сухой проталине лежат застреленные на обед куропатки. Вокруг — тундра, бескрайний однообразный простор, пологие бурые холмы и долины, еще укрытые слежавшимся зимним снегом. Возле палатки растут цветы. Голубые и желтые венчики треплет и прижимает к земле ветер. Изредка над цветами пулей промчится шмель, сядет на закачавшийся, не выдерживающий его тяжести цветок.
Над ручьем и открытою тундрой все время летают гуси. Они кружатся небольшими косяками, то присаживаясь на поляну, то опять поднимаясь. ВЪшдя из палатки, изредка наблюдаем оленей, спокойно пасущихся в обширных долинах. Дважды я встретил волков, подбиравшихся к стаду оленей. Разбойники про¬
397


бирались в глубине долины, останавливаясь и прислушиваясь к звукам, с необыкновенной отчетливостью разносившимся над пустынной тундрой. Зарядйв картечью ружье, я долго стоял неподвижно. Ветер донес до разбойников запах человека, и они быстро^ метнулись, трубою вытянув хвосты и прижав уши.
Кроме моих снутников-друзей, профессора-ботаника и зоолога Василия Михайловича, в палатке с нами живет архангельский промышленник и охотник Веня.
В палатке мы спим на оленьих шкурах, подложив под голову походные мешки. Непрерывный ветер треплет и рвет палатку, грозясь сорвать и поднять ео на воздух. С помощью Вени мы укрепили ее обломками камней, покрепче вбили в мерзлую землю колья.
Странное дело — в ветер и стужу под грохочущим полотном мокрой палатки я видел волшебные, легкие сны. Я засыпал и опять просыпался — и легкие, воздушные видения меня обступали. Во сне я видел друзей, голубое прозрачное море, по которому сновидения меня носили на легких парусах... Бодрое наше настроение поддерживал Веня, рассказывавший веселые истории из прошлой архангельской жизни.
Мы, путешественники и охотники, с особенным, величайшим удовольствием вспоминаем пережитые некогда невзгоды, дни, проведенные в палатке, в пустынной тундре. Каждая подробность путешествия врезалась в память. Самое то, что подчас казалось невыносимым и крайне тяжелым, вспоминается как лучшее и приятное. Мы вспоминаем дни наших лишений, тяжелые ночевки и опасные переходы, друзей, с которыми в походе навеки завязались лучшие отношения, природу— и уж вновь сосет нас червячок странствий, власть которого знает каждый путешественник п страстный охотник. И уж не соблазнишь нас ни уютной квартирой, ни веселым, и людным курортом. Вдруг невыносимой покажется городская торопливая жизнь — и потянет опять путешествовать в далекие страны, потянет к родной земле, к простым и понятным людям, к любимой и ясной природе. Так уж устроен каждый из нас, путешественников, и по-другому мы жить не можем.
» В долгой жизни своей видывал и путешественников, до глубокой старости не утративших, несмотря
398


на возраст, своей страсти. Вновь и вновь пускались они в путешествия. В привычных лишениях и трудностях к ним вновь возвращались бодрость и моло- дость, с новою силой принимались они за любимую работу...
РАЗВЕДЧИКИ ЗЕМЛИ
Ясный, солнечный день. А ночью заморозок, наст, ветер. Этот настойчивый, пронзительный ветер ночтп не стихает. Мы живем точно на сквозняке, дующем вдоль грандиозной впадины, образовавшейся внутри полуострова — огромной пустынной страны.
Сегодня в ночь партия геологов тронулась в трудный путь. Минувший день прошел в сборах, предотъездной сумятице. Люди торопились уложить снаряжение, багаж, вымыться в бане, выстирать бельишко; каждый обслуживает сам себя. Это немного напоминает войну, боевые походные будни. Сотни километров с тяжелым грузом за плечами проходят исследователи, почти на каждом шагу встречая препятствия. Заглазно трудно представить лишения, которые приходится испытывать людям, оторванным от основной базы, вынужденным работать, не зная отдыха, в суровых условиях. В растерзанной ветром палатке, на голой земле, в лютую стужу или под дождем живут они нередко целые месяцы. Негде отдохнуть и негде помыться. Возвратившись с работы, на скорую руку готовят они обед, развешивают и сушат (когда возможно) промокшую одежду; ползком забираются в свое полотняное жилище, стараясь прикрыться походным тряпьем. Ветер нещадно треплет палатку, осаждают в летнее время комары, льет дождь, завывает подчас злая пурга. Нужно крепкое здоровье, хорошая выдержка и закалка, умение терпеливо переносить самые тяжкие невзгоды, чтобы благополучно закончить тяжелый, рискованный поход... Но странное дело — редко кто простужается^ холод п ветер как бы разогнали все недуги; Необыкновенно крепко спится иной раз под звуки пурги, светлые снятся сны.
По крутому распадку, наполненному снегом, спускаемся в глубину промытого рекою каньона. Суровые выветрившиеся скалы высятся над головою, заслоняя
399


яркий свет солнца. В этих скалах, в обломках размытых камней тщательно роются геологи, вооруженные длинными молотками. У подножия отвесной каменной стены они терпеливо копаются в камнях и осыпях, дробят ножами рассыпающуюся на куски породу. Опытный глаз геолога в хаосе первобытных наслоений находит нужное, точно различает характер и происхождение древнейших напластований. Перед взором геолога шаг за шагом раскрывается отдаленное прошлое холодной, некогда неведомой страны. В кусках породы (глинистый сланец) с поразительной четкостью отпечатались створки древних моллюсков, узорчатые ходы давно вымерших морских червей. Сколько десятков и сотен миллионов лет миновало, когда в этих пустынных краях бушевало море! Необычайные находки помогают геологам с большою точностью определить возраст земли и напластования. Работа геологов и биологов здесь как бы смыкается. Для наблюдений геологов особенно удобны глубокие речные размывы. Здесь обнажается структура напластований, сама собою проясняется картина прошлого.
У опытного геолога-изыскателя, как и у нашего брата охотника, вырабатывается особенная острота глаза, нюх, острое чутье. Под землею, кажется, видит он драгоценные минералы, сложные отложения. По незначительным на первый взгляд приметам свободно читают геологи историю земли, со спокойной уверенностью углубляются в непостижимые доисторические глубины. По мельчайшим находкам, древнейшим напластованиям, открываемым в толще земной поверхности, на скалах и обрывах читают геологи интереснейшую книгу событий и величайших земных катастроф. По черточкам, оставленным на поверхности камня, определяют они направление движения льдов в ледниковую эпоху.
Порывшись на берегу ручья, геолог показывает маленькую, отлично сохранившуюся раковину. Я внимательно рассматриваю находку, спрашиваю:
— Сколько же лет этой раковине?
. — Раковина принадлежит к четвертичной эпохе, —
отвечает геолог. — Как видите, здесь песок... Несомненно, в этих местах был морской пролив, соединявший нынешнее Карское море с морем Лаптевых. В те вре¬
400


мена полуостров Челюскин был островом, отделенным от материка глубоким проливом.
Ученые до сего времени спорят о величине и ха-, рактере ледникового покрова. Двигавшиеся с севера льды пропахали в земном массиве огромную, глубокую борозду — так образовалось озеро. В образовавшуюся впадину хлынули воды, накопившаяся вода промыла выход — так образовалась река, соединившая озеро с морем. Очень может быть, что в глубокой древности здесь были другие реки и озера. Море приходило и уходило, обнажались залитые водою огромные пространства суши, горы поднимались из глубин вод;: море отступало.
Возвращаясь из очередной экскурсии к отрогам гор Бырранга, в числе обычных сборов геологи однажды принесли несколько камней-самоцветов, найденных в каменных россыпях и распадках. Небольшие разноцветные камешки (подобные камешки-самоцветы нередко встречаются в горах Южного Урала) были похожи на окаменевшие полупрозрачные капли светло- зеленого цвета. Крепкие камешки эти резали стекло. Кроме изумрудно-зеленых камней и осколков, геологи принесли чудесные, изумительно правильной формы кристаллы неведомого, сильно намагниченного минерала. Стрелка карманного компаса, по словам геологов, сильно пляшет в местах нахождения этих минералов. Вот они, первые находки, обещающие новые интересные открытия...
Необычайно обильна природными богатствами малоисследованная пустынная страна. В размывах реки пласты каменного угля лежат на поверхности земли. Наша походная палатка разбита возле месторождения каменного угля, на берегу ручья. Угольный пласт лежит здесь на поверхности земли. Черными осколками покрыто дно ручья, в котором, поблескивая серебром чешуи, веселыми стайками снуют быстрые хариусы — проворные, веселые рыбки, живущие в быстрых студеных протоках. В течение долгой зимы этим углем, который возили зимовщики на собаках, отапливались жилые помещения на берегу Таймырского озера. Прекрасного качества уголь горит даже в обычном походном костре, заменяя отсутствующее в тундре древесное топливо. Чтобы разжечь небольшой костер, достаточно пескольких лучинок и ложечки керосина*
401


В сооруженном из камешков очаге мы стряпаем наш походный обед, кипятим большой чайник — верный спутник каждого охотника и путешественника*
РАСТЕНИЕ-МАТЬ
На покрытых мелкою галькою берегах залива зацвели крошечные камнеломки — саксифрага флагелла- рис. Небольшой желтый цветочек этого удивительного растения здесь не приносит семян. Саксифрага размножается живыми отводками, крошечными луковичками, которые развиваются на особых усиках-волосках. Эти длинные усики материнское растение выбрасывает во все стороны от себя. Каждый усик завершается загнутым кверху полозочком, удобно скользящим по земле. На усиках висят крошечные зародыши с готовой уже корневой системой. Как только корни зародыша коснутся свободной почвы, молодое растеньице укрепляется, начинает расти. В первое время жизни этих новорожденных материнское растение продолжает питать своими соками все многочисленное новорожденное потомство. Позже связь между материнским растением и детьми нарушается, связывающие их нити ссыхаются, и мать погибает, дав жизнь целой колонии детей.
На береговой гальке очень удобно наблюдать эти родственные колонии. Между камешками гальки видны розоватые, похожие на крошечные шишки еще не развившиеся растения и уже взрослые, осыпанные золотыми цветами. Тут же остатки мертвых материнских растений и иссохшие тонкие усики, некогда соединявшие развивавшиеся растения с их погибшими матерями. Точно такие растения ботаники находят на юге, в Альпийских горах. Быть может, на далеком юге эти растения приносят семена. В холодной стране они сохранили способность бесполого размножения. Их цветы остаются неоплодотворенными. Дав жизнь детям, девственница-мать погибает.
ПОЛЯРНАЯ БЕРЕЗА
Бродя по открытым проталинам в оживающей тундре, я попал в целую «березобую рощу». Под моими ногами* ища защиты от холодаг стелились по
402


земле крошечные полярные березки. Высота -деревьев едва достигала десяти — двадцати сантиметров. Однако это были настоящие березы с надувшимися весенними почками, готовыми распуститься. Множество куропаток перелетало и токовало в этой удивительной маленькой роще.
Я с трудом выдернул из земли крепко державшееся корнями, покрытое почками корявое деревцо и положил в сумку. Дома, в бараке, я поставил деревцо в бутылку с водою, и через несколько дней в гепле готовые почки стали доверчиво распускаться. Из них показались сложенные гармоникой зеленые нежные листочки, и все растеньице вдруг оживилось. Это была настоящая весенняя березка с крошечными круглыми и зазубренными листочками величиной с крылышко мухи. Деревцо пахло обыкновенной березой, и этот знакомый запах весны особенно напоминал родину, детство, распускающийся лес и любимую мною весеннюю охоту...
Таким же крошечным кустарничком здесь растет ива. Тонкие упругие стебли ее прячутся в земле, поросшей мертвой травою. На тоненьких ветках надулись весенние пуховки. Странно видеть эти знакомые ласковые, шелковистые пуховки среди незнакомой и такой чуждой природы.
ХРАБРЫЙ ГОРНОСТАЙ
Возвращаясь с охоты, мы подходили к маленькому домику полярной станции на берегу Таймырского озера. Над нашими головами кружились дикие гуси, из-под самых ног с треском взлетали куропатки, на береговой гальке шныряли бесчисленные кулички. Множеством птичьих голосов звенела ожившая тундра.
У маленького прозрачного озерка, образовавшегося после весеннего половодья и кишевшего мелкою рыбешкой, мы увидели горностая. Неся в зубах живого серебряного хариуса, проворный зверек пробирался к груде нагроможденных льдом валунов.
Следя за движениями зверька, я положил на его пути убитого мною еще теплого гуся. Увидев лежавшую на земле птицу, горностай бросил свою добычу и жадно вцепился в окровавленную птичью шею*
403


Я поднял тяжелого гуся вместе с жадно вцеиив- шимся в него зверьком. Держа в протянутой руке гуся, я близко разглядывал маленького кровожадного хищника.
Чтобы сбросить горностая, я крепко встряхнул тушку гуся. Горностай упал на каменную гальку, но тотчас кинулся к лакомой добыче. С необыкновенным проворством он взобрался по моей одежде на плечо и опять вцепился в гуся, которого я продолжал держать в руке. Так несколько раз я сбрасывал жадного горностая, но он тем же путем возвращался на гуся. Ни малейшего страха не проявил он и вел себя как отчаянный разбойник.
На берегах Таймырского озера мы часто видели горностаев. Эти смелые, отважные зверьки переплывали широкие заливы, пускались в далекие путешествия. В желудках пойманных крупных рыб мы не раз находили проглоченных горностаев. Хищные рыбы охотились за горностаями, переплывавшими обширную гладь озера, и заглатывали их как обычную добычу.
Смелый горностай поселился в подполье нашего домика. Мы не раз наблюдали, как появлялся он из своего надежного убежища, привлекая внимание собак. С яростным лаем собаки бросались за смелым разбойником, но он всегда очень ловко увертывался от своих врагов, со сконфуженным видом возвращавшихся после неудачной погони.
Однажды, вернувшись с рыбной ловли, мы оставили нашу добычу в сенях. Наполненный крупной рыбой таз стоял на высокой табуретке.
После рыбной ловли мы пили чай в маленькой кухоньке нашего домика. В открытую дверь было видно, как в сенях появился проворный горностай. Попивая чай, мы наблюдали, как, взобравшись на таз, горностай пытался утащить тяжелую рыбину. Он долго возился с тяжелой добычей, стараясь утащить рыбу в подполье.
Собаки ежедневно пытались поймать горностая, который не давал им покоя. Уже в конце лета справилась с горностаем самая умная наша собака Тайга. Целыми сутками, отказываясь от еды, неподвижно лежала она у самого лаза, из которого обычно появлялся из своего убежища хитрый зверек. Однажды ей уда-
404


дось обмануть его. Она схватила горностая в тот самый момент, когда он вылезал из своей норы, ..и через минуту от храброго горностая остались лишь клочки шерсти и яркая на снегу кровь.
ПЕСТРУШКИ
Так бывает: росту человек саженного, силы непобедимой, кулаки по пуду. Станешь, бывало, расспрашивать: «Ну как, грозен, чай, ваш Добрынюшка-бога- тырь?» Засмеются все, а сам богатырь глаза отведет. «Да что ты, — скажут вам, — наш Добрынюшка-бога- тырь мухи еще не обидел». И видишь вдруг — впрямь такой мухи не обидит. А случается и наоборот: росту и силы — пшик, а задору, а злобности, а шуму на десятерых наберется. Это и у людей и у зверей одинаково.
Не видел я зверя злобнее бесхвостых мышей- пеструшек, зимою и летом живущих в полярной тундре. Сколько раз бывало: идешь по тундре, наступишь на кочку — такой поднимается верезг, писк, даже подчас вздрогнешь. Глядишь — под ногами маленькая пеструшка. И с какой необычайной яростью бросается она на ваши огромные по сравнению с нею сапоги! Крошечные глазки горят, вострые зубки злобно оскалены. «Ну, — думаешь, — дать такому зверьку медвежью силу да львиный рык — не было бы на всем свете зверя страшнее!»
У северных охотников есть такая примета: если в тундре много пеструшек — будет зимою богатая охота. Пеструшками питаются в тундре белые лисицы — песцы. Зимою песцы откапывают пеструшек под снегом, а летом ловят их на земле.
Вышедшая из-под снега тундра во всех направлениях изрыта бесчисленными ходами, некуда ногу поставить. Ходы эти проделаны пеструшками в зимнее время: так в течение долгой зимы под покровом снега продолжается невидимая, очень суетливая жизнь беспокойных зверьков. В бесчисленном лабиринте ходов юркие зверьки кормились, рожали и выхаживали потомство. Эту подснежную жизнь пеструшек нарушают бродящие по тундре песцы, с необычайною быстротою раскапывающие снег и ловящие пеструшек. Чутье и
405


острейший слух помогают песцам безошибочно находить живую добычу под толщею снега;
Никого, кроме лютых врагов, не видят в тундре маленькие пеструшки. Беспощадно глотают их хищные птицы, и даже миролюбивые травоядные олени не прочь полакомиться мясом пеструшки. Давно бы перевелись они в тундре, если бы не размножались с необычайной быстротою. От всех животных пеструшки ждут свою смерть и погибель. Быть может, поэтому зародилась в них такая жестокая, непримиримая злобность.
Однажды мы поймали в нашей походной палатке пеструшку, посадили в железный ящик и стали кормить. Не видя опасности, маленький зверек скоро привык к людям. Нетерпимая злобность пропала, мы смело брали его в руки, и он больше совсем не кусался.
ПОЛЯРНЫЕ ЗАЙЦЫ
Старый таймырский зимовщик, радист Г. ДО. Чернил евский рассказывает:
— В первую зиму здесь было очень много зайцев. Зайчики собирались большими стаями, по нескольку десятков штук. Бывало, глядишь — весь берег белый. Соберутся возле зимовки под окнами, прыгают, дерутся. Очень смешно дерутся, передними лапками, быстробыстро. А кругом совы сидят, караулят. Зайчишки доверчивые — сов не боятся. Который подальше поотбе- жит — сова цап-царап. Сколько мы ни убивали зайцев, ни одной шкурки целой не было — все в сойиных когтях побывали.
У нас вокруг зимовки лежало много оленьих сырых шкур. В ту зиму мы много оленей бивали. Вот под этими шкурами зайчишки от холода прятались. Выйдешь, бывало, метнаблюдения делать, а они под окнами прыгают. Однажды Петр Степанович на метеорологической площадке семьдесят три штуки насчитал. А вот теперь ни одного зайца здесь не осталось — по-видимому, откочевали. Невозможно предположить, чтобы все вымерли. Тогда бы их трупики в тундре находили, а то мы не видели ни одного мертвого зайца. По всем признакам зайцы откочевали на юг, следы туда тянулись. Зайцы шли целыми
406


стаями. Очень возможно, что такие кочевки здесь происходят периодически: зайцы то появляются, то
исчезают. Трудно сказать что-либо определенное о причине заячьих перекочевок.
В те времена мне очень надоедали полярные совы. Садились часто на антенну. Сядет одна сова — еще ничего. А как две усядутся — непременно антенну порвут. Вот я их, бывало, прямо с крыльца стрелял из мал окал иберки..,
Малокалиберка, если метко стрелять, — оружие отличное. Главное — почти бесшумный выстрел. Я из малокалиберки не раз убивал оленей, даже крупных быков. Разумеется, на близком расстоянии, случалось — наповал.
О РЫБАХ
Один из самых заядлых рыболовов — рабочий экспедиции, приехавший на зимовку отчасти с намерением половить рыбу, рассказывает так:
— В самую горячую пору ловли — это по осени, когда рыба набирает жиру к зимовке, — бывало, крючок не успеваешь закидывать! Всю наживку исполосуют, висит клочьями, а всё идут, не брезгуют. Бывало, не переменяя насадки, штук пятнадцать — двадцать выудишь. Бывало так: попадется здоровенный голец, тащишь его в лодку, глядишь, а за ним морды других гольцов высовываются, точно интересуются, куда, мол, их дорогой товарищ направился, в какое- такое сухопутное путешествие... Бывали и такие случаи: попадется в сети рыбина, сиг или, скажем, муксун, — а его тут же зубастый голец схватит, иол- сетки в пасть к себе засосет! Ну и вытащишь тогда на свет всю эту комбинацию.
И вот возьмите — особенный здесь голец. На Новой Земле, да и в других северных местах, голец мелкий, редко-редко четыре килограмма завесит. А тут попадаются и по четырнадцати. Не рыбы — настоящие поросята... И удивительное дело —* кажется, сильная рыба голец, так похожий на семгу, а на крючке смиренный, как ягненок. И чем крупнее голец, тем смирнее. Мелкий еще похорохорится, а крупный как зацепится — идет с полной покорностью. Не раз даже бывало: с крючка сорвется и стоит, ждет; тут его или
407


руками берешь, или чем ни попадя оглоушишь, пока не одумался... А с семгой-то, бывало, сколько провозишься, сколько потов сольешь! Все силы у рыбака вымотает. Да и то не всегда возьмешь: уж цепко, кажется, на крючке сидит, а спопахнулся чуть — прости- прощай! Сиди на бережку да затылок почесывай!..
РАССКАЗ СТЕПЫ
Вернулся из тундры Степа, рассказывает:
— Видел множество озерок с гусями и утками. Нашел гусиное гнездо, в гнезде — только что вылупившийся птенец и наклюнувшиеся яйца. Гусыня слетела, села неподалеку. На крик ее собралось множество гусей.
Прихожу на другой день — гнездо пустое. Огляделся. На берегу мелькает хвостик гусыни. Побежал за ней. Маленькие гусенята рассыпались, попрятались, припали к земле. Сутки возраста, а бегают быстро, прячутся так, что трудно найти. Гусак и гусыня держатся поблизости, перелетают с места на место. Поймал я нескольких гусенят, спрятал в рюкзак, сел покурить. Родители-гуси волнуются. Покурил я, встал. Выпустил из рюкзака одного гусенка. Запищал гусенок, побежал и... вернулся, сам полез в рюкзак. Отпустил других — попищали-попшцали, и опять в рюкзак...
УМНЫЕ ГУСИ
Из всех птиц, гнездящихся на Севере в тундре, самые умные и дружные — гуси.
Ранней весною возвращаются гуси на Север, на свою холодную родину. Стройными косяками летят они с юга над степью, над синей тайгою, над сибирскими широкими реками. На побережье Ледовитого океана, в просторах полярной тундры, остаются гуси на лето.
Путешествуя по пустынному Таймырскому озеру, увидели мы однажды выводок гусей. Два старых гуся — гусак и гусыня — плыли от берега по воде, а за ними торопливо поспевали три крошечных гусенка, очень похожих на желтые пушистые шарики. Они
408


плыли, оставляя на зеркально-спокойной глади разбегавшиеся, как тонкие веревочки, волны.
Заметив моторную лодку, старые гуси стали беспокоиться. Один гусь вытянул шею, и мне показалось, что он шепнул что-то на ухо крошечным гусятам.
«Скорее ныряйте, гусята», — догадался я, о чем шепнул гусь.
Старые гуси поднялись с воды и, расправив сильные крылья, стали делать над озером большой круг.
На моторной лодке мы подъехали совсем близко к удиравшим изо всех сил гусятам. Я хотел протянуть руку, но, как по команде, гусята вдруг скрылись под водою. Мы долго смотрели на воду, но маленькие гусята вынырнули ие скоро и очень далеко от лодки.
— Не будем их больше тревожить, — сказал я рулевому, и мы направили лодку на середину озера.
Тотчас старые гуси вернулась. Я наблюдал с лодки в бинокль, как они опустились на воду и, вытягивая длинные шеи, что-то радостно заговорили на гусином своем языке.
«Хорошо ныряли, гусята!» — перевел я гусиную речь.
Для меня самым удивительным было, что маленькие, еще пушистые гусята, только что вылупившиеся из яиц, уже умели отлично нырять и самостоятельно спасались от опасности.
ПЛАВУНЧИК
На Севере в тундре, среди множества разнообразнейших птиц, часто встречается бойкий маленький куличок-плавунчик. Весною шейка и грудь у плавунчика ржаво-кирпичного цвета, на спине светлые полоски, на голове — красивая шапочка. Эти маленькие, очень проворные и нарядные кулички плавают всюду по мелким озерам и бесчисленным лужицам, наполненным весенней прозрачной водою.
Посмотришь на плавунчика куличка: совсем как живая нарядная лодочка и человека почти не боится!
Не раз, бывало, идешь по тундре задумавшись, а оц тут как тут, совсем под ногами. Нагнешься поближе, а плавуичик в лужице плавает, на человека ни малейшего внимания. Всего полшага осталось, а он
40D


знай себе кормится, туда носиком, сюда носиком — такой проворный!
А каким огромным должен казаться ему склонившийся над лужицей человек!
Сделал я последний шаг, протянул к плавунчику руку. «Ну, — думаю, — теперь полетит!» А он по воде, да в травку, да на соседнюю лужицу. Туда носиком, сюда носиком, совсем как маленькая лодочка.;
Смотришь на плавунчика и улыбаешься,
ЗУЕК
На береговой гальке я нашел гнездо маленького куличка-зуйка. Сидевшая на яйцах птичка побежала впереди меня на тоненьких ножках, все время при- падая. Я долго осматривал лежавшие на берегу камушки — плоские, круглые, различных цветов. Гнездо трудно бы^о увидеть. Да и не было никакого настоящего гнезда. Четыре очень крупных, по росту самой птички, яйца лежали на голых камушках, без всякой теплой подстилки. Цветом, формой и величиной яички так были похожи на обкатанные прибоем камушки, что разглядеть их было почти невозможно. Я сложил возле гнезда из камушков маленький гурий и стал следить. Несколько раз, когда я подходил, птичка убегала; я осматривал гнездо и уходил. Много раз я думал: как это, без гнезда, на голые камни, кладет зуек яйца и без теплой подстилки яички не остывают? Почти все птицы, даже в теплых странах, делают удобные, мягкие, теплые гнезда, а здесь, на холодном Севере, яйца лежат открытыми?
Птицы бывают птенцовые и выводковые. Птенцовые долго выкармливают детей, корм им носят в клювах в гнездо, птенцы беспомощные, голенькие, рты разевают. У выводковых птиц — только выведется птенец из яйца и побежит (например, цыплята у курицы или утята у утки), и уж сам клюет и родители их не кормят. Кулички — птицы птенцовые, то есть родители детей кормят, а вот поди же — дети на голых камушках, без теплой подстилки. Долго я удивлялся: это на Севере-то птенчики беспомощные, голеныше — и живут? Я положил термометр в камни, он показал 15° тепла; в воздухе было только 5°* Камни в тундре
410


нагреваются больше, чем воздух; они, как печь, сохраняют солнечную теплоту. Вот почему куличок-зуек выводил своих птенцов на гальке, где было теплее, чем на сырой, охлажденной испарениями земле, даже и с теплой подстилкой. Поэтому-то и теплолюбивые растения — цветы — тоже жмутся к камням. Так я объяснил эту загадку.
ТАИНСТВЕННЫЙ ЗВУК
Долгое время весною мы слышали странные звуки,, раздававшиеся в тундре. Звуки были необычайные*: Нам казалось, что они исходили из мрачного ущелья.;
— Наверное, там живет большая птица...
Но что это за птица? Звуки как будто исходили издалека, и мы долго не могли догадаться об их происхождении;
Однажды мы сделали удивившее нас открытие. Странные, таинственные звуки издавал совсем маленький куличок. Часто он пролетал совсем близко от нас. Никто не догадывался, и всем казалось, что странные звуки исходят из мрачного ущелья, в котором живет какая-то неведомая и страшная птица.
ГАГА-ГРЕБЕНУШКА
Принесли гагу-гребенушку в брачном наряде. Черная грудь, палевая шея, а над клювом высокий мясистый гребень, с обеих сторон разукрашенный изумительным бархатисто-оранжевым рисунком, щеки ниже глаз нежно-зеленого цвета, затылок голубой. Вид птицы совершенно экзотический. Говорят, на некоторых датских островах эти гаги стали совершенно ручными, их • прикармливают и содержат в особых домиках. Вообще они, как и все гаги, очень доверчивы и смирны.
У КРЫЛЬЦА
Вокруг дома ходят куропатки, у самого крыльца. Посмотришь в окно — совсем как домашние куры. Очень похожи. Собаки, разумеется, за ними гоняются, а вот поди ж, не отлетают далеко. Такие настойчивые. Теперь их уж никто не стреляете
411


ГОЛОС ЧЕЛОВЕКА
Далеко за чернеющим каменным останцем в чистом, звучном, как чистое серебро, воздухе слышу человеческий голос — и таким странным, чуждым, пи к чему не идущим кажется этот голос! Я поднимаю бинокль, старательно вглядываюсь, но ничего не могу разобрать в темной зубчатой вершине, так напоминающей древний замок.
Наверное, это поет молодой и трудолюбивый, прибывший с нами топограф. Но каким чуждым и жалким, как у комарика, кажется в этой суровой пустыне слабый человеческий голос, напевающий знакомые слова московской песенки!
ПО ТАЙМЫРСКОМУ ОЗЕРУ
Немногие путешественники, некогда побывавшие на берегах Таймырского озера, узкою полосою протянувшегося с запада на восток, успели исследовать только более доступную — западную — его часть. В восточной, отдаленной части пустынного озера, берега которого до последнего времени на географических картах были отмечены пунктиром, ученым исследователям побывать еще не удавалось. Краткость полярного лета, отсутствие надежных транспортных средств, бушевавшие над озером жестокие штормы мешали путешественникам проникнуть в неисследованную, таинственную часть полярного озера, носившую название Яма-Байкура.
С вершин гор, с пролетавших над озером самолетов люди видели в восточной части озера очертания обширного залива. К берегам этого залива исследователи иногда приближались, но до последнего времени ни одному путешественнику не удалось проникнуть в его глубину. В задачи нашей экспедиции входило обследование восточной части озера и прилегающих районов.
Особенное чувство испытывает путешественник, отправляясь в неведомые края, в которые от века веков не ступала нога человека. С таким трепетным чувством и мы отправлялись в наше путешествие на быстроходном катере, снабженные необходимым снаряжением и припасами. Мы знали, что нам не грозят
412


большие опасности, но все же путешествие в ,еще не исследованную часть обширного Таймырского озера могло принести негаданные сюрпризы...
Ясный тихий день. Пустынная светлая гладь озера недвижно зеркальна. В высоком, с прозрачными легкими облаками небе как бы застыл, не движется шар нежаркого полуночного солнца.
Рассекая зеркальную гладь озера, катер скользит, удаляясь от берега, оставляя за собою на недвижной поверхности два широко расходящихся уса, две переливающиеся светом волны. Отражаясь в зеркале воды, с тревожными кликами пролетают над катером чайки. В застывшей стеклянной тишине впервые здесь слышится ровный, приглушенный звук наших моторов.
С биноклем в руках сижу на носу катера. Справа виден далекий пологий южный берег, слева отчетливо видны отраженные в воде высокие, покрытые рыжеватою растительностью тундры пологие холмы, выступы каменных останцев и за ними — в призрачной зыблю- щейся дали — вершины снежных гор Бырраига, загадочностью своею манящие взоры путешественников. Я поднимаю бинокль, вглядываюсь в неведомый людям берег. На склонах холма замечаю небольшое стадо оленей. Светлыми крошечными пятнами выделяясь на буром фоне тундры, животные мирно пасутся. Подняв красивые, украшенные ветвистыми рогами головы, олени прислушиваются к незнакомому звуку моторов, раздающемуся здесь впервые.
Дальше и дальше уходит на восток катер, следуя изгибам озера. Изредка мы останавливаемся, чтобы измерить глубину. Катер недвижно стоит как бы в застылой и прозрачной тишине. Чем дальше идем к востоку, меньше и меньше становится глубина озера. Чаще встречаются отмели. Стоя на носу катера с наметкой в руках, матрос и кок Вася измеряет глубину. В полной тишине слышится его голос:
— Полтора!
— Два с половиной!
Уже через пять часов пути на горизонте открылся неведомый людям остров. Осторожно приближаемся к его холмистым призрачным берегам. Как бы встречая негаданных гостей, тучею поднимаются над островом чайки. Качаясь на распахнутых длинных крыльях, они низко пролетают над нашими головами. Мы
413


близко видим их раскрытые черные клювы, вытянутые белоснежные шеи. Они как бы качаются, повисают, падают и кувыркаются в воздухе, издавая тревожные крики.
Не подходя к самому острову, опасаясь задеть каменистое дно, бросаем якорь, садимся в маленькую шлюпку, под которой отчетливо видна разноцветная крупная галька.
В маленькой нашей экспедиции ботаники, зоолог, два кинооператора, вооруженных съемочными аппаратами, запасами пленки. Над нашими головами по* прежнему вьются, тревожно кричат чайки.
Южный высокий берег неведомого острова покрыт густой и высокой растительностью, похожей на запущенный цветник. Мы выходим, вытаскиваем на берег шлюпки, под тревожные крики чаек поднимаемся на холм, сплошь покрытый птичьими гнездами. В высо- ких зарослях цветущих незабудок, сиверсии проворно бегают неоперившиеся птенцы. Недоступный для раз- бойников-песцов остров птицы избрали для гнездования. Тысячелетиями скоплялся здесь помет чаек, отбросы их пищи, и на удобренной перепревшей почве появились заросли полярных цветов — богатая находка для наших ботаников, торопившихся пополнить свои сборы...
С ружьем за плечами я один обхожу небольшой и пустынный остров, покрытый обломками скал, расписанными разноцветным ковром лишайников. Сколько миллионов лет прошло, когда образовалось это пустынное озеро, возник над ним каменный остров? Так же светило полуночное солнце, в долгие зимние ночи бушевала над застывшим озером пурга. Быть может, так же раздавался клик длиннокрылых птиц, избравших остров для своего гнездования?
ЯМА-БАЙКУРА
Дальше и дальше бежит наш быстроходный катер, унося нас в еще неисследованную северо-восточную часть Таймырского озера, в загадочную, еще не посещенную человеком страну, куда весною отлетали на линьку пролетные гуси. У берегов озера иногда мы видим многочисленные стаи этих линных гусей, на
414


летний период потерявших способность летать *. В бинокль можно заметить, как линные гуси выходят в испуге на берег и между бурными кочками тундры мелькают их вытянутые тонкие шеи.
Чем дальше подвигаемся на восток и север, пустыннее кажутся берега мелководного неведомого залива Яма-Байкура. Изредка видим оленей, пасущихся на отлогих холмах; взовьется, пролетит над берегом черный поморник. Ровный заглушенный рев моторов нарушает недвижную, как бы застывшую тишину.
Все чаще и чаще встречаются отмели. Чтобы не задеть дно, катер уменьшает ход и останавливается у пустынного берега.
Накинув на плечи ружья, вдвоем с Василием Михайловичем мы отправляемся в первый разведывательный поход. Неторопливо шагаем по кочковатой, пропитанной влагой земле. Здесь еще никогда не были люди, человеческая нога не оставляла свой след. Над нами пустынное высокое небо, недвижные легкие облака. Застылый шар полуночного солнца освещает вершины холмов, один за другим уходящих в дальнюю даль. Хрустально прозрачен и недвижим арктический чистый воздух. Мы не слышим голосов птиц. Странное чувство возникает в душе впечатлительного путешественника, вступающего в неведомую людям страну. Мы идем час, другой, третий — ничто не меняется перед глазами. Та же окружает нас беззвучная тишина. Иногда мы останавливаемся, смотрим на недвижную гладь залива, отразившего в себе высокое холодное небо. Кружится голова от необычайности впечатления. Слышу, как бьется в груди сердце, как шумит кровь в ушах. Изредка мы обмениваемся двумя- тремя словами, и наши голоса гаснут в застылой тишине.
Утомительно и печально однообразие тундры. Трудно идти по сырой, подтаявшей, покрытой невысокими кочками мерзлоте. Зимой в этих местах бушевала
1 Во время летней линьки линные гуси не летают. Они теряют маховые длинные перья. В противоположность бездетным лпнным, выводящие птенцов гуси не линяют; высиживая, выкармливая и охраняя птенцов, они продолжают летать.
415


снежная пурга, лежали спрессованные ветром сугробы. Над снежною, белой пустыней совсем не восходило солнце, в морозные тихие ночи в снегах отражалось сияние бесчисленных звезд. Полыхали, переливались на небо северные сияния — сполохи, по временам ярко светила луна, освещая снеговые обширные пространства...
После нескольких часов утомительной ходьбы мы поднимаемся на вершину пологого сухого холма. Отсюда хорошо видна гладь залива, на севере и востоке — пустынные цепи холмов, далекое сияние покрытых снегом таинственных, гор. Здесь, между холмами, протекает неведомая, не имеющая названия река, которую летчики видели с пролетавшего над этой пустыней самолета. Как и куда течет эта таинственная река? Впадает или вытекает из Таймырского озера? В задачу экспедиции входит изучение неведомой реки, ее течения и глубины.
Вершина холма покрыта вросшими в землю, расписанными узорами лишайников камнями. Здесь мы устраиваемся на отдых, снимаем с плеч ружья, достаем из рюкзаков походную нашу еду... Растянувшись у вросшего в землю камня, мы едим, курим.
— Наверное, и здесь есть жизнь,— говорит Василий Михайлович, — пасутся, бродят олени, гоняются за оленями волки...
Как бы в подтверждение его слов шагах в тридцати от нас появляется молодой иесец-крестоватик. Мы видим его маленькую лисью головку со стоячими заостренными ушами. Песец останавливается, судорожно Нюхает воздух, в котором почуял незнакомый запах людей.
Мы лежим неподвижно, внимательно наблюдая внезапно появившегося зверька. Совсем по-собачьи он крутит головкой, медленно приближается к нам, то останавливаясь, то припадая к земле. Несомненно, влечет его к нам звериное любопытство. Он рассматривает неподвижно лежащих людей, останавливается, вытянув шею, долго нюхает воздух. На его спине и боках темные полосы, имеющие форму креста, охотники-промышленники в* летнюю пору называют поэтому линяющих песцов крестоватиками. Ближе и ближе подкрадывается к нам любопытный песец. Совсем близко вижу его лисью мордочку, черные глазки.
416


Улыбаясь, мы лежим неподвижно. Вот он подходит к моему сапогу, нюхает. Я осторожно пошевелил носком сапога. Боже мой, с каким смешным испугом отскочил в сторону- любопытный песец! Отскочил я остановился...
Долго продолжается игра с любопытным песцом, то осторожно подкрадывающимся к нашим ногам, то отпрыгивающим в испуге. Отдохнув, мы поднимаемся, навьючиваем на спины тяжелые походные рюкзаки, трогаемся в путь. Перепуганный песец удирает от нас со всех ног, и мы долго видим с вершины холма, как белой пушинкой мелькает он среди бурых кочек молчаливой и недвижной тундры.
Понадобилось много времени, чтобы спуститься к неведомой реке, текущей в размытых и темных берегах. Здесь мы особенно убедились, как обманчиво расстояние. То, что казалось близким и доступным, ог нас уходило — мы долго спускались к устью реки, как бы от нас отступавшей. Люди еще никогда не бывали на этой реке, нами открытой. Спускаясь по крутому распадку, близко подходим к воде, черной и неподвижной. Из походной тетради я отрываю белый лис-‘ ток, бросаю на поверхность недвижной воды. Листок медленно движется, указывая, что река впадает в Таймырское озеро, в его восточную часть.
Мы идем усыпанным галькой и камнями берегом открытой нами реки и странное, особенное испытываем чувство. Нога человека не ступала на эти пустынные берега. Миллионы лет пролетели над этой пустыней, и всё здесь как будто не двигалось. Звук выстрелов, голоса охотников никогда не нарушали этой таинственной тишины.
— В таких вот местах обычно находят мамонтов,—сказал Василий Михайлович, осматривая оползшие берега.
Мы знали о редких находках мамонтов в полярных странах. В условиях вечной мерзлоты сохранялись трупы животных. Кто знает — быть может, пас здесь ожидает редкостная находка. Как бы подтверждая нашу надежду, мы увидели клык мамонта, торча* щий из земли. Трупа допотопного животного не оказалось. Покрытый землею огромный клык торчал наполовину. Мы с трудом его вытащили.
14 Соколов-Мкккюв. г. 2 #17


Усталые, но довольные удачным походом, с тяжелой находкой на плечах, мы возвращались к заливу берегом открытой нами реки. Перьями линных гусей, точно хлопьями снега, был покрыт берег.
Пройдут немногие годы, думал я, путешествуя у берегов пустынного Таймырского озера, прислушиваясь к шуму волн и голосам птиц, и, быть может, в этой недоступной стране, куда мы проникли впервые, начнется новая жизнь, будут построены удобные пути и дороги, возникнут поселки и города. Кто знает, может быть, в холодной и пустынной стране возникнет первый арктический заповедник, в котором найдут надежное прибежище пролетные птицы, с незапамятных времен совершающие свой долгий и опасный путь. В просторах тундры под охраной разумных и добрых людей по-прежнему безбоязненно будут пастись стада диких оленей, а приезжие путешественники-туристы станут любоваться прекрасной родиной птиц.
А может быть и другое. Будут расхищены природные богатства, расстреляны кроткие олени, выловлена и истреблена рыба, уничтожены, распуганы доверчивые птицы, некогда совсем не страшившиеся человека. Как уже не раз бывало на грешной земле и в Северном и в Южном ее полушариях, в безжизненную, мертвую пустыню может превратиться далекая чудесная страна, с незапамятных времен дававшая приют миллионам птиц и оленей, девственной своей красотою изумлявшая первых полярных путешественников, любивших и знавших природу.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
НАЧАЛО ЗИМЫ
В конце августа отчетливо объявились первые признаки близкой полярной зимы. Ниже, и ниже спускается по ночам солнце. Похолоднела, как бы оголилась тундра. Чаще дует холодный ветер. Изредка порошит над потемневшею тундрою мелкий снег. Но по- прежнему на южных склонах останцев цветут колеблемые ветром цветы. Напоминая позднюю осень, пожел¬
418


тели крошечные листья полярной березки. Оперившиеся и возмужавшие птицы готовятся к перелету в далекие страны. Со знакомыми отлетными кликами пролетают над нашими головами закончившие летнюю линьку гуси.
Одна за другою возвращаются на базу партии топографов и геологов, нагруженные тяжелыми сборами и инструментами. Приближается день отъезда из полюбившейся нам холодной, чудесной, нетронутой страны. Ботаники и геологи упаковывают, складывают богатые свои сборы. Прощальное, грустное чувство владеет людьми.
Кто-то, укладывая походные принадлежности, выгоревшие на солнце, промытые дождями, истрепанные ветром палатки, говорит со вздохом:
— И мерзли, и мокли, а вот уезжать что-то не хочется.
Есть что-то печальное в каждом прощании. И, как бы предчувствуя разлуку с отъезжающими людьми, понуро бродят по голому берегу собаки. На зимовку остаются здесь лишь три человека. Я захожу в уютный домик «полярки» к моим друзьям зимовщикам, чтобы подарить другу Свириенке на память мое охотничье ружье трехстволку. Мы сидим, пьем чай, дружески разговариваем и смеемся. Удастся ли встретиться? Нигде не завязывается так дружба, как в дальних походах и путешествиях. Такая дружба остается надолго, иной раз на всю жизнь. В дальних путешествиях люди лучше узнают друг друга и близко сходятся или, однажды поссорившись, навсегда остаются врагами.
На загруженном экспедиционными сборами и сна- ряя^ением катере мы собираемся в обратный путь к открытому морскому побережью, где участников экспедиции будут ждать проходящие Северным морским пу-* тем корабли.
В последний день дружески прощаемся с остававшимися на берегу товарищами-зимовщиками, из запасов доктора Корнеича распиваем на прощание оставшийся спирт. С грустью смотрим на знакомые, уже обжитые нами берега, на друзей-зимовщиков, машущих над головами шапками. Как бы угадывая чувства людей, суетливо мечутся по берегу собаки, громким жа* лобным лаем заглушая прощальные голоса.
14*


ПО НИЖНЕЙ ТАЙМЫРЕ
Нагруженный катер отходит от каменистого берега, берет курс на север, к вытекающей из озера реке Нижней Таймыре. В еще неведомые времена река эта промыла свой путь к морю среди пустынных скалистых гор и отлогих холмов Таймырского полуострова. Мы видим изрезанные заливами берега, холодную гладь озера, в которой отражаются нависшие облака. Чем дальше на север уходит катер, теснее сходятся берега, суровые видны впереди скалы. Подгоняемый течением, наш катер входит в устье быстрой реки. Стремительное течение несет его по извилистому неширокому руслу как бы кипящей, пенящейся реки. Справа и слева голые холмистые берега, разливы маленьких, впадающих в Таймыру горных рек, каменистые отмели и размывы. С кипящей, как бы клубящейся воды изредка взлетают птицы.
Мы останавливаемся у размыва небольшой реки, где нас ожидают наши товарищи-геологи, разбившие у самого берега походную палатку. Высадившись на берег, вползаем в походное жилище геологов, обросших густыми, давно не бритыми бородами, помогаем укладывать и увязывать походное имущество и сборы. После недолгой остановки продолжаем наш путь.
Катер мчится по пузырящейся темной воде, кажущейся бездонной. Все пустыннее и пустыннее берега реки. В серединной своей части река как бы врывается в узкие каменные ворота. Справа и слева над нею нависли темные скалы, очень похожие на развалины мрачных сказочных замков. Мы близко подходим к высокой черной скале, в которой видна промытая водою глубокая пещера (пещера эта носит имя первого исследователя Таймырского полуострова путешественника Миддендорфа, в давние, времена спускавшегося рекой Нижней Таймырой). Стремительное течение реки ударяет в подножие каменной скалы, пенясь и клубясь, вырывается из узких каменных ворот, широко разливается за ними в пологих и низких берегах. Здесь быстрое течение реки успокаивается.
Чем далыце спускаемся к морю, все ниже, пустыннее пологие берега. Почти не видно птиц. Плоска и пустынна тундра, над которой низко висят серые облака.
420


Далеко позади остались снежные горы Бырранга. Чуется холодное дыхание близкого моря.
Уже подходя к морскому заливу, с борта катера мы увидели плывущего на плоту одинокого человека. Это был знакомый геолог, решивший в полном одиночестве добираться на полярную станцию в Усть-Таймыре, куда за участниками экспедиции должны были зайти морские корабли. Геолог плыл на самодельном плоту, сооруженном из пустых бочек от бензина. Бог знает, что произошло бы с предприимчивым одиноким путешественником, которого течение реки могло отнести в открытое море. Мы подобрали обросшего бородой путешественника, пустили его самодельный плот по течению.
В УСТЬ-ТАЙМЫРЕ
На третьи сутки пути мы были в морском широком заливе, подходили к береговой полярной станции, куда еще ранней весною доставил нас самолет. Знакомые люди встретили нас на берегу. Мы увидели начальника полярной станции дйдю Федю, гостеприимную хозяйку — его жену. Нас разместили в знакомом уютном домике, том самом, в котором мы жили весною с друзьями, полярными летчиками. Тетя Даша, жена начальника станции, накормила нас вкусным обедом.
Дядя Федя (так ласково называли летчики начальника полярной станции и аэродрома) жил здесь уже не первый год. Летчики хорошо знали дядю Федю, ценили его гостеприимство. Здесь, на полярной станции Усть- Таймыра, дядя Федя провел беспокойные годы войны. Здесь же, еще до войны, родился у дяди Феди и тети Даши сын — веселый и бойкий парнишка, никогда не бывавший на Большой земле, не видевший высоких зеленых деревьев и шумных городов. На полярной станции зимою и летом часто садились пролетавшие самолеты. Радисты держали постоянную связь с Большой землею, с другими полярными станциями и отдаленными зимовками.
Уже миновали далекие времена, когда лишь немногие отважные путешественники посещали эти почл и недоступные места. Не раз здесь терпели бедствия и погибали люди, происходили крушения затертых льдами кораблей. На пустынных берегах Полярного
421


