Автор: Мор Т.
Теги: история средних веков история англии литературные памятники утопия утопизм короли англии
ISBN: 5-86218-233-3
Год: 1998
Текст
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
Литературные Памятники
THOMAS MORE
J^%1jr л
&Ш
UTOPIA
EPIGRAMMATA
THE HISTORY
OF KING RICHARD III
ТОМАС МОР
■CSrtfsâ
утопия
ЭПИГРАММЫ
ИСТОРИЯ
РИЧАРДА III
Издание второе, исправленное и дополненное
Издание подготовили
M Л. ГАСПАРОВ, Ю. М. КАГАН, Е. В. КУЗНЕЦОВ,
И. Н. ОСИНОВСКИЙ, Ю. Ф. ШУЛЬЦ
Научно-издательский центр
«Ладомир»
«Наука»
Москва
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ
«ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
Д. С. Лихачев (почетный председатель),
В. Е. Багно, Н. И. Балашов (заместитель председателя), В. Э. Вацуро,
М. А Гаспарову А. А Гришунин, Н. Я. Дьяконова, Б. Ф. Егоров (председатель),
А. В. Лавров, А. Д. Михайлов, И. Г. Птушкина (ученый секретарь),
И. М. Стеблин-Каменский, С. О. Шмидт
Ответственный редактор
И. Н. ОСИНОВСКИЙ
ISBN 5-86218-233-3
© Авторы (См. содержание), 1998.
Портрет Томаса Мора, 1527 г.
Художник Ганс Гольбейн
утопия
rase»
^*Т%Г
Весьма полезная,
а также и занимательная,
поистине золотая книжечка1
о наилучшем устройстве
государства
и о новом острове
Утопия
мужа известнейшего
и красноречивейшего
Томаса Мора,
гражданина и шерифа2
славного города лондона
Вступительные письма
ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ ИОГАННУ ФРОБЕНУ3,
ДРАЖАЙШЕМУ КУМУ СВОЕМУ4, ШЛЕТ ПРИВЕТ5
Хотя до сей поры все, написанное милым моим Мором, мне
всегда премного нравилось, я, однако, не доверял своему суду по
причине теснейшей нашей с ним дружбы. Когда же ныне я вижу, что все
ученые единодушно подписываются под моим мнением и даже
больше, чем я, восхищаются дивным его даром не оттого, что больше его
любят, а оттого, что больше понимают, вслед за ними я соглашаюсь
со своим суждением и не убоюсь после этого высказать открыто, что
я чувствую.
Чего бы только не достиг его удивительный природный дар, если
бы обучался Мор в Италии! Если бы полностью посвятил себя
музам, раз созрел он уже для надлежащей жатвы, словно в пору
собственной своей осени! Совсем молодым шутил он эпиграммами и
большую часть их написал еще юношей. Никогда не покидал6 он
своей Британии, за исключением только одного раза и еще одного:7
когда исполнял он обязанности посла короля своего во Фландрии.
Кроме дел семейного человека, кроме забот домашних, кроме
исполнения служебного долга и наплыва судебных дел, отвлекало его
столь много важных государственных занятий, что ты удивишься,
откуда был у него досуг хотя бы подумать о книгах.
И вот мы послали тебе его «Прогимнасмы» и «Утопию»8, чтобы,
если подойдут они тебе, посоветовать миру и потомкам эти книги,
изданные в твоей типографии. Ибо такая у твоей мастерской слава,
что от одного только имени ее книга придется по нраву ученым, как
только станет известно, что она вышла из Фробенова дома.
Доброго здоровья тебе, наидобрейшему тестю твоему9,
наисладчайшей супруге и милейшим детям. Об Эразмии, сыночке10 нашем
с тобою общем, рожденном среди ученых занятий, позаботься,
чтобы обучен он был благородным наукам.
Из Лувена, за 8 дней до сентябрьских календ 1517 года.
10
Томас Мор
ГИЛЕЛЬМ БЮДЕ11 ПРИВЕТСТВУЕТ
ТОМАСА ЛУПСЕТА12, АНГЛИЧАНИНА
Мы, конечно, премного благодарны тебе, Лупсет, наиученейший
из молодых, за то, что, дав мне «Утопию» Мора, направил ты мое
внимание к чтению весьма приятному и в то же время полезному в
будущем13. Некоторое время назад ты очень просил у меня для
чтения то, что я и сам очень хотел прочитать, — шесть книг о
сохранении здоровья. Томас Линакр14 — медик, превосходно владеющий
обоими языками, недавно издал по-латыни сочинения Галена15 (я
полагаю, что это нечто вроде всей медицины); если бы все труды
этого автора были наконец переведены на латынь, то медики,
кажется, не слишком бы тщились впредь изучать греческий язык16.
То, что ты уступил мне эту книгу на некоторое время, я считаю
весьма крупным благодеянием. Беглого чтения этой книги из
мастерской Линакра было достаточно, чтобы понять, сколь много пользы
она мне принесет, однако еще больше выгоды для себя, уверен я,
получу я от издания этой книги, которым ныне ты прилежно
занимаешься в этом городе. Я думаю, что очень тебе обязан; но вот ты в
дополнение или вдобавок подарил мне «Утопию» Мора — человека
весьма проницательного и благожелательного ума и к тому же
весьма опытного в оценке дел человеческих.
Эта книга была у меня в руках в деревне17, когда я бегал взад и
вперед, суетясь, распоряжаясь по дому (ты ведь частично знал сам,
частично слыхал от других, что я вот уже второй год весьма много
занимаюсь сельскими делами). Чтение это настолько поразило меня,
что, обдумав и взвесив нравы и установления утопийцев, я почти
перестал печься о делах домашних и даже забросил их, ибо увидел,
что всякие помыслы о хозяйстве и рачительность вообще, все
заботы об увеличении имущества — это пустяки.
Однако как раз это и подзуживает весь род человеческий, словно
какой-то внутренний, рожденный вместе с ним овод, и нет никого, кто
бы этого не видел и не понимал. Я чуть было не сказал, что
необходимо признать, что в действительности цель правовых и
гражданских наук и дисциплин состоит в том, чтобы один человек относился
к другому, связанному с ним гражданским правом, а иногда и
семейными узами, столь же злобно, сколь и коварно; кто-нибудь всегда
отводит, оттаскивает, отдирает, отрекается, вымогает, выколачивает,
вырывает, вымучивает, вышвыривает, выбивает, подводит,
подкрадывается, подворовьшает, налетает и — отчасти при потворстве
законов, отчасти же судей — похищает и присваивает.
Это чаще бывает у тех народов, у которых так называемое
гражданское право или же церковное имеет больше значения в том или
другом суде. По их повадкам и правилам всякому заметно, что лю-
Утопия
71
дей увертливых или, скорее, умелых в уловках, ловцов
невежественных граждан и великих знатоков крючкотворства, то есть мастеров
переливать из пустого в порожнее, весьма поднаторевших в
сплетении законов, зачинщиков раздоров, умеющих извратить закон,
поворотить его и выворотить, и предлагают нам считать жрецами храма
правосудия и справедливости. Одни только они и должны быть
достойны отвечать за добро, благо18 и даже — что гораздо важнее —
достойны силой своей и властью определять, что и насколько дозволено
каждому иметь или не иметь. И все это по бреду здравого смысла19.
Конечно, как большинство людей, слепых от гноя невежества, мы
полагаем, что дело каждого столь справедливо, сколь признает это
закон, сколь опирается оно на закон. Если же мы пожелаем
сопоставить законы с истинной нормой, с предписанием Евангельской
простоты, окажется, что нет такого глупца, такого простака, который —
если порасспросить его — не признал бы, сколь великое имеется
различие между тем, что законно и дозволено сейчас, и тем, что с
давних пор установлено в папских решениях, между правом и
справедливостью в гражданских уложениях и в королевских
постановлениях. Так же как великое имеется различие между началами Христа —
основоположника в делах человеческих — и обыкновением Его
учеников, между их уложениями и законами, которые Крезы и Мида-
сы20 полагали венцом и пределом блага, вершиной счастья. Поэтому,
если бы пожелал ты сейчас определить справедливость наподобие
того, как угодно было это делать древним авторам21, которые
наделяли каждого своим правом, ты или же нигде этой справедливости
не приметишь, или же — позволю себе это сказать — необходимо нам
будет признать, что справедливость — это какая-то
распорядительница на кухне. И так — куда бы ты сейчас ни посмотрел: на нравы
правителей или же на чувства горожан и простонародья друг к
другу. Если только не признавать, что положение «чем больше кто
имеет, тем больше у него права» не противоречит старой как мир
справедливости (которую называют естественным правом). И кто более
имеет, тот должен более возвышаться над своими согражданами. И
выходит, как мы видим, что это принято в гражданском праве. Есть
люди, которые ничем не в состоянии помочь своим согражданам,
никаким делом, достойным упоминания. Если только не считать того,
что они плетут связи и нерасторжимые узы, которыми опутывают
наследственные владения людей. Невежественная толпа и те, кто
предан гуманистическим занятиям, кто пребывает вдали от
площади по надменности своей или же в поисках истины, считают такое
положение отчасти подобным Гордиеву узлу, отчасти шарлатанству,
которым вряд ли следует восхищаться. Однако же те владеют
состоянием тысяч граждан, а часто и отдельных государств или даже
более того. И этих-то людей надобно почитать как людей достойных,
12
Томас Мор
добропорядочных, прекрасных устроителей жизни. Конечно, это
возможно в то время, при тех устоях, тех нравах, у тех народов,
которые признали законным, чтобы каждому было настолько
больше веры и уважения, насколько больше богатства затратил он и
наследники его для постройки своих пенатов. И это тем более и
более, по мере того как праправнуки их, а потом и прапраправнуки
наперебой увеличивают богатыми добавлениями наследство,
полученное от предков, то есть все дальше отгоняют они соседей,
родственников, свойственников и единокровных своих.
И Христос ведь — основатель и надзиратель владений наших —
освятил достославным примером Пифагорову общность22 и
щедрость к приверженцам своим, осудив Ананию23 на смерть за
нарушение закона общности. Конечно, мне кажется, что этим
установлением Христос упразднил — по крайней мере среди своих
последователей — все самые убедительные тома гражданского права и более
позднего церковного. Мы видим, что этот закон и сегодня удерживает
оплот правосудия и управляет нашей судьбой.
Говорят, что остров Утопия, который, слыхал я, называется
также Удепотия24, удивительной волей случая усвоил (если этому
верить) христианские обычаи и подлинную мудрость в общественной
жизни и в частной, сохранив эту мудрость незапятнанной вплоть до
сегодняшнего дня. Потому что, как говорят, обеими руками
держится он за три Божиих установления: равенство среди граждан во всем
хорошем и дурном, или, если ты предпочитаешь, их равное владение
во всех смыслах; постоянную, упорную любовь к миру и покою;
презрение к золоту и серебру. Это, как бы сказать, три способа избежать
всяческого обмана, лжи, плутовства и расхожего нечестия. Пусть бы
небеса во имя свое устроили так, чтобы эти три основных закона
утопийцев стали краеугольным камнем твердого и прочного
убеждения в сердцах всех смертных. Тогда ты увидишь, что тщеславие,
жадность, неистовые споры, а также почти все смертельные стрелы
враждебного Стикса будут поломаны и уничтожены25. Тогда ты
увидишь, что все великое воинство томов законов, столь занимающих
многие выдающиеся, могучие умы до самой их смерти, окажутся
пустыми и ненужными, годными для книжных червей или же для
обертки.
О, боги бессмертные! Какой же святостью обладали утопийцы,
что заслужили они божественную милость, по которой только на
один этот остров не смогли проникнуть и прокрасться за столько
веков ни алчность, ни жадность! Как удалось им не выгнать и не
вытеснить справедливость и стыд наглостью своей или же
бесстыдством?!
О, если бы ныне Бог, всеблагой и величайший, оказался столь же
милостив к тем землям, которые верны и преданы прозванию свое-
Утопия
13
му по святейшему имени Его! Тогда бы, разумеется, алчность — в
иных обстоятельствах разрушающая и поражающая столько
отменных и высоких умов — отступила бы навсегда и снова настал бы
золотой Сатурнов век!26
Судя по «Утопии», есть опасность, не ошиблись ли Арат27 и
древние поэты, поместив Справедливость в звездоносный круг, полагая,
что она исчезла с земли. Ведь, если верить Гитлодею, она должна
была остаться на острове Утопия, а не удалиться на небо.
Лично я, впрочем, разобравшись во всем этом, понял, что Утопия
расположена за пределами известного нам мира. Несомненно, это —
остров Блаженства; возможно, он находится близ Елисейских полей28
(ибо, как свидетельствует об этом сам Мор, Гитлодей пока не указал
определенно, где он находится). Остров этот разделен на много
городов, однако все они сходятся и объединяются в государство под
названием Агнополис29, которое держится всегда собственными
установлениями и достатком, блажен невинностью своей и ведет
жизнь наподобие небесной: ниже неба, но выше, чем на свалке мира
сего. Среди уймы человеческих дел, как острых и стремительных,
так и пустых и тщетных, неистово и пылко несется он вперед.
Знанием этого острова мы обязаны Томасу Мору, который в наш
век показал нам образец блаженной жизни и дал наставление, как
жить. Сам он говорит, что открыл этот остров Гитлодей, которому
Мор и приписывает все заслуги. Гитлодей создал это государство
утопийцев и установил обычаи и законы, то есть взял у них пример
блаженной жизни и принес его к нам; Мор же прославил этот остров
и его священные устои своим слогом, красноречием,
усовершенствовал само государство агнополитанцев в соответствии с нормой и
правилом и добавил все то, что придает великому сочинению
красоту, стройность и убедительность. Хотя сам он утверждает, что в
исполнении этого труда от него зависел один только распорядок
частей.
Очевидно, он полагал, что ему не подобает брать на себя большую
часть этого сочинения, дабы у Гитлодея, если бы решил он когда-
нибудь поведать свои мысли бумаге, не было права сказать, что Мор
опередил его и до времени присвоил себе цвет его славы.
Я полагаю, что он боялся, как бы сам Гитлодей, живущий ныне по
собственному своему желанию на острове Удепотия, появившись здесь,
не оказался бы недоволен и огорчен нечестностью Мора, отставившего его,
но присвоившего себе славу его открытия. Такого мнения держится часть
людей хороших и мудрых*.
Это подтвердил мне Петр Эгидий30 из Антверпена и сказал,
чтобы я полностью доверял Мору. Сам Петр Эгидий — человек уважа-
* Здесь и далее курсивом дается текст, в оригинале написанный по-гречески.
14
Томас Mop
емый, пользующийся большим влиянием. Я лично никогда Мора не
знал (ныне посылаю отзывы об его учености и нраве), я люблю его
оттого, что он — наивернейший друг Эразма, мужа славнейших
познаний в науках священных и мирских, наидостойнейшего во всех
отношениях. С Эразмом я давно связан узами дружбы,
подкрепленной взаимной перепиской.
Прощай, любезнейший мой Лупсет! Приветствуй от моего имени
лично или же при первой возможности в письме Линакра — оплот
британцев (в том, что касается благородных наук). Я надеюсь, что он
теперь столько же принадлежит вам, сколько и нам. Ибо он — один
из немногих, от кого я хотел бы получить одобрение, если это
только возможно. Когда он был здесь самолично, то получил одобрение
от меня и от Иоганна Руэллия31 — друга моего и сотоварища моих
занятий. Более всего ценю я и стремлюсь подражать исключительной
его учености и отменному усердию.
Я хотел бы также, чтобы ты устно или же в письме передал мои
приветствия Мору. В мыслях своих и речах я уже давно занес имя
этого мужа в священнейшую книгу Минервы. Ныне я премного
возлюбил его и чту за Утопию32 — остров нового мира. Ибо и наш век,
и последующие века сочтут его историю школой верных и полезных
начал, из которой каждый сможет брать и приспосабливать
перенятые установления к собственному своему государству. Прощай.
Из Парижа в канун августовских календ.
ШЕСТИСТИШИЕ АНЕМОЛИЯ33, ПОЭТА-ЛАУРЕАТА,
ВНУЧАТОГО ПЛЕМЯННИКА ГИТЛОДЕЯ,
НА ОСТРОВ «УТОПИЮ»
Как невидаль издревле я — «Утопия»,
Платона «Государства» днесь соперница,
А может быть, и больше (что в словах оно
Лишь начертало, я одна исполнила
Людьми и мощью, лучшими законами],
И по заслугам зваться мне «Евтопией»54.
(Перевод Ю. Ф. Шулща)
СЛАВНЕЙШЕМУ ГОСПОДИНУ ИЕРОНИМУ БУСЛИДИЮ35 -
ПРОБСТУ В ГОРОДЕ ЭР
И СОВЕТНИКУ КОРОЛЯ КАТОЛИКОВ КАРЛА
ПЕТР ЭГИДИЙ ШЛЕТ ПРИВЕТ
Высокочтимый Буслидий, на этих днях прислал мне свой остров
Утопию прославленный Томас Мор — отменное украшение нашего
Утопия
15
времени, как ты сам засвидетельствовал это, будучи знаком с ним
близко. До сей поры этот остров известен немногим смертным,
однако он достоин того, чтобы все пожелали узнать о нем больше, чем
о государстве Платона36. Особенно потому, что поведал о нем
человек весьма велеречивый и так обрисовал его, так зримо представил,
что при чтении, кажется мне, будто вижу я больше, чем когда
слышал речи самого Гитлодея (ведь я, равно как и Мор, участвовал
в той беседе).
Даже когда Гитлодей — этот муж, наделенный недюжинным
красноречием, — излагал дело, то легко было уразуметь, что он не
повторяет услышанное по чужим рассказам, а говорит о том, что видел
собственными глазами, в чем провел немало времени. По моему
мнению, этот человек знанием стран, людей, обстоятельств
превосходит самого Улисса37. Полагаю, что за последние восемьсот лет38 не
было никого, кто бы мог с ним сравниться — сам Веспуччи39 казался
бы перед ним ничем. Помимо того что мы утверждаем: увидеть
важнее, чем услышать, этот человек обладал особым умением излагать
дело. Однако когда я созерцаю ту же картину, нарисованную кистью
Мора, то иногда мне кажется, что я пребываю в самой Утопии.
Клянусь Геркулесом, я склонен поверить, что за все пять лет,
которые Гитлодей провел там, он увидел на этом острове меньше, чем
дал нам увидеть в своем описании Мор. Столько здесь повсюду
встречается чудес, что трудно сказать, чему прежде и чему надобно мне
более всего удивляться: достоверности счастливейшей его памяти, из-
за которой он все, о чем всего лишь слышал, может чуть ли не
дословно повторить, или же проницательности, с которой он отметил
полностью неведомые людям источники того, откуда в государстве
возникает зло и откуда может в нем возникнуть благо? Или же
надобно мне удивляться силе и богатству его красноречия, тому, что на
столь чистом латинском языке, с такой мощью и выразительностью
объял он столь великое множество вещей! Более же всего удивляет,
что самого Мора раздирает такое количество дел общественных и
домашних!
Конечно, тебя, ученейший мой Буслидий, все это удивляет менее,
потому что он по-семейному весьма близко знаком тебе как человек,
наделенный умом не человеческим, но почти божественным. В
прочем же нет ничего, что хотел бы я прибавить к его писаниям.
Только вот разве четверостишие, сочиненное на родном языке утопийцев;
Гитлодей случайно показал его мне уже после ухода Мора. Я
позаботился приложить его к книге, написав буквами, которые придумал
этот народ, и добавив на полях некоторые замечаньица40.
Что касается затруднения Мора определить расположение
острова, то Рафаэль не то чтобы вовсе об этом умолчал, но коснулся
этого весьма немногословно, будто бы мимоходом, как бы скрывая это
16
Томас Mop
до другого раза. И конечно, я не знаю, как и какой несчастный
случай помешал нам здесь обоим. Потому что, когда Рафаэль говорил
об этом, к Мору подошел кто-то из слуг и сказал ему что-то на ухо41.
Я же тогда слушал чрезвычайно внимательно, но кто-то из друзей,
простудившись, скорей всего, думаю я, на корабле, кашлем своим
заглушил несколько слов Рафаэля. Разумеется, я не успокоюсь до той
поры, пока не узнаю всего полностью; не только местоположение
острова, но с точностью до волоска укажу я тебе его долготу и
широту, если только наш Гитлодей жив и невредим.
Ибо об этом человеке идет разная молва. Одни утверждают, что
он погиб в пути; другие — что он снова воротился на родину,
однако — то ли не вытерпев установлений своих сограждан, то ли
движимый любовью к Утопии — он ухал туда опять.
Что же до того, что названия этого острова нет ни у каких космо-
графов, то это прекрасно растолковал сам Гитлодей. Он сказал, что
название, которым пользовались в старину, возможно, позднее
изменилось. Или же этот остров тогда не был известен. Ведь и сегодня
еще появляются земли, не ведомые древним географам.
Какая нужда, однако, подкреплять достоверность
доказательствами, если за нее стоит сам Мор?!
Впрочем, что касается издания, то я, конечно, хвалю и признаю
скромность этого человека. Мне кажется во всех отношениях
недостойным то, что его сочинение печатают долго42. Гораздо достойнее
поскорее отдать его людям, тем более что объявил о нем миру ты,
оттого что особенно тебе известны дарования Мора и оттого что
никого нет, кроме тебя, кто помог бы добрыми советами государству,
в котором столько лет ты трудился достохвально как в отношении
рассудительности, так и в отношении честности. Доброго тебе
здоровья, меценат ученых и краса века нашего43.
Из Антверпена в ноябрьские календы 1516 года.
ИОГАНН ПАЛУДАН44 ИЗ КАССЕЛЯ
ШЛЕТ ПРИВЕТ ПЕТРУ ЭГИДИЮ
«Утопию», а также «Эпиграммы» друга твоего Мора я прочитал
и не вполне теперь знаю, чего во мне больше — удовольствия или
удивления. Сколь же счастлива Британия, в которой цветут ныне
такие дарования, что могут они поспорить с самой античностью!
Мы — глупые, свинцовоголовые тупицы, раз столь близкие примеры
не могут побудить нас устремиться к той же славе! Когда говорил
Исократ45, то Аристотель сказал: «Позорно молчать»46. И нам
должно быть стыдно прозябать в одном только корыстолюбии и
удовольствии, раз на краю света у британцев при благосклонности и
расположении правителей47 процветает такая ученость!
Утопия
17
Несмотря на то что слава эта принадлежала прежде почти одним
только грекам да италийцам, в древней Испании тоже было
несколько блестящих имен48, которыми она похваляется. В дикой Скифии
есть свои Анахарсиды49. В Дании — свой Саксон50. Во Франции —
Бюде. А сколько знаменитых ученых мужей в Германии! Сколько,
и притом выдающихся, в Англии! Ибо что можно сказать обо всех
прочих, если надо всеми ними стоит Мор, во-первых, человек
молодой51, во-вторых, раздираемый делами общественными и
домашними и, наконец, объявляющий, что скорее именно эти дела, а не
науки, — его профессия?!
Только нам одним кажется, что мы вполне счастливы, если
хорошо позаботимся о собственной шкуре и о своих деньгах! Почему же
и нам, встрепенувшись от спячки, не вооружить себя на эту
прекрасную битву, в которой побежденным быть не стыдно, а победить —
прекрасно!
К этой битве зовут нас столько примеров, зовет лучший из
правителей — Карл, который ничего не награждает столь высоко, сколь
ученость; зовет нас к ней и единственный в своем роде меценат,
покровитель всех благородных занятий Иоганн Силуагий — канцлер
Бургундский52.
Очень прошу тебя, ученейший мой Петр Эгидий, позаботиться о
том, чтобы «Утопию» издали возможно скорее. Что касается
хорошего устройства государственных дел, то в «Утопии» это можно
будет увидеть, как в зеркале. Хорошо бы, если, подобно тому, как
утопийцы станут перенимать нашу религию, мы бы позаимствовали
у них способ управления государством! Этому может помочь, если
несколько выдающихся, непобедимых теологов отправятся на остров
Утопию: они повезут туда уже расцветшую веру Христову и
переймут для нас установления этого народа.
Утопия многим обязана Гитлодею: благодаря ему стали известны
недостатки, о которых она не ведала. Еще более обязана она
просвещеннейшему Мору, чье перо столь искусно все это нам описало.
Более того, в благодарности, которая приходится на долю их обоих,
есть немалая твоя часть: ты выпустишь в свет и то, что говорил один,
и то, что написал другой. Этим ты доставишь всем немалую радость
и весьма великую пользу. Если только они тщательно взвесят все
частности.
Утопия столь сильно возвысила мой дух, что я, уже давно
отвыкнув от муз, снова их обеспокоил — посуди сам, насколько это мне
удалось.
Доброго тебе здоровья, любезнейший мой Петр Эгидий,
покровитель благородных искусств и их жрец.
Из собственного дома в Лувене. В декабрьские календы.
18
Томас Мор
ИОГАННА ПАЛУДАНА, ЛУВЕНСКОГО РИТОРА,
СТИХОТВОРЕНИЕ НА НОВЫЙ ОСТРОВ
УТОПИЮ
Рим породил храбрецов, в красноречии сильных родила
Греция, Спарта была родиной славных мужей.
Сильных Массилия духом дала, а Германия — твердых,
Тонких и милых людей Аттика произвела.
Галлия — добрых издревле и Африки почва — лукавых,
Древле британцев земля щедрых родила людей.
И у народов других есть иные достоинств примеры —
То, чего нет у одних, есть у других, и с лихвой.
Но лишь однажды, один добродетелей всех сочетанье
Остров Утопия всем земнорожденным явил.
(Перевод Ю. Ф. Шулъца)
ГЕРАРД НОВИОМАГИЙСКИЙ53 ОБ УТОПИИ
Прелесть ты любишь, читатель? Здесь — все наивысшая
прелесть.
Ищешь полезное ты — чтенья полезнее нет.
Хочешь ли прелести с пользой — и ими сей остров обилен,
Чтобы украсил ты речь, чтобы и ум изощрил.
Здесь открывает истоки, познавший и правду, и кривду
Мор, и первейшая он Лондона честь своего.
(Перевод Ю. Ф. Шулъца)
КОРНЕЛИЙ ГРАФЕЙ54 - ЧИТАТЕЛЮ
Хочешь открою тебе в новом мире я новые дива?
Хочешь ли разумом ты жизни обличья познать?
Доблестней хочешь истоки? А хочешь — откуда начала
Зол? И как много в делах скрыто пустой суеты?
Это прочти, что представил здесь Мор многоцветием стиля,
Мор — украшенье одно Лондона всех благородств.
(Перевод Ю. Ф. Шулъца)
ИЕРОНИМ БУСЛИДИЙ ШЛЕТ ПРИВЕТ ТОМАСУ МОРУ
Недостаточно было тебе, любезнейший Мор, того, что некогда
всю заботу свою, труд и старание отдал ты делам и нуждам
отдельных людей. Теперь все это по доброте и великодушию своему ты
направляешь на общее благо, решив, что это твое доброе дело, каким
бы оно ни было, позволит тебе заслужить любовь, снискать благодар-
Утопия
19
ность, добиться славы тем более, чем шире оно распространится, чем
больше людей оно охватит, чем больше оно принесет пользы. Хотя
в других случаях ты стремился делать это, однако недавно ты на
удивление счастливо добился высшего успеха, а именно в той попо
луденной беседе, которую ты изложил письменно, прибавив
описание справедливых и добрых законов Утопической республики (их
надобно пожелать всем).
В этом удачном описании прекраснейшего порядка есть все, к
чему только может устремиться высочайшая просвещенность, а
также совершенное знание человеческих дел. Оттого что и одно и
другое сходится здесь в столь равном и одинаковом сочетании, ни на шаг
не уступая друг другу, оба эти свойства равно оспаривают пальму
первенства.
Твоя ученость столь многообразна, многоопытность твоя в делах
столь велика, что вообще все, что ты пишешь, ты утверждаешь на
основании опыта, а все, что ты решил утверждать, ты излагаешь
наиученейшим образом. Конечно, это удивительное и редкое счастье,
и, разумеется, встречается оно тем реже, чем труднее им овладеть.
Особенно не только среди тех, которые искренне хотят служить
общему благу, но и среди тех, которые по учености своей — знают,
по вере — могут, по влиянию — в состоянии делать это благочестиво,
честно, осмотрительно, подобно тому, как ныне это достойно
делаешь ты, помышляя не только об одном себе, но и обо всем мире. За
эту твою замечательную заслугу тебе и обязан весь мир. Оттого что
никаким иным способом не мог бы ты научить людей правильнее или
лучше, чем представив на их суд идею государства, образец нравов
и совершеннейшее их изображение. Никогда прежде нигде в мире
никто не видал устройства более полезного, более совершенного или
более желанного. Оно сильно превосходит и намного опережает
столь известные, столь прославленные государства спартанцев,
афинян и римлян! Если были бы они основаны при тех же благих
предзнаменованиях, если бы имелись у них те же установления, законы,
уложения, правила, которые есть в этом твоем государстве, то,
конечно, их не уничтожили бы и не сровняли с землей. Ныне, увы, лежат
они угасшие, безо всякой надежды на восстановление. Хотя,
напротив, некогда они были невредимы, счастливы, удачливы и весьма
богаты. Они во всем господствовали, их уделом была власть на суше
и на море. Сожалея о жалкой доле этих государств, дабы и другие,
обладающие ныне высшей властью, не подверглись подобной
участи, ты также, конечно, пожелал предусмотреть все в своем
совершеннейшем государстве, которое премногого достигло не столько
учреждением законов, сколько воспитанием достойнейших должностных
лиц. Это важно, оттого что в противном случае без них, если верить
Платону, все законы, даже наилучшие, были бы мертвы. Все поло-
20
Томас Мор
жение и верный путь любого совершенного государства надобно
представить на примере этих должностных лиц; они образец
честности, зеркало нравов, норма справедливости. Прежде всего надобно,
чтоб соединились здесь мудрость знатных, храбрость воинов,
умеренность отдельных людей и всеобщая справедливость. Если это есть,
тогда твое государство, которое ты так восхваляешь, ясное дело,
устроено замечательно. Неудивительно, если потом получится, что
не только многим надобно будет его бояться, но и всем народам
придется его чтить, а также и славить во все века. И это более всего по
той причине, что в этом государстве после уничтожения всяких
притязаний на собственность ни у кого нет ничего собственного. Кроме
того, исходя из общего, у всех все общее. Настолько, что любая вещь,
всякое дело — общественное или личное — направлено не на
удовольствие большинства и не на прихоть немногих, но все служит
поддержанию одной лишь справедливости, равенства и общности.
Необходимо следует, что все рассказанное полностью уничтожает
всякий повод, ofoHb и солому, из которых могли бы разгореться
козни, появиться роскошь, зависть и несправедливость. Иногда
личная собственность или пылкая жажда обладания — страсть, более
всего достойная сожаления, толкает смертных, даже
сопротивляющихся этому, к величайшему, ни с чем не сравнимому злу. Отсюда
часто внезапно возникают расхождения во мнениях, вооруженные
бунты и войны, похуже гражданских. Тогда не только полностью
уничтожается распрекраснейшее положение счастливейших
государств, но и целиком забывается все: и слава, которую они некогда
стяжали, и былые победы, и славные трофеи, и вся богатая добыча,
взятая у покоренных врагов.
Если случится, что это мое письмо вызовет меньше доверия, чем
я того хотел, то, разумеется, всегда найдутся наинадежнейшие
свидетели, к которым я тебя направлю, а именно все города, столь великие
некогда, а ныне опустошенные, все разрушенные государства,
поверженные республики, сожженные и погубленные деревни, от которых
сегодня едва видны одни лишь останки, следы поражения; история,
хоть и древняя и далеко простирающаяся, с трудом помнит какие-то
их имена. Наши государства, если такие возникнут, если будут они
устроены по образцу государства утопийцев и не отступят от него, как
говорится, ни на шаг, легко избегнут заметных бед, опустошений,
потрясений и всяких военных разрушений. Тогда лишь, соблюдая все
установления, узнали бы они наконец наиболее полно на деле, сколь
много пользы принесла нам эта твоя беседа, особенно если, следуя ей,
научатся они, как сохранить свое государство целым, невредимым и
победоносным. Поэтому по всей справедливости обязаны они тебе,
своему спасителю, который спас не только одного какого-нибудь
гражданина, но целиком все государство.
Утопия
21
Пока же прощай, однако и впредь не переставай успешно
размышлять, работать и трудиться на благо государства. Ему это даст
прочность, тебе — бессмертие. Прощай, всеученейший и благодетельней-
ший Мор, краса Британии и всего нашего мира.
Из своего дома в Мехелине в 1516 году.
ТОМАС МОР ШЛЕТ ПРИВЕТ ПЕТРУ ЭГИДИЮ
Мне, пожалуй, совестно, дражайший Петр Эгидий, посылать тебе
почти через год эту книжечку об утопическом государстве, которую
ты, не сомневаюсь, ждал через полтора месяца. Ведь ты знал, что в
этом сочинении был я избавлен как от труда нахождения55, так и от
обдумывания расположения, а была у меня только одна забота —
пересказать то, что говорил Рафаэль, которого мы с тобой вместе
слышали. Поэтому не было также причины трудиться над словесным
выражением: ведь его речь не могла быть отделанной, ибо,
во-первых, она была неожиданной, без подготовки56, а затем, как ты
знаешь, говорил человек, сведущий не столько в латыни, сколь в
греческом;57 и чем ближе подходила бы моя речь к его небрежной
простоте58, тем ближе была бы она к истине, о которой одной в этом
сочинении должен был я заботиться, что я и делаю.
Признаюсь, милый мой Петр, эта готовность сочинения
настолько сократила мой труд, что мне почти ничего не осталось. В ином
случае придумывание его или распределение59 могло бы потребовать
кое-какого времени и усердия от человека немалого дарования и уж,
конечно, учености. А если бы потребовалось писать не только
правдиво, но и красноречиво, то, чтобы исполнить это, недостало бы мне
никакого времени, никакого усердия. Ныне же, когда отброшены эти
заботы, из-за которых пришлось столько попотеть, осталось только
одно — просто записать услышанное — а это не составляло никакого
труда. Но для выполнения этого «никакого труда» прочие мои
труды оставили мне времени, едва ли не меньше никакого. Пока я
прилежно веду одни судебные дела, другие — слушаю, третьи —
заканчиваю как арбитр, четвертые — как судья прекращаю, пока одного
посещаю из чувства долга, другого — по делу, пока почти весь день
вне дома я отдаю другим, оставшееся — своим близким, себе, то есть
занятиям науками, я ничего не оставляю.
Воротившись домой, надобно, конечно, потолковать с женой,
поболтать с детьми, поговорить со слугами. Все это я числю среди
дел, потому что это надлежит делать (надлежит, если ты не хочешь
быть чужим дому своему). И вообще надобно стараться быть как
можно более приятным тем, кого или природа предопределила тебе
в спутники жизни, или случай так решил, или же ты выбрал сам.
22
Томас Мор
Обрати
внимание на
теологическое
различие между
заблуждением
и желанием
обмануть
Только не надобно портить их ласковостью и снисходительностью
своей, превращать слуг в господ.
Среди всего, что я назвал, проходит день, месяц, год. Когда же мы
пишем? Я еще меж тем ничего не сказал ни о сне, ни о еде, которая
у многих отнимает не меньше времени, чем самый сон, который
отнимает почти половину жизни. Я же приберегаю для себя только
то время, которое краду у сна и еды. Поэтому скупо, медленно, пусть
хотя бы так, однажды закончил я и переслал тебе, милый мой Петр,
«Утопию», чтобы ты прочитал ее и напомнил мне, если что-либо от
меня ускользнуло. Ведь несмотря на то что я по этой части
достаточно себе доверяю (о, если бы был я столь же умен и учен, сколь пока
что еще я памятлив!), однако не настолько я доверяю себе, чтобы
думать, будто не мог я ничего позабыть. Ибо Иоанн Клемент60,
питомец мой, поверг меня в великое смущение. Ты знаешь, что он был
вместе с нами (я разрешаю ему присутствовать при всякой беседе, от
которой может быть хоть какая-то польза, так как надеюсь, что
побеги, которые дают его занятия латынью и греческим, принесут
когда-нибудь замечательные плоды). Насколько я помню, Гитлодей
рассказывал, что тот Амауротский мост, который переброшен через
реку Анидр61, в длину имеет 500 футов. Иоанн же мой говорит, что
200 надобно откинуть: ширина реки там не более 300 футов. Прошу
тебя, восстанови это в памяти. Если ты с ним согласен, то я тоже
соглашусь и поверю, что ошибся, если же ты сам не вспомнишь, то я
оставлю как было, как мне кажется, сам я помню. Потому что я буду
очень стараться, чтобы в книге не было никакого обмана; если же
возникнет какое-нибудь сомнение, то я скорее солгу из-за того, что
обманулся, чем из-за того, что желал обмануть, ибо предпочитаю
быть лучше человеком порядочным, чем хитрым.
Впрочем, этой беде легко будет помочь, если ты узнаешь все у
самого Рафаэля лично или же в письме; надобно, чтобы ты это
сделал еще и по другому поводу, который возник у нас, не знаю, по моей
ли более вине, или по твоей, или же по вине самого Рафаэля. Ибо ни
нам не пришло на ум спросить, ни ему — сказать, в какой части
Нового Света расположена Утопия. Мне не хотелось бы, конечно,
оставить это без внимания, и я дорого дал бы за это; во-первых,
потому что мне как-то стыдно не знать, в каком море находится тот
остров, о котором я столь много рассказываю, а во-вторых, потому
что есть у нас кое-кто, а особенно один — человек благочестивый,
теолог по профессии, который загорелся странным желанием
посетить Утопию не от пустого стремления или любопытства повидать
новое, но чтобы охранить и укрепить нашу религию, столь
счастливо там начавшуюся. Дабы сделать это надлежащим образом, решил
он прежде постараться, чтобы послал его туда папа, а также чтобы
назначили его утопийцам в епископы; ему нисколько не мешает та
Утопия
23
препона, что сана этого приходится добиваться просьбами. Ибо он
считает священным искательство, порожденное не заботой о почете
и выгоде, а попечением о благочестии.
Поэтому прошу тебя, милый мой Петр, если тебе это удобно,
лично или же заочно, письмом, обратиться к Гитлодею и сделать так,
чтобы в этом моем сочинении не присутствовала бы никакая ложь
и не отсутствовала бы никакая правда. И не знаю, может быть,
лучше показать книгу ему самому. Ибо, если надобно исправить там
какие-то ошибки, то никто не сделает этого лучше него, а сам он не
сможет этого исполнить, если не прочтет до конца того, что я
написал. Кстати, будет так, что ты при этом поймешь, нравится ли ему,
что это сочинение написал я, или же его это огорчает. Ибо, если он
решил сам поведать бумаге свои тяготы, то, может быть, он будет
против того, чтобы это делал я: конечно, описывая государство уто-
пийцев, мне не хотелось бы перехватывать у него красу и прелесть
новизны его рассказа. Хотя, по правде говоря, я еще до сих пор не
решил твердо, стану ли я вообще издавать эту книгу. Ведь вкусы
смертных столь различны, нравы их столь причудливы, души столь
неблагодарны, суждения столь нелепы, что, кажется, намного
счастливее живут те, которые ублажают себя приятностью и весельем,
чем те, которые изводятся в заботах издать что-нибудь, что иным,
спесивым или же неблагодарным, может показаться полезным или
приятным. Большинство людей наук не знает; многие их презирают.
Невежда отбрасывает как грубое все, что не вполне невежественно.
Полузнайки отвергают как общедоступное то, что не кишит
старинными словами. Одним нравится только старое, большинству —
только свое. Этот настолько угрюм, что не допускает шуток, тот
настолько несмышлен, что невьшосит умного слова. Некоторые настолько
тупы, что любой насмешки они боятся, подобно тому, как укушенный
бешеной собакой боится воды. Одни до того проворны, что, сидя, они
одобряют одно, а стоя — другое62. Другие — сидят в харчевнях и за
чашей вина судят о дарованиях писателей, с великой важностью
осуждают все, что хотят, выщипывая по волоску из каждого
сочинения, а сами меж тем пребывают, как принято говорить, «вне
обстрела». Разумеется, эти честные люди до того гладки и выбриты со всех
сторон, что у них нет ни волоска, за который можно было бы
ухватиться. Кроме того, есть такие неблагодарные, что, получив большое
удовольствие от сочинения, автора они тем не менее не любят. Они
очень схожи с невежливыми гостями, которые, после того как их
радушно пригласили на изобильный пир, расходятся наконец сытые
по домам, нисколько не поблагодарив того, кто их позвал. Иди
теперь63, трать свои деньги на обед для людей столь тонкого вкуса,
столь разных склонностей, к тому же столь памятливых, столь
благодарных!
Священное
искательство
Неблагодарность
человеческих
суждений
Людей без
чувства юмора
Мор называет
тупыми
Пословица
Удивительное
сравнение
24
Томас Мор
Впрочем, милый мой Петр, сделай с Гитлодеем так, как я сказал.
Потом ведь можно будет еще раз это обдумать. Хотя, когда я
закончил свой труд, поздно мне теперь думать; что до издания, то в
дальнейшем, если Гитлодей этого пожелает, я последую совету друзей, и
прежде всего твоему.
Прощай, милейший Петр Эгидий с наидобрейшей твоей
супругой64, люби меня, как и прежде любил; а я люблю тебя более, чем
прежде.
Первая книга беседы,
которую вел Рафаэль Гитлодей —
человек выдающийся,
о наилучшем устройстве государства,
в передаче Томаса Мора —
ЧЕЛОВЕКА ИЗВЕСТНОГО,
ГРАЖДАНИНА И ШЕРИФА
СЛАВНОГО БРИТАНСКОГО ГОРОДА ЛОНДОНА
Когда недавно непобедимейший король Английский Генрих,
восьмой по счету с этим именем, в высшей степени обладающий
всеми достоинствами выдающегося государя, имел немалого
значения тяжбу с пресветлейшим государем Кастильским Карлом65, то,
дабы обсудить и уладить ее, он отправил меня во Фландрию послом66,
и был я спутником и сотоварищем несравненного мужа Кутберта
Тунсталла67, какового недавно на великую радость всем король
назначил хранителем духовных архивов68. Я не стану нисколько его
хвалить — не из опасения, как бы дружба наша не оказалась
недостаточной свидетельницей искреннего моего к нему доверия, а оттого,
что доблесть его и ученость выше, чем мог бы я о них поведать. Они
до такой степени известны и знамениты, что сообщать о них
надобно разве что в случае, если, как говорится, я бы желал лампой
осветить солнце69.
В Брюгге, как полагается, встретили нас те, которым государь
поручил вести дело, — все мужи выдающиеся.
Первым среди них и главным был бургомистр Брюгге, устами их
и разумом — Георг Темсиций70, кассельский настоятель,
красноречивый не только лишь от учености своей, но и по природе. К тому же
он превосходнейший законник, благодаря своему врожденному уму,
а также долгому опыту он замечательно умеет вести дела.
После того как мы раз-другой встретились с ними, но кое в чем не
совсем сговорились, они, распростившись с нами, на несколько дней
отправились в Брюссель, намереваясь узнать волю государя. Я же тем
временем, как того требовало дело, отбываю в Антверпен. Пока я
там жил, меня часто навещал Петр Эгидий71, родом из Антверпена,
среди прочих самый приятный: человек честный, высоко почитаемый
согражданами, достойный же еще большего почета. Не знаю, что в
этом юноше лучше — ученость его или нрав. Ведь он человек
превосходнейший и просвещеннейший. К тому же он со всеми чистосерде-
Кутберт
Тунсталл
Поговорка
ПетрЭгидий
26
Томас Мор
чен, а особенно с друзьями: любит их, верен им, такой искренний, что
едва ли ты где-нибудь сыщешь кого-либо, о ком подумаешь, что во
всех смыслах достоин он сравниться с ним по части дружбы. У него
редкая скромность, притворство ему совершенно чуждо, ни у кого
нет в простодушии столько рассудительности72, к тому же речь его
так мила, так беззлобно шутлива, что приятнейшей
обходительностью своей и сладосгнейшей беседой облегчил он мне в большой мере
тоску по отечеству, домашнему очагу, жене и детям, увидеть которых
я стремился с весьма великой тревогой: ведь уже более четырех
месяцев я не был дома73.
Однажды я присутствовал на богослужении в храме Девы Марии,
красивейшем в городе; туда ходит весьма много народа. Когда
месса закончилась74 и я собирался воротиться в гостиницу, то случайно
увидел, как Петр беседует с неким чужестранцем преклонного
возраста, с загорелым лицом, большой бородой, с плащом, небрежно
свисающим с плеча; по лицу и одежде мне показалось, что он
моряк75. Петр, как только он меня заметил, подходит ко мне и
здоровается. Хочу ответить, а он отводит меня немного и говорит: «Видишь
этого человека?» (и тут же показал на того, с кем, как я видел, он
беседовал). «Я, — говорит, — собирался как раз вести его отсюда к
тебе». Я сказал: «Если бы он пришел, мне это было бы очень
приятно — ради тебя». — «Нет, — говорит он, — если бы ты знал этого
человека, то — ради него. Ибо нет теперь никого среди всех смертных,
кто мог бы рассказать столько историй о неведомых людях и землях.
Я знаю, как жаден ты слушать такие вещи». — «Значит, — говорю, —
я хорошо угадал. Оттого что с первого взгляда сразу я понял, что
этот человек — моряк». Но Петр сказал: «Ты сильнейшим образом
ошибся: он плавал, но не как Палинур, а как Улисс; вернее же — как
Платон76. Ведь это, разумеется, Рафаэль, прозванный Гитлодеем77, —
и латыни учен, и греческому он весьма обучен. В греческом он
умудрен более, чем в римском78, оттого что целиком посвятил себя
философии, а в этом деле, как узнал он, по-латыни ничего нет сколько-
нибудь важного, кроме кое-чего у Сенеки и Цицерона79. Оставив
братьям отцовское имущество, которое было у него дома (сам он ведь
родом из Лузитании), желая посмотреть мир, он присоединился к
Америго Веспуччи80 и в трех последних странствиях из тех четырех,
про которые уже повсюду читают81, был его постоянным спутником,
вот только во время последнего странствия не вернулся с ним. Ибо
он очень хотел быть в числе тех двадцати четырех человек, которых
оставили в крепости у границ последнего плавания, — и,
действительно, добился этого от Америго.
Итак, он был оставлен в угоду собственному своему желанию,
склоняясь более к странствиям, чем к надгробиям. Ведь у него
постоянно на устах слова: "Небеса не имеющих урны укроют"82 и "Ко все-
Утопия
27
вышним путь отовсюду один и тот же"83. Если бы не милость Божия,
эта его мысль обошлась бы ему недешево. Впрочем, позднее,
расставшись с Веспуччи, исколесил он много стран с пятью своими
товарищами по крепости, и, наконец, удивительный случай занес его в
Тапробану84, откуда он прибыл в Каликвит85, и, застав там как раз
корабли из Лузитании, наконец, сверх ожидания, возвратился на
родину».
Когда Петр рассказал это, я поблагодарил его за то, что он был
столь ко мне услужлив и так хотел, чтобы я насладился беседой с
этим человеком, надеясь, что разговор с ним будет мне приятен.
Поворачиваюсь к Рафаэлю. Тут, после того как мы обменялись
приветствиями и сказали те общепринятые слова, которые обычно
говорят при первой встрече незнакомцы, отправляемся мы потом ко
мне домой и там, сидя в саду на скамье, покрытой зеленым дерном86,
разговариваем.
Он, значит, нам рассказал, что, после того как Веспуччи уехал, он
сам и его друзья, оставшиеся в крепости, начали понемногу
располагать к себе жителей той земли встречами и ласковыми словами. И
они уже не только жили у них в безопасности, но и стали их
друзьями; тогда же они заслужили приязнь и милость их правителя
(название страны и его имя я запамятовал). Благодаря его щедрости —
рассказывал Рафаэль — сам он и пятеро его спутников получили
вдоволь провианта и денег на дорогу, а также надежнейшего
проводника (оттого что по воде продвигались они на плотах, а по земле —
на повозке), дабы вел он их к другим правителям87, к которым они
шли с дружескими поручительствами. Рафаэль говорил, что после
многодневного пути он нашел города, столицы и весьма неплохо
устроенные государства с большим населением.
И, правда, возле линии экватора, здесь и там по обе стороны
почти что на всем пространстве, которое охватывает солнечный круг,
лежат безлюдные пустыни, высохшие от постоянной жары. Всюду
грязь, вещи, вызьшающие своим видом печаль, все сурово и невозде-
ланно, повсюду живут дикие звери и змеи, наконец, люди, одичавшие
не менее чудовищ и не менее их вредоносные. Впрочем, когда
продвинешься дальше, то понемногу все смягчается. Погода менее
сурова, почва от зелени приятнее, нрав живых существ спокойнее.
Наконец, появляются народы, столицы, города, в которых постоянно
торгуют не только друг с другом или соседями, но также с племенами,
расположенными далеко, добираясь туда по суше и по морю.
У Рафаэля была возможность осмотреть тут и там многие земли,
потому что не только его, но и спутников его охотнейшим образом
допускали на любой корабль, который снаряжали в какой угодно
путь. Он рассказывал, что корабли, которые они видели в первых
странах, были весьма хороши. На них натягивали паруса из сшито-
28
Томас Mop
го папируса или из прутьев, а в других местах — из кож. Потом же
они находили корабли с заостренными днищами и холщовыми
парусами. Наконец, подобные нашим. Моряки были весьма неплохо
знакомы с морем и погодой.
Однако он рассказывал, что снискал у них великую благодарность,
научив их пользоваться магнитом88, о котором они прежде ничего не
знали. Поэтому они робко привыкали к морю и не случайно
доверялись ему только летом. Ныне же, веря в этот камень, не боятся они
зимы, но более от беспечности, чем от защищенности. И можно
опасаться, как бы та вещь, о которой они думали, что она им дана на
великое благо, не стала по их неразумию причиной великого зла.
Он рассказывал, что и в каком месте он видел; излагать это и
долго, и не подходит к этому сочинению; может быть, мы расскажем
об этом в ином месте. Особенно полезно будет не пропустить
прежде всего те дела, разумные и верные, которые он замечал где-либо у
народов, живущих вместе, как это подобает гражданам. Об этом и
мы расспрашивали его наижаднейшим образом, и сам он рассуждал
охотнейшим образом; расспросы о чудовищах мы пока оставили, так
как в этом мало нового. Ибо где только не найдешь ты хищных
Сцилл, Келен89, народопожирателей лестригонов90 и подобных им
громадных чудищ, но граждан с мудрыми устоями жизни ты,
конечно, не везде найдешь.
Впрочем, он как отметил у этих новых народов многие
превратные уложения, так и перечислил немало таких, с которых можно
было бы взять примеры, пригодные для исправления ошибок наших
городов, народов, племен и царств. Об этом, как я сказал, надобно
мне будет вспомнить в другом месте.
Теперь я намерен передать только то, что он рассказывал о
нравах и установлениях утопийцев, предварив это, однако, той беседой,
которая была как бы некоей нитью, приведшей к упоминанию об
этом государстве.
Ибо, когда Рафаэль рассудительнейшим образом называл одни
или другие ошибки, весьма многочисленные и здесь и там, а затем то,
что определенно мудрее у нас или же у них, то излагал он нравы и
установления каждого народа так, что казалось, будто, в каком бы
месте он ни находился, он прожил там всю жизнь.
Петр, восхитившись им, сказал: «Меня, конечно, удивляет, милый
Рафаэль, почему не присоединиться тебе к какому-нибудь королю.
Я полностью уверен, что среди них нет ни одного, кому бы не
оказался ты весьма приятен, ибо ведь как своей ученостью, так и своим
знанием мест и людей ты бы мог не только усладить их, но и быть им
полезен, приводя примеры и помогая советом. В то же время таким
способом ты прекрасно устроил бы свои дела и смог бы оказаться
великим подспорьем и помощью для всех твоих близких».
Утопия
29
«Что касается моих близких, — сказал он, — то ими я не слишком
озабочен, ибо думаю, что посильно уже выполнил свой долг по
отношению к ним. Потому что иные отступаются от имущества разве что
в старости и болезни, да и то не по своей охоте, а из-за того, что не
могут более удерживать его; я же распределил все среди родных и
друзей, будучи еще не только здоровым и крепким, но и молодым.
Полагаю, что они должны быть довольны этой моей милостью и не
станут, кроме этого, требовать и дожидаться, чтобы я еще раз ради
них отдал себя в слуги королям». — «Хорошие слова! — сказал
Петр. — Только мне казалось, что не в слуги, а для услуг». Тот
сказал, что в этом слове всего на один слог больше. «А я считаю так, —
сказал Петр, — как бы ты ни называл это дело, но как раз с его-то
помощью ты не только мог бы оказаться полезен отдельным людям или
же обществу, но и мог бы восстановить свое собственное лучшее
положение». Рафаэль сказал: «Станет ли оно лучше с помощью того,
от чего отвращается дух мой? Ведь ныне я так живу, как хочу91, и
почти уверен, что весьма немногим порфироносцам92 это удается.
Разве недостаточно таких, которые стараются обрести дружбу с
владыками? Ты думаешь, что произойдет большая беда, если они
лишатся меня или кого-нибудь иного, мне подобного?»
Тогда я говорю: «Дорогой Рафаэль, ясно, что ты не жаден ни до
богатства, ни до власти, и человека твоего образа мыслей я,
разумеется, чту и уважаю не менее, чем кого-нибудь из обладателей высшей
власти. Впрочем, кажется, что ты, конечно, исполнишь дело,
достойное твоего ума, действительно столь благородного, сколь и
философского, если даже ценой некоторого личного неудобства направишь
свой природный ум и усердие на благо общему удобству93. Оттого что
если не станешь ты советником какого-либо великого правителя, то
никогда не сможешь с такой пользой побудить его к правде и
честности (а я уверен, что ты намерен это делать). Ибо от правителя, как
из какого-нибудь неиссякаемого источника, распространяется на весь
народ все доброе и злое. Ты обладаешь весьма совершенной
ученостью, однако даже и без большого житейского опыта, безо всякой
учености, при таком знании дел ты стал бы выдающимся советником
у любого короля».
«Дорогой Мор, — сказал он, — ты совершаешь двойную ошибку:
во-первых, в отношении меня, во-вторых, по сути дела. Ибо нет во
мне способности, которой ты меня наделяешь, а если даже она и была
бы, то, заменив свое бездействие на действие, я ничуть не продвинул
бы государство вперед. Во-первых, ведь все короли большей частью
охотнее занимаются военными делами, в которых у меня нет опыта,
чем благими мирными вещами; гораздо более пекутся они о том, как
бы правдами и неправдами приобрести себе новые царства, чем о
том, как достойно управиться с приобретенными. Кроме того, среди
30
Томас Mop
советников королей нет никого-, кто был бы действительно столь
умен, чтобы не нуждаться в совете другого, и нет такого, кто не
кажется себе столь умным, что ему нет надобности одобрять другого.
Кроме разве только, когда они соглашаются с какими-нибудь
наинелепейшими высказываниями, подлаживаются к тем, которые
пребывают в наибольшей милости у правителя, и стремятся согласием
своим получить их расположение.
И конечно, природой устроено так, что каждый обольщается
своими делами. Так, ворон рад своему птенцу, и обезьяне мил ее
детеныш94.
Поэтому, если кто-нибудь в компании людей, завидующих
чужому или же предпочитающих свое, назовет нечто, вычитанное им из
рассказа о прошлых временах или замеченное в других странах, то
слушающие поступают так, будто все представление об их
мудрости находится в опасности, и после этого прослывут они все
дураками, если только не удастся им выдумать чего-нибудь, ^гго обратят они
во зло чужой выдумке. Если прочим они и пренебрегут, то
прибегают к следующему: это, говорят, нравилось предкам95, с которыми мы
хотели бы сравняться в мудрости. Затем, сказав это, они
успокаиваются, как бы заключив все наилучшим образом. Словно весьма
опасно будет, если кто-либо в чем-либо окажется умнее своих предков.
Однако всему, что они с легкостью постановили, мы дозволяем
процветать, сохраняя полнейшее наше спокойствие. Если же в каком-
нибудь деле можно посоветовать нечто более разумное, мы тотчас
жадно, закусив удила, хватаемся за этот довод. С такими
чванливыми, нелепыми и сумасбродными суждениями я часто сталкивался в
других местах, а один раз также и в Англии».
«Умоляю тебя, — говорю я, — ты был у нас?» — «Был, — говорит, —
жил там несколько месяцев, немного позднее поражения, которое
потерпели западные англичане в гражданской войне против короля,
закончившейся безжалостным их разгромом96. За это время я
премного обязан был досточтимому Иоанну Мортону97, архиепископу
Кентерберийскому и кардиналу, а тогда также еще и канцлеру
Англии.
Муж этот, мой Петр (ибо Мору известно то, о чем я намерен
рассказать), достоин был почтения не более из-за влиятельности своей,
чем из-за рассудительности и добродетели. Роста он был среднего и
не казался ниже из-за своего преклонного возраста. Вид его внушал
уважение — не страх. В обращении не тяжел, но серьезен и достоин.
Иногда у него бывало желание обойтись с просителями более
сурово, однако не во вред им, но чтобы испытать, какой нрав, какая сила
духа присуща каждому; их мужество, а не бесстыдство было ему
знакомо по себе самому и радовало его; он считал это свойство
приличествующим для ведения дел. Речь его была гладкая и действен-
Утопия
31
ная. Юриспруденцию знал великолепно, ума несравненного, память
на удивление замечательная. Эта выдающиеся природные свойства
он усовершенствовал учением и упражнением.
король полностью доверял его советам. Когда я там был,
казалось, что и государство весьма на них опиралось. Ибо ведь с ранней
почти юности, прямо из школы, оказался он при дворе, всю жизнь
провел в весьма важных делах и, постоянно подвергаясь
разнообразным приливам судьбы, среди многих и великих опасностей
научился понимать дело (понимание, так обретенное, не скоро исчезает).
По счастливой случайности, когда однажды был я за его столом,
присутствовал там также некий мирянин, знаток ваших законов96. Не
знаю, какой нашелся для него повод, но он стал обстоятельно хвалить
то суровое правосудие, которое применялось тогда нами по
отношению к ворам, которых, рассказывал он, повсеместно вешали иногда
по двадцати на одной виселице. И он говорил, что, хотя ускользает
от казни очень малое число воров, его удивляет, что по какому-то
злому року повсюду, однако же, существует много разбойников.
Тогда я, осмелившись говорить свободно при кардинале, говорю:
„Нечего тебе удивляться. Ибо такое наказание воров находится за
пределами справедливости" и не полезно обществу. Для защиты от
воровства оно чрезмерно сурово и недостаточно для его обуздания.
Иоо простая кража — не такой огромный проступок, чтобы за него
карать смертью; ни одно наказание не является столь сильным,
чтобы удержать от разбоев тех, у кого нет никакого иного способа
сыскать себе пропитание. Поэтому здесь не только вы, но и большая
часть людей, живущих в этом мире, кажется, подражает дурным
наставникам100, которые охотнее колотят учеников, чем их учат. Ведь
укравшего осуждают на весьма тяжелые и ужасные мучения, в то
время как гораздо более следовало бы позаботиться, чтобы каждый
был удачлив в жизни, чтобы ни у кого не было столь жестокой
необходимости сперва воровать, а потом погибать".
Он говорит: „Об этом достаточно позаботились: есть ремесло, есть
земледелие, ими можно поддержать жизнь, если только люди не
предпочтут сами быть дурными"101.
Я говорю: „Нет, ты от этого не уйдешь!102 Ибо прежде всего
оставим тех, которые часто возвращаются домой изувеченными с войн,
внешних или гражданских, вроде того, как недавно у вас после
Корнуэлльского сражения и немного ранее — после Галльского103.
Они лишаются частей своего тела ради государства или ради
короля; немощь не дозволяет им заниматься прежними делами, а
возраст — изучить новые. Их, — говорю я, — оставим, потому что войны
происходят через определенные промежутки времени. Посмотрим на
то, что бывает всякий день. Итак, существует большое число
знатных, которые не только сами живут в праздности, будто трутни104,
О
недостаточно
справедливых законах
Каким
образом
получается, что
существует столь
великое
множество воров?
32
Томас Мор
Сколько бед
проистекает
от
постоянных воинских
гарнизонов
трудами других, например держателей своих земель, которых для
увеличения доходов они отскабливают до живого. Ибо только так
понимают хозяйственность эти люди, в иных случаях расточительные
до обнищания: они также окружают себя огромной толпой праздных
слуг105, которые никогда не выучились никакому способу сыскать
себе пропитание. Когда же их господин умирает или же когда они
сами заболевают, их тотчас вышвыривают. Ибо и праздных кормят
охотнее, чем больных; и часто наследник умершего не в состоянии
прокормить отцовскую челядь. Меж тем они отважно голодают, если
только они не разбойничают отважно. Ибо что им делать? После того
как, бродяжничая, изотрут они понемногу одежду да изотрутся сами,
их, измученных к тому же болезнью, одетых в лохмотья, ни
благородные не удостоят принять, ни крестьяне не осмелятся. Они
хорошо знают, что тот, кто воспитан среди роскоши, в праздности и
веселии, привык к щиту и шпаге, надменно смотрит на соседей и
презирает всех по сравнению с собой; такой человек нисколько не будет
пригоден к тому, чтобы с мотыгой и лопатой за малую плату и
скудную пищу служить бедняку".
На это он сказал: „И нам в первую очередь надобно пригревать
как раз людей такого рода:106 ведь если разразится война, то в них,
как в людях возвышенной и благородной души, более чем в
ремесленниках и земледельцах, заключается сила и крепость войска".
„Конечно, — говорю я, — так же можно тебе сказать, что ради
войны надо пригревать воров107, от которых, несомненно, никогда вы
не избавитесь, пока будут у вас эти люди. Почему разбойники не
могут быть дельными солдатами, а солдаты — презреннейшими из
разбойников? Между этими занятиями есть много сходства. Однако
этот порок, частый у вас, присущ не одним вам. Ведь он — общий
почти у всех народов. Ибо Галлию108 разоряет, кроме того, еще
более пагубная гибель: вся страна, даже в мирное время, если это
можно назвать миром, оплетена и осаждена наемными солдатами,
введенными по тому же убеждению, по которому вы полагали, что
надобно кормить здесь праздных слуг. Потому что глупомудрам109
показалось, что общественное благо состоит в том, чтобы всегда наготове
был сильный и крепкий гарнизон, главным образом из ветеранов.
Ведь они нисколько не доверяют новобранцам. И поэтому им
надобно искать повод для войны, чтобы не было у них неопытных солдат
и людей, не готовых зарезать безвозмездно, дабы, как шутливо
заметил Саллюстий110, рука и дух не цепенели в бездействии.
Сколь пагубно кормить такого рода чудовищ111, Галлия узнала по
своей собственной беде. Примеры римлян, карфагенян, сирийцев112
и весьма многих народов свидетельствуют о том же. У всех у них в
разных местах и по разным поводам постоянные войска
уничтожили не только их высшую власть, но даже и поля, и самые столицы.
Утопия
33
Насколько же в действительности нет в том необходимости,
явствует хотя бы из того, что даже галльские солдаты, с молодых ногтей113
наилучшим образом закаленные в боях, столкнувшись с вашими
добровольцами, не очень-то часто хвастаются, что они одержали верх114.
Я не скажу ничего более, дабы присутствующим не показалось, что
я к вам подлещиваюсь. Однако не верится, чтобы праздные
господские слуги чрезмерно устрашали этих вот ваших городских
ремесленников или даже грубых деревенских земледельцев, за исключением
только разве тех из них, которые по сложению своему не слишком
похожи на сильных и отважных, или же тех, у которых бедность
сломила силу духа. Поэтому нет никакой опасности в том, что люди
крепкого и сильного сложения (ибо высокородные удостаивают
порчей только отборных), ныне изнемогающие от праздности или
ослабевающие в занятиях чуть ли не женских, выучившись добрым
делам, надобным для жизни, поднаторев в мужских трудах, уподобятся
женщинам. Во всяком случае, однако, мне ничуть не кажется, что
государству полезно на случай войны, которой никогда у вас не
будет, если вы этого- не захотите, кормить нескончаемое множество
такого рода людей, которые угрожают миру115, о котором надобно
печься гораздо более, нежели о войне.
Однако это не единственная причина, делающая воровство
необходимым. Есть другая, насколько я понимаю, вам более
свойственная".
„Какая же это?" — сказал кардинал. Я говорю: „Ваши овцы116.
Обычно такие спокойные, питающиеся так скудно, ныне, как
говорят, стали они такими прожорливыми и неукротимыми, что
пожирают даже людей117, опустошают и разоряют поля, дома, города. Как
раз в тех частях королевства, где производится более тонкая и
поэтому более ценная шерсть, там знатные и благородные господа, даже
некоторые аббаты, святые мужи, недовольны теми ежегодными
доходами и прибылью, которые обычно получали от владений их
предшественники. Им недостаточно того, что, живя в праздности и
богатстве, они нисколько не полезны обществу, если только не вредны ему.
Для пашни они ничего не оставляют, все занимают пастбищем,
ломают дома, разрушают города, оставляя лишь только храм под
овечий хлев. И — словно мало земли губят у вас лесные выгоны и
заповедники для дичи — эти добрые люди обращают в пустыню118
вдобавок еще и все живое, все, что только было возделано.
Следовательно, держателей вышвыривают оттого, что один — ненасытный
обжора, жестокая чума в отечестве, распространив поля, окружает
несколько тысяч югеров единым забором119. Некоторые из них,
опутанные обманом или же подавленные силой, измученные неправдой,
лишаются собственности и вынуждены продавать ее. Поэтому в любом
случае несчастные переселяются: мужчины, женщины, мужья, жены,
2 - - 3647
34
Томас Мор
сироты, вдовы, родители с малыми детьми, более многочисленная,
чем богатая челядь120, — оттого что в деревенской жизни надобно
много рук. Я говорю, переселяются они из знакомых и привычных
родных домов и не ведают, куда им деваться. Всю недорогую утварь,
даже если бы и можно было найти покупателя, продают они по
дешевке, оттого что им надобно ее сбыть. Когда же в бродяжничестве
своем вскоре они все это растратят, что иное остается им, наконец,
как не воровать и не оказаться по заслугам на виселице; в противном
случае они должны скитаться и просить милостыню. Хотя и здесь
бросают их в тюрьму как бродяг, оттого что, праздные, слоняются
они повсюду — ведь никто не нанимает их труд, сколь горячо они его
ни предлагают. Ибо деревенской работе, к которой они привыкли,
нет места там, где ничего не сеют. Ведь достаточно одного овчара или
пастуха, чтобы пасти скот на той земле, для возделывания которой
под посев требовалось много рук. Из-за этого случилось, что во
многих местах хлеб стал гораздо дороже121. Даже цена на шерсть здесь
возросла так, что более бедные люди, которые обычно изготовляют
из нее ткани, вовсе не могут ее покупать, и поэтому многие от дела
переходят к праздности. Ибо после увеличения пастбищ
нескончаемое число овец унесла язва, будто этот мор, посланный на овец, был
Божией карой за жадность; хотя справедливей было бы обратить эту
кару на голову самих владельцев. Если даже число овец очень
сильно увеличится, то цена все равно ничуть не уменьшится. Оттого что
если это нельзя назвать монополией, ибо продает не один человек,
то, конечно, это — олигополия122. Почти все овцы попали в руки
немногих, к тому же богатых людей, которым нет никакой нужды
продавать их до того, как им это будет угодно, а угодно им будет не
раньше, чем появится возможность продать, за сколько им будет
угодно. По той же причине прочие породы скота равно дороги и даже
более, потому что после разрушения хозяйств и упадка сельской
жизни не стало тех, кто заботился бы о молодняке. Ведь те самые
богачи не выращивают ни ягнят, ни телят, но, купив в другом месте
задешево, они потом откармливают их на своих пастбищах и
дорого перепродают. Поэтому я полагаю также, что весь вред этого дела
пока еще не чувствуется. Действительно, до сих пор они поднимают
цену только в тех местах, где они продают. Однако, когда станут
вывозить молодняк немного быстрее, чем он способен рождаться,
тогда наконец и там достаточный запас постепенно уменьшится и в
том месте, где покупают, неизбежно появится заметная недостача.
По этой причине ненасытная жадность немногих обратила в
настоящую погибель то, из-за чего ваш остров казался особенно
счастливым. Ибо эта дороговизна и есть та причина, по которой каждый
отсылает из дома возможно больше людей: зачем, спрашиваю я, как
не для нищеты и разбоя, к которому легче склонить высокородных?
Утопия
35
К этой жалкой бедности и скудости прибавляется еще дерзкая
роскошь. Ибо и у господских слуг, и у ремесленников, чуть ли даже
не у самих крестьян — у всех, короче говоря, сословий много
необычайного богатства в одежде и чрезмерной роскоши в еде. Трактиры,
притоны, публичные дома и публичные дома в ином виде —
харчевни, винные и пивные, наконец, разные бесчестные игры: кости, лото,
мячи, шары, диск — разве все они не посылают своих приверженцев
прямо на разбой, быстро лишив их денег? Отбросьте эту пагубную
заразу, постановите, чтобы те, которые разрушили хозяйства и
селения, восстановили их или же уступили их тем, кто хочет возвести их
вновь или отстроить. Обуздайте эти скупки богачей и их произвол,
подобный монополии. Меньше кормите бездельников! Вернитесь к
земледелию, возобновите шерстопрядение, чтобы стало оно
почетным трудом, которым с пользой занималась бы эта праздная толпа:
и те, которых бедность уже обратила в воров, и те, которые ныне
пока еще бродяги или праздные слуги, а в будущем тоже,
несомненно, воры. Конечно, если вы не излечитесь от этих бед, тщетно станете
вы похваляться испытанной в наказаниях за воровство законностью,
на самом деле скорее броской, чем справедливой и полезной. Ибо
ведь вы дозволяете воспитывать людей наихудшим образом и с
нежного возраста понемногу портите нравы, полагая, что они
достойны наказания только тогда, когда наконец взрослые мужи совершат
те преступления, которых надобно было постоянно ждать от них с
детства. Спрашиваю я, делаете ли вы что-нибудь иное, кроме того,
что сами создаете воров и караете их?"
Когда я это говорил, тот самый знаток права подготовился
отвечать и решил воспользоваться тем обычным способом рассуждения,
когда усерднее повторяют сказанное, чем отвечают; при этом видят
свою заслугу главным образом в хорошей памяти.
«Ты, конечно, говорил красиво, — сказал он, — потому что ты, по-
видимому, чужестранец и скорее мог кое-что слышать об этом, чем
узнать что-либо досконально, это я покажу с помощью нескольких
слов. Давай-ка я сперва перечислю по порядку то, что ты сказал,
потом покажу, в чем у тебя заключается незнание наших дел, и,
наконец, расшатаю и разобью все твои доводы. Значит, чтобы начать
мне, как я пообещал, с первого: "Мне показалось, что в четырех..."»
„Молчи, — сказал кардинал, — при таком начале, кажется, ты
намерен употребить больше, чем несколько слов. Поэтому мы
освободим тебя сейчас от этого тяжелого ответа, однако намерены
сохранить за тобой ответ во время ближайшей нашей встречи, каковую я
хотел бы назначить на завтра, если ничто не помешает ни тебе, ни
Рафаэлю. Меж тем, однако, мой Рафаэль, я весьма охотно услышал
бы от тебя, почему ты полагаешь, что воровство не надобно карать
высшей мерой, и какую иную кару, более подходящую123 для обще-
Рассказчик
описывает,
как по-свойски
кардинал
прерывает раз-
болтавшегося
говоруна
2*
36
Томас Mop
Манлиевы
законы, как о
них сообщает
Тит Ливии
сгва, ты бы сам установил. Ибо ведь и ты не думаешь, что воровство
надобно терпеть. Если и ньше, несмотря на смерть, люди стремятся
воровать, то какой страх испугает злодеев, когда они будут уверены,
что им сохранят жизнь: смягчение наказания они перетолкуют как
некую награду и приглашение к злодеянию".
Я говорю: „Вообще, мне кажется, наидобрейший отец, что
нисколько не справедливо за отнятые деньги отнимать у человека жизнь.
Ибо, я полагаю, ничто из того, что есть в мире, не может
сравниться с человеческой жизнью. Если же скажут, что это воздаяние не за
украденные деньги, а за попранную справедливость, за нарушенные
законы, то почему бы не назвать по заслугам это высшее право
высшим бесправием?124 Ибо не следует одобрять как Манлиевы
законы125, по которым за малейшее неповиновение тут же обнажали меч,
так и положения стоиков, полагающих, что все прегрешения
настолько одинаковы126, что, они думают, нет разницы в том, убил ли кто
человека или же отнял у него монетку; если посмотреть хоть
сколько-нибудь беспристрастно, здесь вообще нет ничего сходного или
похожего. Бог запретил убивать127 кого бы то ни было, а мы с такой
легкостью убиваем за отнятый грош. Если же кто-нибудь истолкует
это так, будто это повеление Божие запрещает возможность
убийства, за исключением тех случаев, когда человеческий закон объявит,
что надобно убивать, то что мешает людям сойтись друг с другом на
том, будто на том же условии надобно допустить разврат,
прелюбодеяния и клятвопреступление? Ведь Бог отнял у человека право
убивать не только другого, но и себя. Если же люди согласились убивать
друг друга на определенных условиях, то это соглашение должно
обладать силой освобождать от оков тех его приверженцев, которые
безо всякой заповеди Божией губят всех, кого им велят убивать
человеческие установления. Не получат ли при этом слова Божий
столько права, сколько дадут его им права человеческие? И выйдет,
что заповеди Божий надобно будет соблюдать лишь настолько,
насколько, как и в этом случае, пожелают определить это люди.
Наконец, и закон Моисеев128, хотя был он немилосерден и суров, ведь был
дан рабам, и притом упрямым, этот закон карал за кражу никак не
смертью, а штрафом. Не станем же мы думать, что в новом законе
милосердия129, в котором Отец повелевает детям своим, дал Он нам
большую волю свирепствовать друг против друга.
Вот почему я полагаю, что казнь недопустима. Насколько же
нелепо и пагубно для государства равно наказывать и вора, и
убийцу, думаю, знает всякий. И впрямь, когда разбойник видит, что,
осужденный за кражу, рискует он не меньше, чем если, кроме этого,
уличат его еще в убийстве, то одна только эта мысль побудит его
зарезать того, кого в ином случае он всего лишь намерен был ограбить.
Действительно, оттого что, пойманный, не окажется он в большей
Утопия
37
опасности, чем если он зарежет, ему будет даже спокойнее, больше
будет у него надежды скрыться, когда не станет на свете доказчика
его преступления. Итак, когда мы стремимся как можно более
устрашить воров, мы подбиваем их губить добрых людей. А на то, что
обыкновенно спрашивают, какое наказание может подойти более,
здесь, по-моему, ответить не намного легче, чем на вопрос, какое
наказание может быть хуже. Зачем нам сомневаться в полезности
того способа карать за преступления, который, мы знаем, давным-
давно был у римлян, весьма хорошо умевших управлять
государством? Уличенных в крупных преступлениях они присуждали
работать в каменоломнях и добывать металлы и держали таких людей
все время в цепях.
Хотя, что касается этого, ни у одного народа не могу я найти
устройства лучшие, чем наблюдал я и приметил во время странствия
своего в Персии130 у так называемых полилеритов *** — это немалый
народ, управляемый не без разумности. Он только ежегодно платит
персидскому царю, во всем прочем он свободен и подчиняется
своим законам. Оттого что живет он далеко от моря и почти что
окружен горами, он всегда, нисколько не скупясь, довольствуется
плодами своей земли, нечасто посещает других и ими нечасто
посещается. По старинному обычаю, однако, этот народ не стремится
расширить свои пределы, которые легко защищены ото всякой
несправедливости горами, а также данью, которую он платит своему
властелину. Полностью свободный от военной службы, живет этот народ не
слишком великолепно, однако удобно, скорее в счастье, чем в
известности или в славе. Даже название его, я думаю, едва ли
достаточно знакомо кому-либо, кроме соседей.
И вот у них-то заведено, что укравшие, которых поймали,
возвращают утащенное владельцу, а не правителю, как это обыкновенно
бывает в других местах. Они считают, что у правителя столько же
прав на украденную вещь, сколько у самого вора. Если же вещь
пропадает, то, узнав ее цену и высчитав из имущества воров, остаток
они отдают полностью женам воров и их детям, а самих воров
осуждают на тяжелые работы. Если краже не сопутствовала жестокость,
то воров не заключают в тюрьму, они не носят кандалы, их
свободно и вольно допускают к общественным работам. Уклоняющихся и
исполняющих это вяло не столько мучают кандалами, сколько
побуждают к труду побоями. Работающие усердно не подвергаются
унижениям; только на ночь их поименно пересчитывают и запирают
в камеры. За исключением постоянного труда в их жизни нет
больше никаких неудобств. Ведь кормят их неплохо: тех, которые служат
обществу, — на счет общества, других — иначе. Оттого что кое-где то,
что им надобно, они собирают из пожертвований; и хотя этот способ
не верный, однако иэ-за того, что народ так милосерден, нельзя найти
Республика
полилеритов в
Персии
Это надобно
заметить и
нам,
поступающим иначе
38
Томас Мор
способа удачней. В иных местах для этого устанавливают
определенную подать. В некоторых местах воры не выполняют никакого
труда для общества, но когда какое-нибудь частное лицо нуждается в
работниках, то любого из них может нанять на день за установленную
плату, немного меньшую, чем если бы он пожелал взять свободного
человека. Кроме того, нерадивого раба дозволено бить кнутом.
Получается так, что рабы никогда не остаются без дела и, кроме
того, чем окупается пища на каждый день, каждый из них еще
вносит что-то в государственную казну. Все и каждый в отдельности
Слуги знат- одеты в платье одного и того же цвета, волосы у них не бритые, а
нш господ и подстрижены немного над ушами, из которых одно немного подре-
ейчас еще счи- Зается. Разрешается, чтобы друзья давали рабам еду, питье, платье
тают это с
красивым особого цвета, давать же деньги считается уголовным
преступлением равно как для дающего, так и для берущего. Человеку
свободному получить по какой-либо причине от осужденного деньги не менее
опасно, чем рабам (так называют осужденных) касаться оружия.
Каждая область метит своих рабов собственным знаком, уничтожить
который — уголовное преступление, равно как появиться за границей
или же разговаривать о чем-либо с рабом из другой области. Мысль
о побеге не менее опасна, чем самый побег. Если кто знал о таком
решении, то рабу за это — смерть, свободному — рабство.
Доказчику, напротив, установлены награды. Свободному — деньги, рабу —
свобода. Обоим же — прощение и безнаказанность за соучастие, дабы
никогда не было безопаснее исполнить злой замысел, чем
покаяться в нем. Таков закон и порядок в этом деле, как я сказал.
Легко заметить, сколь много в них человечности и удобства.
Гневаются, чтобы подавить пороки; но люди спасены, и с ними
обходятся так, что необходимо им быть добрыми; сколь много
сделали они прежде во вред, столь много возместят они в оставшуюся
жизнь. В дальнейшем нисколько не надобно страшиться, что они
скатятся к прежним своим нравам. И путники, отправляясь куда-
нибудь, полагают себя в большей безопасности, если проводниками
у них оказываются как раз такие рабы, которых они в каждой
области тотчас меняют. И впрямь, у них нет ничего подходящего для
свершения разбоя: руки — без оружия, деньги — только
доказательство преступления; если поймают — кара готова; никакой нет
надежды куда-нибудь убежать. Как обмануть, как скрыть? Человек
нисколько платьем своим на других не похож; разве только уйдет он
голый? Так здесь беглеца выдаст его ухо. Наконец, может явиться
опасность, что они замыслят заговор против государства. Будто
может на такое надеяться какая-нибудь соседняя область, не склонив
и не подбив на это прежде рабов из многих областей. У них же не
только нет возможности сговориться, но им нельзя даже собраться
поговорить или обменяться приветствиями. Меж тем, чтобы пове-
Утопия
39
рить в этот замысел, они должны бесстрашно верить своим
товарищам, ибо знают, что смолчать о нем — весьма опасно, а выдать —
чрезвычайно прибыльно. Напротив, ни один раб не лишен надежды,
что если он будет послушен, терпелив и подаст добрую надежду на
свое исправление в последующей жизни, то при этом, может
статься, он когда-либо вновь обретет свободу. И в самом деле, каждый год
нескольким рабам ее дают в заслугу за терпение".
Когда я это сказал и прибавил, что не вижу никакой причины,
почему такой способ не мог быть в Англии плодотворнее той
справедливости, которую так восхвалял тот самый знаток права, тогда
как раз этот правовед и сказал: „Никогда этого нельзя будет учредить
в Англии без того, чтобы не навлекло это на государство величайшей
опасности". Говоря это, он покачал головой, скривил губы и
замолчал. И все, которые присутствовали, с ним согласились132.
Тогда кардинал сказал: „Нелегко предсказать, удачно ли сойдет
дело, не произведя никакой пробы. Если же после объявления
смертного приговора правитель повелит отложить казнь, то надобно
будет испытать этот обычай, ограничив права убежища133. Тогда-то,
если по исходу дела выявится, что оно полезно, было бы правильно
закрепить его законом. Если не так, то можно будет покарать
смертью тех, кто уже прежде был осужден; и то, что это произошло ныне,
не окажется для государства менее полезно или менее справедливо.
Опасности меж тем от этого не может случиться никакой.
Даже, мне кажется, ничего плохого нет в том, чтобы испробовать
этот способ на бродягах, а то с ними мы до сих пор нисколько не
продвинулись вперед, несмотря на издание многих законов".
Когда кардинал это сказал, все те, которые к моему рассказу
отнеслись с презрением, наперебой стали осыпать его похвалами,
особенно же за это — о бродягах, оттого что это он добавил сам от
себя.
Не знаю, не лучше ли мне промолчать о том, что случилось потом.
Это было смешно, однако я расскажу. Потому что это было
неплохо и имело кое-какое отношение к предмету.
Случайно тут стоял один прихлебатель134, который, кажется, хо- Забавный диа-
тел притвориться дураком и делал это так, что у него выходило весь- лог между мо-
ма правдиво. Желая насмешить своими шутками, сам он вызывал ***£**и *№'
смех чаще, чем его слова. Иногда же и у него вырывалось нечто, не хле ашлш
вовсе нелепое, заставляющее поверить в пословицу: „Часто бросая,
выбросишь как-нибудь и Венеру"135. Кто-то из гостей сказал, что в
своей речи я хорошо предусмотрел, как быть с ворами, кардинал
позаботился о бродягах, государству же ныне осталось подумать еще
о тех, кого довели до нищеты болезнь и старость, так что не
способны они трудиться и зарабатывать себе на жизнь. Прихлебатель
тогда говорит: «Дозволь мне сказать. Ибо я покажу, что и это хорошо
40
Томас Мор
Поиовица
о нищих
Рассказчик
вспоминает
слова Горация
«облитый
латинским
уксусом»
Как он
соблюдает в
рассказе
благопристойность
Видно, что
монах по
невежеству своему
полагает, что
слово «рвение»
того же рода,
что и слово
«ревность»
уладится. Мне очень хочется убрать такого рода людей с глаз долой.
Часто они меня жестоко терзали, когда, жалуясь и вопя, требовали
денег, однако же никогда не могли они докричаться и вытянуть из
меня монету. Ибо всегда случалось одно из двух: или же мне не
хотелось давать, или и нельзя даже было, оттого что давать было
нечего. Поэтому ныне они поумнели, ибо, когда видят, что я иду
мимо, они не тратят усилий и пропускают меня молча: они ничего не
надеются от меня получить; клянусь, не больше, чем если бы я был
священником136. И что касается меня, то я вношу законопроект: всех
этих нищих распределить и разместить по бенедиктинским
монастырям137 и сделать их монахами-мирянами; а женщинам я велю стать
монахинями». Кардинал улыбнулся и в шутку одобрил его слова,
остальные же приняли их всерьез.
Впрочем, некоего монаха-теолога это высказывание о
священниках и монахах развеселило столь сильно, что он и сам начал шутить,
хотя в иных случаях был человеком серьезным, почти мрачным.
„Даже и так, — сказал он, — не избавишься ты от нищих, если не
подумаешь и о нас — монахах". Прихлебатель сказал: „Но об этом
уже позаботились. Ведь кардинал наилучшим образом подумал о вас,
когда решил, что бродяг надлежит задерживать и посылать работать.
Ибо вы-то и есть-самые главные бродяги". Когда он это сказал, все
посмотрели на кардинала, и, увидев, что тот не отрицает этого, все,
за исключением монаха, с великой охотой подхватили эти слова. Он
же (меня это нисколько не удивляет), облитый таким уксусом138,
вознегодовал и так разгорячился, что не мог удержаться от брани. Он
назвал этого человека бездельником, шептуном, порождением
погибели и при этом приводил страшные угрозы из Священного Писания.
А шут начал шутить всерьез и оказался здесь вполне мастером
своего дела. „Не прогневайся, — говорит, — добрый брат. В Писании
сказано: "В терпении вашем139 спасете души ваши" . Брат снова (я
приведу его собственные слова): „Я не гневаюсь, мошенник ты
эдакий, и уж во всяком случае не грешу. Ибо псалмопевец говорит:
"Гневаясь, не согрешайте""140. Затем кардинал мягко внушил, чтобы
они умерили свои страсти, и монах сказал: „Нет, владыко, я говорю
только как надобно, по доброй рвении141. Ибо у святых людей была
добрая рвения, почему и сказано: "Ревность по доме Твоем142 съела
меня". И в церквах поют: "Елисей143 кого смешит, когда в храм он
поспешит". Они почувствовали рвению плешивого, как, возможно,
почувствует и этот насмешник, шут, сквернослов".
Кардинал сказал: „Возможно, ты поступаешь так из добрых
побуждений, однако, мне кажется, ты поступил бы благочестивее и уж
конечно разумней, если бы воздержался от смешного спора с
человеком глупым и смешным".
„Нет, владыко, — сказал тот, — не поступил бы я разумней. Ибо
Утопия
41
сам Соломон премудрый говорит: "Отвечай глупому по глупости
его"144. Подобно этому я ныне и поступаю. Я показываю ему яму, в
которую он свалится, ежели хорошенько не поостережется. Ибо, если
среди насмехающихся над Елисеем, который один только и был
плешив, многие почувствовали рвение плешивого, но насколько же
более почувствует это один человек, насмехающийся над многими
монахами, среди которых много плешивых? К тому же у нас
имеется папская булла, по которой всех насмехающихся над нами
надлежит отлучить от церкви".
Кардинал, увидев, что этому пререканию не будет никакого
конца, кивком головы остановил прихлебателя и, удачно свернув
разговор на другое, немного погодя встал из-за стола, принялся слушать
дела своих просителей, а нас отпустил.
Вот, дорогой Мор, какой длинной речью я утомил тебя. Мне было
бы очень совестно говорить так долго, если бы ты не требовал этого
столь пылко и если бы не казалось мне, что ты слушаешь так,
словно не хочешь из этого разговора ничего упустить. Мне, во всяком
случае, надобно было рассказать все это, хотя бы и несколько
сжато, из-за суждения тех, которые с моей речью не соглашались, но
после того, как увидали, что кардинал отнесся к ней не без
одобрения, сами все одобрили. Они так поддакивали ему и так льстили, что
едва не приняли всерьез выдумку его прихлебателя, которую влады-
ко не отверг как шутку. Теперь ты в состоянии оценить, как
оценили бы придворные меня и мои советы».
«Конечно, мой Рафаэль, — говорю я, — ты доставил мне большое
удовольствие: столь разумна и вместе с тем красива была твоя речь.
Кроме того, во время нее мне казалось, что я не только нахожусь на
родине, но даже в некотором роде пребываю в своем детстве — так
приятно было вспомнить того кардинала, при дворе которого я
воспитывался мальчиком. Ты не поверишь, мой Рафаэль, насколько ты
мне стал дороже, оттого что ты так горячо чтишь память этого
человека, хотя и вообще ты мне весьма дорог. Однако же я никак еще
не могу переменить своего мнения и продолжаю думать, что если ты
убедишь себя не отвращаться от дворцов правителей, то тебе
удастся принести обществу весьма много добра145 своими советами.
Поэтому ничто не понуждает тебя к этому более, чем долг честного
человека. Ведь и твой Платон думает, что государства только тогда будут
счастливы, когда царствовать станут философы или же когда цари
станут философствовать146. Сколь нескоро настанет это счастье, если
философы не захотят даже поделиться с царями своими
советами». — «Нет, — сказал он, — они не столь неблагодарны, чтобы не
иметь охоты делать это, более того, многие уже поступили так,
издав книги147, осталось только, чтобы лица, обладающие властью,
готовы были последовать благим советам. Но Платон, несомненно,
42
Томас Мор
Рассказчик
старается
незаметно
отговорить
французов от
захвата Италии
Наемники -
гелъветы
хорошо предвидел, что если цари сами не станут философствовать,
то, с детства полностью пропитавшись и заразившсь превратными
мнениями, они никогда не одобрят советов философов; он сам
испытал это у Дионисия148. Ты полагаешь, что, если бы я предложил кому-
нибудь из королей здравые установления и попытался уничтожить
гибельные семена зла, они не сочли бы, что меня надобно тут же
изгнать из государства или подвергнуть осмеянию? Давай-ка
представь, что я нахожусь у короля Галльского149 и сижу в его Совете в
то время, когда в секретнейшем месте под председательством этого
самого короля, в кругу умнейших людей с великим старанием
обсуждается, какими способами или ухищрениями удержать Медиолан150,
как поворотить к себе беглый Неаполь, затем разорить венетов151 и
подчинить всю Италию152, потом покорить Фландрию, Брабант,
наконец, всю Бургундию153 и, кроме того, другие народы, на
королевства которых он уже давно собирается напасть. Один тут советует
заключить с венетами мир, который продлится до тех пор, пока это
будет удобно королю, а также известить венетов о своих
намерениях и оставить у них некоторую часть добычи, а потом, после того как
все сойдет, как задумано, потребовать ее назад. Другой советует
нанять германцев154, третий — задобрить деньгами гельветов, четвертый
говорит, что золотом, словно жертвой, надобно обратить
императорское величество155 к милости. Пока одному кажется, что надобно
уладить дело с королем Арагонским156 и для обеспечения мира
уступить чужое королевство Наваррское, другой меж тем считает, что
государя Кастильского157 следует окутать какой-нибудь надеждой
породниться и за определенную мзду перетянуть несколько его знатных
приближенных на свою сторону. Тут завязывается самый главный
узел: что тем временем решить об Англии? Впрочем, надо вести
переговоры о мире, скрепить наипрочнейшими связями всегда
непрочный союз, называть англичан друзьями, но понимать, что они
недруги. По этой причине надобно иметь наготове, как на страже,
на всякий случай скоттов158 и выпустить их против англичан, лишь
только те двинутся. Для этого надобно призвать тайно какого-нибудь
знатного изгнанника (сделать это открыто мешают договоры), и
он заявит, что это королевство должно принадлежать ему; таким
образом можно будет сдержать подозрительного для нас
правителя.
И здесь, говорю я, при таком напряжении, когда столько
выдающихся мужей будут наперебой предлагать свои советы, как вести
войну, встану я — незаметный человечек159 — и прикажу повернуть
паруса160, предложу оставить Италию, скажу, что надобно
оставаться дома161, что одно только Галльское королевство почти что так
велико, что им не в силах успешно управлять один человек, скажу,
чтобы король не помышлял о других приобретениях162. Затем я бы
Утопия
43
предложил им установления ахорийцев163 — народа, живущего к юго- Пример, заиу-
востоку от острова утопиицев; они давным-давно вели войну, чтобы живающий
добыть своему королю другое королевство, которое, как он настаи- внимания
вал, должно было принадлежать ему по наследству и по причине
старинного свойства164. Добыв его, они наконец увидали, что
удержать им это королевство теперь не менее трудно, чем трудно было
им его домогаться. Среди покоренных все время прорастали семена
внутреннего недовольства, или же этой стране грозили вторжения
извне. И всегда надобно было воевать либо за новых подданных,
либо против них: никогда не было возможности распустить войско.
Меж тем ахорийцы грабили сами себя, вывозили деньги165,
проливали свою кровь за чужую ничтожную славу, и мир от этого не
становился крепче; дома у них нравы были развращены войной, люди
пристрастились к разбою, убийства укрепили их безрассудство,
законы они презирали, и все происходило оттого, что король,
распространяя свою заботу на два королевства, мало мог печься о каждом из
них. Когда они увидели, что этим бедам не будет никакого конца,
сошлись они наконец на совет и самым учтивым образом
предложили своему королю выбрать для владения из двух царств одно, какое
он хочет. Ибо на второе недостанет у него власти, так как ахорийс-
кое царство так велико, что с ним не управится король, поделенный
надвое. По своей воле никто не согласится на то, чтобы даже
погонщика мулов166 разделить с кем-то еще. Так этот добрый правитель
был вынужден удовольствоваться старым царством, оставив новое
царство кому-то из друзей (которого вскоре после этого тоже
изгнали).
Кроме того, если бы я показал королю, что все эти попытки
воевать, которые ради него ввергнут в смятение столько племен,
истощат его казну, разорят народ и, наконец, несмотря на все, по какой-
нибудь случайности окажутся напрасны, если бы я предложил ему
печься о его собственном королевстве, завещанном ему дедами,
украшать его, сколько он может, добиваться его наивысшего
расцвета, а также любить своих подданных и быть любимым ими, жить с
ними единой жизнью, повелевать ими мягко, оставить в покое
другие государства, раз то, которое выпало ему на долю, более чем
достаточно велико, — ты полагаешь, мой Мор, как стали бы они
слушать такую речь?»
«Конечно, не слишком благосклонно», — сказал я. «Значит, —
говорит он, — пойдем дальше. Если советники какого-либо короля
обсуждают и придумывают, каким способом можно обогатить его
казну, то один советует поднять стоимость монеты, когда надобно
платить самим, и опустить ее снова ниже положенного, когда надо
будет взыскивать деньги, — так они выплатят много, потратив малое
количество денег, и за малое количество приобретут многое167.
44
Томас Мор
Другой предлагает притвориться, что будет война168, и, собрав под
этим предлогом деньги, торжественно заключить мир и тем самым
создать в глазах простонародья видимость, что вот, мол,
благочестивый правитель пожалел человеческую кровь169. Третий
подкидывает ему мысль о каких-то старинных, изъеденных червями законах170,
устаревших от долгого неприменения; оттого что никто не помнит об
их издании, все их преступают, а за это, следовательно, он может
приказать взимать штраф. И нет дохода прибыльнее, и нет почетнее,
потому что у этого будет личина справедливости.
Следующий предлагает запретить многое, назначив большие
штрафы; особенно за то, что не идет на благо народа. Потом
можно поделиться деньгами с теми, чьей выгоде препятствует этот указ.
Так можно снискать милость народа и обрести двойную выгоду; во-
первых, штрафуют тех, кого заманило в тенета стремление к
наживе; во-вторых, когда продают привилегии, то, конечно, они стоят тем
дороже, чем лучше правитель, который с трудом уступает что-нибудь
какому-нибудь частному лицу, если это невыгодно народу, и делает
он это только разве что за большую плату.
Другой убеждает короля в том, что надобно привязать к себе
судей, дабы любое дело решали они в его пользу. Кроме того, судей
надобно звать во дворец и приглашать, чтобы рассуждали они о
делах в его присутствии, так чтобы ни одно его дело не было открыто
признано настолько несправедливым, чтобы кто-нибудь из судей, из
желания ли противоречюъ, или из стыда сказать то же самое, или же
чтобы войти в милость, не отыскал бы при нем какой-нибудь щели,
через которую можно было бы протащить другое толкование. Так,
при разногласии судей принимаются обсуждать наияснейшее само по
себе дело, истину ставят под вопрос и дают королю удобный повод
истолковать закон, как ему угодно. Прочие присоединяются то ли от
стыда, то ли от страха, поэтому суд потом бестрепетно выносит
приговор. Ведь не может не найтись причины выступить за правителя.
Ибо достаточно, чтобы на его стороне была справедливость, или же
буква закона, или запутанный смысл написанного, или, наконец, то,
что у совестливых судей перевешивает все законы, — неоспоримая
прерогатива правителя171.
Все эти советники согласны и единодушны вот с каким речением
Слова богача Красса172. „Никакого количества золота недостаточно правителю,
Кросса которому надобно кормить войско". Кроме того, король, даже если
он хочет, никак не может поступать несправедливо173. Оттого что
владеет он всем у всех, даже самими людьми, и каждый имеет
столько, сколько не отняла у него королевская милость; правителю
весьма важно, чтобы этой собственности было возможно меньше;174
правителю тогда лучше, ибо опора его заключается в том, чтобы
народ не распустился от богатства и свободы, ибо в противном слу-
Утопил
45
чае люди станут менее терпеливо сносить суровые и несправедливые
распоряжения, тогда как нищета и бедность отупляют разум,
делают людей терпеливыми, лишают придавленных благородного
мятежного духа175.
Если здесь встану я снова и заспорю, что все эти советы королю
бесчестны и гибельны, ибо не только его честь, но и безопасность
заключаются более в богатстве народа, чем в его собственном?! Если
покажу я, что они выбирают короля176 для себя, а не для короля, как
раз для того, чтобы с помощью труда его и стараний самим жить в
спокойствии и безопасности от несправедливости?!177 И на
правителе лежат скорее заботы о благе народа, чем о его собственном
благе, подобно тому, как долг пастыря178, коль скоро он овчар, состоит
в том, чтобы лучше пасти овец, чем себя! Если они считают, что
бедность народа сохраняет мир, то из самого этого явствует, что они
глубочайшим образом заблуждаются. И впрямь, где найдешь ты
больше ссор, чем у нищих? Кто настойчивее стремится к
переворотам179, чем те, кому менее всего нравится теперешний уклад жизни?
У кого, наконец, менее обуздан порыв привести все в смятение в
надежде как-нибудь поживиться, как не у того, кому уже нечего
терять? Ибо если какого-либо царя его подданные презирают и
ненавидят до такой степени, что он не может их удержать в повиновении
иначе как бранью, грабежом и конфискацией имущества, доводя их
до нищенства, то, конечно, лучше ему отречься от царства, чем
удерживать свое царство такими способами180, при которых он, хотя и
удерживает имя властелина, однако, разумеется, утрачивает величие.
Ведь царское достоинство заключается не в том, чтобы выказывать
свою власть над нищими, а скорее уж — над счастливыми. Об этом,
наверно, и думал Фабриций181 — человек выдающегося и
возвышенного духа, когда ответил, что он предпочитает управлять богатыми,
чем быть богатым самому. И конечно, когда один утопает в
удовольствиях и наслаждениях, а другие повсюду стонут и рыдают, это
значит быть стражем не королевства, а узилища. Наконец, подобно
тому, как совершеннейшим невеждой будет врач, который не умеет
лечить болезнь иначе как тоже болезнью, так и тот, кто не знает,
каким способом исправить жизнь сограждан, кроме как лишая их
жизненных благ, должен признаться, что он не умеет править
свободными людьми. И пусть он лучше одолеет свою вялость и
высокомерие. Ибо из-за этих его пороков получается, что народ его
презирает или ненавидит. Пусть живет он за свой счет, никому не вредя,
соразмеряет траты и доходы, пусть обуздывает злодеяния, пусть
лучше предупреждает он их верным наставлением подданных
своих, чем дозволяет им разрастись, дабы потом за них карать. Пусть
не возобновляет он законы, не зря упраздненные обычаем, особенно
те, которые давно заброшены и никогда не были желательны. Пусть
46
Томас Мор
никогда никто под видом штрафа не возьмет ничего, что судья не
дозволил бы взять ни одному из частных лиц, как полученное
неправедно и плутнями.
Удивительный Если бы я мог здесь предложить закон макарийцев182, которые
законмака- тоже живут не слишком далеко от Утопии!
риицев pjx КОрОЛЬ в первый же день вступления на престол после
свершения жертвоприношений дает клятву, что у него в казне никогда
одновременно не будет больше тысячи фунтов золота или количества
серебра, равного по цене этому золоту. Говорят, что этот закон
установил один прекраснейший король, который больше пекся о благе
отечества, чем о собственном богатстве; этот закон должен был
затруднить такое накопление денег, которое вызвало бы недостаток в них у
народа. И впрямь король видел, что этой суммы хватит, если
надобно будет ему самому бороться с бунтовщиками или же его
королевству — с нашествием врагов. Однако эта сумма слишком мала, чтобы
можно было настроить умы на вторжение в чужие владения. Это и
было наиглавнейшей причиной введения закона. Другой, полагал он,
было предупреждение о том, чтобы хватило денег, которые
повседневно обращались среди граждан. Он считал, что так как король обязан
выплачивать все, что в казне наросло сверх установленной меры, то
он не станет отыскивать повода для несправедливости. Такой король
будет страшен злодеям, но его полюбят добропорядочные граждане.
Итак, если это или подобное этому выложу я людям, весьма
склонным к противному образу мыслей, не получится ли, что я рас-
Пословща сказываю басни глухим?»
«Несомненно, — говорю я, — даже очень глухим. Честное слово,
меня не удивляет и, правду сказать, мне не кажется, что надобно
вести такого рода речи, давать такие советы, которых, как ты уверен,
никогда не примут. Ведь какая может быть польза или каким
образом столь необычная речь может дойти до сердца тех, души которых
полностью захватило и заняло противоположное убеждение? Среди
близких людей в домашней беседе эта схоластическая философия183
может оказаться приятной. Однако на советах правителей, где
обсуждаются великие дела великой важности, ей нет места». Он сказал:
«Это то самое, что я говорил: у государей нет места для филосо-
Схоластичес- фии». — «Конечно, — говорю я, — это правильно; не для той схолас-
кая философия тической философии, которая полагает, что все что угодно подходит
где угодно. Но есть и другая философия, более пригодная184 для
гражданина; она знает свое поприще и, приноравливаясь к нему,
искусно и пристойно ведет свои роли в той пьесе, которая у нее в
руках. Такую-то философию и надобно тебе применять. Ведь когда
Удивительное играют какую-нибудь комедию Плавта185, где домашние рабы шутят
сравнение между собой, а ты выйдешь на проскений в одежде философа и
начнешь читать из „Октавии"186 то место, в котором Сенека рассуж-
Утопил
47
дает с Нероном, то разве не предпочтительнее было бы тебе
представлять лицо без слов, чем устраивать такую трагикомедию, читая что- Роль без слов
то неподходящее? Потому что ты испортишь и исказишь идущую
пьесу, если подмешаешь к ней другое, даже когда то, что ты
добавляешь, само по себе очень хорошо. Играй как можно лучше ту
пьесу, которая у тебя в руках, и не вноси в нее путаницы всем тем, что
тебе пришло на ум из другой пьесы, которая даже забавнее.
Так в государстве, так и на советах у правителей. Если нельзя
вырвать с корнем ложные мнения, если не в силах ты по убеждению
души своей излечить давно укоренившиеся пороки, то все-таки не
надо из-за этого покидать государство, подобно тому как в бурю не
надобно оставлять корабль187, хотя и не в силах ты унять ветер. И не
надо никому вдалбливать непривычное и необычное рассуждение,
которое, сам знаешь, не будет иметь никакого веса у тех, кто
думает обратное. Но следует тебе пытаться идти окольным путем и
стараться по мере сил выполнить все удачно. То же, что не в силах ты
обернуть на благо, сделай по крайней мере наименьшим злом. Ибо
нельзя устроить, чтобы все было хорошо, раз не все люди хороши;
не жду я и того, что это произойдет в течение нескольких лет».
«Из этого, — говорит он, — не получится ничего, кроме того, что,
стремясь излечить от бешенства других, я сам вместе с ними утрачу
разум. Ибо если я желаю говорить правду, то мне и необходимо ее
говорить. Впрочем, не знаю, приличествует ли философу говорить
ложь188, но это не для меня.
Хотя эта моя речь, возможно, будет неприятна и тяжела для них,
я не вижу, однако, почему она должна казаться до нелепости
необычной. Оттого что если бы я говорил то, что представляет Платон в
своем „Государстве"189, или то, что делают утопийцы в своем, тогда, Установления
хотя все это — как, разумеется, оно и есть — очень хорошо, однако это утопийцев
может показаться чуждым, потому что здесь у отдельных людей
имеется частная собственность, а там все общее.
Тот, кто предостерегает от опасностей и указывает на них, не
может быть приятен тем, кто, направляясь по противоположному
пути, решил уничтожить вместе с собой и других. Моя же речь,
иными словами, что в ней было такого, о чем не следовало бы и не
подобало повсюду говорить? Действительно, если надобно опускать как
необычное и нелепое все, что извращенные нравы людей сделали
таковым, чтобы могло оно казаться чуждым, то и от христиан
надлежит нам скрывать почти все, чему учил Христос. Он, однако же,
не только запретил это скрывать, но повелел открыто, на крышах
проповедовать то, что сам прошептал им на ухо190. Очень большая
часть его слов гораздо более чужда нравам людей, чем то, что
содержалось в моей речи. Разве только проповедники, люди хитрые,
полагаю, последовали твоему совету и, узнав, как тяжело людям при-
48
Томас Мор
способить свои нравы к требованию Христа, приладили Его учение
к людским нравам, словно линейку из мягкого свинца191, чтобы по
крайней мере хоть как-то соединить их. Тем самым, я вижу, они не
достигли ничего, кроме того, что дурным людям оказалось
возможно быть беспечнее; сам я, давая советы правителям, конечно, добился
бы того же. Ибо, стань я думать обратное (а это означало бы, что я
вообще ни о чем не думаю) или думай я то же самое, во всех
случаях, как говорит Теренций Микион192, я был бы пособником их
безумия. Ибо я не вижу, для чего этот твой окольный путь, по которому,
полагаешь ты, надобно идти, и в случае невозможности сделать все
благим, постараться наиболее удачно повернуть это и обратить в
наименьшее зло. Оттого что нет там места для притворства и нельзя
закрывать глаза; надобно открыто одобрять наихудшие советы и
подписывать наигубительнейшие указы. Бесчестно даже хоть сколько-
нибудь хвалить дурные установления, это достойно лазутчика и
почти что предателя.
Более того, оказавшись среди таких сотоварищей, которым
легче испортить самого лучшего человека, чем исправиться самим, ты
не встретишь ничего, в чем бы ты мог оказаться хоть сколько-нибудь
полезен. Тебя развратит их порочная жизнь, или же, пребывая
невинным и непорочным, ты станешь покрывать чужую злобу и глупость.
Очень далеко от того, чтобы на этом окольном пути можно было бы
повернуть к лучшему. Поэтому Платон в прекраснейшем своем
сравнении показывает, что мудрецам с полным основанием должно
воздерживаться от управления193 государством. Ибо они видят, что
народ высыпал на улицы и мокнет под непрекращающимся ливнем, но
не в силах убедить людей укрыться от дождя и стать под крышу. Они
знают, что если сами выйдут, то ничего не добьются, а только
вымокнут все вместе; они пребывают в доме, полагая достаточным, что если
не могут они излечить чужую глупость, то по крайней мере сами
целы. Хотя, конечно, мой Мор (если сказать тебе по правде, что у
меня на душе), мне кажется, повсюду, где есть частная
собственность194, где все всё измеряют деньгами, там едва ли когда-нибудь
будет возможно, чтобы государство управлялось справедливо или
счастливо. Разве что ты сочтешь справедливым, когда все самое
лучшее достается самым плохим людям, или посчитаешь удачным,
когда все распределяется между совсем немногими, да и они нигде
не живут благополучно, а прочие же вовсе несчастны.
Поэтому я наедине с самим собой обсуждаю мудрейшие и
святейшие установления утопийцев195, которые весьма успешно управляют
государством с помощью весьма малочисленных законов; и
добродетель там в цене, и при равенстве196 всем всего хватает. С другой
стороны, я сравниваю с их нравами великое множество других народов,
постоянно все упорядочивающих и никогда не имеющих достаточно-
Утопил
49
го порядка; у них повсюду каждый называет своей собственностью
то, что он найдет; законов, издающихся каждый день, там
недостаточно для того, чтобы им подчинялись, чтобы они могли кого-нибудь
защитить или достаточно четко отделить от чужого то, что кто-то
называет своей собственностью. Это легко подтверждают бесконечно
и неизменно там появляющиеся, но никогда не кончающиеся
раздоры. Когда, говорю, размышляю я об этом наедине с собой, то
становлюсь справедливее к Платону и менее удивляюсь, что он счел для
себя недостойным вводить какие-либо законы для тех людей,
которые отвергли уложения, распределяющие все блага поровну на
всех197. Ибо этот наимудрейший человек легко увидел наперед, что
для общественного благополучия имеется один-единственный путь —
объявить во всем равенство. Не знаю, можно ли это соблюдать там,
где у каждого есть своя собственность. Оттого что когда кто-нибудь,
основываясь на определенном праве, присваивает себе, сколько
может, то, как бы ни было велико богатство, его целиком поделят
между собой немногие. Остальным же оставляют они в удел
бедность; и почти всегда бывает, что одни гораздо более достойны
участи других, ибо первые — хищные, бесчестные и ни на что не
годятся, вторые же, напротив, — мужи скромные, простые, и повседневным
усердием своим они приносят обществу добра более, чем самим себе.
Поэтому я полностью убежден, что распределить все поровну и по
справедливости, а также счастливо управлять делами
человеческими невозможно иначе, как вовсе уничтожив собственность. Если же
она останется, то у наибольшей и самой лучшей части людей навсегда
останется страх, а также неизбежное бремя нищеты и забот. Я
признаю, что его можно несколько облегчить, однако настаиваю, что
полностью устранить этот страх невозможно. Конечно, если
установить, чтобы ни у кого не было земли свыше назначенной нормы, и
если у каждого сумма денег будет определена законом, если какие-
нибудь законы будут остерегать короля от чрезмерной власти, а
народ — от чрезмерной дерзости; чтобы должности не
выпрашивались, чтобы не давались они за мзду, чтобы не надо было
непременно за них платить, иначе найдется повод возместить эти деньги
обманом и грабежами, явится необходимость исполнить эти
обязанности людям богатым, меж тем как гораздо лучше управлялись бы с
ними люди умные. Такие, говорю, законы могут облегчить и
смягчить эти беды, подобно тому как постоянными припарками
обыкновенно подкрепляют немощное тело безнадежно больного198. Однако,
пока есть у каждого своя собственность, нет вовсе никакой надежды
излечиться и воротить свое здоровье. И пока ты печешься о
благополучии одной части тела, ты растравляешь рану в других. Так
попеременно из лечения одного рождается болезнь другого, оттого что
ничего невозможно прибавить одному, не отняв этого же у другого».
50
Томас Мор
«А мне, — говорю, — кажется, напротив: никогда не будет
возможно жить благополучно там, где все общее. Ибо как получится всего
вдоволь, если каждый станет увертываться от труда? Ведь у него нет
расчета на собственную выгоду, а уверенность в чужом усердии
сделает его ленивым. А когда будет подстрекать нужда и никакой закон
не сможет оборонить того, что добыл себе каждый, не станут ли люди
неизбежно страдать от постоянных убийств и мятежей? Особенно
если уничтожены будут власть должностных лиц и почтение к ним;
станут ли с этим считаться те люди, для которых ни в чем нет
никакой разницы, — этого я не могу себе даже представить». — «Меня не
удивляет, — говорит он, — что тебе так кажется, ибо ты не
представляешь себе дела или же представляешь его ошибочно. Вот если бы
ты побывал со мной в Утопии и увидел, будучи там, их нравы и
установления, как это сделал я, который прожил там более пяти лет и
никогда не пожелал бы оттуда уехать, если бы не захотел рассказать
об этом новом мире, ты бы, конечно, признал, что нигде больше не
видал ты никогда народа, который имеет столь правильные устои». —
«Конечно, — говорит Петр Эгидий199, — тебе трудно будет убедить
меня в том, что народ с лучшими устоями находится в новом мире,
а не в этом, который нам известен. Ведь и в нем умы не хуже и
государства, думаю, древнее, чем в том мире, и долгий опыт научил нас
многим удобствам в жизни; не стану упоминать о некоторых наших
случайных находках, для измышления которых не могло бы достать
никакого ума».
«Что касается древности их государств, — говорит Рафаэль, — то
ты рассудил бы правильнее, если бы прочитал историю их мира. Если
должно ей верить, то города у них существовали еще до того, как у
нас появились люди. Далее, то, что до сих пор изобрел человеческий
ум или же что нашли случайно, могло появиться и там и здесь.
Впрочем, я определенно полагаю, что умом мы их превосходим, однако
усердием и рвением своим они оставляют нас далеко позади себя.
Ибо, как говорят их хроники, до того, как мы туда причалили, они
никогда ничего не слыхали о наших делах. Зовут они нас
„живущими по ту сторону равноденствия". Хотя некогда, более тысячи
двухсот лет назад, у острова Утопия погиб от кораблекрушения какой-то
корабль, который занесло туда бурей. На берег были выброшены
какие-то римляне, а также египтяне, которые после никогда оттуда
не ушли. Посмотри, сколь удачно воспользовалось этим случаем
рвение утопийцев! В Римской империи не оказалось ничего, в чем
могла быть для них какая-нибудь польза и чему бы они не выучились
от выброшенных к ним чужестранцев. Или же, получив лишь намек
для разыскания, открывали они все сами, столь благодетельным
оказалось для них то, что однажды к ним от нас попало несколько
человек. Если же ранее какой-нибудь подобный случай пригонял
Утопия
51
кого-нибудь оттуда сюда, то это забылось, как запамятуют,
вероятно, потомки и то, что я был там когда-то. И насколько они тотчас,
после одной лишь встречи, усвоили все, что мы ловко придумали,
настолько, полагаю я, долго еще мы не переймем тех установлений,
которые лучше наших. Думаю, что для этого главным образом
существует одна причина: то, что, хотя ни ум, ни средства у нас не хуже,
чем у них, государство их, однако, управляется разумнее нашего и
процветает весьма счастливо»200.
«Поэтому, — говорю я, — мой Рафаэль, прошу тебя и умоляю,
опиши нам этот остров. И не стремись быть кратким, но расскажи
по порядку про земли его, реки, города, людей, нравы, установления,
законы и, наконец, про все, о чем сам пожелаешь, чтобы мы узнали.
И ты должен понять, что нам желательно знать все, о чем до сих пор
мы не ведали». — «Нет ничего, что бы я сделал охотнее, — говорит
он. — Ибо я все хорошо помню. Однако это дело требует времени». —
«Тогда, — говорю я, — пойдем пообедаем, потом подумаем, как
выбрать время». — «Ладно», — говорит он. Так мы пошли обедать.
Пообедав, мы вернулись на то же место, сели на ту же скамью, и,
приказав слугам, чтобы нам никто не мешал, мы с Петром Эгидием
уговорили Рафаэля исполнить то, что он пообещал. Он же, когда
увидал, что мы готовы и очень хотим слушать, посидев немного в
молчании и раздумье, начал таким образом.
Конец первой книги
Следующая следует
Беседа Рафаэля Гитлодея
о наилучшем устройстве государства
в пересказе Томаса Мора,
лондонского гражданина и шерифа
Книга вторая
Расположение
и очертания
нового острова
Утопия
Остров
защищен от
природы и
нуждается лишь в
одном гарнизоне
Военная
хитрость,
основанная на
перенесении знаков
безопасности
Остров
Утопия назван по
имени
полководца Утопа
Остров утопийцев201 в средней своей части (ибо она шире всего)
простирается на двести миль202, на большом протяжении остров не
очень сужается, а ближе к обоим концам постепенно утонынается.
Если эти концы обвести циркулем, то вышла бы окружность в
пятьсот миль; концы эти делают остров похожим на
нарождающуюся луну. Пролив между ее рогами, разъединяет их более чем на
одиннадцать миль. Разливаясь на большом пустом пространстве,
окруженная отовсюду землей, вода защищена от ветров, наподобие
огромного озера, скорее стоячего, чем бурного; это делает почти всю
середину острова гаванью. К великой пользе людей отсюда
отплывают в разные стороны корабли. Вход в гавань весьма опасен из-за
мелей, а также из-за скал.
Почти посередине этого промежутка выступает один утес, от него
нет вреда; воздвигнутую на нем башню занимает стража; прочие
камни скрыты и таят гибель. Проходы известны только самим
жителям, поэтому не случайно сделано так, что любой чужеземец
может проникнуть в этот залив только с проводником-утопийцем. Да
и для самих утопийцев вход едва ли безопасен, разве только с
берега укажут им путь какими-нибудь знаками. Ежели перенести эти
знаки в иные места, то можно легко погубить сколь угодно
многочисленный вражеский флот. С другой стороны острова гаваней больше.
И повсюду спуск на землю настолько укреплен самой природой или
же с помощью искусства, что даже малое число защитников может
там воспрепятствовать огромному войску.
Впрочем, как говорят и как видно по самому этому месту, когда-
то эту землю не окружало море. Однако, как только прибыл туда,
одержав победу, Утоп203 — имя этого победителя носит остров,
называвшийся прежде Абракса204, — он привел скопище грубого и
дикого народа к такому образу жизни и такой просвещенности205, что
ныне они превосходят в этом почти всех смертных; он позаботился,
Утопия
53
чтобы прорыли гоггнадцать миль в том месте, где земля эта
примыкала к континенту, и вокруг суши провел море. Работу эту (дабы не
считали ее позорной) принудил он делать не только жителей, но
присоединил к ним также своих воинов; оттого что работа была
распределена между столь великим множеством людей, дело
закончилось с невероятной быстротой. Успех удивил и поверг в ужас
соседей, которые вначале смеялись над бессмысленностью этой
затеи.
На Утопии есть пятьдесят четыре города;206 все они большие и
великолепные. По языку, нравам, установлениям, законам они
одинаковы; расположение тоже у всех одно, одинаков у них, насколько это
дозволяет местность, и внешний вид. Ближайшие из них отстоят друг
от друга на двадцать четыре мили. И опять же ни один из них не
удален настолько, чтобы нельзя было из него дойти до другого города
пешком за один день.
Из каждого города по три старых и умудренных опытом207
гражданина ежегодно сходятся в Амаурот208 обсуждать общие дела
острова. Ибо этот город считается первым и главным (оттого что он
находится как бы в сердце страны и расположен весьма удобно для
легатов изо всех ее частей).
Земля для городов отведена так удачно, что ни один из них не
имеет ни с какой своей стороны менее двенадцати миль209. А с одной
стороны даже гораздо больше; конечно, с той стороны, где города
дальше отъединены друг от друга. Ни один город не желает
расширять своих пределов. Это оттого, что они считают себя скорее
держателями, чем владельцами этих земель.
В деревне210 повсюду есть удобно расположенные дома, в которых
имеется деревенская утварь. Там живут граждане, приезжающие
туда поочередно. В каждом деревенском хозяйстве211 не менее сорока
мужчин и женщин. И, кроме этого, еще два прикрепленных раба212.
Надо всеми стоят хозяин и хозяйка213, почтенные и в летах. Над
каждыми тридцатью хозяйствами — один филарх214. Из каждого
хозяйства ежегодно возвращаются в город двадцать человек: они
провели в деревне два года. На их место из города выбирают столько
же новых, чтобы их обучили те, которые пробыли в деревне год и
поэтому более разумеют в деревенских делах; на следующий год они
будут наставлять других, дабы — если все окажутся там равно
неопытными и неумелыми в возделывании земли — не повредили они
урожаю своим незнанием. Несмотря на то что этот обычай
обновления земледельцев заведен, чтобы никто не был вынужден против
воли очень долго вести весьма суровую жизнь, многие, однако,
которым от природы нравится заниматься деревенскими делами,
испрашивают себе более долгий срок. Земледельцы пашут поле, кормят
скот, заготавливают дрова и везут их в город, как им угодно: по земле
Это больше,
чем
перерезать
Коринфский перешеек
Истм
Легко снести
то, что
делают все
Города острова
Утопия
Сходство
порождает
согласие
Среднее
расстояние
между городами
Распределение
зелии
Это и по сей
день является
пагубным для
всех государств
Сельское
хозяйство -
главная
забота
Обязанности
земледельцев
54
Томас Мор
Удивительный
способ
высиживания яиц
Утопийцы
держат лошадей
Утопийцы
держат быков
Еда и питье
Как они сеют?
Сколь
действен
общий труд!
или по морю. С удивительным умением они выхаживают
бесконечное количество цыплят, ибо они не подкладывают яйца под курицу,
но выводят и выхаживают215 потом большое количество цыплят,
равномерно согревая яйца. Как только птенцы вылупятся из скорлупы,
они ходят за людьми, вроде как за собственными матерями, и
признают их.
Утопийцы держат очень мало лошадей, разве что норовистых и
только для упражнения юношей в верховой езде216. Ибо все бремя по
возделыванию земли и перевозкам ложится на быков. Говорят, что
они уступают лошадям в беге, но превосходят их вьшосливостью;
утопийцы полагают, что быки не подвержены хворям и поэтому на
них меньше уходит хлопот и их дешевле стоит прокормить; наконец,
когда перестают они работать, их употребляют для еды. Зерно идет
только для приготовления хлеба217. Ибо пьют вино утопийцы
виноградное, яблочное, грушевое или же, наконец, чистую воду, а часто
варят они также мед или лакричный корень, которого у них немалое
количество. Хотя они вызнали (и даже весьма точно), сколько
хлеба съедает город и край, прилегающий к городу, однако и сеют они,
и скота выращивают гораздо больше того количества, которого
достало бы для собственного употребления; прочее утопийцы делят с
соседями. Все, что только им надобно, чего нет у них в деревне, все
эти предметы они просят у города и получают их от городских
властей безо всяких проволочек, не давая ничего взамен. И каждый месяц
много людей сходятся на праздник. Когда наступает день сбора
урожая, деревенские филархи извещают городские власти, какое число
граждан надлежит к ним послать, и оттого, что это множество
сборщиков урожая прибывает в самый срок, они справляются почти со
всем урожаем за один погожий день.
Описание
Амаурота-
иавного города
Утопии
Описание реки
Анидр
О ГОРОДАХ, ОСОБЕННО ОБ АМАУРОТЕ218
Кто узнает об одном из городов, узнает обо всех: так они вообще
похожи друг на друга (насколько не препятствует этому местность).
Итак, я изображу какой-нибудь один (и, действительно, не очень
важно, какой). Но какой взять лучше, чем Амаурот? Ни одного нет
достойнее, чем он; прочие уступают ему, потому что в нем заседает
сенат, да и мне он знакомее других, оттого что я прожил в нем
безвыездно пять лет.
Итак, Амаурот расположен на пологом склоне горы, по форме он
почти квадратный. Ибо город, начавшись немного ниже холма,
простирается по ширине на две мили до реки Анидр219, вдоль берега
город несколько длиннее. Начинается Анидр в восьмидесяти милях
выше Амаурота из небольшого родника, но, увеличившись от
встречи с другими реками — в их числе есть две немалых, — перед самым
Утопия
55
городом он расширяется до полумили, вскоре делается еще больше
и, протекши шестьдесят миль, впадает в океан. На всем этом
пространстве, которое лежит между городом и морем, а также на
несколько миль выше города на быстрой реке чередуются прилив и
отлив, длящиеся без перерыва по шесть часов. Когда море
наступает, оно захватывает на тридцать миль в длину все ложе Анидра
своими волнами, оттесняя реку назад. В это время оно портит своей
соленостью воду и несколько выше; затем река понемногу преснеет и
через город протекает несмешанной. Когда наступает отлив, она
течет чистой и неиспорченной почти до самого устья.
С противоположным берегом реки город соединен мостом,
стоящим не на деревянных столбах и сваях, а на замечательных арках,
сделанных из камня. Он находится с той стороны, которая дальше
всего отстоит от моря, дабы корабли могли беспрепятственно
проходить мимо всей этой стороны города. Есть у них, кроме этого, еще и
другая река, небольшая, но весьма тихая и приятная. Начинаясь на
той же горе, на которой лежит город, течет она, устремляясь через
его середину, и смешивается с Анидром. Дабы в случае какого-нибудь
вражеского нападения воду нельзя было бы ни перехватить, ни
отвести, ни испортить, амауротанцы обвели укреплениями и соединили
с городом исток и начало этой реки, благо зарождается она
недалеко. Отсюда по кирпичным трубам вода распределяется повсюду в
нижние части города. Там, где место не дозволяет делать этого, в
большие вместилища собирают дождевую воду, что также полезно.
Высокая и толстая стена с частыми башнями и укреплениями
опоясывает город. С трех сторон стены окружает сухой, но
глубокий и широкий ров, а также ограда из непроходимого
терновника. С четвертой стороны ров заменяет сама река. Улицы служат для
проезда и защищают от ветра220. Здания, как подобает, отнюдь не
грязны: длинный непрерывный ряд221 их через весь квартал обращает
на себя внимание внешним видом домов. Этот ряд в кварталах
разделяет улица шириной в двадцать футов. С задней стороны зданий
по всей длине улицы к ним прилегает сад, широкий, загороженный
отовсюду внутренней стороной квартала. Нет такого дома, у которого
не было бы двери как на улицу, так и задней — в сад. Они
двустворчатые, легко открываются от прикосновения руки и сами
закрываются, пропуская кого угодно. Ведь у утопийцев нет никакой
собственности. Да и самые дома меняют они раз в десять лет по жребию. Эти
сады они очень любят. В них есть виноград, плоды, травы, цветы. Все
в таком блеске, так ухожено, что никогда не видал я ничего
плодоноснее, ничего красивее. Рвение утопийцев в этом отношении
разжигает не только само удовольствие, но и состязание одного квартала
с другим: кто лучше ухаживает за своим садом. Разумеется, трудно
будет тебе отыскать во всем городе что-либо более пригодное для
Это же
бывает в Англии на
реке Темзе
И в этом
Лондон похож на
Амаурот
Получение
питьевой воды
Городскиеук-
репления
Видыулиц
Здания
Сады,
примыкающие к
домам
Это похоже на
Платоновора-
венство
Полезность
садов - об этом
говорил еще
Вергилий
56
Томас Мор
Окна из
стекла или
полотна
пользы граждан или для их удовольствия. Поэтому, кажется, тот, кто
основал город, ни о чем не заботился более, чем об этих садах. Ибо,
говорят, весь вид этого города сначала обрисован был самим Утопом.
Однако украшение его и прочее совершенствование, для которых, он
видел, недостает жизни одного человека, оставил он потомкам. Поэтому
в хрониках, которые с тщанием и старанием угопийцы ведут с самого
захвата острова, записав историю, охватывающую тысячу семьсот
шестьдесят лет222, написано, что сначала дома были низкие, наподобие
хижин или шалашей; сделаны они были из какого угодно дерева, стены
угопийцы обмазывали глиной, покатые остроконечные крыши
покрывали соломой. А ныне дома красивые, в три этажа; стены снаружи
сделаны из камня, или щебня, или кирпича;223 внутри в пустые места
засыпают битые обломки. Плоские крыши они покрывают какой-то
известью, стоит она весьма дешево, однако замешана так, что не
подвластна огню и лучше свинца противостоит насилию непогоды. Отекло224 (ибо
его там потребляют очень много) защищает окна от ветра. Меж тем есть
также в окнах и тонкое полотно, которое они смазывают прозрачным
маслом или же янтарем225. Это выгодно вдвойне: получается, что
света проходит больше, а ветер проникает меньше.
«Транибор» на
утопийском
языке значит
«главный
начальник»
Удивительный
способ избра-
ния
должностных лиц
В хорошо
устроенном
государстве тирания
ненавистна
Быстроеула-
живание
споров» которые
ныне нарочно
бесконечно
затягивают
Никаких
решений не надобно
принимать
поспешно
О ДОЛЖНОСТНЫХ ЛИЦАХ
Каждые тридцать хозяйств ежегодно выбирают себе должностное
лицо, которое на своем прежнем языке называют они сифогран-
том226, а на теперешнем — филархом. Над десятью сифогрантами с
их хозяйствами стоит человек, некогда называвшийся транибор, а
теперь — протофиларх227.
Именно сифогранты, которых двести, поклявшись, что они
изберут того, кого сочтут наиболее пригодным, тайным голосованием
определяют правителя — разумеется, одного из тех четырех, которых
им назвал народ. Ибо от каждой из четырех частей города
выбирается один, которого и советуют сенату. Должность правителя228
постоянна в течение всей его жизни. Если не помешает этому
подозрение в стремлении к тирании. Траниборов выбирают ежегодно.
Однако беспричинно их не меняют. Все прочие должностные лица
избираются на год. Траниборы каждые три дня, а если того требует дело,
то иногда и чаще, приходят на совет к правителю. Совещаются о
государственных делах. Частные споры, если они есть, — их там очень
мало — они разрешают быстро. В сенат всегда допускаются два си-
фогранта, и всякий день разные. Предусмотрено ни о чем,
относящемся к государству, не выносить суждений, если со времени
обсуждения в сенате не прошло трех дней. Принимать решения помимо
сената или народного собрания о чем-либо, касающемся
общественных дел, считается уголовным преступлением. Говорят, это было уч-
Утопия
57
реждено, чтобы трудно было, воспользовавшись заговором
правителя с траниборами, изменить государственный строй и подавить народ
тиранией. Оттого все, что считается важным, докладывают собранию
сифогрантов, которые, обсудив дело со своими хозяйствами,
совещаются после друг с другом и свое решение объявляют сенату229. Иногда
дело выносится на обсуждение всего острова. У сената есть также
обычай, по которому ничто из предлагающегося в первый день не
обсуждается тут же, а переносится на следующее заседание сената,
дабы никто не сболтнул необдуманно того, что первым придет ему
на язык: в противном случае позднее он будет думать более о том,
как защитить свое решение, чем о пользе для государства. От
извращенного и ложного стыда предпочтет он скорее подвергнуть
опасности благополучие общества, нежели мнение о себе, дабы не казалось,
что сначала он недостаточно поразмыслил. Ему надобно было
поразмыслить сначала, чтобы говорить обдуманнее, а не быстрее.
О, если бы у
нас в советах
так делали!
В этом смысл
старой
пословицы «Утро
вечера мудренее»
О ЗАНЯТИЯХ
У всех мужчин и женщин без исключения есть единое общее
дело — сельское хозяйство230. Ему обучают всех с детства231, —
отчасти в школе, где дают наставления, отчасти — на полях, поблизости
от города, куда вывозят детей как бы для игры, однако они не
только наблюдают, но, пользуясь удобной возможностью упражнять тело,
также и трудятся.
Помимо сельского хозяйства (которым, как я сказал, заняты все)
каждый изучает что-нибудь еще, как бы именно свое232. Они
обычно заняты прядением шерсти или же обработкой льна, ремеслом
каменщиков, жестянщиков или плотников. И нет никакого иного,
сколько-нибудь важного занятия, которое было бы достойно
упоминания. Ибо платье у них отличается разве только у людей разного
пола да еще у одиноких или женатых, а так по всему острову оно
всегда одного покроя, приглядное на вид, удобное при движениях
тела, предназначенное для ношения и в холод, и в жару. Платье,
говорю я, каждое хозяйство изготовляет для себя. Однако из других
ремесел всякий изучает какое-нибудь — не только мужчины, но и
женщины. Впрочем, эти — как более слабые — овладевают более
легкими233. Они обыкновенно обрабатывают шерсть и лен.
Мужчинам поручаются прочие, более трудные, ремесла. По большей части
каждого выучивают ремеслу старших. Ибо к этому многие
влекутся от природы. Если же кого-либо привлекает к себе иное занятие, то
он перемещается в какое-нибудь хозяйство, ремеслу которого он
хотел бы обучиться. И не только его отец, но и должностные лица
пекутся о том, чтобы отдать его почтенному и уважаемому главе
хозяйства. Если же кто-нибудь, изучив одно ремесло, пожелает знать
Сельским
хозяйством,
которое мы
теперь сваливаем
на малое
количество
презираемых людей,
в Утопии
занимаются все
Ремесла
надобно изучать
ради
необходимости, а не
ради роскоши
Одинаковая
одежда
Каждый
гражданин
владеет своим
ремеслом
Каждый
занимается тем, к
чему есть у
него природная
склонность
58
Томас Мор
Праздных
надобно изгонять
из государства
Труд
ремесленников не
должен быть
непомерным
Занятия
науками
Игры noue
ужина
Игра в кости и
ныне забава
правителей
Их игры
также полезны
еще и другое, то ему это позволяют. Овладев обоими, он
занимается каким захочет, если только государство не нуждается более в
каком-нибудь одном.
Главное и почти что единственное дело сифогрантов —
заботиться и следить, чтобы никто не сидел в праздности. Но чтобы каждый
усидчиво занимался своим ремеслом — однако же не уставал бы,
работая не переставая с раннего утра до поздней ночи234, подобно
вьючному скоту. Ибо это хуже участи рабов. Впрочем, такова жизнь
ремесленников повсюду, за исключением утопийцев, которые при
двадцати четырех равных часах — считая вместе день и ночь — для
работы отводят всего шесть: три — до полудня, после которого идут
обедать, и, отдохнув от обеда два послеполуденных часа, снова
уделив труду три часа, завершают день ужином. Оттого что первый час
считают они с полудня, то спать они ложатся около восьми. Сон
требует восемь часов. Что остается лишним от часов на работу, сон
и еду, дозволяется каждому проводить по своей воле, но не проводить
это время в разгуле и беспечности, а часы, свободные от ремесла,
надобно тратить на другие занятия по своему вкусу. Эти перерывы
большая часть людей посвящает наукам235. Обыкновенно они
каждый день в предрассветные часы236 устраивают публичные чтения и
участвуют в них, по крайней мере приводят туда именно тех,
которые отобраны для науки. Впрочем, великое множество разных
людей — мужчины, равно как и женщины237, — стекаются послушать эти
чтения — кто куда: каждый по своей природной склонности. Однако,
если кто-нибудь предпочтет уделить это же самое время своему
ремеслу — это приходит в голову многим, у кого дух не возвышается
до размышления над каким-либо предметом, — никто ему не
препятствует. Его даже хвалят, как человека полезного для государства.
После ужина один час они проводят в играх: летом — в садах,
зимой — в тех общих дворцах, в которых едят. Там утопийцы
занимаются музыкой238 или развлекают себя беседами. Кости или другого
рода нелепые и гибельные игры им даже неведомы; впрочем, у них
в употреблении есть две игры, не отличающиеся от игры в шахматы.
Одна — это сражение чисел239, в котором число грабит другое число.
Вторая — в которой пороки, объединив усилия, борются с
добродетелями. В этой игре весьма умно показывается спор пороков между
собой и, наоборот, согласие добродетелей. Также показывается,
какие пороки каким добродетелям противополагаются, каким силам
они открыто противостоят, с какими уловками нападают со стороны,
с помощью чего добродетели ослабляют силы пороков, какими
способами избегают они их покушений и, наконец, как та или другая
сторона обретает победу.
Но здесь, чтобы вы не ошиблись, надобно посмотреть поближе.
Ведь раз они всего лишь шесть часов работают, то, пожалуй, может
Утопия
59
статься, ты подумаешь, что воспоследует недостаток необходимых
вещей. До этого очень далеко; этого времени для того, чтобы
запастись всеми вещами, необходимыми для жизни и для удобств, не
только хватает, но оно еще и остается; вы это, конечно, поймете, если
поразмыслите о том, сколь большая часть жителей у других народов
пребывает в праздности. Во-первых, почти все женщины —
половина всего населения или, если где-либо женщины трудятся, там чаще
всего вместо них храпят мужчины. К тому же сколь велика также
праздная толпа священников и монахов! Добавь сюда всех богатых,
особенно владельцев поместий, которых все называют
высокородными и знатными. Причисли к ним их приближенных, весь этот сброд
ничего не делающих оруженосцев, наконец, прибавь здоровых и
крепких нищих — бездельников, прикрывающихся какой-нибудь
болезнью, и ты увидишь, что тех, чьим трудом держится все то, чем
пользуются смертные, гораздо меньше, чем ты полагал. Взвесь-ка
теперь сам, сколь немногие изо всех них озабочены необходимыми
ремеслами. Даже если считать на деньги, то необходимо
заниматься многими ремеслами, вовсе пустыми и лишними, служащими лишь
роскоши да беспутству. Ибо, если это самое великое множество
людей, которые ныне трудятся, разделить между столь немногими
ремеслами, сколь немного их требует природа для обычных нужд,
то при таком изобилии товаров, какое необходимо должно было бы
появиться, цены стали бы, разумеется, ниже, чем те, при которых
ремесленники могут себе добывать только лишь средства
пропитания. Но если всех тех, которые прозябают ныне в бесполезных
ремеслах, да еще толпу, хиреющую от безделья и праздности, в которой
каждый потребляет столько товаров, доставляемых усилиями
других людей, сколько надобно двум, создающим эти товары, — если
определить их всех в дело, к тому же и полезное, то легко ты
заметишь, сколь мало времени надобно для изготовления вполне
достаточного количества и с избытком всего, что требуется в рассуждении
необходимости и удобства (добавь сюда также: в рассуждении
удовольствия, и как раз подлинного и естественного).
Опыт Утопии делает это очевидным. Ибо там в целом городе и
прилегающей к нему округе изо всего числа мужчин и женщин,
годных для работы по возрасту и здоровью, едва лишь пятьсот
получают освобождение от работы. Среди них сифогранты240, хотя законы
освобождают их от труда, сами, однако, не избавляют себя от него,
чтобы своим примером легче побудить к труду остальных. Такой же
свободой наслаждаются те, которым народ, движимый советами
священников и тайным голосованием сифогрантов, навсегда дарует
освобождение, дабы изучали они науки. Если же кто-нибудь из них
обманывает возложенную на него надежду, его гонят назад к
ремесленникам;241 и, напротив, нередко происходит так, что какой-нибудь
Группы
праздных людей
Оруженосцы
высокородных
Весьма мудрое
высказывание
Даже
должностные лица не
уклоняются
от труда
60
Томас Mop
Должностных
лиц выбирают
только из чис-
лаученых
Каким
образом они
избегают больших
расходов на
строительство зданий
Каким
образом они
избегают больших
расходов на
одежду
мастер эти оставшиеся у него часы с таким великим усердием
посвящает наукам, выказывает столько прилежания, что его избавляют от
ремесла и выдвигают в разряд людей ученых242.
Из этого сословия ученых людей выбирают послов, священников,
траниборов и, наконец, самого правителя, которого на древнем языке
называют они барзаном243, а на теперешнем — адемом244. Оттого что
почти все прочие не бездействуют и заняты небесполезными
ремеслами245, легко подсчитать, сколько много вещей создают они за
весьма малое время.
К тому, о чем я упомянул, прибавляется еще то удобство, что на
многие необходимые дела тратят они гораздо меньше труда, чем
другие народы.
Действительно, во-первых, строительство или же обновление
зданий повсюду требует усердного труда весьма многих людей, ибо
тому, что построил отец, мало бережливый наследник дозволяет
понемногу развалиться, и то, что можно было сохранить очень
малой ценой, его преемник вынужден восстанавливать за большие
деньги. Часто также, когда дом стоил одному человеку огромных
затрат, другой в привередливости своей об этом не задумывается и не
заботится настолько, что, когда вскоре дом приходит в упадок, он
строит себе другой дом за не меньшие деньги в другом месте. У уто-
пийцев, однако, все предусмотрено, и в государстве установлен
порядок; там чрезвычайно редко случается, чтобы для строительства
зданий надобно было выбирать новое место: быстро находят средства
не только исправить появившиеся повреждения, но и
предотвращают еще лишь угрожающие. Так получается, что при очень малой
затрате труда здания стоят очень долго и люди с такого рода
ремеслом иногда едва находят, что им делать, кроме как если прикажут
им у себя дома строгать доски и обтесывать, а также подгонять
камни, чтобы (если выпадет какая-нибудь работа) быстрее могли они
построить здание.
И в изготовлении одежды тоже, посмотри, сколь мало надобно им
условий: во-первых, пока они заняты работой, они небрежно
прикрыты кожами или шкурами, которые служат им семь лет. Когда они
выходят на люди, то надевают сверху плащ, который прикрывает ту,
более грубую одежду: цвет плащей на всем острове один и тот же —
естественный цвет шерсти. Оттого шерстяной ткани надобно им не
только намного меньше, чем где-либо в ином месте, но и сама она
намного дешевле; изготовление полотна еще дешевле, поэтому его
чаще употребляют; но в полотне важна им только белизна246, а в
шерсти — только чистота; более тонкую ткань они вовсе не ценят.
Поэтому получается, что, в то время как в других местах одному
человеку не хватает четырех или пяти шерстяных плащей разного
цвета и надобно еще столько же шелковых рубашек, а некоторым,
Утопия
61
более разборчивым, мало и десяти, в Утопии каждый довольствуется
одним платьем, которое носит большей частью два года. И, конечно,
нет никакой причины, по которой пожелал бы человек иметь
больше одежды, оттого что если добудет он еще, то не лучше
защитится он от холода и не окажется ни на волос наряднее.
Потому что все они занимаются полезными ремеслами, и для
этого достаточно весьма малой затраты труда, выходит, что у них
всего вполне вдоволь; иногда огромное количество людей они
отсылают исправлять общественные дороги (если дороги испорчены);
очень часто также, когда не случается надобности в какой-либо
такой работе, открыто объявляют, что на работу отводится меньше
часов. Ведь и власти не занимают граждан против их воли излишним
трудом, поскольку государство это так устроено, что прежде всего
важна только одна цель: насколько позволяют общественные
нужды, избавить всех граждан от телесного рабства и даровать им как
можно больше времени для духовной свободы и просвещения. Ибо
в этом, полагают они, заключается счастье жизни.
ОБ ОТНОШЕНИЯХ ДРУГ С ДРУГОМ
Однако, кажется, уже надобно разъяснить, каким образом ведут
себя граждане между собой, как относятся друг к другу народы, как
распределяют утопийцы добро. Итак, оттого что государство
состоит из хозяйств, хозяйства эти по большей части возникают по
родству. Ибо женщины (когда войдут они в возраст) вступают в брак и
переходят в дом мужа. Дети же мужского пола и затем внуки
остаются в семье и повинуются старшему из родителей247. Если только от
старости не выжил он из ума. Тогда ему наследует ближайший по
возрасту. Дабы не сделался город многолюднее или не мог
разрастись он сверх меры, остерегаются, чтобы одно хозяйство — каковых,
не считая окрестностей, в каждом городе шесть тысяч — не имело Число горожан
менее десяти и более шестнадцати взрослых. Число же невзрослых
никак не может быть ограничено. Эта мера легко соблюдается
посредством перевода тех, кто переполняет более крупные хозяйства,
в меньшие. Если же людей станет больше установленного, то
утопийцы выравнивают это малочисленностью населения других городов.
Если же случится, что по всему острову население разбухнет сверх
положенного, то, переписав граждан из каждого города, они
переселяют их на ближний материк, туда, где у местных жителей осталось
много незанятой и невозделанной земли; там они основывают
колонию по своим собственным законам, присоединяя к себе местных
жителей, если те того желают. Сплотившись с желающими в общем
укладе жизни, а также в обычаях, они легко с ними сливаются, и это
идет на благо обоим народам. Ибо установлениями своими они дос-
62
Томас Мор
Так можно
ограничить
толпу праздных
слуг
Причина
алчности
Гниль и грязь
приносят в
город чуму
Убивая скот,
мы выучились
уничтожать и
людей
тигают того, что та земля, которая прежде казалась скупой и
скаредной для одних местных, оказывается богатой для обоих народов.
Отказавшихся жить по их законам утопийцы прогоняют из тех
владений, которые предназначают себе самим. На сопротивляющихся они
идут войной248. Ибо утопийцы считают наисправедливейшей
причиной войны, когда какой-нибудь народ сам своей землей не
пользуется, но владеет ею как бы попусту и напрасно, запрещая
пользоваться и владеть ею другим, которые по предписанию природы должны
здесь кормиться. Если когда-нибудь какой-то случай настолько
уменьшит число людей в их городах, что они не смогут возместить
потерю из других частей острова, сохранив надлежащим образом
каждый город (каковое, говорят, случалось только дважды за все время,
когда свирепствовала жестокая чума), то этот город пополняется
гражданами, переселяющимися из колонии обратно. Утопийцы
согласны скорее, чтобы погибли колонии, чем чтобы ослабел какой-
нибудь из островных городов.
Однако возвращаюсь к совместной жизни граждан. Во главе
хозяйства, как я сказал, стоит старейший. Жены услужают мужьям249,
дети — родителям, и вообще младшие по возрасту — старшим.
Каждый город делится на четыре равные части. В середине
каждой части есть рынок со всякими товарами. Туда каждое хозяйство
свозит определенные свои изделия, и каждый вид их помещают в
отдельные склады. Любой глава хозяйства просит то, что надобно
ему самому и его близким, притом без денег, вообще безо всякого
вознаграждения уносит все, что только попросит. Да и зачем ему в
чем-либо отказывать? Когда всех товаров вполне достаточно и ни у
кого нет страха, что кто-нибудь пожелает потребовать более, чем ему
надобно? Ибо зачем полагать, что попросит лишнее тот, кто уверен,
что у него никогда ни в чем не будет недостатка? Действительно, во
всяком роде живых существ жадным и хищным становятся или от
боязни лишиться, или — у человека — только от гордыни, которая
полагает своим достоинством превосходить прочих, чрезмерно
похваляясь своей собственностью — порок такого рода среди
установлений утопийцев вообще не имеет никакого места. К рынкам,
которые я упоминал, примыкают рынки для провизии, куда доставляют
не только овощи, фрукты и хлеб, но и рыбу, и все, что только
можно есть у четвероногих и у птиц. За городом выделены особые
места, где проточная вода смывает гниль и грязь. Оттуда привозят скот,
убитый и освежеванный руками рабов (утопийцы не дозволяют
своим гражданам забивать животных, оттого что, они полагают, из-за
этого понемногу погибает милосердие — наичеловечнейшее чувство
нашего естества); и запрещают они привозить в город что-либо
грязное, нечистое, от гниения чего может ухудшиться воздух и
возникнуть болезнь.
Утопия
63
Кроме того, на каждой улице стоят вместительные дворцы,
находящиеся на равном расстоянии друг от друга; у каждого из них свое
название. Там живут сифогранты; к каждому из дворцов приписаны
тридцать хозяйств, как раз по пятнадцати с каждой стороны, там
должны они вместе принимать пищу. Экономы из каждого дворца
в определенный час приходят на рынок и получают провизию
сообразно с числом своих людей. Первая забота, однако, о больных,
которых лечат в общественных приютах. Ибо утопийцы имеют
четыре больничных приюта250 в окрестностях города, недалеко от его
стен; они столь обширны, что каждый из них можно сравнить с
маленьким городом: это сделано так для того, чтобы не размещать
больных тесно и поэтому неудобно, сколь много бы их ни было, и
для того,,что6ы, одержимым таким недугом, который при
соприкосновении обычно переползает с одного человека на другого, можно
было удалиться на большее расстояние. Эти приюты так устроены и
так полны всем, что надобно для здоровья, столь нежно и
заботливо пекутся там о больных, столь опытные врачи находятся там все
время, что — хотя никого туда и не отсылают против воли — никого,
однако, нет во всем городе, кто, страдая от хвори, не предпочел бы
лежать там, нежели у себя дома. После того как больничный эконом
получит еду, предписанную врачами, все лучшее распределяется
поровну между дворцами — каждому сообразно с числом людей;
разве что еще принимаются во внимание правитель,
первосвященник и траниборы, а также послы и все чужестранцы (если они есть;
они бывают мало и редко; но, когда они появляются, то для них
отводят определенным образом построенные дома). В эти дворцы в
часы, установленные для обеда и ужина, созываемая звуками
медной трубы, сходится вся сифогрантия. Кроме разве тех, которые
лежат в больничных приютах или дома. Однако после
удовлетворения дворцов никому не возбраняется брать с рынка пищу домой.
Ведь известно, что никто не сделает этого беспричинно, ибо, если
никому и не запрещается обедать дома, то никто, однако, не делает
это охотно, оттого что считают неблагопристойным и глупым
тратить усилия на приготовление худшей пищи, когда прекрасный и
сытный обед готов во дворце251, совсем поблизости. В этом дворце
всю сколько-нибудь грязную работу вьшолняют рабы. Впрочем,
обязанности варки и приготовления пищи лежат только на женщинах;
они также по очереди, одна из каждого хозяйства, заняты всем, что
подается на стол. Располагаются за тремя или большим числом
столов в зависимости от числа сотрапезников. Мужчины помещаются
у стены, женщины — в стороне, дабы, если случится неожиданно
какая-нибудь беда (это обыкновенно происходит иногда с
беременными), могли они встать, не нарушая порядка, и уйти оттуда к
кормилицам.
Забота
о больных
Общие,
совместные трапезы
Смысл
свободы в том,
чтобы ничего не
свершать по
принуждению
Во время
трапезы
прислуживают
женщины
64
Томас Mop
К добрым
делам лучше
всего побуждать
похвалой и
почестями
Воспитание
подростков
Священник
выше
правителя. А сейчас
даже
епископы - их слуги
Болеелшодые
люди смешаны с
более старыми
Уважение к
старикам
Ныне это и
монахи-то едва
соблюдают
Застольные
беседы
Ныне врачи
это порицают
Эти сидят отдельно252 с грудными детьми в некоей,
предназначенной для этого столовой, в которой всегда есть огонь и чистая вода, а
также колыбели, чтобы можно было, если они захотят, положить
младенцев и, выпростав их из пеленок, дать им отдохнуть на
свободе и поиграть. Каждая мать кормит свое дитя, разве только
помешают этому смерть или болезнь. Когда это случается, жены сифогран-
тов спешно разыскивают кормилицу, и это нетрудно. Ибо те,
которые могут это выполнить, ни за одну обязанность не берутся
охотнее, оттого что все восхваляют милосердие этой женщины, и тот,
кого она взлелеет, признает кормилицу за мать. В помещении
кормилиц сидят все дети, которые еще не совершили искупительного
жертвоприношения. Прочие невзрослые — в их число входит
каждый из обоих полов, кто не достиг брачного возраста, — либо
прислуживают сотрапезникам253, либо, если они этого еще не могут сделать
по летам своим, стоят рядом, причем в полном молчании. Те и
другие питаются тем, что достается им от сидящих, и нет у них иного
времени, назначенного для обеда. В середине первого стола — место,
которое считают наивысшим, оттуда, ибо этот стол повернут
поперек в крайней части столовой, видно все собрание — там сидит си-
фогрант со своей супругой. Рядом с ним — двое старших по
возрасту. Ведь сидят за каждым столом по четверо. Если в этой сифогран-
тии имеется храм, то священник и его супруга сидят с сифогрантом
как председатели. По обеим сторонам располагаются более
молодые, потом снова старики. И, таким образом, во всем доме равные
по летам объединены друг с другом и в то же время смешаны с
людьми иного возраста: говорят, это устроено для того, чтобы
почтение и уважение к старикам удерживало бы более молодых от
неподобающей вольности в словах и движениях (так как за столом
нельзя ничего ни сделать, ни сказать, чего бы старшие, находясь тут
же по соседству, не заметили). Блюда с едой подаются начиная не с
первого места, а сперва приносят лучшую еду всем старейшим (их
места отмечены). Затем равную долю дают остальным. И старики по
своему усмотрению сидящим вокруг раздают сласти, если их не так
много, чтобы хватило вдоволь на весь дом. Так старейшим
оказывают надлежащее почтение, и все оказываются довольны. Каждый
обед и ужин начинается с какого-нибудь чтения, которое имеет
отношение к нравам, оно, однако же, кратко и неутомительно. После
него старшие ведут достойную беседу, не печальную и не без шуток.
И не занимают они весь обед длинными речами, но охотно слушают
молодых и даже намеренно вызывают их, дабы вызнать таким
образом дарование и ум каждого, проявляющиеся в застольной беседе.
Обеды непродолжительны, ужины — подольше, оттого что одни
сменяет труд, а другие — сон и ночной покой, который — они
полагают — более действует на здоровое пищеварение. Ни один ужин не
Утопия
65
обходится без музыки. И ни одна вторая перемена не бывает без
сластей. Утопийцы возжигают курения и разбрызгивают благовония.
Делают все, что могло бы развеселить сотрапезников. Они скорее
склоняются к тому мнению, что не должно быть запретных
наслаждений (лишь бы не воспоследовали за ними неприятности).
Таким образом, живут они вместе в городе, а в деревнях, которые
находятся друг от друга дальше, все они едят дома, каждый свое.
Ведь каждой семье хватает пищи, оттого что из деревень и приходит
все то, чем кормятся горожане.
Музыка во
время трапезы
Не надобно
запрещатьудовольствия, от
которых нет
вреда
О ПОЕЗДКАХ УТОПИИЦЕВ
И если у кого-нибудь появится желание повидать друзей,
живущих в другом городе, или просто какое-нибудь место, разрешение
легко получить254 у своих сифогрантов и траниборов, разве только
помешает этому какая-нибудь причина. Так одновременно
отправляется какое-то число людей с письмом от правителя, который
удостоверяет, что дано разрешение на отъезд и предписан день
возвращения. В дорогу дают повозку и общественного раба, чтобы он погонял
волов и заботился о них. Впрочем, если среди уходящих нет женщин,
то повозку возвращают как обузу и помеху. Несмотря на то что
утопийцы ничего не берут с собой в дорогу, у них, однако, всего вдоволь,
ибо они повсюду дома. Если в каком-нибудь месте они задержатся
долее чем на один день, то каждый там занят своим делом, и
ремесленники, занимающиеся тем же трудом255, обходятся с ними наиче-
ловечнейшим образом. Если кто уйдет за границу по собственной
воле, без разрешения правителя, то пойманного подвергают
великому позору: его возвращают как беглого и жестоко карают.
Отважившийся сделать это вторично становится рабом.
Если возникнет у кого-нибудь желание побродить по полям
вокруг своего города, то при дозволении главы хозяйства, а также при
согласии супруги256 не будет ему запрета. Но в какую бы деревню он
ни пришел, ему не дадут там никакой еды прежде, чем он не
завершит полуденной доли работы (или сколько там принято делать до
ужина). При этом условии дозволено уходить куда угодно в
пределах владений своего города. Ведь ушедший будет не менее полезен,
чем если бы он оставался в городе.
Вы уже видите, насколько нет там никакой возможности для
безделия, никакого предлога для лени, нет ни одной винной лавки,
ни одной пивной, нигде нет лупанара. Никакого повода для подкупа,
ни одного притона, ни одного тайного места для встреч, но
пребывание на виду у всех создает необходимость заниматься привычным
трудом или же благопристойно отдыхать.
Из этого обыкновения необходимо следует у этого народа изоби-
3 - 3647
Сколь
священно это
государство! Даже
христианам
следует ему
подражать!
66
Томас Мор
Равенство
ведет к тому,
что всем всего
хватает
Республика -
это не что
иное, как одна
большая семья
Торговля
утопийцев
Как они всегда
помнят о
своей общности!
Возможный
способуменъ-
шения
ценности денег
Лучше
избегать войны
с помощью
денег или
переговоров, чем
вести ее и
проливать
человеческую кровь!
лие во всем. И оттого, что оно равно простирается на всех,
получается, конечно, что никто не может стать бедным или нищим. Амау-
ротский сенат (в который, как я сказал, ежегодно входят по три
человека от каждого города), как только установит, что и в каком
месте имеется в изобилии и, напротив, чего где уродилось меньше,
тут же восполняет недостаток одного изобилием другого. И делают
они это бесплатно, ничего в свою очередь не получая от тех, кому
дарят. Однако то, что они отдали какому-нибудь городу, ничего
от него не требуя в ответ, они получают, когда нуждаются, от
другого, которому ничего не давали. Так, весь остров — как бы единая
семья.
