КРАСНОДАРСКОЕ
КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1966

Ф-33 Федосеев Гр. А.
Пашка из Медвежьего лога. Крас¬
нодар. кн. изд., 1966.
212 стр.

ПРЕДИСЛОВИЕ
Кто не увлекался книгами о необыкновенных приключени¬
ях где-нибудь в джунглях тропических лесов, на просторах
обманчивого океана или в дебрях нашей обширной сибирской
тайги!
Тайга! Одно это слово будит воображение читателя. Вели¬
кие, бескрайние леса, кочковатые мари, бурные речки, тихие
лесные озера.
Полная опасностей, тайн и очарования царственная при¬
рода, где зимой налетают разъяренные бураны, а весной лас¬
кает глаз розовый багульник, пьянят лесные запахи, полыха¬
ют вечерние зори, а в безмолвии ночи кажется, что ты
слышишь бурное движение соков каждой березки.
Сколько прелести для опытного охотника, выслеживающе¬
го дикую козу, марала, глухаря и другую лесную дичь!
Обо всем этом прочтет юный читатель в новой книге писа¬
теля Федосеева «Пашка из Медвежьего лога».
И все же книга эта по своей сокровенной мысли не о
приключениях. Это — повесть о людях, о красоте человеческо¬
го сердца, которое видит и слышит то, что порой не улавли¬
вает зоркий глаз и чуткое ухо человека.
Это — повесть о тех советских людях, чья жизнь скромна и
сурова, но у кого душа вся открыта, «как лес в солнечный
день», потому что в этой душе воплотилась мудрость дедов и
отцов многих поколений как опыт, память и душа целого на¬
рода. Так воспринимает автор своих героев — дедушку Гурья-
ныча, Марфу, конопатого парнишку Пашку, в фигурке кото¬
рого есть «что-то стремительное, как у стрижа в полете». Они
все живут в зимовье Медвежий лог у края старого бора.
Гурьяныча и его семью уважают все в колхозе не за достаток
или почетную должность — ведь дедушка всего лишь колхоз¬
ный смолокур,— вся семья славится своей преданностью и
верностью земле, на которой она живет.
з

Вот почему тринадцатилетний Пашка бежит один ночью,
в мороз, в глухую тайгу, чтобы разжечь костры и проложить
свежую лыжню в зимовье для путника, потерявшего дорогу.
Этот же Пашка с трудом находит кокон с паутиной паука-
крестовика и вместе с дедом Гурьянычем идет проводником
через тайгу и горные перевалы, чтобы срочно доставить паути¬
ну, без которой срывается вся работа инженера Макаровой,
неизвестной женщины, которую ни Гурьяныч, ни Пашка сро¬
ду не видали и, наверное, никогда не увидят!
Радость, душевную бодрость оставляет эта книга и милый
Пашка из Медвежьего лога, который так смело и самостоя¬
тельно вмешивается в жизнь, когда он видит, что кто-то нуж¬
дается в его мальчишеской помощи.
И Гурьяныч и Пашка любят свою страну, свою тайгу, свой
лес. Лес — это ведь не только охота, дрова да костры, это и
великая человеческая радость, частица их сердца, их души,
воспитанной всем высоким строем нашей жизни.
И на всем этом фоне выступает образ самого автора —
Гр. Федосеева, отважного исследователя-геодезиста приохот-
ской горной страны Джугджур, опытного охотника, следопы¬
та, полного свежих мыслей, энергии, романтика, покоренного
поэзией этих суровых, далеких мест, где автор всегда откры¬
вает и для себя и для читателя то новое, неожиданное, что с
каждым днем приносит нам вечный, неустанно созидательный
труд советского человека.
Автору грустно было расставаться с Пашкой. Он так бли¬
зок и дорог ему, этот наследник и хранитель родной земли.
Дорог он и нам, читателям.
Р. Фраерман.
4

КОНОПАТЫЙ ПАРЕНЕК
Еще зима...
Тусклые рассветы. Мутное небо. Редко проглянет холод¬
ный луч солнца.
Под зимним плотным снегом спят корни растений, насеко¬
мые, ручейки, реки, цари-медведи. Спят белоствольные бере¬
зы, угрюмые сосны, ели — вся тайга. Лишь изредка в ней
кто-то, точно пробудившись от долгого сна, пробормочет не¬
внятно и смолкнет, уйдя в тишину.
В штабе экспедиции затишье. Полевые подразделения гео¬
дезистов уже разводят костры в далекой тайге, ждут не до¬
ждутся весны, чтобы начать работу. И только мы с Василием
5

Николаевичем Мищенко, как отставшие в перелете птицы, жи¬
вем надеждой, что скоро присоединимся к товарищам.
А тайга зовет. Мысли давно там, далеко в горах, у бур¬
ных потоков, у птичьих озер. То почудится, что ты у ночного
костра, и тело пленит привычная усталость от дневного пере¬
хода, то вдруг плеснет в лицо смолистым запахом хвойных
лесов, отогретых полян, свежестью первой зелени. И, пробу¬
дившись, ты с болью поймешь, что это всего лишь обманчи¬
вое забытье.
День солнечный, теплый. Иду к себе обедать. Из школы
высыпали ребята и быстро растеклись по переулкам. Вижу: у
широкой витрины магазина сельпо стоят двое парнишек. Тот,
который поменьше ростом,— ко мне вполоборота. Лица не
видно, только острый кончик носа торчит из-за веснушчатой
щеки. Зажав между ног сумку с книжками и перевалившись
через перила, парнишка что-то рассматривает за стеклом.
Я делаю еще шаг и останавливаюсь. Теперь мне виден
почти весь чуточку вздернутый нос, тоже запорошенный вес¬
нушками. В стиснутых пальцах правой руки парнишка дер¬
жит ломоть черного хлеба, отхватывает большие, во весь рот,
куски и жует, смачно причмокивая губами. Можно подумать,
что он, по крайней мере, ест какой-то необыкновенно вкусный
торт. Второй мальчуган, и постарше, и повыше ростом, стоит
рядом, бочком прижавшись к перилам, и с откровенной зави¬
стью следит, как приятель уминает хлеб, а сам нет-нет да и
пожует пустым ртом. Лицо у него строгое, даже злое, кажет¬
ся, вот сейчас он не выдержит, схватит друга за грудки,
тряхнет как следует, скажет с обидой: «У, жадюга, дай отку¬
сить!..»
А меньший, впившись глазами в витрину, продолжает
жевать. Там, за стеклом, куда так пристально он смотрит,
горка жареных гусей. Ближний рассечен вдоль, лежит вы¬
вернутый жирным мясом наружу, сочный, обтянутый подру¬
мяненной коркой.
«Вот он, соблазн!»—подумал я. И мне вдруг тоже захоте¬
лось чего-нибудь пожевать.
Вижу, конопатый мальчишка достает из кармана чесночи¬
ну, трет ею о шероховатую горбушку, жадно откусывает, а
сам глаз не отрывает от витрины.. До чего же вкусным кажет¬
ся ему черный хлеб с гусятиной, что лежит за стеклом!
— Хватит тебе, пошли! — досадливо бросает старший, гло¬
тая слюну.
6

Конопатый, не поворачиваясь к товарищу, отламывает ему
половину горбушки, сует в руку, и они оба, не отрываясь от
витрины, жуют.
Меньший говорит с сожалением:
— Вчера, Костя, тут и колбаса лежала... Веришь, жирная,
вот такая толстущая!.. — И он, растопырив пальцы левой ру¬
ки, хочет показать ему толщину колбасы, но вдруг оба разом
замечают меня, срываются с места.
Размахивая сумками, они несутся по улице и исчезают
где-то в переулке.
Я снимал комнату в доме на одной из самых тихих улиц
поселка. Ходил к себе по глухим переулкам. Только подошел
к дому, как на улице послышался отчаянный лай, видно, кто-
то ударил собачонку. Затем донесся свист. Он повторился
трижды и смолк, оставив в уличной тишине какую-то непо¬
нятную тревогу.
Через соседний двор промчались три паренька. Явно на
свист. У них, кажется, не было времени открыть калитку, и
они все с легкостью борзых перемахнули через забор.
Свист повторился, но более резко, как сигнал бедствия.
По дворам залаяли собаки.
Выхожу за калитку. Вижу, старик собачник поймал сач¬
ком Жулика — соседскую собачонку и, перекинув через плечо
живой груз, направился к телеге с ящиком. Сбежавшаяся ре¬
бятня стеной перегораживает ему путь, орет, машет руками,
пытается отнять Жулика.
— Кыш, пузатая пескарня! — кричит собачник, прокла¬
дывая себе дорогу.
Ребята отскакивают и в нерешительности замирают. На
секунду напряженная тишина нависает над улицей.
От толпы отделился парнишка в красном шерстяном шар¬
фе, видимо самый резвый, и стремглав бросился вниз по ули¬
це— явно с каким-то поручением.
А старик торопливыми шагами подошел к телеге, и че¬
рез минуту Жулик уже сидел в ящике с двумя грустными
псами.
Собачник не спеша, по-хозяйски замкнул дверцу ящика.
И тогда Жулик вскочил, бросился к решетке, завыл на высо¬
кой, жалобной ноте. Ему ответили таким же воем собаки из
ближних дворов.
7

Я решил не вмешиваться до последнего момента:	хоте¬
лось посмотреть, что за ребята на нашей улице и способны
ли они освободить своего четвероногого друга.
А собачник, довольный удачей, достал из кармана кисет и
стал закручивать «козью ножку».
В это время из дальнего переулка выскочил шустрый па¬
ренек в сопровождении мальчишки в красном шарфе.
—	Копейкин!.. Копейкин!..— Толпа мальчишек оживленно
загудела.
Дед насторожился, не понимая, с чего бы у хлопцев по¬
явилась такая радость.
Что-то знакомое показалось мне в этом пареньке.
Да ведь это тот самый конопатый мальчишка, которого я
только что видел у витрины сельпо! Мне запомнились широ¬
кая, с чужого плеча, телогрейка защитного цвета и большая
лисья шапка.
Толпа ликовала. Конопатый паренек каким-то еле улови¬
мым жестом заставил ребят стихнуть. Он деловито обошел
телегу с дремавшим под дугою мерином, подозвал к себе ры¬
жего мальчишку и что-то сказал ему на ухо. Тот мгновенно
исчез за калиткой ближнего двора.
Ребята, смолкнув, ждали. Видно, вся надежда была на
конопатого.
—	Здорово, дедушка,— любезно, почти басом, приветство¬
вал собачника Копейкин.
—	Здорово, внучек,— в тон ему ответил старик.
—	Неладно вышло, дедушка,— пожаловался Копейкин.—
Вы нашего Жулика поймали.
—	На то они и жулики, чтобы их ловить.— Довольный
своей остротой, старик засмеялся.
—	Я б вам за него двух вот каких кобелей дал.— Копей¬
кин отмерил рукой целый метр от земли.
—	Зачем мне двух! Мне и одного хватит, ежели без об¬
мана.
Копейкин принял эти слова за согласие. Он отошел в тол¬
пу ребят и, хитро подмигнув, стал о чем-то просить двух па¬
реньков. Те одобрительно закивали и, сорвавшись с места,
помчались выполнять приказание.
—	Да поживее возвращайтесь! — крикнул им вслед кто-то
из ребят.
Толпа ожила, подступила к старику. Я не мог догадаться,
что затеял конопатый паренек, но, судя по поведению ребят,
8

он их чем-то обнадежил. В это время вернулся рыжий паре¬
нек. Он держал руки за спиной, видимо что-то пряча. Копей¬
кин подмигнул ему, и они оба исчезли за телегой.
Тем временем собачник докурил «козью ножку» и вдруг
спохватился.
—	Ну и брехуны же вы, хлопцы! — сказал он и начал
взбираться на телегу.
—	Дедушка, дедушка, ведут, ей-богу, ведут! — пропищал
в толпе тоненький голосок, и кто-то захлопал в ладоши.
С огородов донеслись ребячьи голоса.
Все повернулись в ту сторону.
Двое ребят волокли на толстом обрывке конопляной ве¬
ревки молодого кобеля. Он отчаянно сопротивлялся, упирал¬
ся всеми четырьмя ногами в землю, в глазах замер смертель¬
ный страх, точно он вдруг узнал собачника.
—	Буска... Буска...— прошел по толпе шепот.
Это была великолепная зверовая лайка. Никакого сравне¬
ния с Жуликом.
Старик обрадовался и сразу схватил сачок.
—	Вперед Жулика выпускай! — протестующе заорали
мальчишки.
Но тут показался Копейкин.
—	Ты, дедушка, не слушайся ребят, сажай поскорее Буску
и поспешай, как бы хозяин его, дядя Степа, не заявился. Тог¬
да он тебя вместо Буски затолкает в ящик.
—	Так уж и затолкает! Я ведь не сам по себе — от загот-
пушнины,— оправдывался собачник.
Однако он заторопился, накинул на собаку сачок и, не об¬
ращая внимания на ее яростное сопротивление, впихнул в;
ящик и захлопнул дверку.
—	А Жулика, Жулика выпускай!—загудели ребята и ста¬
ли подступать к телеге.
—	Цыц!.. Не подходи!..— Собачник угрожающе поднял
кнут, заслонив собою ящик.
Копейкин что-то крикнул, и, словно по мановению волшеб¬
ной палочки, все стихло. Мальчишки даже подались назад от
телеги и, повернувшись к конопатому пареньку, недоуменно^
ждали, не веря, что он отдал Буску.
Я встал.
—	Трогай, дедушка, трогай! — послышался спокойный го¬
лос Копейкина.
Собачник не торопясь уселся на телегу, все время подо¬
9

зрительно поглядывая в сторону, где стоял конопатый паре¬
нек. В последний раз оглянулся на присмиревших, сбитых с
толку ребят, дернул за вожжи и ременным кнутом стегнул
по ребрам мерина.
Лошадь от неожиданности вздрогнула, споткнулась ^точ¬
но не поняв команды, повернула голову к собачнику.
—	Дрыхнешь, окаянная! Но-о...
—	Счастливого пути, приезжай, дедушка, еще!— крикнул
ему вслед Копейкин.
Телега загрохотала по мерзлой дороге. Собаки в ящике
все разом завыли. Толпа стояла, все еще не веря случив¬
шемуся.
И вдруг дружный хохот, точно взрыв, потряс всю улицу:
у телеги сошли с осей оба левых колеса. Она сильно накло¬
нилась, и старик, свалившись в снег, замотал в воздухе длин¬
ными ногами, всунутыми в латаные валенки.
Мальчишки торжествовали.
Едва отряхнувшись от снега, разъяренный собачник ки¬
нулся на толпу с кнутом. Ребят как не бывало — кто куда!
Только Копейкин стоял на месте, будто примерзший к доро¬
ге, в расстегнутой телогрейке, в сдвинутой на затылок шапке,
чуть побледневший и решительный. Старик всем своим гне¬
вом обрушился на него, размахнулся, чтобы ударить, да так
и замер с высоко поднятым кнутовищем.
—	Не надо, дедушка, драться,— сказал спокойно, не без
лукавства подросток.
—	Я тебе покажу, пескарь, как гайки отвинчивать!
—	А.я их трогал?
—	Думаешь, не вижу, что ты тут за атамана?!
—	Ну, пускай я,— с достоинством ответил Копейкин.—
Могу пойти на переговоры.
—	Гайки давай, а не переговоры, разбойник!
—	Выпускайте всех собак, тогда и гайки получите, а то
никуда не уедете. Да и дядя Степа вот-вот подойдет.
Старик перевел сузившиеся от гнева глаза на осмелевших
мальчишек, на свою скособоченную телегу и, трезво оценив
обстановку, прошипел:
—	У-у-у, змееныш!..
Он долго возился над люком ящика. Наконец дверка рас¬
пахнулась, и собаки, чуть не передавив друг друга, вырвались
*на свободу.
Ребята неистовствовали, кричали, прыгали, свистели. Они
10

помогли старику надеть колеса, усадили его в телегу. С ка¬
ким-то удивительным безразличием к ударам кнута мерин
засеменил по дороге. Свернув в переулок, старик оглянулся
и угрожающе потряс в воздухе кнутовищем.
...Моя квартирная хозяйка Акимовна — добрейший чело¬
век. Она всю жизнь работала на приисках, прожила тяжелую
жизнь и до старости сохранила большое трудолюбие. Я не
помню ее праздной. Всегда занятая какими-то хлопотами,
вечно беспокойная, она находила время заботиться обо мне,
и это всегда трогало меня.
—	Что же вы так долго не приходили обедать? Щи пере¬
прели,— упрекнула она.
—	Виноват, Акимовна! На улице задержался. Собачник
поймал соседского Жулика, а ребята не захотели отдать.
—	Жулика! — всплеснула руками старушка.— А что же
вы смотрели? Табаку бы ему в нос, живодеру! Сроду в посел¬
ке собак не ловили, а нынче, вишь, заготпушнина учредила
собачника; житья не стало собакам. Ну и что же?
—	Смотрел я на ребят, знакомился. Копейкин у них за
главного. Чей он сын, не знаете?
—	Копейкин?.. Отродясь фамилии такой не слыхивала.
Видать, не здешний. Звать-то его как?
—	Не знаю, шустрый такой паренек.
—	Они, милый, на шкоду все шустрые. Чего учудить —
занимать не пойдут,— ответила Акимовна не без гордости.—
Наша улица издавна в славе ребятами и без Копейкина. Вы¬
думают же такую фамилию! Обличил какого из себя?
—	Конопатый мальчишка.
—	Конопатый?.. Ума не приложу, чей он. Конопатых у
нас на улице нет,— твердо заявила старушка.
ГОЛУБАЯ ТРЯПОЧКА
Уже все было готово к нашему отлету: упаковано снаря¬
жение, продукты, инструменты, личные вещи, но ледяной
аэродром на реке, где нас с Василием Николаевичем долж¬
ны были высадить, затопила наледь, и теперь там невозмож¬
но было посадить самолет. Обещали подыскать другую пло¬
щадку, а это не так просто, и я с ужасом думаю, как бы нам
надолго не задержаться в поселке.
Давно меня гнетет тоска по тайге. Она приходит сразу,
п

как только появляются первые признаки весны. Они во все!м:
и в мягком хрусте снега под ногами, и в сдержанном молча¬
нии птиц, и в синеве неба, и даже в шуме леса. Как-то вдруг,
без ветра, заволнуется он, зашумит и замрет, точно обеску¬
раженный чем-то. Вот тогда-то и становится невмоготу бес¬
печная жизнь в четырехстенной избе. Хочется встретиться с
бурей, со зверем, с верстами, с бесконечными верстами непо¬
знанного пути. Потянет к вольным, близким сердцу просто¬
рам с хвойным воздухом, с лопнувшими почками берез, с
птичьим криком и затяжными весенними закатами.
Сегодня резко похолодало. На окнах мороз выгравировал
замысловатые узоры. С неприветливого серого неба падают
невесомые пушинки снега. Они копятся на остывшей земле,
сглаживая шероховатую поверхность белизною.
Опять зима.
Так нередко бывает после теплых, по-настоящему весен¬
них дней: ударит нежданно трескучий мороз, завоет пурга —
это зима, собрав остатки сил, напоминает о своем грозном
могуществе. Не очень-то радует такая погода.
После обеда ко мне зашел Василий Николаевич, мрачный,
как грозовая туча. Ему-то, всю жизнь проведшему в тайге и
привыкшему в это предвесеннее время уже находиться где-то
далеко от поселений, особенно не по душе наша задержка.
Мы долго молчим. Я бесцельно гляжу в окно. Василий
Николаевич лениво набивает трубку табаком.
—	Когда же полетим? — вырывается у него.
Я ничего нового сказать не могу и молчу.
—	Собакам и то надоело ждать. Утром зашел проведать
Бойку и Кучума, они не ласкаются, в глаза не смотрят, будто
я виноват,— рассказывает он.
—	Хватит, Василий, тут и без твоих разговоров тошно.
Еще немного потерпи, найдут новую площадку на реке, часа
не задержимся — улетим.
В комнату вошла хозяйка с кипящим самоваром.
—	К вам дедушка пришел, войти стесняется, может, вый¬
дете?— сказала она мне, заваривая чай.
—	Кто он? — спросил я.
—	Тутошный, дело у него к вам какое-то.
В сенях стоял дородный старик, приземистый, на вид лет
шестидесяти. Одет он был по-зимнему. Дубленый полушубок,
изрядно поношенный, но без единой латки, туго перевязан ку¬
мачовым кушаком. На ногах лосевые унты, в двух местах ак-
12

хуратно перехваченные
ремешками. На голове
старика глубоко сидела
заснеженная самодель¬
ная барашковая ушанка.
Она обрамляла сверху и
с боков приветливое, ко¬
ричневое от ветра лицо,
опушенное снизу оклади¬
стой бородою.
Он посмотрел на меня
со странной детской рас¬
терянностью.
—	У нас промежду
промышленников слушок
прошел, будто вы охотой
занимаетесь,— начал он
крутым баском, пересту¬
пая от неловкости с ноги
на ногу.— Вот я и прибе¬
жал из зимовья, что в Медвежьем логу:	может, поедете
до меня —дюже коза пошла.
—	Вы что ж, охотник? — спросил я, обрадовавшись столь
приятному гостю.
—	Балуюсь,— замялся он и, откашлявшись, вдруг осме¬
лел.— С детства маюсь этой забавой. Еще махонький был —
на выстрел бегал, как собачонка, так и затянуло. Должно,
до смерти!
Секунд пять, не больше, ему хватило на то, чтобы осмот¬
реть меня и Василия Николаевича, и с его лица исчезла ра¬
стерянность. Затем, немного отогревшись, он уселся на крае¬
шек табуретки, сбросил на пол шапку-ушанку, меховые
рукавицы и стал сдирать с бороды прилипшие сосульки. А
сам нет-нет да и окинет пытливым взглядом комнату.
Громко хлопнула наружная ставня.
—	Опять завьюжило,— сказал Василий Николаевич, ис¬
коса поглядывая на старика.
—	По козам самый раз!
—	Да вы раздевайтесь,— предложил я.
—	Благодарю. Ежели уважите приехать, то я побегу. А
«коза, не сбрехать бы, вон как пошла — табунами, к хребту
жмется; должно, ее со степи волки турнули.
13

Василий Николаевич так и засиял, так и заерзал на стуле..
—	Да раздевайтесь же, договориться надо, где это и куда
ехать,— сказал он.
—	Спасибо, а ехать недалече, за реку.— И дед, осмелев,
привычным движением рук сдернул кушак, сбросил на пол
полушубок.— Я ведь колхозный смолокур, с детства в тайге
пропадаю. Там, видно, и доживать буду. Так уж приезжайте,
два-три ложка прогоним и с охотой будем...
Сухое, обожженное ветром лицо старика перетягивалось
вздувшимися прожилками. Руки тоже жилистые, тяжелые.
Умные добрые глаза под широкими бровями, и улыбка, изнут¬
ри освещающая лицо. На всей его коренастой фигуре, на
одежде лежал отпечаток лесного человека.
—	Где же мы вас найдем? Тайга большая!..
—	Сам найдусь, не беспокойтесь. Пашка, внучек, вас тут
дождется, пока вы соберетесь, и отсюда на Кудряшке к сед¬
ловине подвезет.
—	А Пашка-то где?
—	На улке с санями ждет. Не беспокойтесь, довезет. Он,
шельма, насчет коз во как разбирается, мое почтенье! Ничего,
что перышком не вышел, зато умом куда с добром! Весь в
меня, негодник, будет.— И его толстые добродушные губы под
усами растянулись в улыбке.— В зыбке еще был, только на
ноги становился, и что бы вы думали?.. Бывало, ружжо в ру¬
ки возьму, так он весь задрожит, ручонками вцепится в меня,
хоть бери его с собой на охоту. А способный какой! Малость
подрос—ружжо себе смастерил из трубки, порохом начинил
его, камешков наложил, как вправдашное... Вот уж и грешно
смеяться, да не утерпишь. Бабка белье в это время во дворе
стирала. Подобрался он к ней, подпалил порох да как чеса¬
нул ее, бабку-то... Она, голубушка, и полетела в корыто, чуть
не захлебнулась с перепугу... Так что не беспокойтесь, он
насчет охоты разбирается. Где силенкой не дотянет—хит¬
ростью возьмет. Говорю, не подведет.
—	Ну как, Василий, поедем? — спросил я.
—	А как же иначе?!
—	Тогда по случаю нашего знакомства, думаю, не отка¬
жетесь рюмочку пропустить. Пьете? — спросил я старика.
Тот смешно прищелкнул языком и, разглаживая влажную
от мороза бороду, хитровато взглянул на меня.
—	Случается грех... Не то чтобы часто, а приманивает.
Пора бы бросить, да силен в ней бес, ой как силен!
14