океана кое-где сохранились безвестные могилы. Нетленными лежат погребенные в вечной мерзлоте тела неведомых людей. Такую одинокую могилу нашли мы на маленьком каменистом острове в морском пустынном заливе. Никто точно не знал, кто и когда погребен в этой одинокой могиле, над которой возвышался небольшой памятник — гурий, сложенный из обломков камней.
Здесь, на морском побережье, в начале сентября уже начиналась настоящая зима, дул холодный северный ветер, мешавший погрузке экспедиционного снаряжения на подошедшие к берегу, стоявшие на якорях корабли. По открытому заливу гуляли седые высокие волны.
В самое горячее время погрузки нежданно-негаданно началась настоящая зимняя пурга. Над тундрой полетел сухой мелкий снег, засыпая кочки, венчики золотых северных цветов. Один из рабочих геологической партии, возвращавшийся на Большую землю после двухлетней работы, ушел охотиться на уходивших на юг диких оленей. В суматохе погрузки об ушедшем в тундру охотнике забыли. Вспомнили о нем только па второй день. Пурга еще продолжалась. Несколько человек отправились на розыски пропавшего товарища. По едва приметным следам они вышли на морской берег. Несомненно, охотник в пурге заблудился. Выйдя на морской берег, охотник растерялся, повернул в сторону от полярной станции, находившейся от него лпшь в одном километре. Его следы привели к месту, где заблудившийся несчастный охотник пытался разжечь небольшой костер. В тундре трудно найти хорошее топливо. Заблудившийся охотник собрал в кучу сырые ветки, вместо растопки в костер были засунуты его личные документы. Несчастного охотника нашли недалеко от неразгоревшегося костра. Мертвый, он лежал в снегу лицом вниз. Рядом лежало охотничье двуствольное ружье. Все патроны были расстреляны. По-видимому, блуждая в пурге, он подавал о себе сигналы, но сильный ветер относил звуки выстрелов. Погибшего привезли на нартах к полярной станции. Покрытое рогожею тело замерзшего охотника было оставлено на нартах. Удивительное дело: одна из ездовых собак, живших на полярной станции, как бы чуяла несчастье. Все время, пока блуждал в тундре охотник, она не
422


переставала выть. Эта собака не отходила от нарт, на которых лежал замерзший охотник, и никого к нему пе подпускала.
Трагическая смерть человека, недавно вернувшегося из двухлетней экспедиции, благополучно прошедшего, этапы недавней войны, два года зимовавшего на Таймырском полуострове н возвращавшегося на родину, омрачила последние дни нашего пребывания в Усть- Таймыре.
НАД ТУНДРОЙ
Пробыв несколько дней в Усть-Таймыре, простившись с друзьями, мы вместе с ботаником-профессором отправились в обратный дальний путь на прилетевшем гидросамолете ледовой разведки. С шумевших, хлеставших волн поднялся самолет. На заснеженном берегу стояли провожавшие нас люди.
Самолет шел на Хатангу, пересекая Таймырский полуостров. Сквозь разрывы облаков я видел знакомую реку Нижнюю Таймыру, черною лентой извивавшуюся среди белых, покрытых снегом берегов. Над Таймырским озером, закрытым густыми облаками, мы пролетали на большой высоте. По радио мы послали оставшимся на озере зимовщикам привет и дружеские пожелания.
Через несколько часов мы были на Хатанге. Самолет плавно опустился на черную блестящую гладь реки. Невдалеке от пристани стояли большие и мелкие суда, высились крыши. береговых построек. Переправившись на берег, мы остановились в здании аэропорта на берегу реки. Недолго пробыв в Хатанге — новом северном городке, возникшем на берегу некогда пустынной реки, впадавшей в море Лаптевых, по которому в летнюю пору двигались многочисленные морские караваны, отправились мы в обратный путь в Москву.
На большом грузовом самолете мы вновь летели над Таймырским полуостровом, с востока на запад пересекая обширные его пространства. Как бы гигантская географическая карта пустынной страны развертывалась под самолетом. С высоты мы видели бесчисленные поблескивающие озера, образующие затейливый узор. Ни малейшего признака жизни не было видно в пустынных просторах. Здесь нет селений и городов,
423


шоссейных и железных дорог, которые видим обычно, пролетая над населенными, обжитыми местами. На проплывающей внизу карте видна граница редеющих таежных лесов, переходящих в мелколесную и пустынную тундру. С самолета не видно пасущихся в тундре оленей, походных чумов охотников и оленеводов. Мертвой, безжизненной кажется тундра...
Пролетаем над теми местами, где недавно бродили партии наших разведчиков-геологов и топографов, где мы наблюдали весенний ход оленей и прилет птиц. Я вспоминаю Таймырское озеро, приход весны, наши походы, голоса бесчисленных птиц, прекрасные цветы, которые мы собирали, товаршцей-друзей. Странное испытываю чувство, похожее на горечь разлуки.
В самолете пусто. Мы пьем чай, пытаемся разговаривать, но шум мотора гасит голоса. Под нами плывет и плывет пустынная, холодная страна. Страшно подумать о вынужденной посадке среди бесчисленных озер, прикрытых легкою дымкой тумана.
Через несколько часов полета над пустынною тундрой выходим к обжитым местам. Виден берег моря, широкий морской залив, в который вливает воды свои могучая река. Идем над широкой рекою. Внизу видны застывшие в русле реки корабли. Самолет снижается над большим аэродромом, окруженным домами, каменными заводскими корпусами. Видим подбегающих к самолету людей, слышим спокойные голоса. Неуютным показывается набитое людьми здание аэровокзала.
Далеко осталось Таймырское озеро, чудесная родина птиц, вернуться туда вряд ли придется!
1966-1968


РАССКАЗЫ ОХОТНИКА


ПО ЛЕСНЫМ ТРОПАМ
Еще в самой ранней юности родилась моя страсть к охоте и путешествиям. Отец мой был спокойным, умелым охотником. Отчетливо помню, как, собираясь па охоту, он набивает, бывало, патроны. Я стою рядом, смотрю на большие руки отца, на сыплющийся из жестяной коробочки порох, на тускло поблескивающую дробь в холщовом мешочке. Даже самые охотничьи принадлежности возбуждали во мне трепетное вол- пение.
Чудесная и скромная природа, среди которой прохо- дило мое детство, богатейшие охотничьи угодья тогдаш- ней лесной Смоленщины, влияние отца воспитали во мне охотника. С ружьем за плечами я много выходил по лесным тихим тропинкам, наслушался лесных голосов. Из этих первых охотничьих скитаний еще в ранней юности родилась страсть к путешествиям, любовь к живой природе.
Охота никогда не была для меня простой забавой или пустым развлечением. Бродя с ружьем, я учился думать и наблюдать. Еще в первых юношеских скитаниях росла любовь к родной земле, обострялось внимание. Охотничье ружье было моим верным спутником, приобщавшим меня к прекрасному царству природы.
427


ПЕРВАЯ ОХОТА
В детстве у меня был большой приятель — деревенский пастушонок Сашка. Мы вместе бегали в лес и ловили в нашем озерке рыбу. Однажды я увидел Сашку из открытого в сад окна. Из сада слышался деловитый гул пчел и нестерпимый треск кузнечиков. Над карнизом дома приветливо щебетали касатки-ласточки, а в летнем небе пронзительно свистели стрижи.
Сашка стоял за кустом сирени, выпячивал глаза и делал мне таинственные знаки рукою.
— Айда дикую утку стрелять! — услыхал я Сашкин шепот.
С невыразимым волнением бежали мы с Сашкой к озерку. В руке я сжимал маленькое ружьецо монтекристо, которое мне подарил отец. Остановившись на краю сада, едва переводя дыхание, Сашка молча показал на заросшее кустами и осокой наше небольшое озерко. Посреди озерка спокойно плавала дикая утка. Грудь ее была белая, спина темная, а маленькая плоская головка на тонкой шее кончалась клювом, острым как шило. С бьющимся сердцем я подполз к густому кусту и, раздвинув ветки, стал прицеливаться. Руки дрожали, стучало в ушах. От волнения я промахнулся, крошечная пулька шлепнулась рядом с птицей. Я перезарядил ружье, выстрелил еще и еще, а птица сидела как заколдованная. Удачным выстрелом наконец я ее подстрелил. Зашлепав по воде крыльями, раскидывая брызги, она перевернулась вверх брюхом. Черные лапки судорожно двигались.
— Ура! — не своим голосом завопил за моей спиною Сашка.
Сталкиваясь веслами, мы изо всех сил гнали лодку к моей первой в жизни настоящей охотничьей добыче. Я достал утку, с нее скатывались прозрачные капли воды. Добыча показалась тяжелой.
Наблюдая нашу охоту, на берегу стоял отец и улыбался знакомой добродушной улыбкой.
— Ну как, охотнички? — сказал он, щурясь от дыма папиросы. — Какую подстрелили дичину?
Я выскочил из лодки, держа в руках добычу.
— Эге-ге, — сказал отец, разглядывая утку. — Ты гагару ухлопал. Птица у нас редкостная. Только ее есть нельзя: гагары рыбой воняют.
428


— Совсем не воняют, — обиженно ответил я, обнюхивая добычу.
— А вот зажарь-ка ее, и сам есть не станешь. И собака не станет. Гагары рыбой питаются, поэтому их мясо нехорошо пахнет.
Разговор с отцом омрачил мою охотничью радость. Я никогда не слыхал о вонючих утках, которые пахнут рыбой. «Наверное, отец хочет меня подразнить, — подумалось мне, — он нарочно придумал вонючую утку».
Дома меня встретили веселыми поздравлениями. Даже учительница Евгения Николаевна не заставляла меня в этот день решать скучные задачи. Я сам ощипал утку и потребовал, чтобы ее непременно зажарили к обеду. Мне хотелось всех угостить первой добычей.
— Что с ним поделаешь, — сказал отец. — Приготовьте ему завтра поганую утку. Только пусть ест сам за отдельным столом, а мы будем смотреть издали.
Ночью от пережитых охотничьих впечатлений я спал плохо. Мне грезилась утка, снилось ружье. За кустами дразнился Сашка, показывая язык: «Поганая, поганая твоя утка!»
Утром за завтраком надо мною продолжали шутить. Наливая молоко, накладывая в тарелку горячую душистую картошку, отец говорил:
— Теперь посмотрим, как наш храбрый охотничек будет свою дичь кушать.
Передо мною торжественно поставили большую глиняную чашку с зажаренной гагарой. От жаркого шел неприятный рыбный запах. Под насмешливыми взглядами я взял вилку и нож. Нельзя сказать, чтобы дичь была вкусной, но, разумеется, я не смел в этом сознаться. От мяса гагары порядочно воняло рыбой. Одолевая отвращение, я мужественно проглатывал кусок за куском. Поглядывая на меня, отец снисходительно и ласково улыбался.
— Ну, видно, выйдет из тебя настоящий охотник! — сказал он, вставая, смеясь и теплой широкой ладонью оглаживая мою голову.
На шутки я не отвечал. Я терпеливо доедал добытую мною первую настоящую дичину и был очень доволен похвалою отца, предсказавшего, что из меня выйдет охотник. Позже я никогда не ел мяса вонючих гагар, но в трудных походах и на охоте никогда не бывал очень разборчивым и капризным.
1950
429


ЛЕТНИМ УТРОМ
Помню деревенское ясное утро. С отцом мы едем на дрожках по укатанной, крепкой, потемневшей от ночной росы проселочной дороге. Солнце недавно взошло, — легкий, оставшийся с ночи золотистый туман стелется над лугами. В этот утренний час неудержимо хочется спать, и, прикорнув за широкой спиною отца, я клюю и клюю носом.
В широкой, еще залитой легким туманом лощине отец вдруг останавливает лошадь.
— Смотри, — тихо говорит он, натягивая вожжи, показывая рукою на уходящий под гору луг. — Волки!
Утренняя сонливость мгновенно проходит. Я жадно смотрю вперед, на правую сторону, где под косыми лучами раннего солнца затейливо вьется посреди лугов речка. Там, шагах в пятистах от дороги, сгрудилось в беспорядочную кучу стадо овец. От неподвижного стада, точно разбойники с кровавого промысла, пробираются два матерых волка, ничуть не скрываясь. Я хорошо вижу их серые спины, лобастые головы с поджатыми ушами. Передний огромный волк, зубами придерживая добычу, несет на спине зарезанного барана. Свою тяжелую ношу он легко несет, как игрушку.
— Ах, разбойники, ах, прохвосты! — с волнением восклицает отец.
Торопливо вынимает он из сумки револьвер и, соскочив с дрожек, несколько раз стреляет. Волки немного прибавляют шагу, не выражая намерения бросить добычу. Отец кричит и стреляет еще и еще (я с трудом удерживаю вздрагивающую при каждом выстреле лошадь), и волки вместе с добычей скрываются в ольховых кустах.
Отец еще долго стоит с разряженным револьвером в руках. Разумеется, он очень взволнован. Но еще больше волнуюсь я. Недаром на всю жизнь с необычайной четкостью запечатлелась в моей памяти давняя эта картина: росистое летнее утро, освещенный утренним солнцем луг, отец с револьвером в руках —и два серых разбойника, на наших глазах спокойно уносящих свою добычу..,
1956
430


в зимнюю ночь
Еще в детстве мне пришлось много слышать о вол^ чьих охотах. Отец жил в лесной конторе, среди прекрасных охотничьих угодий. Нередко из города бывали к нам гости, и вместе с гостями отец уезжал на охоту. По вечерам за чайным столом, когда охотники возвращались, я слушал рассказы о необычайных охотничьих приключениях, и кто знает, быть может, тогда зародилась во мне охотничья страсть.
В морозные зимние ночи не раз езживал отец на волков с поросенком. Живо представляю эту забытую нынче старинную охоту: зима, мириадами алмазов искрится под месяцем снег, постукивает крепкий мороз по деревьям. По Зимней накатанной дороге медленно двигаются широкие розвальни с высоким задком из плетенки. В розвальнях охотники в овчинных тулупах. Длинная веревка тащится за санями; подпрыгивая ‘ на неровностях дороги, волочится привязанная ц веревке свиная мерзлая требушина. Издали кажется, что это за санями бежит маленькая собачонка.
Обындевелая лошадь (для охоты выбирают самую смирную и спокойную), пофыркивая, неторопливо трусит по белой, прорезанной синими тенями, дороге, В ногах у охотников живой поросенок в мешке. Изредка они теребят его за ухо, и поросенок заливается отчаянно-звонко. Странно звучит в пустынной ночной тишине поросячий заливистый визг.
Охотники ездят, выбирая места, где, по их разумению, должны проходить ночью волки. Не всегда такая охота успешна. Нередко, проездив всю долгую зимнюю ночь, порядочно иззябнув, отец возвращался с пустыми руками.
Но зато особенное, незабвенное чувство испытывает охотник, когда после долгих часов езды по пустынным зимним дорогам в лесной редкой опушке мелькнут знакомые тени. В первый момент трудно уследить эти подвижные тени, при неверном свете месяца скользящие меж деревьев. Осторожные звери неприметно и скрытно преследуют подводу. Они бегут стороною, проваливаясь в снегу, чутко приглядываясь, прислушиваясь к соблазнительному визгу, доносящемуся с дороги. Много раз выскакивают они на дорогу далеко за проехавшими санями, жаддо обнюхивают следы. Запах и вид воло-»
431


чащейся па веревке свиной требухи их соблазняют. Все чаще и чаще появляются они на дороге, все ближе и ближе мятутся их легкие тени,..
Изготовивши ружья, охотники ждут. Трудна и неверна стрельба при обманчивом свете. Трудно угадать расстояние, движения стрелка стесняет тяжелая зимняя одежда. Плохо нетерпеливому, слишком поспешному стрелку. Преждевременный выстрел может погубить всю редкостную охоту. Напуганные выстрелом звери вряд ли вернутся, да и сомнительно, чтобы однажды обманутый догадливый зверь когда-нибудь опять вышел на нехитростную приманку.
Всего лучше ждать терпеливо, не шевелясь и не разговаривая, продолжая двигаться по дороге. Если ничего не помешает, голодные звери будут навертываться ближе и смелее. Но даже и в самые соблазнительные моменты охотнику * следует удерживать пыл. Нужно дождаться минуты, когда какой-нибудь оголодавший волк навернется совсем близко к саням и, как бы удивившись собственной дерзости, замрет в сторожкой, угрожающей позе. Это лучший момент для удачного выстрела. Стрелку нужно помнить, как обманчивы ночью окружающие нас предметы, прицеливаться и стрелять быстро, но не торопясь. Поторопишься, выстрелишь — навек потеряешь...
Отец нередко возвращался с добычей. Разумеется, такая слишком любительская, изысканная охота не могла быть очень успешной. Вряд ли даже и в старинные времена, когда всюду было много непуганого зверя, не слышавшего ружейного выстрела, самому счастливому стрелку за всю долгую жизнь удавалось убить из-под поросенка больше десятка волков. В наше время старинная эта охота сошла на нет. Несколько лет назад, живя в глухой округе, где всегда держалось mhojo волков и где мы очень удачно охотились облавой, я пытался охотиться по-старипному, с поросенком. Все эти охоты прошли неудачно. Проездивши долгую ночь по полевым и лесным дорогам, замучив почти до смерти несчастного поросенка, обычно мы возвращались с пустыми руками. Очень возможно, что звери следили за нами и даже выходили где-нибудь на дорогу, чтобы обнюхать следы, но приблизиться не решались: слишком знакомы им встречи с охотником, знакома грозная сила ружья, которого они больше всего страшатся. Но даже


и после таких бесплодных охот чувствовали мы себя всегда отменно. Уж очень красива лунная зимняя ночь, чудесны езда среди сверкающих чистых снегов и волнующее ожидание встречи со зверем. Полные радостной силы, мы возвращались позднею ночью, и тогда особенно приятными казались тепло и уют жилья, шум кипящего на столе самовара, возле которого мы обогревались.
1950
ВОЛКИ
В зоологическом парке вы, наверное, не раз видели за железной решеткой живых волков — этих лесных и степных разбойников, так похожих на обыкновенную немецкую овчарку. Вряд ли вы задерживались долго перед скучной, дурно пахнущей клеткой: слишком непривлекателен, угрюм и неопрятен в неволе волк. Веселее полюбоваться на молодых медведей, на глазах у многочисленных зрителей проделывающих свои смешные и неожиданные штуки, на грозных, хотя бы и заморенных львов, напоминающих прочитанные рассказы о сказочных африканских охотах, на грациозную пантеру, сверкнувшую на вас таинственным* грозным взглядом.
Неопрятен и жалок в неволе волк. Угрюмо опустив лобастую голову, мечется он в своей тесной клетке или, неподвижно лежа в углу, недоверчиво и злобно поглядывает на проходящих. Никогда не попросит подачки, никогда не поглядит прямо, и справедливою кажется старая поговорка, определяющая злого, недоверчивого человека: «смотрит как волк»...
Но по-другому ведет себя волк на свободе. Редко кому доводилось наблюдать сытую стаю волков во время веселых игр, быстрой погони за убегающей добычей. Стремительная ловкость и сила, быстрая находчивость, сметка и ум свойственны зверю. На ослепительной белизне зимних снегов внимательный охотник читает интересную книгу сокрытой от наших глаз лесной таинственной жизни. Разбираясь в сложной грамоте следов, видит он, как живут, резвятся, играют, охотятся, делят звери добычу. Опыт и наблюдательность помогают охотнику разобраться в чудесной неписаной книге природы.
433


От многих зверей своею силой, выносливостью, необычайной прожорливостью отличается волк — настоящий хозяин степных и лесных просторов. Великою дерзостью отмечаются волчьи разбойничьи набеги. Не раз доводилось слышать, как, подкопавшись под стену, забираются волки в овчарник или под самым носом у растерявшегося мужичка хватают визгливую собачонку. По деревням ходило много россказней и рассказов о растерзанных стаей волков сельских учительницах и бедных старушках, запоздавших в дороге, но все эти россказни похожи на сказку: никогда и нигде не приходилось услышать о подлинном факте, да вряд ли такие факты возможны1. Уж очень грозную силу имеет человек — единственный и несокрушимый владыка над миром животных. Исключение составляет бешеный волк, всегда представляющий грозную опасность для людей и животных. Не раз, обычно в самые жаркие летние месяцы, взбесившиеся волки врывались в деревни. Известен случай, когда бешеный волк перекусал почти все население маленькой деревеньки. Этого волка крестьянин убил тележной осью в сенях хаты, в которые ворвался зверь..
Но грозен и беспощаден волк ко всему живому. Все лето, пока подрастают прожорливые волчата, пара старых волков промышляет им пищу. Никто пе спасается от страшных зубов — ни зазевавшийся тетерев-косач, ии серый зайчишка, ни домашний гусь, ни поросенок, случайно отбившийся от стада. Множеством обглоданных, выветрившихся, выбеленных солнцем костей усеяно долголетнее волчье логово, обычно сокрытое в глухой трущобе. Да и не- все оставляются кости. Челюсти взрослого волка столь могучи, столь сокрушительны и крепки зубы, что разламывают и самые крепкие кости. Нередко даже от взрослого лося, растерзанного ’ волками, на снегу остаются лишь клочки кояш да содержимое желудка.
Вред, приносимый волками, неисчислим. Много миллионов голов всяческого скота и домашней птицы погибает в лесных, степных и тундряных просторах нашей страны. Мясом, которое волки сжирают ежегодно, наверное можно прокормить столицу с много¬
1 В конце сороковых годов в Белоруссии наблюдались случаи нападения волков на людей.
434


миллионным населением. Но еще большие опустошения производят волки в самой природе. Никто не может учесть, какое несметное количество полезных зверей, птиц, гнезд, выводков уничтожается волками в лесах и степях повсеместно.
* * *
Охота на волков, несомненно, существует с времен незапамятных. Очень возможно, что еще первобытный пещерный человек боролся с волками, постоянно нарушавшими его благополучие и покой, отнимавшими у него добычу. Этот же первобытный наш предок-охотник воспитал в жилище своем собаку, самого ближайшего родственника волку. Так, гфи содействии человека, произошло замечательное превращение в природе: собака и волк, родственные по крови и происхождению, навсегда стали непримиримыми, лютыми врагами. В трагической, величайшей борьбе человека с дикой природой, враждебно его окружавшей, собака изменила родному ей природному миру, навеки осталась спутницей человека.
Быть может, за эту древнюю измену до сей поры мстят волки собакам: во всем животном мире нет более лютой ненависти, чем испытываемая волками к собакам и собаками к волкам. Только вмешательство человека может положить предел этой ненависти: в неволе волк и собака уживаются, и неоднократно бывало, что самка собаки с материнской нежностью выкармливала и воспитывала подложенных под нее диких волчат.
О первобытных охотах мы знаем, разумеется, очень мало. Возможно, что человек боролся со зверями оружием, выдумывал и ставил западни и ловушки. В цивилизованное время охота на волков слыла дорогой и веселой забавой. Нам трудно представить старинные травли с борзыми, знатных охотников, убивавших ц время и деньги в дорогих забавах.
Я отчетливо представляю бешено мчащихся всадников в суконных кафтанах (все это я точно видел ко* гда-то во сне), вытянувшихся в струнку борзых. Загнанный зверь мчится как ветер. Но уже настигают его резвые псы, все уменьшается отделяющее их от зверя пространство, все злее, беспощаднее торжествующий
435


крик. Еще мгновение, еще напор — и в общую кучу над затравленным зверем валятся и охотники и собаки.,.
Теперь, при усовершенствованных и удобных средствах добычи, для истинного охотника охота на волка остается особенным удовольствием. В охоте на волка увлекает хитрость и сообразительность зверя, с которым приходится вести борьбу, сложность его повадок, знать которые обязан каждый дельный и наблюдательный стрелок. Охотнику-растяле и хвастуну (таких хвасту- нов-говорунов в охотничьем мире всегда было достаточно) нечего браться за ответственную и сложную охоту. Звери скоро узнают, с кем имеют дело, охота непременно расстроится, — волки уйдут нестреляные.
1941
НА ГЛУХАРИНОМ ТОКУ
В многочисленных описаниях и охотничьих рассказах повествуется об этой редкостной, исключительно русской охоте. Несомненно, на глухарином току испытывает охотник впечатления необычайные. И самая природа глухого, дикого леса, и неизбежные ночевки у костра, иногда посреди непроходимого болота (все готов вытерпеть страстный охотник!), и страшная дремучая птица, чудным образом пережившая на земле сотни тысячелетий, переносят охотника в неведомый, сказочный мир. Странна, необычайна весенняя любовная песня самца-глухаря. В природе нет звуков, похожих на щелканье, «точенье», «скиркаиье» лесной таинственной птицы. Слушая песню глухаря, впечатлительный охотник испытывает особенное чувство. Странные, необычайные звуки исходят как бы из допотопного мира. Ранним утром, еще в темноте, начинает петь глухарь. Необычайностью звука, его неповторимостью можно объяснить странное обстоятельство: даже чуткий, с острым слухом, но еще неопытный охотник обычно издалека песню не слышит.
Начиная охотиться, в юности я сам испытал эту странность. Первый раз водил меня на глухариный ток цаш деревенский долговязый охотник Тит. С величайшей точностью помню подробности первой охоты. Вме¬
436


сте с Титом мы ночевали вблизи болота, и, разумеется, я не сомкнул глаз, прислушиваясь к лесным таинственным звукам. Наставник мой громко похрапывал у костра, сыпавшего искры в темную вышину. Освещенные отблеском света, над нами колыхались в дыму еловые ветви. Множество раз ночевал я потом в лесу, но этот первый ночлег оставил чудесное, неизгладимое впечатление.
Перед рассветом (час этот особенно чувствует опытный охотник) наставник мой проснулся. Вскинувши ружья, мы вместе отошли от ночлега. Густая, влажная, почти непроглядная, накрывала нас темнота.
В этой ослепившей меня темноте Тит отчетливо находил дорогу. В едва брезжущем рассвете мы шли по лесу, и странное, трепетное наполняло меня чувство.
На краю соснового болота наставник мой остановился. Мы долго стояли. Тит вслушивался в лесную окружавшую нас тишину. Слушал и я, но ничего, кроме биения сердца и шума в ушах, расслышать не мог.
Вдруг Тит вздрогнул, насторожился, легонько толкнул меня рукою:
— Слышишь — играет!
Я попытался прислушаться, но еще громче стучало сердце, — казалось, шум весенней воды наполнил мои уши.
— Слышишь? — шепотом повторил Тит.
Нет, я решительно ничего не слышал. Напрягая почти до болезненности слух, я как бы ловил неясные звуки — звон и тихое щелканье, но ожидаемого звука, о котором мне рассказывал мой наставник, расслышать не мог.
— Скачи за мною! — строго приказал Тит.
Помня его наставления, я стал повторять движения
Тита, то замиравшего недвижимо, то вдруг стремительно, на два-три прыжка бросавшегося вперед. Задыхаясь от волнения, я едва поспевал.
Не помню, сколько продолжался подход. Остановившись, Тит иногда спрашивал (под песню, которой я пе слышал):
— Слышишь?
—* Нет, ничего не слышу, — шепотом сознавался я и отрицательно мотал головою.
— Ну, скачи дальше!
437


Песню я услыхал внезапно, как это часто бывает, когда мы были недалеко от птицы. Звук был отчетливый, даже громкий, но столь не похожий на все когда- либо слышанное мною, что непривычное ухо его не ловило. Услыхав звук, я уже не мог потерять и забыть, и несомненная близость неведомой птицы несказанно увеличила мое волнение, и так доходившее до предела.
Под дерево, на котором токовал глухарь, мы подошли, когда в природе еще продолжалось таинственное время борьбы ночной темноты с рассветом и даже знакомые предметы казались неузнаваемыми. Я смотрел на елку, на которую показывал Тит рукою и, кроме черных, рисовавшихся на светлевшем небе ветвей, не мог ничего разглядеть. Тит долго показывал на дерево, делал мне знаки и, возмущаясь моей беспомощностью, по-видимому, начинал не на шутку сердиться.
С ружьем в руках я стоял растерянно, до слез в глазах вглядываясь в черную вершину. Невидимый глухарь рассыпал песню за песней. Теперь я отчетливо слышал каждое колено, слышал особенный странный звук распускаемых перьев. По направлению песни казалось, что птица скрывается в самой вершине.
Раздражительность наставника - меня смущала. Чтобы не сердить Тита, я делал вид, что хорошо вижу птицу. Наконец я увидел темное, как бы шевелившееся на конце сука пятно. Я прицелился и выстрелил. После выстрела, прогремевшего на всю округу, с елки дождем посыпалась хвоя, но птица не падала. Мало того, стрелянный мною глухарь запел как ни в чем не бывало.
Я стоял под елкой растерянный. Тит выругался, погрозил мне рукою, похожей на медвежью лапу, и, как бы совсем отмахнувшись от неспособного ученика, стал поднимать свою одностволочку. После слабого выстрела, вылетевшего из старой пищали, глухарь встрепенулся, слетел и, тихо планируя, упал за деревьями. Теперь я отчетливо понял мою ошибку: птица сидела впол- дерева, ближе к стволу, и то, что я принял за глухаря, было темною вешкою на конце сука, по которому расхаживал токовавший глухарь.
Первая охотничья неудача расстроила меня, но не истребила охотничьей страсти. Немного спустя я сам убил на току первого глухаря. Я ходил самостоятельно, без провожатых, по местам, достаточно мне знакомым,
438


На этой охоте произошло со мною странное приключение. Подбегая к глухарю, я увлекся и вдруг обнаружил, что звук песни как бы перемвстился. Долго стоял я недвижно. Песня исходила неведомо откуда, то заглушаясь, то нарастая. Червячок глухариного «игрового» помета упал сверху на голову, и тогда только я догадался посмотреть над собою. В вершине высоченной голой осины сидел глухарь. Странное дело: мне он показался не больше маленькой птички, дрозда.
С величайшим волнением я прицелился в птицу, сидевшую над моей головой. Двенадцатифунтовый глухарь упал почти на меня и чуть не сломал злополучному охотнику шею. Нужно сознаться: над этим первым убитым мною на току глухарем я плясал и пел, как настоящий индеец из куперовского романа...
Много долгих и необычайных лет прошло со времени моей первой охоты. Много глухарей убил я на глухариных токах, множество ночей провел в лесу у костра, веселящего сердце каждого охотника, знающего и любящего лесную природу. До сего времени несказанно волнуют меня эти лесные ночевки. Из всех известных мне охот я предпочитаю весеннюю охоту на глухариных токах, — в лесу, в глухой тайге вновь переживаю я давнишние страстные впечатления, и глухая лесная природа как бы поэтически переносит меня в первобытные времена огня и охоты.
IMG
ДУПЕЛИНЫЙ ТОК
Современным молодым охотникам редко приходится слышать о дупелиных токах — этой необычайпо интересной, забытой теперь охоте. Излюбленной ружейными охотниками «благородной» болотной птицы — бекасов, гаршнепов и дупелей — с каждым годом становится меньше. Даже в известных дупелиных местах, на кочковатых, поросших кустами болотах, где в былые времена ленинградские охотники брали за выезд на «высыпках» по двадцати — тридцати пар, редкому счастливому стрелку удается взять двух-трех дупелей. Очень возможно, что причиною оскудения угодий было несоизмеримое с прошлым обилие заядлых стрелков, осушка и вспашка болот, на которых гнездились и «вы¬
439


сыпали» и пролетные дупеля, а прежде всего безжалостное, безрассудное истребление всяческой дичи.
Некоторые бывалые охотники уверяют, что в некоторых обильных болотною дичью местах (например, на Волховских поймах) до сего времени сохранились хорошие дупелиные тока. Признаться, рассказам таких охотников, умеющих иногда «присвистнуть», я верю мало.
По рассказам старых, опытных и правдивых охотников, существовали некогда дупелиные тока, на которые в весенние зори вылетали десятки и сотни маленьких длинноклювых птиц. Распустив крылышки и хвосты с белой подпушкой, дупеля бойко бегали по избранному ими токовищу, обычно представлявшему собой небольшую, поросшую прошлогодней травою кочковатую площадку. Здесь происходили дуэли, скрещивались шпаги ревнивых бойцов, от зари до зари продолжалась весенняя любовная игра. Всю долгую весну дупеля слетались на свое излюбленное токовище, и даже выстрелы охотников не очень их пугали.
На дупелиных токах охотились затемно, иногда с огнем. Посередине дупелиного токовища с вечера ставили зажженный фонарь. Не страшась огня, бойкие птицы всю ночь бегали вокруг фонаря, и попадавших в луч света охотники стреляли на выбор. После выстрела увлекшиеся любовной игрой птицы обычно не улетали, и охота на дупелиных токах продолжалась до рассвета.
Первый и единственный раз в моей охотничьей жизни на дупелиный ток меня водил отец. В те времена мы жили в Смоленской губернии, среди прекрасных охотничьих угодий, и мои детские впечатления тесно связались с природой. Не могу забыть окружавшего наше жилище леса, кишевших рыбой прудов, хозяйского теплого дома с бревенчатыми стенами, от которых пахло смолою. В этих стенах, в окружавшем дом глухом лесу проходило мое детство. До сего времени волнуют меня воспоминания о первых охотах, на всю жизнь закрепивших горячую страсть.
Хозяин отца, богатый калужский купец и лесопромышленник Козлов, был тоже ярый охотник. Охотничьими богатствами славились скупленные им лесные имения, находившиеся под управлением отца.
В одном из этих имений, носившем название Мой Удел (на реке Осьме, под городом Дорогобужем), был
440


дупелиный ток. Приглашая отца на службу, хозяин- богач ему говорил:
— Можешь что угодно в имениях моих делать. Доверяю тебе все мое имущество бесконтрольно, на полную веру. Одно настрого запрещаю: не смей охотиться на моем дупелином току и никого на ток не пускай. Ток этот у меня заповедный. Еяли нарушишь приказ — не гневайся, прогоню...
Долгое время отец беспрекословно выполнял строгий хозяйский наказ. Но нетерпеливо сердце охотника. Однажды отец не выдержал — уж очень манила его редкостная охота.
Помню, я очень просился взять меня на дупелиный ток, и, по мягкости характера, отец уступил моим настойчивым просьбам. По весенней, еще не просохшей дороге мы ехали на беговых дрожках. Уже и в те времена мало оставалось таких богатых охотою мест. Это было еще не тронутое царство охоты. Множество уток, гусей и другой дичи пролетало над нашими головами. Мы слушали пение птиц, музыкальное журчание весенних ручейков, бесчисленные звуки наполняли окружавший нас сияющий и счастливый мир.
Ночью мы сидели в шалаше, накрытом камышом и осокой. Хорошо помню впечатление, которое произвела на меня эта первая в моей жизни охотничья ночевка. Мы провели вечернюю и утреннюю зори на дупелипом току. Всю ночь мы слушали пробуждавшиеся весенние голоса. В щели шалаша был виден ток. Маленькие птички, важно распустив хвосты, шныряли вокруг шалаша, высоко подпрыгивали, дрались. Иногда они скрывались в высокой прошлогодней траве, и казалось, что вся трава шевелилась. Случалось, токующие дупеля подбегали к самому шалашу. Я близко видел их длинные клювы, грозно распущенные крылья. Сколько смешной важности было в их быстрых воинственных движениях! То и дело они схватывались, дрались и вновь разбегались. Мы любовались на них, как бы сидя в сказочном театре. Солнце уже восходило, но все жарче и страстнее разгорался удивительный дупелиный ток!
Множество голосов наполняло окружавшее нас, оза' ренное утренним солнцем пространство. На опушке леса пели тетерева, крякали над рекой и озерками утки, страстно хрипели, проносясь в воздухе, дикие селезни. Чудесный, сказочный, звонкий окружал нас мир...
441


Отец не вытерпел, выстрелил. Два подстреленных дупеля затрепыхались в мокрой траве. Густой пороховой дым слоями растекся над токовищем. Мы долго не выходили из шалаша. Даже после выстрела дупелиный ток продолжался.
Солнце поднялось над лесом и над извилистой, скрытой рекой. Над заливными лугами, как недвижимое волшебное озеро, разливался золотистый туман. Бесчисленные бекасы-«баранчики», падая и взлетая, токовали над нашими головами...
Воспоминание о дупелином токе и сказочном весеннем утре осталось на всю жизнь. Уже никогда больше не удавалось мне побывать на такой редкостной охоте. Довольные и счастливые, возвращались мы домой.
Охота на заповедном хозяйском току не прошла отцу даром. О преступлении отца Козлову сообщил служивший в имении чахоточный конторщик-доносчик. Вскорости отец получил из Калуги письмо, в котором богатый хозяин Козлов сообщал, что не находит возможным оставлять отца на службе. К письму было приложено подтверждение, что отец оставляет службу «по собственному желанию». Так печально закончилась наша охота на запрещенном дупелином току. Скоро па место отца прибыл новый — сухой маленький человек, совсем не интересовавшийся охотой.
Потеря службы была, разумеется, большой неприятностью. Но все же воспоминание о дупелином току, о чудесном утре на реке Осьме осталось на всю долгую жизнь.
1962
БЕРЕЗОВЫЙ ТОК
В охотничьем хозяйстве мне показали редкостный глухариный ток, и каждую весну я выезжал туда иа охоту. От многих хорошо известных мне глухариных токов этот обильный птицею ток отличался необычайной особенностью.
Обычно глухариные токовища располагаются в сосновых лесах и болотах.* Жизнь глухаря тесно связана с сосною (всю зиму глухари кормятся сосновой хвоею), и с давних времен охотники привыкли искать глухарей возле сосновых лесов и болот. Удивительно, что в ука¬
442


занном мне токовище не было ни единой сосны, а заскорузлые болотные елки попадались очень редко. Все токовище, занимавшее обширное кочковатое торфяное болото, сплошь было покрыто редким корявым березняком. В таких заросших березняком лесных болотах весною охотники обычно ищут хорошую тягу.
Трудно сказать, почему выбрали глухари место, столь неподходящее для токовища. Быть может, в незапамятные времена здесь также рос сосновый лес, и после вырубки или лесного пожара его не стало. Таинственная привязанность к древнему токовищу заставляла птиц по-прежнему сюда собираться. Очень возможно, что в голодные годы гражданской войны, когда деревенскими охотниками было выбито и уничтожено много богатых глухариных токов, напуганные птицы сами переместились на безопасное место, и новый ток здесь обосновался.
Мы очень долго искали этот ‘ток. Глухарей всюду было множество, зимою мы поднимали их целыми партиями с деревьев, по тридцати, сорока штук, а найти весной ток не удавалось. Однажды весною охотник проходил возле березового болота и вдруг услыхал громкое хлопанье крыльев. Он стал подходить па знакомые звуки, н перед ним открылось богатое токовище. Глухари пели посреди березового болота, на деревьях и па звхмле. По нашему краю ток был необычайно обильный, — охотник насчитал не менее полсотни птиц. С тех пор новый березовый ток мы держали в строгом секрете, неумелых и жадных охотников туда совсем не пускали...
Дорогу на березовый ток показывал мне приятель. Мы шли по лесу, по нехоженым, диким местам, и по закоренелой охотничьей привычке я замечал путь. Место, где находился березовый ток, было окружено густыми лесами без дорог и селений. Полная безлюд- ность и глушь мне очень понравились, и, приглядываясь к местности, я радостно предвидел успешную охоту. '
Проходя леса, пересекая болота, мы не раз поднимали кормившихся глухарей. С треском и шумом вспархивали рябчики. На мху, на проталинах виднелись кучки свежего лосиного помета. Веточки молодых осинок были начисто сострижены лосями. На коре дере-* вьев далеко виднелись свежие погрызы.
443


Не раз мы видели бурые спины лосей, скрывавшихся в кустарниках и болотах. Шумом и треском наполнялся лес, когда, вскочив с лежек, ломая сушь, звери мчались по лесной чащобе.
Чтобы отдохнуть и хорошенько послушать, мы присаживались на пеньки. Лес окружал нас знакомо и просто. Немного передохнув, мы взваливали заплечные мешки, шли дальше тихо и осторожно.
На место, к березовому токовищу, мы пришли только под вечер и, как водится, тотчас начали приготовляться к ночлегу. Еще до прилета птиц (глухари слетаются на ток на закате солнца) нужно нарубить дров, приготовить из веток постели. Сердцу охотника особенно приятен лесной охотничий уют, с которым не могут сравниться обычные удобства. С особенным удовольствием мы разводили костер, укладывали и развешивали походные пожитки. Здесь, у охотничьего костра, я предполагал провести не одну ночь.
Приятель и спутник мой хорошо знал мои охотничьи привычки. Вечером, приготовив ночлег, мы разделились. Спутник отправился искать соседние токовища, а я остался один.
Проводив приятеля, я затоптал костер, взял ружье и, не торопясь, направился в ток. Еще по первому взгляду место показалось мне совсем неподходящим. Вокруг росли корявые голые березы. Я смотрел на окружавшие меня голые деревья, и мое сомнение вырастало. «Уж не подшутил ли надо мною приятель?» — думал я, оглядывая болото.
Сомнение мое скоро исчезло. Под деревьями я увидел множество глухариного «игрового» помета. Свежий «игровой» помет — вернейший признак глухариного тока. Нет, друг-товарищ меня не надул, и глухариный ток здесь будет наверно!
Под старой березой я выбрал высокую кочку, очень похожую на бархатное кресло, и расположился на ней с полным удобством. И кочка и березовое глухое болото теперь мне очень понравились; закурив трубочку, я приготовился слушать и наблюдать.
Д^я нас, охотников, особенную прелесть имеет незабываемый час солнечного заката. Чудесная, волшебная наступает в лесу тишина. Еще поет, разливается, как бы не в силах сдержаться, неугомонный музыкант — дрозд; сидя на вершине дерева, страстно воркует осве¬
444


щенный золотым лучом закатного солнца дикий голубь — витютень; спохватится, прокукует и, как бы вдруг поперхнувшись, примолкнет кукушка. Последние звуки в лесу подчеркивают наступающую тишину. Но уже по-вечернему тихо и прохладно внизу под деревьями. Нарушая наступившую тишину, прогудит жук и, зацепившись за ветку, свалится к ногам охотника на землю. Тихо и влажно хоркая, весь золотой в лучах закатного солнца, пролетит над головою охотника первый вальдшнеп и, как бы на секунду приостановившись, медленно потянет над сквозными вершинами леса.
Еще никогда не доводилось мне видеть на токах такого необычайного количества глухарей. Я сидел в бархатном кресле, а они слетались, иногда обдавая меня ветром своих сильных крыльев, низко садились на голые, сквозившие на золоте неба деревья. Я близко видел их бронзовые груди, сторожко поднятые головы с брусничными бровями.
Я сидел очарованный, не шевелясь, боясь двинуться, чтобы не испугать сидевших птиц. Длинноносые вальдшнепы один за другим непрерывно тянули над лесом. Пара вальдшнепов, страстно цвиркая, неожиданно спустилась на кочку, и я очень близко видел любовную их игру...
Я сидел до позднего вечера, до ночной темноты. До самой ночи глухари пели, «скиркали», дрались и перелетали. Сидя на месте, я видел поющих, дерущихся птиц, — чудными, сказочными казались звуки окружавшего меня лесного мира.
Не желая тревожить птиц, я решился остаться до утра в току. Развалившись в лесном кресле, я засыпал и просыпался, курил трубочку и слушал, как пошевеливаются надо мною, покряхтывают спящие птицы. Где-то пролаяла лисица. Гукали и стонали зайцы, было слышно, как прошли краем болота лоси.
Не разжигая огня, я провел среди тока всю йочь. С трепетным чувством я терпеливо ждал утра, утреннего рассвета. Картина невиданного спящего тока рисовалась моему воображению.
Странное дело: утром глухариный ток молчал. Медленно наступал рассвет, на фоне просветлевшего неба выступили черные ветви деревьев, но ни единого звука не слышалось на спящем току.
445


«Неужто ночью здесь прошли лоси и напугали глухарей?» — думал я, стараясь разгадать причину молчания тока. Чтобы проверить подозрения, я решился тихонько пройти по всему токовищу. Тотчас над моей головою стали слетать с деревьев молчавшие птицы. Казалось, неведомый дирижер им подал сигнал молчания, и они дремали...
Больше я не мог оставаться в току и, огорченный неожиданной неудачей, тронулся в путь к своему костру. Необычайная перемена наступала в лесной природе: гнилой, холодный, почти непроницаемый
туман надвинулся из залива. Густой туман медленно окутывал деревьяг с намокших ветвей струились и падали тяжелые капли. Моя одежда, ружье были мокры.
«Так вот почему сегодня глухариный ток молчал, — разжигая костер, думал я о необыкновенной способности птиц предчувствовать погоду. — Несомненно, глухари знали о приближении тумана, и это было причиной молчания. Мы, охотники, должны приглядываться к явлениям природы: от этого зависит успех охоты...»
1946
НА ЛЕСНОЙ КАНАВЕ
Уже после восхода солнца, возвращаясь с глухариного тока, я шел краем глубокой канавы. Восходившее солнце золотило сосновые вершины. Внизу, под деревьями, на мхах лежала седая роса, густо пахло прелой листвой и вешней водою. Радуясь солнцу, звонко распевали на деревьях дрозды, на вершине освещенной солнцем высокой сосны, где-то под небом, захлебываясь, ворковал дикий голубь-витютень.
Необыкновенные чувства возникают в сердце впечатлительного охотника в чудесный утренний час! Как бы сливаясь с окружавшей лесной природой, я наслаждался музыкой наступавшего утра, чудесными красками восхода.
Глубокая лесная канава до самых краев была наполнена быстро бегущей мутной водой. Навстречу мне неслись клочья пены, течение шевелило ветви затопленных ольховых и ивовых кустов. Следя за течением, я увидел на воде желтоватое легкое перышко, очень похожее на
446


крошечный кораблик. Чем дальше я шел по канаве, навстречу мне больше и больше вода несла таких корабликов-перышек. Плывшие по воде желтоватые свежие перышки, несомненно, принадлежали самке- глухарке.
«Наверное, — подумал я, глядя на перышки, — утром в лесу произошло что-то недоброе, а я ничего не слышал. Мне нужно в этом хорошенько разобраться».
Я шел, внимательно приглядываясь к местности, к кружившимся на воде перышкам, к кустам и деревьям. Кораблики-перышки все плыли и плыли. Бродя все утро по глухариному токух я не слыхал ни одного выстрела, да и вряд ли в эти глухие, малодоступные места мог проникнуть браконьер, не постеснявшийся застрелить на току глухарку. Лесная загадка очень меня занимала.
Пройдя около сотни шагов, на самом краю канавы я обнаружил следы недавней борьбы. На земле были разбросаны перья, и, нагнувшись, я разглядел свежую кровь. Несомненно, здесь и произошло загадочное преступление. Погибшей глухарки не оказалось. Внимательно оглядевшись, я заметил, что капельки крови ведут к воде. Я тщательно осмотрел место. Под ольховыми кустами из-под берега канавы торчал хвост птицы. Я вытащил из воды мертвую, еще теплую глухарку. Голова была отъедена, из раны сочилась кровь. По всем признакам, глухарку убил какой-то лесной хищник. Злейший ночной разбойник филин, который иногда охотится на глухариных токах, вряд ли станет прятать добычу в воду. Несомненно, глухарку убил хищный зверь. Я долго думал над лесной загадкой. Самое вероятное, что глухарку поймала и убила норка. Этот небольшой, очень хитрый и злой зверек живет по берегам лесных рек и ручьев. Обычно он разбойничает по ночам, и человеку его трудно увидеть. Мне очень отчетливо представилась картина недавнего преступления. Будучи на току, разгоряченная любовной игрою глухарка подошла к канаве напиться, и тут на нее набросилась норка. Расправа была короткая. Злой зверек отгрыз у глухарки голову и, чтобы спрятать добычу, стащил ее в воду, старательно запихнув под корни ольхи.
На охоте я всегда любил разгадывать загаданные природой загадки, и эта загадка таинственного убий-»
447


ства показалась мне интересной. В скрытой от нас жизни птиц и зверей происходит много загадочных событий, отмечать и разгадывать которые должен уметь каждый наблюдательный охотник.
1962
ЗАЯЦ
Это было много лет назад. Ранним утром я возвращался с дальнего глухариного тока. С трудом перебравшись через горелое топкое болото, я выбрал удобное место, присел отдохнуть у большого зеленого пня, очень похожего на мягкое кресло.
В лесу было тихо, солнце взошло. Я раскурил трубочку и, развалившись у пня, положив на колени ружье, стал прислушиваться к звукам. Было слышно, как шумят на болоте журавли, токуют в позолоченном небе бекасы. Где-то поблизости прогремел и засвистел рябчик.
Весной я никогда не стрелял рябчиков, но с костяным старым пищиком из пожелтевшей заячьей кости никогда не расставался. Мне нравилось пересвистываться с рябчиками, близко смотреть на подлетавших на свист задорных петушков, с распущенными крылышками и хвостами шустро бегавших по колодам и кочкам почти у моих ног.
Покуривая трубочку, пересвистываясь с подлетавшим рябчиком, я вдруг увидел за стволами деревьев тихо ковылявшего прямо на меня зайца-беляка. Усталый зайчишка возвращался на лежку после веселых ночных похождений. Коротенькими прыжками он тихо ковылял по моховым рыжеватым кочкам. На его мокрых ляжках смешно болтались клочки вылинявших зимних порточков.
Я сидел не двигаясь, не шевеля пальцем, сливаясь с высоким зеленым пнем. Когда заяц подбежал совсем близко, почти в колени, я немного пошевелился и тихо сказал:
— Ага, попался, косой!
Боже мой, что стало с зайцем, как подхватился он, как замелькали между кочками его порточки, коротенький хвостик! Громко смеясь, я крикнул зайцу вдогонку:
448


