/
Автор: Кин Дж.
Теги: социология политика история политическая история демократия социал-демократия
ISBN: 5-89826-088-9
Год: 2001
Текст
Джон Кин
Демократия
и
гражданское общество
John Keane
Democracy
and
Civil Society
On the Predicaments of European Socialism,
the Prospects for Democracy, and the Problem of
Controlling Social and Political Power
London
University of Westminster Press
Джон Кин
Демократия
и
гражданское общество
О трудностях европейского социализма,
перспективах демократии и проблеме контроля
над социально-политической властью
Москва
Прогресс-Традиция
Б1БЛ1ЯТЭКА IIUI
1нвентерны Ns
УДК 316 ’ ’ -
ББК 60.5 ►* С Е U
К41 "4.»
Перевод Л.Б. Макеевой и И.И. Мюрберг
Редактор И.И. Блауберг
Данное издание выпущено в рамках программы
Центрально-Европейского Университета «Books for Civil Society»
при поддержке Центра по развитию издательской деятельности
(OSI — Budapest) и Института «Открытое общество»
(Фонд Сороса) — Россия
Перевод выполнен по изданию:
John Keane. Democracy and Civil Society. London: University
of Westminster, 1998
Джон Кин
К 41 Демократия и гражданское общество / Пер. с англ.; Послесл.
М.А. Абрамова. — М.: Прогресс-Традиция, 2001.— 400 с.
ISBN 5-89826-088-9
Автор книги, профессор Вестминстерского университета, ди-
ректор Центра изучения демократии (Лондон), рассматривает темы,
ставшие центральными для демократической мысли с 18-го столе-
тия. Опираясь на традиции европейской политической философии,
Дж. Кин развивает идею о том, что подлинная демократия предпола-
гает разграничение гражданского общества и государства. Что под
этим понимается и почему данная проблема вновь стала так важна
в наши дни? С какими опасностями сталкиваются демократические
инспггуты в сегодняшней Европе и каковы перспективы сохранения
и развития демократии? Эти и другие вопросы обсуждаются в книге,
адресованной широкой читательской аудитории.
ББК 60.5
©John Keane, 1988
© Л.Б. Макеева, перевод, 2001
© И.И. Мюрберг, перевод, 2001
© М.А. Абрамов, послесловие, 2001
ISBN 5-89826-088-9 © Прогресс-Традиция, 2001
Дж.Б. Макферсону
1911-1987
Предисловие
В данных очерках вновь выносятся на обсуждение темы,
ставшие центральными для демократической мысли с 18-го
столетня. В книге проводится реалистический анализ опас-
ностей, с которыми столкнулись демократические институты
в сегодняшней Европе. Я предлагаю совершенно по-новому
осмыслить возможности сохранения демократии и ее разви-
тия в будущем.
Кому-то из читателей эго может показаться бесполезной
затеей. В конце концов, двадцатый век тем и отличается от
всех предыдущих, что почти все его правительства, партии
и движения претендуют на роль выразителей подлинной
демократии. В смысловом плане это всеобщее предпочтение
демократии означает успех оказываемого народными масса-
ми давления. Ибо до середины 19 века требование демокра-
тии было основным орудием в руках тех, кто не имел власти,
но вызывало раздражение у европейских государственных
деятелей, равно как и у господствующих классов, которые
нередко из страха прибегали к грубым мерам самозащиты.
Когда Берк в 1790 г. (в «Размышлениях о революции во
Франции») заявил, что полная демократия — это самая бес-
7
преоислииие
стыдная вещь в мире, он подвел итог двухтысячелетней исто-
рии сопротивления власть имущих признанию легитимности
демократии. Со времен Бёрка слово «демократия» претерпе-
ло постепенную, хотя и постоянно оспариваемую, переоцен-
ку. Однако внушает беспокойство тот парадокс, что растущая
респектабельность демократии обернулась в итоге разочаро-
ванием, — разумеется, если под демократией понимать (как
это делаю я) плюралистическую систему власти, при которой
решения, значимые для разных по размеру коллективов, при-
нимаются в рамках гражданского общества и государства на-
прямую или опосредованно всеми их членами. В сегодняшней
Европе демократии, понимаемой в этом смысле, повсеместно
угрожают разнообразные антидемократические силы и тен-
денции. Среди последних наименее заметно, ио вызывает
наибольшую тревогу снижение творческого потенциала самой
демократии. В значительной мере европейская демократичес-
кая традиция утратила веру в свои силы. Многие демократы
перестали задумываться об укоренившихся убеждениях и про-
цедурах. По-вндимому, они не способны по-новому рас-
суждать о привычных ситуациях, а тем более понять новые
тенденции, представляющие опасность для демократических
завоеваний и демократического потенциала нашего времени.
В данных очерках я хотел бы начать полемику с этой за-
коснелой ортодоксией. Здесь я пытаюсь в нетрадиционной
и конструктивной манере порассуждать о возможностях вы-
живания и процветания европейской демократической тра-
диции. Очерки содержат непредвзятую, бескомпромиссно
плюралистическую, космополитическую и подкрепленную
историческим опытом концепцию демократии. Метод обос-
нования этой концепции имеет несколько отличительных
особенностей. Поскольку этот метод часто не формулируют
в явном виде — а порой сознательно утаивают, — его следует
изложить, хотя бы для того, чтобы разъяснить общее направ-
ление моей аргументации.
Прежде всего, своими доводами в пользу требования
большей и лучшей демократии я сознательно охватываю до-
вольно обширную область Для меня неприемлема самодо-
8
вольно-ограниченная позиция тех, кто видит в демократии
лишь правление на основе партийной конкуренции, принципа
большинства и правопорядка. Исследуемый предмет значи-
тельно шире Он охватывает, с одной стороны, такие темы, как
суверенитет, революция, идеология и уфозы гражданским
и политическим свободам, таящиеся в «невидимой»* государ-
ственной власти, неоконсерватизме и режимах советского типа,
а с другой стороны, включает в себя группу новых вопросов,
связанных с реструктурированием мировой экономики, иепре-
кращающимся загрязнением экосистемы, упадком партийной
политики и возникновением новых социальных движений.
Кроме того, предлагаемая здесь интерпретация демокра-
тии подлинно плюралистична в философском и политичес-
ком смысле Она противостоит самонадеянному поиску выс-
ших истин и окончательных решений, отрицает возможность
демократического «метадискурса» и в общих чертах описы-
вает более демократическую систему, вмещающую в себя
подлинное многообразие форм жизни — постоянных и вре-
менных, официальных и неофициальных, местных и цент-
ральных. О приверженности плюрализму свидетельствует
мое обращение к жанру литературного диалога и очерка, ко-
торые относятся к наиболее демократичным стилям письма;
она отражается и в существе моих политических доводов
и социальных наблюдений. О ней говорит и мое стремление
обратиться к необычно широкой читательской аудитории,
включающей как тех, кто считает себя либералом, консерва-
тором, социалистом или анархистом (хотя точное значение
этих категорий 19 века сейчас все труднее определить), так и,
главным образом, (постоянных и временных) участников но-
вых социальных движений: чернокожих, пацифистов, жен-
щин, геев и лесбиянок, экологов и др.
Еще одной отличительной особенностью этих очерков
является то, что они построены на материале Европы. Евро
* Здесь содержится неявная ссылка на идею Адама Смита о «невидимой ру-
ке», которая в условиях рынка направляет каждого индивида, преследующего
своп цели, к общему благу, хотя это и не входило в его намерения. См.: Смит А.
Исследование о природе и причинах богатства пародов. М. 1962 — При.», переи
9
пейские тенденции развития занимают центральное место
в моем анализе, поскольку судьбы западноевропейских демо-
кратий сегодня как никогда прежде переплетены друг с дру-
гом и поскольку англосаксонские страны в своих дискуссиях
о демократии, по-прежнему сфокусированных на анализе
собственного опыта этих стран, должны многое усвоить из
опыта континентальных соседей. В соответствии с таким
подходом я суммирую здесь — насколько мне известно, впер-
вые — ключевые аспекты вдохновляющего возрождения духа
демократии в странах Центрально-Восточной Европы, кото-
рые, по существу, в последние четыре десятилетия были
стерты с карты западной политической мысли. Сконцентри-
ровав внимание на европейских тенденциях развития, я от-
нюдь не питаю тайной надежды, что они дают ключ к пони-
манию всего мира. Это высокомерное предположение ослеп-
ляло европейскую демократическую мысль с конца 19 века,
что часто имело пагубные последствия как для самой Евро-
пы, так и для ее (бывших) империй. Излагаемая здесь демо-
кратическая теория не приемлет этого старого европейского
высокомерия Я вовсе не воспринимаю европейские демо-
кратические традиции как нечто само собой разумеющееся —
если на то пошло, они находятся под угрозой разрушения.
Вместе с тем, я признаю ответственность Европы за судьбы
демократии во всем остальном мире: поражение демократии
в одной стране нанесет удар по демократическим свободам
граждан повсеместно. Следовательно, изложенная здесь тео-
рия предполагает, что создание (или укрепление) демокра-
тии в таких странах, как Великобритания, Польша, Югосла-
вия и ФРГ, побудило бы более значительную часть европей-
ских граждан и правительств осознать необходимость ради-
кально иной политики в отношении Африки, Азии и Латин-
ской Америки, где коррумпированные и запятнавшие себя
кровью деспотии являются сегодня зловещим правилом, а не
достойным сожаления исключением.
Отмечу также, что эта книга служит подготовкой к обосно-
ванию дальновидной и учитывающей опыт прошлою демо-
кратической политики. В вопросах демократии прошлое име-
10
ет решающее значение для настоящего. Традиция — это не ча-
стная собственность консерваторов. Я покажу, что жизнеспо-
собность современной демократической теории нужно оцени-
вать не по ее умению забывать прошлое и впитывать «новое»,
а, по крайней мере отчасти, по ее способности возвращаться
к тем темам, которые оказались взрывными для прежних си-
стем социально-политической мысли, в особенности времен
Просвещения, и, опираясь на эти темы, творчески их перераба-
тывать. В этом плане очень симптоматичны мои постоянные
ссылки на социально-политическую мысль эпохи демократи-
ческих революций — в Европе это период с 1760 г., — когда узы
верноподданничества были разорваны и многие люди ощути-
ли унизительность своего подчинения существующей власти.
Предложенное мною новое понимание разграничения граж-
данского общества и государства также подчеркивает важ-
ность начала эпохи модерна* для современности. С этим свя-
зано и мое стремление развить замечательные идеи политиче-
ских мыслителей данного периода относительно вечной про-
блемы распределения власти и контроля за ее исполнением.
Наконец, созданию развиваемой здесь концепции демо-
кратии способствовала и моя собственная радикальная кри-
тика социалистической традиции. Современный социализм
уже нельзя назвать динамичным движением за коренное пре-
образование общества, каким он был в Европе столетие на-
зад. Социализм утратил как уверенность в собственных си-
лах, так и революционный энтузиазм. Сегодня представляет-
ся нелепой идея выступать с импровизированной трибуны
в защиту социализма, хотя именно так поступали десятки ты-
сяч людей в прошлом, а совсем недавно и я сам. Социалисти-
ческие идеи и политика переживают тяжелые времена —
социалистов раздирают сомнения, они поколеблены поражс-
* Термином «модерн» Дж. Кип, в согласии с традицией, влиятельной в запад-
ной философии, обозначает эпоху Нового и новейшего времени Соответствен-
но, к началу модерна, или к раннему модерну, автор относи т не только события
и персоналии. хронологически принадлежащие к начальному этапу истории Но-
вого времени (Болиигброк. Бёрк, Вашингтон), по п такие процессы, как. напри-
мер. становление системы политических партий, происходившее па всем протя-
жении 19 века (прим, персе).
пнями, сбиты с толку бедствиями, которые сами же и породи-
ли. Возможно даже, уже прошло их историческое время, и те-
перь они обречены в полном истощении плестись в будущее,
разделяя судьбу всех умирающих традиций.
Социалисты должны честно ответить на вопросы, постав-
ленные их критиками: в какой стране социалистическим дви-
жениям и правительствам удалось воплотить в жизнь старые
социалистические идеалы равенства, свободы и солидарно-
сти? — Неужели в Западной Европе, где «социализм» для
большинства людей означает или недальновидный прагма-
тизм социал-демократии, или нечетко сформулированные
утопии, или мрачную реальность режимов советского
типа с господствующим в них государством? Или, быть
может, в Центральной Европе, где ключевые социали-
стические идеи и символы были узурпированы жестокими
тоталитарными режимами, стремившимися подавить граж-
данское общество? А может быть, на периферии — в странах
с такими социалистическими режимами, как в Эфиопии, ко-
торая выбрасывает миллионы на вооружения, а безземель-
ных крестьян и толпы скелетов в лохмотьях, скитающиеся по
се земле в поисках справедливости, прячет за помпезными
праздничными церемониями?
Подобные вопросы неизбежно порождают глубокие со-
мнения в том, что демократическая теория и политика могут
чему-то научиться у социалистической традиции. Почему
меня должно волновать явление с бесцветным прошлым
и настоящим и с сомнительным будущим? Ведь социалисти-
ческая идея — пусть даже переработанная и усовершенство-
ванная — в конце 20 века больше не представляет собой важ-
ную альтернативу? Разве отсюда не следует, что усилия, по-
добные моим, по переистолкованию демократии под углом
зрения социалистической традиции только нанесут первой
вред и столь же нелепы, как попытка барона Мюнхаузена вы-
тащить себя за волосы из болота?
Мой ответ на эти жизненно важные вопросы не является
ни оптимистическим, ни пессимистическим. Я не отрицаю,
что у меня вызывает глубокое сомнение возможность воз-
12
рождения социализма в Европе как живого дискурса — в от-
личие от простого возрождения немощных поздних социали-
стических режимов советского типа и социал-демократичес-
ких партий, групп давления и правительств западного типа.
На мой взгляд, остро назрела необходимость правдивого изу-
чения теоретических и институциональных корней углубля-
ющегося кризиса европейского социализма. Я готов при-
знать, что в новых социальных движениях или, к примеру,
в Центрально-Восточной Европе ярлык социализма во мно-
гих случаях вызывает больше недоразумений и затруднений,
чем он того заслуживает. Однако данные очерки — это не рек-
вием по социализму. В них проводится мысль, что знание при-
чин современного бессилия и упадка социализма имеет фун-
даментальное значение не только для социалистов, но и для
демократов всех разновидностей. Исходя из этого, я пытаюсь
показать, каким образом можно и необходимо радикально из-
менить понимание социализма, превратив его в синоним демо-
кратизации гражданского общества и государства.
В этом плане книга, предлагаемая вниманию читателей,
опирается на мою работу «Общественная жизнь и поздний ка-
питализм», где вводится понятие демократических публичных
сфер и отстаивается разграничение гражданского общества
и государства. В этой работе я подчеркиваю, что демократиза-
ция не может обозначать распространения тотальной государ-
ственной власти на негосударственную сферу гражданского
общества, а с другой стороны, ее нельзя понимать и как уп-
разднение государства и достижение стихийно складывающе-
гося соглашения между гражданами в рамках гражданского
общества. Я утверждаю, что «демократическую дорогу к соци-
ализму» следует прокладывать между этими двумя неосуще-
ствимыми крайностями и что лучше всего ее представлять как
трудный и длительный процесс распределения власти между
разнообразными публичными сферами, существующими вну-
три институционально различных областей гражданского об-
щества и государства и в области их взаимодействия.
В данной книге этот общий аргумент получает новое и бо-
лее точное обоснование. Идея плюралистичности демократи-
13
ческих публичных сфер и разграничения гражданского об-
щества и государства и здесь остается центральной. Однако
существенно большее значение придается социально-поли-
тической проблеме путей институциализации публичных
сфер, существующих внутри государства и гражданского обще-
ства и в области их взаимодействия. Разработанные в результа-
те этого проекты собраны в более конкретном и политически
ориентированном дополнительном издании «Гражданское об-
щество и государство: новые европейские перспективы», кото-
рое публикуется одновременно с данной книгой. Надеюсь, что
обе книги будут способствовать дальнейшим усилиям по усо-
вершенствованию и развитию идей в указанном направлении.
Несколько дополнительных тем, связанных с разработанной
в начале эпохи модерна теорией деспотической власти, метода-
ми современных диктатур и перспективами гражданского
правления, я собираюсь рассмотреть в книге «Деспотии XX ве-
ка», которая сейчас готовится к печати.
Я хотел бы выразить свою благодарность Анне дель Нево,
Шарлотте Грейг, Малколму Имри, Аннет Кун, Нейлу Белто
иу и Колин Робинсон из издательства «Версо» за их квали-
фицированную и ободряющую редакторскую помощь. Кроме
того, я чувствую себя в долгу перед друзьями, коллегами
и знакомыми политиками, на чьи предложения и критичес-
кие замечания, высказанные при чтении черновых рукописей
этих очерков, я старался здесь дать ответ. В их числе — Зиг-
мунт Бауман, Э.Дж. Брейн, Пенелопа Коннелл, Бернард
Крик, Граэм Дункан, Ференц Фехер, Вацлав Гавел, Брайен
Хед, Дэвид Хелд, Агнес Хеллер, Питер Уве Хоэндал, Ян Ка-
ван, Юрген Кока, Артур Липов, Адам Мнхник, Клаус Оффе,
Кристофер Пирсон, Дарка Подменик, Эдвард Томпсон, Ми-
хал Вайда, Стюарт Биэр, Дэвид Вулф и Нэнси Вуд. Я хотел
бы особо поблагодарить Томаша Мастнака, Пола Миэра
и Уэнди Стоукса за их помощь и неустанную поддержку.
Лондон
Ноябрь 1987
Введение к новому изданию
Примерно полтора столетия назад из интеллектуальной
и политической жизни практически исчезла тема гражданско-
го общества, и еще не так давно, всего десять лет назад, сам
этот термин казался непривычным на слух, старомодным
и в определенных кругах даже воспринимался с цинизмом
и враждебностью. Затем в европейском регионе и в других ме-
стах термин «гражданское общество» начал входить в моду
и столь часто слетал теперь с губ политиков, представителей
крупного бизнеса, преподавателей, ученых, руководителей
фондов и благотворительных организаций и даже простых
граждан, что, как справедливо отметил беспристрастный обо-
зреватель «Times Literary Supplement»*, «само это выражение
стало своеобразным символом девяностых годов»1.
В своих исследовательских проектах по теме гражданско-
го общества и государства я предвосхитил это развитие собы-
тий. Задуманные и написанные в Лондоне и Берлине в то де-
сятилетие, которое завершилось европейскими революция-
* Еженедельное литературное приложение к английской газете «Таймс», в
котором печатаются ли тературные обзоры и рецензии на новые книги — Прим,
перев.
15
ми 1989-1991 гг., эти проекты в итоге были опубликованы
в виде издания, состоящего из двух томов, озаглавленных
«Демократия и гражданское общество» и «Гражданское об-
щество и государство: новые европейские перспективы»2.
В этих работах я попытался изложить и разъяснить тему
гражданского общества тем, кого это развитие событий удив-
ляет или сбивает с толку — например, по той причине, что
они жили там (скажем, в России), где до недавнего времени
не существовало термина, эквивалентного «civil society». Эти
работы адресованы также и другой аудитории, в частности
читателям в Соединенных Штатах, где практически та же са-
мая тема гражданского общества обсуждалась в ином ключе,
например, в рамках сходных (но, думается, менее плодотвор-
ных) дискуссий о политических опасностях, связанных со
снижением способности граждан к объединению в группы,
с их склонностью «идти в одиночку», — а также в ходе дис-
куссий о философских и политических достоинствах «ком-
мунитаризма» и «либерализма».
Мои исследовательские проекты по проблемам граждан-
ского общества были задуманы при довольно необычных об-
стоятельствах. Я начал с изучения попыток возродить поня-
тие публичной сферы (Offentlichkeit), предпринимавшихся
немецкой политической мыслью 20 века со времен Макса Ве-
бера3. Исследованиям содействовали также некоторые мои
рабочие обязательства — например, обязательства перед под-
польным университетом в Чехословакии, участие вместе
с Эдвардом Томпсоном и др. в европейском движении за
мир, публичные выступления в интеллектуальных и полити-
ческих дискуссиях, вызванных провалом кейнсианского про-
екта государства всеобщего благоденствия, и участие в рабо-
те по составлению проекта и вводу в действие Хартии-88,
инициативы граждан, публично выступающих за создание
письменной конституции Великобритании. Задуманные
в таких интеллектуальных и политических условиях, книги
«Демократия и гражданское общество» и «Гражданское об-
щество и государство: новые европейские перспективы» име-
ли целью инициировать новые дискуссии о старомодной ка-
16
тегории, наполнить ее новым теоретическим содержанием
и придать ей политическое значение. В этих двух томах были
поставлены вопросы, которые десятилетие спустя вызвали
еще больший резонанс. Вопросы эти таковы: что же конкрет-
но понималось под введенным в 18 столетии разграничением
государства и негосударственной сферы гражданского обще-
ства? Почему это различение, игравшее столь важную роль
в первой половине 19 века, а затем бесследно исчезнувшее,
вновь обрело острую злободневность? В каких интеллекту-
альных и политических целях можно использовать это раз-
личение и чьим интеллектуальным и политическим интере-
сам оно могло бы служить?
Благодаря постановке и решению этих вопросов «Демо-
кратия и гражданское общество» и «Гражданское общество
и государство» вошли в разряд тех книг с удачной судьбой,
которым после их выхода в свет сопутствует теплый прием.
Эти работы внесли свой вклад в упорную борьбу за возвра-
щение с книжных полок далекого прошлого понятийной па-
ры «государство-гражданское общество», и, если судить по
высокому спросу на них и великому множеству рецензий, пе-
реводов, интервью, откликов и даже пиратских изданий, они
способствовали, насколько это было возможно, популяриза-
ции категории гражданского общества и ее водворению
в центр исследований в разнообразных отраслях гуманитар-
ного знания. По самым разным причинам, отчасти кроющим-
ся в моих собственных интеллектуальных пристрастиях,
«Демократия н гражданское общество» и «Гражданское об-
щество и государство» стали считаться «классикой» в своей
области. Их переиздание десятилетие спустя одновременно
с новой работой, озаглавленной «Гражданское общество: ста-
рые образы, новые видения»4, дало повод еще раз задуматься
над их изначальными целями с тем, чтобы в конечном итоге
понять, в каких новых направлениях может и должна разра-
батываться в предстоящие годы теория гражданского обще-
ства и государства.
В книгах «Демократия и гражданское общество»
и «Гражданское общество и юсударство» анализируется, как
Б1БЛ1ЯТЭКА 1ПП
<3€&-
1нвентарны № —
17
возникла в Европе в конце 18 века и как разрабатывалась
в начале 19 века идея разграничения гражданского общества
и государства. В них показано, что термин «гражданское об-
щество» (societas civilas), который традиционно применялся
для обозначения мирного политического строя, управляемо-
го на основе закона, стал вместо этого использоваться для
обозначения отдельной институциональной сферы жизни, не
совпадающей с институтами государственной власти, суще-
ствующими на данной территории. Особое внимание в
книгах уделяется тому, как в период с 1750 по 1850 гг. термин
«гражданское общество» становился все более многознач-
ным, превращаясь в предмет оживленных споров и обсужде-
ний. Со времен Американской революции многие авторы
стали использовать термин «гражданское общество» — надо
признать, в самых разных и запутанных смыслах — для обо-
значения динамичных сетей взаимосвязанных неправитель-
ственных институтов, таких как рыночная экономика, семьи,
благотворительные группы, клубы и добровольные объеди-
нения, независимые церкви и издательства. В две эти книги
вложено немало усилий для решения философской задачи —
реконструировать идею гражданского общества, взяв за ос-
нову его трактовки, предложенные в начале эпохи модерна.
«Гражданское общество», в том значении, в каком я исполь-
зовал этот термин десятилетие назад и продолжаю использо-
вать сегодня, — это идеально-типическая категория (idealtyp
в смысле Макса Вебера), одновременно описывающая
и предвосхищающая сложный и динамичный ансамбль охра-
няемых законом неправительственных институтов, которым
присуща тенденция к ненасильственности, самоорганизации
и саморефлекспвпости и которые находятся в постоянных
трениях друг с другом и с институтами государственной вла-
сти; последние же «оформляют», ограничивают и делают
возможной их деятельность.
В «Демократии и гражданском обществе» и «Граждан-
ском обществе и государстве» предпринята попытка пока-
зать на примерах, как полезен рассматриваемый термин для
анализа событий прошлого — таких как неравномерное гео-
18
графическое распространение абсолютистских государств,
возникновение присущих модерну форм отстранения жен-
щин от участия в общественной жизни пли преобразование
европейских нравов в «цивилизованные». Кроме того, рас-
сматривается значение этого термина для современных соци-
ологических исследований, главным образом применительно
к таким явлениям, как рынки труда, предпринимательские
фирмы, профсоюзы, независимые средства массовой комму-
никации, добровольные ассоциации, политические партии
и семьи. Здесь уделяется внимание и новым политическим
смыслам старомодного термина «гражданское общество»,
причем особо подчеркивается тот момент, что теоретическое
различение гражданского общества и институтов государст-
венной власти позволяет по-новому н в ином ключе понять
значение современных политических тенденций развития.
В «Демократии и гражданском обществе», в частности, разъ-
ясняется, почему участники сопротивления тоталитарным
режимам после поражения Пражской весны часто использо-
вали термин «гражданское общество». Однако я подчерки-
ваю — и здесь получают развитие главные темы «Граждан-
ского общества и государства», — что разграничение государ-
ства и гражданского общества имеет жизненно важное значе-
ние не только в условиях, когда люди лишены основных
политических и гражданских свобод. Термин «гражданское
общество», как показано в обеих книгах, в равной мере при-
меним и при рассмотрении таких в корне различных полити-
ческих феноменов, как переживающее серьезные трудности
государство всеобщего благоденствия, подъем неолиберализ-
ма и рост социальных движений. Таким образом, я стараюсь
предупредить и рассеять давно возникшее подозрение, будто
события конца 20 века превзошли возможности, заложенные
в гражданском обществе, и что понятие гражданского общест-
ва, оказавшееся полезным для критического анализа деспо-
тизма и для мобилизации политических сил на борьбу с ним,
якобы приносит значительно меньше пользы сейчас, когда
приходится принимать конструктивные решения и меры по
организации современных демократических институтов.
19
Найдется немало разных доводов против этого предубеж-
дения или подозрения, будто термин «гражданское общест-
во» уже устарел. Многочисленны и аргументы в пользу
самого гражданского общества. В них акцентируется следую-
щее: соображение о том, что в гражданских обществах пре-
имущественное внимание уделяется насущной свободе ин-
дивидов от насилия; важность предоставления группам и
индивидам возможности свободно в рамках закона опреде-
лять и выражать в разнообразных формах свою социальную
идентичность; невозможность, особенно в эпоху компьюте-
ризации, сохранить «свободу коммуникации» без создания
множества разных по размеру негосударственных средств
массовой информации; преимущество политически регули-
руемых и социально сдерживаемых рынков как инструмен-
тов устранения тех элементов производства, которым не уда-
ется функционировать в соответствии с нынешними стандар-
тами эффективности. Однако особый интерес в обеих книгах
представляет тема демократии или, точнее, тема интеллекту-
альной и политической необходимости возрождения демокра-
тического творческого образа мыслей. Вопреки предположе-
нию, будто гражданское общество — это idee passee*, я стрем-
люсь в нетрадиционной и конструктивной манере рассмотреть
оптимальные условия для сохранения и процветания сложив-
шейся в эпоху модерна демократической традиции после
столетия, отмеченного революционными переворотами, миро-
выми войнами, тоталитаризмом и дирижизмом государства
всеобщего благоденствия.
В этих книгах демократия понимается как особый тип по-
литической системы, в которой институты гражданского об-
щества и государства имеют тенденцию функционировать
как два необходимых элемента, как отдельные и одновремен-
но стыкующиеся, разные и вместе с тем взаимозависимые,
внутренние сочленения в системе, где власть — осуществля-
ется ли она в семье, совете директоров корпорации или в пра-
вительственном учреждении — всегда может стать предме-
том публичного обсуждения, компромисса и соглашения.
* Устаревшая идея (франц.).- Прим перев.
20
Такой пересмотр понятия демократии идет вразрез с самодо-
вольно-ограниченной позицией тех, кого устраивает простая
трактовка демократии как правления на основе периодичес-
ких выборов, партийной конкуренции, принципа большинст-
ва и правопорядка. В книгах подчеркивается, что становится
все более важно учитывать не только то, кто голосует на вы-
борах, но и где люди голосуют, а стало быть, необходимо
включить в демократическую политику фактор «обществен-
ной жизни» как возможной области демократизации. С мо-
мента первой публикации указанных книг распространению
этой обновленной трактовки демократии в европейском ре-
гионе способствовала выраженная в них по-старомодному
твердая позиция в поддержку объединения Европы. В книгах
высказывалось мнение, что судьба как никогда прочно связа-
ла между собой отдельные западноевропейские демократии
(например, благодаря европейской интеграции и ядерному
вооружению). Кроме того, утверждалось, что поскольку
проходившие в то время в англосаксонских странах дискус-
сии о демократии были больше, чем теперь, ориентированы
на собственный опыт этих стран, перед последними встает
задача многому научиться из опыта их континентальных ев-
ропейских соседей. В обеих книгах придавалось большое зна-
чение вдохновляющему возрождению духа демократии
в Центрально-Восточной Европе, которая в предшествую-
щие четыре десятилетия практически исчезла с карты запад-
ной политической мысли.
Отчасти благодаря моим рабочим контактам с посттота-
литарными режимами Чехословакии, Польши и Югославии,
в «Демократии и гражданском обществе» сделан еще один
шаг вперед. В этой работе я попытался наметить вехи новой
демократической интерпретации демократии, которая была
бы подлинно плюралистичной в философском и политичес-
ком смысле. Предлагаемой здесь трактовке демократии чужд
самонадеянный поиск высшей истины и окончательных ре-
шений Она ставит под сомнение нашу дурную привычку по-
клоняться так называемым универсальным императивам
и с высокомерием относиться к случайностям. Как утвержда-
21
ется в книге, демократические теории политики не должны
уступать искушению придавать универсальное значение от-
дельным укладам жизни. Основное внимание следует уде-
лять противодействию той тревожной тенденции, о которой
отчетливо свидетельствуют обломки политических систем,
оставленные после себя 20-м веком: с помощью дубинок,
камней и идеологий навязывать себе и другим предпо-
чтительное мировоззрение. Как утверждается в «Демократии
и гражданском обществе», мы тем верней достигнем этой це-
ли, если переопределим демократию как институционально
закрепленное обязательство ставить под сомнение призывы
к поклонению Великим идеалам и отстаивать больший плю-
рализм, делая упор на институциональную сложность и по-
дотчетность власти обществу и создавая тем самым барьеры
на пути ее опасной концентрации.
Выраженная в «Демократии и гражданском обществе»
приверженность плюрализму и принципу распределения
власти, в свою очередь, концептуально связана с обосновани-
ем необходимости дальновидной демократической полити-
ки, умеющей учиться у прошлого. Разделяя уверенность
в том, что в вопросах демократии прошлое имеет решающее
значение для настоящего, что традиция — это не частная соб-
ственность консерваторов и что (согласно известному выска-
зыванию Жана Старобински) ключевым элементом миро-
воззрения эпохи модерна является присутствие прошлого
в настоящем, которое в своем стремлении вытеснить про-
шлое постоянно предъявляет к нему претензии, я в «Демо-
кратии и гражданском обществе» и в сопутствующем ей томе
старался убедить читателей в том, что жизнеспособность де-
мократической теории и политики зависит не от способности
забывать прошлое, а, по крайней мере отчасти, от умения вос-
станавливать, реконструировать и творчески перерабатывать
старую, но не исчерпавшую своих возможностей политичес-
кую терминологию, применяя ее к заметно изменившимся
обстоятельствам. Обращение к тому, что Вальтер Беньямин
назвал rettende Kritik*. явствует из моих постоянных ссылок
• Спасительная критика (иси.).- Прим, перев.
22
ииеиенис л пипиму изиинин)
в этих книгах на социально-политическую мысль периода де-
мократических революций, наступившего в европейской
истории после 1760 г., когда узы вериоподданничества были
разорваны и многие люди ощутили унизительность своего
подчинения существующей власти. В «Демократии и граж-
данском обществе» и «Гражданском обществе и государстве»
подчеркивается особое значение предложенного в начале
эпохи модерна разграничения «общества» и «государства» —
вопреки снисходительному отношению к нему последующих
поколений. В этих двух книгах показывается, что введенное
в 18 веке разграничение гражданского общества и государст-
ва должно задавать тон современной политике и вместе с тем
само должно сообразовываться с ней. Мы подчеркиваем, что
процесс демократизации нельзя отождествлять с распростра-
нением тотальной государственной власти на негосударст-
венную сферу гражданского общества. Вместе с тем подчер-
кивается п обратное — что демократизацию нельзя опреде-
лять и как упразднение государства и достижение стихийно
складывающегося соглашения между гражданами, живущи-
ми в гражданском обществе. Не имеющий завершения демо-
кратический проект должен прокладывать себе путь между
этими двумя неосуществимыми крайностями. Демократия —
это всегда трудный, непрерывно расширяющийся процесс
распределения власти и публичного контроля за ее исполне-
нием в рамках политики, отмеченной наличием институцио-
нально разных — но всегда связанных между собой — сфер
гражданского общества и государства.
Большинство читателей не удивит, что в первоначальном
варианте этих книг, опубликованных десятилетие назад, ми-
шенью для критики отчасти служил марксизм-ленинизм,
особенно в той его сублимированной форме, которая была
характерна для режимов «реального социализма», а если
брать в более общем аспекте, то любая разновидность реаль-
но существующего левачества, которое почти или вообще не
уделяет внимания разграничению государства и гражданско-
го общества. В то время некоторые рецензенты и читатели
правильно отмечали, что в этих книгах выражена твердая
23
пчеиепик к ничиму илиипши
приверженность «левым», но при этом значительно реже
признавалось, что такое определение моей позиции уместно
лишь потому, что я пытаюсь произвести что-то вроде копер-
никанского переворота в понимании различия между левы-
ми и правыми. По моему убеждению, быть интеллектуалом,
политическим сторонником или активистом левых значит
признавать сложность мира, ставить под сомнение или вооб-
ще отвергать идеологии любого вида и осознавать необходи-
мость демократизации идеи социализма под углом зрения
прежнего разграничения государства и гражданского обще-
ства. Это значит выступать в поддержку социально-полити-
ческих систем, демонстрирующих богатое разнообразие
самоуправляемых институтов гражданского общества, в
правовом отношении подконтрольных и подотчетных демо-
кратически организованным институтам государственной
власти5. Демократический проект в нашем понимании несо-
вместим с безоглядным и алчным распространением государ-
ственной власти на гражданское общество; но, с другой сто-
роны, в указанных книгах отвергается и определение демо-
кратии — иногда предлагавшееся в 19 веке — как упраздне
ния государства и достижения стихийно складывающегося
соглашения между гражданами, живущими в гражданском
обществе. Бесконечное движение к демократии предполага-
ет, что граждане и правительства должны прокладывать путь
между двумя этими неосуществимыми крайностями. В част-
ности, в «Демократии и гражданском обществе» демократия
предстает как трудный и расширяющийся процесс распреде-
ления подотчетной власти между многочисленными публич-
ными сферами, которые существуют внутри институцио-
нально различных областей гражданского общества и госу-
дарства и в области их взаимодействия. В книге открыто при-
знается, что такое политическое устройство нс гарантирует
поддержку традиционных социалистических идей, в особен-
ности тех, которые во главу угла ставят общественную собст-
венность и контроль государства над средствами производст-
ва. В «Демократии и гражданском обществе» выдвигается на
первый план другая, в конечном счете более здравая идея:
24
демократические процедуры — применяются ли они на рабо-
чем месте, в семье или в сфере транснационального бизнеса
и политики — лучше любых других методов принятия реше-
ний, но не потому, что они обеспечивают лучшие результаты,
а потому что им свойственно сводить к минимуму возможно-
сти для проявления высокомерия со стороны тех, кто прини-
мает решения, благодаря предоставлению гражданам пуб-
личного права оценивать качество данных результатов (и
пересматривать эти свои оценки)
С позиции демократической теории и политики, задача
названных книг состоит не только в том, чтобы дать толчок
обсуждению вопроса о пользе для современности созданных
в конце 18 — начале 19 вв. образов гражданского общества.
В них также предпринимается попытка возродить и критиче-
ски развить замечательные идеи того времени относительно
вечной проблемы — как распределять и контролировать
власть в обществе. Эти книги послужили прелюдией к двум
последующим и связанным с ними работам: книге «Средства
массовой информации и демократия» (1991), в которой об-
суждаются позитивные и негативные стороны характерной
для 18 века постановки вопроса о политических функциях
средств массовой информации, и книге «Том Пейн: полити-
ческая жизнь» (1995), которая представляет собой исследо-
вание жизни отдельного человека в эпоху демократического
республиканизма в Атлантическом регионе (вторая полови-
на 18 в ). Все эти четыре работы объединяет та мысль, что об-
щественное недоверие к власти в его разнообразных прояв-
лениях — это важная составляющая демократического насле-
дия, полученного нами от эпохи раннего модерна. Например,
до 1776 г в большей части литературы, сходившей с печат-
ных станков типографий в американских колониях, предпо-
лагалась теория политики, которая настолько поражает сво-
ей актуальностью, что кажется, будто она самым тесным
образом связана с нашим временем. Многие колонисты от-
талкивались от той идеи, что движущей силой в любом поли-
тическом развитии, ключевой детерминантой любого поли-
тического разногласия является власть. Власть понималась
25
ими как осуществление суверенного нрава одних людей рас-
поряжаться жизнью других, и в ней видели вечное искуше-
ние в делах человеческих. Уподобляемая наиболее часто ак-
ту посягательства, власть, как тогда говорили, носит захват-
нический характер, она словно зверь, рвущийся поглотить
свою жертву, будь то свобода, закон или право. Ключевая
проблема в делах человеческих, как предполагалось в этой
литературе, состоит в том, чтобы сохранить свободу, изобре-
тя эффективный способ обуздания власть имущих на основе
распределения, контроля власти и обеспечения ее ответст-
венного исполнения.
«Демократия и гражданское общество» и «Гражданское
общество и государство» не содержат такого натуралистиче-
ского видения власти как некоего зверя, однако в этих книгах
выражено стремление сохранить и возродить характерное
для начала эпохи модерна настороженное отношение к вла-
сти. Это означает, что пересмотренная теория демократии
позволяет занять твердую позицию касательно господствую-
щей в западной политической мысли тенденции определять
политические системы как отношения по поводу власти меж-
ду правящей верхушкой и низами. История политической
мысли в основном была историей, написанной с точки зрения
верхов. Господствующей традицией, начиная с «Политика»
Платона и «Киропедии» Ксенофонта и кончая «Левиафаном»
Гоббса и «Диктатурой» Шмитта, было изображение политиче-
ской власти с позиции правителей. Цель состояла в том, чтобы
обосновать — с помощью различных первопринципов леги-
тимности — право властей управлять и долг подданных подчи-
няться. В число первопринципов входят Бог, воля народа,
природа (как самостийная сила, kratos, как закон разума или
естественное право), апелляции к истории или, как в случае
юридического позитивизма, акцентирование факта существо-
вания законов, создаваемых и проводимых в жизнь властями,
которых назначает сама политическая система.
Безусловно, эта господствующая тенденция подвергается
все большим нападкам в эпоху модерна. Все решительнее
ставятся во главу угла права тех, кем управляют, — эта обрат-
26
Введение к новому изданию
ная сторона луны в западной политической мысли. Естест-
венные права индивида, свобода, достаток и счастье граждан,
право сопротивления несправедливым законам, разделение
властей, свобода прессы, верховенство закона, временные
ограничения на осуществление исполнительной и законода-
тельной власти, — эти и другие принципы, полагавшиеся не-
зависимыми от политической власти, которая обязана их со-
блюдать и защищать, были выдвинуты в противовес олигар-
хическим и государственническим теориям политики. Цель
книг «Демократия и гражданское общество» и «Гражданское
общество и государство» состоит в том, чтобы реабилитиро-
вать, восстановить и развить далее выражаемый этими прин-
ципами «дух» распределения власти. Достигается это глав-
ным образом обоснованием того, что мониторинг и общест-
венный контроль за исполнением власти лучше всего осуще-
ствляется при демократическом строе со свойственным ему
институциональным разделением гражданского общества
и государства. В условиях этого распределения власти при де-
мократии государственные деятели и институты постоянно
вынуждаются уважать, защищать и делить власть с граждан-
скими деятелями и институтами — равно как гражданские ли-
ца в охраняемом государством неоднородном и состоящем из
сложной «сети» институтов гражданском обществе также по-
буждаются признавать социальные различия и делить друг
с другом власть. Короче говоря, демократия понимается как
разделенная на две части и саморефлексивная система власти,
в которой и правители, и управляемые получают каждоднев-
ное напоминание о том, что тем, кто осуществляет власть над
другими, нельзя творить произвол и что (как выразился Спи-
ноза) даже суверены вынуждены, по сути, признавать, что они
не способны заставить стол питаться травой.
Джон Кин
Центр изучения демократии, Лондон
Октябрь 1998
27
Примечания
। «Times Literary Supplement» Number 4940 (December 5, 1997),
p. 30.
2 KeaneJ. Democracy and Civil Society: On the Predicaments of
European Socialism, the Prospects for Democracy, and the Problem of
Controlling Social and Political Power London and N.Y, 1988; «Civil
Society and the State: New European Perspectives». Ed. KeaneJ. London
and N.Y, 1988.
’ KeaneJ. Public Life and Late Capitalism. Cambridge and N.Y.. 1984.
' KeaneJ. Civil Society: Old Images, New Visions. London and
Stanford, 1998.
5 См. мою работу: «Democracy and the Decline of the Left» //
Democracy and Dictatorship The Nature and Limits of State Power. Ed
Bobbio N. Oxford, 1989, p. vi-xxviii.
Глава 1
Границы деятельности государства
Сейчас нам нужно обеспечить свободу и воз-
можность саморазвития Обществам иным, нежечи
Государство Именно о таких обществах... последу
ющпе два или более поколений будут вести спор.
Неизбежно грандиозное сражение между сторон-
никами и противниками той точки зрения, что
«нет иных прав, кроме права государства, и не мо-
жет быть иной власти, кроме власти республики».
Дж.Н.Фи/гис. (1905)
Последнее десятилетне в Западной Европе отмечено
всплеском ожесточенных общественных дискуссий о буду-
щем социализма. К числу вопросов, породивших наиболее
острые разногласия (о чем свидетельствуют оживленные де-
баты, вызванные чередой поражений социалистических пра-
вительств на выборах в Великобритании, Франции и ФРГ1),
относится падение популярности социализма, причиной чего
явилось его отождествление с централизованным бюрокра-
тическим государством. Обсуждение этого вопроса своевре-
менно и имеет большое политическое и теоретическое значе-
ние. Между тем, оно выявило четыре основных недостатка,
которые позволяют понять, почему до сих пор это обсужде-
ние главным образом работало против социалистической
традиции.
Во-первых, для дебатов о будущем социализма характер-
ны крайне неопределенные и неточные рассуждения о теоре-
тических принципах и соответствующих институциональ-
ных требованиях более демократического социализма. Сей-
час намечается согласие относительно того, что необходима
рассчитанная на долгую перспективу социалистическая «об-
29
шественная философия», которая придавала бы важное зна-
чение требованиям сокращения бюрократии, обеспечения
большей децентрализации и большей демократии. Впрочем,
ощущается неспособность пойти дальше этих общих лозун-
гов, и такая неопределенность влечет за собой серьезное
impasse* в социалистической традиции. Сегодня слово «со-
циализм» означает либо зловещую реальность режимов со-
ветского типа с господствующим в них государством, либо
нечетко представляемое будущее состояние, которое мало
чем или вообще ничем не напоминает «капиталистические»
реалии сегодняшнего дня.
Во-вторых, разногласия относительно социализма в его
бюрократическом обличье часто свидетельствуют о порази-
тельном изоляционизме. Важные дискуссии и новые демо-
кратические инициативы в сфере политики, которые уже
проводятся в других западноевропейских странах, едва ли
принимаются, если вообще принимаются, во внимание. Еще
хуже то, что полностью игнорируется суровая реальность
бывших социалистических режимов в Центрально-Восточ-
ной Европе; от этой темы отделываются пустыми отговорка-
ми, ее в смущении обходят молчанием или отбрасывают как
представляющую интерес лишь для правых.
В-третьих, в определенной мере с этим изоляционизмом
связана и проблема сохраняющегося догматизма социали-
стической идеи. Западноевропейские социалистические
группы, профсоюзы и партии зачастую осознают демократи-
ческий потенциал таких общественных инициатив, как кам-
пании против этнической и половой дискриминации, против
применения ядерной энергии и ущемления гражданских сво-
бод. Однако эти инициативы обычно считаются маргиналь-
ными для социализма пли «несоциалистическими» (а иногда
нм даже навешивается ярлык «антисоциалистических») на
тех лишь основаниях, что они не соответствуют неизменной
сути социалистической идеи, предполагающей отмену капи-
талистического способа производства и обмена и устаиовлс-
* Безвыходное положение, тупик (франц.). При.», перев.
30
иие системы коллективного владения и распоряжения собст-
венностью. Тем самым социалистическая традиция теряет
доверие и поддержку своих потенциальных союзников. Со-
циалистическая идея и политика оказываются в состоянии
обороны и бездействия. Отстраняясь от многих новых
и сложных тенденций в мире, социалистические группы
и партии утрачивают способность создавать новые альянсы
с другими (потенциально) демократическими институтами,
группами и движениями и извлекать из этого уроки.
И, наконец, — это наиболее оспариваемый момент — со-
циалисты, выступающие с требованием сокращения бюро-
кратии, за редким исключением, не способны понять, что
можно чему-то научиться на опыте неоконсерваторов, захва-
тивших инициативу в деле популяризации требования огра-
ничения деятельности государства — и стремящихся заклей-
мить социалистическую традицию как защитницу бюрокра-
тической государственной власти. Неоконсерватизм выдви-
нул несколько стимулирующих мысль и веских критических
доводов против кейнсианского государства всеобщего благо-
денствия (с которым в последнее десятилетие постоянно
отождествляли западноевропейский социализм). Стало
быть, эти критические доводы заслуживают внимательной
п разносторонней оценки именно по той причине, что они ос-
новываются на слабых сторонах и замкнутости социалисти-
ческой традиции.
В этих очерках я хотел бы рассмотреть четыре перечис-
ленных недостатка. Я исхожу из предположения, что назрело
и является жизненно важным иное понимание социализма,
которое позволило бы вернуть ему статус теоретически па-
дежной и осуществимой иа практике политической и соци-
альной альтернативы. Я утверждаю, что неконструктивное
отождествление социализма с централизованной государст-
венной властью удастся переломить только в том случае, ес-
ли будет коренным образом пересмотрено определение тер-
мина «социализм». Последний должен стать равнозначным
требованию большей демократии, которую следует понимать
как дифференцированную и плюралистичную систему вла-
31
стн, где решения, затрагивающие интересы различных по
размеру коллективов, принимаются автономно всеми их чле-
нами. Говоря точнее, мой довод состоит в том, что плодотвор-
ная постановка вопросов о демократии и социализме воз-
можна только в том случае, если иначе толкуется отношение
между государством и гражданским обществом, то есть меж-
ду сложной сетью политических институтов (охватывающей
военные, правовые, административные, производственные
органы государства и государственные учреждения культу-
ры), и сферой общественной деятельности (с ее частной соб-
ственностью, рыночными механизмами регуляции, добро-
вольным руководством или товариществом), которая полу-
чает юридическое признание и гарантии от государства. Это
отношение между государством и гражданским обществом
следует пересмотреть под углом зрения необходимости и же-
лательности установления более жестких границ для дея-
тельности государства с одновременным расширением сфе-
ры автономной общественной жизни. На мой взгляд, социа-
лизм как жизнеспособная теория и достойная уважения
практика должен стать синонимом демократизации общест-
ва и государства, равно как и тех органов (например, полити-
ческих партий), которые служат для них посредниками. В пе-
ресмотренном варианте социализм предполагает сохране-
ние — а не устранение — деления на политическую и соци-
альную сферы в силу того, что политика государства стано-
вится более подотчетной гражданскому обществу, в котором
также происходит демократическая перестройка в расшире-
ние негосударственной деятельности.
Государственно-административный социализм
Аналитическое разграничение гражданского общества
и государства, на котором главным образом строится мое
обоснование необходимости кардинально нового определе-
ния социализма, вместе с тем оказалось очень полезным при
выявлении причин падения популярности кейнсианского го-
32
сударства всеобщего благоденствия или того, что я называю
«государственно-административным социализмом». Несмо-
тря на значительные успехи в послевоенные годы, программа
государственно-административного социализма во многом
утратила свою исключительную привлекательность для За-
падной Европы, поскольку в ее рамках не удалось определить
желательную форму и границы для деятельности государст-
ва по отношению к гражданскому обществу. Это верно,
по крайней мере, в трех взаимосвязанных аспектах.
Прежде всего, модель государственно-административно-
го социализма, включающая в себя национализированную
промышленность, государственное вмешательство в разви-
тие научных исследований, государственное здравоохране-
ние, социальную политику, позволяющую регулировать се-
мейные отношения по образцу патриархальной семьи, пред-
полагала, что государственная власть может взять на себя за-
боту о жизни общества и проводить его модернизацию. Вме-
шиваясь в дела гражданского общества, чтобы привлекать ча-
стные вложения капитала, сокращать безработицу и расши-
рять возможности социального обеспечения, государство
стало претендовать на всезнание социальных нужд и потреб-
ностей граждан. Короче говоря, девизом государственно-ад-
министративного социализма было: «Положись на нынешнее
правительство и чиновников, занимающихся социальным
обеспечением Они знают, что лучше. Они во всем позаботят-
ся о тебе».
На практике последствием этого девиза было поощрение
пассивного потребления благ, предоставляемых государст-
вом, и серьезный подрыв уверенности граждан в своей спо-
собности решать собственную судьбу. Пассивность адресатов
такой политики рассматривалась как необходимое условие
достижения социализма путем постепенного распростране-
ния сетей административной власти государства на граждан-
ское общество. При ретроспективном анализе вряд ли удив-
ляет то, что в числе непредвиденных последствий этой поли-
тики оказались существенная утрата доверия к аппарату пра-
вительства, углубившийся скептицизм в отношении его ком-
33
петентности и общее снижение легитимности «социализма»2.
Тот факт, что борьба за социализм выросла из общественных
движений, связанных с созданием на местах новых форм уча-
стия в деятельности небольших «островков» гражданского об-
щества — кооперативных союзов, отделений профсоюзов, об-
ществ взаимопомощи и издательских коллективов, — сегодня
практически забыт. Риторика политических оппонентов соци-
ализма и реальный опыт повседневных контактов многих
граждан с институтами государства всеобщего благоденствия
постепенно убедили всех, что социализм — это бюрократия,
надзор, канцелярская волокита и государственный контроль
Кроме того, негативные стороны государственно-адми-
нистративного социализма только усугублялись со сменой
правительств, все меньше справлявшихся с задачей «постав-
ки товаров», которую им неизбежно приходится выполнять
в условиях нынешней международной капиталистической
экономики. Серьезное экономическое реструктурирование,
проводимое в настоящий момент в Западной Европе и в дру-
гих регионах, заставляет вспомнить, что рост капиталистиче-
ской экономики никогда не был стабильным, но всегда вклю-
чал в себя периоды спада и подъема деловой активности. Эти
пертурбации особенно заметны сегодня. Два десятилетия на-
зад на смену мощной послевоенной волне капиталистическо-
го роста постепенно пришла глубокая стагфляция* — повы-
шение цен, рост уровня безработицы и в результате застой
в экономике. Этот стагфляционный спад был вызван целым
рядом экономических причин К числу наиболее важных от-
носятся изменения в международной торговой и валютной
системах, насыщение рынков по продаже автомобилей и дру-
гих видов товаров длительного пользования, попытки част-
ных фирм повысить цены и сократить число рабочих, сведя
тем самым на нет послевоенные завоевания профсоюзов,
а также резкий рост транснационального производства'.
В недавнем времени эти тенденции стали повсеместно ока-
зывать все большее давление на фирмы, побуждая их к «мо-
дернизации», снижению затрат труда путем замены рабочих
* Сочетание стагнации (экономическою спала) н инфляции Прим, пе/я-в.
34
1 раницы иеятпельности госуоарстпва
капиталом, — фактор, который в настоящее время обуслов-
ливает главные «прорывы» в области микроэлектроники.
Коммерческое использование информационноемких техно-
логий в ключевых секторах экономики также способствует
подрыву старой технологической системы, построенной по
образцу сборочного конвейера и массового производства'1.
Это влечет за собой многократное увеличение числа разнооб-
разных инноваций в технологическом процессе (по срав-
нению с количеством инноваций в производимой продук-
ции), рост экономии материалов, развитие более гибкого вы-
пуска продукции и резкое повышение как производительно-
сти труда, так и безработицы. Совместное действие этих
факторов имеет следствием «рост без увеличения занятости»
(jobless growth), подрывающий стратегию государственно-
административного социализма до самых ее оснований Рост
без увеличения занятости вскрывает глубокое несоответст-
вие между организационными принципами государственной
политики и капиталистическими рынками. Он опровергает
(лежащее в основе государственно-административного соци-
ализма) предположение о том, что последовательным госу-
дарственным вмешательством можно обеспечить экономиче-
ский рост, сократить уровень безработицы и увеличить соци-
альное обеспечение. Рост без увеличения занятости остро
ставит вопрос о неспособности государства проводить
в жизнь идеалы социализма всеобщего благоденствия, так
как со всей отчетливостью демонстрирует бюрократический,
несправедливый и зачастую репрессивный характер многих
направлений государственной политики.
Опора на бюрократическую власть и продолжающееся
экономическое реструктурирование — не единственный ка-
мень преткновения для государственно-административного
социализма Эти два фактора были усилены третьим: впечат-
ляющей экспансией государственных органов на националь
ном, региональном и местном уровне. Есть зерно истины
в утверждении, что государство стало жертвой «перегрузки»:
пытаясь сделать слишком многое, оно часто терпело неудачи,
нарушая тем самым согласованность своей политики и иод-
35
------------------------i^rtwix первая
рывая свой собственный авторитет5. Здесь уместно привести
несколько примеров. Ускоренный рост государства требовал
все больших затрат, создавая дефицит государственного фи-
нансирования и приводя к сложным ситуациям из-за избира-
тельных (и произвольных) сокращений финансирования в оп-
ределенных областях политики, таких как здравоохранение,
образование и защита окружающей среды. Более того, ради
осуществления поставленных целей правительства, проводя-
щие политику государства всеобщего благоденствия, расши-
ряли и разнообразили свои бюрократические структуры. Это
усиливало риск острых конфликтов между разными бюрокра-
тическими подразделениями. Соответственно, росло внутрен-
нее давление на правительства с тем, чтобы они «рационализи-
ровали» свою политику через поддержку одних отраслей (на-
пример, обороны) за счет других, которые объявлялись менее
важными в стратегическом отношении.
Наконец, снижение эффективности государства стало
следствием попыток расширить масштабы регулирования
и контроля за общественной жизнью с помощью корпора-
тистских форм вмешательства. Разнообразные государствен-
ные органы стали во все большем объеме осуществлять по-
средничество между наиболее хорошо организованными де-
ловыми кругами гражданского общества, преобразуя их из
групп общественной власти в «правительства частного инте-
реса»6. Вследствие стратегий государственно-администра-
тивного социализма государство перестало напоминать ры-
нок с его конкурентной борьбой, где общественные интересы
представлены политической властью. Оно стало все более
походить на организованный театр военных действий, где
наиболее привилегированные социальные группы (финансо-
вые и банковские круги, промышленные корпорации, про-
фессиональные объединения и некоторые профсоюзы) име-
ли более легкий доступ к государственным инстанциям (ка-
налам), и те в ответ поддерживали их социальные требова-
ния за счет других. Вопреки ожиданиям это устойчивое сме-
щение от парламентских (или территориальных) к корпора-
тистским (или функциональным) формам представительст-
36
ва не обеспечивало социальной и политической стабильнос-
ти. Напротив, корпоратистские сделки (которые имеют силу
при условии действительного согласия как со стороны госу-
дарства, так и со стороны его негосударственных партнеров)
сделали государство более зависимым и уязвимым перед
правом вето и сопротивлением влиятельных социальных
групп. В силу всех этих причин государство стало в эту эпо-
ху государственно-административного социализма более
«видимой рукой», не став при этом более способным к эф-
фективным демократическим реформам.
Подъем неоконсерватизма
Есть печальная ирония в том, что три эти широкомас-
штабные трудности, с которыми столкнулся государственно-
административный социализм, наиболее успешно выяв-
лялись и разъяснялись неоконсерваторами7. Хотя регрессив-
ные последствия неоконсерватизма не составляют здесь пер-
востепенного интереса, важно подчеркнуть, что эти трудно-
сти, с одной стороны, сыграли на руку неоконсерваторам,
а с другой, вскрыли политическую и теоретическую уязви-
мость государственно-административного социализма. Это
справедливо в двух важных аспектах.
Во-первых, основное внимание неоконсерваторы уделя-
ют необходимости иначе провести границу между государст-
вом и гражданским обществом. Они стремятся обособить
друг от друга очень взаимозависимые сферы социальной
и политической жизни и популяризировать искаженное
представление о добродетелях, присущих гражданскому об-
ществу, личном интересе, трудолюбии, уступчивости, уве-
ренности в собственных силах, свободе выбора, частной соб-
ственности, патриархальной семье и недоверии к государст-
венной бюрократии. На словах они призывают к «неокопер-
иикапской революции», которая вернет гражданскому обще-
ству его привилегии перед государством". Эта так называе-
мая либертарная идеология явствует из их стремления к при-
37
ватизации государственных отраслей промышленности, к бо-
лее гибкой позиции на рынке труда и к расширению «народ-
ного» акционерного владения, частного домовладения и пен-
сионных программ. Эти проекты основываются на том, что
всеобъемлющее государственное регулирование якобы под-
рывает индивидуальную инициативу и одновременно исто-
щает общественные ресурсы, благодаря которым возможны
самоорганизация, социальная ответственность и взаимопо-
мощь. Государственно-административный социализм «ни от
кого не требует преданности пли инициативы, в него нельзя
вкладывать и никаких нравственных усилий. Фактически
никто нс несет никакой ответственности, никто не подотче-
тен, никому не нужно проявлять преданность... в отношении
этой абстрактной системы»9. Кроме того, он разрушает ры-
ночные механизмы, тем самым усугубляя неэффективность
экономической жизни. Потребители и рабочие становятся
беспомощными и бездеятельными; либеральная мораль утра-
чивает силу и разлагается. Более того, оказывается под угро-
зой частная собственность на средства производства — наи-
более важный барьер на пути к деспотизму государства Сле-
дующее предостережение Колаковского является типичным
выражением этого беспокойства по поводу упадка регулируе-
мых частным интересом рынков: «Если мотивы личной выго-
ды устраняются из производства, организационный фактор
производства — а именно государство — становится единст-
венным возможным субъектом экономической деятельности
и единственным сохраняющимся источником экономических
инициатив. Это должно, не из-за чиновничьего честолюбия,
а по необходимости, привести к грандиозному росту задач,
стоящих перед государством и его бюрократией»’".
Подобные заявления относительно негативных последст-
вий государственно-административного социализма сниска-
ли себе немалый успех в последние годы именно потому, что
они дают выход распространенному (пусть и не везде
одинаково) цинизму, неудовлетворенности и недоверию
граждан к государству всеобщего благоденствия, активно
вмешивающемуся в самые разные сферы жизни. Конечно,
38
вряд ли есть основания считать, что именно государственно-
административный социализм вызвал к жизни общераспрост-
раненные требования сокращения государственных расходов,
скажем, на здравоохранение, образование и социальное обес-
печение". Скорее, интервенционистское государство всеобще-
го благоденствия способствовало усилению общественного
беспокойства по поводу формы государственного обеспечения
и ограниченной возможности «выбора», предоставляемой
в настоящее время потребителям, производителям и получате-
лям пособий. Другими словами, в своем политическом успехе
неоконсервативные группы давления, партии п правительства
паразитировали на серьезных трудностях, возникших из-за от-
стаивания социалистами государственного вмешательства
и контроля над гражданским обществом. Государственно-
административный социализм подготовил почву для недове-
рия общества к бюрократическому управлению. Тем самым он
дал неоконсерваторам повод для призывов освободить мир от
социализма и его этатистских предрассудков.
Во-вторых, неоконсерватизм пытается пажить себе капи-
тал па том, что государству всеобщего благоденствия не уда-
лось выполнить многие из своих обещаний. Он стремится
дистанцироваться от подобных обещаний — и, по сути, поста-
вить под сомнение значительные успехи, достигнутые при их
осуществлении. За политической стратегией неоконсерва
тнзма стоит декларируемое неприятие общераспространен-
ного контроля государства над гражданским обществом.
Но она также опирается на внутренне противоречивое убеж-
дение в необходимости усиления власти н авторитета госу-
дарства. Неоконсерваторы любят рассуждать о нынешнем
кризисе политической власти. Институты управления, как
они утверждают, утрачивают свою легитимность. Доверие
к политическим элитам подрывается из-за их чрезмерного
волюнтаризма, а политической стабильности и либеральным
демократическим традициям угрожает сведение государства
к рынку с его борьбой интересов.
Что же необходимо сделать для предо! вращения этих
опасностей? С государства должно быть снято бремя опреде-
39
ленных функций (например, с помощью приватизации
и «урезаний» в социальном обеспечении) для того, чтобы со-
кратить расходы, увеличить доходы государства и повысить
согласованность и легитимность государственной власти.
Необходимо укрепить авторитет государства за счет умень-
шения числа заключаемых корпоратистских сделок, за счет
концентрации власти у исполнительных органов правитель-
ства, ограничения полномочий действующих в государствен-
ном секторе профсоюзов и несговорчивых местных и регио-
нальных органов управления, использования государством
более «прозрачных» средств подавления и расширения сфе-
ры их деятельности. Фундамент «свободного» государствен-
ного устройства обеспечивается, как утверждают неоконсер-
ваторы, согласованной исполнительной властью, смелыми
и решительными действиями политиков-государственников
и готовностью правительств укреплять национальные тради-
ции и правопорядок — в противовес беспорядочному и запу-
танному гражданскому обществу. Таким образом неоконсер-
ватизм старается (по словам одного из его приверженцев,
Жана-Мари Бенуа) заменить l etat gerant (управленческое
государство, за которое ратует государственно-администра-
тивный социализм) на 1'etat garant (суверенное государство,
которое защищает гражданский порядок от его внутренних
и внешних врагов)12. Другими словами, он старается повы-
сить эффективность государственной политики тем, что при-
нижает значение инструментальных аспектов государства
(как поставщика товаров и услуг гражданскому обществу)
и усиливает его функции сильного, авторитетного и стойко-
го защитника Нации от ее внешних врагов и гаранта внутрен-
него правопорядка, социальной стабильности и «гибкой», ос-
нованной на конкуренции, экономики. Таков рецепт неокон-
серваторов, якобы позволяющий одновременно ограничить
сферу деятельности государства н усилить его власть.
Есть немало причин, в силу которых эта попытка по-но-
вому провести границу между государством и гражданским
обществом обречена на провал. Только тот, кто надежно за-
щищен в жизни либо бестолков и эгоистичен, может не пони-
40
1 раницы оеятельности госуоарства---------
мать негативных социальных последствий этой стратегии.
Отказ от политики социального обеспечения, проводимой
государством на основе всеобщих пособий и растущих стан-
дартов обеспечения, и замена ее политикой дисциплинарно-
го государства, базирующейся на минималистском подходе к
выплате пособий, предполагающем проверку нуждаемости,
индивидуальные решения по каждому случаю, жесткий
верхний предел на выплату наличных денег, привели к ужа-
сающему росту уровней пауперизации. (В Великобритании,
например, после десятилетнего правления неоконсерваторов
более трети населения живет на черте или за чертой бедно-
сти и/или в резко ухудшающихся экологических условиях.)
Кроме того, это маргинализирует процветавшие прежде со-
циальные сообщества и превращает старые городские райо-
ны в мрачные пустыри с обитателями в поношенных одеж-
дах, заколоченными магазинами, грудами мусора и пропах-
шими мочой переулками и лестничными клетками.
Экономическая политика неоконсерватизма с ее грубо
дарвинистским методом содействия эффективности, эконо-
мическому росту и занятости путем истребления непригод-
ных также имеет мало шансов на успех. Политика оживления
рынка и поощрения бизнеса любой ценой не только приво-
дит к ухудшению экологических условий, но и базируется на
ложной посылке. Она предполагает, что частные капитали-
стические фирмы ринутся осваивать открывающиеся рыноч-
ные территории, осуществляя новые капиталовложения, на-
нимая новых рабочих и тем самым восстанавливая экономи-
ческий рост, «полную занятость» и стабильность цен. Эта
стратегия недооценивает характерные для рыночной конку-
ренции механизмы порождения нерешительности и «колеба-
ний» среди инвесторов. Рыночный капитализм способен сам
себе наносить ущерб, потому что ему свойственно вынуждать
инвесторов с 6o.ni,шей сдержанностью вкладывать капитал
в стратегии по обеспечению экономического роста и занято-
сти. Стратегия приватизации, отнюдь не создающая условий
для быстрого экономического подъема и обеспечения всех
постоянной работой, скорее способствует либо дальнейшему
41
падению инвестиций, либо вложению капитала в нетрудоем-
кие технологии, тем самым углубляя тенденции роста без
увеличения занятости в производительных отраслях промы-
шленности и побуждая фирмы к размещению части или всех
своих инвестиций в странах третьего мира13.
Вместе с тем неоконсерватизм недооценивает формы
(будущего) противодействия его несправедливой политике
и авторитарным установкам. Без сомнения, поразительная
способность неоконсерваторов уходить от общих конфронта-
ций внутри страны и устранять своих противников по одно-
му — применяя сверху принцип «разделяй и властвуй», кото-
рым успешно пользовались снизу первые социалисты в борь-
бе со своими противниками14, — позволяла им рассеивать об-
щественное сопротивление и смягчать серьезные политичес-
кие контрудары, однако их склонность к использованию го-
сударственного принуждения, их умение акцентировать при-
верженность «абстрактным сущностям» (таким как «На-
ция»), поощрение ими тех, кто способен топтать и распихи-
вать других, намного усложнили сохранение или создание
публичных сфер, основанных на взаимной выгоде и солидар-
ности. Опасности, связанные с высокомерным национализ-
мом, безудержным эгоизмом и духом недоверия, очень вели-
ки и продолжают расти. Однако сомнительно, чтобы все эти
тенденции могли привести к укреплению государственной
власти, полному разобщению гражданского общества и пре-
вращению его в аполитичный рынок, а тем самым и к ослаб-
лению социальной базы и воли оппонентов неоконсерватиз-
ма. Некоторые традиционные формы (региональной, классо-
вой и этнической) общности не так-то легко разрушить.
Между тем, уже возникают новые формы солидарности и со-
противления — особенно заметно проявляющиеся в новых
социальных движениях.
Рассматриваемый с точки зрения его моральных призы-
вов, неоконсерватизм также уязвим. Он не способен вопло-
тить в жизнь утверждаемые им «либертарные» ценности —
прежде всего свободу выбора, взаимопомощь и уверенность
человека в собственных силах. Семьи с господствующим по-
42
ложением мужчины, капиталистически ориентированная
экономика и сильное государство — эти козырные карты
в руках неоконсерваторов — прямо противоречат их открыто
декларируемым антибюрократическим принципам. Это оз-
начает, что только демократическая традиция, а не неокон-
серватизм, может по-настоящему отстоять либертарные иде-
алы взаимопомощи, демократической подотчетности госу-
дарственной власти, ее обуздания и ограничения. Кроме того,
это означает — данный аспект имеет основополагающее зна-
чение при рассмотрении социализма и его будущего, — что от
способности демократов пересмотреть и открыто сформули-
ровать вопросы государства и гражданского общества, кото-
рые благодаря неоконсерваторам стали общественной про-
блемой, в решающей степени зависит то, смогут ли они вы-
свободить обсуждение этой проблемы из-под нынешнего
неоконсервативного влияния. Идеологи и стратеги неокон-
серватизма были инициаторами дискуссии о пределах госу-
дарственно-административного социализма, и у демократов,
каких бы убеждений они ни придерживались, нет иного вы-
хода, кроме как принять в ней участие. «Или их мораль,
или наша» — для демократов подобная позиция в борьбе с
неоконсерватизмом обречена на провал. Это слишком боль-
шая уступка. Богатую, хотя бы исторически, лексику неокон-
серватизма (свобода выбора, индивидуальные права, свобода
от государственной бюрократии) нельзя ни самонадеянно иг-
норировать, ни принимать как бесспорную. Не следует и
отбрасывать эту лексику как проявление беспочвенной но-
стальгии по прошлому. Псевдолибертарные призывы состав-
ляют центральный пункт в стратегии неоконсерваторов, ко-
торые пытаются взять под свой контроль как настоящее, так
11 будущее, пересматривая и подчиняя себе господствующее
и общепринятое восприятие исторического прошлого Их
борьба за пересмотр истории служит важным напоминанием
о том, что социальные и политические традиции не наследу-
ются «сами собой», а постоянно воссоздаются и разрушают-
ся. Старания неоконсерваторов изменить общепринятое вос-
приятие истории напоминают нам и о том, что давно назрела
43
необходимость установить, кто унаследует старый европей-
ский язык свободы, равенства и солидарности, и что победа
в этом споре настоятельно необходима для сохранения соци-
ализма в будущем.
Сложные равенство и свобода
Перечисленные выше слабые стороны государственно-
административного социализма и причины успеха неокон-
серватизма неизбежно ставят нормативные вопросы. Если
эти две возможности следует отвергнуть, то имеется ли тре-
тья, более жизнеспособная, возможность? Какую иную фор-
му могли бы принять деятельность государства и граждан-
ское общество и как следует определить их взаимоотношение
под углом зрения более полной демократии?
Чтобы дать удовлетворительный ответ на эти вопросы,
социалистам необходимо пересмотреть некоторые ключевые
вопросы демократической теории Судя по ряду признаков,
усилия в этом направлении уже предпринимаются. Среди за-
падноевропейских социалистов, по всей видимости, растет
осознание того, что для эффективного и достойного общест-
венного доверия противодействия неоконсерватизму необхо-
димо по-новому подчеркнуть важность старых идеалов ра-
венства и свободы. Схематично этот вывод можно сформули-
ровать так. Неоконсерватизм противопоставляет этатист-
ской концепции равенства (которому он дает всецело отри-
цательную оценку) негативную свободу (в которой он видит
абсолютное благо). Таким образом, неоконсерваторы прояв-
ляют заботу, во всяком случае на словах, об уменьшении вме-
шательства государства в жизнь граждан и о применении
принципов «свободного рынка» ко все большему числу ас-
пектов общественной жизни. Для них желательна такая сво-
бода, при которой будут сохранены существующие неравен-
ства, а если позволят социальные условия и политическая де-
ятельность, то и восстановлены неравенства, устраненные
в век социальных реформ. Государственно-административ-
44
ный социализм, напротив, подчеркивал способность государ-
ства установить равные возможности, хотя для многих i-раж-
дан это оказывалось прокрустовым ложем. Он умалял значе-
ние вопросов свободы и, стало быть, обычно довольствовал-
ся понятием «большого государства», облеченного правом
навязывать равенство гражданскому обществу. С этой точки
зрения, растущее осознание социалистами значения равенст-
ва и свободы ставит важный вопрос о том, как возможно та-
кое соединение государства и гражданского общества, кото-
рое позволило бы достигнуть максимального равенства при
наличии свободы.
На мой взгляд, этих целей нельзя достичь, если изменить
только одну риторику. Социалисты должны признать необ-
ходимость усвоения более сложных понятий равенства и сво-
боды. Простые, недифференцированные концепции равенст-
ва — предполагающие, что все граждане могут и должны од-
новременно иметь одинаковое имущество и пользоваться од-
ними и теми же общественными и политическими институ-
тами, — основываются на той ложной посылке, что должны
преобладать один или два принципа распределения (напри-
мер, рынок или централизованное государство). Поскольку
эти принципы распределения нацелены на то, чтобы упро-
стить или сделать более однородной сложную реальность,
к которой они применяются, они являются абстрактными,
жесткими и (как свидетельствует государственно-админист-
ративный социализм), как правило, неосуществимыми. По-
этому от них следует отказаться в пользу плюралистической
концепции равенства. Последняя имеет своей целью упразд-
нить широкие и прочные монопольные права на привилегии
путем развития менее иерархической и более сложной систе-
мы отношений между гражданами, опосредуемых товарами,
которые эти граждане производят и распределяют между со-
бой в соответствии с разнообразными критериями справед-
ливого распределения. Эти критерии могли бы быть весьма
многообразными — начиная с дружбы, добровольного объ-
единения, организованной социальной борьбы, рыночных
механизмов обмена в гражданском обществе и кончая пар-
45
тинной борьбой, законодательными решениями, приговора-
ми суда и другими формами выработки государственной по-
литики. Таким образом, демократическая идея сложного ра-
венства предполагает, что разрыв между имущими и неиму-
щими можно преодолеть исключительно путем развития ин-
ституциональных механизмов, позволяющих распределять
разные товары между разными людьми разными способами
и по разным основаниям15.
От недифференцированных концепций свободы также
следует отказаться, ибо они содержат слишком упрощенное
представление о социальной и политической жизни. Они ис-
ходят из того, что имеются одна или две процессуальные нор-
мы, предоставляющие всем гражданам возможность самим
решать, как им жить. Например, пользуется влиянием абст-
рактный и нереализуемый принцип, согласно которому все
граждане должны «принимать решения, касающиеся их жиз-
ни». Этот принцип справедливо предполагает, что граждане
свободны в той мере, в какой они руководствуются решения-
ми, принимаемыми ими самими. Правильно признается, что
свобода — это способность к постоянной инициативе в обще-
ственных и политических делах. Однако здесь упускаются из
виду некоторые простейшие обстоятельства жизни, какой
она есть (или была бы) в сложных демократических систе-
мах. Забывается, что не все граждане могут оказаться в одном
и том же месте в одно и то же время для принятия подобных
решений (и что, если бы они могли это сделать, подлинно
свободное время было бы принадлежностью прошлого, как
отмечали Оскар Уайльд и др ). Кроме того, сторонники дан-
ного принципа не учитывают тот особо важный момент, что
существует огромное многообразие свобод, которые неизбеж-
но поэтому имеют разное значение для различных категорий
граждан, и значение это подвержено к тому же непрерывно-
му изменению. При совершенно демократическом строе
разные граждане скорее всего решат (как они делают это
и в настоящее время) прилагать свои усилия в разной степе-
ни и в самых разных областях жизни. Вместе с тем, время от
времени им захочется поменять сферу осуществления их
46
свободы. В силу всех этих причин от простых концепций сво-
боды необходимо отказаться в пользу более сложного и диф-
ференцированного понятия. Однородное политическое со-
общество греческого полиса, где граждане то правят, то под-
чиняются, нельзя воссоздать в современном мире — разве
что в тех редких и недолгих состояниях экстаза, которые
возникают в революционных ситуациях. Героические по-
пытки установить недифференцированную и широкомас-
штабную систему самоуправления обычно заканчиваются
беспорядком, разочарованием, а иногда и кровавым пораже-
нием, как отмечал Гегель в связи с якобинством1'1. Секрет
свободы, для максимизации которой требуется максимиза-
ция сложной системы равенства граждан, состоит в разделе-
нии полномочий по принятию решений между разнообраз-
ными институтами, существующими внутри гражданского
общества и государства и в сфере их взаимодействия. Мак-
симизация свободы граждан влечет за собой расширение
возможностей их выбора — особенно для тех, кто в настоя-
щее время наименее обеспечен Расширение возможностей
выбора требует, в свою очередь, увеличения числа разнооб-
разных социальных и политических сфер, в которых могли
бы участвовать различные группы граждан, если и когда им
это угодно*.
Если от простых недифференцированных понятий равен-
ства и свободы необходимо отказаться в пользу более слож-
ной трактовки их взаимозависимости, то как институцио-
нально можно реализовать этот идеал? На мой взгляд, такая
цель может быть достигнута только в том случае, если при-
знать необходимость реформирования и ограничения власти
государства одновременно с расширением и радикальным
* v гочнсппс, что граждане момн бы участвовать в отдельных сферах граждан-
ского общества и государства, если им это угодно, важно. Излагаемая здесь в об-
щих чертах концепция демократии нс предполагает, что индивиды должны быть
все время политическими животными. Некоторые критики упустили это из ви-
ду. В письме от 27 марта 1987 г. Роджер Скратоп пишет: «В конечном счете для
вас всегда будет притягательным представление о политике как о деятельно-
сти „оппозиции'' или как о форме „солидарности". Думаю, политика не долж-
на быть ин деятелыюегыо вообще, пп оппозиционной деятельностью; она дол-
47
преобразованием гражданского общества. Что понимается
здесь под старомодным термином «гражданское общество»?
В наиболее абстрактном смысле гражданское общество мож-
но трактовать как совокупность институтов, члены которых
главным образом участвуют в сложной системе негосударст-
венной деятельности — в сфере экономического производст-
ва и культуры, семейной жизни и добровольных ассоциа-
ций — и которые таким образом сохраняют и преобразуют
свою идентичность, осуществляя все виды давления или кон-
троля в отношении институтов государственной власти.
Скажу более конкретно: я, разумеется, не склонен при опре-
делении гражданского общества прибегать к высокомерной
риторике неоконсерваторов, как если бы гражданское обще-
ство могло быть лишь синонимом негосударственной, обес-
печиваемой законом сферы, в которой доминируют капита-
листические корпорации и патриархальные семьи. В этом уз-
ком смысле гражданское общество уже существует сегодня
в Западной Европе. Но вопреки взглядам неоконсерваторов
гражданское общество не обладает прирожденной чистотой;
у него нет единственной или навсегда установленной формы.
В нем заложено важное дополнительное значение В потен-
циале оно может стать негосударственной сферой, включаю-
щей в себя многообразие публичных сфер — производствен-
ных единиц, семей, добровольных организаций и обществен-
жпа быть процессом примирения, который играет ппч гожно малую роль в достой-
ной человеческой жизни... и основывается на подчинении суверену»-. Я признаю
важность «примирения» как позитивной силы в социальной и политической жиз-
ни. Терпимость как необходимое условие сложных равенства н свободы и демо-
кратическом гражданском обществе и государе гве, безусловно, потребовала бы от
граждан способности к примирению — или высокой степени цивилизованности.
Есть несомненная истина в старой английской максиме: вежливость (цивилизо-
ванность) пе стоит тебе и грота. Однако цивилизованность имеет две стороны.
Власть имущие любят прикрываться своими кодексами чести, именно поэтому
для тех, кто наделен мепыней властью, необходима деятельность в форме соли-
дарности и оппозиции для сохранения подлинной или демократической цивилизо-
ванности. Без этой деятельности цивилизованность всегда вырождается в помпез-
ность, которую, видимо, и имеет в виду Скратон. Что касается необходимости под-
чинения суверену, то это замечание Скратона почти совпадает с точкой зрения
Карла Шмитта, деспотические импликации которой мы разбираем в главе 5.
48
1 pun 1ЛЦСХ VCJtHlVJl пт,1ПИ7ЛЛ усп2рс.91тви
ных служб, — которые имеют правовую базу и носят самоор
ганизованный характер.
Истолкованная таким образом, демократизация — «доро-
га к социализму» — означала бы сохранение и переопределе-
ние границ между гражданским обществом и государством
в ходе двух взаимозависимых и параллельных процессов:
расширения социального равенства и свободы и реструкту-
рирования и демократизации институтов государственной
власти. Для успешного запуска этих двух процессов было бы
необходимо выполнение двух условий. Во-первых, следова-
ло бы ограничить не только власть частного капитала и госу-
дарства, но и власть белых гетеросексуальных граждан муж-
ского пола над (остальным) гражданским обществом в ре-
зультате социальной борьбы и осуществления общественных
политических инициатив, которые позволили бы гражданам
в ходе их совместной деятельности в «дружественных» пуб-
личных сферах добиваться равной власти и тем самым мак-
симально реализовывать свою способность играть активную
роль в гражданском обществе.
Во-вторых, институты государственной власти должны
были бы стать более подотчетными гражданскому обществу
благодаря по-новому организованному выполнению ими
функций защиты, координации и регулирования жизни
граждан. В результате при демократизации удалось бы избе-
жать хорошо известных опасностей классического анархо-
синдикализма — попыток гражданского общества своими си-
лами добиться собственного освобождения - п чрезмерного
бюрократического регулирования, характерного для государ-
ственно-административного социализма. Было бы отброше-
но предположение, будто государство могло бы когда-нибудь
законным образом заменить гражданское общество и наобо-
рот. Тем самым мы бы отстояли и обогатили принцип, обсуж-
дение которого начали в Европе на заре эпохи модерна Пейн,
Токвиль, Дж.С. Милль и др.17 Этот принцип гласит, что раз-
деление гражданского общества и государства должно быть
неизменным признаком полностью демократического соци-
ально-политического строя, при котором собственность на
49
средства производства, статус и право принимать решения —
а следовательно, и сама историчность — больше бы не при-
сваивались частным образом.
Стало быть, государство и гражданское общество долж-
ны стать друг для друга условием демократизации. Инсти-
туты государственной власти не следует трактовать как
воплощение всеобщности — эту изначально гегелевскую
позицию ныне отстаивает дьявольский всемирный альянс
диктатур и тоталитарных режимов, в подготовке которых
участвуют супердержавы, оказывающие им финансовую
и военную поддержку. Скорее, в институтах государствен-
ной власти следует видеть инструменты, с помощью кото-
рых проводятся в жизнь законы, провозглашается новая по-
литика, удерживаются в четко определенных правовых гра-
ницах неизбежные конфликты между отдельными интере-
сами и предотвращается принесение гражданского общест-
ва в жертву новым формам неравенства и тирании. С другой
стороны, при таком раскладе многие общественные органи-
зации — от самоуправляемых профсоюзов, предприятий
и жилищных кооперативов до приютов для женщин, под-
вергающихся побоям, независимых средств массовой ком-
муникации и ассоциаций по мониторингу деятельности ме-
стной полиции — должны иметь больше полномочий, чтобы
держать под контролем своих политических «представите-
лей». Гражданское общество должно стать для политичес-
кой власти вечным бельмом на глазу. Короче говоря, я ут-
верждаю, что без надежно защищенного и независимого
гражданского общества с его автономными публичными
сферами такие цели, как свобода и равенство, совместное
планирование и общественное принятие решений, будут
лишь пустыми лозунгами. Но без выполняемых государст-
вом функций защиты, перераспределения и разрешения
конфликтов борьба за преобразование гражданского обще-
ства обернется созданием гетто, разобщением и застоем
или породит собственные новые формы неравенства и не-
свободы.
50
Переопределение границ государства:
западноевропейские предложения
Это новое определение социализма как демократиза-
ции — не просто призыв разъяснить некоторые ключевые поня-
тия в западноевропейских дебатах о значении и будущем соци-
ализма, а нечто большее. Отношение между гражданским обще-
ством и государством также становится заметной темой в за-
падноевропейских дискуссиях о практической социалистичес-
кой политике. Я хотел бы кратко проиллюстрировать эту тен-
денцию, рассмотрев новые демократические инициативы в че-
тырех областях политики: в сферах капиталовложений, занято-
сти населения, профсоюзов и мероприятий по уходу за детьми.
Начнем с вопроса капиталовложений. С 1975 г. в Швеции
среди левых ведутся крупномасштабные дискуссии о путях
постепенного расширения общественной собственности на
средства производства. Одним из проектов, родившихся из
этих дискуссий, был План Мейднера18. План сложен в своих
деталях, но основной его пафос, если взять интерпретацию
Корпи и др.19, состоит в создании средств противодействия
концентрации частного капитала путем повышения уровня
общественно контролируемых капиталовложений. В дости-
жении этой цели важная роль все еще отводится профсою-
зам, которые должны контролировать политику в сфере зара-
ботной платы и охранять интересы рабочих и служащих на
их рабочих местах. В Плане также предполагается эгалитар-
ная («солидаристская») политика в сфере заработной платы
(выравнивание несправедливых различий в оплате труда
и сохранение уровня оплаты в границах, подобающих откры-
той, конкурентоспособной в международном масштабе, эко-
номике). И самым важным направлением в Плане было вве-
дение более высоких налогов на прибыль больших компаний
для создания инвестиционных фондов (или фондов «наем-
ных рабочих» — lontagarfonder) на местном и региональном
уровнях, которые контролируются гражданами. Проект на-
целен на решение той ставшей традиционной проблемы, ког-
да ограничение роста заработной платы приводит к более вы-
51
соким нормам частной прибыли без увеличения капитало-
вложений и тем более без расширения общественного кон-
троля над производственными ресурсами. План Мейднера
предусматривает гарантированное размещение капиталовло-
жений благодаря обеспечению капитализации прибыли
в проекты, осуществляемые в рамках гражданского общества,
вместо ее накопления, перевода за границу и использования
для увеличения богатства частных акционеров. Таким обра-
зом, в проекте справедливо признается, что столкновение ин-
тересов частного капитала, с одной стороны, и наемных рабо-
чих и остальных граждан, с другой, в настоящее время явля-
ется основным источником конфликта в капиталистических
гражданских обществах. В Плане признается, также совер-
шенно справедливо, что в капиталистическом гражданском
обществе невозможна полная демократизация и что требова-
ния тех, кто вкладывает свой труд, потребляет или использу-
ет его результаты, должны иметь приоритет над требования-
ми тех, кто сегодня поставляет капитал и управляет им.
Однако из этих проницательных догадок нельзя сделать вы-
вода, что только вмешательство государства в экономику мо-
жет устранить классовые конфликты путем национализации
компаний, концентрирующих в себе огромную не подотчет-
ную обществу экономическую власть и порождающих дан-
ные конфликты. В конечном счете цель Плана Мейднера —
преодолеть общепринятое представление (связанное с госу-
дарственно-административным социализмом), что государ-
ственное планирование и установление рыночных цен плюс
избирательная национализация плюс расходование денег —
это и есть социализм. В Плане признается важность собст-
венности как средства против чрезмерного распространения
государственной власти. Но в нем отвергается та неоконсер-
вативная идея, что частная прибыль при производстве есть
необходимое условие гражданской свободы. Взамен этого
План предусматривает «общественное предприятие без вла-
дельцев» (Вигфорс) в качестве альтернативы как частнока-
питалистической, так и государственной национализирован-
ной собственности (см. главы 3, 4 настоящего издания).
52
Важность общественного самоопределения в рамках по-
литической структуры подчеркивается и в выдвинутых за-
падногерманскими зелеными проектах по решению совре-
менной проблемы безработицы и, в частности, по преодоле-
нию растущего разрыва между теми, кто обеспечен надежной
постоянной работой, и маргинализированными группами ча-
стично занятых, безработных и не получающих платы за свой
труд20. Такой разрыв, утверждают зеленые, нельзя преодо-
леть путем «возврата» к полной занятости — этот идеал от-
вергается как одновременно неосуществимый и нежелатель-
ный (поскольку в нем, например, не учитывается, что жен-
щины «перерабатывают» и на рынке труда и в домашнем хо-
зяйстве). Ключевой идеей в предложениях зеленых по во-
просу о безработице является перераспределение и сокраще-
ние наемного труда путем ослабления монопольной власти
рынка труда над жизнью граждан и путем содействия росту
нерыночных форм кооперативного производства в рамках
гражданского общества. Зеленые выступают за постепенное
сокращение стандартной оплачиваемой рабочей недели (вна-
чале до 35 часов) при сохранении полной оплаты и без интен-
сификации труда. Но они требуют не только этого. Согласно
их предложениям, индивидам должно быть предоставлено
гарантированное законом право на меньшую занятость (в со-
ответствии с их личными потребностями в свободном време-
ни и доходе) либо на периодический или постоянный уход
с рынка труда. По мнению зеленых, одними только механиз-
мами рынка не должно определяться то, в какой мере отдель-
ные граждане воспользуются этой возможностью и, следова-
тельно, какое количество новых мест станет доступным тем,
кто сейчас не имеет работы. Это будет зависеть от таких фак-
торов, как диапазон возможностей для использования доба-
вившегося свободного времени, статус и преимущества,
которые предоставляются работой, выполняемой вне сферы
занятости, и доступность услуг по уходу за детьми. Далее, со-
гласно зеленым, условия для этого можно будет создать бла-
годаря поддержке и субсидированию государством «парал-
лельной экономики», охватывающей самоуправляемые
53
и экологически безопасные производственные единицы
и предприятия сферы услуг (известные как «альтернативные
проекты»21). Готовность граждан вкладывать свои знания
и усилия в этот сектор могла бы максимально возрасти, если
бы им выплачивали гражданское пособие, которое финанси-
ровалось бы из общего налогообложения и было бы доста-
точным для того, чтобы удовлетворить их основные потреб-
ности, не вынуждая их прибегать к оплачиваемой работе на
рынке труда22. Вместе с тем, признается, что равное участие
граждан в параллельной экономике можно обеспечить толь-
ко в том случае, если мужчины возьмут на себя равную забо-
ту о домашнем хозяйстве и о детях и если всем будут доступ-
ны соответствующие детские учреждения, бесплатные для
людей с низким доходом.
Непосредственной целью предложений зеленых является
создание и расширение демократических публичных сфер,
предоставляющих индивидам возможность в рамках граж-
данского общества не подвергаться принуждению как со сто-
роны их собственных семей, так и со стороны рынка труда.
В этих предложениях можно усмотреть возрождение преж-
ней борьбы социалистов за создание «островков» коопера-
тивного производства23, с тем важным отличием, что они ста-
вят под вопрос традиционное разделение на домашнее хозяй-
ство и рынок труда. Новизна предложений зеленых по «сни-
жению занятости» (deemployment) проявляется также в том,
что они отказываются от слепого технологического оптимиз-
ма и проиндустриализма, характерных для социалистичес-
кой традиции начала 20 века. Поиск зелеными новых форм
защиты права на общественно полезный и кооперативный
труд входит составной частью в их более крупномасштабную
стратегию борьбы против такого политико-экономического
устройства, когда важные для большинства граждан решения
о процессах и результатах труда, о социальных и экологичес-
ких условиях жизни принимаются частными корпорациями
и государственными чиновниками. В предлагаемой зелены-
ми стратегии «социальной защиты» более важное значение
придается качеству жизни и труда, а не прибыли, эффектив-
54
---------------7—шш~ъгиишпе7ГБниигптгшгдипргтш1
ностн и экономическому росту. По своему духу эта стратегия
близка всем группам, общественным движениям и политиче-
ским инициативам, цель которых состоит в развитии децент-
рализованного и экологически грамотного производства, де-
мократическом применении новых технологий и наделении
граждан правами, защищающими их от власти как частного
капитала, так и бюрократического государства.
Подобные предложения имеют чрезвычайно важные по-
следствия для профсоюзов. На исследование некоторых из
этих последствий были направлены с конца 70-х годов уси-
лия Демократической конфедерации труда (ДКТ)21 во Фран-
ции. ДКТ предприняла попытку — вопреки сопротивлению
работодателей, непреклонной позиции правительства, раско-
лу среди профсоюзов и явному безразличию рабочих — со-
здать новую, песектантскую форму солидарности в рамках
гражданского общества. Эта стратегия предполагает не толь-
ко борьбу за новые, более выгодные компромиссы с работо-
дателями (например, за то, чтобы в рамках закона обязать ра-
ботодателей предоставить новые права профсоюзам и поощ-
рять их участие в трехсторонних комитетах по занятости, ор-
ганизуемых на местном и региональном уровнях). Ее
сторонники также пытаются решить проблему «раскола ра-
бочего класса» (Гори), призывая к признанию нужд рабочих,
подвергающихся преследованиям со стороны расистов, рав-
но как и тех, у кого низкая зарплата, связанная с риском ра-
бота или кто не имеет представителей в лице профсоюзов.
К числу приоритетных задач ДКТ относит повышение реаль-
ной минимальной заработной платы, выплату компенсаций
группам с низкой оплатой труда, общее сокращение рабочей
недели, более справедливое и гибкое распределение рабочих
часов, переоснащение промышленности, создание новых фи-
нансируемых государством «общественных предприятий»
и более высокий уровень самоуправления на фирмах как ча-
стного, так и государственного секторов. ДКТ также под-
черкнула необходимость рассмотрения того, что и как произ-
водить. Тем самым ею был брошен вызов слепой вере в науч-
но-технический прогресс и стратегии экономического роста,
55
характерным для послевоенного бума. В общем и целом ДКТ
стремится содействовать независимой выработке широких
социальных требований как к работодателям, так и к госу-
дарству. Она не призывает расширить полномочия профсою-
зов в интересах самих профсоюзов, — выступая против коры-
стных корпоратистских соглашений, — а ратует за солидар-
ность профсоюзов с наиболее слабыми членами гражданско-
го общества. Признавая важность государства как потенци-
ального исполнителя реформ, ДКТ в своей стратегии высту-
пает — это существенно — против слепого доверия к государ-
ственной власти (проявляющегося, например, в требованиях
государственного вмешательства, национализации частных
фирм и протекционизма). ДКТ стремится найти путь между
этатизмом и синдикализмом. Она подчеркивает ответствен-
ность государства за выработку широких, в масштабе всей
страны, экономических приоритетов и за реализацию новых
прав и реформ ради пользы всех рабочих, а себе приписыва-
ет роль независимого профсоюза, способного побуждать к со-
циальной динамике в направлении реструктуризации капи-
талистической экономики в интересах всех рабочих незави-
симо от того, объединены они в профсоюзы или нет, имеют
полную рабочую неделю или нет.
Заключительным примером новых попыток социалистов
добиться демократического расширения гражданского обще-
ства при поддержке государства являются инициативы фе-
министок и органов местного самоуправления Великобрита-
нии в сфере ухода за детьми25. Эти политические инициативы
широкомасштабны и включают не только увеличение финан-
сирования существующих добровольных детских учрежде-
ний, но также создание бесплатных круглогодичных детских
яслей наряду с реализацией программ профессиональной
подготовки и развитием сети кооперативных прачечных.
Кроме того, они включают предложения по лучшему обеспе-
чению нянями, по созданию центров, куда матери, решившие
не участвовать в рынке труда, могут на время пристроить ре-
бенка, и центров для малышей, где бы предоставлялись такие
дополнительные услуги, как питание, массовые закупки
56
и прачечная. Эти инициативы ставят под вопрос и стремятся
уменьшить социальные неравенства возможностей, выкри-
сталлизовавшиеся в нынешних формах работы по дому
и уходу за детьми. Вместе с тем, они представляют собой дол-
гожданную реакцию на стремительный рост числа работаю-
щих матерей и на тот факт, что услуги по домашнему труду
и уходу за детьми (или их отсутствие) определяют, какую ра-
боту могут выполнять женщины
В то же время данные политические инициативы — это
попытка противодействовать социально регрессивным по-
следствиям неоконсервативной стратегии приватизации
в сфере социальной политики и сохранения устоев патриар-
хальной семьи. Поскольку за последние годы под еще боль-
шей угрозой оказались государственное социальное обеспе-
чение и местные службы, феминистки и другие местные ак-
тивисты признали, что необходимо выйти за рамки ответных
кампаний типа «Остановить сокращения!», которые предпо-
лагают сохранение институтов, не достойных безоговороч-
ной поддержки, и развивать связи между стихийно возника-
ющими проектами и кампаниями, с одной стороны, и служ-
бами местного самоуправления, с другой. Такая необходи-
мость была признана во время выборов в ряде лейбористских
советов. Эти советы осознали, что государственно-админист-
ративный социализм основывается на том догматическом
предположении, что раз социализм выражает протест против
частной собственности на средства производства, он должен
выступать и против частной (то есть негосударственной) соб-
ственности на средства производства и потребления в сфере
социальной политики. Они поняли, что это предположение
означает поддержку такой политики (например, запрещения
продажи муниципальных домов), которая идет вразрез со
стремлением граждан к большей автономии и поэтому игра-
ет на руку неоконсерваторам с их «либертарной» риторикой.
Данные органы местной власти отвергли эту догматическую
посылку государственно-административного социализма.
Они, напротив, расценивают свою власть (находящуюся сей-
час на осадном положении) нс как цель в себе, но как ресурс,
57
который нужно разделить и использовать совместно с обще-
ственными группами и движениями в борьбе за перераспре-
деление социальной власти. Политические инициативы
в сфере заботы о детях служат иллюстрацией этой новой со-
циалистической стратегии. Эти инициативы напоминают де-
ятельность кооперативных женских гильдий (которые в кон-
це Первой мировой войны выступали за создание коопера-
тивных кухонь, прачечных и детских садов, а также за комму-
нальное энергоснабжение и центральное отопление) и наво-
дят на мысль, что государственные учреждения в сфере соци-
альной политики могут стать чем-то более позитивным или
более демократическим, если контроль над ними вернуть
обществу, «сдав их обратно в аренду» гражданам, которые
пользуются ими и обслуживают их При сохранении ее госу-
дарственного финансирования социальная политика вместе
с тем регулировалась бы не капиталистическим рынком и не
государственной бюрократией. Она руководствовалась бы
третьим, более сложным критерием добровольной коопера-
цией и общественной потребностью, возникающими вслед-
ствие принимаемых производителями и потребителями ре-
шений, которые имеют правовую базу и защищены полити-
чески. При таком подходе государство предоставляло бы ре-
сурсы и средства для детских учреждений, клиник и школ,
тогда как управление этими учреждениями осталось бы в ве-
дении независимых местных избирателей*.