Я налил ему полстакана спирта и хотел было развести во¬
дою, но он энергично запротестовал:
—	Что вы, что вы, зачем добро переводить?..
Старик опрокинул стакан, громко крякнул, вытер губы, а
бутерброд переломил пополам и сунул в рукавицу.
—	Иди, Василий, собирайся побыстрей.
—	Я не задержу.
Василий Николаевич вышел вместе со стариком.
—	Пашка пусть зайдет погреться! — крикнул я им вслед.
Вот, думаю, подвалила удача. К счастью, у меня есть раз¬
решение на отстрел двух козлов. Достаю карабин, осматри¬
ваю, начинаю переодеваться. Хорошо поразмяться в тайге!
Меня захватывает радость предстоящих охотничьих приклю¬
чений. Чего только не услышишь, не увидишь в тайге за день!
Я истосковался по лесу, по стуку дятла, даже по усталости.
Воображение не замедлило вылепить картину охоты, сбито¬
го удачным выстрелом козла и костер в лесу под кудрявыми
соснами...
Слышу, приоткрылась дверь, и в комнату просунулся пар¬
нишка, закутанный с ног до головы в дорожную доху. Он
сбросил ее у порожка, повернулся, и я увидел конопатое лицо.
—	Копейкин?! Так это ты и есть Пашка?
—	Пашка я, из Медвежьего лога.
—	Почти графский титул! Ну, садись! — пригласил я.
На нем были та же защитного цвета широченная телогрей¬
ка с чужого плеча и большие унты, вероятно дедушкины
обноски. Поверх этого странного костюма, напоминающего
водолазный скафандр, торчала на тоненькой шее голова с
беспорядочно взбитыми русыми волосами, с острым птичьим
носом, обрызганным мелкими веснушками, и с ямочкой на
округлом подбородке. Во всей его фигуре было что-то стре¬
мительное, как у стрижа в полете.
Серые ястребиные глаза мгновенно пробежали по всем за¬
коулкам комнаты, по всем предметам, но не выдали любо¬
пытства, точно ничто их тут не удивило.
—	У вас тепло,— сказал он, долго усаживаясь на стуле.—
Вы не торопитесь: пока дедушка добежит до лога, мы лучше
тут подождем, в тайге враз продует.
—	Куда же он побежал? — удивился я.
—	Мы-то поедем прямиком, до седловины, а он по Ясней-
скому логу пугнет на нас коз.
—	Пешком и побежал?
15

Пашка улыбнулся, наб¬
рав полную грудь воздуха.
—	Дедушка у нас все
пешком, сроду такой. До
Медвежьего лога, где наше
зимовье, двенадцать кило¬
метров, а за тридцать лет,
что живет дедушка там, он
на лошади ни разу туда не
ездил. Когда Кудряшка бы¬
ла молодой, следом за ней
бегал. А теперь она зады¬
хается в хомуте, спотыкать¬
ся стала. Так он пустит ее
по дороге, а сам вперед
рысцой до зимовья. Она не
поспевает за ним.
—	А как зовут твоего де¬
душку?
—	Не могу выговорить
правильно, сами спросите.
Его все Гурьянычем, по от¬
цу величают. Сказывают, он будто был одиннадцатым сыном,
родители все имена использовали, ему и досталось самое что
ни на есть трудное. Ниподест, что ли!
—■ Анемподест?
—	Да, да... Он у вас ничего не просил? — вдруг осведо¬
мился Пашка.
—	Нет.
—	А ведь ехал с намерением. Значит, помешкал... У нас
на смолокурке все к краю подходит: зимовье на подпорках,
бабушка старенькая, да и Кудряшка тоже. А Жучка совсем
на исходе, даже не лает... Так мы с дедушкой хотели щенка
раздобыть. Говорят, у вас собаки настоящей породы.— И па¬
ренек испытующе посмотрел мне в глаза.
—	Собаки-то есть, Пашка, но когда будут щенки, не
знаю. Да и будут ли?
—	Бу-у-дут,— убежденно ответил Пашка.— К примеру,
наша Жучка каждый год выводит щенят, да кому они нуж¬
ны! Хочется породистого от Кучума. Мы уже и будку ему
сделали и имя придумали: Смелый!.. Значит, еще неизвестно?
—	А зачем тебе собака?
16

—	Как же в тайге без нее?
—	Ты ходишь в тайгу?
—	Каждую осень промышляем белку, когда и колонка до¬
будем, ну и птицу боровую. А в прошлом году росомаха по¬
палась.— Последнее слово он произнес не без гордости.— Уж
и намаялись с ней!
—	А сколько тебе лет?
—	Тринадцать. Я по тайге сызмальства хожу.
Пока он рассказывал о своей жизни, я переоделся.
—	Чаю со мной выпьешь?
—	С сахаром? — оживился он. — А что это у вас, дядя,
за коробка нарядная?
—	С монпансье.
—	Знаю: кисленькие леденцы.— И он громко прищелкнул
языком.
—	Могу тебе подарить.
—	С коробкой?
—	Да.
—	Что вы, ни-ни! — вдруг спохватился он. — Дедушка
постоянно говорит, что я за конфетку и портки свои продам.
Брать не велит. А чаю с монпансье выпью. Какие у вас ма¬
ленькие чашки!..— заключил он с сожалением.
Пил Пашка из блюдца долго, вольготно, даже вспотел и
все время шмыгал носом. А беспокойные глаза продолжали
шарить по комнате.
—	У вас, видать, настоящая дробовка? Наверно, тыщу
стоит? — И Пашка, покосившись на мое ружье, затяжно
вздохнул.— А дедушка с пистонкой промышляет. Она еще де¬
дом его с турецкой войны привезена, кремневкой была, по¬
том ее на пистонку цеределали. Старая она у нас, к тому же
еще и грозой ее чесануло: ствол сбоку продырявило и ложу
расщепило. И стреляет смешно: сначала пистон треснет, по¬
том захарчит, тут уж держись покрепче и голову нужно от¬
ворачивать— может глаза огнем вышибить... Нашей пистонке
трудно запалиться, а уж как стрельнет — любую зверушку
сразу сшибет.— И он взмахом руки показал, как она падает.
—	И ты с ним охотишься?
—- Стреляю, но редко. Я только припасы таскаю, да если
где зайца раненого догнать или утку из воды вытащить. Бы¬
вает, и белка зависнет на дереве. Дедушка говорит: «Вот уж
как ты, Пашка, научишься во всех лесных делах разбирать¬
ся, тогда пистонка будет твоя».
2 Гр. Федосеев
17

—	Ну и как же?
—	Стараюсь.
—	Знаешь, Пашка, с таким ружьем недолго и беды на¬
жить! Новое нужно купить.
—	Край как нужно! — оживился парнишка.— Да что по¬
делаешь с бабушкой: она не согласна насчет покупки ружья,
денег не дает, а то бы мы с дедушкой давно купили. В мага¬
зин часто заходим, дедушка все ружья пересмотрит, выберет
и скажет: «Ну и хороша же, Пашка, дробовка!» С тем и уй¬
дем.
—	Почему бабушка против покупки?
—	Говорит, что я тогда из тайги вылезать не буду, шко¬
лу брошу.
—	Ты тайгу любишь?
—	Люблю. Эх, ружье бы! Вот если бы ружье!..— И
Пашка задумался.
Лицо его вдруг стало грустным. Он смотрел в угол, где
стояла моя двустволка, а воображение, вероятно, рисовало
заманчивую картину, как он с настоящим ружьем бродит по
тайге, стреляет рябчиков, косачей и как, нагрузившись ди¬
чью, возвращается к бабушке в зимовье... Кажется, я своими
расспросами коснулся больного места. Он наскоро допил
чай, отблагодарил Акимовну и смолк.
—	Ты давно охотишься?
—	И не говорите...— Пашка застенчиво улыбнулся.—
Раньше с луком в лес ходил, птицу сшибал, а теперь ни то
ни се: с луком не интересно, а стрельнуть из дробовки де¬
душка нечасто дает: говорит, еще не дорос.
—	Каких же ты птиц сшибал из лука?
—	Рябков.— И он повеселел.— Однажды иду по-над бо¬
лотом, смотрю, какая-то диковина птица на высоких ходулях
с длинным носом, нездешняя. Вот, думаю, подбить бы ее!
Подкрадываюсь к ней, натягиваю лук, а она заметила меня,
только хотела взлететь,— я и пустил в нее стрелу. С места не
сошла! — Пашка опять подкрепил последние слова жестом.
—	Стрелы-то у тебя были отравленные?
Он рассмеялся:
—	Нет, я их слюной смачивал.
—	Какая же это была птица?
—	Кроншнеп.
—	Мясо вкусное? — допытывался я.
—	Кто его знает. Дедушка бухгалтеру леспромхоза отнес.
18

Вернулся Василий Николаевич в полном охотничьем об¬
мундировании: в унтах, шерстью наружу, в телогрейке из
плащ-палатки, подбитой беличьим мехом, в легких шерстя¬
ных варежках.
—	Акимовна! — окликнул он хозяйку.— Ты говорила, что
козлятину хорошо нашпиговать свиным салом с чесноком?
пР иготовься!
—	Как же, вкусней нет блюда. Только надо сначала до¬
быть козла, а потом шпиговать. Ни пуха ни пера вам!
Мы распрощались.
За воротами дремала тощая грязно-серой масти старень¬
кая лошаденка, запряженная в розвальни.
—	Ну-ка, Кудряшка, прокати! — ласково крикнул Пашка.
Он отвязал вожжи, усадил нас в задок на пахучее сено, а
сам занял кучерское место.
Кудряшка качнулась влево, взмахнула облезлым хвостом
и, сдвинув примерзшие к земле розвальни, лениво потащила
их по незнакомым нам переулкам.
—	Надо бы торопиться, солнце низко, — посоветовал Ва¬
силий Николаевич.
—	Да ее не раскачать, а собаки на улице попадутся —
совсем станет. Только уж не беспокойтесь, я дедушку не под¬
веду: вовремя приедем. Ну ты, Кудряшка, шевелись!
За поселком лошаденка будто пробудилась, сама, без по¬
нуканий, побежала мелкой рысцой. В животе у нее все время
ёкало в такт бегу.
— Селезенка играет,— пояснил Пашка.— Кудряшка у нас
подслеповатая, думает, что впереди дед бежит, вот и торо¬
пится. Иной раз даже заржет, только голос у нее тонкий
стал, как у жеребенка. Колхоз давно другого коня давал, да
дедушка говорит: нам торопиться некуда. У нас с ним все
ведь распланировано: в это лето зимовье новое сложим,
осенью ловушки в тайге подновим, а Кудряшка с нами оста¬
нется до самой смерти... И правда, верни ее в колхоз — там
в первый же день ей хана, а тут она, вишь, как трусит нога¬
ми?! Мы-то ее не обижаем....
—	А как твои дела в школе? — спросил его вдруг Васи¬
лий Николаевич.
Пашка бросил на него недобрый взгляд, дернул вожжой
и, продув громко нос, заерзал ногами по сену.
—	Вон в тех колках ну и косачей — тьма! — сказал он, по¬
казывая кнутом вправо на залесенные холмы.— У нас там с
2*
19

дедушкой шалаш налажен. Скоро птица играть начнет, сле¬
тится да как зачуфыкает, закурлыкает, аж дух захватывает.
А дерутся по-настоящему. Иную в кровь заклюют...
—	Со школой, спрашиваю, у тебя как? — перебил его
Василий Николаевич.
—	Со школой?..— Пашкино лицо вдруг вытянулось, по¬
мрачнело.— С арифметикой не справляюсь,— процедил он
сквозь зубы чуть слышно.— Пока примеры были, понимал что
к чему, а как пошли задачи — вот тут-то и прижало меня. Де¬
душка сказывает, что у нас во всем потомстве считать сроду
не умели, вся надежда, мол, на тебя, внучек! Ежели, дескать,
арифметику не одолеешь, то нашему роду каюк. Сам, гово¬
рит, видишь, что делается на этом свете: всякие машины, са¬
молеты, спутники, в космос люди летают, без арифметики те¬
перь жить нельзя, сзади окажемся. Видите, куда он клонит!
Значит, я должен за весь род ответ держать!
—	Дед правильно говорит. А ты как думаешь?
—	Конечно, жалко мне свой род,— снисходительным то¬
ном ответил Пашка.— Придется налечь на арифметику, а то
и верно, затолкают нас под низ.
За рекою дорога свернула влево, прорезала степь и глу¬
бокой бороздою, виляя по береговым перелескам, вывела нас
на водораздельный перевал. Дальше узкой прорезью начина¬
лась лощина. Она, раздвинув холмы, уходила в глубину ли¬
ственничной тайги широкой падью. Необозримый простор,
завороженный тишиною, ожидал нас там.
По синеющему небу плыли легкие облака, облитые золо¬
тистыми лучами заходящего солнца. Навстречу лениво лете¬
ли вереницы ворон.
Вечерело.
У холмов Пашка подъехал к стогу сена, остановился.
—	Тут мне велено дожидаться. Дедушка теперь в ельнич¬
ке у ключа передохнет и до заката солнца стукнет. Коза сра¬
зу пойдет, не задержится — чуткая она, далеко хватает. А
вам на этих седловинах ждать; ее ход тут,— с серьезностью
опытного егеря объяснил нам Пашка.
Мы с Василием Николаевичем помогли ему распрячь ло¬
шадь, развести костер и стали собираться.
—	Ты что, Пашка, приуныл?
—	Охота с вами сходить. Дедушкину бы пистонку мне,—
с искренней грустью сказал он.
—	И что тогда?
20

—	Уж я бы тут козла сшиб... Не верите?
—	Конечно, нет.
—	Никто не верит...
—	Возраст у тебя ненадежный. Уж так и быть, пойдем
вдвоем на седловину.
—	Возьмете? — И он от радости запрыгал, но тут же опо-
мнился.— Дедушка сказал, от Кудряшки не отходить, волки
по лесу бродят. Огонь буду держать, а то бы пошел...
Мы с Василием Николаевичем взяли ружья, выразили со*
чувствие Пашке и разошлись по седловинам.
Я поднялся на левую. Осмотрелся.
За седловиной, врезанной меж двух холмов, лежал широ¬
кий лог, покрытый редким лиственничным лесом, и дальше —
серебристая степь, прочерченная темными полосами ельни¬
ков. «Козьи места, светлые, кормистые»,— подумал я с радо¬
стью.
У старого толстого пня я разбросал снег, чтобы он не
скрипел под ногами, проверил ружье и замер в ожидании.
Василий Николаевич был справа, на соседней седловине.
Тихо догорал холодный пасмурный день. Солнце, вырвав¬
шись из-за нависших туч, облило прощальными лучами хол¬
мы, на какое-то мгновение осветило лежавшую позади рав¬
нину и потухло, разлив по небу багряный свет.
Минуты потянулись медленно. Все тише становилось в ле¬
су. И уже не верилось, что кто-то живет в этой тишине, что
нас ждет тут удача. Да если и есть в бору козы, то старик
Гурьяныч может до темноты не успеть пугнуть их на нас или
они пройдут стороною, минуя седловины, где мы подкара¬
уливаем их.
Чем дольше жду, тем безнадежнее. Единственное утеше¬
ние— кругом лес. Ох, как хорошо вдохнуть свежий воздух,
почувствовать, как мороз приятно щекочет тело под настыв¬
шей одеждой!
Жаль Гурьяныча... Сколько хлопот принесет ему эта
охота.
Вдруг далеко-далеко, где-то в глубине лога, точно вскрик¬
нул кто-то и смолк. «Кажется, гонит»,— мелькнуло в голове,
и приятный холодок пробежал по всему телу. Я посмотрел
вниз, прислушался. Ничего не видно, не слышно, но каким-то
скрытым чутьем чувствую, что кто-то появился в лесу, несет¬
ся на меня, и сердце начинает биться в приятном ожидании.
Холодной волной дохнул ветерок, освежая лицо.
21

Закладываю патрон в
ствол карабина. Жду, на¬
пряженно всматриваясь в
густеющий сумрак.
Гаснет у горизонта заря.
Темнеет лог, и где-то на хол¬
ме ударил последний раз
дятел. Вдруг, словно в пу¬
стую бочку, кто-то ухнул —
заревел козел. Далеко вни¬
зу мелькнул табун коз и ос¬
тановился, как бы выбирая
направление. Гляжу, идут
на меня. С какой легкостью
они несутся по лесу и, точ¬
но охваченные недобрым
предчувствием, бросаются из
стороны в сторону, перепры¬
гивают через кусты, рытви¬
ны, валежник! Но на бегу
козы забирают левее и про¬
ходят мимо меня, к сосед¬
ней седловине.
Еще не смолк шелест
пробежавшего по снегу та¬
буна— вижу, оттуда же, из
глубины лога, невероятно
быстрыми прыжками несет¬
ся одинокий козел. Быстро
мелькает он по лесу, при¬
ближается ко мне. Руки
сжимают ружье. Почти не¬
возможно попасть в козла
на таком бешеном скаку.
Вот он уже рядом. Три
прыжка — и мы столкнемся.
Палец касается спуска, еще
одно мгновение...
Козел неожиданно за¬
мер в последнем прыжке
возле меня, глубоко засадив
все четыре ноги в снег.
22

Он стоит в профиль, всего лишь в двадцати метрах, смело
повернув ко мне голову и показывая всего себя: дескать, по¬
смотри, полюбуйся, каков я вблизи!
Я поражен его красотой. Ничего подобного не видел. За¬
был про ружье, про выстрел, про охотничий пыл. Какая точ¬
ность линий, словно точеные ножки, мордочка — весь литой!
И какая удивительная симметричность во всей его окраске.
Кажется, ни одной шерстинки на нем нет лишней и ничего
нельзя добавить, чтобы не испортить красоты. Большие чер¬
ные глаза светятся непонятной доверчивостью.
Он осматривает меня спокойно, вероятно признав за пень.
«Если бы ты знал, какой страшный враг стоит перед то¬
бой!»— подумал я, не двигаясь с места и не отрывая глаз от
него.
Потом козел вдруг поднял голову и, не трогаясь с места,
посмотрел в глубину лога, медленно шевеля настороженными
ушами. Тревога оказалась напрасной. Козел, не обращая на
меня внимания, вытянул голову и принялся срывать листья
сухой травы... «Что это?!» — чуть ли не вскрикнул я. Его шея
повязана голубой тряпочкой. Не верю себе. Протираю гла¬
за... Да, голубой тряпочкой!
— У-ю-ю-ю...— Из края лога доносится голос Гурьяныча.
Козел сделал прыжок, второй, мелькнул белым фарту¬
ком и исчез за стволами лиственниц, как видение. А я про¬
должал стоять, пораженный этой необычной встречей, не в
силах разобраться в том, что видел. Кто привязал козлу го¬
лубую тряпочку? Чья рука касалась его пышного наряда? И,
наконец, как случилось, что я не выстрелил!
Вдруг справа и ниже седловины щелкнуло два выстрела.
Они, точно удары хлыста, болью отозвались во мне. Неужели
убит? А может, ранен и его удастся спасти. Я не задумываясь
бросился по его следу....
НОЧНЫЕ КОСТРЫ НА ЛЫЖНЕ
Хмурые тучи нависли над холмами. Ночь в тайге насту¬
пает быстро. Не успеет солнце скрыться за горизонтом, как
в лесу сразу становится сумрачно и тесно. Тьма незаметно
окутывает землю. Иду, тороплюсь, с трудом различая след
козла, который привел меня не на седловину, к Василию Ни¬
колаевичу, а к глубокому ключу.
23

Совсем стемнело, и я потерял след козла. На небе не оста¬
лось ни единой звездочки, не видно стало и холмов на гори¬
зонте. В темноте исчезли ориентиры.
А места мне тут незнакомые. Куда идти? Надо бы возвра¬
щаться на стоянку своим следом, так нет, почему-то решаю
идти напрямик, по ключу.
Иду по глубокому снегу. Валежник, кочки, местами непро¬
лазная чаща. Сразу обнаружилось, что я давно не ходил по
лесу,—быстро устал. Но хочу верить, что где-то близко наши.
Ключ неожиданно раздвоился. Да что это за напасть! Не
знаю, куда идти. Сворачиваю вправо. Ничего не понимаю,
где я; кажется, заблудился. Жалею, что из дома не взял
лыж, на них идти было бы куда легче. Но кто же знал, что
такое случится.
Далеко послышался выстрел. Он гулом прополз по лож¬
кам, ушел за холм и там смолк в ночной темноте. Это наши
подавали сигнал, и совсем не оттуда, куда я шел. Пришлось
повернуть назад.
Иду долго. Знаю, что меня ищут, мне кричат, но я брожу
где-то по незнакомой кочковатой равнине, по-прежнему то¬
роплюсь и в этой спешке больше запутываюсь. Ноги быстро
устают, плохо повинуются. Все чаще останавливаюсь, чтобы
передохнуть. Никакой седловины поблизости нет. Мною окон¬
чательно овладевает неприятное чувство одиночества. Я под¬
нимаю ружье и стреляю в темноту. Кто-то огромный, точно
разбуженный внезапным взрывом, рванулся и настороженно
замер. Прокричала испуганно птица, и стало невыносимо
жутко в наступившем молчании.
Из-за туч проглянула луна и щедро залила холодным све¬
том все вокруг меня. Свободнее стало в лесу. Ко мне верну¬
лась бодрость духа. Теперь я шел на север незнакомыми ме¬
стами, но верил, что найду своих.
Вижу впереди взбитый снег. Подхожу ближе—это лыжня.
Наклоняюсь, ощупываю рукой край — он рыхлый:	человек
только что прошел. Мы бы встретились, поспей я всего на
две-три минуты раньше.
Кто это еще тут бродит ночью по лесу? Но не все ли рав¬
но мне сейчас, свой или чужой? Надо догнать. Ему, вероят¬
но, знакома эта местность, и он, возможно, поможет мне вы¬
браться из заколдованного круга.
Я кричу изо всей силы. Еще и еще. Голос глохнет в коря¬
вых дебрях непробудной тайги.
24

Надо торопиться. Оп¬
ределяю направление
лыжни и набираю темп.
...Время перевалило за
полночь. Луна скрылась.
Черное от туч небо опять
стало казаться кровлей.
Погода быстро менялась.
Холодный ветер принес
снег.
И вдруг набросило
дымком.
Я остановился. Еще ь
еще глотнул воздуха.
Сомнений не было: где-то
близко, за косой сеткой
снегопада,— костер Ноги
несут меня во всю прыть
боюсь, как бы незнакомец
не ушел.
На опушке леса лыж¬
ня оборвалась, снег при¬
топтали сапоги. Еще де¬
сяток шагов — ия увидел толстую сухую сосну, сваленную
ветром и подожженную у корней. Припадаю к огню, дую на
него и с минуту, забыв обо всем на свете, отогреваю закоче¬
невшие руки, жадно глотаю тепло.
И тут соображаю: ведь человек, идущий впереди, развел
огонь, но, не дав ему как следует разгореться, ушел дальше.
Что могло помешать ему погреться?
Снова иду, мну обессилевшими ногами свежий снег и все
больше устаю. Обнадеживаю себя тем, что лыжня неизменно1
приведет меня к людям. Мне представилось, что слева, где-то
недалеко, должна быть колхозная заимка, а справа — прииск,
до которого и сотня километров наберется.
Ветер налетает холодным шквалом, потрясает гулом
бор.
Опять пахнуло дымком. Подхожу к костру. Та же карти¬
на: подпаленная толстая сосна, но человек и на этот раз ушел
от огня раньше, чем он разгорелся. Ничего не могу понять.
Незнакомец, видимо, устал, поджигает толстый валежник, хо¬
чет заночевать, но слышит мои шаги на своем следу и убе-
25

>гает. Иначе зачем ему разжигать костры, если он ими не
пользуется? У меня пропадает желание догонять его.
Ему-то на лыжах легко, а каково мне!
Иду не торопясь. Чертовски устаю, но лыжню не бросаю.
По-настоящему разыгралась вьюга. Воет, свистит порыви¬
стый ветер, бросая в лицо колючие хлопья снега. И тут я на¬
чинаю понимать, какая страшная сила заключена в буране и
как легко человеку погибнуть.
Но думаю о лыжне. Пусть уходит таинственный незнако¬
мец. Решаюсь развести костер, бросить бесполезное мытарст¬
во по лесу. И в поисках подходящего места неожиданно вы¬
хожу на дорогу и тут же сквозь буран во тьме вижу маня¬
щий огонек.
Унимаю шаги. Как рысь, бесшумно крадусь к костру. Хо¬
чу врасплох захватить незнакомца. Вот уже близко. Всмат¬
риваюсь и приятно поражаюсь: передо мною, как в сказке,
вырастает маленькая избушка — зимовье, старенькая, низкая,
.вросшая в землю и сильно покосившаяся к косогору. В узень¬
ком окошке — свет.
Я с трудом разыскал дверь, постучался.
—	Заходи, чего мерзнешь,— ответил женский голос,— я
тебя жду.
—	Меня? — удивился я, пролезая в узкую дверь.
—	Ну да. Только что Пашка ушел.
—	Куда?
—	Искать тебя. Костры на лыжне разводит, боится, что
у тебя спичек нет, что ты замерзнешь.
—	Выходит, я его следом шел?
—	Наверное.
«Вот ты какой, Пашка, ни пурги, ни ночи не побоялся...»—
удивился я.
—	Чего же он ушел от тепла?
—	Говорю, за тебя беспокоится. Ты, видать, не здешний?
—	Угадали. Разрешите переждать у вас до утра?
Свет керосиновой лампы освещал внутренность избушки.
Слева стоял стол, заваленный посудой, возле него — две сос¬
новые чурки вместо табуреток. У порога лежала убитая рысь,
прикрытая полой суконной однорядки1. Там же было и не¬
сколько свежих беличьих тушек. На бревенчатой стенке ви¬
сели капканы, ремни, ружья, веники и связки пушнины. В уг¬
1 Однорядка — суконная верхняя мужская одежда без воротника.
26