И после того как они уже вдоволь запасут для самих себя (они
считают, что это происходит не раньше, чем когда будет у них
припасено на два года, оттого что они заботятся об урожае следующего
года), тогда из того, что у них осталось, они вывозят в другие
страны большое количество зерна, меда, шерсти257, льна, леса, пурпурных
тканей и одежд, воска, сала, кожи и вдобавок еще скота. Изо всего
этого седьмую часть дают они в дар бедным258 в тех странах, прочее —
продают по умеренной цене. С помощью такой торговли они
привозят к себе на родину не только те товары, в которых есть у них дома
нужда (ибо ничего такого почти нет, кроме железа), но, кроме
этого, также большое количество серебра и золота. Так повелось
издавна, и у них это есть в столь великом изобилии, что невозможно
поверить. Поэтому ныне они мало озабочены, продавать ли им за
наличные деньги или получать эти деньги в назначенный срок, и
гораздо большую часть они отдают взаймы; заключая сделку, однако, они
по завершении обычного порядка никогда не домогаются
поручительства частных лиц, но только всего города. Когда подходит день
уплаты, город требует с частных должников ссуду и вносит в казну,
а также пользуется начислением на эти деньги, пока утопийцы не
потребуют их назад. Они же большую часть денег никогда не
требуют. Ибо они считают, что несправедливо отнимать нисколько не
нужную им вещь у тех, кому эта вещь нужна. Впрочем, они требуют
деньги только тогда, когда этого требует дело, чтобы какую-то часть
дать в долг другому народу, или же когда надобно вести войну. Это
единственно, для чего они все свои сокровища хранят дома, чтобы
стали они им защитой на случай крайней или внезапной опасности.
Преимущественно для того, чтобы за любую цену нанять иноземных
солдат, которых они подвергают опасности охотнее, чем своих
граждан. Утопийцы знают, что за большие деньги большей частью
продаются и сами враги, которые готовы предать или даже сразиться
друг с другом открыто. Поэтому они хранят неоценимое сокровище,
однако не как сокровище, а обходятся с ним так, что мне даже
стыдно об этом рассказать, и я боюсь, что словам моим не будет веры; и
Утопия
67
тем более я этого опасаюсь, что весьма сознаю: если бы не видел я
сам, то нелегко было бы меня убедить, чтобы я поверил другому
рассказчику. Ибо ведь почти неизбежно: чем более что-нибудь чуждо
обычаям слушателей, тем дальше они от того, чтобы этому поверить.
Хотя разумный ценитель, возможно, удивится меньше, оттого что и
прочие их установления весьма сильно отличаются от наших:
употребление серебра, а также золота соответствует скорее их обычаям,
чем нашим. Действительно, они сами не пользуются деньгами, но
хранят их на тот случай, который может либо произойти, либо нет.
Между тем с золотом и серебром259, из которого делают деньги,
поступают они так, что никто не ценит их более, чем заслуживает
того сама их природа; а кому не видно, насколько хуже они, чем
железо? Ведь без железа, честное слово, смертные могут жить не
более, чем без огня или воды, тогда как золоту и серебру природа не
дала никакого применения, без которого нам нелегко было бы
обойтись, если бы человеческая глупость не наделила бы их ценностью из-
за редкости. С другой стороны, словно лучшая, наиснисходительней-
шая мать, положила природа все лучшее, как, например, воздух,
воду и самую землю, открыто, а пустое и ничуть не полезное
отодвинула она как можно дальше. Что, если эти металлы утопийцы
запрячут в какой-нибудь башне? На правителя и сенат может пасть
подозрение (у глупой толпы на это ума достанет), что они, обманув
плутовством народ, сами получат от этого какую-нибудь выгоду.
Более того, если умело изготовят они отчеканенные чаши и еще что-
нибудь в таком роде и если возникнет надобность снова их
расплавить и выплатить солдатам жалованье, то, разумеется, можно
представить, что они с трудом дозволят оторвать от себя то, что
однажды они уже посчитали своей забавой.
Для противодействия таким вещам утопийцы придумали некий
способ, согласующийся с прочими их установлениями, но
чрезвычайно далекий от нас, у которых золото в такой цене и которые так
тщательно его охраняют; только знающие этот способ мне и поверят.
Ибо утопийцы едят и пьют из глиняной и стеклянной посуды,
весьма тонкой работы, однако дешевой. Из золота и серебра не только
в общих дворцах, но и в частных домах — повсюду делают они
ночные горшки и всякие сосуды для нечистот260. К тому же утопийцы из
этих металлов изготовляют цепи и тяжелые оковы, которые
надевают на рабов. Наконец, у каждого, кто опозорил себя каким-нибудь
преступлением, с ушей свисают золотые кольца, золото охватывает
пальцы, золотое ожерелье окружает шею и, наконец, золото обвивает
его голову. Так они всеми способами стараются, чтобы золото и
серебро были у них в бесславии: и выходит так, что утопийцы,
кажется, не ощутили бы никакого ущерба, если бы однажды им пришлось
израсходовать целиком те металлы, которые другие народы тратят
Какой
искусник!
Исходя из
пользы, золото
дешевле железа
Великолепное
поношение
золота!
Золото - знак
бесславия
3*
68
Томас Мор
Драгоценные
камни -
детская забава
Весьма
замечательный
рассказ
с не меньшей болью, чем если бы терзали они свою собственную
утробу; у утопийцев, если бы однажды и потребовалось
израсходовать их целиком, никто, кажется, не ощутил бы для себя никакого
ущерба.
Кроме того, они собирают на берегах жемчуг, а на разных
скалах — алмазы и рубины, однако не ищут их, а шлифуют
попавшиеся случайно. Ими они украшают детей, которые в раннем возрасте
похваляются такими украшениями и гордятся ими; когда же войдут
немного в возраст и заметят, что такого рода забавы есть только
разве у одних детей, они безо всякого напоминания родителей, сами
по себе со стыдом откладывают их в сторону. Не иначе, чем наши
дети, когда, подрастая, бросают они орехи, шарики261 и куклы. Эти,
столь сильно отличающиеся от прочих народов, установления
порождают столь же отличающееся умонастроение — ничто не прояснило
мне этого более, чем случай с анемолийскими послами262.
Приехали они в Амаурот (когда я сам там был), и оттого, что
приехали они обсудить важные дела, перед их прибытием приехали
по три гражданина из каждого города; однако все послы соседних
народов, которых раньше туда отправляли, которым были хорошо
известны обычаи утопийцев, которые понимали, что очень дорогая
одежда у тех нисколько не в почете, что шелком они пренебрегают,
а золото даже считают позорным, обычно приезжали в возможно
более скромном платье. Но анемолийцы, оттого что жили они очень
далеко и имели мало с ними дела, когда узнали, что утопийцы носят
одну и ту же грубую одежду, подумали, что те совсем не имеют того,
чем не пользуются; сами же, более высокомерные, чем мудрые,
решили для большего великолепия предстать какими-то богами и
ослепить глаза бедных утопийцев блеском своего наряда. Так
вступили три посла в сопровождении ста спутников — все в разноцветном
платье, большинство в шелку263, сами послы (ибо у себя дома они
были знатными людьми) — в золотых плащах, с большими
ожерельями и золотыми серьгами, к тому же на руках у них были золотые
кольца, сверх того шляпы их были увешаны бусами, сверкающими
жемчугом и драгоценными камнями — в конце концов они были
украшены всем тем, что у утопийцев служило или для наказания
рабов, или было знаком бесславия, или же забавой для детей.
Поэтому стоило труда посмотреть, как петушились анемолийцы, когда
сравнивали свой наряд с одеждой утопийцев (ибо на площадь
высыпал народ). И, напротив, с не меньшим удовольствием можно было
наблюдать, сколько сильно обманулись они в своих надеждах и
ожиданиях, сколь далеки они были от того уважения, которое
полагали обрести. И впрямь, на взгляд всех утопийцев, за исключением
совсем немногих, которые по какому-то удобному поводу посещали
другие народы, весь этот блестящий наряд казался весьма постыд-
Утопия
69
ным, и, почтительно приветствуя вместо господ каждого незнатного,
самих послов из-за употребления ими золотых цепей посчитали они
за рабов и пропустили безо всякого почета.
Ты мог бы также увидеть детей, которые бросали прочь
драгоценные камни и жемчуг; когда они замечали, что такие же
прикреплены у послов на шляпах, толкали матерей и говорили им: «Вот, мать,
какой большой бездельник, до сих пор носит жемчуг да камушки,
будто он мальчишка!» И родительница тоже серьезно отвечала:
«Сынок, я думаю, это кто-нибудь из посольских шутов». Другие
осуждали те самые золотые цепи, говорили, что от них никакого толка —
они настолько тонки, что раб легко их разорвет, и опять же
настолько просторны, что, захотев, он может легко их стряхнуть и убежать
куда угодно, раскованный и свободный. После того же как послы
пробыли в этом городе день-другой, они заметили, что там весьма
много золота и стоит оно весьма дешево, и увидали, что утопийцы не
менее его презирают, чем сами они его почитают; к тому же на цепи
и оковы одного беглого раба шло больше золота и серебра, чем
стоил весь их наряд для троих; опустив крылья, устыдясь, убрали они
все, чем столь надменно похвалялись. Особенно же после того, как
дружески побеседовали с утопийцами, изучили их обычаи и мнения:
утопийцы удивляются, если какой-нибудь смертный, которому
дозволено созерцать какую-нибудь звезду и даже, наконец, само
солнце, находит удовольствие в неверном блеске маленькой жемчужины
или камешка; неужели возможен такой безумец, который кажется
самому себе более знатным из-за нитки более тонкой шерсти; если
эту самую шерсть, как ни тонки ее нити, носила некогда овца и была
она в то время, однако, не чем другим, как овцой. Удивляет
утопийцев, что золото, по самой природе своей столь никчемное, ныне у всех
народов в такой большой цене, что сам человек, из-за которого и для
пользы которого приобрело оно эту цену, стоит гораздо дешевле, чем
золото, вплоть до того, что какому-нибудь глупому чурбану, в
котором дарований не более, чем в колоде, услуживает, однако, много
умных и добрых людей только лишь оттого, что ему досталась
большая куча золотых монет; если же какой-либо случай или
какой-нибудь выверт закона (который не хуже самого случая может
переместить все вверх дном) перенесет эти монеты от господина к
наипрезреннейшему изо всей его челяди шалопаю, получится, что немного
погодя господин перейдет в услужение к рабу своему как довесок
или добавление к деньгам. Впрочем, гораздо более удивляет и
отвращает утопийцев безумие людей, которые воздают только что не
божеские почести тем богатым, которым они ничего не должны, ни
в чем не подвластны и которых не за что почитать, кроме как за то,
что они богаты. И при этом они знают, что те столь низки и
скаредны, что вернее верного разумеют: из всей этой кучи денег при
Вот мастер/
Рассказчик
называет блеск
«неверный»
оттого, что
камни
поддельные, и, может
быть, оттого,
что они
блестят слабо,
тускло
Как верно, как
удачно сказано!
Насколько
утопийцы
мудрее, чем
христианский люд!
70
Томас Мор
Обучение и
устремления
утопийцев
Музыка,
диалектика,
арифметика
В этом месте,
по-видимому,
есть скрытая
насмешка
Астрология
А среди
христиан астрологи
владычествуют и поныне
Естественные
науки
известны лленее всего
Этика
Иерархия блага
жизни богатых не достанется им никогда ни единой монетки.
Эти мнения и подобные им утопийцы частично усвоили из
воспитания264. Они были воспитаны в государстве, установления которого
находятся далее всего от такого рода глупостей. Частично же — из
чтения и изучения книг. Ибо, хотя в каждом городе немного тех, кто
освобожден от прочих трудов и приставлен к одному только учению
(это как раз те, в ком с детства обнаружились выдающиеся
способности, отменное дарование и склонность к полезным наукам),
однако учатся все дети, и большая часть народа, мужчины и женщины,
всю жизнь — те часы, которые, как мы сказали, свободны от
трудов, — тратят на учение. Науки они изучают на своем языке. Ибо он
не скуден словами, не без приятности для слуха и не лживей
другого передает мысли. Почти тот же язык распространен в большей
части того мира (разве только повсюду он более испорчен — где как).
До нашего приезда туда не доходило даже никакого слуха обо всех
тех философах265, имена которых весьма знамениты в этом,
известном нам, мире; и, однако, в музыке266, диалектике267, а также в науке
счета и измерения268 утопийцы изобрели почти все то же самое, что
и наши древние. Впрочем, насколько они во всем почти равны
жившим в старину, настолько далеко не могут они сравниться с
изобретениями новых диалектиков269. Ибо не изобрели они ни одного-един-
ственного, проницательнейшим образом продуманного правила об
ограничениях, расширениях и подстановках, которые повсюду здесь
учат дети в «Малой логике»270. Затем «Вторые интенции»271 — так
далеки они у них от достаточного исследования, что никто из них не
мог увидать так называемого «самого человека вообще», хотя он, как
вы знаете, столь велик, что больше любого гиганта, — мы можем на
него даже пальцем указать. Однако утопийцы весьма сведущи в
полете и движении небесных тел. Более того, они искусно
придумали орудия разного вида, с помощью которых наилучшим образом
улавливают они движение Солнца и Луны, а также и прочих светил,
которые видны на их небосводе. Впрочем, о дружбе, и раздорах
планет, и, наконец, обо всем этом обмане лживых прорицаний по
звездам они не помышляют и во сне. Дожди, ветры272 и прочие
перемены погоды они предугадывают по некоторым приметам, хорошо
известным из долгого опыта. Но о причинах всех этих вещей и о
приливах моря, его солености, вообще о происхождении и природе неба
и мироздания они отчасти рассуждают, как наши древние; они, как
и те, расходятся друг с другом и, когда приводят новые доводы, не
во всем соглашаются и не полностью сходятся.
В той части философии, в которой речь идет о нравственности,
они судят подобно нам;273 они исследуют благо274 духовное, телесное,
внешнее, потом — приличествует ли наименование блага всему
этому или только достоинствам духа. Они рассуждают о добродетели
Утопия
71
и наслаждении. Однако первый изо всех и главный у них спор о том,
в чем состоит человеческое счастье — в чем-нибудь одном или же во
многом275. И в этом деле, кажется, более, чем надобно, склоняются
они в сторону группы, защищающей наслаждение276, в котором,
считают они, заключено для людей все счастье или же его важнейшая
доля.
Еще более тебя удивит, что они для этого столь приятного мнения
ищут покровительства религии, которая сурова и строга и
обыкновенно печальна и непоколебима. Ведь никогда они не говорят о счастье,
чтобы не соединить с ним некоторые начала, взятые из религии, а
также философии, использующей доводы разума, — без этого, они
полагают, само по себе исследование истинного счастья277 будет
слабым и бессильным. Эти начала такого рода. Душа бессмертна и по
благости Божией рождена для счастья, за добродетель и добрые дела
назначена после этой жизни нам награда, а за гнусности — кара. Хотя
это относится к религии, однако они считают, что к тому, чтобы
поверить в это и признать, приведет разум.
Они безо всякого колебания провозглашают, что если устранить
эти начала, то не сыскать такого глупца, который не понял оы, что
всеми правдами и неправдами надобно стремиться к удовольствию;
одного только следует ему опасаться: как бы меньшее наслаждение
не помешало большему, и не стремился бы он к тому, за что
расплачиваются страданиями. Ибо они говорят, что в высшей степени
безумно стремиться к суровой, нелегкой добродетели278 и не только
гнать от себя сладость жизни, но и по своей воле терпеть страдание,
от которого не дождешься никакой пользы (ведь какая может быть
польза, если после смерти ты ничего не получишь, а всю эту жизнь
проведешь бессладостно, то есть несчастно).
Ныне же они полагают, что счастье заключается не во всяком
наслаждении, но в честном и добропорядочном279. Ибо к нему, как
к высшему благу, влечет нашу природу сама добродетель, в которой
одной только280 и полагает счастье противоположная группа281. Ведь
они определяют добродетель как жизнь в соответствии с природой,
и к этому нас предназначил Бог. В том, к чему надлежит
стремиться и чего избегать, надобно следовать тому влечению природы,
которое повинуется разуму.
С другой, стороны, разум возжигает у смертных, во-первых,
любовь и почитание величия Божьего, которому мы обязаны и тем, что
существуем, и тем, что способны обладать счастьем; во-вторых, он
наставляет нас и побуждает, чтобы и сами мы жили в наименьшей
тревоге и наибольшей радости, и прочим всем помогали по
природному с ними братству достичь того же. Ведь никогда не было ни
одного столь сурового и строгого поборника добродетели и
ненавистника наслаждения, который указывал бы тебе на труды, бдения и
Определения
блага
Утопийцы
видят счастье в
достойном
удовольствии
Основы
философии
заимствуются из
религии
Утопийская
теология
Вера в
бессмертие души; не-
малое число
христиан и
поныне в зтом
сомневается
Домогаться
удовольствия и
подвергать
себя
страданиям надобно
толькоради
добродетели
Определение
стоиков
72
Томас Мор
Еще и ныне
некоторые
призывают к
страданиям,
будто в них и
заключается
религия. Было
бы лучше, если
бы страдания
происходили по
природной
необходимости или
же касались
тех, кто
противится
исполнению долга
благочестия
Договоры
и законы
Взаимные
жизненные
услуги
скорбь и не повелевал бы также посильно облегчать бедность и
тяготы других. И он считал бы достойным похвалы за человечность то,
что человеку надлежит заботиться о благе и утешении человека, если
человечнее всего смягчать горести других и, одолев печаль,
возвращать их к приятности жизни, то есть к наслаждениям (нет никакой
добродетели, свойственной человеку более этой). Если так, то
почему природа не побуждает, чтобы каждый делал то же для себя
самого? Ибо или же приятная жизнь дурна, то есть та, которая доставляет
наслаждение; если так, то ты не только не должен никому помогать
в ней, но изо всех сил должен отнимать ее у всех как вредную и
смертоносную; или же тебе не только можно, но и должно склонять
других к этой жизни как к хорошей; тогда почему бы не склонить
тебе к этому прежде самого себя?282
Тебе следует быть не менее милостивым к себе, чем к другим.
Ведь когда природа внушает тебе быть добрым к другим, не велит
она тебе, напротив, быть суровым и беспощадным к себе самому.
Следовательно, говорят они, приятную жизнь, то есть
наслаждение как предел всех наших деяний, предписывает нам сама природа.
Жить по ее предписанию — так определяют они добродетель.
И так как природа приглашает смертных помогать друг другу,
чтобы жить веселее (это она делает совершенно справедливо, ибо
никто не возвышается над участью рода человеческого настолько,
чтобы природа пеклась лишь о нем одном; она равно благоволит ко
всем, объединенным общим видом), она, разумеется, даже велит тебе
следить, чтобы не пренебрегал ты своими выгодами, как не
причиняешь ты невыгод другим.
Поэтому они считают, что надобно соблюдать не только
договоры, заключенные между частными лицами283, но и законы
общества284, которые опубликовал добрый правитель или же утвердил с
общего согласия народ, не угнетенный тиранией и не обманутый
хитростью законов о распределении жизненных удобств, то есть
основы наслаждения. Соблюдать эти законы, заботясь о своей
выгоде, — дело благоразумия; думать, кроме того, о выгоде общества —
признак благочестия. Однако похищать чужое удовольствие, гоняясь
за своим285, — несправедливо. И, напротив, отнять что-нибудь у самого
себя и отдать это другим — как раз долг человечности286 и доброты;
этот долг никогда не забирает у нас столько, сколько возвращает нам
назад. Ибо он вознаграждается обменом благодеяний, и само
сознание благодеяния и воспоминание о любви и благорасположении тех,
кому ты сделал добро, приносит душе более удовольствия, чем было
бы то телесное наслаждение, от которого ты удержался. Наконец (в
этом легко убеждает нас, охотно соглашающихся с этим, религия),
за краткое и малое наслаждение Бог отплачивает огромной и никогда
не преходящей радостью287. Поэтому, тщательно это обдумав и взве-
Утопия
73
сив, утопиицы считают, что все наши деяния, среди них даже и сами
добродетели, предполагают, что в конце концов ожидает их
наслаждение и счастье288.
Наслаждением они называют всякое движение и состояние тела
и души, пребьшая в которых под водительством природы, человек
наслаждается. Они не случайно добавляют о природной склонности.
Ибо по природе приятно все, к чему устремляется человек без
посредства несправедливости, из-за чего не утрачивается иное, более
приятное, то, за чем не следует страдание, чего домогается не
только чувство, но и здравый смысл289. Существует наслаждение
наперекор природе; смертные в суетном единодушии своем воображают,
что эти наслаждения сладостны (будто сами люди способны изменять
предметы, равно как и их названия); утопиицы полагают, что все это
нисколько не ведет к счастью и чаще всего даже препятствует ему.
Оттого что, в ком эти наслаждения однажды укоренились, у того не
остается никакого места для истинной и подлинной радости, а душа
его целиком занята ложным пониманием наслаждения. Ведь
существует очень много такого, что по собственной своей природе не
содержит ничего сладостного, и, напротив, в значительной части чего
есть много горечи, однако нечестивые желания соблазняют считать
это не только наивысшим наслаждением, но даже числить среди
наипервейших достоинств жизни.
Этот род подложных наслаждений испытывают, по мнению уто-
пийцев, те, о ком я упомянул прежде: люди, которым кажется, что,
чем лучше на них платье, тем лучше они сами. В этом одном они
допускают две ошибки. Ибо не менее заблуждаются они, полагая, что
их платье лучше, чем они сами. Если думать о полезности одежды,
то почему шерсть из более тонкой пряжи превосходит более
толстую? Однако же люди так вскидывают хохолок, будто они правы по
природе, а не заблуждаются, и уверены, что их собственная цена от
этого становится выше. Оттого они — словно более нарядное платье
дает им правоту — домогаются почета, на который, одетые хуже, они
не дерзнули бы и надеяться; если же на них не обращают внимания,
они негодуют.
И еще: не указывает ли на ту же глупость стремление к пустым
и никчемным почестям? Ибо какое естественное и подлинное
удовольствие доставит тебе кто-либо, если он обнажит голову или
преклонит колени? Разве это излечит боль в твоих коленях? Или
избавит твою голову от безумия? Понимая так поддельное удовольствие,
на удивление сладостно сумасбродствуют те, кто похваляется и
кичится сознанием своей знатности290, оттого что выпало им на долю
родиться от предков, длинный ряд которых считался богатым, особенно
землей (ведь только в этом ныне и заключается знатность); и не
кажется им, что они хоть на волос станут менее знатными, даже если
Что такое
наиаждения?
Ложные
наслаждения
Ошибка тех
людей, которые
нравятся
самим себе из-за
своей одежды
Глупые почести
Мнимая
знатность
74
Томас Мор
Наиглупейшее
наслаждение
от
драгоценных камней
Людской суд
наделяет
камни ценностью,
и он же
лишает их ее
Предположе-
ниеудивителъ-
ное и весьма
удачное
Игра в кости
Охота
Этим и ныне
занимаются
высшие
существа при
королевских дворах
предки ничего им не оставят или сами они растратят оставленное.
Сюда же утопийцы причисляют тех, которых, как я сказал,
пленяют драгоценности и камушки291, которым кажется, что они чуть ли
не боги, если получат они какой-нибудь отменный камень, особенно
такого рода, который в это время в этой стране больше всего стоит,
ибо ведь не у всех и не во всякое время ценят одно и то же. Но они
покупают его только вынутым из золота, без оправы, и не раньше,
чем продавец поклянется и заверит, что жемчуг и камень настоящие:
так они тревожатся, чтобы не обманули их зрение
поддельными вместо настоящих. Но почему тебе будет меньше радости от
поддельного камня, чем от настоящего, если твой глаз их не
различает? Честное слово, оба они должны быть тебе так же дороги, как и
слепцу.
И те, которые хранят излишние богатства, нисколько не
пользуясь всей грудой292, но только наслаждаясь созерцанием ее, —
получают они настоящее наслаждение или скорее тешат себя ложным
наслаждением? Или же те, кто, страдая противоположным пороком,
прячет золото, которым никогда не воспользуется и которое,
возможно, никогда более не увидит? Боясь, как бы не потерять, они его
теряют. Ибо разве это не так, если, лишив себя, а может быть, и всех
смертных пользования золотом, ты предаешь его земле? Однако,
зарыв сокровище, ты, успокоившись, ликуешь от радости. Если же
кто-нибудь украдет его, и ты, не зная о краже, через десять лет
умрешь, то все это десятилетие, которое ты прожил после того, как
деньги утащили, какое тебе было дело до того, своровали их или же
они целы?
К этим столь нелепым утехам утопийцы добавляют игру в кости293
(об этом безумстве они знают по слуху, а не из опыта), кроме
того, охоту и птицеловство294. Они спрашивают, в чем заключается
наслаждение бросать кости на доску. Ты делал это столько раз, что
если и было в этом какое-нибудь наслаждение, то от частого
повторения мог бы насытиться. Или какая может быть сладость в
слушании того, как лают и воют собаки? Скорее уж отвращение. Или
чувство наслаждения больше, когда собака гонится за зайцем, чем
когда собака — за собакой? Ведь в обоих случаях происходит одно и
то же — бегут, если радует тебя бег.
Если притягивает тебя надежда на убийство, ожидание травли,
которая произойдет на твоих глазах, то вид того, как собака
раздирает зайчонка, слабого — более сильный, трусливого и робкого —
свирепый, наконец, невинного — жестокий, вид этого скорее должен
вызывать сострадание. Поэтому все это занятие охотой как дело, не
достойное свободных людей, утопийцы перебросили мясникам (выше
мы уже сказали, что это ремесло возложено у них на рабов).
Утопийцы полагают, что охота — это самая низкая часть дела мясников,
Утопия
75
прочие части этого занятия почетнее и полезнее, поскольку они
гораздо более выгодны и губят животных только в силу
необходимости; охотник же ищет в убийстве и травле несчастного зверька
исключительно только наслаждение. Утопийцы считают, что неодолимое
желание видеть смерть, хотя бы даже зверей, возникает от
жестокости души или при постоянном испытывании этого свирепого
удовольствия, что в конце концов приводит к ожесточению.
Несмотря на то что это и все такого рода вещи, а их
неисчислимое множество, обычно люди считают наслаждением, утопийцы,
однако, разумеется, полагают, что так как по природе295 в этом нет
ничего приятного, то к истинному наслаждению это не имеет
никакого отношения. Ибо то, что в общем это наполняет чувства
приятностью (это люди и принимают за наслаждение), нисколько не
понуждает утопийцев отступиться от своего мнения296. Ибо причина этого
не в природе самого дела, а в извращенной привычке людей. Из-за
этого порока получается, что горькое люди принимают за сладкое.
Подобно тому, как беременные женщины по испорченному своему
вкусу полагают, что смола и сало слаще меда. Ничье, однако,
суждение, искаженное болезнью или привычкой, не может изменить ни
природу других вещей, ни природу наслаждения.
Утопийцы считают, что существуют различные виды
удовольствий, которые они и признают истинными. Одними они наделяют
дух, другими — тело. Духу они приписывают понимание и ту
сладость, которую порождает созерцание истины297. Сюда же
относится приятная память о хорошо прожитой жизни и несомненная
надежда298 на будущее благо.
Телесные наслаждения они делят на два рода, из которых первый
тот, который наполняет чувство заметной приятностью, что бывает
при восстановлении тех частей, которые исчерпал пребывающий
внутри нас жар. И это возмещается едой и питьем; другой род
наслаждения — в удалении того, чем тело переполнено в избытке. Это
случается, когда мы очищаем утробу испражнениями, когда
прилагаются усилия для рождения детей или когда, потирая и почесывая,
мы успокаиваем зуд какой-нибудь части тела.
Иногда же наслаждение возникает, не давая того, что желают
наши члены, не избавляет их от страдания; однако это наслаждение
щекочет и трогает наши чувства, привлекает к себе какой-то
скрытой силой, но заметным действием.
Такое наслаждение люди получают от музыки.
Другой род телесного наслаждения, считают они, тот, который
заключается в спокойном и безмятежном состоянии тела299, то есть
у каждого это, конечно, здоровье, не испорченное никакой болезнью.
Действительно, если человека не одолевает никакое страдание, то
здоровье радует само по себе, даже если и не присутствует здесь
Смола вкусна
беременным
женщинам
Виды
истинного
наслаждения
Наслаждения
телесные
Человек
должен быть
76
Томас Мор
никакое наслаждение, полученное извне. Хотя это менее заметно и
менее дает чувству, чем ненасытимое желание есть и пить, однако
тем не менее многие считают, что здоровье — величайшее
наслаждение; почти все утопийцы полагают, что это — великое наслаждение,
а также как бы основание и опора300 всего, что только могут дать
спокойные и желанные условия жизни; когда же нет здоровья, то не
остается совсем никакого места для какого бы то ни было
наслаждения301. Ибо отсутствие боли, если при этом нет здоровья, они
называют скорее оцепенением, а не удовольствием.
Уже давно утопийцы после усердного обсуждения отвергли
мнение тех, кто не считал, что надобно видеть наслаждение в прочном
и нерушимом здоровье; они говорили, что если это наслаждение
существует, то его можно почувствовать только разве при каком-
нибудь движении извне302. Ныне же, напротив, почти все утопийцы
сошлись на том, что здоровье для наслаждения важнее всего303. Они
говорят, что если болезни присуще страдание, которое столь же
непримиримо враждебно наслаждению, сколь, наоборот, болезнь
враждебна здоровью, то почему в свой черед нерушимое здоровье не
может содержать в себе наслаждения? Они полагают, что здесь
совсем не важно сказать, является ли болезнь страданием или
страдание присуще болезни — в обоих случаях получается одно и то же.
Ведь если здоровье и есть само наслаждение или если оно
необходимым образом порождает наслаждение, как огонь создает жар, то,
конечно, в обоих случаях получается, что наслаждение не может
отсутствовать у тех, кто обладает крепким здоровьем.
Кроме того, утопийцы говорят: что иное происходит во время
нашей еды, как не борьба здоровья, которое начинает ухудшаться,
против голода? (При этом пища здесь — соратник по оружию.) Пока
здоровье в этой борьбе понемногу становится крепче, этот успех
доводит до обычной силы наслаждение, которое так нас ободряет.
Неужели здоровье, которое веселит борьба, не станет радоваться,
одержав победу? Разве оно оцепенеет, счастливо обретя прежнюю
силу, которой одной только оно и домогалось на протяжении всей
борьбы? Разве не познает оно своих благ, не оценит их? Ибо
утопийцы думают, что высказывание, будто здоровье нельзя почувствовать,
очень далеко от истины. Кто, спрашивают они, бодрствуя, не
чувствует себя здоровым, если он и впрямь здоров? На кого оцепенение или
летаргия действуют так, что он не признает, сколь сладостно и
приятно ему здоровье? И что есть сладость, как не иное название
наслаждения?
Духовные наслаждения утопийцы ценят более304 (они считают их
первыми и самыми главными). Важнейшая часть их, полагают они,
происходит из упражнений в добродетели и из сознания благой
жизни305. Из тех наслаждений, которые доставляет тело, пальму
Утопия
77
первенства они отдают здоровью. Ибо к радостям еды, питья —
всего, что только может таким образом порадовать, полагают они,
надобно стремиться, но только для здоровья306. Ибо все это приятно не
само по себе, но оттого, что оно противостоит тайком
подкрадывающемуся недугу. Как мудрецу более приличествует избегать
болезней, чем желать иметь от них снадобья, скорее надобно прогонять
страдания, чем искать облегчения от них, так и утопийцы думают,
что предпочтительнее не нуждаться в наслаждениях такого рода, чем
утешаться ими.
Если кто-нибудь полагает, что он испытывает подобное
блаженство, то ему необходимо признать, что он лишь тогда обретает
наибольшее счастье, когда выпадает ему на долю проводить жизнь в
постоянном голоде, жажде, зуде, еде, питии, чесании307 и потираний.
Кто, однако, не видит, что такая жизнь не только отвратительна, но
и жалка? Конечно, наслаждения как наименее подлинные, изо всех
самые низкие, и они никогда не появляются иначе, как вкупе с
противоположными страданиями. Ибо с наслаждением от еды связан
голод, да и не в равной мере. Ибо страдание как сильнее, так и
продолжительнее. Возникает оно прежде наслаждения и не исчезает до
той поры, пока не умрет вместе с ним и наслаждение.
Так вот утопийцы полагают, что подобного рода наслаждения не
надобно высоко ставить, если только не вынудит к ним
необходимость308. Однако утопийцы радуются им и с благодарностью
признают милость матери-природы, которая с наинежнейшей сладостью
склоняет свое потомство даже к тому, что надобно делать по
необходимости и постоянно. Ведь с каким отвращением пришлось бы
жить, если как и прочие хвори, которые беспокоят нас реже, так и
ежедневные недомогания из-за голода и жажды надобно было бы
нам прогонять ядами и горькими снадобьями?
Утопийцы охотно сохраняют красоту, силу, проворство — эти
особые и приятные дары природы. Более того, те удовольствия,
которые воспринимаются с помощью ушей, глаз, носа, которые
природа пожелала дать человеку как его свойства и особенности309 (ибо нет
другого рода живых существ, которых трогает вид и красота мира
или же волнуют запахи — у прочих это бывает только разве для того,
чтобы распознать пищу;310 и не ведают они отличия созвучных друг
с другом или разных звуков), — все это, говорю я, утопийцы
признают за некую приятную приправу жизни. Во всем этом у них есть такое
ограничение: меньшее наслаждение не должно мешать большему, а
также порождать когда-нибудь страдание, которое — они считают —
неизбежно наступит, если наслаждение бесчестно.
И они полагают, что презирать красоту, ослаблять силы, обращать
проворство в лень, истощать тело постами, причинять вред здоровью
и отвергать прочие благодеяния природы в высшей степени безумно,
78
Томас Мор
На это надобно
обратить
особое внимание
Утопийское
счастье; его
описание
Полезность
греческого языка
Утопийцы
удивительно
понятливы!
жестоко по отношению к себе и чрезвычайно неблагодарно по
отношению к природе. Это значит отвергать свои обязательства перед
ней, отклонять все ее дары. Разве только кто-нибудь, пренебрегая
своими выгодами, станет более пылко печься о других людях и об
обществе, ожидая взамен этого своего труда от Бога большего
наслаждения. В ином случае это значит сокрушать самого себя из-за
пустого призрака добродетели безо всякой пользы для кого-либо или для
того, чтобы быть в силах менее тягостно переносить беды, которые,
возможно, никогда не произойдут.
Таково их суждение о добродетели и наслаждении. Они верят,
что если религия, ниспосланная с небес, не внушит человеку чего-
либо более святого, то с помощью человеческого разума нельзя
выискать ничего более верного. Разбирать, правильно они об этом
думают или нет, нам не дозволяет время, да и нет в этом
необходимости. Ведь мы взялись только рассказать об их устоях, а не
защищать их.
Впрочем, я точно убежден, что какими бы ни были их уложения,
нигде больше нет лучшего народа, нигде нет более счастливого
государства. Телом они проворны и крепки, сил у них больше, чем можно
ожидать, судя по их росту, хотя и он, однако же, не маленький.
Несмотря на то что земля у них не везде плодородна и климат
недостаточно здоров, против плохой погоды они укрепляют себя
умеренностью в пище, поля же исцеляют трудолюбием. Так что ни у
какого другого народа нет большего плодородия и приплода скота, нет
людей, более сильных, подверженных меньшему числу болезней. Ты
можешь там наблюдать не только то, что обычно тщательно
выполняют земледельцы, когда земле, плохой от природы, помогают они
своим искусством и трудом, но увидишь, что люди вручную
выкорчевывают лес в одном месте и насаждают его в другом. При этом их
заботит не плодородие, а удобство перевозки: чтобы дрова были
ближе к морю, рекам или же к самим городам. Ведь по земле на
большое расстояние проще доставлять хлеб, чем дрова. Народ
легкий и веселый, затейливый, любящий досуг311, а когда это
необходимо, достаточно привычный к физическому труду. Впрочем, в иных
отношениях они не слишком стремительны. Зато в умственных
занятиях неутомимы.
Когда они услыхали от нас о греческой литературе и науках312 (ибо
в латинской313, казалось им, не было ничего, заслуживающего
большого одобрения, за исключением истории и поэтов), удивительно, с
каким рвением пожелали они, чтоб дозволили им это изучать в
нашем истолковании. Поэтому мы начали читать скорее для того,
чтобы не казалось, будто мы отказываемся от работы, чем надеясь на
какой-либо успех. Но как только мы немного продвинулись, так их
усердие тотчас показало, что нам не предстоит тратить свое усердие
Утопия
79
впустую. Они принялись весьма легко изображать буквы и очень
ловко произносить слова, весьма быстро запоминать их, стали так
верно переводить, что нам это казалось чудом. Если только не
считать, что большая часть тех, кто принялся за учение, воспылали к
нему не только по одной своей воле, но и по приказу сената. Это были
люди из числа учеников редкостных дарований и зрелого возраста.
Поэтому менее чем через три года в языке не осталось для них
ничего трудного; они стремились узнать и беспрепятственно читали
хороших писателей, если только не мешали этому погрешности в
книге314. Я, право, также предполагаю, что они легко овладели этой
наукой оттого, что она им несколько сродни. Ибо я подозреваю, что
этот народ ведет свое происхождение от греков: потому что их язык,
впрочем почти персидский, хранит некоторые следы греческого в
названиях городов и должностных лиц. Я привез им многие
сочинения Платона, еще больше Аристотеля, а также книгу Теофраста315
о растениях — жаль, что она в очень многих местах была испорчена.
(Собираясь в плавание в четвертый раз, я взял на корабль вместо
товаров довольно большой тюк книг, потому что твердо решил
лучше не возвратиться никогда, чем возвратиться скоро.) Пока мы
плыли, книга Теофраста, оставленная по нерадивости, попалась церопи-
теку316, который, веселясь и играя, вырвал из разных мест
несколько страниц и разодрал их. Из тех, кто писал грамматики, у них есть
только Ласкарис317, ибо Федора318 я с собой не привозил, так же как
не взял я ни одного словаря, кроме Гесихия и Диоскорида319. Утопий-
цы очень любят книжечки Плутарха320, увлекают их также насмешки
и шутки Лукиана321. Из поэтов у них есть Аристофан322, Гомер323, а
также Еврипид, затем Софокл324, напечатанный Альдовым
минускулом325. Из историков326 — Фукидид327 и Геродот328, есть и Геродиан329.
Более того, из книг по медицине мой сотоварищ Триций Апинат330
привез с собой несколько небольших сочинений Гиппократа331 и
«Малое искусство» Галена332. Эти книги у них в большой цене.
Несмотря на то что изо всех народов утопийцы нуждаются в
медицине333 менее всего, нигде, однако, не пребывает она в большом
почете334, хотя бы по той причине, что знание ее они числят среди
прекраснейших и полезнейших сторон философии. Когда с помощью этой
философии исследуют они тайны природы335, им кажется, что они не
только получают наслаждение, но и входят в величайшую милость
ее Творца и Создателя. Они полагают, что по обыкновению прочих
мастеров Он выложил устройство мира сего перед человеком для
рассмотрения и созерцания (одного только человека Он и создал
способным к этому). Потому Ему милее радивый и внимательный
наблюдатель, ревнитель Его творений, чем тот, кто, наподобие
животного, слабого умом, глупо и тупо пренебрег столь великим и
необыкновенным зрелищем.
Еще и теперь
наукам
посвящают себя
урваны и
дубины, а
замечательно
одаренные умы
пропадают в
наслаждениях
Медицина -
самая
полезная наука
Размышления
о природе
80
Томас Мор
Оттого умы утопийцев, изощренные в науках, удивительно
способны к изобретению искусств, которые сколько-нибудь помогают
сделать жизнь удобнее и лучше. Однако двумя вещами они обязаны
нам: книгопечатанием и изготовлением бумаги;336 хотя этим — не
только нам, но в большей мере также и себе. Ибо когда показали мы
им буквы, напечатанные Альдом в бумажных книгах, и рассказали
о том, из чего изготавливается бумага, о возможности печатать
буквы, то могли мы не более чем поведать обо всем этом, потому что
никто из нас не знал толка ни в том, ни в другом. Они тотчас сами
весьма сообразительно догадались, в чем дело. Прежде они писали
только на пергаменте, на коре и папирусе, а теперь попробовали
изготовлять бумагу и печатать буквы. Сначала это не очень им
удавалось, но после весьма усердных занятий вскоре они успели и в том,
и в другом деле и добились того, что, будь у них греческие книги, в
копиях недостатках не было бы. И ныне имеется у них не более того,
что я упомянул, но, печатая книги, они распространили то, что у них
есть, во многих тысячах копий.
Они доброжелательно принимают каждого, кто приезжает к ним
посмотреть, если отмечен он каким-нибудь даром или же знанием
многих земель, которое приобрел во многих странствованиях
(поэтому им было приятно, что мы туда приплыли). Ибо они охотно
слушают, что делается повсюду на земле. Впрочем, ради торговли
причаливают к ним не очень часто. Ведь что к ним привозить, кроме
железа, золота или серебра, которые каждый предпочитает получить
от них! То, что надобно от них вывозить, они считают разумнее
вывозить самим, чем давать это делать другим. Они полагают, что
так они лучше узнают другие народы, живущие вокруг них, и не
забудут своего навыка и умения в мореплавании.
О РАБАХ
Удивительная Рабами они не считают ни захваченных в войне (кроме тех, кого
человечность они сами взяли в бою), ни детей рабов, ни, наконец, никого из пре-
этого народа бывающих в рабстве у других народов, кого могут они купить. Но они
обращают в рабство тех, кто у них допустит позорный поступок, или
же тех, кто в чужих городах осужден на казнь за совершенное им
злодеяние (такого рода люди встречаются весьма часто). Многих из
них иногда они приобретают по дешевой цене, чаще же получают их
даром. Эти рабы не только постоянно пребывают в работе, но и
находятся в цепях. Со своими согражданами-рабами утопийцы
обходятся суровее337, оттого что, они полагают, те заслужили худшей
участи, так как, прекрасно воспитанные, отменным образом были
они обучены добродетели, однако не смогли удержаться от
преступления.
Утопия
81
Иной род рабов, когда какой-нибудь трудолюбивый и бедный
работник из друтой страны своей волей решается идти к ним в
услужение. С такими они обходятся хорошо и не менее мягко, чем с
гражданами, разве что работы дают немного больше, оттого что те
к ней привыкли. Когда такой раб пожелает уехать (это случается
нечасто), его не удерживают против воли, но и не отпускают ни с чем.
О больных, как я сказал, они пекутся с великим усердием и не пре- о больных
небрегают ничем, чтобы вернуть им здоровье лекарствами или же
пищей. Более того, страдающих неисцелимым недугом они утешают,
сидя около них, разговаривая, принося им какие только могут
облегчения. Впрочем, если недуг не только неизлечим, но, напротив,
постоянно мучает и терзает больного, тогда священники и
должностные лица убеждают человека, что, поскольку он не может справиться
ни с какими жизненными обязанностями, в тягость другим, тяжел
самому себе и уже находится по ту сторону от своей собственной Добровольная
смерти, надобно ему решиться не кормить долее свою беду и поги- смерть
бель и умереть, если только он уверен, что жизнь для него —
мучение. Более того, утешившись доброй надеждой, да освободит он себя
сам от этой горестной жизни, как от тюрьмы и жестокости, или
дозволит своей волей другим исторгнуть себя из нее. Этот поступок
будет разумным, оттого что он собирается прервать своей смертью
не удобства, а пытку. Оттого что, делая так, он последует в этом деле
советам священников, то есть толкователей воли Божией, и поступит
благочестиво и свято. Те, кого они убедят в этом, кончают жизнь по
своей воле в голоде или же, усыпленные, отходят, не чувствуя
смерти. Против воли утопийцы никого не убивают и ничуть не
уменьшают своих забот о таком человеке. Они уверены, что уйти из жизни
подобным образом почетно. В ином случае, если кто причинит себе
смерть, и священникам, а также сенату не будет доказана ее
причина, то его не удостаивают ни земли, ни огня, но позорно
выбрасывают338 в какое-нибудь болото без погребения.
Женщина выходит замуж не ранее восемнадцати лет. Мужчина — 0 супружестве
не прежде, чем ему исполнится на четыре года больше. Если
мужчина или женщина до супружества339 будут соединены тайной страстью,
его и ее тяжко наказывают. Таким вообще запрещается супружество,
если только правитель милостью своей не отпустит им вину.
Однако отец и мать семейства, в котором был допущен проступок,
подвергаются великому бесчестию, оттого что они, наблюдая, небрежно
исполняли свой долг. Это злодеяние утопийцы карают так сурово,
потому что заботятся о будущем; если же не удерживать людей от
случайного сожительства, то в супружестве редко укореняется
любовь, а ведь надобно будет всю жизнь провести с одним человеком
и, сверх того, придется переносить все тяготы, которые это с собою
несет.
82
Томас Mop
Это хотя
и не слишком
стыдливо*
зато предусмо-
рительно
Развод
Далее, при выборе супруга они сурово и строго соблюдают, как
нам показалось, наинелепейший и весьма смешной обряд340.
Женщину, будь то девица или вдова, почтенная и уважаемая матрона,
показывают жениху голой, и какой-либо добропорядочный мужчина
ставит в свой черед перед девушкой голого жениха. Когда мы, смеясь,
не одобрили этого обычая как нелепость, утопийцы, напротив,
выразили удивление редкостной глупостью всех прочих народов, которые
при покупке жеребенка, когда дело идет о небольшой трате денег,
бывают столь осторожны, что, хотя он и так почти голый, они
отказываются его приобрести, пока не снимут с него седло и не стащат
всю сбрую, чтобы не затаилась под этими покрышками какая-нибудь
язва. При выборе супруги, от чего на всю жизнь человек получит
удовольствие или же отвращение, поступают они столь небрежно,
что, обволакивая все остальное тело одеждами, всю женщину
оценивают по пространству едва лишь одной ладони (ибо, кроме лица,
ничего не видно) и женятся не без великой для себя опасности
сделать свою жизнь несчастной (если что-нибудь позже произойдет).
Ибо не все столь мудры, чтобы смотреть на один только нрав; даже
сами мудрецы в супружестве соединяют с духовными
добродетелями некоторую долю телесных достоинств. Короче говоря, под этими
накидками может скрываться весьма гадкое уродство, которое
сможет целиком отвратить душу от жены, когда от нее уже
совершенно нельзя будет отделаться. Если какое-нибудь уродство
приключится случайно после вступления в брак, то каждому необходимо нести
свой жребий, однако, дабы не попался кто-нибудь в ловушку
прежде этого, надобно оградить себя законами. Заботиться об этом
следует с весьма большим усердием, оттого что в этих частях света
только утопийцы довольствуются одной женой341. Брак там
расторгается не часто и не иначе, чем смертью;342 исключением служит
прелюбодеяние и случай, когда невозможно снести тяжелый нрав.
Оскорбленной стороне сенат дает право переменить жену или мужа.
Оставшийся все время влачит жизнь позорную, а также безбрачную.
В противном случае, против воли жены, если нет на ней никакой
вины — за исключением того, что появился у нее какой-то телесный
изъян, — ее нельзя отвергать. Ибо они полагают жестоким покидать
кого-либо тогда, когда он более всего нуждается в утешении, и
думают, что это же будет неверной и слабой защитой в старости, так как
старость приносит болезни и сама есть болезнь.
Впрочем, если нравы супругов недостаточно схожи между
собой343, то, после того как обе стороны найдут себе тех, с кем надеются
прожить слаще, иногда бывает, что они по обоюдной воле расстаются
и вступают в новый брак. Однако не без согласия сената, который не
допускает разводов до того, как члены его совместно со своими
женами не разберут дела со всей тщательностью. Да и тогда нелег-
Утопия
83
ко. Оттого что утопийцы знают, что доступная, легкая надежда на
новый брак менее всего полезна для укрепления супружеской любви.
Осквернителей брака наказывают тяжелейшим рабством, и если
обе стороны состояли в браке, то претерпевшие обиду (если только
они этого желают), отвергнув совершившего прелюбодеяние,
сочетаются браком между собой или же с кем захотят. Но если один из
оскорбленных сохраняет любовь к весьма мало достойному супругу,
то закон не препятствует при желании сопровождать осужденного на
рабство; и тогда случается, что раскаяние одного и послушное
усердие другого, вызвав сострадание правителя, возвращают виновному
свободу. Впрочем, второе преступление карается уже смертью.
За остальные злодеяния никакой закон не предписывает
никакого определенного наказания, но когда совершается какой-нибудь
жестокий и непростительный поступок, то кару определяет сенат.
Жен учат мужья, родители — детей, если только не допустят они
такой большой вины, за которую положено там карать прилюдно.
Почти все особо тяжкие преступления караются обычно
осуждением на рабство. Утопийцы полагают, что в этом не меньше страха для
преступников и больше выгоды для государства, чем если бы стали
они торопиться убить виновных и сразу от них избавиться. Ибо
своим трудом они принесут больше пользы, чем своей смертью, а их
пример на более долгий срок отвратит других от подобного
злодейства. Если же и при таком обхождении они примутся снова бунтовать
и брыкаться, то их, наконец, убивают как свирепых зверей, которых
ни тюрьма не может унять, ни цепь. Но для терпеливых не вся
надежда насовсем потеряна: если уймутся они от долгого страдания и
выкажут раскаяние, которое подтвердит, что прегрешение печалит их
более, чем наказание, то иногда прерогатива правителя, а иногда
голосование народа смягчает их рабство или же прекращает его.
Склонять к распутству ничуть не менее опасно, чем распутничать.
И вообще, во всяком злодеянии определенную преднамеренную
попытку утопийцы приравнивают к преступлению344. То, что
преступление не свершилось, полагают они, нисколько не должно помочь
тому, кто не противился, чтобы оно свершилось.
Шутов они считают забавой. Наносить им обиды — великое
нечестие, а получать наслаждение от их глупости утопийцы не
запрещают. Они думают, что это весьма благотворно для самих шутов. Если
кто-нибудь настолько суров и печален, что его не смешит никакой
поступок и никакое слово, то утопийцы уверены: такому человеку не
надобно поручать заботу о шуте; опасаются, что нельзя ждать
достаточно снисходительного присмотра от того, кому от этого не будет
никакой пользы и никакой радости (доставлять ее — единственный
дарднута). Насмехаться над безобразием и уродством они считают
позорным и безобразным не для того, над кем смеются, а для насмеш-
Кару за
преступление
назначает сенат
Наказание за
распутство
Наслаждения
от шутов
84
Томас Мор
Поддельная
красота
Для того
чтобы граждане
исполняли свой
долг, их
надобно поощрять
наградами
Осуждение
обманного
получения должности
Почтение к
должностным
лицам
Достоинство
правителя
Малое число
законов
Ненужность
большого числа
адвокатов
ника, оттого что глупо укорять кого-нибудь в Недостатке, избежать
которого был он не властен.
Подобно тому, как они думают, что естественной красотой
пренебрегают от лени и вялости, так, по их мнению, помощи от румян ищут
из-за позорной надменности. Ибо они знают по собственному опыту,
что никакой красотой своего вида жена не приобретет расположение
мужа так, как сделает она это нравом своим и скромностью. Ибо,
подобно тому, как некоторых увлекает одна только красота,
так удержать при себе можно только лишь добродетелью и
послушанием.
Утопийцы отвращают от злодеяний не только страхом наказания,
но и почестями, которые видны всем, они призывают к
добродетелям. Мужам, которые знамениты своими особыми заслугами перед
государством, в добрую память об их подвигах и для того, чтобы
вместе с тем слава собственных их предков подстрекала и
побуждала потомков к добродетелям, утопийцы воздвигают на площади
статуи345.
Кто хочет обманом получить какую-нибудь должность,
лишается надежды на любую. Живут утопийцы в любви, оттого что
должностные лица не надменны и не страшны; их называют отцами, они
себя так и держат. К ним относятся как подобает: почет оказывают
добровольно, а не исторгают его насильно. Даже сам правитель
отличается не одеянием или короной, а тем, что носит он пучок
колосьев, подобно тому, как знак первосвященника — это восковая свеча,
которую несут перед ним.
Законов у них весьма мало. Ведь людям с такими
установлениями достаточно самых малочисленных законов346. Они даже
особенно не одобряют другие народы за то, что тем не хватает бесконечных
томов законов и их толкований. Сами же они считают в высшей мере
несправедливым связывать кого-либо такими законами, число
которых превышает возможность их прочесть или которые столь темны,
что их никто не может понять.
Более того, утопийцы вовсе отвергают крючкотворов, которые
разбирают дела хитроумно и толкуют законы изворотливо. Они
считают правильным, когда каждый ведет свое дело сам и говорит
судье то, что собирался рассказать защитнику. Так и тумана будет
меньше, и легче будет разузнать истину. Пока станет говорить тот,
кого никакой защитник не обучил притворству, судья умело взвесит
частности и поможет более простодушным людям одолеть наветы
хитрецов. Это трудно соблюдать другим народам, имеющим груду
чрезвычайно запутанных законов. Впрочем, у утопийцев в законах
разбирается каждый. Ибо, как я сказал, законов весьма немного.
Кроме того, чем проще толкование закона, тем более справедливым
они его считают.
Утопия
85
Ибо, они говорят, все законы издаются только для того, чтобы
напомнить каждому его долг. Более тонкое толкование вразумляет
весьма немногих (ибо немногие смогут его понять), меж тем как
более простой и ясный смысл законов ясен всем. С другой стороны,
что касается простого народа, которого больше всего и который
более всего нуждается в научении, то ему все равно: не издашь ты
закона вовсе или, издав, истолкуешь его так, что до смысла его
можно будет докопаться разве что с помощью великого ума и долгих
рассуждений. До этих изысканий не сможет добраться незатейливый
ум простого люда, да и не хватит ему для этого жизни, занятой
добыванием пропитания.
Привлеченные этими их добродетелями, соседние народы,
которые свободны и живут по своей воле (ибо многих из них сами
утопийцы уже давно освободили от тирании), просят себе у них
должностных лиц: одних — каждый год, других — на пятилетку. Когда
кончается срок, их с почетом и хвалою отправляют назад и опять
привозят с собой на родину новых. Конечно, эги народы прекрасно и
весьма поучительно пекутся о своем государстве. Если благополучие его
и погибель зависят от нравов должностных лиц, то можно ли
выбрать кого-нибудь разумнее тех, которых нельзя отвратить от чести
ни за какую мзду? (Ибо это бесполезно, оттого что в скором
времени утопийцам надлежит вернуться назад.) Гражданам должностные
лица незнакомы, и они не могут стать на чью-нибудь сторону по
злому пристрастию своему или вражде. Как только заведутся в судах эти
два бедствия — лицеприятие и алчность, тотчас же разрушают они
всякую справедливость — главнейшую опору государства. Те народы,
которые просят утопийцев управлять ими, они зовут союзниками,
прочих, кого они одаривают благодеяниями, называют друзьями.
Утопийцы не заключают ни с одним народом договоров, в кото- О договорах
рые прочие народы столько раз вступают друг с другом, нарушают
их и возобновляют. Ибо к чему договор, говорят утопийцы, как будто
природа недостаточно связывает крепко человека с человеком?
Думаешь, тот, кто пренебрегает такой связью, станет сколько-нибудь
печься о верности словам?
К этому мнению они склоняются преимущественно потому, что в
тех краях договоры и союзы правителей обыкновенно соблюдаются
с невеликой честностью. В Европе, однако же, особенно в тех частях,
которыми завладела христианская вера и религия, величие
договоров свято и нерушимо отчасти из-за справедливости и доброты
правителей, отчасти же из-за почтения и страха перед верховными
понтификами, которые как сами не берут на себя ничего такого, что не
исполнят самым тщательным образом, так и всем прочим
правителям велят всячески держаться своих обещаний;347 отвращающихся
от этого они наставляют пасторским порицанием и строгостью. Уто-
86
Томас Mop
пийцы вполне заслуженно считают величайшим позором отсутствие
верности договорам, особенно у тех людей, которые зовутся
верными.
Но в том новом мире, который экватор отделяет от этого
нашего мира едва ли столь сильно расстоянием, сколь иной жизнью и
нравами, договорам нет никакого доверия. Чем более
многочисленными и священными церемониями они опутаны, тем скорее они
расторгаются. Нетрудно найти изъян в словах, которые умышленно
записываются столь хитро, что никогда нельзя их связать настолько
крепкими узами, чтобы нельзя было увернуться или увильнуть как
от самого договора, так и от верности ему. Если бы такую уловку или
скорее обман и хитрость случайно обнаружили в сделке частных лиц,
то с великой надменностью стали бы кричать, что это — святотатство,
достойное виселицы. Конечно, давшие правителям такой совет еще
и похваляются, что это их рук дело.
И получается, что справедливость оказывается не чем иным, как
всего лишь плебейской, низкой доблестью, которая отстоит от
королевского величия весьма далеко. Или же существуют по крайней
мере две справедливости, из которых одна приличествует простому
народу и ходит пешком, ползает по земле, не смея перескочить
через забор, скованная со всех сторон многими цепями; и другая —
доблесть правителей, которая величественней, чем народная, а также и
гораздо свободнее ее, оттого что для нее не существует ничего
недозволенного, за исключением того, что не угодно ей самой.
Как я сказал, эти нравы правителей, так плохо соблюдающих
договоры, полагаю я, и служат причиной того, что утопийцы не
заключают новых договоров: если бы они жили здесь, возможно, они
изменили бы свое мнение. Хотя им кажется, что, даже если бы
договоры и соблюдались наилучшим образом, плохо, что вообще
укоренился обычай их заключать. Из-за этого выходит, что народ,
отделенный от другого народа небольшим расстоянием348, только холмом
или же ручьем, думает, что он не связан с ним по природе никаким
союзом. Эти народы полагают, что они родились врагами и
неприятелями и по справедливости губят друг друга, если только не
мешают этому договоры. Более того, заключив их, они не объединяются
в дружбе, но оставляют за собой свободу грабить, поскольку по
недомыслию при записи договора в его условия не было внесено
ничего такого, что с достаточной предусмотрительностью могло бы
этому помешать. Утопийцы же, напротив, думают, что никого не
надобно считать врагом, если только он не причинил никакой обиды.
Вместо договора должно быть братство по природе349, оно будет
лучше и крепче связывать людей по духу, чем условия соглашений;
оно свяжет их не словами.
Утопия
87
О ВОЕННОМ ДЕЛЕ
Война утопийцам в высшей степени отвратительна как дело
поистине зверское, хотя никому из зверей не присуща она с таким
постоянством, как человеку. Вопреки обыкновению почти всех народов,
для утопийцев нет ничего бесславнее славы, добытой на войне. Тем
не менее они в назначенные дни усердно занимаются военными
упражнениями; и не только мужчины, но и женщины350, дабы не
оказаться не способными к войне, когда случится в этом необходимость.
Однако они не затевают войну зря351, а разве только когда или сами
защищают свои пределы, или же прогоняют врагов, или когда они
жалеют какой-нибудь народ, угнетенный тиранией, — тогда своими
силами они освобождают их от ига тирана и от рабства (это они
делают из-за человечности).
Впрочем, помощь друзьям они посылают не всегда для того,
чтобы защитить их, но иногда также, чтобы отплатить за нанесенные
обиды, а также отомстить за них. Они так поступают, только если до
этого, когда еще не началась война, их об этом попросили; и
нападают они на зачинщиков распри, проверив дело, потребовав
удовлетворения и не получив его352. На это они решаются не только всякий
раз, когда враги, совершив набег, угоняют добычу, но действуют
гораздо более жестоко, когда купцы дружественных законов под
предлогом неблагоприятных законов или же пагубного искажения
хороших законов, где бы то ни было, под видом справедливости
подвергаются несправедливому обвинению.
Не иным было и возникновение той войны, которую незадолго до
нашего времени утопийцы вели в защиту нефелогетов против
алаополитов353.
Алаополиты под предлогом закона, так им самим казалось,
отнеслись несправедливо к нефелогетским купцам. Было ли то по праву
или без права, но возмездием явилась весьма жестокая война, во
время которой к собственным силам и ненависти обеих сторон
добавили также свое рвение и средства близлежащие племена: так что
одни из цветущих народов были расшатаны, а другие — сильно
измучены. Зло рождало зло, и для алаополитов все кончилось их
порабощением и сдачей, после которой они перешли под власть
нефелогетов (ведь утопийцы боролись не за самих себя). Когда же дела
алаополитов процветали, никто не мог с ними сравниться.
С такой жестокостью утопийцы мстят даже за денежные обиды,
причиненные их друзьям; за свои — не так. Если же их обманут и они
лишатся имущества, однако при этом им не причинят телесного
ущерба, то до тех пор, пока они не получат удовлетворения,
утопийцы пребывают во гневе и воздерживаются от торговли с этим
народом. Не оттого, что о своих гражданах они заботятся меньше-, чем о
88
Томас Мор
союзниках, но, когда, однако, у тех отбирают деньги, утопиицы
сносят это труднее, чем когда это случается со своими, потому что
купцы их друзей теряют свои личные деньги, и для них тяжела рана
утраты. У граждан Утопии гибнет только часть государственного
добра: при этом такого, который в изобилии есть дома, даже как бы
имеется излишек; в ином случае этого нельзя было бы вывозить из
государства. Поэтому выходит, что урон ни для кого не чувствителен.
Поэтому они считают, что мстить за ущерб смертью многих
чрезмерно жестоко: ни в жизни своей, ни в пропитании никто из них не
почувствовал неудобства от нанесенного ущерба.
Впрочем, если кого-нибудь из утопийцев противозаконно изувечат
или же убьют, то, случилось ли это по воле государства или же
частных лиц, разузнав дело через послов, утопиицы не успокоятся, пока
не выдадут им виновных; иначе они объявляют войну. Выданных
виновников карают смертью или рабством.
Дорогостоя- Кровавые победы вызывают у них не только досаду, но и стыд.
щая победа Они полагают, что даже очень дорогие товары безрассудно покупать
за чрезмерную цену. Если утопиицы побеждают и подавляют врагов
искусством и хитростью, то весьма сильно этим похваляются,
устраивают по этому поводу государственный триумф и воздвигают
памятник, словно после отважного подвига. Ибо они хвастаются, что были
мужественны и вели войну доблестно, что ни одно живое существо,
кроме человека, не может побеждать таким образом, то есть силой
ума354. Ибо, говорят они, медведи, львы, вепри, волки, собаки и
прочие твари сражаются силой своего тела; большинство из них
превосходит нас своей мощью и лютостью, однако они уступают всем нам
умом и проницательностью.
Во время войны утопиицы заботятся только об одном —
добиться прежде всего того, после чего не надо было бы затевать войну.
Если же обстоятельства не дозволяют им этого добиться, то они
требуют от врагов весьма сурового наказания и полагают, что после
этого страх отпугнет их отважиться на то же самое в будущем. Они
определяют эти свои предполагаемые цели355 и поспешно к ним
стремятся, однако прежде всего они заботятся о том, как избежать
опасности, а не о том, как снискать себе хвалу и славу.
Поэтому тотчас после объявления войны они стараются тайно и
в одно время развесить в самых видных местах неприятельской
земли много листов, скрепленных утопийской государственной печатью.
В этих листах они сулят огромные награды тому, кто убьет
вражеского правителя356, меньшие, хотя тоже весьма великие, награды
назначают они за каждую в отдельности голову тех людей, имена
которых внесены в эти списки. Эти люди, считают утопиицы, следуют
за самим правителем и являются виновниками возникновения
раздора. Ту награду, которую они предопределяют дать убийце, удваива-
Утопия
89
ют тому, кто приведет к ним живым кого-либо из внесенных в
списки. Также и самих внесенных в списки они приглашают действовать
против сотоварищей, предлагая им плату и вдобавок
безнаказанность.
Поэтому быстро получается так, что те держат на подозрении
всех прочих смертных, друг друга, никому не доверяют полностью,
пребывают в величайшем страхе и немалой опасности, не будучи
никому верны. Ибо известно, что чрезвычайно часто случалось, как
добрую часть внесенных в списки, и первым делом самого
правителя, предавали те, на кого прежде возлагалась величайшая надежда.
Столь легко подарки толкают на любое злодеяние; утопийцы же
дают их безо всякой меры. Однако они помнят, к какой опасности
они побуждают, и стараются величину риска возместить
значительностью благодеяний. Поэтому также обещают они даровать в личную
и постоянную собственность весьма доходное владение в наиболее
безопасных местах, принадлежащих их друзьям; это они выполняют
с превеликой надежностью.
Другие народы не одобряют этот обычай купли-продажи врагов,
а считают это жестоким злодеянием души-выродка. Утопийцы же
считают это для себя достохвальным, полагая, что люди, которые
таким образом, вовсе безо всякого сражения, заканчивают самые
большие войны, благоразумны. Они также называют человечными
и милосердными тех, кто смертью немногих виновных искупает
многочисленные жизни невинных (как своих, так и врагов), которые
должны были бы погибнуть в сражении. Потому что большое
количество врагов и простой народ утопийцы жалеют почти не менее
своих граждан, зная, что они идут на войну не своей волей, а что их
гонит безумие правителей.
Если не получается таким образом, то утопийцы разбрасывают
семена раздора357, выращивают их, завлекая надеждой на власть
брата правителя или же кого-нибудь из знати. Если ослабевают
внутренние группировки, то они подбивают и направляют на врагов
соседние народы, откапывая какую-нибудь старую статью договора358,
в которых у королей никогда нет недостатка.
Свои средства, предназначенные для войны, — деньги утопийцы
дают щедро, граждан же — весьма скупо; настолько каждый им
дорог, так они ценят друг друга, что никого из своих не хотят они
променять на вражеского правителя. Но золото и серебро, оттого
что хранят их только лишь для этой надобности, расходуют они без
затруднений, тем более что, если даже истратят они все целиком,
жизнь их от этого не станет менее удобной. Кроме богатств, которые
хранятся у них дома, у них есть также огромные сокровища за
границей, оттого что весьма многие народы, как сказал я раньше, у них
в долгу.
90
Томас Мор
Так, посылают они на войну солдат, нанятых повсюду, особенно
Народ, не у заполетанцев359. Этот народ живет в пятистах милях от Утопии, на
слишком от- востоке; он страшен, груб, дик. Он предпочитает суровые леса и горы,
личающийся которые его вскормили. Племя крепкое, привычное к жаре, холоду
и труду, лишенное всяких радостей, не занимаясь земледелием, не
заботясь ни о жилище, ни о платье, эти люди пекутся только лишь
о скоте. По большей части заполетанцы живут охотой и грабежом.
Рожденные для одной только войны, они усердно ищут
возможности вести ее; найдя, с жадностью хватаются за нее и, выступив в
большом количестве, задешево предлагают себя любому, кто ищет
солдат. Знают они в жизни только одно искусство — то, которым
добывается смерть.
Они отважно и с неподкупной верностью сражаются за тех, кому
служат. Однако они не связывают себя никаким определенным
сроком, но становятся на чью-либо сторону при условии, что на другой
день готовы перейти к врагам, если те предложат им больше денег,
а через день снова вернутся обратно, приглашенные за немного
более высокую цену.
Редкая война начинается без того, чтобы в том и другом войске
не насчитывалось бы изрядного числа заполетанцев. И каждый день
случается, что люди, объединенные кровным родством, нанятые
одной и той же стороной, живут вместе самым дружеским образом,
а немного погодя, разойдясь в противоположные войска,
сталкиваются как враги. Злобно, забыв о происхождении, не помня о
дружбе, сражаются они друг с другом, и нет у них иной причины
добиваться обоюдной погибели, кроме той, что наняли их за скудные
деньжонки разные правители. Заполетанцы столь тщательно считают
деньги, что, прибавив одну монету в день, их легко склонить перейти на
другую сторону. Так быстро впитали они алчность, которая, однако,
нисколько им не на пользу. Ибо то, что добывают они кровью, они
тут же расходуют на роскошь, и притом весьма жалкую.
Этот народ воюет за утопийцев против кого угодно, оттого что
утопийцы нанимают их и платят за их труд столько, сколько им не
дают нигде в другом месте. Утопийцы ищут себе на потребу как
хороших людей, так и весьма плохих для употребления их во зло.
Когда требует того нужда, соблазненных великими посулами
подвергают они величайшим опасностям, из которых очень многие чаще
всего никогда не возвращаются за получением денег; оставшимся они
с полной честностью выплачивают то, что посулили, дабы разжечь
в них такую же отвагу. И утопийцы ничуть не озабочены тем, сколь
многие из тех погибнут, полагая, что от рода человеческого заслужат
они величайшую благодарность, если смогут очистить землю от всех
этих отбросов, от этого безобразного и нечестивого народа.
Вслед за ними они используют войско тех, за кого они подняли
Утопия
91
оружие, потом вспомогательные отряды прочих друзей. В самом
конце они присоединяют своих сограждан, из которых какого-нибудь
мужа испытанной доблести они ставят во главе всего войска. Его
замещают двое, но, пока он невредим, оба пребывают в положении
частных лиц; если же его захватят в плен или убьют, то словно по
наследству его заменит один из двух, а этого — в зависимости от
случая — третий360, чтобы опасность, в которую попал полководец, не
привела в замешательство все войско, ибо военный жребий
переменчив.
В каждом городе производится набор тех, кто вызывается идти на
войну добровольно. Ибо никого не гонят за границу служить против
воли, оттого что утопийцы убеждены, что робкий от природы361 не
только сам не выкажет никакой отваги, но и вселит страх в своих
товарищей. Впрочем, если на отечество обрушится война, то такого
рода малодушных, но здоровых людей помещают на корабли
вперемежку с лучшими гражданами. Или же располагают их там и сям по
стенам, откуда нельзя убежать. Таким образом, стыд перед своими,
близость врага и лишение надежды на бегство подавляют в них
страх, и крайняя необходимость часто порождает в них доблесть.
Однако никого из них не тянут воевать за границей против воли,
и женщинам, желающим сопровождать мужей362 в военной службе,
не только не препятствуют, но даже поощряют их в этом и
подстрекают похвалами. Каждую из выступивших ставят в строй рядом с
мужем363. Потом каждую окружают дети, свойственники и
родственники, дабы ближайшими помощниками были те, кого сама природа
побуждает поддерживать друг друга. Величайший позор видят
утопийцы в том, что жена возвращается без супруга, или в том, что сын
приходит назад, потеряв отца. Поэтому получается, что если у уто-
пийцев дошло до рукопашного боя и враги оказывают
сопротивление, то долгое и мучительное сражение длится вплоть до взаимного
уничтожения.
Утопийцы как раз прилагают все усилия к тому, чтобы не было
необходимости сражаться им самим, и стараются закончить войну с
помощью заменяющих их наемников; но когда невозможно избежать
того, чтобы самим вступить в битву, то они сражаются столь же
бесстрашно, сколь разумно они уклонялись от этого, пока было
возможно. Они не обретают храбрости при первом натиске, но
становятся сильнее постепенно, медленно и упорно; и когда окрепнут духом,
то их легче уничтожить, чем повернуть вспять. Уверенность в том,
что дома у каждого есть пища, а также отсутствие тревожной
заботы и мысли о своем потомстве, ибо это беспокойство повсеместно
губит благородные порывы, поднимают у них дух и создают
презрение к поражению. К тому же знание военной науки доставляет им
уверенность, и, наконец, верные суждения, которые внушены им с
92
Томас Мор
Чтобы скорее
закончить
войну, лучше всего
вызвать на
бой вражеского
полководца
детства обучением и добрыми государственными установлениями,
придают им храбрость. Поэтому они не ценят жизнь столь дешево,
чтобы тратить ее попусту, но и не считают ее столь непомерно
дорогой, чтобы жадно и позорно держаться за нее, когда честь повелевает
им умереть.
В то время, когда повсюду кипит жесточайшая битва,
отборнейшие юноши, давши клятву и обет, вызывают на бой вражеского
полководца, бросаются на него открыто; они устраивают засаду,
наступают издали или вблизи, нападают длинным и непрерывным клином,
в котором все время на место усталых воинов приходят
неизнуренные. И редко случается (разве только удастся ему спастись бегством),
чтобы не убили они этого полководца или чтобы не попал он
живьем во власть врагов.
Если утопийцы победят, то они прекращают резню, ибо бегущих
они охотнее захватывают в плен, чем убивают. И никогда они не
преследуют бегущих так, чтобы не было у них тем временем под
знаменами хоть одного отряда, готового к бою; если остальное
войско их побеждено, а победу одержал их последний отряд, то они
скорей дозволят удрать всем врагам, чем допустят преследование
бегущих, смешав свои ряды. Они помнят, как изменчив исход всего
сражения: и с ними самими не раз случалось, что, после того как
большая часть всего их войска была побеждена и сокрушена, а
враги, кичась победой, повсеместно преследовали уходящих, небольшое
число утопийцев, выстроенных для подкрепления и выжидающих
случая, внезапно нападали на разбросанных и блуждающих врагов,
которые пребывали в беспечности, почувствовав безопасность
раньше времени. Верная и несомненная победа исторгалась из рук, и,
наоборот, побежденные побеждали победителей.
Нелегко сказать, в чем утопийцы хитрей и осмотрительнее: в
устройстве засад или в том, как их обойти. Ты считаешь, что они
готовятся к бегству, когда они менее всего об этом помышляют;
напротив, когда они принимают такое решение, ты полагаешь, что
они менее всего об этом думают. Ибо если как раз они чувствуют, что
уступают врагу числом или же расположением места, то ночью в
молчании они снимают лагерь и ускользают, воспользовавшись
какой-нибудь военной уловкой, или же незаметно отходят днем,
соблюдая такой порядок, что при отступлении нападать на них еще
опаснее, чем при наступлении.
Лагерь они тщательнейшим образом укрепляют очень глубоким
и широким рвом; землю, которую выкапывают, они выбрасывают на
внутреннюю сторону; для этой работы они не пользуются трудом
наемных работников, это делается руками самих солдат; трудится
все войско, за исключением тех, кто стоит на валу на страже на
случай внезапности. Поэтому при усилиях столь многих людей большие
Утопия
93
и занимающие много места укрепления утопийцы заканчивают с
невероятной быстротой.
Для отражения ударов они пользуются крепким оружием,
удобным для какого угодно движения и ношения, так что даже при
плавании они не чувствуют никакой тяжести. Ибо плавать в вооружении
они привыкли с самого начала военного обучения364. Оружие для боя
на расстоянии — стрелы, которые с чрезвычайной силой и меткостью
бросают не только пешие, но и конные; в рукопашном бою они
убивают насмерть не мечами, а топорами, их острием или тяжестью,
рубя или же коля. Они с чрезвычайной ловкостью придумывают
машины; сделав их, они тщательнейшим образом их прячут, дабы,
обнаруженные раньше, чем потребует этого дело, не принесли они
им больше насмешек, чем пользы. При устройстве машин более всего
они пекутся о том, чтобы было их легко перевозить и удобно
поворачивать.
Перемирия, заключенные с врагами, утопийцы соблюдают столь
свято, что не нарушают их, даже если их на это вызывают.
Вражеской земли не опустошают, посевов не сжигают, более того,
заботятся, насколько это возможно сделать, как бы не потоптать их ногами
людей или лошадей, полагая, что посевы растут им на пользу. Никого
из безоружных они не обижают, если только это не лазутчики.
Сдавшиеся города оберегают и завоеванных не разоряют365, но убивают
тех, кто противился сдаче, обращая прочих защитников в рабство.
Никого из воевавших не трогают. Если утопийцы узнают, что кто-то
советовал сдаться, то они уделяют таким людям какую-то долю из
добра осужденных, остальное имущество дарят союзникам. Ибо
никто из самих утопийцев никакой добычи не берет.
Впрочем, закончив войну, издержки они налагают не на друзей,
на которых потратились, а на побежденных; под этим предлогом они
требуют денег, которые сохраняют на случай подобных войн, а
также земельные владения немалой ценности, которые навсегда
переходят к ним. Такого рода доходы они теперь имеют от многих народов:
появившись по разным причинам, они возрастали больше чем до
семисот тысяч дукатов каждый год; утопийцы отправляют в те
земли некоторых своих граждан под титулом квесторов, чтобы те жили
там богато и представляли собою знатных людей; однако еще
много денег остается, и их вносят в казну, если не предпочтут их
доверить тому же народу; утопийцы делают так до тех пор, пока не
появится у них необходимость в деньгах, но едва ли когда случается,
чтобы они потребовали назад все. Часть земельных владений они
предназначают тем, кто по их собственному наущению берет на себя
опасное дело, о котором я рассказал прежде.
Если какой-нибудь правитель готовится покорить утопийцев,
подняв на них оружие, тотчас же с большим войском устремляются они
Виды оружия
О перемириях
И поныне
победители
тратят больше
всех
94
Томас Мор
из своих пределов ему навстречу: ибо они не ведут на своей земле
войну наудачу и никогда нет такой необходимости, которая
принудила бы их допустить на свой остров чужие войска союзников.
О РЕЛИГИЯХ УТОПИЙЦЕВ
Религии отличаются друг от друга не только на всем острове, но
и в каждом городе. Одни почитают как бога Солнце, другие — Луну,
третьи — какое-нибудь из блуждающих светил. Есть такие, которые
предполагают, что не просто бог, но даже величайший бог — это
какой-то человек366, некогда отличившийся своею доблестью или
славой. Но гораздо большая часть утопийцев — она же и намного
более разумная — полагает, что совсем не те боги, а некое единое
божество, вечное, неизмеримое, неизъяснимое, которое выше
понимания человеческого рассудка, разлито по всему этому миру силой
своей, а не огромностью. Его они называют родителем*67. Только на
его счет они относят начала, рост, увеличение, изменения и концы
всех вещей, никому, кроме него, не воздают они божеских почестей.
Даже и все прочие утопийцы, хотя они и верят по-разному,
однако согласны с этими в том, что считают, будто есть единое высшее
существо, которому люди обязаны и сотворением всего мира, и
провидением. Все утопийцы вместе называют его на своем родном
языке Митрой368, но расходятся в том, что этот один и тот же бог у
разных людей разный. Каждый признает, что, кем бы ни был тот, кого
они считают высшим божеством, у него вообще одна и та же
природа, и только его воле и величию по согласию всех народов
приписывается верховная власть надо всем. Впрочем, понемногу у всех них
это разнообразие в суевериях прекращается и появляется одна
религия, которая, кажется, превосходит остальные своим смыслом.
Несомненно, что прочие религии давно бы уже исчезли, если бы при
неудаче, посланной судьбой кому-то в то время, когда он задумал
переменить религию, его страх не истолковал бы ему все так, что
вышло это не случайно, а ниспослано небом, будто божество, культ
которого он оставляет, мстат за нечестивый умысел против него.
А после того как они услышали от нас об имени Христовом, Его
учении, образе жизни и чудесах/о не менее достойном удивления
упорстве стольких мучеников, добровольно пролитая кровь которых
за долгий срок и на большом пространстве привела на их путь столь
многочисленные народы, ты не поверишь, с какой готовностью и они
Его признали; они сделали это то ли по какому-то тайному Божиему
научению, то ли оттого, что эта религия оказалась ближе всего к тому
учению, которое у них сильнее всего; хотя, я думаю, немаловажно
было то, что они услыхали, что Христу нравилась общая жизнь Его
учеников и что она до сих пор сохраняется в наиболее верных хри-
Утопия
95
стианских общинах. И вот — по какой бы причине это ни случилось,
немало утопийцев перешло в нашу религию и омылось святой водой.
Оттого, однако, что среди нас четверых, к сожалению, не было ни
одного священника — ибо нас осталось всего столько, так как двое
умерли, — утопийцы, хотя и были они посвящены во все таинства, не
обрели тех, которые у нас свершают только священники. Впрочем,
утопийцы понимают эти таинства и чрезвычайно к ним стремятся.
Они даже усердно обсуждают между собой, не может ли кто-нибудь,
избранный из их числа, получить сан священника без назначения к
ним христианского епископа. Кажется, они на самом деле собирались
избрать такого, но, когда я уезжал, еще не избрали.
Даже те, которые не соглашаются с христианской религией,
никого, однако, не отпугивают от нее и не нападают ни на кого из
принявших ее. Только вот один из нас был наказан, когда я был там.
Вскоре после обряда очищения он прилюдно рассуждал о
христианской религии, хотя мы ему этого не советовали; в этом его
рассуждении было больше рвения, чем рассудительности; по горячности
своей он не только предпочитал наши святыни прочим, но и вообще
осуждал все прочие. Он заявлял, что они — языческие, что
поклоняются им нечестивцы и святотатцы, которых надобно покарать
вечным огнем. Когда он долго так проповедовал, его схватили, судили, Людей не на-
но не за презрение к религии, а за возбуждение смуты в народе. И добно склонять
осудили, приговорив к изгнанию. Действительно, среди древнейших к религии
установлений утопийцев числится и то, что никого нельзя наказывать насильно
за его религию.
Ибо Утоп с самого начала, когда узнал, что до его прибытия
жители беспрестанно воевали из-за религии, заметив, что при общем
несогласии разные секты сражаются за родину раздельно,
воспользовался случаем и одолел их всех. Одержав победу, он прежде
всего объявил нерушимым, что каждому дозволяется следовать какой
угодно религии; если же кто-нибудь станет обращать в свою религию
также и других, то он может это делать спокойно и рассудительно,
с помощью доводов, не злобствуя при этом против прочих религий,
если он не уговорит советами, то не смеет действовать силой и
обязан воздержаться от поношений. Того, кто об этом спорит
чрезмерно дерзко, утопийцы наказывают изгнанием или же рабством.
Утоп учредил это, не только заботясь о мире, который, как он
видел, полностью разрушается от постоянной борьбы и
непримиримой ненависти, но, решая так, он полагал, что это важно для самой
религии, о которой он не дерзнул сказать ничего определенного, как
бы сомневаясь, не требует ли Бог разного и многообразного
почитания и поэтому одним внушает одно, другим — другое. Конечно, он
думал, что странно и нелепо силой и угрозами принуждать к тому,
чтобы всем казалось истинным то, во что веришь ты сам. Более того,
96
Томас Мор
если истинна одна религия, а все прочие суетны, то Утоп легко
предвидел, что, наконец, истина когда-нибудь выплывет и обнаружится
сама собой (если повести дело разумно и умеренно). Если же
бороться за истину оружием и смутой, то наилучшая и святейшая религия
погибнет из-за самих суетных суеверий, подобно тому, как гибнут
хлеба в терновнике и кустах (оттого что наихудшие люди наиболее
упорны).
Поэтому он оставил все это дело открытым и дозволил, чтобы
каждый был волен веровать, во что пожелает, — за исключением
того, что свято и нерушимо запретил кому бы то ни было до такой
степени ронять достоинство человеческой природы, чтобы думать,
будто души гибнут вместе с телом369, что мир несется наудачу370, не
управляемый Провидением. И поэтому утопийцы верят, что после
земной жизни за пороки установлены наказания, за добродетель
назначены награды371. Того, кто думает по-иному, они даже не
числят среди людей, оттого что он возвышенную природу своей души
унизил до ничтожной скотской плоти; и не считают они его
гражданином, оттого что, если бы не одолевал его страх, ему были бы
безразличны все их установления и обычаи372. Разве можно усомниться
в том, что он, не страшась ничего, кроме законов, и не надеясь ни на
что, кроме своего тела, угождая своим собственным желаниям, не
постарается либо тайно, хитростью обмануть государственные
законы своего отечества, либо нарушить их силой?
Поэтому человеку с такими мыслями утопийцы не оказывают
никакого почтения, не дают никакой должности, не возлагают на него
никаких обязанностей. На такого повсюду смотрят кгСк на человека
пустого и низкого. Впрочем, его не подвергают никакому наказанию,
так как они убеждены, что никто не может заставить себя
почувствовать что-либо; но утопийцы не принуждают никого угрозами
скрывать свои мысли и не допускают притворства и лжи, которые они
ненавидят с удивительной силой, оттого что это ближе всего
соседствует с обманом. Правда, утопийцы запрещают такому человеку
рассуждать, защищая свое мнение373, но это только перед толпой. Ибо
перед священниками и почтенными мужами они не только дозволяют
говорить, но даже убеждают это делать, так как уверены, что
безумие наконец уступит разуму.
Есть и другие люди, и их немало, их не преследуют, они
по-своему не вовсе лишены разума, их не считают дурными; у них совсем
Удивительное иное порочное мнение: будто души у скотины тоже существуют веч-
мнение о бес- но. Однако по достоинству эти души не надобно сравнивать с наши-
смертшдуши ^щ и животные не рождены для равного с нами счастья. Почти все
у скотины ~ г г
J утопийцы считают верным и несомненным, что души людей
ожидает неизмеримое блаженство; поэтому всех больных они оплакивают,
но не сожалеют ни о чьей смерти, если только не видят, что кто-
Утопия
97
нибудь расстается с жизнью с тревогой и против воли. Ибо они
считают это весьма дурным предзнаменованием и полагают, что конец
страшен отчаявшейся душе, знающей о каком-то зле, втайне
предчувствующей грозящее наказание. К тому же они думают, что Богу
нисколько не будет угоден приход того, кто не бежит с охотой,
когда его зовут, а, упираясь, тащится против воли. На людей,
умирающих таким образом, они смотрят с ужасом, усопших выносят в
печали и молчании и зарывают труп в землю, помолившись
милостивому Богу, чтобы в кротости Своей простил Он их слабости.
Напротив, того, кто скончался радостно, полный доброй
надежды374, никто не оплакивает, погребение таких людей сопровождают
пением375 и с великим чувством препоручают их души Богу; тело же,
наконец, более с почетом, чем со скорбью, сжигают, а на месте
сожжения воздвигают колонну, на которой вырезана надгробная
надпись об усопшем. Вернувшись домой, они вспоминают его нрав и
дела, и ни одна сторона его жизни не обсуждается чаще и охотнее,
чем его радостная кончина.
Они полагают, что эта память о стойкости — весьма действенное
поощрение для живых, дабы стали они людьми добродетельными;
думают также, что этот обряд весьма приятен усопшим; по мнению
утопийцев, усопшие тоже участвуют в этих беседах, хотя их и не
видно (оттого что у смертных слабое зрение). Ибо лишение свободы
переселяться, куда они пожелают, не согласуется с уделом
счастливых; умершие были бы вовсе неблагодарными, если бы им не
хотелось увидеть своих друзей, с которыми при жизни связывала их
обоюдная любовь и доброта; они думают, что у хороших людей эти
качества, как и прочие добрые свойства, после смерти скорее
увеличиваются, чем уменьшаются. Следовательно, они верят, что мертвые
пребывают среди живущих376, наблюдая за их словами и
поступками; поэтому, словно полагаясь на таких защитников, утопийцы
принимаются за свои дела весьма решительно, и вера в присутствие
предков удерживает их от тайной бесчестности.
Гадания и прочие предсказания, проистекающие от пустого
суеверия, находящегося у других народов в великом почете, утопийцы
полностью презирают и даже высмеивают. Чудеса же, которые
происходят безо всякой помощи природы, они почитают как деяния и
свидетельства присутствия божественной воли. Они говорят, что
подобное у них встречается часто, и иногда в делах великих, а
также затруднительных они с полной верой свершают общие
молебствия и добиваются желаемого.
Они полагают, что созерцание природы и хвала за это — дело,
угодное Богу. Однако есть такие — и их, конечно, немало, — которые,
побуждаемые религией, отвергают науки и не стремятся ни к како- Деятельная
му знанию; у них нет никакого досуга, они решили заслужить счас- жизнь
4 - 3647
98
Томас Mop
тье, которое наступит после смерти, только лишь одними делами, а
также доброй услужливостью по отношению к прочим людям.
Поэтому одни заботятся о больных, другие исправляют дороги, чистят
канавы, чинят мосты, режут дерн, выкапывают песок, камни, валят
деревья и рубят их, возят на телегах в город дрова, зерно, а также
другие вещи, ведут себя как слуги не только по отношению к
государству, но и по отношению к частным лицам и делают больше, чем
рабы. Ибо они охотно и весело принимаются повсюду за любое
тяжелое и грязное дело, от которого очень многих отпугивает работа,
отвращение и безнадежность; они заботятся о досуге для прочих, а
сами постоянно пребывают в деле и в труде, однако не ставят этого
в счет другим, не насмехаются над их жизнью и не превозносят свою.
Чем более они уподобляются рабам, тем более их все почитают.
У них, однако, есть две школы. Одни неженатые; они не только
воздерживаются от Венеры, но и не едят мяса. Некоторые — даже
вообще никакой животной пищи. Отвергнув вовсе наслаждения
земной жизни как вредные, бдением и постом жаждут они только
жизни будущей; в надежде скоро ее обрести они меж тем пока
радостны и бодры.
Другие не менее привержены к труду, но предпочитают
супружество, не отказываясь от его утех и полагая, что они по долгу своему
перед природой должны дать отечеству детей. Они не избегают
никакого удовольствия: если оно не отрывает их сколько-нибудь от
труда. Они любят мясо четвероногих животных, потому что
считают, что от такой пищи станут более сильными и годными для любой
работы.
Утопийцы полагают, что эти люди разумнее, но те — более
благочестивы377. Если бы они, предпочитая супружество безбрачию,
ставя суровую жизнь выше спокойной, опирались бы на доводы разума,
то над ними смеялись бы; теперь же, когда они говорят, что их
побуждает к этому религия, на них взирают с почтением и уважением.
Ведь утопийцы с наибольшей озабоченностью следят за тем, как бы
ни о какой религии не сказать чего-нибудь опрометчиво. Такого рода
люди — те, которых они на своем языке называют по-особому — «бут-
рески»;378 это слово можно истолковать как «святые».
Священники в Утопии обладают исключительным благочестием,
поэтому их в каждом городе весьма немного, при одинаковом
числе храмов не более тринадцати379, если только не отправляются они
на войну. В этом случае семеро из них уходят с войском и столько же
тем временем заменяют их, но, вернувшись, каждый получает свое
место обратно. Те, которые остаются, сопровождают в это время
первосвященника и по порядку заменяют тех, которые умирают.
Надо всеми остальными стоит первосвященник. Священников
избирает народ, и — подобно тому, как это происходит с прочими долж-
Утопия
99
ностными лицами, — это делается тайным голосованием380, дабы
избежать пристрастия. Избранных посвящает в сан их братство.
Они совершают богослужение, имеют попечение об обрядах и как
бы наставляют в нравах; считается великим стыдом, если они
вызовут кого-либо к себе по причине его недостаточно честной жизни или
упрекнут его.
Впрочем, подобно тому, как дело священников — убеждать и
увещевать, так дело правителя и других должностных лиц — смирять
преступников и карать их. Священники же отлучают от участия в
богослужении тех, кого они признают чрезмерно плохими. И нет
почти никакого наказания, которого бы утопийцы страшились более.
Ибо тогда на них обрушивается великий позор, их терзает тайный
религиозный страх и сама жизнь их недолго пребудет в
безопасности. Если не подтвердят они поспешно священникам своего раскаяния,
то их хватают, и сенат карает их за нечестие.
Священники обучают детей381 и молодых людей, но заботу о
науках они не считают более важной, чем заботу о нравах и
добродетели, ибо они прилагают величайшее старание к тому, чтобы с самого
начала еще нежные и податливые детские души впитали мнения
добрые и полезные для сохранения утопического государства;
укрепившись в детях, эти мнения сопровождают взрослых на протяжении
всей жизни и приносят великую пользу для защиты устоев
государства, которое гибнет как раз от пороков, возникающих из-за
превратных суждений.
Священниками могут быть и женщины382. (Ибо этот пол не исклю- Женщины-
чен; но женщин выбирают реже, только вдовых и преклонного воз- священники
раста.) Жены священников — самые лучшие в стране.
Никаких должностных лиц у утопийцев не почитают более, чем
священников; настолько, что если даже они допустят какой-нибудь
проступок, то они не подвластны никакому общественному суду, а их
предоставляют одному только Богу и самим себе. Утопийцы
полагают непозволительным касаться смертной рукой того, который, каким
бы злодеем он ни был, столь особым способом посвящен Богу,
словно святое пожертвование. Этот обычай им весьма легко соблюдать,
оттого что священников у них весьма мало. И их выбирают с
великим тщанием.
Да и нелегко случиться тому, чтобы наилучший из хороших, воз- Отлучение
веденный в такое достоинство из уважения к одной только
добродетели, впал в соблазн и порок; а если бы это произошло, так как че- Аунасих
ловеческая природа переменчива, то из-за того, что священников огромное
мало и не облечены они никакой властью, а есть у них только почет, число-
нет причины страшиться, что от них погибнет государство. У
утопийцев они столь редки и малочисленны как раз для того, чтобы
достоинство их сословия, которое ныне одаривают столь великим уваже-
4*
100
Томас Мор
Насколько они
набожнее, чем
наши!
Соблюдение
праздникову
утопийцев
Как
построены .храмы?
нием, не падало в цене от оказания почета многим; особенно когда
они полагают, что трудно найти много столь хороших людей, годных
для сана, получить который невозможно, имея лишь обычные
добродетели.
Утопийцы ценят своих священников не более, чем ценят их
другие народы, и это, полагаю я, легко увидеть по тому, из-за чего так
получилось. Действительно, когда битва между войсками,
священники, пребывая в стороне, но не слишком далеко, опускаются на
колени, воздев руки к небу3®3, и сперва молятся о мире для всех, потом о
победе для своих, но без кровопролития для обеих сторон; когда же
утопийцы побеждают, священники устремляются в гущу сражения
и сдерживают своих, неистовствующих против поверженных; врагу
для спасения жизни достаточно только взглянуть на священников и
подозвать их: прикосновение к их развевающимся одеждам
защищает также и прочее имущество врагов от всякого ущерба,
причиняемого войной.
Все народы повсеместно так высоко их почитают и наделяют их
столь истинным величием по той причине, что священники не менее
часто спасали своих граждан от врагов, чем добивались спасения
врагов от своих граждан. Ведь известно, наконец, что, когда их
собственное войско начинало отходить и положение становилось
отчаянным, когда враги обращали их в бегство и были готовы к резне и
грабежу, вмешательство священников прекращало кровопролитие,
и после разъединения обоих войск на справедливых условиях
заключался и устанавливался мир. Никогда не было ни одного народа,
столь дикого, жестокого и варварского, чтобы не признавал он, что
утопийские священники неприкосновенны и не подлежат насилию.
Праздничными утопийцы считают начальный и последний день
каждого месяца, а также года, которые они делят на месяцы,
ограничивая их обращением Луны, равно как год определяют они
круговоротом Солнца. Первые дни они на своем языке называют цине-
мерными, а последние — трапемерными384. Эти слова имеют такое
значение, как если бы мы перевели «первые праздники» и «конечные
праздники».
Храмы выглядят замечательно, оттого что они не только весьма
искусно построены, но и способны вместить великое множество
народа: при таком малом их количестве это необходимо. Все они,
однако же, темноваты. Утопийцы говорят, что это сделано не от
неумения строить, а по совету священников, так как они полагают, что
неумеренный свет рассеивает мысли, а скудный, как бы неясный,
сосредоточивает души и усиливает благочестие.
При том что в Утопии не у всех одна и та же религия, все ее виды,
несмотря на их разнообразие и множество, неодинаковыми путями
как бы стекаются к единой цели — к почитанию божественной при-
Утопия
107
роды. Поэтому в храмах не видно и не слышно ничего, что, казалось
бы, не подходит всем вообще. Если у какой-либо религии есть свой,
присущий ей обряд, то каждый исполняет его в стенах
собственного дома; общественные богослужения свершаются таким образом,
чтобы они вообще не противоречили ни одному из частных.
Поэтому в храме нельзя заметить никаких изображений богов, и каждый
в высочайшем благочестии волен представлять себе Бога в каком
угодно виде. Они не обращаются к Богу, называя Его каким-нибудь
особенным именем, кроме Митры. Под этим именем они единодушно
признают единую природу божественного величия, какой бы она ни
была; утопийцы не творят никаких молитв, которых не мог бы
произнести любой человек без поношения своей веры.
И вот, в конечные праздники, сходятся они, постившиеся до
вечера, в храм, чтобы возблагодарить Бога за то, что благополучно
прошел год или месяц, последним днем которого и является этот
праздник; на следующий день (ибо это первый праздник), утром, они
стекаются в храмы, чтобы помолиться всем вместе о благополучном
и счастливом ходе наступающего года и месяца, который они
собираются начать этим праздником.
В конечные праздники, перед тем как отправиться в храм, жены
бросаются в ноги мужьям, дети — родителям. Они признают, что
согрешили, сделав что-нибудь или небрежно исполнив свой долг, и
молят о прощении за проступок. Таким образом, если и нависало
какое-нибудь облачко домашнего раздора, то от такого извинения
оно рассеивается, и они могут участвовать в богослужении с чистой
и ясной душой. Участвовать же в нем в смятении — святотатство.
Поэтому те, которые сознают за собой ненависть или гнев против кого-
нибудь, в страхе перед быстрым и грозным отмщением идут на
богослужение только после примирения и очищения.
Когда приходят в храм, то мужчины идут в правую его часть, а
женщины — отдельно, в левую385. Потом они располагаются так, что
из каждого дома люди мужского пола садятся впереди отца
семейства, а мать семейства386 заключает ряд женщин. Так они заботятся
о том, чтобы вне дома за всеми движениями у всех следили те, чья
воля и власть правят ими дома; они также усердно наблюдают за тем,
чтобы младший повсюду сидел рядом со старшим, чтобы дети,
доверенные детям, не проводили в детских забавах то время, в которое
им надлежит проникаться священным страхом к всевышним,
потому что это главнейший и почти единственный путь к добродетели.
Никаких животных на богослужении утопийцы не закалывают, и
они не считают, что божественное милосердие, которое в щедрости
Своей даровало людям жизнь для жизни, радуют кровь и убийства.
Они возжигают ладан, а также другие благовония387 и к тому же
приносят множество восковых свечей не по причине незнания того,
Какутопийцы
исповедуются?
А у нас те,
которые
согрешили более всего,
стараются
быть поближе
к алтарю
102
Томас Мор
что это, равно как и самые молитвы людей, ничего не прибавляет к
природе божества, но им нравится такой безвредный род
поклонения, и они чувствуют, что эти запахи и освещение, а также прочие
обряды, не знаю почему, возвышают людей и побуждают их с
большей радостью поклоняться Богу.
Народ в храме одет в белое платье388. Священник надевает
многоцветное, удивительное по выделке и виду; материя же не слишком
дорогая. Не золототканая, не изукрашена она редкими каменьями,
но сработана из разных птичьих перьев389 столь умело и с таким
искусством, что стоимость работы невозможно сравнить ни с какой
ценной материей. К тому же в пухе и перьях этих пернатых, а
также в том определенном порядке, в каком располагаются они на
облачении священника, утопийцы говорят, содержится некая
сокровенная тайна; истолкование ее (оно тщательно передается
священнослужителями) должно напоминать им о божественных благодеяниях и,
наоборот, об их собственном благочестивом отношении к Богу, а
также об их долге друг перед другом.
Как только священник в таком наряде выходит из дверей, все
сразу благоговейно падают ниц, и повсюду стоит такое глубокое
безмолвие, что самый вид всего этого вселяет некий страх, словно от
присутствия какого-то божества. Пробыв немного времени на земле,
по знаку, данному священником, они поднимаются. Затем они поют
Богу хвалы, которые перемежают игрой на музыкальных инструмен-
Утопийская тах, но большей частью иного вида, чем те, которые в ходу у нас.
музыка Очень многие из них превосходят приятностью те, которые
употребляются у нас, так что их не надобно даже и сравнивать с нашими. В
одном, однако, несомненно, утопийцы сильно отличаются от нас: вся
их музыка, играют ли на органах, поют ли человеческие голоса,
чрезвычайно естественно подражает чувствам и воспроизводит их;
в молитвенной речи и в радостной, примирительной, смятенной,
печальной и гневной звучание так совпадает с содержанием, род
мелодии настолько соответствует смыслу, что она удивительным
образом действует на души слушателей, потрясает их и зажигает.
Под конец священник, равно как и народ, вместе торжественно
повторяют праздничные молитвы, составленные так, что, хотя и
читают их все вместе, каждый в отдельности может отнести их к
самому себе. В них каждый признает Бога творцом, правителем мира
и, кроме того, источником всех прочих благ, воздавая Ему хвалы за
все полученные благодеяния. И особенно за то, что по воле Божией
попал он в наисчастливейшее государство и получил в удел такую
веру, которая, надеется он, наиболее истинная. Если молящийся здесь
в чем-нибудь ошибается или если существуют государство и вера
лучшие, чем эти, если они более угодны Богу, то молящийся просит,
чтобы Бог благостью Своей даровал ему это познать. Ибо он готов
Утопия
103
всюду следовать за Богом; если же этот вид государства наилучший
и вера эта самая правильная, тогда пусть наделит его Бог стойкостью,
и да приведет Она всех прочих смертных к тем же устоям жизни, к
тому же мнению о Боге; если только неисповедимую волю Его не
радует это разнообразие верований.
Наконец, утопией молится, чтобы Бог принял его к себе, даровав
ему легкий конец, хотя молящийся и не смеет предопределить,
скоро это наступит или нет. Хотя если не оскорбит это величия
Божьего, то утопийцу гораздо более по сердцу отойти к Богу после самой
тяжелой смерти, чем весьма долго еще вести полную успехов жизнь
вдали от Него.
Сотворив эту молитву, они снова бросаются на землю и, вскоре
поднявшись, уходят обедать; остаток дня они проводят в играх и
военных упражнениях.
Я правдивейшим образом описал вам, как смог, устройство
этого государства, которое я во всяком случае считаю наилучшим, а
также и единственным, какое по праву может притязать
называться государством. В других местах, если даже и говорят повсюду о
благополучии общества, то заботятся о своем собственном. Здесь же,
где нет ничего личного, утопийцы всерьез заняты делом общества;
конечно, и те и другие полностью правы.
Ибо в иных местах каждому человеку известно, что если он сам
о себе не позаботится, то как бы ни процветало государство, он все
равно погибнет от голода; поэтому необходимость побуждает его
прежде принимать в расчет себя, а не народ, то есть других людей.
Наоборот, здесь, где все принадлежит всем, ни у кого нет
сомнения, что ни один отдельный человек ни в чем не будет иметь нужды,
если только он позаботится о том, чтобы были полны общественные
житницы. Оттого что здесь нет скаредного распределения добра, нет
ни одного бедного, ни одного нищего. И, хотя ни у кого там ничего
нет, все, однако же, богаты.
Разве жить вовсе безо всяких тревог, с радостной и спокойной
душой не значит быть очень богатым? Не надобно дрожать за
собственное пропитание, мучиться от жалобных требований жены,
страшиться бедности сына, беспокоиться о приданом для дочери.
Каждый может быть уверен, что будут сыты и счастливы и он сам, и все
его близкие: жена, сыновья, внуки, правнуки и весь длинный ряд
потомков, о которых высокородные люди думают заранее.
Теперь о том, что утопийцы ничуть не меньше пекутся о тех
беспомощных, которые прежде работали, чем о тех, которые работают
сейчас. Здесь я хотел бы, чтобы кто-нибудь дерзнул сравнить эту их
благожелательность со справедливостью других народов. Чтоб мне
пропасть, если я у тех смогу отыскать вообще хоть какой-нибудь
104
Томас Мор
намек на справедливость или благожелательность! Ибо что это за
справедливость, когда какой-нибудь знатный человек, золотых дел
мастер, заимодавец или, наконец, кто-либо, им подобный, кто вовсе
ничего не делает, или же дело его такого рода, что у государства в
нем не слишком большая необходимость, проводит жизнь в
роскоши и блеске, в праздности или в ненужных занятиях?! В то же
время работник, возница, ремесленник, земледелец постоянно заняты
таким трудом, какой едва могут вынести вьючные животные! И труд
этот настолько необходим, что никакое государство не может без
него продержаться ни одного года; пища их настолько скудна, жизнь
они ведут настолько жалкую, что положение скотины может
показаться гораздо лучшим! Ведь у скотины и труд не везде таков, и пища
ненамного хуже, и ей она даже больше подходит; в то же время у
скотины нет никакого страха за будущее. А людей ныне
измучивает напрасный, бесполезный труд и убивает мысль о нищете в
старости, оттого что ежедневно им платят меньше, чем может хватить на
день, и у них не скапливается, не остается ничего лишнего, чтобы
можно было отложить на старость.
Разве справедливо и благодарно такое государство, которое
расточает столь великие дары так называемым высокородным,
золотых дел мастерам и прочим такого рода бездельникам или же
льстецам, изобретателям пустых наслаждений?! Оно нисколько не
заботится о земледельцах, угольщиках, работниках, возницах и
ремесленниках, без которых не существовало бы вообще никакого
государства. Злоупотребив их трудом в расцвете их жизни, в годы,
когда они отягощены болезнью и терпят во всем нужду, забывают
их бессонные ночи, не помнят ни о каких их благодеяниях и в
высшей степени неблагодарно расплачиваются с ними самой жалкой
смертью.
Еще хуже то, что богатые из дневного заработка бедных
некоторую сумму вымогают не только личным обманом, но и с помощью
государственных законов;390 таким образом, если прежде казалось
несправедливым давать очень низкое вознаграждение за очень
высокие заслуги перед государством, то теперь все извратили и,
наконец, издав закон, объявили это справедливым.
Читатель, Поэтому, когда я внимательно наблюдал и размышлял обо всех
обрати внима- государствах, которые процветают и поньше, честное слово, не всгре-
ние на эти Т]ЛЛ я ничего, кроме некоего заговора богатых391, под предлогом и под
^060" именем государства думающих о своих выгодах. Они припоминают
и измышляют все пути и способы, чтобы, во-первых, не боясь
потери, суметь удержать то, что они сами накопили пагубными
ухищрениями, а потом — для того, чтобы откупить для себя труд всех бедг
ных людей и воспользоваться им, заплатив за него как можно
дешевле. Эти затеи стали уже законом, как только богатые от имени госу-
Утопил
105
дарства, а значит и от имени бедных, постановили однажды, что их
нужно соблюдать.
И эти очень плохие люди со своей ненасытной жадностью
поделили между собой все то, чего хватило бы на всех! Сколь далеко им,
однако же, до счастья государства утопийцев! Совсем уничтожив
само употребление денег, утопийцы избавились и от алчности. Какое
множество бед отсекли они, какую жатву преступлений вырвали они
с корнем! Ибо кому не известно, что с уничтожением денег отомрут
обманы, кражи, грабежи, раздоры, возмущения, тяжбы, распри,
убийства, предательство, отравления, каждодневно наказывая которые
люди скорее мстят за них, чем их обуздывают; к тому же
одновременно с деньгами погибнут страх, тревога, заботы, тяготы, бессонные
ночи. Даже сама бедность, которой одной только, казалось, и
нужны деньги, после полного уничтожения денег тут же сама исчезнет.
Это станет яснее, если ты представишь себе какой-нибудь
бесплодный и неурожайный год, в который умерло от голода уже много
тысяч людей; я открыто заявляю, что если бы в конце этого голода
перерыли амбары богатых людей, то в них нашли бы так много
хлеба, что, распределив его среди тех, кто погиб от бедности и
болезни, никто бы вообще не почувствовал этой скупости неба и земли.
Так легко было бы добыть себе пищу, если бы не блаженные эти
деньги, которые, по общему мнению, были славно придуманы,
чтобы открыть доступ к пропитанию, а они-то теперь и преграждают нам
путь к пропитанию.
Не сомневаюсь, что это чувствуют даже богатые; они хорошо
знают, насколько лучше такое положение, когда нет нужды ни в чем
необходимом, чем то, когда есть много лишнего; насколько лучше
вырваться из многочисленных бедствий, чем оказаться заложником
великого богатства! У меня нет никакого сомнения в том, что весь
мир с легкостью давно бы уже перенял законы утопийского
государства как по причине собственной выгоды, так и под влиянием
Христа-Спасителя (который по великой мудрости Своей не мог не знать,
что лучше всего, а по благости Своей не мог присоветовать того, о
чем знал, что оно — не лучше всего); но противится этому одно
чудище, правитель и наставник всякой погибели — гордыня392. Она Удивительное
измеряет счастье не своими удачами, а чужими неудачами. Она даже высказывание
не пожелала бы стать богиней, если бы не осталось никаких убогих,
над которыми можно было бы ей властвовать и глумиться, только бы
ее собственное счастье сияло при сравнении с их убожеством,
только бы, выставив свои богатства, мучила она их и усиливала их
бедность. Эта Авернская змея393 обвивает сердца смертных, чтобы не
стремились они к лучшему пути жизни, и, словно рыба-прилипала,
задерживает их и мешает им.
Оттого что гордыня укрепилась в людях слишком глубоко и не-
106
Томас Mop
возможно ее легко вырвать, я рад, что хотя бы утопийцам досталось
государство такого вида, который я охотно пожелал бы всем; они
нашли такие жизненные устои, положили их в основу государства не
только весьма счастливо, но и, насколько это может предугадать
человеческое предвидение, навсегда. Ведь они у себя вместе с
прочими пороками выкорчевали корни честолюбия и партий, над ними не
висит никакой опасности пострадать от домашнего разлада, от
которого только и погибли исключительно хорошо защищенные
богатства многих городов. Когда же дома сохраняются полное согласие и
крепкие устои, зависть всех соседних правителей не может
потрясти такую державу или поколебать ее (они давно уже не раз пытались
это сделать, но всегда бывали отбиты).
Когда Рафаэль это рассказал, мне представилось, что немало из
того, что у этого народа установлено обычаями и законами,
кажется весьма нелепым; не только способ ведения войны, их обряды и
верования, а сверх того и другие их установления, а также, самое
главное, то, в чем главнейшая основа всего устройства, —
разумеется, общая жизнь и пища, отсутствие какого бы то ни было
обращения денег. Одно это полностью уничтожает любую знатность394,
великолепие395, блеск, величие, которые, по общему мнению,
составляют истинное достоинство и украшение государства.
Однако я знал, что Рафаэль утомлен рассказом, и я не был
достаточно уверен в том, что он сумеет стерпеть рассуждения,
противоположные его суждениям, особенно потому, что я вспомнил, как он
порицал людей за то, что они боятся, как бы не подумали, что они
недостаточно умны, в случае, если они не найдут чего-нибудь
смешного в чужих мыслях; поэтому, похвалив установления утопийцев и
его речь, взяв Рафаэля за руку, я повел его в дом ужинать, сказав,
однако же, перед этим, что у нас еще будет время глубоко
поразмыслить об этих делах и поговорить с ним подробнее. О, если бы это
когда-нибудь произошло!
Меж тем я, например, могу согласиться не со всем, что говорил
человек, вообще-то, бесспорно, в высшей степени просвещенный и
опытный в делах человеческих. Впрочем, я охотно признаю, что в
государстве утопийцев есть очень много такого, чего нашим странам
я скорее мог бы пожелать, нежели надеюсь396, что это произойдет.
Конец второй книги
пополуденной беседы Рафаэля Гитлодея
о законах и установлениях острова Утопия,
известного до сих пор немногим,
в передаче мужа славнейшего
и просвещеннейшего господина Томаса Мора,
лондонского гражданина и шерифа
КОНЕЦ
Изображение острова Утопии. Из 1-го издания «Утопии», Лувен, 1516 г.
Титульный лист базельского издания «Утопии», 1518 г.
Гравюра Ганса Гольбейна
Общий вид острова Утопия.
Из базельского издания, 1518 г.
Первая страница текста « Утопии»
с изображением действующих лиц
диалога. Из Базельского издания,
1518 г.
Утопийский алфавит. Страница из базельского издания Иоганна Фробена,
1518 г.
Портрет Эразма Роттердалккого, май 1517 г.
Художник Квинтен Массейс
Портрет Петра Эгидия, май 1517 г.
Художник Квинтен Массейс
Гийом Бюде, 1536 г.
Художник Жан Клуе
Семья Томаса Мора, 1527 г.
Рисунок Ганса Голъбейна
Джон Мор-старший.
Отец Томаса Мора
Рисунок Ганса Голъоейна
Джон Мор. Сын Томаса Мора
Рисунок Ганса Гольбейна
Маргарита Ропер.
Старшая дочь Томаса Мора
Рисунок Ганса Гольбейна
Портрет Алисы Мор, второй жены Томаса Мора
Художник Ганс Голъбейн
Портрет архиепископа Кентерберийского Уильяма Уорхема
Художник Ганс Гольбейн
Титульный лист издания «Эпиграмм» Томаса Мора, напечатанного
в Базеле, в типографии Иоганна Фробена в марте 1518 г.
Гравюра на дереве Ганса Гольбейна
Джон Колет
Рисунок Ганса Гольбейна
Виллибалъд Пиркгеймер
Рисунок А. Дюрера
Беат Ренан
Гравюра XVI в.
Титульный лист издания «Эпиграмм» Томаса Мора,
напечатанного в Базеле, в типографии Иоганна Фробена
в декабре 1518 г.
Ганс Гольбейн-младшш. Автопортрет
Портрет Генриха VIII
Художник Ганс Гольбейн
Дополнения
МОР ЭРАЗМУ ШЛЕТ БОЛЬШОЙ ПРИВЕТ
Я тебе уже давно послал «Нигдею»397 и очень хочу, чтобы ее издали скоро и
хорошо, а также чтобы снабдили ее благожелательным и возвышенным
похвальным словом. Было бы хорошо, если бы написали его не только многие ученые, но
и люди, прославившиеся на государственном поприще398. Причиной этому главным
образом один человек399 (об имени его я умолчу, но, полагаю, оно тебе известно).
Не знаю, почему его огорчает (догадайся об этом сам), что книга будет издана до
того, как пройдет девять лет400. Позаботься и подумай, чтобы вышло мне на пользу.
Кроме того, мне очень хочется узнать, показал ли ты книгу Тунсталлу или по
крайней мере пересказал ли ты ему ее (полагаю, ты так и сделал). Это было бы
лучше. Ибо тогда книга ему вдвойне понравится: во-первых, потому что в твоем
изложении она покажется стройнее той, которую я написал, во-вторых, потому что
ты избавишь его от труда прочитать ее.
Прощай.
(Лондон, 20 сентября, 1516 г.)
ТОМАС МОР ГОСПОДИНУ ЭРАЗМУ ШЛЕТ ПРИВЕТ
Я отвечаю тебе с опозданием, мой Эразм, потому что хотел написать тебе что-
нибудь точное о коне, которого должен достать тебе Урсвик401. Пока я этого не
могу сделать, оттого что он по каким-то своим делам уехал из города и еще не
воротился. Когда приедет — мы ждем его на днях, — я тщательно все разузнаю. Не
сомневаюсь, что нашему Эгидию уже уплатили деньги, отданные мне на хранение.
Я получил из Антверпена письмо от своего поверенного, и он пишет, что
немедленно их уплатит. Письма из Базеля, которые ты когда-то прислал мне для
прочтения, я не мог поручить этому посыльному; я пошлю их в ближайшее время, как
только найдется человек, которого я смогу нагрузить большим свертком. Бедилл402
передал мне письмо базельского епископа к кентерберийскому, а также и ответ
архиепископа. Оба написаны собственноручно, однако чересчур
собственноручно, потому что так в них все перечеркнуто и запачкано, что прочесть их может
лишь тот, кто написал; не знаю, впрочем, сможет ли даже он. Наши с тобой пись-
126
Томас Мор
ма, в которых мы уговариваем Латимера403 пожить месяц-другой у Роффенса,
пришли с опозданием, и он уже решил ехать в Оксоний. Никак не удается его
убедить, чтобы он на время отложил эту поездку. Философы такого рода тебе
знакомы — собственные их законы и уложения для них неизменны; я думаю, они
находят удовольствие в твердости.
Латимеру очень нравится твой перевод Нового Завета, однако он полагает, что
в нем ты более точен, чем этого ему хотелось бы. Он недоволен, что ты оставил
слово «суббота» и другие слова, которые ты не осмелился заменить или счел, что
менять их не надобно. Он не пропустил решительно ни одного слова,
непривычного для латинского уха. Я похвалил его суждение, насколько дозволяли это
еврейские обычаи и традиция. Я убедил его (по крайней мере желал это сделать)
отметить те слова, которые, по его мнению, надобно перевести иначе, и отослать
их тебе вместе со своим суждением. Я думаю, он это сделает. Знаю, что тебе
будет весьма приятно такое его усердие.
Однако, дражайший Эразм, есть у нас и такие люди, которые сговорились
прочитать твои сочинения без столь доброго намерения. Их ужасный замысел
меня тревожит. Поэтому лучше бы не спешил ты издавать еще раз то, что уже
издал, хотя поздно теперь советовать; одно только по дружбе своей и от тревоги
за тебя предлагаю, об одном прошу и заклинаю: быстро все еще раз перечти и
исправь, оставив как можно меньше поводов для их нападок. Потому что эти
проницательнейшие мужи тщательным образом выследят все, что им встретится,
и ухватятся за это с радостью и жадностью. Ты говоришь, кто они? Я, конечно,
боюсь их назвать, чтобы не пал ты духом от страха перед столь
могущественными врагами. Главный из них, кого я знаю, — теолог-францисканец404, которого ты
почтительно упомянул в издании Иеронима. Сговорившись со знатнейшими
мужами своего ордена и одного с ним теста, замыслил он разоблачить твои ошибки,
если сможет их найти. Сделать это ему будет легче и проще, оттого что они
уговорились разделить друг с другом твои сочинения и тщательно разобрать каждое
в отдельности, ничего, конечно, в них не поняв.
Вот видишь, какая неприятность нависла над тобой! Необходимо тебе об этом
подумать и подготовить войско, сообразуясь с величиной опасности.
Впрочем, Эразм, решили они это на каком-то ночном сборище в сильном
подпитии. На другой день, думаю я, проспавшись дома, забыли они, полагаю, о
своем намерении и запамятовали постановления, начертанные вином, отступили от
задуманного и от чтения перешли снова к сбору подаяний, решив, что это для них
гораздо более прибыльное занятие.
Стоящее дело — поглядеть, как нравятся всем «Письма темных людей»!405
Ученым — в шутку, неученым — всерьез. Когда мы смеемся, они думают, что это
только из-за стиля; не защищая стиль, они говорят, что все искупает весомость
суждений и что в ножны грубой работы вложен здесь прекрасный меч. О, если бы у этой
книжечки было иное название! Глупые люди, разумеется, сто лет не разглядели
бы носа, длиннее носорожьего.
Я рад, что нашу «Нигдею» одобряет мой Петр. Если нравится она таким людям,
то понравится и мне. Очень хочется знать, одобряют ли ее Тунсталл, Буслидий и
Утопия
127
ваш канцлер? Я и не надеялся, что они одобрят. Они так счастливы тем, что
принадлежат в своих государствах к высшему сословию! Разве только могло их
прельстить то, что в нашем государстве мужи столь великой учености и
добродетели, разумеется, стали бы правителями... Кем бы ни были они в своих
государствах (а они, конечно, великие люди), там, однако, есть много мошенников,
равным им по своей влиятельности и весу. Чтоб не сказать — превосходящих их в
этом. Я не думаю, что на таких людей могло подействовать, что в Нигдее не
будет у них большого числа подданных и подчиненных — как ньгае цари назьгоают
народ, положение которого в действительности хуже, чем у рабов. Ведь гораздо
почетнее управлять свободными людьми; полагаю, что эти благородные мужи не
столь завистливы, чтобы желать зла другим, когда им самим хорошо.
Поэтому я надеюсь, что и они одобрят наше сочинение. Я этого очень хочу.
Если удачливость их собственной судьбы укрепила в них совершенно
противоположное мнение, то мне вполне хватит того, что на моей стороне — твой голос. По-
моему, мы двое — это уже целая толпа406. Потому что, мне кажется, с тобою я могу
быть счастлив, живя в любом уединении.
Прощай, сладчайший Эразм, светоч глаз моих! Я добился более
благожелательных писем от Маруффо407. Мне казалось, что это проще и разумнее, чем снова
тревожить по этому поводу епископа. Пусть даже он и охотно слушает все, что
имеет к тебе отношение. Я хотел бы, однако, от него большего.
Из Лондона, на рассвете, поспешно, в канун праздника Всех Святых.
(Лондон, 31 октября 1516 г.)
КУТБЕРТУ ТУНСТАЛЛУ
Несмотря на то что все письма, которые я от тебя, достопочтеннейший муж,
получаю, весьма мне приятны, самым приятным было то, которое ты написал мне
недавно. В нем, кроме похвал за красноречивость и дружбу, которыми
изобиловали и прочие твои письма, содержалась особая благодарность за мою
«Республику» — о, если бы эти строки были столь же правдивы, сколь они мне приятны! Я
просил нашего друга Эразма при встрече изложить тебе дело, но запретил ему
заставлять тебя читать книгу. Не потому, что я не хотел, чтобы ты ее читал
(ничего не желал бы я сильнее), но потому, что помню твое премудрое решение не
брать в руки ни одного нового автора до тех пор, пока ты не насытишься
чтением древних. Если измерять это извлеченной тобой пользой, то ты уже все
превзошел, если же — любовью, то ей никогда не будет конца. Поэтому я боялся, что если
не смогли тебя привлечь к себе выдающиеся сочинения многих других авторов,
то никогда ты по своей воле не снизойдешь до моих пустяков. Конечно, ты и не
сделал бы этого, если бы не побуждала тебя любовь ко мне более, чем тот
предмет, о котором говорится в книге. За то, что ты столь тщательно прочитал
«Утопию», то есть за то, что затратил ты столько труда ради нашей дружбы, я тебе
очень благодарен; не менее благодарен я и за то, что сочинение тебе понравилось.
128
Томас Мор
Это я также приписываю дружбе, потому что она заменила в тебе цензорову
суровость. Хотя, возможно, я просто не в состоянии высказать, сколь радует меня
твоя высокая оценка. Ибо я убеждаю себя в том, что ты говоришь то, что
думаешь, так как ты чрезвычайно далек от всякого притворства, и я знаю, что я
слишком ничтожен, чтобы ты стал мне льстить, но в то же время слишком люблю тебя,
чтобы ты стал надо мною потешаться. Поэтому, если ты действительно увидел
правду, то меня чрезвычайно радует твое суждение; если же при чтении тебя
ослепило расположение ко мне, то не менее радует меня твоя любовь: она, должно быть,
и впрямь очень сильна, раз смогла повлиять на мнение самого Тунсталла.
(Лондон, ноябрь 1516 г.)
МОР ЭРАЗМУ ШЛЕТ БОЛЬШОЙ ПРИВЕТ
О коне твоем я с Урсвиком договорился. Он сказал, что до сих пор нет
такого, какой, он считает, тебе подойдет, однако же если он не пошлет его тебе
прежде, то, конечно, отправит в ближайший рыночный день. Недавно я отослал тебе
договор Маруффо с более щедрыми условиями, как он утверждает. Потому что
я лично не сумел прочитать. Да и наш Лили408 тоже, хотя он и хорошо разумеет
по-итальянски. Деньги, которые ты оставил у меня, находятся уже у нашего Эги-
дия: возвратился мой поверенный и сказал, что уже уплатил.
Пальсграв — наш общий друг409, который, как ты знаешь, в высшей степени нам
с тобою предан, едет в Лувен, собираясь изучать законы и к тому же заниматься
там, по своему обыкновению, благородными латинскими и греческими науками.
Так как он узнал, что ты намерен там задержаться, то, несмотря на то что по
причине своего давнего с тобою знакомства он может обо всем с тобою поговорить
сам, он настоятельно меня просил, чтобы к твоему хорошему, как он полагает,
отношению к нему добавил бы еще и я со своей стороны доброе о нем мнение
(смотри-ка, люди думают, что я имею на тебя влияние! Клянусь Геркулесом, я
горжусь этим, подобно тому, как иные хвастаются своим родством с царями).
Я знаю, Эразм, что тебя не надобно долго просить помочь в занятиях мужу,
склонному к наукам и при этом столь многообещающему, человеку столь великого
усердия! Ведь тебе уже известно, сколь много он успел; кроме того, ведь он не
только мой друг, но и твой, и поэтому — твой вдвойне, а ты уж давно как бы взял
на себя обязанность проводить дни и ночи, помогая всем в их занятиях. В этом ты
никому не отказываешь.
И еще я хотел бы добавить, что прошу тебя быть к нашему Пальсграву
пощедрее. Я отдал ему для передачи тебе все те письма от базельских друзей, они уже
давно у меня хранились. Это удобно: никто вернее Пальсграва не передаст их,
нечего и желать, чтобы кто-нибудь лучше его доставил так много столь
долгожданных писем от людей, дорогих сердцу: писем, которых ты уж и не чаял
получить. Однако я не велел ему тебе их отдавать, пока он не поговорит с тобой и ты
не согласишься, что каждое из этих писем может быть для него
рекомендательным.
Утопия
129
Слушаю я каждый день, и очень внимательно, о твоем сицилийском деле410 и
молю Бога, чтобы оно удалось счастливо.
От господина Тунсталла недавно я получил письмо, полное самых дружеских
чувств. Мнение его о нашем государстве столь благоприятно, столь уважительно,
что я готов умереть, ежели аттический талант411 осчастливил бы меня более! Ты
и не знаешь, как я сейчас из-за этого ликую, как радуюсь, насколько сам себе
кажусь выше! Все время у меня перед глазами, будто дали мне мои утопийцы
постоянную власть, и я представляю даже, как шествую в таком замечательном венце
из колосьев, обращая на себя внимание францисканским плащом, держа перед
собою вместо скипетра связку колосьев41% а вокруг — замечательная свита из
жителей Амаурота; торжественно иду я навстречу послам и правителям других
народов, просто жалким по сравнению с нами: они глупо кичатся, разодетые,
словно дети, увешаны женскими украшениями, опоясаны презренным золотом,
смехотворно выряжены в пурпур, драгоценные каменья, бусы и безделушки.
Конечно, не хотелось бы мне, чтобы ты или наш любезный Тунсталл думали
обо мне, как о тех людях, которым удача меняет нрав.
Если даже всевышние боги соблаговолили возвысить мое ничтожество до
таких высот, с которыми, думаю я, не смогут сравниться никакие цари, то все
равно не увидите вы никогда, что я забыл прежнее свое обыкновение, которое было
у меня раньше, когда я был частным лицом. Поэтому, если не затруднит вас
проделать долгий путь, приезжайте ко мне в Утопию; я же, конечно, устрою,
чтобы все смертные, на которых распространяется милостивая наша власть, выказали
вам столько уважения, сколько должны они выказывать тем, которые, как они
понимают, особенно дороги их правителю.
Я хотел бы продлить этот наисладчайший сон, но восходящая Аврора, увы, к
сожалению, разогнала сон, лишила меня владычества и отправила на мою
мельницу, то есть — к судебным делам. Одно, впрочем, меня утешает: я вижу, что и
настоящие царства не намного долговечнее.
Прощай, дражайший Эразм.
(Около 4 декабря 1516 г.)
УИЛЬЯМУ УОРХЕМУ413
Я полагал счастливой участь твоего Преосвященства и тогда, когда ты достойно
исполнял обязанности канцлера, а ныне, после того как ты отказался от них и
обрел драгоценнейший досуг, который даст тебе возможность жить для себя и для
Бога, я считаю эту участь еще более счастливой. Досуг, я думаю, не только
приятнее дел, но, по-моему, гораздо почетнее всех почестей. Потому что
должностными лицами бывают многие люди, иногда даже весьма дурные. Но ты обладал
высшей должностью, которая дает имеющему ее столько же власти и
независимости, сколько она таит опасности наветов на того, кто ее оставляет. Ни один
обыкновенный человек не пожелал бы оставить по своей воле должность, добиться
которой твоему Преосвященству стоило большого труда; на это мог отважиться
только человек беспорочный.
5 - 3647
130
Томас Мор
Поэтому я не знаю, чем надобно мне больше восхищаться: скромностью, с
которой ты пожелал оставить столь важную и достославную должность,
величием, с которым ты смог ею пренебречь, или же беспорочностью, с которой ты не
побоялся эту должность оставить. В первую очередь, однако, я прославляю тебя
как наилучшего, наимудрейшего человека и восхищаюсь тобой. Невозможно
высказать, сколь высока для меня твоя судьба, столь же редкостная, сколь и
счастливая! Как я рад, что твое Преосвященство удалилось от мирских дел, от суеты
судебных разбирательств и наслаждается теперь редчайшей славой почитаемого
человека, который обладал высокой должностью и оставил ее! Как рад я видеть,
что ты проводишь остаток жизни счастливо, в сознании исполненного долга,
кротко и мирно посвятив себя наукам и философии. Сладость твоего положения
делает его для меня, несчастного, день ото дня все более привлекательным. Ведь я
не совершил ничего, достойного упоминания: незначительные дела легко
подавляют слабые силы, и меня очень огорчает, что я так занят и не могу выбрать
время, чтобы навестить твое Преосвященство или же написать и попросить у тебя
прощения — мне и сейчас с трудом удалось написать эти строки.
При сем я хотел бы попросить твою милость принять эту не слишком
изящную книжечку; она скорее соскользнула с моего пера, чем я ее написал. Тем
не менее мой друг из Антверпена, движимый любовью ко мне, решил, что она
достойна издания, и позаботился о публикации. Хотя она недостойна ни звания
твоего, ни опытности, ни учености, я осмелился ее тебе послать в надежде на ту
доброжелательность, с которой ты обыкновенно относишься к благим
человеческим устремлениям. Надеюсь также, что если это сочинение доставит тебе мало
радости, то ты будешь снисходителен к автору.
Прощай, высокий покровитель.
(Лондон, январь 1517 г.)
ПРИДВОРНОМУ
Свою «Утопию» я решил посвятить одному кардиналу Уолси (если до меня, как
известно, без моего ведома Петр414 не сорвал уже цвет добродетели). Хорошо бы
мне и впрямь за кого-нибудь просватать «Утопию», а не хранить ее все время при
себе безмужней, отдав в жертву на священный алтарь Весты.
(Лондон, январь 1517 г.)
АНТОНИО БОНВИЗИ415
То, что ты так высоко меня ценишь, происходит, я полагаю, более от чувства,
чем от разума. Ведь если любовь очень глубока, то она помрачает рассудок. Это,
как вижу, случилось и с тобой, раз тебе так по нраву пришлась наша «Утопия».
Что касается меня, то я полагаю, эту книгу вполне можно было бы навсегда
оставить на том самом острове.
(Лондон, январь 1517 г.?)
Утопия
131
ТОМАС МОР ДРУГУ СВОЕМУ ПЕТРУ ЭГИДИЮ
ШЛЕТ БОЛЬШОЙ ПРИВЕТ
Мне было весьма приятно, дражайший Петр Эгидий, суждение одного
наипроницательнейшего человека, который сказал о нашей «Утопии» такие две вещи:
«Если все изложено правдиво, то я нахожу там кое-какие нелепости; если же это
вымысел, то кое в чем мне надобно знать точное суждение Мора». Кем бы ни был
этот человек (предполагаю, что он человек ученый, и вижу, что он друг), я ему,
мой Петр, премного благодарен. Ибо столь искренним своим суждением он меня
так обрадовал, как, не знаю, радовал ли меня кто-нибудь еще со времени издания
этой книжечки.
Ибо, во-первых, движимый вниманием то ли ко мне самому, то ли к моему
сочинению, он прочел его целиком и, кажется, не соскучился от этой работы; и
читал он не поверхностно и поспешно, как читают священники молитвы. Во
всяком случае те, которые так поступают. Он читал понемногу и тщательно, дабы
суметь взвесить частности. Затем, скупо сделав какие-то пометки, он объявляет,
что все прочее он одобрил не случайно, а по размышлению. В конце концов теми
словами, которыми он думал меня разбить, он меня так похвалил, как не
сделали этого те, которые хвалили меня за мое усердие. Ибо легко увидеть, сколь
высоко его мнение обо мне, раз он сожалеет о том, что оказался обманутым в своих
надеждах, прочитав что-то, в чем не было достаточной точности. А я меж тем и
не надеялся, что среди многого сумел издать по крайней мере хоть что-то, не
совсем нелепое.
Однако же если бы мне в свою очередь довелось говорить с ним столь же
искренне, то я не вижу, почему он должен казаться себе столь зорким и тем, кого
греки называют обладающим острым зрением^ по той причине, что ему удалось
обнаружить некоторые нелепости в установлениях утопийцев или же нечто
недостаточно подходящее в том, что я придумал. Почему он полагает, что до сих пор
нигде в мире не было ничего нелепого или что никто из философов никогда не
устраивал государство, правление или, наконец, частную жизнь так, чтобы кое-что
из установленного не казалось бы предпочтительнее изменить? Здесь, если бы я
не чтил освященную временем память о величайших людях, я бы, конечно, мог
у каждого из них кое-что осудить, и все бы со мной, несомненно, согласились.
Теперь, когда этот человек сомневается в том, существует Утопия или она
вымышлена, мне уже надобно знать его точное мнение. Я не отрицаю, однако, что
раз я решил писать о государстве и мне пришла на ум эта сказка, то, возможно,
я не хотел отказаться от такого вымысла, который вводит в души людей правду
легче всего, словно она смазана медом. Впрочем, действительно, мне надобно было
себя ограничить: если я и собирался злоупотребить невежеством простого
народа, то мог бы по крайней мере людям более ученым указать кое-какие приметы,
чтобы им легче было проследить наш замысел.
Если бы я сказал только, как зовут правителя, как называется река, город и
остров, то получилось бы, что более просвещенные люди могли бы подумать,
будто острова такого нигде нет, город исчез, в реке нет воды416, а у правителя нет
5*
132
Томас Мор
народа; сделать это было бы нетрудно, и это было бы намного забавнее, чем то,
что я в действительности сделал. Если бы не вынуждала меня верность истории,
то я ведь не настолько глуп, чтобы по собственному своему желанию давать такие
варварские, ничего не обозначающие названия, как «Утопия», «Анидр», «Амау-
рот», «Адем».
Как бы то ни было, мой Эгидий, я вижу, что некоторые люди столь осторожны,
осмотрительны и умны, что они с трудом склоняются к тому, чтобы поверить в то,
что мы с тобой, люди простые и доверчивые, тщательно записали рассказ Гитло-
дея. Моя правдивость, равно как и верность изложения его рассказа, могут
оказаться в опасности, и я рад, что о своем детище мне можно повторить слова Теренци-
евой Мисиды417 о мальчике Гликерии. Она говорит: «Благодарю богов, что при
родах было несколько свободных женщин». Это мне весьма подходит: ведь
Рафаэль рассказывал не только нам с тобой; кроме нас, там были еще многие
почтеннейшие и достойнейшие мужи. Не знаю, говорил ли он пространнее или о более
важном, но, разумеется, они слышали не меньше и не менее важное, чем мы.
Поэтому если недоверчивые люди так нам и не поверят, то пусть они идут к
самому Гитлодею, ибо ведь он еще не умер. Я как раз слышал от каких-то людей,
приехавших недавно из Лузитании, что в мартовские календы он был жив и
здоров, как никогда прежде. Поэтому пусть они вызнают правду у него самого или
же, если хотят, пусть вытянут ее из него вопросами. Мне важно, чтобы они
поняли, что я обязан отвечать только за один свой труд, а не за чужую
добросовестность.
Привет тебе, дражайший Петр мой, любезнейший твоей супруге и милой
крестнице. Моя супруга желает всем вам долгих лет.
(Август 1517 г.)
БЕАТ РЕНАН418 ВИЛИБАЛЬДУ ПИРКХЕЙМЕРУ419,
СОВЕТНИКУ ИМПЕРАТОРА МАКСИМИЛИАНА
И СЕНАТОРУ НЮРНБЕРГСКОМУ, ШЛЕТ ПРИВЕТ
...Впрочем, подобно тому как эти забавы420 Мора обнаруживают его дарование
и небывалую ученость, так из «Утопии» совершеннейшим образом станет ясной
бесспорная точность его суждения о политике. Об этом я упомяну вскользь, оттого
что ее в своем превосходном предисловии, как и подобало, восхвалил
обстоятельнейший в своей учености Бюде — этот несравненный жрец высочайшей
просвещенности, замечательное и к тому же единственное украшение Галлии.
В «Утопии» есть такие установления, которых нельзя сыскать ни у Платона, ни
у Аристотеля, ни в Пандектах вашего Юстиниана421. И научает она, может быть,
менее философски, чем те, однако более христиански. Хотя (послушай-ка ради
муз славную историю), когда недавно собрались несколько почтенных мужей,
зашла речь об «Утопии», я пустился ее хвалить, а один толстяк сказал, что Мор
заслуживает благодарности не более, чем какой-нибудь писарь, который всего
лишь отмечает в канцелярии мнения других людей, как говорится, соприсутствует
Утопия
133
при этом, наподобие оруженосца, не имея никакого своего суждения. То, что
говорит Мор, известно со слов Гитлодея; Мор же только все записал. Поэтому он
достоин похвалы только лишь за то, что так ловко все пересказал. И не было
недостатка в тех, которые согласились с мнением этого человека, признав, что он
совершенно прав. Разве тебе не понравилось это сочинение Мора, пленившее столь многих
людей, к тому же теологов, и не обыкновенных, а тех, кого чтут многие?
Из Базеля, за семь дней до мартовских календ 1518 года.
ТОМАС МОР ДОСТОЧТИМЫМ ОТЦАМ, КАНЦЛЕРУ, ПРОКТОРАМ422
И ОСТАЛЬНЫМ ЧЛЕНАМ СОВЕТА УНИВЕРСИТЕТА В ОКСОНИИ423
ШЛЕТ БОЛЬШОЙ ПРИВЕТ
Я не совсем был уверен, просвещеннейшие мужи, можно ли мне писать вам о
том, к чему я сейчас пришел. Не уверен не только из соображений стиля, хотя мне
и совестно выступать перед столь красноречивыми мужами, но более всего из
страха, как бы моя речь не показалась чрезмерно дерзкой: человечек
невеликого разума, еще меньшей опытности, учености ниже средней, возомнил о себе и
отважился давать вам какие-то советы! Тем более на ученом поприще, где любой из
вас столь просвещен и мудр, что может научить много тысяч людей.
Действительно, досточтимые отцы, поначалу ваша отменная мудрость весьма
меня пугала, но после глубокого размышления она же меня, напротив, и
ободрила. Я подумал, что только глупые, чванливые и невежественные люди не желают
никого слушать, потому что, чем человек мудрее, чем он ученее, тем менее он в
себе уверен, тем менее пренебрегает чужим советом. Меня также очень
воодушевило и то, что от справедливых судей, а вы прежде всего таковы и есть, никогда
никому не было вреда, даже если оказалось, что советчик был недостаточно
дальновиден; ведь и не слишком благоразумный совет всегда достоин похвалы и
благодарности, если только он добр и чистосердечен. Наконец, когда я думаю, что все
те немногие познания, которые с Божией помощью я получил, надлежит мне
отдать вашей Академии, где я начинал учиться, то мне кажется, что мой долг и
любовь к вам требуют от меня не молчать о том, что, по моему мнению, полезно
было бы вам услышать.
Поэтому вся опасность только в том, как бы из-за моего письма не стали
говорить о моей самоуверенности; но я думаю, что многие смогли бы осудить мое
молчание как неблагодарность. И я предпочел, чтобы все говорили о моей
дерзости тому, чтобы хоть кто-нибудь упрекнул меня за неблагодарность; особенно по
отношению к вашему университету, честь которого я обязан защищать. Тем
более что такого дела, по-моему, не было уже много лет, и если вас заботит честь и
благо университета, то оно заслуживает с вашей стороны самого пристального
внимания.
Слушайте, что это за дело424.
Когда я недавно был в Лондоне, то весьма много слышал о том, что в вашей
Академии некоторые наставники по причине своей ненависти к греческому язы-
134
Томас Мор
ку и от ложной увлеченности другими занятиями, вернее же, я думаю, от
бесстыдного желания шутить и забавляться, сговорились между собой называть друг
друга троянцами. Один из них (говорят, он старше других, но не умнее их)
присвоил себе имя Приама, второй — Гектора, третий — Париса, остальные — еще
какие-то имена древних троянцев. Прочие с той же самой целью пошутить и
позабавиться образовали как бы партию, враждебную грекам, и высмеивают тех,
кто усердно занимается греческим языком. Говорят, дело дошло до того, что если
кто-нибудь хоть немного знает греческий язык, то на него показывают пальцем,
и ни дома, ни на людях ему нет покоя от насмешек и шуток этих самых троянцев.
Ни над чем они так не потешаются, как над благородными науками. Кажется,
этим новым троянцам весьма подходит старая пословица: фригийцы умнеют
поздно.
Когда я много раз слышал об этом рассказы многих людей, то, хотя никто и
не одобрял этого, мне было чрезвычайно горестно, что у вас есть такие
наставники, которые тратят свой досуг на подобный вздор и мешают благородным
устремлениям других. Однако, так как я всегда полагал, что нельзя ожидать, что среди
такого количества людей все будут умными, честными и скромными, то решил
поначалу оставить это дело без внимания425.
Но вот, сопровождая сюда, в Абингдон, непобедимейшего короля, я снова
услыхал, что этот вздор стал превращаться в настоящее безумие. Один из этих
самых троянцев — не знаю, кто именно, — думает, что он умен; покровители,
извиняющие его, считают, что он весельчак и насмешник, но те, которые понимают,
что он делает, говорят, что он безумец. Так вот он во время Святого поста при
большом стечении народа болтал много всяческого вздора не только против
греческого и латинского языков, но даже — весьма свободно — против всех
свободных искусств426.
Само собой разумеется, такую глупую проповедь нельзя произносить с толком:
и он не разъяснил целиком ни одной главы из Писания (как это делали в
старину), ни одного самого краткого изречения из Писания (как это стало принято
делать недавно), но выбрал взамен этого какие-то английские бабьи присказки. Не
сомневаюсь, что его потешная проповедь весьма смутила тех, кто пришел ее
послушать; потому что я видел, сколь недовольны были все те, кто слышал хоть
какие-то рассказы об этом.
Каждый, в ком есть хоть искра христианского чувства, будет оплакивать
падение величия священного долга проповедника, ведущего людей ко Христу! Ныне
более всего вредят Ему те, на ком более всего лежит обязанность соблюдать
достоинство своего долга. Можно ли измыслить большее поношение
проповеднического долга, чем если тот, кто называет себя проповедником, в наиболее
священное время года, при большом стечении народа, в храме Божием, на высочайшей
кафедре, как на троне Христовом, в виду Священного тела Христова обращает
проповедь сорокадневного поста в вакханальное шутовство! Представляю, какой
вид был у его слушателей, пришедших в надежде услышать духовную мудрость,
когда он перед ними кривлялся, смеялся и хохотал, будто обезьяна! Люди с
благочестивой надеждой ждали живого слова, а, уйдя, вспомнили, что не услышали
Утопия
135
ничего, кроме нападок на науки, не увидели ничего, кроме шутовства
проповедника и поношения проповеднического долга.
Если бы какой-нибудь добрый человек, прожив долго вдали от мира, в
уединении, выйдя вдруг из него, стал бы говорить словами этого проповедника, что для
обретения жизни небесной надобны бдения, молитвы и посты, а все прочее —
вздор, что занятия науками — это груз, наподобие оков, что крестьянам и
невеждам легче добраться до неба, то такую его речь, пожалуй, можно было бы кое-как
стерпеть: ведь и глупость заслуживает снисхождения. Слушатели, оценив его
благочестие, великодушно простили бы ему добродетельное и набожное
невежество.
Однако ныне люди видят, как в самой Академии, куда и приходяг-то лишь ради
изучения наук, на кафедру для проповеди поднимается человек в мантии, с мехом
на плечах и открыто насмехается буквально надо всеми науками, тут любой
поймет, что это делается от слепой злобы и чванливой зависти.
Многие даже удивляются, как этому человеку пришло в голову, почему он
решил, что ему надобно говорить о латинском языке, в котором он сам смыслит
мало, или о свободных искусствах, в которых он смыслит еще меньше, или же о
греческом языке, в котором он вовсе-то знает всего ничего. При таком изобилии
знаний он вполне мог бы говорить о семи смертных грехах427, они были бы для него
хорошим подспорьем, здесь он каждого сумел бы уверить, что он отнюдь не
невежда. Хотя, по правде, отчего, как не от лени, предпочитает этот проповедник
отвергать то, чего он не знает, а не изучать это? Не от зависти ли он публично
позорит тех, кто знает то, что он унижает? Ведь сам он учился мало по причине
вялости или недостатка ума. Наконец, он не желает ценить никаких знаний,
кроме тех, которыми, по своему ложному убеждению, он сам владеет. По невежеству
своему он требует за это больше славы, чем скромному человеку дают знания.
Разве это не высшая гордыня? Что касается светских наук, то, хотя никто и не
отрицает, что спасение возможно не только без них, но и вообще без каких бы то
ни было наук, однако, несомненно, ученость, и даже светская, как он ее
называет, приближает душу к добродетели428.
Как бы то ни было, ни у кого нет сомнения, что науки — это главная и
единственная вещь, из-за которой столько народа приезжает в Оксоний. Простой,
непросвещенной добродетели может прекрасно обучить своих детей любая добрая
женщина дома. И потом, не всякий, кто к вам приезжает, принимается сначала за
изучение теологии; следует изучать также и законы.
Надобно понимать и дела человеческие: это для теолога весьма полезно, без
этого, пожалуй, проповедник сумеет говорить хорошо только перед такими же,
как он; простым людям его речи будут непонятны. Я не знаю, откуда можно
полнее узнать о делах человеческих, чем из сочинений поэтов, ораторов и историков.
Есть, правда, такие люди, которые прежде изучают природу, видя в этом
изучении как бы путь, по которому перейдут они потом к созерцанию высшего; они
почитают царицу небесную, обобрав египтянок429, к теологии они идут через
философию и свободные искусства, которые этот проповедник проклинал как
светские науки. Он объявил, что надобно изучать только одну теологию. Я, однако, не
136
Томас Мор
вижу, как он собирается это делать без знания еврейского языка, греческого или
же латыни. Разве только этот молодец убедил себя в достаточности того, что
написано по-английски? Или, может быть, он думает, что вся теология вообще
заключается в тех «вопросах», о которых теперь постоянно рассуждают? Для
изучения этих вопросов, я согласен, достаточно и небольших знаний латинского
языка.
Я решительно отвергаю, что безграничную властительницу неба — теологию
можно так ограничить430. Она живет и пребывает не только в Священном
Писании. Разве не странствовала она по всем келиям древнейших и святейших отцов?
Я говорю об Августине, Иерониме431, Амвросии432, Киприане433, Хрисосгоме434,
Григории435, Василии436 и других. О них теперь говорят с презрением, однако они
изложили самое главное, и на них основывалось изучение теологии со времен
Христовых в течение более тысячи лет до того времени, как придумали эти
изворотливые «вопросики»437, одними которыми теперь почти только и
перебрасываются. Всякий хвастается, что он понимает сочинения отцов церкви и без надлежащего
знания языка, на котором они писали. Неученый долго прохвастается, пока
ученые ему поверят.
И если этот оратор приукрашивает свой вздор тем, что он проклинает не
светские науки, а чрезмерное стремление к ним, то я не вижу в этом стремлении
такого греха, чтобы его надобно было осуждать публично и спасать народ, словно
он рискует рухнуть в прЪпасгь. Я не слыхал, чтобы очень многие чрезмерно
углублялись в науки. Продвинувшись в них, люди останавливаются на полпути.
Впрочем, легко себе представить, сколь далек был этот добряк от умеренности: всех,
кто стремится изучать греческий язык, он называл еретиками, их учителей он
называл величайшими бесами, тех, кто их слушал, называл бесенятами —
скромнее и, как ему казалось, забавнее. Вот с таким натиском, более того, с такой
яростью этот святой муж заклеймил именем беса человека, о котором всем
известно, что бесу не поздоровилось бы, если бы этот человек был проповедником438.
Хотя тот и не назвал его по имени, однако столь открыто указал на него, что все
поняли и то, кого он отметил, и глупость того, кто так его отметил.
Я не столь безумен, просвещеннейшие мужи, чтобы защищать перед вами
греческое наследие, польза которого, как я прекрасно понимаю вас, при вашей
мудрости, конечно, известна и ясна. Ибо кто не знает, что всеми достижениями в
теологии и почти во всех прочих свободных искусствах мы обязаны грекам,
которые либо открыли все самое лучшее, либо обстоятельнейшим образом
передали нам открытое другими. Ибо, что касается философии, то, за исключением
Цицерона и Сенеки, римляне писали по-гречески или же переводили с
греческого языка.
Я не говорю о том, что Новый Завет почти целиком был написан по-гречески;
не говорю о том, что древнейшие и самые знающие толкователи Священного
Писания были греки или те, которые писали по-гречески. Вероятно, со мною
согласятся все просвещенные люди, что, хотя многое уже было переведено с
греческого давно, а теперь переведено еще лучше, однако на латинском языке нет и
половины сочинений греков и, сколь ни хороши переводы, лучше и надежней до
Утопия
137
сей поры читать по-гречески. Из-за этого все древние доктора Римской церкви —
Иероним, Августин, Беда439, а также многие другие ревностно изучали греческий
язык. Несмотря на то что многие книги были уже переведены, они читали их
обычно по-гречески в отличие от многих людей нашего времени, считающих себя
просвещенными. Отцы церкви не только сами изучали греческий язык, но и
советовали так же поступать потомкам, особенно тем, которые желают стать
теологами.
Поэтому, как я уже сказал, не мое дело защищать перед вами при вашей
мудрости занятия греческим языком, но мой долг обратить ваше внимание на то, что
в Академии никому не следует разрешать нападать на изучение греческого
языка ни публично, ни в частной болтовне: ведь католическая церковь твердо
постановила, что этот язык надлежит изучать в каждом университете. Вы прекрасно
знаете, что те из вас, которые ревностно изучали греческий язык, были не так уж
глупы; некоторые из них принадлежат к тем людям, молва об учености которых
снискала вашему университету истинную славу не только в нашем королевстве,
но и за его пределами.
Кроме того, вы видите все увеличивающееся число случаев, когда Оксонию
было полезно присутствие людей, записавшихся только ради греческого языка, а
на деле занимающихся всеми науками. Будет странно, если их пылкая любовь к
вам не остынет, когда они узнают, как насмехаются у вас над этим благочестивым
делом. Особенно при том, что в Кантабригии440, который вы привыкли всегда
затмевать, даже те, которые не учат греческого языка, движимые общей любовью
к своему университету, достойнейшим образом вносят деньги для оплаты того, кто
ведет занятия греческим языком.
Это, повторяю я, вы знаете; люди, у которых умишко поострее моего, могли бы
рассказать вам еще многое иное. Мне же надобно не советовать, как следует вам
поступать, а всего лишь напомнить, что говорят и думают другие. Вы гораздо
лучше меня знаете, что если эти нечестивые группировки не подавить с самого
начала, то прилипчивая зараза распространится на многих людей и худшая часть
сможет поглотить лучшую. Будет так, что вам, добрым и мудрым, вынуждены
будут протянуть руку помощи другие. Я, действительно, полагаю, что всякого, кто
когда-либо учился в Академии, ее состояние касается столь же близко, сколь и вас,
пребывающих в ней сейчас.
Нет сомнения в том, что досточтимый отец во Христе, епископ Кентерберий-
ский441, ваш примас и канцлер университета, не останется в стороне от этого дела
как ради клира, так и ради вас, потому что он прекрасно понимает, сколь важно,
чтобы не погибло просвещение. А оно погибнет, если Академия будет страдать от
споров, если глупцам и ленивцам будет разрешено повсеместно безнаказанно
насмехаться над благородными искусствами.
А что досточтимый отец во Христе, отец кардинал Уолси442, покровитель наук
и просвещеннейший епископ? Неужели он будет терпеливо сносить то, что у вас
безнаказанно потешаются над благородными искусствами, а также изучением
языков, и не посчитает лучшим направить жало своей учености, добродетели и
влияния на этих полузнаек и хулителей?
138
Томас Мор
Наконец, то, что касается нашего христианнейшего правителя: разве не
одаривает его величество все благородные искусства такой любовью, какой не было ни
у одного правителя! Он мудр и просвещен более всех когда-либо живших
правителей! Нет сомнения, что он никогда не потерпит, чтобы стараниями злых и
ленивых людей изучение благородных искусств пришло в упадок именно там, где
знаменитейшие предки правителя основали знаменитейший университет,
старейший из тех, откуда вышли многие весьма просвещенные люди, способные
прославить не одну только Академию, но и всю церковь! В нем существует много
коллегий, у которых есть постоянные стипендии для поддержания студентов. В этом
отношении с нашей Академией нельзя сравнить или сопоставить ни одну
Академию даже за пределами нашего королевства. У всех этих коллегий одно и то же
намерение, у всех стипендий одна цель — служить тому, чтобы как можно
большее число людей, свободных от заботы о пропитании, изучали благородные
искусства.
Я нисколько не сомневаюсь, что при вашей учености вы легко изыщете способ
покончить с этими раздорами и утихомирить вздорные группировки, а также
позаботитесь о том, чтобы все благородные науки не только были избавлены от
насмешек и поношения, но и пользовались почетом и уважением. Эти ваши
усилия весьма помогут благородным занятиям у вас в университете, и трудно
выразить, сколь велико будет расположение к вам со стороны просвещеннейшего
нашего правителя и означенных досточтимых отцов во Христе. Меня же, который
при своей огромной любви к вам считал своим долгом обо всем этом вам написать,
вы, конечно, чрезвычайно к себе этим привяжете. Вы знаете о моей постоянной
готовности быть полезным всем и каждому из вас.
Да сохранит Господь в целости прославленную вашу Академию и да поможет
Он всем благородным наукам и добродетели цвести все более и более.
Из Абингдона за четыре дня до апрельских календ.
Томас Мор.
(Абингдон, 29 марта 1518 г.?)
УИЛЬЯМУ ГОНЕЛЛЮ443
Я получил, дорогой Гонелль, твое письмо; оно такое же, как и всегда, то есть
чрезвычайно изящное и полное любви. В этом письме я увидел твою преданность
моим детям, из него же я узнал и о твоей заботе о них. Каждый из них мне
премного нравится, но более всего меня радует, что Елизавета и без матери
выказывает скромность своего нрава, хотя обыкновенно и при живой матери не всякая
девица это делает. Скажи ей, что мне это милее всякой учености. Потому что всем
королевским сокровищам я предпочитаю ученость, соединенную с добродетелью.
Если отказаться от честности, то слава научная окажется не чем иным, как
весьма известным и всем заметным бесславием. Особенно это касается женщин.
Оттого что просвещение среди женщин — дело новое и многие охотно увидят в нем
упрек мужской лени, приписывая науке то, что на самом деле есть недостаток
Утопия
139
характера, полагая, что из-за пороков ученых людей собственное их невежество
сойдет за добродетель. И, напротив, если женщина (я хотел бы этого для всех
своих дочерей и надеюсь, что с твоей помощью они этого достигнут) к своим
замечательным душевным достоинствам добавит скромные познания в науках, то,
я полагаю, она обретет истинного блага более, чем если бы овладела она
богатством Креза и красотой Елены. Не по той причине, что ученость принесет ей
славу (хотя ученость и сопровождает добродетель, как тень сопровождает тело), но
по той причине, что награда за мудрость прочнее той, которая может исчезнуть
вместе с богатством или погибнуть вместе с красотой, потому что такая награда
зависит от действительного знания, а не от людской молвы, глупее и пагубнее
которой ничего нет на свете. И подобно тому как честному человеку свойственно
избегать бесславия, так полагаться на славу достойно человека не только
заносчивого, но и смешного и жалкого. Ведь душа неизбежно будет неспокойна, если
в зависимости от чужого мнения ей придется все время колебаться между
радостью и печалью. Среди всех замечательных благодеяний, которые приносит
людям ученость, клянусь Гераклом, лучше всего то, что, усердно занимаясь
науками, мы думаем не о хвалах за это, а о пользе. Это рассказали нам, конечно,
весьма ученые люди, особенно философы — наставники человеческой жизни, хотя
некоторые употребляют ученость, наравне с прочими хорошими вещами, во зло
и охотятся за одной лишь пустой славой да повсеместной известностью.