* Использование «продажи с получением проданного обратно в аренду» в це-
лях общественного контроля над учреждениями потребует принятия новых пра-
вовых соглашении, особенно в тех странах, где право в основном является дву-
нолюспым, то есть базируется па правах и обязанностях индивида или государ-
ства. Будет необходимо признание самоуправляемых, финансируемых государ-
ством ассоциации в рамках гражданского общества как особых юридических
субъектов, наделенных определенными, независимыми от государства, правовы-
ми привилегиями Их 1 пбрплпый статус в плане собственности можно было бы
сформулировать по аналогии с характерным для Средневековья понятием «вла-
дение недвижимостью* (seisin) Этим понятием обеспечивалось право собствен
пости, которое не было пи исключительным ни бессрочным. Право владения не-
движимостью помещалось между понятием абсолютной и безусловной частой
«собственности» из римского гражданского нрава п более слабым понятием
«владения» (possession). Владение недвижимостью (seisin) гарантировало защп-
58
Политическая демократия
Очевидно, что представленные выше политические ини-
циативы коренятся в особых социально-политических усло-
виях их возникновения и поэтому не могут быть напрямую
перенесены из одной страны в другую. (План Мейднера, на-
пример, предполагает существование действительно рефор-
мистской социалистической партии, которую нельзя на дли-
тельной строк отстранить от власти и которая, следователь-
но, твердо выстоит перед лицом угроз со стороны частного
капитала и его пособников. Кроме того, он предполагает про-
ведение «солидаристской» политики в сфере заработной
платы, что позволяет эффективно разрешать конфликты
между профсоюзами и их рядовыми членами по поводу рас-
пределения.) Однако их региональная специфичность не
умаляет их общую значимость для демократической тради-
ции. Они важны, ибо открыто признают настоятельную необ-
ходимость разобраться с нежелательными элементами бюро-
кратического регулирования, государственного надзора и не-
прозрачного правления, объем которых значительно возрос
с 1945 г. Эти политические инициативы важны и по другой
причине: они указывают возможные пути развития новых
форм социальной солидарности, особенно между наделенны-
ми наименьшей властью гражданами, в противовес разобща-
ющим последствиям нынешнего реструктурирования госу-
дарственной бюрократии и частных капиталистических рын-
ков. В них осознаются современные опасности «утраты кор-
ней» и отмечается ощущаемая многими гражданами потреб-
ность «пустить корни» в гражданском обществе через разно-
ту имущества от случайных посягательств и коллиднрующпх притязаний, одно
временно сохраняя феодальный принцип множественных святей с одним нтем же
объектом О праве владения недвижимостью см.: Vinogradoff Р Roman Law in
Mediaeval Europe. London 1909 в частности p. 74-77,86. 95 96 Ряд общих юриди-
ческих последствий продажи учреждений с получением проданного обратно
в аренду налагаются в теории социального права, впервые предложенной Леоном
Дюги и Морисом Орку н р гтработанной Джорджем Гурвичсм в книге: Gur-
vitch G. L idee du droit social. Paris, 1932. Из недавних публикаций см.. Rosanval-
lon P. The Decline of Social Visibility // Civil Society and the State. Ed. Keane J.
59
го рода ассоциации, благодаря которым сохраняется память
о прошлом, обеспечивается стабильность в настоящем и под-
держиваются определенные ожидания в отношении будуще-
го26. Наконец, кратко изложенные здесь политические меры
наводят на мысль о стратегической важности местных ини-
циатив в деле предоставления более широких полномочий
гражданам, наделенным наименьшей властью В них возрож-
дается старая идея о том, что децентрализация власти иногда
является наиболее эффективным лекарством от чрезмерной
узости интересов, что благодаря участию в местных органи-
зациях граждане преодолевают свою провинциальную огра-
ниченность (см. главу 2 настоящего издания). Эти инициати-
вы подводят к осознанию важной новой идеи о сути власти.
Они позволяют понять, что такие крупномасштабные орга-
низации, как государственная бюрократия и капиталистиче-
ские корпорации, опираются на сложные, состоящие из бес-
численных ячеек, сети повседневных властных отношений —
между друзьями, соседями, родителями, детьми и др — и что
преобразование таких ячеек власти неизбежно повлияет на
сами эти организации.
Безусловно, эти политические меры повлекут за собой
ряд практических трудностей и, вероятней всего, будут иметь
непредвиденные последствия. Особенно важно понять, что
подобные шаги, направленные на возрождение и демократи-
зацию гражданского общества, автоматически не приведут
к менее централизованным, горизонтально структурирован-
ным эгалитарным моделям социальной жизни. Они, без со-
мнения, вызовут возмущение и сопротивление со стороны
обладающих большей властью классов, групп и организаций
существующего гражданского общества. Даже допуская, что
их противодействие могли бы нейтрализовать другие группы
гражданского общества, нельзя не видеть, что подобная по-
литика перераспределения никогда не даст самостабилизи--
рующего эффекта. Демократическое гражданское общество,
в котором максимально реализуются сложная свобода и ра-
венство, никогда не будет напоминать счастливую и доволь-
ную семью. Ему всегда будут присущи самопарализующие
60
тенденции. Именно в силу свойственного ему плюрализма
и отсутствия направляющего центра полностью демократи-
ческое гражданское общество будет постоянно находиться
под угрозой недостаточно скоординированных действий,
раздоров, скудости средств и открытого конфликта между
его составными частями. Несомненно, «конфликт есть форма
социализации» (Зиммель). Но гражданское общество, вместе
с тем, рискует выродиться в поле боя, где более сильные —
благодаря существованию определенных гражданских сво-
бод — получат свободу выкручивать руки более слабым.
При чрезвычайных обстоятельствах гражданское общество
может быть полностью обескровлено27.
Именно поэтому для сохранения и расширения граждан-
ского общества необходимы решительные политические
инициативы, финансовая поддержка и юридическое призна-
ние. По ряду причин верховная государственная власть явля-
ется необходимым условием демократизации гражданского
общества. Плюрализм, рост числа центров принятия реше-
ний и расширение возможностей индивидуальной и группо-
вой автономии имеют тенденцию постоянно порождать
«анархию». Поэтому становятся необходимыми централизо-
ванное планирование и координация, осуществлять которые
квалифицированно и эффективно могли бы только специ-
ально созданные для этих целей политические институты.
Сходным образом, конфликты требований и интересов, по-
рождаемые гражданским обществом, можно было бы мирно
разрешать только с помощью законов, имеющих универсаль-
ное применение. Поскольку универсальные законы не могут
возникнуть в гражданском обществе сами по себе, для их раз-
работки, применения и исполнения потребовались бы зако-
нодательные органы, судебная власть и полиция, которые яв-
ляются важными компонентами государственного аппарата.
Более того, сегодня усилия по демократизации граждан-
ского общества в какой-либо отдельной стране предпринима-
ются в условиях существования всемирной системы нацио-
нальных государств и империй. В определенной мере ослаб-
лению и координации этой системы могло бы способствовать
61
будущее развитие подлинно международного гражданского
общества28. Однако до тех пор, пока нынешняя система наци-
ональных государств и империй пребывает в опасном естест-
венном состоянии, в котором на смену одним хорошо воору-
женным друзьям и врагам приходят другие, сохранение по-
стоянных вооруженных сил в целях обороны в каждом от-
дельном гражданском обществе будет неприятной необходи-
мостью — если, конечно, гражданскому обществу не придет-
ся стать полностью военизированным, что также было бы не-
желательно, ибо это несовместимо с демократизацией.
Эти соображения подводят к выводу, что демократичес-
кое гражданское общество никогда не могло бы действовать
в одиночку и для того, чтобы по-настоящему защитить его
независимость, необходима государственная власть. Демо-
кратизация не является ни откровенным врагом, ни безус-
ловным другом государственной власти. От государства тре-
буется, чтобы оно управляло гражданским обществом ни
слишком много н ни слишком мало; хотя более демократиче-
ский строй нельзя создать с помощью государственной вла-
сти, его нельзя создать и без государственной власти Как за-
метил в начале 19 века Ламеине, демократическая свобода
несовместима с монистическим, сверхцентрализованным го-
сударством, которое порождает апоплексию в своих центрах
и анемию на своих окраинах. Таким образом, решающее зна-
чение приобретает н второе, столь же важное условие новой
стратегии борьбы за социализм: реформа государства в сфере
выработки политики п управления, превращение его из etat
protecteur в подотчетное обществу etat catalisatcur*”.
До сих пор необходимость демократизации политичес-
ких институтов не получила широкого признания, по край-
ней мере в западноевропейской социалистической традиции.
В основном все ограничивалось призывами к созданию но-
вых правительственных министерств и реформе в партийном
руководстве, а также нечетко сформулированными требова-
ниями более «открытой» исполнительной власти. При таком
* из госуларства-запшгиика в... государство-катализатор (франц ) Прим,
персе.
62
узком подходе упускается из виду богатое многообразие дру-
гих проблем, которые социалисты обязаны решать, если хо-
тят играть заметную роль в битве за расширение политичес-
ких прав граждан. Ряд проблем, давно поставленных демо-
кратической традицией, должны вновь занять видное место.
В их число входят реформа избирательной системы и введе-
ние (там, где оно еще отсутствует) пропорционального пред-
ставительства. К другим реформам такого же рода можно бы-
ло бы отнести расширение полномочий местного самоуправ-
ления как противовеса жесткой централизованной государ-
ственной бюрократии, отмену законов о «государственной
тайне» и многих других неофициальных предписаний и по-
становлений, которыми пользуется правительство, чтобы ог-
радить себя от общественного мнения, а также введение эф-
фективных судебных проверок министерских полномочий
и законотворческой деятельности исполнительной власти
и приведение нх в соответствие с законом.
Кроме того, необходимо тщательно исследовать ряд отно-
сительно новых (и разрастающихся) белых пятен в общепри-
нятой теории и политике парламентской демократии (см.
главы 4, 5 настоящего издания). Главными среди них явля-
ются массовый рост неподотчетных и непрозрачных сфер
управления — квазиправительственных учреждений, отрас-
лей промышленности и служб, находящихся в государствен-
ной собственности и субсидируемых государством, органов
управления ядерной отраслью и предприятиями по перера-
ботке ядерного сырья, органов тайной полиции и «нацио-
нальной безопасности», осуществляющих скрытую разведы-
вательную деятельность и военные операции. Далее, должны
быть более внимательно изучены последствия, которые име-
ет для политической демократии наднациональная политика
и наднациональная администрация, значительно выросшая
за последние иолстолетня. Ключевой темой демократичес-
кой политики должны стать относительные пропорции, рав-
но как авторитарные последствия и демократический потен-
циал разнообразных средств массовой коммуникации, кон-
тролируемых разными органами государства и гражданского
63
общества. Также назрели радикальные реформы правовой
и пенитенциарной систем — ужесточение законов против по-
ловой, этнической и любой другой дискриминации, усовер-
шенствование полицейских процессуальных норм, введение
большей подконтрольности тюрем общественности и изме-
нения в подготовке и отборе юристов — с тем, чтобы полно-
стью исключить предпочтения, отдаваемые белым гражда-
нам мужского пола из среднего класса. В центре демократи-
ческой политики также должны стоять вопросы о недемокра-
тических чертах и демократическом потенциале политичес-
ких партий и других ииститутов-«связных», ответственных
за отправку, получение и расшифровку требований, поступа-
ющих от гражданского общества к государству.
Наконец, следует признать, что ни одна из этих страте-
гий по демократизации политической системы не будет
вполне успешной, пока не будет открыто поставлена и ре-
шена старая и сложная проблема, о которой вновь широко
заговорили в ходе недавних западноевропейских дискуссий
о ядерном перевооружении. Эта проблема связана с тем,
как можно совместить требования демократической поли-
тической жизни (открытость, разногласие, плюрализм, все-
общее участие) с существованием государственных орга-
нов, которые несут ответственность за поддержание поряд-
ка на основании их исключительного права на средства на-
силия. Успешная деятельность таких институтов, как поли-
ция и армия, зависит от использования методов, противо-
речащих политической демократии. К числу этих недемо-
кратических методов относятся секретность, хитрость, на-
вязываемое единодушие и непрерывное наращивание
средств физического насилия. Следовательно, в программе
политической демократизации ключевое место должно за-
нимать «смягчение» этих методов путем активного созда-
ния профсоюзов в вооруженных силах, повышения парла-
ментского контроля над государством, расширения контро-
ля местных сообществ над полицией, роспуска военных со-
юзов и демилитаризации30.
64
--------------1 раницьгоеятельиости государства
Демократия и социализм
В целом мои аргументы сводятся к следующему; сегодня
западноевропейский социализм должен радикально изме-
нить свой оборонительный и этатистский характер и стать
равнозначным оживлению гражданского общества и демо-
кратическому преобразованию государственной власти.
По моему убеждению, политика, вытекающая из этой изло-
женной в общих чертах теории, могла бы сыграть решающую
роль в нынешних общественных дебатах, вызванных неуда-
чами государственно-администативного социализма и не-
справедливыми и авторитарными инициативами неоконсер-
ваторов. Столь необычная трактовка социализма — как сино-
нима демократизации общественной и политической вла-
сти — безусловно не может не оспариваться. Принятию тако-
го коренным образом пересмотренного, подлинно плюрали-
стичного определения социализма обязательно будут проти-
водействовать некоторые демократы, чье безразличие или
откровенная враждебность к «социализму» не позволяет им
увидеть совместимость их взглядов с теми идеями, что крат-
ко изложены в этой и последующих главах.
Это пересмотренное определение социализма, скорее все-
го, будет столь же болезненно воспринято и многими тради-
ционными социалистами31. Им придется признать, что они
могут кое-чему научиться из неоконсервативной пропаганды
и что жестокий кризис, охвативший сегодня социалистичес-
кие группы, партии и правительства, возник ие просто из-за
стечения обстоятельств, но отчасти вызван и неясными, пу-
таными и противоречивыми идеями, которые изначально со-
держались в разработанной в эпоху модерна социалистичес-
кой трактовке государства и гражданского общества (этот
момент разъясняется в главе 2).
Вместе с тем, пересмотренное здесь определение социа-
лизма потребует от социалистов отбросить опасения относи-
тельно расширения и углубления демократической общест-
венной жизни Многие социалисты все еще придерживаются
чисто инструментальной (как я ее называю) трактовки демо-
65
кратии. Демократия хороша лишь в той мере, в какой обеспе-
чивает или обещает обеспечить успех «социализму», кото-
рый сам определяется очень узко как экономическое равен-
ство или, что сейчас не в моде, — как государственный кон-
троль над гражданским обществом. Эта традиционное для
социалистов сдержанное отношение к требованию большей
демократии отчасти объясняется тем, что, как верно осознают
эти социалисты, предоставление больших прав тем избирате-
лям в гражданском обществе, кто прежде был их лишен, не
обязательно будет работать па социализм, если взять его
в традиционном понимании, опирающемся, по сути, на те
представления о мире, которые свойственны белым, мужчи-
нам, гетеросексуалам, представителям рабочего класса, осно-
вываются на идее государства и деструктивны в экологичес-
ком плане. Важным следствием предложений, в общих чер-
тах намеченных в данной книге (и в «Гражданском обществе
и государстве»), является то, что демократизация окажется
ящиком Пандоры для традиционно настроенных социали-
стов. Развитие новых демократических механизмов в граж-
данском обществе и государстве и в сфере их взаимодействия
не гарантирует, что получат одобрение традиционные социа-
листические идеи, в особенности те, в которых делается упор
на коллективную собственность и государственный кон-
троль над средствами производства. Наоборот, демократиче-
ские механизмы неизменно порождают неожиданные по-
следствия (тогда как прочные деспотии обычно вызывают
смертельную скуку у своих подданных). Неожиданные по-
следствия — одна из наиболее захватывающих особенностей
демократии; ее расширение и углубление вполне может со-
провождаться более частым преподнесением сюрпризов всем
группам, движениям, партиям и правительствам, включая
и социалистические. Подлинно демократический социализм
требует признать вероятность и закономерность появления
неожиданных, а порой и опасных последствий. Вместе с тем
не следует поддаваться соблазну предотвратить такие по-
следствия с помощью закулисного лоббирования, подкупа,
заговора, диктаторских методов воспитания масс, террориз-
66
Iраницы деятельности государства
ма и других форм революционной алхимии. Необходимо
осознать, что демократические процедуры лучше любых дру-
гих методов принятия решений, но не потому, что обеспечи-
вают лучшие результаты, а потому что предоставляют граж-
данам право оценивать качество этих результатов (и пере-
сматривать свою оценку).
И, наконец, отождествление социализма с разделением
и демократизацией гражданского общества и государства по-
требует от социалистов отказаться от привычки постулиро-
вать — по сути, с тем чтобы упразднить, — такие оппозиции,
как «централизация-децентрализация», «государственное
планирование-частные рынки», «установленный зако-
ном-добровольный», «профессиональный-непрофессио-
нальный» и «общественная собственность-частная собст-
венность». Совершенно очевидны бесполезность, а на деле
и беспомощность, этих оппозиций, особенно если они ис-
пользуются для подкрепления доводов в пользу концепций
социализма, основанных на идее государства или на идее «са-
моуправления». Перспектива, отстаиваемая в данной книге,
позволяет уйти от выбора между этими крайностями Она
предполагает, что традиционный для 20 века выбор между
этатистскими моделями социализма (согласно которым со-
циал-демократия и коммунистическая революция призваны
укрепить государство во имя его упразднения) и синдика-
лизмом и другими формами «либертаризма» ныне исчерпан.
Проекты по демократизации государства и гражданского об-
щества ставят социалистов перед необходимостью дистан-
цироваться от послевоенной социал-демократии и ее нереа-
лизуемой модели государственно-административного соци-
ализма. В равной мерс они требуют от социалистов отказать-
ся от, возможно, все еще присущей им какой-то наивной
веры в «социалистический» потенциал однопартийных ре-
жимов Центрально-Восточной Европы, тоталитарные пра-
вительства которых не хотят признавать легитимность неза-
висимого и плюралистического гражданского общества (см.
главы 4, 6, 7). Напротив, проекты по демократизации госу-
дарства и гражданского общества побуждают социалистов
67
i личи пер уг
отбросить в сторону сформулированный в 19 веке вопрос
о том, возможна или хотя бы желательна ли сложная соци-
альная система без каких-либо политических или правовых
ограничений, ибо, как я разъяснил выше*, она, конечно же,
невозможна и нежелательна. Представленные здесь доводы
в пользу реформирования государства и радикального пре-
образования гражданского общества, в пользу создания со-
циалистического гражданского общества позволяют прене-
бречь всеми этими старыми альтернативами и выйти за их
рамки. Эти доводы предполагают, что в конце 20 столетия пе-
ред всеми демократами стоит ключевая задача — осущест-
* См также введение и главы 5 и 7 в моей книге «Общественная жизнь и по-
здний капитализм» Именно в вопросе сложности социальных систем и невоз-
можности упразднения институтов государственной власти рушатся строгие па-
раллели между моими доводами и плюралистической и гильдейской социали-
стическими теориями начала 20 века. В теориях и того, и другого типа умаляет-
ся значение перманентной возможности возникновения конфликтов между par
tics bclligerantes (враждующими партиями, франц. — Прим перев.) при посткапи-
талнстпческом строе; недооцениваются, следовательно, и опасности социальной
стагнации и политического разложения, а потому не определяются и политико-
правовые механизмы, позволяющие уменьшить и предупредить эту возмож-
ность. Так, в плюралистических учениях неизменно подчеркивается «грандиоз-
ная сложность сформировавшихся наций* (Figgis J.N. Churches in the Modern
State. London, 1914, p. 70). которые притягивают к себе граждан и которым но
слсдпне вправе выказать свою преданность. Своим многообразием обществен-
ные группы обязаны не государству. В случае конфликта между ними победа об
щества над государством полностью оправданна — здесь плюрализм основывает-
ся на романтических допущениях возможности гармонии в сложном. - посколь-
ку это согласуется с принципом свободного и мирного господства добровольных
групп. Сходные допущения относительно «естественной» тенденции к социаль-
ному равновесию совершенно очевидны и в гильдейских социалистических тео-
риях. Впрочем, в них прослеживается иной ход рассуждений. Гильдейский соци-
ализм, как правило, недооценивает множественность источников (потенциаль-
ного) социального конфликта, ибо смотрит па гражданское общество глазами
мужчин как производителей и потребителей, принадлежащих к промышленному
рабочему классу. См., к примеру, разъяснение Гарольдом Ласки основополагаю-
щего значения производственной демократии в его работе «Основания суверени-
тета и другие очерки» (Laski H J The Foundations of Sovereignty, and Other
Essays London, 1921, p. 76-77). Руководствуясь этой узконронзводственпой ин-
терпретацией динамики развития гражданского общества, многие гильдейские со-
циалистические мыслители, в противоположность фабианскому социализму по-
лагали, что устранение противоречия между наемным трудом и капиталом в кои-
68
Iраницы деятельности государства
вить комплексную стратегию созидательных реформ и плани-
рования — под руководством государства и с учетом иннова-
ций, поступающих снизу в виде радикальных социальных
инициатив по расширению и уравнению гражданских свобод.
Примечания
1 См. «The Mitterrand Experiment. Continuity and Change in Modern
France». Ed. Hoffman S., Ross G. Cambridge, 1987; Touraine A. L'Apres-
sociahsme. Paris, 1980; Rosanvallon P. The Decline of Social Visibility //
Civil Society and the State: New European Perspectives Ed Keane J. Lon-
don and New York, 1988; Negt О The SPD: A Party of Enlightened Crisis
Management // Thesis Eleven. Vol 7, 1983, p 54 66, Offe C. Contra-
dictions of the Welfare State. Ed. Keane J. London, 1984- KitchingG. Re-
thinking Socialism. London, 1983; Laclau E., Mouffe Ch Hegemony and
Socialist Strategy Towards a Radical Democratic Politics. London, 1985;
Hirst P.Q Law, Socialism and Democracy. London, 1986
2 Эта самопарализуюшая тенденция в развитии послевоенной со-
циал-демократии более подробно рассматривается в моей книге «Об-
щественная жизнь п поздний капитализм. На пути к социалистической
теории демократии» (Keane J. Public Life and Late Capitalism. Towards a
Socialist Theory of Democracy. Cambridge and N.Y., 1984), в частности во
введении и главах 1,3 и 7.
це концов сведет на нет многие основные конфликты Это создавало бы условия
для самоуправления гильдий, для простой н мирной координации их деятельно-
сти с помощью административной единицы (парламента), которая напоминает
средневековую «общину общин» Таким образом стало бы возможным упразд-
нение известного нам централизованного государства На этом выводе настаива-
ли А Орандж и С.Дж Гобсон, по четко и ясно он был сформулирован в восьмой
главе книги Дж.Д.Х. Коула «Социальная теория» (Cole G.DH. Social Theory.
London 1920) и обобщен в работе Эрнеста Баркера «Политическая мысль в Ан-
глии с 1848 по 1914 г.» (Barker Е. Political Thought in England 1848 to 1914.
London, 1932, p. 228): «И если мы спросим: „Что произойдет, если одна гильдия
поссорится с другой и обе будут с тараться обеспечить наилучшие условия для
своих членов? Что произойдет. если Совещание гильдий, с его собственной поли-
тической линией и собственным мнением, поссорится с государственным парла-
ментом?" — мы должны будем, подобно Монтескье, размышлявшему о возмож-
ности конфликтов, связанных с разделением властей, удовольствоваться мыс-
лью, что „поскольку они (власти) приводятся в движение естественным ходом
вещей, они будут двигаться вместе"».
69
3 Эти тенденции анализируются в: Keane J., Owens J After Full
Employment. London, 1986.
’ Это развитие наводит на мысль о неадекватности кейнсианских
схем анализа (в которых главный упор делается на контроле и регули-
ровании спроса) и об уместности пеошумпетерианских интерпретаций
нынешнего экономического реструктурирования. В этих интерпрета-
циях в качестве неизменных особенностей экономического роста при
капитализме выделяются технические инновации, возникновение но-
вых отраслей промышленности на основе новых технологических мо-
делей, а также структурные изменения и нарушения равновесия. См.:
Schumpeter J. A. Business Cycles: A Theoretical, Historical and Statistical
Analysis of the Capitalist Process. 2 vol. N.Y., 1939. Из более поздних ра-
бот см.: Freeman С. et al. Unemployment and Technical Innovations:
A Study of Long Waves and Economic Development. London, 1982;
Perez C. Structural Change and Assimilation of New Technologies in the
Economic and Social System // Design, Innovation and Long Cycles in
Economic Development. Ed. Freeman C. London, 1984, p. 51-82;
Wolfe D.A. Socio-political Contexts of Technological Change: Some
Conceptual Models // Technology and Social Process. Ed. Elliott B. Edin-
burgh, 1988.
5 Cm.: «Regierbarkeit: Studien zu ihrer Problematisierung». Ed.
Hennis W. Stuttgart, 1977; Brittan S. The Economic Consequences of
Democracy. London, 1977; Huntington S.P. The United States // The
Crisis of Democracy. Eds. Crozier M. et al. N.Y., 1975.
c «Private Interest Government. Beyond Market and State». Eds.
Streeck W., Schmitter P.C. London, Beverly Hills, New Delhi, 1985.
Главные принципы неоконсервативной политики обсуждаются в:
Steinfels Р. The Neoconservatives. The Men Who Are Changing America's
Politics. N.Y., 1979; Dubiel H Was ist Neokonservatismus? Frankfurt am
Main, 1985, The Politics of Thatcherism. Eds. Hall S.,Jasques M. London,
1983. Утверждать, что неоконсерваторы (или новые правые) наиболее
успешно продемонстрировали недостатки государственно-администра-
тивного социализма, не значит отрицать, что другие силы — в частно-
сти новые социальные движения — также сыграли важную роль в этом
процессе. См. главу 4 настоящего издания, а также: Melucci A. Challen
ging Codes: Social Movements in Complex Societies. Ed. Keane J.,
Mier P. London, 1989.
" Benoist J.-M. Les outils de la liberte. Paris, 1985.
9 Zijderveld A. The Ethos of the Welfare State // International
Sociology. Vol. 1. No. 4. December 1986, p. 452-453.
70
10 Kolakowski L The Myth of Human Self Identity: Unity of Civil and
Political Society in Socialist Thought// The Socialist Idea. A Reappraisal.
Eds. Kolakowski L., Hampshire S. London, 1977, p. 31; тот же самый тезис
отстаивают Роберт Нозик (Nozick R. Anarchy, State and Utopia. Oxford,
1974, p. 177f) и Жан-Франсуа Ревель (Revel J.-F. How Democracies
Perish. Brighton, 1985, p. 342).
" Неопубликованный очерк: Taylor Gooby P , Bochel H.M. Poli-
ticians' Attitudes, Public Opinion and the Welfare State. Canterbury, 1987.
12 Bcnoist J.-M. Op. cit., p. 162-165. Согласно другим неоконсервато-
рам, в идеальном варианте государство н гражданское общество не сле-
дует рассматривать как обособленные или антагонистические сущно-
сти. В государстве следует видеть высшее духовное «выражение» граж-
данского общества, а не просто его физического блюстителя и защитни-
ка. См.: Scruton R. The Meaning of Conservatism. Harmondsworth, 1980,
p. 47 48; idem. Thinkers of the New Left. London, 1986, p. 201-203. Корни
этого недемократического воззрения, прослеживаемые в теориях, су-
ществовавших до 18 века, и в философии Гегеля, анализируются в гла-
ве 2 настоящего издания, а также в: KeaneJ. Despotism and Democracy.
The Origins and Development of the Distinction Between Civil Society and
the State, 1750 1850 // Civil Society and the State. Ed. KeaneJ.
"Детальная разработка этого довода с учетом конкретных исследо-
ваний, проведенных в Великобритании и Америке, дана в книге:
KeaneJ . OwensJ After Full Employment, ch. 5-7
" В качестве примера сошлемся на тактику Einzelabschlachtung (от-
стреливание работодателей по одному), применявшуюся немецкими
профсоюзами в конце 19 века; см.: Schorske С.Е. German Social
Democracy, 1905-1917. The Development of the Great Schism. Cambridge
(Mass.) and London, 1983, ch. 2.
13 См. новаторскую в этом плане работу Майкла Уолнера: Wai
zer М. Spheres of Justice. A Defence of Pluralism and Equality. N.Y., 1983.
См.: раздел «Абсолютная свобода и террор» в «Феноменологии
духа» (1807) (Гегель Г.В.Ф. Соч. Т. 14. М., 1959). Трактовке Гегелем
якобинской республики дан хороший анализ в: Shklar J.N Freedom and
Independence: A Study of the Political Ideas of Hegel's «Phenomenology of
Mind». Cambridge, 1976; Taylor Ch. Hegel. Cambridge, 1975 (ch. 15):
idem. Hegel and Modern Society. Cambridge, 1979 (ch. 2, sect. 5)
См. главу 2 настоящего издания и «Civil Society and the State»,
part 1.
Названный по имени Рудольфа Мейднера, экономиста, возглав-
лявшего Центральное объединение профсоюзов Швеции (Landsorgani-
71
sationen i Sverige), или ЦОПШ, этот план был принят на Конгрессе
ЦОПШ в 1976 г. Буржуазные партии и организованный бизнес (на-
пример, Комитет 4-го Октября) подвергли его резкой критике. Реак-
ция социал-демократической партии была осторожной и неутеши-
тельной. Руководство партии вначале старалось избегать каких-либо
заявлений по поводу Плана Мейдиера. В 1981 г. ЦОПШ и партийные
комитеты в конечном итоге пришли к компромиссной формулиров-
ке, и в 1983 г. очень смягченный вариант первоначального плана был
введен как закон. Основной текст плана см.: Meidner R. Employer
Investment Funds: An Approach to Collective Capital Formation.
London, 1978. Из недавних публикаций см. интервью с Мейднером:
Ein unbequemer Vater // Die Zeit. Nr. 2, 2 Januar 1987, S. 19. Подроб-
ные детали плана обсуждаются в: Martin A. Wages, Profits, and
Investment in Sweden // The Politics of Inflation and Economic
Stagnation. Eds. Lindberg L.N. and Maier Ch.S, Washington DC, 1985,
p. 403-466.
” Korpi W. The Working Class in Welfare Capitalism. London,
Boston, Melbourne and Henley, 1978; idem. The Democratic Class
Struggle. London, Boston, Melbourne and Henley, 1983 (ch. 10).
20 Прекрасный обзор этих предложений вы найдете в: Hinrichs К.,
Offe С., Wiesenthal Н. Time, Money and Welfare State Capitalism // Civil
Society and the State. Ed. KeaneJ.
21 Cm.: Huber J. Wer soli das alles andern. Die Alternativen der
Alternativebewegung. Berlin, 1981; Bolaffi A., Kallscheuer O. Die Griinen:
Farben-Lehre eines politischen Paradoxes. Zwischen neuen Bewegungen
und Veranderung der Politik // Prokla, 51, 1983, S. 75-79.
22 Сложные дебаты по вопросам финансирования, регулирования
и размера гражданского пособия разбираются в: «Das garantierte
Grundeinkommen. Entwicklung und Perspectiven einer Forderung». Eds.
Opielka M., Vobruda G. Frankfurt am Main, 1986, «Befreiung von falscher
Arbeit. Thesen zum garantierten Mindesteinkommen». Ed. Schmid T. Ber-
lin, 1984. Важность для женщин индивидуального (а не семейного) пра-
ва на подобное пособие подчеркивается в: Gerhard U. Den Sozialstaat
neu denken? Voraussetzungen und Preis des Sozialstaatskompromisses //
Vorgange, 87, Mai 1987, S. 14-32.
23 О немецкой традиции начала 20 века использовать стратегии
расширения самоуправления рабочих, социализации ключевых сек-
торов частной экономики и развития «sozialistischer Inseln» («социа-
листических островков») см.: «Strategien der Sozialisierung. Die
Dikussion der Wirtschaftsreform in der Weimarer Republik». Frankfurt
am Main, 1978.
72
I pCinU-UfOl tariff
24 Cm.: Hamon H„ Rotman P. La Deuxieme gauche: Histoire intel-
lectelle et politique de la CFDT. Paris, 1982; Ross G. French Unions Face
the 1980s // Political Power and Social Theory. Vol. 3, 1982, p. 53-75.
25 Предпосылки этих местных инициатив — представленных широ-
ким кругом экспериментов, начиная с децентрализованного оказания
услуг и муниципального предпринимательства и кончая массовым пла-
нированием, кооперативами рабочих и антирасистскимн инициатива-
ми, — разбираются в: «Local Socialism? Labour Councils and New Left
Alternatives». Eds. Boddy M., Fudge C. Basingstoke and London, 1985;
Gyford J The Politics of Local Socialism. London, 1985 (особенно ch. 3);
Murray R. New Directions in Municipal Socialism // Fabian Essays in
Socialist Thought. Ed. Pimlott B. London, 1984, p. 206-229.
26 Weil S. The Need for Roots: Prelude to a Declaration of Duties
Towards Mankind. London, 1952.
27 Elias N. Violence and Civilization // Civil Society and the State. Ed.
KeaneJ.
28 Я рассмотрел этот вопрос более глубоко в: KeaneJ. Civil Society
and the Peace Movement in Britain // Thesis Eleven, 8,1984, p. 5-22.
29 Это различие рассматривается в: Cazfes В. L’Etat protecteur con-
traint a tine double manoeuvre // Futuribles, 40, janvier 1981. Это предло-
жение не равносильно боевому кличу «гражданское общество — против
государства», как заявил Борис Франкель: Frankel В. The Post-
Industrial Utopians. Cambridge, 1987, p. 204.
30 KeaneJ. Civil Society and the Peace Movement in Britain. Ср. с до-
водами в пользу нового глобального консенсуса, основанного на плю-
рализме и терпимости к различным политическим п социальным си-
стемам: «Dealignment». Eds. Kaldor М., Falk R. Oxford, 1987. Подобные
предложения по роспуску военных союзов признают важное правило
эпохи модерна: степень гражданской и политической свободы внутри
страны обратно пропорциональна военному давлению, оказываемому
на ее границах.
31 Например, предзнаменованием такой возможной реакции служат
(путаные) высказывания Жана-Пьера Шевенмана в статье «Дороги
к победе» (Chevfenement J.-P. Winning Ways // New Socialist. December
1986, p. 23): «Государство должно быть модернизировано. Но государ-
ство не является чем-то внешним по отношению к тому, что мы могли
бы назвать гражданским обществом: вовсе не стоит представлять дело
так, будто на одной стороне находятся добрые индивиды, а на другой —
большое злое государство с его подлыми чиновниками. Гражданское
общество и государство в действительности являются частями одного
73
единого общества... На самом деле, я думаю, ни один социалист — по
крайней мере ни один социалист, достойный этого имени, — не может
опираться на идеологическое представление, согласно которому граж-
данское общество находится в лагере оппозиции государству. Государ-
ство, помимо всего прочего, выступает как орудие отдельной воли и оп-
ределенного общественного класса или слоя. Или, по крайней мере, оно
является местом, где достигается равновесие, местом борьбы. Само по
себе государство не является ни плохим, ни хорошим... Поэтому мы мо-
жем и должны использовать государство во все возрастающем объеме,
не забывая при этом о реальной проблеме бюрократии. Мы должны де-
мократизировать государство».
Глава 2
Вспоминая умерших
Гражданское общество и государство
от Гоббса до Маркса и после
Wie nah sind uns manche Tote und wie tot sind
so viele die leben.
(Как близки нам некоторые из умерших
н как мертвы многие из живущих.)
Вольф Бирманн
«Социалистическое» гражданское общество?
Новая идея демократического или «социалистического»
гражданского общества, которая впервые в общих чертах бы-
ла сформулирована авторами из Центральной Европы, вызы-
вает беспокойство у многих консерваторов и либералов1.
Да и в социалистических кругах она, как правило, находит не
более теплый прием, особенно в марксистской традиции, где
словосочетание «социалистическое гражданское общество»
считается внутренне противоречивым или даже бессмыслен-
ным. Согласно Пулантзасу, например, понятие гражданского
общества, отделенного от государства, является изобретени-
ем политической мысли 18 века. Развитое Гегелем и моло-
дым Марксом, это понятие отображает «мир потребностей»,
буржуазную экономику производящих и потребляющих
«индивидов», которые в действительности разделены на об-
щественные классы, служащие основанием государства эпо-
хи модерна2. Такое воззрение — вполне привычная вещь в со-
циалистической традиции. Оно предполагает, что граждан-
ское общество, равно как и его отделение от государства
в эпоху модерна, имеет значение только для определенного
исторического периода. Термин «гражданское общество»,
75
появившийся в 17 и 18 вв., означает исторически установив-
в!ееся господство буржуазии над пролетариатом, которое вы-
ражалось во «внеполитическом» отношении между частным
капиталом и наемным трудом. Не только по содержанию,
но и по форме гражданское общество является буржуазным.
Гражданское общество — это обеспечиваемая государством
сфера товарного производства и обмена — частной собствен-
ности, бешеной рыночной конкуренции и частных интересов.
Как, спрашивается, в таком случае можно было бы говорить
о социалистическом гражданском обществе?
Многое можно было бы сказать в ответ на такого рода
(инспирированный марксизмом) вопрос. Лучше всего начать
с двух предварительных замечаний, которые помогут сфор-
мулировать проблему, исследуемую в данной главе. Первое
замечание касается того, что марксистское понимание граж-
данских обществ эпохи модерна ограничивается чисто со-
циологическими рамками3. Марксистская теория со всей оче-
видностью лишает значения разграничение государства
и гражданского общества в силу присущей ей тенденции сво-
дить государство к форме политической организации буржу-
азии. На этой основе сложные модели стратификации, груп-
повой организации, равно как конфликты и движения граж-
данского общества подводятся затем под логику и противо-
речия способа производства — капиталистической экономи-
ки. Обесценивается и значение других институтов граждан-
ского общества — семей, церквей, научных и литературных
объединений, тюрем и больниц. Предполагается, что их судь-
ба напрямую связана с преобладающей властью «капитализ-
ма». Редукционистские объяснения такого рода глубоко про-
низывают произведения самого Маркса. Я приведу в качест-
ве примера только одну цитату из «Нищеты философии», где
Маркс с одобрением ссылается на замечательную работу
Джона Фрэнсиса Брея «Несправедливости в отношении тру-
да и средства к их устранению» (1839): «Выяснение основ-
ных принципов есть единственное средство для достижения
истины. Поднимемся же сразу к тому источнику, откуда ве-
дут свое происхождение сами правительства. Дойдя, таким
76
образом, до самой первоосновы вещей, мы найдем, что всякая
форма правления, всякая социальная и политическая неспра-
ведливость проистекают из господствующей в настоящее вре-
мя социальной системы — из института собственности в его
современной форме (the institution of property as it at present
exists). Поэтому, чтобы раз и навсегда положить конец сущест-
вующим несправедливостям и бедствиям, необходимо разру-
шить до основания современный общественный строй»".
Второе предварительное замечание дополняет это сооб-
ражение относительно проблемы редукционизма. В традици-
онной марксистской трактовке разграничения гражданского
общества и государства упускается из виду, что появление
термина «гражданское общество» датируется более ранним
временем, нежели возникновение буржуазии, и он получает
детальную разработку, к примеру, в классической и средне-
вековой политической мысли5. Но наиболее важно то, что
в начале эпохи модерна указанному разграничению придава-
лось множество разных значений, каждое из которых, впро-
чем, имело отношение к политической проблеме: как и при
каких обстоятельствах возможны контроль над государст-
венной властью и ее легитимация.
Продолжать рассуждать о разграничении государства
и гражданского общества, видя в последнем эквивалент ка-
питализма, значит идти наперекор целым традициям богато-
го идеями и плодотворного политического дискурса. Это ис-
сушает рог изобилия, поставляющий политические идеи, ко-
торые превосходят современную политическую мысль — по
крайней мере, по глубине осмысления ряда «вечных» вопро-
сов ограничения и распределения власти — и которые нельзя
поэтому предать забвению в затхлой атмосфере библиотек
и архивов. Предложение так переопределить социализм, что-
бы он стал равнозначным сохранению и демократическому
преобразованию разделения гражданского общества и госу-
дарства, предполагает возрождение и развитие характерного
для раннего модерна интереса к гражданскому обществу
и «границам деятельности государства» (если воспользо-
ваться названием оказавшего в свое время сильное влияние
77
на умы трактата Вильгельма фон Гумбольдта, написанного
в начале 1790-х годов6). Это предложение выражает причаст-
ность памяти, обращенной в будущее, воспоминание о тех,
кто был отлучен, восстановление или «возврат» утраченного
богатства авторов, текстов и контекстов, которые были от-
брошены социалистической традицией как «устаревшие»
или «буржуазные»7. Этот тип обращенной в будущее памя-
ти — дальновидной политической теории, не забывающей
о прошлом, — может сыграть сегодня важную роль в оживле-
нии творческого демократического мышления. Это может
оказаться мощным оружием в руках тех, кто выступает сего-
дня (часто во имя будущих поколений) за расширение демо-
кратии. Живая демократическая память позволяет осознать,
что в настоящий момент разработка новых и стимулирую-
щих направлений зависит от критики, разрушающей при-
вычные стереотипы мышления, отчасти благодаря тому, что
такая критика напоминает нам о том, чему грозит забвение.
Поэтому в демократической памяти о былом нет ничего но-
стальгического или атавистического. Обращение к прошло-
му совершается не ради самого прошлого — как если бы там
была спрятана тайна нынешних невзгод, — а в целях обеспе-
чения большей демократии в настоящем и будущем. Благо-
даря живой демократической памяти прежние традиции по-
литического дискурса могут не просто преподнести нам не-
сколько сюрпризов, вызвать полемику и тем самым просве-
тить нас. Они могут стать для нас напоминанием о некоторых
«вечных» проблемах политической и социальной жизни,
а стало быть, могут помочь нам осознать, кто мы есть, где мы
находимся и на что можем надеяться.
Надо признать, что демократическая теория, культивиру-
ющая живую память, затушевывает общепринятое деление
на левых и правых. Традиционно считалось, что правых мож-
но узнать по их ностальгии и обращенности к прошлому, тог-
да как левые, опираясь на настоящее, обычно с оптимизмом
смотрят в будущее. Принятый в этом очерке подход отрица-
ет это бесполезное деление. Здесь отвергается мнение, будто
традиция является исключительной собственностью консер-
78
ваторов. Короткая память не позволяет смотреть далеко в бу-
дущее. Жизнеспособность демократической теории следует
оценивать не по ее способности забывать прошлое и воспри-
нимать «новое», а напротив — по тому, в какой мере она учи-
тывает «взрывные» темы прежних систем политической
мысли и позволяет их творчески перерабатывать.
Рассмотрим традицию «либерального» дискурса, сло-
жившуюся в эпоху раннего модерна, в период с Гражданской
войны в Англии до неудавшихся революций 1848 года. Эта
традиция не просто стремилась создать в мире благоприят-
ные условия для капитализма, как утверждают столь разные
авторы, как Ласки, Хоркхаймер и Адорно", и все еще нередко
предполагают многие социалисты. Раннюю либерально-
политическую философию интересовал не только рост со-
временного ей капитализма. В ней уделялось немало внима-
ния и фундаментальной проблеме совмещения свободы раз-
личных индивидов, групп и классов с политическим поряд-
ком и принуждением. Как правило, в государстве усматрива-
ли продукт разума, установление, которое от лица всех обуз-
дывает частные интересы и страсти и тем самым обеспечива-
ет контролируемую и упорядоченно предоставляемую свобо-
ду наперекор возможным проявлениям грубой силы и/или
наперекор беспорядку и хаосу. Политический разум — это
raison d'etat*: он используется для оправдания совершенно
нового аппарата анонимной власти — бюрократического го-
сударства эпохи модерна, которое укрепляет свою монопо-
лию на средства принуждения посредством сбора налогов,
проведения внешней политики, разработки и претворения
в жизнь законов и обеспечения своих подданных полицей-
ской охраной. Большинство ранних либеральных мыслите-
лей понимали, что безоговорочное признание верховной вла-
сти такого государства может привести — и часто приводит —
к утрате подданными их прав. Поэтому, стремясь обосновать
необходимость централизованного государства, либераль-
ные мыслители вместе с тем предпринимали попытки оправ-
• Учет интересов государства (франц.). — Прим персе.
79
дать ограничение его потенциально принудительной вла-
сти. История либеральной политической мысли с середины
17 века до Маркса — это, таким образом, история попыток од-
новременно оправдать могущество и право, политическую
власть и закон, обязанности подданных и права граждан.
В стремлении либералов ограничить государственную
власть центральное место занимала их попытка провести гра-
ницу между государственным аппаратом и догосударствсн-
пым или негосударственным состоянием. Можно выделить
пять различных вариантов (или моделей) проведения этого
теоретического разграничения негосударственной и государ-
ственной сфер и, следовательно, пять видов установления
границ легитимной деятельности государства.
(а) В первом варианте (представленном в трудах Бодена,
Гоббса, Спинозы и других) государство рассматривается как
полное отрицание естественного состояния. Это догосударст-
венное состояние иногда изображается как относительно
мирное, но чаще всего оно считается крайне нестабильным
и антиобщественным, то есть состоянием непрекращающейся
войны. Государство обретает свою легитимность или мандат
с тем, чтобы переломить это естественное состояние войны
благодаря заключению договора между его исполненными
страха жителями. Возникающее в результате гражданское об-
щество считается равнозначным государству и его законам.
(б) Согласно второму варианту (Пуфендорф, Локк, Кант,
физиократы, Адам Фергюсон и другие мыслители шотланд-
ского Просвещения), общество носит естественный характер.
Государство должно его охранять и управлять им, но назна-
чение государства не состоит в том, чтобы прийти на смену
естественному состоянию (как это предполагается в моде-
ли (а)). Скорее, государство — это орудие, с помощью кото-
рого общество осуществляет или совершенствует свою (по-
тенциальную) свободу и равенство. По словам Канта, в усло-
виях естественного состояния вполне может существовать
общество, но отнюдь не гражданское (biirgerliche) общество,
то есть не политическое устройство, обеспечивающее и га-
рантирующее право собственности благодаря публичным за-
80
конам. Поскольку в этом втором варианте подчеркивается
важность сохранения и совершенствования естественного
состояния, для него характерно стирание различия между
гражданским обществом и государством (Локк, например,
использует латинское выражение societas civilis для обозна-
чения не догосударственного существования, а политическо-
го общества — стало быть, и государства).
(в) Третий вариант, в котором модель Пуфендорфа-Лок-
ка почти достигает своего предельного выражения, наиболее
ярко представлен в ответе Томаса Пейна на памфлет Бёрка
«Размышления о революции во Франции». Здесь впервые
становится центральной тема «гражданское общество против
государства». Государство воспринимается как неизбежное
зло, а естественное общество — как безусловное благо. Госу-
дарство — это нс что иное, как общественная власть, делеги-
рованная ради общей пользы общества. С точки зрения Пей-
на, людям свойственна естественная склонность к жизни
в обществе, которое существовало до возникновения госу-
дарства и в котором благодаря взаимному переплетению ин-
тересов п солидарности обеспечивается всеобщая безопас-
ность и мир. Таким образом, чем совершеннее гражданское
общество, тем в большей мерс оно само управляет собствен-
ными делами и тем меньше возможностей оно оставляет пра-
вительству. Существует обратная зависимость между soctete
libre, gouvernement simple* и societe contrainte, gouvernement
coniplique** (Бастиа).
(г) Согласно четвертому варианту (Гегель), задача госу-
дарства состоит в том, чтобы охранять гражданское общест-
во, возвышаясь над ним и ставя ему пределы. В гражданском
обществе усматривается не естественное состояние свободы
(как это имело место в модели (в)), но исторически склады-
вающееся устройство нравственной жизни, охватывающее
собой экономику, общественные группы давления и институ-
ты, ответственные за исполнение гражданского права и «со-
* Свободное общество, простое правительство (франц ). Прим, перев
** Несвободное общество, сложное правительство (фрииц ). Прим, перев.
81
циалыюе обеспечение». Государство не является ни полным
отрицанием общества, пребывающего в состоянии непрекра-
щающейся войны (Гоббс, Спиноза), ни инструментом его со-
вершенствования (Пуфендорф, Локк). Как новый момент,
оно ставит пределы гражданскому обществу и охраняет его
независимость в целях его преобразования из «формальной
всеобщности» в «органическую реальность». Гражданское
общество нуждается в институционально обособленном су-
веренном государстве и одновременно создает для него необ-
ходимые условия, а государство объединяет части граждан-
ского общества в самоопределяемое целое и тем самым под-
нимает нравственную жизнь до всеобъемлющего, высшего
единства. Только признавая гражданское общество и сохра-
няя его подчиненное положение, государство может обеспе-
чить его свободу.
(д) Пятый вариант ведет что-то вроде арьергардного сра-
жения против предшествующей ему модели. Здесь высказы-
вается опасение, что новые формы государственного вмеша-
тельства подавляют гражданское общество. Подчеркивается
важность защиты и обновления гражданского общества, по-
нимаемого как самоорганизующаяся, гарантируемая законом
сфера, которая не находится в непосредственной зависимо-
сти от государства. Этот взгляд ярко выражен в трудах Джо-
на Стюарта Милля и отчетливо проявляется в обсуждении
Токвилем нового, присущего эпохе модерна, типа всенародно
избираемого деспотизма. Главная политическая проблема
модерна здесь видится в том, каким образом можно сохра-
нить движение к равенству, начатое демократизацией, поста-
вив заслоны на пути злоупотреблений государственной вла-
стью, поглощения государством гражданского общества
и лишения граждан их свобод.
Выборочный обзор этих моделей государственной власти
позволит преодолеть незнание истории и полнейшую не-
определенность и путаницу в вопросе разграничения госу-
дарства и гражданского общества, продемонстрированные
недавними дискуссиями4. Кроме того, это поможет выявить
ограниченность марксистского понимания государства
82
и гражданского общества эпохи модерна и тем самым подго-
товить почву для создания более точной и убедительной кон-
цепции демократического гражданского общества.
Государство, обеспечивающее безопасность
Первая рассматриваемая здесь модель государственной
власти — государство, обеспечивающее безопасность, которое
отстаивал Томас Гоббс в «Левиафане» (1651)’°, — поражает
хотя бы уже тем, что в ней по сравнению с последующими
моделями теме границ деятельности государства практичес-
ки не придается какого-либо значения. Гоббс подчеркивает,
что на земле не может быть мира и материального благополу-
чия, пока индивиды, лишенные «естественного» уважения
к другим, не будут подчинены хорошо вооруженному
и в высшей степени зримому суверенному государству, чья
функция состоит в том, чтобы постоянно водворять порядок
и усмирять этих индивидов. Такой мирный порядок, кото-
рый обеспечивается государством, создаваемым в целях бе-
зопасности, называется гражданским обществом. В нем ви-
дят полное отрицание естественного состояния с присущим
ему яростным соперничеством склонных к ссорам и стяжа-
тельству индивидов. Оправдание Гоббсом государства, обес-
печивающего безопасность, основывается, таким образом,
на резком контрасте между войной и гражданским общест-
вом. В эпоху модерна мир стоит перед выбором: либо наси-
лие и хаос естественного состояния, либо «мирная, общи-
тельная и удобная жизнь» (с. 123) при почти полном подчи-
нении индивидов неограниченной государственной власти.
Согласно Гоббсу, не допустить войну и создать государ-
ство в целях безопасности можно двумя способами: на осно-
ве приобретения (подчинения одного государства другим
в ходе вторжения на чужую территорию) или установления,
когда большинство людей, опять же под давлением страха,
«соглашаются», чтобы ими управляли немногие другие.
И в том, и в другом случае Гоббс считает государство леги-
83
тимным, поскольку оно создано «добровольно»: свой мандат
на то, чтобы постоянно преодолевать естественное состояние
войны, правители получают в результате предполагаемого
(и, следовательно, гипотетического!) заключения договора
между объятыми страхом жителями". Будучи однажды уста-
новленным, обеспечивающее безопасность государство явля-
ется абсолютным. Индивиды навсегда уступают часть своих
прав и полномочий самоуправления политическому телу, ко-
торое монополизирует в своих руках средства принуждения,
налогообложение, формирование общественного мнения,
проведение политики и управление. Цена за мир высока:
подданные опутывают себя сетью государственных властей,
из которой они уже никогда не смогут вырваться.
Как подчеркивает Гоббс, область легитимной деятельно-
сти этих властей в принципе не ограничена: «...тот, кто не вы-
ше кого-либо другого, не является верховным, т. е. не являет-
ся сувереном» (с. 150). Согласно этой первой модели, граж-
данское общество и государство — синонимы. Все, что помо-
гает государству в деле управления, есть благо и справедли-
вость; все, что дает возможность подданным оспаривать
власть или оказывать ей сопротивление, есть зло и неспра-
ведливость. Подданные не имеют права ни изменять форму
обеспечивающего безопасность правления, ни даже выбирать
того, кто осуществляет верховную власть, — Гоббс отвергает
парламентскую теорию ограниченной или основанной на от-
меняемом договоре верховной власти. Подданные не могут
обращаться к Богу за оправданием своих актов (или намере-
ний) неповиновения, ибо суверен есть толкователь Бога на
земле, — Гоббс отрицает роялистское учение о праве помазан-
ника божьего. Меньшинства в качестве таковых не имеют
прав на инакомыслие. Но даже большинство не может обви-
нять суверенную власть в несправедливых или пагубных дей-
ствиях, ибо у него нет законных полномочий наказывать или
предавать суверенов смерти за их прегрешения.
Правда, Гоббс отмечает, что как индивиды подданные мо-
гут воспользоваться на законных основаниях своим правом
сопротивления попыткам государства лишить их определен-
84
ных естественных прав на жизнь (таких как право иметь пи-
щу, воду или лекарство) или своими манипуляциями дове-
сти их до смерти (например, вынудив у подданного призна-
ние, добиться его казни). Однако это право индивидуального
сопротивления является чистой формальностью. Любое кол-
лективное. сопротивление актам произвола государственной
власти — даже восстание, замышляемое в целях сохранения
форм жизни, которые основываются на предписаниях естест-
венного права, — строго запрещено, так как потенциально оно
противоречит интересам мира и безопасности политического
тела (с. 185). Только там, где верховные правители утрачива-
ют способность защищать своих подданных, последние могут
воспользоваться их коллективным правом на самосохранение
вопреки государству (с. 168-169, 172). Ни в каких других слу-
чаях государству, обеспечивающему безопасность (или граж-
данскому обществу), не может быть брошен вызов. Незакон-
ная верховная власть — это противоречие в терминах. Сувере-
ны, по определению, не могут совершать несправедливых и па-
губных действий: «...суверен является абсолютным представи-
телем всех подданных» (с. 174). «...Никакой закон не может
быть несправедливым. Закон издается верховной властью,
а все, что делается этой властью, делается на основании пол-
номочий...» (с. 270). Осуществляя надзор, поддерживая по-
рядок и просвещая граждан, суверен является единственным
законодателем и наделен исключительным правом назначать
должностных лиц, определять своего преемника, выслуши-
вать и разрешать споры, возникающие между подданными.
Существенной особенностью государства, обеспечивающего
безопасность, является его монопольное право решать, что
необходимо для сохранения (или восстановления) мира вну-
три страны и за ее пределами. Как настойчиво подчеркивает
Гоббс, это монопольное право не делимо и не может быть пе-
редано подданным, поскольку никакое гражданское общест-
во не может долго просуществовать при разделении или рас-
средоточении государственной власти, ибо представленные в
изобилии естественные страсти и возмущения неизбежно
приведут к ожесточенной гражданской войне.
85
Из этого краткого и обобщенного изложения ясно следу-
ет, что на этапе обсуждения модели государства, создаваемо-
го в целях безопасности, либеральная мысль эпохи модерна
почти не касается вопроса о границах деятельности государ-
ства. Она привержена идее сохранения гражданского мира
любыми необходимыми для этого средствами и открыто не
приемлет того, что Гоббс называет тиранобоязнью — страхом
иметь сильного правителя (с. 255, 539). Разумеется, Гоббс не
сторонник произвола власти. По его мнению, верховная
власть должна всегда согласовываться с общими «естествен-
ными законами», которые запрещают уничтожение жизни
и средств ее поддержания12. В действительности Гоббс огова-
ривает существование в рамках гражданского общества част-
ной сферы, где подданные могут пользоваться определенны-
ми негативными свободами. К ним относятся виды деятель-
ности, которые суверен (еще) не запретил, например, свобо-
да индивидов «покупать и продавать и иным образом заклю-
чать договоры друг с другом, выбирать свое местопребыва-
ние, пищу, образ жизни, наставлять детей по своему усмотре-
нию и т. д.» (с. 165). Взятые вместе, эти виды деятельности
образуют сферу частной свободы (или того, что Гоббс назы-
вает «частными группами» (с. 174)), которая недосягаема
для суверена. Предполагается, что в этой сфере свободы от
государственного вмешательства сохраняется нечто важное
из естественного состояния, исключая, конечно, откровенное
насилие. Благодаря «умолчанию закона» (с. 170) подданные
могут с помощью разных ухищрений заключать сделки и со-
здавать объединения (или то, что Гоббс называет «лигами»,
«частными телами», «корпорациями» или «обществами»
(с. 173-186)).
Эта уступка принципу ограничения сферы деятельности
абсолютной политической власти носит скорее внешний, не-
жели реальный характер. Ибо в рамках частной сферы не
только руководство семейной жизнью принадлежит отцам,
которые наделены абсолютным правом управлять своими
женами и детьми (с. 183). На частную сферу в целом постоян-
но распространяются прерогативы, посягательства и «циви-
86
вспоминая умерших
лизующие» инициативы со стороны верховной власти.
Во всех сферах жизни эта власть осуществляет надзор за под-
данными и управление ими, и перед ней (если воспользо-
ваться сравнением Гоббса) они в лучшем случае напоминают
маленькие звезды в присутствии неотразимого солнца
(с. 142).
Конституционное государство
Проблеме неограниченной верховной власти государст-
ва, которая может быть чрезмерной и опасной в силу своей
несовместимости с личными свободами, гарантируемыми
верховенством закона, уделяется намного больше внимания
во второй модели — модели конституционного государства
(представленной здесь работой Джона Локка «Опыт об ис-
тинном происхождении, области действия и цели граждан-
ского правления» (1689?)13). Разумеется, между моделями
государства, создаваемого в целях безопасности, и конститу-
ционного государства имеется важное сходство. И в той,
и в другой, например, государство предназначено для обузда-
ния (порой ожесточенных) конфликтов, возникающих меж-
ду людьми, совместно проживающими на земле. В обеих мо-
делях это состояние политически обеспечиваемого спокойст-
вия называется гражданским или политическим обществом.
Как состояние «удобной, благополучной и мирной жизни»
(с. 317), гражданское общество представляет собой комплекс
устойчивых взаимодействий между «свободными, равными
и независимыми» индивидами мужского пола, чье имущест-
во (в самом широком смысле) охраняется политически,
то есть благодаря подчинению этих индивидов государству,
монополизирующему в своих руках процесс создания, прове-
дения в жизнь и исполнения законов. Несмотря на эти сход-
ства, конституционное государство, отстаиваемое Локком,
в двух важных отношениях отличается от государства, обес-
печивающего безопасность. Оба различия играют решающую
роль при постановке вопроса о том, как и в каком объеме сле-
87
дует ограничивать власть государства в интересах граждан-
ского общества.
Во-первых, теория конституционного государства значи-
тельно смягчает резкий контраст (признаваемый Гоббсом)
между войной в естественном состоянии и миром в граждан-
ском обществе. Признается возможность «естественной» об-
щественной солидарности. Хотя естественное состояние
и является неустойчивым состоянием антисоциального об-
щения (как позже скажет Кант), все же в нем наблюдается
тенденция к созданию взаимовыгодных условий для (взрос-
лых, мужского пола, владеющих собственностью) «индиви-
дуумов», которые являются равными и имеют право свобод-
но распоряжаться своими способностями и имуществом по
собственному усмотрению'1. Эта склонность жить в обществе
имеет несколько источников и является дополитической,
а следовательно, предшествует образованию гражданского
общества, характерного для эпохи модерна. По утверждению
Локка, патриархальная семья представляет собой первона-
чальную п самую основную форму естественной солидарно-
сти (с. 306, 322-323). Более того, люди имеют естественную
предрасположенность к созданию еще больших объединений
в целях защиты от своих общих врагов из соседних земель
(с. 324-326). Наконец, Локк предвосхищает возможность ес-
тественной «классовой солидарности». Естественное состоя-
ние — это не состояние вольницы и насилия, подчеркивает
Локк, ибо большинство (взрослых, мужского пола, владею-
щих собственностью) «индивидуумов» склонны поступать
в соответствии с определенными естественными законами,
которые запрещают акты насилия и разрушения и в целом
побуждают индивидуумов уважать собственность друг друга
и сохранять мир.
Этот довод относительно естественной социальной соли-
дарности объясняет, почему государство расценивается не
как полное отрицание естественного состояния, а скорее как
средство исправления такой несовершенной социальности.
В государстве видят инструмент, призванный выполнять
двойную функцию — охранять и исправлять, а следователь-
88
но, и «совершенствовать» естественное общество. Таким об-
разом, в теории конституционного государства подвергается
сомнению идея абсолютной несменяемой верховной власти.
Это второй важнейший аспект отличия модели конституци-
онного государства от ее предшественницы. Для локковской
модели конституционного государства совершенно неприем-
лемо (гоббсовское) положение о том, что суверены, будь то
собрание или монарх, имеют неограниченное право назна-
чать своих преемников и абсолютное право управлять,
не подчиняясь при этом гражданским законам, которые они
создают и проводят в жизнь. Подданные не должны быть иг-
рушкой в руках абсолютных правителей|а. В конце концов,
правители — это только люди, и, подобно всем другим «инди-
видуумам», они совершают ошибки, подвергаются влиянию
разнообразных страстей, а следовательно, стремятся защи-
щать собственные интересы, отличные от интересов тех, кем
они правят. Поэтому они не могут быть единственными судь-
ями в своих собственных делах (с. 268-269, 337). В граждан-
ском обществе ни одного индивидуума нельзя освободить от
подчинения закону. Локк подчеркивает, что должен сущест-
вовать «один закон для богатого и бедного, для фаворита при
дворе и для крестьянина за плугом» (с. 346).
В целях разъяснения этого положения выдвигается ут-
верждение, что политическая власть может основываться
только на доверии. Те, кто управляет гражданским общест-
вом посредством конституционного государства, являются
попечителями управляемых16. Это означает — если обратить-
ся к нескольким примерам, — что они должны управлять по-
средством изданных или известных постоянно действующих
законов, совместимых с естественными законами и имеющи-
ми универсальное применение. Законодатели, которые п есть
верховная власть, могут периодически переизбираться, и вы-
боры не должны фальсифицироваться или отменяться. Пра-
во собственности на жизнь, свободу и имущество (включая
налогообложение) нельзя отнимать без согласия на то со сто-
роны большинства лиц, наделенных гражданскими правами,
или их представителей (даже если осуществление этих прав
89
собственности ведет к крайне неравномерному распределе-
нию богатства и власти в гражданском обществе). Наконец,
поскольку политическая и отцовская власть различны (здесь
Локк возражает Филмеру и Грецию), суверены не могут вме-
шиваться в дела патриархальной семьи, в которой мужчины
«по закону природы» обладают абсолютной властью над
«своими» женами, детьми и слугами (с. 308-309, 322).
В силу этих причин, если те, кто принимает в государстве
решения, действуют вопреки дарованному им доверию,
то это означает, что они объявили войну своим владеющим
собственностью подданным мужского пола. В случае объяв-
ленной таким образом войны лица, обладающие граждански-
ми правами, освобождаются от обязательств перед существу-
ющей государственной властью и вольны установить новую
политическую власть, пусть даже силой восстания: «И таким
образом, сообщество постоянно сохраняет верховную власть
для спасения себя от покушений и замыслов кого угодно, да-
же своих законодателей, в тех случаях, когда они окажутся
настолько глупыми или настолько злонамеренными, чтобы
создавать и осуществлять заговоры против свободы и собст-
венности подданного» (с. 349). Это учение о праве граждан
(«сообщества») на восстание против неконституционного
правления никоим образом не санкционирует беспорядки
и сильные волнения. Причиной этому служит то, что теория
конституционного государства и здесь она решительно
расходится со своей ориентированной на безопасность пред-
шественницей — опирается на ключевое различие между об-
ществом и государством17. Распад неконституционного прав-
ления в результате законного сопротивления считается рав-
нозначным возврату к дополитическому состоянию естест-
венной солидарности между «свободными, равными и неза-
висимыми» индивидуумами, способными жить в границах
естественного права. В отличие от модели государства, со-
зданного в целях безопасности, в модели конституционного
государства проводится стало быть, различие между распа-
дом институтов государственной власти и распадом «това-
рищества и общества» (с. 364). Конечно, всякий раз, когда
90
вспоминая умерших--------------------
распадается общество (например, в результате завоевания
или вторжения), соответствующие ему институты государст-
венной власти не могут просуществовать долго. Однако об-
ратное необязательно верно: общество может на законных
основаниях противодействовать неконституционному госу-
дарству, не втягивая при этом «индивидуумов» в ожесточен-
ный конфликт друг с другом.
Минимальное государство
Предположение о том, что естественное общество следу-
ет иногда защищать от государства, можно истолковать,
в противовес Шелдону Уолину и другим, как первый, но ре-
шительный шаг, сделанный в начале эпохи модерна к поста-
новке вопроса об ограничении государственной власти в ин-
тересах гражданского общества*. Этот шаг со всей очевидно-
стью отражает третья модель — модель минимального госу-
дарства. Анархический либерализм, представленный в рабо-
те Томаса Пейна «Права человека» (1791-1792)'“, служит хо-
рошей иллюстрацией этому развитию, в ходе которого тема
ограничения деятельности государства почти доводится до
ее предельного выражения. В модели минимального государ-
ства государство рассматривается как неизбежное зло, а есте-
ственное общество — как безусловное благо. Легитимное го-
сударство — это лишь власть, делегированная ради общего
блага общества. Чем совершеннее гражданское общество, тем
* Согласно хорошо известному тезису Уолина, ♦повторное открытие общест-
ва» в постгоббсиапской политической мысли оставило мало места н престижа
для «собственно политического». Рост интереса к социальному означал падение
интереса к политическому понимаемому Уолином преимущественно в клас-
сическом смысле. См.: Wolin Sh.S. Politics and Vision. Continuity and Innovation
in Western Political Thought. Boston, 1960. Трактовке Уолином «повторного or-
кры гня общества» недостает аналитичности; в пен не проводится различие меж-
ду разными значениями «социального», кратко представленными в настоящей
главе (а трактовка социального как совпадающего с производством, обменом
п потреблением имеет много общего с редукционизмом, свойственным марксов-
скому пониманию гражданского общества). Кроме того, в пей упускаются из вп-
91
I лава вторая
больше оно управляет собственными делами и тем меньше
возможностей оставляет оно для правительства.
Возможность общества с естественной саморегуляцией,
управляемого минимальным государством, Пейн противопо-
ставляет современному ему периоду деспотизма. Повсемест-
но, за исключением — существенным — Америки, государст-
ва подавляют свое население и ввергают его в состояние вар-
варства. Всеобъемлющий деспотизм, отмечает с сожалением
Пейн, вселяет в людей страх перед мыслью. Разум восприни-
мается как особо тяжкое преступление, а естественное право
людей на свободу с позором изгоняется из всех уголков зем-
ли Современный мир «нецивилизован» (р. 105), поскольку им
чрезмерно управляют. В результате люди оказываются плен-
никами бесконечного лабиринта политических институтов, ко-
торый не позволяет им тщательно исследовать — как хорошие,
так и плохие — принципы, лежащие в основе существующих
законов Из-за этого они становятся жалкими и ничтожными,
ибо неодолимая сила деспотических государств и законов раз-
рушает человеческую природу, отрывая людей от самих себя
и друг от друга. Они деградируют, становясь жертвами всеобъ-
емлющей системы политического отчуждения. В этом мире, где
все поставлено с ног на голову из-за деспотического правления,
(потенциально) самостоятельные и социально активные инди-
виды терпят неудачи; меняются местами причины и следствия,
а государства выдают себя за действительный и подлинный ис-
точник собственности, власти и престижа.
Эти инверсии имеют крайне опасные последствия. Пейн
подчеркивает, что деспотические государства несут ответст-
венность за сохранение патриархальной формы власти в
ду последствия, которые имела для демократизации защита общества от деспо-
тических государств (см мою статью: Keane J. Despotism and Democracy The
Origins and Development of the Distinction Between Civil Society and the State,
1750 1850 // Civil Society and the State. Ed. Keane J London and New York,
1988) Наконец, защита Уолином политического базируется на посылках, иду-
щих вразрез с принципами модерна. Опа неявно предполагает возможность вос-
создания однородного политического сообщества греческого полиса в условиях
постмодерна. Тс же недостатки присущи и критике социального Ханной Арендт
в: Arendt Н The Human Condition Chicago, 1958, p 23-29,38 49, 110, 159, 257.
92
семьях. Деспотические государства предполагают и в своем
функционировании опираются на деспотические семьи, в ко-
торых произвол отцов (передающих, например, по завещанию
собственность своим старшим сыновьям) способствует ук-
реплению «семейной тирании и несправедливости» (р. 105).
Кроме того, деспотические государства устанавливают клас-
совые деления в обществе, взваливая на своих подданных
чрезмерное налоговое бремя. Это ввергает часть общества
в нужду и вызывает недовольство. Неимущих доводят до ни-
щеты угнетением; богатые же получают все больше привиле-
гий, и в результате нарастает ожесточенная классовая борьба.
В погоне за усилением своего могущества деспотические го-
сударства стараются выжать власть и доходы из своих об-
ществ, культивируя воинственные национальные предрас-
судки и готовясь к вооруженному столкновению с другими
государствами. Неслучайно поэтому период деспотизма —
это одновременно и период войн. Войны между государства-
ми увеличивают их власть над собственным населением,
а это, в свою очередь, подрывает возможность социальной
гармонии. Вопреки теориям Гоббса и Локка, индивидуумы
становятся врагами друг другу по причине избыточной госу-
дарственной власти.
Пейн убежден, что это полное подчинение общества дес-
потическим государствам преходяще. Крушение произвола
политической власти — это лишь вопрос времени: деспотиче-
ские государства слабы и непопулярны в силу своей «неесте-
ственности». Ссылаясь в качестве примера на Американскую
революцию, Пейн неоднократно подчеркивает необходи-
мость сопротивления граждан государственной власти, пося-
гающей на их свободы. Это убеждение подкрепляется двумя
взаимосвязанными, но совершенно разного типа аргумента-
ми, которые ведут, как я покажу, к социально-политическим
выводам, весьма отличным от тех, что предлагают модели го-
сударства, создаваемого в целях безопасности, и конституци-
онного государства.
Во-первых, легитимное государство — это государство,
которое руководствуется принципом действительного согла-
93
1 лава вторая
сия со стороны управляемых и принципом естественных прав
(свободы слова, общественных объединений, свободы вероис-
поведания и т. д.). В модели минимального государства аргу-
менты теории естественного права, используемые в моделях
государства, обеспечивающего безопасность, и конституци-
онного государства, получают радикальную и универсаль-
ную переформулировку. Подчеркивается, что власть делеги-
руется государству только вследствие основанного на дове-
рии действительного согласия мужчин и женщин, которые
могут па законных основаниях в любое время взять обратно
эту власть, отказавшись от своего согласия. Это вытекает из
принципа, согласно которому «человек [sic] не имеет права
собственности на другого человека» (р. 64). Все люди рожда-
ются равными, имея равные естественные права. (Как свиде-
тельствуют разные места в тексте, Пейн дает универсальную
трактовку локковской теории согласия, распространяя ее не
только на меньшинства, но и на женщин и низшие классы).
Естественные права предрасполагают людей к взаимному
уважению в соответствии с (христианским) принципом «по-
ступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с то-
бой». Благодаря этим правам люди могут поступать свободно
и разумно, чтобы достичь благополучия и счастья, не нару-
шая и не ущемляя естественные права других. Эти данные
Богом права по определению не могут быть аннулированы,
переданы пли поделены, и — вопреки консерватизму Бёрка
и других — ни одно поколение не правомочно отказывать
в них своим преемникам. Стало быть, государства можно
считать легитимными или «цивилизованными» только тогда,
когда они создаются вследствие явно выраженного людьми
согласия и когда это действительное согласие конституцион-
но закреплено и непрерывно подтверждается через парла-
ментские, представительские механизмы. Цивилизованные
правительства — это конституционные правительства, обле-
ченные властью вследствие действительного согласия со сто-
роны свободных и равных от природы людей. У этих прави-
тельств нет прав, есть только обязанности перед гражданами,
которые неизменно являются суверенными. Поэтому при
94
разрешении спора между гражданами и их правительствами
применяется следующая максима: In favorem vitae, libertatis
et innocentiae omnia praesumuntur (Все предпринимается
в пользу жизни, свободы и невинности).
От этого вывода Пейн переходит ко второму тезису. Чет-
кое разграничение гражданского общества и государства поз-
воляет ему кардинально расширить горизонты, в которых
рассматривались границы деятельности государства в теори-
ях, разработанных в период раннего модерна. Пейн пытается
объяснить, почему, вопреки моделям государства в целях бе-
зопасности и конституционного государства, свободные
и равные люди, совместно проживающие на земле, действи-
тельно стремятся к мирным и кооперативным формам соци-
ального существования, которые являются самостоятельны-
ми и не зависят от институтов государственной власти. Со-
гласно Пейну, имеются две причины, объясняющие природ-
ную склонность людей к кооперативным формам социально-
го существования.
Во-первых, естественные потребности людей превосхо-
дят их индивидуальные способности. Это означает, что люди
не могут собственными силами и талантами удовлетворять
свои разнообразные потребности и нуждаются в помощи
и продуктах труда других людей. Следовательно, это толкает
их («подобно силе притяжения» [р. 185]) к установлению
и развитию форм торгового обмена, основанных на взаимной
выгоде. Такая коммерческая зависимость людей друг от дру-
га в удовлетворении разнообразных потребностей подкреп-
ляется, по мнению Пейна, «системой социальных чувств»
(р. 185). Сильное стремление к солидарности с другими при-
надлежит к числу естественных чувств люден и, что парадок-
сально, его постоянно питают рыночные интересы, служащие
ему стимулом. Это удачное соединение практической заинте-
ресованности в рынке и любви к другим, заключает Пейн,
и склоняет людей жить в гармонии друг с другом, осуществ-
ляя свои естественные права на свободу и счастье в рамках
гражданского общества, которому не препятствуют институ-
ты государственной власти и которое признает только прин-
95
ципы взаимного уважения, удовлетворения интересов, безо-
пасности и свободы всех людей.
Безусловно, Пейн осознает, что социальная жизнь может
подвергаться нравственному разложению и ухудшению со
всеми вытекающими отсюда последствиями политической
деградации (р. 99, 126). Однако, как только пробуждается
стремление людей к социальному объединению, деспотичес-
кие государства быстро начинают разрушаться. Фактически,
чем большую уверенность в своей способности к самоуправ-
лению обнаруживает гражданское общество, тем меньше его
потребность в институтах государственной власти и законах.
Для уверенного в своих силах, саморегулируемого общества
требуется только минимум политических механизмов —
Пейн называет их «правительством», — которые будут обес-
печивать естественное взаимодействие различных частей
гражданского общества. Пейн уверен, что минимальные го-
сударства, направляемые гражданскими обществами, спаян-
ными обоюдным интересом и взаимными чувствами, дви-
жутся к установлению (международного) порядка и гармо-
нии. Свободно взаимодействующие индивиды процветают
благодаря помощи, получаемой ими друг от друга и от дру-
гих гражданских обществ. Общий интерес и стабильность
это «закон» гражданского общества. По своей важности
и стабилизирующему действию этот «закон» сильно переве-
шивает законы позитивного права, принимаемые и претворя-
емые в жизнь институтами государственной власти: «Как
только устраняется официальное правительство, начинает
действовать общество. Возникает общее объединение, и об-
щий интерес рождает общую безопасность» (р. 186) Пейн
видит в общей безопасности, обеспечиваемой без вмешатель-
ства государства, результат действия «естественных» сил
(а не, скажем, историческое достижение). Люди стихийно
склоняются к взаимодействию друг с другом, это побуждает
их создавать взаимосвязанные и самодостаточные социаль-
ные структуры, свободные от конфликтов. Если бы государ-
ства повсеместно были построены на этом естественном со-
циальном фундаменте, они стали бы более сдерживаемыми
96
в своих действиях, более миролюбивыми, дешевыми и про-
стыми в своем функционировании. Социальным делениям
и (внутреннему и международному) политическому неспо-
койствию наступил бы конец. На смену политике пришло бы
«глубокое согласие» (р. 189) гражданского общества.
Всеобщее государство
Модель всеобщего государства, ясно сформулированная
в «Философии права» Г.В.Ф. Гегеля (1821 )19, вносит в теории
гражданского общества и государства, разработанные в эпоху
модерна, две идеи, которые имеют важное и непреходящее
значение. Во-первых, в противовес модели минимального го-
сударства, отстаиваемой Пейном, гражданское общество
(biirgerliche Gesellschaft) трактуется Гегелем не как естест-
венное состояние свободы, а как исторически создаваемая
сфера нравственной жизни, которая «располагается» между
патриархальной семьей и государством. Она включает в себя
экономику, общественные классы, корпорации и институты,
призванные заботиться о «благополучии» граждан (Polizei)
и обеспечивать гражданское право. Гражданское общество —
это мозаика, составленная из отдельных индивидов, классов,
групп и институтов, взаимодействия которых регулируются
гражданским правом и которые, как таковые, непосредствен-
но не зависят от политического государства Гегель подчер-
кивает, что при таком подходе гражданское общество являет
собой не предданный и неизменный субстрат жизни, сущест-
вующий вне пространства и времени. Гражданское общест-
во — это скорее продукт долгого и сложного процесса исто-
рического преобразования: «Создание гражданского общест-
ва — это достижение Нового времени» (р. 339). Более того,
формирующаяся в гражданском обществе «система потреб-
ностей» знаменует собой решительный и очевидный разрыв
с природной средой (р. 346-360). Управляемая буржуазией
экономика, к примеру, есть система производства товаров по-
средством товаров. Она превращает природу в орудие удов-
97
глава вторая---------------------
летворения потребностей, которые множатся по числу и раз-
нообразию и, следовательно, не могут больше трактоваться
как «естественные» (р. 341-343, 346-351).
Вторая новаторская (и в равной мере непреходящая по
значению) идея, внесенная Гегелем в теории гражданского
общества и государства, созданные в эпоху модерна, связана
с его критикой натурализма. По его мнению, не существует
необходимого тождества или гармонии между разнообразны-
ми элементами гражданского общества. Гармония, питаемая
неподдельной любовью, является существенной особенно-
стью патриархальной семьи, но в гражданском обществе все
обстоит иначе. Его многообразные формы взаимодействия
и коллективной солидарности часто несоизмеримы друг
с другом; они недолговечны и сопряжены с серьезными кон-
фликтами. Гражданское общество — это поле непрекращаю-
щегося боя, где сталкиваются частные (мужские) интересы.
Его развертывание и развитие происходит слепым, произ-
вольным и квазиспонтанным образом. Это означает, что оно
не только не способно преодолеть собственные частные про-
явления, но ему свойственно ослаблять и подрывать свой
собственный плюрализм; чрезмерное развитие одной части
гражданского общества может и часто действительно затруд-
няет и стесняет развитие других его частей.
Эта склонность гражданского общества к самоподавле-
нию вызывает у Гегеля большое беспокойство. Отсюда ста-
новится понятно, почему он подчеркивает неспособность
гражданского общества преодолевать свою собственную раз-
дробленность и самому разрешать внутренние конфликты.
Гражданское общество не может оставаться «гражданским»,
если в него политическими методами не привносится поря-
док. Только верховная государственная власть — конститу-
ционное государство, управляемое посредством монархии,
государственных служб и сословий, — может стать эффек-
тивным лекарством от несправедливостей гражданского об-
щества и может синтезировать его частные интересы во все-
общее политическое сообщество. С этой точки зрения, иде-
альное государство не является ни полным отрицанием есте-
98
ственного состояния с его непрекращающейся войной
(Гоббс), ни инструментом сохранения и совершенствования
естественного общества (Локк), ни простым административ-
ным механизмом для данного от природы и автоматически
самоуправляемого гражданского общества (Пейн). Скорее,
политическое государство понимается Гегелем как новый
момент, представляющий общество в его единстве. Благода-
ря верховной государственной власти гражданское общество
является aufgehoben*: оно одновременно сохраняется и пре-
одолевается как необходимая, но подчиненная сторона в бо-
лее широком, более сложном и высшем политически органи-
зованном сообществе. Согласно Гегелю, если государство
требует от гражданского общества только самого необходи-
мого и если оно ограничивает свою деятельность только
обеспечением этого необходимого минимума, то вне этих
границ оно может и должно предоставлять значительную
свободу индивидам мужского пола и группам в гражданском
обществе.
Хотя в итоге Гегель выступает против разделения граж-
данского общества и государства, ясно, что степень свободы
гражданского общества по отношению к государству нельзя
зафиксировать жесткими общими правилами. В конечном
счете, с его точки зрения, отношение между государством
и гражданским обществом можно определить, только тща-
тельно взвесив — с позиции политического разума, — какие
преимущества и недостатки будет иметь ограничение незави-
симости, абстрактной свободы и плюрализма гражданского
общества в пользу прерогатив всеобщего государства. Гегель
формулирует два условия, при которых оправданно вмеша-
тельство государства (говоря его словами, «сглаживание» го-
сударством «привилегий и несправедливостей»). Во-первых,
вмешательство государства возможно в целях устранения не-
справедливостей или неравенств, существующих в граждан-
ском обществе, — таких, как господство одного или несколь-
ких классов над другими, пауперизация целых групп населе-
* снятым (нем ). — Прим перев.
99
1 лива вторая--------------------
ния или создание местных олигархий (например, в рамках
региона или муниципалитета). Во-вторых, прямое вмеша-
тельство верховной государственной власти в дела граждан-
ского общества оправданно, если оно направлено на защиту
и содействие всеобщим интересам населения — которые само
же государство и определяет!
Взятые вместе, эти два условия обеспечивают государст-
ву очень широкую свободу в регулировании общественной
жизни и в господстве над ней. Более того, в отличие от моде-
ли минимального государства, здесь утрачивает какую-либо
ясность проблема, как и при каких условиях граждане муж-
ского пола могут ставить под вопрос государственную
власть, менять свое отношение к ней или сопротивляться ей,
если оказалась ложной ее претензия на всеобщность, — то
есть становится неясной проблема политической демократии
и активной гражданственности. Выражаясь проще, если по-
требности общественного блага налагают ограничения на ав-
тономность гражданского общества и если само государст-
во — в то время монархическое — в конечном счете ответст-
венно за определение этих потребностей, то как вообще мож-
но установить нелегитимность вмешательства государства
и оправдать сопротивление ему? Отсутствие у Гегеля адек-
ватного анализа этой, характерной именно для модерна, про-
блемы, касающейся (демократических) сдержек и противо-
весов во всеобщем государстве, — его предположение о том,
что монархическое государство в конечном счете располагает
полной властью внутри семей и гражданского общества, —
ослабляет требования (даже противоречит им), выдвигаемые
им от лица независимого гражданского общества, обеспечи-
вающего «живую свободу» индивидов и групп Действитель-
но, с точки зрения гегелевской метафизики идеальное всеоб-
щее государство понимается как «абсолютно разумное»
(р. 11 -28, 399). Оно являет собой высший и завершающий
момент исторического развития, в ходе которого разум реа-
лизует себя в существующем мире. Всеобщее государство —
это воплощение нравственной идеи, духа (Geist), сознатель-
но осуществляющего себя на земле. Если учесть, что разви-
100
вспоминая умерших-------------------
тие человеческой истории в этом смысле есть «шествие Бога
в мире» (р. 403), то всеобщее государство, задуманное Геге-
лем, следует считать светским божеством, чьи требования
к гражданам мужского пола и подданным женского пола все-
гда выдвигаются ради их пользы и, в конечном счете, несо-
мненны и неоспоримы.
Демократическое государство
Последнюю рассматриваемую мною модель, — модель де-
мократического государства — отстаивает Алексис де Ток-
виль в своей книге «Демократия в Америке» (18.35-184О)20.
В этой работе предпринимается одна из первых и наиболее
продуктивных попыток привлечь внимание к политическим
опасностям, таящимся в модели всеобщего государства.
Для Токвиля доводы в защиту государства, управляющего
гражданским обществом во имя всеобщего интереса, вытека-
ют из опасного развития событий, которому его современни-
ки уделяли мало внимания: Токвиль имеет в виду рост госу-
дарственного деспотизма нового типа — всенародно избирае-
мого деспотизма. Основываясь на своем изучении американ-
ского правительства и общества (равно как и на новом подхо-
де к Французской революции в работе «Старый порядок
и революция»), Токвиль утверждает, что главную опасность
для современных наций представляют не конфликт и беспо-
рядок, порождаемые частными интересами, а скорее эта но-
вая форма избираемого государственного деспотизма. Обще-
ственная жизнь оказывается все больше и больше задавлен-
ной политическими институтами, которые заявляют о своем
праве представлять и защищать общество в его единстве.
Парадоксально, но эпоха, для которой характерна сильная
приверженность демократическим механизмам противодей-
ствия неравенствам в обладании властью и обуздания приви-
легий, вместе с тем благоприятствует — во имя равенства
и равного обеспечения — постепенной концентрации власти
и привилегий в руках централизованной правительственной
101
1лава вторая
власти. Власть, которой гражданское общество наделяет этот
политический аппарат, обращается на само гражданское об-
щество. Во имя демократии общество попадает в подчинение
«благотворительной», любопытной и навязчивой государст-
венной власти, которая обеспечивает его благополучие и ли-
шает его свобод. В отношении общественной жизни государ-
ство становится тем, кто регулирует, контролирует, советует,
воспитывает и наказывает. Оно функционирует как покрови-
тельствующая власть, без которой гражданское общество не
может обходиться: «Централизация без труда придает види-
мость упорядоченности в повседневных делах; при ней мож-
но умело и обстоятельно руководить деятельностью поли-
ции, охраняющей общество, пресекать небольшие беспоряд-
ки и незначительные правонарушения; поддерживать обще-
ство в некоем статус-кво, что, в сущности, не является нн
упадком, ни прогрессом, поддерживать в общественном орга-
низме своего рода административную дремоту, которую пра-
вители обычно любят называть „надлежащим порядком"
и „общественным спокойствием"» (с. 86)
Токвиля страшит это развитие событий По его мнению,
оно грозит уничтожить главные завоевания демократической
революции и может помешать достижению ее целей — равен-
ства и свободы для всех граждан. Отсюда он делает вывод,
что важнейшая политическая проблема Нового времени со-
стоит в том, как можно сохранить тенденции уравнивания,
порожденные демократической революцией, не позволяя
при этом государству злоупотреблять своей властью и ли-
шать граждан их свобод Токвиль настаивает на том, что
нельзя обеспечить равенство и свободу, упраздняя институты
государственной власти или сводя нх к минимуму. Эффек-
тивные и сильные политические институты (здесь Токвиль
повторяет довод, о котором упоминал Локк) являются одно-
временно необходимыми и желательными условиями для де-
мократической свободы и равенства. Подобно тому, как все,
кто пользуется языком, должны в целях самовыражения при-
бегать к определенным грамматическим формам, так и граж-
дане, живущие совместно при демократии, обязаны подчи-
102
пяться политической власти, без которой им грозит состоя-
ние неспокойствия и беспорядка. Это особенно верно для
больших и сложных демократических стран, об общих инте-
ресах которых, таких как создание и отправление позитивно-
го права и проведение внешней политики, может эффектив-
но позаботиться только сильный и централизованный прави
тельственный аппарат Однако, чтобы современному миру не
было навязано ярмо государственного деспотизма, необходи-
мо, утверждает Токвиль, укрепить механизмы предотвраще-
ния монопольной власти в сфере государства и гражданского
общества.
В сфере политических институтов — здесь вновь выходят
на первый план некоторые ключевые темы «Прав челове-
ка» — самопарализующее действие демократии можно свести
к минимуму, передав политическую власть во многие и раз-
ные руки. Законодательная власть, подлежащая периодичес-
ким выборам, в сочетании с самостоятельной исполнитель-
ной властью и независимой судебной властью, например,
уменьшают риск деспотизма, обеспечивая частый переход
политической власти, управляющей гражданским общест-
вом, из одних рук в другие и позволяя менять тактику, а тем
самым препятствовать превращению власти в излишне цент-
рализованную и всеобъемлющую. Токвиль также подчерки-
вает важность широких демократических последствий дея-
тельности граждан в рамках институтов политической вла-
сти. Он видит в американском суде присяжных образец осу-
ществления этого принципа дополнения представительных
демократических механизмов (например, избрания гражда
нами своих представителей в законодательный орган) непо-
средственным участием граждан. Суд присяжных, по его
мнению, способствует участию граждан в самоуправлении
и вместе с тем учит их, как разумно и справедливо управлять
другими; они учатся так вершить суд над своими сограждана-
ми, как хотели бы, чтобы судили их самих (с. 212).
Токвиль убежден, что такого рода политическое сдержи-
вание деспотизма необходимо подкрепить ростом и развити-
ем гражданских ассоциаций, лежащих вне сферы непосредст-
103
венного контроля со стороны институтов государственной
власти. Токвиль несомненно недооценивает демократичес-
кий потенциал сопротивления рабочих всевластию капитали-
стической обрабатывающей промышленности. Он не видит
возможности социалистического гражданского общества — та-
кого типа преодолевшего рамки модерна (ultramodern) граж-
данского общества, над которым больше не властвуют капи-
талистические предприятия, патриархальные семьи и другие
недемократические формы ассоциаций. Тем нс менее Ток-
виль справедливо полагает, что такие формы гражданских
ассоциаций, как научные и литературные круги, школы, из-
дательства, студенческие общежития, промышленные пред-
приятия, религиозные организации, муниципальные объеди-
нения и независимые семьи, образуют решающие барьеры на
пути деспотизма. Он не устает повторять, что для закрепле-
ния завоеваний демократической революции необходимо
«независимое общественное око», создаваемое многообра-
зием взаимодействующих, самоорганизующихся и осуществ-
ляющих неусыпный контроль гражданских ассоциаций.
В отличие от политических форм участия (таких как участие
в выборах и в работе суда присяжных), которые ориентиро-
ваны на более широкие, более общие интересы сообщества,
гражданские ассоциации представляют собой союзы граж-
дан, занимающиеся «незначительными делами» (с. 385). Бес-
спорно, гражданские ассоциации позволяют гражданам ве-
сти переговоры со всей политической организацией о делах,
затрагивающих и более широкие интересы. Но они делают
куда больше: они лелеют и значительно углубляют местные
и частные свободы, столь необходимые для сохранения демо-
кратического равенства и предотвращения тирании боль-
шинства над меньшинством. Токвиль, вероятно, недооцени-
вает возможность конфликтов различных гражданских ассо-
циаций как друг с другом, так и с самим государством (вслед-
ствие его склонности преувеличивать степень демократиза-
ции современных ему обществ). Тем не менее он справедли-
во полагает, что гражданские ассоциации — это арена
деятельности, которая может направлять внимание индиви-
104
дов за рамки их собственных эгоистических, порождающих
конфликты, узкочастных интересов; благодаря своему
участию в гражданских ассоциациях индивиды начинают
осознавать, что они не самодвижущиеся монады и что для по-
лучения поддержки со стороны сограждан они часто должны
сами оказывать им помощь.
Токвиль признает, что существование и координация
гражданских ассоциаций всегда зависит от институтов цент-
рализованной государственной власти. Вместе с тем, свобода
и равенство людей и групп также зависят от сохранения та-
ких типов организаций, которые лелеют местные свободы
и создают условия для активного выражения частных инте-
ресов. Плюралистическое и самоорганизующееся граждан-
ское общество, независимое от государства, — необходимое
условие демократии. Тот, кто содействует слиянию государ-
ства и гражданского общества, ставит под угрозу завоевания
демократической революции. Государственная власть,
не имеющая общественных преград, всегда опасна и нежела-
тельна, ибо открывает путь деспотизму.
Миф коллективной гармонии
Ко времени Токвиля обсуждение вопроса об отношении
между гражданским обществом и государством достигает
своей кульминации. Затем наступает период, когда интерес
к этому вопросу идет на спад, вспыхивая лишь время от вре-
мени. (Он явно просматривается, например, в протесте либе-
ралов конца 19 века против растущего государственного вме-
шательства, а также присутствует в теории Дюркгейма, кото-
рый подчеркивает важность социальных организаций, слу-
жащих посредниками между индивидом и государством, —
небольших «сетей безопасности» — для управления собст-
венностью, обеспечения взаимопомощи и предотвращения
аномии и других патологических явлений, возникающих
вследствие упадка семьи, церкви и территориальных единиц;
кроме того, этот интерес прослеживается в теории функцио-
105
иальной демократии, разработанной гильдейскими социали-
стами и австромарксистами21.) Со второй половины 19 века
европейская социально-политическая мысль начинает во все
большей степени опираться на мифическое предположение
о том, что в сложных социальных системах можно устано-
вить порядок и спокойствие и избежать конфликтов, если
упразднить разделение социальной и политической власти.
Руководствуясь этим мифом коллективной гармонии, соци-
ально-политическая теория поставила перед собой задачу пе-
речеркнуть и обратить вспять важное достижение европей-
ской мысли эпохи модерна: разграничение социальной жиз-
ни и институтов государственной власти.
Эта жажда органического единства наиболее сильно вы-
ражена в утопической мысли 19 века. Многие самозваные
утописты считали, что материальные причины обществен-
ных и политических событий можно изучать методами, ана-
логичными тем, что используются в естествознании, и что
благодаря накопленному таким образом знанию можно будет
сформулировать принцип человеческого совершенства и все-
общей гармонии, столь же умопостигаемый и действующий
в обществе с той же эффективностью, что и ньютоновские за-
коны движения22.
Предвидение будущего органического единства харак-
терно не только для утопизма. Его влияние значительно ши-
ре и, как правило, проявляется в двух формах. Один тип ор-
ганицизма отчетливо представлен в трудах Конта и Сен-
Симона, Маркса и Энгельса, анархистов и, как отметил Го-
улднер, многих приверженцев социологической традиции23
19 века. Их вариант мифа коллективной гармонии есть даль-
нейшее развитие модели минимального государства, допол-
ненной тезисом о (неизбежном или возможном) отмирании
современного государства. Утверждается, что будущие фор-
мы общественной жизни могут быть освобождены от воздей-
ствия государства и других отживших или паразитических
видов власти и что в результате это приведет к гомеостазису:
взаимозависимые элементы будущего общественного строя
будут стремиться к относительно устойчивому, мирному
106
и самоустанавливающемуся равновесию. Стимулом для по-
явления второго варианта мифа коллективной гармонии по-
служило прямо противоположное допущение. В этом случае
еще дальше раздвигались установленные Гегелем границы
всеобщего государства, ибо предполагалось, что государство
может и должно полностью вобрать в себя или упразднить
общество. К числу ранних и наиболее влиятельных выраже-
ний этой позиции относится работа Лоренца фон Штейна
«История социального движения во Франции с 1789 года до
наших дней» (1850). В рамках этой традиции существующее
гражданское общество воспринималось как сфера беспоряд-
ка, подавления и морального разложения, и поэтому его, как
утверждалось, необходимо контролировать, подчинить и све-
сти на нет посредством высшей рациональности и порядка,
обеспечиваемых государственной властью.
Эти два варианта мифа коллективной гармонии оказали
сильное влияние на социалистическую традицию. Их приня-
то называть, соответственно, социализмом самоуправления
и государственным социализмом. Ранним выражением пер-
вого служит очерк Роберта Оуэна «Внутренние колонии»
(1841 )м. В нем дается общий набросок перехода к идеально-
му обществу, состоящему из сотен взаимозависимых неболь-
ших общин, связанных между собой не институтами государ-
ственной власти, а железными дорогами! Этими «внутренни-
ми колониями» будет руководить избираемый правитель,
а делами их будут ведать неполитические комитеты. Коло-
нии будут преимущественно основываться на принципах
сельскохозяйственного производства, общежития, добро-
вольной кооперации и новой морали, опирающейся на раци-
ональное знание, благодеяние и счастье. Они будут самодо-
статочными и обеспечат каждого своего члена предметами
первой необходимости и удобствами. Распределение будет
осуществляться в основном по принципу потребности, наем-
ный труд будет упразднен, а денежные операции практичес-
ки исчезнут. Детей в обязательном порядке будут воспиты-
вать в соответствии с материальным, нравственным, интел-
лектуальным и техническим укладами жизни колонии. Бла-
107
годаря научным изобретениям сократится доля ручного тру-
да, а сам труд превратится в «здоровое и приятное упражне-
ние» (р. 67). Вследствие возросшего досуга для обоих полов
станут возможными «умственное совершенствование и ра-
зумное удовольствие» (р. 69); изобилие, возникшее как ре-
зультат научных изобретений, позволит строить бани, науч-
ные обсерватории, гимнастические залы, библиотеки, парки
для развлечений и декоративные сады. В этих самоуправляе-
мых общинах исчезнут все социальные и политические поро-
ки капитализма Нового времени — частная собственность, ни-
щета, болезни, ложные ценностные стандарты, правительст-
венная власть и религия. Колонисты станут рассудительными,
снисходительными и терпимыми к другим. Равенство, счастье
и мир придут на смену страданиям, жадности и насилию. Ин-
дивиды провозгласят свою приверженность принципу сотруд-
ничества, а благодаря сформулированным таким образом со-
циальным обязательствам конфликты станут маловероятны-
ми и излишними. В новом мире самоуправляемых колоний не
будет «человеческого рабства, зависимости и неравенств в об-
щественном положении, помимо естественных неравенств,
связанных с возрастом и опытом, и благодаря этому в общест-
ве всегда будут сохраняться порядок и гармония» (р. 2).