лу, на оленьих шкурах, под ватным одеялом лежала женщи¬
на с ребенком.
—	Однако, замерз? Клади в печку дров, грейся! — сказа¬
ла она спокойно, будто мое появление не вызвало в ней лю¬
бопытства.
Это была эвенка лет тридцати пяти, с плоским скуластым
и дочерна смуглым лицом.
—	Вы одна не боитесь в тайге? — заговорил я, немного
отогревшись.
—	Привычные. Охотой живем... Ты раньше, видно, тайга
не ходил?— вдруг спросила она, пронизывая меня взглядом.
—	Ходил, а вот видишь — заблудился. Хорошо, что вышел
на дорогу и увидел огонек.
—	А то бы мог замерзнуть. В кастрюле бери чай. Сахари
чашка на столе,— сказала она, отвернувшись к ребенку, но
вдруг приподнялась:— Еще кто-то идет!
До слуха донесся скрип лыж. Дверь приоткрылась, и сна¬
ружи просунулась заиндевевшая голова Гурьяныча. Вот уже
обрадовал он меня своим появлением! Старик беспокойно
оглядел помещение, широко улыбнулся и высунулся всей
своей мощной фигурой на середину зимовья, наполнив его
свежим сосновым воздухом.
Бросив у входа на пол рукавицы, старик протер полой од¬
норядки запорошенные снегом глаза, расчесал пятерней за¬
индевевшую бороду.
—	Слава богу! — сказал он с явным облегчением.— Чего
только не передумал! Давно пришли?
—	Только что, Пашкиным следом.
—	Он уже был тут?— удивился старик.
—	Был и ушел.
—	Эко отмахал каку даль! Здравствуй, Марфа. Ты чего
это чужих стала впускать к себе? — уже повеселев, обратился
он к хозяйке.
—	Сам идет. Окошко сделали нарочно к дороге, огонь но¬
чью не гасим: кто заблудится, так скорее зимовье найдет.
—	Эх, до чего ж вы славный народ, эвенки!
Гурьяныч сел на чурбак, огляделся.
—	Однако, устал?
—	Немножко. А Тешка где? — спросил старик.
—	Ушел ловушки закрывать, скоро промысел кончается.
—	Борьки тоже нет?— И старик, подумав, сказал серьез¬
но:— Зря его пускаешь.
27

—	Он большой, сам как хочет живет.
—	Оно-то так, да долго ли до греха!
—	Раздевайся, Гурьяныч.
—	Спасибо, Марфа, побегу, отдыхать не стану. Мы ведь
условились в полночь сойтись у стога, а уж скоро рассвет.
Беспокоиться будут.
—	Чай попей, еще успеешь.
—	За чай спасибо, а от хлеба не откажусь, если он есть у
тебя. На ходу пожую.
—	Бери, сколько надо, на столе под полотенцем.
Гурьяныч достал лепешку, приложил ее к носу, громко
потянул в себя воздух.
—	Ты, Марфа, мастерица насчет хлеба, ароматный-то
какой!
—	А я в прошлый раз у вас пробовала бабушкин хлеб—
куда с добром, веришь, весь день во рту держалась его .сла¬
дость,— ответила Марфа.
—	Бывает и у моей старушки удача.
Гурьяныч положил на горячую печку лепешку, повернулся
ко мне и, пряча в усах улыбку, неодобрительно закачал голо¬
вою.
—	Думал, беда случилась, ан нет, обошлось.
—	А где Василий Николаевич?— спросил я.
—	Там, на сопке, костер держит, кричит да стреляет —
знак подает.
—	Сколько беспокойства наделал! — произнес я вслух, до¬
садуя на себя.
—	Ничего, бывает. Я вот сколько лет живу в зимовье на
смолокурке, а иной раз встанешь ночью выйти по надобности
и дверь не найдешь: блукаешь в четырех стенах за мое поч¬
тенье! А тут ведь тайга. Так что спите, утром раненько Паш¬
ка на Кудряшке прибежит за вами.
И он заторопился.
—	Вы же устали, Гурьяныч, отдохните.
—	Отдыхать будем на том свете!
—	Тогда пойдемте вместе.
—	Без лыж, упаси бог, не пройти, снегу подбавило — во
как! — И он ладонью прочертил возле коленки.— К тому же
я напрямик срежу. Места знакомые.— И он, разломив попо¬
лам горячую лепешку, сунул ее за пазуху.
Скрипнула дверь, и в темной, растревоженной ветром тай¬
ге шаги старика смолкли.
28

А мне уже трудно было отвести мысли от Гурьяныча. Ста¬
рик как-то весь открылся мне в этой встрече в зимовье. Вот
он — настоящий следопыт, таежник. Все у него от леса, где он
родился и утверждал свое право на жизнь, на хлеб, на теп¬
лый угол. Лес одинаково наложил отпечаток и на его внеш¬
ность, и на характер. У него и фигура, и походка, и заячья
шапка, и однорядка, и шомполка составляют одно целое.
К тому же старик обладает необыкновенной обаятельностью,
которая обнаруживается с первых его слов. Весь он открыт,
как лес в солнечный день. Природа в Гурьяныче, кажется,
показала, какими отличными качествами она награждает лю¬
дей за их привязанность к ней.
В избе от накалившейся докрасна печки стало жарко. Я
прилег на шкуру и, засыпая, подумал: «Какой вкусной пока¬
жется старику горячая лепешка на холодном смолевом воз¬
духе».
А снег все шел и шел. Шумели, баюкая сон, старые сосны...
Меня разбудил запах распаренной сохатины и лука. В уг¬
лу, плача, тихо всхлипывал трехлетний мальчишка.
—	Чем он недоволен? — спросил я Марфу, занятую при¬
готовлением завтрака.
—	Петро-то? Должен был Борька прийти, да чего-то за¬
держался. Вот он и ревет. Да и я беспокоюсь.
—	У вас сколько же детей?
—	Двое: Петро да Борька. Сегодня в лесу перенова1, вот
и не идет.
Снаружи послышались торопливые шаги по снегу и лег¬
кий стук в дверь. Петро сразу смолк и, вытирая рукавом
мутные слезы, заулыбался, а Марфа распахнула дверь. Вме¬
сте со струей холодного воздуха в зимовье ворвался козел.
Это было так неожиданно, что я буквально оторопел. В сле¬
дующее мгновение я увидел у него на шее голубую тряпоч¬
ку. Радостный, как весенний день, он был полон энергии. Тя¬
желое дыхание выдавало усталость — видно, издалека бежал
к зимовью.
—	Пришел, Боренька, хороший мой,— нараспев ласково
заговорила Марфа, приседая.
Тот бросился к ней, лижет лицо, руки, а Петька гогочет
от восторга, виснет на Борьке, обнимает его.
1 Перенова — только что выпавший ночью снег.
29

Я встаю, невольно взволнованный этой трогательной кар¬
тиной и той привязанностью, что сроднила эти три существа,
живущие в ветхом зимовье на краю старого бора. Какой-то
необыкновенной теплотой наполнилась избушка. Сколько
радости принесла всем им эта встреча! И мне вдруг стало
страшно при одной мысли, что я мог убить Борьку.
Ласкаясь, Борька косит свои черные глаза на стол, Мар¬
фа ревниво отворачивает его голову, ласково прижимает к
себе и что-то шепчет, но тот вырывается. В дальний угол ку¬
вырком летит с него Петро и, стиснув от боли пухлые губы,
молчит, а слезы вот-вот брызнут из глаз.
На столе Борьку ждет завтрак—хлебные крошки. Он под¬
нимает голову и, ловко работая языком, собирает их в рот.
Затем бросается в угол к чашке. Петька преграждает ему
путь. Борька бьет его грудью, отталкивает.
Припав к чашке, козел с жадностью пьет соленую воду,
фыркает, обдавая брызгами мальчишку.
—. Иссе, иссе... — кричит Петька, захлебываясь от смеха.
После завтрака Борька становится вялым, им начинает
овладевать какое-то безразличие.
—	Еще вчера до заката ушел, всю ночь с табуном прохо¬
дил, может, волки гоняли, устал. Утрами в это время он при¬
вычен спать.
Мать ловит Петьку, одевает в меховую дошку и выталки¬
вает за дверь.
—	Иначе не даст уснуть Борьке,— говорит она, подбра¬
сывая в печку дров.
А козел крутится посреди зимовья. Он ищет место для от¬
дыха, бьет по полу копытцами, отгребает ногами воображае¬
мый снег и падает. Ему кажется, что он лег в лунку, сделан¬
ную им на земле. Это у коз врожденное. Они никогда не ло¬
жатся на снег или на траву.
Мы выходим из зимовья. Неведомо куда исчезли тучи. Над
тайгою взошло солнце, и на заснеженную землю легли за¬
мысловатые тени старых сосен. Каким величественным ка¬
жется лес после ночного снегопада! Все принарядилось, по¬
свежело.
—	Мы из стойбища Селикан,— заговорила Марфа,— не
бывал там?.. Сюда только зимою промышлять приезжаем.
Борька маленький прибежал к нам прошлой весной. Вышла
как-то я из зимовья, слышу, кто-то кричит, совсем как ребенок.
Смотрю, бежит ко мне козленок маленький, только что ро¬
30

дился, мать зовет. Проклятые волки тут, на увале, ее разо¬
рвали. Поймала я козленка и оставила у себя. Так он и при¬
жился. Ласковый вырос, мимо человека не пройдет, а не по¬
нимает, что опасно, могут по ошибке, а то и с намерением
убить... Люди разные, иной так и норовит нашкодить.
—	А вы не пускайте его из зимовья,— посоветовал я,
вспомнив свою вчерашнюю встречу с Борькой.
—	Что ты! Без тайги зверю — неволя. Нельзя не пускать.
Вечерами Борька уходит в лес к диким козам, кормится, иг¬
рает, а утром обязательно прибежит. Видишь, дыра в обшив¬
ке двери,—это он копытом пробил, всегда в одно место сту¬
чится. Утром так и ждем этот стук. Петька ревет, и сама
думаю: «Придет ли?»
—	Колокольчик надо повесить на шею, тогда каждый до¬
гадается, что он домашний.
—	Что ты, колокольчик совсем вешать нельзя, все козы
от него убегать будут. Куда годится! Может, лучше пусть
уходит совсем с табуном, научится бояться людей, дольше
проживет. Ты как думаешь?
—	А Петька? Да и сама ты кого ждать утрами будешь?
—	Поплачем и привыкнем. Хуже будет, если люди
убьют...— И она отвернулась от меня, дрогнули ее плечи.
—	Напрасно расстраиваешься, Марфа, может, все обой¬
дется,— пытаюсь я успокоить ее.
—	Нет, я знаю, половина месяца назад Борька пришел ы
крови, кто-то в него ружье разрядил. Два дня не выходил из
зимовья, думала, пропадет. Но скоро забыл, опять ластится
к людям в тайге, мимо не проходит, а то не знает, что убиты
могут,— твердо сказала она.
«А ведь это могло случиться вчера»,— с ужасом подумал
я, и у меня не нашлось слов разубедить ее.
—	Скажи, что надо сделать, чтобы уберечь Борьку? Прав¬
ду говорю тебе: он хороший, ласковый к людям.
Я подумал, что это невозможно. Во многих людях еще жи¬
вет беспощадность к дикому зверю.
—	Кто-то едет,— вместо ответа сказал я, повернувшись
к дороге.
Между сосен ползла длинная тень. Вот она появилась в
широком просвете леса. Это Кудряшка тянула розвальни. По¬
зади шел Пашка.
Лошадь, широко раздувая от одышки бока, понуро брела
по чуть заметной, запорошенной снегом колее.
31

—	Т-р-р-р!..— крикнул Пашка, останавливая Кудряшку.—
Здравствуйте, тетя Марфа!
—	Ты чего так рано? — ответила та.
—	За дядей приехал, дедушка просил поторопиться.
—	Успеешь, распрягай лошадь, поставь к сену. Петька,
посмотри, кто приехал! — крикнула вдруг Марфа, заглянув
за избушку.
Оттуда показался Петька, весь в снегу.
—	Паска! Паска! — закричал он, бросаясь навстречу.
—	Здорово, мужик! — басит Пашка, подражая Гурьяны-
чу.— Где твой козел? Убежал?
Дверь в избе неожиданно распахнулась, и на пороге по¬
явился Борька. Он не сводит глаз с Пашки, чего-то ждет.
Парнишка отбрасывает полу дошки, не торопясь, с явным
удовольствием запускает руку в глубокий карман штанов, до¬
стает жменю овса. Два прыжка — и Борька возле него, хва¬
тает овес, долго жует, взбивая губами пену. Потом тычется
влажным носом в карман, требует остатки.
—	Балует он Борьку,— говорит Марфа, кивнув на Паш¬
ку.— Без гостинца не приезжает. И тот издали узнает его, не¬
пременно встречает.
Пашка приседает на снег, обнимает козла: он тоже рад
этой встрече. Они начинают играть, бегать. Чувствуется, что и
у Борьки к этому парнишке большая привязанность. Потом
Пашка, точно вспомнив про ночь, поворачивается ко мне:
—	Я так и знал, что заблудитесь.
—	Почему? — удивился я.
—	Место тут плохое: холмы да лога. Я и то иной раз оши¬
баюсь, а городской и подавно.
—	Что и говорить, место однообразное. Но ты, прямо
скажу, молодец, Пашка. Спасибо тебе за лыжню, за костры,
иначе я и сейчас ходил бы по лесу.
—	За что спасибо? — живо возразил он.— С каждым мо¬
жет беда случиться. А насчет костров — не надеялся, что у
вас спички есть, разводил под колодами — так они дольше
горят, да и знал, что на лыжню непременно наткнетесь.
Все возвращаемся в избушку. Наскоро завтракаем. Борь¬
ка опять бьет копытцем о пол, разгребает воображаемый
снег, падает и быстро засыпает.
Наступают минуты расставания. Что сказать Марфе на
прощанье? Чем отблагодарить ее за приют, за неизгладимое
впечатление, что оставило у меня старенькое, покосившееся
32

зимовье на краю соснового бора, с ночным огоньком, зову¬
щим уставшего путника. Какими словами рассеять в ней тре¬
вогу за судьбу любимца Борьки?.; Не нахожу слов. Говорю
просто от души:
—	Спасибо, Марфа. Я непременно еще приеду к вам.
—	Приезжай.
Кудряшка лениво шагает по занесенной ночным снегопа¬
дом дороге. В морозном воздухе тихо; точно зачарованный,
стоит бор, облитый радужным светом уже поднявшегося
солнца.
В углу широкой прогалины на вершине сосны-исполина, о
чем-то мечтая, сидит мрачный, с втянутой шеей и печальным
взглядом коршун.
—	Поторопился прилететь, ишь как его мороз скрючил,—
показывает на птицу Пашка, явно вызывая меня на раз¬
говор.—Василий Николаевич вчера здоровенного козла
сшйб,— еле стащили с седловины. А вы, значит, не попали в
козла?.. Дедушка если промажет, начинает хитрить: дескать,
мелкая дробь или веточка выделить не дала...
Я думал о другом: о лесной избушке с ночным огоньком,
о тетке Марфе, о Борьке, об их привязанности друг к другу.
Никакая удача на охоте не могла доставить мне столько ра¬
дости, породить столько раздумий... А костры на лыжне! Они
заставили меня иначе посмотреть на Пашку, озорного дере¬
венского паренька, как будто сроднили меня с ним.
Удивительно приятное ощущение испытываешь, вернув¬
шись домой из тайги, побыв там хотя бы день и вволю на¬
хлебавшись хвойного воздуха. В доме все кажется обновлен¬
ным; все, что еще вчера надоедало, как будто радо твоему
появлению.
Но этой радости хватило всего лишь на несколько минут.
На столе меня ждала радиограмма, полученная сегодня из
тайги, куда мы с Василием Николаевичем должны лететь,—
в ней сообщалось, что ледяной аэродром окончательно вы¬
шел из строя и что по всей реке идет наледь.
Опять задержка... Теперь, после вчерашней разминки, пос¬
ле стольких приключений, жизнь в поселке невмоготу. Пере¬
одеваюсь и иду в штаб. Единственный выход — отправиться
в одно из геодезических подразделений, работающих побли¬
зости от поселка, посмотреть, как разворачиваются дела, а
за это время наледь по реке сойдет — и мы улетим.
3 Гр. Федосеев
33

НЕПОКОРЕННЫЙ
Южные ветры слизывают с крутых увалов снег, поднима¬
ют ржавые болота. По широким падям стелются ленивые ту¬
маны.
Все дольше задерживается солнце; в его ослепительных
лучах синеют громады лесов; все доступнее становятся потеп¬
левшие дали, и кажется, никогда они так не манили к себе,
как в эту весну. Выйдешь из дома взглянуть на зарю, вски¬
нешь голову к небу и долго ждешь: не закурлыкают ли жу¬
равли?!
Но зима не сдается. Нет-нет да и завьюжит непогодица
по горам, по лесам, и снова спеленает землю белым саваном.
Вершина зимы — самое обманчивое время.
Мы с Василием Николаевичем возвращаемся из лагеря
геодезистов, расположенного под одной из главных вершин
Сетлинского хребта, в шестидесяти километрах от поселка.
Идем после бурана безлесным отрогом. Всюду на необозри¬
мом пространстве лежат заснеженные горы, окаймленные по
склонам черной границей леса. Белизна будто скрадывает
бугры, крутые ложки и шероховатую поверхность отрогов;
все кажется гладким, ровным.
Мы торопимся. Идем без отдыха. Хочется к вечеру до¬
браться до верховья речки Кингаш и там заночевать.
Лыжи легко скользят по отполированной поверхности на¬
дува. Встречный ветер обжигает лицо, стынут руки, и мы с
трудом отогреваемся на ходу.
За последним подъемом показалась кингашская тайга.
Мы прибавили шагу и через час уже скатывались к реке.
По северным склонам еще нерушимо лежала зима в лег¬
ком румянце заката. На ровном снегу легкие вмятины —
следы белок, соболей, горностаев. Сам же лес в непробуд¬
ном покое, в синеве угасающего дня.
У реки нас встретила густая кедровая тайга мощными
стволами в густом сумраке и сказочной тишиною. С трудом
пробираемся по еле заметным просветам.
В такой тайге приют найти не трудно. Почти под каждым
старым кедром можно укрыться от непогоды.
Мы уже развели костер, нарубили хвои для постелей, сде¬
лали заслон от ветра, как вдруг снизу послышался стук то¬
пора. Василий Николаевич долго и внимательно прислуши¬
вался.
34

—	Однако, люди близко,
что им тут надо?— сказал
он и, немного подумав, доба¬
вил:— Пошли ночевать к
ним, веселее ночь пройдет.
Мы потушили костер,
вскинули на плечи котомки
и пошли вниз по Кингашу.
В сумерках проступали
лишь самые темные предме¬
ты. Теснее становилось в тай¬
ге. В лиловую муть уходил
горизонт, становилось хо¬
лодно и грустно среди кед¬
рового безмолвия.
Идем долго. Торопимся,
как бы не опередила ночь.
Снова стукнул топор, но уже
рядом, и тотчас же пахнуло
дымом.
На небольшой поляне
мы увидели примостившую¬
ся между двух елей палат¬
ку. Там же рядом, у саней,
кормилась лошадь.
—	Да ведь это Кудряш
ка! Ей-богу, она! Гурьяныч,
принимай гостей! — обрадо¬
ванно кричит Василий Ни¬
колаевич.
—	Кого бог послал? —
слышим знакомый голос
старика.
Видим, как вздрогнула
палатка, как распахнулся
вход, и в образовавшееся от¬
верстие показались сразу го¬
ловы Пашки и Гурьяныча.
—	Откуда вас вынесло?—
удивляется старик и, выбрав¬
шись наружу, что-то в спе¬
шке дожевывает, вытирает
3*
35

полой однорядки ©лажные губы. — Здравствуйте, милости
прошу к нашему шалашу!
—	Вот уж неожиданная встреча! На курорт приехали?—
спрашиваю я, безмерно обрадованный, увидев Гурьяныча и
Пашку.
—	Кости старые размять решил.
Пашка, подражая Гурьянычу, тоже протягивает нам свою
руку, и радостная улыбка не сходит с его лица.
—	Подбил председатель колхоза. Мне бы на печке си-
;деть, а я поддался, взялся не за свое дело,— жалуется Гурь-
яныч.
—	Что за дело? — спрашиваю я, сбрасывая котомку и
сбивая снег с унтов.
—	Об этом потом. Забирайтесь в палатку, места хватит.
И похлебка готова. Мы только сели ужинать, как услышали
говор.— И, повернувшись к внуку, строго наказывает:—^На¬
тай снега для чая,.да поживей!
Пашка, улучив момент, таинственно, шепотком хвастает¬
ся мне:
—	Зверей живьем ловим с дедушкой!
—	Ну и как? — спрашиваю я тоже шепотом.
Парнишка безнадежно машет рукой и исчезает.
В палатке тепло и уютно. Больше, кажется, ничего и не
нужно. Сбрасываем обледеневшие телогрейки. Нежный запах
отогретой кедровой хвои, смешанный с запахом оттаявшей
земли, напоминает весну. Она как будто с нами вошла в па¬
латку. В железной печке буйствует огонь. На колышке, вби¬
том в землю, стоит зажженная свеча. Приятный полу¬
мрак.
—	Ишь как славно вызвездило, к утру непременно корку
снежную натянет,— говорит Гурьяныч, протискиваясь через
низкое отверстие внутрь палатки.— Чайку горячего или с су¬
па начнем?
—	А вы не беспокойтесь, у нас тоже кое-что есть.
—	Гости сыздавна на хозяйских харчах,— заявляет ста¬
рик, ставя на раскаленную печь котелок с супом.
Вваливается Пашка с ведром снега. Он застегивает вход,
и мы отгораживаемся от зимы полотняной стеною. С минуту
молчим. Всем хорошо. С каждым глотком горячего воздуха
возвращаются силы, и ты как будто начинаешь чувствовать
всего себя, каждый сустав, каждую косточку. Какая благо¬
дать — тепло!
36

—	А для чего вам, Гурьяныч, понадобились живые зве¬
ри? — спрашиваю я.
—	Уже доложил, везде поспел! — Старик косится на вну-
ка.—Да на днях вызывали меня в колхоз, председатель гово¬
рит: «Выручай, Гурьяныч, в маральник заскочили волки,
нашкодили, окаянные, трех зверей зарезали. Надо из тайги
пополнить поголовье». Я, конечно, взапятки, отказываюсь:
дескать, какой из меня теперь зверолов! А он напирает, го¬
ворит: «Государственное дело, помоги, некому больше». Рань-
ше-то я лавливал и маралов, и коз, и медведей, а теперь мне
не сезон. А он свое: «Отлови хоть одного!» Уговорил. Отпро¬
сил я в школе Пашку <на два дня, поехали сюда, да, видно,
зря...— Голос старика безнадежно смолкает.
—	В ваши годы, Гурьяныч, зверя поймать, конечно,
трудно.
—	Не в том дело: поймать — небольшая хитрость, справи¬
лись бы вдвоем с внуком.
—	А в чем же тогда?
Старик тяжело поднял на меня глаза:
—	В тайге марала не стало — ловить некого. Сегодня все
ключи пониже стоянки с Пашкой обшарили, следа в глаза не
видали. На что годится?!
—	Куда же звери девались?
В горле Гурьяныча громко хлюпнул глоток. Дрожащей
рукой старик снял с печки суп, сказал обвиняюще:
—	Истребили! Без надобности истребили! С каждым го¬
дом зверь на убыль идет.
—	Может, маралы перекочевали в другие места, тайга
тут обширная,— пытался я успокоить его.
—	Нет, извели. Тут ли зверю не жить зимою?! Нечего
греха таить: браконьерство развелось, один перед другим, все
с ружьями... Матка ли попалась на глаза или теленок — все
под выстрел! Где уж тут живности быть...
—	К ответу надо их, Гурьяныч,— говорит Василий Ни¬
колаевич.
—	Была бы моя власть... А председатель сельсовета отво¬
рачивается от разбоя. Закон об охране зверя под спудом дер¬
жит, закрывает глаза. А надо бы привлечь все хамово племя!
—	Дедушка, не волнуйся, опять с сердцем плохо бу¬
дет...— вмешивается Пашка.
—	Не перебивай, дай сказать.— Старик ставит котелок с
супом снова на печь.— Никто не хочет ударить по рукам бра¬
37