Дорогой Гонелль, я много пишу о том, что не надобно стремиться к славе, так
как ты в своем письме сказал, что не следует унижать глубокий и в то же время
возвышенный характер Маргариты. В этом я совершенно с тобой, мой Гонелль,
согласен. Но мне кажется, не сомневаюсь, что и тебе тоже: благородные свойства
души унижает тот, кто приучает восхищаться пустым и низким. Напротив, всякий,
кто зовет к достоинству и к истинному добру, ободряет их; это делает всякий, кто,
размышляя о высоком, с презрением взирает на тени добра, которые почти все
смертные, не ведая об истине, жадно ловят взамен истинного добра. Поэтому
полагаю, дражайший Гонелль, нам надобно идти по этому пути. Я часто просил
не только тебя — потому что знаю, что из-за твоей исключительной преданности
моей семье ты сделаешь это по собственной своей воле, — просил не только свою
жену, которую побуждает к этому много раз доказанная, поистине материнская
любовь, но просто всех своих друзей я просил, чтобы они постоянно
предостерегали моих детей избегать пропастей гордыни и высокомерия и побуждали вступить
на путь скромности и не соблазняться видом золота, не вздыхать по поводу того,
что у них нет чего-то, чем они по ошибке восхищаются у других, не гордиться от
приобретения внешнего блеска и не страдать от потери его, не пренебрегать
красотой, данной от природы, и не усиливать ее ухищрениями искусства, считать, что
среди всех благ добродетель стоит на первом месте, а ученость — на втором.
Прежде всего их надобно выучить благочестию по отношению к Богу,
милосердию — по отношению ко всем людям, а по отношению к самим себе — скромности
и христианскому смирению. В таком случае Бог их вознаградит, и в ожидании
этого смерть им не будет страшна; кроме того, обладая подлинной радостью, они не
станут чваниться от пустых людских похвал или падать духом от злословия. Вот
140
Томас Мор
что такое, по моему мнению, истинные и подлинные плоды учености; я думаю, ими
обладают не все просвещенные люди; но те, которые посвятили себя им с таким
намерением, я полагаю, легко справятся со всем и достигнут совершенства. Я не
думаю, что для жатвы важно, кто сеял: мужчина или женщина. И тех и других,
если называются они людьми, по самой их природе от животных отличает разум.
И те и другие, говорю я, одинаково способны овладеть науками, которые
развивают разум; если сеять семена добрых наставлений, то вырастут и плоды,
подобно тому как это бывает на пашне. Если женщины по собственной их природе плохи
и скорее способны породить чертополох, чем какой-нибудь иной плод (на этом
основании многие удерживают женщин от занятий науками), то я, напротив,
считаю, что тогда надобно с еще большим усердием развивать их ум благородными
науками и занятиями, дабы трудом исправить этот природный недостаток. Так
считали и древние мужи — люди не только в высшей степени мудрые, но и
добродетельные. Не говоря об остальных, Иероним и Августин не только увещевали
знатнейших матрон и благороднейших девиц, чтобы они занимались науками, но
и, чтобы облегчить им это, даже старательно разъясняли им темный смысл
Писания, писали нежным девушкам письма, полные столь великой учености, что в
наше время старые люди, называющие себя докторами богословия, едва в
состоянии хорошенько прочитать их и еще менее того понять.
Будь добр, просвещеннейший Гонелль, позаботься, чтобы мои дочурки
изучили эти сочинения святых мужей. Из них они лучше всего узнают, как надобно
наметить цель своих занятий, и поймут, что плод их трудов состоит в свидетель-
ствовании Божием и в чистой совести. Так и получится, что обретут они мир и
покой, не будет их волновать хвала льстецов, не подействуют на них укусы
невежественных насмешников над науками. Но я уже слышу, как ты кричишь мне, что
хоть эти наставления и правильны, но из-за нежного своего возраста мои дочери
не в состоянии их уразуметь! Где и когда ты сыщешь какого-нибудь
преуспевшего в науках человека преклонного возраста, дух которого был бы настолько тверд
и стоек, чтобы нисколько не щекотал его зуд славы?!
Я думаю, мой Гонелль, чем труднее избавиться от чумы гордыни, тем более,
считаю я, надобно этого добиваться, тем важнее каждому готовиться к этому с
младенчества. Это неизбежное зло столь прилипчиво к нашим сердцам, оттого
что оно присуще нам почти с рождения, его прививают к детским податливым
душонкам с колыбели, его поддерживают учителя, родители вскармливают его и
доводят до совершенства. Потому что никто ничему, даже доброму, не выучивает
без приказания ждать в награду похвалы, ждать платы за добродетель. Поэтому
в течение долгого времени, привыкнув к тому, что похвал становится все больше,
люди наконец доходят до того, что они стараются нравиться все большему числу,
то есть худшим, и стыдятся быть хорошими. Чтобы отогнать эту чуму подальше
от моих детей, и ты, мой Гонелль, и мать, и все прочие друзья должны трубить,
долбить, до хрипоты говорить, что хвастовство презренно и от него надобно
избавиться, что нет ничего выше той смиренной скромности, которую столько раз
восхвалял Христос. Мудрое милосердие подтвердит, что лучше учить
добродетели, чем упрекать в пороках, лучше давать наставления любить ее, чем уговари-
Утопия
141
вать ненавидеть их. Для этого нет ничего более подходящего, чем чтение древних
отцов церкви. Мои дети понимают, что те не могли на них гневаться, и если они
почитают их за святость, то на них непременно весьма подействуют их
наставления. Если ты кроме Саллюстия почитаешь что-нибудь в этом роде Маргарите и
Елизавете, которые, кажется, более зрелы, чем Джон и Цецилия, ты премного
этим обяжешь и меня, и их, без того весьма тебе преданных. Кроме этого, моих
детей, которые дороги мне по закону природы, вдвойне дороги из-за их
просвещенности и добродетельности, ты сделаешь для меня втройне более дорогими,
так приумножив их ученость и доброту.
Прощай.
При дворе, в канун Пятидесятницы.
(22 мая 1518 г.)
ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ
СЛАВНЕЙШЕМУ РЫЦАРЮ УЛЬРИХУ ГУТТЕНУ444 ШЛЕТ ПРИВЕТ
Поверь мне, славнейший Гуттен: в твоей столь сильной любви к дарованию
Мора, в том, что ты, как бы сказать, пропадаешь от него, восхищаясь, конечно, его
сочинениями, с которыми, как ты верно пишешь, ничто не может сравниться ни
по учености, но по изяществу, ты одного мнения со многими. И Мор отвечает тебе
тем же. Ибо его так радует дух твоих сочинений, что я сам тебе готов завидовать.
Это именно и есть та наиболее приятная Платонова мудрость, которая пробуждает
в смертных гораздо более пылкую любовь, чем сколь угодно замечательная
красота тела. Ее, конечно, нельзя увидеть обычным глазом, но ведь и у души есть свои
глаза. Как подходят здесь верные слова греков: «любовь у людей порождается
зрением».
Бывает иногда, что с помощью этих глаз люди, которым не случалось
никогда ни разговаривать, ни видеть друг друга, объединяются самой горячей приязнью.
И подобно тому как часто бывает, что по неведомым причинам разным людям
нравится разное по виду, так, кажется, существует и некое молчаливое сродство
характеров, из-за которого одни характеры нас весьма радуют, а другие — вовсе
нет.
Впрочем, что касается твоего требования нарисовать тебе, словно на полотне,
наиболее верный портрет Мора, то мне хотелось бы это сделать с тем же
совершенством, с какой силой ты этого желаешь! Ведь и мне в это время будет
чрезвычайно приятно представить себе мысленно самого милого из моих друзей. Но, во-
первых, не всякий может разглядеть все дарования Мора. Затем, я не знаю,
дозволит ли он любому художнику рисовать себя. Потому что я не думаю, что
изобразить Мора легче, чем Александра Великого445 или Ахилла;446 не думаю также,
что они более, чем он, были достойны бессмертия. Для такой картины нужна рука
просто какого-нибудь Апеллеса447, а я боюсь, как бы не оказаться мне более
похожим на Фульвия и Рутубу448, чем на Апеллеса.
142
Томас Мор
Попробую, однако, скорее обрисовать тебе этого человека, чем изобразить его
полностью, насколько смогу я это сделать по наблюдениям или по памяти из-за
долгого и тесного с ним приятельства. Если когда-нибудь случится, что сведет вас
вместе какое-нибудь посольство, ты поймешь, сколь неподходящего художника ты
для этого выбрал; я просто опасаюсь, не станешь ли ты меня обвинять в зависти
или же в слепоте по причине того, что из столь многих достоинств увидел я по
незрячести своей столь немногие или же не захотел о них упомянуть от зависти.
Чтобы начать с того, в чем Мор тебе вовсе не знаком: ростом и с виду он
невысок, однако нельзя сказать, что он низкий; сложение столь соразмерное, что
лучшего нечего и желать. Кожа у него белая, лицо скорее яркое, чем бледное, хотя
и безо всякой красноты, разве только вспыхнет очень тонкий румянец. Волосы
темно-золотистые или, если хочешь, золотисто-темные; борода негустая, глаза серо-
голубые с какими-то крапинками: это обыкновенно означает весьма счастливый
характер. Британцы даже считают такие глаза красивыми, хотя у нас больше
любят черные. Британцы говорят, что глаза такого цвета более других
свидетельствуют об отсутствии пороков. Лицо Мора отвечает характеру, всегда выражая
милую и дружескую приветливость, и нередко готово улыбнуться. Сказать по
правде, Мор более склонен к веселости, чем к важности и представительности,
хотя он очень далек от всякого вздора и шутовства. Правое плечо кажется немного
ниже левого, особенно когда он ходит: это у него не от природы, а от привычки;
от нее обычно очень много подобных вещей у нас зависит. В остальном его
телосложение без недостатков. Только руки грубоваты, но это заметно лишь, если
сравнивать их с видом всего прочего. Всем, что касается попечения о теле, он с
детских лет весьма пренебрегал настолько, что ничуть не заботился о том, о чем,
как учит Овидий, единственно только и надобно заботиться мужчинам.
О внешности, какая была у него в юности, можно догадаться и теперь по
соломе:449 хотя я-то сам познакомился с ним, когда ему было не более двадцати трех
лет, а сейчас ему едва перешло за сорок.
Здоровье у Мора скорее удовлетворительное, чем крепкое, однако его
достаточно для любых трудов, приличествующих уважаемому человеку, гражданину.
Болезней у него нет никаких, кроме разве самых незначительных. Можно
надеяться, что он проживет долго, как и его отец, весьма старый, однако
удивительно бодрый и свежий. Никого я до сих пор не видел, кто был бы менее его
привередлив в выборе пищи. Вплоть до юношеского возраста он любил пить воду, это
у него отцовская привычка. Правда, при этом, чтобы никому не было неприятно,
он обманывал друзей тем, что пил из оловянной чаши пиво, да и то разбавленное
водой, а нередко — чистую воду. Оттого что в Британии существует обычай
передавать друг другу одну и ту же чашу, иногда надобно было Мору краем рта
пригубить вина, чтобы не казалось, что ему оно вообще отвратительно, и чтобы в то
же время привыкнуть к тому, что общепринято. Говяжье мясо, соленую рыбу,
грубого помола хорошо заквашенный хлеб он ест охотнее, чем ту пищу, которой
обычно лакомятся; хотя в иных случаях он нисколько не отвращается от всего, что
доставляет удовольствие и не вредит телу. Всегда любил он больше молочные
блюда и плоды, растущие на деревьях; яйца он считал лакомством.
Утопия
143
Голос не громкий, но и не очень тихий, а такой, который легко услышать; безо
всякой певучести и мягкости, голос человека, говорящего просто; кажется, он от
природы неспособен к пению, хотя и весьма любит музыку всякого рода. Речь у
него удивительно ясная и четкая, нисколько не быстрая и не запинающаяся.
Ему нравится простой образ жизни, он не носит ни шелка, ни пурпура, ни
золотых цепей, если только нет резона их надеть. Удивительно, сколь
пренебрегает он церемониями, которые обычно среди людей считаются признаком
обходительности. Ни от кого он их не требует, и сам бесстрашно не соблюдает их ни
на собраниях, ни на пирах; однако очень хорошо их знает, если захочет их
соблюдать. Но он полагает, что проводить добрую половину времени в такого рода
нелепостях — дело женское и недостойное мужчин.
От двора и от близости к правителям некогда он был довольно далек, потому
что ему всегда была особенно ненавистна тирания, а равноправие, напротив,
чрезвычайно приятно. Едва ли сыщешь ты какой-нибудь двор, который окажется
настолько скромным, что не будет в избытке ни большого шума, ни тщеславия,
ни лицемерия, ни роскоши, двор, который окажется чужд всему, что есть в
тирании любого вида. Вот и ко двору Генриха VIII Мора можно было привлечь
только с большим трудом; несмотря на то что нечего и желать правителя учтивее и
скромнее, чем этот.
По природе своей Мор весьма стремится к свободе и досугу; однако сколь
охотно пользуется он досугом, когда ему таковой выпадает, столь трудно найти
человека выносливее и терпеливее его всякий раз, когда этого требует дело.
Кажется, он рожден и создан для дружбы, будучи самым искренним и
настойчивым ее поборником. И не боится он множества друзей, которого не одобряет
Гесиод450. Никому не отказывает в узах дружбы. Нисколько не привередлив в
выборе, в высшей степени предупредителен в поддержании дружбы, постоянен в
стремлении сохранить ее. Если случайно попадется какой-нибудь человек,
которого невозможно излечить от пороков, такого при случае он отсылает,
постепенно прекращая дружбу, но не обрывая ее внезапно. Близость и разговоры с теми,
кого он находит искренними и подходящими к его характеру, так его радуют, что,
кажется, он полагает в этом главное жизненное удовольствие. Ибо игру в мяч,
кости, карты и прочие забавы, в которых люди обыкновенно коротают лишнее
время, он вообще отвергает. Более того, насколько небрежен он в собственных делах,
настолько же нельзя сыскать человека, усерднее его заботящегося о делах друзей.
Чего же больше? Если надобен кому-нибудь совершенный образец истинной
дружбы, то не найти ему никого лучше Мора.
В совместной жизни он столь редкостно радушен, нрав его столь любезен, что
нет такого угрюмого человека, которого он не смог бы развеселить, нет такого
опасного дела, неприятность которого он не смог бы устранить. Уже с детства ему
так нравились шутки, что казалось, будто он для них рожден, однако никогда не
доходил он в них до шутовства и никогда не любил язвительности. В юности он
писал небольшие комедии и играл в них. Всякое острое слово, если даже оно было
направлено против него, он, однако, любил. До такой степени его радует удачное
и выразительное остроумие. Поэтому в юности шутил он эпиграммами, и особенно
144
Томас Мор
нравился ему Лукиан; ведь это он был виновником того, что я написал «Похвалу
глупости», это он заставил верблюда прыгать451.
Ни в одном из человеческих дел, которые ему встречаются, он не упускает
ничего забавного, даже в самых серьезных. Если он имеет дело с учеными и
разумными людьми, его радует их ум; если — с неучами и глупцами, то
наслаждается их глупостью. Не избегает он и дураков, с удивительным умением
прилаживаясь ко всякому нраву. С женщинами, и даже со своей женой, он почти только
шутит да острит. Можно сказать, что это какой-то второй Демокрит452, или,
скорее, философ-пифагореец, который беззаботно прогуливается по рынку, созерцает
суету продающих и покупающих. Никого менее его не заботит -мнение толпы, и
никто ближе него не стоит к здравому смыслу.
Особенное удовольствие доставляет ему наблюдать вид, разум и чувства
различных животных. Поэтому у него дома есть птицы чуть ли не всякого рода, а также
вообще разные редкие животные, вроде обезьяны, лисицы, хорька, ласки и им
подобных. К тому же, если попадается ему где-нибудь что-нибудь иноземное или
достойное наблюдения, он обычно с жадностью это покупает. И это заполняет весь его дом,
так что пришедшему к нему всегда есть на чем остановить взор. И как только
замечал он, что других это радует, так снова и сам получал удовольствие.
Пока дозволял ему возраст, не отказывался он от девичьей любви, однако в
пределах пристойности, и более наслаждался такими, которые шли ему
навстречу, чем теми, которых надобно было домогаться: он прельщался скорее душевной
взаимностью, чем плотскою связью.
Благородные науки он впитывал с ранних лет. Юношей взялся он за изучение
греческого языка и философии. Однако отец его, в прочих отношениях человек
разумный и почтенный, настолько не поддержал его затеи, что отказал ему в какой
бы то ни было помощи. Он едва не лишил его наследства за то, что, казалось ему,
сын отходит от занятий своего отца, который был знатоком британских законов.
Хотя это дело отстоит от истинной учености далее всего, британцы считают
людей, которые добились для себя в этом положения, самыми значительными и
знаменитыми. И нет у них иного, более удобного пути, чтобы добиться
влиятельности и славы. Действительно, этот вид занятий создал большую часть знати
острова. Говорят, что никто не может достичь в этом совершенства, не попотев
несколько лет. Поэтому, несмотря на то что ум юноши, рожденного для лучшего,
справедливо от этого отвращался, Мор, однако, вкусив школьной учености, так
в этом поднаторел, что люди, имеющие тяжбы, охотнее всего советовались с ним,
и никто из тех, которые только этим и занимались, не имел более высокого
дохода. Столь велика была сила и быстрота его ума.
Немало труда затратил он, изучая тома отцов церкви. Почти юношей
толковал он многочисленным слушателям книги Августина «О граде Божием»;453
старые люди и священники не стыдились получать познания о святынях у светского
молодого человека и не раскаивались в этом.
Меж тем всей душой отдавался он благочестию; бдением, постами, молитвами
и другими подобными упражнениями подготавливал он себя к принятию
духовного сана. В этом он разумел гораздо больше, чем очень многие, которые случайно
Утопил
145
отдаются столь высокому служению, нисколько прежде себя не испытав. И
ничто не препятствовало ему выбрать такую жизнь, кроме того, что не мог он
отбросить желания жениться. Поэтому он предпочел стать верным супругом, чем
распутным священником.
И в жены он взял совсем молодую девушку благородного происхождения, до
той поры не образованную, так как жила она с родителями и сестрами в деревне.
Это дало ему оолыпе возможности вылепить ее по своему нраву. Он
позаботился о том, чтобы дать ей наставление в науках, и обучил играть на разных
инструментах. Он почти уже сделал ее такой, с которой хотел провести всю жизнь, как
унесла ее преждевременная смерть. Но она родила ему нескольких детей; из них
до сих пор живы три дочери — Маргарита, Алоизия, Цецилия и один сын454 —
Иоганн.
Долгого безбрэтия Мор не выдержал, несмотря на советы отговаривающих его
друзей. Через несколько месяцев после похорон жены взял он в супруги вдову,
более заботясь о семье, чем об удовольствии, потому что она, как он сам обычно
шутил, не была ни красивой, ни молодой, но была деятельной и неутомимой
матерью семейства. И живет он с ней в ладу и согласии, как с молодой и самой что
ни на есть красивой. Едва ли какой-нибудь муж властью своей и суровостью
добивался от своей жены такого послушания, какого добивался от нее Мор
ласками и шутками. И чего только он не добьется, если добился, чтобы женщина,
которая уже начала стареть, в которой не было никакой душевной кротости, с
величайшим прилежанием выучилась наконец играть на цитре, лютне, монохорде и
флейте, по желанию мужа исполняя для этого каждый день заданный урок!
С подобной обходительностью управляет он всей семьей, в которой не бывает
никаких трагедий, никаких ссор. Если же что-нибудь произойдет, тотчас он все
успокоит и уладит. И никого никогда не отпускает от себя врагом, и сам никому
не враг. Кажется, этому дому суждено счастье; каждый, кто в нем жил,
поднялся до более высокого благополучия, никто никогда не опозорил cfcoero имени.
Едва ли также ты найдешь кого-нибудь, кто смог бы так ужиться с матерью, как
он уживается с мачехой, ибо отец его ввел в дом уже вторую. Обеих Мор любил
не меньше, чем мать. Недавно тот привел в дом третью мачеху: Мор уверяет, что
никогда не видел лучшей. К родителям, детям, сестрам своим он так привязан, что
любовь его им не в тягость, и он никогда не забывает долга благочестия по
отношению к ним.
Грязного корыстолюбия в нем нет вовсе. Детям своим он выделил средства,
которых, счгггает он, им достаточно; то, что осталось, щедро тратит. Хотя до сих
пор он кормится своей профессией, никому не отказьшает он в дружеском и
верном совете, оберегая чужую выгоду более, чем свою. Обычно он многих
уговаривает помириться: оттого что это будет менее убыточно. Если он этого не
добивается, то указывает способ, как вести тяжбу с наименьшими расходами: ведь у
некоторых такой характер, что им нравится вести тяжбы.
В городе Лондоне, где он родился, он был в течение нескольких лет стряпчим
по гражданским делам. Эта должность весьма мало обременяет (оттого что
заседают только лишь по четвергам до обеда) и считается очень почетной. Ни один
146
Томас Мор
судья не закончил столько дел, ни один не вел их беспристрастнее, чем Мор.
Многим он снижал сумму, которую, как заведено, обязаны платить тяжущиеся:
до начала процесса истец, так же как и ответчик, вносит по три драхмы455, а
больше этого брать с них нельзя. Этим своим правилом Мор снискал величайшую
любовь сограждан.
Он решил довольствоваться таким своим положением, оттого что оно было
достаточно влиятельным и при этом не представляло никакого особенного риска.
Раз-другой сгоняли его в посольство; оттого что вел он себя при этом
чрезвычайно разумно, светлейший государь Генрих, восьмой по счету с этим именем, не
успокоился, пока не притянул его к своему двору. Действительно, почему бы не
сказать мне «притянул»? Никто никогда не стремился быть ближе ко двору, чем
старался Мор избежать этого. Так как славнейший государь пожелал наполнить
свой дом людьми просвещенными, влиятельными, разумными и безупречными, то
среди многих других призвал он одним из первых Мора. И так он его приблизил,
что вовсе от себя не отпускает. Если надобно говорить о серьезных делах, никого
нет опытнее его; если надумает государь развлечься более легкими разговорами,
нет собеседника веселее. В трудных делах часто требуется разумный и
заслуживающий доверия судья. Мор решает эти дела так, что остаются довольны обе
стороны. И никто, однако же, не добился, чтобы принял он от кого-либо подарок.
Государства были бы счастливы, если бы правитель ставил во главе их
должностных лиц, подобных Мору!
И при этом не возникло в нем никакой надменности. Среди такой массы дел
не забывает он своих старых приятелей и время от времени возвращается к
любимым занятиям. Весь свой вес, все свое влияние, которым он пользуется у
государева величества, обращает он на пользу государству и на пользу друзей. Он
всегда всей душой стремился облагодетельствовать каждого человека и был
весьма склонен к милосердию: теперь же, когда он больше в состоянии помочь, это еще
сильнее проявляется. Одних он поддерживает деньгами, других оберегает своим
влиянием, третьих продвигает благоприятными о них отзывами. Кому он не в
состоянии ничем помочь, тем подсобляет советами. Никого никогда не отпустил
от себя в печали. Можно сказать, что Мор — общий покровитель всех
нуждающихся. Он полагает, что получил большую выгоду, если удалось ему поддержать
какого-нибудь приниженного человека, спасти запутавшегося и попавшего в беду,
вернуть в милость отстраненного. Никто охотнее его не оказывает благодеяний,
никто менее его не попрекает ими. Никогда до сих пор не доводилось мне видеть
никого, кто, обладая столь великим числом счастливейших достоинств,
удерживался бы при этом от хвастовства — порок, который обыкновенно почти всегда
сопутствует удачливости.
Но возвращаюсь к памяти о тех занятиях, которые более всего сблизили меня
с Мором и его со мной.
В молодые годы он преимущественно упражнялся в стихотворстве, затем
долгое время прилагал усилия к тому, чтобы усовершенствовать свою прозаическую
речь, упражняясь во всевозможных стилях. Что надобно еще сказать, о чем
стоило бы упомянуть? Особенно в письме к тебе, у которого всегда в руках его кни-
Утопия
147
ги? Очень любил он публичные выступления и выбирал главным образом спорные
темы, оттого что они требуют наибольшей изощренности ума. Поэтому еще
молодым принялся он за диалог, в котором защитил Платоново учение о
необходимости общности во всем, даже в женах456. Он написал ответ на Лукианова
«Тираноубийцу»: желал, чтобы я был противником его доводов, дабы лучше проверить,
сколь преуспел он в сочинении такого рода. «Утопию» он издал с целью показать,
как получается, что государство становится хуже; более всего, однако, он
изобразил Британию, которую глубоко изучил и знал. Сначала на досуге он написал
вторую книгу, вскоре, воспользовавшись случаем, присоединил к ней первую,
написав ее сразу набело. Отсюда и некоторое несходство слога.
Едва ли ты сыщешь кого-нибудь, кто бы лучше его говорил без подготовки: до
такой степени прекрасный его язык подчиняется прекрасному уму. Ум живой и
прыткий, память услужливая; словно все у него наготове: быстро и
незамедлительно вставляет он то, что требует в это время дело. На диспутах нельзя себе
представить никого изощреннее, часто он ставит в затруднительное положение
виднейших теологов, сражаясь с ними на их же поприще. Иоанн Колет, муж острого и
выдающегося ума, иногда в дружеской беседе говорит, что в Британии, пожалуй,
есть один-единственный даровитый человек. Хотя на этом острове процветает
много замечательных дарований.
Мор — вернейший почитатель истинного благочестия, и он более всего чужд
какого бы то ни было суеверия. В назначенные часы молится он Богу, но не
потому, что так заведено, а от глубины сердца. С друзьями он говорит о будущей жизни
так, что видно, сколь глубока его вера и надежда на будущее.
Таков Мор даже при дворе. И после этого некоторые думают, что христиан
можно сыскать только разве в монастырях.
Таких людей разумнейший государь не только допускает в свой дом, в свои
покои, но даже приглашает туда. И не только приглашает, но и заставляет
прийти. Их он считает судьями и постоянными свидетелями своей жизни. Они — его
советчики, его спутники. Среди них он гораздо охотнее проводит время, чем
среди молодых людей, развращенных роскошью, среди продажных женщин,
разряженных вельмож или порочных слуг. Одни из них зовут к непристойным
удовольствиям, другие подстрекают к тирании, третьи измышляют новые способы
разграбления народа.
Если бы ты, Гуттен, жил при этом дворе, я твердо знаю, ты описал бы иной
«двор» и отказался бы от дворонеприятия, хотя ты тоже живешь при таком
правителе, безупречнее которого и желать нечего. У нас нет недостатка в людях,
склонных к наиблагим делам, вроде Строммера и Каппа. Но какая это малость
по сравнению с такими выдающимися мужами, как Маунтджой, Линакр, Пак,
Колет, Строкслей, Латимер, Мор, Тунсталл, Клерк и другие им подобные! Когда
называешь кого-нибудь из них, одновременно говоришь о целом мире
добродетелей и наук. У меня, однако, есть не совсем обычная надежда, что Альберт —
единственное украшение Германии в наше время — соберет в своем доме многих,
подобных себе, и станет важным примером для остальных правителей, чтобы и
каждый из них стремился у себя к тому же.
148
Томас Mop
Теперь у тебя есть изображение, сделанное не самым лучшим художником с
самого лучшего образца. Ты будешь менее им доволен, если доведется тебе узнать
Мора ближе. Однако же при всем этом я боялся, как бы ты не стал укорять меня
в том, что я плохо исполнил твою просьбу, и не стал бы все время упрекать за
чрезмерную краткость моих писем. Хотя если мне, пишущему это письмо, оно не
показалось слишком длинным, то я уверен, что и тебе при чтении не покажется
оно растянутым. От этого оградит приятность нашего Мора.
Будь здоров.
Из Антверпена. 1519 год, за десять дней до августовских календ.
ТОМАСУ РЕТГОЛЛЮ457, МУЖУ СЛАВНЕЙШЕМУ И УЧЕНЕЙШЕМУ,
СЕКРЕТАРЮ КОРОЛЯ АНГЛИЙСКОГО,
ТОМАС МОР ШЛЕТ БОЛЬШОЙ ПРИВЕТ
Ученейший муж! Если и существовал когда-нибудь на свете тот, кто исполнил
наставление Горация458 и соединил приятное с полезным, то, я думаю, прежде всего
это был, конечно, Лукиан. Воздерживаясь от слишком суровых поучений
философов и от слишком развязных шуток поэтов, он весьма правдиво и в то же
время забавно повсеместно отмечает и высмеивает человеческие пороки. Он это
делает так умно и так хорошо, что, хотя никто и не жалит сильнее его, все
спокойно переносят его укусы. Несмотря на то что он всегда писал замечательно, мне
кажется, что в тех трех диалогах, которые я отобрал из большого числа
чрезвычайно забавных, он это делает особенно хорошо; их мне и захотелось перевести459,
хотя, возможно, другие люди предпочли бы другие диалоги. Подобно тому, как
не всем мила одна и та же девица, а каждому та, которую он предпочитает, и
невозможно утверждать, что она лучше остальных, однако такой она ему
кажется, — подобно этому среди остроумнейших диалогов Лукиана каждый человек
предпочитает разные. Мне пришлись по нраву эти; однако, я надеюсь, не
случайно и не мне одному.
Итак, начну с самого короткого, который называется «Киник». Казалось бы, им
можно было бы пренебречь по причине одной его краткости, но Гораций
напоминал нам, что зачастую в малом теле скрываются огромные силы, да и сами мы
знаем, что даже весьма маленькие жемчужины стоят дорого. В выборе этого
диалога со мною полностью согласен божественный Иоанн Хрисостом — человек
острейшего ума, почти что наиболее христианский изо всех ученых и, как я думаю,
самый просвещенный изо всех христиан. Ему этот диалог нравился столь сильно,
что добрую часть его он вставил в свою проповедь, в которой толковал Евангелие
от Иоанна. И заслуженно. Ибо что может более понравиться серьезному
человеку, особенно христианину, чем этот диалог, в котором защищается трудная жизнь
киников, довольствующихся малым, и осуждается вялая, бессильная роскошь
изнеженных людей? Ведь это сочинение прославляет простоту христианской
жизни, умеренность, воздержанность и, наконец, тот тесный, узкий путь, который
ведет к жизни вечной460.
Утопия
49
Далее — «Некромантия», ибо таков заголовок второго диалога. Назвав» œ
слишком удачно, зато содержание весьма богато! С каким остроумием обличигся
здесь обманы прорицателей, пустые измышления поэтов и невнятица философов
в их спорах по любому поводу!
Потом — «Любитель лжи» — диалог, который не без сократовской ирошш'эб
этом свидетельствует само название) целиком посвящен осмеянию и облгшю
страсти говорить неправду. Не знаю, впрочем, чего в этом диалоге больше
изящества или же пользы. Меня не очень трогает, что, кажется, Лукиан хотел дошь-
ся от людей, чтобы они не слишком верили в собственное бессмертие. Ашн
здесь так же ошибается, как ошибались Демокрит, Лукреций461, Плиний462 и шо-
гие другие. Какое мне дело до мыслей язычника о том, что входит в главак
таинства христианского вероучения! Этот диалог, конечно, может быть нам ошен
и может научить нас перестать верить обманам прорицателей, освободишь от
суеверий, которые опутывают нас под видом религии, научить меньше беспсшъ-
ся, меньше бояться всяких мрачных суеверных измышлений, о которых
рассказывают с такой верой и убедительностью. Даже достойнейший человек,
блаженнейший отец Августин463 — жесточайший враг лжецов — поверил какому-то :зро-
ходимцу в правдивость истории о двух Спуринах, из которых один вернулся к
жизни, а другой умер. Он говорил, что это было при нем, в его время, междтем
как Лукиан, родившийся за много лет до Августина, высмеивает это, измевив в
своем диалоге только лишь имена.
Чего же удивляться, если те, которые поражают своими выдумками еаеже-
ственных людей, полагают, будто они совершают великое дело, думают, что
Христос пребудет с ними навечно, если их басня о каком-нибудь святом или трагедия
о преисподней разжалобят или ужаснут какую-нибудь старушонку, безумшили
трусиху. Поэтому они не оставляют в покое почти что ни одного мученш ни
одной девственницы, чтобы не добавить какой-нибудь еще большей лжи в свои
рассказы об их жизни. Они делают это, разумеется, благочестиво. В пропиом
случае было бы опасно, что самой истины недостаточно и ее надобно подкрошпъ
вымыслом. Они не боятся запятнать вымыслами ту религию, которую усдави-
ла сама Истина и пожелала сохранять ее только в истине. Они не понимают, что
басни такого рода чрезвычайно опасны. Действительно, как свидетельству об
этом отец Августин464, там, где чувствуется примесь лжи, там воздействие
истины колеблется и становится меньше. Поэтому я часто подозреваю, что большую
часть басен такого рода сочиняют ловкие бездельники и еретики, получая
удовольствие от беспечной доверчивости простаков, а не мудрых людей; торгуя
выдранными рассказами, они подрывают веру в истинно христианские истории, их
смыслы часто так сильно похожи на рассказы из Священного Писания, будто тда
самым говорят, что их придумали для забавы. Поэтому, несомненно, надикит
верить тому, что преподносит нам богодухновенное Писание. Прочее же. что
примыкает к учению Христову, как к мерилу Критолая465, следует прини»
осторожно, поразмыслив над этим, или даже отвергать, если мы хотим иэбаигься
от пустой доверчивости и суеверного страха.
Но о чем это я? Письмо мое уже вышло длиннее книги, а я меж тем erne не
150
Томас Мор
сказал ни слова о твоих достоинствах, которые у другого на моем месте,
вероятно, стали бы единственным содержанием письма. И его никто не заподозрил бы
в лести, потому что для этого достаточно твоей выдающейся учености и глубокой
мудрости, не говоря уже о прочих твоих добродетелях. Это подтверждает и твое
участие во многих посольствах, и столь счастливо проведенные трудные
переговоры. А исключительная твоя честность и благородство! Если бы не были они
повсеместно известны, то никогда не пожелал бы мудрейший праветгель466 сделать
тебя своим секретарем. Однако твоя замечательная скромность — против
прославлений: ты любишь досгохвально поступать, но не любишь об этом слушать.
Поэтому, щадя твою стыдливость, я прошу тебя об одном: прими с
благосклонностью эти первые плоды моего изучения греческого языка и дозволь им быть
доказательством моей любви и моего долга по отношению к тебе. Я осмелился
посвятить их тебе с великим упованием на то, что если и есть у меня какие-нибудь
ошибки, то никто лучше тебя не заметит их, однако ум твой по природе таков, что
никто охотнее тебя мне их и не простит. Будь здоров.
(Лондон, 1506 г.)
ЭПИГРАММЫ
Е£ЧЙ
Беат Ренан
шлет привет вилибальду пиркгеймеру,
советнику кесаря максимилиана
и нюренбергскому сенатору
Мне кажется, что будет поистине прекрасно, славнейший Вилибальд, если я
именно тебе представлю эпиграммы Томаса Мора, этого украшения Британии,
которые недавно прислал мне наш Эразм Роттердамский, ибо во многих
отношениях у вас много общего. Вы оба сведущи в вопросах права, оба искусны как в
латыни, так и в греческом, вы оба, не только занимаясь общественной
деятельностью в своем государстве, но и вследствие редкостного умения исполнять сложные
дела, а также благоразумия в подаче советов, в наивысшей степени любезны
своим повелителям, — он могущественнейшему Генриху, королю британцев, ты —
священнейшему кесарю Максимилиану.
Зачем же упоминать о богатствах, которыми вы оба в изобилии обладаете, —
ведь ни один из вас не нуждается в том, чтобы говорилось об отличиях, даваемых,
как считают, богатствами, более того, вы оба при таких богатствах обладаете
дарованием подавать примеры благородства и доброты. Впрочем, вам обоим и
отцы достались не менее расположенные к наукам, чем прославленные
сенаторской фамилией. И так как сходство и равенство — это источник дружбы, я счел
наиболее подходящим представить тебе это творение Мора, чтобы ты с любовью
последовал за ним с его многими размерами, из которых ты еще сильнее
постигнешь и полюбишь богатство эпиграммы. Прибавь сюда, что никому не могли быть
с большим правом посланы эти прелестнейшие забавы, как тому, кто некогда, как
говорят, имел обыкновение выступать на этом поприще. Ибо если бы только кто-
то узнал, что за превосходная вещь ученая эпиграмма, кто бы он ни был сам, он
испытал бы свой талант в этом роде занятий. Но ведь эпиграмма — и это тебе
известно — должна отличаться остроумием, соединенным с краткостью, должна
быть изящной и без промедления завершаться восклицаниями, которые греки
именуют ènupcûvfiLiaTa1. Действительно, все подобные дарования в превосходном
изобилии можно найти в этих моровских эпиграммах, в особенности в тех,
которые он написал сам: ведь в прочих, переведенных с греческого, заслуга их
изобретения достается древним. Однако он также достоин не менее высокой хвалы,
чем пишущий, должным образом переводя с чужого языка: труд переводящего
часто поистине велик, ибо тот, кто пишет, свободен и вольно предается сочинению;
154
Томас Мор
тот же, кто переводит, принужден то и дело иметь в виду другое, — а именно то,
что он избрал для перевода. Ведь как часто бывает, что в этом случае ум
трудится гораздо более тяжко, чем тогда, когда он создает что-либо собственное. И в том,
и в этом Мор поистине удивителен: ведь он в высшей степени изысканно
сочиняет и счастливейшим образом переводит. Как прекрасно струятся его стихи! Как
все в нем непринужденно! Как все это легко! Он ничуть не тяжел, нисколько не
шероховат, совсем не темен. Он ясен, певуч, он истый латинянин. Далее, он так
умеряет все какой-то необычайно приятной жизнерадостностью, что я никогда не
видел ничего привлекательней. Можно подумать, что Музы вдохнули в него все,
уго касается шуток, изящества, тонкого вкуса. Как изысканно подшучивает он над
Сабином, считающим чужими своих собственных детей! Как остроумно
высмеивает он Лала, который так тщеславно жаждал казаться галлом! Однако его
остроты отнюдь не язвительны, но доброжелательны, милы, дружелюбны и скорее
какие угодно, но только не исполнены горечи. Конечно, он шутит, но везде без
злословия; он осмеивает, но без оскорбления. (Точно так же, как Сир у Теренция2,
остроумно восхваляя Демею, говорит: «Ты столь велик и не что иное, как сама
мудрость», так и о Море можно сказать, что он столь велик и не что иное, как сама
шутка3.)
Теперь-то среди эпиграмматистов Италия прежде всего восхищается Понтаном4
и Маруллом5, но пусть я погибну, если в нем не столько же естественности, а
пользы больше. Пожалуй, исключением будет лишь тот, кто решит, что для него
нет большей радости, когда Марулл славословит свою Неэру6 и многократно,
являя некоего Гераклита7, говорит туманно8 или когда Иовий Понтан передает нам
непристойности древних эпиграмматистов, рассудочнее которых нет ничего, как
нет ничего более недостойного для чтения порядочного человека, — я уже не
говорю — христианина. Конечно, их большим желанием было подражать
античности. Чтобы не осквернить ее, они так воздерживались от всего христианского, как
некогда Помпоний Лет9, человек благоговейно римский, избегал греческого, чтобы
не осквернить непорочность языка римлян. Впрочем, как эти шутки Мора
являют талант и блистательную эрудицию, так несомненно строгое суждение, которое
он высказывает о государственном устройстве, с необычайной полнотой засверкает
в «Утопии». Об этом я упомяну мимоходом, так как достовернейший в своей
учености Будей10, сей несравненный глава наилучшей просвещенности и
замечательное, более того, единственное украшение Галлии, как и подобало, превознес
ее похвалой в превосходном предисловии.
Этот род сочинений имеет такие принципы, которых не найти ни у Платона,
ни у Аристотеля или даже в «Пандектах» вашего Юстиниана. И поучает он,
пожалуй, менее философски, чем они, но зато более христиански. Однако
(послушай ради Муз милую историю), когда недавно в некоем собрании нескольких
суровых мужей была упомянута «Утопия» и я почтил ее хвалами, некий тучный
муж возразил;что не следует быть признательным Мору более, чем какому-нибудь
писцу-актуарию, который в заседании лишь записывает мысли других, присутствуя
при сем (как говорят) на манер безгласной стражи; не высказывая сам своего
мнения, он заимствует из уст Гитлодея все, что тот говорит, а Мором это только
Письмо Ренана Беата Вилибальду Пиркгеймеру
155
записано. Точно так же вообще не следует восхвалять Мора по имени, если не
считать того, что он все это надлежащим образом пересказал. И не было
недостатка в тех, кто высказал свое одобрение суждению этого человека, как чувствующего
наиболее верно. Разве ты не принял бы с радостью эту изысканность Мора,
пленившую таких людей, и не обычных, но уважаемых многими, и теологов?
Наконец, если ты это также хочешь знать, Уильям Лили, товарищ Мора,
вместе с которым он уже когда-то забавлялся, переводя греческие эпиграммы,
озаглавленные именем «Прогимнасмат», это — британец, человек
широкообразованный и не только знакомый с греческими авторами, но изучивший и обычаи этого
народа, когда он несколько лет провел на острове Родосе; теперь он с большим
успехом трудится в грамматической школе, которую Колет11 основал в Лондоне.
Остается только сказать, что когда у тебя будет возможность среди
государственных дел, которые ты деятельнейшим образом делишь между участием в
посольствах и в управлении государством, возьми в руки эту книжку, прочитай ее
и возлюби облик Мора, которого, как я полагаю, ты еще не видел, но уже ранее
познал из его творений. Будь здоров, славнейший муж.
[Дано] в Базеле за семь дней до календ Марта 1518 года.
Прогимнасмата
1. ЛУКИЛЛИЯ. НА СКРЯГУ
Скряга Асклепиад, у себя увидавший мышонка,
Молвил: «Что делаешь ты в доме, приятель, моем?»
Тот же, с улыбкой приятной, сказал: «Не пугайся, приятель.
Здесь я ищу не еды, но лишь приюта ищу».
2. ПАЛЛАДА. НА СКРЯГУ
Ты по богатствам — богач, а по складу души — неимущий.
Жалкий — богат для других и неимущ для себя.
3. ЛУКИАНА. О НЕВЕРНЫХ ВЛАДЕНИЯХ
Ахеменида была я недавно, теперь я — Мениппа.
От одного отойду вновь я к другому еще.
Этот владеньем считает меня, тот считал меня тем же.
Я же пашня ничья, если судьбы не считать.
4. НЕИЗВЕСТНОГО. О НЕУМЕРЕННОЙ РОСКОШИ
Множество строить домов и кормить еще множество люда —
Именно эта тропа прямо ведет к нищете.
5. ЛУКИАНА. ОБ УМЕРЕННОСТИ
Смерть ожидает тебя, — так используй же часть достояний;
Если ж еще поживешь, — значит, добро береги.
Тот лишь мудрец, кто, как надо и то и другое обдумав,
В должных пределах всегда будет расчетлив и щедр.
6. НЕИЗВЕСТНОГО. О ПРЕЗРЕНИИ К СУДЬБЕ
Гавань обрел я уже. Вы, Судьба и Надежда, прощайте.
С вами я кончил расчет, ныне ловите других.
Прогимнасмата
157
7. ПАЛЛАДА. О СМЕРТИ
Наг я на землю пришел, и нагим же сойду я в могилу.
Что ж мне напрасно потеть перед кончиной нагой?
8. НЕИЗВЕСТНОГО. ОБ ИЗЛИШЕСТВЕ Л СТРАСТИ
Если бы кто-то спешил снизойти в подземное царство, —
Путь ускоряют туда бани, любовь и вино.
9. ПАЛЛАДА. О ЛОЖНОМ ДРУГЕ
Неодинаковый вред от того, кто твой недруг открытый,
И от того, кто тебе ложно о дружбе твердит.
Будучи настороже, я врага избегаю, но можно ль
Мне и того избежать, кто говорит о любви?
Самый отъявленный враг — это тот, кто считается другом
И, вероломный, тебе тайным коварством вредит.
10. НЕИЗВЕСТНОГО. О СПАРТАНСКОМ ВОИНЕ
Бросив оружье, бежит он, в свою возвращаясь отчизну.
Сына в бегущем узнав, гневно спартанка глядит;
Бот поднимает копье и, подняв, беглеца поражает
И над убитым затем молвит мужские слова:
«Выродок, Спартой рожденный, отправься же в Тартар немедля,
Ибо собой запятнал род свой и родину ты».
11. АГАФИЯ. НА ХРОМОГО И ГЛУПОГО
Разумом хром ты и на ногу хром; и во внешней природе
Верные признаки есть внутренних качеств твоих.
12. НЕИЗВЕСТНОГО. ДИЛЕММА ФЕОФРАСТА,
ПРИВЕДЕННАЯ У АВЛА ГЕЛЛИЯ
вар. 1
Если б ты знанием мог избежать неизбежных страданий, —
Знать наперед хорошо и о страданьях своих.
Если ж возможности нет избежать того, что предвидишь, —
Польза какая вперед знать о страданьях своих?
158
Томас Мор
вар. 2
(ямбический триметр)
Когда б ты знал вперед, что предстоит страдать,
И мог бы не страдать, то благо — знать вперед.
Но если знаешь ты, и все ж удел — страдать,
Что пользы в знанье том? Ведь все равно — страдать.
13. ПАЛЛАДА. НА ДВУХ БРАТЬЕВ, РОЖДЕННЫХ И УМЕРШИХ
В ОДИН ДЕНЬ
Братьев могила скрывает в себе четырех, из которых
Двух и родил, и сгубил день для обоих один.
14. НЕИЗВЕСТНОГО. О ПРЕВРАЩЕНИЯХ ЮПИТЕРА
Леду, Данаю любя, Антиопу, Европу, Юпитер
Лебедем, золотом был, был он Сатиром, быком.
15. НЕИЗВЕСТНОГО. НА САПФО
Девять есть Муз, говорят, но бесспорное здесь заблужденье,
Ибо с Лесбоса Сапфо Музой десятою чтут.
16. АГАФИЯ СХОЛАСТИКА. НА МЕДНУЮ СТАТУЮ САТИРА
вар. 1
Статуя создана дивным искусством, стоит облеченный
Или той медью Сатир, или Сатиром — она.
вар. 2
Или Сатир облекает собой изваянье из меди,
Или Сатир облекается сам изваянием медным.
17. НЕИЗВЕСТНОГО. НА СТАТУЮ НИОБЫ
Каменной сделали боги меня, но пусть я и камень,
Снова из камня живой сделал Пракситель меня.
18. СИМОНИДА. НА СТАТУЮ НЕОПТОЛЕМА
Неоптолем, чтит тебя этой статуей город Кекропа.
Пусть он и чтит, но творцы статуи — честь и любовь.
Эпиграммы
1. ТОМАСА МОРА, ЛОНДОНЦА, ПОЗДРАВИТЕЛЬНАЯ ПЕСНЬ
НА ДЕНЬ КОРОНАЦИИ ГЕНРИХА УШ,
СЛАВНЕЙШЕГО И СЧАСТЛИВЕЙШЕГО КОРОЛЯ БРИТАНИИ,
И ЕКАТЕРИНЫ, ЕГО СЧАСТЛИВЕЙШЕЙ КОРОЛЕВЫ
Если какой-либо день, если время, о Англия, было
То, когда боги тебе милость явили свою, —
Это — тот день, что означить нам следует камешком белым,
Радостный день, что внести должно в анналы твои.
День этот — рабства конец, этот день — начало свободы,
Он — и печали предел: радость с него началась;
Юношу он, украшенье, достойное памяти века,
Днесь помазает, твоим ставит его королем,
Властвовать не над одним кто народом достоин, — над целым
10 Кто неизменно царить миром достоин один.
Да, королем, кто у всех на глазах пусть слезы осушит,
Радости пусть учредит вместо стенаний былых.
Каждое сердце ликует, рассеяв заботы, обычно
Так, облака разогнав, блещет сверкающий день.
Вот и свободный народ выбегает с улыбкой на лицах,
Сам понимая едва все ликованье свое.
Рад, торжествует, ликует, гордясь, что таков их властитель, —
И повсеместно король только один на устах.
Знать, что недавно была в подчиненье подонков народа,
20 Знать, что так долго была только названьем пустым,
Голову ныне подъемлет, гордится таким властелином, —
И справедливо она может гордиться теперь.
Тьмою поборов недавно торговец задавленный, ныне
Море отвыкшее вновь стал кораблем бороздить.
Раньше лишенные силы и вред принужденные сеять,
Рады законы теперь силу свою обрести.
Все они рады равно, благодарны равно, воздавая
Ныне грядущим добром за причиненный ущерб.
Прежде сокрытые страхом в убежищах тайных богатства
30 Ныне владелец любой рад и дерзает явить.
160
Томас Мор
О, сколько радости видеть, что столько воров и немало
Рук загребущих теперь тщетно добычи хотят!
Нет в том вины никакой (а была она прежде немалой),
Чтобы добром обладать, нажитым честным путем.
Страх не шипит уже больше таинственным шепотом в уши, —
То миновало, о чем нужно молчать и шептать.
Сладко презреть клевету, и никто не боится, что ныне
Будет донос, — разве тот, кто доносил на других.
Значит, все сходятся здесь — пол, и возраст любой, и сословье:
40 Нет опасений у них, чтобы скрываться в домах,
Чтобы не быть здесь, когда, по свершенье священных обрядов,
В знаменьях добрых король всходит на царства свои.
Всюду теснится толпа, обуянная жаждою видеть,
И позволяет едва узкой тропою пройти.
Множество люда в домах, и кровли под тяжестью стонут.
Крик отовсюду один с новой любовью звучит.
Мало им видеть однажды. Места многократно меняют,
Если откуда-то вновь смогут увидеть его.
Трижды отрадно смотреть: да и как на него наглядеться,
50 Если любимей его нет у природы даров?
Он в благородном величье средь тысячи спутников виден,
И августейшая стать силой такой же полна.
На руку быстр он не меньше, чем сердцем исполнен отваги, —
Нужно ли дело вершить, меч обнажив для того,
Или же ярые копья скрестить в необузданной битве,
Или направить стрелу, что устремится к врагу.
Пылкая сила в глазах, обаятелен облик, а щеки
Цвета такого, какой видим мы разве у роз.
Лик восхищенья достоин за живость крылатую, — равно
60 Нежная дева и муж лик этот могут иметь.
Был вот таким же Ахилл, притворившийся девой, таким же
На Эмонийских конях Гектора тело он влек.
О, если б доблесть такую души в сочетании с телом
Можно бы было постичь, в помощь природу призвав!
Больше того, и лицо как бы доблесть собой излучает,
Истинно, это лицо — вестник достойной души.
Как рассудительный ум преисполнен зрелости мудрой,
Сколько покоя в его сердце, лишенном сует!
Как он умеет свой жребий нести, любым управляя,
70 Сколько о скромности он кроткой являет забот!
Как безмятежная кротость питает спокойствие духа!
Сколь далеко отстоит спесь от подобной души!
Нашего принцепса лик необычный такие приметы
(Что измышлять их) несет истинно сам на себе.
Эпиграммы 161
Но в справедливости той, что владеет искусством правленья,
В том благочестье идет он за народом своим.
Весь этот блеск непреложно на лицах у нас отразился,
Все это должно узреть в нынешнем благе у нас.
Мы восторгаемся так потому, что владеем свободой
80 И что опасности, страх, боль и утраты ушли,
Что возвратились сюда мир, и польза, и смех, и веселье,
Что с этих пор на виду принцепса доблесть у всех.
Власть без границ погубила поистине добрые взгляды,
И у великих людей это в обычай вошло.
Но хоть и прежде он был благочестен, все ж должные нравы,
Чтобы властителем бьпъ, высшая власть принесла.
Ибо добро, что иные лишь в старости поздней свершили,
Тотчас же он совершил в первый вступления день.
Схваченных тотчас он ввергнул в оковы. Любой, кто недавно
90 Умыслом злобным своим вред государству чинил,
Тот, кто доносчиком был, укрощается ныне в оковах,
Чтобы он сам претерпел зло, что другим причинял.
Он для торговли моря отверзает. И если торговец
Был притесняем, теперь малый он платит налог.
Бывшее долго в презренье сословье людей благородных
В первый правления день древнюю честь обрело.
Должности все в государстве, которые прежде негодным
В откуп давались, раздал людям достойнейшим он.
И со счастливой в делах переменой отличья, какие
100 Ранее неуч имел, ныне ученый обрел.
Тотчас законам (они ниспровержены были и сами
Ниспровергали) вернул мощь и достоинство он.
И если прежде совсем отстраняли любое сословье,
Сразу же снова к себе все он сословья привлек.
Если же что-то в законах он сам пожелал уничтожить,
Чтобы народу суметь тем услужить своему,
То это было, он знал, что родителю нравилось прежде:
Но, как и должно, отцу родину он предпочел.
Я не дивлюсь: ведь не все ли, что принцепсом эпгим вершится,
- 110 Кто благородным рожден и с просвещенным умом,
Коего девять сестер омыли кастальскою влагой,
Философией самой было ему внушено?
Множество было причин, что народ раболепствовал целый
Пред королем: это зло лишь и пугает его.
Мог бы, однако, король, если б он захотел, отовсюду
Страху в угоду богатств нагромоздить без числа.
Всем этим он пренебрег: снова всех безопасными сделал,
Всякое зло удалил, что породила боязнь.
6 - 3647
162
Томас Мор
Так вот, других королей страшились народы, его же
120 Любят: страшиться при нем нечего больше теперь.
Принцепс, надменным врагам страх внушать ты должен немалый, —
Твой же не должен народ, принцепс, страшиться тебя;
Те боятся тебя — мы тебя почитаем, мы любим.
Будет наша любовь, — что ты боишься, — у них.
Так, безмятежным тебя, защищенным без всякой охраны,
Здесь охраняет любовь: там же — единственно страх.
Даже и внешние войны, коль схватятся галл и шотландец,
Всем не страшны, лишь бы ты, Англия, дружной была.
Но далеко будут распри от нас; и какие причины
130 Есть для того, чтоб они здесь зародиться могли?
Ибо, во-первых, о праве короны и титула больше
Нет и вопроса теперь, да и не может он быть.
В споре, что часто бывает, ты стороны обе сливаешь, —
Так, благородные, спор кончили — мать и отец.
Сколь далека от тебя возмущенья народного ярость
Та, что обычно глава всех государственных смут.
Гражданам всем ты своим, ты, единый, настолько пршгген,
Что ни один и себе быть бы приятней не мог.
Если ж нежданно вражда вдруг могучих князей обуяет,
140 Кончится тотчас она, сломлена волей твоей.
Столь велика у тебя величавость величья святого,
Что по заслугам твои доблести дали тебе.
Все, что ни есть у тебя, у отцов твоих все это было
И не бывало того в бывшие раньше века.
Ибо ведь есть у тебя бережливость отцовская, принцепс,
Щедрая также рука матери есть у тебя.
Благочестивый твой ум у тебя от бабки отцовской.
Честное сердце твое — деда по матери дар.
Что же дивиться, коль новым обычаям Англия рада,
150 Если правитель таков, коего не было здесь?
Что же до радости той, что расти не могла очевидно,
То и она возросла с брачным союзом твоим,
Брачным союзом, который одобрили благостно боги,
Этим тебе и твоим помощь явили свою.
Эта супруга твоя, что народ в ликовании видит,
Рядом с тобою теперь, делящей скипетр с тобой,
Боги о ком попеченье такое имеют бесспорно,
Что украшают они и прославляют твой брак,
Столь благочестьем своим превзошла и сабинянок древних,
160 А величавость ее выше святых героинь.
Чистой с Алцестой она могла бы сравняться любовью,
Иль Таканвилу умом, верно, могла превзойти.
Эпиграммы
163
Облик ее и уста красотою отмечены дивной, —
Столько такой красоты ей лишь единой к лицу,
Кто красноречьем своим плодовитой Корнелии выше;
В жизни супругу она, как Пенелопа, верна.
Преданной, принцепс, тебе была она многие годы,
Долго держалась она только любовью твоей.
И ни родная сестра, ни отчизна ее не склонили,
170 Мать не сумела прельстить, как не сумел и отец.
Только тебя предпочла она матери вместе с сестрою:
Родине ты предпочтен, милому сердцу отцу.
Счастливо этим тебе она вместе связала народы
Мощные, дружбою их нерасторжимой спаяв.
Дочь королей благородных, сама ты нисколько не меньше
Тех, кто родили тебя; будешь и ты порождать.
Якорь один до сегодня корабль твоего королевства
Крепко держал. Крепок он, все же он только один.
Но королева тебе, плодовита сынами своими,
180 Даст укрепленный везде якорь, надежный вовек.
Произойдут от тебя ей немалые блага, однако
И от нее прнпгекут блага большие к тебе.
Не было, право, другой стать достойной твоею супругой,
Но и супругом ее стать недостоин другой.
Англия, ладан неси и святыни, что ладана больше, —
Честные руки свои и благородство умов.
И так как боги вершили сей брак, пусть способствуют, чтобы
Скипетры данные здесь правило небо само
И чтобы ими самими короны носимые долго
190 Сына их сын удержал, а по наследству и внук.
2. НА ВНЕЗАПНЫЙ ДОЖДЬ, ЩЕДРО ИЗЛИВШИЙСЯ
ВО ВРЕМЯ ТОРЖЕСТВЕННОГО ШЕСТВИЯ КОРОЛЯ И КОРОЛЕВЫ,
НО НЕ ЗАКРЫВШИЙ СОЛНЦА
И НЕ СТАВШИЙ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫМ
В шествии пышном, какого вовек не бывало на свете,
Шел с королевой король вместе к священным венцам.
Феб лучезарный тогда появился, сияя широко,
Радостный день наступил, отзвук в сердцах находя.
Но когда шествие это вошло в средоточие града,
Воды небесные вдруг полили щедро его.
Облачком все ж ни одним не затмилось сверкание Феба,
На небе облачко то не пребывало почти.
164
Томас Мор
Все обошлось вопреки беспокойству; и дождь ли увидел,
Знаменье ль в этом иной, — лучшего видеть не мог.
Наших владык времена обручают с веком счастливым,
Феб лучезарный — лучом, Зевса супруга — водой.
3. КОРОЛЮ
Все, что со временем слито, Платон описаньем прославил, —
Часто — что было давно, часто — что будет еще.
Как убегает весна, возвращаясь с годиною новой,
Как в подобающий срок снова приходит зима, —
Так, говорит он, вослед за вращеньем стремительным неба
Все повториться должно в ряде бесчисленных смен.
Первым рожден был век золотой, серебряный — следом,
Медный — за ним, и давно ль был и железный еще.
Вновь золотые года возвратились с тобою, о принцепс.
Если бы славный Платон дожил до этого дня!
4. КОРОЛЮ ОБ УСТРОЕННЫХ ИМ КОНСКИХ РИСТАНИЯХ,
ЯМБИЧЕСКИЙ ЭПОД
Какие б ни давали до сих пор цари
Ристаний конских зрелища,
Всегда они каким-нибудь злосчастием
Или бедой кончалися.
Иль волею Юпитера враждебного
С игрой мешалась пагуба,
Иль кровью вдруг бойца, насквозь пронзенного,
Арена обагрялася,
Иль копьями, иль коней диких звонкими
Разили чернь копытами,
Или давил толпу всегда ничтожную
Обвал подмостков рухнувших.
Но эти вот, твои, король, ристания
Прекраснее всех виденных:
Нет никому урона, — безупречностью
Они твоей отмечены.
5. О ДВУХ РОЗАХ, СРОСШИХСЯ ВОЕДИНО
С алою белая роза в соседстве росла, и друг друга,
В споре за первенство здесь, каждая стала теснить.
Две это розы еще, но цветок уж сливается, спору
Этим слиянием их ныне положен конец.
Эпиграммы
165
Ныне одна, возвышаясь, растет и пускает побеги,
Все дарования двух роз сочетая в себе.
Облик один у нее и краса, и единая прелесть,
Свойства и цвет у нее двух сочетаются роз.
Значит, и ту и другую, — хотя бы одну полюбивший, —
В ней обретает, и пусть любит он, что полюбил.
Если ж найдется дикарь, что не любит ее, — пусть трепещет,
Ибо еще и шипы есть у такого цветка.
6. НА НЕУЧА-РИТОРА, С ГРЕЧЕСКОГО
Ритору Флакку в подарок поднес я лишь пять солецизмов,
Тотчас же десятью пять ритор их мне возвратил.
«Ныне довольствуйся малым, сказал он, числом обладая.
Полною мерой тебе, с Кипра вернувшись, воздам».
7. НА ПОДОЗРЕНИЕ, С ГРЕЧЕСКОГО
Силу большую и вес подозренье имеет. Не хочешь
Ты и вредить, но погиб, коль подозренье навлек.
Филолеона когда-то убили кротонцы, считая
Ложно, что сделаться он хочет тираном у них.
8. НА ИСКУСНО ИЗОБРАЖЕННОГО РИТОРА-РЕБЕНКА,
С ГРЕЧЕСКОГО
Секст безмолвствует сам, а картина вот, кажется, скажет.
Эта картина есть ритор, а сам он — картина картины.
9. НА НИЩИХ - СЛЕПОГО И ХРОМОГО
Носит хромого сосед со слепыми глазами, и этим
Он занимает глаза, ноги давая взамен.
10. ИНАЧЕ
Носит хромого слепой, и старательно трудится каждый:
Этот ноги дает, тот доставляет глаза.
11. ИНАЧЕ
Носит хромого слепец, и вершат они схожее дело, —
Тот возмещает глаза, этот же — ноги того.
166
Томас Мор
12. ИНАЧЕ
Тащит хромого слепой — тяжкий груз и, однако, полезный.
Зрит для другого один, движет ногами другой.
13. ТО ЖЕ, ПОДРОБНЕЕ
Слишком прискорбной была у обоих несчастных судьбина,
Этого зренья лишив, ноги отняв у того.
Жребий похожий связал их: хромого тащит ослепший.
Так облегчают труды общей утратой они.
Этот, незрячий, чужими идет, куда хочет, ногами,
Длится тропа для того с помощью видящих глаз.
14. ТО ЖЕ, ИНАЧЕ
Может ли что-либо быть драгоценнее верного друга,
Что одолженьем своим твой возмещает ущерб?
Договор дружбы надежной два нищих скрепили взаимно:
С нищим хромым заключил договор нищий слепой.
Молвил хромому слепец: «Будешь мною носим ты на шее»,
Тот отвечал: «Отдаю очи тебе, — управляй».
Так, избегает любовь жить в чертогах царей горделивых,
В домике бедном царит единодушно любовь.
15. ИНАЧЕ
Так на условиях равных хромой и слепой сговорились:
Этот обязан нести, тот же — глазами вести.
16. ГОВОРИТ КОРАБЕЛЬНАЯ СОСНА, ОПРОКИНУТАЯ ВЕТРОМ,
С ГРЕЧЕСКОГО
Я — сосна, без труда побежденное ветрами древо.
Глупый, зачем из меня строишь скиталец-корабль?
Иль не страшишься приметы? Уж если меня поражает
Даже на суше Борей, в море уйду ль от него?
17. ТО ЖЕ, ИНАЧЕ
Свалена наземь ветрами сосна, я. Что ж в море меня вы
Шлете, когда на земле было крушенье со мной?
Эпиграммы
167
18. НА СОЖЖЕННЫЙ КОРАБЛЬ
Моря валов избежал корабль, тяжело нагруженный,
Но на груди у земли-матери гибель нашел.
Пламя его пожирает, пылая, зовет он на помощь,
Волны морские, кого он как врагов избежал.
19. ГОВОРИТ КРОЛЬЧИХА, КОТОРАЯ, УСКОЛЬЗНУВ ОТ ЛАСКИ,
ПОПАЛА В РАССТАВЛЕННЫЕ ОХОТНИКОМ СЕТИ
Я ускользнула от ласки, укрывшись в отверстии тайном,
Но угодила, увы, бедная, в сети людей.
Здесь я ни жизни теперь не найду, ни погибели скорой.
Так я спасаюсь, чтоб в пасть броситься яростным псам.
Вот раздирают преступно они мое чрево клыками,
Смотрит, смеясь, человек, видя текущую кровь.
О беспощадная тварь, ты свирепее зверя любого:
Лютая гибель моя — злая забава тебе.
20. НЕВИННОСТЬ ПОДВЛАСТНА НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ,
С ГРЕЧЕСКОГО
«Злого и мышка дерзает куснуть», — издревле такая
Есть поговорка. И все ж это на деле не так:
Даже и мышка дерзает невинных кусать, а злодея
Тронуть и то не дерзнет пугало с виду — дракон.
21. НА ВЗДУТИЕ ЧРЕВА, С ГРЕЧЕСКОГО
Губит урчанье тебя, если лишнее в чреве задержишь.
Выпустишь спешно, — оно также спасает тебя.
Если урчание может спасать и губить, неужели
То же у грозных владык может урчание быть?
22. О РАВЕНСТВЕ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ, С ГРЕЧЕСКОГО
Пусть победителем ты до столпов дошел Геркулеса,
С прочими ждет и тебя равная доля земли.
Иру подобен, умрешь ты, ценимый не больше обола,
Будешь своею землей (уж не своей) поглощен.
23. НА НИЗКОГО ЧЕЛОВЕКА, С ГРЕЧЕСКОГО
Все называют тебя богачом, я же — нищим; богатства —
В употреблении их, — Аполлофан говорит.
Если богатства используешь ты — то твои они, если ж
Копишь наследнику их, то все твое — не твое.
24. ОХОТА ПАУКА
Севши в засаде, паук захватил скиталицу муху;
После, дрожащую, он вязкою сетью оплел.
Рот разевает уже, но старинная есть поговорка,
Что между ртом и куском многое может пройти.
К мухе судьба благосклонна, полна к пауку неприязни,
И из бедняжки она муху-беглянку творит.
Вот ненасытный спешишь ты наброситься, Дрозд, на обоих:
Рвутся тенета, — паук гибнет, а муха бежит.
Есть у несчастного часто надежда под самой секирой,
Но и средь стражей толпы страх негодяя берет.
25. НА КИНИКА, ГЛУПО ВОЗДЕРЖИВАЮЩЕГОСЯ,
С ГРЕЧЕСКОГО
Киника, что с бородою и палкой скитается вечно,
Мудрость великую нам пир показал наяву.
Так, этот киник, во-первых, от редьки, бобов воздержался,
Чтоб в услуженье не дать доблесть свою животу.
Но лишь глазами узрел пред собой белоснежную матку, —
И забывает мудрец свой несгибаемый дух.
Требует алчно и всю, вопреки ожиданью, съедает.
«Доблести, — он говорит, — матка отнюдь не вредна».
26. ЭПИТАФИЯ ВРАЧА, С ГРЕЧЕСКОГО
Здесь погребен Гиппократ, фессалиец, рожденный на Косе,
Феба бессмертного он отпрыском доблестным был.
Много трофеев стяжал, врачеваньем сражая недуги,
Славен искусством своим, а не случайной судьбой.
27. НА МЕРТВОГО РАБА, С ГРЕЧЕСКОГО
Был он при жизни рабом, а теперь он, тот же, умерший
Значит не меньше тебя, Дарий, прославленный царь.
28. НА МЕРТВУЮ РАБЫНЮ
Прежде Сосима была только телом единым рабыней,
Ныне и телу ее вольная также дана.
Эпиграммы
169
29. НА РЫБАКА, В КОТОРОГО ВЛЮБИЛИСЬ, С ГРЕЧЕСКОГО
Рыбу удил рыбак, и на ловле его увидала
Дочь богача, воспылав страстной любовью к нему.
Замуж пошла за него; и ему вместо нищенской жизни
Выпало разом в удел много надменных богатств.
«Мой это дар», — утверждает Венера. Но, речь отвергая,
Молвит Судьба-госпожа: «Это подарочек мой».
30. НА ВНЕЗАПНО СЧАСТЛИВОГО ИЗ НИЧТОЖЕСТВА,
С ГРЕЧЕСКОГО
Нет, не ради тебя вознесен ты судьбою, но чтобы
Всем показать, что она может свершить и с тобой.
31. НА УМЕРЕННОСТЬ, С ГРЕЧЕСКОГО
«Жалость хуже, чем зависть», — так Пиндар промолвил однажды.
Блеск богача возбудит тотчас же зависть к нему.
Слишком несчастных жалеем. Так пусть же мне боги даруют
Счастья не слишком, но пусть и не жалеют меня.
Так, середина всегда предпочтительней крайностей явно.
Низших — бесчестье удел, выси же рушатся вдруг.
32. БЕСПОЛЕЗНО ТЕРЗАТЬСЯ СТРАХОМ ГРЯДУЩЕЙ БЕДЫ,
С ГРЕЧЕСКОГО
Что мы страдаем, глупцы, и зачем это наше безумье
Души сжигает у нас, словно безудержный страх?
Если беда не пришла, значит, зря мы терзаемся страхом.
Если явилась, то страх — это вторая беда.
33. МОНОСТИХ В ПОХВАЛУ ГОМЕРОВСКОЙ ПОЭМЫ,
С ГРЕЧЕСКОГО
Сам я все это воспел, написал же Гомер богоравный.
34. НА СМЕХОТВОРНОЕ СУДИЛИЩЕ, С ГРЕЧЕСКОГО
Тяжба велась, и глухими там были истец и ответчик;
Больше, чем оба они, глух был при этом судья.
Требует деньги истец: ведь пять месяцев дом не оплачен.
Молвит ответчик: «Всю ночь занят я был молотьбой».
Смотрит на них судия, изрекая: «Что спорите оба,
Разве не мать она вам? Оба кормите ее».
170
Томас Мор
35. НОЧНОМУ СВЕТИЛЬНИКУ
Лампа, трижды тобою подруга клялась, что вернется, —
И не идет. Накажи, коль божество ты, ее.
Милая играм ночным, ты погасни, лишив в наказанье
Светочи — очи ее — светочей дивных твоих.
36. СТАРУХА ЛАИСА ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ, С ГРЕЧЕСКОГО
Я, кто бездумно всегда над тобою, Эллада, смеялась,
Видя пред дверью моей юношей пылких толпу, —
Зеркало это вручаю Венере: себя не желаю
Видеть, какая я есть, той, что была, — не могу.
37. НА СМЕРТНЫЙ ДЕНЬ, ДЛЯ ВСЕХ НЕВЕДОМЫЙ
Нет, я не плачу о мертвых. Я плачу о доле живущих:
Страхом замедленным жжет их предстоящая смерть.
38. ДРУГАЯ
Ты зарыдал бы, узнав, что жить тебе месяц осталось.
Ты вот смеешься, а жить — день лишь, возможно, тебе.
39. НА ТРУДОЛЮБИЕ ПЧЕЛ, С ГРЕЧЕСКОГО
Пчелы медовые реки в эфире себе добывают.
Сами покои творят, где обитают они.
Пчелка мила человеку, легко урожай собирает,
И не нужна ей совсем помощь быка иль серпа.
Нужно ей только местечко, где сладкие чашечки меда
Щедро сливает она нам из ячейки своей.
Радуйтесь, пчелы святые, питайтесь цветов изобильем,
Дива крылатые, нам нектар эфирный неся!
40. НА СТАРУХУ, ТЩЕТНО ПРИМЕНЯЮЩУЮ БЕЛИЛА
Часто ты голову красишь, но старости краской не скроешь,
И натяженьем со щек ты не изгонишь морщин.
Так перестань все лицо орошать ты мазью обильно, —
Чтобы, им быть перестав, маской не стало оно.
Если белила и мази бессильны, — что, глупая, хочешь?
Ведь из Гекубы тебе снова Еленой не стать.
Эпиграммы
171
41. НА ПРИРОДУ ЧЕЛОВЕКА, С ГРЕЧЕСКОГО
Эй, человек, если вспомнишь, что делал тогда твой родитель,
Как создавал он тебя, — спесь твоя мигом слетит.
Но, в сновидениях бредя, Платон тебя спесью наполнил
Тщетной, назвавши тебя отпрыском вечным небес.
Ты же — из глины, — что ввысь устремился? Но именно этот
Он выставляет состав как украшенье твое.
Что ж, если хочешь ты правду услышать, — постыдною страстью,
Ты лишь соитъем рожден, капелькой жалкой одной.
42. О СМЕХОТВОРНОМ АСТРОЛОГЕ
Нет, не правдивей в экстазе пророчица Кум, прорицая,
Зрела грядущего ход, силой наитья души,
Чем мой астролог, в искусстве божественном славный, на звезды
Глядя, провидит лишь то, что без возврата прошло.
43. ИНАЯ НА АСТРОЛОГА, СУПРУГА РАСПУТНОЙ ЖЕНЫ
Все, прорицатель небесный, тебе открываются звезды,
И предвещают они судьбы грядущие всем.
Всем и супруга твоя предлагает себя, и об этом
Звезды все знают и все ж не предвещают тебе.
44. НА НЕГО ЖЕ, ЯМБИЧЕСКАЯ
О милый нам, небесных наблюдатель звезд,
С их помощью отныне сам я, Феб, тебе
Охотно по секрету приоткрыть хочу
Все, что тебя лишь больше всех касается;
Пока я круг свершаю, чтобы понял ты
Скорей, чем из дворца домой ты явишься.
Но пусть грозит Венера, пусть страшит меня
Другой любовью, несчастливей в будущем,
Чем к Дафне страсть, мной прежде пережитая,
Коль что-нибудь кому-то разболтаю я,
Что о себе, как муже, раньше я сказал.
Итак, о том не ведай; судьбы прочих дел
Тебе открою. Впрочем, коль в делах жены
Вразрез с твоим случится что-то мнением,
Всем это станет явным прежде, чем тебе.
772
Томас Mop
45. ИНАЯ, НА НЕГО ЖЕ
Что ты, глупец, средь звезд узнать стараешься
Твоей супруги нравы? — на земле она.
Что смотришь ввысь? Внизу то, что страшит тебя.
Пока ты в небе ищешь, что творит жена,
Та на земле все, что хотела, сделала.
46. ИНАЯ, НА ТОГО ЖЕ АСТРОЛОГА
Ты средь созвездий небесных, безумец, следы пролагаешь.
Что ж о деяньях жены в вечном неведенье ты?
Если не знаешь, жена какова, то считай, что стыдлива.
Если ты в том убежден, — значит, тебе хорошо.
Что ж ты стремишься познать, что, постигнутым будучи, ранит?
Что ты, несчастный, творишь собственным рвеньем своим?
Это сплошное безумье. О, если бы мог перестать ты
Столь беспокойно искать то, что боишься найти!
47. ИНАЯ, НА АСТРОЛОГА
Очень далеко Сатурн, и давно он слепой, — уверяют,
Не различает вблизи: камень иль мальчик пред ним.
Всходит прекрасная ликом Луна с целомудренным взором,
Дева сама — созерцать может лишь девье она.
Занят Юпитер Европой, а Марс и Венера — друг другом,
Гиркой — Меркурий опять, Дафной своей — Аполлон.
Ясно отсюда, астролог: когда у супруги любовник,
То ничего сообщать звезды не станут тебе.
48. ДИЛЕММА О ВНЕШНОСТИ,
НАПИСАННАЯ ХРОМЫМИ ЯМБИЧЕСКИМИ ТРИМЕТРАМИ
Что значит внешность, Геркулес! Могу ль ведать?
Красива некрасивая, коль ты — пламень.
Красотка некрасива вдруг, коль ты хладен.
Что значит внешность, Геркулес! Могу ль ведать?
49. ОБ АСТРОЛОГЕ, О КОТОРОМ БЫЛО ВЫШЕ
Кандид, воззрившись на звезды, нередко жену проверяет,
Всем прорицатель кричит, что безупречна она.
Снова воззрившись, когда от соблазнов жена убегает,
Всем прорицатель кричит, будто порочна она.
Эпиграммы
173
50. УВЕЩАНИЕ К ИСТИННОЙ ДОБЛЕСТИ
Все, что прельщает несчастных в несчастий исполненном мире,
Вянет, исчезнув навек, гибнет как роза весны.
Нет ни единого здесь, кто бы так был обласкан судьбою,
Чтобы хоть в чем-то его не придавила беда.
Доблесть впивай и презри ты пустую, суетную радость.
Спутник достойной души — верная радость одна.
51. ОТНОСИТЕЛЬНО ПРЕЗРЕНИЯ К ЭТОЙ ЖИЗНИ
Мы как колосья, любым сотрясаемы ветром, и всех нас
Гонят, куда захотят, скорбь, гнев, надежда и страх.
И никакого-то веса людские дела не имеют.
Стыдно, коль нас волновать может ничтожнейший миг.
52. НЕ СЛЕДУЕТ БОЯТЬСЯ СМЕРТИ, ТАК КАК ОНА КОНЕЦ БЕД,
С ГРЕЧЕСКОГО
Разве не глупо страшиться нам смерти — начала покоя,
Если недуги бегут и нищета от нее?
Только единая смерть лишь единожды к смертным приходит, —
Ни к одному из людей дважды она не пришла.
Все же другие недуги, один за другим нападая,
Этого или того трижды, четырежды гнут.
53. НА НЕКОЕГО НИЗКОГО И АЛЧНОГО ЕПИСКОПА
Если бы жизнь у меня до Сивиллиных лет продолжалась,
Помнил бы я и тогда пастыря благость вовек.
Земли в аренду сдает он, больших городов обладатель,
Сотнею слуг окружен, он выступает всегда.
С просьбой пришел я к нему, но и малое он достоянье
Отнял мое, а со мной ласков поистине был.
Я не ушел без того, чтоб не выпить вина из бокалов
Черного, — сам он достал ключ от шкатулки своей.
54. О ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ, С ГРЕЧЕСКОГО
Шаткая, не соблюдает судьба постоянной дороги,
Крутит, слепая, она вечно свое колесо,
Мило крушить ей вершины, а низкое вдруг возвеличить,
Смену за сменой она по произволу творит.
174
Томас Мор
Кажется, — высшее благо, но близко беда, и, напротив,
Беды достигли высот, — благо, глядишь, впереди.
Беды отважно сноси и не делайся дважды несчастным,
Не торопись умирать: благо вернуться должно.
55. ЖИЗНЬ КОРОТКА
Не безрассудство ль в тебе — полагаться на долгую старость,
Если и часа в твоей жизни надежного нет?
Ну, хорошо, суждены тебе долгие Нестора годы, —
Долгие годы всегда полнятся множеством бед.
Пусть избежал ты всего, чем терзается возраст зеленый, —
Старость, согнувшись в дугу, долгую горечь несет.
Но чтооы поздних годин (никому не давалось такое)
Мог ты достичь, от себя всякое зло удали.
Этого мало, однако. Где Нестора годы сегодня?
Даже из стольких годов нет ни единого дня.
56. ТЕРПЕНИЕ
Горе терпящий, держись — и судьба это горе развеет.
А не развеет, так смерть сделает это тебе.
57. САМА ЖИЗНЬ - ПУТЬ К СМЕРТИ
Мы пустословим, и смерть далеко-далеко, полагаем,
Но в средоточье нутра тайно сокрыта она.
Может быть, в тот самый час, как на свет мы рождаемся только,
Вместе, стопою одной, жизнь к нам крадется и смерть.
Тайно какую-то часть, что его самого отмеряет,
Час твоей жизни любой сам же у жизни крадет.
Мало-помалу уходим, в одно мы мгновение гаснем, —
Масла лишенный, вот так гибнет светильник во тьме.
Хоть ничего и не губит, но время само смертоносно.
Вот мы теперь говорим и умираем меж тем.
58. БОГАТЫЙ СКРЯГА - БЕДЕН ДЛЯ СЕБЯ, С ГРЕЧЕСКОГО
Только богатства души настоящим считаю богатством
И у того, кто себе пользу извлек из богатств.
Этого мы богачом, а того по заслугам обильным
Мы именуем, кто зрит средств примененье своих.
Но если кто-то один сожигаем лишь камешком счетным,
Жалкий, кто алчет всегда, множа богатства свои,
Эпиграммы
175
Тот, как пчела, просверливши отверстия сот изобильных,
Трудится в улье своем — мед же другие едят.
59. ДИЛЕММА ЭПИКУРА
Пусть никакая тягота не сгубит беднягу-рассудок.
Если долга — то легка, а тяжела — коротка.
60. ПРОТИВНОЕ МНЕНИЕ
Обе тяготы, увы, низвергают беднягу-рассудок.
Долгие все — нелегки, краткие все — тяжелы.
61. О СМЕРТИ
Бредит во сне, кто считает, что будто богат он; и видит,
Смертью своей пробужден, сколь он и сразу же нищ.
62. ОДНА ЛИШЬ СМЕРТЬ ТИРАНОУБИЙЦА
Кто бы ты ни был, жестоко теснимый людскою враждою,
Все же надежду лелей: горе она облегчит.
Или Фортуна, вертясь, тебе лучшую выделит долю, —
Так, разогнав облака, в блеске является день.
Или же, мстя за свободу, при скрежете злобном тирана,
Смерть милосердной рукой грозный удар нанесет.
Это свершив (да и больше, чем ты пожелал бы), немедля
Прямо повергнет его наземь под ноги твои.
Он обладатель богатств и надутый безумною спесью,
Он необуздан всегда перед толпой холуев, —
Здесь уж не будет свиреп и, как некогда, ликом надменен,
Будет несчастен, уныл, нищ, безоружен, один.
Разве когда-либо жизнь тебе это дала? Вот превратность:
Смеха достоин теперь тот, кто страшилищем был.
63. СТИХОТВОРЕНИЕ, ПЕРЕВЕДЕННОЕ С АНГЛИЙСКОЙ ПЕСНИ
Скорбное сердце мое, погруженное в бедствий пучину,
Ты разорвись: и конец пусть твоим мукам придет.
Раны своей госпоже ты яви, исходящие кровью.
Нас одна лишь она скоро разлучит двоих.
Так, о несчастный, сколь долго рыдать я и сетовать буду!
Смерть, ты приди и избавь от громоздящихся бед.
776
Томас Мор
64. НА ПОДРУГУ - НАРУШИТЕЛЬНИЦУ ОБЕТА,
ШУТЛИВО ПЕРЕВЕДЕННАЯ С АНГЛИЙСКОЙ ПЕСНИ
Боги благие, какие мне сны этой ночью приснились!
Мира махина в тот миг рухнула, разом упав.
Феба не стало сиянья, не стало сияния Фебы.
Вот уж и землю накрыл моря поднявшийся вал.
Дивное диво, — но вот мне послышался голос и молвил:
«Слушай, подруга твоя свой не сдержала обет».
65. О ДВАЖДЫ ПОЙМАННОМ КРОЛИКЕ
Тащат из сети меня, а из пальцев я в сеть ускользаю.
Раз убежал я, увы, дважды чтоб пойманным стать.
66. НА ДЕВУ НЕ ДЕВИЧЬИХ НРАВОВ
Ветрена, льстива, блудлива, болтлива, дерзка и нахальна —
Дева. Но дева тогда та, что рожала не раз.
67. НА ЖЕН
Любой тебе заявит, что в делах земных
Печальней и мужам на свете тягостней
Вот этих жен не создано природою.
Любой тебе заявит, но жену берет.
Шесть жен похоронивши, он еще берет.
68. НА НИХ ЖЕ
Тяжкое дело — жена, но и пользу доставить сумеет,
Коль, умирая тотчас, все оставляет тебе.
69. НА НЕПОХОЖЕЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ, С ГРЕЧЕСКОГО
Изображенье твое Диодором написано. Схоже
Больше с кем хочешь оно, но не с тобой, Менодот.
70. НА ТО ЖЕ САМОЕ
В этой картине всего себя выразил мастер настолько,
Что и похожа она лишь на него самого.
Эпиграммы
777
71. ХОРИЯМБИЧЕСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ О ПРИЯТНОЙ ЖИЗНИ,
С ГРЕЧЕСКОГО
Нет и дела до Гига мне,
Кто над Сардами властвует.
Не гонюсь я за золотом
И царям не завидую.
Я засочусь, чтоб мазями
Борода напиталася,
И виски увенчать хочу
Я цветами душистыми.
Лишь об этом тревожусь дне, —
Кто грядущий постигнет день?
Дай искусник мне Мульцибер,
Сделав, кубок серебряный;
Глубже, больше да будет он.
Сделай, чтобы не мчались там
Колесницы с созвездьями,
Чтоб Орион не лил там слез.
Сделай лозы мне свежие
Рядом с милым Дионисом.
72. НА ОБМАНЩИКА ВРАЧА,
КОТОРЫЙ ПРОДАЛ ЗА БОЛЬШУЮ ЦЕНУ
КАПЛЮ ПОДДЕЛЬНОГО БАЛЬЗАМА
Врач говорил в лихорадке больному: «Тебе исцеленье
Только бальзам принесет иль не поможет ничто.
Но у людей его нет, у меня же*— ничтожная малость;
За десять фунтов одну каплю ты можешь купить.
Пять ты отдашь мне сейчас, остальные — когда исцелишься.
Пусть не достанутся мне, если скончаешься ты.
Но не придешь к исцеленью в опасности столь злополучной.
Коль половину возьмешь капли бесценной такой».
Мил уговор, и из склянки-малютки, покрытой муслином,
Капля, взята острием, так и стремится в вино.
Просит бедняга вином оросить острие. Не желает
Врач, говоря, что на нем фунтов на двадцать еще.
«Капли довольно одной», — умоляет страдалец. И верно,
Капли хватило. Едва выпил — и умер больной.
О уговор, заключенный при звездах враждебных: утратил
Ровно полкапли один, ровно полжизни другой.
178
Томас Мор
73. НА КРАШЕНУЮ ЖЕНЩИНУ, С ГРЕЧЕСКОГО
Власы ты красишь. — Но как ты узнал о том?
Когда ты шла с базара, были те черны.
74. НА ПЛОХО ВЫПОЛНЕННОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ
В этом портрете твоем показать постарался художник,
Сколь непохожего он может создать на тебя.
75. НА ХОРОШО ВЫПОЛНЕННОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ
Эта картина настолько правдиво тебя отражает,
Что не картина она — зеркало это твое.
76. НА ТО ЖЕ САМОЕ
Как показал мне, о Постум, картину художник, — я диву
Дался: с каким мастерством изобразил он тебя.
Кто б ни взглянул на нее, — если прежде тебя он не видел,
Если к художнику в нем зависти нет никакой, —
Он согласится, что яйца не более схожи друг с другом,
Чем на картине своей ты непохож на себя.
77. НА АНГЛИЧАНИНА, СТРАСТНОГО ПОКЛОННИКА
ГАЛЛЬСКОГО ЯЗЫКА
Есть у меня товарищ и приятель Лал;
Рожден, вскормлен он на Британском острове.
И хоть британцев океан обширнейший,
Язык и нравы разобщают с галлами,
Но Лал мой презирает все британское.
В восторге рвется Лал мой только к галльскому:
Гуляя, галльской тогой он бахвалится,
И очень любит их плащишки верхние.
Мил поясок, шкатулка, меч — все галльское,
10 Колпак, берет и шляпа кругом — галльские,
Полусапожки и подвязки — галльские,
И наконец убранство в целом — галльское.
Его слуга единый рода галльского:
С ним (пусть хотела б) обращаться Галлия
Не может более по-галльски (думаю).
Слуге совсем не платит — дело галльское,
В одежде скверной держит — тоже галльское,
И кормит пищей скудной — тоже галльское,
Эпиграммы
179
Работой изнуряет — также галльское,
20 И кулаками лупит — тоже галльское.
В собранье и в дороге, средь толпы людской,
И спор, и брань — словами только галльскими.
По-галльски это? Нет. Все — полугалльское.
Ведь речь (коль я не ошибаюсь) галльскую
Он знает так, как попугай латинскую.
Но сам он рад, себе, бесспорно, нравится,
Коль скажет, слова три связавши галльские.
А если не хватает галльских слов ему,
Сказать он тщится речью пусть не галльскою, —
30 Но уж сказать, так с галльским благозвучием,
Разиня зев, с каким-то» звуком тоненьким
И, словно дама, говоря изнеженно,
Но так, как будто рог бобами полнится;
Картавя, без сомненья, привлекательно,
Нажав на то, что галлы в болтовне своей
Обычно избегают; точно так лисы
Бежит петуху а рифов — мореплаватель.
Так вот, его латынь, конечно, галльская,
По-галльски же и речь звучит британская,
40 По-галльски он доносит речь ломбардскую,
По-галльски же доносит речь испанскую,
По-галльски речь его звучит германская,
По-галльски все, — но только кроме галльского,
Ведь галльский у него сродни британскому.
Но всякий, кто рожден Британским островом,
Столь нагло так своей отчизной брезгует,
Что обезьяной нравом стать старается
И к галльским лишь одним стремится глупостям, —
От вод речушки Галла пьян, я думаю.
50 Коль из британца галлом стать он силится,
Пусть каплуном, о боги, станет сей петух.
78. НА НИКОЛАЯ, ПЛОХОГО ВРАЧА
Вижу, не только вещам, но и людям на свете даются
Не наобум имена, смыслом глубоким полны.
Имя врача — Николай. Подобает ли имя такое?
Ты говоришь, что оно лишь полководцу идет,
Ибо оружием тот повергает народы; но этот
Ядами валит народ и полководцев любых.
В битвах опять полководцы сойдутся, но вновь не сойдется
С этим врачом ни один: истинно он — Николай.
79. НА ИЗЯЩНОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ
ЧРЕЗВЫЧАЙНО УРОДЛИВОГО ЧЕЛОВЕКА
Думаю, и Апеллеса Венеру собою затмила
Эта картина твоя, что я недавно узрел.
Мастер в нее лишь одну все искусство собрал воедино,
Ею явить пожелал, что он способен создать.
В лике какая краса, что за нос, а губы какие!
О, какие глаза, цвет-то повсюду какой!
Столь безупречно прекрасна была она в каждой детали,
Сколь ни в единой из них схожей с тобой не была.
80. НА НЕПОХОЖЕЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ
Как-то недавно, когда я зашел к живописцу в жилище,
Изображенье твое взорам предстало моим.
И пока все из тебя выжимал живописец, недвижно,
Я полагаю, пришлось долго тебе восседать.
Вот ты и вышел таким; и я понял, кто здесь на картине,
Сразу... как мастер сказал, что написал он тебя.
81. НА УМИРАЮЩЕГО СКРЯГУ
Горе, Хрисал умирает богатый, страдает, стенает,
Что ни один не пожал более скорбный удел.
Но так как все ж он не умер, себя кто и в грош-то не ставит,
Гибнут четыре гроша, что на могилу пошли.
82. НА ДОКУЧНОГО ГРАММАТИКА
Лишь доведется мне вспомнить грамматика Гелиодора, —
Как солецизмы страшить мой начинают язык.
83. НА СМЕХОТВОРНОЕ ПРЕДСКАЗАНИЕ
«В этом году в государстве у галлов прославленный всюду
Будет в покое король», — славный астролог изрек.
Тот же, лишь год начался, как покончил с жизнью расчеты,
И оправданья уже у прорицателя нет.
Кто-то со смехом решил защищать предсказанье. «Правдиво
Слово его, — говорит. — Что, не в покое король?»
Шире молва расползлась, и народ потешается всюду
Над предсказаньем, твердя: «Что, не в покое король?»
Это услышав в народе, промолвил астролог серьезно:
«Истинно я предсказал. Что, не в покое король?»
Эпиграммы
181
84. НА НЕПОМЕРНО НОСАТОГО, С ГРЕЧЕСКОГО
Прокл, никогда не сумеешь ты носа прочистить рукою,
Ибо, хотя и длинна, носа короче рука.
А собираясь чихнуть и — Юпитер — крича, ты не слышишь,
Как ты чихаешь, — ведь нос так далеко от ушей.
85. НА НЕИСТОВОГО ПОЭТА, С ГРЕЧЕСКОГО
Фурии есть и средь Муз, и становишься Фурией этой
Сам ты, пиит, и стихи ими творишь одержим.
Значит, побольше пиши, умоляю. Неистовства больше,
Чем у тебя, не найду, если бы я и хотел.
86. НА ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКОГО, С ГРЕЧЕСКОГО
Чтобы журавль, истребитель пигмеев, тебя не похитил, —
Если умен ты, в самом городе только живи.
87. ТОЛКИ ЧЕРНИ ДОСТОЙНЫ ПРЕЗРЕНЬЯ, С ГРЕЧЕСКОГО
Ты услади-ка себя, презирая толпы многословье:
Скажет один о тебе плохо, другой — хорошо.
88. НА ГЛУПЦА, С ГРЕЧЕСКОГО
Лампу глупец погасил, которого блохи кусали.
«Больше, — сказал он, — меня этим блохам не видать».
89. О СНЕ. МЫСЛЬ АРИСТОТЕЛЯ, С ГРЕЧЕСКОГО
Ровно полжизни мы спим. И в течение той половины
И богатей и бедняк равны друг другу лежат.
Значит, о Крез, из царей богатейший, был истинно равен
Ровно полжизни тебе Ир, воплощенный бедняк.
90. ИНАЯ
Если ты спишь и не знаешь, что жив, — ты, конечно, не счастлив.
Если же сон не идет, — ты же несчастен тогда.
Значит, счастливец любой, кто гордится судьбой благосклонной,
Кто непомерно раздут этой удачей своей,
Сколько б ночей ни пришло, — иль счастливчиком быть прекращает,
Иль начинает опять столько ж несчастливым быть.
182
Томас Мор
91. КАКАЯ РАЗНИЦА МЕЖДУ ТИРАНОМ И ВЛАСТИТЕЛЕМ
Король, законы любящий,
С тираном лютым разнится:
Рабами всех зовет тиран,
Король — своими чадами.
92. ЖИЗНЬ ТИРАНА ТРЕВОЖНА
День у великих тиранов громада забот истощает.
Ночью приходит покой, если приходит он к ним.
Но и на ложах мягчайших не больше находят покоя,
Чем бедняки, что лежат прямо на твердой земле.
Значит, тиран, в твоей жизни счастливейшим временем может
То быть, когда 6 ты желал быть с бедняком наравне.
93. ДОБРЫЙ ПРИНЦЕПС - ОТЕЦ, А НЕ ГОСПОДИН,
ЯМБИЧЕСКАЯ ЭПИГРАММА
Благочестивый принцепс не лишен детей,
Ведь царству он всему отец.
Итак, счастливый принцепс изобилует
Детьми: они — все граждане.
94. О ДОБРОМ ЦАРЕ И НАРОДЕ
Царство, оно — человек и любовью спаяно крепко.
Царь — голова, а народ — члены другие его.
Сколько имеет сограждан (ведь больно кого-то лишиться),
Столько же числит и царь тела частей своего
Под повеленье царя отдается народ и считает,
Что их владыка — глава каждого тела его.
95. ДОБРО НЕ ЦЕНЯТ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ЕГО НЕ ТЕРЯЮТ
Все мы ценим добро, лишь теряя его невозвратно.
Владеем — с небрежением.
Гак же нередко, но поздно, наследник негодный в народе
Как добрый принцепс помнится.
96. ВО СНЕ ТИРАН НИЧЕМ НЕ ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ ПЛЕБЕЯ
Значит, безумец, гордыня султан твой на шлеме колеблет,
Ибо колени свои гнет пред тобою толпа,
Эпиграммы
183
Ибо народ пред тобой с головою стоит непокрытой:
Многих и жизнь ты, и смерть держишь в руках у себя.
Но сколько раз цепенеют во сне неподвижные члены,
Столько же раз, — ты скажи, — где же тщеславье твое?
Тела обрубку подобен, безжизнен тогда возлежишь ты,
Или же трупам, что смерть только недавно взяла.
Ибо коль ты, запершись, не укроешься в страхе в жилище,
То у любого в руках жизнь твоя будет тогда.
97. О ХОРОШЕМ И ПЛОХОМ ВЛАСТИТЕЛЕ
Добрый властитель каков? Это — пес, охраняющий стадо:
Он отгоняет волков. Ну, а недобрый: — Сам волк.
98. НА ПОХИТИТЕЛЯ И ЗАЩИТНИКА
Плачется дева, что силой похищена, и похититель
Не отопрется. И вот он уж на смерть обречен.
Но искушенный защитник, нежданно откинув одежду,
У подсудимого член вынул рукою своей.
«Именно он, — говорит, — побывал в твоем чреве, девица?»
Молвить смущенье и стыд деву заставили: «Нет».
«Мы победили, судья, — восклицает хитрец, — отрицает,
Тем отрицая сама и похищенье свое!»
99. НА ВОРА И ЗАЩИТНИКА
Клептик, боясь, что за кражу осудят его, к адвокату
Не без награды большой прибыл — совет получить.
Долго листал, и не раз, тот безмерно огромные томы;
«Верю, — изрек, — избежишь кары ты, если сбежишь».
100. НА АСТРОЛОГА, КОТОРЫЙ ПРЕДСКАЗАЛ СОБЫТИЕ,
С ГРЕЧЕСКОГО
Часто, что брат мой отца пережить обязательно должен,
Это астрологи все единогласно трубят.
Лишь Гермоклит объявил, что умрет тот, отца упредивши,
Но объявил он, когда... мертвым увидел его.
101. НА СУЕТУ ЭТОЙ ЖИЗНИ
Приговоренные все мы и на смерть идущие, в этой
Заперты клетке земной. В ней не избегнем конца.
184
Томас Mop
Площадь, что занята ею, на многие части разбита,
И в помещенье частей части возводят еще.
Словно за царство борьба, и за клетку борьба не стихает,
Скряга в ее темноте прячет богатства свои.
Этот скиталец по клетке гуляет, тот в нору укрылся, —
Здесь и подвластье и власть, здесь песнопенье и стон.
И пока клетка любима, как будто она и не клетка, —
Смертью влекомы мы все, гибелью каждый своей.
102. НЕ ОХРАНА,
НО ДОБРОДЕТЕЛЬ ДЕЛАЕТ ЦАРЯ БЕЗОПАСНЫМ
Нет, ни страх ненавистный, ни выси палат, ни богатства,
Что он у подданных взял, не охраняют царя.
Ни твердолобый охранник, кого за гроши покупают,
Тот, что другому слугой будет, как был одному.
Править народом без страха тот будет, кого посчитает,
Как никого, для себя самым полезным народ.
103. НАРОД СВОЕЙ ВОЛЕЙ ДАЕТ И ОТНИМАЕТ ВЛАСТЬ
Кто б ни был муж, один царя над многими,
Обязан властью многим он.
И он отнюдь царить не должен долее,
Чем захотят те, многие.
Что ж так спесивы властелины жалкие,
Коль их правленье временно?
104. НА ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКОГО, С ГРЕЧЕСКОГО
Мир целиком Эпикур сотворяет из атомов малых,
Ибо считал он, Алхим, — атомы — меньше всего.
Если б в ту пору ты жил, Диофант, из тебя сотворил бы
Мир он, — ведь ты, Диофант, меньше куда, чем они.
Иль написал бы он даже: «Из атомов — все остальное».
«Сами же атомы все, — он бы сказал, — из тебя».
105. НА ЛЮБОВЬ ЧИСТУЮ И БЕСЧЕСТНУЮ, С ГРЕЧЕСКОГО
Эти двое двоих погубили — порочный и скромный,
Как друг на друга пошли — яростный пламень и стыд.
Федру объял без остатка любовный огонь к Ипполиту,
А Ипполита святой стыд погубил самого.
Эпиграммы
185
106. НА ГОРОД РИМ, С ГРЕЧЕСКОГО
Здравствуй, Гектор, потомок воителя Марса, коль слышишь
Что-либо ты под землей, горд за отчизну, воспрянь.
Град Илион обитаем, народ там живет знаменитый, —
С Марсом, с тобой не сравнить, Марсу, однако, он друг.
А мирмидоны погибли. Поведай же, Гектор, Ахиллу,
Что Энеады теперь правят Фессалией всей.
107. ОБ УМЕРЕННОСТИ, С ГРЕЧЕСКОГО
Лишнее все бесполезно. Так горек нередко бывает, —
Старая мудрость гласит, — мед, если слишком его.
108. НА ОЧЕНЬ НЕСЧАСТНОГО, С ГРЕЧЕСКОГО
Ты ведь не жил никогда, никогда не умрешь, неимущий.
Да, горемыка, живя, был ты поистине мертв.
Тем лишь, кто в счастье безмерен, кто денег имеет без счета,
Тем лишь когда-нибудь смерть жизни положит предел.
109. НА МОЛЧАЛИВОСТЬ ПИФАГОРА, С ГРЕЧЕСКОГО
Да, в человечьих делах величайшая мудрость — молчанье.
В этом мудрец Пифагор будет свидетелем мне.
Истинно красноречивый, всех прочих он учит молчанью,
В нем для покоя людей лучшее средство найдя.
110. ШУТЛИВОЕ, НА ГЕЛЛИЮ
Что удивляемся мы чудесам предыдущих столетий,
Дивам, где бык говорит, каменный падает дождь?
Древние новое чудо затмило: проснувшись, с кровати
Геллия встала вчера раньше вечерних теней.
Я бы и больше сказал, если б ты не решил, что шучу я, —
Да, пробудилась она раньше полудня еще.
Те чудеса, и нередко, пожалуй, и видели предки,
Часто, быть может, еще их и потомки узрят.
Этого ж чуда никто до вчерашнего дня не увидел
И не сумеет никто после него увидать.
111. НА ПАЛЛАДУ И ВЕНЕРУ, С ГРЕЧЕСКОГО
Что ты Венеру, меня, уязвляешь, Тритония дева?
Жертвы мои почему ты прибираешь к рукам?
186
Томас Мор
Вспомни-ка лучше о том, как когда-то на Иде скалистой
Назвал меня, не тебя, самой прекрасной Парис.
Меч твой, твое и копье, а со мною лишь яблоко только.
Только о яблоке том давней довольно борьбы.
112. ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА - НИЧТО
Фибры сжимая в груди и вдыхая лишь воздуха малость,
Все мы живем и вокруг Феба сияние зрим.
Все мы живущие здесь — лишь орудья, но только такие,
Что получаем мы жизнь от дуновений живых.
Если ж дыханья парок ты закроешь своею рукою, —
Душу низринув, ее прямо ты к Стиксу пошлешь.
Значит, мы, люди, — ничто, все содержимся мы для Плутона;
Легкий дыхания миг — жизни опора одна.
113. НА КИНЖАЛ ТУПОЙ ИЗ ТУПЫХ, С ГРЕЧЕСКОГО
Туп твой свинцовый кинжал и лишен остроты совершенно.
Он остроту твоего нам представляет ума.
114. СУЖДЕНИЕ О СЛАВЕ И НАРОДЕ
Люди в своем большинстве восторгаются славой ничтожной,
Глупые, ветром пустым к звездам стремимы они.
Мил ты по гласу народа себе? Но часто ругает
Лучшее тот, кто ослеп, глупо худое хваля.
В вечной тревоге всегда, от чужого зависишь сужденья,
Чтобы поденщик не взял данную им похвалу.
Случай, однако, смеется над ним, тебя восхвалившим,
Хвалит он пусть от души, — беглая это хвала.
Что тебе слава дает? Пусть всем светом тебя восхваляют.
Если страдает сустав, что тебе слава дает?
115. СМЕШНОЕ, НА ПОМОЩНИКА
Вытащил мух из кратера пирующий прежде, чем сам он
Выпил, а выпил когда, вновь их туда поместил.
«Сам-то я мух не люблю, — он сказал, объясняя причину, —
Но и не знаю, а вдруг мухи кому-то милы?»
116. ОБ ОХОТЯЩЕЙСЯ СОБАКЕ
Утка уж в пасти у пса, но иное схватить он намерен.
Но не берет, а что взял — вот уж из пасти бежит.
Эпиграммы
187
Так, о несчастный, пока ты хватаешь чужое, то чаще,
И по заслугам тогда, алчный, теряешь свое.
117. СОБАКА В СТОЙЛЕ - АЛЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
В стойле собака сама никогда не питается сеном
И не дает, чтоб его жаждущий конь поедал.
Алчный богатства хранит, совершенно не пользуясь ими,
И запрещает другим пользу извлечь из богатств.
118. НА ОРЕСТА, ГОТОВЯЩЕГОСЯ УБИТЬ МАТЬ, С ГРЕЧЕСКОГО
Как, ты готовишься меч мне вонзить или в грудь, иль во чрево?
Чрево тебя породило, а грудь молоком напитала.
119. О ТОМ, ЧТО БОГА СЛЕДУЕТ МОЛИТЬ О НЕМНОГОМ
Дай божество лишь о добром просить — иль не надо молений,
Или отвергни ты просьбу о злом — иль не надо молений.
120. НА ДВАЖДЫ ВСТУПАЮЩИХ В БРАК, С ГРЕЧЕСКОГО
Тот, кто, жену схоронив, обзаводится новой женою,
В море крушенье познав, снова плывет по волнам.
121. О СНЕ, РАВНЯЮЩЕМ БЕДНЯКА С БОГАЧОМ
Сон, этой жизни покой, утешенье, надежда для бедных,
Делаешь равными ты ночью с богатыми их.
Полные скорби сердца ты ласкаешь летейскою влагой,
Ты удаляешь из них мысли о всяческом зле.
Кроткий, ты шлешь в сновиденьях желанные бедным богатства.
Что ты смеешься, богач, мнимым богатствам бедняг?
Боли, заботы и муки в реальных богатствах богатых,
В мнимых богатствах бедняг — истинно радость одна.
122. НА УРОДА И НЕГОДЯЯ, С ГРЕЧЕСКОГО
Душу писать нелегко, написать же тело нетрудно.
Впрочем, они у тебя скверны — и тело и дух,
Ибо природа, явив нам души твоей нравы дурные,
Сделала так, что они явственно видны во всем.
Но несуразную внешность, твои безобразные члены
Кто же напишет, коль их видеть не хочет никто?
188
Томас Мор
123. НА ЯДОВИТОГО КАППАДОКИИЦА, С ГРЕЧЕСКОГО
Злая гадюка, однажды ужаливши каппадокийца,
Тотчас погибла, испив пагубной крови его.
124. НА ЖЕЛЕЗНУЮ СТАТУЮ, С ГРЕЧЕСКОГО
Статую эту тебе, царь, сгубивший весь мир, водрузили
Здесь из железа: оно стоит дешевле, чем медь.
Это свершили убийства, нужда, жажда денег и голод, —
Ими ты все погубил, алчности верен своей.
125. КАНДИДУ, ЯМБИЧЕСКИЕ УСЕЧЕННЫЕ ДИМЕТРЫ О ТОМ,
КАКУЮ СЛЕДУЕТ ВЫБИРАТЬ ЖЕНУ
Уж время требует
И молвит, Кандид мой:
Оставь прибежище
Любовей ветреных
И брось неверное
Ты к ложам рвение,
Прельстясь Кипридою.
Ищи же девушку,
С которой, связанный
10 Любви взаимностью,
Живи в супружестве.
Твой род потомками —
Что есть прекраснее, —
Детьми богатая,
Умножит счастливо.
Твой для тебя отец
То сделал некогда.
Что от родителей
Воспринял ранее,
20 Ты с возмещением
Потомству выплати.
Но пусть заботою
Не станет, Кандид мой,
Стремленье большее
К ее приданому,
Чем к непорочности.
Непрочна та любовь,
Где страсть безумная
Воспламеняется
30 Красою внешнею
Иль жаждой денежной.
Ведь всякий любящий
Из жажды денежной
Любви не ведает, —
Лишь деньги любит он.
Но деньги взятые
Тотчас рассеются,
А страсть недолгая
Погибнет прежде, чем
40 На свет появится.
Но эти денежки,
Что прежде с жадностью
Несчастный жаловал,
Помочь затем ему
Не в состоянии,
Где нелюбимую,
Не доброй волею,
Но с принуждением,
Он взял супругою.
50 Что прелесть? Сгинуть ли,
Как лихорадке, ей,
С годами сникнуть ли,
Под солнцем — цветику?
Тут щеки алые
В румянцах кончатся;
Любовь, лишь этими
Державшись узами,
Без них уносится.
Эпиграммы
189
Но есть любовь, и с ней
Душой провидящей
В совете с разумом
Достойный встретится.
Ее в счастливый час,
Достоинств полную
(Не преходящую,
Как лихорадка иль
Как годы беглые),
Даст уважение.
Во-первых, та, кого
Ты в жены хочешь взять,
Смотри, — питомица
Каких родителей;
Пусть мать отменными
Блистает нравами,
Чьи нравы девочка
В нежнейшем возрасте
Впитавши выразит.
Тут на врожденные —
Мила ли — качества
Смотри, чтоб в облике
Цвела безоблачность;
Пусть от лица вдали
Пребудет сумрачность,
Но на щеках ее
Цветет застенчивость,
И в лике девушки
Не будет дерзости.
Пусть будет скромная
И пусть не тянется
К мужам с объятьями.
Во взорах кроткая,
Пусть всюду глазками
Не рыщет, бегая.
От губ подалее
Пусть будет глупая
Болтливость вечная
И с ней мужицкое
Всегда молчание.
Пусть будет девушка
' В науках сведущей,
Иль пусть хотя бы к ним
Предрасположенной;
И в них, счастливая,
Могла б из древности
Творений лучшие,
Дни жизни радуя,
Черпать учения,
В их всеоружии
Не раздувалась бы
В удачах гордостью
И не рыдала бы,
Когда в несчастия,
Бедняжка, ввергнута.
Всегда веселая,
Не будет пусть она
Докучной, тягостной
Твоею спутницей.
Сама ученая,
Научит грамоте
Твоих с младенчества
Внучаток в будущем.
Заставит пусть тебя
Покинуть сверстников
И успокоиться
С женой ученою;
Она, желанная,
Рукой проворною
Струн льет звучание
И пеньем (сладостней
Нет, Прокна, голоса
И у сестры твоей)
Приятно радует.
Хотел бы Аполлон
То слушать пение.
Тебя б заставила
Беседой ласковой,
Но и ученою
Быть дни и ночи с ней,
Найти у ней слова
' Медовой сладости
И не без прелести
С медовых уст ее
Всегда текущие;
Да сдержат те слова
Тебя, коль к радости
Пустой потянешься,
190
Томас Мор
Да облегчат они,
Коль вдруг сожмет тебя
Тоска щемящая;
Поспорит в них она,
Вся — красноречие,
С нелегким опытом
Всех дел случившихся.
Такая, думаю,
Орфею некогда
Была супругою.
Из царства мертвого
Не стал бы дерзостно
Спасать он женщину
По нраву грубую.
Такой же, думаю,
Непревзойденною,
Что и с отцом могла
Равняться песнею,
Назона дочь была.
Такой же, думаю,
(Какой приятнее
Отцу и не было,
Кто всех ученее)
Была дочь Туллия.
Такой же Гракхов двух
Была родившая.
Она, родив, детей
Добру наставила,
Став им наставницей,
Как и родильницей.
Но что столетия
Тревожим прошлые?
И в веке нынешнем,
Хоть он и грубый век,
Найдется девушка, —
Но лишь единая, —
Так пусть единую
Возьмет из множества
И с нею тех сравнит,
О ком рассказано,
Как бывших некогда
В веках, что минули;
Она же дальнюю
Теперь Британию
Возносит, крыльями
Молвы взнесенная, —
Хвала и слава ты
На всей земле одна
Такая девушка!
Но не Кассандра ты
В своем отечестве.
О Кандид, ты скажи,
Коль и тебя возьмет
Супругом девушка,
Одна из тех, о ком
Сказал я ранее, —
То да оставишь ты
Исканье внешности
Или к приданому
Стремленье жадное.
Вот слово верное:
Красива каждая,
Коль дева по сердцу.
Нет тех достаточней,
Кто счел достаточным
Все, чем владеет он.
Так, любит пусть меня
Жена: тебе ни в чем,
Друг, не солгал я здесь.
Пусть даже девушке
Самой природою
В красе отказано,
И пусть на вид она
Чернее угольев,
Но будет мне она
Врюжденной скромностью
Прекрасней лебедя.
Пусть деву вздумала б
Лишить приданого
Судьба обманная, —
Да пусть бедней она
И Ира бедного, —
Но будет мне зато
Врожденной скромностью
Богаче, Крез, тебя.
Эпиграммы
191
126. ШУТОЧНАЯ, НА ГРОЗЯЩЕГО
Жене Трасона волопас-мужик нанес
Позор в его отсутствие.
Домой вернувшись, воин понял все и вон,
Вооруженный, бросился.
Настигнув волопаса одного в полях,
Вскричал: «Эй, слушай, мерзостный!»
Тот встал, камней набрав себе за пазуху.
Меч обнажив, вскричал Трасон:
«Ты причинил позор моей жене, мясник?»
Тот отвечал бестрепетно:
«Да, я!» — «Так, признаешься? Всех богов, богинь
Зову. О злодеяние!
Тебе бы в грудь по рукоять я меч вонзил,
Когда бы не признался ты».
127. ОБ УМЕРЕННОСТИ, С ГРЕЧЕСКОГО
Я не стремлюсь занять поля пространные,
К златому счастью Гига нет стремления.
Пусть он своим, своим и я довольствуюсь»
И все, что слишком, слишком мне не нравится.
128. УМИРАЮЩИЙ ГЕКТОР, С ГРЕЧЕСКОГО
Выбросьте труп мой, данайцы, поверженный после кончины:
Ведь, и убитый уже, лев для зайцев по-прежнему страшен.
129. НА ГЛУПОГО ПОЭТА
Как-то поэт, кому первого нет, написал: «В благочестье
Эней — кому второго нет».
Некто, когда короля захотел восхвалить он, считаяг
Что сам Марона стоит он,
«Вот он, вот он, король, кому первого нет», — заявляет.
Такой хвалы не стоит тот.
Стоит, однако, поэт, и бесспорно. Итак, воздадим же
Хвалу обоим должную.
Вот он, вот он, поэт, кому первого нет, но и вот он
Король, кому второго нет.
130. НА НЕКОЕГО,
КТО НАПИСАЛ ГИМНЫ О БОГАХ, НЕДОСТАТОЧНО УМЕЛО
ЗАСВИДЕТЕЛЬСТВОВАВ В ПРЕДИСЛОВИИ,
ЧТО ОН НАПИСАЛ ИХ ЭКСПРОМТОМ
И НЕ СОБЛЮДАЛ ЗАКОНОВ СТИХА И ЧТО ИЗЛОЖЕНИЕ
НЕ ОБЕЩАЕТ КРАСНОРЕЧИЯ
Книга святая Андрея касается всех по порядку
Фаст, но касается их с краткостью дивной она.
Сами же вышние боги, кого он воспел, вероятно,
Все о поэте пеклись, пишущем книгу свою.
Ведь написал он не вдруг, но так, что не сделаешь лучше
В долгое время ее, сколько 6 его ни давать.
Благочестив и предмет, незатронутый с древности самой,
Роком и облик труда тот же доднесь сохранен.
Если ж себя не связал он заботой о всяких размерах, —
Это отнюдь не в ущерб, с разумом он совершил.
Ведь и величье труда подчиняться не хочет размеру,
Да и свобода лишь там, где вдохновение есть.
Благость труда самого для невежды достаточна, ты же
Каждый, кто пил, и не раз, воду в Кастальском ключе,
Если ты взвесишь детали, — в них вкусишь такое блаженство,
Коего ты ни в одной книге досель не вкушал.
131. НА СТРАТОФОНТА, СЛАБОГО КУЛАЧНОГО БОЙЦА, С ГРЕЧЕСКОГО
Двадцать лет вдалеке от отчизны был вождь Итакийский,
Но возвратился, — и пес тотчас его опознал.
Ну, а тебя, Стратофонт, кто четыре часа состязался,
Вместе и пес и народ были не в силах узнать.
Мало того, если сам о себе ты зеркало спросишь,
Сам же под клятвой тогда скажешь: «Я — не Стратофонт».
132. НА СЛАБОГО КУЛАЧНОГО БОЙЦА, С ГРЕЧЕСКОГО
Незим, кулачный боец, к прорицателю прибыл Олимпу,
Чтобы спросить, суждена ль поздняя старость ему.
«Будешь ты жить не у дел, — тот изрек, — но тебе, состязатель,
Бог беспощадной косой оцепенелый грозит».
133. НА ПАРАЗИТА, С ГРЕЧЕСКОГО
Если на стадий бежит Евтихид, ты сочтешь, что стоит он.
Если ж бежит на обед, — скажешь: на крыльях летит.
Эпиграммы
193
134. НА ПЬЯНИЦУ, С ГРЕЧЕСКОГО
Мази, гирлянды цветов не нужны моему погребенью.
Вина и с жертвой костер тратою будут пустой.
Дайте мне это живому! А пепел в смешенье с фалерном
Грязь образует, а мне вовсе вина не дает.
135. НА ПЬЯНИЦУ, С ГРЕЧЕСКОГО
Я из земли порожден и под землю по смерти сокроюсь.
Так приходи же ко мне, чаша из глины земной!
136. НА БЕЗОБРАЗНУЮ ЖЕНЩИНУ, С ГРЕЧЕСКОГО
Зеркало, Геллия, лжет. Если б зеркало было правдивым,
Раз лишь взглянув, никогда б ты не взглянула опять.
137. НА БЕЗОБРАЗНУЮ, С ГРЕЧЕСКОГО
К парфам бы он убежал или даже к столпам Геркулеса,
Раз обнаженной узрев, о Антипатра, тебя.
138. НА БЕЗОБРАЗНУЮ, С ГРЕЧЕСКОГО
Взявший урода-жену, лишь зажжет ввечеру он светильник —
И у бедняги темно будет поныне в глазах.
139. ТОЛЬКО В БОРОДЕ - ФИЛОСОФ, С ГРЕЧЕСКОГО
Если одна борода создает мудреца, — что мешает,
Чтобы козел с бородой мог за Платона сойти?
140. О ВОЛЬНОСТИ
Вольность, которой пределы ее перейти разрешили,
Быстро стремится вперед, и не удержишь ее.
Если супруга вечор тебе на ногу стала, то утром
Под башмаком у нее будет твоя голова.
141. ЭПИТАФИЯ ПЕВЦА АБИНГДОНА
Пусть сюда взоры влечет, кто привлек к себе некогда уши,
Генрих, певец Абингдон, славный искусством своим.
Был он недавно один, отличавшийся голосом дивным.
И на органе играть был он искусен один.
194
Томас Мор
Слава Уэллского храма, в святилище был королем он
Призван к нему, чтоб его также прославить собой.
У короля его отнял сам бог и вознес его к звездам,
Чтоб и на небе самом новая слава жила.
142. ДРУГАЯ, О НЕМ ЖЕ
Генрих лежит здесь смиренный, кто благости друг неизменный.
И Абингдоном он звался, коль кто-то узнать собирался.
В церкви вот этой Уэллса сукцентором был он на мессах,
И в королевской прекрасной капелле он пел сладкогласно.
Множество тысяч — немало искусство певца отличало.
Но не одним вокалистом, — он лучшим прослыл органистом.
Ньше, Христос, за служенье, что нес он тебе со смиреньем
Долго в пределах земли, царством небес надели.
143. НА ЯНУСА, НАСЛЕДНИКА АБИНГДОНА
Создал элегию я, как просил меня Янус, наследник, —
Чтоб на могиле ее высечь, где спит Абингдон.
Мне не по сердцу она, не по сердцу ученым, но Янус
Неподходящим нашел самое лучшее в ней.
«Эти стихи не звучат, — говорит он, — я тотчас же понял».
Губы такие берут пусть и салат по себе.
Тут я шутя говорю, что стихи смехотворны, но Янус
Эти в восторге стихи алчной хватает рукой.
Высек он их на плите, и под ней же достоин немедля
Быть погребенным и сам лечь под такой же строкой.
Видит вперед и назад превосходно бог Янус двуликий.
Этот же Янус, как крот: глуп и не видит совсем.
144. ПРИДВОРНОМУ
Часто бахвалишься мне, что к ушам ты властителя близок
И что свободно, шутя ты свой совет подаешь.
Так среди львов укрощенных порой безопасно играют,
Но не без страха беды эта нередко игра.
Часто рычит недовольство, рожденное темной причиной, —
И неожиданно мертв тот, кто недавно играл.
Не безопасна твоя, хоть беспечна, немалая радость.
Меньшей пусть будет моя, лишь бы надежной была.
Эпиграммы
195
145. НА ДОЛЖНИКА ТИНДАЛА
Прежде, пока не ссудил я тебя еще, Тиндал, деньгами,
Часто, когда захочу, мог я общаться с тобой.
Ныне же, если к тебе из проулка я вдруг направляюсь,
Ты, словно видя змею, в страхе бросаешься прочь.
Не было прежде желанья, поверь мне, те требовать деньги,
Не было, но чтоб тебя мне не лишиться, — придет.
Деньги, тебя сохранив, я хочу потерять, и обоих
Вовсе терять не хочу: пусть потеряю одно.
Значит, верни мне себя, удержав за собою те деньги,
Или с деньгами себя мне ты опять возврати.
Если ж ни то, ни другое тебе не подходит, то пусть хоть
Деньги вернутся, а ты, невозвращенец, прощай.
146. НА НИЩЕГО, ВЫДАЮЩЕГО СЕБЯ ЗА ВРАЧА
Ты уверяешь, что врач ты, но мы полагаем, ты — больше.
Буквой одноц У тебя больше, чем есть у врача.
147. НА БЕССТЫДНУЮ ЖЕНУ
Да, плодовитой женой, плодовитой владеет Арат мой.
Так, без супруга зачав, трижды она родила.
148. НА ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКОГО, С ГРЕЧЕСКОГО
Чтоб избежать отвращенья к несчастнейшей жизни, пристроил
Нить паука Диофант в качестве петли себе.
149. О ДЕВУШКЕ, КОТОРАЯ ПРИТВОРИЛАСЬ, БУДТО ЕЕ СОБЛАЗНИЛИ
Юноша в уединенье заметил однажды девицу,
Место такое сочтя благоприятным себе.
И против воли ее он, наглец, заключает в объятья,
На поцелуи готов, да и на большее с ней.
Сопротивляется та и во гневе закон призывает,
Тот, что насильнику смерть, крови лишая, несет.
Тот наступает, однако, бесстыдный от юного пыла,
То принимаясь молить, то уповая на страх.
Но ни мольбами, ни страхом не сломлена, та протестует,
Пяткой лягает, рукой бьет и кусает его.
Вот уже юношу гнев неуемный от страсти объемлет,
«Глупая, — яро кричит, — все ты стоишь на своем?
196
Томас Mop
Этим мечом я клянусь, — и немедля он меч обнажает, —
Если не ляжешь сейчас, не замолчишь, — ухожу».
Тотчас она улеглась, устрашенная горестным словом:
«Ладно уж, действуй, но знай — действуешь силою ты».
150. НА ХРИСАЛА
Прятал шкатулки когда в чаще леса Хрисал, в затрудненье
Был он, как место найти, верные знаки избрав.
Вдруг на высокой вершине он хриплого ворона видит;
«Вот он мой знак», — говорит и удаляется прочь.
Воронов стая над ним посмеялась, когда он вернулся,
Ибо на древе любом видит он знаки свои.
151. НА АСТРОЛОГА
Судьбы покуда твои по созвездьям астролог пытает,
И заблуждение чтит словно пророка его, —
Эта когда благосклонна звезда, а эта — враждебна, —
Между надеждой твой дух и между страхом дрожит.
Если же счастье придет, пусть придет без его предсказаний:
В благе негаданном нам радости больше всегда.
Если ж несчастья придут, то не знать о них дольше — приятней
И наслаждаться, пока время меж ними течет.
Мало того, я велю и в самих нам враждебных несчастьях
Сделай, чтоб светел умом дни ты свои проводил.
152. ДОСТОЙНОЕ НА КРЕСТЕ, С ГРЕЧЕСКОГО
«Мастаурон», от себя убери две первые буквы:
Выше оставшихся букв ты не найдешь никого.
153. ЭПИТАФИЯ, С ГРЕЧЕСКОГО
Холм этот братьев в себе четырех заключает. Из них же,
Горе, единый лишь день двух и родил и сгубил.
154. С ГРЕЧЕСКОГО
Храбр был в бою Тимокрит. И лежит он теперь погребенный.
Трусов, не доблестных ты, Марс бессердечный, щадишь!
Эпиграммы
197
155. С ГРЕЧЕСКОГО
В урне покоятся этой два сына Неокла. Отчизну
Первый от рабства, другой от неразумия спас.
156. НА НЕКОЕГО, У КОГО ДОМА ПЛОХАЯ ЖЕНА
Друг мой, жена у тебя постоянно плохая. Когда ты
Плох с ней — то хуже она, хуже всего — коль хорош.
Будет хорошей, скончавшись, но лучше при жизни супруга;
Лучшей, однако, из всех, коль поспешит умереть.
157. О МОРЯКАХ, ВЫБРОСИВШИХ В БУРЮ ЗА БОРТ МОНАХА,
КОТОРОМУ ОНИ ПОКАЯЛИСЬ В СВОИХ ГРЕХАХ
В час, когда вздыбились волны, жестокая буря настала
И на усталый корабль моря обрушился гнев,
Страх суеверный тогда охватил сердца мореходов;
«Горе, — кричат, — началась буря от наших грехов!»
На корабле оказался монах. Все немедля стремятся,
Выгрузив в уши его, бремя грехов облегчить.
Но замечают они, что ничуть не стихает стихия,
И на свирепых волнах держится еле корабль.
«Не удивляйтесь, — один говорит, — что держимся еле:
Тяжкие наши грехи все еще давят судно.
Бросьте-ка за борт монаха, которому мы в прегрешеньях
Наших покаялись: пусть он их с собой унесет».
Речь одобряют, хватают монаха, и за борт летит он.
Тотчас же легкий корабль легче скользит по волнам.
Ты же отсюда постигни, сколь тяжко греховное бремя, —
Невмоготу кораблю груз оказался его.
158. КАНДИДУ, ТРАКТИРЩИКУ БЕСЧЕСТНОЙ ЖИЗНИ
Пастырем ты, о мой Кандид, поставлен над множеством люда,
Трижды я рад за тебя, рад и за стадо твое.
Или сужденье мое благосклонность смягчила, иль стадо
Прежде такого отца и обрести не могло.
Чванного знанья деяний суетных лишен ты всецело, —
Но ведь и пастве твоей пользы оно не дает.
Но добродетели редки в тебе, так, мне кажется, также
Были из древних тебе редкие предки равны.
Пастве что делать твоей и чего избегать, чтобы знала, —
Ясное зеркало — жизнь явно покажет твоя.
198
Томас Мор
Надо помнить им лишь, чтоб глядели со тщаньем и чтобы
Дел избегали твоих, что избегаешь, — творя.
159. С ГРЕЧЕСКОГО
В этой могиле моряк, а в другой погребен земледелец.
Сушей иль морем — ведет к Стиксу дорога одна.
160. НА ЕПИСКОПА ПОСТУМА
Постум, епископом ты по заслугам поставлен, обрядов
Сделан главою, каких в мире священнее нет.
Сердце ликует: великий, священный нам сделан подарок,
Не бестолково, как встарь, выбор свершен наконец.
В рвенье бездумном бывали ошибки, но это избранье
Тщанье великое всем здесь проявляет свое.
Ибо, где только из многих один избирается, часто
Выбор негоден, — и вот выбран из худших плохой.
Но коль из множества тысяч один избирался, конечно,
Хуже тебя иль глупей можно ли было избрать?
161. О БОЛЛАНЕ
Сверстники всюду Боллану крапивою жгучей застлали
Ложе, когда на него он собирался возлечь.
Он отрицает ожоги, но не отрицает при этом,
Что обнаженный во тьме точно крапиву нашел.
Значит, не трогая тела, должна была эта крапива
Только на ногти его или на зубы попасть.
Впрочем, коль он невредимо во тьме обнаружил крапиву,
Как он сумел заключить, что на'крапиву напал?
162. ПРИТЧА О БОЛЬНОЙ ЛИСИЦЕ И ЛЬВЕ
Перед больною лисой, что лежала в норе утесненной,
С льстивою речью в устах вдруг появляется лев.
«Чувствуешь как ты, подруга, себя? Оближу — и воспрянешь.
Знаешь ли ты, какова сила в моем языке!» —
«Да, твой целебен язык, — отвечает лиса, — но одно лишь
Страшно: хорош он, а вкруг столько соседей плохих».
163. О ЛЬВЕ И ЛИЗИМАХЕ
Лев укрощенный пока кроткой пастью наставника лижет,
Тот на примере своем всех побуждает к тому ж.
Эпиграммы
199
И когда долго никто из толпы не отважился выйти,
Духом бестрепетный тут вышел вперед Лизимах.
«Сам я, — сказал он, — отважусь у льва к языку прикоснуться,
Но я б не сделал того, если сказать о зубах».
164. НА АСТРОЛОГА ФАБИАНА
Если в один только день прорицаний о будущем уйму
Всех легковерных толпа может купить у тебя,
И среди множества вздора случайно одно достоверно, —
Хочешь, пророком сочту тотчас тебя, Фабиан.
Но о грядущем всегда ты обманы одни изрекаешь.
Коль это можешь, — пророк, думаю, ты, Фабиан.
165. НА КОРОЛЯ ШОТЛАНДИИ,
КОТОРЫЙ ВСЕ ЖЕ ВЗЯЛ ПРИСТУПОМ ЗАМОК НОРХЕМ,
НЕ ЖЕЛАЯ ВИДЕТЬ, ЧТО ЗАМОК СДАН
Что это замок Норхем ты штурмуешь, шотландец, с войсками,
Разве недавно совсем ложно он сдался тебе?
Значит, по взятии замка негодными средствами радость,
Верно, большой у тебя, но и короткой была.
Злой и тебя и твоих (но заслуженной) смертью сгубивший,
Замок в немногие дни взят и опять перевзят.
И когда в царстве твоем домогался предатель награды,
Должной наградой ему смерть за злодейство была.
Но да погибнет предатель и тот, кому враг предается, —
Это, не сломлен, Норхем в судьбах имеет своих.
166. ЭПИТАФИЯ ЯКОВА, КОРОЛЯ ШОТЛАНДЦЕВ
Яков, шотландцев король, я — державы друзей неприятель —
Смел и несчастен лежу, этой землею сокрыт.
Сила духа во мне одинакова с силою веры,
И в остальном не позор выпал на долю мою.
Хвастаться стыдно, однако и сетовать стыдно: умолкну.
Если б, болтливая, ты тоже молчала, молва!
Вы ж, короли, — я и сам королем был, — напомнить хочу вам:
Пусть (как бывает) словцом вера не будет пустым.
167. НА ПЛОХОГО ЖИВОПИСЦА
Выразил дивный художник, отличным искусством владея,
Как убегает, дрожа, заяц от ярого пса.
200
Томас Мор
В тайные глуби природы проникнувший, он измышляет,
Что на бегу, оробев, смотрит зайчишка назад.
Столь хорошо написавший бегущего зайца пусть зайцем
Станет, и сам на бегу пусть-ка он смотрит назад.
168. НА ТОГО ЖЕ
Заяц написан с собакой, но так, что никто и не скажет,
Кто из них заяц, а кто мог бы собакою быть.
Где научился художник тому, что нехватку искусства
Он, о хитрец, возместил разумом дивным своим.
Чтобы был ясен предмет и ушло далеко заблужденье,
Надписи только внизу сделал он: заяц и пес.
169. О ТИНДАРЕ
Тиндар когда целовал очень видную девушку с носом
Слишком большим, захотел быть он насмешником с ней.
«Тщетно к твоим, — говорит он, — мои устремляются губы,
Нос твой, увы, далеко их разобщает собой».
Тотчас она покраснела, пылая в молчании гневом,
И не задета совсем острой остротой его;
«Нос мой, — сказала, — твои поцелуи к устам не пускает, —
Там, где отсутствует он, можешь себя показать».
170. НА ГЕРМАНА БРИ К С ИЛ, ПИШУЩЕГО ЛОЖЬ О «КОРДЕЛЬЕРЕ»,
КОРАБЛЕ ФРАНЦУЗОВ, И О ГЕРВЕЕ, ЕГО КАПИТАНЕ
Ты, прославляя Гервея, свои же стихи порицаешь:
Плохи писанья твои — верят же верным делам.
И на историю, Герман, в своей ты сослался поэме,
Но не на истину, — здесь разницу видит любой.
Разве в хуле и хвале не пристрастны истории часто?
Кто же поверит, скажи, этим историям всем?
Да ведь и сам твой Гервей по причине твоих восхвалений,
Право, доверье к себе мог растерять до конца.
171. НА НЕГО ЖЕ, О ТОМ ЖЕ ГЕРВЕЕ И О ТОМ ЖЕ КОРАБЛЕ,
КОТОРЫЙ В МОРСКОМ СРАЖЕНИИ СТАЛ ЖЕРТВОЙ ОГНЯ
Что незаслуженно Бриксий хвалою Гервея прославил,
Что капитана врагов чести обманом лишил.
Что о судне «Кордельере» он тысячу выдумок создал
В песне своей, вопреки делу, как было оно, —
Эпиграммы
201
Этому я не дивлюсь и считаю — не с умыслом злостным
В рвении ложь написал, что пожелал написать.
Тот же, кто мог бы поэту правдиво о судне поведать,
К нам ни единый теперь не возвратится сюда.
Тот лишь один (чтобы знать достовернее все) и достоин
Молвить, кто сам и тогда был на самом корабле.
172. СТИХИ, ИЗВЛЕЧЕННЫЕ ИЗ «КОРДЕЛЬЕРА» БРИК СИЯ,
ПО ПОВОДУ КОТОРЫХ ШУТЯТ НЕКОТОРЫЕ СЛЕДУЮЩИЕ
ЭПИГРАММЫ
Вот окружают британцы и справа и слева Гервея,
Тучею стрелы летят, словно градины в зимнюю пору,
В голову все устремляясь Гервея; герой же без страха
Их, отражая щитом, обращает на полчища вражьи.
173. ДАЛЕЕ О ТОМ ЖЕ «КОРДЕЛЬЕРЕ»
Спутников сам вдохновляет Гервей и сам наступает,
Он среди первых, храбрец, на врагов устремляется мощным
Натиском. Бьет их насквозь, пронизав виски их стрелою,
Этому ребра мечом протыкает, тому он вскрывает
Чрево. Тем голову с плеч он сшибает секирой двуострой.
Этим — бока, этим плечи он острым копьем пробивает.
174. ЭПИГРАММА МОРА,
ШУТЯЩАЯ ПО ПОВОДУ ПРИВЕДЕННЫХ СТИХОВ
Этих Гервей поражает, виски их пронзивши стрелою,
Чрево и ребра мечом он протыкает тому,
Этим же головы с плеч он сшибает секирой двуострой,
Тем пробивает насквозь плечи копьем и бока,
Далее то, что щитом от врага летящие стрелы
Неустрашимо к врагам он отметает назад, —
Все это непостижимо: один столько стрел отражает,
Тот, кто другою рукой держит увесистый щит!
В брани подобной храбрец в споре явном с самою природой.
Думаю, что у тебя нечто упущено здесь.
Ибо когда ты явил величайшего духом Гервея,
Стрелами кто четырьмя разом разит и щитом, —
Вырвалось это случайно, но должен был раньше читатель
Знать, что в сраженье тогда был пятируким Гервей.
202
Томас Мор
175. ДРУГАЯ О НЕМ ЖЕ
Диву даешься, как мог щит, секиру двуострую, стрелы,
Меч и копье, — все схватив, ими сражаться Гервей.
Вооружил он десницу ужасной секирой двуострой,
В грозную левую был меч его вложен тогда.
Вот и стрела, а за нею пусть он нам покажет, какое
Доблестно (зубы сомкнув) держит во рту острие.
Но так как тучею стрелы летят, словно в зимнюю пору
Град, то на голову свой прямо он щит взгромоздил.
Твердости сей головы и дракон уступил бы, 1Селено
Когтем, а бивнями слон вовсе не равен ему.
Новое чудище, значит, навстречу врагам выбегает,
Страшным оскалом грозя и угрожая рукой.
176. ЗДЕСЬ ПЕРВЫЙ СТИХ ПРИНАДЛЕЖИТ БРИК СИЮ,
В КОТОРОМ ОН ГЕРВЕЯ, УЖЕ ИДУЩЕГО НА СМЕРТЬ,
ЗАСТАВЛЯЕТ ПРОРОЧЕСТВОВАТЬ О САМОМ СЕБЕ
Нет, среди Феба питомцев не должен пребыть в небреженье
Бриксий, поющий дела те, что Гервей совершил.
Нет, среди Феба питомцев не должен пребыть в небреженье
Тот, кто Гервея, врагов, спутников сжег корабли.
Нет, среди Феба питомцев не должен он быть в небреженье...
Где же воспринял поэт то, что затем возвестил?
Нет, среди Феба питомцев не должен он быть в небреженье...
Фебов оракул ему слушать осталось еще.
177. СТИХИ НА НЕГО ЖЕ, ОБКРАДЫВАЮЩЕГО ПОЭТОВ
Никто поэтов древних так не чтит, как ты,
И не читает тщательней.
Ведь нет из всех поэтов древних никого,
Откуда б не заимствовал
То там, то сям цветочки ты и перлочки
Рукой своей уемистой.
Почтив поэта этой честью, далее
Чтоб внесть в свои писания.
Даешь поэту счастье: все, что ты сложил, —
Своих отцов подобие.
Они блистают ярче средь стихов твоих,
Чем ночью звезды яркие.
Обычно чести этой никого из них
Ты не лишаешь дружески,
Эпиграммы
203
Чтоб не рыдал никто — цвет века прежнего —
Тобою позаброшенный.
Итак, чтоб тех певцов размеры вечные
Не обветшали в праздности,
Ты их, пристрастьем времени наказанных,
Новейшим блеском жалуешь.
А новизною одарять все старое —
Нет ничего счастливее.
Блаженное искусство! Кто, владея им,
Даст обновленье старому,
Тот никаким искусством (и потея век)
Не даст новинкам старости.
178. ШУТКА ПО ПОВОДУ КЕНОТАФА ГЕРВЕЯ
Может с Гервеем одним сопоставить двух Дециев сразу
Век наш, — и это твое, Бриксий, сужденье о нем.
Но непохожи они, ибо те добровольно погибли,
Этот же сгиб оттого, что не сумел убежать.
179. ФЕБ ОБРАЩАЕТСЯ К БРИКСИЮ
Хочешь узнать мое мненье о книге могучезвучащей,
Той, что Гервея и брань живописует, и смерть?
Значит, священный певец, восприми-ка священные речи
Феба, какие тебе Фебов оракул изрек:
«В опусе всем слога нет одного, но тысяча — лишних.
Опус же кончен: не быть может ли этот пустяк?
С «менсис'ом» вместе он слит, — у тебя же его не отыщешь;
В «менсис'е» больше его, чем половина: он — «мене».
180. САБИНУ, У КОТОРОГО ЖЕНА ЗАБЕРЕМЕНЕЛА В ЕГО ОТСУТСТВИЕ
Жизни опора, надежда единая в старости поздней,
Чадо тебе рождено. К дому, Сабин, поспеши!
Живо! Супругу поздравить пора плодовитую, надо
Милое чадо узреть. К дому, Сабин, поспеши!
Живо, тебе говорю, поспешай, ну, не будь же ленивым,
Как только можешь, беги. К дому, Сабин, поспеши!
Сетует уж на тебя и супруга твоя, и малютка
Слез без тебя не уймет. К дому, Сабин, поспеши!
Неблагодарным не будь и за то, что дитя народилось,
И за созданье его. К дому, Сабин, поспеши!
Поторопись же прибыть, ну, хотя бы к обряду крещенья:
Ты еще можешь успеть. К дому, Сабин, поспеши!
204
Томас Mop
181. КАНДИДУ, ВОСХВАЛЯЮЩЕМУ СВЯТЫХ МУЖЕЙ,
ХОТЯ САМ ОН БЕЗНРАВСТВЕН
Кандид, ты хвалишь достойных, но им подражать не желаешь.
Я их хвалю, говоришь, Кандид, без зависти к ним.
Кто ж подражает достойным и зависти полон к тому же,
Кандид, белей молока и белоснежней снегов!
182. КАКОЕ СОСТОЯНИЕ ГОСУДАРСТВА НАИЛУЧШЕЕ
Ты вопрошаешь: «Что лучше: король или правленье сената,
Или иное, когда оба негодны они?»
Если ж и тот и другой хороши, — я склоняюсь к сенату:
В множестве добрых людей, думаю, больше добра.
Пусть нелегко поддается количество добрых подсчету,
Но что негоден один, можно легко заключить.
Пусть даже будет сенат между злом и добром посредине,
Вряд ли, однако, король «средним» пребудет таким.
К доброму часто совету склоняется скверный сенатор,
Но непреклонен король, правя советом своим.
Избран народом сенат, короли же родятся в коронах;
Жребий здесь правит слепой, там же — надежный совет.
И понимает сенат, что он создан народом, король же
Думает, что для него создан подвластный народ.
В первый правления год короли обольщают обычно,
Консул же будет таким в каждом грядущем году.
Долго живя, свой народ острижет король ненасытный,
Если же консул плохой, — можно другого желать.
Я не согласен с известною басней, что сытую муху
Надо терпеть, чтоб ее место голодной не дать.
И заблуждение верить, что алчный король насыщаем:
Эта пиявка всегда будет себя набивать.
Правда, решенья отцов несогласие вредное губит.
Но несогласным никто быть не дерзнет с королем.
Зло это тем тяжелей, если в важных делах разногласье.
Но почему у тебя сей зародился вопрос?
Есть ли народ где-нибудь, над котором ты волей своею
Власть учредишь короля или поставишь сенат?
Коль это можешь, — царишь, и не думай, с кем власть ты разделишь.
Первое — это вопрос: надо ль ее отдавать?!
183. О ПЬЯНИЦЕ ФУСКЕ
Врач говорил за советом пришедшему Фуску: «Погубишь
Зренье свое, если ты пьянствовать станешь опять». —
Эпиграммы
205
«Пусть уж глаза от вина погибают; к чему их лелеять,
Если медлительный червь очи проточит мои».
184. ДРУГУ
Это посланье мое, как узнал из твоих я писаний,
Поздно дойдет до тебя, поздним к тебе не придя.
По окончанье войны ведь не поздно приходят те стрелы,
Что не могли ей ничем в самом разгаре помочь.
185. О КОРОЛЕ И МУЖИКЕ
В город явился мужик, что в лесах и родился и вырос;
Фавна грубее он был, был он Сатира грубей.
Смотрит, повсюду народ, там и сям на улицах толпы,
Слово одно на устах: «В городе! Едет король!»
Тут оживился мужик от самой необычности слова,
Смотрит, что именно так жаждет толпа лицезреть.
Вдруг подъезжает король, предводимый блестящею свитой,
В золоте видится весь он на прекрасном коне.
Все восклицают не раз: «Виват рэкс!» И народ отовсюду
Смотрит, восторгом объят, на короля своего.
«О, где король? Где он есть?» — тут мужик восклицает. И некто:
«Вот он высокий, гляди, едет на этом коне».
«Этот, что ли, король? Ты смеешься, — мужик отвечает. —
Тот, кто в одежде цветной, видится мне — человек».
186. НА НЕУЧА ЕПИСКОПА, О КОТОРОМ РАНЕЕ ЕСТЬ ЭПИГРАММА,
ОБРАЩЕННАЯ К ПОСТУМУ
«Буква способна убить!» — ты, великий отец, восклицаешь.
Только одно на устах: «Буква способна убить!»
Ты же надежно себя остерег, чтоб убить не сумела
Буква тебя: ни с одной буквою ты не знаком.
Но не напрасно боишься, чтоб буква тебя не убила.
Знаешь, что дух твой тебя не воскресит никогда.
187. О СВЯЩЕННИКЕ,
СМЕХОТВОРНО НАПОМНИВШЕМ НАРОДУ О ПОСТЕ,
КОГДА ДЕНЬ ПОСТА ДАВНО МИНОВАЛ
Как-то священник у нас пожелал напомнить народу
О празднествах, что должны с ближней неделей прийти.
206
Томас Mop
«Мученик будет Андрей, — то великий и памятный праздник.
Знаете, — молвит, — Христу чем был угоден Андрей.
Плоть шаловливая тут от поста сурового сникнет, —
Это — обычай, святых установленье отцов.
Предупреждаю я всех, что во славу мучений Андрея
Пост полагалось блюсти, — он сообщает, — вчера».
188. О НЕКОЕМ, ПЛОХО ПОЮЩЕМ И ХОРОШО ЧИТАЮЩЕМ
Спел ты так плохо, что, право, епископом сделаться мог бы.
Так хорошо прочитал, что ты не можешь им быть.
И недостаточно, если того иль другого избегнуть;
Хочешь епископом быть — бойся того и того.
189. САБИНУ
Сынов четверку, что тебе
Твоей, Сабин, супругою
Даны столь непохожими,
Своими не считаешь ты.
Но лишь сыночек маленький,
Едва-едва родившийся,
Как ты — ну прямо вылитый
За всех, — в твоих объятиях.
Тех четырех фальшивыми
10 Зовешь детьми и гонишь их.
Лишь одного, родимого,
Зовешь своим наследником.
Так, на руках лелеючи,
Из всех его целуя лишь,
Как обезьяна деточку,
Чрез город весь таскаешь ты.
Но важно мудрецы твердят,
Чей это труд, занятие,
Что все природы таинства
Постигнуть надо тщательно;
Так важно мудрецы твердят,
Что очень часто матери
Воображают ревностно,
20
Детишек зачинаючи,
И те черты таинственно
Неизгладимо явные
Непостижимым образом
В самом сойдутся семени.
Их восприявши внутренне
30 И с ними возрастаючи,
От дум привитый матери
Свой облик получает сын.
Хоть ты от тысяч разнишься,
Рожавши четырех, жена,
К тебе весьма бесстрастная,
Их родила несхожими.
Но этот сын единственный
Из всех — твое подобие,
Ведь мать в его зачатие
40 Была весьма встревожена
И о тебе лишь думала,
В тревоге вся измаялась, —
Чтоб ты, Сабин, не вовремя,
Как будто волк из сказочки,
Не прибыл, вдруг нагрянувши.
190. СМЕШНАЯ ЭПИГРАММА О ПРИНЦЕПСЕ И СИДЯЩЕМ МУЖИКЕ
Принцепс, когда на мосту он уселся, взирая на воды,
Знатные ноги свои перед собой протянул.
Эпиграммы
207
Там же присел и мужик, но немного поодаль, однако,
Думая — именно здесь вежливо будет присесть.
Некто его поднимает. «Дерзаешь ты с принцепсом, — молвит, —
Вместе сидеть на мосту? Разве не стыдно, мужик?»
Тот отвечает: «Сидеть на мосту на одном преступленье?
А если на десять миль этот протянется мост?»
191. ЗАБАВНАЯ ЭПИГРАММА О ПРИДВОРНОМ
С лошади как-то сойдя, обратился к стоящему возле
Некий придворный: «Возьми, кто бы ты ни был, коня».
Тот, ибо был боязлив, отвечал: «Господин, неужели
Этого зверя-коня кто-то удержит один?»
«Есть, кто удержит один», — он в ответ. А тот, подхвативши:
«Если ты можешь один, сам ты его подержи».
192. НА ТРУСЛИВОГО И УКРАШЕННОГО КОЛЬЦОМ ВОИНА
Воин, зачем у тебя на руке кольцо золотое?
Разве не лучше ему ноги твои украшать?
Ибо средь ярого Марса недавно полезней и лучше
Рук послужила тебе только одна лишь нога.
193. НА ПОЭТА БРИКСИЯ
Бриксий, в книжонке твоей объявилась такая загадка,
Что предложить ее Сфинкс мог бы Эдипу вполне.
«ХОРдигера» целиком в ней повсюду найдешь, но не сыщешь
Там, чтобы «КОРдигера» первый присутствовал слог.
194. НА ПЬЯНИЦУ ТУСКА
«Туск, — ему врач говорит, — ты вином глаза убиваешь»;
Просит его не забыть этот полезный совет.
Тот же: «И звезды, и землю, и море, и все, что мы видим,
Я и увидеть успел, и перевидеть давно.
Но не пришлось мне еще испробовать многие вина,
Новые вина когда новый дарует нам год».
Так, не колеблясь и твердо, сказал он: «Вы глазки, прощайте.
Видел достаточно я, но недостаточно пил».
195. НА КЛЯТВОПРЕСТУПНИКА AFHA
Арн, ты и много и долго все клялся и ныне добился,
Что после этого ты можешь не клясться совсем.
Самый клянущийся муж! Твоему теперь слову повсюду
Веры не меньше отнюдь, нежели клятве твоей.
196. НА НЕГО ЖЕ
Вечно клянешься ты, Арн, и без устали всем угрожаешь.
Хочешь узнать, какова польза отсюда тебе?
Так ты клянешься, что верить тебе наконец перестали,
Так ты грозишь, что никто тех не страшится угроз.
197. НА НЕГО ЖЕ
Арна ногами сильней никого не найдется доселе,
Но отморозил давно руки короткие он.
Жаждет, однако, сражений. Кто на ноги скор, но увечен,
Думаю, ведаешь ты, что он в сраженье свершит.
Чей необуздан язык, но бессильна рука, у такого
Надо язык отрубить, но не бессильной рукой.
198. О МАРУЛЛЕ
Врач Теодор говорил гноеглазому как-то Маруллу,
Чтобы не пил он, когда стать не желает слепым.
Чтобы явиться не пьяным к врачу (хоть и трудно такое),
Целых два дня без вина жил в воздержанье Марулл.
После, иссохший от жажды, привычным вином соблазненный,
Он у порога врача рухнул на землю ничком.
Вновь пристрастился к вину, хоть глаза свои тем, горемыка,
Им предоставив вино, гибели верной обрек.
«Вот он, мой путь, вы сюда привели меня, верные глазки!
Пейте, прощайте теперь, двое вожатых моих!»
Вкус остается и запах; дивится он, света не видя,
И погружаются тут в мрак непроглядный глаза.
В горе злосчастном, однако, себя он одним утешает,
Тем, что не будет лишен малой толики вина.
199. НА РИСКА, ТРУСЛИВОГО КОННИКА
Риск, осмотрительный конник, от долгого опыта сведущ,
Не без причины двоих держит несхожих коней.
Да, он их кормит обоих: того, что и птицы быстрее,
Как и того, что ленив больше лентяя осла.
Так, неспешащего, этот к сраженьям подвозит коняга,
Тот же, лишь грянет труба, прочь от сражений несет.
Эпиграммы
209
200. НА ГЕЛЛИЮ
О моя Геллия, лжет говорящий, что будто темна ты.
Сам я судья, что отнюдь ты не темна, но черна.
201. НА НЕЕ ЖЕ
Ты говоришь: я бела. Я не спорю. Но если бела ты,
Черная кожа зачем скрыла твою белизну?
202. НА ОБЛАЧЕННОГО В РОСКОШНУЮ ОДЕЖДУ,
КУПЛЕННУЮ ЗА ЗАЛОЖЕННОЕ ПОМЕСТЬЕ
Я не дивлюсь, что от веса своей ты одежды потеешь:
Полных четыре она югера тянет земли.
Сколько при жизни земли ты носил на себе, облачившись,
Столько в могильном холме у погребенного нет.
203. НА ГАРЕМАНА, БЕДНОГО ПОСЛЕ ПРОДАЖИ ЗЕМЛИ
Продал недавно еще Гареман отцовские земли,
Тут же молва разнеслась, что неимущ он теперь.
Нет, и талант у него, и усердие есть несомненно;
Думаю, это к нему злая враждебна молва.
В желтое злато, хитрец, обратил он вонючие комья,
Но состоянья никак не наживает себе.
204. САБИНУ
Умерли две, — за тебя уже третья выходит супруга,
Только из трех ни одна верной тебе не была.
Ты же, негодник, за это не только супруг обвиняешь, —
Женский весь род целиком в гневе клеймишь ты, Сабин.
Но если хочешь ты все на весах справедливости взвесить,
Более мягким тогда станешь ты к женам своим.
Если все три жены у тебя были нравов негодных,
Значит, с рожденья от звезд это тебе суждено.
Если ж судьбина твоя быть кукушкой велит тебе вечно,
Как же ты ждешь, чтоб жена звездами править могла?
Чистой была для другого и будет. А то, что с тобою
Прелюбодейка она, — рок твой по праву винит.
210
Томас Мор
205. НА ПОТЕРПЕВШЕГО КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ,
УКУШЕННОГО НА БЕРЕГУ ВИПЕРОЙ, С ГРЕЧЕСКОГО
Моря безумных валов ты избег при кораблекрушенье,
Но африканский песок горше, чем моря простор.
Вот он у брега лежит, сном тяжелым поваленный наземь,
Гол, обессилен вконец морем, жестоким врагом.
Тут его страшная губит випера. Напрасно, напрасно,
Бедный, от моря бежишь: гибель твоя на земле.
206. О ХИРУРГЕ И СТАРУХЕ
Как-то хирург плащеносный глаза умастил у старухи.
«Через пять дней, — говорит, — пользу почувствуешь ты».
Ступы меж тем и салфетки, бадьи для воды, сковородки —
Все, что тяжелый в дому труд облегчает, унес.
Та, исцелившись, глазами прозревшими дом оглядела,
Видит, что в доме ее утвари нет никакой.
И, расплатившись с врачом, заявила ему: «Торжествует
Твой уговор, и мое зренье богаче теперь.
Вижу, однако, теперь в доме утвари меньше, чем прежде;
Видела много тогда, ныне не вижу совсем».
207. НА НЕКОЕГО
О, сколь твой разум проворен! Когда б столь проворными были
Ноги твои, средь полей ты сумел обогнать бы и зайца.
208. ОБ ИРОДЕ И ИРОДИАДЕ
Вот перед Иродом дочь танцует Иродиады;
Быть неприятной должна, — нравится все же ему.
Царь опьяненный любовью к супруге, таким опьяненный
Буйством фортуны и сверх — чистым вином опьянен, —
Молвит: «О дева, желай, и клянемся тебе, что воздастся.
Хочешь, полцарства сего требовать можешь себе».
Но нечестивая дочь и пресгупнейшей матери сверху
Молвит: «Крестителя мне голову дай, я молю».
Просишь, о дева, даров (если девой бывает плясунья)
Тех, что их вида едва выдержишь, просишь даров.
О кровавая мать, о жестокая мачеха дщери,
Учишь ты пляскам ее, головы учишь рубить.
Царь заскорбел и, печальный, действительно ей уступает,
Ибо он связан теперь святостью клятвы своей.
Эпиграммы
211
Царь, верный клятве своей, но тогда-то лишь только и верный,
Верность преступней твоя, чем вероломство само.
209. НА НЕКОЕГО ПЬЯНИЦУ
Так как не очень поспешно пришел я к тебе на беседу,
Ты обвиняя, клянешь вялую леность мою.
Да, признаюсь, что к тебе я, пожалуй, не вовремя прибыл:
Позже иль ранее час надо б избрать для того.
Если бы утром к тебе я пришел на рассвете того же
Дня или также пришел утром грядущего дня!
Ныне ж средь белого дня нам о деле беседовать поздно:
Ты уже пьян, и в тебе толку теперь ни на грош.
210. НА ЖИВОПИСЬ ИРОДОВА СТОЛА
Кровью убитого мужа у Ирода стол окровавлен,
И у Фламиния стол кровью убийства залит.
Схожие эти убийства свершили похожие девы:
В первом — плясунья виной, в этом — блудница была.
Есть и отличье, однако: блудница виновного губит,
А от плясуньи погиб муж не повинный ни в чем.
211. НА ТУ ЖЕ САМУЮ ЖИВОПИСЬ
Мужа святого уста, что лежат в отвратительной жиже,
И отсеченную стол царский являет главу.
Так вот властитель Атрей сыновей обоих Фиеста
Дал на съеденье тела, — брат на съеденье отцу.
Так же одрисов царю умерщвленного сына царица,
Мстя за сестру, подает, Итиса лютая мать.
Вот какие десерты столы у царей украшают.
Верь мне, бедняк никогда пищи подобной не ест.
212. НА НЕ В МЕРУ НОСАТОГО, С ГРЕЧЕСКОГО
Если б на солнце наставить твой нос, то при зеве отверстом
Ты бы зубами тогда точный указывал час.
213. НА РУМЯНЯЩЕГОСЯ, С ГРЕЧЕСКОГО
Стоит ли мел покупать, воск, румяна, и зубы, и волос,
Если дешевле купить можно лицо целиком?
212
Томас Mop
214. НА АКТЕРА, С ГРЕЧЕСКОГО
Прочее все — по преданью, но нечто, и многое даже,
В танце твоем у тебя было ему вопреки.
Изображал ты Ниобу, — и, верно, стоял, словно камень;
Стал Капанеем — и вот наземь внезапно упал,
Но когда ты, жив-здоров, на мече удалился с Канакой,
Было станцовано здесь не по преданью совсем.
215. НА АКТЕРА, С ГРЕЧЕСКОГО
В танце представил Ниобу, и Дафну нам Мемфис представил;
В Дафне он деревом был, камнем — в Ниобе своей.
