Автор: Юрген Хабермас.
Теги: политика социальная философия история буржуазия буржуазная идеология
ISBN: 978-5-7777-0627-0
Год: 2016
Текст
Структурное изменение
публичной сферы
Структурное
изменение
публичной сферы
Исследования
относительно категории
буржуазного общества
Юрген Хабермас
т
е
м
а
Москва 2016
ВЕС
МИР
Р
С предисловием к переизданию 1990 года
УДК 32.019.5
ББК 87.6
Х12
Перевод книги на русский язык выполнен по изданию:
Habermas Ju
rgen. Strukturwandel der O
ffentlichkeit:
Untersuchungen zu einer Kategorie der bu
rgerlichen Gesellschaft.
Mit einem Vorwort zur Neuauflage 1990.
Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1990.
Перевод с немецкого
В.В. Иванова
Редактор
к.филос.н . М .М . Беляев
Перевод данной книги был поддержан грантом
Немецкого культурного центра имени Гёте
(Института имени Гёте), финансируемого
Министерством иностранных дел Германии
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
в рамках Федеральной целевой программы
«Культура России (2012–2018 годы)»
Напечатано в России
© Suhrkamp Verlag. Frankfurt am Main, 1990
© Издательство «Весь Мир», 2016
ISBN 978<5 <7777 <0627<0
Sprache. Kultur. Deutschland.
Содержание
Предисловиекпереизданию1990года........................
9
I. Возникновение и концепт буржуазной публичной сферы . . .
10
II. Структурное изменение публичной сферы —
трипересмотра..........................................
19
III.Изменениетеоретическихрамок........................
29
IV. Гражданское общество или политическая
публичнаясфера .........................................
40
Предисловиекпервомуизданию..............................
46
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы,
пропедевтическоеотмежевание.............................
49
§1.Исходныйвопрос ......................................
49
§2.Типрепрезентативнойпубличности ....................
53
Экскурс. Конец репрезентативной публичности,
иллюстрируемый на примере Вильгельма Мейстера . . . . .
61
§3.Генезисбуржуазнойпубличнойсферы..................
63
II.Социальныеструктурыпубличнойсферы..................
78
§4.Общийнабросок .......................................
78
§5.Институтыпубличнойсферы...........................
82
§ 6. Буржуазная семья и институционализация
приватнойсферы,обращеннойкпублике...............
97
§ 7. Литературная публичность в сравнении
сполитической ........................................ 106
III.Политическиефункциипубличнойсферы................. 112
§8.Английскаямодельразвития ........................... 112
§9.Континентальныеварианты ............................ 123
§ 10. Буржуазное общество как сфера частной
автономии: частное право и либерализованный
рынок ................................................ 130
§ 11. Противоречивая институционализация
публичной сферы в буржуазном
правовомгосударстве ................................. 137
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология . . . . . . . . . 149
§ 12. Public opinion — opinion publique — o
ffentliche Meinung:
Кпредысториитопоса................................. 149
§ 13. Публичность как принцип посредничества между
политикойиморалью(Кант).......................... 166
§ 14. К диалектике публичной сферы (Гегель и Маркс) . . . . . . 181
§ 15. Амбивалентность понимания публичной сферы
в теории либерализма (Джон Стюарт Милль
иАлексисдеТоквиль) ................................ 194
V. Изменение социальной структуры публичной сферы . . . . . . . 208
§ 16. Тенденция к взаимному пересечению
публичнойсферыичастногопространства ............ 208
§17.Поляризациясоциальнойиинтимнойсфер ............ 220
§ 18. Публика на пути от культурного резонерства
кпотреблениюпродуктовкультуры ................... 229
§ 19. Размывание контуров: векторы распада
буржуазнойпубличнойсферы......................... 247
VI. Изменение политической функции публичной сферы . . . . . 254
§ 20. От журналистики частных лиц<литераторов
к публичным услугам СМИ. Реклама как функция
публичнойсферы ..................................... 254
§ 21. Измененные функции принципа публичности . . . . . . . . . 270
§ 22. Искусственная публичность и не<публичное мнение.
Электоральноеповедениенаселения .................. 288
§ 23. Политическая публичная сфера в процессе
трансформации либерального правового государства
всоциальноегосударство ............................. 301
VII.Кпонятиюпубличногомнения ........................... 317
§ 24. Публичное мнение как государственно<правовая
фикция. Социально<психологическое
размываниепонятия .................................. 317
§25.Социологическаяпопыткапрояснения ................ 326
Библиография ................................................ 333
Оглавление
6
Вольфгангу
Абендроту
с благодарностью
Предисловие
к переизданию 1990 года
Вопрос о новом переиздании этой книги возник в связи с внешни<
ми обстоятельствами. Мои первые работы публиковало издатель<
ство «Luchterhand», за что я ему весьма благодарен. Теперь же оно
сменило владельца, и мне пришлось искать другое издательство.
Перечитывая свой текст, написанный почти тридцать лет назад,
я на первых порах испытывал искушение начать правку — что<то
вычеркнуть, а что<то, наоборот, добавить. Однако чем дальше, тем
яснее мне становилось, что это будет ошибкой. Сделав одно исправ<
ление, я был бы вынужден объяснять, почему не переработал всю
книгу. Но такая редактура стала бы непосильной задачей для авто<
ра, который давно занялся другими проблемами и не мог отслежи<
вать все новинки научной литературы, имеющие отношение к теме.
Ведь исследование возникло как синтез наработок из нескольких
дисциплин, и упорядочить все эти материалы было непросто.
Есть две причины, оправдывающие тот факт, что 17<е издание,
которое читатели в свое время полностью раскупили, повторяется
теперь в прежней редакции. Во$первых, существует стабильный
спрос — книга за прошедшие годы стала чем<то вроде учебника
для студентов. Во$вторых, «догоняющая революция» в Централь<
ной и Восточной Европе на наших глазах придала злободневность
процессам структурного изменения публичной сферы1. Актуаль<
ность этой темы (и перспективность ее изучения) подтверждается
и тем, что книгу приняли в США, хотя английский перевод2 по<
явился только в прошлом году3.
1 См.: Habermas J. Die nachholende Revolution. Ffm., 1990.
2 См.: Habermas J. The Structural Transformation of the Public Sphere. Boston: MIT
Press, 1989.
3 По этому поводу в сентябре 1989 года в Университете Северной Каролины
в Chappel Hill состоялась яркая и чрезвычайно поучительная для меня конферен<
Я хотел бы воспользоваться нынешним переизданием для не<
скольких комментариев. Их цель — не столько преодолеть дистан<
цию примерно в одно поколение, сколько обратить на нее внимание.
Книга была написана на рубеже 50<х и 60<х годов XX века. Исследо<
вательский процесс и теоретическая постановка вопросов с тех пор
претерпели заметные изменения. Со времен заката режима Аденауэ<
ра изменился и вненаучный контекст познавательного горизонта
современной истории, который создает перспективу общественным
наукам. Наконец, изменилась моя собственная теория — правда, это
касается не столько основ, сколько степени ее сложности. Составив
теперь первое (довольно поверхностное) впечатление о соответству<
ющих тематических разделах, я хотел бы вспомнить происшедшие
перемены — по крайней мере, в качестве иллюстрации, а также ради
того, чтобы подтолкнуть дальнейшие изыскания. При этом я ориен<
тируюсь на существующую композицию книги. Сначала я рассмат<
риваю историю возникновения и концепт буржуазной публичной
сферы (главы I–III), потом — ее структурное изменение, причем дво<
яко: как с точки зрения социально<государственной трансформации,
так и с точки зрения изменения коммуникативных структур под воз<
действием СМИ (главы V и VI). В последующем я обсуждаю теоре<
тическую перспективу изложенного и его нормативные импликации
(главы IV и VII). При этом меня интересует, какой вклад данное ис<
следование может внести в вопросы теории демократии, вновь при<
обретающие сегодня важное значение. Именно в этом аспекте чаще
всего воспринималась книга — пусть не с первой же публикации,
но в связи со студенческим бунтом и вызванной им неоконсерва<
тивной реакцией. При этом и правые, и левые в равной мере исполь<
зовали ее в полемических целях4.
I. Возникновение и концепт буржуазной
публичной сферы
1. Как явствует из Предисловия к первому изданию, я прежде все<
го намеревался развернуть идеальный тип буржуазной публичной
Предисловие к переизданию 1990 года
10
ция. Помимо социологов, политологов и философов, в ней приняли участие истори<
ки, литературоведы, антропологи и исследователи в области коммуникации. Я бла<
годарен всем участникам за их вклад.
4 См.: Ja
gerW.O
ffentlichkeit und Parlamentarismus. Eine Kritik an Ju
rgen
Habermas. Stuttgart, 1973; по поводу рецензий см.: Go
rtzen R. J . Habermas: Eine
Bibliographie seiner Schriften und der Sekunda
rliteratur 1952–1981 . Ffm., 1981. S . 24 f.
сферы [Idealtypus bu
rgerlicher O
ffentlichkeit], исходя из историчес<
ких контекстов английского, французского и немецкого развития
в XVIII и в раннем XIX веках. Выработка понятия, специфически
привязанного к эпохе, требует стилизирующего выделения харак<
терных признаков из очень сложной общественной реальности. От<
бор, статистическая релевантность и сравнительная оценка истори<
ческих тенденций и примеров (как и при любом социологическом
обобщении) представляют собой проблему, сопряженную с риска<
ми. Эти риски особенно велики, если опираться не на исторические
источники, а в большей степени на вторичную литературу. Истори<
ки, читая мою работу, справедливо указывали на «эмпирический
дефицит». Несколько успокоил меня дружеский отзыв Джеффри
Или, который констатировал в своем подробном докладе на упомя<
нутой конференции: «Когда перечитываешь эту книгу... поражает
историческая обоснованность и образность аргументов — особенно
если учесть скудность литературы, доступной в то время»5.
Обобщающая работа Ганса<Ульриха Велера, написанная с опорой
на широкий список литературы, подтверждает основные положения
моего анализа. К концу XVIII века в Германии сформировалась «не<
большая, но критически дискутирующая публичная сфера»6. Читаю<
щую публику, выходящую за пределы «республики ученых», состав<
ляют прежде всего граждане<горожане и представители среднего со<
словия [aus Stadtbu
rgern und Bu
rgerlichen]; они не только непремен<
но интенсивно усваивают небольшое число образцовых произведе<
ний, но и ориентируется на новые поступления. Вместе с ней — как
бы из центра приватной сферы — возникает сравнительно плотная
сеть публичной коммуникации. Число читателей возрастает скачко<
образно, и соответственно расширяется перечень книг, газет и жур<
налов. Становится больше писателей, издательств и книжных лавок.
Появляются библиотеки, читальные залы и читательские сообщест<
ва — социальные узловые пункты новой культуры чтения. Признана
также важность формирования союзов и обществ, возникших
в период немецкого позднего Просвещения — скорее, благодаря их
организационным формам, чем очевидным функциям7. Просве<
тительские общества, образовательные объединения, масонские ло<
жи и орден иллюминатов представляли собой ассоциации, которые
I. Возникновение и концепт буржуазной публичной сферы
11
5 Eley G. Nations, Publics, and Political Cultures. Placing Habermas in the Nine<
teenth Century. Ms., 1989.
6 См.: Wehler H.U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 1. Mu
nchen, 1987. S. 303–331.
7 См.: Du
lmen R. v. Die Gesellschaft der Aufkla
rer. Ffm., 1986.
конституировались посредством свободных, то есть частных ре<
шений своих учредителей, действовали на основе добровольного
членства, практиковали равноправное общение, свободу дискуссии,
опору на мнение большинства и т.д. В этих пока еще замкнутых сооб<
ществах третьего сословия прививались политические нормы равен<
ства, характерные для будущего общественного устройства8.
Французская революция вызвала затем политизирующий сдвиг
в публичной сфере, которая прежде формировалась под влиянием
литературы и художественной критики. Это касается не только
Франции9, но и Германии. «Политизация общественной жизни», ук<
репление роли прессы, выражающей различные мнения, борьба с цен<
зурой и за свободу слова характеризуют функциональное изменение
растущей сети публичной коммуникации в период до середины
XIX столетия10. Политика цензуры, посредством которой государст<
ва Германского союза сопротивлялись затянувшейся до 1848 года ин<
ституционализации политической публичной сферы, теперь все
сильнее затягивает литературу и критику в омут политизации. Петер
Уве Хоэндаль использует мой концепт публичной сферы, чтобы
детально отследить этот процесс. Правда, по его мнению, крах рево<
люции 1848 года стал переломным моментом для начинающегося
структурного изменения раннелиберальной публичной сферы11.
Джеффри Или обращает внимание на новые исследования в об<
ласти английской социальной истории, которые хорошо вписыва<
ются в предложенные теоретические рамки анализа публичной
сферы. Они рассматривают процессы формирования классов, раз<
растания городов, культурной мобилизации, а также создания но<
вых структур публичной коммуникации по линии тех voluntary
associations*, которые конституируются в XVIII веке12, и посредст<
вом popular liberalism** в Англии XIX века13. Коммуникативно<со <
Предисловие к переизданию 1990 года
12
8 См.: Eder K. Geschichte als Lernprozeβ? Ffm., 1985. S .123 ff.
9 См. статьи Etienne Francois, Jack Censer, Pierre Re
́
tat // Koselleck R., Reichardt R.
(Hg.). Die franzo
sische Revolution als Bruch des gesellschaftlichen Bewuβtseins. Mu
n<
chen, 1988. S. 117 ff.
10 См.: Wehler H.U . Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 2 . S . 520–546.
11 См.: Hohendahl P.U . Literarische Kultur im Zeitalter des Liberalismus 1830–1870.
Mu
nchen, 1985 (особенно главы II и III).
* Добровольные ассоциации (англ.).
—
Здесь и далее звездочками обозначены
примечания переводчика и редактора.
12 См.: Plumb J.H. The Public, Literature and the Arts in the Eighteenth Century //
Marrus M.R. (Ed.). The Emergence of Leisure. New York, 1974.
** Народный либерализм (англ.).
13 См.: Hollis Patricia (Ed.). Pressure from without. London, 1974.
циологические исследования Реймонда Уильямса больше других
проливают свет на трансформацию публичной сферы, в которой
определяющую роль играли представители системы гражданского
образования, литераторы и те, кто обсуждает состояние культуры,
в сферу, где установилось господство массовой культуры и СМИ 14.
При этом Дж. Или повторяет и обосновывает свое возражение,
согласно которому я слишком стилизованно описываю буржуазную
публичную сферу, что ведет к неоправданной идеализации. Из<за это<
го, с его точки зрения, не только преувеличиваются рациональные
аспекты публичной коммуникации, основанной на чтении и сфоку<
сированной в беседах. Даже если исходить из некой однородности
буржуазной публики, которая при споре партий могла видеть во все<
гда фракционированном, но в конечном счете общем классовом инте<
ресе основу для консенсуса (достижимого хотя бы в принципе), все
равно будет ошибкой говорить о публике в единственном числе. Кро<
ме дифференциации внутри буржуазной публики, которая возможна
и в рамках моей модели при изменении оптической дистанции,
возникает и другая картина, если с самого начала принять, что суще<
ствуют конкурирующие публичные сферы, и при этом учесть дина<
мику коммуникативных процессов, которые в доминирующей сфере
исключены.
2. Об «исключении» в том смысле, который придавал ему
Фуко, можно вести речь, если дело касается групп, играющих
конститутивную роль при формировании некой определенной
публичной сферы. «Исключение» приобретает другой, менее
радикальный смысл, если в тех же самых коммуникативных
структурах одновременно образуется несколько площадок<арен,
где наряду с доминирующей буржуазной публичностью из собст<
венных предпосылок, не вполне способных к компромиссу, появ<
ляются еще и другие субкультурные и классово специфические
публичные сферы. Первый случай я в свое время вообще не учел.
Второй был упомянут мной в Предисловии, но подробно не рас<
сматривался.
Применительно к якобинскому периоду Французской револю<
ции и к чартистскому движению я рассуждал о подходах к «пле<
бейской» публичности и высказывал мнение, что в историческом
процессе она представляет собой подавленный вариант буржуазной
I. Возникновение и концепт буржуазной публичной сферы
13
14 См.: Williams R. The Long Revolution. London, 1961; idem. Communications. Lon<
don, 1962.
публичной сферы, поэтому ею можно было бы пренебречь. Однако
вслед за новаторской работой Эдварда Томпсона «Становление ан<
глийского рабочего класса»15 появилось множество исследований
касательно французских и английских якобинцев, Роберта Оуэна,
практики ранних социалистов, а также чартистов и левого по<
пулизма во Франции начала XIX столетия. В этих трудах полити<
ческая мобилизация сельских низов и городского рабочего населе<
ния рассматривалась по<новому. Прямо полемизируя с моим кон<
цептом публичной сферы, Гюнтер Лоттес исследовал теорию и
практику английского радикализма в конце XVIII века на приме<
ре лондонских якобинцев. Он показал, как под влиянием ради<
кальной интеллигенции и в условиях современной коммуникации
из традиционной народной культуры развилась новая политичес<
кая культура с собственными организационными формами и прак<
тиками: «Возникновение плебейской публичности характеризует
специфическую фазу в историческом развитии жизненных связей
низших и мелкобуржуазных слоев. С одной стороны, такая пуб<
личность — вариант буржуазной публичной сферы, потому что она
ориентируется на нее как на образец. С другой стороны, такая пуб<
личность — нечто большее, поскольку раскрывает освободитель<
ный потенциал буржуазной публичности в новом социальном кон<
тексте. Плебейская публичная сфера — это, в определенном смыс<
ле, буржуазная публичная сфера, чьи социальные предпосылки ус<
транены»16. Исключение низших слоев, пришедших в движение в
культурном и политическом отношениях, уже влечет за собой
плюрализацию публичной сферы, находящейся в процессе форми<
рования. Наряду с доминирующей возникает плебейская публич<
ная сфера, причем они местами пересекаются.
В традиционных формах репрезентативной публичности ис<
ключение народа функционирует по<другому. Здесь народ образует
кулисы, перед которыми господствующие сословия — дворяне, цер<
ковные иерархи, короли и т.д . — представляют самих себя и соб<
ственный статус. Народ, отрезанный от репрезентативной власти,
является одним из базовых условий этой репрезентативной пуб<
личности.
Предисловие к переизданию 1990 года
14
15 См.: Thompson E. Making of the English Working Class. London, 1963 (немецкий
перевод — Ffm., 1985).
16 Lottes G. Politische Aufkla
rung und plebejisches Publikum. Mu
nchen, 1979. S. 110.
См. также: Negt O., Kluge A. Erfahrung und O
ffentlichkeit. Zur Organisationsanalyse
bu
rgerlicher und proletarischer O
ffentlichkeit. Ffm., 1972.
Я по<прежнему полагаю, что этот тип публичности (схематично
описанный в § 2) образует исторический фон для модерных форм
публичной коммуникации. Это контрастирование могло бы уберечь
Ричарда Сеннета от ошибки. Диагностируя распад буржуазной пуб<
личной сферы, он выбрал в качестве ориентира неправильную мо<
дель. Дело в том, что в классическую буржуазную публичную сферу
Сеннет привносит черты репрезентативной публичности. Он не су<
мел распознать специфически буржуазную диалектику внутренней
и публичной жизни. Эта диалектика в XVIII веке находит и лите<
ратурное выражение, когда приватность буржуазной интимной сфе<
ры предъявляется публике. Недостаточно различая эти два типа
публичности, Сеннет полагает, что диагностированный конец «пуб<
личной культуры» подтверждается разрушением форм эстетиче<
ской ролевой игры в ходе подчеркнуто обезличенного и церемо<
ниального самоизображения. Однако использование маски, при<
званной скрыть личные чувства и субъективное вообще, относится
к высоко<стилизованным рамкам репрезентативной публичности,
чьи условности рассыпаются уже в XVIII веке, когда буржуазные
частные лица превращаются в публику и, таким образом, в носите<
лей нового типа публичности17.
Впрочем, лишь великая книга Михаила Бахтина «Рабле и его
мир» (Rabelais und seine Welt. Ffm., 1987)* открыла мне глаза
на внутреннюю динамику народной культуры. Эта культура, оче<
видно, ни в коей мере не представляла собой только кулисы, то есть
пассивный фон для господствующей культуры, но периодический
сдержанно<насильственный бунт некоего контрпроекта против ие<
рархического мира господства с его официальными праздниками
и повседневной дисциплиной18. Только такой стереоскопический
взгляд позволяет увидеть, как механизм исключения — механизм
ограничения и подавления — одновременно вызывает противодей<
ствие, которое нельзя нейтрализовать. А если направить подобный
взгляд на буржуазную публичную сферу, становится ясно: женщи<
ны исключены из мира, где господствуют мужчины, не так, как это
мне некогда представлялось.
I. Возникновение и концепт буржуазной публичной сферы
15
17 См.: Sennett R. The Fall of Public Man. N .Y., 1977.
* Речь идет о книге М.М . Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная куль$
тура Средневековья и Ренессанса» (1965).
18 См.: Davis N. Z. Humanismus, Narrenherrschaft und Riten der Gewalt. Ffm., 1987.
Kap. 4. По поводу традиций контркультурных праздников, сохранившихся после
Ренессанса, см.: Heers J. Vom Mummenschanz zum Machttheater. Ffm., 1986.
3. Не вызывал сомнений патриархальный характер малой семьи
[Kleinfamilie], которая являлась ядром частной сферы буржуазного
общества, а также источником нового психологического опыта
субъективности, направленной на себя. Однако растущий список
феминистской литературы обострил наше восприятие патриархаль<
ного характера самой публичной сферы — той, что быстро переросла
границы читающей (в том числе и женской) публики и взяла на себя
политические функции19. Возникает вопрос, исключались ли жен<
щины из буржуазной публичной сферы тем же самым путем, что
и рабочие, крестьяне и «чернь», то есть «несамостоятельные» муж<
чины.
Обе категории не имели возможности равноправно и активно
участвовать в формировании политических мнений и политической
воли. В условиях классового общества буржуазная демократия с са<
мого начала вступала в противоречие с важными предпосылками
своего самопонимания. Эту диалектику можно выразить еще в по<
нятиях марксистской критики господства и идеологии. С такого
ракурса я исследовал, как изменялось соотношение публичной и ча<
стной сфер в ходе расширения демократических прав участников
и социально<государственных компенсаций за ущерб, имеющий
классовую специфику. Однако это структурное изменение полити<
ческой публичной сферы произошло, не затронув патриархального
характера общества в целом. Уравнивание в гражданских правах, до<
стигнутое, наконец, в XX веке, дало прежде непривилегированным
женщинам шанс добиться улучшения своего общественного ста<
туса. Но для женщин, которые кроме политического равноправия
хотели бы пользоваться также социальными улучшениями со сто<
роны государства, тем самым еще не преодолевался дефицит приви<
легий, связанный с принятой половой дифференциацией.
Широкое воздействие происходящего сдвига в деле эманси<
пации, за который феминизм боролся на протяжении двух веков,
происходит по линии универсализации гражданских прав — как
и социальное освобождение трудящихся, зависимых от зарплаты.
Однако, в отличие от институционализации классового конфликта,
изменения во взаимоотношениях полов проникают не только
в экономическую систему, но и во внутреннее, частное пространство
Предисловие к переизданию 1990 года
16
19 См.: Hall C. Private Persons versus Public Someones: Class, Gender and Politics
in England, 1780–1850 // Steedman C., Urwin C., Walkerdine V. (Eds.). Language Gen<
der and Childhood. London, 1985. Р. 10 etc.; Landes J.B . Women and the Public Sphere
in the Age of the French Revolution. Ithaca, 1988.
семьи, в самую его сердцевину. Значит, исключение женщин было
конститутивным для политической публичной сферы также и в том
смысле, что она не только по своему контингенту была захвачена
мужчинами, но и в своей структуре и в своем отношении к частной
сфере определена с половой спецификой. В отличие от исключения
[Ausschluβ] лишенных привилегий мужчин исключение [Exklusion]
женщин имело структурообразующую силу.
Об этом пишет Кэрол Пейтман в своей влиятельной работе,
опубликованной в 1983 году. Она деконструирует оправдания демо<
кратического правового государства, сформулированные в рамках
теории общественного договора. Пейтман стремится доказать, что
право, основанное на разуме, критикует патерналистское господ<
ство лишь для того, чтобы модернизировать патриархат в форме
господства братьев: «Патриархальный уклад имеет два измерения —
отцовское (отец/сын) и мужское (муж/жена). Политические тео<
ретики могут представить исход теоретической битвы как победу
теории общественного договора, поскольку они спокойны за поло<
вой или брачный аспект патриархата, который кажется неполитиче<
ским или установленным от природы»20.
Пейтман скептически оценивает равноправную интеграцию
женщин в политическую публичную сферу, которая, по ее мнению,
до сих пор остается привязанной к патриархальному наследию част<
ной сферы, отрезанной от публичного обсуждения: «Феминистская
борьба достигла той точки, где женщины почти официально стали
равноправными гражданами, и на первый план выходит противоре<
чие между равенством, стремящимся к мужскому стандарту, и ре<
альной социальной позицией женщины как собственно женщины»
(p. 122).
Правда, этот убедительный тезис не столько опровергает нали<
чие прав на неограниченную вовлеченность и равенство, встроен<
ных в самопонимание либеральной публичной сферы, сколько
апеллирует к ним. Фуко понимает правила формирования господ<
ствующего дискурса как механизмы исключения, которые опреде<
ляют, что должно считаться «иным». В этих случаях нет коммуни<
I. Возникновение и концепт буржуазной публичной сферы
17
20 Pateman C. The Fraternal Social Contract // Keane J. (Ed.). Civil Society and the
State. London, 1988. P. 105; в том же смысле — Gouldner A.W . The Dialectic of Ideology
and Technology. New York, 1976. P. 103: «Интеграция патриархальной семейной и ча<
стнособственнической систем стала фундаментом частной сферы; сферы, которая
не обязана отчитываться о том, что в ней происходит, или оправдываться за это. Сле<
довательно, частная собственность и патриархат косвенно также стали основой пуб<
личной сферы».
кации между тем, что снаружи, и тем, что внутри. Участники дис<
курса не имеют общего языка с протестующими «иными». Таким
путем можно понять отношение репрезентативной публичной сфе<
ры традиционного господства к отвергнутой контркультуре народа:
народ должен был существовать и самовыражаться в другой вселен<
ной. Поэтому культура и контркультура были там настолько взаимо<
связаны, что одна погибла вместе с другой. Буржуазная же публич<
ная сфера, напротив, выражается в дискурсах, к которым смогло
подключиться не только рабочее движение, но и нечто «иное», ис<
ключенное из него, то есть феминистское движение. Примкнувшие
трансформировали изнутри как дискурсы, так и структуры самой
публичной сферы. Универсалистские дискурсы буржуазной публич<
ной сферы изначально подчинялись самоотнесенным предпосыл<
кам. Они всегда были уязвимы для критики изнутри, поскольку
имели потенциал самотрансформации в отличие от дискурсов того
типа, который описан Фуко.
4. Оба недостатка, на которые указал Дж. Или, имели последст<
вия для построения модели идеального типа буржуазной публич<
ной сферы. Если современная публичная сфера охватывает различ<
ные площадки для более или менее дискурсивного спора, где мне<
ния выражаются посредством печатной продукции в области обра<
зования, справочной информации и развлечений, причем на этих
площадках конкурируют между собой не только различные группы,
состоящие из слабо ассоциированных между собой частных лиц,
но и происходит столкновение буржуазной (изначально доминиру<
ющей) и плебейской публики, и если кроме того всерьез учиты<
вается феминистская динамика исключенного «иного», то в таком
случае предложенная в § 11 модель противоречивой институциона<
лизации публичной сферы в буржуазном правовом государстве вы<
глядит недостаточно гибкой. Напряженности, возникающие в либе<
ральной публичной сфере, должны отчетливее проявляться в каче<
стве потенциала самотрансформации. Кроме того, контраст между
ранней политической публичной сферой, существовавшей до сере<
дины XIX века, и заадминистрированной [vermachtete] публично<
стью социально ориентированных государств массовых демократий
будет уже меньше напоминать противоположность идеализирован<
ного прошлого и современности, которая искажена культурологиче<
ской критикой. Эта неявная нормативная разница сбивала с толку
многих рецензентов. Своим происхождением она обязана не только
идеолого<критическому подходу как таковому (к чему я еще вер<
Предисловие к переизданию 1990 года
18
нусь), но и некоторым аспектам, которые не получили должного
рассмотрения; хотя я их и назвал, но недооценил их важность. Впро<
чем, неправильная оценка не фальсифицирует основной вектор той
трансформации, которую я исследовал.
II. Структурное изменение
публичной сферы — три пересмотра
1. Структурное изменение публичной сферы происходит в русле
трансформации государства и экономики, которую я тогда рассмат<
ривал в теоретических рамках, намеченных гегелевской филосо<
фией права, проработанных молодым Марксом и получивших
со времен Лоренца фон Штейна специфический облик в немецкой
государственно<правовой традиции.
Государственно<правовая конструкция отношений между пуб<
личной властью, обеспечивающей свободы, и частноправовой ор<
ганизацией хозяйственного общества возникла, с одной стороны,
под воздействием либеральной теории основных прав, сложившейся
до революционных событий 1848 года и (с ясной политической
интенцией) настаивавшей на четком разделении публичного и част<
ного права, а с другой — под воздействием последствием крушения
«двойной германской революции 1848–1849 годов» (выражение
Велера), то есть развития правового государства без демократии.
На это специфическое для Германии замедление поэтапного уста<
новления гражданского равенства Эрнст<Вольфганг Бёкенфёрде
указывает следующим образом: «Вместе с формированием противо<
стояния “государства” и “общества” возникает проблема участия об<
щества в государственной власти, которая принимает решения,
а также в ее осуществлении... Государство помещает индивидов и
общество в условия буржуазной/гражданской [bu
rgerliche] свободы.
Они пребывали в них благодаря созданию и обеспечению нового
общего правопорядка, но политической свободы ни отдельные лица,
ни общество не получали, то есть не участвовали в политический
власти, принимающей решения и сосредоточенной в руках госу<
дарства, и не имели институционализированной возможности ак<
тивно повлиять на нее. Государство как организация господства
в определенном смысле стояло в себе самом, то есть социологически
опиралось на короля, чиновничество и армию, а частично также
на дворянство, и как таковое оно организационно и институцио<
нально было “отделено” от общества, представленного буржуазией
II. Структурное изменение публичной сферы — три пересмотра
19
[Bu
rgertum]»21. Этот исторический фон служит также контекстом
для особого интереса к той публичной сфере, политическая дееспо<
собность которой будет определяться тем, в какой мере она настроит
участников хозяйственной деятельности [Wirtschaftsbu
rger], как
граждан [Staatsbu
rger] сбалансировать, то есть обобщить свои инте<
ресы, и тем самым представлять их в выгодном свете — так, чтобы го<
сударственная власть превратилась в среду самоорганизации обще<
ства. Это имел в виду молодой Маркс, выдвигая идею о возвращении
государства в общество, ставшее само по себе политическим. Идея
самоорганизации, каналом для которой служит публичная коммуни<
кация свободно ассоциированных членов общества, требует преодо<
леть «разделение» государства и общества, о котором говорил Бёкен<
фёрде.
С этим государственно<правовым разделением связано еще одно,
более общее значение, а именно отдифференцирование рыночно уп<
равляемой экономики от домодерновых порядков политического гос<
подства, сопровождавшее с начала Нового времени постепенную побе<
ду капиталистического способа производства и формирование совре<
менных государственных бюрократий. С либерального ракурса эти
процессы сходятся в точке, где достигается автономия «буржуазного/
гражданского общества» [«bu
rgerliche Gesellschaft»] в Гегелевом и
Марксовом смысле, то есть экономическое самоуправление хозяй<
ственного общества, организованного на основе частного права и га<
рантированного правовым государством. Эта модель прогресси<
рующего размежевания государства и общества уже не реагирует
на специфические процессы в немецких государствах XIX столетия,
но скорее относится к английскому прототипу развития. Она образует
фон, на котором я анализировал смену тенденции в позднем XIX веке.
Дело в том, что такое пересечение государства и экономики бьет по
основам социальной модели буржуазного частного права и либе<
рального взгляда на основные права22. Фактическое прекращение тен<
денционного разделения государства и общества я сформулировал,
показав его отражения в юридической области, с одной стороны, как
неокорпоратистское «обобществление государства», с другой — как
«огосударствление общества», которое происходит вследствие интер<
венционистской политики набирающего активность государства.
Предисловие к переизданию 1990 года
20
21 Bo
ckenfo
rde E.W . Die Bedeutung der Unterscheidung von Staat und Gesellschaft
im demokratischen Sozialstaat der Gegenwart // Bo
ckenfo
rde E.W. Staat, Gesellschaft,
Freiheit. Ffm., 1976. S. 190 f.
22 См.: Grimm D. Recht und Staat der bu
rgerlichen Gesellschaft. Ffm., 1987.
За прошедшие годы все это было исследовано намного подробнее.
Здесь уместно напомнить разве что о теоретической перспективе, ко<
торая возникает, если перепроверить нормативный смысл самоорга<
низации общества, прекратившего в радикально<демократическом
духе разделение государства и хозяйственного общества, причем пе<
репроверка эта должна происходить посредством фактического
функционального пересечения обеих систем. Исходя из потенциала
общественной самоорганизации, присущего политической публич<
ной сфере, я интересовался обратным воздействием, которое эти
комплексные процессы оказали на развитие социального государ<
ства и организованного капитализма в западных обществах именно
обратным воздействием:
—
на частную сферу и общественные основы частной автоно<
мии (2);
—
на структуру публичной сферы, а также на состав и поведение
публики (3);
—
наконец, на легитимацию массовой демократии как тако<
вой (4).
В этих трех аспектах мое изложение в главах V–VII имеет ряд
слабых сторон.
2. В современных концепциях естественного права, а также в об<
щественных теориях шотландских философов<моралистов граж<
данское общество (civil society) неизменно противопоставляется
публичной власти или правительству (government) — как некая
в целом частная сфера23. В соответствии с самопониманием профес<
сионально стратифицированного раннемодерного буржуазного об<
щества сфера товарооборота и общественного труда, а также семья
и дом, освобожденные от производственных функций, могли быть
одинаково отнесены к частной сфере «буржуазного общества». Они
имели схожую структуру. Статус и свобода действий частных
собственников в производственном процессе образовывали основу
частной автономии, которая в интимной сфере малой семьи имела
свою психологическую оборотную сторону. Для экономически
зависимых классов эта тесная структурная взаимосвязь никогда
II. Структурное изменение публичной сферы — три пересмотра
21
23 См.: Habermas J. Die klassische Lehre von der Politik in ihrem Verha
ltnis zur
Sozialphilosophie; а также: Naturrecht und Revolution // Habermas J. Theorie und
Praxis (1963). Ffm., 1971. S . 48 ff., 89 ff.; Keane J. Despotism and Democracy. The Origins
of the Distinction between Civil Society and the State 1750–1850 // Keane J. Civil
Society and the State. London, 1988. P. 35 etc.
не существовала. Но и в жизненном мире буржуазных социальных
слоев встречная структуризация семейной интимной сферы и сис<
темы занятости стала осознаваться лишь в связи с начавшимся со<
циальным освобождением низших слоев и массовой политизацией
классовых противоречий в XIX веке. В § 17 идет речь о «поля<
ризации социальной и интимной сфер». В этих терминах я опи<
сывал то, что позже назовут шагом к «организационному обще<
ству» и обособлением организационного уровня по отношению
к сети простых взаимодействий. Приватная сфера жизни, где глав<
ную роль играют семья, общение с соседями и друзьями, вообще
неформальные отношения, не просто обособляется. Одновременно
она специфически изменяется в соответствии с социальным рас<
слоением. Это происходит в русле таких долгосрочных тенденций,
как рост городов, бюрократизация, концентрация производства
и, в конечном итоге, переориентация на массовое потребление в ус<
ловиях увеличивающегося свободного времени у людей. Но здесь
меня интересовали не нуждающиеся в дополнении эмпирические
аспекты переструктурирования миров жизненного опыта, а теоре<
тическая позиция, с которой я в свое время изображал изменение
статуса частной сферы.
После универсализации гражданского равноправия приватная
автономия масс уже не могла в социальном смысле опираться
на владение частной собственностью — в отличие от приватной
автономии тех частных лиц, которые образовали публику граждан
на основе объединений в буржуазной публичной сфере. Наверное,
культурно и политически мобилизованные массы должны были бы
эффективно использовать свое право на участие и коммуникацию
в расширяющейся публичной сфере, если бы предполагаемый в ней
потенциал общественной самоорганизации нашел применение.
Но даже при идеально благоприятных условиях коммуникации
ожидаемый вклад экономически несамостоятельных масс в спон<
танное формирование мнений и воли определялся бы тем, насколь<
ко им удалось обрести эквивалент общественной независимости
частных собственников. Ведь, не имея собственности, массы уже
не могли обеспечить социальные условия своего приватного суще<
ствования посредством участия в обороте товаров и капитала, орга<
низованного на основе частного права. Обеспечение их частной
автономии полностью зависело от социально<государственных
гарантий их статуса. Однако эта производная частная автономия
могла бы стать эквивалентом исконной частной автономии, осно<
ванной на владении частной собственностью, только в той мере,
Предисловие к переизданию 1990 года
22
в какой граждане в качестве клиентов социального государства
пользовались бы статусными гарантиями, которые они сами себе
предоставили в условиях демократии. А это мне тогда казалось воз<
можным лишь в той мере, в какой демократический контроль рас<
пространяется на хозяйственный процесс в целом.
Это рассуждение укладывалось в контекст продолжительной госу<
дарственно<правовой полемики 50<х годов XX века, представителями
которой стали Эрнст Форстхофф и Вольфганг Абендрот. В плане пра<
вовой догматики спор касался социального и правового государства:
насколько принцип первого можно внедрить в унаследованную архи<
тектуру второго24. Представители школы Карла Шмитта25 полагали,
что структуру правового государства можно сохранить только в том
случае, если обеспечение классических прав на свободу будет иметь
безусловный приоритет по отношению к претензиям на социально<
государственные гарантии. Абендрот же считал принцип социального
государства одновременно и главной максимой при толковании
конституции, и максимой формотворчества для политических законо<
дателей. По его мнению, идея социального государства должна послу<
жить рычагом для радикально<демократического реформизма, кото<
рый, как минимум, не исключает возможности перехода к демократи<
ческому социализму. Конституция ФРГ, по утверждению Абендрота,
призвана «распространить материальную идею демократии в аспекте
правового государства (прежде всего принцип равенства и связанную
с ним идею участия) на экономический и социальный порядок —
в соответствии с принципом самоопределения» (см. ниже с. 304).
Правда, с этого ракурса политическая публичная сфера съеживается и
превращается преддверие законодателя, действия которого предреше<
ны теоретически и в смысле конституционного права. Законодатель
заранее знает, каким образом демократическое государство должно
следовать своему призванию «содержательно оформлять социальный
порядок». Это происходит посредством «вмешательства государ<
ства в вопросы собственности... которая делает возможной власть ча<
стного владения крупными средствами производства и благодаря это<
му обеспечивает господство над хозяйственными или социальными
властными позициями, нелегитимное с точки зрения демократии»26.
II. Структурное изменение публичной сферы — три пересмотра
23
24 См.: Forsthoff E. (Hg.) . Rechtsstaatlichkeit und Sozialstaatlichkeit. Darmstadt, 1968.
25 См.: Forsthoff E. Begriff und Wesen des sozialen Rechtsstaates; Huber E.R . Rechtsstaat
und Sozialstaat in der modernen Industriegesellschaft // Forsthoff (1968). S . 165 ff., S. 589 ff.
26 Abendroth W. Zum Begriff des demokratischen und sozialen Rechtsstaates // Forst<
hoff (1968). S . 123 ff.
Упорствование в либеральной догматике относительно правово<
го государства мало соответствовало изменившимся социальным
реалиям. А завораживающие программные тезисы Абендрота выда<
вали слабости гегелевско<марксистской теории в понимании
тотальности. Хотя за прошедшие годы мои разногласия с этим под<
ходом возросли, но интеллектуальное и личное уважение к Вольф<
гангу Абендроту от этого не уменьшилось. Я должен только отме<
тить, что холистические общественные концепции неприменимы
к функционально отдифференцированному обществу. Банкротство
государственного социализма, наблюдаемое сегодня, еще раз под<
тверждает, что современная рыночно управляемая хозяйственная
система не может без ущерба для своей эффективности произволь<
но сменить полярность — с денег на административную власть и де<
мократичное формирование воли. Кроме того, опыт социального
государства, достигшего предела своих возможностей, делает нас
чувствительными к феноменам бюрократизации и нарастающей
регламентации жизни. Эти патологические эффекты проявляются
как последствия государственного вмешательства в те области дея<
тельности, структура которых сопротивляется административно<
правовой регуляции27.
3. Во второй половине книги речь идет прежде всего о том, что
в ходе интеграции государства и общества структурное изменение
испытывает и сама вплетенная в этот процесс публичная сфера.
Ее инфраструктура изменялась вместе с формами организации, сбы<
та и потребления в области книжной продукции, которая выросла
с точки зрения тиражей, профессиональных стандартов и обратилась
к новым слоям читателей; изменилось также содержание газет и
журналов. Еще одним толчком к ее изменению стал расцвет элект<
ронных СМИ. Реклама обрела особую значимость, информация все
больше сливалась с развлечением, во всех областях возрастала цент<
рализация. Либеральная система союзов и обществ, локальные пуб<
личные сферы и т.п. переживали распад. Эти тенденции, пожалуй,
схвачены верно, хотя за прошедшие годы появились более подроб<
ные исследования по теме28. Коммерциализация и сгущение комму<
Предисловие к переизданию 1990 года
24
27 См.: Ku
bler F. (Hg.). Verrechtlichung von Wirtschaft, Arbeit und sozialer Solida<
rita
t. Baden<Baden, 1984; Habermas J. Law and Morality // The Tanner Lectures. Vol. VIII.
Cambr., Mass., 1988. P. 217–280 .
28 См.:Williams R. Television: Technology and Cultural Form. London, 1974; Key<
words: A Vocabulary of Culture and Society. London, 1983; Prokop D. (Hg.). Medien<
forschung. Bd. 1. Konzerne, Macher, Kontrolleure. Ffm., 1985.
никативной сети, увеличение капитальных расходов и более высокая
степень организации публицистической наводки направляют пуб<
личную коммуникацию по определенным каналам, а шансы на до<
ступ к ней все больше напоминают строгую селекцию. В результате
появилась новая категория влияния — власть массмедиа, манипу<
ляции которой привели к тому, что принцип гласности [Publizita
t]
лишился невинности. Публичная сфера, одновременно доструктури<
рованная и оккупированная средствами массовой информации, пре<
образилась в арену, где темы, статьи и репортажи служат для борьбы
не только за влияние, но и за управление потоками коммуникации,
способными оказать воздействие на поведение людей, управление,
стратегические интенции которого максимально скрыты.
Конечно, реалистическое описание и анализ заадминистриро<
ванной публичной сферы не позволяют бесконтрольно подмеши<
вать оценочные суждения, но эмпирическое нивелирование важных
различий тоже недопустимо. Поэтому я разграничивал, с одной сто<
роны, критические функции самоуправляемых, обеспеченных сла<
быми институтами, горизонтально переплетенных, инклюзивных,
более или менее дискурсивных процессов коммуникации, а с дру<
гой — те функции влияния на потребителей, избирателей и клиен<
тов со стороны организаций, которые вторгаются в публичную ме<
дийную сферу, чтобы мобилизовать покупательную способность,
лояльность или пристойное поведение людей. Это экстрагирующее
вмешательство в публичную сферу, воспринимаемую лишь в каче<
стве окружающей среды своей привычной системы, сталкивается
с публичной коммуникацией, которая спонтанно регенерирует себя
из источников своего жизненного мира29. Это имелось в виду, когда
выдвигался тезис, что «публичность, действующая в условиях соци<
ального государства, следует понимать как процесс самосоздания;
она должна шаг за шагом устраиваться, конкурируя с той другой
тенденцией, которая в непрестанно расширяющейся публичной
сфере редуцирует принцип публичности, обращенный против са<
мого себя, в его критической действенности» (см. ниже, с. 312).
Описание изменившейся инфраструктуры заадминистрирован<
ной публичной сферы я, в общем и целом, продолжаю считать пра<
вильным. А вот анализ и прежде всего мою оценку изменившегося
поведения публики следует скорректировать. Оглядываясь назад,
я вижу различные причины для этого. Социология электорального
II. Структурное изменение публичной сферы — три пересмотра
25
29 См.: Langenbucher W.R. (Hg.). Zur Theorie der politischen Kommunikation. Mu
n<
chen, 1974.
поведения в те времена только зарождалась — по крайней мере,
в Германии. Я анализировал тогда свой собственный начальный
опыт исследования первых избирательных кампаний, проведенных
с учетом опросов общественного мнения, основанных на маркетин<
говых стратегиях. Не менее шокирующий опыт получило, наверное,
население ГДР уже в наши дни, наблюдая избирательную кампанию
западных партий, ворвавшихся на его земли. Когда я работал над
книгой, телевидение в ФРГ еще не успело толком укорениться.
Я познакомился с ним лишь несколько лет спустя, будучи в США,
то есть не мог на личном опыте, из первых рук проверить то, о чем
читал. Кроме того, в моем тексте несложно заметить сильное влия<
ние теории массовой культуры Теодора Адорно. Удручающие
результаты эмпирических исследований на тему «Студент и поли<
тика»30, как раз законченных к тому времени, послужили, возмож<
но, еще одной причиной недооценки критически направленного
и культурно<мобилизующего влияния формального (и особенно
расширенного) среднего образования. Правда, процесс, который
Толкотт Парсонс позже назвал «воспитательной революцией»,
тогда еще не набрал обороты в ФРГ. И наконец, бросается в глаза
отсутствие измерения всего того, что сегодня обозначается как
«политическая культура» и привлекает большое внимание. Габ<
риэль Алмонд и Сидней Верба еще в 1963 году пытались исследо<
вать «civic culture»* на базе немногочисленных установочных пере<
менных31. Даже более масштабное изучение переоценки ценностей,
восходящее к «Бесшумной революции» [«The Silent Revolution»
(Princeton, 1977)] Рональда Инглхарта, еще не распространилось
в полной мере на политические менталитеты, которые закрепились
в качестве культурных самоочевидностей и исторически дали почву
реакционному потенциалу массовой публики32.
Одним словом, мой диагноз прямолинейного развития (от поли<
тической активности к приватизму, от «культурного резонерства»
к «потреблению культуры» публикой) оказался слишком поверхно<
стным. Я слишком пессимистически оценил способность к сопро<
тивлению и прежде всего критический потенциал плюралистичес<
кой и сильно дифференцированной внутри себя массовой публики,
Предисловие к переизданию 1990 года
26
30 См.: Habermas J., Friedeburg L. v., Oehler Chr., Weltz F. Student und Politik. Neu<
wied, 1961.
* «Гражданская культура» (англ.).
31 The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in five Nations. Princeton,
1963; см.: Almond G., Verba S. (Eds.). The Civic Culture Revisited. Boston, 1980.
32 См. другую позицию: Bellah R.N. et al. Habits of the Heart. Berkeley, 1985.
выходящей в своих культурных привычках за классовые барьеры.
Вместе с амбивалентной проницаемостью границ между тривиаль<
ной и высокой культурой, а также «новой близостью между куль<
турой и политикой», которая столь же двусмысленна и не только
уподобляет информацию развлечению, — изменился и сам масштаб
суждения.
Что касается социологии политического поведения, я не могу да<
же толком сослаться на работы по этой теме, поскольку отслеживал
их слишком нерегулярно33. Не меньшее значение для структурного
изменения публичной сферы имеет изучение СМИ, а также социаль<
ного воздействия телевидения с коммуникативно<социологической
точки зрения34. Я в свое время вынужден был довольствоваться
результатами исследований в традиции Пауля Лазарсфельда35, ко<
торые в 70<е годы подверглись резкой критике из<за своего индиви<
дуалистического поведенческого подхода, сосредоточенного на пси<
хологии малых групп36. С другой стороны, идеолого<критический
подход был продолжен с более сильными эмпирическими акцента<
ми37 и заставил тех, кто исследовал сферу коммуникации, обратить
внимание, во$первых, на институциональный контекст массмедиа38,
а во$вторых, на культурный контекст рецепции39. Стюарт Холл раз<
личал три стратегии зрительской интерпретации: зритель либо под<
чиняется структуре предложенного, либо оппонирует ей, либо соеди<
няет увиденное с собственным толкованием. Этот тезис хорошо
иллюстрирует смену перспективы по сравнению с более ранними мо<
делями объяснения, рассчитанными на линейную цепь воздействия.
II. Структурное изменение публичной сферы — три пересмотра
27
33 См., например: Barnes S.H., Kaase M. (Eds.). Political Action — Mass Participa<
tion in Western Democracies. Beverly Hills, 1979.
34 См. юбилейное издание: Ferment in the Field // Journal of Communication. Vol. 33.
1983. За литературные ссылки по теме благодарю Рольфа Мейерзона, который на про<
тяжении десятилетий работает в области социологии СМИ и массовой культуры.
35 Обобщение по теме: Klapper J.T. The Effects of Mass Communication. Glencoe, 1960.
36 См.: Gitlin T. Media Sociology: The Dominant Paradigm // Theory and Society.
Vol. 6. 1978. P. 205–253; см. также: Katz E. Communication Research since Lazarsfeld //
Publ. Op. Quart. Winter 1987. P. 25–45.
37 См.: Lodziak C. The Power of Television. London, 1986.
38 См.: Gitlin T. The Whole World is Watching. Berkeley, 1983; Gans H. Deciding
What’s News. New York, 1979; обзор: Tuckmann G. Mass Media Institutions // Smelser N.
(Ed.). Handbook of Sociology. New York, 1988. P. 601 –625. С общесоциального ракур<
са поучительно: Calhoun C. Populist Politics. Communications Media and Large Scale
Societal Integration // Social Theory. Vol. 6. 1988. P. 219 –241 .
39 См.: Hall St. Encoding and Decoding in the TV<Divourse // Hall St. (Ed.). Culture,
Media, Language. London, 1980. P. 128 –138; Morley D. Family Television. London, 1988.
4. В последней главе книги я попытался свести обе линии — эмпи<
рический диагноз распада либеральной публичности и нормативное
представление о радикально<демократическом пути к объективному,
словно без ведома участников происходящему функциональному
пересечению государства и общества. Оба эти аспекта находят отра<
жение в противоположных процессах концептуализации «публич<
ного/общественного мнения» [«о
ffentleche Meinung»]. В качестве
государственно<правовой фикции оно сохраняет в нормативной тео<
рии демократии единицу измерения некой нереальной величины.
А в эмпирических исследованиях<опросах и в коммуникативной
социологии эта сущность уже давно испарилась. Тем не менее необхо<
димо учитывать и тот и другой аспекты, если есть намерение понять
модус легитимации, фактически имеющийся в массовой демократии
социального государства, различая при этом автохтонные и заадми<
нистрированные, навязанные, процессы публичной коммуникации.
Такой подход объясняет, для чего в конце книги появилась схе<
матичная, предварительная модель площадки<арены, где господ<
ствуют СМИ и сталкиваются противоположно направленные тен<
денции. Степень заадминистрированости можно оценить по тому,
насколько неформальные, не<публичные мнения — то есть культур<
ные самоочевидности, образующие контекст жизненного мира
и почву публичной коммуникации, — включены в круговорот фор<
мальных, квазиобщественных мнений, которые создаются посред<
ством массмедиа и на которые государство и экономика пытаются
повлиять как на события системного окружения, или по тому, в ка<
кой мере эти две сферы мнений опосредуются критической пуб<
личностью. В свое время носителями критической публичности
мне представлялись только союзы и партии, имеющие демокра<
тическое устройство. Их внутренние публичные сферы казались
мне виртуальными узлами публичной коммуникации, еще способ<
ной регенерировать. Этому выводу способствовало продвижение
к организационному обществу, в котором за одобрение пассивных
масс в рамках полицентричной публичности конкурируют уже
не ассоциированные индивиды, а члены организованных коллекти<
вов. Конкурируют, чтобы бороться не только друг с другом, но и
прежде всего с мощным комплексом государственных бюрократий
за сбалансирование власти и интересов. Исходя из таких же пред<
посылок, например, еще в 80<е годы разработал свою теорию демо<
кратии Норберто Боббио40.
Предисловие к переизданию 1990 года
28
40 См.: Bobbio N. The Future of Democracy. Oxford, 1987.
Правда, с появлением этой модели в игру снова вступил тот
плюрализм непримиримых интересов, который уже подтолкнул
либеральных теоретиков к выступлению против «тирании боль<
шинства». Алексис де Токвиль и Джон Стюарт Милль, возможно,
не так уж и ошибались, усматривая в раннелиберальных представ<
лениях о дискурсивном формировании мнений и воли лишь завуа<
лированную власть большинства. Рассуждая с нормативных точек
зрения, они воспринимали публичное мнение в лучшем случае как
инстанцию ограничения власти, но не как медиум возможной раци<
онализации власти вообще. Даже если действительно дело обстоит
так, что «структурно неустранимый антагонизм интересов... уста<
навливает тесные рамки публичности, реорганизованной в ее кри<
тических функциях» (см. ниже с. 314), все равно нельзя ограни<
читься утверждением (как у меня в § 15), что представители либе<
ральной теории аттестуют публичную сферу амбивалентно.
III. Изменение теоретических рамок
И все же я по<прежнему придерживаюсь интенции, которая задала
общее направление моим изысканиям. В соответствии со своим нор<
мативным самопониманием массовые демократии социально ориен<
тированных государств могут чувствовать свою непрерывную связь
с принципами либерального правового государства лишь до тех пор,
пока всерьез воспринимают заповедь о необходимости политически
действующей публичной сферы. Однако затем следует показать, как
в обществах нашего типа бывает возможно, что «публика, медиатизи<
рованная организациями, запускает сквозь них критический процесс
публичной коммуникации» (см. ниже с. 312). Такая постановка
вопроса в конце книги снова приводила меня к проблеме, которую
я хоть и затронул, но не рассмотрел должным образом. Вклад «Струк<
турного изменения публичной сферы» в современную теорию демо<
кратии должен был бы оказаться в двусмысленном положении, если
«неустраненный плюрализм конкурирующих интересов... заставляет
усомниться в его способности породить общий интерес, на который
ориентировалось бы публичное мнение» (см. ниже с. 314). Я не мог
решить эту проблему с помощью теоретических средств, которыми
располагал в то время. Для создания теоретических рамок, в которых
я сегодня могу переформулировать вопрос и, по крайней мере, в об<
щих чертах наметить ответ, нужны были дополнительные шаги. Сей<
час я хотел бы вспомнить некоторые вехи на этом пути.
III. Изменение теоретических рамок
29
1. «Структурное изменение публичной сферы» только на первый
взгляд можно было выдержать в стиле описательной истории обще<
ства, ориентированной на труды Макса Вебера. Диалектика буржу<
азной публичной сферы, определяющая композицию книги, сразу
выдает идеолого<критический подход. Идеалы буржуазного гума<
низма, влияющие на самопонимание интимной и публичной сфер,
артикулируются в ключевых понятиях субъективности и самореа<
лизации, рационального формирования мнений и воли, а также лич<
ного и политического самоопределения. Они настолько пропитыва<
ют институты конституционного государства, что им как утопиче<
скому потенциалу конституционной действительности, которая их
одновременно опровергает, также указывают на дверь. Динамика
исторического развития тоже подпитывается этим напряжением,
возникающим между идеей и действительностью.
Правда, эта фигура мысли подбивает не только к идеализации
буржуазной публичной сферы, которая выходит за рамки методиче<
ского смысла идеализации, заложенного в идеально<типическом об<
разовании понятия. Она опирается также (по крайней мере, неявно)
на историко<философские фоновые допущения, которые были опро<
вергнуты, самое позднее, цивилизованным варварством XX века.
Если буржуазные идеалы теряют влияние, если цинизм завладевает
сознанием — в такой ситуации приходят в упадок те нормы и цен<
ностные ориентации, относительно которых критика идеологии
должна предполагать согласие, коль скоро она желает к ним апелли<
ровать41. Поэтому я предложил углубить нормативные основы крити<
ческой теории общества42. Теория коммуникативного действия
должна высвободить разумный потенциал, заложенный коммуника<
тивной повседневной практикой как таковой. Тем самым она одно<
временно расчищает путь для реконструктивно работающей общест<
венной науки, которая идентифицирует культурные и общественные
процессы рационализации во всем их многообразии, отслеживая их
истоки еще до появления современных обществ. В этом случае уже
нет надобности искать публичную сферу, отвечающую нормативным
потенциалам, лишь в некой формации, складывающейся в специфи<
ческую эпоху43. Отпадет необходимость в стилизации отдельных
прототипических проявлений некой институционально воплощен<
Предисловие к переизданию 1990 года
30
41 По поводу критики Марксова понятия идеологии см.: Keane J. Democracy and
Civil Society. On the Predicaments of European Socialism. London, 1988. P. 213 etc.
42 См.: Benhabib S. Norm, Critique, Utopia. New York, 1987.
43 См.: Habermas J. Theorie des kommunikativen Handelns. Ffm., 1981. Bd. 2. S. 548 ff.
ной коммуникативной рациональности. Вместо этого будет приме<
няться эмпирический прием, устраняющий напряжение абстрактно<
го противоречия нормы и действительности. Кроме того, в отличие
от классических допущений исторического материализма на первый
план выйдет структурное своенравие и внутренняя история культур<
ных традиций и систем толкования44.
2. Той позицией теории демократии, с которой я исследовал
структурное изменение публичной сферы, я обязан концепту Абенд<
рота, согласно которому социалистическая демократия развивается
из демократического и социального правового государства. В це<
лом же этот подход привязан к концепту цельности, тотальности,
общества и общественной самоорганизации, позиции которого с то<
го времени пошатнулись. Само себя изменяющее общество, кото<
рое посредством планирующего законодательства программирует
все сферы жизни, включая свое экономическое воспроизводство,
должно было бы интегрироваться политической волей народа, осу<
ществляющего верховную власть. Но утверждение, что общество
в целом можно представить как некую ассоциацию, влияющую
на саму себя с помощью СМИ, права и политической власти, утра<
тило всякую убедительность перед степенью сложности функ<
ционально дифференцированных обществ. Холистическое пред<
ставление об общественном целом, к которому принадлежат социа<
лизированные индивиды как члены всеобъемлющей организации,
разбивается о реалии рыночной регулируемой хозяйственной сис<
темы и административной системы, которая управляется теми, кто
обладает властью. В своей работе «Техника и наука как “идео<
логия”» (1968) я еще пытался отграничить друг от друга системы
действия государства и экономики с позиции теории действия:
с одной стороны — действие, ориентированное на успех или рацио<
нальную цель, с другой — коммуникативное действие. Эта оши<
бочная параллель между системами действия и типами действия
вызвала путаницу45, которая уже в «Проблеме легитимации позд<
него капитализма» (1973) побудила меня соединить концепт жиз<
ненного мира, введенный в работе «Логике социальных наук»
(1967), с концептом системы, сохраняющей границы. На этой осно<
ве возник двухступенчатый концепт общества как жизненного мира
III. Изменение теоретических рамок
31
44 Habermas J. Historischer Materialismus und die Entwicklung normativer Struktu<
ren // Habermas J. Zur Rekonstruktion des Historischen Materialismus. Ffm., 1976. S . 9–48.
45 См.: Honneth A. Kritik der Macht. Ffm., 1985. S. 265 ff.
и системы, изложенный в «Теории коммуникативного действия»
(1981)46. Это имело в конечном счете радикальные последствия
для концепта демократии.
С тех пор я рассматриваю экономику и госаппарат как системати<
чески интегрированные области действия, которые уже не могут
быть демократически преобразованы изнутри. Иначе говоря, их
нельзя было бы перевести в модус политической интеграции, не на<
рушив при этом их системное своеобразие, а вместе с ним и функ<
циональность. Подтверждением этому стало банкротство госу<
дарственного социализма. Направление удара радикальной демо<
кратизации характеризуется теперь скорее сдвигом сил внутри
принципиально сохраняемого «разделения властей». При этом новое
равновесие должно быть установлено не между ветвями государ<
ственной власти, а между различными ресурсами общественной
интеграции. Цель состоит уже не в «снятии» как таковом капитали<
стически обособленной хозяйственной системы и бюрократически
обособленной системы господства, а в демократическом сдержива<
нии колонизирующего вторжения системных императивов в сферы
жизненного мира. Вместе с этим уходит в прошлое представление
философии практики об отчуждении и присвоении объективирован<
ных сущностных сил. Радикально<демократическое изменение про<
цесса легитимации направлено на создание нового баланса между
силами общественной интеграции — такого, чтобы социально интег<
ративная сила солидарности («коммуникация в качестве произво<
дительной силы»)47 превзошла по «силе власти» два других ресурса
управления — деньги и административную власть — и смогла пред<
ставить в выгодном свете требования жизненного мира, ориентиро<
ванные на потребительские стоимости.
3. Социально интегрирующая сила коммуникативного действия
содержится поначалу в тех отдельных жизненных формах и жиз<
ненных мирах, которые переплетены с конкретными интересами
и традициями, то есть в сфере «нравственности», пользуясь терми<
ном Гегеля. Но энергия этих жизненных связей, которая способст<
вует солидарности, не передается сразу на политический уровень
демократических процессов для сбалансирования интересов и вла<
сти. Этого тем более не происходит в посттрадиционных общест<
Предисловие к переизданию 1990 года
32
46 См. мое «Возражение» в издании: Honneth A., Joas H. (Hg.). Kommunikatives
Handeln. Ffm., 1986. S. 377 ff.
47 См. мое интервью с Х.П . Крюгером в: Habermas J. (1990). S . 82 ff.
вах, где отсутствует однородность фоновых убеждений, а предпола<
гаемый общий классовый интерес уступил место труднообозримо<
му плюрализму равноправно конкурирующих жизненных форм.
Конечно, интерсубъективистский подход к понятию солидарности,
который увязывает взаимопонимание с возможностью взаимной
критики претензий на значимость со стороны индивидуализиро<
ванных и вменяемых субъектов, способных, если понадобится, от<
казывать друг другу, уже не содержит привычных коннотаций
единства и цельности. Но и в рамках этого абстрактного подхода
нельзя допускать, чтобы выражение «солидарность» внушало оши<
бочную модель руссоистского формирования воли, устанавливаю<
щую такие условия, при которых эмпирическая воля отдельных
граждан могла бы непосредственно превращаться в разумную волю
моральных граждан, ориентированную на всеобщее благо.
В этом (уже давно иллюзорном) ожидании добродетели Руссо
опирался на разделение ролей между bourgeois и citoyen, согласно
которому экономическая независимость и равенство шансов явля<
лись предпосылками для автономного статуса гражданина. Однако
социальное государство опровергает наличие такого разделения
ролей: «В современных западных демократиях это соотношение
обратилось в свою противоположность: демократическое форми<
рование воли становится инструментом поддержки социального
равенства в смысле по возможности равномерного распределения
общественного продукта между индивидами»48. Ульрих Пройсс
справедливо подчеркивает, что в сегодняшнем политическом
процессе публичная роль гражданина пересекается с частной
ролью клиента бюрократии, ведающей государственной благотво<
рительностью: «Массовая демократия в социально ориентирован<
ном государстве породила парадоксальную категорию “социализи<
рованных частных лиц”, которых мы обычно называем клиентами
и которые сживаются с ролью граждан в той степени, насколько
далеко зашла их общественная универсализация» (ebd. S . 48). Де<
мократический универсализм превращается в «обобщенный парти<
куляризм».
В § 12 я уже критиковал «демократию не<публичного мнения»
Руссо, поскольку он рассматривает общую волю скорее как «согла<
сие сердец, нежели аргументов». Руссо предполагает наличие
у граждан морали, которую следует искать в мотивах и добродетелях
III. Изменение теоретических рамок
33
48 Preuss U. Was heiβt radikale Demokratie heute? // Forum fu
r Philosophie (Hg.) .
Die Ideen von 1789 in der deutschen Rezeption. Ffm., 1989. S . 37–67.
отдельных людей. Но, вопреки этой точке зрения, мораль должна
быть закреплена в самом процессе публичной коммуникации. Суть
этого тезиса сформулировал Бернар Манен: «Необходимо ради<
кально изменить ракурс либеральных теорий и демократического
мышления. Источник легитимности — это не предопределенная
воля индивидов, а скорее процесс ее формирования, обсуждение са<
мо по себе... Законное, легитимное решение не отражает волю всех
до единого, но является одним их результатов всеобщего обсужде<
ния. Это процесс, в котором формируется воля каждого, и он при<
дает больше легитимности конечному результату, чем сумма уже
сформировавшихся воль. Совещательный [deliberative] принцип
является индивидуалистским и в то же время демократичным...
Рискуя вступить в противоречие с давней традицией, мы все же
должны заметить, что закон — это результат общего обсуждения,
а не выражение общей воли»49. Таким образом, бремя доказывания
переходит с морали граждан на те способы демократического фор<
мирования мнения и воли, которые должны обосновать пред<
положение о возможности достижения разумного результата.
4. Если рассматривать «политическую публичность» как вопло<
щение тех условий коммуникации, при которых происходит дискур<
сивное формирование мнений и воли публики, состоящей из граж<
дан, то эта публичность пригодна быть базовым понятием норма<
тивно задуманной теории демократии. В этом смысле Джошуа Коэн
определяет понятие deliberative democracy следующим образом:
«Идея совещательной демократии коренится в интуитивном идеале
демократической ассоциации, сроки и условия которой обосновыва<
ются публичными аргументами равных граждан. При таком порядке
граждане разделяют между собой обязательство, согласно которому
проблема коллективного выбора должна решаться путем публичной
дискуссии. Граждане признают легитимность своих базовых инсти<
тутов, пока те образуют рамки для свободного публичного обсужде<
ния»50. Это дискурсивное понятие демократии опирается на полити<
ческую мобилизацию и использование коммуникации в качестве
производительной силы. Следует, однако, показать, что обществен<
Предисловие к переизданию 1990 года
34
49 Manin B. On Legitimacy and Political Deliberation // Political Theory. Vol. 15. 1987.
P. 351 etc. Манен ссылается не на «Структурное изменение», а на «Проблему легити<
мации» (см. сноску 35, р. 367).
50 Cohen J. Deliberation and Democratic Legitimacy // Hamlin A., Pettit Ph. (Eds.) . The
Good Polity. Oxford, 1989. P. 12–34 . Коэн тоже ссылается не на «Структурное изме<
нение», а на три мои более поздние (английские) публикации (см. сноску 12, р. 33).
ные проблемы, чреватые конфликтами, вообще поддаются рацио<
нальному разрешению с учетом общих интересов участников. Кроме
того, надо разъяснить, почему среда публичных переговоров и аргу<
ментов подходит для этого разумного формирования воли. В против<
ном случае либералистская модель окажется права в своей предпо<
сылке насчет того, что приведение непримиримых интересов к одно<
му знаменателю, их «сбалансирование» не может быть не чем иным,
как результатом стратегически проведенной борьбы.
В последние 20 лет Джон Ролз и Рональд Дворкин, Брюс Акер<
ман, Пауль Лоренцен и Карл<Отто Апель приводили аргументы
в пользу того, что практические политические вопросы в той мере,
в какой они имеют моральную природу, можно решать рациональ<
ным путем. «Моральную точку зрения», с которой можно судить
непредвзято, эти авторы истолковывали как нечто отвечающее все<
общему интересу. Независимо от того, как они формулировали
и обосновывали принципы универсализации и морали, эта про<
должительная дискуссия позволила прояснить, что обобщение
интересов (и соответствующее применение норм, в которых эти
интересы воплощены51) может иметь хорошие основания. Кроме
того, я вместе с Апелем52 разработал дискурсивно<этический под<
ход53, который рассматривает аргументацию как подходящий спо<
соб разрешения морально<практических вопросов. Таким образом,
и второй из двух названных вопросов тоже получает ответ. Этика
дискурса претендует не только на то, что из нормативного содержа<
ния необходимых прагматических предпосылок аргументации во<
обще можно вывести некий общий моральный принцип. Сам этот
принцип относится скорее к дискурсивному выполнению норма<
тивных претензий на значимость, так как он увязывает действи<
тельную силу норм с возможностью обоснованного согласия со сто<
роны всех заинтересованных лиц, поскольку они принимают на се<
бя роль участников аргументации. Согласно такому толкованию,
прояснение политических вопросов, коль скоро затронута их мо<
ральная суть, зависит от формирования публичной практики аргу<
ментации.
Хотя базовые политические вопросы почти всегда затрагивают
и моральный аспект, далеко не все вопросы, институционально
III. Изменение теоретических рамок
35
51 См.: Gu
nther K. Der Sinn fu
r Angemessenheit. Ffm., 1987.
52 См.: Apel K.O . Diskurs und Verantwortung. Ffm., 1988.
53 См.: Habermas J. Legitimationsprobleme im Spa
tkapitalismus. Ffm., 1973. S .140 f.;
Habermas J. Moralbewuβtsein und kommunikatives Handeln. Ffm., 1983.
требующие решения с помощью политических инстанций, имеют
моральную природу. Политические разногласия часто относятся
к эмпирическим вопросам, к интерпретации обстоятельств, к объ<
яснениям, прогнозам и т.д. С другой стороны, проблемы особой
важности — так называемые экзистенциальные вопросы — за <
частую касаются вовсе не вопросов справедливости, но имеют
отношение (в качестве вопросов хорошей жизни) к этико<поли<
тическому самопониманию и общества в целом, и отдельных
субкультур. В конечном счете конфликты в большинстве своем
вызываются столкновением групповых интересов и связаны с про<
блемой распределения, которую можно решить только путем ком<
промисса. Однако эта дифференциация внутри области постанов<
ки вопросов, требующих политического решения, не противоречит
ни приоритету моральных соображений, ни аргументационной
форме политической коммуникации в целом. Эмпирические
и оценочные вопросы не всегда можно разделить, и, разумеется,
они требуют аргументационной обработки54. Этическо<полити<
ческое позиционирование относительно того, как мы хотим жить
в качестве членов определенного коллектива, должно быть,
по крайней мере, созвучно с моральными нормами. В основе пере<
говоров должен лежать обмен аргументами. А достижение честно$
го компромисса во многом зависит от условий процесса, которые
нужно оценить с моральной позиции.
Преимущество дискурсивно<теоретического подхода состоит
в том, что он способен специфицировать коммуникативные предпо<
сылки, которые необходимо обеспечивать при различных формах
аргументации и при переговорах, если результаты такого дискурса
должны предполагать разумность. Тем самым благодаря этому под<
ходу для нормативных размышлений открываются эмпирически<
социологические возможности.
5. Дискурсивное понятие демократии сначала следует прояс<
нить и сделать убедительным в рамках нормативной теории. Поэто<
му открытым остается вопрос, как дискурсивное формирование во<
ли и мнений может быть устроено в условиях массовой демократии
социального государства, чтобы преодолеть разницу между просве<
щенным собственным интересом и ориентацией на всеобщее благо,
между ролями клиента и гражданина. Ведь в коммуникативные
Предисловие к переизданию 1990 года
36
54 См.: Habermas J. Towards a Communication Concept of Rational Collective Will<
Formation // Ratio Juris. Vol. 2 . July 1989. P. 144–154.
предпосылки любой аргументационной практики встроено ожи<
дание непредвзятости, а также ожидание, что участники способны
поставить под сомнение собственные предпочтения и выйти за их
пределы. Выполнение обоих этих условий должно стать рутиной.
Современное естественное право отреагировало на эту проблему
введением легитимного правового принуждения, которое невоз<
можно без политической власти. Но возник следующий вопрос: как
можно было бы морально связать саму эту власть? В качестве отве<
та Кант предложил идею правового государства. Ее развитие с по<
зиции теории дискурса теперь приводит к мысли о том, что право
еще раз применяется к себе самому: оно должно обеспечивать дис<
курсивный режим, при котором правовые программы создаются
и используются в условиях аргументации. Это означает институци<
онализацию правовых механизмов, сохраняющих выполнение в об<
щих чертах серьезных коммуникативных предпосылок для честных
переговоров и свободной аргументации. Такие идеализирующие
предпосылки требуют полной вовлеченности всех возможных уча<
стников, а также равноправия сторон, свободы взаимодействия, от<
крытого обсуждения тем и их разработок, верификации результа<
тов и т.д . В этом смысле правовые процедуры служат тому, чтобы
в коммуникативном сообществе, которое принимается в качестве
идеального, представить в выгодном свете принудительную сорти<
ровку по критериям времени, пространства и содержания, происхо<
дящую в реальном социуме55.
Так, например, правило большинства можно понять как дого<
воренность, которая позволяет совместить по возможности дис<
курсивное формирование мнений, ориентированное в конечном
счете на истину, с принуждением к формированию воли, которое
ограничено сроками. С позиции теории дискурса решение боль<
шинства должно сохранять внутреннюю связь с аргументаци<
онной практикой. Отсюда проистекают дополнительные инсти<
туциональные меры (например, принуждение к аргументации,
правила распределения бремени доказывания, повторные чтения
при обсуждении законопроектов и т.д .). Решение большинством
голосов допустимо только в том случае, если все заранее знают:
оно может оказаться неверным из<за того, что дискуссию при<
шлось прервать досрочно по причине нехватки времени. С той же
позиции правовой институционализации общих коммуника<
тивных условий для дискурсивного формирования воли можно
III. Изменение теоретических рамок
37
55 См. мои «Tanner<Lectures» (1988). S . 246 ff.
понять и другие институты — к примеру, регулирование состава
и порядка работы парламента, ответственность и иммунитет из<
бранных представителей, а также политический плюрализм мно<
гопартийной системы, необходимость учитывать в партийных
программах различные интересы и т.п.
Расшифровка нормативного смысла существующих институтов
с позиции теории дискурса открывает, кроме того, перспективу
для введения и тестирования новых институциональных договорен<
ностей, которые могут противодействовать превращению граждан
в клиентов. Они должны разбить на отрезки дистанцию между обе<
ими ролями, прервав замкнутый круговорот между собственными
непосредственными предпочтениями и обобщенным партикуляриз<
мом интересов, организованных по союзному принципу. Сюда же
относится и оригинальная идея связи multiple preference ordering*
с вотумом избирателей56. Такие усилия должны опираться на ана<
лиз общепринятых границ в обществе, которые встроены в суще<
ствующие договоренности, делают граждан готовыми к неполити<
ческим последствиям и не дают им рефлективно думать о чем<то,
выходящем за рамки восприятия краткосрочных собственных инте<
ресов. Другими словами, расшифровка демократического смысла
институтов правового государства с позиции теории дискурса долж<
на быть дополнена критическим исследованием механизмов отчуж<
дения граждан от политического процесса, действующих в социаль<
но ориентированных государствах массовых демократий57.
6. Нормативное содержание понятия «демократия», которое от<
носится к дискурсивному процессу формирования норм и ценностей
в ходе публичной коммуникации, не ограничено, однако, надлежа<
щими институциональными договоренностями на уровне демокра<
тического правового государства. Оно скорее отсылает за пределы
формально скомпонованных процессов коммуникации и принятия
решений. Формирование мнений, организованное во влиятельных
объединениях и ведущее к ответственным решениям, отвечает кол<
Предисловие к переизданию 1990 года
38
* «Составное привилегированное предписание» (англ.).
56 Опираюсь на: Goodin R.E. Laundering Preferences // Elster J., Hylland A. (Eds.).
Foundations of Social Choice Theory. Cambridge, 1986. P. 75–101. Оффе развивает этот
тезис в своем содержательном сочинении: Offe C. Bindung, Fessel, Bremse. Die
Unu
bersichtlichkeit von Selbstbeschra
nkungsformeln // Honneth A., McCarthy Th.,
Offe C., Wellmer A. Zwischenbetrachtungen. Ffm., 1989. S . 739–775.
57 См.: Offe C., Preuss U.K . Can Democratic Institutions make efficient Use of Moral
Resources? Ms.,1989.
лективному поиску истины лишь настолько, насколько открытым,
проницаемым оно будет для «свободно плавающих» ценностей, аргу<
ментов и тематических областей окружающей политической комму<
никации. Последняя должна быть обеспечена базовыми правами,
но не может быть организована целиком и полностью. Ожидание
разумных результатов, обоснованное теорией дискурса, опирается
в большей степени на гармоничное сочетание институционального
формирования политической воли со спонтанными, незаадминист<
рированными потоками коммуникации. Это происходит в публич<
ной сфере, которая запрограммирована не на принятие директив,
а на раскрытие и решение проблем — и в этом смысле является не$
организованной. Если идея верховной власти, суверенитета, народа
в высокосложном обществе еще должна найти реалистичное приме<
нение, ее надо будет отделить от конкретистского толкования, в со<
ответствии с которым она воплощается в физических лицах, прини<
мающих участие в жизни коллектива и влияющих на его решения.
Прямое расширение возможности такого участия иногда при<
водит лишь к усилению «обобщенного партикуляризма», то есть
к привилегированному продвижению локальных и групповых ин<
тересов, что используют в своих аргументах сторонники демокра<
тического элитизма — от Эдмунда Бёрка до Макса Вебера, Йозефа
Шумпетера и современных неоконсерваторов. Этому может вос<
препятствовать процедурное оформление верховной власти народа
в качестве воплощенных условий для осуществления дискурсивно<
го процесса публичной коммуникации. Окончательно рассыпав<
шийся суверенитет народа может «воплотиться» только в бессубъ<
ектных, хотя и претенциозных формах коммуникации, которые так
регулируют ход политического формирования мнений и воли, что<
бы их результаты (возможно, ошибочные) претендовали на прак<
тическую разумность58. Коммуникативно преобразованный суве<
ренитет заявляет о себе во власти публичных дискурсов, где от<
крываются темы, важные для всего общества, интерпретируются
ценности, делаются шаги к решению проблем, создаются хорошие
основы и отвергаются плохие поводы для активности. Правда, эти
мнения обретают конкретные очертания в решениях демократи<
чески выстроенных объединений, поскольку ответственность
за практические решения, имеющие серьезные последствия, долж<
ны нести некие институты. Дискурсы сами по себе не властвуют.
III. Изменение теоретических рамок
39
58 См.: Habermas J. Volkssouvera
nita
t als Verfahren. Ein normativer Begriff der O
ffent<
lichkeit? // Die Ideen von 1789 (1989). S . 7–36 .
Они генерируют коммуникативную власть, которая не заменяет
административную, а лишь может на нее повлиять. Это влияние
сводится к наделению легитимностью или, наоборот, лишению ее.
Коммуникативная власть не может служить заменой систематиче<
скому своеволию публичных бюрократий, на которые она воз<
действует «в режиме осады». Если верховная власть народа исчез<
нет, то на символическом месте власти сохранится тот вакуум,
который существует с 1789 года, то есть с момента революционного
упразднения патерналистских форм господства. Вакуум этот,
вопреки утверждениям Ульриха Рёделя и Клода Лефора, не будет
заполнен новыми символами идентификации — такими, как народ
или нация59.
IV. Гражданское общество
или политическая публичная сфера
С этими уточненными и скорректированными предпосылками мы
наконец<то можем вернуться к описанию политической публичной
сферы [einer politischen O
ffentlichkeit], в которой пересекаются, как
минимум, два процесса: коммуникативное производство законной
власти, с одной стороны, и, с другой — манипулятивное исполь<
зование власти СМИ для создания массовой лояльности, спроса
и уступчивости (compliance) по отношению к системным импера<
тивам. На оставшийся открытым вопрос о базисе и источниках
неформального образования мнений в автономных публичных
сферах уже нельзя ответить, сославшись на статусные гарантии
со стороны социального государства. Не годится для этой цели
и холистическое требование политической самоорганизации обще<
ства. Здесь скорее замыкается круг между структурным изменени<
ем публичной сферы и теми долгосрочными тенденциями, которые
в рамках теории коммуникативного действия понимаются как
рационализация жизненного мира. Политически действующая пуб<
личность нуждается не только в гарантиях, предоставляемых
институтами правового государства. Она зависима от сближения
с культурными традициями и образцами социализации, а также
от политической культуры населения, привыкшего к свободе.
Центральный вопрос книги сегодня воспринимается как «по<
вторное открытие гражданского общества [Zivilgesellschaft]». Здесь
Предисловие к переизданию 1990 года
40
59 См.: Ro
del U., Frankenberg G., Dubiel H. Die demokratische Frage. Ffm., 1989 (гл. IV).
недостаточно общего указания на «сближение» отдифференциро<
ванных жизненных миров и их рефлективных потенциалов. Требу<
ется конкретизация не только в отношении образцов социализации
и культурных традиций. Либеральная политическая культура, под<
питываемая мотивами и ценностными ориентациями, образует,
конечно, подходящую почву для спонтанных публичных комму<
никаций. Но еще большую важность имеют формы организации
и общения, а также институционализация носителей незаадминис<
трированной политической публичности. Клаус Оффе в своих ана<
литических работах использует понятие «отношения в рамках
ассоциации». «Глобальные категории жизненной формы и жизнен<
ного мира, которые должны обеспечить этике дискурса опору в со<
циальной области», он желает столкнуть с «категориями скорее
социологического характера»60. Расплывчатое понятие отношений
в рамках ассоциации не случайно опирается на ту «совокупность
союзов и обществ», которая некогда образовала социальную страту
буржуазной публичной сферы. Оно также напоминает о расхожем
значении выражения «гражданское общество» [«Zivilgesellschaft»],
которое, в отличие от модерного, со времен Гегеля и Маркса при<
вычного перевода «societas civilis» как «bu
rgerliche Gesellschaft»*,
больше не включает в себя экономику, управляемую рынками труда,
товаров и капитала. Правда, в соответствующих публикациях
не найти четких определений. В любом случае институциональное
ядро «гражданского общества» образуют не<государственные и не<
экономические ассоциации на добровольной основе. Это, к приме<
ру, церкви, культурные союзы и академии, независимые СМИ,
спортивные и дискуссионные клубы, группы для общего проведе<
ния досуга, гражданские инициативы и форумы, а также професси<
ональные объединения, политические партии, профсоюзы и аль<
тернативные учреждения.
Джон Кин приписывает этим ассоциациям следующую задачу,
или функцию: «Поддержка и переопределение границ между граж<
данским обществом и государством посредством двух независимых
и синхронных процессов. Первый процесс — расширение социально<
го равенства и свободы, второй — реструктуризация и демократиза<
ция государства»61. Таким образом, речь идет об ассоциациях, фор<
IV. Гражданское общество или политическая публичная сфера
41
60 Offe в издании: Honneth et. al. (1989). S. 755.
* «Bu
rgerliche Gesellschaft» переводится на русский язык и как «буржуазное обще$
ство», и как «гражданская общество». Автор оставляет эту двузначность открытой.
61 Keane. Democracy and Civil Society (1988). P. 14 .
мирующих мнения. Они, в отличие от в высшей степени огосудар<
ствленных политических партий, не относятся к административной
системе, но добиваются политического эффекта посредством пуб<
лицистического влияния. Это им удается либо благодаря прямому
участию к публичной коммуникации, либо (как, например, в альтер<
нативных проектах) благодаря неявному вкладу в общественную
дискуссию, который основан на их примере и обеспечивается про<
граммным характером их деятельности. Оффе, в свою очередь, по<
лагает, что отношения в рамках ассоциации образуют подходящий
контекст для политической коммуникации, которая с помощью до<
статочно убедительных аргументов побуждает граждан к «ответ<
ственным действиям»: «Действовать ответственно означает, что дей<
ствующее лицо методически проверяет свои действия одновременно
с позиций эксперта, обобщенного “другого” и себя самого, чтобы оце<
нить их будущую перспективу, и таким образом утверждает функ<
циональные, социальные и хронологические критерии действия»62.
Конъюнктура понятия «гражданское общество» связана с крити<
кой тоталитарного уничтожения политической публичности. Кри<
тика эта исходила прежде всего от диссидентов из государственно<
социалистических обществ63. Важную роль при этом играет комму<
никативно<теоретическое понятие тоталитаризма, развитое Ханной
Арендт. На этом фоне становится понятно, почему в гражданском
обществе столь видное положение занимают ассоциации, влияющие
на формирование мнений и способные становиться центрами крис<
таллизации автономной публичности. Тоталитарное господство
с помощью аппарата спецслужб ставит под контроль эту коммуни<
кативную практику граждан. Подтверждением этого анализа стали
революционные изменения в Восточной и Центральной Европе.
Не случайно они были вызваны политикой реформ под флагом
«гласности» («Glasnost»). Словно в масштабном общественно<науч<
ном эксперименте, аппарат господства (в частности, в ГДР) пре<
терпел революционную трансформацию под растущим давлением
мирно действующих гражданских движений. И из последних сфор<
мировалась инфраструктура нового порядка, черты которой просту<
пали уже сквозь руины государственного социализма. Первопро<
ходцами революции стали добровольные ассоциации в церквах,
правозащитных группах, оппозиционных кругах, ориентированные
Предисловие к переизданию 1990 года
42
62 Offe // Honneth et al. (1989). S. 758.
63 См. статьи Rupnik J., Vajda M., Pelczynski A.Z. // Keane (Еd.). Civil Society and
the State (1988). Part Three.
на экологические и феминистские цели. Чтобы противостоять их
латентному влиянию, тоталитарная публичная сфера всегда нужда<
лась в насильственной стабилизации.
В обществах западного типа дело обстоит по<другому. Там доб<
ровольные ассоциации образуются внутри институциональных ра<
мок демократического правового государства. И возникает иной
вопрос, на который нельзя ответить без мощной эмпирической
базы: может ли и в каких объемах публичная сфера, где господст<
вуют СМИ, предоставлять носителям гражданского общества шан<
сы на успешную конкуренцию с медийной властью политических
и экономических агрессоров? Иначе говоря, в какой мере она поз<
воляет изменять, новаторски совмещать и критически фильтровать
спектр ценностей, тем и доводов, канализированных под внешним
влиянием? Мне кажется, подходящую аналитическую перспективу
для исследования данной проблемы все еще может предложить
развитое в «Структурном изменении» понятие политически дейст<
вующей публичной сферы. По этой причине Эндрю Арато и Джин
Коэн, пытаясь показать плодотворность понятия гражданского
общества для современной теории демократии, присоединяются
к архитектуре «системы и жизненного мира», очертанной в рамках
теории коммуникативного действия64.
В завершение хочу сослаться на оригинальное исследование,
предметом которого является влияние электронных СМИ на пере<
структурирование простых взаимодействий. Его название «Без чув<
ства места» указывает на размывание тех структур, в которых со<
циализированные индивиды воспринимали свое местоположение
в обществе и локализировали самих себя. На этот раз приходят
в движение даже социальные границы, которыми раньше опреде<
лялись элементарные пространственные и исторические времен<
ны
́
е координаты жизненного мира: «Некоторые особенности на<
шей “информационной эпохи” придают нам сходство с наиболее
примитивными общественно<политическими формами, в основе
которых лежали охота и собирательство. Кочующие охотники
и собиратели не имеют надежной территориальной привязки.
У них не очень развито “чувство места”; специфическая актив<
ность не закреплена в конкретном физическом окружении. Здесь
IV. Гражданское общество или политическая публичная сфера
43
64 См.: Arato A., Cohen J. Civil Society and Social Theory. Thesis Eleven. Nо 21, 1988
(специальный выпуск «Civil Society versus The State»). P. 40 –67; idem. Politics and
the Reconstruction of the Concept of Civil Society // Honneth et al. (1989). S . 482 –503.
напрашиваются интересные параллели. Ни в обществе, где пре<
обладают охота и собирательство, ни в электронных социумах нет
четких границ. Из всех общественных типов, которые существо<
вали до нас, общество охотников и собирателей имело наиболее
выраженную тенденцию к ролевому равноправию мужчин и жен<
щин, детей и взрослых, лидеров и последователей. Отсутствие
четкого пространственного и социального размежевания при<
водит к тому, что каждый вовлекается в дела каждого»65. Этот
броский, неожиданный тезис нашел подтверждение опять<таки
в революционных событиях 1989 года. Перевороты в ГДР, Чехо<
словакии и Румынии представляли собой цепной процесс. Этот
исторический процесс был не просто показан по телевидению,
но и сам совершался в режиме телетрансляции. Средства массо<
вой информации были решающим фактором того, что всемирная
диффузия стала по<настоящему заразительной. Кроме того, в от<
личие от XIX и раннего XX века физическое присутствие масс
демонстрантов на площадях и улицах сумело набрать революци<
онную силу ровно в той степени, в которой оно благодаря ТВ ста<
ло повсеместным.
Впрочем, если говорить о нормальности западных обществ, те<
зис Джошуа Мейровица о медийном размывании социально опре<
деленных границ слишком прямолинеен. Возражения очевидны.
Да, действительно, электроника в нашем жизненном мире обес<
печивает событиям глобальную вездесущность и синхронизацию
того, что происходит не одновременно. И связанные с этим раздиф<
ференцирование и расструктурирование имеют значительные по<
следствия для социального самовосприятия. Но это исчезновение
социально определенных границ идет рука об руку с умножением
специфицируемых ролей, с плюрализацией жизненных форм и ин<
дивидуализацией жизненных проектов. Одновременно с отрывом
от корней конструируется собственная общинная принадлежность
и родословная, уравнивание соседствует с бессилием по отноше<
нию к необозримой системной сложности. Эти изменения скорее
переплетаются и дополняют друг друга. Да и в других измерениях
средства массовой информации вызывают противоречивые эффек<
ты. Многое свидетельствует об амбивалентности демократического
потенциала публичной сферы, на инфраструктуру которой влияет
растущая селективность в области электронной массовой комму<
никации.
Предисловие к переизданию 1990 года
44
65 Meyrowitz J. No Sense of Place. Oxford, 1985.
В общем, я хочу сказать, что, если бы сегодня я снова взялся за
исследование структурного изменения публичной сферы, я не мог
бы сказать заранее, какие последствия это будет иметь для теории
демократии. Может быть, появился бы повод для менее пессимис<
тический оценки и менее своенравного, просто постулирующего
обзора, чем получившиеся тогда.
Ю.Х .
Франкфурт$на $Майне,
март 1990 года.
IV. Гражданское общество или политическая публичная сфера
45
Предисловие
к первому изданию
Цель настоящего исследования — анализ типа «буржуазная пуб<
личная сфера».
Рабочий метод продиктован специфическими трудностями,
связанными с предметом исследования. Его сложность не позволя<
ет ограничиться специальными методами какой<либо конкретной
области науки. Категория публичной сферы находится скорее
на том широком поле, которое некогда определило взгляд, харак<
терный для традиционной «политики»1. В границах же отдельных
общественно<научных дисциплин предмет растворяется, исчезает.
Проблематика, возникающая вследствие интеграции социологи<
ческих и экономических, государственно<правовых и политологи<
ческих, социально<исторических и идейно<исторических аспектов,
вполне очевидна. При нынешнем уровне дифференциации и специ<
ализации общественных наук вряд ли кто<нибудь сумеет «овла<
деть» сразу несколькими дисциплинами — не говоря уже обо всех.
Другое своеобразие метода объясняется необходимостью дейст<
вовать одновременно социологически и исторически. «Буржуаз<
ную публичную сферу» мы понимаем как категорию, типичную для
определенной эпохи. Она неотделима от уникальной истории раз<
вития «буржуазного общества», чьи истоки кроются в европейском
Высоком Средневековье. Ее нельзя в порядке обобщения идеаль<
ного типа приложить к любой другой исторической ситуации — да<
же при наличии формально схожих констелляций. Мы, например,
пытаемся показать, что о «публичном мнении» в точном смысле
1 См.: Hennis W. Bemerkungen zur wissenschaftsgeschichtlichen Situation der poli<
tischen Wissenschaft // Staat, Gesellschaft, Erziehung. Bd. 5. S . 203 ff; dies. Politik und
praktische Philosophie. Neuwied, 1963; см. также мою работу: Die klassische Lehre von
der Politik in ihrem Verha
ltnis zur Sozialphilosophie // Habermas J. Theorie und Praxis.
Neuwied, 1963. S . 13 ff.
этого выражения можно вести речь только применительно к Анг<
лии конца XVII века и к Франции XVIII века. Вообще, мы рассмат<
риваем «публичную сферу» как историческую категорию. Этим
наш метод изначально отличается от подхода формальной социо<
логии, чей продвинутый уровень подкреплен сегодня так называе<
мой структурно<функциональной теорией. С другой стороны, со<
циологическое исследование исторических тенденций находится
в той стадии обобщения, когда однократные, уникальные события
и процессы приводятся с оттенком предостережения, то есть могут
интерпретироваться как примеры общественного развития, выхо<
дящего за рамки единичного случая. От строго исторического под<
хода такой социологический образ действия отличается, казалось
бы, большей свободой в оценках исторического материала; в то же
время он подчиняется не менее строгим критериям структурного
анализа взаимосвязей, характерных для всего общества.
Наряду с этими двумя методологическими замечаниями мы хо<
тели бы сделать еще одну оговорку, касающуюся самой проблемы.
Наше исследование ограничивается структурой и функцией либе$
ральной модели буржуазной публичной сферы, ее возникновением
и изменением. Таким образом, оно относится к достигшим домини<
рования чертам некоего исторического формообразования [Gestalt]
и пренебрегает другим, плебейским, вариантом публичной сферы,
остававшимся как бы подавленным в ходе исторического процесса.
На этапе Французской революции, который связан с именем Робес<
пьера, так сказать, на одно мгновение заявила о себе публичность,
стряхнувшая свое литературное одеяние, — ее субъектом стали уже
не «образованные сословия», а необразованный «народ». Эта пле<
бейская публичная сфера так же скрытно продолжит существова<
ние в чартистском движении и прежде всего в анархистских тради<
циях континентального рабочего движения. Однако и она сохранит
ориентацию на интенции буржуазной публичности; в духовно<исто<
рическом плане она, как и последняя, тоже является наследием
XVIII столетия. Поэтому следует подчеркнуть ее коренное отличие
от плебисцитно<приветственной формы регламентированной пуб<
личности высокоразвитых диктатур индустриального общества.
Формально у этих вариантов публичности есть некоторые общие
черты. Но если первый характеризуется неграмотностью носителей,
то второй — как бы постлитературностью. Этим они отличаются
от литературно определенной публичной сферы, публику которой
составляли резонерствующие частные лица. Хотя определенные
плебисцитные формы проявления созвучны, это не может скрыть
Предисловие к первому изданию
47
того, что те два варианта буржуазной публичной сферы, которые
в нашем контексте рассматриваться не будут, относятся к разным
ступеням исторического развития и выполняли разные политичес<
кие функции.
Наше исследование стилизует основные либеральные элементы
буржуазной публичной сферы и ее социально<государственные
трансформации.
Я благодарю Немецкое научно<исследовательское общество
за щедрую поддержку. За исключением § 13 и 14 работа была пред<
ставлена в качестве докторской диссертации на философский фа<
культет Марбургского университета.
Ю.Х.
Франкфурт,
осень 1961 года.
Предисловие к первому изданию
48
I. Введение
Тип буржуазной публичной сферы,
пропедевтическое отмежевание
§ 1. Исходный вопрос
Выражения «публичный» [«o
ffentlich»] и «публичная сфера» [«O
f<
fentlichkeit»] имеют несколько конкурирующих значений, которые
сформировались в разные исторические периоды. Возникает пута<
ница, если их синхронно применяют к условиям промышленно раз<
витого, социально<государственно устроенного буржуазного обще<
ства. Реалии сопротивляются устоявшемуся словоупотреблению,
но в то же время и сами как будто требуют словесной размытости
и манипуляций с терминами. Это касается не только разговорного
языка, который испытывает влияние жаргона бюрократий и СМИ.
Даже науки (прежде всего юриспруденция, политика и социология)
явно не в состоянии подобрать точные определения, чтобы заменить
ими традиционные категории вроде «публичный» и «частный», «пуб<
личная сфера», «публичное мнение». По иронии судьбы эта дилем<
ма сначала отыгралась на дисциплине, которая недвусмысленно
делает публичное/общественное мнение своим предметом исследо<
вания. Под воздействием эмпирических методов то, что, собственно,
и должны были постичь специалисты в области public opinion re$
search*, растворилось как неуловимая величина1. Тем не менее социо<
логия противится выводу, что данные категории вообще пора упразд<
нить, и по<прежнему ведет речь о публичном мнении.
Мы называем «публичными» те мероприятия, которые всем до<
ступны, в отличие от закрытых обществ, — так мы говорим о публич<
ных местах и публичных домах. Но если речь идет об «общественных
* «Изучение общественного мнения» (англ.).
1 См. ниже с. 319 и след.
зданиях», то имеется в виду уже не только их общедоступность. Они
не обязательно должны быть открыты для публичного общения.
В них могут размещаться государственные учреждения, и в этом ка<
честве здания тоже называют общественными, публичными.
Государство — это «публичная власть». Оно обязано атрибутом
публичности своей задаче заботиться о публичном, общем благе
всех правовых лиц. А когда речь заходит о «публичном приеме»,
прилагательное обретает уже другое значение — здесь важна пред<
ставительность и связанное с ней публичное, общественное при<
знание. Значение в очередной раз меняется, если мы говорим, что
некто сделал себе публичное имя. Публичность репутации или да<
же славы восходит к другим эпохам, нежели публичность, имею<
щая отношение к «хорошему обществу».
А ведь мы еще не затронули область, где данная категория приме<
няется наиболее часто, то есть публичное/общественное мнение
[o
ffentliche Meinung]*. Когда упоминается, например, возмущенная
или информированная общественность [«O
ffentlichkeit»]. Кроме то<
го, еще не рассматривались значения, связанные с публикой
[Publikum], гласностью [Publizita
t], публикованием [publizieren].
Субъектом здесь выступает публика как носитель публичного мне<
ния. С его критической функцией связана гласность, например пуб<
личность судебного разбирательства. В области массмедиа слово
«гласность» получает новый оттенок смысла — теперь это уже не
только функция публичного/общественного мнения, но и атрибут
того, кто это мнение всколыхнул: public relations, как с недавних пор
называют «работу в публичной сфере», деятельность, касающуюся
«связей с общественностью», направленную на создание такого publi$
city**. Сама публичность предстает в виде некой сферы — область
публичного противостоит частному. Иногда она проявляется просто
как сфера общественного мнения, которая прямо противостоит офи<
циальной власти. В зависимости от контекста к «публичным ор<
ганам» могут относиться и государственные органы или же СМИ,
которые, как и пресса, поддерживают коммуникацию в обществе.
Социально<исторический анализ синдрома расходящихся зна<
чений слов «публичный» и «публичность» мог бы помочь социоло<
гическому пониманию различных исторических языковых слоев.
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
50
* Выражение «o
ffentliche Meinung» переводится на русский язык и как «публич$
ное мнение», и как «общественное мнение». В концептуальном плане автор опирает$
ся на первое значение.
** Публичность, гласность (англ.).
Уже первое этимологическое указание на публичность несет цен<
ную информацию. В немецком языке это существительное образо<
валось только в XVIII веке из более раннего прилагательного «пуб<
личный» [o
ffentlich] — по аналогии с publicite
́
и publicity2. Правда,
в конце столетия данное слово было настолько малоупотребитель<
ным, что Гейнатц мог оспаривать его существование3. Если публич<
ность только в этот период стремится обрести имя, то можно пред<
положить, что данная сфера именно тогда и возникла (по крайней
мере, в Германии), приняв свою функцию. Она относится специ<
фически к «буржуазному обществу», которое к тому времени фор<
мировалось по своим законам — как область товарооборота и об<
щественного труда. Впрочем, о том, что является «публичным» и
что не публичным, а «частным», рассуждали уже задолго до этого.
Речь идет о категориях греческого происхождения, которые до<
шли до нас в римской обработке. В греческом городе<государстве
с образованным населением сфера полиса, общая для всех свобод<
ных граждан (koine), и сфера ойкоса, того, что принадлежит каждо<
му по отдельности (idia), строго разделены. Публичная жизнь, bios
politikos, разыгрывается на рыночной площади (agora), но не имеет
отчетливой локальной привязки. Публичность конституируется
в беседах (lexis), которые могут принимать форму обсуждений и
суда, а также в совместной деятельности (praxis), будь то ведение
войны или состязания атлетов. (К законотворчеству часто привле<
каются чужеземцы; оно не относится к публичным задачам как
таковым.) Политический порядок зиждется, как известно, на рабо<
владении в патримониальной форме. Граждане избавлены от про<
изводительного труда, но степень участия в общественной жизни
зависит от их личной автономии в качестве домовладельцев. При<
ватная сфера привязана к дому не только своим (греческим) име<
нем. Движимое богатство и обладание рабочей силой не заменяют
власти над семьей и домашним хозяйством, а бедность и отсутствие
рабов сами по себе еще не являются препятствием для допуска
в полис. Изгнание, лишение собственности и разрушение жи<
лища — это одно и то же. Таким образом, положение в полисе бази<
руется на статусе хозяина дома [des Oikodespoten]. Под сенью его
господства происходит воспроизводство жизни, трудятся рабы,
женщины выполняют свои обязанности, рождаются и умирают
§ 1. Исходный вопрос
51
2 См.: Deutsches Wo
rterbuch der Bru
der Grimm. Bd. VII. Leipzig, 1889. S . 1183
(статья «O
ffentlichkeit»).
3 См.: Weigands Deutsches Wo
rterbuch5. Gieβen, 1910. Bd. II. S . 232 .
люди. Царство необходимости и бренности пребывает в тени лич<
ной, приватной сферы. Публичная сфера в представлении греков,
напротив, возвышается как царство свободы и постоянства. Только
в свете публичной жизни все сущее проявляется и становится
видимым для всех. В беседах граждан друг с другом вещи, будучи
названными, обретают ясные очертания. В споре равных выяв<
ляются лучшие и обретают свою сущность — бессмертие славы.
Нужда и поддержание условий, необходимых для жизни, стыдливо
прячутся в границах ойкоса, а полис, наоборот, открывает простор
для почестей. Хотя граждане и общаются на равных (homoioi),
но каждый из них старается выделиться (aristoiein). Добродетели,
список которых кодифицирует Аристотель, доказываются на деле и
находят признание только в публичной сфере.
Эта модель эллинской публичности дошла до нас в стилизо<
ванном виде вместе с самоидентификацией греков. Со времен
Ренессанса до наших дней она разделяет своеобразную норматив<
ную силу со всем, что мы называем классическим4. Свою духовно<
историческую непрерывность на протяжении веков сохранила
не общественная формация, лежавшая в основе этой модели, а сам
идеологический образец. Из поколения в поколение — сквозь Сред<
ние века — категории частного и публичного передавались прежде
всего в дефинициях римского права. Публичность передавалась
в качестве res publica*. Правда, в технически<правовом аспекте эти
категории нашли опять эффективное применение только с возник<
новением современного государства и той, отделенной от него,
сферой буржуазного общества. Они служат политическому само<
определению и правовой институционализации буржуазной пуб<
личности в специфическом смысле, хотя ее социальные основы
в последние сто лет опять разрушаются. Тенденции распада пуб<
личной сферы несомненны. В то время как она все величественнее
расширяется, ее функция все больше теряет силу. Тем не менее
публичность по<прежнему остается организационным принципом
нашего политического порядка. Судя по всему, она — нечто иное
и нечто большее, чем просто лохмотья либеральной идеологии, ко<
торые социальная демократия могла бы без ущерба сбросить. Если
комплекс значений, который мы сегодня (в довольно размытом
виде) сводим воедино под заголовком «публичная сфера», удастся
понять в его структурах исторически, то можно надеяться, что мы
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
52
4 См.: Arendt H. The Human Condition. Chicago, 1958.