— Улепетывай, косой, поскорее!
У каждого охотника в запасе много воспоминаний о неожиданных встречах и происшествиях в лесу. Обычно такие охотники рассказывают о своих удачных выстрелах, о застреленной и добытой дичи, о работе умных собак. На охотничьем долгом веку я много перестрелял крупной и мелкой дичи, не раз охотился на волков и медведей, но — странное дело — простая встреча с забулдыгой-зайчишкой запомнилась больше, чем самые удачные и добычливые охоты.
Я как бы и теперь вижу лес, тихое утро, слышу свист рябчика, отчетливо вижу зайчишку-беляка, мокрые его порточки.
Улепетывай, брат косой, на доброе здоровье!
1962
ПЕТЬКА
Лето мы провели в Беловежской пуще. Там мне показывали редкостных зубров, живших в обширных загонах. Не раз я видел на воле оленей, спокойно выбегавших на проезжие дороги, охотился па кабанов, разорявших колхозные поля. Наблюдал черных аистов, гнездившихся на высоких деревьях.
Но больше всего нам запомнился ручной ворон Петька. С Петькой меня познакомил директор заповедника — мой старый приятель.
В первый день приезда мы вышли на берег реки. На вершине высокого дерева сидел ворбн. Директор заповедника посмотрел на меня и улыбнулся.
— Хотите познакомиться с нашим Петькой?
Он помахал над головой шапкой и громко сказал:
— Петя, Петенька, лети сюда!
К великому моему изумлению, как бы понимая человечью речь, ворон снялся с вершины дерева и, распахнув черные крылья, тихо планируя, спокойно уселся на плече хозяина — директора заповедника.
— Познакомься, Петя, с нашим гостем! — сказал хозяин, тихонько сталкивая ворона с плеча.
Взмахнув крыльями, Петька переместился иа мое нлечо. Это была большая, черная и очень серьезная цтица.
15 И. Соколов-Мнкитов. т. 2 449


Пошарив в карманах, я нашел кусочек сухого пе- 'ченья. Петька взял печенье в клюв и осторожно спрятал его в подклювный мешок.
В карманах больше не было печенья. Я вынул маленькую десятикопеечную монетку и показал Петьке. Эту монетку он также * спрятал в подклювный мешок вместе с печеньем, потом слетел на песчаную дорогу и стал делать клювом круглую ямку. Запрятав печенье и монетку в песок, он деловито вырвал клочок травы, воткнул его в песчаный холмик.
В заповеднике я слышал много рассказов о проделках проказника Петьки. Сотрудники заповедника рассказывали, что однажды он утащил из дамской сумочки деньги, а в другой раз, , влетев в обеденный час в окно, расшвырял и похитил документы какой-то комиссии, приезжавшей для ревизии в заповедник. Похищенные вещи Петька прятал над крышей в пустом гнезде аистов, которых ухитрился выжить. В этом гнезде не раз находили ножи, ложки и вилки и многие другие предметы. Особенно досаждал Петька проезжим шоферам. Стоит машине остановиться, разложит шофер свои инструменты, отвинченные от мотора болты и гайки — Петька тут как тут! Схватится шофер, а самой нужной гайки или инструмента нет. Утащил Петька.
Рассказывали, что Петька не любит женщин. Сядет на плечо к завитой, накрашенной девице и давай путать и портить ее праздничную прическу или пребольно ущипнет за ухо. Женщины побаивались Петьки, отмахивались руками. Очень возможно, что эти резкие движения раздражали и сердили Петьку. Рассказывали также, что Петьку не любили дикие вороны и вороны, к которым он иногда пытался приближаться. Они били и отгоняли его, как бы не желая прощать измену.
Однажды проказник Петька сотворил такую шутку, Весной на огороде возле дома пожилая женщина сажала капустную рассаду. Опрятными рядами она рассаживала на грядах капустные корешки. Увлеченная работой, женщина не замечала, что рядом с нею по грядам разгуливает Петька. Всю посаженную рассаду он пересаживал на свой лад, разумеется, без всякого порядка...
Не всегда проделки Петьки были безобидны. Летом рн стал таскать маленьких цыплят. Петьку все знали
450


и любили, и даже такие недобрые проделки ему про-* щали.
Директор заповедника пробовал приучать Петьку к охоте. Бродя по опушкам, он брал его вместо гончей собаки. Перелетая с дерева на дерево, Петька видел сверху каждого залегшего в кустах русака, начинал кружиться и каркать. Директор подходил к лёжке и поднимал затаившегося зайца...
О трагической гибели Петьки мне написали, когда я вернулся в Ленинград. Один из сотрудников заповедника писал, что осенью к ним в заповедник приехали посторопние люди строить разрушенный мост через реку. Не зная о существовании Петьки и его проделках, кто-то из приезжих ловил на удочку рыбу. Сидя на берегу реки, пойманных окуньков и плотичек рыболов клал рядом, на землю.
Все примечавший Петька тотчас явился на место ловли, начал таскать пойманных рыбок. Заметив Петькины проделки, незадачливый рыболов схватил палку и убил наповал смирно сидевшего проказника Петьку,
«Самое удивительное, — писал мне сотрудник заповедника, зоолог, — что после вскрытия трупа трагичен ски погибшего Петьки наш общий любимец оказался не Петькой, а Машкой. По внешнему виду пол вороновых птиц различить невозможно, и долгое время мы онин бочно принимали Машку за Петьку»,
1962
НА ГЛУХОМ БОЛОТЕ
Путешествуя за рекой Угрой, мы переходили глухое болото, носившее мрачное название Бездон. Из деревни вышли до рассвета. Было нужно пройти большой лес, перебраться через поваленный пожаром старый осинник. Солнце уже золотило макуши деревьев, когда наконец добрались мы до мохового болота. На траве* под деревьями лежала роса, множеством радужных блесток сверкала растянутая в лесу паутина.
Мы пробирались едва заметной тропинкой, утопавшей в глубоких мхах. Повсюду на моховых кочках попадался выветрившийся волчий помет, а под невысокими болотными соснами здесь и там белели обглодан*


дые кости. В этом глухом, отдаленном от проезжих дорог болоте уже много лет жили и гнездились волки,* причинявшие большой вред окружным колхозам. Повсюду на болоте торчали обгрызенные волчатами пни, темнели вырытые в земле ямы, наполненные черной болотной водою, по которой во все стороны разбегались длинноногие паучки. Запах звериного логова был неприятен. Моя охотничья собака, зачуяв зверя, не отходила от ног, испуганно дрожала.
Мы шли очень тихо и осторожно, иногда переговариваясь знаками и тихим свистом. На краю мохового болота, где кончался густой темно-зеленый ельник, мой спутник, деревенский охотник Вася, остановился. Неторопливо сняв заплечный мешок, прислонив ружье к стволу сосны, сделав мне условный знак, он стал готовиться вабить.
Сперва Вася стащил с головы свою старую, видавшую всякие виды шапку и, уткнувшись в- нее лицом, стал глухо кашлять, чтобы хорошенько прочистить горло перед ответственным и важным делом. Откашлявшись и оглядевшись, он приложил ко рту сложенные рупором ладони и, закинув голову, удивительно точно начал подражать волчьему вою. Не всякому охотнику удается услышать близко волчий вой. Страшна, жутка волчья песня: есть в ней и скитальческая печаль, и злая угроза разбойника, и жалоба на лютый голод... У верного спутника моего по лесным охотам, деревенского охотника Васи выходило очень похоже — казалось, это на самом деле возвращался в свое логово с добычею старый волк и давал весть о своем приближении затаившемуся в чащобе семейству. Подражая старому волку, Вася заводил глухим, тонким голосом, потом снижал голос и обрывал песню, низко нагнувшись над землею. От натуги покраснели его лицо и шея, надулись жилы на лбу. В лесу было тихо, где-то перестукивал на сухом дереве дятел, тихо попискивали, перелетая по сухим нижпим веткам, хлопотливые синички. Вася помолчал, послушал, откашлялся в шапку и опять приложил ко рту сложенные рупором ладони1. Тотчас,
1 Чтобы подражать волчьему вою, некоторые вабелыцики- охотники брали с собою в лес глиняный горшок с отколотым дном. Я знавал в деревнях таких искусников-подвывал, которые могли подманить на верный выстрел даже взрослого, очень осторожного волка.
452


не дав ему окончить, отозвался прятавшийся в чащооо выродок молодых волчат. Казалось, весь лес наполнился их голосами. Было отчетливо слышно, как визжат и по-щенячьи перебрехиваются нынешники-ирибылые, кай зло и голодно подвывают прошлогодники-лереярки К Мы прятались за стволами деревьев, издали наблюдая, как в глубине еловой чащобы челноками мелькают серые спины волчат.
Мы стояли не шевелясь, выжидая, пока молодые волки совсем затихнут, и когда замолкли последние звуки, стали отходить очень тихо. Теперь нам было известно, что выводок волков на месте. Приходилось спешить в деревню, чтобы созвать людей и до захода солнца устроить облаву. Скоро у нашей избы собралась большая шумная толпа. Собравшиеся на облаву колхозники курили и весело смеялись. Из деревни мы выступали, словно большой отряд партизан.
По лесу шли тихо. На краю мохового болота я приказал всем остановиться. Мы с Васей отправились вдвоем вперед, чтобы еще раз проверить волков. На этот раз выводок нам не отозвался. Это был верный признак того, что в логово вернулись с промысла старые волки' и все разбойничье семейство было теперь в сборе. Мы осторожно обошли круг, заранее отмечая места для загонщиков и стрелков. Я остался со стрелками, осматривавшими свои ружья, а мой помощник Вася пошел расставлять загонщиков-крикунов.
Я выбрал место на небольшой чистинке и внимательно огляделся. Покрытая мхом сухая еловая макуша лежала впереди, недалеко. Я стоял под деревом, закрывшись густым зеленым кустом, тихонько обламывал ветки, мешавшие стрельбе. На облавах всегда долго тянутгся первые минуты. Рябчик вспорхнул близко и, затрещав, уселся почти над моей головою на закачавшийся под его тяжестью тонкий сучок.
Вот далеко в загоне выстрелил Вася, и тотчас по условному сигналу шумно загорланили многие голоса загонщиков, застучали по деревьям топоры. В густом лесу голоса загонщиков казались далекими и глухими,
1 В каждой волчьей семье воспитывается и выкармливается обычно два поколения волчат, целиком находящихся на попечении родителей, ради прокормления прожорливого семейства безжалостно опустошающих округу.
453


особенно выделялся один пронзительный женский голос, вопивший не умолкая...
Сухо и отрывисто щелкнул в цепи охотников первый выстрел, и еще громче, горластее стали кричать в загоне крикуны. Скоро я увидел волка: он бежал на со- седа-стрелка, прижав тесно уши, разинув от волнения пасть. Светло-желтая спина зверя быстро мелькала за стволами деревьев. Я хорошо видел, как сосед поднял ружье, выстрелил, — зверь взвизгнул и пополз, западая среди моховых кочек.
В цепи охотников продолжали стрелять. «Должно быть, мажут. Уйдут, пожалуй, волки!» — подумал я, досадуя, что неудачно выбрал для себя место. Облава уже подходила к концу, близко слышались голоса загонщиков, когда вышел последний таившийся в окладе зверь. Как мышь, он крался вдоль лежавшей на земле еловой макуши, прислушиваясь к приближавшимся крикам загонщиков.
Стоя за кустом, я осторожно поднял ружье, прицелился. После выстрела было видно, как, яростно лязгнув зубами, метнулся и упал смертельно раненный волк. Подстреленный зверь вытянулся, а над ним все еще колыхалась покрытая ягодами ветка рябины.
После облавы, когда убитых волков перенесли в одно место, я направился в лес, чтобы хорошенько осмотреть и изучить опустевшее логово зверей. Из центра логова во все стороны разбегались протоптанные волками тропы. Такие же тропы шли к водопою. Множество птичьих и звериных костей валялось вокруг. Посреди логова я увидел небольшую сосну, росшую на сухой и просторной кочке. Невысоко от земли кора на ней была как бы отполирована — здесь, видимо, резвились и играли маленькие волчата.
Ночевать'мы с Васей остались в лесу, чтобы захватить утро и поискать у края болота выводки глухарей. Всю ночь мы провели у костра, дремали и слушали, как за глухим Бездоном воет единственный оставшийся в живых старый волк. Утром, еще до восхода солнцу, мы пошли напрямик через болото, и от нас, раскинув огромные крылья, поднимались гнездившиеся на болоте журавли.
1930 :
454


ЗИМА
Даже видалые старожилы дивились теплой зиме. Весь январь держались ростепели, текло в городах с крыш. В прошлые времена называли в деревне теш лую зиму «сиротской». Это значит: дров надо мало, сиротам и беднякам легче жить в нетопленой избе.
Только в конце февраля пришли первые морозы* подули метели, навалило снегу лосю по брюхо* Зима зубы показывала...
На реках и озерах сидят любители-рыболовы. Им не страшен мороз, холодный, пронизывающий ветер, У заядлых рыболовов стынут от холода руки, посинели носы.
Полюбовавшись на рыболовов, ухожу на лыжа$ в лес. Через глухую тропинку кружевными дугами пе-, рекинулись прижатые снегом березки. Снежною нависью покрыты- ветви деревьев. На лесной чистой поляне, весь в лучах солнца и алмазной радужной пыли, вдруг вырвался из лунки красавец косач. Один за другим из незаметных лунок с шумом и треском стали вылетать тетерева...
Опершись на лыжные палки, любуюсь чудесной картиной зимнего леса. Гирляндами крепких смолистых шишек обвешаны макуши елок. В самое небо возносят старые сосны свои освещенные солнцем вершины. Лиловые длинные тени лежат на сугробах.
По легкой ночной пороше от дерева к дереву тянется след белки. Под елкой рассыпана свежая по- грызь — стержни обгрызенных белкою шишек, их легкие шелушинки. Вот с вершины высокого дерева упала, белою пылыо рассыпалась снежная шапка. А вот и, сама лесная проказница! Вижу, как закачалась, освободившись от тяжести, густая еловая ветка и, роняя пушистую навись, перемахнула на соседнее дерево, затаилась в густой вершине проворная белочка...
Опять тихо и глухо в лесу. С мелодическим тихим свистом прилетели, обсыпав высокую елку, закачались на шишках хлопотливые клесты-еловики. Пестрым платочком перемахнул за стволами деревьев, сел на сухую вершину и пустил весеннюю звонкую трель лесной барабанщик-дятел...
Уже по-весеннему пахнет в лесу. Потоки яркого света заливают открытые лесные поляны, отражаются
455


в ослепительной скатерти снегов. Высоко в небе, над верщвдами леса, застыли, не движутся весенние прозрачные облака. Вычерчивая" в небе белесую дугу, пролетел невидимый самолет. Звук пролетевшего самолета глухо доносится с недосягаемой высоты...
Я иду на лыжах, глубоко зарывающихся в рыхлом, пушистом снегу. Яркий свет солнца пробивается сквозь лесные вершины, светлыми пятнами ложится на чистый, нетронутый снег, на стволы и ветви деревьев. До боли в глазах сверкают лесные поляны, далекая гладь вастывшей реки.
Воздух прозрачен и чист. Чуть пахнет смолою, багульником, сосновой и еловой хвоей. В знакомых за* пахах леса улавливаю аромат наступающей весны. Приближение весны чувствуется в звуках: в веселом теньканье проворных синиц, в барабанной трели пестрого дятла, на которую по всему лесу бодрою дробью отзываются барабаны, приветствуя приход весны.
1964
ПОРОША
Кто из охотников не испытал этого радостного чувства! Утром проснешься — особенный, мягкий видится в окнах свет.
Выпала пороша!
Еще в детстве незабываемо радовались мы первому снегу. Выбежишь, бывало, на поле за ворота — такая засверкает, заблестит вокруг ослепительная белизна! Праздничной скатертью покрыты поля, дороги, отлогие берега реки. На белой пелене снегов отчетливо рисуются лесные опушки. Белые пушистые шапки висят На деревьях. Особенными, чистыми кажутся звуки, дальние голоса.
Выйдешь в открытое поле — больно глазам от снежной сверкающей белизны. Заячьими, лисьими, птичьими следами расписана белая скатерть снегов. Ночью на озимях кормились, жировали зайцы-русаки. Во многих местах почти до самой земли вытоптан снег, под обледенелою коркою видна свежая зелень. Неторопливо топтался по озими ночью русак. Раскидывая на следу круглые орешки помета, он то и дело присаживался,
456


насторожив уши, чутко прислушивался к ночной тишине, к ночным дальним звукам.
Даже опытному охотнику трудно разбираться в путаной грамоте ночных следов. Чтобы не тратить время, он проходит кромкою озимого поля. Здесь, у лесной опушки, по склону оврага, длинною строчкой тянется опрятный лисий след. На заросшей можжевеловыми кустами, окруженной березами поляне бродят тетерева. Крошки пушистого чистого снега рассыпаны вдоль пе* рекрещенных цепочек их свежих следов. С шумом взлетели тяжелые птицы и, роняя с ветвей снежные рассыпчатые шапки, торопливо рассаживаются на дальних голых березах...
Уходя на лежку, заяц-русак хитрит, петляет, сдваивает и страивает следы, делает хитрые сметки. Опытный охотник зорко приглядывается к местности, к заячьим петлям и сметкам, к запорошенным снегом кустам и лесной опушке. Приметливый охотник почти безошибочно угадывает место, где залег, прячется русак. Из своей скрытой лежки, прижав к спине длинные уши, заяц следит за движениями человека. Чтобы не испортить дело, охотнику не следует идти прямо на лежку, а нужно проходить стороною и зорко, в оба смотреть. Нередко бывает так, что заяц незаметно «спорхнет» со своей лежки, и по простывшему «гонному» следу незадачливый охотник догадается, что хитрый заяц его надул, ушел из-под самого носа. ^
Тропление зайцев по свежей мягкой пороше я всегда считал самой интересной зимней охотой, требующей от охотника выдержки, большой наблюдательности и терпения. Нетерпеливым, суетливым и жадным охотникам лучше не браться за такую охоту. Подобная любительская охота редко бывает добычливой — иной раз приходится долго ходить, чтобы вытропить и застрелить зайца. Да и мало осталось теперь добычливых мест, где сохранилось много непуганых русаков. Для настоящего, то есть не жадного и не суетливого, охотника охота по первым зимним порошам доставляет много наслаждения. Чудесен зимний день, легка и чиста пороша, иа которой отчетливо отпечатаны следы птиц и зверей, прозрачен и свеж зимний воздух. Можно долго бродить по полям и лесным опушкам, разбираясь в мудреной
457


грамоте ночных следов. Если неудачной окажется охота и без всякой добычи вернется домой усталый охотник, все же радостным, светлым останется в его памяти незабываемый день зимней пороши.
1962
МАРТ В ЛЕСУ
В богатствах календаря русской природы март числится первым месяцем весны, радостным праздником света. Уже кончился холодный, вьюжный февраль-— «кривые дороги», как называют его в народе. По народному меткому слову, еще «зима зубы показывает»« В первых числа марта нередко возвращаются морозы. Но все длиннее дни, раньше и раньше восходит над снежной сверкающей пеленой весеннее яркое солнце* В лесах и на поле нетронуто лежат глубокие сугробы. Выйдешь на лыжах — такая засверкает вокруг нестерпимая белизна!
По-весеннему пахнет воздух. Отбрасывая на снег лиловые тени, недвижно стоят в лесу деревья. Прозрачно и чисто небо с высокими легкими облаками. Под темными елями ноздреватый снег обсыпан опавшей хвоей. Чуткое ухо ловит первые знакомые звуки весны. Вот почти над самой головой послышалась звонкая барабанная трель. Нет, это не скрип старого дерева, как обычно думают городские неопытные люди, оказавшись в лесу ранней весной. Это, выбрав сухое звонкое дерево, по- весеннему барабанит леоной музыкант — пестрый дятел* Если прислушаться хорошенько, непременно усльь шишь: там и там в лесу, ближе и дальше, как бы пере-» кликаясь, торжественно звучат барабаны. Так барабанщики-дятлы приветствуют приход весны.
Вот, прогретая лучами мартовского солнца, сама собой свалилась с макуши дерева, рассыпалась снежною пылью тяжелая белая шапка. И, точно живая, долго колышется, как бы машет рукой, зеленая ветка, освобожденная от зимних оков. Стайка клестов-елови- ков, весело пересвистываясь, широким красно-брусничным ожерельем рассыпалась по увешанным шишками вершинам елей. Лишь немногие наблюдательные люди знают, что эти веселые, общительные птички всю зиму проводят в хвойных лесах. В самую лютую стужу они
458


искусно устраивают в густых сучьях теплые гнезда, выдодят и выкармливают птенцов. Опершись на лыжные палки, долго любуешься, как шустрые птички своими кривыми клювами теребят шишки, выбирая из них семена, как, кружась в воздухе, тихо сыплются на снег легкие шелушинки.
Почти невидной и неслышной жизнью, доступной лишь зоркому глазу и чуткому уху, живет в эту пору едва пробудившийся лес. Вот, уронив обгрызенную шишку, взверпщлась на дерево легкая белка. Прыгая с сучка на сучок, над самым сугробом уже по-весеннему тенькают синички. Мелькнув за стволами деревьев, неслышно пролетит и исчезнет рыжеватая сойка. Вспорхнет, прогремит и скроется в глубине лесного заросшего оврага пугливый рябчик.
Освещенные лучами солнца, высятся бронзовые стволы сосен, в самое небо вознося свои раскидистые вершины. В тончайшее кружево сплелись зеленоватые ветки голых осин. Пахнет озоном, смолою, багульником, жесткие вечнозеленые ветки которого уже показались из распавшегося сугроба у пригретого мартовским солнцем высокого пня.
Празднично, чисто в освещенном лесу. Яркие пятна света лежат на ветвях, на стволах деревьев, на слежавшихся плотных сугробах. Скользя на лыжах, выйдешь, бывало, на солнечную, сверкающую, окруженную березовым лесом поляну. Нежданно-негаданно, почти из- под самых ног, в алмазной снежной пыли начинают вырываться из лунок тетерева. Все утро кормились они на развесистых, усыпанных почками березах. Один за другим вылетают отдыхавшие в снегу краснобровые черные косачи, желтовато-серые самки-тетерки.
В ясные дни по утрам уже можно услышать первое весеннее бормотание токующих косачей. В морозном воздухе далеко слышны их гулкие голоса. НЬ еще не скоро начнется настоящий весенний ток. Это лишь пробуют силы, точат оружие закованные в черные латы краснобровые бойцы. *
На глухих сосновых болотах готовятся к весеннему току глухари-мошники. В глубоком снегу в осиновых и сосновых зарослях держатся лоси. Трудно увидеть чуткого лося, но нередко бывает и так — спасаясь от злых браконьеров, лоси выходят к людным дорогам, на окраины селений и городов.
459


Чудесны лунные мартовские ночи! Крепким настом покрыты снега. , Можно без лыж идти по хрустящему снежному паркету.
Сказочным кажется ночной лес. Иные, ночные, слышатся звуки и голоса. Вот гугукнула, пролетая, сова, далеко-далеко отозвались ей другие невидимки-совы. Пискнув тихонько, лесная мышь пробежала по снегу, скрылась под пнем в сугробе. Опушкою леса пробежала осторожная лисица. В светлые лунные ночи выходят на поля жировать русаки.
Еще спят в своих теплых норах и берлогах барсуки и медведи. Но в ясные мартовские дни все чаще просыпается медведь. Подрастают в берлогах родившиеся зимою медвежата.
Настоящая весна приходит в середине марта. В городах и поселках течет с крыш, висят длинные сосульки. Радостно, по-весеннему чирикают воробьи. На лесных тропинках проваливается под ногами снег.
А где-то на далеком юге уже цветут сады, давно начался сев. Многотысячная армия пролетных птиц готовится в дорогу. Из далекой Африки, с берегов Южного Каспия отправляются птицы в далекий путь. Первыми прилетают близкие гости — грачи. В старых парках на высоких деревьях ладят они свои гнезда, шумом и гамом наполняя окрестности. За грачами прилетят скоро скворцы, покажутся на весенних проталинах первые жаворонки.
С каждым днем сильнее греет солнце. Бегут под снегом весенние ручейки. Скоро придет апрель — самый шумный месяц вешней воды, пробуждения земли, бурного движения соков.
1964
НА ТЯГЕ
Чудесен вечер в весеннем лесу. Над головою охотника на золоте нёба четко чеканится тончайшее кружево березовых веток, унизанных почками, готовыми развернуться. На голых вершинах берез, как бы состязаясь между собою, заливаются прилетные гости — дрозды. Сорвавшись с болотца, поднялся стрелою, заиграл в небе «баранчик»-бекас.
Тихо спускается над лесной опушкой вечер.
460


Положив на колени ружье, закурив трубочку, чутко прислушивается охотник к бесчисленным лесным голосам. Все голосистее, все звонче заливаются весенние гости — дрозды. Выше и выше поднимается в небо «баранчик».
Прелым листом, прошлогодней мертвой травою, багульником, мхом пахнет земля. В прозрачных лужах проснулись, неугомонно турлычат лягушки. Кажется, из самой земли выходит несмолкаемый таинственный звук. Вот на закачавшуюся ветку присел и близко запищал рябчик.
Озаряя стволы берез, за рекою садится пылающий шар солнца. Высоко в небе тают прозрачные, как бы раскаленные облачка. И еще страстнее, еще голосистее заливаются неугомонные дрозды.
Пара чирков-свистунков, разрезая вечерний воздух, проносится над головою. Не успеешь поднять ружье — уж скрылись, проскользнув над кружевными макушами, исчезли из глаз быстрые птицы.
Странный шум раздался в ольховых кустах за поляной. Это сорвался, пролетел над деревьями краснобровый, одетый в черные доспехи тетерев-косач. И уж слышится на поляне его боевой клич:
— Чуфжж!.. Чуфжжж!..
Бывают весною особенно прелестные вечера. На прогретых солнцем полянках, точно из раскрывшейся пазухи, поднимается, обдает охотника теплое дыхание земли. Этим живым теплым дыханием дышит после долгого зимнего сна земля.
В такие теплые и тихие вечера тяга обычно начинается рано. Еще не погасли вершины берез, а охотник уж слышит знакомый волнующий звук. Из множества других лесных звуков отчетливо выделяет он тихоо «хорканье», быстрое «цвирканье» приближающейся птицы.
Освещенный лучами закатного солнца, неторопливо забирая крылами, тянет над опушкой первый вальдшнеп.
В самом облике лесного кулика есть что-то прелестное. Необыкновенно легок, изящен и бесшумен его Полет, Прекрасны большие темные глаза. На длинный клинок шпаги похож тонкий клюв.
Упавшего после удачного выстрела вальдшнепа иногда трудно найти. Так сливается с раскраской мерт¬
461


вой листвы лесное его оперение. Нужно иметь зоркий глаз, приметливость бывалого стрелка, чтобы безошибочно и быстро обнаружить подстреленную птицу, упавшую за деревьями в кустах. Много времени тратят неопытные охотники на розыски своей добычи, много пропускают в эти досадные минуты безпа- казанно пролетевших над головою других вальдшнепов...
До самой темноты продолжается вечерняя тяга. Нужно уметь безошибочно выбирать место, находить и чувствовать «трассу» пролета птиц. У каждого бывалого охотника непременно есть свои любимые места. С открытием сезона спешит такой охотник на излюбленное свое местечко.
Стрельба на тяге у большинства охотников не считается особенно трудной. Не всегда такое мнение справедливо. В особо ветреные и холодные дни вальдшнепы тянут быстро, высоко и капризно. Подстрелить птицу в такие дни удается не всякому стрелку.
Для жадного, лишенного поэтического чувства стрелка, успехи свои оценивающего количеством и весом трофеев, охота на тяге, разумеется, большого интереса не представляет. Но особенное чувство испытывает весною чуткий и наблюдательный охотник. На весенней тяге получает он поэтическое наслаждение — свои тончайшие тайны раскрывает перед ним лесная природа.
1959
ЗВУКИ ВЕСНЫ
Месяц апрель — «зажги снега, заиграй овражки», Так говорится в народной пословице.
Это значит: последний снег с полей сходит, звенят по оврагам ручьи, ломают зимний лед реки.
Весною пахнет пробудившаяся от зимнего сна земля.
Надуваются в лесу у деревьев смолистые душистые почки.
Уже прилетели, расхаживают по полям и дорогам белоносые грачи. Распевают, греясь на солнышке, весенние веселые гости — скворцы. С песнями поднимаются с полей высоко в небо голосистые жаворонки.
462


Наступает особенный торжественный час в русской природе. Как бы до самого неба распахнутся невидимые голубые ворота. Вместе с полой водой покажутся косяки пролетных птиц. От теплого юга до студеного моря, над всей обширной страною, будут слышны их весенние веселые голоса.
Над полями и лесами, над широкими реками и го* лубыми озерами летят птицы, возвращаясь на свою ро« дину. Высоко в небе, распахнув белые крылья, проле-* тают па север прекрасные лебеди, стройными косяками тянут гуси, курлыкают журавли. На реках и озерах, наполненных вешней водою, отдыхают й кормятся дикие утки.
Множество птиц пролетает даже над шумными многолюдными городами. Выйди на берег реки, хоро^ шенько послушай! Чуткое ухо услышит в освещенном заревом городском небе свист бесчисленных крыльев, далекие птичьи голоса...
Для чуткого, внимательного охотника, умеющего хо* рошо видеть и слышать, особенную прелесть представляет богатство звуков и голосов в лесу. Необычайно разнообразны эти лесные звуки весною. Вот с надломанной ветки березы упала прозрачная капля — послы* шалея тонкий, хрустальный звон. Под напором жизнен-* ных соков сам собою шевельнулся вытянутый в стрелку листок, и чуткому уху охотника уже чудится шепот проснувшейся земли. Тысячи таких звуков родятся весною в ожившем лесу. От пенька на пенек пробежала* тоненько пискнула мышь; поднявшись с земли, прогудел, стукнулся о березу и грузно упал неповоротливый жук. Сидя на стволе засохшего дерева, дятел пустил звопкую барабанную трель. На макушке березы, покрывшейся дымкой молодой листвы, громко кукует ку* кушка и, точно поперхнувшись, неожиданно вдруг умолкает, Окруженный золотым сиянием солнца, на самой вершине голого дуба, важно надувая зоб, воркует дикий голубь-витютень. «На ду-у-убе сижу! На ду-у-убе сижу!» — далеко-далеко разносится глухое его воркованье. Справа п слева на своих звонких свирелях разли* ваются певчие дрозды, а в глухой еловой чащобе тихо попискивает рябчик.
Обманывая слух, под прозрачной коркой льда журчит весенний ручей, и, вторя ему, на лесных обсохших полянах бормочут тетерева-косачи. На закате солнца
463


страшно ухнет филин в лесу, гугукнет — гу-гу-гуу! — бесшумно пролетая, сова, и со всех сторон отзовутся ей, празднуя весну, зайцы. А в холодных прозрачных лужах неустанно турлычат лягушки.
Шелестя сухими травинками, бегают по обсохшим кочкам быстрые муравьи, днем на пригреве жужжат весенние быстрые мухи. Вылетев из зимнего убежища, басом прогудит шмель. И уж тянет, тяпет над ухом охотника свою нудную песенку первый комар...
Только в глухую полночь все примолкает в весеннем лесу. Отойдешь, бывало, от тихо потрескивающего костра, освещающего стволы и ветви ближних деревьев, Глухая, беззвучно накроет тебя тишина. Цепляясь по веткам, долго падает на землю оторвавшийся сухой сучок. Прошуршит под ногами мышь, провоют на болоте голодные бессонные волки. И опять тихо, недвижно в темном лесу. Тихо потрескивает костер, колышутся над огнем лохматые еловые ветви, развалясь у огня на смолистой постели, беззаботно похрапывает товарищ- охотник...
Тот, кто ночевал много раз у костра в лесу, никогда не забудет охотничьи весенние ночлеги. Чудесно наступает предутренний час в лесу. Кажется, невидимый дирижер поднял волшебную палочку, и по его знаку начинается прекрасная симфония утра. Подчиняясь палочке невидимого дирижера, одна за другою гаснут над лесом звезды. Нарастая и замирая в ма- кушах деревьев, над головами охотников проносится предрассветный ветер. Как бы включаясь в музыку утра, слышится пение первой проснувшейся птички—зорянки. Тихий знакомый слышится звук: «Хоррр, хоррр, цвиу! Хоррр, хоррр, цвиу!»-—это тянет над утренним лесом вальдшнеп — лесной длинноклювый кулик.
Из тысячи лесных звуков чуткое ухо охотника уже ловит необычную, ни на что не похожую песню глухаря...
В самый торжественный час появления солнца звуки лесной музыки особенно нарастают. Приветствуя восходящее солнце, в серебряные трубы трубят журавли, на бесчисленных свирелях повсюду заливаются неутомимые музыканты — дрозды, с голых лесных по-
Щ


лян поднимаются в небо и поют жаворонки. Множество радостных торжественных звуков слышит охотник в этот веселый торжественный час на земле и, забыв о своем ружье, долго слушает прекрасную симфоншо весеннего утра.
1954
НА ВЕСЕННЕЙ ОХОТЕ
Географическое положение Ленинграда способствует разнообразию охоты. В ближайших к Ленинграду лесах водится много зверя и птицы (недалеко от Ленинграда можно встретить в лесу медведя, увидеть лосей и косуль, обычны здесь тетерев, глухарь). По побережью Финского залива проходит трасса воздушных перелетов кочующих птиц. Множество пролетной птицы, возвращающейся с юга к местам гнездований, задерживается на взморье, на Ладожском озере, с давних времен считавшемся у ленинградских охотников лучшим местом охоты.
Дивное впечатление производит весенний птичий перелет. Сидя в засаде, с особенным чувством восторга любуется охотник на пролетающих лебедей. Озаренные лучами утреннего солнца, белые сказочные птицы кажутся золотыми. Трубные звуки слышатся с неба* Даже у самого жадного и грубого охотника, лишенного чувства поэзии, не всегда поднимается рука, чтобы выстрелить в прекрасную птицу.
Множество уток собирается весною на реках и озерах вблизи Ленинграда. Для каждого страстного охотника весенняя охота здесь представляет особенный интерес. Выбрав полюбившийся взгляду уютный уголок, хорошо сидеть в удобном челноке, искусно замаскированном камышом и травою. Подсадная испытанная утка, верный спутник весенней охоты, охорашиваясь и купаясь, плавает на озерке. Изредка, склонив набок изящную головку, одним глазом поглядывает она в небо, позолоченное солнечным восходом. В заоблачной высоте ей слышится стремительный свист. Громкое кряканье, страстный призыв возлюбленной раздается вдруг на озерке. Привлеченный зовом, с неба камнем падает влюбленный жених. Алмазные брызги
465


фонтаном взлетают над зеркальной поверхностью глухого озерка. Красуясь .брачным убранством, доверчиво подплывает явившийся с неба жених к бессердечной обманщице-невесте. Жестокая ожидает его судьба! Громкий выстрел раздается со скрытого челнока, и в смертных судорогах бьется возле возлюбленной доверчивый любовник. Но равнодушна к судьбе многочисленных поклонников речная Клеопатра. Преспокойно охорашиваясь, плавает она среди трупов своих возлюбленных, обманутых ее страстным призывом...
Особенную и поэтическую прелесть представляет весенняя охота на тяге. Кто из русских охотников не стаивал на тяге в весеннем пробуждающемся . лесу? Кому не вспоминаются тихие вечера, знакомые березовые перелески? На Золоте неба четко вырисовываются похожие на тонкое кружево усыпанные почками ветви берез. Множеством птичьих голосов звенит пробудившийся лес. На звонких флейтах заливаются во всех сторонах неутомимые музыканты — дрозды. Над ближним болотом, падая и поднимаясь, высоко в небе дудит «баранчик»-бекас.
Странный, знакомый слышится звук: хорканье,
цвирканье приближающейся птицы. Над самыми ма- кушами леса показывается вальдшнеп. Лесная длинноносая птица летит неторопливо, как бы купаясь в прозрачном золоте неба. Одинокий выстрел нарушает весеннюю чуткую тишину. И далеко, как на колесах, катится над лесом громкое эхо...
На лесной вырубке, на краю мохового болота, заросшего редкой сосною, каждую весну слетаются на ток тетерева-косачи. По утрам далеко слышатся серенады певцов, слившиеся в единый гул. Стараясь не напугать птиц, наблюдает охотник за током. Издали он видит краснобровых певцов, их грозные схватки, осматривает кочковатую лесную поляну, покрытую поющими косачами. Охотнику нужно отметить центр тока, чтобы поставить днем шалаш. Еще затемно, забравшись в шалаш, ожидает охотник подлета птиц. До восхода солнца начинают слетаться на ток косачи. Сидя в своем шалаше, охотник любуется великолепным театром. Он видит, как расхаживают по сцене одетые в черное гордые актеры. Боевой грозный звук слышится над поляной,
466


Звук этот похож на шипение. Такими звуками, Сыть может:, перекликались пращуры, населявшие некогда нашу планету. Странный звук сменяется песней, очень похожей на бормотание лесного ручья, пробивающего путь под корнями. Множеством токующих птиц покрыта лесная поляна.
1966
НА ЛЕТНЕЙ ОХОТЕ
В обильных водоплавающей птицей охотничьих местах летом обычно наступает полная тишина. Над заросшими зеленой кугой протоками редко пролетит, колыхаясь на крыльях, белая чайка. Тяжело поднимется и пересядет на новое место дупель. Кряковые селезни, пережившие весеннюю пору любви, продолжают летнюю линьку. В болотных крепях, в кустарниках и осоке скрываются выводки молодых. Самых маленьких утят трудно увидеть. Отводя собаку, с громким кряканьем поднимается старая утка и, притворившись больною, низко потянет над нескошенным лугом, покрытым золотыми цветами. Во все сторопы рассыплются по осоке — не успеешь моргнуть — точно провалятся шустрые утята.
Затем возмужавшие утиные выводки прибиваются к открытой воде. Первыми поднялись на крыло быстрые чирята, а за ними начали летать грузные кряковые. В это время наступает горячий сезон летней охоты...
Кому из охотников не грезились эти давно ожидаемые дни? Ко всем поездам торопятся люди с походными припасами и ружьями, бережно уложенными в чехлы. С особенным удовольствием и незлобною завистью поглядывают прохожие на счастливых охотничков, покидающих душный город.
Горе птице, спокойно обитавшей на ближних болотах. Неслыханная канонада поднимается в эти дни на реках и озерах. Напуганная выстрелами птица беспомощно мечется. Засидевшиеся нетерпеливые стрелки палят «в божий свет, как в копеечку». Разумеется, пе всякому охотнику доставляет удовольствие такая неумеренная пальба. Бывалый, опытный охотник ста¬
467


рается уединиться. На глухих маленьких озерках, известных ему одному, на заросших болотных протоках находит он свое охотничье счастье. Не торопясь он обходит заветные места. С невидимого озерка, заросшего кугой и осокой, слышатся знакомые звуки. Уложив собаку, охотник крадется. На серебряном зеркале воды, покрытом лопухами и цветущими белыми лилиями, кормится выводок кряковых. С непостижимой ловкостью молодые утки гоняются за стрекозами, летающими над водою, широкими клювами щелокчат в воде, издавая знакомый каждому охотнику звук.
Чудесны сокрытые от постороннего глаза такие утиные озерки! Недвижной кажется зеркальная поверхность. В прогретой солнцем воде плавают водоросли, кишмя кишат насекомые. Изредка у самой поверхности громко чмокнет задремавший карась да колыхнется задетая быстрым щуренком высокая зеленая камышина .
Для любителей охоты с легавой (кровных легавых собак во избежание порчи дельный охотник не пускает по уткам) еще большее удовольствие доставляет летняя охота по тетеревиным выводкам.
На глухих вырубках, по лесным закрайкам, на ягодниках и сухих болотах, у неубранных хлебных полей обычно держатся тетерева. Опыт и наблюдательность подсказывают, где искать дичь.
Переночевав в стогу или в сенном сарае, ранним утром отправляется охотник разыскивать тетеревиные выводки. Нужно обождать, пока подсохнет роса и в поисках корма молодые тетерева разбредутся. В высокой траве отчетливо видны тетеревиные «полазы» и круглые ямки на кочках в песке, где, подобно домашним курам, в жаркую погоду тетерева «купаются».
Собака ведет тихо, изредка оглядываясь на хозяина, следящего за каждым ее шагом. Между охотником и собакой как бы происходит немой разговор:
— Они здесь, их много! — взглядом говорит собака.
— Не горячись, будь осторожна! — ободряет и успокаивает ее хозяин.
— Вот они, вот!..
Долго любуется охотник красивой стойкой собаки. Стараясь продлить наслаждение, он не торопится. По¬
468


чуяв преследование, тетерева затаились. Прижавшись к земле, они сидят неподвижно в ольховом кусту. В высокой траве трудно их разглядеть.
Хорошенько осмотревшись и приготовив ружье, охотник тихо посылает собаку.
С шумом и треском, задевая зеленые ветви, срываются тетерева.
Вылетающих тетеревов нередко приходится стрелять на вскидку, выбирая мгновение, когда птица мелькнет между кустами. Но легка и приятна стрельба на открытых вырубках и чистых болотах, когда затаившиеся птицы одна за другою вылетают из-под самого носа собаки и даже неопытный стрелок остается с добычей.
А всего интереснее.трудная охота по старым, вылинявшим косачам. Хитрый косач далеко прячется. На краю мохового болота, в можжевеловых низких кустах приятно поднять краснобрового красавца. Поблескивая атласной белизною подкрыльев, низко и быстро он летит над кустами. Меткий выстрел останавливает быстрый полет.
1966
ЛЕСНЫЕ МУЗЫКАНТЫ
Это было ранней весной. Лес еще не успел одеться.
Мы шли в лесу по нашей тропинке. Вдруг послышались тихие, незнакомые и очень приятные звуки. Было похоже, что в глухом лесу собрались настоящие музыканты, играют на флейтах, фаготах и еще каких-то диковинных инструментах.
Прячась за деревьями, мы увидели много рыжеватых соек. Усевшись на сучках деревьев, сойки пели и щебетали.
Раньше мы не знали, ни от кого не слыхали, что беспокойные, крикливые сойки умеют красиво петь и даже устраивают концерты.
Обычно их можно видеть на* лесных дорогах и опушках. Заметит сойка собаку или человека и, перелетая с сучка на сучок, издает резкий, тревожный и неприятный крик. По этому крику звери и птицы узнают о близкой опасности, стараются поскорее укрыться.
А тут поют!


Йодкравшись тихонько, мы стали слушать лесную музыку, любоваться веселыми, нарядными музыкантами.
Неожиданно лесной концерт был испорчен. По нашим следам примчался мой охотничий пес Фомка. С высунутым мокрым языком он стал носиться под деревьями и распугал соек. С тревожным криком они разлетелись.
Мы очень рассердились на глупого Фомку,
1962


ЗВУКИ ЗЕМЛИ1
Прислушайтесь хорошенько, стоя в лесу или среди пробудившегося цветущего поля, и если у вас сохранился чуткий слух, вы непременно услышите чудесные звукн земли, которую во все времена люди так ласково называли матерыо-землею. Будь это журчание весеннего ручейка или нахлест речных волн на береговой песок, пение птиц или гром отдаленной грозы, шелест цветущих луговых трав или треск мороза в зимнюю ночь, трепетание зеленой листвы на деревьях или треск кузнечиков у протоптанной луговой тропинки, взлет жаворонка и шум хлебных колосьев, тихое порхание бабочек — все это бесчисленные звуки земли, слышать которые люди городские, оглушенные шумом машин, отвыкли. Тем радостнее такому человеку, еще не совсем утратившему чувство родной природы, побывать в лесу, на реке, в поле, набраться душевных сил, которые, быть может, всего нам нужнее.
Для земледельцев й нас, бывалых охотников, звуки земли драгоценны. Перечислить их, пожалуй, невозможно. Они заменяют нам музыку, и не из этих ли звуков возникло лучшее, что запечатлелось в песнях и великих музыкальных творениях!
1 Рассказы собраны в цикл «Звуки земли» в книге «У светлых истоков», JI. 1969; рассказы «Дрозды», «Перепел», «Дятлы», «Снегири» печатаются впервые.