216. ТРЕЗВЫЕ БЫВАЮТ НЕСНОСНЕЕ, С ГРЕЧЕСКОГО
Мы за вином ввечеру друг для друга радушные люди,
Но, протрезвев, поутру зверем встает человек.
217. НА АНДРЕЯ, ИЗВЕРГАЮЩЕГО РВОТУ В МОРЕ
Ты благодарный, Андрей, и достоин ты всякого блага,
Ибо тем кормишь ты множество рыб, тебя откормивших.
218. О НЕМ ЖЕ
Рыб ты у моря пожрал, и, разгневавшись, требует море,
Чтоб изо рта своего ты их назад возвратил.
219. НА ДЕВУ, ЕДУЩУЮ ВЕРХОМ, РАСТОПЫРИВ НОГИ
Станет ли кто отрицать, что вместишь ты, о дева, мужчину,
Если такого коня охватить твои голени могут?
220. ГАЛЛУ, КРАДУЩЕМУ СТИХОТВОРЕНИЯ ДРЕВНИХ
Дух, как у древних поэтов, и мысли такие же точно,
Бывшие древле, теперь, Галл, у тебя одного.
Стихотворения те же, а часто и строки такие ж,
Что сочинили они, Галл, сочиняешь и ты.
221. НА БЕДНЯКА-БАЛАГУРА
Ночью увидел когда балагур, что воры забрались
В дом и старательно в нем рыщут и шарят кругом, —
Эпиграммы
213
Он засмеялся: «Дивлюсь, что вы ночью здесь видите что-то.
Я и средь белого дня вижу, что нет ничего».
222. О ТРЕВОЖНОЙ ЖИЗНИ ВЛАСТИТЕЛЕЙ
Власть непомерная вечно с заботами жалкими рядом.
Не прекращается страх средь постоянных тревог,
Коль не оцеплен властитель оградой кругом из оружья,
Коль не обедает он, прежде еду испытав.
Это — защита, однако все это — защита плохая
Тем, кто не в силах иным обезопасить себя.
Напоминает она, чтоб меча сателлитов боялся,
Учит, что страшен и яд при испытанье еды.
Значит, найдется ль здесь место от страха свободное, если
То же и гонит его, и порождает опять.
223. НА ПАСЫНКА, ПРИДАВЛЕННОГО УПАВШЕЙ СТАТУЕЙ МАЧЕХИ,
С ГРЕЧЕСКОГО
Пасынок, мачехи ты украшаешь колонну цветами,
Думая — козни ее вместе со смертью прошли.
Но, накренившись внезапно, тебя она давит. Коль мудр ты,
Пасынок, то избегай даже могилы ее.
224. НА НЕКОЕГО ПОЭТА-ИМПРОВИЗАТОРА
Ты уверяешь, что строки написаны эти экспромтом?
Можешь молчать: говорит книга об этом твоя.
225. НА МАЧЕХ, С ГРЕЧЕСКОГО
Пасынку, даже любя, причиняет мачеха беды;
Этому Федра пример, что Ипполиту тяжка.
226. НА НЕКОЕГО, ГОВОРИВШЕГО, ЧТО В ЕГО СТИХАХ
НЕ БУДЕТ НЕДОСТАТКА В ГЕНИАЛЬНОСТИ
Есть в эпиграмме прелестной поэта испанского строчка:
«Книга, чтоб вечною стать, быть гениальной должна».
Эти читая слова, ты уже и стихи нам готовишь,
Весь напрягая свой ум, только, увы, без ума.
Хвалишь ли что или в мере какой-то хулишь, есть надежда:
Жить это будет, своим гением сохранено.
Ведь и в Каменах твоих, гениальнейший муж, — ты уверен, —
Гений какой-то, и он будет откуда-то в них.
214
Томас Мор
Ты же, однако, желай (и не будет отказа), чтоб книга
Гения дар не несла, ибо бездарна она.
Если какой-либо гений продлит ее дни, то он будет
Явно из гениев злых: тысячи их у тебя.
Но это будет не жизнь, если верить тому же поэту,
«Ибо не всякая жизнь, благо — здоровая жизнь».
Если же жизнь твоей книги — тускнеть в непрестанном позоре,
Пусть тебе будет дано вечной кончиною жить.
227. О СТРАСТИ ВЛАСТВОВАТЬ
Царь из многих царей, кто единственным царством доволен,
Лишь и найдется один, если найдется один.
Царь из многих царей, хорошо управляющий царством,
Лишь и найдется один, если найдется один.
228. О СДАЧЕ НЕРВИИ ГЕНРИХУ ЛПП, КОРОЛЮ АНГЛИИ
Нервия, Цезарь-воитель тебя, непреклонную, занял
Не без потерь и больших с той и другой стороны.
Генрих тебя покоряет, без крови берет тебя принцепс, —
Цезаря больше он столь, сколь же его и славней.
Знает король, что почетна ему эта сдача, постигла
Также и ты, что сама с пользой не меньшей сдалась.
229. О ФАБУЛЛЕ И АТТАЛЕ
Фабулла, как-то обозлясь на Аттала,
За что — не знаю, но стремясь задеть его
И показать, сколь явно он в презрении,
Ему поклялась: будь бы даже сто у ней
Тех органов, что отличают женщину,
Один ему отдать не соизволила б.
«Отказ? — тот восклицает. — Это что ж, о зло,
Воздержанность иль бережливость новая?
Бывала ты обычно благосклоннее.
Один из сотни дать ты затрудняешься,
О скряга, орган? Но одним-единственным
Ты обладая, тот один мужам всегда
Давала сотням сотен благосклонная.
Увы, боюсь, чтоб эта скупость странная
Тебе в конце концов не повредила бы».
Эпиграммы
215
230. О БОЛЬНОМ ЛИХОРАДКОЙ И СКЛОННОМ К ПЬЯНСТВУ
ВРАЧЕ
Полутрехдневной когда заболел мой сын лихорадкой,
Я Савромата врача в помощь зову на авось.
Пальцем большим прикоснувшись, он чувствует жилы биенье.
«Жар, — говорит он, — силен, но непременно спадет».
Требует тотчас бокал и до самого дна осушает,
Даже и Битий такой вряд ли бы смог осушить.
Пьет и больного примером к питью побуждает такому
И говорит, что его тщательно взвешен совет.
Он ведь пылает в жару, значит, следует выпить побольше,
Ибо не малой водой гасят огромный костер.
231. О КАЮЩЕМСЯ ГЕСПЕРЕ
Наш Геспер, как святой обычай требует,
Грехи смягчая, каялся священнику.
А тот стремится выведать признание,
И, хитрый, все затронув преступления,
Он среди них пытает, а не верил ли,
Как нечестивцы, Геспер в мерзких демонов?
«Ах, мне ль отец, — тот молвит, — верить в демонов!
С большим трудом досель я в Бога верую».
232. О БОГЕ СЛУЧАЕ, С ГРЕЧЕСКОГО
— Родом ваятель твой кто? — Сикионец. — Но как его звали?
— Это Лисипп. — Ну, а ты? — Случай, властитель всего.
— Что ж ты на кончиках пальцев? — Кружу постоянно. — Зачем ты
Крылья несешь на ногах? — Я словно ветер лечу.
— В правой руке почему лезвие у тебя? — Указанье,
Что в остроте и ему не поравняться со мной.
— Волосы что ниспадают на лоб? — Кто схватить меня хочет,
Пусть упредит. — Почему сзади лыса голова?
— После того, как на крыльях промчусь я стремительно мимо,
Сзади не сможет никто снова меня возвратить.
Значит, ты мог бы отсюда постичь, что поставлен таким я
Здесь в назиданье тебе мастера умной рукой.
233. О ФИЛЛИДЕ И ПРИСКЕ, НЕОДИНАКОВО ЛЮБЯЩИХ
Чистая Филлида так с Приском пламенным славно сольется,
Как с искрометным вином хладная влага воды.
Любит Филлиду Приск, накаленного пламени жарче,
Приск же любим холодней, чем ледяная вода.
Но безопасно сольются. А если бы оба пылали,
Дом разве смог бы один выдержать пламени два?
234. О ДРЕВНИХ МОНЕТАХ,
СОХРАНЕННЫХ У ИЕРОНИМА БУСЛИДИАДА
Так же как некогда Рим был в долгу у своих полководцев,
Все они, Буслидиад, ныне в долгу у тебя.
Рим полководцы хранили, а ты у себя сохраняешь
Доблестных римлян, когда Рима давно уже нет.
Ибо монеты, издревле хранящие цезарей лики
Или великих мужей, славу стяжавших тогда,
Ты, кропотливо ища, от начальных веков собираешь,
Лишь в досгоянье таком видя богатство свое.
Пусть триумфальные арки сокрыты под прахом тяжелым,
Лики стяжавших триумф, их имена — у тебя.
И пирамиды, как память о многих своих властелинах,
Право же, Буслидиад, меньше шкатулки твоей.
235. К НЕМУ ЖЕ
Буслидиад мой, ужели ты кроткую эту Камену
В своем все держишь ящичке?
Что ты достойную света во тьму удаляешь? Что ей ты,
Что смертным всем, завидуешь?
Слава Музы твоей обязана целому миру.
Что славу гонишь от нее?
Сладостен плод от нее и всему он миру обязан.
Один что всем противишься?
Иль от собранья мужей содержать тебе должно подальше
Когорту чистых девушек?
Этого надо бояться, признаюсь, лишь девам, что могут
Свою утратить девственность.
Дай, не боясь, нам твою, ведь и стыд у нее несгибаем,
Не груб иль не отесан он.
Как твоя дева самой не уступит богине Диане,
Стыдом прекрасна сладостным,
Так твоя дева самой не уступит богине Минерве
Умом, красой и прелестью.
Эпиграммы
217
236. БУСЛИДИАДУ О ВЕЛИКОЛЕПНЬПС ЧЕРТОГАХ В МЕХЕЛЬНЕ
Лишь довелось увидать полоненными взорами этот
Дивно украшенный дом, Буслидиад, у тебя, —
Я пораженный застыл; помогли песнопенья какие,
Рок умолив, воскресить древних тебе мастеров?
Думаю, светлое зданье искусными действами только
Лишь не Дедала рука соорудила сама.
Изображения здесь Апеллес написал, вероятно;
Видя резьбу, поспешишь Мирону труд приписать.
На изваяния глядя, припомнишь искусство Лисиппа,
Видя же статуи, мнишь — это Праксителя труд.
Труд отмечают двустишья, но эти двустишья, бесспорно,
Если не создал Марон, то пожелал бы создать.
Здесь подражает орган, модулируя, звукам различным,
Древним единственно лишь или, скажу, никаким.
Значит, весь дом — либо слава минувших веков, либо этим
Новым твореньем века древние превзойдены.
Пусть этот новый не скоро и поздно состарится дом твой,
Пусть господина он зрит, но никогда — стариком.
237. О ФИЛОМЕНЕ И АГНЕ, СОЕДИНЕННЫХ ПЛОХИМ ОБЕТОМ
Вот и в наш век чудеса возвращаются снова Венеры
Те, что и прежний-то век, думаю я, не знавал.
Юношей цвет — Филомен и цветок среди девушек — Агна
Соединяются, — к ним Пафия благоволит.
Он непомерно, однако, гордится себе похвалою,
В спеси и та от похвал качествам милым ее.
Значит, супружество это, что просят нередко в обетах,
Не от Венеры, — себе все приписали они.
Неблагодарных богиня лишает их облика, слиться
Им не дает, наделив разной породою их.
Скоро кукушкою стал Филомен, что средь лета кукует,
Алчной волчицы теперь Агна обличье несет.
238. СРЕДСТВА ДЛЯ ИЗГНАНИЯ ЗЛОВОННОГО ДЫХАНИЯ,
ВОЗНИКШЕГО ОТ НЕКОТОРЫХ ВИДОВ ПИЩИ
Чтоб не пришлось выдыхать тебе мерзостный запах порея,
Ты за пореем вослед лука возьми и поешь.
Далее, если захочешь ты луковый запах исторгнуть,
Съешь чеснока, и легко цели достигнешь своей.
Если же тягостный дух у тебя остается чесночный, —
Или ничто, или кал только и снимет его.
239. ЧИТАТЕЛЮ О НОВОМ ЗАВЕТЕ,
ПЕРЕВЕДЕННОМ ЭРАЗМОМ РОТТЕРДАМСКИМ
Труд сей святой и бессмертный, Эразма ученого подвиг,
Ныне выходит. О, сколь пользы народам несет!
Новый вначале Завет толкователем древним испорчен,
После различной рукой пишущих он поврежден.
Иеронимом когда-то ошибки исправлены были,
Но, что написано им, сгинуло в лености лет.
Заново он истолкован теперь с удаленьем ошибок,
Новый Завет от Христа новою блещет красой.
Он не пристрастно, однако, судил о словах, отмечая,
Что в них священно, а что лишь преходящее в них.
Значит, коль кто-либо их лишь коснется, на крыльях промчавшись,
То и величье труда он не сумеет постичь.
Если же следом за ним он проследует мерной стопою,
То заключит, что труда больше, полезнее нет.
240. ПОЧТЕННЕЙШЕМУ И ПРОЧ. ТОМАСУ,
КАРДИНАЛУ И АРХИЕПИСКОПУ ЙОРКСКОМУ
НА КНИГУ НОВОГО ЗАВЕТА, ДАННУЮ ЕМУ ЭРАЗМОМ
Ты, кто единый отец и ученых мужей покровитель,
К чьим приникает устам с жадностью хор Пиерид,
Ты, кому столько почета народ, уделяя, приносит,
Сколько достоинств твоих сам заключает почет.
Книга эта к тебе издалека пришла, от Эразма.
Книгу, молю я, прими с чувством, с каким он дарил.
Не сомневаюсь, ты примешь — ведь автор труду одобренье
Сам по заслугам воздаст так же, как автору труд.
Был неизменно твоим почитателем автор, творенье
Было — Завет от Христа — делом доселе твоим.
Этим Заветом тебе подается благая возможность,
С ним и пред Момом самим ты в состоянье судить.
На удивленье народу так жалоб запутанность рушишь,
Чтоб побежденный не мог жалобу вновь принести.
Это дарует тебе не людское искусство, но Божье
Установленье — одна мера суждений твоих.
Значит, сей труд, о достойнейший пастырь, с лицом благосклонным
Ты восприми и всегда к автору милостив будь.
241. ДОСТОЙНЕЙШЕМУ И ПРОЧ. АРХИЕПИСКОПУ
КЕНТЕРБЕРИЙСКОМУ
Пастырь благой, все, что ты своему доставляешь Эразму
Столько и множество раз щедрой своею рукой, —
Эпиграммы
219
Все подтверждает: досуг, что дарован тобою, не празден,
И среди первых о том труд этот нам говорит.
Кто бы ни выпустил в свет бесконечные томы, пусть даже
И не без пользы, но труд новый их всех превзошел.
Польза для каждого в нем, но заслугу вы делите оба:
Труд он закончил, а ты, пастырь, дал средства ему.
Но от сердца всего он тебе свою часть уступает, —
Все, что ни делает он, ставит в заслугу тебе.
Просит теперь он, отец-благодетель, за труд свой награду:
Чтобы ты этим для всех мил был, а он — для тебя.
242. ЭПИТАФИЯ НА МОГИЛЕ ИОАННЫ,
НЕКОГДА ЖЕНЫ МОРА,
ПРЕДНАЗНАЧАЮЩЕГО ЭТУ ЖЕ МОГИЛУ И ДЛЯ СЕБЯ,
И ДЛЯ СВОЕЙ ВТОРОЙ ЖЕНЫ
АЛИЦИИ
Здесь Иоанна лежит, дорогая женушка Мора;
Место Алиции здесь я назначаю и мне.
Первая то мне дала, быв супругою в юные годы,
Что называюсь отцом сына и трех дочерей.
Детям вторая чужим (что случается с мачехой редко)
Матерью стала родной больше, чем детям своим.
С первою прожил я так, как с другою ныне живу я,
И не могу я сказать, кто мне дороже из них.
О, если б вместе нам жить, если б жить нам втроем неразлучно,
Если бы вера и рок это позволить могли!
Но заклинаю: пусть свяжет нас эта могила и небо!
Знаю, нам смерть принесет то, чего жизнь не дала.
243. РАДУЮЩЕМУСЯ, ЧТО ОН ИЗБЕЖАЛ БУРИ
Польза какая, что ты ускользнул от свирепого моря?
Радость, чтоб тщетной ее мне не назвать, коротка.
Брезжит такой же покой для больных лихорадкой, но грозно
Снова приходит она через положенный срок.
Сколько скорбей угрожает тебе на суше желанной,
Сколько набросилось их средь бушевания волн!
Смерть предваряя, разят иль оружие нас, иль недуги, —
Горе любое из них смерти самой тяжелей.
Тщетно! Избегнувший смерти средь волн разъяренного моря,
Ты, и доспехи надев, козней не минешь ее.
220
Томас Мор
244. НА НЕКОЕГО ТОЛСТОГО МОНАХА,
У КОТОРОГО НА УСТАХ БЫЛО ПОСТОЯННО,
ЧТО ЗНАНИЕ ДЕЛАЕТ НАПЫЩЕННЫМ
Павел-свидетель, твердишь ты, что знание всех раздувает,
И избегаешь его. Чем же ты, отче, раздут?
В чреве толщенном с трудом ты таскаешь желудок раздутый,
И раздувает тебе глупость пустейшая ум.
245. НА ХЕЛОНА
Имя лентяя осла почему тебе так ненавистно?
Именем этим — Хелон — звался философ-мудрец.
Но не сочти, будто сам ты не разнишься с ним совершенно:
Тот золотым был, а ты, право, свинца тяжелей.
Ум у того человечий остался и в шкуре ослиной,
В теле людском у тебя ум пребывает осла.
246. О КОШКЕ И МЫШИ
Из мышеловки пока извлеченную мышь предлагаю
Кошке, она не спешит алчно добычу пожрать.
Пленницу в трепете держит она на земле посредине,
С ней забавляться игрой рада на диво при всех.
Машет хвостом и глазами,'что в трепет бросают, взирает,
Голову мыши, шаля, мечет туда и сюда.
Ошеломленную, лапой бодрит и, готовую к бегству,
Снова хватает, — дает и преграждает ей путь.
Лапой подбросив, затем ее пастью хватает, уходит,
Ложно надежду дает на ненадежный побег.
Но караулит и снова бегущую жадно хватает,
И возвращает туда, где начинался побег.
Хищная, снова отходит и с разумом истинно дивным
Все над бедняжкой творит опыты эти свои.
Делает это не раз и, беспечная, дальше отходит, —
Мышь неожиданно щель видит и прячется в ней.
Кошка, опять подступив, понапрасно нору осаждает,
Скрывшись в убежище, мышь там не страшится врага.
Коль не убила ловушка, защитой тогда и спасеньем
Сделалась кошка, что смерть часто являет собой.
Эпиграммы
221
247. НЕКТО ИЗЪЯВЛЯЕТ РАДОСТЬ,
ЧТО ВНОВЬ ВСТРЕТИЛ НЕВРЕДИМОЙ ТУ,
КОТОРУЮ НЕКОГДА ЛЮБИЛ ЕЩЕ СОВСЕМ ЮНЫМ
Ты и сегодня жива, с юных лет самого мне дороже,
Снова пред взором моим, Елизавета, стоишь.
Что за злодейка-судьба столько лет нас с тобой разлучала!
Юным увидел тебя, вижу почти стариком.
Лет мне четырежды было четыре, из них не хватало
Двух или около двух лет той порою тебе.
Взор твой похитил когда мое сердце любовью невинной,
Взор, убежавший куда ньше с лица твоего?
Некогда мне представал мой возлюбленный облик, но ньше
10 Нет в этом лике того, чем отличался былой!
Время, которое вечно завидует прелести нежной,
Взяло тебя у тебя, взять у меня — не могло.
Прелесть былая, столь часто мои привлекавшая взоры,
Обликом ньше твоим душу пленяет мою.
Слабый обычно огонь возрастает, коль есть дуновенье,
Будучи скрыт до того пеплом остывшим своим.
Как бы ты ни была с той былою несхожа, тобою
Пламень старый зажжен воспоминаньем живым.
Вот уж тот день настает, что когда-то резвящейся девой
20 Мне средь девичьих тебя дал хороводов узреть,
С белою шеей тогда золотистые кудри сливались,
Щеки равнялись снегам, розанам — губы твои,
Два твоих светоча ясных все взоры мои полонили
И через взгляды мои в сердце проникли мое,
Сам я недвижен застыл, словно молнией ошеломленный,
И перед взором твоим долго еще трепетал.
Смех вызывала в ту пору у сверстников наших простая,
Неискушенная столь, скрытая плохо любовь.
Так меня лик твой увлек, — иль действительно самый прекрасный,
30 Иль показался он мне лучшим, чем истинно был,
Или причиной явился пушок моей юности ранней,
И возмужалость тогда новый мне жар принесла,
Или же некие звезды, единые нашим рожденьям,
Силой своей вдохновить наши сумели сердца.
Ведь и сестра твоя также открыла, болтливая, тайну,
Предала, что у тебя сердце согрела любовь.
Дан и созвездьям самим с той поры охранитель мощнее, —
Дверь им преградой дана, если сойтись захотят.
Так, разлученных и шедших различными судеб путями,
40 После бесчисленных зим день этот сводит теперь,
День, что счастливее редко в мои выпадает годины,
Выдался благостным днем встречи счастливца с тобой.
Ты, кто безвинно когда-то все чувства мои захватила,
Ныне, опять без вины, так же все мне дорога.
Чистой была та любовь. И теперь, чтоб была не порочней,
Если не скромность сама — сам этот сделает день.
Добрых, однако, богов, после четверти века во здравье
Мне возвративших тебя, давших тебе и меня,
Я умоляю, чтоб вновь по прошествии четверти века
*° Я, невредимый, тебя вновь невредимой нашел.
248. ТОМАС МОР МАРГАРИТЕ, ЕЛИЗАВЕТЕ, ЦЕЦИЛИИ И ИОАННУ,
СЛАДЧАЙШИМ ЧАДАМ, ЖЕЛАЕТ НЕИЗМЕННО ЗДРАВСТВОВАТЬ
Пусть же посланье одно посетит четырех моих деток,
И невредимыми пусть отчий хранит их привет.
Мы же свершаем наш путь, и пока мы под ливнями мокнем,
Чаще в-трясине пока вязнет измученный конь, —
Я сочиняю для вас эту песню свою и надеюсь,
(Пусть не отделана) вам будет приятна она.
Собраны в ней подтвержденья отцовского чувства — насколько
Пуще очей своих он любит поистине вас.
Ведь ни зыбучая почва, ни воздуха ярые вихри,
10 Конь исхудалый, что путь держит глубокой водой,
С вами не в силах его разлучить; где б он ни был, — докажет:
Не о себе, но о вас думает более он.
Ибо пока, наклонясь, конь ему угрожает паденьем,
Он, не тревожась о том, все сочиняет стихи.
Песни, что трудно у многих выходят из сердца пустого,
Отчая дарит любовь, чувств полнотой рождена.
Что же дивиться тому, если вас обнимаю от сердца
Полного я: кроме вас, нет у меня никого.
Вместе провидец-природа родителя слила с потомством
20 И Геркулеса узлом души связала у них.
Вот почему у меня и характера мягкого нежность,
Часто привыкшая вас греть на отцовской груди.
Вот почему пирогами привык вас кормить я и щедро
Яблоки спелые вам с грушами вместе давать.
Вот почему я привык одевать вас в одежды из шелка,
И никогда я не мог вашего плача снести.
Часто я вам раздавал поцелуи и редко побои,
Но и при этом бичом хвост мне павлиний служил.
Впрочем, и этакий бич применял я и робко и мягко,
^ Чтобы синяк не пятнал нежных седалищ у вас.
Эпиграммы
223
Ах, не тот ведь отец называться достоин жестоким,
Кто не рыдает, когда чадо рыдает его.
Что бы свершили другие — не знаю, но вам-то известно,
Сколь справедлив у меня, мяког поистине нрав.
Ведь неизменно и крепко любил я свое порожденье,
И (как и должно отцу) я снисходителен был.
Ныне же эта любовь до такой разрослася громады,
Что представляется мне, прежде я вас не любил.
Нравы серьезные ваши в столь юные годы причиной,
40 Также и ваши сердца, добрым искусством полны,
И красноречие ваше в приятно отточенной речи, —
Каждое слово у вас взвешено с точностью в ней.
Все это сердце мое наполняет столь дивным волненьем,
Ныне с моими детьми крепко связуя меня,
Что к порожденным любовь — лишь единая страсти причина, —
Свойство многих отцов, пусть не коснется меня.
Так, о дражайшее племя потомков моих, продолжайте
Дружество ваше крепить с любящим вашим отцом.
В доблестях этих такая откроется цель вам, что, право,
50 Вот уже кажется мне: прежде я вас не любил.
Это свершите (ведь можете вы) тех доблестей силой
Так, чтоб казалося мне: вас я не просто люблю.
249. ПОЭТ ОПРАВДЫВАЕТСЯ В ТОМ,
ЧТО, ПОКА ОН БЕСЕДОВАЛ
С НЕКИМ ПРЕВОСХОДНЫМ КЛИРИКОМ,
ОН НЕ ЗАМЕТИЛ ОДНОЙ БЛАГОРОДНОЙ ДАМЫ,
ВОШЕДШЕЙ В ПОКОИ И ДОВОЛЬНО ДОЛГО СТОЯВШЕЙ
ПЕРЕД БЕСЕДУЮЩИМИ
Как-то твоя доброта, удостоив меня посещеньем,
В хижину эту мою, пастырь великий, вошла.
Ты между тем начинаешь со мною беседовать мило,
Так, что пред ликом твоим был я — вниманье само.
Тут, — но, ах, поздно об этом вчера лишь мне слуги сказали,
А от событья того минуло множество дней, —
Дама вступает, и должно одежд величавость отметить,
Выше одежд — красота, скромность — превыше красы.
В самый вступает покой, предо мною немалое время,
10 Остановившись, стоит, локтя касаясь локтем.
Смотрит она на монеты, отборные, древней чеканки,
Светлая, рада она светлым обличиям их.
Благоволит и десерт со стола утонченный отведать,
И от сладчайшего рта слаще еще аромат.
224
Томас Мор
Наши, однако, глаза не взирают на это светило,
Больше я был неуклюж, чем неуклюжесть сама.
Я извиняю теперь, что мне слуги о том не сказали:
Кто бы хозяина мог счесть остолопом таким.
Вы, о глаза, что привыкли смотреть далеко, принимая
20 Блеск, коль от девы какой он, излучаясь, сиял!
Или состарился я? Или в теле все чувства застыли?
Или с утра у меня гений несчастливым был?
Иль, чтоб не мог ничего, лишь тебя ощущать я, беседой
Отнял своею меня ты у меня самого?
Диких зверей покорил Орфей искусством и лирой, —
Сам я покорен твоим медоточивым словам.
Но эта прелесть твоя мне бедою большой угрожает, —
Как бы она не сочла: ею тогда пренебрег.
Чтобы стоявшей так близко, чужой и под взглядами сбоку,
30 Не показалось, что я видел и, видя, презрел.
Но пусть прежде земля подо мною разверзнется, жажду,
Нежели в этой душе варварство дикое есть.
Чтобы, когда, словно ветром несомая легким, проникнет
Чистая нимфа опять в эти покои мои,
Я бы, пожалуй, дерзнул (если большее надо отвергнуть)
Средство найти, чтоб развлечь мне лучезарность ее.
Как это жаль, если отнята речь! Ибо речи лишенный
Все признает — отрицать не в состоянии он.
Так как теперь у меня нет словесного галлов обилья,
40 Что для моей госпожи служит родным языком,
Всеми я был бы оправдан, но нет пред одним оправданья
Мне судией: виноват, дело свое проиграл.
Тот, кто когда-то копья перенес эмонийского рану
От эмонийского вновь силу обрел острия.
Так как бесчестие это твои породили рассказы
Милые (у госпожи скрытно похитив меня),
Это бесчестие снять и обязаны эти рассказы
Также твои и меня вновь подружить с госпожой.
250. СТИХИ, ВЗЯТЫЕ ИЗ «АНТИМОРА» БРИКСИЯ,
ПО ПОВОДУ КОТОРЫХ ШУТИТ СЛЕДУЮЩАЯ НИЖЕ ЭПИГРАММА
СТИХИ БРИКСИЯ
Возле ушей моих все, когда я сочинял, находились
Фурии ярой толпой, выйдя из глубей земных.
И Алекто, и с главой, что священные змеи обвили,
Здесь Тизифона, и лик страшный Мегеры самой.
Эпиграммы
225
MOP
Бриксий, когда услыхал, что он многими здесь порицаем,
Как ложь одну лишь пишущий,
Чтобы порок этот мог устранить, говорить он собрался
О том лишь, что увидено.
Было бы то несомненным, что правду никто б не отвергнул,
Хотя она и Бриксия.
Вряд ли он что-то нашел, у кого и к себе-то доверье
Вся лживость не ослабила.
Но лишь едва он постиг и повсюду умом изощрился,
Столь долго размышляющим, —
Он лишь одно наконец — что все признают в один голос,
Что всякой правды праведней, —
Сам обнаружил, и пишет забавно забавнейший, будто
Его венчали Фурии.
251. НА КОРАБЛЬ «КОРДЕЛЬЕР» И «ЛЕСА» «АНТИМОР»
ГЕРМАНА БРИКСИЯ, ГАЛЛА
Бриксий, сей Герман, имеет свои и «леса» и корабль, —
Мощью на суше богат, мощью на море богат.
Силы и та и другая что ведать дают ему? Глупость
Тащится на корабле, множество Фурий в «лесах».
252. НА ЭТОТ ОДИННАДЦАТИСЛОЖНЫИ, БОЛЕЕ ТОГО,
ТРИНАДЦАТИСЛОЖНЫЙ СТИХ ГЕРМАНА БРИКСИЯ,
ГАЛЛА, ИЗВЛЕЧЕННЫЙ ИЗ «АНТИМОРА»
Он с себя отряхнул и в лики двинул людям.
МОР
Ты, о размере забыв, столь обширные строки рождаешь,
Коих и древле никто, ныне никто не творит.
Часто и долго на это дивясь, я исследовать начал,
Как это, Бриксий, тебе все совершить удалось.
И наконец я постиг, что стихи не размером ты меришь
Или же стопами их: локти — вот мера твоя.
253. НА ТО ЖЕ САМОЕ
То, что у Германа там, где слогов одиннадцать надо,
Сверх десяти еще три можно, читатель, найти,
& - 3647
226
Томас Мор
Я извиняю. Ведь он не настолько считать научился,
Чтоб до одиннадцати правильно мог досчитать.
Я не хочу, чтобы мне он иль звезды, иль волны исчислил,
Или погрешности все в виршах (к тому же) своих.
Пусть бы исчислил пергамент за столько годов изведенный,
Если бы девять затем Муз он сумел перечесть,
Восемь конечностей Рака иль Нильского устья седмицу,
Книги у фаст перечесть, книги твои, о Назон,
Если бы страны он света иль Фебовых коней исчислил,
Фурий бы трех перечел, трижды безумней всех трех,
Если бы он (но хочу заручиться я верным залогом,
Если меня победят, сам я условье кладу),
Если б он сам сосчитать глаза свои мог (хоть их пара),
Дал бы один у себя глаз я ему проколоть.
ПРИЛОЖЕНИЕ I
СТИХОТВОРЕНИЯ,
ОПУЩЕННЫЕ В ИЗДАНИЯХ 1518 и 1520 гг.
1. НА РОК, С ГРЕЧЕСКОГО
Если влечешься, влеком, — и влекись, а рассердишься, сам же
И пострадаешь, тебя ж будет и влечь и тащить.
2. НА ЯКОВА, КОРОЛЯ ШОТЛАНДЦЕВ
Генрих пока благочестный победным оружьем от папы
Римского снова тебя, Галлия, освобождал,
Яков, шотландцев король, королевство британское занял,
Чести лишенный, тогда вражеским войском своим.
Не удержали его и скрепленные клятвами узы,
Даже на брата жены поднял оружие он;
Мало того, он к вере врагов перекинулся галльской,
Мало того, и Петра он бы ладью утопил.
Вовсе не диво, коль эта свершил он злодейства: ребенком
Кровью отца обагрил он уже руки свои.
Значит, велением Бога погиб он, своих погубивший,
Тот, кто обычно привык быть совершителем зла.
ПРИЛОЖЕНИЕ II
ЛАТИНСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ,
ОТСУТСТВУЮЩИЕ В «ЭПИГРАММАХ»
1. ПОЭТ
Если кому-то приятно смотреть на творенья искусства
И полагать, что на них истинных видишь людей,
Тот в состоянии так усладить правдивостью душу,
Как услаждает глаза изображеньями он.
8*
228
Томас Mop
Ибо узрит он, сколь тщетны обманные блага людские;
Быстро они не придут — быстро проходят они.
Радости, честь и хвала — все поспешной уходят стопою,
Но неизменен всегда к богу познавший любовь.
Значит, о люди, теперь-то не верьте делам легковесным:
Если в загоне добро, можно ль надежду питать.
Только на бога, кто вечную жизнь нам дарует в награду,
Сущего вечно, свои вы возложите мольбы.
2. ТОМАСА МОРА, КРАСНОРЕЧИВЕШИЕГО ЮНОШИ,
ЭПИГРАММА НА УЧЕНЫЕ ЗАНЯТИЯ ХОЛТА
Книжечка, что ты читаешь, — благое хищение Холта.
Муж ты иль мальчик, — ее «млеком детей» назови.
Думаю я, по заслугам столь сладкое имя имеет
Книжка, что детям несет сладкое млеко наук.
Юноши Англии, вы эту книжку читайте: к вершинам
Пользы она вознесет, хоть эта книжка мала.
Скромные все предписанья, что в книжке находятся малой,
Вы прочитаете все, мало потративши дней.
Холт же все это нашел, неустанным трудам предаваясь,
10 Это немногое взяв из бесконечных томов.
Он, неустанный, блуждал, обходя медоносное поле,
Славно исполнил он долг мед приносящей пчелы.
Все, что он там отыскал — изобилье желанного меда, —
Все это в маленький он улей вот этот принес.
Труд этот юноше англов пусть дверью грамматики станет
Первой, в пути к остальной тем, кто желает войти.
Двери построили раньше, чем эту, ученые люди,
Но по-латыни на свой каждый трудился манер.
Что тебе пользы в кладовой, коль дверь, что открыть невозможно,
20 От превосходных тебя яств отделяет собой?
Мальчик английский, что ты станешь делать с латинскою речью?
В первый же день понимать ты ведь не можешь латынь.
В возрасте нежном тебе возлежать под крылышком няни
Надо, чужие слова в наших словах постигать.
Дверь же к нашим словам и грамматике раньше воздвигли,
Но, если правду сказать, старою явно была
Дверь эта, сильно она расшаталась от частых ударов,
И открывалась едва с тягостным скрипом она.
Наша дверь и нова и легка для племени юных, —
Пальцем в нее постучи — вот и открыта она.
Эпиграммы
229
3. ЭПИГРАММА ТОМАСА МОРА
Радуйся, мальчик прекрасный, кто б ни был ты, книжечке малой
Холта: обрадован ты этой усладой твоей.
Он не дает тебе мяса, плодов земляничника также,
Сладкие чаши тебе, льющие млеко, дает.
Мяса тяжелая масса бессильно осядет в желудке,
И земляничника плод не усладит — водянист.
Млеко, однако, легко и малютку-питомца питает,
И на устах у него сладостен вкус молока.
Значит, ты им насыщен. Очевидно, что нежная печень
Бремени тяжкого все ж переварить не могла б.
Ныне, когда ты желаешь сосцов, мы напомним о пище:
Сладкую слишком не ешь, крепче ты пищу прими.
Значит, иль легким столом Сулышция, милый, насыться,
Или же Фоки себя яствами ты утоли.
Иль Сепонтина Перотта ты новые мусты отведай,
Или медовый кондит из Диомедовых чаш.
Или другому кому ты б хотел подражать, — выбирай же
Тех, кто умеет в себе с пользою сладость смешать.
Но предпочтительно ты ухватись за Сулышция опыт,
Холта советами ты пользуйся или же — мной.
Холт гетероклита ясно — что следует знать — объясняет
В ней, — что включает в себя имя, а также и род.
В ней ты сумеешь прочесть о конструкции правильной, после ж
Время прошедшее взять, слитый с глаголом супин.
И, неизменно прилежный, научишься ты напоследок
Высшей красе, что стихи в метрах содержат своих.
Значит, ты в хоровод вступила музический, юность,
Через Сулышция ты плектры и лиру возьмешь;
Молви лишь: так как не мог Холт держать своей правой рукою
Лиру, напомнил он мне о благодатных сосцах.
4. ТОМАСА МОРА НА «ПРОГИМНАСМАТА» ЛИНАКРА
Тот, кто ученого станет Линакра читать предписанья,
Молвить захочет (коль он понял, прочтенное им):
«После такого числа фолиантов грамматики эта
Малая книжка не зря ныне увидела свет.
Книга невелика. Но подобно сверкающей гемме
В маленькой массе своей ценность большую несет».
230
Томас Мор
5. СТИХИ НА ДИПТИХ, НА КОТОРОМ ПРЕВОСХОДНЫМ
ХУДОЖНИКОМ КВИНТИНОМ ЭРАЗМ И ПЕТР ЭГИДИЙ
БЫЛИ ИЗОБРАЖЕНЫ ВМЕСТЕ ТАК, ЧТО У ЭРАЗМА,
НАЧИНАЮЩЕГО «ПАРАФРАЗ НА ПИСЬМО К РИМЛЯНАМ»,
ИЗОБРАЖЕННЫЕ КНИГИ ИМЕЮТ ВПЕРЕДИ СВОИ ЗАГЛАВИЯ,
А ПЕТР ДЕРЖИТ ПИСЬМО, НАПИСАННОЕ РУКОЮ САМОГО МОРА,
КОТОРОЕ ХУДОЖНИК ВООБРАЗИЛ
ГОВОРИТ КАРТИНА
Точно такими друзьями, как некогда Поллукс и Кастор,
Здесь я Эразма даю вместе с Эгидием вам.
Тягостно Мору без ни*, ибо связан он с ними любовью
Тесной такой, что иной, право, не ближе себе.
Так от желанья вдали утешение есть, что их душу
Буква являет любя, тело — являю сама.
САМ ГОВОРЮ Я,МОР
Тех, кого ты зришь, полагаю, знаешь
Ты в лицо, как тех, кого видел прежде;
Если ж меньше, то одного укажет
Это вот письмо, а другого — имя,
Чтоб ты сам узнал, — посмотри, он пишет,
Хоть и сделал тот, что он здесь безмолвен:
Смогут научить заголовки книжек —
Их читают все, всюду в мире славных.
О Квинтин, искусств обновитель древних,
10 Апеллесу ты не уступишь, мастер,
Можешь дивным ты сочетаньем красок
Жизнь фигурам дать, не имевшим жизни.
Почему с таким все изображенья
Сделавши трудом, сих мужей великих,
Коих редко век доставлял минувший,
Коих наши дни — несравненно реже,
Коих — не могу я сказать — узрим ли,
Мило так тебе на дощечке хрупкой
Начертать, кому надо б дать надежней
20 Материал, чтоб мог он хранить их вечно?
О, как сможешь ты и своей тем славе,
И желаньям всем услужить потомков!
Ибо, коль века, что придут за нашим,
Сохранят еще и к искусствам рвенье,
И ужасный Марс не раздавит Мудрость, —
Сколько даст тогда за нее потомство!
Эпиграммы
231
6. НА МОНАХА,
КОТОРЫЙ БЫЛ ПРОТИВ СРАВНЕНИЯ ДРУЗЕЙ С БРАТЬЯМИ
В немногих лишь стихах представить двух друзей
Больших, горя желанием,
Таких назвал бы я, как были некогда
Взаимно Кастор с Поллуксом.
«С друзьями глупо братьев ты сравнил», — изрек
Сей братец, вздор болтаючи.
«А что, не так? — в ответ я. — Есть ли кто-нибудь,
Чем брат для брата родственней?»
Тот засмеялся над моим неведеньем, —
Ведь я не знаю явного.
«Есть дом у нас обширный, многолюдный дом,
В нем братьев двух сот более,
Но сгинуть мне, коль двух найдешь ты из двухсот
Друг другу братьев дружеских».
7. СТИХИ МОРА - КАЛАМБУР ПО ПОВОДУ ЕГО ИМЕНИ
Медлишь ты, коль у тебя есть надежда продлить промедленье, —
Это глупец-морион, Мор, тебе может сказать.
Медлить ты перестань и на небе следить промедленье, —
Это глупец-морион, Мор, тебе может сказать.
ИСТОРИЯ
РИЧАРДА III
История короля Ричарда III
(неоконченная),
написанная господином Томасом Мором,
одним из помощников лондонского шерифа,
около 1513 года
СОЧИНЕНИЕ ЭТО БЫЛО НАПЕЧАТАНО РАНЕЕ
В ХРОНИКЕ ХАРДИНГА И В ХРОНИКЕ ХОЛЛА,
НО С БОЛЬШИМИ НЕТОЧНОСТЯМИ ВО МНОГИХ МЕСТАХ -
ИНОГДА С УБАВЛЕНИЯМИ, ИНОГДА С ПРИБАВЛЕНИЯМИ,
С ПЕРЕМЕНОЮ СЛОВ И ЦЕЛЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ,
ЧТО ВЕСЬМА ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ ЕГО СОБСТВЕННОРУЧНОЙ КОПИИ,
С КОТОРОЙ НАПЕЧАТАНА ЭТА КНИГА
Король Эдуард IV, жизни которого было 53 года 7 месяцев и 6 дней1, а
царствованию 22 года 1 месяц и 8 дней2, скончался в Вестминстере 9 апреля в лето
Господне 1483-е, оставив весьма многочисленное потомство, а именно: Эдуарда,
принца, от роду 13 лет; Ричарда, герцога Иорка, на 2 года моложе;3 Елизавету4,
которой впоследствии выпало на долю счастье быть королевою, супругой
короля Генриха VII и матерью Генриха VIII [, королевой, известной своей красотой
и талантами];* Сесиль, не столь счастливую, как прекрасную; Бригитту, которая
по достоинству той, чье имя она носила, приняла обет и жила для Господа в
Дертфорде, в обители монахинь-затворниц; Анну, которая впоследствии с
честью вышла замуж за Томаса, лорда Говарда, ставшего позднее графом Серри;5
и Катерину, которую долгое время судьба то бросала к счастию, то чаще к
несчастию и которая наконец (если это конец, ибо она и поньше жива) по
милости своего племянника, короля Генриха VIII, обретается ныне в благополучии,
соответствующем ее рождению и достоинству.
Вышеназванный благородный правитель почил в Вестминстерском дворце
[, который расположен близ бенедиктинского монастыря в одной миле на запад
от Лондона,] и с пышными погребальными почестями, средь великого народного
горя, был оттуда вынесен и доставлен в Виндзор6. И таков был этот государь7 в
своем правлении и поведении в мирные времена (в военное же время сторона
стороне поневоле враг), что никогда в этом краю не было другого правителя, с
бою захватившего венец и после этого столь сердечно любимого народом;
причем при кончине его любовь эта была больше, чем когда-либо при жизни, а
после кончины и любовь и приверженность к нему сделались еще того сильнее
вследствие жестокости, злодейств и смут последующего бурного времени.
* В квадратные скобки заключены дополнения Томаса Мора, сделанные им в латинской
версии 1565 года (далее будем указывать только 1565).
236
Томас Мор
К тому времени, как он скончался, совсем уже утихло и улеглось
негодование тех, кто питал к нему ненависть за низложение короля Генриха VI, потому
что многие из злобствовавших уже умерли за двадцать с лишним лет его
правления, немалый срок любой долгой жизни, а многие другие за это время сами
оказались у него в милости, потому что он никогда никому в ней не отказывал.
Он был добрым человеком и держался очень царственно, сердцем — смел,
рассудителен — в совете, никогда не падал духом при несчастии, при успехе скорее
бывал радостен, чем горд, во время мира — справедлив и милостив, в годину
войн — жесток и беспощаден, на поле брани — отважен и смел, перед
опасностями — дерзок, однако же не сверх разума. Кто внимательно рассмотрит его
войны, тот не меньше подивится его благоразумию при неудачах, чем доблести
в победах. Лицом он был красив, телом складен, крепок и силен, хотя в
последние дни своей жизни немного потучнел и обрюзг от неумеренности в еде [и
снисходительности к телу] и не менее того от великого смолоду пристрастия к
плотской похоти: кто телом здоров и благополучием цветущ, того от такой
беды едва ли сохранишь без особой на то милости. Но эта страсть не очень
отягчала народ, ибо не может наслаждение одного человека пробудить и
вызвать неудовольствие в столь многих; к тому же это совершалось без насилия [:
у него было в обычае либо получать за деньги то, что ему хотелось, либо
добиваться этого посредством убедительных просьб], а в последние дни эта страсть
и вовсе уменьшилась и совершенно оставила его.
К концу его дней королевство пребывало в покое и процветании: ни враг не
страшил, ни война не велась и не предвиделась, разве что никем не ожиданная;
а народ к государю питал не вынужденный страх, а добровольное и любовное
послушание. Общины между собой жили в добром мире, а лордов, чьи
раздоры были ему ведомы, он сам помирил на своем смертном одре. Он отказался
от всех денежных поборов (а поборы — единственная вещь, которая удаляет
сердца англичан от их короля), ибо обложил в свое время данью Францию;8 и
он ни на что не посягал, что бы вновь могло его к этому принудить; а за год до
своей кончины он завоевал Бервик9. Во все время своего правления был он так
милостив, учтив и внимателен к людям, что ни одно из его достоинств не было
людям милей; и даже под конец его дней (когда многие государи, закоснев в
долговременном всевластии, оставляют прежнее свое любезное поведение и
впадают в гордыню) эти качества продолжали в нем удивительным образом
расти и усиливаться. Так, в последнее лето, которое ему довелось видеть, его
величество, находясь на охоте в Виндзоре, послал за мэром и олдерменами
Лондона — не для какого-либо поручения, но лишь для того, чтобы поохотиться
и повеселиться с ними, а принял он их здесь не с величавостью, но с таким
дружелюбием и радушием, и оленину с той охоты послал в город с такою
щедростью, что никакой другой поступок за многие прежние дни не принес ему так
много сердечного расположения среди простого люда, который часто дороже
ценит и выше ставит малую учтивость, чем большую выгоду.
Так почил (как мною сказано) этот благородный государь в то самое время,
когда жизнь его была всего желаннее. И народная к нему любовь, и бесконеч-
История Ричарда III
237
ная преданность явились бы дивной твердыней и надежной броней для его
благородных сыновей (в которых столько было королевских доблестей, столько
даров природы, столько добрых склонностей, сколько мог вместить их юный
возраст), если бы распри и раздоры друзей не оставили их одинокими и
безоружными, а проклятая жажда власти не принесла бы им гибель от руки того,
кто сам был должен стать их главным защитником [, должен был бы
собственным телом заслонить их от врагов], будь в нем хоть немного родственного
чувства или доброты. Ибо не кто иной, как Ричард, герцог Глостер, по крови
их дядя, по должности их протектор, обязанный их отцу, связанный с ними
самими присягой и вассальной зависимостью, порвал все узы, связующие
человека с человеком, попрал законы мирские и божеские и решился вопреки
естеству лишить их не только сана, но даже жизни. И вот поскольку действия
названного герцога и составят истинный предмет этой книги, то нелишним
будет, прежде чем мы пойдем дальше, пояснить вам, каков был этот человек, в
сердце своем сумевший зародить столь ужасное злодеяние.
Ричард, герцог Йорк, муж благородный и могущественный, некогда начал
не войной, а законным путем добиваться короны, заявив о своем требовании в
парламенте. По закону ли, по расположению ли к нему [, поскольку король был
скорее невинен, чем мудр], но иск его был так хорошо принят, что отпрыск
короля Генриха (хоть был он хорошим принцем) был совершенно отстранен от
наследования, корона же властью парламента [, чья власть в Англии является
безусловной и окончательной,] передавалась в вечное владение герцогу Йорку и
его мужскому потомству немедленно после смерти короля Генриха10. Но герцог
не собирался так долго ждать, а вознамерился под предлогом распрей и
споров, происходивших в королевстве, предварить события и захватить власть при
жизни короля Генриха, однако был со многими дворянами королевства убит
при Уэйкфилде, оставив троих сыновей — Эдуарда, Георга и Ричарда. Все трое
рождены были в великой знатности и потому обладали великой гордыней,
властолюбием и жаждой славы, не терпя никаких соперников. Эдуард, мстя за
смерть отца, сверг короля Генриха и присвоил себе корону. Георг, герцог
Кларенс, принц добрый и благородный, был бы счастлив во всех отношениях, если
бы собственное честолюбие не толкнуло его на борьбу с братом, а козни его
врагов не восстановили брата против него11. Случилось ли это по вине
королевы12 и лордов ее крови, которые люто ненавидели родственников короля (ибо
ведь женщины обычно не по злобе, но по природе своей ненавидят тех, кого
любят их мужья), или же вследствие заносчивых посягательств самого герцога,
вознамерившегося стать королем, — как бы то ни было, он был обвинен в
государственной измене и, виновный или невинный, был в конце концов объявлен
виновным в парламенте и осужден на смерть, а затем поспешно утоплен в
бочке мальвазийского вина* . И хотя король Эдуард сам отдал приказ совершить
* 1565 иначе излагает этот факт: «парламент в полном составе присудил ему суровейшую
казнь. Но король смягчил этот приговор и позволил ему умереть самой легкой смертью: его
окунули головой в бочку с критским вином, и тогда, не в силах дышать, он испустил дух».
238
Томас Mop
эту казнь, но когда он узнал о его смерти, то жалостно оплакивал ее и горько
раскаивался.
Третий сын, Ричард, о котором сейчас мы поведем речь, был умом и духом
равен каждому из них, но в телесной мощи и доблести далеко уступал им
обоим: мал ростом, дурно сложен, с горбом на спине, левое плечо намного выше
правого, неприятный лицом13 — весь таков, что иные вельможи обзывали его
хищником, а прочие и того хуже. Он был злобен, гневлив, завистлив с самого
своего рождения и даже раньше. Сообщают как заведомую истину, что
герцогиня, его мать, так мучилась им в родах, что не смогла разрешиться без
помощи ножа, и он вышел на свет ногами вперед [подобно тому, как был рожден
Агриппа] (тогда как обычно бывает наоборот) и даже будто бы с зубами во рту.
Так гласит молва; то ли это люди по злобе своей говорят лишнее, то ли само
естество изменило свое течение при рождении того, кто в течение жизни
совершил столь многое против естества.
На войне он был весьма недурным военачальником, ибо к ней он был куда
более расположен, нежели к миру. Часто он побеждал, иногда терпел
поражения, но никогда из-за недостатка личного мужества или рассудительности*.
Говорили, что он легко тратит деньги и порой не по возможностям щедр:
богатыми дарами он приобретал себе непрочную дружбу, но ради этого был
вынужден разбойничать и грабить в других местах, навлекая прочную ненависть.
Он был скрытен и замкнут, искусный лицемер, со смирением в лице и
высокомерием в сердце: внешне льстивый перед теми, кого внутренне ненавидел, он
не упускал случая поцеловать того, кого думал убить; был жесток и
безжалостен, не всегда по злой воле, но чаще из-за честолюбия и ради сохранения
или умножения своего имущества. [Он никогда не доверял никому своих
планов, кроме тех, в ком нуждался для их выполнения; но даже им он не
открывался ни раньше, ни больше, чем требовало дело. Любую роль мог он
принимать, играть и старательно выдерживать: веселье, суровость, важность,
распущенность принимал он на себя и хранил по мере надобности.]
К друзьям и врагам относился он с равным безразличием; если это вело к
его выгоде, он не останавливался перед убийством любого человека, чья жизнь
стояла на пути к его цели. Люди упорно говорят, что он собственными руками14
убил заключенного в Тауэре короля Генриха VI [после того, как он был лишен
власти, злобно погрузив кинжал ему под ребро, он пронзил его и зарезал],
причем даже без приказа и ведома короля, который, несомненно, решившись
на такое, поручил бы это палаческое дело кому-либо другому, а не родному
брату [, которого он, быть может, считал выгоднее держать в своих руках
живым]. Некоторые разумные люди полагают также, что без его тайного
содействия15 не приключилась бы и смерть его брата Кларенса:** хотя он и выступал
В 1565 эта мысль изложена иначе: «даже его соперники не приписывали это неспособности
или трусости с его стороны».
** В 1565 подробнее: «Хотя он выступал и возражал против этого открыто, но если вникнуть в
дело, то кажется, что протестовал он слабее, чем человек, серьезно взявшийся защищать
родного брата».
История Ричарда III
239
открыто против нее, однако же (как люди отметили) далеко не так настойчиво,
как если бы сердечно о нем заботился. И они, которые это думают, полагают
также, что еще при жизни короля Эдуарда он замыслил, что сам будет
королем в том случае, если королю, его брату (чья жизнь, он видел, должна
укоротиться от недоброго питания), случится умереть, оставив детей малолетними
(как это в действительности и произошло). Оттого-то, полагают они, и был он
рад смерти своего брата, герцога Кларенса, чья жизнь неизбежно должна была
помешать его намерениям в обоих случаях: сохранил бы герцог Кларенс
верность своему племяннику, юному королю, или попытался бы сам стать
государем. Все же твердой уверенности в этом нет, а кто в своих подозрениях
опирается лишь на догадки, тот легко может угадать невпопад, а в перелет или в
недолет. Как бы то ни было, я по достоверным сведениям узнал, что в ту самую
ночь, когда умер король Эдуард, некий Мистлбрук еще до рассвета прибежал
к дому некоего Поттиера16, что на Ред-Кросс-стрит17 за Крепл-Гэйт, и когда на
частый стук его быстро впустили, то он сообщил Поттиеру, что король Эдуард
почил. [Услышав весть, Поттиер едва не подпрыгнул от радости.] «Клянусь
честью, приятель, — сказал на это Поттиер, — теперь мой господин, герцог
Глостер, будет королем!» По какой причине он так думал — то ли он по своей
близости к герцогу что-то знал о таком его замысле, то ли еще почему-нибудь
возымел такое подозрение, — это едва ли возможно решить, так как более он
не хотел говорить о'б этом ни слова. [Я помню, что узнал об этом разговоре от
человека, который сам слышал собеседников и сообщил об этом моему отцу
еще тогда, когда никаких подозрений об измене Ричарда не возникало.]
Вернемся, однако, к ходу нашей истории. Давно ли герцог Глостер
предвидел такой исход, впервые ли он возымел теперь такую мысль и надежду, видя,
как малы еще принцы, его племянники (ибо ведь скорая возможность и
вероятность побуждают человека посягать даже на то, о чем он и помышлять не
смел), — заведомо известно лишь то, что он задумал их погубить и захватить
королевскую власть. И поскольку он хорошо знал и сам помогал разжигать
давнюю вражду [, которую он старательно поддерживал, поскольку это было
ему выгодно,] и пылкую ненависть между родней королевы и семьей короля,
завидовавших могуществу друг друга, то теперь он думал, что раздоры их
послужат хорошим началом для выполнения его замысла и надежным
основанием для всей его постройки (как оно и случилось на самом деле), если только он
сперва сумеет под предлогом мести за старые обиды усилить злобу и
непримиримость каждой стороны на погибель другой стороне и затем привлечет на
свою сторону всех, кого сможет, а кого не сможет привлечь, тех погубит
раньше, чем они спохватятся*. Но знал он твердо еще и другое: если его замыслы
окажутся раскрытыми, мир между обеими партиями будет быстро установлен
ценой его крови.
* 1565 излагает эту мысль лучше: «затем он мало-помалу в удобное время привлечет на свою
сторону тех, кто останется; если же он столкнется с неподатливыми, то сокрушит их посредством
обмана раньше, чем они заподозрят дурное».
240
Томас Мор
Пока жив был король Эдуард, эти распри между его друзьями порой
досаждали ему, но, находясь в добром здравии, Эдуард мало обращал внимания
на них; что бы ни происходило между двумя партиями, он всегда (так он
думал) сам сумел бы с ними управиться. Но во время своей последней болезни ,
когда он почувствовал, что жизненные силы в нем иссякли и надежды на
выздоровление нет [и когда доктора потеряли всякую надежду на спасение], он
начал размышлять о юном возрасте своих детей. И хотя ничего подобного
тому, что произошло, он не предчувствовал, однако он ясно видел, как много зла
может случиться из-за придворных раздоров, если дети его по молодости лет и
сами будут неосмотрительны, и доброго совета друзей лишены [, посредством
которого (совета друзей) только и возможно было их поддержать; если же
друзья будут разделены между собой разногласиями и враждой, то заботиться
они будут только о своих партиях и интересах, а на то, что на самом деле
нужно, не найдется у них ни дум, ни забот], ибо каждая партия станет в своих
советах искать лишь собственной выгоды, чтобы скорее вкрасться в милость
угодливою подсказкою, чем оказать принцам услугу полезным предложением.
Поэтому [, думая об этих и подобных вещах,] он призвал к себе некоторых из тех,
которые были в ссоре19, и прежде всего лорда-маркиза Дорсета20, сына
королевы от первого мужа, и Ричарда, лорда Гастингса , барона и тогдашнего лорда-
чемберлена, которого королева особенно ненавидела за то, что он был в
великой милости у короля, а также подозревая, что он был тайным поверенным
короля в его любовных похождениях. Ее родня тоже его не терпела как за то,
что король назначил его капитаном Калэ (а эту должность требовал от короля
лорд Риверс, брат королевы22, ссылаясь на его давнее обещание), так и за
другие богатые дары, которые они искали, а он перехватил. И вот когда эти лорды
вместе с другими из обеих партий явились перед ним, то король приподнялся
и, опершись на подушки, обратился, говорят, к ним с такими словами:
«Милорды, любезные мои родственники и друзья! В каком бедственном
состоянии лежу я здесь, вы это видите, а я чувствую. Поэтому чем меньше
времени осталось мне прожить с вами, тем больше тревожусь я о том, в каком
взаимном расположении я вас оставляю, — ибо какими я вас оставляю, такими
же мои дети вас найдут. Так, если они (избави Бог) найдут вас в распрях, то
может случиться [, и они сами примкнут к вашим партиям и затеют между
собою новые распри,] что они окажутся ввергнуты в войну ранее, чем
собственный их разум поможет им держать вас в мире. Вы видите юный их возраст;
единственную его опору полагаю я в вашем согласии. Много ли пользы, что вы
все любите их, коль скоро каждый из вас ненавидит другого? Будь они уже
мужчинами, быть может, им было бы довольно и вашей верности; но детство
должно быть поддержано мужской заботой, а нетвердая юность должна
опираться на совет старшего, — а это они могут получить лишь от нас, а вы это
можете им дать, лишь обретя согласие. Ибо где каждый старается разрушить
то, что делает другой, где из ненависти друг к другу все оспаривают мнения
друг друга, там долго придется ждать, чтобы прийти к любому разумному
решению. И пока каждая партия рвется к первенству, там будет больше лести,
История Ричарда III
241
чем советов верных и прямых; [так как добрые советы не могут быть даны без
вашего взаимного согласия], а неизбежным следствием этого будет дурное
воспитание правителя, ум которого, смолоду развращенный [дурной лестью], легко
впадет в злодейство и беззаконие и тем приведет себя и все королевство к
гибели, если только милость Господня не обратит его на путь мудрости. Если же
умудрит его Бог, тогда те, кто прежде умел угождать ему дурными средствами,
окажутся дальше всего от почета, ибо всегда в конце концов дурные умыслы
ни к чему не ведут, а лишь пути прямые и добрые сулят торжество.
Долгое время между вами жила вражда, не всегда по важным причинам.
Иногда намерения, направленные на благо, неверное наше понимание
обращает во зло; порой малую обиду, причиненную нам, раздувают в большую либо
собственное наше самолюбие, либо злые людские языки. Мне же ведомо одно:
никогда у вас не было столько причин для ненависти, сколько есть для любви.
Что все мы люди, что все мы христиане, об этом пусть говорят вам
проповедники (хоть и думается мне, что больше любых проповедных слов должны бы
вас тронуть слова человека, который вот уже отходит в те места, о которых и
гласят эти проповеди). Я же лишь хочу вам напомнить, что одни из вас — мои
родственники, а другие — мои свойственники и что каждый из вас связан с
другим либо кровным родством, либо брачным свойством; духовное же
родство, приобретаемое через брак, если таинства Христовой церкви
действительно имеют ту силу, какую они имеют по воле Божьей, должно не в меньшей
степени побуждать нас к любви, чем кровные узы. Господь запрещает вам
враждовать из-за того, из-за чего должны вы, напротив, еще более любить друг
друга. Но что случилось, то случилось: нигде мы не найдем столь жестоких
разногласий, как среди тех, кто и по природе, и по закону должен действовать
заодно. Гордыня и жажда суетной славы и власти — вот та ядовитая змея,
которая, раз проникнув в вельможные сердца, внедряется в них до тех пор, пока
разобщением и рознью не сокрушит всего, что есть: ибо каждый стремится
быть сначала вторым после первого, потом — равным первому и, наконец, —
главным и выше первого. А от этого неумеренного стремления к почету и от
вызываемых им споров и разногласий — какие потери, какое горе, какие смуты
недавно лишь царили в нашем королевстве! Я молю Господа Бога, чтобы Он
настолько же забыл о них, насколько мы о них будем помнить.
Если бы сумел я предвидеть эти события, прежде чем довелось мне их
самому испытать, скорей на горе мое, чем на радость, то, клянусь Пречистой
Божьей Матерью (так он всегда клялся), я бы никогда не стал рубить столько
голов, чтобы поставить перед собой на колени столько людей. Но поскольку
прошедшего не вернуть, нам следует тем более остерегаться, как бы причина
стольких наших бед не стала для нас причиною новых бед. Благодарение Богу,
что сейчас невзгоды прошли и все спокойно, и благотворный этот мир может
процветать и далее при ваших кузенах, моих сыновьях, если Бог даст им
жизнь, а вы свою любовь. Если же не суждено сбыться и тому и другому, то
меньшею потерею будут дети мои — ибо, коли будет на то Божья милость, ка
ролевство всегда бы нашло королей, и даже, быть может, не хуже, чем они;
242
Томас Mop
если же они будут царствовать, а вы при них затеете усобицу, то много
погибнет добрых людей, а меж ними, быть может, и ты и он, прежде чем земля эта
вновь обретет спокойствие*.
Поэтому вот мои, как видно, последние слова, с которыми обращаюсь я к
вам: я убеждаю вас и требую от вас всех ради вашей ко мне любви, ради моей
к вам любви, ради Господней к нам любви: с этого часа впредь забудьте о всех
обидах и любите друг друга. Я твердо верю: вы сделаете это, если здесь, на
земле, вам хоть что-нибудь дорого — Бог или ваш король, родство или
свойство, отечество или собственная ваша безопасность».
И с этими словами король, не имея более сил сидеть, опустился на правый
бок лицом к ним, и не было там никого, кто бы мог удержаться от слез. Но
лорды ободрили его, как сумели, добрыми словами и ответили тотчас, что они
готовы поступить, как ему угодно; и затем на глазах у него они простили друг
друга и соединили руки вместе (как это явствовало по их словам), однако
сердца их оставались друг другу далеки и чужды (как это позднее стало явно по их
делам).
Как только король испустил дух, благородный принц, его сын, направился к
Лондону [, королевскому городу,] из Ладлоу в Уэльсе23, где в дни болезни отца
держал он свой двор. Дело в том, что этот край, далекий от закона и
надлежащего правосудия, начинал развращаться и дичать: даже разбойники и
грабители там безнаказанно разгуливали на свободе. По этой причине еще при
жизни отца принц был послан туда, чтобы своим присутствием обуздать
злонамеренных лиц в их привычных злодеяниях. Для наставления и наблюдения
при юном принце перед отправлением его был поставлен сэр Энтони Вудвиль,
лорд Риверс, брат королевы, весьма почтенный человек, доблестный в бою и
мудрый в совете;24 а при нем находились и другие лица из той же партии, так
что, по существу, в окружении принца оказались все ближайшие родственники
королевы.
Этот план, хитроумно выдуманный королевою, чтобы укрепить свою родню
в милости у принца с молодых его лет, и послужил для герцога Глостера
орудием к их сокрушению и основой всех его злоустроений. Всех, о ком он знал,
что с этими лицами они во вражде, а к нему благорасположены, он либо устно,
либо письменно через тайных гонцов стал убеждать, что неразумно и
неосновательно было бы терпеть, чтобы юный король, их господин и родственник, был
в руках и под охраной своей материнской родни, удаленный тем самым от их
общества и забот, — хотя каждый из них обязан столь же верно служить ему,
как и те, и хотя многие из них гораздо знатнее по крови, чем его материнская
родня, чья кровь (говорил он), не будь на то королевской прихоти, была бы
вовсе недостойна сочетаться с кровью короля. «И если теперь достойнейшие
удалены от короля, а менее благородные оставлены при нем, то это (говорил
он) не к чести ни его величеству, ни нам; для его милости небезопасно быть
* 1565 излагает эту мысль иначе: «прежде чем народ, истерзанный усобицами, вновь вернется
к миру и согласию».
История Ричарда III
243
вдали от сильнейших своих друзей, а для нас весьма рискованно позволять
заведомым нашим недоброжелателям безмерно увеличивать влияние свое на
юного принца, пока он легковерен и податлив. Я уверен, что вы помните
(говорил он), как сам король Эдуард, человек и взрослый и разумный, тем не
менее во многих делах позволял этой банде управлять собою в большей
степени, чем то служило его чести, нашей выгоде или чьей угодно пользе, кроме
разве непомерного их возвышения. И трудно сказать, чего они более жаждут:
собственного успеха или нашей погибели. Так что, не будь королю дружба
некоторых из нас ближе любого родства, они давно уже, вероятно, могли бы нас
легко опутать и погубить так же легко, как уже погубили они некоторых
других, не менее близких королю по крови, нежели мы. Но Господь проявил Свою
волю, по милости Его опасность пока миновала. Однако она вырастет еще
больше, если мы оставим юного короля в руках наших врагов, которые без его
ведома смогут злоупотребить его именем, приказав расправиться с любым из
нас, чего да не допустят Бог и разумная ваша бдительность. Разумная эта
бдительность всем нам теперь нужнее всего, поскольку недавнее соглашение
скорее было заключено в угоду королю, чем по желанию сторон. Никто из нас, я
думаю, не настолько глуп, чтобы опрометчиво поверить, будто старый враг
сразу стал новым другом или будто ненадежная доброжелательность,
торопливо налаженная за один час и живущая не больше двух недель, могла глубже
проникнуть в их сознание, чем давняя привычная злоба, укоренявшаяся в
течение многих лет».
Такими и другими подобными речами и письмами герцог Глостер скоро
сумел раздуть огонь в тех, кто и сам уже горел, особенно же в двоих — в
Эдуарде, герцоге Бэкингеме25, и в Ричарде, лорде Гастингсе и королевском чемберле-
не26. Оба были мужи видные и могущественные, один вследствие древней своей
родословной, а другой благодаря своей должности и милости короля. Было в
них не столько взаимной любви, сколько ненависти к приверженцам королевы:
оба были согласны с герцогом Глостером-в том, что надлежит совершенно
удалить из королевской свиты всех друзей его матери, представивши их врагами.
Так и было решено.
Так как герцог Глостер понимал, что лорды, окружавшие короля,
вознамерятся привезти его на коронацию в сопровождении такого толпища своих
приверженцев, что едва ли ему удастся достичь своей цели, не собравши
множества народа и не начав открытую войну, — а в такой войне победа, полагал
он, будет сомнительной, да и все предприятие представится и прослывет
простым мятежом, поскольку король будет на стороне противников, — то по этой
причине он тайным образом постарался разными средствами убедить королеву
и внушить ей, будто большая свита для короля вовсе не нужна и даже опасна.
Поскольку отныне все лорды возлюбили друг друга и ни о чем не помышляют,
кроме как о коронации и о служении королю, то если сейчас лорды ее рода
соберут королевским именем много людей, это внушит лордам, еще недавно с
ними враждовавшим, страх и подозрение, что народ этот собран не для охраны
короля,'которому ни один человек не угрожает, а единственно для того, чтобы
244
Томас Мор
их уничтожить, потому что лучше помнятся давние распри, чем недавнее
соглашение. По этой причине и они со своей стороны тоже должны будут
собирать людей для своей охраны, а королеве небезызвестно, что сил у них много
больше. И таким образом все королевство окажется охвачено смутой; а за все
то зло, и, должно быть, немалое, которое за этим воспоследует, величайший
позор постигнет тех, кого позорить ей вовсе не хочется: все начнут обвинять и
ее, и ее родственников, будто они вероломно и по-глупому нарушили дружбу и
мир, которые король, ее супруг, так разумно положил, умирая, меж своей и ее
роднёю и которые противною стороною верно блюлись.
Королева, поддавшись на эти увещания27, послала своему сыну и
сопровождавшему его брату соответствующее послание; да и сам герцог Глостер и
другие лорды его группы писали королю так почтительно, а друзьям королевы
так дружелюбно, что те, не подозревая ничего низкого, торопливо, но нерадиво
повезли короля в Лондон, сопровождаемого лишь малым отрядом.
И вот едва только в своем пути король отбыл из Нортгемптона, как тотчас
туда прибыли герцоги Глостер и Бэкингем. Там еще оставался дядя короля
лорд Риверс, намереваясь утром следовать за королем, чтобы догнать его через
одиннадцать миль в Стони Стаффорд, раньше чем тот направится далее28.
Вечером герцоги устроили долгий и дружеский пир с лордом Риверсом29. Однако
тотчас после того, как они открыто и весьма любезно распрощались и лорд
Риверс отправился к себе, герцоги с немногими из наиболее доверенных друзей
уединились на совет, который продлился до поздней ночи. А встав на заре, они
тайно послали за своими слугами, расположившимися поблизости в гостиницах
и на квартирах, с приказом быстро приготовиться, потому что господа уже
готовы в путь*. Благодаря этому приказу многие их люди оказались наготове,
тогда как большинство слуг лорда Риверса еще не собрались. Затем герцоги
поставили стражу к ключам от гостиницы, чтобы никто не мог оттуда выйти
без их дозволения; кроме того, на большой дороге к Стони Стаффорд, где
остановился король, они расставили своих людей, которые должны были
задерживать и возвращать всякого, кто направлялся из Нортгемптона в Стони
Стаффорд, пока не последует нового распоряжения. Это делалось якобы по-
* 1565 дает иную версию событий: «На пути короля лежал город Гемптон, который, хотя был
расположен почти посредине королевства, тем не менее называется Нортгемптон (т. е. Северный
Гемптон), в отличие от другого города, который лежит на южном берегу. В тот самый день,
когда король покинул этот город, герцоги Глостер и Бэкингем вошли в него. Случилось так, что
Вудвиль, брат королевы, о котором мы уже говорили, задержался там же, намереваясь
следующим утром отправиться к Стаффорду, где король проводил эту ночь. Поэтому Вудвиль учтиво
вышел из Гемптона, чтобы встретить герцогов, и они приветствовали друг друга самым
дружелюбным образом. Проведя за разговором и пиром достаточное время, Вудвиль был отпущен и
пошел спать, польщенный милостью герцогов, исполнившись великих надежд, счастливый и
успокоенный. Но герцоги, у которых на уме было совсем не то, что выражалось на лицах,
приказали всем удалиться, кроме сэра Ричарда Рэтклифа и других ближайших участников их
замысла, и, усевшись с ними подле стола, всю ночь напролет обсуждали свои планы. Когда же наконец
они поднялись, то послали разбудить без шума своих спутников, чтобы они были наготове, так
как сами они уже садятся на коней».
История Ричарда III
245
тому, что герцоги намеревались показать свое усердие, первыми явившись в
этот день к его величеству из Нортгемптона, — так объявили они людям.
Когда лорд Риверс узнал, что ворота заперты, все пути отрезаны и ни ему,
ни его людям не позволено выходить, он сразу понял, что такое важное дело не
началось бы по пустякам и без его ведома, а сравнив такое поведение герцогов
со вчерашним пиром, он был поражен столь удивительной переменой за столь
немногие часы. Как бы то ни было, поскольку выйти он не мог, а сидеть
взаперти не хотел, дабы не показалось, будто он скрывается, чувствуя тайный
страх за какой-либо свой проступок (а он ничего подобного за собой не знал),
то он решил, полагаясь на чистую совесть, смело выйти к герцогам и спросить,
что все это значит. Но те, едва его увидев, тотчас стали осыпать его попреками,
утверждая [, что он возбуждает распри между вельможами], будто он
собирается отдалить их от короля и потом погубить, но ему это будет не под силу.
Когда же он начал пристойным образом оправдываться* (а был он человеком,
умевшим убедительно говорить), то они не дождались конца его ответа, а тут
же схватили его и заключили под стражу. Сделав это, герцоги тотчас вскочили
на коней и направились к Стони Стаффорд.
Здесь они нашли короля и его свиту готовыми сесть на коней и двигаться
дальше, а ночлег оставить для них, поскольку дом был мал для двух отрядов.
И вот как только герцоги появились перед королем, они тотчас спешились со
всею свитой; [сойдя с коней, предшествуемые длинным строем слуг, они
приблизились к королю, и здесь слуги встали двумя рядами, а герцоги прошли по
проходу между ними] герцог Бэкингем сказал: «Идите вперед, джентльмены и
йомены, займите ваши комнаты!» — а затем герцоги достойным образом
подошли к королю и приветствовали его милость почтительнейшим
коленопреклонением. Король их принял любезно и радостно, ничего еще не зная и не
подозревая. А они тотчас затеяли ссору с лордом Ричардом Греем30, одним из
сводных братьев короля по матери, утверждая, будто он с лордом-маркизом, своим
братом, и лордом Риверсом, своим дядей, замышляли подчинить себе короля и
королевство, перессорить дворянство, подавить и искоренить знатнейшие роды
в стране. Именно ради этого, говорили они, лорд-маркиз ворвался в
лондонский Тауэр [, как только умер король,] и увез оттуда королевскую казну, а
моряков выслал в море [и истратил королевскую казну на жалованье солдатам,
которых он (Дорсет) послал во флот, чтобы усилить этим свою партию] (между
тем они хорошо знали31, что все это было сделано на благо и по необходимости,
как решил весь лондонский совет, кроме разве что их самих [герцоги
клеветнически извратили это дело, чтобы им было на что ссылаться]). На эти слова
король [, опередив Грея, который приготовился говорить,] ответил: «Что сделал
мой брат-маркиз в Лондоне, я сказать не могу; [поскольку его нет с нами, хотя
я надеюсь, что ничего злого] но о дяде моем Риверсе и об этом моем брате,
присутствующем здесь [, которые никогда не отлучались от меня надолго], я по
* 1565 начинает фразу по-другому: «Удивленный такими словами и пытаясь себя оправдать»,
но замечание о его красноречии опущено.
246
Томас Мор
чистой совести решаюсь утверждать, что они ни в чем подобном не
виновны». — «Да, мой сеньор, — сказал герцог Бэкингем*, — они отлично умели
скрывать свое участие в таких делах от вашей милости!» И тотчас на глазах у
короля они взяли под стражу лорда Ричарда и сэра Томаса Вогена32, рыцаря [Грей,
который был крепок телом и пылок душой, при виде опасности взялся рукою
за меч; но кто-то с попреком сказал ему, что теперь уже поздно что-либо
сделать, и он, смирясь, сложил оружие], а короля со всеми спутниками доставили
назад в Нортгемптон.
В Нортгемптоне они вновь стали совещаться. Они отослали от короля тех,
кто был угоден ему, и приставили к нему новых слуг — таких, которые были
милее им, чем ему. При виде этого король заплакал, выражая свое несогласие,
но все оказалось бесполезным. Во время обеда герцог Глостер послал лорду
Риверсу блюдо со своего стола, убеждая его не печалиться, потому что все
обойдется благополучно [, приказав слуге ободрить его от имени герцога и
сказать ему, чтобы он мужался и не сомневался, что эти неприятности кончатся
благополучно], а тот поблагодарил герцога и просил слугу отнести это блюдо
его племяннику лорду Ричарду, ободрив его теми же словами, — он полагал,
что племяннику такая поддержка нужней, потому что такие превратности
судьбы ему еще внове [и'поэтому он к ним чувствительней]. Сам же лорд Ри-
верс за свою жизнь к этому привык и переносил это легче. А герцог Глостер,
хоть и выказал ему столь любезную учтивость, тем не менее выслал лорда Ри-
верса и лорда Ричарда с сэром Томасом Вогеном на север страны, заточив их
по разным местам, а затем доставил всех их в Помфрет33, где они и были
обезглавлены в тюрьме. Так герцог Глостер принял на себя охрану и распоряжение
юным королем; оказывая ему великие почести и смиренное почтение, он
сопровождал его дальше и дальше к городу Лондону.
Не прошло и суток, как вести о случившемся дошли до королевы34, и вести
эти были самые скорбные: король, ее сын, схвачен; брат ее, сын ее и другие
друзья арестованы и отправлены неизвестно куда, а что с ними будет, знает
только Бог [все переменилось, все смешалось и рухнуло; нельзя было терять
времени, следовало, пока не поздно, позаботиться о себе и о своем добре,
чтобы стремительно надвигавшиеся враги не захватили и всего остального].
Услыхав такую весть, королева в великом страхе и горести стала оплакивать гибель
сына, несчастье друзей и собственное свое злополучие, проклиная тот день,
когда она согласилась распустить королевскую охрану. Как можно быстрее она
перешла с младшим сыном и дочерьми из Вестминстерского дворца, где они
жили, в святое убежище, расположившись со своею свитою в покоях аббата.
В ту же ночь, вскоре после полуночи, к канцлеру Англии архиепископу
Йоркскому35 в его резиденцию близ Вестминстера пришел от лорда-чемберлена
гонец. Он объявил слугам, что принес такое важное известие, что господин его
велел не пожалеть даже архиепископского сна. Слуги, не колеблясь, разбудили
архиепископа, а тот допустил гонца к своей постели. От него он услышал, что
* В 1565: «сказал герцог Глостер».
История Ричарда III
247
герцоги с его королевской милостью вернулись из Стони Стаффорда в
Нортгемптон. «Тем не менее, сэр, — сказал гонец, — мой господин дает слово вашей
светлости, что бояться нечего: он заверяет вас, что все будет хорошо». — «Я же
заверяю его, — ответил архиепископ, — что как бы все хорошо ни стало,
никогда оно не будет так хорошо, как было». И поэтому тотчас, как гонец ушел,
архиепископ спешно поднял всех своих слуг и так, окруженный свитою, в
полном вооружении, взяв с собой большую государственную печать, еще до
рассвета явился к королеве.
Там все было полно страхом, шумом, беготней и суетней: королевское добро
доставляли и перетаскивали в убежище. Сундуки, ящики, короба, узлы, тюки —
все на спинах людей, ни одного человека без дела: кто грузит, кто носит, кто
разгружает, кто возвращается за новой ношей, ^го ломает стену, чтобы
расчистить прямой путь, кто хлопочет, чтобы помочь на окольном пути; а сама
королева одиноко сидит на соломе, покинутая и растерянная [, стиснув пальцы и
оплакивая участь свою и своих близких]. Архиепископ ободрил ее как мог,
сделав вид, что все не так уж плохо, как ей кажется [, убеждая ее не
отчаиваться в происходящем и не оставлять надежду на лучшее: у него еще есть
надежда, что дело обернется не так ужасно, а ей от страха все представляется в
ложном свете], и что послание лорда-чемберлена обнадежило его и избавило от
страха. «О, будь он проклят! — воскликнула на это королева. — Он и сам из тех,
кто стремится погубить меня и мой род!» — «Государыня, — ответил ее
собеседник, — не падайте духом: клянусь вам, если они коронуют кого-то другого
вместо вашего сына, который сейчас у них в руках, то мы завтра же коронуем его
брата, который при вас. А вот и большая государственная печать: как мне ее
вверил благородный государь, ваш супруг, так я теперь вручаю ее вам для
блага и пользы вашего сына». С этими словами он отдал ей большую печать и
отправился обратно домой.
Уже занимался день, и из окна архиепископской палаты видна была Темза,
полная лодок со слугами герцога Глостера, сторожившими, чтобы ни одна
душа не проникла в королевское убежище и чтобы даже мимо никто не смог
проплыть бы незамеченным. Великое волнение и ропот были и здесь, и всюду,
и особенно в городе: всякий по-своему гадал о событиях; иные лорды, дворяне
и джентльмены из преданности королеве или из страха за себя собирались
группами там и сям и ходили, сгрудившись, с оружием в руках; а многие
поступали так потому, что думали, будто такие действия герцогов направлены не
столько против других лордов, сколько против самого короля, чтобы помешать
его коронации*.
* 1565 излагает эти события иначе: «Тотчас пошли слухи, новость была у всякого на устах,
все недоумевали, все волновались гневом, страхом и скорбью; одни собирались тут и там
вооруженные, ходили отрядами, угрожали друг другу, объединяемые общими заботами или страхом
опасности. Движимые враждою или верностью, одни старались скрасить словами ненавистные
дела, другие обличить их красноречием. Чтобы Лондону не было причинено какого-либо вреда,
горожане расставили караулы. А так как лорды по большей части находились или в столице, или
поблизости, то все это смятение и слухи побуждали их к самым различным догадкам».
248
Томас Мор
Между тем лорды съехались в Лондон. Накануне их собрания архиепископ
Йоркский, страшась, что его обвинят в чрезмерном легкомыслии (как оно и
случилось на самом деле) за то, что он без особого на то приказа короля вдруг
отдал большую печать королеве, которой она никогда не доверялась, послал к
королеве за печатью и стал опять держать ее, как обычно. А в собрании лордов
лорд Гастингс, в чьей верности королю никто не сомневался и не мог
сомневаться, сумел всех убедить, что герцог Глостер предан государю верно и твердо
и что лорд Риверс и лорд Ричард с остальными рьщарями, выступившие
против герцогов Глостера и Бэкингема, взяты под стражу только ради
безопасности последних* и без всякой угрозы королю; а под стражей они будут не
долее, чем пока дело их не будет беспристрастно рассмотрено всеми лордами
королевского совета (а не одними только герцогами), по усмотрению которых
они и будут либо осуждены, либо оправданы. Однако же, предостерегал он, о
таком деле не следует судить опрометчиво, не выяснив всю истину, не следует
обращать личные обиды на общую беду, не следует смущать умы и разжигать
злобу и тем самым препятствовать коронации, ради которой направляются
сюда герцоги, так как иначе они сумеют, вероятно, довести раздоры до такой
степени, что уже ничего нельзя будет уладить. А если, как можно предвидеть, в
такой борьбе дело дойдет и до оружия, то хоть силы сторон и равны, но
перевес будет за теми, с кем король.
Подобные доводы лорда Гастингса (отчасти он в них сам верил, отчасти же
думал совсем иначе) до некоторой степени успокоили брожение умов, тем
более что герцоги Глостер и Бэкингем были уже близко, спеша доставить в
Лондон короля не иначе, как с целью его коронования, — ни на что другое они не
указывали ни словом, ни видом. Зато они старательно раздували молву, что те
лорды и рыцари, которые были схвачены, действительно замышляли погубить
герцогов Глостера и Бэкингема и других знатнейших особ королевства с той
целью, чтобы самим держать в руках короля и распоряжаться им по своему
усмотрению. А чтобы это казалось правдоподобнее, слуги герцога,
сопровождавшие телеги с добром арестованных, по всем дорогам показывали его
народу с такими словами: «Вот полные бочки оружия, которое эти изменники
тайно везли в обозе, чтобы погубить благороднейших лордов!» (Между тем
решительно ничего не было удивительного, что средь этого их добра имелось и
оружие, вынесенное или выброшенное, когда громили их дворы.) Умных
людей такая выдумка только укрепляла в их сомнениях, так как они хорошо
понимали, что для такой цели заговорщики скорее будут носить оружие при себе,
чем прятать в бочки; однако большей части простого люда этого было вполне
досгаточно [, чтобы поверить, что явная и несомненная измена угрожала
безопасности герцогов со всех сторон], и даже слышались крики, чтоб их повесить.
Когда король приблизился к городу, мэр Эдмунд Шей, ювелир, вместе с
Уильямом Уайтом и Джоном Мэтью, шерифами, со всеми остальными олдер-
* 1565 излагает иначе: «потому что существовала уверенность, что они угрожали
безопасности герцогов, — так это или нет, предстоит решить вам: для вашего разбирательства их и
задержали герцоги, жалуясь на такую нимало не заслуженную обиду с их стороны».
История Ричарда III
249
менами, одетыми в алое, и в сопровождении 500 горожан, одетых в фиолетовое
и верхом на конях, встретили его почтительно близ Горней36 и оттуда
сопровождали его в город, куда они и прибыли 4 мая37 в первый и последний год его
правления38. Герцог Глостер у всех на глазах держался по отношению к
государю очень почтительно и с видом крайней скромности, так что тяжкое
подозрение, лежавшее на нем совсем недавно, вдруг сменилось таким великим
доверием, что на совете, вскоре собравшемся, именно он был признан и избран, как
наиболее пригодный человек, быть протектором короля и королевства39. Вот
как случилось, что по неразумию или по воле судьбы ягненок был отдан под
охрану волка. На этом же совете великим упрекам подвергся архиепископ
Йоркский, канцлер Англии, за то, что он выдал королеве большую печать;
печать у него была отобрана и вручена доктору Расселу, епископу Линкольна,
человеку мудрому, доброму, многоопытному и, несомненно, одному из самых
ученых людей, которых имела тогда Англия40. Различным лордам и рыцарям
были назначены различные должности; лорд-чемберлен и некоторые другие
сохранили за собой прежние свои посты.
Протектор страстно желал довершить то, что начал, и каждый день казался
ему годом, пока это не было достигнуто; но он не отваживался на дальнейшие
попытки, так как в руках у него была только половина добычи: он хорошо
понимал, что если он низложит одного брата, то все королевство поддержит
другого, останется ли он заточен в убежище или его сумеют благополучно вывести
на вольную волю [или скорее, чего он весьма опасался, его увезут куда-нибудь
за пределы Британии]. Поэтому вскоре же он заявил в ближайшем собрании
совета лордов41, что королева поступает гнусно и оскорбительно для
королевских советников, стараясь удержать королевского брата в своем убежище, хотя
король более всего был бы рад и счастлив видеть брата рядом с собой; а
сделала это она только затем, чтобы вызвать недовольство и ропот народа против
всех лордов, — разве нельзя доверить королевского брата тем, кто по решению
всего дворянства страны назначен охранять самого короля как ближайшие его
друзья? [Она как будто завидует радостям их взаимной любви; а всего
преступнее то, что выставляет она — как главную свою заботу — то, **то сьша своего она
лишила свободы, лишила света и блеска славной его доли и, увлекши его в
убежище, словно столкнула его в убожество, мрак и грязь. А единственная
всему этому причина — желание возбудить лютую народную ненависть против
вельмож королевского совета: сама же она ненавидит их с таким пылом, что
готова им отомстить даже ценою родных детей, как Медея в сказании. Ибо
зачем держать дитя в убежище, как не затем, чтобы показать народу, будто
попечение ваше о государе то ли ненадежно, то ли неразумно, будто опасно
доверить мне даже королевского брата, тогда как вы доверили моему
воспитанию и призрению самого короля?] «Благополучие же короля, — говорил он, —
это не только охрана от врагов или от вредной пищи, это также и отдых, и
скромные развлечения [, которые удивительным образом освежают и
укрепляют детскую душу], которых ему в его нежном возрасте не может доставить
общество пожилых людей, а может доставить лишь дружеское общение с теми,
250
Томас Мор
кто не слишком моложе его и не слишком старше, а по знатности достойны
быть рядом с его величеством, — с кем же, короче говоря, как не с
собственным своим братом [, которого теперь родная мать, хуже чем мачеха, не пускает
к нему]? А если кто подумает, что все это мелочи (впрочем, я надеюсь, ни один
человек, любящий короля, этого не подумает), то пусть он вспомнит, что порой
без малых дел не вершатся и великие. Поистине великий позор и для его
королевского величества, и для всех нас, близких к его милости, слышать, как и в
нашей земле, и в других краях (дурная весть далеко бежит!) из уст в уста
разносится молва, что королевский брат должен изнывать в убежище! Слыша это,
всякий подумает, что без причины такое не делается; и дурная мысль, поселясь
в сердцах людских, уж не скоро их покинет, а какая из этого может вырасти
беда— и предугадать трудно. Поэтому, мне думается, для поправления дела
неплохо бы послать к королеве человека почтенного и верного, который
пользуется ее любовью и доверием, но печется и о благе короля, и о чести его совета.
По всем этим соображениям представляется мне, что нет для этого дела
более подходящего человека, чем присутствующий здесь досточтимый наш отец
кардинал, лорд-канцлер42, который тут может больше всех принести добра,
если только будет ему угодно принять на себя эту заботу. Я не сомневаюсь, что
он не откажется как по доброте своей, так и ради короля, ради нас и ради
блага юного герцога, высокочтимого королевского брата и моего племянника,
который мне дороже всех после государя. Этим тотчас укротятся рассеваемые
ныне клевета и злословие и устранятся все грозящие от них бедствия, — мир и
тишина воцарятся в королевстве. Если же, паче чаяния, королева будет
упорствовать и непреклонно стоять на своем, так что ни его преданный и мудрый
совет ее не поколеблет, ни чьи-либо иные человеческие доводы не убедят,
тогда, по моему мнению, мы именем короля вьшедем герцога из заточения и
доставим к государю, находясь при котором неотлучно будет он окружен такой
заботой и таким почетом, что к нашей чести и ее позору весь мир поймет, что
только злоба, упрямство или глупость вынуждали ее держать его в убежище.
Таково мое нынешнее мнение, если только кто-нибудь из ваших светлостей не
полагает иначе; благодарение Богу, я не настолько привержен к собственному
суждению, чтобы не изменить его по вашим разумнейшим советам».
На такие слова протектора весь совет подтвердил, что его предложение
было и добрым, и разумным, и почтительным перед королем и герцогом,
королевским братом, и что если королева подобру на это ^склонится, то великому
ропоту в королевстве наступит конец. И архиепископ Йоркский43, которого все
сочли удобным туда послать, взялся убедить ее и этим выполнить первейший
свой долг.
Тем не менее и он, и другие присутствовавшие там священнослужители
полагали, что если ничем не удастся убедить королеву освободить герцога по
доброй воле, то никоим образом не следует пытаться захватить его ей
наперекор, — ибо если будут попраны права святого места, то все люди на это
возропщут, а Всевышний Господь прогневается. Права эти блюлись много лет.
Пожалованы они были по милости королей и пап, подтверждены были много-
История Ричарда III
251
кратно, а священным основанием их было то, что более чем за пятьсот лет до
того сам святой апостол Петр, явившись ночью в образе духовном и сопутству-
емый несметными ангельскими силами, освятил это место44, предназначив его
Всевышнему (в доказательство чего и доселе в обители св. Петра сохраняют и
показывают плащ сего апостола). С тех самых пор и доныне не было еще ни
одного столь безбожного короля, чтобы посмел осквернить Божие место, и не
было столь святого епископа, чтобы осмелился его освятить. «И потому (сказал
архиепископ Йоркский) никакому человеку ни для каких земных причин не
дозволяет Господь посягать на неприкосновенность и свободу святого убежища,
которое сохранило жизнь столь многим добрым людям. Я надеюсь (продолжал
он), что по милости Божией нам это и не понадобится; но даже если
понадобится, мы отнюдь не должны это делать. Таково мое мнение; я уверен, что
королева склонится к доводам разума, и все уладится по-доброму. Если же не
случится мне достигнуть цели, то и тогда я сделаю все, что могу, чтобы всем
было понятно; не моя нерадивость, но лишь женский страх и материнская
тревога были тому причиной». — «Женский страх? Нет, женское упрямство! —
возразил герцог Бэкингем. — Я смело и по совести говорю: она отлично знает, что
ей нечего бояться ни за сына, ни за себя. Право же, здесь нет ни одного
мужчины, который стал бы воевать с женщиной! И если бы Господу угодно было
иных мужчин из ее рода сделать женщинами, тогда бы все успокоилось очень
скоро. Да и то ведь ее родственников ненавидят не за то, что они ее
родственники, а за то, что у них дурные умыслы. Но если мы и не любим ни ее, ни ее
родню, то из этого совсем не следует, что мы должны ненавидеть благородного
брата короля, которому мы и сами все приходимся родственниками. Если она
ищет ему чести так же сильно, как нашего бесчестия, если заботится о его
благе не меньше, чем о собственной воле, то она так же не захочет отрывать его от
короля, как не хочет этого каждый из нас*. Если же есть в ней хоть немного
рассудительности (а ведь дай ей Бог столько доброй воли, сколько у нее
тонкого ума!), то она бы не считала себя умнее некоторых, здесь присутствующих. В
верности нашей она не сомневается, зная и вполне понимая, что мы о его беде
тревожимся не менее, чем она, но тем не менее отнимем его у нее, если она
останется в убежище. Право же, все мы были бы рады оставить обоих при ней,
если бы она вышла оттуда и поселилась в таком месте, где не позорно им жить.
Если же она откажется освободить герцога и последовать совету тех, чья
мудрость ей известна и верность испытана, то легко будет понять, что владеет ею
упрямство, а не страх. Но пусть это будет даже страх (можно ли помешать ей
бояться собственной тени?), — тогда чем больше она боится выпустить герцога,
тем больше мы должны бояться оставить его при ней. Если сейчас она в
праздных своих сомнениях боится, как бы его не обидели, то потом она будет
бояться, как бы его и оттуда не похитили: ведь она подумает, что если люди
решились на такое великое злодеяние (от какого избави нас Бог), то и священное
* MS Arundel иначе: «Если бы действительно забота о его здоровье руководила ею не меньше,
чем ее своеволие или ее ненависть к нам, она сама бы поспешила вызволить его из этого
заточения, она бы так же горевала, видя сына взаперти, как сейчас стремится заточить его и сковать».
252
Томас Мор
убежище им не помеха. Думается мне, что добрые люди без греха на душе
могут с таким страхом считаться меньше, чем они считаются. Ведь если она
будет опасаться, что сына у нее отнимут, то разве с нее не станется отправить
его куда-нибудь прочь из королевства. Воистину я не вижу ничего другого; и я
не сомневаюсь, что она сейчас так же упорно над этим думает, как мы думаем
над тем, чтобы этому помешать. И если ей удастся достигнуть своего (а это ей
не трудно, если мы оставим ее одну), то весь мир о нас скажет: хороши, мол,
мудрые королевские советники, что позволили из-под носа у себя увезти
королевского брата!
Поэтому я со всей решимостью заявляю вам, что наперекор королеве я
охотнее бы отнял герцога, чем оставил при ней, пока ее упрямство или
праздный страх не умчат его прочь. И все же ради этого я не стану осквернять
убежище. Священные права этого и других подобных мест блюдутся исстари, и я
не стану нарушать их; но скажу по совести, если бы они утверждались сегодня,
то я не стал бы утверждать их. Пожалуй, я не сказал бы и „нет", но разве лишь
из жалости, потому что, конечно, те люди, которых море или тяжкие долги
[или иные удары судьбы] довели до разорения, должны иметь хоть какое-то
место, где бы свободе их не грозила опасность от злобы заимодавцев. И когда
идет борьба за корону (как это бывало) и каждая партия обвиняет другую в
измене, то хотелось бы, чтобы обе располагали какими-то убежищами [, где они
находились бы в безопасности, пока победа еще не решилась, а обстоятельства
сомнительны и тяжелы]. А вот что касается воров, которыми кишат такие
места и которые, предавшись своему ремеслу, уже от него не откажутся, то очень
жаль, что убежище служит им защитой. И еще того прискорбнее, что
спасаются там и убийцы, которых сам Бог повелел брать от алтаря и умерщвлять, если
убийство было совершено ими предумышленно. А когда убийство
непредумышленно, то нет нужды и в убежище, которое Бог установил в Ветхом
Завете: кого понудили к такому делу необходимость, самозащита или несчастье, тот
получит прощение или в силу закона, или по милости короля. Но давайте
посмотрим, как немного в этих убежищах людей, понужденных к тому
уважительной необходимостью; и посмотрим, с другой стороны, как обычны там
такие люди, которых довело до беды собственное и сознательное распутство. Что
это за банды воров, убийц и коварных мерзостных предателей! А больше всего
их в двух местах: одно бок о бок с городом, другое в самых его недрах;45 и если
бы взвесить то благо, которое эти убежища приносят, и то зло, которое от них
происходит, то смею думать, вы и сами сказали бы, что лучше не иметь ни
одного убежища, чем иметь целых два. Я сказал бы то же самое, даже если бы
они не были так обесчещены, как обесчещены сейчас, обесчещены давно и,
боюсь, так и останутся обесчещены, пока люди не решатся собственными
руками исправить такой порядок, — словно Бог и святой Петр покровительствуют
людским порокам! Распутники бесчинствуют и разоряются, надеясь на
убежище в этих местах; богачи бегут туда, захватив добро бедняков; здесь они строят
жилье, тратятся на пиры, а заимодавцам предлагают посвистеть под стеной.
Замужние жены бегут сюда, прихватив столовое серебро своих супругов, и за-
История Ричарда III
253
являют, что не хотят жить с мужьями потому, что те их бьют. Воры бегут с
награбленным добром, здесь они привольно его проживают, здесь замышляют
новые грабежи, отсюда выходят по ночам красть, грабить, обирать и убивать,
словно эти места не только охраняют их от расплаты за старые преступления,
но дают им право и на новые. А ведь многие из этих зол можно было бы
исправить с Божией помощью и без нарушения священных прав, если бы только
умные люди приложили к этому руки.
Ну что ж! Если уж некогда какой-то папа и какой-то король, больше из
сострадания, чем из благоразумия, установили права этих мест, а другие люди из-
за некоего священного страха не осмеливались их нарушать, то будем терпеть
их и мы, и пусть они с Богом остаются как есть, но только до тех пределов,
пока это позволяет здравый смысл, и уж никак не настолько, чтобы помешать
нам вызволить благородного человека, к его чести и благополучию, из такого
убежища, которое ему никак не к лицу и не может быть к лицу. Ведь убежище
всегда служит человеку для защиты не просто от большой беды, но еще и от
заслуженной беды. А для защиты от незаслуженных обид ни папа, ни король
никакому месту не собирались давать никаких особых прав*, ибо таких прав ни
одно место не лишено. Неужели хоть где-нибудь позволяет закон человеку
человека обижать безнаказанно? На противозаконную обиду и король, и закон, и
сама природа кладут повсеместный запрет, и в этом всякому человеку всякое
место служит убежищем. Только когда человека преследует закон, то
приходится ему искать покровительства от особых прав; только на этом основании и
по этой причине и возникли убежища. Но наш благородный принц от такой
необходимости далек; о его любви к королю свидетельствует природа и
родство, о его невиновности перед всем миром свидетельствует нежный его
возраст. Стало быть, убежище ему не нужно, убежища для него и быть не может.
Человек не приходит в убежище, словно на крещение, по воле крестных
родителей, — он должен сам о нем молить, и тогда лишь он его получит. Но если из
всех людей право на убежище имеет только тот, кто знает за собою вину,
понуждающую его просить об этом, то какое же право на убежище может иметь
маленький мальчик [, с какой стати ему требовать от убежища бесполезной
охраны для себя]? Даже если бы он был уже достаточно разумен, чтобы
просить о нем в случае нужды, то сейчас, осмелюсь сказать, он мог бы только
негодовать на тех, кто держит его в этом убежище. Поэтому я буду утверждать
без всякого угрызения совести и без всякого нарушения священных прав, что
даже с теми, кто по праву укрылся в убежище, обращаться надо попроще**. В
самом деле, если кто скрылся в убежище с чужим добром, то почему король не
может, не посягая на его свободу, отобрать часть этого добра даже и из убежи-
* В 1565 иначе: «не существует причин предоставлять особые привилегии какому-либо
одному месту».
** 1565 излагает эту мысль иначе: «Нет ничего страшного в том, чтобы освободить из убежища
того, кто сам не против этого; я настолько в этом уверен, что, полагаю, нелишним быть посмелее
обычного и с теми, кто действительно нуждается в убежище».
254
Томас Mop
ща?* Ведь ни король, ни папа не могут дать никакому месту такой привилегии,
которая освобождала бы человека, способного платить, от уплаты его долгов».
С такими его словами согласились многие присутствовавшие духовные лица,
то ли стараясь угодить говорившему, то ли и вправду так думая.
«Действительно, — говорили они, — что по закону Бога и святой церкви имущество
человека, находящегося в убежище, должно быть отдано для уплаты его долгов, а
ворованное добро возвращено их владельцу; самому же ему довольно и
свободы поддерживать свою жизнь трудом собственньрс рук».
«В самом деле, — сказал герцог, — вы сказали, мне думается, истинную
правду. А если замужняя жена захочет уйти в убежище, дабы избавиться от
своего мужа, то и тут, я бы полагал, он мог бы законно и не оскорбляя святого
Петра взять ее из Петровой церкви силою — в том случае, конечно, если она не
сумеет привести никакой другой причины. Если же считать, что ни один
человек, желающий остаться в убежище, не может быть оттуда взят, то, должно
быть, и ребенок, которому страшно идти в школу, может укрыться в убежище,
и учитель не посмеет его тронуть? А ведь наш случай так же прост, но еще
менее оправдан: там хоть был детский страх, но все-таки страх, а здесь нет
совершенно ничего. Честное слово, я часто слышал о мужчинах из убежища, но
никогда не слышал о детях из убежища. Поэтому, заканчивая свою мысль,
скажу: кто по проступку своему нуждается в убежище и думает найти в нем
защиту, тот пусть укроется в нем; но не может укрываться в убежище человек,
не столь разумный, чтобы этого желать, не столь преступный, чтобы этого
заслужить, и чьей жизни или свободе не грозит никакое законное преследование.
[Беззаконного же преследования здесь еще меньше можно опасаться,
поскольку высшей властью владеет его брат, у самого у него также немало сил, у
друзей его еще того более, а светлейший его дядя и все мы вместе с ним усерд-
нейше печемся о его жизни и безопасности.] И тот, кто вызволит такого
человека из убежища для его же собственного блага, истинно говорю, не нарушит
ничем священных прав убежища».
Когда герцог кончил, то все светские лорды, а также многие из духовных
лиц, полагая, что никто на свете не замышляет зла против малолетнего
ребенка, постановили, что если его не отпустят добровольно, то он должен быть
выведен насильно. Однако, во избежание всякого рода слухов, они почли за
лучшее, чтобы лорд-кардинал попытался сначала вызволить его с согласия
королевы. И поэтому весь совет явился в Звездную палату Вестминстера;46 и лорд-
кардинал, оставив протектора со свитою в Звездной палате47, вошел в убежище
к королеве. При нем было несколько других лордов: либо из уважения к ее
сану, либо для того, чтобы она по присутствию многих поняла, что он говорит
не от единственного лица, либо потому, что протектор не считал здесь
возможным довериться одному человеку, либо же, быть может, если бы она все-таки
решила оставить сына при себе, то кое-кому из свиты было тайно поручено, не
* 1565 четче: «отобрать у беглеца и вернуть хозяину похищенное, не нанося никакого
оскорбления святыне».
История Ричарда III
255
считаясь с нею, взять ее сына силой, не дав ей времени отослать его прочь, хотя
она, вероятно, услышав, в чем дело, и попыталась бы просить для этого
выгодной ей отсрочки.
Когда королева и лорды предстали друг другу, то лорд-кардинал сообщил
ей, что, по мнению протектора и всего совета, укрывши королевского брата в
таком месте, она этим самым вызьшает не только сильнейший ропот и
злословие в народе, но также и великую печаль и неудовольствие его королевского
величества. Единственной утехой его милости было бы иметь родного брата
при себе; а когда он томится здесь, в убежище, то это позор и для них обоих, и
для нее самой: как будто брат брату грозит бедою и опасностью!
Далее он сообщил, что совет прислал его просить, чтобы она освободила
сына и чтобы из этого места, которое они считают тюрьмой, принц был
доставлен на волю к королю, где он будет жить, как подобает его сану. Такой ее
поступок будет великим благом для королевства, услугой для совета, выгодой для
нее самой, помощью для ее друзей в беде, а сверх того (что, конечно, для нее
всего желаннее) большим удовольствием и почетом не только королю, но
также и юному герцогу: ведь для них обоих лучше всего быть вместе, хотя бы
ради совместного их отдыха и забав, не говоря о многих более важных
причинах. Это могло бы показаться пустяком, однако лорд-протектор и к этому
относится серьезно, хорошо понимая, что отроческий их возраст нуждается в
развлечениях и играх, а по возрасту и сану никто посторонний не подходит им
в товарищи лучше, чем сами они друг для друга*.
«Милорд, — ответила королева, — я не смею отрицать: благородному отроку,
за которого вы просите, и впрямь было бы всего уместнее жить вместе с
королем, его братом; и, сказать по совести, им обоим покамест было бы очень на
пользу находиться под материнским присмотром, так как даже старший из них
еще в нежном возрасте, а младший и тем более: он дитя, ему нужен хороший
уход, недавно он очень ослабел от тяжелой болезни и до сих пор еще не
столько выздоровел, сколько чуть-чуть поправился, так что я никому на свете не
могу его доверить, а должна ухаживать за ним сама, тем более что и врачи
говорят, и мы сами знаем, что повторение болезни вдвойне опасно, так как
природа человека, истомленная, потрясенная и ослабленная от первого
приступа, уже почти не в силах вынести второй. И хотя, быть может, найдутся и дру-
* В 1565 сцена встречи кардинала с Елизаветой изложена иначе: «Поэтому когда они
предстали друг другу, кардинал заявил, что баронам представляется варварством, что единственный
брат оторван от короля и чуть ли не заточен в тюрьму; этим она навлекает на обоих лишь
бесчестие, а во всех заморских землях вызывает и раздувает лишь неприязнь к правителю, чей
единственный брат, как гласит молва, изнывает в убежище, и дурные толки о такой стране, где
живет народ столь жестокий и дикий, что даже брат небезопасен от брата. Потому и прислали
его король и вельможи, чтобы со всею преданностью и любовью подать ей добрый и
спасительный совет. Прежде всего следует освободить герцога из этого темного узилища и вернуть к
державному двору, в сладостное общество его брата. Сделав так, она покажет, что правильно судит
и предо всеми о государственных делах, и пред друзьями об общих, и сама с собою о частных, а
более всего доставит удовольствие королю и герцогу, которым так приятно и удобно жить друг
при друге».
256
Томас Мор
гие, которые сделают для него все, что могут, однако никто не умеет лечить его
так, как я, выхаживавшая его так долго, и никто не будет лелеять его нежнее,
чем собственная мать, носившая его во чреве».
«Государыня, — сказал кардинал, — ни единый человек не станет отрицать,
что ваша милость вашим детям нужней, чем кто бы то ни было; [пока вы
живы, чтобы заботиться о жизни ваших детей, особенно в этом нежном их
возрасте] и весь совет будет не только согласен, но даже рад, если вы изъявите
желание поселиться в месте, соответствующем их сану. Но если вы решили
оставаться здесь, тогда совет полагает, что было бы пристойнее, чтобы герцог
Иорк находился вместе с королем на свободе и в почете, к обоюдному их
удовольствию, а не ютился, как изгнанник, в убежище, к обоюдному их бесчестью
и стыду. Не всегда ведь столь неизбежно для ребенка быть при матери, иногда
случается и так, что ему удобнее жить в другом месте. Это хорошо видно из
того, что когда ваш любезный сын, тогда еще принц, а ныне король, для чести
и блага страны должен был держать свой двор вдали от вас, в Уэльсе, то ваша
милость сами это одобрили».
«Не так уж я это одобрила, — отвечала королева, — да и случай был совсем
не такой, так как тот был тогда здоров, этот же сейчас болен. Оттого я так и
удивляюсь, почему милорд-протектор так жаждет принять его под свою опеку?
Ведь болезнь, постигшая дитя по немилости природы, может навлечь на него
самого клевету и подозрение в обмане! [Ведь если бы волею судьбы невинное
дитя погибло (чего не дай Бог!), он легко бы оказался сам под подозрением в
злодействе? А сейчас он подвергает злобным инотолкованиям (это ведь ни для
кого не трудно!) мой поступок, который и невынужденный ничуть не постыден,
а в нынешней моей вынужденности и подавно простителен, даже если бы в нем
и было чего стыдиться. Гнусными речами он порочит мою материнскую заботу
о благе сьша и тревогу мою выдает за злокозненность, будто я не спасения ищу
для себя и сьша, а ненависть разжигаю к нему и вельможам! Я и так уже
слишком терпелива: ах, если бы могла я возмущаться словами и не
тревожиться худшими бедствиями! Даже последовательности я не вижу в его речах: ибо
он утверждает, что меня никто ни в чем не трогает, и он не хочет мне оставить
даже родного сьша; он уверен, будто мне нигде не грозит опасность, но не дает
мне покоя даже там, где и разбойник чувствует себя в безопасности. Если я
действительно свободна, тогда почему нельзя мне жить, где это позволено? И
почему позорно моему ребенку быть при матери?] И напрасно лорды уверяют,
будто для чести моего сьша и для них самих такой позор, что он находится
здесь, в этом месте: наоборот, дело чести для них именно в том, чтобы он
оставался там, где за ним, без сомнения, будет лучший уход. А такой уход за ним
будет только здесь, пока я здесь, я же отсюда уходить не собираюсь, чтобы не
попасть в беду вслед за другими моими друзьями, — право, лучше бы, с Божьей
помощью, им быть в безопасности здесь, при мне, чем мне быть в опасности
там, при них».
«Государыня, — заметил другой лорд48, — почему вы предполагаете, будто
ваши друзья в опасности?»
История Ричарда III
257
«Не предполагаю, а знаю, — ответила она, — и не только в опасности, а уже и
в тюрьме. Поэтому я и не удивилась бы, если бы те, кто решились бросить их в
тюрьму без повода, столь же легко решились бы и казнить их без вины».
Кардинал сделал знак упомянутому лорду, чтобы он больше не задевал этой
струны. А королеве он сказал, что с этими лордами из ее почтенной родни,
которые пока еще под стражею, несомненно, по рассмотрении дела будет по-
ступлено с полной справедливостью; что же касается ее собственной
благородной особы, то ей ни малейшая опасность не угрожает и не может угрожать.
«С какой стати могу я в это поверить? — отвечала королева. — Не с того ли,
что я невиновна? Как будто они были виновны! Не с того ли, что их враги ко
мне мягче? Да они как раз из-за меня их и ненавидят! Не с того ли, что я
близкая родня королю? А разве далеки от него они? Если бы это помогало, это бы
их спасло; однако, дай Бог, чтобы это их не погубило. Вот почему сама я не
намерена уходить отсюда, и сыну моему, благородному отроку, лучше быть
при мне, пока я не увижу, что будет дальше. Поверьте мне: чем больше я
смотрю, как некоторые лица, без всяких на то причин, рвутся заполучить его в
свои руки, тем больше и больше мне приходится бояться его освобождения».
«Подумайте, государыня, — последовал ответ, — ведь, чем больше вы
боитесь его освободить, тем больше остальные боятся вам его оставить, чтобы вы в
беспричинном вашем страхе не решились отправить его отсюда куда-нибудь
еще дальше. А много есть и таких, кто считает, что это место не дает ему
никакой защиты, ибо у принца не было ни намерения просить ее, ни вины, чтобы
заслужить ее; и поэтому они думают, что могут взять его отсюда, не нарушив
священных прав. [Есть такие, которые считают, что у вас и права нет разлучать
короля и его брата, так как простота и невинность отроческого возраста не
имеют никакого отношения к убежищу.] Если вы решительно откажетесь
освободить его сами, я уверен, они его и возьмут, — так боится в своей нежной
любви к принцу мой господин, а его дядя, чтобы ваша милость при случае не
отправила его отсюда прочь».
«Вот как, сэр! — воскликнула королева. — Стало быть, протектор оттого
лишь так пылко любит принца, что его тревожит, как бы тот не ускользнул от
него! Уж мне ли отправлять отсюда принца прочь, если у меня к тому и
возможности нет?* И где же мне считать его в безопасности, если он не в
безопасности даже здесь, в этом убежище, чьих прав ни разу не нарушал доселе ни
один тиран, даже обуянный самим дьяволом? Впрочем, я уповаю, что Господь
как прежде, так и ныне властен охранить Свое убежище от недругов. [Разве
есть на свете место святее этого.] Но, оказьшается, мой сьш не имеет права на
убежище и поэтому не должен пользоваться им! Да, недурное придумано
толкование: стало быть, святое место может защитить грабителя, а невинного
ребенка не может! Говорят, мой сьш вне опасности, а значит, убежище ему и не
нужно. Дай Бог, чтобы стало так! Но неужели же протектор (Господи, покажи
* В 1565 вместо этого: «Он боится, что я отправлю от себя сына, о котором вся моя забота и
незрячему видна? Отправлю, чтобы он тотчас попался в западни, расставленные на его пути?
Нет, об этом уж и речь заводить бессмысленно!»
9 - 3647
258
Томас Мор
нам, что это за протектор!) думает, будто я не понимаю, к чему ведут все его
хитрости, шитые белыми нитками? Недостойно-де, чтобы герцог находился
здесь: [это навлекает-де позор на дворян и ненависть на правителя] было бы
удобнее обоим, чтобы он находился вместе с братом, потому что у короля нет
хорошего товарища для игр. Дай Бог им обоим лучшего товарища для игр, чем
тот, кто для дальних своих замыслов приискивает такой пустяковый предлог!
Будто бы некого найти, чтоб играть с королем [(если только у короля есть
время для этого!)], если только его брат, которому в его болезни и вовсе не до
игры, не выйдет для этого из-под защиты своего убежища! Как будто
правители в пору детства могут играть лишь с равными! Как будто дети умеют играть
лишь с родственниками! Да с родственниками-то они обычно куда больше
ссорятся, чем с чужими.
Кто сказал, что ребенок не может требовать убежища? Пусть он послушает,
и он сам услышит его мольбу! Но все это смешные пустяки: пусть мальчик не
может, пусть мальчик не хочет просить убежища, пусть он даже просится уйти
отсюда, — но если я сказала, что он отсюда не выйдет, и если я сама испросила
для себя убежище, то всякий, кто против моей воли уведет отсюда моего сына,
нарушит этим священные права этих мест. Разве убежище охраняет только
меня, а не все мое добро? Или вы не вправе увести у меня лошадь, но вправе
увести у меня ребенка? Нет, он также находится под моей охраной: мой ученый
совет заверил меня, что, пока он по малолетству не принят на рыцарскую
службу49, закон велит матери быть над ним опекуном. Поэтому, я полагаю, ни
один человек не может взять у меня отсюда моего подопечного, не нарушив
этим прав убежища. Но даже если мое право убежища не может охранять
сына, а сам он для себя убежища не просит, то все равно: так как закон поручает
мне охранять его, то я вправе сама для него потребовать убежища. Разве закон
дает опекуна ребенку только для охраны его земли и движимости, а не для
заботы и попечения о нем самом, кому должны служить и земли и
движимость? Если же нужны примеры50, чтобы получить для мальчика право
убежища, то мне незачем искать их далеко. Вот в этом самом месте, где мы сейчас
стоим и о котором спорим, может ли мой ребенок пользоваться его правом
убежища, — в этом самом месте родился когда-то мой другой сын, нынешний
король, здесь он лежал в колыбели, здесь он был сохранен для лучшей своей
доли, дай Бог, чтоб на долгие годы! Вы ведь знаете, что я не впервые в этом
убежище: было время, когда супруг мой был разбит и изгнан из королевства, а
я на сносях бежала сюда и здесь родила принца. Это отсюда я вышла
приветствовать супруга, вернувшегося с победой, это отсюда я вынесла младенца-
сына, чтобы отец впервые принял его в объятия51. И сейчас, когда царствует он,
дай Бог ему столько безопасности в его дворце, сколько было в этом убежище
в те дни, когда царствовал враг!
Вот почему я намерена держать его здесь. Людской закон предписывает
опекуну охранять несовершеннолетнего; закон природы дает матери беречь
свое дитя; Божий закон дает священные права убежищу, а оно моему сыну. Я
боюсь отдать его в руки протектора, который уже завладел его братом: ведь
История Ричарда III
259
если оба погибнут, то он сам станет наследником короны. Откуда этот страх,
пусть никто не допытывается; во всяком случае, я боюсь не больше, чем на это
дает основание закон, который ведь недаром (как сказали мне ученые люди)
запрещает человеку принимать опеку над теми, чья смерть сделает его
наследником даже малого клочка земли, не говоря уж о королевстве. Больше я
ничего не могу сделать; но кто бы ни был осквернитель этого святого убежища, я
молю Бога, чтобы он и сам вскорости почувствовал нужду в убежище, но не
смог бы его достичь. А достичь его и быть силой выведенным оттуда, — этого я
не пожелаю даже моему смертельному врагу. [Против этой опасности
вернейшею, если не единственною, защитою служит неприкосновенность этого места;
с моего согласия мой сын никогда его не оставит, а кто против моей воли
возьмет его отсюда (хоть не думаю, что дело дойдет до этого), тот осквернит
великую святость убежища, и тогда я молю небеса, его блюдущие: пусть этот
человек вскоре сам испытает нужду в неприкосновенном убежище, но пускай его
схватят раньше, чем удастся ему войти в святую сень, — потому что
укрывшемуся быть выведенным я и врагу не пожелаю.]»
Лорд-кардинал увидел, что королева чем дальше, тем больше раздражается,
что она уже пылает и неистовствует и даже начинает говорить резкие слова
против самого протектора; а так как этим обвинениям он не верил и не хотел
их слушать, то он сказал ей наконец, что дольше об этом спорить он не
намерен: если она согласна доверить герцога ему и другим лордам, здесь
присутствующим, то он готов отдать и тело и душу в залог его безопасности и сана;
если же она решительно им откажет, то он тотчас уйдет отсюда со всеми
спутниками, и пусть тогда кто хочет занимается этим делом. У него нет и не было
никакого желания вовлекать ее в такое дело, в котором, как, видимо, ей
кажется, всем, кроме нее самой, не хватает то ли ума, то ли честности: ума, если
они по своей тупости не понимают намерений протектора, и честности, если
они понимают его к принцу зложелательсгво, а все-таки хотят выдать мальчика
в его руки.
Королева после этих слов стояла некоторое время в глубокой задумчивости.
Ей показалось, что кардинал вот-вот уйдет, а остальные останутся, и что сам
протектор [с вооруженными слугами] ждет вблизи и наготове; поэтому она и
вправду подумала, что не сможет удержать сына при себе, и он немедленно
будет взят отсюда; а чтобы отослать его еще куда-нибудь, не было уже ни
времени, ни условленного места, ни приготовленных помощников, — ибо
посольство застало ее врасплох/ничто не было заранее устроено, не искали даже, кто
вывел бы принца из убежища, которое, полагала она, уже окружено со всех
сторон, так что принцу не миновать быть схваченным по пути. Еще она
подумала, что страхи ее могут оказаться и напрасными, а действия бесполезными
или ненужными [(как обычно думают даже в безнадежных случаях)]; поэтому
если уж суждено ей лишиться его, то лучше будет, решила она, отпустить его
самой. А в верности кардинала и других присутствовавших лордов она не
сомневалась, полагая, что хоть обмануть их и можно, но подкупить нельзя. Затем
она подумала, что они будут бережнее наблюдать за ним и зорче следить за его
9*
260
Томас Мор
безопасностью, если она доверит его им собственными руками52. И тогда она
взяла юного герцога за руку и сказала лордам:
«Милорд-кардинал и вы все, милорды, я не настолько глупа, чтобы не
доверять вашему уму, и не настолько подозрительна, чтобы сомневаться в вашей
верности. И я хочу представить вам доказательство моего доверия: ведь если
того или другого достоинства в вас не окажется, то мне это будет тяжким
горем, королевству большой бедой, а вам великим позором. Вот перед вами этот
благородный отрок [, мой сын и сын Эдуарда, еще недавно вашего обожаемого
монарха], которого, несомненно, что бы там ни говорили, я могла бы здесь
держать в безопасности. Несомненно и то, что там, за этими стенами, есть
люди, которым так ненавистна моя кровь, что, окажись ее частица в их
собственных жилах, они выпустили бы ее своею рукой. А опыт учит нас, что жажда
королевской власти не считается ни с каким родством: брат губит брата
[, сыновья умерщвляют изгнанников, ближайшие родственники ссорятся из-за
власти], и могут ли племянники полагаться на дядю? Каждый из этих детей
защита другому, пока они находятся порознь, и жизнь одного — залог жизни
другого. Уберегите одного, и спасены будут оба; а вместе им быть опаснее
всего. Какой разумный купец доверит все свои товары одному кораблю? И вот,
несмотря на все это, я сейчас передаю в ваши руки и его, и в его лице — его
брата, и я буду просить вас за них перед Богом и людьми. Верность вашу я
знаю и мудрость вашу тоже; сил и средств для его защиты у вас при желании
довольно, в поддержке у вас также не будет недостатка. Если вам трудно
защищать его в другом месте, то оставьте его здесь; об одном только заклинаю
вас, во имя доверия, которое всегда питал к вам его отец, и во имя доверия,
которое теперь питаю к вам я сама: вы говорили, что страх мой слишком
силен; постарайтесь же, чтобы ваш страх не оказался слишком слаб!» После
таких слов она обратилась к сыну: «Прощай, мое милое дитя, и дай Бог тебе
заботливый присмотр! Дай мне поцеловать тебя перед уходом, потому что Бог
знает когда придется нам поцеловаться вновь». С этими словами она
поцеловала его, осенила его крестом, повернулась к нему спиной, заплакала и пошла
прочь, оставив ребенка плачущим так же горько.
Когда лорд-кардинал и сопутствовавшие ему лорды получили таким
образом юного герцога, они доставили его в Звездную палату53, где протектор взял
ребенка на руки, поцеловал его и промолвил так: «Рад приветствовать моего
господина всем своим сердцем!» И он выразил этим то, что думал. Тотчас
затем они доставили его к королю, его брату, в епископский дворец у собора Св.
Павла, а оттуда через весь город с почетом препроводили детей в Тауэр54,
откуда с этого дня они никогда уже не вышли*.
Теперь, захватив в свои руки обоих детей55, протектор стал уже смелее
раскрывать свои намерения доверенным людям, более же всего герцогу Бэкин-
гему. Правда, многие думают, как известно, что герцог был тайным участником
* В 1565 пространнее: «вступили в Тауэр среди радостных криков со всех, сторон и в
сопровождении тех, кому суждено было сделать тщетными пожелания кричащей толпы, так как
больше они уже никогда отсюда не вышли».
История Ричарда III
261
этого заговора с самого начала, а некоторые из друзей протектора даже
говорят, будто герцог первый и толкнул протектора на такое дело, послав к нему с
этой мыслью тайного гонца сразу же после смерти короля Эдуарда; однако те,
кто лучше знают хитрый ум протектора, твердо заявляют, что он открыл
дальнейшее не раньше, чем исполнил предыдущее. Только заключив в тюрьму
родственников королевы и прибрав к рукам ее обоих сыновей, открыл он уже
смелее дальнейшие свои замыслы тем, кому считал нужным открыть их для дела,
более же всего герцогу, чья поддержка, полагал он, удваивала его силу. Дело
было открыто герцогу через хитрых людей, мастеров своего дела; они
сообщили ему, что юный король в обиде на него за свою родню и при случае будет ему
мстить; и если узники будут отпущены, то они сами станут подстрекать короля,
памятуя свою тюрьму и оковы, если же их казнят, то король, пожалевший их в
тюрьме, не простит их смерти. Раскаяние не поможет, никакими услугами уже
не искупить преступления; герцог скорее погубит, чем спасет короля, который
вместе с братом и родственниками, как ему известно, уже заключены в такие
места, где протектор может одним кивком головы уничтожить их всех.
Несомненно, тот так и сделает, едва только задумает что-то новое; к этому, как видно,
дело и идет, так как протектор уже завел тайную охрану для себя, уже
шпионит за герцогом и схватит его при малейшем противодействии, — опасность
грозит ему даже от тех, кого он меньше всего подозревает, ведь и положение
дел, и настроение людей таковы, что невозможно быть уверенным, кому
доверять, а кого бояться.
Измученный такими мыслями, герцог решил наконец, что на какую дорогу
он вступил, хоть и против совести, по той и должен идти дальше. Раз начав,
нужно обдуманно действовать до конца; так и здесь, не в силах будучи ничему
воспрепятствовать, он связал себя сочувствием и помощью злодейскому
замыслу протектора, порешив, что раз уж общей беде не помочь, то надо хоть
обратить ее, сколько можно, к личной выгоде.
Тогда-то и было решено, что герцог поможет протектору сделаться королем,
что единственный законный сын протектора56 вступит в брак с дочерью герцога
и что протектор должен предоставить герцогу в полное владение графство
Герифорд, которое он требовал по праву наследства57 и не мог получить во
времена короля Эдуарда. Вдобавок к этим притязаниям герцога протектор по
своей доброй воле обещал ему немалую часть королевской казны и дворцового
имущества. И когда на этих условиях они вступили в свой сговор, тотчас же
для отвода глаз и умов начали они, ни дня не медля, усерднейше хлопотать о
торжественной коронации нового короля. Были созваны во множестве лорды
со всех концов королевства; было повелено лорду-кардиналу, канцлеру,
архиепископу Йоркскому, епископу Эли58, лорду Стенли59 и лорду-чемберлену
лорду Гастингсу со многими другими вельможами собираться и совещаться о
коронации; сами же протектор и герцог [с теми, кого они вовлекли в свой
заговор,] в то же время, но в другом месте, обдумывали противоположное — как бы
сделать королем протектора. И хотя к этому второму совету допущены были
очень немногие и в большой тайне, все же здесь и там уже пошли в народе
262
Томас Мор
разные толки, будто скоро всему благополучию конец; и хоть люди сами не
знали, чего боятся и почему, однако так бывает, что накануне таких великих
событий человеческие сердца по природе своей тайным чутьем предчувствуют
их приближение. Как безветренное море само приходит в волнение перед
бурей, так подчас один-единственный человек, случайно что-то заметив и не
многим об этом сказав, многих заражает своим подозрением. Как бы то ни было,
хоть заговор был и тайным, само поведение заговорщиков заставляло людей
догадываться, в чем дело. Мало-помалу люди все покинули Тауэр и пришли в
дом Кросби на улице Бишопсгейт, где расположился двор протектора . К
протектору приходили, короля покидали. Некоторые по роду своих занятий
обращались туда, где велись настоящие дела, другие были тайно предупреждены
друзьями, что не к добру им может быть чрезмерное усердие к королю без
приказа протектора, а некоторых старых слуг сам протектор отстранил от
принцев, заменивши новыми61. Такое стечение многих событий, отчасти
случайное, отчасти намеренное, привело наконец к тому, что не только простой
народ, который колеблется, как трава на ветру, но и разумные люди, а также
некоторые лорды стали обращать внимание на происходящее и задумываться о
смысле его.
Так, даже сам лорд Стенли, будущий граф Дерби [, уже поседелый средь
многих важных дел], испытывал разумное недоверие и говорил лорду
Гастингсу [, с которым они доверяли друг другу во всех тайных делах], что ему очень
не нравятся эти два разных совета. «В одном месте мы говорим об одном
деле, — сказал он, — но много ли мы знаем, о чем они говорят в другом месте?»
«Милорд, — отвечал ему на это лорд Гастингс, — клянусь жизнью, вам не о
чем беспокоиться! Там есть один человек, и, пока он там, ни единое дело не
будет у них обсуждаться без моего ведома: каждое слово их будет в моих ушах
раньше, чем на их устах».
Говоря так1, он имел в виду Кэтсби62. Это был один из ближних его тайных
советников, и Гастингс очень ему доверял: в самых важных делах он полагался
на него, как ни на кого другого, считая, что для Кэтсби он дороже всех, и зная,
что Кэтсби ему обязан больше всех*. Был этот Кэтсби большим знатоком
законов государства и, по милости лорда-чемберлена, пользовался великим
влиянием и властью во всем графстве Лейстер, которое и было главною опорою
лорда-чемберлена. Но поистине было бы лучше, если бы у этого человека было
или побольше честности, или поменьше тонкости ума, — ибо только его
двуличие и стало причиною всех дальнейших несчастий. Если бы лорд Гастингс не
* В 1565 иначе: «поскольку он пожаловал Кэтсби большие богатства и помог занять высокое
положение. Впрочем, выдвинуть его было нетрудно, так как, кроме редких познаний в
английских законах, он обладал статным телом, красивым лицом, блестящей внешностью и был
способен не только вести тяжбы, но и вершить дела поважней. Можно было только пожалеть, что
такое дарование выпало человеку столь вероломному, ибо его-то коварство и стало причиною
того поветрия всех бед, которое распространилось в самом скором времени. Если бы и Гастингс,
и Стенли, граф Дерби, и другие его сторонники не питали к Кэтсби такого доверия, то они
бежали бы при первом подозрении в обмане и своим бегством расстроили бы все тайные и
преступные замыслы».
История Ричарда III
263
доверял столь безмерно этому человеку, он мог бы бежать вместе с лордом
Стенли и остальными лордами, расстроив всю затею; ибо он сам замечал многие
недобрые знаки, хоть и перетолковывал их для себя к лучшему, — настолько был
он уверен, что не может быть ему опасен тот совет, где находится Кэтсби.
Протектор и герцог Бэкингем очень искусно выражали притворное
расположение к лорду Гастингсу и часто разделяли его общество. Несомненно,
протектор и вправду относился к нему хорошо и неохотно пошел на то, чтобы
потерять его, однако он боялся, что, пока тот жив, они не достигнут своей цели.
По этой причине он поручил Кэтсби замолвить издали несколько слов, чтобы
дознаться, возможно ли залучить Гастингса на их сторону? Но Кэтсби —
неизвестно, беседовал ли он с ним или нет, — сообщил им, будто Гастингс оказался
так тверд и в суждениях своих так резок, что он не решается продолжить
переговоры. И действительно, лорд-чемберлен вместо доверия высказал Кэтсби
свое недоверие к его участию в этом деле; поэтому-то Кэтсби, опасаясь, как бы
лорд Гастингс с друзьями не подорвал своими действиями его доверенного
положения (к чему уже клонилось все дело), побудил протектора поскорее
избавиться от него, тем более что он надеялся после его смерти получить немалую
долю той власти, какой пользовался лорд Гастингс в своем графстве*. Одной
этой надежды было достаточно, чтобы сделать его участником и даже главным
зачинщиком этого ужасного предательства.
Вскоре после сказанного, а именно в пятницу, 13 июня, многие лорды
собрались в Тауэр на совет63 и здесь обсуждали, какими торжествами отпраздновать
королевскую коронацию, срок которой был уже так близок, что процессии и
фигуры для этих торжеств готовились в Вестминстере день и ночь, а скота было
забито столько, что мясо потом пришлось выбрасывать. И вот когда эти лорды
заседали там, совещаясь о подобных делах, протектор в первый раз вышел к ним
лишь около девяти часов, приветствовал их почтительно и просил извинения за
то, что отсутствовал так долго, сказавши просто, что в это утро он проспал.
Поговоривши с ними немного, он обратился к епископу Эли с такими словами:
«Милорд! В вашем саду в Холберне растет отменная земляника. Я прошу
вас, позвольте мне взять оттуда корзину ягод!» [как знак вашего доброго
расположения]
«С радостью, милорд, — отозвался тот, — и дай Бог, чтобы я мог с такою же
готовностью преподнести вам на радость что-нибудь и получше». И тотчас он
со всей поспешностью послал своего слугу за корзинкой земляники.
Протектор предложил лордам продолжать обсуждение, а сам попросился
отлучиться ненадолго и удалился. А час спустя, между десятью и одиннадца-
* В 1565 иначе: «Все случилось наихудшим образом, потому что Гастингс в дружественной
беседе, похваставшись своей самоуверенностью, открыл опасения других. Поэтому Кэтсби из
страха, что многие могут выступить и помешать его обману, сорвавши этим весь их замысел,
уже, казалось, продвинувшийся вперед, решил, что преступление следует ускорить и
колеблющихся схватить, а лорда-чемберлена казнить, коль скоро его нельзя привлечь на свою сторону. И
он это доказывал тем усерднее, что сам намеревался получить должности Гастингса в графстве
Ланкастер, где тот был всего сильней».
264
Томас Мор
тью, он вернулся к ним в палату, весь изменившись, с удивительно
раздраженным и злым выражением лица; насупив брови, нахмурив лоб, с пеной на
искусанных губах, он прошел и сел на свое место. Все лорды были тяжко
изумлены и испуганы столь внезапной переменой, не зная, что она предвещает.
И вот, посидевши немного молча, он начал так:
«Какого наказания заслуживают те, кто замышляет и готовиг гибель мне, —
мне, столь близкому родичу короля и протектору его королевской особы и
всего королевства?»
На такой вопрос все лорды хранили молчание, в тяжком изумлении гадая,
кто же здесь имеется в виду, ибо каждый знал, что он-то чист от подозрений.
Наконец лорд-чемберлен, которому дружба с протектором придавала
смелости, дал ответ и сказал, что такие люди, кто бы они ни были, заслуживают
казни как гнусные изменники. И все остальные подтвердили его слова.
«Чародейством этим занимается, — сказал тогда протектор, — не кто иной,
как жена моего брата и вместе с ней другие!» Так он сказал о королеве.
При таких словах многие из лордов, которые стояли за королеву, пришли в
сильное замешательство. Зато лорд Гастингс [, которого одного только и ждала
уже казнь,] был в душе гораздо больше рад, что виновницей оказалась она, а не
кто-нибудь из друзей; и сердце его лишь роптало, что он не был в это посвящен
заранее, — ведь когда перед этим были схвачены и приговорены к смерти
родственники королевы, то делалось это с его согласия, и он сам велел их
обезглавить в Помфрете64, не зная, что в тот самый день65 его самого велено
обезглавить в Лондоне.
Затем протектор сказал: «Все вы сейчас увидите, каким образом эта
колдунья и ее ведьма-советчица, жена Шора66, с их присными иссушили мое тело
своим колдовством и чародейством!» И тотчас он подтянул рукав своего
кафтана до локтя и показал свою левую руку, совершенно высохшую и маленькую,
но лишь потому, что она всегда такой и была.
Тут каждый в душе почувствовал приближение беды, понимая, что это
затевается новая распря. Все хорошо знали, что королева слишком умна, чтобы
заниматься подобными глупостями; а если бы даже и захотела, то в советницы
она бы взяла кого угодно, только не жену Шора, которую она ненавидела
больше всех за то, что король, ее муж, любил ее больше всех любовниц. Да и
не было здесь человека, который бы не знал доподлинно, что рука у него
всегда была больной, с самого рождения. Тем не менее лорд-чемберлен (к
которому после смерти короля Эдуарда перешла жена Шора: он был в нее влюблен
без ума еще при жизни короля, однако, говорят, сторонился ее из почтения к
королю или ради верности другу) ответил и сказал:
«Несомненно, милорд, если они так ужасно поступили, они заслуживают
ужасного наказания».
«Вот оно что! — воскликнул протектор. — Вижу я, как ты служишь мне:
„если бы да кабы!" Я сказал тебе, что они так сделали, и я за это расправлюсь с
тобою, предатель!» И, словно в великом гневе, он с грохотом ударил кулаком
по столу.
Портрет Ричарда III
Портрет Эдуарда IV
Портрет Елизаветы Вудвилъ, жены Эдуарда IV
Карл Vu Генрих VIII
Неизвестный художник XVI в.
Кардинал Томас Уолси
Анна Болейн. Вторая жена Генриха VIII
Золотой крест с распятием,
принадлежавший Томасу Мору
Страница молитвенника Томаса Мора,
находившегося при нем в Тауэре (с его автографом)
Услыхав этот знак, за стеной палаты кто-то закричал: «Измена!», дверь
распахнулась, и ворвались вооруженные воины, толпой заполнив всю палату до
отказа. И тогда протектор [, коснувшись рукою Гастингса,] сказал: «Я
арестовываю изменника!»
«Как, милорд? Меня?!» — воскликнул Гастингс.
«Да, изменник!» — ответил протектор.
Кто-то другой бросился к лорду Стенли*, тот отпрянул от удара и свалился
под стол. Если бы не это, голова его была бы расколота до зубов: хоть он и
быстро отпрянул, все же на ушах у него показалась кровь. [Граф и напавший
на него однажды поспорили из-за некоторых владений, и поэтому многолетняя
вражда возникла между ними. То ли силой, то ли по суду граф выдворил
Миддльтона* из его поместья, и тот, позволив себе слишком многое, решился в
чужом деле утолить свою обиду.]
Затем они все были быстро разведены по разным палатам, исключая лорда-
чемберлена, которому протектор приказал не медлить и поторопиться с
исповедью. [Тут же были арестованы остальные бароны и епископы и во избежание
сговора разведены по разным местам.] «Клянусь святым Павлом, — сказал он, — я
не сяду обедать, пока не увижу тебя без головы!» Ему было запрещено
спрашивать, в чем дело; с трудом он нашел случайного священника и сделал краткую
исповедь, — на более длинную ему не дали времени, потому что протектор спешил
к обеду, а не мог сесть за стол, пока не будет выполнена его клятва. Потом он был
приведен** на зеленый луг близ часовни в Тауэре, здесь его голову положили на
длинное бревно, и она была отрублена. А затем тело вместе с головой похоронили
в Виндзоре рядом с телом короля Эдуарда. Помилуй, Господи, души их обоих!
Здесь следует рассказать удивительный случай — то ли предостережение о
том, чего лорду-чемберлену следовало избегать, то ли знамение о том, чего он
не мог избежать***. В полночь накануне смерти лорд Стенли прислал к нему с
великой спешностью тайного гонца с просьбой тотчас встать и бежать вместе с
ним: ждать некогда, ему приснился ужасный сон;**** ему показалось, что
вепрь68 своими клыками так истерзал им обоим головы, что кровь потекла у
них по плечам. А так как вепрь был в гербе у протектора, то этот сон
показался ему таким страшным, что он решил не мешкать долее, но седлать коня и
вместе с лордом Гастингсом, если тот согласен, той же ночью пуститься прочь,
чтобы к рассвету быть уже вне опасности. Но лорд Гастингс сказал гонцу так:
* В 1565 иначе: и «тотчас некий Миддльтон замахнулся на графа Дерби секирой... и хоть он
и уклонился от удара, быстро скользнув вниз, но кончик острия его задел, и он весь залился
кровью из раны».
** В 1565: «Поэтому по приказу герцога Бэкингема (которого осужденный на коленях умолял о
пощаде), едва успев исповедаться, он был доставлен...»
*** В 1565 иначе: «Заслуживают внимания некоторые сновидения, предвещавшие ему смерть, —
считать ли их Божьими предостережениями от опасностей или знаменьями необоримой судьбы;
а может быть, эта вещая душа в смутных образах предсказывает грозящие бедствия, пока
чувства погружены в сон, и так предуказывает будущие события телу».
**** 1565 пространнее: «потому что в страшном сне его хозяину явилось грозное видение: им
обоим (страшится он) оно предвещает в будущем беду, если они не спасутся бегством».
274
Томас Мор
«О добрый лорд! Неужели милорд, твой господин, так заботится о безделицах,
так верит снам? Ведь это или призраки его собственного страха, или ночное
отражение его дневных забот. Скажи ему, что верить в такие сны попросту
нечестиво. Если же они служат знамениями грядущего, то не кажется ли ему,
что они с таким же успехом сбудутся и в случае нашего бегства, если нас
схватят и вернут, — ведь за беглеца заступиться некому! Вот тогда-то вепрю и будет
предлог вцепиться в нас своими клыками: кто бежит, тот ведь в чем-нибудь да
виновен. Поэтому либо здесь нет опасности, и нам никто не угрожает; либо
если опасность есть, то она страшней бегущему, чем оставшемуся. Если же
погибель наша неизбежна, то пусть лучше люди увидят, что нас обманом
погубили враги, а не думают, что причиной тому наша собственная глупость или
трусость. Ступай же к своему господину, человек, и передай ему от меня привет, и
пусть он будет спокоен и ничего не боится: в том человеке, которого он
подозревает, я уверен, как в своей собственной руке». — «Да поможет этому Бог,
сэр», — сказал гонец и отправился в обратный путь. [Истинность этого знамения
оказалась подтвержденной десятью часами позже, когда были схвачены и он и
Стенли (который тоже раздумал бежать), не послушавшиеся этого вещего сна.]
Известно также, что в то самое утро, когда он был обезглавлен, его лошадь
по дороге в Тауэр два или три раза споткнулась так, что едва не упала.
Подобное, как всякому известно, повседневно случается и с теми, кому никакое
несчастье не грозит, однако по старинному преданию и суеверию в этом
усматривается знак, не раз уже несомненно предвещавший очень большую беду.
Следующий пример был уже не предостережением, а вражескою угрозою. В
то утро, прежде чем он встал, пришел к нему один рыцарь, якобы из
почтительности, чтобы сопровождать его в совет, но на самом деле присланный
протектором, дабы его поторопить, ибо с протектором был он в тайном сговоре
ради этой цели. В то время это был средний человек, а теперь достиг великой
власти. И вот, когда случилось лорду-чемберлену по дороге остановить свою
лошадь на Тауэр-стрит и побеседовать со священником, которого он встретил,
то этот рыцарь нарушил их беседу и шутя сказал ему так: «Милорд, я прошу
вас продолжить путь: зачем вам столько толковать с этим священником? Ведь
пока еще священник вам не надобен!» Этой насмешкою он словно хотел
сказать: «А скоро понадобится!» Но лорд так мало в это вдумался и так мало
почувствовал сомнений, что никогда в жизни он не был так бодр и весел; а такое
настроение само по себе часто сулит большие перемены. Пусть меня лучше
постигнет что угодно, только не эта праздная уверенность человеческого ума
накануне смерти!
У самой пристани Тауэра, так близко от того места, где так скоро отлетела
его голова, ему встретился некий глашатай Гастингс, его однофамилец69. И,
повстречав его там, лорд припомнил другое время, когда им случилось обоим
встретиться подобным же образом и на этом же месте [, и он поведал ему свою
печаль и страх]. В то прежнее время лорда-чемберлена обвинил перед королем
Эдуардом лорд Риверс, брат королевы [в том, что он замышлял предать
французам Калэ, в котором он был наместником. И хотя, как потом обнаружилось,
История Ричарда III
275
это обвинение было чистейшей выдумкою, вначале казалось, что Гастингс
находится в большой опасности. Дело в том, что он обошел в этой должности
Риверса, которому она была наверное обещана и который на нее надеялся, и
он, разозлившись, через ночные речи королевы донес это коварное обвинение
до монарших ушей], так что некоторое время (хотя и недолгое) он был в
немилости у короля и сильно боялся за себя. И так как теперь он встретил этого
глашатая на том месте, где когда-то опасность так удачно его миновала, он с
большим удовольствием заговорил с ним о том, о чем они говорили здесь,
когда он был в Тауэре. Он сказал: «А, Гастингс! Помнишь ли ты, как однажды я
здесь тебя встретил с нелегким сердцем?» — «Да, милорд, — ответил тот, — это
я помню отлично; что ж, поблагодарим Бога, враги ваши не снискали этим
добра, а вы не получили вреда». — «Ты мог бы сказать это еще вернее, —
молвил лорд, — если бы ты знал столько, сколько я знаю о том, что пока известно
лишь немногим, но вскоре откроется многим». Он имел в виду недавно
арестованных лордов из родни королевы, которые в этот самый день70 должны были
быть обезглавлены в Помфрете: это он знал хорошо, а о том, что топор уже
повис и над его собственной головой, не догадывался. «Право же, приятель, —
продолжал он, — никогда у меня не было столько горя, и никогда надо мной не
было такой опасности, как тогда, когда мы с тобою здесь встретились. И вот
как все переменилось: теперь в опасности находятся мои враги (как ты об этом
вскоре узнаешь поподробнее), а я еще никогда в жизни не был так весел и так
далек от беды». О милостивый Боже! Так слепа наша смертная природа: когда
человек больше всего боялся, он был в полной безопасности, а когда уверился
было в своей безопасности, то не прошло и двух часов, как он лишился головы.
Так окончил свою жизнь этот достойный человек, добрый рыцарь и
дворянин, пользовавшийся таким вниманием у государя, живший на широкую ногу,
прямой и откровенный с врагами, а с друзьями скрытный; его просто было
обмануть, так как из-за доброго сердца и мужества он не умел предвидеть
опасностей. Муж любящий и горячо любимый, верный и доверчивый, в этой
доверчивости своей оказался он неумерен.
Тотчас молва о кончине этого лорда быстро побежала по городу, а потом и
еще дальше, свистя, как ветер, в уши каждому человеку71. Но протектор,
намереваясь набросить некий покров на совершенное, тотчас после обеда послал со
всей поспешностью созвать в Тауэр виднейших людей со всего города. Чтобы
их принять, он надел вместе с герцогом Бэкингемом старые и плохо скованные
доспехи — такие, что никто бы не подумал, что они удостоили бы надеть их на
плечи, если бы не какая-то внезапная опасность. И затем протектор объявил
им, что лорд-чемберлен и его сообщники замышляли во время совета в этот
день убить врасплох и его, и герцога, а что они намеревались делать далее, о
том еще неизвестно. Об этой их измене он ничего не знал прежде десяти часов
нынешнего утра. Такая внезапная опасность и заставила их надеть для защиты
первые попавшиеся доспехи. Но Бог помог им, и несчастье обернулось против
замысливших. Эту весть и велел он разнести повсюду. И все дали на это самый
учтивый ответ, словно никто и не усомнился в том, во что никто не верил
276
Томас Мор
[(каждый) превозносил их мужество, хвалил милосердие, поздравлял со
спасением, но молча и про себя они испытывали только отвращение как к
преступлению, так и к его свершителям].
Однако для дальнейшего умиротворения людских умов он тотчас после
обеда спешно послал глашатая, чтобы от имени короля огласить по городу
объявление. В нем говорилось, что лорд Гастингс и его различные сообщники с
изменнической целью сговорились в этот день убить лорда-протектора и
герцога Бэкингема, заседавших в совете, а затем взять власть над королем и
королевством на свое усмотрение, чтобы без помехи обирать и грабить, кого им
будет угодно. В объявлении много было сказано и другого, чтобы очернить
лорда-чемберлена: он-де был дурным советником отцу короля и дурным своим
обществом, коварным сводничеством и недобрым примером подстрекал его ко
•многим поступкам, пятнавшим его честь и вредившим всему королевству, в
особенности же к порочной жизни и безмерному изнурению тела со многими
женщинами и более всего с женой Шора, которая была ему самой тайной
советчицей в этой гнусной измене, с которой он спал и раньше, спал и в
последнюю свою ночь перед смертью; поэтому не диво, что такая недостойная жизнь
привела его к столь злополучной кончине. Казни он был подвергнут по
наистрожайшему распоряжению его королевского высочества и его почтенного и
преданного совета как за его пороки, открыто проявившиеся в этой коварно
затеянной измене, так и затем, чтобы отсрочка казни не смогла подтолкнуть
других злонамеренных соучастников заговора собраться и восстать для его
освобождения. Такие замыслы теперь благодаря вполне им заслуженной казни
мудро предотвращены, и все королевство должно Божьей милостью пребывать
в добром спокойствии и мире.
Объявление это сделано было всего лишь через два часа после того, как
лорд-чемберлен был обезглавлен; но оно было так тщательно составлено и так
красиво выписано на пергаменте такой искусною рукой (что само по себе дело
долгое), что и ребенку было совершенно ясно: все это было приготовлено
заранее. Всего промежутка между казнью и объявлением едва достало бы и для
того, чтобы все это только записать, будь то хоть на бумаге, второпях и кое-
как. Поэтому когда при чтении объявления нечаянно случился один школьный
учитель при соборе Св. Павла и сравнил в уме краткость времени с
пространностью речи, то он сказал соседям: «Славное дело, да не быстро ли поспело:» —
на что один купец ответил ему: «Это писалось по предвидению»*.
Тотчас после этого, движимый будто бы гневом, а на самом деле
жадностью, протектор послал людей к дому жены Шора72 (которая там жила одна,
без мужа), отобрал у нее все, что она имела, ценностью свыше двух-трех тысяч
марок, а ее отправил в тюрьму73. А немного спустя он выставил обвинение, что
* В MS Arundel иначе: «И хоть суровость событий, казалось, не допускала никаких шуток,
один школьный учитель не без остроумия высмеял образцовую нелепость этого указа: слушая
среди толпы то, что ей читалось, он сравнил краткость времени с пространностью писания и
трудом писавших и сказал на это кстати строку из Теренция:
Что-то вышло, Дав, неладно у тебя со временем!»
История Ричарда III
277
она умышляла его околдовать и была в сговоре с лордом-чемберленом, чтобы
его убить; когда же стало ясно, что в этом нет ни следа правдоподобия, тогда
он подло обвинил ее в том, чего она сама не могла отрицать, так как все знали,
что это правда, хоть и все потешались, слыша, какой великой это вдруг стало
виной: в том, что она нецеломудренна телом. И по этой-то причине сей
воздержанный, сей чистый и непорочный правитель, прямо с неба ниспосланный в
наш порочный мир для исправления людских нравов, вынудил лондонского
епископа наложить на нее всенародное покаяние — идти в воскресной
процессии перед крестом и со свечой в руках. Шла она очень женственно, с видом и
поступью самыми чинными, и, хоть на ней не было никаких украшений, ничего,
кроме платья, она была мила и прекрасна, потому что от взглядов толпы лицо
ее покрылось румянцем стыда, прежде ей почти незнакомым; таким образом,
этот великий позор принес ей много славы среди тех, кто больше желал ее
тела, чем думал о ее душе. И даже многие достойные люди, которые осуждали
ее образ жизни и были рады видеть грех исправленным, все же больше
сочувствовали ей в наказании, чем радовались ему, так как скоро поняли, что
протектор учинил это скорее злонамеренно, чем из любви к добродетели.
Эта женщина родилась в Лондоне, была окружена достойными друзьями,
честным образом воспитана и очень хорошо выдана замуж — кое-что было
сохранено родителями лишь сыну. Муж ее был почтенный горожанин, молодой,
красивый, с большим состоянием. Но так как сочетались они раньше, чем она
созрела для этого, то она и не могла любить того, кого ей не пришлось желать.
Оттого, по-видимому, и склонилась она так легко к вожделению короля, когда
тот пожелал ее иметь. Как бы то ни было, блеск королевского сана, надежда на
яркое платье, легкую жизнь, всяческие удовольствия и прочие выгоды
распутства оказались способными быстро подчинить мягкое и нежное сердце.
Когда же король овладел ею, то муж ее, человек почтенный, понял что к чему
и не стал посягать на королевскую любовницу, всецело оставив ее королю.
[Настолько учтивее он был, чем другие, чьи права на эту женщину были
далеко не столь бесспорными.] А после смерти короля она перешла к лорду-
чемберлену, который любил ее и в дни, когда король был жив, но
воздерживался от нее либо из почтения, либо из преданности другу.
Она была красива и миловидна [, у нее был прекрасный цвет кожи, редкая
красота во всем лице, в особенности же дивно привлекательны были ее глаза],
телом она не оставляла желать лучшего, разве что можно было пожелать
побольше роста. Так говорят те, кто знал ее в молодости. Правда, иные из тех,
кто видел ее теперь (ибо она еще жива), полагают, что она вовсе и не была
хороша; но такой приговор, пожалуй, похож на то, как если бы люди пытались
угадать красоту покойницы по ее черепу, давно уже сбросившему плотские
покровы, так как сейчас это — старуха, тощая, увядшая и иссохшая, вся из
морщинистой кожи и жестких костей. Но даже и теперь, всмотревшись в ее
лицо, можно угадать и представить, как черты его, округлясь, сложились бы в
красивый облик. Да и восхищались в ней не столько ее красотой, сколько
приятным поведением: наделенная острым умом, она хорошо читала и писала,
278
Томас Мор
была весела в обществе, быстра и ловка в ответах, не молчалива и не болтлива,
а иногда шутила без оскорбительности, но не без забавности.
Король говаривал, что есть у него три любовницы, и каждая по-своему
замечательна: одна — самая веселая, другая — самая хитрая, а третья, как есть,
самая святая блудодейка во всем королевстве, которую никуда не увести было
из церкви, кроме как в его постель . Двое из них были особами поважней, и
тем не менее им пришлось остаться без имен и без похвал за их качества. Но
самою веселою из всех была жена Шора, к которой король поэтому и питал
особую привязанность. Имел он многих, но любил лишь ее*, и по правде
сказать (ибо грех — клеветать на дьявола), никогда она не пользовалась его
милостью во вред людям, зато многим несла утешение и помощь. Когда король
был в гневе, она умела успокоить и смягчить его дух; когда человек находился
в опале, она помогала ему вернуть королевскую милость; для многих,
совершивших важные проступки, она выхлопотала помилование; при больших
взысканиях она добивалась для людей послабления. И наконец, во многих
трудных тяжбах она отстаивала многих людей с большой твердостью, ничего
или почти ничего за то не требуя — разве что вещицу скорей красивую, чем
богатую: потому ли, что она сама испытывала удовольствие от дела, правильно
решенного, потому ли, что ей приятно было вмешиваться в суд и показывать,
что она способна сделать с королем, потому ли наконец, что и богатая
распутница не всегда бывает жадной. [Во всяком случае, ненависти она не знала ни от
кого, кроме королевы, и обе партии, враждовавшие друг с другом, относились
к ней с одинаковой любовью.]
Некоторые подумают, конечно, что эта женщина — слишком ничтожный
предмет, чтобы писать о нем среди воспоминаний о великих делах, — и в
особенности так будут думать те, кому случится судить о ней только по тому, чем
она стала сейчас. Но думается мне, что о таком случае тем более следует
упомянуть, что теперь она живет куда как убого, без друзей, всеми покинутая, и
это после стольких богатств и такой государевой милости, после стольких
судов и прений ради всех, кто вел тогда срочные дела, да и многих других, кто
сейчас знаменит только мерзостью своих дурных деяний. А она ведь сделала не
меньше, хоть об этом и меньше помнят, потому что дела ее не были дурными.
Людям ведь свойственно о дурных деяниях писать на мраморе, а о добрых на
песке, и ее судьба этому доказательство: в те дни она протянула руку помощи
многим, ныне здравствующим, кто без этого сам бы теперь протягивал руку за
подаянием.
Итак, по решению протектора и его совета, в тот самый день и почти в тот
самый час, когда в лондонском Тауэре был обезглавлен лорд-чемберлен, в
Помфрете не без его ведома были обезглавлены вышеупомянутые лорды и
рыцари, схваченные в свите короля в Нортгемптоне и Стони Стаффорде75.
Сделано это было в присутствии и по приказу сэра Ричарда Рэтклифа7, рыца-
* В MS Arundel добавлено: «но здесь не было вреда, кроме похоти, так как к жене своей он
относился с глубочайшим уважением и обращался с ней почтительно».
я, чьими услугами протектор обычно пользовался при обсуждении и исполне-
ии подобных беззаконных предприятий, поскольку человек этот был давним
го поверенным в тайных делах, имел жизненный опыт и хитрый ум, в речах
ыл краток и груб, в обращении резок и крут, в злодеяниях смел, а челове-
еской жалости и страху Божию одинаково чужд. Выведя их из тюрьмы на
шафот и объявив народу, что они изменники, этот рыцарь не позволил им
казать ни слова о своей невинности, чтобы от таких речей народ не почувство-
;ал к ним жалости, а к протектору и к его людям — ненависти. Быстро, без
уда, без приговора, без законного приказа он заставил их всех обезглавить не
>ади какой иной вины, но только потому, что это были добрые люди, верные
соролю и близкие королеве.