* Общественное дело (лат.).
не только социологически проясним это понятие, но и найдем сис<
тематический подход к нашему собственному обществу, отталкива<
ясь от одной из центральных его категорий.
§ 2. Тип репрезентативной публичности
В эпоху европейского Средневековья римско<правовое противопо<
ставление publicus и privatus5 является общеупотребительным, одна<
ко необязательным. Собственно говоря, именно неуклюжая попыт<
ка применения этих категорий к правовым отношениям феодально<
го землевладения и сюзеренства невольно показала, что публичная
и частная сферы не противопоставлялись тогда друг другу по антич<
ной (или модерной) модели. Правда, при тогдашней организации
общественного труда господский дом тоже занимал центральное ме<
сто в иерархических отношениях. Однако положение хозяина дома
в производственном процессе нельзя сравнивать с «частной» рас<
порядительной властью античного oikodespotes или pater familias.
Владение феодом и связанную с ним власть над вассалами — вопло<
щение и совокупность всех личных прав господина — еще можно
представить в качестве jurisdictio. Но они уже не вписываются в про<
тивопоставление частной свободы распоряжаться (dominium) и об<
щественной автономии (imperium). Кто<то стоит выше, а кто<то
ниже, кто<то имеет больше привилегий, а кто<то меньше, но отсутст<
вует какой<либо закрепленный частноправовой статус, из которого
частные лица могут, так сказать, выдвинуться в некую публичную
сферу. Феодальное землевладение, сформированное в Высокое
Средневековье, только в XVIII веке сменяется в Германии частной
собственностью на землю — в ходе освобождения крестьян и отме<
ны феодальной зависимости. Власть в доме — это не частное господ<
ство в смысле классического или в смысле современного граждан<
ского права. Возникают сложности, если гражданско<правовые ка<
тегории переносятся на общественные отношения, которые не могут
служить основой для разделения публичной и частной сфер: «Если
страну мы рассматриваем как сферу публичного, то дом и власть
домовладельца — это публичная власть второго порядка, которая
§ 2. Тип репрезентативной публичности
53
5 См.: Kirchner. Beitra
ge zur Geschichte des Begriffs «o
ffentlich» und «o
ffentliches
Recht». Diss. Go
ttingen, 1949. S . 2 . Res publica — это имущество, общедоступное для
populus; это res extra commercium, исключенное из права, действительного для privati
и их собственности; например, flumen publicum, via publica и т.д . (еbd. S . 10 ff.).
по отношению к властям страны является частной (однако совер<
шенно в ином смысле, нежели подразумевает современная частно<
правовая система). Мне кажется вполне объяснимым тот факт, что
“частные” и “публичные” властные полномочия сливаются в нечто
неразделимое. И те и другие происходят от некой единой власти,
они привязаны к земле и могут рассматриваться в качестве благо<
приобретенных частных прав»6.
Конечно, в старогерманской правовой традиции с ее понятиями
gemeinlich и sunderlich, common и particular прослеживается некое со<
ответствие с классическими publicus и privatus. Тогдашнее противо<
поставление относится к элементам товарищества — в той степени,
насколько они утвердились в условиях феодальных производствен<
ных отношений. Альменда* — это нечто общественное, publica. Ко<
лодец и рыночная площадь общедоступны, открыты для совместно<
го пользования — loci communes, loci publici. Это «общее», соединен<
ное исторически<языковой линией с общим, или общественным,
благом (common wealth, public wealth), противопоставляется «обособ<
ленному» в значении «частное». Значение это сохранилось и по сей
день — оно проявляется, когда чьи<то отдельные, стоящие особня<
ком интересы приравниваются к частным интересам. С другой сто$
роны, в рамках феодального правового устройства «особость» имела
отношение также к тем, кто обладал особыми правами, неприкос<
новенностью и привилегиями. В этом смысле территория, где дей<
ствуют подобные привилегии, является сутью тогдашнего землевла<
дения и одновременно ядром «публичного». Соединенные катего<
рии германского и римского права, абсорбированные феодализмом,
меняют свой смысл на противоположный: common man — это private
man. О таком соотношении напоминает употребление выражения
common soldier в значении private soldier, то есть рядовой, не имею<
щий ранга, не обладающий ничем особенным с позиции власти, ко<
торая отдает приказы и толкуется как «публичная». В немецких
средневековых грамотах слова «господский» и publicus употреб<
ляются как синонимы; publicare означает «конфисковать в пользу
господина»7. Итак, слово «gemein» (common) может пониматься
двояко — либо как совместный, то есть доступный всем (открытый,
публичный), либо как лишенный особых, а именно господских прав
и вообще какого<либо (общественного, публичного) ранга. Эта
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
54
6 Brunner O. Land und Herrschaft. Bru
nn, 1943. S. 386 f.
* Земельные угодья, находящиеся в общинном пользовании.
7 Kirchner (1949). S. 22.
смысловая амбивалентность до сих пор отражает интеграцию эле<
ментов товарищеской организации в общественной структуре, осно<
ванной на феодальном землевладении8.
Социологически, то есть с помощью институциональных крите<
риев, нельзя доказать, что в феодальном обществе Высокого Сред<
невековья существует публичная сфера, отделенная от частной.
Вместе с тем атрибуты господства (например, княжеская печать)
не случайно называются «публичными». И не случайно англий<
ский король пользуется тем, что обозначают как publicness9: суще<
ствует некая публичная репрезентация господства. Эта репре$
зентативная публичность конституируется не как социальная
область, как сфера публичности, скорее она есть нечто подобное
статусному признаку, если к ней можно применить этот термин.
Статус феодала<землевладельца, на какой бы ступени он ни нахо<
дился, сам по себе нейтрален по отношению к критериям «публич<
ный» и «частный». Но обладатель этого статуса представляет его
публично: он демонстрирует себя людям как воплощение вышесто<
ящей власти10. Понятие этой репрезентации сохранилось до самого
раннего учения о конституции. В соответствии с ним репре<
зентация может «происходить только в публичной сфере... не суще<
ствует репрезентации, которая была бы “частным” делом»11. Она
§ 2. Тип репрезентативной публичности
55
8 Мы оставляем без внимания проблему позднесредневекового городского прав<
ления. На уровне «страны» нам встречаются города, которые в основном относятся
к удельным владениям князя. Это неотъемлемая часть феодализма. Однако в пери<
од раннего капитализма свободные города играют решающую роль при формирова<
нии буржуазной публичной сферы. Ср. ниже, § 3, с. 61 и след.
9 См.: The Oxford Dictionary. 1909 . Bd. VII . P. 2.
10 К вопросу об истории понятия «репрезентация» ср. указания Г.Г. Гадамера
(Gadamer H.G . Wahrheit und Methode. Tu
bingen, 1960. S . 134, прим. 2): «В свете хрис<
тианской идеи воплощения и corpus mysticum слово, привычное римлянам, обретает
совершено новое значение. Репрезентация обозначает уже не изображение или об<
разное представление... но то, что сегодня называется представительством...
Repraesentare означает “обеспечить присутствие”... Важнейшее в юридическом (сак<
рально<правовом) понятии репрезентации является то, что persona repraesentate —
это только представляемое и изображаемое, но репрезентант, представитель, наде<
ленный ее правами, находится от нее в зависимости». Ср. также дополнение на S. 476:
«Repraesentatio в значении сценического представления (в Средневековье это подра<
зумевало действо на религиозную тему) имеет место уже в XIII и XIV веках... Но сло<
во repraesentatio означает не просто постановку, но подразумевает (до XVII века
включительно) изображаемое присутствие самого божественного».
11 Schmitt C. Verfassungslehre3. Berlin, 1957. S. 208 ff. По поводу духовно<историче<
ской локализации этого средневекового понятия публичности см.: Dempf A. Sacrum
Imperium. Darmstadt, 1954. Kap. 2 . S . 21 ff. (о «формах публичности»).
якобы, позволяет некое незримое бытие сделать зримым, и проис<
ходит это благодаря публичному присутствию персоны господина:
«Нечто мертвое, нечто малоценное или бесполезное, нечто низкое
не может стать объектом репрезентации. Ему недостает высокого
бытия, способного выдвинуться к публичному бытию, к экзистенции.
Такие слова, как “величие”, “высочество”, “величество”, “слава”,
“честь” и “достоинство”, ориентированы на эту особенность способ<
ного к репрезентатации бытия». Такая репрезентативная публич<
ность, привязанная к конкретному существованию властителя и
придающая его авторитету некую «ауру», не имеет ничего общего с
представительством, скажем, в смысле репрезентации нации или
определенных мандатных территорий. Если сюзерен собирает во<
круг себя знатных господ и церковных иерархов, рыцарей, прелатов
и города (или если кайзер приглашает князей и епископов, импер<
ских графов, аббатов и правителей имперских городов на заседание
имперского сейма, как это еще происходило в Германской империи
до 1806 года), то речь идет не о собрании делегатов, которые пред<
ставляют кого<то других. До тех пор пока князь и его земские пред<
ставители и «есть» страна, вместо того чтобы ее просто представ<
лять, они могут ее в неком специфическом смысле репрезентиро<
вать: они репрезентируют свое господство, но не для народа, а «пе<
ред» народом.
Становление репрезентативной публичности связано с атрибу<
тами соответствующей персоны — с регалиями (знаки отличия, ору<
жие), с внешностью (Habitus) (одежда, прическа), с манерой дер<
жаться (Gestus) (форма, приветствия, жесты) и с риторикой (форма
обращения и другие правила разговора)12. Одним словом — со стро<
гим кодексом «благородного» поведения. Кодекс кристаллизуется
на протяжении Высокого Средневековья в придворной системе до<
бродетелей. Система эта представляет собой христианизированную
форму Аристотелевых кардинальных добродетелей, она смягчает
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
56
12 Карл Шмитт замечает, что риторическая формула так же относится к репре<
зентативной публичности, как дискуссия — к буржуазной: «Решающее значение
имеет как раз не дискутирующая и не резонерствующая, а, если можно так выразить<
ся, репрезентативная речь... Она подвижна в своей архитектуре, не впадая при этом
ни в дискурс, ни в диктат, ни в диалектику. Ее великий слог — больше чем музыка;
она являет собой человеческое достоинство, ставшее видимым в рациональности
формирующегося разговора. Все это предполагает некую иерархию, поскольку
духовный резонанс великой риторики идет от веры к репрезентации, на которую
претендует говорящий» (Schmitt C. Ro
mischer Katholizismus und politische Form.
Mu
nchen, 1925. S. 32 f.).
героику до рыцарства и учтивости. Примечательно, что ни в одной
из этих добродетелей физическое не утрачивает своего значения
полностью, поскольку добродетель должна иметь воплощение, воз<
можность своего публичного проявления13. Такая репрезентация
происходит у всех на виду во время турнира, который изображает
битву рыцарей. Конечно, для публичной жизни греческого полиса
тоже привычна состязательная демонстрация добродетели (arete).
Но публичность придворно<рыцарской репрезентации, которая
в полной мере проявляется скорее на праздниках, в «высокие време<
на», чем во время заседаний суда, не является сферой политической
коммуникации. В качестве ауры феодального авторитета она указы<
вает на социальный статус. У нее нет поэтому своего «места», кото<
рое можно было бы указать. Рыцарский кодекс поведения, будучи
общей нормой, един для всех господ — от короля до последнего без<
вассального рыцаря, который наполовину крестьянин. На этот
кодекс ориентируются не только в определенных обстоятельствах
и в определенном месте, например «на» публике, но и вообще всегда
и повсюду, где бы ни происходила репрезентация прав, положенных
и реализуемых господином.
Среди господ только священнослужители имеют, помимо свет<
ских поводов, особое помещение для своей репрезентации — цер<
ковь. До наших дней репрезентативная публичность сохраняется
в церковных обрядах, в литургии, мессе и крестном ходе. Англий<
ская Палата лордов, прусский Генеральный штаб, Французская
академия и Ватикан в Риме были, пользуясь известным выраже<
нием, последними столпами репрезентации. В конце концов оста<
лась лишь церковь, «настолько одинокая, что те, кто видит в ней
только внешнюю форму, язвительно замечают — она, дескать, се<
годня репрезентирует только репрезентацию»14. Впрочем, отно<
шение мирян к духовенству наглядно показывает, что «окруже<
ние» является частью репрезентативной публичности и в то же
время исключено из нее. «Окружение» можно назвать приватным
в том смысле, в котором private soldier исключен из сферы пред<
ставительности, воинских званий, хотя тоже принадлежит к ар<
мии. Этой исключенности соответствует секретность во внутрен<
нем круге публичности: она базируется на религиозных таинствах;
церковные службы и чтения Библии проводились на латыни,
а не на языке народа.
§ 2. Тип репрезентативной публичности
57
13 См.: Hauser A. Sozialgeschichte der Kunst und Literatur. Mu
nchen, 1953.Bd.1.S.216.
14 Schmitt (1925). S. 26 .
В XV веке во Франции и в Бургундии репрезентация придворно<
рыцарской публичности принимает свою окончательную, незамут<
ненную форму15. Потом эта пышность закаменеет в знаменитом
испанском церемониале и в таком виде еще несколько столетий
просуществует при дворах Габсбургов. Местом нового формирова<
ния репрезентативной публичности стала городская дворянская
культура раннекапиталистической Северной Италии, представшая
сначала во Флоренции, потом в Париже и Лондоне. Именно благо<
даря ассимиляции буржуазной культуры, которая начинается с гу<
манизмом, она сохраняет свою силу. Мир гуманистического образо<
вания первым делом интегрирует придворную жизнь16. Только
в XVI веке гуманизм сумеет развить искусство филологической
критики, но уже около 1400 года он, приняв эстафету от прежних
княжеских воспитателей, способствует изменению стиля придвор<
ной жизни. С появлением «Cortegiano» гуманистически образован<
ный придворный приходит на смену христианскому рыцарю. Позд<
нее его типу соответствуют староанглийский gentleman и француз<
ский honne^te homme. Их веселая и красноречивая обходительность
характеризует новое «общество», центром которого становится
двор — королевский, княжеский17. Самостоятельное поместное
дворянство, которое опирается на свои земельные владения, теряет
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
58
15 См.: Huizinga J. Herbst des Mittelalters. Mu
nchen, 1928.
16 В противовес известной интерпретации Якоба Буркхардта см. представления
Бруннера: Adeliges Landleben. Salzburg, 1949. S . 108 ff.
17 Гадамер развивает духовно<исторический контекст этой ранней образователь<
но<гуманистической традиции посредством топосов (Topoi) здравого смысла (Sensus
communis) и «вкуса» (как морально<философской категории). Их социологические
импликации позволяют прояснить значение придворного гуманизма для форми<
рования «публичности». По поводу образовательного идеала Грасиана говорится:
«В рамках истории западных образовательных идеалов его особенность состоит
в том, что он независим от сословных предписаний. Это идеал образованного обще<
ства... “Вкус” — это не только идеал, создающий новое общество. Под знаком идеала
“хорошего вкуса” впервые формируется то, что с тех пор называют “хорошим обще<
ством”. Оно характеризуется и легитимируется уже не происхождением и рангом,
а принципиально не чем иным, как общностью своих суждений или скорее даже
своей способностью подняться над ограниченностью интересов и приватностью
предпочтений к претензии на суждение... Таким образом, понятие вкуса, без сомне<
ния, подразумевает способ познания. Под знаком хорошего вкуса достигается спо<
собность абстрагироваться от себя и частных предпочтений. Поэтому вкус по своей
внутренней сути является не чем<то частным, приватным, а общественным феноме<
ном первого ранга. Он может даже, как некая судейская инстанция, противостоять
приватным склонностям отдельных людей — от имени всеобщности, которую он
подразумевает и представляет» (Gadamer (1960). S . 32 f.).
силу репрезентации. Репрезентативная публичность концентриру<
ется во дворе князей. Все ее моменты наконец ярко и пышно соеди<
няются еще раз в барочном празднестве.
Барочный праздник уже в буквальном смысле утратил публич<
ность по сравнению со светскими праздниками Средневековья
и Ренессанса. Турниры, танцы и театральные представления пере<
мещаются из публичных мест в закрытые парки, переходят с улиц
в залы замков и дворцов. Дворцовый парк, возникший только в се<
редине XVII столетия, стремительно распространяется по Евро<
пе — вместе с архитектурой французского века. Парк этот, как и сам
барочный дворец, построенный, так сказать, вокруг большого па<
радного зала, позволяет отгородить придворную жизнь от внешне<
го мира. При этом основные черты репрезентативной публичности
не только сохраняются, но даже проявляются еще резче. Мадлен
де Скюдери в своих «Беседах» рассказывает, какие усилия при<
лагались для организации крупных торжеств. Все это делалось
не столько ради того, чтобы доставить удовольствие приглашен<
ным гостям, сколько для демонстрации величия grandeur, устроите<
лей. Народ же, нужный только для того, чтобы смотреть, получал,
как отмечается в книге, прекрасное развлечение18. То есть народ
и здесь еще не полностью исключен — он постоянно присутствует
на улочках и в переулках. Репрезентация все еще нуждается в окру<
жении, перед которым она разворачивается19. Лишь через какое<то
время банкеты буржуазии станут эксклюзивными и будут про<
ходить за закрытыми дверями. «Буржуазный образ мыслей отли<
чается от придворного тем, что в городском доме даже парадное
помещение остается уютным, а во дворце даже жилая комната
сохраняет торжественность. И в самом деле, начиная с Версаля
королевская спальня становится одним из центров событий в двор<
цовом комплексе. Кровать, будто сцена, расположена здесь на воз<
вышении. Это трон, на котором можно лежать. Кровать отделена
барьером от помещения для зрителей. Здесь ежедневно разыгрыва<
§ 2. Тип репрезентативной публичности
59
18См.: Alewyn R. Das groβe Welttheater. Die Epoche der ho
fischen Feste. Hamburg,
1959. S . 14.
19 «На всех публичных мероприятиях, когда празднуют победу или заключение
мира, иллюминация и фейерверк — лишь завершение дня, который начинался
со взрывов петард и пения труб, после чего городские фонтаны наполнялись вином,
а быки прилюдно зажаривались на вертеле, а еще были танцы и песни, игры и смех
толпы, которая собиралась со всех окрестностей, и веселье продолжалось до поздней
ночи. В эпоху барокко все это происходило так же, как и в стародавние времена.
Перемены постепенно начались только в буржуазную эру» (Alewyn (1959). S . 23).
ются церемонии подъема и отхода ко сну, наделяющие самые интим<
ные вещи общественной значимостью»20. В этикете Людовика XIV
репрезентативная публичность, концентрирующаяся при дворе,
достигает изощренных высот.
Аристократическое «общество», происходящее от общества
Ренессанса, уже больше не должно в первую очередь репрезентиро<
вать собственное господство, то есть собственное землевладение,
оно служило репрезентации монарха. Этот господствующий слой
дворян и придворных сможет превратить паркет обходительности
(высокоиндивидуализированной, несмотря на весь церемониал)
в сферу «хорошего общества», которое в XVIII веке находится
в странно подвешенном состоянии, но уже отчетливо выделяется.
Этому предшествовало образование национальных и террито<
риальных держав на базе раннекапиталистического товарообмена
и ослабление феодальных основ господства21. Репрезентативная
публичность в своем последнем, съежевшимся до размера королев<
ских дворов, но одновременно обостренном облике становится за<
поведником внутри общества, которое отделилось от государства.
Только теперь совершается разделение публичной и частной сфер
в специфически современном смысле.
В немецком языке слово «privat» [т.е. частный], образованное
от латинского privatus, встречается только с середины XVI века22 —
в том же значении, что приобрели тогда английское private и фран<
цузское prive
́
.
Это означало примерно «не имеющий публичной
должности»23 (по<английски «not holding public office or official posi$
tion»24, по<французски «sans emplois, que l’engage dans les affaires
publiques»25). Имеется в виду исключение из сферы госаппарата,
поскольку слово «публичный» в то время уже употребляется при<
менительно к государству, которое сформировалось в период абсо<
лютизма и объективируется по отношению к персоне правителя.
Публика [das Publicum] (the public, le public) — это «публичная
власть» [«o
ffentliche Gewalt»] в противоположность «частной, при<
ватной сфере» [«Privatewesen»]. Государственные служащие — это
публичные лица [«o
ffentliche Personen»] (public persons, personnes
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
60
20 Alewyn (1959). S. 43 .
21 См.: Joachimsen P. Zur historischen Psychologie des deutschen Staatsgedan<
kens // Die Dioskuren. Jahrbuch fu
r Geisteswissenschaften. 1921 . No 1.
22 См.: Weigands Deutsches Wo
rterbuch (1910). S. 475.
23 См.: Grimmsches Wo
rterbuch (1889). S. 2137 f.
24 См.: The Oxford Dictionary (1909). Р. 1388 etc.
25 См.: Dictionnaire de la Langue Française. 1875. Bd. III. Статья «Рrive».
publiques). Они занимают публичные должности, их служебные
обязанности — публичные (public office, service public). Здания и
учреждения, где располагается начальство, тоже называют публич<
ными. С другой стороны, есть частные лица, частные дома и част<
ные магазины. Выражение «частное лицо; рантье» [«Privatmann»]
употребляет Готхельф. Власть противостоит подданным, которые
отрезаны от нее. Объявляется, что власть служит общественному
благу, а подданные преследуют свои личные интересы.
Известны тенденции, мощно проявлявшиеся до конца
XVIII столетия. Феодальные власти, церковь, княжества и дво<
рянство, к которым привязана репрезентативная публичность,
разваливаются в процессе поляризации. В конце концов они рас<
падаются на частные и публичные элементы. Положение церкви
изменяется вследствие Реформации. Религия, то есть обращение
к божественному авторитету, который репрезентировала церковь,
становится частным делом. Так называемая свобода религии исто<
рически обеспечивает первую сферу частной автономии. Сама же
церковь продолжает существование в качестве публично<право<
вой корпорации — наряду с другими. Соответствующая поляри<
зация княжеской власти наглядно проявляется в разделении
публичного бюджета и личного имущества владетельного князя.
Вместе с бюрократией, армией (и отчасти с правосудием) объ<
ективируются институты публичной власти — в противовес при<
дворной сфере, которая постепенно приватизируется. Правящие
элементы сословий развиваются далее в органы публичной влас<
ти, в парламент (и отчасти в органы правосудия). Профессио<
нальные элементы сословий, уже заложенные в городских корпо<
рациях и в определенной сословно<представительской дифферен<
циации, развиваются в сферу «буржуазного общества», которая
в качестве естественной области частной автономии будет проти<
востоять государству.
Экскурс. Конец репрезентативной публичности,
иллюстрируемый на примере
Вильгельма Мейстера
Формы репрезентативной публичности сохраняют сильную дейст<
венность вплоть до порога XVIII столетия — особенно в экономи<
чески и политически отсталой Германии, где Гёте как раз работает
над второй редакцией своего «Вильгельма Мейстера». По сюжету,
§ 2. Тип репрезентативной публичности
61
герой книги пишет письмо26, в котором отвергает мир буржуазной
деловитости, олицетворяемой его шурином Вернером. Вильгельм
объясняет, почему театральные подмостки означают для него
«мир», а именно мир дворянства, хорошего общества, то есть пуб<
личность в ее репрезентативном виде: «Бюргер может приобрести
заслуги и в лучшем случае образовать свой ум; но личность свою он
утрачивает, как бы он ни исхищрялся. Дворянину же, поскольку он
общается со знатнейшими вельможами, вменено в обязанность са<
мому усвоить вельможные манеры, а так как перед ним распахнуты
все двери, манеры эти входят у него в плоть и кровь, а так как осан<
ка и вся его персона отличают его и при дворе, и в армии, то не му<
дрено, что он кичится ими и не скрывает этого». Дворянин имеет
авторитет, пока сам его демонстрирует. Он предъявляет его миру,
воплощает в собственной образованной личности. Следовательно,
«он — лицо общественное, и чем лучше выработаны его жесты, чем
звучнее голос, чем ровнее и рассчитаннее все его поведение, тем со<
вершеннее он сам... А все прочее — способности, талант, богатст<
во — только лишь добавления». Гёте еще раз обращается к былому
величию репрезентативной публичности. Правда, ее свет уже пре<
ломился в рококо французского двора, а потом еще раз — в подра<
жательстве немецких князьков. Тем напыщеннее и манернее выгля<
дят отдельные краски — манера держаться, стилизованная под гра<
цию и предписанная «господину», который в силу репрезентации
является «публичным», и в этой публичности торжественно созда<
ет себе ауру. Во времена Гёте выражение «публичное лицо» уже оз<
начало служителя публичной власти, госслужащего, но он возвра<
щает ему традиционный смысл публичной репрезентации. Правда,
«лицо» неожиданно становится «образованной личностью». Стро<
го говоря, в контексте этого письма дворянин — нечто вроде пред<
лога для идеи свободного развития личности. Идея эта совершенно
буржуазная по сути и уже несет на себе отпечаток неогуманизма
немецкой классики. В нашем же контексте важно наблюдение Гёте
насчет того, что бюргерство [Bu
rgertum] не может больше репре<
зентировать и, сидя по домам, добиваться для себя репрезентатив<
ной публичности. Дворянин является тем, что он репрезентирует,
а бюргер, буржуа — тем, что он производит: «Если дворянин лично,
своей персоной, являет все, то бюргер своей личностью не являет
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
62
26 В социологическом аспекте на это письмо обратил внимание Вернер Виттих
в своей статье «Социальное содержание романа Гёте “Годы учения Вильгельма Мей<
стера”» // Erinnerungsgabe fu
r Max Weber. Mu
nchen und Leiprzig, 1923. Bd. II. S. 279 ff.
и не должен являть ничего. Первый может и должен чем<то казать$
ся, второй должен только быть, а то, чем он хочет казаться, получа<
ется смешным и пошлым». Репрезентативное проявление, которо<
го желает добиться нувориш, становится просто комической види<
мостью. Поэтому Гёте советует не спрашивать его: «Кто ты есть?»,
а вместо этого только: «Что ты имеешь? Какое благоразумие, какие
знания, какие способности, велико ли твое состояние?» Позже эту
логику возьмет на вооружение Ницше со своими аристократи<
ческими претензиями: человек доказывает свою состоятельность
не тем, что он может, а тем, кто он есть.
Вильгельм признается шурину в потребности «быть лицом обще$
ственным, действовать и преуспевать на широком поприще». Он, од<
нако, не дворянин и при этом не желает напрасно тратить силы на то,
чтобы просто казаться бюргером. Поэтому Вильгельм ищет, так ска<
зать, замену публичности и выбирает сцену. В этом секрет его теат<
ральной миссии: «На подмостках человек образованный — такая же
полноценная личность, как и представитель высшего класса». Тайная
двусмысленность «образованной личности» («потребность развить
свой ум и вкус»), буржуазная интенция персонажа, задуманного как
дворянин, позволяет, в общем, объединить театральное представ<
ление с публичной репрезентацией. Но, с другой стороны, ощуще<
ние распада репрезентативной публичности в буржуазном обществе
[«in der bu
rgerlichen Gesellschaft»] настолько соответствует реально<
сти, а стремление все<таки приобщиться в ней имеет такую силу, что
одной этой подменой не обойдешься. Вильгельм выходит на сцену
в образе Гамлета и поначалу имеет успех. Но публика — уже носи<
тель другой публичности, которая больше не имеет ничего общего
с репрезентативной. В этом смысле театральная миссия Вильгельма
Мейстера обречена на провал. Она словно проходит мимо буржу<
азной публичной сферы, а тем временем театр стал ее подиумом.
Фигаро, придуманный Бомарше, уже вышел на сцену, и вместе с ним,
по знаменитому высказыванию Наполеона, — революция.
§ 3. Генезис буржуазной публичной сферы
С XIII века ранний финансовый и торговый капитализм из северо<
итальянских городов начинает распространяться по Западной
и Северной Европе. Сперва возникают голландские грузовые скла<
ды (Брюгге, Льеж, Брюссель, Гент и другие), затем на перекрестках
торговых путей организуются крупные ярмарки. Формируются
§ 3. Генезис буржуазной публичной сферы
63
элементы нового общественного порядка — правда, их интеграция
в старую систему господства пока что идет с трудом. Начальную ас<
симиляцию буржуазного гуманизма с дворянской придворной
культурой, имевшую место, например, при возникновении флорен<
тийского ренессансного общества, необходимо также рассматри<
вать на этом фоне. Ранний капитализм консервативен — не только
в своих экономических взглядах, так жизненно описанных Зомбар<
том и требующих вести коммерцию с «честью»27, но и в полити<
ческом отношении. Пока он, ничего не меняя, питается плодами
старого способа производства (несвободные крестьяне в условиях
феодально связанного сельскохозяйственного производства и кор<
поративно связанное мелкотоварное производство городских
ремесленников)28, его черты остаются амбивалентными. С одной
стороны, этот капитализм стабилизирует сословные отношения
господства, с другой — высвобождает те элементы, в которых они
когда<нибудь растворятся. Мы подразумеваем элементы нового
контекста средств сообщения — движение товаров и новостей, со<
здаваемое раннекапиталистической торговлей с географически от<
даленными областями.
Конечно, в городах изначально имеются местные рынки. В ру<
ках цехов и гильдий они остаются строго регламентированными
и являются инструментом скорее господства над ближайшими
окрестностями, нежели свободного товарооборота между городом
и деревней29. Но торговля с отдаленными областями, для которой
город, по наблюдению Пиренна, служил в большей степени опера<
ционной базой, способствует появлению рынков другого рода. Они
консолидируются в регулярные ярмарки и вместе с развитием фи<
нансово<капиталистических методов (расписки и векселя имели
хождение на ярмарках в Шампани уже в XIII веке) превращаются
в биржи. В 1531 году Антверпен становится «постоянной ярмар<
кой»30. Это обменное движение развивается по правилам, которые,
конечно, тоже становятся предметом манипуляций со стороны
политической власти. Тем не менее возникает разветвленная гори<
зонтальная сеть экономических зависимостей, которые, в принци<
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
64
27 Sombart W. Der moderne Kapitalismus3. Bd. II, I. Mu
nchen und Leipzig, 1919. S . 23 ff.
28 Dobb M. Studies in the Development of Capitalism. London, 1954. P. 160 etc.:
«Во всяком случае, ясно, что зрелое развитие торгового и финансового капитала са<
мо по себе еще не гарантирует, что капиталистическое производство будет разви<
ваться под его крылом».
29 См.: Ibid. P. 83 etc.
30 См.: Se
́
e H. Die Urspru
nge des modernen Kapitalismus. Wien, 1948.
пе, уже нельзя отнести к вертикальным отношениям зависимости
сословной системы господства, базирующимся на формах замкну<
того домашнего хозяйства. Конечно, эти новые процессы, которые
выбиваются из устоявшихся рамок, не затрагивают политического
порядка, пока старый слой господ участвует в них только в качестве
потребителя. Растущую часть продуктов собственного производст<
ва они используют для приобретения предметов роскоши, которые
стали доступны благодаря дальней торговле, поэтому старое про<
изводство (и основа его господства) еще не попадает в зависимость
от нового капитала.
Похожим образом дело обстоит и с передачей сообщений. Они
распространяются вместе с товарами. Купеческий расчет, ориен<
тированный на рынок, по мере расширения торговли требует все бо<
лее точной и регулярной информации о том, что происходит в отда<
ленных землях. Поэтому, начиная с XIV века, старая купеческая
переписка развивается в некую разновидность системы профессио<
нально<сословной корреспонденции. Купечество организовало
для своих целей первую курьерскую службу — гонцы отправлялись
по определенным дням. Крупные торговые города одновременно
становятся центрами передачи сообщений31. Непрерывность дви<
жения товаров и ценных бумаг настоятельно требовала непрерыв$
ности сообщений. Приблизительно в одно время с появлением
бирж происходит институционализация долгосрочных контактов
и долгосрочной коммуникации через почту и прессу. Впрочем, куп<
цы довольствуются засекреченной профессионально<сословной ин<
формационной системой, а городские и придворные канцелярии —
внутриведомственной. Публичность информации для них не важна.
Их интересам отвечают скорее «рукописные газеты» — частная кор<
респонденция, которую профессионально организуют торговцы но<
востями32. Новая коммуникативная область со своими институтами
передачи сообщений приспосабливается к существующим формам
§ 3. Генезис буржуазной публичной сферы
65
31 В Германии это прежде всего Страсбург, Нюрнберг, Аугсбург, Франкфурт,
Кёльн, Гамбург, Любек и Лейпциг.
32 Уже очень рано это происходит в Венеции с помощью специальных писцов,
scittori d’avisi. В Риме их называют gazettani, в Париже — nouvellistes, в Лондоне —
writers of letters, а в Германии — Zeitunger или Novellisten. В течение XVI столетия они
становятся поставщиками форменных еженедельных отчетов — по сути, руко<
писных газет. Для Германии, в частности, характерны так называемые газеты Фуг<
геров — в период между 1565 и 1605 годами было выпущено около 40 тысяч экземп<
ляров; правда, занимались этим не только бюро новостей, но и служащие, а также
компаньоны торгового дома Фуггеров.
коммуникации, пока отсутствует решающий момент — публич<
ность. Как отмечает Зомбарт, говорить о появлении «почты» можно
только после того, как возможность регулярно отправлять и полу<
чать письма стала общедоступной33. Так же и пресса в строгом смыс<
ле этого слова подразумевает регулярное публичное информирова<
ние, то есть опять же общедоступное для публики. Но до этого дело
дойдет лишь в конце XVII столетия34. Пока же новая область ком<
муникации, связанная в будущем с публицистикой, не несет прин<
ципиальной угрозы для старой, относящейся к репрезентативной
публичности. Профессионально распространяемые сообщения еще
не печатаются. А нерегулярно публикуемые новости, по существу,
еще нельзя рассматривать как сообщения35.
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
66
33 См.: Sombart (1919). Bd. II. S . 369 .
34 Отчет страсбургского печатника и торговца Иоганна Каролюса долгое время
считался самой первой газетой. Здесь, однако, можно сослаться на другое исследо<
вание: Fischer Helmut. Die a
ltesten Zeitungen und ihre Verleger. Augsburg, 1936.
35 К традиционным формам господства относилось также право изображать и ис<
толковывать то, что считается «старой истиной». Сообщения о действительных
событиях по<прежнему ориентируются на это традиционное знание. Новое же по<
является в аспекте более или менее удивительных происшествий. «Новые факты»
при дворе «старой истины», переступив некий порог обыденного, превращаются
в знаки и чудеса. Факты становятся шифрами. Новая и свежая информация, имея
право лишь временно замещать гарантированное традиционное знание, приобретает
структуру загадки. При этом исторические события не отделяются от природных;
даты из истории и природные катаклизмы одинаково годятся для диковинных хро<
ник. Листовки XV<го и нерегулярные одностраничные печатные сообщения XVI ве<
ка, именовавшиеся «новыми газетами», еще подтверждают силу, с которой непрерыв<
ное традиционное знание ассимилирует свежие сообщения. Но поток этих сообще<
ний ширится, указывая на новую форму публичности. Такие листки, не делая особых
различий, извещают о религиозных столкновениях, войнах с турками и папских ре<
шениях, о кровавых и огненных ливнях, о рождении уродцев и нашествии саранчи,
о землетрясениях, непогоде и небесных явлениях, об избирательных капитуляциях
и буллах, об открытии новых частей света и о крещении евреев, о дьявольских коз<
нях, божьем суде и воскресении мертвых. Зачастую содержание «новых газет» пере<
дается устно или сохраняется в виде песен, то есть предназначено для пересказа или
совместного исполнения. Таким образом, новое извлекается из исторической сферы
«известий» и, в качестве знака и чуда, возвращается в ту сферу репрезентации, где
ритуализованное и церемониальное участие народа в публичной жизни подразумева<
ет только согласие без права на самостоятельную интерпретацию. Характерно, что
в качестве «новых газет» печатаются и песни — например, так называемые истори<
ческие народные песни; они сразу отодвигают актуальные события в область герои<
ческого эпоса. (См.: Everth E. Die O
ffentlichkeit in der Auβenpolitik. Jena, 1931. S . 114.
Освещение темы в общем: Bu
cher Karl. Die Grundlagen des Zeitungswesens // Ges.
Aufsa
tze zur Zeitungskunde. Tu
bingen, 1926. S . 9 ff.) Содержание некоторых летучих
листков сохранилось до наших дней в виде детских стишков.
Движение товаров и сообщений в качестве элементов раннекапи<
талистических средств сообщения в целом проявляет свою револю<
ционную силу только на стадии меркантилизма, когда национальные
и территориальные хозяйства формируются вместе с современным
государством36. В 1597 году немецкую Ганзу окончательно изгоняют
из Лондона, а через несколько лет «Company of Merchant Adven<
turers» обосновывается в Гамбурге. Это свидетельствует не только
о коммерческом и политическом подъеме Англии, но и вообще о том,
что капитализм достигает новой ступени. С XVI века на расширен<
ной базе капитала организуются торговые компании, которые, в от<
личие от старых владельцев складов, уже не довольствуются ограни<
ченными рынками. Они отправляют масштабные экспедиции, чтобы
освоить новые территории для собственного рынка37. Пытаясь удов<
летворить растущие потребности в капитале и распределить уве<
личившиеся риски, эти компании скоро становятся акционерными
обществами. Помимо этого им требуются более сильные политиче<
ские гарантии. Внешнеторговые рынки теперь по праву считаются
«институциональным продуктом». Они складываются в результате
политических действий и применения военной силы. Старая опера<
ционная база родных городских общин расширяется до новой базы
государственной территории. Начинается процесс, описанный Хек<
шером как национализация городского хозяйства38. При этом фор<
мируется то, что с тех пор называется «нацией», — современное госу<
дарство со своими бюрократическими учреждениями и растущими
финансовыми потребностями, что, в свою очередь, придает ускоре<
ние меркантилистской политике. Ни частные договоры о ссуде меж<
ду князем и финансистом, ни официальные займы не покрывают
этой потребности в капитале — помогает только эффективная нало<
говая система. Современное государство является в значительной
степени налоговым государством; управление финансами — основа
управления государством. Назревшее в связи с этим разделение кня<
жеского домашнего имущества и государственного имущества39 —
§ 3. Генезис буржуазной публичной сферы
67
36 См.: Schmoller G. Umrisse und Untersuchungen. Leipzig, 1898. S . 37.
37 В уставе от 1553 года основатели «Merchant Adventurers» называют себя кор<
порацией и компанией, целью которой является открытие неизвестных ранее зе<
мель, областей, островов и мест. См.: Se
́
e (1948).S.67f.
38 См.: Heckscher E.F. Merkantilismus. Jena, 1932. Bd. I. S . 108 ff.
39 В сфере действия заимствованного римского права фиктивная казна стано<
вится юридическим выражением для обозначения государственного бюджета, кото<
рый обособился по отношению к персоне князя. Подданные при этом получают воз<
можность заявлять государству частнособственнические претензии.
пример конкретизации личных отношений господства. Власти берут
под свой контроль местное управление. В Англии это происходит по<
средством института мирового судьи, а на континенте (по француз<
скому образцу) — с помощью интендантства.
Редукция репрезентативной публичности сопровождается ме<
диатизацией сословных авторитетов посредством медиатизации
владетельных князей и дает простор другой сфере, связанной с пуб<
личностью в современном смысле. Речь идет о сфере публичной
власти, которая объективируется в постоянном управлении и в по$
стоянной, регулярной армии. Непрерывным контактам в области
движения товаров и новостей (биржа, пресса) теперь соответствует
бесперебойная деятельность государства. Для тех людей, которые
только подчинены публичной власти и поначалу находят для нее
только негативные определения, эта власть консолидируется в не<
что ощутимо противостоящее. Ведь это частные лица, не занима<
ющие никаких должностей и потому не допущенные к участию
в публичной власти. В этом узком смысле «публичная» является
синонимом «государственной». Определение относится уже не
к репрезентативному «двору» некой персоны, наделенной автори<
тетом, а скорее к регламентированной работе аппарата, наделенно<
го монополией на законное применение силы. Господство феодала
трансформируется в «полицию»; подчиненные ей частные лица
в качестве адресатов публичной власти образуют публику.
Меркантилистская политика, формально ориентированная
на положительный торговый баланс, придает специфический об<
лик отношениям между властями и подданными. Освоение и рас<
ширение внешних рынков, где привилегированные компании
с помощью политического давления завоевывают монопольное
положение (коротко говоря, новый колониализм), все в большей
степени служат развитию ремесленного производства в своей стра<
не. При этом мануфактурный капитал получает преимущество
по сравнению с торговым — интересы первого теперь важнее инте<
ресов второго. Таким путем один из элементов целостной взаимо<
связи средств сообщения раннего капитализма — движение то<
варов — приводит к революционным изменениям в структуре
производства. Ввозится сырье, вывозятся готовые и полуготовые
изделия, и этот обмен следует понимать как функцию процесса,
при котором старый способ производства превращается в капита<
листический. Добб обращает внимание на то, как эти изменения от<
ражаются в меркантилистской литературе позднего XVII столетия.
Внешняя торговля теперь считается источником богатства лишь
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
68
в той мере, в какой она позволяет обеспечивать занятость населе<
ния в своей стране. Employment created by trade — занятость, созда<
ваемая торговлей40. Административные меры все больше и больше
служат этой цели продвижения капиталистического способа про<
изводства. Вместо корпоративных привилегий для представителей
определенных профессий появляются личные привилегии по указу
князей, которые помогают перестроить существующее ремесленное
производство на капиталистический лад или способствуют созда<
нию новых мануфактур. С этим — вплоть до деталей — связана рег<
ламентация производственного процесса41.
Буржуазное общество становится панданом (первым дополне<
нием) власти. Виды деятельности и зависимости, прежде встроен<
ные в рамки домашнего хозяйства, выходят теперь за порог дома
на свет публичной жизни. Шумпетер констатировал: «Когда отмер<
ли старые формы, впрягавшие всю личность в надличностные сис<
темы целей, индивидуальное хозяйство каждой семьи стало цент<
ром ее существования. Тем самым была основана частная сфера,
которой теперь противостоит публичное как некое отличимое
Нечто»42. Этот тезис, однако, отражает только одну сторону про<
блемы. Он затрагивает приватизацию процесса воспроизводства,
но не его новую «общественную» значимость. Приватизированная
хозяйственная деятельность должна ориентироваться на товаро<
оборот, расширявшийся под публичным контролем и управлением.
Экономические условия, при которых эта деятельность отныне
осуществляется, находятся за пределами собственного домохозяй<
ства. Они впервые становятся предметом общего интереса. Вот эту
частную сферу общества, ставшую публично значимой, имеет
в виду Ханна Арендт. По ее мнению, современное отношение пуб<
личной жизни к частной сфере характеризуется появлением «соци<
ального» — в отличие от античных времен: «Общество — это форма
совместного существования, при которой зависимость человека
от ему подобных обретает общественное значение, ради самой
жизни, и ничего другого. Вследствие этого деятельность, служащая
§ 3. Генезис буржуазной публичной сферы
69
40 Dobb (1954). P. 218: «Рост экспорта создавал дополнительные возможности
найма рабочей силы для отечественных мануфактур, что, в свою очередь, означало
более масштабное инвестирование капитала в промышленность».
41 Классическим примером тому являются регламенты Кольберта для текстиль<
ных мануфактур. Но и в Англии до второй половины XVIII века существуют регла<
менты касательно сырья, вида его обработки и свойств готовых изделий. См.:
Heckscher (1932). Bd. I. S . 118 ff., 201 ff.
42 Schumpeter J. Die Krise des Steuerstaates. Leipzig, 1918. S . 16.
исключительно для поддержания жизни, не только проявляется
в публичной жизни, но и может определять физиогномику публич<
ного пространства»43.
Преобразование экономии, науки управления хозяйством, до<
шедшей из Античности, в политическую экономию отражает изме<
нившиеся реалии. До XVII века понятие Экономического было при<
вязано к кругу задач домовладельца (ойкодеспота), главы семей<
ства — pater familias. Теперь же, когда впервые на практике любое
предприятие строится на принципах рентабельности, оно приобре<
тает свое современное значение. Обязанности главы семьи сужают<
ся, упор делается на бережливость при ведении хозяйства44. Совре<
менная экономия ориентируется уже не на ойкос; место дома теперь
занимает рынок. Экономия становится «коммерческим хозяй<
ством». В камералистике XVIII столетия (название происходит
от слова camera, которое обозначало казну сюзерена) этот предше<
ственник политической экономии соседствует, с одной стороны,
с финансовым делом, а с другой — с учением об агротехнике, кото<
рое отпочковалось от традиционной экономии. Характерно, что он
рассматривается как часть «полиции», то есть как часть собственно
учения об управлении. Такова степень привязки частной сферы бур<
жуазного общества к органам публичной власти.
Новый облик политического и социального порядка, преобразо<
ванного на меркантилистской стадии капитализма, проявляется
уже в том, что политические и социальные моменты вообще отделя<
ются друг от друга. А внутри этого порядка набирает взрывную си<
лу и второй элемент целостной взаимосвязи средств сообщения
раннего капитализма — пресса. Первые газеты в строгом смысле
этого слова, называвшиеся также по иронии судьбы «политически<
ми», выходят поначалу еженедельно, а с середины XVII века уже
и ежедневно. Частная корреспонденция содержала тогда подробные
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
70
43 Arendt (1958). P. 43; цит. по немецкому переводу: Vita Activa. Stuttgart, 1960.
S. 47.
Употребление выражений «Zivilsozieta
t», civil society, societe
́
civile в XVIII веке
зачастую указывает на более старую традицию «политики», которая еще не отлича<
ет «гражданское общество» [die «bu
rgerliche Gesellschaft»] от «государства». (См.:
Riedel M. Aristotelestradition am Ausgang des 18. Jahrhunderts // Festschrift F.O.
Brunner. Go
ttingen, 1962. S . 276 ff.; ders. Hegels Bu
rgerliche Gesellschaft und das
Problem ihres Ursprungs // ARS. Bel. 48 . 1962. S . 539 ff.) Намного раньше новая сфе<
ра социального обретает свое надлежащее неполитическое понятие в современном
естественном праве. (См. мою работу: Die klassische Lehre von der Politik in ihrem
Verhaltnis zur Sozialphilosophie // Habermas J. Theorie und Praxis. 1963. S . 13 ff.)
44 См.: Brunner O. Adeliges Landleben. (1949). S . 242 ff.
и распространенные сообщения о заседаниях имперского сейма,
о военных событиях, о налогах и урожаях, о перевозке драгоценных
металлов и прежде всего, конечно, о международной торговле45.
Но лишь слабая струйка из этого новостного потока, пробившись
через фильтр «рукописных газет», попадает в печатную прессу. По<
лучатели частной корреспонденции не были заинтересованы в том,
чтобы ее содержание предавалось огласке. Поэтому все происхо<
дило по принципу — не газеты для купцов, а наоборот, купцы
для газет. Современники называли их custodes novellarum* — именно
из<за этой зависимости публичного информирования от частного
распространения новостей46. Сквозь сито неофициального купе<
ческого контроля и официальной административной цензуры
просачивались в основном зарубежные, придворные, а также несу<
щественные торговые новости. Репертуар одностраничных листков
служит основой для традиционных вестей о том, что нового слышно
в мире: чудесные исцеления и проливные дожди, убийства, эпиде<
мии и пожары47. То есть в печать попадали остаточные категории
новостного материала. Здесь уместен вопрос, почему вообще хоть
что<то публиковалось, становясь общедоступным, публичным. Со<
мнительно, что для этого хватало стараний профессиональных пис<
цов, оформлявших деловую корреспонденцию. Хотя они действи<
тельно были заинтересованы в публикации. Ведь новости распрост<
раняются не только ради того, чтобы способствовать товарообороту,
они и сами становятся товаром. Поэтому профессиональное инфор<
мирование подчиняется тем же законам рынка, благодаря которым
оно, собственно, и возникло. Не случайно печатные газеты зачастую
развивались из тех же самых бюро, которые до того занимались
рукописными газетами. Каждая информация, заключенная в пись<
мах, имеет свою цену. Напрашивается мысль, что, расширив ее сбыт,
можно увеличить доходы. Из этих соображений часть новостного
материала периодически печатается и анонимно распродается, об<
ретая публичность.
§ 3. Генезис буржуазной публичной сферы
71
45 См.: Rempters K. Die wirtschaftliche Berichterstattung in den sog. Fuggerzei<
tungen. Mu
nchen, 1936.
* Охранники новостей (лат.).
46 Bode Hermann. Anfa
nge der wirtschaftlichen Berichterstattung. Heidelberg, 1908.
S. 25: «Газета была новостным органом второго порядка, а письмо в XVII веке все
еще повсеместно считалось более надежным и быстрым источником новостей».
См. также: Goitsch H. Entwicklung und Strukturwandlung des Wirtschaftsteils der
deutschen Tageszeitung. Diss. Frankfurt, 1939.
47 См.: Groth O. Die Zeitung. Bd. I . Berlin<Leipzig, 1928. S. 580.
Но особое значение имел интерес новых властей, которые скоро
начали использовать прессу в целях управления. Пользуясь этим
инструментом, они доводят до общего сведения распоряжения
и приказы. Собственно, лишь теперь адресаты публичной власти ста<
новятся «публикой». Политические газеты изначально сообщали
о поездках и возвращении правителей, о прибытии иностранных
знатных особ, о праздниках, придворных торжествах, назначениях
и т.д. В контексте этих придворных новостей, которые можно рас<
сматривать как разновидность перехода репрезентации в новую ипо<
стась публичности, печатались также «указы владетельного князя
на благо подданных». Но скоро пресса была подчинена интересам
управления и служила им теперь на систематической основе. Распо<
ряжение венского правительства относительно прессы в марте
1769 года иллюстрирует стиль этой практики: «Дабы составители
газет знали, какие предписания, меры и происходящие дела наиболее
подходят для публики, ведомства должны еженедельно обобщать
оные и передавать издателям»48.
Как мы знаем из писем Гуго Гроция, тогдашнего шведского по<
сланника в Париже, уже Ришельё хорошо понимал эффективность
этого нового инструмента49 и протежировал государственную газе<
ту, основанную в 1631 году Теофрастом Ренодо. Она стала образцом
для «Gazette of London», которая выходила с 1665 года при Карле II.
Двумя годами ранее там появился официально авторизованный
«Intelligencer», которому, в свою очередь, предшествовал «Daily
Intelligencer of Court, City and Country», спорадически выходивший
уже в 1643 году50. Эти листки объявлений, возникшие первоначаль<
но во Франции в качестве вспомогательного средства адресных
и справочных бюро, повсеместно становятся излюбленными инст<
рументами правительства51. Конторы, собиравшие сведения о тор<
говцах и их товарах, зачастую переходили под правительственный
контроль, а газеты, публиковавшие эти сведения, превращались
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
72
48 Цит. по: Groth (1928). Bd. I. S . 585.
49 См.: Everth (1931). S. 202.
50 См.: Morrison Stanley. The English Newspaper. Cambridge, 1932.
51 См.: Sombart W. (1919). Bd. II. S . 406 ff., а также: Bu
cher K. Ges. Aufsa
tze zur
Zeitungskunde (1926). S . 87. Как и в первых справочных листках, объявления в спра<
вочных газетах XVIII столетия все еще относятся к товарам и срокам вне рамок ста<
бильной коммерции, то есть к случайным покупкам, книгам, целебным средствам,
к услугам курьеров и гидов и т.д. Деловые объявления и реклама в собственном
смысле слова еще не получили распространения. Местный рынок товаров и рабочей
силы все еще регулируется на основе контактов лицом к лицу.
в ведомственные, официальные органы. В соответствии с указом
прусского кабинета от 1727 года такое учреждение должно было
«приносить пользу публике» и «способствовать обороту». Наряду
с постановлениями и объявлениями из раздела «Полиция, коммер<
ция и мануфактура» публиковались котировки фруктовых рынков,
цены на продовольствие и на другие важные товары — как местные,
так и ввезенные. Печатались также биржевые курсы, транспортные
сообщения, сообщения об уровне воды в реках и т.д. Так, курп<
фальц<баварское правительство пообещало «коммерческой публи<
ке» вестник «для нужд торговли и обычных людей, чтобы те могли
ознакомиться с выходящими правительственными указами и узнать
цены на различный товар, а свой товар сбыть дороже»52.
Власти адресуют свои сообщения «публике», то есть, в принципе,
всем подданным. Но читают их по большей части не «обычные лю<
ди», а разве что «образованные сословия». Вместе с аппаратом совре<
менного государства возник новый, слой «Bu
rgerlichen»*, занимаю<
щий центральное место в «публике». Ядро этого слоя составляют
должностные лица органов суверенного управления, в первую оче<
редь юристы (по крайней мере, в континентальной части Европы, где
техника воспринятого римского права рассматривалась как инстру<
мент рационализации общественных отношений). Сюда же относят<
ся врачи, приходские священники, офицеры и профессора, «ученые»
в широком смысле этого слова — градация включает даже школьных
учителей и писарей, простираясь вплоть до «народа»53.
К тому времени собственно «бюргеры» («Bu
rger») — старые про<
фессиональные сословия ремесленников и лавочников — утрачива<
ют социальную значимость, поскольку сами города, дававшие им
опору в виде гражданских прав, тоже сдают позиции. Крупные куп<
цы между тем вырастают за тесные рамки города и через свои ком<
пании непосредственно связываются с государством. Таким обра<
зом, «капиталисты», торговцы, банкиры, издатели и владельцы
мануфактур в тех городах, которые, в отличие от Гамбурга, не смог<
ли противостоять территориальной власти князей, тоже относятся
§ 3. Генезис буржуазной публичной сферы
73
52 Groth (1928). Bd. I. S . 598.
* Термин «Bu
rgerlicnen», «бюргерские», несет здесь в себе сразу несколько значе$
ний, что соответствует рассматриваемому переходному историческому контексту:
«городские», «гражданские», «буржуазные».
53 См.: Stadelmann R. , Fischer W. Die Bildungswelt des deutschen Handwerks. Berlin,
1955. S . 40 . См. также: Kuske Br. Der Einfluβ des Staates auf die geschichtliche Entwick<
lung der sozialen Gruppen in Deutschland // Ko
ln. Zeitschr. f . Soz. Bd. 2. 1949. S . 193 ff.
к той группе «Bu
rgerlichen», которые столь же мало являются «бюр<
герами» в традиционном смысле этого слова, как и новое сословие
ученых54. Этот слой «Bu
rgerlichen» и стал подлинным носителем
публики, которая изначально была читающей. Он уже не может
в качестве единого целого интегрироваться в дворянскую культуру
угасающего барокко (как в свое время крупные городские торговцы
и чиновники интегрировались в дворянскую культуру итальянского
придворного Ренессанса). Его господствующее положение в новой
сфере буржуазного общества [der bu
rgerlichen Gesellschaft] ведет
скорее к напряжению между «городом» и «двором», чьи национально<
типические формы проявления еще станут предметом нашего рас<
смотрения55.
В этом слое, который был в первую очередь затронут и задейст<
вован меркантилистской политикой, правители вызвали резонанс
особого рода. Публика (publicum), бывшая до сих пор абстрактным
визави публичной власти, осознала себя в качестве ее партнера
по игре, то есть именно в качестве публики нарождающейся теперь
буржуазной публичности. Последняя же развивается по мере того,
как публичный интерес к частной сфере буржуазного общества на<
чинает приниматься во внимание уже не только властями, но и под<
данными как свой собственный. Наряду с носителями торгового
и финансового капитализма в зависимость от мер органов управле<
ния попадает растущая группа издателей, мануфактурщиков и фаб<
рикантов. При этом ставится цель не только регламентировать их
производственно<предпринимательскую деятельность, но и под<
стегнуть ее, подтолкнуть посредством регламента к большей иници<
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
74
54 Эта разница подчеркивается при сравнении социального развития Гамбурга
с другими регионами империи в кн.: Schramm Percy E. Hamburg, Deutschland und die
Welt. Mu
nchen, 1943. S . 37: «Им (“Bu
rgerlicnen”) недоставало как раз того, что отли<
чало настоящего бюргера, а именно принадлежности к городскому сообществу, кото<
рая подтверждалась соответствующей присягой... Эти другие — не “Bu
rger”,
а “Bu
rgerlicnen” — служили своему господину, своей церкви, своему предпринимате<
лю или были “свободными” в качестве представителей какой<либо свободной про<
фессии. Но между собой они не имели ничего общего, кроме принадлежности
к “бюргерскому сословию”. Это обозначение не имело особого смысла — лишь поз<
воляло размежевать их с дворянством, крестьянством и низшими городскими слоя<
ми. Оно даже не обязательно подразумевало проживание в городе — сельский пас<
тор в своей общине, инженер на руднике или некто, имеющий должность в княжес<
ком замке, тоже представляли “бюргерское сословие”. В широком смысле их тоже
причисляли к образованному бюргерству, к буржуазии, которая строго различала се<
бя от народа — peuple».
55См.ниже,§4.С.83ислед.
ативе. Вопреки распространенным предубеждениям меркантилизм
не покровительствует государственным предприятиям. Напротив,
его производственная политика способствует (правда, бюрократи<
ческими методами) созданию и ликвидации частных предприятий,
работающих на капиталистических принципах56. Отношения влас<
тей и подданных в связи с этим приобретают своеобразную амбива<
лентность — публичная регламентация сочетается с частной иници<
ативой. Таким образом проблематизируется та зона, в которой пуб<
личная власть с помощью непрерывных актов органов управления
поддерживает связь с частными лицами. Это касается не только тех,
кто непосредственно участвует в капиталистическом производстве.
По мере того, как это производство наращивается, уменьшается са<
мообеспечение и растет зависимость местных рынков от региональ<
ных и национальных. Так широкие слои населения (особенно город<
ского), будучи потребителями, в своей повседневной жизни сталки<
ваются с мерами меркантилистской политики. Критическая сфера
формируется в конечном счете не вокруг правил, предписывающих
каждому сословию свою одежду, а вокруг налогов и цен и вообще
вокруг публичных вторжений в приватизированное домашнее хо<
зяйство. Например, когда при нехватке зерна приказным путем
запрещается употребление хлеба на ужин в пятницу57. С одной сто<
роны, общество, действуя отдельно от государства, четко обособля<
ет частную сферу от публичной власти, с другой же — выводит вос<
производство жизни за границы частной домашней власти в область
публичного интереса. Поэтому упомянутая зона постоянного дого<
вора об управлении становится «критической» и в том смысле, что
вызывает критику со стороны резонерствующей публики. Послед<
няя может принять этот вызов — тем более что ей нужно всего лишь
придать новую функцию инструменту, с помощью которого общест<
во в процессе управления уже сделалось в специфическом смысле
публичным делом. И этот инструмент — пресса.
Уже начиная с последней трети XVII столетия наряду с газета<
ми появляются и журналы, содержащие в первую очередь не толь<
ко информацию, но также педагогические наставления и даже
критику и рецензии на книги. Сначала научные журналы адресу<
ются кругу образованных дилетантов — «Journal des sçavans» (1665),
§ 3. Генезис буржуазной публичной сферы
75
56 См.: Heckscher (1932). Bd. I . S . 258, а также: Treue W. Das Verha
ltnis von Fu
rst,
Staat, Unternehmer in der Zeit des Merkantilismus // Vierteljahreshefte f. Sozial< und
Wirtschgesch. Bd. 44 . 1957. S . 26 ff.
57 См.: Sombart (1919). Bd. I. S . 365.
выпускаемый Дени де Салло, потом «Acta Eruditorum» (1682) От<
то Менке и, наконец, знаменитые «Monatsgespra
che» [«Ежемесяч<
ные беседы»] (1688) Христиана Томазия, ставшие образцом для
целого журнального направления. В течение первой половины
XVIII века резонерские размышления проникают и в ежедневную
прессу — через так называемые ученые статьи. С 1729 года такие
статьи и рецензии помимо справочной информации начинает
печатать «Hallenser Intelligenzblatt». Еще на его страницах иногда
появляются «исторические заметки профессора, наблюдающего
течение времени». Это привлекло внимание прусского короля,
который решил взять дело под свой контроль. Резонерство было
подчинено регламенту. Все штатные профессора юридических,
медицинских и философских факультетов должны по очереди,
«заранее объявив об этом, и не позднее четверга присылать свои
особые, чисто и ясно изложенные заметки»58. Вообще, ученые
должны «сообщать публике истины, пригодные к применению».
Но рассуждения Bu
rgerlichen, появившиеся по поручению монар<
ха, тотчас стали их собственными и обернулись против них же.
В рескрипте Фридриха II от 1784 года сказано: «Частное лицо
не имеет права публично высказывать суждения о действиях, мето<
дах, законах, распоряжениях и предписаниях правителей и дворов,
их государственных служащих, коллегий и судебных инстанций,
а тем паче порицать их, равно как и разглашать или передавать
в печать сведения, которые их касаются. Частное лицо вообще
не способно к таким суждениям, поскольку не обладает полными
знаниями об обстоятельствах и мотивах»59. До Французской рево<
люции оставалось всего несколько лет, когда в Пруссии закрепи<
лись условия для некой модели, которая во Франции и прежде
всего в Англии начала формироваться еще в начале столетия. За<
прещенные суждения называются «публичными». Имеется в виду
та публичность, которая бесспорно считалась сферой публичной
власти, но теперь отделилась от нее в качестве форума, на котором
частные лица, соединившись в публику, вознамерились принудить
публичную власть к легитимации общественного мнения. Publicum
становится публикой, subjectum — субъектом, а адресат власти — ее
контрагентом.
Этимология позволяет отследить эти важные по своим последст<
виям перемены. В Англии с середины XVII века слово public звучит
I. Введение. Тип буржуазной публичной сферы, пропедевтическое отмежевание
76
58 Цит. по: Groth (1928). Bd. I. S . 623 .
59 Цит. по: Scho
ne W. Zeitungswesen und Statistik. Jena, 1924. S . 77 .
в тех случаях, когда раньше употреблялись слова world или mankind*.
Во французском языке появляется le public для обозначения того, что
в XVIII веке, согласно словарю братьев Гримм, начиная с Берлина,
укореняется и в Германии под названием «Publikum». Прежде в этом
контексте немцы использовали слова «читающий мир» (Lesewelt)
или просто «мир» (сегодня еще в значении «весь мир», «все люди»,
tout le monde). Иоганн Аделунг60 различает публику, собравшуюся
толпой в общественном месте вокруг оратора или актера, и чита<
ющую публику; но в обоих случаях речь идет о «публике, которая
судит». То, что оказывается в зоне суждения публики, обретает
«публичность». В конце XVII столетия от французского publicite
́
образуется английское publicity; в Германии соответствующее слово
появляется в XVIII веке. Критика представляет себя в обличье
«публичного мнения» — немецкое выражение «o
ffentliche Meinung»
входит в оборот во второй половине XVIII столетия по образцу фран<
цузского opinion publique. Приблизительно в то же время в Англии
возникает public opinion. Впрочем, general opinion** упоминалось еще
задолго до этого.
§ 3. Генезис буржуазной публичной сферы
77
* Мир; общество или человеческий род; мужчины (англ.).
60 См.: Wo
rterbuch der hochdeutschen Mundart. Wien, 1808. 3. Teil. S. 856.
** «Общее, повсеместное мнение» (англ.).
II. Социальные структуры
публичной сферы
§ 4. Общий набросок
Буржуазную публичную жизнь пока можно рассматривать как сфе<
ру, где частные лица соединились в публику. Сфера эта регламенти<
рована указами властей. Тем не менее частные лица тотчас начи<
нают ее использовать против самой публичной власти, с которой за<
тевается дискуссия об общих правилах взаимного обращения в при<
ватизированной (если говорить в принципе), но при этом публично
важной области товарооборота и общественного труда. Медиум,
коммуникативное средство этой политической дискуссии, своеоб<
разен и не имеет исторических аналогов — публичное резонерство
[Ra
sonnement]. В нашем разговорном употреблении это слово вос<
принимается двойственно, несет явный оттенок полемики. С одной
стороны, оно означает апелляцию к разуму, а с другой — его достой<
ное презрения умаление до мелочного умничания, брюзжания1.
1 Кант наивно употребляет слова «резонерствовать» и «резонерство» в значе<
нии, связанном с просвещением. Он словно еще стоит по эту сторону баррикад.
Гегель же стоит над этим. Он полагает, что резонерствующее мышление как только
лишь рассудочное рассмотрение, не достигающее конкретной всеобщности понятия,
остается верным платоновской традиции, в особенности развитой у софистов.
По поводу их резонерства он замечает: «Долг, необходимое действие выводится не
из понятия вещи, существующего само по себе и для себя. Вместо этого о правоте
или неправоте, о полезности или вредности судят на основании внешних причин»
(Hegel G.W.F . Vorlesungen u
ber die Geschichte der Philosophie. Bd. II. Hg. Michelet //
Ausgabe Glo
ckner. Bd. XVIII. S . 22). Гегель умаляет значение резонерства, особенно
в его публичном употреблении, чтобы оправдать политический авторитет (с кото<
рым резонерствующая публика, впрочем, полемически связана) в качестве момента
более высокой ступени: «Понятие монарха — самое трудное понятие для резонерст<
ва, то есть для рефлектирующего рассудочного наблюдения, поскольку последнее
застревает в разрозненных определениях» (Hegel G.W.F. Rechtsphilosophie / Hg. Gans.
Ausgabe Glo
ckner. Bd. VII . S. 283 f. и далее § 279).
§ 4. Общий набросок
79
До тех пор сословия время от времени заключали договоры с прави<
телями, чтобы разграничить область господства последних или кня<
жеских властей и сословные свободы. Так уравновешивались
от случая к случаю конфликтующие притязания на власть2. На<
чиная с XIII века эта практика приводит сначала к дуализации гос<
подствующих сословий и самого правителя — скоро сословное пред<
ставительство уже в большей степени репрезентирует страну, чем
владетельный князь3. Как известно, в Англии и в континентальной
Европе это развитие происходило по<разному. Власть английского
короля ограничивается парламентом. На континенте же происходи<
ло медиатизирование сословий монархами. И вот теперь это равно<
весие власти нарушается третьим сословием, которое больше уже
не может устраивать положение подвластного сословия. Разделение
господства посредством разграничения господских прав (каковыми
являлись и сословные «свободы») стало уже невозможным на бази<
се хозяйственного обращения, ведь частноправовые полномочия
распоряжаться по<капиталистически функционирующей собствен<
ностью не являются политическими. Представители сословия
Bu
rgerlichen — частные лица. В этом качестве они не «господству<
ют». Поэтому их претензии на власть по отношению к публичной
власти направлены не против концентрирования господства — они
не требуют его «разделить». Они скорее подтачивают принцип су<
ществующего господства, которому буржуазная публика противо<
поставляет принцип контроля (то есть как раз публичность). Цель
последнего — изменить господство как таковое. Претензия
на власть, заявленная в публичном резонерстве, по форме eo ipso*
исключает претензию на господство, но в случае успеха она должна
была бы привести к чему<то большему, нежели к простой замене ле<
гитимационной базы господства, сохраненного в принципе (§ 7).
Чтобы субстанционально изменить существующее господство,
публика хотела бы подчинить его масштабам «разума» и формам
«закона», чьи масштабы и формы раскрывают свой социологиче<
ский смысл только в процессе анализа самой буржуазной публич<
ной сферы — и особенно того факта, что речь идет о частных лицах,
2 Такие статусные договоры, заключавшиеся в основном при вступлении нового
правителя на престол, нельзя, разумеется, сравнивать с договорами в значении со<
временного частного права. См.: Brunner. Land und Herrschaft (1943). S . 484 ff.
3 См.: Naef W. Fru
hformen des modernen Staates im Spa
tmittelalter // Historische
Zeitschrift. Bd. 171. 1951. S . 225 ff.
* Тем самым (лат.).
которые общаются в ней друг с другом в качестве публики. Само<
понимание в ходе публичного резонерства специфически направля<
ется тем приватным опытом, в основе которого — субъективность
семейной интимной сферы, отнесенная к публике. Сфера эта явля<
ется историческим истоком приватности, или, в современном смыс<
ле, истоком насыщенной и свободной внутренней жизни. Античный
смысл «приватного, частного» — принудительность, предписанная
жизненными нуждами, — был, кажется, вытеснен из внутреннего
пространства приватной сферы, из дома, вместе с усилиями, тяго<
тами и отношениями зависимости в рамках общественного труда.
По мере того как движение товаров взрывает границы домашнего
хозяйства, семейная сфера отграничивается от сферы общественно<
го воспроизводства. Процесс поляризации общества и государства
еще раз повторяется внутри общества. Статус частного лица соеди<
няет роль владельца товара с ролью отца семейства, роль собствен<
ника — с ролью «человека» как такового. Удвоение частной, приват<
ной сферы на более высоком уровне интимной сферы (§ 6) обес<
печивает основу для идентификации обеих этих ролей под общим
заголовком «приватного». И к ней же в последнем счете восходит
политическое самопонимание буржуазной публичности.
Правда, прежде чем публичная сфера явным образом приняла
на себя политические функции именно в поле напряжения между
государством и обществом, субъективность, рожденная в интимном
пространстве семьи, формирует, если можно так выразиться, свою
собственную публику. Еще до того, как публичная сфера публичной
власти будет оспорена в процессе политического резонерства част<
ных лиц и в конце концов утрачена полностью, под ее покровом воз<
никнет публичность в неполитической ипостаси. Она примет лите<
ратурную форму и будет предшествовать политически активной
публичной сфере. Она станет полигоном для публичного резонерст<
ва, которое пока еще варится в собственном соку: идет процесс само<
просвещения частных лиц по поводу подлинного, врожденного опы<
та их новой приватности. Наряду с политической экономией
в XVIII веке возникает еще одна, специфически bu
rgerliche наука —
психология. Психологические интересы управляют и резонерством,
которое разгорается в общественно доступных культурных учреж<
дениях — в читальных и концертных залах, в театрах и музеях. При<
нимая форму товара, культура превращается в «культуру» (в нечто,
чему дано существовать ради себя самого). Отныне она как зрелый
предмет дискуссии претендует на то, чтобы договориться с самой
собой насчет отнесенной к публике субъективности.
II. Социальные структуры публичной сферы
80
Литературная публичность, однако, не является автохтонно<бур<
жуазной. В определенном смысле она сохраняет преемственность
с репрезентативной публичностью княжеских дворов. Буржуазный
авангард образованного среднего сословия учится искусству пуб<
личного резонерства, вступая в коммуникацию с «элегантным ми<
ром», то есть с придворной знатью, которая, впрочем, по мере обо<
собления модерного госаппарата от личной сферы монарха теперь
тоже все больше отделяется от двора и создает ему противовес в го<
роде. «Город» не только экономически представляет собой жиз<
ненный центр буржуазного общества. В культурно<политическом
противостоянии с двором он прежде всего открывает дорогу ранней
литературной публичности, институтами которой становятся ко<
фейни, салоны и застольные разговоры с гостями. Встречаясь
с буржуазной интеллигенцией, наследники прежнего гуманистически<
аристократического общества немедленно используют свои навыки
учтивой беседы и для публичной критики. Таким образом они наво<
дили мосты между остаточной формой распадающейся придворной
публичности и предварительной формой новой, буржуазной пуб<
личности (§ 5).
Буржуазную публичную сферу в XVIII веке можно графически
представить с помощью схемы социальных сфер (учитывая при этом,
что подобные иллюстрации всегда связаны с упрощением).
Разделительная линия между государством и обществом, имею<
щая в нашем контексте фундаментальное значение, позволяет разме<
жевать также публичную сферу и частную область. Первая сводится
к публичной власти, к которой мы относим и двор. Частная же об<
ласть включает в себя и «публичную сферу» как таковую, поскольку
речь идет о публичной жизни частных лиц. Поэтому внутри той
§ 4. Общий набросок
81
Частная область
Сфера
публичной власти
буржуазное общество
(сфера товарооборота
и общественного труда)
политическая публичная сфера
литературная публичность
(клубы, пресса)
государство
(сфера «полиции»)
внутреннее пространство
малой семьи
(буржуазная
интеллигенция)
(рынок культурных ценностей)
«город»
двор
(придворно<
дворянское
общество)
области, которая принадлежит частным лицам, мы различаем при<
ватную сферу и публичную сферу. Приватная сфера охватывает бур<
жуазное общество в узком смысле, то есть область товарооборота
и общественного труда. Сюда же включена семья с ее интимной сфе<
рой. Политическая публичная сфера происходит от литературной;
опираясь на публичное мнение, она сообщает государству о потреб<
ностях общества.
§ 5. Институты публичной сферы
Le public — так во Франции XVII столетия называют lecteurs, spec$
tateurs, auditeurs* в качестве адресатов, потребителей и критиков
искусства и литературы4. Еще под этим словом понимают в первую
очередь придворных, затем часть городского дворянства, а также
тонкий верхний слой буржуазии, чьи представители занимают ло<
жи парижских театров. Иными словами, к этой ранней публике от<
носятся двор и «город». Вполне аристократическое общение в рам<
ках данного круга содержит уже некий новый, модерный момент:
на смену дворцовому залу, где князь устраивает свои торжества
и меценатски собирает вокруг себя деятелей искусства, приходит
то, что позднее назовут салоном5. Первым эту роль начинает играть
отель Рамбуйе. Ему подражают напыщенные ruelles**, отстаивая
при этом определенную самостоятельность по отношению ко двору.
Здесь уже намечается типичная для салонов XVIII века связь эко<
номически непродуктивной и не имеющей политических функций
городской аристократии с известными писателями, учеными и дея<
телями искусства, происходящими, зачастую, из буржуазной сре<
ды. Но в господствующей атмосфере honnete^te
́
*** их образ мыслей
еще не может освободиться от авторитета дворян как принимаю<
щей стороны и обрести автономию, которая превратит светскую бе<
седу в критику, а остроумные замечания — в аргументы. Только в
II. Социальные структуры публичной сферы
82
* Читатели, зрители, слушатели (фр.).
4 Э. Ауэрбах считает, что это слово в значении «театральная публика» встреча<
лось уже в 1629 году (см.: Auerbach E. Das franzo
sische Publikum des 17. Jahrhunderts.
Mu
nchen, 1933. S . 5). Прежде как существительное слово public употреблялось толь<
ко применительно к государству или к общественному благу.
5 Тогда под этим еще понимали парадный зал (совершенно в духе итальянского
Ренессанса), но не cabinet, circle, reduite и т.д .
** Переулки (фр.).
*** Честность (фр.) .
период регентства Филиппа Орлеанского, который перенес рези<
денцию из Версаля в Париж, двор теряет свое центральное место
в публичной сфере, да и сам свой статус как публичной сферы. Его
культурные функции переходят к «городу». В связи с этим изменя<
ется не только носитель публичности, но и она сама. Сфера коро<
левской репрезентации, с ее grand gou^t* Версаля, теперь представ<
ляет собой всего лишь фасад, сохранять который удавалось ценой
серьезных усилий. Регент и оба его преемника предпочитают доста<
точно узкий — если не сказать семейный — круг общения и в опре<
деленной степени отходят от этикета. Великолепный церемониал
уступает место почти буржуазной интимности: «Собрания, встречи
при дворе Людовика XVI шесть дней в неделю имеют характер ча<
стного общества. Некое подобие придворной жизни во время ре<
гентства поддерживается лишь в замке Со герцогини Мэнской. Там
устраиваются блестящие, разорительные, изощренные торжества.
Замок становится неким новым центром искусства, настоящим
приютом муз. Но мероприятия, организуемые герцогиней, уже не<
сут в себе зародыш окончательного упадка придворной жизни. Они
представляют собой переход от двора в старом смысле к его духов<
ным наследникам — салонам XVIII столетия»6.
В Англии двору никогда не удавалось так господствовать над го<
родом, как это было во Франции при короле<солнце7. Тем не менее
после Великой революции в отношениях между court и town наблю<
дается примерно такой же перелом, как поколение спустя между
cour и ville**. При Стюартах — до Карла II — литература и искусст<
во служили репрезентации короля. «Но после революции блеск
двора потускнел. Ни политический статус короны, ни личные каче<
ства ее носителя уже не соответствовали масштабу былых времен.
Строгий Вильгельм, страдающая Анна, немецкие короли с именем
§ 5. Институты публичной сферы
83
* Большой вкус (фр.) .
6 Hauser A. Sozialgeschichte der Kunst und Literatur. Mu
nchen, 1953.Bd.II.S.6.
7 В отличие от Парижа Лондон никогда не находился в непосредственном под<
чинении королю. Город осуществлял самоуправление с помощью избранных муни<
ципалитетов, собственная милиция выполняла полицейские функции. Лондон под<
лежал юрисдикции двора и парламента в меньшей степени, чем любой другой город
в стране. На рубеже XVII–XVIII веков примерно 12 тысяч налогоплательщиков
(за редким исключением, они были членами 89 компаний и гильдий) избирали в об<
щей сложности 226 членов городского совета (муниципалитета). Для того времени
это была бепримерно широкая, почти «демократическая» электоральная база.
Но после Великой революции отношения между court и town резко меняются. Этот
перелом можно сравнить с тем, что происходило во Франции в период регентства.
** Двор и город (англ.); двор и город (фр.).
Георг, “фермер Джордж”, домовитая Виктория — никто из них
не испытывал желания содержать двор в стиле Елизаветы. Отныне
и впредь двор являл собой резиденцию королевской семьи, отгоро<
дившейся от внешнего мира. Ее можно видеть лишь издали, а с тру<
дом приблизиться — лишь на официальных мероприятиях, скука
которых вошла в поговорки»8. Перевес «города» закрепляется теми
новыми институтами, которые, при всех своих различиях, и в Анг<
лии, и во Франции берут на себя одни и те же общественные функ<
ции. Имеются в виду кофейни во времена их расцвета, между 1680
и 1730 годами, и салоны в период между регентством и револю<
цией. В обеих странах они становятся средоточием сначала литера<
турной, а затем и политической критики, в процессе которой начи<
нает формироваться образовательный паритет между аристократи<
ческим обществом и буржуазными интеллектуалами.
В середине XVII века, когда не только чай, но и какао с кофе ста<
ли привычными напитками (по крайней мере, для зажиточных сло<
ев населения), кучер одного левантийского купца открыл первую
кофейню. В первом десятилетии XVIII века в Лондоне насчитыва<
ется уже больше трех тысяч заведений такого рода. Каждое из них
имеет внутренний круг завсегдатаев9. В кофейню Уилла приходил
Драйден, чтобы поспорить с молодыми писателями об «античности
и современности»; несколько позже Аддисон и Стил собирали
у Баттона свой «малый сенат». А в «Рота<клубе» под председатель<
ством одного из помощников Мильтона уже заседали Марвелл
и Пипс с Гаррингтоном, который, вероятно, именно здесь поведал
о республиканских идеях своей «Океании»10. Литература должна
была легитимизировать себя в этих кофейнях, где, как и в салонах,
«интеллигенция» встречалась с аристократией. Дворянство, кото<
рому предстоит наладить контакт с крупной буржуазией, выполня<
ет здесь, правда, общественные функции по французскому образцу:
оно представляет интересы землевладельцев и финансовых кругов.
Поэтому резонерство, изначально разгоравшееся от произведений
искусства и литературы, тотчас распространяется на экономиче<
ские и политические диспуты, хотя никто не мог бы гарантировать
их участникам, как и подобным дискурсам в салонах, отсутствие,
II. Социальные структуры публичной сферы
84
8 Trevelyan G.M. Kultur< und Sozialgeschichte Englands. Hamburg, 1948. S . 327.
9 См.: Stephen L. English Literature and Society in the 18th Century. London, 1903
(1947). Р. 37. См. также: Reinhold H. Zur Sozialgeschichte der Kaffees und des Kaffeehau<
ses // Ko
ln. Zeitschr. f . Soz. und Sozialpsych. Bd. 10. 1958. S . 151 ff. (Sammelrezension).
10 См.: Westerfro
lke H. Englische Kaffeeha
user als Sammelpunkte der literarischen
Welt. Jena, 1924. S . 21 ff.
по крайней мере, непосредственных последствий. Может быть, это
одна из причин того, что на подобные собрания в кофейнях допу<
скаются лишь мужчины, в то время как салонный стиль (да и во<
обще рококо) в значительной степени находится под влиянием
женщин. Поэтому светские женщины Лондона, не желая, чтобы их
каждый вечер оставляли в одиночестве дома, ведут упорную,
но тщетную борьбу против новых институтов11. Кофейни тем
временем не только позволяют свободно приобщиться к какому<
нибудь влиятельному кружку, но и привлекают все более широкие
слои среднего сословия — даже ремесленников и мелких торговцев.
Нед Уорд описывает, как кофейню ежедневно — и неоднократно —
посещает «богатый лавочник»12. Но и бедный лавочник тоже там
появляется13.
Во Франции салоны, напротив, образовали своеобразный анклав.
В те времена буржуазия, не допущенная к управлению государством
и церковью, все больше прибирала к рукам ключевые позиции в эко<
номике. Аристократия же компенсировала ее материальное превос<
ходство с помощью привилегий, утвержденных королем, и более
§ 5. Институты публичной сферы
85
11 Уже в 1674 году был написан памфлет «Женская петиция против кофе, пред<
ставленная на всеобщее рассмотрение с целью указать на великие неудобства для их
пола вследствие чрезмерного распространения упомянутого напитка, который иссу<
шает и отнимает силы».
12 Trevelyan (1948). S . 315 (сноска).
13 См. статью в «National Review». No 8 (цит. по: Westerfro
lke (1924). S. 15): «Каж<
дая профессия, торговое сословие, класс, каждая партия имели свою излюбленную
кофейню. Правоведы собирались у Нандо или в Греческой кофейне в окрестностях
церкви Темпл, чтобы подискутировать об учености или юриспруденции, критичес<
ки обсудить последнее судебное дело или пересказать последние сплетни из Вест<
минстера. Дельцы из Сити, встречаясь у Гаррауэя или у Джонатана, вели разговоры
о росте или падении биржевых котировок, о размере страховых премий. Духовные
лица приходили в кофейню Чайлда или Траби, желая обменяться университетски<
ми новостями или высказать замечания по поводу последней проповеди д<ра Генри
Сачеверела. Солдаты рассказывали друг другу о своих тяготах в заведениях “Олд
Мэн” или “Янг Мэн” неподалеку от Чаринг<Кросс. Политики<виги использовали
“Смирну” или “Сент<Джеймс” в качестве штаба, а тори предпочитали “Дерево
Какао” или кофейню Озинды — все они располагались на Сент<Джеймс<Стрит.
Шотландцы собирались у Фореста, французы — у Джайлса или в “Олд Слотер”
в Сент<Мартин<Лэнт. Игроки приходили к Уайту, посещали “шоколадницы” в районе
Ковент<Гарден. Художники нашли себе подходящее место по соседству с Грешем<
колледжем. Знаменитые эстеты собирались у Уилла, Баттона или Тома на Грейт<
Рассел<Стрит — там, придя из театра, играли в пикет, и веселье затягивалось
до полуночи... Зажиточные купцы обсуждали курсы акций у Ллойда, а у Робина
и у миссис Рошфор совещались иноземные посланники и банкиры. Любители ис<
кусства навещали кофейню дона Сальтеро на Чейни<уок...»
строгим подчеркиванием иерархии в общественных связях. И вот
на этом фоне дворянство и ассимилированные им крупные буржуа
из числа банкиров и бюрократов сходились в салонах с «интеллиген<
цией» — так сказать, на равных. Плебей д’Аламбер не является исклю<
чением. В салонах светских дам из дворянского и буржуазного обще<
ства сходились сыновья принцев и графов, часовщиков и лавочни<
ков14. В салоне ум уже не является услугой для мецената; «мнение»
освобождается от пут экономической зависимости. При Филиппе
салоны на первых порах были скорее еще местом галантных увесе<
лений, чем толковых дискурсов, но вскоре званые обеды уже соеди<
нялись с дискуссиями. Проведенное Дидро различие между письмом
и речью15 позволяет четко выявить функции этих новых мест
для собраний. Среди великих писателей XVIII столетия, пожалуй,
не найдется такого, кто не представлял бы свои важные мысли снача<
ла на такое обсуждение, discours — в качестве доклада в академиях
и прежде всего в салонах. Салон как бы владел монополией на первое
опубликование. Именно перед этим форумом новый опус (в том
числе музыкальный) предъявлялся впервые. Диалоги Фердинандо
Галиани о торговле зерном наглядно иллюстрируют элегантное со<
единение светской беседы с дискуссией, когда пустяки вроде поездок
и самочувствия обсуждаются основательно, а важные вещи (театр
или политика) — en passant, мимоходом.
В Германии того времени отсутствует «город», который мог бы
прийти на смену репрезентативной публичности двора, опираясь
на институты буржуазной публичной сферы. Но и здесь появля<
ются похожие элементы — прежде всего в ученых застольных
встречах, в старых языковых (пуристических) обществах XVII сто<
летия. Конечно, они не настолько действенны и менее распростра<
нены, чем кофейни или салоны. По сравнению с салонами они еще
строже отделены от политической практики. Но их публику, как
и в кофейнях, составляют частные лица, занятые продуктивным
трудом. Источником пополнения этой публики служит городская
знать княжеской столицы (резиденции) с сильным преобладанием
академически образованных представителей нового гражданского
слоя. «Немецкие общества» (по образцу того, что основал Готшед
в Лейпциге в 1727 году) продолжают традиции «языковых орденов»
II. Социальные структуры публичной сферы
86
14 См.: Hauser (1953). Bd. II. S . 7.
15 «Nos e
́
crits n’ope
`
rant que sur une certaine classe de citoyens, nos discours sur
toutes». [«Написанное нами воздействует только на определенную категорию граж<
дан, сказанное — на всех» (фр.).]
предыдущего века, которые созывались еще князьями, но избегали
сословной замкнутости. Позднейшие попытки превратить те орде<
ны в рыцарские окончились примечательной неудачей. Их целью,
как сказано в одном из учредительных документов, являлось устро<
ение «равенства и общения между особами, неравными по своему
сословному положению»16. Такие ордены, палаты и академии по<
свящали свои старания родному языку, потому что он теперь пони<
мался как медиум взаимопонимания между людьми как людьми.
Преодолевая барьеры общественной иерархии, дворяне, имеющие
социальное признание, но лишенные политического влияния,
встречались тут с бюргерами — «просто как люди»17. Решающим
моментом было не политическое равенство участников, а скорее их
обособленность по отношению к политической сфере абсолютизма
вообще. Социальное равенство поначалу было возможно только
как некое равенство вне государства. Поэтому объединение част<
ных лиц в публику происходит тайком, а публичная жизнь еще
на долгий срок предугадывается без публичной жизни. Закрытость,
тайность практики просвещения, типичная для лож, но распростра<
ненная также в других союзах и «обществах за обеденным столом»,
имеет диалектический характер. Разум, который должен осуществ<
ляться в рациональной коммуникации некой публики образо<
ванных людей, в публичном применении рассудка, сам нуждается
(потому что угрожает любым отношениям, построенным на господ<
стве) в защите от излишней огласки. Пока гласность управляется
из тайной канцелярии князя, разум не может проявить себя не<
посредственно. Его публичность еще не может обойтись без секрет<
ности, а его публика, даже как публика, остается внутренней. Свет
разума, замаскированного в целях самозащиты, разгорается по<
степенно, от ступени к ступени. Об этом напоминает знаменитая
фраза Лессинга о масонстве, которое тогда было общеевропейским
явлением. Лессинг говорит, что масонство так же старо, как и бур<
жуазное общество — а возможно, последнее вообще представляет
собой лишь «отпрыска» масонства18.
§ 5. Институты публичной сферы
87
16 Manheim E. Die Tra
ger der o
ffentlichen Meinung. Wien, 1923. S . 83.
17 Язык считается «органом трансцендентального чувства солидарности» и «ме<
диумом общественного консенсуса» (см.: Manheim (1923). S . 88, 92).
18 См.: Lessing, Ernst, Falk. Gespra
che fu
r Freimaurer. 1778. Для комплексного изу<
чения темы см.: Lennhoff E. und Posner O. Internationales Freimaurerlexikon. Zu
rich;
Leipzig, Wien, 1932; а также: Fay B. La Franc<Maçonnerie et la Re
́
volution intellectuelle
du XVIIIe sie
`
cle. Paris, 1935.
Практика тайных обществ приходит в упадок по мере того, как
собственная идеология буржуазной публичной сферы, где ведущую
роль играет резонерствующая публика, теснит ту публичность, ко<
торую власти регламентируют сверху. Публицистические анклавы
буржуазного чувства солидарности превращаются во «внутренние
образования, в основе которых — обособление от существующей
к тому моменту публичной сферы»19. Другие общества (прежде все<
го те, что возникли в течение XVIII века из среды буржуазной мест<
ной знати), напротив, расширяются до открытых объединений —
теперь в них сравнительно несложно вступить по принципу коопта<
ции. Буржуазный стиль общения, неофициальность и мораль,
направленная против придворных условностей, становятся в них
чем<то само собой разумеющимся и уже не нуждаются в установле<
нии церемониального братства.
Застольные общества, салоны и кофейни могут отличаться друг
от друга с точки зрения численности и состава своей публики, с точ<
ки зрения стиля общения, атмосферы резонерства и тематической
ориентации, но все они организуют дискуссию между частными ли<
цами, имеющую тенденцию к постоянности. При этом у них есть ряд
общих институциональных критериев. Во$первых, требуется некий
вид общественного общения, который не подразумевает, скажем, ра<
венства статусов, но вообще не принимает этого во внимание. Тен<
денция такова, что на смену ранговому церемониалу приходит такт
равноценности20. Паритет, только на основе которого авторитет
аргумента может утверждаться и в конечном счете победить соци<
альную иерархию, подразумевает как само собой разумеющееся вре<
мя паритета «просто человеческого». Les hommes, private gentlemen,
частные лица образуют публику не только в том смысле, что власть
и престиж публичных должностей теряют былую силу; экономиче<
ская зависимость тоже, в принципе, должна утратить значение; зако<
ны рынка и государства отодвигаются в сторону. Не то чтобы эта
идея публики всерьез реализовалась с помощью кофеен, салонов и
обществ. Однако с их появлением она была институционализирова<
на как идея, обрела статус объективного притязания. Идея если и не
претворилась в действительность, то действенность все<таки обрела.
II. Социальные структуры публичной сферы
88
19 Manheim (1923). S . 11.
20 Х. Плеснер определяет публичность (правда, в другом контексте) как «сферу
действия такта». Дипломатические отношения существуют между носителями ро<
лей, тактичные — между натуральными лицами. См.: Plessner H. Grenzen der Gemein<
schaft. Bonn, 1924. S. 100.
Во$вторых, дискуссия в такой публике предполагает проблема<
тизацию тех областей, которые прежде не вызывали вопросов.
До сих пор монополия на интерпретацию «общих» тем, которые
критически затрагивала публика, принадлежала церковным и госу<
дарственным авторитетам. Это касалось не только непосредствен<
ных выступлений с кафедры и трибуны, но и произведений в обла<
сти философии, литературы и искусства. Так продолжалось даже
в то время, когда развитие капитализма уже подтолкнуло опреде<
ленные социальные категории людей к поведению, рационально
ориентированному на все более возрастающий объем информации.
Однако по мере того, как философские и литературные произведе<
ния, да и произведения искусства вообще, создаются для рынка
и распространяются с его помощью, эти культурные достояния
приобретает сходство с упомянутыми видами информации: в каче<
стве товара они становятся, в принципе, общедоступным. Они уже
не являются составными частями репрезентации церковной или
придворной публичной сферы; именно вследствие этого они те<
ряют свою ауру, а их сакраментальный характер профанируется.
Получив доступ к произведению искусства, превратившемуся в то<
вар, частные лица профанируют его, пытаясь автономно, путем ра<
ционального объяснения понять его смысл, обсуждать его, то есть
высказывать то, что прежде имело силу авторитета именно благода<
ря своей невысказанности. Реймонд Уильямс убедительно показал,
что лишь в результате событий XVIII столетия «искусство» и «куль<
тура» обретают свое современное значение некой сферы, отделен<
ной от воспроизводства общественной жизни21.
В$третьих, такой же процесс, переводящий культуру в товар
и тем самым впервые обеспечивающий возможность дискуссии
о ней, принципиально не дает публике обособиться. Как бы она
§ 5. Институты публичной сферы
89
21 Williams R. Culture and Society, 1780–1950. NewYork, 1960: «Формально искус<
ство было человеческим навыком (искусство в смысле искусности, мастерства. —
Ю.Х.). Но теперь искусство стало обозначать особую группу навыков — “изобрази<
тельное”, “творческое” умение... Из навыка оно превратилось в некий институт, в на<
бор деятельностей определенного рода». Этому соответствует изменение значения
слова «культура»: «Первоначально оно означало охрану естественного развития,
роста (скажем, в значении “растительная культура”. — Ю .Х.), а потом, по аналогии,
процесс человеческого воспитания (например, в значении “культурный человек”. —
Ю.Х.). Раньше обычно говорили о культуре чего<то, но словоупотребление измени<
лось. Теперь стали иметь в виду культуру как таковую, вещь в себе» (Р. XIV. F). Ряд
понятийно<исторических замечаний по поводу «культуры» сделал также Р. Витрам
(см.: Witram R. Das Interesse an der Geschichte. Go
ttg., 1958. S. 40 ff.).
ни стремилась к эксклюзивности, ей никогда не удавалось полно<
стью отгородиться от мира, стать закрытым сообществом. Она оста<
валась внутри более широкой публики, состоящей из частных лиц,
которые, будучи образованными людьми и обладая собственностью,
могли в качестве читателей, слушателей и зрителей освоить предмет
дискуссии (доступ к нему им обеспечивал рынок). Обсуждаемые во<
просы становятся «общими» не только в смысле своей значимости,
но и в смысле доступности. Все должны иметь возможность принять
участие в обсуждении. Там, где публика институционально органи<
зуется как устоявшаяся группа собеседников, она не отождествляет
себя с публикой вообще, а в лучшем случае претендует на то, чтобы
выступать от имени последней — в качестве ее рупора или даже в ка<
честве воспитателя. Таков новый гештальт буржуазной репрезента<
ции. Даже если публика первых поколений конституируется в виде
конкретного круга лиц, она знает о своей принадлежности к более
широкой публике. Потенциально она всегда уже является публици<
стической корпорацией, поскольку способна в процессе дискуссии
обратиться от внутреннего окружения к внешнему. Один из многих
примеров тому — еженедельник «Diskurse der Mahlern», издаваемый
в Цюрихе с 1721 года Бодмером и Брейтингером.
«Большая» публика, которая неорганизованно формируется за
пределами ранних публичных учреждений, все еще крайне невели<
ка по сравнению с массой сельского населения и городского «наро<
да». Начальное школьное образование (там, где оно вообще сущест<
вует) имеет низкое качество. Доля неграмотных даже выше, чем
в предыдущую, Елизаветинскую эпоху, — во всяком случае, в Анг<
лии22. Более половины тамошнего населения в начале XVIII столе<
тия едва обеспечивает себе прожиточный минимум. Массы в боль<
шинстве своем не только неграмотны, но и живут в нищете. На ли<
тературу у них просто нет денег. Они лишены покупательной спо<
II. Социальные структуры публичной сферы
90
22 См.: Altick R.D . The English Common Reader. A Social History of the Mass
Reading Public. Chicago, 1957. Особенно интересна первая глава, содержание кото<
рой резюмируется на с. 30: «Если на основе тех скудных данных, которые мы имеем,
начертить график увеличения читающей публики в течение трех веков после Кекс<
тона, то в первые сто лет кривая будет медленно ползти вверх. В Елизаветинскую
эпоху рост заметно ускорится, чтобы достигнуть пика во время Гражданской войны
и Республики, когда интерес к чтению подстегивался возбуждением в обществе.
Но после реставрации монархии начинается спад — по мере того, как затихают вол<
нения. Количество читающих снижается также по той причине, что война нанесла
вред системе образования, а в литературе эпохи Драйдена главную роль играет ари<
стократия. Новый подъем наметится в начале XVIII столетия, во времена Аддисона
и Стила. С этого момента рост будет постоянным».
собности, необходимой хотя бы для скромного участия в купле<про<
даже культурных ценностей23. Однако вместе с диффузной публи<
кой, которая формируется в процессе коммерциализации культур<
ного оборота, возникает новая социальная категория.
Придворная аристократия XVII столетия не является, собствен<
но, читающей публикой. Да, она поддерживает литераторов, берет
их к себе на службу, но меценатски поддерживает продукты их тру<
да скорее из соображений престижа, а не потому, что всерьез инте<
ресуется чтением. Интересующаяся публика появляется только
в первые десятилетия XVIII века, когда заказчиком писательского
труда становится уже не меценат, а издатель, который берет на себя
также и размещение произведений на рынке24.
Не только литература, но и театр лишь теперь обретают публику
в строгом смысле этого слова — придворные представления, типич<
ные для Германии, становятся «публичными». Правда, в Англии
и во Франции народ (чернь, как его тогда называли) уже с XVII века
имел доступ в такие, например, театры, как «Глобус» или «Комеди
Франсез». Это касалось даже слуг, солдат, подмастерьев, юных писа<
рей и люмпен<пролетариата, любивших зрелища. Но все они пока
что принадлежат к другому типу публичности, где репрезентация
«рангов» происходит на глазах у аплодирующего народа (о чем на<
поминает ярусное устройство театрального зала, сохранившееся
до наших дней как дисфункциональный архитектурный реликт).
«Партеру» еще предстоит превратиться в буржуазную публику.
В этом смысле симптоматичны распоряжения парижской полиции,
которая начиная с королевского указа 1641 года пыталась предотвра<
тить шум и споры в театре, доходившие буквально до смертоубийст<
ва25. Защите от всяческого жулья теперь подлежит не только «обще<
ство» в ложах и на балконе, но и определенная — буржуазная — часть
публики партера. Ее типичные представители на первых порах —
§ 5. Институты публичной сферы
91
23 См.: Watt J. The Reading Public // The Risе of the Novel. London, 1957.
24 Hauser (1953). Bd. II. S . 53: «На смену меценатам приходят издательства. Этот
переход обеспечивает подписка, которую очень метко назвали коллективным спон<
сорством. Патронат — это чисто аристократическая форма взаимоотношений публики
и писателя. Связь между ними слабеет с появлением подписки, но все еще сохраняют<
ся известные черты личного характера этих взаимоотношений. И только публикация
книг для абстрактной публики, которую автор лично совсем не знает, соответствует
структуре буржуазного общества, построенного на анонимном товарообороте».
25 Один из авторов сообщает даже о поэте, который с гордостью рассказывал
об успехе своей пьесы и в доказательство приводил тот факт, что на премьере убили
четырех человек из персонала театра. См.: Auerbach (1933). S . 13 .
коммерсанты с улицы Сен<Дени (владельцы новых модных лавок,
торговцы предметами роскоши: ювелиры, продавцы оптики, музы<
кальных инструментов, перчаток). В партере постепенно собираются
те, кто позже будет причислен к образованному сословию; они, одна<
ко, не принадлежат к верхнему слою крупной буржуазии, которая
посещает салоны.
В Англии цензура более отчетливая. Народный театр окончатель<
но погиб. Во времена Карла II в Лондоне остался единственный театр
под патронатом двора, «да и тот не для граждан, а исключительно
для общества»26. Только в послереволюционное время, с переходом
от комедий Драйдена к драмам Конгрива, театры открываются
для публики, о которой Готшед лишь в 60<е годы следующего века
сможет сказать: «В Берлине это теперь называется публикой»27. Ведь
Германия только в 1766 году получит постоянную театральную сце<
ну — благодаря критическим усилиям Готшеда и Лессинга появится
«Немецкий национальный театр».
В концертной публике еще сильнее, чем в новой зрительской и
читательской, проявляется сдвиг, следствием которого станет не ее
перегруппировка, а вообще впервые произойдет выделение «публи<
ки» как таковой. До конца XVIII века любая музыка оставалась при<
вязанной к функциям репрезентативной публичности. Это была
прикладная музыка, как ее называют сегодня. С точки зрения своих
общественных функций она подчеркивала благоговение и достоин<
ство церковных служб, торжественность придворного общества, во<
обще придавала блеск праздничной сцене. Композиторы получали
должности при дворах, церквах или ратушах и работали на заказ —
как писатели для своих меценатов и придворные актеры для князей.
Обычные бюргеры могли слушать музыку только в церкви или
в обществе какого<нибудь дворянина. Сначала эмансипировались
частные музыкальные общества — collegia musica; вскоре они утвер<
дились в качестве публичных концертных обществ. Платный вход
превратил музыкальное исполнение в товар. Но одновременно появ<
ляется музыка, не имеющая вроде бы определенного назначения:
впервые публика собирается, чтобы просто послушать музыку как
таковую. Это публика любителей, почитателей, к ней может присое<
диниться каждый, кто имеет образование и владеет имуществом28.
II. Социальные структуры публичной сферы
92
26 Trevelyan (1948). S. 255.
27 Цит. по: Groth (1928). Bd. I. S . 620 .
28 См.: Hauser (1953). Bd. II . S. 84 f.; см. также: Balet L. Die Verbu
rgerlichung der deut<
schen Kunst, Literatur und Musik im 18. Jahrhundert. Leyden, 1938. S. 38: «Регулярные
Искусство, освобожденное от функций общественной репрезента<
ции, становится предметом свободного выбора и изменчивых пред<
почтений. «Вкус», на который оно теперь ориентировано, выража<
ется в суждениях дилетантов, поскольку любой из публики может
полагать себя достаточно компетентным для этого.
Спор о праве дилетантов на соответствующие суждения и о том,
может ли публика выступать как критическая инстанция, наиболее
яростно разгорелся в области живописи, где экспертная компетен<
ция connoisseurs* до тех пор была связана с социальными привилеги<
ями. Живопись по большей части существовала для коллекционе<
ров<дворян, разбирающихся в вопросе. Но в конце концов художни<
ки и здесь вынуждены были прийти к выводу, что работать нужно
с прицелом на рынок. Они тоже освобождаются от цеховых,
придворных, церковных уз. Ремесло превращается в ars liberalis**.
Правда, путь к этому лежал через государственную монополию.
В 1648 году в Париже основана Академия живописи и скульптуры
под руководством Лебрена, и уже три года спустя (1667) она получа<
ет от Кольбера почти такие же привилегии, как и Acade
́
mie Française,
а с открытием первого «Салона», она обращается к публике. Впро<
чем, в период правления Людовика XIV состоялось, максимум,
десять подобных выставок29. Только с 1737 года они становятся ре<
гулярными. А десять лет спустя Лафон де Сент<Иен опубликовал
свои знаменитые размышления о живописи, в которых впервые был
сформулирован принцип: «Выставленная картина — это как пе<
чатная книга или пьеса, сыгранная на сцене. Судить о них имеет
право любой»30. Музеи, подобно концертам и театрам, институцио<
нализируют любительские суждения об искусстве. Дискуссия стано<
вится медиумом их усвоения. Бесчисленные памфлеты, предметом
которых была критика или апология господствующей теории ис<
кусства, продолжают традиции салонных бесед и, в свою очередь,
§ 5. Институты публичной сферы
93
публичные концерты во Франкфурте проходили с 1723 года, в Гамбурге — с 1724<го,
в Страсбурге — с 1730<го, в Любеке — с 1733<го. А в Лейпциге в 1743 году несколько
предприимчивых торговцев организовали “Большие концерты”, которые позже пре<
вратились в знаменитые “Концерты в Гевандхаусе”, существующие до сих пор».