коньеров, вроде как бы до природы никому нет дела. Куда
годится такое!.. Лет пятнадцать назад тут же, на Кингаше, я
с бригадой отлавливал для маральника зверя. В какой бы
ключ не ткнулся — маралы, сохатые. А велико ли время —
пятнадцать лет, и почти ничего не осталось! Какое сердце
умолчит? Но и от того, что говоришь, проку никакого: власть
на местах будто оглохла. Вот и истребили.
—	Завтра собираетесь домой? — спрашиваю я, пытаясь
отвлечь старика от горестных мыслей.
—	Ума не приложу, что делать. С пустыми руками негоже
мне возвращаться, слово дал председателю, а где найти зве¬
ря — не знаю. Вам не попадались?
—	Видели следы, но далеко и несвежие.
—	Может, задержитесь на денек, вместе поищем?! Нам
только бы след найти, а уж поймать-то поймаем — это
точно.
Мы переглянулись с Василием Николаевичем и без сгово¬
ра решили остаться помочь Гурьянычу в его беде. Да и кто
бы отказался принять участие в столь интересном промысле.
—	Значит, согласны? Утром раньше тронемся, надо успеть
по насту обежать ложки ближе к предгорью. Может, там
зверь будет. А внучек останется на таборе.
У Пашки лицо искажается от огорчения. Он пытается воз¬
разить старику, но не может разомкнуть челюсти.
—	Останешься без разговоров,— строго повторяет Гурья-
ныч.— Всем там делать нечего.
Пашка берет свою чашку с супом, захватывает жменю су¬
харей, отворачивается от нас.
Ужинаем молча. Голод действительно лучший повар. Суп,
сваренный в тайге из кусочка мяса, картошки и одной луко¬
вицы, без какой-либо поварской хитрости,— объеденье! В
нем — и тончайший лесной аромат, и свежесть воздуха, и не¬
обыкновенный привкус, будто кто-то незаметно подбросил в
суп таинственных корешков. Ешь и не можешь наесться!
Перед сном выхожу из палатки. Трепетно и робко мерца¬
ют звезды. Луна в голубоватом тумане выбирается из-за лох¬
матых кедров, окутанных морозной мглою. Воздух чистый,
звонкий, ни единого шороха... Все спит. В молчании — вели¬
чие таежной ночи.
Неужели никто не живет в этой лесной тиши?
Гаснет свеча. В палатке полумрак. Тихо потрескивают
дрова в печке. Пашка сдержанно всхлипывает под одеялом.
38

Остальные спят или делают вид, что спят. Слышу шепот Ва¬
силия Николаевича:
— Пашка, перестань хныкать, утром я заболею, останусь
в палатке, а ты пойдешь за меня.
Пашка стихает. Гурьяныч поворачивается на другой бок,
начинает похрапывать. Под полотняную крышу входит
ночь. Только Кудряшка не спит, лениво пережевывая хруст¬
кое сено.
Еще до рассвета нас будит Гурьяныч. Дятел громко вестит
утро. Чуть слышно шумит лес. Быстро одеваемся, выбираем¬
ся из палатки. Освежаемся студеной водой. Немного движе¬
ния, несколько глотков холодного воздуха — и сонливость
пропадает.
Я весь захвачен предстоящими таежными приключени¬
ями...
—	Ты что же, Василий Николаевич, в самом деле захво¬
рал?— спрашивает Гурьяныч с усмешкой за завтраком.
—	Я за него пойду,—опережает Пашка.
—	Выплакал! Может, человеку охота была самому пойти,
так ты встрял,— мягко говорит старик.
Сборы не долги. Пашка набрасывает на плечи джутовый
куль с полувыделанной сохатиной шкурой, огромный, но лег¬
кий. С ним он ходил вчера. У меня котомка с веревками, с
продуктами и посудой.
А Гурьяныч берет аркан, мягкие лосевые ремни и лоскуты
выделанной овчины. За кушаком у него топор.
Становимся на лыжи.
—	Разве ружья не возьмем? — спрашиваю Гурьяныча.
—	К чему лишняя тяжесть?!
Гурьяныч поворачивается к заре, только что появившейся
в просветах заиндевевших кедрачей, за тусклым перламут¬
ром гор. Долго стоит, приминая в раздумье угловатыми паль¬
цами бороду.
—	Благословен путь!— наконец говорит он и шагает на¬
встречу утру.
—	Ни пуха ни пера! — кричит вслед Василий Николаевич.
Гурьяныча не узнать. Куда девалась его старость! Как
только он почувствовал под ногами лыжи, сразу исчезла
сгорбленность, он стал легким, подвижным, и мы с Пашкой
еле поспеваем за ним.
39

Лес в морозной мгле, в дремотной лени, обласканный
утренним светом. Из глубины его, обжигая лицо, тянет сиве¬
рок. А вдали, куда ведет нас Гурьяныч, дымятся сиреневатые
скалы в темных хвойных папахах. Изредка в застойную ти¬
шину наступающего дня врывается стук дятла или стон ус¬
тавшей стоять в строю старой лесины.
Пробегаем первый ложок. Всюду нерушимая белизна зим¬
него покрова. На вывернутых корнях, на валежнике, на пнях
причудливые надстрой из снега. С деревьев свисают ватные
гирлянды. Под буграми дотлевает сумрак ночи.
Лес тишиной встречает нарождающийся день.
Старик не таится, идет шумно и на ходу то стукнет подож¬
ком1 о сушину, то свистнет, а сам, как коршун, вертит голо¬
вою, шарит по просветам.
На каждом пригорке задерживается.
—	У-ю-ю! — кричит зверолов громко, и взбудораженное
эхо уносит тревожный звук в недра старой тайги и долго не
стихает.
—	Видно, и тут нет зверя, опустела тайга, а уж где, как
не в этих местах, ему быть! — сокрушается Гурьяныч и торо¬
пится дальше.
В глаза бьет яркий луч восхода. Встают пирамиды елей.
Пылают сугробы. Куда бы ни глянул — величие пробуждаю¬
щейся дикой природы.
Навстречу дню летят разрозненные стайки кедровок.
В вышине ровно шумит ветер.
Гурьяныч подходит к сваленному бурей кедру, останавли¬
вается. Дерево опирается на нижние сломанные сучья, а мох¬
натую голову трогательно держат на своих гибких стволах
три березки-сестры. К ним на помощь тянется осинка.
—	Как живые,— говорит старик, показывая подожком на
березки.— Вроде как бы жалко им, что умирает такой краси¬
вый кедр.
Но вот что-то приковывает его внимание. Он варежкой
протирает глаза, смотрит с пригорка вниз.
—	Кажись, след! — И Гурьяныч ныряет под навес старых
кедрачей.
Мы — за ним. Старик уже далеко и, мелькая между ство¬
лов, скрывается за изломом.
Там, где он дожидается нас, я вижу на снегу глубокие
1 Подожок — палка, дубинка, трость.
40

вмятины — следы зверей. Они огибают пригорок и теряются
в глубине сыролесья. Старик пальцами ощупывает рассыпча¬
тый снег, и вдруг веселеет, добреет его лицо.
—	Недавно прошли два взрослых зверя, может, матка с
быком, вишь, как широко вышагивали,— поясняет он, обраща¬
ясь к Пашке.— И с ними прошлогодний теленок. У этого,
глянь, поуже шаг.— И Гурьяныч, заслонив ладонями свет
солнца, долго смотрит на стежки следов, хорошо заметные по
волнистому снежному покрову.— Теперь бы не оплошать!
Мы подтянули юксы на лыжах. Гурьяныч перевязал поту¬
же кушак и подоткнул повыше полы однорядки. Пашка стя¬
нул ремешком на груди лямки.
— Готовы? — спросил, не оглядываясь, старик и, тронув
лыжи, стал быстро отмерять расстояние.
Окрыленные надеждой, мы с первого шага почувствовали
в себе необыкновенную легкость. Теперь нам все казалось
доступным, возможным. Я верил в опыт Гурьяныча, умыш¬
ленно не расспрашивал его о подробностях этого промысла:
хотелось, чтобы все было неожиданностью.
Звери шли густым кедрачом по глубокому снегу и. кор¬
мясь на ходу, срезали острыми зубами молодые побеги берез,
тальника; местами разгребали копытами снег и срывали неж¬
ные верхушки бледно-желтого ягеля. Мы быстро подвигались
их следом.
Меня удивляло странное поведение Гурьяныча. Он по-
прежнему громко разговаривал; иногда сбивая с лыж снег,
стучал о стволы деревьев, тогда как, мне казалось, это не спо¬
собствовало нашему успеху, и я втайне даже досадовал на
старика.
От первой разложины звери пошли крупными прыжка¬
ми — видимо, услышали нас. Пашку какие-то силы вынесли
вперед, но старик повелительно крикнул:
—	Не смей! Назад!
У кедра Гурьяныч сошел с лыж, сбросил котомку. Подо¬
шел обиженный Пашка.
—	Куда поскакал, еще намаешься! Живо разводи кос¬
тер!— И, повернувшись ко мне, пояснил:—Негоже по насту
гонять зверей, ноги могут до кости разодрать. Переждем по¬
ка потеплеет.
—	Но маралы могут далеко уйти,— возразил я.
—	От своего следа никуда не уйдут.
Солнце встало над тайгою. Не осталось блеска в сугробах.
41

Потухли фонарики. Зима под солнцем лежала одряхлевшая,
усталая. Но в воздухе — удивительная свежесть и смутное
предчувствие пробуждающейся жизни.
Быстро разгорается костер. На лес сходит теплынь. Пашка
сидит на валежнике, обхватив руками колени, и наблюдает,
как пламя жадно пожирает сушник. Гурьяныч переобувается.
Я весь поглощен чудесным днем, могуществом природы, мыс¬
лями о том, что все прекрасное в ней принадлежит человеку.
Каким он должен быть счастливым!
Откуда-то прикатил заяц. Увидев нас, он затормозил бег,
хотел встать на задние лапы, но провалился в снег и долго
выбирался на кромку уже размякшего наста.
— Пора! — сказал Гурьяныч.
И мы тронулись.
Под лыжами мякнет податливый снег. Идем не торопясь.
Гурьяныч, видимо, бережет силы. Километра через два наты¬
каемся на лежки—звери отдыхали после утренней кормежки.
Гурьяныч не задерживается, не глядит на лунки, не гово¬
рит ни слова, уходит дальше все тем же ровным, спокойным
шагом. Меня же мучит мысль: как можно поймать этих бы¬
строногих и пугливых маралов?
День в полном разливе. Солнце наводит порядок. Лес сто¬
ит над потускневшими снегами весь обновленный, в хвойном
бархате.
К полудню по ложкам загудели подспудно ручьи — нача¬
ло весеннего буйства. «З-з-з» — заводит робко разбуженный
42

солнцем комар. Каким приятным кажется этот унылый звук
в предвесеннем воздухе!
Первый паук на снегу, первая птичья песня в лесу, первый
караван журавлей — как это дорого человеческому сердцу!
И хотя все это ежегодно повторяется в одно и то же время,
никогда не надоест. Всегда с нетерпением ждешь этих вест¬
ников великого перелома в природе.
Маралы, почуяв опасность, удирают по глубокому снегу,
в страхе бросаются то вправо, то влево, ищут спасения в ча¬
ще и не могут уйти от опасности, от приближающегося к ним
шороха.
Гурьяныч и теперь не прибавляет шагу — удивительная
уверенность в его фигуре, спокойствии, даже в молчании.
Только Пашке не терпится. Он нет-нет да и сойдет с лыжни,
метнется вперед, но окрик старика неизменно возвращает его
на место.
Проходим гарь. Солнце палит по-настоящему. Миллиарды
каких-то малюсеньких, еле заметных глазу сороконожек пол¬
зут по снегу к источнику тепла. В лунках звериных следов
они кишат чернотой, скапливаются на освещенной стороне
сугробов, ползут дальше, неизвестно куда и зачем. Мир про¬
буждается. Разгреби снег, разбей трухлявый пень, отдери на
сушине кору — и можно убедиться, что ростки травы, личин¬
ки насекомых, жучки, даже почки уже пробудились,
но еще таятся, будто дожидаясь, когда зашумит по-весенне¬
му лес.
43

Только этим трем маралам, кажется, не дождаться весны
на свободе.
У спуска в ложок Гурьяныч на минуту задерживается, по¬
казывает подожком вперед, кричит:
—	Вон они!..
По ельнику мелькнула, утопая в глубоком снегу, серая
тень, затем вторая, третья. Гурьяныч свернул влево от следа*
оттолкнулся и быстро скатился по склону, пошел наперерез
зверям. Мы — за ним.
«Кажется, начинается!» — мелькнуло в голове.
Маралы быстро обнаруживают нас, бросаются вправо к
белогорью, круто спадающему к краю тайги.
—	Там еще глубже снег,— поясняет старик и переходит
на спокойный шаг.
Зверей не видно. Они идут одним следом, прокладывая
себе дорогу по дну ложка. Гурьяныч то кашлянет, то крик¬
нет— пугает, не дает маралам передышки. Но животные, ка¬
жется. начинают понимать, что впереди их поджидает еще
большая опасность: она таится в снежной белизне, в глубо¬
ких сугробах, в крепких надувах. Они бросаются в сторону к
склону, пытаются прорваться к низине, где мельче снег, но на
пути встает опасный шорох человека, и звери послушно идут
дальше, куда их направляет Гурьяныч.
Чем круче становится подъем, тем глубже снег и тем мед¬
леннее идут маралы.
Солнце минует полдень. Тайга редеет, мельчает. Все чаще
слышится голосистый перебор зимующих птиц — для них на¬
ступает пора отлета на север.
Звери выбрались к краю леса, задержались. Мы увидели
их на расстоянии не более ста метров. Сбившись в кучу, они
со страхом наблюдают за нами. Позади всех стоит крупный
бык. Его голова украшена толстыми черными вздутиями бу¬
дущих рогов. Он, как изваяние, стоит недвижно, весь погло¬
щенный нашим появлением. Раздувая гневно ноздри, бык
угрожающе бьет по снегу копытами. В его взгляде звериная
непримиримость.
Рядом с быком самка высоко подняла настороженную
голову со сломленными ушами — признак усталости. Из от¬
крытого рта свисает длинный язык. Она топчется на месте,
вот-вот упадет. Из-за ее спины выглядывает теленок. Пома¬
хивая маленькой головой, он, кажется, больше всех возму¬
щен нашим преследованием.
44

Гурьяныч крикнул, махнул рукой. Бык огромным прыж¬
ком рванулся вперед, замелькал желтым фартучком, при¬
крывающим зад. Следом бросились остальные. Мы с минуту
передохнули, сбили снег с лыж, поправили котомки и двину¬
лись дальше.
За краем леса, за низкими, дупляными кедрами, растущи¬
ми по склонам в одиночку или небольшими стайками, начи¬
нается подъем к гольцу, прикрытый пологом сверкающих на
солнце снегов. Тут зима — ни единой проталины, ни единого
пятнышка. Белое безмолвие.
Звери идут от нас на расстоянии не более чем двести мет¬
ров. Мы видим, как, утопая почти до полбока, бык расклини¬
вает грудью снег. Он горячится, прыгает, падает, но тотчас
же вскакивает, поворачивается к нам, угрожает рогастой
головой.
Иногда, охваченная страхом, вперед пробивается самка;
тогда еще медленнее идут звери. Бык злится, бьет ее перед¬
ними ногами, а если это не помогает, отталкивает, выскаки¬
вает вперед.
Но вот звери, как будто поняв, что дальше еще труднее
будет уйти от врага, все разом повернули назад и замерли.
Мы подошли ближе и тоже остановились. Это была незабы¬
ваемая минута поединка. В застывших позах животных, в их
напряженном ожидании и особенно в бычином взгляде чув¬
ствовалась непримиримость, звериная решимость сопротив¬
ляться до конца. У меня по телу пробежал холодок. Пашка
стоял с открытым ртом, обескураженный увиденным. А Гурь¬
яныч, опершись грудью на подожок, ласково смотрел на
маралов.
—	Устали, голубки? — приглушая одышку, ласково спро¬
сил он.
В ответ теленок потряс головою.
—	Ишь ты, храбрец какой! Тогда — пошел!— крикнул
старик.
Бык метнулся в сторону от следа, провалился в сугроб, за
ним — самка. Мы подождали, пока они поднялись, отряхну¬
лись и запрыгали по снежным буграм. Теперь в их движениях
не было прежней ловкости, силы; они, казалось, уже не пуга¬
лись ни крика, ни нашего присутствия.
У границы крутого излома лег теленок. Звери останови¬
лись.
—	Хватит! — говорит Гурьяныч, задерживаясь.
45

Я с тревогой поглядываю на низкое солнце — дня остает¬
ся немного. Не расспрашиваю старика — с нетерпением жду,
что будет дальше.
Гурьяныч подтягивает размокшие юксы на лыжах, засте¬
гивает на груди однорядку, готовится к последней атаке,
но и теперь на его лице нерушимое спокойствие, уверен¬
ность. Мы с Пашкой тоже поправляем юксы, сосредото¬
чиваемся.
Старик подает команду обойти зверей с двух сторон. Ма¬
ралы встревожены, но не трогаются с места. Теленок с тру¬
дом встает. Мы поднимаемся по склону, минуем маралов, и,
как только все оказываемся выше их, Гурьяныч кричит:
—	Пошел!..
—	Пошел!..— басит Пашка охрипшим голосом.
И мы разом несемся на маралов.
Звери, точно почуяв свободу, рванулись вниз и крупными
прыжками стали уходить своим следом. Теперь под гору, по
готовой борозде, бежать им было легче. Животные быстро
удалялись. Мы старались не отставать. Казалось, к маралам
вернулась сила и теперь они вне опасности.
—	Дедушка, разреши побежать вперед,— пристает к ста¬
рику Пашка.
—	Еще чего вздумал! Места другого не найдешь?
—	Дедушка, милый, охота прокатиться. Я стороной!
—	Ну, разве стороной... Айда, валяй!
Пашка мигом перемахнул через сугроб, стремглав понес¬
ся вниз, прямо на зверей. Мы остановились, не понимая, что
он задумал.
—	Так я и знал, нашкодит!—сокрушается старик и кри¬
чит во весь голос:—Пашка, не смей!..
Но уже поздно,.. Парнишка в диком азарте настигает бе¬
гущего позади зверей быка. Мы видим, как тот в смертель¬
ном страхе наскакивает на телка с самкой. Но тех тоже пу¬
гает шорох быстро приближающейся опасности, и они несут¬
ся быстрее. По сторонам целина метрового снега, теперь уже
не доступная для животных. Они не сходят с борозды.
Пашка подбирается ближе и ближе. Мы останавливаемся
в ожидании: что будет?
Вот он еще поддал и, широко расставив лыжи, со всего
разбега навалился на быка, утопающего в снегу. Взбудора¬
женный зверь огромным прыжком попытался сбросить со спи¬
ны прилипшую тяжесть, метнулся в сторону, упал, вскочил,
46

а парнишка будто прилип. Мы бросились на помощь. Вдруг
бык подкинул высоко зад, и вместе со снежной пылью в воз¬
духе мелькнули шапка, руки, скрюченное тело Пашки. И... все
исчезло в белизне. На поверхности остались только болтаю¬
щиеся ноги с лыжами.
Быстро скатываемся к нему. Помогаем подняться. Он весь
в снегу, потное лицо в хлопьях. Смеется—доволен проделкой.
—	Твое счастье, Пашка, что некогда: сострунил бы тебя
за такое дело, ослушник!
—	Дедушка, я же хотел стороною, а оно, вишь, накинуло1
прямо на зверя...—лукавит парнишка.
—	Ладно, «накинуло»!..— строго перебивает его Гурья-
ныч.— Отряхнись и догоняй, а мы пошли.— И он, кивнув мне,
покатился вниз.
Звери быстро сваливаются в лощину. У кромки леса они
замедляют ход. Бежавший впереди бык пошел шагом, затем
остановился.
—	У-ю-ю! — кричит на них Гурьяныч и угрожающе подни¬
мает подожок.
Маралы тронулись, тяжело переставляя ноги. Вид у них
ужасный: бока ввалились, шерсть на спинах поднялась, уши
упали, из открытых ртов свисают красные языки. У живот¬
ных пропал страх, и они кое-как бредут по снегу.
Мы идем рядом. На землю падают косые лучи солнца. Си¬
ние тени уже окантовывают гребни гор, копятся в ложках,
ложатся по сугробам.
Внизу тайга. За ней равнина, усеянная стылыми блюдца¬
ми озер. В спокойном небе пара воронов.
Кругом тишина.
Поединок ни на минуту не ослабевает. И, хотя уже опре¬
делились победители и побежденные, борьба продолжается
до полного изнеможения последних.
Нас нагоняет Пашка. Он прихрамывает, на щеке багро¬
вый синяк, а сам бесконечно доволен. В глазах еще не погас
азарт. Гурьяныч окидывает его строгим взглядом:
—	Я те, подожди, покатаюсь, шкодник. Долго ли зверей
запалить! На что годится!
—	Дедушка, не сердись, говорю: нанесло на быка, а то бы
я не посмел.— И он подстраивается в ряд со стариком.
Лицо Гурьяныча светлеет.
Я нет-нет да и посмотрю на раскрасневшегося от удач«
Пашку. В его движениях, в том, как он твердо шагает по сне¬
47

гу,— торжество. Какой должен быть у парнишки прилив вос¬
торга от одной лишь мысли, что он катался верхом на диком
звере!
Идем редколесьем. Никто не торопится. На ночевку в
глубь тайги летят кедровки.
Теленок стал отставать. Вот он с трудом добрался до ста¬
рого кедра, стал жадно хватать открытым ртом снег, потоп¬
тался и, не взглянув на нас, точно подкошенный, рухнул на
землю — сдался.
Гурьяныч скинул котомку, достал два лоскута овчины и,
подавая их мне, сказал:
—	Обмотайте ноги и свяжите веревкой, а ты, Пашка,—
он бросил внуку топор,— наруби ему под бок хвои, чтобы не
простыл на снегу. И догоняйте меня.
Это десятимесячная самочка. У нее раздуваются бока. Она
прерывисто дышит и недоуменно следит за нами высохшими
от усталости глазами. Мы с Пашкой наваливаемся на нее.
Она вмиг оживает, пытается вскочить, бьет ногами и со сто¬
ном теряет последние силы.
Мы связываем ее, подстилаем под бок хвою и спешим
дальше.
Минуем первую полосу чащи, видим любопытную картину:
у края небольшой поляны на толстой валежине сидит Гурья¬
ныч, лениво жует сухарь. На мокром от пота лице все то же
спокойствие. А рядом, метрах в двадцати от него, лежит
самка.
Услышав шорох приближающихся шагов, она вся напряг¬
лась, встала, рванулась напролом по снежной целине, уже не
видя куда, наскакивая, как пьяная, на деревья. И вдруг по¬
вернулась к нам, шагнула вперед, готовая сопротивляться,
а ноги не устояли, подломились, и самка безвольно свалилась
на податливый снег. По вечереющему лесу тревожным гулом
расползся ее протяжный стон. И тут же послышался торже¬
ствующий крик чубатой кукши. Хищная птица будто тайно
следила за нашим поединком и, увидев упавшую маралуху,
видимо, решила, что тут будет пожива: стала созывать на
пир подружек.
Они уже услышали и подают свои голоса.
Гурьяныч взглянул на солнце, перестал жевать.
—	Теперь можно и поторопиться,— сказал он, вставая на
лыжи и направляясь к самке.
Та поднимается, с трудом удерживаясь на ногах. Из рас-
48

крытого рта вместе с горячим паром вырывается угрожаю¬
щий звук.
—	Дуреха, перестань, тебе же будет лучше,— говорит за¬
душевным тоном Гурьяныч и, протянув вперед руки, осто¬
рожно шагает к ней.
Самка фыркает, бросается на старика, пытается ударить
его передними ногами и со стоном падает на снег.
Мы все трое наваливаемся на жертву. Я крепко прижи¬
маю ее шею к земле — в таком положении она не может под¬
няться. А сам не свожу глаз с Гурьяныча. Тут есть на что
посмотреть и даже позавидовать. Как ловко и привычно он
управляется со зверем!
Самка отчаянно сопротивляется, вся трясется, бьется го¬
ловою, ногами, но через двадцать минут уже лежит связан¬
ная, обессилевшая и как будто уже ко всему безразличная.
А в горячих, негаснущих глазах бушует звериный протест.
—	Успокойся, милая,— говорит старик, приглаживая уз¬
ловатыми пальцами шерсть на голове пленницы.— В обиде
не будешь, а с тайгою прощайся.
Я смотрю на измученную погоней, спеленатую веревками
маралуху, и думаю, что не гулять ей больше по лесным про¬
сторам, не бродить по хребтам, не видеть с вершин закатов,
не отдыхать в прохладе горных цирков. Ее жизнь будет от¬
горожена от всего этого высокой изгородью. Ненужными ста¬
нут приспособленность, инстинкт, чутье, слух—все будет при¬
глушено неволей.
Гурьяныч, точно угадав мои мысли, говорит Пашке:
—	Не было бы браконьерства, тут бы по всей тайге ма¬
ральнику быть, чего лучше. Мы неволим зверя, в загородках
держим, а лес пустовать будет. На что годится!
Старик сделал из веревок узду, надел на голову самки и
крепко подтянул к ногам.
—	Иначе снега нахватается — пропадет, да и голову мо¬
жет в кровь разбить... Чего доброго, ослепнет,— говорит он
назидательно, по-прежнему обращаясь к внуку.
—	Дедушка, а для чего овчинкой ноги обмотал? — спра¬
шивает тот.
—	Чтобы их не порезать веревками. Говорю, зверю тоже
больно бывает. Надо с любовью, с заботой...
Мы расстелили шерстью вниз сохатиную шкуру, что нес
Пашка, уложили на нее маралуху и только теперь почувст¬
вовали, как устали, как хочется есть.
4 Гр. Федосеев
49