Хотя очерк «Внутренние колонии» Оуэна ни в коей мере
не является «репрезентативным» текстом для традиции со-
циалистической мысли, опирающейся на идею самоуправле-
ния, он высвечивает несколько ее наиболее глубоких и кар-
динальных допущений. Социализм самоуправления подчер-
кивает в качестве конечной цели осуществляемое «извне»
или «снизу» упразднение политической власти посредством
социальных инициатив и классовой борьбы. А на основе ре-
дукционистского допущения о том, что все важные конфлик-
ты по поводу власти в конечном счете обусловлены связан-
ными с собственностью (т. е. классовыми) антагонизмами,
строится предположение, что в условиях подлинного социа-
лизма никаких серьезных конфликтов между интересами ин-
дивидов и групп не возникает и, следовательно, производст-
во, управление и распределение товаров и услуг не зависят от
108
политической власти и ее механизмов посредничества и раз-
решения конфликтов; государство, подобно всем творениям
рук человеческих, станет достоянием истории и будет заме-
нено самым обычным счетоводством и простым ведением
дел. Далее предполагается, что все решения по обществен-
ным делам, неважно, сколь мелким или незначительным, бу-
дут приниматься непосредственно всей общиной в целом,
что не допустит серьезного столкновения интересов. Следо-
вательно, особые политические органы для достижения со-
гласия, нахождения компромиссов и смягчения конфликтов
будут излишними. Эксплуатация останется в прошлом. Об-
щественные отношения станут унифицированными и про-
зрачными. Объединенные индивиды возьмут на себя всю за-
боту о собственной жизни.
Со времени большевистской революции на политику ле-
вых более сильное влияние стала оказывать другая социали-
стическая традиция — государственный социализм. Привер-
женцы государственного социализма подчеркивают, что не-
обходимо сверху политическими методами регулировать
гражданское общество и вносить в него единство. Они обыч-
но предполагают, что государство является (или способно
стать) живым воплощением или защитником всеобщего ин-
тереса. Считается, что нравственное превосходство государ-
ства над всеми частными интересами кристаллизуется в со-
знании функционеров и/или лидеров политических партий.
Только они способны отождествить и слить свой частный ин-
терес со всеобщим интересом (выражением которого служат
такие фразы, как «освобождение рабочего класса», «борьба за
построение социализма», «свобода и равенство всех граж-
дан»), Их всеобщее сознание и деятельность в рамках госу-
дарства дают возможность сочетать общее благо с устремле-
ниями и борьбой отдельных общественно-политических сил.
Государство есть гарант всеобщего интереса; его функция со-
стоит в освобождении гражданского общества от бедствий,
которые последнее само на себя навлекает.
Эта позиция представлена в «Программе работников»
(1862) Фердинанда Лассаля25. Каждый правящий класс, от-
109
мечает Лассаль, неизменно защищает свою собственность
с помощью государства, подавляющего низшие классы. Бур-
жуазия не является здесь исключением. Она видит нравст-
венное назначение государства в защите личной свободы
и собственности индивидов. Рабочий класс — чьи интересы
совпадают с интересами всего рода человеческого — вправе
требовать преобразования этого государства, выполняющего
функции «ночного сторожа» (с. 128), в государство, лелею-
щее и совершенствующее свободу, которая и составляет
судьбу человеческого рода. Согласно Лассалю (цитирующе-
му здесь Августа Бёка), необходимо в полной мере расши-
рить нравственные обязанности и задачи государства: «...что-
бы государство было учреждением, в рамках которого воз-
можно было бы осуществить всю добродетель человечества»
(с. 129). Государство должно официально ввести всеобщее
избирательное право (тем самым предоставив его всеобщему
классу). Оно должно улучшить финансовые условия жизни
рабочего класса (гарантировав его представителям работу
и достойную заработную плату). Но прежде всего государст-
во должно нести ответственность за создание «нравственно-
упорядоченного общежития» (с. 128)2С. Общество с довлею-
щим над ним государством будет зиждеться не на конфликте
и эгоизме (как это происходит в нынешнюю буржуазную
эпоху), а на созидающих гармонию принципах наступающей
исторической эпохи: солидарности и взаимовыручке.
Среди активистов, официальных лиц и наблюдателей
в современной социалистической традиции принято считать
социализм самоуправления и государственный социализм
диаметрально противоположными по своим идеалам и стра-
тегиям. Их взаимная несовместимость считается самооче-
видной: для государственного социализма сущность социа-
лизма состоит в упразднении общественных классов путем
национализации собственности и всей социальной жизни
в целом, тогда как для социализма самоуправления она со-
стоит в упразднении государства и общественных классов
и замене их «свободной ассоциацией непосредственных про-
изводителей» (Энгельс). Данное предположение часто под-
110
крепляют ссылками на конкретную историю разногласий
между двумя этими вариантами социализма: подчеркивае-
мая Фурье и Оуэном важность создания местных сетей под-
линно социалистических общин в противовес сен-симонов-
ской стратегии захвата национальных государств и преобра-
зования их в большие производственные организации, руко-
водимые учеными-экспертами; борьба между Бакуниным
и Марксом во времена Первого Интернационала; критика
Сорелем программы партийной политики (см. главу 4 насто-
ящего издания); полемика Антона Паннекука с Каутским
в «Neue Zeit»* по поводу его понимания социал-демократии;
критика Розой Люксембург Ленина; сопротивление русских
анархо-синдикалистов предложению Троцкого национали-
зировать профсоюзы; острый конфликт между анархо-син-
дикалистами Национальной конфедерации труда и Иберий-
ской федерацией анархистов, с одной стороны, и коммуни-
стами в Испании, с другой стороны, и т. д.
Несомненно, не следует забывать или недооценивать се-
рьезное — как вопрос жизни и смерти — значение и последст-
вия этих разногласий, проходящих линией разлома через всю
историю социалистической традиции. Тем не менее, я бы
сказал, что эти разногласия — между «либертаризмом»
и «дирижизмом» — обычно возникают на фоне более глубо-
кого согласия относительно конечной цели — слияния обще-
ственной и политической областей. Другими словами, эти
два варианта социализма втайне связывает друг с другом об-
щее предвидение конца общественных делений и политичес-
кой борьбы. (Эта глубинная идеология гомеостазиса, ут-
верждающая возможность построения общества, в котором
все частные интересы интецэированы в единое целое, так что
возникающий в результате социальный организм отвечает
общему интересу, предполагается в явно эклектичном соеди-
нении либертаристских и этатистских допущений в некото-
рых моделях поэтапного перехода к социализму, таких, на-
* Печатный орган немецкой социал-демократии, основанный Каутским
в 1883 г. — Прим, перев.
111
пример, как бакунинская программа прямых действий, вдох-
новляемых революционным авангардом27, или марксистская
теория диктатуры пролетариата28.) Если смотреть под этим
углом зрения, то огромное большинство разногласий в рам-
ках социалистической традиции за последние полтора столе-
тия главным образом касались средств достижения пост-
капиталистического будущего. Что не ставилось под сомне-
ние и относительно чего, следовательно, существовало мол-
чаливое согласие, так это допущение, что в каком-то далеком
будущем — вопреки бесчисленным предполагаемым и не-
предвиденным препятствиям — человечество сможет до-
стичь освобождения благодаря отмене классовых делений,
последующему упразднению разграничения гражданского
общества и государства и вытекающей отсюда беспроблем-
ной координации и унификации личного и коллективного
существования каждого индивида и группы. Таким образом,
слово «социализм» с момента его появления в первой четвер-
ти 19 века означает: жизнь сообща, в дружбе и гармонии
в рамках системы с коллективным владением собственнос-
тью, общественным планированием и рациональным регули-
рованием социального взаимодействия людей29.
...И Маркс?
Именно это допущение возможности гомеостазиса очень
хорошо просматривается в трактовке Марксом гражданского
общества и государства, к которой я возвращаюсь в заключе-
ние. Буржуазная эпоха Нового времени, указывал Маркс,
уникальна, поскольку в ней происходит «размежевание» по-
литических и социальных форм стратификации. Впервые че-
ловеческий род разделяется на общественные классы; проис-
ходит отделение правового статуса индивидов от их социо-
экономической роли в гражданском обществе, и каждый ин-
дивид распадается на эгоиста и гражданина общества. На-
против, феодальное общество носило откровенно политичес-
кий характер. Основные элементы гражданской жизни (соб-
112
ственность, семья, формы труда) выступали в виде лендлор-
дизма, сословий и корпораций. Индивиды — члены феодаль-
ного общества — не обладали никакой «частной сферой». Их
судьба была неразрывно связана с организацией, к которой
они принадлежали и которая в свою очередь включалась
в сложную мозаику «публичных» организаций. «Свержение
политического ярма»30 является отличительной чертой бур-
жуазных порядков Нового времени. Гражданское общество,
сфера частных потребностей и интересов, наемного труда
и частного права освобождается от политического контроля
и становится основой и предпосылкой государства.
Совершенно очевидно, что, признавая важность разгра-
ничения гражданского общества и государства, Маркс присо-
единяется к традиции политической мысли эпохи раннего
модерна. Вместе с тем, Маркс очень критически относится ко
всем предпринимавшимся после Гоббса попыткам ограни-
чить деятельность государства путем разграничения государ-
ства и негосударственных, или гражданских, сфер. Его возра-
жения часто неопровержимы. Однако они порождают новые
проблемы, три группы которых не должна обходить внима-
нием действительно демократическая теория гражданского
общества и государства.
Во-первых, ряд проблем возникают из объяснения Марк-
сом происхождения и развития гражданского общества Но-
вого времени. В отличие от рассмотренных нами первых трех
моделей (Гоббса, Локка и Пейна), в Марксовой модели граж-
данское общество правильно характеризуется как случайное
историческое явление, а не как данное от природы положе-
ние дел. Обеспечиваемые государством гражданские общест-
ва Нового времени не сообразуются с вечными законами
природы и, естественно, не возникают под давлением некоей
«естественной склонности к жизни в обществе» (Пейн). Они
представляют собой исторически обусловленные сущности
с характерными для них формами производства и производ-
ственными отношениями, классовыми делениями и классо-
вой борьбой и «соответствующими» политико-правовыми
механизмами защиты. Но буржуазные гражданские общест-
113
ва не просто продукт Нового времени. Предполагается, что
их существование имеет предел, поскольку они порождают
пролетариат, класс, рожденный в цепях, класс, существую-
щий в гражданском обществе, но не принадлежащий к нему,
потенциально всеобщий класс, возвещающий об отмирании
всех классов.
Хотя Маркс совершенно правильно подчеркивает исто-
рический характер гражданских обществ Нового времени,
его анализ их роста и развития является односторонним. Ви-
димо, Маркс не смог разработать критическую теорию граж-
данского общества, ориентированную не только на систему
производства, но также на очень важную динамику других
форм гражданской жизни, включая семьи, добровольные ас-
социации, профессиональные союзы, средства коммуника-
ции и такие дисциплинарные учреждения, как школы, тюрь-
мы и больницы В противоположность Гегелю и Токвилю,
Маркс объясняет властные отношения гражданского общест-
ва главным образом под углом зрения производственных от-
ношений и производительных сил. В гражданском обществе
он видит экономическую форму, в рамках которой буржуа-
зия создает мир сообразно собственным представлениям
В результате институциональная сложность гражданского
общества оказывается иепроявленной: анализ современной
ему жизни Маркс проводит на основе упрощающей дихото-
мии экономических и политических (а также идеологичес-
ких) структур, то есть на основе дихотомии инфраструктур-
ных и надстроечных элементов.
Этот «экономизм» разрушал и уродовал марксистскую
теорию с момента се возникновения, и это объясняет, почему
Маркс не сказал почти ничего непреходяще важного по пово-
ду разнообразных социальных явлений, представляющих
большое значение для демократической теории и политики.
Например, изначально Марксов подход не учитывал того, ка-
ким образом возникновению буржуазного способа производ-
ства эпохи модерна содействовало предшествующее развитие
общественных органов самозащиты в рыночных городах
и крестьянских деревнях в период разложения феодального
114
строя Рост экономической мощи буржуазии был обусловлен
ее ранее проявившейся способностью обособляться от преж-
них феодальных властей и формировать новый уклад жизни
посредством таких разнообразных неэкономических ассоциа-
ций, как коммуны, союзы, суды, лиги и конфедерации31. Бо-
лее того, в марксовской трактовке упускалось из виду, что
буржуазные гражданские общества, прошлые или нынешние,
нельзя понимать только лишь как сферы эгоизма, частной
собственности и классовой борьбы. Маркс отмечал, что «ес-
тественные узы» человеческого объединения впервые рас-
творяются в кислоте буржуазной конкуренции и эгоизме
гражданского общества: «Лишь в XVIII веке, в „гражданском
обществе", различные формы общественной связи выступа-
ют по отношению к отдельной личности как всего лишь сред-
ство для ее частных целей, как внешняя необходимость»32.
Стремясь подчеркнуть господствующий буржуазный харак-
тер современных ему гражданских обществ, Маркс преувели-
чивал степень их разобщенности. Он не придавал значения
важной (хотя и неоднозначной) роли патриархальных семей
в обеспечении мужского контроля над гражданским общест-
вом и в содействии периодическому или постоянному уходу
рабочих от диктата рынка труда. (См. главу 3 настоящего из-
дания. Несомненно, этот ошибочный взгляд обусловлен тем,
что в гегелевское понятие гражданского общества не включа-
ется семейная жизнь.) Кроме того, Маркс не учитывал начав-
шийся с 18 века рост институтов нового типа — таких как
профессиональные объединения инженеров, врачей, адвока-
тов, архитекторов и психиатров, чьи знания, власть и автори-
тет в гражданском обществе нельзя объяснить с помощью
классовой модели власти33. Наконец, «экономическое» объяс-
нение Марксом гражданского общества не позволило ему
увидеть демократический потенциал того типа ассоциаций
граждан, который высоко оценивали Пейн и Токвиль. Отсут-
ствие с его стороны уважения или энтузиазма по поводу та-
ких рычагов, как независимая пресса, свобода собраний и из-
бирательные права, которые истолковывались им лишь как
«форма» консолидации власти буржуазии, а не как необхо--
115
димое условие постбуржуазной демократии, свидетельство-
вало об опасности сведения Марксовой идеи социализма
к политической диктатуре. В результате этой идеей восполь-
зовались революционеры, пренебрегающие «буржуазной
свободой» и одержимые идеей растоптать гражданские кор-
ни политической демократии во имя уничтожения «капита-
лизма»*.
Второй пучок проблем возникает в связи с критикой
Марксом универсалистских концепций государства Ново-
го времени. Такое государство, убедительно доказывает
Маркс, — это не аппарат, относительно которого достигнут
рациональный договор и который способен примирить про-
тиворечивые элементы гражданского общества, соединив их
в некоем высшем единстве. При исключительных обстоя-
тельствах — в качестве примера Маркс рассматривает бис-
марковскую Германию и бонапартистское государство во
Франции — государство Нового времени, видимо, демонст-
рирует относительно большую независимость от граждан-
ского общества — то ли по причине сохраняющихся феодаль-
ных пережитков, препятствующих росту буржуазии, то ли
из-за взаимного блокирования классами (или их частями) в
* Ср. «К еврейскому вопросу» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1, с. 401-402):
«...ин одно из так называемых прав человека [равенство, свобода, безопасность,
собственность] не выходит за пределы эгоистического человека, как члена граж-
данского общества, т. е. как индивида, замкнувшегося в себя, в свой частный ин-
терес и частный произвол и обособившегося от общественного целого». Ряд
трудностей, с которыми сталкивается эта позиция, рассматривает Стивен Лукс
в работе Lukes S. Marxism and Morality. Oxford, 1985. Интересное объяснение
игнорирования Марксом демократического потенциала недемократического
гражданского общества, независимого от государства, дает Светозар Стояиович
в письме от 25 сентября 1985 г.: «Идею разделения гражданского общества и го-
сударства при капитализме следует понимать прежде всего нс как ограничение
па деятельность государства, обеспечивающее его подотчетность гражданскому
обществу, а в довольно радикальном смысле: возникающий капитализм стал
свидетелем создания, впервые в истории, такой структуры, в которой ни один
класс не мог монополизировать или непосредственно контролировать государст-
во. Именно благодаря такому развитию при капитализме возможна демократи-
зация. И именно поэтому я считаю важным проводить различие между неправя-
щим господствующим классом (как буржуазия) и правящим классом (таким, как
номенклатура)*.
116
гражданском обществе друг друга31. Однако это исключения.
Маркс отвергает модели государства, отстаиваемые Гоббсом,
Локком и Гегелем, каждый из которых полагал, что государ-
ство может быть отдельной сущностью, воплощающей всеоб-
щие интересы и справедливо правящей своими подданными.
Государство Нового времени — лишь иллюзия универсаль-
ного сообщества. Фактически оно представляет собой инсти-
тут насилия, который одновременно отражает и закрепляет
частные, исторически конкретные интересы гражданского
общества. «...Правовые отношения, так же точно как и формы
государства, не могут быть поняты ни из самих себя, ни из
так называемого общего развития человеческого духа... на-
оборот, они коренятся в материальных жизненных условиях,
совокупность которых Гегель, по примеру английских
и французских писателей XVIII века, называет „граждан-
ским обществом"»33. Государство Нового времени — это, как
правило, вторичное или производное явление. Оно представ-
ляет собой буржуазное государство, инструмент защиты
и управления делами буржуазии и ее союзников; «государст-
венная власть», по известному выражению Маркса в первом
томе «Капитала», является «концентрированным и органи-
зованным общественным насилием»36
В своем историческом контексте этот тезис, несомненно,
выражал призыв к освобождению от всей сложившейся
в эпоху модерна традиции либеральной политической мыс-
ли. Свойственному этой традиции увлечению raison d’etat
был положен конец. Кроме того, фактически было нарушено
молчание (или напыщенное жужжание) либералов о формах
социальной власти и эксплуатации, выкристаллизовавшихся
в рыночной системе товарного производства и обмена. Вме-
сте с тем, этот важный прорыв обусловил новое теоретичес-
кое умолчание о власти, характерной для государственных
институтов. Способствуя разрушению старого либерального
подхода с его акцентом на государстве и заботой об ограниче-
нии государственной власти в пользу гражданского общества
и создавая тем самым новое, с позиции общества, видение го-
сударства и парагосударственных институтов, когда анато-
117
мия гражданского общества должна быть обнаружена в поли-
тической экономии, Марксова теория в целом отстаивала
представление о государстве как о своего рода арене, на кото-
рой разрешаются социальные конфликты, примиряются ин-
тересы, а достигнутые результаты получают подтверждение
со стороны власти.
Современная демократическая теория гражданского об-
щества и государства, если она хочет бросить вызов этатист-
ским практикам послевоенной социал-демократии, наступ-
лению неоконсерватизма и опасным темпам роста военных
диктатур и тоталитарных режимов, должна отвергнуть этот
ориентированный на общество подход и его одностороннее
допущение о том, что «политические условия есть лишь офи-
циальное выражение гражданского общества». Демократиче-
ская теория должна дополнить анализ социальной власти ис-
следованием того, насколько государственные институты
способны осуществить преобразование как внутренней, так
и международной среды. При таком подходе необходимо из-
бегать двух одинаково опасных перспектив: возвеличения го-
сударства и недооценки его эффективности. Следует изучить
причины роста и упадка военных диктатур и тоталитарных
режимов. При применении этого подхода нужно сконцентро-
вать внимание на сложных моделях взаимодействия граж-
данских обществ и государств. В какой-то мере этот подход
означал бы расширение круга проблем, поставленных полити-
ческой мыслью до Маркса. Следовало бы рассмотреть, в какой
мере функционирование разнообразных типов современных
государственных (и парагосударственных) механизмов порож-
дает, закрепляет или сокращает неравенства в отношении соци-
альной власти, собственности и общественного положения,
то есть поддерживает или подрывает существующие модели
социальной замкнутости и открытости. Кроме того, следовало
бы рассмотреть такие способы проведения государственной
политики, при которых часто оказываются успешными меры,
идущие вразрез с интересами господствующих общественных
классов, групп и движений, что способствует (при нулевом
суммарном эффекте) усилению возможностей и власти госу-
118
дарственных институтов при налогообложении подданных,
накоплении богатства, поддержании порядка внутри страны
и контроле над международным окружением.
Постмарксовской теории взаимодействия государства
и гражданского общества пришлось бы, однако, признать
и другие возможности. Власть гражданского общества и дее-
способность государственных институтов могут одновремен-
но возрастать (при положительном суммарном эффекте) ли-
бо же одновременно уменьшаться (при отрицательном сум-
марном эффекте), как это происходит, когда способность го-
сударства к выработке политики и управлению стагнирует
вместе со способностью гражданского общества к независи-
мой и самостоятельной деятельности37. Очевидно, что демо-
кратизация, то есть плюрализация власти в гражданском об-
ществе, охраняемом и побуждаемом к действию структурой
подотчетных ему государственных институтов, — это только
одна из возможных форм отношения между государством
п гражданским обществом. Отбросив в сторону свойственное
Марксу предубеждение против демократии в этом обновлен-
ном смысле, следует задаться вопросами о том, как можно до-
биться демократизации. Постановкой подобных вопросов
мы, вероятней всего, обязаны таким мыслителям, как Пейн,
Гегель и Токвиль. В число этих вопросов могли бы войти сле-
дующие: какие формы государственного вмешательства
в гражданское общество оказывают парализующее действие
на процесс демократизации? Как можно воспрепятствовать
этим парализующим тенденциям? Какие виды посткапита-
листической собственности в гражданском обществе создают
наилучшие условия для противодействия чрезмерному рас-
ширению государственной власти? Как можно изменить го-
сударственные институты и проводимую ими политику
с тем, чтобы максимально проявились их демократический
характер и эффективность? Могло бы усиление одних госу-
дарственных институтов и ослабление других быть необхо-
димым условием процесса демократизации? Какие типы ин-
ститутов могут лучше всего выполнять функцию «связных»
между гражданским обществом и государством?
119
Третья совокупность проблем проистекает из предсказа-
ния Марксом упразднения государства и исчезновения кон-
фликтов в будущем коммунистическом обществе. В противо-
вес минимальной, всеобщей и демократической моделям го-
сударственной власти, которые мы рассмотрели ранее,
Маркс видит в разделении государства и гражданского обще-
ства, происшедшем в Новое время, переходное и нежелатель-
ное явление. Государство данного периода — это отчужден-
ная социальная власть, и по этой причине борьба за устране-
ние отчуждения в гражданском обществе служит провозвест-
ником отмирания государства. Гражданское общество по-
рождает всеобщий класс, пролетариат, растущее сопротивле-
ние которого капиталистическому способу производства все
больше наводит на мысль, что догосударст венное или негосу-
дарственное состояние — это не война всех против всех (как
это предполагается в моделях государства, обеспечивающего
безопасность, и конституционного государства), а место, где
разворачивается борьба между общественными классами.
По убеждению Маркса, ожидаемые победы пролетариата
приведут к тому, что государственные институты вновь бу-
дут поглощены эффективным общественным строем, свобод-
ным от господства буржуазии. Эксплуататорские обществен-
ные классы будут экспроприщюваны, а средства производст-
ва перейдут под контроль ассоциаций производителей. Толь-
ко посредством этого предварительного преобразования
гражданского общества в ходе классовой борьбы и устране-
ния разделения на гражданское общество и государство
принуждения пролетариат сможет осуществить свою эман-
сипацию. Он сможет сознательно реализовать свои способ-
ности к самоопределению при стабильном и гармоничном
общественном строе — в коммунистическом обществе, в ко-
тором никто не будет править другими и власть будет при-
надлежать всем или, если говорить точнее, не будет принад-
лежать никому. Власть просто исчезнет из коммунистичес-
кого общества.
Маркс верил, что «свобода состоит в том, чтобы превра-
тить государство из органа, стоящего над обществом, в орган,
120
этому обществу всецело подчиненный»38. Он предполагал,
что успешная борьба рабочего класса за контроль над граж-
данским обществом позволит упразднить государство.
В свою очередь это откроет простор для творческой активно-
сти. Свобода состоит не в максимальном увеличении незави-
симости способных к самоопределению подданных, действу-
ющих в структуре политико-правовых институтов. Скорее,
она состоит в разрушении барьеров, разделяющих различные
сферы жизни, и, стало быть, в максимальном усилении един-
ства, гармонии и самореализации самостоятельных и совер-
шенно сознательных общественных индивидов. Маркс пола-
гал возможным уничтожение государственного аппарата
и замену его простыми средствами управления. Он считал,
что борьба между управляющими и другими членами комму-
ны и конфликты по поводу распределения прибавочного
продукта просто не будут возникать. Все члены коммуны бу-
дут принимать |х?шения по любым общественным делам,
неважно, сколь незначительным, не прибегая к помощи спе-
циальных политических институтов для достижения согла-
шений и разрешения конфликтов. Исчезнет даже само поня-
тие гражданина, действующего сообща с другими против или
в поддержку определенных политических целей.
Отстаивая, таким образом, вариант мифа коллективной
гармонии, Маркс в своей теории исходил из предположения
о центральной роли рабочего класса в борьбе за социализм.
Он не учитыаал того, что демократический потенциал рабо-
чих в любой конкретной стране зависит от таких факторов,
как исторические традиции, структура производственных от-
ношений!, стратегии государства, а также способность рабо-
чих связывать себя узами солидарности с другими группами
гражданского общества, — но не зависит от приписываемой
им роли «всеобщего класса» или привилегированного субъ-
екта истории. В своей теории Маркс не рассматривает, могли
бы общественные победы пролетариата привести — если ис-
ходить из радикального, более чувствительного к собствен-
ности токвилевского варианта модели демократического го-
сударства — к демократизации государства и к сохранению
121
и коренному демократическому реформированию граждан-
ского общества. Маркс никогда не задумывался над возмож-
ностью обеспечиваемого государством социалистического
гражданского общества, в котором отсутствовало бы господ-
ство товарного производства и обмена. Мало того, в своем
видении коммунистического общества, при котором нс будет
конфликтов и власти, Маркс не учитывал, что в какой-то сте-
пени в сложных посткапиталпстических системах государст-
венные институты будут необходимы всегда39 Следователь-
но, ему не удалось осознать, что в подобных системах неиз-
бежно потребуются надежные средства против злоупотреб-
лений государственной властью с тем, чтобы сделать практи-
чески невозможным ее рост до удушающих размеров. В сво-
ем предвидении «подлинной демократии», при которой
«правительственные функции превращаются в простые ад-
министративные функции»40, Марксова теория отправляет
целую традицию теоретической рефлексии об области при-
менения и границах государственной власти в музеи буржу-
азной предистории.
Не может быть никаких сомнений в том, что начиная с
19 века Марксово понимание отношения между государст-
вом н гражданским обществом оказывало исключительное
влияние на социалистическую традицию. Не во всем это вли-
яние было бесплодным или неоправданным. Оно напомина-
ет нам, что политическая эмансипация, как возражал Маркс
Бруно Бауэру и другим, не равнозначна социальной эманси-
пации. Групповые структуры и институты гражданских об-
ществ эпохи модерна — это не данные от природы системы
жизни, которые подлежат только стихийным адаптациям
и которые можно изменять, только подвергаясь значительно-
му риску. Тем самым благодаря подходу, предложенному
Марксом, мы стали более чуткими к тем несправедливым
и недемократическим формам классовой власти в граждан-
ских обществах, которые ранняя либеральная мысль оправ-
дывала или принимала как само собой разумеющиеся. Вме-
сте с тем, я убежден, что необходимо открыто отвергнуть эко-
номизм марксовского подхода, предположение Маркса
122
ULflUMTlTtUM улиршсс-к------------------
о «всеобщем классе» и его явную приверженность мифу кол-
лективной гармонии. Если предстоящую «дорогу к социализ-
му» следует считать процессом сохранения и демократичес-
кого преобразования (а не, как полагал Маркс, устранения)
разграничения между гражданским обществом и государст-
вом, то тогда центральная задача современной демократичес-
кой теории состоит в том, чтобы побудить к осознанию недо-
статков марксовской теории, о которых шла речь в этой гла-
ве. Я не вполне представляю, куда могло бы привести такого
рода обсуждение — в конце концов, любая подлинно демо-
кратическая теория сопряжена с риском. Но я уверен, что
возрождение и переформулировка старых «буржуазных»
идей о гражданском обществе и границах государственной
власти являются сегодня необходимым условием оживления
творческого демократического мышления. В свою очередь,
эта попытка возвратить что-то важное из прошлого, живя
в полной мере сегодняшним днем, может создать потреб-
ность в основательно переработанных и полностью демокра-
тических вариантах таких текстов, как «Философия права»
и «Демократия в Америке».
Примечания
' См. Tesar J. Totalitarian Dictatorships as a Phenomenon of the
Twentieth Century and the Possibilities of Overcoming Them //
International Journal of Politics. Vol. XI, 1, Spring 1981, p. 85-100;
Heidanek L Prospects for Democracy and Socialism in Eastern Europe //
The Power of the Powerless. By Vaclav I lax ci et al Ed by KeaneJ. London,
1985, p. 141-151; Kolakowski L. Marxist Roots of Stalinism // Stalinism:
Essays in Historical Interpretation. Ed. Tucker R.C. New York, 1977;
Heller Л Opposition in Eastern Europe: Dilemmas and Prospects //
Opposition in Eastern Europe. Ed Tokes R.L. London and Basingstoke,
1979, p. 187-208.
’Cm.: PoulantzasN. Political Power and Social Classes London, 1973,
p. 124-125 В этой работе Пулантзас критикует разграничение государ
ства и гражданского общества на том основании, что оно привносит не-
нужный «субъективизм и историцизм» в споры по поводу социалисти-
ческой теории. Это разграничение затрудняет «научное исследование»
123
I лава вторая
относительно автономной связи между классовой борьбой и капитали-
стическим государством, поскольку оно предполагает, что факторами
производства выступают автономные индивидуальные субъекты, а не
представители борющихся общественных классов. В последних работах
Пулантзаса резкая критика разграничения государства и гражданского
общества уступает место пониманию демократии, близкому к тому, что
отстаивается здесь. См., к примеру, его работу «Государство, власть, со-
циализм» («State, Power, Socialism». London, 1978, p 256), где подчерки-
вается, что перед современными социалистами стоит очень важный во
прос; «...каким способом можно радикально преобразовать государство
с тем, чтобы расширение и углубление политических свобод и институ-
тов представительной демократии... сочеталось с развертыванием форм
непосредственной демократии и ростом органов самоуправления?»
3 См. введение и часть 2 в книге «Гражданское общество и государ-
ство», а также новаторскую статью Алвина Гоулднера: Gouldner A. Civil
Society in Capitalism and Socialism // The Two Marxisms. Contradictions
and Anomalies in the Development of Theory7 London and Basingstoke,
1980, p. 355-373. Сходные темы рассматриваются в: Cohen J Class and
Civil Society: The Limits of Marxian Critical Theory (Amherst, 1982), хо-
тя в этой работе критика марксистской традиции опирается на неисто-
рическое (и следовательно, идеализированное) понятие гражданского
общества. Гражданское общество эпохи модерна расценивается как эк-
вивалент «законности (частное право, гражданское, политическое, со-
циальное равенство и права), плюралистичности (автономные, самоуч-
реждаемые добровольные ассоциации) п гласности (пространства ком-
муникации участие в общественной жизни, генезис политической воли
и социальных норм, их конфликт, выражение и рефлексия о них)»
(р 255).
11 Маркс К. Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд.
2-е. Т. 4. М., 1955, с. 102-103 (курсив Маркса) О влиянии на Маркса
ранних социалистических теорий гражданского общества и государст-
ва см.: Adamiak R State and Society in Early Socialist Thought // Survey.
Vol. 26,1, Winter 1982, p. 1-28.
5 Cm.: Eschmann T. Studies on the Notion of Society in St Thomas
Aquinas // Mediaeval Stidies. Vol. 8, 1944, p. 1-42; Riedel M. Gesellschaft,
biirgerhehe // Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur poli-
tisch-sozialen Sprache in Deutschland Hg. Brunner O. et. al. Bd 2.
Stuttgart, 1975, S. 719 800; Keane J. Despotism and Democracy. The
Origins and Development of the Distinction Between Civil Society and the
State, 1750 1850 // Civil Societv and the State. Ed. Keane J. London and
New York, 1988, p. 35-79.
6 Humboldt W. von. Ideen zu einem Versuch die Grenzen der
Wirksamkeit des Staats zu bestimmen (1792). Stuttgart, 1982. (В рус. nep.:
124
«О границах деятельности государства» в приложении к книге
Гайм Р. Вильгельм фон Гумбольдт... М., 1898.)
7 Эти кратко сформулированные тезисы подробно излагаются в
Keane J More Theses on the Philosophy of History // Meaning and
Context. Quentin Skinner and His Critics. Ed. Tully J. Cambridge, 1988
8 Laski H.J.The Rise of European Liberalism. London, 1962; Хоркхай-
мер M , Лдорно T. Диалектика просвещения M -СПб., 1997 с. 194
«В любом буржуазном [burgerliche] характере, несмотря на все свойст-
венные ему отклонения И как раз именно в них свое выражение находи
ло одно и то же: жестокость общества конкуренции. Отдельный человек,
на которого опиралось общество, нес его изъян в себе; в своей мнимой
свободе он являлся продуктом его экономического и социального аппа-
рата» (перевод М Кузнецова). Аналогичный довод выдвигается в книге:
Arblaster A The Rise and Decline of Western Liberalism. Oxford, 1984.
’ В неспособности признать важные исторические сдвиги в трак-
товке этого разграничения состоит отличительная особенность литера
туры по данному предмету. В качестве примера см.; Arato A. Civil
Society Against the State: Poland 1980-81 // Telos, Vol. 47, Spring 1981,
p. 23-47; Cohen J. Class and Civil Society // Beyond the State? Dominant
Theories and Socialist Strategies. Ed. Frankel В London, 1983, в особен-
ности часть 1. Тот же недостаток присущ п использованию понятия
гражданского общества неограмшистамн; см, к примеру: Urrv J The
Anatomy of Capitalist Societies. The Economy, Civil Society and the State.
London and Basingstoke, 1981.
Гоббс T. Левиафан, или материя, форма и власть государства цер
ковного и гражданского // Гоббс Т. Соч. в 2-х томах. Т. 2. М., 1991. Все ци-
таты даются по этому изданию (перевод Н. Федорова и А. Губермана)
" Гоббс постоянно излагает постановления верховной власти, ко-
торая, как он предполагает, держит всех людей в страхе, получив на
это «полномочия» от самих же подданных. См.: там же, с. 165-166,175,
178 538.
17 Там же, с. 122: «...несправедливость, неблагодарность, надмен-
ность, гордость, криводушие, лицеприятие и остальные пороки нпког
да не могут стать правомерными».
” Этот «Опыт» является второй частью в работе: Локк Дж. Два
трактата о правлении // Локк Дж. Соч. в 3-х томах. Т.З. М., 1988, с. 135
405. Все цитаты даны по этому изданию (перевод Ю.В. Семенова)
" Такой «индивидуум» (как пишет Локк в четвертом разделе «Опы
тов о законе природы» // Локк Дж. Соч. в 3-х томах. Т. 3, с 26) чувству-
ет, что «жить в обществе его заставляет и некая природная склонность,
н он обязан сохранять и поддерживать это сообщество как самого себя
благодаря дару речи и языку, которыми он наделен» (пер II. Федорова)
125
13 Ср. Гоббс Т. Левиафан, с. 206: «Суверен государства, будь то один
человек пли собрание, не подчинен гражданским законам. В самом де-
ле, обладая властью издавать и отменять законы, суверен может, если
ему угодно, освободить себя от подчинения отменой стесняющих его
законов и изданием новых...»
16 Не следует преувеличивать суровость критики Локком абсолют-
ной верховной власти. Эта критика смягчается и даже приходит в про-
тиворечие с его рекомендациями относительно прерогатив суверена —
этой широко определяемой дискреционной власти, используемой для
обеспечения «общественного блага». По словам Локка, государствен-
ная власть этого типа является неограниченной; она может действовать
даже вопреки существующим позитивным законам и основывается на
законном праве сохранять гражданское общество, «отсекая» такие его
части, которые уже испорчены п угрожают целому («Два трактата»,
с. 356-357 359, 363) Эта прерогативная власть достаточно опасна для
тех, кто имеет права гражданства: во имя общественного блага сувере-
ны вполне могут поставить под угрозу свободы отдельных индивидуу-
мов (с. 360) Для огромной же массы тех, кто не обладает граждански-
ми правами, прерогатива, если судить в соответствии с локковским
принципом доверия, вообще равносильна тирании. Лишенные граж
данскпх прав становятся просто вещью в руках правителей, наделен-
ных неограниченными полномочиями определять, в чем состоит их
(«общественное») благо. В этом смысле лишенные гражданских прав
находятся в гражданском обществе, по не принадлежат ему. Граждан-
ское общество — это мир, перед которым онн имеют безоговорочные
обязательства, но из которого они полностью исключены. Не обладая
какими либо гражданскими правами, они становятся игрушками в ру-
ках государственной власти которую никогда не могут оспорить как
нелегитимную.
17 Локк напрямую ссылается на предложенное Ричардом Гукером
важное различие между «общественной жизнью» и «государством»
(«Законы церковно!) политики» (1632), кн 1, раздел 10; Локк приводит
эту цитату в: Локк Дж. Соч. в 3-х тт. Т. 3, с. 341); «Общества покоятся
на двух основах; одна пз них — естественная склонность, вследствие че-
го все люди стремятся к общественной жизни и товариществу; вторая —
порядок, в отношении которого было достигнуто явное или тайное со-
глашение, затрагивающее характер их союза при совместной жизни; это
последнее представляет собой то, что мы называем законом государства,
подлинной душой политического организма, части которого оживля-
ются законом, держатся им вместе и побуждаются к действию в том на-
правлении, в каком этого требует общественное б лаго».
'* Все цитаты даны по изданию: Paine Т Rights of Man Ed.
Collins H Harmondsworth 1977
126
19 Все цитаты даны по изданию Hegel G.W.F. Grundlinien der
Philosophic des Rechts. Frankfurt am Main. 1976.
20 Все цитаты даются по изданию: Токвиль А. де. Демократия
в Америке. М., 1994.
21 См., например: Spencer И. The Man versus the State. London. 1902;
Renner K. Demokratie und Ratesystem // Der Kampf. Bd XIV, 1921,
S. 54-67, Cole G.D.H Guild Socialism Restated London, 1920; Durk-
heim E. Professional Ethics and Civic Morals. Glencoe (Ill ), 1958; Дюрк-
гейм Э. О разделении общественного труда. М., 1996, с. 35: «Нация мо-
жет поддерживать свое существование только в том случае, если между
государством и отдельными лицами внедряется целый ряд вторичных
групп, достаточно близких к индивидам, чтобы вовлечь их в сферу сво-
его действия и таким образом втянуть их в общий поток социальной
жизни»-.
22 Goodwin В. Social Science and Utopia. Nineteenth-Century Models
of Social Harmony. Hassocks, 1978.
23 Gouldner A.W. Civil Society in Capitalism and Socialism // The
Two Marxisms. Contradictions and Anomalies in the Development of
Theory. London and Basingstoke, 1980, p. 363: «. ранняя социология от-
вергала господство государства над обществом, видела в государстве
подрывающую общество силу и, по существу, нечто архаичное, по-
скольку его характерной формой было господство с помощью силы».
24 Все цитаты даны по изданию: Owen R. A Development [sic] of the
Principles and Plans on which to Establish Self-Supporting Home Colonies.
London, 1841.
25 Все цитаты даются по изданию: Лассаль Ф. Программа работай
ков // Лассаль Ф. Сочинения. Т. 1. М 1925, с. 103-132
26 Во всей этой работе хорошо просматриваются гегелевские корни
лассалсвской концепции идеального государства, см. в Частности с. 130:
«...все государства но самой природе вещей п в силу обстоятельств слу-
жили бессознательно и часто даже вопреки своей воле этой своей нрав-
ственной цели. Но при господстве идеи рабочего сословия государство
стало бы служить ей с совершенной ясностью и с полным сознанием.
Оно выполнило бы совершенно добровольно и с полнейшей последова-
тельностью то, что до сих пор лишь скудными клочками исторгалось
у сопротивляющихся этому... Несомненно, что это необходимо вызвало
бы такой расцвет духа, такую сумму счастья, просвещения, благососто-
яния и свободы, каких еще не ведала всемирная история...»
25 Эта программа суммирована в письме Михаила Бакунина Нечае-
ву, написанном 2 июня 1870 г. и перепечатанном в работе Майкла Кон-
фино «Бакунин и Нечаев» (Confino М Bakunin et Nechaev // Cahiers
du Monde Russeet Sovifetique. Vol. 7, 4, 1966, p. 629-630): «...всецелост-
127
ное разрушение государственно-юридического мира и всей так называ-
емой буржуазной цивилизации посредством народно-стихийной рево-
люции, невидимо руководимой отнюдь не официальною, но безымен-
ною и коллективною диктатурой друзей полнейшего народного осво-
бождения из-под всякого ига, крепко сплоченных в тайное общество
и действующих всегда и везде ради единой цели, по единой программе»
(цит. по: Бакунин М.А. Философия. Социология Политика. М., 1989,
с. 530).
28 Маркс К. Критика Готской программы // Маркс К., Эн-
гельс Ф. Соч. Т. 19, с. 27: «Между капиталистическим и коммунистиче-
ским обществом лежит период революционного превращения первого
во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный
период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме
как революционной диктатурой пролетариата».
29 Griinberg С. Der Ursprung der Worte «Sozialismus» und «Sozialist»
// Archiv fur die Geschichte des Sozialismus und der Arbeiterbewegung, 11,
1912, S. 372-379; Bestor A.E. Jr. The Evolution of the Socialist Vocabulary
// The Journal of the History of Ideas. Vol. 9, 3, June 1948, p. 259-302;
ColeG.D.H. A History of Socialist Thought. Vol. 1. London and Basing-
stoke, 1971.
30 Маркс К. К еврейскому вопросу // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
Т. 1, с. 404.
" Szilcs J. Three Historical Regions of Europe // Civil Society and the
State; Gouldner A.W. Civil Society in Capitalism and Socialism, p. 355-
363. В письме от 29 августа 1983 г. Джеймс О'Коннор приводит еще од-
ну причину того, почему Маркс придерживался слишком упрошенного
взгляда на гражданские общества Нового времени: «„Общество" также
включало беглых и отпущенных на волю крепостных, ремесленников,
мастеровых и других независимых товарных производителей, которые
старались установить равновесие между моралью и денежными накоп-
лениями. Маркс не смог этого понять, поскольку для него капитализм
(„общество") складывался только из капитала и труда... Отсюда его од-
носторонний взгляд на „общество"».
12 Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 гг. Введение //
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1, с. 18.
° «Biirgerliche Berufe. Beitrage zur Geschichte der akademischen und
freien Berufe». Hg. Siegrist H. Gottingen, 1988.
11 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Эн-
гельс Ф. Соч. Т. 3, с 183, Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи
Бонапарта // Маркс К., Энгельс Ф. Избр. произв. в 3-х томах.
Т. 1. М., 1970, с. 394-487; Маркс К. Гражданская война во Франции //
Там же. Т. 2, с. 219.
128
i5 Маркс К. К критике политической экономии. Предисловие //
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 12, с. 710.
Маркс К. Капитал. Т. 1 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23, с. 761;
ср. с критическим анализом концепций Кэри, Бастиа и примера Соеди-
ненных Штатов: «Как политическое, так и гражданское законодатель-
ство всего только выражает, протоколирует требования экономиче-
ских отношений» (Маркс К. Нищета философии // Маркс К., Эн-
гельс Ф. Соч. Т 4, с. 112). «Все старые экономические формы, все соот-
ветствовавшие им гражданские отношения, политический строй, слу-
живший официальным выражением старого гражданского общества,
были разбиты» (Там же, с. 143).
37 Эти возможности не учитывает Алвин Гоулднер, призывая к са-
моосвобождению гражданского общества. Он исходит из предположе-
ния, что отношение между государством и гражданским обществом мо-
жет быть выражено только нулевым суммарным эффектом; см.:
Gouidner A. Civil Society in Capitalism and Socialism, p. 371. Более пло-
дотворные объяснения других возможных отношений между граждан-
ским обществом и централизованными государствами с их территори-
альными границами даются, в частности, в книгах: Mann М. The
Autonomous Power of the State: its Origin, Mechanisms and Results //
Archives Europcennes de Sociologie. Vol. 25, 2, 1984, p. 185-213;
Mann M. The Sources of Social Power. Volume 1: A History of Power from
the Beginning to AD 1760. Cambridge, 1986: Skocpol T. States and Social
Revolutions. Cambridge, 1979; «The Formation of National States in
Western Europe». Ed. Tilly Ch. Princeton, 1975.
м Маркс К. Критика Готской программы // Маркс К., Эн-
гельс Ф. Соч. Т. 19, с. 26.
“ См. мою работу «Общественная жизнь и поздний капитализм»
(KeaneJ. Public Life and the Late Capitalism. Cambridge and New York,
1984), главы 5 и 7; ср. Frankel В. Beyond the State? London and
Basingstoke, 1983, ch. 13.
4,1 Маркс К., Энгельс Ф. Мнимые расколы в Интернационале //
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 18, с. 45.
Глава 3
Работа и процесс цивилизации*
Работа задаром делает людей до смерти
ленивыми.
Английская поговорка 18 века
Цивилизующая миссия
Начиная с 18 века в европейских гражданских обществах
все большее значение стала приобретать работа по найму, что
нашло отражение в возобладавшем тогда императиве, пред-
писывающем каждому человеку всецело посвятить себя
оплачиваемому труду, усматривая в нем способ самореализа-
ции. Это появившееся в эпоху модерна предписание работать
по найму было существенной составляющей морали буржуа-
зии и ее цивилизующей миссии. Как отмечалось в статье
«Торговля» в Энциклопедии (1751-1772), просвещенные на-
роды отличает то, что они придают важное значение труду
и работным домам1. Связь между трудом и гражданским (ци-
вилизованным)** обществом выражается термином «циви-
лизация», который появился только во второй половине 18 в.
* Этот очерк был написан как курс лекций для студсптов-обществовсдов пер-
вого года обучения в Центральном Лондонском Политехническом институте
осенью 1984 г. Исходные допущения, дополнительные аргументы н более общие
политические следствия детально разрабатываются в: Keane J., Owens J. After
Full Employment. L. 1986. и Keane J. Owens J. The Political Dangers of a Statutory
Right to Work // Critical Social Policy No. 21, Spring 1988.
** Следует учитывать, что в английском языке слово «civil» означает и «граж-
данский», и «цивилизованный». и «просвещенный» Прим перев.
130
Этот термин означает процесс укрощения и обуздания «есте-
ственных» склонностей человеческой натуры, ее приспособ-
ление к политически регулируемой системе торговли и про-
изводства, основанной на принципах частной собственности.
С точки зрения сторонников этого процесса, прогресс циви-
лизации требует постепенного усиления социальных ограни-
чений и развития «взаимоуважения и благовоспитанности»
(Юм) среди всех членов гражданского общества. Первооче-
редной долг цивилизованных людей — быть как можно более
далекими от природы. Они должны осознать, что полностью
цивилизованное (гражданское) общество предполагает куль-
тивирование производства и обмена, а также воспитание
у людей определенных чувств, вкусов и способностей вежли-
вого обхождения2.
Поскольку нельзя было ожидать стихийного развития га-
лантных манер в низших слоях общества, приверженцы ци-
вилизации волей-неволей становились миссионерами. Они
настойчиво требовали искоренения вульгарности и неради-
вости плебейских классов: невежественных и праздных необ-
ходимо заставить работать. Занятость является отличитель-
ной чертой цивилизации, а стало быть, моральным долгом
тех, для кого их естественные склонности представляют
опасность. Авторитарные последствия этого буржуазного
проекта соединения цивилизации и занятости очень скоро
дали о себе знать его жертвам. В числе первых критиков дан-
ного проекта был Чарлз Холл. Его полузабытую классичес-
кую работу «Последствия цивилизации для народа в евро-
пейских государствах» (1805)J ретроспективно можно счи-
тать предшественницей традиции утопического социализма,
которая с самого своего возникновения в начале 19 века ста-
вила под сомнение свойственный модерну фетишизм наем-
ного труда и призывала к сокращению или вообще к устране-
нию последнего
Очерк Холла исполнен живой симпатией к бедным и не-
годованием по поводу «изобилия роскоши» у богатых циви-
лизаторов. Разделение гражданского общества на эти два
класса Холл относит к определяющим характеристикам про-
131
Тлава третья
цесса цивилизации. К ним же он причисляет и быстрый рост
торговли и производства, который отрывал независимых
земледельцев от земли и заставлял их наниматься на работу
к богатым собственникам. Таким образом, свобода, для кото-
рой существенным условием является пользование всеми
плодами своего собственного труда и непродолжительность
самого труда, была уничтожена. Все беды гражданского об-
щества, к которым Холл относит колониальные захваты, вой-
ны и военные режимы, проистекают из неравного владения
собственностью и, следовательно, из имеющейся у классов
собственников власти вынуждать тех, кто лишен собственно-
сти, к длительной трудовой занятости: «Цивилизация, как
мы ее определяем, заключается в развитии наук и совершен-
ствовании производства, благодаря которым жизнь обеспе-
чивается удобствами, изысканными безделушками и предме-
тами роскоши. Эти вещи... могли бы не существовать, если
бы большая часть человечества не была вынуждена стать
производителями; то есть, если бы людей не довели до такой
степени бедности, что они вынуждены наниматься в эти от-
расли, только бы не умереть с голоду» (р. 106).
Общества наемного труда
Пророческий характер наблюдений Холла весьма приме-
чателен. Хотя в «Последствиях цивилизации» и чувствуется
ностальгическое предпочтение, отдаваемое сельскому хозяй-
ству перед промышленным производством, там же предуга-
дывается рост зависимости низших слоев гражданского об-
щества от наемного труда. Отмечается удивительный факт:
по сравнению со всеми прошлыми и настоящими социальны-
ми системами капиталистические» гражданские общества
эпохи модерна, в полной мере развившиеся в Европе и Се-
верной Америке в 18 и 19 вв., проявляли наибольшую заботу,
можно сказать одержимость, в отношении трудовой занято-
сти и ее оборотной стороны — безработицы. Такне граждан-
ские общества можно назвать обществами наемного труда
132
I~ClUUfHLl 14 llpUl^LH. ЦЦ1ШЛ1Хх>и^ии-----
(employment societies), ибо только в них оплачиваемая рабо-
та — найм в качестве работника за оплату на рынке труда, от-
ражающем потребности производства в сельском хозяйстве,
промышленности и сфере услуг, — возникает как широко-
масштабная деятельность, отделенная от государства, семьи
и других институтов гражданского общества.
Появление обществ наемного труда, в которых большин-
ство людей хотя бы часть своей жизни работают на рынке
труда за заработную плату, явилось абсолютно новым на-
правлением развития. Если сравнить гражданские общества
эпохи модерна, такие как Франция или Великобритания
конца 18 века, с выбранными наугад примерами — скажем,
с социальными системами эпохи охоты и собирательства или
системами позднего социализма советского типа, то контраст
будет разительным. Антропологи отмечают, что люди в эпо-
ху охоты и собирательства ежедневно тратили совсем немно-
го времени на обеспечение собственного существования; так,
в случае сохранившихся аборигенов Австралии речь идет
о 4-5 часах периодической и неподневольной работы в день.
По сравнению с нашими обществами наемного труда, при ро-
доплеменном строе люди, занимающиеся «работой», вклады-
вали в это слово совсем иной смысл’. Работа, как производст-
во необходимого для жизни, была периодической и непосто-
янной п прекращалась сразу, как только в ней отпадала необ-
ходимость. Она не была деятельностью, выполняемой за оп-
лату в отдельной сфере жизни — «экономике», поскольку на-
звание «работник», как таковое, не обозначало социального
статуса. Социальные системы в эпоху охоты п собирательст-
ва не просто характеризовались отсутствием экономики, они
отрицали ее. При родоплеменном строе люди работали,
или производили, только в качестве матерей, отцов, братьев,
сестер и других кровных родственников. Какая бы работа ни
выполнялась при родоплсмйпюм строе, она была отражени-
ем уже существовавших в обществе отношении, а не наобо-
рот. К большому негодованию европейских «цивилизато-
ров», эти племена упорно отказывались признать, что каж-
дый должен зарабатывать кусок хлеба в поте лица своего,
133
и этот отказ нередко стоил им жизни, которой лишали их ев-
ропейские хозяева. В социальных системах эпохи охоты и со-
бирательства «работать» не означало «работать по найму»,
и определенно работа не обеспечивала позитивного социаль-
ного статуса. Такие слова, как «работник» и «рабочий»,
или такие словосочетания, как «право иа труд», «величие
труда» или «трагедия безработицы», для членов тех общест-
венных систем просто не имели никакого значения.
Если же, совершив прыжок во времени, мы обратимся
к системам позднего социализма, например к Чехословакии
или Германской Демократической Республике, их контраст
с такими обществами наемного труда, как Франция или Ве-
ликобритания, будет столь же разителен5. Несомненно, в от-
личие от обществ эпохи охоты и собирательства оба типа ука-
занных социальных систем рассчитаны иа постоянное рас-
ширение производства товаров и услуг. Вместе с тем, систе-
мы позднего социализма отличаются от европейских об-
ществ наемного труда по крайней мере в одном существен-
ном отношении: они характеризуются государственным кон-
тролем (пли попыткой установить его) над всеми сферами
жизни и вытекающей отсюда фактической ликвидацией ры-
ночных механизмов, частной собственности и наемного тру-
да (см. главы 4 и G настоящего издания) Применительно
к режимам позднего социализма бессмысленно говорить
о найме рабочих за определенную оплату в рамках отделен
ной от государства «экономики», ибо здесь не существует
официально разрешенного рынка труда и, следовательно,
нс существует и официально признанной безработицы (тогда
как «скрытая безработица» в разнообразных формах приоб-
ретает угрожающие размеры). Производители не заключают
договора с работодателями относительно «работы», но они
и не могут быть уволены или сокращены администрацией
предприятия. Производители (н управляющие) постоянно
подчиняются распоряжениям органов государственной вла-
сти, которые, осуществляя планирование, ограничивают сво
бодное географическое передвижение производителей, рас-
пределяют их по конкретным проектам и отраслям промыш-
134
ленности, мобилизуют в армию, а в крайних случаях (пример
тому — Архипелаг ГУЛАГ) заключают в зоны, где им угото-
ван рабский труд. Поэтому в современных режимах позднего
социализма за отсутствие институциализированного рынка
труда и непризнание существующей безработицы приходит-
ся платить дорогой ценой: производители не имеют офици-
ального разрешения в коллективном или индивидуальном
порядке оговаривать размер оплаты или условия труда. Раз-
мер оплаты и условия труда устанавливаются для них госу-
дарством под руководством партии и, в отличие от работни-
ков в европейских обществах наемного труда, производители
не могут отказываться от работы. Забастовка расценивается
политическими властями как предательство. Самое большее,
что могут позволить себе производители, — это временно от-
казаться работать на каком-то конкретном предприятии или
же принять участие в таких формах несанкционированных
действий, как прогулы, снижение темпа работы, «хоминг» (то
есть производство предметов для домашнего использования
на заводском оборудовании и из заводского сырья) и, особен-
но, создание видимости работы. (Как отметил русский писа-
тель Зиновьев, в этих странах совершенно невозможно отли-
чить того, кто работает, от того, кто делает вид, что работает.)
В отличие от систем эпохи охоты и собирательства и
режимов советского типа, возникшие в эпоху модерна обще-
ства наемного труда вынуждают или побуждают большие
массы мужчин и женщин проводить значительную часть их
повседневной жизни, участвуя в институционально оформ-
ленном рынке труда; в свою очередь, этот рынок трудгт высту-
пает жизненно важным (хотя и не определяющим) компо-
нентом гражданского общества в целом (см. главу 2). Разви-
тие обществ наемного труда в таком понимании начинается
только с 18 и 19 вв. Именно с этого времени слово «работа»
приобретает особое значение. Оно больше нс означает (как
это было прежде, скажем, в староанглийском языке) участие
в любой деятельности или любые усилия, в особенности те,
что направлены на удовлетворение жизненных потребностей
(ср. У. Шекспир. «Генрих IV»: «К черту эту мирную жизнь!
135
Скучно без дела»* — «Fie upon this quiet life, I want worke»).
Работа приобретает специальное и намного более узкое зна-
чение, а именно — оплачиваемая работа по найму. Теперь
«работать» означает «иметь работу», а тех, кто занят этой оп-
лачиваемой работой по найму, называют поэтому работника-
ми, рабочим людом, рабочими или рабочим классом. Иными
словами, быть рабочим подразумевает работать по найму,
тогда как деятельность женщины по ведению домашнего хо-
зяйства, обслуживанию мужа и воспитанию детей и офици-
ально, и как-то само собой относят к категории «не-работы».
Сохранились некоторые исключения из этого свойственного
модерну узкого понимания «работы» как оплачиваемой за-
нятости; так, например, даже сегодня мы продолжаем упо-
треблять выражения «работа по дому» или «работа в саду».
Одиако это исключения, которые, к сожалению (если учесть
бесспорную важность обозначаемых ими видов деятельности
в жизни человека), лишены официального признания или
статуса. В обществах наемного труда ведение домашнего хо-
зяйства и другие формы нерыночной деятельности, такие как
приготовление пищи, уборка и уход за детьми, помещаются
частными работодателями и государственными чиновника-
ми в призрачную сферу «не-работы», как если бы они вообще
не существовали. Официально работа рассматривается как
синоним занятости на рынке труда, и, таким образом, она
оказывает воздействие на жизнь каждого человека в граж-
данском обществе, независимо от того, участвует он в рынке
труда или нет. Как работника, каждого человека принуждают
или поощряют продавать свои способности частному или го-
сударственному работодателю в обмен на заработную плату.
Если же кто-то отказывается это делать или не может найти
оплачиваемую работу, становясь тем самым безработным,
то он рискует остаться без дохода и, следовательно, без пред-
метов первой необходимости для самого себя и зависящих от
него домочадцев.
Развитие гражданских обществ под влиянием рынков
труда, отделенных от домашних хозяйств, не имело преце-
* Шекспир У. Поли. собр. соч. в8-мп томах. Т. 4. М„ 1959, с. 45. — IIpu.v. перев.
136
гйиитс! и проц СС цивилизации---------
дспта в истории: никогда прежде работа, понимаемая как оп-
лачиваемая занятость, не разворачивалась с таким размахом
и такой силой ни в одной социальной системе; никогда преж-
де и после работа и ее травмирующая оборотная сторона —
безработица — не становились столь решающим фактором
в жизни людей. Никогда прежде работа не превозносилась,
по крайней мере, наиболее властными слоями общества, как
цель жизни, а не просто как средство ее обеспечения. По ме-
ре того как общества наемного труда начали в полном объеме
набирать силу в 18 и 19 вв., в работе стали усматривать бла-
гословенный дар. Многие верившие в цивилизацию про-
славляли трудовую деятельность; среди них к наиболее
известным относятся Адам Смит и другие представители
новой, появившейся в 18 веке пауки политической эконо-
мии, которые определяли человека как homo faber, видя в
нем того, кто создает и использует орудия труда. Как
свидетельствует следующий отрывок из «Автобиографии»
Бенджамина Франклина, многие авторы шли гораздо даль-
ше, рассматривая оплачиваемую занятость не только как
естественную, но н как облагораживающую и приносящую
глубокое удовлетворение форму человеческой деятельно-
сти: «Когда у людей есть работа, они испытывают наиболь-
шее удовлетворение, ибо, проводя за работой дни, они пре-
бывают в добродушном и радостном настроении, а сознание
проделанной за день полезной работы позволяет им весело
провести вечер; но в дни безделья они становятся непо-
слушными и задиристыми»6.
Именно официальное провозглашение работы за оплату
целью, а не просто средством существования отличает харак-
терные для модерна общества наемного труда ото всех ос-
тальных. Эта фетишизация занятости на рынке труда нашла
свое наиболее раннее выражение в так называемой проте-
стантской трудовой этике. Как показал Макс Вебер в сво-
ей работе «Протестантская этика и дух капитализма»
(1904-1905), убеждение в том, что индивидам (мужского по-
ла) дано «призвание» служить Богу своим трудом, было
сформировано и насаждалось протестантскими средними
137
классами. Начиная с 17 века эти классы провозгласили пра-
воверным христианином не того, кто работает, чтобы жить,
а того, кто живет, чтобы работать. Работа больше не счита-
лась унизительной необходимостью (которой должны под-
чиняться только рабы, женщины и все не имевшие статуса
гражданина, как это было в Древней Греции). Не видели
в ней больше и «адамово проклятие», результат грехопаде-
ния человека — как это было в ранней иудеохристианской
традиции («в поте лица твоего будешь есть хлеб»). Наоборот,
работа стала рассматриваться как средство будущего спасе-
ния, как наиболее надежный признак истинной веры.
Движимые этим глубоким убеждением, протестантские
средние классы осуждали пустую трату времени в праздной
болтовне, в равной мере презирая как вычурную роскошь
и распутство аристократии, так и пьяный хохот подгулявше-
го простонародья в трактирах. Усердно работавшие проте-
станты настойчиво твердили, что каждый попусту потрачен-
ный час мог бы быть часом труда во славу Господа. Это про-
славление труда, подчеркивал Вебер, внесло решающий
вклад в развитие обществ наемного труда на начальном эта-
пе. Протестантизм способствовал легитимации богатства
и власти новых классов собственников (мужского пола)
Прилагавшиеся ими — как частными предпринимателями —
усилия по накоплению богатства и извлечению прибыли на
рынке, как оказалось, были делом божественного провиде-
ния. Кроме того, протестантизм дал оправдание бедности
и безвластию низших слоев общества, для которых, как ут-
верждалось, повиновение Богу определялось трудолюбием,
низкой заработной платой, трезвостью, а при необходимо-
сти — и помещением в работные дома, где нм втолковывали
достоинства наемного труда. Со временем, заключает Вебер,
привычку постоянно воспринимать себя в зеркале занятости
усвоили не только протестанты. Протестантская этика посте-
пенно сталг1 убеждением низших слоев общества, и, таким об-
разом, благодаря ей общества наемного труда получили со-
знательных, хорошо дисциплинированных и пунктуальных
рабочих, согласных усердно работать на хозяина за оплату.
138
«Отношение к труду как к призванию стало для современно-
го рабочего столь же характерным, как и аналогичное отно-
шение предпринимателя к наживе»7.
К полной занятости мужского населения
Выводы Вебера все же дают явно преувеличенное пред-
ставление о том, насколько добровольно и безропотно приня-
ли протестантскую этику наиболее безвластные социальные
слои гражданского общества. Недавние исследования свиде-
тельствуют о том, что еще в 19 веке так называемый рабочий
класс в обществах наемного труда находил способы укло-
няться от навязываемой ему необходимости и моральной
обязательности постоянной, в полный рабочий день, работы
по найму. В действительности, вопреки общепринятому мне-
нию, лишь немногие разделили тяжелую судьбу заводских
рабочих начала 19 века, которым часто приходилось
трудиться до 80 часов в неделю8. Наиболее безвластным со-
циальным слоям, как правило, были доступны несколько ви-
дов работы по найму в течение года; например, еще в 19 веке
рабочие медных рудников Южного Уэльса часто на летние
месяцы бросали свою работу с тем, чтобы заняться более по-
лезными для здоровья работами на свежем воздухе, такими
как заготовка сена или рыбная ловля. Участие таких групп
рабочих в рынке труда обычно было сезонным или споради-
ческим и продолжалось ровно до тех пор, пока не удовлетво-
рялись их традиционно сложившиеся потребности*. Многие
* Несомненно, что именно по этой причине в 18 и 19 вв. сторонники наемно-
го труда в промышленности выступали за сохранение низкой оплаты труда. Они
не без оснований опасались, что повышение заработной платы рабочим, запя-
тым на рынке труда, может склонить их меньше работать па рынке труда и боль-
ше — в нерыночных сферах, в частности в домашнем хозяйстве. Традиционная
(и явно ошибочная) точка зрения, согласно которой полный рабочий день был
нормой для заводских рабочих в 19 веке, обсуждается и критикуется в:
Chambers J.D. The Workshop of the World. London, 1961, p. 21-22; Samuel R. The
Workshop of the World: steam power and hand technology in mid-Victorian Britain
// History Workshop, No. 3 (Spring 1977), p. 6-72
139
чтили обычай не работать в понедельник с похмелья («свя-
той понедельник»), большинство же продолжало работать
вне рынка труда с тем, чтобы иметь источники пропитания
и получить «один-два лишних шиллинга». Работа по веде-
нию домашнего хозяйства, которой занимались и мужчины,
и женщины, имела особенно важное значение. Такая деятель-
ность, как работа прислугой, стирка, надомная работа для
текстильной промышленности, работы в саду служили свое-
го рода системой страхования против безработицы, благода-
ря чему потерявший работу на рынке труда не обязательно
оставался без работы и, следовательно, без средств к сущест-
вованию.
Эти возможности выжить благодаря (часто сезонному)
переходу с рынка труда в нерыночные сферы гражданского
общества (такие как домашнее хозяйство) стали стремитель-
но убывать во второй половине 19 века. Следовательно, рабо-
та по найму и ее оборотная сторона — безработица — стано-
вились все более серьезным фактором в социальной жизни
большинства рабочих. С этих пор рабочие сталкивались со
все большими трудностями, пытаясь свести концы с концами
вне рынка труда. Эти трудности во многом возникали под
давлением ускоряющейся урбанизации, стремительного ро-
ста промышленного производства, введения новых, более
строгих форм дисциплины на предприятиях; кроме того, обя-
зательное школьное обучение для детей и отстранение жен-
щин от участия в рынке труда резко сокращали доходы се-
мей9. Именно эти факторы можно считать главными предпо-
сылками выдвижения в 1880-х годах — как в профсоюзном
движении, так и со стороны различных общественных и
политических реформаторов — требований «полной занято-
сти», гарантируемой государством. Это характерное для кон-
ца 19 века убеждение в том, что правительства могут каким-
то образом поправить дело с безработицей, что они способны
с помощью реформ окончательно устранить безработицу
в обществах наемного труда, имеет более глубокие корни.
Вопрос о безработице (например, в Англии) со всей от-
четливостью ставился уже в 20-е и 30-е годы 20 века в проф-
140
союзных объединениях и в радикальных социалистических
кругах, резко критиковавших воззрение, связываемое с име-
нем Мальтуса и др., согласно которому безработица либо
возникает как естественная проблема, либо же она вызвана
«переизбытком» населения в низших классах гражданского
общества10. Эти круги в начале 19 века справедливо настаива-
ли на том, что безработица обусловлена функционированием
самих гражданских обществ эпохи модерна, в которых благо-
даря ей проявляется основное противоречие, и по сей день
угрожающее процессу цивилизации (как ее понимали в кон-
це 18 века), а именно — буржуазным гражданским общест-
вам, как правило, не удается обеспечить достаточное количе-
ство оплачиваемой работы, от которой они зависят и кото-
рую в то же время официально прославляют.
В Европе после 1880 г. в обсуждениях «полной занято-
сти» появляется нечто новое, а именно — предположение
о том, что вышеназванное противоречие и, следовательно, не-
удобства и травмы, переживаемые безработными, можно ус-
транить благодаря государственной политике, нацеленной на
предоставление каждому взрослому мужчине работы в пол-
ный рабочий день и с оплатой, достаточной для обеспечения
прожиточного минимума ему самому и его домочадцам.
В Европе политическая поддержка государства всеобщего
благоденствия, стремящегося обеспечить полную занятость,
наибольшую силу набрала в период с 1880 по 1940 г., хотя
иногда она наталкивалась на значительное общественное
и политическое сопротивление. Достижению согласия отно-
сительно полной занятости способствовали такие факторы,
как возросшее общественное влияние профсоюзного движе-
ния, страх власть имущих перед общественными беспорядка-
ми, две мировые войны, опыт экономических кризисов, изме-
нения в партийной политике, а также отнюдь не меньшее
значение имели новаторские предложения Дж.М. Кейнса,
Уильяма Бевериджа и др. по обеспечению высокого уровня
занятости путем регулирования рынка труда со стороны го-
сударства всеобщего благоденствия. В период после 1945 г.
совместное действие этих факторов обусловило совершенно
141
необычный этап в истории развития современных обществ
наемного труда. Впервые правительства предприняли по-
пытку обеспечить работой на полный рабочий день все
взрослое мужское население, проводя политику, направлен-
ную, во-первых, на поощрение вложений частного капитала,
во-вторых, на предоставление профсоюзам возможности уча-
ствовать в заключении коллективных договоров и в выработ-
ке государствен ной политики и, в-третьих, на выявление
и удовлетворение разных социальных нужд граждан, в том
числе и потребностей в медицинском обслуживании и транс-
порте (см. главу 1).
После полной занятости
Во многих западноевропейских странах достижение вы-
сокого уровня занятости среди мужского населения благода-
ря вмешательству государства всеобщего благоденствия бы-
ло сопряжено с большими трудностями, да и сохранялся этот
уровень относительно недолгий период — два десятилетия
или даже меньше того. Если такие страны, как Швеция или
Великобритания, обеспечивали относительно низкий уро-
вень безработицы после Второй мировой войны, то в других
странах, например в Италии, этот показатель оставался до-
статочно высоким (около 10 %). В остальных же странах, на-
пример в Испании и Португалии, полная занятость мужского
населения так никогда и не была достигнута. И даже в самый
благополучный период развития (1955-1965 гг.) такие «об-
разцовые», с точки зрения обеспечения полной занятости, го-
сударства всеобщего благоденствия, как Великобритания
и Швеция, часто подвергались критике со стороны работода-
телей, политиков и всех тех, кто выступал за возвращение
к меньшему государственному регулированию рынка труда.
С начала 1970-х годов, когда уровень безработицы резко
возрос, заметно усилилось — и по остроте проявления, и по
распространенности — общественное беспокойство о буду-
щем наемного труда. Все яснее осознавался тот факт, что тра-
142
диционная послевоенная политика обеспечения полной за-
нятости мужского населения через проводимое кейнсиан-
ским государством всеобщего благоденствия регулирование
рынка труда стала утрачивать свои позиции. Однако вопрос
о том, можно ли или следует ли возвращаться к столь широ-
ко поддерживаемой когда-то цели, как полная мужская заня-
тость, в настоящее время находит гораздо меньший резонанс
в общественном мнении. По сути, в ряде западноевропейских
стран общественное обсуждение этой проблемы практически
оказалось под запретом. Например, в Великобритании обще-
ственное внимание сосредоточено только на способах восста-
новления «полной занятости». Эта цель, даже если значи-
мость ее умаляется по сравнению с другим целями (такими
как снижение инфляции, увеличение темпов экономического
роста и повышение конкурентоспособности на международ-
ной арене), просто предполагается желательной и достижи-
мой. Иными словами, лозунг «вернем безработных на рабо-
ту» выглядит как уже решенный вопрос — это одно из целой
совокупности нс ставящихся под сомнение допущений, кото-
рыми руководствуются в своих действиях политические пар-
тии, профсоюзы, деловые круги и правительства.
В книге «После полной занятости» мы с Джоном Оуэнсом
показали, что данные, на которых основывается этот оптими-
стический консенсус, скудны и неубедительны, и это наводит
на мысль, что подобные самонадеянные ожидания подкрепля-
ются лишь догматическими посылками, среди которых наибо-
лее важные — эго достойная сожаления ностальгия по про-
шлым временам и вера в верховенство политической воли".
Есть серьезные основания сомневаться в осуществимости
и желательности «восстановления» полной занятости муж-
ского населения. Имеется немало убедительных свидетельств,
доказывающих невозможность воссоздания условий послево-
енной Западной Европы, при которых можно было обеспечить
полную мужскую занятость, из чего вытекает, что сегодня пе-
ред демократами стоит неотложная задача — разработать но-
вые неортодоксальные идеи и стратегии по справедливому
разрешению нынешнего кризиса, связанного с безработицей.
143
Наиболее плодотворная попытка радикальным образом
поколебать согласие относительно полной занятости была
предпринята в Западной Европе Лндре Горцом. Его кииг^
«Прощай, пролетариат» (1980) и «Дороги в рай» (1983)'2
принадлежат к традиции, начало которой было положено
Чарлзом Холлом и др. В своих недавних работах Горц пыта-
ется возродить и популяризировать старую, характерную для
утопического социализма, критику власти наемного труда
над гражданским обществом. Здесь он ставит под сомнение
ортодоксальное кейнсианское и неоконсервативное допуще-
ние о том, что оплачиваемая работа в полный рабочий день
является необходимым условием «свободного» гражданско-
го общества. Горц справедливо отмечает, что демократичес-
кое гражданское общество пе может основываться на полной
занятости, которая «вытесняет» другие виды общественно-
политической деятельности, — хотя это предполагается поч-
ти во всех современных демократических теориях13. Наобо-
рот, демократия требует, чтобы каждому человеку гарантиро-
валось право на (периодический) уход с рынка труда без рис-
ка никогда туда не вернуться. Стало быть, Горц указывает на
необходимость перехода к гражданскому обществу нового ти-
па — «обществу после наемного труда», в котором люди име-
ли бы возможность свободно выбирать, работать ли им по
найму или пет, и если работать, то в каком объеме.
Книги Горца «Прощай, пролетариат» и «Дороги в рай»
нарочито «утопичны». В них используется типичный для
утопических произведений прием изображения будущего,
коренным образом отличающегося от настоящего, и это до-
стигается путем выдвижения гиперболизированных доводов
в качестве критериев, по которым измеряется и оценивается
несовершенство настоящего. Как я покажу далее, представ-
ленная в этих книгах картина будущего, кроме того, схема-
тична и неточна, что также свидетельствует об ее утопичес-
ком характере. Едва ли не каждый утопический остров оку-
тан туманом; подобно им, утопическому социализму Горца
недостает ясности и определенности. Горц поэтому и не пре-
тендует на то, что дал ответы на все поднятые в его книгах во-
144
просы. Он скорее намерен развернуть атаку, по его словам, на
распространенную, особенно в социалистической традиции,
ностальгическую и закоснелую верность идее «восстановле-
ния» полной занятости. Пять тем, поднятых утопическим со-
циализмом Горца, имеют особенно важное значение для де-
мократической теории гражданского общества и государства.
1. Согласно Горцу, политические программы, опирающи-
еся иа идею поддержания или восстановления государства
всеобщего благоденствия в целях обеспечения полной заня-
тости, сейчас уже исчерпали свои возможности. На наших
глазах рождается общество, основанное на массовой безрабо-
тице; наемный труд упраздняется благодаря широкому внед-
рению на рабочих местах систем микроэлектроники. Незави-
симые экономические прогнозы развития всех ведущих
индустриальных стран Западной Европы, утверждает Горц,
показывают, что в ближайшее десятилетне автоматизация
(«роботизация») приведет к ликвидации до 4-5 миллионов
рабочих мест с полным рабочим днем. Если не произойдет
резкого сокращения рабочей недели наряду с радикальными
изменениями форм и целей производительной деятельности,
то уровень безработицы в 30-50 % к концу столетия не пока-
жется таким уж невероятным.
Горц мог бы существенно усилить своп доводы против
полной занятости мужского населения, проанализировав
и другие, нстсхнологические, факторы, ответственные за ны-
нешнее обострение проблемы безработицы. Например, он не
принимает во внимание решающую роль изменений в меж-
дународной валютной и торговой системах, возникновение
нового международного разделения труда, а также политиче-
ские проблемы и социальные конфликты, порожденные го
сударством всеобщего благоденствия; не учитывает он и ве-
роятность дальнейшего повышения предложения на рынке
труда в результате действия демографических и социальных
факторов (таких как резкое увеличение рождаемости в конце
50-х — начале 60-х годов и возвращение все большего числа
женщин к работе в течение полного или неполного рабочего
дня)11. Вместо этого Горц подчеркивает революционный ха-
145
I лава третья
рактер последствии автоматизации для государства всеобще-
го благоденствия, стремящегося обеспечить полную заня-
тость. И в производительном секторе экономики и в сфере
услуг возрастающее использование микроэлектроники боль-
ше не создает, но ликвидирует рабочие места. Эта новая тех-
нология вносит революционные изменения в средства произ-
водства как в материальной сфере производства товаров, так
и в нематериальной сфере услуг; во всех видах занятости
промышленных рабочих и служащих складывается ситуа-
ция, когда можно производить большее количество товаров
и услуг при меньших капиталовложениях, меныних затратах
сырья (особенно энергии) и наемного труда. Отсюда Гори де-
лает вывод, что общества наемного труда будут переживать
рост без увеличения занятости; нельзя ожидать, что стимули-
рование экономического роста (рефляция) посредством но-
вых инвестиции, как частных, так и государственных, сможет
создать большое число рабочих мест. Восстановление полной
занятости путем ускорения количественного экономического
роста больше не представляет собой осуществимую цель.
2. Нынешняя мощная волна стремительных технологи-
ческих изменений не только порождает массовую безработи-
цу. С точки зрения Горца, она также радикально изменяет со-
циоэкономическую классовую структуру обществ наемного
труда. Особенно это сказывается на рабочем движении, кото-
рое под давлением ускоряющихся технологических измене-
ний утрачивает свое былое единство. Дезинтеграции подвер-
гается не капиталистическая система, а рабочий класс, кото-
рый распадается на три отдельных слоя. Во-первых, имеется
аристократия в лице «постоянных рабочих». Стремясь со-
хранить свои рабочие места и противодействовать автомати-
зации, этот слой составляет главную опору профсоюзного
движения. Под угрозой успешного развития автоматизации
этот традиционный рабочий класс становится не более чем
привилегированным меньшинством, состоящим из тех, кто
имеет оплачиваемую работу в течение полного рабочего дня.
(В Великобритании, если сослаться на еще один показатель
в подтверждение слов Горца, более 4-х миллионов рабочих
146
мест было сокращено с середины 60-х годов в обраба-
тывающей промышленности — традиционном средоточии
этого слоя.) На политическую самоидентификацию этой
аристократии промышленного труда оказывает сильное вли-
яние ее приверженность наемному труду, и в этом смысле
она является дополнением или «точной копией» капитала,
группой, которая более нс способна стать проводником ко-
ренных социально-политических изменений. Второй соци-
альный слой, возникший из-за расслоения рабочего класса, —
это растущая масса постоянных безработных. Эту' группу
нельзя считать «резервной армией» в марксовском понима-
нии, ибо при сложившихся обстоятельствах невелика веро-
ятность того, что они когда-либо возвратятся на рынок труда.
У этой массы постоянных безработных очень мало пли прак-
тически нет шансов найти оплачиваемую работу. Тем самым
безработные становятся пленниками порочного и все расши-
ряющегося круга бедности и праздности; они не считают
жизнь на пособие по безработице отдыхом. Наконец, имеется
третий слой населения, состоящий из «временных рабочих»,
которые, по сути, оказываются «в ловушке» между постоян-
ными безработными и аристократией из постоянных рабо-
чих Этот слой временных рабочих в наши дни стремительно
растет13, и они выполняют самую неквалифицированную,
а порой и приносящую наименьшее удовлетворение работу.
Они не имеют гарантированной занятости и определенной
классовой принадлежности; они берутся за случайную и вре-
менную работу, работают по контракту и неполный рабочий
день. Этот слой рабочих нередко обладает более высокой
квалификацией, чем требует та работа, которую они находят;
неспособные отождествить себя с определенной «работой»,
они терпеливо выполняют различную оплачиваемую работу
лишь для того, чтобы заработать себе на жизнь. Горц отмеча-
ет, что в недалеком будущем многие рабочие места, занимае-
мые сегодня временными рабочими, будут сокращены в ре-
зультате автоматизации.
3. Для обозначения двух последних слоев — постоянных
безработных и временных рабочих — Горц использует тер-
147
ми» «не образующие класса не-работиики»*. Несмотря на их
сегодняшнюю неоднородность и неорганизованность, эти не
образующие класса не-работники, скорее всего, и есть те, кто
пришел на смену старому разлагающемуся рабочему движе-
нию, как наиболее сильный противник капиталистической
системы. Это произошло потому, что такие не образующие
класса не-работники обладают следующими социально-пси-
хологическими особенностями: (1) Они испытывают непри-
язнь к работе по найму. Они воспринимают работу по найму
как навязываемую извне обязанность, что, по мнению Горца,
и есть правильное отношение к ней. Мы являемся свидетеля-
ми завершающей стадии исчезновения с исторической сцены
рабочих, обладающих разносторонней квалификацией. Рабо-
та по найму больше не является личной деятельностью рабо-
чего; на фабрике или в учреждении, работа превратилась
в пассивную, запрограммированную деятельность, полно-
стью подчиненную машинам и машнноподобным организа-
циям, которые вытесняют любую возможность личной пнн-
• Букв. — «нс-класс пе-работппков» или «нелояльные не-работники». Здесь
речь идет о непринадлежности к рынку груда, к «нормальным» наемным
работникам. — Прим, перев. Термин «не образующие класса пс-работники» не-
удачен, поскольку создает ложное впечатление, будто бы постоянные безработ-
ные и временные работники не заняты никакими видами работ в домашнем хо-
зяйстве и в неофициальной экономике. Гори предполагает, что в обществах на-
емного труда «работа» является синонимом «работы по найму», забывая, таким
образом, что работа ио найму — это всего лишь одни, пусть и основной, вид ра-
боты. Неучст Горном неоплачиваемых форм работы (в частности, выполняемых
в домашнем хозяйстве u преимущественно женщинами) нередко толкает его
к не формулируемым в явном виде в его книгах сексистским выводам. (Напри-
мер, в «Дорогах в рай» он полностью игнорирует определяемый полом харак-
тер труда в эпоху полной мужской занятости, настаивая лишь па том, что
«больше ие может быть работы ио найму в течение полного рабочего дня для
всех, и опа ие может оставаться центром притяжения всей пашей жизни или
лаже центральным видом деятельности» (р 34).) Замалчивание им неоплачи-
ваемых форм работы, вместе с тем, толкает его к крайне романтизированным
описаниям жизни за пределами рынка труда (как это явствует из следующего
отрывка: «...неэкономические формы деятельности составляют самый костяк
жизни как гаковой. Опп охватывают собой все, что совершается по ради денег,
а из-за дружбы, любви, сострадания, заботы пли ради удовлетворения, наслаж-
дения и радости, извлекаемых из самой деятельности и се конечного результа-
та» (ibid., р. 48)
148
циативы. Нынешняя технологическая революция только ус-
коряет эту тенденцию к отчуждению и сокращению числа
квалифицированных рабочих. (2) В отличие от квалифици-
рованных рабочих эры промышленного капитализма, не об-
разующие класса не-работники не испытывают гордости за
ту работу, какую им приходится выполнять. Не осознают они
и той реальной или потенциальной силы, которую придает
рабочим наемный труд Поэтому они не стремятся к коллек-
тивному присвоению труда и его орудий; они просто не заин-
тересованы в рабочем контроле над производством или
в классово-ориентированной политике. Перед этими не обра-
зующими класса не-работниками не стоит задача обретения
свободы в системе наемного труда, для них куда важнее от-
каз от работы в пользу свободной деятельности вне рынка
труда. (3) Несмотря на то, что не образующие класса не-рабо-
тники представляют собой дезинтегрированную и смешан-
ную социальную группу, они, как правило, с недоверием
относятся к существующим институтам (таким как корпора-
ции, профсоюзы, политические партии и органы государст-
веннй власти) Они воспринимают всю существующую капи-
талистическую систему как нечто «внешнее, напоминающее
спектакль или шоу» У них нет единого Бога или религии,
и их явное отличие от рабочего движения 19 века состоит
в отсутствии у них понимания важности своей исторической
миссии.
С точки зрения Горца, благодаря этим вместе взятым
трем особенностям не образующие класса не-работники об-
ладают огромной потенциальной силой, способной преобра-
зовать существующую капиталистическую систему. Это не
означает недооценки политических трудностей, стоящих
перед этими не-работниками. Хотя их величайшая сила за-
ключена в нежелании ставить политические проблемы в тра-
диционном духе — например, они больше не проявляют при-
верженности идее работы по найму или полной занятости, —
однако в настоящее время они страдают от полного отсутст-
вия общественного и политического самосознания. До тех
пор, пока у них не сформируется такое самосознание — Горц
149
несомненно считает свои произведения вкладом в этот про-
цесс, — не образующие класса не-работники рискуют остать-
ся социально безвластной группой политических маргиналов.
4 Согласно Горцу, нынешний экономический кризис,
характеризующийся ускоренными темпами автоматизации,
безработицей и ростом численности обнищавших не образу-
ющих класса не-работников, ставит общества наемного труда
перед политическим выбором, имеющим первостепенную
важность. Он заключается в следующем: либо на смену обще-
ству всеобщего благоденствия, стремящемуся обеспечить
полную занятость, придет авторитарный государственно-
регулируемый капитализм («полуживой капитализм»),
при котором будут крайне редки рабочие места с полным ра-
бочим днем и большая часть населения, рассортированная по
группам, будет лишена власти благодаря разнообразным го-
сударственным программам, либо же на смену ему придет де-
мократическое посткапиталистпческое общество, которое на
справедливой основе сведет к минимуму общественно необ-
ходимые работы с тем, чтобы каждый член общества имел
максимальные возможности «свободно распоряжаться соб-
ственным временем». Горц не сомневается в том, что только
второй вариант желателен и осуществим в далекой перспек-
тиве. По его мнению, давно настало время возродить старое,
выдвинутое утопическим социализмом, требование (которое
современным профсоюзным движением во многом или забы-
то, или проигнорировано): меньше работать по найму, боль-
ше жить! Перспектива «общества после наемного труда» дол-
жна стать центральной в политике социалистов. Процитиру-
ем Горца: «Дайте нам возможность работать меньше, чтобы
работать всем и больше делать для себя в свободное время.
Общественно полезный труд, распределяемый между теми,
кто хочет и может работать, больше не будет, таким образом,
чьим-либо исключительным или главным видом деятельно-
сти. Взамен, основным занятием людей станет один или не-
сколько самостоятельно выбранных видов деятельности, вы-
полняемых не ради денег, а ради интереса, удовольствия или
пользы»'6.
150
Работа и процесс цивилизации
Требование «меньше работать» не подразумевает права
на «больший отдых». Горц отвергает призывы (выдвигавши-
еся, например, Лафаргом17) к предоставлению «большего
досуга»; он справедливо отмечает, что грандиозный рост
в послевоенные годы «индустрии развлечений» с ее манипу-
лятивными возможностями обесценивает антикапиталисти-
ческий и демократический потенциал подобных призывов.
Требование меньшей работы по найму подразумевает право
«больше жить», то есть право делать многое из того, что нель-
зя купить за деньги, и даже кое-что из того, что можно сего-
дня купить18. Политика «свободного времени», утверждает
Горц, должна быть направлена на создание демократическо-
го гражданского общества, над которым больше не довлели
бы императивы занятости, — иными словами, она должна
быть направлена на развитие сферы жизни, регулируемой не
институтами государственной власти и не капиталистичес-
кими корпорациями и профессиональными союзами, а сетью
самоуправляемых небольших институтов (таких как непат-
риархальные семьи, районные центры, ассоциации сельских
жителей, ремонтные мастерские и магазины «Сделай сам»,
производственные и потребительские кооперативы, библио-
теки, киностудии и студии звукозаписи), все члены которых
считают друг друга равноправными и в свободное время реа-
лизуют свои индивидуальные творческие способности.
5. Горц справедливо подчеркивает, что полицентричное
и самоуправляемое гражданское общество, обеспечивающее
максимально свободное использование времени, ни в коем
случае не могло бы обойтись без институтов государствен-
ной власти (таких как законодательные органы, гражданская
исполнительная власть, суды и полиция (см. главу 1)). Во-
преки мнению большинства предшествующих социалистов-
утопистов, известные нам институты централизованной го-
сударственной власти нельзя упразднить или каким-либо об-
разом обречь на вымирание. В обоснование этого «еретичес-
кого» воззрения Горц приводит четыре взаимно перекрываю-
щихся довода. Во-первых, невозможно раз и навсегда ликви-
дировать «общественно необходимые» работы (выполняс-
151
I лава третья
мые, скажем, водителями автобусов, инженерами, специали-
стами по компьютерной технике пли сборщиками мусора).
Горц вовсе не рисует будущего Кокейна*, где (как на одно-
именной картине Брейгеля) людям неведом страх нужды, им
не нужно работать, где все пребывают в праздности, где гото-
вая пища сама плывет людям в рот, а вино бьет ключом у них
под ногами. Это означает, что для справедливого распределе-
ния, продуктивного выполнения и эффективного и значи-
тельного сокращения «общественно необходимых» работ
(Горц предлагает сократить «общественно необходимые» ра-
боты до двух часов в день, десяти часов в неделю или пятнад-
цати недель в год) потребовалось бы планирование, для осу-
ществления которого были бы нужны координируемые из
центра институты государственной власти. Во-вторых, Горц
отмечает, что многие технические средства (такие как теле-
фоны, видеоаппаратура, велосипеды и компьютеры), предо-
ставляющие отдельным людям и группам возможность сво-
бодного существования в гражданском обществе, могли бы
производиться небольшими самоуправляемыми предприя-
тиями, оснащенными новейшими информационными техно-
логиями; однако, если окажется, что это неэффективно и со-
пряжено с большими затратами времени, указанные техниче-
ские средства было бы оправданно производить — в целях ра-
дикального сокращения времени, отводимого на «обществен-
но необходимые» работы, — на крупномасштабных и центра-
лизованно управляемых государственных предприятиях.
В-третьих, Горц подчеркивает, что социалисты, призываю-
щие (наряду с другими) к упразднению государства, мечтают
о невозможном; маловероятно, что конфликты между от-
дельными людьми или группами люден исчезнут, и поэтому
будущее социалистическое общество всегда будет нуждаться
в средствах разрешения конфликтов, а для этой функции ис-
ключительно подходят определенные виды институтов госу-
дарственной власти (например, суды). Более того, социали-
сты, призывающие к упразднению институтов государствен-
* В средневековых легендах сказочная страна изобилия п праздности. — Прим,
персе.
152
ной власти, почти всегда отстаивают «социалистическую мо-
раль» — настаивая на том, что каждый человек или группа
должны отождествлять себя со всем обществом в целом. Та-
кая мораль, справедливо отмечает Горц, несовместима с лич-
ной и групповой свободой и, более того, следование ей может
даже иметь тоталитарные последствия (см. главу 2). Нако-
нец, Горц указывает, что институты государственной власти
далеко не всегда подавляют свободу. Так, например, благода-
ря существованию полиции со строго определенными и по-
литически контролируемыми функциями, выполнение кото-
рых не обязательно должно быть связано — как это имеет ме-
сто сегодня — с постоянной службой в ее рядах, отдельным
индивидам не нужно усваивать топкости всей системы пра-
вопорядка. Сходным образом, благодаря существованию
правил дорожного движения, соблюдение которых обеспечи-
вается государством, удается избежать утомительных пере-
говоров между водителями автомашин на каждом перекрест-
ке. По мнению Горца, эти примеры доказывают, что опреде-
ленные институты государственной власти фактически спо-
собны предоставлять возможности в том смысле, что они
действительно способствуют осуществлению индивидами
и группами своей свободы в гражданском обществе.
За рамками утопии
Здесь мы лишь в кратком и обобщенном виде описали
предпринятую Горцом попытку возродить и популяризиро-
вать критику наемного труда, предложенную утопическим
социализмом. Пять перечисленных идей, тем не менее, дают
общее представление о его очень плодотворной и достаточно
обоснованной критике нынешнего политического консенсу-
са относительно необходимости восстановления полной за-
нятости.
Отметим, что центральное место в полемических доводах
Горца отведено идее разграничения гражданского общества
и государства. Разграничение гражданского общества (него-
153
сударственной сферы добровольного сотрудничества между
равноправными индивидами и группами, освобожденными
от «общественно необходимых» работ) и государства (сферы
иерархически организованных институтов принуждения, не-
обходимых для рациональной и эффективной координации
гражданского общества) имеет первостепенное значение для
определения, данного Горцом социализму. Столь же важным
для его видения социализма является, следовательно, и раз-
личие между «самостоятельно выбираемой» деятельностью
в гражданском обществе (Горц предпочитает не называть эту
деятельность работой) и принудительной (если она не опла-
чивается) работой в государственном секторе. Исходя из этих
двух различений, Горц подчеркивает, что социализм вовсе не
равнозначен (как считали Оуэн, Фурье, Лафарг и многие со-
циалисты 19 века) гармоничному сотрудничеству в обществе
без правительства, закона и полиции. А в противовес неокон-
серваторам Горц настаивает на том, что социализм не равно-
значен режимам советского типа, которые подавляют граж-
данское общество посредством государственной бюрократии,
канцелярщины, партийной пропаганды, тайной полиции,
централизованного планирования и принудительного труда.
Наоборот, по мнению Горца, социализм означает такой тип си-
стемы, при котором общественно необходимые работы сведены
к минимуму и равномерно распределяются между гражданами,
так что государственный сектор является минимальным, а сфе-
ра гражданского общества — максимально большой. Социа-
лизм будет основываться на новом типе гражданского общест-
ва, который придет на смену обществам наемного труда и при
котором отдельные граждане будут пользоваться максималь-
ным свободным временем, а также, благодаря периодическому
участию в политической жизни общества, будут определять об-
щие принципы и рычаги системы централизованного госу-
дарственного планирования, необходимого для сохранения
и свободного развития гражданского общества.
Как становится очевидным из этого краткого рассмотре-
ния, в представлении Горца о будущей социалистической си-
стеме есть ряд пробелов и сомнительных положений. Преж-
154
ruvumu процесс цилизиц и
де всего, вызывает беспокойство склонность Горца игнориро-
вать необходимость большей политической демократии.
Из его анализа остается неясным, каким образом вступаю-
щие в добровольное сотрудничество индивиды и группы
гражданского общества смогут доводить свои требования до
государства или защищать себя от его власти. Горц опирает-
ся на произвольно выбранное допущение, которое подверга-
ется критике в настоящих очерках и согласно которому ин-
ституты государственной власти представляют собой всего
лишь бюрократическую машину и поэтому, как таковые, не-
избежно развиваются аномально. С этой проблемой связа-
но — будучи ее оборотной стороной — откровенно упрощен-
ное изображение Горцом экономических механизмов демо-
кратического гражданского общества. Теория социалистиче-
ского гражданского общества — здесь моя позиция резко рас-
ходится с легковесными построениями Арато и Коэна —
должна уделять больше внимания принципам организации
производства, обмена и потребления*. Горц справедливо
подчеркивает, что для достижения свободы и равенства всех
граждан необходимо упразднение монопольной власти наем-
ного труда (к, следовательно, власти частного капитала) над
гражданским обществом. Вместе с тем, для замены обществ
наемного труда новым типом общества, обеспечиваемым го-
* В своей новейшей трактовке гражданского общества Арато и Коэн (Arato А.,
Cohen J.L. Civil Society and Social Theory. New York, 1986, рукопись) во многом
опираются па Хабермаса. Они проводят различие между логикой политической
и экономической систем, регулируемых исполнительной властью и деньгами,
и логикой, па которой (потенциально) основывается гражданское общество,
или жизненный мир, — логикой солидарности и коммуникации. В вопросах про-
изводства, обмена и потребления такая точка зрения порождает две теоретичес-
кие проблемы. Во-первых, гражданское общество при столь узком его определе-
нии оказывается экономически пассивным и лишенным каких-либо ресурсов
собственности, что не позволит ему отстаивать н усиливать свою власть. Во-вто-
рых, гражданское общество — царство (потенциальной) свободы - рассматрива-
ется ими как нечто позитивное, тогда как экономика неявно оценивается как не-
что негативное, как царство необходимости, в котором всем заправляют деньги
(ср. с точкой зрения неоконсерваторов). Материальные условия жизни в граждан-
ском обществе низводятся до уровня простых средств достижения целей, стоящих
перед гражданским обществом, — подобно тому, как классическое понятие граж-
данского общества предполагало забвение и несвободу домочадцев (oikos).
155
Глава третья
сударством, необходимо плюралистическое сосуществование
различных типов экономической деятельности, осуществля-
емых разветвленной сетью семей, отдельных индивидов,
мелких частных предприятий, кооперативов и крупномас-
штабных национализированных предприятий, координация
которых достигается через четко определенные секторы доб-
ровольного сотрудничества плюс бартерный обмен плюс ры-
ночные механизмы плюс государственное регулирование, —
однако этот аспект остается непроясненным у Горца19.
Помимо указанных есть и другие недостатки. Одна из та-
ких трудностей связана с неявно принимаемым Горцом допу-
щением о том, что социализм можно было бы построить в ус-
ловиях отдельной страны, хотя очевидно, что новое междуна-
родное разделение труда, изменения во всемирных валютной
и торговой системах, а также стратегии сверхдержав в сово-
купности представляют серьезные преграды на пути перехо-
да любой отдельной страны к социализму, как его понимает
Горц. Другая трудность связана с убеждением Горца (кото-
рое разделяет и Браверман, о чем свидетельствует его знаме-
нитая теория деградации труда в 20 веке-'0), что наемный труд
уже превратился в пассивную п бессмысленную деятельность,
запрограммированную сверху: более того, он сохранит этот ха-
рактер и в управляемом государством секторе «общественно
необходимою» производства будущего социалистического об-
щества, поскочьку этим обеспечивается производительность
и эффективность. Такой взгляд явно преувеличивает мас-
штабы сокращения числа квалифицированных рабочих, без-
властия рабочих и утраты ими мотивации к труду в нынеш-
них обществах наемного труда”. Но что более важно, здесь
недооценивается тот факт, чго рациональное осуществление
будущего государственного планирования «общественно не-
обходимого» производства невозможно без активной демо-
кратии на рабочих местах*.