* Знатоки (фр.).
** Свободное искусство (фр.).
29 По случаю ежегодного собрания академии они проходили под открытым не<
бом у дворца Пале<Рояль. В 1699 году первый «салон» переместился в Лувр. После
1704 года эти выставки, однако, постепенно сходят на нет.
30 La Font. Refle
́
xions sur quelques causеs de l’e
́
tat present de la peinture; цит. по:
Dresdner A. Die Entstehung der Kunstkritik im Zusammenhang des europa
ischen Kunst<
lebens. Mu
nchen, 1915. S . 161.
* Просвещенные дилетанты (фр.).
31 Новое направление открыли прежде всего критические обзоры «салонов»
1765 и 1767 годов. Впрочем, все они были опубликованы только после революции.
32 Вообще<то принципиальное право на свободное обсуждение имеет каждый,
кто участвует в публичной дискуссии, покупает книгу, приходит на художественную
выставку, берет билет на концерт или в театр. Такие обсуждения приветствуются.
Но, когда суждения вступают в противоречие друг с другом, спорщик не должен за<
крываться от убедительных аргументов, ему следует отбросить «предубеждения».
С преодолением барьеров, установленных в репрезентативной публичной сфере
между посвященными и дилетантами, специальные компетенции (унаследованные
или приобретенные, социальные или интеллектуальные) уже, в принципе, ослабева<
ют. Но, поскольку истинное суждение может быть найдено только в дискуссии,
истина представляется как процесс, а именно как процесс просвещения. При этом
одни части публики могут продвинуться в нем дальше других. Поэтому публика
слушает пусть непривилегированных, но все же экспертов. Они могут и должны вос<
питывать публику, но лишь до тех пор, пока их аргументы убедительны и не опро<
вергнуты более весомыми аргументами.
воспринимаются ими, то есть художественная критика реализуется
в разговорах. Внутренний круг публики, интересующейся искус<
ством, в первой половине XVIII столетия образуют amateurs e
́
claire
́
s*.
С течением времени публичные выставки привлекают и другие
круги людей, так что произведения искусства становятся, через голо<
вы знатоков, непосредственно доступными широкой публике. В свя<
зи с этим знатоки теряют свой прежний статус. Но сама их функция
остается востребованной и совершенно необходимой — теперь ее
выполняет профессиональная художественная критика. Как она,
собственно, зарождалась в салонах, показывает Дидро — ее первый
и самый значимый представитель. С 1759 года он со знанием дела
пишет свои «Сообщения о салонах», рассказывающие о регулярных
академических выставках31. Эти обзоры предназначались для ли<
тературной «корреспонденции» Гримма, которая представляла
собой что<то вроде рукописной газеты, и была инспирирована изве<
стным салоном мадам д’Эпине и предназначалась также для домаш<
него чтения.
В институтах художественной критики, включая литературную,
театральную и музыкальную критику, формируются любительские
суждения зрелой (или претендующей на зрелость) публики. Новая
профессия, которая этому соответствует, на тогдашнем жаргоне
называется «художественный судья» и выполняет своеобразную
диалектическую задачу. С одной стороны, такой «судья» понимает
себя доверенным лицом публики, с другой — ее педагогом32. Он мо<
жет считать себя рупором публики (это центральный топос в его спо<
II. Социальные структуры публичной сферы
94
95
ре с деятелями искусства), потому что воспринимает только аргу<
ментацию, не признавая другие авторитеты, и чувствует единство со
всеми, кто тоже готов прислушаться к аргументам. Одновременно
«судья» может выступить против публики, критикуя «догму»
и «моду» и апеллируя к способности суждения тех, кто плохо знаком
с вопросом. Из такого же контекста, как это самопонимание, прояс<
няется также и фактическое положение критика в ту эпоху: речь
не идет о профессиональной роли в строгом смысле этого слова.
В «художественном судье» присутствует что<то от дилетанта. Его
экспертная оценка может быть опровергнута. В ней организуется
лишь любительское суждение, которое не может стать (благодаря
специализации) чем<то иным, кроме как суждением некоего частно<
го лица среди всех прочих частных лиц, и которое в конечном счете
никем, кроме него самого, не может быть оценено как обязательное.
Именно этим «художественный судья» отличается от настоящего.
Вместе с тем, он должен быть способен привлечь внимание публики,
которая перерастает узкий круг салонов, кофеен и обществ уже
во времена их расцвета. Скоро публицистическим инструментом
этой критики станет журнал — сначала рукописной корреспонден<
ции, потом печатный, выходящий ежемесячно или еженедельно.
Журналы, посвященные вопросам культурно<художественной
критики33, являются средствами ее институционализации и в этом
качестве представляют собой типичные творения XVIII столетия.
Дрезднер справедливо удивлялся: «Довольно странно, что художе<
ственная критика, без которой мир прекрасно обходился на протя<
жении тысячелетий, в середине XVIII века вдруг разом оказалась
§ 5. Институты публичной сферы
33 Когда пресса берет на себя критические функции, составление деловых писем
развивается до уровня литературной журналистики. У ранних журналов, которые
называют себя ежемесячными беседами или как<нибудь еще в этом духе, буквально
на лбу написано, что они произошли от компанейского резонерства. Их распрост<
ранение как показательный пример можно проследить в Германии. За журналами
Томазия первыми следуют «Ученые заметки» («Gelehrten Anzeigen»). Рефераты и
рецензии, которые там публикуются, делают философию и науку предметом пуб<
личной дискуссии. С 1736 года «изящные науки» обсуждаются на страницах
«Франкфуртских ученых газет» («Frankfurtischen Gelehrten Zeitungen»). Старания
Готшеда не пропали даром — бурно развиваются литературно<критические жур<
налы, вместе с которыми в 1777 году Фридрих Николаи основывает в Берлине
«Библиотеку изящных наук и свободных искусств». Лессинг и Милиус выпускают
«Материалы к истории и критической оценке театра» (1750); с этого начинается
журналистская театральная критика. Появляются и музыкально<критические жур<
налы, хотя их меньше, чем театральных. Образцом служат «Еженедельные известия
и заметки о музыке» (1767), созданные Адамом Гиллером в Лейпциге.
в поле зрения»34. С одной стороны, философия бывает только чем<
то большим, чем критической, а литература и искусство возможны
только в связи с литературной и художественной критикой; лишь
в «критических журналах» по<настоящему заканчивается то, что
критикуют сами произведения. С другой стороны, публика, крити<
чески усваивая философию, искусство и литературу, начинает, на<
конец, просвещаться. Более того, живой процесс просвещения ста<
новится частью ее самовосприятия.
Ключевой феномен в этом контексте — нравоучительные ежене<
дельники. В них еще собрано вместе то, что позже разделится. Кри<
тические журналы уже не привязаны ни к беседам в обходительных
компаниях, ни к тем произведениям, по поводу которых они, журна<
лы, собственно, резонерствуют. Еженедельники же, напротив, оста<
ются непосредственной частью дискуссий, что ведутся в кофейнях.
В то же время они полагают себя компонентом литературы– не слу<
чайно их называли периодическими эссе35.
Когда Стил и Аддисон в 1709 году выпустили первый номер
журнала «Tatler», кофейни были уже столь многочисленны и при<
влекали столь широкий круг посетителей36, что обеспечить связь
между тысячью этих кружков могла только пресса37. При этом но<
вый журнал настолько проникнут атмосферой жизни в кофейнях,
что ее можно буквально реконструировать, читая номер за номе<
ром. Публика кофеен воспринимает статьи журнала и как предмет
своих дискуссий, и как ее составную часть. Это показывает поток
читательских писем, из которых издатели публикуют еженедель<
ную выборку. Когда на смену журнала «Spectator» приходит
«Guardian», письма получают собственный институт: на западной
стене кофейни Баттона появилась львиная голова, в пасть которой
читатели вкладывают свои конверты38. Некоторые статьи построе<
ны в форме диалога, и это тоже подчеркивает близость к устному
обсуждению. Одна и та же дискуссия продолжается, переходя
96
II. Социальные структуры публичной сферы
34 Dresdner (1915). S . 17.
35 Stephan L. (1903). S . 76: «Периодическое эссе — наиболее успешное новшест<
во на сегодня, потому что оно обеспечивает писателям эффективную связь с подлин<
ными интересами широкой аудитории».
36 «Tatler» выразительно обращается к «почтенным гражданам, которые больше
времени проводят в кофейне, чем в собственной лавке» (издание от 17.05.1709).
37 Тираж журнала «Tatler» сразу достиг 4 тысяч экземпляров. Интерес к нему
был настолько велик, что внезапное закрытие журнала на рубеже 1710–1711 годов
вызвало всеобщее сожаление. Подробнее об этом см.: Westerfro
lke(1924).S.64.
38 С тех пор письма еженедельно публикуются под заголовком «Львиный рык».
в другую среду, чтобы потом через чтение вернуться в лоно беседы.
Некоторые из более поздних еженедельников этого жанра выходят
даже без указания даты, чтобы подчеркнуть непрерывность и над<
временной характер взаимного просвещения. В нравоучительных
еженедельниках39 сильнее, чем в более поздних журналах, прояв<
ляется интенция тех, кто желает разобраться в себе и достигнуть
зрелости. То, что скоро станет работой «художественных судей»,
в таких еженедельниках еще остается искусством и художествен<
ной критикой, литературой и литературной критикой одновремен<
но. Читая «Tatler», «Spectator» и «Guardian», публика словно смот<
рится в зеркало. Пока что она постигает себя не окольным путем
рефлексии по поводу произведений философов и писателей, худож<
ников и ученых, а благодаря тому, что сама становится предметом
«литературы». Аддисон считает себя censor of manners and morals*.
Он заводит речь о благотворительных мероприятиях и школах для
бедных, предлагает способы улучшения воспитательной системы,
призывает к благовоспитанности, осуждает порочную страсть к иг<
ре, но при этом предостерегает и от излишнего педантизма и фана<
тизма, критикует пошлых эстетов и чудаковатых ученых. Он рату<
ет за распространение терпимости, за освобождение буржуазной
нравственности от теологической морали, а жизненной мудрости —
от философии странствующих студентов. Читая и обсуждая все
это, публика получает в качестве темы самое себя.
§ 6. Буржуазная семья
и институционализация приватной сферы,
обращенной к публике
Если возникновение ранних институтов буржуазной публичной
сферы связано с тем, что дворянское общество отделяется от при<
дворного, то «большая» публика, которая формируется в театрах,
музеях и на концертах, является буржуазной также и по критериям
своего социального происхождения. Примерно к 1750 году ее влияние
97
§ 6. Буржуазная семья и институционализация приватной сферы...
39Английские издания оставались образцом для трех поколений нравоучи<
тельных еженедельников, выходивших на континенте. В 1713 году в Гамбурге по<
явился «Der Vernu
nftler», но гораздо больший успех имел «Hamburger Patrioten»
(1724–1726). В течение всего столетия число таких журналов выросло в Германии
до 187. В Англии их за тот же период было 227, во Франции — 31 .
* Блюститель нравов и моральных устоев (англ.).
становится определяющим. Уже нравоучительные еженедельники,
наводнившие Европу, соответствуют тем вкусовым предпочтениям,
благодаря которым посредственная «Памела» вознеслась на вершину,
сделавшись бестселлером века. Еженедельники эти отвечают потреб<
ностям буржуазной читающей публики, которые впоследствии будут
удовлетворяться такими литературными формами, как буржуазная
драма и психологический роман. Публика, страстно тематизирующая
самою себя, ищет взаимопонимания и просвещения в публичном
резонерстве частных лиц. Опыт, уяснения которого она желает,
проистекает из специфической субъективности: его родным домом
(в буквальном смысле) является сфера малой патриархальной семьи.
Как известно, она консолидируется в качестве доминирующего типа
в буржуазных слоях. Это происходит в соответствии с изменениями
в семейной структуре, которые, подобно капиталистическому перево<
роту, веками пробивали себе дорогу.
Правда, городское дворянство (особенно парижское, задающее
тон остальной Европе) по<прежнему хранит «дом» на свой лад, пре<
зирая внутреннюю сущность буржуазной семейной жизни. Имя уже
достаточная гарантия, чтобы передать родовые достижения, вместе
с наследованием привилегий, следующим поколениям. Для этого
супругам даже не требуется совместно вести хозяйство. Иногда они
живут в разных особняках, встречаясь во внесемейной сфере салона
чаще, чем в кругу собственной семьи. Наличие maî tresse* — устояв<
шийся институт. При этом симптоматично, что изменчивые, но на<
полненные строгими условностями отношения «общественной жиз<
ни» лишь изредка позволяют иметь частную, приватную сферу в ее
буржуазном смысле. Игривая интимность если и возникает, то от<
личается от долговременной интимности новой семейной жизни.
Последняя, в свою очередь, отделяется от прежних форм общности
«большой семьи», которые и после XVIII столетия еще долго сохра<
нятся в «народе» (особенно на селе) и останутся добуржуазными
также и в том смысле, что они не признают различия между «публич<
ным» и «приватным».
Но уже английское поместное дворянство XVII столетия, нахо<
дящееся в процессе обуржуазивания, по<видимому, отклоняется
от такого рода стиля жизни, который привязан «ко всему дому».
Приватизацию жизни можно наблюдать по изменению архитектур<
ного стиля: «В новых домах произошли определенные архитектур<
ные изменения. Высокие залы с потолочными балками... вышли
98
II. Социальные структуры публичной сферы
* Любовница (фр.).
теперь из моды. Столовые и гостиные теперь не превышают по вы<
соте одного этажа, а различные цели, которым должны были слу<
жить старые залы, были поделены между несколькими помещения<
ми обычных размеров. Двор... где протекала значительная часть
жизни, тоже сжался... и переместился из центра дома к его заднему
фасаду»40. То, на что Тревельян указывает в своем рассказе о поме<
стье английского джентри, можно отнести и к бюргерским, бур<
жуазным домам следующего века в континентальной Европе:
«В современных частных домах больших городов почти все “общие”
помещения ограничены крайне скудными размерами. Просторная
прихожая съежилась до размеров жалкого коридорчика. В урезан<
ной кухне вместо членов семьи и домовых теперь крутятся только
служанки и поварихи. Но особенно пострадали дворы, превратив<
шись в тесные, затхлые и вонючие закоулки... Если мы заглянем
в наши жилища, то обнаружим, что “семейные комнаты”, где вместе
могут собраться муж и жена, дети и слуги, становятся все меньше
или исчезают совсем. Зато растет количество личных комнат для от<
дельных членов семьи, а их обстановка отличается все большей ори<
гинальностью. Взаимное уединение членов семьи даже во внутрен<
ней жизни собственного дома считается благородным»41. В.Г. Риль
анализирует этот процесс приватизации, в ходе которого дом, по его
выражению, становится уютнее для каждого отдельного обитателя,
но теснее и беднее для всей семьи42. «Публичность» жилого зала
большой семьи [groβfamiliale], в котором хозяйка рядом с домовла<
дельцем репрезентирует себя перед челядью и соседями, уступает
место малосемейной [kleinfamiliale] публичности жилой комнаты,
где супруги и их несовершеннолетние дети отгораживаются от при<
слуги. Домашние праздники становятся зваными вечерами, семей<
ная комната превращается в гостиную, в которой частные лица со<
бираются в публику: «Залы и комнаты, которые предназначались
для всех домашних, сжались до крайней степени. Самое главное
помещение в доме почтенного буржуа обретает теперь совершенно
новое предназначение — быть салоном... который, однако, служит
даже не “дому”, а “обществу”. И это салонное общество ни в коем
§ 6. Буржуазная семья и институционализация приватной сферы...
99
40 Trevelyan (1948). S . 242 .
41 Riehl W.H . Die Familie. 10 . Aufl. Stuttgart, 1889. S. 174 u. 179.
42 Ebd. S. 187: «В старом доме архитектурным символом позиции отдельного че<
ловека к семье был эркер. В эркере, который, собственно, является частью семейной
комнаты или жилого зала, каждый найдет себе уголок, чтобы поработать, поиграть
или просто посидеть, затаив обиду. Там человек может уединиться, но не отгоро<
диться, поскольку эркер открыт и просматривается из комнаты».
случае не равнозначно тесным и крепко закрытым кругам друзей
дома»43. Линия между частной и публичной сферами проходит не<
посредственно через дом. Частные лица переходят из интимности
жилой комнаты в публичное пространство салона; но между тем
и другим существует строгое соотнесение. Уже само слово «салон»
напоминает о том, что обходительные диспуты и публичное резо<
нерство происходят из сферы знатного, дворянского общества. Са<
лон уже отделился от нее, став местом, где буржуазные отцы семей<
ства с женами собираются для общения. Частные лица, которые
здесь образуют публику, не растворяются в «обществе». Они, так
сказать, выдвигаются из частной жизни, которая получила институ<
циональный облик во внутреннем пространстве малой патриархаль<
ной семьи.
Психологическая эмансипация, происходящая в этом простран<
стве44, соответствует политико<экономической. Хотя сфера семейно<
го круга хотела бы считать себя независимой, свободной от всех об<
щественных связей областью чистой человечности, однако она нахо<
дится в отношениях зависимости со сферой труда и товарооборота.
То есть наряду с осознанием независимости существует фактическая
зависимость интимного пространства семьи от частного пространст<
ва рынка. Владельцы товара могут в определенном смысле полагать
себя автономными. Руководствуясь соображениями рентабельности,
они свободны принимать решения — в меру своей эмансипации
от государственных директив и контроля. При этом никому из лю<
дей они не обязаны повиноваться, они подчиняются только аноним<
ным законам, функционирующим, как это кажется, в соответствии
с внутренне присущей рынку экономической рациональностью. За<
коны эти содержат идеологическую гарантию справедливого обмена
и вообще должны быть в состоянии преодолевать насилие, опираясь
100
II. Социальные структуры публичной сферы
43 Ebd. S. 185.
44 Bahrdt H.P. O
ffentlichkeit und Privatheit als Grundformen sta
dtischer Soziierung
(Manuskript). 1956. S . 32: «Интернализация и культивирование семейной жизни,
продуманное благоустройство и вещественное оформление жилого пространства, ча<
стное владение средствами образования и совместное их использование небольшой
социальной группой, духовный обмен как нормальная и интегрирующая форма сов<
местной жизни кровных родственников, относительно независимая от церкви рели<
гиозная жизнь в семейном кругу, индивидуальная эротика, свобода в выборе партне<
ра (в своей до конца продвинутой форме не признающая даже право вето со стороны
родителей) — все это представляет собой типичные признаки расширения частной
сферы и одновременно буржуазной культуры и благовоспитанности». (Дополненное
издание: Bahrdt H.P . Die moderne Groβstadt. Hamburg, 1961. S . 36 ff.)
на справедливость. Такая автономия частных лиц, основанная
на владении собственностью и в какой<то степени реализованная
посредством участия в товарообороте, должна быть пригодна для
презентации самой себя. Самостоятельность собственника на рынке
соответствует самопрезентации человека в семье. Семейная интим<
ность, освобожденная, как это кажется, от общественного давления,
удостоверяет истинность частной автономии, которая реализована
в условиях конкуренции. Частная автономия, которая отрицает свое
экономическое происхождение, лежит за пределами той области,
в которой практикуют считающие себя автономными участники
рынка, и придает тем самым самосознание буржуазной семье. Кажет<
ся, что она создается свободными индивидами на добровольной ос<
нове и поддерживается без всякого принуждения. Кажется также,
что она покоится на долговременном любовном сообществе обоих
супругов и позволяет им без определенной цели развивать все свои
способности, как и пристало образованной личности. Эти три момен<
та: добровольность, любовное сообщество и образование — соеди<
няются в понятие гуманности, которая должна быть свойственна
человечеству как таковому и только теперь по<настоящему обнару<
живает свою абсолютную установку — еще звучащее в слове чистой
человечности освобождение внутреннего мира, который живет по сво<
им законам, от внешней цели любого рода.
Правда, эта идея, порожденная интимной сферой малой семьи,
пока еще сталкивается в сознании бюргеров<буржуа с реальными
функциями буржуазной семьи. Ведь семья по<прежнему испыты<
вает давление извне, присущее как буржуазному, так и любому
прежнему обществу. Она играет свою строго очерченную роль в про<
цессе использования капитала. В качестве средства генеалогической
связи она гарантирует личностную стабильность и непрерывность,
которая, по сути, состоит в накоплении капитала и закреплена в пра<
ве на свободную передачу имущества по наследству. Но в первую
очередь семья, будучи неким агентством общества, выполняет зада<
чу непростого посредничества, которое при видимости свободы
обеспечивает строгое соблюдение общественно необходимых требо<
ваний. Фрейд открыл механизм внутреннего усвоения отцовского
авторитета; его ученики, рассуждая в рамках социальной психо<
логии, отнесли этот механизм к типу малой патриархальной се<
мьи45. В любом случае самостоятельность собственника на рынке
§ 6. Буржуазная семья и институционализация приватной сферы...
101
45 См. в особенности Э. Фромма в кн.: Horkheimer Max. Autorita
t und Familie.
Paris, 1936. S. 77 ff.
и на своем предприятии соответствовала зависимости жены и детей
от отца семейства. Рыночная частная автономия там превращалась
здесь во внутрисемейный авторитет; в результате претензия на доб<
ровольность индивидуумов оказывалась иллюзорной. И договорная
форма брака, которой подчинялось автономное волеизъявление
обоих супругов, по большей части тоже была фикцией. Если семья
владела капиталом, то варианты его сохранения и приумножения
неизбежно учитывались при заключении брака. Угроза, которой
в связи с этим подвергается идея любовной общности (конфликт
между любовью и разумом, брак по расчету), до сих пор занимает
литературу, да и не только ее46. Наконец, потребности профессии
противоречили идее образования, которое могло быть единствен<
ной целью само по себе. Вскоре затем Гегель понял, что образование,
в сущности, сохраняет привязку к общественно необходимому
труду (даже если оно, будучи буржуазным, не может в этом при<
знаться). Это старое противоречие продолжается по сей день в спо<
ре о том, что важнее в образовании — процесс формирования лично<
сти или просто содействие обучению навыкам.
Итак, потребности буржуазного общества наносят удар по само<
пониманию семьи как некой сферы интимно формирующейся
гуманности. Но идеи свободы, любви и образования, рожденные
опытом приватной сферы малой семьи, не являются идеологией
в чистом виде. Они обретают реальность в качестве объективного
смысла, заложенного в гештальте действительного института,
смысла, без субъективной значимости которого общество не могло
бы воспроизводить себя. Вместе со специфическим понятием
гуманности в буржуазной среде получает распространение такое
понимание существующего, которое обещает полное избавление
от его принуждения без перехода в потусторонний мир. Трансцен<
дирование фиксированной имманентности — момент истины, кото<
рый возносит буржуазную идеологию над идеологией как таковой.
Первым делом это происходит именно там, где и берет свое начало
опыт «гуманности»47: в гуманности близких, интимных отношений
людей — просто людей в лоне своей семьи48.
102
II. Социальные структуры публичной сферы
46 См. мой комментарий «Heiratsmarkt» // Zeitschrift Merkur. Nov. 1956.
47 В социологическом отношении гуманизм Ренессанса имеет другие корни, не<
жели англо<французский гуманизм Просвещения и неогуманизм немецкой класси<
ки, о которых здесь идет речь.
48 См.: Horkheimer M. Autorita
t und Familie (1936). S . 64: «Материализация чело<
века в хозяйстве в качестве простой функции некой экономической величины про<
В сфере интимности малой семьи частные лица, кроме того, счи<
тают себя независимыми от частной сферы своей хозяйственной
деятельности — именно как люди, которые могут вступать друг
с другом в «чисто человеческие» отношения. Литературной формой
таких отношений в те времена был обмен письмами. Не случайно
XVIII век назвали эпистолярным49. Индивидуум, который пишет
письмо, раскрывается в своей субъективности. Когда современ<
ная почтовая связь только появилась, письма служили главным
образом для пересылки «новых газет», но со временем стали исполь<
зоваться также для научной корреспонденции и для семейного об<
мена любезностями. «Стилистически выверенные» семейные пись<
ма XVII столетия, в которых супруги заверяют друг друга в любви
и верности, а дети обещают батюшке и матушке вести себя хорошо,
все еще напоминают сухие сообщения тогдашних «газет»50. А вот
невеста Гердера уже, наоборот, беспокоится, чтобы ее письма не со<
держали «ничего, кроме рассказа, и Вы вполне готовы принимать
меня за хорошую газетчицу». В эпоху сентиментальности письма
служат скорее хранилищем «сердечных излияний», чем «холодных
новостей», за которые автор вынужден извиняться, если вообще
включает их в текст. На жаргоне того времени, который многим обя<
зан Геллерту, письма именуются «отпечатком» или «визитом» души;
их авторы хотели бы писать кровью сердца, хотели бы излить слезы
на бумагу51. Растущий психологический интерес с самого начала на<
правлен двояко — и на себя, и на партнера по переписке. Благодаря
отчасти любопытству, отчасти сопереживанию, самонаблюдение
обретает связь с душевными порывами другой личности. Дневник
§ 6. Буржуазная семья и институционализация приватной сферы...
103
должается и в семье, по мере того как отец становится добытчиком денег, его жена —
половым объектом или домашней рабыней, а дети — наследниками имущества или
живой страховкой, которые в будущем должны с процентами компенсировать роди<
тельские старания. Однако члены семьи не находятся друг к другу в рыночных от<
ношениях и не являются конкурентами друг для друга, поэтому всегда имеют воз<
можность действовать не просто как функции, но как люди. В то время как в буржу<
азной жизни общественный интерес, по существу, воспринимается в негативном
ключе и проявляется при отражении опасностей, в любви между мужчиной и жен<
щиной, а особенно в материнской заботе, он имеет позитивный облик. Развитие
и счастье другого становятся в этом единстве желаемыми... В этом смысле буржуаз<
ная семья не только приводит к гражданскому авторитету, но и позволяет почувст<
вовать лучшее состояние человека».
49 См.: Steinhausen G. Geschichte des deutschen Briefes. Berlin, 1889. S . 245 ff.
50 См.: Ebd.S.288.
51 В Германии пиетизм и без того подготовил почву для этих форм секуляризо<
ванной сентиментальности.
становится письмом, адресованным отправителю. Рассказ от перво<
го лица превращается в беседу с самим собой, предназначенную чу<
жим получателям. Это касается также экспериментов с субъектив<
ностью, обнаруженной в семейно<интимных отношениях.
Субъективность эта, представляя собой внутренний двор приват<
ности, неизменно обращена на публику. Антиподом литературно
опосредованной интимности является не публичность как таковая,
а бестактность, неумение хранить секреты. Письма не только дают
прочесть чужим людям, разрешают сделать с них рукописную
копию. Иногда содержание переписки изначально предназначено
для печати — в Германии это подтверждается примерами Геллерта,
Глейма и Гёте. Применительно к удачным письмам появляется даже
речевой оборот: «Красиво, хоть в печать отдавай». Таким образом,
типичная манера и подлинные литературные достижения того века
происходят от субъективности писем и дневников, которая прямо
или косвенно обращена к публике. Сюда относится буржуазный
роман, психологическое описание в автобиографической форме. Его
ранний и на протяжении долгого времени самый влиятельный при<
мер — «Памела, или Награжденная добродетель» (1740). Этот роман
появился благодаря тому, что Ричардсон решил собрать коллекцию
образцовых писем — одну из тех, что пользовались тогда популярно<
стью. История, которую автор хотел использовать лишь как повод,
оказалась настолько удачной, что вышла на первый план. «Памела»
действительно стала образцом — правда, не для писем, а для романов
в письмах. Найденной литературной формой воспользовался не толь<
ко сам Ричардсон, написавший в этой форме еще «Клариссу» и «Ис<
торию сэра Чарльза Грандисона». А когда к жанру обратился Руссо
со своей «Новой Элоизой», а затем и Гёте со «Страданиями юного
Вертера», эпистолярные романы хлынули неудержимым потоком.
Территория субъективности, почти неизведанная в начале столетия,
на его исходе осваивается уверенно и с удовольствием.
Отношения между автором, произведением и публикой изменя<
ются. Теперь это близкие отношения между частными лицами, ис<
пытывающими психологический интерес к «человеческому», к са<
мопознанию и к проникновению в чувства друг друга. Ричардсон
плачет по героям своего романа точно так же, как и его читатели.
Автор и читатель сами становятся действующими лицами, которые
высказываются о наболевшем. В особенности Стерн рафинирует
роль рассказчика, вводя размышления, обращения к читателю и поч<
ти режиссерские указания. Предъявляя роман публике, он ждет
от нее не отстраненного, трезвого взгляда на происходящее в нем,
104
II. Социальные структуры публичной сферы
а, напротив, стремится совсем завуалировать различие между ил<
люзией и действительностью52. Реальность как иллюзия, созда<
ваемая в рамках нового жанра, по<английски называется fiction.
По своему характеру она уже не является просто выдумкой. В психо<
логическом романе возникает тот реализм, который позволяет
читателю войти в литературное действие, подменяя им свое соб<
ственное. При этом отношения между героями, между читателем,
героями и писателем подкладываются как замена отношений дей<
ствительности. Тогдашняя драматургия с появлением «четвертой
стены» тоже превращается в fiction, не иначе чем роман. Идею
о том, что реальные люди могут делать самих себя и других sujets de
fiction*, использует, к примеру, мадам де Сталь, организуя у себя
дома игру, в ходе которой все присутствующие после трапезы уеди<
нялись и писали друг другу письма.
Сфера публики формируется в более широких слоях буржуазии —
сначала как расширение и одновременно дополнение к сфере интим<
ности малой семьи. Жилая комната и салон всегда находятся под од<
ной крышей. И как приватность первой взаимно связана с публич<
ностью второго, а субъективность частного индивидуума изначально
обращена к публике, так то и другое объединяются в литературе, пре<
вратившейся в fiction. С одной стороны, читатель, проникаясь чувст<
вами персонажей, повторяет приватные отношения, описанные в ли<
тературе. Он наполняет вымышленную интимность опытом реальной
жизни и пробует себя в первой ради второй. С другой стороны, с са<
мого начала литературно опосредованная интимность и литературно
пригодная субъективность действительно стали литературой широ<
кой читающей публики. Объединяясь в публику, частные лица пуб<
лично обсуждают прочитанное и таким образом вводят его в совмест<
но ускоряемый процесс просвещения. Через два года после того, как
«Памела» вышла на литературную сцену, была основана первая пуб<
личная библиотека. Как из<под земли вырастают книжные клубы,
читательские кружки, подписные библиотеки, а параллельно (как,
например, в Англии с 1750 года) за четверть века удваивается оборот
ежедневных газет и еженедельных журналов53. Чтение романов ста<
новится привычным делом в бюргерских, буржуазных слоях. Эти
§ 6. Буржуазная семья и институционализация приватной сферы...
105
52 См.: Hauser (1953). Bd. II. S. 74. О роли рассказчика см.: Kayser W. Entstehung
und Krise des modernen Romans. Go
ttingen, 1954.
* Вымышленные темы (фр.).
53 См.: Leavis G.D. Fiction and the Reading Public. London, 1932. Р. 130; а также:
Altick (1957). Р. 30 etc.
слои составляют публику, которая давно переросла ранние институ<
ты — салоны, кофейни, застольные общества — и теперь скрепляется
благодаря посреднической инстанции прессы и ее профессиональной
критики. Они образуют публичную сферу литературного резонерст<
ва, в котором субъективность семейно<интимного происхождения до<
говаривается с собой о самой себе.
§ 7. Литературная публичность
в сравнении с политической
Процесс, в котором регламентированная сверху публичная сфера
усваивается публикой частных лиц<резонеров и закрепляется как
зона критики в адрес публичной власти, протекает в форме измене<
ния функций литературной публичной сферы, уже оборудованной
учреждениями для публики и площадками для дискуссии. Осмыс<
ление опыта приватности, обращенное к публике, привносится
и в политическую публичность — посредством литературной.
Представление интересов приватизированной сферы хозяйствен<
ного оборота интерпретируется с помощью идей, почвой для кото<
рых послужила интимность малой семьи. Исконное место гуманно<
сти находится именно здесь, а не в самой публичной сфере, как под<
разумевает ее греческий образец. С возникновением социальной
сферы, регламентация которой является предметом спора между
публичным мнением и публичной властью, тема современной пуб<
личности сдвинулась, по сравнению с античной, из области соб<
ственно политических задач совместно действующих граждан
(судопроизводство внутри страны, самоутверждение за границей)
в область скорее гражданских задач публично резонерствующего
общества (обеспечение товарооборота). Политическая задача бур<
жуазной публичной сферы — регулирование гражданского общест<
ва [Zivilsozieta
t] (в отличие от res publica)54. Имея как бы в качест<
ве тыла опыт интимизированной частной сферы, она противостоит
учрежденному монархическому авторитету. В этом смысле она из<
начально имеет одновременно полемический и приватный харак<
тер. У греческой модели публичной сферы отсутствуют обе эти чер<
ты, поскольку частный статус хозяина дома, от которого зависит
его политический статус в качестве гражданина, основан на господ<
106
II. Социальные структуры публичной сферы
54 По поводу классического понятия societas civilis см.: Riedel M. Aristoteles tradi<
tion am Ausgang des 18. Jh. // Festschrift f. Otto Brunner. Go
ttingen, 1962. S. 278 ff.
стве — без всякой видимости какой<то свободы, опосредованной
благодаря душевности. Поведение граждан выглядит воинствен<
ным лишь в игровом соревновании друг с другом (которое изобра<
жает мнимую форму борьбы с внешним врагом), но не в конфлик<
те, например, с собственным правительством.
Полемическое измерение, в котором публичная сфера за время
XVIII века становится политически значимой, развертывалось уже
в течение двух предшествующих столетий. Это происходило в рамках
государственно<правового спора вокруг принципа абсолютного гос<
подства. Апологетическая литература государственных таинств рас<
суждает о средствах, с помощью которых правитель сам может ут<
верждать свой суверенитет, свое право верховной власти, jura imperii.
Именно эти arcana imperii — благодаря Макиавелли освященный
к применению каталог тайных практик — должны обеспечить со<
хранение господства над неразумным народом. Позднее таким прак<
тикам будет противопоставлен принцип гласности [Publizita
t]55. Тог<
дашние их противники — монархомахи — ставят вопрос, должен ли
закон зависеть от произвола правителей или же их приказы допусти<
мы только на основе закона. Правда, законодательный орган монар<
хомахи предлагают построить по сословному принципу. Развязанная
ими полемика все еще подпитывается напряжением между правите<
лем и господствующими сословиями, но уже направлена против той
же абсолютистской бюрократии, которая с конца XVII столетия ста<
нет мишенью и для буржуазной полемики. Да, в борьбе против обще<
го врага обе линии фронта зачастую сливаются вплоть до полного
стирания различий. Так происходит еще у Монтескьё. Единственный
надежный критерий, позволяющий отличить свежую полемику от бо<
лее старой, — это строгое понятие закона, которое гарантирует
не только справедливость в смысле благоприобретенных прав, но и
законность посредством установления общих и абстрактных норм.
Конечно, философская традиция — как аристотелевско<схолас<
тическая, так и современная картезианская — знает категорию lex
generalis или universalis*. Но в области социальной философии и по<
литики эта категория была впервые имплицитно введена Гоббсом,
а четкое определение ей дал Монтескьё56. «И кто бы ни обладал
§ 7. Литературная публичность в сравнении с политической
107
55 См.: Schmitt C. Die Diktatur. Mu
nchen<Leipzig, 1928. S . 14 ff.
* Общий или универсальный закон (лат.) .
56 По поводу строгого понятия закона в XVIII веке см.: Lask E. Fichtes
Geschichtsphilosophie. 1902; взгляд с юридической стороны: Bo
ckenforde E.W . Gesetz
und gesetzgebende Gewalt. Berlin, 1958. S . 20 ff.
законодательной или верховной властью в любом государстве, он
обязан править согласно установленным постоянным законам, про<
возглашенным народом и известным народу, а не путем импровизи<
рованных указов...»57 Локк приписывает закону constant and lasting
force*, видя в этом его отличие от приказов и распоряжений58.
Во французской литературе следующего века это определение
уточняется: «Законы... суть необходимые отношения, вытекающие
из природы вещей»59. То есть законы — это разумные правила,
обладающие определенной универсальностью и постоянством.
Правительство с его декретами и эдиктами представляет собой,
по мнению Монтескьё, une mauvaise sorte de le
́
gislation60 **. Таким
образом, подготавливается инверсия принципа абсолютного гос<
подства, окончательно сформулированного в теории государства
у Гоббса. Новый взгляд: veritas non auctoritas facit legem****. «Зако<
ну» как совокупности и воплощению общих, абстрактных и посто<
янных норм присуща некая рациональность, в которой правильное
совпадает со справедливым. А господство должно быть низведено
до уровня простого исполнения этих норм.
Полемическая направленность этого вида рациональности про<
тив тайных практик, служащих авторитету правителя, исторически
развилась в связи с публичным резонерством частных лиц. Как тай<
ны способствовали сохранению господства, опиравшегося на volun$
tas, так и гласность должна способствовать проведению законода<
тельства, основанного на ratio****. Уже Локк увязывает публично
оглашенный закон с common consent*****, а Монтескьё сводит его
к raison humaine****** как таковому. И наконец, физиократы, о кото<
рых еще пойдет речь ниже61, недвусмысленно заявляют, что закон
определенно должен иметь отношение к разуму, выраженному
в публичном мнении. В буржуазной публичной сфере развивается
политическое сознание, которое в противовес абсолютному господ<
108
II. Социальные структуры публичной сферы
57 Locke J. Two Treaties of Civil Government. London, 1953. Р. 182 .
* Постоянная и прочная сила (англ.).
58 См.: Locke (1953). S . 191.
59 Montesquieu. Oeuvres comple
`
tes /Ed.Masson. Paris, 1950.I.1. Р.1.
60 См.: Montesquieu (1950). XXIX, 17. Р. 289 .
** Плохой род законодательства (фр.).
*** Истина, а не авторитет создает закон (лат.).
**** Воля; разум (лат.).
***** Общее согласие (англ.).
****** Человеческий рассудок (фр.).
61 См. ниже § 12.
ству формулирует понятие и требование общих и абстрактных зако<
нов, а со временем научится предъявлять себя и публичное мнение
в качестве единственного легитимного источника этих законов.
В течение XVIII столетия публичное мнение потребует придать
законодательную силу тем нормам, которые только благодаря ему
и обзавелись полемически<рационалистичным понятием.
Критерии всеобщности и абстрактности, характерные для нормы
закона, должны были быть очевидны для частных лиц, которые, об<
щаясь в литературной публичной сфере, осваивают свою субъектив<
ность, зародившуюся в интимном пространстве. Ведь в качестве пуб<
лики частные лица уже подчиняются неписаному закону о равенстве
тех, кто имеет образование; его абстрактная универсальность — един<
ственная гарантия того, что индивиды, которых этот закон столь же
абстрактно объединяет как «просто людей», высвободятся в своей
субъективности. Заскорузлые клише буржуазно<революционной
пропаганды «равенства» и «свободы» еще сохраняют здесь связь
с настоящей жизнью. Публичное резонерство буржуазной публики
осуществляется, в принципе, без оглядки на все социально и полити<
чески преформированные ранги. При этом соблюдаются общие, еди<
ные правила. Они обеспечивают простор литературному раскрытию
внутренней жизни людей, поскольку остаются строго вне индивидов
как таковых; они позволяют проявиться отдельно выделенному (по<
тому что сами правила универсальны), субъективированному (пото<
му что правила объективны) и конкретизированному (потому что
они абстрактны). Одновременно то, что в этих условиях получается
из публичного резонерства, претендует на разумность. Согласно ее
идее, публичное мнение, порожденное силой более убедительных ар<
гументов, требует той морально претенциозной рациональности, ко<
торая пытается объединить право и правильность. Публичное мне<
ние должно соответствовать «природе вещей»62. Поэтому «законы»,
которые оно теперь желало бы установить и в социальной сфере, мо<
гут претендовать не только на соответствие формальным критериям
всеобщности и абстрактности, но и на рациональность в качестве ма<
териального критерия. В этом смысле физиократы заявляли, что
только opinion publique распознает и делает наглядным ordre naturel *,
§ 7. Литературная публичность в сравнении с политической
109
62 О «естественной системе наук о духе XVII столетия» см. известное исследо<
вание Дильтея (Ges. Schrift. Bd. II. 5 . Aufl. Go
ttg., 1957). Социально<философский
смысл и социологический контекст рационалистского понятия «природа» разъясня<
ются в работе: Borkenau F. Der U
bergang vom feudalen zum bu
rgerlichen Weltbild.
Paris, 1934.
* Естественный порядок (фр.).
чтобы затем тот в виде общих норм мог послужить просвещенному
монарху опорой в его делах. Таким путем господство должно всту<
пить в конвергенцию с разумом.
Самопониманию политической публичной сферы, демонстри<
руемому на центральной категории нормы закона, способствует
сознание литературной публичной сферы, которое находится в со<
ответствии с тогдашними институтами. Да и вообще обе ипостаси
публичности своеобразно проникают друг в друга. И там, и там
формируется публика частных лиц, чья автономия, достигнутая
благодаря обладанию частной собственностью, желала бы про<
явить себя в сфере буржуазной семьи как таковой, внутренне само<
реализоваться в любви, свободе и образовании, одним словом — как
гуманность.
Рыночную сферу мы называем частной, а сферу семьи (как серд<
цевину частного) — интимной. Последняя воображает себя незави<
симой от первой, хотя в действительности она крепко привязана
к потребностям рынка. Амбивалентность семьи, которая является
агентом общества и в то же время известным образом предвосхища<
ет освобождение от него, выражается в том, что члены семьи, с од<
ной стороны, удерживаются вместе отношениями патриархального
господства, а с другой — объединены друг с другом человеческой
интимностью, близостью. Будучи частным лицом, представитель
буржуазного слоя — и то и другое в одном: собственник по отноше<
нию к имуществу и к другим лицам, а также человек среди людей;
он и bourgeois, и homme. Эту амбивалентность частной сферы прояв<
ляет и публичная сфера: либо частные лица в процессе литературно<
го резонерства приходят к согласию между собой просто как люди
по поводу собственного субъективного опыта, либо частные лица
в процессе политического резонерства как собственники договари<
ваются между собой о регулировании своей частной сферы. Круг
лиц обеих форм публики не полностью совпадает. Женщины и те,
кто не обладает самостоятельностью, исключены из сферы полити<
ческой публичности — и по факту, и юридически. Зато доля жен<
щин<читательниц, а также учеников различных производств и слуг
в литературной публичной сфере зачастую превышает долю отцов
семейства и частных собственников. Тем не менее в образованных
сословиях обе формы публичности считаются идентичными. В са<
мопонимании публичного мнения публичная сфера кажется единой
и неделимой. Когда частные лица не только как люди приходят к со<
гласию относительно своей субъективности, но и в качестве собст<
венников хотели бы повлиять на публичную власть в плане своих
110
II. Социальные структуры публичной сферы
общих интересов, литературная публичность способствует полити<
ческой: гуманность первой служит эффективности второй. Разви$
тая буржуазная публичная сфера базируется на том, что собран$
ные в публику частные лица кажутся идентичными в обеих своих ро$
лях — как собственников и просто как людей; но эта идентичность
лишь фикция.
Отождествление публики «собственников» с публикой «людей»
происходит быстрее и за счет того, что социальный статус буржуаз<
ных частных лиц, как правило, подразумевает связь между владе<
нием собственностью и образованием. Но в первую очередь види<
мость единой публичности облегчается тем, что публичная сфера
действительно берет на себя функции, важные в контексте полити<
ческой эмансипации буржуазного общества от меркантилистской
регламентации и в целом от абсолютистской власти. Обращая
принцип гласности против привычных авторитетов, объективная
функция политической публичной сферы может поначалу сов<
пасть с ее самопониманием, возникшим из категорий литературной
публичной сферы. Да и вообще, интерес частных собственников
может конвергировать с интересом индивидуальной свободы.
Предложенная Локком базовая формула preservation of prosperity*
одним махом непринужденно объединяет под заголовком «собст<
венность» life, liberty, and property**. Вот как легко было в те време<
на отождествить политическую эмансипацию с «человеческой»
(Маркс писал об этом в своих ранних работах).
§ 7. Литературная публичность в сравнении с политической
111
* Сохранение собственности (англ.).
** Жизнь, свобода и имущество (англ.).
III. Политические функции
публичной сферы
§ 8. Английская модель развития
Политически действующая публичная сфера возникает сначала
в Англии на рубеже XVII–XVIII веков. Силы, желающие иметь вли<
яние на решения государственной власти, обращаются к резонерст<
вующей публике, чтобы на этом новом форуме легитимировать свои
требования. В контексте такой практики собрание сословных пред<
ставителей преобразуется в современный парламент — правда, про<
цесс растянется больше чем на столетие. Остается выяснить, почему
в Англии настолько раньше, чем в других странах, назрели конфлик<
ты, которые решались с такого рода участием публики. Ведь и на
континенте уже существует литературная публичная сфера, к кото<
рой можно было бы апеллировать. Но там она станет политически
вирулентной лишь к тому времени, когда капиталистический способ
производства под опекой меркантилизма разовьется до уровня, кото<
рый в Англии был достигнут уже после Славной революции. Во вто<
рой половине XVII века в Англии возникло много новых компаний,
которые занимались прежде всего снабжением и расширением текс<
тильных мануфактур и металлопромышленности, а также бумажно<
го производства. Младшие сыновья земельных аристократов быстро
превращаются в успешных торговцев, а представители крупной бур<
жуазии часто приобретают землю1. В этих условиях традиционное
противоречие между landed and moneyed interest*, которое и без того
не превратилось бы в резкий классовый антагонизм, вытесняется но<
вым противоречием интересов. Противоречием между, с одной сто<
роны, экспансивными интересами мануфактурного и промышленно<
1 К земельной собственности было «привязано» большинство мест в парламен<
те. См.: Kluxen K. Das Problem der politischen Opposition. Mu
nchen, 1956. S. 71.
* Землевладельческий и финансовый интересы (англ.).
§ 8. Английская модель развития
113
го капитала и, с другой стороны, ограничительными интересами
коммерческого и финансового2. В начале XVIII столетия этот кон<
фликт начинает осознаваться. С тех пор commerce и trade уже не яв<
ляются в Англии безусловными синонимами manufacture и industry*.
Правда, вместе с этим противоречием повторяется типичный еще
для ранних фаз капиталистического развития антагонизм между ин<
тересами старшего поколения, которое уже закрепилось на рынке, и
молодым поколением, которое на этот рынок только выходит, про<
двигая новые отрасли торговли и производства. Если бы такое поло<
жение дел ограничилось узким кругом крупнейших merchant$princes,
торговцев<оптовиков, как еще во времена Тюдоров, то вряд ли дело
дошло бы до того, что оба лагеря обратились к публике как к некой
новой инстанции. Но в постреволюционной Англии это противоре<
чие, охватившее сферы капитала как таковые, коснулось более широ<
ких слоев — по мере того, как развивался капиталистический способ
производства. А поскольку из этих же слоев вышла резонерствую<
щая публика, неудивительно, что менее сильная партия стремилась
перенести политический спор в публичную сферу. В результате
на рубеже веков партийная склока затронула даже те категории насе<
ления, которые не имели тогда права голоса.
Начало этому процессу положили три события, происшедшие
в 1694 и 1695 годах. Основание Банка Англии (в отличие от со<
здания бирж в Лионе и Амстердаме) означает выход на новую
степень капитализма. Оно позволяет, опираясь на революционно
новый капиталистический способ производства, укрепить всю сис<
тему, которая до тех пор держалась только благодаря торговле3.
А отмена института предварительной цензуры знаменует выход
на новую ступень развития публичной сферы. Теперь резонерство
проникает в прессу, превращающуюся в инструмент, с помощью
которого политические решения могут быть предъявлены новому
2 См.: Dobb (1954). S . 193.
* Оптовая торговля и розничная торговля; мануфактура и промышленность
(англ.).
3 Специфическая форма современного капитализма закрепляется, как известно,
по мере того, как старые способы производства в городах (мелкотоварное производ<
ство) и на селе (феодальное сельскохозяйственного производство) сначала попада<
ют в зависимость от финансового и торгового капитала, а потом преобразуются
в производство, основанное на наемном труде. Капиталистические формы товаро<
оборота (финансовый и торговый капитализм), по всей видимости, могут долго
сохраняться лишь там, где рабочая сила тоже является товаром для обмена и, следо<
вательно, производится капиталистическим способом.
форуму публики. И наконец, первый кабинет министров4 — это но<
вая ступень в развитии парламента, первый шаг на долгом пути
парламентаризации государственной власти, который в конечном
счете приведет к тому, что политически действующая публичная
сфера сама станет органом государства.
Уже в 70<х годы XVII столетия правительство вынуждено было
открыто предупреждать об опасности разговоров в кофейнях. По<
следние стали восприниматься как рассадники политического бес<
покойства: «Не только в кофейнях, но и в других частных и пуб<
личных местах собравшиеся позволяют себе порицать и порочить
деятельность государства, обсуждая вещи, в которых сами не разби<
раются, и пытаясь посеять подозрительность и неудовлетворен<
ность в умах всех подданных Его Величества»5. С отменой в 1695 го<
ду Акта о разрешениях (Licensing Act) упраздняется предваритель<
ная цензура. Призывая восстановить ее, королева неоднократно
обращается к депутатам, но безуспешно. Впрочем, пресса все еще
должна подчиняться строгому Закону о клевете6; существуют также
ограничения, связанные с многочисленными привилегиями короны
и парламента. Кроме того, введенный в 1712 году гербовый сбор7
приводит к временному спаду: тиражи прессы сокращаются, журна<
лы становятся тоньше, некоторые вообще закрываются. И все же
в сравнении с другими европейскими государствами английская
пресса пользуется уникальной свободой.
Роберт Гарлей — первый государственный деятель, сумевший
использовать новую ситуацию. Он ангажирует литераторов вроде
Даниэля Дефо, названного позже первым профессиональным жур<
налистом. Тот защищает дело вигов не только в памфлетах, как это
114
III. Политические функции публичной сферы
4 В первый раз король собирает единый кабинет, состоящий из вигов
(1695–1698). Время от вступления на трон Вильгельма III и до прихода к власти
Ганноверской династии является переходным периодом, когда корона назначала
своих министров частично по собственному усмотрению, а частично — по результа<
там голосования в нижней палате (см.: Hasbach W. Die parlamentarische Kabinett<
sregierung. Aachen, 1956. S . 45 ff.).
5 Цит. по: Emden C.S. The People and the Constitution. Oxford, 1956. Р. 33 . Похо<
жие воззвания появились в 1674 и 1695 годах. Связь между кофейнями и зарожде<
нием «публичного мнения» прослеживается в работе: Speier Hans. The Historical
Development of Public Opinion // Social Order and the Risks of War. New York, 1952.
P. 323 etc.
6 Только в 1792 году ему на смену приходит либеральный закон Фокса (Fox’s Libel
Act).
7 «Налог на знание», как его называли, существовал до 1855 года. См.: Hanson L.
Government and the Press (1695–1763). London, 1936. P. 11 etc.
было принято до тех пор, но и в новых журналах. Он действительно
впервые превращает «партийный дух» в public spirit. Журнал
«Review», издаваемый Дефо, «Observator» Татчина, «Examiner»
Свифта обсуждаются в кофейнях и в клубах, дома и на улице. Даже
сами Уолпол и Болингброк лично обращаются к общественности.
Такие люди, как Поуп, Гей, Арбетнот, Свифт, создавали своеобраз<
ную связь между литературой и политикой — примерно так же
Аддисон и Стил связали литературу и журналистику.
Правда, в течение этих первых десятилетий ведущая пресса
никогда не была в руках оппозиции. «London Gazette» — одна
из «политических газет» старого образца, скупо сообщавшая новости
и долгое время остававшаяся единственным правительственным из<
данием, — в 1704 году была дополнена журналом «Review», который
выходил три раза в неделю. В 1711<м его место занял «Examiner».
В конце правления королевы Анны виги противопоставили свой
«British Merchant» журналу «Mercator», основанному в 1713 году.
При Георге I начинается господство вигов, которое продлится десяти<
летия. В 1722 году они покупают «London Journal» — наиболее зна<
чимую и распространенную газету на тот момент8. Однако большой
стиль в политической журналистике задают не они, а конституирую<
щиеся тогда в качестве оппозиции тори во главе с Болингброком:
«Создание народного мнения — это новшество, которое появилось
благодаря оппозиции. Болингброк и его друзья смогли сформиро<
вать публичное мнение, направленное в одну точку и подкрепленное
ясными волевыми посылами, чтобы использовать все это в полити<
ке. Новшество состояло не в том, чтобы подстрекать народ и выкри<
кивать лозунги, провоцируя беспорядки... Собственно, регулярных
публичных собраний тогда еще просто не было... Дирижировать
публичным мнением в большей степени позволял другой фактор —
создание самостоятельной журналистики, которая способна отстаи<
вать себя перед правительством, благодаря чему критические
комментарии и публичная оппозиция по отношению к правительст<
ву стали нормальным явлением»9. Летом 1726 года появились три
сатирических произведения, вдохновленные Болингброком: «Гулли<
вер» Свифта, «Дунсиада» Поупа и «Басни» Гея. Они стали как бы
§ 8. Английская модель развития
115
8 Двое вигов писали под псевдонимом Катон передовицы, которые особенно
во время так называемого панамского скандала «громко взывали к справедливости».
Газета оказалась в центре внимания в августе 1721 года, когда опубликовала и про<
комментировала материалы заседаний парламентской комиссии по расследованию.
Это был первый акт политической публицистики в строгом смысле этого слова.
9 Kluxen (1956). S . 187.
литературным началом «долгой оппозиции». В ноябре того же года
Болингброк выпускает первый номер журнала «Craftsman», который
служил публицистической площадкой оппозиции вплоть до эмигра<
ции издателя во Францию (1735). С появлением этого журнала,
за которым позднее последовал «Gentleman’s Magazine», пресса и
превращается, собственно, в критический орган политически резо<
нерствующей публики — fourth estate*.
Постоянное комментирование и критика действий короны
и решений парламента поднимаются, таким образом, до уровня
института. Это изменило публичную власть, цитируемую теперь
перед форумом публичной сферы. Вследствие этого власть стано<
вится «публичной» в двойном значении. Степень развития пуб<
личной сферы оценивается отныне по накалу дискуссии между
государством и прессой. Дискуссия эта затянется на все сто<
летие10. В этом смысле очень показательны «Письма Юния», ко<
торые публиковались в газете «Public Advertiser» с 21 ноября 1768
по 12 мая 1772 года и стали в своем роде предшественником поли<
тической передовицы. Эту серию сатирических статей объявили
потом первооткрывателем современной прессы11. Потому что
в них короля, членов правительства, высокопоставленных воен<
ных и юристов публично обвиняли в политических махинациях,
вскрывали тайную подоплеку политической жизни — и все это
в стиле, который с тех пор считается образцовым для критической
прессы.
Эффективным инструментом против подобной критики была
привилегия, полученная парламентом во времена противоборства
с короной и позволяющая проводить заседания без посторонних
глаз. В 1681 году была, правда, разрешена публикация «Votes»**,
то есть скупых сообщений о некоторых результатах парламентских
заседаний12. Но парламент по<прежнему выступал категорически
против того, чтобы сами слушания становились публичными. Ког<
да на престол взошла королева Анна, издание «The Political State
of Great Britain» начинает крайне осторожно публиковать некое по<
116
III. Политические функции публичной сферы
* Четвертое сословие (англ.).
10 См.: Schlenke M. England und das Friderizianische Preuβen 1740–1763. Freiburg<
Mu
nchen, 1963.
11 См.: Bauer W. Die o
ffentliche Meinung in der Weltgeschichte. Berlin<Leipzig,
1950.S.227f.
** «Голосования» (англ.).
12 Эти парламентские материалы с 1641 года вообще представляли собой первые
ежедневные газеты.
добие парламентских репортажей. С 1716 года этим занялся также
«Historical Register». Правда, оба эти журнала поддерживали пра<
вительство, так что оппозиция должна была довольствоваться
случайными сообщениями о наиболее важных речах своих пред<
ставителей в еженедельниках или сборниками таких речей в форме
брошюр. Наконец, появляется «Craftsman» и создает новую атмо<
сферу политической критики. С начала 30<х годов «Gentleman’s
Magazine», а затем и его оппонент «London Magazine» рассказы<
вают о парламентских дебатах. Парламент вынужден снова и снова
обновлять закон о запрете на публикацию. Более того, в 1738 году
парламент даже ужесточает прежние правила, постановив, что
его дебаты не подлежат обнародованию также и в промежуток
между сессиями — иначе издателей ждет наказание за breach of
privileg 13 **.
Лишь в 1771 году лондонской олдермен Уилкс сумел отменить эту
привилегию парламента — если не юридически, то фактически. При<
говор редактору «Evening Post», осужденному за нарушение привиле<
гии, не был приведен в исполнение. Отказывать публике в доступе
к парламентским слушаниям14 уже не представлялось возможным.
Уильям Вудфол по прозвищу Память вывел «Morning Chronicle»
в лидеры среди лондонских еженедельных газет благодаря тому, что
мог воспроизвести депутатские речи на шестнадцати столбцах: вести
записи на галерее зала заседаний не разрешалось, но он запоминал
выступления слово в слово. Кстати, присутствовать на галерее спикер
официально разрешил журналистам лишь в 1803 году. Прежде они —
почти на протяжении века — вынуждены были пробираться туда
без спросу. И только после пожара 1834 года в новом здании пар<
ламента были устроены репортерские трибуны. За два года до этого
первая избирательная реформа превратила парламент в орган пуб<
личного мнения, которое так долго критически комментировало его
деятельность.
Это преобразование растянулось почти на полтора века. Благо<
даря своей непрерывности оно позволяет изучать срастание резо<
нерствующей публики с функциями политического контроля.
В конце XVII столетия Англия была единственным государством,
где приняли конституцию. Это произошло одновременно с оконча<
§ 8. Английская модель развития
117
13 См.: Hanson (1936). S . 81.
* Нарушение привилегий (англ.).
14 Основанием для такого отказа могла служить также традиционная практика
делопроизводства, подразумевавшая «исключение чужаков».
нием межконфессиональной гражданской войны. Нельзя сказать,
что английская конституция в полной мере предвосхитила буржу<
азные революции XVIII и XIX веков в континентальной Европе.
Но в самой Англии такая революция уже не понадобилась, чему
способствовало утверждение элементов правового государства
(Хабеас корпус акт, Билль о правах). Промышленный капитал
начал развиваться — но господствует пока еще капитал коммер<
ческий, заинтересованный скорее в консервации старого способа
производства. При таком состоянии капитализма ведущие предста<
вители moneyed interest тоже происходят из консервативных слоев
крупной буржуазии, тесно связанной с дворянством. Представите<
ли тех и других встречаются друг с другом в парламенте, сознавая
свою относительную социальную однородность, имеющую аристо<
кратический оттенок15.
В этом отношении классы, которые экономически и социально
находились на ведущих позициях, добились в 1688 году и полити<
ческой власти. Впрочем, нижняя палата парламента утратила
характер сословного собрания не только из<за того, что делегаты
от корпораций все активнее вытеснялись выдвиженцами господст<
вующих классов. Скорее буржуазные слои протестантского, торго<
во<производственного среднего сословия (чьи капиталистические
интересы стали одной из движущих сил революции, но непосред<
ственно в парламенте пока представлены не были) изначально
образовали нечто вроде постоянно расширяющегося предпарла<
ментского двора. Там эти люди в качестве критической публики от<
слеживали депутатские дебаты и принятые решения; скоро возник<
ла и соответствующая публицистика. При этом они могли иметь
избирательные права, как многие в Лондоне и Вестминстере16, или
принадлежать к массе тех, кто такими правами не обладал. Парла<
мент получает новые функции не только потому, что суверенный
король, обладавший прежде верховной властью, теперь связан Бил<
лем о правах и низведен до уровня «короля в парламенте». Качест<
венное отличие от прежней системы состоит в том, что парламент и
публичная сфера впервые вступают в новые взаимоотношения.
В конечном итоге это приведет к полной открытости, гласности
парламентских заседаний.
III. Политические функции публичной сферы
118
15 См.: Lo
wenstein K. Zur Soziologie der parlamentarischen Repra
sentation in
England // Erinnerungsgabe fu
r Max Weber. Bd. II. Mu
nchen<Leipzig, 1923. S . 94 .
16 Там каждый мужчина — хозяин дома, платящий налоги, обладал избиратель<
ным правом.
Теперь и король, будучи не в силах игнорировать парламент,
вынужден искать сторонников в его рядах. Возникновение проти<
востояния вигов и тори под знаком «сопротивления» у первых
и «божественного права» монарха у вторых, раскол парламента
на партии по поводу Билля об отводе (их конфронтация сменила
прежний конфликт, где на одной стороне были parlament и country,
а на другой — krone и councillors*) — все это можно структурно
связать с объективными интересами различных групп общества.
Однако парламентское развитие этих «фракций» можно понять
только с учетом нового поля напряжения, которое в следующем
веке возникнет между публичным резонерством критической
публики и коррумпирующим влиянием короля, вынужденного
прибегать к методам непрямого управления. Побежденное парла<
ментское меньшинство всегда может обратиться к возможностям
публичной сферы и апеллировать к мнению публики. Большинст<
во же, скрепленное подкупом17, вынуждено доказывать, что авто<
ритет, которым оно пользуется, имеет разумные основания (с чем
оппозиция не согласна). Эти взаимоотношения развиваются по<
сле своеобразного обращения фронтов: «партия сопротивления»
вигов после революции на одно поколение становится правящей,
а легитимисты — сторонники Якова, наоборот, на почве револю<
ционного порядка вынуждены сопротивляться и бороться
за власть. С 1727 года «Craftsman» действенно способствует воз<
никновению систематической оппозиции, которая временами
даже формирует некое подобие теневого кабинета и до 1742 года,
используя литературу и прессу, информирует широкую публику
о содержании политических споров в парламенте. Тори в теории
перенимают принципы «старых» вигов, а «новые» виги в прави<
тельстве на практике применяют принципы тори. До тех пор по<
литическая оппозиция на национальном уровне была возможна
лишь как попытка насильственно продавить свои интересы —
в форме инакомыслия, фронды или гражданской войны. Теперь
же, благодаря участию резонерствующей публики, она приняла
вид затяжного разногласия между правящей и оппозиционной
партиями. Дискуссия затрагивает не только злободневные темы,
но и принципиальные topics of government** — о разделении властей,
английских свободах, патриотизме и коррупции, партии и фракции,
§ 8. Английская модель развития
119
* Парламент и население страны; корона и советники (англ.).
17 Подробнее см.: Lo
wenstein (1923). S . 95 ff.
** Темы управления (англ.).
о вопросах законности новых отношений оппозиции и правитель<
ства, вплоть до элементарных вопросов политической антропо<
логии. Теория оппозиции, которую Болингброк сформулировал
в контексте своей пессимистической антропологии18, тоже роди<
лась из публицистического резонерства этих 30<х годов. Соотно<
шение private и public interest Болингброк теперь рассматривает
как отношения между court и country, между теми, кто «in power»
и«out power», между pleasure и happiness, между passion и reason*.
По его мнению, оппозиция как «партия страны» всегда права по
отношению к «партии двора», которая коррумпирована «влия<
тельными персонами».
С начала XVIII века становится привычным проводить различие
между официальными итогами выборов и тем, что тогда называли
sense of the people**. Примерным критерием последнего считались
усредненные результаты голосования в графствах. The sense of the
people, the common voice, the general cry of the people и, наконец,
the public spirit*** — отныне эти выражения служат для обозначения
величины, на которую может ссылаться оппозиция и с помощью ко<
торой неоднократно удавалось принудить к уступкам Уолпола и его
парламентское большинство19. Правда, это еще не следует понимать
как знаки некоего господства публичного мнения. Гораздо больше
о подлинном соотношении сил говорит неэффективность массовых
петиций, которые часто подавались с 1680 года. Да, в 1701 и 1710 го<
дах соответствующие петиции действительно привели к роспуску
парламента, но в обоих случаях речь, по сути, шла просто об аккла<
мации, которой воспользовался король. Это стало ясно в период
с 1768 по 1771 год в связи с агитацией Уилкса, когда, несмотря на пе<
тиции многих графств, городов и селений, требуемого роспуска пар<
ламента так и не последовало. Король, опиравшийся на послушное
большинство в парламенте, не был заинтересован в том, чтобы
подвергать себя опасности новых выборов. Даже при роспуске пар<
ламента в 1784 году (по случаю которого король в своей ставшей
знаменитой речи в палате общин заявил, что чувствует себя обязан<
III. Политические функции публичной сферы
120
18 Kluxen (1956). S . 103 ff.
* Частный и публичный интерес; двор и население страны; «у власти» и «не у вла$
сти»; развлечение и счастье; страсть и разум (англ.) .
** Народное чувство; здравый смысл народа (англ.) .
*** Общий голос; общенародный клич; публичный дух (англ.).
19 В 1733–1734 годах по вопросу о Семилетнем акте и в 1739 году по вопросу
войны с Испанией.
ным to recur to the sense of the people*) давление этого «народного
мнения» не было главной причиной20.
Наряду с новыми крупными ежедневными газетами, такими
как «Times» (1785), в эти годы возникают и других институты поли<
тически резонерствующей публики. Во времена Уилкса public meet$
ings* становятся все более частыми и масштабными. Кроме того,
во множестве создаются политические общества и союзы. Двадцать
шесть региональных объединений в графствах, созданные в 1779 го<
ду по йоркширскому образцу, занимаются петициями по вопросам
военного финансирования, парламентской реформы и т.д. Правда,
уже в конце XVII века парламентарии объединялись в клубы без яв<
но выраженной идеологии. Но уже в 1741 году журналу
«Gentleman’s Magazine», например, с трудом удается определить по<
литическую ориентацию избранных депутатов; ясную партийную
принадлежность они вообще не признавали. Только ближе к концу
XVIII столетия партии обретают вне стен парламента (outdoors), ор<
ганизационную базу, выходящую за рамки petitions, public meetings
и political associations. Создание местных комитетов впервые прида<
ет партиям четкий организационный облик.
В 1792 году — через три года после начала Французской рево<
люции — речь Фокса в нижней палате парламента косвенно санк<
ционирует политически резонерствующую публику в ее функции
общественной критики. Впервые в парламенте заходит речь о pub$
lic opinion в строгом смысле этого выражения: «Обращение к пуб<
личному мнению — это, безусловно, правильно и разумно... Пред<
положим, публичное мнение не совпадает с моим. Предположим,
опасность, на которую им указывают, представляется им в ином
свете и они предпочитают иные меры, нежели те, что предложил я.
Тогда я должен уйти в отставку — это мой долг перед моим коро<
лем, перед моей страной и перед моей собственной честью. Ведь
у них, возможно, есть более предпочтительный план и средства
для его выполнения... Но одно совершенно ясно: я должен дать
публике инструменты для формирования мнения»21. Как и сама
конституция, показателен повод для этой речи. Она направлена
против Питта, который в 1791 году под давлением публичного
мнения прекратил приготовления к войне против России. К рубежу
§ 8. Английская модель развития
121
* Обратиться к здравому смыслу народа (англ.).
20 См. взвешенный анализ в кн.: Emden (1956). Р. 194–196.
** Публичные собрания (англ.).
21 29 Parliamentary History. Р. 974.
XIX века публика настолько продвинулась в своем политическом
резонерстве, что, выступая в роли постоянного комментатора<кри<
тика, окончательно преодолела обособленность парламента и стала
официально установленным оппонентом депутатов. Фокс открыто
обращается к публике. They*, то есть субъекты public opinion,
уже не воспринимаются как strangers**, которых можно выгонять
с заседаний. Парламентский абсолютизм вынужден шаг за шагом
отступать, признавая их суверенитет. Речь также больше уже не идет
о sense of the people, тем более о vulgar или common opinion. Теперь
это называется public opinion. Оно формируется в публичных дис<
куссиях, после того как публика благодаря воспитанию и информи<
рованию обрела способность выражать обоснованное мнение. От<
сюда и максима Фокса — to give the public the means of forming
an opinion***.
Еще на четыре десятилетия растянулась дискуссия о расшире<
нии избирательных прав. Наконец, через два года после Июльской
революции проводится соответствующая реформа. Пересматрива<
ется устаревшая система избирательных округов, и теперь верхуш<
ка среднего сословия, из которой в основном происходит резонер<
ствующая публика, получает политическое право голоса. Теперь
из 24 миллионов жителей почти один миллион может голосовать.
Условия для наступления эры government by public opinion**** окон<
чательно подготавливаются в 1834 году, когда Пиль издает свой
Тамвортский манифест. Впервые одна из партий публикует свою
избирательную программу. Публичное мнение формируется в спо<
ре аргументов по какому<либо вопросу. С опорой на common sense
и не без критического подхода выражается согласие с кем<то (пусть
даже наивно, в результате плебисцитарных манипуляций) или про<
ходит голосование по каким<то кандидатурам. Поэтому публич<
ному мнению в качестве предмета нужны скорее определенные об<
стоятельства дела, а не видные личности. Консерваторы публикуют
свою программу. Виги тем временем подчеркивают в своем предвы<
борном лозунге: «Remember that you are now fighting for things, not
men — for the real consequences of your reform»22 *****.
III. Политические функции публичной сферы
122
* Они (англ.) .
** Чужаки (англ.).
*** Давать публике инструменты для формирования мнения (англ.).
**** Правительство общественного мнения (англ.).
22 Emden (1956). Р. 205.
***** «Помните, что вы теперь сражаетесь не за конкретных людей, а за дело —
за реальные результаты вашей реформы» (англ.).
§ 9. Континентальные варианты
Политически резонерствующая публика возникает и во Франции —
правда, только с середины XVIII столетия. Однако до революции ей
не удается эффективно институционализировать свои критические
импульсы, как это оказалось возможным в современной ей Англии.
Без разрешения цензуры нельзя напечатать ни строчки; полити<
ческая журналистика не могла развиваться. Периодическая пресса
в общем и целом остается скудной. Самая распространенная га<
зета — официальный еженедельный листок «Mercure de France» —
имеет в 1763 году не более 1600 подписчиков. Примерно треть
из них живет в Париже, еще 900 — в провинции. Остальные экземп<
ляры газеты отправляются за границу. Впрочем, втихомолку читают
еще и нелегально ввозимые газеты (в основном голландские)23.
Отсутствует не только внятная политическая журналистика, но
и сословное собрание, которое под ее влиянием могло бы постепен<
но преобразоваться в народное представительство: Генеральные
штаты не созывались с 1614 года. Существующие парламенты, вер<
ховные суды, будучи фактически единственной политической
силой, не полностью зависимой от монарха, олицетворяют не вер<
хушку буржуазии, а обуржуазившуюся промежуточную власть —
в той степени, насколько она сумела утвердиться по отношению
к централизованному господству абсолютизма. Наконец, отсут<
ствует и социальная база для таких институтов. Конечно, сущест<
вует торговая и производственная буржуазия; ее самые крупные
представители составили во времена регентства более высокий
уровень bourgeoisie — это спекулянты и банкиры, торговцы текс<
тильными товарами, крупные купцы и откупщики. Они прибирают
к рукам богатства страны, но не могут политически влиять на ее ис<
торию. В отличие от Англии они не соединяются с потомственным
дворянством и высшим чиновничеством (noblesse de robe)24 в одно<
родный высший круг, который мог бы, опираясь на свой престиж,
§ 9. Континентальные варианты
123
23 Уже Людовику XIV пришлось в 1679, 1683 и 1686 годах издавать указы о за<
прете на ввоз иностранных газет. Голландские газеты — самые свободные в Европе —
обрели тогда особую репутацию и сохранили ее на протяжении XVIII столетия.
Гугеноты, изгнанные из Франции после отмены Нантского эдикта, использовали эти
публицистические каналы, чтобы повлиять на свою родину (см.: Everth E. Die O
ffent<
lichkeit in der Auβenpolitik. Jena, 1931. S . 299).
24 Социологический анализ noblesse de robe [так называемое дворянство мантии]
см. у Боркенау: Borkenau (1934). S. 172 ff.
политически представлять в споре с королем интересы капитало<
образующих классов.
Сословные различия очень строги. Да, богатые торговцы могут
(как правило, в третьем поколении) обрести дворянский титул.
В основном так делают те, кто связан с выгодами высоких чиновни<
чьих должностей. Но титул выводит их из сферы производства
и распределения. В середине века аббат Куайе написал об этой про<
блеме в своем сочинении «Торгующее дворянство», за которым
хлынула целая лавина памфлетов. С другой стороны, дворянство,
считающее торговлю, производство и банковский бизнес неподоба<
ющим занятием для своего сословия, попадает в экономическую
зависимость от короны. С буржуазной точки зрения и произво<
дительного труда дворянство является сословием<паразитом, чья
политическая маловажность компенсируется налоговыми приви<
легиями и королевскими патентами. Король по<прежнему моно<
полизирует публичную власть. Негатив гражданского равенства
выглядит так: все, кроме короля (и его чиновников), в равной сте<
пени являются подданными, в равной степени подчинены началь<
ству и все они — частные лица. Независимо от того, имеют ли они
статус граждан или нет, их сфера — это societe
́
civile [гражданское
общество], которое в XVIII веке представляло собой трудно вос<
принимаемое образование с позиции теории классов. Буржуазия
пока существует как бы в оправе сословного государства, о чем сви<
детельствует феодальная роль буржуазных парламентов и стремле<
ние буржуазной верхушки подстроиться под дворянство. При этом
дворяне в своих салонах охотнее, чем сами буржуа, впитывают про<
свещенный образ мышления буржуазных интеллектуалов. И все же
буржуазия, дворянство и корона настолько далеки друг от друга
по статусу и по функциям, что в рамках модели нетрудно разделить
«сектора» — политический, экономический, а между ними еще
один, занятый «обществом»25.
В первой половине столетия критика «философов», вопреки
Монтескьё, занималась прежде всего религией, литературой и искус<
ством. Только на стадии энциклопедических публикаций моральная
интенция философов переходит в политическую — хотя бы косвен<
но. Энциклопедия задумана как публицистическое предприятие
большого стиля26. Позже Робеспьер мог чествовать ее как «вводную
III. Политические функции публичной сферы
124
25 См.: Barber E.G . The Bourgeoisie in 18th Century France. New York, 1959.
26 В 1750 году сначала Дидро выпускает «Prespectus», предварительное уведом<
ление, которое сразу вызывает отклик по всей Европе. Годом позже д’Аламбер пи<
главу революции». В последней трети века на смену Bureaux d’Esprit,
салонным обществам остроумцев<интеллектуалов, где хозяйками
были женщины, приходят мужские клубы, вроде раннего, вдохнов<
ленного английскими идеями мужского общества в клубе «Антресо<
ли»27. Философы, инициировавшие публичную критику, превра<
щаются из беллетристов в экономистов. Экономистами называют
физиократов, которые встречаются сначала у Кенэ, потом у Мирабо
и Тюрго. Их клуб просуществует больше десяти лет. Свои взгляды
они отстаивают в «Gazette du commerce» и в «Journal de d’Agriculture,
du Commerce et des Finances». В 1774 году два их виднейших пред<
ставителя — Тюрго и Мальзерб — были приглашены в правительст<
во, став как бы первыми экспонентами публичного мнения.
Но лишь Неккеру, как известно, удалось пробить в абсолю<
тистской системе брешь для политически действующей публично<
сти. Он, будучи министром, обнародовал баланс государственного
бюджета. А три месяца спустя король отправил его в отставку28.
Тем не менее политическое резонерство публики проявило себя
как инстанция контроля правительства, и, что примечательно, в об<
ласти, особенной чувствительной для интересов буржуазии. Ведь
§ 9. Континентальные варианты
125
шет «Discours Pre
́
liminaire», блестящую вступительную статью, наметив контуры за<
планированного проекта. Статья эта недвусмысленно адресуется public eclaire
́
[про<
свещенной публике], автор выступает от имени societe
́
de gens des lettres [сообщества
образованных людей]. В 1758 году Дидро в письме к Вольтеру напоминает об обяза<
тельствах по отношению к публичной сфере. К тому времени уже нашлось 4 тысячи
подписчиков — в два<три раза больше, чем у самой читаемой тогдашней газеты.
27 По инициативе английского эмигранта Болингброка аббат Алари, который
жил на антресолях (отсюда и название клуба «Антресоли»), организовал частное
общество — неформальную академию ученых, духовных лиц и чиновников. Они об<
менивались новостями, строили планы, анализировали конституцию государства
и потребности общества. Здесь бывал и Уолпол — наряду с маркизом д’Аржансоном
и старым аббатом Сен<Пьера. См.: Koselleck R. Kritik und Krise. Freiburg<Mu
nchen,
1959.S.53ff.
28 Накануне революции Неккер отмечает степень зрелости буржуазной публич<
ной сферы: «Дух общительности, стремление добиться уважения и похвалы создали
во Франции нечто вроде суда, перед которым должен предстать каждый, кто притя<
гивает взгляды. Этот суд — публичное мнение (opinion publique)». И далее: «Боль<
шинству иностранцев трудно понять, каким авторитетом пользуется во Франции
публичное мнение. Они едва представляют себе эту незримую силу, которая, обхо<
дясь без казны, без стражи, без войска, устанавливает законы, соблюдаемые даже
в королевском замке. И тем не менее нет ничего, что было бы истиннее этого». Речь
«о публичном мнении господина Неккера» получает известность и даже упоминает<
ся в докладах, которые направляются королю (цит. по: Bauer (1950). S. 234; см. так<
же: Bo
hm M. v. Rokoko. Frankreich im 18. Jahrhundert. Berlin, 1921. S . 318).
размер государственного долга символизировал несоответствие
между экономической властью и политическим бессилием, с одной
стороны, а также между финансовой зависимостью и абсолютист<
ским правлением — с другой. Сфера публики, которая обрела в кон<
це концов способность к политическим рассуждениям, была взле<
леяна выдержанным, экономически и политически бездеятельным,
но общественно репрезентативным дворянством с помощью интел<
лектуалов, чье влияние возрастало. Теперь же эта сфера становится
местом, где рефлектирующее буржуазное общество заявляет о сво<
их интересах. После того как Неккер предал гласности свой отчет
о государственных финансах (Compte rendu), политическую функ<
цию этой публичной сферы можно было лишь в большей степени
подавлять, но совсем лишить действенности стало невозможно.
Наказы и челобитные, которые составляются на местах для пере<
дачи в центр (Cahiers de Dole
́
ance), официально позволяют публи<
ке рассуждать об общественных делах. В результате, как известно,
снова созываются Генеральные штаты. Традиция сословных со<
браний, которая в Англии не прерывалась, теперь возобновляется
и во Франции на очередной ступени общественного развития, так
как это собрание может сыграть роль современного парламента.
Революция во Франции моментально (хоть и не столь добротно)
создала то, для чего в Англии потребовалось более столетия посту<
пательного развития, — до тех пор отсутствовавшие институты
для политически резонерствующей публики. Возникают клубные
партии, из которых рекрутируются парламентские фракции. По<
является политическая ежедневная пресса29. Генеральные штаты
стали проводить свои заседания публично. С августа выходит еже<
дневное издание «Journal des De
́
battes et des De
́
crets», освещающее
работу парламента. Юридическое нормирование политической пуб<
личной сферы не менее важно, чем ее фактическая институционали<
зация. Революционный процесс сразу интерпретируется и дефини<
руется с конституционно<правовой точки зрения. Может быть,
именно в связи с этим буржуазная публичная сфера в континен<
тальной Европе настолько точно осознает свои реальные и возмож<
ные политические функции. Здесь возникает самосознание, которое
терминологически обрисовано четче, чем в Англии того времени.
Политические функции публичной сферы, кодифицированные
французской революционной конституцией, тотчас превращаются
III. Политические функции публичной сферы
126
29 Подробнее см.: Bauer (1950). Кар. XIII. S . 239 ff.
в лозунги, которые распространяются по Европе. Не случайно в не<
мецком языке слово «O
ffentlichkeit» образовано по французскому
образцу. В изначальном чтении — как Publizita
t — в дни революции
гуляло оно по германским землям в язвительном стишке:
Кого ни встретишь — всяк о ней орет.
И важные чины в столице
Готовы перед ней склониться.
Публичность, гласность — имя ей. Запоминай, народ!30
Комплекс «публичности» дополняется Конституцией 1791 года,
которая в общем и целом опирается на Декларацию прав человека
и гражданина (от 26.08 .1789), где в статье 11 говорится: «Свободное
выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав че<
ловека; каждый гражданин поэтому может свободно высказывать<
ся, писать, печатать, отвечая лишь за злоупотребление этой свобо<
дой в случаях, предусмотренных законом»31. Конституция 1793 го<
да недвусмысленно увязывает свободу объединений со свободой
выражения мыслей: «Право выражать свои мысли и свои мнения
как посредством печати, так и любым иным способом, право соби<
раться вместе, соблюдая спокойствие... не могут быть воспреще<
ны». И сразу же, словно в качестве извинения за эту осторожную
формулировку, следует ссылка на старый режим: «Необходимость
провозглашения этих прав существует при наличии деспотизма
или живого воспоминания о нем»32. Правда, к моменту своего
вступления в силу данное положение уже не соответствовало кон<
ституционной реальности. В августе предыдущего года — через два
дня после штурма Тюильри — эдикт Парижской коммуны заклей<
мил врагов революции как empoisonneurs de l’opinion publique*; их
печатные издания были конфискованы. А 17 января 1800 года —
через два дня после государственного переворота — Наполеон
вообще отменяет свободу прессы. Исключение составили 13 газет,
§ 9. Континентальные варианты
127
30 Стих приводится по изданию: Smend R. Zum Problem des O
ffentlichen und der
O
ffentlichkeit // Geda
chtnisschrift fu
r Jellinek. Mu
nchen, 1955.
31 Die Entwicklung der Menschen< und Bu
rgerrechte / Hg. F. Hartung. Go
ttingen,
1954. S. 33, 35. Виргиния стала первой территорией, давшей похожие гарантии в своей
декларации прав от 12 июня 1776 года (ст. 12): «Свобода прессы является одним
из великих оплотов свободы и никогда не может быть ограничена никем, кроме деспо<
тических правительств» (Ebd. S. 27).
32 Ebenda.
* Отравители публичного мнения (фр.).
которых запрет политической прессы не коснулся. С 1811 года, если
не считать официального «Moniteur», разрешены только три газе<
ты, да и те подвергаются строгой цензуре. Вернувшиеся Бурбоны
обещают соблюдать свободу прессы. А в Хартии, принятой в июне
1814 года, говорится (статья 8): «Французы имеют право обнародо<
вать и печатать свои мнения, сообразуясь с законами, которые
должны преследовать злоупотребления этой свободой»33. Но оппо<
зиция могла высказываться лишь с большой осторожностью. Толь<
ко Июльская революция, взяв свой лозунг от оппозиционной газе<
ты «National»34, основанной Тьером и Минье, возвращает свободу
действий прессе, партиям и, наконец, парламенту, который расши<
рен в результате избирательной реформы и заседает в обстановке
полной публичности. Свобода эта обеспечивается революционны<
ми правами человека.
В Германии нечто вроде парламентской жизни возникло (да и то
ненадолго) лишь вследствие французской Июльской революции.
Это произошло в столицах некоторых южных и юго<западных
немецких территорий35, где рекомендованные венским заключи<
тельным актом 1815 года представительские органы продолжили
определенные традиции сословного представительства, но потом,
правда, были почти повсеместно парализованы Карлсбадскими
указами.
Немецкие реалии отличаются от английских наличием сослов<
ных барьеров, которые вообще дольше оберегались континенталь<
ным абсолютизмом. В особенности это касается барьеров между
дворянством и буржуазией. Бюргеры<буржуа, в свою очередь,
строго выдерживают дистанцию с народом, к которому помимо
сельского населения (от батраков через арендаторов и до свобод<
ных крестьян) и собственно низшего слоя (поденщики, солдаты,
слуги) относятся мелкие лавочники, ремесленники и рабочие.
«Народ» соответствует тому, что называется peuple; эти категории
в XVIII веке обретают одинаковое значение. В обоих случая при<
лавок и ручной труд субъективно служат обязательными крите<
риями для разграничения с буржуазией как таковой. Розничные
торговцы и ремесленники, которые раньше были бюргерами,
гражданами par excellence, представителями нового слоя «Bu
rger<
III. Политические функции публичной сферы
128
33 Hartung (1954). S . 45.
34 «Le roi re
`
gne et ne gouverne pas» («Король царствует, но не управляет»).
35 См. тогдашний отчет «Schreiben von Mu
nchen, betreffend den bayerischen
Landtag von 1831» // Historisch<Politische Zeitschrift. Bd. I . Hamburg, 1832. S . 94 ff.
lichen», больше не причисляются к буржуазии. Ее критерием стало
образование. Новый «гражданский» слой относится к образован<
ным сословиям. Это коммерсанты и выпускники высших учебных
заведений (ученые, священники, чиновники, врачи, юристы, учи<
теля и т.д.).
От французских же реалий немецкие отличаются несамостоя<
тельностью дворян по отношению к княжеским дворам. Дворянст<
во не смогло посредством коммуникации с буржуазными интеллек<
туалами превратить сферу «общества», отрезанную от экономиче<
ских и политических функций, в культурно определяющую сферу
резонерствующей публики36.
Политическое резонерство публики находит свое место прежде
всего в частном общении представителей буржуазного слоя. Точками
кристаллизации такого свойского общения частных лиц в последние
десятилетия XVIII века становятся расцветающие журналы — в том
числе политические. Дело не только в том, что они сами по себе сви<
детельствуют о «жажде чтения», а то и о «мании чтения», характер<
ных для просвещенного века37. С 70<х годов частные икоммерческие
читательские общества распространяются по всем — даже неболь<
шим — городам, так что впору начинать всеобщую дискуссию о поль<
зе подобных объединений, число которых в Германии к концу века
перевалило за 270 38. Большинство из них имело собственные поме<
щения, где можно было не только почитать газету или журнал, но и,
что не менее важно, поговорить о прочитанном. Если прежние чита<
тельские кружки представляли собой по сути коллективный абоне<
мент, помогающий удешевить доступ к прессе, то новые читатель<
ские общества уже не связаны с такими финансовыми мотивами.
Они выбирают председателя согласно уставу, решают большинством
голосов о принятии новых членов и вообще улаживают спорные
вопросы парламентским способом. В них не допускаются женщины,
запрещены азартные игры. Читательские общества служат исключи<
§ 9. Континентальные варианты
129
36 См.: Heilborn E. Zwischen zwei Revolutionen. Berlin, 1929. Bd. I. Der Geist der
Schinkelzeit 1789 bis 1848. S . 97 ff.
37 См., например, «Journal von und fu
r Deutschland». 1790. II . S. 55; «Jenaische
Allgemeine Literaturzeitung». 1797. Nr. 30 . S . 255. По поводу возникновения полити<
ческой публичной сферы в Германии конца XVIII столетия см.: Valjavec F. Die
Entstehung der politischen Stro
mungen in Deutschland 1770–1815. Mu
nchen, 1951.
38 См. богатую материалом диссертацию: Jentsch I. Zur Geschichte des Zeitungs<
wesens in Deutschland. Leipzig, 1937. То же самое касательно Швейцарии: Ebd. S . 33 .
Anm. 10. См. также подробное исследование: Braubach M. Ein publizistischer Plan der
Bonner Lesegesellschaft // Festschrift fu
r L. Bergstra
βer. Du
sseldorf, 1954. S . 21 ff.
тельно потребности буржуазных ча=стных лиц, желающих в качестве
резонерствующей публики создать публичную сферу. Они читают
и обсуждают журналы, делятся личным мнением. При этом они уча<
ствуют еще и в формулировании того мнения, которое с 90<х годов
стали называть «публичным». Наиболее популярны журналы поли<
тического содержания — «Staatsanzeigen» Шлёцера и «Teutscher
Merkur» Виланда, «Minerva» Архенгольца, «Hamburger Politische
Journal», «Journal von und fu
r Deutschland»39. На журнал Шлёцера,
тираж которого достиг 4000 экземпляров, упал ганноверский от<
блеск английской свободы прессы; он прослыл «be^te noire* великих»,
которые, как утверждала тогдашняя поговорка, боялись «угодить
в Шлёцер»40. Брутальная реакция князей на первых политических
публицистов германского юго<запада стала свидетельством опре<
деленной критической силы публичной сферы. Векерлин, чья газета
«Felleisen» появилась в 1778 году, и Шубарт, уже в 1774 году ставший
известным со своим журналом «Deutsche Chronik», дорого поплати<
лись за это. Первый умер в тюрьме, второй десять лет провел в за<
ключении — промывка мозгов тогда еще работала напрямую41.
§ 10. Буржуазное общество
как сфера частной автономии:
частное право
и либерализованный рынок
Исторические экскурсы относительно возникновения политиче<
ски действующей публичной сферы в Англии и в континенталь<
ной Европе остаются абстрактными, пока ограничиваются рас<
III. Политические функции публичной сферы
130
39 В знаменитом читальном зале клуба «Гамбургская гармония» на рубеже веков
имелись 47 немецких, 8 французских и 2 английских журналов. Развлекательные
журналы, пришедшие на смену старым нравоучительным еженедельникам, не вхо<
дят в этот ассортимент. Их читают женщины дома.
* Предмет ненависти (фр.).
40 См.: Groth (1928). Bd. I. S . 706.
41 См.: Balet L. (1938). S . 132 f.: «Целый год Шубарт лежал на соломе в камере
старой башни крепости Гогенасперг. Халат сгнил у него на теле... Через два года и
три месяца ему разрешили прогулки на свежем воздухе. В 1780 году он впервые смог
обменяться письмами с женой и детьми. В том же году ему позволили свободно
передвигаться в пределах крепости. После десяти лет заключения он был наконец
выпущен на свободу». История Шубарта придала, кстати, первый политический
импульс творчеству молодого Шиллера. В некотором роде «Разбойники» относятся
к началам политической публицистики.
смотрением институциональной связи публики, прессы, партий
и парламента, а также полем напряжения конфронтации между
авторитетом и гласностью в качестве принципа критического
контроля правительств. Да, с помощью таких экскурсов можно
доказать, что публичная сфера в XVIII веке берет на себя поли<
тические функции. Но характер последних проясняется в ком<
плексе только с учетом той специфической фазы истории разви<
тия буржуазного общества, когда товарооборот и общественный
труд в значительной степени освобождаются от государственных
директив. В рамках политического порядка, при котором этот
процесс достигает своего предварительного завершения, публич<
ная сфера не случайно занимает центральное место. Она стано<
вится прямо<таки организационным принципом буржуазных
правовых государств с парламентской формой правления — как,
например, в Англии после великой реформы 1832 года. То же
самое (с определенными ограничениями) касается и так назы<
ваемых конституционных монархий по образцу бельгийской Кон<
ституции 1830 года.
Политически действующая публичная сфера получает норма<
тивный статус органа самоподдержания буржуазного общества
с государственной властью, соответствующей его потребностям.
Социальной предпосылкой этой «развитой» буржуазной публич<
ности является либерализованный (в соответствии с тенденцией)
рынок, который по возможности передает оборот в сфере общест<
венного воспроизводства в компетенцию частных лиц, общающих<
ся между собой, и таким образом завершает приватизацию буржу<
азного общества. Ведь при абсолютизме рассуждать об установле<
нии такого общества в качестве частной сферы можно было понача<
лу только в том приватном смысле, что общественные отношения
оголяют свой квазипубличный характер, а политические функ<
ции — юридические и административные — стягивают в публич<
ную власть. Область, отделенная от этой публичной сферы, была
«частной» вовсе не в смысле освобождения от начальственного рег<
ламента; уже с момента возникновения она существует только в ус<
ловиях меркантилистской регламентации. С другой стороны, «уни<
фицирующая» система меркантилизма дает начало приватизации
процесса воспроизводства в положительном смысле: процесс этот
постепенно автономно разворачивается по собственным законам
рынка. По мере того как укрепляется поддержанный сверху капита<
листический способ производства, общественные отношения опо<
средуются товарообменом. Вместе с расширением и высвобождением
§ 10. Буржуазное общество как сфера частной автономии...
131
этой сферы рынка владельцы товаров обретают частную автоно<
мию. Вообще, положительный смысл понятия «частный» форми<
руется применительно к свободному распоряжению капиталисти<
чески действующей собственностью.
Об успехе этого процесса уже на меркантилистском этапе сви<
детельствует история частного права Нового времени. Восприятие
правовой сделки как договора, основанного на свободном изъявле<
нии воли, копирует товарообмен между свободно конкурирующи<
ми владельцами товаров. При этом частноправовая система, прин<
ципиально сводящая отношения частных лиц между собой к част<
ным договорам, придает решающее значение отношениям обмена,
создающимся по законам свободного рынка. Правда, партнеры
по договору не всегда состоят в отношениях партнеров по обмену;
но последние, играя центральную роль в буржуазном обществе,
служат моделью для договорных отношений вообще. Вместе с ба<
зовыми свободами частноправовой системы находит выражение
и категория общей правоспособности — гарантия правового стату<
са лиц, который уже не определяется сословием и рождением.
Status libertatis, status civitatis и status familiae уступают место тому,
что называется status naturalis и теперь приписывается вообще
всем субъектам права42. Это соответствует принципиальному ра<
венству владельцев товаров на рынке и равенству образованных
людей в публичной сфере.
Вместе с масштабными кодификациями гражданского права
создается система норм, которая обеспечивает частную (в строгом
смысле этого слова) сферу, а именно, общение частных лиц между
собой, освобожденное от сословных и государственных ограниче<
ний. Они гарантируют институт частной собственности, а также,
в качестве его связующей силы, базовые свободы заключать дого<
воры, вести экономическую деятельность и передавать имущество
по наследству. Именно благодаря кодификациям фазы развития
на континенте выражены яснее, чем в Англии, где тот же самый
процесс проходит в рамках общего права. Тем не менее специаль<
ные правовые формы и институты общества свободного товаро<
III. Политические функции публичной сферы
132
42 Об истории этих понятий в контексте теории права см.: Coing H. Der Rechts<
begriff der menschlichen Person und die Theorie der Menschenrechte. Sondervero
ffent<
lichung der Zeitschrift fu
r ausla
ndisches und internationales Privatrecht. Berlin und
Tu
bingen, 1950. S. 191 ff. Закрепление «всеобщей правоспособности» в кодификаци<
ях XVIIII — начала XIX столетия прослеживается в работе: Conrad H. Individuum
und Gemeinschaft in der Privatrechtsordnung. Heft 18 der Juristischen Studiengesell<
schaft. Karlsruhe, 1956.
оборота43 в Англии формируются быстрее, чем в странах римско<
правовой традиции. В 1794 году публикуется Прусское земельное
уложение, в 1811<м
—
Всеобщее гражданское уложение Австрии.
В промежутке между этими событиями появился Гражданский ко<
декс (Кодекс Наполеона) 1804 года — классический образец граж<
данского частного права. Характерно, что все эти своды законов
возникли не только в интересах буржуазного общества, но и в его
специфической среде. Они многократно прошли через публичное
резонерство частных лиц, объединившихся в публику. Посредст<
вом конкурсов и опросов публичное мнение влияет на законода<
тельство и в тех странах, где парламентские объединения отсутст<
вуют или бездействуют, например, в наполеоновской Франции.
Как в Берлине и Вене, так и в Париже проект кодекса предлагает<
ся сначала на публичное рассмотрение (1800), а не только узкому
кругу специалистов. Хотя сами проекты разработаны не традици<
онными носителями юриспруденции, а образованными доверен<
ными лицами правительства, которые в определенном смысле вы<
ступают связными по отношению к политически действующей
публике. Основные тезисы обсуждались в дискуссионных круж<
ках — таких как «Берлинское общество собраний по средам», к ко<
торому принадлежал Суарец.
История частного права Нового времени началась еще до того,
как в XVIII веке вступили в действие нормы естественного права.
Но воспринятое римское право, которое поначалу рассматривалось
в качестве частного права лишь в противовес церковному праву,
стало правом эмансипированного буржуазного общества только
с распадом прежних правовых форм, как старых господствующих
сословий, так и профессиональных сословий, к которым принадле<
жали граждане<горожане. При абсолютизме оно, будучи скорее
правовой техникой, чем правом, служит правителям в качестве
инструмента в споре властей, стремящихся к централизации, с пар<
тикуляризмом сословных властей. Надо освободить буржуазное
общество от уз корпоративных объединений и административно
подчинить его верховной власти правителя. Но в этой функции
римское право еще не гарантирует частноправовой порядок в стро<
гом смысле этого слова. «Частное право» сковывается властями
даже там, где оно не полностью поглощается полицейскими распо<
§ 10. Буржуазное общество как сфера частной автономии...
133
43 А именно: акционерная компания, кредит под залог недвижимого имущества,
ценные бумаги, элементы торгового, судоходного и горного права, а также вся об<
ласть конкурентного права.
ряжениями, которые включают в себя побочные задачи «общест<
венного блага»44, а также торговое, промысловое и трудовое право.
Пандекты*, на которые в те времена ориентировалась господствую<
щая теория частного права, становятся фикцией, отличной от пра<
вовой реальности: «В области трудового права пандекты предусма<
тривают для свободных трудовых отношений лишь слабодиффе<
ренцированный свободный договор об услугах. Но местное право,
регулирующее отношения между хозяевами и слугами, исходит
из власти главы семьи и домашнего сообщества. Ремесленное право
исходит из профессионально<сословного статуса, а сельское трудо<
вое право — из обязанностей крестьянина. Обязательственное пра<
во пандектов в общем и целом подразумевает договорную свободу.
Местные же регламенты изобилуют ценовыми и тарифными нор<
мами, обязательствами по поставкам и услугам, производствен<
ными ограничениями и пунктами о принудительных договорах...
Абстрактному, всеобщему и поэтому якобы свободному экономиче<
ски<индивидуалистическому правопорядку противостоит почти
удушающий набор административных, профессионально<сословных
и корпоративных уз договорного, трудового, жилищного и имуще<
ственного права, то есть всех ключевых социальных и экономиче<
ских областей частного права»45.
Со второй половины XVIII столетия современное частное право
начинает принципиально ликвидировать эти ограничения. Но по<
надобится еще следующее столетие, чтобы на пути от статуса
к договору устранить все барьеры, которые препятствовали ис<
пользованию индустриального капитала и продвижению капита<
листического способа производства. Пройдет время, прежде чем
собственность будет предоставлена свободному товарообмену уча<
стников рынка, а ее передача по наследству — свободному волеизъ<
явлению отдельных собственников; предприниматели получат воз<
можность самостоятельно выбирать, как и в какой области зани<
маться производством и как обучать сотрудников, а размер оплаты
будет свободно определяться договором между работодателем и ра<
ботником. В 1757 году в Англии с мировых судей снимается задача
государственного регулирования зарплат. Сначала это происходит
III. Политические функции публичной сферы
134
44 Например, регламент в отношении одежды, свадеб, проституции, ростовщиче<
ства, богохульства, контрафактного продовольствия и т.д . см.: Wieacker F. Privat<
rechtsgeschichte der Neuzeit. Go
ttingen, 1952. S. 108 ff.
* Своды законов римского права.
45 Wieacker (1952). S . 110 .
в текстильной промышленности, а к 1813 году свободный наемный
труд вводится во всех производственных отраслях. Еще через год
отменяется елизаветинский закон, предусматривавший семилетнее
профессиональное обучение. Этому соответствует строгий запрет
рабочих объединений. С середины XVIII века шаг за шагом распро<
страняется свобода предпринимательства. Во Франции этот про<
цесс начинается развиваться вместе с революцией. К 1791 году от<
меняются почти все государственные директивы и все сословные
предписания в области торговли и производства. То, что в Австрии
было достигнуто уже при Иосифе II, в Пруссии происходит лишь
после поражения 1806 года — в результате реформ Штейна и Гар<
денберга. Долго успешно защищали и феодальные законы о поряд<
ке наследования. В Англии только с принятием Закона о реформе
1843 года укореняется индивидуалистическая точка зрения, со<
гласно которой наследовать должно не коллективное хозяйст<
венное единство (дом и семья как общность), а индивидуальный
собственник46. Прежде чем движение товаров между странами
(или между отдельными немецкими территориями) освободилось
от таможенных барьеров, промышленный капитал пробивает себе
пути в пределах национальных границ. Все это, в конце концов,
приведет к тому, что рынок товаров, земли, труда и собственно ка<
питала будет почти во всех случаях подчиняться исключительно
законам свободной конкуренции.
Либерализацию внешнеторговых отношений даже в Англии
удалось последовательно провести лишь после отмены «хлебных
законов» в 1846 году. Давнее противоречие интересов между
защитой устоявшихся позиций на рынке, с одной стороны, и
экспансивным инвестированием капитала в новые секторы
экономики — с другой, воспроизводилось на более высокой сту<
пени. Но теперь, под воздействием мощных сил промышленной
революции47, оно привело не просто к временному ослаблению
старых монополий и (в более длительной перспективе) не просто
к переделу господствующих позиций на рынке. Новая промыш<
§ 10. Буржуазное общество как сфера частной автономии...
135
46 См.: Brentano L. Geschichte der wirtschaftlichen Entwicklung Englands. Jena,
1928.Bd.III.S.223ff.
47 Ashley W. The Economic Organization of England. An Outline History. London,
1923. Р. 141: «Задолго до 1776 года английская промышленность по большей части
стала зависимой от капиталистического предпринимательства в двух важных аспек<
тах, поскольку капиталист<коммерсант снабжал рабочих сырьем и находил рынок
сбыта для их готовой продукции». См. также: Meredith H.O. Economic History of Eng<
land. London, 1949. Р. 221 etc.
ленность испытывает потребность в расширении возможностей
сбыта своей продукции, в расширении поставок сырья для своей
продукции и, наконец, в увеличении импорта продовольствия,
что позволяет сохранять низкий уровень жизни наемных работ<
ников. Таким образом, существовала объективная заинтересо<
ванность в устранении регламентации и контроля со стороны го<
сударства, а также в отмене государственных привилегий. Тог<
дашняя Англия, господствовавшая как на море, так и на рынке,
оказалась в ситуации, когда благодаря невмешательству в рыноч<
ные процессы, laissez$faire можно выиграть все, не потеряв ниче<
го. Индустриальное преимущество Англии повышает ее интерес
к свободной торговле48. Тем более что после эмансипации северо<
американских колоний от метрополии этот принцип можно было
проверить на деле. Торговля со свободной страной оказалась,
как минимум, столь же прибыльной, как и товарообмен внутри
колониальной системы49. Таким образом, free trade50 *, эффек<
тивность свободной конкуренции в зарубежных делах и внутри
страны являются определяющими на этапе, который называется
либеральным. Стало привычным, что из конкурентного капита<
лизма этого специфического гештальта выводится суть капита<
лизма вообще. Но нелишне будет напомнить, что это всего лишь
счастливый миг в долгой истории капиталистического развития,
ставший возможным вследствие уникальной исторической ситу<
ации в Англии на исходе XVIII столетия. Другие страны следова<
ли принципам laissez$faire в международной торговле только
в ограниченных рамках — даже в середине XIX века, в разгар ли<
беральной эпохи. Тем не менее лишь на этом этапе буржуазное
III. Политические функции публичной сферы
136
48 См.: Hilferding R. Das Finanzkapital. Berlin, 1955. S . 447 ff.