Красное солнце у горизонта. Снег в багровых подтеках.
В лесной тиши печаль уходящего дня.
—	Пашка, ты на выдумки горазд, како имя дадим мара-
лухе? — спрашивает старик, отрезая нам по ломтю хлеба.
—	Кедровка, Лань. А той,— парнишка кивает в сторону
телки,— Дочка.
—	Вы за како имя? — обращается ко мне Гурьяныч.
—	Лань — не плохо, да и Дочка — тоже.
—	А быка назовем Непокорный,— говорит Пашка.
—	Это почему же Непокорный?
—	Его нам теперь не догнать — ушел.
—	Уйти ему некуда, внучек,— спокойно возражает старик.
Мы быстро съедаем по куску хлеба с маслом, набрасыва¬
ем котомки, возвращаемся с Гурьянычем к телке.
—	Дедушка, у нас остается одна шкура под быка, а как
же Дочку потащим? — спрашивает Пашка.
—	Что-нибудь придумаем.
Подойдя к телке, Гурьяныч сошел с лыж, сбросил котом¬
ку. Его доброе лицо осенила какая-то радостная мысль. Он
внимательно осмотрел бьющуюся в припадке гнева самочку,
ощупал бока, как бы проверяя дыхание, и улыбнулся во весь
рот.
—	Тебе бы, Дочка, радоваться, а ты ишь что делаешь!
Подержите-ка ее...— просит он.
Гурьяныч быстро развязывает телке ноги, и та вскакивает,
отбросив всех нас в сторону, выбегает на свой след, скачет
по снежному полю, затем переходит на шаг, не оглядываясь,
не останавливаясь, обиженной, одинокой уходит к кромке
леса.
У Пашки опускаются руки, глаза и рот широко раскрыты
от удивления.
—	Дедушка, зачем же отпустил? — возмущается Пашка.
Да и мне это непонятно.
А Гурьяныч как будто не слышит внука, стаскивает с го¬
ловы шапку, машет ею в сторону удаляющейся Дочки, ласко¬
выми глазами провожает счастливицу.
—	Выходит, зря связывали телку,— обиженно продол¬
жает Пашка.
—	Нечего, внучек, жадничать, всего не заберешь. Нам и
двоих хватит, управиться бы!.. А связывали не зря: снегу сго¬
ряча нахваталась бы — и хана ей. Понял? А теперь, отдохнув¬
ши, ничего ей не страшно. Жить будет.
50

—	Нам бы за нее хорошо заплатили,— настаивает Пашкам
—	Не в деньгах дело, на приплод надо оставлять, иначе
как можно! Подумай-ка об этом.
Мы видим, как за верхним краем кедрачей скрывается)
Дочка. Да, ей повезло, что она попала в руки Гурьяныча.
—	Счастливого пути! — кричит ей вслед парнишка.
Через несколько минут мы уже тащим на сохатиной шку¬
ре связанную маралуху вниз по логу. Она, протестуя, бьется,
стонет.
Метров через двести от борозды, проложенной еще в пол¬
день зверями, бык свернул влево, мерными шагами ушел в
боковой распадок.
Все Остановились.
: —Надо до темноты управиться и с ним,— говорит
Гурьяныч, сбрасывая с плеч лямку.
Мы оставили самку у сворота, а сами, набирая скорость»
тронулись по следу быка.
От лога марал поднялся на выступ, окруженный с трех
сторон отвесными скалами и соединенный с отрогом узким пе¬
решейком. Там он, видимо считая себя вне опасности, лег
под старым кедром.
Услышав шаги, зверь вскочил, рванулся к проходу, но на¬
ткнулся на нас, осадил назад и стал грудью весь на виду —
могучий, непримиримый. Его большие, круглые глаза, в кото¬
рых отражался отблеск закатного солнца, были полны звери¬
ного гнева. Из раскрасневшихся ноздрей вырывались клубы
горячего пара. В этот решающий момент поединка он, как
никогда, был собран, уверен в себе.
—	Смиришься, неправда!..— говорит Гурьяныч, не отры¬
вая взгляда от марала.
Он подает нам знак идти вперед. Осторожно все выходим
к выступу, окончательно захватываем пути отступления зве¬
ря. Тот, кажется, понимает, что попал в западню, на какую-
то долю минуты замирает и вдруг в стремительном броске
вперед налетает на кедр, за которым едва успевает скрыться
Гурьяныч. Рог от удара о ствод лопается, кровь брызжет на
снег тугими струями, заливает морду.
Бык отступает, пятясь задом, и мы видим, как он снова
наливается силой.
—	Этого не взять!—думаю я вслух.
—	Надо поаккуратнее: зверь в опасности во много раз
сильнее,—говорит Гурьяныч, не отрывая взгляда от быка.
4*
51

А Пашка ни жив ни мертв, прижавшись к березе, пугливо
выглядывает из-за ствола.
Гурьяныч, не торопясь и все время с опасением следя за
быком, достает волосяной аркан, набирает его большими
кругами в руку. Выходит из-за кедра. Человек и зверь стоят
в пяти метрах друг против друга. Я с замиранием сердца, с
какой-то боязнью за Гурьяныча слежу за этим немым пое¬
динком.
Бык, не трогаясь с места, чуточку приседает и, горбя спи¬
ну, уже готов обрушиться всей своей силой на врага, но в
воздухе слышится свист аркана. Старик ловким броском за¬
арканивает его и конец захлестывает за ствол кедра.
Марал вздыбился, рванулся вправо, влево, до хрипоты за¬
тянул на шее петлю и замер, упершись всеми четырьмя но¬
гами в землю. Он взглянул на нас обезумевшими глазами, в
которых не осталось и капельки страха, и со звериной реши-,
мостью бросился в пропасть. Аркан лопнул — и бык исчез за
скалой.
Снизу донесся грохот камней и треск сломанных дере¬
вьев...
Пашка так и остался сто¬
ять в стороне, еще сильнее
прижавшись к березке. На
лице Гурьяныча и отчаяние,
и виноватость. Я не могу
прийти в себя от случивше¬
гося. Инстинкт жизни — са¬
мый могучий инстинкт —
в последний момент толк¬
нул зверя искать спасе¬
ния в этом смертельном
прыжке...
Мы подходим к краю об¬
рыва, заглядываем вниз, но
из-за карнизов не видно ос*
нования скал, куда упал
бык.
День угасает на лохма¬
тых вершинах старых кед¬
рачей, в морозном румянце
заката. Дали прячутся в ту¬
мане. Неумолимая темень
53

сползает с гор, окутывает дремучее царство хвойных ле¬
сов...
На душе тяжелое чувство вины.
Спускаемся под утес.
Зверь лежит шерстистым комком, заваленный сучьями и
снегом. В его помутневшем взгляде теперь нет ни гнева, ни
беспокойства. Он умирает. Его дыхание становится все реже,
глаза перестают закрываться, и мы видим, как угасает в них
жизнь.
—	Не покорился!..— говорит с болью Гурьяныч и начи¬
нает снимать с шеи зверя обрывок аркана. Потом поворачи¬
вается к внуку, долго молчит и пристально смотрит ему в
глаза.— Уважать надо такое! Не смотри, что зверь, а герой¬
ски погиб за волю.
Пашка утвердительно кивает головой.
Еще с минуту мы стоим молча, охваченные чувством гор¬
дости за зверя.
—	Пашка, айда на стоянку! Пусть Василий Николаевич
запрягает Кудряшку и едет навстречу, а мы потихоньку по¬
тащим маралуху. Поторопись, внучек!
—	Я, дедушка, вмиг добегу! — кричит Пашка, и в кедраче
смолкает шорох его лыж.
Месяц огненным бубном виснет над темными кудрями со¬
сен. Чуть посветлело в лесу.
Вот и закончился долгий и трудный день. Отбивает позд¬
ний час дятел. Настывает снежная корка. Только высоко в
небе чуть заметный отблеск давно скрывшегося солнца.
В одиннадцать часов, уставшие, измученные, мы наконец
добрались с живым грузом до палатки. Гурьяныч и Василий
Николаевич еще долго возились возле маралухи: надо было
сменить на ногах мокрые веревки, овчину и подостлать под
бок побольше хвои.
В палатке жарко от накалившейся печки. В тепле еще
больше обнаруживается усталость. Ужинать <не захотели. Вы¬
пили по кружке чая — и спать. Сон был единственной награ¬
дой за дневные дела.
В печке гаснет пламя. Над полотняной крышей ночь. И
засыпая, я думаю о том, какая разная судьба у этих трех ма¬
ралов... Потом вспоминаю Пашку: ему повезло. Сколько впе¬
чатлений, сколько свежих мыслей, загадок! Все, что парниш-
?ка видел сегодня в природе, что пережил, несомненно осядет
добрым слоем в его еще детской душе. Природа не терпит
54

фальши, она воспитывает смелых, честных, сильных духом
людей. Ее благотворное влияние на человека безгранично, и
очень жаль, что мы порой недооцениваем это.
С этим я засыпаю, но слышу рядом шорох и шепот:
—	Дедушка, почему он прыгнул в пропасть?
—	Говорю, страх перед человеком у него сильнее смерти.
—	А-а...— И парнишка отползает, еще долго ворочается,
вздыхает, не спит.
Гурьяныч поднимает нас рано, торопит в путь. Слышно,
как стонет маралуха. Выхожу из палатки. Над заиндевевши¬
ми кедрачами голубеет ласковое небо, политое нежным све¬
том наступающего утра.
Занимается светлая зорька. За темным краем леса встают
гранитные утесы, слитые воедино с кедрами.
После завтрака общими усилиями поворачиваем Лань на
другой бок, и она успокаивается. Гурьяныч с Василием Ни¬
колаевичем опять перевязывают ей ноги: старик боится, как
бы они не затекли у нее. Затем вливают ей в горло несколько
кружек теплой воды и начинают делать из хвои настил на
санях для живого груза.
Я свертываю палатку, постели, а Пашка занялся печкой.
Он высыпает из нее на снег красные грудки жара.
—	Гляньте, трава! — кричит парнишка, показывая на от¬
таявшую под печкой землю, покрытую густой щетиной яркой
зелени.
—	Ишь какое нетерпение! — удивился я.
—	Значит, пора,— говорит Гурьяныч, склоняясь над зеле¬
ной лункой в снегу.— Мне вон сколько лет, а весну жду, как
исцеления. Все на твоих глазах народится, встанет, запоет, и
ты помолодеешь. Весна, что и говорить,— не шуточное дело,
начало жизни! От нее и год начинается.
Как-то странно смотреть на зеленое пятно, глубоко вдав¬
ленное в снег. На наших глазах гибкие ростки травы опуша¬
ются изморозью, никнут и, припадая к земле, умирают, об¬
манутые случайным теплом.
Вот и солнце. Горы уже не в силах заслонить его. Лучи
ярким светом нижут лесные просветы, гонят прочь остатки
ночи. Слышатся птичьи переклички. А там, куда лежит наш
путь, серебрится рыжий туман.
55

ОХОТНИК ЗА ПАУТИНОЙ
Вот и пришла весна, дружная, звонкая, многоголосая. По¬
текла чернота по увалам. Зазеленели холмы на равнинах.
Лес забурел. С каждым днем становилось светлее. Выйдешь
на улицу и пьянеешь от свежего воздуха.
В небе журавли.
Все полевые подразделения уже покинули зимние стоянки,
разбрелись по тайге, заполняя дни напряженной работой.
Наконец-то настал и для нас с Василием Николаевичем дол¬
гожданный отъезд. Теперь, казалось, уж ничто нас не задер¬
жит.
Машина загружена. Через два часа самолет высадит нас
за сотни километров от населенных мест, и мы будем жить
по неписаным законам тайги.
Прощаемся с провожающими. В последний момент, когда
мы уже сели в самолет и оставалось только захлопнуть дверь,
увидели бегущего к нам Пашку. Он размахивал руками, что-
то кричал. Я вспомнил, что не попрощался с ним, спустился
на землю.
—	Вас срочно вызывают на радиостанцию!—выпалил он
запыхавшись.
—	Зачем?
—	Не знаю. Меня за вами радист послал.
Пришлось отложить на час вылет и поехать в штаб.
Захожу в аппаратную.
—	В подразделении инженера Макаровой какая-то непри¬
ятность. Вас срочно вызывает начальник партии. Он ждет у
микрофона,— встречает меня радист.
—	Алло, алло, здравствуйте, Владимир Афанасьевич! Что
у вас случилось?
—	Позавчера приехал к Евдокии Ивановне Макаровой.
Она стоит лагерем на вершине Усмунского гольца. Неприят¬
ность у нее получилась: нити паутиновые провисли в большом
теодолите, пришлось приостановить работу. Запасная паути¬
на оказалась некачественной, видимо, старая. Третий день
бригада охотится за пауком-крестовиком. Всю тайгу обшари¬
ли— ни одного не нашли.
—	Напрасный труд,— перебиваю его.— Ведь для инстру¬
мента нужна паутина от кокона крестовика. Попробуйте по¬
догреть электролампой провисшие нити в инструменте; если
они не натянутся, тогда организуйте более энергичные поиски
56

кокона. Используйте эвенков-проводников. Другого выхода
пока я не вижу. Обещать же вам помощь в ближайшие дни
затрудняюсь. А что вы предлагаете?
—	Никто из нас не знает, где прячет самка паука свой
кокон. Тайга большая — разве найдешь. А проводники у
нас — молодежь, еще неопытные. Сейчас попробуем подо¬
греть нити, может, натянутся.
Вдруг в трубку врывается возбужденный женский голос:
—	Паутину нам не найти. Здесь на горах еще лежит снег.
Неужели не поможете нам?!
—	Здравствуйте, Евдокия Ивановна! Я понимаю вашу
тревогу, но, как помочь, не знаю. У нас нет запасной паути¬
ны, ее роздали наблюдателям, а их сейчас в тайге и днем с
огнем не разыщешь. Да и как доставить ее? Не попутным же
ветром?! В нашем районе нет ни одной посадочной пло¬
щадки.
—	Но ведь если в ближайшее время не закончим наблю¬
дений, сорвем проектирование.
—	Учитываю. Знаю, что будут неприятности, но не все,
Евдокия Ивановна, зависит от меня. Паутину в магазине не
купишь. Потерпите немного. Я сейчас соберу людей, будем
решать, что делать.
—	Когда нам явиться на связь?
—	Через два часа.
Так и сегодня не сбылась мечта улететь в тайгу. Задерж¬
ка в работе инженера Макаровой, которая ведет геодезиче¬
ские работы в районе крупного рудного месторождения, дей¬
ствительно чревата последствиями. Проектировщики давно
ждут карту, и мы не должны подвести их.
—	Что это за паутина в инструменте? — спросил радист,
присутствовавший при нашем разговоре.
—	Обыкновенная, что вырабатывает паук-крестовик.
—	Неужели без нее нельзя обойтись?
—	Ты когда-нибудь смотрел в трубу обычного теодолита?
Видел в нем перпендикулярно пересекающиеся нити?—спра¬
шиваю я.
—	Видел.
—	Так вот, в обычном теодолите эти линии нарезаются на
стекле, а в высокоточном, скажем, в двухсекундном, как у
Макаровой, с большим оптическим увеличением, нарезать
нельзя — будет слишком грубо. Линии заменяют паутиной,
натянутой на специальную рамку. Паутину же берут из ко¬
57

кона, в котором паук-крестовик откладывает яйца. Всего-то
для инструмента и надо дециметра два паутины.
—	А разве шелковая нитка не годится?
—	'Она лохматая, не дает четкой линии. Нужна именно
паутина.
Скрепя сердце отдаю распоряжение разгрузить самолет и
послать его выполнять другое задание.
Придется заняться паутиной.
Прежде всего надо организовать поиски в поселке. Обыч¬
но крестовики обитают на чердаках, в кладовых, под соло¬
менными крышами и под тяжелой мебелью в квартирах. Но
никто не знает, где самка прячет свой кокон.
Тут же возникает вопрос: предположим, нам повезет с
паутиной, но как ее доставить Макаровой на голец, чуть ли
не за двести километров от поселка, да еще в кратчайший
срок?
Вечером мы снова связались с начальником партии. Он
сообщил, что нити в теодолите после нагрева их электролам¬
пой не натянулись и что нет никакой надежды отыскать там
паутиновый кокон. Да и наши попытки найти его в поселке
тоже безуспешны, хотя этим делом и занимался большой от¬
ряд пионеров. Они добросовестно обшарили нежилые поме¬
щения, чердаки, каждый у себя дома просмотрел все закоул¬
ки. И чем меньше оставалось надежды помочь Макаровой,
тем больше росла тревога за наши обязательства перед про¬
ектировщиками.
В этот же день, как бы в подтверждение нашего беспокой¬
ства, мы получили письмо от проектной организации с напо¬
минанием о том, что материал должен быть сдан нами
в срок.
Поздно вечером пришел я домой.
Только разделся, как раздался стук в дверь.
—	Заходите!
Дверь тихо скрипнула, и в образовавшуюся щель просу¬
нулась нога, обутая в унт. Затем показались два косача, за¬
ткнутые за пояс головами. Я сразу догадался, что пришел
Пашка.
—	Проходи, чего остановился!
—	За гвоздь, однако, зацепился,— послышался за стеной
ломкий мальчишеский голос, но сам Пашка не показывается,
а лишь трясет косачами — явно дразнит.
Я хотел было втащить его, но парень, опередив меня, уже
58

стоял на пороге в позе гордого охотника — истребителя тете¬
ревов: дескать, взгляни, на что я способен!
—	Где же это тебя угораздило, да еще двух? — сказал я,
с напускной завистью рассматривая птиц.
Пашка доволен, улыбается во весь рот. Стащив с головы
ушанку, растирает ею грязный пот на лице.
—	Из дедушкиной шомполки стрелял. Там же, по Яснен-
скому, где коз гоняли. Поедете? Страсть как играют! Иной
такие фигуры выписывать начинает! — И, склонив набок го¬
лову, растопырив руки, он задергал плечами, пытаясь изо¬
бразить разыгравшегося на току косача.— На которых токах
страсть как много слетается! Как зачуфыкают да закурлы¬
кают, аж дух замирает. Другие обзарятся — по-кошачьему
кричат... Эх, и хорошо сейчас в тайге!
—	Не соблазняй, не поеду. Дела, Пашка, не пускают. Не
до косачей.
—	Значит, не поедете...
Парнишка помрачнел. Неловко переступая с ноги на ногу,
он выдернул из-за пояса косачей и равнодушно бросил к по¬
рогу.
Еще и не здоровался, а уже обиделся. Раздевайся,—
предложил я ему.
—	Значит, зря я вам скрадки налаживал на токах,—бурк¬
нул он, отворачивая голову. — Думал, поедете, заночевали бы
у костра, похлебку сварили из косача. Ну и вкусна же!
В кухне зашумел самовар, и Акимовна загремела посудой.
—	Пить охота,— сказал Пашка.— Я только нынче со сво¬
ей кружкой пришел. У вас чашечки маленькие, из них не на¬
пьешься.
Он достал из кармана эмалированную кружку и уселся
за стол,
—	Ты где пропадал, Пашка, все эти дни?
—	Каждый день после школы бегал в Медвежий лог на
смолокурку, помогал дедушке. Мы с ним пни корчевали, а ба¬
бушка их на Кудряшке возила. Позавчера только управи¬
лись. Школу кончу, и будем смолу гнать: дедушке одному не
управиться.
—	Когда же ты уроки учил?
—	Вечерами да рано утром, до школы... Я хочу у вас что-
то спросить... Только дедушке не сказывайте, рассердится, а
мне обижать его неохота. Можно мне в экспедицию посту¬
пить работать? — И, не дожидаясь ответа, продолжал:—Я в
59

тайге не хуже большого — любую птицу поймаю. А рыбу —
на обманку, за мое почтенье! Петли на зайцев умеюставить-
В прошлое воскресенье водил в тайгу городских ребят. Смеш¬
но: они, как телята, след глухариный с беличьим путают, ель
от пихты отличить не могут. А я даже на днях дедушку пи-
кулькой подманил вместо рябчика. Ох, уж он обиделся! Го^
ворит: «Ежели ты, Пашка, кому-нибудь об этом расскажешь,
портки спущу и по-настоящему высеку!»
—	Ну, это уж привираешь... Как же ты мог дедушку-та-
ежника обмануть? — вызываю его на откровенность.
—	Вам расскажу, только чтоб дедушке ни слова,—сказал
он серьезно, подвигаясь ко мне и опасливо косясь на дверь.—
Вчера прибежал ночевать в зимовье к дедушке, да запоздал.
Ушел он в лес косачей караулить. Ну, и я туда же, его следом.
Места знакомые. Подхожу к перелеску, где ток косачиный, и
думаю: дай-ка подшучу над дедушкой. Подкрался незаметно-
к валежине, достал пикульку и пропел рябчиком, а сам вы¬
глядываю. Ухо у дедушки острое, далеко берет. Вижу: он вы¬
ползает из шалаша, шомполку в мою сторону налаживает,,
торопится, в рот свою пикульку засовывает и поет: тии-ти-ти-
тии... Я ему в ответ потихоньку: тии-ти-ти-тии. Он припал на
снег, ползком подкрадывается ко мне, а сам ружье-то, ружье
толкает вперед, глаза варежкой протирает, смотрит вверх.
Это он на ветках рябчика ищет. Я опять: тии-ти-ти-тии. Мет¬
ров на двадцать подполз он ко мне и вдруг ружье приподнял
да как бухнет по сучку. Я и рассмеялся. Вот уж он осерчал,
,с лица сменился; думал, выдерет. «Для этого, говорит, я те¬
бя, негодник, учил пикать, чтобы ты деда обманывал?» И по¬
шел, и пошел... Так что возьмите в экспедицию...— вдруг
взмолился Пашка, меняя тон.
—	Хорошо, что ты любишь природу, но, чтобы стать путе¬
шественником, нужно учиться и учиться. А у тебя с арифме¬
тикой нелады...
У Пашки сразу на лбу выступил пот. Парень отвернулся
и торопливо допил чай.
—	Что же ты молчишь? Или неправда?
—	Вчера с дедушкой вместе решали задачу насчет авто¬
машин с хлебом. Он говорит: «Умом я тут не соображу, мне
нужно натурально, а пальцев-то на руках не хватает для сче¬
та— машин много». Он спички разложил и гоняет их по сто¬
лу взад-вперед. Вспотел даже, разгорячился. Бабушка и го¬
ворит ему: «Ты бы, Гурьяныч, огурешного рассольцу хлебнул*
во

может, легше будет, к автомашинам же ты непривыкший».
Даже богу стала молиться, чтобы задача у нас с дедушкой
сошлась.
—	Ну что же, решил он?
—	Нет, умаялся, да так за столом и уснул. А бабушка по¬
утру баню истопила, говорит: «Еще, чего доброго, от твоих
задач дед захворает, всю ночь бредил машинами».
—	Это уж ты выдумываешь.
—	Не верите? — И Пашка рассмеялся.
—	А сам-то ты решил?
—	Решил... Только неверно...
—	Слушай, Пашка, ты сегодня не ходил с отрядом пионе¬
ров паутину искать?
—	Нет. А зачем она вам?
Я подробно объяснил Пашке, в чем дело.
—	Надо искать в тайге, там уж наверняка крестовик жи¬
вет. Надежда на тебя, выручай!
—	А какой он, крестовик?
—	У него по спине две темных полосы, напоминающие
крест.
—	А если я паука не найду, тогда совсем приостановится
работа? — вдруг спросил он.
—	Да, работы остановятся, но до этого допускать
нельзя,— ответил я.— Так уж ты не подводи меня, поста¬
райся...
Пашка вдруг весь загорелся, точно обожгла его какая-то
мысль. Он вскочил, схватил шапку и, застегивая на ходу те¬
логрейку, выскочил во двор.
—	Косачей, косачей возьми!
—	Як дедушке побежал в зимовье,— крикнул он в окно и
скрылся в сумраке...
...Прошел в бесполезных поисках и следующий день. Не
было надежды и на Пашку. Что делать?..
В штабе уже заканчивался рабочий день. Вдруг слышу,
кто-то ломится в помещение, не обращая внимания на окрик
вахтера. Широко раскрывается дверь— на пороге кабинета
появляется Гурьяныч с Пашкой. Оба раскрасневшиеся от
быстрой ходьбы, возбужденные.
—	Здравствуйте! К вам с удачей! — говорит старик и по¬
ворачивается к Пашке.— Выкладывай!
Пашка запускает обе руки в карманы телогрейки, достает
спичечные коробки, а сам не сводит с меня сияющих глаз.
61