* Организации с крайне высоким уровнем автоматизации именно такого
рода организации предусматривает Горн для снедения к минимуму суммарного
количества обществе и но необходимых работ часто представляют собой систе-
мы с высокой степенью риска, которые не могут функционировать в автомат и
156
РаОопю и процесс цивилизации
Рассмотрение Горцом стратегий перехода к будущей
социалистической системе страдает, кроме того, некоторой
неопределенностью. Горц нс рисует подробной картины дви-
жения из настоящего в будущее. В согласии со своим утопи-
ческим стилем мышления он постоянно подчеркивает, что
мы не должны бояться ставить вопросы о нынешнем обостре-
нии проблем безработицы, хотя па них не так-то просто отве-
тить Горц справедливо отмечает, что нередко сегодняшняя
реальность вчера была утопией, а то, что будет реальностью
завтра, сегодня кажется утопией. В этом смысле его собст-
венная утопия — это намеренный вызов: он ставит под сомне-
ние и опровергает кажущийся «естественным» идеал полной
занятости для того, чтобы дать толчок общественной дискус-
сии о будущем наемного труда.
На мой взгляд, в утопизме Горца заключена главная сила
его произведений. По сути, его утопизм — это «реалистич-
ные» рассуждения о безработице и наемном труде, которые
в настоящее время оказались нереалистичными. Поэтому
Горц прав, указывая на необходимость выдвижения смелых
и дерзких политических требований, которые прольют свет
на наше нынешнее положение в покажут, насколько закосне-
лыми являются и преобладающая в западноевропейских
странах государственная политика, и предлагаемые проекты
по преодолению нынешнего критического положения с без-
ческом режиме, то есть без активного вмешательства человека. Чтобы не допу-
стить неожиданных и опасных сбоев в их функционировании (которые имели
место, к примеру, в Чернобыле и на Трехмилыюм острове), гребуется квалифи-
кация человека, его способность к импровизации и выработке коллективных
оценок Кроме тою в своей работе новейшие автоматические системы (такие
как роботы и компьютеры) часто порождают неструктурированные и не имею-
щие предусмотренного решения проблемы которые могут бы ть решены только
темп, кто работаете этими системами. Наконец, замечательная «гибкость» этих
новых технологий, позволяющая изменять как процесс труда, так и тип произ-
водимой продукции может быть максимально использована только благодаря
коллективным решениям, принимаемым людьми перед началом производства.
Дальнейшее обсуждение этих вопросов см. в. Perrow Ch. Norma! Accidents.
Living with High Risk Technologies New York. 1984, Hirschhorn I. Beyond
Mechanization: Work and Technology in a Post Industrial Age. London. 1984:
Cooley M. Architect or Bee? The Iluman/Technology Relationship. Slough 1983
157
i JlCLtlU IliptTIIIOJl
работпцей, насколько глубоки их корни в том процессе циви-
лизации, который происходил в начале эпохи модерна. Тем
не менее, доводы Горца вызывают множество вопросов отно-
сительно социально-политической стратегии, то есть соци-
альных и политических средств достижения намеченной им
цели — охраняемого государством гражданского общества,
над которым больше не тяготеют императивы наемного тру-
да. Среди наиболее важных вопросов стратегии можно выде-
лить три группы, дающие представление о том, какого рода
трудности предстоит преодолеть демократам в борьбе за со-
кращение и перераспределение наемного труда
1. Действительно ли неприязнь «не образующих класса
не-работников» к наемному труду столь велика, как утверж-
дает Горц, и могут ли они выступать согласованным социаль-
ным движением в защиту свободного времени? Судя по про-
шлому опыту, маловероятно, что не образующие класса
не-работники смогут сформировать общее политическое са-
мосознание, как предсказывает Горц. Скорее, верно обратное:
безработица оказывает прежде всего деполитизпрующее
и унижающее воздействие на тех, кто испытал ее на себе. Это
было очевидным уроком 1930-х годов. Согласно объяснению
Мидлмаса, в это десятилетие безработным было крайне труд-
но оставаться членами каких-либо общественных или поли-
тических организаций, в рядах которых они могли бы выра-
жать и отстаивать своп интересы: «Потеря рабочего места
или союза как некоего центра деятельности, чувство апатии,
дезориентация, недоедание в сочетании с низким уровнем
политического образования, географической разобщенно-
стью и противоречиями между различными слоями безра-
ботных — все это препятствовало формированию массового
движения снизу»72.
Мало что изменилось с тех пор. Психическая травма из-
за ощущения себя безработным, убеждение в том, что работа
но найму является одним из главных способов выживания
и что, следовательно, быть выброшенным в ряды безработ-
ных унизительно для самого существования человека, нику-
да не исчезли. Последствия утраты работы часто глубоко пн-
158
дивидуальны, но они никоим образом не ограничиваются
трудностями, связанными с резким уменьшением дохода
и покупательной способности. Несомненно, сегодня, как
и в 1930-е годы, травмирующие последствия вынужденного
безработного состояния крайне разнообразны и зависят от
таких факторов, как пол, предшествующий род занятий, уро-
вень безработицы в данной географической области, а также
наличие или отсутствие на данный момент оплачиваемой ра-
боты у других членов семьи. Даже когда эти факторы прини-
маются в расчет, все равно безработные нередко ощущают се-
бя пассажирами летящего лайнера, у которого отсутствуют
шасси для посадки. Остро переживаемое потрясение, паника,
чувство отрезанности от мира, стыд, вялость, депрессия
и просто страх не свести концы с концами, по имеющимся
данным, широко распространены среди безработных. Кроме
того, у них наблюдается усиление различных телесных недо-
моганий, таких как повышенное давление, астма, головные
боли и нервозность. Дети же безработных особенно часто
страдают от нерегулярного питания и плохого сна, а их пове-
дение вызывает беспокойство.
«Не образующие класса не-работникн» обычно ощущают
себя униженными и оскорбленными. Они оказываются
в изоляции, на какое-то время их бросают на произвол судь-
бы профсоюзы, главные политические партии и работающее
большинство. Нет ничего удивительного в том, что при таких
обстоятельствах у этих пе-работников развивается вовсе не
неприязнь к работе, а страстное желание иметь оплачивае-
мую работу. Горц отметает эти препятствия в надежде, что не
образующие класса пе-работники сами преодолеют свою соб-
ственную беспомощность. Стало быть, он нс способен при-
знать необходимость выработки стратегии солидарности
между безработными, профсоюзами и нацеленными на ре-
формы политическими партиями в гражданском обществе.
Вместо этого Горц обращается к весьма спорной (марксист-
ской) идее единого революционного класса, идущего сегодня
юдолью слез к райским вершинам свободы. Принимая во
внимание глубокие различия между временными рабочими
159
л постоянными безработными, следует отвергнуть идею Гор-
ца о том, что в настоящее время формируется единый рево-
люционный субъект. Перспективы появления общества, где
людям предоставлялось бы больше свободного времени,
обусловливаются не теоретическими допущениями о (потен-
циально) однородном политическом субъекте, а развитием
на практике солидарности между не образующими класса не-
работппками и разнообразными группами, существующими
в рамках гражданского общества и государства. Солидар-
ность тех, кто выступает за свободу от наемного труда, не мо-
жет опираться на приписываемые разным группам общие ин-
тересы (как это имеет место в теории Горца). Начало солидар-
ности должен положить трудный политический вопрос о том,
как строить сотрудничество разных социальных групп — без-
работных, работающих неполный день, участников социаль-
ных движений и членов левых политических партий, которые
бы при этом уважали право каждого на свое собственное мне-
ние. Солидарность в таком понимании не предполагала бы
некоего обязательного для всех участников «общего интере-
са». Наоборот, она основывалась бы на общем осознании раз-
ными социальными и политическими группами того, что
массовая безработица в равной мере наносит ущерб их инте-
ресам, что возврат к полной занятости невозможен и поэтому
существенно важно сокращение и справедливое перераспре-
деление наемного труда.
Формирование такой солидарности будет делом непро-
стым. В Западной Европе крупные политические партии,
в том числе и левые, сохраняют глубокую приверженность
этосу полной занятости. Кроме того, политика свободного
времени, по понятным причинам, очень медленно находит
признание среди профсоюзов. В условиях деиндустриализа-
ции и сокращения (или появления новых типов) инвестиций
профсоюзам нелегко настаивать на требованиях сокращения
и перераспределения наемного труда. Например, если фир-
мы закрываются или перемещаются в другие страны, воинст-
венные выступления профсоюзов с большей вероятностью
будут способствовать, нежели препятствовать, сокращению
160
капиталовложений. Наметившийся переход к «росту без уве-
личения занятости» благодаря очень капиталоемким инве-
стициям также подрывает влияние профсоюзов, которым
с трудом удается гарантировать занятость своим оставшимся
членам, не говоря уже о поддержке безработных и работаю-
щих неполный день. За последние примерно пять лет в проф-
союзах Великобритании и ряда других западноевропейских
стран четко наметилась тенденция поддерживать среднюю
тридцатипятичасовую рабочую неделю; проекты введения
тридцатидвухчасовой недели (например, «широкая страте-
гия» Национального союза работников связи в Великобрита-
нии) также получают все большее распространение в перего-
ворах о размере заработной платы. Это наводит на мысль, что
слой «постоянных рабочих» не всецело предан наемному
труду, как полагает Горц, однако путь к более радикальной
позиции в вопросе сокращения и перераспределения наемно-
го труда — скажем, переход к требованию максимальной
двадцатичетырехчасовой или трехдневной рабочей недели —
предстоит еще долгий, хотя это составляет существенное ус-
ловие для разработки реальной и общей для всех политики
свободного времени.
2. Отсюда напрямую вытекают вопросы стратегии второ-
го типа, связанные с представлением Горца о социализме.
При условии желательности требования «Меньше работать,
больше жить», какие виды стратегий, нацеленных на сокра-
щение и перераспределение наемного труда, могли бы способ-
ствовать претворению этого требования в жизнь в интере-
сах всех людей? В рассмотрении Горцом сокращения наемно-
го труда поражает отсутствие ясности в вопросе этих кон-
кретных стратегий. Это достойно сожаления, ибо серьезные
затруднения возникают при разработке реальной политики,
гарантирующей тем, кто способен и готов заниматься наем-
ным трудом, право на такой труд, пусть и менее продолжи-
тельный по времени, — с тем чтобы наемный труд и связан-
ные с ним преимущества были более справедливо распределе-
ны в гражданском обществе. Имеется несколько возможных
типов таких стратегий. Главные из них кратко изложены ни-
161
же. Каждая стратегия имеет свои трудности, однако в зависи-
мости от места и времени ее применения эти трудности мож-
но уменьшить или компенсировать благодаря комбинирован-
ному использованию двух или нескольких таких стратегий.
(а) Сокращение основного времени рабочей недели. В ряде
обществ наемного труда профсоюзы отдают приоритет обыч-
ной тридцатипятичасовой рабочей неделе. Некоторые проф-
союзы уже выступают с требованием даже более короткой
рабочей недели: так, например, Британский национальный
союз банковских служащих, добившись тридцатипятичасо-
воп рабочей недели, выдвигает требование двадцативосьми-
часовоп или четырехдневной рабочей недели. Оценки коли-
чества рабочих мест, высвобождаемых или создаваемых бла-
годаря введению более короткой рабочей недели, очень
разнятся. Так, согласно модели, разработанной Немецким
институтом экономических исследований в Берлине, повсе-
местное сокращение рабочей недели на пять часов могло бы
за пять лет создать в Западной Германии около одного мил-
лиона новых рабочих MecT2J. Другие оспаривают эту оценку,
ссылаясь на катастрофически провалившуюся попытку пра-
вительства Миттерана во Франции законодательным путем
провести сокращение рабочего дня в целях хотя бы кратко-
временного снижения темпов роста массовой безработицы2,1.
Независимо от того, какая из этих оценок является правиль-
ной, очевидно, что одно только сокращение основного време-
ни рабочей недели не позволит быстро преодолеть безрабо-
тицу. Кроме того, есть основания сомневаться даже в том, что
работодатели будут создавать рабочие места с неполным ра-
бочим днем в целях возмещения сокращения рабочего време-
ни; скорее, они постараются компенсировать свои потребно-
сти в рабочей силе за счет автоматизации или же попробуют
возместить сокращение продолжительности рабочего време-
ни за счет увеличения производительности труда. В про-
шлом же сокращение оплачиваемого рабочего времени ча
стично возмещалось благодаря попыткам работодателей
увеличивать сверхурочное рабочее время. Это безусловно
привело бы к снижению производительности труда.
162
(б) Сокращение сверхурочного рабочего времени. Справед-
ливое предоставление всем возможности не заниматься на-
емным трудом со всей очевидностью предполагает сущест-
венное сокращение сверхурочного рабочего времени Многие
наемные рабочие, особенно те, которые занимаются физиче-
ским трудом или же трудом в сфере обслуживания, все еще
работают долгие часы на рынке труда. Выборочные исследо-
вания, проведенные в 1977 г. в странах Общего рынка, пока-
зали, что средняя рабочая неделя для мужчин, занятых
в сельском хозяйстве, достигала пятидесяти часов в неделю
в Великобритании и сорока пяти часов в семи других стра-
нах. В промышленном производстве она превышала сорок
два часа в трех странах, в том числе и Великобритании.
В сфере услуг рабочая неделя достигала сорока трех часов во
Франции и сорока двух часов в двух других странах23.
Если бы время, затрачиваемое на сверхурочную работу',
можно было распределить на новые рабочие места с полным
рабочим днем и если бы работодателей можно было заста-
вить нанять иа эти рабочие места люден, то значительное
число безработных получили бы работу. Однако попытки
воспрепятствовать использованию сверхурочного времени
наталкиваются на значительные трудности. Работодатели
обычно сопротивляются попыткам сократить сверхурочное
рабочее время, объясняя это тем, что это увеличивает их за-
траты на найм и обучение новых работников. Кроме того,
сверхурочная работа составляет важную часть недельного за-
работка многих людей, занятых в низкооплачиваемых отрас-
лях, и любая попытка принудительным путем сократить
сверхурочное рабочее время серьезно скажется на таких
рабочих. При нынешнем положении дел мало кто из ра-
ботников, занятых полный рабочий день, был бы готов ли-
шиться постоянного приработка, получаемого за сверхуроч-
ную работу, ради предоставления оплачиваемой работы без-
работным — разве что будет пропорционально увеличена их
основная заработная плата.
(в) Добровольная занятость неполный рабочий день. Доля
работников, занятых полный рабочий день и заинтересован-
163
ных в сокращении рабочего дня, гораздо больше, чем приня-
то считать. Согласно ряду исследований, проведенных
в 1970-х годах, большинство занятых полный рабочий день
предпочли бы меньше работать на рынке труда, даже если
при этом они зарабатывали бы меньше. Как показывают са-
мые последние исследования в Западной Европе, этот вывод
все еще остается в силе, несмотря на снижение темпов роста
заработной платы в последнее десятилетие и соответствую-
щий рост числа работников, предпочитающих иметь более
высокую заработную плату. Многие исследования свидетель-
ствуют о том, что большинство людей хотят иметь оплачива-
емую работу и зарабатывать больше, однако до определенно-
го предела — пока работа не начинает «вытеснять» из их жиз-
ни любую другую деятельность в гражданском обществе26.
Многие рабочие хотели бы работать, скажем, на пять-
шесть часов меньше в неделю, но не желают сокращать свою
рабочую неделю с сорока часов до двадцати. Если бы это же-
лание перейти к неполной занятости можно было удовлетво-
рить (предпочтительней без соответствующего сокращения
заработной платы), это, возможно, умеренным образом ска-
залось бы на общих показателях безработицы. Однако рабо-
тодатели с неохотой нанимают новых работников по той при-
чине, что это якобы требует затрат на их обучение. Кроме то-
го, профсоюзы очень скептически относятся к идее заключе-
ния трудовых соглашений в случае добровольной неполной
занятости. Их справедливое недоверие вызвано тем, что ча-
сто работа неполный день не является гарантированной, что
в настоящее время идет процесс интенсификации труда (на-
пример, за счет увеличения нормы выработки) и что занятые
неполный рабочий день обычно подвергаются дискримина-
ции, когда речь заходит о повышении по службе и правах па
получение помощи, пособия и т. д. Кроме того, прос]х?оюзы
склонны считать, что рабочие, занятые неполный день, нс бу-
дут поддерживать коллективную профсоюзную политику,
например, не будут участвовать в забастовках, когда это бу-
дет необходимо. Отсюда многие профсоюзы делают заключе-
ние, что добровольная неполная занятость подрывает проф-
164
союзную солидарность и играет на руку работодателям, одна-
ко есть все основания считать этот вывод поспешным. Проф-
союзы еще только начинают выяснять, как можно дополнить
их коллективные стратегии активным отстаиванием интере-
сов растущего числа работающих неполный день (среди ко-
торых большинство женщины) и выдвижением требований
предоставления каждому занятому полный рабочий день
возможности работать неполный день без какого-либо ущем-
ления его прав или перспектив продвижения по службе.
(г) Ранний добровольный выход на пенсию. Среди мер по
количественному сокращению рынка труда альтернативой
изменению продолжительности рабочей недели могло бы
стать, например, значительное снижение возраста (добро-
вольного) выхода на пенсию. Борьба за то, чтобы завершать
трудовую деятельность в более молодом возрасте, когда воз-
можна более содержательная жизнь, — вместо простого (или
вынужденного из-за сокращения) «ухода на пенсию» — мо-
жет привести к созданию новых рабочих мест. Однако затра-
ты на подобную стратегию весьма велики, не только из-за
увеличения объема пенсионных выплат, но и из-за возмож-
ного снижения налоговых отчислений в государственный
бюджет и взносов в фонд социального страхования. Кроме
того, многие рабочие и служащие, учитывая нынешний раз-
мер пенсионного пособия, весьма неохотно выходят на пен-
сию, предпочитая оставаться на рынке труда и получать
больший доход. Однако, если бы альтернативные формы са-
мостоятельно выбираемой работы вне рынка труда стали бо-
лее привлекательными, то люди, возможно, с большей охо-
той выходили бы на пенсию раньше.
Если принять во внимание трудности, упомянутые в дан-
ном перечне возможных стратегий, становится ясно, что об-
щая эффективная и справедливая стратегия по сокращению
рабочего времени предполагает необходимость комбиниро-
ванного использования этих частных стратегий с учетом мест-
ных условий. Кроме того, необходимо найти способы коор-
динированного применения этих стратегий на конкретном
заводе, в конкретном учреждении, на местном, региональном
165
и даже международном уровне, используя для этого государст-
венные реформы сверху и радикальные социальные инициа-
тивы снизу. Это позволило бы воспрепятствовать дальнейше-
му углублению имеющихся сегодня серьезных различий в ус-
ловиях труда и, возможно, даже повернуть этот процесс
вспять. Это также способствовало бы противодействию реак-
ционным инициативам консервативных политиков и работо-
дателей, которые все больше стараются выдать так называемое
«гибкое» распределение рабочих часов, то есть формы «добро-
вольной» неполной занятости, которые на деле низкооплачи-
ваемы и часто принудительны, — за частное решение обшей
проблемы справедливого сокращения рабочего времени.
3. Наконец, не предполагает ли представление Горца об
«обществе после наемного труда» необходимость стратегии
перехода, гарантирующей выплату всем взрослым гражданам
социального пособия? Если это так, то не имеется ли серьез-
ных политических препятствий на пути популяризации и ус-
пешного внедрения в практику такого гражданского пособия?
Есть все основания полагать, что популяризация и введение
гарантированного социального пособия представляет собой
одно из наиболее важных условий успешного проведения по-
литики сокращения и перераспределения наемного труда,
хотя Горц не уделяет достаточного внимания этому социаль-
ному пособию, равно как и препятствиям на пути его приня-
тия. Основной принцип выплаты гражданского пособия,
впервые сформулированный в Европе в 1920-е годы и воз-
рожденный в 1960-е, очень прост: государство выплачивает
каждому взрослому гражданину недельную или месячную
субсидию в размере прожиточного минимума при одном-
единственном условии — подтвержденном статусе граждани-
на. Если допустить, что наемный труд нельзя будет
полностью упразднить (как это часто предполагает Горц),
то у граждан, желающих получать дополнительный доход,
работая по найму, будет такая возможность, хотя этот зарабо-
ток будет облагаться налогом; те же, кто не пригоден для ра-
боты по найму, например престарелые больные люди или
люди, имеющие призвание к другим видам деятельности, по-
166
лучили бы право на дополнительные выплаты с тем, чтобы не
происходило отставания их доходов от доходов сограждан.
Затраты на обслуживание системы гражданских пособий по-
крывались бы единым налогом на доходы, обеспечиваемые
работой по найму, и/или на прибыли работодателей, получа-
емые за счет стремительного повышения производительно-
сти труда и за счет нынешнего мощного экономического ро-
ста, не сопровождающегося увеличением занятости. Сбором
налогов и их перераспределением в виде пособий гражданам
ведал бы единый государственный орган. Поскольку на сме-
ну нынешней неразберихе в выплате государственных посо-
бий (например пособий по безработице и социальному обес-
печению, стипендий студентам и детских пособий) и в пре-
доставлении налоговых скидок пришла бы единая компьюте-
ризованная система, в которой все выплаты и скидки были
бы сведены воедино, это в результате дало бы значительное
снижение административных расходов.
Вопреки распространенному мнению, система граждан-
ских пособий вовсе не будет иметь регрессивных последст-
вии для общества. Наоборот, эта система гарантировала бы
каждому гражданину право не работать по найму и в то же
время обеспечивала бы наиболее равномерное распределение
между гражданами материальных ценностей, создаваемых
всем гражданским обществом. Обеспеченных достаточным
социальным пособием людей ничто не вынуждало бы прода-
вать свою способность к труду на рынке; право на доход
(и, следовательно, на выбор собственного образа жизни) со-
вершенно ие зависело бы от наличия у человека работы.
У людей появилась бы возможность выбирать, сколько вре-
мени им тратить на работу по найму, а сколько — на любую
другую деятельность в гражданском обществе, включая рабо-
ту по дому и в неофициальной экономике, охватывающей со-
бой индивидуальные формы деятельности (такие как работа
слесарем пли свободное сочинительство), небольшие част-
ные предприятия (например, рестораны) и кооперативы. Га-
рантированное пособие гражданину фактически уменьшило
бы возможности недемократического надзора со стороны чи-
167
новников государства всеобщего благоденствия над многими
претендентами на пособия: все имели бы право на граждан-
ское пособие независимо от рода занятий и социального ста-
туса. Вместе с тем, гарантированное пособие для всех факти-
чески положило бы конец нынешней системе «семейного за-
работка» (когда мужчина в глазах государства и частных ра-
ботодателей является единственным «кормильцем» в семье),
равно как и материальной зависимости женщин от мужчин
в семье. Впервые за всю эпоху модерна ко всем женщинам ста-
ли бы относиться как к равноправным с мужчинами членам
гражданского общества. Гражданское пособие, на которое
имели бы право все женщины независимо от их семейного
положения, автоматически предоставляло бы им возмож-
ность покончить с их нынешней финансовой зависимостью
от мужчин и с гораздо большей свободой выбирать между оп-
лачиваемыми и неоплачиваемыми видами деятельности.
В работе «Дороги в рай» и последующих статьях Горц
впервые обращается к вопросу о необходимости гарантиро-
ванного дохода, обеспечивающего существование. Будучи
связанным с требованием сокращения и перераспределения
наемного труда, гарантированное гражданское пособие, пра-
вильно отмечает Горц, могло бы значительно увеличить сво-
боду выбора каждым человеком своего образа жизни в граж-
данском обществе. Однако Горц не учитывает очень серьез-
ные стратегические моменты, препятствующие принятию
принципа гражданского пособия, особенно в кругах частного
капитала, среди профсоюзов и социалистических политичес-
ких партий. Капиталисты скорее всего будут протестовать
против повышения налогов и вряд ли захотят перестать
ощущать себя теми немногими избранными, кто, не работая,
получает внушительный доход. Поэтому они могут организо-
вать политически мотивированный бойкот от лица капитала,
однако подобного рода противодействие можно заранее
предвидеть и нейтрализовать посредством введения ограни-
чений на свободное движение финансового капитала, предо-
ставления значительных налоговых скидок на новые инве-
стиции и с помощью других проектов. Социалистические по-
168
литические партии в настоящее время очень негативно отно-
сятся к этому принципу, что отчасти является простой реак-
цией на его поддержку со стороны антисоциалистов, в осо-
бенности неоконсерваторов27. Отчасти же причина этого ко-
ренится в неспособности сторонников введения гражданско-
го пособия открыто отстаивать важность и осуществимость
определенных краткосрочных мер (таких как предоставле-
ние любому из родителей отпуска по уходу за ребенком или
программа творческих отпусков), которые могли бы подгото-
вить почву для широкой общественной поддержки принципа
гражданских пособий28. Имеются также и другие серьезные
возражения против этого принципа, выдвигаемые, в частно-
сти, профсоюзами. При высоком уровне безработицы и в ус-
ловиях углубляющейся «дуалпзации» обществ наемного тру-
да профсоюзы государственного сектора без особого энтузи-
азма встречают предложения относительно гражданского по-
собия, введение которого неизбежно привело бы к ликвида-
ции рабочих мест в государственных учреждениях социаль-
ного обеспечения. Профсоюзы частного сектора также при-
нимают в штыки предложения по поводу гражданского посо-
бия на том основании, что оно уменьшит возможности проф-
союзов отстаивать интересы своих членов в их борьбе за су-
ществование. По мнению этих профсоюзов, если бы все
граждане имели право на доход в размере прожиточного ми-
нимума, тогда заключение коллективных договоров неиз-
бежно свелось бы к вопросу о дополнительном доходе, свя-
занном с работой по найму, и тем самым к нынешним труд-
ностям, с которыми сталкиваются профсоюзы в борьбе за
сохранение единства и привлечение новых членов, приба-
вилась бы еще одна.
Вполне понятное неприятие идеи гражданского пособия
профсоюзами и политическими партиями оказывается серь-
езной проблемой для Горца. Есть доля иронии в том, что се-
годня рабочее движение твердо отстаивает оплачиваемую ра-
боту в полный рабочий день, тогда как в 19 веке, проводя
кампании за введение дня отдыха, десятичасовой рабочий
день и запрещение детского труда, большинство участников
169
----------------------uiava третья
рабочего движения боролись против наемного труда. Поэто-
му указанная проблема будет разрешена и преодолена на
практике только в том случае, если демократические силы
в гражданском обществе и государстве смогут выработать
творческие стратегии обеспечения солидарности среди име-
ющих работу, безработных и работающих неполный день29.
После полной занятости
Указанные вопросы и проблемы стратегии, поставленные
теорией Горца, не получают решения в его произведениях.
Как откровенный утопист, Горц вправе не искать оправданий
этим недостаткам и пробелам в вопросах стратегии. Вместе
с тем, приверженность смелым предположениям составляет
и самую сильную сторону его доводов против обязательной
занятости и одновременно главный источник их слабости.
Раньше или позже — лучше раньше, чем позже, — демократы,
предвидящие будущее освобождение гражданского общества
от власти наемного труда, окажутся перед необходимостью
решить трудный политический вопрос: каким образом это
предвидение воплотить в жизнь? Сейчас остро назрела необ-
ходимость разработки реальной политики в вопросах занято-
сти, которая опиралась бы на осуществимые и поддерживае-
мые населением стратегии сокращения и справедливого пе-
рераспределения наемного труда. Это нужно и для борьбы
против несправедливых, отдающих ностальгией по прошло-
му и внутренне противоречивых стратегий «возвращения»
к полной занятости, которые выдвигаются неоконсерватора-
ми и социал-демократами. Вопрос целей и средств должен
стать центральным в современной демократической полити-
ке. Ибо одним из наиболее веских контраргументов, с кото-
рыми демократам придется столкнуться в ходе дебатов о без-
работице, будет известное обвинение в том, что обществен-
ные и политические затраты на сокращение и перераспреде-
ление наемного труда слишком велики; то есть что демокра-
тической цели (предоставлению в максимальном объеме
170
сложных свободы и равенства всем индивидам путем устра-
нения их принудительной зависимости от наемного труда)
противоречит отсутствие ясности в вопросе о средствах до-
стижения этой цели.
Нынешнее обострение проблемы безработицы предостав-
ляет демократическим силам редчайшую возможность пре-
одолеть свою инертность и обрести ясное понимание целей.
Но если демократы захотят воспользоваться этой историчес-
кой возможностью изменить направление процесса цивили-
зации, им придется не только открыто убеждать других в не-
обходимости нового идеала вместо недемократичного, неосу-
ществимого и, следовательно, устаревшего идеала полной за-
нятости мужского населения. Демократы должны будут ре-
шить еще одну невероятно трудную задачу: предложить ре-
альные стратегии, которые положат конец тирании наемного
труда и тем самым создадут возможность нового гражданско-
го общества, которое придет на смену обществам наемного
труда и где всем будет предоставлена максимальная свобода
самим решать, работать ли им по найму и сколько работать.
Примечания
' Diderot D., d’Alembert J. Encyclopedic, ou Dictionnaire raisonne des
sciences, des arts et des metiers, par une societe de gens de lettres. Vol. 3
Elmsford, New York, 1984, p. 697. (В рус. пер. см.. «История в энцикло-
педии Дидро и Д’Аламбера» Л., 1978. с. 154.)
2 Эта тема в обобщенном виде излагается в: «Political Dictionary».
Vol. 1. London, 1845, p. 516-517; «Основополагающие идеи... заключен-
ные в слове „цивилизация”, таковы: постепенное продвижение всего
общества к богатству и процветанию и совершенствование человека
и его индивидуальных способностей». См. также статьи Хельмута Куз-
мича (Kuzmics Н.) и Норберта Элиаса в сборнике: «Civil Society and the
State». Ed. KeaneJ. London and N.Y., 1988, а также: Moreau P.-F. Societe
civile et civilisation // Histoire des ideologies savoir et pouvoir du XVIIle
au XXe siecles. Paris, 1978, Febvre L. Civilisation: evolution of a word and
a group of ideas // A New Kind of History. Ed. Burke P. London, 1973,
p. 219-257; Bauman Z. On the Origins of Civilisation: A Historical Note//
Theory, Culture and Society. Vol. 2,3,1985, p. 7-14.
171
3 Все цитаты даны по: Hall Ch. The Effects of Civilisation on the
People in European States (1805) London, 1850. О Холле мало что изве-
стно. Он работал врачом в Западной Англии. Его книга во многом ос-
новывается на трудах Смита, Пейна, Годвина и других, а также на его
собственных выводах о негативных последствиях индустриализации
Он умер нищим в тюрьме приблизительно в 1820 г.
а См., например: Sahlins М. The Original Affluent Society // Sah-
lins M. Stone-Age Economics. London. 1974, p. 1-40; Clastres P Society
Against the State. Oxford, 1977, ch. 11.
5 Из недавних работ лучшее изложение функционирования этих
режимов со всеми их ограничениями дано в: Feher F. et al. Dictatorship
over Needs. Oxford, 1983. См также критику содержащихся в этой рабо-
те аргументов в: Vajda М. East-Central European Perspectives // Civil
Society and the State.
6 Franklin В Autobiography. London, 1886, p. 170.
’ Вебер M. Протестантская этика и дух капитализма // Ве-
бер М. Избр. произв. М., 1990, с. 204.
8 Жестокую эксплуатацию фабричных рабочих частными работода-
телями в гражданских обществах начала 19 века со всей страстностью
описывает Маркс в первом томе «Капитала» (Маркс К. Капитал //
Маркс К., Энгельс Ф. Соч Изд. 2-е. Т. 23, с. 275): «Но при своем безгра-
ничном слепом стремлении, при своей волчьей жадности к прибавоч-
ному труду капитал опрокидывает не только моральные, но и часто фи-
зические максимальные пределы рабочего дня. Он узурпирует время,
необходимое для роста, развития и здорового сохранения тела. Он по-
хищает время, которое необходимо рабочему для того, чтобы пользо-
ваться свежим воздухом и солнечным светом. Он урезает время на еду
и по возможности включает его в самый процесс производства, так что
пища дается рабочему как простому средству производства, подобно
тому как паровому котлу дается уголь и машинам — сало или масло.
Здоровый сон, необходимый для восстановления, обновления и осве-
жения жизненной силы, капитал сводит к стольким часам оцепенения,
сколько безусловно необходимо для того, чтобы оживить абсолютно
истощенный организм. Таким образом, не нормальное сохранение ра-
бочей силы определяет здесь границы рабочего дня, а наоборот, воз-
можно большая ежедневная затрата рабочей силы, как бы болезненно
насильственна и мучительна она ни была, ставит границы для отдыха
рабочего. Капитал не спрашивает о продолжительности жизни рабочей
силы Интересует его единственно тот максимум рабочей силы, кото-
рый можно привести в движение в течение рабочего дня. Он достигает
этой цели сокращением жизни рабочей силы, подобно тому как жадный
сельский хозяин достигает повышения доходности земли посредством
расхищения плодородия почвы».
172
9 См.’. Keane J., Owens J. After full Employment. London, 1986, ch. 1.
10 Cm.: Thompson E.P. The Making of the English Working Class.
Harmondsworth, 1972, p. 853-854n. В этой работе Томпсон критикует
точку зрения Дж.М. Янга (Young G.M. Victorian England. Oxford, 1936,
p. 27), согласно которому «безработица не была предметом исследова-
ния ни в одной системе идей, имевшихся в распоряжении реформато-
ров начала Викторианской эпохи, во многом по той причине, что у них
не было слова для ее обозначения».
11 Есть основания считать, что подобная ностальгия наиболее силь-
на в социалистической традиции. Типичный тому пример можно найти
в недавно изданной (марксистско-ленинской) Коммунистической пар-
тией Великобритании брошюре «Безработица» («Unemployment»
London, 1984, р.15): «Сегодня ни одно рабочее движение не может пре-
тендовать на то, чтобы быть движением к социализму, если на его зна-
менах прежде всего не начертаны слова „конец безработице — мы будем
работать". Никакие альтернативные планы по освоению новых техно-
логий не могут служить заменой борьбе на рабочем месте за гарантиро-
ванную работу». Политический волюнтаризм (в сочетании с неточной
статистикой) является отличительной чертой книги Горан Терборн:
Therborn G. Why Some People are More Unemployed than Others.
London, 1986, — в которой безработица интерпретируется, в первую
очередь, как следствие вероломства правительства неоконсерваторов.
Слабые стороны данной позиции обсуждаются в: Keane J., Owens J. The
Political Dangers of a Statutory Right to Work // Critical Social Policy,
1988, No. 21.
12 Все цитаты даны по изданию: Gorz A. Farewell to the Wor-
king Class. An Essay on Post-Industrial Socialism London, 1982
и Gorz A. Paths to Paradise. On the Liberation From Work. London, 1985.
Важное значение имеют также его работы: Gorz A. Qui ne travaille pas
mangera quand meme // Lettre Internationale, 1986, 8, и Gorz A. The
American Model and the French Left // Socialist Review, No. 84
(November-December 1985), p. 101-108.
° Из недавних работ см. Dahl R.A. A Preface to Economic Democracy.
Cambridge, 1985. Классическое выражение социал-демократической по-
зиции по этому вопросу дано в: Marshall Т.Н. Citizenship and Social Class
// Sociology at the Crossroads. London, 1963, p. 67-127, где оно звучит так:
«основным гражданским правом является право на труд». Этот же аргу-
мент повторяет Майк Растин в: Rustin М. A Statutory Right to Work //
For a Pluralist Socialism. London, 1985, p. 147-172. Несомненно, в некото-
рых недавних работах по теории демократии совершенно замалчивается
вопрос об оплачиваемой и неоплачиваемой работе. Подходящий пример
тому — Barber В. Strong Democracy; Participatory Politics for a New Age.
Berkeley and Los Angeles, 1984.
173
” См.: KeaneJ., Owens J. After full Employment, ch. 1 и passim.
*’ Эта тенденция оказывается гораздо более давней, чем предпола-
гает Горц. Согласно Р. Палу (Pahl RE. Divisions of Labour. Oxford, 1984,
p. 335), в период «полной занятости» с 1960 по 1980 гг. в Великобрита-
нии число рабочих и служащих, имевших полный рабочий день, сокра-
тилось более чем на 2 миллиона, тогда как количество занятых непол-
ный рабочий день удвоилось и составило 4,4 миллиона, из них 3,8 мил-
лиона женщин. Согласно другим оценкам, в 1951 г. только 5 % наемных
рабочих в Великобритании имели неполный рабочий день по сравне-
нию с 21 % сегодня, причем большая их часть сосредоточена в сфере об-
служивания. Отмеченной тенденции соответствует и тот факт, что из
общей численности работающих в таких британских компаниях, как
«Сейнзбери»и «Маркс и Спенсер», свыше 60 % заняты неполный рабо-
чий день, а работодатели в целом все чаще говорят о необходимости бо-
лее «гибкого» удовлетворения их потребностей в рабочей силе.
16 Из телевизионного интервью в августе 1983 г., Лондон.
' Lafargue Р. The Right to Be Lazy (1883). Chicago, 1975, p. 35: «Поз-
вольте нам быть ленивыми во всем, кроме любви и пития н кроме самой
лени»
18 Согласно Горцу, экстенсивная урбанизация, преобладание капи-
талистического потребительства и рост государственного обслужива-
ния в таких сферах, как здравоохранение и образование, привели к кру-
шению традиционных систем взаимопомощи, а также к общему подры
ву способности людей полагаться только на самих себя. Горц заявляет,
что этот подрыв системы взаимопомощи и уверенности в собственных
силах составляет основной источник несвободы в обществах наемного
труда и что эта тенденция, вероятней всего, будет нарастать благодаря
новой мощной волне накопления капитала на основе информационных
технологий Он последовательно выступает против этой тенденции бю-
рократизации, за возрождение того, чтобы в вопросах здоровья, жилья,
потребления пищи и ухода за детьми люди опирались на свои знания
и уверенность в собственных силах. Претворенная в жизнь, эта реко-
мендация несомненно привела бы к увеличению объема работы, выпол-
няемой людьми не по найму вне официального рынка труда.
” Среди имеющихся обзоров форм экономической деятельности,
свойственных демократическому гражданскому обществу, наиболее
важный (и наилучшим образом восполняющий пробелы в теории Гор-
ца) дан в: Nove A. The Economics of Feasible Socialism. London, 1983.
Предпринятая Ноувом попытка отказаться от экономических допуще-
ний, характерных как для концепции государственного социализма, так
и для социализма «самоуправления», достойна похвалы и безусловно
согласуется с моими усилиями по разработке радикально иного подхо-
да к проблеме демократии и социализма.
174
20 Braverman H. Labour and Monopoly Capital. New York, 1974.
21 Cm. Mahnkopf B. Verbiirgerlichung. Die Legende vom Ende des
Proletariats. Frankfurt am Main and New York, 1985.
22 Middlemas K. Unemployment: the Past and Future of a Political
Problem // Unemployment. Ed. Crick B. London, 1981, p. 141.
23 Vilmar F. Reduction in Working Hours — a Way to Full Employ-
ment? // The Future of Work: Challenge and Opportunity. Ed. Frag-
niere G. Maastricht, 1984, p. 78.
24 Walz F. Shorter Working Hours and Their Impact on Overall
Employment // Swiss Bank Corporation Economic and Financial
Prospects. Vol. 1 (February-March 1984), p. 5; Guvillier R. The Reduction
of Working Time. Geneva, 1984.
25 «Eurostat: Labour Force Sample Survey, 1977». Brussell, 1978. Table
21, p. 31. Согласно отчету Британского конгресса тред-юнионов, только
35 % работников физического труда не работают сверхурочно. Те же,
кому приходится работать сверхурочно, в среднем перерабатывают
приблизительно десять часов в неделю, иными словами, их рабочая не-
деля насчитывает около пятидесяти часов («European Trade Union
Confederation Campaign for Reduced Working Time» // TUC Progress
Report No.l, November 1979, p. 9).
26 OECD, Labour Supply, Growth Constraints and Work Sharing.
Paris, 1982; «Europaische Wirtschaft», 1985, 10, S. 1-9.
27 Примером служит предложенный Фридманом отрицательный
подоходный налог; иной вариант в общих чертах изложен в:
Roberts К. Automation, Unemployment and the Distribution of Income.
Maastricht, 1982. В глазах сторонников стратегии «сильное государст-
во, свободный рынок» принцип социального пособия выглядит меха-
низмом, позволяющим упростить процесс заключения соглашений
в сфере социального обеспечения, а также средством повышения
мобильности работников наемного труда п обеспечения большей «гиб-
кости» (читай: сокращения) заработной платы. Утверждается, что госу-
дарственные институты социального обеспечения получили бы более
рациональное управление, требующее более эффективных затрат.
Но важнее всего то, что можно было бы реставрировать рыночные ме-
ханизмы. Государственное обеспечение граждан гарантированным до-
ходом в размере прожиточного минимума дало бы возможность рабо-
чим и служащим приспосабливаться к требованиям работодателей.
Старые отрасли промышленности, переживающие сейчас период упад-
ка, а также новые предприятия, особенно те, что связаны с новыми тех-
нологиями в области микроэлектроники, смогли бы сократить свои
фонды заработной платы и платить рабочим меньше. Совместительст-
во и неполная занятость, особенно при низкооплачиваемой и негаран-
175
тируемой работе, также скорее всего возросли бы; получая доход в раз-
мере прожиточного минимума и имея возможность работать неполный
день, нынешние безработные обрели бы стимул к участию в рынке тру-
да с тем, чтобы наряду с предоставляемым государством доходом иметь
дополнительный заработок.
28 См. Hinrichs К., Offe С., Wiesenthal Н Time, Money and Welfare
State Capitalism // Civil Society and the State.
29 Некоторые плодотворные предложения разрабатываются в: Van
der Veen R.J., Van Parijs P. Universal Grants versus Socialism // Theory
and Society. Vol. 15,1987, p. 723-757.
Глава 4
Партийный социализм?
Размышления о современном европейском социализме
и его партийных формах
Фракции всегда готовы использовать любые
случайные преимущества; а люди, спасаясь от ка-
кой-то одной партии, как правило, оказываются
в объятиях ее конкурента.
Адам Фергюсон (1767)*
«Закон» партийной олигархии?
Многие из насущных проблем современной социалисти-
ческой традиции — недавние электоральные неудачи идущих
«парламентским путем» социалистических партий, просчеты
еврокоммунизма и кризис, охвативший режимы «реального
социализма», — неразрывно связаны с вопросами партийной
политики. Кажется, на современный социализм можно смот-
реть лишь сквозь призму партий, партийных лидеров и их
руководящей роли в борьбе за государственную власть.
Тесная связь социализма с политическими партиями ухо-
дит своими корнями в прошлое. Последние полтора столетия
отмечены глубокой «политизацией» социалистической тра-
диции. Социализм эпохи модерна, зародившийся в Европе
в первой четверти 19 века, представлял собой социально раз-
ношерстное движение, плохо ладившее с оперяющимися
партийными системами Европы. С этого момента он стал де-
монстрировать сильную зависимость от политических пар-
тий различного типа и от разных партийных систем (за не-
многими исключениями). Социализм начала 19 века разви-
Фсргюсон А. Опыт истории гражданского общества. М.. 2000, с 203. - Прим,
перев.
177
вался как социальное движение, ютящееся иа задворках
гражданского общества. В тех же европейских странах, где
гражданских свобод практически не существовало, социализ-
му пришлось обживать подполье гражданского общества. Пер-
вые социалисты вели сражения по практическим вопросам
полностью за пределами партийной системы; к этой последней
они относились с крайней враждебностью, считая ее механиз-
мом обеспечения политического господства богатых общест-
венных классов — аристократии и буржуазии.
В самоорганизации ранних социалистов можно разли-
чить целый спектр соперничающих между собой стратегий.
Несомненно, некоторые из их тактик (например, бланкист-
ское Общество семей и Общество времен года во Франции,
Общество презираемых и Лига справедливых в Германии) по
своему стилю и намерениям были этатистскими и авторитар-
ными; они были нацелены на освобождение рабочих — по-
средством вооруженного захвата политической власти груп-
пой конспираторов, подчиняющейся строжайшей дисципли-
не, — от наемного рабства и политического господства бур-
жуазии. Прочие социалистические стратегии — создание
просветительских кружков, обществ взаимопомощи и тому
подобных организаций, кооперативов, профсоюзов и групп
по составлению обращений к законодательным властям
и оказанию давления на них — более явно вели к демократи-
зации, поскольку способствовали плюрализации власти
в рамках гражданского общества и подчинению государства
его требованиям. Вплоть до конца 19 века сложившиеся си-
стемы партийного правления, как правило, отвечали на все
эти инициативы различными формами политических ре-
прессий, в том числе такими, как заключение в тюрьму, каз-
ни или ссылки лидеров социалистического движения На за-
ре своего существования социализм был не субъектом,
а только объектом партийного правления.
Все это поразительно контрастирует с нашим временем,
когда термин «социализм» стал почти равнозначен представ-
лению о партиях, борющихся за то, чтобы захватить и удер-
живать государственную власть. Из социального движения
178
первой половины 19 века, глубоко антагонистичного правле-
нию аристократически-буржуазных партий, социализм со
временем превратился в движение, буквально одержимое со-
зданием партий, партийных систем и завоеванием государст-
венной власти. Размеры данной работы не позволяют мне ос-
ветить вопрос о том, как и почему произошел этот растяну-
тый во времени переход с антипартийных позиций к специ-
фической концепции «пути к социализму», — концепции, где
центральное место занял культ партии. Я могу лишь сказать
о последствиях, которые имела данная концепция для совре-
менности. Наиболее пагубным из них было серьезное ослаб-
ление позиций социалистической теории политических пар-
тий, особенно заметное в сравнении с началом века, когда по
вопросу о форме социалистической партии п о возможностях
ее участия в «буржуазной» партийной системе велись оже-
сточенные баталии*.
Более полувека социалистическая традиция — несмотря
на усиливающиеся сомнения относительно ее будуще-
го, — позволяла своим партиям действовать как бы впотьмах,
в сфере практики, без теории. За это время существенно по-
• Данные дискуссии набирали силу в течение двух десятилетий, последовав-
ших за 1905 годом, когда, в общем и целом, за поддержку со стороны социали-
стического движения боролись три различные партийные модели: (а) модель
парламентской социал-демократической партии, пропагандируемая, например,
в книге: MacDonald R. Socialism and Society (London, 1905) - см. особенно главу
6. В ней утверждается, что современные капиталистические общества развив;)
ются в соответствии с «пекатастрофпческпми и пореволюционными законами».
Эти законы стимулируют социальное размежевание и беспорядки, способствуя
упадку буржуазных и подъему социалистических политических партий и орга-
низаций (таких как Комитет представителей трудящихся, сформированный
в Великобритании в 1900 г.), целью которых является «политическое приспо-
собление к изменившейся ситуации». Согласно эволюционному социализму
МакДональда, рабочее движение должно стремиться к созданию социалистиче-
ских партий н организаций, задачей которых будет реализация «позитивного
подхода к государству», признающего, что в цивилизованных странах эпохи мо-
дерна парламентское государство уже является демократическим и, следова-
тельно, па пего возможно оказывать давление с помощью партийно-
политической организации с целью принятия такого законодагельства, которое
уничтожит нищету, создаст «сонм запятых трудом рабочих», усилит «социаль-
ный инстинкт» и вообще будет способствовать упрочению в обществе порядка
179
шли на убыль дискуссии о партиях: вопросы происхождения
социалистических партий, последствий их деятельности и их
возможного будущего утратили прежнюю остроту и были
преданы забвению.
Хотя, как я покажу ниже, развитие социалистической те-
ории в данном направлении оказалось кратковременным,
важно с самого начала осознать, почему вот уже несколько
десятилетий к вопросу о социалистических политических
партиях относятся как к чему-то решенному. Критики соци-
алистической традиции часто заявляют, что ее крайняя поли-
тизация самоочевидна и отмечать эту политизацию значит
говорить банальности, поскольку между социализмом и по-
литическими партиями существует «естественное», то есть
неизбежное, родство. При этом названные критики обычно
ссылаются на Роберта Михельса (R. Michels. Zur Soziologie
des Parteiwesens in der modernen Demokratie, 1911)‘. Соглас-
h справедливости, (б) Прямым отрицанием данного парламентского пути к
социализму явился революционный синдикализм. По мнению таких авторов, как
Жорж Сорель (Sorel G Reflexions sur la violence, 1908), только стихийная,
наступательная пролетарская солидарность — например, в виде всеобщей
забастовки — способна положить конец господству буржуазии, воплощением
которого и является политика парламентаризма. Потенциал социализма отно-
сится к сфере деятельности гражданского общества. Рабочее движение, зародив-
шееся в гражданском обществе, по не являющееся его частью, складывается как
противовес власти капитала и его государственного аппарата без посредства
партийных форм или партийной системы, (в) Путь к социализму при авангард-
ной роли партии представлен, например, в книге Д. Лукача: Lukacs G. Tactics and
Ethics. Political Essays 1919-1929. London, 1972. Начиная co времени краха фаб-
ричных советов, имевшего место в Италии в 20-е годы, Лукач выступал с крити-
кой различных аспектов политики синдикализма, утверждая, ч го только центра-
лизованная, подчиняющаяся жесткой дисциплине профессиональная партия
способна завоевать, организовать и направить в нужное русло политическую
власть, осуществив тем самым скачок в социализм. Одной лишь всеобщей заба-
стовки - тактики сложенных рук, как называл ее Лукач, - недостаточно. Огра
дить рабочее движение от вырождения сможет только революционная партия ко-
торая поднимет стихийные действия до уровня сознательной классовой деятель
пости — иными словами до такого уровня сознательности, достичь которого дви
жеиис сможет, если поймет свое истинное положение в рамках производственных
отношений гражданского общества Революционная партия, вооруженная совер-
шенным знанием истории, является повивальной бабкой пролетариата - органи-
зационным воплощением привносимой в пролетариат революционной воли
180
ттрпшштатглАтирттга^:
но его классической интерпретации, все крупные организа-
ции, включая возникшие в эпоху модерна социалистические
политические партии, неизбежно вверяют своим чиновни-
кам почти монопольную власть как над рядовыми членами,
так и над социальными движениями, которым они якобы
служат. Михельс утверждал, что поглощение социальных
движений партиями и концентрация власти в руках партий-
ных лидеров и функционеров является следствием не только
того, что он называет «присущей массам некомпетентно-
стью»2, но и патологического, стадного пристрастия масс
к «надежному и проверенному» харизматическому руковод-
ству3. Становление партийной олигархии и главенство ее над
социальными движениями обусловлены в основном такими
факторами, как технические сложности в функционирова-
нии партии и потребность в тактических навыках. Втянув-
шись в борьбу с оппонентами, уже организованными в поли-
тические партии, социальные движения могут защитить свои
главные интересы, только создав собственные партийные ор-
ганизации. В свою очередь, эти партийные организации спо-
собны эффективно функционировать только в условиях
иерархической организации и при наличии постоянного ру-
ководящего органа, составленного из чиновников-специали-
стов, а также исполнительных комитетов и смелых, энергич-
ных и находчивых харизматических лидеров. Михельс сфор-
мулировал «общее правило»: «Усиление власти лидеров пря-
мо пропорционально расширению организации»'1.
В силу названных причин — особенностей психологии
масс, сложности организации и тактических потребностей
движения — и происходит вырождение прямой внутрипар-
тийной демократии. Представители партии начинают гла-
венствовать над теми, кого они представляют. И социалисти-
ческие партии неизбежно обретают сходство с военными ор-
ганизациями, над которыми стоит та или иная постоянная
олигархия. Пользуясь партийным механизмом как собствен-
ным орудием, партийная олигархия искусно овладевает всем
разнообразием властных ресурсов, доступных любым лиде-
рам благодаря их привилегированному положению. В числе
181
т^шва^чхтпхугртт^
таких властных ресурсов — партийные фонды и информа-
ция, при помощи которой можно заставить замолчать несо-
гласных, а также заручиться согласием с проводимой лидера-
ми политикой; к таким ресурсам относятся и благоприобре-
тенные профессиональные навыки — например, по организа-
ции митингов, произнесению речей, написанию ста-
тей, — а также повседневное управление и угрозы ухода в от-
ставку, чреватого серьезными нарушениями нормального
функционирования партийной организации. Все это заметно
усиливает власть партийных иерархов над рядовыми члена-
ми партии, над породившим партию социальным движением
и над не входящим в партию, но поддерживающим ее электо-
ратом. Цезаристской партийной олигархией начинает все
в большей степени двигать инстинкт самосохранения, хотя
этот инстинкт и противоречит тем изначальным идеалам со-
циального движения, для защиты которых и создавалась пар-
тия. В результате партийная олигархия начинает существо-
вать не для того социального движения, в лоне которого она
зародилась, а за счет него.
Вследствие этого партийная олигархия приходит к убеж-
дению, что только сплоченная, хорошо дисциплинированная
партия способна претворить в жизнь возвышенные идеалы
социализма. Она демонстрирует неприятие любой разновид-
ности борьбы за социализм, коль скоро ее ведут отщепенцы,
дилетанты, «мятежники» в рядах организованной партии.
В силу действия «закона исторической необходимости оли-
гархии»5, внешняя форма партии, ее бюрократическая орга-
низация, функционирующая как большая машина, одержи-
вает верх над ее внутренней сущностью. Как только доктри-
нально-теоретическое содержание партии становится пре-
пятствием для правильного функционирования партийной
машины, им жертвуют ради бесперебойности ее работы.
Из средства борьбы социалистическая партия превращается
в самоцель. Она начинает походить на государство в государ-
стве, на уменьшенную копию той государственной организа-
ции, оппонентом которой сама она является: «Партия рабо-
чих, созданная для того, чтобы свергнуть централизованную
182
1 ли/цлымпинл -------------------
власть государства, партия, возникшая благодаря той идее,
что рабочему классу для обретения господства над государст-
венной организацией нужно лишь заиметь собственную, до-
статочно крупную и устойчивую организацию, — эта партия,
в конце концов, породила и в собственных рядах чрезвычай-
ную централизацию, основанную на тех же кардинальных
принципах авторитета и дисциплины, что характерны и для
государственной организации»ь.
В ряде аспектов описание Михельсом того, как в начале
19 века внутри оппозиционной социалистической партии
усугублялась несогласованность идеалов и стратегий, остает-
ся непревзойденным. Этим описанием были поставлены во-
просы, имеющие фундаментальное значение для анализа по-
следующей истории социалистических партий и присущих
им олигархических тенденций. В сто анализе имеется также
и богатый перечень средств, к которым прибегали партийные
лидеры для манипулирования теми, кому должны были слу-
жить. Не приходится сомневаться, что именно благодаря
этим «неудобным», иконоборческим выводам данная работа
Михельса до сих пор остается настольной книгой демократов
всех типов. Вместе с тем, можно оспорить утверждение Ми-
хельса о том, что между социализмом и олигархическими по-
литическими партиями существует «естественное» родст-
во, — особенно когда подобное утверждение кладут в основу
современных объяснений упомянутой выше партийной кон-
цепции социализма. И, конечно, работа «Zur Soziologie des
Parteiwesens in der moderncn Demokratie» нуждается в пере-
смотре — хотя бы потому, что писалась эта книга примени-
тельно к прежним социально-политическим условиям, силь-
но отличающимся от наших теперешних условий, отчего не-
которые из тезисов Михельса выглядят устаревшими. Так,
например, допущение им того, что руководство социалисти-
ческой партии всегда будет интегрировано в существующий
строй, лишило его возможности предвидеть появление пар-
тии революционного авангарда (большевистского тина).
Убеждение в том, что массы всегда будут податливой глiuioii
в руках партийных лидеров (навеянное работами Лебона
183
и других), помешало ему увидеть сложность современных ра-
бочих движений Европы и связь этих движений с различны-
ми партийными системами7. Другое, не столь очевидное за-
мечание состоит в том, что постулируемое Михельсом «есте-
ственное родство» между социализмом и политическими
партиями правильней было бы назвать «избирательным
сродством», то есть зависящим от ряда условий (и потому по-
тенциально обратимым) исходом данного конкретного исто-
рического развития событий. Как будет показано в первой
части данной главы, преобладающая партийная концепция
«пути к социализму» сложилась, главным образом, вследст-
вие господства в европейской социалистической традиции
двух различных типов политических партий: западноевро-
пейских партий компромисса и тоталитарных партий Цент-
ральной и Восточной Европы. Несмотря на явные признаки
утраты ими в настоящее время своей власти над демократи-
ческим образом мыслей (о чем пойдет речь во второй части
главы), именно эти два вида партий, а не пресловутый «закон
исторической необходимости олигархии» крайне усугубили
политизацию социалистического движения, обусловив пре-
вращение его из социального движения в рамках граждан-
ского общества в более или менее слепого защитника партий-
ных систем и государственных институтов.
Партия компромисса
Для иллюстрации этого тезиса можно сослаться, прежде
всего, на пример позднекапиталистических систем, таких как
Великобритания, Западная Германия и Австрия, где партий-
ный социализм обязан своим влиянием и поразительным
разрастанием за последние десятилетия существованию пар-
тии компромисса. Социалистические партии компромисса
(например, британская Лейбористская партия, немецкая
СДПГ, австрийская СПА и другие партии — члены Социали-
стического интернационала) после 1945 г. занимали господ-
ствующие позиции в большинстве западноевропейских
184
стран. Своими корнями они восходят к периоду кризиса оп-
позиционной социалистической массовой партии, разразив-
шегося в десятилетие, предшествовавшее Первой мировой
войне". В отличие от своих классово определенных внепарла-
ментских предшественников (таких как СДПГ, в которой
в конце 19 века по большей части видели прототип «чисто
оппозиционной» социалистической партии)9, партия ком-
промисса открыто отметала всякую революционную неисто-
вость и враждебность к существующим партийно-политиче-
ским системам. Среди заявленных ею целей уже не числи-
лось отвоевывание политической власти у существующего
правительства и окончательное уничтожение всех классовых
систем, на которых строилось правление.
Метаморфоза, произошедшая с социалистической парти-
ей в период Второй мировой войны, несомненно, не была
единственно возможным исходом развития событий. Подоб-
ное превращение наталкивалось на ожесточенное сопротив-
ление и изнутри партии (примерами могут послужить крити-
ка «молодыми социалистами» (Jiiso*) Бад-Годесбергской
программы СДПГ, баталии в британской лейбористской пар-
тии по поводу ревизионизма Гейтскелла н его сторонников,
критика СПА левыми во главе с Шарфом и Гиндельсом),
и извне (например, со стороны дружественных профсоюзов).
В частности, после периода активного реформизма первых
послевоенных лет (как, скажем, в Британии) и начала «хо-
лодной войны» общая тенденция так или иначе прояснилась:
борьба социалистов против господствующих классов и их
партий уже не являлась делом принципа, а превратилась
в чистую конкуренцию в плане взаимного вытеснения и тор-
га. Партия компромисса — вопреки предложенной в эпоху
модерна (берковской) дефиниции партии — не является
группой лиц, намеренных способствовать общественному
благосостоянию «на основе определенных принципов, по по-
воду которых они пришли к согласию». Вместо этого партия
компромисса оказалась всецело ориентированной на харак-
Juso — молодежная организация СДПГ. — Прим, перев
185
терную для демократических парламентских систем «игру
чередования партий у власти» (Киркхаймер). Партия ком-
промисса полагает, что социализма можно достичь и поэтап-
но, причем каждый этап будет достигаться без серьезного со-
противления со стороны прочих, несоциалистических пар-
тий. Поэтому поражение на выборах не считается трагедией.
Партия не видит в нем фатального крушения, крушения «на-
всегда» своих фундаментальных интересов или целей. Пар-
тия перестает быть Weltanschauungspartei*. Она существует
в относительно узких рамках олигополистической конкурен-
ции с одной, двумя или несколькими несоциалистическпми
партиями. Олигополистическая межпартийная конкуренция
напоминает гонки на трех ногах, где социалистическая пар-
тия выступает с политической платформой, почти идентич-
ной платформам своих оппонентов, ожидая, что и конкурен-
ты будут поступать таким же образом; в результате все пар-
тии расходятся между собой лишь в деталях: в определении
приоритетов в политике, а также в выборе методов осуществ-
ления этих приоритетов Классовый враг, поражение которо-
го некогда считалось неотъемлемым условием победы социа-
лизма, превращается в политического оппонента, сосущест-
вование с коим рассматривается как условие политической
демократии. Эту логику точно отразил Вилли Брандт, ска-
завший в период расцвета партии компромисса: «В условиях
здоровой, развивающейся демократии является нормой, а во-
все не исключением то, что в целом ряде областей партии вы-
двигают сходные и даже одинаковые требования. Суть фор-
мирования общественного мнения при этом все чаще опреде-
ляется как вопрос приоритетов, порядка решения задач,
а также методов их решения и расставляемых акцентов»"’.
Партия компромисса, так или иначе сохраняя согласие со
своими оппонентами в лице несоциалистических партий,
демонстрирует твердую приверженность делу зашиты и рас-
ширения структур кейнсианского государства всеобщего
благоденствия. Ее главной заботой является временная мо-
билизация всех страт гражданского общества и получение на
партией носительницей мировоззрения (нем ). — Прим перев
186
выборах максимального количества голосов, дающих макси-
мум мест в парламенте. Преследуя эту цель, партия компро-
мисса обычно соблюдает пять основных правил.
Во-первых, она непрестанно заботится о том, чтобы пред-
стать в глазах избирателей как «умеренная» партия. Изо всех
сил стараясь стать посредником в выборе обществом средне-
го пути, партия стремится избавиться от прежнего (предпо-
лагаемо проигрышного) имиджа, — имиджа целеустремлен-
ного сектанта, защищающего лишь одну конкретную часть
общества — индустриальный рабочий класс. Налицо прямая
противоположность тактике «чистой оппозиции», проводив-
шейся СДПГ в 19 веке. В период между принятием Эрфурт-
ской программы 1891 г. и 1905 годом, когда партия все более
разделялась на реформистскую и революционную фракции",
СДПГ последовательно использовала рейхстаг не столько
в качестве (потенциального) законодательного механизма,
сколько в качестве арены для пролетарской агитации, и пото-
му она, например, отказывалась голосовать за национальный
бюджет или признавать авторитет кайзера. Вне парламент-
ской деятельности она ставила перед собой цель популяри-
зировать sozialistische Geist* — принципы интернационализ-
ма, полной политической демократии (включая право голоса
для женщин, пропорциональное представительство, прямые
выборы чиновников, референдумы и механизмы отзыва де-
путатов) и социалистической экономики, основанной на об-
щественной собственности на средства производства; такая
популяризация осуществлялась через беспощадную критику
капиталистического строя и Klassenstaat**. Партия компро-
мисса, в прямом противоречии с данной стратегией чистой
оппозиции, пытается покончить с этим своим прежним
имиджем бескомпромиссной «рабочей» партии, с имиджем
«матерчатой кепки». Вместо этого опа предлагает имидж
«народной» партии, способной компетентно и ответственно
управлять данной политической системой в интересах все-
го общества.
* дух социализма (нем.) Прим, персе.
** классового государства (пей ) При и. перев
187
l~iuvu HVVwrprmiTi----------------
Во-вторых, партия компромисса старается подчеркнуть
этот имидж сторонника среднего пути тем, что задерживает
внимание публики на решенных вопросах, то есть на относи-
тельно бесконфликтных темах (таких как непрерывный эко-
номический рост, «защита нации», расширение возможно-
стей социального обеспечения и образования), не вызываю-
щих возражений у основных властных групп гражданского
общества и государства. Находясь в оппозиции, а также нака-
нуне дня голосования партия компромисса способна высту-
пить с настоящей критикой просчетов, допущенных находя-
щейся у власти партией при решении ею тех или иных вопро-
сов. Но и в этом случае она должна постоянно подтверждать
свою поддержку установленного порядка вещей и тех целей,
относительно которых существует договоренность «боль-
шинства». Партия компромисса (как явствует из подписан-
ной социалистическими партиями Западной Европы Франк-
фуртской декларации 1951 г.12) не предусматривает достиже-
ния полностью социалистического общества и не желает это-
го. Фактически, она не предусматривает никакой радикаль-
ной трансформации существующего социально-политичес-
кого строя — даже в качестве отдаленной цели. «Основная»
программа партии ограничивается решенными вопросами:
сохранением и расширением социального обеспечения, стро-
ительством жилья за счет общества, полной занятостью тру-
да и капитала, повышением уровня жизни, поддержкой
НАТО (с энтузиазмом или без оного).
В-третьих, партия компромисса стремится снискать себе
сторонников во всех слоях общества при помощи хамелео-
новской тактики. Она вырабатывает политику, туманность
и гибкость которой допускала бы самые разные интерпрета-
ции и была бы достаточно притягательной для того, чтобы
привлечь к партии множество групп и отдельных избирате-
лей. В этом плане очень полезным оказывается принудитель-
ный оптимизм, основанный на общих туманных утверждени-
ях относительно гуманности и заботы о благосостоянии на-
ции. Всегда полезно сохранять в своей политике изрядную
долю неопределенности и гибкости — ведь когда предложе-
188
ния партии и проводимая ею политика слишком конкретны
и узки, это делает партию более уязвимой для критики и тем
самым дает дополнительное оружие в руки ее конкурентов.
В-четвертых, партия компромисса рассчитывает на то,
что большинство голосующих и других социальных власт-
ных групп будут выказывать пассивное одобрение хорошо
организованным электоральным кампаниям партии. Преж-
ние — оппозиционные — социалистические партии более тес-
но взаимодействовали со своим электоратом. Они функцио-
нировали одновременно и как средоточие социального про-
теста, и как защитники своего электората, источник его соли-
дарности, и как хранители памяти о прошлых боях, и как со-
здатели п популяризаторы картины будущего. Так, в Герма-
нии СДПГ поддерживала тесные (хотя и напряженные) от-
ношения с быстро разраставшимся профсоюзным движени-
ем. Почти каждый город Германии, большой или малый,
имел свой спортивный клуб и культурную ассоциацию, соб-
ственную молодежную социалистическую организацию, еже-
дневную газету, потребительский кооператив и Parteiknei-
ре*. СДПГ играла роль своеобразной светской церкви, объе-
диняя растущее число своих членов и сочувствующих актив-
ной работой по приближению лучшей, более справедливой
жизни в условиях восткапитализма.
В отличие от нее, партия компромисса гораздо меньше за-
нималась морально-политическим вовлечением в свои ряды
членов гражданского общества. Она видит свою задачу не в
лихорадочной деятельности по рекрутированию новых сто-
ронников, а в достижении успеха на выборах, обеспечении
общенациональной аудитории для своих требований. Тем са-
мым она оставляет большинству граждан роль пассивного
участника в делах партии, роль безучастного свидетеля ее
стычек и маневров в электоральной и парламентской сферах.
Возможности превращения социалистической партии в чуж-
дую конкретным интересам партию компромисса определен-
но ограничиваются (как показывает «представительное голо-
сование» профсоюзов в рамках британской лейбористской
* партийную пивнушку (нем ). — Прин, персе
189
июни четвертая
партии) существующими внутри гражданского общества ти-
нами социальной организации и противодействия. В этом за-
ключается объяснение того, почему социалистическая пар-
тия компромисса не может полностью отказаться от попыток
объединения с профсоюзами и другими социальными власт-
ными группами — особенно с теми, которые служат важным
источником финансовой и электоральной поддержки. Вме-
сте с тем, партия стремится придать умеренный характер сво-
им отношениям с отдельными властными группами общест-
ва (и их сторонниками в рядах партии), и делается это из опа-
сений оттолкнуть избирателей, симпатизирующих другим
группам. Подобная стратегия проявилась, в частности,
в «партийно-правительственном» курсе британской лейбо-
ристской партии в 1964-1970 гт., когда руководство подчер-
кивало необходимость осуществлять в отношении традици-
онных сторонников партии и особенно профсоюзов жесткую
линию (вроде той, что проводилась во время забастовки мо-
ряков в 1966 г., а также реализовалась в правительственных
предложениях, изложенных в публикации под заголовком
«Вместо раздоров» и касавшихся реформирования профсою-
зов). Вследствие активной деятельности по подавлению,
приглушению конфликтов в своих рядах, а также вследствие
дистанцирования от избирателей и других властных групп
гражданского общества партия компромисса все более утра-
чивает способность служить приводным ремнем взаимодей-
ствия между гражданским обществом и государством. Ско-
рее, она напоминает теперь дымовую трубу государства, тру-
бу, дымоходы которой открыты не полностью и потому не
могут в полной мере обеспечивать отвод давления снизу,
из сферы гражданского общества13.
14 наконец, партия компромисса, в попытках достичь соб-
ственной стабилизации, весьма полагается на динамику ха-
ризматического лидерства. Решающую роль в жизни партии
начинает играть процесс выдвижения и назначения лидеров,
а также сам имидж партийного лидера, что является (частпч
нои) компенсацией за отсутствие единодушия по вопросу
о целях партии. Ввиду того, что получение максимального
190
количества голосов на выборах является стратегической це-
лью партии компромисса, наличие выдающегося, популярно-
го лидера (такого как Вилли Брандт, Улоф Пальме, Гарольд
Вильсон или Бруно Крайски) способно прочно внедрить
в сознание миллионов избирателей позитивный имидж пар-
тии — точно так же, как хорошая рекламная кампания спо-
собна обеспечить господство па рынке стандартных товаров
массового потребления. Конечно, желательно, чтобы рвение,
выказываемое партийными лидерами, равно как и их инди-
видуальная неповторимость, имели своп пределы. Посколь-
ку целью партии является победа на выборах, лидер ее дол-
жен добиваться выдающегося положения таким образом,
чтобы не сказать при этом «ничего лишнего» и не сделать
«неверных шагов». В идеале, лидер должен быть незауряд-
ным человеком, высказывающим, однако, вполне заурядные
мысли. На телевидении, в газетах и во время публичных со-
браний пользующийся успехом лидер должен достаточно
выделяться с точки зрения внешности, стиля и содержания
своих высказываний — с тем, чтобы его/ее партия стала бы
для публики легко узнаваемой. Но эти отличия никогда не
должны становиться настолько значительными, чтобы от-
пугнуть потенциальных сторонпков — ведь тогда эти послед-
ние могут броситься в объятья конкурента, производящего
очень схожий, хотя и нс тот же самый продукт.
Однопартийная система
Отложим на время вопрос о возможной дестабилизации
в рядах социалистической партии компромисса, а также во-
прос о будущем этой партии, п обратимся к рассмотрению ее
главной альтернативы — тоталитарной партии поздпесоциа-
листпческих режимов, таких как в Польше или Чехослова-
кии11. Данная однопартийная система восходит к больше-
вистской революции (хотя, как можно утверждать, корпи се
ведут н дальше вглубь истории — к обычаям партийной дис-
циплины, умелого использования выдвижений, снятий н нс-
191
ключений, а порой и к беспощадной борьбе за организацион-
ный контроль, имевшей место в оппозиционных социалисти-
ческих партиях 19 — начала 20 вв.). Географически эта систе-
ма после Второй мировой войны, благодаря Сталину, распро-
странила свое влияние на страны Центральной и Восточной
Европы; и повсюду (как, например, во время Пражского пе-
реворота 1948 г.) это распространение происходило за счет
партий компромисса, как социалистических, так и несоциа-
листических.
Основным организационным принципом данных поздне-
социалистических режимов Центральной и Восточной Евро-
пы является ведущая роль партии. Партия является сувере-
ном — центральной нервной системой данного политическо-
го строя. В ее руках сконцентрированы все полномочия по
принятию решений и управлению15. Сама по себе партийная
организация построена пирамидально; все члены партии
формально равны, но высшие эшелоны — номенклату-
ра — конечно же, «более равны», чем остальные. Совершив
нелегкое восхождение по партийной лестнице власти, члены
партийной верхушки обретают самые разнообразные приви-
легии, включая и особый набор бесплатно причитающихся
лидерам благ. Руководство партии ведает принятием новых
членов, кроме того, оно предопределяет итоги партийных
съездов. Изменения в конституции, еще до прохождения
формальной процедуры утверждения в парламенте, должны
получить одобрение со стороны партийного руководства. Ис-
полнительные органы партии являются монополистами в об-
ласти принятия ключевых решений, связанных с инвестиро-
ванием, производством и потреблением. Что касается право-
вых, законодательных и судебных органов, то они также на-
ходятся иод пристальным надзором исполнительных орга-
нов партии; в особо важных случаях они непосредственно
выносят приговор, а суд выступает только как исполнитель-
ный орган. В сфере массовой информации партийное руко-
водство также вездесуще. Авторское «мы», культивировав-
шееся в социалистической партийной прессе II Интернацио-
нала (факт, подмеченный Михельсом16), точно рассчитано на
192
то, чтобы постоянно включать в понятие «мы» население
в целом. Партия стремится сделать весь политический строй
частью идеологической пирамиды, составленной из речевых
штампов и зачастую нелепо звучащих высказываний («Со-
циализм — это молодой, динамичный социальный строй, ко-
торый в процессе своего поступательного движения осуще-
ствляет поиск и апробирование способов как можно более
полной реализации собственных преимуществ, наиболее эф-
фективной организации процесса социального развития
и контроля над ним»17 и т. д.). Под пристальным надзором ис-
полнительных органов партии находятся также армия и по-
лиция; в Центральной и Восточной Европе даже тайная
полиция (являющаяся, по саркастическому замечанию поля-
ков, сердцем партии) непосредственно подотчетна контроли-
руемым партией советским органам власти.
Монополия партийного руководства в вопросах государ-
ственной политики, управления, производства и потребле-
ния, средств массовой информации, работы правоохрани-
тельных органов и полиции неизбежно ведет к произволу
в принятии решений. Кроме того, все это означает постоян-
ное расширение дискреционной власти партийных органов.
Проводимая партийным руководством линия всегда верна.
Даже если эта линия вступает в противоречие с самой собой
или резко меняет свое направление, партия остается провид-
цем, мудрым и всезнающим. Ее «научные» утверждения пре-
подносятся как нечто безусловное, даже если сторонние на-
блюдатели часто находят их загадочными, путаными и невра-
зумительными. Точка зрения партии, особенно ее руководст-
ва, есть отражение самой жизни: «Жизнь заодно с партией,
партия — сердцевина, душа жизнп»,в.
Наиболее общая задача партии и ее высших эшелонов со-
стоит в определении тех основных целей и формальных ме-
тодов, которым должны следовать подчиненные организации
и исполнители. Высшие эшелоны партии стремятся проник-
нуть во все бесчисленные уголки государственных мини-
стерств, исполняющих по цепочке бюрократические коман-
ды, взаимодействующих друг с другом на различных уровнях
193
1 лава четвертая
и отстаивающих собственные, (частично) не совпадающие
интересы; партийное руководство преследует цель жестко
подчинить их себе, связать их единой, централизованной
властью. Решение задачи объединения и координирования
из центра различных государственных бюрократических уч-
реждений облегчается для высшего партийного руководства
наличием сложной сети подчиненных партийных структур
(профсоюзов, молодежных и женских организаций), укомп-
лектованных функционерами партии среднего н низшего
звена. Обязанностью этих вспомогательных партийных орга-
низаций является реализация важнейших целей правящей
партийной верхушки, а значит отслеживание действий всех
организаций, существующих в рамках данного политическо-
го устройства, управление ими и оказание дисциплинирую-
щего воздействия на них.
В их обязанности входит также обеспечение жесткого
контроля партии над каждым отдельно взятым гражданином.
А так как в партии состоит относительно незначительная
часть граждан, подавляющая часть населения считается
гражданами второго сорта. Так, например, шансы не вступив-
шего в партию молодого человека считаются весьма ограни-
ченными, ибо своим беспартийным положением он/она де-
монстрируют несогласие с принципом руководящей роли
партии. Подобная личность отказывается признать и обрат-
ную сторону данного принципа: то, что программы и дейст-
вия партии всегда обязательны для каждого из ее членов
и потому следует систематически предупреждать возмож-
ность появления альтернативных политических стратегий,
альтернативных организаций и форм выражения в вопросах
политики, производства и культуры Эти политические стра-
тегии являются исключительной прерогативой партии, ее
верховных и вспомогательных организаций. Цель их дея-
тельности состоит в обеспечении безоговорочной гегемонии
партии, полного подчинения всех индивидов и включения их
в стройную структуру партийного государства. В таком ре-
шающем вопросе, как вопрос о том, кто будет править ими,
подавляющая часть граждан в странах с позднесоциалнети-
194
ческими режимами не имеет никакого права голоса — даже
формально-правового. Данный вопрос всегда решается зара-
нее. А так как партия всегда права — даже при ретроспектив-
ной оценке, — она обязана руководить гражданами, ставить
предел их действиям и учить их. И менно в этом смысле одно-
партийная система является тоталитарной: программы дей-
ствия этой системы всегда направлены на то, чтобы преду-
предить формирование плюралистичного, самоорганизую-
щегося гражданского общества, являющего собой противо-
положность такому возглавляемому партией политическому
устройству.
Здесь (как и в других частях данной главы) однопартий-
ная система описывается идеально-типически — ведь пресле-
дуемая сю цель тотального контроля никогда не достигалась
полностью п никогда, начиная с 1945 г., не выступала в оди-
наковых формах в разных странах. Таким образом, представ-
ления о том, какой должна быть суверенная партия, являют-
ся в определенной степени растяжимыми, в зависимости от
того, с каким — внутренним пли внешним (как в Чехослова-
кии в 1968 г.) — сопротивлением пришлось столкнуться пар-
тии. Кроме того, однопартийная система может счесть необ-
ходимым проявить определенную толерантность в отноше-
нии своих подданных (так было в Венгрии, граждане которой
могут теперь открывать частные рестораны — но не частные
издательства). Однако подобные уступки всегда незначи-
тельны; демократический плюрализм неизменно рассматри-
вается как нечто незаконное.
В период, наступивший после Второй мировой войны, од-
нопартийная система демонстрировала известное разнообра-
зие и в способах осуществления контроля. Например, непо-
средственно после войны сталинистские партии Централь-
ной п Восточной Европы осуществляли программы, направ-
ленные на полное уничтожение гражданского общества, при-
бегая при этом к полному произволу, злодейству п жестоко-
сти (речь идет о «чистках», арестах, пытках, лагерях и пока-
зательных судах). В данный период пи рядовые 1ражданс
ни члены партии не могли остаться вне сферы действия этой
195
I лава четвертая
партийной тактики. В последнее же время - например, в Че-
хословакии после 1968 года или при осуществлении в Совет-
ском Союзе горбачевской программы перестройки — одно-
партийная системгт стала демонстрировать ряд принципиаль-
но новых черт'1’. Продолжая в основном полагаться на прав-
ление с помощью страха и жестоких репрессий, партия вме-
сте с тем прибегает к более анонимным, избирательным,
взвешенным приемам. Кроме того, несмотря на продолжаю-
щиеся попытки удушения гражданского общества со ссыл-
кой на идеологические символы прошлого, настоящего и бу-
дущего мира, почти никто (включая, наверное, и верхушку
партаппаратчиков) уже не верит в привычно повторяемые
идеологические заклинания. Предпринимаются даже попыт-
ки исправить ситуацию путем обновления лозунгов сверху,
придать им более привлекательный вид — так, звучат требо-
вания открытости, демократических перемен, дейст-
вий, — а также ведутся разговоры (например, в Венгрии)
о «свободном гражданском обществе» (Имре Пожгаи,
Poszgay). Полное игнорирование партией проблемы эффек-
тивности, характерное для безумств сталинистского периода,
также ушло в прошлое. Большое внимание — особенно в во-
просах управления и производства — уделяется эффективно-
сти, производительности и потребности в постоянном рефор-
мировании. И наконец, в позднесоциалистических режимах
партии уже не пытаются полностью распоряжаться телами
и душами своих подданных, вникать во все, играть роль свое-
образного центра притяжения, субъекта единой воли, олице-
творяемой лидером цезаристского типа. Однопартийные си-
стемы уже не руководствуются старым тоталитарным прин-
ципом: L’etat, c’est nous *. Вместо этого партия довольствуется
ныне регулированием и контролем поведения людей в его
внешних проявлениях, и до тех пор, пока в общественных мес-
тах граждане безропотно повинуются ей, выражая недовольст-
во лишь в кругу своих, им ничто не угрожает.
В условиях постсталинистской эпохи от граждан, живу-
щих в странах с однопартийными системами, ожидается, что
* Государство -- это мы (франц). — Прим переи.
196
тгиртгипшыич^т^шл—зм^------------------
они солидаризируются с «сообществом побежденных» (Иван
Клима) и будут соблюдать основные неписаные законы это-
го сообщества, гласящие, что «главнейшим условием... рас-
ширения и углубления социалистической демократии было
и остается воплощение политики партии в деятельности го-
сударства» (Горбачев); что всегда будет существовать одна-
единственная правящая партия, обладающая всем, в том чис-
ле и истиной; что весь мир делится на врагов и друзей пар-
тии; соответственно, согласие с партийной политикой возна-
граждается, несогласие возбраняется; и, наконец, что партия
нуждается уже не в полной преданности граждан, а лишь
в беспрекословном подчинении ее диктату Это означает, что
все, чего требует или ожидает партия от своих граждан, — это
дисциплина, осмотрительность, уважительность, самоцензу-
ра, отстраненность и нравственная пассивность («гораздо
лучше не знать и не думать») В то же время, независимости
в образе мысли и суждениях, превосходства, смелости, про-
ницательности, мужества, гражданственной преданности де-
мократическим принципам и естественного недоверия
к официальной фразеологии и бюрократическим прави-
лам всего этого партия страшится и всему этому она актив-
но противостоит. В основных неписаных правилах однопар-
тийной системы оговаривается, что в глазах партаппарата
ни один гражданин никогда не может быть полностью неви-
новным. Фактически, аппарат держит любого из граждан
под своего рода постоянным домашним арестом. А посколь-
ку партия всегда — даже при ретроспективной оцен-
ке права, те из граждан, кто перестает быть смирным и по-
корным последователем партии, автоматически причисля-
ются к дезертирам, а значит к врагам социализма. Верхние
эшелоны партийного руководства всегда считали граждан-
скую оппозицию партии «упадком» и подрывом основ;
в этом кроется одна из причин того, что (потенциальных)
оппонентов партии можно найти не только в среде интел-
лектуалов, но и в кафе, в очередях, на любой фабрике
и в любой церкви.
197
Глава четвертая
Антипартийная политика
Два поляки едут в поезде из Лодзи в Варшаву. Один все время стонет,
видимо, от боли: «О-о-х1 О о-.х!» Наконец, другой поляк теряет всякое тер-
пенье и взрывается: «Ну сколько же можно говорить о политике!»
Среди глубоко парадоксальных и (для вооруженных пар-
тийной политикой современных западных социалистов)
сильно озадачивающих последствий существования одно-
партийной системы обращает на себя внимание то, что в на-
стоящее время она породила глубокую народную ненависть
к идеалу ведущей роли партии, а заодно и к той «социалисти-
ческой» идеологии, которую эта партия насаждает среди под-
властных ей граждан20. Негибкая тоталитарная однопартий-
ная система оказывается могильщиком идеи социализма, до-
стигаемого при помощи партии авангарда. В своих демокра-
тических оппонентах эта система также сеет серьезные со-
мнения относительно партийной политики как таковой;
в этом смысле (так, по крайней мере, мне кажется) она стиму-
лирует разновидность антипартийной деятельности, напоми-
нающей о раннесоциалистическом движении первой полови-
ны 19 века.
Контуры этой антипартийной политики — называемой
и «независимыми гражданскими инициативами», и «второй
культурой», и «параллельной (второй) политикой», и «вто-
рой экономикой», и «параллельным обществом», трудно
очертить из-за ее разнородности и многогранности. Антипар-
тийная деятельность возможна и в средних и высших эшело-
нах государственного аппарата, по, вместе с гем, она может
быть и «подпольной», невидимой. Она способна носить как
высоко координированный, так и, наоборот, хаотичный ха-
рактер. Ей можно уделять как все свое время, так и лишь
часть его. Антипартийная деятельность включает в себя
и спонтанные акты индивидуального сопротивления, и дея-
тельность групп (таких как «Хартия 77»), и социальные дви-
жения, обладающие широкой социальной базой. К ней могут
относиться нелегальные виды деятельности, «самиздат»
198
и просто беседы друзей и родственников, равно как и лирика
н поэзия андерграунда, движения, защищающие права жен-
щин, экологию, бедняков или, скажем, профсоюзы. Но в лю-
бом случае речь будет идти прежде всего о враждебном отно-
шении данной антипартийной деятельности к господству
партии. Масштабы этого массового глубинного противодей-
ствия однопартийной системе можно предварительно оце-
нить через сопоставление его с тем, как превозносилась аван-
гардная роль партии-монополиста в начале века в России.
Обратимся, например, к следующим стихотворным строкам,
написанным Луи Арагоном в период сталинизма:
Mon parti m’a rendu mes yeux et ma memoire.
Mon parti m’a donne le sens de I’epoque.
Mon parti, mon parti, merci pour les lemons,
Et depuis ce lemps-la, tout me vient cn chanson,
Le colore, 1'amour. la joie et la soufTrance*.
Установки демократической оппозиции Центральной
и Восточной Европы пе имеют практически ничего общего
с данным образом партии — ведь его тоталитаристские им-
пликации воспринимаются оппозицией как нечто совершен-
но неприемлемое. Оппоненты однопартийной системы опре-
деляют ее как синоним «политики». В эюм тоталитарном
мире, управляемом одпой-едипствепной партией, оппозиция
предпочитает не говорить о политике как о форме коллектив-
но организованных речевых н неречевых взаимодействий,
целью которых является достижение блага (как это было
в аристотелевской традиции). Вместо этого политика рассма-
тривается как разновидность обезличенной, лишенной каких
бы то ни было принципов деятельности, какая была харак-
терна для партаппаратчиков, одетых в костюмы унылых то-
* Моя партия пернула мне глаза и намять.
Моя партия наделила меня чу истцом эпохи
Моя партия, моя партия спасибо тебе та псе твои уроки.
Теперь вся жизнь кажется мне песней,
Наполненной гневом, любовью, радостью и страданиями.
(франц. Прим перев.)
199
нов, генералов в затемненных очках, чиновников в военной
форме, «гебистов» в кожанках и других шестеренок в меха-
низме государства, управляемого партией. Политика это
хитрость и насилие, борьба немногих за захват государствен-
ной власти и подчинение ей большинства. Быть политиком
значит исступленно стремиться к обладанию государствен-
ной властью — хотя политические деятели и утверждают об-
ратное. Например, исходящие от политика призывы есть
лишь средство обретения и удержания власти над другими.
«Политик, для которого осуществление власти не является
самоцелью, есть противоречие в терминах»21. Политике внут-
ренне присущ абсолютизм. Сфера ее деятельности — совме-
стная жизнь людей в составе сложных сообществ беско-
нечно глубока и широка, а это означает, что она никогда не
может до конца удовлетворить собственную страсть к иску-
шению других людей, подчинению их своей воле, страсть
к манипулированию другими.
Традиция рассматривать политику как искусство обмана,
манипулирования и управления, то есть как нечто недоступ-
ное для рядовых граждан, имеет давнюю историю в Цент-
ральной и Восточной Европе. Ее легко разглядеть, например,
в анализе Томасом Манном в «Betrachtungen eines Unpoliti-
schen»* (1918) чинимого политикой «террора». При всем
том, такое принятое демократической оппозицией узкое по-
нимание политики не является всего лишь продуктом куль-
туры данного региона. Рост популярности этого понимания
политики является прямым следствием существования са-
мой однопартийной системы. Некоторые из тех, кто разделя-
ет подобное понимание, идут еще дальше, предлагая исполь-
зовать его лишь применительно к однопартийным системам.
Эти системы рассматриваются (например, Вацлавом Гаве-
лом22) как некая зловещая гротесковая опытная модель, ото-
бражающая тот тип государственной власти, который уже
имплицитно присутствует в пока еще не столь развитых,
«смягченных» формах распространяющейся ныне на весь
* «Размышления аполи тичного» (нем.). — Прим, перев.
200
Партийный социализм ''
мир обезличенной политики. Иными словами, находящиеся
под контролем партии режимы «реального социализма» рас-
сматриваются как наше общее возможное будущее, как наи-
более завершенная и наиболее дьявольская из предпринятых
государствами эпохи модерна попыток превратить граждан
в своих подданных, вынужденных вести себя так, как если бы
они были «лишними людьми» в организованном сверху, пол-
ностью политизированном действе.
Эта кошмарная дистопия* тоталитарной политики за-
ставляет нынешнюю демократическую оппозицию однопар-
тийным системам готовить новое противоядие — антипар-
тийную политику. С точки зрения этой последней приме-
ром ее явилась новаторская стратегия, принятая после
1976 г. Комитетом обороны трудящихся (КОР) в Поль-
ше, — однопартийные системы позднего социализма отлича-
ются чрезмерной политизацией. Поздний социализм харак-
теризуется избытком политической власти и недостаточной
свободой людей от влияния назойливых политиков. Соот-
ветственно, антипартийная политика означает попытку уйти
из насквозь политизированной сферы однопартийности. Она
предполагает критику и отрицание этой системы в ее глубо-
чайших основаниях, на уровне повседневной жизни индиви-
дов и малых групп. Заниматься антипартийной политикой
значит противостоять ненасытной жажде власти нынешних
правителей, лишать их способности к действию и, следова-
тельно, возвращать политике ее истинную функцию, функ-
цию защиты и утверждения независимого, плюралистичного,
самоорганизующегося гражданского общества. Антипартий-
ная политика стремится сделать обладателей политической
власти более покладистыми и вежливыми. Содержание этой
политики сводится к строительству демократического граж-
данского общества с соответствующим ограничением и «со-
циализацией» политической власти.
Сторонники антипартийной политики представляли ее
себе в виде постепенного, растянутого во времени процесса.
Термин «дистония» (dystopia) обозначает. как и «утопия», нечто несущест-
вующее, но имеет негативный оценочный опенок. — Прим перев.
201
Глава четвертая
В сравнении с такими полными драматизма событиями, как
государственный военный переворот, внезапное введение ко-
мендантского часа или потасовки между полицией и демон-
странтами, антипартийная политика представляется чем-то
банальным, начисто лишенным событий. Антипартийная по-
литика, вследствие неприятия ею организованных попыток
захвата власти, отличается, с одной стороны, осторожностью,
а с другой — отсутствием руководящего начала. Борясь с то-
талитарной властью, антипартийная политика зачастую по-
лагается на сеть «тайных обществ» (здесь прослеживается
явная аналогия с борьбой против деспотизма в 18 веке23). Она
демонстрирует нежелание слишком быстро принимать жест-
кие и очевидные институциональные формы, которые, как ей
известно, могут быть с легкостью обнаружены, «обезглавле-
ны» и уничтожены политическими властями. Поэтому анти-
партийная политика зачастую характеризуется скрытым,
опосредованным, не поддающимся измерению и долговре-
менным воздействием. Это терпеливая и требующая боль-
ших усилий политика, ибо ей присуще совершенно иное вос-
приятие времени, чем традиционным революционерам лево-
го или правого толка. Она знает, что ей ничего не удастся до-
биться за дни, недели или месяцы; в то же время антипартий-
ная политика не признает такой вещи, как полное поражение.
Благодаря присущему ей принципиально иному восприятию
времени, эта политика способна — при необходимости — на
длительное ожидание, она мирится со значительными от-
ступлениями. Ее девиз — солидарность, некая плюралистич-
ная кооперация ранее изолированных индивидов и групп,
которые, несмотря на причиненные им однопартийной си-
стемой серьезные травмы, попирающие их достоинство, со-
хранили убеждение в том, что жизнь, лишенная смысла и не-
зависимости, — это не жизнь. Поборники антипартийной по-
литики призывают к «солидарности поверженных» (Паточ-
ка), они утверждают некоторые старомодные европейские
принципы: сочувствие и уважение к ближнему; достоинство
и самостоятельность личности; честность; демократическое
самооп ределение.
202
Из вышеприведенного краткого описания антипартий-
ной политики неясно, каким образом — если таковое вообще
возможно — следует переводить на язык государственных
институтов требования установления независимого, самоор-
ганизующегося гражданского общества2'1. Ясно лишь то, что
демократически настроенные оппоненты однопартийной си-
стемы обычно не заботятся о создании оппозиционных пар-
тий. Поборники антипартийной политики с большой осто-
рожностью относятся к самой партийной форме (чем напо-
минают представителей раннесоциалистического движе-
ния); и когда вопрос о партии встает на повестку дня (как это
было в Венгрии), они видят свою задачу в обнародовании
собственного убеждения, согласно которому в условиях од-
нопартийной системы электоральная политика является мо-
шенничеством, а официальные выборы при тоталитаризме
выполняют унифицирующую функцию — граждан посылают
к избирательным урнам, как солдат на фронт.
Важно понять причины их отказа создавать новые поли-
тические партии. Этот отказ не был вызван ни убеждением,
что «виноград еще зелен», ни трезвым суждением относи-
тельно наличной геополитической реальности. Последняя
состояла в том, что невозможно силой заставить Советский
Союз, обладающий оружием, способным семь раз уничто-
жить все живое на Земле, отказаться от военно-политическо-
го присутствия в Центральной и Восточной Европе и что, ис-
ходя из ялтинских соглашений, Советский Союз не способен
признать легитимность открытой критики тон самой одно-
партийной системы, на которой зиждилась его империя.
Есть и другие, менее очевидные и более тонкие, более по-
зитивные причины того, почему демократическая оппозиция
чурается партийной формы. Те, кто проводит в жизнь анти-
партийную политику, хорошо понимают, что развивающиеся
формы социальной солидарности гораздо труднее искоре-
нить, чем политические партии, хотя самих носителей этой
политики государственный аппарат (специализирующийся
на устранении соперничающих с ним политических органи-
заций) вполне может загнать в подполье. В тех крайне небла-
203
гоприятных условиях, которые возникают вследствие гос-
подства однопартийной системы, антипартийная политика
дает способ минимизировать угрозу разгрома, полного про-
вала своей миссии и, соответственно, максимально увеличи-
вает шансы «обратить поражение в победу». К тому же сто-
ронники антипартийной политики убеждены, что возмож-
ность демократии обусловлена способностью отказаться от
традиционной (лукачевско-ленинской) задачи — создания
революционной партии с целью захвата и последующего уст-
ранения аппарата государственной власти, посредством чего
насильственным путем упраздняется разделение государства
и гражданского общества. Демократизация рассматривается
как нечто противоречащее революционной политике. Прин-
цип революции состоит не в том, чтобы «массы взрывали
собственную судьбу» (Троцкий), а в осуществлении стремле-
ния к власти, свойственного мошенничающим меньшинст-
вам, коими являются профессиональные манипуляторы об-
щественными настроениями, желающие получить максимум
тех преимуществ, о которых писал во времена Французской
революции Жозеф Фуше: «Те, кто ведут себя по-революци-
онному, пользуются вседозволенностью». Конечно, за рево-
люцией признается роль некоего преображающего опыта, ду-
шевного порыва. И поначалу этот порыв окрыляет граждан.
Присущее им чувство внутренней опустошенности момен-
тально улетучивается. К своему крайнему удивлению, граж-
дане обнаруживают в себе беспредельные запасы энергии.
Они с радостью ощущают собственную решимость действо-
вать и изменять окружающий мир. Участие в революции ста-
новится для них головокружительным опытом познания не-
ведомого. Все это признается демократической оппозицией.
Но признается ею и то, что рано или поздно весь этот неисто-
вый революционный подъем сменяется разочарованием, па-
раличом, меланхолией и мстительностью. Кроме того, демо-
кратическая оппозиция с недоверием относится к непредви-
денным последствиям революционной политики. Старый
дискурс о революции, совершаемой под руководством пар-
тии, о военной дисциплине, героических жертвах и о приня-
204
тип лишь полной и безоговорочной победы, — дискурс, пред-
полагающий наличие некой доступной познанию логики ис-
тории, — рассматривается ею как опасный анахронизм эпохи
раннего модерна. Он отрицается ею как проявление недемо-
кратичной политической идеологии времен мечей, гильотин
и мушкетов, — идеологии, воскрешение которой в наши дни
чревато опасным сосредоточением рычагов власти в руках
кучки победителей*.
Пределы революционного синдикализма
Поборники антипартийной политики отвергают также
и старый революционный синдикалистский рецепт (наибо-
лее красноречивое обоснование которому дал Жорж Сорель
Эту мысль можно проиллюстрировать, сравнив едкий, но легкомысленный
скептицизм Теофиля Готье («Что есть революция? На улицах люди стреляют из
ружей, из-за чего множество окон оказывается разбитыми; выиграть от этого мо-
гут разве что стекольщики. Ветер рассеивает оружейный дым. Стоящие наверху
толкают тех, кто находится ниже их... Стоит и пострадать ради того, чтобы вы-
вернуть из мостовой все эти булыжники, которые в спокойное время выковыри-
вать запрещено!» (Gautier Th. Les Jcunes-France. Paris, 1878, p.xv) co здравым
предостережением Адама Мнхника о том, что демократизация редко когда рож-
дается на обломках кровопролитных восстаний, а стратегия путчизма чревата
тоталитарными последствиями: «Наученные историей, мы склонны думать, что,
прибегая к силе при штурме старой Бастилии, мы тем самым неосознанно созда-
ем новые Бастилии... Каждый, кто участвует в освободительном движении, дол-
жен сделать для себя вывод из развращающего опы та террора. В противном слу-
чае, как писала Симона Вейль, свобода опять станет беглецом из лагеря победи-
телей» («Letter from the Gdansk Prison» //TheNew York Review of Books, 18 July
1985, p. 44). Достаточно беглого взгляда на историю революций эпохи модерна -
с конца 18 до конца 20 вв„ — чтобы убедиться в правоте Мнхника. На всем про-
тяжении истории — от революции во Франции до революции в Иране — неиз-
менно разгорались схватки за власть между политическими оппонентами. Все-
гда возникали группы «профессиональных революционеров» (Арендт), облада-
ющие незаурядной инициативностью, организационными талантами и имею-
щие па вооружении тщательно разработанные доктрины. Поначалу они, как ка-
жется, прислушиваются к восставшим согражданам. Затем данные революцион-
ные группы провозглашают себя представителями этих последних. И наконец,
они подменяют их собой - правда, делают это всегда насильственным путем. По-
добную динамику непреднамеренных последствий революционной политики
205
в своей работе «Reflexions stir violence»* *, 1908), предполагаю-
щий полное драматизма свержение государг тва силами соци-
ального движения низов. А так как между антипартийной по-
литикой и революционным синдикализмом Сореля порой
проводят параллели (по крайней мере, в Западной Европе),
стоит поподробней разобраться в имеющихся между ними
глубоких и важных различиях.