49 «Победа при Трафальгаре, закрепившая неоспоримое господство Британии
на морях, словно бы отменила необходимость уделять особое внимание полити<
ческим аспектам национального богатства или поднимать вопрос о том, какой вид
торговли будет лучше для общества. Казалось, исчезли все основания для госу<
дарственного вмешательства в ту область, где люди сами определяли, как зара<
ботать свой капитал. В начале XIX столетия общественное мнение склонялось
к тому, чтобы предоставить капиталисту полную свободу обогащения в любом
коммерческом деле по его выбору. Прибыль, полученная им, при этом рассматри<
валась как лучшее доказательство того, что затеянное предприятие выгодно госу<
дарству» (Cunningham W. The Progress of Capitalism in England. Cambridge, 1925.
Р. 107).
50 Либерализация внешней торговли начинается с договора, который Уильям
Питт заключает с Францией в 1786 году.
* Беспошлинная торговля (англ.).
общество в качестве частной сферы настолько эмансипируется
от предписаний публичной власти51, что политическая публич<
ная сфера сможет полностью развернуться в буржуазном право<
вом государстве.
§ 11. Противоречивая институционализация
публичной сферы
в буржуазном правовом государстве
Согласно представлениям буржуазного общества о самом себе, си<
стема свободной конкуренции способна к саморегуляции. При ус<
ловии что никакие внеэкономические инстанции не вмешиваются
в товарообмен, система обещает работать на благо всех и служить
делу справедливости — в меру индивидуальных способностей. Об<
щество, определяемое исключительно законами свободного рынка,
объявляет себя сферой, свободной не только от какого<либо гос<
подства, но и вообще от власти. Экономическая сила каждого вла<
дельца товара, представленная в рамках некой градации, не оказы<
вает никакого влияния на ценовой механизм и вследствие этого
никогда не превращается в непосредственную власть над другими
владельцами товара. Она зависит от ненасильственного решения
рынка, которое анонимно и в определенной степени автономно
рождается в процессе товарообмена52. Юридические гарантии эко<
номических основ тоже ориентированы на частную сферу, имею<
щую тенденцию к нейтрализации власти и освобождению от гос<
подства. Порядок «свободного рынка» защищается правовыми
§ 11. Противоречивая институционализация публичной сферы...
137
51 Германии это касается в иной степени, нежели Англии и Франции. В конце
XVIII века разделение государства и общества в Пруссии существует пока только
виртуально. По этой теме см. социально<историческое исследование: Conze W. Staat
und Gesellschaft in der fru
hrevolutionaren Epoche Deutschlands // Historische Zeit<
schrift. Bd. 186 . 1958. S. 1–34; см. также: Conze W. (Hg.). Staat und Gesellschaft im
deutschen Vorma
rz. Stuttgart, 1963.
52 «Человек, который устанавливает непомерные цены, продержится лишь до
того момента, когда станет ясно, что потребители ушли к его конкурентам. Сотруд<
ник, получающий зарплату ниже нормального уровня, предпочтет другую работу,
где этот уровень обеспечен. Сразу напрашивается вывод — бизнесмен, не имеющий
власти, чтобы задирать цены и недоплачивать наемным работникам (как и постав<
щикам, исходя из похожих соображений), вряд ли кому<нибудь навредит. Если ми<
нимизировать частную власть и особенно возможность ею злоупотреблять, то исчез<
нет большинство оправданий для правительственного контроля над экономикой»
(Galbraith J.K . American Capitalism. Boston, 1952. Р. 31).
гарантиями (привязкой государственных функций к общим нор<
мам), а также свободами, кодифицированными в системе буржуаз<
ного частного права. В социологическом смысле государственное
вмешательство, не уполномоченное законом, неприемлемо в пер<
вую очередь не потому, что нарушает принципы справедливости,
установленные естественным правом, а просто потому, что его не<
возможно было бы предвидеть заранее. И поэтому невозможно точ<
но определить вид и меру рациональности, отвечающей интересам
частных лиц, которые заняты капиталистической деятельностью.
Кроме того, по этой логике при вмешательстве государства теря<
лись бы именно те «гарантии просчитываемости», которые уже
Макс Вебер открыл в индустриальном капитализме53. Заранее
оценить шансы на получение прибыли можно лишь в ситуации,
которая развертывается сообразно просчитываемым ожиданиям.
Поэтому соответствие компетенциям и соблюдение форм право<
судия — это критерии буржуазного правового государства54. Его
организационные предпосылки — «рациональное» управление и «не<
зависимая» юстиция55. Сами же законы, которых обязаны придер<
живаться органы исполнительной власти и правосудия, должны
быть в равной степени обязательными для всех. Никто не может
освобождаться от них или получать привилегии — это принципи<
ально. В этом смысле государственные законы соответствуют ры<
ночным: ни те ни другие не допускают исключений по отношению
III. Политические функции публичной сферы
138
53 Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Tu
bingen, 1956. Bd. II . S . 651: «Промыш<
ленный капитализм... должен иметь возможность рассчитывать на неизменность,
надежность и объективность правопорядка, а также на рациональный, принципи<
ально предсказуемый характер правосудия и управления».
54 О «буржуазном правовом государстве» я всегда веду речь в материальном
смысле определенного политического устройства. Формализация понятия правового
государства в немецкой юриспруденции позднего XIX столетия — это, в свою оче<
редь, социологически объяснимая адаптация, относящаяся к намеченному контексту.
В остальном см.: Scheuner U. Die neuere Entwicklung des Rechtsstaats in Deutschland //
Festschrift des deutschen Juristentages. Bd. II . Karlsruhe, 1960. S . 229 ff.
55 При этом юстиция, в свою очередь, требует научной юриспруденции. См.:
Wieacker (1952). S . 257: «Нейтралитет научной юриспруденции, которая сама отве<
чает перед собой, имеет непосредственную функцию справедливости. Привязывая
судью к устоявшимся и доказуемым теоремам, одобренным общественным мнением,
он вытесняет из юридического пространства конфликтные, корыстные политиче<
ские, социальные и экономические интересы в свободном обществе, чьим принци<
пом действия является борьба по правилам, конкуренция. Так в этом обществе реа<
лизуется правило игры, согласно которому ставка делается на улаживание конфлик<
тов и на формальную правильность, а не на властное принуждение».
к гражданам государства и частным лицам. Они объективны, то есть
отдельные люди не могут ими манипулировать (ни один владелец
товара в одиночку не повлияет на ценообразование). Законы адре<
сованы не конкретным персонам (свободный рынок запрещает се<
паратные сговоры).
Правда, законы рынка устанавливаются сами собой, что в клас<
сической экономической теории придает им видимость ordre
naturel*. Законы государства, напротив, должны быть установлены
кем<то. В качестве законодателя может выступать и правитель стра<
ны, если он готов подчинить свои приказы и вообще государствен<
ную деятельность общим нормам, которые, в свою очередь, должны
ориентироваться на интересы буржуазных взаимоотношений.
Правовой характер государства как таковой уже не требует конс<
титуционализации публичной сферы в рамках парламентской (или,
по крайней мере, привязанной к парламенту) формы правления.
Что<то подобное имели в виду физиократы; их так называемый
легальный деспотизм подразумевал как раз господство публичного
мнения при просвещенном монархе. Но интересы, конкурирующие
с промышленным капиталом (особенно landed interest**, будь то
дворяне<вотчинники или обуржуазившиеся собственники крупных
земельных владений), на либеральном этапе еще настолько сильны,
что доминируют даже в английском парламенте до 1832 года, а по<
том еще четырнадцать лет затягивают отмену «хлебных законов»56.
Поэтому просвещенный монарх физиократов остается чистейшей
фикцией. В конфликте классовых интересов правовой характер го<
сударства per se*** еще не гарантирует, что законодательство будет
соответствовать потребностям буржуазных взаимоотношений. Пуб<
лика, состоящая из частных лиц, добивается такой уверенности
только с обретением законодательных компетенций. Буржуазное
правовое государство закрепляет политически действующую пуб<
личную сферу в качестве государственного органа, чтобы институ<
ционально обеспечить взаимосвязь закона и публичного мнения.
Между тем возникшему таким путем государству присуще свое<
образное противоречие, которое выдает себя в амбивалентности
понятия закона: «В политической борьбе против мощного королев<
ского правления все сильнее подчеркивалось участие народного
§ 11. Противоречивая институционализация публичной сферы...
139
* Естественный порядок (фр.).
** Интересы землевладельцев (англ.) .
56 См.: Brentano (1928). S . 209 ff.
*** Сам по себе (лат.).
представительства в качестве важнейшего признака закона. В конце
концов, оно стало решающим фактором. Если главным политиче<
ским компонентом закона является участие народного представи<
тельства, верно и... обратное: то, что возникает при участии народно<
го представительства, является законом. Тогда верховенство закона
означает участие или в конечном счете верховенство народного пред<
ставительства»57. Таким образом, понятие закона как выражения
воли включает в себя, с одной стороны, момент насильственно за<
крепленного притязания на господство. Но, с другой стороны, поня<
тие закона как проявления разума удерживает в себе и другие, более
давние моменты касательно его происхождения от публичного мне<
ния в процессе взаимосвязи парламента и публики. Поэтому Карл
Шмитт ставит на первое место не политическое, а другое предназна<
чение закона: «Закон — это не воля одного или многих людей, а не<
что разумно<всеобщее; не voluntas, но ratio»58. Господство закона име<
ет в качестве некой интенции исчезновение господства вообще. Это
типично буржуазная идея; в соответствии с ней даже политические
гарантии частной сферы, освобождающейся от политического гос<
подства, не должны облекаться в обличье господства. Буржуазная
идея государства с властью закона, когда любая государственная де<
ятельность привязана к максимально целостной системе норм, леги<
тимизированных публичным мнением, уже направлена на устране<
ние государства как инструмента господства вообще. Акты верхов<
ной власти расцениваются как апокриф per se.
Публичное резонерство частных лиц убедительно демонстриру<
ет ненасильственный характер установления одновременно спра<
ведливого и правильного. Поэтому законодательство, соотносящее<
ся с публичным мнением, не может однозначно считаться господст<
вом. Совершенно ясно, однако, что законодательные компетенции
были достигнуты в жестокой борьбе с прежними властями, а значит,
и сами они имеют характер некой «власти». Локк называет эти ком<
петенции законодательной властью (legislative power); Монтескьё
использует слово «власть» (pouvoir). По мысли обоих авторов, влас<
тью (а значит, и определенной социальной категорией в качестве
ее носителя) не обладают лишь органы правосудия, которые якобы
просто «применяют» закон. Тем не менее, различие между законо<
дательной и исполнительной властями копирует противополож<
ность правила и действия, упорядочивающего рассудка и деятель<
III. Политические функции публичной сферы
140
57 Schmitt C. Verfassungslehre. Berlin, 1957. S. 148 .
58 Ebd. S. 139.
ной воли59. Законодательство, пусть даже сконструированное как
«власть», должно быть результатом не политической воли, а рацио<
нальной договоренности. Демократическое превращение верховной
власти правителя в суверенитет народа в духе Руссо тоже не разре<
шает дилемму. Публичное мнение противопоставлено произволу
как таковому и настолько подчинено имманентным законам публи<
ки, состоящей из резонерствующих частных лиц, что ему, строго
говоря, нельзя приписать атрибут высшей воли, стоящей над всеми
законами, то есть суверенитет. Публичное мнение, в соответствии
со своей собственной интенцией, не желает быть ни барьером
для власти, ни самой властью, ни тем более источником всех вла<
стей. Скорее, в его среде должен измениться сам характер испол<
нительной власти, господство как таковое. «Господство» публич<
ности — это, по идее, порядок, в котором господство вообще рас<
творяется; veritas non auctoritas facit legem*. Эта инверсия принципа
Гоббса теряется при попытке прояснить функцию публичного мне<
ния с помощью понятия суверенитета, верховной власти — так же
как и в государственно<правовой конструкции властей. Pouvoir,
власть как таковая, становится предметом дискуссии благодаря
политически функционирующей публичной сфере. Дискуссия долж$
на перевести voluntas в некое ratio, который возникает в процессе
публичной конкуренции частных аргументов как консенсус по поводу
того, что является практически необходимым с точки зрения обще$
го интереса.
В Англии порядок правового государства фактически вылу<
пился из более древних образований сословного государства.
На континенте он был ясно санкционирован основным законом,
или конституцией. Поэтому в ней функции публичной сферы
четко выражены60. Одна группа базовых прав относится к сфере ре<
зонерствующей публики (свобода мнений и высказываний, свобо<
да прессы, свобода собраний и объединений и т.д.), а также к поли<
тической функции частных лиц в рамках этой публичности (право
на подачу петиций, право голоса, равные избирательные права
и т.д.). Другая группа базовых прав относится к свободному стату<
су индивида, зародившемуся и имеющему опору в интимной сфере
патриархальной малой семьи (личная свобода, неприкосновен<
ность жилища и т.д .). Третья группа касается взаимоотношений
§ 11. Противоречивая институционализация публичной сферы...
141
59 См.: Bo
ckenfo
rde (1958). S. 35.
* Истина, а не авторитет создает закон (лат.).
60 См.: Habermas J. Theorie und Praxis. Neuwied, 1963. S . 82 ff.
частных собственников в сфере буржуазного общества (равенство
перед законом, защита частной собственности и т.д.). Базовые пра<
ва гарантируют: сферы публичности и приватности (с интимной
сферой в качестве ядра); институты и инструменты публики,
с одной стороны (пресса, партии), и фундамент частной авто<
номии (семья и собственность) — с другой; наконец, функции част<
ных лиц — как политические в качестве граждан, так и экономи<
ческие в качестве владельцев товара (а также их функции индиви<
дуальной коммуникации в качестве «людей» — например, посред<
ством тайны переписки)61.
Итак, публичная сфера и ее функции были изложены с позиции
основного права62. В результате она стала организационным принци<
III. Политические функции публичной сферы
142
61 См.: Hartung F. Die Entwicklung der Menschen< und Bu
rgerrechte. Go
ttingen,
1954.
62 Если рассматривать основные права в правовом государстве, учитывая
при этом взаимосвязь политически действующей публичности с политически эман<
сипированной частной сферой, то можно прояснить также генеалогию последней.
Буржуазные права человека ясно отделены от сословных свобод. От Великой хартии
вольностей (1215) нет прямого маршрута, ведущего через Петицию о праве (1628),
Хабеас корпус акт (1679) и Билль о правах (1689) к первой Декларации прав челове<
ка в Виргинии (1776). Сословные свободы в значительной степени представляют
собой договоры между тогдашними корпорациями; они устанавливают правовые
границы допустимого влияния, но не являются документальным подтверждением
автономии частной сферы с помощью политических функций публики, состоящей
из частных лиц (то есть публичной сферы). В процессе образования буржуазного об<
щества, одним из ведущих институтов которого стала патриархальная малая семья,
церковь тоже постепенно утрачивает характер репрезентативной публичности. Рели<
гия является частным делом со времен Реформации. Таким образом, соблюдение ре<
лигиозных традиций в частном порядке становится функцией и одновременно сим<
волом новой интимной сферы. В этом смысле так называемую свободу религии мож<
но назвать исторически первым «базовым правом». Г. Еллинек (Die Erkla
rung der
Menschen< und Bu
rgerrechte. Leipzig, 1909) полагает, что базовые права как таковые
берут начало в борьбе за религиозную свободу. То есть он гипостазирует духовно<
исторический контекст, который, в свою очередь, можно ясно понять лишь как часть
всеобъемлющего общественного. В конфликтах между колониями и метрополией,
следствием которых стала первая формулировка прав человека, решающую роль
играет не свобода религии, а вопрос политического участия публики, состоящей
из частных лиц, в принятии решений касательно тех законов, которые вторгаются
в их частную сферу: «No taxation without representation» [«Нет налогов без предста<
вительства»] (см. вводные замечания в: Hartung F. (1954). S. 2 ff.; автор обобщает
итоги спора вокруг утверждений Еллинека). Сохранение интимной сферы (со свобо<
дой личности и, в частности, религиозного культа) — это исторически раннее про<
явление заботы о частной сфере вообще, чья сохранность становится необходимой
для воспроизводства капитализма на стадии либерализации рыночных отношений.
См.: Schnur R. Zur Geschichte der Erkla
rung der Menschenrechte. Darmstadt, 1964.
пом деятельности государственных органов. Публичность парла<
ментских заседаний обеспечивает публичному мнению влияние,
в также гарантирует взаимосвязь между избирателями и депутатами
как частями одной и той же публики. Примерно в это же время63
гласность устанавливается и в судебных делах. Даже независимая
юстиция нуждается в контроле со стороны публичного мнения. Соб<
ственно, ее независимость от исполнительной власти и от частных
лиц может быть обеспечена только в среде критически настроенной
публики. Наибольшее сопротивление принципу гласности оказыва<
ют административные органы. Но не потому, что некоторые процес<
сы следует засекретить в общественных интересах, а прежде всего
потому, что бюрократия наряду с армией — это единственный сфор<
мированный в условиях абсолютизма инструмент власти в руках
правителя, который может быть использован против интересов бур<
жуазного общества. Впрочем, еще в рамках просвещенного абсолю<
тизма приказ прусского короля от 1804 года, адресованный государ<
ственным министрам, свидетельствует о распространении новых
взглядов: «Благопристойная гласность является для правительства
и для подданных наилучшей гарантией против небрежности и злой
воли нижестоящих должностных лиц и заслуживает всяческого
содействия и защиты»64.
Принципиальное закрепление политически действующей пуб<
личной сферы в центральной статье [основного закога], согласно
которой вся власть исходит от народа, проясняет характер господ<
ствующего порядка, установленного даже силой в напряженной
борьбе. В остальном буржуазное правовое государство, опираясь
на действующую публичную сферу, претендует на такую органи<
зацию публичной власти, которая обеспечивает ее подчинение по<
требностям частной сферы, считающейся нейтральной и эмансипи<
рованной от господства. Таким образом, конституционные нормы
ориентированы на такую модель буржуазного общества, которая
не соответствующую его реальности. Категории, возникшие в исто<
рическом процессе развития капитализма (в том числе в его либе<
ральной фазе), сами имеют исторический характер. Они обозначают
§ 11. Противоречивая институционализация публичной сферы...
143
63 Юстиционно<политические требования буржуазной публичной сферы впер<
вые находят четкое выражение в наполеоновском гражданско<процессуальном пра<
ве — Code de Proce
́
dure. На левом берегу Рейна этот кодекс действует непосредст<
венно, но и на остальных немецких территориях его максимы получают распростра<
нение начиная с 1815 года.
64 Цит. по: Groth (1928). Bd. I . S. 721.
общественные тенденции — но именно и только тенденции. Право<
вое государство рассчитывает на образовательную квалификацию
публики, состоящей из «частных лиц», и на их автономию, которую
социально гарантирует собственность. Но в действительности эти
«частные лица» находятся в меньшинстве — даже если к крупной
буржуазии приплюсовать мелкую. «Народ» (в первую очередь сель<
ское население) является гораздо более многочисленным. Продол<
жают действовать политические законы докапиталистического об<
щества: монархи, опирающиеся на бюрократию и армию, с одной
стороны, а также крупные земельные собственники, землевладельцы<
дворяне — с другой, все еще сохраняют силу65. Тем не менее, в новых
конституциях — писаных и неписаных — речь идет просто о гражда<
нах и людях. Иначе и быть не может, пока «публичность» является
их организационным принципом.
Буржуазная публичная сфера существует, пока действует прин<
цип общедоступности. Публичная жизнь, из которой исключены оп<
ределенные группы, не просто ущербна — правильнее будет сказать,
что она вообще публичной не является. Та публика, которая может
считаться субъектом буржуазного правового государства, рассмат<
ривает свою сферу как публичную в этом строгом смысле; в своих
соображениях она предвосхищает принципиальную принадлеж<
ность к этой сфере всех людей. Человек как таковой, а именно нрав<
ственная персона, является также отдельным частным лицом.
Мы обозначили историческое и общественное место, где сформи<
ровалось это самопонимание: в обращенной к публике интимной
сфере патриархальной малой семьи растет осознание этой, если угод<
но, аморфной человечности. Публика между тем уже обрела свою
вполне определенную форму; это буржуазная читающая публика
XVIII столетия. Данная публичная сфера останется литературной
и после обретения политических функций. Первый критерий допус<
ка — образование, второй — владение собственностью. Фактически
обоим критериям отвечает в основном один и тот же круг лиц. Ведь
III. Политические функции публичной сферы
144
65 На этой стадии обобщения мы можем пренебречь национальными различия<
ми (и, соответственно, различиями в уровне развития капитализма) между Англией,
Францией и Германией. Ситуация в Соединенных Штатах в этом смысле, конечно,
несопоставима. Тамошним общественным структурам и политическому порядку,
в отличие от Европы, не пришлось перерабатывать унаследованные элементы фео<
дального землевладения и княжеского абсолютизма. (Наш анализ, ориентирован<
ный на европейские реалии, вообще не уделяет внимания специфике американско<
го развития.) По вопросу о политической системе см: Fraenkel E. Das amerikanische
Regierungssystem. Ko
ln<Opladen, 1960.
школьное образование было тогда скорее следствием, чем предпо<
сылкой общественного статуса, который, в свою очередь, определял<
ся прежде всего правом на собственность. Образованные сословия
тоже владеют имуществом. Ценз, регулирующий доступ к политиче<
ски действующей публичной сфере, может поэтому совпадать с на<
логовым цензом. Даже Французская революция берет его за мерило
различия между активными и пассивными гражданами.
Это ограничение избирательного права не следует, однако, расце<
нивать как ограничение самой публичности, пока оно воспринимает<
ся просто как юридическая ратификация статуса, экономически до<
стигнутого в частной сфере, а именно статуса частного лица, которое
одновременно имеет образование и владеет собственностью. Общедо<
ступность сферы, которую правовое государство институционализи<
рует в его политических функциях, должна быть заранее предрешена
структурой буржуазного общества, а не задним числом, посредством
политической конституции. Публичность гарантируется в том слу<
чае, если экономические и социальные условия дают равные шансы
каждому соответствовать критериям допуска. Иначе говоря, у каждо<
го должен быть шанс выйти на уровень частной автономии, став обра<
зованным собственником. Эти условия излагала тогдашняя полит<
экономия. Без Адама Смита трудно представить Иеремию Бентама66.
Предпосылки классической экономики известны. Она подразу<
мевает систему, чьи имманентные законы обеспечивают отдельным
лицам надежный фундамент, чтобы рационально просчитывать
свою хозяйственную деятельность в целях максимизации прибыли.
Такие расчеты каждый выполняет для себя сам, без договоренности
с другими. Товарное производство субъективно выглядит анархич<
ным, объективно же устроено гармонично. Итак, первая предпосыл$
ка — экономическая, а именно гарантия свободной конкуренции.
Вторая исходит из того, что все товары обмениваются по своей
«стоимости», которая, в свою очередь, определяется объемом труда,
затраченного на их создание. Товарами при этом считаются как
произведенные изделия, так и производительная рабочая сила. Это
условие, правда, выполняется только в том случае, если каждый
продавец производит свои товары сам, а каждый работник сам
владеет средствами производства. Поэтому вторая предпосылка —
социологическая. Подразумевается модель общества мелких товаро<
§ 11. Противоречивая институционализация публичной сферы...
145
66 О социологии знания применительно к экономическим теориям см.: Eiser$
mann G. O
konomische Theorien und sozioo
konomische Struktur // Zeitschrift f. d . Ges.
Staatswissenschaft. Bd. 110. 1954. S. 457 ff.
производителей. Вторая предпосылка взаимосвязана с первой, так
как экономическая предпосылка свободного ценообразования
включает социологическую предпосылку: собственность на средст<
ва производства распространена сравнительно равномерно и широ<
ко. Третья предпосылка — теоретическая. Сначала она была введе<
на Миллем<старшим и дошла до нас в более поздней формулиров<
ке как закон Сэя. Согласно ему, при полной мобильности произво<
дителей, продуктов и капитала спрос и предложение уравновеши<
ваются. Следовательно, производственные мощности должны быть
полностью загружены, резервы рабочей силы полностью использо<
ваны. А вся система, в принципе свободная от каких<либо кризи<
сов, должна пребывать в равновесии на высоком уровне, всегда со<
ответствующем развитию производительных сил.
Эти, и только эти, предпосылки должны были бы обеспечить каж<
дому равные шансы на то, чтобы с помощью усердия и «удачи» (экви<
валент неопределенности событий на рынке, который вообще<то
строго детерминирован) добиться статуса собственника и тем самым
«человека», обрести имущество и образование — квалификационные
признаки частного лица, допущенного в публичную сферу. Но и
в первой половине XIX века эти предпосылки не выполнялись, под<
тверждением чему служат полемические функции политической эко<
номии67. Тем не менее либеральная модель была настолько прибли<
жена к действительности, что интересы буржуазного класса можно
было бы отождествлять с общими интересами, а третье сословие ут<
верждать как нацию. В той фазе капитализма публичность была впол<
не убедительна в качестве организационного принципа буржуазного
правового государства. Раз уж каждый, как могло показаться, имел
возможность стать «буржуа», то только буржуа и должны были иметь
доступ к политически действующей публичной сфере, чей принцип
при этом не нарушался бы. И наоборот: только собственники были
в состоянии сформировать публику, которая могла законодательно
защитить основы существующего порядка собственности. Только
собственники в каждом случае имели частные интересы, которые
автоматически конвергировали с совместным интересом, направлен<
ным на сохранение буржуазного общества в качестве частной сферы.
III. Политические функции публичной сферы
146
67 Пример полемического выступления против землевладельцев представляет
собой сочинение Рикардо, критикующее высокие цены на зерно (An Essay on the
Influence of a Low Price of Corn on the Profits of Stock. London, 1815). Рикардо при<
ходит к выводу, что интересы земельных собственников противостоят интересам
всех остальных классов общества.
И следовательно, только от собственников можно было ожидать
эффективного представительства общего интереса, поскольку им
не нужно было выходить за пределы частного существования, что<
бы исполнить свою публичную роль. Между homme и citoyen* как
ипостасями частного лица не существует разрыва, пока homme од<
новременно является частным собственником и как citoyen забо<
тится о стабильности порядка собственности. Классовый инте<
рес — базис публичного мнения. Но на тогдашнем этапе он, должно
быть, объективно пересекался с общим интересом — по крайней ме<
ре, в той степени, чтобы это мнение могло считаться публичным,
опосредованным соображениями публики и, следовательно, разум<
ным. Уже тогда оно могло бы перейти в принуждение, если бы пуб<
лике пришлось отгородиться в качестве господствующего класса
и отбросить принцип публичности. Резонерство превратилось бы
в догму, а мнение, переставшее быть публичным, осознавалось бы
как приказ. Пока могло предполагаться наличие вышеупомянутых
предпосылок, а публичность существовала как сфера и функциони<
ровала как принцип, то, чем, по ее собственному мнению, была и
что намеревалась делать публика, являлось идеологией — и одно<
временно бо
́
льшим, чем просто идеологией. Однако на базе продол<
жительного господства одного класса над другим возникли и раз<
вились политические институты, чей объективный смысл подразу<
мевал вероятность его собственного снятия. «Veritas non auctoritas
facit legem» — идея перехода господства в изящное принуждение,
которое проявлялось бы только в необходимости принимать во
внимание публичное мнение.
Если исходить из того, что идеологии не только демонстрируют
фальшь общественно необходимого сознания, но и содержат некий
момент истины, утопически поднимающий существующее над са<
мим собой (пусть даже только в качестве оправдания), то идеология
вообще появляется только с этого времени68. Ее истоком, согласно
вышеизложенному, было отождествление «собственников» и «лю<
дей как таковых» — как в той роли, которая полагается частным
лицам в качестве публики в политически действующей публичной
сфере буржуазного правового государства (в отождествлении поли<
тической и литературной публичности), так и в самом публичном
§ 11. Противоречивая институционализация публичной сферы...
147
* Человек и гражданин (фр.).
68 Об истории понятия идеологии см. собрание текстов: Lenk K. Ideologiekritik
und Wissenssoziologie. 2. Aufl. Neuwied, 1964. Там же имеются ссылки на соответству<
ющую литературу.
мнении, в котором классовый интерес, опосредованный публичным
резонерством, может показаться всеобщим (в идентификации гос<
подства и его растворения в чистом разуме).
Как бы то ни было, развитая буржуазная публичная сфера при<
вязана к сложной констелляции общественных предпосылок. Каж<
дый раз они изменялись быстро и кардинально, и вместе с их изме<
нением проявлялась противоречивость публичной сферы, институ<
циализированной в буржуазном правовом государстве. С помощью
ее принципа, направленного, по идее, против любого господства,
был установлен политический порядок, общественный базис кото<
рого так и не сделал господство ненужным.
III. Политические функции публичной сферы
148
IV. Буржуазная публичная сфера —
идея и идеология
§ 12. Public opinion — opinion publique —
o
ffentliche Meinung. К предыстории топоса1
Самопонимание функции буржуазной публичной сферы кристал<
лизировалось в топосе «публичное мнение». Топос этот, значение
которого установилось в позднем XVIII веке, имеет долгую предыс<
торию, и ее можно проследить лишь в общих чертах2. Но она долж<
на послужить нам введением в ту идею буржуазной публичности
(§ 12), которая получила классическую формулировку в учении
Канта о праве (§ 13), потом была изобличена Гегелем и Марксом в ее
проблематичности (§ 14) и, наконец, в рамках политической теории
либерализма середины XIX столетия признала амбивалентность
данной идеи и идеологии (§ 15).
В английском и французском языках слово opinion перенимает
неусложненное значение латинского opinio — мнение, то есть со<
мнительное, не полностью доказанное суждение. Искусственный
1 В этом контексте мы не рассматриваем богатую историю «Sensus Communis»
[«здравого смысла»]; см. Gadamer (1960). S. 16 ff., 23 ff. Кроме того, топос «пуб<
личное мнение» взаимосвязан через понятие «общее мнение» с классической тра<
дицией «Consensus Omnium» [«общего согласия»]; см.: Oehler Kl. Der consensus
omnium als Kriterium der Wahrheit in der antiken Philosophie und der Patristik //
Antike und Abendland. Bd. X . 1961. S. 103 ff. Такие линии связи важны с духовно<
исторической точки зрения, но не затрагивают специфические точки излома
в общественном развитии, которые одновременно являются вехами полемическо<
го формирования понятия. Это касается и перехода от «мнения» к «публичному
мнению».
2 Р. Мишке (Mischke R. Die Entstehung der o
ffentlichen Meinung im 18. Jahrhundert.
Diss. Hamburg, 1958) уделяет слишком мало внимания английскому развитию. Пре<
восходное исследование Р. Козеллека (Koselleck R. Kritik und Krise. Freiburg<
Mu
nchen, 1959) дало мне много подсказок.
язык философии, от платоновского doxa до гегелевского Meinen,
в данном случае точно соответствует смысловому пониманию по<
вседневного языка. Для нашего контекста, однако, важнее другое
значение слова opinion, а именно reputation — репутация, престиж,
то, что человек представляет собой по мнению других людей3.
Opinion в смысле сомнительной точки зрения, которая должна еще
пройти проверку на истинность, связано с opinion в смысле репу<
тации, саму суть которой толпа может подвергнуть сомнению.
При этом слово несет настолько явный смысловой оттенок кол<
лективного мнения, что все иные признаки, указывающие на об<
щественный характер последнего, представляются излишними.
Такие словосочетания, как common opinion, general opinion, vulgar
opinion, у Шекспира еще вообще не встречаются. Тем более не захо<
дит речь о public opinion, как и о public spirit4. Точно так же во фран<
цузском языке нравы и обычаи, да и вообще текущие представления
и общепринятые условности без обиняков обозначаются словом
les opinions.
Развитие от просто opinion к закрепившимся в позднем
XVIII веке выражениям public opinion, opinion publique, которые
относятся к резонерству способной к рассуждениям публике, про<
исходит, правда, не по прямой линии. Ведь оба первоначальных
значения — просто мнение и репутация, облик в зеркале чужих
мнений — противоречат той разумности, на которую претендует
публичное мнение. Впрочем, в английском языке контраст между
opinion и truth, reason, judgement* выражен не так явно, как противо<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
150
3 Оттенки значений, например, отчетливо проявляются в словоупотреблении
у Шекспира. Здесь и почет, даже слава («Юлий Цезарь», акт 1, сцена 2: «...all tending
to the great opinion, that Rome holds of his name» [«...что имя Брута чтится высоко
в Риме...» — пер. Мих. Зенкевича]); и хорошая репутация джентльмена («Генрих IV»,
акт 5, сцена 4: «Thou hast redeem’d thy lost opinion» [в русском переводе Е. Бируко$
вой эта фраза опущена]); и благосклонность других людей, которая уже продается
(«Юлий Цезарь», акт 2, сцена 1: «...purchase us a good opinion» [«...нам купит общее
расположенье» — пер. М . Зенкевича]); и сомнительный, изменчивый блеск чисто
внешней значимости («Отелло», акт 1, сцена 3: «...yet opinion, a souvereign mistress
of effects, throws amore safer voice on you» [«...людская молва считает вас более на<
дежным защитником. А ведь всеобщая любовь немало значит в достижении успе<
ха» — пер. Б . Лейтина]). Оба основных значения тут сливаются. Шекспир характе<
ризует их, противопоставляя «craft of great opinion» и «great truth of mere simplicity»
(«Троил и Крессида», акт 4, сцена 4 [в русском переводе Т. Гнедич: «Не хитростью лу<
кавой, а верностью своей и простотой известен я...»]).
4 См.: Bartlett J. A Complete Concordance of Shakespeare. London, 1956. См.: opinion
и spirit.
* Истина, разум, рассудительность (англ.).
поставление между opinion и critique, укоренившееся во француз<
ском в течение XVII столетия5.
Гоббс отождествил conscience (что может означать как «сознание»,
так и «совесть») с opinion. Это имело значительные последствия. Как
известно, Гоббс руководствовался опытом межконфессиональной
гражданской войны. В «Левиафане» (1651) он изобразил государст<
во, которое опирается только на auсtoritas правителя и не зависит
от убеждений и взглядов подданных. Поскольку подданные исклю<
чены из публичной сферы, объективированной в государственном
аппарате, спор между их воззрениями политически неразрешим,
да и вообще не допущен в сферу политики. Гражданская война за<
канчивается под диктатом конфессионально нейтрализованной вла<
сти. Конфессия — это частное дело, частная точка зрения; государст<
ву все равно: что одна конфессия, что другая — в глазах государства
ценность их одинакова, совесть становится мнением6. Соответствен<
но Гоббс определяет «цепь чередующихся мнений» — от faith
до judgement*. Все акты веры, суждений и заблуждений он нивелиру<
ет в сфере «мнений». Да и conscience есть «nothing else but man’s settled
judgement and opinion»7 **. Отождествляя conscience и opinion, Гоббс
вряд ли хотел дать второму то, что отнял у первого, — претензию
на истинность. Зато он дал духовно<исторический комментарий к то<
му развитию, когда вместе с приватизацией религии и собственнос<
ти, вместе с эмансипацией буржуазных частных лиц от полупублич<
ных уз церкви и сословно<государственных промежуточных властей
все больше укреплялось значение частного мнения. Гоббсово обесце<
нивание религиозных взглядов на самом деле ведет к повышению
ценности частных убеждений вообще8.
§ 12. Public opinion — opinion publique — o
ffentliche Meinung...
151
5 Около 1600 года слово «критика» вошло, судя по всему, и в английский нацио<
нальный язык. Гуманисты употребляли его поначалу в филологически<историче<
ском контексте своих критических исследований источников. Со времен Шефтсбе<
ри считается, что с criticks имеет дело тот, кто способен судить по правилам хороше<
го вкуса. Однако opinion и criticism здесь не противопоставлены. Да и в тогдашней
Германии Kritikus — это «судья» в вопросах искусства и языка. По этой теме см.:
Ba
umler A. Kants Kritik der Urteilskraft. Halle, 1923. S . 46 ff.
6 Hobbes. Elements of Law, I, 6, 8: «Люди, рассуждающие по совести, не обязатель<
но знают истину о предмете своих рассуждений. Поэтому я определяю совесть как
мнение, которое им представляется очевидным».
* Вера; решение суда (англ.).
7 Elements of Law, II, 6, 12.
** «Не что иное, как устойчивое человеческое суждение и мнение» (англ.).
8 Schmitt C. Der Leviathan. Hamburg, 1938. S . 94: «Если признать различие между
внутренним и внешним, то преимущество первого над вторым и, таким образом,
Поэтому уже Локк, поступивший в оксфордский колледж
Крайст<Черч через три года после обезглавливания Карла I и через
год после выхода в свет «Левиафана», уже может представлять «Law
of Opinion» [«закон мнения»] как некую категорию, которая соответ<
ствует по рангу божественному и государственному законам. Эту по<
зицию Локк будет упорно отстаивать в более поздних изданиях сво<
его «Опыта о человеческом разумении». Law of Opinion судит добро<
детели и пороки. Более того, добродетель измеряется ее public
esteem9 *. Как выдает полная формулировка: «Law of Opinion and
Reputation» [«закон мнения и репутации»], — Локк возвращается к
первоначальному значению и ведет речь о том, что представляет со<
бой человек по мнению других людей. С другой стороны, это opinion
явно очищено от ненадежности простого мнения, от недостовернос<
ти внешней, обманчивой видимости. Law of Opinion в качестве meas$
ure of virtue and vice** называют также философским законом.
Opinion подразумевает неформальное сплетение folkways***, чей ко<
свенный социальный контроль более эффективен, чем формальная
цензура с угрозой церковных или государственных санкций. Поэто<
му упомянутый закон называется также Law of Private Censure [закон
частного порицания]. В отличие от естественности коллективных
нравов и обычаев он уже содержит момент сознания, подразумева<
ющий происхождение «мнения» из приватизированного вероиспо<
ведания и секуляризованной морали. Но само слово opinion употреб<
ляется здесь без прилагательного public, и на это есть основания. Law
of Opinion вовсе не понимали как закон публичного мнения.
Ведь opinion возникает не в публичной дискуссии, наоборот, оно об<
ретает свою обязательность «by a secret and tacit consent»****. И оно
не находит какого<либо применения к законам государства, посколь<
ку основано на «consent of private men, who have not authority enough
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
152
частного над публичным в то же мгновение, в сущности, становится решенным де<
лом». В другой связи я надеюсь показать, как реформатское различие между regnum
spirituale [«царство духа»] и regnum politicum [«царство политики»] меняется на пу<
ти от Лютера к Кальвину и Гоббсу — и, в конце концов, определяет смысл внутри<
мирского противостояния между приватизированным обществом и политическими
властями, между society и government.
9 См.: Locke. An Essay concerning Human Understanding. II, § 11; см.: Koselleck
(1959). S . 41 ff.
* Уважение в обществе; публичное уважение (англ.) .
** Мерило добродетели и порока (англ.) .
*** Народные обычаи (англ.) .
**** «Посредством скрытого и молчаливого согласия» (англ.).
to make a law»10 *. И, наконец, opinion, в отличие от public opinion, не
требует в качестве предпосылки образования и владения собствен<
ностью; для причастности к нему не требуется участие в резонерст<
ве — нужно лишь просто высказывать те «привычные» мысли, кото<
рые позже будут критически противостоять публичному мнению в
качестве предрассудков.
Правда, благодаря отождествлению с conscience, opinion приобре<
тает у Локка особую значимость и в результате избавляется от поле<
мически обесцененной связи с puren prejudice**. Но эту связь opinion
сохраняет во французском языке. Для Бейля, современника Локка,
«философский» закон является не Law of Opinion, а Re
́
gime de la
Critique11 ***. Бейль отделил то, что по<французски называется cri$
tique, от филологически<исторических корней и превратил именно
в критику как траковую, в соображения «за» и «против», исходящие
из raison****, который применим ко всему и разрушает opinion в лю<
бом обличье. Правда, критика, по мнению Бейля, представляет собой
сугубо частное дело. Да, истина устанавливается в публичной дискус<
сии критиков друг с другом, но деятельность raison остается внутрен<
ней областью, которая противопоставлена публичному пространству
государства. Raison, будучи критическим внутренне, остается подчи<
ненным внешне. Подобно conscience у Гоббса, critique у Бейля — част<
ное дело, не имеющее последствий для публичной власти. Бейль про<
водит различие между critique, с одной стороны, и satires, libelles
diffamatoires***** — с другой; критика, делающая себя виновной в пе<
реходе политических границ, вырождается в памфлет. В Англии же,
наоборот, из памфлета к этому же времени развивается политически
резонерствующая пресса. Энциклопедисты, ссылающиеся на Бейля
как на своего предшественника (не только по причине его энциклопе<
дических начинаний)12, тоже переняли слово opinion в полемическом
значении душевного состояния неопределенности и пустоты13. Тот,
§ 12. Public opinion — opinion publique — o
ffentliche Meinung...
153
10 Locke. An Essay... § 12.
* «Согласие частных лиц, не имеющих достаточного авторства для установле$
ния закона» (англ.).
** Чистое предубеждение (англ.).
11 См.: Koselleck (1959). S . 89 ff.
*** Режим критики (фр.).
**** Разум (фр.).
***** Высмеивание, клеветнические пасквили (фр.).
12 В 1695 году вышел «Исторический и критический словарь» Бейля.
13 См.: D’Alembert. Discours Preliminaire, Einleitung zur Enzyklopa
die von 1751/
Hg. Ko
hler. Hamburg, 1955. S. 148 .
кто может пользоваться raison и разбирается в критике, осознает, как
сбросить «le joug de la scolastique, de l’opinion, de l’autorite, en un mot des
pre
́
juges et de la barbarie». Немецкий издатель, несколько поспешив,
переводит: «...иго схоластики, публичного мнения, авторитета»14. За
год до этого один автор уже действительно впервые завел речь
об opinion publique. Автор этот — Руссо со своим знаменитым дискур<
сом об искусстве и науке. Он, правда, применил новое словосочетание
еще в старом значении opinion. Но прилагательное publique уже ука<
зывает на смену сторон в полемике. Критики, как теперь утверждает<
ся, подрывают основы веры и уничтожают добродетель, посвящая
свой талант и свою философию разрушению и размыванию того, что
свято для человека. Они идут против публичного мнения (c’est de
l’opinion publique qu’ils sont ennemis)15.
В английском языке развитие от opinion к public opinion проходит
через public spirit*. Еще в 1793 году Фридрих Георг Форстер в качест<
ве эквивалента opinion publique употребляет именно эту, более ста<
рую конструкцию public spirit, а не public opinion, хотя на тот момент
оба выражения уже вошли в обиход как синонимы. Стил переносит
public spirit с высоких и жертвенных убеждений отдельных субъектов
на ту объективную величину духа времени, general opinion**, которое
с тех пор уже практически неотделимо от инструмента этого мне<
ния — прессы16. Болингброк подхватывает данное выражение, чтобы
обосновать связь политической оппозиции с sense of the people***.
В статьях журнала «Craftsman» за 1730 год он называет public spirit
просвещаемого и направляемого оппозицией народа Spirit of
Liberty****, направленным против коррупции власть имущих. «Зна<
ние миллионов», по его мнению, нельзя пренебрежительно отвергать
и поднимать на смех, поскольку в массах живет правильное чувство:
«Пусть не все могут размышлять, зато все могут чувствовать»17.
В этом смысле public spirit еще сохраняет черты непосредственности,
свойственные opinion Локка: народ с его надежным common sense су<
дит в известной степени безошибочно. При этом public spirit имеет
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
154
14 D’Alembert (1955). S . 149 .
15 Rousseau J.J. Schriften zur Kulturkritik / Hg. Weigand. Hamburg, 1955. S . 34.
* Дословно: «общественный дух»; в современных англо<русских словарях пред<
лагается перевод «гражданственность» или «дух патриотизма».
** Общее мнение (англ.).
16 См.: Spectator. 1712. No 204.
*** Народное чуство (англ.) .
**** Дух Свободы (англ.).
17 «Craftsman» от 27.07.1734.
уже общие черты просвещения с тем, что вскоре назовут public
opinion. Не без участия политической журналистики, к созданию ко<
торой приложил руку Болингброк, sense to the people формируется
в оппозиционно эффективный public spirit. В сознании этого консер<
ватора, которому навязали роль резонерствующего фрондера и тем
самым первого оппозиционера в смысле современной парламент<
ской тактики, примечательно сочетаются элементы предвосхищен<
ного руссоизма и принципы публичной критики. В public spirit еще
присутствует и то и другое — во $первых, неиспорченное и непосред<
ственное чувство правильного и справедливого; во$вторых, арти<
куляция мнения в суждении посредством публичного согласования
аргументов.
Очередное разграничение впервые провел Эдмунд Бёрк — перед
тем, как разразилась Французская революция, которую он будет осно<
вательно критиковать18. Но сначала, произнося в Бристоле свою зна<
менитую речь перед избирателями, он образцово развивает либераль<
ную теорию virtual representation*. Три года спустя он пишет тем же
избирателям письмо «On the Affairs of America»**. К тому моменту
североамериканские колонии уже откололись от метрополии; опубли<
кована Declaration of Rights: «Позвольте заметить, что не только воз<
мутительное налогообложение, с которым еще предстоит борьба, но и
любая другая область законодательства не может быть реализована
без учета общего мнения тех, кем нужно управлять. Общее мнение —
средство и орган законодательного всемогущества»19. Определение
публичного мнения как средства и органа законодательного всемогу<
щества (или верховной власти, суверенитета) выглядит не особенно
четким в государственно<правовом аспекте, но зато не оставляет со<
мнений в понятии этого general opinion. Мнение резонерствующей
публики уже не просто opinion, его источник — не просто склонность,
но частные размышления о public affairs***, а также их публичное об<
суждение. Несколько месяцев спустя Бёрк напишет: «В свободной
стране каждый считает себя причастным ко всем публичным делам.
§ 12. Public opinion — opinion publique — o
ffentliche Meinung...
155
18 См.: Hilger D. Edmund Burke und seine Kritik der Franzo
sischen Revolution.
Stuttgart, 1960. S . 122 ff. Я оставляю за рамками моей работы интересные дидактиче<
ские сочинения о политической публичности, которыми шотландские философы<
моралисты в это же время дополняли свою эволюционистскую теорию буржуазного
общества. Ссылки см. в издании: Habermas J. Theorie und Praxis. S. 47ff.
* Фактическое представительство (англ.).
** «Об американских делах» (англ.).
19 Burke’s Politics / Ed. Hoffmann and Levack. New York, 1949. Р. 106 .
*** Публичные, общественные дела (англ.).
Каждый считает себя вправе составить и заявить свое мнение. Дела
эти анализируются и обсуждаются — любознательно, энергично, рев<
ностно и внимательно. И когда они становятся предметом ежедневных
размышлений и соответствующих открытий, многие люди обретают
неплохие, а некоторые так и весьма основательные знания об этих во<
просах... В других странах публичными делами занимаются в основ<
ном только те, кому это положено по должности; люди не решаются
использовать силу своего мнения. Возможности такого рода в жизни
крайне редки. Настоящую общественную мудрость и дальновидность
чаще встретишь в магазинах и на мануфактурах свободных стран, чем
в кабинетах правителей тех государств, где никто не решается иметь
свое мнение, пока не получит соответствующую должность. Поэтому
ваша влиятельность зависит от того, насколько стабильно и аккуратно
вы используете свой разум»20. General opinion, о котором говорил Бёрк,
скоро получит новое имя (в параллель с public spirit)—public opinion.
Первое документальное подтверждение этого относится к 1781 году
и зафиксировано в Оксфордском словаре.
Во Франции соответствующее выражение появляется уже в сере<
дине века, но его значение пока практически совпадает с opinion. Счи<
тается, что opinion publique — это мнение народа, основанное на тради<
циях и bon sens*. Руссо в культурно<критическом контексте апеллиро<
вали к его естественности, а энциклопедисты пытаются развенчать
это мнение посредством идеологической критики. Лишь после того,
как физиократы приписали его public e
́
claire**, opinion publique прини<
мает строгое значение мнения, которое благодаря критической дис<
куссии в публичной сфере облагорожено до состояния истинного
мнения, — и в нем растворяется противоречие между opinion и critique.
Физиократы — представители публики, которая теперь резонерству<
ет и на политические темы; как известно, они стали первыми, кто за<
явил об автономности буржуазного общества по отношению к дейст<
виям государства. При этом они, однако, вели себя апологетически
применительно к абсолютистской власти. Их учение, по выражению
Маркса, представляет собой буржуазное воспроизведение феодаль<
ной системы21. При переходе от меркантилизма к либерализму их
ориентиром служит базис феодального господства, агрокультура как
единственная форма производительного труда. Последний, впрочем,
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
156
20 Burke (1949). P. 119 .
* Здравый смысл (фр.).
** Просвещенная публика (фр.).
21 По этой теме см.: Kuczynski J. Zur Theorie der Physiokraten // Grundpositionen
der franzo
sischen Aufkla
rung. Berlin, 1955. S . 27 ff.
рассматривается уже с точки зрения капиталистического производст<
ва. Монарх, как полагают физиократы, является хранителем ordre
naturel, в законах же этого «естественного порядка» ему помогает ра<
зобраться public e
́
claire. Первым, кто вывел из этого контекста строгое
понятие opinion publique и продумал его общественную роль, был, по<
жалуй, Луи Себастьен Мерсье22. При этом он педантично проводит
различие между учеными и теми, кто правит23. По его мысли, ученые
определяют публичное мнение, а правители на практике реализуют
то, что вытекает из резонерства публики, которой помогают эксперты:
«Хорошие книги зависят от уровня просвещенности всех классов на<
рода; они украшают истину. Это они уже правят Европой, объясняя
руководителям государств их обязанности, указывая на ошибки и на
подлинную целесообразность. Публичное мнение должно к ним при<
слушиваться и следовать им. Хорошие книги — это терпеливые учи<
теля, ожидающие проявления страстей правителя государства, чтобы
их успокоить»24. L’opinion publique — это просвещенный результат сов<
местной и публичной рефлексии, направленной на основы общест<
венного порядка. Оно резюмирует естественные законы последнего.
Публичное мнение не господствует, но просвещенный правитель дол<
жен его придерживаться.
Этим учением о сдвоенном авторитете публичного мнения
и правителя, ratio и voluntas*, физиократы отводят политически ре<
зонерствующей публике место в пределах существующего режима.
В то время как английские современники рассматривают public spirit
как инстанцию, способную принудить законодателей к узаконива<
нию чего<то, во Франции общество продолжает изолироваться от го<
сударства. В частности, это проявляется в том, что критическая
функция opinion publique в головах этих интеллектуалов строго отде<
лена от законодательной. Но уже это раннее понятие публичного
мнения вбирает в себя специфическую идею политически действую<
щей публичной сферы. Лагарп однажды мог сказать о Тюрго: «Он
был первым из нас, кто изменил деятельность верховной власти
посредством убеждения и рассудочных доводов»25. Это уже подразу<
мевает рационализирование власти. Но Тюрго, как и остальные
§ 12. Public opinion — opinion publique — o
ffentliche Meinung...
157
22 См.: Mischke (1958). S . 170 ff. На этот контекст обращает внимание уже Карл
Шмитт: Schmitt C. Die Diktatur. S. 109 ff.
23 См.: Mercier L.S . Notions claires sur les gouvernements. Amsterdam, 1787. Р. VI etc.
24 Ibid. P. VII .
* Разум и воля (лат.) .
25 Цит. по: Say L. Turgot. 1891. Р. 108; на этот характерный отрывок обращает вни<
мание Козеллек в своей работе: Koselleck (1959). S . 123 .
физиократы, не связывает эту идею с демократическими гарантиями
того, что частные лица в обличье публичного мнения, генерируя не<
обходимые аргументы, смогут придать им обязательную силу закона.
Хотя максима абсолютизма: auctoritas facit legem* — утратила силу,
ее инверсия еще не осуществилась. Разум публичного мнения пере<
стает скрывать свою конститутивную функцию. С другой стороны,
Руссо, со всей желательной ясностью обосновавший демократичес<
кое самоопределение публики, увязывает volonte
́
ge
́
ne
́
rale** с opinion
publique, которое совпадает c нерефлектированным opinion, с мнени<
ем в его опубликованном состоянии.
Руссо тоже хочет восстановить в «общественном состоянии» не<
кий ordre naturel. Но, как ему представляется, этот естественный по<
рядок не имманентен, например, законам буржуазного общества,
а трансцендентен обществу как таковому, существовавшему до тех
пор. Неравенство и несвобода — следствие разложения того естест<
венного состояния, в котором люди проявляют свою человеческую
натуру; разлом между природой и обществом разрывает каждого
индивида на homme и citoyen. Изначальное самоотчуждение идет
на счет цивилизационному прогрессу. Гениальный трюк с Contrat
social*** должен этот разрыв залечить: каждый подчиняет сообще<
ству свою личность и собственность вкупе со всеми правами, чтобы
впредь разделить со всеми права и обязанности, опираясь на общую
волю26. Общественный договор требует передачи прав собственно<
сти без предварительных условий; homme растворяется в citoyen.
Руссо выдвигает небуржуазную идею назойливо<политического об<
щества, в котором нет места автономной частной сфере, эмансипи<
рованному от государства буржуазному обществу. Базис такого об<
щества не исключение. Собственность является частной и одновре<
менно общественной точно так же, как каждый гражданин, причаст<
ный к общей воле, — сам себе подданный27. Вследствие этого общая
воля рождается не из конкуренции частных интересов. При нали<
чии частной автономии такая volonte
́
de tous**** соответствовала бы
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
158
* Авторитет создает закон (лат.).
** Общая воля (фр.).
*** Общественный договор (фр.) .
26 «Обязательства, связывающие нас с общественным организмом, непреложны
лишь потому, что они взаимны и природа их такова, что, выполняя их, нельзя дейст<
вовать на пользу другим, не действуя также на пользу себе» (Rousseau. Contrat
Social. II, 4. Цит. по немецкому переводу Вайганда (Mu
nchen, 1959. S . 30).
27 См. замечание Вайганда к III, 15. S . 164 .
**** Воля всех (фр.).
либеральной модели, но тогда рассыпалась бы модель Contrat social.
Volonte
́
ge
́
ne
́
rale как гарантия естественного состояния, восстанов<
ленного в условиях состояния общественного, представляет собой
скорее нечто вроде инстинкта человечности, который в качестве
спасения передан из первого состояния во второе. В отличие от
Монтескьё Руссо полагает, что дух законов заключен не в мрамор и
не в бронзу, он укоренен в сердцах граждан, то есть в opinion: «Я ра<
зумею нравы, обычаи и особенно мнение народа»28.
Law of Opinion, о котором говорил Локк, становится благодаря
Contrat social Руссо носителем верховной власти (сувереном). Не<
публичное мнение под именем другого opinion publique поднимается
до уровня единственного законодателя, причем при исключении
публичной сферы резонерствующей публики. Процедура законода<
тельства, предусмотренная Руссо, не оставляет в этом никаких со<
мнений29. Для того чтобы воспринять общую волю, нужен лишь
здравый человеческий рассудок (bon sens). Политические хитрости
публичной дискуссии сбивают с толку простых и простодушных
людей, а долгие дебаты служат частным, обособленным интересам.
Единодушию собраний, как считает Руссо, вредят опасные возра<
жения краснобаев. Volonte
́
ge
́
ne
́
rale — это скорее согласие сердец,
нежели аргументов30. Наилучшим образом управляется то общество,
в котором законы (lois) соответствуют и без того укоренившимся
нравам (opinions). Простота нравов оберегает от тяжелых и терни<
стых дискуссий (discussions e
́
pineuses)31. Роскошь, напротив, кор<
румпирует здоровую бесхитростность, способствует тому, что одна
группа закабаляет другую, а прежде всего публичное мнение (et tous
a
`
l’opinion)32. Здесь снова пробивается конкурирующее словоупо<
требление: l’opinion — это мнение public e
́
claire, сформированное с по<
мощью прессы и салонных дискурсов. Его разлагающему влиянию
Руссо (совершенно в духе своего трактата, удостоенного премии
в 1750 году) со всей решительностью противопоставляет opinion про<
стых нравов и добрых душ.
Несмотря на неиспорченность и естественность, это opinion
в своей двоякой функции нуждается о том, чтобы его направляли.
Иногда оно, выступая непосредственно в качестве соглашения,
§ 12. Public opinion — opinion publique — o
ffentliche Meinung...
159
28 Rousseau. Contrat Social. II, 12. S. 49.
29 К последующему см.: Rousseau. Contrat Social. IV, I und II. S. 91 etc.
30 Ebd.III,I.S.53.
31 Ebd.III, е. S.60.
32 Ebenda.
выполняет задачу социального контроля; за ним следит цензор —
не столько как судья народного мнения, сколько скорее как его ру<
пор: «Публичное мнение есть своего рода закон, служителем кото<
рого выступает цензор»33. Это единственная глава в его трактате
«Об общественном договоре», где идет речь об opinion publique.
И в комментарии действительно прослеживается почти дословное
соответствие Law of Opinion, по Локку: «Кто судит о нравах, судит
о чести, а кто судит о чести, тот выводит свой закон из общего мне<
ния»34. Но Руссо, в отличие от Локка, считает, что мнение это вы<
полняет еще и законодательную функцию. В этом отношении оно
тоже нуждается в направляющей силе. В том, что касается социаль<
ного контроля, opinion должно выражаться цензором, а в области
установления законов — законодателем. Последний находится в за<
труднительном положении по отношению к opinion, которое хоть и
стоит превыше всего (суверенно), но рискует оказаться ограничен<
ным, нелепым. Законодатель не может воспользоваться ни влас<
тью, ни публичной дискуссией (ni la force ni la re
́
solution). Ему при<
ходится прибегать к авторитету непрямого влияния, который «мо<
жет увлекать за собою, не прибегая к насилию, и склонять на свою
сторону, не прибегая к убеждению»35. В результате, предложенная
Руссо демократия не<публичного публичного мнения постулирует
в конечном счете манипулятивное осуществление власти. Общая
воля, как утверждается в этом сомнительном отрывке, всегда права,
но суждение, которое ее направляет, не всегда отличается полной
ясностью. Поэтому необходимо показывать ей вещи такими, какие
они есть, а иногда — такими, какими они должны ей казаться36.
Но почему Руссо не называет суверенное мнение народа просто
opinion? Почему он отождествляет его с opinion publique? Объясне<
ние простое. Прямая демократия требует реального представитель<
ства носителя верховной власти (die Realpra
sentanz des Souvera
ns).
Volonte
́
ge
́
ne
́
rale в качестве corpus mysticum привязана к corpus
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
160
33 Rousseau. Contrat Social. IV, 7. S . 110 etc.
34 Ebd. II, 8.
35 Ebenda.
36 В. Хеннис в своей работе (Hennis W. Der Begriff der o
ffentlichen Meinung bei
Rousseau // Archiv fu
r Rechts< und Sozialphilosophie. Bd. XLIII . 1957. S. 111 ff.) упускает
из виду, что Руссо отождествляет opinion publique с не<публичным мнением. Именно
культурно<критическое недоверие к достижениям «публичного мнения» в строгом по<
нимании тогдашних физиократов подталкивает демократическую идею «Contrat
Social» к определенным выводам в духе диктатуры. См.: Fetscher I. Rousseaus politische
Philosophie. Neuwied, 1960. Там же другие ссылки на соответствующую литературу.
physicum* единодушно собравшегося народа37. Идея долгосрочного
плебисцита представляется Руссо в образе греческого полиса: там
народ был как бы постоянно собран на площади. Вот и в глазах Рус<
со place publique** становится фундаментом для законов. Opinion
publique получает свои атрибуты как раз отсюда, то есть от граждан,
собравшихся для выражения одобрения, а не от публичного резо<
нерства public e
́
claire.
Физиократы выступают за абсолютизм, дополненный критичес<
ки действенной публичной сферой, Руссо — за демократию без пуб<
личной дискуссии. При этом обе стороны претендуют на один и тот
же титул: opinion publique. Поэтому его значение в дореволюционной
Франции подверглось своеобразной поляризации. Но революция са<
ма сводит воедино обе оторванные друг от друга функции публично<
го мнения — критику и законодательство38. Конституция, принятая
в 1791 году, соединяет принцип верховной власти народа с принци<
пом парламентского правового государства, которое через основные
права гарантирует политически действующую публичную сферу.
Французское понятие публичного мнения радикализировано
по сравнению с английским. На дебатах в Национальном собрании
по поводу государственно<правового значения opinion publique депу<
тат Бергас выдал патетическую формулу: «Вы знаете, что лишь бла<
годаря публичному мнению вы можете обрести некоторую власть,
чтобы творить добро. Вы знаете, что только благодаря ему народное
дело, так долго казавшееся безнадежным, одержало победу. Вы знае<
те, что в его присутствии власти замолкают, все предрассудки рассе<
иваются, все частные интересы отходят на второй план»39. В это же
время в Англии появилось сочинение Иеремии Бентама, посвящен<
ное потребностям Конституанты40. Это был первый случай, когда
§ 12. Public opinion — opinion publique — o
ffentliche Meinung...
161
* Мистическое тело; физическое тело (лат.).
37 Rousseau. Contrat Social. III, 14. S . 81: «Суверенитет, который есть только осуще<
ствление общей воли, не может никогда отчуждаться... Суверен, который есть не что
иное, как коллективное существо, может быть представляем только самим собою...
Всякий закон, если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен».
** Общественная площадь (фр.).
38 Характерна в этом смысле брошюра аббата Сийеса, вышедшая в 1788 году.
Немецкое издание: Abbe
́
Sieye
`
s. Was ist der Dritte Stand? / Hg. Brandt. Berlin, 1924.
См. мою работу: Naturrecht und Revolution // Habermas J. Theorie und Praxis. S. 52 ff.,
bes. S.57ff.
39 Цит. по: Redslob R. Staatstheorien der franzo
sischen Nationalversammlung.
Leipzig, 1912. S. 65. Anm. I.
40 Эти предложения, правда, не оказали влияния на тех, кто создавал француз<
скую конституцию. Работа Бентама в оригинале написана по<французски, впервые
взаимосвязь публичного мнения с принципом публичности объяс<
нялась в монографической форме.
С одной стороны, осуществление политической власти «сопро<
вождается множеством искушений» и по этой причине нуждается
в постоянном контроле посредством публичного мнения. Откры<
тость парламентских заседаний обеспечивает «надзор публики»,
за которой уже признается способность к критике: «Совокупность
публики (the public; le corps publique) образует некую судебную ин<
станцию, чья ценность выше, чем у всех трибуналов вместе взятых.
Можно притворяться, что сопротивляешься ее требованиям, можно
представлять их как неустойчивые, противоречивые мнения, ко<
торые взаимно снимают и разрушают друг друга. Но каждый чувст<
вует, что этот суд, пусть даже способный ошибаться, является не<
подкупным, постоянно стремится к озарениям, вбирает в себя всю
мудрость и справедливость народа, что он всегда решает судьбу
государственных деятелей (public men; hommes publiques) и что нака<
зания, которые он налагает, неотвратимы»41. Кроме того, собрание
получает возможность пользоваться выводами, к которым приходит
публика: «Нет ничего проще, если царит публичность (under the
guidance of publicity; sous le re
́
gime de lapublicite
́
)»42. С другой стороны,
публичное мнение, в свою очередь, нуждается в открытости парла<
ментских заседаний, чтобы расширять свои знания: «У народа, име<
ющего долгий опыт публичных собраний, дух общности (general
feeling; esprit ge
́
ne
́
ral) будет настроен на более высокий тон. Здо<
ровые идеи получат повсеместное распространение, пагубные пред<
рассудки, публично опровергнутые не риторами, а государственны<
ми мужами, теряют влияние... Разум и жажда познания становятся
привычными во всех классах общества»43. Открытые заседания пар<
ламента Бентам понимает просто как часть открытого обмена мне<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
162
она увидела свет в Женеве в 1816 году. Мы цитируем ее по немецкому переводу то<
го же года: Bentham J. Taktik oder Theorie des Gescha
ftsganges in deliberierenden
Volkssta
ndeversammlungen. Erlangen, 1817. Особого внимания заслуживает глава
«О публичности». Специфические термины мы приводим также по<английски
(по кн.: Bentham J. An Essay on Political Tactics. The Works of Jeremy Bentham / Ed.
Bowring. Vol. II . Edinburgh, 1843. P. 299 etc.) и по<французски (по кн.: Bentham J.
Tactic des Assemble
́
es Legislatives / Ed. Dumont. Paris, 1822), поскольку в их употреб<
лении еще обнаруживаются характерные различия. В немецком тексте выражения
«o
ffentliche Meinung» [«публичное мнение»] и «O
ffentlichkeit» [«публичность»] из<
ложены другими словами.
41 Bentham (1817). S. 11 .
42 Ebd. S. 15.
43 Ebd.S.14.
ниями в публике вообще. Только публичность в парламенте и за его
пределами может гарантировать непрерывность политического ре<
зонанса и его функцию, а именно, перевод господства из matter of
wille в matter of reason*, как выразился Бёрк. Поручение депутатам
не может следовать слепому намерению, но уже само должно быть
благоразумным решением дела: «Собрание, избранное народом и
периодически обновляемое, непременно нуждается в публичности,
чтобы избиратели имели возможность действовать компетентно»44.
По словам Бентама, живительная сила общественного мнения при<
ходит на смену мертвым уставам и уложениям, главным образом, со
времен Георга III — «since public opinion, more enlightened, has had a
greater ascendency (depuis l’opinion publique plus e
́
claire
́
e a pris plus d’as$
cendent)»**. В немецком переводе в этом месте45 все еще употребля<
ется выражение «народное мнение». В Англии постоянное наруше<
ние законов обернулось к лучшему, замечает Бентам, и поэтому го<
ворит о «regime of publicity» как о «still very imperfect and newly to ler$
ated (le re
́
gime de la publicite
́
, tre
`
s imparfait, encore et nouvellement
tole
́
re
́
)»***.
Франсуа Гизо — представитель следующего поколения, читав<
ший с 1820 года лекции о происхождении и истории буржуазного
правового государства. Ему принадлежит классическая формули<
ровка «господства публичного мнения»: «Признаком системы, не<
возможной при абсолютизме, является побуждение граждан к посто<
янному поиску истины, разума и справедливости, чтобы повлиять на
реальную власть. Вот что отличает представительную систему:
1) дискуссия, понуждающая правящие круги к совместному поиску
истины; 2) публичность, благодаря которой власти ведут этот поиск
на глазах у граждан; 3) свобода прессы, подталкивающая граждан
к тому, чтобы самим искать истину и делиться ею с властями»46.
§ 12. Public opinion — opinion publique — o
ffentliche Meinung...
163
* Из «области воли» в «область разума» (англ.).
44 Bentham (1817). S . 16 f.
** «С тех пор, как публичное мнение стало более просвещенным, и его влияние
возросло» (англ.; фр.).
45 См.: Ebd. S. 33 . В другим месте речь заходит о спасении «под защитой народа».
Во французском же издании (Ibid. Р. 28) вместо этого — «Iln’y а de sauve garde que
dans la protection de l’opinion publique» [«под защитой публичного мнения»].
*** О «режиме публичности» как о «дозволенном недавно и все еще очень несовер$
шенном» (англ.; фр.).
46 Guizot. Histoire des origines du gouvernement representatif en Europe. Bruxelles,
1851. II. Р. 10 etc. На значимость этого отрывка указывали К. Шмитт в своей работе:
Die geistesgeschichtliche Lage des Parlamentarismus. Mu
nchen/Leipzig, 1923. S. 22. Anm.
Судя по всему, выражение opinion publique, переведенное как
«публичное мнение» («o
ffentliche Meinung»), вошло в употребление
а западе германских земель в начале 90<х годов благодаря Фридри<
ху Георгу Форстеру. Во всяком случае, его письма к жене, известные
как «Парижские очерки» и датированные концом 1793 года, фикси<
руют это новшество в немецкой литературе47. Тем более что отме<
ченное Форстером важное различие между публичным мнением
и духом общности (Gemeingeist) показывает, что понятие политиче<
ски действующей публичной сферы, прежде чем попасть в Герма<
нию, полностью оформилось в Англии и во Франции: «У нас уже
есть семь тысяч писателей, но, несмотря на это, по<прежнему нет не<
мецкого публичного мнения — как нет и немецкого духа общности.
Даже сами эти слова нам так новы и так чужды, что каждый требует
пояснений и определений. Между тем любой англичанин понимает,
что значит public spirit, а opinion publique понятно для любого фран<
цуза»48. Правоту Форстера, отметившего потребность в коммента<
риях к заимствованным словам49, подтверждает Виланд, который
в то время был известен широкой публике не столько как претен<
дент на звание классика, сколько как публицист. Лет через пять по<
сле замечания Форстера он посвящает одну из своих «Бесед с глазу
на глаз» именно этому «публичному мнению»50. Определения Ви<
ланда не привносят ничего нового. Публичное мнение прорывается
на передний план там, где «заблуждения и предрассудки, которые
непосредственно касаются наших радостей и печалей... отступают
наконец перед торжествующей истиной»51. В результате, оно соот<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
164
47 О происхождении публичного мнения во Франции Форстер пишет в своих
«Парижских очерках»: «Его первые трансформации я осторожно отношу к послед<
ним годам монархии. Величие столицы, сосредоточенные в ней знания, вкус, остро<
умие и сила воображения; возрастающая потребность в новом, эпикурейски маня<
щем опыте; избавление от предрассудков в высших, а в какой<то степени и в средних
сословиях; сила парламента, постоянно направленная против двора; идеи правле<
ния, конституции и республиканизма, получившие распространение в результате
освобождения Америки и причастности к этому Франции... Все это открыло дорогу
такой свободе мысли и воли, что в Париже (а потом и по всей Франции) уже задол<
го до революции почти неограниченно правило решительное публичное мнение».
Цит. по: Bauer (1950). S . 238.
48 Forsters G. Sa
mtliche Schriften / Hg. Gervinus. V, 2. Leipzig, 1843 («U
ber o
ffent<
liche Meinung». S. 249).
49 «Европейские анналы» Поссельта, первый том которых вышел в 1795 году
со статьей «Французская дипломатия, или История публичного мнения во Фран<
ции», свидетельствуют о том, что словоупотребление еще не устоялось.
50 См.: Wieland С.M . Sa
mtl. Werke. Leipzig, 1857. Bd. 32. S . 191 ff.
51 Ebd. S. 200.
ветствует «тщательнейшему исследованию дела с точным учетом
всех доводов “за” и “против”»; скоро оно и в Германии должно обре<
сти «силу закона»52. Публичное мнение исходит от тех, кто хорошо
информирован, и распространяется «главным образом среди тех
классов, которые имеют перевес, если действуют в массе»53. К ним,
правда, не относятся «низшие классы народа», санкюлоты, которым
труд и нужда не оставляют ни времени, ни возможности, чтобы «за<
ботиться о вещах, не затрагивающих напрямую их физические по<
требности»54.
В рассуждениях Виланда отчетливо присутствуют и руссоист<
ские элементы из тех, на которые позже, в ходе освободительных
войн против Наполеона, будет опираться политический романтизм,
чтобы отождествить публичное мнение с молчаливым народным
духом55. Но у самого Виланда доминирует понятие публичного
мнения, которое в несколько педантичной традиции немецкого
Просвещения желало прежде всего разоблачать ложь церковных
иерархов и келейные тайны правительственных решений, исполь<
зуя для этого форум публичного резонерства56.
§ 12. Public opinion — opinion publique — o
ffentliche Meinung...
165
52 Ebd.S.218.
53 Ebd.S.192.
54 Ebd.S.198.
55 Публичное мнение — это то, «которое незаметно завладело большей частью
умов и (даже если где<то оно еще не решается звучать громко) дает о себе знать глу<
хим нарастающим гулом, подобно улью, из которого скоро вылетит рой» (Ebd.
S. 193). Похожее рассуждение — на S. 212 f. Связь понятия публичного мнения с уче<
нием о народном духе проявилась особенно ясно в антинаполеоновской публицис<
тике. См.: Flad R. Der Begriff der o
ffentlichen Meinung bei Stein, Arndt, Humboldt.
Berlin<Leipzig, 1929.
56 «Пока мораль является исключительно компетенцией духовенства, а полити<
ка — высокомерно хранимой тайной монарших дворов и правительств, и ту, и дру<
гую используют как инструмент обмана и притеснения. Народ становится жертвой
гнусных словесных игр, а власть позволяет себе все, причем безнаказанно. Ведь от ее
своеволия зависит объявить любое дурное дело хорошим и наоборот. А прилюдное
оглашение правды, которое пугает ее больше всего, власть может объявить преступ<
лением и установить соответствующую кару. Но все будет иначе, если разум полу<
чит обратно свои вечные, не имеющие срока давности права, чтобы вновь открыть
всю ту правду, которая для всех важнее всего, и с помощью всех искусств обеспечить
этой правде во всех обликах и облачениях максимальную популярность. Тогда в обо<
рот войдет множество исправленных понятий и фактов, а множество предрассудков
исчезнет, будто пелена с глаз» (Ebd. S. 208 f.).
§ 13. Публичность как принцип посредничества
между политикой и моралью (Кант)
Еще до того, как топос публичного мнения укоренился в немецком
языковом ареале, идея буржуазной публичной сферы обретает теоре<
тически зрелый облик. Этому способствует историософское и фило<
софско<правовое развитие принципа публичности в трудах Канта.
Критический процесс против абсолютистского господства, нача<
тый публично резонерствующими частными лицами, понимает сам
себя как процесс неполитический: публичное мнение хочет рациона<
лизировать политику во имя морали. В XVIII веке аристотелевская
традиция философии политики показательным образом растворяет<
ся в философии морали. При этом «моральное», которое и без того
мыслится в соединении с «природой» и «разумом», распространяет<
ся на постигаемую в ходе ее возникновения сферу «социального» —
вплоть до горизонта значений слова social (в те времена на него дела<
лось особое ударение). Не случайно автор «Исследования о природе
и причинах богатства народов»* занимал кафедру философии мора<
ли. В этом контексте следует рассматривать фразу Канта: «Истинная
политика, следовательно, не может сделать шага, заранее не отдав
должного морали, и хотя политика сама по себе трудное искусство,
однако соединение ее с моралью вовсе не искусство, так как мораль
разрубает узел, который политика не могла развязать, пока они были
в ссоре»57. Кант написал это в приложении к своему сочинению<
проекту «К вечному миру». В тексте он повторяет два постулата, вы<
веденные из учения о праве: гражданское устройство каждого госу<
дарства должно быть республиканским, а отношения государств
между собой (в рамках всемирно<гражданской федерации) — паци<
фистскими. Все правовые обязанности, обеспечивающие граждан<
скую свободу внутри страны и всемирно<гражданский мир за ее пре<
делами, соединяются в идее совершенно справедливого порядка.
Принуждение больше не может осуществляться в форме персональ<
ного господства или насильственного самоутверждения, но лишь
так, «что единственно разум имеет власть». Правовые отношения,
которые сами поднялись до уровня исключительного господства
и представляются как возможность взаимного принуждения, согла<
сующегося со свободой каждого в соответствии со всеобщими зако<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
166
* Речь идет об Адаме Смите.
57 Kant I. Werke / Hg. Ernst Cassirer. Berlin. Bd. VI. S . 467 f.
нами, происходят от практического разума. Это полная противопо<
ложность принципу: Аuctoritas non veritas facit legem*.
Некогда Гоббс с помощью этой формулы мог санкционировать
абсолютную власть правителя, поскольку прекратить межконфес<
сиональную гражданскую войну и установить мир можно было,
очевидно, только ценой монополизации публичной власти в руках
монарха и нейтрализации гражданского общества (со всеми его
конфликтами совести) в качестве частной сферы. На фоне ума, ко<
торый способен решать по наитию и, так сказать, экзистенциально
проявляется в личности суверена, любое резонерство, построенное
по правилам нравственности, низводилось до уровня взглядов, не
могущих повлиять на политику. Два века спустя эти взгляды были
реабилитированы Кантом в форме закона практического разума,
и речь зашла даже о том, чтобы поставить под их моральный конт<
роль политическое законодательство. К тому моменту буржуазные
частные лица сформировали публику, а сфера их резонерства,
то есть публичная сфера, получила политические функции посред<
ничества между государством и обществом. Поэтому, с точки зре<
ния Канта, гласность [Publizita
t] — это единственный принцип,
способный обеспечить единодушие политики и морали58. Кант
понимает «публичность» как принцип правопорядка и особенно
как метод просвещения.
В начале знаменитого трактата сказано: «Несовершеннолетие
есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства
со стороны кого<то другого. Несовершеннолетие по собственной
вине — это такое, причина которого заключается не в недостатке рас<
судка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без ру<
ководства со стороны кого<то другого»59. Преодоление несовершен<
нолетия, виновниками которого являются сами люди, называется
просвещением. Применительно к отдельному человеку тем самым
подразумевается максима, что надо мыслить самостоятельно. При<
менительно же ко всему человечеству речь идет об объективной тен<
денции, а именно о прогрессе, ведущем к абсолютно справедливому
порядку. В обоих случаях просвещению должна способствовать пуб<
личная сфера: «Каждому отдельному человеку трудно выбраться
из состояния несовершеннолетия, ставшего для него почти естест<
венным... Но более возможно, и даже почти неизбежно, что публика
§ 13. Публичность как принцип посредничества между политикой и моралью
167
* Авторитет, а не истина создает закон (лат.).
58 См.: Kant. Bd.VI.S.468ff.
59 Ebd.Bd. IV.S.169.
сама себя просветит, если только предоставить ей свободу»60. Перед
лицом просвещения собственные мысли, как представляется, совпа<
дают с тем, что выражается вслух61, а индивидуальное использова<
ние разума совпадает с его публичным применением: «Хотя и ут<
верждается, что властями может быть отнята свобода говорить или
писать, но только не свобода мыслить. Однако сколько и насколько
правильно мы мыслили бы, если бы не думали как бы сообща с теми,
с кем обмениваемся своими мыслями!»62
Просвещение, публичное использование разума поначалу пред<
ставляется Канту (как и энциклопедистам) занятием для ученых —
особенно для философов, имеющих дело с принципами чистого
разума. Речь идет (как на диспутах схоластиков или в знаменитых
дискуссиях деятелей Реформации) об учениях и мнениях, «относи<
тельно которых факультеты в качестве теоретиков должны догова<
риваться между собой». Народ же «скромно полагает, что он в этих
науках ничего не смыслит»63. Спор факультетов происходит как
критическая полемика низших с высшими. К последним относятся
теология, юриспруденция и медицина, которые в той или иной фор<
ме опираются на авторитет. Они также подлежат государственному
надзору, поскольку дают образование «деловым людям ученого
мира» — священнослужителям, судьям и врачам. Эти факультеты
лишь применяют науку (разбираясь в соответствующих умениях,
savoir faire*). Низшие факультеты, напротив, имеют дело с познани<
ями из области чистого разума. Область эту представляют филосо<
фы. Они руководствуются только разумом — вне зависимости
от интересов правительства. Их дух направлен на «публичное изло<
жение истины»64. В таком споре факультетов разум «должен быть
вправе говорить публично, так как иначе истина никогда не стала бы
известной»65. И это, как добавляет Кант, пошло бы в ущерб самому
правительству.
Публичная сфера, в пределах которой философы заняты своим
критическим ремеслом, не является чисто академической, несмотря
на свой академический центр. Дискуссия философов разворачива<
ется не только перед лицом правительства ради его информирова<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
168
60 Kant. Werke. Bd. IV. S. 170.
61 См.: Ebd. S. 389 .
62 Ebd. S. 363.
63 Ebd. Bd. VII. S. 344 .
* Уметь делать (фр.).
64 Kant. Werke. Bd. VII. S. 343 .
65 Ebd. S. 330.
ния и контроля, но и перед «народной» публикой — ради того, что<
бы научить ее пользоваться собственным разумом. Положение этой
публики двойственно. С одной стороны, она не достигла совершен<
нолетия и еще нуждается в просвещении. С другой стороны, она
конституируется уже при наличии претензии на зрелость со сторо<
ны тех, кто способен это просвещение воспринять. Ведь в конце кон<
цов к этому пригоден не только философ, но и каждый умеющий
публично использовать свой разум. Спор факультетов — это как бы
очаг, от которого излучается постоянно раздуваемый огонь просве<
щения. Публичная сфера реализуется не только в «республике уче<
ных», но и в публичном использовании разума всеми, кто это умеет.
Правда, для этого люди должны выйти за границы своей частной
сферы, как если бы они были учеными: «Под публичным же при<
менением своего собственного разума я понимаю такое, которое
осуществляется кем<то как ученым перед всей читающей публикой.
Частным применением разума я называю такое, которое осуществ<
ляется человеком на доверенном ему гражданском посту или служ<
бе... Здесь, конечно, не дозволено резонерствовать, здесь следует
повиноваться. Но поскольку эта часть общественного механизма
рассматривает себя в то же время как члена всего общества и даже
общества граждан мира, стало быть, в качестве ученого, обращающе<
гося к публике в собственном смысле с помощью своих произведе<
ний, то этот ученый может, конечно, резонерствовать...»66 Отсюда
выводится постулат публичности в качестве принципа: «Публичное
пользование собственным разумом всегда должно быть свободным,
и только оно может дать просвещение людям. Но частное пользова<
ние разумом нередко должно быть очень ограничено, но так, чтобы
особенно не препятствовать развитию просвещения»67. Каждый мо<
жет стать «публицистом», который «с помощью своих произведе<
ний говорит с настоящей публикой, а именно с миром»68.
«Мир», в котором конституируется публика, — это и есть обозна<
чение сферы публичности. Кант говорит о знании мира, о человеке,
принадлежащем миру. Эта общепринятость, смысл которой выражен
в понятии всемирно<гражданского состояния [Weltbu
rgertums] и все<
го лучшего, что есть на свете, приводит к идее мира, которая, пожа<
луй, наиболее четко проявляется в «мировом понятии» науки. Ведь
мир в чистом виде формируется в коммуникации разумных существ.
§ 13. Публичность как принцип посредничества между политикой и моралью
169
66 Ebd.Bd. IV.S.171.
67 Ebenda.
68 Ebd.S.172.
«Школьное понятие» науки, по мысли Канта, подразумевает «толь<
ко одну из способностей достигать определенных свободно избран<
ных целей». Мировое же понятие науки касается «того, что необ<
ходимо интересует каждого»69. Это не мир в трансцендентальном
понимании, который, как совокупность всех явлений, представляет
собой тотальность их синтеза и в этом смысле равнозначен «приро<
де». Нет, этот «мир» означает скорее человеческий род в том виде,
в каком он проявляет свое единство: мир той резонерствующей чита<
ющей публики, которая как раз тогда развивалась в широких буржу<
азных слоях. Это мир литераторов, а также салонов, где «разношер<
стное общество», дискутируя, обменивается мнениями. Здесь, в бюр<
герских, буржуазных домах, формируется публика: «Если обратить
внимание на ход беседы в разношерстном обществе, которое состоит
не только из ученых и любителей умствовать, но и из деловых людей
или женщин, то можно заметить, что кроме рассказов и шуток там
всегда имеется еще одно развлечение, а именно резонерство»70.
Резонерствующая публика «людей» конституируется в публику
«граждан», когда она договаривается относительно вопросов «общего
существования». Эта политически действующая публичная сфера
при наличии «республиканского устройства» становится организаци<
онным принципом либерального правового государства. В его рамках
устанавливается гражданское общество [bu
rgerliche Gesellschaft]*
в качестве сферы частной автономии (каждый должен быть вправе
искать свое «счастье» любым путем, который кажется ему подхо<
дящим). Гражданские свободы обеспечиваются общими законами;
свободе «людей» соответствует равенство граждан перед законом
(упраздняются все права «по рождению»). В основе законодатель<
ства — «воля народа, происходящая от разума», поскольку законы
эмпирически берут свое начало в «публичном согласии» резонерству<
ющей публики. По этой причине Кант называет эти законы публич<
ными — в отличие от частных, которые, подобно обычаям и нравам,
неявно претендует на значимость71: «Публичный закон, определяю<
щий для всех, что им по праву дозволено или не дозволено, есть акт
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
170
69 Kant. Kritik der reinen Vernunft // Kant. Werke. Bd. III . S. 561 f. Anm.
70 Kant. Kritik der praktischen Vernunft // Ebd. Bd. V. S. 165.
* В тех произведениях Канта, Гегеля и Маркса, цитаты из которых приводит
далее Хабермас, выражение «bu
rgerliche Gesellschaft» традиционно (и не только
в русских переводах) трактуется как «гражданское общество», «civil society».
71 Это различие не соответствует различию, скажем, между публичным и част<
ным правом. В понимании Канта все гражданское право является публичным. См.:
Kant. Metaphysik der Sitten. Rechtslehre // Kant. Werke. Bd. VII.
публичной воли, от которой исходит всякое право и которая, следова<
тельно, сама никому не может причинить несправедливость. Но для
этого возможна только одна воля — воля всего народа (когда все ре<
шают относительно всех, стало быть, каждый решает и относительно
самого себя)»72. При этом приводятся аргументы совершенно в духе
Руссо — за одним решающим исключением: принцип верховной вла<
сти, суверенитета, народа73 может быть реализован лишь при условии
публичного употребления разума: «Во всяком обществе необходим...
дух свободы, так как в делах, касающихся общечеловеческого долга,
каждый желает убедиться разумом, что такое принуждение право<
мерно, ибо иначе он впадет в противоречие с самим собой». Предме<
том горячих споров в те времена были масонские ложи. По этому по<
воду Кант замечает, что ограничение публичности есть «причина, вы<
зывающая возникновение всех тайных обществ. В самом деле, сооб<
щать друг другу прежде всего то, что касается самого человека, — это
естественная человеческая склонность»74. В этом контексте находит<
ся знаменитая фраза о том, что свобода пера есть «единственный пал<
ладиум прав народа».
Уже в «Критике чистого разума» Кант приписывал публичному
согласию резонеров между собой функцию прагматического контро<
ля истины: «Критерием того, имеет ли признание чего<то истинным
характер убеждения или только уверенности, внешне служит воз<
можность сообщать его и считать, что его истинность может быть
признана всяким человеческим разумом»75. Интеллигибельному
единству трансцендентального сознания соответствует устанавли<
вающееся единение всех эмпирических сознаний в публичной сфере.
Позднее, в философии права, это гарантированное гласностью
«согласие всех суждений, несмотря на различие субъектов между
собой», для которого Канту не хватает разве что термина «публичное
мнение», получает, помимо своей прагматической ценности, еще
и конститутивное значение: для политических действий (то есть
для тех, которые касаются прав других) должно быть достаточно
такого соответствия морали и права, при котором их максимы способ<
ны к гласности и даже нуждаются в ней76. Перед лицом публичности
§ 13. Публичность как принцип посредничества между политикой и моралью
171
72 Ebd. Bd. VI. S. 378.
73 Ebd. S . 389: «Чего народ не может решить относительно самого себя, того за<
конодатель также не может решить относительно народа».
74 Ebenda.
75 В разделе «Vom Meinen, Wissen und Glauben» // Ebd. Bd. III . S. 350.
76 Кант называет это «О согласии политики и морали с точки зрения трансцен<
дентального понятия публичного права» (Ebd. Bd. VI . S . 468 ff.).
все политические действия должны сводиться к основе законов, ко<
торые, в свою очередь, удостоверяются перед публичным мнением
в качестве разумных и общих. В рамках состояния всеобщей норми<
рованности (которая объединяет гражданское устройство и вечный
мир в «совершенно справедливый порядок») природный закон гос<
подства уступает место господству правового закона, а политику,
в принципе, можно перевести в мораль.
Но как обеспечить гармонию политики и морали, если такое пра<
вовое состояние еще не возникло? Чтобы его достичь, недостаточно
даже дистрибутивного единства воли всех, то есть желания всех от<
дельных людей жить сообразно законам, опирающимся на принципы
свободы. Необходимо коллективное единство объединенной воли:
все вместе должны желать этого состояния. Поэтому Кант тоже при<
ходит к выводу, что положить начало правовому состоянию можно
лишь посредством политической власти, — других вариантов нет.
Но ведь непрямое обретение власти частными лицами, объединен<
ными в публику, политическим не считается77 — в соответствии с мо<
ральным самопониманием буржуазной публичной сферы, даже те
усилия, которые только и обеспечили ей вообще политическую
функцию, не должны опираться на методы политической власти,
от которой гласность как раз обещает освобождение. Эту дилемму
Кант разрешает в историко<философском ключе. С его точки зрения,
внешне свободные условия, при которых политика сможет раство<
риться в морали, установятся и без участия внутренне свободных
индивидов. Как известно, по мысли Канта, прогресс человечества
и его общественного устройства продиктован природой и продолжа<
ется, даже если не брать в расчет, как должны по законам свободы
действовать сами люди. Правда, такой прогресс состоит не в количе<
ственном увеличении нравственности, а исключительно в умноже<
нии продуктов законности78.
Если природа использует «антагонизм в обществе», то есть внут<
реннюю борьбу и войны между народами, чтобы развивать все при<
родные задатки человека во «всеобщем правовом гражданском обще<
стве», то само это «совершенное правовое гражданское устройство»
должно быть «патологически вынужденным согласием», которое
только представляется «моральным целым». В нем найдется практи<
ческое решение проблемы, которую Кант теоретически ставит в сле<
дующей форме: «Так расположить некое число разумных существ, ко<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
172
77 См.: Koselleck (1959). S. 81 ff.
78 См.: Kant. Werke. Bd. VII. S . 404 .
торые в совокупности нуждаются для поддержания жизни в общих
законах, но каждое из которых втайне хочет уклоняться от них; так
организовать их устройство, чтобы, несмотря на столкновение их ча$
стных устремлений, последние настолько парализовали друг друга,
чтобы в публичном поведении людей результат был таким, как если
бы они не имели подобных злых устремлений»79. Это вариация на те<
му слогана Мандевиля: «Private vices public benefits»*.
Опираясь на этот принцип, Кант формулирует определенные
социологические предпосылки политически действующей публич<
ной сферы. Они всегда привязаны к общественным отношениям
свободно конкурирующих товаровладельцев при наличии частной
автономии.
В политически резонерствующую публику допускаются только
частные собственники, поскольку их автономия коренится в сфере
товарооборота, а значит, они еще и заинтересованы в том, чтобы дан<
ная сфера сохранялась в качестве частной: «Для этого ему необходи<
мо кроме естественных свойств (чтобы он не был ребенком или жен<
щиной) только одно<единственное качество, а именно, чтобы он был
сам себе господин и, следовательно, имел какую<нибудь собствен<
ность (сюда можно причислить также всякое умение, ремесло, изящ<
ное искусство или науку), которая давала бы ему средства к сущест<
вованию, то есть чтобы, в случае если он эти средства должен полу<
чить от других, он получал бы их только путем продажи того, что ему
принадлежит, а не путем разрешения пользоваться его силами, кото<
рое он давал бы другим людям; следовательно, чтобы он не служил
(в собственном смысле слова) никому, кроме общества. Здесь ремес<
ленники и крупные (или мелкие) землевладельцы равны между со<
бой...»80 Кант понимает, что этого отличия недостаточно: «Призна<
юсь, довольно трудно определить то, что необходимо для притязания
на положение человека, который сам себе господин». Тем не менее
ему удается провести четкое разграничение с тем, что позже назовут
свободным наемным трудом81. Единственное, что может предложить
§ 13. Публичность как принцип посредничества между политикой и моралью
173
79 Ebd. Bd. VI. S. 452 f.
* «Частные пороки — общественные выгоды» (англ.).
80 Kant. Werke. Bd. VI. S. 378 f.
81 «Домашняя прислуга, приказчики, поденщики, даже цирюльники — просто
operarii, а не artifices (в более широком смысле слова) и не подходят под определе<
ние членов государства, а стало быть, и граждан». Они просто пользуются правовой
защитой закона, но не правом законодательства: «Хотя тот, кому я поручаю рас<
колоть мне дрова, и портной, которому я даю сукно, чтобы он сшил мне из него пла<
тье, кажутся находящимися ко мне в совершенно одинаковом отношении, но тем
в качестве товара наемный работник, — это его рабочая сила, в то
время как частные собственники<товаровладельцы обмениваются
между собой товарами. Лишь они являются «сами себе господами».
И только они, по этой логике, должны иметь право голосовать и пуб<
лично употреблять свой разум, подавая пример другим.
Это ограничение согласуется с принципом публичности только
в том случае, если эффективный механизм свободной конкурен<
ции82 обеспечивает в пределах частной сферы равные шансы на при<
обретение собственности. Этот свободный товарооборот может,
правда, «через ряд потомков вызвать значительное неравенство
в имущественном положении членов общества (наемника и нанима<
теля, землевладельца и батрака и т.д.); он не может только помешать
тому, чтобы они были вправе добиваться такого же положения, если
это позволяют им их талант, прилежание и удача. В самом деле, ина<
че человек имел бы возможность принуждать, не будучи сам при<
нуждаем противодействием других... Человека можно считать счаст<
ливым в каждом состоянии, если только он сознает, что причина то<
го, что он не поднимается на равную ступень с другими такими же
подданными, как и он, которые в правовом отношении никакого
преимущества перед ним не имеют, лежит не в непреодолимой воле
других людей, а только в нем самом (в его способностях или в его
непреклонной воле) или же в обстоятельствах, которые он никому
не может поставить в вину»83. Следовательно, те, кто не является
собственником, исключены из публики политически резонерствую<
щих частных лиц, и принцип публичности при этом не нарушается.
В этом смысле люди без собственности не являются гражданами,
хотя могут стать ими благодаря таланту, прилежанию и удаче.
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
174
не менее первый отличается от второго так же, как и цирюльник от парикмахера
(которому я мог дать и волосы для парика), следовательно, как поденщик от худож<
ника или ремесленника, исполняющего работу, которая принадлежит ему, пока
за нее ему не заплатили. Таким образом, последний, как занимающийся промыслом,
обменивается своей собственностью (opus) с другим лицом, тогда как первый усту<
пает другому пользование его силами (operam)» (Ebd. S . 379, Anm.) .
82 В другом контексте Кант намекает на слово laisser$faire («невмешательство»),
вошедшее тогда в обиход: «Один французский министр вызвал к себе несколько наи<
более именитых купцов и попросил их высказать свои соображения относительно
того, как улучшить торговлю, как будто он и в самом деле мог бы выбрать лучшее
из предложенного. После того как один предложил одно, другой — другое, заговорил
старый купец, который до этого молчал: постройте хорошие дороги, тратьте с умом
деньги, создайте надлежащее вексельное право и тому подобное, но “не мешайте нам
действовать!”» (Kant. Werke. Bd. VI. S. 379, Anm.).
83 Ebd. S. 376 f.
Впредь до отмены такого порядка они находятся под защитой зако<
нов, но сами устанавливать законы не могут.
Кант разделял веру либералов в то, что вместе с приватизацией
гражданского общества такие социальные предпосылки, как при<
родный фундамент правового состояния и политически функцио<
нирующая публичность, установятся сами собой. А может, они уже
почти сформированы. Казалось, очертания гражданского устрой<
ства такого рода уже ясно проявляются в качестве ordre naturel.
Поэтому Канту нетрудно в историко<философском плане предполо<
жить, что природа диктует именно то правовое состояние, которое
позволит сделать политику вопросом морали. Фикция справедли<
вости, имманентной свободному товарообороту, дает повод поста<
вить в один ряд bourgeois и homme, отождествить заинтересованного
частного собственника с автономным индивидом как таковым. Спе<
цифическое соотношение частной и публичной сфер приводит к уд<
воению корыстного bourgeois в облике бескорыстного homme, к удво<
ению эмпирического субъекта в интеллигибельном. Оно позволяет
также рассматривать citoyen (гражданина, наделенного правом го<
лоса) в двойном аспекте законности и морали. В своем «патологи<
чески вынужденном» поведении гражданин может в то же время
выглядеть морально свободным, пока соответствие политической
публичной жизни ее самопониманию, происходящему из литера<
турной публичной сферы, обеспечивается только природными уст<
ремлениями, то есть на базе общества, эмансипировавшегося от гос<
подства, нейтрализовавшего власть и подразумевающего свободную
конкуренцию частных собственников. При этом заинтересованные
частные лица, объединившиеся в публику и выступающие таким об<
разом в качестве граждан, внешне ведут себя так, словно внутри
они — свободные люди. При наличии социальных предпосылок,
переводящих private vices в public vertues*, можно эмпирически пред<
ставить себе всемирно<гражданское состояние и тем самым сведе<
ние воедино политики и морали. В качестве res publica pha
nomenon**
это состояние может вызвать проявление res publica noumenon***;
оно может на той же самой почве опыта соединить без ущерба друг
для друга два разнородных законодательства — одно для частных лиц
в качестве товаровладельцев, движимых чувствами, другое для част<
ных лиц в качестве духовно свободных людей. Как в общественной
§ 13. Публичность как принцип посредничества между политикой и моралью
175
* Частные пороки в публичные добродетели (англ.).
** Феномен республики (лат.).
*** Ноумен республики (лат.).
области, так и для мира вообще соотношение феноменального
и ноуменального в соответствии с разрешением третьей антиномии
чистого разума представляется следующим образом: каждое дей<
ствие должно мыслиться как свободное (с учетом своей интелли<
гибельной причины) и одновременно как необходимое (с учетом
эмпирического проявления этой причины), а именно как звено
причинно<следственной связи всех событий в чувственном мире84.
В политической философии Кант, правда, не сумел последова<
тельно сохранить это системно<центральное различение. Он не мо<
жет всерьез поставить законы практического разума в зависимость
от эмпирических условий. Но если природный фундамент правового
состояния как таковой вызывает сомнения, то достижение этого со<
стояния (до сих пор считавшегося предпосылкой моральной полити<
ки) должно само стать для политики содержанием и задачей. А пуб<
личная сфера, которая должна следить за соответствием политики
законам морали, обрела бы благодаря этому новую функцию, кото<
рая уже не поддается интерпретации в рамках системы Канта.
Если те, кто занимается политической деятельностью (будь то
монарх, партия, назначенный управленец или отдельный гражда<
нин), не могут руководствоваться уже существующими законами,
но желают установить некое правовое состояние, то им нельзя огра<
ничиваться одним только неприятием произвола, творимого ос<
тальными. Нет, они должны попытаться оказать на этот произвол
позитивное влияние. Это может происходить насильственно —
и, как правило, происходит именно так. Влияние на произвол дру<
гих, если оно реализуется на моральной основе, должно ориентиро<
ваться на общие цели публики, на благо гражданского общества
в целом. Следовательно, моральный посыл действия в области
такой политики должен контролироваться исходя из того, каким
окажется его возможный успех в чувственном мире. Политическая
добродетель не имеет права быть равнодушной к счастью: все поли<
тические максимы нуждаются в гласности ради соответствия праву
и текущей политике, потому что они «должны соответствовать об<
щей цели общества [des Publikums] (счастью)» — ведь «истинная
задача политики» состоит в том, чтобы «делать общество доволь<
ным своим состоянием»85. Ранее в том же трактате, однако, сказа<
но: «Политические максимы, какие бы ни были от этого физичес<
кие последствия, должны исходить не из благополучия и счастья
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
176
84 См.: Kant. Werke. Bd. III (Kritik der reinen Vernunft). S. 374 ff.
85 Ebd.Bd.VI.S.473f.
каждого государства, ожидаемых от их соблюдения, следовательно,
не из цели, которую ставит перед собой каждое из этих государств...
как высшего... принципа государственной мудрости, а из чистого
понятия правового долга»86.
Кант смог, да и вынужден был, провести различие между благом
государства и благополучием его граждан, между моральностью и за<
конностью — при условии, что в историко<философском плане уже
имеется природный фундамент некоего правового состояния.
Но на это предположение Кант полагается не всегда. Это свидетель<
ствует об амбивалентности его философии истории, где наряду
со многими конформистскими по отношению к системе высказыва<
ниями, исключающими моральность из прогресса и сводящими сам
прогресс к умножению продуктов законности, присутствует также
и признание, которое этим высказываниям противоречит: «Так как
род человеческий постоянно идет вперед в отношении культуры как
своей естественной цели, то это подразумевает, что он идет к лучше<
му и в отношении моральной цели своего существования»87. И в том
же контексте: «Помимо всего этого можно представить многие дока<
зательства того, что в наше время род человеческий в целом на самом
деле значительно продвинулся вперед в моральном отношении по
сравнению со всеми предшествующими эпохами»88. Если само право<
вое состояние должно быть достигнуто только политически, а именно
посредством политики, сообразной с моралью, то прогресс законнос<
ти прямо зависит от прогресса в области нравственности, а res publica
pha
nomenon становится продуктом самой res publica noumenon: «Здесь
постепенно развиваются все таланты, формируется вкус и благодаря
успехам просвещения кладется начало для утверждения образа мыс<
лей, способного со временем превратить грубые природные задатки
нравственного различения в определенные практические принципы
и тем самым патологически вынужденное согласие к жизни в общест<
ве претворить в конце концов в моральное целое»89.
Соотношение res publica pha
nomenon и res publica noumenon уже не
соответствует теоретически установленному соотношению сущности
и явления. В «Споре философского факультета с юридическим» Кант
пишет: «Идея конституции, отвечающей естественному человеческо<
му праву, а именно, чтобы те, кто подчиняется закону, вместе с тем
§ 13. Публичность как принцип посредничества между политикой и моралью
177
86 Ebd.S.466.
87 Ebd.S.393.
88 Ebd.S.394.
89 Ebd.Bd. IV.S.155.
участвовали в законодательстве, — эта идея лежит в основе всех госу<
дарственных форм, а общность, мыслимая соответственно этой идее
в чистых понятиях разума и представляющая платоновский идеал (res
publica noumenon), — не пустая химера, но вечная норма гражданской
конституции, чуждая войне»90. Здесь вспоминается, что употребле<
ние слова «идеал», по Канту, подразумевает идею in individuo, то есть
отдельную вещь, определяемую или уже определенную только благо<
даря идее91. Идеал еще более далек от реальности, чем идея. И тому
и другой может быть присуща только регулятивная функция. Как
идея задает правила, так идеал служит прообразом для последующе<
го воспроизведения, представляет собой лишь «стандарт нашего дей<
ствия» и вследствие этого отличается от идеала, которому Платон,
по мнению Канта, ошибочно приписывал конститутивное значение —
как идее божественного разума. Тем удивительнее, что в контексте
приведенного нами отрывка res publica noumenon названа именно пла$
тоновским идеалом. Это не просто оговорка, ведь далее в тексте гово<
рится: «Гражданское общество, организованное в соответствии с этой
идеей, является ее изображением по законам свободы посредством
данного в опыте примера (res publica pha
nomenon) и может быть лишь
с трудом построено после многочисленных распрей и войн. Но его
конституция, если она однажды будет в основном осуществлена, при<
знается лучшей среди всех...» В предыдущем отрывке этот идеал,
«чуждый всем войнам», упоминался в том же смысле в изъявитель<
ном наклонении. Но при определении идеала вообще Кант замечает:
«Попытки осуществить идеал на примере, то есть в явлении (скажем,
изобразить мудреца в романе), напрасны, более того, они в известной
степени нелепы и малоназидательны, так как естественные границы,
постоянно нарушающие совершенство в идее, исключают возмож<
ность какой бы то ни было иллюзии в такого рода попытках и тем
самым делают даже подозрительным и подобным простому вымыслу
то добро, которое содержится в идее»92.