—	Вот в этих коробочках по три кокона,— объявляет
Г урьяныч.
—	Куда столько!
—	Это еще не все: принесли и живых крестовиков.—
И Пашка достает из-за пазухи несколько коробок, перевязан¬
ных цветными лоскутками.— Все, как один, крупные. Вот
этот — из дупла лиственницы, этот — из дровяника, этого пой¬
мал в остатках стога сена. Всех рассадили по разным короб¬
кам, может, не одинаковая у них паутина.
—	Молодец, Пашка, прямо скажу — не ожидал!
—	Прыткий он у нас, на все руки! — И Гурьяныч, распах¬
нув однорядку, присаживается в угол на пол.
Парнишка пристраивается рядом.
—	Спасибо, Пашка, выручил. Паутины этой хватит на ты¬
сячу инструментов. Как рассчитываться будем с тобой?
Старик и Пашка пристально смотрят на меня, ждут. Я до¬
гадываюсь, о чем они думают.
—	Конечно, Пашка, ты заработал. Приходи завтра, и мы
рассчитаемся с тобою.
Старик с душевной снисходительностью смотрит на внука,
потом спрашивает с улыбкой:
—	Разбогатеешь, чего покупать будешь?
—	Ружье. Ты же говорил, как деньги будут, непременно
купим.
Старик не отвечает, поворачивается ко мне.
—	С паутиной что собираетесь делать да и с пауками?
—	Пауков выпустим, а паутину надо срочно доставить в
тайгу, километров за двести отсюда, да не знаю, как.
—	Это куда же?
—	На Усмунский хребет.
—	Не бывал там да и не слышал. Где он? Видать, дале¬
ко... Как же вы ее туда доставите?
—	Будем искать проводника.
—	Туда проводника в поселке не найти. Километров за
сто я хаживал, не дальше, а другие и того меньше. Нет ли у
вас карты — взглянуть, где он, Усмун, какие там речки?.. Мо¬
жет, советом помогу.— И старик встает, подходит к столу.
Пашка точно прилип к нему, вижу по глазам: у него уже
созрел какой-то план.
Я разворачиваю перед Гурьянычем фотосхему местности,
показываю расположение на ней поселка и линию хребта.
Старик достает из внутреннего кармана очки, внимательно
62

смотрит сквозь стекла на схему, водит по ней загрубевшим
пальцем. Обращается к внуку:
—	Кака это речка, читай!
—	Порожная.
—	Так, так... А эта как зовется?
—	Кедровый ключ.
—	Знаю, левый приток Порожной. Бывал там, но давнень¬
ко, а дальше не хаживал.
—	Скажите, Гурьяныч, как легче добраться до Кедрово¬
го ключа?
—	Упаси бог, не посылайте людей речкой, не пройдут —
скалы, завалы, прижимы. Надо напрямик резать тайгою, че¬
рез озера, а дальше звериной тропою через отрог—и угодишь
в вершину Кедрового.
—	Дедушка, — вдруг обрывает его Пашка. — Кроме тебя,
туда никто не проведет, берись проводником, и я с
тобою.
—	Ты с ума спятил, что придумал! Будь мне пятьдесят,
слова не сказал бы, а теперь какой из меня проводник.
—	Гурьяныч, а ведь Пашка дельное предлагает. Возьми¬
тесь доставить паутину на Усмун. До Кедрового ключа места
знакомые, а дальше по карте пойдете, тропою геодезистов.
Тайга вас не подведет.
—	Нет, нет, не уговаривайте. На себя теперь не надеюсь:
ноги в коленках слабые и память может обмануть, не туда
заведу, а дело требует срочности. Да и по новым местам мне
уже не ходить.
—	А что, если я попрошу Макарову выслать кого-нибудь
до Кедрового ключа, а вы подойдете отсюда и передадите ему
паутину? Соглашайтесь. Вы не представляете, Гурьяныч, из
какой беды выручите нас.
—	Дедушка, берись, и я с тобою пойду,— умоляет его
Пашка.
Гурьяныч задумывается. Он, видимо, вспоминает этот да¬
лекий и трудный путь сквозь тайгу, по болотам, по кочкова¬
тым марям. Что-то серьезно пугает старика, туманится его
лицо. Но вот он трясет головою, как бы отгоняя от себя ка¬
кие-то мысли, говорит, волнуясь:
—	Толкаете вы меня оба на великий грех. Я не должен
браться за такое срочное дело. Но уж коль некому — пойду.
Только до Кедрового ключа, не дальше. А насчет тебя, Паш¬
ка, с бабушкой посоветуемся, как она.
63

—	С тобою пустит.— И парнишка от неожиданной радо¬
сти, кажется, готов плясать.
—	Вот и договорились, Гурьяныч! Пойдете не один — да¬
дим человека, может, Василий Николаевич согласится. И за¬
втра — в путь.
Гурьяныч ушел озабоченный. Конечно, шестьдесят лет —
это многовато для такого похода. Но он, видимо, не счел воз¬
можным для себя отказать нам.
Макарова обрадовалась моему сообщению относительно
паутины. Мы договорились, что утром она отправит своего
проводника-эвенка на оленях до Кедрового. Местом встречи
будет слияние двух верхних истоков ключа там, где Макаро¬
ва стояла лагерем три недели назад.
Василий Николаевич не может идти с Гурьянычем — за¬
грипповал. В штабе не оказалось подходящей кандидатуры.
Да мы и не искали. Я решил сам идти со стариком. Дело
серьезное, и тут не должно быть никаких ошибок. К тому же
я не мог отказать себе в таком маршруте по тайге, да еще с
таким таежником, как Гурьяныч.
Поздно возвращаюсь из штаба. Горы, точно чудовища,
спят на горизонте, закутавшись туманом. Из-за них, с вос¬
тока, неслышно крадется прозрачная майская ночь с туск¬
лыми, как бы подернутыми дымкой, звездами. Странной, за¬
гадочной кажется тишина уснувшего поселка.
На порожке у моей квартиры сидит Пашка. Замерз, дро¬
жит, как бесприютная собачонка на холоде, но не уходит.
—	Як вам, — обрадованно встречает он меня.— Дедушка
послал сказать, что мы можем завтра с обеда идти.
—	Кто это «мы»?
—	Я и дедушка.
—	А бабушка тебя отпускает?
—	Отпускает. Мы и Кудряшку берем с собой... Вы бы от¬
просили меня в школе, скажите, что без меня работа со¬
рвется.
—	Уж как-нибудь я найду, что сказать. Но, если твои де¬
ла в школе плохи, не возьму, даже если отпустят.
Пашка вдруг вскакивает, хватает мою руку и, вскинув к
небу голову, замирает...
—	Не слышите? — спрашивает он таинственным шепо¬
том.— Гуси!.. С места мне не сойти, гуси!.. Снимите шапку.
64

Из бездонной тьмы падает на землю усталый гусиный ше¬
пот. Он точно ножом полоснул по сердцу. Впервые я слышу
его в эту весну. В нем вольность посильнее ветра, радость
возвращения, сладость жизни.
—	Эх, с ними бы, а?! — горестно вздыхает парнишка.
Где-то высоко в звездах глохнут взбудоражившие нас
звуки. Бурю безутешных мыслей оставили во мне прилетев¬
шие птицы. Пашка тоже не отрывает глаз от темного неба.
Ночной крик гусей, кажется, пробудил в нем еще никогда не
испытанное желание лететь с птицами в неведомые страны,
и он, может быть, понял, что это новое чувство пленило всего
его и что ему теперь уже ни за что не освободиться от мечты
побывать в неведомых странах.
—	Пошли в комнату,—говорю я, открывая дверь и про¬
пуская мальчишку вперед.
В комнате жарко. Пашка отказывается раздеться,
говорит, на минутку забежал. Сидит хмурый, сдвинув
брови.
—	Чего, Пашка, молчишь? — спрашиваю я.
—	Неохота бабушку и дедушку обижать, а то бы махнул
следом за гусями.
—	Куда?
Он молчит.
—	Подожди, пусть оперятся у тебя крылышки.
—	То-то и беда! — серьезно соглашается парнишка.
—	Всему свое время,— пытаюсь я утешить его.
—	Долгонько ждать-то.
—	А я бы из твоего возраста вообще не выходил.
—	Чего хорошего! — Он безнадежно машет рукою.— Вот
ружье бы, тогда можно и подождать.
—	О ружье потом. Бабушка, видно, права: ты слишком
увлекаешься охотой.
—	Какая там охота — вместо собачонки бегаю. Самому
же пальнуть дедушка не часто дает; говорит, ружье наше
вот-вот должно разорвать — ненадежное. А насчет охоты я
не хуже других...
—	Охотником, Пашка, назовешься, когда будешь разби¬
раться в следах зверей и птиц, будешь знать их повадки. Ты
должен научиться сшибать на бегу козла, снимать летящую
птицу. Не достигнешь этого — нечего тебе делать в тайге с
ружьем.
—	Что вы, что вы! Я в тайге любую пташку назову —
5 Гр. Федосеев
65

дедушка все мне объясняет, а козла на бегу или птицу влет
сшибу, ей-богу, сшибу. Ружье бы!..
—	Ну, насчет козла это ты...
—	Не верите?!
—	Нет. А вот относительно ружья не знаю, что с тобою
делать.
Его будто оса ужалила.
—	Дадите?! — вскрикнул он, весь загораясь.
—	На эти дни, может быть, и дам.
Пашка вскакивает, хватает со стула свою шапку и мигом
исчезает за дверью, точно боясь, что я могу раздумать. Потом
он громко барабанит в ставню:
—	Спокойной ночи, я к дедушке в Медвежий лог побегу
сказать насчет ружья!
—	Ты с ума сошел — ночью! Не смей!
В ответ хлопает калитка, и на тихой улице смолкают то¬
ропливые шаги Пашки.
«С чего это я ружье пообещал? Не наделать бы глупо¬
стей!»— запоздало думаю я. Но, видно, этот вопрос для меня
давно решен.
—	Чего это парнишка зачастил к вам? — спрашивает Аки¬
мовна, заглянув в комнату.— Заметили, глаза у него завиду¬
щие, так и нижут, так и шарят. Как бы чего не стащил!..
—	Да это же Копейкин, Акимовна!
—	Копейкин?.. — удивилась она.— То-то, я вижу, конопа¬
тый, не с нашей улицы. У нас или рыжие, или черные, а та¬
ких нет. Спрашивала у соседки про Копейкина, сказывала:
в задах на квартире живет. Настоящая фамилия его Рублев,
а это уж ребята прилепили ему — Копейкин. Мальчишка
ничего, палец в рот не клади...
—	Бойкий и смышленый,— перебил я ее.
—	Ну уж и бойкий! Сидит, носом шмыгает.
—	Это у него, Акимовна, возрастное.
—	Ну, разве что... — примирилась старушка.
БОЛЬ СТАРОГО ТАЕЖНИКА
Утром я, как обычно, проснулся рано. Выхожу во двор.
Еще темно. Спит поселок, окутанный черным мраком. Над
ним безмолвной тундрой стелется небо с далекими звездами.
Морозный воздух сух и звонок — верная примета: к вёдру.
66

Слышу на улице хруст настывшего за ночь ледка под чьи¬
ми-то торопливыми шагами. Из трубы соседского дома, слов¬
но сигнал, взвивается дым, и тотчас же на востоке в полоске
появившегося света возникают крутые отроги.
Радостно шепчу:
—	Утро, утро!
А шаги на улице все ближе и неожиданно обрываются у
нашей калитки. Слышу заговорщический шепот. Кто бы это
мог быть так рано? Стою жду. Чья-то рука осторожно касает¬
ся щеколды, но калитка заперта изнутри.
—	Кто там? — кричу.
Тишина.
Подхожу к калитке, открываю:
—	Гурьяныч?..
—	С добрым утром.— Старик неловко протискивается в
калитку.— Мы насчет вчерашнего разговора. Не раздумали?
—	Что вы, Гурьяныч, конечно, пойдем. Сразу после две¬
надцати отправимся. У меня все готово.
—	Я вовремя буду тут. А как насчет Пашки?
Из-за 'спины Гурьяныча высовывается улыбающаяся фи¬
зиономия.
—	Это уж ваше дело.
—	Оно, конечно, ну, а вы как?
—	Если он по арифметике подтянулся — пусть идет.
—	Слышишь, Пашка? — Старик поворачивается к внуку.
—	Сказал же: подтянулся,— бойко отвечает тот.
—	Я, Гурьяныч, схожу в школу. Если так, отпрошу его.
—	Точно,— подтверждает старик.— А как пойдет, за ка¬
шевара или самостоятельно?
—	Обещал я ему ружье.
—	Ну и как же, достали?
—	«Ижевку» одноствольную дам.
Пашка встрепенулся.
—	Пойдем, дедушка, слышишь, пойдем, дядя сказал:
«Дам»,— значит, даст.
И он утащил старика в предутренний сумрак еще спяще¬
го поселка.
Во втором часу мы уже шествовали по улице в полном
походном облачении. Какими легкими казались первые шаги
от людской суеты, от бревенчатых изб, от назойливых звуков!
5*
67

На душе простор, свобода. В эти минуты ты добрейший чело¬
век в мире!
Наш караван представлял странное зрелище. Впереди
Гурьяныч в суконной однорядке, туго перехваченной куша¬
ком, в легких юфтовых ичигах. Он успел утром сбегать в ба¬
ню, посвежел, как дуб, сполоснутый первым весенним дожди¬
ком. Тяжелыми шагами старик приминает отогревшуюся зем¬
лю. В его фигуре, в каждом движении — опыт прожитых лет,
уверенность и так же, как и у меня, желание скорее попасть
в тайгу, насладиться весенним буйством природы.
За ним, безнадежно понурив голову, бережными шагами
идет Кудряшка, завьюченная, что называется, от ушей до
хвоста. Объемистые кожаные сумы с продуктами, какие-то
свертки, котел, чайник, мешок с овсом, топор, палатка, ру¬
жья — все это лежит на ней копною, перевязанное веревкой.
Нижняя губа у лошади отвисла, уши врозь, спина под тя¬
жестью вьюка провисла, ноги в коленках плохо сгибаются:
видно, Кудряшка действительно «на исходе».
Следом шагает Пашка. У него за плечами поблескивает
длинным стволом «ижевка». Телогрейку перехватывает тяже¬
лый патронташ, наполненный заряженными патронами. Идет
он ровным, воинственным шагом. В его фигуре стремитель¬
ность сапсана. Позади него бежит на ремешке Жулик. Соба¬
чонка то забегает вперед и, повернув голову, сверлит Пашку
любопытными глазами, пытаясь угадать, куда ее ведут, то
вдруг на ее морде появляется растерянность, она отстает,
прячет свой не ахти какой хвост глубоко между ног, тянется
на поводке, пытаясь вырваться.
Пашку провожают завистливыми глазами мальчишки: ры¬
жие, черные и веснушчатые. Он понимает, какая важная роль
досталась ему,— идет бодро, будто направляется в Африку за
львами. И Кудряшка в эти минуты, вероятно, кажется пар¬
нишке слоном, прокладывающим путь в джунглях.
Вижу, один малец отрывается от толпы, быстро нагоняет
Пашку, поворачивает к нему свою мордёнку, измазанную
брусничным соком, не может оторвать глаз от «ижевки».
—	Вот это да-а!.. Правдашняя?! — поражается он.
Пашка выпрямляется, не чувствует земли, шагает широко.
—	Смотри, Копейкин, как бы штаны не лопнули! — иро¬
нически замечает малыш, но с лица его не сходит зависть.
Пот ручьями заливает лицо Пашки, слепит глаза, копится
соленой влагой на губах, отмачивает спину под ружьем, но он
68

крепится, ни единым жестом
не выдает, что ему тяжело.
Видно, трудно парнишке до¬
стаются эти первые шаги с
ружьем, но он идет геройски,
как в строю. И только когда
свернули в переулок и исчез¬
ла с глаз подавленная зави¬
стью, неподвижная ватага
ребят, он стащил с головы
лисью шапку и с облегчени¬
ем стал вытирать ею лицо...
Драгоценный груз — па-
утиновый кокон — я несу в
боковом кармане гимна¬
стерки.
За поселком небольшая
степушка. От тепла земля
набухла, как на дрожжах,
почернела, по ней потекла
зеленой щетиной свежая
майская травка. Тяжело пе¬
реваливаясь с боку на бок,
ходят по грязной дороге гра¬
чи. Стайка мелких птиц мол¬
ча, торопливо проносится
мимо нас, и хочется крик¬
нуть ей: «Счастливого пу¬
ти!»
У речушки нас встречает
веселый хоровод берез, умы¬
тых теплыми дождями. Ря¬
дом благоухает багульник,
выбросивший свои ярко-зе¬
леные липкие листочки. А
ниже, у крутого берега и по буграм
снежники, первые дары весны.
Дорога, перебежав ветхий мостик, раздвоилась.
Гурьяныч остановился, дождался меня.
— Нам влево, — сказал он, показывая на северо-восток.—
С краю хорошо пойдем, дальше — чаща, местами бурелом.
А за ним озера. На них и заночуем. Сейчас на озерах пролет¬
на солнцепеке, — под-

ная птица — утка, гусь, можно за мое почтенье побаловаться
охотой.
Подходим к лесу. Гурьяныч задерживается и, склонив пе¬
ред ним голову, ласково говорит:
—	Прими нас, матушка тайга, мы к тебе с поклоном,—
и входит в лес.
Меня всегда тянет в темные дебри тайги, в сумрачную
синеву, где в вековом покое только ровный шум сто¬
летних сосен. Как это с годами становится все ближе, все
ценнее.
Гурьяныч неожиданно замедляет шаг. Выпрямляется. Рас¬
стегивает на груди однорядку. Тоже, видно, не может нады¬
шаться свежестью леса.
—	Дух-то хмельной, того и гляди, с ног сшибет. Паш¬
ка! — кричит он, не оглядываясь.— Рассупонь грудь, дыши
во все меха — набирайся сил!
Пашке не до этого. Он весь мокрый, как дикий неезжен-
ный конь, взнузданный табунщиком. Потеет оттого, что сча¬
стье так неожиданно нагрянуло к нему, оттого, что он впер¬
вые идет в тайгу не в роли собачонки и что сегодня будет
охотиться на уток. И еще оттого, что правую ногу сильно
трет плохо замотанная портянка, но задержаться, переобуть¬
ся — боже упаси! — как бы не отстать.
Гурьяныч, несмотря на свои годы, оказался хорошим ходо¬
ком. В нем достаточно и проворства, и поспешности. Он легок
в движениях, шаги его тверды, уверенны. Голову он держит
слегка откинутой назад. С таким человеком хорошо ходить по
лесной тропе, и если свернешь в сторону и отстанешь, сразу
почувствуешь его опыт, его преимущество.
У широкой прогалины дорога теряется. Гурьяныч останав¬
ливается, привязывает повод к седлу и ласково смотрит в
потускневшие глаза Кудряшки.
—	Иди сама, тропу знаешь.— И тут же поясняет мне: —
У лошадей память дай бог, как у зверя, где раз-два прой¬
дет— запомнит до смерти.
Он подтыкает за пояс полы однорядки, расправляет окла¬
дистую бороду и шагает дальше.
—	Надо поспешать, захватить утку на вечернем перелете.
Ты, Пашка, не отставай.
Идем дремучим лесом. Под ногами еле заметный пунктир
забытой, давно не хоженой тропки.
Кудряшка плетется следом.
70

Куда ни посмотришь —колонны великолепных лиственниц,
подпирающих свод из сквозных крон. Они спокойно, как про¬
роки, следят за нами с высоты. Только иногда мелькнет бе¬
резка, или мрачной тенью встанет перед тобою ель. Тут все
таинственно, непостижимо, а ты шагаешь все дальше и даль¬
ше в сумрак, не чувствуя ног, оглушенный черемуховым ду¬
хом. И не можешь понять, отчего в лесу так легко, отчего и
шаги, и шелест прошлогодней травы, и пугливый взлет птиц
кажутся музыкой? Так бы и шел вечно...
Я родился и вырос в могучих кавказских лесах, у подно¬
жия ледниковых вершин. Там, еще в детстве, под сводом чи¬
нар, у костра пробудилась дерзкая мечта познать неведомое,
проникнуть в недоступное. Там впервые я услышал чудесную
музыку живой природы. Ее пели ночные грозы, снежные об¬
валы, гремящие реки, ветры, птицы, а осенью — олени... На
всю жизнь врезалась она в память. С тех пор много раз я
слышал эту музыку по сибирским лесам, и всегда вспомина¬
лись кавказские чинары и детство, беспечное, милое детство,
не обманувшее меня своей мечтою. И сегодня в тайге та же
музыка, только весенняя, первозданная, зовущая.
Неожиданно впереди в чаще зашуршало что-то, послыша¬
лось звонкое хлопанье крыльев — какая-то птица поднялась,
вспугнутая нашими шагами.
Пашка мгновенно вскидывает ружье.
—	Рябок... — шепчет Гурьяныч и пронизывает внука гроз¬
ным взглядом.— Я те дам... С зимы заприметил парочку тут
в березняке, не тронул; пусть, думаю, плодятся: нынче негу¬
сто стало этой птицы.
А сам достает из кармана однорядки тоненькую металли¬
ческую трубку — пикульку, манит меня пальцем:
—	Я сейчас подзову рябка, а ты полюбуйся: забавная
птица.— И он начинает пикать.
Позади дребезжащим дискантом заржала Кудряшка.
Рябчик отзывается далеко, потом ближе, ближе, но без
полета, видимо, пешком идет в нашу сторону. Я глаз не сво¬
жу с чащи, откуда доносится мелодичный посвист, и в то же
время мне очень хочется взглянуть на Пашку, посмотреть,
какое у него выражение лица. Быстро оборачиваюсь: пар¬
нишка бледный сидит на корточках, весь устремленный впе¬
ред, навстречу приближающемуся звуку.
• Гурьяныч свистит все тише, протяжнее, жалобнее. Рябчик
более не выдерживает этого манящего призыва самки, гром¬
71

ко взлетает, несется по просветам к нам и вдруг бесследно
исчезает с глаз.
—	Вот он, вот... — шепчет взволнованно Гурьяныч и пока¬
зывает пальцем на лиственничную заросль.
Нет, не вижу, досадую на себя.
—	Левее глядите... в развилках шевелится,— подсказы¬
вает Пашка.
Весь напрягаюсь. Осматриваю каждую веточку, излом,
развилки—не вижу.
Гурьяныч, прикрыв рот с пикулькой сложенными ладоня¬
ми, свистнул еще раз. Рябчик вспорхнул, сразу весь обозна¬
чился в воздухе, полетел на нас, но вдруг испуганно взвился,
повернул в сторону, второпях задел ветку и, быстро-быстро
работая крыльями, исчез в лесном сумраке.
—	Ишь ты, баловник! — ласково бросает ему вслед Гу¬
рьяныч.
Пришла Кудряшка. Я поправил сбившийся .набок вьюк, и
мы тронулись дальше.
Впереди лес и лес — ни конца ни края. Тропка стала чаще
исчезать. Гурьяныч ведет нас по приметам, известным ему
одному. Местами под ногами мягкий ковер из влажного мха.
Обходим одряхлевшие деревья, порушенные временем, про¬
бираемся сквозь молодую хвойную поросль.
—	Глянь, пёрышки рябка,— останавливается Гурьяныч.—
Колонок решил самочку, обжабиться бы ему, окаянному!..
Я-то зимою не тронул, думал, расплодятся...— сокрушается
старик.
—	То-то, рябок давеча как свисту обрадовался, думал —
она зовет, прибежал,— добавляет Пашка.
За мокрой болотистой лощиной пошел смешанный лес.
Комелистые ели, великаны лиственницы, березы заполнили
мир. Сквозь них, по просветам, бежал яркими полосами сол¬
нечный свет.
—	Пашка!—кричит Гурьяныч, задерживаясь. — Глянь,
на елке гайно, осенью его вроде не было, новое. Видать, бел¬
ка тут зимовала.— И старик, не задерживаясь, перешагивает
валежник и идет дальше.
Ветерок доносит до слуха шум лесного ручейка.
—	А вот и грибок на сучке, славно подсушенный с осе¬
ни,— обращается ко мне старик, и голос его резко падает.—
Видать, не попользовалась белка своей заготовкой — убили.
Это Юдины тут промышляли, жадюги, не оставили на при¬
72