Теперь, когда лорд-чемберлен и другие лорды и рыцари оказались таким
)бразом казнены и убраны с дороги, то протектору и пришло на ум, что, пока
\юди гадают, в чем дело, пока лорды королевства находятся при нем и без
:воих дружин, пока ни один человек не знает, что думать и кому верить, пока
зет у них времени разобраться, решиться и разбиться на партии, следует ему
как можно быстрее идти к своей цели и завладеть короною, не дав людям най-
ги способ к противодействию. Главная забота была теперь в том, чтобы
изыскать средство о таком гнусном деле сообщить народу в первый раз и снискать к
нему расположение. Для совета привлечены были различные люди — такие,
которым они полагали возможным довериться, в надежде привлечь их на свою
сторону и получить от них помощь либо умом, либо силою. Среди этих лиц,
привлеченных к совету, был Эдмунд Шей, рыцарь, тогда сэр Лондона,
страстно жаждавший дальнейшего возвышения, столь желанного ему в его гордыне;
он-то и должен был за такой посул склонить народ к их намерениям. А из
духовных лиц они пригласили тех, кто отличался умом, пользовался уважением
за свою ученость и не отличался щепетильной совестью. Среди них оказались
белый клирик Джон Шей77, брат мэра, и монах Пенкер78, приор августинского
ордена: оба доктора богословия, оба славные проповедники, оба богаче
ученостью, чем добродетелью, и богаче славой, чем ученостью. До этого они были
в большом почете у народа, но после этого — никогда. Первый из них выступил
с проповедью [, тщательно продуманной,] во славу протектора еще перед
коронацией, второй — после коронации, но оба с такой утомительной лестью, что
ничьи уши не могли ее выдержать. Пенкер в своей проповеди так надорвал
голос, что был вынужден прервать ее на середине и сойти с кафедры. [Люди
говорили, что это было ему Божье воздаяние за такую кощунственную лесть.]
Доктор Шей из-за своей проповеди потерял честь, а вскоре и жизнь, потому
что из великого стыда перед людьми он никогда с тех пор не смел выходить из
дому. Августинец не навлек на себя такого позора, поэтому его проповедь была
для него не столь пагубна*. Впрочем, некоторые сомневались, а некоторые
утверждали, будто Пенкер не участвовал в этом совете прежде коронации, и
* В MS Arundel иначе: «А августинец с его бесстыдным лицом, с которого ему так часто
приходилось вытирать плевки во время диспутов, на долгие годы позорно онемел».
280
Томас Мор
только после нее, как водится, пустился в лесть [правителю, который был
жаден до похвал], — тем более что проповедь свою он произнес не сразу, но в
следующую после коронации Пасху в церкви госпиталя Св. Марии. Зато доктор
Шей, вне всякого сомнения, был в этом заговоре с самого начала, поскольку
именно ему было поручено первому заговорить о деле во время проповеди в
соборе Св. Павла, в которой он и должен был силою своего слова склонить
народ к замыслу протектора.
Все старания и усилия были направлены на подыскание какого-либо
благовидного предлога, который побудил бы народ низложить принца и признать
протектора королем. Ради этого придуманы были разные средства; но самым
главным и важным из всех измышлений было утверждение, что либо сам
король Эдуард, либо его дети, либо и тот и другие являются
незаконнорожденными; а стало быть, ни он сам не имел права наследовать корону после герцога
Иорка, ни принц после него [и по этой причине протектор является
единственным законным сыном герцога Иорка, и только он имеет право царствовать].
Чтобы объявить короля Эдуарда незаконнорожденным, пришлось возвести
хулу на родную мать протектора, котороя родила их обоих: тут нельзя было
поступить иначе, как сделать вид, будто она была прелюбодейкою. Тем не
менее он и на это пошел, чтобы достигнуть своей цели, однако пожелал, чтобы об
этом было сказано менее определенно и более благожелательно, а именно
тонко и обиняком, словно люди не решаются сказать всю правду, чтобы его не
обидеть. Зато уж где речь шла о мнимой незаконнорожденности детей короля
Эдуарда79, там он потребовал разгласить это открыто и раздуть до крайней
степени.
Под каким видом и предлогом все это делалось, нельзя хорошо представить,
если не напомнить сперва о некоторых давних обстоятельствах женитьбы
короля Эдуарда. После того как король Эдуард IV низложил короля Генриха VI
и вступил в мирное правление королевством, он решил жениться, как того
требовало благо королевства и его собственное. Он послал послом графа Уорви-
ка80 вместе с другими дворянами в Испанию, чтобы обсудить и заключить
брачный союз между ним и дочерью короля Испании81. Здесь граф Уорвик
встретил такую благосклонность и доброжелательность к его поручению, что
он, как было ему указано, быстро и без всяких трудностей привел дело к
наилучшему завершению. Однако случилось, что в то самое время королю
пришлось вести разбирательство по петиции от дамы Елизаветы Грей82, которая
впоследствии стала королевою, а тогда была вдовой из знатного рода, особенно
по своей матери, которая до брака с лордом Вудвилем, ее отцом, была
герцогинею Бэдфорд. Названная дама Елизавета, находясь на службе у королевы
Маргариты , супруги короля Генриха VI, была выдана замуж за некоего
Джона Грея84, сквайра [весьма красивого и храброго мужчину, но более
благородного, чем влиятельного или видного, так как ни в войне, ни в мире он еще
ничем не отличился], которого король Генрих сделал рыцарем на поле битвы с
королем Эдуардом при Сент-Олбенсе в прощеный вторник, но который
недолго радовался своему рьщарству, так как в этом же бою он был убит. [Жена же
История Ричарда III
281
его, как было сказано, после смерти мужа и плена короля Генриха оказалась в
скудости и убожестве, так как все ее имущество было отобрано в казну за то,
что муж ее сражался на вражеской стороне.] Вскоре после этого, как раз когда
граф Уорвик был в посольстве, улаживая вышеупомянутый брак, эта бедная
дама обратилась к королю* со смиренной просьбою о возвращении ей тех
маленьких имений, которые предоставил ей муж во вдовий надел [, так как муж ее
ничем не мог навлечь преследования по закону, если только не считать
преступлением то, что до самой смерти он был верен королю, которому присягал;
да и то она твердо уверена, что, если бы судьба пощадила его, он верно служил
бы новому королю]. И когда король увидел ее и услышал ее речь, — а была она
красива, миловидна, небольшого роста, хорошего сложения и очень умна, — он
не только пожалел ее, но и воспылал к ней любовью. И потом, отозвав ее
незаметно в сторону, он заговорил с ней откровеннее: но она, быстро поняв его
вожделение, ответила целомудренным отказом**. Однако сделала она это так
умно, так изящно и такими искусными словами, что скорее разожгла, чем
угасила его желание. И наконец после многих встреч, долгих домогательств и
многих обещаний, уверившись, что страсть короля к ней достаточно
разгорелась, она отважилась уже смелее сказать ему, что думала, так как видно было,
что сердце его привязано к ней достаточно прочно и от лишнего слова уже не
охладеет***. Тут она и заявила ему прямо, что хоть она слишком скромна,
чтобы стать его женой, однако все же слишком хороша, чтобы стать его любовни-
цей^. Король, очень удивленный ее твердостью, как человек, который не
привык к таким решительным отказам, проникся таким почтеньем к ее
воздержанию и целомудрию, что стал ценить ее добродетель выше всех владений и
богатств. И тогда-то, побуждаемый страстью, он передумал и решил как можно
скорее жениться на ней.
Приняв такое решение и дважды ее в этом заверив, он спросил совета и у
друзей [, чтобы не показалось, будто он больше повинуется своей страсти,
нежели дружеским советам], однако в такой форме, что они легко поняли,
насколько бесполезно ему возражать. Тем не менее герцогиня Йорк86, его мать,
была этим так огорчена, что отговаривала его, сколько могла, утверждая, что
жениться на иноземной принцессе для него и достойней, и безопасней, и
выгодней, так как подобное родство очень укрепит его положение и даст хорошую
* В 1565 иначе: «она упала на колени перед Эдуардом и протянула ему свое прошение, а
затем, видя, что он повернулся к ней и колеблется, словно не прочь ее выслушать, она на словах
изложила свое дело».
** В 1565 иначе: «И тогда он любезно отвечал ей, чтобы она надеялась на лучшее: он сам
рассмотрит ее дело. А потом, отозвав ее в сторону и сказавши несколько слов о ее деле, он обещал
уступить ей имения, если за это и она ему уступит; он даже даст ей еще больше, если она со
своей стороны не откажет ему в любезности. Она, воспользовавшись двусмысленностью
королевских слов, притворилась, что не понимает, чего он хочет, и ответила ему любезно и
осмотрительно, обещая все, но с разумными оговорками. И лишь когда, отбросив увертки, он показал,
что ищет от нее недостойного, то она отказалась открыто».
*** В 1565 иначе: «А увидав, что его желание разгорелось уже так, что легко не угаснет, она
стала просить его оставить тщетные попытки и ссылалась то на позор, то на угрызения совести».
282
Томас Мор
возможность к расширению владений. Да и нельзя поступать иначе, потому что
граф Уорвик уже далеко и вряд ли он будет доволен, если вся его поездка
окажется не нужна, а его договоры осмеяны. Еще она говорила, что недостойно
правителя жениться на собственной подданной, если нет на то важных
причин — ни земельных владений, ни иных благ, которые могли бы из этого
проистечь. Это все равно как если бы богатый человек женился на служанке только
из-за похотливой и пошлой к ней привязанности: можно радоваться об удаче
служанки, но не о рассудке хозяина. «Да и то, — говорила она, — в таком браке
больше чести, чем в этом, потому что никакого купца с его служанкой не
разделяет столько, сколько короля и эту вдову. И хотя она ни в чем не
заслуживает упрека, однако (говорила королева) нет в ней и ничего столь блестящего,
чтобы этого нельзя было найти во многих других невестах, которые более
отвечали бы Вашему сану и к тому же были бы девицами. [Воистину не бывать
счастью, когда соединяются неровни — кто мыслит по-разному, тем никогда не
сговориться. Дети же от неравных браков всегда дурные и увечные. Неужели
Вы потерпите над Вашим столь процветающим королевством королей-
ублюдков, королей-выродков? Неужели сыновья Ваши будут братьями какого-
то Грея?] Ведь одно вдовство Елизаветы Грей, хотя бы она во всем другом и
была бы достойна Вас, должно бы уже удерживать Вас от брака с нею, — ибо
это недостойно, это весьма позорно, это крайне унизительно для священного
величества государева сана, который так же близок к духовному по чистоте,
как и по величию; и не должно пятнать его двоебрачием при первом же
вступлении в брак».
Король, когда мать закончила свою речь, дал ей ответ полусерьезный и
полушутливый, хорошо понимая, что он ей уже не подвластен. И хотя он был бы
рад, если бы она с ним согласилась, однако окончательное решение он оставил
за собой, независимо от ее согласия или несогласия. Но чтобы как-то
удовлетворить ее, он сказал, что брак есть дело духовное и совершаться должен из
почтения к Божьей воле всегда, когда по милости Господней людей соединяет
взаимная любовь, как здесь, а не мирская выгода; впрочем, и по мирским
выгодам этот брак представляется не бесполезным*. Ибо, думается ему, что
любовь своего собственного народа ему нужнее, чем любого другого народа на
земле; а народ, наверное, выкажет ему гораздо больше сердечной приязни за
то, что он не погнушался жениться на женщине из собственной земли. И даже
если внешний союз окажется ему так нужен, как она думает, то он лучше
найдет средство заключить его через какого-нибудь родственника и этим
удовольствовать всех, нежели самому жениться на той, кого он никогда не сможет
счастливо любить, чтобы ради надежды на расширение владений не потерять
отрадный плод тех, которые он уже имеет, — ибо если человек женится против
желания, то мало ему радости от всего остального. «Я не сомневаюсь, — сказал
он ей, — что и вправду, как Вы говорите, можно найти и других, ничуть не ху-
* В 1565 пространнее: «если даже кто-либо рассудит об этом браке проще, как те пошлые
люди, для которых полезное выше святого, то и тогда он не сможет назвать такой брак
неудачным».
История Ричарда III
283
же ее [и даже лучше ее во многих отношениях]. Что ж, я не осуждаю, пусть,
кому они нравятся, те и женятся на них; точно так же, я думаю, и меня не
осудят, что я женюсь на той, которая мне нравится. И кузен мой Уорвик, я уверен,
достаточно меня любит, чтобы не сердиться на ту, кого я люблю, и достаточно
разумен, чтобы понимать, что при выборе жены я скорее поверю своим глазам,
чем чужим: я ведь не подопечный, которому назначает жену опекун! Право, я
не хотел бы быть королем, если б это меня лишало свободы выбора при
вступлении в брак. Что же касается надежды приумножить наследные владения с
помощью заморского родства, то, право же, от этого нередко бывает больше
хлопот, чем выгод. Титул наш и так дает нам права на столь многое, что нужна
вся жизнь, чтобы их упрочить и поддержать. А коли она — вдова и имеет
детей, то, клянусь Богородицей, я хоть и холост, но тоже имею детей87, так что
каждый из нас может быть уверен, что бесплодны мы не останемся. Поэтому,
государыня, я умоляю Вас не гневаться: Бог свидетель, что жена моя принесет
Вам такого юного принца, которым Вы будете довольны. А что касается
двоебрачия, то пусть меня этим попрекает епископ, коли я соберусь в духовное
звание: насколько я понимаю, это запрещено священникам, но я никогда не
слышал, чтобы это было запрещено и королям».
Герцогиню такие слова ничуть не успокоили; и, видя, что король в решении
тверд и ей его не удержать, она до того дошла в своей ненависти к этому браку,
что почла своим долгом перед Господом разрушить этот союз, чтобы лучше уж
король женился на некоей даме Елизавете Люси [, девице благородной крови и
отменной красоты], которая незадолго перед тем от него забеременела.
Поэтому мать короля выступила открыто против его брака [, когда день
бракосочетания был назначен и оглашено было, чтобы всякий, кто знает препятствие к
браку, не попустил осквернения таинства...], словно для облегчения своей
совести заявив, что король обязан верностью даме Елизавете и что он — ее муж
перед Богом88. И эти слова оказались делу такой помехою, что ни епископы не
решались, ни король не хотел приступать к торжеству бракосочетания, прежде
чем обвинение это не было бы отвергнуто, а истина точно и открыто не
удостоверена. Поэтому пришлось послать за дамой Елизаветой Люси. И хотя
королевская мать и многие другие побуждали ее добрыми обещаниями утверждать,
что она была обесчещена королем, однако, присягнув торжественно говорить
лишь истину, она заявила, что они никогда не были связаны обещаниями, хотя,
конечно, сказала она, его милость говорил ей такие любовные слова, что она и
вправду надеялась, что король женится на ней, и, если бы не эти любезные
слова, она никогда не позволила бы ему столь любезно оставить ее беременной.
После такого торжественного показания стало ясно, что препятствий больше
нет; и поэтому король с великим торжеством и пышностью вступил в брак с
дамой Елизаветой Грей и венчал ее королевской короною. И хоть она была
женой его врага и не раз молилась всем сердцем за его гибель, но Бог был к
ней милостивей и подарил ей его тело, а не кости.
Но когда об этом браке узнал граф Уорвик, он сильно обиделся, что его
посольство оказалось выставлено на смех, и поэтому, вернувшись, он от великой
284
Томас Мор
злобы и досады собрал большую силу против короля и столь стремительно
напал на него, что тот не мог сопротивляться и должен был покинуть
королевство и бежать в Голландию за помощью. Там он пробыл два года89, оставив
свою молодую жену в Вестминстере, в убежище, где у нее и родился тот принц
Эдуард, о котором была речь90. А между тем граф Уорвик освободил из
заключения и вновь возвел на трон короля Генриха VI, который прежде был
низложен Эдуардом, к чему тогда немало усилий приложил и сам граф
Уорвик. Был он человек умный, воин доблестный, а имения, родство и народная
любовь давали ему такую мощь, что он венчал королей и свергал королей по
своему усмотрению и легко мог бы сам достигнуть власти, если бы не считал,
что почетней делать королей, чем быть королем. Но ничто не продолжается
вечно: в конце концов король Эдуард воротился и в праздник Пасхи с намного
меньшими силами разбил графа Уорвика на Барнетском поле. Граф Уорвик
был убит со многими другими вельможами из его сторонников, а Эдуард вновь
так прочно завладел короною, что мирно владел ею вплоть до своего смертного
дня; и когда он ее оставил, то потерять ее было бы почти невозможно, когда бы
не распри между его истинными друзьями и не предательство его ложных
друзей.
Я столь подробно пересказал эти брачные дела [, обойти их было бы
неуместно,] для того, чтобы виднее было, на каком зыбком основании построил
протектор свое обвинение, что дети короля Эдуарда — незаконнорожденные.'
Но хоть такое измышление и было очень пошлым, оно пришлось по душе тем,
кому важно было хоть что-то сказать: они были уверены, что никаких более
веских доказательств от них не потребуется. Тогда-то, как я начал уже
рассказывать, и решено было протектором и его советом, что названный доктор Шей
в своей проповеди в соборе Св. Павла должен объявить народу, что ни король
Эдуард, ни герцог Кларенс не были зачаты в законе и не были истинными
детьми герцога Иорка, но герцогиня, их мать91, понесла их незаконно в
прелюбодеянии от других лиц, а также что подлинною женою короля Эдуарда была
дама Елизавета Люси и поэтому сам государь и все его дети от королевы —
незаконнорожденные.
В соответствии с этим замыслом доктор Шей в ближайшее воскресенье
выступил с проповедью у креста перед собором Св. Павла92 при многолюдной
толпе, всегда стекавшейся на его проповеди, и взял предметом такие слова:
«Spuria vitulamina non agent radices altas», что значит: «Прелюбодейные поросли
не дадут корней в глубину» (Премудрость Соломонова, 4, 3). Для начала он
показал великую милость, которую Бог таинственным образом дает и сообщает
законному потомству по закону супружества, а далее провозгласил, что в
наказание родителям те лишь дети обычно лишены этой милости и в жизни своей
злополучны, которые родились во грехе, особенно же при прелюбодеянии. И
хотя некоторые из них по мирскому неведению и из-за сокрытия истины от
умов наследуют до поры до времени чужие земли, однако Господь всегда
печется, чтобы они недолго оставались в их роду: истина выходит на свет,
законные наследники восстанавливаются [, отпрыски-сверстники возвращаются на
вою почву], а прелюбодейная поросль выдергивается, не успев пустить глубо-
их корней. Для доказательства и подтверждения этой мысли он изложил не-
оторые примеры из Ветхого Завета и другие древние истории, а потом начал
аспространяться в похвалах покойному Ричарду, герцогу Йорку, называя его
тцом лорда-протектора, и сообщил о правах его наследников на корону, кото-
ые были определены властью парламента после смерти короля Генриха VI. А
динственным истинным его наследником и законнорожденным сыном, заявил
н, является только лорд-протектор. Ибо, провозгласил он затем, король Эду-
рд не был никогда законным образом женат на королеве, а перед Богом
остался мужем дамы Елизаветы Люси, и поэтому его дети — незаконнорожден-
ые. Да и сам король Эдуард, и герцог Кларенс никогда не считались среди
ех, кто знал тайны дома, за бесспорных детей благородного герцога*, так как
лцом они больше напоминали не его, а некоторых других людей, и от
душевых его доблестей (добавил он) король Эдуард тоже был далек. Зато лорд-
[ротектор, сказал он, — вот благороднейший правитель, вот образец рыцарских
;о6лестей: как царственным своим поведением, так и чертами лица представ-
лет он подлинный облик благородного герцога, его отца. Это его образ, про-
;олжал проповедник, это свойственное ему выражение лица, истинный отпеча-
ок его черт, несомненное его подобие, воочию зримый облик названного слав-
юго герцога.
Было условлено, что при этих словах протектор сам должен был явиться
редь народа, слушавшего проповедь, чтобы людям показалось, будто эти сло-
а, совпавшие с его появлением, сам Дух Святой вложил в уста проповедника,
; чтобы под этим впечатлением народ закричал: «Король Ричард! Король Ри-
:ард!» — тогда можно было бы сказать потом, что сам Бог избрал его, явивши
удо. Но замысел не удался — то ли из-за небрежности протектора, то ли из-за
[епомерного усердия проповедника. Дело в том, что протектор в своем пути
[арочно мешкал, чтобы не опередить этих слов, а доктор, опасаясь, что тот
:рибудет скорее, чем его речь дойдет до нужных слов, чрезмерно с ними пото-
юпился: он подошел к ним, и миновал их, и приступил к другим предметам
•аньше, чем появился протектор. И поэтому, завидев его появление, он разом
росил говорить, о чем говорил, и без всякого перехода, порядка и связи начал
новь повторять слова, что это — «тот самый благороднейший правитель, обра-
* В 1565 пространнее: «Поскольку Эдуард вопреки закону и обычаю сочетался с королевой в
о время, когда еще была жива истинная и несомненная жена его госпожа Люси. Он был помол-
лен с ней еще в ее девичестве, потом вступил с нею в брачную связь и даже имел от нее ребен-
а, однако своих обязательств перед нею он не выполнил, так как к нему тогда явилась прекрас-
ая вдова и он попрал верность во имя похоти, так что ни один из их отпрысков не имеет права
арствовать. Говорил об этом Шей с большой силою — не только намеками и подозрениями, но
аже лживо называя имена свидетелей. Ему ведомо, продолжал он, какой великой опасности он
ебя подвергает, но ведь он говорит с того места, откуда должна звучать только истина, которая
ороже, нежели сама жизнь; и образец для него — Иоанн Креститель, презревший смерть, обли-
ая беззаконные браки королей. Да и удивительно ли, что Эдуард не был озабочен мыслию о
ом, законных ли он оставит сыновей или незаконных, если ни сам он, ни брат его Кларенс не
ыли на самом деле достоверными сыновьями их отца...»
286
Томас Мор
зец всех рыцарских доблестей, который как царственным своим поведением,
так и выражением и чертами лица являет подлинный облик герцога Йорка —
его отца: это его образ, свойственное ему выражение лица, истинный отпечаток
его черт, несомненное его подобие, воочию зримый облик славного герцога, чья
память никогда не умрет, пока жив этот муж». При этих самых словах
протектор в сопровождении герцога Бэкингема прошел меж народом к тому месту на
верхнем ярусе, где обычно стояли духовные лица. Там он остановился, слушая
проповедь. Но люди и не помышляли кричать: «Король Ричард!» —
пораженные постыдною проповедью, они стояли, словно превратившись в камни.
После того как эта проповедь окончилась, проповедник укрылся дома и от
стыда не смел более оттуда показываться, скрываясь от света, как сова. А когда
однажды он спросил у своего старого друга, что о нем говорят в народе (хоть и
собственная совесть достаточно подсказывала ему, что ничего хорошего не
говорят), а тот ответил ему, что из каждых уст о нем слышен только позор, это
так поразило его сердце, что через несколько дней он угас и покинул этот мир
[Однако что было дерзко начато, то должно было дерзко и продолжиться].
Затем, в следующий вторник после этой проповеди, в лондонский Гилдхолл
[, место прекрасное и достаточно просторное, чтобы вместить большую толпу,]
явился герцог Бэкингем93 с толпою лордов и рыцарей, среди которых не все
даже знали, с какой вестью они идут. И здесь, в восточном конце зала, откуда
мэр правил суд, окруженные мэром и олдерменами, они собрали перед собою
все общины города; именем протектора, под страхом большого наказания, всем
было приказано замолчать, и тогда герцог встал (а был он не лишен учености и
от природы имел редкостный дар слова) и ясно, громко обратился к народу с
такой речью:
«Друзья! Преданное и сердечное расположение, которое мы испытываем к
вам [, ведь вам известно, кто мы такие], побудило нас прийти сюда, чтобы
сообщить вам о деле большом и важном, и не только важном, но и угодном Богу
и выгодном всему королевству, а в особенности выгодном не кому-нибудь
другому в королевстве, а вам, гражданам этого благородного города. Так вот, мы
пришли сюда, дабы принести вам то, в чем вы заведомо долго нуждались, чего
страстно желали, за что готовы были отдать большие деньги, за чем пустились
бы в самый дальний путь; мы же это приносим вам без усилий, страданий,
затрат, риска и опасности для вас. Что же это такое? Это безопасность вашей
жизни, спокойствие ваших жен и дочерей, сохранность вашего имущества: ведь
в былые времена вы ни в чем этом не могли быть уверены. Кто из вас мог бы
чувствовать себя истинным хозяином своего добра среди стольких силков и
ловушек, сколько их было вокруг, среди стольких грабежей и поборов, среди
стольких налогов и пошлин, которым никогда не было конца и в которых
часто не было нужды? А если и была нужда, то скорее из-за мятежей и
неразумных опустошений, чем для какого-нибудь необходимого или достойного
расхода*. У людей богатых и почтенных, что ни день, отбиралось новое и новое
* В 1565 иначе: «хотя и королю не для чего было требовать денег, и народу не из чего платить».
История Ричарда III
287
добро, чтобы раздать его расточителям; а когда не хватало „пятнадцатины"94 и
любых иных привычно звучащих налогов95, то под удобным именем бенево-
ленции96, или доброхотных даяний, сборщики вымогали от каждого столько,
сколько ни один человек доброхотно не мог бы им дать. И если этот побор
назывался беневоленцией, то это значило, что каждый человек должен платить
не столько, сколько он хочет дать, а столько, сколько король хочет взять.
Тогда ничто не запрашивалось помалу, но всего требовали сверх меры:97 штрафы
превращались в поборы, поборы в выкупы, малое злоупотребление в
преступление, преступление в измену.
Я думаю, никто здесь не нуждается в том, чтобы мы приводили поименные
примеры. Разве вы забыли Бардета98, который за одно необдуманное слово [за
чашей с вином] был жестоко обезглавлен, и законы королевства были
нарушены в угоду королю? Сколько славы стяжал тогда Маркхем", главный судья,
который предпочел оставить свою должность, чем дать согласие на такой
приговор, и сколько позора легло на всех, кем из страха или из лести приговор
этот был вынесен! [Благодаря лживому толкованию законов они погубили
невинного человека, который положился на их верность долгу и совести.] А Кук100,
уважаемый ваш сосед, олдермен и мэр этого благородного города? [Немногие
города могут гордиться такими людьми: должным образом он получал от вас
все места и должности и на каждом прекрасно управлял.] Кто из вас столь
невежествен, чтобы о нем не знать, или столь забывчив, чтобы о нем не помнить,
или столь бессердечен, чтобы не жалеть о потерях этого достойного человека?
О потерях? Нет, о совершенном его разорении [, из такого огромного богатства
он был сброшен не просто в бедность, но прямо-таки в нищету,] и о
незаслуженной погибели, и все это лишь оттого, что он любил тех, кого не любил
король. Я думаю, что нет надобности перечислять всех остальных по именам:
уверен, что многие здесь присутствующие помнят, как они сами или их ближайшие
друзья видели немалые опасности и своему добру, и себе самим из-за обвинений
или вовсе лживых, или ничтожных, но прикрытых грозными словами!
Не было такого страшного обвинения, для которого не находилось бы
предлога. Ведь король наш, не дождавшись срока своего престолонаследия, добился
короны мечом; и поэтому, чтобы обвинить богатого человека в измене,
достаточно было его родства, дружбы, близости или простого знакомства с кем-
нибудь из врагов короля, а во врагах короля побьшало не меньше половины
королевства. Таким образом, никогда ваше добро не находилось в
безопасности, а самим вам все время грозили обычные превратности войны. Война
всегда бывает причиною многих злополучий, но злополучнее всего она тогда,
когда народ в раздоре с самим собой; и нигде на свете не была она так пагубна
и опустошительна, как у нас; и никогда у нас не была она столь долгой, со
столь частыми битвами, такими ожесточенными и смертоносными, как это
было в дни покойного государя, да простит ему это Бог. При нем и ради него,
когда он добывал венец, удерживал его, терял его и вновь отбивал его,
пролилось больше английской крови, чем при двукратном завоевании Франции.
Столько древней дворянской крови стоили нам эти междоусобицы, что оста-
288
Томас Мор
лась едва ли половина ее, к большому ущербу этой благородной страны; а что
уж говорить обо всех богатых городах, разоренных и разграбленных по пути на
битву или с битвы! Но и мир потом был не спокойнее войны: никогда не было
такого времени, чтобы человек богатый был спокоен за свои деньги, а человек
знатный за свои земли, а кто бы то ни было за собственную безопасность.
Воистину, кому король мог доверять, не доверяя родному брату? Кого он мог
жалеть, убив родного брата? И кто мог любить его, если не мог родной его брат?
Мы пощадим его честь и не станем говорить, каким людям он больше всего
благоволил; однако вы все знаете хорошо: чем больше он любил человека, тем
меньше тот считался с законом, и много больше подавалось судебных
прошений жене Шора, пошлой и презренной развратнице, нежели всем лордам
Англии, исключая тех, которые у нее же искали помощи. А ведь эта простая
женщина пользовалась и уважением, и доброй славой, пока король в своей
распутной похоти и греховной страсти не отнял ее у мужа, честного и
состоятельного человека из вашей же среды. По чести сказать, мне об этом очень бы
не хотелось говорить, но бесполезно держать в секрете то, о чем знает каждый:
алчная похоть короля была ненасытной и несносной для всего королевства, так
как не было такой женщины, молодой или старой, богатой или бедной, которая
бы ему приметалась и понравилась чем угодно — видом, лицом, речью,
поступью или осанкою, — чтобы он, не боясь ни Бога, ни бесчестия, ни мирской
молвы, не устремился бы к ней в своем вожделении, не овладел бы ею и не
принес бы этим погибели многим добрым женщинам и большого горя их
мужьям и другим друзьям — людям честным и так высоко чтущим чистоту дома,
целомудрие жен и стыд детей, что им легче было бы всего лишиться, нежели
претерпеть такое поношение.
Не было в королевстве места, не затронутого этими и другими
непереносимыми обидами; но более всех страдали вы — граждане этого благородного
города, как потому, что у вас больше всего было добра, ради которого вершатся
такие несправедливости, так и потому, что вы всегда были у него под рукой,
ибо время свое он обычно проводил здесь или поблизости. А между тем он
имел особую причину именно к вам относиться лучше и любезнее, нежели к
любым другим своим подданным, — и не только потому, что этот знатный
город, столица государя и славнейший город его государства, умножает честь и
славу правителя среди всех других народов, но также и потому, что, несмотря
на немалые траты и великие тревоги и опасности, вы всегда, во всех войнах
были на его стороне из-за душевной вашей преданности дому Иорков101.
Отплатить вам достойно он не смог; но есть в доме Иорков человек, который с
Божьей помощью сумеет это сделать лучше. Объявить вам об этом — вот
единственная цель нашего к вам прихода. [Выслушайте же меня до конца так же
внимательно, как и до сих пор.]
Думается мне, что нет надобности повторять вам то, что вы уже слышали от
того, кто мог об этом лучше сказать и кому вы должны были больше поверить.
У меня есть основания так полагать: ведь я не настолько горд, чтобы надеяться
весом моих слов сравняться с проповедником слова Божьего, человеком на-
История Ричарда III
289
столько ученым и мудрым, что никто лучше его не умеет говорить, и
человеком настолько честным и добродетельным, что он не скажет, чего не надобно,
да еще с той кафедры, откуда ни один честный человек не осмелится солгать.
Так вот, все вы помните, как этот почтенный проповедник в минувшее
воскресенье у Павлова креста убедительно возвестил вам, какие права и притязания
на корону и королевство имеет превосходнейший принц Ричард Глостер [, муж,
цветущий всеми добродетелями], ныне протектор нашего государства.
Достойнейший этот проповедник обоснованно показал вам, что дети Эдуарда IV
никогда и не были законными, поскольку при жизни дамы Елизаветы Люси,
истинной супруги короля, никогда он не был по закону женат на королеве, их
матери: и не поставь король свое сладострастие превыше чести, никогда бы ее
кровь не была достойна сочетаться с королевской; а смешавшись с ней, она
лишила королевство немалой доли знатнейшей его крови. Из этого ясно, что не
хорош был брак, от которого взошло столько бед. И вот из-за незаконности
этого брака, а также по другим причинам, о которых названный почтенный
доктор сказал лишь намеком без подробностей и о которых я тоже не буду
говорить и никто не посмеет сказать, что мог бы, дабы не навлечь
неудовольствия моего благородного лорда-протектора, от природы питающего
сыновнее уважение к герцогине, своей матери [, вследствие чего он даже ради
общественного блага не позволит дурно отзываться о ней], — по этим-то
упомянутым мною причинам, т. е. из-за отсутствия другого потомства, законно
происходящего от покойного благородного принца Ричарда, герцога Иорка, чьей
королевской крови корона Англии и Франции была вверена высокою властью
парламента, ныне все его права и звания по законному порядку наследования,
принятому в общем праве этой страны, передаются и переходят к
превосходнейшему принцу лорду-протектору как ^единственному законнорожденному
сыну упомянутого благородного герцога Иорка. Старательно это рассмотрев и
обдумав те рыцарские доблести и многообразные добродетели, которых так
много в его благородной особе, дворяне и общины этого королевства, особенно
же северных его областей, не желая, чтобы власть над страной принадлежала
нечистой крови и чтобы злоупотребления прежних лет продолжались далее,
согласились и единодушно решили обратиться со смиренным прошением к
могущественнейшему принцу, лорду-протектору: пусть его милость соизволит в
ответ на нашу смиренную просьбу принять на себя власть и блюстительство над
этим королевством ради процветания его и расширения согласно истинному
своему праву и законному титулу. Однако же я знаю, что принять этот сан ему
не по сердцу, ибо в мудрости своей он ясно предвидит все тяготы и заботы как
умственные, так и телесные, которые выпадают на долю того, кто трудится на
этом месте так, как будет трудиться он, если пожелает занять его. Говорю об
этом смело, ибо королевское место, — я предостерегаю вас! — это не детская
должность. И это понимал премудрый, когда он сказал: „Veh regno cujus rex
puer est" — „Горе тебе, земля, когда царь твой отрок" (Экклес, 10, 16). Поэтому
тем более должны мы благодарить Бога за то, что столь благородный муж,
столь законно носящий свое звание, находится в столь зрелом возрасте и соче-
Ю-3647
290
Томас Мор
тает великую мудрость с великим опытом*. И однако, при всем этом, повторяю
вам, он вовсе не хочет принять этот сан, и к прошению нашему он милостиво
склонится лишь тогда, когда вы, почтеннейшие граждане столичного города в
королевстве, соединитесь с нами, дворянами, в указанной нашей просьбе. Мы
не сомневаемся, что ради вашего собственного блага вы так и сделаете; и все
же я и со своей стороны от души вас об этом прошу. Этим вы и всему
королевству сделаете большое благо, избрав столь хорошего короля, и себе
получите особенную выгоду: к вам его высочество будет всегда тем благосклоннее,
чем он больше увидит в вас готовности и благожелательности при его
избрании. Поэтому, дорогие друзья, мы и просим вас открыто нам сказать, что вы об
этом думаете».
Когда герцог окончил речь, он взглянул на народ, ожидая, что на такое
предложение все закричат: «Король Ричард! Король Ричард!», как обещал это
мэр; но все были безмолвны, как немые, и не отвечали ни единым словом. Это
герцога до крайности смутило; и он, подозвав к себе мэра и остальных, кто был
в сговоре, тихо спросил их, что означает подобное молчание?
«Сэр, — ответил мэр102, — быть может, они нехорошо вас поняли? Если
нужно, мы постараемся это исправить!» И тут же он повторил всю эту речь чуть
погромче, в другом порядке и другими словами; сделал он это так хорошо и
красиво и притом так ясно и просто, таким выразительным голосом, с таким
лицом и жестами, что каждый, кто его слышал, дивился и думал, что никогда
еще в своей жизни не слыхивал он столь дурных речей в столь хороших
словах. Но от удивления, от страха или оттого, что каждый ждал, пока другой
начнет, только никто во всей толпе не сказал ни слова: все стояли не шевелясь,
было тихо, как в полночь, и совсем не слышно было того ропота, когда люди
сговариваются, что им лучше делать.
Увидавши это, мэр [, сам немного испугавшись,] вместе с другими
участниками сговора подошел к герцогу и сказал, что люди здесь не привыкли, чтобы
с ними говорил кто-то, кроме рекордера, ибо рекордер — это уста города;
может быть, рекордеру они дадут ответ. [Возможно, их молчание происходит
оттого, что они не желают ни в чем отходить от своих обычаев. А рекордером
у лондонцев назьшается помощник мэра, сведущий в законах и следящий,
чтобы из-за незнания законов не произошло ошибки в судебных приговорах.] В
ответ на это выступил рекордер по имени Фитцуильям ^, почтенный человек и
честный, который так недавно занял эту должность, что ни разу еще не
выступал перед народом прежде и не желал бы начинать с такого опасного дела; тем
не менее, подчиняясь приказу мэра [и опасаясь, что худо ему будет, если он
откажется], он еще раз изложил общинам то, что герцог дважды повторил им
сам. А речь свою он так построил, что обо всем сказал словами герцога, от себя
не прибавив ничего. Но и от этого ничто не изменилось: люди стояли все, как
один, будто пораженные громом [, и молчание было, как ночью в глубоком сне].
* В 1565 иначе: «соединяет со своей дивной мудростью обширный опыт и великую славу
своих доблестей, явленных в отечестве и на "чужбине».
История Ричарда III
291
Видя это, герцог [, огорченный, что речь его принята была столь
враждебно,] наклонился к мэру и сказал: «Это упорное молчание удивительно!» А
затем он опять повернулся к народу с такими словами:
«Дорогие друзья! Мы пришли просить вас о помощи, в которой, пожалуй, не
столь уж и нуждаемся, здесь довольно было бы и решения лордов королевства
с общинами его областей. Однако мы питаем к вам такую любовь и так вас
ценим, что нам не хотелось бы делать без вас такое дело, участие в котором
принесет вам благо и честь, чего, кажется, вы либо недооценили, либо не
поняли [, коли не удостоили даже ответа]. Поэтому мы просим вас ответить нам, да
или нет? Хотите ли вы заодно со всеми лордами королевства, чтобы этот
благородный принц, ныне протектор, был вашим королем или нет? [Услыхав
любой ответ, мы тотчас уйдем и более не будем этим вам докучать.]
При этих словах народ [, немного заволновавшись,] начал потихоньку
шептаться, так что шум голосов был ни громким, ни внятным, а похож на гудение
пчел. Вот тогда-то в нижнем конце зала явились из засады слуги герцога, слуги
Нешфилда104 и другие люди протектора вместе с подмастерьями и молодыми
людьми, которые набились в зал, привлеченные деньгами, и вдруг начали из-за
спины у всех кричать во всю глотку: «Король Ричард! Король Ричард!» — и
бросать вверх шапки в знак ликования. [К крикунам присоединились какие-то
подмастерья, хоть им и дела не было до Ричарда, как водится в толпе, а затем
мальчишки, охочие до всякой новинки. И хоть герцогу досадно было, что ни
одного достойного гражданина с ними нет...] А те люди, что стояли впереди,
опустили в недоумении головы, но сказать ничего не решились.
Когда герцог и мэр увидели происходящее, они умело этим
воспользовались. Они воскликнули, что такой добрый крик приятно и слышать, когда все
единогласны и никто не говорит поперек. «Поэтому, милые друзья, — произнес
герцог, — нам понятно ваше единодушное желание иметь этого благородного
мужа вашим королем, и мы сделаем об этом его милости самый убедительный
доклад, который, несомненно, послужит общему вашему благу и прибыли. Мы
просим вас завтра поутру явиться к нам, и мы вместе пойдем к его благородной
милости, чтобы сказанным образом изложить ему нашу смиренную просьбу».
Затем лорды удалились, собрание было распущено, и люди разошлись —
большинство их было мрачно, иные невесело притворялись довольными, а
некоторые из тех, кто пришел туда с герцогом, не в силах были скрыть досаду и
шли домой, отвернув лицо в сторону и в слезах изливая душевную скорбь.
На следующее утро105 мэр со всеми олдерменами и старшими членами
городской общины, одетые в лучшие одежды, собрались вместе и явились в Бэй-
нард Касл106, где жил протектор. Туда же по уговору прибыл герцог Бэкингем и
с ним другие бароны, много рыцарей и прочих дворян. И тогда герцог послал к
лорду-протектору сказать, что большая и почтенная делегация ждет его с
важным делом к его милости. Когда же протектор ответил, что он не решается к
ним выйти, пока не узнает, чего хочет посольство, ибо он смущен и немного
встревожен внезапным появлением стольких людей к нему без всякого
уведомления или предупреждения, с добром или бедой они пришли, — тогда герцог
10*
292
Томас Mop
указал мэру и остальным, что они сами могут видеть, как мало протектор
думает об их замысле; и затем к протектору вновь был послан вестник с
заверениями в любви и с нижайшей просьбою удостоить их приема, чтобы они могли
изложить ему свое дело, которое они даже намеком не могут раскрыть никому
другому. Наконец герцог вышел из покоев, но не к ним, а стоял над ними в
галерее, где они могли только видеть его и говорить издали, словно он не
решался подойти поближе, пока он не узнает, что они задумали.
Тут герцог Бэкингем [, возвышаясь средь народа на лошади,] прежде всего
от имени всех смиреннейше попросил, чтобы его милость простила их и без
гнева дозволила изложить, зачем они пришли; а без такого прощения они не
осмелятся беспокоить его своим делом. Хоть они и полагают, что дело это
сулит многую честь его милости и многое благо всему королевству, однако они не
уверены, как отнесется к этому его милость, и очень не хотели бы его обидеть.
Тогда протектор, по природной своей кротости и по великому желанию
узнать, что они замыслили, дал герцогу позволение изложить, что он хочет, не
без основания надеясь, что за все то доброе расположение, которое он питает к
ним ко всем, вряд ли кто из них мог замыслить против него что-нибудь
огорчительное.
Когда герцог получил такое разрешение и поощрение говорить, тогда он
отважно раскрыл перед ним их намерение и замысел со всеми его
побудительными причинами, о которых вы уже слышали;* и в заключение обратился к его
милости с мольбою — не оставить своего обычного рвения к благу королевства,
воззреть сострадательным оком на давние его бедствия и упадок и приложить
свои милостивые руки к его поправлению и возрождению, приняв на себя венец
и власть над королевством, по праву его и званию законно принадлежащим
ему, — к вящей славе Господа, к вящему благу всей земли, а себе самому — к
наивысшему почету и наименьшим тяготам, ибо нигде никогда ни один
государь не царствовал над народом, столь радостно ему покорным, как покорен
ему этот народ.
Услыхав такое предложение, протектор взглянул отчужденным взглядом и
ответил так. Да, ему небезызвестно, что говорят они правду; однако он так
неподдельно любит короля Эдуарда и его детей, что ему гораздо дороже добрая
слава в окрестных государствах, чем корона этого государства, о которой он
никогда и не мечтал; и поэтому он не видит в своем сердце ничего, что
склонило бы его к их просьбе. Ведь в чужих народах, где не так хорошо известна
истина, будут, наверное, думать, что это он сам своим честолюбием и коварством
* В 1565 иначе: «Наконец обратился к нему с мольбой явить свою милость, не оставить
заботою державу, так долго уже терзаемую столькими непереносимыми бедствиями; взглянуть со
свойственной ему благосклонностью на лордов и общины, припадающие к стопам его; принять на
плечи свои заботу об отечестве, чающем опоры в нем едином; возвысить вновь государство,
всеми разоренное и попранное; возложить свою длань на скипетр, как на руль корабля, давно
уже блуждающего без опытного кормчего, а свою почтенную голову обременить тяжестью
короны. Да не устрашат его бури власти, да не соблазнит его нескромная скромность, да не
пренебрежет он ради собственного покоя всеобщим спокойствием и не откажется от королевства,
которое принадлежит ему по людским законам и божеским предначертаниям!»
низложил принца и присвоил себе корону; а таким позором он бы не хоте,
запятнать свою честь ни за какой венец. С ним он приобретет много больш
трудов и печалей, чем отрад, — а кто ждет от короны иного, тот и вовсе недс
стоин ее носить. Тем не менее он не только прощает их просьбу, но даже 6л<
годарит их за любовь и сердечное расположение; однако он умоляет их тепер
ради него пойти и высказать эти чувства принцу. А с него довольно жить по,
властью принца, служа ему трудами и советами, пока тому угодно их приш
мать; и он сделает все, что может, чтобы привести королевство в добрый пор)
док. Благодарение Богу, хорошее начало этому уже положено, хоть протектс
ром он стал совсем недавно; по крайней мере, злоба тех, кто прежде пытался
впредь намеревался ему противодействовать, теперь уже укрощена, частичн
разумными его мерами, а частично, пожалуй, скорее уж особой Божьей м*
лостью, чем человеческими заботами.
Получив такой ответ, герцог по разрешению протектора переговорил
мэром, рекордером и с дворянами, что были при нем, а затем, заранее испрс
сив и получив прощение, он громко возвестил протектору, что окончательно
решение, твердо принятое всем королевством, состоит в том, что потомств
короля Эдуарда не должно более властвовать над ним. И так как зашли он
уже слишком далеко, чтобы безопасно отступать, и так как избранный им
путь они все равно считали бы самым благодетельным для всех, даже не вел
пив на него, то, если его милости угодно принять корону, они будут смиренн
умолять его об этом, если же он даст решительный отказ (который им 6i
очень не хотелось услышать), тогда они поневоле должны искать и сумеют на!
ти какого-нибудь другого вельможу, который им не откажет.
Эти слова сильно взволновали протектора, хотя только что всякий мог bi
деть, что от него никак нельзя было ожидать согласия. Но так как он поня^
что иного способа нет — либо он примет корону, либо и он, и его племянник е
потеряют, — то он обратил к лордам и общинам вот какие слова:
«Поскольку мы поняли, к великому нашему огорчению, что все наше кор<
левство так решило, что оно никоим образом не потерпит над собою короля и
потомства Эдуарда, а над нашими людьми никто на свете не сможет управлят
против их воли; и поскольку мы также поняли, что нет ни одного человека,
кому корона могла бы перейти законнее, чем к нам, истинному наследник;
законнорожденному от нашего дражайшего отца Ричарда, покойного герцог
Йорка; и поскольку к этому праву сейчас присоединился и ваш выбор, лорды
общины королевства, который мы считаем самым важным из всех на свет
прав [, также поскольку я вижу единодушное согласие ваших мнений обо мне
не хочу показаться бессильным к управлению государством или невнимател
ным к вашему обо мне доброму мнению], поэтому мы милостиво склоняемс
на вашу просьбу и убеждение и в соответствии с этим принимаем ныне на себ
королевский сан, власть и управление над двумя славными королевствам]
Англией и Францией, для того, чтобы одним отныне и впредь наследно пр
вить, властвовать и защищать, другое же Божьей милостью и с вашей добре
помощью завоевать и подчинить вновь, чтобы оно обреталось всегда в должно
294
Томас Мор
покорности нашей английской короне, — и ради этого никогда мы не попросим
у Господа продлить нашу жизнь дольше, чем надобно, чтобы этого достичь»*.
При этих словах поднялся большой шум и раздались крики: «Король
Ричард! Король Ричард!» И тогда лорды поднялись наверх к королю (ибо так его
стали называть с этого времени), а народ разошелся, толкуя о случившемся по-
разному, как кому подсказывало воображение.
Больше всего было толков и недоумений о том, как это дело было сделано:
обе стороны вели себя так странно, словно об этом между ними не было
прежде никаких переговоров, хотя очевидно было, что никто из слушателей не мог
быть так глуп, чтобы не понять, что все дело сговорено между ними заранее.
Впрочем, некоторые и это извиняли, утверждая, что все должно делаться по
порядку и людям надлежит из приличия некоторое время притворяться, будто
они не знают того, что знают. Так, при посвящении в сан епископа всякий
понимает: если только он уплатил за папские буллы [и ничего не заплатил
королю...], то он уже решился стать епископом; и тем не менее он дважды должен
быть спрошен, желает ли он стать епископом, дважды должен ответить «нет» и
лишь на третий раз согласиться, словно по принуждению. Так и в балаганном
представлении все отлично знают, что тот, кто играет султана, на самом деле
всего лишь сапожник; но если бы кто-нибудь возымел глупость показать не
вовремя, что ему это известно, и окликнуть актера в его султанском величии
собственным его именем, то как бы не пришлось султанскому палачу хватить
его по голове, — и поделом: не порти игру. Вот и эти дела (говорил народ) — не
что иное, как королевские игры, только играются они не на подмостках, а по
большей части на эшафотах. Простые люди в них лишь зрители; и кто
поумней, тот не будет в них вмешиваться. А кто влезает на подмостки и
вмешивается в игру, не зная роли, те только портят представление и себе же делают хуже.
На следующий день107 протектор с огромной свитой направился в
вестминстерский дворец [, который и больше и величественней, чем лондонский,^ в
котором разбираются судебные дела всякого рода со всех концов королевства,]
и там явился в Суд королевской скамьи [, это место так назьгоается потому, что
решения этого суда имеют такую же силу, как те, что исходят из собственных
уст короля], объявив присутствующим, что ему угодно принять корону именно
здесь, где король сидит и служит закону, ибо он полагает, что служить
законам — главнейший долг короля. А затем он обратился с речью, заискивая изо
всех сил и перед знатью, и перед торговцами, и перед ремесленниками, и перед
всяким сбродом, более же всего перед законоведами британского королевства.
В заключение же, чтобы никому не внушать страха и ненависти и чтобы
снискать расположение коварным своим милосердием, он, описав весь вред
раздоров и всю пользу согласия и единства, во всеуслышанье заявил, что отныне он
изгнал из памяти всякую прежнюю вражду и при всех прощает все, что было
* В 1565 пространнее: «Я полагаю, что только управление обеими державами должно
принадлежать мне, а законные доходы и владения в них — вам, т. е. всему обществу; и если наступит
день, когда я переменюсь в этой мысли, то пусть небесные силы в тот день отнимут у меня не
только это ваше государств'о, но и самую мою жизнь, которой я стану недостоин».
История Ричарда III
295
делано против него. И дабы подтвердить такие слова, он повелел привести к
ебе некоего Фогга108, которого он давно уже смертельно ненавидел; и когда
ого доставили к нему из церковного убежища (куда он бежал из-за страха
еред королем), то он на глазах всего народа подал ему руку. Народу это по-
равилось и вызвало общую хвалу, но умные люди сочли это пустой потехой.
1а возвратном же своем пути он не пропускал без доброго слова ни единого
стречного: ибо кто знает за собою вину, тот всегда склонен к подобному угод-
ивому заискиванию.
Когда после этих шутовских выборов он вступил во власть, было 26 июня, а
атем 6 июля он был коронован. И это торжество оказалось обеспеченным по
олыпей части теми самыми приготовлениями, которые предназначались для
оронования его племянника.
Так совершилось это страшное преступление. И так как не бывает добра от
ого, что рождено во зле, то все время, пока он был королем, убийства и кро-
опролития не прекращались до тех пор, пока его собственная гибель не
положила всему этому предел. Но если кончилось его время самой лучшей и самой
праведливой смертью — его собственной109, — то началось оно смертью самой
орестной и гнусной — я имею в виду прискорбное убийство его невинных пле-
1ЯННИКОВ, молодого короля и его маленького брата 10. Смерть и окончательная
[огибель их, однако, оставались под сомнением так долго, что некоторые до
их пор пребывают в неуверенности, были ли они убиты в те дни или нет. И это
ie только потому, что Перкин Варбек111, пользуясь коварством многих людей и
лупостью еще более многих, так долго обманывал мир, и вельможами и про-
тонародьем принимаемый за младшего из этих двух принцев, — это еще и
ютому, что в те дни все дела делались тайно, одно говорилось, а другое
подразумевалось, так что не бывало ничего ясного и открыто доказанного, а вместо
того по привычке к скрытности и тайне люди всегда ко всему относились с
внутренним подозрением: так искусные подделки вызывают недоверие к на-
тоящим драгоценностям. Однако по поводу этого мнения и всех доводов в
юльзу него и против него мы сможем в дальнейшем рассказать подробнее,
:сли нам удастся описать историю благородного покойного государя, славной
самяти короля Генриха VII, или, может быть, в сжатом очерке изложить от-
<ельно судьбу названного Перкина112. А здесь, по недостатку времени, я опишу
кишь ужасный конец этих младенцев, и не по всем тем различным рассказам,
:оторые мне приходилось слышать, а только по такому, который я слышал от
аких людей и в таких обстоятельствах, что мне трудно считать его неистин-
1ЫМ.
Король Ричард после своей коронации, направив свой путь в Глостер113, что-
>ы посетить в своем новом сане город, имя которого было в прежнем его
титуле, решил по дороге исполнить свой давний замысел. Так как он понимал, что
юка его племянники живы, люди не признают за ним права на королевскую
1ласть, то он надумал без промедления избавиться от принцев, словно убийстве
юдственников могло поправить его положение и превратить его в приемлемого
[ля всех короля. Поэтому он и послал некоего Джона Грина114, особо доверен-
96
Томас Мор
ого своего человека, к констеблю Тауэра сэру Роберту Брэкенбери115 с пись-
[енным и устным распоряжением, чтобы этот сэр Роберт так или иначе предал
мерти обоих детей. И этот Джон Грин, коленопреклонясь перед образом Бо-
эматери в Тауэре, передал Брэкенбери такое поручение; но тот прямо ему
тветил, что скорее сам умрет, чем предаст их смерти. С этим ответом и воро-
ился Джон Грин к королю в Уорвик б, когда тот еще находился в дороге.
Услышав это, король впал в такое раздражение и раздумье, что той же но-
ью сказал своему доверенному пажу:17 «Ах, есть ли человек, которому можно
овериться? Те, кого я сам возвысил, те, от кого я мог ждать самой преданной
лужбы, даже они оставляют меня и ничего не хотят делать по моему прика-
у...» — «Сэр, — ответил паж, — здесь в Фольговой палате есть человек,
который, я смею надеяться, может угодить вашей милости: трудно найти такое, от
его бы он отказался». Он имел в виду сэра Джемса Тирелла;118 это был чело-
ек выдающийся и по своим природным дарованиям мог бы служить более
остойному принцу, если бы умел служить Богу и милостью Божией приобрес-
и столь же много честности и доброй воли, сколько было у него силы и ума.
Сердце у него было гордое, и он страстно стремился пробиться наверх, но не
юг возвыситься так быстро, как надеялся, ибо ему мешали и препятствовали
эр Ричард Рэтклиф и сэр Уильям Кэтсби119, не желавшие ни с кем делить ко-
олевскую милость, а тем более с ним, который по гордости своей тоже ни с
ем не захотел бы быть равным; а поэтому они тайными средствами держали
го в стороне от всех секретных поручений. Все это паж замечал и знал.
Потому когда приключился такой случай, по некоторой особой дружбе своей с
"иреллом он решил, что пора выдвинуть его вперед, и оказал ему такую услу-
у, что все его враги, кроме разве самого дьявола, не смогли бы сделать ему
уже.
После слов пажа Ричард встал (во время беседы он сидел на стульчаке —
юдходящее место для такого совета!) и вышел в Фольговую палату, где он
:ашел в постели сэра Джемса и сэра Томаса Тиреллов120, схожих лицом и бра-
ьев по крови, но очень разных по своему положению. Король сказал им запро-
то: «Что это вы, господа, так рано в постели?» — и позвал сэра Джемса к себе,
уг он поведал ему тайно о своем преступном намерении, и тому оно
показалось ничуть не странным. Убедившись в этом, король поутру послал его к Брэ-
:енбери с письмом, в котором предписывал передать сэру Джемсу на одну
ючь все ключи от Тауэра, чтобы он мог здесь исполнить королевскую волю в
аком деле, о котором ему дано распоряжение. И когда письмо было вручено и
:лючи получены, сэр Джемс избрал для убийства наступающую ночь, наметив
[лан и подготовив все средства.
Принц, едва он узнал, что протектор отказался от протекторского звания и
овет себя королем, тотчас понял из этого, что царствовать ему не придется и
гго корона останется за дядей. При этой вести он горько загрустил и, вздыхая,
казал: «Увы! если бы мой дядя оставил мне хотя бы жизнь, если уж не
королевство!» Тот, кто принес ему эту весть, постарался его утешить добрыми сло-
ами и ободрить, как можно; однако и принц, и его брат тотчас были заперты
История Ричарда III
297
на замок и все друзья отстранены от них, и только один, по имени Черный
Виль, или Уильям Душегуб , остался им прислуживать и следить за их
безопасностью. С этого времени принц никогда не завязывал на себе шнуровки,
перестал следить за собой и вместе с малым ребенком, своим братом, влачил
тревожное и горькое существование в сомнении и скорби, пока предательское
убийство не освободило их обоих от страданий.
Итак, сэр Джемс Тирелл решил умертвить их в постелях. Для исполнения
этого он назначил Майлса Фореста12, одного из их четырех телохранителей,
парня, запятнавшего себя когда-то убийством; к нему он присоединил Джона
Дайтона123, своего собственного стремянного, головореза огромного роста,
широкоплечего и сильного. Все остальные были от принцев отстранены. И вот
около полуночи, когда невинные дети спали в постелях, эти Майлс Форест и
Джон Дайтон вошли в их спальню, внезапно набросили на них одежду и так
закрутили и запутали их, зажав им рты периной и подушками, что в недолгий
срок задушили их и прикончили. Дыхание их ослабело, и они отдали Богу свои
невинные души на радость небесам, оставив преступникам на ложе свои
мертвые тела. И когда злодеи поняли, сначала по предсмертным их судорогам,
а потом по долгой недвижимости, что дети уже совершенно мертвы, тогда они
положили их мертвые тела на кровать и пригласили сэра Джемса посмотреть
на них. Тот, взглянув на них, приказал убийцам похоронить их в земле под
лестницей на должной глубине, навалив сверху груду камней. А затем сэр
Джемс поскакал со всей поспешностью к королю Ричарду и рассказал ему обо
всех обстоятельствах убийства.
Король за это изъявил ему большую благодарность; некоторые даже
говорят, что он тотчас был произведен в рыцари124. Но, говорят, он не позволил их
зарыть столь подлым образом в углу, заявив, что он желает похоронить их в
лучшем месте, ибо все же они дети короля. Вот какова была благородная душа
этого монарха! Поэтому будто бы священнику сэра Роберта Брэкенбери
приказано было вырыть тела и тайно похоронить их в таком месте, какое он один бы
только знал, чтобы в случае его смерти никогда и никто не сумел бы его
открыть125. Истинно и хорошо известно, что, когда Джемс Тирелл находился в
Тауэре по обвинению в измене славнейшему своему государю королю Генриху
VII, оба — Дайтон и он — были допрошены и признались на исповеди, что
совершили убийство именно таким способом, как нами описано, но куда
перенесены были тела, они не могли ничего сказать. Вот каким образом (по
свидетельству тех, кто много знал и мало имел причин лгать) двое благородных
принцев, эти невинные дети, рожденные от истинно королевской крови,
взлелеянные в большом богатстве, предназначенные для долгой жизни, чтобы
царствовать и править королевством, были схвачены вероломным тираном,
лишены сана, быстро заточены в темницу, тайно замучены и убиты, а тела их были
брошены Бог знает куда злобным властолюбием их бессердечного дяди и его
безжалостных палачей.
Если обо все этом подумать с разных сторон, то, право же, Бог никогда не
являл миру более примечательного примера тому, как зыбко мирское наше
298
Томас Мор
благо, тому, как надменная дерзость высокомерного сердца порождает
преступления, а также тому, как безжалостная злоба приводит человека к худому
концу. Начнем со слуг: Майлс Форест сгнил заживо в убежище Св. Мартина;
Дайтон доселе бредет по жизни, поделом опасаясь, что он будет повешен
раньше, чем умрет; а сэр Джемс Тирелл умер на Тауэр-Хилл, обезглавленный
за измену126. Сам же король Ричард, как вы узнаете далее, погиб на поле брани,
израненный и изрубленный руками своих врагов; его мертвое тело было
взгромождено на круп лошади, его волосы вырваны, и так его волокли, как
дворового пса. Страдания эти он принял меньше чем через три года после тех
страданий, которые он причинил; и все эти три года он прожил с великой тревогой
и заботами о себе, с безмерным ужасом, страхом и скорбью в душе. Я слышал
правдоподобный рассказ от человека, который пользовался доверием его
домашних слуг, о том, что после этого бесчеловечного деяния ум его ни на миг не
бывал спокоен и он никогда не чувствовал себя в безопасности. Когда он
выходил из дома, его глаза тревожно бегали вокруг, его тело было втайне прикрыто
доспехами, рука всегда лежала на рукояти кинжала, выглядел он и держался
так, словно всегда готов был нанести удар. По ночам он плохо отдыхал, долго
лежал без сна, погруженный в размышления; тяжко утомленный заботами и
бессонницей, он скорее дремал, чем спал, и его беспокоили ужасные сны.
Иногда он внезапно вскакивал, бросался вон из постели и бегал по комнате, ибо его
не знавшее покоя сердце без конца металось и содрогалось от угнетающих
впечатлений и грозных воспоминаний о его преступном деянии.
Не видел он покоя и вокруг себя. Не прошло еще долгого времени, как уже
против него возник заговор или, точнее, целый союз между герцогом Бэкинге-
мом и многими дворянами128. Отчего у короля и герцога возник раздор, о том
различные люди рассказывают по-разному. Я достоверно знаю, что еще когда
Глостер после смерти короля Эдуарда прибыл в Иорк129 и здесь справлял
торжественную заупокойную службу о короле, то герцог Бэкингем послал туда
наисекретнейшим образом некоего Переела, своего верного слугу130, который
пришел к Джону Уорду131, столь же доверенному слуге герцога Глостера, и
выразил желание как можно более тайно и укромно предстать перед его
хозяином и поговорить с ним. Извещенный о такой просьбе, герцог Глостер
приказал, чтобы в глухую ночную пору, когда весь народ разойдется, тот был
доставлен к нему в тайные покои. Здесь Переел по наказу своего хозяина
сообщил ему, что он тайно послан с тем, чтобы сообщить, что при нынешней
перемене положения его хозяин выступит на той стороне, где будет угодно герцогу,
и если нужно, придет к нему с тысячью добрых молодцов. Посол был
отправлен назад с благодарностью и некоторыми тайными сообщениями о
намерениях протектора; а через несколько дней, получив новые полномочия от своего
герцога, он вновь встретился с протектором в Ноттингеме, куда тот прибыл из
Йорка по дороге в Лондон со многими дворянами северных графств верхом на
600 конях. Тотчас после этого свидания и разговора гонец поспешно удалился;
а затем герцог сам со свитою на 300 конях встретился в Нортгемптоне с
протектором и с этого времени не покидал его, оставаясь соучастником во всех его
История Ричарда III
299
замыслах, и только после коронации они расстались в Глостере, казалось бы,
как добрые друзья. Но когда затем герцог прибыл домой, он вдруг так легко
отвернулся от короля и так решительно стал строить против него заговор, что
можно было только подивиться, откуда такая перемена.
И в самом деле, о причине их разногласий разные люди говорят по-разному.
Некоторые, как я слышал, рассказывают, будто герцог незадолго до коронации
попросил у протектора среди других даров владения герифордских герцогов,
которые, он считал, принадлежат ему по наследству132. Но так как титул,
которого он требовал по наследству, был чем-то связан с правом на корону по
линии низложенного короля Генриха, протектор воспылал таким негодованием,
что ответил на просьбу герцога отказом в самых гневных и угрожающих
словах. Это ранило сердце герцога такой ненавистью и неприязнью, что он
никогда с тех пор не мог смотреть прямо в глаза королю Ричарду, но всегда
страшился за свою жизнь, — до того страшился, что, когда протектор ехал через
Лондон на коронацию, он объявил себя больным, чтобы только не ехать рядом
с ним. Тот увидел в этом злой умысел и послал ему приказ тотчас встать и
приехать, пока его не привели силою; и герцог поехал, но не по доброй воле, а
под утро покинул торжество, сказавшись больным, но, по мнению короля
Ричарда, — лишь по злобе и ненависти к нему. После этого, говорят, оба они жили
в такой взаимной злобе и ненависти, что герцог даже опасался, как бы его не
прикончили в Глостере; но ему удалось оттуда благополучно удалиться.
Однако некоторые люди, хорошо знавшие все тайные дела того времени,
решительно отвергают такой рассказ; а если вспомнить, как умели эти двое
притворяться, и как нужен был герцог протектору при его неокрепшей власти, и как
рисковал бы герцог, навлекши на себя подозрение тирана, то понятно, что умные
люди не верят, чтобы протектор дал герцогу повод обижаться или герцог
протектору повод не доверять. И уж вовсе они не сомневаются, что будь у короля
Ричарда какие-нибудь подозрения, он никогда не позволил бы герцогу
ускользнуть из его рук.
Истина же в том, что герцог был очень самолюбивый человек и ему тяжко
было видеть чужой успех: так, некоторые сами мне говорили, будто видели,
что когда корона была в первый раз возложена на чело протектора, то герцог
не мог вынести этого вида и отвел взгляд в другую сторону. Говорят также, что
он вел себя беспокойно и король Ричард это знал, но ему было только приятно;
поэтому ни одна просьба герцога не была неучтиво отвергнута, но он с
большими подарками и высокими почестями, с видимым доверием и дружбою
покинул Глостер. Но вскоре после этого, воротясь в Брекнок133, где под его
охраной по приказу короля Ричарда находился доктор Мортон, епископ Эли134,
который, как вы уже знаете, был взят под стражу на совете в Тауэре, герцог
завел с ним дружбу; и вот тогда-то мудрость епископа воспользовалась гордынею
герцога, чтобы себя спасти, а его погубить.
Епископ был человек большого природного ума, великой учености,
достойного поведения, умевший снискивать милость самыми разумными средствами.
Он был предан сторонникам короля Генриха, когда они были в силе, но не
300
Томас Мор
оставил и не забыл их и в беде; когда король оказался в заточении у короля
Эдуарда, то епископ покинул королевство вместе с королевой и принцем и
вернулся домой лишь затем, чтобы сражаться за них. После того как сражение
было проиграно и партия Генриха разгромлена135, другая сторона не только
согласилась принять его за твердую веру и ум, но даже звала его к себе и
держала его с той поры в полном доверии и особом расположении. Он нимало не
обманывал ее. Будучи, как вы уже слышали, после смерти короля Эдуарда
арестован тираном за свою верность королю, он сумел нанести удар герцогу и
стал объединять всех дворян ради помощи королю Генриху, тотчас предложив
заключить брак между ним и дочерью короля Эдуарда; этим он доказал свою
верность и добрую службу сразу обоим суверенам и облагодетельствовал все
королевство, слив воедино две крови, чьи противоречивые права долгое время
нарушали покой страны. Он покинул государство и отправился в Рим, решив
не вмешиваться более в мирские дела, и пробыл там до той поры, пока
благородный государь Генрих VII не пригласил его обратно, сделав архиепископом
Кентербери и канцлером Англии, к чему папа присоединил еще и
кардинальский сан. Так прожил он много дней в почете, о котором можно только
мечтать, и окончил свою жизнь столь достойно, что по милости Божией такая
смерть преобразила и всю его жизнь. Вот каким образом, говорю я, вследствие
долгих и часто превратных испытаний, как в удаче, так и в беде, этот муж
приобрел великую опытность, истинную мать и госпожу людской мудрости, а с
нею и глубокое понимание путей мирской политики.
Хорошо это понимая, герцог тогда рад был с ним сойтись, говорил ему
льстивые слова, расточал многие хвалы; и в этих разговорах епископ заметил,
как то и дело гордыня герцога прорьшалась вспышками зависти к успеху
короля, и почувствовал, что при умелом обращении он легко пойдет по этому пути.
И он стал искусными способами подталкивать его вперед, пользуясь всяким
случаем для его привлечения; а так как он был у герцога в плену, тому
казалось, что это он, пленник, следует за ним, а не он за пленником. Так, когда
герцог начал было хвалить и славословить короля, рассуждая, как хорошо
станет государству от его правления, Мортон прервал его словами: «Милорд! В
моем положении глупо было бы лгать: если бы я и под клятвою вам солгал,
ваша светлость вряд ли мне поверила. Конечно, если бы все обернулось так,
как я хотел, то корону имел бы сын короля Генриха136, а никак не король
Эдуард. Но так как Бог ему судил ее лишиться, а королю Эдуарду воцариться, я
никогда не был столь безумен, чтобы с мертвецом сражаться против живого.
Поэтому я стал королю Эдуарду верным капелланом и был бы рад, когда бы
его сын наследовал ему. Однако тайная воля Божия предусмотрела иначе, и я
не стану прать против рожна, стараясь укрепить, что Бог разрушил. А что
касается бывшего протектора, а ныне короля...», — и с этим он умолк, сказав, что
он и так слишком много вмешивался в мирские дела, ныне же, кроме книг и
четок, ничего ему не нужно.
Герцогу очень захотелось услышать то, что он хотел сказать, — так внезапно
прервал епископ свою речь как раз на имени короля, — и он стал просить епи-
История Ричарда III
301
скопа как можно более дружески, чтобы он сказал все, что думает нехорошего:
он, герцог, обещает, что вреда от этого не будет, а, может быть, будет даже
больше пользы, чем кажется, и что он сам намерен воспользоваться его
нелицеприятным тайным советом, — только для того он и добился у короля
разрешения держать его под стражей у себя дома, чтобы он не попался в руки тем,
от кого он не мог бы ждать такого благожелательства.
Епископ смиренным образом поблагодарил его и сказал: «Поверьте, милорд,
я не люблю много говорить о государях — слишком уж это небезопасно: ведь
даже если речь безупречна, поймут ее не так, как хотел бы говорящий, а так,
как заблагорассудится правителю. Я всегда вспоминаю здесь одну басню Эзопа.
Лев объявил, что под страхом смерти ни один рогатый зверь не должен долее
находиться в лесу; и вот один из зверей с мясным наростом на лбу тоже
кинулся бежать со всех ног. Лисица увидела, как он несется, и окликнула: куда это
он так торопится? Тот ответил: „Вот уж я не думал, не гадал, что придется мне
бежать из-за указа о рогатых животных!" — „Вот дурак! — сказала лисица, — ты
ведь спокойно можешь оставаться здесь, лев не о тебе говорил: у тебя ведь
голова не рогатая". — „Уж я-то это знаю, — ответил тот, — но коли он вдруг
скажет, будто и это рог, то что со мною будет?"»
Герцог рассмеялся на такой рассказ и сказал: «Милорд, я вам ручаюсь: ни
лев, ни кабан не узнают о том, что здесь будет сказано, так как это никогда не
достигнет их ушей».
«Если это так, сэр, — ответил епископ, — то все, о чем я намерен говорить,
как я об этом мыслю перед Господом, может заслуживать только
благодарности. Но если перетолковать это иначе (чего я и опасаюсь), то мне от этого будет
мало добра, а вам еще меньше».
Тогда герцог стал еще настойчивее допытываться, что это такое. И епископ
наконец сказал: «Что касается бывшего протектора, а ныне полновластного
короля, то я не намерен сейчас оспаривать его титул. Но для блага этого
королевства, которым ныне правит его милость и малым членом которого являюсь
я сам, я хотел бы пожелать, чтобы к тем добрым качествам, которых у него и
так уж немало и которые вряд ли нуждаются в моей похвале, угодно было
Господу прибавить для полноты и некоторые иные превосходные добродетели,
какие надобны для управления королевством и какими Господь не обездолил
особу вашей милости».
[Здесь труд Томаса Мора обрывается.]
ПРИЛОЖЕНИЯ
«via
И. Н. OcuHoecKuu
ТОМАС МОР И ЕГО ВРЕМЯ
Мор — человек ангельского ума и
редкостной учености. Равных ему я не
знаю. Ибо где еще найдется человек
такого благородства, скромности и
любезности? И, если то ко времени,
предающийся удивительной веселости и
потехе, в иное же время — грустной
серьезности. Человек для всех времен.
Роберт Уиттингтон (1520 г.)
ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ
Томас Мор, сын лондонского юриста Джона Мора, родился в Лондоне
ночью 6 или 7 февраля 1477 либо 1478 г. О его рождении сообщает памятная
запись на латинском языке, сделанная рукой его отца: «В семнадцатый год
правления короля Эдуарда IV, в первую пятницу после праздника очищения
Пресвятой Девы Марии, в седьмой день февраля, между двумя и тремя часами
утра родился Томас Мор, сын Джона Мора, джентльмена...»1 Томас Мор
принадлежал к семье почтенных горожан: его дед по материнской линии был
городским шерифом, а отец со временем получил дворянство и сделал неплохую
карьеру от адвоката до королевского судьи. Юный Томас учился в
грамматической школе Св. Антония, служил пажом в доме архиепископа Джона Мор-
тона, затем около двух лет был студентом одного из колледжей Оксфордского
университета. Оставив университет по настоянию отца, Мор проходит курс
юридических наук в специальных школах Лондона, сначала в Ньюинне, затем
в Линкольнсинне, где обнаруживает незаурядные способности к
юриспруденции. Около 1502 г. он становится адвокатом и одновременно преподает право.
В 1504 г. преуспевающий лондонский адвокат Мор избирается в парламент.
Активно выступая против налоговой политики Генриха VÙ, он наживает
влиятельных врагов и под угрозой репрессий оставляет политическое поприще и
возвращается к адвокатской службе. Свободное время Мор целиком посвящает
изучению древних языков и античных авторов. Интерес к «благородным
наукам», т. е. древней филологии и античной литературе, пробудившийся еще в
период пребывания в Оксфорде, никогда не покидал Мора; под влиянием
личных контактов с гуманистами старшего поколения, видными учеными Джоном
1 Семнадцатый год правления Эдуарда IV — период с 4 марта 1477 по 3 марта 1478 г. Однако
и 1478 г. также нельзя принять с полной уверенностью как дату рождения Т. Мора, так как
7 февраля 1478 г. была не пятница, а суббота. Поэтому новейшие исследователи указывают две
возможные даты рождения Мора: 6 февраля 1477 г. и 7 февраля 1478 г. (Могеапа, 1977. № 53.
Р. 5 - 10).
306
Приложения
Колетом, Томасом Линакром и Уильямом Гроцином, он приобретал все
большее значение в жизни молодого юриста. Под руководством Линакра Мор с
увлечением занимался греческим языком, изучал Аристотеля. Постичь
греческую премудрость ему помогал и Гроцин. Он же пригласил Мора выступить
в церкви Св. Лаврентия с лекциями об Августине и его сочинении «О граде
Божием». Эти лекции имели успех и упрочили славу лондонского адвоката.
Большую роль в жизни Мора сыграла дружба с Эразмом Роттердамским.
Их знакомство состоялось в 1499 г., когда уже известный своей ученостью
нидерландский гуманист впервые посетил Англию. С тех пор обоих связывала
самая тесная и верная дружба, в основе которой была не только взаимная
симпатия, но и убеждение в необходимости реформы общества, единство взглядов
на пути ее осуществления, глубокий интерес к древней филологии и любовь к
античной литературе, вера в неограниченные возможности просвещения как
средства нравственного воспитания людей и усовершенствования мира.
Сочинения отцов церкви, труды Платона и Аристотеля, произведения Лукиана и
других древних классиков одинаково увлекали Мора и Эразма. Оба они были
горячими поклонниками Джона Колета, который стал духовным наставником
Мора. Колет проповедовал реформу церкви, неустанно разоблачал пороки
духовенства, призывал к нравственному обновлению общества на христианской
основе. Возлагая все надежды на просвещение, Колет рассматривал его как
главный путь осуществления задуманной реформы. Свою просветительскую
программу он пытался воплотить в жизнь путем воспитания и образования
молодежи. С этой целью Колет на свои средства учредил при соборе Св. Павла
в Лондоне, где он был настоятелем, грамматическую школу. В этой школе
воспитанники изучали не только тексты Св. Писания, но и сочинения Платона.
Учащимся прививалась любовь к античной литературе. Методы обучения и
воспитания здесь отличались от традиционных. Так, Колет запретил в своей
школе широко распространенные в то время телесные наказания. Друзья
Колета — гуманисты — не только преподавали в его школе, но и писали для нее
учебники.
Придавая большое значение проблеме воспитания, Мор в 1508 г. специально
побывал во Франции и Нидерландах, где познакомился с системой образования
в Парижском и Лувенском университетах. Непрерывно штудируя античных
писателей, занимаясь переводами с греческого и создавая собственные
произведения в стихах и в прозе на латинском и английском языках, Мор продолжал
деятельно интересоваться общественными делами и политикой. В январе
1510 г. лондонские горожане посылают его своим депутатом в первый
парламент Генриха VTII, а 3 сентября того же года он назначается помощником
лондонского шерифа — юридическим советником и судьей по гражданским делам.
Будучи помощником шерифа, уже зарекомендовавший себя опытным
юристом, Мор принимал участие в дипломатических миссиях.
12 мая 1515 г. он отправляется в свою первую дипломатическую поездку во
Фландрию в составе посольства для переговоров с представителями герцога
Бургундии Карла Кастильского (будущего императора Карла V). Посольству
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Мор и его время
307
редстояло уладить конфликт, возникший у английских купцов с их традици-
нным партнером по торговле шерстью — Фландрией. Переговоры касались
родления действия ранее заключенных выгодных для Англии торговых дого-
оров 1495 — 1496 гг., которые теперь оспаривались Фландрией. История этого
осольства, возглавлявшегося другом Мора — Кутбертом Тунсталлом, позднее
ыла описана в «Утопии». В Англию Мор возвратился в конце октября, задолго
о того, как было подписано новое соглашение между обеими странами. Во
ремя поездки Мор встречался в Брюгге с Эразмом; благодаря рекомендации
воего друга он познакомился с видными гуманистами Петром Эгидием и Ие-
онимом Буслидием.
Поездка оказалась знаменательной и тем, что в Нидерландах в дружеском
бщении со своими единомышленниками-гуманистами Мор начал писать
«Утоню», которую закончил по возвращении в Лондон. Как свидетельствует
)разм, сначала Мор написал вторую книгу «Утопии», где рассказывается об
бычаях утопийцев, а затем присоединил к ней первую, посвященную Англии.
\ конце 1516 г. стараниями Эразма и Эгидия книга Мора была издана в Луве-
[е. Ученость и красноречие автора «Утопии», его юридический опыт и дипло-
1атические способности не могли не привлечь внимание молодого Генри-
:а VIII, который слыл образованным человеком и покровителем гуманистов.
С августа 1517 г. Мор становится одним из советников короля. Незадолго до
того, в мае, правительство Генриха УШ, обеспокоенное массовым разорением
:рестьянства в связи с широким развитием овцеводства и превращением пахот-
еых земель в пастбища, создает специальные комиссии по расследованию
огораживаний (возможно, не без влияния «Утопии», в которой огораживания резко
нуждались). К работе в одной из таких комиссий, в 1рафстве Гамшир, привлека-
тся и автор «Утопии». В том же году Мор совершает дипломатическую поездку
. Кале, а с февраля 1518 г. он назначается королевским секретарем.
В июле последовала отставка Мора с поста помощника шерифа. Теперь ко-
юлевская служба поглощает большую часть его времени. Мор сопровождает
юроля во всех поездках по стране и за ipammy. В мае — июне 1520 г. он при-
тмает участие в пышной церемонии встречи английского и французского ко-
юлей в так называемой долине «Золотой парчи» близ Кале. В июле 1520 г., во
1ремя посещения Карлом V Брюгге, Мор встречается с известными гуманиста-
ш из окружения императора, в частности с Эразмом Роттердамским и Хуаном
{ивесом.
Помимо выполнения дипломатических поручений и службы в королевском
овете Генриха VIII автор «Утопии» занимал также судейские должности: в
521 г. заседал в качестве судьи в «Звездной палате» — высшем судебном уч-
>еждении Англии. В мае 1521 г. Мор назначается помощником казначея коро-
LeBcrea и получает рыцарский титул. Одновременно он продолжает участво-
;ать в дипломатических миссиях, сопровождая канцлера Т. Уолси в его поезд-
:ах в Кале и Брюгге.
Придворная карьера Мора развивалась столь успешно, что в 1522 и 1525 гг.
\ награду за службу король пожаловал ему земли в трафствах Оксфордшир и
308
Приложения
Кент. Генрих VIII ценил Мора за глубокий ум и обширные познания и часто
беседовал с ним не только о государственных делах, но и о математике,
астрономии, литературе и богословии. Внимание короля и льстило Мору, и тяготило
его. Пребывание при дворе и королевская дружба лишали гуманиста досуга
для любимых научных занятий и надолго отрывали от семьи, к которой он был
очень привязан.
Чтобы по-настоящему понять Мора, надо знать его в частной жизни, с
друзьями и в семье. К счастью, в одном из своих писем Эразм оставил нам
яркую характеристику своего друга, описав его внешний облик, характер,
привязанности, отношение к друзьям и близким. Вот портрет Мора, нарисованный
Эразмом. Он не выше среднего роста, белолиц, с легким румянцем, с темно-
золотистой шевелюрой, редкой бородой и с очень выразительными голубовато-
серыми глазами. Лицо его всегда дружески приветливо, добрая улыбка выдает
склонность к юмору. Голос у Мора не громкий, но внятный, речь удивительно
чистая и неторопливая. Мор очень скромен и прост в своих житейских
привычках. Неприхотливый в еде, он всяким лакомствам предпочитает простую
пищу. Так же прост и скромен в одежде и в поведении. Мор очень любит
животных, любит наблюдать их повадки и нравы. Дом его полон разных
животных и птиц: здесь уживаются обезьяна и лисица, хорек, ласка и попугай. Он
увлекательный собеседник, ум его быстрый и находчивый, память отличная.
По словам Эразма, Мор был создан для дружбы: «Кто ищет совершенный
образец истинной дружбы, не найдет лучшего, чем Мор». Английский гуманист
глубоко любил людей, не зря Эразм называл его «покровителем всех
нуждающихся, всегда готовым поддержать угнетенного, вызволить стесненного и
обремененного».
Под стать Мору была и его семья. Свою молодую жену он заботливо обучил
грамоте и дал ей хорошее музыкальное образование, детям привил любовь к
античной литературе и естественным наукам. Мор был горячим сторонником
женского образования, считал, что женщина должна быть столь же
образованной, как и мужчина, что «разница пола в смысле учености значения не имеет»,
и мужчины и женщины в равной мере способны овладеть науками.
Полемизируя с противниками женского образования, утверждавшими, что женщина
якобы не обладает умственными способностями мужчины, Мор в письме к
воспитателю своих детей У. Гонеллю писал, что даже если бы подобные
утверждения были истиной, «это должно было только служить лишним поводом, дабы
исправить эту ошибку природы усидчивым прилежанием и изучением наук»1.
Свои передовые взгляды Мор старался осуществить на практике: три его
дочери получили блестящее для своего времени образование, а старшая,
Маргарита, обладала такими глубокими знаниями древних языков и литературы, что
Эразм назвал ее «украшением Британии».
В доме Мора всегда царила атмосфера строгой простоты и вместе с тем
жизнерадостности, увлеченности научными и литературными занятиями. Его
The Correspondence of Sir Thomas More. Ed. E. F. Rogers. Princeton, 1947. P. 122.
емья была настоящей школой, где все было проникнуто духом гуманизма:
^влечение древними языками и литературой сочеталось с занятиями
географиям, математикой, астрономией, медициной, музыкой.
В письмах к детям, написанных во время длительных поездок по служеб-
1ым делам, Мор часто справлялся об их успехах в науках и иногда обменивал-
:я с ними шутливыми посланиями в стихах на латинском языке. В своих детях
уманист видел прежде всего близких друзей и единомышленников. В посвя-
ценном им стихотворении он писал, что никогда не мог вынести детского пла-
*а. «Часто я вам раздавал поцелуи и редко — побои, но и при этом бичом хвост
лне павлиний служил. Впрочем, и этакий бич применял я и робко и мягко...»
После смерти своей молодой жены Мор женился на пожилой вдове,
замелившей мать его четверым детям. По словам Эразма, Мор и ко второй жене
относился так, словно она была молодой красивой девушкой. Своей сердечностью
л добротой он сумел добиться, что эта совсем не кроткая, грубоватая женщина
ггала заниматься музыкой, ежедневно исполняя задаваемый мужем урок игры на
\ютне, флейте и гитаре. Эразм, останавливавшийся в доме Мора во время своего
приезда в Англию, восхищался тем, с какой мягкостью, а порой и юмором Мор
руководит своей семьей, в которой никогда не бывает никаких раздоров.
Великолепные портреты Томаса Мора и его близких написал известный немецкий
художник Ганс Гольбейн Младший, который также гостил в доме Мора.
Что же побуждало Мора отдавать свое время королевской службе, вместо
того чтобы наслаждаться литературным и научным творчеством? Прежде всего
своеобразное понимание гражданского долга, вера в благотворное для
общества воздействие добрых советников на государей. Как и другие гуманисты, Мор
надеялся, что его просветительская деятельность, и в частности добросовестная
служба в качестве советника государя, может принести обществу немалую
пользу. Не случайно вопрос о значении добрых советников королей так живо
обсуждается в «Утопии», а Эразм Роттердамский посвящает Карлу V большой
специальный труд «Наставление христианскому государю».
При сравнении сочинений Эразма и Мора поражает сходство представлений
этих гуманистов об идеальном правителе и его значении для блага общества.
Общность не только литературных, но и политических идеалов, объединявшая
гуманистов круга Эразма, заметно отразилась на творчестве Томаса Мора.
А литературное наследие Мора поразительно велико, если учесть, что он мог
писать лишь в те короткие часы досуга, что оставались после напряженных
трудов юриста, политика и дипломата. Творчество Мора отличается богатством
содержания и разнообразием жанров. Это и переводы с древнегреческого на
латинский в стихах и в прозе, и собственные оригинальные поэтические опыты
на английском и латинском языках, это такие литературные шедевры, как
«История Ричарда III» и «Утопия», огромное эпистолярное наследие и острые
полемические религиозные трактаты против деятелей Реформации.
Реформация существенно повлияла не только на литературную
деятельность Мора, но и на его политическую карьеру. Он резко выступил против
М. Лютера, защищая авторитет Генриха VIII, который враждебно встретил
310
Приложения
учение немецкого реформатора, увидев в нем прямую политическую угрозу
феодально-абсолютистским порядкам. Король, получивший богословское
образование, часто обсуждал с Мором идеи, выдвинутые Реформацией. В 1521 г. под
именем Генриха VQI была издана книга «Защита семи таинств против Мартина
Лютера». Мор редактировал эту книгу, а возможно, и был ее соавтором. В
награду король получил от папы почетный титул «защитника веры». С выходом в
свет книги Генриха VQI связано начало полемической деятельности Мора против
Реформации. На книгу английского короля Лютер обрушился бранью, называя
Генриха VQI «грубой глупой ослиной башкой», «бессмысленным шутом, не
понимающим, что значит вера». В 1523 г. Мор опубликовал свой «Ответ... на
глумления, которыми Мартин Лютер осыпает английского короля Генриха VTH». В
этом сочинении Мор не уступал Лютеру по резкости и грубости тона.
В Реформации гуманист увидел опасное подстрекательство простого народа
к бунту против законных правителей, ведущему к всеобщей анархии и хаосу. В
глазах Мора бунт «черни» грозил уничтожить всякий политический порядок, а
с ним и всю христианскую культуру с ее духовными ценностями, которыми так
дорожили гуманисты. До конца своих дней Мор останется в рядах
решительных идейных и политических противников Реформации и ее идеологов,
которых он рассматривал как опасных демагогов и политиканов, преследующих
цель утвердить свою безраздельную власть над «бессмысленной чернью», дабы
распоряжаться ею в своих корыстных интересах.
В дальнейшем развитие политической карьеры Мора во многом
определялось позицией Генриха VIII по отношению к Реформации. На первых порах
позиция короля — «защитника веры», казалось, не предвещала никаких
перемен. Однако изменение политической конъюнктуры как внутри Англии, так и в
ее международном положении существенно отразилось на отношении
абсолютизма к реформационным проблемам. К концу 20-х годов перед королем стали
ясно вырисовьшаться политические и финансовые выгоды, которые сулила
абсолютистскому государству более гибкая политика по отношению к
Реформации. Прежде всего нельзя было не учитывать заинтересованности в
Реформации влиятельных слоев английской буржуазии и дворянства, мечтавших о
более дешевой церкви и о секуляризации церковных богатств, особенно
земельной собственности. Это соответствовало интересам
феодально-абсолютистского государства, которое стремилось упрочить свое положение, сломив
политическую самостоятельность богатой английской церкви, подчинявшейся
внешней силе — папству. Кроме того, политическая победа над церковью обещала
королю серьезные материальные выгоды от секуляризации церковных
богатств. Наконец, немаловажную роль в отношении английского абсолютизма к
Реформации играла и внешнеполитическая обстановка — соперничество и
конфликт с Габсбургами, которые контролировали Испанию, Германию,
Нидерланды и значительную часть Италии, входившие в состав огромной
империи Карла V. Использование реформационного движения в Европе для
укрепления международной позиции Англии в конце 20-х — начале 30-х годов XVI в.
представляло немалый политический интерес для Генриха VIII, особенно в
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Mop и его время
311
условиях назревшего конфликта с папством в связи с отказом папы
санкционировать бракоразводный процесс короля с Екатериной Арагонской и его
женитьбу на Анне Болейн. Однако все эти сложные внутриполитические и
внешнеполитические обстоятельства, объясняющие изменение позиции Генриха VIII
по отношению к Реформации в конце 20-х годов, трудно было даже
предположить в то время, когда Мор сочинял свой полемический ответ Лютеру, защищая
короля и католическую церковь, политические интересы которых в то время
совпадали. Во всяком случае, служебная карьера Мора шла по восходящей.
В 1523 г. по представлению первого министра Уолси и с одобрения самого
короля Мор был избран спикером палаты общин. В своей деятельности в
качестве спикера он, как и в молодые годы, проявил рискованную
самостоятельность, отказавшись поддержать чрезмерные требования короля и Уолси при
утверждении парламентом новых налогов. Дипломатично апеллируя к
законности для оправдания занятой им антиналоговой позиции, Мор на этот раз
сумел сохранить дружеское расположение короля и его всемогущего министра
Уолси. И тот и другой, по-видимому, не могли не считаться с деловыми
качествами Мора как государственного деятеля, с его политическим авторитетом
и популярностью среди представителей третьего сословия. Впоследствии
Генрих VIII даже навещал Мора в его скромном загородном доме в Челси,
тогдашнем пригороде Лондона, обедал в его семье, нередко, обняв его,
прогуливался с ним по саду. Впрочем, как видно из мемуаров Ропера, Мор никогда не
обольщался «милостивым отношением» своего жестокого и самовластного
государя, отлично понимая, что король не задумываясь пожертвует его головой
ради самой ничтожной политической выгоды.
В 1525 г. Мор принимает высокий и почетный пост канцлера герцогства
Ланкастерского. Одновременно он продолжает выполнять дипломатические
поручения: в 1527 г. участвует в переговорах в Амьене с представителями
Франциска I, а в 1529 г. — в заключении мирного договора Англии и Франции с
империей Карла V в Камбре. Мир между Франциском I и Карлом V
фактически был невыгоден Англии и существенно подорвал политический авторитет
всесильного канцлера Уолси, возглавлявшего дипломатическую миссию в
Камбре. Однако Мор не пострадал, напротив, с 1525 г. он становится для Генриха
VIII одним из ведущих советников в области внешней политики. Сам Уолси
рассматривает Мора как своего возможного преемника. После смещения
Уолси, обвиненного в превышении полномочий, 25 октября 1529 г. большая печать
лорда-канцлера Англии вручается Мору. На следующий день в
Вестминстерском дворце герцог Норфольк представляет нового канцлера. В традиционной
ответной речи по поводу своего назначения Мор говорит: «Я считаю это кресло
местом, полным опасностей и трудов и далеко не таким почетным. Чем выше
положение, тем глубже падение, как это видно на примере моего
предшественника. Если бы не милость короля, я считал бы свое место столь же приятным,
сколь Дамоклу был приятен меч, висевший над его головой»1.
1 Roper W. The Lyfe of Sir Thomas Moore, knighte. Ed. E. V. Hitchcock. Oxford, 1935. P. 39 - 40.
312
Приложения
Канцлерство Томаса Мора продолжалось тысячу дней — по май 1532 г.
Одно из главных событий в этот период — наступление Реформации в Англии. На
первых порах правительство Генриха VIII все еще борется против
распространения в стране идей Реформации. Мор и его единомышленники, например
епископ Джон Фишер, решительно продолжают обличать ересь. Сторонников
Реформации преследуют; за время канцлерства Мора были сожжены заживо
четыре еретика. Однако никакие репрессии правительства не могли помешать
распространению реформационных идей. Разрыв с папством был неизбежен.
Поводом явилось дело о разводе Генриха VIII с первой женой Екатериной
Арагонской. По политическим мотивам папа развода не утвердил. Поддержать
короля в столь щекотливом деле отказался и его авторитетный канцлер — Мор,
не захотевший покривить душой и согласиться с фальшивыми доводами1 своего
монарха против Екатерины Арагонской. Канцлер не одобрял не только
королевского развода, но и общего направления политики Генриха VIII, приведшего
к разрыву с папством, и проведению Реформации под контролем короля и
парламента. Мор ясно отдавал себе отчет в том, какие социальные силы
заинтересованы в королевской реформации, ведущей к секуляризации церковных
земель, новым огораживаниям, росту нищеты крестьянства и обогащению
наиболее хищных представителей буржуазии и нового дворянства. Обличая
пороки духовенства, предприимчивые буржуа и дворяне мечтали о захвате
церковных богатств, о наживе и грабеже и менее всего думали о торжестве
христианских идеалов справедливости, о которых они так громко вещали, всецело
поддерживая церковную политику Генриха VIII.
В 1529 г. начал работу реформационный парламент, резко выступивший
против духовенства Англии. В ответ на это друг Мора, епископ Фишер,
обвинил палату общин в гуситской ереси и вместе с двумя другими епископами
решился обратиться к римской курии, взывая о справедливости. Однако
политическая обстановка в стране складывалась не в пользу прокатолической позиции
Мора и Фишера. Король, прекрасно понимавший политические выгоды
Реформации под контролем абсолютизма, не прочь был поставить на колени
богатое духовенство Англии с ее епископатом, пользовавшимся значительной
политической и юридической самостоятельностью.
В сентябре 1530 г. появляются королевские прокламации, заявляющие о
необходимости «реформации разных злоупотреблений духовенства». Как
сторонник католицизма Мор оказался явно неспособным поддерживать Генриха
VIII в его стремлении сломить самостоятельность духовенства Англии, всецело
подчинив его абсолютистскому государству. С июня 1530 г. канцлер находился
под подозрением; его политические противники в королевском совете учуяли
близость Мора к оппозиции внутри и вне парламента, выступавшей против
королевского развода и церковной политики Генриха VIII. Влияние Мора на
политику правительства было живо устранено.
В качестве основного аргумента в пользу развода Генрих УШ выдвинул довод о
«противоестественности» своего брака с той, которая сперва предназначалась в жены его умершему брату
Артуру, что, однако, не помешало королю прожить со своей супругой в мире и согласии почти 20 лет.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Мор и его время
313
В 1531 г. в парламенте прошел «закон о бедных», устанавливавший жесткие
различия между престарелыми и больными бедняками, получавшими законное
право просить милостыню, и физически крепкими нищими, которые
подлежали преследованиям. Этих «незаконных» нищих бродяг предписывалось
«нещадно сечь». Мор не одобрял этих постановлений. В первой книге «Утопии» он
изобразил страшную картину бедствий, обрушившихся на английских крестьян
в связи с огораживаниями: обезлюдевшие деревни, толпы нищих, вместе с
женами и детьми бредущие по дорогам в поисках пропитания. С тех пор как
«один обжора, ненасытная и жестокая язва отечества, уничтожает межи полей,
окружает единым забором несколько тысяч акров», крестьяне оказываются
выброшенными вон. Там, где некогда трудилась целая деревня хлебопашцев,
теперь достаточно одного пастуха. «Что им остается... как не воровать и
попадать на виселицу... или скитаться и нищенствовать?»1
Феодально-абсолютистское государство встало на защиту интересов лордов и обрушило на
ограбленных крестьян и разорившихся ремесленников чудовищные по жестокости
«кровавые законы» против бродяг, нищих и воров.
11 мая 1532 г. Генрих VIII предъявил собранию духовенства требования,
отвергавшие власть папы. 15 мая духовенство капитулировало, что было крахом
для канцлера Мора, защищавшего в своих антиреформационных трактатах
самостоятельную политическую позицию английского духовенства.^ На
следующий день, в среду 16 мая 1532 г. в 3 часа пополудни, в саду при Йоркском
дворце, бывшей резиденции Уолси, Мор возвратил большую государственную
печать Англии, заявив тем самым об отставке.
Поступок канцлера свидетельствовал о его мужестве и глубокой
принципиальности: он не мог идти против своей совести и стать послушным орудием
короля. Но не желая, чтобы его добровольная отставка была воспринята как
политическая демонстрация, Мор некоторое время настаивал на том, что она
вызвана плохим состоянием здоровья. Однако истинные мотивы отставки не
были секретом для Генриха VIII. Король не замедлил обрушить репрессии на
бывшего канцлера. Против него был начат уголовный процесс по обвинению в
«государственной измене». Преступление Мора состояло в том, что он якобы
поддерживал некую монахиню Елизавету Бартон, пророчившую гибель королю
в случае его женитьбы на Анне Болейн. Сохранились письма Мора на имя
короля и его секретаря Т. Кромвеля, в которых он решительно отвергал
подобные обвинения. Мор утверждал, что всегда скептически относился к
«откровениям» и «чудесам», приписываемым этой монахине. Авторитет Мора и его
популярность были настолько велики, что парламент не мог принять всерьез
вымышленное обвинение и не поддержал его. Мор не обольщался надеждами на
будущее, он понимал, что это оправдание — только отсрочка и король лишь
отложил свою месть.
После женитьбы Генриха VIII на Анне Болейн и рождения принцессы Ели-
Мор Т. Утопия. Перев. с лат. и коммент. А. И. Малеина и Ф. А. Петровского. Вступит, ст.
В. П. Волгина. М., 1953. С. 63 - 64.
314
Приложения
заветы, в начале 1534 г., парламент принял новый «Акт о наследовании». По
новому закону дочь короля от первого брака принцесса Мария объявлялась
незаконнорожденной. Кроме того, отвергались какие бы то ни было права
«епископа Рима», т. е. папы, касающиеся заключения или расторжения брака
английского короля. Все дела такого рода отныне переходили в компетенцию
архиепископов, епископов или других священнослужителей церкви Англии. К
Акту прилагалось постановление о присяге, которую обязан был принести
любой подданный по первому требованию короля, его наследников или лиц,
специально уполномоченных монархом. Присяга подразумевала безоговорочное
принятие и соблюдение всех положений Акта. В частности, кроме лояльности по
отношению к новому порядку наследования, требовалось признать незаконным
аннулированный брак Генриха VTH с бывшей королевой Екатериной. В текст
присяги включалась также формула отречения от папской власти, равно как и от
власти всякого иностранного государя. Король, подчеркивалось, является
единственным сувереном. Отказ от присяги квалифицировался как «изменнический
умысел», караемый конфискацией имущества и тюремным заключением.
13 апреля 1534 г., т. е. более чем за две недели до того, как «Акт о
наследовании» вступил в силу, Томас Мор был вызван в специальную комиссию для
принятия присяги. Король понимал, что моральный авторитет бывшего
канцлера в Англии и за рубежом был настолько высок, что его отставка и
вынужденное политическое бездействие воспринимались как осуждение новой
королевской политики. Генрих VIII и Т. Кромвель, видимо, всерьез рассчитывали
на то, что вызов Мора в комиссию для принятия присяги не только поможет
сломить его упорство, но и послужит убедительным примером для всех
колеблющихся и не согласных с политикой короля. Однако эти ожидания не
оправдались. Мор заявил комиссии, что он не отказался бы присягнуть «Акту о
наследовании», но не может принять предложенного текста присяги, «не обрекая
свою душу на вечную погибель». От разъяснений относительно причин своего
отказа он воздержался. Лишь позднее, в процессе расследования выяснилось,
что возражения были вызваны отрицанием в присяге авторитета папы, как и
всякой иноземной власти.
17 апреля 1534 г. Мор был заключен в Тауэр. В конце того же года
парламент принял новые законодательные акты: «Акт о верховенстве»,
признававший короля верховным главой церкви Англии, и «Акт об измене»,
квалифицировавший как «государственную измену» широкий перечень различных деяний,
направленных против короля. К числу таковых, в частности, относились любые
слова, написанные или сказанные против особы короля, королевы или их
наследников, порочащие их королевское достоинство или же отрицающие какой-
либо их титул. Широкое толкование понятия «государственная измена»
открывало безграничные возможности для злоупотреблений; достаточно было
простого доноса о преступных высказываниях обвиняемого, и ему грозила
смертная казнь за измену. Именно это обстоятельство был использовано обвинением
во время следствия и суда над Мором. Опираясь на свидетельство некоего
Р. Рича, в беседе с которым Мор якобы сказал, что король не может быть гла-
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Mop и его время
315
юй церкви, суд констатировал «злонамеренное» упорствование обвиняемого в
1змене. Будучи опытным юристом, Мор стойко и мужественно защищался на
уде, решительно отвергнув предъявленное ему обвинение в государственной
1змене. Но приговор был предрешен. Суд постановил: «Вернуть его при
содействии констебля... в Тауэр. Оттуда влачить по земле через все лондонское
Нити в Тайберн, там повесить его так, чтобы замучить до полусмерти, снять с
1етли, пока он еще не умер, оскопить, вспороть живот, вырвать и сжечь
внутренности. Затем четвертовать его и прибить по одной четверти тела над
четырьмя воротами Сити, а голову выставить на лондонском мосту»1.
6 июля 1535 г. Мор был казнен. Король «милостиво» заменил ему мучитель-
*ую казнь в Тайберне отсечением головы. С большим достоинством и му-
кеством встретил свою смерть Томас Мор, ставший жертвой произвола короля
1 его послушных судей.
ГУМАНИЗМ ПРОТИВ СХОЛАСТИКИ
Гуманистическая программа преобразования общества, с которой выступали
з начале XVI в. гуманисты северного региона Европы, примыкавшие к кругу
Эразма — Колета, предполагала реформу церкви на началах социальной
справедливости, понимаемой ими как воплощение в жизнь евангельских заветов
Христа. Приверженцев этого гуманистического движения, в определенном
отношении подготовивших Реформацию, у ряда исследователей принято
именовать «христианскими гуманистами».
Этические, теологические и отчасти политические аспекты программы
служили объектами многих исследований. Представления же гуманистов о путях
осуществления реформы все еще недостаточно изучены. А между тем именно
они вызывали наиболее острые нападки со стороны схоластов. В процессе
исследования указанной проблемы раскрывается существо гуманистического фи-
лологизма, его просветительная направленность; выявляется смысл и
историческое содержание проекта реформы.
Пути и средства для осуществления реформы гуманисты круга Эразма
искали в самой действительности. Характерно, что ни Мор, ни Эразм не были
приверженцами эзотерического2 знания, хотя таковое было очень созвучно
эпохе. Вспомним, что Джованни Пико делла Мирандола и Иоганн Рейхлин
изучали Каббалу и верили в магию чисел, а Марсилио Фичино считал, что
планеты влияют на судьбы людей. Стремясь найти магическую силу, способную
дать человеку небывалое могущество, некоторые гуманисты не только во
времена" Эразма, но и позднее увлекались алхимией. Тем примечательнее, что
христианские гуманисты в своих мечтаниях о добром и справедливом обществе
стремились мыслить реалистически. Эразм и Мор в духе Лукиана беспощадно
1 Stapleton Th. The Life and illustrous Martyrdom of Sir Thomas More. In the translation of
P. E^ Hallett Ed. and annotated E. E. Reynolds. L., 1966. P. 176.
Эзотерический (от греч. esoterikos — «внутренний») — тайный, скрытый,
предназначенный только для посвященных.
316
Приложения
высмеивали мистику, суеверия как «сплошное надувательство, которое под
стать лишь невежественной черни»1. Они исходили из того, что человек
обладает реальными возможностями преобразовать несовершенный мир. В
частности, Мор выражал глубокую веру в природные способности людей, которые
всегда можно развить благодаря труду и обучению в нужном направлении2.
Гуманистам было чуждо пессимистическое представление об изначальной
греховности человека, которое в течение веков культивировалось церковью.
Оптимистическая трактовка человеческой природы и возможностей человека
позволила им по-новому взглянуть на христианство. Ни Мор, ни Эразм никогда
не проявляли интереса к метафизическим проблемам христианской теологии.
Главное значение они придавали христианской этике, в которую вкладывали
новое содержание: христианская любовь была для них некой созидающей
силой, способной не только объединить человечество, но и стать прочной основой
справедливого общественного устройства.
Важное место в концепции ренессансного христианского гуманизма
занимала идея единства человечества. По мнению Эразма и Мора, осознанию его
способствует сама естественная мораль, находящая опору в христианском понятии
добродетели как любви к ближнему (caritas). Выдвигая проект реформы
общества, эти мыслители пытались по-новому осмыслить и истолковать понятие
христианской добродетели, ее гражданский смысл. Долг христианина, с точки
зрения Эразма и Мора, состоит прежде всего в служении общественному благу:
истинный последователь Христа обязан с радостью трудиться, совершенствуя
те общественные институты, светские и церковные, от которых зависит благо и
счастье ближних3.
Для понимания гуманистического мировоззрения важно исследовать
взгляды северных гуманистов предреформационной поры на схоластику, в
частности на диалектику и риторику, на их роль и значение в тогдашней системе
наук. Отношение гуманистов к схоластике наиболее ярко проявилось в
полемике между Эразмом и лувенскими теологами, резко выступившими против
филологической критики Св. Писания. Кульминацией спора стало послание
Томаса Мора в защиту Эразма, написанное в октябре 1515 г. и адресованное
лувенскому гуманисту Мартину Дорпу, на первых порах примыкавшему к
схоластам. Дорп порицал Эразма за «Похвалу Глупости» (1509) и призывал его
написать «Похвалу Мудрости», дабы всем стала ясна благонамеренность автора
«Мории»4. Внешняя история конфликта такова. На критическое послание Дор-
па от сентября 1514 г. Эразм в мае 1515 г. ответил письмом, где в примири-
1 The Complete Works of St Thomas More. New Haven; London, 1963. V. 3. Pt. I. P. 6.
См. наст, изд., с. 138 — 141.
Очевидное сходство данной концепции с «гражданским гуманизмом» Леонардо Бруни и
Лоренцо Баллы объясняется не только влиянием итальянских мыслителей, но и в еще большей
степени популярностью среди гуманистов этики и политического учения Аристотеля (см.: Браги-
на Л. М. Итальянский гуманизм. Этические учения XTV — XV веков. М., 1977).
4 От греч. moria — «глупость». Полное название труда Эразма — «Moriae enkomion, [sive]
stultitiae laus».
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Mop и его время
317
тельном тоне пытался объяснить свою позицию. Однако в августе того же года
Дорп разразился новым полемическим посланием против Эразма, после чего в
спор вступил Мор1.
В угоду лувенским теологам Дорп неодобрительно отзывался о
предпринятом Эразмом труде по исправлению Нового завета на основе древнейших
греческих текстов. Предостерегая гуманиста от перевода священных книг, Дорп
выражал опасение, «как бы разные переводы не стали для верующих причиной
сомнения, какой из этих переводов вернее...»2. Необходимо, утверждал он,
сохранить только один перевод, а все прочие отбросить, «дабы вера не
пошатнулась». Гуманисты, напротив, полагали, что христианская вера и церковь только
укрепились бы благодаря очищению древних библейских текстов от
схоластических наслоений и искажений.
Отвергнув примирение с Эразмом и выступив против гуманистов, Дорп
реабилитировал себя в глазах лувенских теологов и, как защитник традиционной
теологии, вновь был допущен на теологический факультет, с которого
незадолго до этого его изгнали. Он даже был назначен президентом коллегии Святого
духа при Лувенском университете. Однако спустя некоторое время Дорп
вторично, и на сей раз окончательно, изменил свою позицию, снова примкнув к
гуманистам. Уже в своей вступительной лекции он стал защищать Эразма и
гуманистическую программу реформы. (Из этого можно заключить, что
прежняя, схоластическая, позиция Дорпа в значительной мере была продиктована
конъюнктурными соображениями — стремлением к университетской карьере.)
Послание Мора к Дорпу — единственная в своем роде апология
гуманистической доктрины, направленная против схоластической теологии, логики,
педагогики. Мор решительно оспаривает охранительную позицию Дорпа, ссылаясь
на авторитет «самого божественного Иеронима», который в свое время так же,
как ныне Эразм, занимался переводом и исправлением текстов Св. Писания.
Однако в первую очередь гуманист все же апеллирует не к авторитетам, как
это было принято в схоластике, а к здравому смыслу, к доводам разума. По
мнению Мора, сопоставление различных переводов и исправление их на основе
древнейших греческих текстов только помогает уразуметь истинный смысл
Писания. И это, пишет он, отлично понимали Иероним и Августин. На
собственном опыте то же постиг Ориген и подтвердил выдающийся французский
гуманист Жак Лефевр д'Этапль, издавший в пяти разных видах Псалтырь. По
глубокому убеждению Мора, издание исправленных текстов Библии в XVI в.
столь же необходимо, как и во времена Иеронима.
Высоко оценивая Эразмов исправленный перевод Нового Завета, Мор снова
и снова подчеркивает важность изучения греческого языка, против чего рьяно
выступали схоласты, а с ними заодно и Дорп. По словам Мора, Дорп, не
знающий греческого, берется рассуждать о том, в чем он нисколько не разбирается.
История спора Дорпа с Эразмом подробно освещается в книге Г. Фохта (см.: Vocht H. Monu-
mento* Humanistica Lovaniense: Texts and Studies about Louvain Humanists of the First Half of the
XVI-th Century. Louvain, 1934).
2 The Correspondence of Sir Thomas More. Ed. E. F. Rogers. Princeton, 1947. P. 58.
318
Приложения
Между тем в греческих текстах, «словно в сундуках, заключено ценное
сокровище благородных наук». С помощью греческого языка «счастливейшим
образом дошли до нас и все прочие науки, и Новый Завет». Однако, замечает Мор,
«как мало еще удовлетворительных переводов с греческого языка!»1.
Настаивая на необходимости изучения греческого языка и языческого
наследия античной культуры, Мор защищал антисхоластическую позицию
гуманистов старшего поколения, которая столь четко обозначилась в споре Иоганна
Рейхлина с кёльнскими обскурантами о еврейских книгах2 и впоследствии была
поддержана молодыми эрфуртскими гуманистами в знаменитых сатирических
«Письмах темных людей». В том же послании к Дорпу Мор с горячей
симпатией отзывался о Рейхлине и решительно порицал противников и гонителей
немецкого гуманиста, не выносивших даже его имени. «Такого человека!
Ученейший — среди невежественнейших завистников, наиумнейший — среди
наиглупейших, честнейший человек среди пустых бездельников! На него напали с
такой несправедливостью, что, кажется, если бы он наложил на себя руки,
следовало бы его простить»3. Мор глубоко сочувствовал трагической судьбе
Рейхлина, самоотверженно и мужественно защищавшего истину в споре с
невежественными, но влиятельными теологами-схоластами Кёльнского университета,
которые не могли простить гуманисту бесстрашия и упорства, с какими он
отстаивал свои убеждения. Мор с нескрываемым восхищением писал о редком
литературном даре Рейхлина, умевшего «свободно и правдиво изливать свои
чувства», не страшась могущественных врагов4.
Нападая на Эразма, Дорп публично порицал его сатиру на теологическую
софистику. Известно, сколь решительно и откровенно выражал Эразм свое
неприятие лжетеологов: «Каждый день узнаю я на деле, до какой степени
неразумны те, кто не выучился ничему, кроме софистического вздора»5. В послании
к Дорпу Мор полностью разделяет Эразмово понимание теологии,
отвергающее софистику, и решительно защищает автора «Похвалы Глупости».
Он пишет Дорпу: «Твоя приписка в конце первого твоего письма — о том,
что Эразм помирится с теми теологами, которых взволновала „Глупость", если
„Похвале Глупости" он противопоставит „Похвалу Мудрости", — право же,
вызвала у меня легкую улыбку. Если они так думают, чего же они гневаются?
Весьма расхваленная „Глупость" изрядно и их похвалила. Кроме того, я не
понимаю, как сможет Эразм смягчить их ненависть к себе, похвалив Мудрость?
Он только усилит их ненависть, хочет он этого или нет, потому что вынужден
будет прогнать их из свиты Мудрости, как он вынужден был принять их в чис-
1 The Correspondence of Sir Thomas More. Ed. E. F. Rogers. Princeton, 1947. P. 63 — 64.
В трактате о древнееврейском языке («De rudimenta linguae hebraicae»), изданном в 1506
году, Рейхлин ниспровергал принцип бесспорности церковных авторитетов. Отрицая монополию
церкви в науке, он тем самым отрицал схоластику. Выступление Рейхлина вызвало бурную
ненависть обскурантов.
The Correspondence of Sir Thomas More. Ed. E. F. Rogers. Princeton, 1947. P. 72.
4 Ibid.
5 Ibid. P. 44.
И. Н. Ос иное с кий. Томас Мор и его время
319
ло самых сведущих жрецов Глупости»1. Теологов, целиком погрузившихся в
схоластическую логику, Мор упрекает в том, что, посвятив себя софистике, они
«никогда не снисходят до того, чтобы заглянуть в Библию, будто она не имеет
никакого отношения к делу (теологии. — И. О.)»2. Именно этих теологов,
подчеркивает он, и порицает Эразм.
В отличие от схоластов Мор не признавал самодовлеющей ценности
диалектического искусства; оно — лишь орудие для постижения других наук. Гуманист
выражал твердое убеждение, что именно таковым было отношение к
диалектике и у самого Аристотеля. Для Мора критерием правильности любого
логического построения является то, в какой мере оно приближает разум к
познанию изучаемого предмета. А «диалектические примеры — это не что иное, как
продукт человеческого разума, это некие способы размышления, и разум
отмечает, какие из них окажутся полезными для исследования вещей»3. Отвечая
Дорпу, который демонстративно отказывал Эразму в диалектическом
искусстве и ставил его ниже профессиональных теологов-диалектиков, Мор писал:
«Эразм, дарование и ученость которого всех восхищают, не может рассуждать
хуже всех диалектиков, т. е. хуже студентов»4.
Отрицательно оценивая труд Эразма по исправлению Нового Завета и его
«Похвалу Глупости», Дорп намекал на некое сходство между Эразмовыми
штудиями и одиозной деятельностью еретиков, осужденных церковью,
например Иеронима Пражского. Подобные намеки были небезопасны для Эразма, и
Мор, пытаясь образумить и усовестить недавнего друга и соратника в
гуманистических трудах, решается напомнить Дорпу о его собственных
антиклерикальных сатирах, обличавших невежественных теологов в еще более
энергичных выражениях, нежели Эразмова «Мория». Он вспоминает также, как в свое
время восхитили Дорпа «колкие сатиры» Герарда Новиомагийского,
высмеивавшего пороки монахов. «Сатиры Герарда, — пишет Мор, — кусают больнее,
чем „Глупость"... Стоит послушать, как нападает он повсюду на монахов... как
описывает их гордыню, роскошь, невежество, попойки, обжорство, разврат,
лицемерие...»5. По поводу стихов Дорпа Мор замечает: «Ты сам жалеешь
понтификов и смеешься над ними, высмеиваешь и подкусываешь невежество,
жизнь и нравы остальных епископов, за исключением лишь немногих; сам
называешь теологов невеждами, ругателями, брюзгами, посвященными в науки,
которые ведомы простонародью, напыщенно крикливыми, изливающими
ядовитую желчь, бранчливыми, тявкающими, с зубами, которые грызут плоть,
лающими как псы на кого попало, неучеными мужланами, наконец, почти что
нелюдьми, которых следует покарать наихудшей казнью, но полагаешь, что
„Глупость" не должна смеяться над глупостью этих самых теологов»6.
' Ibid. P. 72 - 73.
I Ibid. P. 44.
3 Ibid. P. 34.
4 Ibid. P. 34.
f Ibid. P. 68.
6 Ibid. P. 71.
320
Приложения
Послание Мора к Дорпу разоблачало пороки церкви, безнравственность и
невежество духовенства, низкий уровень тогдашней университетской «науки
наук» — теологии, вырождавшейся в софистику, отвлеченную схоластику при
полном непонимании и даже игнорировании первоисточников христианского
вероучения. Такое состояние церкви и теологии вызывало острую критику
гуманистов разных стран. Этим и объясняется необыкновенный успех и широкий
резонанс в их среде Эразмовой «Похвалы Глупости», выдержавшей кряду
несколько изданий. В своей небольшой книжечке автор превосходно выразил
те мысли и чувства, которые волновали гуманистов всей Европы, то, о чем
писали многие его современники накануне Реформации, мечтая о реформе
церкви и всего общества путем просвещения и искоренения безнравственности.
Схоластическое понимание теологии подробно освещал в своих сочинениях
коллега Дорпа по Лувенскому университету, давний противник Эразма Жак
Латомус, утверждавший, что правильно интерпретировать Библию могут
только профессиональные теологи, владеющие искусством диалектики.
Схоластическое понимание теологии допускало существование различия между
концепцией и ее литературным контекстом. Теологи полагали, что суть христианской
доктрины в вопросах веры и морали может быть выражена в концептуальных
терминах, не зависящих от общего литературного контекста Библии и
сочинений отцов церкви. Теология постигает Бога и его доктрину при помощи
спекулятивного разума, и поэтому диалектика, или логика, является главным
средством установления Божественной истины. Диалектика незаменима потому, что
сама доктрина не может быть точно сформулирована лишь на основе
откровения, ибо откровение иногда приводит к ошибочным заключениям.
Диалектическое искусство, руководствующееся строго разработанной системой логических
правил, помогает избежать неверных выводов. Как отмечает М. Флейшер, эта
точка зрения, отстаивавшаяся еще схоластами XIV в. и лувенскими теологами
XVI в., в конечном итоге способствовала процессу «отделения теологии от
библейского откровения»1. Итак, согласно схоластической концепции, диалектика
есть основной инструмент теологии, она же и основное средство воспитания
спекулятивной способности человеческого ума.
В противоположность схоластической концепции гуманисты считали, что
истинная теология должна включать только знание, воплощенное в Св.
Писании, патристике, древних религиозных обычаях и постановлениях церкви,
которое необходимо и достаточно для спасения христианина. При таком взгляде
на теологию главными ее помощниками провозглашались словесные
искусства — грамматика и риторика.
Схоластическую теологию гуманисты рассматривали как подмену
подлинного знания фальшивым, добытым путем логических ухищрений. Поэтому,
превознося значение первоисточников христианства, Колет, Эразм и Мор не
придавали серьезного значения сочинениям даже таких корифеев схоластики,
Fleisher M. Radical Reform and Political Persuasion in the Life and Writings of Thomas'More.
Geneve, 1973. P. 104.
И. Н. OcuHoecKUU. Томас Mop и его время
321
как Иоанн Дуне Скот и Фома Аквинский. И когда Колет говорил о низком
уровне образования духовенства, он имел в виду прежде всего недостаточное
знание источников христианского вероучения.
Основой реформы церкви, как полагали христианские гуманисты, может
стать только распространение не искаженного схоластическими толкованиями
Евангелия и искреннее благочестие, руководствующееся стремлением жить по
Св. Писанию. Эта практическая сторона идеала христианских гуманистов,
стремившихся привлечь как можно больше последователей, побуждала по-
новому оценивать роль риторического искусства, которому они придавали
важное значение в повседневной проповеднической деятельности. Для
гуманистов риторика означала больше, чем литературное, юридическое или даже
политическое искусство. Прежде всего, это — искусство убеждать, благодаря
которому истинная вера свободно распространяется и воспринимается;
средство, побуждающее людей делать добро.
Свободная от схоластической казуистики теология христианских гуманистов
была направлена исключительно на пропаганду этических ценностей
христианства. С точки зрения Эразма, Колета, Мора, у теологии вообще нет иной
цели, нежели общение с Богом путем изучения священных текстов и
распространения полученного знания с помощью проповеди. Учитывая эту
особенность, исследователи иногда называют гуманистическую теологию
«риторической»1. Историки культуры средних веков обычно связывают позицию
гуманистов — modus rhetoricus — с литературно-риторическим методом ранних отцов
церкви, а позицию Дорпа и лувенских теологов — modus logicalis — с диалекти-
ко-спекулятивным методом эпохи схоластики2.
Гуманистический взгляд на риторику как на практическое искусство и
одновременно философию восходит к античной традиции, связанной с Исократом,
Цицероном, Квинтилианом. На заре гуманизма этот взгляд отстаивался
Петраркой и Салютати. С точки зрения Эразма и Мора, риторика приносит
больше пользы, нежели диалектика, и в процессе познания, ибо правильно мыслить
и хорошо говорить для гуманиста— понятия идентичные. Подчеркивая
приоритет филологии по отношению к схоластической философии, гуманисты
отстаивали определенную гносеологическую позицию. Окружающий мир
воплощает в себе истину. Но обнаженную истину человек не видит. Риторика
облекает истину в словесные одежды и дает возможность увидеть и познать ее.
Для гуманиста, поклонника филологии, процесс познания истины через
словесные искусства — это еще и наслаждение3. И роль риторики здесь также
велика. Принося наслаждение, риторика побуждает людей к более активной
мудрости, дает особый стимул к добру и к просвещению человечества. Идея
красоты и совершенства риторического искусства как источника познания и
просвещения для общества, как средства укрепления и распространения этиче-
' Ibid. P. 108.
2 Ibid. P. 105.
На Эразма и его окружение несомненно повлияли труды Лоренцо Баллы, сыгравшего
важную роль в борьбе против с)юрмализма схоластической науки.
11 - 3647
322
Приложения
ских ценностей составляет важнейший принцип гуманистической эстетики.
Эстетика и филология гуманистов воплощали в себе новую форму идеологии,
изнутри взрывавшую освященные веками традиционные схоластические
представления о «царице наук» — теологии, которую деятели раннего буржуазного
просвещения стремились использовать для пропаганды реформы общества.
Идеологические принципы гуманизма были положены в основу
известнейших литературных произведений, созданных накануне Реформации. М. Флей-
шер убедительно показал, как гуманистическая концепция риторического
искусства реализуется в «Утопии», во многом объясняя литературную структуру
этого шедевра. Мор как бы продолжает дело Эразма, который в «Похвале
Глупости» столь же блестяще и оригинально использовал просветительские
функции гуманистической риторики.
Оспаривая традиционный взгляд на диалектику и ее роль в тогдашней
системе наук, Мор высказьшал мысль, что сами по себе элементы
диалектического искусства — тонкость анализа, строгость аргументации при доказательстве ни
хороши, ни плохи. Они плохи тогда, когда превращаются в самоцель —
«чистую логистику». В схоластической логике умозрительные определения слов
не сообразуются с их общим употреблением и формальные правила часто
оказываются не в ладах со здравым смыслом. Гуманист считал абсурдным
стремление схоластов абсолютизировать диалектическое искусство, оторвать его от
сферы позитивного знания, фиксируемого словесным искусством риторики.
Для Мора диалектика неотделима от риторики, так же как филология
неотделима от конкретных наук. В своем понимании связи между риторикой и
диалектикой он исходит из учения Аристотеля, заложившего основы риторики как
науки.
Мор с горечью признавал, что по вине схоластов «в диалектику просочился
вздор похуже, чем у софистов». Подлинного Аристотеля, который якобы
«писал грубо», «усовершенствовали» с помощью «Малой логики» Петра
Испанца. «Я совершенно уверен, — пишет гуманист, — что, если бы Аристотель встал
из могилы и поспорил с ними (схоластами. — И. О.), они бы его прекрасно
завалили не только на софистике, но и на его собственной логике»2. В послании к
Дорпу Мор приводит распространенный в то время набор схоластических
нелепостей, которые служили в качестве примеров построения силлогизма при
обучении диалектическому искусству в университетах. Варварская диалектика
схоластов при помощи искусственных, нелепых силлогизмов уводит разум от
понимания истинной природы вещей. Между тем «всякое правило надо
выводить из самого смысла слова. Ибо если толкование правильно, то оно
необходимо должно вытекать из самого предмета высказывания или из значения,
присущего словам. Софисты своими хитростями в употреблении слов и своими
обманами довели нас до того, что мы сами удивляемся, куда это мы забрели»3.
Fleisher M. Radical Reform and Political Persuasion in the Life and Writings of Thomas More.
Geneve, 1973. P. 151.
The Correspondence of Sir Thomas More. Ed. E. F. Rogers. Princeton, 1947. P. 38.
3 Ibid. P. 40-41.
И. Н. OcuHoecKUU. Томас Мор и его время
323
Путь к исправлению социальной несправедливости гуманисты видели
прежде всего в изменении традиционной схоластической системы образования и
воспитания. Критикуя схоластическую логику, в частности широко
распространенный учебник Петра Испанца «Summulae Logicales», известный также как
«Малая логика», Мор ратовал за восстановление логики Аристотеля.
Противопоставление риторики и грамматики схоластической диалектике —
важная черта гуманистической концепции, всего гуманистического
мировоззрения. Возражая против уничижительного отношения к понятию «грамматик»,
Эразм писал: «Нельзя отрицать, что Иероним, Амвросий и Августин, на чьем
авторитете главным образом основана наша теологическая система,
принадлежат к разряду грамматиков»1. Эту же мысль повторял и Мор в послании к
Дорпу, приводя веские аргументы для обоснования приоритета
филологического знания при изучении теологии. По его мнению, только такой тонкий
филолог, как Эразм, и достоин называться истинным теологом, так как
превосходно владеет древними языками и может квалифицированно судить об
источниках христианской веры. Зато Альберт Великий или же современник
Мора теолог Фома Каэтан для гуманиста не являются подлинными авторитетами.
Ни тот, ни другой не знали греческого языка. Не прочитав сочинений
Аристотеля в оригинале, они тем не менее осмеливались толковать его, основываясь на
одном диалектическом искусстве.
Подчеркивая решающее значение филологии для изучения «благородных
наук», Мор утверждал, что без знания древних языков нельзя успешно
заниматься ни медициной, ни юриспруденцией. При этом он приводил в качестве примера
своего друга и учителя Томаса Линакра. Будучи «грамматиком» и в
совершенстве владея греческим языком, этот ученый-медик смог правильно
интерпретировать наследие великого Галена. По мнению гуманиста, филология не может
быть отделена от логики, права, теологии, так как без нее невозможно серьезное
изучение наследия древних. Для Мора изучать логику — значит изучать
подлинного Аристотеля, изучать право — значит штудировать «Corpus Juris civilis»,
изучать риторику — значит читать Демосфена, Цицерона, Квинтилиана.
Гуманисты критически относились не только к средневековой схоластике, но
и к сочинениям отцов церкви, и к философскому наследию античности. Из
идейного наследия своих предшественников они брали только то, что
представлялось им полезным для реформы общества. Когда Колет, Мор и Эразм
ратуют за восстановление в обществе христианской справедливости и
призывают жить по Евангелию, они вкладывают в это свой, особый смысл, отступая
от средневековой христианской традиции, санкционировавшей существующие
социальные отношения и призывавшей праведников уйти от мира. Для
гуманистов проповедь ухода от мира была неприемлема.
Критический подход проявляется и в оценке этических концепций
эпикурейцев и стоиков. В частности, для Мора и его друзей-гуманистов совершенно
1 Erasmus Desiderius. Opus Epistolarum Des. Erasmi Roterodami. Ed. P. S. Allen, H. M. Allen.
Oxford, 1910. Vol. 2. P. 325.
11*
324
Приложения
чужды такие черты стоической философии, как приверженность к
созерцательной жизни и равнодушие к мирским заботам. И в «Утопии» Мора, и в
сочинениях Эразма — «Похвала Глупости», «Жалоба мира», «Оружие
христианского воина» («Энхиридион»), «Наставление христианскому государю» и др.,
как и в произведениях их наставника Колета, активная гражданская позиция
предпочитается созерцательному отношению к жизни мудрецов-отшельников.
Мудрость ради нее самой, не приносящая пользы обществу, в понимании
гуманиста, сродни глупости.
Гражданственность, провозглашение идеала служения общему благу—
существенная особенность мировоззрения Мора. Таков, в частности, смысл
«Утопии». Равенство прав всех на материальные блага сочетается с
обязанностью каждого трудиться ради общества. Подобная постановка вопроса
полностью исключала социально-индифферентное благочестие ради личного
спасения. Однако носителями предполагаемой реформы, по мысли гуманистов,
должны стать наиболее просвещенные представители правящей элиты. Именно
к сильным мира сего в первую очередь обращена гуманистическая риторика.
Отчасти этим объясняется, что и «Похвала Глупости», и «Утопия» были
написаны по-латыни и не предназначались для простого народа. Гуманисты отнюдь
не предполагали апеллировать к народным массам.
Деятели раннего буржуазного просвещения исходили из сложившейся
социально-политической структуры феодального общества и не предполагали
радикальных мер, ломающих традиционные порядки. Тем не менее вся их
просветительская деятельность: критика церкви, схоластики, сословной иерархии,
социальных контрастов, осуждение корыстолюбия господствующих классов —
была направлена против господствующей феодальной системы и подрывала
духовную монополию церкви и феодальные устои.
ЛИТЕРАТУРА И ПОЛИТИКА
Гуманист XVI в. — это не просто литератор (literatus), погруженный в
латинские и греческие филологические штудии. В произведениях древних он
ищет и находит те нравственные ценности, которые созвучны требованиям
его времени.
Противопоставляя средневековой схоластической системе образования
новые, гуманистические принципы воспитания, Мор и Эразм широко
пропагандировали разностороннее светское знание. Значительная роль в
гуманистической реформе образования отводилась античной литературе, особенно
греческой. В XVI в. отрицательное отношение к университетской схоластической
науке, преклонение перед античной литературой было признаком
свободомыслия, свидетельствовало о нетрадиционном, критическом типе мышления.
Весьма показательно в этом смысле восторженное отношение Мора и Эразма к
величайшему вольнодумцу и сатирику древности Лукиану, которого они оба
переводили с греческого языка и всячески популяризировали среди людей
свсего круга.
И. Н. OcuHoecKUU. Томас Мор и его время
325
В 1506 г. в Париже вышла книга, включавшая 28 диалогов Лукиана,
переведенных на латинский язык Эразмом, и 4 диалога («Киник», «Менипп»,
«Любитель лжи», «Тираноубийца») в переводе Мора. В предисловии к своим
переводам, своеобразной гуманистической апологии античного вольнодумца, Мор
дал очень высокую оценку диалогу «Киник». Это была трактовка с позиций
христианского гуманизма, во многом раскрывающая специфику
гуманистического восприятия античного наследия. В диалоге Лукиан с явной симпатией
изображал суровый образ жизни киников, привыкших довольствоваться
немногим, противопоставляя его изнеженной роскоши нравственно слабых
людей. Мор писал, что диалог Лукиана не мог не импонировать таким истинным
христианам, как Иоанн Хрисостом, ибо в «Кинике», считал он, прославляется
«стремление к простоте, воздержанности и скромности христианской жизни»1.
Более своеобразное отношение к идейному наследию Лукиана, которого
гуманист Мор рассматривает как своего союзника в деле возрождения «истинно
христианской жизни», трудно себе представить. А между тем в своем
восторженном почитании Лукиана Мор не был одинок. Точно так же трактовал
Лукиана и Эразм.
В книге диалогов Лукиана Эразм и Мор опубликовали и свои оригинальные
ответы-декламации на «Тираноубийцу», каждый из которых был намного
пространнее самого произведения Лукиана. Несмотря на то что «Ответ на
„Тираноубийцу"» Мора носит в значительной мере риторический характер,
собственное отношение автора к убийству тирана выражено в нем достаточно
определенно. Убивший по ошибке вместо тирана его сына и тем не менее
претендующий на вознаграждение, по словам Мора, должен был «либо убить
самого тирана, либо никого не убивать»2. Показательно, что Эразм разделял
точку зрения своего друга и хвалил его аргументацию3.
Хотя рассуждения обоих гуманистов по поводу «Тираноубийцы» нельзя
расценивать как памфлет против тирании, мы вправе предположить
определенную связь между их размышлениями о сопротивлении дурным правителям и
политическими проблемами эпохи возникновения в Европе абсолютных
монархий. Отчетливо выраженная антитираническая направленность этой самой
ранней совместной публикации Мора и Эразма позволяет выявить идейные
истоки политической концепции гуманистов начала XVI в. Показательно, что
материал для этих размышлений Эразм и Мор черпают не у средневековых
мыслителей, тоже писавших на эту тему (Иоанн Солсберийский, Фома Аквин-
ский, Джон Уиклиф и др.), а у Лукиана, имевшего к тому же дурную
репутацию у католического духовенства. Таким образом, существует преемственная
1 The Correspondence of Sir Thomas More. Ed. E. F. Rogers. Princeton, 1947. P. 11 — 12.
Мнимый тираноубийца скрылся, оставив меч в теле убитого. Тиран, увидев бездыханное
тело сына, закалывает себя тем же мечом. После всего случившегося «тираноубийца» требует себе
награду. Не подвергая сомнению героизм тираноубийства, дарующего свободу угнетенным, Мор
в данном конкретном случае отвергает претензии «тираноубийцы», не усматривая в его поступке
никакой доблести. CW. Vol. 3. Pt. 1. P. 96.
3 Ibid. P. 118.
326
Приложения
связь между гуманистической мыслью начала XVI в. и политическими
представлениями античности. Творчество Лукиана, вызывавшее столь пристальный
интерес Мора и Эразма, служило для них школой свободомыслия. В этом мы
убеждаемся, читая письмо Мора секретарю короля Генриха VII Т. Ретголлю,
написанное в 1506 г. и представляющее собой своеобразное предисловие к
переводам Лукиана.
Большая часть письма посвящена попытке реабилитировать Лукиана в
глазах «христианского мира» и обосновать тезис о том, что сочинения древнего
автора не только не опасны для христиан, но, напротив, полезны и поучтитель-
ны. «Не удивляйся, — писал Мор, — что грубые умы черни оскорбляются этими
сочинениями; они полагают, что творят нечто великое и навсегда завоевьшают
себе заступничество Христа, когда им удается сочинить побасенку, сказку о
каком-нибудь святом муже или что-нибудь страшное о преисподней, от чего
умиленно прослезится или содрогнется от ужаса разве только старая баба. У
нас вряд ли найдется хоть один святой или благочестивая дева, о которых не
сочиняли бы подобных небылиц, конечно, с самыми лучшими намерениями;
они ведь опасаются, что правде не поверят, и потому нужно ей хорошенько
помочь ложью1. Столь откровенно высказываясь против «благочестивой лжи»,
Мор вступал на рискованный путь свободомыслия. Подобные рассуждения
будили сомнения в истинности традиционной идеологии, освящаемой
авторитетом католической церкви.
Позднее, в 1532 г., в условиях наступившей Реформации и обострения
борьбы между приверженцами католической доктрины и ее противниками Мор
вынужден был пересмотреть отношение к своим ранним произведениям,
отмеченным чертами вольнодумства, и даже выразил готовность сжечь их, «дабы
не поощрять заблуждений среди народа»2. При этом, как полагают
исследователи, Мор подразумевал не столько «Утопию», сколько некоторые эпиграммы
и переводы из Лукиана вместе с указанным посланием к Ретголлю.
Большое значение в борьбе гуманистов против схоластов имел грандиозный
труд Эразма по изданию исправленного им греческого текста Нового Завета с
переводом на латынь и тщательным филологическим и историческим
комментарием. Положив начало критическому изучению Библии и обнаружив
многочисленные ошибки в общепринятом, признанном церковью тексте Нового
Завета, Эразм нанес удар по авторитету церкви и схоластической науки. Эразмов
перевод Нового Завета, напечатанный в 1516 г. в Базеле, Мор и его друзья —
Дж. Колет, Т. Линакр, Дж. Фишер, а также покровитель Эразма архиепископ
Кентерберийский У. Уорхем — воспринимали как важный шаг к
осуществлению реформы церкви, о которой они мечтали. В стихах, посвященных Эразму,
Мор прославлял его труд как истинный подвиг ученого.
Мор видел в Эразме не только друга, но и единомышленника. Именно под
влиянием Мора Эразм написал свою знаменитую «Похвалу Глупости». Не под-
1 CW. Vol. 3. Pt. l.P. 4, 6.
2 Ibid. Vol. 8. P. 179.
И. H. OcuHoecKUÛ. Томас Mop и его время
327
лежит сомнению, что в «Похвале Глупости» — этой остроумной и смелой сатире
гуманиста на весь тогдашний «христианский мир» — нашли выражение не
только взгляды Эразма, но и воззрения Мора, Колета и их друзей. В
предисловии к книге, написанном в форме послания к «милому Томасу Мору», Эразм
выразил восторженное восхищение многочисленными талантами друга и
посвятил ему свою «Морию». Письмо заканчивалось словами: «Прощай, мой
красноречивый Мор, и Морию твою защищай всеусердно».
«Морию» действительно пришлось защищать, и не только от нападок
ученых-схоластов, но и от оскорблений и злобы невежественных монахов.
Характерно начало одного из писем-памфлетов Мора в защиту Эразма: «Письмо
знаменитейшего мужа Томаса Мора, в котором он опровергает яростное
злословие некоего монаха, столь же невежественного, сколь и самонадеянного».
Памфлет был написан в 1519— 1520 гг. и адресован монаху, обвинившему
Эразма в том, что его сочинения «сеют раздор и смущают народ». В этом
письме отчетливо сформулирован гуманистический идеал совершенного человека.
Для Мора, прославлявшего разум, умудренный знанием произведений
древних философов, и поэтов, ученость была проявлением доблести человеческого
духа. Но ученость, по его мнению, не может быть самоцелью, она лишь путь к
добродетели. Совершенный человек, в представлении Мора, — тот, в ком
просвещенный разум сочетается с гражданственностью и высокими нравственными
достоинствами. Образцом человеческого совершенства для Мора стал Эразм,
дружбой с которым он дорожил и гордился. В Эразме его привлекали
обширные познания, феноменальное трудолюбие, самоотверженное служение идеалу
общего блага, как его понимали гуманисты.
«Письмо...» важно для понимания эразмианского гуманизма, в частности его
гносеологического аспекта. Рассматривая вопрос об отношении между верой,
христианским откровением и природным разумом, Мор исходит из
своеобразной апологии разума и опыта, которые, по его мнению, не только не
противоречат христианскому откровению, но и полностью совпадают с ним. И если
учитель Мора Колет определяет теологию как «откровение божественной
истины и речь пророков»1, то у Мора она еще согласуется с природным разумом
и опытом людей. Исходя из этого, Мор рассматривает в «Письме к монаху» и
социальную проблему: разум, пишет он, основываясь на горьком опыте
человеческого страдания, позволяет обнаружить истину божественного откровения,
воплощенную в наставлениях Библии о том, что частный интерес, частная
собственность являются причиной порочного устройства общества и противоречат
идее общего блага. Стремление соединить христианское откровение с
авторитетом разума и опыта во многом объясняет позицию Мора и Эразма в период
их полемики с Лютером и его последователями, доказывавшими ничтожество
разума перед верой.
Попытки тогдашних теологов доказать «греховность» сочинений
древнегреческих писателей и даже запретить изучение греческого языка получили у Мо-
1 ColetJ. Two Treatises on the Hierarhies of Dionysius. Tr. and ed.J. H. Lupton. L., 1869. P. 7.
328
Приложения
pa резкий отпор. Свою позицию он выразил в послании к Оксфордскому
университету, написанному в начале 1518 г., когда влияние обскурантизма
коснулось и этого учебного заведения, угрожая подорвать некогда сложившиеся в
нем гуманистические традиции обучения.
Мор писал, что, как ему стало известно, в Оксфорде некая влиятельная
группа, именующая себя «троянцами», осмеивает и позорит всякого, кто
изучает греческий язык и интересуется древнегреческой литературой. Борьба
новоявленных «троянцев» против науки, по словам Мора, приобрела форму
настоящего помешательства, вызывающего тревогу у всякого здравомыслящего
человека. Защищая светские науки от нападок теологов, гуманист высказывал
убеждение, что «светская ученость приближает душу к добродетели»1. Невежда
не может быть теологом. Чтобы проповедовать, надо сперва изучить законы
человеческой природы и человеческого поведения. «А от кого можно лучше
узнать все это, как не от поэтов, ораторов, историков?»2
Подчеркивая первостепенное значение наследия греков для европейской
цивилизации, Мор утверждал, что «греки как во всех прочих искусствах, так и в
самой теологии открыли все самое лучшее». Латинское наследие, по его
мнению, не может соперничать с греческим, особенно в области философии, где,
«за исключением того, что оставили Цицерон и Сенека, нет ни одного учения
римлян, а только греческие или же переведенные с греческого языка». А
между тем «греческая ученость даже наполовину пока еще недоступна Западу»3. В
заключение Мор призывал ученых Оксфордского университета немедля дать
отпор обскурантам и с еще большим рвением обратиться к изучению наследия
древних писателей и философов. Он выражал надежду, что Оксфордский
университет будет и впредь оставаться питомником учености, украшением
королевства. Письмо Мора к оксфордским ученым имело большое значение для
распространения гуманистических идей в Англии.
Все написанное Мором в канун Реформации отражало полные оптимизма
мечты о переустройстве общества на разумных началах при содействии
мудрых правителей. Политическая тема занимает видное место в литературном
творчестве английского гуманиста. Она звучит уже в самых ранних его
латинских стихотворениях, написанных задолго до «Утопии». Вот, например, строки
из эпиграммы, посвященной прекращению «Войны роз» и восшествию на
английский престол новой династии — Тюдоров: «Добрый властитель каков?
Это — пес, охраняющий стадо: он отгоняет волков. Ну, а недобрый? — Сам
волк». В другой эпиграмме Мор пишет: «Король, законы любящий, с тираном
лютым разнится: рабами всех зовет тиран, король — своими чадами»4.
Обоснованию тираноборческих идей посвящены такие эпиграммы, как «О хорошем и
плохом властителе», «Какое состояние государства наилучшее», «Какая
разница между тираном и властителем», «О страсти властвовать» и др.
The Correspondence of Sir Thomas More. Ed. E. F. Rogers. Princeton, 1947. P. 115.
2 Ibid. P. 116.
3 Ibid. P. 117.
4 См. наст. изд. С. 35, 34.
И. Н. OcuHoecKUU. Томас Мор и его время
329
Осуждая тиранию государей и противопоставляя тирану идеал
справедливого монарха, Мор решительно отвергает идею о божественном происхождении
королевской власти и развивает мысль о происхождении ее от народа. Он
считает не только возможным, но и необходимым ставить вопрос об
ответственности государя перед народом, так как «народ своей волей дает власть и
отнимает ее». «Любой принявший власть над многими людьми должник правленье
вверивших. И во главе стоять не дольше должен он, чем захотят избравшие.
Что ж так спесивы властелины жалкие, коль их правленье временно?»1
О том, что тираноборческие мотивы в поэтическом творчестве Мора не
были пустой абстракцией, обычной для гуманистов данью античной литературной
традиции, но имели прямое отношение к политической жизни, свидетельствует
парламентская деятельность Мора при Генрихе VII, едва не окончившаяся для
него трагически. В поэме «На день коронации Генриха VIII, славнейшего и
счастливейшего короля Британии» (1509), Мор клеймит политические беззакония
предыдущего царствования.
Поэма на коронацию Генриха VIII не просто праздничный панегирик. Она
отражает политические идеалы Мора, видевшего в образованном короле
будущего покровителя ученых и возможного сторонника гуманистической
реформы общества. Автор противопоставляет Генриха VIII предшествующему
государю, поощрявшему налоговый произвол и террор в политике. Молодой
же король изображается как орудие торжествующей справедливости.
Образ просвещенного государя, каким предстает в поэме молодой
Генрих VIII, был бы неполным, если бы этот «идеальный» государь не заботился о
защите и поддержании мира в королевстве. Одна из главных обязанностей
доброго государя, как подчеркивали гуманисты, — не допускать возобновления
феодальных смут. Из поэмы следует, что Мор считает важной заслугой
Тюдоров, соединивших в своем гербе белую розу Иорков с алой розой Ланкастеров,
прекращение в стране феодальной смуты и внутренних распрей из-за короны.
В Генрихе VIII он видит достойного продолжателя этой миролюбивой
традиции своих предков. Но кроме опасности феодальных мятежей есть и другой
источник смуты, более опасный. Это «возмущенья народного ярость». Однако
просвещенному молодому королю, унаследовавшему от своих пращуров такие
добродетели, как «бережливость и щедрость, благочестивый ум и честное
сердце», не нужно страшиться смут.
Поэма Мора — это, по существу, гуманистическая политическая программа,
противопоставляющая деспотизму просвещенную монархию.
Идеализированный портрет молодого Генриха VIII является как бы живым воплощением
платоновской мечты о времени, когда философы будут царями, а цари —
философами.
Проблема наилучшего политического устройства настойчиво
разрабатывалась в гуманистической литературе эпохи Возрождения. Решение этой пробле-
The Latin Epigrams of Thomas More. Ed. and transi. L. Bradner and Ch. A. Lynch. Chicago,
1953. P. 52.
330
Приложения
мы мыслители XVI в. связьшали с идеалом совершенного государя. Над
вопросом о том, каким должен быть совершенный правитель, способный обеспечить
общественное благоденствие, размышлял Эразм в своих трактатах
«Наставление христианскому государю», «Жалоба мира», а также в «Похвале Глупости».
Этот вопрос был главным для Мора, когда он писал «Историю Ричарда III».
«История Ричарда Ш» — единственное историческое сочинение Томаса
Мора. Это произведение создавалось в двух вариантах — на английском и
латинском языках. Оба варианта остались незавершенными и при жизни Мора
никогда не публиковались. Английский текст «Истории Ричарда III»
первоначально был напечатан в составе исторических хроник Дж. Гардинга и Э. Холла
(1543 и 1548 гг.), а затем переиздан племянником Мора Уильямом Растеллом в
собрании английских сочинений гуманиста (1557 г.) . Публикация Растелла —
наиболее авторитетная.
Во второй половине XVI в. «История Ричарда III» перепечатывалась
авторами английских исторических хроник Дж. Стау и Р. Холиншедом. Хроникой
Холиншеда (1587 г.) пользовался Шекспир, заимствовавший из нее сюжет для
своей трагедии «Ричард III».
Обе сохранившиеся версии «Истории...» охватывают довольно короткий
период времени — от смерти Эдуарда IV до воцарения Ричарда III. Но, несмотря
на незавершенность и некоторые исторические неточности, как это часто
бывает с рукописью, которую автор не успел подготовить к печати, «История...»
является произведением очень емкого содержания. Для исследователя
культуры гуманизма оно представляет интерес во многих отношениях: и как
произведение политической мысли, и как выражение взглядов Мора на исторический
процесс, и как выдающийся литературный памятник, оказавший существенное
влияние на последующее развитие английского литературного языка и
английской литературы.
Противопоставляя два различных типа политических деятелей —
Эдуарда IV и Ричарда III, Мор с наибольшей полнотой смог выразить свое
собственное политическое кредо. В чудовищной фигуре Ричарда III он увидел антипод
того идеального государя, о котором мечтали гуманисты. Политическую
концепцию Мора и в «Истории Ричарда III», и в латинских эпиграммах, и в
«Утопии» определяет непримиримая ненависть ко всякому проявлению
насилия, политического произвола. Любая тирания, по его глубокому убеждению, в
конечном итоге наносит ущерб общественному благу. Самым надежным
средством против нее Мор считает политическое равенство людей и
демократическую форму правления. В «Истории Ричарда III» он не просто осуждает
тиранию, но пытается глубоко осмыслить политическую систему управления в
условиях королевского деспотизма, когда ради достижения и сохранения
единовластия приемлемы все средства: и террор, и подкуп, и политическая
демагогия с непременной апелляцией к религии и морали. Осуждая тиранию вообще,
1 См.: The Workes of Sir Thomas More Knyght, sometyme Lord Chancellor of England, wrytten by
him in the English tonge. Ed. William Rastell. L., 1557.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Mop u его время
331
Mop не скрывает своего отношения и к проявлениям политического произвола
со стороны тюдоровской администрации. Не случайно замысел «Истории...» не
исчерпывался описанием событий прошлого, а простирался и на время
правления Тюдоров.
Написанная Мором история о том, как герцог Ричард Глостер стал королем
Ричардом III, обнаруживает не только великолепный литературный дар
писателя, но и глубокий политический анализ описываемых событий. С особенным
блеском мастерство Мора — политика и писателя — раскрывается в таких
основных эпизодах «Истории...», как внезапный арест и казнь бывшего
приближенного Эдуарда IV У. Гастингса по приказу Ричарда с последующим
демагогическим обоснованием этой расправы; выступление герцога Бэкингема,
пытающегося убедить горожан Лондона в законности прав Глостера на
английскую корону; воскресная проповедь ученого-богослова доктора Шея в соборе
Св. Павла с той же целью и, наконец, лицемерная сцена народного избрания
Ричарда на царство, так поразительно напоминающая аналогичную сцену из
пушкинской трагедии «Борис Годунов».
Прослеживая несчастную судьбу Гастингса, Мор дает тонкий анализ
политического механизма придворной борьбы за власть, в которой осуществляется
пресловутый принцип: «Цель оправдывает средства». Он убедительно
показывает, что трагическая история гибели Гастингса — всего лишь эпизод на пути
Ричарда к власти, лишь часть широко задуманного плана захвата короны.
Автора «Истории Ричарда III» интересуют не только политические мотивы
поведения участников исторических событий, но и их психология. Особенно
ценно то, что Мор сумел показать отражение политических событий в
общественном сознании, главным образом в той социальной среде, к которой
принадлежал он сам. Важнейшие события «Истории...» даны как бы в двух планах:
с точки зрения борющихся придворных группировок, т. е. тех, кто делал
большую политику, и с точки зрения пассивных участников событий —
представителей третьего сословия, в частности горожан Лондона, позиция которых
отнюдь не была безразлична главным участникам борьбы за власть.
Общественное мнение, складывавшееся в лондонской городской среде, ярко отражено в
историческом повествовании Мора. Все это придает «Истории Ричарда III»
особый колорит, не имеющий аналогий среди исторических сочинений того
времени. Особенно интересны массовые сцены, в которых участвуют лондонские
горожане.
Каждый из свидетелей политической комедии «избрания» короля
достаточно ясно сознавал, что все было оговорено заранее. И тем не менее, пишет Мор,
люди принимали происходящее так, как принимают правила игры, когда «ради
хороших манер» надо притворяться, будто не знаешь того, что знаешь.
Политическую игру автор «Истории...» сравнивает с игрой на театральных
подмостках. Итог его размышлений весьма пессимистичен: не надо вмешиваться в
политику королей — этим ты ничего существенно не изменишь и лишь рискуешь
погубить себя.
Это рассуждение имело для Мора глубокий смысл. По существу, здесь он
332
Приложения
размышляет о гражданской позиции человека своей социальной среды.
Проблема гражданского долга и реальных возможностей индивидуума в обществе,
где в любой момент можно стать жертвой политического произвола, по-
видимому, всегда стояла перед Мором. В «Утопии» он снова возвращается к
ней1. И по-прежнему его суждение на этот счет пессимистично. Однако,
несмотря на свою скептическую точку зрения: пытаться воздействовать на
политику королей — неблагодарная миссия, автор «Истории Ричарда III» и «Утопии»
сам вскоре поступает на королевскую службу и становится одним из
советников Генриха VIII.
В «Истории Ричарда III» Мор показал себя тонким психологом, мастером
литературного портрета, массовых сцен, внутренне напряженного,
драматического действия. Эти качества во многом предвосхищают художественную
выразительность шекспировской драмы «Ричард III». Мор блестяще использует
литературный жанр апологии от противного как эффективное средство
пропаганды гуманистической концепции совершенного государя. Формирование
этого жанра и самой гуманистической политической доктрины происходило на
основе изучения опыта политической истории Англии, восприятие и
осмысление которого углублялось и обогащалось благодаря широкому использованию
Мором и его современниками-гуманистами античного наследия, в первую
очередь сочинений историков — Тацита, Светония, Плутарха и др. В этом смысле
творчество Мора как с точки зрения литературной формы, так и с точки
зрения его гуманистической концепции представляло собой результат сложного
синтеза современного ему исторического опыта и античной историко-
литературной традиции.
В своих политических размышлениях Мор уделяет много внимания вопросу
о соотношении политики и морали. Он стремится установить нравственные
критерии, которым надлежит следовать государю, чтобы его политика была
справедливой. Подобный подход близок к аристотелевскому пониманию
политики. Но такова была лишь исходная позиция гуманиста. Результат его
исследования оказался не столь однозначным.
В «Истории Ричарда III» Мор уже начинает воспринимать политику глазами
человека эпохи Возрождения, т. е. в качестве самостоятельной, специфической
категории, не связанной с категориями морали и религии. Анализируя
политические события, он срывает с них моральные и религиозные покровы, обнажая
их истинный смысл. Такой подход близок к трактовке политики у Макиавелли.
Характерно, что почти в то же время, когда Макиавелли писал свой
знаменитый трактат о государе, имея перед глазами Цезаря Борджиа, Мор размышлял
над политическим опытом английского Цезаря Борджиа — Ричарда Глостера.
Не случайно в одно и то же время двух выдающихся политических
мыслителей, находящихся в разных концах Европы, занимал вопрос политики,
свободной от морали. При всем различии исторических и политических судеб Англии
и Италии начала XVI в. проблема тирании, равно как и проблема новых кри-
1 CW. Vol. 4. Р. 54 - 58.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Мор и его время
333
териев оценки государственной деятельности королей, настоятельно
выдвигалась самой жизнью, так как в разных странах Европы уже развивался
абсолютизм; европейский политический опыт становился богаче, сложнее. Поэтому и
в исследовании политической истории недавнего прошлого появилась
возможность выйти за рамки традиционных оценок и взглянуть на политику глазами
человека Нового времени.
Как уже говорилось, замысел «Истории Ричарда III» был гораздо шире того,
что автору удалось осуществить. Мор выражал намерение продолжить свое
повествование и описать время царствования короля Генриха VII1. По
существу, он собирался написать политическую историю своего времени. О том, как
бы Мор написал ее, мы можем предполагать с большой степенью
достоверности, опираясь на другие источники, в которых отразилась точка зрения
гуманиста на политические события его времени. О ней нам дает представление
деятельность Мора в качестве члена палаты общин, осмелившегося выступать в
парламенте против финансового произвола королевских министров и едва не
поплатившегося за это. Оценка политического режима, существовавшего при
Генрихе VII, содержится и в поэме на коронацию Генриха VIII.
Как явствует из поэмы, и после гибели злосчастного тирана Ричарда III, в
правление «благородного государя, славной памяти короля Генриха VII»
политический произвол и тирания в Англии не исчезли, и, попробуй Мор
продолжить свою «Историю...», попытайся он рассказать о времени правления
Генриха VII, еще неизвестно, чем бы это могло для него обернуться. Бесспорно одно:
и при Генрихе VIII печатать сочинение, подобное «Истории Ричарда III»,
недвусмысленно порицавшее не столько злодея и узурпатора Ричарда, сколько
тиранию как систему политического управления, прикрывающуюся
видимостью соблюдения законов, было бы далеко не безопасно для его автора. Ибо
написанное о Ричарде III не могло не вызывать у читателей весьма
рискованных аналогий с политической системой Тюдоров. Сам Мор ясно сознавал всю
опасность своего замысла. Вот заключительный эпизод из английской версии
«Истории Ричарда III», рассказывающий об откровенной беседе между
герцогом Г. Бэкингемом и мудрым епископом Илийским (Д. Мортоном). «Я не
люблю много говорить о государях, — признался епископ, — слишком уж это
небезопасно: ведь даже если речь безупречна, поймут ее не так, как хотел бы
говорящий, а так, как заблагорассудится правителю»2. При этом он напомнил
басню Эзопа о льве, который под страхом смерти запретил всем рогатым
зверям находиться в лесу. В результате из леса в страхе побежали не только рога-
Весьма показательно в этом отношении утверждение анонимного биографа Т. Мора конца
XVI в., известного под псевдонимом Ro.Ba, о том, что Мор написал также книгу, посвященную
истории Генриха VII. «...Либо эта книга была спрятана у родственников, либо потеряна из-за
несчастий того времени, — писал биограф, — но я не сомневаюсь, что она была подобна
оставшемуся». (Ro:Ba: The Life of Sir Thomas More, Sometymes Lord Chancellor of England by
Ro:Ba. Ed. E. V. Hitchcock and P. E. Hallett with additional notes and appendixes by A. W. Reed. L.,
1950. P. 96.)
2 CW. Vol. 2. P. 92 - 93.
334
Приложения
тые звери, но даже и те, кто имел на лбу шишку, — ведь неизвестно, а вдруг и
про шишку скажут, что это рог.