Политическая философия Канта имеет две четко выраженные
версии. Официальная версия использует конструкцию диктуемого
только природой всемирно<гражданского порядка, при наличии ко<
торого учение о праве сможет затем перевести политические дейст<
вия в разновидность моральных действий. По этой логике в уже су<
ществующем правовом состоянии (это то внешнее условие, при ко<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
178
90 Kant. Werke. Bd. VII. S. 403 f.
91 Ebd. Bd. III (Kritik der reinen Vernunft). S . 395.
92 Ebd. S. 396.
тором право действительно может стать уделом людей) моральная
политика подразумевает не более чем правовые действия по веле<
нию долга и в соответствии с позитивными законами. Господство
закона обеспечивается с помощью гласности, то есть посредством
публичной сферы, чья дееспособность опирается на природный
фундамент правового состояния вообще.
Другая, неофициальная версия философии истории исходит из то<
го, что политика должна добиваться установления правового состоя<
ния. Здесь используется поэтому конструкция всемирно<гражданско<
го порядка, к которому не только принуждает природа, но и главным
образом ведет моральная политика. При этом политику нельзя пони<
мать исключительно в моральном ключе, как сообразные долгу дей<
ствия с опорой на фактически существующие законы. Позитивация
последних, на которую, собственно, и направлена политическая ак<
тивность как на подлинную цель, требует учитывать коллективно
объединенную волю, устремленную к общей цели, а именно к благо<
получию публики. Это опять же должно гарантироваться публичнос<
тью, гласностью. Но теперь публичная сфера обязана в специфичес<
ком смысле посредничать между политикой и моралью; в ее рамках
должно происходить интеллигибельное объединение эмпирических
целей, а законность должна проистекать из морали.
В таком случае философия истории будет направлять публику,
ведь в ней как пропедевтике всемирно<гражданского состояния зако<
ны разума согласуются с потребностями общего блага. Она сама
должна стать публичным мнением. В результате происходит уди<
вительная самоимпликация философии истории — она оценивает,
как одна из теорий истории влияет на ход истории: «Попытка фило<
софов разработать всемирную историю согласно плану природы,
направленному на совершенное гражданское объединение человече<
ского рода, должна рассматриваться как возможная и даже как со<
действующая этой цели природы»93. Как сказано в той же работе,
«некая неизбежно возникающая душевная заинтересованность про<
свещенного человека в добром, которое он постигает полностью»,
должна вместе с просвещением «постепенно доходить до верховных
правителей»94. Таким образом, философия истории должна сама
стать частью просвещения, чей ход она отслеживает и диагностиру<
ет. Для этого ее познания должны вливаться в резонерство публики.
В контексте своей «предсказательной истории человечества» Кант
§ 13. Публичность как принцип посредничества между политикой и моралью
179
93 Ebd.Bd. IV.S.164.
94 Ebd.S.163.
закономерно посвящает один из параграфов «трудностям максим,
направленных на движение к благу мира, в отношении их публич<
ности»95. С его точки зрения, публичным наставлением народа
должны заниматься свободные правоведы, то есть философы, кото<
рые под именем просветителей пользуются дурной славой, считаясь
опасными для государства. Но их деятельность во всех публичных
сферах необходима в интересах прогресса: «Запрещение гласности
[Publizita
t] препятствует продвижению народа к лучшему»96.
Взрывающие систему выводы философии истории, имплициру<
ющей свои политические намерения и само воздействие, прямо
проявляются в категории публичности [O
ffentlichkeit], на которую
она претендует. На историческом пути своего осуществления разум
требует единения эмпирических сознаний в качестве соответствия
интеллигибельному единству сознания вообще. Публичная сфера
должна посредничать между тем и другим. Ее универсальность —
это универсальность эмпирического сознания вообще, которому
гегелевская философия права даст название: публичное мнение
[o
ffentliche Meinung].
С категориями кантовской системы категория публичности легко
согласовывалась лишь до тех пор, пока изначально обязательное
и для политической философии разделение эмпирического и интел<
лигибельного субъекта, да и вообще феноменальной и ноуменальной
областей, могло рассчитывать на наличие социальных предпосылок
либеральной модели публичности. К этим предпосылкам относится
классическое соотношение bourgeois$home$citoyen, то есть граждан<
ское общество в качестве того ordre naturel, естественного порядка,
который конвертирует private vices в public virtues. Ряд фикций, в ко<
торых самопонимание буржуазного сознания артикулируется как
публичное мнение, распространяется и на систему Канта. Поэтому
из нее, в свою очередь, можно извлечь идею буржуазной публичной
сферы именно в ее связи с предпосылкой природного базиса правово<
го состояния. Не случайно понятие публичной сферы, как только она
теряет уверенность в наличии этой связи, оборачивается против ос<
нов самой системы. Уже Гегель выразит сомнение в том, что граждан<
ское общество сможет когда<либо функционировать в качестве тако<
го естественного порядка. Приватизированная сфера товарооборота
и общественного труда (пусть даже она является природным базисом
правового состояния) грозит развалиться из<за своих имманентных
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
180
95 Kant. Werke. Bd. VII. S. 402 ff.
96 Ebenda.
конфликтов. При таких обстоятельствах публичность больше не под<
ходит в качестве принципа посредничества между политикой и мора<
лью. В гегелевском понимании публичного мнения идея буржуазной
публичной сферы уже будет заклеймена как идеология.
§ 14. К диалектике публичной сферы
(Гегель и Маркс)
В публике резонерствующих частных лиц возникает то, что Кант на<
зывает «публичным согласием», а Гегель — «публичным мнением»
[«o
ffentliche Meinung»]. В нем находит выражение «эмпирическая
всеобщность воззрений и мыслей многих»97. На первый взгляд ка<
жется, что определение этой величины у Гегеля отличается от того,
что дал Кант, лишь некоторыми нюансами: «Формальная, субъек<
тивная свобода, состоящая в том, что единичные лица как таковые
имеют и выражают свое собственное мнение, суждение о всеобщих
делах и подают совет относительно них, проявляется в той совмест<
ности, которая называется публичным мнением»98. В пояснениях
к этому параграфу Гегель определяет функцию публичной сферы
по образцу XVIII столетия, а именно как рационализацию господ<
ства: «Долженствующее получить значимость получает таковую
теперь уже не благодаря силе, в малой степени — благодаря привыч<
ке и нравам, а главным образом благодаря пониманию и доводам».
И немного далее: «Принцип современного мира требует, чтобы то,
что каждый должен признавать, обнаруживало себя перед ним как
правомерное»99. Кант считал публичность резонерства критерием,
с помощью которого признание чего<то истинным может быть при<
нято каждым человеческим разумом. Гегель, говоря о публичном
мнении, тоже замечает, что «одно дело то, что каждый воображает
себе у себя дома, сидя со своей женой или со своими друзьями,
и другое дело то, что происходит в большом собрании, где один ум
§ 14. К диалектике публичной сферы (Гегель и Маркс)
181
97 Hegel. Grundlinien einer Philosophie des Rechts / Hg. Hoffmeister. S. 261/ § 301.
Гегель поясняет этот параграф: «Выражение “многие” правильнее обозначает эмпи<
рическую всеобщность, чем ходячее выражение “все”. Ибо если скажут: само собой
понятно, что под выражением “все” не разумеются ближайшим образом, по крайней
мере, дети, женщины и т.д., то еще больше само собой понятно, что не нужно упо<
треблять совершенно определенное выражение “все” там, где дело идет о чем<то еще
совершенно неопределенном».
98 Hegel. Rechtsphilosophie / Hg. Hoffmeister. S . 272. § 316.
99 Дополнение к § 116, 117. Ausgabe Glo
ckner. Bd. VII. S. 424, 426.
побивается другим»100. С другой стороны, публичному мнению
присуща также и случайность формальной всеобщности, находя<
щей свою субстанцию в чем<то другом вне себя самой; речь тут идет
о познавании в качестве простого проявления. Но если исходить
из того, что публичное употребление разума — дело ученых, кантов<
ского спора факультетов, то познавание выходит за пределы одного
лишь проявления. Поэтому Гегель считает, что наука лежит вне сфе<
ры публичного мнения: «Науки, однако, не входят в категорию того,
что составляет публичное мнение, потому что, если они на самом де<
ле представляют собой науки, они вообще не находятся на почве
мнения и субъективных воззрений, так же как и их изложение со<
стоит не в искусстве подбирания оборотов, намеков, полувысказы<
вания и вуалирования, а в недвусмысленном, определенном и от<
крытом высказывании значения и смысла»101.
Это принижение публичного мнения неизбежно вытекает из геге<
левского понятия гражданского общества [bu
rgerliche Gesellschaft].
Да, однажды Гегель похвалил законы такого общества, отметив, что
они кажутся разумными, и сославшись при этом на политическую
экономию Смита, Сэя и Рикардо. Однако, на взгляд Гегеля, анархи<
ческий и одновременно антагонистский характер этой системы по<
требностей решительно разрушает либеральные фикции, на которых
покоилось самопонимание публичного мнения как явного разума.
Гегель обнаруживает глубокий раскол гражданского общества, кото<
рое «не только не упраздняет неравенства людей, установленного
природой... но и поднимает его до неравенства умений, имущества и
даже интеллектуальной и моральной культуры»102. Ведь «благодаря
тому, что связь людей между собою, создаваемая их потребностями,
и способы изготовления и доставления средств для удовлетворения
последних получают всеобщий характер, накопление богатства
увеличивается... С другой стороны, эта же двойная всеобщность ве<
дет к отрозненности и ограниченности особенного труда, а следова<
тельно, к зависимости и бедственности положения прикрепленного
к этому труду класса... В этом сказывается то обстоятельство, что при
чрезмерном богатстве гражданское общество недостаточно богато,
то есть не обладает достаточным собственным достоянием, чтобы бо<
роться с чрезмерностью бедности и возникновением черни»103. При<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
182
100 Gans (1979). S . 424 (дополнение к § 315).
101 Hegel. Rechtsphilosophie / Hg. Hoffmeister. S . 277. § 319.
102 Ebd.S.175.§200.
103 Ebd.S.200f.§243,245.
менительно к сословиям буржуазного общества пролетариат опреде<
ляется только негативно, как категория заботы о бедных. Но набро<
санная в общих чертах теория недопотребления (с последствиями
предвосхищенного империализма; см. у Гегеля § 246) диагностирует
конфликт интересов, при котором совместный и якобы общий инте<
рес политически резонерствующих частных собственников дискре<
дитируется как всего лишь партикулярный. Публичное мнение част<
ных лиц, объединившихся в публику, больше не имеет базиса, чтобы
быть единым и истинным. Оно падает обратно на уровень субъектив<
ного мнения многих.
Амбивалентное положение публичного мнения необходимо про<
истекает из «дезорганизации гражданского общества». Ведь как
должно выглядеть государство, которое, по выражению Гегеля, «сме<
шивают» с гражданским обществом, а его назначение «полагают
в обеспечении и защите собственности и личной свободы»?104 Те н <
денция такова, что буржуазное правовое государство, с помощью ко<
торого частные лица должны передавать господство разуму в соот<
ветствии со стандартом своего публичного мнения, фактически как
бы принимается обратно в гражданское общество, «смешивается»
с ним. Но если частное сословие как таковое «возвышается своим
вхождением в состав законодательной власти до участия во всеоб<
щем деле»105, то дезорганизация гражданского общества должна рас<
пространиться на государство. Если антагонистическая система по<
требностей разрывается на отдельные интересы, то политически дей<
ствующая публичная сфера частных лиц приведет к «неорганичному
мнению и волению», станет «лишь массовой силой, противополага<
ющей себя органичному государству»106. Чтобы это предотвратить,
нужны полицейские меры предосторожности против грозящей
дезорганизации, а также регуляция корпоративной деятельности.
Чем сильнее заинтересованность в свободе торговли и производства
слепо погружается в «себялюбивую цель», тем больше она нуждается
в таком регулировании, возвращающем ее к всеобщему интересу,
«смягчающем опасные судороги и сокращающем длительность того
промежутка, в продолжение которого коллизии (гражданского
общества) уладились бы путем бессознательной необходимо<
сти»107. С таким пониманием общества, наделенного корпоративной
§ 14. К диалектике публичной сферы (Гегель и Маркс)
183
104 Ebd.S.208.§258.
105 Ebd.S.264.§303.
106 Ebd.S.263.§302.
107 Ebd.S.198.§236.
обратной связью, Гегель явно вышел за границы либерализма. Если
частная сфера ограничена таким образом, то и понятие свойственной
ей публичной сферы уже не может быть либеральным.
Публичное мнение облекается в форму здравого человеческого
рассудка и распространяется в народе, подобно предрассудкам,
но даже в таком замутненном виде оно отражает «истинные потреб<
ности и правильные тенденции действительности»108. Оно приходит
к осознанию самого себя в ходе сословных собраний, где профессио<
нальные сословия гражданского общества участвуют в законода<
тельстве. Поэтому «публичность прений»109 в таких собраниях слу<
жит не для того, например, чтобы связать парламентские дискуссии
с политическим резонерством публики, критикующей и контролиру<
ющей власть государства. Публичность эта скорее является принци<
пом государственно<гражданской интеграции сверху, поскольку
«предоставление этой возможности знания хода прений имеет ту
всеобщую сторону, что лишь таким образом публичное мнение при<
ходит к истинным мыслям и вникает в состояние и понятие государ<
ства и его дела и, следовательно, оно лишь таким образом делается
способным судить о них более разумно; кроме того, оно знакомится
также с делами и научается уважать таланты, добродетели и умения
государственных властей и должностных лиц. Как эти таланты по<
лучают в такой публичности значительную возможность развития
и поприще высшей чести, так и эта публичность, в свою очередь, есть
целебное средство против самомнения единичных лиц и массы
и величайшее образовательное средство для последних»110. Публич<
ность, низведенная до уровня «образовательного средства», уже
не считается принципом просвещения и сферой воплощения разума.
Она лишь служит для интеграции субъективного мнения в объ<
ективность, которую дал себе дух в обличье государства. Гегель верен
идее воплощения разума в «совершенно справедливом порядке», где
сойдутся справедливость и счастье. Но политическое резонерство
публики и публичное мнение уже дисквалифицированы в качестве
гарантов этой гармонии. Теперь таким гарантом per se становится
государство как действительность нравственной идеи — просто пото<
му, что оно существует: «Публичное мнение заслуживает поэтому
одинаково как уважения, так и презрения; последнего оно заслужи<
вает со стороны своего конкретного сознания и выражения, а перво<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
184
108 Hegel. Rechtsphilosophie. S . 273. § 317.
109 Ebd.S.272.§314.
110 Ebd. § 315.
го — со стороны своей существенной основы, которая проникает
в это конкретное лишь более или менее помутненными лучами. Так
как оно не обладает в себе (самом) ни масштабом различения,
ни способностью поднять внутри себя субстанциальную сторону
на высоту определенного знания, то независимость от него есть пер<
вое формальное условие совершения чего<то великого и разумного
(как в действительности, так и в науке)»111.
Opinion publique отбрасывается в сферу opinion. Поэтому разум,
реализованный в существующем государстве, сохраняет, в свою
очередь, непроницаемый момент личного господства, который,
по Канту, должен быть выявлен и разрешен в медиуме публично<
сти. Свой анализ публичного мнения Гегель обобщает во фразе:
«Субъективность, которая в качестве распада существующей госу<
дарственной жизни имеет свое наиболее внешнее проявление в же<
лающем проложить путь своей случайности и вместе с тем также
разрушающем себя мнении и рассуждательстве, — эта субъектив<
ность имеет свою подлинную действительность в том, что противо<
положно последней, в субъективности как тожественной с субстан<
циальной волей, составляющей понятие княжеской власти»112.
В рамках государства субъективная свобода, словно благодаря игре
слов, обретает свое право в субъекте монарха. Последний не пре<
творяет в жизнь право публики, в которой, согласно Канту, только
и возможно объединение целей всех. Княжеская власть основана
скорее на непосредственности того нравственного мира, из которо<
го субъекты поднялись к праву на свою субъективность. Монарх
знает, что «народ не дает себя обманывать относительно своей
субстанциальной основы, сущности и определенного характера
своего духа, но что касается способа, каким он это знает и в соответ<
ствии с которым обсуждает свои поступки, события и т.д ., то он сам
себя обманывает»113. Господство удерживается в рамках только
народным духом, который един с естественным порядком суб<
станциальной нравственности. Царство же просвещения, в котором
народный дух знает себя как публичное мнение, так и не стано<
вится обязательным. Согласие политики и морали — это, с точки
зрения Гегеля, вообще неверная постановка вопроса, которая не под<
лежит рассмотрению. Рационализации господства посредством
§ 14. К диалектике публичной сферы (Гегель и Маркс)
185
111 Ebd.S.274.§318.
112 Ebd.S.278.§320.
113 Ebd. S. 274. § 317. См. также: Hegel. Pha
nomenologie des Geistes / Hg. Hoff<
meister. S. 392 .
публичности Гегель противопоставляет всемирно<исторический
экзистенциализм народного духа: «Одно время много рассуждали о
противоположности между моралью и политикой и о требовании,
чтобы вторая согласовалась с первой. Здесь мы должны лишь заме<
тить вообще, что благо государства имеет совершенно другое оп<
равдание, чем благо отдельного лица, и нравственная субстанция,
государство, имеет свое наличное бытие, то есть свое право, непо<
средственно не в абстрактном, а в конкретном существовании, и что
лишь это конкретное существование, а не одна из многих общих,
отвлеченных мыслей, считаемых моральными заповедями, может
быть принципом его деятельности и поведения. Воззрение о мни<
мой несправедливости, всегда оказывающейся в этой мнимой про<
тивоположности на стороне политики, на самом деле скорее имеет
своим основанием поверхностность представлений о морали,
о природе государства и его отношении к точке зрения морали»114.
Гегель обескровливает идею публичной сферы гражданского обще<
ства, поскольку анархическое и антагонистическое общество вряд
ли может представлять собой сферу общения автономных частных
лиц, где состоялись освобождение от господства и нейтрализация
власти и на базисе которой публика могла бы конвертировать
политический авторитет в рациональный. Гражданское общество
тоже не может обойтись без отношений господства. По мере разви<
тия своей естественной тенденции к дезорганизации оно тем более
нуждается в интеграции посредством политической власти. Со<
словно<государственная конструкция Гегеля реагирует на противо<
речия, которые он уже находит в реалиях буржуазного правового
государства, построенного по англосаксонскому или французскому
образцу. Но Гегель отказывается признать, что речь при этом идет о
реалиях продвинувшегося вперед гражданского общества115.
Это подметил молодой Маркс. Он знает, что «политические» со<
словия добуржуазного общества растворились в гражданском обще<
стве, став просто «социальными» сословиями. Но если приписывать
им политическую функцию посредничества между государством
и обществом, то это напоминает беспомощно реставративную
попытку «отбросить человека — отчасти в самой политической
сфере — в ограниченный круг его частной жизни»116. Фактически
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
186
114 Hegel. Rechtsphilosophie. S . 287. § 337.
115 См.: Riedel M. Hegels «bu
rgerliche Gesellschaft» und das Problem ihres geschicht<
lichen Ursprungs // ARSP. XLVIII . 4. 1962. S. 539 ff.
116 Marx/Engels. Ges. Werke. Berlin, 1958. Bd. I. S. 285.
свершившееся разделение государства и общества направлено на то,
чтобы посредством «реминисценции» отменить неосословное уст<
ройство вроде прусского, превознесенного Гегелем. Маркс видит,
что «республика», будучи формой буржуазного правового государ<
ства, должна образовываться там, где «частные сферы достигли
самостоятельного существования»117. До этого общество «непо<
средственно имело политический характер, то есть элементы граж<
данской [bu
rgerlichen] жизни, — например, собственность, семья,
способ труда, — были возведены на высоту элементов государствен<
ной жизни в форме сеньориальной власти, сословий и корпораций.
В этой форме они определяли отношение отдельной личности
к государственному целому, определяли, значит, ее политическое
положение, то есть положение изолированности и обособленности
по отношению к другим составным частям общества... Политиче<
ская революция, конституировавшая политическое государство
как всеобщее дело, то есть как действительное государство, неиз<
бежно должна была разбить все сословия, корпорации, цехи, при<
вилегии... Политическая революция уничтожила тем самым поли<
тический характер гражданского общества [der bu
rgerlichen Gesell<
schaft]. Она разбила гражданское общество на его простые состав<
ные части: с одной стороны, на индивидов, с другой — на материаль<
ные и духовные элементы, образующие жизненное содержание этих
индивидов, их гражданское положение. Она освободила от оков по<
литический дух, как бы разделенный, раздробленный, растекшийся
по различным закоулкам феодального общества, собрала его воеди<
но, вывела из этой распыленности, освободила от смешения с граж<
данской жизнью и конституировала его как сферу общности, всеоб<
щего народного дела, как нечто, существующее в идее независимо
от указанных особых элементов гражданской жизни»118.
Последняя фраза выдает ироничное отношение Маркса к поли<
тически действующей публичной сфере, то есть к «идеальной»
независимости публичного мнения резонерствующих частных
собственников, которые рассматривают себя как совершенно авто<
номных людей. Но, желая вычленить идеологический компонент,
Маркс воспринимает идею буржуазной публичной сферы на<
столько серьезно, насколько это соответствует самопониманию по<
литически продвинутых отношений в Англии и во Франции.
Маркс критикует неосословное устройство гегелевской философии
§ 14. К диалектике публичной сферы (Гегель и Маркс)
187
117 Ebd.S.233.
118 Ebd.S.368.
государства. Буржуазное правовое государство он при этом исполь<
зует как мерило. Но это делается лишь для того, чтобы разоблачить
«республику» как существующее противоречие перед лицом ее
собственной идеи, а на идее буржуазной публичной сферы как
в зеркале общественных условий показать возможность ее совсем
небуржуазной реализации.
Маркс клеймит публичное мнение как фальшивое сознание: оно
является маской буржуазных классовых интересов, но утаивает пе<
ред самим собой свой истинный характер. Марксова критика в адрес
политической экономии затрагивает на самом деле те предпосылки,
на которые опиралось самопонимание политически действующей
публичной сферы. Согласно этой критике, капиталистическая систе<
ма, предоставленная самой себе, не способна к бескризисному вос<
производству в качестве «естественного порядка». Кроме того, про<
цесс использования капитала основан на присвоении прибавочной
стоимости, создаваемой прибавочным, дополнительным трудом тех,
чей единственный товар — их собственная рабочая сила. Таким обра<
зом, вместо среднесословного общества мелкотоварных производи<
телей образуется классовое общество, в котором наемный работник
имеет все меньше шансов на социальный рост до уровня собственни<
ка. В конце концов, в процессе аккумуляции капитала происходит
олигополистическая деформация рынков, так что больше нельзя рас<
считывать на независимое ценообразование. Освобождение граж<
данского общества от регламентации сверху не приводит к нейтрали<
зации власти во взаимоотношениях частных лиц. Вместо этого воз<
никают новые властные отношения, облекаемые в форму граждан<
ской свободы договоров. Это в первую очередь отношения между
собственниками и наемными работниками.
Такая критика разрушает все фикции, на которые ссылается идея
публичной сферы гражданского общества. Теперь, очевидно, нет об<
щественных предпосылок для того, чтобы у каждого, благодаря
усердию и удаче, появились равные шансы получить статус собст<
венника, то есть приобрести имущество и образование, необходи<
мые частному лицу для доступа в публичную сферу. По логике
Маркса, та публичность, с которой он сталкивается, противоречит
своему собственному принципу общедоступности: публика не мо<
жет больше претендовать на идентичность с нацией, а гражданское
общество — на идентичность с обществом вообще. Точно так же
нельзя отождествить и «собственников» с «людьми». Ведь вследст<
вие противоположности собственников классу наемных рабочих их
заинтересованность в сохранении товарооборота и общественного
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
188
труда в качестве частной сферы низводится до обособленного, пар<
тикулярного интереса, который можно претворить в жизнь, только
используя власть над другими. С этой точки зрения владение част<
ной собственностью нельзя без проблем перевести в свободу авто<
номных людей. Буржуазная частная автономия «ставит всякого
человека в такое положение, при котором он рассматривает другого
человека не как осуществление своей свободы, а, наоборот, как ее
предел»119. А права, гарантирующие этот «эгоизм», являются «пра<
вами человека» в смысле абстрактного человека, который, пресле<
дуя свои частные интересы, остается несвободным собственником,
агентом в процессе использования капитала. Следовательно, он
никогда не разовьется до уровня того «действительного и подлин<
ного» человека, в качестве которого bourgeois хотел бы обрести
функции citoyen. Разделение государства и общества соответствует
«раздвоению человека на публичного и частного человека»120.
Но в качестве bourgeois частное лицо в столь малой степени пред<
ставляет собой homme, человека как такового, что для истинного
восприятия гражданских интересов ему необходимо было бы выйти
за рамки своей гражданской действительности, «абстрагироваться
от нее, уйти от всей этой организации в свою индивидуальность»121.
Поэтому точку зрения, с которой — после выслушивания доводов
и контрдоводов — соглашаются частные лица, соединенные в пуб<
лику, нельзя путать с правильным и справедливым. Значит, рассы<
пается и третье — центральное — отождествление публичного мне<
ния с разумом. Пока в процессе воспроизводства общественной
жизни отсутствует эффективная нейтрализация властно<силовых
отношений, да и само буржуазное/гражданское общество [bu
rger<
lichen Gesellschaft] еще зиждется на власти, на его фундаменте
не может возникнуть правовое состояние, заменяющее политичес<
кий авторитет рациональным. Растворение феодальных отношений
господства в медиуме резонерствующей публики означает не исчез<
новение политического господства вообще, но его непрерывное про<
должение в другом гештальте. А буржуазное правовое государство,
включая публичность в качестве центрального принципа своей ор<
ганизации, является просто идеологией. Именно отделение частной
области от публичной препятствует на этой ступени капитализма
тому, что обещает идея буржуазной публичной сферы.
§ 14. К диалектике публичной сферы (Гегель и Маркс)
189
119 Marx/Engels. Ges. Werke. Bd. I . S . 365.
120 Ebd. S . 356.
121 Ebd.S.324.
В споре вокруг избирательных реформ, которые в начале 30<х го<
дов XIX столетия привели к определенному расширению избира<
тельных прав в Англии и во Франции, объективировалась борьба
за реализацию буржуазного правового государства. Характерно, что
Маркс уже видит в этом процесс, выходящий за рамки конституцио<
нализации буржуазной публичной сферы. В этом контексте сказано:
«Стало быть, стремление гражданского общества [bu
rgerliche
Gesellschaft] проникнуть в законодательную власть всей массой,
по возможности целиком, стремление действительного граждан<
ского общества поставить себя на место фиктивного гражданского
общества законодательной власти — это не что иное, как стремление
гражданского общества достигнуть политического бытия»122.
Тенденцию к тому, чтобы сделать избирательные права всеобщими,
молодой Маркс до 1848 года толкует в радикально<демократическом
духе. Он уже предвосхищает изменение функций буржуазной пуб<
личной сферы, а после июньского восстания парижских рабочих
поставит ей гораздо более четкий диагноз: «Как может парламентар<
ный режим, живущий прениями, запретить прения? Всякий интерес,
всякое общественное мероприятие превращается здесь в общую
идею и трактуется как идея, — как же может при таких условиях
какой<либо интерес, какое<либо мероприятие ставиться выше мыш<
ления и навязываться как символ веры? Ораторская борьба на три<
буне вызывает борьбу газетных писак, дискуссионный клуб парла<
мента необходимо дополняется дискуссионными клубами в салонах
и трактирах; депутаты, постоянно апеллирующие к народному мне<
нию, дают тем самым право народному мнению высказывать свое
действительное мнение в петициях. Парламентарный режим предо<
ставляет всё решению большинства, — как же не захотеть огромному
большинству вне парламента также выносить решения? Если вы
на вершине государства играете на скрипке, то можете ли вы удив<
ляться, что стоящие внизу пляшут?»123
Еще десятью годами ранее Маркс видел перспективу такого раз<
вития. Небуржуазные слои вторгаются в политическую публичную
сферу, осваивают ее институты, принимают участие в деятельности
прессы, партий и парламента — и по мере того, как это происходит,
оружие публичности, выкованное буржуазией [Bu
rgertum], обра<
щается против нее самой. Как представляется Марксу, само обще<
ство на этом пути примет политический облик. Кажется, что изби<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
190
122 Marx/Engels. Ges. Werke. Bd. I. S. 370.
123 Marx K. Der 18. Brumaire des Louis Bonaparte. Berlin, 1953. S . 60.
рательные реформы уже позволяют усмотреть внутри устоявшейся
публичной сферы тенденцию к ее распаду: «Утвердив свое полити<
ческое бытие как свое истинное бытие, гражданское общество тем
самым сделало свое гражданское бытие [bu
rgerliche Dasein], в его
отличии от своего политического бытия, несущественным; а с отпа<
дением одного из оторванных друг от друга моментов отпадает
и его противоположность. Избирательная реформа представляет
собой, следовательно, в рамках абстрактного политического госу<
дарства требование упразднения этого государства, но вместе с тем
и упразднения гражданского общества»124.
Возникновение буржуазной публичной сферы исторически свя<
зано с отделением общества от государства. «Социальное» могло
конституироваться в качестве отдельной области в той степени,
в которой воспроизводство жизни принимало, с одной стороны, ча<
стные формы, с другой же — обретало публичную значимость как
частная сфера в целом. Общие правила взаимодействия частных
лиц друг с другом теперь стали публичным делом. В полемике
на эту тему, которую частные лица вскоре заводят с публичной вла<
стью, буржуазная публичная сфера обрела свою политическую
функцию. Частные лица, собравшиеся в публику, сделали поли<
тическое санкционирование, одобрение со стороны общества как
некой частной сферы темой публичного рассмотрения. Но теперь,
в середине XIX столетия, можно было предвидеть, как эта пуб<
личная сфера, вследствие своей собственной диалектики будет
захватываться группами, которые не могут иметь никакого интере<
са в сохранении общества как частной сферы, потому что они лише<
ны собственности, а значит, и базы для частной автономии. Если
они в качестве расширенной публики станут вместо буржуазной
публики субъектом публичной сферы, то структура последней
должна будет измениться до основания. Как только масса тех, кто
не является собственником, сделает общие правила взаимодейст<
вия в обществе темой своего публичного резонерства, воспроизвод<
ство общественной жизни как таковое станет общим делом,
а не просто формой частного освоения. Поэтому демократически
революционизированная публичная сфера, которая стремится
«поставить действительное гражданское общество на место фик<
тивного гражданского общества законодательной власти», превра<
щается, в принципе, в сферу публичных консультаций и решений
об управлении и администрировании всех процессов, необходимых
§ 14. К диалектике публичной сферы (Гегель и Маркс)
191
124 Marx/Engels. Ges. Werke. Bd. I . S . 325.
для воспроизводства общества. Загадка «политического общества»,
предложенная Марксом в рамках его критики гегелевской филосо<
фии государства, получит решение через несколько лет — в лозун<
ге обобществления средств производства.
При таких условиях публичная сфера должна быть всерьез спо<
собна осуществить то, что она всегда обещала, — рационализацию
политического господства, представляющего собой господство людей
над людьми: «Когда в ходе развития исчезнут классовые различия
и все производство сосредоточится в руках ассоциации индивидов,
тогда публичная власть потеряет свой политический характер. По<
литическая власть в собственном смысле слова — это организован<
ное насилие одного класса для подавления другого»125. Уже в своем
исследовании «Философии нищеты» Прудона Маркс писал: «Толь<
ко при таком порядке вещей, когда не будет больше классов и клас<
сового антагонизма, социальные эволюции перестанут быть поли$
тическими революциями»126. Вместе с переходом «политической»
власти в «публичную» либеральная идея политически действующей
публичной сферы обрела свою социалистическую формулу. Энгельс,
как известно, продолжая рассуждения Сен<Симона, истолковал ее
в том смысле, что «на место управления лицами» должно стать
«управление вещами и руководство производственными процесса<
ми»127. Исчезнуть должен не авторитет вообще, но авторитет поли<
тический. Сохранившиеся и частично новообразованные публичные
функции превратят свой политический характер в административ<
ный. Но это возможно, только если «ассоциированные производите<
ли рационально регулируют... свой обмен веществ с природой, ставят
его под свой общий контроль, вместо того чтобы он господствовал
над ними как слепая сила»128.
Из имманентной диалектики буржуазной публичной сферы
Маркс делает социалистические выводы для построения некой
контрмодели, в которой классическое соотношение публичной
и частной сфер подвергается своеобразной инверсии. Критика и
контроль со стороны публичной сферы распространяются на ту
часть буржуазной частной сферы, которая, с учетом обладания
средствами производства, отводилась до этого частным лицам, —
а именно, на область общественно необходимого труда. В соответ<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
192
125 Marx/Engels. Ges. Werke. Bd. I. S. 325.
126 Ebd. Bd. IV. S . 182.
127 Engels F. Anti<Du
hring. Berlin, 1954. S . 348.
128 Marx K. Das Kapital. Berlin, 1953. Bd. III . S. 873.
ствии с этой новой моделью автономия базируется уже не на част<
ной собственности; она вообще больше может не основываться
в частной сфере, ее основа должна быть заложена в самой публич<
ной сфере. Частная автономия представляет собой дериват искон<
ной автономии, которая конституирует публику граждан общества,
выполняя социалистически расширенные функции публичности.
Скорее частные лица будут частными лицами публики, чем публи<
ка — публикой частных лиц. Человек (homme) теперь отождествля<
ется не с bourgeois и не с частным собственником, а с citoyen. Если
раньше роль гражданина государства определялась свободой чело<
века в качества частного собственника, то теперь свобода частного
лица определяется ролью человека в качестве гражданина общест<
ва. Ведь публичная сфера больше не служит посредником между
обществом частных собственников и государством — скорее авто<
номная публика обеспечивает себе как частным лицам сферу лич<
ной свободы, досуга и беспрепятственного передвижения, плано<
мерно форматируя государство, которое растворяется в обществе.
В этой сфере неформальное и интимное общение людей друг
с другом, впервые будучи действительно «частным», освободится
от принуждения общественного труда, который по<прежнему оста<
ется «царством необходимости». Примеры новой формы производ<
ной частной автономии, обязанной своим появлением первичной
публичности публики граждан общества, можно найти в интимной
сфере, которая будет существовать отдельно от экономических
функций. Как отмечает Энгельс в «Принципах коммунизма», пред<
варяющих «Манифест коммунистической партии», с упразднением
частной собственности исчезнет и старая основа семьи вместе с ее
прежними функциями, а также зависимость женщины от мужчины,
а детей от родителей. Благодаря этому «отношения полов станут
исключительно частным делом, которое будет касаться только
заинтересованных лиц и в которое обществу нет нужды вмешивать<
ся»129. Похожим образом выразился Маркс уже в «Rheinischen
Zeitung»: «Если бы брак не был основой семьи, то он так же не яв<
лялся бы предметом законодательства, как, например, дружба»130.
По мнению и того и другого авторов, отношения реализуются в ка<
честве «частных» только в том случае, если они вообще свободны
от правового нормирования.
§ 14. К диалектике публичной сферы (Гегель и Маркс)
193
129 Engels F. Grundsa
tze des Kommunismus // Marx/Engels. Ges. Werke. Bd. IV.
S. 361 ff.
130 Ebd.S.182.
§ 15. Амбивалентность понимания публичной сферы
в теории либерализма
(Джон Стюарт Милль и Алексис де Токвиль)
То, во что вылилась диалектика буржуазной публичной сферы,
не соответствовало ранним социалистическим ожиданиям. Распро<
странение политического равноправия на все социальные классы
достигалось в рамках самого этого классового общества. «Расшире<
ние» публичной сферы не привело к принципиальному упразд<
нению того базиса, на котором публика частных собственников
поначалу стремилась добиться некоего подобия господства публич<
ного мнения. С другой стороны, справедливость идеологической
критики идеи буржуазной публичной сферы была настолько оче<
видной, что с изменением социальных предпосылок «публичного
мнения» в середине XIX века, на пике влияния экономического
либерализма, социально<философские представители последнего
были вынуждены перейти чуть ли не к отрицанию принципа буржу<
азных публичных сфер — хотя все еще превозносили его. Этот амби<
валентный подход к публичной сфере, свойственный теории либе<
рализма, не признается себе в наличии структурного конфликта
в обществе, хотя сам же этим конфликтом и порожден. Однако
в другом аспекте либералистская апологетика превосходит социа<
листическую критику, поскольку вообще ставит под сомнение фун<
даментальные предпосылки, общие как для классической модели
буржуазной публичной сферы, так и для ее диалектически очерчен<
ной контрмодели.
Идею рационализации политического господства буржуазное со<
знание XVIII столетия предложило в рамках философии истории,
с позиций которой могли быть концептуально обозначены и общест<
венные предпосылки политически действующей публичной сферы,
представляющей собой нечто вроде «естественного порядка». Речь
шла о возможности существования природного фундамента публич<
ной сферы, который гарантировал бы автономный и, в принципе,
гармоничный процесс общественного воспроизводства. Таким обра<
зом, публичное мнение, с одной стороны, освободилось бы от струк<
турных противоречий; с другой стороны, в той мере, в какой оно рас<
познает и учитывает имманентные законы движения общества, оно
могло бы, опираясь на обязательные критерии, решать, какая регла<
ментация практически необходима с точки зрения общего интереса.
При таких обстоятельствах не было бы нужды в формировании воли
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
194
с учетом детальных диспозиций — хватало бы принципиального
установления истины. Модель политически действующей публич<
ной сферы, претендующая на объединение публичного мнения с ра<
зумом, предполагает объективную возможность того, что конфликты
интересов и бюрократические вердикты будут сведены к минимуму
благодаря естественному порядку или (что по сути одно и то же) бла<
годаря организации общества, строго ориентированного на общие
интересы. А те конфликты, которых все же не удастся полностью из<
бежать, будут разрешаться в соответствии с надежными критериями
публичного суждения.
В то время как социалисты доказывали, что базиса идеи буржу<
азной публичности недостаточно для появления таких предпосы<
лок, а значит, необходим другой базис, либералы использовали
внешние проявления этого же противоречия в качестве повода,
чтобы поставить под сомнение сами предпосылки природного
фундамента, на которых основана идея политически действующей
публичной сферы. Затем, правда, либералы принялись еще реши<
тельнее аргументировать в пользу консервации именно этой бур$
жуазной публичной сферы в ее ограниченной ипостаси. Поэтому
в рамках либерализма буржуазное самопонимание публичной сфе<
ры теряет форму истории философии в пользу некоего common$
sense$meliorismus131 * — оно становится «реалистичным».
Даже внешнее проявление публичной сферы, в котором ее идея
могла бы в определенной степени обрести очевидность, кардиналь<
ным образом изменилось, чему способствовало чартистское движе<
ние в Англии и февральская революция [1848 года] на континенте.
До этого публика могла рассматриваться как публика свободных
индивидов, хоть и была фактически (в той или иной мере) крепко
встроена в коммунально обозримую, иерархически структуриро<
ванную репрезентацию социальных рангов. Общение проходило
в среде воспринятого у дворян, но при этом буржуазно варьирован<
ного «общества» по исправным правилам равенства и открытости
и в соответствии с кодексом самозащиты и любезности. Готовность
взаимно признавать заданные роли и одновременно ирреали<
зировать их основывалась на оправданной вере в то, что внутри
публики (при наличии общих для нее классовых интересов) деле<
ние на своих и чужих фактически исключалось. А об определенной
§ 15. Амбивалентность понимания публичной сферы в теории либерализма...
195
131 См.: Kesting H. Geschichtsphilosophie und Weltbu
rgerkrieg. Heidelberg, 1959.
S. 24 ff., 219 ff.
* Мелиоризм с опорой на здравый смысл (англ.).
разумности свидетельствовали резонные формы публичной дискус<
сии, а также конвергенция мнений в том, что касалось критериев
критики и целей полемики. Однако рефлектирующим современни<
кам развитой буржуазной публичности пришлось наблюдать, как
этот флёр исчезает. Публика расширяется — поначалу неформаль<
но, благодаря распространению прессы и пропаганды. Теряя свою
социальную эксклюзивность, она утрачивает и связующий фактор,
созданный институтом обходительного общения и сравнительно
высоким стандартом образования. Конфликты, прежде отодвигае<
мые в частную сферу, вторгаются теперь в публичное пространство.
Групповые потребности, которые не может удовлетворить саморегу<
лирующийся рынок, обнаруживают тенденцию к регулированию
со стороны государства. Публичная сфера, которая должна теперь
содействовать таким требованиям, становится полем конкуренции
интересов в огрубленных формах силового противоборства. Зако<
ны, возникающие «под давлением улицы», плохо поддаются пони<
манию с позиции «разумного» консенсуса публично дискутирую<
щих частных лиц; они более или менее явно соответствуют компро<
миссу конкурирующих частных интересов.
В этой ситуации Милль наблюдает, как население, занятое руч<
ным и физическим трудом, а также (в США) женщины и цветные,
требуют общих избирательных прав. Он однозначно одобряет все
движения, выступающие против аристократии по денежному, поло<
вому и расовому признаку, против миноритарной демократии това<
ровладельцев, против плутократии крупной буржуазии132. Токвиль,
в свою очередь, будучи оппозиционным депутатом Национального
собрания, за несколько дней до революции 1848 года (которую он
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
196
132 В контексте женской эмансипации даже сказано (Mill J.S. Werke / Hg.Wessel.
Leipzig, 1875. Bd. 12. S . 5 f.): «Стремление к равенству должно быть предпосылкой
в любом вопросе. Необходимо указать, по какой причине что<то разрешено одному
лицу и запрещено другим. Но что, если кому<то запрещено почти все, что другими
ценится превыше всего? Если запрещается то, отсутствие чего воспринимается как
величайшее оскорбление? Если не только политическая свобода, но и личная свобо<
да действий становится кастовой привилегией? Если даже в трудовой деятельности
почти все профессии, требующие более высоких способностей в какой<либо важной
области и открывающие дорогу к наградам, богатству или просто к материальной
независимости, тщательно огорожены как собственность господствующего класса?
Если зависимый класс пускают только в те двери, которыми пренебрегают все, кто
имеет возможность выбора? В такой ситуации жалкие ссылки на целесообразность,
призванные оправдать чудовищную пристрастность распределения, не отменят тот
факт, что речь идет о вопиющей несправедливости (пусть даже ссылки эти содержат
рациональное зерно)».
с точностью предсказал) призвал правительство постепенно наде<
лить народ правом голоса. «Может быть, никогда и ни в одной стра<
не мира не существовало парламента, который проявлял бы больше
разносторонних и блестящих талантов, чем сегодня наше Нацио<
нальное собрание. Между тем нация по большей части едва следит
за происходящим и почти не слышит того, что говорится о ее делах
с публичной трибуны. И кажется, даже те, кто там выступает, вос<
принимают свою роль не слишком серьезно — их больше занимает
то, что они скрывают, чем то, что они показывают. На самом деле
публичная жизнь сохранилась лишь там, где ей вовсе не место, и пре<
кратила существование там, где, согласно закону, ее ожидаешь встре<
тить. Почему так случилось? Потому что законы ограничили реали<
зацию всех политических прав одним<единственным классом»133.
Конкурентный порядок уже не может с достаточной правдоподобно<
стью сдерживать свое обещание, согласно которому якобы равные
шансы на приобретение частной собственности открывают и доступ
в политическую публичную сферу. Вместо этого принцип полити<
ческой публичности требует непосредственного допуска классов, за<
нятых физическим трудом, допуска масс, не имеющих образования и
не владеющих собственностью. Этому должно способствовать рас<
ширение политического равноправия. Тема XIX столетия — избира<
тельная реформа, расширение публики, а не сам принцип гласности
[Publizita
t] как таковой, как было в XVIII веке. Публичное мнение
все меньше обсуждает само себя и в определенной степени размыва<
ется — по мере того, как келейность правительственной работы пере<
стает быть четкой мишенью для полемики. Когда исчезает общий
противник, публичное мнение теряет гарантию своего единства и од<
нозначности. Либералы вроде Милля и Токвиля, отстаивая принцип
публичности, приветствуют происходящий процесс, но критикуют
его последствия — во имя того же принципа. Ведь непримиримые ин<
тересы, хлынувшие в публичную сферу вместе с расширением пуб<
лики, устраивают себе репрезентацию в расколотом публичном мне<
нии, в результате чего оно (в облике конкретного господствующего
мнения) становится навязчивой, принудительной силой — хотя
должно, наоборот, бороться с принуждением в любом виде и может
требовать лишь того, чтобы с ним, с мнением, ознакомились. И вот
уже Милль жалуется на «иго публичного мнения» и на его «мораль<
ные средства принуждения». Его великое сочинение «О свободе», как
§ 15. Амбивалентность понимания публичной сферы в теории либерализма...
197
133 Я цитирую по великолепной подборке произведений, составленной Ландсху<
том: Tocqueville. Das Zeitalter der Gleichheit. Stuttgart, 1954. S. 248 f.
речь защитника перед судом, направлено против засилья публично<
сти, которая до тех пор слыла гарантией разума, предохраняющей
от насилия вообще. Как пишет автор, заметна «возрастающая склон<
ность к расширению власти общества над индивидом, как через пуб<
личное мнение, так и через посредство закона, далее должных преде<
лов». Господство публичного мнения представляется господством
многих, властью посредственного: «В политике стало даже тривиаль<
ностью говорить, что теперь миром управляет публичное мнение.
Теперь единственная сила, еще заслуживающая этого названия, есть
сила массы и сила правительства, когда оно делает себя инстру<
ментом стремлений и склонностей массы... И что составляет еще
более замечательную новизну нашего времени — масса берет свои
мнения не от лиц, высоко стоящих в церковной или государственной
иерархии, не от тех или других общепризнанных руководителей
и не из книг; ее мнения составляются для нее людьми, весьма близко
к ней подходящими, которые, под впечатлением минуты, обращают<
ся к ней или говорят от ее имени в газетах»134.
Токвиль тоже считает публичное мнение скорее принуждением
к конформизму, чем силой критики: «По мере того как люди стано<
вятся более равными и более похожими друг на друга, склонность
каждого из них слепо доверяться конкретному человеку или опреде<
ленному классу уменьшается. Предрасположенность доверять массе
возрастает, и публичное мнение все более и более начинает править
миром... Публичное мнение у демократических народов обладает,
следовательно, весьма странным могуществом... Оно не убеждает
своими взглядами, оно навязывает их, проникая в глубины души
с помощью своего рода мощного давления, оказываемого коллектив<
ным разумом на интеллект каждой отдельной личности. В Соеди<
ненных Штатах большинство приняло на себя обязанность обес<
печивать индивида массой уже готовых мнений, освобождая его
от необходимости создавать свои собственные. Таким образом, суще<
ствует немалое количество философских, этических и политических
теорий, которые каждый человек принимает без обследования, веруя
в безошибочность коллективного разума»135. Подобно Миллю, Ток<
виль полагает, что публичное мнение пора рассматривать как некую
силу, которая пригодна в лучшем случае в качестве ограничителя
власти, но прежде всего сама нуждается в эффективном ограниче<
нии: «К кому, в самом деле, может обратиться в Соединенных Шта<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
198
134 Mill. U
ber die Freiheit / Hg. Pickford. Frankfurt, 1860. S. 92 f.
135 Tocqueville (1954). S. 263 f.
тах человек или группа людей, ставших жертвой несправедливости?
К публичному мнению? Но оно отражает убеждения большинства.
К законодательному корпусу? Но он представляет большинство
и слепо ему повинуется. К исполнительной власти? Но она назнача<
ется большинством... К силам порядка? Но силы порядка — это не
что иное, как вооруженное большинство. К суду присяжных? Но суд
присяжных– это большинство...»136
Именно с позиции такой постановки вопроса старая проблема
свободы мысли и слова представляется Миллю иначе, нежели она
представлялась раньше в борьбе публики с вышестоящей властью
(со времен знаменитой речи Мильтона «Areopagitica»). Если на сме<
ну монаршей власти приходит не менее своевольная (как кажется)
власть публичной сферы, то публичное мнение, ставшее господ<
ствующим, попадает под обвинение в нетерпимости. Требование
толерантности адресуется теперь именно ему, а не цензорам, кото<
рые прежде это мнение подавляли. А право на свободное выраже<
ние мнения приходится отстаивать теперь, защищая не критиче<
ское резонерство публики от вмешательства полиции, а защищая
нонконформистов от вмешательства самой этой публики: «Теперь
неисполнение обычая, отказ преклоняться перед ним есть уже само
по себе заслуга. Потому именно, что тирания (публичного) мнения
в наше время такова, что всякая эксцентричность стала преступле<
нием, потому именно и желательно, чтобы были эксцентричные
люди, — это желательно для того, чтобы покончить с этой тирани<
ей»137. Для спора мнений в публичной сфере Милль разрабатывает
понятие терпимости — по аналогии с религиозным спором. Резо<
нерствующая публика больше вообще не может прийти к единому
разумному мнению, поскольку «при несовершенном состоянии че<
ловеческого ума интересы самой истины требуют существования
различных мнений»138. Капитуляция перед рациональной нераз<
решимостью конфликта интересов в публичной сфере прикрыта
перспективистской теорией познания: общее уже не служит мери<
лом для обособленных интересов, поэтому мнения, в которые эти
интересы идеологически облекаются, сохраняют нередуцируемое
зерно веры. Милль жаждет не критики, а терпимости, потому что
догматические остатки можно разве что подавить, но не привести
к общему знаменателю разума. Разум и публичное мнение не могут
§ 15. Амбивалентность понимания публичной сферы в теории либерализма...
199
136 Ebd.S.44.
137 Mill (1860). S. 94.
138 Ebd.S.66.
быть едины друг с другом, потому что нет объективной гарантии
относительно общественно достигнутого совпадения интересов,
да и рациональной доказуемости общего интереса вообще.
Бентам еще мог выдвигать большинство в качестве критерия то<
го, отвечает ли решение общему интересу. Милль же, напротив, опи<
раясь на свой опыт участия в чартистском движении, может указать
на то, что большинство в расширенной публике составляют уже
не частные собственники, а пролетарии, которые «все занимают од<
но и то же положение в обществе и принадлежат главным образом
к одному и тому же профессиональному классу, то есть это обычные
работники физического труда. Это не упрек; все, что мы говорим
не в пользу такого большинства, относилось бы и к большинству,
состоящему из коммерсантов или землевладельцев. При наличии
идентичного социального и профессионального статуса возникает
и идентичность склонностей, страстей, предрассудков. И если
предоставить одному из таких классов абсолютную власть, не со<
здав ей противовеса из склонностей, страстей и предрассудков ино<
го рода, то это будет прямой дорогой к тому, чтобы уничтожить
любые виды на улучшение ситуации». Публичное мнение становит<
ся одной из властей наряду с другими властями. Поэтому Милль
не может принять, что Бентам использовал свой великий дар с поль<
зой, когда «не только желал посредством всеобщего права голоса
возвести на трон большинство без короля или верхней палаты,
но и продолжал изнурять свой ум, пытаясь любыми средствами
навесить ярмо публичного мнения на шею должностных лиц... Если
одну из властей превратили в самую сильную, то для нее уже доста<
точно сделано. Отныне следует заботиться скорее о том, чтобы она
не поглотила все остальные»139.
Идея политически действующей публичной сферы теперь со<
стоит не в том, чтобы упразднить власть, а скорее в том, чтобы спо<
собствовать ее разделению. Публичное мнение становится просто
ограничителем властей. Замечание Милля выдает причины такого
переосмысления. Итак, отныне надо следить за тем, чтобы власть
публичного мнения не поглотила всю власть вообще. Либера<
листская интерпретация буржуазного правового государства — это
реакция на раздражитель. Она среагировала на силу изначально
присутствующей в институтах такого государства идеи самоопре<
деления резонерствующей публики, после того как публику навод<
нили необразованные массы, не имеющие собственности. Буржуаз<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
200
139 Mill. Werke. Bd. X. S . 176.
ное правовое государство на первых порах было далеко от того, что<
бы объединять так называемые демократические и исконно либе<
ральные моменты, то есть разнородные мотивы140. Но теперь, с по<
зиций либерализма, оно толкуется как раз в таком дуалистическом
смысле. Милль выступает против такой идеи публичной сферы,
согласно которой было бы желательно, чтобы массы «выносили все
политические вопросы на свой собственный суд и принимали ре<
шение по своему разумению, поскольку при таких обстоятельствах
философам придется просвещать толпу и приучать ее к тому, чтобы
ценить более глубокий подход к проблемам»141. Милль ратует
скорее за то, чтобы «политические вопросы решались не через пря<
мую или косвенную апелляцию к воле или к благоразумию не<
образованной массы, а только на основе размышлений сравнитель<
но небольшого числа людей, специально подготовленных для ре<
шения этой задачи»142.
Токвиль разделяет взгляды Милля на «представительное прав<
ление», в соответствии с которыми публичное мнение, определяе<
мое страстями толпы, нуждается в очищении с помощью задающе<
го меру благоразумия материально независимых граждан. Прессы
для этого недостаточно, хотя она и представляет собой важный ин<
струмент просвещения. В основе политической репрезентации
должна, разумеется, лежать социальная иерархия. Токвилю вспо<
минаются pouvoirs interme
́
diaires* — корпоративные власти добур<
жуазного, сословно разделенного общества. Он напоминает также
о семьях и персонах, которые, выйдя на первый план благодаря
происхождению, образованию и богатству (прежде всего благода<
ря собственности на землю и соответствующим привилегиям),
«были, казалось, предназначены для того, чтобы отдавать приказы
другим»143. Токвиль отдает себе отчет в том, что новая аристокра<
тия не может просто так прорасти на почве буржуазного общества:
«Я думаю, что частные лица, вступая в ассоциации, могут со<
здавать очень богатые, очень влиятельные и очень сильные орга<
низации, одним словом, организации, равные аристократическим
магнатам... Политическая, промышленная, коммерческая и даже
научная или литературная ассоциация всегда будет действовать
§ 15. Амбивалентность понимания публичной сферы в теории либерализма...
201
140 По этой теме см.: Fraenkel E. Die repra
sentative und die plebiszita
re Komponente
im demokratischen Verfassungsstaat // Recht und Staat. Heft 219/20. Tu
bingen, 1958.
141 Ebd. S . 251.
142 Ebd. S . 247.
* Промежуточные, «посредствующие» власти (фр.).
143 Tocqueville (1954). S . 65. См. также: S. 67, 76, 81.
как образованный и могущественный подданный, которого нельзя
ни согнуть по своему желанию, ни притеснять втихомолку»144.
Если отсутствует аристократия по рождению, то образованные
и могущественные граждане должны образовать элитарную пуб<
лику, чьи рассуждения будут определять публичное мнение.
Публичному мнению, которое, по<видимому, превратилось из ин<
струмента освобождения в инстанцию притеснения, либерализм
может, согласно своему собственному ratio, противопоставить только
опять же публичность мнения как таковую. Теперь, правда, нужны
особые меры, чтобы оградить публичное мнение меньшинства и обес<
печить ему влияние по отношению к господствующим мнениям, —
поскольку само по себе оно к этому уже не способно. Для того чтобы
отстаивать принцип публичности против тирании замутненного
публичного мнения, надо обогатить эту публичность элементами
репрезентативной публичности — настолько, что может образоваться
эзотерическая публика репрезентантов. Тогда той публике, которая
может быть лишь представлена кем<то, придется ограничиться
«в большей степени суждением о характере и талантах лица, взяв<
шего на себя решение вопросов вместо нее, нежели об этих вопросах
как таковых»145. Эту фразу Милль написал всего через четыре года
после того, как появился предвыборный лозунг вигов, напоминавший
о строгой интенции политически действующей публичной сферы:
«Remember that you are now fighting for things, not men!»* Однако
слишком легко pro и contra аргумента и контраргумента вытесняются
механизмом персонализации, а объективная ситуация драпируется
биографическими подробностями. Милль примиряется с социальной
психологией массовой публики и требует буквально деклассирован<
ной, репрезентативно распределенной публичной сферы.
Токвиль по своему происхождению был скорее фрондером
XVIII столетия, выступавшим против абсолютной монархии, не<
жели либералом столетия девятнадцатого. И тем не менее он будто
создан для либерализма. Сетуя на то, что старые pouvoirs interme
́
diaires
разрушены, он требует создания новых промежуточных властей,
чтобы эффективно вовлечь публичное мнение в процесс разделе<
ния и взаимного пересечения властей. Поэтому Милль назвал его
«Монтескьё нашего века». Буржуазия, больше уже не либеральная
(хотя и присягает либерализму), взывает к гарантиям добуржуаз<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
202
144 Tocqueville (1954). S. 105 f.
145 Mill. Werke. Bd. X. S . 249 .
* «Помните, что вы теперь боретесь не за конкретных людей, а за дело!» (англ.).
ных учреждений — к тем защитным правам сословных свобод, ко<
торые по сути своей отличаются от свобод буржуазных прав чело<
века146.
§ 15. Амбивалентность понимания публичной сферы в теории либерализма...
203
146 Правовед<консерватор Фридрих Юлиус Шталь замечает (Die gegenwa
rtigen
Parteien in Staat und Kirche. Berlin, 1863. S . 73): «Либеральная партия обращает идею
равенства против дворянства, против всех сословий как таковых, поскольку, в соот<
ветствии с базисом революции, не может признать органичным никакое разделение.
Но если речь заходит о том, что равенство должно быть реализовано позитивно,
а неимущий класс должен получить одинаковые права с либералами, то их партия
отказывается от изначальной идеи и политически проводит правовые различия
в пользу собственников. Она требует цензуры для репрезентации и залоговых пла<
тежей для прессы. Она хочет, чтобы в салон пускали исключительно тех, кто одет
по моде. Она не проявляет к бедным ни почтения, ни вежливости — все достается
только богатым. Именно эта половинчатость при воплощении принципов револю<
ции характеризует партийную позицию либералов». Правда, сказанное касается
специфических немецких реалий. Хотя и в Германии периода до Мартовской рево<
люции именно смелая либеральная теория привнесла классическую идею публич<
ности в тусклую конституционную практику. Велькер дает такое программное опре<
деление (Staatslexikon oder Enzyklopa
die der Staatswissenschaften. 15 Bde., 1834–1848 .
15. Auflage. 1855; Artikel: O
ffentlichkeit und o
ffentliche Meinung): «Полная публич<
ность состоит в том, что все государственные дела считаются общими для всего го<
сударства и всех его граждан — и, следовательно, обретают доступность благодаря
возможности беспрепятственно слушать и наблюдать благодаря публичному изло<
жению и свободе всех органов публичного мнения». А Нибур придает особое значе<
ние конвергенции общественного мнения и разума: «Публичное мнение рождается
в умах, которые не затуманены личными предпочтениями, способными направить
правителей по ошибочному пути. Оно подразумевает согласие при всем различии
индивидуальностей и многообразии отношений. И если оно действительно пред<
ставляет собой выраженное всеми, но не продиктованное кем<то суждение, то его
можно считать проявлением истины и общего разума, гласом Бога». Блюнчли, одна<
ко, цитирует эту фразу (Bluntschlis Staatswo
rterbuch in drei Ba
nden / Hg. Lohning.
Zu
rich, 1871. Artikel: O
ffentliche Meinung) только ради того, чтобы противопоста<
вить ей лозунг национально адаптированного либерализма: «Если публичное мне<
ние объявляется непреложным, и ему приписывается господство по праву, то это
радикальное преувеличение. Люди, способные к более глубокому постижению
политической жизни и ее потребностей, во все времена были немногочисленными.
И очень сомнительно, что им удастся распространить свое мнение до масштабов
публичного. Меньшинство, состоящее из мудрых и знающих, далеко не всегда со<
гласно с тем большинством, которое образуют средние классы. Общее суждение да<
же образованных классов почти всегда будет поверхностным. Они не могут знать
всех обстоятельств и разбираться во всех причинах, от которых зависит решение по
важным вопросам. Публичное мнение можно смутить сиюминутными страстями
толпы или даже искусственно направить на ложный путь. Одна значительная лич<
ность может оказаться права, в то время как весь мир вокруг нее ошибается» (Ebd.
Bd.II . S . 745 f.). Блюнчли считает публичное мнение принадлежностью одного или
нескольких классов («это главным образом мнение среднего класса»), а значит, от<
вергает принцип публичности, то есть общедоступности той сферы, где должны
Токвиль, конечно, идет дальше Милля, затрагивая в своем ана<
лизе публичной сферы не только «тиранию публичного мнения»,
но и другой фактор, дополняющий эту тиранию, а именно деспотизм
государства, которое подвергается все большей бюрократизации.
Учитывая опыт сословной оппозиции против Ancien Re
́
gime*,
Токвиль с большой тревогой наблюдает тенденцию, которую он на<
зывает централизацией правящей власти. И в самом деле, сильная
государственная власть, которой в свое время тщетно добивался мер<
кантилизм, стала реальностью в либеральном XIX веке. В Англии,
скажем, только теперь создается современное централизованное
управление с опорой на Civil Service**. На примере США Токвиль по<
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
204
рождаться рациональные суждения о практической необходимости ради общего ин<
тереса. Блюнчли социологически отводит публичности место в рамках естественно
данного классового общества и, таким образом, рассматривает ее как идеологию, хо<
тя еще не критикует ее в этом качестве. Класс работников физического труда, по
мнению Блюнчли, должен держаться в стороне от политической жизни: «Противо<
речие между умственным трудом и физическим, между духовной и телесной дея<
тельностью лежит в основе различия, которое важно для организации государства и
для его политической жизни... Более высокий образовательный уровень является
необходимым требованием для либеральных профессий третьего сословия. Обычно
только эти лица обладают способностями и свободным временем, чтобы умственно
работать на государство. Крупным же классам, занятым в основном обработкой
земли, ремеслами, мелкой торговлей и работой на фабриках, почти всегда не хвата<
ет образования и досуга, чтобы посвятить себя государственным делам» (Ebd. Bd. III.
S. 879). Но и буржуазия не выполняет политических функций оставшейся части
публичной сферы, недоступной народу. Скорее публичному мнению приходится
ограничиваться критикой и контролем власти, которая изначально принадлежит
монарху, опиравшемуся на землевладельцев<дворян: «Аристократия от природы
склонна к тому, чтобы властвовать наряду с монархией, а третье сословие склонно
к критике и контролю» (Ebd. S . 881). На базе классового компромисса между буржу<
азией и феодальными властями, которые все еще сохраняют в Германии решающее
политическое влияние, привилегией становится не только доступ к публичной сфе<
ре — сама она тоже не воспринимается больше в качестве сферы, где частные лица,
собравшись в публику, с помощью резонерства посредничают между государством и
обществом, а власть растворяется в этой господской субстанции: «Неправда, что
публичное мнение господствует. Оно не может и не хочет этого делать. Оно уступа<
ет бразды правления уполномоченным органам и представляет собой не творче<
скую, а в первую очередь контролирующую силу» (Ebd. Bd. II . S . 747). Связь этой де<
формированной либеральной идеологии со специфическим соотношением государ<
ства и общества в прусско<немецких реалиях XIX столетия анализируется в работе:
Schieder Th. Das Verha
ltnis von politischer und gesellschaftlicher Verfassung und die
Kritik des bu
rgerlichen Liberalismus // Historische Zeitschrift. Bd. 177. 1954. S. 49 –74.
* Старый режим (фр.); французский абсолютизм до Великой французской ре<
волюции.
** Государственная гражданская служба (англ.).
казывает, как граждане попадают под опеку: «Над всеми этими тол<
пами возвышается гигантская охранительная власть, обеспечиваю<
щая всех удовольствиями и следящая за судьбой каждого в толпе.
Власть эта абсолютна, дотошна, регулярна, предусмотрительна и ла<
скова. Ее можно было бы сравнить с родительским влиянием, если
бы ее задачей, подобно родительской, была подготовка человека к
взрослой жизни. Между тем власть эта, напротив, стремится к тому,
чтобы сохранить людей в их младенческом состоянии; она желала
бы, чтобы граждане получали удовольствия и чтобы не думали ни о
чем другом. Она охотно работает для общего блага, но при этом же<
лает быть единственным уполномоченным и арбитром; она заботит<
ся о безопасности граждан, предусматривает и обеспечивает их по<
требности, облегчает им получение удовольствий, берет на себя ру<
ководство их основными делами, управляет их промышленностью,
регулирует права наследования и занимается дележом их наследст<
ва. Отчего бы ей совсем не лишить их беспокойной необходимости
мыслить и жить на этом свете?»147 Социализм, как полагает Токвиль,
представляет собой лишь продолжение этих тенденций, которые
в конце концов приведут к тому, что налоговое государство сменится
государственным хозяйством и воцарится ужас административного
мира. Поэтому в 1848 году, будучи министром революционного пра<
вительства, Токвиль возражает тем, кто требует закрепить в консти<
туции право на труд. Он объясняет, что в этом случае государству
придется надолго стать единственным промышленным предпри<
нимателем: «Если до такого дойдет, то налог будет уже не сред<
ством для запуска правительственной машины, а главным инстру<
ментом для поддержки промышленности. Государство, сосредоточив
у себя таким образом весь капитал отдельных граждан, станет в кон<
це концов единственным собственником всех вещей. Но это уже ком<
мунизм...»148
В то время даже теория революции «Манифеста коммунистиче<
ской партии» была еще рассчитана на ограниченную государствен<
ную власть в духе либерализма. Лишь несколько лет спустя, преж<
де всего в работе, посвященной Наполеону III и его государствен<
ному перевороту149, Маркс делится своими сомнениями. Поводом
послужило явление, которое он, как и Токвиль, тоже назвал цент<
рализацией правительственной власти. В послании Генерального
205
§ 15. Амбивалентность понимания публичной сферы в теории либерализма...
147 Tocqueville (1954). S . 98 .
148 Ebd.S.260.
149 См.: Marx. Der 18. Brumaire (1953). S . 116 f.
совета [Интернационала] Парижской коммуне Маркс констати<
рует мощь государственной власти «с ее вездесущими органами:
постоянной армией, полицией, бюрократией, духовенством и су<
дейским сословием, — органами, построенными по принципу сис<
тематического и иерархического разделения труда»150. Мощь эта
подавляет настолько, что, как отныне считает Маркс, «рабочий
класс не может просто овладеть готовой государственной маши<
ной»151 для построения социализма и перевода политической
власти в публичную. Напротив, бюрократически<военная машина
должна быть разрушена. Толкованию этого тезиса, сформули<
рованного Марксом в 1871 году в письме к Кугельману, Ленин, как
известно, посвятил свою важнейшую книгу, прежде чем сам был
вынужден экономически и технически заменить «разрушенный»
царский госаппарат гораздо более могущественным аппаратом
Центрального Комитета. В «Критике Готской программы» Маркс
с помощью суггестивной метафоры об отмирании государства еще
раз обобщает социалистическую идею политически действующей
публичной сферы. Осуществлению этой идеи должен, как отме<
чается, предшествовать «слом бюрократической государственной
машины». Либералистское предостережение относительно центра<
лизации правительственной власти напоминает социалистам о про<
блемной предпосылке, которую их собственная идея разделяет
с идеей буржуазной публичной сферы. Речь идет о «естественном
порядке» общественного воспроизводства.
Проект конституции [Парижской] Коммуны предвосхитил заме<
ну буржуазного парламентаризма системой советов. Фоном для это<
го послужило убеждение, что публичная власть, лишенная своего
политического характера, то есть управление вещами и руководство
производственными процессами должны без больших проблем регу<
лироваться в соответствии с разгаданными однажды законами поли<
тической экономии. Социалистически эмансипированное публичное
мнение неявно представляется Марксу (как некогда физиократам)
вниканием в ordre naturel.
На протяжении последующей сотни лет после периода расцвета
либерализма капитализм постепенно «организуется». При этом
фактически нарушается изначальное соотношение публичной и ча<
стной сфер; контуры буржуазной публичной сферы размываются.
Но ни либеральная, ни социалистическая модели не подходят пуб<
206
IV. Буржуазная публичная сфера — идея и идеология
150 Marx. Der Bu
rgerkrieg in Frankreich. Berlin, 1952. S . 65.
151 Ebenda.
личной сфере, диагноз которой состоит в том, что она странно зави<
сает между той и другой в модели стилизованных констелляций.
Две тенденции, диалектически указывающие друг на друга, свиде<
тельствуют о распаде публичной сферы — она пронизывает всё
новые сферы общества и одновременно теряет свою политическую
функцию, состоящую в том, чтобы обнародованные факты предъ<
являлись критической публике для контроля. М .Л . Гольдшмидт
отмечает те же «две тревожащие тенденции — во$первых, последо<
вательное пренебрежение правом индивидов на защиту частной
жизни, а во$вторых, тенденция к чрезмерному сокращению глас<
ности и, соответственно, к усилению секретности в областях, счи<
тающихся публичными»152. Публичная сфера, по<видимому, утра<
чивает силу своего принципа — критическую гласность — по мере
своего расширения в качестве сферы и выхолащивания частного
пространства.
207
§ 15. Амбивалентность понимания публичной сферы в теории либерализма...
152 Goldschmidt M.L . Publicity, Privacy and Secrecy // The Western Political Quarterly.
Vol. VII . 1954. Р. 401.
V. Изменение социальной
структуры публичной сферы
§ 16. Тенденция к взаимному пересечению
публичной сферы
и частного пространства
Буржуазная публичная сфера развивается в поле напряжений меж<
ду государством и обществом, но оставаясь элементом частного про<
странства. Принципиальное разделение первых двух сфер, лежащее
в основе публичной сферы, на первых порах подразумевает лишь
разъединение моментов общественного воспроизводства и полити<
ческой власти, которые скреплялись между собой в том типе господ<
ства, который характерен для Высокого Средневековья. С расши<
рением рыночно<хозяйственных отношений возникает сфера «со<
циального», пробивающая барьеры земельно<сословного господства
и принуждающая к использованию административного управления.
По мере того как товарообмен способствует производству, оно осво<
бождается от компетенций публичного авторитета, а с админист<
рации, наоборот, снимается нагрузка производительного труда.
Публичная власть, сконцентрированная в национальных и террито<
риальных государственных образованиях, возвышается над прива<
тизированным обществом, как всегда вмешиваясь в его внутренние
отношения, чтобы их направлять. Эта частная сфера превращается
в сферу частной автономии лишь по мере освобождения от меркан<
тилистской регламентации. Поэтому инверсия этой тенденции —
нарастающий государственный интервенционизм, ярко выражен<
ный с последней четверти XIX столетия, — уже не ведет per se к вза<
имному пересечению публичной сферы с частным пространством.
Если вынести за скобки сохранившееся разделение государства и
общества, интервенционистская политика (которую назвали нео<
меркантилистской) могла бы ограничить автономию частных лиц,
не затрагивая частный характер их взаимоотношений друг с другом
как таковой. Общество как частная сфера вообще ставится под со<
мнение только тогда, когда общественные силы сами обретают ком<
петенции публичного авторитета. «Неомеркантилистская» полити<
ка идет в такой случае рука об руку с неким подобием «рефеодали<
зации» общества.
Новый интервенционизм конца XIX столетия исходит от госу<
дарства, которое по своей тенденции унифицировано с интересами
буржуазного общества. Этой унификации способствует конститу<
ционализация политически действующей публичной сферы (в Гер<
мании, правда, еще в очень ограниченной мере). Следовательно,
вмешательство публичной власти во взаимоотношения частных лиц
содействует импульсам, которые опосредованно приходят из их
частной сферы. Конфликты интересов, которые уже невозможно
выносить и разрешить внутри одной только частной сферы, перево<
дятся в политическую плоскость, в результате чего и возникает
интервенционизм. В долгосрочной перспективе государственному
вмешательству в общественную сферу соответствует также пере<
дача публичных компетенций частным корпорациям. С расширени<
ем публичного авторитета на частные области связан, кроме того,
обратный процесс, при котором государственную власть заменяет
общественная. Одновременно с продолжающимся огосударствле<
нием общества происходит обобществление государства. Эта диа<
лектика постепенно разрушает базис буржуазной публичной сфе<
ры — разделение государства и общества. Между ними — и как бы
«из них» — возникает реполитизированная социальная сфера, где
уже нельзя провести различие между «публичным» и «частным».
В результате исчезает также тот специфический сегмент частной об<
ласти, в котором частные лица, соединившись в публику, решают
между собой общие вопросы своих взаимоотношений, то есть исче<
зает публичная сфера в ее либеральном обличье. Распад публичной
сферы, который подтверждается изменением ее политических
функций (глава VI), объясняется структурным изменением соотно<
шения публичной сферы и частной области вообще (глава V).
Начало Долгой депрессии в 1873 году знаменует закат либераль<
ной эры, сопровождавшийся также зримым переломом в торговой
политике. Все капиталистически продвинутые страны постепенно
приносят священные принципы free trade* в жертву новому протек<
ционизму (впрочем, Англия, господствующая на мировом рынке,
209
§ 16. Тенденция к взаимному пересечению публичной сферы...
* Свободная торговля (англ.).
и так была единственной страной, которая соблюдала эти принципы
без внутреннего разлада). На внутренних же рынках, особенно
в ключевых промышленных отраслях, усиливается тяга к олигопо<
листическим объединениям. Этому соответствует движение на рын<
ке капитала. В Германии акционерное общество оказывается эффек<
тивным инструментом концентрации — как и trust company в США.
Это развитие скоро приводит в Америке и в Германии к появлению
антимонопольного законодательства (соответственно антитрестово<
го и антикартельного). Характерно, что в этом отношении обе моло<
дые промышленные страны опережают как Францию, так и прежде
всего Англию, где капитализм имеет более давние и стабильные тра<
диции, глубже уходит корнями в так называемый мануфактурный
период. В недавно объединенной Германии промышленный капита<
лизм, напротив, начинает «спонтанно» развиваться только с наступ<
лением империалистического периода. Им движет стремление обес<
печить себе политически привилегированные сферы для внешней
торговли и экспорта капитала1. Присоединение к западноевропей<
ско<североамериканскому развитию парламентского правового госу<
дарства при том функциональном изменении, прежде всего прира<
щении функций, которого немецкий капитализм на этой фазе требо<
вал от государственной машины, пока было невозможным2.
В последней трети XIX века ограничение конкуренции на рынке
товаров становится международным явлением. Его причина — кон<
центрация капитала и создание концернов на основе крупных
предприятий, занимающих олигополистическое положение, а также
прямой раздел рынка путем ценовых и производственных сговоров.
Контригра экспансивных и ограничительных тенденций, которая еще
в период развития коммерческого и финансового капитала препятст<
вовала долговременной либерализации рынка, определяет и движе<
ние индустриального капитала. В итоге вопреки визуальному иска<
жению классической [науки] экономики либеральная эра оказалась
лишь эпизодом: период между 1775 и 1875 годами с точки зрения
общего развития капитализма является только vast secular boom3 *.
210
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
1 См.: Hallgarten W. Vorkriegsimperialismus. Paris, 1935.
2 См.: Lukacs G. Einige Eigentu
mlichkeiten der geschichtlichen Entwicklung Deut<
schland // Die Zersto
rung der Vernunft. Neuwied, 1962. S . 37–83; а также: Plеssner H.
Die verspa
tete Nation. Stuttgart, 1959; см. мою рецензию в: «Frankfurter Hefte». Nov.
1959; см. также: Dahrendorf R. Demokratie u. Sozialstruktur in Dtld. // Europa
isches
Archiv f. Soziologie. 1960 . I. I . S . 86 ff.
3 См.: Dobb (1954). Р. 258.
* «Великий вековой бум» (англ.).
Капитализму, основанному на принципе невмешательства [Laisser<
faire<Kapitalismus], знаменитый закон Сэя приписывал автоматиче<
ское поддержание равновесия в общеэкономическом круговороте
производства и потребления. Но в реальности равновесие это зависе<
ло не от системы как таковой, а от конкретных исторических усло<
вий4, которые изменялись на протяжении века — не без влияния ан<
тагонизма, укорененного в самом капиталистическом способе произ<
водства. Кроме того, системное равновесие после преодоления кризи<
сов восстанавливалось совсем не автоматически. То есть закон Сэя и
здесь оказался несостоятельным — ведь он предусматривал его авто<
матическое возобновление на самом высоком уровне, который дости<
жим на данный момент с учетом производительных сил.
В ходе этого развития буржуазное общество утрачивает любое
сходство со сферой, где нейтрализована власть. Либеральная мо<
дель (будучи по сути моделью мелкотоварного хозяйства) предус<
матривала только горизонтальный обмен между индивидуальными
товаровладельцами. В условиях свободной конкуренции и неза<
висимого ценообразования никто, по идее, не должен был иметь
возможности получить столько власти, чтобы она позволяла ему
распоряжаться другими. Однако вопреки ожиданиям обществен<
ная власть концентрируется теперь в частных руках — при огра<
ниченной конкуренции и зависимых ценах5. В переплетении
вертикальных связей между коллективными подразделениями
образуются отношения односторонней зависимости и взаимного
давления. Процесс концентрации и кризисные процессы сдергива<
ют вуаль эквивалентного обмена с антагонистической структуры
общества. Чем явственнее проявляется вынужденный характер его
взаимосвязей, тем настоятельнее становится потребность в силь<
ном государстве. Франц Нойман справедливо критикует либеральное
§ 16. Тенденция к взаимному пересечению публичной сферы...
211
4 См.: Dobb (1954). Р. 257: «В эпоху технических перемен, быстро поднявших
производительность труда, наблюдался также аномальный прирост в рядах пролета<
риата. Одновременно произошел ряд событий, расширивших поле инвестиций и ры<
нок товаров народного потребления до беспрецедентного уровня. Мы видели, как
в предшествующие столетия рост капиталистической промышленности резко огра<
ничивался узостью рынка, а рыночная экспансия тормозилась низкой произво<
дительностью, диктуемой тогдашним способом производства. Эти помехи время
от времени усиливались из<за дефицита рабочей силы. Промышленная революция
смела барьеры такого рода, и во всех областях экономики открылись новые горизон<
ты для накопления капитала и инвестиций».
5 См.: Bunzel J.H. Liberal Theory and the Problem of Power // The Western Political
Quarterly. Vol. XIII. 1960. Р. 374–388.
самопонимание «государства как ночного сторожа»6: государство
всегда было сильным ровно настолько, насколько этого требовала
политическая и социальная ситуация в интересах буржуазии7. Од<
нако, пока государство было либеральным, этим интересам как раз
соответствовало такое положение вещей, при котором сфера това<
рооборота и общественного труда в общем и целом оставалась
в компетенции частной автономии (если только не считать, по при<
меру Ахингера8, что началом интервенции в частную сферу стало
уже введение всеобщего школьного образования и воинской обя<
занности). «Централизация правительственной власти», которая
одновременно стала проблемой и для Токвиля, и для Маркса, еще,
строго говоря, не затрагивала соотношения публичной и частной
сфер, которое является конститутивным для буржуазного правово<
го государства. Даже заинтересованность крупной промышленнос<
ти в расширении военного аппарата ради завоевания и обеспечения
привилегированных внешних рынков поначалу лишь укрепляет
одну из существующих функций публичной власти. Только после
того, как государство увеличивает число новых функций, «барьер»
между ним и обществом начинает шататься.
Накопление власти в частной сфере товарооборота, с одной сто<
роны, и публичная сфера, утвердившаяся в качестве государственно<
го органа, с ее институционализированным обещанием общедоступ<
ности, — с другой, подталкивают экономически слабых к политиче<
скому противостоянию с теми, кто достиг превосходства благодаря
положению на рынке. В Англии в 1867 и 1883 годах это привело к из<
бирательным реформам. Во Франции Наполеон III ввел всеобщее
право голоса. Плебисцитарно<консервативные последствия этих мер
учитывал Бисмарк, когда включал всеобщее избирательное право
в конституцию Северогерманского союза, а потом и новообразован<
ной Германской империи.
Опираясь на эту формально предоставленную возможность уча<
стия в политической жизни, пауперизированные слои, как и те
классы, для которых они были угрозой, стремились добиться влия<
ния, которое должно было политически компенсировать нарушен<
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
212
6 Это выражение, придуманное Лассалем, часто упоминают в связи со знаменитым
трактатом Вильгельма фон Гумбольдта: «Ideen zu einem Versuch, die Grenzen der
Wirksamkeit des Staates zu bestimmen» // Werke / Hg. Flitner. I . Darmstadt, 1960. S. 56 ff.
7 См.: Neumann Fr. Der Funktionswandel des Gesetzes im Recht der bu
rgerlichen
Gesellschaft // Zeitschrift fu
r Sozialforschung. Bd. VI . S. 542 ff.; ders. O
konomie und
Politik // Zeitschrift fu
r Politik.N.F.Bd.II.1955.S.1ff.
8 Achinger H. Sozialpolitik als Gesellschaftspolitik. Hamburg, 1958. S . 155.
ное равенство шансов в экономической области (если такое равен<
ство существовало вообще). Попытка освободить публичную сфе<
ру от частных интересов закончилась неудачей, как только условия,
на которых интересы должны были приватизироваться, сами стали
предметом спора организованных интересов. Профсоюзы не только
образуют организованный противовес на рынке труда, но и стре<
мятся повлиять на законодательство, опираясь при этом на социа<
листические партии. Предприниматели, да и вообще силы, кото<
рые, как с тех пор говорится, «хранят государство», реагируют
на это, непосредственно конвертируя свою частную общественную
власть в политическую. Яркий пример — закон Бисмарка против
социалистов. Однако социальное страхование, введенное Бисмар<
ком в тот же период времени, свидетельствует о том, что госу<
дарственное вмешательство в частную сферу вынуждено уступать
давлению снизу. Такое вмешательство, происходящее с конца
XIX столетия, позволяет видеть, что широкие массы, получив пра<
во голоса, переводят экономические антагонизмы в политические
конфликты. Отчасти государственные интервенции направлены
против интересов экономически слабых, отчасти же служат их
защите. В конкретных случаях не всегда легко рассчитать прибав<
ление к коллективным частным интересам той или другой стороны.
Но в общем и целом вмешательство государства (даже если оно
представляет собой вынужденную меру против «господствующих»
интересов) служит поддержанию системного равновесия, которое
уже не может быть обеспечено свободным рынком. Стрейчи делает
из этого вывод, который только prima facie paradoxe*: «Именно
борьба демократических сил против капитализма позволила систе<
ме продолжить существование. Ведь эта борьба не только помогала
рабочим добиться сносных условий жизни, но и одновременно
сохраняла для готовых продуктов те рынки сбыта, которые раз<
рушились бы в результате самоубийственного движения капита<
лизма к возрастающему неравенству распределения национальных
доходов»9.
Этот механизм, который был проанализирован Гэлбрейтом в ас<
пекте countervailing powers10 **, объясняет взаимосвязь тенденций
§ 16. Тенденция к взаимному пересечению публичной сферы...
213
* Кажется парадоксальным на первый взгляд (лат.).
9 Strachey J. Kapitalismus heute und morgen. Du
sseldorf, 1957. S. 154.
10 Galbraith J.K . American Capitalism, the concept of countervailing power (1952).
Критика содержится в великолепной работе: Schweizer A. A Critique of Contervailing
Power // Social Research. Vol. XXI. 1954. S. 253 etc.
** Уравновешивающих сил (англ.).
к концентрации капитала11с нарастающим государственным интер<
венционизмом. Одно из оснований активизации государства — поря<
док величины государственного бюджета12. Но этого количествен<
ного критерия недостаточно. Распределение публичного вмешатель<
ства в частную сферу по качественному признаку позволяет четко
видеть, что государство не только расширяет свою деятельность, вы<
полняя старые функции, но и приобрело ряд новых функций. Наря<
ду с традиционными функциями по поддержанию порядка, которые
государство осуществляло уже в либеральную эру (внутри страны —
с помощью полиции, юстиции и очень осторожного применения на<
логовой политики, а за рубежом — посредством внешней политики
с опорой на вооруженные силы), теперь появляются и организацион<
ные функции13. Различать их тем проще, чем сильнее дифференци<
руется круг задач социального государства в течение XX века. Мы
уже упоминали задачи, связанные с защитой, сглаживанием нера<
венства и компенсациями для социальных групп, более слабых в эко<
номическом отношении, для рабочих и служащих, арендаторов, по<
требителей и т.д . (сюда относятся, к примеру, мероприятия с целью
перераспределения национального дохода). Другая задача состоит
в том, чтобы предотвращать или хотя бы смягчать долгосрочные из<
менения структуры общества либо, наоборот, планомерно поддержи<
вать их и даже управлять ими (сюда относится, например, такой ком<
плекс мер, как политика, отражающая интересы среднего сословия).
Чреватое последствиями влияние на частную и регулирование пуб<
личной инвестиционной деятельности — это уже более широкий
круг задач контроля и балансировки общехозяйственной циркуля<
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
214
11 Это хорошо задокументировано применительно к США: Berle and Means. The
Modern Corporation and Private Property. New York, 1932; The Structure of the
American Economy. Vol. I / Еd. National Resources Planning Board. U. S. Government
Printing Office, 1939; The Concentration of Productive Facilities (Ibid. 1947); A Survey
of Contemporary Economics (Ibid. 1948). Применительно к Германии: Ko
nig H.
Konzentration und Wachstum, eine empirische Untersuchung der westdeutschen
Aktiengesellschaft in der Nachkriegszeit // Zeitschrift f. d . gesamte Staatswirtschaft.
Bd. 115. 1959. S . 229 ff.
12 См.: Fabricant S. The Trends of Government Activities in the U.S.A . since 1900. New
York, 1952; Hicks Urs. British Public Finances, their Structure and Development 1880–1952.
London, 1954. Уже Адольф Вагнер ведет речь о «законе», согласно которому потреб<
ность в финансах расширяется и растет: Lehrbuch der politischen O
konomie. Bd. V.
3. Aufl. Leipzig, 1883. S. 76 ff.
13 Neumark F. Wirtschafts< und Finanzpolitik des Interventionsstaates. Tu
bingen, 1961;
с юридической точки зрения см.: Scheuner U. Die staatliche Intervention im Bereich der
Wirtschaft // Vero
ff. d . Ver. dt. Staatsrechtslehrer. H . 11 . Berlin, 1954. S . 1 ff.
ции. Процессы концентрации не только вызывают к жизни полити<
ку, влияющую на экономическую конъюнктуру, но и, сопровождаясь
тягой к крупным объединениям, создают определенные предпосыл<
ки, которые позволяют проводить такую политику с настоящим раз<
махом. Экономика становится доступной для эконометрических ме<
тодов общего народно<хозяйственного расчета, которые были введе<
ны в Англии, Соединенных Штатах и Канаде незадолго до начала
Второй мировой войны14. И наконец, государство помимо обычных
служебных дел начинает предоставлять услуги, которые до этого
находились в частных руках: теперь государство поручает частным
лицам публичные задачи, координирует частнохозяйственную дея<
тельность посредством рамочного планирования15 или само зани<
мается производством и распределением. Сектор публичных услуг
принудительно расширяется, поскольку «с усилением экономиче<
ского роста приобретают значение факторы, изменяющие соотно<
шение частных и социальных расходов»16. Наряду с публичными
расходами частного производства возникают публичные расходы
частного потребления — по мере того, как растет покупательная спо<
собность широких масс17.
§ 16. Тенденция к взаимному пересечению публичной сферы...
215
14 См.: Strachey (1957). S. 35.
15 Здесь переход от просто упорядочивающей к организующей функции доволь<
но размыт, но сама тенденция прослеживается явно. Юридически этот процесс выра<
жается в расширении и преобразовании старого полицейского права. См.: Huber H.
Recht, Staat und Gesellschaft. Bern, 1954. S. 32: «Полицейское право защищает публи<
ку от опасностей ради поддержания общественного порядка. Оно имеет негативный
характер, характер обороны. До недавних пор оно было отраслью публичного права,
которая прямо<таки приластилось к частному праву. В настоящее время все больше
проявляется склонность к тому, чтобы заменить или дополнить защиту от опасностей
позитивной организацией социальной жизни. Раньше, например, строительный пра<
вовой надзор должен был защищать от пожарной опасности, от опасностей для здо<
ровья и от опасностей уличного движения, а природно<архитектурный надзор —
от искажения облика городов и ландшафтов. Сегодня, однако, органы муниципаль<
ного, регионального и национального планирования хотят заниматься не только
борьбой с негативом, но и организовывать нечто позитивное, а именно использование
территорий для расселения и производственной деятельности».
16 Littmann K. Zunehmende Staatsta
tigkeit und wirtschaftliche Entwicklung. Ko
ln,
1947. S . 164. Расходы на вооружения здесь не следует принимать во внимание, по<
скольку защита в военном смысле — одна из классических государственных функций.
17 Поскольку капиталистическая система имеет тенденцию к тому, чтобы как мож<
но меньше ограничивать сектор частнохозяйственного производства в пользу сектора
публичных услуг, между ними нарушается равновесие. Это проанализировал Гэлбрейт
в работе: Gesellschaft im U
berfluβ. Du
sseldorf, 1959. См. также: Downs A. Why Govern<
ment Budget is toosmall in a Democracy? // World Politics. Vol. XII . 1960. P. 541–563.
За формулой «коллективного жизнеобеспечения» скрывается
многообразие новых функций, появившихся у социального госу<
дарства18, а также коллективно организованные частные интересы,
которые, различным образом перекрещиваясь друг с другом, дают
основание для такого расширения функций. Посредством законов
и принимаемых мер государство глубоко вторгается в сферу това<
рооборота и общественного труда, поскольку конкурирующие ин<
тересы общественных сил преобразуются в политическую динами<
ку и с помощью государственного интервенционизма воздействуют
на ту сферу, где сами же и возникли. При этом, если рассматривать
ситуацию в общем и целом, нельзя отрицать «демократическое
влияние» на экономический порядок. Благодаря публичным ин<
тервенциям в частное пространство, которые направлены против
тенденции к концентрации капитала и олигополистической орга<
низации, масса тех, кто не имеет собственности, могут добиваться
того, чтобы их доля в национальном доходе долгое время не сокра<
щалась (правда, до середины XX века она, кажется, и не особенно
возрастала)19.
Поскольку интервенционизм возникает теперь из такого контек<
ста, необходимо строго различать интервенционистски защищен<
ные социальные области и частную сферу, которую государство про<
сто регламентирует, — многие частные учреждения сами принимают
полупубличный вид. Можно даже говорить о quasi political character
of private economic units20 **. Из центра публично релевантной част<
ной сферы буржуазного общества возникает реполитизированная
социальная сфера, в которой государственные и общественные ин<
ституты сливаются в один функциональный контекст, который уже
нельзя дальше дифференцировать по критериям публичного и при<
ватного. Эта новая взаимозависимость сфер, которые прежде были
разделены, юридически выражается в сломе классической системы
частного права.
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
216
18 См.: Forsthoff E. Die Verfassungsprobleme des Sozialstaats. Mu
nchen, 1954; Fried$
mann W. Law and Social Change. London, 1951. Р. 298 . Фридман различает пять функ<
ций: «В их основе — деятельность государства в качестве 1) защитника; 2) распреде<
лителя социальных услуг; 3) промышленного руководителя; 4) экономического кон<
тролера; 5) арбитра».
19 См.: Strachey (1957). S . 130 –151.
20 См.: Clark J.M. The Interplay of Politics and Economics // Freedom and Control
in moern Society / Ed. Berger et. al. New York, 1954. Р. 192 etс.; Berle A. Power without
Property. London, 1960.
* Квазиполитический характер частной хозяйственной деятельности (англ.).
В индустриальном обществе, устроенном как социальное госу<
дарство, множатся связи и отношения, которые нельзя в достаточ<
ной степени упорядочить ни с помощью институтов частного, ни
с помощью институтов публичного права. Эти отношения вынуж<
дают к введению так называемых социально<правовых норм.
Социалистическая критика, с позиций которой буржуазное право
имеет лишь формальный характер, неизменно подчеркивала, что ча<
стноправовая достоверная автономия могла бы быть одинаково до<
ступной всем правовым субъектам только в той мере, в какой равные
экономические шансы на успех допускают юридическое равенство
шансов на участие в организации общества21. Тем более что разделе<
ние производителей и производительных сил, то есть соотношение
классов, полностью оформленное индустриальным капитализмом
в XIX столетии, превратило формальное правовое равенство между
капиталистом и наемным работником в фактические отношения под<
чиненности. А частноправовое выражение этой тенденции завуалиро<
вало квазипубличную власть. Карл Реннер22 проанализировал в этом
ракурсе центральный институт частного права — собственность
на средства производства, а также его связующие гарантии — свободу
договора, предпринимательства и завещания. Он показал, что они
с точки зрения своей действительной функции должны были бы быть
составными частями публичного права, поскольку частное право
обеспечивает капиталисту применение «власти, делегированной пуб<
личной командой». Самое позднее с момента окончания Первой ми<
ровой войны правовое развитие в определенной степени следует
за общественным, приводя к сложному смешению типов, которое
поначалу обозначалось выражением «опубличивание [Publizierung]
частного права»23. Позже этот процесс научились также рассматри<
вать в обратном ракурсе приватизации публичного права: «Элементы
публичного права и элементы частного права настолько переплетают<
ся, что их уже нельзя распутать и распознать»24.
Права собственности ограничиваются не только посредством
уже упомянутых экономико<политических интервенций, но и через
правовые гарантии, которые должны — в том числе и материаль<
но — восстанавливать формальное договорное равенство партнеров
§ 16. Тенденция к взаимному пересечению публичной сферы...
217
21 См.: Menger A. Das bu
rgerliche Recht und die besitzlosen Volksklassen. Tu
bingen.
2. Aufl. 1890.
22 Renner K. Die Rechtsinstitute des Privatrechts und ihre Funktion. Tu
bingen.
2. Aufl. 1929.
23 Hedemann. Einfu
hrung in die Rechtswissenschaft. 2 . Aufl. 1927. S. 229 .
24 Huber H. (1950). S. 34 .
в типичных социальных ситуациях. Коллективные договоры, кото<
рые приходят на смену индивидуальным (особенно в области тру<
дового права), поддерживают более слабого партнера. Оговорки
в интересах арендатора превращают арендный договор, если судить
с позиций арендодателя, почти в публичное соглашение об исполь<
зовании помещений. Подобно наемным работникам и арендаторам,
потребители тоже получают специальные гарантии. Похожим об<
разом ситуация развивается в отношении правового режима на пред<
приятиях, а также в области жилищного и семейного права. Внима<
ние к требованиям общественной безопасности иногда настолько
связывает владельцев предприятий, земельных участков, зданий
и т.д ., что говорилось даже о «верховной публицистической [pub<
lizistische] собственности»25. Либеральные правоведы не желают
смириться с этой тенденцией к «выхолащиванию» права собствен<
ности. По их мнению, собственность, формально принадлежа вла<
дельцу, теперь, по сути, у него экспроприируется — даже без ком<
пенсации и правовой защиты, которая положена при отчуждении
в рамках установленных правил: «Так с помощью конфискацион<
ного законодательства возникают новые формы социализации, ко<
торые не принимал в расчет и доктринерский марксизм»26.
Эти процессы затрагивают не только собственность в качестве
центрального института частного права, но и, естественно, связую<
щие гарантии этого института — прежде всего свободу заключения
договора. Классические договорные отношения предполагают пол<
ную независимость при определении договорных условий. Но теперь
эта независимость подверглась сильным ограничениям. По мере то<
го как правовые отношения уравниваются в социально<типовом
смысле, сами договоры тоже схематизируются. Нарастающая стан<
дартизация договорных отношений, как правило, урезает свободу
того партнера, который слабее экономически, в то время как выше<
упомянутый инструмент коллективного договора должен, наоборот,
обеспечить равенство позиций на рынке. Тарифные договоры между
объединениями предпринимателей и профсоюзами теряют свой ча<
стноправовой характер в строгом смысле этого слова. Они, по сути,
приобретают публично<правовой характер, поскольку серийная рег<
ламентация действует как суррогат закона: «Функция объединений
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
218
25 Wieacker F. Das Sozialmodell der klassischen Privatrechtsgesetzbu
cher und die
Entwicklung der modernen Gesellschaft // Juristische Studiengesellschaft Karlsruhe.
Heft 3. Karlsruhe, 1953. S . 21 ff.
26 Huber (1950). S. 33 .
при заключении общего трудового договора похожа скорее не на ре<
ализацию частной автономии, а на установление правовых норм
посредством делегирования полномочий»27. Исконная частная авто<
номия, став производной, также и юридически низведена до такого
уровня, что зачастую уже не считается обязательной для того, чтобы
договор признавали действительным. Правовое воздействие факти<
ческих договорных отношений приравнивается к классическим пра<
вовым отношениям28.
В конце концов, рост числа договоров между публичной властью
и частными лицами разъедает систему частного права29. Государство
заключает пакт с частными лицами по принципу: «Ты мне, я тебе»;
но и здесь неравенство партнеров, зависимость одного от другого
подрывает основу строгих договорных отношений. По сравнению
с классической моделью это лишь псевдодоговоры. Если ведомства,
выполняющие задачи социального государства, активно заменяют
сегодня законное нормирование инструментами договора, то такие
договоры, несмотря на свою частноправовую форму, имеют квази<
публичный характер. Ведь, собственно говоря, «наша правовая сис<
тема зиждется на идее, что частноправовые договоры в конечном
счете стоят ниже закона, а не на одном уровне с ним; при этом наше
публичное право допускает договоры только в том случае, если
существуют отношения координации»30.
Вместе с «бегством» государства из области публичного права
и с передачей задач публичного управления предприятиям, учреж<
§ 16. Тенденция к взаимному пересечению публичной сферы...
219
27Ebd.S.37f.
28 См.: Simitis Spiros. Die faktischen Vertragsverha
ltnisse. Frankfurt, 1958.
29 Знакомое явление для немецкой юриспруденции — фиктивный фиск, дающий
государству квалификацию субъекта частного права и, таким образом, возможного
партнера для договорных отношений с частными лицами. При абсолютизме это
имело смысл, чтобы обеспечить подданным определенную степень правовой безо<
пасности, пусть и без гарантий участия в законодательстве. Похожим образом фран<
цузское право различает государство в качестве частноправового (gestions prive
́
es)
и публично<правового субъекта (gestions publiques). В либеральную эпоху обе функ<
ции были сравнительно прозрачными, их можно было легко отделить друг от друга.
Но это становится все сложнее по мере того, как государство берет на себя функции
в частной сфере общества и регулирует свои отношения с частными хозяйствующи<
ми субъектами посредством заключения договора: «Промышленные, коммерческие
и административные операции — такие как транспортные услуги, электро< и газо<
снабжение, управление службами здравоохранения — в наши дни обычно выполня<
ются государственными учреждениям, которые действуют в соответствии с частным
правом, хоть и отвечают перед министрами и парламентом за общее выполнение
упомянутых операций» (Friedmann (1951). P. 63).
30 Huber (1950). S . 40.
дениям, корпорациям, полуофициальным частноправовым уполно<
моченным проявляется и обратная сторона опубличивания частно<
го права, а именно приватизация публичного права. Классические
критерии публичного права теряют силу — тем более что само пуб<
личное управление прибегает к частноправовым средствам в своей
работе, связанной с распределением, снабжением и поддержкой31.
Ведь публично<правовая организация не мешает, например, ком<
мунальному поставщику оформить со своим «клиентом» частно<
правовые отношения; при этом значительное нормирование таких
правовых отношений не отменяет их частноправовую природу.
Не требуется и причисление к публичному праву посредством моно<
полизма, принуждения к договору или посредством того, что право<
вые отношения закрепляются административными актами. Публи<
цистичный момент общественного интереса увязывается с частно<
правовым моментом договорной формулировки по мере того, как на
фоне интервенционизма и концентрации капитала процесс взаим<
ного обобществления государства и огосударствления общества по<
рождает новую сферу. Ее нельзя осмысленно рассматривать ни как
строго частную, ни как исконно публичную и нельзя однозначно от<
нести к области частного или к области публичного права32.
§ 17. Поляризация социальной
и интимной сфер
По мере того как государство и общество взаимно проникают друг в
друга, институт малой семьи утрачивает взаимосвязь с процессами
общественного воспроизводства. Частная сфера деприватизируется,
а ее бывший центр — интимная сфера — как бы сдвигается на ее пе<
риферию. Типичные бюргеры<буржуа [Bu
rgerlichen] либеральной
эпохи проживали свою частную жизнь в профессиональном и семей<
ном кругах. Область товарооборота и общественного труда входила в
частную сферу так же, как и «дом», освобожденный от непосредст<
венно экономических функций. Обе эти сферы, имевшие тогда сход<
ную структуру, теперь стали развиваться в противоположных на<
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
220
31 По этой теме см.: Siebert W. Privatrecht im Bereich der o
ffentlichen Verwaltung //
Festschrift fu
r Hans Niedermeyer. Go
ttingen, 1953. S . 223 f.
32 Подробный анализ проблемы во всем ее комплексе предложен в: Simitis Spiros.
Der Sozialstaatsgrundsatz in seinen Auswirkungen auf das Recht von Familie und
Unternehmen. Habilitationsschrift d. Jurist. Fakulta
t. Frankfurt, 1963 (Manuskript).
правлениях: «Можно сказать, что семья становится все более приват<
ной, а мир труда и организации — все более “публичным”»33.
Термин «мир труда и организации» уже свидетельствует о тен<
денции к объективации того пространства, которое некогда было
частным по своей диспозиции (сфера собственного распоряжения —
для собственников имущества, и сфера чужого решения — для наем<
ных работников). Развитие крупной промышленности, как и разви<
тие крупной бюрократии, зависит от уровня концентрации капитала:
первое зависит напрямую, второе — косвенно. В обоих случаях раз<
виваются такие формы общественного труда, которые специфически
отклоняются от типа частной работы. Если рассуждать в аспекте со<
циологии труда, то формальная принадлежность какого<то предпри<
ятия к частному сектору, а некоего ведомства — к публичному уже
утратила силу критерия для четкого различия между ними. Даже
если крупным предприятием распоряжаются индивидуальные соб<
ственники, крупные акционеры или управляющие директора, ему
приходится объективироваться и уходить от частной диспозиции —
настолько, чтобы «мир труда» становился сферой особого порядка
между областями частного и публичного. Так его теперь восприни<
мают как служащие и рабочие, так и те, кто обладает более широ<
кими компетенциями. Такое развитие основано, естественно, также
на материальной деприватизации формально сохранившейся авто<
номии собственников средств производства. Это уже многократно
подвергалось анализу на примере крупных акционерных компаний
в аспекте разделения права собственности и распорядительских
функций. Потому что именно здесь наиболее четко видно, как не<
посредственная реализация прав собственности ограничивается
в пользу топ<менеджеров и некоторых крупных акционеров. Путем
самофинансирования такие предприятия часто приобретают незави<
симость от рынка капитала. В той же степени они увеличивают свою
самостоятельность по отношению к массе долевых собственников34.
Каковы бы ни были экономические последствия, социологический
эффект знаменует развитие, лишающее крупное предприятие во<
обще (независимо от его организационно<правовой формы) того
§ 17. Поляризация социальной и интимной сфер
221
33 Schelsky H. Schule und Erziehung in der industriellen Gesellschaft. Wu
rzburg,
1957. S . 33.
34 Здесь мы выносим за скобки вопрос, позволяет ли сильная позиция правле<
ния по отношению к общему собранию продвигать специфические управленческие
интересы (например, касательно расширения предприятия) за счет возможного уве<
личения прибыли и насколько при этом размывается частнокапиталистическая
форма накопления капитала.