«Размышления о насилии», безусловно, принадлежат
к совершенно иному историческому контексту. В этом про-
изведении классического синдикализма, созданном в обста-
новке усиливающегося вовлечения социалистической тради-
ции в партийную политику и вдохновленном волной анти-
парламентской деятельности, захлестнувшей всю Европу по-
сле всеобщей забастовки в Бельгии в 1902 г.25, отразилось
ожидание грядущего глубокого кризиса как социалистичес-
кой политики участия в деятельности парламента, так и ка-
питалистической системы в целом. Работа написана под оче-
видным влиянием апокалиптической идеи «абсолютной ре-
волюции», которую якобы предстояло осуществить рабочему
движению в борьбе с частной собственностью, государством
и политическими партиями.
«Демократическая глупость» политики социалистичес-
кой партии способна была вызвать у Сореля лишь презрение.
Парламентский путь к социализму чреват усилением могу-
щества государства и упрочением его легитимности. Борьба
социалистов с социальным порабощением, ведущаяся ими
в парламенте, способствует созданию все новых форм поли-
тического порабощения (здесь Сорель уделяет особое внима-
ние описанию процесса становления демократического дес-
потизма, данному Токвилем). Упрочивая государство, обес-
печивая его легитимность, парламентский социализм вступа-
явственно видел уже в годы Французской революции величайший немецкий ли-
берал Георг Форстер. См.: Forster G Kleine Schriftcn urxl Bricfc. Erl. Tra-
ger C. Leipzig. 1961. S. 344: «Революции — это ураган; кому под силу обуздать
его? Вдохновленные ее духом, люди решаются па такие поступки, которым по-
гомки этих людей, взирая иа содеянное ими с неподдельным ужасом, не могу г
найти никакого объяснения».
* «Размышления о насилии» (франц ). — Прим перев.
206
ет в противоречие с им же самим заявленной целью, — целью
упразднения, в конечном счете, государства как такового.
Кроме того, парламентский социализм маскирует противоре-
чия между интересами труда и капитала. Очарованный и со-
блазненный казуистикой и софистикой электоральной поли-
тики (в особенности обещаниями введения санкционирован-
ного государством законодательства, обеспечивающего соци-
альную защищенность граждан), парламентский социализм
углубляет ту пропасть, которая отделяет буржуазию и проле-
тариат от пути, предначертанного теорией Маркса. Ослаб-
ленные классы, отмечал Сорель, всегда оказываются на-
столько глупы, что возлагают надежды на государство, видя
в нем своего защитника.
И наконец, парламентская социалистическая традиция
глубоко впитала в себя дух Робеспьера. Согласно утвержде-
нию Сореля (с которым готовы согласиться большинство по-
борников антипартийной политики), начиная с. 1789 г. любая
попытка политической революции способствовала усугубле-
нию репрессивной власти государства. Он также утверждает,
что и парламентское правление социалистов, несмотря на все
их благие намерения, пойдет тем же путем и еще более усугу-
бит эту тенденцию. Нет более рьяных сторонников порядка,
чем победившие революционеры Придя к власти, парла-
ментский социализм (здесь Сорель предвосхищает Михель-
са) введет своего рода диктатуру политика над его последова-
телями. Парламентское социалистическое правительство бу-
дет таким же, что и правительства других революционных
политиков, которые вечно ссылались па «государственные
соображения» и начинали, по пришествии к власти, борьбу
со своими врагами, прибегая при этом к репрессивно-право-
вым санкциям и полицейским мерам.
Сорель доказывал, что подобных катастрофических по-
литических последствий удастся избежать, только если соци-
алистическое движение возьмет на вооружение тактику ре-
шительного классового сепаратизма, свойственную пролета-
риату. Отказ последнего от централизованного политическо-
го руководства, присущая ему склонность к применению на-
207
силия и его растущая вера в эффективность забастовок — все
это способствует разоблачению попыток господствующего
класса осуществлять с помощью парламентской демократи-
ческой политики посредничество между государством
и гражданским обществом. Непосредственная насильствен-
ная деятельность пролетариата резко поляризует граждан-
ское общество; оно начинает напоминать поле битвы двух не-
примиримых армий. Новому среднему классу, состоящему
из государственной бюрократии, приходит конец, нанимате-
ли-капиталисты вынужденно возвращаются к своей изна-
чальной классовой роли, а классовые деления углубляются
и упрощаются — причем как раз тогда, когда они, казалось,
должны были сгинуть в трясине парламентской политики.
Непосредственное пролетарское действие, зарождающееся
внутри малочисленных, построенных по принципу «лицом
к лицу» профсоюзных societes de resistance*, обеспечивает ра-
зоблачение и подрыв той силы, которую сконцентрировала
буржуазия в системах собственности и государства. К тому
же оно порывает с привычками буржуазии и с ее трусостью
и создает новую культуру солидарности в гражданском об-
ществе. Не ослепляемый долее партийной политикой, проле-
тариат во все большей степени начинает руководствоваться
и вдохновляться мифологией, заученным набором общепри-
нятых, эмоционально окрашенных образов (таких как идея
всеобщей забастовки), усиливающих его решимость работать
на отдаленное социалистическое будущее. Пролетариат, вы-
шедший из лона гражданского общества, но к этому общест-
ву не принадлежащий, перестает быть (пассивным) объектом
деятельности. Он становится самостоятельным, живым со-
циальным движением, способным выступать против власти
капитала и его государственного аппарата и не нуждающим-
ся при этом в посредничестве партии или системы партий.
Данный процесс приобретает вид истинной драмы, каковой
является всеобщая забастовка, сравниваемая Сорелем с на-
полеоновскими сражениями, начисто разбивавшими врага.
* обществ сопротивления (франц.). — Прим, иереи.
208
--------------------11 поили ^ыси изм !
Благодаря всеобщей забастовке рабочих, заключает Сорель,
становится ясно, что у социалистического движения есть
лишь две возможности: либо буржуазный упадок, в котором
движение вперед гасится вырождающимся господствующим
классом — классом собственников, функционеров и полити-
ков, либо насильственная революционная борьба пролетари-
ата по изъятию собственности па средства производства у ча-
стного капитала, а следовательно (отметим здесь редукцио-
низм Сореля) п по уничтожению государства.
Несмотря на различие в терминологии, поборников анти-
партийной политики роднит с Сорелем глубокая антипатия
к партийной политике и государственной власти. Но на этом
их сходство и заканчивается Защитники антипартийной по-
литики испытывают глубокое недоверие к идеологической
мифологии (см. главы 6 и 7). Они отрицают утверждение Со-
реля о том, что какой-то отдельный революционный класс,
возникший в недрах гражданского общества, когда-либо смо-
жет стать олицетворением la volonte generale*. Попросту го-
воря, антипартийная политика представляет собой оппози-
цию плюралистического, а не монистического толка; поэтому
она и отрицает (опять же вопреки Сорелю) миф об упраздне-
нии или отмирании государства. Считается, что демократи-
ческое гражданское общество (то есть такое, которое содер-
жит множество часто противоречащих друг другу элементов
и потому является постоянным объектом полемики, иннова-
ций, местом, где возникает все неизвестное и непреднаме-
ренное) нуждается в системе государственных институтов,
способных сыграть свою роль в предотвращении серьезных
внутренних конфликтов, а также помочь ведению перегово-
ров с другими государствами, выступающими па междуна-
родной арене. Следовательно, задача антипартийной поли-
тики — не уничтожение политической власти, а «социализа-
ция» некоторой ее части с целью предотвращения посяга-
тельств этой последней на сферы, не являющиеся, попросту
говоря, ее делом.
* общей ноли (франц ). — Прим, персе.
209
Демократическая оппозиция однопартийным системам
также нс приемлет сочиненные в духе Сореля мифы о сме-
лом и героическом насилии. Существуя в условиях военизи-
рованных режимов, при которых такие явления, как слежка,
военные парады, тюремное заключение и страх перед наси-
лием, становятся постоянными спутниками в жизни населе-
ния в целом, она, разумеется, вырабатывает в себе глубокое
отвращение к наращиванию насилия2'1. В ее понимании сме-
лость ассоциируется не с героическими актами насилия (та-
кими как терроризм, покушения или похищения), применяе-
мыми в отношении непосредственных врагов, с а цивилизо-
ванным терпением граждан, которые стремятся к достойно-
му существованию в создаваемых режимом недостойных ус-
ловиях, и потому не реагируют на акты направленного про-
тив них насилия. Между насилием и политикой эта оппози-
ция усматривает внутреннее родство, в связи с чем она отри-
цает взгляд, согласно которому «насилие является повиваль-
ной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно
новым» (Маркс)*. Насилие враждебно любым обществам,
как старым, так и новым. И снова, в противоположность Со-
релю, демократическая оппозиция выдвигает фундаменталь-
но иное понимание времени. Она отрицает фантазии об апо-
калиптической революции, так как знает, что обретение
гражданами определенной терпимости является одной из
предпосылок становления демократического гражданского
общества. Она предусматривает мирную трансформацию од-
нопартийной системы путем медленного вызревания граждан-
ского общества под сенью государственной власти.
И наконец, поборники антипартийной политики чурают-
ся партийной формы из-за того, что они, подобно сторонни-
кам ряда течений раниесоцпалистического движения, таких
как оуэнизм, сознают, что сама возможность установления
демократии зависит от того, удастся ли избавиться от одно-
партийной системы в душах отдельно взятых людей путем
изменения тех отношений власти, что являются для них наи-
более «близкими». Те, кто связал свою жизнь с проведением
• Маркс К. Капитал // Маркс К. Энгельс Ф. Соч. Т 23, с. 761,- Прим, перев.
210
партийный си ишгизм^
антипартийной политики, отвергают простодушное заблуж-
дение, согласно которому в условиях однопартийной систе-
мы власть является чем-то таким, что можно либо захватить,
либо устранить. Власть концентрируется не в каком-то од-
ном месте (например, в верхних эшелонах партии или,
по версии Сореля, в руках господствующего класса). Режим
невозможно поделить между теми, кто обладает властью,
и теми, кто ею не обладает. Однопартийная система рассмат-
ривается как нечто вездесущее, как некий лабиринт управле-
ния, подавления, страха и самоцеизуры, — лабиринт, погло-
щающий всех, кто находится внутри него; и достигается это
превращением человека в существо по меньшей мере бессло-
весное, тупое, существо, разделяющее ряд нежелательных
предрассудков по поводу власть имущих. Поскольку рубежи
власти, установленной однопартийной системой, проходят
через сознание каждого из тех, на кого эта власть распростра-
няется, единственный способ защитить себя от этой власти
состоит в утверждении собственного радикального отличия
от нее, то есть в изгнании данной системы из своей частной
жизни. Поэтому наиболее эффективной считается демокра-
тическая оппозиция, дистанцирующаяся от политики. Демо-
кратизация не сводится к чему-то одному — скажем, к замене
партаппаратчиков регулярно избираемыми правительством
или главой государства. Скорее, успех демократизации зави-
сит от того, удается ли насаждать механизмы самозащиты,
индивидуализации и социального сотрудничества в тех сфе-
рах жизни общества, что располагаются «под» областью гос-
подства государства: дома, средн друзей, в сфере граждан-
ских инициатив, на рабочих местах, в параллельной эконо-
мике и в неофициальной культуре.
Проблемы социалистической партии компромисса
Что касается социалистических партий компромисса,
а также однопартийных систем советского типа, то они нахо-
дятся в совершенно ином институциональном контексте, им
211
присуща принципиально иная организационная форма, иной
способ функционирования; поэтому в настоящее время им
совершенно не грозят ни названные выше, ни любые другие
соизмеримые по масштабу проблемы. Это решающее разли-
чие нынешних судеб двух типов социалистических партий
следует постоянно иметь в виду, определяя, какая из них
жизнеспособней и популярней. Прежде чем обратиться к вы-
явлению причин данного различия, уместно будет — по ана-
логии с предыдущим рассмотрением — сформулировать не-
которые основополагающие вопросы касательно социали-
стической партии компромисса, как то: насколько устойчи-
вым или, наоборот, нестабильным является преобладание
в разных политических системах Западной Европы того по-
нимания социализма, которое предлагается партией компро-
мисса? Имеются ли какие-либо признаки того, что господст-
ву партии компромисса в этих системах приходит конец;
можно ли, по крайней мере, считать, что оно ослабевает?
Если да, то можно ли противодействовать этому процессу?
Если же ведущей роли партии компромисса уже нанесен се-
рьезный урон, тогда, возможно, социалистам следует, наобо-
рот, заняться разработкой новых перспектив, способных по-
ставить под сомнение господствующую концепцию «пути
к социализму» под руководством партии, а также выдвинуть
позитивные альтернативы этой концепции?
Эти основополагающие вопросы актуальны потому, что
социалистическая партия компромисса переживает сейчас
отнюдь не лучшие времена. Одним из признаков такого поло-
жения (а эти признаки могут быть различными в зависимости
от особенностей межпартийной конкуренции, электоральной
системы и социалистической традиции в каждой отдельно
взятой западноевропейской стране) являются повсеместные
поражения партий компромисса на выборах в 70-е годы — дан-
ную тенденцию удалось переломить, да и то не вполне, лишь
в Норвегии и Швеции, а также в странах Средиземноморья
(Португалии, Испании, Греции), ранее находившихся под вла-
стью военных деспотий. Другим показателем существующих
трудностей является то, что к данной форме политической
212
партии перестают относиться как к более или менее успешно
разрешенной проблеме социалистической традиции, а ведь та-
ковой эту проблему считали уже начиная с 1945 г. Определен-
ные признаки свидетельствуют не только о растущей обеспо-
коенности серьезной электоральной уязвимостью партий ком-
промисса, но и об утрате всеобщего доверия к партии компро-
мисса и к «парламентскому пути».
Несомненно, отчасти эта электоральная обеспокоенность
и утрата доверия к партиям компромисса проистекает из са-
моотождествления их с кейнсианскими стратегиями по со-
зданию общества всеобщего благоденствия, такими как обес-
печение полной занятости в сфере труда и капитала, проведе-
ние политики социального обеспечения и защита националь-
ного государства под надзором американцев. А так как по-
добные стратегии на протяжении последних двух десятиле-
тий встречали на своем пути все возрастающие трудности
практического свойства, отождествление социалистических
партий компромисса с государством всеобщего благоденст-
вия оказалось для них помехой на выборах и при проведении
собственной политики. В отсутствие свежих теорий и новой
политики партии компромисса склонны впадать в состояние
настороженности и ностальгии; в их распоряжении нет связ-
ных объяснений провала кейнсианской политики создания
государства всеобщего благоденствия, как и средств исправ-
ления положения. Данная тенденция усугубляется отсутст-
вием былого единения на выборах (что также связано с про-
валом кейнсианства) между профсоюзами и электоратом из
числа рабочих и среднего класса, на которое, как правило, по-
лагались партии компромисса с 1945 г.27
Эти факторы — кризис кейнсианской стратегии государ-
ства всеобщего благоденствия, недальновидность политиков
и дробление прежних электоральных единств — помогают
объяснить повсеместный характер потерь, понесенных на вы-
борах партиями компромисса в 70-е годы. Между тем, причи-
ны их нынешних проблем более глубоки и масштабны. Эти
трудности затрагивают не только политическое содержание
и модели электоральной поддержки партий компромисса,
213
но и их организационную форму. Отдельного упоминания за-
служивают четыре взаимосвязанных фактора, нарушающих
в настоящее время былую стабильность и эффективность
партии компромисса как специфической формы; именно по-
этому данные факторы особо важны для моего рассмотрения
политических партий и будущего социализма.
(а) Первый фактор дестабилизации связан с прогресси-
рующей утратой партийной формой ее центральной роли
в качестве представителя гражданского общества. Действи-
тельная роль политических партий, включая и их социали-
стическую разновидность, куда более ограниченна, чем это
можно себе представить, судя по тому вниманию, которое
уделяют им щедрые средства массовой информации. Партии
компромисса уже нельзя с полным правом считать централь-
ной опосредующей структурой (или «связным») между
гражданским обществом и кейнсианским государством все-
общего благоденствия. Они стремительно утрачивают спо-
собность играть роль «пряжки» (как это сказано в классиче-
ском описании Беджгота), соединяющей граждан с властями.
В таких отраслях, как промышленность и энергетика, назна-
чение зарплат и окладов, проведение налоговой политики
и политики социального обеспечения, взаимодействие меж-
ду гражданским обществом и государством все в большей
степени определяется процессами, находящимися за рамка-
ми парламентской деятельности, а возможно, и за пределами
сферы прямого контроля правящей партии, будь то партия
социалистическая или антисоциалистическая.
Важной иллюстрацией названной тенденции является
неуклонная (хотя и периодически прерываемая) экспансия
корпоратистских институтов, специализирующихся на
функционалистских формах репрезентации социальных ин-
тересов. Хотя историю свою корпоратистские институты ве-
дут с последней четверти 19 века, с тех пор им удалось изряд-
но распространиться во многих сферах политики, проникнув
на самые разные «уровни», существующие между государст-
вом и гражданским обществом28. Вследствие этого кейнсиан-
214
Партийный < оциализм ?
скос государство всеобщего благоденствия можно назвать
«двойственным государством», где некоторые ключевые
функции государственного аппарата постоянно уводятся из-
под партийно-политического и парламентского контроля
(см. главу 5). Иными словами, складывается — наряду с за-
конно избранным партийным правительством и под прикры-
тием этого правительства — некая инфраструктура вспомога-
тельных носителей власти, некое «подправительство»29; по-
следнее представляет собой матрицу государственных ин-
ститутов, не являющихся электоральными объектами,
и групп или «добровольных ассоциаций», обладающих вла-
стью в обществе и фактически функционирующих в качестве
квазиправительственных организаций.
Указание на факт упрочения двойственного государства
не является простым повторением тезиса о том, что с момен-
та зарождения социалистических партий существовали не-
кие механизмы принятия решений, действовавшие парал-
лельно с политическими партиями и находящиеся вис парла-
ментских структур. Данный тезис имеет широкое хождение
в рамках социалистической традиции Ведь одной из важней-
ших движущих сил социалистических движений 19 — нача-
ла 20 вв. являлась их способность доносить до сознания ши-
роких масс то, сколь важна роль как политических факторов
(т. е. государственной бюрократии), так и социальных сил
(таких как сила частного капитала) в предопределении ре-
зультатов «буржуазной» партийной политики. Такую же
прозорливость проявили социалисты и во время нынешнего
кризиса, охватившего кейнсианские государства всеобщего
благоденствия. Например, ими справедливо подчеркивается,
что приходящие к власти социалистические правительства
обладают ограниченной возможностью для маневра в обла-
сти социально-экономической и внешней политики, так как
и внутри страны и за ее пределами этим правительствам про-
тивостоят огромные силы частного капитала и государства30.
Однако ие менее значим для нынешних корпоратпстскнх ин-
ститутов такой новый фактор, как возникновение формаль-
ных и неформальных внепарламентских «приводных рем-
215
I лава четвертая
ней», обеспечивающих ключевым властным группам общест-
ва, а также государственным чиновникам возможность вести
переговоры и осуществлять ту или иную политику по широ-
кому кругу проблем, затрагивающих множество групп, кото-
рые вовсе не имеют доступа или имеют лишь ограниченный
доступ к данному переговорному процессу.
Это развитие корпоратистских отношений между граж-
данским обществом и государством стало объектом публич-
ной критики со стороны неоконсерваторов (см. главу 1). Так,
они указывают на принижение роли парламента, на прида-
ние профсоюзам «привилегированного» статуса и на игнори-
рование интересов мелкого бизнеса. За последние годы по-
явилась также весьма обширная социалистическая литерату-
ра по проблеме корпоратизма. Любопытно, однако, что при
всем этом вопрос о влиянии корпоратистских течений на со-
циалистические партии компромисса остается в целом неис-
следованным. Многие западноевропейские социалисты про-
должают придерживаться той концепции партийной полити-
ки, в которой чрезмерно превозносится фактическая или ве-
роятная роль социалистических партий в формировании
и проведении в жизнь современной государственной полити-
ки. Существенным моментом позиции защитников партии
компромисса является их вера в то, что доступ к центральной
государственной власти станет прямым следствием их побе-
ды на общенациональных выборах. Данное ошибочное убеж-
дение становится все большим анахронизмом, и в случае
дальнейшего развития корпоратистских процессов оно неиз-
бежно явится причиной многих разочарований в среде рядо-
вых активистов и электората социалистических партий, ко-
торые, скорее всего, почувствуют падение значимости голо-
сования и сокращение приносимой избранием власти, пой-
мут, что пресловутые преимущества, даруемые победой
в парламентской гонке, неуклонно сходят на нет.
(б) Дестабилизация партий компромисса обусловлена не
только децентрализацией их внутри сложной системы взаи-
модействий между гражданским обществом и государством.
216
Другим дестабилизирующим фактором является увеличиваю-
щийся вакуум власти, существующий между рядовыми акти-
вистами (в особенности теми, кто хранит приверженность ста-
ромодной, классической политике «чистой оппозиции» и в си-
лу этого противостоит тенденции заключения компромиссов
с «буржуазной» партийной системой) и их руководством.
Вопреки данным ряда последних исследований31, вакуум
власти в сфере между руководством социалистических пар-
тий и рядовыми руководителями не является чем-то новым.
Аналогичную тенденцию подметили уже Сорель и Михельс,
указавшие на то, что и в период существования бескомпро-
миссных социалистических партий имела место бюрократи-
зация процесса принятия партийных решений и наблюда-
лось падение активности рядовых членов партии. Этот про-
цесс шел с начала 20 века, а в эпоху партий компромисса его
стали считать необходимым условием успеха социалистичес-
ких партий на выборах. В отличие от социалистических пар-
тий конца 19 века, проводивших внепарламентскую агита-
цию, достижение успеха партией компромисса связывается
с ее стремлением формулировать такие политическтие про-
граммы, которые не вызывали бы неприятия пи одной из
главных властных групп общества и которые поэтому могут
вовсе не содержать никаких принципов, кроме одного — же-
лания угодить всем. Фактически это означает, что партия
компромисса вынуждена более строго отслеживать и искоре-
нять те политические тенденции и те линии поведения, кото-
рые могут нести угрозу ее компромиссной роли. Иными сло-
вами, путем устранения или сглаживания ряда традиционных
социалистических стратегий (таких как задача установления
общественной собственности и общественного контроля над
средствами производства), а также конфронтационной такти-
ки (за которую приходится расплачиваться на выборах) ей
следует попытаться устранить отмеченное Михельсом проти-
воречие между используемыми партией централизованно-
бюрократическими средствами и заявленной ею демократиче-
ской целью. На практике это означает необходимость постро-
ения такой партии, которая, несмотря на демонстрируемую ею
217
враждебность однопартийным социалистическим системам,
была бы сходна с моделью демократического централизма'2 и,
кроме того, ослабляла бы или заглушала (и тем самым отвра-
щала от себя) присутствующие в ней активные «левацкие» си-
лы, сосуществовать с которыми данной относительно бес-
принципной, не обладающей никакой программой и открытой
для всех партии компромисса не так-то легко.
Эти попытки руководства партии компромисса дерадика-
лизировать партию, заставить ее порвать с собственным оп-
позиционным прошлым, снизить активность (некоторых
слоев) своих рядовых членов, — свидетельствующие о разра-
стании вакуума власти между руководством и рядовы-
ми, — увеличивают вероятность внутрипартийных конфлик-
тов, а также утраты партией легитимности в средствах массо-
вой информации. Кроме того, данная тактика руководства
чревата утратой партией ее легитимности в глазах низовых
активистов. Последние указывают на то, что партия теряет
ориентацию, становится все менее способной к четкому опре-
делению смысла «социалистических» целей и, следователь-
но, утрачивает собственное лицо и сознание взятой на себя
миссии. Вследствие этого общеизвестными стали искажения
политической линии партий компромисса, принимающие
особенно злостный характер в случаях, когда данная партия
находится у власти (как это имело место в ходе серьезных де-
батов конца 60-х годов между «молодыми социалистами»
(Juso) и руководством СДПГ по поводу проводимой послед-
ней Mittelklassestrategie*) либо переживает серьезное пора-
жение па выборах (примером тому конфликт начала 80-х го-
дов между британской партией лейбористов и увриерист-
ским** Воинствующим Течением (Militant Tendency).
(в) Оказывается, растущее внимание партии компромис-
са к собственному руководству является еще одним источни-
ком дестабилизации в партии. Назаре существования партии
компромисса такие авторы, как Шумпетер и Кпркхаймер,
* стратегией среднего класса (иеч). — Прим, перев.
** от ouvricr - рабочий (франц ). Прим, перев.
218
7777 штыи сиц—агилм i--------------
выделяли как наиболее важную функцию политических пар-
тий выдвижение кандидатов для утверждения их народом
в качестве должностных лиц31. Однако им не удалось в пол-
ной мере предвидеть мощную, усиливаемую индустрией
средств массовой коммуникации тенденцию к появлению
партий, находящихся под сильным влиянием собственных ли-
деров. Небывалое развитие средств массовой коммуникации,
в особенности телевидения, сыграло решающую роль при
формировании политики лидерского типа, а в этом случае
организационные механизмы партии компромисса утрачива-
ют центральное значение в реализации выборной стратегии.
На начальных стадиях существования партий компромисса
лидерам приходилось более непосредственно полагаться на
стратегию мобилизации организационных ресурсов партии
для обеспечения необходимых контактов с. избирателя-
ми — партия брала на себя организацию рукопожатий, рас-
пространения листовок, целования детей и прочих меропри-
ятии, сопутствующих поездкам по стране. Теперь же лидеры
все чаще обходятся без применения подобной тактики, уста-
навливая прямой контакт с избирателями при помощи
средств массовой информации и новейших информацион-
ных технологий (так называемого «компьютерного заточе-
ния» и «политики кредитной карточки»).
I IccoMiieiiHo, данное развитие событии не означает просто-
го переключения с политики партийного типа на политику ли-
дерского типа. Сохраняющаяся зависимость партии компро-
мисса от таких средств ведения кампании, как агитационная
литература, плакаты и митинги на местах, обусловливает нуж-
ду в сильной партийной организации. 11 все же имеет место
процесс постоянного вытеснения этих старых, более трудоем-
ких форм саморекламы капиталоемкими средствами, особен-
но телевидением. Следствием подобных изменений является
то, что электорату все чаще предлагают образ лидера и все ре-
же — некую абстракцию, называемую «партиен». Средства
массовой И1к|юрмацпи — а за ними и партия — начинаю! все-
рьез интересоваться руководством партии компромисса. Бла-
годаря тому размаху, с каким ведется постоянная кампания,
219
I лава четвертая
управляемая средствами массовой информации (со всеми эти-
ми слухами, пустословием и драматизацией событий), — кам-
пания, фиксирующая и неустанно комментирующая каждый
шаг руководства партии компромисса, — стиль лидера партии,
его сексуальная привлекательность и эмоциональность, его
манера одеваться превращаются в факторы, имеющие решаю-
щее значение для судьбы всей партии. Именно поэтому внут-
рипартийные баталии, направленные на поддержку лидера
или против него, стали столь неотъемлемой чертой социали-
стической партии компромисса. С другой стороны, по этой же
причине успехи партий и само их выживание все в большей
мере зависели от их собственных лидеров, возымевших над
ними огромную власть, не имеющую, пожалуй, прецедентов
в истории социалистических партий. Мало кто из лидеров
партии комп|юмисса устоит перед соблазном думать и дейст-
вовать в духе Le Roi Soleil*, говоря «Le parti, c’est moi» **. И по-
следнее: пристальный интерес средств массовой информации
к лидерам партии явился причиной того, что в глазах электо-
рата партии начали утрачивать свое лицо. Четко обозначилась
тенденция голосовать не за партию, а «за лидера», тенденция
«идти за лидером», а не за партией31.
Следствием нынешнего дестабилизирующего воздейст-
вия на партию компромисса трех этих факторов в совокупно-
сти — снижения эффективности партии как «приводного
ремня» между гражданским обществом и государством, уве-
личения вакуума власти между руководством и традиционно
мыслящими рядовыми, усиления зависимости партии от ру-
ководства — не могло не стать нарастание амбивалентности
в отношении к партии со стороны многих групп гражданско-
го общества. В частности, партия перестает пользоваться осо-
бым вниманием голосующего электората и, вопреки утверж-
дениям Михельса, поддержка, оказываемая ей сторонниками
и рядовыми членами, ослабевает.
Конечно, утрата партией компромисса легитимности есть
не более чем тенденция. Несомненно, следует избегать гло-
* Короля-Солнца (франц ). — Прим перев.
** Партия — это я (франц). — Прим, перев.
220
11 ptlUAUHtHll 1.иЦии.1ШМ:
бальных утверждений относительно упадка или близкого
конца таких партий. Ясно, что время социалистической пар-
тии компромисса еще не прошло. И избавление от ее слабо-
стей могут принести будущие события (война или политиче-
ский кризис), которым в условиях позднекапиталистической
системы соответствуют такие сдвиги, как укрепление или
преобразование партий. В этом очевидное различие между
судьбами данной и однопартийной систем: последняя в на-
стоящее время почти полностью утратила свой престиж и
находится во власти антипартийных настроений. Упадок же
партии компромисса не абсолютен. Неприятие ее не вылива-
ется в непосредственную реакцию голосующего электората.
Здесь идут подспудные и, с точки зрения самих партий ком-
промисса, более тревожные процессы. Они заявляют о себе
постепенным нарастанием усталости от самого феномена
партийности, вследствие чего и активисты, и электорат уже
не выказывают выраженного стремления самоидентифици-
роваться с партией (как это было на заре существования пар-
тий компромисса) и либо занимают позицию некоего неот-
четливого, отстраненного равнодушия, либо ограничиваются
тактической поддержкой партии компромисса. И даже в слу-
чае сохранения устойчивой самоидентификации с партией
происходит охлаждение к ней в эмоциональном плане. Соци-
алистическая партия компромисса может похвастаться тем,
что она остается «широкой церковью»*, правда, она все
в меньшей мере может претендовать на роль «светской церк-
ви», объединяющей в стремлении к общим идеалам как исто-
во верующих, так и сочувствующих.
(г) Возрастание безразличия и практицизма масс в отно-
шении партии компромисса не только служит причиной ши-
роко обсуждаемой ныне практики тактического голосования
и непостоянства электорального поведения. Оно является
«Широкая церковь» («broad church») — название одного из течений англи-
канской церкви, представляющего собой компромиссный вариант между «высо-
кой церковью» (тяготеющей к католицизму) и «низкой церковью» (протестант-
ской). — Прим, перев.
221
также и той почвой, на которой произрастают социальные
движения. Последние можно рассматривать и как некий не-
преднамеренный результат деятельности партий компро-
мисса, и как четвертый фактор нынешней дестабилизации
этих партий15. Развивая структуру как видимых, так и «под-
спудных» публичных сфер, являющихся предметом обсуж-
дения и деятельности и зачастую находящихся вне партий-
ной системы или «под» ней, социальные движения (такие
как феминистское, экологическое и движение чернокожих)
ставят важные вопросы не только касательно распределе-
ния и легитимности макросоциальных властных полномо-
чий. Такие движения к тому же ставят иод сомнение и пре-
образуют установившиеся коренные модели взаимодейст-
вия, существующие внутри гражданского общества. Они
придают общественное звучание чувствам недовольства
и неуверенности в будущем дне; они изменяют общие для
всех представления о времени, пространстве и «нормально-
сти»; они исходят из убеждения, что в соответствии с этими
безусловными правилами пространства, времени и межлич-
ностных отношений гражданское общество может быть рас-
ширено и демократизировано. Именно в этом смысле соци-
альные движения Запада являются партнерами демократи-
ческой оппозиции и социальных движений в странах, где гос-
подствуют режимы советского типа. Всем им свойственна
определенная антиполитичность — в том смысле, что в своей
деятельности они нс руководствуются ни эпическими фанта-
зиями о захвате и трансформации государственной власти,
ни более скромными притязаниями на участие в партийной
политике. Вместо этого они видят свою главную задачу в ка-
жущемся банальным деле доведения до сознания общества
и изменения менее заметных сфер микровластных отноше-
ний, внутри которых они формируются и действуют.
Вот почему социальные движения ставят под сомнение
утверждение (выдвигавшееся в период расцвета партии ком-
промисса, например, Энтони Даунсом1”), согласно которому
избиратели поступили бы разумно, если бы делегировали все
или часть своих полномочий по принятию политических ре-
222
шений партиям компромисса — и неважно, насколько серьез-
ными или верными будут эти решения. Новые движения ста-
вят это утверждение с ног на голову: если партия компромис-
са не может предложить желаемых альтернативных решений
тех проблем, которые представляются важными рядовым
гражданам и к которым они относятся весьма эмоционально,
то данные граждане поступили бы разумно, если бы сочли
партию компромисса ненужной или мешающей и, следова-
тельно, нуждающейся в исправлении посредством инициа-
тив. идущих извне партийной системы. Социальные движе-
ния стимулируют интерес общества к двум ключевым темам:
той, что, с одной стороны, не любой важный конфликт мож-
но в конечном счете соотнести с единственным источником
энергии (как в случае классовых антагонизмов); и что, с дру-
гой стороны, ин один отдельный класс, ни одно движение
или политическая организация не способны играть роль за-
щитника всех частных интересов. Отсюда присущая соци-
альным движениям тенденция конфликтовать с партией
компромисса. Последняя обвиняется представителями этих
движений в недооценке роли широких масс в жизни партии
и в стремлении отгородиться (под предлогом выработки
«реалистичных программ») от ряда спорных вопро-
сов как раз тех, которые признаются движением в качест-
ве жизненно важных*7. В этом плане чрезмерная вовлечен-
ность партии компромисса в блок партий, противостоящих
антисоциалистическим партиям, оборачивается против нее
самой. Заявляя о себе как о партии умеренных целей, ставя
во главу угла уже урегулированные вопросы и формулируя
стратегии, отличающиеся расплывчатостью и крайней гибко-
стью, партия компромисса навлекает на себя обвинения в ук-
лонении от решения вопросов и в отказе от собственных эга-
литарных и либертарных социалистических задач. Утверж-
дается, что она сменила изначально присущую ей функцию
активного представителя гражданского общества па функ-
цию распорядителя, контролера и ограничителя тех требова-
ний, которые гражданское общество способно предъявить го-
сударству. Считается, что партия компромисса принижает
223
значимость своих членов и сторонников, отводя им роль по-
слушных инструментов маневрирования и проведения соб-
ственной оппортунистической политики, опирающейся на
деньги и на средства массовой информации.
Неопределенное будущее партии компромисса
Вызов, брошенный партии компромисса новыми соци-
альными движениями, имеет очень важное значение — и не
только потому, что эти движения путем давления снизу за-
ставляют партию компромисса вновь научиться всерьез вос-
принимать требования, возникающие независимым образом
в недрах гражданского общества. Не менее важен и тот факт,
что в требованиях, предъявляемых социальными движения-
ми, находит концентрированное выражение широкий спектр
претензий общества к самой форме партии компромисса;
в рамках данных требований поднимаются вопросы, касаю-
щиеся ее структурных проблем и ее границ, а также ряд труд-
норазрешимых проблем нормативного и стратегического
свойства, связанных с ее будущим.
Вообще говоря, в среде западноевропейских социалистов
ныне обсуждается три основных типа предложений относи-
тельно будущего партии компромисса36. Я намерен рассмот-
реть и отвергнуть их все одно за другим, так как хочу изло-
жить и обосновать возможность некоей четвертой, полно-
стью демократической социалистической стратегии, призна-
ющей ограничения такой формы, как партия, и создающей
возможность будущего объединения демократических стра-
тегий обеих половин Европы, — правда, последнее возможно
лишь для систем, находящихся на позднекаппталистической
стадии развития.
(а) Обновление партии компромисса посредством ее «мо-
дернизации». В основных чертах этот способ реагирования иа
структурные проблемы партии компромисса демонстрируют
некоторые группировки внутри западногерманской СДПГ,
224
Партийный социализм?
а особенно британская Лейбористская партия; суть его мож-
но выразить цитатой из Лейла Киннока: «Все, что нам нуж-
но, это быть уверенными, что каждое слово, каждое действие,
каждая позиция, каждое заявление — словом, все, что мы де-
лаем с просветительной, агитационной и организационной
целями, полностью направлено на обеспечение победы»39.
Согласно этой точке зрения, в партию компромисса можно
вдохнуть новую жизнь путем проведения более тщательно
разработанной, более четко организованной и более целена-
правленной кампании по обеспечению связен с общественно-
стью, ориентированной на установление контакта с «просты-
ми людьми». Осуществление этой задачи, в свою очередь,
предполагает необходимость рационализации партийной ор-
ганизации, устранения ее недостатков, использования новей-
ших технологий сбора средств, а также исключение либо ней-
трализацию тех партийных активистов, кто придерживается
тактики «импосепбплизма»* (Киннок). Партия должна стре-
миться вновь стать привлекательной для тех слоев электора-
та (например, безработных, представителен старого рабочего
класса, занятых грубым физическим трудом, части нового
среднего класса и новых социальных движений), которые
ныне начали проявлять в отношении нее безразличие или
враждебность. Фактически, подобная стратегия равносильна
попытке сформировать компромиссную партию большинст-
ва, посвятив все силы завоеванию победы на выборах, для че-
го партии придется вести постоянную кампанию по популя-
ризации не столько какой-либо политической линии, сколь-
ко собственного имиджа умеренной партии.
Сторонники этой стратегии обладают значительными
стартовыми преимуществами. На нее работают не только тя-
готы эпохи, ио и ее инертность. Поэтому есть много основа-
ний считать данную стратегию прагматичной. К числу важ-
ных факторов, способствующих ее принятию, относятся, на-
пример, существующая практика сбора денежных средств,
структура партии, обеспечивающая управление и проведение
кампаний, а также легитимность и официальность присутст-
* смирения с невозможностью. — Прим, перев.
225
вия партии во многих структурах государственного аппарата.
Вместе с тем, не слишком ясно, сможет ли эта рационализи-
рованная и «модернизированная» партия компромисса обес-
печить эффективное и устойчивое преодоление рассмотрен-
ных выше четырех дестабилизирующих факторов, и если
сможет, то каким именно образом. Достаточно указать хотя
бы на то, что подновленная партия компромисса лишь увели-
чит вакуум власти, разделяющий руководство и традицион-
но мыслящих рядовых членов партии. Кроме того, она никак
не сможет отреагировать на недовольство по поводу самой
партийной формы, выражаемое представителями новых со-
циальных движений. Подновленная партия компромисса
смогла бы вести кампанию за официальное признание и пуб-
личное одобрение функциональных форм представительст-
ва — таких, как, например, социальный парламент (когда-то
с этим предложением выступали «гильдейские социалисты»
и «австромарксисты», см. об этом главу 5). Однако решение
следовать таким курсом, попытавшись тем самым повысить
руководящую роль партии в отношении функциональных
форм представительства, вероятней всего, поколеблет неко-
торые устои существующей партийной системы — а именно
этого партия, декларирующая собственную умеренность, бо-
лее всего желает избежать. Вместе с тем, адекватные дейст-
вия по устранению этих разнообразных факторов дестабили-
зации, как представляется, сопряжены с определенными про-
блемами, и это связано, в частности, с тем, что некоторые
ключевые элементы кейнсианского капитализма эпохи госу-
дарства всеобщего благоденствия — стабильность цен, эконо-
мический рост и полная мужская занятость в рамках свобод-
но заключаемых коллективных договоров — уже не могут
быть восстановлены все одновременно и потому не смогут
послужить той консенсуальной основой, опираясь на кото-
рую партия вернет себе симпатии электората.
(б) Формирование бескомпромиссной социалистической
партии. Ограничения, свойственные стратегии модерниза-
ции партии компромисса, обусловили появление в последнее
226
время ряда предложений по формированию новых, классово
ориентированных и менее склонных к компромиссам социа-
листических партий, — партий, похожих на своих оппозици-
онно настроенных предшественников40. Согласно этой точке
зрения, идея прихода к социализму (обычно определяемому
как коллективная собственность и коллективный контроль
над средствами производства) путем корректной конкурен-
ции с другими партиями за победу на выборах — следова-
тельно, путем завоевания государственной власти — являет-
ся иллюзорной. Утверждается, что партии компромисса не
стоят того, чтобы радикально реформировать их изнутри
(например, путем «энтризма»*). Исказив и скомпрометиро-
вав фундаментальный принцип классового конфликта, они
забыли о тех узах классовых властных отношений, которыми
скованы все партии и законно избранные правительства, как
левые, так и правые. Партии компромисса, похоже, совер-
шенно не принимают в расчет того, какое огромное давление
ощущает на себе любая находящаяся у власти партия Следо-
вательно, они неспособны осуществить радикальную транс-
формацию существующих классовых властных отношений
посредством классовой борьбы.
Ввиду данного основного недостатка, присущего партии
компромисса, ныне необходимо создание новой социалисти-
ческой партии, даже если этот шаг повлечет за собой кратко-
временное ослабление электоральных позиций партий ком-
промисса. Новая партия должна будет попытаться оказать
давление на эти последние и сместить их с занимаемых пози-
ций через разработку и популяризацию истинно социалисти-
ческой программы, питаемой энергией и воодушевлением на-
ступательной деятельности масс, как то: занятие фабрик,
проведение кампаний в защиту мира, сопротивление жен-
щин и чернокожих. Эта новая внепарламентская партия все-
рьез восприняла бы понятие буржуазной демократии — на-
пример, она приняла бы участие в выборах как местного, так
и общегосударственного уровня. Вместе с тем, она избежала
бы втягивания в «электорализм» и «парламентаризм» (Мп-
* внедрения в политическую партию. — При.», перев.
227
либанд), органично влившись в борьбу, ведущуюся рабочим
классом в рамках гражданского общества. Только таким об-
разом внепарламентская партия смогла бы политически увя-
зать насущные дела рабочего класса и долговременный про-
цесс коренного изменения соотношения классовых сил
в пользу рабочего социализма.
Данное предложение по созданию бескомпромиссной
внепарламентской социалистической партии оставляет не-
проясненным вопрос о том, должна ли образуемая этой пар-
тией фундаментальная оппозиция существующей партийной
системе привести к политическим завоеваниям, то есть к пе-
ременам на уровне государственной политики. Фундамента-
листская «бескомпромиссная» партийная стратегия, скорее
всего, рано или поздно окажет парализующее воздействие. Ее
отказ по моральным соображениям от «элскторализма»
и «парламентаризма» наверняка получит негативное толко-
вание со стороны ее собственного электората, который расце-
нит данную позицию как решение не предпринимать пусть
малых, ио практических шагов в направлении реформы41.
Внепарламентская социалистическая партия, коль скоро опа
желает участвовать в выборной конкуренции и не желает ут-
ратить народную поддержку, вынуждена лавировать между
фундаменталистской «чистой оппозицией» и компромисс-
ным сотрудничеством с другими партиями; впадение в ту
или иную из указанных крайностей окажется пагубным,
а возможно и роковым. Названную стратегическую проблему
может усугублять и тот факт, что ответом на фундамента-
листскую оппозицию могут стать политические репрессии
и истерическая кампания средств массовой информации,
причем ни то, ни другое не увеличит электоральных шансов
партии.
Не меньше проблем несет с собой «классичность» второ-
го предложения Авторы сто, кажется, воображают, что жи-
вут в конце 19 века. Их расчеты и упования строятся на вере
в то, что где-то рядом с ними существует обширное, «объек-
тивно однородное» и все разрастающееся рабочее движение,
способное послужить движущей силой повой партии. При-
228
менителыю к новым социальным движениям данное предпо-
ложение выступает в форме некоего авангардизма (т. е. вы-
рисовывается хороню известная проблема «субституцпаниз-
ма»*). Социальные движения преподносятся, таким образом,
как движения «рабочего класса»42. Благодаря подобной тео-
ретической подтасовке партия получает возможность высту-
пать от лица некоего подлежащего объединению субъек-
та — здесь налицо аналогия с воззрениями раннего Лукача,
видевшего в партии организационное выражение воли про-
летариата (воли, приписанной ему кем-то)43. Таким образом,
здесь остается в силе (классическая марксистская) цель уп-
разднения, во имя социализма, разделения на гражданское
общество и государство — со всеми вытекающими отсюда
опасностями деспотизма.
Трудно представить себе, каким образом подобной стра-
тегии удастся избежать меткой критики сторонников анти-
партийной политики в Центральной и Восточной Евро-
пе, — критики, направленной против политики авангардист-
ской партии. К тому же маловероятно, что новые социальные
движения или любые другие слои электората признают леги-
тимность данной авангардистской стратегии. Как полагает
Мануэль Кастельс, попытки включить новые социальные
движения в состав бескомпромиссной внепарламентской
партии могут лишь усилить подозрения этих групп относи-
тельно того, что новая партия намерена приглушить собст-
венные требования этих движений и — во имя социализма,
определяемого ею в высшей степени абстрактным и уклончи-
вым образом, - лишить эти движения таких качеств, как ав-
типолитпчность и децентрализация44.
(в) Приписывание преимущественного значения новым со-
циальным движениям. Поставленные перед выбором — всту-
пить в переживающую нелегкие времена партию компромис-
са или принять сомнительное решение о создании новой со-
циалистической партии, — многие социалисты вовсе отказа-
лись от партийной политики и в последние годы стали отда-
* От substitute (апгя.) — «заменять», «подменять». - Прим, перев.
229
вать все свои силы кампаниям, организуемым социальными
движениями. По их мнению, социалистическая партия ком-
промисса во многом пошла по пути, предначертанному Ми-
хельсом. А этот путь, как утверждается, практически не ос-
тавляет возможности для осмысленного участия граждан
в деятельности партии. Роль граждан ограничивается здесь
голосованием и/или обсуждением резолюций на уровне ни-
зовых организаций — тех, что едва ли способны оказать непо-
средственное влияние на общепартийную политику или на
структуру партии. О такой партии говорят, что она целиком
поглощена узкоспециальными, теоретическими интересами,
интересами организационно-бюрократическими, проблема-
ми лидерства; когда же доходит до решения «реальных во-
просов», эта партия начинает походить на слепого и самона-
деянного монарха. Система управления такой партией и про-
водимая ею политика рассматриваются как глубоко враждеб-
ные истинной демократии, т. е. самоуправлению. Выступая
с такими утверждениями, активисты движения напоминают
нам о предостережении, сделанном Руссо в сочинении «Du
contrat social»*. «Стоит народу позволить кому бы то нн бы-
ло выступать от его лица, как он теряет собственную свобо-
ду». Делегирование полномочий или принцип представи-
тельства, на котором зиждется сам феномен партии, лишает
граждан настоящей ответственности за их суждения и по-
ступки. В момент голосования в урну — вместе с помеченным
избирателем листком бумаги — отправляется и гражданское
самосознание данного избирателя.
В конечном счете, партия компромисса превращает рядо-
вых граждан в пассивных клиентов манипулирующей ими
партии, на вооружении которой находятся дорогостоящие
кампании и рассчитанные на массового потребителя акции
по связям с общественностью. Правление при помощи пар-
тий оставляет гражданам один выбор, — выбор того, какая из
элит будет управлять ими (и в этом позиция общественных
движений подтверждает наблюдения Шумпетера45). На осно-
вании подобных наблюдений некоторые активисты движе-
* «Об общее гневном договоре» (франц). Прин, перев.
230
Партийный социализм'
ния делают тот вывод, что главным иолом политической дея-
тельности должно быть само гражданское общество. Здесь,
за рамками партийной системы и вне досягаемости центров
государственной власти, публичная сфера взаимодействия
граждан может предложить для политического рассмотрения
ряд вопросов и проблем, обойденных вниманием партийной
системы и государства пли же извращенных ими. Здесь,
на развалинах гражданского общества, со стороны движений
раздаются призывы сформулировать те из требований, кото-
рыми ранее пренебрегали, и удовлетворить их. Именно здесь,
в сфере гражданского общества, участие в общественной жиз-
ни способно принести отдельно взятому человеку максималь-
ное удовлетворение и веру в себя и одновременно послужить
подтверждением того принципа, что в общественной жизни не
бывает «дилетантов», так как в ней нс бывает профессионалов.
Данные рассуждения, направленные против политики
партии компромисса, служат важным напоминанием о том,
что между социализмом и партиями нс существует «естест-
венного родства» и что форма партии не обязательно являет-
ся наиболее предпочтительной среди возможных способов
выражения социальных интересов. И все же, если поставить
вопрос о том, как можно эффективно формулировать требо-
вания, выдвигаемые социальными движениями перед пар-
тийной системой и государством, признавать их существова-
ние п работать над их разрешением (ведь даже само их при-
знание со стороны политических властей является проблема-
тичным), то в этом плане изложенные рассуждения окажутся
неубедительными. Антипартийный фундаментализм, прису-
щий третьему из перечисленных вариантов, не уделяет до-
статочного внимания тому, что деятельность, вполне осмыс-
ленная и оправданная с точки зрения отдельного человека,
может быть искажена, раздроблена и сведена на нет властны-
ми макроструктурами. Иными словами, к числу кардиналь-
ных недостатков описанной третьей стратегии относится не-
дооценка сю той роли, которую все еще способны сыграть
партии в выражении и защите интересов слабейших групп
современного гражданского общества
231
Глава четвертая
В принципе, как свидетельствует не иссякающий в по-
следние годы поток литературы, содержащей утверждения
о том, что «партии важны»46, партии могут эффективно
функционировать в качестве выразителей социальных ин-
тересов. Они могут стать средоточием всех тех групп граж-
данского общества (женщин, безработных, этнических
и сексуальных меньшинств), которые в настоящий момент
не столь хорошо организованы, как представители других
социальных интересов, и не могут поэтому добиться того,
чтобы и их голоса были услышаны на уровне политических
институтов; партии способны обеспечить защиту этих
групп, отстаивание их интересов. В принципе, партии могут
служить также и политической платформой для популяри-
зации того видения вещей, которое представят сами соци-
альные движения, а также для выработки способствующего
реализации этого видения комплекса взаимосогласованных
политических программ Кроме того, партии могут зани-
маться подбором и выдвижением кандидатов на публичные
должности, представлять этих кандидатов, их взгляды и их
политические программы на утверждение голосующей об-
щественности.
И наконец, партии могут выступать в качестве арбитров
и координаторов функциональных властных групп граждан-
ского общества. Способствуя созданию относительно спло-
ченной (хотя и всегда случайной), основанной на солидарно-
сти политической коалиции, они смогут частично компенси-
ровать такой недостаток гражданского общества, как парти-
куляризм и разобщенность его членов". В этом смысле пар-
тии можно рассматривать в качестве варианта решения такой
специфической проблемы эпохи модерна, как нахождение
путей преодоления социальной разобщенности и «анархии»,
что исключило бы опасность сползания в состояние полити-
ческой непредсказуемости и тирании. Иными словами, пар-
тии представляют собой важнейший механизм реализации
массовой демократии в масштабах крупной республики.
Стремясь примирить принципы народного контроля и по-
дотчетности правительства с практикой осуществления эф-
232
фективной государственной политики, политические пар-
тии, по словам Мэдисона, должны функционировать как
представительные органы, способные «совершенствовать
и расширять общественные воззрения, вынося их на рассмо-
трение организаций, состоящих из избранных представите-
лей граждан»'18. Существование политических партий явля-
ется неотъемлемым условием представительного правления,
а это равносильно утверждению (однозначность которого
контрастирует с амбивалентностью второго и третьего пред-
ложений относительно конкурентных партийных систем)
о том, что осуществление и стабилизация социализма, пони-
маемого как характерный для эпохи модерна тип социально-
политического устройства, в котором гражданское общество
и государство разделены, причем оба они подчиняются демо-
кратическим механизмам ограничения и регулирования вла-
сти, нуждается в политической оппозиции и предполагает
наличие таковой. Иными словами, социализм предполагает
конкурентную партийную систему, а значит — существова-
ние двух пли нескольких демократических партии, имеющих
право ие только свободно выражать собственную позицию
в любых государственных институтах, но и на законных ос-
нованиях осуществлять агитационную и организационную
деятельность в рамках постоянных, свободных и признанных
структур гражданского общества.
Демократия и партийная организация
Первым примером демократической межпартийной кон-
куренции описанного типа стал ненасильственный переход
контроля над правительственными постами от федералистов
к джефферсонистам, состоявшийся в 1801 г. в Америке'19.
То было уникальное достижение эпохи модерна. Свойствен-
ный модерну тип демократических партийных систем скла-
дывался исподволь, прокладывая себе путь в крайне неблаго-
приятных политических условиях, преодолевая почти повсе-
местную враждебность, вызванную ожиданием от этих пар-
233
тий раскольничества и бунтарства*. Впервые они появились
на свет не ранее начала 18 века, а их массовый рост (напри-
мер, формирование в английской палате общин в период дол-
гого правления Георга III50 ряда мелких партий) связан
с борьбой против деспотизма и зарождением первых форм
представительного правления. Поначалу они приобретали
форму «честных взаимоотношений» между джентльменами
(Бёрк), их роль заключалась в том, чтобы критиковать, огра-
ничивать или поддерживать государственных министров от
имени господствующих классовых властных групп граждан-
ского общества. Вплоть до первой четверти 19 века эти зача-
точные партии в основном представляли собой слабо органи-
зованные группировки, объединявшие парламентских пред-
ставителей классов аристократии и буржуазии. А так как мс-
* Перед гем как паять на себя руководство республиканской партиен, Томас
Джефферсон сострил: «Если я не смогу попасть па небеса имеете со споен пар-
тиен, го я новее не соглашусь гуда отправляться» (цнт. по: Barber B.R. The
Undemocratic Party System: Citizenship in an Elite/Mass Society // Goldwin R A ,
cd. Political Parties in the Eighties. Washington. 1980 p. 34). В :>тих слонах отра-
зилась атмосфера почти поголовного недоверия н даже открытого неприятия
официальными лицами оперяющихся политических партии иа заре эпохи мо-
дерна. На протяжении целого столетия после того, как состоялось .знаменитое
выступление Болиигброка в защиту «партии страны» (разновидности антипар-
тийной партии призванной раз и навсегда покончить со всем тем патронажем
it коррупцией, существование которых он связывал с <|юрмоп партийного прав-
ления, осуществлявшегося новым режимом вигов, режимом Роберта Уолпола —
см.: «А Dissertation upon Parties» (1733-1734) //The Works of Lord Bolingbroke.
Vol. 2. Philadelphia, 1841, p. 11, 21, 167), политические теории раннего модерна,
как консервативные. так и либеральные, были практ ически единодушны в своем
последовательном осуждении партий и межпартийных конфликтов. То прочное
политическое устройство, при котором гарантией гражданских и политических
свобод является упорядоченный конфликт партий, рассматривался. например,
в теории конституционного правления, разрабатывавшейся от Локка и Мон
тескье до «Федералиста» и Токвиля, как противоречие и терминах. В нем поде-
ли рецепт управления посредством раскола, базирующегося па страстях, .загово-
рах, своекорыстных амбициях и пренебрежении к национальным интересам
(«лучший тип партии, говорил Галифакс, — п|х.‘дставляет собой нечто вроде
заговора, направленного против папин»). См.: Faul Е. Verfeinung. Diddling unci
Anerkenniing des Parteiwesens in tier Geschichte des Politischcn Denkens //
Politische Vierlcliahrcsschrift, Marz 1964. S. 60-80; а также: Robbins C. «Discordant
Parties» A Study of the Acceptance of Party by Englishmen // Political Science
Quarterly, December 1958, p. 505-529.
234
i UpjriUUHbl l/UQUll lU.iM
стом их пребывания были исключительно законодательные
органы, они не занимались открытой электоральной борьбой
и не искали для своих партий новых членов вне законода-
тельных институтов. Не использовали они и таких дисцип-
линирующих средств, как партийные уставные правила
Последние, обычно ассоциируемые с массовым членст-
вом и наличием системы конкурирующих партий, появились
лишь позже, в 19 — начале 20 вв Появлению их способство-
вало давление со стороны групп, обладающих значительной
общественной силой (буржуазии, рабочих и женщин),
не имевших до этого времени доступа в парламент, а также
осуществлявшиеся сверху политические реформы, такие как
фактическое расширение избирательных прав для мужчин
(в Англии подобное имело место после 1832 г., в Соединен-
ных Штатах в 30-х годах 19 века, во Франции, в Германии
и в других западноевропейских странах - после 1870 г.). Как
явствует из классического исследования Острогорского ', по-
рожденные 19 веком идеалы открытой, демократической си-
стемы конкурирующих партий так и не были реализованы на
практике Процесс становления массовых, конкурирующих
между собой политических партий шел крайне неравномер-
но, иногда прерывался вспышками насилия и, как правило,
отличался непрочностью и незавершенностью. Во второй по-
ловине 19 века партии отнюдь не были массовыми. Их эли-
тарный характер, а также ограничения избирательного права
надежно ограждали их от давления со стороны обездоленных
слоев гражданского общества. Да и сами партийные органи-
зации оставались слабыми и недостаточно координирован-
ными, а их программы не всегда обладали обязательной си-
лой для самих членов партии. И что самое главное, рабочее
движение, хотя его членов все более понуждали к участию
в голосовании, все еще в значительной степени оставалось за
рамками существующей системы партийного правления, бу-
дучи не более чем объектом ограничивающих, а зачастую
и репрессивных правил
Это коренное несоответствие между демократическими
идеалами и фактической неразвитостью партийной системы
235
периода раннего модерна, между ростом социальной силы
рабочего движения и отстранением его от участия в партий-
ной политике сыграло роль катализатора в попытках ранне-
социалистических движений создать собственные партии.
Функционируя вне рамок установленных партийных систем,
хотя и при их содействии, раинесоциалистические партии
способствовали защите гражданских свобод обездоленных
(например, их права на создание профсоюзов). Помимо это-
го, они боролись за расширение права участия масс в полити-
ческой жизни — например, с помощью дальнейшего распро-
странения избирательного права на другие слои населе-
ния — и прямо или косвенно содействовали изменению госу-
дарственной политики в социально-экономической сфере.
Хотя названные успехи раннесоциалистических партий в об-
ласти гражданской, электоральнои и государственной поли-
тики породили и ряд серьезных проблем, освещенных в рабо-
тах Сореля, Михельса и других, нельзя не сделать вывода
о том, что сложившаяся в эпоху модерна система конкуриру-
ющих партий является не только средством осуществления
контроля со стороны буржуазии, а и неотъемлемым механиз-
мом обеспечения гарантий мирного и демократического вза-
имодействия между гражданским обществом и государством.
Демократические партийные системы были изобретены
на заре эпохи модерна и явили собой смелое и чрезвычайно
масштабное новшество. Они создгып предпосылки для того,
чтобы выборы не выродились в акты захвата власти и чтобы
тот, кого избрали, заботился о том, чтобы и проигравший на
выборах сохранял лояльность данной политической системе.
Поэтому демократы должны расстаться с хилиастической
надеждой на то, что с отменой частной собственности ото-
мрут и партии и место их займет недифференцированный,
бесклассовый и бесконфликтный социалистический строй.
По этой же причине нельзя позволить демократической пар-
тийной конкуренции медленно отойти в небытие (например,
быть задушенной законодательными ограничениями и изме-
нением методов осуществления политики) либо встретить
внезапную смерть на кончике штыка или под дулом автомата.
236
В конце 20 века нам не следует соглашаться с мнением Джор-
джа Вашингтона — столь типичным для аристократической
и буржуазной традиций раннего модерна, — что партийное
правление есть «система, при которой произвол одной партии
сменяется произволом другой», причем произвол этот «увеко-
вечивает самые жуткие гнусности» и «страшный деспотизм»
Ведь нам известно, что самый страшный деспотизм основан-
ный на пытках, правовом беспределе, концентрационных лаге-
рях и насильственной депортации, — легче всего возникает
в результате подавления межпартийной конкуренции, а тер-
мин «беспартийная демократия» противоречит как самому по-
нятию демократии, так и демократической практике.
Увы, здесь меня начинают одолевать угрызения совести.
Я должен признать, что в силу причин, указанных в предыду-
щей части данной главы, реально существующая партия ком-
промисса имеет мало общего с только что нарисованной иде-
альной картиной демократической партийной конкуренции.
Суть различия между идеалом и реальностью партийных си-
стем эпохи позднего капитализма в концентрированном виде
отражена в противопоставлении основного способа критики
партии компромисса типичным образцам критики партий,
сформировавшимся в период раннего модерна. В 18 — нача-
ле 19 вв партии обвинялись в том, что они по собственной
воле провоцировали политическую и социальную рознь и не-
сли в себе угрозу единству и гармонии государства и граж-
данского общества. В наши дни для критики в адрес партии
компромисса (например, со стороны новых социальных дви-
жений) характерны прямо противоположные обвинения
Партии компромисса обвиняются в укреплении единства
и гармонии между гражданским обществом и государством,
в заполнении пор гражданского общества, в пресечении и вы-
теснении политического инакомыслия. Партия компромисса,
выродившись в бюрократический, квазигосударственнып ап-
парат (в условиях нахождения у власти) либо став трампли-
ном для рвущихся к правительственным постам партийных
элит, оказывается не в состоянии ни осознать «реальные» во-
просы, ни ставить их с должной ясностью и убежденностью
237
Под воздействием подобной критики вышеописанный
идеал правления конкурентной демократической партии
стал и ныне является не более чем несбывшейся надеждой,
поколебленным идеалом, все еще не реализованной утопией.
По моему мнению, для того чтобы на шаг-другой приблизить
западноевропейскую действительность к тому идеальному
состоянию, о котором говорилось выше, партии компромис-
са требуется претерпеть два типа кардинальных трансформа-
ций. Разумеется, сама возможность подобных преобразова-
ний и их пути зависят от структуры партийной системы, гос-
подствующего типа властных сил, действующих внутри
гражданского общества и государства, и от способности пар-
тии компромисса к самореформированию. Если эти преобра-
зования будут произведены, они приведут либо к радикаль-
ному реструктурированию партии компромисса, либо к фор-
мированию новой партии, способной оказать поддержку про-
цессу демократизации гражданского общества и государства.
В обоих случаях демократическая партия будет проводить
«двойственную» стратегию, соответствующую двум необхо-
димым преобразованиям, речь о которых пойдет ниже.
Во-первых, становление полностью демократической
партии потребует далеко идущей трансформации внутрен-
них структур и парламентских тактик существующих партий
компромисса. Правда, полное освобождение от временных
олигархических тенденций внутри политических партий
представляется маловероятным. Решение об участии в пар-
ламентско-электоральной политике часто вынуждает к при-
нятию политических решений в ситуации жестких времен-
ных ограничений, что, в свою очередь, является препятстви-
ем для консенсуальных процедур, проведение которых тре-
бует времени. И тем не менее — вопреки Михельсу — для по-
литических партий не существует никакого фундаменталь-
ного «закона исторической неизбежности олигархии», суще-
ствует лишь диалектика попыток установления олигархии
и идущего снизу противодействия, осуществляемого незави-
симыми публичными сферами внутри партии и вне ее”. Ра-
зобщение в партиях, опять же вопреки Михельсу, не всегда
238
бывает на руку партийным олигархам или их преемникам.
Неверным является и утверждение Михельса’1 о том, что ря-
довым членам партии редко удастся контролировать лидеров
либо дробить и уменьшать их власть
Внутренняя демократизация структур партии компро-
мисса, ответственных за принятие решений, в принципе воз-
можна (об этом свидетельствует перераспределение партия-
ми в избирательных округах парламентских мандатов и дру-
гие конституционные изменения, произошедшие в британ-
ской Лейбористской партии с 1980 г ). А это имеет решающее
значение для современного обновления демократии. Говоря
конкретней, внут}>енняя демократизация потребует смены
той устоявшейся тенденции, которой обычно придержива-
лась партия компромисса в последние годы, — тенденции по-
давления внутренних дискуссий и споров, погони за должно-
стями и использования той власти, которую дает обладание
должностью, фетишизации лидерства и превращения жизни
партии в медленное умирание, — как будто все это вытекает
из «технических императивов» пли из естественной пассив-
ности масс.
Кроме того, новый тип демократической партии способ-
ствовал бы — там, где это необходимо, — замене электораль-
ных систем (скажем, из числа тех, при которых решение при-
нимается простым большинством (first-past-the-post)), ли-
шающих избирательного права партии меньшинства и пар-
тии, находящиеся в зачаточном состоянии, альтернативными
системами (такими как присущая пропорциональному пред-
ставительству форма одного передаваемого голоса), более
точно отражающими особенности голосования в условиях
гражданского общества. Такой тип демократии будет ут-
верждать правление большинства при сохранении прав мень-
шинства, выборы конкретных лиц будут сочетаться при этом
с существованием сильного и стабильного правительства.
Потребуются и радикальные изменения тактики законотвор-
чества в плане принципиального отказа от отношения к пар-
ламентам как к центру политической власти. Во главу угла
своей парламентской деятельности партия поставит именно
239
задачу практической реализации названного азбучного прин-
ципа (см. главу 5). Данная перемена повлечет за собой отри-
цание пассивного парламентаризма партии компромисса.
Привычное принятие в качестве объективной необходимо-
сти внутрппарламснтского этикета, сочетающегося с зача-
стую ограничительным характером правил парламентской
игры, сменится при этом типе демократии критикой и обст-
рукцией названных сторон парламентской практики. Воз-
никнет потребность в высокопрофессиональной! работе в ко-
митетах, в четком определении позиции партии при выдви-
жении своих требований и при вотировании законов, потреб-
ность в использован! 1 и слабых мест в тактике оппозицион-
ных партий, а также в раскрытии и обнародовании присутст-
вующих в их политике искажений и упущений. В определен-
ном смысле участие в работе парламента явится воскрешени-
ем духа и тактики «чистой оппозиции», свойственных вне-
парламентской социалистической партии. Эти перемены
с неизбежностью превратят парламент в более интересное
и значительное учреждение, сделают его главным объектом
внимания средств массовой информации, центральной темой
публичных дискуссий.
Подобный активный парламентаризм полностью демо-
кратической партии не будет означать возврата к неясным,
чересчур обобщенным политическим принципам. Нс обер-
нется это и превращенном парламента в простую арену для
общественности, куда выносятся на всеобщее обозрение зара-
нее заготовленные социалистические принципы, в то время
как пассивные зрители так и не получают представления
о том, насколько осуществимы эти принципы. Напротив, ак-
тивный парламентаризм предполагает решение (в ходе слож-
ных дискуссий, путем компромиссов и тактических соглаше-
ний) сложных стратегических вопросов касательно формули-
рования конкретных и осуществимых политических про-
грамм, которые возымеют демократизирующее воздействие
и тем самым позволят выйти за рамки не только неоконсерва-
тизма, но и переживающей кризис кейнсианской концепции
капиталистического государства всеобщего благоденствия.
240
Вторым необходимым условием создания полностью де-
мократической партии является преодоление ограниченно-
сти того понимания социализма, в центре которого находит-
ся попятно партии, а такое понимание все еще тесно связано
с социалистической традицией. Вышеописанные типы изме-
нений во внутренних структурах и тактике партии компро-
мисса не могут быть реализованы посредством одной лишь
партийной работы или посредством исключительно парла-
ментских методов. Необходимым условием осуществления
этих изменений, источником их энергии и динамизма, а так-
же способом противостоять сопротивлению правящих сил
является воздействие всего многообразия внепартийных со-
циальных сил. Демократическая партия будет вынуждена
признать ограничения, присущие партии компромисса. Это
будет означать согласие се с основным содержанием анти-
партийной политики, складывающейся ныне в Центральной
н Восточной Европе: изменений в гражданском обществе не
всегда можно достичь и их не всегда можно сохранить при
помощи государственного аппарата (а если и можно, то это
будет не лучший способ); поэтому следует поощрять разви-
тие и поддержание созидательного напряжения, с одной сто-
роны, между движениями и избирателями, а с другой — меж-
ду партией и государством".
Если демократическая партия начнет практиковать само-
ограничение станет «антипартийной партией», - то тем са-
мым она разрешит как минимум три проблемы, хорошо зна-
комые социалистической традиции. Во-первых, она явным
образом признает, что участие в системах конкурирующих
партий есть обоюдоострый меч и обращаться с ним надо
с осторожностью, ведь здесь таится двойная опасность,
опасность партийного олигархпзма и беспринципного ре-
формизма. Во-вгорых, установка демократической партии на
самоограничение увеличит ее шансы па разрешение хрониче-
ской стратегической дилеммы, характерной для демократи-
ческого социализма™'. Демократическая партия, ставящая пе-
ред собой цель социализировать капиталистическое граж-
данское общество, с неизбежностью окажется перед нелегкой
241
задачей нахождения средней липин между двумя взаимоис-
ключающими стратегиями, а именно, между наивным упова-
нием исключительно на парламентскую политику и уходом
в авторитаризм с использованием методов политического на-
силия (последнее есть краппе опасная и внутренне противо-
речивая стратегия). Приняв же на вооружение антипартий-
ную стратегию, демократическая партия сможет в принципе
уйти от этой дилеммы. С другой стороны, избежит она и опас-
ности ослепленья прежними парламентскими иллюзиями со-
циалистов, — иллюзиями о том, что участие в осуществлении
политики межпартийной конкуренции позволяет демократам
победить господствующие социально-политические властные
группы на их собственном поле. Распрощавшись с этой иллю-
зией, партия сможет наконец оценить всю прозорливость Ла-
ски, утверждавшего, что «капиталистическая демократия не
допустит того, чтобы ее электорат вследствие непредсказу-
емости избирательных перипетий — оказался ввергнутым
в социализм» ’7. С другой стороны, принятие демократической
партией курса на самоограничение позволит ей избежать
и противоположного искушения (возникающего в условиях
нахождения у власти) — соблазна прибегнуть к насильствен-
ным, авторитарным методам. Этому искушению она сможет
противостоять, поощряя развитие мощной инфраструктуры
групп социальной поддержки, способных защитить партию
и создать заслон обструкции и неизбежному противодейст-
вию со стороны правительственных учреждений. Иными сло-
вами, двойственность тактики, осуществляемой партией,
явится очевидным признанием (вслед за Макиавелли) того
факта, что любой, кто берется руководить гражданским обще-
ством, не позаботившись при этом об отражении атак со сто-
роны жестоких и решительных соперников, обречен на очень
кратковременное правление.
И наконец, в случае принятия названной стратегии
демократическая партия распрощалась бы с тем ошибоч-
ным допущенном, будто решающая роль в социальном раз-
витии всегда принадлежит партиям и государствам. Наобо-
рот, она признала бы, что дальнейшая демократизация
242
TTUpmUTiHGlU CUlt ил
гражданского общества — построение социалистического
гражданского общества зависит, в конечном счете, от из-
менений в образе жизни людей, от того, как они ведут себя
в любви, работе и общении; она признала бы, что наиболее
приспособлены к демократическому осуществлению этих
перемен не партии и правительства, а общественные иници-
ативы и движения.
Несомненно, активный парламентаризм стимулирующе
повлиял бы на процесс становления политического сознания
внутри самих социальных движений. Он заставил бы эти
движения выйти за рамки собственных частных интересов
и увидеть социально-политические проблемы и события во
всей их чрезвычайной сложности, рассмотреть их как некое
движущееся и развивающееся целое (см. главу 7). Обеспечив
группам гражданского общества публичное признание и ока-
зав им финансовую поддержку, новая демократическая пар-
тия тем самым содействовала бы предотвращению попыток
оппозиционных партий и правительств маргинализовать
и криминализовать эти группы Но все это не равносильно
признанию за партией (вместе с Лукачем) роли организаци-
онного выразителя воли движения (воли, привнесенной в не-
го извне). Напротив, демократическая социалистическая
партия должна будет признать, что подобный подход — на-
званный много лет назад Уолтом Уитменом «неистощимой
дерзостью избранников» и охарактеризованный Руссо как
«тенденция всех правительств к вырождению», — чреват
большими опасностями. Это будет первым в условиях модер-
на признанием со стороны демократических партий необхо-
димости партий и их ограничений. Это будет открытое при-
знание того, что главный источник энергии партии и ее стра-
тегическая защита находятся в непартийной сфере — там, где
существуют самоуправляющиеся предприятия, демократи-
ческие профсоюзы, центры помощи жертвам насилия, обще-
ства геев и лесбиянок, жилищные кооперативы и другие пуб-
личные сферы гражданского общества.
243
Примечания
1 Все ссылки на это сочинение даны по первому, лейпцигскому из-
данию 1911 г. Интересна также и более ранняя работа Михельса, где он
попытался проанализировать социальный состав немецкой социал-
демократической партии («Die deutsche Sozialdemokratie. Partei-
mitgliedschaft und soziale Zusammenserzung» // Archiv fur Sozial-
wissenschaft und Sozialpolitik. 1906, XXIII, S. 471-556).
2 Michels. Zur Soziologie des Parteiwesens in der inodernen
Deinokratie, S. 338.
' Ibid. Это присущее массам раболепие, утверждал Михельс, отража-
лось в ряде тогдашних социалистических обычаев — от пресловутых «ли-
керов Карла Маркса» и «пуговиц Карла Маркса» до бытовавшей в Ита-
лии в конце 19 века моды давать детям имена Лассалло или Маркспна.
’ Ibid, S. 33.
1 Ibid, S. 383.
Б Ibid. S. 353.
2 См.: Schorske C.E. German Social Democracy 1905 1917. The
Development of the Great Schism. Cambridge. Mass, and London, 1955;
и Beetham D. Michels and his Critics // Archives europ6ennes de sociolo-
gie, 1981,22, p. 81-99.
“ К наиболее значительным образцам анализа социалистических
партий компромисса относятся: Shell K.L. The Transformation of
Austrian Socialism. New York, 1962; Burin F.S., Shell K.L. Politics, Law
and Social Change. Selected Essays of Otto Kirchheimer. New York and
London, 1969, особенно часть вторая; Paterson W.E. and Thomas A., eds.
Social Democratic Parties in Western Europe. London, 1977;
Palinka A. Social Democratic Parties in Europe. New York, 1983;
Offe C. Konkurenzpartei und kollective politische Identitat // Roth R„ Hg.
Parlamentarisches Ritual und politische Alternativen. Frankfurt, 1980,
S. 26-42; «Contradictions of the Welfare State», ed. Keane J. London, 1984,
ch. 8
4 Schorske C.E. Op. cit, Кар. 1.
Brandt W. Pladoyer fur die Zukunft. Frankfurt am Main, 1961, S. 17.
" Schorske C.E. Op. cit., Кар. 1-2.
12 «Die Zukunft». VI, Juli 1951, S. 177-180.
IJ О роли партий в «блокировании» каналов, связывающих граж-
данское общество и государство, см.: Narr W.-D. et al. SPD Staats-
partei oder Reformpartei? Miinchen, 1976, S. 91, 132-133; Pasqui-
no G. Party Government in Italy: Achievements and Prospects //
244
партийный социализм'
Katz R.S., ed. Party Governments: European and American Experiences.
Berlin and New York, 1987, p. 202-242.
11 Особый и крайне сложный случай представляет собой Югосла-
вия. Взаимодействие восьми коммунистических партий, функциониру-
ющих в качестве неких региональных олигархий, порождает сильную
тенденцию к децентрализации, что, однако, не тождественно демокра-
тизации. См. мое интервью с Томашем Мастнаком: Mastnak Т. et al.,
Yugoslavia's Permanent Crisis // East European Reporter, 1986, vol. 2, 2,
p. 46-50. Об истории прихода к власти Лиги коммунистов см.:
KoStunica V., CavoSki К. Party Pluralism or Monism. Social Movements
and the Political System in Yugoslavia 1944 1949. Boulder, 1985. В числе
прочих новейших исследований политических систем см.: Car-
ter A. Democratic Reform in Yugoslavia. The Changing Role of the Party.
London, 1982; GoluhoviC Z„ StojanoviC S. The Crisis of the Yugoslav
System. Koln, 1986; Adam F„ Podmcnik D. Predgovor // Mastnak T, ed.
Socialisticna Civilna DruMja. Ljubljana, 1985, s. 13-28; а также интерес-
ный и важный анализ становления независимого гражданского общест-
ва и необходимости конституционного государства в: Mastnak Т. De la
d£mocratie en Yougoslavie // Problemi, 1985, vol. 23, 7, и «Socialisticna
civilna druzba. Skica aktualnega stanja diskusije» // Katedra, 1987, t. 28,
6-7. В письме от 26 июля 1987 г. Мастнак пишет: «Мы в Югославии пе-
реживаем процесс отмирания чисто государственных институтов. Они
поглощаются складывающимся гражданским обществом. Это один из
тех аспектов, в которых Югославия отличается от Советского блока,
хотя и она приходит к той же невыносимой ситуации, — ситуации от-
сутствия такого гражданского общества, которое было бы независимым
от легализованных, взаимосвязанных политических институтов. Пара-
доксально то, что подобный исход полностью соответствует ключевым
положениям научного социализма».
15 Feher F. et al. Dictatorship over Needs. Oxford, 1983, особенно
глава 5.
“ Michels. Zur Soziologie des Parteiwesens in der modernen
Demokratie, S. 129.
17 Husak G. May Day Speech // Information Bulletin of the Central
Committee of the Communist Party of Czechoslovakia, 4, June 1984, p. 9.
“ Feher F. et al. Op. cit., p. 198.
19 См., например: Havel V. et al. The Power of the Powerless. Ed.
Keane J. London, 1985; SimeCka M. The Restoration of Order. The
Normalization of Czechoslovakia 1969 1976 London, 1984; Vajda M.The
State and Socialism. London, 1981. О реформах Горбачева см.:
Michnik A. Gorbachev — as seen from Warsaw // East European Reporter,
1987, vol. 2,4, p. 32-34.
245
т-тии четвертая
211 См. Keane J., ed. Civil Society and the State: New European
Perspectives. London and New York, 1988, part 3; Michnik A. Letters from
Prison and Other Essays. London, 1986; Lipski J.J. KOR. A History of the
Workers’ Defense Committee in Poland. 1976 1981. Berkeley, 1985;
Konrad G. Anti-Politics. London, 1984; Havel V. et al. The Power of the
Powerless. В числе удачных исследований всего разнообразия антипо-
литических инициатив можно назвать: Skilling H.G. Samizdat and an
International Society in Eastern Europe. London and Basingstoke, 1988;
Hankiss E. The «Second Society». Budapest, 1986
21 Konrad G. Op cit., p. 95.
22 Havel V. Anti-Political Politics // Civil Society and the State; и мое
интервью: «Doing Without Utopias» // The Times Literary Supplement,
23 January 1987, p. 81-83.
21 Фундаментальное значение тайных обществ для борьбы Просве-
щения с абсолютистской монархией хорошо раскрыто с привлечением
документального материала в: Koselleck R. Kritik und Krise. Eine Studie
zur Pathogenese der biirgerlichen Welt. Frankfurt am Main, 1973, S. 76;
здесь Козеллек отмечает: «Мистике суеверий и тайнам политики
противостояли секреты, хранимые Просвещенными. „Зачем нужны
тайные общества? — спрашивает Боде, поборник этих обществ из се-
верной Германии. - Ответ прост: затем, что было бы глупостью иг-
рать с открытыми картами, когда твой противник играет с закрыты-
ми картами"».
21 Данный вопрос приобрел важность со времен амнистии,
проведенной в сентябре 1986 г. в Польше. Решающую роль играл он
и во второй год существования «Солидарности», хотя в ее рядах и не
было достигнуто никакого соглашения; см.: Demszky G. Parliamen-
tarism in Eastern Europe The Chances of the Independent Candidate //
East European Reporter, 1, 3, Autumn 1985, p. 23-25. Точка зрения, со-
гласно которой «Солидарность» «должна всеми имеющимися у нее
средствами бороться за избрание нового сейма и новых органов местно-
го самоуправления», отстаивалась лидерами «Солидарности» из Верх-
ней Силезии. Они настаивали на том, что если сейм не захочет объя-
вить новые выборы, то такие выборы должен будет организовать сам
союз. Более умеренные из лидеров союза, такие как Ян Рулевский, от-
вергали этот вариант как излишне радикальный. Согласно Рулеве кому,
несомненно следует стремиться к парламентской демократии, «ибо
именно она составляет рациональную основу политических конфрон-
таций». Однако, прежде чем взяться за осуществление этой цели, «Со-
лидарность» должна призвать к референдуму для выяснения вопроса
о доверии населения к существующей системе; к новым выборам при-
зывать следовало только в том случае, если референдум принесет отри-
цательное решение. Существовало и третье предложение, сильно напо-
246
минающее старую идею «гильдейского социализма» о социальном пар-
ламенте. Согласно сторонникам самоуправления, для введения осно-
ванной на советах рабочих представительной демократии необходим
был переход к двухпалатной законодательной системе. В так называе-
мой самоуправляемой нижней палате будут представлены профсоюзы,
рабочие советы и депутаты от потребителей. Нижняя палата должна
была бы играть роль реального распорядителя средств производства,
а так называемая верхняя палата представлять политические интере-
сы гражданского общества, а также обеспечивать ведущую роль Поль-
ской объединенной рабочей партии. Парламентская реформа этого ти-
па должна была стать попыткой синтеза функциональной представи-
тельной формы с более традиционной территориальной системой пред-
ставительства. После военного переворота 1981 г. все эти предложения
были на время забыты.
г Roland-Hoist Н. Generalstreik und Sozialdemokratie. Dresden,
1906, особенно S. 53-69; Goodstein Ph.H. The Theory of the General
Strike from the French Revolution to Poland. New York, 1985.
“ Опыт существования в подобных условиях красноречиво отра-
зился в польском анекдоте начала 50-х годов, когда польскую промыш-
ленность переориентировали на производство вооружений. Отец ново-
рожденного ребенка очень хотел достать для него коляску. Не найдя ее
ни в одном варшавском магазине, он обратился к приятелю, который,
как он думал, работал на фабрике, производящей коляски. Приятель по-
обещал достать ему коляску, вынося ее с завода деталь за деталью спря-
танными в зимнем пальто. Прошло две недели, и друзья решили, что те-
перь у них есть полный набор деталей. Но когда они закончили сборку,
то оказалось, что собрали они не коляску, а автоматическое ружье.
27 Соответствующий британский опыт описан в: Jones G.S. Langua-
ges of Class. Studies in English Working Class History 1832 1982.
Cambridge, 1983, ch. 5. Французский опыт рассмотрен в: Hoffman S.,
Ross G. The Mitterrand Experiment. Continuity and Change in Modern
France. Cambridge, 1987. О перипетиях, связанных co снижением элек-
торальной поддержки скандинавских социалистических партий рабо-
чим классом этих стран, см. в: Salisbury D. Scandinavian Party Politics
Re-examined: Social Democracy in Decline? // West European Politics, 7,
October 1984, p. 67-102, а также «The Electoral Difficulties of the
Scandinavian Social Democrats in the 1970s» // Comparative Politics, vol.
18, 1, October 1985, p. 1-19; и Esping-Andersen G. Social Class, Social
Democracy and Slate Policy. Copenhagen, 1980, ch. 1,4. 11.
2" Cm.: Middlemas K. Politics in Industrial Society. London, 1979;
Pizzorno A. Interests and parties in pluralism // Berger S„ ed. Organizing
Interests in Western Europe — Pluralism, Corporatism and the
Transformation of Politics Cambridge, 1981; Offe C. The Attribution of
247
Public Status to Interest Groups // Disorganized Capitalism. Ed.
Keane J. Cambridge, 1985.
® Bobbio N. Italy’s Permanent Crisis // Telos, 54, Winter 1982 1983,
p 123-133; cp. Offe C. Op. cit., p 7 8, 221-258.
" См., например: Hindess B. Parliamentary Democracy and S< < ialist
Politics. London, 1983; а также заключительный вывод из исследования
процесса выработки экономической стратегии в Британии: Gam-
ble А.М., Walkland S.A. The British Party System and Economic Policy
1945 1983: Studies in Adversary Politics. Oxford, 1984, p. 174: «Широко
известный вариант позиции наших политических противников состоит
в преувеличении роли партий в формировании и осуществлении поли-
тики и в преуменьшении роли других организации и институтов, а более
всего тех ограничений, которые налагают на любое правительство об-
стоятельства, административные процедуры, события п внешние силы».
" Например. Offe С Contradictions of the Welfare Stale. Ed.
Keane J. London, 1984, p. 185-186
12 Crossman R II S Introduction // Bagchot W. The English Consti-
tution. London, 1963.
“ Burin F.S., Shell K.L. Politics, Law, and Social Change Selected
Essays of Otto Kirchheimer, p 369; cp. Schumpeter J.A. Capitalism,
Socialism and Democracy. London and New York, 1942, ch. 22 н p 283:
«Существование партийных деятелей и функционеров есть всего лишь
реакция на тот факт, что электорат в целом не способен ни па что иное,
кроме стихийности, так что они олицетворяют собой попытку регули-
ровать политическую конкуренцию, осуществляемую в точном соот-
ветствии с аналогичными процедурами в сфере бизнеса. Психотехника
руководства партией п осуществляемой партией саморекламы ло-
зунги и марши все это ие является лишь аксессуарами. Это сама суть
политики. То же можно сказать и о политическом лидере».
" Подобное, как представляется, есть наиболее общая тенденция
позднекаппталистическпх систем, в равной мере затрагивающая как со-
циалистические, так и несоциалистпческис партии. В Соединенных
Штатах, по-видимому, наиболее сильна тенденция к превращению кан-
дидатов в центр политической жизни; здесь общая шумиха и обещанья,
звучащие в ходе организуемых средствами массовой информации кам-
паний, привели к тому, что партии стали в институциональном плане
менее важны л заметны для голосующей публики. По словам Мартина
П. Баттенберга (Wattenberg М.Р The Decline of American Political
Parties 1952 1980. Cambridge, Mass., and London, 1984. p. xv): «На про-
тяжении почти что трех десятилетий американская общественность
медленно отдалялась от двух основных партий Партин, некогда являв-
шиеся основными силами, направлявшими электоральное поведение
248
Партийный социализм?
американцев, теперь воспринимаются значительной частью населения
с полным равнодушием» Это безразличие, резко контрастирующее
с отношением их (социалистических и иесоциалистпческих) партнеров
в Западной Европе, думается, вполне оправданно; американские пар-
тии представляют куда менее разработанные программы и отличаются
меньшей склонностью сплачивать своих сторонников па борьбу с оппо-
зицией. Кроме того, они налагают гораздо меньше дисциплинарных ог-
раничений на тех, кого избрали; а между выборами и находящаяся
у власти, и оппозиционная партия выполняют значительно меньше
функций; успехи п провалы их ставленников редко ко1да связываются
с партиями, к которым те принадлежат. Следует заметить, что глубоко
двойственное отношение к политическим партиям является более тра-
диционным именно для Америки, о чем пишут Остин Рейни (Ran-
ney A. Curing t he Mischiefs of Faction: Party Reform in America. Berkeley,
1975, ch. 2) и Ричард Хофстадтер (Ilofstadter R. The Idea of a Party
System. The Rise of Legitimate Opposition in the United States
1780 1840 Berkeley, Los Angeles and London, 1970).
43 К числу удачных интерпретаций современных социальных дви-
жений как форм коллективного действия, основанного на солидарно-
сти, конфликте и способности выйти за рамки тех институтов, внутри
которых они зародились, принадлежат следующие работы: Meluc
ci A. Social Movements and the Democratization of Everyday Life //
Civil Society and the State; idem Challenging Codes Social Movements
in Complex Societies. Ed. Keane J. and Mier P. London, 1989;
Touraine A. The Voice and the Eye. An Analysis of Social Movements.
Cambridge, 1981; а также: Offe C. New Social Movements: Challenging
the Boundaries of Institutional Politics // Social Research, 52, 4, Winter
1985, p. 817-868
,s Downs A. An Economic Theory of Democracy. New York, 1957,
p. 233.
" Подобная критика рассматривается в: Raschke J , ed. Borger und
Parteien. Ansichtcn und Analysen eincr schwierigen Beziehung. Opladen,
1982.
” Здесь я опускаю анализ деятельности убежденных сект револю-
ционного авангарда, не имеющих, как мне кажется, шансов на полити-
ческий успех, деятельность эта чревата тоталитарными последствиями
(что подчеркивается Михииком и другими защитниками антипартий-
ной политики).
” «The Observer», 14 July 1985; ср. комментарий раннего Киннока:
«Единственной действенной дисциплиной для демократической поли-
тической! партии является самодисциплина, вытекающая из воли к по-
беде» («The Guardian», 21 January 1985)
249
1 лани четвертая
'"См., например: Miliband R Parliamentary Socialism. London, 1961;
а также: Coates D. The Labour Party and the Future of the Left //
Miliband R., Saville J, eds. The Socialist Register, 1983. London, 1983,
p. 90-102.
11 Эта тенденция к самопарализацни явственно проявилась, как до-
казывал граф Э. Шорске («German Social Democracy 1905 1917», р. 7-
27), на ранних этапах существования немецкой социал демократичес
кой партии, которую вообще принято считать прототипом «бескомпро-
миссной» социалистической партии. С начала 90-х годов 19 века испо-
ведуемая СДПГ тактика чистой оппозиции проводилась менее жест
ко при одновременном усилении в партии реформистских тенден-
ций — в не столь индустриализированных землях южной Германии, где
любой долговременный успех социал-демократии ставился в зависи-
мость от поддержки со стороны независимого крестьянства и крестьян-
ско-ремесленнического класса. Дальнейшему укреплению реформист-
ских течений способствовало усиление влияния профсоюзов, в центре
внимания которых находилась, естественно, не подготовка пролетариа
та к революции, а «позитивная работа» ио обеспечению непосредствен
пых экономических и политических выгод для своих членов. В наше
время утверждение о том, что фундаменталистским партиям присуща
тенденция к самопарализацни. заняло центральное место в дискуссии
о будущем, ведущейся движением die Griinen* в Западной Германии
См., например: HirschJ. Between Fundamental Opposition and Realpolitik
// Telos, 56, Summer 1983, p 172-179; а также: Offe C. Zwischen
Bewegung und Partei. Die Griinen in der politischen «Adoleszenskrise»? //
Kallscheuer O., Hg. Die Griinen — Letzte Wahl? Berlin, 1986, S. 40-60.
12 Cp. Przeworski A. Social Democracy as a Historical Phenomenon //
New Left Review 122, July-August 1980, p. 41-42: «Нет причин сомне-
ваться в том, что сегодня рабочий класс вместе со своими союзниками
составляет около 80 процентов населения Франции или Соединенных
Штатов. Если же прибавить к промышленным рабочим „белые ворот-
нички", мелкую буржуазию, домохозяек, пенсионеров, студентов, не ос
танется почти никого, кто представлял бы интересы, антагонистичные
социализму. Остается лишь жалкая кучка эксплуататоров: „бизнесмен
с освобожденным от налогов расходным счетом, спекулянт с освобож-
денной от налогов прибылью иа капитал и уходящий в отставку дирек
тор компании с освобожденным от налогов пособием по безработи-
це", — так говорилось в предвыборном манифесте лейбористской пар-
тии в 1959 г.».
” Lukacs G. Tactics and Ethics. Political Essays 1919 1929.
" Castells M. The City and the Grassroots. A Cross-Cultural Theory of
Urban Social Movements. Berkeley and Los Angeles, 1983, part 6. Упуще-
* зеленых (нем.). — Прим, перев
250
Hite этого момента составляет основную ошибку иеограмшианских до-
водов в пользу расширения власти и влияния социалистической пар-
тии. См., например. Rustin М Different Conceptions of Party: Labour’s
Constitutional Debates//New Left Review, 126, March April 1981 p 17-
42. Согласно Растнпу, «какова бы ни была вероятная цена такого шага,
социальная программа невозможна без создания более сильных поли-
тических форм, способных открыто заявить о своем стремлении к вла-
сти, предложить существующим институтам измененные цели и при-
оритеты и нацелить на демократизацию и рассредоточение власти в об-
ществе в соответствии с принципами консенсуса и равенства» (р 42).
Признавая проблему «субституцианизма», Растин в своих доводах,
вместе с тем, очень близок к тому, чтобы воспроизвести основные эле-
менты этой проблемы, - например, он называет (вопреки Милибанду
и другим) британскую лейбористскую партию «главным политическим
носителем интересов рабочего класса» (р. 35) и, вследствие этого, ста-
вит конкурентную социалистическую партию в косвенно привилегиро-
ванное положение по отношению к рядовым представителям социаль-
ных движений как если бы последние могли играть роль «сырья» для
политики социалистической партии.
17 Schumpeter J A. Capitalism, Socialism and Democracy, p 269 283.
Доведенное до своего логического конца, это суждение становится су-
ровым приговором партиям как «контрпродуктивным инструментам...
черной дыре, поглощающей жизненную энергию, поистине превращаю-
щей жизнь в смерть» (Bahro R. Statement on Му Resignation From The
Greens // Building the Green Movement. London, 1986, p. 211).
Beynie К von Do Parties Matter? The Impact of Parties on the Key
Decisions in the Political System // Government and Opposition, 19, I,
Winter 1984, p 5-29.
17 Эта важнейшая опосредующая функция политических партий
осталась недооцененной в классическом исследовании М.Острогор-
ского, посвященном становлению партий эпохи модерна: Ostrogor
ski М. Democracy and the Organization of Political Parties. London,
1902. В своем исчерпывающем исследовании партий Соединенных
Штатов и Великобритании Острогорскпй предлагает упразднить пар-
тии и заменить их добровольными ассоциациями, целью которых бу-
дет решение конкретных задач. Однако в его изложении остается не
освещенным вопрос о том, как может осуществляться представитель-
ное правление в больших и сложных обществах без опосредующей ро-
ли целого спектра организованных партий, действующих на постоян-
ной основе.
“ «The Federalist Papers». New York, 1964, no. 10, p. 82.
Hofstadter R. The Idea o( a Party System.
251
См.: Namier L.B. The Structure of Politics at the Accession of Geor-
ge III. London and New York, !1957; а также: «Monarchy and the Party
System». Oxford, 1952; Evans E.J. Political Parties in Britain 1780 1867
London, 1985; Mansfield H., Jr. Party Government and the Settlement of
1688 // American Political Science Review, December 1964, p. 937, 945.
Появление партий в Соединенных Штатах лучше всего проанализиро-
вано в: Chambers W.N. Political Parties in a New Nation: The American
Experience 1776-1809. Oxford, 1963; Hofstadter R. The Idea of a Party
System.
Ostrogorski M. Op. cit.
Цпт. no: Laski 11.J. Parliamentary Government in England. London,
1938, p. 100.
'' Этот аргумент получил развитие в моей работе «Public Life and
Late Capitalism. Towards a Socialist Theory of Democracy». Cambridge,
1984.
Michels R. Zur Soziologie des Parteiwesens in der modernen
Deinokratie, S. 150-157.
’’’ По словам Никоса Пулантзаса, необходимо признать существо-
вание «некой неустранимой напряженности между рабочими партиями
и социальными движениями» (Poulantzas N. La crise des partis //
Reperes. Hier et aujourd'hui. Paris, 1980, p 163-183). Здесь Пулантзас
критикует предложение Пьетро Инграо (Ingrao Р. La politique en grand
et en petit, ou les chances de la troisiime voie. Paris, 1979) рассматривать
соцпалистическую/коммунистическую партию в качестве синтезатора
пли как «момент глобализации» новых социальных движений.
“ Gay Р. The Dilemma of Democratic Socialism. Eduard Bernstein’s
Challenge to Marx. New York, 1952.
" Laski H. Democracy in Crisis. London, 1933. p. 77.
Глава 5
Диктатура и упадок парламентаризма
Карл Шмитт: теория политического суверенитета
В наше время представительная система ассоцииру-
ется с республиканской формой государственного управ-
ления. Изначально же она возникла в монархиях, обозна-
чая противостояние монарха — как олицетворения един-
ства государства — сословиям, представляющим различ-
ные частные интересы, которые следовало постоянно
вплетать в единое целое. Данный дуализм п составляет ос-
нову системы представительного правления В политиче-
ской жизни эпохи модерна он выступает как противопо-
ложность «государства» п «общества», единства и разно-
образия человеческих интересов.
Отто Хинце
Эпоха либерализма
Собрание представителен пли, как его чаще называют,
парламент, является одним из старейших, наиболее знако-
мых всем (а в рамках социалистической традиции — и одним
из наиболее противоречивых) демократических институтов.
И конечно же, недоверчивое отношение к парламенту свой-
ственно не только социалистической традиции. В эпоху мо-
дерна история парламечцаризма, этого высшего олицетворе-
ния политики мирных компромиссов и спокойного согласия,
нс раз омрачалась вспышками ожесточенных конфликтов,
случаями паралича власти и открытого насилия. В началь-
ные десятилетия нашего века данные тенденции достигли
своего рода апогея. Большевистская революция, разразив-
шийся после Первой мировой войны тяжелы!! политический
кризис, а также возникновение синдикализма и фашизма
привели к тому, что в ту пору за парламентом едва ли призна-
вали какое-либо будущее. Данный период стал свидетелем не
253
только предпринимавшихся социалистическим и фашист-
ским движениями последовательных широкомасштабных
кампаний, направленных против парламентарной формы
правления; он стал свидетелем также и глубинной утраты
ближайшими сторонниками парламентаризма (многие из ко-
торых публично сетовали на снижение легитимности и эф-
фективности представительных собраний) доверия к самому
духу парламентаризма1.