И все же многое из того, чего по политическим соображениям Мор не смог
сказать в своей неоконченной «Истории Ричарда III», он выразил в других
сочинениях — в латинских эпиграммах и в «Утопии». Именно в «Золотой
книжечке...» осуждение тирании как политической системы находит свое
логическое завершение.
Гуманистическое мировоззрение Мора, чисто ренессансный интерес к
человеку, к его внутреннему миру, уважение к человеческому достоинству
независимо от социальной принадлежности отчетливо проявились в литературном
творчестве английского гуманиста. Его сочинения, выражавшие идеи
свободолюбия, в условиях феодальной Европы XVI в. имели глубоко прогрессивное
значение, они способствовали развитию политической идеологии
формирующейся буржуазии.
«УТОПИЯ»
Сочинение, снискавшее Мору всемирную славу у будущих поколений,
поразило и его современников-гуманистов, восхищавшихся проницательностью, с
которой автор отметил «полностью неведомые людям источники того, откуда в
государстве возникает зло и откуда может в нем возникнуть благо...»1. Под
впечатлением «Золотой книжечки о наилучшем устройстве государства»
французский гуманист Гийом Бюде в 1517 г. утверждал, что и его столетие, и
последующие века будут почитать «Утопию» как школу верных и полезных начал,
«из которой каждый сможет брать и приспосабливать перенятые установления
к собственному своему государству»2.
Чем же так привлекало сочинение Мора его образованных современников?
Прежде всего тем, что книга откликалась на самые животрепещущие
проблемы общественной и политической жизни. Массовое разорение крестьян и
ремесленников, сопровождавшееся обогащением немногих, политический
произвол феодальных верхов, грабительские войны, жестокие судебные расправы
над теми, кого голод и нищета толкали на воровство, наконец,
безнравственность государства, заботящегося об интересах привилегированных сословий в
1 More T. CW. Vol. 4. Р. 22. Вскоре после выхода в свет латинского оригинала «Утопии»
появилось несколько ее переводов на новые языки. В 1524 г. в Базеле Иоганном Бебелем было
осуществлено первое издание произведения Мора на немецком языке. В 1548 г. в Венеции вышло
первое итальянское издание «Утопии» в переводе Ортензио Ландо. Издание подготовил
известный итальянский гуманист Антонио Франческо Дони, который вскоре и сам откликнулся на
книгу Мора оригинальным сочинением — диалогом «Миры». В 1550 г. «Утопия» вышла на
французском языке, в 1551 г. — на английском, в 1553 г. — на голландском. В 1637 г. был издан первый
перевод «Утопии» на испанский язык, выполненный Франсиско де Кеведо.
Самые первые переводы сочинения Мора на новые языки воспроизводили лишь вторую его
часть, содержащую описание идеального государства утопийцев, и полностью опускали первую
книгу, посвященную критике огораживаний в Англии, а также внутренней и внешней политики
феодальных государств тогдашней Европы.
Mbid. P. 14.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Мор и его время
335
ущерб трудящейся массе, — вот далеко не полный перечень тем, поднятых
Мором в «Утопии».
Первое издание «Утопии», подготовленное заботами друзей Мора, прежде
всего Эразма и Петра Эгидия, вышло в Лувёне в декабре 1516 г. В марте
1517 г. Эразм и Мор уже вели переговоры о новом, исправленном издании
книги, которое и было осуществлено в конце того же года в Париже. Затем
последовало третье, базельское издание (март и ноябрь 1518 г.), предпринятое
знаменитым типографом Иоганном Фробеном. Оно считается наиболее
авторитетным прижизненным изданием «Утопии».
Гуманистическая эрудиция, позволявшая осваивать опыт истории,
сопоставлять прошлое с настоящим, существенно расширяла политический кругозор
мыслителей XVI в. Наследие античных философов, историков и политиков
стало своеобразной школой для ранних буржуазных просветителей-гуманистов.
Каждое сколько-нибудь оригинальное произведение общественно-политической
мысли XVI в. обнаруживает преемственную связь с философией античного
мира. Не случайно в сочинениях Эразма, Мора, Бюде, Рабле и других видных
гуманистов можно встретить множество явных и скрытых цитат из
произведений древних авторов.
Наиболее полные обзор и анализ источников «Утопии» и параллелей к ней
из античной, средневековой и ренессансной литературы XV — XVI вв. даны в
исследованиях Э. Сурца и Д. Логана1. Среди античных классиков, оказавших
наибольшее влияние на автора «Утопии», Сурц называет Платона, Аристотеля,
Плутарха, Цицерона, Сенеку, Диогена Лаэртского, Лукиана, Тацита, Исократа,
Ксенофонта. Сурц отмечает также связь «Утопии» с английской средневековой
литературой, с наследием итальянских гуманистов — Марсилио Фичино, Леона
Баггисты Альберта, Франческо Патрици из Сиены и др.
Размышляя о наилучшей форме политической организации общества, Мор
и его современники-гуманисты сравнивали господствующую
феодально-абсолютистскую систему с античной демократией — с греческим полисным
устройством и Римской республикой. В стихах, написанных почти одновременно с
«Золотой книжечкой...», Мор прямо говорит о преимуществе выборных
республиканских учреждений (в частности, сената с выборным консулом) по
сравнению с наследственной монархией: «Избран народом сенат, короли же родятся в
коронах; жребий здесь правит слепой, там же — надежный совет. И понимает
сенат, что он создан народом, король же думает, что для него создан
подвластный народ»2.
Но наиболее глубокое обоснование демократические симпатии гуманиста
получили в «Утопии». Политический строй идеального государства Мора
основан на выборности всех должностных лиц, ибо демократия наиболее адекватно
Surtz E. The Praise of Pleasure. Philosophy, Education, and Communism in More's Utopia.
Cambridge (Massachusetts), 1957. Surtz E. Praise of Wisdom. Chicago, 1957. Logan G M. The Meaning of
More's Utopia. Princeton University Press, 1983. См. также: Кудрявцев О.Ф. Ренессансный гуманизм
и «Утопия». М.: Наука, 1991.
См. наст, изд., с. 204.
336
Приложения
выражает интересы общества в целом. Феодально-монархический принцип
политического устройства представляется автору «Утопии» неприемлемым для
идеального государства, где должно быть осуществлено подлинное
народоправство. В этой связи никак нельзя согласиться с трактовкой формы
управления в утопическом государстве Мора как «выборной монархии» или
«своеобразной ограниченной монархии», которые иногда встречаются в зарубежной
и в советской литературе1. Подобные определения основаны на
невнимательном прочтении оригинала «Утопии» и весьма свободном толковании термина
«принцепс», что уже отмечалось в отечественной историографии2.
Установилась давняя традиция, идущая еще от первого переводчика этой книги на
английский язык Р. Робинсона, согласно которой латинское слово princeps,
обозначавшее высшее должностное лицо в государстве утопийцев, принято
переводить как «князь» или «король»3. Отсюда устойчивая тенденция подчеркивать
монархические черты в политическом строе Утопии. Между тем пожизненно
избираемый принцепс, или правитель утопийцев, отнюдь не располагает
княжеской или королевской властью в традиционном феодально-монархическом
понимании. Это высшее должностное лицо государства, действия которого
контролируются «собранием сифогрантов», сенатом и в исключительных
случаях «собранием всего острова». В Утопии «принимать решения помимо сената
или народного собрания о чем-либо, касающемся общественных дел, считается
уголовным преступлением»4, а малейшее подозрение в стремлении правителя к
тирании ведет к его смещению и избранию на эту должность нового лица, ибо
«в хорошо устроенном государстве тирания ненавистна»5.
Рассуждая о наилучшем устройстве государства, Мор, как и многие его
предшественники — античные авторы и мыслители Возрождения, основывался
на учении Аристотеля. Следуя автору «Политики» Мор считал наиболее
предпочтительной «смешанную» форму правления, т. е. государственный строй, в
котором соединяется несколько форм6. Аристотелевская идея смешанного
правления находит в «Утопии» оригинальное воплощение. Государство
утопийцев представляет собой федерацию из 54 самоуправляющихся полисов, или
городов-государств. Все полисы с прилегающими сельскими округами имеют
одинаковое устройство, для которого характерно смешанное правление с
явным преобладанием демократии7. Мор ограничивается описанием лишь одного,
главного города утопийцев — Амаурота, так как «кто узнает об одном из
городов, узндет обо всех: так они похожи друг на друга...»8.
1 См.: Кан С. Б. История социалистических идей. М., 1963.
Бонташ 77. К. Высшие органы власти в Утопии Томаса Мора // Проблемы правоведения.
Вып. 36. Киев, 1977. С. 111.
Мор Т. Утопия. Перев. с лат. и комментарии А. И. Малеина и Ф. А. Петровского. Вступит,
статья В. П. Волгина. М, 1953. С. 116 - 117.
4 CW. Vol. 4. Р. 124.
5 Ibid. P. 122.
Ср.: Аристотель. Политика//Соч.: В 4 т. Т. 4. М, 1983. С. 417 - 418.
Штекли А. Э. «Город Солнца»: утопия и наука. М, 1978. С. 47 — 48.
8 CW. Vol. 4. Р. 116.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Мор и его время
337
Во главе каждого из городов Утопии стоит правитель; его избирают пожиз-
[енно путем тайного голосования. Наряду с правителем в городе действует
юллективный орган власти — сенат. Амауротский сенат — это совет старейшин,
котором ежегодно собираются по три «старых и умудренных опытом граж-
;анина» от каждого города для обсуждения общегосударственных дел. Он
[редставляет наивысший орган власти в Утопии, если не считать народного
обрания всего острова, созываемого только в исключительных случаях.
Функции высших органов власти утопийцев обрисованы Мором лишь в общих чер-
ах и не всегда ясны. Наиболее важная функция амауротского сената —
постойный контроль над производством и распределением в общегосударственном
îacurraôe, дабы на территории острова поддерживались равенство и изобилие.
В Утопии все важные вопросы предварительно обсуждаются в каждой семье
или хозяйстве), затем особые должностные лица — сифогранты, избираемые
ю одному от 30 семейств, посоветовавшись с гражданами, которых они пред-
тавляют, совещаются друг с другом и объявляют свое решение сенату. Таким
(бразом, народ через своих представителей постоянно контролирует деятель-
юсть сената. Народ же выдвигает и кандидатов на пост главы города, а 200
ифогрантов путем тайного голосования выбирают из них наиболее достойного.
1омимо сифогрантов, представляющих категорию низших должностных лиц в
осударстве, граждане избирают высших магистратов — траниборов, ближай-
цих советников правителя во всех общественных делах. Таким образом, рес-
[ублика утопийцев — это как бы «одна большая семья», основанная на принци-
[е равенства.
Высшие должностные лица и сам правитель в Утопии избираются из числа
ченых. В политическом строе Утопии воплощается гуманистическая мечта о
разумном устройстве общества. Только просвещение, только решающая роль
ченых в управлении государством, считает Мор, ведут к торжеству разума над
[евежеством и суевериями и тем обеспечивают благополучие в мирских делах.
1равители должны стать учеными, а ученые — правителями. Ведь еще Платон,
[итаем мы у Мора, утверждал, что «государства только тогда будут счастливы,
:огда царствовать станут философы...»1. К научным занятиям побуждаются все
раждане. Для этого на острове созданы благоприятные условия. Каждый уто-
иец располагает достаточным досугом, для всех граждан ученые ежедневно по
трам читают лекции, любой обнаруживший способности к наукам освобождает-
я от повседневного обязательного труда и переводится в разряд ученых.
Основой процесса познания Мор считает материальный опыт. Науки,
процветающие в Утопии, не только целиком основываются на практике, но и
служат ей. Так, в результате тщательного изучения природы утопийцы научились
[рогнозировать дожди, ветры и прочие перемены погоды. Мор подчеркивает,
гго знания утопийцев, позволяющие им предсказывать погоду, не имеют ничего
•бщего с гаданиями и суевериями, но получены благодаря долгому опыту на-
!людений. Жители Утопии успешно занимаются астрономией. Они изобрели
1 CW. Vol. 4. Р. 86.
338
Приложения
ряд остроумных приборов, с помощью которых ведут точные наблюдения, и
весьма сведущи в науке о движении небесных тел. Зато, иронизирует Мор, они
ничего не знают об астрологии, «обо всем этом обмане лживых прорицаний по
звездам»1.
Основанные на изучении окружающего мира науки утопийцев Мор
противопоставлял схоластике. В наследии древних, по его словам, утопийцы высоко
ценят труды естествоиспытателей — Гиппократа, Галена, Феофраста. Жители
Утопии достигли больших успехов в математике, диалектике, музыке. Однако,
с юмором замечает Мор, они далеко уступают изобретениям новых
диалектиков, т. е. схоластов2. Длинный перечень древних авторов, пользующихся
большим уважением в Утопии, — свидетельство симпатий самого гуманиста к
античной, преимущественно греческой, культуре. Утопийцы хорошо знают и
ценят Платона и Аристотеля, Гомера, Софокла, Еврипида, Лукиана, Геродота,
Фукидида, Плутарха и других древних авторов.
Широте умственных интересов утопийцев способствует глубоко
демократическая система образования. Все граждане Утопии обоего пола проходят
обязательное обучение в школе. Это обучение не ограничивается усвоением теории,
но сочетается с практическими занятиями — земледелием и ремеслом,
протекающими в форме игр и упражнений. Говоря современным языком, это не что
иное, как принцип политехнизации обучения, свидетельствующий о
прогрессивных педагогических взглядах Мора.
По мнению автора «Утопии», высшее образование в совершенном обществе
должно быть доступно всем людям физического труда. Каждый гражданин
Утопии, обнаруживший интерес и способности к научным занятиям, получает
от государства освобождение от повседневного труда для основательного
изучения наук. Подобный демократизм в деле образования, конечно, был
необычным явлением в то время. В этом Мор намного опередил своих
современников, деятелей раннего буржуазного просвещения.
Автор «Золотой книжечки...» мечтал о таком устройстве общества, при
котором человек обретает реальную возможность счастья в том смысле, как оно
понималось гуманистами: обеспеченный досуг и свобода для творческой
деятельности, причем предпочтение отдается научным занятиям. «...Власти не
занимают граждан против их воли излишним трудом, поскольку государство это
так устроено, что прежде всего важна только одна цель: насколько позволяют
общественные нужды, избавить всех граждан от телесного рабства и даровать
им как можно больше времени для духовной свободы и просвещения. Ибо в
этом, полагают они, заключается счастье жизни»3. Но для занятий науками
нужна прежде всего свобода от материальных забот. В классовом обществе
такая свобода всегда обеспечивается за счет эксплуатации человека человеком.
Гуманист же мечтал о равенстве и справедливости для всех людей, о том,
чтобы дать одинаковые возможности для счастья каждому члену общества. Пер-
1 CW. Vol. 4. Р. 160.
. Ibid. P. 158.
3 Ibid. P. 134.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Mop и его время
339
ъгм условием для этого Мор считал всеобщий обязательный труд, дабы ни
>дин из граждан не мог жить за счет другого. Равномерное распределение тру-
[2L между всеми гражданами, полагал Мор, позволит обществу сократить
повседневную занятость им до 6 часов в сутки и одновременно даст возможность
) изобилии обеспечить людей всем, что нужно для нормальной жизни. Но
только всем самым необходимым. Трезво оценивая хозяйственные возмож-
iocra своего времени (то, что мы называем сегодня уровнем развития
производительных сил), автор «Утопии» предвидел, что предлагаемая им мера все же
не сможет обеспечить безграничного изобилия материальных благ и того
роскошного образа жизни, который был доступен, например, наиболее богатым
представителям феодальной знати. Гуманист и не ставил целью создание
условий для удовлетворения неограниченных материальных потребностей общества
в целом и каждого в отдельности, полагая, что для счастья человека
предпочтительнее разумное самоограничение в пользовании материальными благами,
но избавляющее от «телесного рабства», от изнурительного труда по
добыванию средств к жизни, и духовное творчество.
Из материальных благ, необходимых человеку, гуманист исключает
предметы роскоши, золото, драгоценности. Он полагает также, что нет надобности
рядиться в богатые одежды. В государстве Утопия изделия из золота и
драгоценных камней служат забавой для малолетних детей. Взрослые же считают,
что есть вещи более достойные внимания — духовные ценности, научное
познание мира. Без самоконтроля в пользовании материальным богатством, по
мнению Мора, невозможно обрести подлинное счастье, хотя гуманист вовсе не
отвергает наслаждения материальными благами. Но, ограничивая себя в
примитивных радостях — довольствуясь грубым платьем, простой пищей и
скромным жилищем, утопийцы зато обретают духовную свободу, возможность жить
богатой духовной жизнью. В нарочитой скромности, даже некоторой суровости
образа жизни счастливого острова Утопии виден не только протест гуманиста
против безумного расточительства и духовного убожества господствующих
классов, но и гениальное предостережение против нравственной деградации,
бездуховности, к которой неизбежно приводит человека и общество
чрезмерная погоня за материальными благами, примитивными наслаждениями.
Аскетизм автора «Утопии» можно с полным основанием рассматривать как призыв
к воспитанию умения наслаждаться самыми простыми благами, как
своеобразный протест против самой идеи общества потребления.
Исследователи, подчеркивающие аскетизм и суровость утопийского образа
жизни, то пытаются провести аналогию с монастырским идеалом
средневековья, то ссылаются на антигуманный характер самого утопического мифа1. В
действительности же истоки этого аскетизма коренятся в своеобразии ренес-
сансной гуманистической этики, которая отнюдь не совпадает с традиционной
христианской моралью, но скорее противоречит ей.
1 Chambers F. R. W. Thomas More. См.: 1935; Johnson R. S. More's Utopia, Ideal and Illusion. New
Haven; London, 1969; MackieJ. D. The Earlier Tudors. Oxford, 1962; Williamson J. A. The Tudor Age.
L., 1953.
340
Приложения
Гуманистическая концепция защищала оптимистический взгляд на
человека. Согласно этой концепции, человеку самой природой предопределено
стремление к счастью. Земное счастье человека и всего общества — основной
предмет философских раздумий автора «Золотой книжечки...». Уже в самой
постановке проблемы Мор отходит от средневековой христианской морали,
подчеркивавшей греховность человеческой природы и призьгоавшеи к аскетическому
восприятию мира, к добровольному отказу от мирских соблазнов ради
небесного блаженства в потустороннем мире. Гуманист не только не упоминает о
«первородном грехе падшей человеческой породы», который должно искупить
умерщвлением грешной плоти, но исходит из противоположного. «Утопия»
учит, что человек от природы добр, что разум влечет его к добру,
справедливости, счастью — не только для себя, но и для ближнего.
Особая красота и привлекательность человеческого бытия, согласно Мору, —
в служении людям. «...Похищать чужое удовольствие, гоняясь за своим, —
несправедливо. И, напротив, отнять что-нибудь у самого себя и отдать это
другим — как раз долг человечности и доброты; этот долг никогда не забирает у
нас столько, сколько возвращает нам назад»1. Отказываясь от меньших
радостей, человек обретает большее наслаждение в нравственном удовлетворении,
в сознании исполненного долга перед людьми.
Итак, в противоположность христианскому аскетическому идеалу Мор
стремится найти тот идеал гармонии физических и духовных благ, который, по
понятиям гуманиста, только и может обеспечить всю полноту индивидуального
счастья человека. Другой аспект проблемы счастья — соотношение
индивидуального и общественного. Не может быть счастлив человек, эксплуатируя себе
подобных. Подлинное счастье индивидуума предполагает благополучие всего
общества. С другой стороны, в государстве, не заботящемся о своих гражданах,
каждый думает лишь о себе и никому нет дела до остальных. Наоборот, в
обществе, пекущемся о своих членах, каждый заботится о том, чтобы «были
полны общественные житницы»2.
Европейскому обществу XVI столетия, основанному на социальном
неравенстве и эксплуатации, Мор противопоставил свой идеал — глубоко
продуманную схему общественного строя, при котором нет частной собственности. Все
материальные блага принадлежат здесь труженикам. Общими в Утопии
являются не только природные богатства, но и вся продукция общественного
производства — она поступает в распоряжение всех граждан. В Утопии действует
принцип распределения материальных благ по потребностям. Государство в
лице сената производит учет и распределение продуктов потребления в
интересах всего общества. Каждый отец семейства бесплатно получает все, что нужно
ему и его близким, ведь «всех товаров вполне достаточно и ни у кого нет
страха, что кто-нибудь пожелает потребовать более, чем ему надобно...»3.
В отличие от древних утопий (например, «Государства» Платона), в которых
1 CW. Vol. 4. Р. 164.
2 Ibid. P. 238.
3 Ibid. P. 138.
главное внимание уделялось общественному потреблению и провозглашалась
общность потребления, Мор пытается найти справедливую систему
организации производства. В Утопии изобилие материальных благ. Каковы его
источники? Прежде всего здесь нет частной собственности, а труд обязателен для
всех. Помимо сельского хозяйства, которым занимаются все по очереди,
каждый изучает еще какое-либо ремесло, а иногда и несколько ремесел. В Утопии
нет людей, ведущих паразитический образ жизни. Мор подробно перечисляет
те категории населения в современном ему государстве, которые он считает
худшей частью общества, живущей трудами других. Это женщины, не занятые
полезным трудом, это «праздная толпа священников и монахов», знатные
владельцы поместий с их многочисленной челядью и, наконец, «здоровые и
крепкие нищие — бездельники, прикрывающиеся какой-нибудь болезнью...»1. Так же
как и этих паразитов, Мор порицает всех, кто своим ремеслом обслуживает
богачей, изготавливая предметы роскоши. Если всех праздных занять
полезным трудом, то, как он полагает, понадобится немного времени для
производства в достаточном количестве и даже с избытком всего того, что требуют
польза и удобство.
Проектируя новую организацию труда, Мор утверждал, что такая система
трудовой повинности, как в Утопии, отнюдь не превращает труд в тяжкое
бремя, каковым он был для тружеников в государствах тогдашней Европы.
Обязательный труд для утопийцев — здоровая потребность и удовольствие. Сифо-
гранты следят за тем, чтобы никто не работал с раннего утра до поздней ночи и
не утомлялся «подобно вьючному скоту». Когда нет надобности в шестичасовой
работе, а в Утопии это бывает довольно часто, на повседневный труд отводится
еще меньше времени.
Технический уровень рисуемой Мором цивилизации — уровень Европы
начала XVI в. Поэтому неудивительно, что проблему тяжелых и неприятных
работ Мор вынужден решать с помощью рабства или религии. Например, при
общественных трапезах все наиболее грязные и трудоемкие работы выполняют
рабы. Здесь Мор не выходит за пределы платоновской утопии. Наряду с
рабами такой труд несут и некоторые свободные граждане Утопии, делающие это в
силу своих религиозных убеждений.
Рабы в Утопии, так же как и в идеальном государстве Платона, —
бесправная категория населения, обремененная тяжелой общественной трудовой
повинностью. Они закованы в цепи и «постоянно пребывают в работе». Правда, в
отличие от рабовладельческого государства Платона удельный вес рабов в
общественном производстве Утопии незначителен, ибо основными
производителями все же являются полноправные граждане. Рабство здесь имеет
специфический характер: оно является наказанием за преступления и одновременно
средством трудового перевоспитания. Главный источник рабства в Утопии —
уголовное преступление, за которое в Европе обычно приговаривали к
смертной казни.
1 CW. Vol. 4. Р. 130.
342
Приложения
Эту меру наказания Мор противопоставлял жестокому уголовному
законодательству европейских государств XVI в., согласно которому простая кража в
большинстве случаев каралась смертью. Гуманист выступал решительным
противником применения смертной казни за уголовные преступления, ибо ничто в
мире, писал он, по ценности не может сравниться с человеческой жизнью1.
Удел рабов в Утопии, очевидно, был легче, чем положение большинства
задавленных нуждой и эксплуатацией английских крестьян и ремесленников при
Тюдорах. Не случайно Мор пишет, что некоторые трудолюбивые бедняки из
другого народа предпочитали пойти в рабство к утопийцам добровольно. Сами
утопийцы, принимая таких людей как рабов, относились к ним с уважением и
обращались с ними мягко, отпуская обратно на родину по первому желанию,
да еще и награждая при этом.
Существование рабов в идеальном государстве явно противоречит
принципам равенства, на основе которых Мор проектировал общественный строй
Утопии. Ни о каком полном равенстве в «Утопии» говорить не приходится не
только из-за наличия бесправной категории рабов, занятых самыми тяжелыми
видами труда. В явно привилегированном положении люди умственного труда,
ученые, из сословия которых выбираются правители идеального государства и
траниборы. Привилегией ученых является также освобождение их от
повседневного, обязательного для всех прочих граждан Утопии физического труда.
В этом отчетливее всего проявляется своеобразие ренессансного гуманизма,
выдвигавшего на первый план элитарный принцип, подчеркивавшего
первостепенное значение интеллектуального труда и духовных ценностей и,
соответственно, роль представителей духовной элиты в жизни общества.
Для гуманиста XV — XVI вв. труд для обеспечения средств существования —
это «телесное рабство», которому противопоставлялась духовная,
интеллектуальная деятельность. Ни у одного гуманиста при всем его уважении и
сочувственном отношении к простым людям мы не встречаем апологии физического
труда. Достойным человека гуманист считает лишь умственный труд, которому
только и должно отдавать свой досуг. В понимании физического труда лишь
как телесного бремени мы находим объяснение многих сторон утопического
идеала Мора. Мор сравнивает народ, далекий от просвещения, с толпой, по
своей недогадливости мокнущей под дождем. И даже мудрецу трудно убедить
их укрыться от непогоды под крышей2. Понимание причины беспомощности и
беззащитности человека, разум которого дремлет, привело гуманиста к мысли
о необходимости просвещения, всеобщего образования. Только в обществе, где
разумность станет критерием образа жизни, возможно достижение гармонии в
отношениях между людьми, а значит, счастье.
Основная хозяйственная единица Утопии — семья (или хозяйство). Однако
семья утопийцев необычная и формируется она не по принципу родства, а
представляет собой искусственное образование, созданное на основе профес-
1 См.: CW. Vol. 4. Р. 72.
2 Ibid. P. 102.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Мор и его время
343
:иональной принадлежности ее членов. «По большей части каждого выучивают
эемеслу старших. Ибо к этому чаще всего влекутся они от природы. Если же
кого-либо привлекает к себе иное занятие, то его принимает другое хозяйство
(семейство. — И. О.), ремеслу которого он хотел бы обучиться»1. Отношения в
семье строго патриархальные. Во главе стоит старейший. «Жены услужают
мужьям, дети — родителям и вообще младшие... старшим»2. В Утопии
распространено почитание предков. Патриархальные отношения в семье, а также
ярко выраженный ее ремесленный, профессиональный признак живо
напоминают реальный прототип: семейная община утопийцев — это идеализированная
ремесленная община средних веков.
В отличие от традиционного порядка вещей, когда город выступал по
отношению к деревне как эксплуататор, горожане-ремесленники Утопии
одновременно являются и земледельцами. Граждане по очереди переселяются в
прилегающие к городу сельские округа, где работают в течение двух лет, а по
истечении срока возвращаются обратно в города, к ремесленному труду. Жители
города считают себя по отношению к деревенской округе «скорее
держателями, чем владельцами этих земель»3. Искусственно созданный семейно-
патриархальный коллектив Мор считает наиболее приемлемой формой
организации труда как в ремесле, так и в земледелии. Главная производственная
ячейка в сельском хозяйстве Утопии — та же община, насчитывающая не менее
сорока членов — мужчин и женщин — и вдобавок двух прикрепленных к ней
рабов. Во главе такого сельского «семейства» стоят «хозяин и хозяйка,
почтенные и в летах»4.
Автор «Утопии» пытался по-своему преодолеть исторически сложившееся
противоречие между городом и деревней, однако он делал это весьма
своеобразно, заставляя своих утопийцев время от времени переселяться на два года из
города в деревню. Мор видел, что земледельческий труд, особенно в условиях
Англии XVI в., при тогдашней технике сельского хозяйства, был тяжелым
бременем для тех, кто занимался им всю жизнь. Стремясь облегчить труд
земледельца в своем идеальном обществе, Мор превращает земледелие во
временную, хотя и обязательную для всех граждан повинность.
Социально-политическому строю Утопии соответствуют принципы ее
внешней политики. В противоположность феодально-рыцарской морали, считавшей
военное ремесло делом чести и славы, утопийцы решительно осуждают войну
как род деятельности, недостойный человека. Для них «нет ничего бесславнее
славы, добытой на войне»5. Сурово осудив в «Утопии» политику феодальной
агрессии, Мор, однако, далек от пацифизма. При всей ненависти утопийцев к
войне они опытные и храбрые солдаты, которые не только готовы с оружием в
руках защищать родной остров от любого захватчика, но и всегда рады помочь
l CW. Vol. 4. Р. 126.
\ Ibid. P. 136.
3 Ibid. Р. 112.
4 Ibid. Р. 114.
5 Ibid. P. 200.
344
Приложения
дружественным народам «защитить свои пределы». Столь же охотно жители
Утопии помогают любому народу свергнуть ненавистное иго тирана. Ведя
войну, утопийцы стремятся избежать кровопролития, дабы народ враждебной
страны не страдал из-за безумной политики своих правителей. Они
предпочитают побеждать врага искусством и хитростью, иногда используя средства, не
совместимые с понятием нравственности — подкуп и убийство должностных
лиц во вражеском государстве, желающих войны. Утопийцы преследуют одну
цель — любым путем сделать войну излишней. В такой форме гуманист
выразил свое отношение к феодальным войнам, сопровождавшимся массовыми
убийствами, разрушениями городов и опустошениями.
Для понимания гуманистической концепции Мора необходимо наряду с
социально-политическими проблемами «Утопии» исследовать также ее этический
и религиозный аспекты.
Нетрудно заметить, что главное в утопийской этике — это проблема счастья.
Как полагают жители Утопии, человеческое счастье заключается в
удовольствии, наслаждении, но не во всяком, а лишь в «честном и добропорядочном»,
основанном на добродетели и устремленном в конечном итоге к высшему
благу1. В постановке и решении этих «вечных» проблем также обнаруживается
связь с Платоном и Аристотелем. Об этом свидетельствуют и многочисленные
почти текстуальные совпадения «Утопии» с диалогами Платона «Филеб»,
«Государство», а также «Этикой» Аристотеля.
Речь идет о глубоком понимании существа этической философии Платона,
без искажений и христианской тенденциозности, которую было бы естественно
предположить у католика Мора. Прежде всего это обнаруживается, когда Мор
рассматривает такие важнейшие категории, как «удовольствие» и
«наслаждение». «Удовольствие» в этике утопийцев определяется как «всякое движение и
состояние тела и души, пребывая в которых под водительством природы
человек наслаждается»2. Так же как и в диалоге Платона «Филеб», в «Утопии»
дается тщательная классификация родов и видов удовольствий, которые
подразделяются на истинные и ложные. Истинные удовольствия — это в первую
очередь духовные, и в особенности «та сладость, которую порождает
созерцание истины»3. К истинным относятся также телесные наслаждения, отвечающие
здоровой человеческой природе и не причиняющие вреда окружающим. Само
здоровье утопийцы признают величайшим удовольствием и основой всего. При
всем жизнеутверждающем характере этики «Утопии», отвергающей аскетизм и
прославляющей неотъемлемое право человека на счастье и земные радости,
Мор далек от проповеди плоского гедонизма. Напротив, подобно Сократу в
диалоге Платона «Филеб», автор «Утопии» с убийственной иронией относится к
идее, что человек способен испытывать полное удовлетворение только от
физических удовольствий4.
[ CW. Vol. 4. Р. 160, 162.
2 Ibid. P. 166.
3 Ibid. P. 172.
4 Ibid. P. 176.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Mop и его время
345
«Первыми и самыми главными» утопийцы считают удовольствия, связанные
с упражнением в добродетели и сознанием праведной жизни1. При этом в духе
учения стоиков под добродетелью подразумевается «жизнь в соответствии с
природой», к которой, по мнению утопийцев, люди предназначены самим
творцом . Но если природа внушает человеку быть добрым к другим, то она не
велит ему «быть суровым и беспощадным к себе самому», напротив, сама
природа предписывает нам наслаждение «как предел всех наших деяний...»3.
Утопийцы любят и ценят красоту тела, силу, проворство. Им присуще чувство
благоговения перед красотой мира. Они считают, что «презирать красоту,
ослаблять силы, обращать проворство в лень, истощать тело постами, причинять вред
здоровью и отвергать прочие благодеяния природы в высшей степени безумно»4.
Исключение, согласно этике утопийцев, допустимо лишь тогда, когда человек
добровольно пренебрегает своим благом ради пламенной заботы о других и об
обществе, «ожидая взамен этого своего труда от Бога большего удовольствия»5.
Жители счастливого острова с радостью и благодарностью признают
милость «матери-природы», одарившей человека способностью наслаждаться
душой и телом. Впрочем, они убеждены, что следовать надо не всякому влечению
природы, а лишь тому, которое повинуется разуму. «...Разум возжигает у
смертных... любовь и почитание величия Божьего, которому мы обязаны и тем,
что существуем, и тем, что способны обладать счастьем... он наставляет и
побуждает, чтобы мы жили в наименьшей тревоге и наибольшей радости и
прочим всем помогали в достижении того же» . Этика утопийцев обосновывается и
аргументируется прежде всего доводами разума. Утопийцы считают свою этику
наиболее разумной прежде всего потому, что она полезна для общества в
целом и для каждого члена его в отдельности.
Другой критерий, которым руководствуются в своей этической философии
граждане совершенного государства, — религия, постулирующая идею
бессмертия души и ее божественного предназначения к счастью. Утопийская этика
подкрепляется также верой в загробное воздаяние за добрые и дурные дела. В
Утопии нет места для религиозных распрей и ненависти. Каждый гражданин
может исповедовать ту религию, которая ему нравится. Религии утопийцев
отличаются друг от друга не только на всем острове, но и в каждом городе.
Общим для них является то, что они предписывают всем гражданам строгое
соблюдение разумных и полезных для всего общества норм морали и
установленных политических порядков. Утопийцы строго соблюдают закон, по
которому никого нельзя наказывать за его религию . Поэтому в Утопии уживаются
и языческие верования, и единобожие.
1 CW. Vol. 4. Р. 174.
2 Ibid. P. 162.
3 Ibid. P. 164.
4 Ibid. P. 178.
5 Ibid. P. 17.8.
6 Ibid. P. 162.
7 См.: Ibid. P. 220.
346
Приложения
Утопийцы оказались восприимчивы и к новой для них религии —
христианству, с основами которой познакомили их чужеземцы.
Однако большая часть жителей Утопии верит в «некое единое божество,
вечное, неизмеримое, неизъяснимое», являющееся причиной всего сущего, т. е.
создателем Вселенной1. Таким образом, автор «Утопии» отдает явное предпочтение
некой форме деизма. Такая религия не имеет ничего общего ни с католицизмом,
ни с будущим протестантизмом. Истоки ее можно обнаружить в концепции
универсальной религии флорентийских неоплатоников и Николая Кузанского.
Всякий, кто отрицает бессмертие души, не пользуется доверием утопийцев,
но не из-за религиозного предубеждения, а вследствие идеи о несовместимости
нравственности с атеизмом. Неверие в бессмертие души Мор отождествлял с
полным отсутствием моральных принципов, предусматривающих
необходимость сочетания личных и общественных интересов. Ибо неверующий не
боится ничего, кроме законов, угождает лишь собственным желаниям. Такой
человек, по мнению Мора, может обмануть закон, предать свое отечество. Поэтому
в Утопии на атеистов не возлагают ответственных должностей. Однако даже в
отношении их жители острова не применяют никаких репрессий в силу
убеждения, что никто не волен над своими чувствами2.
Идея веротерпимости, которую защищал Мор накануне Реформации,
задолго предвосхитила принцип, сформулированный лишь в конце XVI в. «Нант-
ским эдиктом», не говоря уже о том, что в решении религиозного вопроса
автор «Утопии» был намного последовательнее, чем составители этого документа.
Религия утопийцев проникнута духом рационализма. Она освящает лишь то,
что отвечает интересам всего общества. Автор «Утопии» настойчиво пытается
согласовать религию с общественной пользой и доводами разума. Он приходит
к выводу, что Бог создал человека для познания мира, а мир сотворил для того,
чтобы человек непрерывно познавал его. Поэтому «Ему милее радивый и
внимательный наблюдатель, ревнитель Его творений, чем тот, кто наподобие
животного, слабого умом, глупо и тупо пренебрегает столь великим и
необыкновенным зрелищем»3.
Очевиден разительный контраст между рационалистической, лишенной
конфессионализма, гуманистической религией Утопии, с ее веротерпимостью и
уважением к религиозным верованиям других народов, и официальным
католицизмом времен Реформации, религиозных войн и народных еретических
движений. Однако сам Мор, создававший «Утопию» в период гуманистических
исканий путей реформы церкви, накануне эпохи Реформации, по-видимому, не
считал религиозную концепцию «Утопии» противоречащей учению Христа.
Более того, он, вероятно, желал, чтобы католицизм, упрощенный и очищенный
от схоластики в результате реформы, приобрел бы некоторые черты
религиозной концепции утопийцев.
Такова была трактовка религиозно-этических проблем у Томаса Мора в пе-
l CW. Vol. 4. Р. 216.
\ Ibid. P. 222.
3 Ibid. P. 182.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Мор и его время
347
риод, предшествовавший Реформации. Впоследствии под влиянием
Реформации взгляды Мора сильно эволюционировали в сторону ортодоксального
католицизма.
Религиозно-этическая концепция «Утопии», несомненно, возникла под
влиянием гуманистического движения за реформу церкви. Она обусловлена
потребностями времени, которые позднее реализуются в реформационном
движении; у нее те же социальные и идеологические корни, что и у Реформации, —
кризис феодального общества и его господствующей церковно-католической
идеологии. И в этом смысле религиозная концепция «Утопии» есть не что иное,
как попытка идейного преодоления кризиса феодальной идеологии,
предпринятая на основе гуманистической доктрины «естественной религии». Основная
тенденция, определяющая существо и самостоятельное значение новой,
гуманистической этики, сводится к обоснованию теории нравственности исходя из
самой природы человека как разумного существа, для которого естественно и
нормально стремление к совершенству и счастью. Своеобразие этой доктрины
заключалось в синтезе античной этики (элементов этики Платона, Эпикура,
стоиков) и очищенного от схоластического догматизма христианства. Это,
разумеется, не означает, что языческая философия греков и христианство как
официальная идеология феодального общества не противоречат друг другу. Не
случайно с наступлением Реформации широкая гуманистическая трактовка
религиозно-этических проблем у Мора, пожелавшего остаться в лоне
католической церкви, уступает место конфессионализму, нетерпимости к «еретикам»,
т. е. ко всем тем, кто хотя бы в малейшей степени расходился с официальной
католической доктриной в таких вопросах, как авторитет церкви и папы,
свобода воли, отношение веры к разуму и т. д.
Оригинальность Мора как мыслителя эпохи Возрождения в том, что он
ищет путь к совершенной этике в радикальном переустройстве общества на
началах социальной справедливости, равенства и братства. Уничтожив
собственность и деньги, утопийцы добились коренного решения многих этических
проблем, над которыми тщетно бились поколения мыслителей античности и
средневековья. В частности, отменив деньги, «утопийцы избавились и от
алчности. Какое множество бед отсекли они, какую жатву преступлений вырвали
они с корнем!»1. Исчезли многие социальные пороки и конфликты: «обманы,
кражи, грабежи, раздоры, возмущения, тяжбы, распри, убийства,
предательство, отравления, каждодневно наказывая которые люди скорее мстят за них,
чем их обуздывают...»2.
Главное зло для общества Мор видит в частной собственности. Там, где
господствует частная собственность, общественное и личное благо не только не
совпадают, но нередко противоречат друг другу, ибо каждому известно, что
«если он сам о себе не позаботится, то, как бы ни процветало государство, он
все равно погибнет от голода; поэтому необходимость побуждает его прежде
1 CW. Vol. 4. Р. 240, 242.
2 Ibid. P. 242.
348
Приложения
принимать в расчет себя, а не народ...»1. Отсюда непреодолимое противоречие
морали классового общества; нормой индивидуального поведения становится
борьба за существование — эгоистическое преследование личных выгод и
лицемерная мораль: «...если даже и говорят повсюду о благополучии общества, то
заботятся о своем собственном»2. Только при условии общественной
собственности на средства производства, по Мору, возможно действительное совпадение
интересов индивидуума и общества.
Таким образом, гуманист не ограничивается порицанием человеческих
пороков и провозглашением абстрактных этических принципов, но выводит
универсальный принцип совершенной этики — этики бесклассового общества, где
моральным провозглашается то, что отвечает интересам трудящихся. Это
выдвигает Мора в ряды передовых мыслителей, чье историческое значение
выходит далеко за пределы их эпохи.
Важную идеологическую роль в развитии социально-политической
концепции автора «Утопии» наряду с античным наследием играло религиозное
свободомыслие — так называемый христианский гуманизм, проповедовавший идею
всеобщей религии, основанную на истинном учении Христа, которая явилась
выражением гуманистической оппозиции ортодоксальному христианству как
господствующей идеологии феодального общества. Это была своеобразная
попытка гуманистически истолковывать христианство, найти идейное
обоснование необходимости социально-политических реформ.
Самым существенным моментом в христианском гуманизме был
рационалистический критерий в трактовке идеологических и социально-политических
вопросов, составлявший в то время наиболее сильную, наиболее перспективную
сторону в развитии гуманизма как формы раннего буржуазного просвещения.
Исследуя «Утопию», очень важно понять ее мировоззренческий контекст,
отражавший общие идеалы гуманистов круга Эразма. Стоит напомнить, что
идея общности, получившая столь оригинальное воплощение в «Утопии»,
настойчиво обсуждалась в их среде. Свидетельства этому мы находим в
сочинениях Эразма Роттердамского, Джона Колета и Гийома Бюде. Так, в «Адагиях»,
комментируя древнюю пословицу «Amicorum communia omnia»3, Эразм
приходит к заключению, что и Платон, и Аристотель, и Христос полностью согласны
в том, что совершенное государство — это такое, где нет ни «моего», ни
«твоего», но все общее4. В том же духе высказывался и Колет, рассматривавший
право частной собственности как выражение испорченности человеческой
природы и противопоставлявший ему общность всех благ в качестве закона добра
и милосердия5.
Характерно, что и сам Мор уже после опубликования «Утопии», в 1519 —
1520 гг., вновь обращается к этой проблеме. В послании к монаху Батмансону
J CW. Vol. 4. Р. 238.
зIbid-
У друзей все общее (лат.).
Erasmus. Opera Omnia Desiderii Erasmi Roterodami. Lugduni Batavorum, 1703. Vol. П. С 13 — 17.
LuptonJ. H. A Life of John Colet. L., 1909. P. 134.
эн противопоставляет общность «гордыне», одним из проявлений которой
:читает частную собственность, порождающую несогласие среди друзей, в
:емье, в церкви, в обществе. Именно частный интерес, подчеркивает Мор,
1ротиворечит единству и благу общества, и никакая иная страсть, кроме
гордыни и частного интереса, не привносит более жестоких горестей в
человеческую жизнь.
Идея общности привлекала христианских гуманистов как наиболее
отвечающая духу Евангелия, которое они считали основой преобразования
общества на началах справедливости. Очень важно при этом подчеркнуть, что
критика частной собственности и противопоставление ей общности приобретали в
гуманистическом движении за реформу новый, мирской смысл, в отличие от
монастырского, аскетического идеала, проповедуемого в сочинениях отцов
церкви. Так, Иероним связывал принцип «У друзей все общее» с
пифагорейским учением и идеей аскетической общины, отделенной от мирской жизни. Не
случайно на протяжении средних веков приведенная пословица
идентифицировалась с монашеством. И именно гуманисты — Колет, Эразм, Мор, придали
ей новый смысл.
Это был деятельный союз единомышленников, которых объединяло
служение «общему благу», т. е. дело воспитания и просвещения в духе идеалов
христианского гуманизма. Джон Колет— ближайший духовный наставник автора
«Утопии», основатель школы при соборе Св. Павла в Лондоне, Эразм
Роттердамский — автор «Похвалы Глупости» и «Энхиридиона» («Оружие
христианского воина»), друг, единомышленник и соратник Томаса Мора по
литературным штудиям. Не следует забывать, что и «Морию» («Похвалу Глупости»), и
«Золотую книжечку...» одушевляли и вдохновляли одни и те же
общечеловеческие, религиозно-христианские нравственные ценности. Как признавался
Эразм, в «Похвале Глупости» «под маской шутки» сказано то же, что и в его
серьезных книгах, в частности в «Энхиридионе»1.
Из сочинений Томаса Мора, особенно его корреспонденции (Послание к
Оксфордскому университету, послания к Дорпу, к Монаху и т. д.), видно, что
он не только разделял основные идеи «Энхиридиона» Эразма, но и горячо
отстаивал их в полемике против обскурантизма и схоластики. Например,
выступление Эразма в защиту «благородных наук», его призьш изучать
«сочинения языческих поэтов и философов», дабы подготовить себя к
восприятию Св. Писания2, находят достойную поддержку в Послании Мора к
Оксфордскому университету, а также в письме к Томасу Ретголлю в заидиту
Лукиана3. Характерно, что в отношении к античному наследию Эразм и Мор
1 Erasmus Des. Opus epistolarum. Oxonii, 1910. Т. П. Р. 92, 93.
Erasmus. Ausgewàhlete Schriften. Darmstadt, 1968. Bd. 1. S. 82. «Энхиридион», или «Оружие
христианского воина», см. в кн.: Эразм Роттердамский. Философские произведения. М.: Наука,
1986. С. 100-101.
См. наст, изд., с. 133 — 138, 148 — 150. Ср. также рассуждения о «тесном и узком пути,
который ведет к жизни вечной» в Послании Мора к Ретголлю о Лукиане и в «Энхиридионе» Эразма:
350
Приложения
руководствовались одним этическим критерием: изучать сочинения
языческих поэтов и философов необходимо и полезно, ибо «эти сочинения лепят и
оживляют детский разум и удивительным образом подготавливают к
познанию божественных Писаний». Автор «Энхиридиона» даже подчеркивал, что
эти штудии хороши при условии, «если все это приводит ко Христу», так как
всему следует предпочесть «божественную мудрость»1. Для гуманиста
изучение языческого наследия античной культуры — это путь к нравственному
совершенству. Но предпочтение отдается не знанию, а добродетели. Ту же
позицию отстаивал Т. Мор в послании к Гонеллю, ратуя за «ученость,
соединенную с добродетелью», но подчеркивая, «что среди всех благ добродетель
стоит на первом месте, а ученость — на втором. Прежде всего надобно выучиться
благочестию по отношению к Богу, милосердию — по отношению ко всем
людям, а по отношению к себе — скромности и христианскому смирению»2.
Общность этических взглядов автора «Энхиридиона» и Т. Мора
проявляется и в понимании высших нравственных ценностей. Мысль Эразма о том, что
«в мире нет ничего столь драгоценного и столь усладительного», как уверенное
спокойствие духа (animus) и счастливая радость чистой совести (рига mens)
(«Истинное и единственное наслаждение — радость чистой совести... Высшая
утеха — удовольствие от истины»), невольно заставляет вспомнить рассуждение
автора «Утопии» о предпочтительности духовных наслаждений и важнейших
из них, происходящих «из упражнений в добродетели и из сознания благой
жизни»3. В «Утопии» встречаются и другие параллели, сближающие ее с «Энхи-
ридионом»4.
«Утопия» как явление общественной мысли была выражением идейных
исканий ренессансного христианского гуманизма, и в этом смысле она прежде
всего продукт христианской культуры. Этическую основу, социальной
конструкции идеального общества Т. Мора составляют христианские нравственные
ценности, осмысленные и истолкованные по-ренессансному, т. е. в синтезе с
античной философией. Поэтому подлинный ключ к пониманию «Утопии»,
возможно, следует искать не в философии Платона и Эпикура, а в
неоконченном трактате Мора «Четыре последние вещи», писавшемся примерно тогда же,
когда и «Золотая книжечка...». Считается, что трактат был написан «в год
Нашего Господа 1522», хотя подлинная дата неизвестна. Сочинение
предназначалось для"членов семьи как практическое руководство и наставление в христи-
«Кем бы ты ни был, тебе надлежит пойти по этой узкой тропе, по которой идут немногие из
смертных». Erasmus. Op. cit. S. 246; см. наст, изд., с. 148.
Erasmus. Ibid. S. 84.
The Correspondence of Sir Thomas More. Ed. E. F. Rogers. Princeton, 1947. P. 122.
* Erasmus. Ibid. S. 326; 256. cf.; CW. Vol. 4. P. 174; Mop Т. Утопия. С. 222.
Например, понимание «истинного благородства». У Эразма читаем: «Истинное
благородство не в том, чтобы происходить от знатных предков и кичиться знатностью рода; истинное
благородство — в презрении к суетному, в подражании Христу». Ср. также негативное отношение
автора «Энхиридиона» к власти денег и богатства как источнику социальной несправедливости;
представление об обязанности магистратов и правителей служить общему благу — «всего себя
отдать всеобщей пользе». См.: Erasmus. Ibid. S. 252.
И. Н. Осиновский. Томас Mop и его время
351
шской жизни. Тема трактата — толкование слов Св. Писания: «Помни послед-
ше вещи, и ты вовек не согрешишь»1.
По мнению Мора, в этих словах Св. Писания заключена подлинная медици-
ia души, предлагающая поистине лечебное зелье, состоящее из четырех про-
лых и хорошо известных вещей, о которых всегда следует помнить. Это —
:мерть, Страшный суд, страдание и блаженство. Напоминание о них и есть
чудесная сила, способная удержать нас от греха2.
Размышляя о смерти и неизбежном воздаянии за все содеянное в жизни,
Мор формулирует религиозно-этические принципы гуманистической
философии, которыми должен руководствоваться всякий истинный последователь
учения Христа. Главное для христианина — забота о душевном благе,
предпочтение, отдаваемое жизни вечной, жизни души перед временной земной,
телесной жизнью. «Подобно тому, как мы различаем две далеко не похожие
различные субстанции, тело и душу, мы способны воспринимать два непохожих
наслаждения, одно — плотское, телесное, другое — духовное и религиозное»3.
Далее следует знакомое из «Утопии» рассуждение о различии между истинным
духовным наслаждением и ложными телесными удовольствиями, которые
наподобие фальшивых драгоценностей способны пленять людей, думающих, что
перед ними настоящий природный алмаз4. Мор не сомневается в том, что
бренное тело со всеми его слабостями — тюрьма для души5. Только через
добродетель и духовные наслаждения возможно достичь счастья в земной жизни и
блаженства души в жизни будущей, вечной. Неразумное же и
противоестественное предпочтение ложных плотских наслаждений истинным духовным
благам неизменно ведет к страданию и губит душевное здоровье6.
Размышляя о человеческих слабостях, грехах и пороках, таких как
лицемерие, тщеславие, жадность, стяжательство, гневливость, погоня за чувственными
наслаждениями, Мор приходит к заключению, что в основе многих из них
лежит гордыня — матерь всех человеческих бед и страданий, некое
универсальное зло, столь пагубное для истинной христианской жизни и души
христианина. Тщательный анализ различных проявлений гордыни занимает в трактате не
менее важное место, нежели в «Утопии», где именно гордыней объясняется в
значительной степени греховная несправедливость социального устройства, при
котором частная собственность служит источником бед и страданий для тех,
кто составляет самую большую и лучшую часть общества.
Формулируя те же этические принципы, что и в «Утопии», автор трактата
«Четыре последние вещи» опирается не только на авторитет античных мысли-
Memorare novissima et in aetemum non peccabis. В русском синодальном издании Библии:
«Во всех делах твоих помни о конце твоем, и вовек не согрешишь». Книга премудрости Иисуса,
сына Сирахова. Гл. 7. Ст. 39.
2 More Т. The English Works. L.; N. Y., 1931. P. 460.
3 Ibid. P. 461.
4 Ibid.
5 Ibid. P. 494.
6 Ibid. P. 495.
352
Приложения
телей, доводы разума и природное начало (соответствие нравственного образа
жизни природному здоровью), но прежде всего на христианское вероучение,
подкрепляя свои тезисы многочисленными ссылками на Библию. И в этой
связи вера в бессмертие души и загробное воздаяние по делам нашим позволяет
автору трактата как христианину надеяться, что напоминание о смерти
способствует предохранению души от всякого греха, происходящего от корня
грехов — гордыни, зловредной матери всех человеческих пороков1.
Результаты сопоставления обоих сочинений Томаса Мора не оставляют
сомнений в том, что и трактат «Четыре последние вещи», и «Золотая книжечка...»
с ее общечеловеческими ценностями и лишенной конфессиональной узости
трактовкой социальных и религиозно-этических проблем — явление
христианской культуры, точнее, ее ренессансного этапа, воплощенного в христианском
гуманизме. Но значение «Утопии» в истории общественной мысли этим не
исчерпывается.
Другой вопрос — отношение книги к истории социалистических учений, а
именно к направлению общественной мысли, посвященному поиску путей
построения совершенного общества на началах справедливости и равенства
возможностей для людей труда. При всей архаичности ренессансного
утопического коммунизма, отразившего исторические потребности своего времени, нельзя
не заметить его типологической общности с «научным коммунизмом» XIX —
XX вв. Она легко обнаруживается при культурологическом подходе к истории
европейской общественной мысли в переходный период — от средних веков к
Новому времени. И в том и в другом случае доминирует критика
эксплуататорского строя, общественных отношений, основанных на частной
собственности с позиций угнетенных и эксплуатируемых. Обосновывается идеал
справедливого государственного устройства в интересах «лучшей, трудовой части
общества». Именно интересы трудящегося большинства рассматриваются в
качестве доминанты и критерия, определяющего «общее благо».
Показательно, что никакие заклирания о недопустимости модернизации при
изучении истории общественной мысли, в частности истории социализма,
никогда не могли ослабить впечатления от великих предвосхищений будущего
справедливого социалистического и коммунистического общества в трудах
Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы. Марксистская история общественной
мысли всегда с благодарностью отмечала эти «проблески» коммунистических
идей у социалистов-утопистов, но тем не менее констатировала
«принципиальные различия» между коммунистической или социалистической утопией и
«научным коммунизмом».
Однако следует заметить, что и опыт исторических исследований (К.
Каутский — В. П. Волгин), и в еще большей степени исторический опыт построения
«первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян»
подтверждают типологическую общность утопического коммунизма с «научным
1 More Т. The English Works. L.; N. Y., 1931. P. 474 - 477. См. также: Штекли А. Э. «Утопия» и
трактат «Помни о конце твоем»// Культура Возрождения и средние века. М.: Наука, 1993. С. 92 и
далее.
И. H. OcuHoecKuu. Томас Mop и его время
353
коммунизмом», на поверку оказавшимся одной из многих утопий. Тем самым в
значительной степени обесценивается и утрачивает смысл марксистская
периодизация истории социализма, относящая коммунистические утопии XVI в.
лишь к «предыстории социализма» на том основании, что социализм — это
отнюдь не выражение интересов тружеников вообще, но прежде всего интересов
пролетариата, который в конце средних веков только зарождался.
Примечательно, что А. Э. Штекли — исследователь, наиболее упорно и
плодотворно разрабатывавший проблему марксистской периодизации истории
утопического социализма и в конце концов установивший критерии, которыми
руководствовался Ф. Энгельс при определении начального этапа истории
социализма и его «предыстории», ни разу не выразил удивления и даже не
попытался объяснить факт, казалось бы, почти неправдоподобный. Как могло
случиться, что ни один из историков социализма, составлявших ближайшее
окружение К. Маркса и Ф. Энгельса, так и не смог понять «истинной» марксистской
периодизации истории социализма, тайну которой великие основоположники
унесли в могилу? Более того, сочиняя капитальный труд по истории
социализма, его авторы (Каутский, Бернштейн, Лафарг и др.) не только сами дружно
ошиблись в понимании истории социализма и ее периодизации, но еще и ввели
в заблуждение советскую науку, которая вслед за К. Каутским многие
десятилетия продолжала рассматривать автора «Утопии» в качестве родоначальника
утопического социализма. И только сегодня трудами А. Э. Штекли это
всеобщее «заблуждение» наконец развеялось, «тайна» истинной марксистской
периодизации истории социализма стала доступной каждому, а «Утопия» Т. Мора
оказалась вытесненной за пределы истории социализма, заняв место в его
«предыстории»1.
Автор новейшего исследования, посвященного «Утопии», О. Ф. Кудрявцев
пошел еще дальше, показав, что ее идейное наследие не выходит за пределы
социально-политической и философской мысли Возрождения, средних веков и
античности2. В результате автор «Золотой книжечки...» оказывается совершенно
не причастным к истории социализма. Но сколько бы мы ни обнаруживали в
«Утопии» параллелей, аллюзий и даже прямых заимствований, относящихся к
сочинениям ренессансных, средневековых и античных авторов (а исследования
подобных параллелей имеют вполне определенную ценность3), они не могут
отделить ренессансный утопический коммунизм Томаса Мора от многовековой
истории социализма, как не могут «принципиальные различия» отделить его от
«научного коммунизма». Исторический опыт и результаты многочисленных
специальных исследований, посвященных роли идейного наследия «Утопии» в
См.: Штекли А. Э. Энгельс о начальном этапе утопического социализма // Из истории
марксизма-ленинизма и международного рабочего движения. М., 1982. С. 134 — 143; Он же.
«Родоначальник утопического социализма» и «проблески коммунистических идей» // История
социалистических учений. М., 1982. С. 42 — 63. Он же. Утопии и социализм. М.: Наука, 1993. С. 230.
Кудрявцев О. Ф. Ренессансный гуманизм и «Утопия». М., 1991.
Logan G. M. The Meaning of More's Utopia. Princeton, 1983; Wegemer G Ciceronian Humanism
in More's Utopia. Moreana. № 104. 1990. P. 5 - 26, etc.
12- 3647
354
Приложения
истории стран Европы и Америки в XVI — XIX вв., убедительно доказали, что
коммунистическая утопия Т. Мора обрела самостоятельную жизнь, о которой и
не подозревал ее создатель, и положила начало философскому направлению,
устремленному к поиску справедливого и милосердного общественного
устройства, способного обеспечить процветание трудящегося большинства —
«лучшей части общества, без которого вообще не было бы никакого общества».
Ничем иным, как типологической близостью коммунистической утопии
Мора к социализму XIX в. объясняется и сама модернизация идейного наследия
«Утопии», пример которой являет книга К. Каутского «Томас Мор и его
утопия». Этот труд получил одобрение Ф. Энгельса, который рекомендовал его
для переиздания и перевода на английский язык. А в нем утверждалось без
обиняков, что «...моровский социализм наряду с отсталыми чертами тем не
менее обнаруживает существенные признаки современного социализма.
Поэтому Мора с полным основанием можно причислить к новейшим
социалистам» . Это ли не подтверждение отмеченной выше типологической общности,
полученное к тому же от одного из ближайших учеников и последователей
основоположников «научного коммунизма»?2
В истории мировой культуры влияние «Утопии» прослеживается на
протяжении столетий после ее создания. В частности, доказано воздействие «Золотой
книжечки...» на умонастроения французского общества в течение XVI —
XVIII вв. «Все это время „Утопия" была не только объектом ученых штудий, но
и действенным элементом формирования общественного сознания, развития
общественной мысли»3.
Накануне буржуазной революции (в 1780 г., а затем в 1789 г.) вышло два
новых издания «Утопии» на французском языке в переводе Т. Руссо — писателя и
публициста, будущего архивариуса якобинского клуба4. Сейчас уже
установлено, что издание перевода Руссо объективно способствовало распространению
идей утопического коммунизма в предреволюционной Франции. В книге
видели «проект совершенной республики», образец разумного и справедливого
государственного устройства5.
Примечательно, что именно перевод Т. Руссо, отразивший революционные
настроения его автора и, несомненно, явившийся фактом революционной
пропаганды, стал достоянием русской общественной мысли конца XVHI в. С него
был сделан русский перевод «Утопии», который вышел почти одновременно с
книгой А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву»6. По понятным
1 Каутский К Томас Мор и его утопия. СПб., 1905. С. 240 - 241.
О месте идейного наследия Т. Мора в истории мировой культуры см. также юбилейный
сборник: «Томас Мор. 1478 — 1978. Коммунистические идеалы и история культуры». М., 1981.
Карева В. В. Судьба «Утопии» Т. Мора во Франции (XVI — XVÛI вв.) // Памятники
исторической мысли. М., 1996. С. 204.
4 См.: Иоаннисян А. Р. Коммунистические идеи в годы Великой французской революции. М.,
196Ç.
Карева В. В. Судьба «Утопии» Т. Мора во Франции (XVI — XVIII вв.) // Памятники
исторической мысли. М., 1996. С. 202.
Перевод сочинения Мора вышел в 1789 г., а «Путешествие...» Радищева — в 1790 г.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Mop и его время
355
причинам, восприятие обоих произведений, идейно близких друг другу,
русской читающей публикой было далеко не однозначным. С одной стороны, они
вызывали интерес и сочувствие либерально настроенных читателей, с другой —
содействовали усилению охранительных настроений и страха перед
«французской заразой» у ярых приверженцев самодержавия.
Благожелательная рецензия H. M. Карамзина на русское издание «Утопии», опубликованная в
мартовском номере «Московского журнала» за 1791 г., ни в коей мере не
может рассматриваться как свидетельство популярности книги или выражение
единодушия русской публики в оценке идей Мора.
Умудренные читатели не только либеральной ориентации, вроде H. M.
Карамзина, но и консервативного, охранительного направления безошибочно
судили об идейном содержании подобного рода сочинений, пропагандировавших
равенство и социальную справедливость. Некоторые проявляли беспокойство,
били тревогу, стараясь привлечь внимание властей, дабы пресечь
распространение «вредных» мыслей. И если одобрительная рецензия на «Утопию» в
«Московском журнале» выражала одно идейное направление, то в сочинениях
наподобие книги И. В. Лопухина1 высказывалось совершенно противоположное
отношение к «мечтаниям равенства». Реакция русской общественной мысли
конца XVIII в. на сочинение Т. Мора и в том, и в другом случае была
обусловлена влиянием идеалов, провозглашенных Французской революцией. Так, идеи
организации общества на началах социальной справедливости, заложенные в
«Золотой книжечке...», «пересекали рубежи государств и столетий»,
воздействуя на общественное сознание2.
В начале XX в. возросший интерес к социализму в России содействовал
оживлению внимания к идейному наследию Томаса Мора и появлению новых
русских изданий «Утопии» — переводы Е. В. Тарле (в Приложении к его книге
«Общественные воззрения Томаса Мора». СПб., 1901) и А. Г. Генкеля при
участии Н. А. Макшеевой (Томас Мор. Утопия. СПб., 1903)3. Примечательно,
что А. Г. Генкель, высоко оценивая социалистический идеал «Утопии»,
рассматривал ее как «краеугольный камень миросозерцания современного
человека». В предисловии к своему переводу «Утопии» он писал, что и «через 300 лет
после своего появления в свет... многие мысли Мора оказываются „утопией",
осуществление которой, однако, далеко продвинуло бы вперед человечество»4.
Лопухин И. В. Излияние сердца, чтущаго благость единоначалия и ужасающагося, взирая на
пагубные плоды мечтания равенства и буйной свободы, с присовокуплением нескольких
изображений душевной слепоты тех, которые не там, где должно, ищут причин своих бедствий. Писано
Россиянином, сочинившим рассуждение о злоупотреблении разумом некоторыми новыми
писателями... Калуга, 1794.
Карева В. В. Судьба «Утопии» Т. Мора во Франции (XVI — XVIII вв.) // Памятники
исторической мысли. М., 1996. С. 206 - 207.
История опубликования последнего перевода подробно рассказана нами на основе
сохранившихся архивных материалов Санкт-Петербургского цензурного комитета (См.: Осинов-
ский И. Н. Томас Мор: утопический коммунизм, гуманизм, Реформация. М.: Наука, 1978. С. 45 —
48).
Мор Т. Утопия. Перев. с лат. А. Г. Генкеля при участии Н. А. Макшеевой. СПб., 1905. С. 6 — 7.
12*
356
Приложения
«Золотая книжечка...» Томаса Мора дала толчок к возникновению проектов
по переустройству общества не только в Старом, но и в Новом Свете. Так, один
из должностных лиц по делам управления в Новой Испании (Мексика), а
впоследствии епископ Мичоакана-Васко де Кирога попытался на практике
учредить среди коренных обитателей Нового Света порядки утопийцев, созданные
воображением Томаса Мора. В июле 1535 г., не зная о недавней трагической
гибели автора «Утопии», Кирога в послании Совету по делам Индии в Испании
писал: «Все, что он (Томас Мор. — И. О.) утверждает и живописует (хотя он
здесь и не бывал), настолько соответствует истине, что я много раз тому
изумлялся. Не иначе как Святой Дух внушил ему образ общества, наиболее
подходящего здесь, в Новой Испании и Новом Свете. Кажется, будто откровение
свыше вдохновило его на рассказ о географическом положении, обычаях,
характерах и тайнах обитателей здешних мест, а также предоставило
убедительные доводы, дабы умиротворить всех его противников и опровергнуть их
возражения, возникшие против подобного государственного устройства,
возражения те же самые, что могли быть сделаны и делались и против моих
предложений, которые я высказал ранее, имея в качестве образца описания Мора»1.
МОР И РЕФОРМАЦИЯ
Большое влияние на судьбы европейского ренессансного гуманизма оказала
Реформация. Полемика с идеологами Реформации определяет содержание
литературной деятельности Томаса Мора в 20 — 30-х годах XVI в.
Выступление Лютера против католической церкви и папства и Великая
крестьянская война в Германии (1524— 1525 гг.) были восприняты Мором и его
единомышленниками как звенья одной цепи. Резкая и грубая критика Лютера,
направленная против католицизма, по мнению гуманистов-эразмианцев, носила
разрушительный характер и полностью дискредитировала дело реформы
церкви, за которую боролись христианские гуманисты. Полностью
солидаризировавшись в этом отношении с Генрихом VIII, Мор в своем «Ответе Лютеру»
(1523) рассматривал лютеранство не только как враждебное выступление
против католической церкви, но и как попытку под маской благих намерений
добиться ниспровержения традиционных институтов церкви и государства,
грозящую всеобщей анархией.
Лютер исходил из того, что для праведного образа жизни достаточно одного
закона — закона Евангелия, и если бы правители были добрыми и исповедовали
истинную евангельскую веру, в человеческих законах не было бы нужды.
Поэтому, подчеркивая исключительное значение веры, Лютер отвергал сколько-
нибудь существенную роль человеческого закона для внутренней жизни хрис-
Цит. по работе В. Ф. Мордвинцева «„Утопия" в Мексике». В кн.: «Наука и человечество».
Международный ежегодник. 1992 — 1994. С. 139 — 140. В исследованиях В. Ф. Мордвинцева, в
частности в указанной работе, впервые в отечественной науке превосходно показано место
«Утопии» в историко-культурной традиции Мексики.
2 См.: CW. Vol. 5. Р. 14, 16.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Мор и его время
357
тианина. Иную позицию занимал Мор. Чем бы ни обосновьшалось
пренебрежение к закону, обеспечивающему традиционный порядок, будь то
несовершенство закона или необыкновенные добродетели правителя, для Мора — юриста и
гуманиста это было неприемлемо как потенциальная угроза деспотизма и
тирании. Лютерово «оправдание одной лишь верой», с точки зрения Мора,
создавало реальную угрозу упразднения всех действующих законов, угрозу
всеобщего хаоса. Он был убежден, что для общества нет ничего хуже, чем произвол,
проповедуемый даже с благими намерениями; лучше иметь плохие законы, чем
не иметь никаких. Как политик Мор был настроен достаточно скептически,
чтобы питать иллюзии насчет замены несовершенных законов милосердием и
любовью к ближнему, основанным на лютеранской проповеди веры. В
противоположность Лютеру Мор настойчиво подчеркивал позитивный смысл
гражданского права. По его убеждению, именно человеческий закон, а не закон Бога
конституирует существующий общественный порядок и не только обеспечивает
наказание за отдельные преступления, например, воровство, но устанавливает и
регулирует отношение к собственности1.
По мнению Мора, хотя частная собственность была учреждена только на
основе человеческих законов, эти законы, закрепляющие и охраняющие
установленный порядок, обязательны для всех людей. Даже в условиях
«естественной общности», т. е. при отсутствии частной собственности, люди не могли бы
жить совсем без законов. Именно законы предписывают определенным
группам общества обязанность трудиться, а также предотвращают преступления,
ведущие к бунтам и беспорядкам, которые обязательно возникли бы даже в
условиях «естественной общности», если бы не сдерживающий механизм
законодательства. Тем более, считает Мор, законы необходимы в современном ему
обществе2. Мор настаивал на приоритете закона перед судьями и
должностными лицами, которые им руководствуются; он решительно отвергал положение
Лютера о приоритете добрых судей перед законами, сформулированное в
«Вавилонском пленении церкви». По мнению гуманиста, всякое справедливое
решение судьи должно иметь основание в законе. Если же упразднить
законодательство и оставить все на усмотрение судей, они станут вести себя
деспотически. В результате народ не только не будет свободнее, но окажется в условиях
рабства, повинуясь законам, которые меняются со дня на день. Выступая
поборником закона, Мор ведет себя как юрист, воспитанный на английском
праве, где статут играл очень важную роль, четко определяя границы
юридической свободы действия судьи.
Что же касается законов церкви, то в полемике Мора с Лютером особое
значение приобрела проблема церковного обычая. Лютер отказывался
рассматривать церковный обычай как закон для христиан, полагая, что обычай
может иметь силу закона только в гражданских делах. На это Мор отвечал,
что обычай христиан в делах таинств и веры важнее любого обычая в граж-
1 CW. Vol. 5. Р. 274.
2 Ibid. P. 274 - 276.
358
Приложения
данских делах, ибо гражданский обычай, имеющий силу закона, основывается
только на человеческом согласии, церковный же действует благодаря
«божественному вдохновению»1.
В отличие от Лютера Мор видел в церковных обрядах некое соединение
божественного акта с разумным согласием людей, воспринимающих их
божественную основу. По мнению Мора, истинное единство христиан воплощается
лишь в традиционной католической церкви, которую Лютер пренебрежительно
называет папистской. Для Лютера истинная церковь мыслилась как узкий круг
избранников Божьих внутри официальной, большой церкви. Лютер вовсе не
отрицал, что у христиан должна существовать церковь со своими
священнослужителями и обрядами, но они, по его убеждению, не играют никакой роли в
деле спасения. Внутреннюю природу церкви, ее существо, согласно учению
Лютера, может определять только вера. Таким образом, Лютер отдавал
предпочтение духовной, «невидимой» церкви, противопоставляя ее церкви видимой.
Мор же решительно оспаривал попытки реформатора определять церковь
лишь на основе ее внутренней природы.
В противоположность Лютеру, отвергавшему авторитет папы, Мор
обосновывал необходимость повиновения римскому престолу, апеллируя к понятию
единства и согласия церкви как непременного условия благополучия в самой
церкви и поддержания социального порядка. Такая точка зрения на папство, по
существу, предвосхищала одну из главных идей контрреформации. В период
полемики с Лютером для Мора уже не подлежало сомнению божественное
происхождение папской власти . А ведь не кто иной, как сам Мор, за два года
до этого предупреждал Генриха VIII о политической опасности чрезмерной
поддержки авторитета папы. Такова была историческая логика развития
гуманистической концепции церкви и папства, совершавшегося под воздействием
Реформации.
Однако Мор был далек от того, чтобы рассматривать папский престол в
качестве единственного авторитетного органа вселенской церкви. Он понимал
католическую церковь как широкую корпорацию. Наиболее адекватным
выражением церковной общности, под которой подразумевались все христиане, с
точки зрения Мора, был вселенский собор, обладающий властью в случае
необходимости смещать и назначать папу. Мор не противопоставлял друг другу
высшие органы церкви (папу и собор), он утверждал, что церковь нуждается в
них обоих. Эти два верховных авторитета католической церкви Мор
рассматривал сквозь призму более общей идеи, характерной для политической и
религиозной мысли северного гуманизма, — идеи единства и согласия всего
христианского мира.
Между тем Лютер подвергал сомнению почти все церковные авторитеты,
решительно отрицая существующую духовную иерархию, без которой не
мыслилась католическая церковь. Папство, епископы, доктора теологии, универси-
1 CW. Vol. 5. Р. 414.
2 См.: The Correspondence of Sir Thomas More. Ed. E. F. Rogers. Princeton, 1974. P. 498.
И. H. OcuHoecKuû. Томас Мор и его время
359
теты, чистилище, культ святых, постановления соборов, индульгенция, месса,
монашеские обеты, некоторые таинства — все это, согласно Лютеру, не находит
подтверждения в Св. Писании и, следовательно, не обнаруживает своего
божественного происхождения. Все эти установления являются, утверждает он,
«семенами, посеянными в поле Господнем сатаной при содействии верховной
власти римского идола». С точки зрения Лютера, если церковь будет избавлена
от этого тяжкого бремени, она станет блаженнейшей, а народ — свободным. По
мнению Мора, трудно придумать что-либо страшнее и безобразнее этой
«разнузданной свободы», якобы проповедуемой Лютером, свободы, при
которой «народ будет неукротим... не станет признавать законов, не будет
подчиняться правителям...»1. Чтобы такой порядок восторжествовал, пишет Мор,
дайте только человеку веру, что он не обладает свободной волей в своих
делах, — дайте ему возможность все свои злые деяния приписать Богу и, уповая
на Божье прощение, освободиться от ответственности за свои дела.
В действительности Лютер никогда не проповедовал той «разнузданной
свободы», которую ему приписывал Мор. Напротив, уже в своем трактате «О
свободе христианина» (1520), рассуждая о двоякой (духовной и телесной) природе
христианской свободы, Лютер определенно»отдавал предпочтение свободе
духовной2. «...Христианин, — писал он, — в силу веры так возвышается над всеми
вещами, что он духовно делается господином всех вещей... Но это не значит,
что мы властны над всеми вещами телесно, что мы можем всем владеть, всем
пользоваться»3. В этом трактате и в своих более поздних произведениях Лютер
четко сформулировал идею о целесообразности существования в обществе
двух порядков — духовного и светского, опирающихся на две самостоятельные
системы права — божественного и естественного. Пока мир еще не совершенен,
нельзя руководствоваться одним лишь божественным правом, нужны законы и
светская власть. Понятие христианской свободы, учил Лютер, не следует
распространять на практическую деятельность человека: духовно христианин
может быть свободен и оставаясь крепостным.
В период Великой крестьянской войны Лютер осуждал крестьян и
плебейство Германии и бранил их за злоупотребление евангелической свободой,
истолкованной как «глупая телесная свобода». Религиозное учение Лютера
освящало авторитетом веры светскую власть, освобождая ее от нравственно-
религиозной ответственности перед людьми, поскольку «светская власть есть
Божье установление»4.
Мору не было известно многое из того, что писал Лютер. Но даже если бы
он знал своего противника не только по двум-трем сочинениям начала 20-х
годов (в то время его религиозно-политическая доктрина только формировалась),
' CW. Vol. 5. Р. 256.
Эта и некоторые другие ранние работы Лютера, в которых высказывались аналогичные
идеи, либо остались неизвестными Мору, либо сознательно не были приняты им во внимание.
3 Luther M. Luthers Werke in Auswahl. Unter Mitwirkung von Albert Leitzmann herausgegeben von
Otto Clemen. Bonn, 1912 - 1913. Bd. 2. S. 17.
4 Ibid. S. 362 - 363.
360
Приложения
если бы был знаком с сочинениями Лютера конца 20-х — начала 30-х годов и
представлял себе эволюцию замыслов умеренной Реформации с ее
политическим консерватизмом, преклонением перед законностью и порядком
феодальных князей и государей, то и тогда гуманист наверняка не стал бы более
снисходительным к реформатору. И причина этого — в несовместимости доктрины
гуманизма с проповедью добровольного смирения. Ибо, как писал К. Маркс:
«Он (Лютер. — И .0.) превратил попов в мирян, превратив мирян в попов. Он
освободил человека от внешней религиозности, сделав религиозность
внутренним миром человека»1.
Духовный аскетизм, проповедуемый Лютером, оборачивался полным
презрением к светским ценностям. «Достоинство веры, — писал Лютер, —
заключается в том, что она свертывает шею разуму и душит зверя, который иначе мог
бы задушить целый мир со всеми его творениями». Разум, по его словам, есть
«первая из потаскух дьявола». Поэтому Лютер считал, что, отдавая
предпочтение вере и отказываясь от разума, «мы приносим Богу самую приемлемую
жертву, какая только может быть ему принесена»2.
Отрицая значение разума, светского знания, литературы, которые, по
мнению гуманистов, укрепляют нравственность; отрицая принцип религиозно-
философских исканий, позволявший деятелям раннего буржуазного
просвещения сочетать и синтезировать светское и религиозное знание, духовное
наследие античной культуры и христианскую этику, Лютер выдвигает систему
ценностей, принципиально отличную от гуманистической. И гуманизм и
Реформация возникли под действием изменений, происходивших в надстройке
феодального общества в результате кризиса феодальной идеологии. Сам же этот
кризис был обусловлен глубинными изменениями социально-экономической
структуры феодального общества. Развитие гуманизма и процесс Реформации
были взаимосвязаны. Однако оба эти течения, каждое по-своему
оппозиционное по отношению к феодальному обществу, создали системы ценностей,
несовместимые друг с другом. Одна вела к религиозному скептицизму, культу
разума и освобождению человека от пут догматизма и церковных
предрассудков, к торжеству светского начала над религиозным, светского знания над
церковной схоластической ученостью. Другая, сосредоточенная на собственно
религиозных вопросах, основывалась на стремлении подчинить мирскую жизнь
человека жестким нормам протестантской морали. Такова основа идейной
непримиримости между гуманистом Мором и реформатором Лютером.
Эти разногласия углублялись спецификой Реформации как течения более
радикального, более непримиримого по отношению к господствовавшей
феодальной идеологии — католицизму, нежели гуманизм. Существенная
особенность европейского гуманизма заключалась в его просветительском характере.
«Первая форма буржуазного просвещения» — так определил гуманизм Ф.
Энгельс, говоря о Море и его единомышленниках3. Эта особенность нашла отра-
* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 1. С. 422 - 423.
Цит. по: История философии. М., 1943. Т. 3. С. 9.
3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 22. С. 21.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Mop u его время
361
жение в их программе. Мор, Эразм и их сторонники проповедовали
необходимость реформы в рамках существовавшей социально-политической системы.
Более радикальная форма критики и оппозиции, угрожавшая насильственным
ниспровержением недостойных правителей и пастырей, особенно в условиях
начавшихся социальных движений Реформации, представлялась гуманистам-
просветителям эразмианского типа опасным потрясением основ общественного
и политического порядка, преддверием бунта черни. В созидательный характер
политической самодеятельности народных масс никто из них не верил.
Революционное выступление низов гуманисты воспринимали как анархию,
угрожавшую уничтожением всех духовных и культурных ценностей, которыми они
так дорожили. Вот почему у Мора не могло быть непредвзятого отношения к
Реформации. Как опытный политик, он предвидел ее разрушительные
политические последствия, о которых Лютер на первых этапах своей борьбы против
католической церкви и папы, по-видимому, не подозревал.
Этические и политические противоречия между гуманизмом и
Реформацией получают развитие в полемике Мора с английскими последователями
Лютера — У. Тинделом, Р. Барнзом, С. Фишем, Дж. Фришем.
Рьяного приверженца Лютера — Уильяма Тиндела, который перевел
Библию на английский язык, Мор называл «предводителем английских
еретиков»1. Подобно Лютеру, Тиндел утверждал, что главное для христианина — это
вера, которая является «матерью всех добрых дел». Человек оправдывает себя
не делами, а лишь верой. Но вера и добрые дела не зависят от нас, поскольку
они представляют собой «Божий дар», вслед за Лютером проповедовал Тиндел.
В 1529 г. Мор издал свой первый трактат против Тиндела — «Диалог о
ересях», в котором доказывал, что его противник подрывает авторитет церкви.
Перевод Нового Завета на английский язык, осуществленный Тинделом, Мор
считал насквозь тенденциозным и ошибочным, служащим орудием вредной и
опасной доктрины. Тиндел не остался в долгу и в 1531 г. выпустил «Ответ на
диалог сэра Томаса Мора», оспаривавший позицию Мора. На это Мор ответил
новым сочинением — «Опровержение ответа Тиндела» (1532 — 1533).
В «Диалоге о ересях» Мор с негодованием осуждает идею Лютера и его
последователей о несвободе человеческой воли. По учению Лютера об
абсолютном божественном предопределении, которое он изложил в трактате «О
рабстве воли» (1525), направленном против сочинения Эразма «О свободе
воли» (1524), спасение христианина зависит не от его воли, а только от веры и
милости Бога, ниспосылающего веру. У человека нет свободы выбора, его воля
бессильна что-либо изменить. Она подобна вьючному скоту: кто ею завладеет,
тому она и подчиняется. Завладеет ею Бог — и человек «охотно пойдет туда,
куда Господь пожелает». Если же человеческой волей завладеет сатана,
человек пойдет за ним. И нет у него «никакой воли бежать к одному из этих
ездоков или стремиться к ним, но сами ездоки борются за то, чтобы удержать че-
1 The Workes of Sir Thomas More... Lord Chancellor of England, wrytten by him in the English
tonge. Ed. William Rastell. L., 1557. P. 1037.
362
Приложения
ловека и завладеть им»1. Для гуманистов это учение было неприемлемо. Эразм,
Мор и их сторонники исходили из идеи свободы воли и упрекали Лютера в
том, что он снимает с людей всякую ответственность за их дурные деяния,
перекладывая все на Бога. По убеждению гуманистов, человек обладает свободой
выбора и, следовательно, несет нравственную ответственность за свои поступки
перед Богом и людьми. Лютеранская же концепция предопределения,
отрицания свободы воли, в понимании Мора, позволяет оправдывать любое
злодеяние, совершаемое последователями «новой веры», и в действительности есть не
что иное, как проповедь безграничного индивидуализма, прикрываемого
авторитетом Евангелия. Гуманист видел прямую связь между учением Лютера и
варварским разграблением Рима в 1527 г. войсками Карла V, значительную
часть которых составляли лютеране.
Мор и в период полемики с Тинделом разделял убеждение Колета и Эразма
о важном значении популяризации Нового Завета. Он положительно оценивал
идею перевода Св. Писания на английский язык, хотя и не видел в этом
панацеи от всех пороков церкви и общества. Гуманист вовсе не думал, что без
Писания на английском языке души его соотечественников обречены на погибель,
но все же считал желательным, чтобы англичане — и духовенство и миряне —
могли читать Новый Завет на родном языке. Однако, когда в «Диалоге о
ересях» собеседник Мора задает вопрос относительно перевода Тиндела, он
решительно заявляет, что тот столь плох, что его даже нельзя исправить;
порочная тенденциозность сближает этот перевод с еретической Библией Уи-
клифа, также «злостно» стремившегося доказать правоту собственных
заблуждений. Перевод Дж. Уиклифа, говорит он, в свое время «испортил немало
народу», и не только в этом королевстве, так как «зараженные ересью» латинские
книги распространялись далеко за пределами Англии. Они были изучены Яном
Гусом и использованы, чтобы «сокрушить все чешское королевство,
уничтожить веру и добродетель, и привели к погибели многие тысячи человеческих
жизней» . По мнению Мора, почти все идеи Лютера заимствованы у Дж.
Уиклифа. Обращаясь к авторитету такого переводчика Библии, как Иероним,
гуманист напоминает, сколь ответственное дело — перевод Св. Писания. Библия
не должна быть объектом частной интерпретации каждого христианина.
Порицая Лютера и Тиндела, Мор утверждает, что простой народ не может без
посредника в лице церкви «постичь сокровенный смысл Библии»3.
Как гуманист, Мор не мог примириться с презрительным отношением
лютеран к разуму. В «Диалоге о ересях», в «Опровержении ответа Тиндела», так же
как и в «Ответе Лютеру», он выступает против попыток реформаторов
третировать разум, противопоставляя ему веру, основанную на откровении. Разум и
откровение в вопросах веры, утверждает Мор, не противоречат друг другу.
Разум не враг, а слуга веры, ибо по самой своей природе он обращен к поиску
1 Luther M. D. Martin Luthers Werke. Weimar, 1883. Bd. 18. S. 635.
The Dialogue Concerning Tyndale by Sir Thomas More. Ed. W. E. Campbell and A. W. Reed. L.,
1927. P. 230-231.
3 Ibid. P. 244 - 245.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Мор и его время
363
станы. Однако Мор все же признает, что не всякая истина доступна разуму,
ак, за пределами разума находятся тайны Божественного Промысла. И тем не
:енее разум остается могучим источником познания, составляющим величай-
iee счастье бытия.
Таким образом, в трактовке разума Мор обнаруживает двойственный под-
од. С одной стороны, касаясь вопроса о соотношении философии и теологии,
азума и веры, он склоняется к традиционной мысли, что философия должна
ыть служанкой теологии, разум — слугой веры. В этом сказывается влияние
эсподствовавших в средние века представлений. С другой стороны, весьма
римечательно, что и в теологической полемике с реформаторами Мор про-
олжает защищать кредо гуманизма, отстаивая авторитет разума. Познание
станы при помощи разума он рассматривает как одно из величайших наслаж-
ений, доступных человеку. Даже в трактовке собственно религиозных про-
лем Мор апеллирует к авторитету разума.
Правильное понимание темных и спорных текстов Писания, по мнению Мо-
а, возможно лишь тогда, когда с католической верой сочетается «свет есте-
гвенного разума». Разум помогает найти истину путем исследования и сопо-
тавления спорных текстов Писания с другими, а также с комментариями от-
;ов церкви и с основными положениями католического вероучения. Мор
полостью разделяет надежды Колета и Эразма на возрождение и «возрастание»
лагочестия среди христиан в результате научного изучения и пропаганды Св.
1исания. При этом цель гуманистической критики и исследования текстов Пи-
ания была отнюдь не в том, чтобы, апеллируя к разуму, подвергать сомнению
вторитет Библии или подрывать авторитет церкви. Цель гуманистических
[пудий заключалась в критике «библейского суеверия», т. е. слепого, догмати-
;еского восприятия Писания, при котором написанное слово превозносится
ыше человеческого разума. По убеждению гуманистов, их просветительская
;еятельность должна способствовать оздоровлению, нравственному возрожде-
[ию церкви.
Иная цель была у реформаторов, которые полагали, что папистская церковь
безнадежно испорчена: ее нельзя лечить, а нужно уничтожить и заменить дру-
ой, истинной, реформированной на основе Св. Писания. Разум и все иные,
внешние» по отношению к Библии, авторитеты, по их мнению, не могут при-
[иматься в расчет при создании этой новой церкви.
В основе просветительской деятельности гуманистов, критиковавших пороки
[уховенства, и сочинений реформаторов — два различных отношения к церкви.
)днако теперь для нас ясно, что и те и другие объективно содействовали одно-
iy и тому же историческому процессу — ниспровержению духовной диктатуры
*еркви. И гуманисты и реформаторы способствовали ослаблению влияния гос-
юдствующей идеологии феодального общества — католицизма. И в этом
мысле можно констатировать, что гуманизм подготовил Реформацию. В даль-
сейшем же пути гуманизма как более умеренного, просветительского движе-
гия, заведомо избегавшего обращения к широким массам и рассчитывавшего
дошь на поддержку «просвещенных» государей и духовенства, расходятся с
364
Приложения
путями Реформации как более радикальной оппозиции феодализму,
апеллировавшей к революционным настроениям буржуазных и предпролетарских
элементов феодального общества. И если Эразм, Мор и их сторонники в
различных странах Европы рассматривали Реформацию как «подстрекательство к
мятежу», то реформаторы в свою очередь склонны были упрекать гуманистов
в непоследовательности и даже предательстве. Именно так Лютер расценивал
позицию Эразма, не желавшего поддерживать его, а Тиндел — позицию Мора.
Как справедливо отмечал Р. Пайнеас, «Тинделу казалось просто невероятным,
чтобы человек, защищавший Эразма от нападок теологов и написавший
эпиграммы против духовенства, позднее мог искренне порицать сочинения, схожие
с теми, которые он сам когда-то написал... Тинделу не приходило в голову, что
ранние сочинения Мора никогда не преследовали той цели, к которой
стремился реформатор, т. е. ниспровержения порочной церкви. Поэтому он открыто
обвинял Мора в неискренности по отношению к защищаемой им католической
церкви»1.
Автор «Диалога...» не ограничивается критикой доктрины Лютера с точки
зрения богословия и этики, он тщательно анализирует роль Реформации в
социально-политической борьбе своего времени. Мор остается верен оценке
политического аспекта учения и деятельности немецкого реформатора и его
последователей, данной им в «Ответе Лютеру». В «Диалоге...» он развивает и еще
более заостряет сформулированные ранее положения о разрушительном для
феодального общества характере лютеранской доктрины, подтверждая это
анализом политических событий, связанных с активным распространением в
Европе идей Реформации и Великой крестьянской войной в Германии.
«Светским правителям, — писал Мор, — было отрадно внимать этим
проповедям (проповедям Лютера.— И. О.), направленным против духовенства... так
как они сами зарились на церковное добро. Однако с ними вышло так, как с
собакой в басне Эзопа. Она хотела схватить зубами еще и отражение сыра в
воде, а самый-то сыр и выронила. Лютеровские крестьяне вскоре набрались
такой смелости, что поднялись против светских государей. Если бы последние
вовремя не спохватились, то, зарясь на имущество других, сами могли бы легко
потерять собственное. Однако они спаслись тем, что за лето уничтожили в этой
части Германии 70 тысяч лютеран... И все-таки эта безбожная секта благодаря
бездействию властей так окрепла, что наконец народ принудил правителей
также принять ее»2. Эта яркая и глубокая характеристика роли Реформации
Лютера в событиях 1524 — 1525 гг. в Германии отнюдь не исчерпывает
политического содержания «Диалога...». Показательно вообще отношение Мора к
ереси как к идеологии, представляющей угрозу для феодального государства.
«Преследование еретиков, — пишет Мор, — добрые государи ведут не только в
целях защиты веры, но и для сохранения мира среди народа»3.
Pineas R. Thomas More and Tudor Polemics. L., 1968. P. 116.
2 The Dialogue Concerning Tyndale by Sir Thomas More. Ed. W. E. Campbell and A. W. Reed. L.,
1927. P. 272 - 273.
3 Ibid. P. 302.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Mop и его время
365
Таким образом, в «Диалоге...» против Тиндела Мор использовал уроки
недавнего политического опыта Германии для дополнительной аргументации
выдвинутых ранее положений о политической опасности Реформации. Это не
значит, что автор «Утопии» и «Диалога...» утратил понимание социальной
несправедливости и порочности феодальной системы. Это означает лишь, что
Мор как политик, гуманист и человек, преданный католической вере,
воспринимал подрыв господствующей идеологии как угрозу анархии.
Другая проблема, к которой Мор вновь обращается в «Диалоге...», —
отношение между верой и делами христиан. Позиция Мора в этом вопросе
обнаруживает сходство с концепцией Эразма, считавшего, что без доброй воли и
добрых дел христианский обряд не имеет силы. Подчеркивая важность добрых
дел в жизни христиан, гуманисты предреформационной поры, и в частности
Мор, иногда свободно ставили знак равенства между общечеловеческими
добродетелями, как, например, простота, умеренность, скромность,
прославлявшимися античными писателями, и христианскими этическими нормами. Но вот
прошло почти два десятилетия, наступила пора Реформации, воочию
показавшая гуманистам, сколь опасно для устоев феодального общества свободное
толкование богословско-этических проблем христианской веры. Времена
изменились, вчерашние «вольнодумцы» — христианские гуманисты логикой истории
оказались отброшены в лагерь защитников «старого порядка».
В понимании Тиндела человеческие дела слишком несовершенны и все, что
человек может предложить Богу, — это его вера, но даже и она оказывается не
чем иным, как божественным даром, предопределенным милостью Божией.
Для Лютера и Тиндела любая попытка заслужить награду перед Богом своими
делами — богохульство. Мор занимает другую позицию. Да, перед Богом даже
самые добрые дела человека несовершенны. Тем не менее в мире, который
создан Богом, добрые дела играют важную роль в спасении, и люди «должны
работать так хорошо, как только могут», в противном случае человеку остается
раскаиваться в том, что он не выполнил свой долг перед Богом1.
Эта теологическая концепция Мора имеет непосредственное отношение к
политике. По его убеждению, создав мир, человека, Бог учредил государство и
сделал человека частью общества, в котором большинство людей подчиняется
и лишь немногие приказывают. Таково, по Мору, непременное условие
нормальной жизни общества. Люди обязаны подчиняться своим государям, ибо
«правители имеют власть от Бога, который требует повиноваться им, а иначе
мир погрузился бы в хаос»2. Отсюда — категоричные утверждения об опасности
критических суждений народа о своих правителях и необходимости
беспрекословного послушания властям. «Весь свой яд, — писал Мор, — Лютер
подсластил особым средством — свободой, которую он выхваливал народу,
убеждая, что, кроме веры, тому решительно ничего не нужно... Он учит людей, что,
раз они верующие христиане, то Христу они приходятся чем-то вроде двою-
1 CW. Vol. 8. Р. 1081 - 1082.
2 Ibid. P. 56.
366
Приложения
родных братьев; поэтому, кроме Евангелия, они совершенно от всего свободны
и им не приходится считаться с обычаями и законами, как духовными, так и
светскими»1. Мор не сомневался в обоснованности критики реформаторами
«греховности» и порочности католического духовенства и пап. Но, с его точки
зрения, еще большим пороком и грехом самих реформаторов было
распространение смуты неповиновения среди простого народа. И римский папа может
оказаться грешником, но для исправления этого положения в церкви имеются
иные средства, нежели памфлеты реформаторов. Существует Вселенский
Собор, который может увещевать самого папу ив крайнем случае— низложить
его.
Как видим, политический аспект у Мора нередко превалирует над
теологическим. Стремление к ниспровержению «испорченной» церкви он
рассматривает как угрозу ниспровержения существующего строя. Однако собственный
опыт Мора, мыслителя и политика, убедительно доказывает, что автор
«Утопии» и государственный деятель, осужденный за измену, в
действительности был весьма далек от беспрекословного подчинения существующему
порядку. И в этом, несомненно, проявились сила и величие Мора как человека
эпохи Возрождения, причудливо сочетавшиеся у него с чертами традиционного
средневекового мировоззрения.
Среди известных учений Реформации наиболее опасной и разрушительной
представлялась Мору доктрина анабаптистов из-за ее радикального характера.
Мор осуждал анабаптистов прежде всего за то, что они не признают ни
духовных, ни светских властей, призывают к уничтожению частной собственности,
проповедуя общность имущества, вплоть до общности жен, и в довершение
всего отрицают божественную сущность Христа, объявляя его всего лишь
человеком.
В отличие от анабаптистов, отстаивавших уравнительный принцип
«арифметического равенства» в распределении всех благ, автор «Утопии» выступал за
«геометрическое равенство», при котором хотя и обеспечиваются достаток и
благоденствие всех граждан, но отвергается уравниловка и каждый
вознаграждается по его заслугам перед обществом2. Мор воспринимал учение
анабаптистов как проповедь полной анархии, отрицание всех законов — как
полнейшую аморальность. Анабаптизм представлялся ему торжеством всего самого
низменного, злого, что только есть в человеке. Все еретики (читай —
последователи Лютера и Тиндела) в понимании Мора либо заведомо злы по природе
своей, либо простаки, обманутые злыми. Но в обоих случаях они одинаково
опасны и заслуживают самых суровых репрессий.
Жесткая и непримиримая позиция Мора по отношению к ересям Реформации
несомненно означала отход от гуманистических принципов религиозной
терпимости, некогда сформулированных в «Утопии». Эту историческую эволюцию
1 The Dialogue Concerning Tyndale by Sir Thomas More. Ed. W. E. Campbell and A. W. Reed. L.,
1927. P. 272 - 273.
См.: Штекли А. Э. «Родоначальник утопического коммунизма» и «проблески
коммунистических идей» //История социалистических учений. Мм 1982. С. 55 — 56.
И. Н. OcuHoecKuu. Томас Mop и его время
367
>аннего буржуазного просвещения имел в виду Ф. Энгельс, когда писал о пре-
фащении гуманизма в свою противоположность — католический иезуитизм1.
Кризис феодальной системы и наступление Реформации, подорвавшие
вековую монополию церкви в области идеологии, чему немало способствовала и
просветительская деятельность гуманистов, в конце концов поставили Мора
перед необходимостью выбора: либо содействовать окончательному краху
традиционных феодальных идеологических и политических институтов, либо
перейти в лагерь контрреформации. Мор предпочел второе, так как ни он, ни его
единомышленник Эразм не находили, да и не могли найти, той социально-
политической силы, которая стала бы основой гармоничного, разумного и
справедливого общества. Перед лицом острых социально-политических
коллизий эпохи Реформации и Великой крестьянской войны, как никогда прежде,
стало очевидным, что гуманизм — эта ранняя форма буржуазного
просвещения — исчерпал себя, пережив крах прежних иллюзий, и прежде всего иллюзии
единства христианства как гарантии незыблемости христианской цивилизации.
Ренессансный гуманизм утратил историческую перспективу. Но наследие его
не погибло, ибо оно не только подготовило реформационный взрыв против
феодальной церкви, но и заложило идейный фундамент эпохи Просвещения,
воспринявшей веру гуманистов в человека и его разум.
Последнюю попытку Мора апеллировать к иллюзорно-спасительной идее
единства всех христиан мы находим в «Диалоге об утешении», который он
писал, уже будучи узником Тауэра, в ожидании казни. По-прежнему оставаясь
приверженцем католической доктрины, гуманист на сей раз готов был даже
допустить, что в толковании некоторых вопросов, касающихся веры и добрых
дел, лютеране, возможно, и правы. Теперь, когда «всему христианскому миру
угрожает опасность турецкого нашествия»2 и от христиан, как никогда,
требуется единство и сплочение в борьбе против общего врага, у него, Мора,
больше нет желания продолжать теологические споры3.
Реформа, о которой он мечтал, построенная на христианском единстве
общества как вселенской церкви, оказалась нежизнеспособной в эпоху
социальных и политических коллизий, раздиравших феодальную Европу.
Социальная критика в произведениях Мора и Эразма накануне
Реформации, восхищавшая их современников, исчерпала себя, когда попытки
внутреннего реформирования церкви сменились антикатолическим движением,
приобретавшим все более четкие классовые формы. Безысходность и утопичность
позиции гуманистов, примкнувших к контрреформации, была очевидной.
Отвергнув Реформацию, христианский гуманизм оказался в тупике.
И тем не менее влияние гуманистических идей Мора на европейскую
культуру неоспоримо. Прежде всего оно сказалось на развитии общественной мыс-
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 22. С. 21 - 22.
2 К началу XVI в. под властью Турции находился почти весь Балканский полуостров. В
1526 г. войска султана Сулеймана Великолепного одержали победу над венграми и их
союзниками в битве при Мохаче. В 1529 г. полчища турок уже опустошали Венгрию.
3 CW. Vol. 12. Р. 37 - 38.
368
Приложения
ли XVI — XVIII вв. как в самой Англии, так и во Франции, Италии, Испании,
Латинской Америке.
Даже контрреформация в Европе, в целом способствовавшая развенчанию
гуманистических идеалов и обнаружившая всю тщетность надежд создать
разумное и справедливое общество путем просвещения, — даже
контрреформация с ее духовным террором, иезуитами и инквизицией не смогла уничтожить
идейное наследие Мора и его единомышленников. Это особенно наглядно
подтверждает пример таких католических стран, как Испания и Италия, где
память о Томасе Море и его «Утопии» не исчезла и в период жестоких
преследований времен Тридентского собора.
Духовное наследие гуманиста, цельность и широта его личности, моральная
бескомпромиссность, бескорыстие и политическая принципиальность, наконец,
гибель во имя своих убеждений — все это и по сей день привлекает к Мору
сердца миллионов людей в разных странах.
Ю. Ф. Шульц
ПОЭЗИЯ ТОМАСА МОРА
Великий английский гуманист, философ и государственный деятель Томас
Мор был также превосходным поэтом, автором 280 латинских эпиграмм и
небольших поэм. Любовь к античности, одушевлявшая его оксфордских
учителей Уильяма Гроцина (1446? — 1519) и Томаса Линакра (1460? — 1524), была и
для Мора своего рода «приглашением к Музе». Но не только Оксфорд или
Кембридж — любой университетский город того времени, каждый кружок
ученых-гуманистов были местом, где знали и любили древнюю, главным
образом латинскую, поэзию, и не только любили, но слагали стихи, подражая
древним поэтам. Эта среда отличалась чрезвычайно высокой поэтической
культурой, нередким среди неолатинских поэтов был и дар импровизации.
Почти все издания имели стихотворные посвящения или обращения к
читателям. Устраивались состязания поэтов при дворах королей и вельмож — как
духовных, так и светских. Известно, что еще Франсуа Вийон, крупнейший поэт
Франции XV в., участвовал в подобном состязании при дворе герцога Карла
Орлеанского в замке Блуа. Уже во времена Мора состязание такого рода в
Лондоне устроил Джон Колет (1466 — 1519), и в нем с успехом выступил
Уильям Лили (1468 — 1522), соперник и соратник Мора по переводу «Прогим-
насмата» и по изучению греческого языка.
Мор не только превосходно владел латинским языком, без которого в ту
пору было вообще невозможно образование, но еще и совершенствовался в
древнегреческом. В 1505 г. он вместе с Эразмом Роттердамским выполнил свой
первый перевод из Лукиана, изданный в следующем году в Париже у
И. Б. Асцензия. Еще раньше, в 1501 г., Мор пишет Холту, что усердно
занимается греческим с Гроцином. Через три года после этого он сообщает Колету
о своей учебе у Линакра, другого крупнейшего знатока греческой литературы.
Желанием усовершенствоваться в греческом была и упомянутая выше работа
Мора и Лили над «Прогимнасмата» (букв.: «школьные упражнения»), давшая
370
Приложения
18 переведенных стихами греческих эпиграмм (две из них Мор перевел
дважды разными стихотворными размерами — прог. 12 и 16). Эта переводческая
деятельность, вероятнее всего, относилась к 1503 — 1504 гг. Ее источником
явилась Греческая (Планудова) антология1, изданная незадолго перед тем.
Точная датировка подавляющего числа эпиграмм Мора затруднительна.
Хотя Эразм в письме к Ульриху фон Гуттену2 говорит, что большинство их было
написано Мором в молодости, Бреднер и Линч3 справедливо видят в этом
замечании слишком общее указание, не дающее оснований для более точной
хронологии моровских эпиграмм. Время создания большинства из них, не
считая тех, которые содержат определенные намеки на год своего рождения, эти
исследователи связывают прежде всего с греческими штудиями Мора (в 1503 —
1504 гг.). Но даже для некоторых эпиграмм из «Прогимнасмата» (напр., 12) они
обоснованно находят более позднюю дату, относя ее ко времени не ранее
1508 г.4. И, напротив, эпиграммы 1 — 3 Приложения II они датируют временем
до 1500 г.
Скорее всего, большинство эпиграмм, переведенных из антологии,
примыкает по времени к «Прогимнасмата», а подавляющее большинство
оригинальных стихотворений относится к периоду от 1509 до 1516 г.
Сам Т. Мор впервые говорит о своих эпиграммах в письме к Эразму от
3 сентября 1516 г., посылая ему рукопись своей «Утопии». В это время
эпиграммы, по-видимому, уже находились у Эразма. Самой ранней оригинальной
эпиграммой Мора можно считать эпитафию Генриху Абингдону, умершему в
1497 г., написанную вскоре после этого события.
Поэтическое наследие Мора состоит из переводных и оригинальных
стихотворений. В последних индивидуальность Мора-поэта проявляется наиболее
ярко, но и в своих переводах Мор выступает достойным соперником греческих
поэтов-эпиграмматистов.
На рубеже XV и XVI вв. латинская эпиграмма была необычайно
распространенным родом поэзии. Особенно прославились на этом поприще
итальянские гуманисты Джованни Джовиано Понтано (1426 — 1503), Михаил Марулл
Тарханиота (1433— 1500) и Анджело Полициано (1454— 1494). Эти
неолатинские поэты писали преимущественно «любовные эпиграммы», а Полициано
был, кроме того, мастером утонченных панегирических стихотворений. Однако
Мор как поэт-эпиграмматист был совершенно самостоятелен и неповторим.
Уже Беат Ренан (1485— 1547), представляя в посвящении Вилибальду Пирк-
геймеру (1470— 1530) в первом издании эпиграмм Мора его поэзию, отдает
Ее составитель — византийский ученый монах Максим Плануд (1260— 1310). Впервые она
издана Иоанном Ласкарисом в Венеции в 1494, а затем в 1503 г.
2 Opus epistolarum Des. Erasmi Roterodami per R. S. Allen and H. M. Allen. Vol. IV. Oxford,
1922. P. 12 - 23.
The latin Epigrams of Thomas More. Edited with Translations and Notes by L. Bradner and Ch.
A. Lynch. The University of Chicago Press, 1953. P. XI — XII (далее будет указано: Бреднер и Линч).
4 См.: Thompson С. R. Translations by Lucian by Erasmus and St. Thomas More. [Ithaca, 1940].
P. 8 - 10.
Ю. Ф. Шульц. Поэзия Томаса Мора
371
несомненное предпочтение Мору перед Понтано и Маруллом: Марулл
славословит свою возлюбленную Неэру и пишет, «являя некоего Гераклита» (т.е.
туманно. — Ю. Ж), а Понтано бесстрастно представляет нам наиболее
легкомысленных эпиграмматистов древности. Что касается Полициано, то этот
неутомимый разыскатель древних рукописей, живя при дворе Лоренцо Медичи, в
эпиграмме был прежде всего блестящим панегиристом.
Латинские эпиграммы Мора необычайно разнообразны по содержанию. Тот
же Ренан находит в них все те достоинства, которыми должна отличаться
настоящая эпиграмма, — «остроумием, соединенным с краткостью, должна быть
изящной и без промедления завершаться...». По его словам, это особенно
свойственно оригинальным стихотворениям Мора, хотя и переводные «заслуживают
не менее высокой хвалы», ибо «труд переводящего часто поистине велик».
Ренан называет «поистине удивительным» Мора — как поэта, так и переводчика.
«Можно подумать, — пишет он, — что Музы вдохнули в него все, что касается
шуток, изящества, тонкого вкуса».
Таким образом, уже в момент выхода в свет эпиграмм Мора было
обращено внимание на существенное отличие их от поэзии неолатинских поэтов —
его предшественников. Бреднер и Линч1 по праву назвали это отличие
«наиболее поразительной в них вещью». Если любовные эпиграммы Понтано
и Марулла характеризуются краткостью, а стихи Полициано утонченной
лестью, то у Мора мы находим «едкие нападки на людей и нравы, на профессию
и классы...». Они справедливо отмечают двойную оригинальность Мора как
эпиграмматиста: «Во-первых, он имел заостренное чувство стиля, понимания,
чем должна быть эпиграмма... Во-вторых, он изгонял из своих сочинений
распущенные овидианизмы итальянских поэтов и нудную религиозность
северных гуманистов»2.
Основным достоинством эпиграммы в древности считалась ее краткость.
В I в. н. э. греческий поэт Парменион в своей эпиграмме «Об эпиграмме» (АР,
IX, 342) так сформулировал это требование:
Думаю, сердятся Музы, коль много стихов в эпиграмме:
Разное дело совсем — стадий3 и длительный бег.
Множество в длительном беге кругов совершают, а стадий
Надо, все силы собрав, духом единым пройти.
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
И хотя римский поэт-эпиграмматист Марциал протестовал (Эпиграммы, II,
77) против требования формальной краткости вне зависимости от содержания
эпиграммы:
1 Бреднер и Линч. Указ. соч. С. XXVI.
2 Там же. С. XXVII.
Стадий — бег на короткую дистанцию, около 185 м.
372
Приложения
Вовсе не длинны стихи, от каких ничего не отнимешь.
А у тебя-то, дружок, даже двустишья длинны.
[Перевод Ф. Петровского),
все же в подавляющем большинстве эпиграммы Греческой антологии не были
обширными стихотворениями; обычный размер эпиграммы — 2—4
стихотворных строки, реже 6 — 8 и более строк. Таковы в своей массе и эпиграммы
Мора. Лишь отдельные из них содержат по 40 — 50 стихов (эпигр. 247 — 249).
Только два стихотворения (эпигр. I на коронацию Генриха VII и эпигр. 125
Кандиду о выборе жены) представляют собой скорее небольшие поэмы
(соответственно в 190 и 231 стих, строк).
Совсем не праздный вопрос: произведения каких греческих поэтов-
эпиграмматистов переводил Мор? Включая «Прогимнасмата», более 100
эпиграмм заимствованы из антологии Плануда. Кстати сказать, Мор впервые в
Европе перевел их на латинский язык — международный язык ученых его
времени1. Лишь в XVII столетии голландский гуманист Гуго Гроций (1583 — 1645)
перевел эту антологию на латинский язык. Наибольший интерес Мор проявил
к первым двум книгам антологии — эпиграммы «описательные и
побудительные» (demonstrativa et exhortatoria) и «насмешливые и застольные» (irrisoria et
convivalia), т. е. сатирические эпиграммы. И те и другие фигурируют у Мора
более 40 раз. «Надгробные» (sepulcralia) — 10 раз, а «описательные» (ае-
scriptiva) — всего 3 раза. Эпиграммы остальных трех книг этой антологии
встречаются лишь по одному разу. Вполне вероятно, что Мор использовал не
только издание, но и рукописный текст данной антологии эпиграмм. Остальные
греческие источники — это «Этика» Аристотеля, возможно, Диоген Лаэртский
и другие — уже прозаические произведения писателей древности.
Стихотворный источник лежит лишь в основе «Прогимнасмата» 18 (На статую Неоптоле-
ма)2. Несомненно также знакомство с Марциалом. Однако можно отметить
лишь незначительную общность отдельных ситуаций, например в эпиграмме
1833.
Эпиграммы 63 и 64 являются переводами английских песен — кантиков.
Последняя находится в рукописном «Тюдоровском сборнике песен», оригинал
первой не обнаружен до сих пор.
Обратимся к поэтам-эпиграмматистам антологии, более всего любимым
Томасом Мором. Прежде всего его привлекал к себе талант «Вольтера
античности» (по выражению Ф. Энгельса) — Лукиана, крупнейшего писателя-
сатирика и эпиграмматиста II в. н. э., оставившего более 50, преимущественно
сатирических, эпиграмм. Затем — Лукиллий (I в. н. э.), современник Марциа-
ла (ок. 40 — 104 гг. н. э.), известный только как эпиграмматист-сатирик, автор
около 130 эпиграмм. Наконец, Паллад (ок. 360 — между 430 и 440 гг. н. э.),
последний «языческий» поэт-эпиграмматист. В истории эпиграммы он знаме-
1 См. HuttonJ. Greek Anthology in Italy. [Ithaca, 1935]. P. 151.
Бреднер и Линч. Указ. соч. С. XX.
См. также эпиграммы 194 и 198 (ср.: Марциал. Эпиграммы, VI, 78).
Ю. Ф. Шулъц. Поэзия Томаса Мора
373
нует собой поздний расцвет этого жанра, ее последний взлет в трагическое
для эллинской культуры время. Сторонник гибнущего эллинства и противник
торжествующего христианства, Паллад видит обреченность своих иделов:
Судьба, приносившая счастье, сама стала несчастной; «прежде имевшая
храм», она «оказалась под старость в харчевне» (Паллад, АР, IX, 183)1.
Паллад — блестящий мастер эпиграммы. Современники дали ему прозвище
«Метеор» («Высокий», «Возвышенный»), почтив таким образом своего
талантливого поэта.
Таковы эпиграмматисты античности, которых более других ценил Мор. Он
перевел также по нескольку эпиграмм Агафия Схоластика из Мирины (ок.
536 — 582 гг. н. э.), Никарха (I в. н. э.), отдельные эпиграммы Симонида,
Платона, Аниты, Леонида Александрийского, Анакреонта, Менандра, Мимнерма,
Юлиана Египетского и других, известных лишь по именам или вовсе
неизвестных эпиграмматистов .
Однако большая часть поэтического наследия Мора — это оригинальные
стихотворения, в которых его облик поэта и человека раскрывается наиболее полно.
В новейшем издании эпиграмм Мора, подготовленном Бреднером и Линчем
(см. 3-ю сноску), все они разделены на четыре отдела: 1) Прогимнасмата
(18 стихотворений), 2) Собственно эпиграммы (253), 3) Приложение I (2
эпиграммы) и 4) Приложение II (7 эпиграмм).
Содержание 100 с лишним переводных эпиграмм определяется греческими
оригиналами и чрезвычайно разнообразно. Не менее разнообразны по тематике
и более чем 160 оригинальных эпиграмм Мора. Для Англии начала XVI
столетия они поистине злободневны. В них Mop-поэт поражает нас обилием
сюжетов. Наряду с традиционными мотивами древней эпиграммы — мыслями о
краткости жизни, сатирой на плохих врачей и на женщин, изображением
невежественных и беспомощных прорицателей, сравнением жизни богачей и
бедняков (отнюдь не в пользу первых), совершенно особое место занимают
23 эпиграммы, посвященные правителям и наилучшему образу правления, т. е.
жизненно важному для Мора и его друзей-гуманистов вопросу, который они
связывали со своим идеалом совершенного государя. Известно, какие надежды
в этом отношении возлагали Мор, Эразм и их друзья на молодого Генриха
VIII. В эпиграмме 1-й, посвященной такому торжественному событию, как ко-
рование молодого Генриха VTII, Мор не ограничился только панегирическими
похвалами дню, знаменовавшему, по его мнению, «конец рабства» и «начало
свободы», но недвусмысленно заклеймил налоговый произвол, террор и
беззакония правления Генриха VII, отца нового короля.
Вопрос об идеальном правителе отражен и в трактатах Эразма
«Христианский государь» и «Жалоба мира», а также в «Похвале глупости». Мор, помимо
эпиграмм, затрагивает этот вопрос в «Утопии». Однако в эпиграммах, как бы
дополняющих это сочинение Мора, он выражен подчас (эпигр. 182) с большей
Русский перевод см.: «Византийский временник». М.: Наука, 1964. Т. XXIV. С. 265.
Об их жизни и творчестве см.: «Греческая эпиграмма». М.: Гослитиздат, 1960 и «Греческая
эпиграмма». СПб.: Наука, 1993. С. 326 - 365.
374
Приложения
определенностью, свидетельствуя о большем радикализме
Мора-эпиграмматиста по сравнению с Мором — автором «Утопии». И Мор и Эразм полагали,
что идеальный государь должен блюсти законы, защищать мир и быть
достойным главою своих подданных, ибо, по мысли Мора (эпигр. 103), «народ своей
волей дает и отнимает власть».
Традиционные мотивы античного свободолюбия, тираноборчества звучат во
многих эпиграммах Мора. Отвергая божественное происхождение королевской
власти, он ставит на место короля «Dei gratia»1 правителя, избранного волею
народа. И это нельзя считать лишь данью литературной традиции; свои идеалы
Мор стремился осуществить в своей парламентской деятельности еще при
жизни Генриха VII, не боясь гнева этого сурового деспота.
Мор, как и Эразм, был чужд ортодоксальному христианскому
благочестию. Мы не найдем его в жизни Мора; он не щадит алчности и невежества
епископов (эпиграммы 53, 160, 186), высмеивает монахов (эпиграммы 157, 187,
244). Всего 6 эпиграмм носят торжественнно-панегирический характер, но их
адресаты (Буслейден, Эразм, Холт и другие) достойны такой хвалы. Перед
нами в эпиграммах Мора проходит целая галерея современников поэта:
болтливый галломан Лал, легкомысленный Сабин, автор памфлета
«Антимор» Бриксий (эпиграммы, адресованные ему, составляют как бы
небольшой цикл), друзья и единомышленники — Эразм, Буслейден, Петр Эги-
дий, Уильям Уорхем, родные и близкие поэта. В эпиграммах, обращенных к
друзьям и близким, чувствуется огромное обаяние Мора, верного друга,
прекрасного семьянина, любящего и умного отца, давшего своим детям
превосходное образование, не исключая и дочерей, что по тем временам было
далеко не обычным явлением.
Большинство эпиграмм Мора написано дактилическим дистихом, первая
строка которого представляет собой гекзаметр, а вторая — пентаметр. Таких
эпиграмм более 240. Кстати сказать, это был также основной размер и
античной эпиграммы. Восемь эпиграмм (8, 33, 118, 119, 128, 142, 207, 219) написаны
гекзаметром. Четыре эпиграммы (95, 129, 235, 250) — гекзаметром в сочетании с
ямбическим диметром. Собственно ямбическим диметром написаны две
эпиграммы (91, 189). Эпиграмма 125 Кандиду (о выборе жены), представляющая
собой небольшую поэму, написана ямбическим усеченным диметром.
Ямбический триметр применен во втором варианте «Прогимнасмата» 12, а также в
эпиграммах 44, 45, 67, 73, 77, 127, 229, 231, а в эпиграмме 48 — так называемый
холиямб (по-гречески «скадзон»), ямбический стих со спондеем или хореем в
последней стопе.
Ямбическая строфа, т. е. сочетание ямбических триметра и диметра,
встречается в шести эпиграммах (4, 93, 103, 126, 177 и в Приложении II, эпигр. 6).
Одиннадцатисложники (так называемый Фалеков стих) использованы
(частично) в эпиграмме 5 Приложения И. Второй усеченный гликоней, называемый
хориямбом, т. е. состоящий из хорея и ямба, — в эпиграмме 71.
«Божьей милостью» — непременный титул королей.
Ю. Ф. Шулъц. Поэзия Томаса Мора
375
В подавляющем большинстве переводы Мора отличаются большой
близостью к оригиналу. Как правило, он соблюдает и стихотворный размер
переводимой им греческой эпиграммы. Однако есть исключения. Так, в
эпиграмме 71 Мором применен хориямб вместо ямбического диметра оригинала
Анакреонта. В эпиграмме 73 — ямбический триметр вместо элегического дистиха
греческого оригинала. В эпиграмме 127 также применен ямбический триметр
вместо усеченного ямбического триметра.
Все случаи немногочисленных переводческих ошибок Мора и переводов,
базировавшихся на заведомо небезупречном тексте антологии Плануда, подробно
рассмотрены Бреднером и Линчем в их Введении1 и частично отмечены в
комментариях к настоящему русскому переводу.
Большой интерес представляет, кроме того, история публикации самого
текста эпиграмм Мора. Первое их издание вышло в свет в марте 1518 г. в
Базеле у Иоганна Фробена (1460— 1527), крупного типографа, друга Эразма
Роттердамского и издателя многих его трудов. Они были напечатаны вместе
со вторым изданием «Утопии» и эпиграммами Эразма Роттердамского.
Титульный лист-бордюр для этого издания исполнил гравюрой на дереве
знаменитый художник и гравер начала XVI в. Ганс Гольбейн Младший (1494 —
1543).
Необычайная популярность книги вызвала необходимость повторного
издания, которое и было осуществлено в декабре того же года (Базель, Иоганн
Фробен). Для этого издания, печатанного, как и первое, вместе с «Утопией»,
титульный лист гравировал (на дереве) Урс Граф (ок. 1487 — 1529 гт. или
1530 г.), резчик печатей и один из крупных художников-граверов начала
XVI столетия, который, как и Гольбейн, много работал над оформлением
книги. В отношении текста это второе издание полностью повторяло
предыдущее.
Третьим изданием эпиграммы Мора вышли в 1520 г. (Базель, Иоганн
Фробен). Как и первое издание, оно имеет гравированный титул работы Ганса
Гольбейна. Мор внес в него значительные исправления и некоторые изменения
в состав, исключив ряд эпиграмм (Приложение I, эпигр. 1 и 2) и усилив
критическую остроту эпиграмм, адресованных Бриксию, ибо в 1519 г. тот уже
выпустил в свет свой памфлет «Антимор». Частично были также исправлены
заголовки эпиграмм и внесен ряд частных синтаксических и пунктуационных
исправлений. Издание 1520 г. — последнее прижизненное издание эпиграмм
Мора. На его тексте (с необходимыми поправками по двум изданиям 1518 г.)
базируется и новейшее издание эпиграмм Мора, осуществленное Бреднером и
Линчем в 1953 г.
После трагической гибели Мора на эшафоте в 1535 г. вышло в свет два
отдельных издания эпиграмм: 1) Лондонское 1638 г. («Epigrammata Thomae Mori
Angli». Londini, H. Mosley, 1638), которое в отношении текста почти полностью
повторяет последнее прижизненное издание 1520 г., и 2) издание Артура Кейли
Бреднер и Линч. Указ. соч. Разд. 4. С. XXI — XXV.
376
Приложения
(A. Kayley), также вышедшее в Лондоне в 1808 г., текст которого взят из
Базельского издания «Люкубрационес» 1563 г.1
Эпиграммы Мора входили также в состав двух изданий его «Сочинений» —
Базельского, напечатанного Николаем Епископием (Бишофом), родственником
Иеронима Фробена (1501 — 1563), сына Иоганна Фробена, и Лувенского
«Полного собрания сочинений» (1565 — 1566 тт.)2.
Что касается традиции печатного текста этих изданий, то все они, кроме
Лувенского издания, базируются на издании 1520 г., которое считается
наиболее ценным. Однако «издатели (Лувенского издания. — Ю. Ш.) ничего не знали
о существовании прежних»3. Кроме того, из этого издания исключены
эпиграммы (98, 149, 219, 229) эротического характера, а по идейно-религиозным
соображениям и эпиграммы, содержащие восхваление работы Эразма над
изданием Нового Завета, вышедшего в свет в Базеле в 1516 г. Эпиграммы
находятся и в «Полном собрании сочинений» Мора, изданном в 1689 г., текст
которого базируется на Базельском издании 1563 г. Все перечисленные выше
издания не имели критического аппарата.
Упомянутое издание Бреднера и Линча явилось первым критическим
изданием эпиграмм Мора. " Оно снабжено обстоятельным Введением (с. X —
XXXIII), в котором освещены все основные проблемы творчества Мора-поэта:
составление и печатание эпиграмм, история текста, источники, характеристика
Мора как переводчика, стихотворные размеры эпиграмм, их сюжетное
содержание, источники латинского текста. Особо рассмотрен вопрос о полемике с
Бриксием. К оригинальному латинскому тексту приложен английский
прозаический перевод эпиграмм с краткими к ним примечаниями. В двух
Приложениях (I и II) помещены стихотворения, либо не вошедшие в издание 1520 г.
(Приложение I), либо вообще отсутствующие в «Эпиграммах» Мора и взятые
из различных изданий, — начиная с «Млека детей» Холта, изданного около
1510 г., и кончая эпиграммой 7, впервые опубликованной лишь в 1932 г.
Издание снабжено двумя указателями — начальных слов каждой эпиграммы и
именным.
Настоящее русское издание поэзии Мора является первым. Оно содержит
стихотворный перевод размером оригиналов всего поэтического наследия
Мора. Перевод сопровождается комментариями, при составлении которых
частично использованы примечания оригинального издания 1953 г.
Thomae Mori, Angliae ornamenti eximii, Lucubrationes. Basileae apud Episcopium, 1563.
Lucubrationes — букв.: «ночные бдения», «занятия при свете ночника».
Thomae Mori Angli, viri eruditionis pariter ac virtutis nomine clarissimi, Angliaeque olim
cancellarii, omnia opera, Lovanii, apud Ioannem Bogardum, Anno 1566. Экземпляр этого
редчайшего издания находится в Государственной публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина
(ныне Российская национальная библиотека). См. статью: Ossinovsky Igor. Rare Editions of Thomas
More's Works in Libraries of USSR//Moreana, 25, 1970. P. 67 - 74.
БреВнер и Линч. Указ. соч. С. XVIII.
Mori Thomae. Opera omnia, sumptibus Christiani Genschii. Frankfurt; Leipzig, 1689.
Ю. Ф. Шулъц. Поэзия Томаса Мора
377
***
Поэзия Томаса Мора — замечательное явление в гуманистической латинской
поэзии начала XVI в. Злободневные, стилистически отточенные строки моров-
ских эпиграмм получили заслуженное признание сразу по их выходе в свет.
Многие из них не только идейно близки знаменитой «Утопии», но и
написанным блестящей латинской прозой «Разговорам запросто» Эразма
Роттердамского. Они утверждают высокие гуманистические идеалы в обществе в канун
Реформации.
Современный английский драматург Роберт Болт назвал свою пьесу о Море
«Человек на все времена», подчеркнув тем самым общечеловеческую ценность
нравственного облика Мора— поэта, философа, государственного деятеля,
человека «без страха и упрека». И сегодня, хотя более 450 лет отделяют нас от
времени, когда жил Томас Мор, его поэзия — не просто литературный
памятник своей эпохи, она жива и в наши дни.
Е. В. Кузнецов
«ИСТОРИЯ РИЧАРДА III»
КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК
Каждый, кто познакомится с «Историей Ричарда III» Т. Мора, не может
избежать вопроса: что перед ним? Литературное произведение, беллетризиро-
вавшее в свободной манере некоторые исторические факты? Или за яркой,
насыщенной драматизмом повествовательной формой у великого английского
гуманиста скрывается достоверный исторический рассказ, заслуживающий
доверия профессиональных историков современности?
Ответы наших предшественников на этот имеющий решающее значение
вопрос далеко не однозначны, порою даже альтернативны. Э. Р. Майерс в 1954 г.
выразил сомнение, имел ли Т. Мор вообще намерение «писать историю»: «его
рассказ много больше похож на изложенную блестящей прозой драму, для
которой едва ли уместно оставаться верной исторической правде»1. Э. Ф. Пол-
лард тоже видит в разбираемом им «Ричарде Ш» скорее плод литературных,
нежели исторических исканий. Литературные достоинства «Истории»
подчеркиваются и в исследовании Э. М. Рут. Труд Мора, пишет она, «исторически
неаккуратен», он «настолько же нравственный трактат, насколько летопись
событий»3.
«„Ричарда НГ следует рассматривать не как историческое исследование, а
как драматическое повествование», — указывает Э. Э. Рейнольде4. Впрочем, в
более поздней своей книге «Сражение выиграно. Жизнь и смерть святого
Томаса Мора» Э. Э. Рейнольде говорит о большом вкладе автора «Ричарда III» в
английскую историографию. Его творение, отмечает он, явилось первой в
Англии «исторической биографией или биографической историей»5.
Один из авторитетнейших исследователей политических событий XV столе-
1 Myers A. R. The Character of Richard Ш // History today. 1954. № 4. P. 515.
2 ET. P. 223 ff.; Pollard E. F. Sir Thomas More «Richard ПЬ // History. 1933. Vol. 17. P. 319 - 320.
3 Routh E. M. Sir Thomas More and his Friends, 1477 - 1535. L., 1934. P. 51.
4 Reynolds E. E. Sir Thomas More. L., 1965. P. 14.
0 Reynolds E. E. The Field is Won. L., 1968. P. 81.
Е. В. Кузнецов. История Ричарда III как исторический источник 379
тия Джеймс Рамзей назвал произведение Мора «историческим романом»1.
Скептически относился к достоверности «Истории Ричарда III» У. Стэббс2.
Более высокого мнения о «чисто исторических» достоинствах разбираемой
работы Мора Р. В. Чэмберс3. У. Е. Кэмпбелл в своем «Предисловии» к
факсимильному изданию английских произведений Томаса Мора подчеркивал,
что «фрагмент о жизни Ричарда III написан с ясностью и психологической
проницательностью, более характерной современной историографии, чем
средневековой»4. Р. С. Сильвестер, подготовивший «Историю Ричарда III» к
изданию в первом полном собрании трудов Т. Мора, отмечает, что для
написания ее великий гуманист собрал разнообразные материалы. «Однако
оценка современных историков остается уместной: моровская „История короля
Ричарда III" является в такой же степени подлинным литературным
произведением, насколько она является историей; и существует гораздо больше
факторов, влиявших на ее написание, чем тех, которе могут быть обнаружены
благодаря изучению исторических источников, на которых это повествование
основано»5.
Прекращая наш далеко не полный обзор точек зрения на «Ричарда III»
Мора, необходимо заметить, что литературные достоинства не являются чем-то
чуждым историческим произведениям. Равно нельзя требовать от историка
совершенной индифферентности к окружающим его социальным условиям.
Важно определить авторский замысел, то, как сам писатель оценивал
избранный им жанр. Для суждений об этом у нас, к несчастью, нет иных данных,
кроме самого произведения. На одной из страниц английского варианта
«Истории» можно прочесть такое высказывание Т. Мора: «Однако пора
вернуться к развитию этой истории...» Еще яснее латинский текст: «Однако же я
возвращаюсь к истории...»6 В другом месте7 Мор говорит о намерении
продолжать свой труд и описать времена правления Генриха VII или хотя бы
составить краткий очерк «истории» самозванца Перкина Варбека8. Итак, великий
гуманист мыслил свой труд не как нравственный памфлет или прозаическую
драму, а как историческое сочинение. Более того, в момент его написания он,
очевидно, имел самые серьезные намерения продолжать работу в
историческом плане, распространить повествование на период правления первого
Тюдора и выступавшей против него баронской оппозиции, которая в своей борьбе
с правящим монархом использовала различных марионеток вроде П. Варбека.
Недаром один из биографов Т. Мора в XVI в., скрывший свое имя под псевдо-
1 Ramsay I. Vol. П. Р. 456 note.
2 Stubbs W. The Constitutional History of England. Vol. Ш. L., 1884. P. 230 note.
3 Chambers R. W. The Place of Saint Thomas More in English Literature and History. L., 1937.
P. 270 ff.; Chambers R. W. The Autorship of «The History of Richard UI» / Ed. W. Campbell // The
English Works of Sir Thomas More. Vol. I. L., 1931. P. 26 ff.
4 Chambers R. W. The English Works... P. XII.
5 RIII. Introduction by R. S. Sylvester. P. LXXX.
6 RIII. P. 9.
1 RIII. P. 82 - 83.
Подробнее о Перкине Варбеке см. примеч. 111 в разделе «Комментарии».
380
Приложения
нимом Ro. В а., сообщает, что тот «написал также книгу истории Генриха VII»1.
Материалы Мора к истории П. Варбека цитировал известный антиквар и
историк времен Елизаветы Тюдор — Д. Кэмден2.
У читателей XVI в. существовало мало сомнений, что труд Т. Мора —
история в полном смысле этого слова. Один из черновых вариантов «Ричарда III»
оказался в 1543 г. включенным в виде прозаического приложения к
стихотворной хронике Джона Хардинга3. Издатель Ричард Грэфтон, правда, в то время
не рискнул назвать автора публикации — еще был жив убийца Мора Генрих
VIII. Зато в 1548 г., публикуя посмертно хронику Эдуарда Холла4, Грэфтон не
только включил в ее текст моровский фрагмент, но дважды — в начале и в
конце его — назвал автора0.
В 1557 г. Уильям Рэстел, издавая свою копию рукописи Мора, также назвал
ее «историей»6. Первое издание латинского варианта работы Т. Мора,
увидевшее свет в 1565 — 1566 гг. в Лувене, озаглавлено: «Historia Richardi Regis
Angliae eivs nominis Tertii, per Thomam Morum, Londinensis civitatis iam tvm
vicecomitem conscripta, annvm circiter M.D.XIII».
Моровскую версию событий, скорректированную в соответствии с
«образцовым изданием» Рэстела, помещали в свои хроники Грэфтон (1573)7, Холиншед
(1577)8, Стау9.
«Историей» называли труд Т. Мора его биографы XVI в. Так, Томас Стэпл-
тон писал в 1588 г.: «Он написал затем, примерно в то же время (как
„Утопию". — Е. К.), историю короля Ричарда...»10 Первый британский библиограф
Джон Бэйл, епископ Оссри, во втором издании своего «Каталога знаменитых
писателей» («Scriptorum illustrium catalogus») причислил к творениям Мора
«Историю Эдуарда V»11.
1 Ro: Ba. The Life of Sir Thomas More. The Early English Text Society. The Original Series, 1950.
№ 222. P. 95.
2 Ibid. P. 96; ср.: Р. 324 - 325.
«The Chronicle of John Gardyng in metre» выдержала в 1543 г. два издания.
4 Halle Е. The Union of the two Noble and Illustre families of Lancaster and York. L., 1848.
В 1850 г. летопись была переиздана Грэ.фтоном. См. также «Список сокращений» — Hall.
0 Начиная изложение событий времени правления Эдуарда V, Грэфтон замечает: «Время
этого короля с некоторой частью правления короля Ричарда III, как это будет указано в
примечании, сделанном в надлежащем месте, было описано сэром Томасом Мором». После рассказа об
убийстве детей Эдуарда следует такая пометка: «От начала правления Эдуарда V до сих пор
принадлежит перу сэра Томаса Мора».
Заголовок издания 1557 г. начинается словами: «The History of King Richard the Third...» —
RIII. Introduction by R. S. Sylvester. P. XXVTI.
7 Grafton R. Chronicle, or History of England / Ed. H. Ellis. Vol. I, П. L., 1809.
8 R. Holinshed's Chronicles of England, Scotland and France. Vol. Ш. L., 1809. P. 266 ff.
Стау включил фрагмент Мора в две свои работы. См. «Список сокращений» — Stow.
«Scripsit porro eodem fere tempore historiam Richardi Regis...» Цит. по: Tne English Works... P. 30.
Название «История Эдурда V» вместо «История Ричарда III» фигурирует в ряде других
случаев, даже в изданиях сравнительно недавнего времени. Например, в «The Camelot Series»
сочинение Мора увидело свет под таким заголовком: «Historié of the pittiful Life and unfortunate
Death of Edward the Fifth and then Duke of York» / Ed. M. Adams // Utopia and History of Edward V.
L., 1961.
Е. В. Кузнецов. История Ричарда III как исторический источник
381
Подводя итог полувековой «публичной» жизни моровского «Ричарда», Джон
Гарингтон заметил в 1596 г.: «...лучше всех написанной частью наших хроник,
по мнению всех людей, является та, что посвящена Ричарду III»1. Лишь Рожер
Эсхем в своем письме к Джону Эстли (1552) называет «памфлетом» труд
Мора, но тут же поясняет: «...если бы остальная часть истории Англии была бы
выполнена так же, мы могли бы в этом отношении вполне сравниваться с
Францией, Италией, Германией...»2
Популярность произведения великого гуманиста начала XVI в. была так
велика в конце этого столетия, что дала канву для целого ряда драматических
произведений неизвестных авторов, Кристофера Марло и наконец Уильяма
Шекспира3.
Таким образом, и сам Мор, и его ученые соотечественники, жившие в веке
Тюдоров, и «широкая публика», читавшая исторические труды Холиншеда,
Грэфтона, Холла и Стау или присутствовавшая на сценических спектаклях
Марло, Шекспира и других драматургов, верили в историчность и
достоверность книги «Ричарда III». Была ли подобная оценка обоснованной? Чтобы
решить эту проблему, обратимся к таким историческим источникам, которые бы
позволили проверить научную добротность разбираемого исторического
фрагмента. В первую очередь в поле нашего зрения окажутся летописи и другие
нарративные произведения, в которых излагаются события, развернувшиеся в
Англии весной и летом 1483 г.
Самым ранним из интересующих нас нарративов является тот, который
вышел первого декабря 1483 г.4 из-под пера Доминико Манчини, служившего при
дворе вьенского архиепископа Анджело Като5. Ценность рассказа Манчини
определяется прежде всего тем, что он сам наблюдал, находясь в Англии,
описываемые события6, и, судя по богатству содержания его небольшой рукописи,
наблюдал отнюдь не пассивно, а активно искал источники информации, кото
Гарингтон, правда, тут же первым высказал сомнение, написал ли Мор «Ричарда Ш», и назвал
в качестве возможного автора епископа Джона Мортона (The English Works... P. 32; Chambers R. W.
The Place... P. 29). Понадобились усилия многих поколений ученых, чтобы разрешить это сомнение.
Лишь в 30-е годы нашего столетия Р. В. Чэмберсом и В. Э. Дойл-Дэвидсоном авторство Мора было
доказано с бесспорной очевидностью (The English Works... P. 24 ff.; 42 ff.).
2 Цит. по: Chambers R. W. The Place... P. 27 - 28. См. также: The English Works... P. 11.
Подробнее всего о театральном воплощении моровского «Ричарда III» пишет Артур Ачесон
(Shakerspeare, Chapman and Sir Thomas More. L., 1931. P. 74).
Этой датой завершается рукопись Манчини. Там же указывается и место написания — Бо-
жанси, графство Орлеан (Франция) (Mancini. P. 118).
°Доминико Манчини (1434 — 1491) — уроженец Рима, монах, автор ряда
теологических и этических трактатов. Наибольшей известностью среди них пользовался «De Quatuor
Virtutibus». Его патрон Анджело Като (ум. в 1496 г.) занимался философией, астрологией,
медициной, был личным медиком французского короля Людовика XI. Он входил в состав
тайного совета, выполнял различные дипломатические поручения Людовика XI, готовил
исторический труд, призванный прославить деяния этого монарха. Вероятно, для сбора нужного
материала Анджело Като и направил в Англию своего придворного Д. Манчини.
Д. Манчини прибыл в Англию в конце 1482 г. или в начале 1483 г. Уехал вскоре после 6
июля 1483 г. -Mancini. Р. 3 - 4; Lander J. R. The Wars of the Roses. L., 1966. P. 229.
382
Приложения
рые помогли бы ему правильно разобраться в сложных переплетениях
стремительно развертывавшегося на его глазах процесса.
В заключительных строках своего сочинения Манчини сообщает, что он
покинул Англию после коронации и не знает, смог ли Ричард управлять
государством, ибо до него дошли слухи о «переворотах в этом королевстве»1. Такое
заявление дает основание думать, что автор «Об узурпации королевства
Англии»2 не имел связи с эмигрантами, бежавшими в Бретань и Париж от гонений
Ричарда III, и ему нельзя поставить в упрек тюдоровскую предвзятость в
изложении и оценке исторических фактов. Именно эта нейтральность Манчини по
отношению к боровшимся тогда за господство над Англией феодальным
группировкам в сочетании со свежестью и точностью непосредственных
наблюдений очевидца делают его труд важнейшим первоисточником для проверки
объективности моровского «Ричарда III».
В 1486 г. (или вскоре) был закончен другой рассказ о бурных событиях
предшествовавших лет. Включенный в летопись монастыря в Кройленде
(Линкольншир), он известен историкам как «Продолжение Кройлендской истории»3. Кто
являлся ее автором? П. М. Кэндел полагает, что первоначальный, не дошедший
до нас текст хроники был написан Джоном Расселом, Линкольнским епископом
и канцлером Ричарда Ш. Позднее рукопись оказалась переписанной и
дополненной неизвестным нам монахом Кройлендского монастыря4. Несомненно, он был
отлично осведомлен о происходивших тогда в Англии событиях. Подобно
Манчини составитель этой части кройлендской хроники— живой свидетель
описываемого. В 1486 — 1487 гг. Генрих VII еще не стал монархом, незыблемость прав
которого на престол признало бы подавляющее большинство англичан5. Поэтому
естественно, что у продолжателя кройлендского аббата трудно ожидать протю-
доровской концепции — таковая еще попросту не сложилась.
Менее богата по содержанию завершенная на рубеже 80 — 90-х гг. XV в.
«История королевства Англии»6. Ее составителем являлся уроженец Западной
Англии (Уорвикшира) Джон Росс7 (умер в 1491 г.). В последние годы жизни он
служил у Ричарда Фокса8. В своей оценке Ричарда III как воплощения
антихриста на земле Росс явно показал партийную тенденциозность.
Апологетическими являются и сочинения придворных историков Генриха
1 Mancini. Р. 3 - 4; Lander J. R. The Wars of the Roses. L., 1966. P. 229.
«De Occupatione Regnum Angliae» — так озаглавлена рукопись Манчини.
См.: СС.
* Kendall. P. 432. См. также: RIII. P. XXII.
Ожесточенную борьбу за укрепление власти первому Тюдору пришлось вести в течение
1486 — 1487 гг. Победа при Стоуке прояснила положение, однако только к концу следующего
десятилетия феодальная оппозиция была окончательно сломлена (см. нашу статью «Была ли
битва при Босворте концом „войны Роз"?» // Ученые записки Горьковского государственного
университета, серия историческая. 1965, вып. 67. С. 141 и ел.).
V-/M.: v_/V_/.
Встречаются различные написания — Ross, Rous.
Р. Фокс в 1485 — 1487 гг. выполнял ответственные обязанности королевского секретаря.
С 1487 г. — лорд-хранитель малой (или тайной) государственной печати, второе лицо в
королевском совете после лорда-канцлера.
Е. В. Кузнецов. История Ричарда III как исторический источник 383
VII — Пьетро Кармелиано1 и Бернара Андрэ2, которые, заметим, являлись
близкими друзьями. Первый из них известен своей поэмой, написанной по
поводу рождения первенца короля — Артура (1486). Перу Андрэ принадлежит
помпезная, но бедная по содержанию «Жизнь Генриха VII» (Vita Henrici VII)3,
составленная в 1501 — 1503 гг.
Намного больший вклад в изучение английской истории внес другой
придворный первого Тюдора — Полидор Вергилий, уроженец итальянского города
Урбино5. Он прибыл на остров в качестве папского сборщика так называемого
«денария св. Петра» в 1501 г. Поскольку к этому времени Вергилий имел ряд
публикаций, получивших широкое признание, ему была предложена служба
при дворе английского короля и доходная должность архидиакона уилской
епархии. По поручению Генриха VII он начал в 1507 г. работать над
«Английской историей», завершив труд в черновике к 1513 г.6. К 1517 г. он
отработал ту часть своей работы, на заключительных страницах которой
излагалась история последнего Иорка. Таким образом, Вергилий оказался
непосредственным предшественником Т. Мора, и его исторические изыскания нельзя не
учитывать при оценке «Ричарда Ш».
Городское летописание конца XV — начала XVI в. представлено «Новыми
хрониками Англии и Франции», написанными лондонским сукноторговцем
Р. Фабианом7, анонимной хроникой, известной среди ученых под условным
названием «Vitellius A — XVI»8, и, наконец, «Большой хроникой Лондона»9.
Всех точнее датируются «Новые хроники...». Их окончание относится к 1504 г.10.
«Вителлиус» был доведен до 1510 г. Издатель хроники установил два авторских
«пласта» на тех страницах, которые повествуют об истории Англии конца XV в.
Первый из неизвестных составителей собрал материал за 1440 — 1496 гг.,
второй описал более поздние события, особенно подробно рассказав о событиях
П. Кармелиано (ум. в 1527 г.), уроженец Брешии, служил при дворе Ричарда III.
После гибели Ричарда Ш был взят на службу Генрихом VII. Т. Мор резко отрицательно относился к
его писаниям.
Б. Андрэ (ум. в 1522 г.) — слепой поэт, уроженец Тулузы, прибыл в Англию вместе с
«обозом» Генриха Тюдора в 1485 г.
Сочинения П. Кармелиано и Б. Андрэ изданы в середине прошлого века Дж. Гайрднером //
Memorials. P. LVI - LVIII, 13 ff.
* Kendall. P. 420.
О публикациях П. Вергилия см. «Введение» Роберта Фленлея к «Six town Chronicles...».
Oxford, 1911.P. XU-XUI.
Судьба рукописи П. Вергилия оказалась непростой. См. о ней предисловие Дениса Хея к
«Vergil» (см. «Список сокращений»). При изложении событий 1483 г. мы пользовались
изданием Г. Эллиса 1844 г.: Vergil. Three Books (см. «Список сокращений»).
' См. «Список сокращений» — Fabyan.
8 Чарлз Л. Кингсфорд опубликовал «Vitellius» в 1905 г. среди других «The Chronicles of
London». Издатель называет ее одной из лучших хроник эпохи Генриха VU // Vitellius. P. XXXIX.
* См.: GrCh.
Six Town Chronicles... P. XXIII. Труд Фабиана был издан анонимно Ричардом Пинсоном в
1516 г. — RIII. P. LXXni. В 1533 г. У. Рэстел переиздал его и сообщил читателю имя летописца —
GrCh. P. XLI, LXX.
384
Приложения
1497 — 1503 гг.1 При сопоставлении текстов Фабиана и «Вителлиуса» за 1483 —
1485 гг. обнаруживается такое большое количество совпадений, что Кингсфорд
предполагает существование какого-то общего источника информации, не
дошедшего до нас2, но доступного этим летописцам. Что касается «Большой
хроники Лондона», доведенной до 1512 г., то она содержит более обширные
сведения по интересующему нас отрезку времени, чем «Новые хроники...» или
«Вителлиус», однако оценки фактов составителя «Большой хроники Лондона»
не отличаются от них, отражая позицию верхов столичных горожан.
Текстологические сопоставления «Новых хроник...» и «Большой хроники...»
заставляют исследователей весьма настойчиво защищать идею о том, что они
составлены одним человеком3. Едва ли Т. Мор не знал и не учитывал мнения
летописцев родного города4. Отдельные факты, сообщаемые Мором в
«Ричарде III», могут быть проверены по письмам Стоноров5, Сили6,
государственным документам за апрель — июль 1483 г., которые содержатся в нескольких
публикациях7.
Сопоставляя «Историю Ричарда Ш» Мора с названными источниками,
можно установить, что в ней нет ни одного факта, который не был бы известен
другим историкам. Об антагонизме в среде придворных накануне смерти
Эдуарда IV пишет не только Мор. Об этом повествуют и продолжатель кройленд-
ского летописца, и Манчини, и Вергилий8. Нужно лишь сказать, что они
несколько яснее очерчивают состав соперничающих группировок. Наиболее
обстоятельный в данном случае Манчини ставит во главе одной двух сыновей
королевы Елизаветы — Томаса и Ричарда Греев и ее «одного брата»9. Имя брата
здесь Манчини не назвал, но, судя по ряду его замечаний, он имел в виду
Эдуарда Вудвиля, командовавшего королевским флотом10. Их соперниками
являлись: один из виднейших сановников, лорд-чемберлен Гастингс, епископ
Эли Джон Мортон и Йоркский архиепископ, лорд-канцлер Томас Роттерхем11.
Зато Мором ярче и убедительнее изображены обстоятельства «взятия»
1 Vitellius. Р. ХХШ, XXXIX, XL etc.
2 Ibid. P. XXXIX.
3 GrCh. P. LXIV ff.
E. E. Рейнольде не сомневался в том, что Мор читал рукопись Фабиана (Reynolds Е. Е. The
Field... P. 81).
Речь идет о письме Симона Столуорта, слуги епископа Рассела, датированном 21 июня
148^ г. (Stonor Letters. Vol. П. P. 111).
Cely Papers. Selection from the Correspondence and Memoranda of the Cely Family, merchants
of the Staple, 1475 - 1488/Ed. H. E. Melden. L., 1906. P. 132 - 133.
7 Grants, etc. from the Crown during the Regin of Edward V / Ed. J. E. Nichols and J. Russel. The
Camden Society. L., 1854; Letters and Papers illustrative of the Reigns of Richard III and Henry VII /
Ed. J. Gairdner. Vol. I, IL L., 1861, 1863; Calendar of the Patent Rolls, preserved in the Public Record
Office, Edward IV, Edward V, Richard Ш, 1476 - 1485. L., 1901; York Civic Records / Ed. A. Raine.
Vol. 1,1П. Wakefield, 1939, 1942.
8 См.: CC. P. 564 - 565; Mancini P. 82 - 83; Vergil. Three Books. P. 111.
Mancini. P. 82.
10 Ibid. P. 98, 103.
11 Ibid. P. 82 - 84; см. также CC. P. 565.
принца Уэльского Эдуарда в Стони Стаффорд герцогами Глостером и Бэкин-
гемом. Но в главном — характере изображения данного эпизода — ни одна из
известных летописей не отличается от анализируемого сочинения. Находит
подтверждение и вся цепь сообщаемых Мором фактов — от вступления
Глостера «de facto» в должность протектора молодого короля до его коронации
(1 мая — 5 июля 1483 г.)1.
Манчини, подобно Мору, останавливается на торжественном вступлении
принца Уэльского в Лондон, лишении Роттерхема поста лорда-канцлера, на
переговорах совета протектора с укрывшейся в убежище Вестминстерского
монастыря Елизаветой, завершившихся передачей ею своего младшего сына Ричарда
в руки архиепископа Кентербери, не проходит он мимо убийства Гастингса в
Тауэре и выступлений проповедников перед лондонцами с целью обосновать
наследственное право Ричарда Глостера на трон2. Более подробно эти события
излагаются лондонскими хронистами . В отличие от Манчини Мор и столичные
летописцы уделяют выступлению Бэкингема в Гилдхолле большое внимание4.
Продолжатель кройлендской хроники не говорит ничего о собрании
лондонских горожан, обходит молчанием ту роль, которую сыграли в
осуществлении планов Ричарда проповедник церкви5, но зато он более точен, нежели Мор,
городские хроники или Манчини, в освещении ряда других фактов. Его точка
зрения, что Элеонора Батлер, а не Елизавета Люси была названа советниками
и помощниками Ричарда законной супругой покойного монарха, находит
подтверждение в парламентских свитках. Взятие протектором младшего брата
уэльского принца из убежища произошло, как правильно указывает летописец
церкви, после убийства Гастингса, а не до него, как сообщают Мор, Манчини и
Фабиан. Казнь же Энтони Вудвиля и других имела место также йозднее7
указанного Мором дня.
Некоторые хронисты чем-то дополняют рассказ Т.Мора в частностях.
Например, Манчини подробно описывает, каким путем Совет протектора
заставил экипажи кораблей, руководимые Эдуардом Вудвилем, покинуть своего
адмирала и подчиниться новому правительству страны8. Манчини, как и
«Продолжатель кройлендского летописца», и лондонские хронисты, сообщает о
вызове Ричардом в столицу ополчения северных графств накануне своей
коронации. Письмо, отправленное в Йорк с Ричардом Рэтклифом1 , датировано
1 СС. Р. 656; Mancini. Р. 92 - 94.
2 Mancini. Р. 100 ff.
3 GrCh. P. 230 ff; Fatyan. P. 668 ff.
* GrCh. P. 232; Fatyan. P. 669.
Летописец церкви указывает на некий «ролл», написанный кем-то на севере страны, в
котором ставится вопрос о правах Элеоноры Батлер (СС, р. 567).
6 СС. Р. 567.
7 СС. Р. 565, 566, 567.
8 Mancini. Р. 107 ff.
9 Mancini. P. 120 ff.; CC. P. 567; GrCh. P. 232; Fabyan. P. 671.
10 CC. P. 567.
13 - 3647
386
Приложения
10 июня1. Если судить по документам городского совета Йорка, его встретили
там благожелательно. Из Йорка к Лондону отправилось двести человек . Всего
в окрестностях столицы к концу июля было около 5000 северян3.
Эти отнюдь не малые военные силы оказались вне поля зрения Мора.
Однако указанные просчеты компенсируются в «Ричарде III» подробным
изложением событий 13 июня, детальным рассказом о проповеди Шея и речи Бэкингема.
Важно подчеркнуть, что никаких нарочитых искажений описываемых фактов,
которые снизили бы достоверность этой центральной части «истории» Мора, не
существует. Наиболее драматичные страницы «Ричарда III» посвящены
убийству сыновей Эдуарда IV. Ни один другой источник не содержит такого
большого количества деталей преступления или имен причастных к нему
людей. Рассказ Мора невозможно проверить ни по документам, ни по
нарративным источникам, хотя ни один нарратив не может быть истолкован как
опровергающий его или даже ему противоречащий. Эта уникальность
повествования великого гуманиста открыла простор для всевозможных логических
спекуляций его будущих оппонентов4.
Достоверно выглядит и версия великого гуманиста о причинах разрыва
Бэкингема с Глостером. Она подтверждена Вергилием и Фабианом5.
Последующие исследователи не сумели добавить к ней чего-либо существенно нового6.
Итак, сравнив последовательно одну за другой страницы моровского
«Ричарда III» с предшествовавшими или современными ему историческими
сочинениями, мы не обнаружили ни одного выдуманного факта или лишенной
реальной основы ситуации. Не вызывает нареканий и последовательность
изложения исторических событий, если не считать сцены передачи вдовствующей
королевой протектору второго сына Эдуарда IV в Вестминстере7.
Более того, повествование Мора, бесспорно, самый обстоятельный
путеводитель по политической жизни Англии в апреле — июле 1483 г. Впрочем, оно,
1 York Civic Records / Ed. A. Raine. Vol. I. Wakefield, 1939. P. 73.
2 Ibid. P. 74.
Цифру эту называют Фабиан (р. 670), Стау (Summary, fol. 221), Вергилий (Three Books,
p. 693). В хронике «Vitellius» речь идет о 4000. Столуорт 21 июня 1483 г. писал о 20 000 людей
Глостера и Бэкингема, двигающихся к Лондону (Stonor Letters, vol. II, p. 161).
4 Снимая с Ричарда Ш обвинение в этом преступлении, Элфред О. Легт (Legge А. О. The
Unpopular King, 1885. Vol. I — И) стремится доказать, что убийцами детей являлись Бэкингем и
его подручные Рэтклиф и Кэтсби. Клемент Р. Маркхем называет виновником гибели сыновей
Эдуарда Генриха VII (Markham С. R. Richard III: His Life and Character, 1906; см. также его
полемику в 90-х гг. XIX в. с Дж. Гайрднером на страницах «The English Historical Review»). В 1956 г.
П. M. Кэндел сделал весьма остроумную попытку защитить эти взгляды (Kendall. P. 411 ff.).
Однако отсутствие источников лишает концепцию Кэндела, как и его предшественников, должной
убедительности. Лучший обзор контрверс по этой проблеме дан П. М. Кэнделом в «Richard III.
The Greet Debate. Sir Thomas More's History of King Richard Ш»; «Horace Walpole's Historical
Doubts on the Life and Reign of King Richard III» (N. Y., 1965. P. 8 ff.).
5 Vergil. Three Books. P. 141 ff.; Fabyan. P. 672 etc.
6 Stow. P. 767; Gairdner. P. 91 - 93; Ramsay. Vol. П. P. 503 - 504.
7 Такую же ошибку допускают Манчини (Mancini, p. 108 — 110) и лондонские летописцы
(например, GrGh, p. 230 - 231).
сак и другие «истории» тех бурных дней, не лишено пробелов: не раскрывает
s/lop причин внезапной и скоротечной болезни Эдуарда IV. Намек П.
Вергилия на отравление1 повисает в воздухе, не находя отклика ни в «Ричарде III»,
ш в лондонских хрониках, ни в летописях Росса и кройлендского монастыря.
!Jo сих пор остается открытым вопрос о завещании Эдуарда IV. Известный
1Сторикам его первый вариант, написанный в 1475 г., был пересмотрен
умирающим королем, и к нему были сделаны добавления («Codicillos non-
lullos»)2. Содержат ли они назначение Глостера протектором или нет? Мор,
юдобно другим летописцам, не дает ответа. Однако совершенно ясно, что,
какова бы ни была предсмертная воля Эдуарда IV, только успешная
«операция» в Стони Стаффорд и утверждение протекторских полномочий
Советом знати в Лондоне позволили Ричарду стать реальным правителем
страны.