Я с радостью вспоминаю теперь звуки земли, неко гда пленявшие меня в детстве. И не от тех ли времен осталось лучшее, что заложено в моей душе? Вспоминаю лесные таинственные звуки, дыхание пробудившейся родной земли. И теперь волнуют и радуют они меня. В ночной тишине еще отчетливее слышу дыхание земли, шелест листка над поднявшимся из земли сдвежим грибом, трепетание ночных легких бабочек, крик петуха в ближней деревне...
А как хорошо, незабвенно каждое новое утро! Еще до восхода солнца просыпаются, начинают радостно петь птицы. Спят в каменных домах люди, редкая прошумит машина, но уже полнится жизнью пробудившийся лес, полною грудью дышит земля. В природе нет ничего музыкальнее наступающего раннего утра; Еще серебристее звенят ручьи, душистее пахнут лесные травы, и аромат их чудесно сливается с музыкальной симфонией утра.
ЖАВОРОНОК
Из множества звуков земли: пения птиц, трепетания листвы на деревьях, треска кузнечиков, журчания лесного ручья самый веселый и радостный звук — песня полевых и луговых жаворонков. Еще ранней весною, когда на полях лежит рыхлый снег, но уже кое- где на пригреве образовались первые темные проталины, прилетают и начинают петь наши ранние весенние гости жаворонки. Столбом поднимаясь в небо, трепеща крылышками, насквозь пронизанными солнечным светом, выше и выше взлетает в небо жаворонок, исчезает в сияющей голубизне. Удивительно красива, звонка песня жаворонка, приветствующего приход весны. На дыхание пробудившейся земли похожа эта радостная песня.
Многие великие композиторы в своих музыкальных произведениях старались изобразить эту радостную песнь. Даже неопытные городские люди, живущие далеко от природы, выезжая за город, слыхали веселые песни жаворонков. Только самые тупые из них, оглушенные грохотом машин и современной шумной музыкой, не способны слышать радостные звуки земли.
Еще в далеком деревенском детстве моем я любил слушать песни жаворонков. Идешь по тропинке во ржи,
472


любуясь синими васильками. Справа и слева взлетают, с песнями поднимаются в небо жаворонки. Чудесною музыкой наполнен небесный простор. Звонко стрекочут кузнечики, на опушке ближнего леса воркуют горлинки. Идешь, идешь, ляжешь спиною на землю, через тонкую ткань рубашки чувствуя материнское ее тепло. Гля- дщнь и не наглядишься в высокое летнее небо, на склоненные над лицом колосья.
С теплой землею связана жизнь жаворонков. На обработанных человеком полях, среди зеленеющих хлебных всходов делают они свои скрытые гнезда, выводят и выкармливают птенцов. Жаворонки никогда не садятся на высокие деревья, избегают густых темных лесов. От берегов теплого моря до таежных лесов живут на обработанных человеком полях жаворонки. Над широкой степью, над полями и лугами почти все лето слышны их радостные песни.
В прошлые времена, в весенний праздничный день матери наши пекли в русских печах слепленных из теста жаворонков. Хорошо помню, как вынимала мать из печи подрумяненных тестяных жаворонков. Мы радовались русскому весеннему празднику. С жаворонками в руках весело выбегали на берег реки смотреть, как пробуждается земля, слушать весенние ее звуки.
СОЛОВЬИ ,
О соловьях, об их пении рассказано и написано так много, что трудно сказать новое, никому не известное. Кто не слышал соловьиного пения, не удивлялся силе голоса маленького лесного певца!
Несколько лет назад у самого крыльца нашего лесного домика в кустах черемухи каждую весну распевал соловей. Я присаживался на ступеньку, закуривал трубочку и слушал. Иногда нам удавалось близко видеть певца. Соловей обычно сидел на низкой ветке черемухи, скрытой зеленой молодой листвою. Видно было, как дрожит тельце маленького невзрачного певца. Было трудно понять, откуда у крошечной птички такая необычайная сила голоса. Он пел почти без перерыва всю ночь, и чудесное пение далеко разносилось по округе. В те времена мы не держали кошек, и наш певец чувствовал себя в безопасности. Людей он почти не бо¬
473


ялся. Вместе с маленьким моим внуком, случалось, мы подходили к нему вплотную.
Хорошо известно, что соловьи поют неодинаково* Есть отменные, особенно талантливые певцы. Есть певцы поплоше, послабее. Наш соловей был, по-видимому, из опытных старых певцов. У таких старых соловьев учатся петь молодые.
Когда-то соловьиное пение очень ценилось. На Руси были большие знатоки этого пения. В давние годы особенно славились курские и киевские соловьи. За отменных певцов богатые люди, купцы и помещики, плачивали до тысячи рублей. Соловьев держали в особых клетках с полотняными потолками, кормили муравьиными яйцами, которые собирали в лесу в пустые бутылки. Пойманный соловей быстро привыкал к людям и в жилище человека пел так же громко и красиво, как пел некогда на воле в лесу.
* Я и теперь люблю слушать соловьев, хотя у нашего домика давно нет знакомого нам певца. По-видимому, гнездо соловья разорили кошки, которых пришлось завести в доме, так как в комнатах и в подполье развелись мыши.
Теперь я хожу слушать соловья на край березовой рощи, окружающей наш дом. Особенно нравится мне ночное пение соловья, когда над головою светят звезды и все в лесу примолкает. Хороша и вечерняя й утренняя песня соловьев, радостно встречающих вместе с другими певчими птицами восход солнца.
Вам, наверное, известно, что немудреные свои гнезда соловьи вьют на земле под кустами. Домашним кошкам и лесным хищникам легко разорить соловьиное гнездо. Соловьи живут в старых усадебных парках и даже в городах — где есть деревья, вода и заросли кустарников. В Ленинграде я слушал соловьев в парке Победы на шумном Московском проспекте. Там соловьи гнездились и пели на небольших, заросших кустарником островах, со всех сторон окруженных водою. Ни кошке, ни человеку на эти островкп проникнуть невозможно.
Соловьи широко распространены по всей нашей русской земле, где есть сады, рощи, вода и поля. Вряд ли есть на всей земле другая птица, умеющая так звонко и красиво петь, как поет наш русский соловей!
Забыть не могу, как однажды возвращался я с весенней охоты по старому Ладожскому каналу. На утрен¬
Ш


нем рассвете старый маленький пароходик тихо плыл по каналу, берега которого заросли густыми кустами. Боже мой, сколько собралось здесь соловьев! Казалось, мы двигались по нескончаемой соловьиной дороге. Я сидел на палубе парохода и слушал хор соловьев. Голоса бесчисленных певцов звучали справа и слева, сзади и впереди тихо плывшего парохода. Такого количества соловьев мне еще не приходилось слушать, и я навсегда запомнил весеннее раннее утро, мое возвращение с охоты, звонкую соловьиную дорогу.
Весной соловьи прилетают, когда начинает одеваться лес, цветет черемуха. Первыми прилетают самцы соловьев. Темною почыо они селятся в кустах, по берегам рек, на опушках березовых рощ, в садах и парках. Приманивая соловьев-самок, они поют всю ночь непрестанно. Услаждая сидящих на гнездах самочек, самцы- соловьи поют долго, до лета. В самое это время искусные ловцы ночыо ловили в сети доверчивых певцов. Поймать соловья нетрудно. Нужны терпение, опыт и некоторая охотпичья смекалка. Теперь уже не держат в клетках соловьев. Но все же приятно послушать пение соловья, вырвавшись на денек из городского громкого шума.
Рассказывая о соловьях, не могу не вспомнить об удивительном случае, происшедшем прошлой весною. В день моего рождения, утром, под окно моей комнатки прилетел и долго пел соловей. Мы Ьлушали прилетевшего поздравлять меня соловья и дивились. Появление соловья в памятный день было лучшим подарком.
СКВОРЦЫ
Из всех певчих птиц, пожалуй, самая близкая к человеку птица — это скворец. Кто не видал, не знает скворцов, не слушал их весеннего пения! С незапамятных пор русские люди устраивали для скворцов деревянные домики-скворечни, украшали их затейливой резьбою, укрепляли под крышами своих домов, подвешивали на шестах и стволах деревьев.
Прилетают скворцы ранней весною, когда еще лежит кое-где на полях снег. Прилет скворцов — верный признак близкой надежной весны. После прилета скворцы начинают торопливо устраивать свои гнезда,
475


Смотришь, бывало, как чистят они домики-скворечни, как носят в клювах былинки и мягкую подстилку, устраивают гнездо.
Сидя на сучке дерева или на прикрепленной к скворечне ветке, трепеща черными крылышками, самец распевает по утрам и вечерам свои звонкие песни. Хороша и бодра весенняя песня скворцов. Бодрой радостью звучат их голоса.
Каких, только звуков не услышишь в скворцовой песне! Скворцы умело подражают голосам многих птиц. То вдруг пустит скворец соловьиную звонкую трель, то закрякает дикой уткой. Русские деревенские люди любят слушать скворцов. Скворцы служат образцом доброй, трудолюбивой семейной жизни. Скворец и скворчиха вместе устраивают свое гнездо, выкармливают птенцов. Сидящую на гнезде скворчиху самец услаждает звонкими песнями.
Я очень люблю скворцов, всегда любовался их жизнью, с удовольствием слушал их весенние песни. Вокруг нашего лесного домика я поставил несколько скворечен. Каждую весну в них поселяются скворцы. Одна скворечня привязана низко у крыльца домика, и я близко наблюдаю хлопотливую жизнь ее жильцов. Прилет и песни скворцов совпадают с весенним пробуждением земли, радостными звуками вливается их песня в симфонию жизни. Поют в лесу дрозды, воркуют дикие голуби, кукуют кукушки, заливаются над полями веселые жаворонки, но ближе всех к жилищу человека поют скворцы. Уже оделся зеленой листвою лес, появились на пригреве первые лесные цветы, а все еще поют и поют скворцы у нашего домика.
Сидящего у скворечни скворца хорошо можно разглядеть: его черные с зеленоватым отливом перышки, трепещущие кончики крыльев. Скворцы мирно и дружно живут между собою. Как-то я наблюдал, как скворцы и скворчихи из соседних, скворечен подлетали к скворчиному домику, в котором уже вывелись маленькие птенцы. Они заглядывали в чужой домик и, казалось, поздравляли счастливых родителей.
Скворцы никогда не остаются без дела. Я всегда любил наблюдать их веселую, трудовую жизнь. Они оберегают наши поля, огороды, сады, являются верным другом человека. Весь день скворцы бегают в саду по дорожкам, заглядывая под каждый листик, охотятся
476


в поле, в лесу, па пашне, собирают для птенцов корм. Трудно подсчитать, сколько скворцы уничтожают вредных насекомых, червей и личинок. То и дело прилетают они к скворечнику с добычей в клюве. Своих родителей молоды^ скворчата встречают шумной радостью. Даже в самые хлопотливые дни выкармливания птенцов самец ухитряется петь. В вечерний час, перед сном, он садится на ветку у своей скворечни и начинает звонко и радостно петь. Чем больше подрастают птенцы, тем короче становится песня скворца. Когда молодые скворчата начинают летать, вся семья покидает домик, и песни скворцов прекращаются. Летом скворцов труднее увидеть: они живут в густых лесах.
Разумеется, у скворцов есть враги. Их обижают многие хищные птицы. В низко поставленные скворечни забираются нередко домашние кошки, лапой вытаскивают маленьких скворчат.
Как многие перелетные птицы, поздней осенью скворцы отлетают на юг. Они не улетают в далекие жаркие страны, зимуют на юге нашей страны, на побережье Каспийского моря и в других теплых краях, где не бывает суровой зимы. Осенью, собираясь к отлету, как бы желая проститься с родными местами, скворцы иногда возвращаются ненадолго в свои скворечни, и тогда можно услышать их прощальную знакомую песню.
К осени скворцы собираются в многочисленные шумные стаи. Беспорядочным клубком носятся они над полями, садятся на сучья деревьев, на береговой легкий тростник. В полете скворцов есть что-то радостное и веселое. Нередко они ссорятся, но никогда не вступают в жестокие драки.
Густыми стаями, похожими на черное плотное облако, поздней осенью отлетают скворцы на юг. В пути останавливаются, рассаживаются на деревьях или на пашне и скоро опять пускаются в путь. На теплом юге скворцы не расстаются между собою, держатся дружпыми стайками. Весною скворцы неизменно возвращаются в свои скворечни, безошибочно находя путь.
Молодые пойманные скворцы быстро привыкают к людям. Они живут в клетке по многу лет, летают но комнатам, радуются своему хозяину, доверчиво садятся
477


на его плечо. Я сам никогда не держал ручных скворцов, предпочитая наблюдать их жизнь на воле, слушать веселое их пение, вместе с ними радоваться приходу -весны.
ДРОЗДЫ
Всякий из вас, кому посчастливилось побывать ранней весною в лесу, наверное слышал веселые, звонкие песни дроздов. Одновременно с нашими друзьями скворцами прилетают из теплых краев дрозды. Еще не оделся листвою лес, кое-где пятнами лежит снег, надулись на березах смолистые почки. На вершинах голых деревьев распевают прилетные дрозды. Есть что-то радостное, веселое в песнях дроздов. Ранним утром, когда только покажется солнце, начинают петь дрозды. Идешь по лесу — справа и слева раздаются их песни. Хороша песня веселого певчего дрозда, силен и звонок его голос. После песни соловья песню певчего дрозда можно считать, пожалуй, лучшей. В ней есть радостные, звонкие переливы. Песня дрозда — лучшая музыка весны в пробужденном от зимней спячки лесу.
Обычно яшвут дрозды в редколесье, в опушках смешанных лесов. Опрятные гнезда свои вьют на сучьях деревьев, невысоко над землей. Нередко до гнезда дроздов можно дотянуться рукою. Боже мой! Какой шум, треск поднимают взрослые дрозды, когда к их гнезду невзначай приблизится человек. Громкий их треск раздается по всему лесу. Если выпадет из гнезда напуганный вамп уже оперившийся, не умеющий летать птенец, с писком сядет на землю, — на треск его родителей слетается все дроздовое население леса.
Мы знаем несколько видов проживающих в наших лесах дроздов. Есть крупные дрозды-дерябы, есть певчие дрозды, дрозды-белобровики, рябинники. Есть скрытные черные дрозды, живущие в глубине темного леса.
Лучшими певцами справедливо считаются дрозды певчие. Селятся они в опушках смешанных лесов, весною их можно слышать и в подгородных парках и лесах. Они хорошо уживаются с человеком, но не позволяют приближаться к своим гнездам. Певчий дрозд — это небольшая серая птичка, величиной с обыкновенного скворца. Да и в повадках своих сходны дрозды со
478


скворцами. Они так же разыскивают на земле пищу, в одно со скворцами время выкармливают своих птенцов. Открытые гнезда дроздов сделаны с большим искусством. Каждую весну дрозды вьют для себя новые гнезда; старые, перезимовавшие гнезда они бросают. Дрозды-белобровики и дрозды-дерябы поют хуже певчих дроздов, п их реже можно увидеть. Особенно скрытны черные дрозды. Обычно они прячутся в густых еловых зарослях, где вьют свои гнезда. Черных дроздов можно встретить в старинных парках, на заброшенных деревенских кладбищах. С тревожным звонким чоканьем быстро, суетливо перелетают они в подлеске бузины, бересклета и крушины при приближении человека.
В отличие от скворцов, дрозды не очень полезные птицы. Для садоводов, хозяев вишневых и ягодных садов они являются недобрыми гостями. Летом они обклевывают спелые вишни, клюют ягоды смородины и малины. Хозяину сада трудно спасать урожай от непрошеных гостей.
Дрозды рано выводят птенцов, живут в лесу большими, шумными выводками. Вылупившиеся из яиц молодые дроздята быстро растут и начинают летать. Сколько раз пугалп меня дрозды своим треском, когда я невзначай, задумавшись, к ним приближался. На охоте дрозды мешают слушать. Сядешь, бывало, на подслух на глухарином току, — еще не закатилось солнце, вершины деревьев освещены его золотыми лучами. Поют и поют, разливаются на этих вершинах голосистые дрозды. Иной раз и прозеваешь прилет на ток глухаря, не услышишь вальдшнепа. Ночью дрозды замолкают, начинают петь на рассвете. Но как оживляют русский лес весенние наши гости дрозды! В лесу везде раздается радостная и веселая песня.
Говорят, что дрозды живут почти по всему белому свету, их знают во многих далеких странах. А в зимнее время на них там охотятся. Мясо дроздов ценится как вкусное лакомство. Когда-то в давней юности я сам охотился на осенних жирных дроздов. Время это давно миновало, и теперь я люблю только слушать дроздов, наших радостных весенних гостей, открывающих в лесу самое веселое время.
До поздней осени остаются в наших лесах дрозды, иногда до самого снега. Осенью они не поют. Но неожи-
479


данный треск дрозда, как бы предупреждающий насе-' ление леса об опасности, нередко слышишь в осеннем лесу. В урожайные для рябины годы рябинники-дрозды живут в закрайках лесов, пока не выпадет глубокий снег. На белых сугробах под рябинами издалека можно увидеть красные расклеванные шкурки ягод. Дрозды бросают их, выклевывая из ягод семена.
Осенью наши дрозды отлетают в теплые недалекие страны, а весной вновь возвращаются на свои любимые места, в русские леса и перелески. Дроздов можно считать птицами-путешественниками. Они постоянно перелетают с места на место, улетают и вновь появляются, иЫвут иногда вблизи человеческих жилищ. Прилет дроздов — верный признак весны, и я всегда радуюсь, услышав их звонкую чистую песню.
ЛАСТОЧКИ И СТРИЖИ
Еще в детстве я очень любил смотреть на веселых, быстрокрылых ласточек. Спрячешься, бывало, в жаркий июльский день в высокой дозревающей ржи или на берегу реки в душистой траве, посреди нескошенного цветущего луга, глядишь не наглядишься на голубое летнее небо, по которому тихо плывут пушистые белые облака. Высоко-высоко под облаками кружат, купаются в воздухе белогрудые быстрые ласточки, со звонким свистом проносятся острокрылые стрижи.
Качаются над головою золотые и белые луговые цветы, порхают бабочки, трепещут прозрачными крылышками, недвижно повисая в воздухе, легкие стрекозы, стрекочут кузнечики. А по зеленым стеблям растений ползают красные и желтые с черными крапинками маленькие жучки — божьи коровки. У самых корней растений пробегают по невидимым тропинкам хлопотливые муравьи.
Каждое лето под высоким карнизом дома, в котором проходило мое детство, белогрудые веселые ласточки лепили свои гнезда. Я внимательно наблюдал, как с краев непросохшей лужи носят они в клювах липкую грязь, клеят из нее свои маленькие и опрятные жилища. Любовался* потом, как выводят и кормят птенцов. Проснешься на сеновале, где под соломенной крышей на деревянных стропилах касатки слепили из грязи
480


свои открытые, похожие па чашечки гнезда. Ныряя в ворота, над самой головою то и дело пролетают длиннохвостые птички. Я близко видел, как, уцепившись за край гнезда, они кормят своих детей, приветствующих родителей веселым и бодрым писком.
Всем, наверное, хорошо известно, что есть ласточки городские и ласточки деревенские — касатки. Жизнь ласточек связана с жизнью человека. Городские белогрудые ласточки лепят свои уютные закрытые гнездышки под карнизами каменных и деревянных домов. Ласточки-касатки гнездятся под крышами деревенских сараев, хлевов и овинов. Свои открытые, слепленные из грязи гнезда они прикрепляют к деревянным стропилам, к выступам деревянных стен и крыш. Ласточки- касатки ловко ныряют в открытые ворота и двери, в открытые окна пустующих старых построек. И городские и деревенские ласточки-касатки питаются исключительно насекомыми. Почти всю свою жизнь проводят они в воздухе — в полете. Широким своим ртом они ловко ловят летающих насекомых.
Особенно красивы деревенские ласточки-касатки. Хвост касатки украшен двумя длинными косицами. Ласточки-касатки умеют красиво петь. Усядется касатка на конек крыши, потряхивая длинными косицами, начинает щебетать свою несложную, но очень приятную песенку. Помню, песенку эту, добродушно посмеиваясь над женами, деревенские люди так переводили на человеческий язык:
Мужики в поле, мужики в поле —
Бабы за яешенку...
Мужики в поле, мужики в поле —
Бабы за яешенку...
Городские ласточки живут не только в городах, где много каменных домов и построек. Живут они и в деревнях вместе с ласточками-касатками. Между собою ласточки живут в большой дружбе,никогда не ссорятся, никогда не мешают друг дружке строить свои гнезда. Случается, что в гнездо ласточки заберется нахал воробей. Ласточки беспокойно вьются вокруг гнезда, стараясь выгнать незваного жильца. Иногда они бросают занятое воробьями гнездо и начинают лепить другое, рядом.
Перед переменой погоды, перед грозою ласточки- касатки летают низко над землею. Идешь по дороге
16 И. Соколов-Микитов, т. 2 481


в поле — над самой дорогой быстро проносятся, ловят у земли насекомых, длиннохвостые ласточки-касатки. Часто можно видеть ласточек, летающих над самой поверхностью пруда или широкой спокойной реки. Своей грудкой они касаются воды, оставляя на ней расплывающиеся кружки. Так они купаются и пьют на лету воду. Я не знаю птичек милее наших ласточек. Быстрым полетом своим они оживляют дождливое хмурое или ясное летнее небо. Люди издавна относились к ласточкам с любовью, дали им ласкательное имя.
Кроме городских и деревенских ласточек есть еще у нас ласточки-береговушки. Эти ласточки делают своя гнезда в береговых песчаных крутых откосах, роют в них глубокие норы. Ласточки-береговушки обычпо летают над самой водою. От обыкновенных городских ласточек и ласточек-касаток их можно отличить по сероватому оперению.
Зимуют ласточки в далекой экваториальной Африке и каждый год возвращаются на свою родину. В конце, лета, перед отлетом, они собираются в небольшие стайки, их можно видеть сидящими на телефонных и телеграфных проволочных проводах, на голых, склонившихся над водою сучьях. Возвращаются ласточки на свою родину позднее других перелетных птиц. «Ласточка на своем хвосте лето приносит», — говаривали, бывало, на деревне.
Помню, еще в далеком детстве увидел я однажды над крышею нашего дома, стоявшего среди большого леса, метавшихся в беспокойстве ласточек. Они то садились на крышу, то взлетали. Ясно было, что там что- то случилось. Приятель мой пастушок Сашка забрался на крышу и увидел, что одна белогрудая птичка застряла лапкой в расщепе деревянной крыши. Другие ласточки беспокоились, старались ее спасти. Сашка сиял с крыши застрявшую ласточку, спустился вниз. Мы увидели, что одна лапка сломана, беспомощно висит. Я перевязал тряпочкой лапку, положил ласточку в коробку, наполненную мягкой ватой. Некоторое время эта ласточка жила у меня, потом выпорхнула в окно, и я часто видел ее с повисшей, перевязанной мною, сломанной лапкой, когда она подлетала к своему гнезду. Самое удивительное, что эта ласточка на следующее лето вернулась. Я узнал ее по сломанпой ви¬
482


севшей лапке. Трудно понять, как многие перелетные птицы, в том числе и ласточки, находят путь к своим старым гнездам. Над лесами, над морями, над высокими горами, над обширной степью они пролетают многие тысячи верст, безошибочно находят место, где когда-то сами родились.
Кроме всем нам знакомых ласточек городских и де-* ревенских, можно паблюдать летом в небе быстро ле« тающих черных, стрижей. Эти длиннокрылые черные птички, со свистом летающие над нашими головами/ также всю жизнь проводят в воздухе, на землю никогда не садятся. Если пойманного длиннокрылого стрижа посадить на голую землю, он не может взлететь. На коротеньких своих лапках стриж не умеет ходить по земле.
Обычно стрижи живут на высоких церковных колокольнях, на каменных зданиях и высоких деревьях* Чтобы взлететь, стриж падает в воздух из своего гнезда или с высокого карниза, расправляет в воздухе крылья и быстро, стремительно летит. Известно, что стрижи — самые быстрые птицы. Соперников в быстроте полета они не имеют. Прилетают к нам стрижи eifje позднее ласточек, а в конце лета исчезают в один день, точно по данной кем-то команде.
ДЕРГАЧ
Почти все лето возле нашего домика на клеверном поле кричал дергач-коростель. По ночам я выходил на дорогу слушать его бодрый крик. Случалось, я подходил совсем близко. Влажный, хриплый крик раздавался почти у самых ног. Я долго слушал громко звучавший в ночной тишине крик дергача, думал, что такой же крик, наверпое, раздавался тысячу и десять тысяч лет назад, быть может, и в те времена, когда еще не было на земле человека.
Звездное небо широким шатром простиралось над моей головою. Казалось, я слышал живое дыхание земли, Я смотрел на звезды, на их тихий свет, и радостное чувство близости к матери-земле наполняло меня.
В хриплой крике дергача есть что-то гордое. Век), ночь дергач кричит неустанно, прославляя земное бы*
16*
483


тие. Я всегда любил этот с детства знакомый мне бодрый крик. Теперь вспоминаю росистое раннее утро, легкий туман, расстелившийся над лугами, крик дергачей. Вспоминаю мое детство, журчание чистой воды в маленькой речке, звуки пастушьей трубы пастуха Прокопа, выгоняющего на росу деревенское стадо. Вспоминаю восход солнца, пение птиц, торжественным гимном встречающих этот восход.
Из множества звуков земли крик скрытного дергача казался мне самым таинственным, сказочным звуком.
Редко кому удается близко увидеть быстроногого юркого дергача, живущего в некоей — высокой нескошенной траве или в мелких зеленых кустарниках. Даже охотничьей легавой собаке не всегда удается заставить взлететь юркого дергача.
Летает дергач неумело. Смотришь, бывало, на летящего над травой дергача, на его вытянутую шею, висящие длинные ноги, короткий хвост и удивляешься неловкому его полету. О коростелях-дергачах рассказывают, будто весною и осенью они пешком совершают далекие путешествия. Осенью убегают в жаркие страны и весной возвращаются в родные края. Не очень верю таким рассказам, да и трудно поверить, что небольшая быстроногая птица может пешком добежать до берегов знойной Африки. Никто никогда не видел отлетающих на юг дергачей. Наверное, далекие путешествия свои совершают они в темные ночи, бесшумно и низко летя над землей.
У русского коренного человека, жизнь которого была связана с родной землею и ее живой природой, ночной мирный крик дергача неизменно вызывает поэтическое и радостное чувство.
ПЕРЕПЕЛ
Перепел — птица степная, но еще в недавние времена перепелов много водилось в центральной России. Помню хорошо, как в засеянных дозревающей рожью деревенских полях там и тут раздавался громкий крик перепелов. * ' ■ '
— Спать пора! Спать пора! Спать пора! — слышалось по вечерам со всех сторон.
Перепела — птицы небольшие. На длинных ногах эти серые, желтоватые птички быстро бегают по земле
484


в густой ржи. Летать перепел не любит, хотя и совершает осенью далекие путешествия в теплые страны. Крики перепелов и дергачей всегда можно было услышать в деревенских лугах и полях, засеянных рожью, гречихой, овсом и пшеницей. Помню о перепеле и дергаче в деревне шутя говорили, будто дергач сватается к перепелке и, чтобы ее соблазнить, хвастается своим богатством.
— Тпрусь! Тпрусь! Тпрусь! Тпрусь! — поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, подзывает несуществующее стадо хитрый жених-дергач.
А доверчивая перепелка отвечает ему изо ржи так:
— Вот идет! Вот ведет!
— Хлевка нет! Негде деть!
Так перекликались по ночам на деревенских полях и лугах перепела и дергачи.
Мне очень нравились шустрые, веселые перепела, нх звонкий, веселый и бодрый крик, неизменно возвращавший меня к далеким воспоминаниям счастливого детства. Крик перепела и дергача я причисляю к самым радостным звукам родной земли.
Особенно много перепелов водится в степных черноземных краях. Едешь или идешь по степной извилистой дороге, справа и слева раздается крик бесчисленных перепелов. До самой уборки хлебов держатся на полях звонкоголосые перепела. Они кормятся семенами хлебных растений. Из-под самых ног взлетают отяжелевшие, жирные перепела, летят над землею, близко садятся.
В прошлые времена в степных* районах нашей страны — в Орловской, Курской губерниях — были люди, занимавшиеся отловом живых перепелов. Они расставляли в хлебных полях ловчие сети и, спрятавшись в густых хлебах, свистя в дудочку, подманивали самцов, в поисках самки доверчиво попадавших в сети. Отловленных перепелов продавали на городских рынках. Их покупали купцы и городские мещане. Клетки для перепелов делали особенные — с холстяной крышей, чтобы, взлетая, птицы не разбивали себе голову. Звонкие голоса перепелов раздавались цр всей городской торговой улице, где у купеческих лавок с разрисованными вывесками висели клетки с перепелами. Купцы устраивали перепелиные состязания, ставили на перепелов денежные ставки.
485


Как-то однажды, еще до первой мировой войны, проходя по одной из тихих петербургских улиц, я услышал громкий крик перепела, отражавшийся от каменных стен городских домов. Подняв голову, я увидел в окне второго этажа каменного дома вывешенную клетку, в которой сидел и громко кричал перепел. Странным казался его степной крик на городской каменной улице чопорного Петербурга.
Я никогда не ловил перепелов, не держал их в клетках, но охотиться на них мне приходилось. В летнее время, когда поспевала рожь и начиналась в деревнях жатва, перепела обычно сбивались в какой-нибудь оставшийся несжатым островок ржи, и я подходил к ним с легавой собакой. Перепела очень хорошо выдерживают стойку легавой собаки. Застрелить перепела, лениво летящего над самой землею, совсем нетрудно. Мясо осеннего жирного перепела очень вкусно.
Осенью, как многие перелетные птицы, перепела отлетают на юг. Когда-то в осенние месяцы великое множество перепелов собиралось на крымском , и кавказском морских побережьях, где они ожидали доброй погоды, чтобы пуститься в рискованное путешествие через море. Крымские и кавказские охотники в осенние месяцы охотились на перепелов с ружьями, собаками, ловчими птицами — мелкими ястребами-перепе- лятниками. В еще довоенные годы мне дбвелось наблюдать такую охоту в Адлерской долине на Черноморском побережье. Спутник мой — молодой охотник — принес в кожаной сумке на место охоты спеленатого ястребка. Вынув из сумки ястребка, охотник посадил его на свою шапку. Мы ходили по лугам, заросшим высокой травой и кустарником. Из-под ног наших то я дело вылетали скрывавшиеся в траве перепела. Ученый ястребок расправлял крылья и бросался за улетавшим перепелом, который, спасаясь, падал в высокую траву. По звону колокольчика, привязанного к груди ястребка, мы находили в траве добычу. У первого пойманного перепела охотник отрывал голову, угощал его мозгом голодного ловчего ястребка. Вместо ружья охотник держал в руках две сосновые мутовки с торчавшими обрубленными сучками. Иногда он бросал в поднявшегося перепела вертевшуюся в воздухе мутовку и сшибал летящую над травой птицу. На поясе охотника висели убитые перепела. Вряд ли существует теперь та¬
486


кая охота в застроенной людьми Адлерской долине. Да и перепелов стало значительно меньше.
В степи перепела, разумеется, сохранились. Не- сколько лет назад в хорошо знакомых мне местах у моего лесного домика кричали на засеянном рожью поле перепела. Несколько раз мне доводилось находить гнезда перепелов, скрытые на пашне в хлебах. Сидящую па гнезде самочку перепела трудно увидеть. Она сидит неподвижно, прижав к спине головку, и только подойдя близко, можно ее заметить. Шумно вспорхнув, она слетит с гнезда, в котором лежат круглые маленькие теплые яички.
В детстве, в летние месяцы, я очень любил слушать крик перепелов. Лежишь, бывало, в дозревающей ржи, слышишь шелест колосьев, смотришь, как по высоким стеблям ползают круглые маленькие жучки — божьи коровки. Слушаешь крики перепелов, чувствуешь родное тепло земли, и кажется, что из самой земли исходят бодрые, звонкие звуки.
КУЛИКИ
Из самого давнего детства мне запомнился маленький куличок-перевозчик. Мы жили у берега широкого мельничного пруда. Мать водила меня купать на песчаный отмелистый берег. Раздевшись, я барахтался в нагретой солнцем воде, собирал росшую на берегу землянику, в мокрой горсти приносил ее матери. Над гладкой поверхностью пруда, отражаясь в воде, с берега на берег то и дело с криком перелетал, трепеща крылышками, маленький куличок-перевозчик. Мне очень нравился этот веселый куличок.
Вряд ли в птичьем мире есть такое разнообразие видов и пород маленьких и больших птиц, как в об-* ширном семействе куликов. Живут кулики почти повсеместно, на севере и на юге. Летом они долетают до самого крайнего севера, до побережья Ледовитого океана, гнездятся и живут в голой тундре. Русский простой народ добродушно относился к веселым быстрым куликам, шутливо говорил: «Кулик невелик, а все-таки птица».
Я не был ученым-натуралистом и не знаю назвав ния всех пород и видов куликов. Знаю, что есть совсем
487


маленькие песочники-кулики, бегающие по песчаным берегам наших рек и озер. Есть и крупные кулики, живущие обыкновенно на больших болотах и нескошенных зеленых лугах. Громкий крик этих куликов крестьяне, помню, так переводили на человеческий наш язык:
Жгите сено, жгите сено,
Новое поспело!
Слова эти обозначали начало покоса, уборки нового сена.
Я уже рассказывал о лесных куликах-вальдшнепах, о весенней и осенней на них охоте, о дупелях, о бекасах и маленьких гаршнепах. К куликам относятся большие и малые кроншнепы — строгие птицы с загнутыми книзу клювами. Застрелить сторожкого кроншнепа удается не всякому охотнику. Многие из вас, наверное, видели длиннокрылых чибисов, живущих на кочковатых болотах, на вспаханных полях. Махая длинными крыльями, они кувыркаются в воздухе, звонко кричат. «Чьи вы? Чьи вы?» так переводит народ на человеческий язык их громкий крик.
Путешествуя по пустынному Таймырскому полуострову, в безлесной голой тундре, где до нас еще не были люди, летом я видел и слышал великое множество куликов. Некоторые из этих куликов мне были совсем неизвестны. Я слушал их странные голоса, раздававшиеся над пустынной тундрой. Небольшие кулички срывались иногда из-под самых моих ног.
На усыпанном мелкой галькой берегу обширного Таймырского озера, притворяясь больным или раненым, куличок кувырком вертелся по камешкам, стараясь отвести меня от своего гнезда. Да никакого гнезда и не было. Я осторожно осматривал место, с которого сорвался обманывавший меня кулик. На обогретых солнцем голых камнях, без всякой подстилки лежали два или три я:ичка, очень похожие на мелкие круглые камешки.
В маленьких неглубоких озерках я видел куличков- плавунчиков, близко подходил к ним, любовался, как бойко они плавают меж небольшими тростинками, купаются и ныряют. До смелого куличка-плавунчика можно было дотянуться рукою, но он не позволял взять себя в руки и перелетал на новое место. Там лее я пл-
488


блюдал красиво и пышно одетых куликов-турухтанов, в весеннее брачное время устраивавших между собою смешные поединки. Кулички эти носили пышные воротники, и каждый самец-куличок отличался особенностью своей брачной одежды.
Множество куликов наблюдал я и на птичьих зимовках на южном Каспии, в Кызыл-Агачском заливе. Отлогие берега залива были исписаны множеством больших и малых птичьих следов. Тут вертелись кулики самых разнообразных видов и пород. Ни малейшего внимания не обращали они на грозных орланов- белохвостов, неподвижно сидевших на берегу залива и ожидавших легкой добычи. Здесь я видел крупных куликов с загнутыми кверху клювами-носами. Этими изогнутыми клювами они ловко поднимали мягкий ил, ра^ зыскивая червей, улиток и насекомых..
Осенью и весною многие породы куликов совершают далекие перелеты. Знакомых нам куликов зимою видят на берегах рек и озер Центральной Африки. Поразительны перелеты кочующих птиц, их умение безошибочно находить дорогу к местам своих гнездований.
У берегов Земли Франца-Иосифа однажды мы высадились со шлюпки на небольшой отлогий островок, покрытый гнездами гаг. Известно, что крупные гаги устилают свои гнезда легким и мягким пухом, который самки гаг выщипывают из своей груди. Слетая с гнезда, гага прикрывает яйца этим теплым пухом.
На маленьком островке, кроме гагачьих гнезд, оказалось множество гнездившихся крачек — небольших птиц, похожих на чаек. Птицы эти близки к породе куликов. Они храбро вились над нашими головами, стараясь защитить свои гнезда. Ученые-зоологи рассказывали мне, что маленькие крачки каждый год совершают далекие путешествия в южное полушарие земли, перелетают экватор. Весною вновь возвращаются на берега холодной арктической земли.
О куликах и близких к ним птицах рассказать можно многое. Я ограничиваюсь тем, что пришлось видеть самому. Бродя в юности с охотничьим ружьем, я любовался веселыми куликами, следил за их жизнью. Кроме вальдшнепов, дупелей, бекасов и гаршнепов, я не убивал маленьких куличков, оживлявших родной
489


пейзаж. Из всех больших и малых куликов мпе больше всех запомнился виденный в детстве куличок-перевозчик. Я и теперь иногда вижу его во сне, просыпаясь, радостно улыбаюсь.
ДЯТЛЫ
Побывав в лесу, наверное, каждый из вас слышал стук дятла. Идешь зимою на лыжах или по летней лесной тропинке и вдруг над самой головою услышишь громкий, настойчивый стук. Это долбит старое высокое дерево, добывая себе пищу, труженик-дятел. Известно, что дятлов называют иногда лесными докторами. Долбя кору и ствол старых деревьев, они добывают вредных насекомых и их личинки. Длинный круглый язык дятла устроен так, что может проникать в извилистые ходы, которые проделывают в древесине вредные насекомые, губители леса. На конце языка дятла есть маленькие цепкие крючочки, которыми он вытаскивает из древесины спрятавшихся насекомых.
Не все из вас знают, что дятлы бывают первыми вестниками близкой весны. Идешь по лесу в февральский или мартовский погожий день и вдруг услышишь странный звук. Весною дятлы выбирают сухие вершины деревьев и барабанят так быстро, что барабанную их трель можно принять за непрерывный скрип старого дерева. Но как же может скрипеть дерево, если нет ветра? Странный звук далеко разносится по тихому лесу. Это весеннюю барабанную трель пускает сидящий на сухой, звонкой вершине барабанщик-дятел. Если, остановись, прислушаться хорошенько, можно услышать в лесу далекие ответные трели. Так звонкими барабанными трелями встречают йаши пестрые дятлы русскую весну.
Я очень люблю наблюдать дятлов. Они оживляют наш зимний притихший лес: то и дело слышишь резкий крик дятла, перелетающего с одного дерева на другое. Усевшись на нижнюю часть древесного ствола, дятел, опираясь на свой крепкий хвост, спиралью поднимается выше и выше. Удивительно красивы пестрые наши большие и малые дятлы. Они похожи на пестро раскрашенных экзотических птиц. На зиму дятлы не отлетают в далекие теплые страны, зимуют в род- пых лесах. ■
490


Кроме обычных пестрых дятлов, живут в наших лесах крупные черные дятлы с красными головами. В народе черных дятлов кличут желною. С громким криком перелетает желпа с дерева на дерево, и еще громче слышна ее барабанная трель.
Кроме пестрых и черных дятлов, водятся в наших лесах зеленые дятлы. Идешь, бывало, летом по лесу, и вдруг почти из-под самых ног, из большой муравьиной кучи выпорхнет и полетит зеленый дятел. Зеленые дятлы раскапывают высокие муравьиные кучи, добывают муравьиные яйца, личинки. Мне приходилось читать, что дятлы засовывают в муравьиные кучи свой длинный круглый язык, проглатывают налипших на него живых муравьев.
Я никогда не видел пестрых дятлов, сидящих на муравьиных кучах, но много раз приходилось мне видеть чистые белые стволы берез, кора которых по строгой спирали истыкана крепкими клювами пестрых дятлов. Быть может, они делают это в весеннее время, чтобы полакомиться сладким березовым соком.
Громко долбящего дерево пестрого дятла легко приманить. Нужно спрятаться за ствол одного из ближних деревьев и, взяв в руку сучок или палочку, стучать по стволу, подражая дятлу. Занятый своим делом любопытный дятел прислушается к стуку палочки и непременно к вам подлетит. Переходя осторожно от дерева к дереву, можно долго манить за собою любопытного дятла.
Много раз мне приходилось находить в лесу гнезда дятлов. В стволах деревьев с мягкой древесиной они выдалбливают глубокие дупла с аккуратно сделанным круглым входом. В этих дуплах дятлы устраивают свои гнезда, выводят и выкармливают детей. Часто я наблюдал, как взрослые дятлы кормят своих подрастающих птенцов, высовывающих из дупла носатые головки, точно повязанные красными платочками. Однажды мне довелось видеть вылет подросших птенцов из дупла. Молодые оперившиеся дятлы сидели на ветках ближних деревьев и громко кричали, призывая мать и отца. По-видимому, им было страшно на первых порах оставаться на воле.
В зимнее время т^ятлы йормятся семенами еловых шишек. В расщепах деревьев они искусно устраивают
491


зимние свои мастерские — дятловы кузницы. Принесенные в лапках еловые шишки они ловко засовывают в свой верстак, выдалбливают из шишек семена. Под каждым лесным верстаком дятла можно увидеть целую кучу растрепанных, распотрошенных шишек.
Всем известно, что дятел — очень полезная для наших лесов птица. Но не только польза, которую приносят лесам дятлы, меня интересует. Я любуюсь его красотой, пестрой раскраской его оперения, его смышленостью, радуясь барабанной трели дятла, предвещающей приход весны.
ОЛЯПКА
Наверное, вы слышали или читали об этой маленькой птичке, но не многие видели ее своими глазами. Путешествуя по северным нашим лесам, я не раз видел оляпок, живущих обыкновенно возле чистейших ручьев, ключей и маленьких водопадов. Идешь, бывало, по берегу такого ручья или небольшой быстрой речонки с прозрачной и чистой водою — услышишь пение птички, очень похожее на журчание маленького ручейка.
Если подойти осторожно, можно увидеть и саму оляпку. Это небольшая, очень подвижная и быстрая птичка с белой грудкой и длинными тонкими ножками, острыми крепкими коготками. Она шустро перебегает по мелким береговым камешкам и, взмахнув короткими крыльями, над самой водою перелетает с камня на камень. На ваших глазах она вдруг исчезает под быстро текущей водою. Хорошо видно, как, загребая крылышками, оляпка бежит по каменистому дну прозрачного ручья. Пробежав некоторое расстояние, она вылетает из воды и, усевшись на камень, вновь начинает петь свою веселую песенку.
Возле незамерзающих быстрых горных ручьев оляпки остаются иногда на всю зиму. Странно видеть эту птичку в морозный солнечный день. Вокруг лежат снега, стоят покрытые снежной нависью высокие деревья, а маленькая оляпка по-прежнему поет и бегает по обледенелым камешкам у самого ручья или маленького шумного водопада. Она то и дело скрывается под водою и опять появляется.
т


Оляпка — очень осторожная и чуткая птичка. Наблюдать ее близко не всегда удается. Ее не увидишь возле больших городов, на ручьях и речках с загрязненной водою. Не. любят оляпки затяжную дождливую погоду, когда в ручьях и реках вода замутняется. В такую погоду оляпки перестают петь, перелетают в тростники и осоку, быстро бегают по широким листьям кувшинок, плавают и ныряют, собирают на подводной части растений водяных присосавшихся насекомых. Как только прояснится погода, оляпки возвращаются на свои любимые места — и опять над ручьем или рекою слышится их веселая песенка.
Кормятся оляпки водяными насекомыми, а зимою иногда ловят мелких рыбешек, вытаскивают их на берег и разбивают о камень на мелкие кусочки.
Оляпку можно увидеть и в средней части России на чистых, незагрязненных речках и ручьях. Помню, в детстве я любовался оляпками, жившими у водяной мельницы на нашей деревенской речонке Гордоте. Гнездо оляпок было скрыто у большого мельничного колеса, с которого шумным пенистым водопадом скатывалась вода. Они летали почти под самыми вертевшимися колесами.
Если вам придется побывать в безлюдных лесных или горных местах — присматривайтесь и прислушивайтесь хорошенько. На чистом и быстром ручье или речке вам, быть может, посчастливится увидеть чудес^ ную птичку оляпку.
ЗИМОРОДОК
Я шел крутым берегом знакомой реки. Под обрывистым песчаным откосом текла вода. Над быстрой водою склонялись зеленые ветви ив и ольхи. У самой поверхности нет-нет да и поблескивали на солнце боками, сверкая серебром чешуи, мелкие рыбешки-верхоплавки. Смотря вниз, я увидел небольшую голубовато-лазурную птицу, стрелою кинувшуюся с высокого песчаного откоса в прозрачную воду реки. На несколько мгновений птица исчезла под водою. Это был зимородок — уди-, вительная птичка, редкая в наших местах. Зимородка я узнал по яркому оперению, по длинному клюву, по быстрому полету и умению нырять. Вынырнув из
493


воды, неся в клюве маленькую серебряную рыбку, зимородок скрылся у края берегового откоса.
Живут зимородки по берегам быстрых и прозрачных рек. Гнезда свои они делают в глубоких норах, вырытых в песке на крутых откосах. В самой глубине норы находится гнездо, устланное сухими рыбьими костями и рыбьей чешуею. Здесь зимородки выводят и выкармливают своих птенцов.
Зимородки непохожи на наших обычных певчих птиц. Они умеют нырять, плавать и ловить мелких рыбешек. Замечательно оперение взрослого зимородка, так похожего на редкостную экзотическую птицу. Народное название «зимородок», наверное, произошло оттого, что даже в зимнюю стужу, подобно оляпкам, зимородки иногда остаются на берегах быстрых, незастывающих рек и ручьев. В суровые зимы они улетают на юг, как и другие перелетные птицы. На птичьих зимовках, в заливе Кизыл-Агач, на южном Каспии, я часто наблюдал зимородков. Там они держались в высоких, шелестящих на ветру камышах, зорко высматривая в воде добычу.
Весною зимородки улетали с Каспия на север, на знакомые берега малых и больших рек.
В Средней России я только два или три раза видел зимородков, и мне четко запомнились эти редкц.е встречи.
КЛЕСТЫ
Из всех певчих птиц русского леса, пожалуй, самые интересные клесты. Идешь, бывало, зимою'на лыжах по тихому лесу, любуешься сказочной его красотою. Высятся над головой темные ели, снежной белой нависью покрыты их ветви. Точно кружевные ворота, изогнулись под тяжестью снега тонкие стволы молодых берез. Зимнее низкое солнце освещает вершины деревьев. Почти ни единого звука не слышно в спящем зимнем лесу. Изредка простучит, перепорхнет меж стволами деревьев неутомимый труженик-дятел. С широкой еловой ветви упадет, алмазной пылью рассыплется ком легкого снега, закачается над головой, точно ожившая, освобожденная от тяжести темно-зеленая ветвь. Тихо шуршат по пушистому снегу легкие лыжи, И еще безмолвнее кажется зимний лес.
494


Лесную тишину нарушают вдруг веселые негром* кие птичьи голоса. Стайка клестов пронеслась над головою, красными яркими бусами обсыпала вершину украшенной лиловыми шишками ели. Удивительно красивы эти красногрудые птички, оживляющие тишину зимнего леса! Стоишь и любуешься, как быстро и ловко теребят они тяжелые шишки, добывая из них семена. Одна за другой падают в снег растрепанные клестами шишки.
Замечательны клесты тем, что из всех зимующих в наших лесах птиц они вьют свои гнезда зимою и в лютую январскую и февральскую стужу выводят в этих гнездах птенцов. Зимнее теплое гнездо клестов трудно увидеть: гнезда эти обычно скрыты в густых ветвях хвойных деревьев. Самки клестов кладут яички и выводят птенцов зимою. Во время кладки яиц и высиживания птенцов они не вылетают из своих теплых, глубоких гнезд. Самец заботливо кормит сидящую в гнезде самку. Усевшись на вершине дерева, на котором свито гнездо, он услаждает свою подругу короткой веселой песенкой.
Однажды при мне лесорубы свалили зимой в лесу высокую ветвистую елку. Над поваленной елкой и головами людей беспокойно кружилась парочка клестов. Осмотрев хорошенько поваленную елку, в густых ее ветвях, у самого ствола, я увидел глубокое гнездо клестов. На мягкой и теплой подстилке в нем лежали три маленьких яичка. Жалко было кружившихся над людьми и поваленной елкой трудолюбивых маленьких птичек. Жалко было и поваленную зеленую елку, дававшую приют клестам. Зимою единственный корм клестов — еловые и сосновые семена, которые они ловко добывают из шишек своим крестообразно устроенным клювом, немного похожим на клюв попугая.
Мне не приходилось держать в клетке веселых красивых клестов, но от опытных людей знаю хорошо, что в неволе клесты быстро привыкают к своему хозяину- человеку. Живущих в клетке клестов можно брать в руки. Подобно попугаям, они любят, когда хозяин легонько гладит пальцем по их маленькой головке. Клестам ежедневно подкладывают в клетку свежие еловые шишки, и па глазах у своего хозяина они быстро расправляются с ними, выбирая из шишек легкие семена. Ручных клестов можно кормить и другими семепами,
495


5о, живя Bt неволе, самцы быстро теряют свою яркую, красивую окраску.
Наблюдательные люди давно заметили, что мертвые клесты, всю жизнь питавшиеся смолистыми семенами, долго не разлагаются. Тело мертвого клеста как бы набальзамировано смолою. Некогда простые люди считали клестов птицами святыми. Это народное поверье подтверждалось крестообразно устроенным клювом клеста.
Живущих в наших хвойных лесах веселых клестов разделяют на две породы. Есть клесты-еловики, живущие в еловых лесах, и есть клесты-сосновики, обитающие в высоких сосновых борах. Клесты-сосновики успешно справляются с крепкими сосновыми шишками, добывая из них семена.
Если вам придется побывать зимою в глухом еловом или сосновом лесу, вы почти наверняка увидите веселые стайки красивых клестов, услышите их приятные и тихие голоса. Разумеется, в лесу нужно ходить тихо и осторожно, прислушиваясь к каждому звуку, и тогда перед вами откроется много чудесных лесных тайн, совсем неизвестных городскому неопытному оглушенному шумом и грохотом человеку.
СНЕГИРИ
Наверное, всякий из вас, кому приходилось зимой выезжать из шумного города, побывать в подгородных дачных местах, любовался красивыми красногрудыми снегирями. В зимние месяцы они держатся близко от человеческих жилищ и проезжих дорог. Летом скрытного снегиря трудно увидеть.
Зимою снегири питаются семенами растений, растущих у огородных и садовых изгородей, в глубоких при* дорожных канавах. Тиха, мелодична скромная песенка этой птички.
Мне приходилось держать снегирей в клетках. Они быстро привыкают к человеку, легко переносят неволю. Приятно слушать в комнате тихую песенку снегиря.
Помню: в далекие времена клетка со снегирем висела в комнате моих маленьких дочерей Аринушки и Аленушки. Под пение снегирушки они собирались


в школу, кормили его конопляным семенем и тертой морковкой. За снегирем ухаживала бабушка, моя мать, деревенская женщина, которой забота о снегирушке заменяла привычную крестьянскую работу. Мы очень любили нашего снегиря. Он свободно летал по комнате, купался в поставленной на полу ванночке, сам прилетал в клетку, где для него был приготовлен корм, и, казалось, никогда не скучал.
Хороши снегири на воле. В яркий зимний день, где- нибудь у изгороди или в кустах, на ветках шиповника или калины, красными крупными бусами рассаживаются снегири. Проходящего мимо человека они почти не боятся. Снегирь — русская, наша птичка. Снегири не совершают далеких путешествий в теплые страны, остаются зимовать в родных местах, перелетая лишь на недалекие расстояния.
Опытному птицелову легко поймать осенью и зимой доверчивого снегиря. Если в клетке у вас живет снегирь, будьте с ним ласковы, никогда его не пугайте, н он очень привыкнет к вам, будет радоваться приходу хозяина, садиться ему на плечо. Снегири по многу лет могут жить в клетке, по-видимому совсем не тоскуя о свободе.
Весною, когда начинается гнездование лесных птиц, снегири, разумеется, немножко тоскуют, сидят в клетке понуро. Но что же поделать? Долго проживших в клетках птиц рискованно выпускать на волю; они отвыкли добывать себе корм, находить друзей и вить гнезда.
В большой клетке-вольере некоторые пойманные в лесу птицы при соответствующем уходе вьют гнезда, выводят детей. Теперь уже мало осталось любителей комнатных 'птиц и цтичьего пения. Маленьких живых птиц заменили громоздкие телевизоры. В прошлые времена любителей певчих птиц было много. В клетках держали заморских канареек, веселых чижей и красивых щеглов. При умелом уходе они хорошо себя чувствовали в неволе. Пожалуй, из всех комнатных певчих птиц я особенно любил скромных снегирей. Любовался также, как возле зимней дороги, на вольной воле, перелетая с куста на куст, свистят мои друзья-снегири. Мне хотелось поздороваться с ними, пожелать им доброго счастья.