плод, все подчистую!.. А вот еще грибок, и вон, на березке,—
значит, убили.
—	Дедушка, скоро дойдем? — спрашивает уставшим голо¬
сом Пашка.
—	Поторопимся, так скоро,— отвечает старик.
Парнишка истек потом, идет без шапки, ружье ненужным
грузом болтается на правом плече, патронташ сполз на бедро.
Но в глазах мальчишеский задор, да в воображении, навер¬
ное, немыслимые подвиги.
Сквозь густые кроны резными лоскутами голубеет небо.
Изредка в лесной тиши промелькнет вспугнутый нашим вне¬
запным появлением бурундучок. Вскочив на пень или взо¬
бравшись на лесину, он испуганными глазенками провожает
нас. Иногда вспорхнет стайка пролетных птиц, задержавшая¬
ся покормиться, или где-то в стороне послышится внезапный
треск. Мы своим присутствием нарушаем веками установлен¬
ный ритм жизни леса.
—	Кажись, сохатый кормился! — кричит сзади Пашка.
—	Неужто я прошел?.. — спохватывается Гурьяныч, воз¬
вращаясь к внуку.— Так и есть, не заметил сломки, — гово¬
рит он, показывая на тальник со свежесломанной и объеден¬
ной веткой. — Вот березку обглодал — на ходу, видать...
—	Дедушка, он не один прошел,— перебивает Пашка ты¬
ча пальцем на отпечатки копыт.
Гурьяныч наклоняется к земле, не разгибаясь идет по
следу.
—	Самка с прошлогодним бычком наследила. Смотри,
Пашка, вот этот, острый, — след самки, а вот этот, тупой,—
бычка. Запомни, не ошибешься.
Мы вступаем в темный ельник. Как же он захламлен, как
сыро и неприветливо в нем! Всюду на земле гниющие де¬
ревья, преграждающие нам путь, и полосы топей, замаскиро¬
ванных зеленым мхом. Гурьяныч ведет нас напрямик, на шум
ручья. Кудряшка плетется следом...
Вот и ручей в просвете. Гудит мутный поток, как оглашен¬
ный несется мимо. На повороте, споткнувшись о камень, он
вдруг вздымается гейзером. Какой вольностью наградила его
весна!
Мы переходим ручей по бревну, перекинутому с бережка
на бережок. Гурьяныч спускается к воде, становится перед
ней на колени. Гнет спину в поклоне. Пригубляется, мочит
бороду. Пьет не спеша, с передышкой.
73

—	Благословенная водичка! До чего же она хрусткая! —
говорит он.
Мы с Пашкой тоже наклоняемся, припадаем к ручью,
жадно пьем студеную воду и чувствуем, как она разливается
по всему телу живительной влагой.
—	Поспеем на перелет? — спрашиваю Гурьяныча.
—	Должны бы. За лесом увидим озера.
—	Скоро кончится лес?
—	Он бы не кончился, да порешили его,— грустно пояс¬
няет старик.
Проходим еще метров двести. Гурьяныч вспоминает про
Кудряшку.
—	Чего-то нет ее! Может, вьюк упал, — думает он вслух.
Возвращаемся со стариком к ручью. Кудряшка передними
ногами спустилась в воду да так и застыла в страхе, боясь,
что не преодолеет потока.
—	Оробела, на ноги не надеется, а бывало, и сам, чтобы
не мочить обутки, взберусь на вьюк, а она, голубушка, как
ласточка, перемахнет, — рассказывает старик.
Он натягивает выше колен голенища ичигов, подбирает
полы однорядки, спускается в воду. Поводок в руки не берет,
идет вброд, опираясь на посох. Вода обдает его горой брызг.
Кудряшка поднимает голову, безразличным взглядом окиды¬
вает старика и, не задумываясь, шагает за ним.
Лошадь осторожно нащупывает копытом место, куда сту¬
пить, так же, не торопясь, ставит вторую ногу и подает вперед
туловище. В следующем шаге передняя нога не находит опо¬
ры, и лошадь, заспотыкавшись, валится, сбивает старика.
—	Ну ты, слепая, смотри под ноги! — беззлобно упрекает
Гурьяныч Кудряшку.
И оба мокрые выбираются на берег.
За ельником мы попадаем в непролазные дебри таежных
завалов. Гурьяныч достает топор и приказывает Пашке вести
лошадь в поводу. Долго петляем, ищем проход, пробираемся
узким коридором между колючих сухих и острых - сучьев...
Затем опять нас окружают живые колонны стволов* чаща
первобытной тайги.
Старик находит свои затески, и они уводят нас в глубину
сыролесья, в лесной покой, где только шелест листьев и шепот
хвои.
Минут через пятнадцать тайга начинает редеть. Простор¬
нее становится под ее крышей, нас встречают широкие про¬
74

светы. За ними неожиданно лес обрывается стеною. Глазам
открывается печальная картина: от хребтов до заболоченной
равнины —голая земля. Только пни, бесконечные пни, тысячи
тысяч пней, и ни одной живой веточки.
Нас останавливает это чудовищное зрелище оголенной
земли, контраст жизни и смерти. У Гурьяныча деревенеет ли¬
цо. Он мокрой полой однорядки протирает глаза и тяжело,
точно внезапно схваченный недугом, опускается на сгнивший
комель.
Я присаживаюсь рядом. Пашка мостится у ног старика.
Долго молчим, потрясенные этим кладбищенским зрелищем.
Шальная тучка прикрыла солнце, и пейзаж стал еще бо¬
лее мрачным. Стайка за стайкой проносятся мимо лесные
птицы, спеша миновать безжизненное пространство. Налетев¬
ший ветерок качнул позади нас темные ели, прошумел по вер¬
шинам и как бы подчеркнул зловещую тишину мертвого цар¬
ства пней.
Гурьяныч стаскивает с седой головы шапку, бросает под
ноги.
—	Какая тайга была — кондовая, не деревья, а свечи
стояли. Зайдешь, бывало, в ней — что в храме, а теперь, по¬
гляди, что стало: деревца живого не оставили, молодняк
уничтожили, сучья, как водится после порубки, сразу не уб¬
рали. Осенью пришел пожар — и всё подчистую...— Задер¬
жав дыхание, он показывает размочаленным концом посоха
на трещину в земле.— Вишь, лопается после огня, от беспло¬
дия старится. А что бы она дала, если бы ее не оголили. Ру¬
бишь дерево, так умей и вырастить замену, иначе глумление
получается над землей.
Пашка вскакивает, кладет руку на его плечо, говорит про¬
сящим голосом:
—	Дедушка, потом об лесе, пойдем, уже поздно, о нем
дома расскажешь.
Гурьяныч не слышит его, смотрит на меня сердито, долго.
—	Вековой кедрач тут стоял вместе с пихтой, неспроста
его у нас материнским деревом зовут — кормилицей. И его
под топор! А ведь законом запрещено рубить его. У всех на
глазах беззаконие творят лесорубы... Ты говоришь, польза от
сплошных вырубок наукой доказана? Вот оно како на месте,
доказательство!
—	Но ведь лес, Гурьяныч, вырубили для наших строек.
—	Об этом я и болею. Далыне-то его побольше потребует¬
75

ся, а где возьмем, ежели так хозяйничать будем? О завтраш¬
нем дне не думаем. В этом деле человек нужен с материнской
заботой, с любовью к лесу. А ведь можем, разрази меня гром,
можем с любовью... Вон за тем синим хребтом,— старик по¬
казал подожком на северо-восток,— делянка другого лес¬
промхоза. Завтра увидишь... Там тоже сплошные вырубки,
но делались по-хозяйски: кедрач не тронули, оставили по
всей площади сосны-матки для обсеменения, сберегли больше
половины молодняка, и сейчас любо посмотреть—что твоя
рожь, поднимается хвойный лес. Там люди о будущих строй¬
ках думали, а этим главное — план, а после них хоть трава
не расти!.. Стар я, а то бы всю свою боль привел в ярость
на этих пакостников.
—	Конечно, надо было и тут оставить матки-деревья, на
вырубках сохранить молодняк, сразу сделать посадку. Это
упущение леспромхозов, что и говорить!
—	«Упущение»!.. — передразнивает меня старик.— Скажи
прямо — преступление! И наука в ответе. Она должна за всем
следить, она перед народом в ответе, и особенно за кедрач.
А сколько тут было зверя, птицы, ягод! Все пропало! Оста¬
лись только след, пух да пустое гнездо. Спохватимся — убей
меня гром!—спохватимся, а время,— старик дунул на ла¬
дони,— улетит.
—	Дедушка, не надо волноваться, опять сердце защемит.
—	А ты, внучек, слушай и не перебивай. Это тебя больше
всех касается. Тебе придется долго наши прорехи латать, от¬
вет держать перед землею и за лес, и за всякую живность.
Она спросит...
—	Опять Пашка виноват,— со всей серьезностью переби¬
вает его парнишка.— В роду считать не умели — я должен
за всех арифметику учить; лес порубили — Пашка держи
ответ...
—	А кому же еще? Ты — законный наследник, твое все
это! Сызмальства приучайся беречь природу.
—	Вина, Гурьяныч, большая и ученых, и всех нас. Но те¬
перь, кажется, хватились. Нынче и говорят, и пишут об этом
много. Скоро все обернется, станет на свое место.
—	Говорят, а толк какой?! Уши всем заложило, оглохли.
—	Вам не следует так уж близко все это принимать к
сердцу, волноваться.
—	Оно верно, неужто мне больше всех надо! Пускай вну¬
ки как хотят живут: без леса, без зверя, без рыбы, ан нет, не
76

могу, понимаешь — не могу, прикипела она, боль эта, к
сердцу присосалась, как пиявка... Годы мешают, пешком бы
пошел в Москву с жалобой на разбой.
—	Дедушка, успокойся, опять с сердцем плохо будет...
Пойдемте, уже скоро вечер.— Пашка берет его за руку, по¬
могает встать.
—	Говорят, и к боли можно привыкнуть, нет — в могилу
ее унесу за лес, за зверя,— говорит старик на ходу.
Гурьяныч торопится, шагает широко, точно хочет поскорее
избавиться от тяжелых мыслей, навеянных исчезнувшим
лесом.
—	Глянь, осинник лезет, места захватывает, значит, не
скоро хвойному лесу быть, а кедрачу после пожара совсем
не расти тут. Упустили время, разбойники, не оставили мо¬
лодняк, не посадили что надо...— говорит старик все с той
же болью и, не задерживаясь, шагает дальше.
Солнце висит над горизонтом, над белыми весенними об¬
лаками причудливых очертаний. От них веет покоем уходя¬
щего дня.
Наш путь идет вкось по пустынному склону к равнине,
исписанной замысловатыми узорами перламутровых болот.
За ними ельники, прорезанные узкими полосками озер. А
дальше синева леса, накинутая на отроги высоких гор. От¬
туда бежит непрерывными струями легкий ветерок. Он сушит
волосы, пробирается под телогрейку, приятно щекочет тело.
В нем и холод снегов, и шепот курумов.
Вечер быстро надвигается. По ясному небу плывет молча¬
ливый караван казарок.
У холма Гурьяныч останавливается, теребит узловатыми
пальцами бороду, что-то вспоминает.
—	Кажись, тут глухариный ток был, птицы слеталось
тьма. Бывало, утрами как заведут тары-бары на всю округу...
Ну да, тут был ток, вот и перышки свежие от глухаря, ви¬
дать, наведываются... А тут, глянь, крылом черкнул.— Потом
он вдруг спохватывается, смотрит на низкое солнце.— Надо
поспешать, а то и в самом деле перелет не захватим... Есть,
говоришь, Пашка, захотел? Там, на озерах, пожуем...
—	Ногу растер, дедушка,— жалуется тот.
—	А ты не обращай внимания, теперь скоро дойдем. Мо¬
жет, жирного селезня добудем — на ночь жиром намажу,—
отвечает он на ходу.
Мы прибавляем шагу.
77

Нас опережают плотные стайки уток и одинокие, видимо
отставшие от своих табунов, болотные 'птицы. Журавли рас¬
клинивают небесную синь. Над ними сдержанно плывут два
беркута. Журавли начеку, отклоняются то вправо, то влево,
но хищники не отстают — сторожат момент. Так, в напряжен¬
ном поединке, они и растворяются вдали.
Болота начинаются сразу, как только мы спускаемся к
равнине. Гурьяныч ведет нас напрямик к ельнику. Ноги про¬
валиваются в оттаявшую грязь чуть ли не по колено. Долго
петляем, обходя рытвины, залитые водою.
—	Дьявол попутал, надо бы перелесками — там суше,—
сокрушается старик, но не сворачивает, продолжает шлепать
по воде уставшими ногами.
Я все чаще посматриваю на солнце. Его не задержать. Не¬
ужели опоздаем?!
У ельника обходим последнее болотце. Наконец-то!..
И вдруг потрясающий гул, беспорядочное хлопанье крыль¬
ев, гортанный крик! Мы останавливаемся. Кудряшка подни¬
мает голову. Два старых беркута, вспугнутые нашим появле¬
нием, поднимаются в воздух, оставив на земле серый бес¬
форменный холмик.
Мы подходим к нему. Добрые глаза Гурьяныча вспыхи¬
вают гневом.
—	Сбили, окаянные!— Он угрожающе трясет посохом в
сторону удаляющихся хищников.
На твердой земле между кочек лежит растерзанный жу¬
равль:	бесформенные куски мяса, сломанное крыло,
перья...
Солнце у горизонта. Медлить нельзя. Торопимся вдоль
опушки леса. Слева доносится журавлиный крик. В нем и
тревога, и призыв, и какая-то безнадежность — это самец от¬
бился от стаи, ищет подругу. Он медленно ходит по болоту,
высоко поднимает голову, слушает, зовет...
Гурьяныч, не задерживаясь, сворачивает в лес, но вдруг
останавливается, вытянув вперед руку.
«Янг., янг.. янг...»—где-то трубят лебеди. Ближе, яснее.
И уже рядом звуки мешаются с плеском воды — стихают.
Стволы елей, корявый валежник преграждают путь, тес¬
нят нас вправо к чуть заметному просвету, но Гурьяныч, по¬
кряхтывая, лезет по-медвежьему напролом, выводит, нас к
охотничьему балагану. И тут мы обнаруживаем, что Пашки
с нами нет.
78

—	Убёг! Я ©едь знал: он, шельмец, убегёт, надо было
привязать.
—	Куда же он убежал?— удивляюсь я.
Гурьяныч неопределенно машет в сторону озер и, весь по¬
вернувшись ко мне, говорит:
—	Разве за ним уследишь, его и не удержишь — скольз¬
кий, как налим.
—	И все-таки куда же он ушел?
Старик вскидывает брови, улыбается:
—	На озера, конечно. Неспроста убег, чего-нибудь наду¬
мал. С ним ухо востро держи!
Подошла усталая Кудряшка. Пока развьючивали ее,
Гурьяныч торопился рассказать мне какую-то исто¬
рию.
—	Ты послушай меня,—говорит он, развязывая веревку.—
В прошлую осень мы с ним тут вот из этого ельника вытыка¬
емся, а на той вон дальней мочажине медведь пасется. Обра¬
довался. Думаю: давно я с тобою не баловался. Ружжо с
сошками выдергиваю из вьюка, а он, внучек, увидел медве¬
дя — и к нему. Другой бы оробел. Поймал я его, достал сы¬
ромятный ремень, одним концом перевил ему шею, другим
приторочил, голубчика, повыше к елке, иначе не дал бы стре¬
лять. Крадусь это я к мочажине. Зверь ничего не знает, кор¬
мится на троелисте. Подкрадываюсь я к нему незаметно, уже
и стрелять можно. А он, криволапый, вздыбился, весь насто¬
рожился, бельмы свои пялит куда-то правее меня. Ну, думаю,
сейчас я тебя начиню свинцом—и пальнул. Зверь вгорячах
махнул через болото, но не перебежал, упал в воду. Гляжу —
справа Пашка. Никак из земли вырос?! Не черт ли, думаю,
надо мною потешается? Протер глаза. Ан нет, вижу, петля
на шее у него болтается, значит, перегрыз ремень. Окликнуть
хотел, а он в чем был возьми да и завались в болото, налег
на медведя. Зверь уже мертвый, но еще лапами водит, пасть
оскалил, а Пашка, схватив его за зад, тащит по воде к бере¬
гу, что телка, не боится. Жаль, внука нет, а то бы он под¬
твердил. Так что его тут и соструненным не удержишь. А что
надумал — не отступится... Боюсь, обведет он нынче нас с
тобою. Даром, что мал. А уж обстрелять ему ништо. Волю
не надо давать.
—	Да что вы, Гурьяныч, как это — обстреляет, какой из
него еще охотник?!
—	Обстреляет и глазом не моргнет. Он теперь с ружьем
79

хоть куда пролезет, скрадет пуще зверя. Я-то знаю, ловок,
чертенок,— не без гордости за внука закончил он.
—	Посмотрим, Гурьяныч. Вы разве не пойдете на вечер¬
нюю зарю?
—	Не-ет, балаган поправлю, иначе холодно спать будет,
дровишек припасу, ночь тут на озерах завсегда длинная. А ты
вот этой обмежкой, по ельничку, обойдешь первое озерко, оно
не кормистое, птицы на нем не бывает, дальше увидишь Гор¬
ловое— озеро узкое, серпом изогнулось, далеко ушло. Там
и садись. Да ты не мешкай, не прохлаждайся; слишишь, пти¬
ца ревет — дело к ночи.
—	Иду, иду...
—	А что Пашка обстреляет нас, не беспокойтесь.
ПТИЧИЙ ПЕРЕПОЛОХ
Легкой вечерней тишиною дышат озера. Крик и драки во¬
доплавающих птиц не нарушают, а как бы усыпляют этот
покой весеннего дня. Великим покоем веет даже от хищни¬
ков, озирающих с высоты пространство озер.
Миную мелкое болото — благодатный приют голенастых.
Тороплюсь выйти за ельник.
Как быстро гаснет небо, рушатся в облаках огненные ска¬
лы, тухнет в пропастях закат, и чернота накрывает прито¬
мившийся под закатом лес.
80

В ельнике обитают пучеглазые совы. Ждут ночь, а пока
что восседают на сучьях, на пнях, рассматривают меня жел¬
тыми огромными глазами.
Впереди видна мутная сталь воды. Это — Горловое. По¬
средине зеленый троелистовый островок. Всюду ржавая ве¬
тошь осоки, грязные отмели, истоптанные куличками, да де¬
рущиеся в воздухе селезни. Вижу, слева старенький охот¬
ничий скрадок. Беззвучными шагами пробираюсь к нему.
Вдруг воздух потрясает тревожный голос крякового.
— Фу ты, дьявол, прозевал!—с укором бросаю ему вслед.
Быстро подновляю скрадок, прячусь в нем от зорких глаз
пугливых табунов.
Из-за озера, из темных еловых перелесков, выплывают ор¬
лы. Они выкраиваются грозными силуэтами на фоне закат¬
ного солнца. Испуганный их внезапным появлением, замирает
весь пернатый мир. Прекращают драку селезни. Стаи уток
кучатся, прижимаются к травянистым берегам. Смолкает ле¬
бединая перекличка. Все стихает под распластанными крылья¬
ми хищников.
Орлы дозором облетают озера. В их полете, в размахе
крыльев, в величавом спокойствии — могущество пернатых
царей.
Они, сужая круг, спиралью уходят выше и выше. Что вы¬
несло их в поднебесье? Тесна, неуютна для них тайга в ве¬
сенние вечера. Они оставляют далеко под собою леса и озера,
суетливый мир, ищут в глубине синевы простор и свободу.
И я завидую их силе, их высоте.
Солнце уже за горизонтом. Тускнеет сталь озер. Темнеют
ельники. Болота покрываются прозрачным багрянцем.
Неожиданный выстрел вырывает меня из раздумья. Вмиг
замирает жизнь на озерах. Все немеет.
Проходит долгая минута молчания. И вдруг доносится да¬
лекий гусиный шепот.
Это Пашка, ей-богу, он пальнул.
Шепот переходит в крик, его несут птицы на быстрых
крыльях к Горловому. Я это больше чувствую, нежели слышу.
«Скорее, скорее!..» — поторапливаю я птиц.
А крик рядом. От напряжения у меня обрывается дыхание.
Из-за елей в полосу светлого неба врываются беспорядочным
табуном гуси. Несутся очертя голову серыми, огромными лос¬
кутами на меня, приятно обжигая криком слух и сладко будо¬
ража предчувствием удачи.
б Гр. Федосеев
81

«Спокойнее, спокойнее! Пусть подлетят...»
Вскидываю ружье. Гуси сразу обнаруживают опасность.
На какое-то мгновение виснут неподвижно в воздухе, вывер¬
нув на ребро крылья, и почти вертикально берут высоту.
Небо точно застыло надо мною в немом ожидании. Секунды
огромны. Сажаю на мушку крупного гуся. Тяну гашетку. Ту¬
гой выстрел раскалывает тишину сумрака. Подбитая птица
турманом падает в воду.
Табун вздрогнул, скучился. С ураганной быстротой по¬
неслись птицы от опасности, от огненного взрыва, даже не
окликнув упавшего товарища.
Следом за гусями, тоже с молчаливым протестом, улете¬
ли в ночь три пары белоснежных лебедей, напуганных вы¬
стрелами. В их медлительном полете, в мерном взмахе кры¬
льев, в этой девственной белизне — непримиримый укор че¬
ловеку.
С Пашкиной стороны еще доносятся выстрелы. Первым
не выдерживает напряжения чибис. На высокой ноте он по¬
сылает свою жалобу миру. С невероятной быстротою уно¬
сятся в мутное пространство стаи пугливых уток. Озера мол¬
чат, точно околдованные.
Я выбираюсь из скрадка, иду к берегу.
На воде серым комом маячит сбитый гусь. Услышав мои
шаги, он трудно выпрямляет непослушную ему теперь шею.
82

Дико смотрит на меня, торопится к зеленому островку посре¬
дине Горлового. Долго взбирается на него и уже не огляды¬
вается — равнодушен к опасности.
Я стою у кромки озера с опущенным ружьем, довольный
первым выстрелом. Вижу, гусь топчется на жестком трое-
листе, как видно, хочет поудобнее устроить свою последнюю
сидку на этой беспокойной земле. Потом вдруг вытягивает
шею, прислушивается, кричит в потемневшее небо еще и еще
и, падая, роняет красноклювую голову на спину. Стихает
прощальный шелест троелиста. И только теперь с непрости¬
тельным опозданием с высокого неба падает на остров ответ¬
ный крик, но он, кажется, уже не задевает слуха убитого
гуся.
Его подруга носится над озером. Вытянув шею, она всмат¬
ривается в потемневшую гладь воды, все зовет и зовет...
Вдруг справа раздается свист. Живо поворачиваюсь, при¬
седаю. Из-за кривуна наплывает знакомый чирочий разговор,
и я снова во власти охотничьего азарта.
Стая летит невысоко над водою. Вот она уже рядом. Бьет
мой спорый выстрел. Мгновенный свет на какую-то долю се¬
кунды выхватывает из темноты рыжие космы осоки, опустев¬
шую отмель и уснувшего на острове гуся.
Чирок тяжелым комочком падает у моих ног. Я не кричу
в экстазе «есть!», не восторгаюсь удачей — минутный порыв
0*	83

охотничьей страсти с выстрелом гаснет, как выключенный
свет.
Поднимаю убитого селезня. Чирок в брачном наряде. Ка¬
кое сочетание красок! Какие нежные переходы от одного цве¬
та к другому. И все в меру, скупо, расчетливо. Вот уж по¬
истине великая выдумщица природа!
— Дядя, дождитесь меня! — доносится голос Пашки.
И я слышу, как он вдалеке торопливо шлепает по болоту.
У меня еще забота — достать гуся. Озеро глубокое, только
вплавь можно добраться до островка. Но вода ледяная. Что
же делать? Не бросать же его на съедение хищникам? Ре¬
шаю дождаться Пашку. Он
ведь, как говорит дедушка, на
все горазд: может, что-нибудь
придумает.
Увял багровый румянец зари.
Сразу похолодало. Легкие, как
дым, седые клочья местами
поднявшегося тумана протя¬
нулись над потной равниной,
окутывая болота и озера сизо¬
ватым покровом. За Горловым
над темными восточными хреб¬
тами радостно блеснула пер¬
вая звездочка, и земля свобод¬
но вздохнула от бремени ве¬
сеннего дня. Где-то позади за
лесом упал токующий бекас,
оставив в воздухе дребезжа¬
щий звук.
Стою жду.
На озерах тягостная тиши¬
на, мертвая, долгая. Все уле¬
тело, бежало, затаилось в стра¬
хе, посеянном выстрелами. Хо¬
тя бы кулик крикнул!
— Ты что-то, Пашка, долго
не идешь. Тяжело несешь, что
ли?— спрашиваю я и быстрым
взглядом окидываю фигуру
парнишки.— Стрелял вроде
много, а где же утки?
84