Существует и еще одна важная проблема: почему Мор столь внезапно,
буквально на полуслове, оборвал свой рассказ? Гипотезы Р. С. Сильвестера и
П. М. Кэндела3, хотя и заслуживают самого пристального внимания, тем не
менее не могут быть признаны бесспорными и нуждаются в дальнейшем
обсуждении.
Все перечисленные здесь недочеты произведения Мора не в состоянии
перечеркнуть важность «Ричарда III» как исторического источника. Т. Мор не
только повествует о реально случившихся событиях; в его «Ричарде III» нет
вымышленных героев: всех более или менее значительных персонажей,
действующих на его страницах, исследователи успешно идентифицировали по
другим источникам с реальными, жившими тогда людьми4. Впрочем, в
описании исторических героев Мор не избежал отдельных неточностей. Он
неправильно называет имена Бэкингема, Гастингса, проповедника Шея, на 13 лет
увеличивает возраст Эдуарда IV, ошибочно считает Роттерхема главой
депутации протекторского Совета в убежище к Елизавете.
Однако отдельные неточности не могут затушевать главного — оценка
большинства действующих лиц изображенной им трагической истории получи-
1 Vergil. Three Books. P. 673 - 684.
2 CC. P. 564.
По мнению Р. С. Сильвестера, описывая заговор Генриха Стаффорда, Мор не мог пройти
мимо его прав на корону, которые были по нормам феодального права предпочтительнее, чем
у Тюдоров. Это явилось бы «смертельной параллелью» для сына Генриха Стаффорда —
Эдуарда, который был в то время единственным соперником Генриха VIII, не имевшего к тому же
тогда потомка (RIII, p. LXIX). Действительно, в мае 1521 г. Эдуард Стаффорд был пригов .-
рен к смерти королевским судом за государственную измену. П. М. Кэндел принимает эту
точку зрения (Richard III. Tne Great Debate. P. 78), но обращает внимание на то, что Мор
прервал свою «историю» в момент, когда на ее страницах должен был появиться Генрих
Тюдор. Согласно Кэнделу, Мор намеревался в ненаписанных частях задуманной им большой
исторической работы разоблачить «отвратительное лицемерие и темные деяния первого
Тюдора».
Лишь идентификация таких эпизодических героев моровской истории, как Поттиер (при
меч. 16), Миддльтон (примеч. 67), однофамилец лорда Гастингса (примеч. 69), Джон Грин (при
меч. 114), до сих пор вызывает сомнения.
13*
388
Приложения
ла поддержку у современников. Это касается Джона Рассела, епископа
Линкольна, епископа Эли Джона Мортона1, Энтони Вудвиля, лорда Риверса2, лор-
да-чемберлена Уильяма Гастингса3, Томаса Грея, маркиза Дорсета4 и самого
короля Эдуарда IV5.
Здесь мы подходим к решающему моменту в оценке труда Мора:
действительно ли Ричард являлся таким зловещим олицетворением пороков, каким он
предстает перед нами со страниц его «Истории»? Кармелиано и Росс, Андрэ и
Вергилий, Фабиан и другие лондонские хронисты солидарны с Мором6.
Впрочем, историки нашего времени выражают недоверие к их беспристрастности на
том основании, что они работали над своими сочинениями в годы правления
Генриха VII, виновника гибели Ричарда III7. Подобные суждения вряд ли могут
иметь место, когда речь заходит о Д. Манчини. Между тем он, в отличие от
Андрэ, Кармелиано, Росса, оттеняя некоторые положительные качества
Ричарда как полководца, государственного деятеля, причем в схожих с Мором
выражениях8, тем не менее не отрицает узурпаторского характера его действий9,
скорбит по поводу печальной участи детей Эдуарда IV (хотя точных сведений об
их гибели у него не было, да и не могло еще быть), оценивает убийство Гастингса
как преступление10. Возмущение сквозит в его словах, посвященных июньским
речам подкупленных Ричардом проповедников о незаконности прав детей
Эдуарда на корону11. Как видим, беспристрастный Манчини во всех принципиальных
вопросах занимает ту же позицию, что и великий английский гуманист.
Историки Нового времени, начиная с Бэка и Уолпела12, немало потрудились,
Манчини, как и Мор, был высокого мнения об этих прелатах, относя их к виднейшим
государственным деятелям того времени. О Расселе, например, можно прочесть, что это человек
«большой учености и большого милосердия» [Mancini, p. 102).
И Манчини и Мор в равной степени с уважением относятся к нравственным качествам
Энтони Вудвиля.
Манчини, подобно Мору, подчеркивает популярность Гастингса.
Манчини более резок в оценке Томаса Грея, чем Мор, который, вероятно, не мог писать
всего о члене фамилии, столь близкой к правящему монарху, ограничившись указанием на то,
что Томас Грей с Гастингсом являлись соперниками и в политике, и в любовных похождениях.
Манчини обвиняет Грея, наряду с Эдуардом Вудвилем и Елизаветой, в расхищении королевских
сокровищ Тауэра [Mancini, p. 83, 90 etc.).
Ср. описание Эдуарда IV, данное Мором, с характеристикой этого короля у Манчини
(примеч. 7).
См. примеч. 13.
7 Jacob Е. F. The Fifteenth Century, 1399 - 1485 // The Oxford History of England / Ed. G. Clark.
Vol. XI. Oxford, 1961. P. 610.
8 Mancini. P. 76 - 11.
* Ibid. P. 72, 88, 108.
Mancini. P. 110. Опасаясь противодействия своим планам со стороны Гастингса и других,
Ричард, замечает Манчини, «бросился сломя голову навстречу преступлению».
и Mancini.?. 116.
12 Георг Бэк (ум. в 1623 г.) написал «Историю жизни и правления Ричарда III». Она была
впервые издана в 1646 г. В 1719 г. «A History of the Life and Reign of Richard the Third» была
переиздана. Работа Бэка оказала непосредственное влияние на Горация Уолпела (Walpole H. The Historic
Doubts of the life and Reign of King Richard the Third. L., 1768). Сомнения Г. Уолпела активно
поддержали в следующем столетии Каролина Гэлстед (life of Richard Ш. Vol. I — IL 1834) и Эл-
Е. В. Кузнецов. История Ричарда III как исторический источник 389
тобы снять с исторического портрета Ричарда III ту густую черную краску,
акой покрыли его современники. Но их усилия оказались бессильны перед
огикой фактов. В настоящее время речь идет о таких мало что решающих
еталях, как: имел ли Ричард план захвата трона уже в апреле, или он возник у
его постепенно, по мере успехов в борьбе с партией королевы?1 Существовала
и в действительности помолвка между Эдуардом IV и Элеонорой Батлер?
{аже при положительном ответе на второй вопрос, даже в случае признания
котя такое маловероятно, учитывая чрезвычайно короткий промежуток вре-
1ени), что захват трона произошел благодаря стечению обстоятельств, незави-
имо от воли протектора, то и тогда приговор, произнесенный над Ричардом
еликим гуманистом Англии, будет лишь несколько смягчен, но отнюдь не от-
1енен. В сомнениях критиков Т. Мора можно обнаружить нечто рациональное,
'ичард III — не исключение. Он отнюдь не преступник-одиночка. Выросший в
оды кровавых оргий «войны Роз», он воплотил в себе наиболее типичные чер-
ы английского феодала той поры.
Итак, «Ричард III» Томаса Мора достоверен. Это не литературное, а истори-
(еское произведение, имеющее литературную ценность. Тогда неизбежно воз-
[икает вопрос: в чем особенности исторического почерка великого гуманиста?
Говоря об «Утопии», нельзя не восхищаться смелостью мысли английского
ченого. Смелость мысли свойственна и более раннему его творению. В
Ричарде III» Мор решительно рвет с традиционными феодальными приемами
летописания. «Ричард III» — история, написанная пером гуманиста, который
тремился возродить манеру письма античных историографов2. Отсюда богатая
разнообразными красками палитра слов, частое обращение к живым оборотам
[рямой речи, настойчивое стремление раскрыть характеры изображаемых лю-
[ей, объяснить совершаемые ими поступки особенностями их психического
клада и, наконец, прагматический строй всего произведения. Впервые в ан-
лийской историографии оценки историка — не просто редкие отступления от
юнотонного потока сообщаемой информации. Наоборот, весь материал пове-
твования подчинен логике авторской концепции. А те отступления от канвы
[стории, которые делает Мор, связаны с потребностью высказать свою точку
рения по кардинальным вопросам общественного бытия современной ему Ан-
лии. Таково замечание по поводу налогов, вложенное в уста Бэкингема осуж-
1ение церковной привилегии убежищ или полное сарказма суждение о барон-
ких усобицах второй половины XV в.
Верность фактам, не виданная до той поры в Англии глубина интерпрета-
^)ред О. Легт (Legge А. О. The Unpopular King, 1885). См. также: Markham С. R. Richard Ш: А
)oubtbul Verdict Reviewed, EHR, VI, 1891. P. 261 ff. Перу Мэркхема принадлежит и более
обширный труд «Richard Ш: his Life and Character» (1906). Из работ последних лет в «защиту Ри-
[арда Ш» выделяется исследование П. М. Кэндела (см.: Rendait).
1 Cairdner. Р. 49 ff; Jacob Е. F. The Fifteenth Century. P. 610 ff.
У критиков «Истории Ричарда Ш» довольно популярен вопрос, кому из древних подражал
е автор. Называются имена Саллюстия, Тацита, Светония (Reynolds Е. Е. ТЪе Field... P. 82).
\ С. Сильвестер находит у Т. Мора иронию Фукидида, считает творения Плутарха образцом для
го исторического сочинения (Rlrf. Introduction, p. LXXXVT).
390
Приложения
ции, богатство речи — вот что сделало «Историю Ричарда III» образцом
английской истории на английском языке, образцом, который долго были не в
состоянии превзойти британские летописцы и историки2.
Рассказанное на этих страницах не может не натолкнуть на мысль, что из
двух вариантов «Истории» — английского и латинского — именно первый
должен быть помещен в центр внимания. Если не образцовой3, то, во всяком
случае, лучшей4 публикацией английского текста5 «Ричарда III» в XVI в. является
появившаяся на свет в типографии племянника великого гуманиста Уильяма
Рэстела в 1557 г.6. Все многочисленные позднейшие издания копируют ее.
Латинский вариант увидел свет в 1565 г. в Лувене7 и после этого не переиздавался
без малого четыреста лет.
В 1962 г. Р. С. Сильвестер осуществил параллельное издание латинского и
английского вариантов рукописи Мора8. В начале 30-х годов В. Э. Г. Дойл-
Дэвидсон подготовил к печати фрагменты еще одной латинской рукописи
«Ричарда III», которая была обнаружена в «College of Arms» среди хранившегося
здесь после 1678 г. архива Томаса, графа Эрундела9. Она известна у палеогра-
Даже в начале XVII в. Бен Джонсон в своей «Английской грамматике» цитировал «Историю
Ричарда III» Мора чаще, чем какое-нибудь другое прозаическое произведение [Chambers R. W.
The2Place... p. 99).
Сравни с оценкой, данной Эдуардом Фуэтером в «Geschichte des neuern Historiographie».
Munchen und Berlin, 1911. S. 163.
P. В. Чэмберс называет рэстеловский текст «образцом скрупулезного издания» (The English
Works... vol. I, p. XXX). P. С. Сильвестер не склонен полностью поддерживать эту высокую
оценку труда Рэстела, обращая внимание на то, что вставки Рэстела из латинского варианта
«Истории» помешали сохранить целиком автограф Мора (RIII, р. XXX — ХХХП).
Р. Грэфтон, трижды до Рэстела издававший моровского «Ричарда Ш» по плохим копиям (см.
подробнее: Doyle Davidson W. A. G. The Textual Problems of the «History of Richard Ш»; The English
Works... p. 43 ff.; RIE, p. XVI ff.), оказался вынужденным признать превосходство рукописи,
находившейся в распоряжении у Рэстела, и включил изданный последним текст «Истории» в
подготовленный им к печати в 1568 г. обширный летописный свод (The English Works... p. 46).
Все автографы Мора и их англоязычные копии потеряны, что не может не осложнить
текстологический анализ, а следовательно, и оценку существующих изданий.
У. Рэстел был литературным душеприказчиком Т. Мора и имел большое число его
рукописей — английских и латинских. Англоязычная часть наследства великого гуманиста была издана
Рэстелом в 1557 г.
До сих пор остается дискуссионным вопрос, кто подготовил латинский вариант
«Ричарда Ш» для лувенского издания «Omnia opera Latina» Т. Мора. В. Э. Г. Дойл-Дэвидсон считает,
что это сделал тот же Рэстел, эмигрировавший с приходом к власти Елизаветы Тюдор из Англии
и скончавшийся в Голландии одновременно с выходом в свет латинских трудов Мора (The
English Works... p. 47 ff.). Однако Э. Ф. Поллард обращает внимание на то, что лувенское издание
ближе к версии, вошедшей в летопись Холла, чем к рэстеловской публикации [Pollard A. F. Sir
Thomas More... p. 313). P. С. Сильвестер выдвинул гипотезу, что латинский текст «Ричарда Ш»
обязан своей публикацией секретарю Мора — Джону Харрису, дочь которого Алиса вышла
замуж за лувенского издателя Иоганна Фидлера. Последний опубликовал ряд работ английских
католиков. Т. Стэплтон, один из биографов Мора, читал у Дороти Колли, супруги Харриса,
отдельные рукописи великого гуманиста (RIII, р. XIIX ff.).
Для первого тома «The Complete Works...» (см.: RIII).
Они были изданы в «The English Works...». Vol. I. Collations, List E, Rastell 1557 with MS
Arundel 43, with Louvain 1565. P. 304 - 310.
[юв под условным названием «MS Arundel 43». В 1962 г. Р. С. Сильвестер
ключил полный текст манускрипта Эрундела в первый том собрания сочине-
[ий Т. Мора1. Сопоставляя английский вариант «Ричарда III» с лувенским
изданием и рукописью архива Эрунделов, текстологи пришли к выводу, что ан-
лийский и латинский варианты писались одновременно2. Ошибались те, кто
[редполагал, что латинский текст является переводом с английского или
наоборот. Хотя оба варианта во многих местах очень близки, однако в каждом
лучае Мор по-иному фразирует свои мысли. Налицо и более серьезные струк-
урные несоответствия: перестановка изображаемых эпизодов, пропуск фраз,
[мен и т. п. Благодаря этому параллелизму ни одна английская работа Мора
не заражена» таким большим количеством латинизмов, как эта. С другой сто-
>оны, типично английские идиоматические выражения проникают в латинские
юнструкции «Истории Ричарда III», особенно много их в эрунделовской руко-
шси. Поэтому и В. Э. Г. Дойл-Дэвидсон3, и Р. С. Сильвестер4 считают «MS
Arundel 43» более близким к латинскому черновику, чем лучше отредактиро-
1анный манускрипт, положенный в основу лувенского издания 1565 г.
Текстологические сопоставления английского варианта «Истории» с эрунде-
ювским и лувенским показывают, что первый охватывает больший отрезок
1ремени, чем второй и третий. Лувенское издание кончается коронацией Ри-
1арда III. «MS Arundel 43» обрывается неожиданно при изложении речи герцо-
а Бэкингема в Байнард Касл. Они не содержат таких эпизодов первостепенной
1ажности, как убийство сыновей Эдуарда IV, характеристика Мортона,
подготовка мятежа Бэкингема. Латинские варианты не только короче, но и беднее
щглийских: в них опущено много имен, деталей, дат. Но в лувенском издании
*ается расшифровка таких английских терминов, как Гилдхолл, рекордер,
юдробно объясняется местоположение Нортгемптона и т. д. Возможно, здесь
^ежит ключ к пониманию того, почему «Ричард III» писался Мором в двух
вариантах: англоязычный предназначался Мором для соотечественников, ла-
инский — для европейских читателей.
Из всего сказанного можно сделать такие выводы: написанный по-английски
вариант «Ричарда III», многократно размноженный в XVI в., внес существен-
1ый вклад в оценку британской историографией событий 1483 г.; литературно-
ггилистические и историко-аналитические достоинства англоязычного варианта
воровского «Ричарда III» сделали его образцом для английских историков, по
срайней мере на два столетия; по содержанию англоязычный текст «Истории»
иачительно богаче и лувенского издания, и эрунделовской рукописи; несмотря
RIII. Р. 94 ff. До сих пор не опубликованы еще две латинские рукописи Мора — «MS Tanner
12», «MS Harley 902». Они имеют малую научную ценность. Первый манускрипт изготовлен в
557 г. и является копией лувенского издания. «MS Harley 902» — плохая копия части «MS
Vrundel 43».
Убедительнее всего это положение было обосновано Р. С. Сильвестером (RIII, p. LTV —
JXJ.
3 The English Works... P. 50 ff.
4Rin.P.XXXVin-XLIII.
392
Приложения
на то что латинский текст был мало известен не только рядовому читателю, но
даже профессиональным историкам, хотя он в меньшей степени насыщен
фактическим материалом, чем английский, все же он содержит несколько
интересных мыслей, ряд важных деталей в изображаемых событиях, которых нет
в публикации 1557 г. и без которых наше представление об «Истории
Ричарда III» осталось бы неполным.
Подготавливая к изданию «Историю Ричарда Ш», мы исходили из того, что
перед нами историческое произведение. Поскольку англоязычный вариант
содержит больший фактический материал, более интересен в литературном
отношении и оказал более значительное влияние на английскую историографию,
чем латинский, то он был признан основным и перевод был сделан с издания
Рэстела 1557 г., факсимильно воспроизведенного в первом томе «The English
Works of Sir Thomas More» под редакцией проф. У. Кэмпбела (London, 1934).
Наиболее важные факты, приведенные в латинском варианте, но
отсутствующие в англоязычном, даны в виде подстрочных примечаний. То же сделано и
относительно самых существенных разночтений между английским и
латинским вариантами. Латинские отрывки были переведены из «Omnia opera
Latina...» Т. Мора, опубликованного в Лувене в 1565 г. Отдельные места эрун-
деловской рукописи взяты из «Appendix» к первому тому «The Complete Works
of St. Thomas More», подготовленному для печати Ричардом С. Сильвестером .
Сверка переведенных английского и латинского текстов также осуществлена
по «The Complete Works...». Перевод с английского корректировался также по
изданию «The More's History of King Richard III», Cambridge, ed. J. K. Lumby.
The Pitt Press Series, 1883.
1 RIE, The Arundel Manuscript. P. 96 - 149.
ПРИМЕЧАНИЯ
УТОПИЯ
«Утопия» Томаса Мора известна в России с давних пор. В первой половине XVTQ в.
отдельные ее экземпляры встречались в частных библиотеках некоторых сподвижников Петра I,
получивших образование за границей. В конце XVIII в. вышли два издания «Утопии» на русском
языке: «Картина всевозможно лучшего правления, или Утопия. Сочинения Томаса Мориса
Канцлера Аглинского, в двух книгах. Переведена с английского на французский Тома Руссо, а с
французского на российский». СПб., 1789. Второе издание этой книги с измененным титульным
листом появилось в 1790 г.
В мартовском номере «Московского журнала» за 1791 г., издаваемого H. M. Карамзиным,
была напечатана его рецензия на русский перевод «Утопии». Эта рецензия представляет собой
интересное и, по-видимому, единственное свидетельство того, как русский читатель воспринимал
тогда произведение Томаса Мора (об этом см.: Левин Ю. Д. Ранние известия о Томасе Море в
России //Русская литература. 1979. № 1. С. 174 — 182. Французскому переводу «Утопии» Тома
Руссо, с которого и был сделан перевод на русский язык, посвящена публикация В. В. Каревой.
См.: Карева В. В. «Утопия» Мора в предреволюционной Франции // Новая и новейшая история.
1978. № 3. С. 70 — 78.) В конце рецензии H. M. Карамзин, называя «Утопию» политическим
романом, весьма сурово отзывался о переводе. Он писал: «Читатель может судить о сем по
следующим местам: «Все предметы, встречающиеся глазам сих рабов, одумавших самих
себя, имеют такое над ними участие, что отвращают их от вины», и проч. — «Боже нас
сохрани! — вскричал законник, кусая пальцы и делая какой-то необычайный вид, —
видеть когда-нибудь входяща и исполняющася в Англии сей странный обычай». —
«Совокупившийся его гнев изъявляется нечаянным прерванием». — «Увы! Если бы государь
столь отчудил сердца своих подданных!» — Итак, «чрезмерные крайности
неимущества», «жестокие уничтожения, испытуемые человеком», и проч. И на всякой почти странице
можно найти нечто подобное. Многие галлицизмы в слоге доказывают, что книга сия переведена
не с английского, а с французского языка. Магистраты идут у г. переводчика вместо судей,
случайные игры вместо азартных и проч., и проч. Видно, что он еще во французском языке
не очень силен; да и в русском тоже».
На самом деле не так уже существенно, был этот перевод сделан с английского или с
французского, потому что Томас Мор написал «Утопию» на латинском языке.
В 1901 г. историк Е. В. Тарле опубликовал перевод «Утопии» в приложении к своей
магистерской диссертации1. Этот перевод вызвал очень серьезные возражения крити-
1 См.: Тарле Е. В. Общественные воззрения Томаса Мора в связи с экономическим
состоянием Англии его времени. Приложения: I. Перевод «Утопии» с латинского[!]. П. Неизданная
рукопись современника о Томасе Море. СПб., 1901.
394
Примечания
ки1 главным образом из-за того, что Е. В. Тарле переводил книгу не с латинского оригинала, а с
плохого немецкого перевода. Поэтому многое оказалось понято неправильно, а кое-что, не
имеющее прямого отношения к теме его работы, Е. В. Тарле не перевел вовсе.
Два года спустя «Утопия» вышла в переводе А. Г. Генкеля2. Несмотря на заверения
переводчика, книга и на этот раз переводилась не с латинского языка, а с немецкого. А. Сонни в своей
рецензии доказывает это вполне убедительно3. В отзыве на этот перевод он пишет: «Мы имеем
дело вовсе не с переводом латинского подлинника, а с переводом немецкого переложения
«Утопии», принадлежащего перу некоего Н. Kothe и перепечатывающегося в известной Universalbiblio-
thek Реклама»4. А. Сонни сетует на то, что в России так и нет еще такого текста «Утопии»,
который отвечал бы «требованиям филологической критики»5. При всем этом перевод А. Г. Генкеля
издавался четыре раза без каких бы то ни было исправлений и дополнений. Даже странный,
непонятно откуда взявшийся портрет Т. Мора с усами неизменно присутствовал во всех
переизданиях.
Русский перевод «Утопии» с латинского оригинала появился только в 1937 г.6 — через 400 лет
после гибели ее автора. Переводчик — Александр Иустинович Малеин — великолепно знал язык,
относился к тексту в высшей степени уважительно, не допускал отступлений от оригинала. Но в
переводе А. И. Малеина книга Т. Мора выглядела написанной очень ровно, язык ее временами
напоминал русскую лексику 30-х годов (так, слово «abuti» — «употреблять во зло»,
«злоупотреблять» он переводил «эксплоатировать»...)7. Заботясь о более легком чтении своего перевода,
А. И. Малеин стремился «преодолеть огромные периоды оригинала»; при этом, однако,
утрачивалась свойственная нередко Т. Мору тяжеловатость синтаксиса, и текст «Утопии» несколько
«улучшался».
Перевод такого памятника латинской литературы, как книга Т. Мора, задача нелегкая. Она
становится намного легче, если существует хорошее, надежное издание оригинального текста. В
1965 г. Иельский университет опубликовал комментированное двуязычное издание «Утопии»:
латинский текст и английский перевод. В 1978 г. в Париже А. Прево издал факсимильное
воспроизведение книги Т. Мора, вышедшей в Базеле в ноябре 1518 г., с переводом на французский
язык, снабдив его статьями, библиографией, подробными примечаниями, указателями. Это
лучшие современные издания, в них учтены накопившиеся за века результаты текстологических
исследований. Русский перевод, впервые опубликованный в 1978 г. и ныне издаваемый повторно,
выполнялся с учетом этих изданий , а также результатов последних исследований жизни и
творчества Т. Мора.
Во времена Т. Мора латынь была языком всего сколько-нибудь образованного европейского
общества, языком церкви, дипломатии, школьного и университетского преподавания. Если
считать, что язык жив, пока на нем говорит народ, то латынь эпохи Возрождения — язык мертвый.
Если же признать, что язык жив до тех пор, пока в нем происходят изменения, появляются
неологизмы, заимствования, меняется значение слов, то латинский язык того времени — живой язык.
1 См.: Водовозов В. Исследование г. Тарле по социальной истории Англии. СПб., 1901 //
ЖМНП. 1905. Ч. CCCVIII. Апрель. С. 379 - 393.
2 Мор Т. Утопия... Пер. с лат. А. Г. Генкеля при участии Н. А. Макшеевой. СПб., 1903.
3 См.: ЖМНП. 1905. Ч. CCCVIIL Апрель. С. 379 - 393.
4 Там же. С. 383. Интересно, что Котэ, в свою очередь, переводил с французского текста,
который появился в результате перевода с английского языка, а не с латинского.
5 Там же. С. 382.
6 В последующих переизданиях отмечалось, что перевод «снова пересмотрен и сверен с
латинским оригиналом». Это преувеличение. Во всех изданиях перевод А. И. Малеина совершенно
тождествен. Даже опечатки — и те одинаковые. Например, «...я взял с собою на корабль вместо
поваров порядочную кипу книг» (изд. 1953 г., с. 164). Речь идет, конечно, не о «поварах», а о
«товарах».
7 Утопия. 1953. С. 213.
8 The Complete Works of St. Thomas More. Vol. 4 / Ed. Edw. Surtz, S.J. and J. H. Hexter. New
Haven; L., 1965; Prévost A. L'Utopie de Thomas More/Marne. P., 1978.
Утопия
395
\ля Т. Мора, человека чрезвычайно деятельного и очень образованного, латынь была как раз
аким языком.
Текст «Утопии», как и многие другие сочинения той эпохи, насыщен скрытыми цитатами из
штичных и средневековых авторов, аллюзиями, перифразами. Роман Т. Мора («Золотая кни-
кечка») был рассчитан на соответствующую реакцию читателей, потому что в XVI в.
образований человек был способен ощутить в тексте то единодушие с каким-нибудь античным или со-
феменным автором, то полемику с ними, то пародию на них. Таким образом, чтение
превращаюсь в своеобразную беседу посвященных.
Сейчас, почти через 500 лет после появления «Утопии», очень трудно определить круг
^ения Т. Мора и то, как использовал он все, что тогда «носилось в воздухе». Изучению этого
зосвящено много трудов на разных языках. В наши дни даже в том случае, когда читатель в
:остоянии познакомиться с латинским оригиналом произведения, он, как правило, не знает
грудов Платона, Аристотеля, Цицерона или знает их не очень хорошо, и для сколько-нибудь
адекватного понимания текста ему необходим всесторонний комментарий. При переводе,
конечно, со всем этим следовало считаться1. Издание, снабженное только историческим
комментарием и объяснением реалий, обедняло бы более глубокий текст Т. Мора. К
публикуемому здесь переводу приложены необходимые тексты, которые были важны автору «Утопии»,
даны маргиналии, принадлежащие друзьям Т. Мора — Эразму Роттердамскому и Петру Эги-
дию. Эти маргиналии были просмотрены и одобрены самим Т. Мором в третьем Базельском
издании «Утопии». Они, по-видимому, входили в авторский замысел и подчеркивали то или
иное место в повествовании, оценивая его.
«Утопия» почти 500 лет была предметом живейшего обсуждения самых разных
специалистов, она затрагивает множество тем. В ней обсуждаются возможные и воображаемые типы
правления, пересоздающие жизнь, отношения личности и общества, отношения между людьми
разных слоев, вопросы этические, экономические, соотношение духовного начала и
материального, восприятие человеком чужого уклада жизни, не знакомого ему прежде, и др. Этим
темам в «Утопии» соответствуют разные стили, потому что «Утопия» не трактат, а своего рода
роман — воспоминание об увлекательном и во многом поучительном путешествии, даже не о
путешествии, а о странствии, скитании. Стиль разговорный, шутливый перемежается с сухим,
описательным, судебная речь — с философской, богословской прозой. Вера в возможность
подействовать на людей силой слова, владение разными стилями речи для гуманистов были
очень характерны, и Т. Мор не представлял в этом смысле исключения. Художественность
«Утопии» отмечали очень давно. Так, Филипп Сидни в первой английской нормативной
поэтике — в своей «Защите поэзии» писал: «...если Томас Мор ошибался, то была ошибка
человека, а не поэта, ибо его образец общественного устройства самый совершенный, хотя
воплощен он, возможно, и не столь совершенно. Поэтому вопрос заключается в следующем: что
обладает большей силой в поучении — выдуманный ли поэтический образ или
соответствующее философское понятие?..»
Книга — это, говоря словами Б. Пастернака, «образ мира, в слове явленный», а у Т. Мора
многие слова намеренно загадочны, рассчитаны не на легкое восприятие, а на некоторое усилие
мысли, вознагражденное потом читательской догадкой. Топонимы и этнонимы по традиции не
переводятся, однако читатель XVI в., знающий латинский язык и хотя бы немного знакомый с
греческим, замечал, что почти все эти названия в книге Т. Мора негативны: «Утопия» —
«Неместо», «Нигденетия»; «Анидр» — «Безводная река»; «Амаурот» — «Невидимый город»;
«ахорейцы» — «народ без страны»; «Адем» — «Без народа». В наше время читатель узнает это из
комментария. При том, что многие толкуют «Утопию» как своеобразное похвальное слово
наилучшему государственному устройству, эта негативность (или ироничность) наименований не
должна исчезнуть из поля зрения внимательного читателя. Современные исследователи особо
отмечают и то, что Т. Мор в «Утопии» часто употребляет не прямые отрицания, а свойственные
1 Даже в русском переводе XVIII в. были пояснения вроде таких, например: «Гитлодей» — это
«соплетатель сказок».
2 Сидни Ф. Астрофил и Стелла. Защита поэзии. М.: Наука, 1982. С. 166.
396
Примечания
латинской прозе литоты1, т. е. утверждения, выраженные с помощью отрицания
противоположного понятия. Литоты делают текст менее определенным и более многозначным. Открытость же
стиля соответствует и форме диалога (пусть даже мнимого), которую избрал Т. Мор. Поэтому,
несмотря на то что литота не была редкостью в литературе того времени, Эразм Роттердамский
начинает «Похвальное слово глупости» фразой, содержащей литоту, «neque enim sum nescia»,
которая в переводе утрачена: «мне ведомо», вместо «я не пребываю в неведении» — лучше
сохранять литоты и предоставить их понимание читателю. (Разумеется, это возможно только, если нет
какого-нибудь специального несовпадения традиций языка, на который переводят, и языка
оригинала.) Но вообще-то перевод — это непременно толкование, и применительно к «Утопии»
вопросы толкования возникали и возникают очень часто.
Существенную помощь в этой работе оказали следующие труды: Prévost A. L'Utopie de Thomas
More. Marne. Paris, 1978; The Complete Works of St Thomas More. Vol. 4 / Ed. Edw. Surtz, S.J. and
J. H. Hexter. Yale University Press. New Haven; London, 1965; Sir Thomas Mote's. Utopia/ Ed. J. Churton
Collins. Oxford, 1930; Thomas Morns. Utopia / Hsg. V. Michels, Th. Ziegler. В., 1895; Erasmi Desid. Opus
epistolarum. Oxonii, 1910; Idem. Opera; The Correspondence of Sir Thomas More/Ed. E. Frances Rogers.
Princeton, 1947; St Thomas More. Selected Letters / Ed. E. Frances Rogers. New Haven; London; Yale,
1961; Mop Т. Утопия / Пер. с лат. и примеч. А. И. Малеина и Ф. А. Петровского. М.; Л., 1947; М.,
1953; Томас Мор. 1478 — 1978. Коммунистические идеалы и история культуры. М., 1981.
Кроме обозначенных специально, тексты, цитируемые в комментариях, даются по изданиям:
Гесиод J) Эллинские поэты. М., 1963; Аристотель. Политика. М., 1911; Платон. Соч.: В 3-х т. М.,
1968 — 1972; Геродот. История. Л., 1972; Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М., 1961;
Цицерон. Избр. соч. М., 1975; Он же. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М., 1974; Вергилий.
Буколики. Георгики. Энеида. М., 1971; Гораций. Оды. Эподы. Сатиры. Послания. М., 1970; Тацит.
Соч.: В 2-х т. Л., 1969; Саллюстий // Историки Рима. М., 1970; Ювенал и Персии // Римская сатира.
М., 1957; Светоний. Жизнь двенадцати цезарей. М., 1960; Он же. Разговоры запросто. М., 1969;
Трактаты о вечном мире. М., 1963.
Типологическая общность утопического и различных модификаций «реального» социализма,
якобы подтверждающего научный характер социалистических идей, давно уже стала одной из
злободневных тем современной публицистики, развенчанной и обличающей тоталитарный строй
нашего недавнего прошлого, а заодно и всех теоретиков и основоположников утопического и
«научного» социализма. Отсюда подчас столь эффектные, сколь и вульгарные трактовки Томаса
Мора и его «Утопии» (см.: Иванов А. Наша цель — коммунизм // Куранты. 1992. 2 октября, № 188
(453); Штурман Д. «Человечества сон золотой...»//Новый мир. 1992, № 7. С. 120 — 126).
Однако наряду с восторженно-апологетической трактовкой «Утопии», действительно
предвосхитившей многие достижения «научного социализма», существовало и другое,
противоположное отношение к «Золотой книжечке...» Томаса Мора. Быть может, самым талантливым
литературным выражением подобного взгляда является стихотворение А. С. Есенина-Волышна «Ворон»
(1948), представляющее блестящую и оригинальную реплику на «The Raven» Эдгара По (ср.: По
Эдгар. Стихотворения. М.: Радуга, 1988. С. 148).
Как-то ночью в час террора я читал впервые Мора,
Чтоб «Утопии» незнанье мне не ставили в укор.
В скучном, длинном описанье я встречал упоминанья
Об арестах за блужданья в той стране, не знавшей ссор. —
Потому что для блужданья никаких не надо ссор.
Но глубок ли Томас Мор?
...Я вникал в уклад народа, в чьей стране мерзка свобода...
Вдруг как будто постучали... Кто так поздно? Что за вздор!
И в сомненье и в печали я шептал: «То друг едва ли,
Всех друзей давно услали... Хорошо бы просто вор!»
1 Например: McCutcheon E. More's use of the Litotes in «Utopia» // Moreana. 1971. № 31 — 32.
P. 107 - 122.
Утопия
397
И в восторге от надежды я сказал: «Войдите, вор!»
Кто-то каркнул: «Nevermore!»
...Все я понял. Ну, конечно, старый Ворон! И поспешно
Я открыл окно — и вот он, старый ворон давних пор!
Он кудахтнул в нетерпенье, озирая помещенье...
Я сказал тогда в смущенье: «Что ж, присядьте на ковер,
В этом доме нет Паллады, так что сядьте на ковер;
Вот ковер и nothing more».
И нелепо, и понуро он уселся, словно кура,
Но потом нашлась Паллада — да, велик мой книжный сор!
И взлетел, и снова сел он — черный, как из смоли сделан,
Он глядел, как сонный демон, тыча клювом в титул «Мор»,
Но внезапно оживился, стукнул клювом в титул «Мор»
И промолвил: «Nevermore».
...Я подпрыгнул. О, плутонец! Молчаливый, как тевтонец!
Ты взлетел, взглянул — и сразу тонкий-тонкий, едкий приговор!
Ты — мудрец, не корчи мину, — но открой хоть половину:
Как пройти в твою пучину?
Потому что с давних пор я боюсь другой пучины
В царстве грозном с давних пор...
Крикнул ворон: «Nevermore!»
Ворон, ворон, вся планета ждет солдата — не поэта,
Вам в Плутонии, пожалуй, непонятен наш раздор.
О, какой грядущий гений, об эпохе наших рвений
Сочинит венец творений, зло используя фольклор,
И, пожалуй, первым делом нами созданный фольклор?
Каркнул ворон: «Nevermore!»
— О, пророк! Не просто птица! В нетерпенье есть граница,
И тогда берут Вольтера или бомбу и топор.
Мы бледнели от позора — так пускай не слишком скоро,
Ведь у нас разгар террора, но придет ли Термидор?
...Пал Дантон, и Робеспьера поразил же Термидор!
Каркнул ворон: «Nevermore!»
— О, пророк! Не просто птица, есть ли ныне заграница,
Где свободный об искусстве не опасен разговор,
Если есть, то добегу ли я в тот край, не встретив пули?
В Нидерландах ли, в Перу ли я решил бы давний спор —
Романтизма с реализмом до сих пор не кончен спор!
Каркнул ворон: «Nevermore!»
«Никогда, — сказала птица, — за морями заграница».
...Тут вломились два солдата, сонный дворник и майор...
Перед ними я не шаркнул, одному в лицо лишь харкнул, —
Но зато как просто гаркнул черный ворон: «Nevermore!»
И вожу, вожу я тачку, повторяя: «Nevermore,
Не подняться... Nevermore».
...золотая книжечка... — Возможно, здесь аллюзия на средневековую книгу «Золотая
легенда» («Legenda aurea»), сохранившую свою популярность и в эпоху Возрождения. «Золотая
легенда» — свод житий святых — часто называлась еще и «Новой легендой». У Томаса
Мора Утопия — новый остров; может быть, в этом тоже есть своеобразная перекличка с
«Золотой легендой». В Англии «Золотая легенда» была издана Уильямом Кэкстоном в 1483
и 1493 гг.
398
Примечания
...шерифа... — В оригинале слово «vicecomes». Catholicon Anglicum (An English-Latin Wordbook,
Dated 1483 / Ed. S. J. H. Heritage. Oxford, 1882. P. 337) истолковывает «vicecomes» как
«шериф» — «schyriffe». Т. Мор был выбран на должность субшерифа в 1510 г.
Иоганн Фробен (ок. 1460 — 1527) — знаменитный базельский печатник, гуманист; учился в
Базеле. С 1514 г. — основной издатель сочинений Эразма Роттердамского. В ноябре 1518 г. в
типографии Фробена было напечатано четвертое издание «Утопии».
...куму своему... — Эразм Роттердамский был крестным отцом Эразмия. См. примеч. 10.
...шлет привет. — О значении вступительных писем Эразма, Бюде, Эгидия и других как
своеобразного гуманистического комментария к «Утопии» см.: Ричард Сильвестер. Si Hytholodaeo
credimus // ЕА. P. 293 - 294.
Никогда не покидал... — Вопреки утверждению Эразма, Мор в октябре 1515 г. писал Дорпу,
что семь лет назад он недолгое время провел в Лувене и Париже (Corresp, p. 36).
...одного раза и еще одного... — В мае — октябре 1515 г. и с августа по декабрь 1517 г.
...его «Прогимнасмы» и «Утопию»... — «Прогимнасмы» — «Школьные упражнения» Мора и его
друга — гуманиста Лили, состоящие из перевода греческих эпиграмм Планудовой антологии
XIV в. на латинский язык. В книгу «Прогимнасмы» входили также оригинальные эпиграммы
Т. Мора, написанные им на латинском языке. На русском языке стихи Т. Мора впервые были
изданы в переводе Ю. Ф. Шульца в кн.: Мор Т. Эпиграммы. История Ричарда Ш. М., 1973.
«Утопию» Т. Мор писал с 1514 по сентябрь 1516 г.
...наидобрейшему тестю твоему... — Тестем Фробена был книгопродавец Вольфганг Лахнер.
Об Эразмии, сыночке... — Иоганн Эразмий Фробен (род. в 1516 г.) — младший сын базельского
типографа Иоганна Фробена.
Гилелъм Бюде — Гийом Бюде (Bude Guillaume, 1467 — 1540) — французский гуманист, друг
Эразма, секретарь короля Франциска I, автор труда о денежной системе Рима; по инициативе
Бюде в 1530 г. было основано учебное заведение «Коллеж де Франс». См. о нем:
Соколова М. Н. «Мор и Бюде» // Из истории социальных движений и общественной мысли. М., 1981.
С. 157 — 179; Карева В. В. Начало французской истории «Утопии» Томаса Мора. Г. Бюде —
первый французский интерпретатор «Утопии» //История социалистических учений. М., 1982.
С. 204 - 225.
Томас Лупсет (Lupset Thomas, 1495 — 1530) — английский гуманист.
...чтению весьма приятному, и в тоже время полезному в будущем — аллюзия на Горация:
Или стремится поэт к услаждению, или же к пользе,
Или надеется сразу достичь и того и другого.
(Наука поэзии, 333 ел.)
Всех соберет голоса, кто смешает приятное с пользой,
И услаждая людей, и на истинный путь наставляя.
(Там же, 343 ел.)
Томас Линакр (Linacre Thomas, ок. 1460 — 1524) — английский гуманист, врач, основатель
королевского медицинского колледжа, автор многих книг по грамматике греческого языка,
один из учителей Т. Мора в Оксфорде.
Гален — Клавдий Гален (ок. 131 — ок. 200), знаменитый древнегреческий врач. См. примеч. 332.
...не слишком бы тщились впредь изучать греческий язык. — Это сомнительная похвала. Настоящий
гуманист не должен был предпочитать перевод оригиналу, знание греческого языка для
гуманиста считалось обязательным, однако, конечно, не все знали его достаточно хорошо.
...в деревне... — Бюде владел богатым поместьем.
...за добро, благо... — в оригинале «aequum bonumque». У римских авторов эти два слова,
употребленные рядом, могли иметь значение «совершенно справедливое». Сочетание это
выражало понятие, близкое греческому «каХос кш ayctôôç», которое переводили одним словом
«калокагатия», объединяющим достоинства эстетические и этические. В разные периоды
истории, у разных авторов калокагатия понималась по-разному. См.: Лосев А. Ф. Классическая
калокагатия и ее типы // «Вопросы эстетики». М., 1960. № 3.
Утопия
399
...по бреду здравого смысла. — Ср.: Эразм (Похвала глупости, например, гл. 29, 33): «а также... и
между самими науками превыше всего ценятся те, которые ближе стоят к здравому смыслу,
иначе говоря, к глупости» (гл. 33).
...Крезы и Мидасы... — Крез (560 — 547 до н. э.) — последний царь Лидийского государства в
Малой Азии, обладал несметными богатствами; Мидас — легендарный царь Фригии (тоже в
Малой Азии). Все, к чему он прикасался, обращалось в золото.
...древним авторам... — Ср.: Цицерон (О пределах добра и зла, 5, 23, 65): «...стремление души
дать каждому свое — называется справедливостью».
...Пифагорову общность... — Эразм в своем сборнике пословиц первым называет изречение,
приписывающееся Пифагору: «У друзей все общее». Ср.: Похвала глупости, гл. 58:
«...увидишь подчас неких пифагорейцев, которым все блага земные представляются до того
общими, что они все лежащее без охраны тащат с легким сердцем, словно законное
наследство получили». Пифагор (ок. 540 — ок. 500 до н. э.) — греческий философ и математик.
Пифагорейцы основывали аскетические общины, в которых пытались осуществить отказ от
личной собственности.
...осудив Ананию... — Деяния апостолов, 5, 4 ел.
...Удепотия... — от греческого «ойбеяоте» — «решительно никогда». Название острова «Утопия»
происходит от греческих слов «об» — «нет» и «не» (отрицание, отвергающее факт, но не
возможность факта) и «тояос» — «место, страна». См. примеч. 33.
...стрелы враждебного Стикса будут поломаны и уничтожены. — Стикс — в античной мифологии
река в подземном царстве. Скрытая ссылка на Послание апостола Павла к эфесянам, 6, 16.
...золотой Сатурнов век! — Сатурн — древнеримский бог, первоначально отождествлявшийся с
Кроносом — сыном Урана (Неба) и Геи (Земли), младший из Титанов, был свергнут Зевсом.
Рассказ о счастливом золотом веке Кроноса впервые появляется в эпической поэме
древнегреческого поэта Гесиода «Труды и дни» (ок. 700 до н. э.). В средние века и эпоху
Возрождения этот миф стал известен по «Метаморфозам» Овидия (43 до н. э. — ок. 18 н. э.). С мифа о
золотом веке начинается предыстория западноевропейской утопии. Древние считали, что
золотой век — в прошлом, а не в будущем (см. об этом: Manuel F. E. Freedom from History and
other Untimely Essays. L.; N. Y., 1972. P. 67 - 148. Utopia's Ancient and Modern).
Арат (ок. 270 г. до н. э.) — греческий поэт, автор астрономической поэмы «Небесные
явления».
...остров Блаженства... близ Елисейских полей... — В представлении греков и римлян место, где
после смерти пребывают тени героев и добродетельных людей. Впервые острова Блаженных
упомянуты у Гесиода, Елисейские поля — в «Одиссее» Гомера, который располагает их г^е-то
на краю земли. В поздней греческой литературе их помещали на других планетах.
..Лгнополис... — слово, состоящее из двух греческих слов: «àyvôç» — «святой» и «тсоХи;»\—
«город, государство». Агнополис — Святоград.
Петр Эгидий (1486 — 1533) — латинизированное имя Питера Гиллеса (Gilles), антверпенского
гуманиста, издателя сочинений античных и современных ему авторов: Полициано, Агриколы,
Эразма, Эзопа, Лукиана. Эразм встретился с Эгидием в 1504 г., когда Эгидий был
корректором у типографа Теодора Мартенса. Позднее Эгидий стал видным должностным лицом в
антверпенском городском управлении.
Руэллий (Ruelles Jehan, 1479 — 1537). — В августе 1515 г. один из парижских друзей писал
Эразму, что Жан Руэллий подготовил для печати перевод сочинения Диоскорида «О природе
медицины» (I в. н. э.), который и был издан в 1516 г. Диоскорид упомянут в «Утопии» наряду
с Гесихием и Плутархом. См. примеч. 319. Руэллий был врачом короля Франциска I.
На странице, где помещен утопийский алфавит, дано четверостишие на «утопийском языке».
Т. Мор пишет: «Содержание этих строк буквально таково:
Водитель Утоп создал меня, из неострова остров.
Изо всех земель я одна без философии [вдали от философии]
Представила для смертных философское государство [град].
Охотно даю свое, без колебаний [без труда] беру лучшее».
400
Примечания
А. Э. Штекли в статье «Эразм и издание «Утопии» (1516)» (Средние века. М., 1987. Вып.
50. С. 270) ошибочно переводит: «...вдали от всех земель и философии я единственная...»
Не соглашаясь с французским ученым Э. Понсом (Pons Е. Les langues imaginaires dans le
voyage utopique. Un précurseur: Thomas Morus // Revue de Iitt Comparée. 1930. VoL X. P. 589-
607), который не придает большого значения ни алфавиту, приложенному к изданию «Утопии»
в Лувене в 1516 г., ни четверостишию, «написанному на утопийском языке», M. IL Алексеев
утверждал, что существуют «все основания полагать», будто изобретенный Т. Мором алфавит
находится «в непосредственной зависимости от тех известий, какими мог располагать Т. Мор о
хорвато-далматском приморье», и основан «на хотя бы беглом зрительном знакомстве с
глаголицей» (Алексеев М. 77. Славянские источники «Утопии» Томаса Мора // Из истории английской
литературы. М.; Л., 1960. С. 129). Это интересное предположение, к сожалению, не согласуется с
тем, что глаголица, происхождение которой достаточно неясно, существовала в двух видах: в
круглом болгарском изводе и в остром иллирийском или хорватском. В Далмации, значение
жизни которой и оказалось, по мнению М. П. Алексеева, существенным источником «Утопии»,
употреблялся острый извод, который нисколько не похож на алфавит утопийцев. Этот
хорватский алфавит встречается в памятниках XI — ХШ вв. Круглый извод, сходство которого с уто-
пийским и обсуждал М. П. Алексеев, употреблялся в Болгарии в конце X — XI в. Нет оснований
предполагать, что Т. Мор имел какое-то отношение к этой стране и ее письменности. О
глаголице см.: Jensen H. Die Schrift in Vergangenheit und Gegenwart Berlin, 1958. S. 461—465. Илл. 477 на
с. 464 дает ясное представление о том, какой вид имела глаголица в Далмации.
Анемолий — см. примеч. 262.
Евтопия — «счастливая, блаженная страна». Греческая приставка «su» значит «благо», слово
«тояос» — «место». О значении слова «Утопия» см. с. 395.
Иероним Буслидий— Жером Буслейден (Busleiden Jerome, ок. 1470— 1517) — нидерландский
гуманист, друг Мора и Эразма, дипломат, церковный деятель, покровитель наук и искусств.
Учился в Лувене, Болонье и в Падуе. См. о нем: H. de Vocht Jerome de Busleidon, Founder of
the Louvnin Collegium Trilingue: His life and Writings. Turnhout, 1950. Mop познакомился с ним
будучи в Мехельне, посвятил ему три эпиграммы.
...о государстве Платона. — В диалоге Платона (428 — 348 до н. э.) «Государство» показан
идеальный государственный строй.
...превосходит самого Улисса. — Т. е. Одиссея, героя Гомера, о десятилетних странствиях
которого рассказано в эпической поэме «Одиссея».
...последние восемьсот лет... — Точное указание числа сотен лет здесь, вероятно, не имеет
специального значения.
Веспуччи. — Перед своей самостоятельной поездкой Гитлодей сопровождал флорентийского
мореплавателя Америго Веспуччи. См. примеч. 80.
...на полях некоторые замечаньица. — На титульном листе издания 1517 г. Лупсет приписывал
маргинальные замечания Эразму. Предполагается, что маргиналии к «Утопии» были
написаны Эгидием и Эразмом. Судя по тому, что маргиналии полностью вошли в третье базельское
издание «Золотой книжечки...», которое правил сам Мор, они были целиком одобрены
автором «Утопии». Настоящее издание приводит эти маргиналии. См. примеч. на с. 395.
...и сказал ему что-то на ухо. — В «Утопии» отмечено, что слугам было запрещено прерывать
беседу. Здесь скрытая цитата из Горация (Сатиры, I 9, 9 ел.).
...печатают долго. — В письме к Эразму (20 сентября 1516 г.) Мор намекал, что есть какой-то
человек, который затягивает издание «Утопии» до тех пор, пока не пройдет девять лет, о
которых писал Гораций:
...а потом до девятого года
Эти стихи сохраняй про себя; в неизданной книге
Можно хоть все зачеркнуть, а издашь — и словца не поправишь.
(Наука поэзии, 388 ел.)
Эразм должен был догадаться, о ком идет речь (см. с. 309).
Утопия
401
60
..-меценат... краса века нашего. — Буслейден сам считал себя меценатом — покровителем
поэтов и ученых. Здесь скрытая цитата из Горация (Оды, I 1, 1 ел., II 17, 3 ел., Ш 16, 20).
Иоганн Палудан (John Desmarais, Paludagus Johannes, ум. в 1525 г.) — преподаватель
красноречия в Лувенском университете, друг Эразма, посвятившего ему перевод одного из диалогов
Лукиана.
Исократ (436 — 338 до н. э.) — афинский оратор, ученик Сократа, покончивший с собой после
поражения греков при Херонее.
«Позорно молчать» — «ctio%pôv oicortâv». Об этом случае рассказывает Квинтилиан
(Воспитание оратора, 3, 1, 14).
...при благосклонности и расположении правителей... — Намек на короля Генриха VIII.
...в древней Испании тоже было несколько блестящих имен... — Речь идет о Сенеке-старшем (ок.
55 до н. э. — 40 н. э.) — римском риторе и Сенеке-младшем (ок. 4 до н. э. — 65 н. э.) —
философе и авторе трагедий, о Помпонии Мела (I в. н. э.) — римском географе, писателе Лукиане
(I в. н. э.), поэте Марциале (I в. н. э.), авторе сочинения «О сельском хозяйстве» Колумелле
(I в. н. э.), Квинтилиане (I в. н. э.) и христианском писателе (V в. н. э.) Орозии, родившихся в
Испании.
Анахарсид. — Геродот (VI в. н. э.) писал, что Анахарсид — скиф из царского рода побывал во
многих странах и был убит у себя на родине за попытку перенять чужую культуру. Лукиан
говорил, что Анахарсид был другом мудрого правителя Афин Солона.
Саксон — Саксон Грамматик, живший в XIII в., автор книги «Деяния датчан» («Gesta
Danorum»), явившейся, в частности, источником сюжета о Гамлете.
...человек молодой... — В 1516 г. Мору было 38 лет, но латинское слово «iuvenis» обозначало
возраст от 17 до 46 лет (у римлян с 46 до 60 лет — преклонный возраст, с 60 лет — старость).
Иоганн Силуагий - канцлер Бургундский (Jonn Le Sauvage, 1455 — 1518) — покровитель и друг
Эразма. Ему посвящена книга Эразма «Воспитание христианского правителя».
Герард Новиомагийский (Gerhard Geldenhauer of Nymegen, ок. 1482 — 1542) — поэт, в 1517 г. —
секретарь епископа Утрехтского; с 1527 по 1532 г. преподавал историю в Марбурге. Имя
этого поэта Т. Мор упоминает в письме к Дорпу.
Корнелий Графей (Scribonius, Schrijver, Grapheus, 1482 — 1558) — поэт, живо интересовавшийся
искусством. Его имя упоминает Эразм в письме к Т. Мору. См.: Ор. ер., 4, 225.
...от труда нахождения... — В оригинале названы «inventio», «dispositio», «elocutio» —
«нахождение материала», «расположение материала», «словесное выражение речи» — три из
пяти частей традиционной античной риторики. Т. Мор не называет последних двух частей
«memoria» — «запоминание» и «actio» — «произнесение» (см.: Цицерон. Три трактата об
ораторском искусстве. М., 1972). Т. Мор подчеркивает здесь, что обо всем необходимом
позаботился Гитлодей, рассказ которого он всего лишь излагает.
...неожиданной, без подготовки... — Квинтилиан (Воспитание оратора, 10, 7, 1) говорит о том,
как полезно оратору научиться произносить речь без подготовки.
...не столько в латыни, сколь в греческом... — Гитлодей считал, что греческая культура
превосходит римскую. См. с. 78 ел.
...небрежной простоте... — Квинтилиан считал, что риторика важнее философии, полагал, что
философ избегает изукрашенного красноречия (Воспитание оратора, XI 1, 33 ел.; VII 3, 16;
XII 2, 6 ел.; XXVI 3, 12). Гитлодей не был философом, и ему извинительно говорить не по
всем правилам ораторского искусства.
...придумывание... или распределение... — В оригинале «excogitatio» — синоним «inventio»,
«oeconomia» — синоним «dispositio».
Иоанн Клемент — Джон Клемент (Clement John, ум. в 1572 г.) — медик, воспитанник Т. Мора
(см.: Wenkebach Е. A. John Clement. Leipzig, 1925). В письме к Эразму Т. Мор очень высоко
отзывался о познаниях Клемента (Ор. ер., 2, 198), который вырос в доме Мора и женился на его
приемной дочери.
Анидр — от греческого слова «uvuôpoç» — «безводный». Ср.: Платон (Законы, VI 761 А): «В
стране все надо сделать непроходимым для врагов, для друзей же возможно более
проходимым — и для людей, и для вьючных животных, и для стад»; Аристотель (Политика, VII 5 1326
14 - 3647
402
Примечания
В 18 — 1327 А 11): «...территория должна быть труднодоступна для вторжения неприятелей,
но, с другой стороны, она должна иметь удобные выходы для жителей... Если желают
достигнуть идеального месторасположения города, то его надлежит устроить так, чтобы он был
ориентирован одинаково хорошо и по отношению к морю, и по отношению к материку...»
...сидя, они одобряют одно, а стоя - другое. — Скрытая цитата из «Инвективы против Цицерона»
(ок. 54 до н. э.), приписываемой Саллюстию: «...стоя, ты думаешь о республике одно, а сидя —
другое» (Invectiva in Ciceronem, 4, 7).
Иou теперь... — Скрытая ироническая цитата из Марциала (II 6, 1) и аллюзия на Эразмовы
«Адагии» (Adahia, 1001).
...твоей супругой... — Петр Эгидий был вторым браком женат на Корнелии Сандрии. В 1514 г.
Эразм стал писать для них свадебный гимн — эпиталаму, которая увидела свет лишь в 1524 г.
В 1526 г. тот же Эразм написал эпитафию на смерть жены Петра Эгидия (см.: Smith P. Key to
Colloquies, p. 7, 27 ел.). Эпиталама Петру Эгидию издана в русском переводе в кн.: Эразм
Роттердамский. Разговоры запросто. С. 261 — 267.
...Кастильским Карлом... — Карл V, позднее император, тогда, в 1515 г., был молодым
человеком 15-ти лет. Королем Кастильским он был провозглашен после смерти своего деда
Фердинанда в январе 1516 г.
...во Фландрию послом... — В мае 1515 г. состоялось королевское посольство во Фландрию для
улаживания коммерческих и дипломатических конфликтов. Это были конфликты между
Англией и Нидерландами из-за договоров о торговле шерстью и сукном, подписанных еще
при Генрихе VII в 1496, 1506 гг.
Конфликт возник в результате расстроившегося династического брака, который
намечался между принцем Карлом и сестрой Генриха VIII. Из-за династических споров Генриха VIII
и Карла Габсбургского (будущего императора Карла V) Англия и Нидерланды временно
прекратили торговлю; английским купцам было запрещено вывозить шерсть в Нидерланды и
одновременно запретили ввоз в Англию фламандских тканей. Это сильно сказалось на
интересах купцов обеих стран. В мае 1515 г. Томас Мор вместе с Кутбертом Тунсталлом,
Ричардом Сампсоном и другими членами посольства отбыл на континент. Переговоры проходили в
Брюгге, были нелегкими, но завершились успешно.
Кутберт Тунсталл (Tunstall Cuthbert, 1474 — 1559) — английский государственный деятель и
дипломат, доктор канонического права. В 1515 г. возглавлял английское посольство во
Фландрию. В феврале 1516 г. Мор писал Эразму, что общение с Тунсталлом скрашивало для
него неприятные обязанности члена посольства (Ор. ер., 2, 197). В декабре 1516 г. Мор
сообщал Эразму, что Тунсталл с большой похвалой отозвался об «Утопии» (Ibid., 2, 413 ел.).
С мая 1516 г. он — начальник королевских архивов, с 1522 г. — епископ Лондонский.
В оригинале: «Sacris scriniis». В переводе A. Prévost «Archives Royales» — «королевских архивов».
..лампой осветить солнце — аллюзия на выражение Цицерона из сочинения «О пределах
добра и зла» (4, 12, 29) или употребление латинской пословицы (см.: Otto A. Die Sprichwôrter
und sprichwôrterlichen Redensarten der Rômer. Leipzig, 1890. S. 329).
Георг Темсиций (Theimseke George, ум. ок. 1536) — государственный деятель, правовед,
дипломат, член Большого совета в Мехельне, прево Касселя, хранитель малой королевской печати.
Эразм в письме к Мору высоко отзывается об учености Темсиция (vir iuxta doctus atque
humanus) (Op. ep., 2, 243).
..^иеня часто навещал Петр Эгидий... — Мор познакомился с Эгидием вскоре после 21 июля
1515 г., т. е. почти через три месяца после прибытия посольства в Нидерланды; их встреча
произошла между 12 сентября и 12 октября.
...в простодушии столько рассудительности — аллюзия на Евангелие от Матфея: «...будьте
мудры, как змеи, и просты, как голуби» (10, 16). См.: Marc'hadour G. Symbolisme de la Colombe et
du Serpent// Moreana. 1963. № 1. P. 47 - 63.
...более четырех месяцев я не был дома. — Мор покинул Англию 12 мая 1515 г. О
продолжительности посольской миссии Мора в Нидерландах Эразм пишет: «...более шести месяцев»
(Ор. ер., 2, р. 195 — 196). В действительности Мор находился в составе посольства немногим
более пяти месяцев.
Утопия
403
Когда месса закончилась... — напоминание о начале «Государства» Платона — диалога,
посвященного идеям справедливости, блага. Сократ и его собеседники Главкон, Полемарх, Фраси-
мах, Адимант, Кефал начинают разговор после праздничного богослужения в честь богини —
девы Артемиды (I 327 В). Ср.: White Th. Pride and the Public Good: Thomas More's Use of Plato
in «Utopia» //Journal of the History of Philosophy. 20. 4 (Oct. 1982). P. 329 - 354.
..игорлк. - По-гречески «vclùkXtipoç» — «судовладелец», но в поэтическом языке это слово
значит «моряк». Ср.: Деяния апостолов, 27, И.
...Палинур... Платон. — Палинур — кормчий героя Вергилия Энея (Энеида, V 833 — 861, VI
337 — 383), профессиональный моряк. Платон (428 — 348 до н. э.) — великий греческий
философ, сочинения которого были очень важны для мировоззрения Томаса Мора. Разные
источники сообщают о разных путешествиях Платона. Среди стран, в которых побывал Платон,
называют даже Ассирию, Вавилонию, Персию. Несомненно, Платон был в Италии и в
Сицилии (389 — 387 гг. до н. э.). Позже он еще два раза ездил туда (в 366 и в 361 — 360 гг. до н. э.),
тщетно надеясь на возможность ослабления тирании в Сиракузах. А. Ф. Лосев пишет:
«...Платону... разочарованному во всех без исключения тогдашних формах общественной и
государственной жизни... приходилось использовать ту область человеческого сознания,
которая всегда приходит на выручку в моменты великих социальных катастроф. Эта область —
мечта, фантазия, новый — и уже рационализированный — миф, утопия...» [Лосев А. Ф.
Жизненный и творческий путь Платона//Платон. Соч.: В 3 т. М, 1968. Т. 1. С. 24 ел.).
Гитлодей. — Имя «Гитлодей» состоит из греческих слов «OÔXoç» — «вздор, болтовня» и
«ôctïoç» — «опытный» или «баюцеп» — «гореть», «пылать», т. е. означает либо «опытный
говорун», либо «пылкий». Имя Рафаэль, может быть, заимствовано из библейской книги Товита:
«И пошел он искать человека, и встретил Рафаила. Это был ангел, но он не знал. И сказал
ему: можешь ли ты идти со мною в Рати Мидийские и знаешь ли эти места? Ангел отвечал:
могу идти с тобою и дорогу знаю...» (5, 4 ел.). Кроме того, имя Рафаэль значит «бог-
исцелитель», «целитель». См.: Marc'hadour G. The Bible in the Works of St. Thomas More.
Nieuwkoop, B. De Graaf, 1969 — 1972. Vol. I — V, а также: McCutcheon El. More's «Utopia» and
Cicero's «Paradoxa Stoicorum» //Moreana. July 1985. № 86; Wegemer G Ciceronian Humanism in
More's «Utopia»//Moreana. December, 1990. No 104.
...в римском... — О преимуществах греческой учености перед римской много писал Цицерон
(О пределах добра и зла, I 1,1 2 — 4, 4 — 12). Т. Мор в письме своем Оксфордскому
университету из великих римлян называет только Цицерона и Сенеку.
Сенека и Цицерон. — Сенека Луций Анней (ок. 4 — 65 н. э.) — римский философ и автор
трагедий; воспитатель Нерона, впоследствии приговоренный им к смерти. Сенека считал, что
философия является нравственно-религиозным руководством жизни. Цицерон (106 — 43 до
н. э.) — римский оратор, политический деятель и философ; сторонник стоического учения о
целесообразности и провидении, убежденный в абсолютном характере морали. О внимании
английских гуманистов именно к этим двум великим римлянам см.: Weiss R. Humanism in
England during the 15 Century. Oxford, 1957.
Америго Веспуччи (1451— 1512)— флорентийский мореплаватель, именем которого названа
Америка. Четыре раза был в Новом Свете. Во время четвертого путешествия (1503 — 1504 гг.)
несколько человек из команды Веспуччи высадились в Бразилии и остались там.
81 ...повсюду читают... - Ср.: Sabin J. Bibliotheca Amtricana 26. N. Y., 1935. P. 436 - 483.
...«Небеса не имеющих урны укроют»... — Цитата из книги римского поэта Марка Аннея Лукана
«Фарсалия», посвященной борьбе Цезаря с Помпеем, 7, 81 (перев. Л. Остроумова). Это же
место из поэмы Лукана цитирует Августин (О граде Божием, I, 12).
...«Ко всевышним путь отовсюду...» — Измененная цитата из «Тускаланских бесед» Цицерона (I
43, 104): «Отлично сказал и Анаксагор, когда умирал в Лампсаке, и друзья спрашивали его,
не перенести ли его тело на родину в Клазомены: „Никакой надобности в этом нет — в
преисподнюю путь отовсюду один и тот же"». Т. Мор заменяет слово «ad inferos» — «в
преисподнюю» словом «ad superos» — «к всевышним», «к небесам».
...в Тапробану... - остров Шри-Ланка. Именем, упомянутым у Мора, его называли Плиний,
Помпоний Мела, Овидий. Известный историк Рима Т. Моммзен писал: «На острове Салике,
14*
404
Примечания
который древнейшие греческие корабельщики называли Тапробаной, теперешнем Цейлоне, в
эпоху Клавдия один римский торговец, занесенный туда от берегов Аравии бурей, встретил
радушный прием у местного властителя, и этот последний, изумленный, как повествует
рассказ, одинаковым весом римских монет, несмотря на разнообразие изображенных на них
императорских голов, отправил вместе с потерпевшим крушение посольство к своему римскому
собрату. Результатом этого на первых порах было лишь расширение круга географических
представлений...» [Моммзен Т. История Рима. М., 1949. Т. V. С. 547).
Португальцы захватили этот остров в 1505 г. (Гитлодей родом из Лузитании, т. е. из
Португалии). Исходя из того, что Гитлодей был на острове Шри-Ланка (Цейлон), некоторые
исследователи предполагают, что Утопия находилась где-то между Индией и Южной
Америкой.
...Каликвит... — морской порт в Индии, современный Каликут, некогда процветавший
торговый город. В мае 1498 г. в этом городе был португальский мореплаватель Васко да Гама
(1469-1524).
...в саду на скамье, покрытой зеленым дерном... — очень принятая в те времена обстановка для
бесед.
...к другим правителям... — ср.: Платон (Законы, V 729 Е — 730 А).
...пользоваться магнитом... — О пользе магнита для мореплавания писал высоко чтимый
Мором Августин (О граде Божием, 21,4).
...Сцилл, Келен... — Сцилла в греческой мифологии — морское чудовище. См. также:
Вергилий:
Сцилла в кромешной тьме огромной пещеры таится.
Высунув голову в щель, корабли влечет на утесы.
Сверху — дева она лицом и грудью прекрасной,
Снизу — тело у ней морской чудовищной рыбы,
Волчий мохнатый живот и хвост огромный дельфина.
(Энеида, III424 ел.)
Келено в греческой мифологии — имя одной из трех хищниц гарпий:
Птицы с девичьим лицом, крючковатые пальцы на лапах...
(Энеида, III216 ел.)
...народопожирателей лестршонов... — в греческой мифологии — народ людоедов. Страна их
описана в «Одиссее», X 77 — 132. «Народопожиратели» — латинское «populivores» — слово,
придуманное Т. Мором по образцу, имеющемуся у Гомера (Илиада, I 231). Ахилл называет
Агамемнона «царь — пожиратель народа».
...так живу, как хочу... — Скрытая цитата из сочинения Цицерона «Об обязанностях», где он
рассуждает о свободе, говоря: «Пользоваться свободой, сущность которой в том, чтобы жить
как хочешь» (I 20, 70).
...порфироносцам... — Так называли царей или царедворцев. См.: Цицерон (Об обязанностях,
I 7, 22], Гораций (Оды, I 35, 12), Овидий (Метаморфозы, VII 102 ел.).
...на благо общему удобству. — Излагается мысль Платона (Письма, 9, 358 А), которую в свою
очередь пересказывал Цицерон (Об обязанностях, I 7, 22): «...поскольку мы, как превосходно
написал Платон, родились не только для себя и поскольку на наше существование притязают
отчасти наше отечество, отчасти наши друзья...» Эти мысли очень занимали многих гуманистов.
...ворон рад своему птенцу, и обезьяне мил ее детеныш. — Пословица, приводимая Эразмом
(Adagia, 121; 396 4; Op., 2, 74 - 76, 2 1174).
...нравилось предкам... — О страхе перед новшествами. Ср.: Аристотель (Политика, II 5, 10 —
14; 1268 В — 69 А): «...некоторые еще колеблются в решении изменять отеческие законы даже
в том случае, если какой-нибудь новый закон и окажется лучше существующего...
Сохраняющиеся кое-где старинные законоположения отличаются вообще большой наивностью...
Утопия
405
Ведь законы неизбежно приходится излагать в общей форме, человеческие же действия —
индивидуальны. Отсюда следует, что некоторые законы в свое время должны быть
изменяемы. Но, с другой стороны, дело это, кажется, требует большой осмотрительности... Вся сила
закона — заставить склонить голову перед существующими обычаями... Таким образом, без
труда совершаемое изменение существующих законов на другие, новые, может повести к
ослаблению силы закона».
...их разгромом. — Речь идет о восстании жителей графства Корнуэлл против Генриха VII и о
его поражении. В Иельском издании отмечается интересная подробность: через два года
после этого восстания в Англии, подобно Гитлодею, несколько месяцев пробыл Эразм (с мая
1499 по январь 1500 г.).
...Иоанну Мортону... — Джон Мортон (Morton John, 1420— 1500) — видный государственный
деятель, лорд-канцлер. При Генрихе VII — архиепископ Кентерберийский, кардинал. В конце
XV в. был лордом-канцлером, возглавлявшим правительство первого Тюдора. Был
покровителем Т. Мора в молодости, когда тот некоторое время жил в его доме. Возможно, именно от
Дж. Мортона Томас Мор получил многие сведения для своей «Истории Ричарда Ш».
...знаток ваших законов. — Эразм писал о том, с каким уважением в Англии относятся к
знатокам законов (Ор. ер., 4, 17, 143п; 10 136).
...находится за пределами справедливости... — Ср.: Платон (Законы, IX 862 В — 863 А): «Надо
обращать внимание на две различные стороны; на несправедливость и на вред. С помощью
законов надо, насколько возможно, возместить нанесенный вред, спасая то, что гибнет,
поднимая то, что по чьей-то вине упало, и леча то, что умирает или ранено».
...подражает дурным наставникам... — Подобные мысли есть у Колета в «Толковании на
Послание к римлянам» (Opuscula, I 144). Ив античности, и в эпоху Возрождения ученые
выступали против принуждения и против телесных наказаний в воспитании. Платон писал:
«Свободнорожденному человеку ни одну науку не следует изучать рабски... питай детей
науками не насильно, а играючи...» (Государство, VTI 536 D — 537 А); см. также: Эразм, О
воспитании детей (Op., 1, 505 ел.).
...не предпочтут сами быть дурными. — Ср.: Аристотель (Политика, П 4, 7, 1267 А): «Если
люди будут стремиться иметь больше, чем то вызывается насущной необходимостью, они
станут обижать других именно в видах удовлетворения этого своего стремления, да и не
только ради этого одного, но также и для того, чтобы жить в радости, среди наслаждений,
без горестей».
...от этого не уйдешь\ — См.: Adams R. P. The Better Part of Valor: More, Erasmus, Colet and
Vives, on Humanism, War and Peace, 1496 - 1535. Washington, 1962. P. 125.
...после Корнуэлльского сражения и немного ранее — после Галльского. — Усиление налогового
гнета вызвало восстания на севере Англии (1489 — 1491 гг.) и так называемый корнуэлльский
мятеж 1497 г. (см.: Кузнецов Е. В. Народные восстания в Англии последних лет XV в. //
Научные доклады высшей школы. Исторические науки. 1959. № 1; Он же: Томас Мор и Майкл
Джозеф. К истории создания «Утопии» // Англия XV — XVII вв.: Межвузовский сборник.
Горький, 1981. С. 30 — 51). В 1492 г. Генрих VII осаждал Булонь.
...будто трутни... — ср. Платон:
...не что иное, как расточитель.
Если ты не возражаешь, мы скажем, что как появившийся
В сотах трутень — болезнь роя, так и подобный человек
В своем доме — болезнь для государства...
(Государство, VIII552 С - D)
О существе дела см.: Tawney R. H. The Agrarian Problem in the Sixteenth Centiry. L., 1912;
Hexter J. H. Reappraisals in History. L., 1961. P. 149 - 152; Simpson A. The Wealth of the Gentry
1540 - 1660. Cambridge, 1961.
...[знатные] окружают себя огромной толпой праздных слуг... — Мор имеет в виду также и 4>ео-
дальные дружины, при Тюдорах весьма еще многочисленные (см.: CW, 4, р. 62).
406
Примечания
..людей такого рода... — Намек на рассуждение Сократа в «Государстве» Платона: «Посмотри,
не при таком ли именно строе разовьется величайшее из всех этих зол?.. Возможность
продать все свое имущество — оно станет собственностью другого, — продавши, продолжать
жить в этом же государстве, не принадлежа ни к одному из его сословий; то есть не будучи
ни дельцом, ни ремесленником... но тем, кого называют бедняками и неимущими... При
олигархиях ничто не препятствует такому положению, иначе не были бы в них одни чрезмерно
богатыми, а другие совсем бедными» (УШ 552 А).
...пригревать воров... — Намек на рассуждение Сократа в «Государстве» Платона (IX 575 В):
«Когда подобного рода людей в государстве немного, а все прочие мыслят здраво, те уезжают
в чужие земли, служат там телохранителями какого-нибудь тирана или в наемных войсках,
если где идет война. Когда же подобные вожделения проявляются у них в мирных условиях,
то и у себя на родине они творят много зла, хотя и по мелочам... они совершают кражи,
подкапываются под стены, отрезают кошельки, раздевают прохожих... Бывает, что они
занимаются и доносами, если владеют словом, а то и выступают с ложными показаниями и берут
взятки. Нечего сказать, по мелочам!»
...Галлию... — Речь идет о 1515 г., когда во Францию прибыли швейцарские солдаты. Ср. с
описанием Т. Мора мнение Макиавелли (Князь, 12).
Глупомудры — греческое слово «Mcopôoo<poi», встречающееся у Лукиана (П в.) в диалоге
«Александр, или Лжепрорицатель», гл. 40.
Саллюстий — Гай С. Крисп (86 — 35 до н.э.) — римский историк; цитата из «Заговора
Каталины», 16.
...чудовищ... — Намек на рассуждение Сократа в «Государстве» Платона (Ш 416 А — В): «Самое
ужасное и безобразное — это если пастухи так растят собак для охраны сада, что те от
непослушания ли, с голоду или по дурной привычке причиняют овцам зло и похожи не на собак, а
на волков...» Ср. мнение об этом же Эразма в «Жалобе мира».
...римлян... сирийцев... — То, что говорит Гитлодей, очень похоже на то, что писал Макиавелли
(Князь, 12, 13). У римлян он имеет в виду эпоху, описанную историком Геродианом (ок. 170 —
240), т. е. с конца правления Марка Аврелия: от императора Коммода (180 — 192) до Гордиа-
на Ш (238 — 244), когда один военный заговор следовал за другим. Упоминание сирийцев при
Селевкидах, власть которых с IV до I в. до н. э. держалась на греческом войске, может быть,
основано на сведениях Полибия (История, 5, 31 — 87).
...с молодых ногтей... — пословичное выражение. Эразм в «Адагиях» объясняет, как
применяются эти слова (Adagia, 652).
...не очень-то часто хвастаются, что они одержали верх. — Т. Мор подразумевает опыт
Столетней войны между Англией и Францией (CW, 4, р. 62, 64).
...угрожают миру... — См.: Августин (О граде Божием, 19, 12).
Ваши овцы. — В «Письмах темных людей» (П 16) один корреспондент пишет другому: «Я шлю
тебе больше поклонов, чем в Англии овец».
...пожирают даже людей... - Источником метафоры могла быть Библия (Псалтирь, 78, 7):
«...ибо они пожрали Иакова, и жилище его опустошили» (Книга пророка Иеремии, 10, 25),
или же Квйнтилиан Марк Фабий, ок. 35 н. э. — ок. 100 н. э. (Воспитание оратора, 8, 6, 25). К.
Маркс в первом томе «Капитала» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 23. С. 731. Примеч.
193) использует это рассуждение Т. Мора.
...обращают в пустыню... — очень часто встречающаяся библейская метафора.
...окружает несколько тысяч югеров единым забором. — Протесты против огораживаний,
сопровождавшихся массовой пауперизацией сельского населения, начались еще во второй
половине XV в. (см.: Семенов В.Ф. Огораживания и крестьянские движения в Англии XVI в. М.; Л.,
1949. С. 56). Однако ни один английский писатель, как до Мора, так и после него, не
поднимался до тех широких обобщений, которые мы находим в «Утопии». Новейшие исследования
по аграрной истории подтверждают, что огораживания и сосредоточение дер. шй в руках
немногих составляли две наиболее острые проблемы в Англии XVI в. (См.: inirsk J. The
Agrarian History of England and Wales. Cambrige, 1967. Vol. IV. P. 200).
Челядь. — Размеры деревенской семьи в XVI в. неизвестны.
Утопия
407
...хлеб стал гораздо дороже. — Автор «The Decaye of England» (ed. by J. M. Cooper. L., 1871. P.
96), говоря о связи между числом овец и ценами на товары, приводит несколько пословиц,
вроде таких: «Чем больше овец, тем дороже шерсть», «Чем больше овец, тем дороже зерно»,
«Чем больше овец, тем меньше можно купить за пенни».
Олигополия — право на торговлю, сосредоточенное в руках немногих людей; греческое
«ôXiyoç» — «немногий», «ясоХесо» — «продавать».
...какую иную кару у более подходящую... — Вопрос, который обсуждают Платон в «Государстве» (Ш
409 — 410) и в «Законах» (V 731, IX 862), Цицерон — в сочинении «Об обязанностях» (I 25, 89).
...высшим бесправием? — Цитата из Цицерона «Об обязанностях» (I, 10, 33) или из «Адагий»
Эразма (925).
...Манлиевы законы... — Римлянин Тит Манлий был военным трибуном в 362 г. до н. э.,
диктатором — в 353 и в 349 гг. В 340 г. до н. э. он велел казнить своего сына за то, что тот во время
войны с латинянами нарушил запрет сражаться вне строя и вступил в бой с вражеским
военачальником. Об этом рассказывают Цицерон в сочинениях «О пределах добра и зла» (I 7, 23
ел.), «Об обязанностях» (Ш 31, 112), Тит Ливии (VU 3, 8 слл. 9, 9. 8 ел. 14). Имя Тита Ман-
лия — символ верности дисциплине.
...прегрешения настолько одинаковы... — Скрытая цитата из речи Цицерона «В защиту Луция
Лициния Мурены» (29, 61): «...по их мнению, все погрешности одинаковы, всякий поступок
есть нечестивое злодейство, и задушить петуха, когда в этом не было нужды, не меньшее
преступление, чем задушить отца». Ср. с Горацием:
Те, для кого все поступки равны, все равно не сумеют
В жизни так рассуждать: против них и рассудок и опыт...
(Сатиры, 13, 93 ел.)
Бог запретил убивать... — Кн. Исход, 20, 13; Второзаконие, 5, 17; Евангелие от Матфея, 5, 21;
Послание апостола Павла к римлянам, 13, 9.
...закон Моисеев... — Кн. Исход, 22, 1 — 9.
...новом законе милосердия... — т. е. в Евангелии, в Новом Завете.
...в Персии... — Вероятно, источниками знания Мора о Персии были греческие античные
авторы Геродот (ок. 484 — 425 до н. э.) и Страбон (ум. ок. 25 г. н. э.).
...полилеритов... — Слово, образованное из греческих слов «яоХбс» — «многий» и «Xîjpoç» —
«вздор», «пустая болтовня», «-mi ç» — «относящийся к», «родившийся в». Народ этот назван
так не Гитлодеем и не Мором, и не по их мнению он в большой степени нелеп, а по мнению
толпы; в оригинале — «apud vulgo dictos Polyleritas...» — «у так называемых полилеритов», т. е.
их так называли до Гитлодея и до Мора. Описание местоположения государства полилеритов
соотносят с описанием Атлантиды в «Критии» Платона (118 А): «...край этот лежал очень
высоко и круто обрывался к морю...» (CW, 4, р. 343).
...с ним согласились. — В оригинале — «pedibus in eius ibant sententiam» — «пошли по его
стопам». Это расхожее выражение. См.: Тит Ливии (22, 56, 1), Эразм (Adagia, 1612, Op., 2, 616).
...ограничив права убежища. — Скрывшись в определенные места, преступник считался
неприкосновенным. Право убежища предоставляли прежде всего церкви. Вопрос о предоставлении
убежища обсуждается и в «Истории Ричарда Ш» (Мор Т. Эпиграммы. История Ричарда Ш.
М., 1973. С. 103 и ел.).
Прихлебатель. — В оригинале «parasitas», в древней комедии — угодливый приживальщик.
«Часто бросая, выбросишь как-нибудь и Венеру» — пословица, возникшая при игре в кости.
«Венерой» у римлян называлось удачное, счастливое расположение костей, когда выпадали
кости с разными числами больше единицы. Эту пословицу Эразм в «Адагиях» объясняет так,
что, многократно играя, можно выиграть не от умения, а случайно (Adagia, 113; Op., 2, 72).
...не больше, чем если бы я был священником — аллюзия на притчу из Евангелия от Луки (10, 30
ел.): «...человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него
одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живого. По случаю один священник шел той
же дорогою и, увидев его, прошел мимо» (см.: Jordan W. К. Philanthropy in England, 1480 —
1660. L., 1959. P. 17, 240).
408
Примечания
137
138
139
140
141
142
143
145
148
149
152
...по бенедиктинским монастырям... — Старейший в Западной Европе монашеский орден
бенедиктинцев назван по имени его основателя Св. Бенедикта из Нурсии (480 — 543).
Бенедиктинское аббатство в Монтекассино было важнейшим культурным центром.
...такимуксусом... — т. е. «осыпан колкостями». Пословичное выражение. См. Гораций:
Вот грек Персии, латинского уксуса вдоволь отведав...
(Сатиры, I 7, 32)
См. также: Эразм (Adagia, 1252; Op., 2, 506).
«В терпении вашем...» — Цитата из Евангелия от Луки, 21, 19.
«Гневаясь, не согрешайте». — Псалтирь, 4, 5.
...по доброй рвении. — Возможно, монах по невежеству путает здесь грамматический род слова.
В оригинале слово «zelus» мужского рода употреблено как существительное среднего рода.
«Ревность по доме Твоем...»— Псалтирь, 68, 10.
Елисей — библейский пророк; 4-я (П) Книга Царств 2, 23 ел.: «...когда он шел дорогою, малые
дети вышли из города, и насмехались над ним, и говорили ему: иди, плешивый! иди,
плешивый! Он оглянулся и увидел их и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из
леса и растерзали из них сорок два ребенка». Упоминается фраза из средневекового
песнопения, приписываемого Адаму из монастыря Св. Виктора (см.: Liturgische Prosen / Hsgr. С.
Blume, H. M. Bannister. Leipzig, 1915. № 149. S. 227).
«Отвечай глупому по глупости его». — Искаженная цитата из Книги притчей Соломоновых (26, 4),
где сказано: «Не отвечай глупому по глупости его, чтоб и тебе не сделаться подобным ему».
...принести обществу весьма много добра... — Гуманист Бюде в 1514 г. в сочинении о денежном
обращении в Риме «De asse» («О монете») по примеру Сократа в «Государстве» Платона (VII
519 ел.) писал о необходимости участия философов в укреплении государства. Позднее об
этом рассуждал Эразм (Ор. ер., 4, 580).
...цари станут философствовать. — Это, по словам Сократа, «третья волна», «крупнейшая и самая
тягостная» в его рассуждении. («Третья волна» — вьфажение, соответствующее выражению
«девятый вал».) Сократ говорит: «Пока в государствах не будут царствовать философы либо
так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философкггво-
вать и это не сольется воедино — государственная власть и философия, до тех пор... —
государствам не избавиться от зол» (см. у Платона в «Государстве», V, 473D); это же сообщает
Платон в одном из писем (VII 326 А — В, 328 А). Известно, что Платон всячески стремился
воплотить эту свою мысль в жизнь, совершив три поездки в Сицилию к тиранам— Дионисию-
старшему и Дионисию-младшему, тщетно надеясь, что они станут просвещенными правителями.
...издав книги... — Речь идет о книгах Эразма «Воспитание христианского правителя» (1516) и
«Панегирика Филиппу» (1504). К 1-му изданию «Воспитания христианского правителя»
приложены были сочинения Исократа и Плутарха (см. об этом: Gilbert A. H. Machiaveli's «Prince»
and its Forerunners. Durham, 1938; Gilbert F. The Humanist Concept of the Prince and the Prince
of Machiavelli//Journal of Modern History, 1939. № 11. P. 449 - 483).
...он сам испытал это у Дионисия. — Дионисий-младший (правил с 367 по 343 г. до н. э.)
приглашал Платона для философских наставлений в управлении государством. Что из этого
получилось, см.: Лосев А. Ф. Жизненный и творческий путь Платона // Платон. Соч.: В 3 т. Т. 1.
С. 33 - 36.
...короля Галльского... — В то время, в 1515 г., королем был Франциск I (1494 — 1547),
продолжавший политику своих предшественников — Карла VIII и Людовика ХП. Речь шла о том,
кому принадлежит Милан и Неаполь (Франции или Италии).
Медиолан — современный Милан, принадлежавший в то время князьям Висконти. Валентина
Висконти была бабушкой французского короля Людовика XII.
...разорить венетов... — По договору 1508 г. Венеция была разделена между Людовиком XII,
Фердинандом Арагонским, Максимилианом I Австрийским и папой Юлием.
...подчинить всю Италию... — Италия в то время состояла из пяти отдельных государств и
мелких феодальных владений.
Утопия
409
155
157
160
161
162
163
165
...покорить Фландрию, Брабант... всю Бургундию... — В 1477 г. Людовик XI после смерти Карла
Смелого захватил Бургундию. После брака дочери Карла Марии Бургундской с
Максимилианом I Австрийским Фландрия и Брабант перешли к Австрии.
...нанять германцев... — Германцы и швейцарцы тогда часто становились наемными
солдатами-ландскнехтами.
...императорское величество... — речь идет о Максимилиане I Австрийском (1493— 1519) (см.:
Buchner R. Maximilian 1 Keiser an der Zeitenwende. Gôttingen, 1959. S. 85 f.).
...с королем Арагонским... — Фердинанд Арагонский (1474— 1516)— отец Екатерины
Арагонской, первой жены английского кроля Генриха VIII. Умер 23 января 1516 г. Фердинанд в
1512 г. завоевал южную часть Наваррского королевства ив 1515 г. присоединил ее к
Кастилии. Наварра многократно переходила из рук одного знатного семейства в руки другого.
...государя Кастильского... — Во время создания «Утопии» велись переговоры о союзе Кастилии
с Францией с помощью брака кастильского принца Карла с дочерью Людовика ХП.
...иметь... как на страже... скоттов... — Франция поддерживала неприязнь шотландцев к
Англии в расчете на союз с ними в случае войны.
Все это рассуждение Гитлодея чрезвычайно характерно для духа того времени.
M. M. Бахтин писал: «...в XV и XVI веках проблема войны и мира ставилась более широко и
принципиально, чем, так сказать, частный вопрос об агрессоре в определенном военном
конфликте. Речь шла о принципиальном праве властителей и народов вести войну и о
различии войн справедливых и несправедливых. Обсуждались и вопросы организации всеобщего
мира. Достаточно назвать Томаса Мора и Эразма» (Бахтин M. M. Творчество Франсуа Рабле
и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965. С. 486).
...незаметный человечек... — В оригинале — «ego homuncio», цитата из комедии Теренция
«Евнух» (591).
...повернуть паруса... — пословица; см.: Эразм (Adagia, 860; Op., 2, 356).
...оставаться дома... — аллюзия на «Адагии», 1401 (Op., 2, 555).
...не помышлял о других приобретениях. — На эту тему эпиграмма Т. Мора «О страсти
властвовать».
...установления ахорийцев... — Греческие слова «%copiov» — уменьшительное от «xœpoç» —
«область», «страна» и «дора» — «место», «й%орос» — «чуждый плясок», «мрачный» или
«йхсорос» — «струпья». Это слово встречается у Элиана (римлянина, писавшего по-гречески, —
II — III вв. н. э.) и у него имеет смысл «без места». Таким образом, Ахория — «вымышленная
страна» или «мрачная, безрадостная страна».
...старинного свойства — может быть, аллюзия на претензии английского короля к Франции
или, скорее, претензии французского короля к Милану по линии Висконти или же к Неаполю
по линии герцогов Анжуйских.
...вывозили деньги... — см.: Hecfoher Е. F. Mercantilism /Тг. М. Shapiro, 2. L., 1934. Р. 107, 209 —
216, 252 - 259, 310 - 312, 326.
...погонщика мулов... — Намек на римского императора Веспасиана, который «для
поддержания своего положения» вынужден был торговать мулами (Светоний, Веспасиан, 4, 3).
...за малое количество приобретут многое. — См.: Плутарх (Солон, XV, 4): «...бедные
удовольствовались тем, что Солон облегчил их положение не уничтожением долгов, а уменьшением
процентов... Так, из мины, содержащей прежде семьдесят три драхмы, он сделал сто драхм;
таким образом, должники уплачивали по числу ту же сумму, но по стоимости меньшую;
через это платившие получали большую пользу, а получавшие не терпели никакого убытка».
...притвориться, что будет война... — Эразм подобным образом оценивал войну с турками. Ср.:
Adagia, 812; Op., 2, 338.
...пожалел человеческую кровь. — Намек на то, как английский король Генрих VII в 1492 г.
заключил мир с Францией до начала военных действий.
...изъеденных червями законах... — Это имело место при Генрихе VII. Против восстановления
действия старых, отмерших законов выступал Эразм (Adagia, 2001; Op., 2, 709).
...прерогатива правителя. — См.: Gough J. W. Fundamental Law in English Constitutional History.
Oxford, 1955. P. 48 - 79.
410
Примечания
174
175
178
182
...речением Красса. — Римлянин Марк Лициний Красе — знаменитый богач, союзник и
соперник Цезаря и Помпея, консул в 70 и 55 гг. до н. э., погиб в 53 г. до н. э. во время похода
против парфян. Цицерон в сочинении «Об обязанностях» (I 8, 25) писал: «...Марк Красе недавно
сказал, что у того, кто желает первенства в государстве, но содержать войско на свои доходы
не может, денег далеко не достаточно».
...не может поступать несправедливо. — Книга Екклезиаста, 8, 4: «Где слово царя, там власть, и
кто скажет ему: „что ты делаешь?"»
...возможно меньше... — Ср.: Светоний (Нерон, 32): «А что мне нужно, ты знаешь... Будем
действовать так, чтобы ни у кого ничего не осталось».
...благородного мятежного духа. — В противовес господствующему в то время в политической
мысли учению о покорности Гитлодей отдает явное предпочтение мятежному духу. Это
свидетельствует о том, что не только в протестантских кругах, но и в католических, к которым
принадлежал Мор, не было на этот счет единого мнения (см. об этом: Baumer F. L. Early
Tudor Theory of Kingship. P. 85 - 119).
...выбирают короля... — См.: Ullman W. Principles of Government and Politics in the Middle Ages.
N.Y., 1961. P. 117-221.
...в ...безопасности от несправедливости?!.— Цицерон пишет (Об обязанностях, П 12, 41):
«...царской властью некогда, в интересах справедливости, облекали людей высокой
нравственности».
...долг пастыря... — Очень распространенная в античности и в эпоху Возрождения метафора:
«Изреки пророчество на пастырей Израилевых, изреки пророчество, скажи им, пастырям...»
(Кн. пророка Иезекииля, 34, 2). Гомер в «Илиаде» называет Агамемнона пастырем (П 234, ГУ
296 и др.). У Платона в «Государстве» (I, 345 С — Е): «Ты думаешь, что он пасет овец,
поскольку он пастух, не имея в виду высшего для них блага, а так, словно какой-то нахлебник,
собирающийся хорошенько угоститься за столом; или, что касается доходов, — так, словно он
стяжатель, а не пастух». У Светония (Тиберий, 32): «Наместникам, которые советовали ему
обременить провинции налогами, он ответил в письме, что хороший пастух стрижет овец, но
не сдирает с них шкуры».
...к переворотам... — Ср.: Платон (Государство, VII 551 D): «...подобного рода государство
неизбежно не будет иным, а в нем как бы будут два государства: одно — государство
бедняков, другое — богачей. Хотя они и будут населять одну и ту же местность, однако станут
вечно злоумышлять друг против друга».
Ближе всего здесь Гитлодею рассуждение римского историка I в. до н. э. Саллюстия
(Заговор Каталины, 37, 1 ел.): «...весь простой люд жалсдал переворота и одобрял планы
Каталины... Ведь в любом государстве неимущие завидуют добрым гражданам и превозносят
дурных, ненавидят прежнее, мечтают о новом, из недовольства своим положением стремятся
переменить все, пропитание находят без забот — в бунте, в мятеже, ибо нищета — легкое
достояние, ей нечего терять».
...такими способами... — Намек Т. Мора на короля Эдуарда ГУ. В «Истории Ричарда Ш» он
пишет об этом короле: «Он отказался от всех денежных поборов (а поборы — единственная
вещь, которая удаляет сердца англичан от их короля), ибо он обложил в свое время данью
Францию...» (с. 86).
Фабриций (II в. до н. э.) — римский консул. Цицерон (О староста, XVI 56) слова, приведенные
Т. Мором, приписывает Манию Курию Дентату: «...сказал, что считает делом славы не иметь
золото, а повелевать теми, кто его имеет».
...закон макарийцев... — Греческое слово «цакар» — «счастливый», «блаженный». «Макарову
vtjooi» — «острова блаженных». У Гесиода (Работы и дни, 171): «Близ океанских пучин
острова населяют блаженные».
...схоластическая философия... — официальная философия средневековья, считавшая
возможным постижение Бога с помощью логики и рассуждений. В эпоху Возрождения схоластика
уже перестала быть единственной духовной формой западной науки и философии. Т. Мор
вслед за Эразмом выступает против книжного доктринерства и псевдорационализма,
оторванного от многообразия жизненных потребностей.
Утопия
411
...философия, более пригодная... — Г. Риттер (G. Ritter), переводя «Утопию» на немецкий язык,
вместо слов «схоластическая философия» употребляет слова «такая академическая
спекуляция», вместо «философия, более пригодная» — «другой, более жизненный род философии».
Плавт — Тит Макций (ок. 254 — 185 до н. э.) — римский комедиограф. Имеются в виду
комедии «Кубышка», «Перс», «Стих».
«Октавия» — трагедия, приписываемая римскому философу Сенеке, написанная после его
смерти. Октавия — отвергнутая жена Нерона. Здесь имеется в виду второй акт трагедии. См.
CrossetJ. More and Seneca//Philological Quarterly. 1961. № 40. P. 577 - 580.
...оставлять корабль... — Ср.: Платон (Государство, VI 488 В — Е): «Кормчий и ростом, и силой
превосходит на корабле всех, но он глуховат, а также близорук и мало смыслит в
мореходстве, а среди моряков идет распря из-за управления кораблем: каждый считает, что
именно он должен править, хотя никогда не учился этому искусству, не может указать своего
учителя и в какое время он обучался. Вдобавок они заявляют, что учиться этому нечего, и
готовы разорвать на части того, кто скажет, что надо. Они осаждают кормчего и всячески
добиваются, чтобы он передал им кормило. Иные его совсем не слушают, кое-кто — отчасти, и
тогда те начинают убивать этих и бросать их за борт. Одолев благородного кормчего с
помощью мандрагоры, вина или какого-либо иного средства, они захватывают власть на
корабле, начинают распоряжаться всем, что на нем есть, бражничают, пируют и, разумеется,
направляют ход корабля именно так, как естественно для подобных людей. Вдобавок они
восхваляют и называют знающим моряком, кормчим, сведущим в кораблевождении того, кто
способен захватить власть силой или же уговорив кормчего, а кто не таков, того они бранят,
считая его никчемным. Они понятия не имеют о подлинном кормчем, который должен
учитывать времена года, небо, звезды, ветры — все, что причастно к его искусству, если он
действительно намерен осуществлять управление кораблем независимо от того, соответствует
это чьим-либо желаниям или нет. Они думают, что невозможно приобрести такое умение,
опытность и вместе с тем власть кормчего».
...говорить ложь... — Ср.: Платон (Государство, III 389 В — С): «Ведь надо высоко ставить
истину. Если мы правильно недавно сказали, что богам ложь по существу бесполезна, людям же
она полезна в качестве лечебного средства, ясно, что такое средство надо предоставлять
врачам, а несведущие люди не должны к нему прикасаться... Уж кому-кому, а правителям
государства надлежит применять ложь как против неприятеля, так и ради своих граждан — для
пользы своего государства, но всем остальным к ней нельзя прибегать».
...представляет Платон в своем «Государстве»... — В оригинале: «fingit Plato»... В «Государстве»
(VII 527 С) Сократ говорит о «Прекрасном городе» — «каШяоХц».
...прошептал им на ухо. — Евангелие от Матфея, 10, 27: «Что говорю вам в темноте, говорите
при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях»; или Евангелие от Луки, 12, 3.
..линейку из мягкого свинца... — Эразм (Adagia, 493; Op., 2, 217) говорит, что это — лесбийская
линейка, и ссылается на «Этику» Аристотеля (V 10, 7): «Относительно неопределенного
можно дать лишь неопределенное правило, подобно тому как лесбийская архитектура нуждалась
в свинцовом лекале; как лекало меняется сообразно с формой камня и не остается одним и
тем же, так и постановление, узаконенное путем голосования, применяется к обстоятельствам
дела» (в русском переводе 1908 г. на с. 104 — опечатка: «либийская» вместо «лесбийская»).
О. Ф. Кудрявцев (Ренессансный гуманизм и «Утопия». М.: Наука, 1991. С. 89) справедливо
отмечает, что и Аристотель и Эразм используют образ свинцового лекала в смысле, который
противоположен тому, что мы видим у Мора.
Теренций Микион — Теренций Афр (184 — 159 до н. э.), римский комедиограф. Речь идет об
одном из героев комедии «Братья» (I, 2, 145 слл.).
..лудрецам... должно воздерживаться от управления... — Платон (Государство, VI 496 D — Е):
«...они довольно видели безумие большинства, а также и то, что в государственных делах
никто не совершает, можно сказать, ничего здравого и что там не найти себе союзника, чтобы с
ним вместе прийти на помощь правому делу и уцелеть, — напротив, если человек, словно
очутившись среди зверей, не пожелает сообща с ними творить несправедливость, ему не под
силу будет управляться одному со всеми дикими своими противниками, и, прежде чем он
412
Примечания
195
196
198
199
успеет принести пользу государству или своим друзьям, он погибнет без пользы и для себя, и
для других. Учтя все это, он сохраняет спокойствие и делает свое дело, словно укрывшись за
стеной в непогоду. Видя, что все остальные преисполнились беззакония, он доволен, если
проживет здешнюю жизнь чистым от неправды и нечестивых дел...»
...где есть частная собственность... — Ср.: Цицерон (Об обязанностях, I 7, 21 слл.): «...так как
частная собственность каждого из нас образуется из того, что от природы было общим, —
пусть каждый владеет тем, что ему досталось; если кто-нибудь другой посягнет на что-нибудь
из этого, он нарушит права человеческого общества».
...установления утопийцев... — Веспуччи сообщал, что индейцы живут вместе, без короля, без
правительства, каждый «сам себе хозяин».
...при равенстве... — В оригинале «aequatibus rebus». О. Ф. Кудрявцев (Op. cit., с. 85) пишет, что
это выражение «можно и должно понимать не только как „при соразмерном [справедливом]
равенстве", но и как „соблюдая справедливость [поступая по правде]". Так как и глагол
„aequare", и существительное „res" имеют длинный ряд значений, то не имеет смысла
настаивать на безусловной точности любого из предпочтенных переводов». Текст Т. Мора нередко
дает возможность для разных толкований.
...поровну на всех. — См.: Элиан. Пестрые рассказы. М.; Л., 1963. С. 28 (П 42): «...он задал послам
вопрос, как аркадяне и фиванцы смотрят на общее равенство. Узнав, что весьма отрицательно и
что поэтому их не убедить в преимуществах равноправия, Платон отказался от первоначально
принятого решения». Это же рассказывает греческий писатель Диоген Лаэрций (Ш в. до н. э.).
...немощное тело безнадежно больного. — См.: Платон (Государство, V 462 D — Е).
Петр Эгидий. — Ср. аргументы Эгидия с рассуждением Аристотеля: «Ведь чуть ли не все
давным-давно изобретено, но одно не систематизировано, другое хотя и известно людям, да
не находит у них применения» (Политика, 2, 2, 10, 1264 А).
...процветает весьма счастливо. — По мнению исследователей, в экономическом и
политическом устройстве Утопии отчетливо проступают черты полисной системы, характерной для
античности, исторический опыт которой столь охотно изучали гуманисты (ср.: Бонташ И К.
Высшие органы власти в Утопии Томаса Мора // Проблемы правоведения. Киев, 1977. Вып.
36. С. 108; Штекли А. Э. Город Солнца: утопия и наука. М., 1978).
Остров утопийцев... — Существует много разных взглядов на то, какую из стран
идентифицировал Т. Мор с Утопией. Среди этих взглядов есть и такой, в соответствии с которым Утопия —
это Англия (см.: Ritter G. The Corrupting Influence of Power / Ed. К W. Pick. Hadleigh; Essex, 1952.
P. 46 - 89) или... Перу (см.: Morgan A. E. Nowhere Was Somewhere. Chapel Hill, 1946. P. 212).
Конечно, не был забыт и остров Атлантида, о котором писал Платон в «Критии». См. обо всем
этом: Gerber R. The English Island Myth, Remarks of the Englishness of Utopian Fiction // Critical
Quarterly. 1959. № 1. P. 37 — 38. M. П. Алексеев полагает, что Т. Мор описывает в «Утопии»
южнославянскую общину, о которой он мог узнать от венецианского посла в Лондоне Себастьяно
Джустиниани [Алексеев М. И Из истории английской литературы. М.; Л., 1960. С. 40 ел.).
...простирается на двести миль... — О том, что Англия имела 200 миль в ширину, сообщалось в
«Описании Англии» в конце «Cronycle of Englande... by one sometyme Scole Mayster of Saynt
Albons» (L., 1515).
Утоп. — Имя происходит от греческих слов «où» — «нет» и «толос» — «место». В греческом
языке имеется еще отрицание «цт|», которое исключает возможность факта. Т. Мор
употребляет «où» — слово, отрицающее самый факт, вероятно, намеренно, чтобы указать, что
Утопия — вымысел, что такого места нигде нет, но что существование его возможно. См. с. 395.
Абракса. — Слово «abraxas» в соответствии с числовым значением греческих букв, входящих в
это слово, составляет 365, т. е. число дней в году. Гностики (философы, теологи первых веков
после возникновения христианства стремились проникнуть в сверхчувственный мир путем
философских спекуляций, т. е. внеопытным путем) считали, что есть высшее божество и 365
зависящих от него божеств. Т. Мор употребляет термин «абракса» для обозначения неба на
земле (мистической природы этого острова).
...такому образу жизни и такой просвещенности... — Скрытая цитата из Цезаря (Записки о
галльской войне, 11,7).
Утопия
413
206
207
209
210
211
212
214
215
218
219
220
221
224
225
...пятьдесят четыре города... — В Англии того времени было, помимо Лондона, 53 города.
...старых и умудренных опытом... — Ср.: Платон (Государство, Ш 412 С): «Ясно, что
начальствовать должны те, кто постарше, а быть под началом те, кто помоложе». Саллюстий
(Заговор Каталины, VI 6): «Выборные в преклонных годах и потому слабые телом, но мудрые
и потому сильные духом, составляли государственный совет».
Амаурот — от греческого слова «àjiaupôç» — «темный», «туманный»; предполагают, что
название это навеяно представлением о Лондоне.
...двенадцати миль. — В издании 1516 г. — двадцати.
В деревне... — Сельское хозяйство считалось самым важным делом, так как оно обеспечивало
пищу (ср.: Аристотель, Политика, VII 7, 4, 1328 В).
...деревенском хозяйстве... — В оригинале — «familia» — семья, чада и домочадцы, семейство.
...прикрепленных раба. — В оригинале — «ascriptitios» — «приписанных». Baxter J. H., Jonson С.
Medieval Latin Word-List (L., 1955. P. 31) объясняют это слово следующим образом: «Рабы,
прикрепленные к земле и переходящие вместе с нею от одного владельца к другому».
...хозяин и хозяйка... — В оригинале — «pater materque familias» — «отец и мать семейства». Ср.:
Саллюстий (Заговор Каталины, VI 6): «...по возрасту либо по сходству забот звались они
отцами», т. е. здесь нет речи о кровном родстве.
Филарх — от греческого слова «фбХархос» — «глава филы», «начальник».
...выводят и выхаживают... — О выведении цыплят в инкубаторе упоминает Плиний Старший
(Естественная история, 10, 54 — 55 (75 — 76)).
...для упражнения юношей в верховой езде. — Ср.: Платон (Государство, V 467 Е): «С самых
ранних лет нужно сажать детей на коня, а когда они научатся ездить верхом, брать их с собой
для наблюдения войны...»
...только для приготовления хлеба. — Речь идет о том, что утопийцы не готовят пива, о котором
Тацит (Германия, 23) писал, что это — «ячменный или пшеничный отвар, превращенный
посредством брожения в некое подобие вина».
...об Амауроте. — Описание города очень похоже на описание Атлантиды в «Критии» Платона.
...до реки Анидр... — Греческое прилагательное «uvuôpoç» — «безводный». Может быть, описана
Темза.
...от ветра. — Ср.: Витрувий (Об архитектуре, I 6).
...длинный непрерывный ряд... — По типу застройки греческих городов (см.: Mumford L. The
City in History. N. Y., 1961. P. 190 - 200).
...тысячу семьсот шестьдесят лет... — Столько лет прошло со времени, когда в Спарте стал
царем Агид, до 1516 г. (см.: Schoeck R. J. More, Plutarch and King Agis: Spartan History and the
Meaning of Utopia // Philological Quarterly. 1956. № 35. P. 366 - 375).
...из камня, или щебня, или кирпича... — В оригинале: «aut silice, aut caementis, aut latere coculi...»
Эти термины определяет Витрувий.
Стекло... — Во времена Т. Мора стекло в окнах было большой редкостью.
...янтарем. — Не совсем ясно, что имеет здесь в виду Т. Мор. Тацит (Германия, 45) писал о
расплавленном янтаре как о смоле. Может быть, Мор ошибочно предполагает, что таким
расплавленным янтарем можно «смазывать» полотно.
...называют они сифогрантом... — Это слово комментаторы толковали различно. Возможно,
здесь эолийская форма «оОфос» от «oocpôç» — «мудрый» и «yépovieç» — «старшие».
...транибор, а теперь - протофиларх. — Возможно, от греческих слов «TÛpawoç» —
«властитель» и «popôç» — «пожирающий», «истребляющий»; «протофиларх» (см. примеч. 212) от
греческого слова «лрютос» — «первый», «главный». В описании функций сифогрантов и транибо-
ров Т. Мор следует Тациту (Германия, 11, 12).
Должность правителя... — В оригинале — слово «princeps». В существующих переводах
«Утопии» это слово передается различно: «король», «государь», «князь», «президент» и проч.
Подробному анализу того, как толковали слово «princeps» в «Утопии», посвящена статья
П. К. Бонташа «Высшие органы власти в «Утопии» Томаса Мора» (Проблемы правоведения.
Киев, 1977. С. 107 — 115). Сам П. К. Бонташ предлагает употреблять в русских изданиях
слово «принцепс» (подобно тому, как не переводят, а транслитерируют слова «консул»,
414
Примечания
230
234
235
236
237
238
239
241
242
243
244
«проконсул», «претор» и проч.). В этом переводе принято слово «правитель» по образцу того,
как в русских переводах называют главу государства Платона.
...объявляют сенату.— Ср.: Тацит (Германия, 11): «О делах менее важных совещаются их
старейшины, о более значительных — все; впрочем, старейшины заранее обсуждают и такие
дела, решение которых принадлежит только народу.
...общее дело - сельское хозяйство. — Ср.: Аристотель (Политика, VI 2, 1): «В самом деле,
наилучшим классом народонаселения является класс земледельческий; поэтому и возможно
бывает насаждать демократию там, где народная масса занимается земледелием или
скотоводством»; Цицерон (Об обязанностях, I 42, 151): «Но из всех занятий, приносящих некоторый
доход, сельское хозяйство наилучшее, самое благодарное, самоое приятное, наиболее
достойное человека, и притом свободного...»
...с детства... — Ср.: Платон (Законы, I 643 В — С): «...утверждаю, что человек, желающий
стать достойным в каком бы то ни было деле, должен с ранних лет упражняться, то
забавляясь, то всерьез, во всем, что к этому относится. Например, кто хочет стать хорошим
земледельцем или домостроителем, должен еще и в играх либо обрабатьшать землю, либо
возводить какие-то детские сооружения».
...каждый изучает что-нибудь еще, как бы именно свое. — Ср.: Платон (Государство, II 370 С;
374 В).
...овладевают более легкими. — Ср.: Платон (Государство, V 457 А): «...из-за слабости их пола,
женщинам надо давать поручения более легкие, чем мужчинам».
...с раннего утра до поздней ночи... — Английское рабочее законодательство XTV — XV вв.
устанавливало продолжительность рабочего дня «с 5 часов утра до 7 — 8 часов вечера» (Маркс К.,
Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 23. С. 282).
...посвящает наукам. — Здесь Мор отступает от классического эпикуреизма.
...в предрассветные часы... — В Оксфорде занятия начинались в 6 часов утра, в некоторых
университетах и колледжах летом начинали в 5 часов утра, зимой — в 7 часов (см.: Rash-
dall H. The Universities of Europe in the Middle Ages / Ed. F. M. Rowicke, A. B. Emden. Oxford,
1936. P. 401). В Париже в 1517 г. занятия начинались в 4-м часу, в Саламанке — в 6 часов.
Гуманисты считали, что утренние часы благоприятны для ученых.
...равно как и женщины... — Известно, что Мор был сторонником женского просвещения.
...занимаются музыкой... — Платон и вся античность не отделяли музыку от слова и танца.
Сама музыка казалась слишком иррациональной. А. Ф. Лосев пишет: «Слово рационально
осмысляло иррациональный поток музыкального движения, а танец переводил ее на язык
изобразительного искусства» (Лосев А. Ф. Античная музыкальная эстетика. М., 1960. С. 37).
Однако Платон считал, что музыка ближе других искусств к душевной жизни человека, и
поэтому признавал большую воспитательную роль музыки (См.: Платон, Тимей, 47 В — Е). В
своем идеальном государстве Платон допускал только религиозные гимны и военные марши.
Аристотель, рассуждая о музыке, тоже высоко ставил ее воспитательное значение (Политика,
VIII 5, I - 2, 1339 В; VIII 6, 5 - 8, 134 I А - В). О пристрастии Т. Мора к музыке писал Эразм
Гуттену.
...сражение чисел... — См. об этой игре: Jacques Lefévre l'Etaples, Arithmetica... Musica, 2 éd. P.,
1514.
Среди них сифогранты... — Ср.: Платон (Государство, IV 434 А — С) или «Второе Послание
апостола Павла к фессалоникийцам» (3, 7 — 9): «Ни у кого не ели хлеба даром, но занимались
трудом и работою ночь и день, чтобы не обременять кого из вас. Не потому, чтобы мы не
имели власти, но чтобы себя самих дать вам в образец, для подражания нам».
...назад к ремесленникам... — Ср.: Платон (Государство, III 415 С).
...в разряд... ученых. — Ср.: Платон (Государство, VII 535 В).
...барзаном... — Возможно, слово иранского происхождения со значением «высокий», но,
может быть «бар» — древнееврейское слово: «сьш кого-то». «Zàvoç» — греческая дорийская
форма родительного падежа от имени Зевс, т. е., возможно, «барзан» — это «сьш Зевса», «сьш
бога».
...адемом — от греческого «à» — отрицание; «ôfjjioç» — «народ», т. е. «без народа». Ср. с. 395.
Утопия
415
246
247
248
249
251
252
253
257
258
259
...и заняты небесполезными ремеслами... — Ср.: Плутарх (Ликург, IX 3 — 5): «Затем Ликург
изгнал из Спарты бесполезные и лишние ремесла... обыкновенная и необходимая утварь —
ложа, кресла, столы — изготовлялась у спартанцев, как нигде... ремесленники, вынужденные
отказаться от производства бесполезных предметов, стали вкладывать свое мастерство в
предметы первой необходимости».
...белизна... — См. примеч. 388.
...старшему из родителей. — Ср.: Платон (Законы, III 680 D): «...люди разделились по родам...
причем господствовал старейший, так как он получил эту власть от отца и матери; за ним
следовали остальные». Ср.: Аристотель (Политика, I 1, 7, 1252): «...во всякой семье старший
облечен полномочиями царя».
...они идут войной. — Ср.: Платон (Государство, II 373 D — Е).
Жены услужают мужьям... — Т. Мор исходит здесь из практики своего времени и из Библии:
«Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу; потому что муж есть глава жены...»
(Послание апостола Павла к эфесянам, 5, 22 ел.).
...четыре больничных приюта... — В Лондоне того времени было четыре больших больницы
для бедных, хворых и престарелых (см.: Chambers R. W. Thomas More. L., 1935. P. 258 — 260).
А. Э. Штекли в статье «О политическом строе Утопии» (Средние века. М., 1986. Вып. 49.
С. 121) предлагает переводить «по четыре», однако в оригинале употреблено количественное
числительное «quattuor», а не разделительное числительное «quaterni».
...когда прекрасный и сытный обед готов во дворце... — Ср.: Плутарх (Ликург, X 1 — 3): «Ликург...
учредил общие трапезы: граждане собирались вместе, и все ели одни и те же кушания,
нарочито установленные для этих трапез...» Ср.: Аристотель (Политика, VII 9, 2 — 4 1329 В): «К
старине также относится, по-видимому, и организация сисситий (совместных трапез), которые
на Крите были введены в правление царя Миноса, а в Италии — в еще гораздо более раннюю
эпоху».
Эти [кормилицы] сидят отдельно... — Ср.: Платон (Государство, V 460 В — D).
...прислуживают сотрапезникам... — В оригинале — «discumbentibus», т. е. «возлежащим». В
древности за столом ели лежа. У Т. Мора за столом сидят. «Discumbentibus» значит
«расположившимся за столом», «занимающим свои места».
...разрешение легко получить... — Ср.: Платон (Государство, IV 420 А): «...так что им
невозможно... выезжать в чужие земли по собственному желанию...» — или (Законы, V 742 В): «Если
частному лицу понадобится выехать за пределы родины, оно может это сделать лишь с
разрешения властей; по возвращении домой оно должно сдать государству имеющиеся у него
чужеземные деньги, получив взамен местные деньги согласно расчету». Ликург у Плутарха
(26, 3 ел.) вообще запрещал всякие выезды. У Н. Бердяева читаем: «Социалистические
утопии, которые слишком многим представлялись золотыми снами человечества, никогда не
обещали никаких свобод. Они всегда рисовали картины совершенно деспотических обществ,
в которых свобода была истреблена без остатка. В утопии Томаса Мора свободное
передвижение из одного места в другое оказывалось не более легким, чем в самые тяжелые годы
существования советской социалистической республики». [Бердяев Н. Новое средневековье. М.,
1991. С. 70).
...тем же трудом... — аллюзия на «Деяния апостолов», 18, 3: «И по одинаковости ремесел
остался у них и работал».
...при согласии супруги... — В немецком переводе Г. Риттера здесь имеется в виду супруга
хозяина, однако в таком случае Т. Мор, называя его «pater», мог бы называть ее «mater», a не
«conjunx» — «супруга», как он это делает.
...шерсти... — См.: Power E. The Wool Trade in English Medieval History. Oxford, 1941.
...седьмую часть дают они в дар бедным... — аллюзия на Библию (Екклезиаст, 11, 1 — 2).
...с золотом и серебром... — Ср.: Платон (Государство, Ш 416 Е — 417 А). Он здесь, по существу,
дает описание спартанских обычаев. В «Законах» (V 742 А) Платон пишет: «...никто из частных
лиц не имеет права владеть золотом или серебром, как и об употреблении их в своем обиходе».
...горшки и всякие сосуды для нечистот. — Это место сравнивают с рассказом Геродота (II 172): в
Египте у царя Амасиса «среди несметных сокровищ был... умывальный таз... Этот-то таз
416
Примечания
261
262
263
265
268
269
272
273
274
Амасис велел расплавить, отлить из него статую бога и воздвигнуть в самом оживленном
месте города. Египтяне же, проходя мимо статуи, благоговейно молились ей. Когда же
Амасис услышал об этом, то повелел призвать к себе египтян и объявил им, что статуя (бога)
сделана из того таза для омовения ног, куда они раньше плевали, мочились и где умывали
ноги, а теперь ее благоговейно почитают. Вот и с ним, прибавил царь, произошло примерно
то же самое, что с этим тазом» (перевод Г. А. Стратановского).
...бросают они орехи, шарики... — аллюзия на римского сатирика Персия (I в. до н. э.):
...и на то, что теперь мы делаем, бросив орехи...
Персии (V 31) и Ювенал (XIII 33) употребляют слово «bulla» — «шарик» для обозначения
детского возраста.
...с анемолийскими послами. — Греческое гомеровское слово «àvejicbXoç» — «пустой»,
«хвастливый» от «âveiioç» — «ветер», т. е. «анемолийцы» — «ветреные, бросающие слова на ветер». В
первом издании «Утопии» на обороте второго листа было напечатано стихотворение
увенчанного поэта Анемолия.
~..в разноцветном платье, большинство в шелку... — Ср.: «Письма темных людей» (II 12) об
императорском посольстве в Инсбруке: «Все они были одеты в шелковые одежды, а на шее у
них были золотые цепи» (Письма темных людей. М., 1935. С. 334).
...из воспитания. — О роли воспитания ср.: Платон (Государство, IV 423 Е); см. также:
Benoist A. Quid de puerorum institutione senserit Erasmus. P., 1876.
...обо всех тех философах... — Философами здесь называются люди, давшие теоретические
основы наук и искусств.
...в музыке... — См. примеч. 238. Квинтилиан полагал, что в воспитании оратора музыка
необходима (Воспитание оратора, I 10, 9 — 33).
...диалектике... — Это слово здесь употребляется не в платоновском смысле (как высшая
наука, метод познания идей), а для обозначения логики.
...в науке счета и измерения... — Ср.: Платон (Государство, VTI525 С; 527 В — D; Законы, VTI 817 Е).
...новых диалектиков. — Имеется в виду главным образом Петр Испанский (XIII в.) — папа
Иоанн XXI, автор учебника логики, который с ХШ по XVI в. был издан около 150 раз. В
учебнике этом приводится много правил, которые в точности соответствуют смыслу
современных правил (XX в.) в узком исчислении предикатов.
...в «Малой логике» — книга Петра Испанского. Ср.: Письма темных людей (II 46, 63).
«Ограничения», «расширения», «подстановки» — термины тогдашней схоластики. В
западноевропейской средневековой схоластической науке «Малой логике» придавалось очень большое
значение. Категориями, изложенными в этой книге, пользовались Дуне Скотт и У. Оккам.
Комментарии к этому сочинению составляли и реалисты и номинисты. В университетах «Малая
логика» использовалась в качестве популярного учебника до XVI в. Гуманисты были против
схоластики и пылко критиковали трактат Петра Испанца.
...«Вторые интенции»... — термин логики «вторые устремления». Первые устремления
различают предметы в их индивидуальности, вторые рассматривают виды и роды предметов.
Дожди, ветры... — Т. Мор излагает взгляды Аристотеля.
...судят подобно нам... — В оригинале: «...eaclem illis disputantur, quae nobis...» В переводе
А. И. Малеина: «их мнения совпадают с нашими» (Утопия, 1953, с. 147). Возможно и
другое толкование: «у них обсуждают то же, что и у нас...» Ср.: Кудрявцев О. Ф. Op. cit.
С. 25 - 26.
...исследуют благо... — Ср.: Платон (Законы, Ш 631 С): «Но самое ценное по праву — это блага,
относящиеся прежде всего к душе, если в ней есть рассудительность, затем прекрасные
качества тела и, в-третьих, так называемые блага, относящиеся к имуществу и достатку...»;
Аристотель (Политика, VII 1, 2, 1323 А): «...едва ли кто стал бы сомневаться, что существуют
три сорта благ: блага внешние, физические и духовные; все эти блага должны быть налицо у
человека счастливого». Дальнейшая терминология Мора взята из сочинения Цицерона «О
пределах добра и зла».
...или же во многом. — Ср.: Аристотель (Политика, VII 1, 2 1323 А; Никомахова этика, 7, 13, 2,
1153 В); Цицерон (О пределах добра и зла, 3, 12, 41).
Утопия
417
278
279
280
281
282
284
286
287
288
290
292
...защищающей наслаждение... — «Защитником наслаждения» называли греческого философа
Эпикура (341 — 270 до н. э.). Гуманисты об Эпикуре знали из сочинений Цицерона, Сенеки,
Лукиана, Диогена Лаэрция. Рассуждения о наслаждении были у Николая Кузанского, Фичи-
но (см.: Allen D. С. The Rehabilitation of Epicurus //Studies in Philology, 1944. № 41. P. 1 - 15).
...истинного счастья... — Ср.: Платон (Государство, X 612 Е — 613 В; Законы, X 901 D, 903 В,
959 В).
...к суровой, нелегкой добродетели... — Ср.: Платон (Законы, II 663 А — В).
...в честном и добропорядочном. — Подобное рассуждение у Цицерона (Об обязанностях, Ш 33, 120).
...в которой одной только... — мнение стоиков, которые полагают, что всякое нравственное
деяние — это самосохранение и самоутверждение.
...противоположная группа — филососры-стоики, противники эпикурейцев.
...самого себя? — См.: Эразм (Похвала глупости, 22): «...может ли полюбить кого-либо тот, кто
сам себя ненавидит? Сговорится ли с другим тот, кто сам с собой в разладе?»
...договоры... между частными лицами... — Ср.: Цицерон (Об обязанностях, III 24, 92): «Всегда
ли надо соблюдать договоры и обязательства, которые, как обыкновенно выражаются
преторы, "не заключены ни самоуправно, ни по злому умыслу"?» Цицерон далее говорит: «Не надо
исполнять и таких обещаний, которые отнюдь не полезны людям, которым они были даны»
(Там же, 25, 94); «...обещание не всегда надо исполнять, а отданное на хранение не всегда
надо возвращать...» (Там же, 25, 95).
...но и законы общества... — Ср.: Цицерон (Об обязанностях, III 5, 23): «...установлено, что ради
своей выгоды не дозволено причинять вред ближнему. Вот каково назначение, вот какова
воля закона, узы между гражданами неприкосновенны...»
...похищать чужое... гоняясь за своим... — Ср.: Цицерон (Об обязанностях, Ш 5, 21): «Итак,
отнять что-нибудь у ближнего и, будучи человеком, увеличить свое достояние, нанеся ущерб
другому человеку, более противно природе, чем смерть, бедность, боль, другие беды,
которые могут поразить либо наше тело, либо наши внешние блага; ибо это прежде всего
уничтожает совместную жизнь людей и человеческое общество...»
...долг человечности... — См.: PfeifferR. Humanitas Erasmiana. В., 1931.
...никогда не преходящей радостью. — Определения радости, удовольствия см. в трактате
Цицерона «О пределах добра и зла», 2, 4, 13; Ficino M. De voluptate. Opera. Basel, 1576, 1, 987;
Erasmus. Op., 1 1091 - 1092; 1097.
...в конце концов ожидает их наслаждение и счастье. — Ср. рассуждение Цицерона об Эпикуре
(Об обязанностях, Ш 33, 116).
...здравый смысл. — В оригинале «recta ratio». О. Ф. Кудрявцев (Op. cit. С. 47) предлагает
перевести «правильное суждение», однако латинское слово «ratio» чрезвычайно многозначно, и
трудно настаивать на строгой точности того или иного перевода.
...кичится сознанием своей знатности... — об этом Ювенал, 8-я сатира. Ср.: Эразм (Похвала
глупости, 10): «...не могу, однако, обойти молчанием тех, которые хоть и не отличаются
ничем от последнего поденщика, однако кичатся благородством своего происхождения...» Это
было предметом обсуждения многих гуманистов.
...пленяют драгоценности и камушки... — Эразм рассказывает, что Т. Мор «подарил своей
молодой жене поддельные камни, но при этом сумел уверить ее, будто они настоящие,
подлинные, воистину единственные в своем роде, так что даже цены не имеют. Спрашивается: не все
ли равно было этой девчонке — тешить глаза свои и душу стекляшками или хранить в ларце
под замком действительно несравненное сокровище? А супруг между тем и расходов избег, и
жене своей обманутой угодил не меньше, чем если бы преподнес ей богатый подарок»
(Похвала глупости, 10).
...нисколько не пользуясь всей грудой... — См. об этом эпиграмму Томаса Мора «Богатый
скряга — беден для себя» [Мор Т. Эпиграммы. История Ричарда Ш. С. 27. № 58).
...игру в кости... — Ср.: Тацит (Германия, 24): «Играют германцы и в кости; и, что
поразительно, будучи трезвыми и смотря на это занятие как на важное дело, причем с таким
увлечением и при выигрыше, и при проигрыше, что, потеряв все свое достояние и бросая в последний
раз кости, назначают ставкою свою свободу и свое тело...» Ср.: Эразм (Похвала глупости, 39):
418
Примечания
295
296
297
300
301
303
304
306
307
«...поистине глупы и смешны люди, до такой степени пристрастившиеся к игре, что, едва
заслышат стук костей, сердце у них в груди так и прыгает».
...охоту и птицеловство. — Ср. у Платона: «Пусть никого из молодых людей не охватит
исподтишка страсть к охоте на птиц, совсем не подходящая свободнорожденному человеку...»
(Законы, IX 824 С) или у Эразма (Похвала глупости, 39): «...и те, которые ради охоты на
красного зверя позабывают обо всем на свете, такие люди утверждают, будто испытывают
несказанное блаженство, слыша вопли рогов и тявканье собак». В средние века к охоте и
птицеловству относились по-разному: одни одобряли эти занятия, другие порицали.
...по природе... — Утопийцы уверены, что во всем они следуют природе.
...не понуждает... отступиться от своего мнения. — Аристотель, Никомахова этика, 7, 5, 3, 1148 В.
...созерцание истины. — Ср.: Цицерон (Об обязанностях, I 4, 13): «Человеку свойственна
прежде всего склонность изучать и исследовать истину».
...память... и... надежда... — ср.: Цицерон (О пределах добра и зла, I 17, 57); Аристотель
(Никомахова этика, 9, 4, 5, 1166 А).
...безмятежном состоянии тела... — Ср. рассуждение Цицерона о философии Эпикура (Об
обязанностях, Ш 33, 117 ел.).
...основание и опора... — Ср.: Платон (Государство, П 357 С, 36 С — D).
...никакого места для... наслаждения. — Ср.: Гораций:
Ибо ни дом, ни земля, ни меди иль золота груды
Прочь лихорадку отвесть от больного владельца не могут
Или заботы прогнать, ведь суждено ему быть здоровым,
Если он думает тем, что собрал, наслаждаться разумно.
(Послания, 12, 47ел.)
...при каком-нибудь движении извне. — Ср. рассуждение Сократа (Платон, Государство, IX 583
С-Е).
...здоровье для наслаждения важнее всего. — Платон (Законы, I 631 С; П 661 А).
Духовные наслаждения... ценят более... — Цицерон (О пределах добра и зла, I 17, 55). Ср.
иронию над схоластической иерархией добра у Эразма (Похвала глупости, гл. 53): «Увещевали...
творить добрые дела, но не замечали разницы между просто добрым делом, добрым делом
действенным и добрым делом деемым».
...из сознания благой жизни. — Утопийцы, как видно, не соглашаются с Сократом, который
судил иначе: «...у кого нет опыта в рассудительности и добродетели, кто вечно проводит
время в пирушках и других подобных увеселениях, того, естественно, относит вниз, а потом
опять к середине, и вот так они блуждают всю жизнь. Им не выйти за эти пределы; ведь они
никогда не взирали на подлинно возвышенное и не наполнялись в действительности
действительным, не вкушали надежного и чистого удовольствия; подобно скоту, они всегда смотрят
вниз, склонив голову к земле... и к столам...» (Платон, Государство, IX 586 А).
...для здоровья. — Аристотель (Никомахова этика, 3, 11, 8 1119 А).
...проводить жизнь в постоянном голоде, жажде, зуде, еде, питии, чесании... — Ср. рассуждение
Сократа: «...что примерно ты имеешь в виду: скажем, голод и утоление голода пищей? —
Калликл: Да. — Сократ: Или жажду и утоление жажды питьем? — Калликл: Да, и все прочие
желания, которые испытывает человек, если он может их исполнить и радуется этому, то он
живет счастливо. — Сократ: Прекрасно... Продолжай, как начал... Так вот, прежде всего
скажи мне, если кто страдает чесоткой и испытывает зуд, а чесаться может сколько угодно и на
самом деле только и делает, что чешется, он живет счастливо? — Калликл: Что за нелепость,
Сократ!.. — Сократ: ...Отвечай же. — Калликл: Хорошо. Я утверждаю, что и тот, кто чешется,
ведет приятную жизнь. — Сократ: А раз приятную, значит, счастливую?.. Тогда ли только,
если зудит в голове или... или можно дальше не спрашивать? Подумай, Калликл, что бы ты
отвечал, если бы тебя стали спрашивать и про остальное, про все подряд?..» (Платон, Горгий,
494 В-Е).
...если только не вынудит к ним необходимость. — Ср. у Платона место, где Сократ различает
желания («вожделения») необходимые и лишенные необходимости (Государство, VTTI558 D — 559 В).
Утопия
419
310
311
319
320
321
322
323
...природа пожелала дать человеку как его свойства и особенности... — Ср.: Цицерон (Об
обязанностях, 14, 14): «никакое другое живое существо не воспринимает ни красоты, ни
привлекательности, ни соразмерности частей всего того, что воспринимается взглядом...»
...чтобы распознать пищу... — Ср.: Аристотель (Никомахова этика, 3, 10, 7, 1118 А).
..любящий досуг... — Это единственное место в «Утопии», где о досуге («otium») говорится не
как о безделии, а в том смысле, в каком понимали досуг в античности: свободное время,
посвященное размышлениям, литературным и ученым занятиям.
...о греческой литературе и науках... — В те годы (начало XVI в.) в Англии гуманисты особенно
высоко ставили изучение греческих авторов (см.: Allen P. S. The Trilingual Colleges of the Early
Sixteenth Century).
...в латинской... — Из историков ценили тогда Цезаря и Саллюстия, из поэтов — Плавта, Те-
ренция, Вергилия и Горация (Erasmus, Op., 1, 521).
...погрешности в книге. - Гуманистов чрезвычайно занимал вопрос о восстановлении
подлинных, не искаженных текстов древних языческих и христианских авторов, и они проделали
огромную работу по критике текстов.
...Платона... Аристотеля... Теофраста... — Для образования Эразм рекомендует сочинения
этих же авторов, называя их имена в том же порядке (Erasmus, Op., 1, 523). Платона в те
времена считали «богом философов». Эразм прославлял его за афористичность (Op., 2, 5).
Безоговорочный авторитет Аристотеля в течение многих веков был неоспорим. О
необходимости знания всего Аристотеля Т. Мор писал Дорпу (Corresp., p. 63 — 66), тогда же он сообщал о
своей любви к Аристотелю. Теофраст (ок. 372 — 287 до н. э.) — греческий философ и
натуралист.
...попалась церопитеку... — У самого Т. Мора дома была обезьяна. Об этом упоминает Эразм в
письме к Гуттену. На рисунке Гольбейна, изображающем семейство Т. Мора, у ног жены
Мора сидит обезьянка.
Ласкарис — Константин (ум. в 1150 г.), византийский ученый. В 1476 г. в Милане была издана
его грамматика греческого языка (первая книга, напечатанная греческим шрифтом).
...Федора... — Федор Газа (1398 — ок. 1475), византийский ученый, его греческая грамматика
издана в Венеции в 1495 г.
...Гесихия и Диоскорида. — Гесихий — греческий грамматик V или VI в. н. э., его книга издана в
Венеции в 1514 г. Диоскорид Педаний — врач времен Нерона (I в. н. э.). Его сочинения изданы
в Венеции в 1499 г.
...книжечки Плутарха... — Плутарх — греческий историк I — П в. н. э. Его сочинения — не
только «Сравнительные жизнеописания», но и «Моралии» — высоко ценили как в средние
века, так и в эпоху Возрождения.
...насмешки и шутки Лукиана. — Лукиан — древнегреческий писатель-сатирик (ок. 120 — ок.
190), который высмеивал суеверия. Т. Мор переводил его сочинения на латинский язык.
Эразм ставил Лукиана в один ряд с оратором Демосфеном и историком Геродотом (см.:
Thompson С. R. The Translations of Lucian by Erasmus and More. Ithaca; N. Y., 1940). Сочинения
Лукиана стали известны на Западе в первой четверти XV в., после того как Гварино да
Верона и Джованни Ауриспа привезли их в списках из Константинополя в Италию. Итальянцы
способствовали распространению славы Лукиана, выпустив в 70-х годах XV в. его первые
издания на латинском языке. Гуманисты не только переводили Лукиана, но и подражали ему.
Его произведения вдохновляли писателей и художников. Так, Лукианово описание творения
Апеллеса в сочинении «О клевете» вдохновило Боттичелли на создание одноименной
картины. Первые издания Лукиана на языке оригинала также появились в Италии. В 1496 г. во
Флоренции вышло издание Лукиана, осуществленное Яносом Ласкарисом; другое, более
распространенное в Европе, было напечатано в 1503 г. в Венеции Альдом Мануцием. Последним
изданием, по всей вероятности, пользовались Мор и Эразм. См.: CW, 3. Pt. I. P. IX, XXXIX.
Аристофан (ок. 445 до н. э. — ок. 386 до н. э.) — великий древнегреческий комедиограф. Его
комедии были впервые изданы в Венеции в июле 1498 г.
Гомер (1-я треть I тысячелетия до н. э.) — легендарный слепой и мудрый автор поэм «Илиада»
и «Одиссея». Издан в Венеции в октябре 1504 г.
420
Примечания
329
337
338
339
...Еврипид... Софокл... — великие древнегреческие трагики V в. до н. э. Трагедии Софокла
были изданы в Венеции в августе 1502 г., трагедии Еврипида — в феврале 1504 г.
..Лльдовым минускулом. — Альд Мануций (ок. 1450 — 1515) — знаменитый венецианский
типограф (см.: Omont H. Catalogue des livres drecs et latines imprimés par Aide Manuce a Venise,
1498 — 1503 — 1513. P., 1892). Минускул — гуманистический курсив, особый шрифт, в котором
буквы в пределах слова не отделяются друг от друга. В 1501 г. Альд Мануций выпустил
первую книгу, напечатанную таким шрифтом.
Из историков... — О ценности знания истории см., например: Цицерон (Об ораторе, 2, 9, 36):
«А сама история — свидетельница времен, свет истины, жизнь памяти, учительница жизни,
вестница старины...»; см. также: Макиавелли (Князь, 14): «Князь должен читать историю и
сосредоточиваться в ней на делах замечательных людей... всего важнее ему поступать, как
уже поступал в прежние времена какой-нибудь замечательный человек, взявший за образец
кого-либо, до него восхваленного и прославленного...»
Фукидид (464 — 395 до н. э.) — великий древнегреческий историк; Альд издал его сочинения в
1502 г.
Геродот (ок. 484 — 425 до н. э.) — древнегреческий историк, «отец истории»; его сочинения
изданы Альд ом в 1502 г.
Геродиан (170 — 240) — древнегреческий историк, излагавший историю римских императоров с
конца правления Марка Аврелия до Гордиана Ш; был переведен на латинский язык.
...Триций Апинат... — имя спутника Гитлодея; встречается в эпиграмме Марциала (XIV I, 7),
но не как имя собственное, а как слово для обозначения вздора, пустяков: латинское
«apinae» — «ерунда», «tricae» — «глупости». В этом же смысле употребляют эти слова Плиний
(Естественная история, 3, И (16), Эразм (Адагии, 143, см. также: Op., 2, 86).
Гиппократ (V в. до н. э.) — древнегреческий врач, «отец медицины». Его сочинения на
греческом языке впервые изданы в 1526 г.
Гален — автор многих медицинских книг. «Малое искусство» — свод его идей, исключительно
популярный в средние века (см.: Sarton G. The Apprecation of Ancient and Medieval Science
during the Renaissance, 1450 - 1607. Philadelphia, 1955. P. 17 - 33). См. примеч. 15.
...нуждаются в медицине... — В «Государстве» Платона Сократ говорит, что нужда во врачах
характеризует испорченное общество. Здоровье, считает он, поддерживается правильным
питанием, различными упражнениями (Ш 405 А — 408 Е).
...в большом почете...— В 1518г. Эразм издал свое «Похвальное слово медицине» (Op., 1,
537 — 544), подобное сочинение есть и у М. Фичино.
...исследуют они тайны природы... — И Мор и Эразм воспринимали природу в духе философии
неоплатоников, как единый космос, подчиняющийся действию общекосмических законов. Ср.
диалог Платона «Тимей».
...изготовлением бумаги... — Бумага была изобретена в Китае во П в. н. э., в середине VIII в.
секрет изготовления бумаги узнали арабы. Через Сирию и Северную Африку производство
бумаги пришло в Испанию, в XII в. — во Францию; в Италии и Германии изготовлять бумагу
стали только в XTV в.
Со своими согражданами-рабами... обходятся суровее... — аллюзия на «Законы» Платона (IX 854 Е).
...но позорно выбрасывают... — Ср.: Платон (Законы, IX 873 D): «Погребать самоубийц надо
прежде всего в одиночестве, а не вместе с другими людьми... столь бесславных людей надо хоронить
на пустырях, не имеющих имени... не отмечая при этом места их погребения ни надгробными
плитами, ни надписями». Аристотель (Никомахова этика, V 15, 1138 А 9 — 14) считает, что
самоубийца поступает «против веления истинного разума», против закона, «против государства, а
не против себя... поэтому-то его и наказывает государство». Тацит (Германия, 12) пишет, что
«обесчестивших свое тело топят в грязи и болоте, забрасывают валежником».
...до супружества... — Здесь речь идет о моногамном браке в отличие от того, о котором
говорит Сократ у Платона: «Все жены этих мужей должны быть общими, а отдельно пусть ни
одна ни с кем не сожительствует...» (Государство, V 557 С — D). См. примеч. 338.
...наинелепейший и весьма смешной обряд. — Ср.: Платон (Законы, VI 771 Е — 772 А): «Ради этой
важной цели надо учредить хороводные игры юношей и девушек, где у них были бы разум-
Утопия
421
343
345
348
349
350
353
ные и подобающие их возрасту поводы видеть друг друга обнаженными — в пределах,
дозволяемых скромной стыдливостью каждого». И далее: «Вопрос о сообразности или
несообразности времени вступления в брак будет решать судья, осматривая лиц мужского пола в нагом
виде, а лиц женского пола — обнаженными до пояса» (XI, 925 А).
...довольствуются одной женой. — Ср.: Тацит (Германия, 18): «Ведь они почти единственные из
варваров довольствуются, за очень немногим исключением, одной женой...»
Брак там расторгается... не иначе, чем смертью... — См.: Евангелие от Матфея, 19, 8 ел.;
Первое Послание к коринфянам, 7, 10 ел.
...если нравы супругов недостаточно схожи между собой... — Ср.: Платон (Законы, XI 929 Е — 930
А): «Если муж и жена совсем не подходят друг другу из-за несчастных особенностей своего
характера, то такими делами всегда должны ведать десять стражей законов среднего
возраста, а также десять женщин из числа тех, что ведают браками».
...попытку... приравнивают к преступлению. — Ср.: Евангелие от Матфея, 5, 28 или слова Юве-
нала:
...вот каким наказанием
Может подпасть даже самая мысль о греховном поступке.
(XIII208 ел.)
...воздвигают на площади статуи. — Сократ у Платона идет дальше: «Государство на
общественный счет соорудит им памятники и будет приносить жертвы как божествам, если это
подтвердит Пифия, а если нет, то как счастливым и божественным людям» (Государство, VII
540 В - С).
...достаточно самых малочисленных законов. — Ср.: Плутарх (Ликург, ХШ): «...всю свою
деятельность законодателя Ликург в конечном счете сводил к воспитанию»; Тацит (Германия,
19): «...и добрые нравы имеют там большую силу, чем хорошие законы где-либо в другом
месте»; ср. также: Тацит (Анналы, Ш 27): «...больше всего законов было издано в дни
наибольшей смуты в республике».
...всем прочим правителям велят... держаться своих обещаний... — Одной из главных целей
V Латеранского Собора (1512 — 1517 гг.) было установление мира между христианскими
правителями.
...отделенный от другого народа небольшим расстоянием... — Намек на отношения с шотландцами.
...братство по природе... — Ср.: Цицерон (Об обязанностях, I 7, 20): «...самое широкое
применение имеет положение, охватывающее узы между самими людьми и как бы общность их
жизни... первая задача справедливости — в том, чтобы никому не наносить вреда, если только
тебя на это не вызвали противозаконием...»
...они... усердно занимаются военными упражнениями... не только мужчины, но и женщины... —
Ср. мнение Сократа, считающего, что каждый человек может хорошо заниматься только
одним делом и что для защиты разумно устроенного государства достаточно всего лишь тысячи
воинов [Платон, Государство, П 374 В — D, IV 423 В). Ср. также у Плутарха сообщение о том,
как Ликург перенес в Спарту понравившийся ему в Египте порядок, при котором воины
обособлены от остального населения (Ликург, IV).
...не затевают войну зря... — Сравнение такого рода этики утопийцев с существовавшими в то
время военными доктринами см. в кн.: Ruan J. К. Modern War and Basic Ethics. Washington,
1933. P. 39.
...проверив дело, потребовав удовлетворения и не получив его— аллюзия на Цицерона (Об
обязанностях, I И, 36): «Понятие справедливой войны было строжайше определено фециальным
уставом римского народа (фециалы — коллегия жрецов бога Верности. — Ю. К.). Из этого
можно понять, что справедливой может быть только такая война, которую ведут после
предъявления требований или же предварительно возвестили и объявили».
...в защиту нефелогетов против алаополитов — вымышленные названия народов: от греческих
слов «УБфеХл» — «облако», «усуетцс» — «рожденный», «àXaôç» — «слепой», «темный» (или «à» —
отрицание, «Xaôç» — «народ»), «яоХицс» — «граждане», т. е. «нефелогеты» — «рожденные об-
422
Примечания
354
355
357
358
359
362
364
365
368
лаком»; «алаополиты» — «люди из безлюдного государства», или «слепые граждане».
Подобные сложные наименования есть у многих древнегреческих авторов; см. об этом:
SimmondsJ. D. More's Use of Names...//Neueren Sprachen. N. F. 1961. № 10. S. 283.
...силой ума— аллюзия на Цицерона (Об обязанностях, I 11, 34): «...существуют два способа
разрешать споры, один — путем обсуждения, другой — силой, причем первый свойствен
человеку, второй — диким зверям...» Ср.: Саллюстий (Заговор Каталины, I 5): «...мне
представляется более правильным искать славы силой разума, а не голою силой...» — или
«...обнаружилось, что главное на войне — ум» (Там же, П 2).
Они определяют эти свои предполагаемые цели... — Рассуждения о нравственной стороне войны в
период Реформации и религиозных войн приобретали вполне конкретное значение (см.:
Allen J. W. A History of Political Thought in the Sixteenth Century. L., 1928, p. 343 - 366).
...кто убьет вражеского правителя... — резкое отличие от римской военной этики. Ср.
рассуждение Цицерона о необходимости справедливости по отношению к врагу (Об обязанностях, I
13, 40) и его слова: «...великим позором и срамом была бы достигнутая не доблестью, а
преступлением победа над противником...» (Там же, III 22, 86). Об этом же Тацит (Анналы, П
88): «...римский народ отмщает врагам, не прибегая к обману, и не тайными средствами, но
открыто и силой оружия».
...семена раздора... — подобно тому как показано это в «Истории Ричарда».
...откапывая какую-нибудь старую статью договора... — См.: Эразм. Жалоба мира // Трактаты о
вечном мире. С. 58 ел.
...заполетанцев — вымышленное название народа. По-гречески «Ça» — усилительная приставка,
«яоХклс» — «граждане», «многочисленный народ» (или «ясоХгслс» — «продавец»; и тогда
«заполеты» — «продающие и перепродающие»). В маргиналиях, которые в двух швейцарских
изданиях Фробена в 1518 г. были опущены, указано, что заполетанцы — это швейцарские
наемные солдаты.
...а этого - в зависимости от случая - третий... — это же было у спартанцев (см.: Фукидид, IV
38, III 92).
...робкий от природы... — Ср.: Второзаконие, 20, 8: «...кто боязлив и малодушен, пусть идет и
возвратится в дом свой, дабы он не сделал робкими сердца братьев его, как его сердце».
...женщинам, желающим сопровождать мужей... — Ср.: Платон (Государство, V 466 Е — 467 А):
«Они вместе с мужчинами будут участвовать в военных походах...»
...ставят в строй рядом с мужем. — Ср.: Тацит (Германия, 7): «...конные отряды и боевые
клинья составляются у них не по прихоти обстоятельств и не представляют собою случайных
скопищ, но состоят из связанных семейными узами и кровным родством; к тому же их
близкие находятся рядом с ними...» — или он же (Анналы, XTV 34): британцы во время боя «взяли
с собою жен, дабы те присутствовали при их победе».
...плавать в вооружении они привыкли с самого начала военного обучения. — Ср.: Тацит
(Жизнеописание Юлия Агриколы, 18): «...с малолетства усвоили завещанное от предков умение
плавать, и притом так, что... они одновременно управляются с оружием и конями...»
Сдавшиеся города оберегают и завоеванных не разоряют... — Ср.: Второзаконие, XX 10 ел., XXI
10; а также Цицерон (Об обязанностях, XXXIV 82): «Долг великого мужа — среди потрясений
карать виновных, но большинство людей щадить...»
...предполагают, что... бог - это какой-то человек... — рассуждение в духе греческого философа
IV — Ш вв. до н. э. Евгемера, который, пытаясь рационально осмыслить мифологию,
полагал, что боги — это выдающиеся люди глубокой древности. Евгемеру приписывают
«Священную запись» — одну из первых социальных утопий. Ср.: Цицерон (Тускуланские
беседы, I 12, 28, 139): «...ведь если пойти глубже и всмотреться в то, что сообщают нам
греческие писатели, то даже те боги, которые почитаются древнейшими, окажутся взошедшими на
небо от нас...» — или Плиний (Естественная история, 2, 5, 18 ел.).
Его они называют родителем. — Ср.: Платон (Тимей, 28 С): «Конечно, творца и родителя этой
Вселенной нелегко отыскать, а если мы его и найдем, о нем нельзя будет всем рассказывать».
...называют его на своем родном языке Митрой... — Мор говорил, что язык утопийцев, греческий
по происхождению, похож на персидский. Митра— персидское божество света. Имя это по
Утопил
423
372
375
376
379
382
гностической числовой символике букв соответствует числу 360, близкому к числу дней в году:
40, 10, 9, 100, 1, 200. В персидской религии света все естественное имеет также нравственное
значение, поэтому Митра — бог добра. Культ Митры был распространен в Риме (особенно при
императорах Траяне и Домициане) и оказал большое влияние на христианские обряды.
...запретил... думать, будто души гибнут вместе с телом... — Бессмертие души — одно из
главных положений христианства. На V Латеранском Соборе было признано личное бессмертие.
..juup несется наудачу... — скрытая цитата из Лукиана («Icaromenippuses») в переводе Эразма
(Op., 1, 207).
...за добродетель назначены награды. — Убежденность в этом присуща не только
христианскому вероучению, но и Платону: «...ведь боги никогда не оставят своего попечения о человеке,
который стремится быть справедливым и, упражняясь в добродетели, уподобляется богу,
насколько это возможно для человека...» (Государство, X 613 А).
...все их установления и обычаи. — Ср.: Платон (Законы, X 885 В): «А наставление это будет
таким: никто из тех, кто, согласно законам, верит в существование богов, никогда намеренно
не совершит нечестивого дела и не выскажет беззаконного слова...»
...запрещают... рассуждать, защищая свое мнение... — Ср.: Платон (Законы, I 634 Е): «...в
особенности превосходен один закон, запрещающий молодым людям исследовать, что в законах
хорошо и что нет, и повелевающий всем единогласно и вполне единодушно соглашаться с
тем, что в законах все хорошо... Если у вас что-либо подобное придет в голову человеку
старому, он может высказать свое мнение должностному лицу или человеку своих лет, но
только не в присутствии юноши».
...того, кто скончался радостно, полный доброй надежды... — Ср.: Платон (Государство, VI 496 Е):
«...при исходе жизни отойдет радостно и кротко, уповая на лучшее».
...сопровождают пением... — Ср.: Геродот, который, описывая образ жизни гетов, говорит о
ритуальном смехе на похоронах: «...погребение покойников у них проходит с шутками и
весельем. Ведь мертвые уже избавились от всех жизненных зол и печалей и ведут радостную и
блаженную жизнь» (V 4).
..ллертвые пребывают среди живущих... — Ср.: Платон (Письма, II С): «...умершие ощущают
происходящее здесь, на земле...»; он же (Законы, XI 927 А — В): «...души покойных сохраняют
и после кончины какую-то способность заботиться о делах человеческих...»
...эти люди разумнее, но те - более благочестивы — очень важное для того времени
подчеркивание отличия разума и веры.
...«бутрески»... — придуманное Мором слово. От греческого «рои» (из «poûç» — «бык»); в
качестве приставки это придает остальной части слова усилительный оттенок; греческое слово
«9рло%ос» — «религиозный»; т. е. «бутрески» — «чрезвычайно религиозные».
...не более тринадцати... — двенадцать священников и один первосвященник. Двенадцать — по
числу апостолов.
...избирает народ... тайным голосованием... — как это было в раннем христианстве. Ср.: Деяния
апостолов, 6, 5 ел.: «...и угодно было это предложение всему собранию; и избрали...»
Священники обучают детей... — Ср. описание галльских жрецов-друидов у Цезаря (Записки о
галльской войне, VI, 13).
Священниками могут быть и женщины. — Ср.: Эразм (Аббат и образованная дама): «...ив
Испании, и в Италии между высшею знатью немало женщин, которые с любым мужчиною
потягаются... Если вы не остережетесь, кончится тем, что мы возглавим богословские школы, мы
будем проповедовать в храмах, мы завладеем вашими митрами» (Разговоры запросто, с. 255}.
...воздев руки к небу... — Ср.: кн. Исход 17, И сл^: «И когда Моисей поднимал руки свои,
одолевал Израиль, а когда опускал руки свои, одолевал Амалик... И были руки его подняты до
захождения солнца».
...цинемерными... трапемерными — неясные слова. Комментаторы возводят вторую часть
каждого из этих слов к греческому «finepivôç» от «тщера» — «день». Начальные части слов
толкуют по-разному 1.
..ллужчины идут в правую часть, а женщины - отдельно, в левую. — Это древний обычай,
сохранившийся до сих пор в некоторых христианских общинах.
424
Примечания
386
387
389
391
392
393
394
395
..ллать семейства... — См. примеч. 211.
..ладан, а также другие благовония... — Мистическое значение таких воскурений ясно из
Псалма 140, 2: «Да направится молитва моя, как фимиам, пред лицо Твое, воздаяние рук моих —
как жертва вечерняя».
Народ в храме одет в белое платье. — Белое в христианской цветовой символике обозначает
чистоту и невинность.
...из разных птичьих перьев... — отголосок знакомства Т. Мора с обрядами индейцев (см.: Arber
Е. The First Three English Books on America. Birmingham, 1885. P. XXVTJ).
...не только личным обманом, но и с помощью государственных законов... (CW, 4, р. 240) — явный
намек на рабочее законодательство Тюдоров.
...заговора богатых... — Ср. рассуждение Сократа об олигархии: «Это строй, основывающийся
на имущественном цензе; у власти стоят там богатые, а бедняки не участвуют в правлении...
Раз в государстве почитают богатство и богачей — значит, там меньше ценятся добродетель и
ее обладатели... А люди всегда предаются тому, что считают ценным, и пренебрегают тем,
что не ценится...» [Платон^ Государство, VIII 550 С — 551 А).
...гордыня. — Ср.: Книга Премудростей Соломона, V 8 (в синодальном русском издании —
«высокомерие»).
..Авернская змея... — Авернское озеро на юге Италии, в Кампании, считалось входом в
подземный мир (Вергилий, Энеида, Ш 442, VI 118 ел.); змей же — злая сила (кн. Бытие, Ш 1 — 15,
Апокалипсис, XII 9): «...дракон, древний змей, назьшаемый дьяволом и сатаною,
обольщающий всю вселенную, низвержен на землю...»
...знатность... — О связи знатности с богатством см.: Аристотель: «Встречаются и такого рода
лица выдающегося и знатного происхождения, которые не претендуют на равноправие
именно вследствие их неравного положения (с остальными): ведь благородство происхождения
признается за теми, кто от предков наследует доблесть и богатство» (Политика, V 1, 3,
1301 А).
...великолепие... — В оригинале — «magnificentia». Слово это употреблено в том значении, в
каком употреблял его Цицерон: «...надо остерегаться, если строишь дом сам, превысить меру
в расходах и великолепии» (Об обязанностях, I, 39, 149).
...чего нашим странам я скорее мог бы пожелать, нежели надеюсь... — В оригинале, в конце
«Утопии»: «civitatibus optarim veius quam sperarim» — аллюзия на Цицерона «О республике» П
XXX. 52. См.: Wegemer G. Ciceronian Humanism in More's «Utopia» //Moreana. Vol. XXVII. P. 6.
В этой статье подробно обсуждается «подтекст» Цицерона в тексте «Утопии» Мора. Иельское
издание насчитывает более 50 подобных аллюзий. Возможно, их гораздо больше, потому что
в том, как Мор толковал важнейшие для него понятия пользы, наслаждения, доблести,
нравственной красоты, подобающего и др., видно, что «Утопия», помимо всего прочего, —
своеобразный отклик на сочинения Цицерона. Причем Мор разделяет гуманистические взгляды
Цицерона, а герой «Утопии» Рафаэль Гитлодей не соглашается с представлениями римского
философа об управлении и лучшей жизни людей.
...«Нигдея»... - В оригинале— латинское слово «Nusquamam», почти соответствующее по
значению заменившему его слову «Утопия», составленному из греческих корней.
«Nusquam» — это «нигде», «никуда», «ниоткуда», «ни к чему», «ни для чего», «никак», «никоим
образом». В замыслах Т. Мора латинское, более категоричное, название предшествовало
названию «Утопия». См. с. 395. В переписке с Эразмом 1516 г., в частности, посылая рукопись
«Утопии», Мор называет свой труд «Нигдея». См.: Ор. ер., 2, 339 — 340 (Мор — Эразму 3 сент.
1516 г. «Nusquamam nostra nusquam bene soriptam ad te mitto...» (P. 339); Mop — Эразму 20
сент. 1516 г. «Misi ad te iam pridem Nusquamam» (P. 346); Mop — Эразму 31 окт. 1516 г.
«Nusquamam nostram gaudeo probari meo petro» (P. 372). Эразм — Мору (P. Aegidius) «mire
favet tuae Nusquamae» (P. 354). Только начиная с письма от 4 дек. 1516 г. Мор называет свое
сочинение «Утопией». См.: Ор. ер., 2, 412 — 414. П. О. Кристеллер высказал предположение,
что название «Утопия» было дано Мором по совету Эразма во время печатания рукописи.