ЩУР
Я никогда не был большим любителем содержания птиц в неволе, но иногда зимою у меня жили лесные певчие, птицы. Случалось, я держал веселых чижей, всю зиму летавших свободно по комнатам нашей квартиры, радовавших меня своими песнями. Жили у меня крас- нозобые и важные снегири, нарядные и хлопотливые щеглы, но больше всех полюбился некогда живший у меня щур — веселая птичка с нарядной, брусничного цвета, грудью.
Гнездятся щуры в лесах нашего Севера, в глухих и безлюдных местах, и только зимою прилетают в наши подгородные леса.
Щур — очень добродушная и милая птичка. Живет он в безлюдных лесных местах и человека почти не боится. Даже самым неопытным птицеловам удается ловить зимою прилетевших щуров, идущих на самую бесхитростную приманку. Обычно щуры зимой держатся небольшими дружными стайками. Бывало так, что к накрытым ловчею сетью щурам добровольно забирались оставшиеся на свободе их верные товарищи- друзья. Пойманный щур очень быстро привыкает к неволе и к хозяину, если тот заботится о птице, кормит ее сушеными ягодами, тертой морковкой и семенами. Тихое пение щура похоже на звук маленькой флейты.
Мой щур жил в небольшой клетке, подвешенной над окном. Клетка всегда была открыта, и щур мог летать по комнате свободно. Он сам прилетал в клетку, где лежал приготовленный для него корм. Особенно любил щур вкусные кедровые орешки. На моем письменном столе всегда лежало несколько таких орешков. Щурка— так мы все его называли — садился ко мне на стол, я в пальцах раздавливал орешек и кормил щура с ладони. Он очень любил сидеть на ветвистом лосином роге, прибитом к стене над моей головою. На этом лосином роге висели мои ружья и охотничьи принадлежности — патронташи, сумки, бинокль.
Щурка очень любил купаться. Каждый день я ставил на пол небольшую ванночку с чистой водою и любовался, как радостно купается щур. Искупавшись и отряхнувшись, закусив сладким орешком, он усаживался над моей головою и начинал тихонечко петь. Под его тихую песенку мне было приятно писать рассказы
498


о лесных похождениях, о радостных встречах. Он часто присаживался на мой стол, и каждый раз я угощал его сладким орешком. Иногда Щурка садился на мою пишущую машинку, глядел на меня, как бы желая сказать ласковое и доброе словечко на птичьем своем языке. Щур очень радовался, когда после прогулки я возвращался в свою рабочую комнату. Случалось, он садился на мое плечо и опять взлетал на свой любимый лосиный рог.
Так мы прожили почти целую зиму. Однажды, перелетая с лосиного рога в клетку, щур вдруг упал на пол, забил крылышками, и мне показалось, что он умирает. Я поднял его с пола, положил на ладонь. Он скоро опомнился, пришел в себя и стал летать, по-прежнему петь и весело купаться. Болезненные припадки повторялись все чаще и чаще. Я догадался, что причиною их были любимые щуром кедровые орешки: питаясь маслянистыми орешками, он ожирел. Пришлось посадить щура на строгую диету — кормить тертой морковкой и сушеными ягодами. После такого лечения щур скоро оправился, и болезненные припадки больше не повторялись.
Я знал, что щуры плохо переносят неволю, не живут долго в клетке, и решил выпустить Щурку ранней весною. Когда лес готовился одеваться, я вынес Щурку на опушку и выпустил на волю. Он сел на сучок ближнего дерева и, как бы прощаясь со мною, запел свою тихую песенку.
4 Признаюсь, мне было очень жалко моего друга щура и горько с ним расставаться. На прощание я помахал ему рукою, и он скрылся в вершинах густого темного леса.
Не знаю, мог ли он привыкнуть к лесной свободной жизни после моей теплой комнаты и сытного корма. Очень возможно, что он погиб в холодном незнакомом лесу. А может быть, благополучно встретился со своими родичами-щурами.
ПОПОЛЗЕНЬ
Сегодня к нам в форточку влетел поползень — небольшая, очень шустрая и смелая птичка. Несколько раз она пролетала над столом, где мы пили наш утренний чай. Моя жена Лидия Ивановна встревожилась. Ей
499


казалось, что влетевший поползень, испугавшись людей, станет биться о стекла окон. Но он, не обращая на нас внимания, спокойно перелетал из угла в угол, обследуя наше зимнее жилище. Кто знает, в наше отсутствие, быть может, он уже не раз бывал внутри лесного домика и хорошо знал расположение комнат. Перелетая с места на место, он пробрался в маленькую кухню, где на полу были рассыпаны хлебные крошки, стал спокойно кормиться.
— Погляди, какая смелая птичка, — сказала жена, с удивлением глядя на храброго поползня.
Поползень долго оставался внутри нашего жилища, и мы не заметили, как и когда улетел он на волю в открытую форточку. Улетая, он оставил на память нам на чистой обеденной скатерти стола небольшую кучку помета. Жена, разумеется, рассердилась на невоспитанного поползня, ей пришлось замывать небольшое на скатерти пятнышко, но ее неудовольствие скоро сменилось желанием еще раз увидеть милого гостя.
Наверное, не все видели и знают эту небольшую, бойкую и очень веселую птичку. Поползни похожи на синиц и немного на дятлов. Можно наблюдать, как проворно ползают они по стволам деревьев, нередко вниз головою. Зимою, так же как синицы, они прибиваются к человеческому жилью, живут в старых парках, в садах, возле протоптанных людьми дорожек. Я очень любил наблюдать ловких поползней, замечательных гимнастов. Подобно дятлам, они иногда начинают долбить кору деревьев. Стукотня поползня значительно тише громкой стукотни пестрого или черного дятла, издалека ее невозможно услышать.
Как-то зимою я устроил кормушку под самым окном нашего лесного домика. На кормушку каждый день слетались синицы и другие лесные птицы. Всякий раз неизменно появлялся и поползень. Он бесцеремонно разгонял синиц, усаживался на стволе дерева, казалось, гордился тем, что маленькие птички его боятся. Никакого вреда лесным птичкам поползень, впрочем, не причинял. С таким же удовольствием клевал приготовленный для птичек корм и, пообедав в одиночестве, улетал в лес.
Поползней, ножалуй, нельзя считать певчими птицами. Только ранней весною, когда поползни соби¬
500


раются жить семейно, самец поет свою несложную песенку, похожую на обыкновенный свист.
Мне никогда не приходилось держать поползней в клетке, но я не сомневаюсь, что они быстро привыкают к человеку и могут жить с ним в большой дружбе.
Поползень, несомненно, очень умная и полезная птичка. Так же как дятлы, поползни в лесу уничтожают вредных насекомых, забравшихся в щели древесной коры. Я всегда очень радуюсь, когда маленькие птичкц залетают в наш лесной домик, считаю их моими добрыми, желанными гостями. Разумеется, мы стараемся не делать резких движений, чтобы не пугать наших лесных гостей.
Очень советую вам, молодые друзья, если придется зимою или ранней весною побывать в лесу или пригородном парке, приглядывайтесь хорошенько, и вам, наверное, удастся увидеть поползней, прыгающих по натоптанным дорожкам или ползающих по стволам ближних деревьев.
СИНИЦЫ
Под самым окном нашего домика зимой я устроил для птиц кормушку. На прикрепленную к сучкам рябины дощечку мы сыпали хлебные крошки, кашу, мелкие кусочки сала и мяса. Всякий день сюда стали слетаться черноголовые бойкие синицы, другие лесные птички. Пухлые на морозе синички бойко клевали рассыпанный корм.
Все вы знаете и видели обыкновенных наших синичек. Летом они живут в лесах и парках, кормятся насекомыми. Зимою обычно прибиваются к человеческому жилью, добывают корм на выгребных ямах и часто залетают в открытые форточки жилых домов. В большие морозы синицы бьются в оконные стекла, влетают в сени.
Синицы — птички всеядные. Опи ловко ловят насекомых, очень любят жирное мясо, клюют крошки хлеба и кашу. Поймать синицу нетрудно. Я поставил у выгребной ямы обыкновенную проволочную мышеловку, подвесив в ней небольшой кусочек сала. Очень скоро в мышеловке оказались две синицы. Этих синиц я принес в наш домик и пустил летать по комнате. Синицы скоро привыкли к человеческому жилью, сами находили
501


себе корм — рассыпанные на столе крошки хлеба и кусочки мяса —: и забавно ловили толстых зимних мух, которые вылетали из щелей бревенчатых стен нашего домика.
Кошки Машки тогда еще у нас не было, и синицам не угрожала никакая опасность. Лежавший у печки пес Фомка поглядывал на синиц и заметно волновался, когда птички подлетали к его чашке с едою. Почти всю зиму синицы жили в комнатах нашего домика. Они перелетали с места на место, часто садились на обеденный и на мой письменный стол, но в руки никогда не давались. К тогда еще маленькому внучонку моему Саше относились они, впрочем, с полной доверчивостью. Случалось, они смело присаживались на его голову, покрытую светлыми, легкими как пух волосами. По- видимому, голову внука они принимали за обыкновенную лесную кочку. Прыгая по обеденному столу, они ловко воровали вкусные пенки из блюдца с топленым молоком, которое стояло перед внуком, сидевшим на высоком детском стуле.
Уже в самом конце зимы кто-то неосторожно от* крыл входную дверь, и обе синички вылетели на волю. Признаться,' мы все тосковали по милым веселым синичкам, своею возней развлекавшим нас в зимние вечера, и долго их вспоминали.
ТРЯСОГУЗКИ
Над моим окном, под карнизом, свили гне'здо веселые проворные трясогузки. Весною я наблюдал, как, перепархивая на своих легких крылышках, хлопотливо носили они в клювах длинные конские волосинки, сухой мох, надерганную из пазов бревенчатой степы мягкую паклю, сухие травинки.
Мне всегда были милы эти проворные и веселые птички. Идешь, бывало, по песчаному берегу реки или по полевой нахоженой тропинке. Впереди, потряхивая длинными хвостиками, все время прыгают, бегают и перелетают веселые трясогузки. Человека они почти не боятся. Идешь и радуешься, глядя на веселых, доверчивых птичек.
Уже не первый год, прилетая весной, наши знакомые трясогузки устраивают над моим окпом свое исза-
502


мысловатое, но очень опрятное гнездо. Каждое лето мы наблюдали, как трясогузки выводили и выкармливали свопх маленьких птенцов, как подрастали и оперялись эти беспомощные и голые птенцы, как в свой срок с радостным щебетанием один за другим вылетали они из родного теплого гнезда, скрываясь в листве высоких деревьев, окружающих наш маленький лесной домик.
Нынешним летом трясогузки опять вернулись на свое облюбованное место. Бог знает, в каких дальних краях зимовали они, как находили путь к нашему карачаровскому домику, где под крышей крылечка, над моим окном было их прошлогоднее гнездо!
Из окна мы вновь наблюдали, как с веселым, бодрым чириканьем порхали возле гнездышка милые длиннохвостые птички, как выводились и подрастали птенцы, а родители прилетали их кормить. Какой радостный, нетерпеливый писк поднимался в гнезде, когда с хмухой или извивавшимся живым червячком в клюве подлетала к гнезду взрослая птичка! Желтые широко раскрытые клювы тянулись к матери, и в один из них опа опускала принесенную добычу. В гнезде мы насчитали пять головок птенцов, ожидавших корм.
Начало нынешнего лета было холодным и дождливым. Всю первую половину июня дул северный неласковый ветер, пасмурное небо редко прояснялось. В погожие, ясные дни особенно веселы были в своем гнездышке подраставшие птенцы, и мы часто ими любовались.
В холодное, дождливое утро произошло несчастье. Мы услышали писк, тревожное чириканье. На крыльце кто-то крикнул:
— Птенцы! Смотрите, птенцы!
Выйдя' на крыльцо, мы увидели двух несчастных, обмокших птенцов. Сбитые дождем, дрожащие, они сидели в высокой мокрой траве и не имели сил взлететь. Над ними с криком тревоги порхали, останавливаясь и повисая в воздухе, взрослые птички.
Мы поймали обмокших птенцов и, приставив лестницу, посадили в гнездо. Ослабевшие мокрые птенцы пршкались к своим громко пищавшим сестричкам и братцам.
Родители продолжали кормить птенцов, и нам показалось,, что все кончилось благополучно, В полдень из
503


гнезда вылетел еще один птенец и сел на ступеньку деревянного крыльца. Поймать его было невозможно: при приближении человека он взлетел и уселся на закачавшуюся ветку сирени.
К обеду из гнезда вылетело уже три птенца. Несомненно, для них наступило время вылета, и они соблюдали свой неписаный закон, несмотря на дурную погоду.
Мы очень боялись, что плохо летавших птенцов изловит наш черный кот Григорий, и заперли кота в чулан. Взрослые птички долго и беспокойно кружились над вылетевшими птенцами, как бы стараясь научить их летать.
На следующий день мне понадобилось на целые две недели выехать в город. Разумеется, в городской суетне я забыл о трясогузках. Когда я вернулся, внук мне сказал:
— Посмотри-ка, дедушка, в гнезде трясогузок до сих пор живет и не вылетает один взрослый птенец. Наверное, ему страшно вылетать из гнезда. Мать по- прежнему его кормит.
Я подошел к окну. В гнезде сидел оперившийся, крупный птенец, ничем не отличавшийся от взрослых трясогузок. Подлетевшая трясогузка-мать положила в его раскрытый клюв жирную гусеницу. Птенец взмахнул крыльями, но остался в гнезде.
Мы долго не могли понять, почему не вылетает из гнезда выросший птенец, и считали его трусишкой. Мать усердно кормила птенца. Держа в клюве крупного червяка или вкусную гусеницу, она присаживалась иногда на самый край крыши, старалась выманить из гнезда жалобно пищавшего, трепыхавшегося птенца. Случалось, кормилица-мать долго не прилетала, и тогда голодный птенец громко и жалобно пищал, зовя ее.
Заподозрив неладное, однажды я сказал внуку, чтобы он принес лестницу и посмотрел, что происходит в гнезде трясогузок и почему не вылетает из гнезда выросший птенец. Необъяснимая загадка раскрылась: подросший птенец запутался лапкой в петле из конского волоса, которым была выстлана внутренность гнезда. Два пальца на лапке оказались сломанными. Мы освободили птенца, и он с радостным криком поднялся в воздух, в сопровождении матери исчез с наших глаз.
504


Самое трогательное в этой истории — привязанность матери-трясогузки к своему птенцу, попавшему в негаданную ловушку. Трясогузка-мать не покинула своего несчастного птенца, продолжала его кормить.
УДОД
Доводилось ли вам видеть или слышать эту удивительную птицу, столь непохожую на всех других наших лесных птиц? Ночуешь, бывало, весною у костра в лесу или на лесной вырубке возле большого пустынного глухариного болота. В глухую полночь примолкают все певчие птицы. Изредка гугукнет и замолчит сова, страшно ухнет ушастый филин. Тихо потрескивает костер. Колышутся над костром освещенные пламенем густые еловые лапы-ветви. Нетрожная окружает вас тишина.
В этой глухой полуночной тишине слышится неумолкаемый и таинственный голос. Этот таинственный голос точно выговаривает колдовские и недобрые короткие слова:
— Худо тут! Худо тут! Худо тут! Худо тут!
Суеверный, незнающий человек, пожалуй, может испугаться: так загадочно звучат эти слова. Ночной колдовской голос принадлежит удоду.
Живут удоды в глухих лесных местах, на песчаных вырубках, где земля неродима. Нередко живут они и на старых, заброшенных деревенских кладбищах, где под деревьями, над холмиками забытых могил стоят покосившиеся деревянные кресты. Быть может, поэтому в народных поверьях удод считается зловещей птицей, предсказывающей человеку смерть. Селиться и жить там, где живут удоды, человеку не годилось.
На песчаных: лесных дорогах, у деревенских околиц нередко можно было видеть сидящих на изгороди удодов. Похож удод на сказочную птицу: с высоким хохлом на голове, с пестрым, песочного цвета, оперением и крепким черным клювом. Сказочная птица эта так и просится на картинку.
Уже в далекие, помню, времена в дупле старой липы мы обнаружили гнездо удодов. Из дупла торчали пестрые головы птенцов. Я взял одного молодого удода и посадил в клетку. Когда я подходил к клетке, молодой
505


удод сердито распускал на голове свой широкий хохол, Удод оказался очень неопрятной и недоброй птицей. Недолго подержав его в клетке, я решил выпустить удода на волю.
КУКУШОНОК
В ольховых кустах на берегу ручья мы нашли гнездышко каких-то маленьких птичек. Птички метались над нашими головами и жалобно пищали. В гнездышке мы увидели четыре небольших, усеянных крапинками яичка и одно довольно большое яйцо, совсем не похожее на маленькие яички.
— Наверное, это яйцо положила в гнездо кукушка, — сказал я своему внучонку Саше. — Давай заметим это гнездо и будем за ним внимательно следить.
Мы часто навещали знакомое гнездышко. Казалось, птички привыкли к нам и уже не так испуганно пищали, кружась над нашими головами. Скоро из насиженных яиц стали вылупляться голенькие птенцы: четыре маленьких и один покрупнее. У всех птенцов были желтые мягкие клювы, которые они широко разевали, когда мы приближались к гнезду. Мы наблюдали, как родители кормят птенцов, принося в клювах маленьких насекомых, извивавшихся червячков и мягких гусениц.
Мы тоже пытались подкармливать птенцов, накалывая на, тонкий прутик мошек и червячков. Мы клали угощение в их широко раскрытые клювы. Особенно много ел и быстро вырастал обжорливый кукушонок. Я рассказал внуку о том, что кукушка — единственная из всех птиц — подкладывает свои яйца в чужие гнезда и никогда сама не выкармливает своих птенцов. Снеся на землю яйцо, самка-кукушка в клюве или в лапках переносит его и кладет в чужое гнездо. Доверчивые родители высиживают и усердно кормят своих родных птенцов и прожорливого подкидыша-кукушонка. Нередко бывает так, что, быстро подрастая, кукушонок выталкивает из тесного гнездышка маленьких птенцов и остается в гнезде один. Родители погибших птенцов продолжают его усердно кормить, пока он не вырастет и не улетит.
Мы долго наблюдали за гнездышком, в котором рос и толстел подкидыш-кукушонок. Однажды, подойдя к гнезду, мы увидели, что в нем остались кукушонок и два маленьких, захудалых птенца. Оперявшийся куку-
506


тонок, видно, вытолкнул из гнездышка своих маленьких собратьев: в траве под кустами мы нашли двух мертвых птенцов.
— Давай возьмем кукушонка и оставим в гнездышке маленьких птенцов^ — сказал мне внук.
Так мы и сделали. Мы вынули из гнезда уже оперившегося теплого кукушонка и принесли домой. Я посадил его в старое птичье гнездо, которое хранилось у меня на полке. Кукушонок уютно устроился в чужом гнезде. Каждый день мы с внуком кормили его гусеницами, мухами и жучками, накалывая их на вязальную спицу. Кукушонок приветствовал нас, махал отраставшими крылышками и широко разевал свой уже окрепший клюв. Скоро он стал выползать из гнезда и однажды свалился с полки на мягкий диван. Вместе с гнездом мы посадили его в пустую клетку, в которой жил когда-то мой снегирь.
К концу лета кукушонок стал похож на взрослую кукушку. Иногда мы его выпускали, и он летал по кохчнате, садился на полки, на стол, с удовольствием глотал сырое рубленое мясо и ловил мух. Кукушонок оказался очень прожорливой, нечистоплотной и беспокойной птицей. Летая по комнате, он забирался на полки, пачкал корешки книг, по утрам просыпался очень рано, мешая мне спать. Я не знал, как нужно приручать и воспитывать в неволе кукушек, и мы решили выпустить кукушонка на волю. Мы вынесли его на лесную опушку, подбросили в воздух. Он повис в воздухе, махая крыльями, и, будто прощаясь с нами, сделал над головами круг, поднялся высоко и исчез за деревьями.
Больше мы не видели нашего кукушонка. Кто знает, быть может, на другой год он прилетел в родные места. Весною мы слышали кукование у самого нашего домикд и говорили:
— Не наш ли это кукушонок прилетел и приветствует пас?..
ИВОЛГА
Из всех певчих птиц — лесных музыкантов — самая скрытная и красивая — золотисто-желтая иволга.
Живут иволги в березовых чистых рощах, в старинных тенистых парках, в высоких дубовых и липовых
507


аллеях. Весною иволги появляются поздно, когда рощи уже одеты зеленой листвою и все лесные певчие птицы давно прилетели.
Кто не слыхал в березовой роще громкий свист иволги? Точно на невиданных музыкальных инструментах играют в лесу неведомые музыканты.
Трудно найти гнездо иволги, искусно подвешенное в зеленых ветвях деревьев. Не всегда удается близко увидеть и саму чудесную птицу, скрытно пролетевшую от дерева к дереву. Лишь иногда, перелетая открытую, освещенную солнцем лесную полянку, блеснет она своим ярким оперением.
ЖУРАВЛИ
В далеком детстве с особенным радостным чувством встречали мы весною журавлей, возвращавшихся на свою родину. Услышав их голоса, доносившиеся с высокого неба, мы оставляли наши игры и, подняв головы, глядели в голубую небесную высь.
— Журавли! Журавли! — громко кричали мы, радуясь прилету весенних гостей.
Журавли летели стройными .косяками. Они возвращались из далеких теплых стран. Покружив над болотом или над берегом реки, они иногда садились, чтобы отдохнуть и подкрепить свои силы после далекого пути.
Во время прилета журавлей уже оживала, теплым дыханием дышала земля. На полях, поднимаясь в небо, трепеща крылышками, заливались песнями жаворонки, цвела черемуха, над золотыми пуховками ивы гудели пчелы. Журавли летели на север, к знакомым родным болотам, где каждый год они выводили и выращивали своих долгоногих птенцов.
Уже поздней осенью, когда с деревьев опадал золотой и багряный лист, я^уравли возвращались на юг. Они летели такими же стройными косяками, и нам казались печальными прощальные их голоса.
— Прощайте!.. Прощайте!.. — кричали нам с пеба улетавшие журавли.
Некогда мне довелось близко наблюдать я^уравлей. Я охотился на глухарином току возле большого зыбкого, почти непроходимого болота. Ночуя в лесу, много


раз на рассвете я слышал, как водят хороводы, громко кричат на болоте журавли. Пробравшись к болоту, спрятавшись в густых кустах, я наблюдал в бинокль за журавлями. Собравшись в широкий круг, размахивая сильными крыльями, журавли трубили и плясали. Это был весенний свадебный журавлиный праздник. Я не тревожил журавлей, готовивших свои семейные гнезда. В летние и осенние ясные дни, в поисках корма журавли вылетали с болота на соседние крестьянские поля, бродили по ним вместе, с деревенским стадом.
Пойманного молодого журавля очень легко приручить. Ручные журавли ходят вместе с курами и другими домашними птицами. В прежние времена таких ручных журавлей нередко держали для охраны домашних молодых птиц. Зоркий, наблюдательный журавль не позволял крылатому хищнику — ястребу или вороне — убить или похитить цыпленка. Ступая на длинных своих ногах, одним глазом все время поглядывал ручной журавль в небо. И если показывалась хищная птица, издавал тревожный крик, который куры, индюшки, цыплята хорошо понимали.
Путешествуя некогда по северу нашей страны, на лесном аэродроме, где стояли небольшие самолеты, я увидел ручного журавля. Он безбоязненно ходил по аэродрому, как бы следя за общим порядком. Иногда он улетал в лес на болото'и скоро возвращался. Об этом ручном журавле мне уже приходилось однажды писать. Знакомые летчики рассказали мне, что в осенние дни, когда над аэродромом пролетали косяки журавлей, их любимец журавль беспокоился, издавал призывный крик. Журавлиные стаи кружили над аэродромом, и однажды ручной журавль не выдержал — поднялся в небо, улетел на юг вместе с земляками.
ЛЕБЕДИ
Прошло много лет, когда почти каждой весною я уезжал охотиться на волховские широкие разливы. Найдя удобное местечко на каком-нибудь островке, окруженном водою, я старательно устраивал шалаш, вытаскивал из воды и прятал в кустах лодку. Выпустив подсадную утку, забирался в шалаш и терпеливо ждал добычи. Подсадная ручная утка плавала, охорашива¬
П09


лась и, поглядывая одним глазком ввысь, начинала призывно и страстно крякать. На ее зов откуда-то с небес, свистя крыльями, падали красавцы женихи-селезни, начинали ухаживать за коварно призывавшей их уткой. Выждав некоторое время, я осторожно высовывал из шалаша стволы ружья, прицеливался и стрелял в красавцев еелезней-ухажеров. Теперь мне стыдно вспоминать об этой весенней жестокой охоте. Подсадная утка продолжала призывно крякать, а вокруг нее плавали мертвые ее женихи. Я не выходил из шалаша, пока над разливом не поднималось солнце и утренняя охота кончалась.
Засев однажды в шалаше, уютно устроившись, я был удивлен необычайным и еще не виданным мною чудесным зрелищем. Многочисленная стая лебедей, возвращавшихся с далекого юга на север, стала кружить над разливом. Я видел освещенные зарею розоватые распахнутые крылья, длинные вытянутые шеи, слушал их голоса. Лебеди долго и низко кружили над разливом, стали садиться на воду. Еще никогда не видел я такой чудесной, почти сказочной картины. Я сидел на маленьком островке в своем тесном шалаше и, затаив дыхание, слушал и наблюдал. Изогнув длинные шеи, лебеди близко плавали вокруг островка. Разумеется, я забыл о ружье и любовался невиданным зрелищем, напоминавшим мне дивные пушкинские сказки. Не замечая меня, лебеди плавали, купались, переговаривались, и я мог близко наблюдать этих чудесных птиц. Я долго не выходил из шалаша, пока по какому-то знаку, шумя крыльями, брызгая водою, лебеди вдруг стали подниматься и, собравшись в стаю, потянули дальше на север. Я остался с моей подсадной уткой и уже больше ничем не интересовался.
На всей земле вряд ли есть птицы красивее наших северных лебедей. Весною и осенью пролетных лебедей можно видеть у берегов Финского залива под Ленинградом, где иной раз они собираются в большие стаи. Недаром одно из рыбачьих селений на берегу залива и теперь называется Лебяжьим. Над берегом моря пролегает воздушный путь птиц. В темные ночи лебеди пролетают над освещенными городами, над широкой Невою и Ладожским озером.
Некогда, уже в давние времена, путешествуя по пустынному Заонежью, где еще не было проезжих до¬
510


рог, а не тронутые топором и пилою старые деревья умирали своей естественной смертью, на маленьких и больших лесных озерах я не раз любовался гнездившимися там лебедями. Вечером по узкой лесной тропинке я подходил к древней Даниловской пустыни, где в петровские времена скрывались от гонений раскольники- староверы. Надо мной высились огромные мертвые, пропитанные смолою сосны с сухими сучьями, обломанными ветрами. Как в настоящей сказке, над самой моей головою бесшумно пролетали огромные филины с кошачьими круглыми головами. Я долго бродил по Заоне- жыо, любуясь древними шатровыми церковушками, расписными могильными крестиками на старых кладбищах, лебяжьими чистыми озерами, встречался с людьми, помнившими старинные русские песни и сказки,
Жители Заонежья, еще сохранявшие быт и уклад старинной жизни, любовно рассказывали мне о лебедях, о привязанности их к родным озеркам, о том, что на каждом озерке живет лишь одна пара лебедей и что других лебедей на свое озерко они не пускают. Рассказывали и о супружеской верности лебедей, о том, что если один лебедь погибнет, другой никогда его не забывает и долго печально кружит над родным озерком. Лесные жители-охотники никогда не стреляют прекрасных лебедей, считая убийство лебедя большим грехом. Рука не поднималась и у меня на прекрасную сказочную птицу, и за всю мою охотничью жизнь я не сделал ни одного выстрела по лебедям.
Прилет лебедей доводилось мне наблюдать и на далеком Севере, в Лапландском заповеднике, куда они прилетали в самом начале северной поздней веспы. Они грациозно плавали в первых открывшихся полыньях, иногда выходили на покрытый снегом лед, теряя свою грациозность. Весною я один жил в маленьком домике на берегу озера Чуна и всякий день любовался плававшими в полынье лебедями. Сотрудники заповедника в начале лета находили гнезда лебедей, расположенные в скрытых местах, на кочках и островках, окруженных водою. Открытое людьми гнездо лебеди иногда покидали. Молодые, подрастающие лебеди не похожи на взрослых лебедей. Они покрыты сероватым оперением и не так грациозны.
На птичьих зимовках у Ленкорани зимою я наблюдал много лебедей, спокойно плававших по широкому
511


птичьему заливу. В районе заповедника лебеди почти не боялись людей. Молодые, еще не совсем побелевшие лебедята жались к береговым отмелям, мешаясь с другими бесчисленными птицами.
На самый дальний Север, на озера полярной тундры лебеди не долетают. Они гнездятся лишь на лесных закрытых таежных глухих озерах.
Недалеко от Ленинграда, у восточной части Ладожского озера, я знал небольшое глухое лесное озерко, на котором из года в год гнездилась пара лебедей. К сожалению, эту пару убили безжалостные охотники-браконьеры, и лебедей я больше там не видел.
ЦАПЛИ
Лето мы проводили на берегу глухой и очень рыбной небольшой реки Жиздры. В старинном сосновом бору там сохранилась большая колония цапель. В отличие от журавлей, живущих на глухих, недоступных болотах, цапли обычно гнездятся у берегов рек. Широкие, сплетенные из толстых прутьев гнезда цапли устраивали на самых высоких вершинах вековых сосен. Сколько лет существовала здесь колония цапель? Наверное, еще в давние времена стали селиться в сосновом бору цапли. Под высокими соснами, на которых жили цапли, скопилось много птичьего известкового помета.
Летом взрослые цапли улетали на реку ловить рыбу, приносили из леса в гнезда птенцам живых ужей, которыми изобиловала местность. Я часто видел на берегу реки цапель, неподвижно стоявших над бегучей водою. Они терпеливо ждали- добычу. При появлении лодкц или идущего по берегу человека лениво взмахивали широкими крыльями и неторопливо отлетали на другое укромное место. В отличие от журавлей, цапли плохо привыкают к человеку. Держать их в неволе не доставляет никакого удовольствия.
Однажды в бурную, ветреную погоду из гнезда выпал оперившийся, но еще не умевший летать птенец, почти ничем не отличавшийся от взрослых птиц. Я поймал этого птенца и, осторожно держа за длинный, острый, как шило, клюв, принес домой. Золотистые глаза молодой цапли казались недобрыми. Рукою я придерживал клюв пойманной цапли, опасаясь, что она может
512


выколоть мне глаз. Молодую цаплю я устроил на небольшой застекленной веранде, где в одном углу на охапке сена помещалась моя легавая собака, коричневый пойнтер Фрам. Устроенная в другом углу, цапля, казалось, ни малейшего внимания не обращала на Фрама. Она скоро привыкла к своему новому обиталищу и охотно глотала мелкую рыбешку, которую я приносил.
Когда Фраму в глиняной чашке приносили корм и он начинал обгладывать кости, повторялась смешная картина: цапля медленно выходила из своего угла и не торопясь-направлялась к Фраму. Боже мой, что делалось с бедным Фрамом! Он поднимал на спине шерсть, грозно оскаливал зубы, рычал и лаял. Не обращая ни малейшего внимания на Фрама, цапля медленно приближалась к нему, внимательно осматривала чашку, разбросанные на полу кости, поворачивалась и так же медленно возвращалась в свой угол. Я недолго держал у себя злую цаплю; опасаясь, что она может поранить доверчиво подходивших к ней детей, выпустил ее на волю. Окрепшая молодая цапля взмахнула широкими крыльями, поднялась над деревьями и скоро исчезла.
Мы долго вспоминали цаплю, злые ее глаза, а добродушный Фрам продолжал поглядывать в опустевший угол, из которого к нему подходила недобрая, пугавшая его цапля.
ЧИЖИК и пыжик
Всю зиму у меня в городской квартире жили два ручных чижа —- Чижик и Пыжик. Их клетка висела всегда открытой, Чижик и Пыжик свободно летали по комнатам. Случалось, они садились на письменный стол, перелетали с полки на полку, где у меня разложены диковинные лесные корешки, птичьи гнезда и чучела, охотничьи трофеи и подарки, которые я привозил из дальних моих путешествий. Чижи сами возвращались в свою клетку клевать дробленые конопляные семечки и тертую морковку. Они купались в ванночке с чистой, свежей водою и, усевшись на жердочках, начинали петь все громче, все веселее. Случалось, они ссорились. Взъерошат, бывало, перышки, раскроют маленькие клювы, начинают шипеть друг на дружку, как
17 И. Соколов-Минитов, т. 2 513


бы бранятся, Драк между ними, впрочем, никогда не Происходило, короткие ссоры быстро кончались. Попрыгав после ссоры по жердочкам, они принимались дружно и громко петь. Мне очень хотелось узнать, Отчего происходят у чижей ссоры, но так я и не мог догадаться. Возможно, что чижи ссорились просто от скуки, как ссорятся иной раз от скуки праздные люди.
Однажды у меня собрались вечером гости, долго и шумно сидели. Чтобы не беспокоить чижей, я снял с гвоздя клетку, поставил на подоконник и прикрыл клетку плотной оконной портьерой.
Ранним утром я пошел взять и повесить на место забытую на подоконнике клетку. К великому моему изумлению, в клетке на жердочке неподвижно сидел один чиж. Другой чиж бесследно пропал. Дверца проволочной клетки на сей раз была плотно закрыта. Оставшийся в клетке чиж сидел очень понуро, как бы потрясенный загадочным исчезновением своего друга.
Когда я поднял клетку, оказалось, что между проволочной решеткой клетки и стеклом оконной рамы лежит кучка легких окровавленных перышек. Это все, что осталось от исчезнувшего чижа...
Разумеется, меня очень заинтересовало это загадочное преступление. Кто мог совершить зверское убийство? Кошки в нашей квартире не было, да и вряд ли могла кошка достать чижа из клетки, не повалив ее и не сдвинув с места. Оставалось подозрение на крысу, но и крыс в нашей квартире мы давным-давно не видели. Я знал, что отвратительные и злые крысы иногда нападают ночью на маленьких спящих птичек, уничтожают в гнездах птенцов. Но было трудно поверить, что крыса могла вытащить сквозь проволочную решетку клетки спавшего чижа.
Чтобы уберечь оставшегося чижа, мой внучонок Саша стал брать на ночь клетку в свою комнату, где он спал с бабушкой. Саша ставил клетку возле своей кровати на письменный столик, заваленный учебниками и тетрадями.
В следующую после загадочного преступления ночь я услыхал в комнате странные звуки, раздававшиеся за письменным столом. Похоже, что это грызла дерево крыса. Я быстро включил свет и услыхал, как крыса мягко шлепнулась об пол и исчезла за деревянным щитом, прикрывавшим под окном батарею парового
514


отопления. Несомненно, там был ее незаметный лаз. С тех пор разбойница-крыса стала появляться в нашей квартире каждую ночь. Просыпаясь, я слышал, как она бегает по паркету, забирается на мой письменный стол,
Я собирался купить крысоловку, но тут произошло вот что. Однажды поздней ночью в мою комнату вбежала испуганная бабушка. Признаться, я подумал, что в квартире пожар. Я быстро вскочил с постели, а бабушка, стоя в дверях, говорила:
— Иди, иди скорей!
Я вбежал в комнату внука. Там ярко горел свет, Клетка с чижом стояла на столике возле кровати.
Саша мне рассказал, что проснулся ночью, услыхав шум и жалобный писк чижа, которого тащила из клетки пробравшаяся в комнату крыса. Он быстро включил электричество и увидел, как крыса спрыгнула с клетки, шлепнулась на пол и быстро шмыгнула под широкий диван, на котором беззаботно спала бабушка.
Мы стали думать, как поступить с разбойницей- крысой. Внуку я сказал:
— Давай-ка устроим на нее охоту, как некогда я устраивал облавы на волков. Возьми твою деревянную саблю за тонкий конец и стой посреди комнаты. Я буду гнать костылем крысу из-под дивана. А ты смотри н§ зевай н не промажь — бей быстро и метко.
Увидав наши приготовления, бабушка всплеснула руками и убежала. Она очень боялась крыс. Наша охота ей казалась страшным и опасным предприятием.
Все вышло очень удачно. Я стал шарить костылем под диваном, крыса выскочила, бросилась через комнату к этажерке с книгами, заметалась и хотела опять спрятаться под бабушкин диван. Саша взмахнул деревянной саблей. Оглушенная крыса застыла на полу, и я, боясь, что она опомнится и удерет, крикнул:
— Еще, еще ей поддай!
Саша снова ударил крысу саблей, и разбойница лежала теперь неподвижно, вытянув длинный голый хвост.
После такой удачной охоты, признаться, я расцеловал внука, сказал:
— Ну, видно, из тебя выйдет настоящий, ловкий охотник!
Я осторожно взял крысу за длинный хвост и хотел показать добычу бабушке, похвалиться ловкостью
17*
515


внука. Увидев мертвую крысу, бабушка в ужасе замахала руками. Мы выкинули крысу в мусоропровод, тем и кончилась наша ночная охота.
Покончив с крысой, мы внимательно осмотрели несчастного чижа. Он неподвижно сидел в уголке на дне клетки. Правое поврежденное крыло у него висело, начисто был вырван хвост. Израненный бесхвостый чиж не мог взлететь на жердочку. По-видимому, крыса очень его помяла, когда пыталась вытащить сквозь проволочные прутья клетки.
Несколько дней бедный бесхвостый чиж ничего не ел, и мы боялись, что он умрет. Понемногу он стал клевать зернышки и пить воду. Он перестал петь и даже не чирикал. Без хвоста он не мог взлететь на жердочку и печально сидел на дне клетки, посыпанном чистым песком.
Мы долго не знали, вырастет ли у бедного чижа хвост. К нашей большой радости, хвост стал отрастать, и скоро чиж опять мог взлетать на жердочку. Петь он перестал и только по временам жалобно и тревожно чирикал. Поврежденное крысою правое крылышко его висело.
Весною я попробовал выпустить выздоровевшего чижа из клетки. Он неловко перепорхнул через комнату и забился в укромный уголок. С каждым днем он летал все смелее, поврежденное крылышко летать ему пе мешало.
Уже поздней весною, когда лес покрылся зеленой листвой и мы собирались на дачу, внук повез чижа за город выпускать на волю. Чиж долго не хотел вылетать из клетки. Внук взял его в руки и подбросил вверх. Чиж вспорхнул, сел на сучок ближнего дерева и радостно зачирикал. Саша меня уверял, что видел своими глазами, как к чирикавшему чижу подлетела незнакомая чижиха и они улетели, скрылись в зеленой листве...
СНЕГИРЬ, ФОМКА И МАШКА
Осенью я остался один в нашем карачаровском домике. Со мною были мой охотничий пес Фомка и старая кошка Машка. О Фомке и Машке следует рассказать особо.
Английский сеттер Фомка был сыном моей любимой собаки, знаменитой Ринки-Малинки, описанной в одном
516


из моих охотничьих рассказов. Это был красивый:, сильный пес с большой, породистой головою. Он умел улыбаться (известно, что некоторые умные и добрые собаки умеют улыбаться, совсем как улыбаются добрые люди)* В отличие от своей матери, большим охотничьим талантом Фомка не обладал. Я пробовал его натаскивать, но большого проку из этого не получилось. Быть может, причиною неудачи было отсутствие болотной дичи, бекасов и дупелей, по которым обычно натаскивают молодых охотничьих собак.
Фомка был умный и очень ласковый пес. Как у многих собак, у него были свои чудачества. Получив, например, вкусный кусочек, он клал его иногда возле своей лежавшей у печи постели, спокойно и неторопливо ложился на постель сам. Я смотрел на него и отлично понимал, о чем думает Фомка. А думал он приблизительно так: «Вот лежит передо мной вкусный кусочек. Когда захочу — всегда могу его съесть».
Такие мысли, видимо, доставляли большое удовольствие добродушному Фомке.
Но тут иногда происходила неприятность. Заметив лакомый кусочек, с печки мягко соскакивала кошка Машка и, вытянув хвост, начинала осторожно приближаться. Лежавший с открытыми глазами Фомка угадывал намерение Машки украсть принадлежавший ему лакомый кусочек. С великим возмущением, грозно подняв на спипе шерсть, Фомка вскакивал иа ноги и с громким лаем гнался за мяукавшей Машкой, загонял ее на печь, возвращался и торопливо съедал кусочек.
Бывало иной раз и такое: наш маленький внучонок Саша, чтобы подшутить над добродушным Фомкой, становился на четвереньки и тихо подползал к Фомкиному кусочку. Фомка очень волновался, начинал бить хвостом об пол, но не осмеливался рычать и лаять.
Что рассказать о нашей кошке Машке? Это была самая обыкновенная деревенская некрасивая кошка* Кто-то подбросил ее к нашему домику, и она осталась у нас жить. Тот год было очень много мышей. С началом осенних дождей лесные рыжеватые мыши стали со всех сторон собираться в наш домик. По лесному мышиному, царству как бы прошла весть: поселился-де в лесу добрый человек, открыл дом отдыха для лесных мышей, В начале зимы мыши безбоязненно бегали по моим
517


книжным полкам и нередко падали на мою постель. Никакие ловушки и мышеловки не помогали...
Кошка Машка быстро расправилась с мышами. Как бы для того, чтобы завоевать мое расположение, по утрам она иногда приносила трех или четырех задушенных мышей и укладывала их рядком на коврик у моей кровати. Просыпаясь утром, я видел Машкину охотничью добычу. Разумеется, не одних только мышей ловила бойкая охотница Машка. Весною она перевела соловьев, которые гнездились у самого нашего домика, а осенью удачно охотилась на белок, в большом количестве перекочевавших в окружающий нас лес. Белок она съедала и оставляла одни рыжие пушистые хвосты. На чердаке домика собралась большая коллекция беличьих хвостов.
Фомка не ладил с Машкой, но больших и опасных ссор и драк у них не происходило. Фомка внимательно следил за Машкой и не позволял ей воровать. Как свойственно многим кошкам, Машка иногда тайком забиралась на стол или на полки, где хранились съестные продукты. Фомка неизменно поднимал грозный лай, я Машке приходилось прятаться от него на печку.
Однажды, уже поздней осенью, когда начались заморозки, я возвращался* через распаханное застывшее поле к нашему домику. По подмерзшей пахоте прыгал красногрудый снегирь с волочившимся по земле раненым крылышком. Я догнал прыгавшего снегиря, накрыл его шляпой и принес домой.
На чердаке у меня хранилась старая клетка. Я вымыл и вычистил клетку, насыпал на ее дно чистого речного реску и подвесил на окне, под которым на фкамье стояли комнатные цветы в горшках с землею. В клетку я посадил раненого снегиря. Снегирь скоро привык ко мне и к своему новому жилищу. Я кормил его семечками и коноплей, и мы скоро подружились.
Однажды ночью в домике моем произошло чрезвычайное происшествие. Я проснулся от грохота, от громкого и грозного Фомкиного лая, от мяуканья и шипения Машки. Я вскочил с постели, зажег свет и увидел лежавшие на полу цветы^ разбитые глиняные горшки и рассыпавшуюся землю. Клетка лежала на полу. Фомка яростно облаивал Машку, забившуюся в угол под кресло, шипевшую и фыркавшую на Фомку. Я поднял клетку и увидел неподвижно лежавшего мертвого снегиря. Я не сразу сообразил, что произошло ночью,
518 -


По-видимому, Машка задумала полакомиться снегирем и по занавеске забралась на клетку. Не выдержав тяжести кошки, тонкая бечевка, на которой была подвешена к гвоздю клетка, порвалась, и клетка вместе с Машкой упала на стоявшие под окном цветы, пова-» лила их. Горшки с грохотом разбились, земля рассыпа* лась, а проснувшийся Фомка стал наводить порядок* Я вынул мертвого снегиря из клетки и держал па ладони маленький, еще теплый комочек. Несомненно, снегирь умер от испуга. Маленькое его сердце не выдержало, когда в темноте падала с гвоздя клетка с сидевшей на ней хищницей. Маленькие птички умирают от испуга так же, как умирают от сильного страха и потрясений некоторые люди.
ГОЛУБИ
Сознаюсь, не очень люблю городских сизяков-голу- бей, под ногами прохожих ползающих по грязным асфальтовым тротуарам. Городские сизяки-голуби пачкают фасады домов, красивые памятники, которые приходится ограждать от них металлической сеткой. Городские голуби не умеют сами добывать себе корм, питаются подаянием. Никогда не садятся они на сучья зеленых деревьев. Сизяки-голуби не умеют ладить it вить опрятные гнезда, как это делают лесные вольные птицы. Свое некрасивое гнездо нередко устраивают под карнизом каменного дома на куче собственного затвердевшего помета. Здесь они выводят птенцов. Под рыхлым оперением городских голубей-сизяков кишат паразиты. Милее мне шустрый, бойкий воробей, не нуждающийся в подаяниях сердобольных старушек. Воробей умеет строить опрятное гнездо, сам добывает себе корм, садится на сучья зеленых деревьев. Повсюду следуя за человеком, воробьи остаются проворны и умны, уничтожают вредных насекомых, приносят пользу.
Разумеется, есть красивые, породистые голуби, которых любители голубиной охоты содержат в голубятнях, устроенных над крышами домов. Я не раз любовался полетом голубей-турманов, кувыркавшихся высоко в небе, совершавших там красивые мертвые петли. Любители голубиной охоты нередко устраивают соревнования между голубями.
519


Разводили и держали некогда почтовых голубей, заменявших в давние времена беспроволочный телеграф. Отвезенный даже на большое расстояние, за сотни километров, выпущенный почтовый голубь безошибочно находил путь к своей голубятне. Почтовыми голубями пользовались для пересылки срочных военных донесений. Их держали в осажденных врагами крепостях, чтобы поддерживать связь со своими войсками. Породистые ручные белоснежные голуби в прошлые времена были живой изящной игрушкой для их владельцев.
Но как хороши, сильны и гордо красивы дикие голуби-витютни, живущие в наших лесах и полях на приволье! Редко удается близко наблюдать витютней — так они чутки и осторожны. На самых высоких деревьях вьют дикие голуби свои гнезда. В наши среднерусские леса вместе с другими перелетными птицами дикие голуби возвращаются ранней весною.
Еще лежит белыми пятнами в лесу снег, а уже далеко слышно трубное воркованье диких голубей-витют- ней. Возвращаешься, бывало, ранним утром с глухариного тока; озаряя макушки высоких деревьев, поднимается солнце. Многоголосое, радостное слышится пение птиц. Свистят дрозды, заливаются над пробудившейся землею жаворонки, кукуют и перехохатываются в лесу кукушки. А гулче всех, всех призывнее раздается трубный голос дикого голубя-витютня. Подойдешь тихонько к высокой сосне, в самое небо раскинувшей свою зеленую вершину, присядешь на пень. В недосягаемой вышине, весь в золотых лучах, радостно, трубно воркует витютень, приветствуя восход солнца.
В самом облике дикого голубя нет ничего общего с обликом городского голубя-сизяка. Голубь-витютень значительно крупнее, плотное оперение его — красивого песчано-золотистого цвета. Трепетен и стремительно быстр его взлет. Идешь по лесу и вздрогнешь: совсем рядом послышался громкий всплеск сильных крыльев, на мгновение увидишь кормившегося на земле дикого голубя, быстро исчезающего в зеленых макушках высоких деревьев. В конце лета диких голубей можно наблюдать на убранных хлебных полях, где они подбирают рассыпавшиеся из колосьев зерна. Собираясь к осеннему отлету, дикие голуби табунятся, полет их стремителен. Что-то гордое, сильное есть в облике вольного дикого голубя.
520