Несомненно, самым проницательным и противоречивым
из европейских критиков парламентаризма был в этот пери-
од Карл Шмитт, чьи политические сочинения мало известны
за пределами его родной Германии. В его работах о парламен-
таризме непосредственно поднимаются темы гражданского
общества и государства. В них выражаются серьезные сомне-
ния относительно способности парламента регулировать от-
ношения власти как внутри гражданского общества, так
и между гражданским обществом и государством. Отрицая
парламентаризм, Шмитт ставит фундаментальные политиче-
ские вопросы, касающиеся государственного суверенитета,
гражданской войны, диктатуры и будущего демократии,
и в его постановке все эти вопросы звучат удивительно со-
временно. Поэтому все написанное им о парламентаризме за-
служивает тщательного изучения, причем свободного от тех
в высшей степени личностных и эмоциональных оценок, ко-
торые его работы, как правило, получают в современной За-
падной Германии2.
Критика парламентаризма осуществляется Шмиттом
в общем контексте осмысления влияния либерализма на ев-
ропейскую политику 19 века. По его мнению, сущность либе-
рализма эпохи модерна заключается в коренном неприятии
им государственной власти. Сражаясь с мистической вла-
стью абсочютпстскпх государств, либерализм выработал
в себе глубокую неприязнь и недоверие к полш нческой вла-
сти, между тем так и не определив, каковы же его собствен-
ные позитивные политические воззрения. Либерализм при-
знает необходимость государственной и правительственной
власти — равно как и уместность ее разграничения на законо-
254
Диктатура и упадок парламентаризма
дательную, исполнительную и судебную ветви, — но лишь
в той мере, в какой эта власть служит некой определенной це-
ли, а именно утверждению свободы личности в гражданском
обществе. Поэтому любой выход политических вождей за рам-
ки собственных ограниченных полномочий порицается либе-
ралами как тирания и, ео ipso*, как зло и несправедливос ть.
Шмитт не принимает во внимание того возражения, что
либеральные философы-индивидуалисты — от Гоббса до
Бентама, Гизо и Моля — именно в силу собственных либе-
рально-индивидуалистических убеждений часто были вы-
нуждены оказывать поддержку предпринимавшимся госу-
дарством силовым мерам в области внутренней политики,
колонизации или военных завоеваний3. Вместо этого он под-
черкивает, что главной заботой либерализма является защи-
та прав личности на владение собственностью и свободу сло-
ва. Согласно либеральной теории, свободная конкуренция
людей, обладающих собственностью и свободой слова, нейт-
рализует государственную власть и делает ее почти излиш-
ней. В отличие от своего предшественника, абсолютизма,
с его представлениями о привносимых политикой единении
и равновесии, либерализм рассматривает социально-полити-
ческое равновесие как следствие отсутствия политического
регулирования — как результат «вечной конкуренции
и вечной дискуссии»''.
В соответствии с этим тезисом, Шмитт считает парла-
мент ключевым либеральным механизмом обеспечения рав-
новесия между государством и гражданским обществом1.
Парламент призван открыто, справедливо и мирно устранять
разногласия, свободно формулируемые в рамках граждан-
ского общества, кроме того, решения его должны быть обяза-
тельны для государственного аппарата н его правительствен-
ных исполнительных органов; последние должны быть объ-
ектом законодательной деятельности парламента. Парла-
мент является неким стержнем для гражданского общества
и государства, гарантом ненасильственно и добровольно ус-
танавливаемой социально-политической гармонии. «...Сущ-
* следовательно ( lam.y - Прим перец.
255
Глава пятая
ность [либерализма] — переговоры, выжидательная поло-
винчатость с упованием на то, что, может быть, окончатель-
ное столкновение, кровавую решающую битву можно будет
превратить в парламентские дебаты и вечно откладывать по-
средством вечной дискуссии»6. «Главными принципами»
парламентаризма являются открытость и совещательность.
Согласно точному определению Шмитта, схватки представи-
телей конфликтующих интересов и просто переговоры
и компромиссы не являются чертами, присущими исключи-
тельно парламентам. Они безусловно имеют место, напри-
мер, и в приватных встречах директоров компаний, лидеров
политических партий или профсоюзных чиновников, а также
на дипломатических конференциях Пооткрытая парламент-
ская дискуссия — это совсем другое дело. Основу ее состав-
ляет соблюдение всеми участниками принципа выдвижения
аргументов и контраргументов. Такая дискуссия предполага-
ет готовность воспринять точку зрения другого, а стало быть,
и свободу от пристрастии и своекорыстия. «Дискуссия озна-
чает обмен мнениями с целью убедить своего оппонента пу-
тем доказательства истинности или справедливости чего-ли-
бо или же позволить другому убедить себя в том, что что-ли-
бо является истинным или справедливым»7.
С либеральной точки зрения, данную форму открытого
и принципиального обсуждения призваны обеспечить раз-
личные парламентские установления. К их числу относится
отсутствие ограничений для осуществления парламентских
процедур, свобода слова и правовой иммунитет представите-
лен, а также независимость их от любых партийных и электо-
ральных инструкций, обязанность их держать ответ лишь пе-
ред своей собственной совестью (как записано в Статье 21
Веймарской конституции). Такого рода парламентские га-
рантии дают возможность принимать решения не в пылу
противоборства интересов, а путем беспрепятственного об-
мена разумными доводами. Предполагается, что любой пред-
ставленный парламенту вопрос должен быть рассмотрен, об-
сужден и согласован в процессе спокойного и открытого об-
суждения. Согласно Шмитту, замечание Бентама о том, что
256
диктатура и упаиик гшрчиментаризми
в «парламенте встречаются идеи, а от столкновения идей воз-
гораются искры и открываются пути к очевидному»1*, верно
выражает либеральный принцип парламентаризма. В соот-
ветствии с этой точкой зрения, законодатели совместно, че-
стно и открыто ведут поиск истины. Политическая истина,
кристаллизующаяся в виде всеобщих норм и обнародован-
ных общеобязательных законов, не состоит пи в открытии
неких трансцендентальных правил, пи в заключенных всле-
пую компромиссах между преследующими свои корыстные
интересы догматиками. Скорее она является функцией не-
ограниченной конкуренции свободно выражаемых мнений
внутри законодательного собрания. В этом смысле либераль-
ное парламентарное правление является, в отлично от своих
абсолютистских предшественников, видимым правительст-
вом, о котором открыто пишет свободная пресса. Парламен-
тарии оказываются объектом пристального наблюдения
граждан, чей доступ к свободной прессе (здесь Шмитт заим-
ствует центральную мысль «Истории происхождения пред-
ставительного правления в Европе» Гизо) позволяет нм са-
мим узнавать истинное положение вещей и сообщать о нем
своим представителям в парламенте1'.
Духовный кризис парламентаризма
Описание Шмиттом эпохи либерального парламентариз-
ма 19 века отличается краткостью и излишней упрощенно-
стью. По Шмитт достигает своей главной цели — обоснова-
ния и подкрепления выдвинутого им же утверждения о том,
что в 20 веке парламент вступает в период глубокого кризи-
са. По его мнению, классический либеральный парламент со
всеми его идеалами вырождается в «охвостье», лишенное ка-
ких-либо идеалов. Этот процесс сравнивается с процессом
отмирания монархии. Подобно тому как закат эпохи монар-
хизма в Европе ознаменовался ростом числа критических
выступлений и прямыми отрицаниями монархических прин-
ципов знатности и чести, утрата легитимности парламент-
257
ских идеалов и указывает на то, что час парламентаризма
пробил, даже если он, как и монархия, будет существовать
еще неопределенно долгое время в качестве бледной и обезо-
браженной тени прошлого.
Показателем духовного кризиса парламента, отрыва его
от реальности является воинственное отрицание парламент-
ских институтов коммунистами, фашистами и анархо-синди-
калистами10 Шмитт отмечает, что и в среде наиболее стойких
защитников парламентаризма былые интеллектуальные до-
воды в пользу парламентаризма также утратили силу. Они
выглядят все более устаревшими и идеалистичными, так что
их начинают заменять чисто прагматичными обоснованиями
необходимости парламента. Утверждается, что в сравнении
со всем неопробованным и рискованным — например, с экс-
периментами по введению прямой демократии — парламент
обеспечивает минимум политического порядка и преемст-
венности в правлении. Или же парламенту отдают предпо-
чтение исходя из столь же прагматичных соображений, как
те, что высказывали при жизни Шмитта Макс Вебер, Хуго
Пройс и другие"; согласно последним, парламент функцио-
нирует главным образом как средство тщательного отбора
компетентных политических лидеров — как испытательный
полигон для будущего политического класса. Шмитт доказы-
вает, что подобная прагматическая аргументация в пользу
парламента слаба и неубедительна, так как она оставляет без
объяснения вопрос о том, на каких сущностных принципах
базируется парламентаризм. Данному противопоставлению
сущностных принципов и прагматических соображений при-
надлежит главная роль в доказательстве Шмиттом того, что
современный парламентаризм переживает глубокий духов-
ный кризис: «Ныне составными частями парламентаризма
являются метод правления и политическая система. Он по-
лезен ровно в той же мере, как и все вообще, что существует
и сносно функционирует, — не больше и не меньше. Очень
важно то, что и в наши дни он функционирует лучше, чем
другие, неопробованные методы, а легкомысленное экспери-
ментирование поставит под угрозу поддерживаемый ныне
258
минимум порядка. Данные аргументы примет во внимание
всякий разумный человек. Но они не имеют силы примени-
тельно к рассуждениям о принципах»12.
Этот духовный кризис обусловлен рядом причин. В чис-
ле наиболее важных из них — растущее влияние демократии.
Шмитт утверждает, что борьба за расширение политической
демократии заставляет правительства наращивать свою силу
и расширять сферу своей компетенции, дабы удовлетворять
возрастающие социальные потребности. Тем самым происхо-
дит отказ от преобладавшей в 19 веке тенденции невмеша-
тельства со стороны либерального конституционного госу-
дарства. Из-за возрастания стратегического значения госу-
дарственной власти борьба за демократию также оборачива-
ется насмешкой над прежними принципами парламентариз-
ма. Открытые парламентские рассмотрения сводятся на нет
массовой демократией и особенно одновременным развити-
ем политических стратегий конкурирующих партий.
В осуществленном Шмиттом анализе этой тенденции яв-
ственно сквозит отличающее его презрение к партийной по-
литике, демонстрировавшееся им на протяжении всей жиз-
ни. Люди подвергаются массированной обработке со сторо-
ны различных партийных кампаний, использующих страсти
и насущные интересы граждан в целях получения возможно-
сти лучше управлять и манипулировать ими. Партии «осу-
ществляют электоральную пропаганду, обрабатывают массы
и господствуют над общественным мнением»13. Выборы пре-
вращаются в плебисцитарное соперничество групповых ин-
тересов, в «перекличку действующей партии-армии»14. Гос-
подство на электоральной арене организованных партий, ес-
тественно, отражается и на парламенте, и он становится глав-
ной мишенью для жестко дисциплинированной партийной
машины, сражающейся за свежий электорат15. Исчезают ус-
ловия, в которых члены парламента могли бы заниматься не-
зависимым рассмотрением вопросов и рациональным взвс-
шиванпсм мнений. В ситуации, когда участники дискуссии
вступают в нее с заранее выработанными позициями, правле-
ние посредством открытых дебатов становится попросту не-
259
возможным. Деятельность парламента чрезвычайно ослож-
няется партийными интригами, бесцельными и банальными
дискуссиями Ее тормозят и тактика обструкционизма и зло-
употреблений парламентскими привилегиями со стороны
его радикальных (классовых) оппонентов, первостепенной
задачей которых является манипулирование парламентом
в собственных частных экономических и партийно-полити-
ческих целях. А это несет в себе угрозу уравновешивающей
функции парламента. В представлении Шмитта, угроза либе-
ральным парламентам 19 века, обычно защищавшим сущест-
вующие конституции, исходила от обретавших доминирую-
щее положение исполнительных органов. Парламенты 20 ве-
ка, оказавшиеся во власти парализующей их партийной по-
литики, наоборот, сами являются угрозой существованию
конституционного строя и единства государства. По мере то-
го как парламент приходит в упадок, государство начинает
демонстрировать тенденцию к вырождению в «нестабильное
коалиционное Parteienstaat*»16.
Пагубное воздействие демократии с неизбежностью рас-
пространяется и на такие основополагающие принципы пар-
ламентаризма, как открытость и совещательность. Термин-
гибрид «парламентская демократия» в том понимании, кото-
рое придает ему Шмитт, оказывается внутренне противоре-
чивым, он лишает парламент дееспособности, поскольку ли-
беральный парламентаризм и демократия несовместимы по
самой своей сути.
В пору расцвета либерализма данное противоречие меж-
ду парламентаризмом и демократией (становление которых
происходило одновременно) оставалось незамеченным. Од-
нако впоследствии, в период победного шествия демократии,
стало очевидно, что демократические принципы находятся
в непримиримом противоречии с принципами ограниченно-
го правления, осуществляемого путем неограниченного об-
суждения. Демократия зиждется на принципе исключения
(утверждая это, Шмитт опирается на один из аспектов ари-
стотелевскою определения демократии1')- Она привносит
* партийное государство (нем). — Прим, перев.
260
Диктатура и упииик парлим^тпириз-чи
уточнение в положение о равенстве всех людей, добавляя,
что некоторые люди определенно более равны, чем другие,
то есть что отношения к себе как равным достойны только те,
кто действительно равны между собой. На этом демократиче-
ском принципе и основана практика наделения граждан все-
общим и равным избирательным правом. На нем же основа-
но и стремление (характерное для большевизма, фашизма
и других форм диктатуры18) исключить из числа обладателей
избирательного права неравных — тех, чье присутствие среди
граждан страны нанесло бы ущерб столь важному для демо-
кратии духу равенства и однородности. «Политическая
власть демократии проявляется в умении устранять или изо-
лировать все чуждое и неравное, все, что угрожает ее одно-
родности»19.
Демократический принцип равенства равных предпола-
гает также и суверенность воли граждан, а кроме того, спо-
собность граждан к выражению единодушного мнения — об-
щей воли — по общезначимым политическим вопросам. Су-
щественную роль в демократии ицэает положенье о том, что
истинная воля проигравшего голосование меньшинства на
деле совпадает с общей волей — в том виде, как она выража-
ется большинством (данную мысль Шмитт заимствует из со-
чинения Руссо «Об общественном договоре»)20. Следова-
тельно, для демократии принципиальным является положе-
ние о том, что политическая гармония воцарится лишь тог-
да, когда власть будет в руках тех, кто является объектом
этой власти, то есть когда право осуществлять контроль бу-
дет полностью доверено тем, над кем этот контроль осуще-
ствляется.
Данные демократические идеи равенства и единодушия
подрывают сами основы либерального парламентаризма —
во всяком случае, так думает Шмитт. Очевидно, что харак-
терное для демократии стремление к однородности и (огра-
ниченному) равенству противоречит либеральным, парла-
ментарным приоритетам — положениям об (изначальном)
разнообразии социальных интересов, а следовательно, о воз-
можности разногласий и ссор между гражданами и их пред-
261
ставителями. Менее очевиден тезис о том, что демократия
противостоит парламенту как ненужному и устаревшему ин-
ституту. (Здесь Шмитт имеет в виду, в частности, Веймар-
скую конституцию, представлявшую собой, по его мнению,
противоречивое смешение либеральных и демократических
принципов функционирования рейхстага и президента.) Со-
гласно Шмитту, демократическая идея предполагает, что со-
брание граждан, а не парламентские представители, обладает
безоговорочными полномочиями в принятии и изменении
законов. Кроме того, демократия предполагает возможность
отождествления правящих и управляемых, тех, кто команду-
ет, и тех, кто подчиняется командам21. Особенно очевидными
эти исходные посылки становятся в кризисных ситуациях,
в которых, в соответствии с демократическим принципом,
должна полностью проявлять себя суверенная воля народа, —
притом безотносительно к конституционным рамкам и реше-
ниям парламентариев. От такого понимания всего лишь шаг
до антипарламентского вывода: если государство можно
и должно отождествить с волей народа (скажем, посредством
выборов и референдумов), тогда институциональное разде-
ление государства и гражданского общества становится не-
нужным — равно как становится ненужным и парламент
в качестве уравновешивающей силы. Отсутствие разделения
властей в государстве рассматривается демократией как есте-
ственное и здоровое следствие роста активности равных друг
другу граждан. Оно кладет конец антиполитическим упова-
ниям классического парламентского либерализма.
Тотальное государство
Растущее число побед, одержанных демократией над пар-
ламентским либерализмом, усилило убеждение Шмитта
в том, что век парламентаризма подходит к концу. Под нара-
стающим давлением сил, борющихся за расширение демо-
кратии, бюрократические структуры государства, в ответ на
требования общества, начинают поглощать гражданское об-
262
Диктатура и упадок парламентаризма
щество. Классическое либеральное разделение государства
и гражданского общества разрушается и заменяется тоталь-
ным государством22.
В некоторых отношениях данное рассуждение не выдер-
живает никакой критики. Представляется в высшей степени
сомнительным утверждение Шмитта о том, что между демо-
кратическими принципами и тотальной государственной
властью существуют некий симбиоз*. Его тезис о том, что де-
мократизация — понимаемая как власть народа — стимули-
рует развитие тотального государства, также не дает полного
представления о том, каким образом демократизация способ-
ствует восстановлению оппозиции между бюрократическим
государством и гражданским обществом23. Он лишь выража-
ет беспокойство по поводу того, что растущее влияние орга-
* Шмитт проницательно указывает на якобинский смысл учения о народном
суверенитете («Die geistesgeschichtliche Lage», S. 40-41). Он утверждает, что по-
явившаяся в 19 веке идея, что всякая власть исходит от народа, представляет со-
бой перевернутую секуляризованную разновидность идеи божественного права:
прежняя теологическая вера в то, что любые властные полномочия даются Бо-
гом, возвращается па землю и заменяется принципом, согласно которому имма-
нентным источником власти и полномочий является «суверенный народ».
(В соответствии с этим Шмитт придерживался того взгляда, что все существен-
ные понятия современного учения о государстве суть «секуляризированные те-
ологические понятия» («Политическая теология», с. 57).) Возможно, какое-то
время суверенный народ не узнает в самом себе Бога; в этом случае (здесь
Шмитт обращается к выводам, сделанным якобинцами из теории народного су-
веренитета) просвещенное меньшинство может выступить в качестве «времен-
ного» обладателя власти и полномочий. С этой частью выдвинутого Шмиттом
тезиса спорить трудно. Однако данное Шмиттом крайне узкое определение де-
мократии — по большей части заимствованное им у Аристотеля п Руссо не-
убедительно. В этом определении по учитывается то, что у либеральной филосо-
фии, как ее понимает Шмитт, есть немало точек соприкосновения с гораздо бо-
лее влиятельной традицией представительной демократии (являющейся, со-
гласно Гамильтону и другим авторам «Федералиста», великим изобретением
Нового времени) По мнению многих мыслителей 19 и 20 веков — например, Мэ-
дисона, Беп гама, Джеймса Милля, Констана, Дж.С. Милля и Токвиля, - народ
в целом не может входить в некое масштабное политическое устройство, плано-
мерно занимающееся решением конкретных вопросов. Они считали совершенно
необходимым существование коми гета, состоящего из избранных ответственных
граждан мужского пола, обладающих собственное гыо, из числа которых затем
формируется представительное правление; зависимость такого комитета ото
всех прочих граждан сохраняется посредством регулярного проведения выбо-
263
I лава пятая
низованных социальных сил в государстве может разрушить
или ослабить его способность к управлению24.
Сознание опасности данной тенденции заставляет
Шмитта подчеркивать то, какими чрезвычайными политиче-
скими последствиями чревата утрата идентичности граждан-
ского общества и его независимости. Крах гражданского об-
щества в условиях тотального государства (потенциально)
упраздняет парламент в его классической либеральной фор-
ме. Он становится «пустым аппаратом», бледной тенью госу-
дарственной власти25. Растворение гражданского общества
в тотальном государстве (потенциально) разрушает и ту ли-
беральную иллюзию (здесь Шмитт критикует теорию ассо-
циации Отто фон Гирке, а также Фиггиса, Ласки и англий-
ских плюралистов26), что государство как слуга и гарант
гражданского общества есть такая же ассоциация, как и все
ров. свободы публичных собраний и неограниченного нрава публичного обсуж-
дения и критики тех, кто осуществляет руководство. В ряде существенных мо-
ментов подобные представительно-демократические сюжеты очевидно пересе-
каются с либерализмом. какого понимает Шмитт. Многие мыслители, как пред-
ставительно-демократической, так н либеральной ориентации, опасались того,
что произвол правления, не основанного на принципе разделения властей (см.
главу 2), приведет к у грате свободы как таковой. Вследствие этого они часто вы-
ражали сомнения по поводу правомерности принципа ничем не ограниченного
правления большинства (имея в виду обладающих собственностью граждан
мужского пола). К тому же они с подозрением относились к возможности отож-
дествления управляющих и управляемых. («Главным достоинством репрезента-
тивного правления, — отмечал Альфонс де Ламартин в ..Общественном бла-
ге", — является то, что оно заставляет страну думать».) Понимая опасность не-
делимой государственной власти, мнопте либералы и сторонники представи-
тельной демократии данного периода ценили парламент и как незаменимое опо-
средующее звено между правителями и управляемыми гражданским обществом
и государством Короче говоря, названные мысли гели рассматривали парла-
мент, открытость и публичность обсуждения как существенные предпосылки
демократического представительного правления, а нс просто «издержки»,
не имеющие ничего общего с основными принципами демократии, как представ-
лял дело Шмитт («Die gcistcsgcschichtlichc Lage», S. 42). См., n.iiipiiMcp:
Hamilton A. et a). The Federalist Papers. New York. 1964, в частное! и №№ 9, 14,
37; Mill J. An Essay On Government Indianapolis, 1955, ch 1-6; Mill J S Conside-
rations on Representative Government // Essays on Politics and Society, ed.
Robson J M Toronto, 1977, p 399 412 Tocqueville A de De la democratic cn
Amdrique. Part 2, ch. 7. Paris, 1981 p. 343-360 (см.: Токвиль А дс Демократия
в Америке. Ч 2, гл 7. М., 1994).
264
остальные. Благодаря возникновению тотального государст-
ва политическая власть возвращается, а это, как полагает
Шмитт, в свою очередь побудит осознать основной принцип
политики: способность отличить друга от врага.
Короче говоря, мир политики, с точки зрения Шмитта,
это бесконечное многообразие, опасные джунгли корыстных
союзов, временных тактических альянсов, открытых споров
и ожесточенных конфликтов. Все эти частные проявления
политики суть отражение того факта, что люди являются ди-
намичными и опасными существами, обстоятельства часто
вынуждают их совершать дьявольские поступки27. Вследст-
вие этого, те, кто правит с помощью государства, вынуждены
признать, что и внутри страны, и за рубежом нм вечно прихо-
дится сталкиваться с враждебно настроенными чужаками, —
и тогда уж трудно не вступить в ожесточенные, чреватые на-
силием конфликты. В сфере политики либерально-парла-
ментарные попытки превратить политических врагов в эко-
номических конкурентов оказываются начисто лишенными
смысла. Парламентские принципы открытости и совеща-
тельное™ не годятся в качестве замены действующим в по-
литике принципам дружбы и вражды. В политике только ду-
раки полагают, что могут относиться к своим врагам как к че-
стным, дискутирующим с ними партнерам, мирным конку-
рентам или оппонентам, к которым нужно проявлять терпи-
мость, понимание и сострадание.
Мудрые политики понимают, что от оппонентов следует
в любой момент ожидать обмана, ухищрений и яростного со-
противления. Они понимают, что вооруженный конфликт
с заранее известным врагом — попытка нейтрализовать про-
тивника или устранить его физически — есть не что иное, как
предельное выражение политики. Понимают они и то, что го-
сударство должно быть суверенным, — суверенным в том
смысле, что от государственных правителей требуется, чтобы
в чрезвычайных ситуациях (Ausnahmezustand) они могли бы
принимать действенные решения — в том числе и относи-
тельно того, что делать с врагами государства (это положение
Шмитт заимствует из классической дефиниции суверените-
265
та, принадлежащей Бодену). «Суверенен тот [sic], кто прини-
мает решение о чрезвычайном положении»28. Конкретно это
означает, что те, кто осуществляет политическое правление,
используют jus belli*. Они обладают неограниченным правом
определять как внутреннего, так и внешнего врага, а также
правом бросать на борьбу с ним все имеющиеся в распоряже-
нии государственной власти ресурсы. Политическая власть
дает ее обладателям ужасающие полномочия: неограничен-
ное право вести войну, а значит «открыто распоряжаться
жизнями людей»29.
Под этим зонтиком суверенной политической власти, от-
мечает Шмитт, хватает места и для независимых властных
групп, таких как бизнес, церкви, профсоюзы и парламенты30.
Шмитт не согласен с тем, что тотальное государство является
тоталитарным. Но он подчеркивает, что менее масштабные,
подчиненные ассоциации и институты, включая парламент,
способны легитимно существовать в таком государстве только
при условии, что они не представляют опасности для установ-
ленного политического строя. Тотальное государство следует
считать «наивысшей сущностью — не потому, что оно осуще-
ствляет всемогущий диктат или подчиняет себе все прочие ин-
ституты, но потому, что оно принимает решения и, следова-
тельно, может подавить все иные антагонистические группи-
ровки... Там, где оно существует, социальные конфликты меж-
ду индивидами и социальными группами могут разрешаться
с сохранением нормальной ситуации — порядка»31.
Из этого вывода явствует, что в тотальном государстве
нет места либеральной доктрине парламентского суверени-
тета. Согласно Шмитту, способность эффективно действо-
вать в ненормальной ситуации снижается по мере возраста-
ния числа тех, с кем следует советоваться. Поскольку же пар-
ламенты пытаются рассматривать и решать вопросы посред-
ством организации громоздкого сборища, заседающего дли-
тельное время и пытающегося разумно урегулировать кон-
фликт сторон, лучше всего доверять политическую власть
одному-единствениому наиболее достойному лицу32. Несо-
* право объявлять войну {лат.) — Прим. перев
266
Диктатура и упадок парламентаризма
мненно, в нормальное время парламент все же в состоянии
легитимно обсуждать второстепенные политические вопро-
сы и принимать по ним решения. Во времена затишья можно
даже позволить себе такую роскошь, как использование пар-
ламента в качестве форума, на котором социально-политиче-
ские интересы могут быть преобразованы в некую «надпар-
тийную волю», а она, в свою очередь, обеспечит единство го-
сударства и государственной конституции. Но Шмитт наста-
ивает на том, что с исчезновением присущей нормальным
временам политической стабильности и политическое давле-
ние становится чрезмерным, и парламент вместе со всеми
прочими вспомогательными институтами должен подчи-
ниться тому, кому вверена ответственность за государство.
В соответствии с гиббсовской «аксиомой о защите н послу-
шании»33, членам парламента и их избирателям следует при-
знать, что ценою защищенности от внешних и внутренних
врагов должно быть безоговорочное послушание суверенной
государственной власти.
Основополагающие принципы парламентаризма?
Даже в столь кратком изложении шмиттовская критика
парламента впечатляет и наводит на размышления. В ней
поднимается тема фундаментального значения демократи-
ческой теории гражданского общества и государства и
подвергаются сомнению основные постулаты традиции ев-
ропейского парламентаризма. А открытая защита им суве-
ренности политической сферы должна задевать за живое
всякого, кто ценит такие парламентские обычаи, как откры-
тость обсуждения и мирный характер заключения догово-
ренностей. Однако впечатляющее отрицание Шмиттом пар-
ламентаризма следует признать неубедительным. Речь идет
о трех решающих недостатках его концепции, являющихся,
возможно, следствием метафизического метода, с которым
Шмитт подходит к анализу происхождения парламента, его
эволюции и упадка.
267
Шмиттовская стратегия критики парламентаризма изна-
чально была связана с предпринятой нм попыткой историзи-
ровать парламентский дискурс — рассмотреть его как про-
дукт попыток либералов деполитизировать мир эпохи модер-
на. Исходя из этого, метафизик Шмитт пытается лишить
парламент окутывающего его покрова ложных представле-
ний и вскрыть его истинную природу. Данное «разоблаче-
ние» феномена парламентаризма он стремится осуществить
путем исследования его основополагающих принципов Все
значительные институты, утверждает Шмитт, строятся в со-
ответствии с определенными характеристиками или сущно-
стными идеями — Монтескье называл это принципом видов
правления31. Данные основополагающие принципы любого
института можно установить с помощью тщательного и си-
стематического осмысления всего, что говорилось и писа-
лось об этом институте. Шмитт, например, пытается вычле-
нить «предельную сущность института современного пар-
ламентаризма»35 путем вдумчивого анализа сочинений наи-
более убежденных приверженцев этого института (Бёрка,
Бентама, Гизо, Дж.С. Милля), ставших свидетелями золо-
того века парламентаризма. Эти сущностные принципы
парламентаризма (речь о них шла выше) не следует путать
с доводами в его пользу, исходящими из «практических» со-
ображений или из целесообразности. Данные принципы от-
нюдь не обязательно проявляются в повседневном функци-
онировании парламента; ведь порой парламент может дей-
ствовать вразрез с ними, и в крайних случаях реальная
практика может вступать в прямое противоречие с прису-
щими парламенту характерными принципами, означая фак-
тический отказ от них.
Шмиттовское метафизическое рассмотрение основопо-
лагающих принципов парламентаризма весьма необычно,
ввиду того, что осуществленное им исследование парламен-
таризма — соответствуя «пешеходному методу описания»,
предложенному в 19 веке Мейтландом, — заведомо держа-
лось в рамках узко-эмпирического анализа. Вместе с тем,
в отношении его можно выдвинуть одно очень простое, неэм-
268
UK! HUrliypci U~ffHUUUKHUpjnxmt,пнari^).
лирическое возражение, а именно, что используемые
Шмиттом критерии значимости не получают у него ника-
кого обоснования, а просто принимаются в качестве истин-
ных. В свою очередь, данный факт вызывает и более серь-
езное возражение: в познании сущностных принципов пар-
ламентаризма Шмитт использует лишь один метод из мно-
жества возможных, и этот единственный метод неизбежно
чреват ограниченностью и предвзятостью. Подобно всем
прочим исследованиям парламентаризма, подход Шмитта,
нацеленный на познание «основополагающих принципов»
последнего, не может считаться ни исчерпывающим,
ни беспристрастным. Скорее, он представляет собой разно-
видность идеально-типического анализа (в смысле Макса
Вебера). Иными словами, правильней всего было бы отно-
ситься к нему как к одному из многих возможных исследо-
ваний парламентаризма, основанному на довольно упро-
щенных концептуальных абстракциях, вследствие чего
в данном исследовании односторонне рассматриваются
и акцептируются только некоторые из характерных черт
и атрибутов парламентаризма36.
Эта односторонность шмиттовской интерпретации (ко-
торой сам он не признает) заявляет о себе разными способа-
ми: во-первых, о ней свидетельствует поразительное отсут-
ствие у Шмитта интереса к долиберальной истории парла-
ментаризма; во-вторых, она явствует из отсутствия у него
анализа того, какая пропасть существует между либераль-
ными принципами открытости и совещательное™ и реаль-
ным функционированием парламентов в 19 веке; и наконец,
она заявляет о себе той слепотой, которую демонстрирует
его концепция, упуская возможности демократического ре-
формирования парламента, упрочения его власти в проти-
вовес «тотальному государству». А так как три названных
изъяна шмиттовской интерпретации имеют непосредствен-
ное отношение к решению вопроса о том, какое место зани-
мает парламент в современной теории государства и граж-
данского общества, они заслуживают более подробного рас-
смотрения.
269
Долибералъные парламенты
Невнимание Шмитта к долиберальным парламентам —
это серьезное упущение с его стороны; ведь такого рода пар-
ламенты вездесущи, у них богатая история; но самое важное
то, что между ними и парламентами эпохи либерализма и по-
следующих эпох существуют отношения глубинной преемст-
венности. Если говорить о наиболее общей дефиниции пар-
ламентов, то это собрание людей, принимающих решения
и считающих себя формально равными друг другу по стату-
су; их полномочия в качестве членов парламента связаны
с готовностью их выступать представителями значительного
политического сообщества. Отвечающие этому определению
парламенты впервые появились на свет в столкновении пуб-
личной власти феодальных монархов с совокупностью част-
ных интересов, представленных сословиями: знатью, духо-
венством, крестьянством и бюргерством. Данное противосто-
яние между монархами и сословиями — подобного которому
не было больше нигде в мире, а ведь именно оно стало пред-
шественником сложившейся на заре модерна оппозиции го-
сударства и гражданского общества — имеет основополагаю-
щее значение для понимания происхождения европейских
парламентских ассамблей3'.
До либерализма эпохи модерна парламент вовсе не отсут-
ствовал — что можно предположить на основе умолчаний
Шмитта, — парламентские ассамблеи появились в конце
12 века и упрочились впоследствии на огромном пространст-
ве от Британских островов и континентальной Европы до за-
пада России и Балкан*. Парламенты пришли на смену тради-
* Парламентские ассамблеи этого типа впервые появились в конце 12 века
в испанском королевстве Леон В 13 веке они получили распространение в Ара-
гопе, Кастилии, Каталонии и Валенсии, иа Сицилии и в Португалии, в Англии
и Ирландии, а также в имперских государствах, таких как Австрия и Бранден-
бург. В последующие два века парламенты появились в подавляющем большин-
стве германских княжеств, в Шотландии, Дании, Швеции, Франции, Нидерлан-
дах, Польше и Венгрии. Почти все они просуществовали вплоть до 17 — начала
18 вв.; и несмотря на утверждение абсолютизма, многие продолжали функциони-
ровать до самой Французской революции, а некоторые (шведский риксдаг и вей-
ционным средневековым ассамблеям (таким как германские
Hoftage или английские witanegernots), функционировавшим
главным образом как свободно организованные специальные
консультативные органы, формируемые монархом для сове-
щаний или для оповещения его подданных об особых собы-
тиях — например, о династических браках, международных
договорах и новых судебных законодательных актах38. В от-
личие от этих средневековых ассамблей, парламенты, такие
как испанские кортесы или французский parlament (или раг-
lamentum) проводили свои заседания более часто и регуляр-
но и функционировали в качестве как консультативных, так
и совещательных органов. В частности, когда возросло един-
ство и влияние сословии и одновременно с этим правление
стало осуществляться в форме Standestaat (монархии, управ-
ляющей сословным обществом), парламенты стали важней-
шими посредниками между правящими монархами и (из-
бранными или назначенными) представителями наиболее
привилегированных сословий, стремящимися выступать от
лица всего «королевства».
Эти первые европейские парламенты отнюдь не были ни
слабыми, ни временными. Значительными полномочиями —
по введению налогов, участию в законодательном процессе
и рассмотрению правовых вопросов в самых разных облас-
тях, от определения преемников до иностранной политики —
обладал не только английский парламент, который часто
считают уникальным примером располагающего реальной
властью собрания представителей, но и едва ли не все конти-
нентальные парламенты. Мало где в Европе монархи могли
вводить налоги, не заручившись согласием парламента, кото-
рый к тому же зачастую собирал налог через собственных
представителей и в собственные казначейства, а также давал
предписания относительно расходования налогов. Значи-
гсрский Diet) сохранились и в 19 веке, а мощные Сословия герцогства Меклен-
бург просуществовали до 1918 г См : Cam Н.М. et al., cds. Recent Works on the
Origins and Development of Representative Assemblies Florence, 1955. Болес све-
жие работы: Koenigsberger HG. Estates and Revolutions: Essays in Early Modern
European History. London, 1971; Myers A.R Parliaments and Estates in Europe to
1789. London, 1975.
271
тельной была власть парламентов и в области внесения зако-
нодательных инициатив (например, в форме биллей, превра-
щающихся в статуты после их высочайшего одобрения).
Парламенты занимались расследованием несправедливых
и противозаконных деяний монархов и их чиновников, если
об этом поступали сообщения, а также следовали принципу,
согласно которому выделение средств происходит при усло-
вии устранения монархом причин выражаемого народом не-
довольства. Данные полномочия парламентов в части нало-
гообложения, законодательства и ведения судебных тяжб до-
полнялись — особенно в кризисные времена — и другими, та-
кими как ведение внешней политики, установление порядка
престолонаследования, выполнение роли гаранта исполне-
ния договоров и постановлений, осуществление разделов,
а также назначение советников монарха и министров.
Игнорирование Шмиттом таких долиберальпых парла-
ментов делает его теорию становления и упадка парламента-
ризма менее убедительной и проницательной, чем кажется на
первый взгляд. Несмотря на неортодоксальность теоретичес-
ких посылок его концепции, она явно следует в русле заста-
релой тенденции немецких теоретиков политики и права,
ведущей к принижению концептуальной роли истории пар-
ламентских ассамблей и (неразумному) объединению их
в одну компанию с теми самыми монархами и строителями
государства, которые боролись с ними39. К тому же его кон-
цепция упускает из виду наличие глубинной преемственно-
сти между либеральными парламентами и их средневековы-
ми предшественниками. Несомненно, между ними имеются
и важные различия. Первые парламенты собирались на свои
заседания нс столь регулярно — часто следуя капризу монар-
ха. На ход заседаний первых парламентов, в отличие от позд-
нейших парламентов эпохи либерализма, в которых преобла-
дала буржуазия, более сильно влияли знать и духовенство
(претендовавшие на роль представителей всего государства,
включая и те его слои, которые не были никем представлены
на ассамблее). Кроме того, первые парламенты редко обосно-
вывали собственные позиции с помощью четко разработан-
272
ных политических теорий, таких как анализируемая Шмит-
том либеральная теория; вместо этого они подкрепляли свои
притязания древними обычаями и привилегиями, изменять
которые они упрямо отказывались. Самые первые парламен-
ты были порождены борьбой между монархами и сословия-
ми в эпоху Standestaat, тогда как либеральные парламенты,
как подчеркивает Шмитт, играли роль мостика, соединяюще-
го буржуазное гражданское общество с конституционным на-
циональным государством.
Несмотря на все названные важные различия, средневе-
ковое и либеральное парламентские собрания суть звенья
единой и почти непрерывной исторической цепи. Парламент
не является исключительно либерально-буржуазным изоб-
ретением, а значит н долнберальные парламенты представля-
ют не только исторически!! интерес. Ведь практически невоз-
можно определить, в какой момент времени прежние парла-
менты преобразились в парламенты 19 века. В отличие от то-
го, как представлял дело Шмитт, либеральные парламенты
ни в коей мере не владели монополией на принципы откры-
тости и совещательное™. Долнберальные парламенты в не
мсныней мере стремились трансформировать произвольный,
негласный и сопряженный с насилием процесс принятия ре-
шений в политику заключения договоренностей через пере-
говоры, — политику, основанную па открытом рассмотрении
и примирении (потенциально) конфликтных интересов.
Неосновательным является и утверждение Шмитта
о том, что подозрительное отношение к политической власти
присуще исключительно либеральному парламентаризму.
Долнберальные парламенты, ссылавшиеся на древние обы-
чаи, права и привилегии (что также имело место и в парла-
ментах 19 п 20 вв.), выражали всеобщее недовольство суще-
ствующим положением вещей — от наносимого стадами мо-
нарха ущерба окружающей среде до насильственного рекру-
тирования в солдаты и принуждения крестьян к непосильно-
му труду. В частности, в абсолютистский период эти старые
парламенты также пытались противостоять усиливающейся
тенденции монархического правления к произволу и игнори-
273
рованню желаний подданных. И при этом они выступали не
только как защитники частных интересов господствующих
сословий. Они также играли роль противовеса мелочной ти-
рании и абсолютистскому правлению, поддерживая тем са-
мым дух свободы и конституционализма, обычно ассоцииру-
емый с либеральным парламентаризмом 19 века40.
Парламентарное правление как утопия
Подчеркивать факт глубокой исторической преемствен-
ности европейских парламентов — это не значит оказаться
слепой жертвой интерпретаций истории парламентаризма
в духе вигов41. Созданный вигами образ ретивых и непокор-
ных парламентариев, сражавшихся в смутное время за уста-
новление парламентской оппозиции, которая впоследствии
подорвала абсолютистские монархии и сформировала наци-
ональные государства 19 века (такие как Великобритания
и Нидерланды), определенно движущиеся в сторону полной
парламентской демократии, — данный образ в ряде аспектов
не соответствует истине. Кругозор долибсральных европей-
ских парламентов постоянно оставался весьма узким вслед-
ствие эгоистических требований, которые выдвигались до-
минировавшими на их заседаниях сословиями; вплоть до се-
редины 19 века парламентская политика, как замечал Остро-
горский по поводу Великобритании, оставалась «развлече-
нием для избранных, забавой аристократии»42. С точки зре-
ния более цинично относившихся к парламенту монархов
и создателей государства, данные европейские парламенты
к тому же часто служили удобным и даже незаменимым по-
литическим инструментом упорядочивания — посредством
договоренностей — ассигнований на расходы правительства,
а также повышения обязательности исполнения законов для
тех самых деятелей, которые отвечали за создание законов43.
Кроме того, вигами сильно преувеличена реальная сте-
пень «процветания» или «возмужания» рациональных, неза-
висимо настроенных парламентов, достигнутая ими на выс-
274
/ХиктПатпури и yti и рлиментиризми---------
шей точке развития либерализма 19 века, — и в этом они де-
монстрируют поразительное сходство со шмиттовской ин-
терпретацией либерального парламентаризма. Согласно
Шмитту, либеральные парламенты строились на принципах
открытости и совещательное™. Парламентские прения име-
ли вид свободного обмена мнениями и состязания точек зре-
ния выступающих и слушающих, причем каждая сторона
стремилась убедить другую в собственной правоте. Подобное
представление несет в себе две проблемы.
Во-первых, здесь слишком узко определяются либераль-
ные парламентарные принципы. Согласно возражению, с са-
мого начала выдвинутому Германом Геллером против кон-
цепции Шмитта, интеллектуальной основой либерального
парламентаризма является «вера не в публичные обсужде-
ния как таковые, а в существование некоей общей основы для
обсуждений и в честную игру оппонента как партнера в деле
достижения согласия в условиях, исключающих непосредст-
венное применение силы»44. Во-вторых, шмиттовская кон-
цепция подменяет реальную модель функционирования ли-
берального парламента представлением о неких «основопо-
лагающих принципах», весьма отличающихся от данной мо-
дели. Л из этого следует неверное понимание им истинного
значения принципов открытости и совещательности — в его
концепции они выступают не столько как «основополагаю-
щие принципы», сколько как какой-то утопический идеал,
имеющий мало общего с той самой действительностью, кото-
рую он намерен утверждать.
Недавние исследования показали, что общепринятому
образу занятого свободным обсуждением парламентария —
этакого наделенного благоразумием члена парламента, голо-
сующего обычно так, как ему хочется, и не причиняющего
этим сколь-нибудь существенного беспокойства руководству
своей партии, — этому образу противоречит практика смяг-
чения индивидуальных позиций в пользу правительства, су-
ществование носителей групповых интересов и традиция со-
лидарного голосования фракций, фактически господствовав-
шая в процедурах, осуществляемых либеральными парла-
275
ментами, и определявшая результаты их деятельности15. Не-
сомненно, в Великобритании в период между законами о ре-
формах 1832 и 1867 гг., считавшийся золотым веком данной
модели парламентаризма, монархия утратила былую преро-
гативу свободного назначения министров. И еще в целом ря-
де аспектов правительственная политика претерпела измене-
ния или дополнения под влиянием парламента; смещения
министров или даже изменения в правлении порой являлись
результатом коллективного решения членов палаты общин16.
И все же наличие этих тенденций не является бесспор-
ным свидетельством возрастающего соответствия парла-
ментских процедур основополагающим принципам Шмитта.
Деление на избирательные округа продолжало оставаться
в высшей степени неравномерным. «Гнилые местечки» от-
нюдь не были уничтожены; избирательное право оставалось
крайне ограниченным; а аристократия по-прежнему пользо-
валась в парламенте огромным политическим влиянием1'.
Традиционный образ золотого века британского парла-
ментаризма также предполагает преувеличенные представ-
ления о степени независимости парламентских голосований
(в палате общин) от гражданского общества или партийной
принадлежности голосующих. Сохранению этого образа спо-
собствует выдвижение на первый план фактов неповинове-
ния отдельно взятых членов парламента своим партиям при
драматичном и чрезвычайно эмоциональном рассмотрении
тех или иных конкретных вопросов — например, расширения
избирательного права или программы самоуправления (гом-
руля) в Ирландии. Если же дополнить эту крайне односто-
роннюю картину рассмотрением нормальных типов поведе-
ния при голосовании по поводу решенных проблем, при го-
лосовании по более частным, рутинным вопросам, занимав-
шим основную часть парламентских заседаний, то нам явит-
ся совершенно иной образ18.
На всем протяжении 19 века палата общин редко выража-
ла неодобрение правительству. Даже в самое смутное десяти-
летие (1851-1860), в условиях наибольшего разброда в пала-
те общин, в условиях, когда правительство меньшинства про-
276
У^к1тгсг1пус1ггутгсп^^
держалось у власти почти три года, лишь ничтожная часть
поправок к законодательству о правительстве была принята
вопреки парламентским партийным организаторам49. А это
говорит о том, что подавляющее большинство членов парла-
мента исходили не столько из принципа разумной независи-
мости, сколько из принципа консенсуса относительно целей
и методов (парламентарного) правления. Изложенная
Шмиттом общепринятая точка зрения относительно незави-
симости парламентария в 19 веке возникла вследствие того,
что умеренность принимали за независимость. Истинно неза-
висимый парламентарий чаще всего оказывался в меньшинст-
ве, принадлежа к экстремистской фракции собственной пар-
тии. На деле существовало «правление умеренного центра»,
а не правление посредством открытого обсуждения или (как
это было впоследствии) правление партии’’0. Всякий раз, когда
вспыхивали внутрипартийные дискуссии, они, как правило,
имели характер внутрифракционных конфликтов — примером
тому служат пепрекращающиеся по сей день баталии внутри
либеральной партии между радикалами и умеренными; что же
касается отступлений от партийной линии, то они происходи-
ли не столько под влиянием ораторского искусства и не столь-
ко по велению совести, сколько из опасения, что в противном
случае различные социальные властные группы спровоциру-
ют антипарламентские мероприятия. Организации выступле-
ний против парламента или возникновению слухов о них спо-
собствовало существование мелких и ограниченных избира-
тельных округов, личные отношения между членами парла-
мента и избирателями, а также, во все большей степени, отме-
чавшийся в этот период рост числа политических клубов, ре-
гистрационных обществ и избирательных фондов.
Все это свидетельствует о том, что между реальностью
либерального парламентаризма и его утопическим восприя-
тием самого себя как сферы открытости и свободного обсуж-
дения существует принципиальное несоответствие. Шмит-
товское описание эпохи либерализма строится на активном
отрицании этого несоответствия путем исключения его из те-
ории; «основополагающие принципы» либерального самосо-
277
i лава пятая
знания преподносятся как тождественные самой реальности.
Поэтому неудивительно, что дальнейшая история парламен-
таризма представлена как неизбежный путь к упадку. Ушед-
ший в прошлое золотой век парламентаризма дает ключ к по-
ниманию его последующего упадка, равно как и заявлений
о том, что парламенту нет места в настоящем.
Реформирование парламента
Ложный трагизм замечаний Шмитта об упадке парламен-
та дает возможность говорить и о третьем негативном следст-
вии его метафизического поиска «сущностей»: речь идет
о том, что он не принял во внимание возможности демокра-
тического реформирования парламента в 20 веке, превраще-
ния его из трибуны творящих произвол государственных чи-
новников в защитника всех тех, кто не обладает властью ни
в гражданском обществе, ни в государстве. Своими рассужде-
ниями Шмитт заведомо исключает подобную возможность,
как если бы парламент мог выполнить свое историческое
предназначение, лишь оставаясь в роли жертвы тотального
государства.
Шмиттовское указание на источники недееспособности
парламента — например, на всесилие организованной пар-
тийной политики — несомненно содержит в себе рациональ-
ное зерно. С первых десятилетий 20 века задача радикально-
го реформирования парламента стала еще более актуальной
и, безусловно, более сложной. Перечень жалоб на парламент
существенно расширился, хотя, конечно, сам характер жалоб
меняется в зависимости от того, о какой именно западноевро-
пейской парламентской системе идет речь. В наши дни пар-
ламент все чаще рассматривают как своего рода печать, кото-
рой скрепляются решения, принятые совсем в другом месте.
Данная точка зрения часто дополняется жалобами на пом-
пезность парламентских заседаний, ритуализацию дебатов
и излишнее внимание к мелочам. К тому же налицо призна-
ки (наиболее заметные в рамках социальных движений) рас-
278
тущего убеждения в том, что демократия не является делом
только парламента и что предпочтительнее развивать ее путем
деятельности на местах и путем осуществления социальных
инициатив. Эти разрозненные выражения недовольства пар-
ламентами стоит рассмотреть более пристально — хотя бы для
того, чтобы осознать все величие задач, стоящих перед демо-
кратически настроенными реформаторами парламентаризма.
(а) Парламентские процедуры, как правило, находятся
под контролем хорошо организованных партийных машин и,
в частности, их исполнительных органов в парламенте. Ситу-
ация всевластия исполнительных органов в сфере парла-
ментских процедур впервые сложилась во времена великих
кризисов, в частности в военное время’1, и на протяжении
определенного периода ее поддерживала система партий
компромисса (см. главу 4) Эта тенденция перехода управле-
ния парламентом в руки правительства особенно заметна
в Великобритании, где исполнительным органам принадле-
жит практически неограниченный контроль над парламент-
скими процедурами. Например, в вопросах правительствен-
ных расходов парламент не имеет возможности узнать о сум-
ме или источниках правительственного займа или о том, как
конкретно были потрачены деньги. 11арламент не имеет про-
цедурной возможности вносить предложения об увеличении
ассигнований тому или иному департаменту, а предложения
об урезании ассигнований всегда рассматриваются как кон-
фиденциальные вопросы Данная разновидность контроля со
стороны исполнительных органов имеет место при использо-
вании монаршей прерогативы в таких вопросах, как объявле-
ние войны и заключение договоров; при осуществлении па-
тронажа со стороны премьер-министра; при функционирова-
нии кабинета в условиях коллективной ответственности, что
позволяет сделать исполнительную власть неуязвимой для
критики — с какой бы стороны она ни исходила Контроль со
стороны исполнительной власти поддерживается также
и при помощи неформального воздействия этой власти, будь
то дружеский бокал виски или предложение должности —
279
1 JIU-OU IlJtinllM
в этом случае объектом его являются «заднескамеечники»,
чья лояльность в отношении партии и готовность идти на со-
глашения диктуется относитепьно высокими шансами карь-
ерного роста, обусловленного численностью членов прави-
тельства. Следствием подобной практики является превраще-
ние палаты общин в некий консультативный орган, регистри-
рующий результаты всеобщих выборов и принимающий
практически любой поступивший ему на рассмотрение закон.
(б) Традиционные парламентские процедуры или фор-
мальные конституционные установления часто усиливают
влияние жесткой партийной дисциплины и господства ис-
полнительных органов32. Эти процедуры могут включать
в себя все — от жестких ограничений права «заднескамеечни-
ков» на выступления и урезания дебатов путем необоснован-
ного применения процедур прекращения прений и гильоти-
нирования прений* до обыкновения отводить слишком мно-
го времени на обсуждения неотложных вопросов и слишком
мало — на «дозаконодательные» и «постзаконодательные»
стадии законотворчества. Одной из иллюстраций этой повсе-
местной тенденции может служить общее ослабление кон-
трольных функций французского парламента со времени
принятия конституции 1958 г. Конституция 1958 г. — особен-
но в сравнении с ее предшественницей, принятой в 1946 г., —
фактически позволяет заткнуть рот парламенту. Используя
процедуру определения приоритетов, правительство косвен-
ным образом фиксирует повестку дня парламента; оно в со-
стоянии также помешать парламенту организовать дебаты
пли принять закон без согласия на это самого правительства.
Кроме того, парламент оказывается практически связанным
по рукам и ногам и лишенным права голоса в том, что касает-
ся процедур законотворчества и принятия бюджета. Напри-
мер, известная процедура голосования блоками позволяет
правительству требовать при рассмотрении законов единого
голосования по полному пакету документов (включая приня-
тые им поправки), тем самым сводя на нет любое обсуждение
и любое голосование по отдельным разделам данного пакета.
* Предварительного фиксирования времени голосования — Прим перев.
280
дикпштууи и—пииик. наулимкппшуиоми---------
(в) Вмешательство всевозможных средств массовой ком-
муникации в отношения между партийно-политическими
лидерами и избирателями как членами гражданского обще-
ства сделало парламент менее заметным в сфере официаль-
ной политики. К такому же результату приводит и большое
внимание, уделяемое СМИ основным партийным конферен-
циям, и выдвижение на первый план лидеров партий благо-
даря раздаваемым ими теле- и радиоинтервью, а также их вы-
ступлениям с обращениями к общественности. В этой связи
следует упомянуть и сообщения прессы, основанные на ано-
нимных неофициальных «утечках информации» и высказы-
ваниях, исходящих от лоббистов, и «запускания уток» — рас-
пространение правительством слухов или дезинформации,
за которые никто не желает брать на себя ответственности;
целью подобных акций является проверка состояния обще-
ственного мнения. Все названные факторы в совокупности
ответственны за смещение видимого центра официальных
политических дебатов из палат парламента во внепарламент-
скую сферу. Ускорителем этого процесса является склон-
ность ключевых фигур правительства относиться к участию
в деятельности парламента как к пустой трате времени, из че-
го следует привычка их не высказывать собственного мнения
под предлогом сохранения «государственной тайны», «пар-
ламентских привилегий» или со ссылкой на другие варианты
доктрины raison d'etat.
(г) Расширение сферы компетенции государства превра-
тило парламент в очень занятое ведомство, обросшее всевоз-
можными исполнительными аппаратами, о деятельности ко-
торых мало что известно; в такой ситуации нс приходится го-
ворить о контролировании их парламентом. Вследствие это-
го замечание Шмитта о том, что парламентаризм угрожает
конституционному строю и целостности государства, следу-
ет поставить с головы на ноги. В современных западных де-
мократических странах парламент становится объектом мас-
сированного наступления со стороны все более неуправляе-
мого и невидимого правительства ’. Практика отнесения раз-
личных вопросов в область государственной тайны, Arcana
281
Глава пятая
rei publicae, являвшаяся одной из центральных тем полити-
ческих исследований начиная с 16 века, вновь обретает
ключевую роль в функционировании государственной вла-
сти. Возникновение всевозможных невидимых и неподотчет-
ных сфер принятия политических решений — находящихся
в собственности государства или субсидируемых государст-
вом отраслей промышленности и видов услуг, ведомств по
управлению ядернымн объектами и объектами по переработ-
ке ядерпых отходов, квазиправптельственных организаций,
тайной полиции и органов «национальной безопасности», ве-
дущих тайную разведку и проводящих засекреченные воен-
ные операции, — все это является ловким обходным манев-
ром, позволяющим игнорировать парламент. Доходит и до то-
го, что порой те или иные исполнительные структуры государ-
ства занимаются систематической дезинформацией парламси
та, организуют слежку за своими потенциальными соперника-
ми (Уотергейт) или осуществляют за спиной парламента тай-
ные операции, смахивающие на военные путчи (история
с иран-контрас)5*. Все это свидетельствует о том, что принятие
политических решений все чаще осуществляется в теневых, не-
выборных сферах государственной власти и что исторический
(правда, незавершенный) процесс трансформации европей-
ских абсолютистских государств в конституционные парла-
ментские государства теперь оказывается повернутым вспять.
(д) Во второй половине 20 века значительное развитие
получили наднациональные способы ведения политики и уп-
равления. Вследствие этого деятельность парламента оказа-
лась в изрядной степени сужена или заблокирована участием
государства в военных союзах, таких как НАТО, и в других
межправительственных организациях — ООН, МВФ, ЕЭС, —
а также инвестиционными решениями транснационапьных
корпораций. Особенно чувствительным является изъятие —
вследствие действия данных наднациональных тенденций —
из сферы парламентской компетенции вопросов внешней по-
литики. Это также повышает непредсказуемость результатов
выборов и секретность действий правительства. А так как ин-
282
тернационализация подталкивает отдельные правительства
к заявлениям о необходимости политического компромисса
с правительствами других стран, это приводит их к тенден-
ции занимать «гибкие» позиции на переговорах и уходить от
жестких решений, тем самым отвращая парламент от «вме-
шательства» в переговоры, осуществляющиеся на междуна-
родном уровне55.
Все это оборачивается опасным усилением давления на
правительство и свидетельствует о том, что парламенту по-
шли бы на пользу некоторые коренные преобразования и ра-
дикальные инновации, не ограничивающиеся простым пере-
краиванием системы комитетов, введением телевизионных
трансляций парламентских заседаний или повышением рен-
табельности и эффективности работы парламента. Конечно,
способность парламента осуществлять полный и эффектив-
ный надзор за многообразной деятельностью государствен-
ных институтов имеет свои неизбежные пределы. Такая огра-
ниченность коренится в системе разделения труда, в разделе-
нии законодательных и надзирательных функций парламен-
та и государственных органов, которым надлежит интерпре-
тировать и воплощать в жизнь принятые парламентом реше-
ния. Она также является следствием того, что и социальные
властные группы, и государственная администрация, и рабо-
чие обладают целым спектром возможностей для того, чтобы
легитимно изменять, отсрочивать и даже игнорировать пар-
ламентские директивы. Границы «парламентского суверени-
тета» заложены в самой системе рассредоточения власти, си-
стеме демократического деления на государство и граждан-
ское общество. Поэтому и сама вера в способность парламен-
та стать, говоря словами Эдварда Коука, «столь трансцен-
дентным и абсолютным, чтобы ни люди, ни дела не могли
служить ограничением ему»55, является попыткой достичь
недостижимого. Доктрина парламентского суверенитета есть
недостижимая утопия, и таковой она будет оставаться всегда.
Тем не менее, парламентская реформа является непре-
менным условием осуществления эффективного и открытого
283
правления, столь важного для демократической политики.
Здесь можно вкратце описать несколько возможных типов
реформы, в соответствии с теми путями развития событий,
которые представляют угрозу власти парламента57.
Излишнее влияние на парламент со стороны партийных
аппаратов может быть ослаблено, если институционально
установить пределы деятельности политических партий,
а также произвести ряд других изменений внутри партийных
систем (в общих чертах об этом шла речь в главе 4). Домини-
рование исполнительных органов над парламентскими про-
цедурами может быть ослаблено введением процедуры регу-
лярных выборов министров правящей парламентской парти-
ей или коалицией, ограничением патронажа со стороны пре-
мьер-министра, сужением практики коллективной ответст-
венности кабинета и (в случае Великобритании) отменой ко-
ролевской прерогативы на объявление войны, подписание
договоров, а также на преобразование или роспуск парламен-
та. В числе прочих улучшений следует назвать введение бо-
лее удобного расписания заседаний, создание лучших усло-
вий для работы парламентариев, технических возможностей
для проведения ими необходимых исследований Совершен-
ствование регламента и изменение места проведения парла-
ментских процедур — уравнивание парламентариев в пользо-
вании свободой слова, особенно тогда, когда речь идет о наи-
более важных и неотложных вопросах, обеспечение «задне-
скамеечникам» условий, позволяющих им полнее участво-
вать в работе на дозаконодательиой и постзаконодательной
стадиях законотворчества, — все это также способствовало
бы укреплению парламентского контроля над государством.
Данные изменения, в свою очередь, отразились бы на качест-
ве освещения деятельности парламента (и реакции общест-
венности на эту деятельность) серьезными средствами мас-
совой информации. Кроме того, более широкое освещение
в СМИ работы парламента могло бы стать результатом осво-
бождения парламентских процедур от правительственного
контроля. Особую роль могла бы сыграть отмена «системы
лоббирования», действие различных форм которой в настоя-
284
шее время нацелено на ограничение возможностей общест-
венного влияния на решение потенциально спорных вопро-
сов и поручение освещения таких вопросов избранным жур-
налистам, излагающим позицию правительства. (Дальней-
шее) развитие системы независимо настроенных, доступных
для широких масс постоянных комитетов законодательного,
исследовательского или консультативного характера — по-
добных тем, что формируются ныне в германском бундестаге
или в американском Конгрессе, — позволило бы лучше изу-
чить и отрегулировать как исполнительную, так и «невиди-
мую» ветви государственного аппарата. Сделать невидимую
государственную власть более видимой для общественности
можно путем преобразования верхней палаты (при двухпа-
латной системе) в «общественный парламент» — некую пала-
ту советников, состоящую из избранных представителей
функциональных интересов гражданского общества* И на-
конец, возрастающую экономическую, политическую и воен-
ную власть наднациональных организаций следовало бы
подвергнуть более жесткому парламентскому надзору, ис-
пользуя при этом различные механизмы. К числу таких меха-
низмов можно отнести усиленные постоянные комитеты, более
тесное взаимодействие законодательных органов страны меж-
ду собой, а также с наднациональными парламентами — таки-
ми как Европарламент, — укрепление которых, вопреки неред-
ко выражаемым сомнениям, вполне могло бы внести свой
вклад в возрождение их аналогов на уровне отдельных стран.
Диктатура и парламент
Осуществимость предложений по демократизации пар-
ламента и укреплению его роли в государстве очевидно зави-
сит от таких факторов, как особенности той национально-
исторической ситуации, в которой) находится каждый кон-
кретный парламент, а также от внутренней последовательно-
сти самих реформаторских предложений (и их непредвиден-
ных побочных эффектов); ио более всего она зависит от того,
285
какую поддержку получают эти предложения в обществе,
в партийной системе и в государстве. Кроме того, претворе-
ние в жизнь радикальных реформаторских предложений за-
висит от способности выдвигающих их политиков успешно
справляться с дилеммой, которую может поставить перед об-
ществом радикальная парламентская реформа: речь идет
о том, что на первых порах такая реформа может оказаться
благоприятной для антидемократически настроенных пар-
тий и социальных силЛ Наконец, степень доверия этим ре-
формам зависит от того, позволят ли они выполнить ключе-
вое требование Шмитта о политическом суверенитете. Ибо
если, как утверждает Шмитт, суть успешного политического
руководства состоит в способности ограниченного числа лю-
дей найти друзей и быстро справиться с врагами в нестан-
дартной ситуации, то исполнительная государственная
власть должна в конечном счете взять верх над парламент-
скими обсуждениями, а также над любыми правами, которы-
ми пользуются в гражданском обществе люди, избравшие
этот парламент.
Главный политический вопрос, согласно Шмитту, состо-
ит в том, кому придется принимать решения в чрезвычайной
ситуации (Ausnahmezustand). У него не было сомнений
в том, что подобные кризисные ситуации могут быть преодо-
лены лишь усилиями трезвого, волевого и хорошо оснащен-
ного политического руководства. Субъектом суверенитета
является не парламент, не конституция и ие законы, а инди-
вид (пли малая группа), принимающий решения под давлени-
ем извне. В чрезвычайных ситуациях, когда события выхо-
дят из надлежащих временных рамок, когда нервозность
является свидетельством слабости и придает отваги оппо-
нентам и подчиненным, ни медлительные совещательные
ассамблеи, ни анонимные конституции не в состоянии под-
сказать решения. Только политические лидеры могут по-
настоящему защитить государство и закон — без промедле-
ния и без воззваний1".
Данное утверждение Шмитт конкретизирует, выделяя
две коренным образом отличающиеся друг от друга формы
286
ДНК urn per и yiLUUUK HU FtHlupujMU------------
суверенного руководства61. Движущей силой «суверенной
диктатуры» (ярким примером которой является марксизм-
ленинизм, хотя отчасти к представителям ее можно причис-
лить и мыслителей Просвещения, живших в 18 веке, — таких
как Мабли и Сьейес) является неприятие существующего
положения вещей. Она сражается за свержение прежнего
конституционного строя и за установление нового, более
«истинного» политико-правового строя. Конечной целью су-
веренной диктатуры является «создание условий, при кото-
рых будет возможно принятие такой конституции, которую
эта диктатура сочла бы истинной»62. Она действует именем
народного суверенитета и от лица субъектов суверенной дик-
татуры, которые толкуются как нечто большее, чем просто
«бесформенная pouvoir constituant»*. Суверенная диктатура
рассматривается как нечто временное, длящееся лишь до тех
пор, пока народная воля не обретет способности к свободно-
му самовыражению, или, по Марксовой версии социализма,
пока не будет осуществлен переход к чисто коммунистичес-
кому обществу.
Принципиально отлична от этой первой формы диктату-
ры «уполномоченная диктатура». В отличие от суверенной
диктатуры, она объявляет себя другом существующего кон-
ституционного строя, цель ее — противостоять кризису
и восстанавливать нормальные условия. Хотя уполномочен-
ная диктатура устанавливается лишь на время — срок ее дей-
ствия ограничен продолжительностью кризиса, — это не оз-
начает, что у нее связаны руки или что она слабовольна либо
малодушна. Уполномоченная диктатура может быть сколь
угодно сильной. Хотя она и защищает pouvoir constitue** и,
следовательно, не может изменить ни существующего прави-
тельства, ни законов, ни конституции, она вправе пользо-
ваться всеми мерами, которые сочтет необходимыми для вос-
становления порядка, включая и приостанавливание дейст-
вия некоторых положений конституции. Когда наступает
кризисная ситуация, уполномоченный диктатор должен про-
* конституирующая власть (франц). Прим, перев.
** установленную власть (франц ) Прим перев.
287
явить нетерпимость к ассоциациям гражданского общества,
объявив их «нутряными червями» в теле политики (Гоббс).
Выше всего должна быть суверенная власть. Она должна об-
ладать огромными возможностями и, вместе с Данте, за-
явить, что maxime unum* есть maxime bonum**. Но по завер-
шении своей миссии уполномоченная диктатура освобожда-
ется от должности хранителя того института — например,
парламента, — который правит в нормальное время. Диктату-
ра вновь становится частью политико-правового строя, фак-
тически она прекращает свое существование — до следующе-
го кризиса.
Проведенное Шмиттом тщательное разграничение меж-
ду двумя моделями диктатуры имеет своей целью отделить
революционеров, стремящихся к свержению существующего
строя, от конституционалистов — защитников статус-кво.
В национальном государстве, утверждает он, может царить
«либо суверенная диктатура, либо конституция; одно исклю-
чает другое»63. В эпоху Веймарской республики это утверж-
дение было направлено против реакционных монархистов,
революционных коммунистов и прочих противников кон-
ституции, а защищало оно сторонников Веймарской респуб-
ликанской конституции. Но, кроме того, этот довод приво-
дился в поддержку предложения разрешать политические
кризисы посредством уполномоченной диктатуры. Шмитт
настаивает на том, что для разрешения политических кризи-
сов нужна уполномоченная диктатура, а не парламентские
решения, — и это согласуется с его хроническим страхом пе-
ред политическими беспорядками и с тем предпочтением, ко-
торое он оказывал установленному политико-правовому
строю. В чрезвычайной ситуации граждане должны смотреть
иа государство со страхом и благоговением, любое сопротив-
ление государству однозначно осуждается. За защиту от
внешних и внутренних врагов граждане должны платить бе-
зусловным, хотя и временным, повиновением диктаторской
власти суверенного политического руководства6'.
* максимальное единство (лат ). - Прим. перев.
** максимальное благо (лат ). — Прим, перев.
288
Аргументация Шмитта в пользу уполномоченной дикта-
туры и против парламента отличается продуманностью, сме-
лостью и решительностью. Вместе с тем, она не избавляет от
трех серьезных сомнений. Все эти сомнения связаны с про-
блемой деспотизма в правлении, а также с ролью парламента
в уменьшении вероятности деспотизма.
Во-первых, чрезвычайная ситуация (само наличие кото-
рой, равно как продолжительность и окончание ее, определя-
ются суверенными политическими исполнительными орга-
нами!) обычно усугубляет трудности парламентского прав-
ления65. Защита Шмиттом уполномоченной! диктатуры (ос-
нову позиции Шмидта составляет некая смесь цинизма
и резкой критики «слабости» парламента) потенциально яв-
ляется самореализуемым утверждением. В теоретическом
плане она представляет собой тавтологию и потому является
самооправдательиой. Шмитт и сам признавал, что с точки
зрения структуры его концепция суверенитета сходна с тео-
логическими представлениями о чуде. Это признание позво-
ляет многое понять. Ведь если такие яапения, как чудеса, мо-
гут иметь место неограниченное число раз и если признание
их чудесами всегда является предметом жарких споров, а по-
тому нуждается в активном подтверждении со стороны той
или иной властной группы, то, следовательно, логично ут-
верждать, что признание некой частной ситуации чрезвычай-
ной должно осуществляться той же суверенной властной
группой, которая, по мысли Шмитта, одна только способна
должным образом реагировать на чрезвычайные ситуации.
Защита Шмиттом уполномоченной диктатуры неизбежно
следует по тому же логическому пути, что и рассуждения
Жозефа де Местра в сочинении «О папе»* (1821): «Нс может
быть человеческого общества без правительства, правитель-
ства — без суверенитета, суверенитета — без непогрешимо-
сти». На деле, защита Шмиттом уполномоченной диктату-
ры также повышает вероятность и необходимость правле-
ния посредством декретов. Приписывание парламенту
вспомогательной, а то и вовсе негативной роли не только
* Имеется в виду папа Римский. — Прим, перев.
289
обеспечивает господство исполнительных или бюрократи-
ческих инстанций государственной власти. Оно также уско-
ряет снижение влиятельности парламента в общественном
мнении, а это, в свою очередь, обычно повышает доходчи-
вость антидемократической пропаганды и авторитарных
партий и движений, обещающих установить политический
строй, свободный от «обструкционистского» или «слабо-
вольного» парламента.
Во-вторых, предположение Шмитта о том, что уполномо-
ченный диктатор будет оставаться pouvoir neutre*, некоей
беспристрастной властью, стоящей над парламентом и дру-
гими конфликтующими социально-политическими группи-
ровками, неубедительно. Шмитт указывает на то, что власть
уполномоченного диктатора может и должна сводиться
к осуществлению практических мер (Massnahmen)“ Предпо-
лагается, что диктатор является честным хранителем статус-
кво и не обладает легитимной властью для того, чтобы высту-
пать с законодательными инициативами или отправлять пра-
восудие.
Ввиду же широко известных искушений, которым обыч-
но подвергается исполнительная власть, подобные утвержде-
ния выглядят голословными и даже провокационными.
Шмитт и сам ссылается на классический случай из истории
Древнего Рима — рассказ о Цезаре и Сулле, которые наруши-
ли существующие конституции и изменили собственной ро-
ли уполномоченных диктаторов'17. Кроме того, если, как гово-
рит Шмитт, люди — это ветреные и опасные создания, часто
совершающие под влиянием обстоятельств дьявольские по-
ступки, тогда этот же «закон» человеческой природы следо-
вало бы применить также и к уполномоченным диктаторам.
Речь идет о том, что разделение диктатур на уполномоченные
и суверенные, преподносимое Шмиттом как нечто фунда-
ментальное, совершенно неубедительно. Временным дикта-
турам свойственен скверный обычай превращаться в посто-
янные институты. Вечно находясь под давлением со стороны
потенциальных (реальных либо воображаемых) противни-
* нейтральной властью (франц.) Прим, перев
290
ДИ 1НШ1 U fl
ков и имея в своем распоряжении разнообразные орудия вла-
сти — от дезинформации и демагогии до убийства, пыток
и заключения в тюрьму, — они зачастую прокладывают путь
к суверенной диктатуре Говоря словами Бисмарка, уполно-
моченные диктатуры часто являются «преждевременными
плодами» (Vorfrucht) или предтечами суверенных дикта-
тур. Они чрезвычайно усиливают военно-полицейскую ос-
нову государственной власти; они приучают граждан к
условиям диктатуры, подталкивают их к эгоистическому
и раболепному поведению, а также позволяют суверенной
диктатуре обеспечить самооправдание путем ссылок на
предшествен ников68.
В-третьих, непонимание Шмиттом опасности постоян-
ной диктатуры — неспособность его разглядеть в ней заро-
дыш тоталитаризма — явствует из его готовности защищать
реально существующие (долговременные) суверенные дик-
татуры. Следуя гоббсовскому утверждению, согласно кото-
рому государства обязаны обеспечивать своим гражданам бе-
зопасность в обмен на послушание, Шмитт всегда рассматри-
вал почтение к легально установленной государственной
власти в качестве фундаментальной заповеди политической
жизни69. В логическом же плане эта заповедь должна сохра-
нять свою силу и по отношению к режимам, управляемым су-
веренным диктатором. Шмиттовская теория политического
суверенитета строится на освящении порядка. Она не ставит
вопросов относительно цели, ради которой поддерживается
порядок. В ней отсутствует само различение законного и не-
законного взятия или раздела государственной власти. По-
этому она полностью отдает себя на милость той политичес-
кой группировки, которой случилось пребывать у кормила
власти в данный исторический момент. Любой, кто правит
законно, прав, или, как любил говорить Шмитт, «Auctoiitas,
non veritas facit legem» (Закон состоит не в добродетели, а во
власти). Суть конституции — даже той, которая была уста-
новлена суверенной диктатурой, — в ее нерушимости. Если
так, то конституционные поправки должны носить строго ог-
раниченный характер, а значительные изменения в конститу-
291
ции, включая и те, что нацелены на восстановление в опреде-
ленной степени социально-политического плюрализма, сле-
дует считать незаконными.
Парламент и социализм
Тот факт, что Шмитт не заметил опасностей, заключен-
ных в абсолютной власти, подчеркивается здесь для того,
чтобы показать, каким должен быть ответ на тот вызов, кото-
рый брошен Шмиттом всем сторонникам защищаемой в дан-
ной главе разновидности демократического парламентариз
ма. Поскольку, утверждает Шмитт, первоначальные принци-
пы парламентаризма исчерпали себя, то если мы хотим иметь
в лице парламента дееспособный институт, мы должны выра-
ботать новые принципы его обоснования «любой, кто все
еще верит в парламентаризм, должен, как минимум, быть го-
товым предложить новые доводы в его защиту»70. Из пред-
ставленного здесь рассмотрения парламентаризма следуют
старомодные, но вполне современные выводы: открытый, ак-
тивный парламентаризм есть условие sine qua поп* сохране-
ния и утверждения принципов как таковых — по крайней ме-
ре, истинного плюрализма принципов. В отсутствие незави-
симого от государства гражданского общества, а следователь-
но также в отсутствие парламентской защиты и парламент-
ского опосредования между тем и другим, многообразие
принципиально различающихся форм жизни невозможно.
Несомненно, сам по себе парламент ни в коей мере не
способен гарантировать сохранение демократии в вышеупо-
мянутом понимании этого термина. Даже самое сильное со-
брание не в силах оказаться выше глубоко враждебного ему
общества или государства. Кроме того, деятельность парла-
мента в качестве гаранта плюрализма должна дополняться
аналогичной деятельностью судов, прессы, профсоюзов
и других независимых властных групп общества. Верно и то,
что — как сказано в классическом эссе Беджгота71 — парла-
* Неотъемлемое (лат ). — Прим, перев.
292
мент может выполнять целый ряд функций. Вместе с тем,
особое значение для демократии имеют две — порой тесно
взаимосвязанные — функции парламента.
Во-первых, демократический парламент является неза-
менимым средством соединения, координации и репрезента-
ции различных социальных интересов. Эта интегрирующая
способность парламента часто понималась превратно — в ча-
стности, в марксистской традиции — как механизм правле-
ния класса буржуазии. Парламент действительно может
стать политическим средством классового господства, про-
стой «машиной для подавления одного класса другим»72. Од-
нако достаточно беглого ознакомления с долгой историей ев-
ропейских парламентских ассамблей, для того чтобы понять,
что парламент и господство буржуазии не связаны между со-
бой по сути — между ними нет даже «избирательного сродст-
ва». Результаты действия тех или иных форм парламента от-
нюдь нс обязательно обусловлены самими этими формами.
Поэтому «парламентский суверенитет» — при всей его гипо-
тетичности и недостижимости — является необходимой для
каждой демократической системы утопической фикцией*.
Ибо только при наличии высшего и подотчетного обществу
политического института — национального парламента —
окончательные решения могут приниматься в духе справед-
* В этом я не согласен с присущей некоторым демократическим социалистам
новейшей тенденцией полного отказа от утопической, ио политически плодо-
творной доктрины парламентского суверенитета из-за се «нереалистичиости».
См., например: Hindcss В. Parliamentary Democracy and Socialist Politics. London,
Boston, Melbourne and Henley, 1983, ch. 2. Принцип парламентского суверените-
та и вправду «нереалистичен» в том смысле, что он не согласуется с политичес-
кой действительностью. И Хппдссс весьма убедительно подчеркивает значение
внепарламентских форм борьбы для развития демократического социализма.
Но предлагаемая им альтернатива — умножение центров демократической вла-
сти как внутри государства, так и вне его — заставляет поставить вопросы о вза-
имоотношении этих центров, о возможных конфликтах между ними, а значит
и о том, какие в этом случае потребовались бы механизмы разрешения и устра-
нения конфликтов. С аналогичной трудностью сталкивались появившиеся в на-
чале 20 века теории плюрализма и гильдейского социализма, сторонники кото-
рых обычно наивно полагали, что результатом снижения роли парламентской
борьбы и, в конечном счете, упразднения государства в том виде, в каком мы его
знаем, явится мирное равновесие интересов, а не свобода для всех.
293
ливости и открытого уравновешивания интересов, преодоле-
вая частные конфликтующие отношения групп в граждан-
ском обществе. Ни о какой «естественной» гармонии соци-
альных групп не может быть и речи Между обществом и го-
сударством также никогда не бывает «естественного» равно-
весия. В любой демократической системе всегда существует
опасность того, что межпартийная конкуренция, свобода со-
браний, власть закона и другие демократические процедуры
будут использованы для разгрома демократии. Поэтому пар-
ламент является незаменимым механизмом предвосхищения
и смягчения постоянного давления, оказываемого социаль-
ными группами друг на друга и на само государство. А стал-
киваясь в кризисных ситуациях с бунтующими или рвущи-
мися к власти организациями, парламент становится незаме-
нимым средством также и подавления групп, открыто наме-
ревающихся разрушить плюрализм
Эта интегрирующая функция демократического парла-
мента — не единственная из тех ролей, которые он способен
выполнять. Парламент является также и важнейшим сред-
ством контроля над тайными или неподотчетными общест-
ву действиями государственной власти, а следовательно
и средством усмирения аппетитов потенциальных диктато-
ров — при наличии парламента осуществлять правление без
открытых дебатов и организованной оппозиции государст-
венной политике затруднительно или вовсе невозможно
Оппозиционная роль парламента основана на (изначально
средневековом) допущении, что эффективное правительст-
во и эффективная оппозиция не обязательно должны быть
несовместимыми. Основана она и на том допущении, что
оппозиция государственной власти может быть эффектив-
ной только в том случае, когда традиционно монополизиру-
емые правящими кругами особые привилегии — свобода от
преследований, право свободной критики, гарантированная
оплата и политический статус — власть разделяет со своими
оппонентами.
Вопреки мнению Шмитта, (потенциально) оппозицион-
ная функция парламента ни в коей мерс не устарела. «Но из
294
вестно уже по опыту веков, что всякий человек, обладающий
властью, склонен злоупотреблять ею, и он идет в этом на-
правлении, пока не достигнет положенного ему предела»73.
Данное замечание Монтескье ныне так же злободневно, как
и раньше. Возможно даже, что теперь оно стало злободнев-
ней, чем когда-либо, — если учесть угрожающее разраста-
ние в 20 веке численности и мощи изощренных и страшных
орудий, могущих попасть в руки властолюбцев. Афоризм
Монтескье, несомненно, столь же применим к демократиче-
ским социалистам, сколь и к их оппонентам. Социалисты
стремятся радикально изменить существующее распределе-
ние власти внутри государства и гражданского общества
и в сфере их взаимодействия. Поэтому они обречены встре-
чать па своем пути различные акты сопротивления и сабо-
тажа, что чревато для них соблазном нредолевать подобные
препятствия все большим сосредоточением в своих руках
политической власти. Властолюбие многообразно и везде-
суще. Ойо не знает политических пристрастий. Оно способ-
но изувечить и исподволь уничтожить своих поборников —
к счастью для своих подданных. Но чаще — о чем напомина-
ет нам в 20 веке катастрофа прихода к власти социализ-
ма, — властолюбие лишь ослепляет своих поборников. Оно
нередко повергает их в экстаз — а порой и ввергает в крова-
вое пиршество.
Активно функционирующие парламенты именно потому
являются необходимым условием демократических режи-
мов, что они обладают способностью разжигать публичные
дебаты, критиковать правительства и противостоять их мо-
нополизму и произволу. Этот момент (его подчеркивали
в свое время Роза Люксембург, Карл Каутский и другие про-
тивники большевиков) совершенно упускается из виду мя-
тежной социалистической традицией. Порицание этой тра-
дицией «парламентского кретинизма» (Троцкий) чаще всего
служило уловкой для перехода к (качественно худшему) ва-
рианту государства. Данный момент проигнорирован и в ши-
роко известном различении, предложенном Луцио Коллеттп
и направленном против «сталинистского менталитета», —
295
различении между парламентом (который может быть отме-
нен в будущем социалистическом государстве) и политичес-
кими и гражданскими свободами, нерушимыми и потому со-
ставляющими необходимую черту социализма. «Каждому
социалисту, — говорит Коллетти, — следует постоянно напо-
минать о том, что гражданские свободы — избирательное
право, свобода самовыражения, право на забастовки — не
тождественны парламенту»74. Это безусловно верно. Свобо-
ды демократического гражданского общества предполагают
более широкую и углубленную деятельность, чем деятель-
ность парламента и ассоциируемые с ней политические сво-
боды. И все же намек Коллетти на то, что гражданские и по-
литические свободы можно было бы сохранить и упрочить
и без парламента, несет в себе забвение внутренней взаимо-
связанности того и другого: свободы активного, самооргани-
зующегося гражданского общества невозможно защитить без
центральной парламентской ассамблеи, позволяющей част-
ным интересам гражданского общества доказывать свою пра-
воту и улаживать взаимные разногласия открыто, ненасиль-
ственно и без государственных репрессий.
Политического строя, питающего демократические граж-
данские свободы и одновременно уничтожающего парламент,
никогда не существовало. Не существовало и политического
строя, поддерживающего демократический парламент и в то
же время уничтожающего гражданские свободы. И до сих пор
не было еще такого политического строя, при котором пост-
капиталистическое гражданское общество сосуществовало
бы с коренными политическими свободами и активным
и бдительным парламентом. Установление именно такого
строя и можно считать одной из задач исторического зна-
чения, стоящих перед современной демократической тра-
дицией.
296
Примечания
' Из наиболее известных сочинений, написанных на эту тему в пер-
вой четверти нашего столетия, см.: Ostrogorski М. Democracy and the
Organisation of Political Parties. L., 1902; Low S. The Governance of
England. L, 1904, особенно главы 4-5; Bryce J. Modern Democracies. L.,
1921. Laski H.J. The Foundations of Sovereignty and Other Essays. L.,
1921.
2 В настоящей главе освещаются только общие положения Шмитта
относительно кризиса парламентаризма в 20 веке. Ограниченность
объема книги и отбор лишь тех идей, что остаются актуальны и сегодня,
не позволили рассмотреть в данной главе связь негативного отношения
Шмитта к парламенту с событиями в Германии того времени, такими
как крах правления Вильгельма, война и поражение в ней, паническая
реакция на большевистскую революцию, советы рабочих и солдатских
депутатов, Версальский договор и постоянная нестабильность в Вей-
марской республике. Не затрагиваются здесь и вопросы, касающиеся
того, что и сами сочинения Шмитта внесли свой вклад в дестабилиза
пню Веймарский республики, а также того, в какой степени его дея
тельность можно считать сотрудничеством с нацистами; не рассматри-
вается и его изобретательная и коварная манера выступать этаким ин-
теллектуальным хамелеоном, литературно приспосабливающим свои
произведения к изменяющейся социально-политической ситуации.
Данные вопросы рассмотрены Альфонсом Зёльнером в книге: Soll-
ner A. Jenseits von Carl Schmitt // Geschichte und Gesellschaft, 1986, 12,
S. 502-529, «Carl Schmitt in Gesprach mit Dieter Groh und Klaus Figge»
// Tommissen P.. ed. Over en in Zake Carl Schmitt. Brussels, 1975; см. так-
же: Barion H. et al. Epirrhosis: Festgabe fur Carl Schmitt, 2 Bd., Berlin,
1968; BenderskyJ.W. Carl Schmitt: Theorist for the Reich. Princeton,
1983; Schwab G. The Challenge of the Exception. An Introduction to the
Political Ideas of Carl Schmitt between 1921 and 1936. Berlin, 1970;
Habermas J. Sovereignty and the Fiihrerdemokratie // Times Literary
Supplement, 26 September 1986, p 1053-1054.
' См. мою работу: «Despotism and Democracy: The Late Eighteenth
Century Origins of the Distinction Between Civil Society and the States- //
Civil Society and the State, London and New York, 1988, и классическую
интерпретацию: Macpherson С.В The Political Theory of Possessive
Individualism. Oxford, 1962.
1 Schmitt C. Der Begriff des Politischen. Munchen, 1932, S. 58 (pyc.
пер : Шмитт К Понятие политического // Вопросы социологии, 1992,
№ 1, с. 63. Перевод А.Ф. Филиппова. — Прим, перев.); ср.: idem. Diegeis-
tesgeschichtliche Lage des heutigen Parlamentarismus. Berlin, 1926, S. 51-
52 (рус. пер., без предисловия К. Шмитта к изданию 1926 г:
297
Шмитт К. Духовно-историческое состояние современного парламента-
ризма // Шмитт К. Политическая теология. М., 2000. Перевод Ю. Ко-
ренца (прим. перев.))\ а также интерпретацию Шмиттом концепции
(принадлежащей испанскому консерватору Донозо Кортесу) буржуа-
зии как una clasa discutidora («дискутирующего класса») в: «Political
Theology, Four Chapters on the Concept of Sovereignty», trans.
Schwab G., Cambridge, Mass., 1985, p. 59 ff (рус. пер. Ю. Коренца:
Шмитт К. Политическая теология // Шмитт К. Политическая теоло-
гия. М., 2000, с. 88. — Прим перев ).
5 Шмитт К. Духовно-историческое состояние современного парла
ментаризма, с. 193-196.
6 Шмитт К. Политическая теология, с. 94.
7 «Die geistesgeschichtliche Lage», S. 9.
8 Ibid. S. 12.
9 Шмитт К. Духовно историческое состояние современного парла-
ментаризма, с. 184-185.
'° Там же, с. 236-256.
11 «Die geistesgeschichtliche Lage», S. 6-7. См., например:
Weber М. Parlament und Regierung im neugeordneten Deutschland //
Winckelmann J., Hg. Weber M. Gesammelte Politische Schriften.
Tubingen, 1980, S. 353ff.
11 «Die geistesgeschichtliche Lage», S. 7; cp. ibid, S. 62.
13 Ibid, S. 30.
14 «Der Hiiter der Verfassung» .Tubingen, 1931, S. 86-87.
15 «Die geistesgeschichtliche Lage», S. 8.
18 «Der Hiiter der Verfassung», S. 88.
17 «[В демократиях]... справедливость, как кажется, есть равенство,
и так оно и есть, но только не для всех, а для равных». — Аристотель.
Политика. Соч. в 4-х томах. М., 1972. Т. 4, с. 439.
18 «Die geistesgeschichtliche Lage», S. 22, 37,41.
19 Ibid., S. 14. Эту мысль Шмитт поясняет таким примером, как ис-
ключение Британской империей трех четвертей своих подданных из
числа граждан: «Основана ли Британская империя на всеобщем и рав-
ном избирательном праве для всех, кто ее населяет? На такой основе
она не просуществовала бы и недели; цветные, составляющие в ней по-
давляющее большинство населения, взяли бы верх над белыми. Между
тем. Британская империя является демократическим устройством»
(S 15-16). В этом отрывке просматривается тоска самого Шмитта по
этнически чистому и суверенному государству, основанному на прин-
ципе Fuhrerdemokratie, см.: Habermas J. Op. cit.
298
20 Или, добавлял Шмитт, в том виде, как она выражается предпола-
гаемыми носителями общей воли. Он утверждает, что поскольку демо-
кратический принцип единства не может стать ощутимой реальностью
в крупномасштабных политических устройствах, демократия обнару-
живает тенденцию к выдвижению якобинских программ «народного
образования», целью которых является «очищение» граждан, в резуль-
тате чего они должны будут признать волю своих лидеров как свою соб-
ственную истинную волю («Die geistesgeschichtliche Lage», S. 36-37).
Данная внутренняя связь между демократией и якобинством является
ключом к пониманию особенностей шмиттовского (скрыто-фашист-
ского) описания большевизма, фашизма и других форм диктатуры как
демократических (ibid., S. 22, 37,41).
21 Ср.: «Суверенитет не может быть представлен по той же самой при-
чине, по которой он не может быть отчуждаем. Он заключается исключи-
тельно в общей воле, а воля ие может быть представлена: это или та же са-
мая воля, или другая; средины здесь нет. Народные депутаты не суть и не
могут быть представителями народа, они только его комиссары; они ниче-
го не могут постановлять окончательно; всякий закон, которого парод не
ратифицировал самолично, недействителен; это даже не закон». — Рус-
со Ж.-Ж. Об общественном договоре. Кн. III. Гл. 5. М., 1938, с. 82.
22 См.: «Понятиеполитического»,с. 38 и «Der Hiiterder Verfassung»,
S. 78-79. Согласно Шмитту, становление тотального государства уско-
ряется также растущей политической энергией национализма. Нацио-
нализм усиливает сознание принадлежности к политическому сообще-
ству, обладающему обшей целью или общей идентичностью, отличаю-
щей это сообщество от других, потенциально враждебных наций.
По расчетам Шмитта, национализм будет иметь в 20 веке большее по-
литическое значение, чем классовые конфликты; см.: «Духовно-исто-
рическое состояние современного парламентаризма», с. 253-254. Огля-
дываясь назад из эпохи конца 20 века, понимаешь, что в шмиттовском
предвосхищении пришествия тотального государства содержится не-
дооценка двух антитетических течений: становления тоталитарного го-
сударства/империи (речь о нем идет в главах 4 и 6) и упадка — в других
частях мира — суверенных национальных государств, вызванного сово-
купным воздействием на них сверху и снизу экономических, военных
и политических сил (см. интересную статью: Beetham D. The Future of
the Nation-State // Hall S. et. al., eds. The Idea of the Modern State. Milton
Keynes, 1984, p. 208-222).
23 Этот довод рассмотрен в главах 1 и 4, а также в Предисловии к:
KeaneJ., ed. The Rediscovery of Civil Society, и в «Public Life and Late
Capitalism», Cambridge and New York 1984, ch. 1 и 7.
и Это течение отмечено одним из современников Шмитта, Джейм-
сом Брайсом: Bryce J. Modern Democracies. New York and London, 1921;
299
согласно Брайсу, собрания представителей уступают часть своего вли-
яния организованным внепарламентским объединениям по интересам,
которые все в большей степени выступают в качестве соперничающих
с парламентом форм публичного обсуждения и принятия решений.
Шмитт также отмечал эту тенденцию — но по другим соображениям.
Его озабоченность «атакой на политическую сферу» обнаруживается
в «Политической теологии», с. 96-97 и в «Die geistesgeschichtliche
Lage», S. 62, где он саркастически замечает, что «то, о чем договарива-
ются представители крупнокапиталистических групп интересов внут-
ри самых мелких комитетов, пожалуй, более важно для повседневной
жизни и судеб миллионов людей, чем любое политическое решение».
Та же тема отчетливо звучит в: «Romischer Katholizismus and Politische
Form», Hellerau, 1925, S. 24, где и либерализм, и социализм обвиняются
в низведении жизни к «процессу производства и потребления», в ре-
зультате чего политика становится механизмом, охраняющим эконо-
мические интересы (рус. пер. А. Филиппова: Шмитт К. Римский като-
лицизм и политическая форма // Шмитт К. Политическая теология. —
Прим, перев).
25 «Die geistesgeschichtliche Lage», S. 30.
26 См.: Gierke О. von. Natural Law and the Theory of Society. 1500 to
1800, translated Barker E. Cambridge, 1958; Figgis J.N. Churches in the
Modern State. London, 1914; Laski H.J. The Foundations of Sovereignty
and Other Essays. London, 1921.
27 Шмитт с одобрением цитирует Вильгельма Дильтея:
Dilthey W. Gesammelte Schriften. Berlin, J1923. II, S. 31: «Человек, со-
гласно Макиавелли, не зол по природе. Кое-какие места в его
сочинениях, кажется, говорят об этом... Но он всюду хочет выразить
лишь то, что человек имеет непреодолимую склонность от страстного
желания чего-либо, если ничто не противодействует, соскальзывать к
злу животная сущность, влечения, аффекты суть ядро человеческой
природы, прежде всего, любовь и страх. Он [Макиавелли] неисчерпаем
в своих психологических наблюдениях об игре аффектов... Из этой
основной черты нашей человеческой природы он выводит основной за-
кон всякой политической жизни» (пит. по: «Понятие политического»,
с. 57).
28 «Политическая теология», с. 15; ср. Bodin J. De la republique. Book I,
ch. 8: «В этом заключены все характеристики суверенитета - обладать
властью предписывать законы дтя всех и каждого из числа своих поддан-
ных и не получать никаких предписаний ни от одного из них».
29 «Понятие политического», с. 49.
30 Там же, с. 45-47, 51; ср. Schwab G. The Challenge of the Exception,
S. 146-148.
300
31 «Staatsethik und pluralistischer Staat» // Positionen und Begriffe im
Kampf mit Weimar-Genf-Versailles 1929-1939. Hamburg, 1940, S. 141;
ср. «Понятие политического», с. 47-48.
32 В ситуации упадка Веймарской республики, в момент, когда во-
прос о возможности пересмотра конституции приобрел решающее зна-
чение, Шмитт приводил этот довод в поддержку Reichsprasident как
наиболее уместного толкователя и защитника конституции. См.: «Der
Huter der Verfassung» и Bendersky J. Carl Schmitt: Theorist for the Reich,
p. 112 ff.
33 «Понятие политического», с. 53.
31 См.: Монтескье Ш. О духе законов. Книга третья. О принципах
трех видов правления // Избр. произв. М., 1955, с. 178-187.
35 «Die geistesgeschichtliche Lage», S. 30; cp. ibid., S. 33: «Здесь нас
интересуют конечные интеллектуальные основания самого парламен-
таризма, а не расширение полномочий парламента». Шмитт редко рас-
сматривает основоположения, на которых строится данный подход.
Одним из примеров такого рассмотрения является его беседа с Иоахи-
мом Шикелем: Schickel J. Cuerillos, Partisanen, Theorie und Praxis.
Miinchen, 1970, S. 11: «Я пользуюсь собственным уникальным методом:
позволяю явлениям самим идти мне в руки, затем, немного подождав,
начинаю размышлять исходя из самого материала, а не из готовых кри-
териев». Согласно Рейнхарту Козеллеку (см. его беседу со Шмиттом
в Билефельде, Западная Германия, в июне 1987 г), Шмитт всегда счи-
тал себя «конкретным» теоретиком политики и права.
36 См.: Weber М. The Methodology of the Social Sciences, ed.
Shils E.A. and Finch H.A. New York, 1949, p. 110, 173, 150, а также мою
работу «Public Life and Late Capitalism», Cambridge and New York, 1984,
p. 30-69. Односторонний подход Шмитта к парламентским принци-
пам — излишнее внимание его к «формулировкам, а не к сути» — с раз-
ных сторон освещается в: Thoma R. Zur Ideologic des Parlamentarismus
und der Diktatur // Archiv fiir Sozialwissenschaft und Sozialpolitik, 53,
1925, S. 215-217.
37 См. классическое эссе Отто Хинце: Hintze О. Weltgeschichtliche
Bedingungen der Reprasentatiwerfassung (1931) // Staat und Verfassung,
Gottingen, 1970, S. 140-185.
33 Cm.; Marongiu A. Medieval Parliaments. A Comparative Study,
trans Woolf S.J. London, 1968, part 1; Ullmann W. Principles of
Government and Politics in the Middle Ages. Harmondsworth, 1961.
39 Эта традиция рассматривается в: Carsten F.L. Princes and
Parliaments in Germany. Oxford, 1959, p. 434; «The German Estates in the
Eighteenth Century» // Recueils Socictc Jean Bodin, 1965, vol. 25, p. 227-
238; и «Essays in German History», London, 1985; ср. общие замечания
301
об этатистском настрое немецкой историографии 19-20 вв. в: Weh.
1ег Н,-U. Historiography in Germany Today // Habermas J., ed(
Observations on «The Spiritual Situation of the Ages-: Contemporary
German Perspectives. Cambridge, Mass., and London, 1984, p. 222.
4 ,1 Cm: Raumer K. von. Absoluter Staat, korporative Libertat, person-
lie he Freiheit // Historische Zeitschrift, 1957, Bd. 183, S. 55-96.
41 Классическим и влиятельным примером здесь является:
Neale J.E. The Elizabethan House of Commons. London, 1949; другой при
мер: Pollard A.F. The Evolution of Parliament (1920), London, 1964, p. 3:
«Парламентские институты явились... несравненным подарком англий-
ского народа мировой цивилизации».
42 Ostrogorski М. Democracy and the Organization of Political Parties,
p. 15; ср. его замечания относительно несоответствия между' представлени
ями Бёрка о занятых свободным обсуждением вопросов членах парламен-
та и упадком парламента в первые четыре десятилетия правления Геор-
га III в: Laski H.J. The Foundations of Sovereignty and Other Essays, p. 36.
43 Cm.: Elton G.R. The Parliament of England 1559-1581. Cambridge,
1986.
44 Heller H. Politische Demokratie und soziale Homogenitat (1928) //
Heller H. Gesammelte Schriften, ed. Muller Ch. Bd. 2. Laden, 1971, S. 427.