Что касается названия «Nusquama», то его источником является IX Книга «Государства»
Платона. В частности, то место, где Сократ заявляет, что совершенное государство, о котором
Утопия
425
398
400
401
402
403
406
407
406
409
410
411
412
идет речь, находится лишь в области рассуждений, потому что на земле его нигде нет (ges ge
oudamou). См.: Платон. Соч. Т. 3. Ч. 1. С. 419 — 420. По убеждению Кристеллера, указанные
строки Платона вдохновили Мора на выбор первоначального заглавия «Утопии» —
Nusquama; как свидетельствует Эразм, Мор еще в молодости с увлечением изучал
«Государство» Платона (см.: Ор. ер., 4, р. 21). Однако следует отметить, что первое печатное
издание трудов Платона по-гречески Альд Мануций осуществил только в 1513 г. Исходя из
этого, Кристеллер считает весьма вероятным, что свой «досуг во Фландрии» Мор
использовал, чтобы перечитать «Государство» Платона в греческом оригинале и обсудить с друзьями.
По мнению Кристеллера, это отнюдь не умаляет оригинальности мысли Мора, но
свидетельствует о знакомстве автора «Утопии» с греческим текстом сочинения Платона. Что касается
латинского перевода Платона, опубликованного Фичино в 1484 г., то отмеченный Кристелле-
ром фрагмент из IX книги «Государства» был напечатан в искаженном виде: «nusquam
interius» вместо «nusquam in terris» (см.: Plato Opera / Tr. Marsilius Ficino, Florence, s. a.
(1484), 2, f. у 4 recto col. а.). Тот же самый перевод был вновь переиздан в Венеции в 1491 г.
См.: Kristeller Р. О. Thomas More as renaissance Humanist // Moreana. 1980. № 65 — 66. P. 9 —
10, 19.
...прославившиеся на государственном, поприще. — Это желание Мора было исполнено. Первое
издание «Утопии» сопровождалось похвальными отзывами его друзей-гуманистов, один из
которых (Буслейден) был государственным деятелем.
...один человек.» — предположительно Томас Уолси (1473 — 1530) — лорд-канцлер, кардинал,
архиепископ Йоркский. См.: Штекли А. Э. Эразм и издание «Утопии» // Средние века. М.,
1987. Вып. 50. С. 263 — 264; Осиновский И. Н. Исследование или памфлет? // История
социалистических учений. М., 1987. С. 241 - 242.
...пройдет девять лет — скрытая цитата из Горация (Наука поэзии, 388).
Урсвик Кристофер (1448 — 1521) — викарий в Хакни; был приближенным Генриха VII. В
1506 г. Эразм посвятил ему свой перевод «Галла» Лукиана.
Бедилл (Bedill Thomas, ум. в 1537 г.) — английский гуманист, часто выполнявший поручения
Эразма; секретарь архиепископа Кентерберийского Уорхема (см. примеч. 413).
...уговариваем Латимера... — Уильям Латимер (Latimer William, 1460? — 1545) — оксфордский
гуманист и теолог, знаток греческого и латинского языков.
...теолог-францисканец... — Обыкновенно считают, что речь идет о Генрихе Стэндише (Henry
Standish), который позднее стал епископом.
...«Письма темных людей» (часть 1 — 4515 г., часть 2 — 1517 г.) — сатирическое сочинение
немецких гуманистов, состоящее из писем вождю противников гуманизма. Многие
невежественные люди сначала не поняли истинного обличительного смысла этой книги. «Письма
темных людей» («Epistolae obscurorum virorum») были изданы в ответ на «Письма знаменитых
людей» («Epistolae clarorum virorum»). Латинское слово «obscurus» означает не «темный», но
«пребывающий в темноте, в безвестности». Таким образом, вернее было бы в русском
переводе назвать эту книгу «Письма непрославленных людей».
...этоуже целая толпа — скрытая цитата из Овидия (Метаморфозы, I 355).
Маруффо — Рафаэль Маруффо, итальянский купец из Генуи, живший в Англии, через
которого Эразму выплачивалась пенсия.
Лили — Уильям Лили (Lily William, 1468? — 1522), друг Мора, автор книг по латинской
грамматике. «Прогимнасмы» — совместный труд Мора и Лили. См. примеч. 8.
...Пальсграв - наш общий друг... — Джон Пальсграв (Palsgrave John, 1485? — 1554) — позднее
наставник Марии, принцессы Кастильской; автор грамматики французского языка.
...о твоем сицилийском деле... — Обсуждалась возможность того, что Эразм станет эпископом.
...аттический талант... — крупная сумма денег: больше 2000 рублей золотом.
...вместо скипетра связку колосьев... — Описание внешнего вида правителя напоминает облик
карнавального, праздничного, шутовского короля. Правитель одет во францисканский плащ
бедного нищенствующего монаха из ордена Св. Франциска; одежда символизирует ценности,
существенным образом отличающиеся от ценностей в обществах иного типа: бедность здесь
почетнее богатства.
426
Примечания
417
418
420
421
422
423
424
425
426
428
429
430
431
432
433
434
Уильям Уорхем (Warham William; 1447? — 1532) — архиепископ Кентерберийский, покровитель
ученых, друг Колета и Эразма.
Петр — друг Т. Мора и Эразма, нидерландский гуманист Петр Эгидий (см. примеч. 29),
пославший «Утопию» в Лувен для публикации. В оригинале использовано двойное значение
слова «despondere» — «посвящать (книгу)» и «просватать (дочь)».
Антонио Бонвизи (Bonvisi Antonio) — предполагаемый адресат и друг Т. Мора — купец,
торговавший шерстью, покровитель ученых.
...острова такого нигде нет, город исчез, в реке нет воды... — Т. Мор намекает на то, что
просвещенные люди в состоянии уразуметь этимологию придуманных им слов и — вопреки
следующему далее утверждению — понять их значение.
...слова Теренциевой Мисиды... — рабыни из комедии Теренция «Девушка с острова Андроса» (497).
Беат Ренан (Rhenanus Beatus, 1485 — 1547) — немецкий гуманист, член эльзасского
гуманистического кружка. Приведена та часть письма, которая имеет отношение к «Утопии».
Вилибальд Пиркхеймер (Pirkheimer Wilibald, 1470 — 1530) — знаменитый немецкий гуманист,
государственный деятель и дипломат. Переводил с греческого языка Платона, Ксенофонта,
Плутарха, Лукиана. Издал свод законов Юстиниана.
...эти забавы... — Речь шла об «Эпиграммах» Мора.
...в Пандектах вашего Юстиниана — в сборниках законоположений из сочинений виднейших
юристов, составленных по указу императора Восточной Римской империи Юстиниана (482 — 565).
...прокторам... — чиновникам, наблюдающим за порядком в университете.
Оксоний — современный Оксфорд.
...что это за бело. — Случай, побудивший Т. Мора написать письмо Оксфордскому
университету, был рассказан Эразмом в письме, о котором стало известно королю Генриху УШ.
Король и поручил Мору вмешаться в это дело.
Ср.: Адагии, 1329 (Op. omn. Т. 2. Р. 532 В - D).
...против всех свободных искусств. — Имеются в виду грамматика, диалектика, риторика,
геометрия, арифметика, астрономия, музыка.
...о семи смертных грехах... — Эти грехи следующие: страсть, скупость, жестокость, гнев,
зависть, гордость, обжорство. Схоластиков часто называли «магистрами семи смертных
грехов». Проповедь о семи смертных грехах обычно читалась во время святого поста. См.:
Morton W. Bloomfield. The Seven Deadly Sins. Michigan State University Press, 1952. P. 119. Ср.:
Письма темных людей (Epirtolae obscurorum virorum. P. 47 — 48).
...ученость, и даже светская... приближает душу к добродетели. — Эти слова точно резюмируют
наставление из трактата св. Василия: Saint Basil's Sermo de legendis libris gentilium — Patrologiae Cursus
Completus: Series Graeca/Ed.J. P. Migne. In: 161 Vol. P. 1857 - 1866. P. G. Vol. 31. P. 563 - 590.
Трактат Василия, впервые опубликованный в латинском переводе Леонардо Бруни в Венеции в 1470 —
1471 гг., был весьма популярен среди гуманистов — защитников светской учености. См.: Stringer G. L
Humanism and Christian Antiquity in Italian Renaissance. Albany, 1977. P. 11,233; CW, 15. P. 548.
...обобрав египтянок... — цитата из кн. Исход, 12, 36.
См.: Allen. Op. ер. I 247, 410. Ср.: Августин. De doctrina Christiana PL 34, 63.
Иероним (340? — 420) — богослов и эрудит, автор канонического перевода Библии на
латинский язык (Вульгата), писатель, чрезвычайно ценимый в средние века и эпоху Возрождения.
Амвросий — Амвросий Медиоланский (340 — 397) — отец церкви, автор сочинений,
посвященных христианской этике, толкователь Священного Писания.
Киприан (ум. в 258 г.) — писатель и богослов, епископ Карфагена.
Хрисостом — Иоанн Златоуст (344? — 407), один из отцов церкви, епископ в Византии,
блестящий автор проповеднической прозы.
Григорий — Григорий Назианзин (329? — 390); вместе с Иоанном Златоустом и Василием Кеса-
рийским входит в число особо чтимых святителей.
Василий — Василий Великий, Василий Кесарийский (330? — 379); отец церкви, автор
риторических сочинений, проповедей нравоучительного характера.
...«вопросики»... — Т. Мор имеет в виду книжный псевдорационализм поздней схоластики,
нередко принимавшей карикатурный вид. Высмеиванию подобных «вопросов» схоластов в
Утопия
427
438
439
440
441
442
445
446
447
448
451
453
454
455
456
большой мере посвящены «Письма темных людей». В некоторых европейских странах
смешное содержание обсуждаемых вопросов приобретало самостоятельную ценность и
становилось достоянием отдельного литературного жанра — жанра занимательной литературы типа
«Вопросы о чем угодно» и проповеднических повестушек.
„.проповедником. — Речь идет об Эразме Роттердамском.
Беда — Беда Достопочтенный (674 — 735); автор первой истории Англии («Церковная история
Англии»), страстный проповедник христианства.
Кантабригий — Кембридж.
...епископ Кентерберийский — Уорхем Уильям (см. примеч. 413).
...кардинал Уолси — Т. Уолси (см. с. 130). Т. Мор принимал участие в деловых поездках Уолси
в другие государства.
Гонеллъ Уильям (William Gonell, ум. в 1560 г.) — воспитатель детей Т. Мора, рекомендованный
ему Эразмом.
Ульрих фон Гуттен (1488 — 1523) — известнейший немецкий гуманист.
Александр Великий — Александр Македонский (356 — 323 до н. э.) — основатель Македонской
империи.
Ахилл — один из главных героев «Илиады».
Апеллес — знаменитый древнегреческий живописец, современник Александра Македонского.
Фулъвий и Рутуба — молодые гладиаторы, изображения которых сохранились в Помпеях.
Имена этих гладиаторов упоминает Гораций (Сатиры, П 7, 96).
...по соломе... — т. е. «по следам былого» — аллюзия на слова из «Одиссеи» (XIV 214 ел.):
Я лишь солома теперь, по соломе, однако, и прежний
Колос легко распознаешь...
(Перевод В. А. Жуковского)
Гесиод (ок. 700 до н. э.) — древнегреческий поэт, автор эпических поэм «Работы и дни» и
«Теогония». О множестве друзей говорится в «Работах и днях» (713).
...заставил верблюда прыгать— пословица, имеющаяся в книге: Otto A. Die Sprichwôrter der
Rômer. Leipzig, 1890. S. 67.
Демокрит (ок. 460— 371 до н. э.) — древнегреческий философ, создатель атомистической
теории.
...книги Августина «О граде Божием»... — большой труд (22 книги) одного из отцов церкви,
Августина Блаженного. В этом сочинении даются новые духовные ценности, рисуется
общество, для которого главным являются не земные интересы, а вечная истина. Племенные,
языковые и всякие другие различия в этом обществе неважны. Практическая, каждодневная
жизнь подчинена в нем религиозному авторитету. Осуществить этот идеал, по мнению
Августина, способна лишь церковь; конкретной целью истории является достижение «золотого
века».
...три дочери... один сын... — Эразм ошибся: вторую дочь Т. Мора звали Елизавета.
...по три драхмы... — Драхма — мелкая греческая монета. Речь идет о незначительной плате.
...общности во всем, даже в женах. — Платон действительно говорит: «Все жены этих мужей
должны быть общими, а отдельно пусть ни одна ни с кем не сожительствует. И дети тоже
должны быть общими, и пусть отец не знает, какой ребенок его, а ребенок — кто его отец.
Что касается полезности, вряд ли станут это оспаривать и говорить, будто общность жен и
детей не величайшее благо, если только это возможно. Но вот насчет возможности, думаю я,
возникнут большие разногласия» (Государство, V 457). Современный комментатор этого
места А. А. Тахо-Годи пишет: «В учении Платона о государстве постулат общности жен и детей
играет чрезвычайно важную роль. Для Платона осуществление этого постулата означает
достижение высшей формы единства граждан государства... Всякая разность чувств в
гражданах разрушает единство государства...» (Платон. Соч.: В 3 т. М., 1971. Т. 3. Ч. I. С. 603).
Суждение Платона об общности жен смущало многих толкователей «Государства» Платона и его
последователей. Подробный анализ этого вопроса можно найти в кн.: Лосев А. Ф. Очерки
античного символизма и мифологии. М., 1930. С. 833 ел.
428
Примечания
Томас Ретголль (Ruthall Thomas, ум. в 1522 г.) — в 1499 г. секретарь короля, в 1503 г. —
канцлер Кембриджского университета, позднее — епископ. Неизвестно, сколь близким знакомым
Т. Мора был Ретголль. Эразм в 1506 г. посвятил Ретголлю свой перевод Лукианова «Тимона»,
а в 1515 г. — издание «Ночных размышлений» Сенеки.
...наставление Горация... — Речь идет о следующих словах:
Или стремится поэт к услаждению, или же к пользе,
Или надеется сразу достичь и того и другого.
(Наука поэзии, 333 ел.)
Всех соберет голоса, кто смешает приятное с пользой,
И услаждая людей, и на истинный путь наставляя.
(Наука поэзии, 343 ел.)
459
460
461
462
463
464
465
б
7-8
...их мне и захотелось перевести... — Переводы диалогов Лукиана, осуществленные Эразмом и
Мором, надолго вошли в европейский научный обиход. На них ссылаются справочные
издания XVin в., рекомендующие важнейшие латинские переводы греческих классиков. См.:
Jo. Alberthi Fabricii. Bibliothecae Graecae. Hamburgi, 1708. Liber IV. Pt 1. P. 497 - 498, 503 - 505.
...к жизни вечной — скрытая цитата из Евангелия от Матфея, 7, 14.
Лукреций (ок. 96 — 55 до н. э.) — римский философ и поэт, автор поэмы «О природе вещей».
Плиний — здесь намек на «Естественную историю» (VII, 4, 188 ел.).
Августин. — См. примеч. 453. В сочинении «О необходимости заботиться о мертвых» (XII, 15)
Августин сообщает историю о людях по имени Курма. В некоторых изданиях они называются
«Курины». Т. Мор ошибочно искажает имя.
...как свидетельствует... Августин... — О лжи, X, 17 (Migne, PL. Vol. 40, 500).
..мерило Критоиая... — Ср.: Цицерон (Тускуланские беседы, V 17, 51): «Тут я вспоминаю
знаменитые весы Критолая, который помещал на одну чашу все душевные блага, а на другую —
телесные и внешние и утверждал, что чашу с душевными благами не перевесит и целый мир
своими морями и землями».
..мудрейший правитель... — Возможно, в этих словах есть некоторая ирония, так как известно,
что после смерти короля Генриха VII Т. Мор отзывался о нем неодобрительно.
ЭПИГРАММЫ
ПИСЬМО БЕАТА РЕНАТА ВИЛИБАЛЬДУ ПИРКГЕЙМЕРУ
'Елирсоутщата — нравоучительное заключение, концовка.
См.: Теренций. Братья, акт Ш, сц. 3, стихи 395 — 396.
Эта фраза опущена в издании эпиграмм 1520 г.; восстановлена по изданию 1518 г.
Понтан — Джованни Джовиано Понтано (1426 — 1503), неолатинский поэт.
Марулл — Михаил Марулл Тарханиота (1433 — 1500), знаменитый неолатинский поэт,
проведший отрочество в Дубровнике, центре Далматинского гуманизма.
Неэра — букв.: «юная»; имя возлюбленной (гетеры) у Горация (эпод 15).
Гераклит (540 — 480 до н. э.) — филосос^материалист из Эфеса, получивший наименование
«темный» за непонятный язык своих сочинений. См. эпиграмму Неизвестного АР, VII, 128 в
издании «Греческая эпиграмма» (М., Гослитиздат, 1960. С. 368).
Помпоний Лет (1428— 1497) — ученый-гуманист, автор сочинений «О древностях города
Рима» и «Компендиума римской истории».
Будей - Гильом Бюде (1467 — 1540), французский ученый-гуманист, автор предисловия к
«Утопии» Мора.
Колет Джон (1466 — 1519) — декан собора Св. Павла в Лондоне и капеллан Генриха VIII.
Автор «Rudimenta grammatices», «Epistolae ad Erasmum» и других сочинений.
Эпиграммы
429
ПРОГИМНАСМАТА
Прогимнасмата — поэтические упражнения в переводах с греческого Т. Мора и У. Лили.
7. С оригинала Лукиллия (АР, XI, 391), эпиграмматиста-сатирика I в. н. э. Русский перевод:
Греч, эпигр. С. 227.
2. С оригинала Паллада (АР, XI, 294), эпиграмматиста IV — V вв. н. э. В Палатинской
антологии отнесена к Лукиллию. Русский перевод: Виз. врем. Т. XXIV. С. 283.
3. С оригинала Лукиана (АР, IX, 74), писателя и поэта П в. н. э. В Палатинской антологии —
Неизвестного. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 373.
4. С оригинала Неизвестного (АР, X, 119). Русский перевод: Греч, эпигр. С. 390.
5. С оригинала Лукиана (АР, X, 26). Русский перевод: Греч, эпигр. С. 243.
6. С оригинала Неизвестного (АР, IX, 49). Русский перевод: Греч, эпигр. С. 373.
7. С оригинала Паллада (АР, X, 53). Русский перевод: Виз. врем. С. 270.
8. С оригинала Неизвестного (АР, X, 112). Русский перевод: Греч, эпигр. С. 389.
9. С оригинала Паллада (АР, X, 121). В Палатинской антологии— Папа, совершенно
неизвестного эпиграмматиста, которого французский гуманист XVII в. Салмазий (Клод Сомез)
ассоциировал с Рианом (?). Палладу приписана предположительно. Русский перевод: Виз. врем.
С. 283.
10. С оригинала Неизвестного (АР, IX, 61). Русский перевод: Греч, эпигр. С. 373.
7 7. С оригинала Агафия Схоластика из Мирины (АР, XI, 273), византийского историка и
поэта (ок. 536— 582). В Палатинской антологии— Неизвестного. Русский перевод: Греч, эпигр.
С. 392.
12. С оригинала Неизвестного. Эта «Дилемма Феофраста, приведенная у Авла Геллия», в
эпоху Возрождения обычно фигурировала (и в прозе) под именем Демокрита. Бреднер и Линч
(С. 134) замечают, что они не нашли эту сентенцию в изданиях А. Геллия и в манускриптах,
виденных ими в США и Англии. Мор перевел ее вначале дактилическим дистихом, а затем
ямбическим триметром — размером оригинала.
13. С оригинала Неизвестного (АР, VII, 323). Только Мор здесь отнес ее к Палладу. Ср. 153-ю
эпиграмму Мора.
14. С оригинала Неизвестного (АР, IX, 48).
15. С оригинала Неизвестного (АР, IX, 506). В Палатинской антологии— Платона. Русский
перевод: Греч, эпигр. С. 57.
16. С оригинала Агафия Схоластика (АР, XVI, 241). В Палатинской антологии —
Неизвестного. В греческом оригинале — дактилический дистих. Переведена Мором дважды: 1) тем же
размером и 2) гекзаметром. Бреднер и Линч (Введение. С. ХХП) считают неудачными обе версии
перевода Мора: «Тот факт, что Мор создал второй перевод, может означать, что он сам не был
удовлетворен первым».
77. С оригинала Неизвестного (АР, XVI, 129). Русский перевод: Греч, эпигр. С. 399.
18. С оригинала Симонида (АР, Appendix, I, 25). Эта помещенная в Приложении к АР
эпиграмма, вероятно, Симонида Кеосского (556 — 468 до н. э.). «Город Кекропа» — Афины.
ЭПИГРАММЫ
7. Заголовок. Написана ко дню коронации короля Англии Генриха VIII Тюдора (1509 —
1547) и его первой жены Екатерины Арагонской (1485 — 1536), тетки германского императора
Карла V (1519 — 1555). Они короновались в 1509 г.
Ст. 62. На Эмонийских конях... — т. е. на фессалийских (см.: Ахилл).
Ст. 7 7 7. ...девять сестер... — девять Муз; ...кастальскою влагой... — водой из источника,
посвященного Музам и Аполлону.
Ст. 134. ...мать и отец. — Мать— Елизавета (1466— 1503), дочь Эдуарда IV (1461 — 1483), из
дома Иорков, свергнувшего Ричарда Ш; отец — Генрих VII Тюдор, родственный дому Ланкастеров.
430
Примечания
Ст. 145. ...бережливость отцовская... — весьма смягченное определение одного из качеств
Генриха VII, не стеснявшегося в средствах для обогащения казны.
Ст. 147. ...от бабки отцовской — матери Генриха VII, Маргариты Бофорт, одной из последних
представительниц рода Ланкастеров.
Ст. 148. ...деда по матери дар — т. е. Эдуарда IV.
Ст. 169. И ни родная сестра, ни отчизна ее не склонили... - Сестра— Хуана (1479 — 1555),
отчизна — Испания.
Ст. 170. Мать не сумела прельстить, как не сумел и отец. - Мать— Изабелла Кастильская
(1451 — 1504), отец — Фердинанд Арагонский (1452 — 1516), объединившие свои королевства в 1479 г.
2. Ст. 12. ...Зевса супруга... — Гера.
3. Ст. 1. ...Платон описаньем прославил... — См.: Тимей, 39.
Ст. 7. Первая его половина — реминисценция из Овидия (Метаморфозы. Кн. I. С. 89). У него
же изложена легенда о четырех веках: золотом, серебряном, медном и железном.
Ст. 8. Содержит намек на характер предшествующего царствования.
5. Ст. 1. С алою белая роза... — Намек на войну Алой и Белой розы — домов Иорков и
Ланкастеров, в гербах которых были розы этих цветов. Елизавета, дочь Эдуарда IV, став женой
Генриха VII, принесла алую розу в герб Ланкастеров, объединив таким образом некогда
враждовавшие королевские дома.
6. Греческий оригинал: АР, XI, 146 Аммиана — поэта, время жизни которого неизвестно.
7. Греческий оригинал: АР, VII, 126 Диогена Лаэртского (II в. н. э.) (см.: Диоген, VIII, 84),
автора биографий греческих философов в 10 книгах, эпиграмма которого адресована пифагорейцу
Филолаю (V в. до н. э.), автору трех книг «О природе», сохранившихся, помимо Диогена
Лаэртского, в виде нескольких фрагментов у Стобея, Боэция и других поздних авторов.
8. Греческий оригинал: АР, XI, 145 Неизвестного.
9-15. Представляют собой вариации на тему эпиграммы АР, IX, 11 Филиппа (по другим
источникам — Исидора).
16. Греческий оригинал: АР, IX, 376 Неизвестного.
7 7. Греческий оригинал: АР, IX, 30 Зелота (по другим источникам — Лоллия Басса — I в.).
18. Греческий оригинал: АР, IX, 398 Юлиана Египетского (IV в. н. э.).
19. Содержит реминисценции эпиграмм АР, IX, 14, 17, 18, 94, 371. Ср. также 65-ю эпиграмму
Мора.
20. Греческий оригинал: АР, IX, 379 Паллада. Русский перевод: Виз. врем. Т. XXIV. С. 266.
21. Греческий оригинал: АР, XI, 395 Никарха (I в. н. э.).
22. Греческий оригинал: АР, XI, 209 Аммиана. «Столпы Геркулеса» — Гибралтар.
23. Греческий оригинал: АР, XI, 166 Неизвестного. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 391.
25. Греческий оригинал: АР, XI, 410 Лукиана. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 248.
26. Греческий оригинал: АР, VII, 135 Неизвестного. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 368.
27. Греческий оригинал: АР, VII, 538 Аниты (Ш в. до н. э.). Русский перевод: Греч, эпигр.
С. 112.
28. В заголовке не обозначена как переводная с греческого. Ее греческий оригинал: АР, VII,
553 Дамаския Философа, известного в Палатинской антологии лишь этой единственной
эпиграммой.
29. Греческий оригинал: АР, IX, 442 Агафия Схоластика. Русский перевод: Греч, эпигр.
С. 307. Две последние строки этой эпиграммы Мора в издании 1518 г., кроме основного,
существуют еще в двух вариантах:
«Adstetit et ridens Fortuna ait, heu Venus haud iam
Mars erat iste tuus, Mars erat iste meus».
aliter:
«Mars erat iste meus, Venus inquit. Verba retorquens
Illico Sors eadem, Mars erat iste meus»,
Эпиграммы
431
то есть:
«Встала тут рядом Судьба и, смеясь, говорит: Эх, Венера,
Марс этот не был твоим, Марс этот был-то моим».
Иначе:
«Марс этот, — молвит Венера, — моим был. Но, речь отвергая,
Тотчас Судьба ей в ответ: Марс этот мой был тогда».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
30. Греческий оригинал: АР, IX, 530 Неизвестного.
31. Греческий оригинал: АР, X, 51 Неизвестного. «Так Пиндар промолвил...» — См.: Пифий-
екая ода, I, 85 (164).
32. Бреднер и Линч: «Может рассматриваться как переработка темы прогимнасмата, № 12
(С. 153)».
33. Греческий оригинал: АР, IX, 455 Неизвестного. Русский перевод: Греч, эпигр., под
заголовком: «Что сказал Аполлон о Гомере» (С. 378).
34. Греческий оригинал: АР, XI, 251 Никарха (I в.). Русский перевод: Греч, эпигр. С. 236.
35. Как переводная с греческого в заголовке не обозначена. Ее греческий оригинал: АР, V, 7
Асклепиада (IV — Ш вв. до н. э.). Русский перевод: Греч, эпигр. С. 74.
36. Греческий оригинал: АР, VI, 1 Платона (427 — 347 до н. э.). На латинский язык переведена
еще римским поэтом Децимом Магном Авзонием (309 — после 392). См.: Corpus poetarum
latinorum G. E. Weber'a. 1833. P. 1210, 55. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 54.
37. Как переводная с греческого в заголовке не обозначена. Ее греческий оригинал: АР, XI, 282.
В Антологии Плануда, византийского филолога (1260 — 1310), отнесена к Лукиллию (I в.).
39. Греческий оригинал: АР, IX, 404 Антифила (Византийского?) (I в.).
40. Как переводная с греческого в заголовке не обозначена. Ее греческий оригинал: АР, XI,
408 Лукиана. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 247.
41. Греческий оригинал: АР, X, 45 Паллада. Русский перевод: Виз. врем. Т. XXIV. С. 268.
42. Ср. 100-ю эпиграмму Мора на астролога, «предсказавшего» событие постфактум. Этой
теме посвящены эпиграммы 43 — 47, 49.
48. Размер: Хромой ямбический триметр (холиямб).
52. Греческий оригинал: АР, X, 69 Агафия Схоластика. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 308.
53. «До Сивиллиных лет...» — т. е. очень долго.
54. Ср. эпиграмму АР, X, 62 Паллада:
«Не рассуждает Судьба и знать не желает законов;
Не размышляя, она — деспот — царит над людьми.
Честных людей ненавидит, но любит зато нечестивых,
Этим являя свою, смысла лишенную, власть».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
57. Содержит мысль Феофраста (у Диогена Лаэртского, V, 2, 41).
Ст. 9 - 10 - реминисценция из Горация (Оды 1, 11 к Левконое).
58. Греческий оригинал: АР, X, 41 Лукиана. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 244.
59. Дилемма Эпикура. Ср.: Диоген Лаэртский (De vitis philosophorum, X, 1, 140). См. также:
Эпикур. Перевод и примечания С. И. Соболевского // Лукреций. О природе вещей. М.: Изд-во АН
СССР, 1947. Т. П. С. 601.
62. Ср. эпиграммы Мора: 14, 92, 96, 102, 103, 124, 144, 182, 185, 211, 222, 227, посвященные
вопросам государственного устройства, а также взаимоотношениям правителя и народа.
63. Английская песня (cantio Anglica), с которой сделан настоящий перевод, до сих пор не
найдена.
432
Примечания
64. По данным д-ра Сейбла (Sabol), источником этой эпиграммы является «Тюдоровская
книга песен» («Tudor Songbook»). См.: Modern Language Notes. ЬХШ (1948). P. 548.
65. Ср. 19-ю эпиграмму Мора.
67. Более подробная разработка темы данной эпиграммы содержится в эпиграмме АР, XI,
116 Неизвестного:
«Никто, женившись, не избегнет грозных бурь, —
Все говорят и, зная это, женятся».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
68. Подобна 156-й эпиграмме Мора «На некоего, у кого дома плохая жена».
69. Греческий оригинал: АР, XI, 213 Леонида Александрийского (I в.).
71. Греческий оригинал — две самостоятельные эпиграммы АР, XI, 47 — 48 Анакреонта (IV в.
до н. э.). Однако в издании антологии Плануда, известной во времена Мора, и вплоть до 1549 г.
(Бродо) они рассматривались как единое целое. Мор в переводе опустил одну (3-ю) строку
оригинала АР, XI, 48, т. е. второй из эпиграмм. В заключительной строке эпиграммы Мора
неправильная форма «Dionysio» употреблена вместо «Dionyso» ради стихотворного размера.
72. Одна из многих эпиграмм-сатир на врачей, часто встречающихся в Палатинской
антологии. Русский перевод подобных стихотворений дан в сборнике «Греческая и латинская эпиграмма
о медицине и здоровье». Вступительная статья Ю. Ф. Шульца и А. Г. Лушникова, составление и
примечания Ю. Ф. Шульца. М.: Медгиз, 1960. См. также 78-ю эпиграмму Мора.
73. Вольный перевод, греческого оригинала АР, XI, 68 Лукиллия:
«Хоть говорят, о Никилла, что будто ты волосы красишь,
Но на базаре ты их черными так и взяла».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
77. Написана около 1513 г., что подтверждается письмом Мора к Эразму (Аллен, IV, 221), в
котором он сообщает о своей ссоре с Бриксием (Жермен де Брие).
Ст. 49-51 содержат непереводимый каламбур, основанный на различных значениях слова
gallus: 1) галл, француз, 2) река во Фригии, 3) жрец богини Кибелы и, следовательно, скопец, 4) петух.
78. Ст. 3: Имя врача - Николай... — что буквально означает: «повергатель народа» (от
греческих слов «Ало<;» или «Xecoç» — «народ» и «vi%àco» — «побеждаю, повергаю»).
81. Греческий оригинал представляет собой 1 — 2-ю строки эпиграммы АР, XI, 170 Никарха
(I в.), переведенный Мором более распространенно четырьмя стихотворными строками.
82. Греческий оригинал: АР, XI, 138 Лукиллия. Ср. русский перевод в кн.: Греч, эпигр. С. 222:
«Стоит лишь только припомнить грамматика Гелиодора, —
От солецизмов его губы слипаются вмиг».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
83. Эпиграмма написана после 1515 г. — года смерти французского короля Людовика ХП
(1498-1515).
84. Греческий оригинал: АР, XI, 268 Неизвестного (у Плануда отнесена к Аммиану).
Ст. 3. ...Юпитер - крича... — т. е. клянясь Юпитером. Ср. 169 и 212 эпиграммы Мора.
85. Греческий оригинал: АР, XI, 127 Поллиана (время жизни неизвестно). Русский перевод:
Греч, эпигр. С. 346. Бриксий воспользовался этой эпиграммой для вьшада против Мора, вставив
его имя в заключительную строку. См. Hutton I. Greek Anthology in France. [Ithaca, 1935]. P. 83.
86. Греческий оригинал: АР, XI, 369 Юлиана Антецессора или Схоластика, автора четырех
эпиграмм антологии; время его жизни неизвестно.
87. Греческий оригинал: АР, IX, 50 Мимнерма, автора двух эпиграмм антологии; время его
жизни неизвестно.
88. Греческий оригинал: АР, XI, 432 Лукиана. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 249.
Эпиграммы
433
89. Эпиграмма трактует мысль Аристотеля: «Этика», 1102 В. Ср. также 90, 96 и 121-ю
эпиграммы Мора.
92. Одна из многих эпиграмм Мора, посвященных жизни тиранов. См. примечание к 62-й
эпиграмме.
96. Бреднер и Линч считают, что источник данной эпиграммы тот же, что и 89-й эпиграммы
(С. 171).
99. Имя «Клептик» происходит от греческого «кХелтю» — «краду, похищаю».
100. Греческий оригинал: АР, XI, 159 Лукиллия. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 222.
103. К мысли, высказанной в этой эпиграмме, Мор возвращается неоднократно. См.
эпиграммы 14, 92, 96-ю и др.
104. Греческий оригинал: АР, XI, 103 Лукиллия.
105. Греческий оригинал: АР, IX, 132 Неизвестного. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 374.
106. Греческий оригинал: АР, IX, 387 императора Адриана (76 — 138); по мнению других —
Германика (умер в 19 г.). Русский перевод: Греч, эпигр. С. 239.
107. Греческий оригинал: АР, XVI, 16 Неизвестного. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 398.
108. Греческий оригинал: АР, X, 63 Паллада. Русский перевод: Виз. врем. Т. XXIV. С. 271.
109. Греческий оригинал: АР, X, 46 Паллада. Русский перевод: Виз. врем. Т. XXIV. С. 268. О
Пифагоре см.: Диоген Лаэртский, VIII, 10.
7 7 7. Греческий оригинал: АР, IX, 576 Никарха.
7 72. Греческий оригинал: АР, X, 75 Паллада. Русский перевод: Виз. врем. T. XXTV. С. 271 —
272. Бреднер и Линч отметили, что Мор передает греческое «dyrivopiii» — «гордость» словом
«Plutoni», которое хотя и переведено им в 29-й эпиграмме как «гордых богатств» (superbamm
оршп), однако здесь означает «смерть». Латинский дательный падеж «Plutoni» не может
выполнять функции «uynvopiii», который является дательным обилия (dativus copiae) (С. 177).
7 7 J. Озаглавлена как переводная с греческого. Однако ее оригинал до сих пор неизвестен.
Бреднер и Линч предполагают здесь наличие ошибки. По их мнению, «е graeco» должно было
относиться к предыдущей эпиграмме, действительно переведенной с греческого оригинала.
118. Греческий оригинал: АР, IX, 126 Неизвестного.
719. Греческий оригинал: АР, X, 108 Неизвестного. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 389. В
издании 1518 г. вторая строка:
«Et mala sive rogere nega, seu nulla rogere»
пропущена и вместо нее фигурируют две нижеследующие:
«Et procul a nobis mala quaeque petentibus aufer,
Et mala sive petare nega, seu nulla petare»,
то есть:
«Всякое зло удали, если б мы и просили, а также
Или отвергни ты просьбу о злом или всякую просьбу».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
120. Греческий оригинал: АР, IX, 133 Неизвестного. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 375.
727. Ст. 3. ...летейскою влагой... - влагой Леты, реки забвения в подземном царстве. См. 89-ю
эпиграмму Мора и примечания к ней.
122. Греческий оригинал: АР, XI, 412 Антиоха, автора двух эпиграмм Палатинской
антологии; время его жизни неизвестно.
123. Греческий оригинал: АР, XI, 237 Демодока (IV в. до н. э.). Русский перевод: Греч, эпигр.
С. 67.
124. Греческий оригинал: АР, XI, 270 Неизвестного. Заголовок: «На статую
императора Анастасия на яЕврипея» (в цирке Константинополя). Анастасий — (491 — 518). Русский
перевод: Греч, эпигр. С. 392. Интересна другая эпиграмма на ту же статую (АР, XI, 271) Неизвестного:
15 - 3647
434
Примечания
«Рядом со Сциллой Харибду ужасную здесь водрузили —
То Анастасий стоит, бесчеловечен и лют.
Бойся же, Сцилла, и ты, как бы он не пожрал тебя. Может
Медного демона он перечеканить в гроши».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
125. По мнению Хадсона (Hudson. English Epigram in the Renaissance, p. 63), цитировавшего
Хазлита (Hazlitt. Collections and Notes, Second Series, p. 405), это стихотворение впервые увидело
свет в 1515 г. в переиздании сочинения «De generibus ebriosorum» («О родах пьяниц»). Бреднер и
Линч отвергают эту датировку из-за неустановленности точной даты выхода в свет упомянутого
выше сочинения и считают, что оно напечатано в нем по тексту издания эпиграмм Мора 1518 г.,
ибо полностью с ним совпадает (с. 184).
Ст. 165. ...Назона дочь... — т. е. дочь римского поэта Публия Овидия Назона, Перилла. К ней
обращена 7-я элегия 3-й книги «Тристий».
Ст. 170. ...дочь Туллия... — дочь Марка Туллия Цицерона (106 — 43 до н. э.), тоже Туллия.
Ст. 171 - 172. ...Гракхов двух была родившая... — мать Тиберия и Гая Гракхов, Корнелия,
младшая сестра Публия Сципиона Африканского, жена Тиберия Семпрония Гракха. Тиберий
был народным трибуном в 121 г., а Гай — в 133 г.
127. Греческий оригинал: АР, IX, ПО Алфея Митиленского (I в. до н. э. — I в. н. э.).
128. Греческий оригинал: АР, XVI, 4 (антология Плануда). Бреднер и Линч (Введение.
С. ХХГ) отмечают ошибку в передаче Мором греческого глагола «раХХете» через «proicitote». В
переводе с греческого оригинала (Греч, эпигр. С. 398) эта эпиграмма звучит так:
ЧТО СКАЗАЛ ГЕКТОР, РАНЕННЫЙ ГРЕКАМИ
«Можете бить после смерти вы тело мое: обнаглевши,
Даже трусливые зайцы над львом издеваются мертвым».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
129. Адресат этой эпиграммы— Пьетро Кармелиано, латинский секретарь Генриха VII
(1485 — 1509). В поэме, написанной им в 1508 г. по случаю помолвки принцессы Марии с Карлом
Кастильским, была фраза: «Henricus frater, princeps, cui nemo secundus», т. е. «Брат Генрих,
принц, кому не найдется второго».
Марона — т. е. Публия Вергилия Марона (70 — 19 до н. э.), римского поэта-эпика, автора
«Энеиды», «Георгик» и «Буколик».
130. Ст. 1-2. Имеется в виду книга Бернарда Андре «Христианские гимны» («Hymni
Christiani». Paris, 1517). Фасты (fasti) — календарь с записями важнейших событий, хроника.
Ст. 14. ...воду в Кастальском ключе... — т. е. в источнике Муз, дающем вдохновение.
131. Греческий оригинал: АР, XI, 77 Лукиллия.
Ст. 1. ...вождь Итакийский... — Одиссей, царь острова Итаки.
Ст. 2. ...и пес тотчас его опознал... — эпизод узнавания хозяина Одиссея старым псом Аргусом
(песнь ХУП. С. 291 ел.).
132. Греческий оригинал: АР, XI, 161 Лукиллия. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 221.
Ст. 4. Бог... оцепенелый... — Сатурн.
133. Греческий оригинал: АР, XI, 208 Лукиллия. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 223.
134. Греческий оригинал: АР, XI, 8 Неизвестного.
135. Греческий оригинал: АР, XI, 43 Диодора Зоны (I в. до н. э.). Переведена Мором вольно.
Ср. перевод с греческого в издании: Греч, эпигр. С. 174:
«Сладостный кубок подай мне, из глины сработанный кубок:
Сам я из глины и мертв буду под глиной лежать».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
136. Греческий оригинал: АР, XI, 266 Лукиллия. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 226.
137. Греческий оригинал: АР, XI, 201 Аммонида, автора единственной эпиграммы; время его
жизни неизвестно. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 328:
Эпиграммы
435
«Если бы голую вдруг показать Антипатру парфянам, —
Все бы бежали они вплоть до Геракла столпов».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
Версия Мора, как справедливо заметили Бреднер и Линч, возникла на базе испорченного
греческого текста (ср.: Прогимнасмата, 13). Два других объяснения, приведенные там же,
действительно маловероятны (С. 18).
138. Греческий оригинал: АР, XI, 287 Паллада. Русский перевод: Виз. врем. Т. XXIV. С. 276.
139. Греческий оригинал: АР, XI, 430. В Палатинской антологии — Лукиана, но
приписывается также Палладу. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 249.
141. Вероятно, наиболее ранняя из эпиграмм Мора. Генрих Абингдон умер в 1497 г.
142. Единственная эпиграмма, написанная размером с внутренней рифмой, характерной для
чисто средневекового стихосложения. Бреднер и Линч отмечают преднамеренный характер
допущенного здесь Мором отступления от норм классического стихосложения, вызванного
вкусами Януса, наследника Абингдона (см. 143-ю эпиграмму) (с. 189).
146. В заголовке игра слов: «medicus» — «врач»; «mendiais» — «нищий, ничтожество». Отсюда
строка: «Буквой одной у тебя больше, чем есть у врача». Ср. приведенную ниже эпиграмму АР,
XI, 323 Паллада «На льстецов», также основанную на подобной игре в словах «xôpaÇ» — «ворон»
и «xôXaÇ» — «льстец»:
«Только лишь „лямбдой" и „роя различаются коракс и колакс.
А в остальном меж собой коракс и колакс равны.
А потому, дорогой, опасайся созданья такого:
Колакс — что коракс, но рвет не мертвецов, а живых».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
Вариант перевода этой эпиграммы см.: Виз. врем. Т. XXIV. С. 278. Возможен следующий
вариант данной эпиграммы Мора:
«Ты говоришь, что ты врач, но мы все полагаем — ты больше.
Больше на букву одну, ибо не врач ты, а враль».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
148. Греческий оригинал: АР, XI, 111 Никарха.
152. Греческий оригинал: АР, XI, 230 Аммиана. Значение слова «iiaoïaûpcov» — неясно. Но
изъятие двух первых букв дает слово «oxaûpov» — «крест» — высший символ христианства.
153. Греческий оригинал: АР, VII, 323 Неизвестного. Ср. ее вариант (Прогимнасмата, 13).
Вероятно, оба близнеца умерли в день их рождения.
154. Греческий оригинал: АР, VII, 160 Анакреонта (VI — V вв. до н. э.). Русский перевод:
Греч, эпигр. С. 32.
155. В основу перевода положена эпиграмма АР, VII, 72 Менандра (TV — Ш вв. до н. э.).
Русский перевод Д. Усова в кн.: Греч, эпигр. С. 71:
«Честь вам два сына Неокла: отчизну от тяжкого рабства
Древле избавил один, от неразумья — другой».
Ст. 1. ...два сына Неокла — т. е. Фемистокл (525 — 461 до н. э.), афинский государственный
деятель и полководец, победитель персов при Саламине, и Эпикур (341 — 270 до н. э.), греческий
философ-материалист. Отца того и другого звали Неоклом.
156. Ср. 68-ю эпиграмму Мора, а также АР, XI, 381 Паллада, взятую П. Мериме в качестве
эпиграфа к его новелле «Кармен». Русский перевод: Виз. врем. T. XXTV. С. 280.
159. Греческий оригинал: АР, VII, 265 Платона (427 — 347 до н. э.). Русский перевод: Греч,
эпигр. С. 54.
J 5*
436 Примечания
160. Высмеян здесь под именем Постума епископ Джеймс Стенли, назначенный епископом
Эли в 1506 г. Ср. о нем же эпиграмму 186-ю.
163. Источник этой эпиграммы неизвестен. Имя «Лизимаха» в подобной ситуации известно,
однако, из сочинения римского историка П в. Юстина (Historiae Philippicae, XV, 3, 4 — 6). Бреднер и
Линч ссылаются в этой связи на статью Крама (Cnim) в «Medievalia et humanistica». T. V. 1948. С. 197.
165. Ст. 1. ...шотландец... — король Шотландии Яков IV (умер в 1513 г.). К этому же году
относится и осада. См. 166-ю эпиграмму и Приложение I, 2-я эпиграмма. Как отмечают Бреднер и
Линч, последняя, написанная вскоре после 1513 г., была исключена из издания 1520 г. по
политическим мотивам: с Францией был уже мир (с. 237).
7 70. Открывает собой ряд эпиграмм, направленных против Бриксия. Написана вскоре после
1513 г., когда появилось сочинение Бриксия «Кордельер» (лат. «Chordigera») о морском
сражении между французским кораблем «Кордельер» с капитаном Жерве (Гервей) и английским
«Регент» (1512). Оба корабля погибли.
7 72. Четыре стиха этой эпиграммы — цитата из «Кордельера» Бриксия (стих 56 — 59).
7 73. Шесть стихов этой программы (106 — 111) — цитата из «Кордельера» Бриксия.
176. Первый стих эпиграммы соответствует 193-му стиху'Бриксия.
7 78. Ст. 1. ...двух Дециев сразу... - т. е. отца и сына, геррев первой (343 — 341 до н. э.) и второй
(327 — 304 до н. э.) Самнитских войн, которых звали одинаково: Публий Деций Мус.
7 79. В 7 — 8 стихах латинского оригинала непереводимая игра слов: «mensis» — «месяц» и
«mens» — «ум, рассудок».
180. Ср. 189 и 204 эпиграммы Мора, также адресованные Сабину. Имя героя —
реминисценция из Марциала (Эпиграммы, IV, 37 и XI, 8). Русский перевод: Марциал. С. 123 и 318.
183. Ср. 194-ю и 198-ю эпиграммы Мора, а также Марциала (VI, 78). Русский перевод:
Марциал. С. 186 - 187.
189. Ст. 44. ...Как будто волк из сказочки... — т. е. легок на помине. У Мора: «lupus in fabulam»
вместо: «lupus in fabula».
193. В 3 — 4 стихах игра слов: «Chordigera» — латинское название военного корабля «Кордельер»
и «cordigera» — «имеющий душу, сердце». Смысл: сочинение Бриксия бездушно, пусто.
202. Заголовок- «На облаченного в роскошную одежду, купленную за заложенное поместье». — В
оригинале: In eupariphum... (от греческого «èuicàpixpoç» — «разукрашенный, окаймленный
пурпуром»). Встречается у Лукиана (Сон, 16), которого Мор и Эразм переводили в 1505 — 1506 гг.
204. Сабину адресованы также 180 и 189-я эпиграммы.
205. Греческий оригинал: АР, VII, 290 Статилия Флакка, автора тринадцати эпиграмм Пала-
тинской антологии; время его жизни неизвестно.
208. Ст. 8. ...Крестителя... — т. е. Иоанна Крестителя.
210. Ст. 2. ...Иу Фламиния стол... — о Луции Фламине (или Фламинине) см.: Цицерон. О
старости, 12.
211. Ст. 5. ...одрисов царю... — т. е. фракийцу Терею.
Ст. 6. ...Мстя за сестру», подает, Итиса лютая мать... — т. е. Прокна за Филомелу,
подвергшуюся насилию со стороны мужа Прокны, Терея, отца Итиса. Убив сына, Прокна накормила его
мясом Терея (см.: Овиоий. Метаморфозы, VI, стихи 427 — 674).
212. Греческий оригинал: АР, XI, 418 императора Траяна (53 — 117). Русский перевод: Греч,
эпигр. С. 238.
213. Греческий оригинал: АР, XI, 310 Лукиллия. Русский перевод: Греч, эпигр. С. 225. У Пла-
нуда отнесена к Палладу. Обращена к женщине.
214. Греческий оригинал: АР, XI, 254 Лукиллия.
215. Греческий оригинал: АР, XI, 255 Паллада. Русский перевод: Виз. врем. T. XXTV. С. 275.
216. Греческий оригинал: АР, XI, 46 Автомедонта (I в.). Русский перевод: Греч, эпигр. С. 214.
22 7. Ср. эпиграмму АР, IX, 654 Юлиана Египетского (VI в.) «Дом бедняка». Русский перевод:
Греч, эпигр. С. 290.
«Дома другого ищите себе для добычи, злодеи,
Этот же дом стережет страж неусыпный — нужда».
(Перевод Л В. Блуменау)
Эпиграммы
437
223. Греческий оригинал: АР, IX, 67 Неизвестного.
226. Спи 1. ...поэта испанского строчка... — т. е. Марциала (ок. 42 — между 101 и 104),
уроженца испанского города Бильбилы. Эта строка [Марциал. Эпиграммы, VI, 60 (61), стих 10): «Victurus
genium debet habere liber» — повторена Мором буквально. Русский перевод: Марциал. С. 181.
Ст. 14. ...Ибо не всякая жизнь, благо - здоровая жизнь... (Nam non vivere, sed vita valere bene
est) — несколько измененная строка Марциала (Эпиграммы, VI, 70, стих 15):
«Non est vivere, sed valere vita», т. е.
«Жизнь не в том, чтобы жить, а быть здоровым».
(Перевод Ф. А. Петровского)*
228. Ст. 1. ...Цезарь-воитель... — Гай Юлий Цезарь (102 — 44 до н. э.) (см.: Юлий Цезарь.
О галльской войне, Ш, 5). В его время нервиями называлось племя в Бельгийской Галлии,
жившее между реками Самброй и Шельдой.
230. Ст. 7. Полутрехдневной... лихорадкой... (febre hemitritaeo) — вид лихорадки, описанный
римским энциклопедистом и врачом Цельсом (I в. до н. э. — I в. н. э.) (О медицине, Ш, 8) и
римским поэтом-дидактиком Ш в. Сереном Самоником (Медицинская книга, гл. 51); нечто среднее
между «ежедневной» и «трехдневной» лихорадками. Наибольшая интенсивность ее приступа
приходится на второй день.
Ст. 2. ...Савромата врача... — Бреднер и Линч считают это имя идентичным «сармату», т. е.
польскому врачу (с. 220). В начале XVI в. Сарматией назывались обширные территории от
Вислы до Дона с прилегающими к ним областями (см.: Меховский М. Трактакт о двух Сарматиях.
Введение, перевод и комментарии С. А. Аннинского. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936).
Ст. 6. Битий - тип пьяницы в «Энеиде» Вергилия (I, ст. 738).
232. Греческий оригинал: АР, XVI, 275 Посидиппа (IV— Ш вв. до н. э.). Русский перевод:
Греч, эпигр. С. 83.
233. Ст. 2. ...Как с искрометным вином хладная влага воды... — Намек на обычай древности
смешивать на пиру вино с водой. Обычным соотношением вина к воде было 1 : 3.
234. Ср. 249-ю эпиграмму Мора, где (стих 11) содержится указание на интерес Ж. Буслейдена
(Буслидиада) к античной нумизматике.
236. В стихах 11—12 намек на многочисленные эпиграммы — надписи «на статуи» и другие
произведения искусства (см. сб. «Античные поэты об искусстве». М., 1938).
239. Эразм Роттердамский не только перевел Новый Завет на латинский язык, но провел
тщательную редакцию греческого текста этого памятника I — П вв. Он издал свой труд в 1516 г. у
своего друга, знаменитого печатника И. Фробена в Базеле.
240. Адресована Томасу, кардиналу Уолси (Wolsey, ок. 1473 — 1530), архиепископу Йоркскому.
241. Адресована Уильяму Уорхему (ок. 1460 — 1532), архиепископу Кентерберийскому, затем
лорду — хранителю печати и лорду-канцлеру, бывшему другом и покровителем Эразма.
242. Эта эпитафия написана на могиле в приходской церкви в Челси, поместье Мора, около
1516г. и сохранилась до настоящего времени. Первая жена Мора— Иоанна (Джейн) Кольт —
умерла в 1512 г. Мор вторично женился на Алисе (Алиции) Мидлтон. Эпиграмма впервые
увидела свет в 1520 г. В ее заголовке (по этому изданию) Мор выступает как один из помощников
лондонского шерифа (vicecomes).
Ст. 4. ...Что называюсь отцом сына и трех дочерей... — Дети Мора: Джон (Иоанн), Маргарита,
Елизавета и Цецилия (см. ниже 248-ю эпиграмму-письмо к детям).
243. Эта, как и следующие за ней эпиграммы, впервые напечатана в 1520 г. По мнению Бред-
нера и Линча, «пять из них могут быть датированы 1519 г. Остальные — более ранние
стихотворения, случайно опущенные в издании 1518 г.» (с. 227).
244. Ст. 1. Павел-свидетель... — т. е. апостол Павел.
245. Заголовок. «На Хелона». Слово «Chelone» происходит от греческих «%лХц» —
«копыто» и «ôvoç» — «осел». Во втором стихе оно стоит в форме звательного падежа. Философ, о
* Все фрагменты из Марциала даны в переводе Ф. А. Петровского.
438
Примечания
котором здесь идет речь, — Апулей из Мадавры (род. ок. 130), автор «Метаморфоз» («Золотой
осел»). Легенду о чудесном превращении человека в осла разрабатывал также Лукиан («Лукий,
или Осел»). Бреднер и Линч пишут: «Различие между „Celonium" в заголовке (1518 и 1520) и
„Chelone" во втором стихе является естественным результатом неточности, которая часто
встречается в заглавиях» (с. 227). О заглавиях см. также: Бреднер и Линч. Введение. С. XVI.
247. Ст. 2. Елизавета - предмет любви 16-летнего Мора.
Ст. 49. В оригинале: «Пять люстров», т. е. пять пятилетий. Таким образом, дата написания
эпиграммы — 1519 г., когда Мору был 41 год.
248. Написана, вероятно, во время поездки Мора с посольством в Кале в 1517 г. или осенью
1516 г.
Ст. 20. ...Геркулесаузлом... — т. е. необычайно крепко.
249. Ст. 43. ..^копья... эмонийского рану... — т. е. фессалийского и, так как Фессалия считалась
страной колдовства, чудодейственного. Им Ахилл нанес рану Телефу, царю Мизии; им же он и
вылечил его (см.: Овидий. Метаморфозы, ХП, 112: «И копья моего мощь дважды почувствовал
Телеф» — и ХШ, 171 — 172, а также: «Любовные элегии», П, 9 стихи 7 — 8 и «Тристии», V, 2,
стихи 15 — 16).
250. Эта и следующие эпиграммы направлены против «Антимора» Бриксия (1519) (см.:
Бреднер и Линч. Введение. С. XXIX).
251. Ст. 1. Бриксий... имеет свои и «леса» и корабль... — «Леса» — в оригинале: «silvae». Так
назывались сборники разнообразного, смешанного материала, например «Сильвы» римского поэта
Папиния Стация (I в.). Название подходит и к поэтической части «Антимора» Бриксия.
«Корабль», т. е. «Кордельер», столь неуклюже воспетый Бриксием.
252. Одиннадцатисложный, или фалеков, стих имеет следующую схему: ии-и-и-и
Бриксий добавил к нему еще трохаическую стопу -и, чем нарушил стихотворный размер.
Ст. 6. Стопа — группа слогов, подчиненная одному ритмическому ударению. Локоть — мера
длины, равная 444 мм.
ПРИЛОЖЕНИЕ I
7. Греческий оригинал: АР, X, 73 Паллада. Русский перевод: Виз. врем. Т. XXIV. С. 271. Ср.:
Софокл. Эдип в Колоне, 1694. В издании Биде-Кюмон (Bidez-Cumont, p. 220) аналогичная
эпиграмма приписывается императору Юлиану (361 — 363):
«Жребий влечет — и влекись; если ж ты недоволен влеченьем,
Сам же себе повредишь, жребием все же влеком».
(Перевод Ю. Ф. Шульца)
2. Написана, вероятно, вскоре после смерти Якова IV в 1513 г. Опущена в издании 1520 г. по
политическим мотивам: Англия с Францией уже была в мире (см.: Бреднер и Линч, с. 287; см.
также примечания к 165-й эпиграмме).
Ст. 10. ...Кровью отца обагрил он уже руки свои... - В возрасте 15 лет Яков IV (1488— 1513)
стал во главе мятежа против своего отца, короля Якова Ш (1460 — 1488), павшего в битве при
Сочборне (Sauchieburn).
ПРИЛОЖЕНИЕ II
2. Ст. 1. Книжечка, что ты читаешь... — школьная грамматика Джона Холта «Lac puerorum»
(«Млеко детей»). Хотя наиболее раннее из известных нам изданий этой книги вышло, согласно
данным библиографии, около 1510 г., Бреднер и Линч (с. 239) указывают, что впервые она
появилась еще до 1500 г., поскольку в том же году умер кардинал Мортон, которому она была
посвящена.
3. Ст. 13. Трактат Иоанна Сулытация Веруланского (XV в.) до 1500 г. трижды выходил в
свет в Лондоне у Ричарда Пинсона.
История Ричарда III
439
Ст. 15. Николай Перотти Сепонтинский (1429 — 1480) был наиболее популярным ученым-
грамматиком XV столетия, автором сочинений «Cornucopiae linguae latinae» («Рог изобилия
латинского языка») и «Rudimenta grammatices» («Начала грамматики»). Последнее, изданное
впервые в 1474 г., выдержало до 1500 г. около 30 изданий (в том числе у Альда в Венеции).
Ст. 16. Трактат Диомеда «De arte grammatica» («О грамматическом искусстве») в трех
книгах, дающий представление об уровне грамматических знаний в IV в., был хорошо известен во
времена Мора и до 1500 г. выходил в свет несколько раз, в том числе вместе с произведениями
таких грамматиков поздней античности, как Фока, Флавий Капр (П в.), Агреций и Элий Донат
(середина IV в.).
5. Стихотворение было послано Петру Эгидию 7 октября 1517 г. Автор картины —
фламандский художник из Антверпена Квентин Метсис (ок. 1466 — 1530).
Ст. 5. Так от желанья вдали... - Sic desiderio... содержит намек на полное имя Эразма — Де-
зидерий Эразм, что буквально означает «желанный», «предмет желания, тоски». О данном
портрете см.: Gerlo A. Erasme et ses portraitistes. Bruxell, 1950; Allen P. S. Opus epistolarum Des. Erasmi
Roterodami. Vol. Ш [Oxford, 19221. P. 106.
6. Эпиграмма была послана Эразму в письме от 5 ноября 1517 г. Речь идет в ней о «братьях
общей жизни» (fratres vitae communis) — полумонашеской организации в Нидерландах и северной
Германии, отрицавшей все «мирское» и занимавшейся благотворительностью.
7. Эпиграмма построена на переводимой игре слов: «Moms» — 1) собственное имя «Мор»
и 2) «глупец», а также глагола «morari» — «медлить, тянуть», имеющего также значение «быть
глупцом».
«ИСТОРИЯ РИЧАРДА III»
Возраст Эдуарда IV указан Мором неточно: он родился в Руане 28 апреля 1442 г.
Следовательно, к моменту смерти ему еще не исполнился сорок один год.
Инсценировка избрания Эдуарда IV королем толпой лондонских горожан произошла на
«большом поле» у Клеркенвелл 1 марта (WW, p. 777). 3 марта совет знати, собравшийся в
Байнард Касл, принял решение избрать Эдуарда королем (ChWR, p. 7—8; WW, p. 777).
4 марта состоялась торжественная процессия в Вестминстер, где Эдуарду вручили корону и
скипетр (WW, p. 777). Итак, «Эдуард начал править королевством на четвертый день марта»
(Stow. Summary, fol. 283).
3 Историки установили точную дату рождения первого сына Эдуарда IV — 2 ноября 1470 г.
Второй сын родился (предположительно) 17 июня 1473 г. Разница в возрасте детей, таким
образом, больше двух с половиной лет (МП, р. 158).
Елизавета родилась 11 февраля 1466 г., вступила в брак с Генрихом VII 18 февраля 1486 г.,
была коронована через год и десять месяцев — 25 ноября 1487 г. Она умерла в 1503 г.
Томас Говард (1473 — 1524) — сын того Джона Говарда, о котором Т. Мор упоминает в связи с
переговорами о выдаче принца Эдуарда в Вестминстере между делегацией лордов и
вдовствующей королевой Елизаветой. О его семье см. примеч. 48.
Похороны Эдуарда IV состоялись 19 апреля 1483 г.
Вот что пишет об Эдуарде IV Доменико Манчини: «Эдуард был по природе благороден и
приветлив, но когда ему случалось разгневаться, он казался окружающим ужасным. Он был
доступен как друзьям, так и другим людям, даже наименее благородным... Он охотно
встречался с теми, кто желал его видеть, и использовал любую возможность привлекать внимание
к своей величественной фигуре уличных зевак. Он был настолько равнодушен к
придворному этикету, что, когда он видел вновь пришедшего, смущенного его внешностью и
королевским величием, он, положив руку ему на плечо, случалось, ободрял его. Истцов и тех, кто
жаловался на несправедливость, он охотно выслушивал. Не будучи жадным, он все же так
жаждал денег, что в погоне за ними приобрел репутацию скупца... В еде и питье он отличался
полной невоздержанностью: у него была привычка, как я узнал, принимать рвотное ради
удовольствия еще раз наполнить желудок... Он волочился без разбора за замужними и неза-
440
Примечания
мужними, за дворянками и особами низкого происхождения, однако добивался их не силой.
Он подчинял их деньгами и обещаниями, но когда они были завоеваны, он прогонял их»
(р. 78, 80, 82).
По договору в Пикиньи, подписанному 29 августа 1475 г., Эдуард IV должен был получать от
Людовика XI ежегодно 50 000 крон золотом (10 000 фунтов стерлингов) в виду «откупных» за
отказ от прав на французскую корону. В 1482 г. Людовик XI, сломив мощь своих
бургундских вассалов, отказался выполнять договор. Поэтому правительство Эдуарда IV оказалось
вынужденным вновь прибегнуть к сбору обычных субсидий.
Бервик был сдан приверженцами Генриха VI шотландцам в 1461 г. В августе 1482 г. войско,
возглавляемое Ричардом Глостером, сумело овладеть крепостью.
Ричард Йорк родился в 1411 г., за четыре года до казни его отца, носившего то же имя и
почетный титул графа Кембриджа. Казнь последовала после провала так называемого саут-
гемптонского заговора, призванного свергнуть ланкастерскую ветвь династии Плантагенетов
в пользу других наследников многодетного Эдуарда Ш (1327 — 1377). По праву своего деда,
Эдмунда Ленгли (1341 — 1402), пятого сына Эдуарда Ш, «второй»,Ричард, унаследовавший от
убитого при Азенкуре бездетного дяди Эдмунда титул герцога Норка, становился
наследником престола в том случае, если бы вымерли потомки Джона Ланкастера (четвертого сына
Эдуарда Ш). По линии своей матери Анны Мортимер он был связан с третьим сыном
Эдуарда Ш — Лионелем, носившим титул герцога Кларенса (1336 — 1368). Бабушкой Анны была
дочь и единственная наследница герцога Кларенса — Филиппа, выданная замуж за Эдмунда
Мортимера, третьего графа Марча.
Все потомки Эдмунда Мортимера и Филиппа погибли в начале XV в. — большинство
благодаря действиям сторонников ланкастерского дома. Следовательно, по материнской линии
Ричард Иорк имел преимущественное право наследования перед своим соперником,
правнуком Джона Ланкастера — Генрихом VI.
Потомки первых двух сыновей Эдуарда Ш уже не принимали в XV столетии участия в
споре за корону, так как единственный отпрыск первенца Эдуарда Ш — Эдуарда Черного
принца (1330 — 1376) — Ричард П (1366 — 1400) был свергнут с трона и убит приверженцами
его племянника Генриха IV Ланкастера. Что касается Уильяма, второго сына Эдуарда Ш, то
тот умер еще ребенком.
Борьба Ричарда Норка и Генриха VI, начавшаяся уже в 40-х годах XV в., достигла своего
апогея в 1460 г. Выиграв ряд сражений летом этого года, в их числе генеральное при
Нортгемптоне (WW, р. 773; Gregory, р. 207), закончившееся пленением Генриха VI, йоркисты
заставили парламент в октябре J 460 г. принять постановление (RP, vol. V, p. 380) о передаче
короны наследникам Ричарда Норка (Whethamsted, p. 108; Gregory, p. 208; WW, p. 774). В ответ
последовал мятеж дворян английского севера, поддерживавших Маргариту, супругу Генриха
VI, и их сына Эдуарда (1453— 1471) (Gregory, p. 210; WW, p. 774). Попытка Ричарда Йорка
усмирить бунтовщиков закончилась неудачно. Он был убит в бою под Уэйкфилдом
(Йоркшир) 30 декабря 1460 г. (Gregory, p. 210; WW, p. 775).
Георг, герцог Кларенс (21 октября 1449 г. — 18 февраля 1478 г.), был поддержан графом Уор-
виком (см. примеч. 80) и его многочисленными сторонниками как претендент на английскую
корону весной 1469 г., после того как он сочетался браком с дочерью Уорвика Изабеллой
(Warkworth, p. 4 ff.).
Отстранение Эдуарда от престола мыслилось под двумя предлогами: во-первых, он не
сын своего отца — герцога Норка, а во-вторых, он женился на вдове Елизавете Грей (см.
примеч. 82) в нарушение существующего обычая (Mancini, p. 74). «Даже его мать впала в такой
гнев (по поводу брака с Елизаветой), что выразила готовность пo^ггвepдить общественное
мнение и заявила, что Эдуард не является сыном ее мужа — герцога Йорка, а был зачат в
результате нарушения супружеской верности и поэтому недостоин чести править
королевством» (Ibid). Судя по этой фразе Манчини, мать Эдуарда и Георга— Сесиль, урожденная
Невиль, одноутробная сестра Уорвика, также была на стороне заговорщиков.
Весной 1470 г., после провала организованного Кларенсом и Уорвиком линкольнширского
путча (см. подробнее: An English Chronicle of the Rebellion in lincolnshire. 1470. — L. Ed.
История Ричарда III
441
J. G. Nichols. The Camden Miscellany, 1847), они бежали во Францию, где договорились с
Маргаритой Анжуйской, супругой томившегося тогда в Тауэре Генриха VI, о совместной борьбе
против Эдуарда. Их объединенные усилия привели осенью 1470 г. к временной потере
Эдуардом IV короны [Fabyan, p. 658; Warkworth, p. 9).
В 1471 г. Кларенс перешел на сторону брата и помог ему в разгроме соперников. В
награду он получил как наследство Изабеллы половину громадного состояния ее отца, погибшего в
битве при Барнете (см. примеч. 80) (RP, VI, р. 124— 127). Другая половина земель Уорвика
досталась Ричарду Глостеру, женившемуся на второй дочери покойного графа Анне. Таким
разделом Кларенс остался недоволен, и с этого времени он вновь берет на себя роль лидера
придворной оппозиции, группируя недовольные элементы.
Трения между Кларенсом и Эдуардом увеличились еще больше в связи с вопросом о
браке наследницы погибшего при Нанси бургундского герцога Карла Смелого. Претендентом
на ее руку выступил Кларенс, у которого только что умерла жена. Однако король добился
расторжения намечавшегося брачного контракта, предложив в качестве жениха Энтони
Вудвиля, графа Риверса, послушного ему брата своей супруги. Увидев в этом происки
королевы Елизаветы (см. примеч. 82), Кларенс поспешил ей отомстить. Без санкции судебных
органов он схватил служанку королевы Энкеретту Твинихо и казнил ее, назвав виновницей
преждевременной кончины своей жены Изабеллы (RP, vol. VI, р. 174).
Тотчас же последовали ответные действия королевского двора. Приближенные Кларенса
Стэси и Бардет были казнены по решению суда за чародейство против Эдуарда IV. А вскоре
и их хозяин оказался за толстыми стенами Тауэра. В январе 1478 г. нижняя палата
парламента единогласно приняла обвинительный билль. Георг Кларенс обвинялся в посягательству на
корону и в непослушании королевской воле. Палата лордов утвердила билль и признала
Кларенса виновным в государственной измене. 17 февраля в парламенте было объявлено, что
Георг случайно утонул в бочке с вином (ChWR, р. 250 — 256; RP, vol. VI, р. 195).
Имеется в виду Елизавета, урожденная Вудвиль, вдова рыцаря Грея (см. примеч. 82). Манчи-
ни так описывает ее действия: «...королева припомнила оскорбления ее семьи и клевету,
которой шельмовали ее, а именно, что согласно установленному обычаю она не является
законной супругой короля. Отсюда она пришла к выводу, что ее потомство от короля никогда не
вступит на трон, пока не будет устранен герцог Кларенс» (р. 76).
Портрет Ричарда Глостера, нарисованный Т. Мором, в основном совпадает с тем, как
изображают его другие современники и хронисты. У Полидора Вергилия, например, мы читаем:
«Он был маленького роста, уродливый телом, одно плечо выше другого, с таким кротким и
чувствительным выражением лица, что, казалось, ему не свойственны и совершенно чужды
хитрость и обман. В то время как он думал о каком-нибудь деле, он постоянно кусал свою
нижнюю губу... Также имел он привычку то и дело наполовину выдергивать из ножен своей
правой рукой кинжал, который повсюду носил с собой, а потом засовывать его в ножны
снова. Воистину, он имел острый ум, предусмотрительный и тонкий, склонный к притворству и
лицемерию; его отвага была такой неистовой и лютой, что не покинула его до самой смерти»
(Three Books, p. 226 - 227).
Д. Манчини также отмечает его скрытность, уменье притворяться. В последние годы,
пишет этот очевидец, «он не выезжал за пределы своих собственных владений; всячески
подчеркивал свое расположение к народу. Добрая молва о его жизни распространилась среди
иностранцев. Он прославился в военных делах в такой степени, что, когда бы ни приходилось
предпринимать какое-либо трудное и опасное дело, оно поручалось ему. Так Ричард завоевал
уважение народа, а зависти королевы избежал благодаря тому, что от нее его отделяло
большое расстояние» (р. 76 — 78).
П. Вергилий и Д. Манчини ничего не пишут о том, что у Ричарда был горб. Не сообщает о
горбе и силезский рыцарь Николай фон Поппелау, посетивший Великобританию весной
1484 г. (Mancini, p. 163 — 164; Rous, p. 216). Нельзя заметить горба и на известных портретах
Ричарда Глостера.
Жизнь Генриха VI оборвалась в Тауэре 21 мая 1471 г. между 11 — 12 часами ночи. Уоркуорт
(р. 21), Фабиан (р. 63), Росс (р. 125), Андрэ (Memorials, р. 23), анонимный хронист (Vitellius,
442
Примечания
fol. 133), Вергилий (Three Books, p. 155 — 156) единодушно свидетельствуют, что его убийцей
был Ричард Глостер.
Манчини изображает дело иначе: «...Ричард, герцог Глостер, был так удручен печальной
вестью о своем брате, что не мог на этот раз искусно притворяться; а однажды подслушали,
как он сказал, что настанет день, когда он отомстит за смерть своего брата» (р. 76).
Историческая наука не располагает сведениями, которые позволили бы правильно оценить эти
взаимно исключающие друг друга версии. Однако Кора Скофилд в своей фундаментальной
биографии Эдуарда IV обратила внимание на то, что за три дня до гибели Кларенса юный
сын Ричарда Глостера Эдуард получил титул графа Солсбери. Земли графства Солсбери
принадлежали тогда, по праву покойной жены, Георгу Кларенсу и должны были быть
переданы их сыну Эдуарду. Не прошло и трех суток после «утопления» Георга, как король
пожаловал Глостеру находившийся ранее в руках умершего брата немаловажный пост «великого
чемберлена» (High Chamberlaine) Англии (не путать с должностью лорда-чемберлена
королевского двора, принадлежавшей тогда Гастингсу) (Scofield, v. П, р. 209 — 210). Как объяснить
эти пожалования: Являются ли они платой за «услугу» или вознаграждением за молчание?
Как установил Р. С. Сильвестер, имя Мистлбрука — Уильям. При Эдуарде IV, Ричарде Ш и
Генрихе VII он занимал различные должности в ведомстве, управлявшем коронными
землями и владениями ланкастерского герцогства. Поттиер, предположительно Ричард, служил в
администрации ланкастерского герцогства (ШП, р. 170).
Эту улицу, как указывают комментаторы, только четыре квартала отделяли от Милк-стрит,
где жила семья Т. Мора.
Характер болезни Эдуарда IV источники определяют отнюдь не одинаково. Холл полагает,
что малярия, приобретенная королем во время похода во Францию 1475 г., подорвала его
крепкое здоровье (Hall, p. 338). Холиншед утверждает, что равно возможны две причины:
«меланхолия и злоба*, вызванные действиями Людовика XI, и «чрезмерные излишества». По
мнению Манчини, два обстоятельства вызвали смерть короля Эдуарда IV: «меланхолия» из-
за разрыва между ним и «фламандцами», подписавшими мир с Людовиком XI, и простуда во
время рыбной ловли (р. 70 — 72). Мир с Людовиком его бургундские вассалы подписали в Арра-
се 23 декабря 1483 г. Это позволило Людовику порвать договор в Пикиньи (см. примеч. 8). Если
вспомнить строки, написанные Т. Мором по поводу расстройства здоровья Эдуарда IV
вследствие невоздержанности в еде и беспорядочной половой жизни, то напрашивается предположение
о каком-то смертельном сердечном или желудочном заболевании. Подробнее об этом изложено
в комментарии Армстронга к изданному им отчету Манчини (MancinU p. 131).
О свидании соперников возле постели умирающего короля и его речи пишет не только Мор.
Сведения об этом можно найти у Манчини (р. 84) и у продолжателя кройлендского
летописца (СС, р. 564).
Маркиз Дорсет - почетный титул, полученный Томасом Греем (1456 — 1501), первым сыном
Елизаветы Вудвиль, рожденным ею в первом браке (примеч. 82).
Лорд Уильям Гастингс (1431 — 13 июня 1483) — ближайший друг и сподвижник Эдуарда IV.
Занял пост лорда-чемберлена в 1461 г., в 1471 г. ему был пожалован другой ответственный пост
в королевской администрации — губернатора Кале, крепости, в которой находился сильнейший
в Англии гарнизон наемных солдат. Д. Манчини, как и Т. Мор, видит в Гастингсе не только
государственного советника Эдуарда IV, но и соучастника его «развлечений» (р. 84).
Лорд Риверс - титул Энтони Вудвиля (1442 — 1482). Он потомок Ричарда Вудвиля (убит в
1460 г.), первого графа Риверса и герцогини Бэдфорд. Известен как переводчик произведений
античных писателей на английский язык. Был близок к гуманистам, покровительствовал
Кэкстону, создавшему первую типографию в Лондоне (см. примеч. 82). Манчини пишет, что
«лорд Риверс всегда считался добрым, серьезным и справедливым человеком, тем, кто
испытал все превратности жизни. Как хорошо ни шли бы его дела, он никогда никого не обидел,
но многих облагодетельствовал» (р. 82).
Эдуард, сын короля Эдуарда IV, получил титул принца Уэльского 26 июня 1471 г. (RP,
vol. VI, р. 9). 3 июля этого же года лорды принесли ему клятву верности как наследнику
престола (ВР, vol. VI, р. 23). В ноябре 1473 г. его двор был переведен из Лондона в Ладлоу.
История Ричарда III
443
Наследник престола, если верить Манчини, получил широкое образование, знания его
намного превышали обычные в его возрасте. Он имел «особенно глубокие познания в литературе,
которые позволяли ему вести беседу с изяществом» (р. 193).
Об Энтони Вудвиле см. примеч. 82. Манчини инициатором заговора считает Гастингса,
который в своих письмах советовал «герцогу поспешить к столице и отомстить за оскорбления,
нанесенные ему врагами. Он может легко совершить эту месть, если, прежде чем он
прибудет в город, он возьмет под свою опеку молодого короля Эдуарда...» (р. 86 — 88).
Герцога Бэкингема звали не Эдуард, а Генрих (1454 — 1483). Он внук Гемфри Стаффорда
(1402 — 1460), одного из ближайших сподвижников Маргариты Анжуйской, первого герцога
Бэкингема (титул был получен в 1444 г. в связи с торжеством по поводу бракосочетания
Генриха VI и Маргариты Анжуйской). Погиб в сражении при Нортгемптоне. Его отец, граф
Стаффорд Гемфри, был убит 21 мая 1455 г. в битве при Сент-Олбенсе, сражаясь за
ланкастерскую династию. Генрих с 1461 г. находился под опекой Эдуарда IV, был им женат на
сестре королевы Екатерины (1466). Он участвовал в судебном процессе над Кларенсом.
Манчини так характеризует мотивы, побудившие Генриха Стаффорда примкнуть к заговору
Ричарда: «Бэкингем, поскольку он принадлежал к самой высокой знати, был склонен
симпатизировать другому аристократу, особенно потому, что у него имелись свои причины
ненавидеть родню королевы, так как, когда он был моложе, его заставили жениться на ее сестре,
которую он считал недостойной брака с ним из-за ее низкого происхождения» (р. 90).
О Гастингсе см. примеч. 21.
Продолжатель кройлендского хрониста (СС, р. 564 — 566), Манчини (р. 86) и некоторые
другие летописцы отмечают упорные дебаты в Совете, заседавшем в Лондоне, между
сторонниками Гастингса и родственниками королевы по поводу численности эскорта принца
Уэльского во время его путешествия из Ладлоу в Лондон. Итогом споров явился компромисс.
Королева написала в Уэльс, чтобы свита принца не превышала двух тысяч человек.
Стони Стаффорд лежит в 50 милях (меньше 80 км) от Лондона.
Встреча с Риверсом была 29 апреля. Арестовали же его 30 апреля утром (СС, р. 565).
Ричард Грей - второй сьш Елизаветы Вудвиль от первого брака. Родился около 1460 г.
Эдуард Вудвиль ушел со своими судами в море либо 30 апреля, либо 1 мая (Mancini, p. 144 —
146). Р. С. Сильвестер совершенно справедливо замечает, что трудно представить себе,
откуда об этом стало известно герцогу Глостеру 30 апреля (ШП, р. 182). Как сообщает Росс, Томас
Грей, маркиз Дорсет и Эдуард Грей, его дядя со стороны отца, бежали за море (Rous, p. 213).
Согласно Манчини, маркиз Дорсет, Томас Грей и рыцарь Эдуард Вудвиль, четвертый сьш
Ричарда Вудвиля, первого графа Риверса, младший брат Энтони Вудвиля, разделили с
королевой сокровища Тауэра между собой (р. 146).
Томас Воген — «рыцарь в старческом возрасте» (СС, р. 564 — 565), один из видных
военачальников, участвовал в 18 сражениях на стороне Эдуарда IV, стал канцлером принца Уэльского
в 1473 г., в 1475 г. удостоен рыцарского звания.
О Помфрете см. примеч. 64. Местами их заточения, как доказал Армстронг, стали для
Эдуарда Вудвиля — Шериф-Хэттон, для Ричарда Грея — Миддлхем (Mancini, p. 142 — 152).
Известие об аресте членов совета принца Уэльского достигло Лондона на следующую ночь —
с 30 апреля на ljuaa (СС, р. 565).
Архиепископом Йоркским был Томас Роттерхем. Он сын йоркширского рьщаря, выдвинулся
благодаря поддержке королевы. В 1468 г. становится епископом Рочестера, затем получает
линкольнскую епархию. Архиепископ с 1480 г.
Горней — это Горнси-парк, теперь Гэррингей-парк, северо-западная часть Лондона.
В город принц Уэльский вошел, сопровождаемый свитой из 500 человек (Mancini, p. 101).
Кройлендский летописец указывает, что к столице Глостер привел 600 своих дружинников, а
Бэкингем — 300 (СС, р. 565). 4 мая назвал днем прибытия в столицу кортежа не только Мор,
но и Фабиан (р. 668), и автор «Большой хроники Лондона» (GrCh, p. 220), и продолжатель
кройлендского хрониста (СС, р. 568). Из лондонской летописи мы узнаем, что на Эдуарде V
была одежда из черного бархата, на Глостере — из грубого черного сукна. В черных нарядах
двигалась к Лондону и их свита. Народ по этому поводу пророчествовал: «Когда придет чер-
444
Примечания
ный флот норвежцев, стройте ваши дома из надежно скрепленного камня» (GrCh, p. 220).
Принц Уэльский был помещен в епископский дворец, расположенный на северо-западной
стороне площади перед собором Св. Павла (СС, р. 565).
Вопрос, был ли Ричард Глостер назван протектором в завещании или устно на смертном
ложе Эдуардом IV, до сих пор остается спорным. Историкам известен только ранний
вариант королевского завещания, составленный в 1475 г. Манчини, Вергилий, Андрэ утверждают,
что предсмертная воля Эдуарда IV облекала Ричарда властью протектора. Продолжатель
хроники монастыря в Кройленде соглашается с Мором, что Глостер был назначен
протектором майским советом знати (СС, р. 565 — 566).
Большая печать была отобрана у Йоркского архиепископа 2 мая [Mancini, p. 102). Джон
Рассел (ум. 30 декабря 1494) получил печать только 27 июня 1483 г. До этого ее хранителем
являлся архиепископ Кентербери. Рассел стал епископом Линкольна в 1480 г., когда Рэттерхем
был переведен из Линкольна на место архиепископа в Йорк. Манчини, как и Мор,
положительно оценивает способности Рассела (р. 102).
41 Вероятно, совет протектора не раз дебатировал вопрос о том, как заставить Елизавету
освободить младшего сына из вестминстерского убежища. Дж. Армстронг опубликовал отрывок
из протокола, найденного им в архиве лондонского Гилдхолла, в котором речь идет о
переговорах с вдовствующей королевой. Протокол имел дату 24 мая 1483 г.
Архиепископом Кентербери являлся тогда Томас Буршье (1404 — 1486), младший отпрыск
одной из аристократических семей Англии. Он сделал блестящую карьеру: в 1435 г. стал
епископом Эли, в 1454 г. — архиепископом Кентербери, в 1465 г. — благодаря хлопотам Эдуарда
IV — получил кардинальскую мантию.
Как указывалось выше, архиепископ Кентербери, а не Йорка, возглавлял делегацию в
Вестминстерское аббатство. Здесь Т. Мор (или его издатели) допустили элементарную описку.
Легенда возникла в VII в. Св. Петра и его ангельскую свиту якобы видел рыбак Эдрик.
Убежищем внутри городских стен Лондона являлась церковь Св. Мартина.
Когда произошло это событие? У Мора нет точной даты, но порядок изложения фактов
подтверждает, что это случилось раньше расправы с Гастингсом, т. е. до 13 июня. По мнению
продолжателя кройлендского аббата, свидание с королевой в Вестминстере произошло
позднее — в следующий после 13 июня понедельник. Одно из опубликованных писем коллекции
дворянской семьи Стоноров принадлежит перу Симона Столуорта, слуге епископа Рассела, и
имеет дату 21 июня. В нем также говорится, что взятие Ричарда произошло в ближайший
понедельник к 21 июня (Stonor Letters, p. 161). Этим числом являлось 16 июня. Р. С. Сильвестер
обратил внимание на запись, сохранившуюся среди бумаг Джона Говарда, герцога Норфоль-
ка, об уплате 6 шиллингов за 8 лодок, доставивших его и сопровождавшую его свиту из
Лондона в Вестминстер и обратно. Платеж произведен 16 июня (ШП, р. 202 — 203). Манчини
помещает это событие до убийства лорда-чемберлена (р. 108 — ПО). Все позднейшие летописцы
принимают точку зрения Т. Мора, хотя, судя по приведенным документальным данным, без
должных к тому оснований.
В «Большой хронике Лондона» говорится, что Ричард вместе с архиепископом вошел в покои
королевы и «здесь вел себя так приветливо по отношению к королеве, давая различные
притворно-любезные обещания, что ни у нее, ни тем более у архиепископа не закрались какие-
либо подозрения в предательстве» (GrCh, p. 230 — 231).
Этим другим лордом, если верить позднейшим хронистам, являлся Томас Говард. Полидор
Вергилий сообщает, что отец Томаса — Джон Говард, герцог Норфольк, также находился в
Вестминстере (Three Books, p. 543). Томас Говард имел большой вес при дворе молодого
Генриха Vin, поэтому назвать его имя Мор опасался (ЯШ, Introduction, p. LXIX). О Говардах см.
примеч. 5.
Согласно средневековому праву Англии, дворянский сын в 15 лет мог получить феодальное
держание, за которое он обязан был нести военную службу — рыцарскую службу. До этого
события дворянин считался несовершеннолетним и находился под опекой родственников или
назначенных королем лиц (F. Pollock and F. W. Maitland. The History of English Law, v. I.
Cambridge, 1923, p. 318).
История Ричарда III
445
От этого места до конца абзаца текст «не был написан господином Мором в его истории,
писанной по-английски, и переведен здесь из его истории, писанной по-латыни» (примеч.
Рэстела). Русский перевод сделан прямо с латинского текста.
События, о которых рассказывает Елизавета, происходили в 1470— 1471 гг. 7 сентября
вооруженные отряды баронского дома Невилей, Георга Кларенса и французские наемники
Маргариты Анжуйской высадились в Плимуте и Дортмуте. Основные их силы двинулись на
Лондон. Эдуард IV, подавляя бунт одного из сторонников графа Уорвика — лорда Фитцгу,
находился далеко на севере подле шотландской границы. Его советники, оставшиеся в
Лондоне, и городской совет не сумели защитить столицы. Их действия оказались
парализованными хотя и лишенным ясной цели и четкой организации, но массовым мятежом, который
искусно спровоцировали агенты Уорвика. Толпы бунтовщиков состояли из представителей
городских низов. К ним присоединилось немалое число бедняков из Кента. «Большие отряды
кентцев» овладели Саусворком, разгромили находившуюся здесь тюрьму Маршалси. И
внутри Лондона, и в предместьях горели дома богачей, пивные, трактиры. Особенно неистово
преследовались жившие в Лондоне и его окрестностях фламандцы. Своей кульминации эти
события достигли 1 октября. В тот же день королева с семьей бежала в Вестминстер. 3
октября отряды Уорвика заняли Лондон и помогли ополчению столичных горожан обуздать
мятеж, а Эдуард, Ричард Глостер и лорд Гастингс с небольшой свитой бежали в Зеландию
искать помощи у бургундского герцога Карла Смелого [Warkworth, p. 11 — 12; Fabyan, p. 658;
Vitellius, fol., p. 182 — 184; ThFCh, p. 183). Уместно заметить, что супругой правителя
Бургундии являлась сестра Эдуарда IV Маргарита (WW, p. 787; Gregory, p. 236).
Эдуард IV вернулся в Англию 14 марта 1470 г. 11 апреля благодаря успешным военным
операциям и переходу на его сторону Георга Кларенса столица вновь оказалась в руках первого
короля Йоркской династии. Еще через три дня, 14 апреля, в сражении при Барнете Эдуард IV
разбил армию Уорвика. 3 мая армия ланкасгерцев терпит поражение на западе Англии, у
Тьюксбери. В этих боях погибли граф Уорвик, большинство членов его семьи, единственный
сын Генриха VI Эдуард; Маргарита Анжуйская попала в плен. Судьба короны была определена
на 12 лет (ChWR, p. 56 — 60; Warkworth^ р. 15 — 16). О судьбе самого Генриха VI см. примеч. 14.
Манчини, описывая эту сцену, сообщает, что протектор «с согласия совета» окружил
убежище войсками. Поэтому, «когда королева увидела, что она осаждена и все приготовлено для
насилия, она выдала сына, поверив словам архиепископа Кентербери, что ребенок будет
возвращен после коронации...» (р. 108). Указание на такое обещание не содержит ни один другой
источник. В кройлендской хронике также подчеркивается, что герцоги прибыли в
Вестминстер на судах с большим количеством вооруженных людей (СС, р. 566).
Симон Столуорт также сообщает, что протектор принял мальчика на пороге Звездной
палаты (Stonor Letters, vol. П, p. 161).
Знакомясь с фрагментом «Истории Ричарда Ш», сохранившимся в MS. Harley 433, П. Кэндел
установил (р. 544), что Эдуарда перевели из епископского дворца в Тауэр значительно
раньше — 9 мая. Продолжатель кройлендского хрониста также говорит, что второй сын
Елизаветы «был доставлен господином кардиналом в указанный Тауэр Лондона» (СС, р. 566). В
«Большой хронике Лондона» факт перевода принца Эдуарда в Тауэр предшествует
переговорам в Вестминстере (GrCh, p. 230). Монастырский хронист рассказывает о совете,
состоявшемся через несколько дней после прибытия принца Уэльского в Лондон. На совете было
принято предложение герцога Бэкингема о переводе ребенка из тесного епископского дворца
в «более просторное место» — лондонский Тауэр (СС, р. 566). Столуорт сообщает, что юный
Ричард из Вестминстера был отправлен кардиналом в Тауэр (Stonor Letters, vol. П, p. 161). Но
Фабиан (р. 688) и Полидор Вергилий (Three Books, p. 178) поддерживают версию Т. Мора, что
оба ребенка после их встречи в епископском дворце были эскортированы в Тауэр.
От этих слов до слов «со многими другими дворянами» (с. 59) английский текст переведен
Рэстелом с латинского. Русский перевод сделан непосредственно с латинского.
Сыну протектора Эдуарду было тогда десять лет. Он умер 9 апреля 1484 г. Других детей от
Анны Невиль Ричард Глостер не имел, хотя известны, по крайней мере, два сына и одна дочь
от любовниц. У герцога Бэкингема было три сына и две дочери.
446
Примечания
Этот спор имел к тому времени столетнюю историю. Один из богатейших феодалов XTV в.,
граф Герифорда, Эссекса и Нортгемптона Гемфри Боген не имел мужского потомства. Ему
наследовали две дочери — Элеонора и Мария. Элеонора стала супругой шестого сына
Эдуарда Ш, герцога Глостера, Томаса, прозванного по месту рождения Вудстоком, и принесла ему
в приданое половину отцовских земель. Томас был убит по приказу Ричарда П в 1397 г. Дочь
Томаса и Элеоноры Анна вышла замуж за Эдмунда, графа Стаффорда, прадеда соратника
Ричарда Глостера.
Вторая половина состояния Богена вместе с дочерью Марией, женой Генриха IV
Ланкастера и матерью Генриха V, оказалась в руках ланкастерского дома. В состав этой
половины входили земли графства Герифорд. После гибели прямых наследников Генриха IV и
Марии в 1471 г. создались условия для того, чтобы Генрих Стаффорд заявил о своих правах на
вторую половину состояния Богенов. С притязаниями на «долю Марии» в какой-то форме он
выступал еще при жизни Эдуарда IV, но был отвергнут. Возможно, здесь следует искать
один из мотивов, побудивших его мстить семье покойного короля, а позднее вступить в
конфликт с Ричардом. Наиболее подробно пишет об этом П. Вергилий (Three Books, p. 191 —
193; Ramsay, vol. П, p. 563 - 564).
Джон Мортон (1420 — 1500) — выходец из дворянской семьи, окончил Оксфордский
университет, до 1471 г. активно поддерживал ланкастерскую группировку, но после Тьюксбери
перешел на сторону Эдуарда IV, вошел в его тайный совет, стал одним из виднейших
советников (Mancini, p. 82 — 84). В 1474 г. получил одну из богатейших епархий — Эли. При Генрихе
VII — архиепископ Кентербери, кардинал. В 90-х гг. XV столетия возглавлял в качестве
лорда-канцлера правительство первого Тюдора. Он был покровителем таланта юного Томаса
Мора. Восторженную оценку Д. Мортону Мор дает в первой книге «Утопии». Она не
расходится с мнением Манчини. Тот пишет: «Что касается епископа Эли, он был изобретателен и
смел, так как обучился искусству придворных интриг во времена Генриха VI, и поэтому
когда после разгрома партии Генриха он был приближен Эдуардом, то приобрел большое
влияние» (р. 40).
Лорд Стенли - Томас Стенли (1435 — 1504), глава одной из богатейших и знатнейших семей
Западной Англии, сын Томаса, первого барона Стенли (1406 — 1459). В 50-х гг. XV в.
сражался на стороне Генриха VI и Маргариты Анжуйской. В 1461 г. перешел к йоркистам, получив
титул главного судьи Честера и Флинта. После женитьбы на сестре графа Уорвика Элеоноре
Невиль (умерла ранее 1473 г.) поддерживал могущественного «создателя королей» в его
борьбе с Эдуардом IV. После гибели графа Уорвика (1471), подобно Джону Мортону,
становится приверженцем Эдуарда IV и получает от него в 1475 г. почетную должность стюарда
королевского двора. Поддерживал Гастингса до его казни 13 июня. Был арестован вместе с ним, но
вскоре выпущен на свободу. В декабре 1483 г. Ричард Ш пожаловал ему один из ключевых
постов королевской администрации — великого констебля Англии. Это не помешало Томасу
вступить в заговор с приверженцами Генриха Тюдора и активно содействовать поражению Ричарда
Ш на поле Босворта (1485). Контакты с тюдоровской группой были установлены им не без
помощи его второй супруги, Маргариты, урожденной Бьюфорт, вдовы Оуэна Тюдора и матери
будущего короля Генриха VII. На поле Босворта ему удалось подобрать потерянную Ричардом
корону и водрузить ее на чело первого Тюдора. В октябре 1485 г. Стенли был дарован почетный
титул графа Дерби. Он удостоился чести быть крестным отцом первенца Генриха VII, принца
Артура. Холл называет Томаса Стенли «хитрой лисицей».
Дом Кросби был построен рыцарем Джоном Кросби в 1466 г. В 1483 г. продан его вдовой
Ричарду Глостеру. В 1523 г. Томас Мор приобрел этот дом у рыцаря Джона Реста.
Несколькими месяцами позже Мор перепродал его Антонио Бонвизи, «своему старому другу» (Е. М.
6i Routh. Sir Thomas More, p. 139; ШП, p. 213).
Манчини говорит, что слуги были удалены от Эдуарда после казни Гастингса (р. 112).
Кэтсби Уильям (1450— 1485) — профессиональный законовед, управляющий поместьями
Гастингса. Как плату за измену следует рассматривать различные доходные
государственные посты, пожалованные ему Ричардом Ш после убийства Гастингса. Кэтсби был
спикером единственного парламента Ричарда Ш (январь 1484 г.). В сатирических стихах, напи-
История Ричарда III
447
санных в 1484 г. Уильямом Коллинборном, мы читаем: «Кот, Крыса и Лувел, наша собака,
заправляют всей Англией под руководством вепря». Кот — cat — начальные буквы
фамилии Catesby, Крыса — rat — начальные буквы фамилии Ratcliff. Что касается вепря, то это
животное наряду со львом было геральдическим знаком герцога Глостера — намек более
чем прозрачный.
Ричард Рэтклиф, доверенное лицо Ричарда, в апреле 1483 г. собрал ополчение дворян
севера для похода к Лондону, чтобы помочь Ричарду в захвате престола. 25 июня он казнил
Р. Грея, Э. Вудвиля и Т. Вогена. Погиб при Босворте. Фрэнсис Лувел командовал флотом
Ричарда Ш, получил титул виконта 4 января 1483 г., земельные пожалования с годовой
рентой в 400 ф. ст. Как и Рэтклиф, он — член Тайного совета, сражался против Генриха Тюдора
даже в 14в6 г., организовал мятеж в Йоркшире, участвовал в путче Ламберта Симнела
(1487). После битвы при Стоуке исчез. Судьба его остается неизвестной.
Совет в Тауэре 13 июня упоминается всеми летописцами событий 1483 г., хотя изображается
ими неодинаково. Ближе всех к тексту Мора повествование П. Вергилия (Three Books, p. 180).
Кройлендский летописец говорит, что протектор разделил накануне 13 июня совет на две
части: одна часть должна была собраться в Вестминстере, другая — в Тауэре. Совет в Тауэре
происходил утром. Далее коротко сообщается об отсечении головы Гастингсу, аресте и
высылке в Уэльс Мортона и Роттерхема (СС, р. 566).
У Манчини также речь идет о трех репрессированных — Мортоне, Роттерхеме и
Гастингсе. «Однажды эти трое и несколько других пришли в Тауэр, как обычно, в 10 часов утра,
чтобы приветствовать протектора. Когда их впустили во внутренние покои, протектор, как
это было заранее условлено, начал кричать, что он попал в засаду, что они пришли с
оружием, что они готовятся первыми напасть на него. Поэтому солдаты, оставленные заранее их
господином поблизости, тотчас ворвались в помещение во главе с герцогом Бэкингемом и
убили Гастингса. Остальные были взяты под арест» (Mancini, p. 111).
Более подробен рассказ «Большой хроники Лондона»: «23 июня он (Ричард. — Е. К.)
назначил совету собраться в Тауэре, на который пригласил графа Дерби, лорда Гастингса и
многих других, из них большинство, как он знал, благожелательно относятся к его делу. И в
этот день лорд Гастингс обедал с ним, а после обеда прискакал в Тауэр вместе с ним. Здесь,
когда они вошли в палату советов и время пришло заняться делами, которые были намечены
прежде, внезапно кто-то у двери палаты громко закричал: „Измена! Измеца!" И тотчас
привратники распахнули дверь, и туда ворвались те, которые находились здесь в засаде, и силой
схватили графа Дерби и лорда Гастингса. И немедленно, без какого-либо судебного процесса
и законного расследования, вывели названного лорда Гастингса на лужайку около часовни и
здесь, положив голову на квадратный обрубок дерева, не дав времени для исповеди, отсекли
ему голову...» Как и Т. Мор, этот хронист указывает, что Томас Стенли получил рану в лицо,
однако не ограничивается этим и пытается объяснить, почему ему была сохранена жизнь.
Оказывается, Ричард боялся, что сын Стенли Уильям, лорд Стрендж, поднимет мятеж среди
дворянства Западной Англии (GrCh, p. 231).
Расхождения между хронистами в изображении убийства Гастингса отражают слабую
осведомленность современников о деталях драмы, разыгравшейся за крепкими стенами
Тауэра. Рассказ Т. Мора кажется нам более правдивым хотя бы потому, что в числе его инс^юр-
маторов, несомненно, был участник тауэрского совета Джон Мортон, будущий архиепископ и
покровитель таланта Мора.
Помфрет — крепость на юге Йоркшира.
На самом деле казнь произошла 25 июня (см. примеч. Р. С. Сильвестера к ШП, р. 219).
О Ж. Шор см. примеч. 72.
Миддлътон — весьма распространенная фамилия среди английских дворян в то время. Пи
один летописец не упоминает имени человека, напавшего на Томаса Стенли. Р. С. Сильвестер
предполагает, что Миддлътон, упомянутый Мором, — сквайр Ричарда Ш Ричард Миддлътон,
погиб в 1487 г., сражаясь против Генриха Тюдора.
О гербе Ричарда Ш см. примеч. 62.
В английском тексте ШП однофамилец Гастингса назван «pursevant», a в издании 1565 г.
448 Примечания
«caduceatur» (1565, p. 51). «Caduceatur» — это королевский герольд (глашатай). Значение слова
«pursevant» («pursuivant») менее определенно. Возможный перевод: «warrant-officer», т. е.
королевский гонец, имеющий полномочия не только сообщить о приказе, но и исполнить его
(The Oxford English Dictionary, vol. VIQ. Oxford, 1933, p. 1636). P. С. Сильвестер установил,
что среди четырех герольдов королевского двора того времени ни один не носил имя
Гастингс (ЯШ, р. 224).
См. примеч. 65.
Т. Мор несколько приглушает ту реакцию, какую вызвало среди лондонских горожан
убийство Гастингса. У Манчини мы читаем: «После того как в цитадели совершилась казнь,
горожан, услышавших шум, но не знавших его причины, охватила паника, и каждый взялся за
оружие. Чтобы успокоить толпу, герцог сразу же послал герольда объявить, что в городе был
раскрыт заговор и Гастингс как зачинщик этого заговора понес наказание; поэтому он
приказывает сохранять порядок. Сначала несведущая толпа поверила, хотя сущая правда, а
именно, что заговор был выдуман герцогом, дабы избежать осуждения за такое преступление, и
тогда была на устах у многих» (р. ПО, 112). Сходную картину рисует Полидор Вергилий
(Three Books, p. 181 — 182): «Как только это дело совершилось (казнь Гастингса. — Е. К.), они
начали кричать в Тауэре: „Измена! Измена!" Когда этот гвалт достиг города, горожане и все
другие люди, полагая, что первый слух является истинным, и не зная, что случилось внутри
Тауэра, начали кричать то же самое. Но когда они... поняли, что произошло на самом деле,
то страх охватил каждого... все люди сообща скорбели о смерти этого человека, на которого
и они и дворяне, что поддерживали детей короля Эдуарда, возлагали всю свою надежду».
К развернутой характеристике, даваемой Т. Мором Жанне Шор (1449 — 1525), позднейшие
комментаторы добавили несколько интересных штрихов. Она дочь мерсера из Чипсайда
Томаса Вайнстеда, была выдана замуж за другого члена этой купеческой гильдии — Уильяма
Шора. Предполагают, что любовницей короля стала в 1470 г. В 1476 г. муж покинул ее.
После смерти короля ее взял на содержание лорд Гастингс. Любовную связь имел с ней и маркиз
Дорсет. В 1484 г. один ее поклонник, Томас Лайнем, придворный Ричарда Ш, имел серьезные
намерения вступить с ней в законный брак. Состоялся этот брак или нет — неизвестно. Лай-
нем умер в 1518 г. (ЯШ, р. 219 - 220, 228 etc.).
О преследовании Жанны Шор Ричардом Ш сообщает и «Большая хроника Лондона», но
относит его ко времени после коронации Ричарда Ш. Т. Мор, кажется, более прав. Симон
Столуорт в письме, датированном 21 июня, сообщает своему корреспонденту, что Шор в
тюрьме (Stonor Letters, p. 161).
Из трех проституток, по мнению Р. С. Сильвестера, под самой хитрой Т. Мор подразумевал
Элеонору Батлер, а под святейшей — Елизавету Люси (ЯШ, р. 231).
Казнь, как доказал Армстронг, издатель рукописи Манчини, произошла 25 июня (Mancini,
р. 142, 152). Продолжатель кройлендского летописца местом казни считает не Помфрет, а
Понтефракт. Здесь, указывает он, без всякого суда были убиты Энтони Вудвиль, Ричард Грей
и Томас Воген (СС, р. 367). Росс также высказывается за Понтефракт, указывая, что главным
судьей казненных являлся граф Нортумберленда Генрих Перси (Rous, p. 213 — 214).
Манчини, упоминая об их смерти, не приводит никаких подробностей (р. 112).
76 О Рэтклифе см. примеч. 62.
Ошибка Мора. Имя Шея — Ролф (GrCh, p. 231). Он — брат мэра Лондона этого года,
ювелира Эдмунда Шея.
Пенкер Томас из Ланкашира — доктор теологии. В 1469 г. — глава августинского ордена в
Англии. В 70-х гг. XV в. читал лекции в Падуе. Умер 26 мая 1487 г.
О проповедях такого содержания пишет и Манчини: «...Он (Ричард) подкупил проповедников
Божьего слова настолько, что они в своих проповедях перед народом не стыдились говорить
вопреки благопристойности и религии, что необходимо искоренить потомство короля
Эдуарда IV, ибо он не является законнорожденным, и, следовательно, его потомство не может быть
признано таковым. Эдуард, говорили они, был зачат в результате прелюбодеяния и ни в чем
не похож на покойного герцога Иорка, чьим сыном его ошибочно считали, но Ричарду,
герцогу Глостеру, полностью похожему на своего отца, должен перейти трон» (р. 116).
История Ричарда III
449
Вот что рассказывается о проповеди Шея в «Большой хронике Лондона»: «...в
воскресенье, следующее после смерти лорда Гастингса, возле креста св. Павла в присутствии лорда-
протектора, герцога Бэкингема и огромного множества духовных лиц и мирян было
провозглашено Ролфом Шеем, братом мэра Лондона... что дети короля Эдуарда не являются
законными наследниками короля и что сам король Эдуард не является в действительности
сыном герцога Йорка в отличие от лорда-протектора... Затем он провозгласил, что лорд-
протектор более достоин быть королем...» (GrCh, p. 231).
Рассказ Р. Фабиана (р. 669) короче, но ни в чем принципиально не расходится ни с
«Большой хроникой Лондона», ни с Мором. П. Вергилий в отличие от Мора утверждает, что все
обвинения концентрировались вокруг прелюбодеяния, якобы совершенного матерью Эдуарда
Сесилью (Three Books, p. 183 — 184). Продолжатель кройлендского аббата дает другую
версию: в некоем «пергаментном свитке», составленном в северных краях и привезенном
неизвестно кем в столицу, доказывалось, что дети короля Эдуарда являются
незаконнорожденными, и его брат Георг Кларенс тоже (СС, р. 567).
Граф Уорвик Ричард Невиль (1428— 1471)— глава сильнейшего баронского клана Англии
третьей четверти XV столетия. В 1461 г. двенадцать представителей дома Невилей Сыли
пэрами — это пятая часть собравшейся в тот год палаты лордов. Ричард Невиль принимал
активное участие в политической жизни Англии в 50-е гг. XV в. Его военным и политическим
талантам приверженцы герцога Йорка обязаны своими крупнейшими успехами: 22 мая
1455 г. решительная атака его дружины на Сент-Олбенс привела к разгрому ланкастерского
войска и пленению Генриха VI [Gregory, p. 198; PL, Nos 218, 239). В 1460 г. его демагогическая
агитация обеспечила йоркистам поддержку Лондона, других городов и дворянства юго-
востока Англии (Dauies, p. 86 - 95; WW, p. 772; ThFCh, p. 73; Bale, p. 149 - 156; Gregory,
р. 206). В начальные годы правления Эдуарда IV Ричард Невиль— влиятельнейшее лицо в
государстве. Именно тогда его стали величать «создателем королей». В Европе поговаривали,
что хотя царствует молодой король, но правит многоопытный граф (Vickers К. Н. England in
the Later Middle Ages. L., 1937. Sixth Edition. P. 461 ff.).
Эдуард IV не хотел мириться с существующим положением. Опору для борьбы с неви-
листами он нашел среди многочисленной родни своей супруги Елизаветы, урожденной
Вудвиль. Конфликт между невилистами и приверженцами молодого короля вылился в
вооруженные столкновения в 1469 — 1471 гг. Военные действия шли с переменным успехом
(Warkworth, р. 5 ff.; ChWR, p. 3 ff). Весной 1470 г., заключив союз с находившимися в
эмиграции остатками ланкастерской баронской партии, Уорвик сверг с трона Эдуарда IV и вернул к
власти Генриха VI. Весной 1471 г. Эдуарду удалось взять реванш. В сражении при Барнете
14 апреля 1471 г. армия Уорвика была разгромлена, а он сам убит при попытке к бегству.
Обнаженное тело Ричарда Невиля четыре дня лежало на паперти собора Св. Павла в
Лондоне, дабы все могли убедиться в гибели всесильного «создателя королей» (Warkworth, p. 17; см.
примеч. 51).
Одна из летописей XV в. (известная под условным названием MS Nero С XI) сообщает, что в
1465 г. велись переговоры о браке Эдуарда с Изабеллой, сестрой кастильского короля
(Fabyan, р. 654, note 3; GrCh, p. 202). Большинство хронистов, однако, указывают другую
претендентку на руку Эдуарда — сестру Людовика XI Французского и дочь герцога Савоиского
Бону; переговоры шли в 1464 — 1465 гг. (Warkworth, p. 3).
Елизавета — дочь простого рыцаря Ричарда Вудвиля (убит в 1469 г.), ставшего графом Ри-
версом благодаря вступлению в брак с вдовой известного герцога Б эд форд а Джона (умер в
1435 г.), брата Генриха V, Жанеттой (1416 — 1472), которая являлась дочерью Пьера, герцога
Люксембургского, носившего также титул графа Сен Поль и принадлежавшего к одной из
знатнейших семей Европы. У Елизаветы было пять братьев: Энтони, граф Риверс, казнен в
1483 г. (см. примеч. 22); Джон погиб вместе с отцом в стычке при Эджкоте в 1469 г.,
сражаясь на стороне Эдуарда против графа Уорвика; Лионель, епископ Солсбери, участвовал в
заговоре Бэкингема, бежал в Бретань, умер в 1484 г.; Эдуард Вудвиль командовал в 1483 г.
флотом, бежал с двумя кораблями во Францию (Mancini, p. 102, 104), служил с братом
Ричардом Генриху Тюдору до захвата им трона и позднее.
450
Примечания
Елизавета состояла фрейлиной при дворе королевы Маргариты (до 1453 г.), выдана замуж
за сына приверженца ланкастерского дома Джона Грея, лорда Феррерс эв Гроби (1415 — 1457).
Время вступления в брак неизвестно. От Джона Грея Елизавета имела двух сыновей — Томаса
(умер в 1501 г.) и Ричарда (казнен в 1483 г.). Томас участвовал в мятеже Бэкингема, сражался на
стороне Генриха Тюдора в битве при Босворте, подавлял корнуольский мятеж 1497 г.
Маргарита (1429 — 1482) — дочь Рене, графа Анжуйского. Некогда анжуйский дом владел
Сицилией (1268— 1302) и Южной Италией (Неаполитанское королевство). В 1442 г.
анжуйская династия была изгнана из Италии. Брачный альянс с аристократическим, но
находившимся на грани разорения семейством не пользовался популярностью в Англии (Brut, p. 512;
Vitellius, fol. 155 ff.; Stow, p. 634). Маргарита, подчинив слабовольного и больного Генриха, в
50 — 60* гг. XV в. фактически оказалась руководителем ланкастерской партии. Концом ее
политической карьеры явилась битва при Тьюксбери 4 мая 1471 г., где был убит ее
единственный сын Эдуард. Сама она стала пленницей Эдуарда IV (Warkworth, р. 18 — 19; ChWR,
р. 78-83).
Джон Грей едва ли мог быть в числе тех 30-ти дворян, которые Генрих VI посвятил в рыцари
17 февраля 1461 г., когда состоялось второе сражение под Сент-Олбенсом. Дело в том, что
сам Генрих оказался освобожденным из «плена» своими сторонниками, когда они, разгромив
армию Уорвика, захватили ее лагерь и обоз в деревне Сендрич (Gegory, р. 212— 214; Davies,
р. 102; VUellius, fol. 177).
Манчини добавляет следующую пикантную деталь к этому рассказу Т. Мора: «Молва гласит, что,
даже когда Эдуард приставил к ее горлу кинжал, чтобы побудить ее уступить его страсти, она
осталась невозмутимой и предпочла умереть, чем потерять честь, отдавшись королю» (р. 74).
Герцогиня Йорк (умерла в 1495 г.) — Сесиль Невиль, дочь Ричарда Невиля, графа Солсбери
(1400 — 1460), и сестра графа Уорвика.
Известно, что от Елизаветы Люси Эдуард имел двух детей — Елизавету и Артура. Последний
носил фамилию Плантагенет. Он родился около 1480 г. В 1523 г. получил титул виконта.
Умер в 1542 г. Дочь Елизаветы родилась во время сватовства Эдуарда и Елизаветы Грей (см.
текст Т. Мора, с. 94 — 95).
Продолжатель аббата Кройленда в отличие от Мора указывает, что не Елизавета Люси, а
Элеонора Батлер являлась женщиной, которой Эдуард дал слово жениться (СС, р. 567).
Вопрос, кто из них прав, остается дискуссионным по сей день. [Kendall^ 258 ff.; Levine M.
Richard Ш — usurper or lawfull King? // Speculum, 1959, vol. 34).
Эдуард находился в изгнании не два года, как пишет Мор, а пять с половиной месяцев (3
октября 1470 г.— 14 марта 1471 г.). Свои силы он собирал в городах Зеландии. Недаром
вскоре после возвращения себе короны, 9 ноября 1471 г., он пожаловал купцам города
Миддльбург особые привилегии для торговли в Англии.
См. примеч. 2 и примеч. 3.
Обвинения против Сесили, герцогини Йорк, в прелюбодеянии, очевидно, не лишены основа-
ний. Разговоры об этом имели широкое хождение. П. Вергилий указывает, что Эдуард IV
был объявлен незаконнорожденным сторонниками его младшего брата не случайно, а в
надежде, что «люди, еще живые, вспомнят слух о том, что мать Ричарда Сесиль сокрушалась
по поводу этих обвинений» (Three Books, p. 183 — 184). Манчини сообщает, что герцогиня,
недовольная браком Эдуарда с Елизаветой, поддерживала интриги JOvapeHca и Уорвика и будто
бы заявила, что «Эдуард не является сыном ее супруга герцога Йоркского, а был зачат
незаконно, поэтому ни в коем случае не достоин чести править королевством» (р. 74). В 70-е годы
Кларенс утверждал, что «король — бастард и управляет незаконно». Это обвинение нашло
отражение в бумагах парламента (см. примеч. 11).
Карл Смелый якобы однажды назвал Эдуарда IV Блейборном — такую фамилию носил
стрелок, предполагаемый любовник Сесили (ЙШ, р. 237).
Согласно Стау, в середине церковного двора стоял деревянный крест, укрепленный на
высоком каменном фундаменте и покрытый свинцом (RID, p. 245). Служба произошла не в
первое воскресенье после убийства Гастингса, как пишет Мор, а во второе, т. е. 22 июня.
Подробнее о дате см. комментарии Р. С. Сильвестера (RHI, р. 235 — 245).
История Ричарда III
451
Манчини утверждает, что Бэкингем выступал перед собранием знати (р. 116— 118), но Фа-
биан и составитель «Большой хроники Лондона» подтверждают рассказ Мора о выступлении
Генриха Стаффорда перед мэром и «общинами» Лондона [Fabyan, p. 669; GrCh, p. 232).
Более пространен текст «Большой хроники Лондона»:
«На этом собрании названный герцог произнес речь, перечислив все многообразные
достоинства и добродетели лорда-протектора... Эта речь продолжалась добрых полчаса и была
так хороша и совершенна по красноречию, произнесена с такой ангельской кротостью, а
каждая пауза в ней была настолько продуманна, что те, кто слушал ее, изумлялись и
говорили, что никогда прежде им не доводилось слышать что-либо подобное. Когда же он кончил и
по-хорошему начал побуждать их признать названного лорда-протектора их истинным
повелителем и королем, то они удовлетворили его просьбу скорее из страха, чем из любви,
крикнув: „Да, да!" Тогда он покинул их».
Фабиан тоже отмечает совершенство ораторского искусства Бэкингема, но подчеркивает,
что «мудрые люди» из числа горожан не одобряли «цели и намерения оратора» (Three Books,
p. 185 - 188).
Субсидии, вотируемые палатой общин, собирались в форме одной десятой части движимого
имущества в городе и одной пятнадцатой в деревне. В то время данный налог едва ли хоть
приблизительно соответствовал пропорциям, установленным королевскими чиновниками в
XTV столетии. Его размер был во второй половине XV в. фиксирован в 31 000 ф. ст. (RP,
vol. V, р. 477 - 478; 623 - 624 etc.).
Иными «привычно звучащими налогами», о которых говорит Т. Мор, являлись «бочечная» и
«фунтовая» субсидии, субсидия на шерсть. На протяжении XV столетия бочечная пошлина
собиралась с каждой бочки вина, импортируемой в Англию, в размере трех шиллингов с
купца-англичанина и шесть шиллингов с иностранца. Фунтовая пошлина бралась в размере
12 пенсов с каждого фунта стерлингов стоимости экспортируемого из Англии или ввозимого в
Англию товара, независимо от национальности купца (RP, vol. V, р. 37 — 39). Пошлина с шерсти
равнялась в соответствии с решением парламента 1485 г. 33 шиллингам 4 пенсам с англичанина
и 66 шиллингам 8 пенсам с иностранца за каждый мешок шерсти (RP, vol. V, р. 500 — 509).
Беневоленции стали собираться в 70-х годах XV в., когда Эдуард отказался от созыва
парламента. Дж. Рамзей, изучивший этот вопрос, считает, что за 12 лет второго периода его
царствования сумма невыплаченных беневоленции и займов не превысила 25 000 ф. ст., т. е.
меньше одной обычной субсидии [Ramsay, vol. II, p. 462 ff.).
Обвинения Бэкингема в адрес Эдуарда IV лишены должных оснований. Среднегодовая
сумма парламентских субсидий в 1440 — 1449 гг. равнялась 17 650 ф. ст., в 1461 — 1470 гг. — 9300,
в 1473 - 1482 гг. - 4700, в 1488 - 1497 гг. - 30 600 (см. Кузнецов Е. В. Народные восстания в
Англии последних лет XV в. // Научные доклады высшей школы. Исторические науки. 1959.
№ 1. С. 150).
Томас Бардет (1420— 1477) — слуга Кларенса, казнен за «колдовство» по решению
королевского суда (см. примеч. 11).
Джон Маркхем (умер в 1479 г.) в 60-х годах — главный судья Суда общего права, в 1468 г.
судил Кука (см. примеч. 100). Позднее смещен с этого поста. Его место занял известный
теоретик государства и права — Джон Фортескью.
Томас Кук (1420— 1478) — лондонский суконщик. В 1467 г. оштрафован на 8000 ф. ст. за
помощь Маргарите Анжуйской (WW, p. 790). Кук играл видную роль во время работы
парламента, собранного Уорвиком 25 ноября 1470 г. [Warkworth, p. 12; Fabyan, p. 660). Кук
пытался бежать после гибели Уорвика, но был схвачен и заключен в тюрьму.
Действительно, лондонские горожане оказывали йоркистам неоднократно и финансовую, и
военную, и политическую помощь. В 1462 г., во время так назьшаемой «нортумберлендской
войны» с приверженцами ланкастерского дома, гильдия торговцев тканями пожаловала
графу Уорвику 500 ф. ст. в виде дара на ратные труды (МС, р. 54 — 58). В 1474 г. городской
совет Лондона дал Эдуарду IV первую беневоленцию в 13 000 ф. ст. (МС, р. 70 — 80, 84).
Раскладка беневоленции производилась на каждого купца, имевшего доход свыше 10 ф. ст. (МС,
р. 70— 80, 84). В 1475 г. беневоленция в Лондоне была повторена [Vitelliusy p. 186— 187;
452
Примечания
Fabyan, p. 664). Подробнее об участии Лондона в войне Алой и Белой розы см.: Winston J. E.
The English Towns in the Wars of the Roses. Princeton, 1921. P. 10.
Мэром был тогда ювелир Эдмунд Шей.
Рекордером (глашатаем) являлся в то время Томас Фитцуильям (1427 — 1497). Он имел
юридическое образование. Рекордер — с 1483 по 1495 г., стал рьщарем в 1486 г., в 1489 г. избран
спикером парламента.
Нешфилд — это Джон Нешфилд из Лондона. В 1483 г. он получил из рук Ричарда должность
констебля крепости в Гертфорде; тогда же он стал сквайром королевской охраны. В 1484 г. взят
в плен шотландцами и французами. Но Ричард его немедленно выкупил. В 1483 — 1484 гг. он
неоднократно получал от казны земельные пожалования за ревностную службу королю.
Как установил Р. С. Сильвестер, точная дата этого события — 25 июня (ЙП, р. 256).
Церемония проводилась в Байнард Касл, потому что ее невозможно было осуществить, как
обычно, в Тауэре, где были заключены дети Эдуарда IV [Mancini, p. 166).
Взятие королевских регалий Ричардом произошло 20 июня (СС, р. 566). С этого дня Ричард
датирует время своего правления. «Согласно английскому обычаю, в этот день король
покинул Тауэр, расположенный на восточной окраине города. Окруженный знатью, принимая
положенные королевские почести, с непокрытой головой ехал он по городу и отвечал на
приветствия столпившихся вдоль улиц зевак. Он проехал примерно 2000 шагов до церкви,
называемой Вестминстер, которая расположена на другом, западном конце города. В этой церкви
англичане имели обычай короновать своих монархов. На следующий день кардинал
Кентербери, хотя и неохотно, помазал и короновал его» (Mancini, p. 122).
Фогг являлся казначеем королевского двора с 1460 по 1469 г. В октябре 1485 г. присоединился
к мятежу Бэкингема; позднее служил у Генриха VII. Умер в 1490 г.
Мор намекает на гибель Ричарда Ш в битве при Босворте.
Опасения за судьбу детей Эдуарда IV явственно звучат уже в строках одного из деловых
писем лондонских купцов Сили, написанном за несколько дней до того, как Ричард Ш взял
власть в свои руки (Cely Papers, p. 132— 133). Манчини сообщает, что Эдуард и его брат
«были переселены во внутренние покои Тауэра, и с каждым днем их видели все реже и реже
за решетками окон, пока наконец они совершенно перестал» появляться» (р. 112). Манчини
умалчивает о том, когда это случилось. В январе 1484 г. Гильом де Рошфор, канцлер
Людовика XI, на собрании Генеральных штатов Франции обвинил Ричарда Ш в убийстве юных
племянников [Mancini, p. 15).
В «Большой хронике Лондона» говорится, что слухи об убийстве детей Эдуарда стали
распространяться «после Пасхи» — год этой Пасхи не указан, но, судя по контексту, речь идет
о 1484 г. (GrCh, p. 231). Описывая события 1485 г., летописец замечает: «...тогда люди не
страшились открыто говорить, что дети Эдуарда IV покинули этот мир» (р. 246). По мнению
продолжателя Кройленда, слухи о гибели детей появились еще в сентябре 1483 г. (СС, р. 583).
В момент отправления Ричарда Ш в коронационное турне (27 июля) они, во всяком случае,
были еще живы (Ibid.). Наконец Росс заявляет, что дети погибли через три месяца после того,
как дядя взял на себя попечение о старшем из них (р. 215). Вергилий (Three Books, p. 187 —
188), как и Т. Мор, полагает, что Ричард отдал приказ об убийстве принцев по дороге в
Глостер. Вергилий, впрочем, в отличие от Т. Мора утверждает, что повторное распоряжение
об убийстве детей Тиреллу было дано позже в Йорке. В архиве ведомства королевского
гардероба (Great Wardrobe) сохранилась запись, что 8 октября 1483 г. Тирелл взял оттуда, дабы
отвезти в Йорк, большой комплект парадных одеяний [Kendall, p. 405). Известно, что
Оксфорд Ричард покинул 27 июля, направляясь в Глостер. Оттуда в Тьюкебери он прибыл 4
августа. В последний день этого месяца королевский кортеж достиг Йорка [Ramsay, vol. П,
р. 500 — 503). Следовательно, приказ он отдал в последний день июля. В течение августа — в
начале сентября его люди привели приказ в исполнение. Эти показания источников вполне
увязываются с рассказом Т. Мора об их смерти.
П. М. Кэндел поставил под сомнение версию событий Мора на том основании, что никто,
кроме Мора, не знает об основном его источнике — исповеди Тирелла. Он предлагает две
конкурирующие гипотезы: 1) дети были живы при Ричарде Ш, их убил Генрих VII, и Тирелл
История Ричарда III
453
был его орудием, 2) убийцей был герцог Бэкингем, имевший в качестве маршала Англии
свободный доступ к заключенным в Тауэре, дабы, свергнув Ричарда, открыть себе дорогу к
власти (RIII, р. 411 — 413, 413 — 419). При всей остроумности построений Кэндела эти
суждения тем не менее не имеют опоры в источниках и потому едва ли могут подорвать доверие к
написанному современниками.
Перкин Варбек - выходец из семьи фламандского бюргера города Турнэ. Судя по данным
его исповеди, он долго скитался по свету: был в услужении у английского купца в
Антверпене, в Португалии носил ливрею одного из мелких дворян, оттуда перебрался на берег
Бретани, в 1491 г. судьба забросила его в ирландский город Корк. Статный, белокурый
красавец, довольно бегло изъяснявшийся на нескольких языках, включая английский,
привлек внимание агентов графа Килдера — главы могущественного баронского дома из
Ирландии Джеральдинов, боровшихся против самодержавной политики Генриха Тюдора. В
обличий Перкина и, его повадках ирландские феодалы усмотрели сходство с фамильными
чертами Эдуарда Йорка. После нескольких месяцев «теоретической» подготовки
семнадцатилетний юнец, принявший имя младшего сына короля Эдуарда — Ричарда, отправился
во Францию. В 1493 г. его принимает император Максимилиан, в 1494 — 1495 гг. он живет у
сестры Эдуарда, вдовствующей герцогини Бургундской Маргариты. В 1496 — 1497 гг. Вар-
бек прибывает в Шотландию.
Опираясь на поддержку монархов феодальной Европы, самозванец неоднократно
пытался мечом проложить себе дорогу к власти и свергнуть Генриха Тюдора. 3 июля 1495 г. он
пытался высадиться в Кенте, но безуспешно; столь же неудачным оказалось нападение на
ирландскую крепость Уотерфорд, куда эскадра «герцога Йорка» пришла после конфуза у
кентских берегов. В 1496 — 1497 гг. Перкин Варбек пытался ворваться в Англию с севера при
помощи наемных отрядов шотландских дворян, но был отбит. Последней крупной авантюрой
П. Варбека явилась попытка возглавить широкое народное восстание, вспыхнувшее на юго-
западе Англии против налоговой политики правительства Тюдора. В сентябре 1497 г. он был
арестован чиновниками Генриха VII в Гемпшире и препровожден в Тауэр. В 1498 г., после
двух неудачных попыток бежать, по приговору королевского суда Перкин был подвергнут
мучительной казни [Vergil, p. 63- 75; 82, 99- 101, 115; Bacon, p. 132- 139; etc; CSR Venice,
p. 220 - 221, 232, 233, 237, 238, 241 - 242, 247, 260).
О Перкине Варбеке см. примеч. 111.
Коронационное турне Ричарда III началось 22 — 23 июля. Путь его лежал через Оксфорд —
Глостер — Тьюксбери — Вустер — Уорвик — Ковентри — Лейстер — Ноттингем — Донкастер —
Понтефракт — Йорк. В Йорк королевский кортеж прибыл 31 августа (Ramsay, vol. II, p. 501 —
iu 502)-
Джон Грин - возможно, один из финансовых чиновников Ланкастерского герцогства. Умер в
1486 г. (RIII, p. 263).
Рыцарь Роберт Брэкенбери стал комендантом Тауэра и надзирателем королевского монетного
двора. 17 июля 1483 г. активно помогал Ричарду Ш подавлять мятеж Бэкингема. Умер на
поле Босворта, защищая Ричарда.
В Уорвике король был 7 августа (Ramsay, vol. II, p. 201).
Идентифицировать пажа с кем-либо из известных придворных Ричарда III до сих пор не
удалось.
Джемс Тирелл (1445 — 1502) — дворянин из Сеффолка, стал рьщарем на поле Тьюксбери
(13 мая 1471 г.). В 1482 г. Ричард Ш сделал его рыцарем-баннеретом. Не только Т. Мор, но и
Вергилий (р. 126 — 127) возлагает на Д. Тирелла ответственность за убийство детей Эдуарда,
хотя указывает, в отличие от первого, что он, получив королевский приказ, отправился в
Лондон, «преисполненный печали». При Генрихе VII Тирелл получил помилование за
поддержку узурпатора (о его роли в убийстве детей еще не было известно). С 1486 по 1501 г. —
комендант форта Гине, прикрывавшего доступ в Кале. Примкнул около 1501 г. к заговору
графа Сеффолка Эдмунда де ла Поль против Генриха VII Тюдора. В марте 1502 г. форт
оказался осажденным королевскими войсками. После непродолжительной обороны Тирелл
сдался. 6 мая 1502 г. он был казнен. В предсмертной исповеди сознался, как сообщает Мор, в
454
Примечания
119
120
121
122
123
124
125
126
127
129
131
132
133
134
135
136
убийстве детей [Hall, p. 494; Vergil, p. 123; GrCh, p. 516). В последней летописи как
возможный преступник, наряду с Тиреллом, назван старый слуга Ричарда без указания имени.
О Рэтклифе и Кэтсаи см. примеч. 62.
Томас Тирелл (1450 — 1510) — младший брат Джемса, в политической жизни активно не
участвовал. Служил у Эдуарда IV, Ричарда Ш, Генриха VII. Последний посвятил его в рыцари
на поле сражения при Стоуке (1487).
Уильям Душегуб— Уильям Слэттер, был бейлифом в Чэдлингтоне (Оксфордшир) в 1478 г.
Майлс Форестп, как установил П. М. Кэндел, являлся одним из хранителей гардероба в Бай-
нард Касл (RIH, р. 474). Умер ранее 9 сентября 1484 г.
О Джоне Дайтпоне известно только то, что 7 марта 1484 г. он стал бейлифом в Эйтоне,
Стаффордшир (ET, p. 234). Умер около 1520 г.
Т. Мор ошибся: рыцарем Д. Тирелл стал в 1471 г. (см. примеч. 118).
Точное место захоронения детей не было известно современникам. Джон Рэстелл слышал о
том, что их тела в большом ящике были сброшены в море (ЯШ, р. 265 — 266). Джемс
Гайрднер сообщает, что при Карле II два детских костяка были найдены под лестницей,
ведущей в Белый Тауэр (ШП, р. 127 — 129).
О судьбе Тирелла и его помощников см. примеч. 118.
Битва при Босворте произошла 22 августа 1485 г. Ее ход в немалой степени был
предопределен не только предательством У. Стенли или Г. Перси, но и безрассудным поступком
Ричарда, который оставил руководство своим войском и с мечом в руках бросился навстречу
Генриху Тюдору, чтобы дуэлью решить судьбу короны (Three Books, p. 224; Stow, p. 783 — 787).
Сети заговора Бэкингема раскинулись весьма широко: к выступлению против Ричарда
готовилось дворянство южных графств Кента, Серри, Беркшира, Уилтшира, Дорсета,
Девоншира; на севере людей вербовал маркиз Дорсет Грей, скрывавшийся там в одном из
монастырей. Сам Бэкингем собирал наемных солдат за стенами своей крепости Брекнок,
расположенной на уэльской границе. 24 сентября Бэкингем пишет Генриху Тюдору в Бретань,
предлагая ему принять участие в ниспровержении Ричарда Ш с трона. Днем путча было избрано
18 октября. Однако Ричард узнал о намерении заговорщиков заранее и сумел быстро
изолировать и разгромить их отдельные отряды. Когда флотилия Генриха Тюдора прибыла к
берегам Дорсета, направляясь в Пул, путч уже оказался подавленным. 1 ноября в Солсбери
лишился головы герцог Бэкингем, позднее некоторые другие заговорщики, многие главари
заговора бежали во Францию и Бретань (Three Books, p. 195 — 199; Stow, p. 778 — 779;
Gairdner, p. 129 - 143; Ramsay, vol. П, p. 502 ff.).
Из хроники продолжателя аббата Кройленда мы узнаем, что Ричард, «прибыв в Йорк с
надлежащей свитой в траурном одеянии, организовал по умершему королю торжественную и
преисполненную скорби траурную процессию. Все дворянство тех областей он заставил
принести присягу на верность детям короля; сам же поклялся раньше всех» (СС, р. 565).
О взаимоотношениях с Генрихом Стаффордом см. примеч. 25.
Переела Р. С. Сильвестер склонен идентифицировать с рыцарем Гемфри Персивалем (Persale,
Persial), владельцем нескольких маноров в Стаффордшире. Умер в 1498 г. (ШП, р. 268).
Джон У орд - сквайр из Йоркшира. Был пожалован за службу в 1484 г. рентой в 40 ф. ст.
В ноябре 1486 г. получил помилование от Генриха VII. Позднее занимал различные посты в
администрации герцогства Ланкастер. Умер в 1504 г.
О наследстве герифордских герцогов см. примеч. 57.
Брекнок — крепость на границе Уэльса.
О Джоне Мортпоне см. примеч. 58.
Имеется в виду сражение при Тьюксбери 3 мая 1471 г. (см. примеч. 51).
О судьбе Эдуарда, сына Генриха VI, см. примеч. 51.
СЛОВАРЬ СОБСТВЕННЫХ ИМЕН,
МИФОЛОГИЧЕСКИХ И ДРУГИХ НАЗВАНИЙ К ПОЭЗИИ
АбингЬон Генрих (умер в 1497 г.) — певец-органист, подуставщик (succentor) в церкви в Уэльсе.
Авл Геллий (П в.) — грамматик, автор «Аттических ночей», сборника выписок из греческих и
римских авторов.
Алекто — см.: Фурии.
Алцеста (Алкеста) — жена Адмета, царя Фер в Фессалии, пожертвовавшая своей жизнью ради
спасения мужа.
Антимор (Antimorus) — название сочинения Бриксия (см.).
Антиопа — мать Зета и Амфиона, легендарных строителей стен г. Фивы.
Апеллес — греческий живописец IV в. до н. э. Наибольшей известностью пользовалась его картина
«Афродита, выходящая из моря» («Анадиомена»), до нас не дошедшая.
Аристотель (384 — 322 до н. э.) — греческий философ, основатель школы перипатетиков (от
греч. «TcepiTcaxoç» — «философская беседа во время прогулки»). Аристотель обучал своих
учеников, прохаживаясь с ними в афинском Ликее.
Атрей — мифический царь Микен, убивший сыновей своего брата Фиеста и подавший ему их
мясо на ужин.
Ахилл — герой Троянской войны, царь фессалийского племени мирмидонян (мирмидонов).
Бальзам — ароматическое средство.
Битий — знаменитый пьяница, упомянутый ранее Вергилием (Энеида, I, 738).
Бриксий Герман — латинизированное имя французского гуманиста Жермена де Брие, противника
Мора.
Буслидиад Иероним — латинизированное имя Жерома Буслейдена (ок. 1470— 1517), дипломата и
церковного деятеля, покровителя наук и искусств, друга Мора и Эразма. Мор посетил его в
Мехельне в 1515 г.
Випера — гадюка.
Галл — река, начинающаяся у Модр во Фригии и впадающая в р. Сангарий (Вифиния), ныне
Сакарья.
Гектор — троянский герой, старший сын царя Приама, убитый в единоборстве с Ахиллом.
Гекуба — жена старца Приама, царя Трои, мать Гектора и Париса (см.).
Гервей (Жерве) — капитан французского военного корабля «Кордельер» (латинизированное
название: «Chordigera»).
456 Словарь собственных имен, мифологических и других названий к поэзии
Гетероклита — букв.: «разносклоняемые». Слова, отклоняющиеся в некоторых падежах от
обычной нормы склонения.
Гиг — лидийский царь VII в. до н. э., славившийся богатством.
Гиппократ (460 — 356 до н. э.) — греческий врач с острова Кос, основатель косской школы,
определивший своими трудами дальнейшее развитие медицины.
Данайцы — греки, осаждавшие Трою.
Даная — мать Персея, отцом которого был Зевс, сошедший к ней в виде золотого дождя.
Дафна — дочь речного бога Пенея, которую преследовал влюбленный в нее Аполлон.
Превращена богами в лавр.
Дедал — легендарный греческий строитель и художник, создатель Критского лабиринта,
изобретатель столярного мастерства. Его созданьями считали ряд древних построек и статуй.
Диптих — букв.: «двустворчатый, сложенный вдвое». Картина, написанная на двух досках.
Европа — сестра Кадма, основателя «семивратных Фив», похищенная Зевсом, принявшим образ
быка.
Елена — первая красавица Греции, жена Менелая, царя Спарты. Ее похищение Парисом явилось
поводом к Троянской войне.
Зелилничник — земляничное дерево (Arbutus Unedo — Линней). Его ягода — arbutum.
Ида — горная цепь близ Трои. Там, по преданию, на суд Париса предстали Гера, Афина и
Афродита.
Иероним (ок. 346 — 420) — церковный писатель. Основной его труд — перевод Библии на
латинский язык.
Илион — Троя.
Ипполит — сын Тезея, легендарного царя Афин. Отверг любовь своей мачехи Федры, за что та
оклеветала его перед отцом. По просьбе Тезея бог Посейдон испугал коней Ипполита, и юноша
разбился.
Ир — герой «Одиссеи» Гомера, увидевший соперника в Одиссее, вернувшегося домой под видом
нищего. Нарицательное имя для бедняка.
Ирод — Ирод Антипас (4 до н. э. — 39), тетрарх, правитель области Галилеи, смещенный римским
императором Калигулой и сосланный в Лион. Изгнав первую жену, женился на дочери своего
сводного брата Аристобула, Иродиаде, жене другого сводного брата Ирода.
Иродиада — см. Ирод.
Итис — сын фракийского царя Терея и Прокны (см.), убитый своей матерью (см. о нем: Овидий.
Метаморфозы, VI, 652 слл. О Терее — там же, VI, 497).
Камены — Музы.
Канака — дочь бога ветров Эола (см.: Овидий. Героиды, 11).
Капаней — царь аргивян, один из участников похода «семерых против Фив». Зевс поразил его за
дерзость молнией.
Каппадокиец — житель Каппадокии, области в восточной части Малой Азии.
Кассандра — дочь царя Трои Приама, пророчица, которой никто в Трое не верил.
Кастальская влага — влага источника Касталии на Парнасе, посвященного Музам и Аполлону. В
переносном смысле: источник вдохновения.
Кастор — сын Тиндарея и Леды, брат Поллукса, искусного кулачного бойца, Елены и
Клитемнестры, жены Агамемнона, предводителя греков в Троянской войне; укротитель коней и
возница.
Квинтин — латинизированное имя фламандского художника Квентина Мессиса, или Метси (ок.
1466 - 1530).
Келено — одна из Гарпий, хищное чудовище — птица с женской головой.
Кенотаф — «пустая могила». Почетная могила без погребения, воздвигнутая в честь умершего.
Словарь собственных имен, мифологических и других названий к поэзии 457
Киник — последователь кинической философии, идеологии неимущих слоев населения. Киники
проповедовали «жизнь по природе» и «довольство малым».
Киприда (Кипрская) — эпитет Афродиты, по имени одного из центров ее культа.
Кондит — вино, приправленное медом и перцем.
Корнелия — жена Тиберия Семпрония Гракха, консула в 177 и 163 гг. до н. э., мать народных
трибунов Тиберия и Гая Гракхов.
Крез — царь Лидии (ок. 560 — 546 до н. э.), славившийся богатством.
Кротонцы — жители Кротона, города на восточном побережье Бруттия (полуострова на юго-
западе Италии).
Кумы — город в Кампании, где, по преданию, жила прорицательница Сивилла, дожившая до
баснословного возраста и пророчившая якобы самому Энею (см.).
Лаиса (Лайда) — коринфская гетера V в. до н. э. Ее имя стало нарицательным для гетеры.
Лал — букв.: «болтун» (от г р е ч. «XàXoç»).
Леда — возлюбленная Зевса, явившегося к ней в образе лебедя.
Летейский — относящийся к Лете, мифологической реке забвения в преисподней.
Лили Уильям (1468? — 1522) — друг Мора, магистр искусств. Автор двух трудов по латинской
грамматике, бывших школьными пособиями вплоть до времени Шекспира. Вместе с Мором
продолжал уже в зрелые годы совершенствоваться в греческом языке.
Линакр Томас (1460— 1524) — английский гуманист и врач, основатель королевского колледжа
врачей, один из учителей Мора в Оксфорде.
Лисипп — греческий скульптор IV в. до н. э. Его произведения: «Случай», «Геракл с Немейским
львом», «Александр Македонский» и др.
Марон — Публий Вергилий Марон (70 — 19 до н. э.), римский поэт-эпик, автор «Энеиды».
Мегера — см.: Фурии.
Мехельн — город в Голландии.
Мирмидоны — фессалийское племя; их предводителем был Ахилл.
Мирон — греческий скульптор V в. до н. э. Его работы: «Корова», «Дионис», «Марсий», «Бегун».
Мом — бог злословия и насмешки.
Музы — девять божеств, олицетворение искусств и наук: Каллиопа, Клио, Мельпомена,
Полигимния, Талия, Терпсихора, Урания, Эвтерпа, Эрато.
Мульцибер — букв.: «плавильщик» металлов, эпитет Вулкана.
Муст — молодое виноградное вино.
Назон — Публий Овидий Назон (43 до н. э. — 17 н. э.), римский поэт, автор «Метаморфоз»,
«Любовных элегий», «Тристий» и «Фаст».
Неоптолем (или Пирр) — сын Ахилла (см.), убивший Приама, царя Трои.
Нервия (Тоигпау) — крепость в Бельгии, в области, населенной во время Юлия Цезаря
воинственным племенем нервиев. Взята Генрихом VIII в 1513 г.
Нестор — царь Пилоса, на юго-западном побережье Мессении, глубокий старец.
Ниоба — жена мифического царя Амфиона. За оскорбление Латоны, матери Аполлона и
Артемиды (Дианы), наказана истреблением своих детей и обращена в камень.
Новый Завет — часть Библии, включающая Евангелия, деяния и послания апостолов,
пророчество «о конце времен». Создавался в течение I — П вв.
Норхем (англ. «Norham») — название крепости.
Обол — мелкая греческая монета, которую клали за щеку умершему, чтобы тот мог «заплатить»
Харону, перевозившему души умерших в царство теней.
Орест — сын Агамемнона, отомстивший своей матери Клитемнестре за убийство отца.
Орион — великан-охотник из Беотии, герой мифов. Превращен в созвездие, находящееся близ
созвездия Плеяд.
Орфей — легендарный певец и музыкант. Своей игрой укрощал диких зверей. Спустился в
преисподнюю за своей женой Эвридикой, но оглянулся, что было запрещено, и потерял ее навсегда.
458 Словарь собственных имен, мифологических и других названий к поэзии
Паллада — Афина.
Парис — второй сын царя Приама. В споре богинь Геры, Афины и Афродиты за яблоко с
надписью «прекраснейшей» присудил его Афродите. Тема «суда Париса» — одна из популярных тем
античного искусства.
Парфы — народ, населявший территорию древнего Персидского царства.
Пафия — эпитет Афродиты, по месту культа богини, городу Пафосу на Кипре.
Пенелопа — жена Одиссея. Тип любящей, верной жены.
Перотти Николай (1429— 1480) — архиепископ Сепонтинский, итальянский гуманист и первый
комментатор Стация, автор «Rudimenta grammatices» (1474), выходившего до 1500 г. около
30 раз.
Пиериды — Музы. Названы по месту их культа — Пиерии, области в Македонии.
Пифагор — греческий философ и математик VI в. до н. э.
Платон (427 — 347 до н. э.) — греческий философ-идеалист, основатель академической
философской школы, учитель Аристотеля.
Плектр — палочка, которой во время игры ударяли по струнам кифары.
Поллукс — сын Тиндарея и Леды, брат Кастора (см.).
Пракситель — греческий скульптор IV в. до н. э. Наиболее известны его работы: «Афродита
Книдская», «Гермес с младенцем Дионисом» и «Ниоба».
Прокна — сестра Филомелы, дочь афинского царя Пандиона. Мстя за оскорбление сестры своим
мужем Тереем, убила сына Итиса и подала его на трапезу Терею.
Сабинянки — женщины племени, жившего в гористой местности к северо-востоку от Рима.
Отличались строгостью нравов.
Савромат — имя врача и народа, населявшего в древности северное Причерноморье в западной
его части (см.: Овидий. Тристии, Ш, 3, ст. 5 — 12).
Сапфо (или Сафо) — лирическая поэтесса, уроженка города Митилены на острове Лесбос (VII —
VI вв. до н. э.).
Сарды — столица Лидии, страны в западной части Малой Азии.
Сатир — лесное божество с козлиными ногами и хвостом. Сатиры были спутниками Вакха.
Сатурн — 1) отец Юпитера, свергнутый им с небесного престола; древний бог посевов и
земледелия, 2) бог времени.
Сикион — город в северо-восточном Пелопоннесе, родина скульптора Лисиппа.
Солецизмы — синтаксическая погрешность, неправильное соединение слов.
Стадий — греческая мера длины, равная 184,97 м.
Стикс — река (или озеро) в подземном царстве, водами которой клялись боги.
Столпы Геркулеса — западный край древнего мира, Гибралтар.
Сульпиций Иоанн — популярный грамматик XV столетия.
(Сфинкс — мифическое существо в «семивратных Фивах» с телом льва, головой женщины и
крыльями птицы. Задавая загадки прохожим, Сфинкс убивал их, если они не были в состоянии их
отгадать.
Танаквила — жена пятого римского царя Тарквиния Приска, властолюбивая и умная женщина.
Тартар — подземное царство.
Тизифона — см.: Фурии.
Тиндарей — легендарный спартанский царь, отец Клитемнестры и Елены, а также Кастора и Пол-
лукса (см.).
Томас Уолсей (ок. 1473 — 1530) — кардинал, архиепископ Йоркский.
Трасон — букв.: «отважный». Тип хвастливого воина в комедии Теренция (185 — 159 до н. э.)
«Евнух».
Тритония — эпитет богини Афины.
Фавн — букв.: «благоприятствующий». Греческий бог полей и лесов, хранитель и покровитель
стад.
Словарь собственных имен, мифологических и других названий к поэзии 459
Фалерн — область в Кампании на западном побережье Средней Италии. Так назывался лучший
сорт темно-красного, почти черного вина.
Фасты — календарь, хроника, летопись событий.
Феба — букв.: «лучезарная», сестра Феба-Аполлона, богиня луны и охоты Диана.
Федра — жена Тезея, мачеха Ипполита (см.: Ипполит).
Феофраст (ок. 372 — 287 до н. э.) — афинский философ, ученик Платона и Аристотеля, автор
«Характеров» — труда, содержащего описание 30 типов человеческих характеров. Занимался
также вопросами естествознания: зоологией, ботаникой, минералогией.
Фессалия — восточная часть северной Греции.
Фиест — брат Атрея (см.), отец Эгисфа, убийцы Агамемнона. Съел своих собственных сыновей,
умерщвленных Атреем и поданных ему на трапезу.
Фламиний — имя народного трибуна Гая Фламиния, павшего в сражении у Тразименского озера
(217 г. до н. э.), и его сына, тоже Гая Фламиния, консула 187 г. до н. э.
Фока — грамматик II в. (?).
Фортуна — 1) богиня судьбы, 2) судьба.
Фунт — 1) мера веса, 2) английская денежная единица, равная 20 шиллингам.
Фурии — римские богини мести (г р е ч. «эриннии»): Тизи4>она, Алекто и Мегера.
Холт (латинизированное: Холтиаа) — имя английского ученого и педагога, автора школьной
грамматики латинского языка «Lac pueronim» («Млеко детей»).
Хрисал — греческое имя, происходящее от слова «xpûooç» — «золото».
Цезарь — Гай Юлий Цезарь (102 — 44 до н. э.), римский полководец, государственный деятель и
писатель.
Эгидий Петр — латинизированное имя Питера Гигеса (1486 — 1535) из Антверпена, друга Мора и
Эразма.
Эдип — царь Фив. Его судьба послужила сюжетом трагедий Софокла «Эдип-царь» и «Эдип в
Колоне».
Эллада — Греция.
Энеады — римляне, потомки троянского героя Энея (см.).
Эней — троянский герой, спасшийся после гибели Трои и переселившийся в Италию. Римляне
считали его своим родоначальником.
Эпикур (341 — 270 до н. э.) — афинский философ-материалист, основатель эпикурейской школы.
Югер — мера земельной площади, равная 25,19 кв. м.
Яков IV (1488 — 1513) — шотландский король.
Янус — римский бог начинаний и завершений. Два его лица — старое и молодое — были
одновременно обращены в прошлое и настоящее.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
1. К «УТОПИИ»
ЖМНП — Журнал Министерства народного просвещения.
ФЭ — Философская энциклопедия.
CW — The Complete Works of St Thomas More. Vol. 1 — 15. Yale University Press. New Haven; L.,
1963 - 1997.
Corresp. — The Correspondence of Sir Thomas More / Ed. Elizabeth Frances Rogers. Princeton, 1947.
Op. — Opera Omnia Des. Erasmi Roterodami. Leyden, 1703.
Op. ep. — Opus Epistolarum Des. Erasmi Roterodami / Ed. P. S. Allen, H. M. Allen: 12 voles. Oxford,
1906 - 1958.
EA — Essential Articles for the Study of Thomas More / Ed. R. S. Sylvester, G. Marc'hadour. Hamden;
Connecticut, 1977.
Gibson — Gibson R. W.f Patricr J. M. St Thomas More: A Preliminary Bibliography of His Works and
of Moreana to the Year 1750. New Haven; L.: Yale University Press, 1961.
2. К ЭПИГРАММАМ
Аллен — Allen P. S. Opus Epistolarum Des. Erasmi Roterodami per P. S. Allen and H. M. Allen.
Oxford, 1906 - 1922.
AP — Epigrammatum anthologia Palatina. Vol. I — П. Parisiis / Ed. Fr. Diibner et E. Cougny. 1864 — 1872.
Бреднер и Линч — The Latin Epigrams of Thomas More. Edited with Translations and Notes by L.
Bradner and Ch. A. Lynch. The University of Chicago Press, 1953.
Греч, эпигр. — Греческая эпиграмма / Вступительная статья Ф. А/ Петровского. Составление,
примечания и указатель Ф. Петровского и Ю. Шульца. М.: Гослитиздат, 1960.
Виз. врем. — Византийский временник, т. XXIV. М.: Наука, 1964 (Шулъц Ю. Ф. Паллад
Александрийский. Вступление, перевод 171 эпиграммы и комментарии).
Марциал — Марциал. Эпиграммы / Вступительная статья, перевод и комментарии Ф.
Петровского. М.: Художественная литература, 1968.
3. К «ИСТОРИИ РИЧАРДА Ш»
Bacon - History of the Reign of King Henry VII. Works. Vol. VI. L., 1876.
Bale — Robert Bale's Chronicle, Six Town Chronicles of England / Ed. R. Flenley. Oxford, 1912.
Brut - Brut, or the Chronicles of England / Ed. W. D. Brie. L., 1908.
CC — Historiae Croylandensis Continuatio, Rerum Anglicarum Scriptorum Veterum. Vol. I. Oxford,
1684.
Список сокращений
461
ChWR - The Chronicles of the White Rose of York. L., 1843.
CSP Venice — Calendar of State Papers and Manuscripts, Relating to the English Affairs, existing in the
Archives of Venice and in the other Libraries of Northern Italy. Vol. I, 1202 - 1509. Ed. R. Brown. L.,
1864.
Davies — An English Chronicle of the Reigns of Richard Ш, Henry IV, Henry V and Henry VI written
before the year 1471 /Ed. S. Davies. L., 1856.
Fabyan — Fabyan R. The New Chronicles of England and France /Ed. H. Ellis. L., 1811.
Gairdner - Gairdner J. Richard the Third. L., 1898.
GrCh - The Great Chronicle of London / Ed. A. H. Thomas and J. D. Th. Thomley. L., 1938.
Gregory — Gregory's Chronicle. The Historical Collection of a Citizen of London / Ed. J. Gairdner. L.,
1876.
Hall - Hall E. Chronicle of Lancaster and York, 1399 - 1547 / Ed. H. Ellis. L., 1809.
Kendall - Kendall R. M. Richard the Third. New York, 1955.
Mancini — Mancini D. De occupatione Regni Angliae / Ed. С A.J. Armstrong. Oxford, 1936.
MC — The Acts of Court of the Mercer's Company. 1453 — 1527 / With an Introduction by L. Lyell
Assisted by F. D. Watney. Cambridge, 1936.
Memorials — Andrea B. Historia Regis Henrici VII, Memorials of King Henry VII / Ed. J. Gairdner. L.,
1858.
Rill — The Complete Works of St. Thomas More. Vol. П. New Haven and London. Ed. by Richard S.
Silvester. Yale University Press, 1963.
Ramsay — Ramsay J. Lancaster and York. Vol. П. L., 1892.
Rous — Rous (Ross) J. Historia Regum Angliae. Oxford. Ed. Th. Hearne, Second Edition, 1745.
RP - Rotuli Parliamentorum, I - VI. L., 1767 - 1777.
PL - Paston Letters, I - III vols. Ed. J. Gairdner. L., 1871 - 1875.
Scofield - Scofield C. L. The life and Reign of Edward the Fourth, I - П vols. L., 1923.
Stonor Letters — The Stonor Letters and Papers. V. 29 — 30. Camden Society. 3d. series. L., 1912.
Stow — Stow J. The Annales of England. L., 1601.
Stow. Summary — Stow J. The Summary of the Chronicles of England. L., 1570.
ThFCh - Three Fifteenth Century Chronicles / Ed. J. Gairdner. L., 1880.
ET — Essays in Honour of James Tait Manchester, 1933.
Vergil — The Anglica Historia of Polydore Vergil, 1485 — 1537. Camden Society. 3d series. Vol. 74: Ed.
D. Hay. L., 1950.
Vergil. Three Books — Vergil P. Three Books of English Historia comprising the Reigns of Henry VI,
Edward IV and Richard Ш / Ed. H. Ellis. L., 1844.
Vitellius - Cotton Vitellius A-XVI, Chronicles of London/Ed. Ch. L. Kingsford. Oxford, 1905.
Warkworth — Warkworth I. Chronicle of the First Thirteen Years of the Reign of the Kind Edward IV.
Ed. J. A. Hallivel. L., 1839.
Whethamsted — Warkworth J. Chronicle of the First Thirteen Years of the Reign Scriptores. L., 1858.
WW — Worcester W. Annales Rerum Anglicanum. The Wars of the English in France. Vol. П. Part 2. L.,
1854.
1565 — Morus Th. Omnia opera Latina quorum nunc primum in lucem prodeunt Louvain, 1565.
СОДЕРЖАНИЕ
УТОПИЯ
Перевод с латинского Ю. М. Каган
Весьма полезная, а также и занимательная, поистине
золотая книжечка о наилучшем устройстве государства
и о новом острове утопия мужа известнейшего и красно-
речивейшего Томаса Мора, гражданина и шерифа славного
города Лондона
ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ПИСЬМА 9
ПЕРВАЯ КНИГА БЕСЕДЫ, КОТОРУЮ ВЕЛ РАФАЭЛЬ ГИТЛОДЕЙ - ЧЕЛОВЕК
ВЫДАЮЩИЙСЯ, о наилучшем устройстве государства, в передаче тома-
са мора- человека известного, гражданина и шерифа славного 25
британского городалондона
беседа рафаэля гитлодея о наилучшем устройстве государства в
пересказе томаса мора, лондонского гражданина и шерифа. книга 52
ВТОРАЯ
О городах, особенно об Амауроте 54
О должностных лицах , 56
О занятиях 57
Об отношениях друг с другом 61
О поездках утопийцев 65
О рабах 80
О военном деле 87
О религиях утопийцев 94
ДОПОЛНЕНИЯ 125
ЭПИГРАММЫ
ПИСЬМО БЕАТА РЕНАНА ВИЛИБАЛЬДУ ПИРКГЕЙМЕРУ. Перевод с латинского
Ю. Ф. Шульца 153
ПРОГИМНАСМАТА. Перевод с латинского Ю. Ф. Шульца 156
ЭПИГРАММЫ. Перевод с латинского Ю. Ф. Шульца 159
ИСТОРИЯ РИЧАРДА III
ИСТОРИЯ КОРОЛЯ РИЧАРДА Ш (неоконченная). Перевод с английского и
латинского М. Л. Гаспарова и Е. В. Кузнецова 235
Содержание 463
ПРИЛОЖЕНИЯ
И. Н. Осиновский. ТОМАС МОР И ЕГО ВРЕМЯ 305
Ю. Ф. Шульц. ПОЭЗИЯ ТОМАСА МОРА 369
Е. В. Кузнецов. «ИСТОРИЯ РИЧАРДА ПЬ КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК 378
ПРИМЕЧАНИЯ
«Утопия». Составили Ю. М. Каган и И. Н. Осиновский 393
Эпиграммы
Письмо Беата Ренана Вилибальду Пиркгеймеру. Составил Ю. Ф. Шульц 428
Прогимнасмата. Составил Ю. Ф. Шульц 429
Эпиграммы. Составил Ю. Ф. Шульц 429
«История Ричарда ПЬ. Составил Е. В. Кузнецов 439
СЛОВАРЬ СОБСТВЕННЫХ ИМЕН, МИФОЛОГИЧЕСКИХ И ДРУГИХ НАЗВАНИЙ К
ПОЭЗИИ. Составил Ю. Ф. Шульц 455
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
1. К «Утопии». Составил И. Н. Осиновский 460
2. К поэзии. Составил Ю. Ф. Шульц 460
3. К «Истории Ричарда ПЬ. Составил Е. В. Кузнецов 460