Кроме вяхирей-витютней, в Средней России можно наблюдать небольших диких голубей, которых ласково Называют в народе горлинками. Живут горлинки но опушкам наших березовых рощ и зеленых дубрав. Нежное, приятное воркованье горлинок можно слышать весною и летом. Полет их легок и быстр. Особенно любят горлинки дубравы, покрытые зелеными плотными листьями дубы, на которых вьют свои гнезда.
Жизнь голубей диких, каждый год совершающих далекие воздушные путешествия, не похожа на домо- седную жизнь городского голубя-сизяка. Несомненно, для многих художников прообразом голубя, вещающего людям мир и свободу, был дикий голубь, вольно и смело живущий в природе.
ВОРОБЬИ
Я люблю воробьев, этих дерзких, смелых и умных разбойников, благополучно живущих даже в шумных, многолюдных городах. Люблю их весеннее бодрое чириканье. Стоит поярче светить и пригревать солнышку, как на крышах и возле оттаявших луж, на деревьях городских бульваров начинают громко чирикать веселые воробьи. Они радуются солнцу, приходу весны. Сколько задора в их громком чириканье!
Удивительно широко распространение воробьев. Кажется, нет на земле ни одной страны, в которой люди не знают шустрых воробьев. Особенно любят их веселые французы. В парижских уличных кафе воробьи свободно прыгают по столикам, покрытым чистыми скатертями. Там их никто не гоняет.
Живут воробьи на севере и на юге, неизменно сопровождая человека. Вместе с человеком воробьи переселились в далекую Австралию. В одном из наших больших северных городов, построенном у берегов сурового Баренцова моря, воробьев раньше совсем не видали. С заселением разросшегося, ныне большого города в нем появились воробьи. Трудно сказать, как и откуда они здесь появились. С таким же веселым чириканьем прыгают они по городским тротуарам. Очень возможно, что в прошлые времена, когда было мало машин, зимою воробьи следовали за лошадьми. Они расклевывали навоз, доставая непереваренные семена
521


овса. Трудно назвать другую, более распространенную, близкую к человеку птицу.
Недавно в Китае пытались уничтожить всех воробьев, несправедливо считая их вредными птицами. Чтобы уничтожить воробьев, китайские начальники распорядились устроить день расправы над воробьями. Все многочисленное население Китая вышло в этот день на улицы. Криками, стуком в железные сковороды и заслонки люди стали гонять воробьев. Воробьям не позволяли спускаться на землю, садится на деревья. Оставаясь много часов в воздухе, воробьи смертельно уставали и замертво падали на землю, где их уничтожали. Говорят, что теперь в Китае пожалели об уничтоженных воробьях. Вред, причиняемый воробьями, был ничтожен в сравнении с пользой, которую они приносили, уничтожая вредных насекомых. Не знаю, удалось ли китайцам развести теперь воробьев, но о поголовном уничтожении этих полезных птичек пришлось пожалеть.
На самом дальнем Севере я не видел воробьев. Там для них мало корма. Да и привык воробей жить в больших и многолюдных селениях и городах, в отличие от своего ближайшего родственника — воробья полевого. Полевой воробей отличается внешне от воробья городского тем, что у него есть черные пятна на белых щеках и белый ошейник. Да и держится он .более робко, не умеет звонко чирикать.
Живя в городе, я часто любуюсь веселыми воробьями, смотрю, как бочком-бочком скачут они по бульварным дорожкам, клюют крошки хлеба, которые я вынимаю из кармана. О шустрых, умных воробьях ходило много присказок и рассказов. «Старого воробья на мякине не проведешь!» — говаривали люди. Само название «воробей» сложилось, несомненно, из двух слов: «вора бей!!» Так называли воробьев русские крестьяне, у которых на конопляниках воробьи обклевывали спелые семена. «Вора бей! Вора бей!» — кричали деревенские ребятишки, которым было поручено охранять коноплю. Помню веселую песенку, которую мы певали в далеком детстве:
Как повадился, как повадился В мою конопельку, в мою зеленую,
Вор воробей,
Вор воробей...
522


В клетках воробьев, разумеется, не держат. Уж очень просто и некрасиво их всем известное чириканье. В клетках предпочитают держать певчих птиц — чижей, снегирей, красивых нарядных щеглов, развлекающих хозяина своим благозвучным пением. Известно, что воробьи, в отличие от многих птиц, не отлетают зимою на теплый юг. Они зимуют в тех самых местах, где родились и жили. Они не обладают изяществом и красотой, звонко петь не умеют, но все же милы мне эти веселые, маленькие, дерзкие разбойники.
В отличие от многих лесных певчих птиц, воробьи не умеют вить красивые уютные гнезда. В укромном местечке, где-нибудь под карнизом каменного или деревянного дома, в дупле старого дерева они кое-как устраивают свое простое гнездо. Птенцов своих воробьи старательно кормят и храбро защищают от всяких опасностей. Иногда воробьи забираются в уютные гнезда ласточек, в деревянные скворечни. Высунув из скворечника голову, захватчик громко, победоносно чирикает: «Жив! Жив! Жив!» Ласточкам и скворцам трудно выгнать захватчика-воробья.
В весеннее и летнее время самцы воробьев часто устраивают между собой шумные потасовки. Нередко можно видеть, как, спустившись на землю на утоптанную людьми тропинку, они продолжают драться, не причиняя, впрочем, друг дружке большого вреда.
Нет такого большого или малого селения, где бы не видели воробьев. Они смело скачут по улицам, по которым проезжают шумные машины, прыгают под ногами прохожих по городским тротуарам. Громкое их чириканье можно слышать в центре больших городов. Поймать воробья — дело нелегкое. Приметливые, умные и осторожные, воробьи редко попадаются в лапы кошкам. Они ведут себя осторожно и быстро примечают опасность. В отличие от неряшливых городских голу- бей-сизяков, строящих гнезда на собственном затвердевшем помете, воробьи очень чистоплотны. Весною и летом они любят купаться в маленьких лужицах, обдавая себя брызгами воды. Чистоплотность воробьев, веселый и бодрый их нрав, привязанность к своему подрастающему потомству, смелость, умение самостоятельно добывать себе пищу, польза, которую они приносят, уничтожая вредных насекомых, заслуживают уважения.
523


СОРОКИ
Зимою и летом возле нашего карачаровского домика в лесу живут сороки. Летом по утрам они слетаются на крышу домика, садятся перед моим окном на развесистую березу. Каждый раз они будят меня своим торопливым стрекотанием. Здесь — на крыше домика и на березе — делятся они, должно быть, своими сорочьими новостями. Я просыпался. Слушая торопливое стрекотание сорок, невольно вспоминал известную народную поговорку, в которой слишком говорливые женщины назывались сороками. Кому не приходилось слышать, как две или три женщины, собравшись на улиц§ или в комнате, делясь новостями, совсем как сороки говорят все разом без малейшего перерыва. Слушаешь и удивляешься.
Стрекотливые сороки немало доставляли нам хлопот. В маленьком садике нашем они обклевывали спелые вишни, долбили крепкими клювами самые сладкие яблоки. Но было что-то веселое, знакомое с давнего деревенского детства в повадках хлопотливых и умных птиц.
Нередко наблюдал я, какой шум поднимали сороки, когда наша кошка Машка отправлялась в лес на охоту. Сороки преследовали Машку, перелетая с сучка на сучок, громко стрекотали над нею, как бы предупреждая всех птиц, что в лес направился разбойник. Машке очень не нравилось громкое стрекотание сорок. Охотясь зимой, я не раз слышал, как над лисицей, стронутой с дневной лежки, начинают стрекотать, следуя за ней, всевидящие сороки. По стрекоту сорок можно безошибочно узнать, куда направляется, скрываясь в чащобе, хитрая лисица.
Обычно живут сороки в лесах или парках, вблизи человеческого жилья. Летом питаются насекомыми, воруют яйца и птенцов из гнезд маленьких певчих птиц. Зимою держатся возле деревень и людных поселков, избегают шумных больших городов.
В самом облике длиннохвостой сороки есть что-то сказочное. Недаром в народных русских сказках и детских песенках так часто поминается сорока-белобока.
О том, как хитры и вороваты сороки, мне есть что рассказать. В карачаровском садике нашем мы устроили летпюю кухоньку с трубой, крышей и небольшой нли-
524


той. Возле кухоньки стоят стол и скамейки. Каждый раз в летние дни, когда женщины начинают готовить обед, на соседние с кухонькой деревья слетаются сороки. Они внимательно следят за тем, что делается и творйтся внизу, возле кухоньки. Стоит хозяйкам зазеваться или заговориться — сороки успевают утащить со стола кусочек мяса или голову рыбы. Однажды произошел такой случай. Наша добрая гостья Наталья Михайловна пекла в летней кухоньке блины. Испеченные блины она клала на тарелку и, накрыв полотенцем, ставила* на стол. Сороки внимательно наблюдали за тем, что делает Наталья Михайловна. Как-то Наталья Михайловна отвернулась от испеченных блинов и разговорилась р карачаровских новостях с моей женой. Воспользовавшись этим, одна из сорок слетела на стол, успела ухватить из-под полотенца толстый блин и улетела с ним в кусты. Боже мой! Какой шум подняли женщины, возмущенные поведением нахальной сороки! В ответ женщинам из кустов слышалось веселое стрекотание сорок, деливших добычу. В стрекотании про- казниц-сорок как бы слышались насмешливые слова: «Не углядели, не углядели, не углядели!»
Весной возле нашего домика, в густых ольховых кустах, мы нашли сорочье гнездо. Было трудно увидеть его сквозь густые зеленые ветви. Устроено оно было очень искусно. Основание было скреплено глиной. Над гнездом возвышалась крыша из колючих тонких ветвей. В этом тщательно скрываемом гнезде сороки выводили и выкармливали своих прожорливых птенцов. Колючая крыша не позволяла хищникам забраться внутрь.
Сороки заботливо ухаживают за своим потомством. Вылетевшие из гнезда подросшие молодые сороки все лето держатся неразлучным выводком вместе с родителями, обучающими своих птенцов сорочьим хитростям и воровству.
Пойманные молодые сороки скоро привыкают к людям и становятся ручными. Их можно научить всяким смешным шуткам. Они сами влетают в открытое окно, садятся хозяину на плечо, но страсти своей к блестящим металлическим вещицам никогда не забывают.
Много лет назад у меня жила ручная сорока. В честь болтливой соседки нашей мы назвали ее Пелагеей Пет¬
525


ровной. Все лето, к великому удивлению других сорок, Пелагея Петровна влетала в мое окно, и я угощал ее кусочками мяса, намоченной в молоке сладкой булкой, которую она особенно любила. Однажды с письменного стола исчезли мои очки в блестящей оправе. Я долго искал их и только через несколько дней обнаружил случайно под навесом крыльца, куда их спрятала Пе-« лагея Петровна.
ВОРОНЫ
Зимою я возвращался с охоты. Положив на плечо лыжи, я шел по накатанной снежной дороге. Из школы, стоявшей на краю деревеньки, выбегали после занятий ребята. Шумной толпою, с сумками в руках, они шли серединой деревенской широкой улицы. Я шел следом, прислушиваясь к веселым разговорам. На середине деревни, у колодца, ребята остановились. Задрав головы, они стали смотреть на вершины высоких берез, где сидели вороны. Кто-то снял шапку и стал махать ею над головой.
И вдруг одна из сидевших на вершине березы ворон, взмахнув крыльями, стала тихо спускаться, села на плечо мальчика, махавшего шапкой. Достав из сумок кусочки хлеба, ребята обступили мальчика и стали кормить ворону. Оставшиеся иа березе вороны, наклонив головы, с удивлением смотрели на свою смелую товарку. С таким же удивлением смотрел и я на все это. Подойдя, я стал расспрашивать. И вот что я узнал.
Минувшим летом Коля подобрал в лесу выпавшего из гнезда плохо летавшего вороненка, принес его домой. В сенях избы он устроил из палок небольшую загородку для вороненка и стал его кормить. Вороненок очень скоро привык к Коле, хорошо его узнавал, и всякий раз, когда Коля подходил к своему питомцу, тот радостно каркал и махал крыльями. Когда вороненок подрос, Коля стал выпускать его на волю. Вороненок неизменно к нему возвращался. Он влетал в открытое окно дома, съедал приготовленное для него угощение. Осенью вороненок присоединился к другим воронам, но каждый раз, стоило только ему увидеть на улице Колю, слетал с дерева и, к великому удивлению других ворон, садился на его плечо.
526


О воронах принято говорить, как о глупых и недогадливых птицах. Нерасторопных зевак часто называют воронами. «Проворонил!», «Экая ты ворона!» — говорят иной раз рассеянному человеку. Такое мнение о воронах не совсем справедливо. Очень возможно, что причиною насмешливого отношения к воронам является их неуклюжесть и неловкий полет. Посмотрите, как в ненастный день неловко, боком летают по ветру вороны. В холодные осенние дождливые дни вороны кажутся нам смешными. Но ошибается тот, кто думает, что вороны — неловкие простофили.
Вороны нередко похищают у зазевавшихся наседок маленьких, неоперившихся цыплят, разоряют птичьи гнезда, убивают и поедают маленьких лесных животных, нападают даже на зайцев. Однажды летом, бродя за грибами, я увидел нескольких ворон, преследовавших большого зайца. Со злым карканьем они взлетали и падали над спиной убегавшего от них русака. Спасаясь, заяц повертывался иной раз на спину, отбиваясь от нападавших сильными ногами. По-видимому, русак притаился на дневной лежке, а вороны заметили его и пытались с ним разделаться.
Свои гнезда вороны строят обычно в лесу, подальше от человеческого жилья. Когда подрастут и начнут летать воронята-птенцы, вороны возвращаются к людным селениям.
Некрасивый вороний голос способен выразить самые разнообразные оттенки: внезапный испуг, тревогу,
предупреждение, удовлетворение сытным обедом. По вороньему карканью опытные люди угадывают близкую перемену погоды.
Вряд ли кто знает, что вороны умеют считать. А между тем это так. Возле одной мусорной ямы стоял небольшой сарайчик с дровами. Кормившиеся на яме вороны каждый раз взлетали на деревья, когда в сарай-г чик входил человек. Они не спускались к яме, пока человек оставался в сарайчике. Чтобы испытать смекалку ворон, в сарайчик вошли два человека. Выждав некоторое время, один из них вышел. Вороны не слетали с дерева до тех пор, пока не вышел и второй. На следующий день в сарайчик один за другим вошли четыре человека. Вышел один, обождав некоторое время, вышел другой. Вороны оставались на дереве. Только когда из сарайчика вышел третий, вороны слетели кор¬
527


миться на мусорную яму. Четвертого, оставшегося в сарае человека они недосчитали. Этот не раз повторен- рый опыт доказывал, что вороны умеют считать только до трех. Дальше считать они не умеют.
ГРАЧИ И ГАЛКИ
Из всех цтиц, яшвущих обычно вблизи человеческих жилищ и селений, всем хорошо известны грачи и галки. Помню времена, когда в Москве, на Пушкинском бульваре в зимние морозные вечера кружили бесчисленные крикливые стаи галок. На фоне вечернего неба стаи галок то поднимались, то опускались, усаживаясь ночевать на голых ветвях деревьев. Было трудно попять, откуда слетались на бульвар эти бесчисленные галки. Теперь крикливых галок на московских бульварах осталось мало. В подгородных парках, во многих селениях и городах и галки и грачи по-прежнему обычная птица.
В наших среднерусских местах грачи открывают весну. Еще лежит на полях и в лесах нетронутый снег, а на зимних дорогах, у колхозных скотных дворов уже бродят первые вестники русской весны. Важные, черные, ходят они по сельским улицам, дворам и дорогам. Помню, как радовались мы в детстве прилету белоносых грачей. Услышав знакомый крик, радостно возвещали:
— Грачи, грачи прилетели!
Не всегда точно угадывают грачи приход весны. Не раз случалось, что после прилета первых грачей зима зубы показывала: возвращались морозы, кружили над полями снежные метели. Прилетевшие рано гости отлетали на юг и скоро опять возвращались. На голых деревьях, над крышами сельских домов, в рощах и старых запущенных парках начинали вить и поправлять свои гнезда прилетные грачи. Боже мой! Какой шум поднимается тогда на облюбованных грачами еще голых деревьях! Грачи спорят за каждый свободный сук, на котором можно построить гнездо.
Кто не слышал этого весеннего грачиного крика! Нервных, непривычных людей шумный весенний крик грачей, случается, раздражает. Но я люблю этот с детства знакомый мне шум, отношу его к первым звукам
528


пробудившейся земли. Грачи спорят и ссбрятся, но драк и побоищ у них не бывает. Широкие гнезда свои грачи прочно вьют из тонких древесных веток. Прилет грачей, покрытые гнездами сучья деревьев дополняют весенний русский пейзаж. Каждому вспоминается картина художника Саврасова «Грачи прилетели». На этой известной картине с удивительной точностью изображена старая деревенская церквушка, весенний снег, голые деревья, на которых прилетевшие грачи начинают строить свои гнезда. Что-то необыкновенно русское, печальное видим мы на этой картине.
Удивительна и трогательна дружба грачей и галок, остающихся у нас на зимовку. Радостно встречают весною галки своих друзей. В весенних стаях грачей слышны тонкие галочьи голоса. Похожи галки на шустрых бабенок в серых платочках. Вместе с грачами бродят они по дорогам, по проталинам на колхозных полях, ищут корм на задворках скотных дворов. Гнезда свои галки вьют в укромных местечках, под крышами домов на каменных зданиях, иногда в печных трубах.
Кто из вас не видывал галок? Всю зиму они держатся возле жилых домов, собирают корм на мусорных ямах. Пойманную галку легко приручить. Она будет брать корм из рук человека, сама прилетать и улетать из человеческого жилища. Пойманные грачи к человеку приручаются трудно. Поселяясь возле человеческих жилищ, они всегда держатся тесной стаей. Грачи и галки никогда не живут в глухих, темных лесах, обычно они жмутся к человеческому жилью, к обработанным человеком полям, где находят себе корм. В этом они отличаются от своих сородичей — ворон и больших черных воронов, строящих свои скрытые гнезда в темном лесу, нередко у вершин высоких деревьев. На полях часто можно видеть, как за распахивающим землю трактором перелетает многочисленная стая грачей, ворон и галок. Взлетая и опускаясь на поднятую плугом землю, они разыскивают насекомых, личинок, дожде* вых червей. Грачей нужно считать полезной птицей. Они во множестве уничтожают насекомых, вредящих посевам. Но иногда грачи приносят человеку вред. Они выкапывают и поедают посеянные сеялкой, размокшие в земле семена. Особенно охотно расправляются они с посеянной на наших полях кукурузой. Крупные размокшие семена кукурузы им особенно нравятся, и во-
529


лой-неволей на грачей приходилось устраивать охоту, стрелять из ружья, отпугивать громкими выстрелами с полей, засеянных кукурузой и горохом.
Из наших среднерусских мест грачи отлетают поздней осенью, позже всех перелетных птиц. Уже начинает перепархивать легкий снежок, а грачи по-прежнему бродят по засеянным полям, разыскивая корм. Возле моего лесного домика, окруженпого высокими темными елями, осенними вечерами грачи слетаются па ночлег. Устраиваясь ночевать на покрытых густою хвоей еловых ветвях, хорошо защищающих их от ветра, они по ночам часто поднимают громкий крик, и от этого крика я каждый раз просыпаюсь.
Во время отлета грачей галки их провожают. Слышны их прощальные тонкие голоса. Всю зиму галки проводят в родных местах,- далеко не улетая. Они близко жмутся к человеческому жилищу. Я очень люблю наблюдать и прикармливать у крыльца смешных галок. Мы бросаем им корки хлеба, кухонные отбросы. Они всегда собираются у крыльца, бесшумно перелетают с сучка на сучок, ждут, когда откроют форточку или дверь. Вместе с галками к нашему домику прилетают и другие лесные птицы — шустрые синички, сойки и смелый поползепь. Последнюю зиму к домику стали подбегать две белочки. Они хватали хлебные корки, быстро взбирались с добычей на дерево, а возмущенные галки старались отнять у них хлеб.
Уже много лет назад, когда я жил в родных смоленских местах, летом галки устроили гнездо в трубо моей печки. Гнездо было устроено на чугунной выошке. Сидя за рабочим столом, я слышал, как они хлопочут, разговаривают, кормят своих птенцов. Случается, осенью печи начинают дымить. Это верный признак того, что галки свили гнездо в трубе, дыму нет выхода, тяга в трубе прекратилась.
Очень хороши веселые голоса галок. Они умеют передразнивать других птиц, а каждый звух их голоса обозначает что-нибудь особенное. Известно, что звери и птицы умеют переговариваться между собою на непонятном человеку птичьем и зверином языке, сообщать друг другу об опасности или добыче. Наблюдатель живой природы должен знать язык птиц и зверей. Знание этого языка, несомненно, доставит ему большое удовольствие.
530


КУКШИ
Приходилось ли вам бродить в лесах нашего Севера, на Кольском полуострове или в далекой глухой тайге? Идешь, бывало, с ружьем за плечами, прислушиваясь к каждому звуку. То из-под самых ног вылетит белая куропатка, с шумом вспорхнет, пролетит, сядет на сук и запищит непуганый рябчик или с грохотом нодни- мется с земли тяжелый глухарь. Остановишься, смот- ришь и долго слушаешь. Чудесный, нетронутый открывается перед глазами мир.
Чем дальше углубляешься в лес, больше и больше негаданных встреч, нежданных происшествий. Следя за человеком, пробравшимся в заповедное царство тайги, непрерывно следуют за ним кукши. Они легко перелетают с ветки на ветку, садятся иногда над самой головою. Кукш не увидишь вблизи городов, проезжих дорог или людных поселений. Непуганые кукши не боятся человека, упорно и долго перелетают за ним.
Остановившись на месте, можно внимательно рассмотреть доверчивую кукшу. Это небольшая, легкая в полете птица, очень похожа на обыкновенную нашу сойку.
О жизни лесных кукш я знаю совсем мало. Знаю, что живут они в глухих северных лесах и отличаются крайним своим любопытством. Они следят за каждым шагом человека, легко перелетая за ним с сучка на сучок.
Что заставляет их преследовать человека, вошедшего в сказочное царство тайги? Иногда я останавливался в лесу на отдых, садился под дерево и закуривал трубочку. Кукши близко сидели на ветках и внимательно меня наблюдали. Казалось, они приветливо улыбались и я улыбался им. Они развлекали меня в лесном моем одиночестве, были верными спутниками лесных моих путешествий. Мне очень хотелось поближе познакомиться с жизнью лесных кукш, но я никогда не находил их скрытных гнезд. Наверное, это очень доверчивые, тихие птицы.
Давние мои путешествия в краях непуганых птиц остались в памяти на всю ягазнь. Я и теперь вспоминаю северный лес, покрытые седым мхом зеленые кочки, недвижные редкие деревья, негаданные встречи в лесу и добрых моих спутниц кукш, не оставлявших меня в полном одиночестве.
531


ПУНОЧКИ
На самом далеком Севере, на берегах и островах пустынного полярного океана довелось мне видеть и наблюдать этих маленьких милых птичек. Еще лежат глубокие снега, бушует порою холодная пурга, а пуночки прилетели, первые радостные вестники полярной весны. Светит над тундрою незаходящее полуночное солнце. Сверкают снега. Собирают скудный свой корм на первых проталинах, поют и порхают веселые пуночки.
Гнездились когда-то пуночки в самых недоступных местах, в трещинах каменных скал, пустынной и голой тундре. Все ближе и ближе теперь прибиваются пуночки к человеческому жилью, к городам и поселкам, возникшим на далеком Севере нашей страны. Выйдешь, бывало, на крыльцо домика полярной станции —и в свисте холодной пурги совсем близко услышишь веселый звук радостной песенки.
— Пуночки! Пуночки прилетели!
С человеком пуночки живут в большой дружбе. Нередко свои гнезда они вьют под крышами жилых домов. На далеком Таймырском полуострове, в устье реки Нижней Таймыры, на полярной станции мы наблюдали весною множество пуночек. Эти пуночки скрывались от холода и вьюги в прорытом людьми глубоком снежном тоннеле возле хранилища продуктов.
Пуночки — маленькие и очень подвижные птички. Весела их короткая радостная песенка, звучащая милым приветствием. Зимою, когда на далеком Севере скрывается солнце и начинается полярная темная ночь, пуночки отлетают на юг. А ранней весною неизменно возвращаются на свою холодную родину, где весною и летом светит незаходящее полуночное солнце. Возле полярной станции мы нашли гнездо пуночек, устроенное в корпусе старого вездехода. Я близко наблюдал маленьких, веселых птичек, выкармливавших своих птенцов. Жили птенцы в небольшом теплом гнездышке, укрытом мягким пухом. Хлопотливые птички добывали в тундре корм для своих детей, ловили насекомых, надоедливых комаров, висевших темными тучами над нашими головами.
Не знаю, можно ли держать пуночек в неволе, но думаю, что пуночки должны быстро привыкать к че¬
532


ловеку и доверчиво к нему относиться. Вспоминая свои давние путешествия в полярные страны, я всегда представляю веселых пуночек, оживлявших суровую, чудесную природу далеких холодных стран.
ПУГАЧ
Летом однажды мне пришлось пробовать новое ружье. Я вышел в лес на глухую поляну, где никто не мог помешать. Повесив на толстой осине мишень и отсчитав шаги, я хорошенько прицелился и выстрелил пулей. Пуля насквозь пробила осину, а после выстрела из дупла вылетела огромная птица с большой круглой головою. Ослепленная дневным светом, птица неуклюже уселась на старой осине.
В необыкновенной птице я узнал филина-пугача, голос которого мы слушали по ночам в лесу. Из рассказов охотников я знал, что в птичьем мире филин слывет самым злым и страшным хищником, которого все птицы боятся и ненавидят. Чтобы приманить хищных птиц, охотники сажают на дерево чучело филина, и тогда со всех сторон слетаются ястребы и вороны чинить расправу над своим лютым врагом.
В самом облике ночной страшной птицы есть нечто зловещее. Филин сидел, как копна, на осине, и его круглая, с ушами, кошачья голова медленно вращалась, а ослепленные светом большие глаза беспомощно закрывались. По-видимому, филин скрывался днем в дупле старой осины, и пробившая осину пуля его испугала.
Я не торопился убивать редкостную птицу и, спрятавшись за стволом дерева, стал наблюдать. Филин сидел почти неподвижно, только ушастая голова его медленно вращалась, как на шарнире. Головастое чудовище, сидевшее на голой осине, было видно со всех сторон издалека.
С появлением филина на моих глазах в лесу стало совершаться нечто необычайное. Первыми заметили филина неведомо откуда появившиеся стрекотухи-сороки. С особенным тревожным и злым стрекотаньем закружились они над осиной. Они кружились, взлетали и падали, присаживались на сучки и тотчас слетали. Беспокойное их стрекотанье как бы возвещало по всему птичьему царству большую тревогу.
633


— Тра-та-та! Тра-та-та! — трещали, слетаясь со всех краев, сороки.
Точно по птичьему радио был передан этот сорочий сигнал тревоги. С реки, с полей, из леса на сорочье стрекотанье торопливо летели вороны и вороны, откуда ни возьмись появились большие и малые ястребы, тучею кружились галки. Птицы слетались на великий суд над ненавистным разбойником. Они кружились, подсаживались ближе и ближе к филину, угрюмо ворочавшему ушастой головой. Даже самые маленькие птички смело подлетали к нему. Сбитый нападавшими, филин распустил крылья и, преследуемый всей птичьей оравой, неловко переместился на соседнее дерево. Но и здесь птицы не оставляли его, все настойчивее и смелее теребили его и клевали.
Чтобы не дать свершиться жестокому самосуду, я поднял ружье, прицелился. Убитый наповал, филин упал с дерева. Напуганные выстрелом птицы еще долго кружились надо мною, но отчаяннее всех суетились и трещали неугомонные сороки...
Много лет спустя довелось мне охотиться в глухой лесной местности на глухарином току. Каждую весну я выезжал в исхоженные мною лесные угодья. Знакомый егерь Егорыч показал мне глухариный ток и, разумеется, я хорошо запомнил указанное место.
После двухлетнего перерыва довелось мне еще раз побывать на этом глухарином току. Старинный приятель Егорыч встретил меня, с досадою покачивая головою.
— Плохо наше дело, — сказал он. — Наш глухариный ток нынче стал не тот. Дай бог, чтобы на всем току несколько птиц живых осталось.
— Браконьеры, что ли, завелись? — спросил я.
— Какие у нас браконьеры. Будет похуже.
— Да что такое?
— Филин! Филин разбойничает на току.
Я и прежде слыхивал от старых охотников о проказах филина, охотящегося на глухариных токах. По словам этих охотников, где повадится филин — глухариному току конец. Охотится филин так же, как люди, пользуясь беззащитностью токующих птиц.
— Что же, совсём, что ли, птицы не стало? — с грустью спросил я Егорыча.
534


— Есть птица, да ток теперь стал не тот, далеко не тот, — ответил мне старый приятель.
Под вечер я один отправился в лес на знакомое место. Уже на подслухе (обычно охотники приходят на ток перед закатом солнца, чтобы заранее услышать, где усаживаются вечером на деревьях слетающиеся птицы) я заметил перемену. Глухари слетались лениво и рассаживались осторожно, по краям токовища.
Возвращаясь с подслуха, я натолкнулся в темноте на черный предмет. Нагнувшись, я рассмотрел мертвого глухаря. Голова и крылья были целы. С груди н спины мясо было ощипано, торчали голые кости скелета. Я знал, что звери — лисицы, норки, хорьки, — поймав крупную птицу, обычно съедают голову. Осмотрев глухаря, я решил, что его убил хищник пернатый. «Наверное, — подумал я, — это проделки филина, расстроившего мне охоту и уничтожившего глухариный ток».
С большим негодованием па лесного разбойника устраивался я на ночлег. Сидя у костра, я вспоминал прежние удачные охоты. «Только бы мне попался этот разбойник!» — злорадно думал я, и рука тянулась к ружью.
Ранним утром, еще до рассвета, я затоптал костер и, оправив свое охотничье снаряжение, отправился на ток. Я шел тихо, прислушиваясь к звукам, наполнявшим просыпавшийся лес. Иногда я останавливался думал: «Только, только бы встретить лесного разбойника!»
Я долго бродил по токовищу. Пели всего две-три птицы. Глухарь пролетел над моей головой, я не вытерпел, выстрелил влёт, и огромная птица, ломая ветви, грузно упала на землю. Я поднял птицу, спрятал в мешок и, присев на пенек, закурил трубочку.
Странный, очень громкий, как бы наполнявший весь лес звук поразил мой слух. Я услыхал шум близкой борьбы, громкое хлопанье крыльев, раздававшиеся по всему лесу. Схватив ружье, я со всех ног бросился на раздававшиеся звуки. «Филин, это филин поймал и убивает глухаря!» — думал я, продираясь сквозь густую чащобу. Задетая сучком шапка слетела с меня. Не обратив внимания на потерю, я бежал на негпрекращав- шцйся звук борьбы. Подбегая к раздававшимся звукам, я был уверен, что увижу филина. Ружье я держал наизготовку.
535


На краю раскрывшейся перед глазами лесной зеленой поляны я остановился. То, что я увидел,, не соответствовало ожиданиям. Вместо разбойника-филина, приканчивающего свою добычу, я увидел дерущихся самцов-глухарей. Это был настоящий рыцарский турнир. Одетые в бронзовые латы лесные рыцари бились йа покрытой бархатным мохом арене, а их прекрасные дамы, поквохтывая и ободряя бойцов, сидели вокруг на березах.
Пораженный чудесным зрелищем, едва переводя дух, р. остановился. Боясь двинуться, я стоял за стволом дерева, и передо мною продолжался лесной турнир. Я близко видел надувшиеся шеи и красные брови. Громкое хлопанье раскатами наполняло лес.
Не знаю, долго ли продолжался поединок. Лесные рыцари то расходились, следя друг за другом, то вновь Ошибались своим оружием. Затаив дыхание, я следил за невиданным турниром. Вдруг один лесной рыцарь не выдержал — я не мог понять причины его поражения, — и, опустив голову, пустился наутек. Я видел, как за деревьями мелькает черная его шея. Не переставая рассыпать песню за песней, его преследовал торжествующий победитель.
С большим трудом я нашел в чащобе потерянную шапку и вернулся к своему костру. Разбойника-филина увидеть не удалось. От Егорыча, приезжавшего летом в город, я узнал о судьбе знаменитого глухариного тока. Начав разбойничать, филин перевел на току всех глухарей, и богатое токовище совсем запустело.
Однажды, бродя по лесу, Егорыч нашел гнездо филина. Огромная птица взлетела с земли, и, подойдя ближе, Егорыч увидел два больших яйца, лежавших на голой земле под сосною. За поимку и отстрел хищников охотникам полагается награда, и, найдя гнездо филина, любивший выпить Егорыч начал заранее подсчитывать будущие доходы.
«Вот хорошенько примечу сосну и гнездо, подожду, когда выведут детей, тогда прикончу всех, — думал он, рассчитывая побольше заработать. — Будет мне премия тройная. А если доведется всех взять живьем, пожалуй, в десять раз больше заплатят».
В надежде на большую премию и предстоящую выпивку весело возвращался Егорыч домой. Через неделю он решил проведать замеченное гнездо. К его величай¬
536


шему изумлению, под сосною не оказалось ни филина, ни яиц. Яичной скорлупы тоже не было. Несомненно, почуяв опасность, разумные птицы перенесли на новое место свои яйца, и рассчитывавший на хорошую вы* пивку Егорыч остался с носом.
СЫЧ-ВОРОБЕЙ
Ранней весною я возвращался с охоты. Я шел по лесу знакомой дорогой, и в ночной темноте над моей головою послышался странный негромкий звук. Этот странный звук перемещался, было похоже, что меня настойчиво преследует какая-то ночная неведомая птица. Чтобы приманить птицу, я стал подражать странному звуку. Невидимый провожатый охотно стал откликаться.
В темном лесу мне не удалось разглядеть таинственного провожатого, и, выйдя на лесную опушку, я остановился. На фоне звездного неба рисовались черные ветви деревьев. Здесь, на краю леса, я надеялся увидеть незнакомую птицу.
Я стоял под деревьями, продолжая тихо манить. Небольшая тень пролетела над самой головою, бесшумно уселась на ветке. В ночной темноте трудно точно прицелиться. Я зарядил ружье мелкой дробью и, не видя на ружье мушки, выстрелил наудачу.
После выстрела лес примолкает. Я зажег спичку, стал смотреть под деревьями. На засыпанном опавшей хвоей снегу, раскинувши крылья, лежала маленькая серая птичка с круглой совиной головкой.
В подстреленной птичке я признал сыча-воробья. В наших лесах эта птичка встречается редко, а днем ее трудно увидеть. Обычно она прячется в дуплах деревьев, а по ночам вылетает на охоту.
Дома я внимательно рассмотрел редкостную добычу. Сыч-воробей был немного больше обыкновенного воробья. Круглой головой, ушами, острым крючковатым клювом он напоминал своего большого собрата — обыкновенного лесного сыча.
Из шкурки сыча-воробья я решил сделать чучело для своего кабинета, в котором хранится множество добытых мною охотничьих трофеев.
Через несколько лет мне пришлось проходить тем же лесом зимою. На краю вырубки, возле только что
537


срубленной и распиленной на дрова толстой осины, теплился огонек, грелись и отдыхали знакомые колхозники-лесорубы.
— Погляди-ка, — сказал они, прикурив от моей трубочки, — и разгадай нашу лесную загадку...
В верхней части лежавшей на снегу распиленной и расколотой осины лесорубы показали выдолбленное дятлом жилое дупло. Узкое круглое отверстие дупла, как крышей, было прикрыто большим грибом-наростом. В глубине этого покинутого дятлом дупла оказался склад продовольствия. Вытряхнув на снег содержимое, я насчитал шесть мертвых клестов и одиннадцать замороженных мышей. Я хорошо знал, что многие животные — птицы и звери — бережливо прячут свои запасы. Не раз в дуплах и под корнями деревьев мы находили наполненные отборными орехами лесные кладовые белок и бурундуков; сороки и сойки на моих глазах прятали в укромных уголках свою добычу. В подземных кладовых мышей хранятся многолетние запасы старательно высушенного сена и зерна. Обнаруженная лесорубами кладовая принадлеяшла какому-то запасливому хищнику, быть может имевшему в лесу много таких складов.
Редкая находка очень меня заинтересовала. Кто мог убить и спрятать в птичьем дупле этих мертвых клестов и мышей? Злейший лесной хищник куница не могла пролезть в узкое отверстие дупла. Маленькая ласка, промышляющая на земле под корнями, вряд ли решится забраться под вершину высокой гладкой осины.
Крепко задумавшись над трудной лесной задачей, я направился через лес к дому. Недалеко от поваленной осины слышались тревояшые голоса птиц. Я узнал стрекотанье сорок и хлопотливый крик соек. К поднятому этими птицами шуму примешивался тревожный свист синиц.
Чтобы узнать о причине переполоха, я свернул с дороги и осторожно приблизился к лесной маленькой полянке. На острой еловой макушке сидел сыч-воробей. Множество лесных птиц его осаждало. На дневном свете оп казался беспомощным, круглая совиная головка его хохлилась и медленно вращалась. Наверное, ослепленному дневным светом маленькому ночному разбойнику пришлось бы совсем плохо, но он вдруг расправил кры¬
538


лья и, тихо и бесшухмно планируя, нырнул под нижние сучки густой елки, почти у моих ног.
«Так вот кто жил в дупле, вот кто охотился и прятал свою добычу!» — подумал я, заглядывая под накрытую снежною нависью густую зеленую елку.
Не сходя с места, я хорошенько насмотрел плотно прижавшегося к стволу елки сыча-воробья и, осторожно протянув руку, быстро накрыл его шапкой.
Пойманного мною живого сыча-воробья, несомненно, выгпали на дневной свет свалившие осину лесорубы, и занимавшая меня лесная загадка разрешилась сама собою. Обитавший в дупле маленький разбойник приносил и хозяйственно складывал свои продовольственные запасы. На клестов и мышей он охотился ночью, хватал спящих птичек на ветвях деревьев и убивал их. Разумеется, птицы знали его и ненавидели. Как все хищные совы, он отрывал у пойманных птичек головы и выщипывал крупные перья.
Дома я выпустил маленького разбойника в комнату и стал приручать. Он охотно брал застреленных воробьев, а ночью, вылетая из убежища, сам ловил домашних мышей. Днем он обычно сидел под кроватью, забравшись в голенище старого валенка, которое ему заменяло дупло, а вечером неизменно выбирался из своего дневного убежища. Придерживаясь клювом, он, как попугай, лазил по моим книжным полкам и бесшумно летал по комнате. Ипогда он присаживался на письменный стол и при свете лампы делал самые уморительные гримасы.
Весною сыч-воробей стал издавать те самые звуки, которые я некогда услыхал в лесу. Звуки эти будили меня, но я скоро привык к ним, как мы привыкаем к обычным шумам и голосам. С наступлением весенней охоты эти звуки для меня стали необходимостью. Сыч- воробей будил меня, как верный будильник, и за всю веспу я ни единого раза не проспал глухариного тока.
СОВЫ
Кто из охотников, проходя в поздний час лесом, не слыхал странных звуков, некогда так пугавших робкого человека, наивно верившего в таинственные, недобрые силы природы. Лесным таинственным суще¬
539


ствам, колдунам, лешим приписывались страшные ночные звуки. Дьявольский хохот филина, зловещее уханье сов раздаются в темном лесу. Даже видалому человеку становится порой в полуночный час жутковато. Воображению представляются сказочные лесные чудовища, пугавшие наших предков. Нередко над головою запоздавшего охотника в ночной темноте бесшумно промелькнет и тотчас исчезнет крылатая легкая тень.
Много огромных ушастых филинов, малых и больших сов обитает в наших лесах. Совы и сычи живут в подгородных парках, в садах и старых усадьбах со старыми, дуплястыми липами и дубами. Нередко совы- неясыти поселяются в больших многолюдных городах, живут в старых каменных зданиях, на пустующих колокольнях.
Днем редко можно увидеть сову. Застигнутая в своем темном убежище, она неохотно вылетает на солнечный свет. Неуклюже усевшись, взъерошив свои легкие перья, ослепленная дневным светом, ночная птица сидит неподвижно. Не выносят яркого света ее огромные, круглые, беспомощно закрывающиеся глаза. Странно, точно на шарнире, во все стороны поворачивается' круглая кошачья голова. При появлении человека птица грозно щелкает клювом, перья на ней шевелятся.
Ночные совы приносят людям большую пользу. Они уничтожают грызунов, причиняющих вред сельскому и лесному хозяйству. Но есть хищные совы, которые убивают ночью сонных птиц и даже охотятся на глухариных и тетеревиных токах. Самым злым разбойником среди крупных сов справедливо считается ушастый филин-пугач. Недаром так ненавидят филина дневные птицы. Стоит страшному ночному разбойнику вылететь днем при солнечном свете, как со всех сторон, по какому-то неведомому сигналу, слетаются большие и малые птицы судить и наказывать своего лютого врага.
Ночной полет сов так тих и беззвучен, что даже самые чуткие животные его не примечают. О присутствии сов можно узнать по громкому гугуканью, по уханью и хохоту страшного филина-пугача, раздающемуся в полуночный час в темном глухом лесу.
В прошлые времена мы лавливали живых сов в пустых деревенских овинах, где они скрывались от зимней стужи, охотясь на мышей, гнездившихся в обмоло¬
540


ченной ржаной и овсяной содоме. Днем совы прятались в закопченных темных «евнях» и «садках», где сушат зимою снопы. Чтобы поймать сову, мы протягивали в овине пеньковые вожжи или длинную возовую веревку. Усевшись на протянутую веревку, выгнанная из своего темного убежища сова так судорожно-крепко вцеплялась кривыми длинными когтями, что ее можно было брать голыми руками.
Помню, деревенские ребятишки однажды мне принесли пойманную в овине сову. Я смастерил для нее клетку в холодных сенях нашего дома, и скоро она привыкла к новому жилью. В самом начале весны она стала вести себя беспокойно, громко кричала по ночам. Неспокойное ее поведение мешало спать людям, и мне пришлось выпустить ее на волю.
Дня через два или три сова сама вернулась в свою клетку. Она по-прежнему сидела на жердочке и смотрела на меня круглыми глазами. Я угостил ее кусочком сырой говядины. С тех пор она неизменно прилетала в свою клетку. В нашем и соседних домах она ловила мышей, добросовестно выполняя обязанности кошки.
Несколько лет назад мне пришлось путешествовать по Кавказскому заповеднику. Некоторое время мы жили в горах, в глухом, окруженном лесом поселке. Сотрудники заповедника — молодые зоологи — устроили маленький зверинец. Кроме живших на свободе ручных оленят и смешного медвежонка Буки, воровавшего у нас со стола сахар, в клетках жили злые лесные коты и другие мелкие звери. В большой, обтянутой железной сеткой вольере помещались четыре совы. Днем они неподвижно сидели на ветвях сухого деревца, находившегося в самой вольере, и, поворачивая круглые головы, смотрели на проходивших мимо людей.
За этими совами ухаживал сын наблюдателя-лес- ника, наш четырнадцатилетний приятель Ваня. Он охотился на соек (других птиц в горном лесу водилось мало) и своей скромной добычей кормил сов. Добытые Ваней сойки были единственной их пищей.
Как-то кормилец сов Ваня захворал, долго не мог ходить на охоту. Несколько дней совы оставались без всякой пищи. Голодные птицы все так же неподвижно сидели на ветвях дерева, казалось, не проявляя ни малейшего беспокойства.
541


Рано утром, сойдя с крыльца и остановившись у вольеры, однажды я с удивлением увидел, что в ней осталось три совы. Четвертая сова исчезла бесследно. Я очень внимательно осмотрел вольеру. Кроме старых ссохшихся погадок, в ней ничего не было. Никаких отверстий, куда могла вылететь ночью исчезнувшая сова, я не обнаружил.
Еще через две ночи в клетке остались лишь две совы. Несомненно, голодные совы в ночной темноте убивали и съедали своих подружек. Трудно представить, что происходило ночью в вольере. Никаких следов борьбы не было заметно, на земле не осталось и одного перышка (известно, что в отличие от дневных хищных птиц, совы съедают добычу вместе с перьями и мелкими костями, которые отрыгивают потом в виде круглых комочков — погадок). Живые преступницы сидели спокойно, не шевелясь.
Чтобы прекратить безобразное «самоедство», я посоветовал выпустить птиц па волю. По моему совету дверь в вольеру на ночь оставили открытой. Утром голодных птиц в вольере не оказалось — они улетели на охоту в лес.
Каково было наше удивление, когда на третий или четвертый день мы обнаружили выпущенных на волю птиц на прежнем месте, в открытой вольере. Они спокойно сидели на ветвях сухого дерева и так же смотрели на нас круглыми глазами. С тех пор вольеру мы не запирали, и каждое утро находили в ней сов. Трудно понять, почему так упорно возвращались птицы в свою тюрьму, где им пришлось пережить жестокую голо« довку.