характера некой сферы индивидуальной частной автономии, кото<
рый был типичен для самостоятельного торгового дела и производ<
ства в либеральную эру. На это сразу обратил внимание Ратенау
и привел к формуле: крупные предприятия развиваются в «учрежде<
ния». Эту идею подхватил юридический институционализм, разра<
ботав ее в теорию собственных правовых обычаев35. Родственные
учения (изложенные Джеймсом Бернхемом и Питером Друкером
на примере американских реалий) обрели после войны большую
публицистическую известность. Несмотря на обилие идеологиче<
ских черт, они все же имеют определенную дескриптивную ценность,
поскольку точно диагностируют «атрофию частного» в сфере обще<
ственного труда.
Сначала крупное предприятие предоставляет своим рабочим и
служащим определенные статусные гарантии — будь то разделение
компетенций, социальные услуги и льготы или усилия (местами
сомнительные) по интеграции сотрудника на рабочем месте. Но еще
резче, чем эти объективные изменения, проявляются субъективные.
Так, наименование статистической собирательной категории «слу<
жащие» уже указывает на новый подход к работе. Стирается осно<
ванное некогда на частной собственности субъективно четкое разли<
чие между работающими в собственной частной сфере и теми, кто
должен был трудиться в частной сфере других людей. Ему на смену
приходят «служебные отношения», которые позаимствовали у «пуб<
личной службы» чиновников если не права (и обязанности), то,
по крайней мере, черты конкретизированных трудовых отношений,
привязывающих сотрудников не к персонам, а к институту. Развитие
крупных предприятий приводит к тому, что общественные образова<
ния, нейтральные по отношению к разделению публичной и частной
сфер, становятся господствующим организационным типом обще<
ственного труда: «Промышленные предприятия строят квартиры
для сотрудников или даже помогают им приобретать собственные
дома, разбивают общественные парки, стоят школы, церкви и биб<
лиотеки, устраивают концерты и театральные вечера, организуют
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
222
35 Теория эта сыграла определенную роль в реформистской идеологии профсо<
юзов, а также в фашистской практике так называемого Германского трудового фрон<
та. Правда, в обоих случаях, несмотря на противоположные политические мотивы,
изоляция институциональных моментов крупного предприятия от его экономиче<
ских функций приводила к иллюзионированию того факта, что капиталистическое
предприятие, работая по принципу максимизации прибыли, неизбежно служит ча<
стным интересам, а значит, его цели не eo ipso совпадают с интересами трудового
коллектива или общества в целом.
курсы повышения квалификации, заботятся о стариках, сиротах
и вдовах. Другими словами, ряд функций, которые изначально вы<
полнялись публичными (не только в юридическом, но и в социо<
логическом смысле) институтами, переходит к организациям, чья
деятельность публичной не является... Экос крупного предприятия
порой определяет всю жизнь какого<то города и порождает явление,
которое по праву называется индустриальным феодализмом... То же
самое, mutatis mutandis*, касается управляющей бюрократии в боль<
ших городах, которая (в социологическом смысле) теряет свой пуб<
личный характер по мере того, как превращается в крупное предпри<
ятие»36. Поэтому американские авторы могут исследовать социаль<
ную психологию так называемого Organization Man** без оглядки
на то, идет ли речь о частной компании, полупубличной корпорации
или о публичном управлении, — под «организацией» понимается
крупное предприятие вообще.
По сравнению с типичным частным предприятием XIX столе<
тия профессиональная сфера как некая квазипубличная область
обособливается по отношению к частной сфере, которая съежилась
до размеров семьи. В наши дни досуг представляет собой по сути
заповедник приватного, а в рабочее время начинается «служба».
Правда, этот процесс выглядит как деприватизация профессио<
нальной сферы только из исторической перспективы частного соб<
ственника. Рабочим и служащим он, наоборот, представляется при<
ватизацией — в той мере, в какой исчезало их полное и беспорядоч<
ное подчинение патриархальной власти. Вместо этого они теперь
подчиняются психологической договоренности, в рамках которой
принимаются меры по улучшению климата на предприятии, чтобы
каждый сотрудник почувствовал себя как бы приватно37.
По мере обособления профессиональной сферы семейная сфера
замыкается сама на себя. Начиная с либеральных времен произво<
дительные функции семьи заменяются потребительскими. Но ее
структурное изменение характеризуется не столько этим, сколько
поступательным уходом из функционального контекста общест<
венного труда вообще. Патриархальная малая семья буржуазного
типа уже, собственно, давно перестала быть производственным
§ 17. Поляризация социальной и интимной сфер
223
* С учетом необходимых изменений (лат.) .
36 Bahrdt H.P . O
ffentlichkeit und Privatheit als Grundformen sta
dtischer Soziierung
(1961). S. 43 ff.
** Человек организации (англ.).
37 См.: Friedeburg L. v. Soziologie des Betriebsklimas. Ffm., 1963.
сообществом; однако во многом она опиралась на семейную собст<
венность, которая использовалась капиталистически. Сохранение,
приумножение и наследование этой собственности были задачей
частного лица, объединявшего в себе роли главы семейства и това<
ровладельца. Принципы обмена, характерные для буржуазного
общества, глубоко влияли и на личные отношения в буржуазной
семье. Теперь, когда на смену семейной собственности приходят
индивидуальные заработки, семья теряет свой базис. Помимо своих
функций непосредственно в производстве (которые она и так уже
по большей части утратила) она лишается и тех функций, которые
она выполняла вне производственного процесса, но для него. Кроме
того, типичное для нашего времени сокращение семейной соб<
ственности до суммы индивидуальных зарплат отнимает у членов
семьи возможность самообеспечения в экстренных обстоятель<
ствах, как и возможность самостоятельно позаботиться о себе в ста<
рости.
Классические риски: безработица, несчастные случаи, болезни,
старость и смертность — сегодня в значительной степени покрыва<
ются гарантиями социального государства. В соответствии с ними
предоставляется помощь — как правило, в виде денежных выплат38.
Но адресатом этих выплат является не семья — и от нее самой тоже
не ожидают серьезной денежной помощи конкретному пострадавше<
му. Каждому отдельному члену семейства сегодня обеспечивают так
называемые basic needs*, которые раньше были предметом частной
заботы буржуазной семьи, действовавшей на свой страх и риск39.
И дело не только в том, что список «распространенных рисков» те<
перь помимо классических экстренных ситуаций включает в себя
и жизненную помощь всякого рода — содействие при покупке квар<
тиры и при поиске работы, консультации по вопросам воспитания
и выбору профессии, проверка здоровья и т.д. Плюс к тому денежные
компенсации все чаще дополняются профилактическими мерами —
причем «социально<политическая профилактика практически иден<
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
224
38 В ФРГ более трех четвертей населения претендуют на выплаты по пенсионно<
страховому или рентному договору. В каждом втором домохозяйстве уже есть полу<
чатели таких выплат.
* Базовые потребности (англ.) .
39 «Вопрос о том, как индивид обеспечивает свое существование, стал предметом
постоянной публичной заботы только в нашу эпоху. Чтобы проследить, как вследст<
вие этого изменились формы жизни отдельных людей (точнее, частных домохо<
зяйств), надо учесть все формы положенных им выплат социального страхования и
обеспечения» (Achinger (1958). S. 79 f.).
тична вторжению в новые сферы, которые до сих пор были частны<
ми»40. Социально<политические компенсации за разрушение преж<
него семейного базиса, которым являлась собственность, выходят
за рамки денежных выплат, распространяясь и на функциональную
помощь в жизни. Ведь вместе с функцией создания капитала семья
все больше теряет функции выращивания и воспитания, защиты, по<
кровительства и наставничества, да и вообще, элементарные тради<
ции и ориентиры. Она утрачивает способность формировать поведе<
ние в тех областях, которые в буржуазной семье считались самыми
глубинными элементами частной жизни. В определенном смысле
и семья — этот остаток частного пространства — тоже деприватизи<
руется с помощью публичных гарантий ее статуса. С другой стороны,
семья теперь в еще большей степени становится потребителем дохо<
дов и свободного времени, получателем публично гарантированных
компенсаций и жизненной помощи. Частная автономия сохраняется
уже не столько в распорядительных, сколько в потребительских
функциях. Сегодня она состоит скорее в способности наслаждаться
жизнью у тех, кто получает выплату, нежели в праве распоряжаться,
которое присуще товаровладельцам. В результате возникает види<
мость более интенсивной приватности в интимной сфере, которая
сжалась до круга малосемейного сообщества потребителей. Опять
же, оба аспекта отстаивают свое право. Ряд функций частного распо<
ряжения заменяется публичными статусными гарантиями. Но в бо<
лее узких рамках этих прав и обязанностей социального государства
первичная утрата частной распорядительной власти вторично про<
является как избавление от нагрузки, поскольку потребление дохо<
дов, жизненной помощи и свободного времени может развиваться
«еще более частным» образом. Сложная история этого развития вы<
ражается в отмеченной Гельмутом Шельски тенденции к поляриза<
ции: на одном полюсе находятся крупные организации, обогащенные
публицистским содержанием, на другом — интимные группы, кото<
рые приватистски сужаются. При этом «увеличивается разрыв меж<
ду публичной и частной жизнью»41.
Освобождаясь от своих экономических задач, семья теряла так<
же и силу личного прочувствования. Тяга к детализации внутрисе<
мейных отношений, диагностированная Шельски, соответствует
§ 17. Поляризация социальной и интимной сфер
225
40 Ebenda.
41 Schelsky H. Wandlungen der deutschen Familie in der Gegenwart. 1953. S. 20,
особенно 253 ff.; ders. Gesellschaftlicher Wandel // Auf der Suche nach Wirklichkeit.
Du
sseldorf, 1965. S . 337 ff.
развитию, в процессе которого семья все меньше востребована
в качестве первичного посредника [Agentur] общества. К этому же
контексту относится уменьшение отцовского влияния, о котором
много шумят; тенденция к разбалансировке внутрисемейной струк<
туры авторитета, наблюдаемая во всех индустриально развитых
странах42. Отдельные члены семьи теперь в большей степени соци<
ализируются внесемейными инстанциями, то есть непосредственно
обществом43. Достаточно напомнить о тех явных педагогических
функциях, которые буржуазная семья формально должна была от<
дать школе, а неформально — анонимным силам вне дома44. Семья
все больше исключается из непосредственного контекста воспро<
изводства общества, сохраняя лишь видимость внутреннего прост<
ранства интенсивной приватности. На самом деле вместе со своими
экономическими задачами она утрачивает и защитные функции.
Ведь именно приходящая извне экономическая востребованность
патриархальной малой семьи соответствовала институциональной
силе формирования пространства внутренней жизни, которая сего<
дня, будучи предоставленной самой себе, под напором воздействия
внесемейных инстанций непосредственно на индивида стала распа<
даться в сфере мнимой приватности.
Тайное выхолащивание семейной интимной сферы находит
свое архитектурное выражение в планировке городов и домов. На<
рушается прежняя закрытость частного домовладения, которая
снаружи подчеркивалась палисадником и забором, а внутри —
обособлением и разнообразным членением комнат. Исчезновение
же салона и вообще помещений для приема гостей, наоборот, ста<
вит под угрозу открытость дома к публичному общению в дружес<
ких компаниях. Утрата приватной сферы и гарантированного
доступа к публичной жизни характерна сегодня для городского об<
раза жизни и городских жилищных условий. Это может быть свя<
зано как с негласным изменением функций старых жилищных
форм в больших городах вследствие технико<экономического раз<
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
226
42 См.: Ko
nig R. Materialien zur Soziologie der Familie. Bern, 1946; Burgess und Loc$
ke.The Family. New York, 1953; Winch und Ginnis. Marriage and Family. New York, 1953.
43 См.: Marcuse H. Trieblehre und Freiheit // Frevel in der Gegenwart. Frankfurt,
1957. S . 401–424. «Принцип реальности прививается молодому поколению не столь<
ко в семье, сколько вне ее. Обычные реакции и схемы поведения в обществе усваи<
ваются за пределами защищенной приватной сферы семьи» (Еbd. S. 413).
44 Подробнее на эту тему см. в моей статье: Pa
dagogischer Optimismus vor Gericht
einer pessimistischen Anthropologie // Neue Sammlungen. Bd. 1. 1961 (особенно S. 253 f.).
См. также: Kob J. Erziehung in Elternhaus und Schule. Stuttgart, 1963.
вития, так и с развитием новых форм пригородных поселений
на основе этого опыта.
Американскую модель такого пригородного мира предлагает
Уильям Уайт. Общение с соседями архитектурно задается устройст<
вом общих дворов для нескольких домов сразу. Связанное с этим
принуждение к единообразию приводит к тому, что в социально
гомогенной среде прототиповых предместий развивается «некая
гражданская версия гарнизонной жизни»45. С одной стороны, ин<
тимная сфера растворяется под взглядами «группы»: «Как исчезают
двери внутри домов... так исчезают и заборы между соседями. Через
большое окно гостиной можно увидеть происходящее в комнате —
или то, что происходит в гостиных других людей»46. Тонкие стены,
на худой конец, обеспечат свободу от посторонних взглядов, но ни<
как не звуконепроницаемость. Они теперь тоже выполняют функ<
цию социальной коммуникации, которую трудно отличить от со<
циального контроля. Приватность в жилом пространстве — уже
не данность, а нечто такое, что нужно создавать самому: «Для орга<
низации частной жизни приходится что<то делать. Желая показать,
например, что его не следует беспокоить, житель дома ставит крес<
ло в фасадной части, а не в той, что выходит на общий двор»47. В той
же степени, как частная жизнь превращается в публичную, сама
публичность принимает формы интимности. В «соседском кругу»
возникает добуржуазная большая семья в новом облике. Здесь
опять же становится труднее различить моменты приватной сферы
и публичной. Жертвой рефеодализации становится и резонерство
публики. Дискуссионные формы дружеского общения уступают фе<
тишу общности как таковой: «Люди заполняют свой внутренний
мир уже не в процессе одинокого самолюбивого созерцания, — чте<
ние в приватной обстановке всегда было предпосылкой резонерства
в кругу буржуазной публики, — а благодаря тому, что занимаются
чем<то вместе с другими. Даже совместный просмотр телепередач
помогает сделать кого<то правильным человеком»48.
Но тенденция к распаду прежнего соотношения публичной сфе<
ры и частной сферы прослеживается не только там, где современное
городское строительство способствует вышеописанному развитию,
но и там, где развитие это как бы захлестывает уже существующую
§ 17. Поляризация социальной и интимной сфер
227
45 Whyte W.H . Herr und Opfer der Organisation. Du
sseldorf, 1958. S . 282.
46 Ebd.S.352.
47 Ebenda.
48 Ebd.S.353.
архитектуру. Бардт показал это применительно к блочным жилым
домам, которые раньше возводились фасадом к улице, а дворы и са<
ды располагались позади них, что обеспечивало целесообразную
внутреннюю компоновку квартир и рациональную структуру горо<
да в целом. Теперь же этот принцип считается устаревшим в связи
с транспортно<техническим изменением функций улиц и площадей.
Он уже не может обеспечить пространственную защиту приватной
сферы и создать свободное место для публичной коммуникации
и контактов, которые соединяли бы частных лиц в публику. Бардт
так резюмирует свои наблюдения: «Процесс урбанизации можно
описать как прогрессирующую поляризацию общественной жизни
в аспекте “публичности” или “приватности”. При этом надо учесть,
что между публичностью и приватностью всегда существует взаи<
мосвязь. Без частной сферы, дающей опору и защиту, индивида за<
сасывает публичность, которая и сама в результате этого процесса
портится. Если исчезает дистанция, являющаяся конститутивным
моментом для публичной сферы, и между участниками последней
возникает тесная “локтевая” связь, то публичная сфера превращает<
ся в массу... Социальная проблематика современного крупного горо<
да состоит сейчас не столько в чрезмерной урбанизации жизни,
сколько в том, что важные признаки городской жизни снова были
утрачены. Нарушена взаимосвязь публичной и частной сфер —
не потому, что обитатель большого города per se является человеком
толпы и утратил умение культивировать частную сферу, а потому,
что ему уже не удается окинуть взглядом все более усложняющую<
ся жизнь всего города таким образом, чтобы воспринять ее как пуб<
личную. Чем больше город в целом превращается в непроглядные
джунгли, тем больше его житель замыкается в своей частной сфере,
которая все больше обособляется и устраивается. Но, в конце кон<
цов, житель все равно ощущает распад городской публичной сферы,
происходящий не в последнюю очередь потому, что публичное про<
странство выродилось в плохо организованную площадку неких ти<
ранических отношений»49.
Итак, частная сфера съеживается до внутреннего круга малой
семьи, которая во многом растеряла авторитет и былые функции.
Такое счастье в тесном углу только кажется совершенной формой
интимности. Ведь по мере того, как частные лица отходят от своей
обязывающей роли собственника к чисто «личным» аспектам не<
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
228
49 Bardt H.P . Von der romantischen Groβstadtkritik zum urbanen Sta
dtebau //
Schweizer Monatshefte. 1958. S . 644 f.
обязательного пространства досуга, они попадают здесь, уже не за<
щищенные институционально гарантированным внутренним про<
странством семьи, непосредственно под влияние полупубличных
инстанций. Образ действий в свободное время дает ключ к выстав<
ленной на всеобщее обозрение приватности новой сферы и к пере<
воду во внешнюю плоскость того, что декларируется как внутрен<
няя жизнь. Область досуга, размежевавшаяся сегодня с обособив<
шейся сферой профессионального труда, занимает, если говорить
о тенденции, пространство той литературной публичной сферы,
на которую некогда была направлена субъективность, возникшая
в интимной сфере буржуазной семьи50.
§ 18. Публика на пути от культурного резонерства
к потреблению продуктов культуры
Итак, в XVIII веке в контексте опыта интимной сферы малой семьи
формируется тип приватности, обращенной к публике. Его социаль<
ная психология позволяет объяснить определенные условия как
развития, так и распада литературной публичной сферы, на смену
которой приходит псевдопубличная или мнимочастная область
потребления продуктов культуры. Если в то время частные лица
осознавали свою двойную роль в качестве bourgeois и homme, а так<
же утверждали идентичность собственника с «человеком» как та<
ковым, то такое самосознание объяснялось тем фактом, что из ядра
самой частной сферы возникала публичная сфера. Хотя по своей
функции эта литературная публичность лишь предваряла полити<
ческую, она тем не менее уже и сама имела нечто вроде «политиче<
ского» характера, в связи с чем и была изъята из сферы обществен<
ного воспроизводства.
Буржуазная культура была не просто идеологией. Резонерство
частных лиц в салонах, клубах и читательских обществах не было
непосредственно подчинено круговороту производства и потребле<
ния, диктату жизненных нужд. Даже в своей чисто литературной
§ 18. Публика на пути от культурного резонерства...
229
50 См.: Plessner H. Das Problem der O
ffentlichkeit und die Idee der Entfremdung.
Go
ttingen, 1960. S. 9: «Поскольку средства массовой коммуникации, все более совер<
шенствуясь, открыты любому пропагандистскому влиянию и создают публичную
сферу даже в домашних условиях, что не удавалось в таких масштабах ни газетам,
ни книгам, частная сфера становится менее защищенной, и этот путь ведет к кризи<
су — во всяком случае, в эмоциональном плане». На ту же тему см.: Goldschmidt M.L .
Publicity, Privacy, Secrecy (1954). Р. 404 etc.
форме (полное согласие по поводу нового опыта субъективности)
оно имело «политический» характер — в греческом смысле эманси<
пации от жизненно необходимого. Благодаря этому здесь смогла
развиться идея, которую только потом низвели до идеологии. Идея
эта — гуманность. Отождествление собственника с физическим ли<
цом, с человеком вообще, предполагает, что в частном пространстве
имеется разделение между бизнесом частных лиц в интересах ин<
дивидуального воспроизводства их жизни и общением, которое
связывает частных лиц в качестве публики. Но именно этот порог
нивелируется, как только и по мере того как литературная публич<
ность внедряется в зону потребления. Так называемое проведение
досуга аполитично уже потому, что, будучи включенным в круго<
ворот производства и потребления, оно не способно конституировать
мир, эмансипированный от того, что непосредственно необходимо
для жизни. Если досуг привязан к рабочему времени в качестве
дополнения51, то в его рамках частная деловая активность может
лишь продолжаться, но не конвертироваться в публичную комму<
никацию частных лиц между собой. Да, индивидуальное удовле<
творение потребностей может происходить в условиях публично<
сти, то есть массово, но из этого еще не возникает сама публичная
сфера. Если законы рынка, господствующие в сфере товарооборота
и общественного труда, вторгаются и в сферу, которая принадле<
жит частным лицам в качестве публики, то резонерство по своей
тенденции превращается в потребление, и связность публичной
коммуникации распадается на одинаковые по форме акты индиви<
дуальной рецепции.
В результате приватность, обращенная к публике, буквально вы<
ворачивается наизнанку. Образцы, которые некогда были литера<
турно отчеканены из ее материала, сегодня считаются раскрытой
производственной тайной патентованной индустрии культуры, чьи
продукты, публично распространяемые с помощью СМИ, создают,
в свою очередь, в сознании потребителя видимость буржуазной
приватности. Это социально<психологическое изменение функции
изначального соотношения интимного пространства и литератур<
ной публичности социологически взаимосвязано со структурным
изменением семьи.
С одной стороны, частные лица могут освободиться от идеологи<
ческого скрепления своей двойной роли в качестве bourgeois и
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
230
51 См. мою работу: Zum Verha
ltnis von Arbeit und Freizeit // Festschrift fu
r Rotha<
cker. Bonn, 1958, S. 219 ff.
homme. Но, с другой стороны, этот отрыв интимной сферы от бази<
са капиталистически действующей собственности, который, каза<
лось бы, позволяет реализовать идею этой сферы в рамках публич<
ной сферы эмансипированных частных лиц, породил новые отно<
шения зависимости. Автономию частных лиц, уже не основанную
изначально на распоряжении частной собственностью, можно было
бы реализовать как производную от публичных статусных гаран<
тий приватности только в том случае, если бы «люди» уже не в ка<
честве bourgeois, как раньше, но в качестве citoyen с помощью поли<
тически действующей публичной сферы сами определяли условия
своего частного существования. Но при нынешних обстоятельствах
на это рассчитывать не приходится. Если гражданин в своем семей<
ном существовании не может получить автономию ни через распо<
ряжение частной собственностью, ни также через участие в поли<
тической публичной сфере, то отпадают сразу два фактора. С одной
стороны, нет больше институциональной гарантии индивидуализа<
ции личности по образцу «протестантской этики». С другой сторо$
ны, не предвидится и социальных условий, при которых путь клас<
сического прочувствования [Verinnerlichung] мог бы заменить путь
формирования «политической этики», в результате чего процесс
индивидуации получил бы новый фундамент52. Идеальный бур<
жуазный тип предусматривал, что из прочной интимной сферы
субъективности, обращенной к публике, возникает литературная
публичная сфера. Но вместо этого такая публичность становится
сегодня плацдармом для социальных сил, проникающих во внут<
реннее пространство малой семьи через культурно<потребитель<
скую публичную сферу СМИ. Деприватизированное пространство
интимности публицистски выхолащивается; псевдопубличность,
утратив литературный характер, стягивается в доверительную зону
некоего подобия сверхсемьи.
С середины XIX века пошатнулись те институты, которые прежде
обеспечивали связность резонерствующей публики. Семья теряет
функцию «литературного пропагандистского круга»; уже журнал
«Gartenlaube» представляет собой идиллическую форму преображе<
ния, в которой семья из среднего сословия, живущая в маленьком го<
родке, перенимает, но, в общем, лишь имитирует живую образова<
тельную традицию читающей семьи из среды крупной буржуазии
предшествующих поколений. Немецкие поэтические альманахи, по<
этические журналы, традиция которых была заложена в 1770 году
§ 18. Публика на пути от культурного резонерства...
231
52 См.: Marcuse H. Eros und Zivilisation. Stuttgart, 1957.
в Лейпциге и Гёттингене, а затем продолжена Шиллером, Шамиссо
и Швабом в следующем столетии, уступили место семейным лите<
ратурным журналам нового типа — это произошло около 1850 года.
Такие успешные издательские проекты, как «Westermanns Monat<
sheften» или тот же «Gartenlaube», коммерчески стабилизируют чита<
тельскую культуру, которая уже почти превратилась в идеологию, хо<
тя все еще подразумевают семью в качестве литературного резонато<
ра. Но резонатор этот уже сломался. Программные литературные
журналы, которые с конца XIX столетия являют собой полемические
площадки для модно<изменчивого авангарда, либо вообще не имели
связи со слоем буржуазии, интересующейся культурой, либо только
искали такую связь. Литературные семейные журналы вышли
из употребления в связи с тем, что буржуазная семья пережила струк<
турное изменение. На смену им пришли сегодня широко распростра<
ненные иллюстрированные журналы с рекламой, которые зачастую
покупаются в складчину. Несмотря на заявленное желание способст<
вовать увеличению книжного оборота, они свидетельствуют о прихо<
де некой культуры, которая больше не доверяет силе печатного слова.
Когда семья теряет свой литературный контекст, из моды выхо<
дит и буржуазный «салон», который дополнял читательские объ<
единения XVIII столетия и отчасти стал им заменой. «По сравне<
нию с появлением кофе, который с конца XVII века способствовал
в Европе формированию общества, исчезновение алкоголя дало
теперь обратный эффект. Мужские застольные собрания отмира<
ли, компании завсегдатаев распадались, клубы пустели. Понятие
общественных обязательств, игравшее некогда столь важную роль,
потускнело»53. В ходе нашего столетия буржуазные формы общи<
тельности заменяются суррогатами, которые, при всем региональ<
ном и национальном разнообразии, имеют все<таки нечто общее —
тенденцию к воздержанности от литературного и политического
резонерства. В рамках модели дружеские дискуссии индивидов
уступают место более или менее необязательной групповой актив<
ности. Последняя тоже находит устойчивые формы неформально<
го совместного времяпрепровождения, но лишена той специфиче<
ской институциональной силы, которая некогда обеспечивала
связность компанейских контактов в качестве субстрата публич<
ной коммуникации, — вокруг group activities* формирования пуб<
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
232
53 Schu
cking L.L . Die Soziologie der literarischen Geschmacksbildung. Mu
nchen,
1923.S.60.
* Групповая активность (англ.).
лики не происходит. В совместном посещении кинотеатра, в сов<
местном просмотре или прослушивании теле< или радиопередач
растворились характерные отношения приватности, обращенной
к публике. Коммуникация культурно резонерствующей публики
сохранила в качестве основы лишь чтение, которому предаются,
уединившись в домашней приватной сфере. Досуг же публики,
которая потребляет культуру, проходит, наоборот, в социальном
климате, не нуждаясь в продолжении посредством дискуссий54:
вместе с частной формой усвоения отпадает и публичная комму<
никация по поводу усвоенного. Их диалектическая взаимосвязь
без напряжения уравновешивается в социальных рамках группо<
вой активности55.
С другой стороны, тенденция к публичному резонерству все<таки
продолжается. Открытые беседы<консультации официально органи<
зуются ведомствами как составная часть образовательной деятель<
ности для взрослых. Конфессиональные академии, политические
форумы, литературные организации живут обсуждением культуры,
которая способна стать предметом дискуссии и нуждается в коммен<
тариях56. Теле< и радиовещатели, издательства, творческие союзы
приглашают экспертов для беседы перед аудиторией, и эта практика
процветает. То есть дискуссию вроде бы тщательно культивируют
и никак не ограничивают поле ее распространения. Но под шумок
она подверглась специфическим изменениям и теперь сама прини<
мает облик товара широкого потребления. Да, в свое время коммер<
циализация предметов культуры была предпосылкой для резонерст<
ва. Однако само резонерство, в принципе, исключалось из отноше<
ний товарообмена, оставаясь центром именно той сферы, в которой
§ 18. Публика на пути от культурного резонерства...
233
54 Fine B.J. Television and Family Life. A Survey of two New England Communities.
Boston, 1952. Автор определяет семью, смотрящую телевизор, как «единение без бе<
седы». См. также работу: Maccoby E.E . Television. Its Impact on School Children //
Public Opinion Quarterly. Vol. XV. No. 3. 1951. Р. 421 etс. Здесь автор, опираясь на
свои исследования, приходит к выводу, что в девяти из десяти семей «разговоры» от<
сутствуют: «Похоже, усиление семейных контактов, которому способствует телеви<
дение, означает общение только в самом ограниченном смысле — речь идет просто
о пребывании в одной комнате с другими людьми. На основании имеющихся дан<
ных нельзя оценить, возникают ли у членов семьи при совместном просмотре теле<
программ сходные шаблоны восприятия мира, способные уменьшить разногласия
в семейном кругу и оставить меньше поводов для конфликтов».
55 См.: Riesman D. The Tradition, the written Word and the Screen Image. Antioch
College Founders Day Lecture. Yellow Springs. Ohio, 1955.
56 О потребности современного искусства в комментариях см.: Gehlen A. Zeitbil<
der. Bonn, 1960.
частные собственники хотели встречаться друг с другом в качестве
«людей», и никак иначе. Грубо говоря, платить приходилось за кни<
гу, за билет в театр, в музей или на концерт, но не за разговор о про<
читанном, увиденном и услышанном — и не за усвоение чего<то в хо<
де этого разговора. А в наши дни беседа как таковая уже управляет<
ся. Профессиональные диалоги с кафедры, экспертные обсуждения,
round table shows* — резонерство частных лиц становится пунктом
программы в выступлениях звезд радио< и телеэфира, превращается
в шоу, на которое продаются билеты. Оно обретает форму товара,
даже если любой, кто присутствует в зале, может «поучаствовать»
в разговоре. Дискуссия, втянутая в «бизнес», формализуется. Аргу<
менты и контраргументы заранее подчинены определенным прави<
лам преподнесения. Консенсус по существу дискуссии уже во мно<
гом излишен — достаточно и того, что оппоненты согласились
общаться. Постановка проблем определяется как вопрос этикетки.
Конфликты, выносимые некогда в публичную полемику, вытесня<
ются в область личных трений и разногласий. Конечно, резонерство,
организованное таким образом, выполняет важные социально<
психологические функции — прежде всего в качестве успокоитель<
ного заменителя действия. Свою публицистическую функцию оно
между тем все больше утрачивает57. Рынок культурных ценностей —
в расширенной ипостаси рынка досуга — берет на себя новые функ<
ции. В прежние времена товарная форма, непривычная для про<
изведений литературы, искусства, философии и науки, внешне
проявлялась так мало, что, лишь пройдя через рынок, они могли кон<
ституироваться как автономные творения культуры, отделившейся,
как казалось, от практики. Ведь публика, которой они становились
доступны, рассматривала их как предмет обсуждения и вкуса, сво<
бодного выбора или склонности. Именно благодаря коммерческому
посредничеству возникало критическое и эстетическое отношение,
которое полагает себя независимым от простого потребления. Но как
раз по этой причине функция рынка ограничена распределением
культурных ценностей и созданием такой ситуации, при которой
ими пользуются не одни только меценаты и благородные сonnois$
seurs**. Меновая стоимость пока не влияет на качество самого това<
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
234
* Круглые столы (англ.) .
57 Социологические аспекты семинаров в евангелических академиях еще пред<
стоит исследовать. Подсказки можно найти в работе: Schelsky H. Ist die Dauerre<
flexion institutionalisierbar? // Zeitschrift fu
r evangelische Ethik. 1957. Heft 4. S . 153 ff.
** Ценители, знатоки (фр.).
ра — до сих пор в какой<то степени имеет место несочетаемость куль<
турных ценностей, выставляемых на продажу, с их товарной формой.
Правда, такое восприятие, характерное некогда для всей отрасли,
сохранилось лишь в неком подобии резерватов — ведь законы рынка
уже проникли в субстанцию произведений, стали для них имманент<
ными законами творчества. Уже не только продвижение, отбор и
оформление произведений, но зачастую и их создание как таковое
в культурно<потребительской области ориентируются на стратегию
сбыта. Собственно, массовая культура получила свое сомнительное
наименование именно вследствие того, что ее более расширенный
оборот достигается путем адаптации к тем потребностям в разрядке
и отдыхе, которые свойственны потребительским группам со сравни<
тельно низким стандартом образования. Так делается вместо того,
чтобы, наоборот, приобщать увеличивающуюся публику к культуре,
не испорченной в своей субстанции.
Приобщение — это тот старомодный способ, благодаря которому
в конце XVIII века публика образованных сословий расширялась
и проникала в слои мелкой буржуазии, занятой в производстве. В те
времена мелкие торговцы, занятые в своих лавках и не имеющие
возможности посещать буржуазные клубы, основывали во многих
городах свои собственные объединения. Еще более распространен<
ными были объединения ремесленников58, имевшие в целом форму
читательских обществ. Зачастую речь при этом шла о филиалах бур<
жуазных читательских союзов — руководство и подбор материала
для чтения оставались прерогативой местной знати, которая, совер<
шенно в духе Просвещения, хотела принести образование в так на<
зываемые низшие сословия. Образованным считается тот, у кого
есть энциклопедия. Этот критерий постепенно усваивают лавочни<
ки и ремесленники. «Народ» приобщается к культуре, а не сама
культура низводится до уровня массовой.
Функции рынка соответствующим образом строго различаются
между собой. Рынок либо сначала открывает некой публике до<
ступ к культурным ценностям, чтобы потом экономически облег$
чать его для постоянно увеличивающейся публики по мере уде<
шевления соответствующей продукции, либо адаптирует содержа<
ние культурного достояния к собственным потребностям, чтобы
и психологически облегчить доступ к нему широких слоев. Мейер<
сон в связи с этим говорит о снижении entrance requirements into
§ 18. Публика на пути от культурного резонерства...
235
58 Согласно тогдашнему источнику, в Германии около 1800 года их насчитыва<
лось приблизительно 200. См.: We i β J.A . U
ber das Zunftwesen. Frankfurt, 1798. S . 229 .
leasure59 **. Превращаясь в товар не только по форме, но и по со<
держанию, культура лишается тех моментов, для восприятия кото<
рых требовалось определенное обучение (а их «умелое» усвоение
позволяло, в свою очередь, все больше совершенствовать навыки).
Коммерциализация культурных ценностей теперь обратно про<
порциональна их сложности, и причиной тому — не стандарти<
зация как таковая, но та особенная предварительная обработка из<
делий, которая придает им готовность к употреблению, а именно
гарантию того, что их восприятие возможно без строгих предпосы<
лок (как, впрочем, и без ощутимых последствий). Общение с куль<
турой чему<то учит; потребление же массовой культуры не остав<
ляет никаких следов — опыт, который оно приносит, сопровожда<
ется не кумуляцией60, а регрессом61.
Обе функции рынка культурных ценностей — чисто экономиче<
ское или психологическое облегчение доступа — не обязательно
идут рука об руку. Об этом вплоть до сегодняшнего дня свидетель<
ствует ситуация в секторе, который важнее всего для литератур<
ного резонерства. Имеется в виду книжный рынок, на котором
господствуют два дополняющие друг друга явления. Книги кар<
манного формата62, распространяемые большим тиражом, позволя<
ют сравнительно узкому слою образованных и готовых к образова<
нию читателей (прежде всего школьникам и студентам) получить
доступ к высококачественной литературе, на приобретение ко<
торой в другом изготовлении у них не хватило бы денег. И хотя
умелое рекламно<техническое оформление и хорошо продуманная
организация сбыта этого вида книг создают видимость, что карман<
ные книги, как никакие другие, рассчитаны на менее аккуратное об<
ращение и быстрый износ, рынок в данном случае подтверждает
свою эмансипационную функцию чисто экономического облегче<
ния доступа. Ведь содержание таких книг в общем и целом не было
затронуто законами массового оборота, которому они обязаны сво<
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
236
59 См.: Meyersohn R. Commercialism and Complexity in Populаr Culture, 55.
Meeting of American Sociological Association. New York, 1960 (Manuskript).
* Требования для входа в сферу досуга (англ.).
60 Meyersohn (1960). Р. 5: «К настоящему моменту средний американец смотрел
ТВ примерно по 18 часов в неделю в течение десяти лет, но эта колоссальная трата
времени не оказала видимого влияния на его поведение перед экраном».
61 См. по этой теме: Adorno Th.W. U
ber den Fetischcharakter in der Musik und die
Regression des Ho
rens // Dissonanzen. Go
ttingen, 1956. S. 9 ff.
62 См.: Enzensberger H.M . Bildung als Konsumgut. Analyse der Taschenbuchproduk<
tion // Einzelheiten. Ffm., 1962. S . 110 ff.
им распространением. Как отметил Вольфганг Кайзер63, карман<
ные книги парадоксальным образом являют вечное в облике прехо<
дящего. А дорогие книги, с их полукожаными переплетами и золо<
тым тиснением, наоборот, позволяют преходящему рядиться
в одежды вечного.
Книжные сообщества с функциями издателей и распространи<
телей, возникшие после Первой мировой войны (поначалу в англо<
саксонских странах) и контролирующие сегодня основную часть
рынка64, снижают предпринимательский риск и цену отдельного
экземпляра. Организуя сбыт в обход ассортимента розничной тор<
говли, они, правда, оставляют потребителю меньше шансов для вы<
бора. Это происходит по мере того, как усиливается непосредствен<
ный контакт редакторов с потребностями массового вкуса. Вместе
с тем такая стратегия не только экономически облегчает потребите<
лям из преимущественно более низких социальных слоев доступ
к литературе, но и психологически смягчает «условия допуска».
В результате саму литературу приходится адаптировать к тому
удобному восприятию, которое не требует особых предпосылок,
но и не имеет серьезных последствий. На этом примере хорошо
видно, как социально<психологический критерий потребительски
ориентированной культуры (некумулятивный характер обретае<
мого опыта) сходится с социологическим критерием деструкции
публичной сферы. Беллетристика, которая в массовом порядке
сбывается не через розничную торговлю, а через упомянутые сооб<
щества, уходит из<под действия критики. Внутренние рекламные
каталоги, будучи единственной связью между издателем и читате<
лем, замыкают круг коммуникации. Книжные сообщества, облада<
ющие издательскими функциями, взаимодействуют с клиентами
напрямую — и вне пределов литературной публичной сферы. С этим,
возможно, связано, в свою очередь, и ослабление позиций самой
критики, в которой прежде (когда рецензенты вроде Шиллера или
Шлегеля не чурались побочных занятий такого рода) институцио<
нализировались любительские суждения частных лиц, интересо<
вавшихся литературой.
§ 18. Публика на пути от культурного резонерства...
237
63 См.: Kayser W. Das literarische Leben der Gegenwart // Deutsche Literatur in
unserer Zeit / Hg. Kayser. Go
ttingen, 1959. S . 22.
64 См.: Ebd. S . 17 ff. Согласно подсчетам Кайзера, членами таких сообществ
в ФРГ являются, в общей сложности, примерно три миллиона человек. Они получа<
ют около 30 миллионов книг в год, то есть гораздо больше половины всей годовой
беллетристической продукции.
Но, чтобы во всей полноте оценить тенденцию к распаду литера<
турной публичной сферы, надо сопоставить две вещи — расширение
читающей публики, которая охватывает теперь почти все слои насе<
ления, и фактическое распространение книжной продукции. В ФРГ
более трети всех возможных читателей вообще не читают книги,
а более двух пятых — не покупают их65. Во Франции и в англосак<
сонских странах — сравнимая ситуация. То есть книжный рынок
в пределах своей досягаемости недостаточно отражает процесс того,
как на смену культурно резонерствующей читательской публике
приходит массовая публика потребителей культуры. Трансформа<
тором для этого изменения служат уже не книги, бывшие некогда
par excellence* образовательным средством буржуазии, а другие фак<
торы66.
Характерно, что первой газетой с массовым тиражом более
50 тысяч экземпляров стал орган чартистского движения — «Politi<
cal Register» Коббета, выходивший в обновленной версии с 1816 го<
да. Экономическая ситуация, подталкивающая массы к участию
в политической публичной сфере, не позволяет им, однако, достичь
стандарта образования, который обеспечивал бы им участие того
же рода и на том же уровне, что и читателям газет из буржуазной
среды. Поэтому Penny$Presse*, чьи тиражи в начале 30<х годов
XIX века составляют от 100 до 200 тысяч экземпляров, а также еще
более распространенные издания середины столетия, выходящие
раз в неделю по выходным, сразу приносят массам то «психоло<
гическое облегчение», которое с тех пор определяет лицо коммер<
ческой массовой прессы. Похожие процессы имеют место в Париже
после Июльской революции (это связано с проектами Эмиля
де Жирардена) и в США, где издается «New York Sun» Бенджами<
на Дэя. Правда, минует еще полвека, прежде чем Пулитцер купит
«New York World» и, очень быстро приблизившись к миллионному
тиражу, с помощью методов «желтой журналистики» теперь уже
по<настоящему внедрится в широкие массы. В Лондоне то же самое
проделает «Lloyd’s Weekly Newspaper». Прессу 80<х годов, жадную
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
238
65 В 1955 году более чем в одной трети всех домохозяйств ФРГ вообще не име<
лось книг. Как минимум, одной книгой владели 58% домохозяйств. См.: Jahrbuch der
o
ffentlichen Meinung. Allensbach, 1957. S. 102.
* По преимуществу, преимущественно (фр.).
66 На тему социологии книжного потребления см.: Escarpit R. Das Buch und der
Leser. Ko
ln, 1961. S. 120 ff. Экономический анализ дается в работе: Meyer$Dohm P.
Der westdeutsche Bu
chermarkt. Stuttgart, 1957.
** Копеечная пресса (англ.).
до сенсаций, стали называть «желтой». Этим именем она обязана
цвету комиксов (популярным персонажем которых был Желтый
Малыш). Правда, характерные графические приемы (картинки, ка<
рикатуры), а также принцип, согласно которому надо искать human
interest story*, пришли из репертуара более ранних развлекательных
еженедельников, оформлявших свои новостные и художественные
сюжеты зрительно броско, но без литературных претензий67. В кон<
це XIX столетия в континентальной Европе тоже закрепляется
«американская» форма массовой прессы. Издания, выходящие
по выходным, и иллюстрированные журналы задают направление
для подлинных «бульварных газет».
В основе массовой прессы лежит то коммерческое изменение
функции участия широких слоев в публичной сфере, которое де<
лает ее вообще доступной для преобладающей массы людей. Эта
расширенная публичная сфера теряет свой политический характер
по мере того, как средства «психологического облегчения» стано<
вятся самоцелью коммерчески фиксированной позиции потребите<
ля. Уже на примере той ранней Penny$Presse можно наблюдать, как
деполитизация содержания становится платой за максимизацию
сбыта. Это происходит «в результате отказа от политических ново<
стей и редакционных статей на моральные темы вроде трезвости
или азартных игр»68.
Журналистские принципы иллюстрированной газеты имеют по<
чтенную предысторию. Газетная публика расширяется, но политиче<
ски резонерствующая пресса, если брать долгосрочную перспективу,
теряет свое влияние. Публика, потребляющая культуру, достигает
примечательного доминирования, претендуя на наследство скорее
не из политической, а из литературной публичной сферы69.
§ 18. Публика на пути от культурного резонерства...
239
* Истории, интересные людям (англ.).
67 Park R.E. The Natural History of the Newspaper // Schramm W. Mass Communi<
cation. Urbana, 1944. Р. 21: «Сначала в “Sunday World” был напечатан первый отрывок,
потом появилась рубрика комиксов и прочие ухищрения, чтобы приохотить туповатую
и инертную публику к чтению. Когда эти методы были отработаны, их применили
и в ежедневном издании. Окончательным триумфом “желтизны” стали редакционные
статьи Брисбена, полные банальностей и морализаторства, с диаграммами и иллюст<
рациями на полстраницы, чтобы усилить текст. Никогда еще тезис Герберта Спенсера
насчет того, что искусство печати — это управление вниманием, не был реализован
настолько полно». О немецких массовых журналах XIX столетия рассказывается в ра<
боте: Kirchner J. Redaktion und Publikum // Publizistik. Bd. V. 1960. S. 463 ff.
68 Bleyer W.G . History of the American Journalism. Boston, 1927. Р. 184.
69 По данным исследования, проведенного в Германии несколько лет назад, 86%
взрослых, в чьих ежедневных газетах имеются соответствующие рубрики, читают
Впрочем, потребление культуры в значительной степени осво<
бождается от литературного посредничества. Классические формы
литературной продукции в той или иной большой мере вытесняют<
ся невербальными сообщениями или такими, которые либо полно<
стью состоят из картинок и звуков, либо используют оптические
и акустические средства для облегчения восприятия. Эта тенден<
ция не миновала и ежедневную прессу, которая все же еще стоит
к классическим формам ближе всего. Менее строгая верстка и раз<
нообразие иллюстраций способствуют тому типу чтения, спонтан<
ность игры которого ограничена предварительной обработкой
материала (шаблоны и адаптация). Статьи, выражающие мнение
редакции, уходят на второй план, уступая место сообщениям ин<
формационных агентств и репортажам корреспондентов. Резонер<
ство скрывается под завесой внутренних редакционных решений
относительно селекции и подачи материала. Затем изменяется до<
ля политических и политически важных новостей. Public affairs,
social problems, economic matters, education, health* — это, согласно
американским авторам70, delayed reward new**. Их меньше читают,
и они оттесняются immediate reward news: comic, corruption, acci$
dence, desaster, sports, recreation, social events***. Гуманитарный инте<
рес не только оттесняется, но и фактически, как говорят характер<
ные признаки, об этом меньше и реже читают. И вот уже, наконец,
новости, от стилистики и до формата, подаются не сухо, а в виде
рассказа, становятся газетными историями (news stories). Строгое
разделение между fact и fiction все чаще перестает соблюдаться71.
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
240
новости о несчастных случаях, преступлениях и «человеческих судьбах»; 85% чита<
ют местные новости, но только 40% — передовицу, 52% — политические известия во
внутренней части газеты, 59% — главную политическую статью. В конце 1957 года
более 70% взрослого населения ФРГ читали ежедневную прессу (хотя бы одно изда<
ние). При этом 17% регулярно брали в руки бульварную газету, 63% — местную,
2,4% — крупную федеральную. Почти половина взрослых регулярно читает иллюс<
трированные еженедельники, еще четверть — другие (преимущественно развлека<
тельные) журналы, воскресные выпуски, издания для женщин, а также те, что посвя<
щены радио и ТВ. (Источник: DIVO. Der westdeutsche Markt in Zahlen. Frankfurt,
1958. S . 145 ff.)
* Общественные дела, социальные проблемы, экономические вопросы, образова$
ние, здравоохранение (англ.).
70 См.: Schramm W. аnd White D.W. Age, Education and Economic Status as Factors in
Newspaper Reading // Schramm (1944). P. 402 etc.
** Новости с отложенным спросом (англ.).
*** Немедленно окупаемые новости: юмор, коррупция, происшествия, катастро$
фы, спорт, развлечения, светская жизнь (англ.) .
71 См.: Seldes G. The Great Audience. New York, 1951.
Новости, репортажи и даже редакционные комментарии оформля<
ются с использованием инвентаря развлекательной литературы.
Беллетристические материалы, наоборот, строго «реалистически»
нацеливаются на удвоение сущего (которое и без того подведено
под клише) и, в свою очередь, размывают границу между романом
и репортажем72.
И если в ежедневной печатной прессе такая тенденция пока
лишь наметилась, то в более современных СМИ она уже прогресси<
рует. Прежде области публицистики и литературы были разделе<
ны: по одну сторону — информация и резонерство, по другую —
беллетристика. Теперь же их интеграция вызывает своеобразные
сдвиги реальности. Можно даже сказать, что различные уровни
реальности переплетаются между собой. То, что приведено к обще<
му знаменателю так называемого human interest, служит основой
для mixtum compositum* приятно<приемлемых развлекательных ма<
териалов. А они порождают тенденцию, когда соответствие реаль<
ности подменяется потребительской спелостью. Это способствует
не публичному использованию разума, а скорее обезличенному по<
треблению раздражений, возбуждения, которое помогает рассла<
биться. Радио, кино и ТВ постепенно уничтожают дистанцию, ко<
торую должен был соблюдать читатель по отношению к печатному
слову. А ведь дистанция эта, требовавшая приватности усвоения,
когда<то и сделала возможной публичную сферу для резонерству<
ющего обмена впечатлениями о прочитанном. Вместе с появлением
новых СМИ, которые действуют гораздо пронзительнее, в точном
значении этого слова, чем прежняя пресса, изменяется форма
коммуникации как таковая73. Поскольку «Don’t talk back»**, пове<
дение публики принимает новую ипостась. Вещательные программы
§ 18. Публика на пути от культурного резонерства...
241
72 Hughes H.M . Human Interest Stories and Democracy // Berelson аnd Janowitz.
Public Opinion and Communication. Glencoe, 1950. Р. 317 etc.
* Пестрая смесь (лат.).
73 «По сравнению с другими массмедиа телевидение и радио, как представляется,
имеют наиболее прямой контакт c индивидом, а значит, они — влиятельнее всех про<
чих. Да, газета тоже может иметь огромное влияние, но она менее персонализирова<
на, чем радио< и телевещание и, конечно, менее интимна по своей концепции. Тем не
менее печатная пресса тоже предусматривает приватность мышления, поскольку чи<
тает всегда один человек, а смотреть или слушать можно и в группе... Если чью<то
речь передают по ТВ, то она обращена прямо “к вам”, то есть к зрителю. А та же самая
речь, напечатанная в газете, уже на шаг дальше от прямого и непосредственного воз<
действия» (Steinberg Ch.S . The Mass Communicators. New York, 1958. Р. 122).
** «Спорить больше нельзя» (англ.).
новых массмедиа, если сравнить их с печатной прессой, своеобраз<
но урезают реакцию реципиента. Полностью завладевая внимани<
ем слушателей и зрителей, они одновременно ликвидируют ту дис<
танцию «совершеннолетия», благодаря которой публика получала
шанс, то есть возможность, высказываться и возражать74. Новая
тенденция такова, что резонерство читающей публики уступает
место «обмену вкусами и склонностями»75 между потребителями,
а высказывания по поводу потребляемого («проверка знаний о вку<
сах») становятся частью самого потребления.
Мир, порожденный СМИ, только кажется публичной сферой.
Но и неприкосновенность, целостность частной сферы, которая обе<
щана ими потребителю, тоже является иллюзорной. В XVIII веке
буржуазная читающая публика, вступая в интимную переписку,
а также читая психологические романы и новеллы, которые были та<
кой перепиской порождены, могла культивировать субъективность,
имеющую литературный потенциал и ориентированную на публич<
ную открытость. В данной ипостаси частные лица интерпретировали
свою новую для того времени форму существования, опиравшуюся
на либеральное соотношение публичной и частной сфер. Опыт при<
ватности позволял литературно экспериментировать с психологией
«просто человеческого», с абстрактной индивидуальностью физиче<
ской персоны. А в наши дни этот изначальный смысл процесса пере<
ходит в свою противоположность — по мере того, как СМИ сдирают
литературную оболочку с прежнего самопонимания буржуа, чтобы
использовать ее как расхожую форму для публичных услуг в куль<
туре потребителей. Социализированные образцы психологической
литературы XVIII столетия, по которым реалии XX века дорабаты<
вались для human interest и для биографических заметок76, с одной
стороны, переносят иллюзию нетронутой частной сферы и исправно
действующей частной автономии на жизненные условия, которые
как раз<таки и лишили фундамента эту сферу и эту автономию.
С другой стороны, упомянутые образцы натягиваются и на полити<
ческие процессы. В результате сама публичная сфера приватизирует<
ся в сознании потребляющей публики и становится сферой предъяв<
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
242
74 См. по этой теме: Anders G. Die Antiquiertheit des Menschen. Mu
nchen, 1957;
Bogart L. The Age of Television. New York, 1958.
75 См.: Riesman D. Die einsame Masse. Berlin, 1956. S . 446 . См. также статьи в сбор<
никах: White аnd Rosenberg. Mass Culture. New York, 1955; Larabee аnd Meyersohn.
Mass Leisure. New York, 1959.
76 См.: Lo
wenthal L. Die biographische Mode // Sociologica. Frankfurt, 1955. S. 363 ff.;
ders. Literatur und Gesellschaft. Neuwied, 1964.
ления публике частных историй жизни — будь то случайные судьбы
так называемых маленьких людей или продуманные биографии
звезд гласности. В приватный костюм облачаются и публично важ<
ные события и решения, искажаясь порой до неузнаваемости в про<
цессе такой персонализации. Сентиментальность по отношению
к личностям и соответствующий цинизм по отношению к институ<
там, неизбежно возникающие при этом в социально<психологиче<
ском плане, субъективно ограничивают способность к критическим
рассуждениям в адрес публичной власти, даже если подобные рас<
суждения объективно еще возможны.
Пространство семейной интимной сферы, дававшее некогда за<
щиту, нарушается и в слоях, которые прежде назвали бы «образо<
ванными». Приватные занятия вроде чтения романов или обмена
письмами больше не являются предпосылками для участия в лите<
ратурно опосредованной публичной сфере. Применительно к по<
ведению буржуазной читающей публики можно сказать, что чте<
ние книг в расширенной публике СМИ быстро пошло на спад —
как и привычка делиться личными чувствами в переписке. Вместо
этого теперь зачастую пишут в редакцию газеты, журнала, радио<
станции или телеканала. СМИ вообще предлагают свои услуги
в качестве авторитетных инстанций, куда можно пожаловаться
на личные невзгоды и трудности или обратиться за авторитетной
помощью. Они предлагают широкие возможности для самоиден<
тификации — нечто вроде восстановления частной области на базе
публичных консультаций и моральной поддержки77. Изначальное
соотношение интимной сферы и литературной публичной сферы
переворачивается — если раньше внутренние переживания обра<
щались к публике, то теперь есть тенденция к овеществлению об<
ращенного к интимной сфере. Проблематика частного существова<
ния в известной мере впитывается публичной сферой, где она если
и не получает решения, то, по крайней мере, раскрывается под над<
зором публицистических инстанций. С другой стороны, сознание
приватности усиливается именно благодаря такому преданию
§ 18. Публика на пути от культурного резонерства...
243
77 О поразительном эффекте публицистических консультаций «жизненная
помощь» рассказывается в работе, основанной на эмпирических исследованиях:
Noelle E. Die Wirkung der Massenmedien // Publizistik. Band V. 1960. S . 532 ff. «Когда
в одном из номеров журнала “Constanze” появился совет, как починить испорчен<
ный воротник рубашки, миллион читательниц испробовали этот метод на прак<
тике... А почти два с половиной миллиона читательниц несколько дней или даже
недель подряд ежечасно тратили пять минут, чтобы прилечь и положить ноги на воз<
вышение, потому что в “Constanze” так посоветовали» (Ebd. S . 538 f.) .
гласности [Publizierung], с помощью которой сфера, созданная
СМИ, приобрела черты вторичной интимности78.
Распространенный предрассудок гласит, что этому социально<
психологическому выводу социологически соответствует публика,
которая только на периферии была как бы захлестнута и разъедена
полуграмотной массой потребителей, но в центральных областях
(особенно в высших слоях нового среднего сословия) она сохрани<
ла традиции литературно резонерствующих частных лиц периода
XVIII — начала XIX столетия. Но все обстоит не так. Иначе следо<
вало бы ожидать, что учреждения и поведенческие модели новой
культуры потребления распространились бы в нижних социальных
слоях быстрее и шире, чем в верхних. Сегодня такого не наблюда<
ется — регулярное чтение развлекательных еженедельников, иллю<
стрированных журналов и бульварных газет, а также регулярное
потребление теле< и радиопродукции, посещение кинотеатров ха<
рактерно скорее для более высоких статусных групп и городского
населения, чем для сельских жителей. Этот вид культурного по<
требления почти всегда усиливается с повышением статуса (крите<
рием служит профессия, доход и школьное образование), а также
по мере урбанизации — от деревень, через малые и средние города
до больших городов79. С одной стороны, векторы расширения пуб<
лики нельзя напрямую проецировать из сегодняшнего социального
контекста на прошлое, то есть нельзя сказать, будто в круг город<
ской буржуазной читающей публики тогдашних «образованных со<
словий» как бы втягивались все новые слои с периферии. С другой
стороны, однако, реальная ситуация исключает и противополож<
ную версию, согласно которой публика СМИ, пришедшая «снизу»,
из рабочей среды, а также «извне», из сельской местности, расколо<
ла и вытеснила старую публику. Скорее социально<исторические
наблюдения дают в известной степени повод для экстраполяции
того случая расширения публики, который с появлением телевиде<
ния можно было наблюдать в США благодаря эмпирически раз<
вившемуся социальному исследованию, на расширение и одновре<
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
244
78 Взаимодополнение тенденций, ведущих, с одной стороны, к «экстернализа<
ции», а с другой — к дифференциации и индивидуализированию, в результате чего
возникает видимость приватности, анализируется на примере социального туризма
в работе: Knebel H.J. Soziologische Strukturwandlungen im modernen Tourismus.
Stuttgart, 1960. S . 124 ff.
79 См.: DIVO (1958). S . 145 ff.; Jahrbuch der o
ffentlichen Meinung (1957). S . 51 ff.
Впрочем, частота походов в кино зависит, в первую очередь, от возраста. См. также:
Kieslich G. Freizeitgestaltung in einer Industriestadt. Dortmund, 1956.
менное преобразование более ранней публики, рассуждавшей
о культуре и потреблявшей ее. В США было установлено, что среди
тех групп, которые первыми решили приобрести телевизор, преоб<
ладали люди, чей уровень школьного образования не соответство<
вал величине их дохода80. Если здесь допустимо некое обобщение,
то слои потребителей, первыми воспринявшие новую массовую
культуру, не принадлежат ни к утвердившемуся образованному
слою, ни к нижним социальным слоям. Вместо этого они зачастую
относятся к группам, которые находятся в процессе развития и чей
статус еще нуждается в культурной легитимации81. А через посред<
ничество этих начальных групп новое средство массовой информа<
ции распространяется затем внутри более высоких социальных
страт, чтобы оттуда постепенно перейти в статусные группы, кото<
рые располагаются ниже.
Учитывая этот контекст, можно объяснить и отделение «интел<
лигенции» от буржуазных образованных слоев, которые вопреки
своему идеологически консервативному самопониманию удержали
за собой ведущую роль и в новой публике потребителей культу<
ры — пусть даже роль эта уже не так овеяна славой. По поводу
«Памелы» Ричардсона можно было бы сказать, что ее читала вся
публика, то есть «все», кто вообще читал что<нибудь. Но это интим<
ное отношение деятелей искусства и литераторов к своей публике
слабеет где<то с приходом натурализма. А «отставшая» публика ут<
рачивает критическую власть над авторами произведений. Совре<
менное искусство с тех пор живет за завесой пропаганды — публи<
цистическое признание автора и его творения только случайным
образом соотносится с их признанием широкой публикой. Только
теперь возникает «интеллигенция», которая рассматривает свою
растущую изоляцию (поначалу — от публики образованных бур<
жуа) как освобождение (иллюзорное) вообще от социальной
привязки и считает себя «свободно парящей интеллигенцией». Ха<
узер тоже датирует ее появление примерно серединой XIX сто<
летия: «Только после своей победы над революцией и после по<
ражения чартизма буржуазия почувствовала такую уверенность
в своей власти, что больше не испытывала мук совести и, как ей ка<
залось, уже не нуждалась в критике. В результате образованный
§ 18. Публика на пути от культурного резонерства...
245
80 См.: Swanson С.E., Jones R.D. Television Owning and its Correlates // Journal
of Applied Psychology. Oct. 1951. P. 352 etc.
81 Такая интерпретация дается в работе: Meyersohn R. Social Research in Television //
Whyte and Rosenberg. Mass Culture. New York, 1955. Р. 347.
слой (особенно его литературно продуктивная часть) потерял ощу<
щение, что ему надо исполнять в обществе некую миссию. Пред<
ставители этого слоя теперь полагали себя отрезанными от того
класса общества, чьи интересы они выражали прежде. Они чув<
ствовали, что оказались в полной изоляции между буржуазией,
которая утратила в них нужду, и необразованными слоями. Вместе
с этим ощущением из прежнего образованного слоя, имевшего бур<
жуазные корни, и возник социальный феномен, который мы назы<
ваем интеллигенцией»82. Век спустя эта интеллигенция, впрочем,
уже полностью интегрировалась в социальном плане83. Группа хо<
рошо оплачиваемых функционеров в области культуры, выросшая
из люмпен<пролетарской богемы, приобрела респектабельность
менеджерских и бюрократических руководящих слоев. Остался
авангард в качестве института. Ему соответствует непрерывное от<
чуждение, где на одной стороне — продуктивные и критические
меньшинства специалистов и специализированных любителей,
которые идут в ногу с процессами интенсивной абстракции в ис<
кусстве, литературе и философии и со специфическим старением
в зоне модерна84 (как, впрочем, и с простой сменой декораций,
с модным очковтирательством), а на другой стороне — большая
публика СМИ.
Распад литературной публичной сферы еще раз обобщается
в этом явлении — лопнул, рассыпался резонатор образованного
слоя, воспитанного для публичного употребления рассудка. Вместе
с этим публика вообще утратила свою специфическую форму ком<
муникации, распавшись на меньшинства непублично резонерству<
ющих специалистов и на великую массу публично воспринимаю<
щих потребителей85.
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
246
82 Hauser (1953). Bd. II. S . 379.
83 На примере социологов это показано в работе: Ko
nig R. Wandlungen in der
Stellung der sozialwissenschaftlichen Intelligenz // Soziologie und moderne Gesellschaft.
Verhandlungen des 14. Deutschen Soziologentages. Stuttgart, 1959. S . 53 ff. Общий
взгляд на проблему: Geiger Th. Aufgaben und Stellung der Intelligenz in der Gesell<
schaft. Stuttgart, 1949.
84 См.: Adorno Th.W . Das Altern der neuen Musik // Dissonanzen (1956). S . 102 ff.
85 См.: Gehlen A. Bemerkungen zum Thema «Kulturkonsum und Konsumkultur».
Tagungsbericht des «Bundes». Wuppertal, 1955. S. 6 ff.
§ 19. Размывание контуров:
векторы распада
буржуазной публичной сферы
На пути от резонерства публики относительно культуры к потреб<
лению культуры то, что некогда было литературной публичной
сферой и в этом качестве отличалось от политической публичной
сферы, утратило свой специфический характер. Дело в том, что
«культура», распространяемая через СМИ, является интеграцион<
ной культурой. Она не только интегрирует информацию и резонер<
ство, а также публицистические формы с литературными формами
психологической беллетристики, превращая их в «жизненную по<
мощь» и в развлечение, основанное на том, что «интересно людям».
Она еще и достаточно эластична, чтобы одновременно ассимилиро<
вать элементы рекламы и самой служить неким подобием супер<
слогана, который, не существуй он уже в реальности, был бы изоб<
ретен в целях public relations для поддержания статус<кво86. Пуб<
личная сфера берет на себя функции рекламы. Чем шире ее можно
применять как средство политического и экономического влияния,
тем неполитичнее она приватизируется — и в целом, и с точки зре<
ния внешнего впечатления87.
§ 19. Размывание контуров: векторы распада буржуазной публичной сферы
247
86 См.: Enzensberger H.M . Bewuβtseins<Industrie // Enzensberger H.M. Einzelheiten
(1962). S. 7 ff.
87 См.: Thomssen W. Zum Problem der Scheino
ffentlichkeit, inhaltsanalytisch
dargestellt an der Bildzeitung. Frankfurt, 1960 (Manuskript). Базой для исследования
послужили 69 номеров гамбургского федерального издания «Bild» — по 23 номера,
выходивших во втором полугодии 1953 года, в первом полугодии 1956<го и во вто<
ром полугодии 1958<го. Их анализ позволяет показать масштабы упомянутых тен<
денций на ярком примере. Отобранная для этого ежедневная газета хорошо подхо<
дит с точки зрения диагностики. Среди ежедневной прессы (то есть в рамках клас<
сического жанра публицистики) она характеризует ту стадию развития, на которой
ежедневная газета принимает уже, по сути, форму ежедневного журнала. Дизайн
уже настолько раскован, что текст занимает в среднем только 40% общей площади
печати. Приблизительно четверть площади отводится заголовкам и иллюстрациям.
Оставшееся место занимает реклама. Текст примерно наполовину состоит из ново<
стей и репортажей, на четверть — из развлекательного контента; 12% текста прихо<
дятся на спортивную рубрику, 7% — на сообщения от редакции. Смысл последних —
не резонерство, а непосредственный контакт с читателем (ответы на письма, розыг<
рыш призов, опросы и т.д.). Лишь четверть с небольшим всех репортажей и новостей
посвящается темам, которые могут — в широком смысле — считаться политически
важными (собственно политика, включая «передовицу», составляет 19% их числа,
разъяснительная информация — 8%). Остальное — это криминальная хроника,
Модель буржуазной публичной сферы подразумевала строгое
разделение публичного пространства и частного. При этом именно
к частному пространству относила себя публичная сфера соединив<
шихся в публику частных лиц, сообщавших государству о потребно<
стях общества. Однако по мере взаимного пересечения двух этих
пространств модель становится непригодной. Возникает реполити<
зированная социальная сфера, которую уже нельзя отнести к катего<
риям публичного или частного — ни социологически, ни юридиче<
ски. В этой промежуточной сфере происходит взаимопроникновение
огосударствленных областей общества и обобществленных областей
государства, причем политически резонерствующие частные лица
уже не выступают здесь посредниками. Эта задача в значительной
степени снимается с публики и передается другим институтам. Речь
идет, во$первых, об объединениях, в которых коллективно организо<
ванные частные интересы стремятся придать себе непосредственно
политический облик, а во$вторых — о партиях, которые, срастаясь
с органами публичной власти, закрепляются как бы над публичной
сферой, инструментами которой они прежде являлись. Процесс
политически релевантного осуществления и уравнивания власти
протекает непосредственно между частными администрациями, объ<
единениями, партиями и органами публичного управления. Публи<
ка как таковая вовлекается в этот круговорот власти лишь споради<
чески, да и тогда только ради выражения всеобщего одобрения. Част<
ные лица, будучи получателями зарплаты и социальных льгот,
вынуждены заявлять свои публично значимые претензии через кол<
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
248
несчастные случаи и бытовые истории (32%), судебные процессы (13%), «общест<
во», кино, мода, конкурсы красоты и прочее в том же духе (21%), а также жизненные
советы и консультации (7%). Статьи эти оформлены таким образом, что в половине
из них преобладает текст, в остальных же случаях — иллюстрации. Только треть всех
новостных материалов, если брать по объему, подана в «информативном» ключе.
Оставшиеся две трети ярко оформлены и представляют собой в основном human
interest stories («истории, интересные для людей»); на первой полосе их доля дости<
гает 72%. На этом фоне не удивляет завершающий вывод исследования: новости и
статьи всех категорий, которые можно назвать «общественно важными» (сообщения
и комментарии о событиях, имеющих значение для жизни общества и поэтому
выходящих за рамки частного случая), занимают по объему не более четверти всего
новостного блока. А если брать по количеству, то это примерно треть их общего чис<
ла. На первой полосе доля «общественно не релевантных» статей вообще возрастает
до 73% — и лишь 18% являются «общественно важными» и при этом не отвлекают
читателя броским оформлением какой<нибудь human interest story от информативно<
го содержания. Общие результаты исследования представлены в таблице: Tabelle 6
(1960). S . 50.
лективное представительство. Но решения, принимаемые ими инди<
видуально в качестве потребителей и избирателей, попадают, в зави<
симости от своей публичной важности, под влияние экономических
и политических инстанций. Пока общественное воспроизводство еще
зависит от потребительского решения, а осуществление политичес<
кой власти — от электорального решения частных лиц, сохранится
заинтересованность в том, чтобы повлиять на эти процессы. В пер<
вом случае — ради расширения сбыта, во втором — либо для фор<
мального увеличения количества голосов за ту или иную партию,
либо для неформального придания большего веса давлению опре<
деленных организаций. Социальное игровое пространство частных
решений заранее ограничено такими объективными факторами, как
покупательная способность и принадлежность к группам, да и вооб<
ще социально<экономический статус. Но и внутри этого игрового
пространства на решения можно повлиять тем сильнее, чем большей
инверсии подверглось изначальное соотношение интимной сферы
и литературной публичной сферы, в результате чего публицистиче<
ски выхолащивается частная сфера. Так потребление культуры тоже
начинает служить экономической и политической рекламе. Если
в прежние времена отношение литературной публичной сферы к по<
литической публичной сфере являлось конститутивным для цент<
рального отождествления собственников с «людьми» как таковыми
(поэтому обе они не растворялись друг в друге), то сегодня сущест<
вует тенденция к тому, что плебисцитарная «политическая» публич<
ная сфера поглощается публичностью, которая деполитизирована
потребительской культурой. Маркс еще видел перспективу для не<
имущих и необразованных масс, которые, не отвечая критериям
допуска в буржуазную публичную сферу, все<таки вторгались в нее,
чтобы перевести экономические конфликты в форму политического
конфликта, которая только и обещала успех. Платформу публично<
сти, институционализированную правовым государством, массы,
с точки зрения Маркса, используют не для того, чтобы уничтожить,
но для того, чтобы трансформировать ее в то, что обещала ее либе<
ральная видимость. Однако в реальности оккупация политической
публичной сферы массой тех, кто не обладает собственностью, при<
вела к тому перекрещиванию государства и общества, в результате
которого публичная сфера утратила свой старый базис, а новый так
и не обрела. Интеграция публичной и частной областей сопровожда<
лась дезорганизацией той публичной сферы, которая некогда служи<
ла посредником между государством и обществом. Эта посредниче<
ская функция переходит от публики к таким институтам, которые
§ 19. Размывание контуров: векторы распада буржуазной публичной сферы
249
возникли либо из частной сферы (объединения), либо из публичной
(партии), а теперь в конфиденциальном режиме занимаются реа<
лизацией и балансировкой власти, взаимодействуя с государствен<
ным аппаратом. При этом они, используя обособившиеся со своей
стороны СМИ, стараются добиться от медиатизированной публики
поддержки или, по крайней мере, терпения. Гласность [Publizita
t]
как бы развертывается сверху, чтобы придать определенным позици<
ям ауру good will*. Первоначально гласность гарантировала взаимо<
связь публичного резонерства как с законодательным обоснованием
господства, так и с критическим надзором над его отправлением.
Теперь она создает своеобразную амбивалентность некоего господ<
ства над господством непубличного мнения, служа в равной степени
тому, чтобы манипулировать публикой, и тому, чтобы обеспечить
легитимность в ее глазах. Критическая гласность вытесняется мани<
пулятивной.
Одновременно с принципом гласности изменяется и идея поли<
тически действующей публичной сферы, а также ее реальная функ<
ция. Это выражается в том, как взаимосвязь публичных дискуссий
и норм закона, на которую еще претендует либерализм, исчезает
и перестает быть желанной целью. Либеральное понятие законода<
тельной нормы, к которой в равной степени (а может, и вообще оди<
наковым образом) привязаны исполнительная власть и юстиция,
подразумевало некую универсальность и истинность (по принципу:
«Справедливый — значит, правильный»). Структура этого понятия
отражает структуру буржуазной публичной сферы, поскольку, с од$
ной стороны, универсальность законов в строгом смысле гарантиру<
ется лишь то тех пор, пока исправно действующая автономия обще<
ства в качестве частной сферы позволяет исключить специальные
интересы из законодательной материи и ограничить нормирование
общими условиями, при которых все интересы будут друг друга
уравновешивать. С другой стороны, «истинность» законов гаран<
тирована лишь до тех пор, пока публичная сфера, ставшая в лице
парламента государственным органом, позволяет установить путем
публичной дискуссии, что именно необходимо осуществить на прак<
тике ради общего интереса. То, что при этом именно формальный ха<
рактер универсальности обеспечивал «истинность» (как правиль<
ность в материальном смысле) классовых интересов буржуазии, от<
носится к вскоре раскрытой диалектике этого понятия закона, кото<
рая основана на диалектике самой буржуазной публичной сферы.
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
250
* Добрая воля (англ.) .
Итак, разделение государства и общества преодолевается, а само
государство вмешивается в общественный порядок с целью опеки,
управления и распределения благ. Поэтому уже невозможно такое
положение дел, при котором принцип универсальности нормы со<
блюдался бы повсеместно88. Реалии, требующие нормирования,
теперь являются социальными и в более узком смысле этого слова,
а потому конкретными — они привязаны к определенным группам
людей и переменчивым ситуациям. Законы, даже если они не каса<
ются конкретных мероприятий (то есть являются не универсальной
нормой)89, при таких обстоятельствах часто принимают характер
детальных административных диспозиций. Различие между зако<
ном и административной мерой теряет четкость. Иногда законода<
тельство вынуждено заниматься конкретизацией, которая глубоко
вторгается в полномочия органов управления. Но чаще случается
по<другому: полномочия эти расширяются таким образом, что уп<
равленческая деятельность уже не может рассматриваться просто
как исполнение законов. Форстхоф указывает на три типичных
процесса, в которых классическое разделение (и одновременно
взаимное пересечение) этих двух ветвей власти перестает соблю<
даться, — такова, по крайней мере, тенденция. Это происходит, когда
§ 19. Размывание контуров: векторы распада буржуазной публичной сферы
251
88 «Универсальность» [«Genezalita
t»] нормы, если брать ее в строгом смысле
буржуазного понятия закона, не обеспечивается лишь формальным критерием все<
общности [Allgemeinheit]. Соответствие этому смыслу достигается лишь в том
случае, если всеобщая формулировка, исключающая привилегии и разрешения в по<
рядке исключения, в данных общественных условиях фактически не адресована ни<
какой определенной группе в составе общества. Правовое действие закона, который
по материальным критериям является всеобщим, не может быть избирательным.
Оно должно быть «элементарным» или «принципиальным» в том смысле, что от<
носится к основам всего общественного порядка и, таким образом, к возможному
кругу всех членов общества. Правовые акты, нормирующие не только принципы
общественных отношений в целом, но и конкретные реалии внутри рамок существу<
ющего порядка в целом, называются (в отличие от универсальных [generellen])
«специфическими» — независимо от того, насколько всеобщую формулировку они
имеют. Лишь в период либеральной фазы капитализма буржуазное общество в каче<
стве частно<автономной сферы было настолько сильно «отделено» от государства,
что законодательство с точки зрения тенденции ограничивалось системой универ<
сальных норм. И только в той фазе всеобщность [Allgemeinheit] формулировки им<
плицировала также универсальность [Generalita
t] реального правового воздействия.
См.: Neumann F. Der Funktionswandel des Gesetzes im Recht der bu
rgerlichen Gesell<
schaft (1938); см. также мою работу о естественном праве и революции в издании:
Habermas J. Theorie und Praxis (1963). S. 52 ff.
89 По поводу разграничения понятий см.: Schneider H. U
ber Einzelfallgesetze //
Festschrift fu
r Carl Schmitt. Berlin, 1959. S . 197 ff.
законодатель как бы сам переходит к действию и принимает меры,
вторгаясь в полномочия управляющих органов (посредством за<
конов, которыми эти конкретные меры определяются). Либо когда
законодатель передает свои функции управляющим органам, и эти
органы уполномочиваются к нормотворчеству, которое осуществ<
ляется путем распоряжений и предписаний (закон о передаче чрез<
вычайных полномочий правительству). Либо, наконец, когда зако<
нодатель вообще отказывается от нормирования в некой области,
требующей регламентации, и предоставляет свободу действий ор<
ганам управления90.
По мере того как взаимопроникновение государства и общества
разрушает частную сферу, чья самостоятельность обеспечивала
универсальность законов, сотрясаются и основы сравнительно од<
нородной публики резонерствующих частных лиц. Конкуренция
организованных частных интересов вторгается в публичную сферу.
В прежние времена индивидуальные интересы, будучи привати<
зированными, приводились к общему знаменателю классовых
интересов, что позволяло добиваться определенной рациональнос<
ти и эффективности публичной дискуссии. Теперь же эта дискус<
сия сменилась демонстрацией конкурирующих интересов. Кон<
сенсус, обретаемый в процессе публичного резонерства, уступает
место компромиссу, который достигается непублично или просто
навязывается. От законов, возникших таким путем, уже нельзя тре<
бовать «истинности», даже если они во многих случаях сохраняют
момент универсальности. Ведь разрушена и парламентская пуб<
личность, место, где эта «истинность» могла быть подтверждена:
«Дискуссия утрачивает свой творческий характер, что подробно
описано в литературе. Речи на пленарных заседаниях парламента
произносятся уже не ради того, чтобы убедить инакомыслящих
V. Изменение социальной структуры публичной сферы
252
90 Forsthoff E. Lehrbuch des Verwaltungsrechts. Mu
nchen, 1955. Bd. I. S . 9 f; см. так<
же: Neumann Fr. Der Funktionswandel des Rechtsgesetzes (1938). S. 577. Нейман ана<
лизирует также политическую функцию усилий Карла Шмитта, направленных на
то, чтобы восстановить исключительную значимость классического понятия закона
для законодательства в Веймарской республике. Аналогичные функции имеют сего<
дня усилия школы Карла Шмитта с целью восстановить исключительную значи<
мость понятия правового государства на уровне конституционного права. См. на<
пример: Forsthoff E. Begriff und Wesen des sozialen Rechtsstaats // Vero
ff.d. Ver. Dt.
Staatsrechtslehrer. Heft 12. Berlin, 1954. These XV: «Социальное государство и право<
вое государство не сливаются воедино на уровне конституции. Пространство разви<
тия социального государства — это законодательство и управление. Социальное
правовое государство — не правовое понятие, а задающая тип характеристика госу<
дарства, включающая в себя конституцию, законодательство и управление».
депутатов. Теперь эти речи (по крайней мере, по принципиальным
вопросам, определяющим политическую жизнь) адресуются напря<
мую активным гражданам... Публичная сфера, которая прежде жи<
ла парламентскими процессами и, в свою очередь, придавала им
особенный глянец, теперь обретает плебисцитарный характер»91.
Этим фактическим переменам соответствует то, как само поня<
тие нормы закона позитивистски отторгает признаки истинности и
универсальности. С 60<х годов XIX столетия в Германии распрост<
раняется учение о двойном понятии закона. С тех пор законом в ма<
териальном смысле называется любой обязательный к исполнению
правовой акт — независимо от того, идет ли речь об общих прави<
лах или об отдельных мероприятиях. Формально же законами счи<
таются все те, что приняты путем парламентской процедуры, каким
бы ни было их конкретное содержание92. В зазор между двумя эти<
ми понятиями проваливается изначальная взаимосвязь политиче<
ски действующей публичной сферы с верховенством законов, так
четко выраженная у Канта. Изменившаяся структура закона пока<
зывает, что от принципа гласности уже не ожидают рационали<
зации политического господства. Да, медиатизированная публика
намного чаще и разнообразнее привлекается внутри невероятно
разросшейся сферы публичной жизни для публичной аккламации,
выражения всеобщего одобрения. Но при этом она настолько дале<
ка от процессов реализации власти и балансировки власти, что их
рационализация с помощью принципа публичности уже не может
быть затребована, а тем более обеспечена.
§ 19. Размывание контуров: векторы распада буржуазной публичной сферы
253
91 Leibholz G. Strukturwandel der modernen Demokratie // Strukturprobleme der
Demokratie. Karlsruhe, 1958. S . 94 f.
92 См.: Bo
ckenfo
rde (1958). Teil III. S. 210 ff.
VI. Изменение политической функции
публичной сферы
§ 20. От журналистики частных лиц>литераторов
к публичным услугам СМИ.
Реклама как функция публичной сферы
Функциональное изменение принципа публичности основано
на изменении структуры публичной сферы, чей важнейший инсти<
тут — пресса — подвергается трансформации. С одной стороны,
по мере коммерциализации исчезает барьер между областями, где
циркулируют товары и общается публика; в частном пространстве
размывается ясная граница между публичной сферой и приватной
сферой. Но с другой стороны, публичная сфера вообще перестает
быть исключительно элементом частного пространства — в связи
с тем, что независимость ее институтов теперь можно обеспечить
лишь посредством определенных политических гарантий1.
Газетное дело, возникшее из системы частной корреспонденции
и долгое время отстававшее от нее, поначалу было организовано
в форме малых ремесленных предприятий. На этой первой стадии
расчеты строились по принципу максимизации прибыли — пусть
и скромной, не выходящей за традиционные рамки раннего капита<
лизма. Интерес издателя к своему предприятию был чисто коммер<
ческим. Его деятельность ограничивалась, по существу, организа<
цией распространения новостей и их проверкой. Потом к данному
экономическому аспекту добавился некий новый, политический
(в широком смысле этого слова), когда пресса от сухих новостей
перешла к отстаиванию определенных взглядов, а деловые сводки
получили конкурента в лице литераторской журналистики. Бюхер
охарактеризовал это большое движение развития следующим обра<
1 См. схему выше (с. 81).
зом: «Из обычных инструментов для публикации новостей газеты
превратились в носителей и проводников публичного мнения,
в средство борьбы партийной политики. Это имело последствия
для внутренней организации газетного дела: между сбором и пуб<
ликацией новостей появилось дополнительное звено — редакция.
Издатель же в результате превратился из продавца новостей в тор<
говца публичным мнением»2.
Правда, подлинный перелом произошел не сразу же вместе с обо<
соблением редакционной инстанции. В континентальной Европе он
начался с «ученых газет», а в Англии — с нравоучительных еже<
недельников и политических журналов. Дело сдвинулось, когда от<
дельные писатели стали пользоваться новым инструментом перио<
дической прессы, чтобы придать публицистический эффект своему
резонерству, затеянному в педагогических целях. Об этой второй ста<
дии развития говорили как о «писательской журналистике»3. Теперь
коммерческие соображения отошли по большей части на второй
план. Правила рентабельности нарушались, а выпуск газеты зачас<
тую рассматривался как заведомо убыточное предприятие. Педа<
гогический, а позднее в возрастающей мере политический импульс
достигался, если угодно, ценой экономической несостоятельности.
В Англии газеты и журналы такого рода сплошь и рядом представля<
ли собой «хобби» богатой аристократии4, на континенте же их чаще
издавали по инициативе отдельных ученых и писателей.
Каждый из них поначалу экономически рисковал в одиночку. Из<
датель сам подбирал материал для публикации, сам платил сотруд<
никам и был собственником журнала, чьи номера воспринимались
им как ряд отдельных объектов. Лишь постепенно оформлялось раз<
деление полномочий между непосредственным составителем номера
и издателем, который брал на себя коммерческие вопросы. На этом
фоне развития становится понятен профилированный статус редак<
тора, совместившего функции «автора» и «составителя». На рубеже
XVIII–XIX веков отношения между издателем и редактором не сво<
дились к обычному договору найма. Во многих случаях редактор
имел долю от прибыли. Впрочем, и в XIX веке еще сохранялся
традиционный тип газетного предприятия — прежде всего это каса<
лось ежедневных газет старого стиля, которые воздерживались
§ 20. От журналистики частных лиц<литераторов к публичным услугам СМИ...
255
2Bu
cher K. Die Anfa
nge des Zeitungswesens // Die Entstehung der Volkswirtschaft.
10. Aufl. Bd. I. Tu
bingen, 1917. S. 257.
3 Baumert D.P . Die Entstehung des deutschen Journalismus. Mu
nchen<Leipzig, 1921.
4 См.: Volder U. de. Soziologie der Zeitung. Stuttgart, 1959. S. 22 .
от литературного и политического резонерства. Маркус Дюмон,
к которому в 1805 году перешла газета «Ko
lnische Zeitung», тогда
был еще автором, составителем, издателем и печатником в одном
лице. Но конкурирующая журнальная пресса публицистически
активных писателей, — там, где такие предприятия консолидирова<
лись, — приводила к созданию самостоятельных редакций со штат<
ными должностями. В Германии хороший пример подал Котта,
назначивший Поссельта ответственным редактором газеты «Neueste
Weltkunde». Отныне публицистические и экономические функции
были четко разделены между «составителем» и издателем. С этой
редакционной автономией связан тот факт, что в первой половине
XIX столетия передовица появляется и в ежедневной прессе. Правда,
хотя редакционная журналистика и приобрела новый облик, стрем<
ление к рентабельности предприятия еще не возобладало над пуб<
лицистическими интенциями, а бизнес — над убеждениями. Здесь
опять можно вспомнить Котту. Его «Allgemeine Zeitung», несмотря
на свое значительное влияние, на протяжении десятилетий остава<
лась дотационным делом. Поскольку публичная сфера на этой ста<
дии является политически действенной, консолидированные издате<
лями газетные предприятия сохраняют для своих редакций тот вид
свободы, который в целом был характерен для коммуникации част<
ных лиц в качестве публики.
Издатели обеспечивали прессе коммерческий базис, но сама она
как таковая не подвергалась коммерциализации. Та пресса, которая
возникла из резонерства публики и лишь продлевала ее дискуссию,
институтом этой публики и осталась. Будучи эффективной в каче<
стве некоего посредника и усилителя, она уже не являлась просто
органом распространения информации, но еще не превратилась
в средство культуры, ориентированной на потребление. Этот тип
прессы особенно характерен для революционных времен, когда соб<
ственные газеты появляются будто из<под земли даже у мельчайших
политических групп и объединений. В Париже 1789 года каждый бо<
лее или менее заметный политик организует свой клуб, а каждый
второй — свой журнал или газету. Только с февраля по май появля<
ется 450 таких клубов и более 200 журналов и газет!5 Пока само
существование политически резонерствующей прессы остается про<
блематичным, она вынуждена беспрерывно тематизировать саму
себя. До стабильной легализации политически действующей пуб<
личной сферы появление политической газеты и ее утверждение
VI. Изменение политической функции публичной сферы
256
5 См.: Groth (1928). Bd. IV. S . 8 ff.
равнозначны включению в борьбу за свободу публичного мнения
и за публичность в качестве принципа. Конечно, и газеты старого
стиля тоже подвергались жесткой цензуре — но писать на собствен<
ных страницах о сопротивлении ей они не могли, поскольку сообща<
ли только сухие новости. Государственная регламентация низводила
прессу до уровня ремесла, которое, как и все остальные виды ремес<
ленной деятельности, зависело от полицейских запретов и указаний.
Новая же пресса, выражая некие взгляды, является институтом дис<
кутирующей публики и служит главным образом для утверждения
критической функции этой публики. Лишь во вторую очередь обо<
ротный капитал инвестируется ради получения прибыли (если вооб<
ще ставится такая задача).
Только вместе с установлением буржуазного правового государ<
ства и легализацией политически действующей публичной сферы
резонерствующая пресса освобождается от необходимости выражать
какие<то убеждения. Теперь она может оставить свои полемические
позиции и прикинуть шансы на получение прибыли в качестве ком<
мерческого предприятия. В 30<е годы XIX столетия такое движение
от прессы с убеждениями к коммерческой прессе почти одновре<
менно начинается в Англии, во Франции и в Соединенных Штатах.
Публикация платных объявлений создает новую базу для калькуля<
ции. Снизив цены и в несколько раз увеличив число читателей, изда<
тель может рассчитывать, что объявлений на страницах его газеты
или журнала тоже станет больше — как, соответственно, и доходов.
К этой третьей фазе развития относится известное определение
Бюхера насчет того, что «газета обретает характер предприятия,
предлагающего место для объявлений в качестве товара, который
сбывается благодаря редакционным материалам». Эти первые рост<
ки современной коммерческой прессы вернули газете однозначный
характер частнохозяйственного ремесленного предприятия, затеян<
ного с целью получения прибыли. Но, в отличие от ремесленной
деятельности старых «издателей», теперь все происходит на новой
ступени крупного капиталистического предприятия. Уже в середине
XIX века ряд газетных предприятий был организован в форме акцио<
нерных обществ6.
Поначалу, когда политически мотивированная ежедневная
пресса еще была в большинстве, переход отдельных газет на чисто
§ 20. От журналистики частных лиц<литераторов к публичным услугам СМИ...
257
6 В Германии 1848 года речь шла о газетах «Nationalzeitung», «Kreuzzeitung» и
«Neue Rheinische Zeitung». См. по этой теме: Lenz Fr. Werden und Wesen der o
ffent<
lichen Meinung. Mu
nchen, 1956. S . 157.
коммерческую основу представлял собой лишь некую возможность
прибыльных инвестиций. Но очень скоро такой переход стал необ<
ходимостью для всех составителей. Дело в том, что увеличение и
совершенствование технического и организационного аппарата
требовали расширения базы капитала, повышения коммерческого
риска и принудительного подчинения предпринимательской поли<
тике с точки зрения экономики производства. Уже в 1814 году
«Times» выпускается на новой скоропечатной машине, которая
сменила деревянный пресс Гутенберга, применявшийся на протя<
жении четырех с половиной веков. А еще через несколько десяти<
летий организация всей новостной сети претерпела революцион<
ные изменения благодаря изобретению телеграфа7. Но в газетном
деле усиливаются не только частнохозяйственные интересы его
конкретных собственников. Газета по мере своего превращения
в капиталистическое предприятие вторгается и в область чужих
производственных интересов, которые пытаются на нее повлиять.
История крупных ежедневных изданий во второй половине
XIX столетия доказывает, что и сама пресса в ходе своей коммерци<
ализации становится объектом манипуляций. С тех пор как сбыт
VI. Изменение политической функции публичной сферы
258
7 В период между 1830 и 1840 годами парижанин Шарль Гавас объединил в сво<
их руках несколько старых контор, организующих деловую корреспонденцию.
Для распространения биржевой информации (особенно в связи с быстрым ростом
промышленного акционерного капитала) он использовал голубиную почту. Таким
способом банки, фирмы и газеты снабжались прежде всего новостями с Лондонской
биржи. В 1849 году Гавас воспользовался первой телеграфной линией. В это же вре<
мя управляющий директор берлинской газеты «Nationalzeitung» Бернхард Вольф,
желая снизить телеграфные издержки своего предприятия, стал перепродавать со<
общения по подписке. Так вслед за «Agence Havas» возникло телеграфное бюро
Вольфа. В 1857 году в Лондоне за ними последовало знаменитое агентство Reuters.
Эти три предприятия, организованные поначалу в частнохозяйственной форме,
более полувека господствовали на европейском рынке. На первых порах они рас<
пространяли только экономические новости, но потом взялись и за политические
(см.: Dovifat E. Zeitungslehre. Berlin, 1955. Bd. 1. S. 62 ff.) . Агентства нуждаются
в капитале, но при этом способны дать новый стимул биржевым игрокам. Поэтому
вскоре происходит интеграция телеграфных бюро с наиболее значительными бан<
ковскими институтами. Бюро Вольфа устанавливает связи с Бляйхрёдером и с бан<
кирским домом «Дельбрюк, Шиклер и К°», предприятие Гаваса — с «Credit
Lyonnairs», агентство Reuters — с «Union Bank of Scotland», а также с «London and
Provincial Bank». Таким образом, обеспечивались спекулятивные преимущества
для инсайдеров, которые раньше других узнавали важные новости или, наоборот,
сами сливали информацию в публичную сферу. Не менее важным оказалось нефор<
мальное срастание агентств с правительственными структурами, в результате чего
агентства от случая к случаю использовались в пропагандистских целях.
редакционных материалов и доход от объявлений в газете вступают
во взаимодействие друг с другом, пресса, бывшая до тех пор инсти<
тутом частных лиц, выступавших в качестве публики, становится
институтом определенных участников публики, выступавших в ка<
честве частных лиц. То есть пресса превращается в плацдарм для
вторжения привилегированных частных интересов в публичную
сферу.
Соответственно изменяются взаимоотношения издательства и
редакции. Под влиянием технического прогресса в деле передачи
новостей редакционная деятельность и так уже видоизменилась из
литературной деятельности в журналистскую8. Подбор материала
теперь важнее передовицы, а обработка, оценка, просмотр и правка
новостей — более приоритетная задача, нежели писательски эф<
фективное следование определенной «линии». Начиная с 70<х го<
дов XIX столетия все отчетливее просматривается тенденция,
согласно которой имя и влияние газете в первую очередь обеспечи<
вают уже не выдающиеся публицисты, а талантливые издатели.
Привлекая редакторов, издательство ожидает от них выполнения
указаний в частных интересах коммерческого предприятия9.
Впрочем, публицистическая автономия редактора заметно огра<
ничивается и в том сегменте печатной прессы, который не подчинил<
ся законам рынка и служил прежде всего политическим целям, —
сродни писательской журналистике резонерствующих журналов.
После того как конституируются парламентские фракции и партии
(сначала это происходит в Англии и во Франции), политическая
пресса какое<то время еще сохраняет свой индивидуалистский стиль.
В середине века еще господствует тот тип партийной прессы, который
в Германии, например, возник после Июльской революции*, когда
вышла газета Вирта «Deutsche Tribu
ne». Эти публицисты не зависели
§ 20. От журналистики частных лиц<литераторов к публичным услугам СМИ...
259
8 См.: Groth (1928). Bd. IV. S. 14 ff.
9 Относительно берлинского газетного рынка тех лет есть данные, убедительно
свидетельствующие об ослаблении позиций редактора по сравнению с издателем.
«Характер газеты определяется уже не редактором и даже не так называемым шеф<
редактором, который прежде поддерживал ежедневную тесную связь с издателем,
обмениваясь с ним мвсю нениями. Теперь главную роль играет директор или заведу<
ющий. Он координирует всю деловую стратегию — будь то меры по улучшению
сбыта, общие пропагандистские цели или выгоды от публикации объявлений.
Представитель издательства берет слово на совещаниях, критикует предыдущие
номера и дает указания по выпуску новых» (Mischke K. Der Berliner Zeitungsmarkt //
Das Buchgewerbe in der Reichshauptstadt. Berlin, 1914. S . 129).
* Революция 1830 года во Франции.
ни от какой партии или фракции — они скорее сами были политика<
ми, которые создавали вокруг своей газеты парламентский круг еди<
номышленников. Тем не менее пресса, имеющая партийную привязку
и контролируемая политическими организациями, уходит корнями
в первую половину столетия — во всяком случае, в Англии и во Фран<
ции. В Германии же она развивается в 60<е годы — сначала в кон<
сервативном, потом в социал<демократическом лагере10. Редактор
подотчетен не директору издательства, а наблюдательной комиссии.
Впрочем, и в том, и в другом случае он лишь наемный сотрудник, свя<
занный директивами.
Производственно<социологические аспекты структурного изме<
нения прессы нельзя отделить от общих тенденций к концентрации
и централизации, которые происходят и в этой области. В послед<
ней четверти XIX века формируются первые крупные газетные кон<
церны — «Hearst» в Соединенных Штатах, «Northcliffe» в Англии,
«Ullstein und Mosse» в Германии. Это движение продолжалось и
в XX столетии, хотя и нерегулярно11. Техническое развитие средств
распространения новостей (вслед за телеграфом и телефоном — бес<
проводная телеграфия, радиосвязь) отчасти ускорило организа<
ционную стандартизацию и экономическую интеграцию прессы,
отчасти же вообще сделало их возможными. Унификация службы
новостей монополистически организованными агентствами12 была
вскоре дополнена редакционной унификацией мелких газет — часть
их материалов теперь писалась не на местах, а присылалась из еди<
ного центра, в массовом порядке штамповались и приложения. Ма<
тричный пресс получает распространение сначала в англосаксон<
ских странах между 1870 и 1880 годами, а на пороге XX века —
VI. Изменение политической функции публичной сферы
260
10 См.: Groth (1928). Bd. II . S. 335 ff.
11 Нынешнюю ситуацию в США и в Великобритании позволяют прояснить ис<
следования Комиссии по свободе прессы (см.: A free and responsible Press. Chicago,
1947; см. также: Nixon R.B . Concentration and Absenteeismin Daily Newspaper
Ownership // Berelson and Janowitz. Public Opinion and Communication. Glencoe,
1950. Р. 193 etc.) и Королевской комиссии по вопросам печати (так называемый
доклад Ross<Report. London, 1949). Сравнимых аналитических данных о ситуации
во Франции и в Германии нет, но вряд ли общая картина принципиально отличает<
ся от англосаксонской (в 1932 году в рейхе было 2483 ежедневных газеты, а в 1956 го<
ду в ФРГ их насчитывалось 1479; см. справочник: Die deutsche Presse 1956 / Hg.
Institut fu
r Publizistik der Freien Universita
t. Berlin, 1956. S. 30).
12 Агентства Havas, Reuter, Wolff и Associated Press вскоре организовали между<
народный картель, разделив мир на четыре области интересов. В пределах соответ<
ствующих национальных границ каждое из агентств оставляло за собой распростра<
нение новостей и других агентств.
и в континентальной Европе. Эта технологическая унификация
идет, как правило, параллельно с организационной, в результате ко<
торой газеты объединяются в группы. В ходе этого процесса сель<
ские газеты зачастую попадают в экономическую зависимость от го<
родских газет, расположенных по соседству, и становятся их мест<
ными редакционными филиалами13.
Однако степень экономической концентрации и технологически<
организационной координации в области прессы кажется незначи<
тельной по сравнению с новыми СМИ ХХ века — такими как радио,
звуковой кинематограф и телевидение. Да, эти массмедиа требуют
настолько больших затрат капитала, а их публицистическая власть
выглядит настолько угрожающей, что в некоторых странах, как из<
вестно, государство сразу взяло организацию этих медиа под свое
управление или под государственный контроль. Ничто не харак<
теризует развитие прессы и новых СМИ более ярко, чем эти меры:
они превращают частные институты публики, состоящей из част<
ных лиц, в публичные учреждения. Эту реакцию государства на
заадминистрирование [Vermachtung] публичной сферы, попавшей
под влияние общественных сил, можно проследить, изучив историю
первых телеграфных бюро. Поначалу правительства, действуя опо<
средованно, ставили агентства в зависимое положение и придавали
им официозный статус. Они не отменяли коммерческий характер
агентств, а использовали его в своих целях. Например, Reuters сего<
дня — собственность объединенной британской прессы, но при этом
оно не может изменять свой устав без санкции Верховного суда,
то есть имеет некоторым образом публичный характер. Агентство
France Press, созданное после Второй мировой войны на базе агент<
ства Havas, является государственным предприятием, а его гене<
ральный директор назначается правительством. Немецкое агент<
ство DPA — общество с ограниченной ответственностью, финан<
сируемое газетными издателями, каждому из которых может
принадлежать не более одного процента в основном капитале агент<
ства. Свою долю (10% в совокупности) имеют еще, правда, радио<
§ 20. От журналистики частных лиц<литераторов к публичным услугам СМИ...
261
13 Из 1479 ежедневных газет, которые издавались в l956 году на территории
ФРГ, почти половина входила в отраслевые объединения. Всего таких объединений
было 62, а их доля составляла 28% совокупного тиража. 53% этого тиража приходи<
лось на региональные выпуски и на приложения 693 крупных газет. Причем 2,3%
центральных изданий, имея более чем по 10 местных выпусков, обеспечивали почти
16% совокупного тиража. В 1954 году лишь 225 газет не являлись филиалами цент<
ральных изданий и не входили при этом в отраслевые объединения. См. справочник:
Die deutsche Presse 1956 (1956). S . 30 ff.
и телевещатели, но они подлежат публичному контролю14. Газетная
и киноиндустрия находится главным образом в распоряжении
частных лиц15, однако накопленный опыт в отношении прессы,
тяготеющей к концентрации, дает повод препятствовать созданию
«естественных монополий» в форме частнохозяйственных радио<
и телекомпаний (впрочем, в США такие монополии все же возник<
ли). В Англии, Франции и Германии новые СМИ организовывались
как публичные или полупубличные корпорации — иначе их пуб<
лицистическая функция оказались бы недостаточно защищенной
по сравнению с частнокапиталистической16.
Таким образом, изначальный базис публицистических институ<
тов (по крайней мере, в их самых продвинутых областях) буквально
выворачивается наизнанку. Ведь в соответствии с либеральной мо<
делью публичной сферы учреждения резонерствующей публики
были защищены от вторжений публичной власти благодаря тому,
что находились в руках частных лиц. Однако по мере своей коммер<
циализации, а также экономической, технологической и организа<
ционной концентрации эти учреждения за последние сто лет пре<
вратились в комплексы общественной власти. В результате именно
пребывание в частных руках неоднократно ставило под угрозу кри<
тические функции публицистики. По сравнению с прессой либе<
ральной эпохи аудитория нынешних СМИ, с одной стороны, гораз<
до более широкая, а эффективность — намного выше. Вместе с ними
расширилась и сама публичная сфера. С другой стороны, массмедиа
все дальше уходят от этой сферы и возвращаются в некогда частную
сферу товарооборота. Чем сильнее их публицистическая эффектив<
ность, тем больше они подвержены давлению частных интересов —
хоть индивидуальных, хоть коллективных. Если раньше пресса мог<
ла лишь способствовать резонерству частных лиц, собравшихся
в публику, и усиливала его, то теперь это резонерство, наоборот,
формируется средствами массовой информации. На пути от жур<
налистики частных лиц<литераторов к публичным услугам СМИ
сфера публичности изменяется под напором частных интересов,
которые получают в ней привилегированное место, хотя они уже
ни в коем случае не репрезентативны oe ipso для интересов частных
VI. Изменение политической функции публичной сферы
262
14 См.: Dovifat (1955). Bd. I. S . 69 ff.
15 Различные организации самоконтроля не получили центральных надзорных
полномочий в публичном порядке (если не считать цензуры в вопросах вкуса).
16 В ФРГ это недавно подтвердил Конституционный суд, вынесший «вердикт
по вопросу ТВ», как его теперь называют.
лиц в качестве публики. Разделение публичной и частной сфер под<
разумевало, что конкуренция частных интересов принципиально
предоставлено регулированию рынка и происходит вне публичного
спора мнений. Но по мере того, как публичная сфера становится
инструментом коммерческой рекламы, частные лица в качестве соб<
ственников начинают незаметно влиять на частных лиц в качестве
публики. При этом, конечно, коммерциализация прессы способст<
вует превращению публичной сферы в некий медиум рекламы.
И наоборот, коммерциализация эта подстегивается потребностями
торговой рекламы, которые автохтонно возникли из экономическо<
го контекста.
Тот факт, что публичную сферу наводняют рекламные публика<
ции, нельзя объяснить либерализацией рыночных отношений, хотя
торговая реклама старого стиля появилась примерно одновременно
с ней. Гораздо более интенсивные усилия в области научно органи<
зованного маркетинга стали необходимы только в связи с олиго<
полистическим ограничением рынка. Тем более что на крупных
промышленных предприятиях возникает конфликт между техни<
ческим и финансовым оптимумом, усиливающий тенденцию к так
называемой монополистической конкуренции. По мере того как
технические агрегаты переделываются под массовое производство,
производственный процесс теряет эластичность: «Выработка уже
не может варьироваться... и диктуется теперь мощностью объеди<
ненных машин»17. Поэтому нужна долгосрочная стратегия сбыта,
которая обеспечит наибольшую стабильность рынка и рыночную
долю конкретных производителей. Непосредственная конкуренция
цен все чаще сменяется опосредованной конкуренцией, в ходе кото<
рой формируются рынки с фирменно<специфической клиентурой.