45 Одним из первых, кто заговорил о «золотом веке парламента-
ризма», был, очевидно, Лоуренс Лоуэлл: Lowell A.L. The Government
of England. Vol. 2, London, 1924, p. 76-78; более свежую трактовку см
в: Norton Ph. The Commons in Perspective. Oxford, 1981, p. 14-15, 23.
“ Mackintosh J. Parliament Now and a Hundred Years Ago // Leo-
nard R.L, Herman V., eds. The Backbencher and Parliament: A Reader.
London and Basingstoke, 1972, p. 246-267.
47 Согласно Д.Дж. Райту (Wright D.G Democracy and Reform 1815
1885. London, 1970, p. 51), в 1841 г. более половины британской палаты
общин составляли сыновья пэров, баронетов или близкие родственни-
ки пэров.
48 См.: Berrington Н. Partisanship and Dissidence in the Nineteenth-
Century House of Commons // Parliamentary Affairs, vol. 21, 4, Autumn
1968, p. 338 374.
“ Ibid, p. 360.
50 Ср. данное Уолтером Беджготом в 1867 г. описание типичного
члена британской палаты общин — он рисует образ любителя напус-
кать интеллектуальный туман, поборника умеренности, практичности
и других добродетелей, подобающих людям дела: Bagehot W. The
English Constitution 1867, introduction by R.H.S. Crossman. London,
1963, p. 159-160.
302
51 Crick В. The Reform of Parliament. London, 1964, p. 13.
52 Ibid., ch. 10,11.0 рассмотренном в данном разделе примере Фран-
ции см.: Williams Ph. Parliament under the Fifth French Republic:
Patterns of Executive Domination // Loewen berg G., ed. Modern
Parliaments: Change or Decline? Chicago and New York, 1971, p. 97-109.
53 Bobbio N. Democracy and Invisible Government // Telos, 52,
Summer 1982, p. 41-55.
” Draper Th. Reagan's Junta // The New York Review of Books, 29
January 1987, p. 5-14.
55 Cm.: Bracher K.D. Gegenwart und Zukunft der Parlaments-
demokratie in Europa // Kluxen K., Hg. Parlamentarismus. Koln and
Berlin, 1969, S. 70-87, особенно S. 85; и Cassese A., ed. Parliamentary
Control over Foreign Policy. Alphen aan den Rijn, 1980.
58 May Th.E. Treatise on the Law, Privileges, Proceedings and Usages
of Parliament. Ed. Fellowes E. and Cocks T.G.B. London, "4957, p. 28.
52 Некоторые из приводимых ниже предложений более обстоятель-
но рассмотрены в: Crick В. The Reform of Parliament. London, z1968;
Rausch H. Parlamentsreform in der Bundesrepublik Deutschland. Die
Diskussion im Oberblick // Kluxen K., Hg. Parlamentarismus. Об особен-
ностях американского конгресса и его реформы см.: Brenner Ph. The
Limits and Possibilities of Congress. New York, 1983.
56 Доводы, согласно которым парламент базируется на чрезмерно
упрощенных принципах территориального представительства, вслед-
ствие чего он слишком мало считается со сложными функциональны-
ми интересами гражданского общества, были особенно популярны
в Европе в первые десятилетия 20 века. И, конечно, они нуждаются
в переосмыслении. См., например: Cole G.D.H. Social Theory. London,
1920; Laski II. Parliament and Revolution // The New Republic, 19 May
1920, p. 383 384; WebbS., Webb B. A Constitution for the Socialist
Commonwealth of Great Britain. London, 1920; Renner K. Demokratie
und Ratesystem // Der Kampf, 1921,14, S. 54-67.
59 Judge D. Considerations on Reform //Judge D, ed. The Politics of
Parliamentaiy Reform. London and Exeter, 1983, p. 181-200.
“ Несогласие Шмитта с тем утверждением, что в либеральной кон-
ституции не получил отражения вопрос о чрезвычайных ситуациях,
выражено в: «Политическая теология», гл. 1-2, ср. «Der Wert des Staates
und die Bedeutungdes Einzelnen», Tubingen, 1914, S 83: «Никакой закон
не в силах сам себя осуществлять; поддержку законам могут оказывать
только люди».
81 См.. «Die Diktatur. Von den Anfangen des modemen Souveranitats-
gedankens bis zum proletarischen Klassenkampf. Munchen and Leipzig,
303
1928. Игнорирование Эндрю Арато и Жаном Коэном такого различи?
и вытекающие из этого последствия сделали предпринятую ими не
определенную попытку критики Шмитта менее убедительной. См.
Arato A., Cohen J. Social Movements, Civil Society, and the Problem о
Sovereignty // Praxis International, vol. 4,3, October 1984, p. 266-283.
M «Die Diktatur», S. 137. I
63 Ibid., S. 238. I
ы Шмитт часто ссылался на положения Статьи 48 Веймарской кон-
ституции, наделяющие рейхспрезидента правом объявления чрезвы-
чайного положения и осуществления конституции с помощью воору-
женных сил. (Во времена Веймарской республики эту статью применя-
ли более 250 раз.) В «Die Diktatur», S. 246-247, и «Verfassungslehre»,
S. 358-359, Шмитт выступает за наделение президента правом роспуска
обструкционистского рейхстага и объявления новых выборов. То же
самое он сказал в отношении правительства СДПГ в Пруссии, а также,
когда выражал поддержку правительству фон Папена на роковом
процессе в Верховном Суде в 1932 г. «Prussia vs. Reich», см.:
BenderskyJ.W. Carl Schmitt, ch. 8. Во время чрезвычайного положения
президент, согласно Шмитту, обладает правом роспуска правительства
и назначения рейхскомиссара для защиты государства и его конститу-
ции. Первый акт сотрудничества Шмитта с гитлеровским правительст-
вом соответствовал этому предписанию. В апреле 1933 г. Шмитт участ-
вовал в создании проекта законодательства, с помощью которого наци-
сты без выборов, через назначение комиссаров, подотчетных только
Гитлеру, взяли власть в органах государственного управления; см.:
«Carl Schmitt», р. 198-200.
65 Об антипарламентском смысле восторженной поддержки Шмит-
том введения президентской системы (когда Гинденбург назначил
канцлером Брюнинга) см.: Bracher K.D. The German Dictatorship:
The Origins, Structure and Effects of National Socialism. New York, 1970,
p. 169-172; BenderskyJ.W. Op. cit., ch. 3; Abraham D. The Collapse of the
Weimar Republic. Political Economy and Crisis. Princeton, 1981,
p. 296-297. Ср. также точку зрения Ханса Кельзена, согласно которой
защита Шмиттом широких президентских полномочий фактически
была нацелена на возрождение конституционной монархии; «Wer soil
der Hiiter der Verfassung sein». Berlin, 1931, S 8-10,41-47,53-56.
“ «Die Diktatur», S. 201-202.
67 Ibid., S. 2-4, 25-27, 105.
ra Cp. Schwab G. The Challenge of the Exception, p. 50: «Что происхо-
дит с уполномоченным диктатором в обычные времена? Из сказанного
Шмиттом можно заключить, что в обычные времена суверен, так ска
зать, пребывает в спячке, чтобы в роковой момент, то есть в момент пе-
304
рехода от нормального к критическому состоянию, вдруг пробудиться
ото сна». Уполномоченного диктатора вполне можно сравнить с дрем-
лющим гигантом, разбуженным звуками, дымом и огнем политическо-
го кризиса. Но такое сравнение наводит на важные вопросы: если
(вполне реалистически) предположить, что этот политический гигант
не захочет по доброй воле вернуться ко сну после того, как выйдет на
публику, не следует ли изначально не позволять ему подниматься с по-
стели? Или, лучше говоря, не следует ли с самого начала лишить поли-
тических животных желания становиться политическими гигантами?
га Конституционный консерватизм Шмитта проявился в «Verfas-
sungslehre», где он еще раз заявляет, что (Веймарская) конституция
в сущности нерушима, а пересмотр конституции не должен привести
к отказу от нее и что две трети парламентского большинства не имеют
права коренным образом менять конституцию, превращая государство
в советское государство или абсолютную монархию; см., например,
часть 3. Согласно Бендерскому (Bendersky, op. cit., р. 97), конституцио-
нализм Шмитта основывается на том принципе, что только «народ
в целом», pouvoir constituent, способен легитимно санкционировать ос-
новные изменения в конституции. Тем самым упускается из виду та ог-
ромная роль, которую играет в рассуждениях Шмитта укоренившийся
в нем страх перед радикальными конституционными переменами (спо-
собными дестабилизировать государство, сделав его уязвимым для вра-
гов), и создается впечатление, будто Шмитт верил в народный сувере-
нитет как некий окончательный принцип; но это скорее всего не так.
70 «Die geistesgeschichtliche Lage», S. 12. В подоплеке убеждения
Шмитта в том, что сущностные принципы парламента себя исчерпали,
причем безвозвратно, лежит не объясненное им допущение, что сущно-
стные принципы любых форм государства переживают рост, зрелость
и упадок, как если бы политико-правовая история рода человеческого
развивалась эволюционно, а эволюция порой «слепа» и лишена telos'a*
(беседа с Рейнхартом Козеллеком, Билефельд, Западная Германия,
июнь 1987 г.).
71 Bagehot W. The English Constitution (1867). London, 1963, ch. 4.
72 Ленин В.И. Пролетарская революция и ренегат Каутский // Ле-
нин В.И. Поли. собр. соч. Т. 37, с. 270; ср. Adler М. Die Staatsauffas-
sunges Marxismus. Ein Beitrag zur Unterscheidung von soziologischer und
juristischer Methode. Wien, 1925, S. 125: «Парламент есть часть классо-
вой борьбы. Он всегда представляет собой осуществление власти, в хо-
де которого один класс своим большинством стремится навязать своп
законы сопротивляющемуся классу». См. также предпринятую позже
Перри Андерсоном критику парламентского представительства как
«главного орудия идеологического линчевания, находящегося на во-
* цели (лат.). — Прим. перев.
305
оружепии западного капитализма», как такого механизма, «само суще-
ствование которого лишает рабочий класс идеи социализма как иного
типа государства...» («The Antinomies of Antonio Gramsci» // New Left
Review, 100, November 1976 - January 1977, p. 28. Помимо игнорирова-
ния названными авторами различных приводимых в данной статье ар-
гументов, этот тип критики «буржуазных парламентов» игнорирует тот
исторический факт, что становление в 19 — начале 20 вв. политической
политики (признанное неравномерным и уязвимым) фактически стало
возможным благодаря существованию парламентских форм правле-
ния. Прочие аспекты сложных отношений между марксистской тради-
цией и парламентской демократией тщательно проанализированы в:
Pierson Ch. Marxist Theory and Democratic Politics. Cambridge, 1986.
73 Монтескье Ш. О духе законов, с. 289.
7,1 Colletti L. Politique et philosophie. Paris, 1975, p. 48-49.
Глава 6
В сердце Европы
Для того чтобы тебя развратил тоталитаризм,
вовсе не обязательно жить в тоталитарной стране.
Джордж Оруэлл
Я только что возвратился из поездки в Центральную Европу.
Это не первая моя поездка, на этот раз мне довелось провести
долгой вечер с друзьями за столиком в ванной комнате в подва-
ле их дома, попивая вино, потягивая чай и беседуя о политике.
Политическая дискуссия вокруг столика для ванной?
В подвале? Люди, знакомые с жизнью в «другой половине»
Европы, знают, что во всем этом нет ничего странного или не-
обычного. Центральная Европа, с какой стороны к ней ни по-
дойди, преподносит впечатлительным гостям с Запада массу
сюрпризов. Перед ними открывается мир, где централизо-
ванное государственное планирование есть не что иное как
эвфемизм, за которым скрывается товарный дефицит, неэф-
фективность производства и бюрократический бедлам. За-
падные гости с удивлением узнают, что убежденные католи-
ки презирают слово социализм, следуют духу Французской
революции и — в противовес государственной тирании — вы-
ступают за общественное владение и распоряжение собствен-
ностью. Они знакомятся с мойщиком окон, который на деле
оказывается выпускником университета или драматургом; в
то же время министр по делам религий трудится простым ра-
бочим на фабрике.
307
Впечатлительный гость с Запада узнает также, что в этом
с ног на голову поставленном мире власти пристально следят
за населением, ставя под запрет все проявления подлинно об-
щественной деятельности, вследствие чего таковая оказыва-
ется вытесненной в подполье, в относительно безопасные
пивные (где можно уединиться и где не установлено подслу-
шивающих устройств), а также в коридоры метро, на кухни
и в подвальные бани. И всякий раз, покидая этих подпольщи-
ков и возвращаясь домой, в безопасный мир собственной
ванной комнаты или в наполненную беззаботной болтовней
местную пивнушку, я поначалу чувствую себя там как в не-
коем политическом вакууме. Причем это ощущение немоты,
как ни странно, усиливается тем, как воспринимаются мои
впечатления от каждой из таких поездок друзьями-социали-
стами. Я заметил, что их реакция на мои рассказы, поначалу
выражающая вежливый интерес, вскоре угасает, и все, что я
вижу перед собой, — это стеклянные глаза, нахмуренные бро-
ви, попытки подавить зевоту и общее напряженное молчанье,
разряжающееся в конечном счете возвратом к обычным по-
вседневным темам, как то: погода, домашние неурядицы и ос-
ложнения на работе, дети, футбол, местные политические
сплетни да пара шуток, высмеивающих тори.
Никогда раньше я не мог по-настоящему понять причин
столь сдержанной реакции. И лишь случайно мой последний
визит впервые заставил меня серьезно задуматься над тем,
в чем же здесь дело. В тот вечер мои чешские друзья Ева
и Петр, примостившиеся у маленького столика в ванной,
невзначай задали вопрос о том, сколь велик интерес к Цент-
ральной Европе у британских социалистов. Этот вопрос по-
влек за собой долгий разговор, который я воспроизвожу
здесь на память.
Начал я с осторожного упоминания о хорошо известной
«непроницаемости» англичан, об их довольно равнодушном
отношении к Европе вообще. «Британия (как, скажем, и Рос-
сия) принадлежит к числу тех европейских стран, правитель-
ства и рядовые граждане которых говорят о Европе как о за-
границе. Для многих обитателей Британских островов Евро-
308
па — это что-то отдаленное. Для них это часть света, в кото-
рой иногда приятно побывать, дабы встретиться с друзьями,
походить по магазинам, выпить по дешевке или просто отве-
сти душу, — короче, в их восприятии это место для отдыха,
а вовсе ие для серьезной политики. В отличие, скажем,
от граждан ФРГ, которым относительно легко сознавать себя
частью Европы, британцы — всякий раз когда заходит речь
о европейских делах — ощущают себя не в своей тарелке».
«А что, рядовым членам социалистического движения
твоей страны это тоже неинтересно?» — спросила Ева.
«Конечно. От этого равнодушия у любого британского
социалиста, убежденного в важной роли Европы, просто ру-
ки опускаются. Как бы там ни было, сдержанное отношение
к Европе наиболее выражено именно в социалистической
традиции. Например, многие активисты лейбористской пар-
тии и члены парламента все еще настроены против членства
в ЕЭС, и этот настрой выражается — если брать шире — в не-
приятии ими всего европейского».
Далее я отметил, что равнодушие к Европе порой приво-
дит к негативным последствиям. В этой связи я упомянул
о практическом отсутствии у британских социалистов инте-
реса к тому факту, что не так давно в Португалии, Испании,
Франции, Норвегии и Греции одновременно пришли к вла-
сти однозначно социалистические правительства. Тут же я
счел нужным заметить, что подобный британский патрио-
тизм имеет и свои положительные стороны. «В умеренных
дозах патриотизм бывает и продуктивным. При этом он во-
все не противоречит интернационализму. Верность истори-
ческим традициям Британии является неотъемлемым усло-
вием успеха социалистической политики. Об этом прекрас-
но сказано у Джорджа Оруэлла в „Льве и единороге" — здесь
раскрывается бессмысленность любой разновидности соци-
ализма, не учитывающей особенностей истории и нацио-
нального характера Англин. Сказанное Оруэллом представ-
ляется особенно актуальным в свете непрекращающихся по-
пыток возглавляемых Тэтчер правительств вернуть пз небы-
тия некоторые недемократические традиции, связанные, что
309
примечательно, с духом „великой нации" и с так называемой
культурой предпринимательства. В наши дни в Британии, —
сказал я, — живые втянуты в политическую борьбу за души
умерших...»
Кажется, мои друзья довольно прохладно встретили эти
рассуждения о патриотизме и интернационализме. Куда
больше интересовало их выяснение причин сдержанного от-
ношения западных социалистов к той части Европы, в кото-
рой живут они сами. «Сказанное Оруэллом о патриотизме
имеет огромное значение и для нас. Граждане Центральной
Европы, за исключением Югославии, сознают, что их госу-
дарства несуверенны. Они живут, не чувствуя себя дома
в своей собственной стране, — сказала Ева — Но отсутствие
у британских социалистов интереса к нашей „социалистиче-
ской" части Европы меня чрезвычайно озадачивает. В какой
мере связано это безразличие с особенностями социалисти-
ческой традиции твоей страны?»
«Боюсь, я не понимаю твоего вопроса».
На мгновенье в глазах моих друзей вспыхнуло раздраже-
ние. Ева перефразировала свой вопрос. «Несмотря на все
произошедшее в нашей части Европы за послевоенный пери-
од, я все еще продолжаю ощущать себя социалистом. Но мои
убеждения постоянно подтачиваются тем невниманием к си-
туации в Центральной Европе, которое позволяют себе про-
являть западные социалисты. Симптомы этого невнимания
очевидны. Но почему так происходит? Мне это кажется чрез-
вычайно опасным — и деморализующим».
Затем Ева стала задавать вопросы, на которые не так-то
просто дать ответ Они подталкивали к критической пере-
оценке собственной позиции. «Например, почему западные
социалистические партии выказали так мало энтузиазма по
поводу событий в Польше в 1980-1981 годах? Весть о введе-
нии там военного положения они встретили чуть ли не со
вздохом облегчения. Почему Миттеран останется в памяти
наших потомков как первый из глав правительств стран,
не входящих в наш блок, который провел официальную
встречу с Ярузельским? Почему так получается, что европей-
310
TJ-CV.JTU1^C- Lvpuuui
ские социалистические правительства поддерживают пре-
красные отношения с нашими коммунистическими прави-
тельствами? Почему политики социалисты, такие как Па-
пандреу и Шмидт, встречаясь с нашими правительственны-
ми чиновниками, как правило, не высказывают желания
встретиться с нами? Ведь подобная встреча была бы простым
выражением солидарности и дала бы нам возможность пуб-
лично протестовать против отношения наших властей к нам
как к своей собственности.
Прости меня, если я преувеличиваю — в нашей ситуации
легко проявить незнание того, что творится во внешнем ми-
ре, — но почему нынешнее руководство лейбористской пар-
тии не имеет (так мне кажется) продуманной политики в от-
ношении Советского Союза и его сателлитов в Центральной
Европе? Почему Лейбористская партия остается глуха к бе-
дам — без преувеличения — сотен тысяч демократов, кото-
рым систематически отказывают в праве создания общест-
венных организации в нашей половине Европы? Почему
Лейбористская партия, при всей ее влиятельности в Социа-
листическом интернационале, не добивается поддержки на-
ших демократических инициатив?.. Нам постоянно недоста-
ет моральной — ие говоря уж о материальной — поддержки
наших инициатив. Молчание на этот счет лейбористской
партии совершенно деморализует нас., особенно когда мы
видим, какие огромные субсидии направляют в Централь-
ную Европу консервативные организации и партии».
Признаюсь, все это повергло меня в замешательство Во-
просы Евы, ее горькое недоумение, казалось, подрывали и мои
собственные политические идеалы. Полжизнп я прожил с со-
знанием, что являюсь социалистом, — неважно какого толка,
но социалистом. И вот теперь, в «социалистической» стране,
зажатый между ванной и столиком, я ощущал, как до смешно-
го уязвимы эти мои социалистические убеждения.
Напрягшись, я начал что-то бормотать в ответ, толком
не зная, что и сказать на все это. «Ну... у нас есть социали-
сты... из них наиболее известны... Бернард Крик, Эрик Хеф
фер и Мэри Колдер . они весьма интересуются Централь-
311
ной Европой и очень критически относятся к царящим у вас
режимам...»
На этом я запнулся. «...Но они явно в меньшинстве.
На протяжении определенного времени (пожалуй, с тех са-
мых пор, когда левые так смущенно и неопределенно отреа-
гировали на венгерские события 1956 года) британские соци-
алисты в большинстве своем испытывали явную неприязнь
к „восточноевропейской тематике", как они ее называли.
В их восприятии она была тесно связана с лжелибертариз-
мом правых консерваторов Правые специализируются на
публичном обличении советского тоталитаризма от имени
свободы и правопорядка. Чтобы понять, о чем идет речь,
достаточно вспомнить мелодраматические речи Тэтчер
и Рейгана у Берлинской стены. В то же время они оказывают
активную поддержку политическим репрессиям в таких
странах, как Сальвадор, Южно-Африканская Республика
и Турция. Подобное лицемерие правых заставляет многих
социалистов с большим подозрением относиться к любому,
кто открыто высказывается против ваших „социалистичес-
ких" режимов. В вопросах внешней политики многие социа-
листы руководствуются простым практическим правилом:
смотри, чего хотят Тэтчер или Рейган, и делай наоборот Ког-
да Тэтчер утверждает — как это было, например, в ее недав-
нем телевизионном интервью, — будто бы консервативная
партия доказала, что социализм не подходит для Великобри-
тании, а Великобритания — для социализма, так как социа-
листы заставили бы нас пойти по пути „Восточной Европы",
многие социалисты, слушая ее, просто свирепеют. Их реак-
ция в данном случае становится неуправляемой. При этом
они не намерены входить в объяснения по поводу того, что
же именно их так раздражает. В результате у социалистов со-
здается сильное впечатление, что любое противостояние ва-
шим режимам является чем-то вроде пособничества реакцио-
нерам — наподобие авторов передовиц в правых газетах
„Evening Standard" и „Sun" или колонок в „The Times"
в „Encounter" — Роджера Скратона и других интеллектуалов
неоконсервативной ориентации».
312
U ширины -----
«Подобная реакция, — сказал Петр, — поражает меня сво-
ей странностью и необоснованностью. Она крайне опасна».
«Почему?»
«Прежде всего, это очень странный образ мысли. Если де-
ла британских консерваторов идут вразрез с их собственной
риторикой о свободе и главенстве закона, то это их проблемы.
Из этого отнюдь не следует, что политическая ситуация в стра-
нах Центральной Европы, таких как Чехословакия, менее ре-
прессивна, чем, скажем, в Южной Африке или Турции. И да-
же если бы она была не столь репрессивной, разве попрание
демократических свобод в одной стране не является ударом по
демократическим свободам граждан в всем мире?»
«Описываемая тобой странная реакция социалистов не-
оправданна и потому, что большинство „диссидентов11 — как
вы их называете — не являются ни тэтчеристами, ни рейгани-
стами, выдающими себя за поборников прав человека. Наши
цели не имеют ничего общего с восстановлением капитализ-
ма, во главе которого стоит большой бизнес, чего, между про-
чим, в нашей части мира можно достичь лишь с помощью
драконовских мер со стороны государства, ибо эту возмож-
ность никто открыто не защищает. Мы боремся за принципи-
альное признание того, что граждане не являются собствен-
ностью своих государств. В этом принципе (и в соответству-
ющих ему гражданских и политических свободах, коих мы
так жаждем) я не вижу ничего, что можно было бы причис-
лить к „реакционным" или „правым" взглядам...»
«А почему вы говорите, что боязнь западных социалистов
быть причисленными к антикоммунистам является полити-
чески опасной?»
«Позволять правительствам — все равно каким — опреде-
лять твою собственную позицию по тому или иному вопросу
значит совершать роковую ошибку. Это просто глупо. Всеми
уважаемый чешский юморист Ян Верич однажды заметил, что
единственным совершенно безрезультатным видом борьбы яв-
ляется борьба с человеческой глупостью, но не бороться нель-
зя. От опасности совершить глупость не застрахованы и демо-
краты. Граждане никогда не должны станови гься заложниками
313
политики, проводимой их правительствами. А именно это
и случается, когда западные социалисты, боясь прослыть анти-
коммунистами, позволяют своим антикоммунистически наст-
роенным оппонентам определять свой образ мыслей».
Ева кивнула, соглашаясь со сказанным, и подлила всем
вина. «Интересно, есть ли еще какие-нибудь причины безраз-
личия британских социалистов к нашему положению?»
Вопрос Евы вернул меня в состояние неопределенности
и замешательства. Я вновь почувствовал себя так, будто ста-
раюсь ухватиться за соломинку. «Ну, немало британских со-
циалистов полагают, что советизированные режимы таких
стран, как Польша, Чехословакия, Восточная Германия
и Венгрия, попросту не имеют ничего общего с социализмом.
Несколько месяцев назад я прочел книгу известного полити-
ка-лейбориста Майкла Мичера „Социализм с человеческим
лицом"; так вот, что характерно людей, отождествляющих
социализм с „восточноевропейским типом бюрократического
централизма", он обвиняет в „вопиющей подтасовке понятий,
в отождествлении, усердно насаждаемом врагами социализ-
ма"». Вспомнил я и недавнее телеинтервью Раймона Уильям-
са, ведущего писателя-социалиста. Вынужденный говорить
о той угрозе, которую несет в себе советская модель социа-
лизма для западной социалистической традиции, Уильямс
доказывал, что идеалы социализма являются частью исконно
британской традиции и, как таковые, не подвержены катаст-
рофическому воздействию результатов большевистской ре-
волюции и сталинизма.
«Подобная реакция типична для исконно британской со-
циалистической традиции. У этой традиции удивительно
разнообразные истоки. Она вбирает в себя все — от принци-
пов кооперации, выдвинутых Робертом Оуэном, морали ме-
тодистов и воинствующей политической демократии чартиз-
ма до коммунизма Уильяма Морриса, парадоксалистской эс-
тетики Оскара Уайльда и марксизма ревизионистского толка.
Но те, кто ныне отождествляет себя с этой старинной традици-
ей, более или менее единодушны в понимании того, что значит
быть социалистом. Слово „социализм" означает то же, что оз-
314
тт~сер ^псирипиг
начало оно для оуэнистов 20-30-х годов прошлого века, —
коллективное регулирование человеческих дел на кооператив-
ной основе. Целью его являются свобода, счастье и благосо-
стояние всех людей. Быть социалистом значит подчеркивать
фундаментальное значение производства и необходимость
перераспределения общественных богатств. Быть социали-
стом значит признавать необходимость укреплять „социали-
зирующее** воздействие постоянного просвещения граждан
через кооперативную, а не через конкурентную эгоистичес-
кую деятельность. С данных этических позиции многие бри-
танские социалисты не видят никаких причин беспокоиться
по поводу режимов Центральной Европы, называющих себя
социалистическими Эти режимы просто игнорируются как
нечто неудобоваримое, антисоциалистическое, как „вырожде-
ние государств рабочих", как наследье, „отрыжка" азиатчины
либо как государственно-капиталистические режимы. Так,
Нейл Киннок, лидер британской лейбористской партии, лю-
бит называть ваши режимы „абсолютно неприемлемыми"...»
У моих друзей был совершенно растерянный вид — как
будто я на полуслове взял и перешел на другой язык. Ева,
с присущей представителям Центральной Европы вежливой
серьезностью, заметила, что такая страусиная позиция пред-
ставляет собой принципиальный отход от присущего евро-
пейскому социализму 19 века духа интернационализма, и де-
лается это как раз тогда, когда сама идея социализма пережи-
вает глубокий кризис легитимности. «Вернейший способ
обеспечить крах идеи социализма — это не замечать нелепо-
стей и варварства, вершимых от его имени. Я бы сказала так:
в нашей части мира стрелы социализма, пущенные в небо, по-
добно стрелам Нимрода, уже упали обратно на землю, запят-
нанные кровью и бесчестьем».
«Таким образом, ваши возражения против этого — как мы
его назовем? — страусиного социализма сводятся к тому, что
он слеп к возможности нравственно политической смерти
социалистической идеи в вашей половине Европы?»
«Ну, это лишь самое очевидное из возражений, но оно су-
щественно и о нем стоит сказать более подробно. В наших
315
странах всякий знает, что социализм является девизом госу-
дарства, находящегося во власти партии. Такое государство
стремится замуровать нас, своих подданных, в башне из лож-
ных идеологических штампов, предназначенных для того,
чтобы заткнуть всем нам рты, сделав нас покорными государ-
ству. Государственные телевидение, радио и газеты по сто раз
на дню повторяют нам, что наша социалистическая система
молода, динамична и находится в процессе совершенствова-
ния. Они подчеркивают, что наша система по мере своего
развития подвергает апробации различные способы эффек-
тивной организации и управления социальным развитием.
И так далее...»
«Какое воздействие оказывает все это на население?»
«Эта гиперболизация вызывает у нас клаустрофобию. Бла-
годаря ей мы ощущаем себя живущими как бы в большой
тюрьме, из который невозможно выбраться. А это порождает
всеобщий цинизм по отношению к „социализму** — да и вооб-
ще ко всем „измам". К тому же это сильно играет на руку при-
сутствующим в рядах нашей демократической оппозиции на-
ционалистам, консерваторам и либералам-рыночникам. Чест-
но говоря, политический триумф социализма в нашей части
мира оказался для него пирровой победой. Наши социалисти-
ческие системы стали могильщиками социалистической идеи.
Лично мы, Петр и я, продолжаем считать себя социали-
стами. Но подавляющее большинство населения не испыты-
вает к социализму никакого интереса. Абсолютно никакого!
Слово „социализм** безразлично им, оно навевает скуку или
пугает их. Несколько дней назад одна моя коллега переска-
зала мне популярную шутку, которая может послужить хо-
рошей иллюстрацией сказанного. „Что такое социализм?
Социализм — это диалектический синтез различных стадий
истории человечества. Из первобытной истории он берет
свой метод, из античности — рабство, из феодализма — кре-
постничество, из капитализма — эксплуатацию, а из социа-
лизма — название**».
Со всех сторон нашего столика раздались сдавленные
смешки. Петр еще подлил вина. Я не мог не чувствовать не-
316
Щфиц V[J fid--------------------
ловкости от того, что сам рассмеялся, — как будто этим я пре-
давал то хрупкое молчанье, которым встретили бы эту шутку
мои друзья-социалисты дома.
Лица сидящих за столиком вновь посерьезнели. Ева про-
должала: «Проблема страусиного социализма, как ты его назы-
ваешь, состоит не только в том, что он не видит опасности
уничтожения социалистической традиции в нашей половине
Европы. Есть и более тревожные обстоятельства. Социалисты,
считающие, что „изначальные" идеалы социализма и наши си-
стемы „реального социализма" — это совершенно разные ве-
щи, глубоко заблуждаются. Я пришла к тревожному выводу,
что социалистические воззрения с самого начала несли в себе
семя навязанной нам советской системы...»
«Ты хочешь сказать, что уже изначально, в воззрениях со-
циализма 19 века, имелся какой-то существенный изъян?»
«Боюсь, что да Поэтому я считаю, что он нуждается в се-
рьезном пересмотре». Ева тщательно подбирала слова.
«С момента своего возникновения в Европе в первой четвер-
ти 19 века слово „социализм" означало совместную дружную
и гармоничную жизнь в рамках системы коллективной собст-
венности, а также попытку заниматься коллективным плани-
рованием и регулированием социальной сферы, рассматри-
ваемой как сфера сотрудничества свободных и равных лю-
дей. Со многим в этой общей дефиниции я согласна и по сей
день — в частности, с демократическим представлением
о свободе, равенстве и солидарности людей. Беда в том, что
эти представления изначально содержали также и глубоко
антидемократические идеи и импликации. Последние проти-
воречат подчеркиваемым в социализме идеалам свободы, ра-
венства и солидарности. Я подозреваю, что именно к этим ан-
тидемократическим аспектам и оказались слепы ваши социа-
листы-страусы. Поэтому они и не видят ничего общего меж-
ду изначальной социалистической идеей и нашими режима-
ми „реального социализма"».
Вскоре мы перешли к обсуждению наиболее очевидного
примера ущербности социалистической идеи — традицион-
ной сверхозабоченности социалистов вопросом о собствен-
317
ности. Социализм всегда воплощал собой стремление к сво-
боде, справедливости и — в противовес «анархии» капитали-
стического производства — рациональности. С этой точки
зрения, все мы соглашались с тем, что частная собственность
на средства производства непосредственно ответственна за
несвободу, несправедливость и иррациональность капитали-
стической системы. В ней же, в частной собственности, усма-
тривали мы истоки самых разных зол — от алкоголизма и са-
моубийств до проституции и войны.
Дискуссию продолжил Петр. «Эта ортодоксально-социа-
листическая позиция в отношении частной собственности
была и остается связанной с идеей освобождения духа...»
Я вмешался. «Хочешь ли ты сказать, что старая тема про-
тивостояния социализма и капитализма еще не стала достоя-
нием прошлого?»
«В известном смысле. Я не согласен с некоторыми из мо-
их соратников в демократической оппозиции (в их числе
Вацлав Гавел, живущий у нас в Чехословакии), считающими
вопрос выбора между социализмом и капитализмом пробле-
мой 19 века. Это не так. Социалисты, в отличие от европей-
ских представителей либеральной и консервативной тради-
ций, были правы в утверждении, что до тех пор, пока система
собственности в обществе остается в руках исключительно
частнокапиталистических фирм, о максимальном развитии
свободы и справедливости говорить не приходится. Думаю,
этого принципа нам необходимо по-прежнему придерживать-
ся. В нашей стране налицо признаки растущей тяги к капита-
лизму со стороны общества. Люди говорят о нем как о некоей
сказке о заморских странах». Петр задумался, пригубив вина.
«Но... освободительное содержание социалистических идей
о частной собственности есть обоюдоострый меч».
«Почему?»
«Потому что как только вопрос о собственности стано-
вится центральным в дефиниции социализма, последний
приобретает апологетический характер, предавая забвению
прочие, зачастую более важные, источники несвободы и не-
справедливости. На горьком опыте Центральной Европы мы
318
I) UipUUp ILtjpuriDl----------------
убедились, что централизация государственной власти (глав-
ным ресурсом которой является контроль над физическими
средствами осуществления насилия) может стать доминиру-
ющим фактором в жизни людей. Нам также пришлось по-
знать на себе, какими катастрофическими социально-поли-
тическими последствиями чревато такое развитие событий.
Таким образом, вопрос о собственности остается для нас
важным, но не главным. Все мы в Центральной Европе — не
только в ГДР, Польше и Чехословакии, но также в Венгрии
и Югославии — живем под сенью тоталитарных государств.
Пусть даже одни из этих государств — например, Чехослова-
кия и Румыния — более репрессивны, чем другие, все они
в равной мере лишают население данных стран возможности
пользоваться основными гражданскими свободами».
Внезапно я осознал, какое фундаментальное значение
для социалистов имеет данное утверждение о необходимости
принимать во внимание не только вопрос о собственности,
но и вопрос об источниках эксплуатации. Ведь именно чрез-
мерное увлечение многих западных социалистов вопросами
собственности, классовой борьбы и классовых конфликтов —
озарило меня — усиливает сдержанное отношение их к «во-
сточноевропейской» проблематике. Установленные в этих
странах социалистические режимы рассматриваются ими
как нечто более «передовое», чем царящий в таких странах,
как Великобритания, капитализм. Предполагается, что при
всех своих «недостатках» эти режимы все же намного обогна-
ли капиталистический мир, так как ими отменена частная соб-
ственность на основные средства производства. Считается, что
благодаря этому в рамках данных режимов уничтожены или
ослаблены такие пороки капитализма, как классовая эксплуа-
тация, конкуренция и собственнический индивидуализм.
Когда я попытался сформулировать эту мысль и проил-
люстрировать ее на примерах, Ева и Петр встретили мои сло-
ва с недоумением — казалось, они не верят своим ушам. А на-
чал я со слов о том, как часто в дискуссиях с западными соци-
алистами приходится встречаться со слащаво-сентименталь-
ным отношением к советской модели социализма. «Лишь ни-
319
Т71гпзгггаес/«ил_
чтожное меньшинство британских социалистов занимают от-
крыто просоветские позиции. Старомодный обмен дружес-
кими визитами ушел в прошлое. По поводу репрессивного
характера режимов советского типа теперь обычно хранят не-
ловкое молчание — к примеру, как это делает журнал „Marxism
Today". И все же убеждение, что левые должны общаться меж-
ду собой по-товарищески (так сформулировал эту мысль в 40-е
годы Анёрен Бевен) и что „Россия на стороне рабочих", господ-
ствовавшее в Великобритании в период между Октябрьской
революцией и заключением пакта Молотова-Риббентропа, —
это убеждение еще не полностью себя исчерпало. Оно продол-
жает существовать, заявляя о себе в самых неожиданных точ-
ках рабочего движения. Бывает, что порой оно сводит вместе
таких личностей и такие группы, которые в других ситуациях
не стали бы и разговаривать друг с другом».
Вспомнил я и о неформальном собрании в рамках лейбо-
ристской конференции 1985 г., участником которого мне до-
велось стать. «На этом собрании высланный из России соци-
алист Петр Егидес, бывший редактор оппозиционного жур-
нала „Поиски", говорил о том, какой вопрос поставил он пе-
ред Майклом Футом, тогдашним лидером лейбористской
партии: „Почему английские лейбористы приглашают на
свою партийную конференцию представителей из СССР?"
Фут отвечал: „Потому что СССР, несмотря на ошибки и все
прочее, является социалистической страной". Егидес сказал,
что точно такой же ответ получил он и от Тони Бенна».
Мои друзья нахмурились, но я продолжал. Однажды за-
тронув эту тему, я уже не мог остановиться. «Этот просовет-
ский настрой часто приобретает причудливые формы. Ино-
гда я слышу, как кто-то из моих друзей говорит, что социали-
стам не следует вставать в оппозицию вашим режимам. Они
утверждают, что совать нос в дела ваших законно назначен-
ных „социалистических" правительств значит нагнетать на-
пряженность в мире. Мне известно, что несколько отделений
лейбористской партии на местах проголосовали за прекраще-
ние оказания материальной поддержки Солидарности после
введения в Польше военного положения...»
320
«Новый социалистический закон! — саркастически про-
изнес Петр. — Граждане разных стран не вправе разговари-
вать друг с другом. Только правительства могут говорить от
лица своих граждан! Не применить ли такой же закон к Юж-
ной Африке? Или к Турции?»
«Просоветские настроения в рядах британских социали-
стов усиливаются вследствие их стереотипной реакции на
пороки американского империализма — у многих социали-
стов вызывает глубокую обеспокоенность угроза независи-
мости Никарагуа, в то время как тема войны в Польше или
в Афганистане оставляет их совершенно равнодушными.
В Афганистане русские убили миллион мирных граждан
и заставили пять миллионов афганцев бежать из своей стра-
ны. Они систематически губили посевы, отравляли химичес-
кими веществами плодородные поймы рек и уничтожали
бомбежками города. Целое поколение афганских художни-
ков, поэтов, драматургов и писателей оказалось „потерян-
ным"... и всем этим британские левые даже не опечалились.
Это говорит о том, как много социалистов следуют принципу
выбора наименьшего из зол: Советский Союз, который счи-
тают меньшим злом, пользуется спокойной поддержкой, как
если бы он воплощал собой не зло, а добро. Такая безмятеж-
но просоветская позиция встречается не только у известных
лидеров лейбористского движения, она — не редкость и у ря-
довых социалистов. Многие британские социалисты просто
не задумываются о том, почему они доверяют советской мо-
дели. По сути, такие социалисты попросту испытывают наив-
ную тоску сторонних наблюдателей по „достижениям социа-
лизма", якобы имеющимся в советском блоке: полная заня-
тость, улицы, свободные от засилья рекламы, чистое и эф-
фективно функционирующее метро, отсутствие размалеван-
ных стен домов и строений, равно как и проявлений улично-
го вандализма, мирная и благоустроенная жизнь населения.
К этим „достижениям социализма" знакомые мне женщины
обычно добавляют свободу от засилья секса и уличной пор-
нографии, приличные учреждения по уходу за детьми, гаран-
тии занятости и прочие права женщин».
321
Терпенью и вежливости моих друзей настал конец. «Эф-
фективность и порядок при социализме! Равенство для жен-
щин! Этим социалистам следовало бы пожить здесь! — сказа-
ла Ева. — Тогда бы они быстро поняли, насколько искажены
их представления. Царящая здесь тяжелая, нелепая и гнету-
щая атмосфера сразу бы лишила их иллюзий. Они увидели
бы и то, что господствуют здесь мужчины. Каждый день пар-
тия напоминает нам о том, что наша социалистическая систе-
ма освободила женщин. С этим я полностью согласна — но
только не с тем, что пас освободили от мужей, деторождения,
стояния в очередях, от кухни, уборки, от низкооплачиваемых
„женских специальностей**, фактически являющихся прину-
дительными, так как без этой работы семьи не могли бы све-
сти концы с концами».
Я заверил своих друзей, что в сказанном мною нет пре-
увеличения, добавив, что существуют и более утонченные
разновидности этой веры в «посткапиталистические дости-
жения» советской модели, особенно среди писателей и поли-
тических активистов, находящихся под влиянием троцкизма.
«Сочувствующие этой традиции социалисты на первое место
ставят вопрос о собственности. Это позволяет им утверж-
дать, будто, несмотря ни на что, ваши „восточноевропейские**
режимы, по крайней мере, покончили с тиранией частной
собственности».
Тут всплыли в памяти некоторые примеры. «В своей не-
давней публикации, посвященной будущему лейбористской
партии, Майк Растин, один из наиболее известных и уважае-
мых социалистических авторов, заметил, что „кадровые ре-
жимы" Восточной Европы обеспечивают и сохраняют обще-
ственную собственность на средства производства и тем
самым в определенной степени представляют и защищают
интересы рабочего класса. Эта точка зрения не является ис-
ключением. Чаще всего она связана с не слишком тщательно
замаскированными троцкистскими убеждениями значитель-
ной части редакторов таких журналов, как „New Left Review**
и „Labour Focus on Eastern Europe". Кроме того, данная точ-
ка зрения является изложением программных взглядов Во-
322
инствующих активистов, находящихся на периферии лейбо-
ристской партии.
В среде современных троцкистов центральноевропейские
режимы рассматриваются как своего рода промежуточные
инстанции между капитализмом и социализмом. Троцкисты
утверждают, что эти режимы ликвидировали эксплуатацию,
порожденную ориентированным на рынок товарным произ-
водством и обменом, и заменили ее системой централизован-
ного государственного планирования. В этом смысле цент-
ральноевропейские режимы представляют собой предсоциа-
листическую историческую стадию. Но при этом троцкисты
заявляют, что развивать антикапиталистические достиже-
ния — совершить заключительный рывок в социализм — ва-
шим режимам мешает ряд внешних и внутренних факторов
В числе важнейших из них, как правило, называют наличие
вездесущего американского империализма, а внутри стра-
ны — бюрократические „извращения", которые, как утверж-
дают, усиливают власть находящейся у кормила государства
группы партийно-государственных аппаратчиков, паразити-
рующих на рабочем классе. Эти соображения заставляют бри-
танских троцкистов осуждать существующие правительства
Центральной Европы Все, что нужно, говорят они, это моби-
лизовать „рабочий класс" на завершение антикапиталистичес-
кой революции. При этом они убежденно отрицают, что ваши
режимы являются антисоциалистическими по сути. Поэтому
они продолжают верить в то, что врагом номер один является
западный капитализм, а традиционная (марксистская) цель
организации рабочего класса на осуществление аитикапнтали-
стической революции (конечно же, силами жестко дисципли-
нированной партии, знающей, в чем состоит благо рабочего
класса), — эта цель все еще остается принципиально верной...»
Внезапно наверху зазвенел входной звонок. Мои друзья
вскочили с мест. Непонятно почему, меня пронзило беспо-
койство. Вопросы завертелись в моей голове. Который час?
Может быть, это соседи? Так поздно? Каждое новое мгнове-
нье усугубляло напряженную тишину. Сначала я оцепенел.
Затем запаниковал.
323
Ева и Петр знаками попросили меня хранить молчанье
и закрыть дверь ванной. Они крадучись поднялись по ступе-
ням с бутылкой вина и бокалами в руках.
Я запер дверь на задвижку и попытался замаскировать
наш маленький столик полотенцем и ведром. Сам же я устро-
ился на унитазе.
Я чувствовал себя смущенным и виноватым — переживал
за друзей. Тщетно пытался я различить по доносящимся
сверху невнятным звукам, что же там происходит. Минуты
тянулись медленно. От страха меня мутило.
Тишина. Снова неясные звуки. Затем взрыв хохота, чув-
ство облегчения от дружеских интонаций прощанья с соседя-
ми, стук закрываемой входной двери. Мое сердце забилось
свободней, стало легче дышать. На этот раз, к счастью, про-
несло.
Через несколько минут Ева и Петр вновь спустились ко
мне, принеся с собой полный чайник чая и ярко раскрашенные
чашки с блюдцами. Сердце мое все еще билось учащенно.
На лицах моих друзей не было улыбок облегченья, объяснений
произошедшему также не последовало. Для них это был рядо-
вой эпизод. Они сразу же вернулись к нашему разговору.
«Что касается троцкизма... — сказала Ева, разливая чай
по чашкам, — описанные тобой взгляды нам хорошо знако-
мы, хотя в наших оппозиционных кругах троцкистов совсем
немного. Я уважаю их за мужество и решительность,
по взгляды их для меня неприемлемы. С моей точки зрения,
эти взгляды основаны на интеллектуальном двуличии. Пусть
даже троцкисты исходят из лучших намерений, выполняемая
ими функция является апологетикой. Я согласна с твоей
оценкой основного содержания троцкизма: фундаментальные
идеи Марксова социализма признаются троцкистами в сущ-
ности верными; организация и борьба за осуществление по-
ставленных целей; подготовка пролетарской революции
в обеих половинах Европы... Если бы все было так просто!»
«В чем же неверность этих взглядов?»
«Вера в возможность революционного свержения дикта-
туры партии нереалистична и опасна, — сказала Ева. — Мало
324
того: чем ясней формулируется основное содержание троц-
кизма, тем очевидней то, что он основан на серьезном проти-
воречии. „Рабочий класс" (этим термином в его марксист-
ском смысле я уже не пользуюсь) объявляется бессильным,
хотя наши режимы — в силу того, что в них господствуют „со-
циалистические" производственные отношения, — считают-
ся государствами рабочих. Как такое возможно?»
«Британские троцкисты ответили бы па это, что партий-
но-государственная бюрократия, рассматриваемая ими как
главная движущая сила ваших режимов, являет собой как до-
стижение — позитивный выход за рамки капиталистической
эксплуатации, — так и основной источник неравенства и не-
свободы».
«Вот именно! — подхватил Петр. — В этом-то и состоит
слабость троцкистского мировоззрения! Как ты говоришь,
им предполагается, что решающее историческое достижение
наших режимов — замена капитализма бюрократическим го-
сударством — есть одновременно и основной источник несво-
боды и несправедливости. Это же двуличие!..»
«Но если троцкистский взгляд, согласно которому вы жи-
вете в предсоциалистических условиях, вами отрицается, то ка-
ков, по вашему мнению, этот режим? Что это за режим?»
«В этой части мира, — сказала Ева, — никто не верит в то,
что мы живем в „государстве рабочих", идущем по пути от ка-
питализма к социализму. Каждый знает, что, в отличие от ва-
шей капиталистической системы в Великобритании и других
странах, у нас нельзя говорить о том, что рабочие нанимают-
ся и получают зарплату в рамках независимой от государства
„экономики". У нас не существует никакой независимой эко-
номики — и, в частности, поэтому неправильно говорить о том,
что наши рабочие являются классом в марксистском или троц-
кистском смысле. К нашей ситуации классовый анализ просто
неприменим. Он не отражает совершенно иной и более беспо-
коящей нас реальности — той, в которой мы живем.
Мы задыхаемся в этом государстве нового типа, обладаю-
щем беспрецедентной властью над личностью. Не знаю, как
все это назвать, хотя большинство наших писателей называ-
325
ют такое государство тоталитарным. Если ты хочешь понять,
что это означает для нашей повседневной жизни, попытайся
представить себе, что живешь в условиях такой политичес-
кой системы, когда правящая партия одновременно является
твоим единственным работодателем. Партия осуществляет
полный контроль над средствами существования люден
в широчайшем смысле этого слова. Будучи единственным ра-
ботодателем, партия фактически подвергает нас постоянно-
му шантажу. Работа рассматривается как обязанность граж-
дан, в обмен на которую партия и снабжает нас средствами
к существованию. Стоит только гражданам выразить протест
против власти государства-работодателя — и они автомати-
чески причисляются к разряду критиков „руководящей роли
партии". За это партия может наказать их самыми разными
способами. Подчеркну, что карательные полномочия партии
не связаны, в первую очередь, с полицией и армией, как это
было в случае с другими диктатурами — скажем, Франко или
Пиночета».
«Но с выражающими несогласие гражданами все равно
обращаются жестоко; случается, их приговаривают к много-
летнему тюремному заключению, не так ли?»
«Так. Применение насильственных методов не прекраща-
ется. Но государство-работодатель имеет в своем распоряже-
нии куда более тонкие методы воздействия. Партия может
исключить диссидента из официального профсоюза, прика-
зать дирекции школы не принимать к себе его детей. В каче-
стве единственного работодателя партия может приказать
врачам не выплачивать диссиденту пособие по инвалидно-
сти. Она может отдать распоряжение полиции отобрать у не-
го водительское удостоверение, а телефонной станции — от-
ключить у него телефон. В подобных санкциях нет ничего
исключительного, они — не редкость. Совсем наоборот. Все
это основные средства, которыми пользуется партия для ока-
зания постоянного удушающего воздействия на население
в целом. Такие новаторские формы воздействия — главное
историческое изобретение наших „социалистических" режи-
мов. Они куда эффективней действий полиции или армии,
326
да и трупов и политических заключенных в результате ока-
зывается не так много».
«Таким образом, трагическая ирония жизни при социа-
лизме, — добавил Петр, — состоит в том, что под угрозой ис-
чезновения здесь не только свобода рабочих, но и все граж-
данские свободы. Наше управляемое партией государство от-
носится ко всем своим гражданам как к потенциальным дис-
сидентам. Вот почему любые попытки граждан защищать
гражданские свободы снизу не могут не быть опасными —
ведь за это власти заставят их жестоко расплачиваться...»
«Немало британских социалистов готовы утверждать,
что и в Великобритании гражданские свободы находятся иод
угрозой. При этом они будут ссылаться на такие прецеденты,
как обращение с женщинами из Гринэм Коммон пли с черно-
кожими, страдающими от постоянных полицейских пресле-
дований, подвергающимися опасности быть привлеченными
к суду и оказаться в тюрьме...»
Ева резко отреагировала на мои слова. «Все это говорит
о совершенном непонимании нашей ситуации. Прости меня
за это упрощение, но насколько мне самой известно о поло-
жении в твоей стране, ни британским рабочим, ни гражданам
вообще до сих пор не было отказано в пользовании миниму-
мом основных гражданских свобод — таких, например, как
право самим издавать литературу. Нам таких основных сво-
бод не дано. И в этом — решающее различие между нашей
и вашей частями Европы!»
«Поэтому-то, — добавил Петр, — мы и отрицаем старую
формулировку, которую порой по-прежнему слышим из уст
наших западноевропейских гостей, видящих единственное раз-
личие между капитализмом и социализмом в том, что первый
предполагает эксплуатацию человека человеком, а второй —
совсем наоборот. Так вот, я боюсь, это ложная формулировка.
В нашей половине Европы все качественно хуже, чем у вас».
«Означает ли это, что вы не согласны с той точкой зрения
(обычно ее ассоциируют с работами таких авторов, как Эд-
вард Томпсон), что политическая конвергенция двух частей
Европы вызвана холодной войной?»
327
«Я готова поспорить с Томпсоном, — сказала Ева. — Я
уважаю его мужественные попытки привлечь внимание об-
щественности к проблемам разделенной Европы, зажатой
меж двумя сверхдержавами. А его старомодное виговское
свободолюбие кажется мне очень привлекательным. Но я
просто не могу согласиться с тем, что главной причиной
уничтожения гражданских свобод в обеих частях Европы яв-
ляется холодная война».
«В последней версии своих размышлений, — продолжил
я, — Томпсон утверждает, что постоянное военное соперни-
чество двух сверхдержав — холодная война — оказывает па-
губное влияние и на повседневную жизнедеятельность таких
„миролюбивых государств", как Великобритания, прививая
им менталитет „чрезвычайного положения". По его словам,
современная государственная власть вдохновляется „гипоте-
зой наличия постоянного врага". Он говорит, что данная ги-
потеза прибавляет полномочий государствам в обеих частях
Европы, подобно тому как средневековой церкви придавала
полномочия вера в существование сатаны Он уверен в том,
что подобная порочная динамика в равной мере присуща
и той, и другой стороне. Точно так же, как борцы с самым раз-
ным прошлым, начав вести спортивную жизнь, наращивают
одинаковую мышечную массу и приобретают одинаковое вы-
ражение лица, так и эти две изначально совершенно различ-
ные системы начинают походить друг на друга. Вследствие
этого, утверждает он, граждане в обеих частях Европы стано-
вятся заложниками собственных служб безопасности —
а службы эти неподконтрольны им и потому жесточайшим
образом наказывают за любое покушение на их власть...»
«Это слишком простая картина, — возразила Ева, — На
деле, она только вводит в заблуждение Рассматривая такие
сверхдержавы, как Россия и Америка, в качестве одинако-
вых, Томпсон упускает из виду специфику тоталитарных си-
стем. Всякий живущий в нашей части Европы знает, что для
нас холодная война — не единственный и не главный источ-
ник порабощения. Прежде всего, позволь тебе напомнить
о том, что сталинистский тоталитаризм, тень которого все
328
li -------------------------
еше реет над нами, зародился еще до холодной войны. Мало
того — он явился одной из ее главных причин. И не следует
забывать, что народам Центральной Европы тоталитаризм
был навязан сорок лет назад вооруженными силами Совет-
ского Союза, и сделано это было с одобрения западных дер-
жав, в частности Соединенных Штатов и Великобритании.
Участь миллионов людей была предрешена в Ялте тремя
старцами: кровавым деспотом, безнадежно больным и плохо
информированным государственным деятелем и реальным
политиком распадающейся империи. Стабильность нашей си-
стемы все еще зиждется на готовности Советского Союза —
он ее не раз уже продемонстрировал — сохранять единство си-
стемы посредством военной силы.
Наблюдение Томпсона, согласно которому наши две си-
стемы становятся похожи одна на другую, тоже ошибочно.
Конечно, я не хочу недооценивать того факта, что и в твоей
стране, да и повсеместно в Западной Европе свобода нахо-
дится в серьезной опасности, — поэтому-то я и не в восторге
от ваших политических систем... Главный же вопрос вот
в чем. все происходящее в нашей части Европы является во-
просом жизни и смерти для европейской демократической
культуры в целом. Я не разделяю ностальгического отноше-
ния Милана Кундеры к Центральной Европе. Вместе с тем,
я, как и большинство моих друзей, полностью согласна
с ним в том, что ныне наша часть Европы переживает тяже-
лые времена, что ее духовная идентичность медленно уду-
шается».
«Те из британских социалистов, кто знаком с вашей ситу-
ацией, часто говорят, что со времени смерти Сталина жизнь
в Центральной Европе улучшилась. Разве это не так?»
«Конечно, с тех пор кое-что изменилось, — продолжила
Ева. — Ведь в те времена никто, даже люди с партбилетами
в карманах, не были застрахованы от того, что и они не ока-
жутся жертвами безумной и жестокой тактики партии.
Но с 1968 года насилие, как я уже говорила, приобрело более
экономический характер, манипулирование людьми стало
более подспудным и „цивилизованным". В частности, поэто-
329
му оно стало незаметным для глаз людей, живущих на Запа-
де, ослепленных к тому же нашей новой телезвездой — това-
рищем Горбачевым. И все же, несмотря па перемены, наш ре-
жим остается тоталитарным. Эти режимы постоянно моби-
лизуются на оказание сопротивления процессу формирова-
ния гражданского общества, которое было бы независимым
от политического строя, находящегося под полным контро-
лем партии».
«Тоталитарное государство вступило в новую фазу, — до-
бавил Петр. — Власть уже не столь безумна, в ней больше
расчета и изощренности — и, пожалуй, с такой властью труд-
нее справиться. Партия уже не требует от населения фана-
тичной преданности».
«Она уже не хочет разрывать людей на кусочки, чтобы за-
тем создавать из этих кусочков совсем другие существа, как
писал Оруэлл в„1984“?»
«Вот именно. Наши режимы стали более осторожными.
Теперь они призывают к умеренности, респектабельности,
самоцепзуре граждан, к смягчению их нравственных требова-
ний друг к другу. Один из наиболее талантливых молодых
польских писателей, Чеслав Белецкий, заметил, что для того
чтобы быть истинно советским человеком, не обязательно ве-
рить в советские принципы. Очень верно сказано. Но все это
не делает нашу жизнь радостней. Наши режимы пытаются
подорвать наш демократический дух и наши демократичес-
кие традиции. Они хотят, чтобы мы забыли о том, что суть
свободы состоит в наличии у тебя мужества противостоять
произволу. Они пытаются децивилизовать нас как нации, ду-
ховно сломить нас. Цель их состоит в том, чтобы, как сказал
Кундера, память народа сменилась забвеньем. Они хотят,
чтобы население наших стран соблюдало некоторые основ-
ные правила. Наши режимы стремятся заручиться нашим со-
гласием на то, чтобы как при сохранении, так и при падении
„социализма" власть партии в государстве осталась бы не-
зыблемой. Чтобы всегда оставалась лишь одна правящая пар-
тия, обладающая монополией на все, включая истину и па-
мять. Они хотят заставить нас делить весь мир на друзей
330
и врагов партии и признать, соответственно, что согласие
с партийной политикой должно вознаграждаться, а несогла-
сие наказываться. Наконец, они хотят заставить нас при-
знать, что партия нуждается уже не в полной преданности
собственных граждан, а лишь в пассивном, ритуализирован-
ном одобрении ими „социалистического" диктата».
Данное Евой и Петром описание позднего социализма
ставит под сомнение истинность не только томпсоновской
теории и классовых дефиниций социализма — вроде тех, что
дает троцкизм. Я попытался объяснить, что это описание оп-
ровергает также и другой распространенный в среде британ-
ских социалистов взгляд, согласно которому центрально-
европейские системы преодолели «анархию» и иррациональ-
ность капиталистической рыночной экономики, почему
и следует считать их появление прогрессом, — ведь они,
по крайней мере, планируют производство и распределение
основных необходимых предметов потребления.
«Вера в то, что централизованное государственное плани-
рование обладает решающими преимуществами перед капи-
талистическим рынком (так как гарантирует всем право на
работу, уберегает стариков от голодной смерти, предлагает
дешевые и эффективные средства транспорта и т. д.), тради-
ционна для британского социализма...»
Петр прервал меня. «Я не вполне понимаю. Хочешь ли ты
сказать, что вера в централизованное государственное плани-
рование — это еще одна причина сочувственного отношения
британских социалистов к нашим режимам?»
«Ну да. Из-за этого они не замечают описанной тобой дей-
ствительности. Такое же отношение было у них к сталинской
России лет сорок-пятьдесят назад. В то время, например в 30-е
годы, многие социалисты уже признали широко известный те-
зис Дж.Д.Х. Коула, изложенный им в „Принципах экономиче-
ского планирования", — ориентироваться на опыт России, как
единственной страны, пытающейся воплотить в жизнь всесто-
ронний общенациональный план, — это... естественно».
Я продолжал объяснять им, каким образом мысль о том,
что социалисты должны учиться на позитивном опыте во-
331
площения советской модели всестороннего государственного
планирования, была подхлестнута инициативами послевоен-
ных лейбористских правительств в вопросах государственно-
го вмешательства в экономику, выборочной национализации
и введения общественных служб, таких как национальная
служба здравоохранения. «В первые послевоенные годы ма-
ло кто из британских социалистов не согласился бы со знаме-
нитым замечанием премьер-министра Эттли: „В вопросах
планирования мы согласны с Советской Россией". Социали-
стам очень понравился выдвинутый в 1947 году пятилетний
план Тито. Лишь немногие готовы были оспорить искреннее
утверждение Э.Х. Карра о том, что „все мы теперь планови-
ки", как и о том, что вера в эффективность государственного
планирования „в основном сформировалась вследствие осо-
знаваемого или не осознаваемого нами влияния Советского
Союза и его достижений"».
«Поразительно, — сказал Петр, — как живуч этот старый
лозунг „социализм есть планирование"...»
«Поймите, первые послевоенные годы многим все еще
представляются „золотым веком" британского социализма.
В обстановке увлечения сторонников Тэтчер приватизацией
и „свободным рынком" многие социалисты все еще были
склонны отождествлять социализм с централизованным го-
сударственным планированием — несмотря на предостереже-
ния Робина Мюррея, Алека Ноува, Хилари Уэйнрайт и дру-
гих, что вся история социализма, рынков и планирования
нуждается в глубоком переосмыслении».
Мои друзья заинтересовались упомянутым мной иссле-
дованием, и позже я послал им экземпляр книги Ноува
«Правдоподобный социализм». Но они все еще не верили мо-
им словам о том, как сильна идея планирования в ментали-
тете многих западных социалистов.
Ева указала на тревожащую ее парадоксальность этой,
как она выразилась, фетишизации планирования. «Мне ин-
тересным представляется здесь то, что в 19 — начале 20 вв.
социалисты, как правило, осуждали „анархию" и бесчеловеч-
ность капиталистического рынка. Они стремились к некоему
332
гармоничному и честному социалистическому обществу, ос-
нованному на рациональном планировании. Сегодня, по про-
шествии семидесяти лет советского социализма, нам ясно,
что данное утверждение следует поставить с головы на ноги.
Венгерские экономисты, такие как Корнай и Лиска, убеди-
тельно доказали это. Централизованное государственное
планирование порождает анархию, дефицит, дегуманизацию.
В то же время, условно говоря, привнесение в нашу часть ми-
ра рыночных механизмов будет способствовать как рациона-
лизации, так и гуманизации нашей экономики; оно поможет
ослабить власть тоталитарного государства, а также увели-
чит свободу выбора как для производителей, так и для потре-
бителей. Я бы сравнила наши системы „государственного
планирования'* с той мифической империей, властитель ко-
торой, пожелав создать абсолютно точную карту империи,
заставляет все ее население посвятить себя картографии, по-
вергая тем самым жизнь империи в хаос и разруху».
«Если эта попытка подчинить производство, потребле-
ние, да и всю вашу жизнь организованному партией центра-
лизованному государственному планированию привела
к столь катастрофическим последствиям, то какие альтерна-
тивы предлагаете вы?»
«Исходя из опыта Центральной Европы, — сказала Ева, —
я бы отвергла всяческие разговоры о централизованном госу-
дарственном планировании, как имеющие чисто идеологиче-
ское значение. Это рецепт, подходящий для тоталитаризма.
Но моему мнению, следует четко различать полную национа-
лизацию собственности — легализацию тотального государ-
ственного контроля над собственностью, получающей вслед-
ствие этого статус „общественной", — и социализацию отно-
шений собственности...»
«Но разве это не одно и то же? Разве не говорили евро-
пейские социалисты о „социализации" средств производства
через установление над ними государственного контроля?»
«Я говорю совсем о другом. Под социализацией понима-
ется процесс снижения уровня политического контроля над
собственностью на средства производства. Это такой про-
333
цесс, в ходе которого различные группы гражданского обще-
ства устанавливают прямой контроль над тем, как и что они
производят, как обменивают и потребляют свой продукт. Ко-
нечно, нельзя осуществить подобное без централизованного
в той или иной степени государственного планирования
и контроля над макроэкономическими решениями. Но дан-
ная стратегия социализации производства и потребления
признает необходимость ограничения функций государст-
венной власти путем создания множества производственных
единиц. Это с неизбежностью влечет за собой то, что Маркс
называл товарным производством и товарообменом, а следо-
вательно, предполагает определенную опору на рыночные
механизмы. Рыночные механизмы — вопреки Марксу — не
являются чем-то чисто „буржуазным". Я убеждена, что идея
уничтожения рынка путем всеохватывающей национализа-
ции, хотя ее все еще продолжают ассоциировать с социализ-
мом, должна быть полностью отвергнута. Это, как мы убеди-
лись на собственном опыте, сущий кошмар. По моему мне-
нию, истинным шагом в направлении социализма может
быть только социализация производства».
«Но станет ли тогда социализм чем-то принципиально
иным, чем серая, отравленная, удушающая реальность режи-
мов типа польского и чехословацкого?»
«Да. Я не согласна с теми, кто — как, например, русский
писатель Александр Зиновьев — утверждает, что не может
быть никакого другого социализма, кроме такого, как совет-
ский».
«Готовы ли вы опровергнуть и тот (условно ассоциируе-
мый на Западе с социал-демократией) взгляд, что социализм
представляет собой сочетание бюрократического государст-
венного планирования, выборочной национализации и ча-
стичного контроля над рынком?»
«Я не могу говорить за Западную Европу. Но в нашей ча-
сти мира данный взгляд не имеет смысла. Существовавшей
в начале 20 века альтернативы между коммунистическим
п социал-демократическим реформизмом более не существу-
ет. Для меня же социализм — это проект, рассчитанный на
334
долгие годы. Он означает попытку восстановить (снизу), —
а не уничтожить, как предлагал Маркс, — и сохранять разде-
ление на государство и гражданское общество. Еще он озна-
чает для меня попытку сделать государство подотчетным
плюралистическому гражданскому обществу посредством
социальных инициатив, нацеленных на расширение граж-
данских свобод. Социализм предполагает предоставление
i-ражданам возможности свободно публиковаться, публично
собираться, самим создавать собственную культуру. Социа-
лизм означает предоставление рабочим и потребителям
возможности самим определять ритм, объемы и направлен-
ность производства. При таком понимании социализм стано-
вится синонимом истинно демократического гражданского
общества, гарантом и руководителем которого явится подот-
четная государственная власть, обладающая четко опреде-
ленными и ограниченными функциями...»
Было уже далеко за полночь. За столом стали раздавать-
ся сдержанные позевывания Назавтра мне надо было воз-
вращаться домой. Стул начал впиваться мне в спину и в но-
ги. Но я не мог не позволить себе заключительного замеча-
ния о том, каким представлялось мне общее значение изло-
женного Евой и Петром нового подхода к социализму.
«То, что вы говорили здесь о социализме как о процессе
демократизации гражданского общества и защиты его с по-
мощью подотчетной государственной власти, поразительно
близко к тому, о чем пишут некоторые авторы в Великобри-
тании. У вас не должно остаться впечатления, будто запад-
ные социалисты совершенно глухи к вашему положению.
Как я говорил с самого начала, некоторые социалисты в Бри-
тании активно поддерживают вашу деятельность. Кроме то-
го, за последнее время в развитии событий наметилось нечто
обнадеживающее. Уверен, вас тоже вдохновляет та гибкость
и новые возможности публичного диалога, которые откры-
лись с появлением во главе Советского Союза Горбачева.
На Западе тоже появились признаки нового социалистичес-
кого мышления, аналогичного вашему. Это явствует, напри-
мер, из принятой британской лейбористской партией „Хар-
335
тии отношений между Востоком и Западом". В последние го-
ды сходный образ мысли демонстрировали некоторые нахо-
дящиеся под контролем лейбористов органы власти, по-
рвавшие с этатистскими традициями послевоенной социал-
демократии. Они попытались подойти к местной власти —
точнее, к тому, что от нее осталось, — не как к самоцели,
а как к такому средству, которым следует пользоваться в со-
юзе с социальными группами и движениями, что позволило
бы добиться преобразований в гражданском обществе. Эти
новые политические инициативы весьма близки к вашим
взглядам».
Меня поразило то, что мои друзья очень резко отреагиро-
вали на сказанное мною. Я-то пытался придать моим наблю-
дениям примиренческую направленность и не ожидал, что на-
ша оживленная беседа закончится па такой минорной ноте.
Ева с трудом сдерживала раздражение. «Несомненно, ра-
дикально новый подход к пониманию социализма есть насто-
ятельная потребность времени В этом отношении параллели
с нашими идеями вызывают оптимизм. Думаю, мы еще мно-
гого не знаем о том, что происходит у вас. Но... как бы это ска-
зать? Я с большим подозрением отношусь ко всем этим лег-
ковесным договоренностям и разговорам о слиянии между
социалистами и демократами в обеих частях Европы. Все
сказанное тобой о британском социализме показывает нам,
что разделение на „Восток" и „Запад" носит не только геогра-
фический, политический и военный характер. Это еще и не-
сходство образа мыслей.
В этом отношении показательно твое упоминание о Гор-
бачеве. Мне кажется, многие люди на Западе хотят видеть
в Горбачеве некоего русского Кеннеди. Это нереалистичное
ожидание — оно нас разочаровывает. Ведь мы имеем дело
с московской версией Пражской весны 1968 года. Понятное
дело, мы озадачены, спрашиваем себя, что все это может оз-
начать для нас. Являемся ли мы свидетелями зарождения
в Советском Союзе гражданского общества? Не является ли
перестройка потемкинской деревней, изощренным набором
контрреформ, цель которых — нейтрализовать внутреннюю
336
оппозицию, сделать тоталитарную систему более эффектив-
ной, снабдить ее демократическим фасадом? Пока еще рано
судить.
Мы вовсе не убеждены в том, что тоталитарная система
неспособна к самореформированию. Но, честно говоря, боль-
шинство из нас ничего хорошего от нее не ожидают. Не соби-
раемся мы также сидеть и, сложа руки, дожидаться перемен,
как если бы наше право на гражданство и самоопределение
нуждалось в санкции Кремля. Мы очень осторожны — этому
научил нас собственный политический опыт Подумать толь-
ко — на выборах в высшие эшелоны партии баллотируется
более одного кандидата! Выпуск высококачественной про-
дукции — что за революционное начинание! Открытость —
как долго продлится она на этот раз? Посмотрим.
Не думаю, что ты или твои друзья поймут нашу осторож-
ность и наш крайний скептицизм в данных вопросах. Многие
западные социалисты то ли не хотят знать о том, в какой мы
находимся ситуации, то ли просто не способны взглянуть на
нее нашими глазами. Им попросту не понять, что значит
жить при тоталитарном „социализме", причиняющем людям
такие страдания. Что за несчастье! Слепота и глухота твоих
друзей — основное препятствие для начала диалога между
демократами и социалистами в обеих частях Европы. Мы
разделены стеной молчаливого непонимания. А это порожда-
ет взаимную подозрительность. В результате, мы говорим
друг с другом как чужие...»
«Как чужие » Такие слова всегда неприятно слышать от
друзей. Они не перестают эхом отдаваться во мне. Они звуча-
ли в моих ушах все время, пока мы складывали стулья и по-
кидали наше подвальное убежище. И позже, в постели, они
не оставляли меня, гоня прочь сон Они и по сей день звучат
во мне.
Глава 7
Демократия, идеология, релятивизм
Анархия — это не наихудшее, а наименьшее
из того, чего приходится опасаться демократичес-
ким странам.
Алексис де Токвиль
Гражданское общество и идеология
В наше время понятие идеологии переживает настоящее
возрождение. Общим местом в публичных дебатах стали
ссылки на капиталистическую, социалистическую, патриар-
хальную, националистическую, индустриальную «идеоло-
гию». К сожалению, возросшая популярность данного терми-
на не привела к уточнению его значения. Пока еще мало кто
всерьез задумывается о происхождении этого понятия, о его
развитии и возможных изъянах, а также о путанице, связан-
ной с его применением. Полагается, что из-за частого упо-
требления отпадает необходимость в дальнейшем обоснова-
нии самого термина. Однако по ряду причин такое отноше-
ние к понятию идеологии представляется открытым для кри-
тики. Вместе с тем, очевидно, что возрождение термина «иде-
ология» привело к усилению его многозначности, так что
только серьезный теоретический анализ способен прояснить
присущие ему смыслы и исключить (потенциальную) пута-
ницу в них. Но есть и другие, не столь очевидные, но более
существенные, причины для более пристального анализа
данного термина. Между теорией идеологии и темами граж-
данского общества и государства существует определенное
338
демократия, иоеолигия, релятивизм----------
родство. Это родство обусловлено не только тем, что понятие
идеологии появилось в конце 18 века в ситуации теоретичес-
кого разграничения гражданского общества и государства,
но и тем, что теория идеологии поставила некоторые осново-
полагающие философские проблемы (проблемы языка, на-
уки, релятивизма и социально-политических последствий су-
ществования идеологии), разрешение которых сыграло бы
ключевую роль в предпринимаемой мною попытке «демокра-
тизировать» идею социализма, поставив ее в контекст старой
традиции различения государства и гражданского общества.
Впервые о наличии тесной связи между гражданским об-
ществом и государством как двумя субъектами идеологии за-
говорил Маркс. Он первым перенял понятие идеологии у его
создателей — идеологов (ideologues) 18 века, например де Тра-
си — и заставил его служить такой цели, как разоблачение
притязаний на власть со стороны буржуазии. В результате те-
орию идеологии перестали в целом отождествлять со стремле-
нием идеологов разрушить традиционные предрассудки и при-
вилегии и привить населению — посредством государственной
политики, руководствующейся эмпирико-аналитическим зна-
нием законов человеческой души, выработанным по аналогии
с химическими и физическими знаниями, — цивизм, чувство
гражданственности1. Благодаря Марксу термин «идеология»
перестал отождествляться с интеллектуальным донкихотст-
вом любителей абстракций, esprit de systeme* и с наивной ве-
рой в способность человеческой природы к совершенствова-
нию (такой уничижительный смысл вкладывал в понятие иде-
ологии Бонапарт, осуждавший идеологов после неудавшегося
заговора Мале в декабре 1812 г.).
Маркс придал понятию идеологии совершенно иное зна-
чение: идеология есть коллективное выражение идей буржу-
азии, управляющей гражданским обществом и благодаря
этому контролирующей государство. Маркс признавал, что
в этом понимании не все идеи относятся к идеологии. Идео-
логия есть особый набор идей, который представляет собой
свод господствующих понятий, нацеленных на то, чтобы сде-
систематичпости (франц ). — Прим, перев.
339
лать невидимыми властные отношения гражданского обще-
ства и тем самым оградить их от публичной критики и соци-
ально-политической деятельности (правда, данная цель ни-
когда не может быть полностью осуществлена). Буржуазная
идеология служит сокрытию и «замораживанию» социаль-
ных градаций. Она действует как предпосылка лжекомпро-
мисса и единения потенциально конфликтных групп — глав-
ным образом, наемного труда и капитала. Как ни парадок-
сально, эту легитимирующую функцию она выполняет путем
придания господствующим частным интересам гражданско-
го общества вида всеобщности, что приводит к ложному
представлению о них как о неких абстрактных, общечелове-
ческих интересах. Доминирующие идеи, притязающие на
универсальность, всегда являются идеями господствующего
класса. Например, согласно Марксу, классовые отношения
гражданского общества преподносятся буржуазными идео-
логами в качестве олицетворения всеобщей справедливости
и свободы, как гарантии личности и прав человека. Между
тем, буржуазные теории всеобщей свободы и индивидуализ-
ма являются чистой воды идеологией, ибо за ними скрыва-
ются собственнические интересы гражданского общества.
Несмотря на «видимость» гарантирования им свободы инди-
вида, на деле гражданское общество гарантирует лишь свобо-
ду частнособственнических интересов для продолжения
борьбы за присвоение прибавочной стоимости, отнятой
у массы наемных рабочих.
За скучными и лицемерными разговорами о всеобщей
свободе стоит, по мнению Маркса, суровая реальность граж-
данского общества, порожденные этим обществом новые раз-
новидности «порабощения» и «бесчеловечности», основан-
ные на господстве частного капитала. Таково Марксово тол-
кование буржуазной идеологии, построенное на «генетичес-
ком методе критики»2. Вся иллюзорность представлений
о непредвзятости идеологий, об их всеобщем характере
вскрывается при выявлении их реального социального бази-
са. Идеологии обвиняются Марксом в том, что в них не полу-
чают должного отражения социальные условия производст-
340
ва их самих, вследствие чего они оказываются замкнутой си-
стемой идей, служащих оправданию эксплуатации, свойст-
венной гражданскому обществу.
Новые сомнения, новые проблемы
Очерченная выше классическая марксистская теория
идеологии, как кажется, имеет нечто общее с изложенной
в предыдущих главах теорией социалистического граждан-
ского общества. И та, и другая критически относятся к гос-
подству буржуазии над гражданским обществом, а значит
и к способности частного капитала определять результаты
государственной политики и управления и манипулировать
всем этим. Оба подхода выдвигают серьезные возражения
против универсалистских политических притязаний буржу-
азии, поскольку на практике эти притязания зачастую маски-
руют ее частные интересы и, как отмечали Маркс и Энгельс,
господствующие властные группы, как правило, изображают
собственные условия жизни в виде «вечных законов приро-
ды и разума»3. Эти точки соприкосновения двух упомянутых
теорий очевидны; есть, однако, и серьезные сомнения отно-
сительно их совместимости и, в частности, относительно вер-
ности Марксовой теории идеологии. За последние несколько
десятилетий эта теория заметно утратила кредит доверия.
Целый ряд авторов предприняли попытки развенчать ее
ошибочные исходные посылки (выдвинутые в 19 веке), дока-
зывая, что те, кто следует Марксову методу разоблачения
и уничтожения идеологических заблуждений, сами оказыва-
ются во власти заблуждений Эту аргументацию никак не на-
зовешь простой или непротиворечивой. И все же в ее составе
можно выделить три главные причины, вследствие которых
развернулась сама эта дискуссия вокруг идеологии и ее ра-
зоблачения. Поскольку же эти причины коренным образом
повлияли на философские предпосылки пересмотра теории
Демократии (осуществленного в данной книге), то каждая из
них заслуживает детального рассмотрения.
341
----------------------uiaea сеоъмая
Конец идеологии
Во-первых, не только в Европе, но повсеместно раздают-
ся утверждения о том, что идеологии 19 века были развенча-
ны событиями 20 столетия, следствием чего и явилась утрата
Марксовой критикой идеологии ее былого значения. Пожа-
луй, наиболее известная версия данного тезиса о «конце иде-
ологии» принадлежит Даниэлу Беллу. Он утверждает, что
такие катастрофические события, как московские судебные
процессы, трудовые лагеря и пакт Молотова-Риббентропа,
а также жестокое подавление венгерской революции подо-
рвали популярность марксизма и доверие к нему, равно как
и ко всем вообще хилиастическим надеждам и апокалиптиче-
ским способам мышления. Исчерпал себя и критический оп-
тимизм буржуазных идеологий эпохи модерна. Некогда со-
путствовавшие этим идеологиям универсализм, «гуманизм»,
дух интеллектуальных дискуссий в современной нам Запад-
ной Европе уступили место иным ценностям; эти ценности
отличаются умеренностью, ориентацией на консенсус и пол-
ным отсутствием утопизма Прежние идеологические дебаты
между «левыми» и «правыми» уже никого не вдохновляют.
Соответственно, утратил силу и сам план «разоблачения»
идеологии в Марксовом понимании — как выявления объек-
тивных интересов путем срывания с идей покрова величест-
венности. В наше время уже не существует пропасти между
реальностью и требованиями, выдвигаемыми в ее защиту.
И реальность, и оправдывающие ее идеи равным образом ос-
нованы на консенсусе, даже носят цинический характер. «За-
падному миру, — заключает Белл, — удалось ныне в общем
и целом достичь консенсуса (среди интеллектуалов) по по-
литическим вопросам: речь идет о таких вопросах, как госу-
дарство всеобщего благоденствия, желательность децентра-
лизованной власти, система смешанной экономики и поли-
тического плюрализма»'1.
Угасание дискурса об идеологии и возникновение ци-
нической псевдонравственной реальности также является
важной темой в рамках дебатов о том, исчерпал ли себя зало-
342
думикршпия, ииышят, релятивизм
женный в марксизме демократический потенциал примени-
тельно к поздним социалистическим режимам Центральной
и Восточной Европы. Многие авторы (в числе наиболее изве-
стных из нихэ — Вацлав Гавел) подчеркивают, что официаль-
ный язык марксизма выродился в пустой, хотя и очень важ-
ный с политической точки зрения, ритуал, рутинно соверша-
емый государством под руководством партии. Благодаря не-
коему извращенному идеализму, идеология становится суб-
станцией политической жизни: в данном случае идеология
и есть реальность. На деле же официальная идеология явля-
ется псевдоидеологией, ибо, предлагая тем, кто ей следует,
один-едпнственный тип морали, она тем самым заставляет
их распрощаться с моралью как таковой. Она подталкивает
их к тривиалпзации самих себя, обеспечивая этим их согла-
сие со статус-кво: в отношении последнего они начинают вы-
ступать и как жертвы, и, одновременно, как соучастники,
подчиняющиеся «диктату пустой фразы». Главная функция,
выполняемая лозунгами псевдоидеологии («пролетарский
интернационализм» и пр.), состоит в том, чтобы заглушать
любые публичные дискуссии, ведущиеся независимо от уп-
равляемого партией государства. Этот псевдоидеологичес-
кий театр теней не рассчитан на то, чтобы кого-либо в чем-
либо убеждать. Он призван лишь служить напоминанием
всем участникам о том, что они находятся в политическом за-
точении. И в той степени, в какой подобной псевдоидсологии
удается подчинить себе всех и каждого, «отдельно взятые
люди действительно подтверждают систему, воплощают си-
стему, создают систему, сами являются системой»6. А по-
скольку не существует никаких независимых гражданских
противовесов государственной власти, ничто не может поме-
шать официальной псевдоидеологии приобретать совершен-
но неестественные и лживые формы. Притворяясь, что она
никогда не притворяется, эта идеология становится одной
сплошной отговоркой, чистой ложью — она есть не что иное,
как сотканный из притворства полог, призванный скрыть ре-
альность и обеспечить всеобщее и полное подчинение этой
мешанине ложных притязаний.
343
Различные варианты утверждений о конце идеологии
проникли также и в западноевропейскую социалистическую
традицию. Утверждалось, что понятие идеологии становится
все менее релевантным для анализа позднекапиталистичес-
ких систем. И теория идеологии, и само это явление, и прису-
щий ему радикализм — все ныне принесено в жертву разви-
вающимся формам манипуляторского бюрократического
контроля. Заявлялось, что идеология strictu sensu* есть раз-
новидность оправдательного дискурса, потребность в кото-
ром возникает всякий раз, когда господствующему классу
становится трудно сохранять свое главенствующее поло-
жение в данных социальных условиях; тогда-то и прибега-
ют к помощи оправдательной аргументации — такой, как
возникшие в эпоху модерна буржуазные идеологии инди-
видуализма и свободы. Данные классические идеологии
поддерживали «утопические» тенденции. Они были при-
званы «обосновать и подготовить публичные проекты со-
циального переустройства»7. В условиях же позднего капи-
тализма ситуация, согласно Адорно, усугубляется. Старые
буржуазные идеологии, появившиеся в условиях острого
социально-политического конфликта, вытесняются форма-
ми ложного сознания, спускаемыми сверху культурной ин-
дустрией. Такое внедряемое сознание не подлежит имма-
нентной критике; ему чужда трансцендентность, самокри-
тика. Культурная индустрия порождает тотальный кон-
формизм. Она успешно внедряет цинический лозунг:
«Стань тем, кем ты являешься на деле». Вследствие этого
происходит слияние реальности и сознания. Позднебуржу-
азная идеология — это уже не причудливое покрывало, ма-
скирующее суровую действительность, а само «устрашаю-
щее лицо мира»8.
Впоследствии этот тезис получил существенное развитие
у Хабермаса9. В условиях позднего капитализма, поясняет
Хабермас, официальные оправдания власти «менее идеоло-
гичны», чем классические буржуазные дискурсы Прежние
буржуазные идеологии (идеологии формального права, ры-
* в строгом смысле слова (лат ). Прим перев
344
демократия, идеология, релятивизм---------
ночной конкуренции и свободы публичной сферы) изобра-
жали гражданские общества и государства эпохи модерна как
совокупный результат сознательного выбора, осуществляе-
мого свободными и равными индивидами; следовательно,
индивиды изображались свободными от деспотической вла-
сти. Критику прошлого буржуазные идеологи обычно прово-
дили на основании своих собственных притязаний на науч-
ность и всеобщность. Тем самым они существенно ослабили
легитимность метафизических систем, мифов и традиций
эпохи, предшествующей модерну. Кроме того, они чрезвы-
чайно усилили власть буржуазии над гражданским общест-
вом и государством. Представляя собственные частные инте-
ресы как всеобщие или pro bono publico*, буржуазия пыта-
лась замаскировать факт своего правления.
Как отмечает Хабермас, попытке буржуазии скрыть свою
руководящую роль постоянно препятствовало то обстоятель-
ство, что ее идеологии демонстрировали «явное противоре-
чие между идеей и реальностью»Данное противоречие
придавало буржуазным идеологиям ту «утопичность», «ил-
люзорность», которые и позволяли им играть роль источни-
ка исполнения желаний и заменителя истинного удовлетво-
рения для тех, кто властью не обладал (так говорил Маркс
о христианстве в полемике с Фейербахом). Идеологии эпохи
модерна были не просто «ложным сознанием» (Энгельс) Их
«можно определить не только как необходимое социальное
сознание, сознание совершенно ложное... [Они] демонстри-
руют и момент истины, некий утопический импульс, выходя-
щий за пределы настоящего и подвергающий сомнению само
его обоснование»". Этот утопический импульс обусловил
также внутреннюю противоречивость буржуазных идеоло-
гий, а значит и то, что они стали объектом публичных дискус-
сий. Буржуазные идеологии навлекали на себя радикальную
критику со стороны идеологий, подобных марксистской, ад-
ресованных не обладающим властью жертвам гражданского
общества. Критика идеологий возникла одновременно с иде-
ологиями.
* направленные па благо общества (лат.) При», перев.
345
1лава сеоъмая
Такая нестабильность раннебуржуазных идеологий кон-
трастирует с устойчивостью господствующих идей позднека-
питалистических систем. Согласно Хабермасу, «прозрачная
идеология заднего плана, идолизирующая и фетишизирую-
щая науку»12, выводит классические идеологии из сферы об-
щественного сознания. Ведь в отличие от классических идео-
логий, занимавшихся разработкой этической аргументации,
подробными описаниями «благой жизни», новейшие оправ-
дания власти говорят только о научных фактах и об импера-
тивах, выдвигаемых техникой и обществом. При капитализ-
ме эпохи государства всеобщего благоденствия научный по-
иск и развитие науки становятся чем-то большим, чем просто
главная производительная сила. Научное исследование игра-
ет здесь роль также и глубинной «идеологии заднего плана»,
которая узаконивает регулирование гражданского общества
посредством государственной власти и устраняет публичное
обсуждение как таковое. Этому технократическому созна-
нию труднее противостоять, оно чревато более отдаленными
последствиями и (с точки зрения демократической тради-
ции) является политически опасным Оно уничтожает фун-
даментальное различие между коммуникацией говорящих
и действующих субъектов и целенаправленным, рациональ-
ным манипулированием этими субъектами. Распространяя
технический контроль с природной на социальную сферу,
технократическое сознание ставит цель универсализации
возможностей такого контроля. Тем самым оно не только оп-
равдывает частные интересы господствующего социально-
политического класса (как это делали и классические идео-
логии), но и подрывает саму способность людей организо-
ваться в общество, способность их выбирать политические
нормы Технократическое сознание — это хитрый и цинич-
ный враг демократии Оно лишено утопизма. Оно нс прини-
мает во внимание те цели, к которым способны стремиться
отдельные личности, группы и целые общественные систе-
мы. А так как технократическое сознание враждебно норма-
тивным соображениям, оно отмежевывается от теоретичес-
ких и практических стратегий имманентной критики идеоло-
346
гии, объявляя их устаревшими. Оправдание демократии, за-
ключает Хабермас, должно заключаться в возврате к онтоло-
гическому подходу, который основан на исследовании всеоб-
щих постулатов получающего публичное выражение норма-
тивного дискурса13.
Наука и идеология
Хотя нам есть что возразить против данной разновидно-
сти критики классической Марксовой теории идеологии, об-
ратимся, в первую очередь, к рассмотрению другого типа
критики, объектом которой является отрицание Марксом
идеологического содержания естественных наук По мнению
многих представителей этого направления, у Маркса отсут-
ствует правильное теоретическое разграничение между тео-
рией идеологии и теорией позитивных естественных наук.
Утверждение Маркса о том, что «материальное преобразова-
ние экономических условий производства... может быть оп-
ределено с естественнонаучной точностью»1’, ошибочно изо-
бражает идеологию как теорию, которая исходит из тех же
посылок, что и естественные науки 19 века, пользуется свой-
ственными им эмпирико-аналитическими методами и пре-
следует те же основные цели, что и данные науки”. Маркс со-
лидаризировался с позитивистским допущением Конта, со-
гласно которому абсолютное знание современного ему
гражданского общества и государства можно получить,
применяя правила наблюдения, придерживаясь концепту-
альной и методологической точности. Маркс считал, что по-
добное универсальное знание можно будет использовать
для построения расчетов будущего, прогнозирования и осу-
ществления контроля над реальностью. Критика идеологии
становится в этом контексте разновидностью технического
знания.
Утверждается, что из подобного позитивистского само-
понимания критики идеологии вытекает ряд негативных для
нее последствий. Противопоставляя привносимые идеологи-
347
ей искажения точным естественнонаучным знаниям, теория
Маркса косвенным образом вторит сложившемуся в викто-
рианскую эпоху оптимистичному буржуазному пониманию
научно-технического прогресса, уже успевшему стать объек-
том массированной критики. Маркс полагает, что ни естест-
вознание, ни совокупность процессов развития технологий
не имеют и не могут иметь ничего общего с идеологией16.
Крен Марксовой теории в сторону позитивизма усиливается
также и вследствие свойственных ей упрощенных представ-
лений об определенных формах жизни (либо высокомерного
игнорирования этих форм) — речь идет о старых крестьян-
ских традициях, патриархальных укладах и дисциплинарных
институтах, — не отвечающих ее общетеоретическим уста-
новкам относительно динамики гражданского общества и го-
сударства. Именно уверенность в том, что она является «на-
укой», определила недооценку теорией идеологии демокра-
тического — или недемократического — потенциала сфер
гражданской и политической жизни, равно как и той борьбы,
которая происходит за пределами системы товарного произ-
водства и обмена (см. главу 2).
Пожалуй, наиболее серьезным возражением в адрес
скрытого позитивизма Марксовой теории идеологии являет-
ся утверждение, что эта теория становится жертвой той ха-
рактерной для сциентизма иллюзии, будто она сама по себе
и есть истинное знание, пригодное для практического приме-
нения. Утверждение Маркса о том, что теория идеологии да-
ет возможность научного осознания законов движения «дей-
ствительности», заставило многих (в том числе Баумана1’)
заподозрить, что с самого начала теория идеологии была
лишь союзником манипулирующей людьми власти. Нод ви-
дом борьбы просвещенного научного разума против стойких
предрассудков, борьбы истинных интересов с ложными она
не уничтожала, а сохраняла притязания интеллектуалов на
власть и господство, столь явно выраженные в изначальных
представлениях о «цивилизующей» миссии идеологов. Од-
ним из подтверждений этому служит тот факт, что Маркс не
допускал мысли, будто и его собственная теория идеологии
348
может оказаться идеологией. Между тем, упрек tu quoque*
здесь определенно правомерен — даже если держаться в рам-
ках собственного дискурса Маркса. Если идеологическими
являются те из идей, которые, претендуя на всеобщность, да-
ют искаженную картину действительной природы граждан-
ского общества и государства и в этой картине находят оп-
равдание неравенству, царящему в распределении социаль-
ной власти, — то не следует ли считать (потенциально) идео-
логическими и идеи самого Маркса? И если следовать заме-
чанию Маркса относительно классической политэкономии,
согласно которому истинные идеи могут быть идеологизиро-
ваны в результате изменений классовой структуры граждан-
ского общества, то нельзя ли применить это утверждение
и к теории Маркса? У самого Маркса эти вопросы не ставят-
ся. Как отмечал Маннхейм, Марксовы положения об отноше-
нии между структурами мышления и условиями социально-
го существования применяются выборочно: их прилагают
исключительно к оппонентам марксизма и никогда не поль-
зуются ими при рассмотрении теоретических структур само-
го марксизма18. Теория Маркса претендует на статус верного
и полезного с политической точки зрения знания о государ-
стве и гражданском обществе эпохи модерна, рассматривае-
мых как некая всеобщность; при этом полагается, что в осно-
ве ее лежит единый, имеющий определяющее значение орга-
низационный принцип, — принцип изменения производи-
тельных сил и производственных отношений. Тем самым, ут-
верждают критики Маркса, наука «исторический материа-
лизм» вступает в противоречие с собственным заявлением
Маркса о том, что освобождение пролетариата является де-
лом рук самого пролетариата. Она демонстрирует тенден-
цию к превращению в инструмент пролетариата. «Реальные
исторические интересы» последнего оказываются извест-
ными заранее. Марксова теория выступает в роли той дуд-
ки, под которую, как предполагается, будет плясать данный
«опасный класс».
П ты тоже! (лат.) Прим, перев.
Проблема сшнификации
Третьей причиной того, что в последнее время классиче-
ская марксовская критика идеологии утратила кредит дове-
рия, явилось игнорирование ею вопросов, связанных с разго-
ворным языком и другими (невербальными) формами сиг-
нификации. Такого рода претензии следует предъявлять
с оговорками, ибо, как отмечал Маркус, Маркс признавал
большую социально-политическую роль языка и наследуе-
мой через язык культуры1’. Более того, неправильно было бы
полагать, как напоминал Грамши своим современникам20,
будто Маркс относился к идеологии как к простой видимо-
сти, как к некоему искусственному образованию, призванно-
му замаскировать реальность. Социальная действительность
представляется Марксу в виде взаимодействующих индиви-
дов, групп н классов, создающих посредством языка пред-
ставления, несводимые к простой оболочке лжи и заблужде-
ний. Данные идеологические представления суть искажен-
ные формы, в которых социальная деятельность является со-
знанию. Как таковые, они обладают для социальных акторов
материальной реальностью, и эта реальность (по крайней ме-
ре, в условиях разделенных на классы гражданского общест-
ва и государства) сама порождает видимости и обусловлива-
ет их появление.
Многие новейшие критики (большинство из которых ис-
пытали влияние альтюссеровского исследования идеоло-
гни)21 признают правомерность данного предостережения.
Вместе с тем, они доказывают, что классическая марксист-
ская теория идеологии базируется на неприемлемом разгра-
ничении идеологической формы, в которой является нам
«действительность», и собственно «действительности» как
некоей не искаженной процессом сигнификации «матери-
альной» деятельности. Следовательно, идеология понимает-
ся здесь как своего рода «ретроспективное» искажение дей-
ствительности как таковой (т. е. процессов материальной
жизнедеятельности гражданского общества), — действитель-
ности, выступающей в качестве некоей досимволической
350
Демократия, иоеология, релятивизм
точки зарождения идеологии. Данная подспудная реальность
не только действует «за спиной» идеологии. Она служит
к тому же той основой, которая противостоит ложным пред-
ставлениям идеологии и одновременно объясняет их.
В самых разных произведениях Маркса делаются попыт-
ки разгадать загадки идеологии путем отделения «верхнего
слоя», или «надстройки», идеологических представлений от
того подспудного «базиса», каковым является материальная
жизнедеятельность Характерный пример таких попыток —
использование Марксом (в третьей части «Теорий прибавоч-
ной стоимости») древнеримского мифа о Какусе для объяс-
нения материальных предпосылок идеологии. Подобно тому,
как Какус сокрыл факт воровства скота, перегнав коров
в свою пещеру, чтобы создать видимость, будто они всегда
там были, — точно так же и буржуазия, поясняет Маркс,
скрывает собственную паразитическую роль в происходя-
щем внутри гражданского общества процессе производства,
притворно (и, в отличие от Какуса, неосознанно) изображая
себя источником всяческого богатства, каковое, в действи-
тельности, производится трудом и потом рабочего класса22.
Разграничение материальной практики и ее идеологичес-
ких искажений в отчетливом виде проводится также и в «Ка-
питале». Например, некоторые «мнимые» категории буржу-
азной политэкономии (такие как «стоимость и цена труда»,
«заработная плата», «fictio juris* договоров», «товар») рас-
сматриваются Марксом как проистекающие из капиталисти-
ческих отношений производства Данные понятия, вопреки
тому, что полагает по этому поводу сама политэкономия,
не являются ни вечными, ни истинными. Они суть нечто ис-
торически специфичное, и функционируют они как катего-
рии-мистификации «феноменальных форм сущностных от-
ношений». Эти идеологические категории отображают слож-
ные отношения (или отношения между отношениями, типа:
заработная плата-депьги стоимость-товар) как нечто само-
очевидное, как свойства самих вещей. Согласно Марксу, эти
мистифицирующие категории (называемые им также иллю-
* юридическая фикция (лат ) Прим перев.
351
зиями, формами проявления, иероглификой, подобиями, от-
чужденными внешними проявлениями) следует тщательно
отличать от «действительных отношений», через отсылку
к которым их надлежит объяснять и критиковать; эти «дейст-
вительные отношения» он называет также внутренними свя-
зями, сущностями, истинной природой, реальными отноше-
ниями или скрытым, потаенным субстратом23.