ВОСПОМИНАНИЯ


СВИДАНИЕ С ДЕТСТВОМ
Мой милый друг! Мне очень хочется описать мое путешествие, быть может самое трогательное в моей жизни. Я выбрал тебя: мы родились, жили на смо^ ленской родной земле. Души наши соединяет то самое, что в человеческой жизни дороже всего: детство и юность. Мы вместе росли, вместе учились. Кто, как но ты, поймет мои чувства, что испытывал я в родных краях, опаленных великим пожаром минувшей войны. В чувстве этом была печаль пережитого, радость долгожданной встречи. Я нарочно шел пешком, с палочкой в руке, как хаживали, бывало, старики «к святым местам». Я дышал родным воздухом, тем самым, которым мы дышали в детстве, переходил вброд речушки, в которых мы лавливали раков и пескарей.
Точно из далекого детства кто-то взглянул на меня голубыми глазами — с такой радостной силой почувствовал я тонкую красоту нашей природы. Лиловая дымка накрывала луга и поля. Голосами певчих птиц звенели зелепые перелески. Широко расстилались луга, осыпанные цветами. По закрайкам дороги по-прежнему, цвела медуница, а в ее пышных, медово-желтых соцветиях недвижно дремали осыпанные цветочною лылыо жуки-бронзовки. На венчиках склонившихся цветов лениво возились пьяные шмели. Пронизывая воздух, наД головой звенели пчелы, напряженная деловитость чуялась в их полете. Празднуя брачные дни, порхали над
18 И. Соколов-Мнтштов, т. 2 545


цветами бабочки, и нестерпимый стон стоял от кузнечиков, дождем рассыпавшихся из-под моих ног. Радуя глаз, богатая уродилась на полях рожь, были обильны, густы на лугах травы. Вдыхая медовые запахи этих трав, я проходйл полевыми тропинками, по плечи утопая в наливавшихся нежио-зеленых хлебах.
От отцов и дедов своих унаследовал я эту счастливую способность радоваться уроя^аю, летним погожим дням, переживать и испытывать самое простое и мирное на земле счастье. Никогда не отделял я себя от видимого, осязаемого, любимого мною мира — от полей и лесов, нас окружавших, от близких и родных людей, дышавших одной со мной грудыо, одними глазами смотревших на мир. А как близки, как понятны, как кровно, родны мне были эти люди, с которыми соединяла меня судьба, наши общие радости и печали. Не помнится мне, чтобы произносилось в нашей семье недоброе или бранное слово. Сверкающий мир был открыт передо мною, мир, полный любви и солнечного света. Все было счастливо и покойно в этом подоблачном, вемном, теплом мире. И я как бы чувствовал тогда своим. худеньким детским тельцем материнское тепло земли, ласково меня обнимавшей.
Никто не знает родословной нашей семьи. Она теряется, как тропинка в густом лесу, за первыми же деревьями и высокой травой. Не знаю я, каков был прадед мой... Я вижу Россию, свой народ, русскую деревню, давние времена, — в них записана моя родословная, одного из миллионов русских людей, пе обласканного судьбою и счастьем.
Слово «родина» звучит для меня книжно. Я чувствовал неразрывную связь с живой Россией, видел доброе и злое, исчезавшее, что можно было жалеть и любить. Но никогда не чувствовал я пылкой, трагической любви, никогда не волновал меня возглас петербургского поэта: «Россия, нищая Россия!» Я знал и видел Россию кровью моего сердца, жестокие, трагические недостатки, пороки, которыми болел народ, я чувствовал в самом себе. Но, как, быть может, у многих русских, не утративших способности отдавать свое сердце любви, Россия была для меня тем самым миром, в котором я жил, двигался, которым дышал. Я не замечал этой среды, России, как рыба не замечает воды, в которой живет; я сам был Россия, человеком
546


с печальной, нерадостной судьбою... Русскую деревню, мужиков довелось мне узнать не по книжкам и описаниям. Лучшую пору жизни моей — детство — провел я в деревпе. И с этой драгоценной порою связано все, что есть во мне лучшего. Все, что окружало меня, было наполнено особенным, русским, простым, добрым духом. Из хлебосольного, богатого словом- и песнями мира явилась моя мать — русская редкая женщина, до последнего дня своей жизни умевшая отдавать людям остатки сил своих. К добрым, чутким и великодушным людям принадлежал мой отец. Дикой муравою заросла его могила. Но сердце еще крепче хранит далекие воспоминания.
Стремление к миру, к тишине жило во мне во всей силе. Быть может, поэтому я был так привязан к природе. Но и в этом мире природы ежедневно происходили трагедии и катастрофы. Cf ужасом глядел я, как весною вода разрушает мельничную плотину, насыпанную трудом людей, как падают в мутный поток подмытые голые деревья... Весна, весенний тяжкий воздух возбуждали во мне тревогу. Я просыпался по ночам и с бьющимся сердцем слушал гул воды. Отец с фонарем ходил иа мельницу смотреть воду. От него пахло навозом п весенней прелыо, он был встревожен и возбужден. Однажды он взял меня с собою. Мы сошли с крыльца в ночь. Под ногами бежали ручьи, гулко шумела на мельнице вода, голые и невидимые колыхались над нами деревья. Свет фонаря освещал полосу земли, черные лужи и мокрый навоз на обтаявщей, еще не прокатанной дороге. Вода шумела все громчё и страшнее. Двигаясь с фонарем, мы вошли на бревенчатый мост, дрожавший под напором воды. Внизу, под нами, бушевало и клокотало; дикая, чудовищная рвалась сила. Ужас наполнил мою душу. Я схватил отца за большую мок- рую руку. Но и отец, такой всегда близкий и теплый, мне показался холодным и чужим. Вода ревела и сотрясала уссои моста. Подчеркивая бездонную темноту ночи, метались люди с фонарями; какими беспомощными казались они! Я стоял перед страшным и несокрушимым, двигавшимся как смерть, как судьба. Обеспокоенный неизбежностью катастрофы, отец не замечал меня, не чувствовал моего состояния. И вдруг меня потащили за руку. Все рухнуло! Мост, на котором мы только что стояли, с грохотом обрушился в воду,
18*
547


Я стоял ошеломленный, держась за отца. Все, чему верил, что казалось незыблемым, рухнуло, плыло в темную бездну. "
Днем я увидел печальную картниу. Там, где был мост, несся и ревел мутный поток. Не встречая препятствий, вода шла валом, растекаясь внизу в огромный пенящийся разлив. Вывернутое с корнями дерево застряло на мельничных сваях. Впечатления катастрофы, грязи и беспорядка были так сильны, что я отвернулся. Быть может, с тех пор я не люблю ранней весны, половодья.
Но зато с какою радостью встречали мы первые дни зеленой весны, дни зацветания, жаркое лето.
Тихие дни, тихие ночи. Я просыпаюсь па сеновале. Будят меня знакомые голоса, хлопанье крыльев и бодрый петушиный крик как бы у самого уха. Душисто пахнет сено. Ласточки-касатки снуют над самою головою. Со свистом ныряют они в открытые, освещенныо солнцем ворота, исчезают в голубом, сверкающем и безбрежном мире. В прорвавшемся солнечном лучо плавают, пляшут золотые пылинки.
Прозрачны были знакомые ручейки, тиха и извилиста речка, протекавшая в укрытых ивняком и ольховником берегах. Чудесными, полными сокрытых сказочных тайн казались мне в детстве родные уголки, кудрявые веселые перелески, душистые поляны, заросшие земляникой. В кустах на земле я находил гнезда маленьких птиц, и каждая такая находка была для меня событием. В лесу н в поле учился я видеть и слышать. Я видел, как распускаются цветы и растут травы, различал запахи трав и цветов, умел находить самые душистые ягоды, скрывавшиеся в тени кустарников и листвы.
Как рассказать об этих, далеких теперь днях, когда в моем существе закладывалась перейолнявшая меня радость жизни. С бьющимся сердцем ходил я по земле, украшенной зеленью и цветами.. В уединенных скитаниях раскрывались передо мною прекрасные тайны природы. В детском моем одиночестве переполнявшие меня чувства находили страстное выражение. Помню: один бродил я в лесу среди пахучей листвы, пропускавшей золотые лучи летнего солнца. Счастье хлынуло мне в душу. Это был поток счастья, великой радости. Слезы душили меня. Я упал на землю
548


и обнял ее, припал к ней грудью, лицом. Я поливал ее слезами, чувствовал ее запах — сырой, прохладный, давно знакомый мне, материнский, родной запах земли...
Такими слезами плакал я только дважды.
Это было в далеком детстве, должно быть, еще до учения.
Поздним осенним вечером я подошел к окну. Сквозь светлую раму я увидел звезды. Чистый свет их, красота ночи поразили меня. Я стоял, потрясенный величием звездного неба. Прижавшись лицом к стеклу, я занла- кал. Это были радостные, вдохповенные слезы.
* * *
Родпая Смоленщина, милый с детства, скромный и тихий край, никогда не славившийся богатством! Малы и бедны были знакомые деревеньки, отнюдь пе блиставшие живописной красотою. Не было здесь расписных оконных наличников, обычных для северных и степных богатых деревень, резных нарядных крылечек, широких распашных ворот. В редкой деревеньке увидишь, бывало, тесовую крышу, посаженную перед окнами жалкую рябину. Крошечные оконца глядели на улицу, осенью и весною обычно утопавшую в грязи. Над соломенными крышами вздымались, скрипели колодезные журавли с окованными деревянными бадьями, с вросшими в землю долблеными, изгрызенными ко- рытами-комягами, в которых поили зимою лошадей. Как памятна эта деревенская немудреная картина:* зимние морозные дни, над заснеженными крышами столбами стоят по утрам лиловые дымы, скрипят колодезные журавли, звенят ведра, слышатся женские голоса. По скрипучему белому снегу, задрав хвосты, весело бегут к водопою обросшие длинною шерстью лошадки и жеребята.
* * «
Многое неузнаваемо менялось еще в той, дореволюционной деревне, как бы предчувствовавшей наступавшие новые времена. Умнел, набирался новых познаний деревенский мужик, которого городские мещане-прасолы, разъезжавшие ио деревням, презри-
549


тельно кликали сиволапым. Все больше и больше пароду уходило на заработки в город, уезжало на шахты, на землекопные работы (каиавщиков-землекопов называли на Смоленщине грабарями и курлыками). Весь соседний Юхновский уезд, песчаные земли которого были особенно неплодородны, уходил на лето на земляные работы, иногда за тысячи верст. Была и в пашей волости деревня Бурмакино, в которой жили чернобородые муяшки-землекоиы. Я любил смотреть, как работают они на мельничной плотине, заделывая весеннюю «прорву», засыпая глиной отмель у мельничного деревянного става. Как ходко н ловко двигались в их руках деревянные легкие лопаты с обтершимися до серебряного блеска узкими железными наконечниками работы деревенского кузнеца Акима. Что-то древнее, давнее было в форме этих деревянных простых лопат. Наверное, точно такими же лопатами насыпали высокие курганы на берегах рек, строили высокие земляные городища древние наши предки славяне-кривичи.
В отличие от наших кисловских мужиков, бурма- киицы-грабари были востры на язык, солоно и круто ругались, пели непристойные песни, вколачивая иод «Дубинушку» ручной бабой сваи на мельничной плотине. Песенки, по-видимому, сочинялись тут же, под ладный ритм работы. Проезжавшую с поминок по плотине мутишинскую попадыо они прохватили куплетом, после которого долго открещивалась и отплевывалась набожная попадья. Доставалось прохожим девкам и молодухам, которые боялись показываться на глаза бурма- кинским грабарям, обходили далеко мельницу и плотину, переходя речку вброд с задранными выше колен сарафанами и узелочками в руках. Я любил смотреть на ладную работу веселых, словоохотливых грабарей. Было приятно видеть, как под острием лопаты ловко, пластами режется сырая красная глина, как по разложенным на земле доскам катят грабари широкие тачки, перекинув на загорелые жилистые шеи холщовые лямки. Да и всегда мне нравилась ладная и спорая мужичья работа.
Несомненно, много общего было в орловском, тульском, калужском, смоленском мужике, в общем русском укладе и быте народной крестьянской жизни, которую не раз изображали великие русские писатели,
550


Но уже по одному облику, выговору и повадкам оныт- ный и наблюдательный человек безошибочно отличал смоленских наших «рожков» от соседних тверских «козлов» или бойких торговых северян-ярославцев. Для городского «интеллигентного» человека, барынек в шляпках, встречавших мужиков и баб только на городских базарах и нещадно с ними торговавшихся, быть может и казались мужики и бабы все на одно лицо. Но как в действительности ярки и различны были в деревне характеры людей, разнообразны их судьбы.
* * *
Самым сильным впечатлением раннего детства были дальние, на лошадях, поездки. Помню дороги, старинные смоленские и калужские большаки, обсаженные старыми березами, помнившими времена Пушкина, Гоголя, Глинки, бесчисленных путников старой России, колесивших по ее великим просторам. Дорожная пыль клубилась за нами, высокое летнее небо было прозрачно. По пути нам попадались деревни, бескрайним цветистым ковром расстилались поля и луга. Незаметно я вбирал в себя чудесную нежную красоту родимой земли. Да и теперь неизменно волнует меня волшебное слово: дорога!
Чудесен старый сосновый бор, в который мы въезжали. Направо и налево высились могучие двухсотлетние сосны. В голубое с легкими облаками небо возносятся их темно-зеленые вершины, красноватою бронзою отсвечивают стволы. Смолистый воздух в бору недвижен. Соскочив с дрожек, я радостно бегу вдоль песчаной тяжелой дороги. Под ногами узластые, толстые корни, мох, брусничник. Рыжая легкая белка перебегает дорогу.
И бор, и поля, и дурманящий запах багульника неизгладимо запечатлеваются в памяти. Я примечаю огромные муравьиные кучи, возвышающиеся у дороги. Распластав крылья, канючит в светлооблачном небе над вершинами сосен ястреб-канюк, где-то звонко долбит труженик-дятел. Мир солнечный, пахучий окружает меня.
Навеки запомнилась мне одна такая дальняя поездка. Я сидел за широкой спиною отца на дрожках, мягко кативших по пыльной проселочной дороге. Мимо
551


плыли еще цветущие недозревшие поля, громыхали под колесами бревенчатые мостки, перекинутые через ручьи и речушки, заросшие лозняком и ольхою. Сколько притягательной силы было для мепя в этих речушках! Белые пухлые облака тихо плыли но небу. На повороте за незнакомой деревней свернули на большак, обсаженный рядами старых, развесистых берез. Даже в детстве эти старые березы на широких русских большаках производили на меня глубокое впечатление.
Мы проезжали деревенскими улицами, мимо бревенчатых низеньких изб с соломенными золотистыми новыми крышами и старыми, поросшими бархатным мохом. Из крошечных оконец с отодвигавшимися створками выглядывали лица стариков и старух. Поднимая по дороге пыль, сверкая голыми пятками, в коротеньких порточках и рубахах распояской бежали к воротцам деревенские ребятишки. Отец останавливал лошадь, дарил отворявшим ворота ребятам конфеты, купленные в деревенской лавочке.
А каким чудом казались мне тогда эти деревенские и сельские лавочки, наполненные незатейливым товаром! В них пахло дегтем, селедками, кумачом, рогожами, хомутиной. Пахло сложно и от самих лавочни- ков-мещан, занимавшихся в деревнях торговлей, скупавших у мужиков лен и пеньку, продававших товар в долг под проценты. Их-то в те времена и называли обычно кулаками. Таких лавочек и постоялых дворов всего больше было у железнодорожных станций, где •селился торговый мелкий люд, росли, ширились новые железнодорожные поселки.
Мы останавливались у сельской лавочки, чтобы накормить лошадь, поесть и отдохнуть с дороги. Встречал нас хозяин — худой и костлявый мещанин в потертой жилетке с обвисшими карманами, в ситцевой голубой с белыми гфапинками рубахе, с выпущенным из-под жилетки подолом. Мне памятны фамилии и прозвища деревенских торговцев-мещан. Были среди них Почечуевы, Буланцевы, Рукосуи. Отчетливо помню их ладные, обшитые тесом домики под железными крышами, выкрашенными красной и зеленой краской, резко выделявшимися среди деревенских соломенных крыш, широкие дворы с навозными лужами в радужных кругах, резные или застекленные парадные
552


крылечки, кружевные деревянные наличники и карнизы.
Отец распрягал потную лошадь, отгонявшую хвостом несметную рать оводов с изумрудными головами и злых серых слепней, задавал ей корм. Мы поднимались по небольшому парадному крылечку, входили в прохладные, с крашеными полами, комнаты, с темной божницей в углу, с кружевными на окнах занавесками. Я оглядывал комнаты, оклеенные обоями стены, на которых висели портреты царя и царицы в русских боярских нарядах, портрет священника с небольшой бородою, с наперсным крестом: Иоанн Кронштадтский. В рамках висели фотографии родных и знакомых, деревянно сидящих с вытянутыми по коленям руками. Тупы, безразличны были лица на этих засиженных мухами фотографиях, две-три из них непременно изображали покойников в гробах. В углу, на подставке, молодые фикусы, на окнах цветущая герань, в углу торчала труба граммофона. Над дощатым диванчиком висела гитара. Летом и осенью здесь полно мух, они жили в гитаре, и от их движения гитара звенела сама собою.
На столе, под запотевшим зеркалом, сердито кипел пузатый начищенный самовар. Отец доставал заготовленные матерью закуски: хлеб, вареные яйца и ветчину. Мы пили с блюдечек чай, дули на горячую желтоватую воду.
С жадной остротой я наблюдаю толстую флегматичную хозяйку в капоте, хозяина. Меня поражает его пергаментное, скошенное лицо с бороденкой, торчащей редкими клочьями, его бельматый слепой глаз. Другой, здоровый глаз светится лукавой живостью, глядит зорко и остро, все подмечая. Я уже слышал разговоры о нечистых делах Рукосуя, о торговле крадеными лошадьми, о других проделках, суть которых мне была непонятна.
Много перевидал я в моем детстве прасолов-мещан, разъезжавших по деревням, скупавших скот и телят. Нередко заезжали они и в наш дом. Были среди них острые на язык, очень подвижные и предприимчивые люди. Главной их особенностью было насмешливое, презрительное отношение к мужикам, уже и тогда меня оскорблявшее. Мужиков они называли сиволапыми, дьяволами, торгуясь с ними, разговаривали на
553


непонятном «кубратском» языке, из которого я запомнил лишь несколько слов. Помню, что лошадь называлась «волод», барин—«каврей», «хлить каврей» значило: едет барин. О проделках мещан над простодушными мужиками много наслышался я злых анекдотов.
Рассказывали, что зимой на городском базаре мещане-ямщики (тоже продувной народ), увидев подвыпившего простодушного мужика в овчинном тулупе, с восхищением глядевшего на городскую роскошь, как бы не обращая на него ни малейшего внимания, начинали между собой таковский разговор:
— Знаешь, у этого мужика на левой ноге шесть пальцев!
Услыхав, что разговор идет о нем, все так же широко улыбаясь, мужик останавливался.
— Шесть пальцев?
— Шесть!
— Ах, туда твою так, — вмешивался в разговор мужик. — У меня шесть пальцев? Пять!
И простодушный мужик начинал разуваться на морозе, долго распутывал мерзлые оборы, развертывал суконные онучи, выставив на мороз голую ступню с шевелившимися пальцами, торжествующе говорил:,
— Считай сам: пять!..
Мещане даже не усмехались, и первый мещанин, так же серьезно и по-прежнему не обращая внимания на мужика, оставшегося на морозе в одном лапте, говорил соседу:
— Значит, я ошибся: не на левой ноге у него шесть пальцев, а на правой...
Доверчивый мужик, чтобы убедить злостно смеявшихся над ним мещан, снимал и с правой ноги лапоть, оставшись на снегу босой. Тогда и начинали насмехаться над ним злобно шутившие мещане, доводя чуть не до слез простодушного мужика...
* * *
Современному молодому человеку трудно представить жизнь нашей старой смоленской деревни, где в памяти живых людей еще не стерлись отжитые крепостные времена, ходили рассказы о помещиках-дворя- нах, стояли еще запустелые дворянские гнезда. Мно-
554


гие дворяне совсем побросали свои имения. Из них как бы выветрилась любовь к природе, к усадебному быту. Они не заглядывали в родные поместья, в старинные усадьбы, где родились, вырастали и умирали их предки.
Были и в наших местах покинутые, забытые дворянские усадьбы, о бывших владельцах которых рассказывали на деревне всякие были и небылицы. Старики вспоминали о барине Катлярском — от его усадьбы осталось лишь несколько деревьев, а на месте господского дома —* заплывшая землею, заросшая крапивой яма, в которой валялись обломки кирпичей. Говорили, что лют был барин Катлярский, падок до женского пола, много перепортил девок и баб, что на охоте завели мужики своего барина в глухой, темный лес и, накрепко привязав к шесту раскинутые руки, пустили. Так и не выбрался из частого леса барин, распятый на длинном шесте, до смерти заела его лесная'мошка и комары...
Верстах в семи от Кислова, в стороне от больших дорог, было Левшино, где жили потомки дворовых Катлярского. В этом захудалом и бедном поселке не было и одного коренного мужика. Еще в мое время жили потомки Катлярского — Атлярские, родившиеся от дворовой женщины. На краю Левшина, в малень^ ком домике жил участник севастопольской обороны отставной майор Атлярский. Духом прошлого, далеких, отжитых времен веяло от старого домика с запертыми на зиму холодными комнатушками, где на стенах висели портреты, а на полках лежали старинные книги в изгрызенных мышами кожаных переплетах.
* * *
Раза два или три отец брал меня в Москву. Смутное впечатление оставили эти поездки: набитый
мужиками вагон, дорожные разговоры. В заплечных лыковых кошелях мужики-плотники везли со собой простецкие дорожные харчи: аржаной хлеб, лепешки, печеные яйца, сало и соль, завёрнутые в холщовые чистые тряпицы (почти такими же харчами снарядила в до~ рогу нас мать). Были обуты плотники в новые лапти и пеньковые онучи, обмотанные ткаными оборами. Что-то ладное, легкое, зверино-цепкое виделось в их
555


пбходке, в неторопливых, застенчивых движениях, когда усаживались они в вагоне, в непривычной, стеснительной для них обстановке. Мешками и бечевками были обвязаны продольные нилы, топоры, несложный плотничий инструмент. И так знакомо пахло от них хлебом, кислотцой домотканого сукна, избяным, деревенским духом, который не выносили господские носы. В вагоне они усаживались неловко, запихивая под лавки пилы и лыковые плетеные кошели, заметно стесняясь одетых по-городски, косо и недружелюбно смотревших на них пассажиров. Близкое и родное для меня было в их разговорах.
Кроме плотников-мужиков, были в вагоне другие пассажиры: два мещанина в чуйках, старый и молодой. Мещане пили из жестяного чайника чай вприкуску, ели селедку, выкладывая на газету кости. С плотниками разговаривали небрежно, с видимым пренебрежением. Ехал похожий на цыгана дьякон с черной вьющейся бородой, с шальными глазами и дочерна загоревшим лицом. Он выскакивал на каждой станции, раздувая полы подрясника, зачем-то носился по платформе. Необыкновенно важным казался толстый кондуктор в поддевке, со свистком и длинной серебряной цепочкой на груди, похожей на аксельбант. Он проходил по вагонам, грубо расталкивая толпившихся в тамбурах мужиков, бранил их нехорошими словами. Были знакомы названия станций — Павлиново, Спас, похожих одна на другую, с красными станционными зданиями, высокими кирпичными водокачками, над которыми кружились и кричали галки, с железными и деревянными крышами торгового поселка, с мужиками в длинных армяках и кнутами под мышкой, ожидавшими седоков. По грохочущим железным мостам поезд пересекал тихие, заросшие кувшинками и осокой речки, в открытые окна вагона слышался хриплый настойчивый крик коростелей. Мелькали столбы, поднимались и опускались за окнами железные струны бесконечных проводов. Простор, простор!
* * *
Москва! С толпой пассажиров мы выходили на привокзальную булыжную площадь. Ошеломлял городской шум, движение, крики извозчиков, наперебой предла-
556


гавших садиться в пролетки с высокими козлами и выцветшими кожаными сиденьями. Мы брали извозчика, отец приказывал ехать в знакомую гостиницу «Кремль» (где-то у самого Кремля, на боковой тихой улице размещалась эта дешевая гостиница-, в которой останавливались небогатые купцы и мелкие наезжие люди). Отец нанимал рублевый номер с высоким, открытым на улицу окном, откуда доносились уличные звонкие голоса, цоканье копыт и грохот колес по булыжной мостовой. Разбитной московский половой, весь в белом, с черным клеенчатым обшмыганным бумажником за пояском фартука, стриженный в скобку, тотчас появлялся в дверях нашего номера.
Отец разбирал дорожную плетеную корзинку (чемоданов тогда мы не знали) с деревенскими припасами, уложенными заботливыми руками матери. Лукаво ухмыляясь, московской скороговоркой спрашивал у отца половой:
— Прикажете самоварчик?
— Давай, братец, давай!
— Чай-сахар у вас свой или прикажете заварить?
— Завари, братец.
— Калачиков прикажете?
— Давай, давай.
— Графинчик?
— Давай, брат, и графинчик, — с каким-то особенным, знакомым мне выражением, которое недолюбливала мать, говорил отец, выкладывая на стол деревенские свертки с вареной курицей и крутыми яйцами.
— Селедочку прикажете? — голосом дьявола-соблаз- нителя продолжал половой.
— Давай и селедочку.
На глазах моих совершалось московское чудо. Через минуту-другую тот же половой появлялся в номере с маленьким кипящим и фыркающим самоваром на лакированном подносе, расписанном цветами. Вокруг самовара, как в цветнике, была" разложена закуска, калачи, блестело стеклянное горлышко графина. С ловкостью фокусника-факира неся на вытянутой руке все это сооружение, ловко поставив на стол, перекинув из руки в руку салфетку, половой улыбаясь говорил:
— Пожалуйте!
557


Мы пили чай, закусывали, отец веселел, выпив две- три рюмки из запотевшего графина, улыбался знакомой улыбкой.
Мне не терпелось, тянуло на улицу, в город. По Тверской мы поднимались к Иверской часовне, возле которой толпились оборванные нищие с испитыми злыми лицами. Отец ставил свечку перед большой, тускло блестевшей в серебряных ризах иконой. На Красной, мощенной булыжником площади было светло, солнце сияло на золоченых куполах Кремля. У Василия Блаженного, возносившего в небо расписные игрушечные башенки-купола, сидели на низких скамеечках обвязанные платками старушки. Множество голубей двигалось у их ног, у глиняных горшочков, наполненных моченым горохом. Со стремительным всплеском голуби взлетали, кружились, садились на плечи и головы старушек. Из кожаного кошелька отец вынимал несколько медных монет, я раздавал их сидевшим на скамеечках голубятницам. Зачерпнув деревянной ложкой моченый горох, они бросали его на накаленную солнцем мостовую.
Смутно запомнил я Кремль, высокие сводчатые ворота с тяжелой иконой в серебряном окладе, с краснеющим огоньком неугасимой лампады. Отец заставлял снимать под воротами шапку. Мы входили в освещенный июльским солнцем Кремль с дворцами, церквами, высокими колокольнями. Я смотрел на Царь-пушку, на Царь-колркол с отбитым краем. Эти исторические реликвии, о которых раньше рассказывал отец и которые видел я на картинках, производили лишь небольшое впечатление. Поражали мелочи, городская незнакомая суета, лица городских людей, незнакомая манера двигаться и говорить. Запомнились шустрые воробьи, чирикавшие и прыгавшие по кремлевской накаленной солнцем мостовой. В этих воробьях находил я что-то общее с шустрыми, бойкими горожанами, наполнявшими улицы Москвы и нас не замечавшими.
Уходя по делам, отец оставлял меня одного на бульваре. Я сидел на скамейке, теплой от летнего солнца, смотрел на проходивших по засыпанным песком, чистым дорожкам нарядных городских людей, на нянюшек и бонн, гулявших с городскими детьми. Как не похожи были на наших деревенских босоногих
558


ребят эти городские дети! Не похожи на знакомых мужиков взрослые люди, барыни, барышни и господа, гулявшие по бульвару. Смутно запомнился мне памятник Пушкину, скромно стоявший в кольце зеленых деревьев. Уже и тогда волновал меня Пушкин, прочитанные немногие стихи, чудесные пушкинские сказки.
Далеким и смутным сновидением запомнилась мне тогдашняя Москва. Как из давнего и забытого, помнятся люди и встречи, разговоры с отцом, обед в трактире Егорова, где нам подавали любимую отцом рыбную солянку. Вот эта солянка, бойкие трактирные половые, покрытые скатертями столики, канарейки над окнами в клетках, огромный шумно гудевший орган, странный седобородый человек в поддевке, распивавший за соседним столиком чай и добродушно шутивший со мною, мне запомнились крепче Царь-пушки и Царь-колокола, о которых рассказывал отец.
* * Л
Сложное чувство испытываю я, мой милый друг, бродя теперь по родному городу, в котором проходила наша юность, а в сердцах наших первая зацветала любовь. Неузнаваемым кажется мне древний город Смоленск, жестоко пострадавший в тяжкие годы отгремевшей войны. Сердце сжимается от боли. Боже мой, сколько утекло воды, сколько трагических, грозных событий пролетело над нашими головами. Очень немногие из нас остались в живых.
С трепетным чувством хожу по знакомым и таким неузнаваемым улицам, отыскивая в них памятные черты и уголки. С особенной остротою возникают далекие воспоминания. Вот городской сад с древним славянским названием Блонье, скромный памятник композитору Глинке, у которого некогда собирались мы, безусые гимназисты и реалисты, слушать революционные речи. Украшенное ампирными колоннами здание бывшего дворянского собрания, где происходили губернские съезды и выборы, а в большом двухсветном зале устраивались концерты, студенческие рождественскиё и пасхальные вечера. В самом этом зале изгнанный за политику из гимназии Боровиков на глазах наших застрелил случайного человека, ошибочно приняв его
559


за князя Урусова, губернского предводителя дворянства.
Уже нет прежней Офицерской и Солдатской слобод, застроенных деревянными домиками с садами и заборами, утыканными поверху острыми гвоздями. Не нашел я Собачьей площадки, где играли мы в лапту, и Запольной улицы, за которой тянулся памятный нам заросший густым кустарником и бурьяном глубокий овраг. Исчезли крошечные домики окраин, садики и сады, где иа изрезанных ножами скамейках мы переживали волнения первых чистых свиданий...
Не узнал я и Малоховской площади, на которой устраивались многолюдные ярмарки и базары. К празднику вознесения сюда сходились на Вознесенскую ярмарку, на богомолье деревенские бабы в красных нарядах, в насмешку прозванные горожанами «авдот- ками». Ночевали они под открытым небом, приносили продавать кто десяток яиц, кто моток ниток, кто Горсть льна. В отрезанных рукавах старых домотканых рубах приносили они мелкую «смоленскую» крупу, на вырученные деньги покупали стеклянные мониста, цветные ленточки, позумент для сукманок. Утром ходили на богомолье в Вознесенский женский монастырь, где перед высоким иконостасом, перед темными ликами икон горели свечи, теплились лампадки.
* * *
Вот тут, по этой самой улице, вела меня за руку мать. Как был я не похож на городских бойких детей, нас окружавших. Все казалось мне чуждым: и устланная булыжником, твердая улица, и звонкие голоса детей, и цокот подков извозчичьей лошади, которая тащила нас в гору с вокзала. Все необыкновенно было здесь в городе. Страшными показались длинные коридоры училища, по которым с криком носились ребята, и чугунная лестница, и швейцар в фуражке с синим околышем и синим высоким воротником. Недобрыми казались бородатые учителя в мундирах с золотыми пуговицами и золотыми плетеными погончиками на плечах.
Здесь на л'естнице я увидел мальчика, наряженного в черкеску, с игрушечным кинжалом на пояске. С каким пренебрежением поглядел он на меня, на ситце-
560


вую мою косоворотку, сшитую руками матери. Сколько раз страдал я от такого городского пренебрежения к моей деревенской робости. Да и застенчив я был тогда до болезненности. Как понравился мне этот нарядный мальчик, его театральный костюм, как хотелось подружиться с ним.
Разлука х матерью была первым в жизпи тяжелым и жестоким испытанием. Смутно я чувствовал, что впервые круто ломается моя жизнь. Чуждый, шумный, недобрый, окружил меня новый мир. Выпавшим из гнезда птенцом чувствовал я себя в этом чуждом городском мире.
Мать перекрестила меня, порывисто прижала к своей груди. И какими горькими слезами плакал я, прижимаясь к ее милым рукам, к ее праздничному платыо, в котором приехала она в город. Видно, и ей нелегко было прощаться со мною...
С отъездом матери началась моя новая жизнь, непохожая па прежнюю деревенскую, лесную.
Училище с первых же дпей папугало сухой казенщиной, суровым бездушием учителей, одетых в чиновничьи мундиры. Пугали недобрые и грубые клички, которыми именовали своих наставников ученики. Кто и когда выдумывал эти злые и меткие прозвища, от которых веяло бурсой, давними временами? Раз приложенная кличка оставалась за учителем навеки, переходя из поколения в поколение учеников. Учителя русского языка Насоиовского все называли Скоморохом, учителя арифметики — Смыком, классных надзирателей — Козлом и Плюшкой, учителя алгебры — Бандурой. Кроме этих кличек, были клички и посолонее.
* * *
Несказанно изменился, как бы помолодел новый, приукрасившийся после великого пожара Смоленск! Вижу новые здапия, изменившие лицо древнего Смоленска. Разросся, посвежел знакомый городской сад. Узпаго старую крепостную стену. Горестное чувство вызывают разрушения, причиненные злобной рукою.
Самая природа, казалось, изменилась здесь необыкновенно. Неузнаваемо изменились и сахмые люди. Я пе
561


видел памятных с детства лиц. Избыток энергии, бодрой ^жизненной силы наполнял новых, в большинстве молодых людей, чувствовался в движениях, во взглядах, в звуках смелых голосов. Даже само разорение, причиненное войною, подчеркивало буйную силу жизни. Всюду молодежь, молодежь, как зеленая поросль.
Из Смоленска я выезжал дневным поездом по знакомой железной дороге. Помнишь ли ты старые вокзалы? Каким козлиным голосом кричал у двери швейцар и как мы ему подражали: «Брест! Перррвый звонок!» Между столиками в буфете, раздувая фалды, бегали тогда татары-лакеи, одетые в смешные черные фраки, делавшие их похожими на забавных .птиц.
На месте взорванных в годы войны вокзалов построено новое, светлое здание. Его наполняет толпа пассажиров, так не похожая на тех пассажиров, которых мы некогда наблюдали. Попробуй внимательно приглядеться: в обычном русском лице как бы исчезла прежняя рыхлость, обозначились новые, как бы проведенные резцом черты. Особенно изменились глаза. В них тот же свет и прежняя русская голубизна, но как тверды, а подчас и жестки эти родные глаза, свет закаленной стали отражается в их холодном, решительном блеске.
Из окна вагона отходящего поезда я любуюсь знакомым и таким неузнаваемо изменившимся городом. По-прежнему на вершине горы, теперь ярко-зеленой, как бы покрытой зеленым бархатом, возвышается старинный собор. Хорошо обозначились холмы, овраги, некогда застроенные домами. Еще отчетливее видно раскинутое по холмам «ожерелье» — смоленская древняя крепостная стена со знакомыми башнями. Крепости ые смоленсш^ стены и валы помнят нашествия польских королей, сражения с наполеоновскими войсками; недавно бесчинствовал здесь враг, озлобленный неудачами под Москвою.
Со мною в вагоне ехал студент-дипломник педагогического института. Он был в кирзовых солдатских сапогах. На голове студента упрямо топорщились волосы, лицо было приятное, молодое. Он напоминал мне молодого упрямого петушка. Почти всю дорогу студент читал книжку. Это было описание археологических
502


раскопок знаменитого Гяездовского городища. Отложив книжку, студент подходил иногда к окну, смотрел на проплывавшие поля и луга, накрытые легкою дымкой. Я потихоньку, с улыбкой, наблюдал за ним. Студент ехал на летние каникулы в знакомые мне места. На меня он не обращал внимания. Наверное, его волновала близость встречи с родными местами. Потертый маленький чемоданчик студента был набит книгами и бельем.
Мне необыкновенно приятен был этот молодой и молчаливый спутник, трогательно напоминавший бойкого петушка. Упрямая сила жизни светилась в его глазах. «Нет, этот своего добьется, такие не избаловав ны», — думал я, его наблюдая.
За окном проплывали знакомые, родные места. Сколько раз ребенком и юношей ездил я этой, в те времена еще новой, недавно построенной дорогой. Названия станций подтверждали далекие воспоминания. Я представлял себя мальчиком, безусым юношей, возвращающимся из города в родную деревню. В вагоне обычно ехали наши смоленские мужики с пилами и топорами, в лыковых лаптях и пеньковых онучах. Они молчали или тихо переговаривались о своих делах.
В крайнем купе, на деревянной крашеной скамейке сидел, помню, маленький упрямый человек в тужурко с зелеными кантами. Я узнал в нем знакомого землемера, работавшего у хозяина моего отца. Два усатых жандарма с саблями его охраняли. Помню, я неосторожно подошел к землемеру, поздоровался за руку. Тотчас жандармы заинтересовались мною. И сколько, сколько пришлось пережить из-за этой случайной и неожиданной встречи...
Тысячу раз говорили мы с тобой о судьбе и назначении нашего народа, беседовали о личной нашей судьбе. Не многим приходилось быть свидетелями и участниками подобных свершений. В сущности, возраст наш нельзя измерять десятилетиями. Века промчались над нашими головами.
Ты заметил, с какой добродушной, родственной почтительностью относятся к нам молодые. В этой почтительности есть капля доброй усмешки: «Папаша, мол, многое видел».
563


Я смотрф на молодое, сокрытое пушком лицо студента, на голубые твердые глаза его. Кем мог быть мой случайный спутник в прошлом? Пастухом помещичьего стада, «шестеркой» в московском трактире? И, уж конечно, не интересовали бы его археологические раскопки и прошлое цредков-кривичей, населявших верховье Днепра и его притоков.
1965


ДАВНИЕ ВСТРЕЧИ
БУНИН
Его видел всего лишь два раза, в Одессе, в самый тяжкий год гражданской войны. Была зима — штормовая, малоснежная, неприютная южиая зима. В Одессу я приехал из голодавшего и голого Крыма на переполненном растерянными людьми пароходе. Одесса жила горячечной жизнью сыпнотифозного больного. На Се- вере рушился белый фронт, разбитые войска генерала Деникина беспорядочно отступали, увозя и теряя награбленное добро. Город был до предела набит разношерстными, разноязычными людьми. По городским улицам неприкаянно слонялись одетые в английские короткие шинели деникинские солдаты и офицеры. Затягиваясь английскими душистыми сигаретами, в одесских кафе шумели и спорили горластые валютчики- спекулянты. Гонимые волнами гражданской войны, случайные несчастные люди отсиживались в подвалах, прятались на холодных чердаках. В порту мрачно и чуждо дымили английские, французские, греческие, итальянские пароходы. Портовые кабачки и притоны были набиты дезертирами, карманными ворами. Ночами по городу расхаживали военные патрули, ничем не отличавшиеся от уличных бандитов. На городских шумных базарах бойкие люди открыто торговали награбленным.
В редакции газеты, литературным отделом которой заведовал Иван Алексеевич Бунин, я оставил неболь¬
565


шой рассказ. На другой депь мне сказали, что Бунин просит меня к нему зайти.
В небольшом редакционном кабинете я увидел сидевшего за столом в кресле сухощавого человека с усталым лицом, хорошо знакомым мне по портретам. Бунин похвалил мой деревенский рассказ, заботливо расспрашивал о моих занятиях, о моей жизни. Узнав, что я служил и служу матросом на торговом корабле, что мы собираемся скоро отбыть в дальнее плавание, как бы с горвчыо давней и непоправимой утраты сказал, что всегда любил море, любил моряков, дальние морские путешествия.
Из редакции мы выходили вместе. Спускаясь по узкой каменной, плохо освещенной лестнице, он горько говорил о своей крайней усталости, об утрате веры в людей, о желании уехать из России.
Дня через два я зашел к Бунину на квартиру, чтобы взять письмо, которое он просил при случае передать знакомому литератору, известному некогда толстовцу, проживавшему в то время на Кавказе. Это было второе и последнее наше свидание.
Помню, мы шли по городской улице, мокрой от таявшего снега. На каракулевый воротник его зимнего пальто, на высокую барашковую шапку садились п таяли снежинки. Я близко видел его лицо, слушал его голос. И опять он говорил о своей тяжкой. усталости, мрачно расценивал происходившие события, корни которых видел в несчастной истории народа.
Уже после долгих морских скитаний я получил от Бунина первое письмо. Наш пароход стоял тогда в Англии, в шумном портовом городе Гулле, жившем чужой, непривычной, строго размеренной жизнью. Россия была в недосягаемом туманном далеке. Из нее приходили лишь самые скудные, не всегда правдивые п ясные вести. В английских газетах писали о голоде и эпидемиях в России, о восстании кронштадтских моряков.
В коротком сохранившемся у меня письме Бунин скупо писал о жизни в Париже, о своей болезни. За краткими строками письма скрывалась боль.
В те годы Бунин почти не писал, непримиримо- враждебио относился к тому, что происходило и рож¬
566


далось в новой России. В эмигрантских русских газетах и журналах, печатавшихся в Париже, изредка появлялись его полные желчной горечи статьи, неболыпио рассказы о прошлом.
В Англии русских людей мы видели мало. Изредка па пароход заходили случайные гости. Матросы и кочегары тосковали о далекой России, много и горько ппли. И разговаривали больше о родных местах, вспоминали свои деревни и города, родных и близких людей, с которыми всякая связь прекратилась. Случалось, иные из нас заболевали душевной болезнью, жестокую силу которой знают лишь немногие дереболевшие ею люди. Обычно эту душевную болезнь принято называть тоской по родине, а у врачей-психиатров она называется ностальгией.
Последнюю весть от Бунина я получил на пути в Россию. Он очень заботливо спрашивал о моем житье в Берлине. Помню, я ответил ему взволнованным письмом. Бунин прислал мне в Берлин свою книгу рассказов, только что изданную в Париже, с доброжелательной надписью. Эту бунинскую книгу я взял с собой в Россию.
Летом 1922 года я уже жил в родных смоленских местах, в глухой деревне. Краткая переписка с Буниным навсегда прекратилась. Меня окружали родные и знакомые с детства люди, простая, скромная, близкая сердцу природа. Сказочным, а подчас и тяжелым сном казались голодные и голые годы гражданской войны, давние встречи, мои морские скитания, азиатские, африканские, европейские страны и шумные города, лазурное море, обширный океан.
С деревенским приятелем пастухом Прокопом ловил я в нашей маленькой речке Невестнице рыбу, пропадал с ружьем на охоте. Ежедневно встречался, беседовал с мужиками, вплотную наблюдал сложную, так мало знакомую несведущим городским людям жизнь русской деревни, едва вступавшей в новые, переходные времена.
В долгие осенние вечера при свете керосиновой лампочки (керосин приходилось добывать с большим трудом) жадно перечитывал я бунинские рассказы, наслаждаясь ритмом, правдивостью и точностью бунип- ского языка, глубоким знанием деревни. В смоленской
567


лесной глуши еще было много такого,-о- чем-рассказы* вал некогда Бунин. Такие же были мужики, такие вершились судьбы, так же трудились, мучились, веселились, жили и умирали...
Многое ломалось и менялось в «бунинской» старой деревне. Иной дул ветер, звучали иные голоса, но многое еще оставалось. По-прежнему праздновали деревенские праздники, справляли шумные свадьбы, съезжались на ярмарки и гулянья. По зимним, обсаженным вешками дорогам тянулись длинные обозы. У станционного кирпичного здания железной дороги прикрытые армяками мерзли косматые мужицкие лошаденки, точно такие, как и в изжитые бунинские времена.
Почти не осталось старинных дворянских усадьб с вековыми парками и старыми садами, оранжереями и цветниками. Неведомо куда исчезли, разбежались владельцы этих дворянских старинных усадьб. Кое-где ютились, доживали свой век обнищавшие потомки прежних крепостных владык. Крепкие, хозяйственные мужички делили помещичью «землицу»,' расселялись иа особняки-хутора, рубили из бывшего помещичьего дармового леса новые избы-пятистенки. Но уя^е не было прежнего деревенского начальства, волостного писаря и бородатого старшины, не разъезжал на сытом жеребчике в дрожках грозный урядник, не прикатывал, гремя поддужным колокольчиком, лихой становой. В эти переходные годы разживались на мужицком хлебе мельники-кулаки и по-прежпему, совсем как в бунинские времена, от деревни к деревне бродили пи- щие, собирая по избам кусочки...
Прошло много лет. Еще больше пролетело над нашими головами потрясающих, грозных событий. Все несказанно изменялось и изменилось в России. Изменилась, неузнаваемой стала прежняя, «бунинская» деревня.
О смерти Бунина я узнал, живя под Москвою, уже в новой, советской деревне, так не похожей на старую деревенскую глушь. Было трудно представить далекий, чужой Париж, лежавшего в гробу русского писателя Бунина, так часто и мудро рассказывавшего нам о неизбежной человеческой смерти.
568


О Бунине принято говорить и писать как о человеке якобы «высокомерном», «гордом дворянине», холодном и даже недобром. Трудно поверить, что «холодным» и «недобрым» был автор «Сверчка», «Суходола», «Божьего древа», других удивительных человечных, толстовски правдивых рассказов. Верно, что он не любил людей пошлых, самодовольных, литературных выскочек, беззастенчивых болтунов, пренебрежительно к ним относился. В его строго правдивых, подчас «жестоких» рассказах нет и следа пустой выдумки, слащавой сентиментальности, подлаживания к модным вкусам читателей, падких на пряную ложь. Он беспощаден был к пошлости, к громкому колокольному звону, которым прославляли себя иные забытые теперь писатели и поэты.
В прошлые времена Бунина в России читали мало. Жизнью деревни городские, «образованные» люди не интересовались. Гремели другие имена. Запоем читали Леонида Андреева, писавшего «страшные» рассказы и пьесы. В большом ходу был арцыбашевский «Санин», зачитывались писателями «модными», нарасхват шли романы Вербицкой, Нагродской. Читали Ницше, других модных философов.
Времена были нездоровые, нередко стрелялась молодежь. В литературе шумели декаденты и символисты, литературный Петербург соперничал с Москвою. Студенты и курсистки сходили с ума, слушая Брюсова, Белого, Бальмонта. Уже появлялись одетые в желтые кофты футуристы и даже «ничевоки». При переполненных залах «пел» свои стихи Игорь Северянин, нарядно одетый ломавшийся человек. Некоторые писатели и поэты открыто проповедовали содомский грех, бесцеремонно величали себя гениями, умело, впрочем, устраивая свои житейские дела и делишки. На художественных вернисажах выставлялись картины кубистов и прочих «истов», ничем не отличавшиеся от произведений современных абстракционистов.
В это печальное и больное время духовного распада, предшествовавшего трагедии первой мировой войны, лишь отдельные писатели продолжали идти прямым, пушкинским путем. Одним из этих писателей был Бунин.
19 И. Соколов-Микитов. т. 2 569


В речи, сказанной на юбилее газеты «Русские ведомости», он говорил о падении художественных вкусов, о торжествующей пошлости. «Все можно опошлить, даже само солнце!» —так сказал с горечыо Бунин.
Следуя золотому пушкинскому завету, Бунин пе писал больших, рыхлых ромапов, порой похожих на вороха мякины, в которой трудно отыскать цельное зерно. Рассказы Бунина предельно кратки. Он удивлял тончайшим изображением подробностей, своею памятью, которая не померкла в нем до последних дней жизни. Он владел ритмом прозаической речи, тем самым ритмом, которым потряс Бунина некогда сам Гоголь. Рассказывали, что он писал трудно, неустанно работал, по многу раз переделывал уже написанные и напечатанные рассказы. В его книгах, однако, нет и следа кровавого пота, которым так дурно пахнут некоторые грузные романы.
Что-то роднило его с Чеховым, значительно раныно вступившим в литературу. Их соединяло время, общность взглядов, писательская чистая совесть. Смерть Чехова для Бунина была непоправимой и тяжкой утратой.
Еще в ранней молодости Бунин восхищался Толстым, некоторое время считал себя толстовцем, пытался «жить простым трудом на земле». С какой едкой насмешкой описывал он потом некоторых вожаков толстовства, проповедовавших строгое воздержание и после длительных бесед с Толстым спешивших в железнодорожный буфет, пивших там водку, закусывавших слоеными пирожками.
С трогательной нежностью, без всяких прикрас, описывал Бунин свои встречи со старевшим и больным Толстым. В его коротких воспоминаниях нет напыщенных и слащавых слов. Толстого видишь таким, каким он был в жизни, — иной раз трогательно жалким, больным.
Таким вот растерянным, больным и жалким, наверное, был Толстой в осеннюю темную ночь, уходя из родного яснополянского дома.
С Толстым его связывало многое, хотя и пе совсем толстовскими путями шел Бунин. Их связывала вечная тема жизни и смерти, глубокое знание России, кресть¬
570


янского быта и народного языка, правдивая и глубокая человечность.
Он страстно любил путешествовать, любил море, знал азиатские страны, древние города: знал Сирию, Египет, Цейлон. Значительную часть жизни Бунин провел в пути, неизменно следуя мудрому завету Саади: «Недалеко от глупости ушло упорное домоседство». Многое написал, живя вне России, на Капри, у лазури ного радостного моря, в том «прекрасном далеке», откуда, по словам Гоголя, писатель живее видит Россию, На Капри, в ближайшем общении с А. М. Горьким, особенно плодотворно он работал. Именно там были написаны лучшие деревенские рассказы.
В тяжкие годы гражданской войны волна эмиграции вынесла Бунина из России. Его мучил отрыв от родной земли, и временами душа его ожесточалась. Но никогда не отрывался его взор и слух от далекой родной земли.
Так же, как в прежней России, шумной и широкой известности Бунин на Западе не приобрел. Слишком чужда и непонятна для западного читателя тема его глубоко русских рассказов, непонятна жизнь русской деревни. У Бунина за границей были отдельные почитатели, там ему присудили некогда Нобелевскую премию. Но недолго продолжалось время обманчивого благополучия, вновь сменившееся острой нуждой.
Уже в недавние времена наладилась у меня недолгая переписка со вдовой Бунина — Верой Николаевной Буниной-Муромцевой. Она писала мне о своей жизни в Париже, расспрашивала о новой русской деревне, В ее письмах было много тоски о России.
Вот несколько выдержек из ее писем, так напоминавших мне бунинские письма:
Париж, 9. VI. 60.
Дорогой Иван Сергеевич,
получила Ваше письмо, посылаю Вам мою книгу на ленинградский адрес
1 В книге «Жизнь Бунина» В. Н. Бунина-Муромцева обстоятельно описала сложную, подчас очень нелегкую жизнь замечательного русского писателя, начавшего свой путь еще в толстовские и чеховские времена. В этой книге раскрыто многое неизвестное из биографии Бунина, из давних лет его жизнви
19*
571


Не знаю, когда у Вас начнется лето и Вы уедете в деревню.
Иван Алексеевич всегда отзывался о Вас хорошо и как о человеке, и как о писателе.
Простите, что так долго молчала, но я была больше двух недель нездорова, — нелады в печени, сидела па диете и обессилела, а потому даже всякое письмо утомляло. Теперь я немного окрепла и стала отвечать на письма.
Напишите, что бы Вам больше хотелось иметь из книг Ивана Алексеевича. Я схожу в «Дом книги» и пришлю Вам. Вашу книгу читаю медленно, так как хочется дольше побыть там, где происходит действие.
Жалею, что Иван Алексеевич ее не читал. Теперь я только и читаю книги, присланные из ваших мест, а раньше, при Иване Алексеевиче, их было мало в нашем доме. Покупать мы не могли. Да и много писали писатели здешние, и русские и французские. Теперь dice я почти не читаю французов.
При жизни Ивана Алексеевича мы жили частью в Грасе, над Каннами, частью в Париже. При немцах шесть лет прожили на юге, хотя в Париже и была у нас квартира. Жили в английской вилле, очень богатой, высоко над городом. Спасли ее от расхищения завоевателей. В мае 45 г. переехали в Париж.
С сердечным приветом
В. Бунина. Париж, 19. XI. 60.
Дорогой Иван Сергеевич,
получила Ваши письма, и деревенское и городское. Спасибо за них. Спасибо и за фотографии. Вот какой Вы! Как Ваша жена любит внука. Кланяйтесь ей от меня. А внучек у Вас хорош. Умненький и веселый, сужу по глазам:
На Ваш домик смотрю с завистью. Здесь таких нет.
Вы правы: и Вам всем трудно представить нашу жизнь, наш быт, как и нам до конца понять, почувствовать теперешнюю Вашу оюизнь. Хотя нам все оюе легче, я говорю о тех, кто жил в России и знал ее. Легче потому, что все же представляешь основу ее, природу, людей, последние, конечно, очень изменились. Многое выуживаешь из писем, особенно от людей, по¬
572