Уменьшение прозрачности рынка, которое обычно рассматривается
как повод для более активной рекламы18, на самом деле, наоборот,
является в значительной степени ее следствием. Рекламная кон<
куренция, приходящая на смену ценовой, создает прямо<таки не<
обозримое многообразие рынков, ориентированных на продукцию
конкретных предприятий. Чем сильнее меновая стоимость произве<
денных изделий определяется психологическим эффектом (мани<
пулированием) рекламы, тем сложнее сравнивать их по критерию
§ 20. От журналистики частных лиц<литераторов к публичным услугам СМИ...
263
17 Dobb (1954). Р. 360 .
18 Правда, судя по последним заявлениям, даже рекламный бизнес дистанциру<
ется от идеологии, согласно которой реклама способствует прозрачности рынка.
См.: Jahresbericht 1962. Zentralausschuβ der Werbewirtschaft. Godesberg, 1963. S . 13.
экономической рациональности. Существует явная взаимосвязь
между тенденцией к капиталистическому укрупнению предприятий
и олигополистическому ограничению рынков, с одной стороны, и во<
шедшими в поговорку soap operas* и домогательством рекламы, про<
низывающей всю интеграционную культуру массмедиа, с другой
стороны19.
Коммерческая агитация, то, что во Франции в 1820 году впервые
назвали рекламой20 и представляется нам сегодня очевидным и не<
отъемлемым ингредиентом рыночного хозяйства, обрела настоящий
размах только с расцветом капитализма. Да, ее объемы стали достой<
ными упоминания лишь после того, как во второй половине XIX сто<
летия набрали силу процессы концентрации примышленного капи<
тализма: «И в XIX веке в благородных домах еще долго сохранялось
отвращение даже к простым коммерческим объявлениям; коммер<
ческая реклама считалась чем<то неприличным»21. А в XVIII веке
такие объявления занимали в бюллетенях, печатавших справочную
информацию и анонсы [Annoncen< und Intelligenzbla
tter], лишь
двадцатую часть объема. К тому же они почти во всех случаях каса<
лись диковинных, нестандартных товаров, которые продавались вне
рамок привычного оборота. Последний в значительной степени осу<
ществлялся еще face to face**, а конкуренция опиралась на устную
пропаганду.
И вот в середине XIX столетия возникают конторы, посредничав<
шие между газетами и теми, кто желал рекламировать свой товар
с помощью объявлений. В Германии первую из таких контор основал
Фердинанд Газенштейн в 1855 году. Тесное сотрудничество с прессой
зачастую приводило к тому, что крупные рекламные агентства через
абонемент скупали место в газетах, отведенное под объявления, и та<
ким образом брали важную часть прессы под свой контроль. Сегодня
в ФРГ более 2 тысяч фирм заняты рекламным делом. Его методы
после всемирного экономического кризиса сильно усовершенствова<
лись в научном аспекте, ориентируясь на актуальный уровень эконо<
мического, социологического и психологического изучения рынка22.
VI. Изменение политической функции публичной сферы
264
* Мыльные оперы (англ.) .
19 См.: Galbraith J.K . American Capitalism. Boston, 1952. Р. 46 etc.
20 См.: Wuttke H. Die Reklame // Die deutschen Zeitschriften und die Entstehung
der o
ffentlichen Meinung. Leipzig, 1875. S . 18 ff.
21 Sombart W. Der Bourgeois (1919). S. 204 .
** Лицом к лицу (англ.).
22 См.: To
pfer G. Mittler der Werbung // Die deutsche Werbewirtschaft. Der Volks<
wirt. Jahrgang, 1952. Heft 55. Beilage. S . 40 ff.
При этом на такие агентства приходится лишь треть затрат на рекламу
в масштабах всей экономики. Остальные две трети — непосредст<
венные инвестиции предприятий в создание прежде всего наружной
рекламы. Для этого каждое крупное предприятие организовало свой
рекламный отдел. Общие рекламные расходы в экономике ФРГ,
по данным на 1956 год, составили около 3 миллиардов марок, то есть
примерно 3% всех частных расходов23. А их доля в валовом нацио<
нальном продукте годом ранее достигла 1,3%. В Англии и США эта
доля составила уже 1,9% и 2,3% соответственно24. Деятельность рек<
ламных агентств по<прежнему ограничивается объявлениями — преж<
де всего в газетах и иллюстрированных журналах. Правда, эта прак<
тика расширяется за счет новых СМИ. Конечно, по мере распростра<
нения телевидения реклама в телеэфире обретает господствующее
влияние (это касается и организационной структуры телевидения).
В 1957 году по меньшей мере каждый второй из тех, кто регулярно чи<
тал в ФРГ ежедневные газеты, просматривал и экономические объяв<
ления. 65% радиослушателей принимали передачи с рекламными
вставками, причем почти треть из этих людей рекламу слушала еже<
дневно25. Если в целом аудиторию СМИ составляют скорее люди
из более высоких социальных слоев, то рекламные объявления и про<
граммы, наоборот, чаще интересуют представителей статусных групп,
которые расположены ниже. Социализация товаров, потребление ко<
торых прежде считалось показательным для представителей верхних
слоев, достигает и тех слоев, которые желают хотя бы символически
приблизиться по стилю потребления к верхним.
Рекламный бизнес не только использует существующие публи<
цистические органы, но и обзаводится собственными газетами,
журналами и брошюрами. По данным за 1955 год, в каждом пятом
домохозяйстве ФРГ имелся хотя бы один богато оформленный
фирменный каталог с иллюстрациями26. Наряду с этим возник
публицистический жанр особого рода. Согласно данным за тот же
год, почти каждый второй журнал, появляющийся на западногер<
манском рынке, — это либо корпоративное издание, либо журнал,
выпускаемый фирмой для своей клиентуры. По совокупному тира<
жу они занимают больше четверти журнального рынка и более чем
§ 20. От журналистики частных лиц<литераторов к публичным услугам СМИ...
265
23 См.: Greiser Fr. Die Kosten der Werbung // Еbd. S. 82 ff.
24 В период с 1880 по 1948 год рекламные расходы на душу населения в Соеди<
ненных Штатах выросли в семь раз. См.: Schramm (1943). S. 548.
25 См.: DIVO (1958). S . 156.
26 См.: Jahrbuch der o
ffentlichen Meinung (1957). S . 53.
вдвое превосходят по этому показателю все развлекательные жур<
налы вместе взятые27. Но следует учитывать, что развлекательные
материалы (и не только в журналах), а также программы СМИ (да<
же в своей некоммерческой части) тоже стимулируют потребитель<
ское поведение и подгоняют его под шаблоны. Дэвид Рисмен счита<
ет, что сама суть массовых средств развлечения — это воспитание
потребителя, которое начинается в детстве и непрерывно продол<
жается в течение всей взрослой жизни: «Будущая профессия каж<
дого сегодняшнего ребенка — квалифицированный потребитель»28.
Интеграционная культура, распространившаяся в массах, подтал<
кивает свою публику per se* к обмену мнениями о потребительских
товарах и мягко принуждает ее к тому, чтобы постоянно оттачивать
навыки потребления.
Вторжение рекламных публикаций в сферу публичной жизни
стало экономически необходимым, но как таковое еще не означало
ее неизбежного изменения. Например, со второй трети XIX столе<
тия ежедневные газеты стали отделять редакционную часть номера
от рекламной. По аналогии с этим разделение публицистических
функций на публичное резонерство частных лиц в качестве публи<
ки и на публичную презентацию индивидуальных или коллектив<
ных частных интересов могло бы оставить публичную сферу, по су<
ществу, нетронутой. Но экономическая публичная сфера, как бы
отгороженная от политической, то есть самостоятельная рекламная
публичная сфера, так и не появилась. Скорее публицистическое
изображение привилегированных частных интересов изначально
переплеталось с интересами политическими. Дело в том, что к тому
времени, когда горизонтальная конкуренция интересов между то<
варовладельцами вторгалась в публичную сферу через рекламу,
конкурентно<капиталистический фундамент как таковой стал уже
предметом спора между разными партиями, а вертикальная конку<
ренция классовых интересов тоже вошла в пределы публичной
сферы. На этапе более или менее открытого классового антагониз<
ма в середине XIX столетия сама публичная сфера мучается раздо<
ром two nations**, и публичное представление частных интересов
VI. Изменение политической функции публичной сферы
266
27 См. справочник: Die deutsche Presse 1956 (1956). S . 47. Относительно этого ти<
па журналов см. анализ: Kropff H.F.J. Synthese von Journalismus, industrieller
Publizita
t und Public Relations // Publizistik. Bd. V. 1960. S . 491 ff.
28 См.: Riesman. Die einsame Masse. Berlin<Darmstadt, 1956. S . 136 .
* Сама по себе; по существу (лат.) .
** Два народа (англ.).
приобретает eo ipso* политическую значимость. Коммерческая рек<
лама большого стиля в условиях такой публичной сферы почти
всегда выходит за рамки чистой коммерции — уже потому, что per se
представляет собой важнейший фактор в производственно<эконо<
мической калькуляции газет и журналов (как и новых массмедиа),
поскольку они работают на коммерческом базисе. Правда, этот
свой политический характер экономическая реклама начинает осо<
знавать лишь в самой практике public relations**.
Практика эта, как и ее название29, происходит из Соединенных
Штатов. У ее истоков стоял Айви Ли. Были разработаны publicity
techniques on a policy$making level*** для оправдания big business —
прежде всего таких компаний, как «Standard Oil Company» и «Pen<
nsy lvania Rail road», которые как раз подверглись атаке социаль<
ных реформаторов30. В период между двумя мировыми войнами
некоторые из крупнейших компаний начали согласовывать свою
стратегию с принципами public relations. В Штатах это оказалось
полезным нововведением — особенно в атмосфере национального
единения после их вступления в 1940 году во Вторую мировую
войну. Но всеобщее распространение — в том числе и в Европе —
эти новые методы получили только в послевоенное время. В разви<
тых странах Запада они стали властвовать над публичной сферой
в 50<е годы, превратившись в ключевой феномен для ее диагности<
ки31. В отличие от рекламы «пиар» [«Meinungspflege»]32 использу<
ет публичную сферу в ее политической ипостаси. Частная реклама
обращена к другим частным лицам, которые рассматриваются как
возможные потребители. Адресатом же public relations [то есть пиа<
ра] является «публичное мнение», иначе говоря, частные лица не
в качестве непосредственно потребителей, а в качестве публики.
Отправитель [заказчик пиара], маскируя свои коммерческие наме<
рения, выступает в роли того, кто заинтересован в общественном
§ 20. От журналистики частных лиц<литераторов к публичным услугам СМИ...
267
* Этим самым (лат.) .
** Связи с общественностью; рекламно$информационная деятельность (англ.).
29 См.: Bernays E.L . Crystallising Public Opinion. New York, 1923; см. также: Kelley St.
Professional Public Relations and Political Power. Baltimore, 1956.
*** Технические приемы гласности на уровне политики (англ.).
30 См.: Steinberg Ch.S. (1958). Р. 16 etc.
31 «Предприниматели и трудящиеся в промышленности осознали, что не смогут
выжить и решить свои конкурентные проблемы в процветающем государстве, если
не примут мер, чтобы обеспечить и сохранить добрую волю публики» (Steinberg
(1958). Р. 92, а также глава III, р. 115 etc.).
32 См.: Gross H. Moderne Meinungspflege. Du
sseldorf, 1952; Hundhausen C. Indust<
rielle Publizita
t als Public Relations. Essen, 1957.
благе. Процесс влияния на потребителей заимствует свои коннота<
ции у классической фигуры резонерствующей публики частных
лиц, чтобы использовать соответствующую легитимацию в своих
целях: перенятые функции публичности интегрируются в конку<
ренцию организованных частных интересов.
Реклама в общем и целом ограничивалась объявлениями. Пиар
выходит за ее рамки с помощью методов «продвижения» («promo$
tion») и «освоения» («exploitation»), он вмешивается в процесс «пуб<
личного мнения», планомерно создавая новости или используя ин<
формационные поводы, привлекающие внимание. При этом пиар
строго учитывает психологический и технический аспекты форми<
рования характерной для СМИ рекламы с помощью тематических
материалов и иллюстраций, делая ставку на проверенные топосы,
интересные людям: романтические истории, религия, деньги, дети,
здоровье, животные. Посредством драматического изложения фак<
тов и просчитанных стереотипов достигается «переориентация
публичного мнения за счет формирования новых символов или авто<
ритетов, которые получат признание»33. Либо менеджерам public
relations удается прямо запустить соответствующий материал по ка<
налам коммуникации, либо они организуют в публичной сфере спе<
циальные поводы, которые предсказуемым образом активируют
коммуникационный процесс. В одном из учебников рекомендуются
двадцать методов для такого рода making or creatig news 34 *.
Если еще принять во внимание разнообразные сведения и инст<
рукции, которые в серьезном оформлении предлагаются PR<фирма<
ми важнейшим «распределителям» в качестве «документов», то
прежние принципы профессиональной идеологии, требующие разде<
лять новость и объявление, покажутся несусветным старьем35. Рublic
VI. Изменение политической функции публичной сферы
268
33 Steinberg (1958). Р. 92; см. также главу III, р. 115 etc.
34 Начиная с обычных мероприятий (доклады, речи, заседания, образование ко<
митета, конгресса и т.д .), через умелое использование поводов (вроде каникул или
праздников, к которым можно привязать специальные кампании), через воздейст<
вующие на публику фонды, призы, пожертвования, стипендии и до планомерной
аранжировки новостей (шествия, выставки, велосипедные гонки, летние лагеря,
конкурсы садоводов, выборы королевы красоты и т.д.). См.: Steinberg (1958).
Р. 237 etc.
* Создание новостей (англ.).
35 «Пресса (но не только она. — Ю .Х .) имеет два главных источника новостей —
корреспондентов и пиарщиков (the public relation man). Соответственно, у прессы
есть две потенциальные аудитории — читатели, составляющие мнение на основе га<
зетных материалов, и лица, которые мотивируются к покупке товаров, рекламируе<
мых в газете» (Ibid. Р. 137).
relations скорее соединяют одно с другим. Реклама больше не должна
выглядеть как самопрезентация некоего частного интереса. Теперь
она придает своему объекту авторитет некоего предмета публичного
интереса, по поводу которого публика резонерствующих частных лиц
якобы свободно и независимо составляет свое мнение. Engineering
of consent36 * — главная задача, поскольку лишь в условиях такого со<
гласия можно «продвигать какую<либо персону, организацию, идею
или продукт, подталкивать публику к их признанию или внушать, что
такое признание существует»37. Пробужденная готовность к потреб<
лению подкрепляется ложным убеждением, что потребители в каче<
стве резонерствующих частных лиц ответственно принимают участие
в формировании публичного мнения.
С другой стороны, консенсус по поводу поведения, которое ка<
жется необходимым в публичных интересах, действительно чем<то
похож на «публичное мнение», пусть и инсценированное. Хотя pub$
lic relations должны способствовать сбыту определенных товаров,
воздействие пиара неизменно выходит за эти рамки. Особая глас<
ность в отношении специфических продуктов, распространяемая
окольным путем посредством фиктивного общего интереса, не толь<
ко создает имидж торговой марки и организует клиентуру для по<
требления; более того, одновременно она обеспечивает фирме, отрас<
ли и всей системе квазиполитический кредит доверия и уважения
как к публичным авторитетам.
Впрочем, если подходить к вопросу серьезно, достигнутый кон<
сенсус имеет, конечно, мало общего с тем публичным мнением, кото<
рое представляет собой конечное единодушие, возникшее в результа<
те длительного процесса взаимного просвещения. Ведь «общий
интерес», на базе которого только и можно без принуждения достичь
рационального согласия публично конкурирующих мнений, со<
кращался в объеме по мере того, как его адаптировали для гласных
самопрезентаций привилегированных частных интересов. Старый
фундамент конвергенции мнений разрушился, когда исчезли две его
предпосылки — ограничение публики (к ней относились лишь бур<
жуазные частные лица) и ограничение ее публичного резонерства
обсуждением основ буржуазного общества в качестве сферы част<
ного распоряжения собственностью. А вместо нового фундамента
появилась лишь фикция, на которую ориентируются частные инте<
§ 20. От журналистики частных лиц<литераторов к публичным услугам СМИ...
269
36 См.: The Engineering of Consent / Еd. E .L. Bernays. Oklahoma, 1955.
* Инженерия согласия (англ.) .
37 См.: Steinberg (1958). Р. 74.
ресы, вторгающиеся в публичную сферу. У консенсуса, созданного
посредством изощренной opinion$molding services* под знаком мни<
мого public interest, вообще нет критериев резонности. Разумная
критика по поводу публично дискутируемых реалий уступает место
настроенной конформности с публично представленными персона<
ми или персонификациями. Consent совпадает с good will, которую
вызывает publicity**. Гласностью некогда называлось обнажение по<
литического господства перед лицом публичного резонерства.
Рublicity же суммирует реакции благосклонности, которая ни к чему
не обязывает. Буржуазная публичная сфера под воздействием public
relations снова приобретает феодальные черты: тот, кто предлагает
некий продукт, демонстрирует клиентам, готовым за ним после<
довать, репрезентативную расточительность. Гласность имитирует
ту ауру личного престижа и сверхъестественного авторитета, кото<
рую некогда создавала репрезентативная публичность.
Рефеодализацию публичности следует упомянуть и в другом,
более точном смысле. Интеграция рекламы и массовых развлече<
ний, принимающая в облике public relations уже «политический»
характер, подчиняет своему кодексу и само государство38. Частные
предприятия внушают клиентам, принимающим потребительские
решения, самоощущение граждан, поэтому государству приходится
«обращаться» к своим гражданам как к потребителям. Таким спосо<
бом публичная власть тоже привлекает publicity.
§ 21. Измененные функции
принципа публичности
В конце 20<х годов немецкие социологи посвятили один из своих
конгрессов теме общественного мнения39. В рамках этого меропри<
ятия впервые было компетентно отмечено явление, симптоматич<
VI. Изменение политической функции публичной сферы
270
* Служба формирования мнения; пиар (англ.).
** Согласие; добрая воля; реклама (англ.).
38 В одном из докладов за 1953 год говорится о более чем сотне институций
разного рода, занимавшихся на тот момент в ФРГ «связями с общественностью».
При этом гражданское воспитание порой уже трудно отличить от рекламы (см.:
Jahn H.E . Verantwortung und Mitarbeit. Oberlahnstein, 1953).
39 См.: Verhandlungen des 7. Deutschen Soziologentages. Schriften d. Dt. Ges. f. Soz.
Bd. VII. Tu
bingen, 1931. За несколько лет до этого более ранние исследования немец<
ких социологов по данной теме обобщались в работе: To
nnies F. Kritik der o
ffentlichen
Meinung. Berlin, 1922.
ное для изменения политических функций публичной сферы,
а именно «журналистская активизация» ведомств, партий и органи<
заций. Бринкман, правда, сконструировал неуклюжую антитезу
между «свободной прессой» и «служебной публицистикой» как
публичных, так и частных структур управления: «Неудержимо
вовлекая все области жизни в свою “гласность”, современная газета
сама воспитала себе антипода и возможного укротителя ее ненасыт<
ного стремления к информации. Ведь теперь каждый, кто имеет
контакт с общественностью или добивается такого контакта, орга<
низует у себя пресс<центр или отдел по связям со СМИ»40. Но это
противопоставление не слишком удачно, потому что PR<политика
административных структур, выходящая далеко за рамки публи<
каций классического формата, пользуется существующими масс<
медиа и укрепляет их положение. Впрочем, утверждение Бринкма<
на имеет рациональное зерно: наряду с крупными институциями
гласности («аппарат, представляющий собой максимум публичнос<
ти, но минимум мнения») и в контакте с ними возник другой аппа<
рат, который отвечает новым потребностям государства и различ<
ных объединений в гласности («там мы имеем... другое “публичное
мнение”, которое действительно выражает очень определенную
позицию, но пытается сформировать и реализовать ее в обществе,
по существу, совсем не “публичным” способом»)41. Бринкман наме<
кает здесь на те формы нацеленного управления мнением, которые
«сознательно отклоняются от либерального идеала публичности».
Государственная бюрократия заимствует эти методы из практики
крупных частных предприятий и организаций — лишь во взаимо<
действии с ними административные органы обретают свой «пуб<
лицистический характер».
Власть административных структур в социальном государстве
растет — не только по сравнению с законодателями, но даже по срав<
нению с правительственной верхушкой42. Таким образом наглядно
проявляется момент «обособления» этих структур (хотя они и в ли<
беральную эру не были просто исполнителями закона)43. Другой мо<
мент не столь очевиден — происходит обратный процесс переноса
§ 21. Измененные функции принципа публичности
271
40 Brinkmann C. Presse und o
ffentliche Meinung // Verhandlungen (1931). S . 27 ff.
41 Ebd.S.30.
42 Управленческая деятельность все больше расходится с общими целевыми ус<
тановками в политической области. Под видом рациональной адаптации к изменчи<
вым ситуациям правительство заменяется администрацией. Это уже дало консерва<
торам повод пожаловаться на «разжижение господского элемента».
43 См.: Forsthoff. Lehrbuch des Verwaltungsrechts. Bd. I (1955). S. 65.
власти от государства к общественным группам. В новообретенном
пространстве «организующего усмотрения», где администрация
сама становится производителем, торговцем и распределителем,
исполнительная власть видит себя вынужденной к тем действиям,
которые дополняют и частично заменяют начальственный авторитет
договоренностями с «общественностью». Это в определенной степе<
ни ведет к неофициальному сотрудничеству с негосударственными
объединениями, а также к тому, что в их компетенцию регулярно
передаются задачи административного толка. Вернер Вебер конста<
тирует, что обширные области управления вообще уходят из ведения
государства и становятся «составными частями побочной сословно<
административной системы»44. Но и там, где государство укрепляет
или расширяет свое административное верховенство, ему приходит<
ся «приспосабливаться», действуя в поле напряжения организован<
ных интересов. И хотя договоренности здесь достигаются вне парла<
мента, то есть вне рамок государственно институционализированной
публичной сферы, они открыто подготавливаются и сопровождают<
ся пиарщиками обеих сторон. По мере взаимопроникновения госу<
дарства и общества публичная сфера (а значит, и публичная сфера
в качестве государственного органа, то есть парламент) теряет опре<
деленные посреднические функции. Непрерывный процесс интегра<
ции теперь обеспечивается иначе — чем слабее позиции парламента,
тем сильнее работают трансформаторы от государства к обществу
(управление) и, наоборот, от общества к государству (союзы и пар<
тии). Между тем большие затраты на гласность и менеджерское
развитие public relations свидетельствуют о том, что публичность,
лишенная многих первоначальных функций, по<новому впрягается
в процесс интеграции государства и общества — теперь под патрона<
том административных органов, негосударственных объединений
и партий.
Прежде необходимая полнота материальных решений в общест<
ве, нейтрализованном в качестве частной сферы, поддерживалась
рыночным механизмом и принималась, в принципе, неполитическим
способом. Только поэтому конфликты, возникающие внутри поли<
тически действующей публичной сферы, удавалось решать на базисе
VI. Изменение политической функции публичной сферы
272
44 Weber W. Spannungen und Kra
fte im westdeutschen Verfassungssystem. Stuttgart,
1951. S. 38, 53. По поводу объединений, отстаивающих свои общие интересы, см.:
Stammer O. Interessenverbande und Parteien // Ko
ln. Zeitschr. f. Soz. u . Sozialpsych.
Bd. IX. 1957. S . 587 ff. В историческом аспекте: Schulz G. U
ber Entstehung und Formen
von Interessengruppen in Deutschland seit Beginn der Industrialisierung // Polit. Vier<
teljahreszeitschrift. Bd. II. 1961. S. 124 ff.
относительно однородных интересов и путем относительно резонно<
го обсуждения. Конфликты же, которые относились к компетенции
парламента, рассматривались в системе абстрактных и универсаль<
ных законов с претензией на рациональность и постоянство. Поли<
тическая публичная сфера (правда, только в рамках общего интереса,
присущего частным лицам в качестве собственников) была настоль<
ко свободна от конкуренции индивидуальных частных интересов,
что решения на основе политических компромиссов могли дости<
гаться в процессе политического резонерства. Но по мере того, как
коллективно организованные частные интересы вынужденно прини<
мали политический облик, в публичную сферу вторглись и те кон<
фликты, которые в корне изменили саму структуру политического
компромисса45. На публичную сферу теперь возлагаются задачи,
связанные с достижением такого баланса интересов, который уже
не сводится к классическим формам парламентского согласия. Дело
выглядит так, будто баланс этот происходит из рыночной сферы, —
его приходится буквально «выторговывать», создавать по необ<
ходимости путем взаимного давления, используя шаткое равнове<
сие власти между госаппаратом и заинтересованными группами.
Политические решения принимаются теперь в новых формах bar$
gaining*, которые получили распространение наряду со старыми спо<
собами отправления власти — hierarchy и democracy46. С одной сторо$
ны, область компетенции публичной сферы, вроде бы, расширяется.
Но, с другой стороны, достижение компромисса сдвигается во вне<
парламентское пространство, поскольку балансировка интересов по<
прежнему подчинена либеральным притязаниям этой публичной
сферы на собственную легитимацию с позиций общего блага, но
не способна соответствовать таким притязаниям и при этом не мо<
жет полностью от них отказаться. Сдвиг в непарламентскую область
происходит либо формально — через делегирование полномочий
государственных органов общественным организациям, либо нефор<
мально — путем ненормированного (или противоречащего нормам)
фактического сдвига полномочий.
Порой (как, например, в центральном конфликте развитого ка<
питалистического общества) между работодателями и наемными
§ 21. Измененные функции принципа публичности
273
45 См.: Kirchheimer O. Changes in the Structure of Political Compromise // Studies in
Philosophy and Social Science. Bd. IX. 1941. Р. 456.
* Сделка (англ.).
46 См.: Dahl R.A . Hierarchy, Democracy and Bargaining in Politics and Economics //
Research Frontiers in Politic and Government. Washington, 1955. Р. 47 etc.
работниками не приходится ожидать длительного равновесия инте<
ресов, а тем более «умиротворения», которое сменило бы компро<
миссы, ведущие к искажению норм. В таких случаях для взаимного
квазиполитического насилия враждующих социальных групп мо<
жет быть отведен автономный сектор — при условии, что государст<
во отказывается от принудительного урегулирования конфликтов.
С одной стороны, партнеры по тарифному соглашению действуют
при этом уже не в рамках частной автономии, а в рамках политиче<
ской публичной сферы, и теперь они официально подчинены демо<
кратическому принципу публичности47. Однако, с другой стороны,
создание тарифных норм так сильно бьет по рациональным формам
публичности старого стиля, а базовый антагонизм интересов объек<
тивно предоставляет так мало возможностей для правотворчества
по либеральным критериям, что эти компромиссы вообще остаются
вне законодательных парламентских процедур, а значит, и вне обла<
сти компетенции государственно институционализированной пуб<
личной сферы. Переход полномочий, которые касаются политиче<
ских компромиссов, от законодателя к административным структу<
рам, партиям и негосударственным объединениям происходит
не только официально, но и фактически — причем в гораздо боль<
шем объеме. Нарастающая интеграция государства и общества, ко<
торое само по себе уже не является политическим обществом, требу<
ет решений в форме временных групповых компромиссов. Иначе
говоря, она требует прямого обмена партикулярными протекциями
и компенсациями, при котором институционализированные меха<
низмы политической публичной сферы не используются в качестве
обходного пути. Поэтому союзы и партии остаются, в принципе, ча<
стными объединениями. Некоторые из них даже не облекаются
в правоспособную форму, но при этом принимают участие в распре<
делении публично значимых должностей. То есть они тоже выпол<
няют функции политической публичной сферы, претендуя на то,
чтобы выйти за рамки стандартных отношений с государством и ле<
гитимизировать общественное давление на государственную власть.
Негосударственные объединения фактически сломали прежние
барьеры в соответствующей области гражданского права. Их декла<
рированная цель — превращение частных интересов многих отдель<
ных лиц в совместный общественный интерес, правдоподобная
репрезентация и демонстрация интереса объединения в качестве
VI. Изменение политической функции публичной сферы
274
47 См.: Ridder H. Zur verfassungsrechtlichen Stellung der Gewerkschaften im Sozial<
staat nach dem Grundgesetz fu
r die Bundesrepublik Deutschland. Stuttgart, 1960.
всеобщего48. При этом они обладают значительной политической
властью — не вопреки, а благодаря своему частному характеру.
Прежде всего они способны манипулировать «публичным мне<
нием», уходя при этом из<под его контроля. Имеет место двойной
нажим: во$первых, к социальному насилию, а во$вторых — к оправ<
данию своих действий по традиционным критериям публичности,
которая фактически находится в процессе распада. В результате,
в обмен на компромисс, который в значительный степени достигает<
ся за кулисами, но зависит от общественного доверия, организации
получают от медиатизированной публики ни к чему не обязыва<
ющую аккламацию или, по крайней мере, ее благосклонный нейтра<
литет. Далее организации либо трансформируют полученную под<
держку в политическое давление, либо, пользуясь терпимостью пуб<
лики, нейтрализуют встречный политический нажим49.
§ 21. Измененные функции принципа публичности
275
48 См.: Kaiser J.H. Die Repra
sentation organisierter Interessen. Berlin, 1956.
49 Эта попутная мобилизация «публичного» мнения с целью поддержки или со<
хранения компромиссов, выработанных непубличным путем, оказывает обратное вли<
яние на структуру самого компромисса. Ведь для «настоящего» компромисса типич<
ны оговорки обеих договаривающихся сторон по тем пунктам, где их цели отражают
непримиримые противоречия при длительном столкновении интересов. Если от та<
ких оговорок отказываются, то это идеологизирует компромисс, низводимый теперь
до уровня статусного договора в фиктивных рамках порядка, который, в принципе,
лишен конфликта. Абендрот, Рамм, Риддер и другие проанализировали эти тенден<
ции на примере вердикта Федерального суда по трудовым спорам от 31.10.1958
(1 AZR 623/57). См.: Abendroth W. Innergewerkschaftliche Willensbildung, Urabstim<
mung und Kampfmaβnahme // Arbeit und Recht. VII. 1959. S. 261 ff.
Наряду с юридической критикой примечателен социологический факт, который
документируется раскритикованным судебным вердиктом, а именно интеграцион<
ное сотрудничество бюрократий объединений в рамках материально фиксированно<
го порядка — хотя баланс расходящихся интересов в условиях их длительного анта<
гонизма остается только временным и не осознается как компромисс. (Этому соот<
ветствуют и констатированные Кирххаймером признаки «затухания оппозиции»
также и в парламенте: Kirchheimer O. The Waning of Opposition in Parliamentary
Regimes // Social Research. Vol. XXIV. 1957. Р. 127–156.) Упомянутый факт не толь<
ко симптоматичен для политической амбивалентности развития социального госу<
дарства, которую в нашем контексте мы не рассматриваем (см. по этой теме мою
вводную главу к работе: Student und Politik. Neuwied, 1961. S . 34 ff.), но и специфи<
чен для структурного изменения публичной сферы. Интеграционное сотрудничест<
во бюрократий, объединений, которые имеют тенденцию к обособлению по отноше<
нию к членам собственных организаций, возможно только по мере того, как формы
политически резонерствующей публичной сферы (в данном случае это внутренняя
публичность организаций объединения) вытесняются деполитизированной публич<
ностью медиатизированной публики, чья громкая аккламация или хотя бы молчали<
вая терпимость достигается посредством манипулятивной или демонстративной
гласности, обеспеченной «сверху».
Работа с общественностью направлена на то, чтобы укрепить пре<
стиж собственной персоны, не превращая сам предмет компромисса
в тему для публичной дискуссии. Организации и функционеры зани<
маются репрезентацией. «Публичные объединения хотят выступать
не как юридические лица, а как коллективные организации, потому
что заинтересованы не столько в своем формальном внешнем пред<
ставительстве, обособленном от внутренней жизни объединения,
сколько главным образом в репрезентации своих членов в публичной
сфере»50. Репрезентация — это скорее не элемент внутренней струк<
туры объединения, а прежде всего «выражение его претензии на пуб<
личность»51. Конечно, это не означает восстановления репрезента<
тивной публичности старого типа, но определенные черты, которые
были ей свойственны, заимствуются рефеодализованной буржуазной
публичностью. Так, по наблюдению Шельски, крупные государствен<
ные и негосударственные организаторы «устраивают обнародование
своих позиций»52. Аура лично репрезентированного авторитета воз<
вращается в качестве некоего момента гласности. В этом смысле
современное publicity вполне родственно феодальному понятию pub$
licness. Рublic relations относятся, собственно, не к public opinion,
акopinion в значении reputation. Публичная сфера становится дво<
ром, перед публикой которого развертывается чей<то престиж, вместо
того, чтобы находиться в ее критике.
VI. Изменение политической функции публичной сферы
276
Для этого контекста важны тенденции, которые мы анализировали в связи с про<
цессами концентрации в прессе (см. выше с. 260). Сначала происходит централизация
политической прессы и растет зависимость газет от партийных бюрократий. Потом ос<
лабевают позиции партийной прессы как таковой. И наконец, наступает деполитиза<
ция прессы в целом. В отношении социал<демократической прессы Абендрот конста<
тирует (в связи с замечанием Геллера: Heller H. Staatslehre. Leiden, 1934. S. 137): «Геллер
указывает на то, что наемные работники сохраняют духовную способность к сопротив<
лению лишь благодаря своим газетам. Нельзя забывать, однако, что характерный мо<
мент, связанный с формированием партийной прессы демократическими партиями и
имевший большое значение в Германии до 1933 года, отсутствует в ФРГ и, вероятно,
уже не сможет возникнуть в прежних масштабах — по техническим и экономическим
причинам» (Sultan und Abendroth. Bu
rokratischer Verwaltungsstaat und soziale
Demokratie. Hannover, 1955. S. 92. Anm. 45). В 1933 году примерно половина всех еже<
дневных газет в Германии имела ту или иную политическую направленность, а к 1956
году в ФРГ — только четверть. 65% газет заявляют о своей надпартийности, еще 10%
вообще никак себя не определяют. На эти две последние категории приходится 82% со<
вокупного тиража (см. справочник: Die Deutsche Presse 1956 (1956). S. 35 ff.) .
50 Altmann R. Zur Rechtsstellung der o
ffentlichen Verba
nde//Z.f.Politik.N.F.Bd.II.
1955. S. 214.
51 Ebd. S. 226.
52 См.: Schelsky. Familie (1955). S . 357.
В прежние времена гласность противопоставлялась келейной
политике монархов: она пыталась сделать людей или определенные
дела предметом публичного резонерства и добивалась того, чтобы
инстанция публичного мнения могла подвергать ревизии полити<
ческие решения. Сегодня гласность, наоборот, осуществляется с по<
мощью келейной политики заинтересованных лиц: они поднимают
публичный престиж некой персоны или некоего дела и тем самым
обеспечивают им аккламацию в атмосфере не<публичного мнения.
Термин «работа с общественностью» говорит сам за себя. Порой это
довольно хлопотное занятие — обеспечить публичность. А ведь
раньше она автоматически доставалась репрезентанту и непрерыв<
но поддерживалась с помощью традиционной символики. В наши
дни, напротив, приходится специально создавать поводы для такой
идентификации. Да, публичности больше «нет», и ее нужно «де<
лать». Альтман метко назвал это актом «коммунификации»53. Не<
посредственный эффект гласности не ограничивается рекламным
(но уже лишенным коммерческого аспекта) воздействием той aura
of good will*, благодаря которой возникает готовность к одобрению.
Такая гласность годится теперь не только для влияния на решения
потребителей, но и для политического давления, поскольку моби<
лизует неартикулированный потенциал готовности к одобрению,
который при необходимости можно конвертировать в плебисци<
тарно определенную аккламацию. Новая публичность все еще со<
храняет связь с буржуазной, пока присущие той институциональ<
ные формы легитимации продолжают оставаться в силе. Демонст<
ративная гласность политически эффективна лишь в той мере, в ка<
кой ей удается правдоподобно представить капитал потенциальных
электоральных решений или прямо его использовать. Впрочем, та<
кое использование уже задача политических партий.
Процесс изменения функций затрагивает всю политически дей<
ствующую публичную сферу — в том числе и центральное соотно<
шение публики, партий и парламента. На политическую публич<
ную сферу либеральной эпохи накладывала свой отпечаток партия
местной знати, как ее называл Макс Вебер54. Образованные част<
ные собственники под предводительством профессоров и духовных
§ 21. Измененные функции принципа публичности
277
53 См.: Altmann R. Das Problem der O
ffentlichkeit und seine Bedeutung fu
r die
Demokratie. Diss. Marburg, 1954. S . 72.
* Аура доброй воли (англ.) .
54 См.: Weber M. Parteiwesen und Parteiorganisation // Staatssoziologie. Berlin, 1956.
S. 50 ff.
лиц, адвокатов, врачей, учителей и аптекарей, фабрикантов и зем<
левладельцев учреждали местные политические клубы, сначала
общества, собиравшиеся по случаю, объединения избирателей, ко<
торые взаимодействовали между собой только через своих депута<
тов. Профессиональных политиков было еще мало, а их функции
являлись второстепенными. Политик в те времена — это общест<
венная работа по совместительству. Аморфная активность (не толь<
ко в больших городах) скреплялась теми настоящими объединени<
ями, которые периодически проводили собрания, на которых депу<
таты выступали с отчетами. К этому прилагался единственный
постоянный институт — пресса. Между местными дискуссионны<
ми центрами и сессиями парламента была налажена интенсивная
коммуникация55. Ненасильственным коммуникативным потокам
внутри единственной имевшейся публики как раз и соответствова<
ла непрочная организационная связь «фракционных партий» (ко<
торые существовали практически только в самом парламенте) —
через круги местной знати — с избирателями на местах. Паритет
образованных людей еще, в принципе, не ставился под сомнение
посредством разделения полномочий. Да и сами партии в этих рам<
ках буржуазной публичности воспринимали себя как «формацию
мнений». Их основой были политические мнения в их массовом пе<
реплетении, как выразился Рудольф Хайм в своем докладе о немец<
ком Национальном собрании. Август Людвиг фон Рохау, в свою
очередь, ждет от «партийного духа» объективности суждения, кото<
рая якобы противостоит обычному интересу56. Впрочем, уже
Трейчке отказался от тезиса насчет партии мнений: «Интересы об<
щественных классов сплетены с партийными учениями намного
прочнее, чем признают сами партии»57. А в конце XIX столетия по<
явились, наконец, свидетельства того, что иллюзия относительно
VI. Изменение политической функции публичной сферы
278
55 Вебер указывает, что число прямых участников было ограничено механиз<
мом отбора местной знати, но потом признает: «Очень многие были косвенно
(прежде всего в материальном плане) заинтересованы в политическом процессе.
Ведь все меры на уровне министерства, и в первую очередь все кадровые решения,
принимались с учетом их влияния на предвыборные расклады. А на местах любой
замысел пытались осуществить при содействии регионального депутата, которому
министр... волей<неволей должен был уделить внимание. В избирательном округе
депутату всячески угождали, а он, в свою очередь, поддерживал связи с местной
знатью, чтобы переизбраться» (Weber M. Parteiwesen... S . 58).
56 См.: Rochau A. v. Grundsa
tze der Realpolitik. Stuttgart, 1853. S. 91 f. См. по теме:
Schieder Th. Die Theorie der Partei im a
lteren deutschen Liberalismus // Festschrift fu
r
Ludwig Bergstra
βer. Du
sseldorf, 1954. S . 183 ff.
57 Treitschke H. v. Parteien und Fraktionen. 1871; цит. по: Schieder (1954). S. 194.
нейтралитета интересов развеивается и применительно к буржуаз<
ным партиям. Такие люди, как Фридрих Науман, без обиняков тре<
буют создания классовой партии для либерального лагеря, по<
скольку «лишь классово осознанный либерализм обладает доста<
точной твердостью, чтобы постоять за себя во всеобщей борьбе
классов, которая происходит сегодня»58.
К тому моменту уже началась структурная трансформация бур<
жуазной публичной сферы. Институты компанейского общения,
служившие прежде опорой для резонерствующей публики, теряли
силу или полностью распадались. Развитию коммерческой массовой
прессы соответствовала переориентация партий местной знати
на массовый электорат. Структура партий менялась вследствие
социализации гражданского равноправия. Неупорядоченные объ<
единения избирателей начиная с середины XIX века уступают место
партиям в собственном смысле слова, которые имеют межрегиональ<
ную организацию, обладают бюрократическим аппаратом и стремят<
ся к идеологической интеграции и политической мобилизации ши<
роких масс избирателей. В Англии Гладстон ввел систему кокусов.
Тем самым расширялся аппарат профессиональных политиков,
который управлялся централизованно, а в организационном плане
более или менее напоминал предприятие. В результате местные ко<
митеты утрачивали значение. Задача партий теперь состояла в том,
чтобы с помощью новых методов «интегрировать» массу граждан
[Staatsbu
rger] (которые уже не принадлежали к кругам «Вu
rger<
lichen»*) ради их голосов на выборах. Собрания избирателей с отчет<
ными докладами местных депутатов сменялись систематической
пропагандой. Собственно, пропаганда в ее современном смысле как
раз тогда и возникла. Она изначально была двуликим Янусом, ком<
бинируя просвещение и управление, информацию и рекламу, педаго<
гику и манипулирование59.
Нарастала взаимозависимость политически важных событий.
Утратив региональную базу, публичная сфера лишилась своего мес<
та. Исчезло ее четкое отмежевание, во$первых, от частной сферы,
§ 21. Измененные функции принципа публичности
279
58 В издании: Die Hilfe. 10. Jahrgang. 1904. Nr. 2 .
*См.с.73.
59 Пространные рассуждения, адресованные узким образованным слоям, все чаще
уступают место политическим лозунгам. На соответствующее изменение формулиро<
вок обращается внимание в работе: Hilger D. Die demokratischen Parteien und Parteien<
demokratie // Hamburger Jahrbuch fu
r Wirtschafts< und Gesellschaftspolitik. Bd. I. 1956.
S. 176 ff. Материалом для исследования послужили тексты, приведенные в кн.: Mom$
msen W. Deutsche Parteiprogramme vom Vorma
rz bis zur Gegenwart. Mu
nchen, 1952.
а во$вторых — от «мировой общественности». Она потеряла свою
прозрачность и предсказуемость60. В качестве альтернативы классо<
вым партиям61 возникли «интеграционные партии», хотя различие
между ними, как правило, довольно размытое. Партии этого нового
толка «охватывают» избирателей лишь на время, чтобы побудить к
аккламации, закрывая при этом глаза на их политическую незре<
лость62. Сегодня такие массовые партии с поверхностной интегра<
цией, которые возникли тогда, стали господствующим типом. Реша<
ющее значение для них имеет вопрос о том, кто владеет средствами
принуждения и воспитания, чтобы демонстративно или манипуля<
тивно исподволь воздействовать на электоральное поведение насе<
ления. Партии — это инструмент формирования воли, но не в руках
публики, а тех, кто определяет их аппарат. Об этом новом отноше<
нии партий к публике, с одной стороны, и к парламенту — с другой,
симптоматически свидетельствует изменение статуса депутатов.
Идея парламентаризма изначально подразумевала неприятие
императивного мандата, который некогда был типичен для всех ви<
дов сословной репрезентации. Уже в 1745 году один из депутатов
нижней палаты заявил: «Согласно нашей конституции, джентль<
мен, после того как его избрали, становится представителем или,
если угодно, адвокатом народа Англии». Поколение спустя Бёрк и
Блэкстон63 разовьют этот тезис в классическую теорию о свобод<
ном мандате. Формула, согласно которой депутаты независимы
от чьих<либо указаний и ответственны только перед собственной
совестью и перед народом в целом, вошла во все буржуазные кон<
ституции64. В либеральном правовом государстве эта идеология со<
ответствовала процессу формирования политической воли, кото<
рый протекал при содействии формирования мнений со стороны
резонерствующей публики. В социологическом смысле свободный
мандат на этой стадии означал не столько независимость репрезен<
VI. Изменение политической функции публичной сферы
280
60 См.: Plessner H. Das Problem der O
ffentlichkeit (1960). S . 8 .
61 Этот тип, репрезентативный для социал<демократии в период правления
Вильгельма II, мы здесь не рассматриваем. Для нынешней партийной системы он
уже не характерен. По поводу типологии современных партий см.: Duverger Maurice.
Les Parties Politiques. Paris, 1951, а также: Neumann S. Towards a Comparative Study
of Political Parties // Modern Political Parties. Chicago, 1956. Р. 395 etc.
62 «Простой избиратель, не принадлежащий ни к каким организациям, остается
пассивным. Партии обхаживают его. Правда, лично о нем вспоминают только в пе<
риод выборов — в остальное же время ограничиваются общей рекламой» (Weber.
Staatssoziologie (1956). S . 68 .).
63 См.: Blackstone. Commentaries on the Laws of England. London, 1783.
64 См.: Основной закон ФРГ, статья 38.
танта как такового (на самом деле депутат тогда гораздо более тес<
но контактировал со своим избирательным округом, чем в последу<
ющие времена), сколько гарантию равноправного положения всех
частных лиц внутри резонерствующей публики. Для того чтобы
сам парламент оставался частью этой публики, а свобода дискуссии
обеспечивалась как intra muros, так и extra muros*, независимость
депутата не создавала ему привилегированный статус по отноше<
нию к остальной публике — иначе получилась бы репрезентация
в духе добуржуазной публичности. Независимость депутатов под<
черкивалась лишь для того, чтобы помешать снижению их статуса
со стороны тех, кто делегировал им полномочия65.
Правда, эта внутренняя связь публики ослабевает по мере того,
как партии, став представителями системы публичных объединений,
должны представлять и отстаивать интересы этих организаций, про<
росших, так сказать, из частной сферы в публичную. Причем каждая
партия представляет сразу нескольких организаций такого рода. Се<
годня партии, как правило, не являются ни классовыми (как партия
социал<демократии старого образца), ни даже объединением, скреп<
ленным общим интересом (подобным BHE**). Именно прочное
скрепление разнообразных организованных интересов, а также их
официальная конвертация в политическую активность как раз и обес<
печивает партиям то превосходство, на фоне которого парламент
низводится до уровня межфракционного комитета. А сам депутат
превращается в «организационно<техническое промежуточное звено
внутри своей партии, которой он обязан подчиниться в случае
конфликта»66. С этим, как заметил Кирххаймер, связано уменьше<
ние парламентского влияния юристов67 — адвокаты уступают место
§ 21. Измененные функции принципа публичности
281
* Внутри и вовне (лат.) .
65 Обе соответствующие оговорки в законе — право на иммунитет и отказ от фи<
нансовой компенсации — лишь усиливают те положения, которые вообще характе<
ризуют участие в буржуазной публичной сфере. Ведь публичность эта понималась
как сфера, эмансипированная от публичной власти и отгородившаяся от частной
власти. Оговорки должны были и на парламентском уровне сохранить за депутата<
ми статус принадлежащих к публике частных лиц, не превращая их при этом в гос<
под, занятых репрезентацией собственного авторитета. Парламентская публич<
ность, напомним, противоположна «репрезентативной».
** BHE объединяла после войны вынужденных переселенцев из бывших восточных
областей рейха.
66 Leibholz (1958). S . 97.
67 См.: Kirchheimer O. Majorita
ten und Minorita
ten in westeuropa
ischen Regierun<
gen // Die Neue Gesellschaft. 1959. S . 256 ff.; ders. Parteistruktur und Massendemokratie
in Europa // AO
R. Bd. 79. 1954. S. 307 ff.; ders. The Party in Mass Society. New York, 1958.
функционерам. Наряду с небольшой группой «потенциальных мини<
стров», которые занимают ведущие должности, чаще других в парла<
мент попадают партийные функционеры (аппаратчики, эксперты
в области пропагандисты и т.д .), а также непосредственные или кос<
венные представители объединений (юрисконсульты, контактные
лица, специалисты и т.д.). Каждый отдельный депутат — пусть даже
он участвует в выработке решений большинства внутри своей пар<
тии — голосует в конечном счете с оглядкой на фракцию. Необходи<
мость постоянного обновления компромисса между организованны<
ми интересами конвертируется партией через фракцию в необходи<
мость демонстрировать свое единство вовне. Депутат, фактически,
получает от партии императивный мандат68. Парламент же, если
брать тенденцию, превращается в место, где партийные уполномочен<
ные, связанные инструкциями, собираются, чтобы зарегистрировать
уже принятые решения. Нечто подобное Карл Шмитт наблюдал
в Веймарской республике69. Для нового статуса депутата уже не ха<
рактерно участие в резонерстве публики на общие темы.
Сам парламент, соответственно, превращался из дискуссионного
объединения в демонстрационное. Ведь парламентское подтвержде<
ние решений, принятых за закрытыми дверями, не только является
по сути выполнением предписаний, но и служит для демонстрации
партийной воли внешнему миру. Раньше парламент воспринимался
как «собрание мудрых мужей, которые были избраны в качестве
отдельных личностей привилегированными слоями и стремились
в ходе публичной дискуссии убедить друг друга с помощью аргумен<
тов, исходя из того, что решение, принятое большинством голосов,
будет верным и нужным для блага народа». Теперь же парламент стал
«публичной трибуной, с которой правительство и поддерживающие
его партии излагают перед всем народом свою политику и отстаивают
ее (сам народ причастен к этой публичной сфере посредством радио
и ТВ); оппозиция, в свою очередь, в рамках той же публичной сферы
критикует правительственную политику и предлагает свою альтерна<
тиву»70. Эта формулировка Фризенхана описывает, правда, только
одну сторону процесса, а именно расширение гласности как таковой,
но не изменение ее функции. Прежде публичность парламентских
VI. Изменение политической функции публичной сферы
282
68 На это обстоятельство ссылаются и партии, выдвигая свое (юридически не обос<
нованное) требование, согласно которому депутат должен сдать мандат в случае выхо<
да из фракции.
69 Schmitt C. Die geistesgeschichtliche Lage des Parlamentarismus. Mu
nchen, 1923.
70 Friesenhahn E. Parlament und Regierung im modernen Staat // Vero
ff.d. Ver. dt.
Staatsrechtslehrer. Heft 16. Berlin, 1958. S . 31.
заседаний была призвана обеспечить (и какое<то время действитель<
но обеспечивала) непрерывность допарламентской и парламентской
дискуссий, единство публичной сферы и формирующегося в ней
публичного мнения, одним словом, обсуждающий парламент как
центр, но также и как часть публики в целом. Сегодня, однако, пуб<
личная сфера уже не способна решать такие задачи, поскольку сама
претерпела структурное изменение — как в парламенте, так и за его
пределами: «Если смысл трансляций из бундестага состоит в том,
чтобы дать зрителям и слушателям возможность участия в работе
избранных ими народных представителей, то надо признать, что теле<
видение и радио не справляются с этой миссией. Скорее они мешают
работе парламента, искажая и перевирая смысл ведущихся там деба<
тов. Собственно говоря, депутаты обсуждают вопросы уже не столько
на пленарных заседаниях, сколько в комитетах и фракциях. Обсужде<
ние отошло на второй план, уступив место документальному закреп<
лению принятых решений»71. В условиях расширенной публичности
заседания парламента по стилю приближаются к шоу. Гласность теря<
ет свою критическую функцию, обретая демонстративную. Аргумен<
ты превращаются в символы, на которые можно ответить, но не с по<
мощью опять же аргументов, а только через отождествления.
С учетом изменения функций парламента, сомнительность пуб<
личности в качестве организационного принципа государственного
устройства становится очевидной. Если в прежние времена гласность
являлась принципом критики, исходящей от публики, то теперь
она стала принципом интеграции, которая управляется демонстраци<
онными инстанциями — административными органами, союзами
§ 21. Измененные функции принципа публичности
283
71 Насколько ослабла связь дискуссий в парламенте с политическим резонерст<
вом частных лиц за его пределами, показано в исследовании, посвященном тенден<
циям парламентских репортажей: Haftendorn H. Das Problem von Parlament und
O
ffentlichkeit, dargestellt am Beispiel der Parlamentsberichterstattung. Diss. Frankfurt,
1960. S . 146 ff. Парламентская работа теперь протекает в основном во фракциях,
партийных комиссиях и профильных комитетах. Они не могут считаться заменой
публично резонерствующего парламента, поскольку не компенсируют его потери
в плане публичной сферы. Эрзац<органом парламентской публичности комитеты
и комиссии все равно не станут, даже если их объявят публично функционирующим
институтом. Симптоматично, что именно «растущий интерес общественности к за<
седаниям комитетов заставляет искать возможности для установления конфиден<
циальных контактов. Заглянув на такое заседание, общественность видит лишь, как
предмет ее интереса отодвигается на новый уровень непубличности» (Ebd. S . 89;
см. также: Dechamps B. Macht und Arbeit der Ausschu
sse. Meisenheim<Glan, 1954;
в историческом аспекте: Steffani W. Funktion und Kompetenz parlamentarischer Unter<
suchungsausschu
sse //PVS.1.Jg.1960.S.153ff.).
и прежде всего партиями. Плебисцитарному искажению парламент<
ской публичности соответствует культурно<потребительское искаже<
ние юридической публичности. Ведь процессы по уголовным делам,
которые достаточно интересны для освещения в СМИ, извращают
критический принцип гласности аналогичным образом — принцип
этот теперь служит не для контроля судопроизводства со стороны
граждан, а скорее для препарирования судебных случаев в интересах
массовой культуры потребителей.
О том, насколько сильны такие тенденции, можно судить, изучая
направленные против них ревизионистские устремления. Если
в постнаполеоновскую эпоху публичность в качестве организацион<
ного принципа либерального правового государства обрела в Герма<
нии первых красноречивых поборников, если тогда Карл Теодор
Велькер и Ансельм Фейербах агитировали за открытость судебных
и парламентских заседаний и за свободное развитие политически
резонерствующей прессы72, то сегодня речь заходит о том, чтобы за<
щитить парламентские заседания и судебные процессы от плебисци<
тированной публичности. Совет старейшин бундестага порекомен<
довал отказаться от прямой трансляции парламентских слушаний.
Тем временем адвокаты по уголовным делам и юристы<криминалис<
ты все настойчивее требуют использовать все правовые возможнос<
ти, а если этого недостаточно — изменить порядок судебного разби<
рательства, чтобы запретить радио<, фото< и телерепортажи из зала
суда. И в парламенте, и в судопроизводстве предлагают ограничить<
ся обеспечением «непосредственной публичности». То есть доступ
на заседания будет, как и прежде, открытым, но парламентское доку<
ментирование закулисно выработанных решений, по крайней мере,
не превратится в партийно<политический митинг, а уголовный про<
цесс — в развлечение для непричастного потребителя. Соответству<
ющая аргументация направлена против плебисцитарных отклоне<
ний от либеральной модели, для которой типично разграничение
между публичностью и publicity. Эберхард Шмитт хочет сохранить
это разграничение даже для судебных процессов с участием «совре<
менных нам личностей»: «Что мы, собственно, потеряем, если в прес<
се перестанут публиковать фото обвиняемых и свидетелей? Да, об<
VI. Изменение политической функции публичной сферы
284
72 См.: Welcker C.Th. Die vollkommene und ganze Pressefreiheit, nach ihrer sittlichen,
rechtlichen und politischen Notwendigkeit, und ihre U
bereinstimmung mit dem
deutschen Fu
rstenwort, und nach ihrer vo
lligen Zeitgema
βheit. Freiburg, 1830; Feuer$
bach A. Betrachtungen u
ber die O
ffentlichkeit und Mu
ndlichkeit der Gerechtigkeit<
spflege. Siegen, 1821.
щественность вправе поинтересоваться, в каких преступлениях
обвиняют иных наших современников, какие подробности вскрыва<
ются на процессе и каков будет приговор. Знание этих моментов
действительно важно, чтобы граждане, следящие за общественной
жизнью, могли сформировать мнение; а значит, нужно достоверно
информировать тех, кто лично не присутствует в зале. Но для того,
чтобы удовлетворить этот оправданный интерес, совершенно необя<
зательно показывать лица обвиняемых или свидетелей во время до<
проса или при оглашении приговора. Справедливую потребность
в публичной информации здесь может усмотреть только тот, на кого
влияет роковой тренд к Publicity, опрокидывающий все, что с по<
зиций гуманного мышления является необходимым и само собой
разумеющимся»73. Очевидно, что такие меры<реакции не могут
способствовать восстановлению изначальных функций публичной
сферы. Попытка реставрации либеральной публичной сферы по<
средством ограничения ее плебисцитарно расширенной ипостаси
только еще больше ослабит те врожденные функции, которые сохра<
нились в ней.
Конституция социального государства как массовой демократии
и по сей день обязывает государственные органы работать публич<
но, чтобы перманентный процесс формирования мнений и воли мог
быть эффективным, по крайней мере, как фактор коррекции при от<
правлении власти и господства, призванный обеспечить свободу:
«Жизненно необходимые для свободной демократии проявления
этого процесса, которые состоят в порождении “публичного мне<
ния”, ориентированного на государственную деятельность во всех ее
разновидностях, вполне могут легитимно представлять собой юри<
дически не санкционированную “власть” — при условии, что они
тоже полностью “публичны” и публично принципиально сталкива<
ются с властью государства, которая, в свою очередь, обязательно
подлежит публичному подтверждению»74. Публичность, конфиско<
ванная общественными организациями и заадминистрированная
под давлением коллективных частных интересов, может, помимо
содействия политическим компромиссам, выполнять еще и функ<
ции политической критики и контроля — но только в той мере,
в какой она сама безоговорочно подчиняется условиям гласности,
то есть становится публичностью в строгом смысле этого слова.
§ 21. Измененные функции принципа публичности
285
73 Schmidt E. O
ffentlichkeit oder Publicity // Festschrift fu
r Walter Schmidt. Berlin,
1959.S.351f.
74 Ridder. Stellung der Gewerkschaften (1960). S . 27.
В изменившихся условиях интенцию классических требований
гласности можно уберечь от превращения в реставрационную силу,
если гласность, дополненная неортодоксальными требованиями
гласности, будет распространяться и на те учреждения, которые
до сих пор живут скорее за счет чужой публичности, вместо того
чтобы самим подчиняться ее надзору. В первую очередь это касается
партий, но затем также политически эффективных СМИ и публич<
ных объединений. Все они — институты общественных сил, взаимо<
действующих с государством, иными словами — частные организа<
ции общества, выполняющие публичные функции в рамках полити<
ческого строя.
Для того чтобы соответствовать этим функциям с точки зрения
демократического формирования мнения и воли, они должны быть
в своем внутреннем строении организованы по принципу публично<
сти и при этом институционально обеспечивать демократичность
внутренней жизни каждой партии или объединения, то есть беспре<
пятственную коммуникацию и публичное резонерство75. Затем
необходима связь такой организационной публичности с публич<
ностью всей публики в целом посредством гласности внутрипар<
тийных процессов и процессов внутри объединений76. И наконец,
деятельность самих организаций, их давление на государственный
аппарат и друг на друга тоже нуждаются в широкой гласности — как
и разнообразные отношения зависимости, а также хозяйственные
переплетения. В частности, организации должны информировать
общественность о происхождении и расходовании своих финансо<
вых средств77. В Германии основной закон предоставляет возмож<
VI. Изменение политической функции публичной сферы
286
75 Stammer O. und Schelsky H. U
ber die «Organisationswirklichkeit» (дискуссия) //
Die Neue Gesellschaft. II . 2. 1955. Heft 3, 4, 6; соответствующие отсылки см. в изда<
нии: Stammer O. Politische Soziologie< und Demokratie<Forschung // Ko
lner Zeitschr. f.
Soz. u. Sozialpsychol. Bd. VIII. 1956. S . 380 ff.
76 Ramm Th. Die Freiheit der Willensbildung. Stuttgart, 1960. S . 108: «Помешать уг<
рожающему распаду общества на множество фактически бесконтрольных структур
на самом деле довольно просто. Надо лишь, чтобы общественное мнение могло сле<
дить за внутренними процессами в организациях и воздействовать на них посредст<
вом критики».
77 На тему партийного финансирования в Германии см.: Eschenburg Th. Probleme
der modernen Parteifinanzierung. Tu
bingen, 1961; Kitzinger U. Wahlkampf in West<
deutschland. Go
ttingen, 1960. S . 156; Du
bber U. Parteifinanzierung in Deutschland.
Opladen, 1962. О ситуации в США: Heard А. The Costs of Democracy. Univ. of North
Carolina, 1960. Юридический аспект рассматривается в работе: Grundmann W. Die
Finanzierung der politischen Parteien // Ztschr. f. d. Ges. Staatswiss. Bd. 115. 1959.
S. 113–130 .
ность для распространения таких требований гласности не только
на партии, но и на публичные объединения78, поскольку те тоже
имеют легитимное право участвовать в формировании политичес<
ких мнений и воли народа — в рамках конституционно защищенной
«институциональной публичной свободы мнений многопартийного
государства»79. Даже политическая публицистика должна, в свою
очередь, подчиняться демократическим требованиям публичности
(как и все институты, которые демонстративно или манипулятивно
оказывают на кого<то привилегированное влияние в пределах пуб<
личной сферы). Независимо от юридического оформления такие
требования в социологическом смысле делают предметом дискус<
сии важное измерение демократизации общественных организаций,
взаимодействующих с государством. Соблюдать гласность обязаны
теперь не только органы государства, но и все публицистически эф<
фективные учреждения в политической публичной сфере, потому
что процесс трансформации общественной силы в политическую
силу нуждается в критике и контроле не меньше, чем легитимное
осуществление политической власти над обществом. В социально
ориентированном государстве массовой демократии идея публич<
ности институционализирована так же, как и в буржуазном право<
вом государстве. Некогда она состояла в рационализации господ<
ства в медиуме публичного резонерства частных лиц. Сегодня ее
можно претворить в жизнь только в качестве рационализации соци<
ального и политического отправления власти под взаимным кон<
тролем соперничающих организаций, которые в своем внутреннем
строении и в своем взаимодействии с государством и друг с другом
обязаны соблюдать требования публичности (правда, рационали<
зация эта ограничена плюрализмом организованных частных инте<
ресов)80.
Лишь по мере развития такой рационализации может снова (как
некогда в облике буржуазной публики частных лиц) сформировать<
ся политическая публичная сфера, которая подразумевает «не толь<
ко периодические или спорадические выборы, организованные
§ 21. Измененные функции принципа публичности
287
78 См.: Altmann. Rechtsstellung der o
ffentlichen Verba
nde (1955). S. 225.
79 См.: Ridder H. Meinungsfreiheit // Neumann, Nipperdey, Scheuner. Die
Grundrechte. Bd. II . Berlin, 1954. S. 257. См. также: Lo
ffler M. Der Verfassungsauftrag
der Publizistik // Publizistik. Bd. V. 1960 . S . 517 ff.; Copic H. Berufsverbot und Pressefrei<
heit// JZ.1963.S.494ff.
80 См.: Lohmar U. Innerparteiliche Demokratie. Stuttgart, 1963; см. также:
Abendroth W. Innerparteiliche und innerverbandliche Demokratie als Voraussetzung der
politischen Demokratie // PVS. 5 . Jg. 1964. S . 307 ff.
государственными органами... (но и) общество, существующее в ко<
герентном и перманентном интеграционном процессе»81. Правда,
публичная подготовка выборов и сам процесс голосования позволя<
ют судить, насколько отстает в этом измерении реальная политиче<
ская публичная сфера социально ориентированного государства
массовой демократии. Или, лучше сказать, как мало она вообще
продвинулась. Публичная сфера, временно организованная, мимо<
ходом мобилизованная лишь в связи с выборами, укрепляет господ<
ство другой гласности — гласности public relations. Организации мо<
гут тем успешнее развертывать ее над головами неорганизованной
публики, чем дальше сами уходят от демократического принципа
публичности. Недавнее исследование выборов показало, «насколь<
ко выгодно партиям обходиться без постоянных членов и оживать
лишь в период выборов, демонстрируя централизованную манев<
ренность рекламной фирмы, чья единственная цель — проведение
выборной кампании»82. Процесс публичной коммуникации, развер<
тывающийся в медиуме самих партий и организаций, судя по всему,
обратно пропорционален демонстративному и манипулятивному
эффекту той гласности, которая должна обеспечить вирулентную
готовность к одобрению у широких слоев населения — прежде всего
у политически индифферентной его части.
§ 22. Искусственная публичность
и не>публичное мнение.
Электоральное поведение населения
Отношение получателей выплат к государству выражается не столь<
ко в их политическом участии, сколько в том, что они в общем и це<
лом ждут социального обеспечения для себя, не желая при этом от<
стаивать какие<либо решения83. Соприкосновение с государством
происходит по большей части в административном пространстве
и на подступах к нему; оно имеет неполитический характер и отлича<
ется «требовательным безразличием». В социальном государстве,
которое занимается управлением, распределением и обеспечением,
«политические» интересы граждан, соподчиненных административ<
VI. Изменение политической функции публичной сферы
288
81 Ridder. Stellung der Gewerkschaften (1960). S . 26 f.
82 Kitzinger (1960). S . 67 f.
83 См. мою работу о понятии политического участия: Habermas, Friedeburg v. et al.
Student und Politik (1961). S . 13 ff.
ным актам, сводятся в первую очередь к вопросам труда. Правда,
свои притязания граждане представляют не сами, передавая эту
функцию крупным организациям. А те инициативы, которые вроде
бы все еще зависят непосредственно от вотума населения, доверя<
ются партиям в ходе голосования на выборах. Политическая публич<
ность в качестве сферы непрерывного участия в резонерстве, направ<
ленном на публичную власть, разрушается все сильнее. Поэтому
некое ее подобие теперь вынуждены периодически создавать сами
партии — это их новая публицистическая задача. Предвыборная
борьба уже не вытекает из постоянного спора мнений в рамках
институционально гарантированной публичной сферы.
Однако демократическая организация парламентских выборов
по<прежнему рассчитана на либеральные функции буржуазной
публичной сферы. Поведенческие ожидания, которые по сей день
нормативно определяют гражданскую роль избирателя, представ<
ляют собой социально<психологическое отражение тех условий,
в которых публика резонерствующих частных лиц некогда взяла
на себя критические и законодательные функции. Предполагается,
что избиратель, обладая определенными знаниями и способностя<
ми к суждению, может принять заинтересованное участие в пуб<
личной дискуссии, чтобы в рациональной форме и ради общего
интереса помочь в поиске правильного и справедливого как обя<
зательных критериев для политических действий. В своей работе
о теории демократии и публичном мнении Берельсон перечисляет
моменты «структуры личности» избирателя: интерес к государ<
ственным делам; обладание информацией и знанием; наличие
стабильных политических принципов или моральных стандартов;
способность к точному наблюдению; участие в коммуникации и
дискуссии; разумное поведение; учет интересов общества84. Социо<
логические конститутивные элементы устройства политически
действующей публичной сферы обернулись тут психологическими
характерами. Многие эмпирические исследования подтверждают85,
§ 22. Искусственная публичность и не<публичное мнение...
289
84 См.: Public Opinion Quarterly. XVI . Fall 1952. Р. 329 .
85 См. сборники: Burdick und Brodbeck. American Voting Behaviour. Glencoe, 1959;
Eulau, Eldersveld, Janowitz. Political Behaviour. Glencoe, 1956; см. также исследования:
Lazarsfeld, Berelson, McPhee. Voting. Chicago, 1954; Campbell, Gurie, Miller. The Voters
Decide. Evanston, 1954; Lazarsfeld, Berelson, Goudet. The People’s Choice. New York,
1944. Электоральное поведение населения в Англии, Франции, Германии, как пока<
зывают соответствующие исследования в этих странах, в общем и целом сходно
с американской реальностью: McCallum, Readman. The British General Election
of 1945. London, 1947; Nicholas H.G . The British General Election of 1950. London,
что масса наделенного правом голоса населения сегодня мало соот<
ветствует демократическим моделям поведения (пусть даже только
по внешним критериям — таким как степень политического инте<
реса, информированность, политическая инициатива и активность,
а также участие в дискуссиях). Если так, то это отклонение можно
понять лишь социологически — в контексте структурного и функ<
ционального изменения самой публичной сферы.
Кажется, еще сохранилась отдаленная связь между нынешней
электоральной публикой в массовых демократиях социально ори<
ентированных государств и той публикой частных лиц, которая су<
ществовала в XIX веке в буржуазных правовых государствах. Голо<
сование на выборах в те времена было, по идее, лишь заключитель<
ным актом непрерывного публично проводимого спора аргументов
и контраргументов. Право голоса имели те, кто и так был допущен
в публичную сферу, то есть частные лица — главы домохозяйств
преимущественно из городских буржуазных слоев, владеющие соб<
ственностью и имеющие серьезное школьное образование. Отголо<
ски этого социального состава публики, обладавшей тогда правом
участия в выборах, сохранились до наших дней. В этом можно удо<
стовериться, изучив состав активной части электората. Хотя изби<
рательное право стало всеобщим, мужчины, как правило, пользу<
ются им активнее женщин, а женатые и замужние — активнее тех,
кто не состоит в браке. К избирательным урнам чаще приходят лю<
ди из более высоких статусных групп — те, кто имеет более высо<
кий доход и образовательный уровень, чаще, чем представители бо<
лее низких социальных слоев. При этом примечательно, далее, что
голосует сравнительно большое число представителей малого и
среднего бизнеса. Явка на выборах наиболее высока в возрастной
группе от 35 до 55 лет. Этот факт позволяет предположить, что
большое влияние имеет не только вид трудовой деятельности (как
в случае с теми слоями общества, которых можно считать наслед<
никами частных лиц<буржуа), но и вообще профессиональная ин<
теграция в процессы общественного труда. Участие в публичном
резонерстве, представлявшее собой некогда неформальную пред<
VI. Изменение политической функции публичной сферы
290
1951; Butler D.E. The British General Election of 1955. London, 1955; Nicholas, Williams.
The French Election of 1956 // Political Studies. Vol. IV. 1956; Harrison und Kitzinger.
The French Election of 1958 // Political Studies. Vol. VII. 1959. S . 147 ff.; Duverger M.
La participation de femmes a
`
la vie politique. Paris, 1955; Hirsch$Weber. Wa
hler und
Gewa
hlte. Berlin, 1957. Многие из этих материалов перерабатаны в издании: Lip$
set S.M . Political Man. New York, 1960, особенно Part II: Voting in Western Demo<
cracies. P. 139 etc.
посылку для участия в выборах, тоже, кажется, имеет сегодня не<
кий аналог. Это выражается в том, что члены частных объединений
пользуются своим правом голоса более интенсивно, чем неоргани<
зованные граждане86.
Такие черты либеральной публичности, сохранившиеся в элек<
торальном поведении населения, можно обнаружить и в потоке по<
литической коммуникации, который стал предметом исследования
для Каца и Лазарсфельда. Если мода и вообще потребительские
привычки распространяются по большей части горизонтально и
специфически для социальных слоев, то движение политических
мнений происходит скорее вертикально, от более высоких групп
в государстве к более низким. Opinion leader in public affairs* явля<
ются обычно более зажиточными и образованными людьми, а их
положение в обществе лучше, чем у тех групп, на которые они ока<
зывают влияние87. С другой стороны, можно констатировать, что
эти политически заинтересованные, информированные и активные
слои, образуя центральное ядро публики, сами меньше всего склон<
ны к тому, чтобы всерьез выносить собственные взгляды на обсужде<
ние. Зато именно эти оpinion leader содействуют двухступенчатому
процессу коммуникации, носители которого, восприняв однажды не<
кое мнение, зачастую закрепляют его и превращают в привычку88.
Если же поток коммуникации резонерствующей публики не нала<
жен, то мнение не превратится в публичное, даже имея для этого не<
обходимый потенциал.
И хорошо доказанный факт, что те, кто информирован лучше
по сравнению с остальными и чаше ввязывается в дискуссию, склон<
ны прежде всего к взаимному подтверждению своих взглядов и толь<
ко потом — к влиянию на колеблющихся и далеких от сути дела, пока<
зывает, как невелик их вклад в процесс публичного мнения. К тому же
политические дискуссии протекают по большей части среди своих,
в кругу семьи, друзей и соседей, которые и так создают скорее одно<
родный мировоззренческий климат. С другой стороны, избиратели,
дрейфующие от партии к партии, рекрутируются главным образом
§ 22. Искусственная публичность и не<публичное мнение...
291
86 Linz J. The Social Basis of German Politics. Diss. phil. Columbia University, 1958
(Manuskript). Р. 208 f.; Lipset (1960). Р. 196.
* Авторитеты, лидеры мнения в публичных делах (англ.).
87 См.: Katz E., Lazarsfeld P.F. Personal Influence. Glencoe, 1955.
88 Berelson (1950). Р. 319: «В большинстве политических или информационных
кампаний люди, осведомленные лучше других, наименее склонны к тому, чтобы из<
менять свои взгляды. Во многих случаях это отражает стабильность их мировоззре<
ния, а иногда — отсутствие гибкости».
из массы менее заинтересованных, менее информированных и апа<
тичных граждан, если те вообще приходят на выборы89. Следователь<
но, как правило, именно те, кто самым решительным образом на осно<
ве своего предрасположения уклоняется от публичного мнения,
сформированного в результате дискуссии, наиболее подвержены
влиянию. Так было и прежде, но в наши дни влияние это исходит
от демонстративной или манипулятивной публичной сферы, кото<
рую создают организаторы предвыборных мероприятий.
Электорат в качестве публики теряет былую цельность. Свиде<
тельством тому — своеобразная иммобилизация большинства изби<
рателей. Что же касается электорального костяка той или иной пар<
тии, то к нему относятся две группы людей, которые очень отлича<
ются друг от друга. Первая группа немногочисленна и объединяет
граждан, которых с известным правом можно назвать «активными»
(члены партий или других общественных организаций, а также не<
организованные, но хорошо информированные и сильно вовлечен<
ные избиратели, имеющие, как правило, влияние в качестве оpinion
leader). Противостоящая им группа — явное большинство граждан.
Те, кто в нее входит, тоже определились в своих решениях, но поли<
тические споры на злобу дня проносятся мимо них, как песок,
подхваченный ветром. Причина такой фиксации взглядов отчасти
в оправданной, но стереотипной приверженности групповым инте<
ресам, отчасти во влиянии совокупности культурных самоочевидно<
стей, глубоко укоренившихся установок и предрассудков, которые
в основном опираются на исторический опыт предков90. Разные воз<
растные группы руководствуются опытом, характерным для соответ<
ствующего поколения. На решения избирателей влияет также этни<
ческая и конфессиональная принадлежность. Таким образом, даже те
электоральные предпочтения, которые внешне выглядят одинаково,
формируются под воздействием материально разнородных и зачас<
тую конкурирующих волевых импульсов. Консенсус, полученный
в результате, фиктивен — особенно если учесть, что его предпосылки
не обсуждаются в ходе публичной коммуникации.
Между иммобилизованными блоками находятся или колеблют<
ся неопределившиеся электоральные группы, состоящие, согласно
Яновицу, либо из тех, кто склонен к компромиссу, либо из нейт<
ральных, амбивалентно мыслящих или же апатичных граждан.
VI. Изменение политической функции публичной сферы
292
89 См.: Janowitz M. and Marvick D. Competition Pressure and Democratic Consent.
Michigan, 1956.
90 Lipset (1960). Р. 270 etc. (об исторической подоплеке электоральных шаблонов).
В зависимости от того, насколько жестко задаются критерии, доля
таких групп составляет от четверти до почти половины всех имею<
щих право голоса. Сюда относятся те, кто никогда не ходит на вы<
боры, а также так называемые избиратели периферийного слоя,
которые голосуют то за одну, то за другую партию, а иногда не го<
лосуют вообще, — nonvoters и changers. Считается, что люди, не же<
лающие голосовать, составляют наименее информированную и
демократически относительно ненадежную группу91. То же самое,
с определенными оговорками, относится к избирателям floating
vote92 *: «Независимые избиратели — это скорее те, кто меньше всех
знает и кому все равно»93. Однако эти люди, мало подготовленные
для участия в процессе публичного мнения, становятся целевой
группой для тех, кто организует предвыборные кампании. Каждая
партия пытается выудить максимум голосов из лагеря «неопреде<
лившихся», но действует при этом не методом просвещения, а при<
спосабливается к неполитическим потребительским установкам,
типичным для данного конкретного слоя. Яновиц задает резонный
вопрос, не является ли ставка на СМИ и другие пропагандистские
средства «злоупотреблением ограниченными ресурсами»94. Впро<
чем, предвыборная реклама воздействует и на остальные группы
избирателей. Явка на выборах значительно меньше связана с ори<
ентацией на программные цели, чем с имиджем ведущих кандида<
тов, который создается рекламой95.
Периодически обновляемое инсценирование политической пуб<
личной сферы в период выборов соответствует тому ее облику, кото<
рый проявляется как форма распада буржуазной публичной сферы.
Интеграционная культура, подготавливаемая и распространяемая
средствами массовой информации, представляет собой политиче<
скую идеологию (хотя по своему смыслу аполитична). Политичес<
кие целевые установки, да и вообще любые демонстративные прояв<
ления, не смогут с ней конкурировать; напротив, им придется соот<
ветствовать ей. Распад политических идеологий, диагностированный
Маннгеймом еще пару десятилетий назад, отражает, по<видимому,
§ 22. Искусственная публичность и не<публичное мнение...
293
91 См.: Stouffer S.A. Communism, Conformity and Civil Liberties. New York, 1955.
Р. 83 etc.; Field H.H. The Non<Voter // Public Opinion Quarterly. VIII. 1944. Р. 175 etc.;
Stanford F.H. Authoritarianism and Liberty. Phil., 1950.
92 См.: Janowitz // Political Behaviour / Ed. Eulau (1956). Р. 279.
* С изменчивыми предпочтениями (англ.).
93 Harris C. Election, Pollingand Research // P.O.Q. Vol. XXI. 1957. Р. 109 .
94 Janowitz (1956). Р. 280.
95 См.: Ibidem.
лишь одну сторону того процесса, перед лицом которого Раймон
Арон заявил о Fin de l’Age Ide
́
ologique96 *. На другой же стороне идео<
логия устанавливается в облике так называемой потребительски
ориентированной культуры [Kongumkultur] и (словно бы на более
глубоком уровне сознания) выполняет свою старую функцию,
а именно навязывает конформистское отношение к существующим
реалиям. В отличие от политических идеологий XIX столетия это
ложное сознание состоит уже не из внутренне согласованных пред<
ставлений, а из схем поведения. Оно принимает практический об<
лик в качестве системы потребительских привычек, управляемых
кем<то извне. От сознания остается лишь поверхностное псевдореа<
листическое отражение сущего: «Если попытаться выразить одной
фразой, к чему же, собственно, сводится идеология массовой куль<
туры, то следовало бы представить ее как пародийную версию изре<
чения: “Стань тем, кто ты есть”. То, что и так уже существует, превоз<
носится, оправдывается и удваивается, при этом отклоняется любая
критика и трансцендентность. Вследствие того что общественно
действенный дух ограничивается тем, что лишь еще раз представля<
ет перед глазами людей то, что и без того составляет условие их су<
ществования, но это данное одновременно провозглашается в каче<
стве его подлинной нормы, — люди, пребывая в вере без веры, при<
вязываются к голому существованию»97.
Реклама — еще одна функция, которую приняла публичная сфера,
где господствуют СМИ. Поэтому партии и их вспомогательные орга<
низации видят себя вынужденными публицистически воздейство<
вать на решения электората — по аналогии с рекламным давлением
на решения покупателей98. Возникает отрасль политического марке<
тинга. Партийные агитаторы и пропагандисты старого стиля уступа<
ют место специалистам<рекламщикам, которые, будучи нейтральны<
ми в партийно<политическом отношении, продают политику неполи<
тическим способом. Эта тенденция наметилась уже довольно давно,
но закрепилась только после Второй мировой войны — параллельно
с научным развитием эмпирических методов изучения рынка и мне<
VI. Изменение политической функции публичной сферы
294
96 См.: Aron R. Fin de L’Age Ide
́
ologique? // Sociologica. Frankfurt, 1955; см. также:
Brunner O. Das Zeitalter der Ideologien // Neue Wege der Sozialgeschichte. Go
ttingen,
1956.S.200f.
* Конец эпохи идеологии (фр.).
97 Adorno T.W . Ideologie // Exkurse. Frankfurt, 1956. S . 158; см. также: Horkheimer
und Adorno. Kulturindustrie // Dialektik der Aufkla
rung. Amsterdam, 1947.
98 См.: Floter H.H. Der manipulierte Mensch und seine Freiheit // Die neue
Gesellschaft. Jahrgang, 1958. Heft 4. S. 272.
ний в обществе. Некоторые партии противились политтехнологиям,
но сдались после нескольких поражений на выборах99. Это сопротив<
ление свидетельствует о том, что режиссерам предвыборных кампа<
ний приходится не только учитывать распад исконной политической
публичной сферы, но и сознательно его эксплуатировать. А та поли<
тическая публичная сфера, что создается временно, воспроизводит
(хотя и с другими целями) сферу, где правила устанавливаются инте<
грационной культурой. Происходит также социально<психологиче<
ская интеграция политического пространства в потребительское.
Адресат такой публичной сферы — тип политического потреби<
теля, которого Рисмен назвал «новым безучастным»: «Это уже
не независимый избиратель... Он не усматривает больше никакой
связи между своими политическими мнениями и своей политиче<
ской функцией. Его мнения служат ему поэтому безналичным сред<
ством платежа, пока он выступает в роли участника сообщества по<
требителей ежедневных политических новостей. Его толерантность
к мнениям других проистекает не только от склонности его характе<
ра, но и от того факта, что он может рассматривать их “просто” как
мнения, которые, возможно, интересны или забавны, но уже не име<
ют веса, поскольку не означают частичного или полного погруже<
ния в политическое действие»100.
Дезинтеграция электората в качестве публики подтверждается
тем, что пресса и радио при их «обычном использовании»101 уже поч<
ти не дают эффекта. Действуя в рамках искусственно созданной пуб<
личной сферы, СМИ годятся лишь как носители рекламы. Партии
обращаются непосредственно к «народу», то есть фактически к тому
меньшинству, чей уровень сознания, как подсчитали социологи, опи<
рается на словарный запас, состоящий в среднем из 500 вокабул102.
§ 22. Искусственная публичность и не<публичное мнение...
295
99 Характерна в этом смысле дискуссия в рядах СДПГ после поражения на вы<
борах 1957 года. См.: Die Neue Gesellschaft. Jahrgang 1958. Heft 1: Eichler W. Wa
hler<
manipulierung oder sozialistische Politik. S . 27 ff., а также: Feddersen J. Politik muβ
verkauft werden. S . 21 ff.
100 Riesman. Die einsame Masse (1956). S . 354 f.
101 См.: Schmidtchen G. Die befragte Nation. Freiburg, 1959. S. 139.
102 Не случайно Шмидтхен в качестве примера моделирует ситуацию, когда пра<
вительство действует с оглядкой на эмпирические исследования: «Реакция прессы
на определенные усилия или решения правительства может оказаться неблагопри<
ятной. Между тем опросы показывают, что у населения сформировалось в основном
позитивное представление о событиях. Если правительство в такой ситуации пост<
роит свою работу с общественностью, опираясь на высказывания в прессе, то инфор<
мационная кампания скорее не столько просветит, сколько запутает население, ко<
торому многие аргументы покажутся непонятными» (Ebd. S . 173).
Значение теряет не только пресса, но и второй классический инстру<
мент формирования мнений — партийное собрание. Уже понятно,
что оно «при обычном использовании» может послужить в лучшем
случае для того, чтобы снабдить лозунгами маленькую группу и без
того верных сторонников. Собрания теперь тоже пригодны лишь
в качестве рекламных мероприятий, чьи участники (если до этого
дойдет дело) могут выступить в качестве бесплатных статистов
во время телерепортажа.
В рамках манипулируемой публичной сферы формируется
не публичное мнение, а эмоциональная готовность к аккламации,
то есть соответствующая атмосфера. Манипулятивный характер
имеет прежде всего социально<психологическая калькуляция пред<
ложений, которые апеллируют к неосознанным склонностям и вы<
зывают предсказуемую реакцию. При этом они ни к чему не обязы<
вают тех, кто таким способом заручается плебисцитарной поддерж<
кой. Выстроенные по тщательно просчитанным «психологическим
параметрам» и предварительно экспериментально опробованные об<
ращения к избирателям задуманы как символы идентификации.
Чтобы лучше выполнить эту задачу, они должны максимально утра<
тить связь с политическими программами и даже с деловыми аргу<
ментами. Смысл этих обращений исчерпывается созданием такой
разновидности популярности, которая «заменяет сегодня в массовом
обществе непосредственное отношение индивидуума к полити<
ке»103. Центральную роль тут играет презентация лидера или его ко<
манды. Они тоже нуждаются в правильном рыночном оформлении
и в красивой упаковке. Индекс популярности — критерий того, на<
сколько правительству удалось взять под контроль не<публичное
мнение населения и сколько еще гласности нужно добавить ему
команде своего лидера, чтобы конвертировать ее в популярность.
Последняя как таковая не идентична гласности, но не может долго
существовать без нее. Настроение избирателя — зависимая перемен<
ная временно созданной публичной сферы (хотя оно зависит и
от других факторов). Не случайно правящие партии, чтобы укре<
питься в выборной борьбе, создают объективные поводы, удобные
для гласности случаи, идут на реальные уступки в соответствии
с ожиданиями населения — например, снижают акцизы на популяр<
ные напитки или продукты. Такие меры публицистически особенно
эффективны. Для манипулирования мотивами избирателя, которые
научно анализируют, иногда нужно заняться удовлетворением его
VI. Изменение политической функции публичной сферы
296
103 Kirchheimer. Majorita
ten und Minorita
ten (1959). S . 265.
реальных потребностей, что становится точкой кристаллизации же<
ланной гласности. То есть предвыборные манипуляции (даже при са<
мой изобретательной режиссуре) имеют, если угодно, свои естест<
венные границы. Это, впрочем, еще не дает повода утверждать, что
«чем лучше известны мотивы избирателей, тем упорнее народ “мани<
пулирует” правительством»104.
Конечно, нужно учитывать мотивы электората, чтобы их публи<
цистически использовать. При этом временами приходится созда<
вать нужные для гласности поводы, принимая на себя обязательства
и удовлетворяя реальные потребности избирателей. Чем больше
сужаются «естественные» границы для манипуляций, тем сильнее
давление, заставляющее не только использовать научно проанализи<
рованные мотивы, но и удовлетворять их. Но вывести здесь одно<
значную формулу пока еще невозможно. Представим гипотетически,
что при очень узких границах манипуляций процесс аккламации
в рамках периодически организуемой публичной сферы гарантирует
серьезную готовность правительства следовать за не<публичным
мнением105. Но даже в этом случае не будут выполнены условия де<
мократического формирования воли и мнений. Ведь предложения,
сделанные в рекламно<психологических целях (даже при своей объ<
ективной целесообразности), опосредованы не волей и сознанием
субъектов (а их подсознанием). Такой способ формирования воли
больше подошел бы просвещенному абсолютизму государства с со<
циально ориентированным режимом правления, нежели социально<
му и демократическому правовому государству. Все для народа, ни<
чего за счет народа — этот лозунг не случайно пришел из Пруссии
времен Фридриха II. Строго говоря, при вышеописанной процедуре
не было бы гарантировано даже «общее благосостояние», ведь не<
публичное мнение, воздействуя косвенно, лишено признака не толь<
ко автономии, но и рациональности. Удовлетворение хорошо выяв<
ленных мотивов самых широких масс еще не дает гарантии, что они
§ 22. Искусственная публичность и не<публичное мнение...
297
104 Schmidtchen (1959). S . 166; ders. Die Bedeutung reprasentativer Bevo
lkerung<
sumfragen fu
r die offene Gesellschaft // PVS. 4. Jg. 1963 . S . 168 ff.
105 Хотя это допущение опровергнуто эмпирически, оно лежит в основе боль<
шинства критических замечаний по поводу функции соцопросов в условиях демо<
кратии и объясняет якобы уменьшение готовности к лидерству. См.: Ramney J.C .
Do the Polls serve Democracy? // Berelson und Janowitz. Public opinion and Commu<
nication (1950). Р. 132 etc.; Fro
hner R. Tra
gt die Meinungsforschung zur Entdemokrati<
sierung bei? // Publizistik. Bd. III. 1958. S . 323 ff. См. также полемику между К. Зонт<
хаймером и Г. Шмидтхеном: Meinungsforschung und Politik // Ztschr. der Monat. 16 . Jg.
April u. Mai 1964.
соответствуют объективным интересам последних. Публичная сфе<
ра, согласно своей идее, являлась принципом демократии не потому,
что при ней принципиально каждый имеет равные шансы на вы<
ражение своих личных склонностей, желаний и взглядов — одним
словом, оpinions. Степень ее реализации зависела от того, насколько
эти личные мнения могли сформироваться в публичное мнение —
publique opinions — в ходе резонерства публики. Гарантия общедос<
тупности понималась просто как предпосылка гарантии истинности
для аргументов и контраргументов, обязанных все<таки подчиняться
законам логики.
Соотношение искусственно созданной публичной сферы и не<
публичного мнения можно проиллюстрировать на примере выборов
в бундестаг 1957 года, когда определенные меры повлияли на ситу<
ацию в пользу коалиции правительственных партий. Одна из пар<
тий манипулятивно использовала эмпирические данные социологи<
ческих опросов (мы взяли в качестве примера только ее, поскольку
по ней имеется достоверный материал, которого не хватает по дру<
гим партиям106). Пиар<кампанию партии<победительницы опреде<
ляли в общем и целом четыре стратегических хода. Имидж партий<
ного лидера, сформированный на предыдущих выборах в бундестаг
1953 года, требовалось подправить, чтобы прежде всего развеять
опасения по поводу его преклонного возраста. Поэтому особо под<
черкивалось, что лидер опирается на «свою команду». Кроме того,
пропаганда, играя на страхах электората и его потребности в безо<
пасности, эффективно добивалась, с одной стороны, того, чтобы оп<
позиция ассоциировалась с большевистской угрозой. А с другой
стороны, партия, пребывающая у власти и по возможности отожде<
ствляемая с государством как таковым, достоверно преподносилась
как единственный гарант военной и общественной безопасности.
Отсюда и предвыборные слоганы: «Никаких экспериментов», «Что
имеешь, то имеешь» и т.д . В$третьих, чтобы на политические наст<
роения избирателей не оказывал неблагоприятного влияния страх
VI. Изменение политической функции публичной сферы
298
106 Прежде всего исследования Шмидтхена и Китцингера, не вызывающие подо<
зрений на предмет партийно<политической предвзятости. Интерпретация манипу<
лятивного содержания научно организованной предвыборной борьбы 1957 года
предлагается в работе: Friedeburg L. v. Zum politischen Potential der Umfrageforschung //
Ko
lner Ztschr. f. Soz. u . Sozialpsychol. Bd. 13. 1961. S. 201 –216. Социологический ана<
лиз отдельных групп избирателей: Hartenstein, Liepelt, Schubert. Die September
demokratie // Die Neue Gesellschaft. 1958. Heft I; Faul E. (Hg,). Wahlen und Wa
hler
in Westdeutschland. Hamburg, 1961; Blu
cher V. Graf (Hg.) . Der Prozeβ der Meinungs<
bildung, dargestellt am Beispiel der Bundestagswahl 1961. Bielefeld, 1962.
перед ростом цен, правительство заключило с промышленниками
так называемое соглашение о моратории, согласно которому товары
не должны были подорожать до конца выборов. При этом несколь<
ко фирм, владеющих известными брендами, поручились через объ<
явления в ежедневной прессе, что цены будут стабильными. Этому
предшествовала соответствующая рекламная кампания, проведен<
ная одним объединением розничной торговли. И наконец, самой
действенной мерой стала пенсионная реформа — с мая 1957 года
около 6 миллионов пенсионеров получили более высокие выплаты
(естественно, меры материального и психологического воздействия
не ограничились только пенсиями). Все эти четыре мероприятия
были тщательно протестированы заранее и публицистически реали<
зованы с применением просчитанных рекламных технологий (мяг<
кая волна), а также должным образом интерпретированы (достаток
для всех). Трудно сказать, какой эффект возымела каждая из этих
стратегических мер по отдельности и какая доля достигнутой аккла<
мации приходилась на нее по сравнению с остальными, поскольку
такие подсчеты не производились. Более точно оценить их можно
не по пропагандистскому действию, а по политическому содер<
жанию. Пенсионная реформа (одобренная перед началом пред<
выборной гонки) была единственным шагом, который обязывал
правящую коалицию. И хотя в выработке соответствующего закона
участвовала и оппозиция, именно правящие партии наиболее полно
и своевременно использовали его как повод для пиара в собствен<
ных интересах (потому что многие избиратели отождествляют пар<
ламент с правительством).
С одной стороны, сам этот метод формирования политической
воли обеспечивает некое давление со стороны не<публичного мне<
ния на правительство, которому приходится удовлетворять реаль<
ные потребности населения, чтобы избежать рискованной потери
популярности. С другой стороны, данный метод препятствует обра<
зованию публичного мнения в строгом смысле этого слова. Ведь
важные политические решения, которые принимаются с манипуля<
тивными целями и вводятся ради пиара в демонстративно создан<
ную публичную сферу как информационные поводы (пусть даже
их фактические последствия не причиняют вреда), остаются квази$
политическими решениями, не подкрепленными ни публичным ре<
зонерством, ни возможностью плебисцитарного вотума недоверия,
сопровождаемого осознанием четко определенных альтернатив.
Хотя пенсионная реформа в процессе своей подготовки широко
обсуждалась в большой ежедневной прессе, систематически она так
§ 22. Искусственная публичность и не<публичное мнение...
299
и не стала темой некоего процесса публичного формирования мне<
ния (основная масса населения, согласно опросам, не смогла со<
ставить ясного представления, что же такое «динамичная пенсия»).
Не стала эта реформа в качестве центральной социально<политиче<
ской проблемы и ясной темой для обсуждения непосредственно
в ходе предвыборной гонки (лишь косвенное психологическое вли<
яние удалось использовать в качестве базы для пропаганды, ориен<
тированной на грубые стереотипы повышения уровня жизни).
Демонстративная и манипулятивная публичная сфера, разверну<
тая специально для меньшинства «неопределившихся», которые
обычно и решают исход выборов, и в этом случае послужила соци<
ально<психологически просчитанному и рекламно<технически орга<
низованному процессу коммуникации между заданными символами
и существующими мотивами. Полученные в результате этого голоса
(даже в совокупности) не складываются в публичное мнение, потому
что не выполняются оба условия. Во$первых, неформальные мнения
формируются нерациональным путем, то есть не в ходе осознанного
рассмотрения познаваемых фактов (скорее публично предложенные
символы соответствуют процессам, которые протекают в значитель<
ной степени неосознанно, а их механика скрыта от индивида). Во$
вторых, мнения эти формируются не дискуссионным путем, то есть
без аргументации «за» и «против» в ходе публично проводимого раз<
говора (реакции, пусть даже подкрепленные мнениями групп, оста<
ются в основном частными в том смысле, что их нельзя скорректиро<
вать в рамках резонерствующей публики). Таким образом, публика
граждан, дезинтегрированная, собственно, в качестве публики, на<
столько медиатизируется публицистическими средствами, что, с од$
ной стороны, становится пригодной для легитимации политических
компромиссов, но, с другой стороны, она неспособна участвовать
в выработке эффективных решений или просто к участию.
Пример с пенсионной реформой показателен и в другом отно<
шении. Эта реформа — часть комплекса гарантий социального го<
сударства, призванных защитить человека от личных жизненных
рисков, хотя раньше такие гарантии относились к области частной
автономии. Противоречие налицо. С одной стороны, расширяются
социальные условия частного существования, которые поддержи<
ваются и обеспечиваются публичной властью, а значит, тоже долж<
ны были бы, проясняясь в процессе коммуникации политически
автономной публики граждан, становиться темой публичного мне<
ния. С другой стороны, это мнение как объективно в возрастающей
степени значимая инстанция теряет шансы играть свою роль в ка<
VI. Изменение политической функции публичной сферы
300
честве публичного мнения и рационализировать политическое, а так<
же социальное отправление власти. Шансы эти уменьшаются
по мере того, как мнение демонстративно или манипулятивно гене<
рируется в целях аккламации при абстрактном голосовании в рам<
ках временно созданной публичной сферы.
§ 23. Политическая публичная сфера
в процессе трансформации либерального
правового государства в социальное государство
Нынешние функции политической публичной сферы характерным
образом не соответствуют тем, которые от нее ожидались с учетом
изменившегося соотношения публичной сферы и частного про<
странства, а также объективных потребностей демократически
организованного общества. Это несоответствие проявляется там,
где трансформация либерального правового государства107 в так на<
зываемое социальное государство четко регламентируется норма<
ми и зачастую в своей интенции предвосхищается буквой и духом
конституционно<правовых институтов.
В первых современных конституциях разделы каталога основных
прав являлись отражением либеральной модели буржуазной пуб<
личной сферы. Они гарантировали общество в качестве сферы част<
ной автономии. Этой сфере противопоставлялась функционально
ограниченная публичная власть. А как бы между ними находилась
область соединившихся в публику частных лиц, которые в качестве
граждан доводили до государства потребности буржуазного общест<
ва, чтобы таким образом, по идее, в медиуме этой резонерствующей
публичной сферы рационализировать господство как таковое. В об<
ществе свободного товарооборота (когда рыночный механизм и эк<
вивалентный обмен справедливо предоставляют всем равные шансы
на приобретение собственности, то есть на получение частной неза<
висимости и права влиять на политические решения) публичный
дискурс, в котором должно было легитимироваться политическое
господство, казался гарантированным при условии, что взаимодей<
ствие частных лиц на рынке, а также в публичной сфере эмансипиру<
ется от господства. И тогда все отношения власти в обществе мелко<
товарных собственников — как в сфере, эмансипированной от гос<
подства, — автоматически нейтрализуют друг друга.
§ 23. Политическая публичная сфера в процессе трансформации...
301
107 См. выше § 11.
Этому представлению соответствует негаторный [negatorische] ха<
рактер либеральных базовых прав, построенных на отрицании: они
защищают от государственного вторжения в областях, которые долж<
ны оставаться принципиально сохраненными за частными лицами,
соблюдающими общие нормы правовых отношений. Впрочем, по сво<
ей общественной функции, которую имели в виду тогдашние авторы
конституций, основные права действовали отнюдь не только ограни<
чительно. Опираясь на фундамент, предназначенный для такого по<
литического порядка, они должны были позитивно гарантировать
равноправное участие в процессе создания как общественного богат<
ства, так и публичного мнения. В сочетании с подвижным обществом,
которое тогда подразумевалось108, равенство шансов на получение
социального возмещения (через рынок) и на участие в политических
действиях (в публичной сфере) было достижимо лишь косвенно —
путем обеспечения свободы и безопасности по отношению к власти,
сконцентрированной в государстве. А положительного эффекта мож<
но было добиться только путем негаторной действенности основных
прав. Вопреки убеждению, господствующему среди юристов, отсюда
в социологическом аспекте следует вывод: конституция либерально<
го правового государства изначально пыталась упорядочить не толь<
ко государство как таковое и его отношение к обществу, но и общест<
венный контекст жизни в целом. Поэтому публичный порядок,
закрепленный основными правами, затрагивал и частноправовое
устройство109. А значит, привычное различие между либеральными
гарантиями свобод и демократическими гарантиями участия тоже
предстает в ином свете. Конечно, status negativus и status activus были
разделены так же четко, как позиции и функции bourgeois и citoyen,
да и вообще частного лица, с одной стороны, и гражданина — с другой.
Но если социологически рассматривать оба вида базовых прав с пози<
ций изначального соотношения публичной и приватной сфер, то от<
крывается их неразрывная взаимосвязь. Как в сфере публичности,
так и в частной сфере (гражданского общества и семьи) статус нега<
торно гарантируется исходя из того, что публичная сфера и рынок
функционируют в ожидаемом смысле лишь до тех пор, пока и там,
и там обеспечена автономия частных лиц. Даже публичная сфера,
конституционализированная в парламенте как государственный ор<
ган, помнит о своем происхождении из частно<автономного общения
VI. Изменение политической функции публичной сферы
302
108 См. выше § 11.
109 В этом смысле Рамм подчеркивает (1960. S . 54): «Даже в своем конкретном во<
площении гражданско<правовые нормы вытекали из прав человека и гражданина».
публики. Избирательное право, будучи непосредственно сформули<
ровано как право на участие, тоже является автоматическим следст<
вием частных взаимоотношений в публичной сфере, гарантирован<
ных благодаря своей обособленности. Либеральные права человека и
демократические права гражданина (как и частноправовое устройст<
во, да и вообще публичный порядок, зафиксированный базовыми
правами) начинают расходиться друг с другом в теории и практике
буржуазного государственного права только после того, как осознает<
ся фиктивность общественного порядка, который гипотетически по<
ложен в основу, и самой буржуазии открывается амбивалентность ее
поэтапно установленного господства.
Такова исходная позиция, с которой следует рассматривать транс<
формацию либерального правового государства в социальное госу<
дарство. Трансформацию эту характеризует не разрыв с либеральны<
ми традициями, а их непрерывность. Социальное правовое государст<
во отличается от либерального не тем, что «некое государственное
устройство претендует на установление определенных правовых
базовых принципов, обязательных и для устройства общественных
организаций»110. Скорее наоборот, социальное государство, сохраняя
и продолжая правовую традицию либерального государства, вынуж<
дено заниматься оформлением общественных отношений — ведь и
либеральное государство стремилось обеспечить общий правовой по<
рядок государства и общества. Все больше превращаясь в носителя
общественного порядка, государство должно озаботиться не только
негаторными положениями либеральных базовых прав, но и позитив<
ными инструкциями, например как реализовать «справедливость»
в процессе социально<государственного вмешательства. Свойствен<
ное правовому государству понятие закона, как мы убедились, выхо<
лощено в обоих своих элементах (всеобщность как гарантия равенст<
ва и истинность как гарантия правильности, то есть справедливости)
настолько, что для подобающего нормирования новой материи уже
недостаточно соблюдения формальных критериев этого понятия111.
§ 23. Политическая публичная сфера в процессе трансформации...
303
110 Ridder. Stellung der Gewerkschaften (1960). S. 16 f.
111 См.: Forsthoff. Begriff und Wesen des sozialen Rechtsstaats (1954). S. 27 f.: «В адми<
нистративной области дуализму государства и общества соответствовало управление,
основанное на вмешательстве. А когда такой дуализм исчез, перед законодательством и
управлением возникли социально<организаторские задачи, решение которых уже
нельзя оценить по формальным юридическим критериям. Для этих социально<органи<
заторских функций уже недостаточно того факта, что они остаются в рамках конститу<
ции и закона. Теперь их регулирование и выполнение должно быть справедливым
в предметном смысле». См. также: Forsthoff. Verwaltungsrecht (1955). Bd. I . S. 57 ff.
Нужна не формальная, а скорее материальная гарантия, которая
в программном порядке наметит правила Justitia Distributiva* в усло<
виях компромисса заинтересованных сторон. В частности, вопрос
о том, как распорядиться приростом общественного продукта, все
в большей степени переходит в ведение политических инстанций.
Порядок распределения становится предметом борьбы публичных
объединений с органами законодательной и исполнительной власти.