Такая «генетическая» трактовка идеологии налицо
и в ранних работах Маркса (и Энгельса). Они проводят фун-
даментальное различие между «действительным миром»
и тем, каким этот мир представляют себе люди, а также тем,
что они о нем говорят24. Превращенные иллюзии буржуазной
эпохи характеризуются ими как сублимации «процесса мате-
риальной жизнедеятельности» — общественного характера
труда, частнособственнического характера присвоения его
продуктов и классовой борьбы: идеологи «ставят на голову
все эмпирические отношения»25. Так, например, верующие
обвиняются ими в непонимании того, что «человек создает
религию, религия же не создает человека»26. Маркс подчер-
кивает, что религия — это разновидность иллюзорного сча-
стья. Поэтому критика религиозной идеологии есть одно-
временно и требование уничтожения тех социальных усло-
вий, которые порождают потребность в иллюзиях: «...кри-
тика религии есть... критика той юдоли плача, священным
ореолом которой является религия»27.
Анализируя эту проблему, Маркс (и Энгельс) подчерки-
вают, что идеологии ие обладают собственной, независимой
логикой развития. Их рождение, становление, господство
и упадок всегда определяются логикой развития обществен-
ного процесса труда. Из этого следует, что власть идеологий
над умами и суждениями тех, кто не обладает властью, мо-
жет быть сломлена лишь путем революционного преобразо-
вания «реально существующего мира». Жизнь не определя-
ется сознанием; скорее, сознание определяется жизнью.
Эмансипация состоит не в том, чтобы думать и говорить ина-
че. Это «практический» акт, это вопрос упразднения налич-
ных материальных условий гражданского общества.
352
Данные формулировки вызвали ряд возражении. Марк-
систская теория идеологии, исходящая фактически из фун-
даментального разграничения материальной деятельности
и тех видимых форм, в которых она выступает, не учитывает
того, что вся социально-политическая жизнь включая си
лы и отношения производства в их объективных и субъек-
тивных аспектах — структурируется при помощи смысловых
кодов28. «Процессы материальной жизнедеятельности» граж-
данского общества состоят не в «голой» производственной
деятельности. Знаки (речевые, письменные пли визуальные)
обладают иной природой, нежели поступки, ибо сами по-
ступки всегда «насыщены» знаками. Иначе говоря, социаль-
но-политическая жизнь соизмерима с опосредованной сим-
волами деятельностью. Последняя не является каким-то
«уровнем» или «аспектом» гражданского общества и госу-
дарства Даже в процессе труда нет ничего специфически со-
циального пли политического — ничего такого, что брало бы
свое начало в некоей «архимедовой точке», находящейся вне
знаковой практики или «под» пей.
Непонимание Марксом этого существенного момента по-
влекло за собой, как утверждают его критики, ряд нежела-
тельных последствий. Теория идеологии нс в состоянии дать
убедительного объяснения тому, каким образом традиции
(будь то традиции в политическом мышлении, музыке пли
в отношениях полов) могут оказывать серьезное воздейст-
вие, выходя при этом далеко за рамки того места и времени,
где и когда они зародились. Не учитывает данная теория
и того (ключевого для нашего исследования) положения, что
для успеха демократическом политики необходимо периоди-
чески обновлять онрсдс юнпые традиции В этом смысле по-
казательна неспособность Маркса согласовать со своей кон-
цепцией собственное признание того факта, что определен
ные типы произведении искусства (например, греческое ис-
кусство и греческий эпос) являются «вечными» ценностя-
ми — по крайней мерс, для европейской цивилизации24
С проблемой понимания традиций связано и неадекват-
ное толкование Марксом соотношения между материальным
353
и духовным (geistig) производством (поэзией, музыкой),
а также того упомянутого им факта, что в гражданском обще-
стве «свободное духовное производство» может вступать
(и часто вступает) в конфликт с политикой, законом, рели-
гией, нравственностью и другими «идеологическими со-
ставными частями господствующего класса»3'1 И наконец,
Марксов тезис о возможности генетического объяснения
идеологии, — объяснения через ссылку на господствующие
силы и отношения производства, «лежащие в основе» види-
мых форм идеологии, — наводит на мысль о возможности
упразднения идеологии. Ликвидация товарного производ-
ства и обмена (а следовательно, и уничтожение гражданско-
го общества и государства) избавила бы мир от иллюзий.
Идеология отмерла бы сама собой. Формы мышления лю-
дей пришли бы в соответствие с «реальными материальны-
ми условиями» коммунистического общества. Процессы
енгнификацпи стали бы простыми инструментами комму-
никации свободных и равных субъектов. С точки зрения
критиков Маркса, эта коммунистическая мечта об уничто-
жении идеологии лучше всего может быть представлена как
тоталитарная греза — опасная фантазия о построении обще-
ства будущего, члены которого будут полностью прозрачны
друг для друга, и такие проблемы, как неузнавание, непони-
мание, пустая риторика и другие помехи в общении, будут
им попросту неведомы*.
* Ср. сатирическое обыгрывание этой фантазии Маркса в одной из известных
пьес Вацлава Гавела — «Меморандум» (Havel V. The Memorandum London
1967). Служащие учреждений должны овладеть новым, «строго научным» язы
ком Птидене, — который, как было официально заявлено, положит конец всем
недоразумениям, связанным с использованием естественного, ненаучного язы-
ка. Поставлена цель максимально увеличить точность в коммуникации посред-
ством максимального увеличения различий между словами, так чтобы ни одно
из слов невозможно было бы спутан, с другим; достигается лто путем приведе-
ния длины слова в соответствие с частотой его употребления (так. в слове «wom-
bat» получилось 319 букв). На деле же Птидене ставит в тупик любого, кто пы-
тается пользоваться этим языком, а это порождает административный паралич
и всяческие нелепости
354
Реконструкция понятия идеологии
Марксову теорию идеологии иногда критикуют за прису-
щие ей концептуальные неточности, неясности, а также за не-
завершенность31. Все это весьма важные недостатки. Но они
далеко не столь существенны, как три вышеупомянутых изъ-
яна его концепции, а именно: представления об исчезновении
классической буржуазной идеологии, позитивистские аспек-
ты его теории идеологии, а также редукционизм, демонстри-
руемый им при обозначении той или иной практики. Данные
изъяны заставляют усомниться в правомерности его подхода
в целом. Центральным здесь является вопрос о том, можно
ли правомерным образом использовать марксовское понятие
идеологии в рамках пересмотренной, более демократической
теории гражданского общества и государства. Я полагаю, что
можно. Вместе с тем, я намерен доказать, что сохранение по-
нятия идеологии возможно лишь при условии его коренной
реконструкции — разложения его на части с последующим
приданием ему новой формы; подобное преобразование поз-
волило бы реализовать заложенный в этом понятии демокра-
тический потенциал. Такая реконструкция, в свою очередь,
предполагает раздельное рассмотрение каждого из опровер-
жений изначального Марксова проекта критики идеологии.
Возвращение идеологии
Начнем с рассмотрения того утверждения, что с исчезно-
вением классической буржуазной идеологии Марксова кри-
тика идеологии утратила смысл. Подобного рода социологи-
ческие обобщения всегда опасны, поэтому их следует вос-
принимать с осторожностью. Вместе с тем, неоспоримым яв-
ляется тот факт, что с начала эпохи модерна основные типы
легитимации власти претерпели в Европе значительные из-
менения Наиболее заметны они в Центральной и Восточной
Европе, где официальным источником легитимности управ-
ляемого партией государства являются различные варианты
355
марксизма-ленинизма (и самый последний из них — «гла-
сность»), Эта смычка основных положений марксизма с тота-
литарным строем постепенно свела на нет популярность
марксизма и доверие к нему, подорвала все дотоле существо-
вавшие формы социалистического дискурса и заставила се-
рьезно усомниться в утопическом образе мышления как та-
ковом32. Очевидно и то, что доминирующий со времен боль-
шевистской революции «социалистический» дискурс приоб-
рел более «оборонительный», цинический и безликий харак-
тер. В ряде сфер (таких как естествознание) шло, правда,
не без сопротивления, ограничение жесткого идеологическо-
го контроля. А сама правящая псевдоидеология свелась к эк-
лектичному набору лозунгов, в которые уже никто не верил.
«Полная противоречий, государственная идеология сохраня-
ется в виде бесформенного смешения отовсюду понадерган-
ных изречений: жалких остатков марксистской фразеологии,
на первый взгляд неясных, но очень прозрачных намеков на-
ционалистического и расистского содержания, туманных гу-
манистических банальностей, откровенной лжи, бесполез-
ных трюизмов и бессмысленных нелепостей»33. Эта лоскут-
ная псевдоидеология есть не что иное как шумиха, поднима-
емая с целью воспрепятствовать формированию структури-
рованного гражданского общества и ежедневно напоминать
населению о силе властей предержащих.
Данные тенденции четко обозначились в условиях позд-
несоциалистических режимов Центральной и Восточной Ев-
ропы. Однако из этого не следует, что понятие идеологии ут-
ратило свою социологическую релевантность при анализе
существующих в них структур власти. Доктрина «гласности»
(акцентирующая внимание на таких понятиях, как обновле-
ние, эффективность, производство и демократия) свидетель-
ствует о том, что позднесоциалистическая псевдопдсология
в состоянии периодически самообновляться. Такой «омоло-
женный» идеологический дискурс способен порождать серьез-
ные трения в среде управленческого аппарата. Его могут при-
нять на вооружение и демократы — оппоненты контролируе-
мого партией государства (современные аналою критиков
356
UUCUJlUtUM, ---------------
классических буржуазных идеологий), целью которых являет-
ся разоблачение господствующей властно!! группы, внесение
смятения в се ряды, а также осуществление легитимных попы-
ток установить и расширить гражданские свободы.
Не следует игнорировать и факт «возврата идеологии»
в ряды оппонентов государства. Демократически настроен-
ных оппонентов тоталитаризма объединяет одна общая забо-
та: самоосвобождение гражданского общества от гнета кон-
тролируемого партией государства и установление, в конеч-
ном счете, определенного уровня политического плюрализма
(см. главы 4, 6). Как ни парадоксально, озабоченность тем,
чтобы создать широкое многообразие социально-политичес-
ких различий и обеспечить толерантное отношение к ним,
способствует возрождению идеологий как неких оправда-
тельных дискурсов, защищающих частные интересы от име-
ни общего дела. Вызывает беспокойство непрестанное упро-
чение той разновидности неоконсерватизма, для которой ха-
рактерно враждебное отношение как к тоталитарному госу-
дарству, так и к идее демократического гражданского обще-
ства. Подобный консерватизм выступает за формирование
мощного, пользующегося уважением государства, основан-
ного на правлении закона и националистическом консенсусе.
Он полагает, что находящиеся ныне в униженном положении
центрально и восточноевропейские страны способны вос-
становить собственную идентичность путем воскрешения
традиций Центральной Европы, в частности тех, что выдви-
гают на нервы!! план «утверждение общих ценностей»34. Дан-
ная разновидность неоконсерватизма может говорить о пер-
вичности «всеобщих ценностей», но в действительности она
неустанно проводит селекцию таких ценностей, ставя одни
из них (в особенности национализм) в привилегированное
положение за счет других (например, рабочего самоуправле-
ния). Тем самым этот неоконсерватизм, подобно идеологиям
раннего модерна, оказывается в сетях противоречий в части
осуществления своих идей. Он противостоит тотальному го-
сударственному контролю, осуществляемому во имя универ-
сальных (пли «всеобщих») ценностей, и в то же время прак-
357
тически проводит курс на подавление иных, не соответствую-
щих его собственным частным ценностям форм деятельности.
В позднекапиталистических западноевропейских систе-
мах язык власти также изменился по сравнению с тем, кото-
рым она пользовалась в период раннего модерна. И здесь
опять рискованно делать обобщения, однако можно с уверен-
ностью сказать, что влияние некоторых идеалов Просвеще-
ния (таких как свобода личности и правление закона) стало
менее заметным и более расплывчатым. Эти идеалы были до-
полнены, а отчасти, как утверждают Хабермас и другие, вы-
теснены профессионализмом, научной экспертизой и прочи-
ми дискурсами, выступающими в качестве оправдания при-
тязаний на власть. И все же имеются три причины того, что
данные обстоятельства не делают Марксово понятие идеоло-
гии неприемлемым с социологической точки зрения.
Во-первых, тезис о «конце идеологии» свидетельствует
о недооценке того эмпирического значения, каким обладает
разнородное множество социально-политических традиций
солидарности и сопротивления (основными примерами тому
являются феминизм и культура чернокожих), которые со-
хранились, несмотря на экспансию официальных «пост-
идеологий», продолжая оказывать противодействие этим по-
следним. Теоретики, проповедующие конец идеологии
(включая Альтюссера, говорящего о способности «идеологи-
ческих государственных аппаратов» не только «делать за-
прос» о субъектах, обладающих самосознанием, соответству-
ющим их роли, — роли «агентов эксплуататорского общест-
венного разделения труда», — но и воспроизводить таких
субъектов), переоценивают способность официальных идео-
логий заручаться поддержкой общества, обеспечивать кон-
сенсус и заглушать альтернативные формы существования
как внутри гражданского общества и государства, так
и в сфере их взаимодействия33.
Во-вторых, Хабермас и другие теоретики неокантианско-
го толка, говорящие о новой «прозрачной идеологии заднего
плана, идолизирующей и фетишизирующей науку», как пра-
вило, подчеркивают наличие у нее «внешних ограничений»,
358
таких как неспособность ставить нетехнические или этичес-
кие вопросы. Представители данного подхода полагают, что
присущая технократическому дискурсу способность наращи-
вать собственные возможности в плане осуществления адми-
нистративного контроля делает его свободным от каких бы
то ни было «внутренних ограничений». Как ни странно, это
утверждение игнорирует внутреннюю противоречивость тех-
нократического дискурса, что приводит к переоценке способ-
ности данного дискурса оставаться «идеологией заднего пла-
на», могущей заглушать разногласия. Государственные
и корпоративные организации, стремящиеся руководить ок-
ружающей действительностью с помощью научно-техничес-
ких средств, оказываются вынуждены постоянно привлекать
в сотрудничеству собственных членов и клиентов, чьей ини-
циативе и независимости они, однако, ставят заслон (подроб-
но об этом я писал в работе «Общественная жизнь и поздний
капитализм»). Это внутреннее противоречие технократичес-
кого дискурса усугубляется тем фактом, что сложные, высо-
ко механизированные, работающие в соответствии с науч-
ным планированием организации являются системами с
высокой степенью риска и не способны функционировать
кибернетически, то есть без постоянного участия человека.
Такие системы порождают неструктурированные, непред-
сказуемые проблемы; разрешать эти проблемы, держать сами
системы под контролем, а также предотвращать регулярно
возникающие неожиданные и опасные сбои в их работе
(наподобие тех, что имели место в Чернобыле и на Трехмиль-
ном острове) можно лишь при помощи коллективных и ин-
дивидуальных суждений и творческих импровизаций3*’. По-
этому-то технократический дискурс и не может противодей-
ствовать требованиям демократизации. И наоборот, данный
дискурс, как и все вообще идеологии, не способен соответст-
вовать собственным широковещательным притязаниям,
и эта неспособность порождает внутренние стимулы к пуб-
личной критике его самопротиворечивой логики.
II наконец, следует усомниться в том, настолько ли уж
циничны «господствующие идеи» позднекапиталистических
359
систем п действительно ли они неспособны служить исход-
ной посылкой имманентных альтернативных илей и инициа-
тив37. Тезису о конце идеологии явно противоречат жаркие
споры по таким вопросам, как границы деятельности госу-
дарства и будущее государственного социализма. Эти споры
указывают на возобновление идеологических форм дискурса.
Они сигнализируют о возврате к типам дискурса, направлен-
ного на защиту существующих социальных условий, по сами
эти условия неблагоприятны для того, чтобы господствую-
щие властные группы прибегали к самооправдательной аргу-
ментации. Данные споры также являются свидетельством то-
го, что ныне общество вновь обрело способность имманент-
ной критики господствующих идеологий (на это указывает
теория социалистического гражданского общества), а значит,
делаются новые шаги в решении социально-политической
задачи «создания нового мира через критику старого»
(Маркс).
От науки к релятивизму
В предыдущем разделе главы, где оспаривается тезис
о конце идеологии и доказывается, что (Марксово) понятие
идеологии сохраняет социологическую релевантность, об-
щий смысл этого понятия представлен несколько упрощен-
но. Кроме того, традиционные связи между понятием идео-
1ОП1П и проблематикой гражданского общества и государства
не были для предыдущего раздела главной темой, а сам термин
«идеология» использовался там весьма вольно, обозначая не-
кие устойчивые (по крайней мере, в масштабах Европы) кол-
лективные идеи, выдвигаемые властными группами; послед-
ние, обосновывая своп частные интересы, формулирую! их
как нечто всеохватывающее, что и порождает ложное пред
ставление о них как о всеобщих интересах. Такое представле-
ние об идеологии неудовлетворительно, поскольку подаст
в качестве решенных важные вопросы, поставленные вторым
и третьим типами критики понятия идеологии.
3G0
Второе возражение против марксистской теории идеоло-
гии является — и это можно доказать — наиболее серьезным,
так как оно поднимает вопрос о том, можно ли избавить тео-
рию идеологии от самонадеянного позитивистского допуще-
ния, будто паука и идеология суть явления диаметрально
противоположные. Точнее, вопрос состоит в том, способна ли
пересмотрен пая теория идеологии остаться критической
и после того, как опа порвет со своим позитивистским про-
шлым, перестанет притязать на обладание абсолютной исти-
ной, признает свою историчность, свою зависимость от кон
кретного социополитпческого контекста. Способна ли кри-
тическая теория идеологии относиться к собственным пред-
ставлениям о социально-политической жизни как к интер
претациям (в современном герменевтическом смысле), кото-
рые могут оказаться внутренне противоречивыми, столк-
нуться с непредвиденными социально-политическими собы
тиямп, подвергнуться пересмотру со стороны тех слоев насе-
ления, которым они адресованы, и могут быть даже открыто
отвергнуты этими слоями, — и при всем том не выродиться
в набор льстивых, апологетических утверждений, отражаю-
щих раболепное отношение к статус-кво?
Данные теоретические вопросы, касающиеся возможно-
сти «постпаучной» критики идеологии (речь вдето социаль-
но и политически обусловленной критике идеологии, отка
завшейся от былой фетишизации эмпирико-аналитической
науки), выражают суть проблемы и имеют поэтому огромное
социально-политическое значение За последнее десятиле-
тне марксистская теория идеологии утратила свою эпистемо-
логическую самонадеянность, место которой заняла возро-
дившаяся с повои силой традиция когнитивно-этического
релятивизма; сущность этой последней точно схвачена в вы-
разительном афоризме Паскаля: «То, что является истиной
ио одну сторону Пиренеев, есть ложь по другую их сторону».
«Привилегированных истин пет, есть лишь пптепреташш!
Долой гегемонию разума!» — таким в наше время мог бы
бьп ь лозунг всех, кто разуверился в критической теории иде-
ологии. Согласно критикам Маркса, борьба с идеологпчески-
361
1 лма сеоьмая
ми иллюзиями оказывается неспособной обратиться на са-
мое себя. Критика идеологии догматически цепляется за ил-
люзию непогрешимости собственных исходных посылок.
По мнению этих критиков, (Марксов) поиск истины, свобод-
ной от заблуждений, можно признать несостоятельным. Тео-
ретическое исследование должно отказаться от своего тради-
ционного притязания на абсолютное знание и принять логи-
ку частностей, логику контекстуально обусловленного поли-
теизма. Реальность — не более чем фабула, борьба конкури-
рующих фабул. Религия, наука, демократия, социализм, ли-
берализм — все это различные интерпретации мира или, точ-
нее, варианты различных фабул; так их и надо воспринимать:
ведь за пределами их самих не существует никакой оконча-
тельной точки референции, никакого критерия истины.
Дает ли этот релятивистский вызов критической теории
идеологии желанное освобождение от традиционных соци-
ально-политических и философских предрассудков, в част-
ности, позитивистских? Или же этот вызов правильней будет
считать оскорбительным выпадом, направленным против
всего, что есть демократического в классической теории иде-
ологии?
Трудно дать однозначный ответ на эти неудобные вопро-
сы, хотя об одном моменте стоит упомянуть сразу же. Начи-
ная с книги Ханса Барта «Истина и идеология»38, утвержда-
лось, что релятивизм ставит под угрозу проект освобождения
от идеологий и что, следовательно, современная теория иде-
ологии должна попытаться отделить ложные (идеологичес-
кие) утверждения от истинных дескриптивных и норматив-
ных положений. Согласно Барту, основным условием объ-
единения людей является согласие между ними, а суть согла-
сия — будь то в научном исследовании или в повседневной
жизни — составляет идея истины. В русле данной восходя-
щей к Барту традиции находится и недавно предпринятая
Томпсоном защита модели рациональной аргументации39.
Тезис Томпсона гласит, что за способы, посредством которых
процессы спецификации обусловливают и увековечивают
рабскую зависимость говорящих акторов друг от друга, от-
362
Демократия, идеология, реля/ггивизхг
ветственна теория идеологии. Он дает набросок модели «глу-
бинной интерпретации» идеологического господства. Эта
модель очевидно влечет за собой ряд вопросов относительно
тех специфических институтов и процедур, посредством ко-
торых в рамках социально-политической жизни могут быть
открыто и честно вынесены решения по поводу конфликтую-
щих интерпретаций (у Томпсона эта проблема не затрагива-
ется). Кроме того, данная модель наводит на вопросы относи-
тельно истинности глубинной интерпретации: «Если „идео-
логия“ — термин оценочный, если само использование его
привносит критический оттенок и располагает к критике,
то каким образом можем мы обосновать характеристику того
или иного дискурса как идеологического? Можно ли притво-
риться, что стоишь над схваткой, отстраненно оценивая дис-
курс других, если твоя собственная интерпретация есть лишь
одна из многих и если в принципе она ничем не отличается от
интерпретаций тех, чей дискурс мы стремимся оценить?»'10
Отвечая на подобные вопросы, Томпсон не делает ни по-
зитивистских апелляций к «пауке» (как хранителю истины
перед лицом идеологических притязаний), ни релятивист-
ских выводов. Оп предпочитает вариант оправдательного
анализа истины. Его теория истины базируется на принци-
пах саморсфлексии, рациональной дискуссии и консенсуса
между свободно взаимодействующими — в рамках независи-
мых публичных сфер — субъектами. По мнению Томпсона,
идеология есть форма спецификации, служащая сохранению
отношений господства между говорящими и действующими
субъектами, существующими внутри социально-политичес-
кой системы асимметричных властных отношений, которые
можно было бы признать в качестве таковых, если бы данные
субъекты имели возможность свободно обсуждать условия
своего существования и в этом обсуждении выработать обос-
нование выдвинутой критиками данной системы интерпре-
тации идеологического господства.
Данная точка зрения (по признанию самого Томпсона)
базируется на видоизмененной версии теории универсаль-
ной прагматики, предложенной Хабермасом, а потому весьма
363
сомнительно, что она дает возможность избежать тех самых
трудностей, с которыми до сих пор не смогла справиться тео-
рия Хабермаса. Особо серьезным недостатком теории уни-
версальной прагматики является то, что ей не удалось что-
либо противопоставить когнитивно-этическому релятивиз-
му. В коммуникативной теории Хабермаса недооценивается
возможность того, что субъект откажется или не сможет уча
ствовать в деятельности, направленной на достижение пони-
мания и согласия. Этот недостаток ие позволяет теории уни-
версальной прагматики выработать демократически ориен-
тированную критическую теорию идеологии. Недавний ва
риант теории Хабермаса предполагает, что определенный
тип коммуникативного действия, а именно «консенсуальное
действие», руководствуется (прямо или косвенно) общими
представлениями о существовании определенных достойных
уважения «притязаний па валидность». Далее следует пред-
положение, что именно такое коммуникативное действие
можно анализировать как фундаментальную форму коммуни-
кативного и стратегического действия”. Тем самым теория
коммуникации отдаст предпочтение (в теоретическом плане)
консенсуальному действию, то есть определенному тину язы-
ковой игры, в ходе которой говорящие акторы взаимодейст ву-
ют (co-operate) на основе уже определенных взаимно призна-
ваемых посылок. Таким образом, в своей экспликации логики
коммуникации Хабермас обходит молчанием поднятые реля-
тивистами проблемы. Существование компетентно высказы-
вающихся и действующих субъектов, которые (а) заведомо со-
гласны с необходимостью достижения взаимопонимания;
(б) заведомо являются способными к различению в составе
собственных высказываний перформативных и пропозицио-
нальных аспектов; (в) заведомо связаны одной традицией,
а значит и единым пониманием своей социально-политичес-
кой ситуации. — он принимает как данность Вызов, брошен-
ный релятивизмом, остается здесь без ответа.
Альтернативной и в политическом плане более плодо-
творной! реакцией на этот вызов — равно как н на опыт при-
способления понятия идеологии к демократической теории
364
гражданского общества и государства — является «радикали-
зация» релятивистской аргументации путем прояснения ее
нсвыявлеппых предпосылок и социально-политических по-
следствий. Этот тип коптрфактическпх исследований пред-
полагает тщательное продумывание того, какие институцио-
нальные условия необходимы для теоретической и соцпо-
полптической реализации релятивистских притязаний Рас-
смотрим, например, получившую немалую известность рабо-
ту Жана-Франсуа Лиотара «Состояние постмодерна»12. Осо-
бый интерес вызывают у Лиотара проблемы легитимации,
го есть процессы, в ходе которых каждая отдельно взятая
языковая игра стремится к утверждению собственной «ис-
тинности», собственной «правоты» и (потенциальной) дей-
ственности — а значит, и собственного превосходства над
другими, конкурирующими с пей языковыми играми, — п до-
стигается это с помощью высказываний, уточняющих более
пли менее ясные для участников данной языковой игры пра-
вила, касающиеся таких аспектов, как потребность в повест-
вовании, внутренняя стройность повествования, экспери-
ментальная вернфицнруемость, а также (в случае с Хаберма-
сом) достижение консенсуса посредством обсуждения.
В число этих правил, утверждает Лиотар, входят не только
указания относительно того, как строить денотативные вы
сказывания (то есть такие, в которых центральное место за-
нимает различение «истинный/ложный»). Эти правила так-
же имеют отношение к понятиям savoir-entendre, savoir-dire,
savoir-vivre*, то есть к способности формулировать и пони-
мать «хорошие» оценочные и прескриптивные утверждения
и, следовательно, к способности говорить и взаимодейство-
вать с другими людьми, соблюдая существующие нормы.
Именно консенсус относительно данных прагматических
правил, утверждает Лиотар, позволяет участникам языковой
игры идентифицировать друг друга как собеседников, а так-
же обозначать пределы собственной языковой игры, отличая
се от других, возможно, несовместимых с ней языковых игр
* умение слушай,, умение юнорин,, умение себя нести (франц). Прим,
иерее.
365
В рамках данного (неовитгенштейнианского) подхода
Лиотар подчеркивает, что каждое высказывание, сделанное
в ходе конкретной языковой игры, следует понимать как не-
кую деятельность, как игровой ход в поддержку или против
игроков собственной либо чужой языковой игры. Кроме то-
го, высказывания можно понимать как ходы, противодейст-
вующие самому грозному из всех противников — господству-
ющему языку. В этом состоит «первый принцип» Лиотара:
выполнение речевых актов предполагает поединок, взаимо-
приспособление полемических или солидаристских позиций
в отношении других игроков или самого языка43. Из этого
принципа следует, что участники языковой игры всегда всту-
пают друг с другом в отношения власти, — под властью здесь
понимается способность акторов, действуя в рамках задан-
ной языковой игры (которая сама по себе всегда предопреде-
ляет структуры речевой деятельности индивидов и групп)
препятствовать или благоприятствовать изменениям в язы-
ковой деятельности других
Помимо этого, данный властный аспект языковых игр
также предполагает рассмотрение их в качестве определен-
ных социальных практик и в этом состоит «второй прин-
цип» Лиотара. Сам акт высказывания (независимо от того,
следует ли оно установленным правилам или нарушает их)
означает участие в производстве, воспроизводстве и преобра-
зовании форм общественной жизни44. Общество невозможно
считать ни органическим функциональным целым (Пар-
сонс), ни тотальностью, подверженной фрагментации и уп-
рощению, происходящим в соответствии с классовыми деле-
ниями (Маркс). Скорее, общественные отношения походят
па хитроумный лабиринт, составленный из множества раз-
личных, иногда враждебных друг другу, длящихся и обрыва-
ющихся, подчиняющихся бесчисленному количеству правил
языковых игр, — и потому их невозможно постичь или синте-
зировать с помощью какого-то одного метадискурса.
Для разъяснения этой мысли о тысячах языковых игр (три-
виальных или не столь тривиальных), из которых сплетается
полотно наших обществ, Лиотар цитирует Витгенштейна
366
(«Философские исследования», 18): «Наш язык можно рас-
сматривать как старинный город: лабиринт маленьких уло-
чек и площадей, старых и новых домов, домов с пристройка-
ми разных эпох; и все это окружено множеством новых райо-
нов с прямыми улицами регулярной планировки и стандарт-
ными домами»*.
По мнению Лиотара, цель постмодернизма состоит в том,
чтобы акцептировать признание этой бесконечной и расщеп-
ленной сущности социального. В практическом смысле это
означает, что постмодернизм ставит перед собой задачу по-
кончить с господствующими языковыми играми, которые до
сих пор цементировали и выдавали за «естественную» одну
из многих форм социальной связи — форму, присущую мо-
дерну. Вопреки тому, что утверждается в Марксовой теории
идеологии, множество языковых игр, циркулирующих в каж-
дом конкретном обществе, невозможно зафиксировать и оце-
нить в рамках единого метадпскурса. Поэтому всем подоб-
ным подходам следует противопоставить практику парало-
гии (la paralogie), то есть попытки откладывать консенсус,
вносить разногласия и постоянно препятствовать стараниям
соизмерить нетождественные языковые игры Рассуждения
Лиотара достигают наибольшей утонченности и проница-
тельности, когда он анализирует и подвергает сомнению пра-
вила различных типов языковых игр: платоновский диалог
с его моделью аргументации, нацеленной на достижение кон-
сенсуса — homologia между участниками беседы, народные
сказания, в которых определяется, что можно и чего нельзя
говорить и делать в традиционных обществах; научный дис-
курс эпохи модерна, строящийся главным образом на пост-
нарративных техниках (таких как дидактика, обозначение,
методы фальсификации, основанные на аргументах и доказа-
тельствах), а также на правилах диахронического ритма; не-
мецкий идеализм с его устремленностью к синтезу различ-
ных подотраслей знания посредством тотализирующего
метанарратива, видящего и в знании, и в самом себе моменты
* Витгенштейн Л Философские исследования // Витгенштейн Л Философ-
ские работы. Часть I. М., 1994, с. 86. Прим, перев.
367
становления Духа; защита возможности консенсуса между
взаимодействующими гражданами в период раннего модер-
на; новейшие технократические предложения отказаться от
прежних идеалов либерально-демократического гуманизма
во имя эффективности — perfonnativite — как единственного
критерия легитимности.
Во всех случаях Лиотар подчеркивает разнородность
и условность языковых игр, ставя тем самым под сомнение
их «империалистические» притязания па абсолютное значе-
ние. Поставленные Лиотаром вопросы вовсе нс обязательно
приводят (как утверждает Беихабиб15) к внутренне противо-
речивому превознесению одной языковой игры — опирающе-
гося на математику естествознания, в центре внимания кото-
рого находится дискретность и самодестабплизаиия, — над
всеми прочими, возможно, несоизмеримыми с нею языковы-
ми играми. Здесь Лиотара нельзя обвинить в том, что он про-
тиворечит самому себе. Он страхует себя от подобного обви-
нения тем, что возрождает логику случайности — в том виде,
в каком мы ее встречаем, например, у греческих софистов.
Интересной чертой этой логики является ее притязание на
опровержение логики доказательства существования единой
всеобщей истины; это притязание основано на предположе-
нии, что последняя есть лишь частный случай логики особен-
ного, логики конкретного, единичного события. Данная про-
цедура не является внутренне противоречивой, так как, в от-
личие от Эпименида Критского, справедливо заявлявшего,
чго все критяне — лжецы, логика особенного, из которой ис-
ходит Лиотар, не подается им ни как более общая логика,
пи как «более истинная истина». Вопросы Лиотара последо-
вательно исходят из логики партикуляризма, поэтому они
имеют, я сказал бы, решающее значение для пересмотра тео-
рии идеологических функций языковых игр — причем спосо-
бом, соответствующим второму п третьему из тех возраже-
ний, которые выдвигаются против классической Марксовой
теории идеологии.
Защищаемый Лиотаром тип анализа нс позволяет долее
рассматривать, толковать и критиковать идеологию так, как
368
Демократия, идеология, релятивизм
это делается в рамках классической марксовской схемы.
Из поставленных Лиотаром вопросов следует, что идеология,
вопреки Марксу, не является формой ретроспективного ис-
кажения картины прошлого, где под прошлым разумеется
материальная жизнедеятельность разделенного на классы
общества, функционирующего, по мысли Маркса, и как не-
кая доязыковая «архимедова точка опоры», расположенная
вне языковых игр и под ними, и, одновременно, как воплоще-
ние истины, противоречащее «ложным» измышлениям идео-
логии и разоблачающее их. Языковые игры невозможно тол-
ковать просто как «уровень» пли «аспект» любой обществен-
ной формации: они равновелики социально-политической
сфере как таковой. А из этого следует, что идеология не явля-
ется неким покровом, скрывающим от глаз истинное лицо
«действительности», как это представлено в привычной
Марксовой интерпретации. Идеология функционирует вну-
три языковых игр, являясь, следовательно, составной частью
той самой социально-политической сферы, к которой она
и относится. Означает это и то, что у идеологии нет своего
«дома», — она способна появляться в самых неожиданных
местах. Положения Лиотара напоминают нам о том, что по-
нятие идеологии не связано исключительно с классовыми
властными отношениями. Идеология — это не только буржу-
азное явление (как полагал Маркс). Порождать и утверждать
ее способны интеллектуалы, церкви, социальные движения,
политические партии, вооруженные силы и другие властные
группы гражданского общества и государства.
Кроме того, акцентирование Лиотаром роли языка как
«инструмента» социально-политической жизни внушает
мысль о том, что «конец идеологии» — в смысле будущего об-
щества, которое полностью соответствовало бы «действи-
тельности», освобожденной от правил ведения языковых игр
и последствий этих игр, — невозможен. И наконец, подчерки-
вание им разнородности и всецело конвенционального ха-
рактера языковых игр предполагает переход к более скром-
ной, хотя все еще критической концепции идеологии — та-
кой, которая отказалась бы от поиска основ и всеобщих ис-
369
тин и приняла бы логику особенного, логику контекстуально
обусловленного политеизма. С этих пересмотренных, пост-
марксистских позиций идеология может быть понята как
grand recit*, частный случай (потенциально) ведущей языко-
вой игры, служащей (не всегда успешно) маскировке усло-
вий собственного порождения, а также упразднению плюра-
лизма языковых игр в рамках установленного социально-
политического строя, одним из аспектов которого она явля-
ется. Иными словами, понятие идеологии должно быть при-
менимо к любой и каждой из языковых игр, пытающихся
представить и/или сохранить себя как выразителей общих
или всеобщих интересов, как нечто несомненное и потому
свободное от случайностей46.
Идеологическими являются те языковые игры, которые
требуют всеобщего принятия их самих и, соответственно, ис-
ключения и/или подавления («терроризирования», как ска-
зал бы Лиотар) любой другой частной языковой игры.
При таком понимании критика идеологии должна избавить-
ся от самоуверенности классической марксовской теории
идеологии, а именно, от ее попыток обесценить мнимую все-
общность языковой игры оппонента, представляя собствен-
ную языковую игру в качестве эмпирически истинной и эти-
чески оправданной, а значит, неопровержимой. Такая пере-
смотренная критика идеологии — в соответствии с логикой
случайного — должна избежать также и хорошо известной
внутренней противоречивости релятивизма: любые положе-
ния, утверждающие такой релятивизм, тем самым утрачива-
ют силу. Критика идеологии (со стороны социальных групп
и движений, политических партий, интеллектуалов и др.) не
должна сознавать себя некоей привилегированной языковой
игрой, гордо возвышающейся над невзгодами и хаосом соци-
ально-политической жизни. Опровергая претензии частных
языковых игр на всеобщность, она должна и сама выступать
лишь частным случаем этой логики особенного, специфичес-
кой языковой игрой, терпящей существование других языко-
вых игр лишь до тех пор, пока они остаются скромными, са-
* большое повествование (фраиц.у — Прим, перев.
370
^ъвсслкрипилм., ucrcxjjiucujt^ p^jtjrnarcnx^avr
моограничительными и, стало быть, частными. Критиковать
идеологию по-новому значит подчеркивать наличие обрат-
ной, но тем не менее тесной связи между идеологией и демо-
кратией: терпеть идеологию значит подавлять и потенциаль-
но подрывать сам плюрализм языковых игр, на котором зиж-
дется критика идеологии и сама демократия.
Демократия и идеология
Признаюсь, здесь я радикально расширил и «политизи-
ровал» то направление мысли, которое в большинстве вы-
ступлений в поддержку когнитивно-этического релятивизма,
включая и сказанное Лиотаром, содержится лишь как намек.
Вообще, релятивисты крайне сдержанны в вопросе о соци-
ально-политических коннотациях их собственной концеп-
ции. Вытекающие из релятивизма социально-политические
реалии — то влияние, которое он может оказать на существу-
ющее распределение и легитимацию власти, влияние, спо-
собное отразиться на облике государственных и негосударст-
венных институтов, — остаются совершенно неясными. Ут-
верждается, что релятивизм ставит нарративы власть иму-
щих в один ряд с дискурсом тех, кто лишен власти; становит-
ся более чувствительным к различию; подчеркивает отсутст-
вие преемственности, неполноту и парадоксы, — хотя данные
суждения все еще остаются аморфными и дополитически-
ми'17. Большее беспокойство вызывают те солипсистские, глу-
боко цинические аспекты релятивизма, которые побуждают
думать, что мы, наконец, вступаем в век, свободный от боль-
ших повествований (grand narratives), в период постидеоло-
гической простоты, и теперь люди станут встречать любые
попытки привить им какую-либо веру циничными смешками
и ухмылками'18. Подобное предположение противоречит
здравому смыслу. Оно связано с ложными представлениями
о том, что идеологиям повсеместно пришел конец п что, ска-
жем, в обеих частях Европы все группы и отдельно взятые
личности уже обладают всей полнотой гражданских и поли-
371
тических свобод, необходимых им для защиты от нынешней
и будущих идеологий. Кроме того, оно связано и с другими
не менее ложными представлениями — о том, что реляти-
вистский путь неизбежно ведет к жизни, лишенной всяческого
качества (Музиль), — к этакому подвешенному существова-
нию, определяемому в сослагательном наклонении. Речь идет
также и о представлениях, порожденных любопытной разно-
видностью обманчивого романтического экспрессивизма, —
представлениях, согласно которым эпоха свободы от идеоло-
гий явится свидетелем отмирания власти и конфликтов, как
будто бы все свойственные модерну демократические механиз-
мы контроля над серьезными конфликтами и концентрацией
власти уйдут в прошлое, как ушли водяные мельницы, ремесла
и другие исторические реалии, и место их займет совершенно
прозрачное и гармоничное социальное устройство.
Релятивисты убедительно доказывают, что попять и про-
интерпретировать языковые игры можно лишь с точки зре-
ния их собственных правил и правил других языковых игр
и что в отсутствие привилегированной языковой игры оста-
ется лишь признать различия, разделяющие языковые игры,
и потенциальную неограниченность правил, которым они
следуют. Все это хорошо. Но если релятивисты хотят, чтобы
данный вывод обладал реальной социально-политической
значимостью, если они не желают с его помощью оказывать
некритичное предпочтение современным моделям неравен-
ства и несвободы (подпадая тем самым под опасное влияние
витгенштейновского афоризма о том, что философия должна
принимать во внимание только языковые игры и не касаться
ничего сверх того), если они готовы признать институцио-
нальное деление на гражданское общество и государство
в качестве фундаментального достижения эпохи модерна,
тогда им следует продолжить исследование условий возмож-
ности релятивизма, — возможности, до сих пор молчаливо
принимавшейся ими как данность. По моему мнению, когни-
тивно-этический релятивизм в принципе можно тесно свя-
зать с изложенными в данной книге доводами в защиту демо-
кратизации. Каким образом?
372
Прежде всего, релятивистский тезис о том, что языковые
игры могут быть несоизмеримы и что их можно понять и
проинтерпретировать лишь с точки зрения их различий
и сходств с другими языковыми играми, предполагает проти-
востояние его всем заявлениям и позициям, отрицающим
этот тезис. Последовательный релятивизм вынужден посвя-
тить себя в философском и социально-политическом плане
критике и развенчанию всех эссенциалистских или абсолю-
тистских претензий на обладание истиной, то есть всех идео-
логий. Поэтому релятивизм не может довольствоваться до-
политическими утверждениями о необходимости терпеть не-
соизмеримости, поддерживая свою культуру «путем разгово-
ра» — посредством рассказывания историй19, или, как выра-
зился на сей счет Лиотар, удовлетворяясь «любованием этим
разнообразием видов дискурса, как это бывает в расти-
тельном или животном мире»50. И конечно же, релятивизм не
может наивно цепляться за ту самодовольную точку зрения
(с коей его часто отождествляют критики), будто «любое
убеждение по любому вопросу ничуть не хуже любого друго-
го убеждения». Правильней было бы думать, что релятивизм
предполагает потребность в демократии, в институциональ-
ных структурах и процедурах, гарантирующих участникам
как схожих, так и несхожих языковых игр возможность от-
крыто и беспрепятственно развивать подобающие им формы
жизнедеятельности.
Далее, релятивизм несомненно предполагает потребность
в политических механизмах (разрешения конфликтов и до-
стижения компромиссов), способных смягчать серьезные ан-
тагонизмы, часто возникающие вследствие противоборства
несовместимых форм жизнедеятельности. Релятивизм не
предполагает анархизма, ибо неотъемлемым условием демо-
кратизации является наличие активных и сильных полити-
ческих институтов. Граждане, совместно проживающие в ус-
ловиях демократии, вынуждены подчиняться политической
власти, без которой воцарится смятение и беспорядок (а так-
же, важно добавить, и свойственная модерну тоска по экзи-
стенциальной защищенности, достигаемой с помощью гло-
бальных идеологий; эта тоска порождена государствами
и гражданскими обществами эпохи модерна, допускающими
нарушение преемственности во временном и институцио-
нальном аспектах)51.
Релятивизм предполагает потребность не только в госу-
дарственных механизмах урегулирования конфликтов,
но и в механизмах, предотвращающих разрастание опасных
монополий на государственную власть. Активное и сильное,
периодически переизбираемое законодательное собрание,
вкупе с правлением закона и независимой судебной властью,
к примеру, минимизирует риск деспотизма, так как обеспе-
чивает частую смену лиц у власти и возможность выбора раз-
личных направлений деятельности, предотвращая тем самым
опасность излишней централизации и вездесущности власти.
Подобные политические ограничения государственной вла-
сти должны усиливаться вследствие становления и развития
гражданских ассоциаций, на долю которых выпадет осуще-
ствление непосредственного контроля над государственны-
ми институтами. Наличие плюралистического и самооргани-
зующегося гражданского общества является неотъемлемым
условием релятивизма. Гражданские ассоциации представ-
ляют собой объединения граждан, занятых (как отмечал Ток-
виль) «незначительными делами». Несомненно, граждан-
ские ассоциации позволяют гражданам договариваться
и о более масштабных начинаниях, имеющих значение для
социально-политической системы в целом. Но и этим их
роль не исчерпывается: помимо всего прочего, они питают
и углубляют локальные, частные свободы, столь необходи-
мые для противодействия идеологической экспансии, ведь
именно они активно выражают частные интересы и защища-
ют сложные свободу и равенство индивидов и групп.
Данное направление аргументации, столь близкое много-
му тому, что написано о релятивизме, и в то же время столь
далекое от этого, связано с убеждением, что отделение граж-
данского общества от государства, равно как и демократиза-
ция их обоих — иными словами, управляемое демократичес-
ким государством социалистическое гражданское общест-
374
Демократия, идеология, релятивизм
во — и составляет контрфактическое условие релятивизма.
Защита релятивизма требует социально-политической пози-
ции, отличавшей эпоху модерна. Она предполагает необхо-
димость установления или усиления демократического госу-
дарства и гражданского общества, состоящего из множества
публичных сфер, в рамках которых индивиды и группы мо-
гут открыто выражать собственную солидарность (или несо-
гласие) с идеалами других. Понимаемая по-новому, концеп-
ция демократизации призвана отказаться от тщетного поис-
ка (как, например, в теории коммуникации Хабермаса) опре-
деленных истин, касающихся человеческого существования.
Она призвана научить нас обходиться без предполагаемого
«исторического агента эмансипации», а также раз и навсегда
покончить с несостоятельными идеологическими понятия-
ми, такими как порядок, история, прогресс, человечность,
природа, индивидуализм, социализм, нация, суверенитет
и народ, — понятиями, на которых в период раннего модерна
строили свои требования расширения равенства и свободы
защитники демократии. Понятая столь новаторски, идея де-
мократизации может встретить то возражение, что это спор-
ное (и потому противоречивое и ошибочное) понятие, —
спорное не только в том узком смысле, что оно вызывает спо-
ры, но и в том более сильном смысле, что каждая из различа-
ющихся между собой интерпретаций демократии обладает
истинными достоинствами, что делает невозможным вынесе-
ние в результате столь беспорядочных дебатов однозначного
решения о том, в чем состоит смысл демократии32.
Защищаемый здесь подход к демократии содержит при-
знание того, что по самой своей сути демократия является
предметом споров. Но из этого факта мы делаем вывод, что
именно происходящее ныне публичное рассмотрение демо-
кратических принципов и процедур — а не огульное отрица-
ние их — является условием, обеспечивающим возможность
подхода к демократии как к предмету спора, и что на практи-
ке данное рассмотрение предполагает плюралистическое
гражданское общество, руководимое открытым и подотчет-
ным общественности государством; как ни парадоксально,
375
здесь есть понимание того, что только благодаря этим демо-
кратическим процедурам можно подтверждать и/или оспа-
ривать демократичность того, что представляется «демокра-
тичным» здесь и сейчас.
Представленный здесь подход к демократии уже нельзя
больше обвинять в том, что он являет собой субстантивное
идеологическое долженствование, одиннадцатую заповедь,
нечто вроде гетерономного принципа или большого повест-
вования, стремящегося навязать себя социально-политичес-
ким акторам во имя некоего всеобщего интереса. Как первым
отметил Ханс Кельзен, социополитическая демократия явля-
ется потенциальным, контрфактическим условием реляти-
визма, а не разновидностью нормативной (или, как сказал бы
Кант, императивной) языковой игры*.
Однако это означает, что демократию невозможно интер-
претировать просто как одну из многих языковых игр; в подоб-
ном случае какая-либо группа, борющаяся за сохранение или
воплощение собственных частных языковых игр, могла бы на
время принять демократический строй, с тем чтобы потом от-
казаться от него. На деле же все обстоит как раз наоборот: от-
каз таких групп от демократии ввергнет их в идеологию, что
* Kclscn Н. Vom Wcscn and Wert der Demokratie (1929). Tubingen, 1981, S. 98-
104. Эта мысль часто в имплицитной форме присутствует в новейших демокра-
тических теориях. См., например. Mouffc Ch., Laciau Е. Hegemony and Socialist
Strategy Towards a Radical Democratic Politics. London, 1985, ch. 4. Авторы откры-
то отрицают разграничение гражданского общества и государства па том основа-
нии, ч го оно базируется па априорных положениях. Далее, они настаивают па не-
возможности создания общей теории социально-политической жизни, привязан-
ной к таким тонографическим категориям, как гражданское общество и государ-
ство, — ведь эти последние «замораживают» значение социальных отношений,
абсолютизируя их, изображая их как жесткие и неизменные различия, в то время
как в действительности они являются чисто копвс|щно11алы1ым результатом бес-
конечных усилий по выработке новых и новых определений социального. Затем
Лакло и My<]x)> заявляют о необходимости установления такой радикальной де-
мократии, сама логика которой не оставляет камня па камне от любых отноше-
ний подчинения, па страже коих стоя г априорные положения. Они признают, что
в этом смысле радикальная демократия не только порождает разнообразие, по и
создает двойную опасность, — опасность хаоса и социального взрыва. Осознание
этой опасности заставляет их говорить о необходимости плести социальное по-
лотно вокруг определенных «центральных точек», придающих ему прочность.
376
будет явным образом противоречить особенностям их языко-
вых игр, ибо в этом случае они будут вынуждены изображать
себя самих носителями некоей всеобщей языковой игры,
включающей в себя совершенно условные социально-полити-
ческие процессы конфликтного и солидаристского характера,
с помощью которых происходит практическое становление,
сохранение и преобразование всех частных языковых игр.
И наконец, данный подход не позволяет отождествлять
демократизацию с упразднением социальных делений
и классовых конфликтов. В демократических обществах, как
признавал уже Токвиль, основы социально-политического
строя характеризуются постоянной нестабильностью53. Резко
ослабив значение норм — легитимность которых зависит ли-
бо от трансцендентальных критериев (таких как Бог), либо
от естественного уклада (таких как культурная традиция), —
демократические общества эпохи модерна, даже в условиях
недостаточного развития в них демократических механиз-
мов, начинают ощущать потребность в обретении собствен-
ной соционолитической идентичности. Процессы демокра-
тизации (наряду с наличием других факторов, таких как ка-
питализм и национальное государство) ведут к отрицанию
натуралистических определений жизненных средств и целей.
Власть все более утрачивает помпезность и загадочность. Ак-
Раднкальпая демократия требует доминирующих стратегий, обеспечивающих
«примирение» н управляемость, «...умножение числа антагонизмов и создание
множества сфер, в которых эти антагонизмы способны утверждаться и разви-
ваться... требует... существования между ними доминирующих опосредова-
ния» (р. 192). Лакло и Муфф ничего не говорят о том, какими должны быть
эти институциональные механизмы доминирующего опосредования, и это
позволяет традиционным левым относить их интерпретацию к собственной те-
оретической тенденции (чему способствуют такие авторитарные выражения,
как «управление позитивностью социального», а также упоминания о «поли-
тически невинных массах»). Туманность их изложения не дает возможности
попять, кого, кем, для какой цели и каким образом следует «опосредовать». За
подобные трудности ответственность несут сами авторы. Они не замечают то-
го, что защита «стабильной открытости» или самоограпичителыюй демокра-
тии кон грфактически предполагает как минимум те же процедурные рамки,
которые представляются им столь неприемлемыми, а именно, плюралистичес-
кое 1'раждапское общество, охраняемое при помощи подотчетных обществен-
ности государственных институтов.
377
торы в современных демократических системах начинают со-
знавать, что прежние критерии, ориентированные на оконча-
тельную достоверность, рушатся. Им становится ясно, что ни-
чего бесспорного (как в сфере знания, так и в сферах убежде-
ния и веры) не существует и что они обречены вновь и вновь
определять для себя собственный образ жизни. Замечание
Троцкого о том, что людям, предпочитающим спокойную
жизнь, не повезло родиться в 20 веке, фактически относится
ко всей эпохе модерна. Демократические общества этого вре-
мени являются, по преимуществу, обществами исторически-
ми. Члены этих обществ приходят к пониманию того, что жи-
вут в рамках социально-политических устройств, которым
свойственна неопределенность. Они чувствуют, что так назы-
ваемые конечные социально-политические цели и средства
по своему происхождению, по своей сущности вовсе не явля-
ются неизменными и «реальными», и поэтому их цели и изби-
раемые ими технические средства всегда оказываются спор-
ными, порождают конфликты и сопротивление, а значит, под-
вержены постоянным изменениям во времени и пространстве.
Именно поэтому никогда нельзя полностью принимать
институты, существующие внутри всецело демократических
систем, и принимаемые в рамках этих систем решения — как
если бы все споры относительно власти, справедливости или
закона можно было раз и навсегда разрешить при помощи не-
коего универсального метаязыка. Всецело демократические
системы никогда не смогут достичь совершенного состояния.
Им будет присуще сознание необходимости выносить сужде-
ния по тем или иным вопросам — ведь они будут осознавать
собственное невежество, иными словами, они (подобно Со-
крату) сохранят понимание того, что знать и контролировать
всё они не в состоянии. Полностью демократические систе-
мы будут обладать известной скромностью в вопросе позна-
ния мира. Они не смогут польстить себе утверждениями
о своей способности непосредственного знания мира в целом,
ибо во всех сферах жизни они будут вовлечены в рискован-
ную и зачастую неоднозначную деятельность самосозидания.
В этом смысле защита демократии равнозначна отрицанию
378
демократия, идеология, реля иизм------------
любых идеологий, стремящихся покончить с этой неопреде-
ленностью путем навязывания всем каких-либо конкретных
форм жизни, охватываемых широким спектром старых и но-
вых метафор: каждой женщине нужен мужчина, как стаду па-
стух, кораблю — капитан, пролетариату — партия, нации —
нравственный авторитет или Спаситель; человечество — вла-
стелин природы; данные науки — наиболее рациональный
критерий знания; капитализм — главный гарант свободы;
цель оправдывает средства; доктора знают лучше пациентов;
белые обладают превосходством над черными и т. д. Эти
(и другие) идеологические постулаты враждебны демокра-
тии, так как в каждом из них присутствует фанатизм. Черпая
силы в собственных истинах, каждая из идеологий стремится
избавиться от власти случайности и шествовать по миру,
сметая все помехи на своем пути.
Защищать демократию от влияния этих и всех иных иде-
ологий значит приветствовать состояние нерешенности,
спорности, неопределенности, сражаться в открытую, с «пра-
ведным гневом» (Оруэлл) против всякого рода самоуверен-
ной ортодоксии, алчущей власти над душами людей, состав-
ляющих гражданское общество и государство. Защищать де-
мократию — значит быть готовым к появлению неожиданно-
го, к возможности творения нового, сознавать необходимость
продолжения демократического процесса, начатого в эпоху
модерна, — процесса все еще не завершенного, в высшей сте-
пени уязвимого, процесса, который так непросто развивать
в мире, обремененном множеством старых и новых антиде-
мократических тенденций.
Примечания
' Лучшим исследованием, посвященным идеологам, является:
Head B.W. Ideology and Social Science, Destutt de Tracy and French
Liberalism. Dordrecht, 1985. По мнению Хеда (p. 22), термин civisme
(как и его противоположность, incivisme) «был пущен в оборот в нача-
ле Революции и обозначал соответствующий настрой гражданина, рья-
но выполняющего свои обязанности... При якобинском режиме потреб-
379
ность демонстрировать civisme все чаще стали отождествлять с под-
держкой проводимой политики, он стал частью инквизиторской проце-
дуры народных комитетов». См. также: Welch С. Liberty and Utility.
The French Ideologues and the Transformation of Liberalism. Guildford,
1984; Gusdorf G. La conscience revolutionnaire: les ideologues. Paris, 1978;
Kennedy E. A Philosophe in the Age of Revolution, Destutt de Tracy and
the Origins of Ideology. Philadelphia, 1978. Анализ представлений о ци-
вилизации в конце 19 в. см. в: Kuzmics Н. The Civilizing Process // Civil
Society and the State; Febvre L. «Civilisation». Evolution of a Word and a
Group of Ideas // Febvre L. A New Kind of History. Ed. Burke P. London,
1973, p. 219-257.
2 Markus G. Concepts of Ideology in Marx // Keane J., ed.
Ideology/Power, special double issue of «Canadian Journal of Political and
Social Theory/ Revue canadienne de theorie politique et sociale».
Hiver/Printemps 1983, p. 84-103.
3 Маркс К, Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии //
Маркс К., Энгельс Ф. Избр. произв. Т. I. М„ 1970, с. 123.
4 Bell D. The End of Ideology. New York, 1962, p. 402-403; cp. Wax-
man Ch., ed. The End of Ideology Debate. New York, 1968.
5 См., в частности, его статью в: Havel V. et al. The Power of the
Partiness. Citizens Against the State in Central-Eastern Europe. Ed.
KeaneJ. London, 1985, и мое интервью: «Doing without Utopias — An
Interview with Vaclav Havel» // The Times Literary Supplement, 23
January 1987, p. 81-83.
6 «The Power of the Partiness», p. 31.
7 Gouldner A.W. The Dialectic of Ideology and Technology. The
Origins, Grammar, and Future of Ideology. New York, 1976, p. 54-55.
8 Adorno Th. Ideology // Aspects of Sociology. The Frankfurt Institute
for Social Research, London, 1974, p. 202. Критический анализ данного
тезиса Адорно см. в моей работе: «Public Life and Late Capitalism».
Cambridge and New York, 1984, ch. 3.
9 См., в частности: Habermas J. Technology and Science as «Ideology»
// Toward a Rational Society. London, 1971, p. 81-122.
Habermas J. Legitimation Crisis. Boston, 1973, p. 23.
" Habermas J. Strukturwandel der Offentlichkeit. Untersuchungen zu
einer Kategorie der biirgerlichen Gesellschaft. Neuwied and Berlin, 1962,
S. Ill; cp. ibid., S. 278. В этой ранней формулировке Хабермас сближа-
ется с Теодором Адорно (Adorno Th. Beitrag zur Ideologienlehre //
Kolner Zeitschrift fur Soziologie, 1953-1954, Bd. 6, S. 366), для которого
идеология есть объективная и необходимая иллюзорная форма созна-
ния, характеризующаяся «слиянием истинного и ложного».
380
tingly
12 Habermas J. Kultur und Kritik. Verstreute Aufsatze. Frankfurt am
Main, 1973, S. 73; cp. idem. Technology and Science as «Ideology», p. 111.
13 Cm.: Habermas J. Communication and the Evolution of Society.
Boston, 1979, p. 96-97, Knowledge and Human Interests. London, 1972,
Theorie des kommunikativen Handelns. Bd. I. Frankfurt am Main, 1981,
S. 367-452; и мою критику данного подхода в: «Public Life and Late
Capitalism», ch. 5
” Маркс К. Предисловие к «Введению в Критику политической эко-
номии» // Маркс К, Энгельс Ф. Избр. произв. Т. I, с. 504; ср. «Немецкую
идеологию», где Маркс и Энгельс пишут о том, что предпосылки истори-
ческого материализма являются не произвольными, а «действительными
предпосылками», истинность которых можно проверить «чисто эмпири-
ческим путем». (В русском издании (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4,
с. 443) указанный в тексте отрывок звучит следующим образом: «...необ-
ходимо всегда отличать материальный, с естественнонаучной точностью
констатируемый переворот в экономических условиях производства от
юридических, политических, религиозных, художественных или фило-
софских, короче — от идеологических форм...» — Прим, перев.)
'5 О латентном позитивизме Маркса см. в: Wellmer A. Critical
Theory of Society. New York, 1971, ch 2; Kolakowski L. Positivist
Philosophy: From Hume to the Vienna Circle. Harmondsworth, 1972,
ch. 3; Habermas J. Knowledge and Human Interests, ch. 2-3.
,r ‘ Cm.: «Public Life and Late Capitalism», ch. 4, 6; Feyerabend P. How
to Defend Society Against Science// Hacking I., ed. Scientific Revolutions.
Oxford, 1983, p. 156-167.
17 Bauman Z. Ideology and the Weltanschauung of the Intellectuals //
KeaneJ., ed. Ideology/Power, p. 104-117.
См.: Маннхейм К. Идеология и утопия // Маннхейм К. Диагноз
нашего времени. М., 1994, с. 230-231.
19 Markus G. Concepts of Ideology in Marx // Keane J., ed.
Ideology/Power, p. 84-103.
20 Грамши А. Тюремные тетради. Часть I. M., 1991, с. 45: «...истори-
чески органичные идеологии, то есть необходимые определенному
базису... имеют действенность, психологическую действенность; они
„организуют" людские массы, служат той почвой, на которой люди дви-
жутся, осознают свои позиции, борются и т. д.».
21 Althusser L. Ideology and ideological state apparatuses (notes
towards an investigation) // Lenin and Philosophy and Other Essays.
London, 1971, p. 121-173.
22 Маркс К. Теории прибавочной стоимости. Т. 3. М., 1971, с. 536 Ком
ментируя этот миф (переложение лютеровской версии), Маркс отмечает:
381
«Прекрасная картина, она соответствует капитализму вообще, который
притворяется, будто то, что он отнял у других и притащил в свою нору, ис-
ходит от него самого, а давая отнятому движение в обратном напраатении,
он создает впечатление, будто оно и в самом деле принесено из его норы».
23 См.: Маркс К. Капитал. Т. 3. М., 1971, passim.
v Маркс К. Немецкая идеология, с. 448-449.
25 Там же, с. 351.
26 Маркс К. К критике гегелевской философии права. Введение //
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1, с. 414.
27 Там же, с. 415.
28 См., например Sahlins М. Culture and Practical Reason. Chicago,
1976, особенно главу 3. С аналогичной критикой выступает и Альтюс-
сер, считающий идеологию не сокрытием «действительности», а неотъ-
емлемым условием того, что в данных социально-политических усло-
виях субъекты существуют так, как если бы они действительно были
субъектами. См.: Althusser L For Marx. London, 1977, p. 232: «Человече-
ские общества вырабатывают идеологию в качестве необходимого эле-
мента, некоей атмосферы, являющейся неотъемлемым условием их ис-
торического дыхания и жизни. Только идеологическое мировоззрение
могло представить себе общества без идеологии и принять утопичес-
кую идею о мире, в котором исчезнет идеология как таковая (а не толь-
ко одна из ее исторических форм)... Исторический материализм не до-
пускает мысли о том, что даже коммунистическое общество когда-либо
сможет обходиться без идеологии».
29 См. Маркс К. Введение (Из экономических рукописей 1857-1858
годов) // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 12, с. 737.
” Маркс К. Теории прибавочной стоимости // Маркс К., Эн-
гельс Ф Соч. Т 26. Ч . 1, с. 280.
31 McLellan D. Ideology. Milton Keynes, 1986, p. 18-19; Parekh B.
Marx's Theory of Ideology. London, 1983, p. 219ff.
32 Cm.: Simeeka M. A World With Utopias or Without Them? //
Alexander P. and Gill R., eds. Utopias. London, 1984, p 169-177;
Kolakowski L. Ideology in Eastern Europe // Drachkovitch M M., ed. East
Central Europe: Yesterday, Today, Tomorrow. Stanford, 1982, p. 43-53;
«Doing Without Utopias — An Interview with Vaclav Havel» // The
Times Literary Supplement, 1987, 23, p. 81-83
33 Kolakowski L. Ideology in Eastern Europe, p. 51; ср. аналогичные
замечания Александра Зиновьева: Zinoviev A. The Reality of
Communism. London, 1985, p. 281-312.
M Belohradsky V. In Search of Central Europe // The Salisbury
Review, I, Autumn 1982, p. 33. Таящаяся в этой позиции опасность на-
382
ционализма подвергается основательной критике в: Lipski J J Two
Fatherlands — Two Patriotisms // Survey, vol. 26, 4, Autumn 1982,
p. 159-175; а также в предпринятом Александром Яновым исследова-
нии русского национализма: Yanov A. The Russian Challenge. Oxford,
1987.
35 См.: Pecheux M., Gadet F. La langue introuvable // Keane J., ed.
Ideology/Power, p. 24-31; Giddens A. Four Theses on Ideology // ibid, p.
18-21; Abercrombie N. et al. The Dominant Ideology Thesis. London, 1980.
36 Эти мысли развиты в: Perrow Ch. Normal Accidents. Living with
High-Risk Technologies. New York, 1984; Hirschhorn L. Beyond
Mechanization Work and Technology in a Post Industrial Age. London,
1984; Cooley M. Architect or Bee? The Human/Technology Relationship.
Slough, 1983
37 Согласно Юргену Хабермасу, Маркс в своих попытках «обрести
новый мир через критику старого» опирался на современные ему тра-
диции морально-практического разума (классическая политэкономия,
естественное право эпохи модерна, немецкий идеализм, утопический
социализм). В позднекапиталистических системах эти старые идеоло-
гии уже не могли сохранить свою силу; официальное сознание тяготеет
к цинизму, вследствие чего демократическая теория вынуждена сде-
лать поворот в сторону онтологизма, которого она достигает путем про-
яснения основополагающих правил и политических норм, заложенных
в коммуникативном действии. См.; Habermas J. Knowledge and Human
Interests, особенно p. 301-317; Communication and the Evolution of
Society. Boston, 1979, p. 96-97; а также мою работу «Public Life and Late
Capitalism», ch. 5.
38 См. заключительную главу книги: Barth H. Wahrheit und
Ideologie (1945). Erlenbach-Zurich and Stuttgart, 1961.
39 Thompson J.B. Critical Hermeneutics. A Study in the Thought of
Paul Ricoeur and Jurgen Habermas. Cambridge, 1981; «Studies in the
Theory of Ideology». Cambridge, 1984.
‘° «Studies in the Theory of Ideology», p. 12.
41 Habermas J. Communication and the Evolution of Society, p. 4,35-
41, 208, note 1, 209 210, note 2; «Theorie des kommunikativen
Handelns». Frankfurt am Main, 1981, Кар. 3; ср. мою критику дополи-
тического характера теории коммуникации в: «Public Life and Late
Capitalism», essay 6.
42 Lyotard J. F. La Condition postmoderne: Rapport sur lesavoir. Pans,
1979 (рус. пер.. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. M., 1998.
Перевод Н А. Шматко. Далее ссылки даются на это издание. — Прим,
перев.).
43 Там же, с. 32 33.
383
44 Там же, с. 33-41.
45 Benhabib S. Epistemologies of Postmodernism: A Rejoinder to Jean-
Francois Lyotard // New German Critique, 1984, 33, p. 120.
4G Ср. уместное в данном контексте замечание Клода Лефора:
Lefort С. Les Formes de I'histoire. Essais d'anthropologie politique.
Paris, 1978, p. 296: «Идеология есть связывание воедино репрезента-
ций, выполняющих функцию восстановления „в самом сердце исто-
рического общества" чего-то вроде общества „без истории"»; ср.
Арендт X. Истоки тоталитаризма. М., 1996, с. 609: «Идеологии пре-
тендуют на познание исторического процесса как целого — тайн про-
шлого, путаницы настоящего и неопределенностей будущего, — ис-
ходя только из внутренней логики соответствующих своих идей»
(перевод А Д. Ковалева).
4‘ Например: Foster Н., ed. The Anti-Aesthetic: Essays on Postmodern
Culture. London, 1983.
48 В качестве примера такой позиции см.: Лиотар Ж.-Ф. Цит. соч.,
с. 92-101. Об идеологии цинизма см.: Sloterdijk Р. Kritik der synischen
Vernunft, 2 Bd. Frankfurt am Main, 1983. (Рус. пер.: Слотердайк П.
Критика цинического разума. Екатеринбург, 2001. — Прим, перев.)
49 В настоящее время этот взгляд ассоциируется с работой:
Rorty R. Philosophy and the Mirror of Nature. Oxford, 1980 (pyc. nep.:
Рорти P. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1997. — Прим,
перев.). Помимо того, что эта «разговорная модель» иеприложпма к то-
му неосновному, контрфактическому типу рассуждения, который очер-
чен в данной работе, она также не учитывает опасность, сопряженную
с тоталитарными языковыми играми, склонность к которым постоянно
демонстрируют общества модерна в силу присущих нм особенностей:
самореволюционизации, стремления поставить самих себя под сомне-
ние (как подчеркнул Клод Лефор в работе: Lefort С. L'Invention democ-
ratique (Paris 1982)). Недавно («Habermas and Lyotard on Postmoder-
nity» // Praxis International, 1984, 4, p. 34) Рорти доказывал необходи-
мость полагаться на потенциально антидемократические установки
(«предоставим цементирующим нашу культуру нарративам по-преж-
нему делать свое дело») — как будто сам факт существования тех или
иных нарративов автоматически дает им священное право на безмятеж-
ное существование в будущем.
50 Лиотар Ж.-Ф. Цит. соч, с. 69.
51 Ср. важное рассмотрение Рейнхартом Козеллеком концепций
движения, развитых в эпоху модерна: Koselleck R. Futures Past: on the
Semantics of Historical Time. London, 1985, и особенно p. 288: «Чем
меньше опыта, тем больше ожиданий: такова формула темпоральной
структуры современности».
384
52 По этой проблеме см.: Hanson R.L The Democratic Imagination in
America: Conversations with Our Past. Princeton, New Jersey, 1985. Сде-
ланный Давидом Хелдом прекрасный обзор всевозможных интерпрета-
ций демократии, от классической Греции до наших дней (Held D. Mo-
dels of Democracy. Cambridge, 1987), содержит сходный с моим взгляд
на демократизацию; правда, в нем нет ответа на то серьезное (потенци-
ально антидемократическое) возражение, согласно которому данный
взгляд лишь усугубляет путаницу, созданную множеством понятий де-
мократии.
53 См. мою работу «Despotism and Democracy. The Origins and
Development of the Distinction between Civil Society and the State, 1750-
1850» // KeaneJ., ed. Sivil Society and the State.
Воспоминания о будущем
в книге Джона Кина
Давно ли нашумевшая статья Ф. Фукуямы о конце истории,
точнее политической истории, заставила легковерных политоло-
гов задуматься о перспективе остаться без работы — и вот на
фоне меняющегося политического ландшафта в Центральной
и Восточной Европе и порой не совсем адекватной реакции на это
Запада возникли явления, указывающие на кризис самой идеи де-
мократии. Дело здесь не только в том, что на демократию повсе-
местно давят антидемократические силы, тенденции, а в иных
странах традиции, но и в наблюдаемых тревожных симптомах
снижения творческого потенциала самой демократии.
Джон Кин, директор Центра изучения демократии (Лон-
дон), принял вызов современной политической жизни В книге
«Демократия и гражданское общество» (1988) он атаковал «за-
коснелую ортодоксию» и предложил плюралистическую интер-
претацию демократии в философском и политическом смысле
Эта интерпретация в общих чертах описывает демократическую
систему как подлинное многообразие форм жизни — постоян-
ных и временных, официальных и неофициальных, местных
и центральных. Написанная в «демократических» жанрах очер-
ка и литературного диалога, книга Кина адресована широчай-
шей политической аудитории: либералам, консерваторам, соци-
алистам и анархистам, но не только; она обращена ко всем уча-
стникам новых социальных движений, вплоть до самых экстра-
вагантных: феминисткам, геям, лесбиянкам, «зеленым» эколо
гам и др. В нашей стране, конечно, нет такого пышного цветения
ассоциаций, сами демократия и гражданское общество находят-
ся в становлении, но и у нас — и именно поэтому — книга Кина
найдет своего читателя.
Спустя десять лет потребовалось переиздание книги 1988 г.,
поскольку все десятилетие актуальность данной темы нарастала,
386
причем по обе стороны Атлантического океана. Инициированные
кризисом новые дискуссии о старомодных категориях вызвали
большой резонанс в девяностых годах. Все это происходило на фо-
не смены социально-политического и экономического курса стра-
нами социалистического лагеря Восточной Европы и России.
Постсоветское общество находится на стадии отвоевывания жиз-
ненного пространства для гражданского общества; в Чехии прези-
дент Гавел признает, что его страна также находится в начале пути.
Российский читатель найдет в книге массу полезного и по-
учительного материала, изложенного в привлекательной,
не отягощенной терминологическими сложностями форме. Де-
мократия и гражданское общество не являются здесь изолиро-
ванными предметами исследования. Автору важно показать их
в живой связи, раскрыть диалектическую динамику отношений
гражданского общества и демократии. Ведь именно демократия
при всех ее недостатках является оптимальной формой сосуще-
ствования государства и гражданского общества, способной вы-
держать испытания, выпавшие на долю XX века, — мировые
и локальные войны, революционные перевороты, распростране-
ние тоталитарных режимов.
Особый интерес для сегодняшнего русского читателя пред-
ставляют страницы, посвященные оценке современного состоя-
ния социалистической идеи в Европе. Автор отрицает возмож-
ность возрождения социализма в Европе как живого дискурса
и реальной и теоретической альтернативы. При этом он подчер-
кивает, что его очерки — не реквием по социализму. В них про-
водится мы<. ib, что знание причин бессилия и упадка социализ-
ма имеет фундаментальное значение не только для социалистов,
но и для демократов всех разновидностей. Тем не менее, автор
надеется наполнить новым смыслом термин «социализм», сде-
лав его синонимом демократизации гражданского общества
и государства. В современных условиях политическим сторон-
никам левых следует сознавать сложность социальной жизни,
решительно отказаться от советской модели социализма и ис-
кать пути демократизации самой идеи социализма. Автор прямо
указывает на недостатки, характерные для дебатов на Западе
относительно будущего социализма: это неопределенные и не-
точные рассуждения о теоретических принципах и соответст-
387
вующих институциональных требованиях демократического
социализма, догматическое понимание социалистической
идеи. Наши читатели найдут много «родного», к примеру,
в разделе «государственно-административный социализм», где
в критике кейнсианского государства всеобщего благоденст-
вия с его национализированной промышленностью, государст-
венным вмешательством в развитие научных исследований,
обеспечением здравоохранения, вмешательством в дела граж-
данского общества одни могут провидеть ближайшее будущее,
другие вспомнить о недавнем прошлом — ведь культивируемое
обществом всеобщего благоденствия пассивное потребление,
иждивенчество, конформизм у многих россиян вызывает но-
стальгию по СССР.
Учитывая исторический опыт, хочется спросить, можно ли
продолжать монтировать два таких несовместимых понятия,
как гражданское общество и марксистский социализм? Тем бо-
лее что, как указывает сам автор, в марксистской традиции сло-
восочетание «социалистическое гражданское общество» счита-
ется внутренне противоречивым или даже бессмысленным»
(с. 75) Бессмысленным потому, что гражданское общество в по-
нимании Маркса всегда буржуазно по содержанию и по форме.
Маркс видел в гражданском обществе случайное историческое
явление — типично буржуазный феномен. Считая систему про-
изводства решающим фактором развития общества, Маркс не
смог увидеть очень важную динамику других форм гражданской
жизни, включая семью, добровольные ассоциации, профессио-
нальные союзы, средства коммуникации и т. п. Такие рычаги
влияния на общество, как независимая пресса, свобода собра-
ний и избирательные права, истолковывались им лишь как фор-
ма консолидации власти, обреченной на отмирание при комму-
низме. Разделение государства и гражданского общества, свой-
ственное капитализму, как полагал Маркс, будет постепенно
упразднено в процессе отмирания государства
Дж. Кин уверен, что условием оживления творческой демо-
кратической мысли является возрождение и переформулировка
старых «буржуазных» идей о гражданском обществе и границах
государственной власти. Это проблема далеко не случайно обос-
новалась в жизни мирового сообщества всерьез и надолго; к ней
388
воспоминания о оуоущем в книге дм они теина-----
добавляется проблема ретроспективного возврата от социализ-
ма к капитализму и воссозданию гражданского общества.
Все, кому памятны нескончаемые беседы на кухнях в совет-
ские времена, — беседы, начавшиеся после XX съезда партии
и ставшие публичными в эпоху гласности на заре перестройки,
вспомнят былое, читая «репортаж из подполья» Дж. Кина (гла-
ва 6 — «В сердце Европы»). Глава не имеет библиографического
раздела, в ней представлены живые споры непосредственных
участников и свидетелей исторического перелома начала эпохи
Горбачева, когда можно было только гадать, к чему все это при-
ведет. Вопрос, заметим, до сих пор остается открытым.
Дескриптивный метод обоснования плюралистической демо-
кратии как наиболее адекватной формы отношений гражданско-
го общества и государства все-таки, полагаем, недостаточен, так
же как упование на целительную силу когнитивно-этического
релятивизма, отстаиваемого автором. В заключительной главе
эти слабости проявились в обсуждении проблемы идеологии, ко-
торая в наше время вызывает обновленный интерес. Как извест-
но, Маркс критиковал идеологию как иллюзорное сознание бур-
жуазии, нацеленное на оправдание сложившихся эксплуататор-
ских производственных отношений и обслуживающего их поли-
тического строя. В последние несколько десятилетий, замечает
автор, эта теория утратила кредит доверия Однако это вовсе не
означало упразднения идеологии как таковой. Д. Белл поторопил-
ся похоронить проблему. Между тем, в странах коммунистическо-
го блока идеология, оправдывающая социалистический режим,
будучи иллюзорной для «внешнего наблюдателя», стала реально-
стью, с которой члены соцобщества должны были считаться, по-
скольку ее нельзя было игнорировать и тем более оспаривать, раз-
ве что на кухне. Идеология партии служила напоминанием всем
гражданам, что они находятся в политическом заточении.
Попытка переосмысления понятия идеологии была пред-
принята Франкфуртской школой. Идеология остается формой
ложного сознания, но в позднем буржуазном обществе она уже
не является порождением социально-политического конфлик-
та, а спускается сверху культурной индустрией, которая приво-
дит к тотальному конформизму. Эта поздняя идеология также
не подлежит критике. Хабермас называет ее «прозрачной идео-
389
м.л. лорамов
логией заднего плана, идолизирующей и фетишизирующей на-
уку». Главную угрозу для демократии таит технократическое со-
знание, его стремление распространить технический контроль
с природной сферы на сферу социальную, что позволило бы регу-
лировать посредством государственной власти гражданское об-
щество и устранить публичные дискуссии как таковые. Промы-
вание мозгов, поставленное на поток, нейтрализует цели
отдельных личностей и групп, способность выбирать политичес-
кие нормы. Но тем самым научность социальной политики стано-
вится последней и вечной идеологией, оправдывающей частные
интересы правящей бюрократии, кланов, партийных номенкла-
тур. Технократии чужд утопизм — она хитрый и циничный враг
демократии. Она снимает вопрос о нормативных установках, от-
вергает имманентную критику идеологии, объявляя их морально
устаревшими, ибо наступило время безукоризненно просчитанно-
го социального проекта. Хабермас видит выход из этой тирании
сциентистских истин в возврате к онтологическому подходу, кото-
рый основан на исследовании всеобщих постулатов получающего
публичное выражение нормативного дискурса. Автору «Демокра-
тии и гражданского общества» этот рецепт кажется недостаточ-
ным. Возможно, его пугает неминуемая встреча на этом пути с «ги-
льотиной» Юма, разрывом между «есть» и «должно».
Дж. Кин призывает к коренной реконструкции понятия иде-
ологии на основе методологического релятивизма. Этим устра-
няется позитивистская, точнее сциентистская подоплека теории
идеологии. Автор привлекает работу Ж-Ф. Лиотара «Состояние
постмодерна», где рассматриваются процессы, в ходе которых
каждая отдельно взятая языковая игра претендует на истинность,
правоту и действенность по сравнению с конкурирующими язы-
ковыми играми. Если идеологию принять за разновидность язы-
ковой игры, то она вечна так же, как и язык. Какой же будет стра-
тегия когнитивно-этического релятивизма в этой ситуации?
В первую очередь, релятивизм должен оспаривать претен-
зии на монопольное владение истиной, выдвигаемые любой иде-
ологией, т. е. любой языковой игрой. Охранительная функция
демократии состоит в недопущении доминирующего положе-
ния той или иной идеологии, в обеспечении постоянной ее кри-
тики. Именно тогда политическая философия и ее практическое
390
воплощение становится «чистой», лишенной возможности на-
сильственного окончания партии, игрой в бисер, которая регу-
лярно возобновляется по неведомо как сложившейся традиции.
И тут автор бесстрашно идет до конца. Понимаемая по-
новому концепция демократизации, считает он, призвана отка-
заться от определенных истинных целей, ценностей и устано-
вок, касающихся человеческого существования. Она должна
удалить из дискурса «исторического агента эмансипации», изба-
виться от таких идеологических понятий, как порядок, прогресс,
человечность, природа, индивидуализм, социализм, нация, суве-
ренитет и народ. Правовой релятивизм Гоббса (которого автор,
должно быть в специфическом смысле, называет либералом)
приводит к идее универсального контроля над духовной жиз-
нью покорных подданных Левиафана. Когнитивно-этический
релятивизм, напротив, допускает и даже открыто поощряет кри-
тику и обсуждение господствующей идеологии. Но в Игре
соблазнов власти и демократического плюрализма ничейный
исход никем и ничем не гарантирован. А что если в один пре-
красный день тот, кто пришел к власти, возвестит об обретенной
истине, не терпящей сомнений? Неопределенность, которую как
синоним свободы приветствует автор, относится и к будущему.
А значит, и к моделируемому обществу с изъятой онтологией
умопостигаемого мира.
Книга Джона Кина написана для теоретиков и практиков,
для правых и левых и, что важно, для непредубежденного читате-
ля. Ее будут читать выборочно, находя свое. Открытая для плю-
рализма мнений, она сама провоцирует любую критику, вплоть
до самой опасной — метафизически фундированной, — и в то же
время содержит массу информации к размышлению над сего-
дняшними и завтрашними проблемами гражданского общества
и политической жизни. Пожалуй, этого достаточно для благоже-
лательного и заинтересованного приема в нашей стране.
М. А. Абрамов,
доктор философских наук,
ведущий научный сотрудник
Института философии РАН
Указатель имен
Адорно Т. 79, 125,344, 380
Альтюссер Л. 358
Андерсон П. 305
Арагон Л. 199
Арато Э. 155, 304
Арендт X. 92, 205,384
Аристотель 263, 298
Бакунин М.А. 111, 127, 128
Баркер Э. 69
Барт X. 362
Бастпа Ф. 81, 129
Бауман 3. 14, 348
Бауэр Б. 122
Бевен А. 320
Беверидж У. 141
Беджгот У. 214, 292, 302
Бек А. ПО
Белецкий Ч. 330
Белл Д. 342, 389
Бендерский Дж. 305
Бенн Т. 320
Бентам И. 255 256, 263, 268
Бенуа Ж. М. 40
Бенхабиб С. 368
Беньямин В. 22
Берк Э. 7,8, И, 81, 94, 234, 268, 302
Бирманн В 75
Бисмарк О. фон 291
Боден Ж. 80, 266
Болингброк 11, 234
Болтон Н. 14
Браверман Г. 156
Брайс Д. 299, 300
Брандт В. 186, 191
Брей Д.Ф 76
Брейгель П. 153
Брейн Э Дж. 14
Брюнинг Г. 304
Вайда М 14
Баттенберг МП. 248
Вашингтон Дж. 11, 237
Вебер М 16.18,137-139,172,258, 269
Вейль С. 205
Верич Я. 313
Вильсон Г. 191
Витгенштейн Л. 366 367
Виэр С. 14
Вуд Н. 14
ВулфД. 14
Гавел В. 14, 200, 318,343, 354,387
Гайм Р 125
Галифакс Э.Ф.В. 234
Гамильтон А. 263
Гегель Г.В.Ф. 47, 71, 75, 81, 97-100,
107, 114,117, 119
Гейтскелл Х.Т.Н. 185
Геллер Г 275
Георг III 234, 302
Гизо Ф. 255, 257, 268
Гиндельс 185
Гинденбург П. фон 304
Гирке О. фон 264
Гитлер А. 304
Гоббс Т. 26, 75, 80, 82-88, 93, 99,
113, 117, 125. 126,288, 391
Гобсон С.Дж. 69
Годвин У 172
Горбачев М.С. 197,245,330,335,336,
389
ГорцА 55,144-161,166,168 170,174
392
Готье Т. 205
Гоулднер А. 106,124, 129
Грамши А. 350, 381
Грейг Ш. 14
Гроппй Г. 90
Гукер Р. 126
Гумбольдт В. фон 78,125
Гурвпч Дж. 59
Д'Аламбер Ж.Л. 171
Данте А. 288
Даунс Э. 222
Джефферсон Т. 234
ДидроД. 171
Дильтей В. 300
Дункан Г. 14
Дюгп Л. 59
Дюркгейм Э. 105, 127
Егидес П. 320
Имрп М. 14
Инграо П. 252
Каван Я. 14
Кант И. 80, 88
Карра ЭХ. 332
Касте льс М. 229
Каутский К. 111, 295, 305
Кейнс Дж.М. 141
Кельзен X. 276, 304
Киннок 11. 225, 249,315
Кпркхаймер О. 186, 218
Клима 14. 197
Козеллек Р. 246, 301, 305, 384
Кока Ю. 14
Колаковскпй Л. 38
Колдер М.311
Коллетти Л. 295, 296
Коннелл П. 14
Констан Б. 263
Конт О. 106, 347
Корнай 333
Кортес Д. 298
Коук Э. 283
Коул Дж.Д.Х. 69, 331
Коэн Жан 155, 304
Крайски Б. 191
Крик Б. 14,311
Ксенофонт 26
Кун А. 14
Кундера М. 329, 330
Кэри Ч. 129
Лакло Э. 376, 377
Ламартин А. де 264
Ламенне Ф.Р. де 62
Ласки Г. 68, 79, 242, 264
Лассаль Ф. 109,110,127
Лафарг II. 151, 154
Лебон Г. 183
Ленин В.И. 111,305
Лефор К. 384
Лиотар Ж.-Ф. 365-371, 373, 383,
384, 390
Лнпов А. 14
Лиска 333
Локк Дж. 80-82, 87-90, 93, 102,
ИЗ, 117,125, 126, 234
Лоуэлл Л. 302
Лукач Д. 180, 229, 243
Лукс С. 116
Люксембург Р. 111, 295
Мабли ГБ. де 287
МакДональд Р. 179
Макиавелли Н. 242, 300
Макферсон Дж.Б. 5
Мальтус ТР 141
Манн Т. 200
Маннхейм К. 349, 381
Маркс К. 75, 76, 80, 106, 111-124,
128, 172, 207, 210, 244, 334, 335,
339-341, 345, 347-354, 360, 361,
366,369,380-383, 388
Мастнак Т. 14, 245
Мейднер51. 52, 59, 71, 72
Мейтланд 268
Местр Ж. де 289
Мидлмас К. 158
393
Указатель имен
Милибанд Р. 227, 228, 251
Милль Д. 263
Милль Дж. С. 49, 82, 263, 268
Миттеран Ф. 162, 310
Михельс Р. 180, 181,183, 184, 192,
207, 217, 220, 230, 236, 238, 239,
244
Михник А. 14, 205,249
Мичер М. 314
Миэр П. 14
Молотов В .М . 342
Моль 255
Монтескье Ш. 234, 295, 301,306
Моррис У. 314
Музиль Р. 372
Муфф Ш. 377
Мэдисон 233, 263
Мюрреи Р. 332
Наполеон Бонапарт 339
Нево А. дель 14
Нечаев С.Г. 127
Нозик Р. 71
Ноув А. 174, 332
О’Коннор Д. 128
Орандж А. 69
Ориу М.59
Оруэлл Дж. 307,309, 310, 330, 379
Острогорский М. 235, 251
ОуэнР 107, 108. 111, 154,314
ОуэнсД. 143
Оффе К. 14
Пал Р. 174
Пальме У. 191
Паинекук А. 111
Папандреу Г. 310
Папен Ф. фон 304
Парсонс Т 366
Паскаль Б. 361
Паточка 202
Пени Т. 49, 81, 91-97, ИЗ, 115, 119.
172
Пиночет А 326
Пирсон К. 14
Платон 26
Подменик Д. 14
Пожгаи И. 196
Пройс X. 258
Пулантзас Н. 75,123, 124, 252
Пуфендорф 80, 82
Райт Д.Дж. 302
Растин М. 173, 251, 322
Ревель Ж.-Ф. 71
Рейган Р. 312
Ренин О. 249
Риббентроп Й. 342
Робеспьер М. 207
Робинсон К 14
Рорти Р. 384
Рулевскнй Я. 246
Pvcco Ж.-Ж. 230, 243, 261, 263,
299
Сен-Симон К А. 106
Скратон Р. 47, 48, 312
Слотердайк П. 384
Смит А. 9, 137,172
Сократ 378
Сорель Ж. 111, 180, 205-211, 217,
236
Спиноза Б. 27, 80, 82
Сталин И.В 192,329
Старобинскн Ж. 22
Стоукс У. 14
Стоянович С. 116
Сьейес Э Ж 287
Терборн Г. 173
Тито И.Б. 332
Токвиль А. де 49, 101-105, 114,
115, 119, 127, 206, 234, 263, 264,
338,374, 377
Томпсон Э. 14, 16, 327-329, 362,
363
Траси Д. де 339
Троцкий Л. 111,204, 295,378
Тэтчер М. 309,312, 332
394
Уайльд О. 46, 314
Уильямс Р. 314
Уитмен У. 243
Уолин Ш.91,92
Уолпол Р. 234
Уолцер М. 71
Уэйнрайт X. 332
Фейербах Л. 345
Фергюсон А. 80, 81, 177
Фехер Ф. 14
Фнггнс Дж.Н. 29, 264
Фнлмер 90
Форстер Г 206
Франкель Б. 73
Франклип Б. 137
Франко Б. 326
Фукуяма Ф.386
Фурье III. 111,154
Фут М. 320
Футе Ж. 204
Хабермас Ю. 344-347, 358, 363-
365, 375, 380,383,390
Хед Б. 14,379
Хелд Д. 14,385
Хеллер А. 14
Хеффер Э. 311
Хиидесс Б. 293
Хинце О. 253, 301
Холл Ч. 131, 132, 144, 172
Хоркхаймер М. 79,125
Хофстадтер Р 249
Хоэн дал П.У. 14
Шарф Э. 185
Шевенмаи Ж.-П. 73
Шекспир У 135,136
Шикель И. 301
Шмидт Г. 311
Шмитт К. 26, 48, 253-273, 275-278,
281, 286, 288-292, 294, 297-301,
303-305
Шорске Э. 250
Штейн Д. фон 107
Шумпетер Й. 213, 218
Элиас Н. 171
Энгельс Ф. 106, 110. 116, 124,128,
129, 172, 210, 341,345, 352, 380,
382
Эпименид Критский 368
Эттли 332
Юм Д. 131,390
Янов А 383
Ярузельский В. 310
Abercrombie N. 383
Abraham D. 304, 305
Adam F. 245
Adamiak R. 124
Adler M 305
Adorno T 380
Arato A. 125, 155, 304
Arblaster A. 125
Arendt H. 92
Bagehot W. 248,302, 305
Bahro R. 251
Barber B.R. 173, 234
Barion A. 297
Barker E. 69
Barth H. 383
Bauman Z. 171,381
Beethain D. 244, 299
Bell D. 380
Belohradskv V. 383
BenderskyJ.W. 297, 304
Benhabib S. 384
Benoist J.-M. 70, 71
Bernstein E. 252
Berrington H. 302
Bestor A.E. 128
Bey me K. von 251
Bobbio N. 248, 303
Bochel H.M.71
Bodin J. 300
Bolaffi A. 72
Bracher K.D. 303, 304
Brandt W. 244
395
Braverman H. 175
Brenner Ph. 303
Brittan S. 70
Bryce J. 297,299
Burin F.S. 244, 248
Carsten FL. 301
Carter A. 245
Caski H J. 252
Castells M. 250
CavoSki K. 245
Cazes B. 73
Chambers J.D. 139
Chambers W.N. 252
ChevenementJ P 73
Clastres P. 172
Coates D. 250
Cohen J. 124, 125, 304
Cole C D H 69, 127, 128, 303
Colletti L. 306
Confino M. 127
Cooley M. 157, 383
Crick B. 303
Crossman R.H.S. 248
D’Alembert J. 171
Dahl R.A. 173
Demszky G. 246
Diderot D. 171
Dilthey W. 300
Dowhs A. 249
Draper Th. 303
Dubiel H. 70
Durkheim E. 127
Elias N. 73
Elton G.R. 302
Eschmann T. 124
Esping-Andersen G. 247
Evans E.J. 252
FaulE. 234
Febvre L. 171,380
Feher F. 172, 245
Figgis J. 68, 300
Forster 206
Frankel В 73, 129
Franklin В 172
Freeman C. 70
Gadet F. 383
Gamble A.-M. 248
Gautier T. 205
Gay P. 252
Gerhard 72
Giddens A. 383
Gierke O. von 300
GoluboviC Z 245
Goodstein Ph.H. 247
Goodwin AW 127 129
Gorbachev M 245
Gorz A. 173
Gouldner A.W. 124, 380
Gramsci A. 306
Griinberg C. 128
Gurvitch 59
Guvillier R. 175
Gyford G 73
Habermas J 297,298,380,381,383
Hall Ch 172
Hamilton A 264
Hamn H. 73
Hanson RL 385
Havel V. 245, 246, 354, 380
Head B.W. 379
Hegel G.W.F. 71, 127
Heidanek L. 123
Held D. 385
Heller A. 123
Heller H. 302
Hindess В 248, 293
Hinrichs K. 72, 176
Hintze О 301
Hirschborn L 157 383
Hirsch J. 250
Hirst P.Q. 69
Hoffman S. 247
Hofstadter R. 249, 251, 252
Huber J. 72
396
Humboldt. W. von 124
Huntington S.P. 70
Husak G. 245
Ingrao P. 252
Jones G.S. 247
Judge D. 303
Kallscheuer 0.72
Keane J. 28,69-71, 73,124,125,129,
130, 173, 174
Kelsen 11. 376
Kennedy E. 380
Kirchheimer O. 244
Kitching G 69
Koenigsberger H.G. 271
KohenJ.L. 155
Kolakowski L. 71, 123, 381,382
Konrad G. 246
Korpi W. 72
Koselleck R. 246, 384
KoStunica V. 245
Kuzniics H. 171,380
Laclau E. 69, 376
Lafargue P. 174
Laski H.J. G8,125,297,300,302,303
Lefort K. 384
Lipski J.J. 246, 383
Low S. 297
Lowell A.L. 302
Lukacs G. 180, 250
Lukes S. 116
Lyotard J.-F. 383,384
MacDonald R. 179
Mackintosh J. 302
Macpherson C.B. 297
Mahnkopl B. 175
Mann M. 129
Mansfield II. 252
Marcus G. 380-382
Marongiu A. 301
Marshall T H. 173
Martin A. 72
Mastnak T. 245
May Th.E. 303
McLellah 382
Meidner R 72
Melucci A. 70, 249
Michels R. 180, 244, 245, 252
Michnik A. 245, 246
Middlemas K. 175, 247
Miliband R. 250
Mill J. 264
Mill J.S. 2G4
Moreau P.-F. 171
Mouffe Ch. 69, 37G
Murray R. 73
Myers A.R 271
Namier L.B. 252
Narr W.-D. 244
Neale J.E. 302
Negt O. 69
Norton Ph. 302
Nove A. 174
Nozick R. 71
Offe C. 69, 72, 176, 244, 247-250
Ostrogorski M. 251, 297, 302
Owen R. 127
Owens J . 70, 71, 130. 173, 174
Pahl R.-E. 174
Paine T 126
Palinka A. 244
Parekh B. 382
Pasquino G. 244
Pecheux M. 383
Perez C. 70
Perrow Ch. 157, 383
Pierson Ch. 306
Pizzorno A. 247
Podmenik D. 245
Pollard A.F. 302
Poszgay I 196
PoulantzasN. 123, 252
Przeworski A. 250
Ranney A. 249
Raschke J. 249
397
Raumer К. von 302
Rausch H. 303
Renner K. 127, 303
Revel J .-F. 71
Ricoeur P. 383
Riedel M. 124
Robbins C. 234
Roberts К. 175
Roland-Hoist H. 247
Rorty R. 384
Rosanvallon P. 59, G9
Ross G. 73, 247
Rotman P. 73
Rustin M. 173, 251
Sahlins M. 172, 382
Salisbury D. 247
Samuel R. 139
Schickel J. 301
Schmitt C. 297
SchorskeC.E. 71,244
Schumpeter J.A. 70, 248, 251
Schwab G 297, 300, 304
Scruton R. 71
Shell K.L. 244, 248
ShklarJ.N. 71
Simeika M. 245, 382
Skilling H.G. 24G
Skocpol T. 129
Sloterdijk P. 384
Sollner A. 297
Sorel G. 180
Spenser H. 127
St oj anoviC S . 245
SzucsJ. 128
Taylor Ch. 71
Taylor Goobv P. 71
Tesat J 123
Therborn G. 173
Thoma R. 301
Thompson E.P. 173
Thompson J.B. 383
Toqueville A. de 264
Touraine A. 69, 249
Ullman W. 301
Urry J. 125
Vaida M 172,245
Van der Veen R.J. 176
Van Parijs P. 176
Vilman Г. 175
Vtnogtadoff P. 59
Walkland S. A. 248
Walz Г 175
Walzer M 71
Wattenberg M. 248
Webb В 303
Webb S. 303
Weber M. 298, 301
Wehler H U. 302
Weil S. 73
Welch C. 380
Wellmer A. 381
Wiesenthal H. 72,176
Williams Ph. 303
Wolfe D A 70
Wohn Sb. S. 91
Wright D.G. 302
Yanov A 383
Young GM 173
Zijderveld A. 70
Zinoviev A. 382
Содержание
Предисловие 7
Введение к новому изданию 15
Глава 1. Границы деятельности государства 29
Глава 2. Вспоминая умерших. Гражданское общество
и государство от Гоббса до Маркса п после 75
Глава 3. Работа и процесс цивилизации 130
Глава 4. Партийный социализм? Размышления
о современном европейском социализме
и его партийных формах 177
Глава 5. Диктатура и упадок парламентаризма.
Карл Шмитт: теория политического суверенитета 253
Глава 6. В сердце Европы 307
Глава 7. Демократия, идеолога я, релятивизм 338
М.А. Абрамов. Воспоминания о будущем в книге Джона Кина 386
Указатель имен 393
Джон Кин
Демократия и гражданское общество
Директор издательства Б.В. Орешин
Зам. директора Е.Д. Горжевская
Зав. производством Н.П. Романова
Компьютерная верстка и оригинал-макет И.И. Блауберг
ЛР № 065292 от 17. 07.1997. Подписано в печать 18.06.2001. Формат
60x90/16. Бумага офсетная. Гарнитура Peterburg. Печать офсетная.
Уч.-изд. л. 19,5. Усл.-печ. л. 25. Тираж 2000 экз. Заказ № 308.
Издательство «Прогресс-Традиция»
121099, Москва, а/я 911
ОАО "Астра семь"
121019, Москва, Филипповский пер., 13.