бывавших в глухих местах. Многие из нас побывали у Вас, и теперь принято собираться и слушать о том, что кто видел. Иногда показывают снимки, но, конечно, до глухомани эти туристы не доезжают...
Я больше всего тоскую по нашей природе. Здесь совсем не то. А как порой хочется полежать на лугу или в лесу и молча смотреть в небо, на наши облакащ
Северная столица меня привлекает больше Москвы, хотя я — москвичка, но там все сильно изменилось.
Зайцевы1 живы, но у них беда: Веру Алексеевну разбил паралич, отнялась правая сторона, говорит с трудом, но голова ясная. Муж и дочь окружили ее любовью и заботой. Это случилось три года и девять месяцев назад. Я изредка навещаю ее. Когда буду у них, передам им Ваш привет.
Из старшего поколения писателей, кроме Зайцева, никого не осталось.
Из младшего Вас знает Леонид Федорович Зуров 2t конечно заочно и по книгам. Он шлет Вам свой привет.
Нынешнее лето у Вас было душное, а у нас прохладное, дождливое. Мне не пришлось никуда поехать, и я совсем не страдала от городской летней жизни, наоборот, было приятно дома работать в пустом Париже...
Постараюсь выбрать фотографию Ивана Алексеевича. Я очень давно не снималась. Фотографического аппарата у нас нет теперь. Поищу из прежних, грае- ских, в те дни мы много снимались.
Если Вам автор не прислал «Алексей Ремизов» 3, то, если Вам интересно, я могу послать эту книгу. Издана она чудесно, с фотографиями и рисунками Алексея Ми« хайловича. Составлена и написана книга прекрасно. Наталья Владимировна Кодрянская получает много
1 Русский писатель Борис Зайцев, некогда довольно известный, эмигрировал в 1922 году из России.
2 Писатель и археолог Л. Зуров жил у Буниных в Париже,
на улице Оффенбаха. После смерти В. Н. Буниной-Муромцевой
на его руках остался архив Бунина и принадлежавшие Бунину вещи. Зуров был вынужден передать эти вещи на хранение в ломбард. Хлопоты Пушкинского дома и других советских
научных учреждений о выкупе и перевозке в Россию бунин¬
ского архива и вещей, к сожалению, успеха не имели. Судьба
бунинского архива неизвестна.
8 Н. Кодрянская, Алексей Ремизов, Париж, 1959.
573


хвалебных писем. Желаю Вам и Вашим здоровья и радостейу а Вам еще творческой работы.
С дружеским приветом
уважающая Вас В. Бунина.
Незадолго до смерти В. Н. Буниной я получил от нее последнее письмо:
Париж, 3 февраля 1961 г.
Дорогой Иван Сергеевич!
Благодарю Вас от всего сердца за Ваше милое письмо и поздравление с Новым годом. Пока он еще к нам милостивый, — потеряли только одного друга. Надеюсь, что у Вас январь прошел хорошо, и желаю Вам всяких успехов, здоровья и радостей на остальные одиннадцать месяцев.
Новый год я встретила в одиночестве, вернувшись с молебна новогоднего. Поужинала, выпила из конфеты что-то спиртное и пожелала всем друзьям и знакомым радостно провести наступающий год. Затем легла в постель. Кажется, немного почитала Льва Николаевича Толстого и быстро заснула.
Надеюсь, что зима установилась у Вас, Вы наслаждаетесь снегом, по которому я скучаю, а на зимний спорт отправляться и не по возрасту, и дорого.
Здесь город покоряет деревню, во многих маленьких городках население состоит из стариков и детей, а молодых совсем нет. Все уходят в город. А на кладбищах подобных городков много могил очень старых людей, чуть не до ста лет доживших. Но это молодежь не прельщает. Им нужен город, с его модами, синематографами, балами.
Я надеюсь, что мы будем продолжать перекидываться письмами, я очень ценю нашу переписку.
Прочла я Ваше письмо Зурову. Он просил Вам передать: во Франции уже почти всех лошадей поели. Везут их сюда на бойню и из Ирландии. Так что человечеству гордиться нечем. А тысячелетия землю пахали. Была деревня, был у нас Толстой, Мусоргский, Римский-Корсаков, Чайковский. Какое богатство мелодий хранило не понятое горожанами крестьянство. Такого народного лада и органического чувства ведь нигде в мире нет. От этого истока питалось все наше творчество.
574


Надеюсь, Вы напишете мне о своей жизни в деревне, все же это не столица., и, вероятно, жизнь там проще, хотя и не похожа на прежнюю. А сколько было поэзии в деревенской жизни, и какие мудрые были мужики!
О теперешней деревенской жизни я немного узнала из «Владимирских проселков» Солоухина. Это уже новый тип писателя. Конечно, наряду с художественной одаренностью сидит в нем и журналист, но, может быть, журналист и дает его чувствовать по-настоящему. Во всяком случае, это крепкий, сильный человек, молодой, уж вышедший на дорогу писатель.
Желаю Вам и Вашим здоровья и успехов в Вашей работе.
С дружеским приветом В. Бунин а.
Умер Бунин в Париже, далеко от родной земли, но как, по всем признакам, манила, звала его эта родная земля. Он писал письма в Россию старым знакомым, тосковал. Бунин прожил долгую, толстовскую, редкую у писателей жизнь. В записках своих жена Бунина вспоминает, что умирал он, терпеливо перенося стра^ дания, выполнив до конца долг, подобно моряку Бернару, о котором писал Мопассан. И до последней минуты вспоминал Россию.
1964
ЗОЛОТОЕ СЕРДЦЕ
Впервые я увидел его в цирке «Модерн», на Каменноостровском. Я сидел во втором или третьем ряду, недалеко от служебного выхода на арену. Пахло конюшней, опилками, тем особенным, острым смешанным запахом, которым пахнет во всех цирках. Чемпионат французской борьбы начинался в последнем отделении программы. Одетые в униформу люди бойко расстилали тяжелый толстый ковер, торопливо сметали опилки. Роняя голубые искры, под куполом цирка шипели круглые дуговые фонари. Торжественно начинался «парад-алле», которым командовал цирковой арбитр, известный под кличкою «дядя Ваня», кумир гостинодворских приказчиков и завсегдатаев третьеразрядных питерских трактиров, самодовольный толстый человек
575


с нафабренными усами, в русской суконной поддевке. Кто-то из соседей толкнул меня под локоть, показал на арену. У самого барьера за маленьким столиком сидели члены жюри. Толкнувший меня сосед тихо сказал:
— Посмотрите: писатель Куприн!
Один из трех был одет в широкое, длинное заграничное пальто. Широкополая мягкая шляпа притеняла татарское смуглое лицо со сквозившей черной бородкой. Куприн сидел неподвижно. С юношеским любопытством смотрел я на знаменитого писателя, книги которого мне были так хорошо знакомы.
Под звуки марша, пружинисто ступая обутыми в римские высокие сандалии ногами, играя мышцами растопыренных в локтях рук, по-бычьи наклонив стриженые головы, гуськом выходили на освещенную арену увешанные регалиями прославленные борцы.
Всем было известно, что писатель Куприн любит цирк, знает и любит смелых, простых и беспечных артистов-циркачей: клоунов, борцов, наездников, фокусников, прыгунов. Рассказывали и писали о дружбе его с известным клоуном Жакомиио, очень веселым, быстрым, маленьким человеком, ежегодно выступавшим в том же, ныне не существующем цирке «Модерн».
Скоро я совсем близко увидел Куприна. Произошло это в небольшом подвальном ресторанчике Давыдова, который посетители попросту именовали «Давыдкой» (этот известный «литературный» ресторанчик Куприн описал в рассказе «Штабс-капитан Рыбников»). Ресторанчик «Давыдка» находился на Владимирском проспекте, рядом с бюро похоронных процессий, против редакции «Петербургской газеты», откуда в обед и вечерние часы сходились газетные репортеры — народ бойкий, всезнающий и бесцеремонный. С этим бойким репортерским народом писатель Куприн издавна вел дружбу, как и с веселыми, любезными его сердцу циркачами. Из этих близких Куприну газетных людей я хорошо зпал Мишу Ялгубцева, способного, добродушного, вконец спившегося человека.
За кружкою пива я сидел в передней, буфетной комнате, в которой с^оял широкий резной прилавок-буфет, заманчиво уставленный закусками, бутылками, хрустальной посудой. Точно капитан на мостике ко¬
576


рабля, за буфетом возвышался сам хозяин ресторана, зоркий круглый человечек, отдававший приказания бегавшим от столика к столику лакеям-половым. Помшо, как открылась стеклянная дверь и, спускаясь по ступенькам, с улицы вошел раскрасневшийся Куприн, оживленный, плотный и веселый, в том же широком английском пальто и широкополой шляпе. Смахивая с рукавов дождевые капли, он подошел к буфету. Не подсаживаясь к столу и не раздеваясь, Куприн на ходу выпил рюмку водки, шутил с окружившими его людьми. Я близко видел его лицо, слушал его голос, но подойти и заговорить с ним, разумеется, не решился.
Не помню, кто нас познакомил. То ли писатель Александр Грин (с Грином я познакомился раньше), то ли приятель Куприна, старый репортер Миша Ялгубцев, то ли путешественник 3. Ф. Сватош —■ интересный, бывалый человек, с которым меня свела судьба в первый год моего пребывания в Петербурге.
Я вспоминаю Петербург, петербургские шумные улицы, освещенные газовым и электрическим светом, неубранный мягкий снег, мягко скользящие сани извозчиков с широкими, обшитыми мехом полостями. Как в гоголевские времена, на Невском проспекте можно встретить гвардейского офицера, гремевшего длинной саблей. По аристократическим улицам, по набережной Невы проезжали княжеские кареты с лакеями на запятках, одетыми в желтые пелерины, украшенные черными княжескими гербами. Вечерами по Невскому потоком ходили проститутки, возле «Пассажа», в кафе Андреева, за мраморными столиками сидели женщины в чрезмерно широких, украшенных перьями шляпах. Огнями магазинных витрин, электрическими фонарями сверкал Невский, по которому проносились прикрытые плетеными сетками сытые рысаки. На Перинной линии Гостиного двора, в Апраксином и Александровском рынках у дверей магазинов бойкие приказчики зазывали покупателей. Мальчишки-газетчики тонкими голосами выкрикивали названия вечерних газет. У подъездов шикарных ресторанов дежурили лихачи. Хмельными людьми были наполнены дешевые трактиры, бесчисленные питерские пивные, в которых орали и хрипели, разинув жестяную пасть, граммофоны...
577


Встречи наши были случайны, почти всегда в шум* ной компании людей, представлявших Ъ те времена петербургскую «богему». Здесь были писатели, студенты, путешественники, газетные репортеры и просто никому не ведомые люди, купеческие и помещичьи загулявшие сыики, чиновники, офицеры, появлявшиеся и исчезавшие незаметно. В среде литературной богемы, окружавшей Куприна, были свои вожаки. Таким вожаком был известный Маныч — огромный, лохматый человек с цыганскими наглыми глазами, с не знавшим удержа нахрапом. Кроме поэта Андрусона, младенчески кроткого, разбитого параличом человека, писателя Александра Грина, запомнил я пламенно-рыжего, невероятно лохматого невысокого человека, носившего ошеломлявшее всех мифологическое имя. Это был известный поэт Аполлон Коринфский, писавший псевдо-былин- ные стихи, печатавшиеся в бесчисленных журнальчиках и журналах. В компании пирующей богемы появлялись женщины, о которых Куприн писал в своей «Яме». Справедливости ради нужно сказать, что к этим женщинам, державшим себя вполне пристойно, отношение было безупречно рыцарское.
Хорошо было известно, что Куприн много пил. Много пили герои его повестей и рассказов: пехотные офицеры, балаклавские рыбаки — «листригоны», матросы в знаменитом одесском «Гамбринусе». Да и кто не пил тогда в России? Пили студенты и мужики, пили чиновники и интеллигенты, пил рабочий простой люд. Недаром в одном из рассказов, мало известном советским читателям, написанном за границей, вспоминая тяжелые времена и как бы оправдываясь, с горькой усмешкой Куприн приводил библейские слова из притч царя Соломона:
«Не царям, Лемуил, пить вино и не князьям сикеру. Дайте сикеру погибающему и вино — огорченному душою. Пусть он выпьет, и забудет бедность свою, и не вспомнит больше о своем страдании».
Временами он был буен, нетерпим, был вызывающе дерзок с неполюбпвшимися людьми, умел зло посмеяться.
Ко мне, застенчивому и молчаливому юнцу, Куприн относился с неизменной благожелательностью, таскал по кабачкам, по благотворительным концертам, где его почтительно окружали толпы курсисток и студентов.
578


А бывало и так: однажды в винном погребке на Невском, сидя за уставленным бутылками столом, что-то рассказывая о себе, он строго посмотрел на меня, спросил:
— Рассказ «Штабс-капитан Рыбников», молодой человек, изволили читать?
Я смутился, покраснел. Разумеется, знаменитый куп- ринский рассказ я знал почти наизусть, но похвастать этим постеснялся.
— Вот и видно, что не читал! — утвердительно заключил Куприн.
Был ли он равнодушен к тогдашней своей славе и сыпавшимся похвалам? В широкой своей известности он был уверен. Не всегда такая уверенность подтверждалась. Помню, позднею ночью мы возвращались из «Бродячей собаки» (в Петербурге был и такой литературный кабачок-кабаре), шли через мощенное крупным булыжником Марсово поле. Возле Лебяжьей канавки к нашей шумной компании подошел городовой. Куприн с ним поспорил, грозно спросил:
Писателя Куприна знаешь?
Разумеется, городовой о писателях не знал и пе слышал. Он погрозил нам полицейским околотком, посоветовал возвращаться домой.
Уже многое забылось, стерлось в памяти от тех отдаленных времен, когда мы встречались. Слишком молод, застенчив был я, редки и случайны были встречи. Но уже и тогда с юношеской зоркостью я наблюдал Куприна, окружавших его людей, от которых он так разительно отличался. Мне нравилось его татарское, смуглое, породистое лицо, светившееся скрытой духовной красотою, его музыкальные, выразительные руки, изящные крупные раковины ушей. Было в нем что-то детское, простодушное. Да и любил и знал он детей, хорошо знал животных, умел о них трогательно рассказывать, знал простых людей, а эти простые, не искушенные богатством и властью люди его искренно любили.
Кто-то очень верно о нем сказал: «Куприн пишет сердцем!» Рассказы и повести его не забывались. У многих чутких читателей он умел вызывать слезы. Выть может, именно это редкое качество, присущее лишь настоящим большим художникам, ценил в нем Лев Толстой.
579


Сам Куприн называл себя иногда писателем-быто- виком. В малоизвестном маленьком рассказе «Извозчик Петр» он пишет о себе так:
«Старый, древний быт. Быт, проклятый критиками, создавшими презрительно-унизительное словечко для иных писателей — «бытовик». Но почему же в этом быте, в неизменной повторяемости событий, в повседневном обиходе, в однообразной привычности слов, движений, поговорок, песен, обрядов — почему в них всегда жила и живет для меня неизъяснимая прелесть, утверждающая крепче всего и мое бытие в общей жизни?»
В чудесном крошечном рассказе Куприн описывает свою «обычную провинциальную прогулку» на извозчике через гатчинский старый парк от вокзала Балтийского до Варшавского.
«Да. Я знаю с безошибочной точностью, что теперь произойдет. Мы подъедем к Варшавскому вокзалу. Я спрошу извозчика:
— Сколько?
— Чай, не обидите, Александр Иванович.
Тогда я спрошу:
— Тебе выслать псковский бутерброд?
Он ответит со знакомой мне хитрой конфузливостью:
— Если ваша милость будет... Прикажете подождать вас?..»
И дальше, после описания ночного душевного разговора с неведомым извозчиком, Куприн как бы с болью раскаяния признается:
«Как зовут этого извозчика, я не знаю. Спины у всех извозчиков одинаковы. Да, впрочем, может быть, одна из наших тягчайших вин та, что мы никогда не удосужились поглядеть в лицо извозчика, разносчика, конюха, землекопа, каменщика, банщика и так далее, хоть и ехали на их спинах...»
Этот маленький рассказ завершается такой же краткой концовкой. В голодную осень девятнадцатого года, когда в очередях «выдавали клюкву» и в куприп- ской семье все переболели дизентерией, на двор к Куприну пришла незнакомая пожилая женщина в платочке, с кульком под мышкой. Спрашивает:
« — Здесь живет Александр Иванович?
— Это я. Что нужно?
— Ты мужа моего знаешь? Извозчика?
580


— Извозчика? Ну как же, отлично знаю. («Лгу!» — замечает в скобках Куприн.)
— Извозчика Петра?
— Вот именно Петра.
— Так вот, послал он меня к тебе. Умирает он, муж-то мой, извозчик Петр... Захотел он кое-чем распорядиться перед смертью. И тебя вспомнил. «Скажи, что мы от него обиды никогда не видали. А ему, может быть, плохо живется. Так отнеси что-нибудь из съестного. Скажи, что от извозчика Петра на память».
И развернула кулек. Там был печеный черный хлеб, фунтов пять муки, шесть яиц и телячья лопатка. «Вчера своего теленочка зарезали».
Как мы ни старались всучить этой милой бабе денег — ничего не вышло. Правда, перед занавеской из зеленого кавказского крученого шелка она не устояла. Но ведь женщина — всегда женщина.
Хотите мораль из этой отрывчатой повести?
Вот она: как легко было в России быть добрым. А мы этого и не подозревали».
В маленьком этом, удивительно человечном рассказе — весь Куприн.
Уже в Англии, много лет спустя, служа матросом на океанском большом корабле, я получил от него коротенькое письмецо-открытку. В этом письмеце Куприн сообщал, что маленькие мои рассказы будут напечатаны в журнале, который он редактировал в Париже. Коротенькое письмецо заканчивалось заботливой припиской: «Рассказы будут напечатаны, и за гонорар». Трогательна и сама сохранивщаяся у меня открытка. Детской рукою (по-видимому, рукой дочери Куприна) на ней нарисованы зверюшки и маленькие человечки.
Наша переписка продолжалась недолго. На пути в Россию, в Берлине, пришло от него последнее письмо.
По воспоминаниям близких людей, пребывая в эмиграции, Куприн мучительно тосковал. В тяжелые годы изгнания он особенно много пил, мало писал, его железное здоровье сдавало. Лишь в отдельных, написанных вне родины, рассказах с прежней силой проявлялся его яркий талант, раскрывалось его золотое сердце.
581


Лучшие воспоминания о Куприне нам оставил И. А. Бунин, знавший Куприпа еще в начале его писательского пути. Бунин рассказывает, как неопытен, неуверен был молодой Куприн и как быстро пришла к нему громкая писательская слава.
О тяжких годах эмиграции, о жизни Куприна в Париже так вспоминает И. А. Бунин:
«...мы жили с ним самыми близкими соседями, в одном и том же доме, — и он пил особенно много, доктор, осмотревший его, однажды твердо сказал нам: «Если он пить не бросит, жить ему осталось не больше шести месяцев». Но он и не подумал бросить пить и держался после того еще лет четырнадцать «молодцом во всех отношениях»... Но всему есть предел, настал конец и редким силам моего друга... Приехав с юга, я как-то встретил его на улице и внутреино ахнул: и следа не осталось от прежнего Куприна! Он шел мелкими, жалкими шажками, плелся такой худенький, слабенький, что, казалось, первый порыв ветра сдует его с ног, не сразу узнал меня, потом обнял с такой трогательной нежностью, с такой грустной кротостью, что у меня слезы навернулись на глаза».
Вот таким больным, трогательным, кротким увидел и я Куприна спустя несколько дней после возвращения его в Россию.
Рассказывали, что и возвращение это было якобы не совсем обычно. Тосковавший по родине, по русским людям Куприн обратился к Советскому правительству с просьбой о разрешении вернуться на родину. Он каялся в своих прегрешениях, вольных и невольных, писал, что хотел бы умирать на родной земле, еще раз послушать, «как на русской земле поют русские петухи...»
В Россию Куприн приехал в 1937 году. Отъезд его из Парижа прошел незамеченным. Еще много было в Париже недругов Советской России, предававших анафеме честных и добрых людей, не переносивших разлуки с родной страной.
Что рассказать о последней нашей встрече в Москве?
О приезде Куприна я прочитал в московских газетах. Было известно, что остановился Куприн в старой московской гостинице «Метрополь». После некоторых колебаний я решился его навестить. В номере гости-
582


ницы меня встретила жена Куприна, худенькая пожилая женщина, которую раньше я не знал и никогда не видел. Она показалась мне растерянной и очень усталой. Сказав, что Александр Иванович отдыхает, она не позволила мне уйти, приветливо просила обояедать. Через несколько минут я увидел выходившего из соседней комнаты ссохшегося маленького старичка со сквозившей седой татарской бородкой. В ссохшемся седом старичке нельзя было узнать прежнего плечистого Куприна, которым некогда любовался я в цирке «Модерн».
Вряд ли он помнил, узнал меня. Мы сидели за столом рядом, я смотрел на изменившееся его лицо, на котором как бы еще отчетливей обозначались знакомые трогательные черты. Он был доволен тем, что вернулся в Россию, расспрашивал о людях. Несомненно, он был тяжело болен, но все ясно помнил и понимал. Я почувствовал, что и говорить с ним нужно, как говорят с тяжелобольными, с детьми, напомнил о давних наших встречах, о людях, с которыми некогда сходились и большинства которых уже не было в живых. Рассказал и о том, что Ь конце двадцатых годов жил с семьею в Гатчине, на Богговутовской улице, обсаженной старыми березами, недалеко от Елизаветинской, от зеленого купринского домика, в котором теперь жили чужие, неизвестные люди. Что, приехав из смоленской деревенской глуши, поселились мы в Гатчине отчасти потому, что некогда в Гатчине жил Куприн. В те времена в маленьком городке я встречал много купринских старых знакомых, неизменно хранивших о нем самую добрую память.
Куприн слушал мой рассказ о Гатчине, о знакомых местах, о изменившейся в России жизни. С доброй, улыбкой он вдруг шутливо спросил:
— А трактир Веревкина в Гатчине цел?
— Нету, Александр Иванович, трактира Веревкина.
— Жаль, жаль, — с той же добродушной улыбкой заметил Куприн. — Вывеска была хорошая: «распи- вошно и раскурошно».
Что-то трогательное, детское было в его простодушных вопросах, в том, как, почти до слез, расчувствовался он, показывая телеграмму от старых своих друзей, балаклавских рыбаков— «листригонов», поздравлявших его с возвращением в Россию.
583


Он был трогательно, как ребенок, забывчив. Во время моего рассказа (я рассказывал о петербургских старых знакомых) Куприн вдруг неожиданно спросил:
— Ну, а этот, как его?.. Ну, этот, что написал за меня мою повесть. Где девки у меня, девки.
— «Яма», Александр Иванович, — подсказала Елизавета Морицевна, его жена.
—■ Вот именно, «Яма», — вспомнил Куприн.
Тяжело больной Куприн забыл, как называется его знаменитая повесть. Речь шла об известном в свое время литературном проходимце, некогда писавшем под псевдонимом Граф Амори. Самый этот литературный проходимец, еще до выхода второй части «Ямы», выпустил отдельной книжкой ее продолжение.
Наглость проходимца оскорбила и, по-видимому, надолго запомнилась Куприну.
Я не помню всего, о чем мы говорили, но было и такое в нашей простой беседе, когда я почувствовал в нем, уже угасавшем, больном человеке, его живое и доброе сердце. Я спросил его о русском писателе И. С. Шмелеве. Куприн как бы ожил, очень ясно и обстоятельно рассказал о печальной участи Шмелева, недавно похоронившего жену, о его одинокой и горькой жизни в Париже. В словах Куприна было столько живого сочувствия к горю близкого друга, к его печальной судьбе, к тяжкому жребию русского писателя, волею трагических обстоятельств оказавшегося вые своей родины...
Уходил я от Куприна растроганный, потрясенный. Вспоминались далекие времена, давние встречи. Для меня было что-то прощальное, грустное в этом коротком и последнем свидании.
Умер он в 1938 году в Ленинграде, жена его, Елизавета Морицевна, ненадолго пережила мужа. Знакомый доктор, лечивший Куприна, рассказывал мне, что до самой кончины (умер Куприн от рака) он оставался таким же трогательным, кротким. Скончался Куприн накануне величайших событий, которые потрясли и перевернули мир.
Имя писателя Куприна воскресло уже в послевоенные годы. Оказалось, что и после многих лет забвения книги его не потеряли прежней своей привлекатель¬
584


ности. Новый, советский читатель читал купринские рассказы с таким же удовольствием, с каким читали читатели времени прошлого. Книги Куприна непрерывно издаются. Читатели по-прежнему его знают и любят. Секрет незабвения скрыт в сердце художника: Куприн любил людей, и люди отвечают ему любовью.
От него не осталось архивов, собрания писем, обширных авторских воспоминаний, увесистых дневников. Многое погибло в годы гражданской войны. Письма и рукописи, оставшиеся в гатчинском зелененьком домике, досужие руки растащили на домашние и базарные нужды. Некоторые уцелевшие письма и купринские рукописи бережно хранятся в рукописном отделе Пушкинского дома в Ленинграде.
У меня сохранилось купринское письмо, полученное мною в 1921 году в Берлине. В этом письме он добрыми словами отзывался о моих ранних рассказах:
«„.Я очень ценю Ваш писательский дар за яркую изобразительность, истинное знание народной жизни, за крепкий, живой, правдивый язык. Более же всего мне нравится, что Вы нашли свой собственный, исключи- тельно Ваш стиль и свою форму, и то и другое не позволяет смешать Вас с кем-нибудь, а это самое дорогое. 1921. 27. VI.
А. Куприн».
Это письмо едва начинавшему писателю свидетельствует, как был внимателен к людям Куприн.
1964
ГОД В БЕРЛИНЕ
Помню деревенскую глухую усадьбу, жаркие июльские дни. Пахнет сеном, изо всех сил орут лягушки в знакомом с детства мельничном пруду. Над деревней полуденная тишина, которую рассекает пронзительный свист стрижей. То и дело ныряют, щебечут под карнизом ласточки.
Я лежу под яблоней с книжкой в руках, читаю. Прочитанное как бы сливается с тем, что меня окру¬
585'


жает. На книжке — незнакомое имя писателя: гр. А. Н. Толстой. Книжку я купил в городе, на вокзале, возвращаясь из училища иа лето в деревню. Чем- то взволновала, обрадовала меня эта книжка. Свежестью и ясностью языка, которые и тогда я уже чувствовал и понимал, трогательным изображением чудаковатых людей, описанием приволжской мне незнакомой природы? Трудно ответить на этот вопрос, Да и вообще трудно ответить, почему нравится и волнует нас тот или иной писатель. Быть может, для этого нужно родство душ, совпадение вкусов? Так часто мы откладываем в сторону недочитанную модную книгу, в которой, казалось бы, все слажено гладко, и возвращаемся к уже прочитанному, полюбившейся повести или рассказу.
Время было тревожное. Над городом и деревней еще висели тучи революции пятого года, гремел ее отдаленный гром. Кое-где бурлила молодежь, происходили волнения, рабочие и студенческие забастовки, в деревне изредка полыхали помещичьи усадьбы.
Напуганные «ужасами» революции, потомки прожившихся дворян сбывали заложенные родовые имения, кидались спасаться в города, разъезжали по заграничным и отечественным курортам. Празднуя барыши, потирал руки пройдоха-кулак, за гроши скупавший на слом дворянские старые гнезда.
Чуткая молодежь кидалась подчас в крайности. Сами собой возникали течения, собирались всевозможные кружки. Спорили о символизме и декадентах, о загробной жизни и революции, о Христе и толстовцах. Многие мрачно и безнадежно пили.
В русской литературе тех лет болезненно отражались явления жизни. Объявились поэты и писатели, открыто презиравшие совесть и непорочную чистоту. Эти писатели изъяснялись заумным языком, провозглашали себя гениями, бесцеремонно сопоставляли себя с солнцем, с небесными светилами. Некоторые модные поэты притворялись принцами, чувствительными недотрогами, замыкались в недоступных «башнях» из слоновой кости». В сущности, это были весьма сытые, благополучные и практичные люди, цинично воспевавшие паразитизм.
Разумеется, не все писатели поддавались гнилому влиянию распада. На твердых ступенях стоял
586


А. М. Горький. Своим нелегким путем шел Бунин, О добрых и простых людях писал Куприн.
Именно в это трескучее, больное время появились книги молодого и свежего писателя, изображавшего жизнь вымиравшего приволжского дворянства. -Написанные ясным и чистым языком, книги молодого писателя имели большой успех.
Имя этого писателя, успешно вступавшего в широкую литературу, было — Алексей Толстой.
Впервые мы встретились зимою двадцать первого года. Алексей Николаевич Толстой только что переселился из Парижа в Берлин, поближе к России. После долгих морских скитаний, пробираясь на родину, я оказался в Берлине.
В тот памятный год приезжему человеку послевоенный Берлин мог показаться преддверием России. На улицах слышалась русская речь. Одно за другим возникали русские издательства под самыми различными именами. Печатались книги, выходили газеты и журналы, рождались литературные сообщества, землячества и кружки. Как грибы после теплого дождя, росли русские книжные магазины. С Запада и Востока прибывали писатели и художники, ученые и журналисты самых различных взглядов, толков, вкусов и политических убеждений, подчас менявшихся со стремительной быстротою. Писатели жили в многочисленных пансионах и частных немецких квартирах, художники ютились иа чердачных мансардах.
В далекой России перегорало зарево затихшей гражданской войны, строилась новая жизнь. Оттуда приезжали люди, привозили разноречивые, добрые и худые, вести. Книжные магазины были завалены русскими книгами, печатавшимися с непостижимой быстротой. Поспешно возникали и столь же поспешно гасли литературные имена. Из Парижа выбыл Илья Эрен- бург, нашумевший романом «Хулио Хуренито». В Берлине гостила Марина Цветаева. На литературных собраниях выступал Андрей Белый, исступленно читал стихи о «пылавшей стихии».
Среди русских писателей, волею судьбы оказав- шпхся тот год в обрусевшем Берлине, особое место занимал Алексей Толстой. Пожалуй, из всех писателей
587


он один знал и чувствовал коренную, не выдуманную Россию, безукоризненно владел по-пушкински чистым русским языком.
В Берлине с Алексеем Толстым меня познакомил писатель Алексей Михайлович Ремизов, недавно приехавший из России. Помню, как Толстой рассказывал что-то смешное, моргая глазами, привычным жестом руки проводя по мягкому, чисто выбритому лицу. Курил дорогую английскую трубку, набивая ее душистым кепстеном.
Было в нем что-то барское, очень русское, немного актерское. И рассказывал он по-актерски, любил шутить, рассказчиком был бесподобным, выдумывал на ходу смешные истории и анекдоты, с самым серьезным выражением, даже при дамах, иногда произносил мужицкие соленые словца. Из него как бы изливался его талант, актерская способность. И писал он легко, каждодневно, всегда по утрам, выстукивая на машинке два-три листочка (о своей трудоспособности полушутя- полусерьезно говорил, что далась она от его отца, по давнему происхождению — шведа).
В Берлине мы встречались часто, почти ежедневно. Жили Толстые на большой, многолюдной и аристократической улице, в благоустроенном пансионе, в трех комнатах. Как всегда, жили широко и открыто. Возле Толстого толкались всех мастей люди. Толстой работал над книгой «Детство Никиты». Я подружился с маленьким сыном Толстого — Никитой, нежным и красивым мальчиком с задумчивыми глазами. С маленьким Никитой мы ходили в Цоо — в берлинский зоологический парк — смотреть на зверей и птиц, на индийских слонов и японских петухов со сказочно длинными хвостами.
По вечерам сходились иной раз у А. С. Ященкп, редактора «Новой русской книги» — литературно-критического журнала, издававшегося известным русским издателем Ладыжниковым. Благожелательный и доверчивый Ященко печатал критические статьи и рецензии на выходившие книги, собирал вести и новости, подчас фантастические, о литературной жизни в России, завел в журнале раздел, в котором печатались автобиографии русских писателей.
588.


В двадцать втором году в Берлин приехал из России Горький. Толстой повел меня к Горькому, поселив* шемуся на Курфюрстендамм. Набивая машинкой над столом папиросы, ухмыляясь под густыми усами горьковской ухмылкой, Алексей Максимович рассказывал нам о России, о городе, о мужиках, о молодых советских писателях, о Серапионах, особенно выделяя из них сибиряка Всеволода Иванова. Вечером сидели за большим обильно убранным столом. Не могу припомнить всех многочисленных гостей, собравшихся за шумным горьковским застольем.
В том же двадцать втором году в Берлин прилетел из Москвы Сергей Есенин. Есенина и Айседору Дункан, уже немолодую, но молодящуюся женщину, с волосами, выкрашенными в табачно-красный цвет, встречали в «Доме искусств» —• в немецком второразрядном кафе, обычно пустовавшем. На сей раз кафе было переполнено народом. Здесь собрались люди всяческих толков и политических оттенков. Я сидел за столиком с Толстыми. Появление Есенина, прибывшего прямо с аэродрома (на нем был дешевый московский костюмчик и парусиновые туфли), встретили шумными аплодисментами. Кто-то запел «Интернационал». Молодчики из монархической газетки «Руль» ответили свистом. Возле Есенина, в роли охраны, возник проживавший в Берлине поэт-имажинист Кусиков с напудренным лицом и подкрашенными губами. К великому негодованию немецких кельнеров-официантов, Есенин взобрался на мраморный стол и начал читать стихи. В его исступленном, нездоровом лице виделась обреченность. Держа в руках пистолет, как бы охраняя Есенина, рядом в театральной позе стоял напудренный Кусиков, одетый в кавказскую черкеску.
Через несколько дней я увидел Есенина в квартире Толстых. С потрясающей выразительностью он читал «Пугачева». Этот памятный вечер в своих воспоминаниях очень правдиво и ярко описал Горький.
Перед отъездом в Россию я гостил у Толстых в Мис- дрое, маленьком курортном немецком городке. Толстой писал «Аэлиту». Днем мы купались ц море, знакомились с немецкими рыбаками, беседовали о России. Я переписывался с родными, проживавшими в смолеп-
589


ской глубокой деревенской глуши. Совсем неподалеку от Мисдроя, в рыбачьем северном городке Херингс- дорфе, жил тогда Горький.
Тем же летом я один уезжал в Россию. Толстые меня провожали. Чистенький немецкий пароходик «Шлезиен» доставил меня в еще запустелый и голый Петроград. Через несколько дней я был в родной смоленской деревеньке. Знакомая с детства, меня встретила и окружила деревенская жизнь.
Через год вернулись в Россию Толстые. Мы увиделись в Петрограде, на Ждановке, в квартире Толстого, некогда принадлежавшей нашему берлинскому приятелю профессору Ященке, редактору «Новой русской книги». Помню, Толстой читал свой первый нанисан- пый в Советской России рассказ «Голубые города». Здесь, в России, у Толстого начиналась новая жизнь, завершившаяся общим признанием и заслуженным успехом.
1963
НА ВАСИЛЬЕВСКОМ ОСТРОВЕ
Не помню точно, когда произошло первое наше знакомство. Думаю, это был 1912 год. Нас познакомил А. М. Ремизов, в свое время известный русский писатель, к которому в рапней молодости меня привела сказочная тропа. Именно от него я впервые узнал о писателе Пришвине — авторе книг «За волшебным колобком» и «В краю непуганых птиц», изданных в Петербурге. Эти первые книги положили начало писательского пути Михаила Михайловича Пришвина, агронома по образованию, в зрелые годы начавшего писать художественные книги. Будучи старше Ремизова, Пришвин считал себя ремизовским верным учеником. Замечу кстати: широкая известность писателя Пришвина пришла не скоро, первые его книги знал лишь небольшой круг избранных читателей. В те годы гремели иные, забытые теперь писательские имена.
О первом нашем знакомстве помню очень немногое. Мы сблизились и очень часто встречались уже в семнадцатом году. В тот памятный год я приехал с фронта в залитый красными флагами, бурно и шумно
590


кипевший Петроград. Время было необычайное, ко* ротко о нем не расскажешь. Помню, что жил я рядом с Ремизовым на Четырнадцатой линии Васильевского острова, в доме Семенова-Тян-Шанского, в одной из пустовавших квартир. Михаил Михайлович Пришвин — тогда еще кудрявый, подвижной, немного смахивавший на цыгана — обитал по соседству на Три* надцатой линии, в крохотной однокомнатной квартире. Вот там-то, на Тринадцатой линии и у Ремизова, встречались мы почти ежедневно.
Время, как я уже сказал, было необычайное. Ша- талась под ногами земля, в незыблемую прочность которой многие верили простодушно. В революционной столице выходили десятки газет разнообразнейших направлений — от большевистской «Правды» и горьковской «Новой жизни» до монархического «Нового вре* меии» и черносотенного уличного листка, который издавал и редактировал «дядя Ваня» — известный цирковой арбитр. В городе было пусто, жители разбегались за хлебом в уездные города и деревни, покинутые городские квартиры пустовали. Мы переживали тревожные июльские дни, Октябрь, выстрел «Авроры», Пришвин работал в одной из многочисленных газет, где редактировал еженедельное литературное приложение — небольшой листок, носивший название «Россия в слове». В этом листке часто печатались пришвинские фельетоны и маленькие рассказы, принимали участие многие видные nejep6yprciuie литераторы.
Помню знаменательный день, когда на Неве появилась «Аврора». Ночью мы вышли из пришвинской квартиры. В воротах домов стояла домовая охрана, улицы были темны и пусты. Там и тут слышались редкие двоившиеся винтовочные выстрелы. Мы шли осторожно, прячась за углами, прижимаясь к стенам домов. Любопытство тянуло на набережную, к темной, загадочной Неве. У Николаевского моста, где в те времена стояла часовня, у низкого гранитного парапета собралась небольшая кучка людей. Тускло горело электричество. Я осторожно подошел к этим людям. У самых перил, с винтовкой в руках, в насунутой на глаза серой паиахе, стоял очень маленький солдатик. Кто-то заглянул в заплаканное лицо солдатика, с удивлением сказал:
— Да ведь это, братцы, баба!
591


И, ласково похлопав солдатика по вздрагивавшему плечу, наставительно добавил:
— Шла бы ты, милая, домой, к мамаше-папаше, чего тут зря стоишь.
Солдатик действительно оказался худенькой девуш- • кой-подростком из «женского батальона» Бочкаревой. Ниже Николаевского моста темнел грозный корпус «Авроры» с орудиями, наведенными на Зимний дворец...
Летом восемнадцатого года, уже в смоленской деревне, я получил от Михаила Михайловича короткое письмецо. Он просил меня устроить его семью, которая собиралась уезжать из Елецкого уезда, из родной пришвинской усадьбы, где стало беспокойно и трудно жить.
Время нас разлучило. Мне довелось странствовать. Пришвин жил под Дорогобужем, в нашем лесном краю, на родине своей жены, учительствовал в селе Алексине и занимался охотой. Встретились мы в двадцать втором году в Москве. Дружеские отношения восстановились. Пришвин был в творческом подъеме, он писал своего «Курымышку» и охотничьи мелкие рассказы, принесшие ему широкую известность. Эти добрые отношения поддерживались до его смерти.
Чем дорог нам всем Михаил Пришвин? Трудно назвать другого писателя, столь обладавшего своим лицом. Пришвин был не похож ни на какого другого писателя. Считая себя учеником Ремизова, он пошел своим, пришвинским путем. Быть может, не все равноценно в произведениях Пришвина. Но оригинальность его, непохожесть на других писателей очевидна. И в человеческой и в писательской жизни шел Пришвин извилистым, сложным путем, враждебно несхожим с писательским путем Ивана Бунина — ближайшего его земляка (быть может, в различиях родового дворянского и прасольско-мещанского сословий скрывались корни этой враждебной несхожести). Пришвина иногда называли «бесчеловечным», «недобрым», «рассудочным» писателем. Человеколюбцем назвать его трудно, но великим жизнелюбцем и «самолюбцем» он был несомненно. Эта языческая любовь к жизни, словесное его мастерство — великая его заслуга. Он знал волшебное мастерство слова. Такое чудесное мастерство не дается
592


университетским и литературным образованием, художники ему учатся у своих матерей и отцов. Каждое сказанное Пришвиным слово как бы имеет свой особенный запах, цвет и вкус. Редкое качество это есть верный признак истинного таланта, только очень немногие этим великолепным качеством обладают.
1964
ПИСЬМО ДРУГУ
К 70-летию К. А. Федина
В каждой человеческой жизни есть события, встречи, память о которых неизгладима. Хорошо помню, как сорок лет назад я пришел в редакцию «Книги и революции» с приветом от Горького, проживавшего тогда за границей. В моей жизни это был незабываемый, решавший судьбу год. В тот памятный год на улицах запустелого Петрограда нежно зеленела молодая трава. После долгих заморских скитаний на чистеньком немецком пароходе я вернулся в родную Россию, в которой еще не затихли отзвуки отшумевшей гражданской войны. Ты был первым русским советским писателем, с которым свела меня на родной земле судьба. Первая встреча положила начало дружбе.
Потом — в двадцатых годах — ты не раз приезжал гостить в деревню, на глухую Смоленщину, в мои родные края, где с детства я был своим человеком. Там, в деревне, я оказался как бы твоим гидом, проводником по почти неведомой тебе сказочной мужичьей стране, полной чудес и открытий. Нам памятны деревенские встречи, живые люди, с которыми встречались мы тогда ежедневно. Мы были молоды, беспечно бедны, умели мечтать и громко смеяться. Сердца и души еще не успели устать и остыть, хотя за нашими плечами оставался нелегкий путь, полный тревог, утрат и горьких сомнений.
Как забыть наши душевные долгие разговоры? Случалось, мы проводили ночи в лесу у охотничьего костра, с восторгом слушая симфонию наступавшего утра. Охотились на волков в глухом непролазном Бездоне. Охотничья наука тебе давалась не сразу, и ты подчас удивлялся моему умению метко стрелять, разбираться в лесных путаных стежках, отчетливо различать го¬
593


лоса птиц и зверей. Тебя изумляли наши смоленские мужики, удивляла деревня, переживавшая крутые переходные времена. Ты навсегда запомнил лесную речку Невестницу и речку Гордоту (как хорошо, как трогательно звучали их имена!), тихий Кисловский пруд, в котором мы ловили в норота золотистых жирных линей, очень похожих на откормленных поросят...
Тебе, наверное, памятны имена и клички кочанов- ских мужиков и баб, забавные, порой как бы с усмешкой звучавшие названия смоленских сел и деревень: Кочаны, Кислово, Теплянка, Вититнево, Желтоухи, По- допхаи. Ты запомнил дядю Ремонта, нашего деревенского бессребреника пастуха Прокопа, его приемную дочку Проску с трагической судьбой шекспировской героини. И, уж наверное, помнишь деревенскую красавицу Таню, на которую мы любовались. Помнишь простецкие деревенские песни:
Хороша наша деревня Кочаны,
Заросла она малиною...
Для тебя и для меня это была подлинная, не показная, не выдуманная Россия. Россия полей и лесов, народных песен и сказок, живых пословиц и поговорок, родина Глинок и Мусоргских, вечный и чистый источник ярких слов, из которого черпали ключевую воду великие писатели и поэты, а терпеливые ученые люди составляли бесценные словари. Ты дивился смекалке, мудрости, добродушию, веселости простого деревенского человека, изумительному разнообразию нравов, душ и лиц.
А как восхитительны были наши «бдения», чудесные летние ночи, деревенские праздники и гулянья, на которых — что таить старый грех! — вместо шампанского и ликеров мы пили мужицкий самогон, пахнувший хлебом, дымом и горелым хвостом болотного черта.
И наши волшебные путешествия: поездка в старинный Дорогобуж, дорожные ночевки, утренний туман над заливными днепровскими лугами, рожок пастуха, напомнивший нам ветхозаветные времена. Болдинский древний монастырь с двумя чудом уцелевшими монахами и музеем; заставшая нас в дороге гроза, от которой прятались в лесу под деревьями; ночлег в старин- ном дворце богачей Барышниковых, в охотничьем кабинете, где всю ночь нам слышались шаги и чудились
594


привидения... Наше мальчишеское путешествие в лодке по рекам Угре и Оке... Да разве можно все вспомнить и перечислить!
Там, на речке Невестнице, где я некогда писал мои шуточные былицы, в лесной деревеньке Кочаны, в моей скромной «келье», обитой еловой корою, ты дописывал свой первый роман «Города и годы», там же зачиналась твоя книга «Трансвааль».
В твоих прежних писаниях, в новом романе я с радостью встречаю знакомые мужицкие имена. Прообразы деревенских героев рождались и жили на знакомых нам лесных скромных речках, воды которых извечно питают родную тебе великую русскую реку матушку Волгу, а судьбы людей, с которыми мы встречались, чудесным образом вливаются в новую, общую, еще небывалую на земле жизнь,
1962


СОДЕРЖАНИЕ
ПУТЕШЕСТВИЯ
У СИНЕГО МОРЯ
На весенней путине 5
Город ветров 24
У синего моря 40
На птичьих зимовках 64
Ленкорань 75
Зеленый край 96
Последнее путешествие 109
ПО ГОРАМ И ЛЕСАМ
В горах Тянь-Шаня 146
В горах Кавказа 176
Над синей тайгой 189
Осень в Чуне 219
Весна в Чуне 240
У студеного моря 253
На пробужденной земле 279
В Каменной степи 291
У КРАЯ ЗЕМЛИ
Над холодными берегами 318
«У края земли» 329
На родине птиц 343
Весна в тундре 358
Из таймырского дневника 367
596


РАССКАЗЫ ОХОТНИКА
ПО ЛЕСНЫМ ТРОПАМ
Первая охота . 428
Летним утром 430
В зимнюю ночь 431
Волки 433
На глухарином току 430
Дупелиный ток 439
Березовый ток 442
На лесной канаве 446
Заяц 448
Петька 449
На глухом болоте 451
Зима 455
Пороша 456
Март в лесу 458
На тяге 460
Звуки весны 462
На весенней охоте 465
На летней охоте 467
Лесные музыканты 469
ЗВУКИ ЗЕМЛИ
Жаворонок 472
Соловьи 473
Скворцы 475
Дрозды 478
Ласточки и стрижи 480
Дергач 483
Перепел 484
Кулики 487
Дятлы 490
Оляпка 492
Зимородок 493
Клесты 494
Снегири 496
Щур 498
Поползень 499
Синицы 501
Трясогузки 502
Удод 505
Кукушонок 506
597


Иволга 507
Журавли 508
Лебеди 509
Цапли 512
Чижик и Пыжик 513
Снегирь, Фомка и Машка 516
Голуби 519
Воробьи 521
Сороки 524
Вороны 526
Грачи и галки 528
Кукши 531
Пуночки 532
Пугач 533
Сыч-воробей 537
Совы 539
ВОСПОМИНАНИЯ
Свидание с детством 545
ДАВНИЕ ВСТРЕЧИ
Бунин 505
Золотое сердце 575
Год в Берлине 5S5
На Васильевском острове 590
Письмо другу 593


Иван Сергеевич СОКОЛОВ-МИКИТОВ
Избранные произведения, г. 2
Редактор Л. Булгакова Художественный редактор Р. Чумаков Технический редактор М. Андреева Корректоры Л. Никульшина и В. Урес
Сдано в набор 5/1 1972- г. Подписано к печати 24/IV 1972 г. Бум. тип. № 3. Формат 84X108782. 18,75 печ. л.
31,50 уел. печ. л. 31,299 уч.-изд. л. Тираж 75 000 экз. Заказ № 106.
Цена 1 р. 15 к.
Издательство «Художественная литература», Ленинградское отделение, Ленинград, Невский пр., 28
Отпечатано в ордена Трудового Красного Знамени Ленинградской типографии № 2 им. Евг. Соколовой Главполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров СССР, Измайловский пр., 29, с матриц ордена Трудового Красного Знамени типографии им. Володарского Ленинград, Фонтанка, 57