Поэтому государство, взявшее на себя социальные обязательства,
должно следить за тем, чтобы достигнутый баланс интересов не про<
тиворечил общему интересу. В этом смысле Х.П . Ипсен рассматри<
вает социально<государственный принцип основного закона как
определение цели государства112. Этот принцип означает нечто
большее, чем конституционное признание нескольких существу<
ющих социально<правовых институтов. Скорее «в качестве норма<
тивного эффекта конституционно<правового принципа социального
государства... сохраняется обязательство всех государственных орга<
нов, состоящее в том, чтобы посредством законодательства, управле<
ния и судопроизводства заботиться об адаптации таких социально<
правовых институтов к соответствующим требованиям»113.
В других западных демократиях действуют отчасти похожие
программные установки. А там, где отсутствует их фиксация на кон<
ституционно<правовом уровне, они представляют собой некие по<
литические соглашения. В отдельных случаях переданный по тра<
диции каталог основных прав был расширен в социально<программ<
ном смысле, как, например, в Веймарской конституции114. Сегодня,
если не считать преамбулы ликвидированной французской Консти<
туции 1946 года, социальные базовые права содержатся во Всеоб<
щей декларации прав человека, принятой 10 декабря 1948 года115.
VI. Изменение политической функции публичной сферы
304
* Справедливое распределение (лат.).
112 См.: Ipsen H.P . Das Grundgesetz. Hamburg, 1950. Литературный отчет о госу<
дарственно<правовой дискуссии можно найти в работе: Gerber H. Die Sozialstaatsk<
lausel des Grundgesetzes // AO
R.Bd.81.Tu
bingen, 1956.
113 Ridder (1960). S . 10 .
114 Статья 10 (организация хозяйственной жизни по принципам справедливос<
ти с целью обеспечения достойного существования для всех); статья 155 (распреде<
ление и использование земли, предупреждение злоупотреблений в этой области);
статья 156 (обобществление частных предприятий, поддержка кооперативных това<
риществ); статья 157 (гарантия трудового права); статья 163 (обязанность трудить<
ся и право на труд); статья 165 (право рабочих и служащих на содействие).
115 Статьи 22–27: право на социальное обеспечение, на труд, на отдых и досуг,
на минимально необходимый жизненный уровень и на медицинское обслуживание,
на воспитание и образование, на участие в культурной жизни общества. Впрочем,
Они обеспечивают каждому долю в расходах на социальные нужды
и возможность участия в политической деятельности: «Свобода,
гарантированная посредством обособления, подразумевает государ<
ство, которое себя ограничивает, позволяя индивиду действовать
на свой страх и риск в рамках общественной ситуации, какая она
есть... Участие же в качестве права и притязания подразумевает на<
личие деятельного, поручающего, распределяющего и разделяюще<
го все с людьми государства, которое не оставляет индивида одного
в его общественной ситуации, а приходит ему на помощь, удов<
летворяя нужды. Это и есть социальное государство»116. Данное
противопоставление, правда, абстрагируется от исторического кон<
текста, в котором либеральные базовые права находятся вместе с со<
циальными, если исходить из их общественных функций.
В соответствии с понятием закона, которое свойственно право<
вому государству, гарантии по основным правам подразумевают от<
межевание частной сферы и политически действующей публичной
сферы от зоны непосредственного воздействия публичной власти.
Этому служат также институциональные гарантии собственности и
семьи. Но социальными базовыми правами они дополняются лишь
по той причине, что положительная реализация негаторного воздей<
ствия уже не происходит «автоматически». Потому что отгоражива<
ние негосударственных зон от «содействия» имманентных общест<
венных механизмов уже не вознаграждается хотя бы приблизитель<
но равными шансами на социальную компенсацию и на участие
в политической деятельности — и то и другое теперь гарантируется
исключительно государством. Только таким способом и сегодня, не<
смотря на структурное изменение самой публичной сферы, полити<
ческий порядок может сохранить верность той идее политически
действующей публичной сферы, которая некогда была заложена
в институты буржуазного правового государства. Эта диалектика
особенно явственно проявляется на либеральных базовых правах,
которые, даже закрепив свои изначальные формулировки в нынеш<
них действующих конституциях, вынуждены корректировать их
нормативный смысл, чтобы не изменять собственной интенции.
Конституционная реальность, измененная социальным государством,
§ 23. Политическая публичная сфера в процессе трансформации...
305
социально<программные статьи содержатся и во многих конституциях федеральных
земель: Гессен (ст. 27–47), Бавария (ст. 151 и далее), Рейнланд<Пфальц (ст. 23
и далее), Бремен (ст. 37 и далее), Северный Рейн<Вестфалия (ст. 5 и далее, ст. 24
и далее).
116 Forsthoff. Sozialer Rechtsstaat (1954). S. 19 .
сама склоняет к рассуждениям на тему, «в какой степени эти либе<
ральные базовые права, сформулированные и продуманные некогда
прежде всего как права обособления от государственной власти, те<
перь должны быть переосмыслены в права участия, потому что речь
идет о демократическом и социальном правовом государстве...
(Ведь основной закон) направлен на то, чтобы распространить мате<
риальную демократическую идею правового государства (то есть
прежде всего принцип равенства и его связь с совместным продумы<
ванием идеи самоопределения) на экономический и социальный по<
рядок, чтобы таким образом придать идее социального государства
реальное содержание»117.
Рассмотрим в первую очередь группу основных прав, гарантиру<
ющих политически действующую публичную сферу (свобода слова
и мнений, свобода объединений и собраний, свобода прессы и т.д.) .
Сначала нужно доказать, что применительно к фактическому облику
структурно измененной публичной сферы они уже больше
не должны толковаться только негаторно, но и позитивно, как гаран<
тии участия, если от них вообще ожидается осмысленное выполне<
ние их первоначальных функций. С тех пор как публицистические
институты сами стали общественной силой, способной создать
привилегии или бойкотировать хлынувшие в публичную сферу
частные интересы, а также медиатизировать все индивидуальные
мнения, для формирования публичного мнения в строгом смысле
этого слова уже недостаточно того факта, что каждый может свобод<
но высказать свою точку зрения и учредить газету. Публика больше
не состоит из формально и материально равноправных персон.
Последовательно интерпретируя общественную функцию частной
свободы мнений, Риддер118 предлагает формулировку «публичной
свободы мнений», которая предоставляет гражданам равные шансы
на участие в процессе публичной коммуникации. Классическую сво<
боду прессы частных лиц он, соответственно, дополняет институци<
ональной привязкой публицистических органов к общественному
строю демократического и социального правового государства:
«Очевидно, что свободу прессы нельзя охарактеризовать как инди<
видуальную или коллективную негаторную свободу от государ<
ственного вмешательства. На первом плане — стоящая перед поли<
тической прессой общественная задача, ради которой затем гаранти<
VI. Изменение политической функции публичной сферы
306
117 Abendroth W. // Vero
ff. d . Ver. dt. Staatsrechtslehrer. Heft 12. 1954. S . 87 f.
118 См.: Ridder H. Meinungsfreiheit // Neumann, Nipperdey, Scheuner. Die Grund<
rechte. Bd. II (1954). S . 342 ff.
руются свободы»119. Свободное выражение мнений через прессу уже
нельзя рассматривать как часть прежнего выражения мнений инди<
видами, выступающими в качестве частных лиц120. Ведь все осталь<
ные частные лица получают равные шансы на доступ в публичную
сферу только благодаря государственным гарантиям. Простого само<
устранения государства из этой области уже недостаточно121.
Характер свободы собраний и объединений изменяется анало<
гичным образом. Партии и общественные союзы, будучи крупными
бюрократизированными организациями, поддерживают олигопо<
лию в отношении публицистически эффективного и политически
релевантного созыва собраний и создания объединений. Следова<
тельно, свобода собраний и объединений и здесь нуждается в некой
форме гарантии, которая обязывает граждан к участию в политиче<
ской организации для решения определенных задач и соблюдения
соответствующего внутреннего порядка ее структуры. Этим обя<
занностям соответствует также право на определенные притязания,
которые выражаются в так называемых партийных привилегиях122.
Другая группа базовых прав, ядром которых является институ<
циональная гарантия частной собственности, подтверждает основ<
ные свободы частного права, в том числе возможность свободного
выбора профессии, места работы и образовательного учреждения.
Но эти права уже не могут считаться гарантией частной сферы, ос<
нованной на конкурентном капитализме. Отчасти они принимают
характер прав на участие. Так происходит, если они, в соединении
с материально истолкованным принципом равенства, понимаются
уже как гарантии социальных притязаний — например, на получе<
ние достойной работы или на место в учебном заведении в соответ<
§ 23. Политическая публичная сфера в процессе трансформации...
307
119 Ebd. S . 258.
120 См.: Ebd. S . 259. Риддер, правда, исходит из того, что наряду с «общественной
свободой мнений», относящейся к публицистическим институтам, существует и
классическая свобода выражения мнений, применимая к частным индивидам. При
этом Риддер оставляет без внимания, что вторая упомянутая свобода зависит от
первой и, таким образом, утрачивает характер либерального основного права.
121 В этом же смысле могут быть истолкованы соответствующие вердикты Кон<
ституционного суда ФРГ — в частности, по делу Люта/Харлана (1958), по прессе
в земле Северный Рейн<Вестфалия (1959), по делу Шмида/«Шпигеля» (1961),
а также по вопросу ТВ (1961). См. обобщение в работах: Arndt A. Begriff und Wesen
d.o
ffentlichen Meinung // Lo
ffler (Hg.). Die o
ffentliche Meinung. Mu
nchen, 1962. S. 1
ff., S. 11 ff.; Lenz H. Rundfunkorganisation und o
ffentliche Meinungsbildungsfreiheit //
JZ. 1963. S . 338 ff.
122 К вопросу о свободе партий в соответствии с положениями основного закона
см. работу фон дер Хейдте в издании: Grundrechte (1954). Bd. II. S . 547 ff.
ствии со своими способностями. Отчасти же эти права ограничива<
ются другими гарантиями социального государства, утрачивая тем
самым характер принципиального обособления. К примеру, свобод<
ное распоряжение частной собственностью упирается в социальное
ограничение, требующее совместимости с интересами общества
в целом; возможен и барьер в виде социалистической оговорки, до<
пускающей обобществление собственности ради общего интереса.
А социальные гарантии (прежде всего в области трудового, аренд<
ного и жилищного права) очерчивают непосредственные границы
либеральных гарантий собственности.
И даже базовые права, обеспечивающие неприкосновенность
интимного пространства семьи и личный свободный статус (жизнь,
свобода и жилище), теряют в контексте материально истолкован<
ного права на свободное развитие личности123 тот чисто негатор<
ный характер, прототипом которого они сами были при переходе
от старых сословных привилегий к гражданским правам на свобо<
ду. Ведь в условиях индустриального общества, устроенного как
социальное государство, эти имущественные блага уже нельзя за<
щитить посредством обособления и круговой обороны. Наоборот,
такая защита будет возможна, только если она, со своей стороны,
будет опираться на право доли участия, на гарантированное притя<
зание на социальные выплаты. Развитие личной свободы в частной
сфере, которая теперь фактически ограничивается семейным окру<
жением и досугом, само нуждается в публичных гарантиях статуса
посредством демократического участия — в отличие от прежних
времен, когда требовался фундамент частной собственности, в до<
статочной степени защищенный либеральным обособлением.
Правда, частная автономия в таком случае может быть только
производной. Социальные или функционально измененные соци<
альным государством права на безопасность, компенсацию и свобод<
ное развитие уже не основаны на правовой государственности,
стабилизированной per se интересами буржуазного товарооборота.
Скорее они опираются на интеграцию интересов всех взаимодейст<
вующих с государством организаций, причем интеграция эта проис<
ходит демократически в соответствии с принципом социального го<
сударства: «Только с этих позиций можно примирить друг с другом
гарантию индивидуальных прав, защищенных беспристрастным
судейским решением, и материально понимаемую идею равенства
VI. Изменение политической функции публичной сферы
308
123 См.: Nipperdey. Das Recht auf die freie Entfaltung der Perso
nlichkeit // Grundre<
chte (1958). Bd. III. S . 1 ff.
перед законом». В этом контексте Абендрот отмечает, что реальная
альтернатива состоит не в том, «хотим ли мы установить полную хо<
зяйственную и социальную свободу решения для каждого индивида
или желаем подчинить его плановой власти государства, демократи<
чески репрезентирующего общество, но в том, будет ли большинство
членов общества подчинено формально частной (то есть ориентиро<
ванной на партикулярные интересы, а не на общее благо) власти дру<
гих членов общества, которые занимают ключевые экономические
позиции, дающие им власть, и могут пользоваться этим, либо плани<
рование, необходимое и неизбежное в общественном производстве и
в общественной жизни, будет изъято из компетенции малых групп с
их случайными частными диспозициями и передано под общий кон<
троль всех участников совокупного общественного производствен<
ного процесса, а главные решения в их единстве будет принимать го<
сударство. В обоих случаях предсказуемость правовых решений от<
носительно последствий частной активности членов общества будет
ограничена. Но если при планировании со стороны демократическо<
го и социального государства всеобщего благосостояния такая пред<
сказуемость все<таки сохранится (пусть и не в деталях, но хотя бы в
общих чертах) и может быть приемлемо оформлена посредством ус<
тановленных процедур, а в случае необходимости — компенсаций, то
в обществе неистребимых олигополий и монополий она... с точки
зрения индивида, будет полностью зависеть от случайной смены де<
кораций на основе частных решений... Поэтому экономически более
слабые члены общества будут в социальном плане снова и снова
страдать от перемен без всяких видов на компенсацию. А значит, ес<
ли публично контролируемая сфера расширится относительно
прежней области чисто частного права, то влияние права в действи<
тельности не ослабнет, но усилится»124.
Форстхоф справедливо указывает на то, что социальное государ<
ство как форма устройства буржуазного общества тоже, в принципе,
остается налоговым государством. Его нормативного превращения
в государственное общество не происходит. В основе социального
(как и либерального) государства лежит специфическое размежева<
ние налогового суверенитета и обеспеченной базовыми правами за<
щиты собственности: «В результате через налоговый суверенитет
можно вторгаться в область доходов и имущественных состояний.
§ 23. Политическая публичная сфера в процессе трансформации...
309
124 Abendroth W. Zum Begriff des demokratischen und sozialen Rechtsstaats im
Grundgesetz der Bundesrepublik Deutschland // Sultan und Abendroth. Bu
rokratischer
Verwaltungsstaat und soziale Demokratie. Hannover; Frankfurt, 1955. S . 97 f.
Если бы такое вторжение было с той же интенсивностью направлено
против собственности... то его квалифицировали бы как экспроприа<
цию, и последовало бы требование о возмещение ущерба»125. Прав<
да, в ходе развития социального государства качественное различие
между вмешательством в область доходов и имущественных состоя<
ний, с одной стороны, и в область владения собственностью — с дру<
гой, постепенно снижается. Так что налогообложение как раз и мо<
жет стать инструментом контроля частной собственности. Однако
налоговое государство полностью растворится в государственном
обществе только в том случае, если вся социальная власть, обладаю<
щая политически важной степенью воздействия, будет поставлена
под демократический контроль. Абендрот предложил контрастную
модель буржуазной публичной сферы, согласно которой осуществ<
ление всех процессов общественного воспроизводства и управление
ими подчинены формированию публичного мнения и воли граждан.
Поэтому данная модель лишь симулирует цель развития, причем
для трансформации буржуазного правового государства в социаль<
ное государство характерна поначалу даже не эта цель как таковая, а
само измерение развития.
Фиксирование в основных правах догосударственной частной
сферы и политически действующей публичной сферы, посреднича<
ющей между государством и обществом, оценивается по<новому
как в социологическом смысле, так и с точки зрения реальной кон<
ституционной функции. Переоценка имеет место в ходе конкури<
рующего нормирования основных прав. Она продвигается по мере
того, как государство и общество взаимно проникают друг в друга,
и между ними возникает область наполовину частных, наполовину
публичных отношений, которая регулируется нарождающимся со<
циальным правом. Долю в социальных расходах и участие в орга<
низации политической публичной сферы уже нельзя гарантиро<
вать косвенно через обособление, теперь они нуждаются в прямом,
положительном обеспечении. Одновременно область компетенции
такого участия должна расшириться в соответствии с его ожидае<
мой эффективностью. Поэтому в рамках политической публичной
сферы с государством взаимодействуют общественные организа<
ции — либо при содействии партий, либо непосредственно в кон<
такте с органами публичного управления. Некоторые из этих орга<
низаций представляют собой хозяйственные объединения в более
узком смысле; они теперь коллективно организуют бывшие инди<
VI. Изменение политической функции публичной сферы
310
125 Forsthoff. Sozialer Rechtsstaat (1954). S . 32.
видуальные интересы собственников, действующих из исконной
частной автономии. Другие организации — массовые, им нужно
получить и закрепить частную автономию через политическую
(то есть получить частный статус, обеспеченный в социально<
правовом отношении, путем коллективного представительства
своих интересов в публичной сфере). В сочетании с деятельностью
политически эффективных представителей культурных и религи<
озных сил такая конкуренция организованных частных интересов,
противопоставленная «неомеркантилизму» интервенционистского
управления, ведет к «рефеодализации» общества. Это происходит
по мере того, как публичное и частное пространства пересекают<
ся — политические инстанции получают определенные функции
в сфере товарооборота и общественного труда, а общественные
силы, наоборот, берут на себя политические функции.
Поэтому «рефеодализация» распространяется и на саму полити<
ческую публичную сферу. В ее рамках организации стремятся к поли<
тическим компромиссам с государством и между собой — по возмож<
ности без публичности. Однако, чтобы заручиться плебисцитарной
поддержкой, они вынуждены разворачивать демонстративную или
манипулятивную гласность, обращаясь к медиатизированной публи<
ке. Этому реальному тренду к ослаблению публичности как прин<
ципа противостоит социально<государственное изменение функций
основных прав, да и вообще трансформация либерального государст<
ва в социальное правовое государство. Государственные органы рас<
пространяют принцип публичности на все организации, взаимодей<
ствующие с государством. По мере его реализации на смену больше
не цельной публики частных лиц, индивидуально контактирующих
между собой, должна прийти публика организованных частных лиц.
Только они смогли бы в сегодняшних условиях эффективно участво$
вать в процессе публичной коммуникации, действуя по каналам внут$
рипартийной и внутриорганизационной публичной сферы и на основе
гласности, созданной ради взаимодействия организаций с государст$
вом и между собой. А через публичную коммуникацию можно было
бы легитимизировать достижение политических компромиссов.
Политическая публичная сфера социального государства харак<
теризуется двумя конкурирующими тенденциями. С одной стороны,
она, как форма распада буржуазной публичной сферы, освобождает
место для демонстративной и манипулятивной гласности, которую
организации разворачивают над головами медиатизированной
публики. С другой стороны, социальное государство, все еще сохра<
няя непрерывную связь с либеральным правовым государством,
§ 23. Политическая публичная сфера в процессе трансформации...
311
придерживается принципа политически действующей публичной
сферы, согласно которому публика, медиатизированная организаци<
ями, должна прямо сквозь них запустить критический процесс пуб<
личной коммуникации. В конституционной реальности социального
государства эта ипостась критической гласности вступает в спор
с той, что была создана только ради манипулятивных целей126.
По тому, насколько закрепилась критическая ипостась, можно су<
дить о степени демократизации индустриального общества в усло<
виях социального государства. Иначе говоря, можно оценить рацио$
нализацию осуществления социальной и политической власти.
Социальное государство отказалось от вымысла, распространенного
в либеральном правовом государстве и состоявшего в том, будо бы
политически действующая публичная сфера всерьез реализовалась,
превратившись в государственный орган. Ведь парламенту изна<
чально было присуще противоречие — он был институтом, направ<
ленным против политической власти вообще, но при этом сам являл<
ся «властью». Публичную же сферу, действующую в условиях соци<
ального государства, следует, напротив, рассматривать как процесс
самогенерации. Ей приходится шаг за шагом формироваться в кон<
куренции с той другой тенденцией, которая, действуя в чрезвычайно
разросшейся публичной сфере, уменьшает критическую действи<
тельность принципа публичности, обращенного против себя самого.
Тут можно задаться вопросом, в какой степени силы, которые дей<
ствуют в политической публичной сфере, могут быть эффективно
подчинены демократическому принципу публичности, то есть на<
сколько вообще возможна в социальном государстве рационализа<
ция политического господства и социальной власти. Но этот вопрос,
в конечном счете, опять выводит на проблематику, которая (как уже
VI. Изменение политической функции публичной сферы
312
126 Спор между критической и манипулятивной гласностью распространяется
не только на политически релевантный процесс отправления власти и ее сбаланси<
рования. В рамках внутренней публичности организаций, объединяющих потреби<
телей, можно найти подходы к публицистическому контролю рынка потребитель<
ских товаров, прозрачность которого нарушается манипулятивной публицистикой
в ходе монополистской конкуренции (см. выше § 20). Размывание границ между
публичной и частной сферами (происходившее поначалу внутри самого частного
пространства) не только ведет к использованию публичности в рекламных целях,
но и, наоборот, делает принципиально возможным критически<публицистическое
вмешательство в сферу рынка. В общем и целом эти устремления очень слабы,
но в США их воздействие уже проявляется. Тамошний Союз потребителей на<
считывает около одного миллиона членов и ежемесячно выпускает весьма содержа<
тельные доклады. Подробности можно узнать в юбилейном издании, посвященном
25<летию этой организации: Consumer Reports. May 1961. Р. 258 etc.
показал анализ амбивалентных воззрений либерализма) изначально
была присуща идее буржуазной публичной сферы. Согласно этой
идее, существует объективная возможность минимизировать струк<
турные конфликты интересов и бюрократические вердикты127. Пер<
вая проблема — техническая, вторую можно свести к экономике.
От их решаемости сегодня тем более зависит, насколько может быть
реализована политически действующая публичная сфера в своей
критической интенции. Здесь я хотел бы ограничиться двумя заме<
чаниями.
Похоже, с усилением бюрократизации в области управления го<
сударством и обществом полномочия высокоспециализированных
профессионалов, согласно своей природе, должны все больше ухо<
дить из<под надзора резонерствующих объединений. Макс Вебер,
как известно, проанализировал эту тенденцию на примере взаимоот<
ношений парламента и исполнительной власти (которые, впрочем,
всегда были щекотливыми)128. Надо, однако, учесть, что в области
управления у административных органов теперь появился равноцен<
ный партнер: «Государственно<политическую бюрократию может се<
годня контролировать только общественно<политическая бюрокра<
тия в партиях и союзах по интересам»129. Партии и союзы, правда,
сами должны подлежать контролю в рамках своей внутриорганиза<
ционной публичной сферы. Если речь идет о технической стороне
дела, то в рамках одной и той же организации, пожалуй, не будет не<
преодолимых структурных препятствий, чтобы посредством публич<
ной коммуникации наладить адекватное соотношение между бюро<
кратическими решениями и квазипарламентским обсуждением130.
§ 23. Политическая публичная сфера в процессе трансформации...
313
127 См. выше с. 13.
128 К вопросу о парламенте и правительстве в Германии см.: Weber M. Politische
Schriften. Tu
bingen, 1958. S. 294 ff. Сегодня, когда экономическая политика опирается
на науку, проблема стала еще более комплексной. Тем не менее обострившиеся анти<
номии между волевым решением и дискуссией, между бюрократией и демократичес<
ким контролем не являются неразрешимыми. См.: Neumark F. Antinomien interven<
tionistischer Wirtschaftspolitik // Ztschr. f . d . Ges. Staatswiss. Bd. 108 . 1952. S. 576–593.
129 Sultan H. Bu
rokratie und politische Machtbildung // Sultan und Abendroth,
Bu
rokratischer Verwaltungsstaat und soziale Demokratie (1955). S . 32; см. также:
Friedrich C.J. Der Verfassungsstaat der Neuzeit. Berlin, 1953. S . 57 f .
130 Предложенная К. Шмиттом модель административного государства, техниче<
ские условия функционирования которого противодействуют возможной демокра<
тизации, была недавно использована в социологическом анализе: Schelsky H. Der
Mensch in d. wissenschaftlichen Zivilisation // Arbeitsgem. f . Forschg. NRW. H. 96 . Ko
ln<
Opladen, 1961. S . 20 –32 . Критические замечания: Bahrdt H.P . Helmut Schelskys tech<
nischer Staat // Atomzeitalter. H. 9. 1961. S . 195 ff.
Конечно, сегодня эта проблема не только и не столько техниче<
ская. Сокращение гласности в крупных государственных и обще<
ственных организациях (а тем более во взаимоотношениях между
ними) является следствием неустраненного плюрализма конку<
рирующих интересов. Сомнительно, чтобы на их основе возник
такой общий интерес, который стал бы критерием для формирова<
ния публичного мнения. Структурно неустранимый антагонизм
интересов установит скорее жесткие границы публичной сферы,
реорганизованной в своих критических функциях социальным
государством. Ведь нейтрализация социальной власти и рациона<
лизация политического господства в медиуме публичной дискус<
сии по<прежнему подразумевают возможность консенсуса и объек<
тивного сочетания конкурирующих интересов по универсальным
и обязательным для всех критериям131. В противном случае пуб<
лично реализуемое соотношение власти, основанное на взаимном
давлении, обернется, как всегда, в лучшем случае временным и не<
устойчивым равновесием интересов, которое в принципе лишено
всякой рациональности с точки зрения общего интереса.
Тем не менее сегодня отчетливо проявляются две тенденции,
которые могли бы дать проблеме другой поворот. Промышленно раз<
витые общества, наращивая уровень производительных сил, демон<
стрируют экспансию общественного богатства, на фоне которой
вполне реалистичной выглядит мысль, что сохранившийся (а то
и усложнившийся) плюрализм интересов может утратить анта<
гонистскую остроту конкурирующих потребностей по мере появле<
ния новых возможностей их удовлетворения. Если так, то общий ин<
терес состоит в том, чтобы скорее создать условия для воплощения
«общества изобилия», в котором баланс интересов, диктуемый скуд<
ными средствами, станет просто излишним132. С другой стороны,
совершенствуются не только технические инструменты для удовле<
творения потребностей, но и орудия разрушения. Задействованный
военный потенциал самоуничтожения глобального масштаба привел
к возникновению рисков, тотальность которых без труда обнаружи<
вает относительность расходящихся интересов. Еще не преодолен<
ное естественное состояние между народами обернулось общей угро<
VI. Изменение политической функции публичной сферы
314
131 См.: Renner K. Wandlungen der modernen Gesellschaft. Wien, 1953. S. 223 ff.;
Mannheim K. Freedom, Power and Democratic Planning. Oxford, 1950. Р. 41–76.
132 Правда, этот вопрос сегодня ставится только в международных рамках кон<
куренции общественных систем промышленного развития. См.: Perroux F. Feindliche
Koexistenz. Stuttgart, 1961.
зой таких масштабов, что сопротивление ей весьма точно указывает
контуры общего интереса. По мысли Канта, «всемирно<гражданский
порядок» должен стать основой «вечного мира»133.
Как бы то ни было, обе предпосылки политически действующей
публичной сферы (объективно возможная минимизация бюрокра<
тических решений и релятивизация структурного конфликта инте<
ресов в соответствии с познаваемым общим интересом) сегодня
уже нельзя назвать безоговорочно утопическими. Нельзя также ут<
верждать, что степень демократизации индустриальных обществ
в условиях социального государства заведомо ограничена теоре<
тически предугадываемой или эмпирически доказанной непрони<
цаемостью и неразрушимостью иррациональных отношений соци<
альной власти и политического господства. Спор критической
гласности с гласностью, устраиваемой с манипулятивными целями,
остается открытым. Пока неясно, сможет ли затребованная соци<
альным государством публичность политического отправления
и уравновешивания власти взять верх над той публичностью, что
создана ради аккламации134. Но уже нельзя заклеймить ее, объявив
§ 23. Политическая публичная сфера в процессе трансформации...
315
133 Для межгосударственного правового состояния потребовались бы те же са<
мые функции публичной сферы, что и для внутригосударственного правопорядка.
С тех пор как Вильсон связал серьезные надежды с международным публичным
мнением в качестве санкционного средства Лиги Наций, правительствам и правда
пришлось действовать с большей оглядкой на мировую публичную сферу — хотя бы
в пропагандистских целях. «Мир», как бы его ни определяли, стал сегодня, похоже,
центральным топосом международного публичного мнения — как в свое время
на национальном уровне лозунги Французской революции. См. по этой теме: Fraen$
kelЕ.O
ffentliche Meinung und internationale Politik // Recht und Staat. H . 255/256.
Tu
bingen, 1962. Публичность как принцип стала важна для международных отно<
шений и в другом аспекте, а именно для эффективного контроля вооружений.
Несколько лет назад Нильс Бор в своих письмах к ООН провозгласил принцип
«открытого мира». Оскар Моргенштерн показывает взаимосвязь гласности военно<
технического прогресса с необходимыми требованиями стратегии в ядерную эпоху.
См.: Morgenstern O. Strategie heute. Frankfurt, 1962. S . 292 ff. Ханно Кестинг (Der
eschatologische Zwang zur Rationalita
t // Zschr. Merkur. H. 179. Jan. 1963. S . 71 ff.)
проследил историко<философский контекст от Канта до Моргенштерна, и это его
заслуга. Идею мира сегодня, как и тогда, связывают с принципом публичности.
Раньше это делалось в ожидании нравственно ответственных юридических мер, се<
годня — в ожидании стратегически вынужденной разрядки международных отноше<
ний. Но цель все та же — ликвидация все более обостряющегося естественного
состояния между народами. См. по этой теме: Aron R. Frieden und Krieg. Eine Theorie
der Staatenwelt. Ffm., 1962.
134 Здесь я оставляю за скобками новые формы коммуникации между полити<
кой и наукой. Задачей демократической публичной сферы в этом контексте стано<
вится еще и контроль технического прогресса. См.: Krauch H. Technische Information
некой идеологией, как это случилось с идеей буржуазной публич<
ной сферы в либеральной фазе ее развития. Речь теперь идет разве
что о том, что диалектику той идеи, низведенной до уровня идеоло<
гии, она доводит до конца.
VI. Изменение политической функции публичной сферы
316
und o
ffentliches Bewuβtsein // Zschr. Atomzeitalter. 1963 . S . 235 ff.; Habermas J.
Verwissenschaftlichte Politik und o
ffentliche Meinung // Reich R. (Hg.). Festschrift F.H.
Barth. Zu
rich, 1964. S. 54 ff.; ders. Wissenschaft und Politik // Zschr. Offene Welt. Nr. 86.
1964. S . 413 ff.
VII. К понятию
публичного мнения
§ 24. Публичное мнение
как государственно>правовая фикция.
Социально>психологическое размывание понятия
Термин «публичное мнение» меняет свое значение в зависимости
от того, подразумевает ли он критическую инстанцию по отноше<
нию к нормативно предписанной гласности при отправлении поли<
тической и социальной власти или рецептивную инстанцию по от<
ношению к демонстративной и манипулятивной гласности, уста<
новленной для персон и институтов, потребительских товаров
и программ. В публичной сфере конкурируют обе формы гласности,
но публичное мнение — их общий адресат. Что же представляет со<
бой сама эта величина?
Оба аспекта гласности и публичного мнения соотносятся между
собой не как норма и факт. То есть нельзя сказать, что речь идет
об одном и том же принципе, чья фактическая действенность (и со<
ответственно реальное поведение публики) просто запаздывает
по сравнению с тем, чего от нее ожидают. Если бы так было, то иде<
альная величина публичного мнения была бы совместимой с его ре<
альным обликом. Но этого, судя по всему, не происходит. Наоборот,
обе функции гласности — критическая и манипулятивная — явно от<
личаются друг от друга. Они пребывают в разнонаправленных обще<
ственных контекстах воздействия. Каждой ипостаси соответствуют
свои ожидания относительно поведения публики. В первом случае,
если использовать уже введенное различие, они нацелены на публич<
ное, во втором — на не<публичное мнение. Кроме того, критическая
гласность вместе со своим адресатом не являются нормой в чистом
виде. Будучи нормой, институционализированной в конституцион<
но<правовом отношении, она (несмотря на структурные изменения
своего общественного базиса со времени возникновения буржуазно<
го правового государства) определяет важную часть тех процедур,
к которым фактически привязано политическое отправление и урав<
новешивание власти. «Существует» и сама эта гласность, и адресат,
выполняющий поведенческие ожидания, которые заданы вместе
с ней (пусть даже адресат — не вся публика целиком, а дееспособный
субститут). Есть и другие вопросы, ответы на которые следует искать
эмпирически. В каких областях эти функции гласности имеют силу?
В каком объеме и при каких условиях существует сегодня относя<
щаяся к ней публика? С другой стороны, конкурирующая — мани<
пулятивная — ипостась гласности со своим адресатом не является
фактом чистой воды. Она сопровождается специфическим самопо<
ниманием, чья нормативная обязательность может в определенной
мере противоречить непосредственным интересам «связей с общест<
венностью». Примечательно, что это самопонимание заимствует
важные элементы именно у своего публицистического противника.
Государственно<правовой и политологический анализ консти<
туционных норм в их отношении к конституционной реальности
массовых демократий социально ориентированных государств вы<
нужден придерживаться институционализированной фикции пуб<
личного мнения, хотя и не может распознать ее как реальную вели<
чину непосредственно в поведении публики, состоящей из граж<
дан. Ландсхут указал на трудности, которые из<за этого возникают.
С одной стороны, он отмечает, что «на смену публичному мнению
приходит неопределенная склонность, зависящая от настроения.
Она меняется в том или в другом направлении под воздействием
определенных мер и событий — подобно тому, как сдвигается неза<
крепленный груз при бортовой качке»1. С другой стороны, Ланд<
схут напоминает о том, что конституционные институты массовой
демократии социально ориентированного государства рассчитаны
на действующее публичное мнение, потому что оно по<прежнему
остается единственным признанным базисом для легитимации по<
литического господства: «В качестве принципа своей собственной
истинности современное государство подразумевает верховную
власть народа, которая, в свою очередь, должна быть публичным
мнением. Без такого соотнесения, без субституции публичного
VII. К понятию публичного мнения
318
1 Landshut. Volkssouvera
nita
tundo
ffentliche Meinung // Festschrift fu
r Laun.
Hamburg, 1953. S . 583; Huber H. O
ffentliche Meinung und Demokratie // Festgabe fu
r
Karl Weber. Zu
rich, 1950. S. 34 ff.; Lohmann K. Parlamentarismus und Publizistik //
Tymbos fu
r Ahlmanns. Berlin, 1952. S . 198 ff.
мнения в качестве источника авторитетности тех решений, которые
для всех обязательны, у современной демократии недостает суб<
станции собственной истинности»2. Если принцип политически
действующей публичной сферы, имплицированный в конститу<
ционно<правовых нормах3, нельзя просто так оставить на растер<
зание реалиям распадающейся публичной сферы, отказавшись
от наивных попыток придерживаться идеи рационализации гос<
подства4, то имеются два пути, чтобы определить понятие публич<
ного мнения.
Первый путь опять возвращает к позициям либерализма, кото<
рый, действуя в пределах дезинтегрированной публичной сферы,
хотел спасти коммуникацию внутреннего круга репрезентантов,
способных к публичности и формирующих мнения. Иначе говоря,
либерализм пытался спасти резонерствующую публику внутри
просто аккламирующей публики: «Понятно, что из нагромождения
настроений, неясных мнений и популяризирующих точек зрения,
распространяемых через СМИ, сформировать публичное мнение
намного труднее, чем при рациональной дискуссии, когда различ<
ные мощные вихри мнений сталкивались между собой в рамках
буржуазного общества. Поэтому надо признать, что публичному
мнению сейчас установиться труднее, чем когда<либо»5. Хеннис,
правда, констатирует данное положение вещей с единственной
целью — он настоятельно призывает принять особые меры, чтобы
общее мнение прислушалось к публичному мнению, то есть к тому,
которое представляет взгляды «наиболее информированных, са<
мых умных и нравственных граждан»6. При этом, чтобы спасти
§ 24. Публичное мнение как государственно<правовая фикция...
319
2 Landshut (1953). S. 586.
3 Конечно, «публичное мнение» само по себе не является установленной нормой,
а значит, и юридическим понятием. Однако система норм неявно предполагает его на<
личие в качестве социальной величины, которая, согласно ожиданиям, функциониру<
ет в аспекте определенных гарантий базовых прав и отдельных требований гласности.
4 Sauvy A. Vom Einfluβ der Meinung auf die Macht // Diogenes. Heft 14/15. 1957.
S. 253: «Кажется, наименее неприятным принуждением к истине было бы принуж<
дение света, то есть контроль (на пути) со стороны полностью просвещенного пуб<
личного мнения». Идея рационализации политического господства зафиксирована.
Предусмотренная система полной гласности «идет дальше, чем классическое разде<
ление властей, поскольку она разделяет, рассеивает саму власть». Но этот рациона<
листский концепт выглядит наивно на фоне материальных предпосылок резонерст<
вующей публики.
5 Hennis W. Meinungsforschung und repra
sentative Demokratie // Recht und Staat.
Heft 200/201. Tu
bingen, 1957. S . 56 f.
6 Ebd.S.25.
момент публичности, гарантирующий разумность, придется по<
жертвовать другим ее моментом — универсальностью, — который
гарантирует общедоступность. А свойства, которые частные лица
могли прежде приобрести в качестве социального критерия при<
надлежности к публике в сфере товарооборота и общественного
труда, теперь обособляются, превращаясь в иерархические качест<
ва репрезентации. Так происходит из<за того, что на прежний базис
рассчитывать больше не приходится: представительность такого
рода в нынешних условиях удовлетворительно определить социо<
логически уже нельзя7.
Понятие публичного мнения, к которому ведет другой путь,
полностью абстрагируется от таких материальных критериев, как
рациональность и представительность, ограничиваясь институцио<
нальными критериями. Так Френкель отождествляет публичное
мнение с точкой зрения, которая господствует в парламенте и явля<
ется обязательной для правительства: «С помощью парламентской
дискуссии публичное мнение сообщает правительству свои поже<
лания, а правительство информирует публичное мнение о своей по<
литике»8. То есть публичное мнение господствует, но не правит.
Лейбхольц, однако, считает ошибочной такую попытку противо<
поставить правительство парламенту как рупору публичного мне<
ния. С его точки зрения, участниками политического противобор<
ства всегда являются партии, выступающие в роли правительства
и оппозиции. Воля партий, как полагает Лейбхольц, идентична
воле активных граждан, а значит, публичное мнение репрезентиру<
ет партия большинства: «В условиях плебисцитарной демократии
воля большинства активных граждан отождествляется с общей во<
лей народа. В условиях же работающей партийно<государственной
демократии с Volonte
́
Ge
́
ne
́
rale* отождествляется воля партийного
большинства в правительстве и парламенте»9. Не<публичное мне<
ние обретает жизнь лишь в качестве «публичного», лишь подверг<
нувшись партийной переработке.
Обе версии учитывают тот факт, что в процессе массово<демо<
кратического формирования мнений и воли народное мнение прак<
тически утрачивает политически релевантную функцию, если нахо<
VII. К понятию публичного мнения
320
7 Wilson F.G . Public Opinion and the Middle Class // The Review of Politics. Vol. 17.
1955. Р. 486 –510.
8 Fraenkel E. Parlament und o
ffentliche Meinung // Festgabe fu
r Herzfeld. Berlin,
1957. S . 182.
* Общая воля (фр.).
9 Leibholz (1958). S . 94 .
дится в отрыве от организаций, которые его мобилизуют и интегри<
руют. Правда, здесь же кроется слабость этих теорий. Если публика
в качестве субъекта публичного мнения подменяется инстанциями,
без которых сама она не способна к политическим действиям, то та<
кое понятие публичного мнения оказывается странно нейтральным.
Непонятно, каким путем это «публичное мнение» сформирова<
лось — то ли с помощью публичной коммуникации, то ли посредст<
вом медиатизации. Опять же открытым остается вопрос, идет ли
речь под этим термином просто о поддержке некой массовой склон<
ности, которая не способна артикулироваться самостоятельно, или
же о низведении мнения, способного к прояснению, но подвергнуто<
го насильственной интеграции, до уровня плебисцитарного эха.
Государственно<правовую фикцию публичного мнения уже нель<
зя распознать по реальному поведению самой публики. Но мнение
это не утратит своего фиктивного характера, даже если привязать его
к определенным политическим учреждением, вообще абстрагируясь
от уровня, где публика как<то себя ведет. Поэтому эмпирические со<
циологические исследования с позитивистским пафосом вернулись
на этот уровень, чтобы зафиксировать «публичное мнение» не<
посредственно. Правда, теперь они, наоборот, абстрагируются от
институциональных аспектов и сразу же сталкиваются с тем, что
в социально<психологическом смысле понятие публичного мнения
как таковое исчезает.
Уже в середине XIX столетия «публичное мнение» представля<
лось либерализму проблемной величиной, а окончательное осозна<
ние этого пришло в последней четверти века. В трактате, вышедшем
в 1879 году под заголовком «Сущность и ценность публичного мне<
ния», отмечается в духе позднелиберального пессимизма: «Новые
факты и потребность в разнообразии приобрели в наши дни такое
значение, что народное мнение утратило прочную связь с историче<
скими традициями... и не желает обращаться к трудам великих мыс<
лителей, которые верили в принципы и жертвовали всем ради них.
То, что сто лет назад воспринималось по вере современников как
принцип, обязывающий к чему<то отдельных членов общества
(а именно публичное мнение), со временем превратилось в лозунг,
который дает ленивой, духовно инертной толпе предлог, чтобы
не думать самостоятельно»10. А за несколько лет до этого Шеффле
§ 24. Публичное мнение как государственно<правовая фикция...
321
10 Holtzendorff F. von . Wesen und Wert der o
ffentlichen Meinung. Mu
nchen, 1879.
S. 91 f.; см. также: Ho
lzen E. Wandel und Begriff der o
ffentlichen Meinung im 19. Jahr<
hundert. Diss. Hamburg, 1958.
назвал публичное мнение «неоформленной реакцией массы» и оп<
ределил его как «выражение взглядов, ценностных суждений или
волевых склонностей общей или какой<то специальной публики»11.
Таким образом разрушались нормативные чары, наложенные на это
понятие теорией государства, а публичное мнение становилось
предметом социально<психологического исследования. Сначала
оно в качестве «массового мнения» было детально проанализиро<
вано Тардом12. Потом его извлекли из функционального контекста
политических институтов и тотчас лишили «публичного» характе<
ра. Теперь оно считается продуктом процесса коммуникации внутри
масс, причем процесс этот не связан принципами публичной дис<
куссии и не относится к политическому господству.
И все же такие теоретики государства, как Дайси в Англии и
Брайс в США 13, впечатленные функционирующим popular govern$
ment*, по<прежнему рассматривали понятие публичного мнения
в данном контексте (несмотря на появление социально<психологи<
ческого подхода). Тем самым они навлекли на себя упреки в недо<
статочной эмпирической достоверности. Показательна в этом
смысле критика со стороны А.Ф. Бентли, который сетовал на от<
сутствие «количественного анализа публичного мнения приме<
нительно к различным категориям населения» и призывал «иссле<
довать в точности, какие желания на самом деле скрываются
под покровом мнения каждой группы людей, учитывая время, мес<
то и обстоятельства изложения». Бентли выдвинул тезис: «Не су<
ществует публичного мнения... в качестве инстанции, отражающей
или олицетворяющей деятельность какой<либо группы или не<
скольких групп»14.
Public opinion стало названием для социально<психологического
анализа групповых процессов, предмет которого определяется сле<
VII. К понятию публичного мнения
322
11 Scha
ffle A. Bau und Leben des sozialen Ko
rpers. 2. Aufl. Tu
bingen, 1896. Bd. V. S. 191.
12 См.: Tarde G. L’Opinion et la Foule. Paris, 1901.
13 См.: Dicey A.V. Law and Public Opinion in England. London, 1905: Bryce J. The
American. Commonwealth. 2 Vols. 1889 (deutsch: Amerika als Staat und Gesellschaft.
Leipzig, 1924). В том же духе, что и работа Брайса, выдержано знаменитое исследо<
вание Лоуэлла (Public Opinion and Popular Government. New York, 1913). В нем то<
же подчеркивается: «Чтобы быть достойным своего имени и стать реальной движу<
щей силой в условиях демократии, публичное мнение должно быть действительно
общественным. Его существование именно в таком виде подразумевается народным
правительством» (Ibid. P. 5).
* Народное правление (англ.).
14 Цит. по: Palmer P.A . The Concept of Public Opinion in Political Theory //
Berelson аnd Janowitz (1950). Р. 11.
дующим образом: рublic opinion касается взглядов людей на какую<
либо проблему, когда эти люди входят в одну и ту же социальную
группу15. Это определение четко показывает, что именно пришлось
позитивистски вычленить из исторического понятия публичного
мнения в ходе многолетнего теоретического и прежде всего эмпи<
рически<методического развития. Сначала рublic как субъект пуб<
личного мнения отождествлялась с mass, а потом — с group, высту<
пающей в качестве социально<психологического субстрата процес<
са коммуникации и взаимодействия двух или более индивидов.
«Группа» абстрагирована от полноты социальных и исторических
предпосылок, а также от институциональных средств и тем более от
переплетения общественных функций, которые когда<то играли
определяющую роль для специфического соединения частных лиц
в политически резонерствующую публику.
Не менее абстрактно понимается и само «мнение». Сначала оно
отождествлялось с expression on a controversial topic16 *, позднее —
с expression of an attitude17 ** и, наконец, с attitude*** как таковой18.
Мнение теперь даже не нуждается больше в способности к верба<
лизации. Оно включает в себя не только привычки, проявляющиеся
в представлениях (то есть мнение, сформированное религией, нра<
вами, обычаями и «предрассудками», которому в XVIII веке было
критически противопоставлено публичное мнение), но и схемы
поведения вообще. Такое мнение обретает атрибут публичности
только благодаря своей связи с групповыми процессами. Попытка
определить публичное мнение как collection of individual opinions19
вскоре была скорректирована в процессе анализа внутригрупповых
отношений: «Нам нужна идея того, что является глубоким, фун<
даментальным и в то же время общим для группы»20. Групповое
мнение считается «публичным», если оно субъективно установи<
лось в качестве господствующего. Отдельный член группы имеет
§ 24. Публичное мнение как государственно<правовая фикция...
323
15 См.: Doob L.W. Public Opinion and Propaganda. New York, 1948. Р. 35; см. также:
Powell N.J. Anatomy of Public Opinion. New York, 1951. Р. 1 etc.
16 См.: Albig W. Public Opinion. New York, 1938. Р. 3 .
* Высказывание по какой$либо дискуссионной теме (англ.).
17 См.: Ogle M.B . Public Opinion and Political Dynamics. Boston, 1950. Р. 48.
** Выражение какой$либо позиции (англ.).
*** Позиция (англ.).
18 Doob (1954). P. 35: «В этом смысле может показаться, будто публичное мнение
существует всегда, пока люди имеют взгляды».
19 См.: Child H. L.; цит. по: Powell (1951). S . 4 .
20 Hyman. Towards a Theory of Public Opinion // Public Opinion Quarterly. Jg. XXI .
Heft I. Spring 1957. Р. 58.
представление (возможно, ошибочное) о значимости своего мнения
и своего поведения, то есть о том, как много остальных членов и кто
из них разделяют или отвергают его привычки и взгляды21.
Лазарсфельд между тем энергично указывает на то, что цена со<
циально<психологического понятия публичного мнения оказалась
чересчур высокой, поскольку ради него пришлось устранить все су<
щественные социологические и политологические моменты. На не<
скольких собственных примерах Лазарсфельд сталкивает это по<
нятие с тем, что сформировалось в традиции теории государства22.
Потом он, правда, ограничивается постулатом «classical$empirical
synthesis»23. Тем не менее первый шаг в этом направлении означает
расширение исследовательского поля. Теперь оно включает в себя
не только групповую динамику, но и институты публичного мнения,
а именно соотношение СМИ и процессов формирования мнений.
Но и эти исследования коммуникационной структуры проясняют
скорее не институциональные условия, а психологические отно<
шения. Примером тому служит интересная сама по себе теорема
two$step$flow of communication24 *. Более важный шаг на пути к тре<
буемому синтезу классического понятия публичного мнения и его
социально<психологического суррогата стал возможен только после
того, как вспомнили о вытесненном до тех пор отношении к инстан<
циям политического господства: «Публичное мнение есть коррелят
господства... нечто такое, что политически существует только в оп<
ределенных отношениях между господством и народом»25.
Но понятие публичного мнения, привязанное к институтам по<
литического отправления власти, мало проникает в измерение не<
формальных процессов коммуникации. А с другой стороны, поня<
тие публичного мнения, социально<психологически растворенное
в групповых отношениях, столь же мало примыкает к измерению,
где данная категория некогда приобрела стратегическое значение,
а теперь (в качестве государственно<правовой фикции) влачит
скромное существование, которое социологи не слишком принима<
VII. К понятию публичного мнения
324
21 См.: Hofsta
tter P.R. Psychologie der o
ffentlichen Meinung. Wien, 1949. S . 53 ff.
22 См. по этой теме: Minor D.W. Public Opinion in the Perspective of Political
Theory // Western Political Quarterly. Vol. 13. 1960 . Р. 31–44 .
23 См.: Lazarsfeld. Public Opinion and Classical Tradition // Public Opinion
Quarterly. Vol. 21. Р. 39 etc.
24 Одноименная обобщающая работа: Katz E. // Public Opinion Quarterly. Vol. 21.
Р. 61 etc.; см. также: Katz аnd Lazarsfeld. Personal Influence. Glencoe, 1955.
* Двухступенчатая коммуникация (англ.).
25 Schmidtchen (1919). S. 255.
ют всерьез26. Предположим, субъект публичного мнения (как выра<
жение его структурного изменения, но не изменения его понятия)
свелся к величине, нейтральной относительно различия между пуб<
личной и частной сферами, то есть к группе, а само публичное мне<
ние растворилось, превратившись во внутригрупповые связи, нейт<
ральные относительно различия между разумной коммуникацией
и иррациональным соответствием [Konformita
t]. В этом случае от<
ношение групповых мнений к публичной власти тоже может арти<
кулироваться лишь в рамках некой вспомогательной научной дис<
циплины для управления. Попытка Шмидтхена приводит к следую<
щему определению: «В соответствии с этим в качестве публичного
мнения следует рассматривать все виды поведения любых групп
населения, подходящие для того, чтобы модифицировать или, на<
оборот, законсервировать структуры, практики и цели господст<
ва»27. Такое понятие игнорирует интенцию политически действую<
щей публичной сферы, к которой все же относится демократический
принцип публичности социального государства. Игнорирование
заходит так далеко, что с помощью этого понятия, примененного
эмпирически, нельзя даже доказать наличие или отсутствие поли<
тически действующей публичной сферы. Публичное мнение квали<
фицируется при этом как возможное сопротивление трения в пра<
вительственной и управленческой практике, которое можно диа<
гностировать по результатам и рекомендациям социологического
исследования и сделать предметом манипуляций с помощью соот<
ветствующих инструментов. Последние позволяют «правительству
и его органам действовать с учетом реальности, которая конституи<
руется реакцией тех, кого политика затрагивает в первую очередь.
Задача соцопросов состоит в том, чтобы в порядке feed back* предо<
ставить надежные выборочные пробы этой реальности тем органам
и институтам, которые, согласно своим функциям... должны при<
вести поведение населения в соответствие с политическими целе<
выми установками»28. Автор приводит аргументы в пользу своего
утверждения29. Публичное мнение заведомо дефинируется, прини<
мая во внимание те манипуляции, с помощь которых политически
§ 24. Публичное мнение как государственно<правовая фикция...
325
26 См.: Schelsky H. Gedanken zur Rolle der Publizistik in der modernen Gesellschaft //
Auf der Suche nach Wirklichkeit. Du
sseldorf, 1965. S . 310 ff.
27 Ebd.S.257.
* Обратная связь (англ.).
28 Schelsky (1965). S . 149 .
29 См.: Ebd.S.149ff.
господствующие силы вынуждены пытаться «согласовать склоннос<
ти населения с политической доктриной и структурой, а также
со способом и результатами процесса принятия решений»30. Пуб<
личное мнение остается предметом господства и в том случае, когда
принуждает его к уступкам и к изменению ориентиров. Оно не при<
вязано к правилам публичной дискуссии, да и вообще к формам вер<
бализации. Ему не приходится в обязательном порядке заниматься
политическими проблемами и адресоваться к политическим инстан<
циям31. Отношение к господству прорастает у него, так сказать, под<
спудно. В категорию «публичное мнение» могут попасть как «част<
ные» желания иметь автомобиль или холодильник, как и остальные
виды поведения, характерные для любой группы, при условии, что
они являются релевантными для выполнения социально<государст<
венных функций господства и управления32.
§ 25. Социологическая попытка прояснения
Материал социологических опросов — любые мнения любых групп
населения — дает пищу для политически релевантных размышле<
ний, решений и мероприятий, но этого еще недостаточно, чтобы
квалифицировать его как публичное мнение. Групповые мнения,
определяемые по исследовательским критериям, могут относиться
к процессам управления и администрирования, а также к формиро<
ванию политической воли под влиянием демонстративной или ма<
нипулятивной гласности. Это, однако, не помогает заделать трещи<
ну между государственно<правовой фикцией публичного мнения и
его понятием, которое размывается в социально<психологическом
плане. Исторически осмысленное, теоретически ясное и эмпири<
чески доказуемое понятие публичного мнения, удовлетворяющее
в нормативном аспекте требованиям социально<государственного
устройства, можно выработать, лишь приняв во внимание струк<
турное изменение самой публичной сферы, а также измерение ее
развития. Столкновение двух видов гласности, которое характерно
сегодня для политической публичной сферы, надо воспринимать
VII. К понятию публичного мнения
326
30 Schelsky (1965). S . 265.
31 На эту тему: Noelle E. Die Trager der o
ffentlichen Meinung // Loeffler (Hg.). Die
o
ffentliche Meinung (1962). S . 25 ff., особенно S. 29.
32 См. критические замечания по этому поводу: Zweig F. A Note on Public Opinion
Research // Kyklos. Vol.X. 1957. Р. 147 etc.
серьезно в качестве градусника процесса демократизации в индуст<
риальном обществе социально ориентированного государства33.
Не<публичных мнений много, а именно публичное мнение в дейст<
вительности является фикцией. Впрочем, понятие публичного
мнения можно применять в компаративном, сравнительном смыс<
ле, поскольку конституционную реальность социального государ<
ства следует понимать как процесс, в ходе которого политически
действующая публичная сфера претворяется в жизнь (другими
словами, отправление социальной власти и политического господ<
ства эффективно подчиняется демократическому принципу пуб<
личности). Соответственно из этого измерения государственно<
общественного развития можно вывести критерии, которые позво<
лят эмпирически выяснить, насколько публичным является то или
иное мнение, то есть измерить степень его публичности. Да, такое
эмпирическое установление публичного мнению в компаративном
смысле представляет собой сегодня самое надежное средство для
получения обоснованных и сравнимых между собой высказываний
по поводу демократической интеграционной ценности реального
конституционного состояния.
В рамках данной модели можно противопоставить две политиче<
ски релевантные области коммуникации. С одной стороны — система
неформальных, личных, не<публичных мнений, а с другой — система
формальных, институционально авторизованных мнений. Нефор<
мальные мнения отличаются друг от друга по степени своей обя<
зательности. На самом нижнем уровне этой области коммуникации
вербализируются необсуждаемые культурные самоочевидности —
жестко закрепленные результаты процесса аккультурации, который
обычно протекает вне собственной рефлексии (например, отношение
к смертной казни, к сексуальной морали и т.д.). На втором уровне вер<
бализируется малообсуждаемый базовый опыт собственной истории
жизни — вязкие, загустевшие результаты шоков социализации, уже
ушедших из области рефлексии (к примеру, отношение к войне и ми<
ру, определенные пожелания в сфере безопасности и т.д.). На треть$
ем уровне пребывают широко обсуждаемые культурно<индустриаль<
ные самоочевидности — нестабильные результаты длительного пуб<
лицистического орошения или пропагандистской обработки, которой
потребители подвергаются главным образом в нерабочее время34.
§ 25. Социологическая попытка прояснения
327
33 См. выше с. 19 –20.
34 Другой подход к различению «качества мнений» предлагается в работе: Riezler K.
What is Public Opinion? // Social Research. Vol. XI. 1944.
По сравнению с теми культурными самоочевидностями, кото<
рые в качестве некоего осадка истории можно причислить к типу
естественного opinion, «предрассудка» (чья социально<психоло<
гическая структура почти не подвержена изменениям), самооче<
видности, имеющие культурно<индустриальное происхождение,
обладают более эфемерным и в то же время более искусственным
характером. Эти мнения формируются в среде «обмена вкусами
и склонностями», который определяется группой. Семья или груп<
па ровесников, знакомых по работе, соседей (с их особыми структу<
рами информационного управления и престижа мнений, которые
обеспечивают обязательность групповых мнений35) вообще явля<
ются фокусом этого слоя мнений, управляемых извне. Хотя при об<
мене мнениями в таких группах культурные самоочевидности тоже
становятся темой для разговора, они имеют иную природу, нежели
те представления, которые опираются на убеждения и, предвосхи<
щая, что не смогут возыметь действия, курсируют, так сказать,
вплоть до опровержения. Культурные самоочевидности, как и вы<
шеупомянутые «естественные мнения», тоже конституируют сис<
темы норм, к которым приходится приспосабливаться. Но это ско<
рее некий социальный контроль через «моду», чьи изменчивые
правила требуют лишь временного повиновения. Культурные само<
очевидности, которые опираются на глубоко укоренившиеся тра<
диции, можно назвать сублитературными [subliterarisch]. А те, что
являются культурно<индустриальными, достигли в определенном
смысле постлитературной стадии. Темой для мнений, чье содержа<
ние управляется в культурно<индустриальном ключе, становится
обширное поле внутридушевных и межличностных отношений, ко<
торое в XVIII веке было впервые психологически освоено субъек<
тивностью, обращенной к публике и имеющей литературный по<
тенциал, в рамках исправной буржуазной интимной сферы. В те
времена частные области жизни еще имели защиту в своем ясном
отношении к публичной сфере, поскольку публичное резонерство
оставалось литературно опосредованным. Теперь же интеграцион<
ная культура, напротив, поставляет консервы из отработанной пси<
хологической литературы в качестве публичных услуг для частно<
го потребления — и для комментирования потребления в группе по
ходу обмена мнениями. Такая группа является «публикой» в столь
же малой степени, как и те добуржуазные образования, в которых
VII. К понятию публичного мнения
328
35 См.: Mangold W. Gegenstand und Methode des Gruppendiskussionsverfahrens.
Frankfurt, 1960.
старые opinions, сформировавшись с опорой на традиции, циркули<
ровали без всякой полемики, и при этом действовал некий law
of opinion*. Не случайно методы изучения групп и социологиче<
ских опросов развивались одновременно. Тип мнения, основанный
на подобных групповых отношениях, усваивает заранее заданные
формулировки, проявляет гибкость при воспроизведении, обходит<
ся практически без интернализации и ни к чему особенно не обязы<
вает. Это — «просто» мнение, которое, и так являясь частью small
talks**, представляет собой per se готовый материал для исследова<
ния. Процессы коммуникации в группе находятся под влиянием
СМИ — либо непосредственно, либо (что бывает чаще) опосредо<
ванно через opinion leaders***. Среди них часто имеются персоны,
располагающие обдуманным мнением, сформированным в ходе ли<
тературной или резонерствующей дискуссии. Но до тех пор, пока
такие мнения остаются вне контекста коммуникации целостной
публики, они относятся к не<публичным мнениям, хотя и явно вы<
деляются на фоне трех других категорий.
Пространству коммуникации не<публичных мнений противо<
стоит сфера, где циркулируют квазипубличные мнения. Эти фор<
мальные мнения можно свести к конкретным институтам, они офи<
циально или официозно авторизованы в качестве заявлений, декла<
раций, сообщений, речей и т.д . При этом в первую очередь имеются
в виду мнения, которые, минуя основную часть населения, курси<
руют в сравнительно узком круговороте между крупной политиче<
ской прессой (да и вообще резонерствующей публицистикой) и
влиятельными органами, обладающими политическими или поли<
тически релевантными полномочиями. Органы эти либо имеют со<
вещательный голос, либо сами принимают решения (кабинет ми<
нистров, правительственные комиссии, административные инстан<
ции, парламентские комитеты, партийное руководство, комитеты
объединений, управленческие структуры концернов, секретариаты
профсоюзов и т.д .). Хотя эти квазипубличные мнения могут адре<
соваться и широкой публике тоже, они не отвечают условиям пуб<
личного резонерства по либеральному образцу. Ведь в качестве ин<
ституционально авторизованных мнений они всегда привилегиро<
ванны и не достигают взаимной корреспонденции с неорганизован<
ной массой «публики».
§ 25. Социологическая попытка прояснения
329
* Закон мнения (англ.).
** Легкая светская беседа (англ.).
*** Лидеры мнения, авторитеты (англ.) .
Конечно, между обеими областями всегда существует связь, уп<
равляемая через СМИ — посредством той самой гласности, развер<
нутой в демонстративном или манипулятивном ключе. Прибегая
к ней, группы, участвующие в осуществлении и балансировке поли<
тической власти, пытаются добиться плебисцитарной поддержки
от медиатизированной публики. Эти инструменты управляемого
публицистического влияния мы тоже причисляем к формальным
мнениям. Но как «публично продемонстрированные» их следует от<
личать от «квазипубличных».
Помимо этого массивного контакта между формальной и нефор<
мальной областями коммуникации, изредка возникает еще связь
между резонерствующей публицистикой и отдельными личностями,
которые все еще пытаются сформировать свое мнение литературным
путем — способное стать публичным, но фактически не<публичное
мнение. Коммуникационная связь резонерствующей публики част<
ных лиц разрушена. Публичное мнение, которое некогда в ней воз<
никло, теперь либо распалось на неформальные мнения частных лиц
без наличия публики, либо сконцентрировалось в формальные мне<
ния публицистически эффективных институтов. Публика неоргани<
зованных частных лиц втягивается в воздействие демонстративной
или манипулятивной гласности не через публичную коммуникацию,
а через коммуникацию публично выражаемых мнений.
Публичное мнение в строгом смысле этого слова, напротив, может
создаваться только в той мере, в какой обе области коммуникации
получают посредника в виде той другой — критической гласности.
Но такое посредничество в социологически релевантном масштабе
сегодня возможно лишь путем участия частных лиц в процессе фор<
мальной коммуникации, направляемой через внутриорганизацион<
ные публичные сферы. Ведь частные лица (пусть и не все, а меньшая
часть) уже являются членами партий и общественных объединений.
Если эти организации установят внутреннюю публичную сферу не
только на уровне функционеров и менеджеров, но и вообще на всех
уровнях, то появится возможность взаимного сообщения между по<
литическими мнениями частных лиц и тем квазипубличным мнени<
ем. Не исключено, что данное положение дел обозначает в целом важ<
ную тенденцию, пусть даже она пока не является очевидной. Чтобы
прояснить ее масштабы и реальное воздействие, требуются эмпири<
ческие исследования. Надо понять, прогрессирует ли эта тенденция
или, возможно, идет на спад. Но для социологической теории публич<
ного мнения она имеет решающее значение, поскольку задает крите<
рии некоего измерения, в котором только и может конституировать<
VII. К понятию публичного мнения
330
ся публичное мнение в условиях массовой демократии социально
ориентированного государства.
Пока неформальные мнения, попавшие в круговорот квазипуб<
личных мнений, подхватываются и преобразуются в нем, сам этот
круговорот, расширяясь за счет публики граждан, тоже обретает пуб<
личность. Но ее можно определить только компаративно, поскольку
публичного мнения как такового не «существует», и удается разве
что вычленить тенденции, которые влияют на его формирование
при данных условиях. Как измерить степень публичности мнения?
Для этого надо выяснить, в какой мере оно вытекает из внутриорга<
низационной публичности в рамках публики, состоящей из членов
конкретной организации. Далее следует уточнить, насколько силен
контакт внутриорганизационной публичности с той, которая возни<
кает вовне при публицистическом взаимодействии общественных
организаций и государственных институтов через массмедиа.
Исходя из противопоставления «публики» и человеческой «мас<
сы», Ч.Р. Миллс выводит эмпирически пригодные критерии для оп<
ределения публичного мнения: «В публике, как мы понимаем этот
термин, 1) число тех, кто выражает и воспринимает мнения, практи<
чески одинаково. 2) Публичная коммуникация организована таким
образом, что существует возможность дать незамедлительный и эф<
фективный ответ на любое мнение, выраженное в публике. 3) Мне<
ние, сформированное в ходе такой дискуссии, легко конвертируется
в реальное действие, которое при необходимости может быть на<
правлено даже против существующей власти. 4) Институты власти
не вторгаются в публику, которая, таким образом, более или менее
автономна в своих действиях»36. И напротив, мнения теряют пуб<
личность по мере своей привязки к контексту коммуникации «мас<
сы»37: «В человеческой массе 1) значительно меньше тех, кто вы<
ражает мнения, нежели тех, кто эти мнения только воспринимает.
Сообщество публик превращается в абстрактный набор индивидуу<
мов, черпающих свои представления из средств массовой информа<
ции. 2) Коммуникация организована преимущественно таким обра<
зом, что незамедлительный или сколь<нибудь эффективный ответ
становится трудной или непосильной задачей для индивида. 3) Пре<
творение мнения в действие контролируется властями, которые ор<
ганизуют и берут под надзор каналы для таких действий. 4) Людская
§ 25. Социологическая попытка прояснения
331
36 Mills C.W . The Power Elite. New York, 1956. Р. 303 etc.
37 К вопросу о политической социологии человеческой «массы» см. исследова<
ние: Kornhauser W. The Politics of Mass<Society. Glencoe, 1959.
масса не имеет автономии по отношению к институтам. Наоборот,
агенты уполномоченных институтов проникают в эту массу, гася
в ней любые проблески автономии касательно дискуссионного фор<
мирования мнений»38.
Эти абстрактные определения процесса формирования мнений,
протекающего в условиях распада публичной сферы, легко вписы<
ваются в рамки нашей модели, которая учитывает ее историческое
развитие39. Четыре критерия коммуникации, характерные для чело$
веческой массы, выполняются в той же степени, в какой области
неформальной и формальной коммуникации соединены посред<
ством каналов манипулятивной или демонстративной гласности.
Не<публичные мнения посредством «публично объявленных» инте<
грируются в существующую систему, не имея по отношению к ней
автономии in the formation of opinion by discussion*. Такая интеграция
происходит через «культурно<индустриальные самоочевидности».
В отличие от нее контекст коммуникации, характерный для Publi$
kums, может возникнуть в условиях массовой демократии социально
ориентированного государства только в том случае, если критиче<
ская гласность, развернутая во внутриорганизационных публичных
сферах, станет посредником между формально замкнутым кругово<
ротом «квазипубличных» мнений и неформальной областью тех
мнений, которые до сих пор являются не<публичными.
Соответственно изменились бы формы консенсуса и конфликта,
играющие сейчас ключевую роль при отправлении политической
власти и в обеспечении ее баланса. Закрепленный таким путем метод
публичных споров мог бы смягчить как принудительные формы кон<
сенсуса, достигаемого путем давления, так и вынужденные формы
конфликтов, происходивших до сих пор вне публичной сферы. Кон<
фликт и консенсус, как и само господство и власть, степень стабиль<
ности которых они аналитически характеризуют, не являются катего<
риями, на которых историческое развитие общества не оставляет ни<
каких следов. Структурное изменение буржуазной публичной сферы
позволяет исследовать, как степень и вид ее работоспособности влия<
ют на то, остается ли осуществление господства и власти в некотором
роде негативной константой истории или же, само являясь историче<
ской категорией, подвержено существенному изменению.
VII. К понятию публичного мнения
332
38 Mills (1956). S . 304; ders. Kritik der soziologischen Denkweise. Neuwied, 1963. S . 93 ff.
39 См.: Blumer H. The Mass, the Public and Public Opinion // Berelson and Janowitz
(1950). P. 34 etc.
* В том, что касается формирования мнения путем дискуссии (англ.).
Указатель литературы
Этот указатель ограничивается — оставляя за своими рамками оригинальные текс<
ты, источники, словари, компендиумы, статистику и т.д., — важными названиями
привлеченной вторичной литературы. Но так как она, за исключением литературы,
исследующей историю и понятие публичного мнения, почти никогда специально не
относится ко всему комплексу, именуемому «публичной сферой», она приведена
раздельно по тематическим аспектам.
I. К истории публичной сферы (и частной сферы)
1. В социально>историческом аспекте
Ashley W. The Economic Organization of England. London, 1923.
Barber E.G . The Bourgeosie in the 18th Century France. New York, 1959.
Brentano L. Geschichte der wirtschaftlichen Entwicklung Englands. Bd. III. Jena, 1928.
Brunner O. Neue Wege zur Sozialgeschichte. Go
ttingen, 1956.
Conze W. (Hg.). Staat und Gesellschaft im deutschen Vorma
rz. Stuttgart, 1963.
Cunningham W. The Progress of Capitalism in England. Cambridge, 1929.
Dahrendorf R. Demokratie und Sozialstruktur in Deutschland // Arch. Europ. Soc. Bd. I .
1960.S.86ff.
Dobb M. Studies in the Development of Capitalism. London, 1954.
Galbraith J.K . American Capitalism. Boston, 1952.
Hechscher E.F . Merkantilismus. 2 Bde. Jena, 1932.
Hilferding R. Das Finanzkapital. Berlin, 1955.
Horkheimer M. Autorita
t und Familie. Paris, 1936.
Kuske B. Der Einfluβ des Staates auf die Geschichte der sozialen Gruppen in Deutschland //
Ko
ln. Zeitschr. Soz. Bd. 2. 1949/50. S . 193 ff.
Luka
́
cs G. Einige Eigentu
mlichkeiten der geschichtlichen Entwicklung Deutschlands //
Die Zersto
rung der Vernunft. Neuwied, 1962. S . 37 ff.
Meredith H.O. Economic History of England. London, 1949.
Plessner H. Die verspa
tete Nation. Stuttgart, 1959.
Riehl W.H . Die Familie. Stuttgart, 1897.
Schelsky H. Wandlungen der dt. Familie. Stuttgart, 1955.
Schmoller G. Umrisse und Untersuchungen. Leipzig, 1898.
Schramm P.E. Hamburg, Deutschland und die Welt. Mu
nchen, 1943.
Schumpeter J. Die Krise des Steuerstaats. Leipzig, 1918.
See
́
H. Die Urspru
nge des mod. Kapitalismus. Wien, 1948.
Treue W. Das Verha
ltnis von Fu
rst, Staat und Unternehmer in der Zeit des Merkantilismus //
Vj. < Zeitschrift Soz. Wirtsch. gesch. Bd. 44. 1957. S . 26 ff.
Walterhausen v., Sartorius A. Deutsche Wirtschaftsgeschichte 1815 bis 1914. Jena, 1923.
Weber M. Wirtschaft und Gesellschaft. Tu
bingen, 1956.
—
Wirtschaftsgeschichte. Berlin, 1958.
2. В культурно>историческом аспекте
Alewyn R. Das groβe Welttheater, die Epoche der ho
fischen Feste. Hamburg, 1959.
Altick R.D . The English Common Reader, a Social History of the Mass Reading Public.
Chicago, 1959.
Arendt H. The Human Condition, Chicago 1958; dt. Vita Activa. Stuttgart, 1960.
Auerbach E. Das franzo
sische Publikum des 17. Jahrhunderts. Mu
nchen, 1933.
Balet L. Die Verbu
rgerlichung der deutschen Kunst, Literatur und Musik im 18. Jahrhun<
dert. Leyden, 1938.
Bo
hm M. v . Rokoko, Frankreich im 18. Jahrhundert. Berlin, 1921.
Brunner O. Adeliges Landleben. Salzburg, 1949.
Dresdner A. Die Entstehung der Kunstkritik im Zusammenhang des europa
ischen Kunstle<
bens. Mu
nchen, 1915.
Fay B. La Franc<Maconnerie et la Revolution intellectuelle de XVIIIe sie
`
cle. Paris,
1935.
Hauser A. Sozialgeschichte der Kunst und Literatur. 2 Bde. Mu
nchen, 1953.
Heilborn L. Zwischen zwei Revolutionen. 2 Bde. Berlin, 1929.
Huizinga J. Herbst des Mittelalters. Mu
nchen, 1928.
Kayser W. Entstehung und Krise des modernen Romans. Go
ttingen, 1954.
Kosellek R. Kritik und Krise. Freiburg<Mu
nchen, 1959.
Leavis G.D. Fiction and the Reading Public. London, 1932.
Reinhold H. Zur Sozialgeschichte des Kaffees und des Kaffeehauses. Sammelrezension //
Ko
ln. Zeitschrift Soz. Bd. 10. 1958. S. 151 ff.
Schmitt C. Ro
mischer Katholizismus und politische Form. Mu
nchen, 1925.
Scho
ffler H. Protestantismus und Literatur. Go
ttingen, 1958.
Schu
cking L.L . Die Soziologie der literarischen Geschmacksbildung. Mu
nchen, 1923.
Stadelmann R. und Fischer W. Die Bildungswelt des deutschen Handwerks um 1800. Berlin,
1955.
Steinhausen G. Geschichte des deutschen Briefes. Berlin, 1889.
Stephen L. English Literature and Society in the 18th Century. London, 1903.
Trevelyan G.M . Kultur< und Sozialgeschichte Englands. Hamburg, 1948.
Watt J. The Reading Public // The Rise of the Novel. London, 1957.
Westerfro
lke H. Englische Kaffeeha
user als Sammelpunkte der literarischen Welt. Jena,
1924.
Williams R. Culture and Society 1780<1950. New York, 1960.
Wittich W. Der soziale Gehalt von Goethes Roman «Wilhelm Meister» // Erinnerungsgabe
fu
r Max Weber. Bd. II. Mu
nchen<Leipzig, 1923. S . 249 ff.
3. В аспекте истории прессы
Baumert O.P . Die Entstehung des deutschen Journalismus. Mu
nchen<Leipzig, 1921.
Bleyer W.G . History of the American Journalism. Boston, 1927.
Bode H. Anfa
nge der wirtschaftlichen Berichterstattung. Mu
nchen, 1936.
Braubach M. Ein publizistischer Plan der Bonner Lesegesellschaft aus dem Jahre 1789 //
Festschrift fu
r Ludwig Bergstra
βer. Du
sseldorf, 1954. S . 21 ff.
Указатель литературы
334
Bu
cher K. Die Entstehung des Zeitungswesens // Die Entstehung der Volkswirtschaft.
Bd. I. Tu
bingen, 1917.
—
Gesammelte Aufsa
tze zur Zeitungskunde. Tu
bingen, 1926.
Dovifat E. Zeitungslehre, 2 Bde. Berlin, 1955.
Fischer H. Die a
ltesten Zeitungen und ihre Verleger. Augsburg, 1936.
Goitsch H. Entwicklung und Strukturwandlung des Wirtschaftsteils der deutschen Tages<
zeitungen. Diss. rer. pol. Frankfurt, 1939.
Groth O. Die Zeitung. 4 Bde. Berlin<Leipzig, 1928. ff.
Hanson L. Government and the Press 1695–1763. London, 1936.
Jentsch I. Zur Geschichte des Zeitungswesen in Deutschland um 1800. Diss. phil. Leipzig,
1937.
Kempters K. Die wirtschaftliche Berichterstattung in den sog. Fuggerzeitungen. Mu
nchen,
1936.
Kirchner J. Redaktion und Publikum, Deutsche Massenzeitschriften im 19. Jh. // Publizistik.
Bd.5.1960.S.463.
Morrison St. The English Newspaper. Cambridge, 1932.
Park R.F . The Natural History of the Newspaper // Schramm W. Mass Communication.
Urbana, 1944. Р. 21 etc.
Volder U. de. Soziologie der Zeitung. Stuttgart, 1959.
4. В аспекте истории права и политологии
Bo
ckenfo
rde E.W. Gesetz und gesetzgebende Gewalt. Berlin, 1958.
Brunner L. Land und Herrschaft. Bru
nn, 1943.
Coing H. Der Rechtsbegriff der menschlichen Person und die Theorie der Menschenrechte.
Berlin<Tu
bingen, 1950.
Conrad H. Individuum und Gemeinschaft in der Privatrechtsordnung // Jurist. Stu<
dienges. Karlsruhe. H . 18 . Karlsruhe, 1956.
Emden C.S. The People and the Constitution. Oxford, 1956.
Everth E. Die O
ffentlichkeit in der Auβenpolitik. Jena, 1931.
Forsthoff E. Lehrbuch des Verwaltungsrechts. Allgemeiner Teil. Mu
nchen, 1955. Einlei<
tung.
Fraenkel E. Das amerik. Regierungssystem. Ko
ln<Opladen,1960.
Hasbach W. Die parlamentarische Kabinettsregierung. Aachen, 1956.
Hartung F. Die Entwicklung der Menschen< und Bu
rgerrechte. Go
ttingen, 1954.
Jellinek G. Die Erkla
rung der Menschen< und Bu
rgerrechte. Leipzig, 1909.
Kirchner. Beitra
ge zur Geschichte des Begriffs «o
ffentlich» und «o
ffentliches Recht»,
Diss. jur. Go
ttingen, 1949.
Kluxen K. Das Problem der politischen Opposition, Freiburg<Mu
nchen, 1956.
Lo
wenstein K. Zur Soziologie der parlamentarischen Repra
sentation in England //
Erinnerungsgabe fu
r Max Weber. Bd.II.Mu
nchen<Leipzig, 1923. S. 85 ff.
Naef W. Fru
hformen des modernen Staates im Spa
tmittelalter // Hist. Zeitschrift. Bd. 171.
1951. S . 225 ff.
Redslob R. Staatstheorien der franzo
sischen Nationalversammlung. Leipzig, 1912.
Schieder Th. Das Verha
ltnis von politischer und gesellschaftlicher Verfassung und die
Krise des bu
rgerlichen Liberalismus // Hist. Zeitschrift. Bd. 177. 1954. S. 49 ff.
—
Die Theorie der Partei im a
lteren dt. Liberalismus // Festschrift fu
r Ludwig
Bergstra
βer. Du
sseldorf, 1954. S . 183 ff.
Указатель литературы
335
Schlenke M. England und das Friderizianische Preuβen 1740 bis 1763. Freiburg<Mu
nchen,
1963.
Schmitt C. Die Diktatur. Mu
nchen<Leipzig, 1928.
Valjavec F. Die Entstehung der politischen Stro
mungen in Deutschland 1770–1815. Mu
n<
chen, 1951.
Weber M. Staatssoziologie. Berlin, 1956.
—
Rechtssoziologie. Neuwied, 1960.
Wieacker F. Privatrechtsgeschichte der Neuzeit. Go
ttingen, 1952.
—
Das Sozialmodell der klassischen Privatrechtsgesetzbu
cher und die Entwicklung
der modernen Gesellschaft // Juristische Studienges. Karlsruhe. H. 3. Karlsruhe, 1953.
II. К публичной сфере (и приватной сфере) в современном обществе
1. В специфическом аспекте публичной сферы
Altmann R. Das Problem der O
ffentlichkeit und seine Bedeutung fu
r die Demokratie. Diss.
phil. Marburg, 1954.
Arndt H.J. O
ffentlichkeit als Staatsersatz // Arch R. Sozphil. Bd. 42. 1956. S. 239 ff.
Bahrdt H.P . O
ffentlichkeit und Privatheit // Die moderne Groβstadt. Hamburg, 1961.
S. 36 ff.
Goldschmidt M.L. Publicity, Privacy, Secrecy // West. Pol. Quart. Vol. 7 . 1957. P. 401 etc.
Habermas J. Art. «O
ffentlichkeit» // Staat und Politik. Fischerlexikon. 3. Aufl. S . 200 ff.
Haftendorn H. Das Problem von Parlament und O
ffentlichkeit. Diss. rer. pol. Frankfurt/
Main, 1960.
Plessner H. Das Problem der O
ffentlichkeit und die Idee der Entfremdung. Go
ttingen, 1960.
Schmidt E. O
ffentlichkeit oder Publizita
t // Festschrift fu
r W. Schmidt. Berlin, 1959. S. 35 ff.
Sieburg F. Haben wir noch ein privates Leben? // Universitas. Bd. 8. 1953. S. 663 ff.
Smend R. Zum Problem des O
ffentlichen und der O
ffentlichkeit // Festschrift fu
r G. Jelli<
nek. Mu
nchen, 1954. S. 11 ff.
Weber M. Verwaltungso
ffentlichkeit und Auslese der Fu
hrer // Gesammelte Politische
Schriften. Tu
bingen, 1958. S . 339 ff.
2. В аспекте индустриального государства
и социального государства
Achinger H. Sozialpolitik als Gesellschaftspolitik. Hamburg, 1958.
Altmann R. Zur Stellung der o
ffentlichen Verba
nde // Zeitschrift Pol. NF. Bd. 2. 1955.
S. 214 ff.
Berle and Means. The Modern Corporation and Private Property. New York, 1932.
Beutler, Stein, Wagner. Staat und Verba
nde (mit Referaten von U. Scheuner und W. Weber).
Heidelberg, 1957.
Clark J.M . The Interplay of Politics and Economics // Freedom and Control in Modern
Society / Ed. Bergler. New York, 1954.
Downs A. Why Government Budget is too small in Democracy? // World Politics. Vol. 12.
1960. P. 541 etc.
Eschenburg Th. Herrschaft der Verba
nde. Stuttgart, 1955.
Forsthoff E. Verfassungsprobleme des Sozialstaats, Mu
nster, 1954.
—
Begriff und Wesen des sozialen Rechtsstaats // Vero
ff. Ver. Dt. Strl. H. 12. Berlin,
1954.S.36ff.
Указатель литературы
336
Friedmann W. Law and Social Change. London, 1951.
Galbraith J.K . Gesellschaft im U
berfluβ. Stuttgart, 1959.
Gerber H. Die Sozialstaatsklausel des Grundgesetzes // AO
R.Bd.81.1956.S.1ff.
Huber H. Recht, Staat, Gesellschaft. Bern, 1954.
Ipsen H.P . Die Repra
sentation der organisierten Interessen. Berlin, 1956.
Kirchheimer O. Changes in the Structure of Political Compromise // Studies in Philos.
and Soc. Sc.Vol. 9. 1941 . P. 456 etc.
Ko
nig H. Konzentration und Wachstum // Zeitschrift Ges. Stwiss. Bd. 115. 1959. S . 229 ff.
Kornhauser W. The Politics of Mass Society. Glenc., 1959.
Littmann K. Zunehmende Staatsta
tigkeit und wirtschaftliche Entwicklung. Ko
ln, 1947.
Maiwald S. Das Recht als Funktion gesellschaftlicher Prozesse // Arch. R. Sozphil.
Bd. 40 . 1952/53. S. 155 ff.
Mills C.W . Power Elite. New York, 1956.
Neumann F. Der Funktionswandel des Gesetzes im Recht der bu
rgerlichen Gesellschaft //
Zeitschrift Sozforsch. Bd. 6 . 1938 . S . 542 ff.
—
O
konomie und Politik // Zeitschrift Pol. NF. Bd. 2 . 1955. S . 1.
Neumark F. Wirtschafts< und Finanzpolitik des Interventionsstaats. Tu
bingen, 1961.
Renner K. Die Rechtsinstitute des Privatrechts. Tu
bingen, 1929.
—
Wandlungen der modernen Gesellschaft. Wien, 1953.
Ridder H. Zur verfassungsrechtlichen Stellung der Gewerkschaften im Sozialstaat.
Stuttgart, 1960.
Scheuner U. Grundfragen des modernen Staates // Recht, Staat und Wirtschaft. Bd. III /
Hg. H . Wandersieb. Du
sseldorf, 1951.
— Die staatliche Intervention im Bereich der Wirtschaft // Vero
ff. Ver. Dt. Strl. H. II.
Berlin, 1954, S. 1ff.
Schneider H. Einzelfallgesetze // Festschrift fu
r Carl Schmitt. Berlin, 1959. S. 197 ff.
Schulz G. U
ber Entstehung und Formen von Interessengruppen seit Beginn der
Industrialisierung // Pol. Vj. Zeitschrift. Bd. 2. 1961. S . I24 ff.
Schumpeter J. Kapitalismus, Sozialismus und Demokratie. Bern, 1950.
Siebert W. Privatrecht im Bereich der o
ffentlichen Verwaltung // Festschrift fu
r H. Nieder<
meyer. Go
ttingen, 1953.
Strachey J. Kapitalismus heute und morgen. Du
sseldorf, 1957.
Weber W. Spannungen und Kra
fte im westdeutschen Verfassungssystem. Stuttgart, 1951.
—
Das politische Kra
ftesystem in der wohlfahrtsstaatlichen Massendemokratie //
Schriften d. Dt. Ind. < u . Handelstages. Heft 39. Ko
ln, 1956.
Whyte W.H . Herr und Opfer der Organisation. Du
sseldorf, 1958.
Young K. Society and the State // Am. Soc. Rev. Vol. II . 1946. P. 137 etc.
3. В аспекте массовой демократии
Abendroth W. Innerparteiliche und innerverbandliche Demokratie als Voraussetzung der
politischen Demokratie // PVS. 5 . Jg. 1964. S . 307 ff.
Aron R. Fin de l'Age Ideologique? // Sociologica. Frankfurt. Beitra
ge zur Soz. Bd. 1. 1955.
S. 219 ff.
Bunzel J.H. Liberal Ideologies and the Problem of Power // West. Pol. Quart. Vol. 8 . 1960 .
P. 374 etc.
Burdick u. Brodbeck. American Voting Behaviour. Giene, 1956.
Butler D.E . The British General Election of 1955. London, 1957.
Указатель литературы
337
Mc Callum and Readmann. The British General Election of 1945. London, 1947.
Campbell, Gurie, Miller. The Voter decides. Evanston, 1954.
Dahl R.A . Hierarchy, Democracy and Bargaining // Research Frontiers in Politic and
Government. Washington, 1955. P. 47 etc.
Dechamps B. Macht und Arbeit der Ausschu
sse. Meisenheim, 1954.
Duverger M. Les Partis Politiques. Paris, 1951.
Eschenburg Th. Probleme der Parteifinanzierung. Tu
bingen, 1961.
Eulau, Eldersfield, Janowitz. Political Behaviour, Glenc., 1956.
Faul E. Wahlen und Wa
hler in Westdeutschland. Hamburg, 1961.
Field H.H . The Non<Voter // P.O. Quart. Vol. 8 . 1944 . P. 175 etc.
Fraenkel E. Die repra
sentative und die plebiszita
re Komponente im demokratischen Ver<
fassungsstaat // Recht u. Staat. H. 219/220. Tu
bingen, 1958.
Friedeburg L. v. Zum politischen Potential der Meinungsforschung // Ko
ln. Zeitschrift
Soz. Bd. 13. 1961 . S. 201 ff.
Friesenhahn E. Parlament und Regierung im modernen Staat // Ver. Dt. Strl. H. 16.
Berlin, 1958. S. 31 ff.
Fro
hner R. Tra
gt die Meinungsforschung zur Entdemokratisierung bei? // Publizistik.
Bd.3.1958.S.157ff.
Habermas, Friedeburg, Oehler, Weltz. Student und Politik. Neuwied, 1961.
Hartenstein, Liepelt, Schubert. Die Septemberdemokratie // Die Neue Gesellschaft, 1958,
S. 14 ff.
Harris R. Election Polling and Research // P.O. Quart. Vol. 21. 1957. P. 108 etc.
Hirsch$Weber. Wa
hler und Gewa
hlte. Berlin, 1957.
Janowitz and Marvick. Competition, Pressure and Democratic Consent. Michigan, 1956.
Kirchheimer O. Parteistruktur und Massendemokratie in Europa // AO
R. Bd. 79. 1954.
S. 307 ff.
—
Politik und Verfassung. Ffm., 1964.
Kitzinger U.W . Wahlkampf in Westdeutschland. Go
ttingen, 1960.
Lazarsfeld, Berelson, Goudet. The Peoples Choice. New York, 1944.
Lazarsfeld, Berelson, McPhee. Voting. Chicago, 1954.
Leibholz G. Stukturprobleme der Demokratie. Karlsruhe, 1958.
Lipset S.M . The Political Man. New York, 1960 (deutsch: Neuwied, 1962).
Lo
ffler M. Der Verfassungsauftrag der Publizistik // Publizistik. Bd. 5 . 1960 . S . 517 ff.
Lohmann K. Parlamentarismus und Publizistik // Tymbos f. Ahlmann. Berlin, 1952. S . 198 ff.
Mannheim K. Freedom, Power and Democratic Planning. New York, 1950.
Neumann, Nipperdey, Scheuner. Die Grundrechte. Bd. II. Berlin. 1954; Bd. III. 1 u. 2.
Berlin, 1958; Bd. IV. Berlin, 1960.
Neumann S. Modern Political Parties. Chicago, 1956.
Nicholas H.G . The British General Election of 1950. London, 1951.
Ramm Th. Die Freiheit der Willensbildung. Stuttgart, 1960.
Riesmann and Glazer. Changing Meaning of Politics // Studies in Leadership / Ed. Gould<
ner. New York, 1950. P. 506 etc.
Rumney J.C . Do the Polls serve Democracy? // Berelson and Janowitz. Public Opinion
and Communication. Glencoe, 1950.
Schmidtchen G. Die befragte Nation. Freiburg, 1959.
Schmitt C. Die geistesgeschichtliche Lage des Parlamentarismus. Mu
nchen<Leipzig, 1923.
Stammer O. Politische Soziologie und Demokratieforschung // Ko
ln. Zeitschrift Soz.
Bd.8.1956.S.380ff.
Указатель литературы
338
—
Interessenverba
nde und Parteien // Ebd. Bd. 9 . 1957. S . 587 ff.
Steffani W. Funktion und Kompetenz parlamentarischer Unterausschu
sse // Pol. Vj. Zschrft.
Bd.I.1960.S.151ff.
Sultan H. und Abendroth W. Bu
rokratischer Verwaltungsstaat und soziale Demokratie.
Hannover<Frankfurt, 1955.
4. В аспекте массовой коммуникации
Adorno Th.W . Democratic Leadership and Mass Manipulation // Studies in Leadership /
Ed. Gouldner. New York, 1950. P. 118 etc.
—
Ideologie // Exkurse. Frankfurt, 1956. S. 162 ff.
—U
ber den Fetischcharakter der Musik und die Regression des Ho
rens // Dissonan<
zen. Go
ttingen, 1956.
Anders G. Die Antiquiertheit des Menschen. Mu
nchen, 1957.
Berelson and Janowitz. Public Opinion and Communication. Glenc., 1950.
Bernays E.L. The Engineering of Consent. Oklahoma, 1955.
Bird G.L. Press and Society. New York, 1957.
Bogart L. The Age of Television. New York, 1958.
DIVO. Der westdeutsche Markt in Zahlen. Frankfurt, 1958.
Ellul I. Propagandes. Paris, 1962.
Enzensberger H.M . Einzelheiten. Ffm., 1962.
Escarpit R. Das Buch und der Leser. Ko
ln<Opladen, 1961.
Feldman E. Theorie der Massenmedien. Mu
nchen, 1962.
Fine B.J. Television and Family Life. Boston, 1952.
Gehlen A. Bemerkungen zum Thema Kulturkonsum und Konsumkultur. Tagungsbericht
des «Bundes». Wuppertal, 1955. S. 6 ff. (Manuskr.).
—
Zeitbilder. Bonn, 1960.
Horkheimer u. Adorno. Kulturindustrie // Dialektik der Aufkla
rung. Amsterdam, 1947.
S. 144 ff.
Hundhausen C. Industrielle Publizita
t als Public Relations. Essen, 1957.
Institut f. Demoskopie. Jahrbuch der o
ffentlichen Meinung. Allensbach. Bd. I. 1953. Bd. II.
1957
Institut f. Publizistik d. Fr. Univ. Berlin, Handbuch der Deutschen Presse 1956. Berlin,
1956.
Kayser W. Das literarische Leben der Gegenwart // Dt. Literatur in unserer Zeit / Hg. Kay<
ser. Go
ttingen, 1959. S. 22 ff.
Kelley St. Professional Public Relations and Political Power. Baltimore, 1956.
Kieslich G. Freizeitgestaltung in einer Industriestadt. Dortmund, 1956.
Kirchner H.M . Der Markt der Illustrierten gestern und heute // Publizistik. Bd. 3 . 1958.
S. 323 ff.
Knebel H.J . Soziologische Strukturen im modernen Tourismus. Stuttgart, 1960.
Kropff H.J.F. Synthese von Journalismus, industrieller Publizita
t und Public Relations //
Publizistik. Bd. 5. 1960 . S. 491 ff.
Larabee and Meyersohn. Mass Leisure. New York, 1959.
Lazarsfeld u. Katz. Personal Influence. Glenc., 1955; dt. Mu
nchen, 1962.
Lo
wenthal L. Die biographische Mode // Sociologica. Frankf. Beitr. zur Soz. Bd. I . Frank<
furt, 1955. S. 363 ff.
Mangold W. Gegenstand und Methode des Gruppendiskussionsverfahrens. Frankfurt, 1960.
Указатель литературы
339
Meyersohn R. Commercialism and Complexity in Popula
r Culture. 55. Meeting of Am.
Soc. Assoc. New York, 1960 (Manuskr.).
Noelle E. Die Wirkung der Massenmedien // Publizistik. Bd. 5 . 1960. S . 532 ff.
—
Umfragen in der Massengesellschaft. Hbg., 1963.
Peterson Th. Magazines in the 20th Century. Urbana, 1956.
Riesman D. Die einsame Masse. Berlin<Darmstadt, 1956.
— The Oral Tradition, the written Word and the Screen Image. Yellow Springs/Ohio,
1955.
Sauvy A. Vom Einfluβ der Meinung auf die Macht // Diogenes. H. 14/15. 1957.
S. 224 ff.
Schelsky H. Gedanken zur Rolle der Publizistik in der modernen Gesellschaft // Auf der
Suche nach Wirklichkeit. Du
sseldorf, 1965. S. 310 ff.
Schramm W. Mass Communication. Urbana, 1944.
Seldes G. The Great Audience. New York, 1951.
Steinberg Ch.S. The Mass Communicators. New York, 1958.
Swanson C.E . Television Owning and its Correlates // Journ. of Appl. Psych. 1951. P. 352
etc.
Thomsen W. Zum Problem der Scheino
ffentlichkeit, inhaltsanalytisch dargestellt an der
Bildzeitung. Inst. f. Sozialf. Frankfurt, 1960 (Manuskr.).
Whyte und Rosenberg. Mass Culture. New York, 1955.
III. К понятию и истории «публичного мнения»
Albig W. Public Opinion. New York, 1938.
Bauer W. Die o
ffentliche Meinung und ihre geschichtlichen Grundlagen. Tu
bingen, 1914.
—
Die o
ffentliche Meinung in der Weltgeschichte. Berlin<Leipzig, 1930.
Berelson B. Communication and Public Opinion // Berelson u. Janowitz. Public Opinion
and Communication. Glencoe, 1950. P. 448 etc.
—
Democratic Theory and Public Opinion // P.O. Quart. Vol. 16. 1952. P. 313 etc.
Blumer H. The Mass, the Public and Public Opinion // Berelson and Janowitz (1950).
P. 43 etc.
Brinckmann C. Presse und o
ffentliche Meinung // Verh. des 7. Dt. Soziologentages. Tu
bin<
gen, 1931. S. 27 ff.
— Centre de Sciences Politiques de l'Institut d'Etudes Juridiques de Nice. L'Opinion
Publique. Paris, 1957 (Sammelband).
Dicey A.V . Law and Public Opnion in England. London, 1905.
Doob L.W . Public Opinion and Propaganda. New York, 1951.
Flad R. Der Begriff der o
ffentlichen Meinung bei Stein, Arndt, Humboldt. Berlin<Leipzig,
1929.
Fraenkel E. Parlament und o
ffentliche Meinung // Festschrift fu
r Herzfeld. Berlin, 1957.
S. 163 ff.
—
O
ffentliche Meinung und internationale Politik, Recht und Staat. H. 255/256.
Tu
bingen, 1962.
Glickman H. Viewing Public Opinion in Politics // P.O . Quart. Vol. 23 . 1959. P. 495 etc.
Habermas J. Verwissenschaftliche Politik und o
ffentliche Meinung // Reich R. (Hg.).
Festschrift f. H. Barth. Zu
rich, 1964. S. 54 ff.
Hennis W. Der Begriff der o
ffentlichen Meinung bei Rousseau // Arch. R . Sozphil. Bd. 43.
1957. S . 111 ff.
Указатель литературы
340
— Meinungsforschung und repra
sentative Demokratie // Recht und Staat. H . 200/210.
Tu
bingen, 1957.
Hentig H. Gedanken zur o
ffentlichen Meinung // Zschrft. Merkur. H. 180 . Febr. 1963 .
S. 113 ff.
Hofsta
tter P.R . Psychologie der o
ffentlichen Meinung. Wien, 1949.
Ho
lzen E. Wandel und Begriff der o
ffentlichen Meinung im 19. Jahrhundert. Diss.
Hamburg, 1958.
Holtzendorff F. Wesen und Wert der o
ffentlichen Meinung. Mu
nchen, 1879.
Huber H. O
ffentliche Meinung und Demokratie // Festschrift fu
r K. Weber. Zu
rich, 1950.
S. 34 ff.
Hyman H.H. Toward a Theory of Public Opinion // P.O . Quart. Vol. 21 . 1957. P. 54 etc.
Katz, Cartwright, McLung Lee. Public Opinion and Propaganda. New York, 1954.
Landshut S. U
ber einige Grundbegriffe der Politik // Arch. Sozwiss. Sozpol. Bd. 54. 1925.
S. 36 ff., особенно Abschn. II. S . 59 ff.: Der circulus vitiosus der o
ffentlichen Meinung
als entscheidender Instanz.
Landshut S. Volkssouvera
nita
tundo
ffentliche Meinung // Festschrift fu
r Laun. Hamburg,
1953. S . 579 ff.
Lasswell H.D. Democracy by Public Opinion // Berelson and Janowitz (1950). P. 469 etc.
—
The Impact of Public Opinion Research on our Society // P.O. Quart. Vol. 21 .
1957. P. 33 etc.
Lazarsfeld. Public Opinion and Classical Tradition // P.O. Quart. Vol. 21. P. 39 etc.
Lee A.M . Sociological Theory in Public Opinion and Attitude Studies // Am. Soc. Rev.
Vol. 12 . 1947. P. 312 etc.
Lenz F. Werden und Wesen der o
ffentlichen Meinung. Mu
nchen, 1956.
— Die politischen Faktoren der Meinungsbildung // Publizistik. Bd. 5. 1960. S . 505 ff.
Lippmann W. Public Opinion. New York, 1961.
Lo
ffler M. (Hg.). Die o
ffentliche Meinung (mit Beitra
gen von A. Arndt, E. Noelle<Neumann,
W. Haacke u.a.). Mu
nchen und Berlin, 1962.
Lowell A. Public Opinion and Popular Government. New York, 1913.
Manheim E. Die Tra
ger der o
ffentlichen Meinung. Mu
nchen, 1923.
Minor D.W. Public Opinion in the Perspective of Political Theory // West. Pol. Quart.
Vol.13.1960.P.31 etc
Mischke R. Die Entstehung der o
ffentlichen Meinung im 18. Jahrhundert. Diss. rer. pol.
Hamburg, 1958.
Ogle M.B . Public Opinion and Political Dynamics. Boston, 1950.
Oncken H. Politik, Geschichtsschreibung und o
ffentliche Meinung // Historisch<
Politische Aufsa
tze und Reden. Bd. I. Berlin<Mu
nchen, 1914. S . 203 ff.
Palmer P.A. The Concept of Public Opinion in Political Theory // Berelson and Janowitz
(1950). P. 11 etc.
Powell N.J. Anatomy of Public Opinion. New York, 1951.
Rietzler K. What is Public Opinion? // Social Research. Vol. II. 1944. P. 397 etc.
Schmidtchen G. Eine Revision des Begriffs der o
ffentlichen Meinung // Schmidtchen.
Befragte Nation (1959). S. 236 ff.
Seidel H. Vom Mythos der o
ffentlichen Meinung. Aschaffenburg, 1961.
Speier H. The Historical Development of Public Opinion // Speier H. Social Order and
the Risks of War. New York, 1952. P. 323 etc.
Tarde G. L'Opinion et la Foule. Paris, 1901.
To
nnies E. Kritik der o
ffentlichen Meinung. Berlin, 1922.
Указатель литературы
341
Truman D.B . The Government Process, Political Interests and Public Opinion. New York,
1951.
Weippert G. O
ffentliche Meinung // Handwo
rterbuch d. Sozialwissenschaften. Go
ttin<
gen, 1961.
Wilson F.G . Public Opinion and the Middle Class // Rev. Pol. Vol. 17. 1955. P. 486 etc.
Wuttke H. Die deutschen Zeitschriften und die Entstehung der o
ffentlichen Meinung.
Leipzig, 1875.
Zweig F. A Note on Public Opinion Reserch // Kyklos. Vol. 10 . 1957. P. 147 etc.
Указатель литературы
342
Хабермас Юрген
Структурное изменение публичной сферы: Исследования относительно кате<
гории буржуазного общества. С Предисловием к переизданию 1990 года /
Юрген Хабермас; пер. с нем. В .В . Иванова. —М.: Издательство «Весь Мир»,
2016. — 344 с. (Тема)
ISBN 978<5 <7777<0627<0
Работа крупнейшего немецкого философа и социолога Юргена Хаберма<
са (р. 1929) вышла в свет в 1961 году и принесла еще молодому автору евро<
пейскую известность. Время подтвердило безусловную актуальность подня<
той в ней проблематики и ее открытость для дальнейшего изучения и осмыс<
ления. Хабермас видел свою задачу в том, чтобы вывести «идеальный тип»
буржуазной публичной сферы, проследить ее формирование от истоков
в английских кофейнях и клубах, во французских салонах и германских чи<
тательских обществах XVII–XVIII веков до полного воплощения в массовой
печати и парламентской деятельности XIX столетия. Сформулировав ее
назначение быть критическим посредником и контролером между властью,
государством и потребностями общества, автор прослеживает трансформа<
цию ее функции (вплоть до распада) в общей связи с процессами, проис<
ходившими в экономической, политической и социальной жизни ведущих
западных стран, а также с колоссальными переменами в области СМИ,
вплоть до середины ХХ века.
Книга впервые переведена на русский язык.
УДК 32.019.5
ББК 87.6
Х12
Научное издание
Юрген Хабермас
Структурное изменение
публичной сферы
Редактор: М.М. Беляев
Художник: А.А . Аренштейн
Верстка: Е.А . Поташевская
Корректор: И.В . Леонтьева
Подписано в печать 25.11 .2016
Формат 60 х 90 1/16 Печ. л. 21,5. Тираж 1000 экз.
Заказ No
ООО Издательство «Весь Мир»
Адрес: 127214, Москва,
ул. Софьи Ковалевской, д. 1, стр. 52
Тел./факс: (495) 632<47<04
E<mail: info@vesmirbooks.ru
http://www.vesmirbooks.ru
Отпечатано в ОАО «Первая Образцовая типография»
Филиал «Чеховский Печатный Двор»
142300, Московская область, г. Чехов, ул. Полиграфистов, д. 1
Сайт: www.chpk.ru . E<mail: marketing@chpk.ru
факс 8(496) 726<54<10, тел. 8 (495)988<63 <87
ISBN 978<5 <7777 <0627<0