—	Пустой, близко не подпускают, а далеко я не могу вы¬
делить. Зря патроны извел...
—	Плохи твои дела!—сочувственно говорю ему.
—	А вы убили?— Пашка начинает обыскивать меня ост¬
рым, испытующим взглядом.
Заметив чирка, он всплескивает от удивления руками,
приседает перед ним на корточки, обращается к Жулику:
—	Глянь, кака крупна утка!
—	Это у тебя, Пашка, от зависти зрачки расширились...-
говорю я.— Впрочем, у тебя и такой нет.
—	Ружье-то фальшивит, видать, не туда дробь бросает,
или легкоранное: бью, бью — ни пуха, ни пера!
Пашка поднимается, и тут я замечаю какой-то подвох на
его хитрющей физиономии. «Неужели обманул?!» — обжигает
меня мысль. Так и есть! Вижу, сзади, между широко расстав¬
ленных ног, свисает до земли
пара гусиных лап.
—	А ну повернись!
—	Гусенок так себе, ма¬
ленький, на похлебку.
Пашка стоит невозмутимый,
но выдают глаза. В них — тор¬
жество. Парнишка не спеша за¬
пускает правую руку под ват¬
ник, долго отвязывает от пояса
птицу, перекинутую длинной
шеей через левое плечо, пово¬
рачивается ко мне спиною, и
из-под телогрейки вываливается
на землю огромный гусь-гу-
менник.
—	Вот это да!..— вырывает¬
ся у меня искренне.— Где же
это тебе дурница попалась?
—	Из табуна влет выбил!—
не без бахвальства говорит он.
—	Так уж и влет!..
Пашка делает вид, что не
слышит моих слов, берет чирка,
кладет рядом с гусем. В срав¬
нении с гуменником он кажется
крошечным, жалким трофеем.
85

—	Из двух птиц похлебка будет куда с добром!
—	Если не хватит, у меня еще гусь есть.
Этого Пашка никак не ожидал. Он испытующе смотрит на
меня — не верит.
—	Да, да, гусь, и, пожалуй, покрупнее твоего. Так что ты
не очень-то задавайся удачей.
—	А где он?
—	Пока на острове. Видишь серый ком?
—	Ах, на острове...— Парнишке как будто сразу полегча¬
ло.— Его еще надо достать, тогда считать гусем.
—	А ты помоги.
Пашка деловито подходит к берегу, всматривается в гу¬
стой сумрак, пробует пальцем воду.
—	Ты не вздумай в озеро лезть!
—	Нет надобности — Жулик мигом достанет,— уверенно
отвечает Пашка.
Он отстегивает на собаке ошейник, бросает в сторону
острова небольшую палку, кричит на оторопевшую собачон¬
ку, впервые попавшую на охоту.
—	Жулик, возьми!.. Пиль!
Жулик умоляюще смотрит на него. Чего бы он не отдал
сейчас, чтобы не лезть в холодную воду. Но Пашка проявляет
упорство. Еще бросает палку, угрожающе кричит на соба¬
чонку. У той нет выхода: она осторожно, как балерина, пере¬
ступает ногами, пробует войти в озеро, но тотчас же отска¬
кивает назад. Ее начинает трясти.
—	Жулик, хороший песик...— ласково начинает «дресси¬
ровщик» и, бросая палку к островку, кричит:— Возьми!..
Пиль!.. Я кому говорю!..
‘ Жулик ложится на спину, поднимает лапы, сдается. На
морде страх и унижение. Пашка ставит его на ноги, еще что-
то бросает в озеро и без единого слова повелительным же¬
стом правой ноги сталкивает Жулика в воду. Тут уж ничего
не поделаешь, и собачонка плывет к острову, уже прикры¬
тому мраком ночи.
Стоим ждем. Втайне я, как мальчишка, радуюсь, что об¬
стрелял Пашку: один к двум в мою пользу. Конечно, чирок
невелика птица, но при данной ситуации — козырь. И страш¬
но хочется, чтобы мой гусь оказался крупнее, тогда Пашка
прикусит язык... И тут я краснею за свои мысли.
Внезапно, как сигнал об опасности, слева кричит большой
кулик, и позади за темной полоской ельника осторожно кур¬
86

лыкают журавли. Опять томительная тишина... До слуха до¬
летает долгожданный шелест троелиста, тяжелое сопение,
возня. Пашка облегченно вздыхает.
—	Жулик, назад! — кричит он повелевающим тоном.
Вместо ответа с острова доносится хруст костей. Парниш¬
ка поворачивает ко мне лицо, искаженное недоумением, и,
угрожая кулаком в сторону острова, кричит сколько есть
силы:
—	Жулик, назад!
На минуту-две водворяется тишина. Затем ясно слышим,
как собачонка отрывает от гуся куски мяса, как сладостно
чмокает губами.
—	Назад! Назад!..— кричим мы почти одновременно, но
наши угрозы безнадежно молкнут в темноте.
Пашка вскидывает ружье, стреляет в воздух. Жулик в от¬
вет лакает воду и опять принимается за гуся...
«Вот и обстрелял!» — с горьким сожалением думаю я.
—	Оно конечно...— начинает Пашка оправдываться.—
Если бы я за каждую подноску давал Жулику сахар, как в
цирке, он бы не подвел. Но бабушка не согласна, говорит:
«Нечего собак приучать, лучше сами лишний стакан слад¬
кого чая выпьем». Вот и получилось...
—	Прямо надо сказать, Пашка, скверно получилось. Зря
извел гуся.
—	Ничего,— успокаивает меня парнишка и, копируя де¬
душку, продолжает:— Завтра за мое почтенье настреляем.
—	Где тут настрелять! Видишь, не успели мы появиться,
как с озера птицу будто ветром сдуло’. Ей отдохнуть надо, а
мы ее свинцом угощаем. Лет бы на пять отобрать у охотников
ружья, пусть птица успокоится, расплодится...
—	Что вы!—энергично протестует Пашка.— Я впервые
по-настоящему охочусь. Потом расплодим, ей-богу, рас¬
плодим.
—	Слышал, дедушка говорит: «потом» — слово плохое,
надо постоянно беречь и птицу, и зверя, иначе все истребим.
—	У дедушки шомполка вся на исходе. Ему-то что, можно
ее и сдать.
—	А тебе и того легче: ружье-то не твое!
Пашка обиженно молчит.
С озер доносится крик одинокой птицы.
Нас окутывает холодом широкая таежная ночь. Ее влаж¬
ные туманы накрывают опустевшие озера. И земля, на кото¬
87

рой мы стоим с Пашкой, кажется где-то далеко-далеко от
людей, на краю материка.
Меня пугает ее отчужденность, ее безмолвие.
Молча шлепаем по заболоченному перелеску. В лужах за¬
жглись небесные светлячки. Пашка озорно топчет их лата¬
ными сапогами, ломает вдрызг зеркальную гладь воды, как
будто шагает по звездам. С такой добычей ему теперь хоть
куда!
В жуткой темени исчезает старый беспокойный мир. Чер¬
ное небо чертят огнистые метеориты, да сквозь ночь костер
зазывно моргает, зовет...
Какая притягательная сила в этом ночном огоньке! Чело¬
века всегда тянет к нему, и жизнь его в лесу была бы без¬
радостной, если бы он потерял такого чудесного спутника,
как костер.
Из тьмы обозначилась стоянка. На огне бушует чайник,
гремя крышкой.
—	Чего задержались?..— со вздохом облегчения встре¬
чает нас Гурьяныч.— Думал, не пойти ли помочь донести
уток, да услышал шаги.
А сам ощупывает меня любопытным взглядом, и на его
лице вдруг появляется обидное разочарование. Но вот он ви¬
дит за Пашкиной спиной гуся, радостно поднимает брови, ра¬
скрывает рот.
—	Вот это да!..
Пашка не торопясь сбрасывает на освещенную костром
землю добычу, отступает на два шага и, подбоченившись,
ждет окончательной оценки.
—	Скрадом?—спрашивает его обрадованный Гурьяныч.
—	Влет! Будь второй ствол, еще бы сбил одного. Да, со¬
всем забыл...— Он как бы между прочим запускает за пазуху
руку, вытаскивает крупного шилохвоста и бросает его к гусю.
—	Тоже влет?
Пашка не отвечает — достает из кармана гоголя.
—	Маловато, деДушка, стало утчонки, видать, и правда
извелась,— серьезно, как взрослый, рассуждает парнишка.
А я стою с чирком в левой руке и не знаю, что с ним де¬
лать. Бросить в общую кучу — Пашка не замедлит что-нибудь
сострить...
—	Вы присаживайтесь, в ногах правды нет. Сейчас ужи¬
нать будем, а уток сварим утром,— спохватывается Гурья¬
ныч.
88

—	Да, да, давайте ужинать.— И, направляясь к шалашу,
я незаметно роняю своего чирка в Пашкину кучу.
Старик укрепляет на тагане котелок с каким-то варевом,
сильно пахнущим перцем и чесноком, пододвигает к огню
чайник и только теперь поднимает тяжелого гуся.
—	Жирён! Поросенок, чистый поросенок!
—	Это что! Дядя убил пожирнее, да Жулик съел,— пере¬
бивает его Пашка.
—	И вы гуся убили?!—удивляется Гурьяныч и строго-
спрашивает у внука:— Что же ты смотрел?!
—	Самому плыть боязно, ноги сведет.
—	Так ты Жулика послал?
Пашка молчит.
—	А где он?
—	На Горловом, гуся доедает.
—	Эка беда, како добро стравили собаке!— Старик долго
не может успокоиться.
Пашка — именинник. Еще не было у него такого длинного,
такого утомительного и счастливого дня. Он усаживается
между толстых корней ели и оттуда молча следит за всем,
что творится на таборе. Но я замечаю, что-то беспокоит его,
каким-то виноватым взглядом парнишка следит за Гурья-
нычем.
—	Чего присмирел, намаялся?— спрашивает тот.
—	Дедушка,— голос Пашки дрожит,— я нечаянно уточку
убил...— И он, поднявшись, протягивает старику серый ко¬
мочек.
—	Как это — нечаянно?..— строго спрашивает Гурья-
яныч.— Тебе говорено: стрелять только селезней. Ежели не
можешь, неча ружжо брать в руки. Она бы к лету сама де¬
сятой была, а ты ее убил. На что годится!.. В наказание утром
на охоту не пойдешь, кашеварить будешь.
У Пашки, как от боли, морщится все лицо. Парнишка ло¬
вит мой взгляд, ждет защиты.
Я неодобрительно качаю головою и, чтобы закончить этот
неприятный разговор, бросаю на сырую землю спальный ме¬
шок, приваливаюсь к огню. Тепло костра приятно нежит уста¬
лость.
Гурьяныч поправляет огонь, разливает по чашкам варево
и отрезает всем по ломтю хлеба. После утомительного перехо¬
да, после стольких впечатлений ужин у костра под охраной
дремлющих елей кажется самым желанным. На какое-то
89

время отступили сегодняшнее неудачи, улеглась охотничья
зависть...
Ярче и сильнее разгорается костер, заполняя синим све¬
том все большее и большее пространство вокруг. А дальше,
за освещенными елями, еще гуще, еще плотнее встает тьма
и пеленает мраком оживающий после долгой зимней спячки
лес.
Холодный ветер пробежал по ельнику, тревожа темные
кудри старых сосен. Пробежал и смолк, как вздох ленивца.
А деревья еще долго качаются над нами.
Гурьяныч прислушивается.
—	Неправда, что лес шумит одинаково,— неожиданно го¬
ворит он, присаживаясь к костру.— У каждой породы — своя
песня. К примеру сказать, сосны, они не любят тесноты, вот
и шумят разноголосо. Ты только прислушайся. Налетит ура¬
ган, ну и запоют каждая в свою дудку. Жутко бывает в вет¬
реную ночь в бору...— И старик опасливо окидывает ночной
.сумрак.— Другое дело ельник, ничего плохого не скажешь.
,В нем ветру тесно — нет разгона, ни свиста, ни воя у него не
получается. Шумит ельник завсегда ровно, что слаженная
песня. Любо спать в нем в непогоду, за мое почтенье убаю¬
кает.
—	А у осины тоже своя песня?— спрашивает Пашка, вни¬
мательно слушая деда.
—	Как же, внучек, совсем отменная. Осина больше растет
на лесных кладбищах, на старых гарях. Она первая непогоду
чует. И уж как залепечет листва, будто ребенок ручонками
захлопает, так и знай — к ненастью. В бурю такого наплетет,
такого нагородит, что и лешему не придумать, а ночью того
пуще, до смерти напугает, адово дерево, будь оно проклято!
Лучше не связываться с ней.
Опять ветерок растревожил сонный покой ельника. И
опять долго прислушивался к шелесту крон старик. А я думал
о том, как велик и разнообразен мир природы, окружающий
человека, как плохо мы знаем его и как мало используем на
благо свое, чтобы богаче, прекраснее было жить на земле...
Спать устраиваемся у костра, подостлав пахучие и мяг¬
кие ветки ели. Пашку сразу не стало слышно, будто прова¬
лился в пустоту. Гурьяныч положил на огонь концы толстых
бревен, высушил портянки и уже хотел забраться под одно¬
рядку, как послышался шелест сухой травы под чьими-то
осторожными шагами.
90

Мы оба разом поворачиваемся на звук. Две яркие фары
смотрят на нас из густого мрака ночи. Они приближаются
вместе с шорохом, то гаснут за стволами елей, то снова упря¬
мо надвигаются на нас. Это Жулик крадется к стоянке. Пла¬
мя огня отражается в его глазах пучком синего света.
Жулик скоро появляется из-за толстой валежины, весь
освещенный костром. Морда виноватая, спина провисла под
тяжестью переполненного брюха, на губах гусиный пух, мок¬
рый хвост висит обрубком.
— Обжабиться, лопнуть бы тебе на месте!— строго кричит
старик и зло толкает ногою головешку в огонь.
Собака в испуге отскакивает за пень, уходит в темноту и
оттуда долго смотрит на нас двумя синими глазами...
ЛОПАЮТСЯ ПОЧКИ БЕРЕЗ
Тихо, плывет звездная ночь над уснувшими озерами. Де¬
ревья у стоянки теперь кажутся выше и стройнее. Все больше
синеют потемки лесной чащи. Я забираюсь в спальный мешок
И с твердой надеждой на завтрашний день засыпаю. Но это
был необыкновенно короткий сон.
Внезапно просыпаюсь. Лежу с открытыми глазами. Тем¬
ные вершины елей озарены фосфорическим светом луны. До
слуха доносятся едва уловимые звуки теплой ночи. Тут и
шепот, и вздохи, и ласковый бег ветерка... Сон не идет. Не
уснуть в эту первую для меня весеннюю ночь в тайге.
Встаю, подновляю костер. Вспыхнувшее пламя отбрасы¬
вает прочь от стоянки тьму, освещает ельник.
А где же Пашка? Его постель уже занята Жуликом. Куда
он мог уйти? Неужели на озеро? Нет. Сейчас первый час —
самое глухое время ночи. Нечего ему там делать в это время.
Шарю глазами по просветам — нигде его не видно.
—	Пашка!..— сдержанно зову парнишку.
—	Тсс!..— слышу его предупреждение.
Тихо шагаю на звук. Выбираюсь на край леса. Пашка
стоит, прислонившись спиною к толстой лиственнице, щедро
залитой лунным светом.
Он предупреждает меня пальцем, дескать, иди осторож¬
нее! И я безропотно подчиняюсь ему. Унимаю шаги, бесшум¬
но переставляю ноги. Подхожу к лиственнице, прислоняюсь
рядом с Пашкой к стволу.
91

Пашка не оглядывается, не слышит моего приближения —
он весь поглощен каким-то ожиданием. Я внимательно*
осматриваю открытую марь, болото за перелеском, прислу¬
шиваюсь и ничего не могу понять: чего он ждет тут в пол¬
ночь один?
У меня под ногою острый сучок, стоять на нем неудобно.
Надо бы сдвинуть сапог вправо, но боюсь нарушить тишину.
А Пашка касается своей горячей ладонью моей руки, креп¬
ко сжимает ее, и тут я неожиданно для себя догадываюсь:
ведь и он не может уснуть в эту весеннюю ночь...
Чуть слышный короткий звук раздается где-то близко*
будто ребенок во сне причмокнул губами.
—	О!..— вскрикивает обрадованный Пашка и показывает
на березку. Затем медленно поворачивает голову ко мне*
смотрит удивленно в глаза.— Почка лопнула!— шепчет он.
Я улыбаюсь.
Теперь мы вдвоем, прижавшись друг к другу, караулим
дразнящую тишину. Оба молчим. Нужна огромная напряжен¬
ность слуха, чтобы в этой ночной тишине обнаружить жизнь.
Какой-то странный звук возник и растаял: птичка ли ото¬
звалась во сне, пикнула ли жертва в лапах хищника или кто-
то народился?.. Слышно, как облегченно вздыхает земля, об¬
ласканная теплыми ветрами, как поднимаются первые ростки
зелени под прошлогодними листьями, как дышит лес — ста¬
рый великан, и невольно чувствуешь, как он весь молодеет*
наливается соком, будто хмельной брагой.
Где-то в стороне поет вода. Чего только она вам не на¬
шепчет, не наобещает ночью!
И вдруг справа донесся какой-то загадочный звук, долж¬
но быть, эхо. Оно зародилось где-то у кромки тенистого пере¬
леска. Мы смотрим туда, ждем, не обнаружится ли там еще
что-нибудь. Ждем долго. Но вот что-то бесформенное появи¬
лось в ночном сумраке под елями, шагнуло вперед, и сразу
обозначилась рогастая голова, широкая грудь и приземисто¬
длинное туловище.
—	Сокжой!— шепчу я Пашке.
Чуткий зверь уловил мой шепот. Он замирает в полушаге*
весь напрягается, точно стальная пружина, и, раздувая
ноздри, шумно втягивает в себя воздух. А мы, забыв про все
на свете, смотрим на него привороженными глазами. Как
оживил он своим присутствием убогий пейзаж болот! В лун¬
ном свете на фоне уродливых лиственниц сокжой кажется
92

каким-то сказочным видением, явившимся порадовать нас
своею красотой.
Зверь так и не разгадал, насколько опасен был донесший¬
ся до него короткий звук. Он медленно шагнул передней но¬
гою, вытащил из тины заднюю, переставил ее и подал вперед
весь корпус. Еще постоял, будто испытывая терпение врага.
Ничто не выдает нашего присутствия.
Сокжой смелеет, не спеша обходит кочки, все ближе вы¬
шагивает к нам. Пашку всего трясет. Плечом прижимаю его
к стволу. Глушу в себе дыхание. Ничего не остается на зем¬
ле, кроме этого рогача в посеребренной шубе.
У лужи с луной на дне он останавливается, наклоняется,
сосет сквозь сжатые губы воду. Вдруг нога его поскользну¬
лась, раздался громкий всплеск. Зверь вскидывает высоко го¬
лову, ворочает тяжелыми рогами. А кругом непостижимое
спокойствие, в котором малейший шорох покажется ревом
трубы. И только тяжелая вода, стекающая с губ в болото,
булькает, будто кто-то полощет горло.
Налетевший ветерок погнал настывший за ночь воздух,
одушил болота. Сокжой, точно ужаленный, перемахнул лужу
и, широко разбрасывая задние ноги, метнулся в ельник, на¬
летел на лесину и исчез в потревоженной тишине.
Пашка облегченно вздыхает. Я выгибаю уставшую спину.
Где-то вода из почвы просочилась на поверхность, мятеж¬
но зажурчала и смолкла, точно устыдившись. Кто-то на боло¬
те вскрикнул во сне. С лиственницы упала шишка.
Пашка уходит в свои мечты. Я думаю о лучшем, о буду¬
щем, о вечной весне жизни. Мне кажется, что сегодня я от¬
крыл что-то новое для себя, а Пашка, вероятно,— целый мир,
огромный, непостижимый и прекрасный...
Странная ночь... Какое поистине чудесное ощущение при¬
роды оставила она в моей душе! Сколько очарования!
Сколько раздумий! И как дорога стала жизнь, будто про¬
шел строгое чистилище и освободился от всех земных
грехов...
Табун невидимых птиц со свистом прорезал воздух сверху
вниз и с криком, с хлопаньем крыльев упал на воду.
Неужели этот слишком откровенный для ночи звук —
предутренний сигнал?
Еще темно. На небе не заметно перемен. Но уже чув¬
ствуется, что недолго до рассвета, что скоро победно блеснет
румяная зорька.
93

Луна так и не показалась из-за туч, но в ельнике чуточку
посветлело — ночь тронулась.
Первыми догадываются лыски.
«Кю-ке-ке... Кю-ке-ке...» — дают сигнал к подъему.
Пробуждаются нырки:
«Ка-го... Ка-го...»
За ними кроншнепы:
«Ку-ли... Ку-ли...»
На наших глазах бледнеет сумрак. В розовой мгле рас¬
крывается сонная земля. Прорезаются чаши настывших озер.
А небо ширится, все больше голубеет, и в нем чистой каплей
дрожит последняя звезда.
«Дзинь!.. Дзинь!.. Дзинь!..» — точно в жесть, бьет ворон
в перелеске, и, как по сигналу, все сразу оживает.
Пернатый мир пробуждается тысячами голосов. Стонут
чибисы. На отмелях дразнятся кулики. Кричат растерявшиеся
кряковые. И какая-то лесная пташка настойчиво пытается*
вставить в этот разноголосый гомон свой однообразный'
мотив.
—	Вот и кончилась ночь,— сожалея, говорит Пашка, сой¬
дя с места и потягиваясь, как от сладкого сна.
Мы оба, приятно уставшие, идем к стоянке.
—	Скажите дедушке, пусть разрешит мне сбегать с ружь¬
ем на озеро: я мигом смотаюсь. К завтраку с селезнями вер¬
нусь — охота еще пострелять.
—	Тут уж я не защитник. Дедушка правильно наказал:
тебя.
—	Я в селезня стрелял, а с ним упала и уточка.
—	Вот и отвечай. Следующий раз будешь осторожнее
стрелять.
Пашка пропускает меня вперед, идет, обиженный, сзади.
—	Куда вас спозаранку носило?— спрашивает обеспокоен¬
ный нашим отсутствием Гурьяныч и строгим взглядом осмат¬
ривает внука.— Без ружей како дело тут?..
—	Дедушка!—радостно перебивает его Пашка.— Ты слы¬
шал когда-нибудь, как во сне разговаривают птицы?.. Нет?
А как лопаются почки на березе? «Пак, пак...» Не слы¬
шал?
—	Вот я те сейчас пакну! Ишь чего выдумал, баламут!
Сам не спишь и других смущаешь. За дровами бы сходил.
Но как ни старается Гурьяныч придать своему голосу
строгость, это у него не выходит. На Пашку смотрят ласко¬
94

вые глаза, и в них столько доброты, что, кажется, хватит наЛ
то, чтобы согреть весь мир.
Парнишка улыбается, берет топор и, легко перепрыгивая
через валежник, скрывается в ельнике.
Гурьяныч строго смотрит вслед внуку, и какая-то внезап¬
ная мысль омрачает его лицо. Он снимает с огня вскипевший
чайник, садится около меня. Сидит мрачно, нахохлив сомкну¬
тые брови.
—	Странный у нас Пашка,— начинает он грустно и смот¬
рит на меня.— Пойдешь с ним в лес, все прислушивается, че¬
го-то соображает, а то вдруг ни с чего развеселится, запоет
или начнет бормотать — птиц передразнивать... Иной раз ему
невтерпеж станет в зимовье, уйдет в тайгу и всю ночь один,
как зверь, по сопкам мается... Чего его несет туда иногда в
непогоду — не знаю. Мы со старухой было поперек пошли,
да где там!.. Вот я и думаю: растет без отца, без матери —
завалило их обвалом на прииске,— а мы со старухой что мо¬
жем дать ему? Сами малограмотные, кроме земли да леса,
ничего не видели, жили трудно, а теперь старость ложится на
плечи. Он же к тому не одетый, не обутый, не как другие.
Ума де приложим, что делать с ним?
—	А я, Гурьяныч, думаю: хороший растет Пашка. За него
вам скажут спасибо.— Я осторожно кладу ему на плечо ру¬
ку.— Вы привили ему любовь к труду, открыли загадочный
мир природы. У многих ли есть такие воспитатели? Ну и что
же из того, что он донашивает вашу телогрейку, ходит в лата¬
ных сапогах? Это не главное. И уж сознайтесь, Гурьяныч, до¬
вольны вы внуком?!
—	Оно-то конечно, но жизнь другая, не то что в наше вре¬
мя была. Отстанет он в лесу. Да и кому нужна теперь при¬
рода?— горестно заканчивает старик.
Но тут появляется Пашка с дровами, и наш разговор
обрывается.
Мы наскоро завтракаем, вьючим Кудряшку — и снова
в путь...
НЕВЕДОМОЙ ТАЙГОЮ
Озера остаются левее. Гурьяныч ведет нас лиственничным
перелеском на северо-восток, к плоскому водоразделу, напо¬
минающему спину лежащего зверя. За ним в необозримой да¬
ли рисуется хребет Усмун с зубчатыми гольцами. Где-то там,
95

«а одной из главных вершин, инженер Макарова ждет
паутину.
За озерами начинается дикий край. Слева — безрадостные
мари, они заворачивают на запад, уходят в голубые туманы.
Летом на них комариное царство и глушь. Впереди же, по
широким падям, по холмам и отрогам, лежит в синеве бархат
весенней тайги. Она всегда загадочная, опасная...
Пашка забыл, что идет по земле, он весь устремился впе¬
ред, не смотрит под ноги, спотыкается. Широко открытыми
глазами парнишка пожирает горы со снежными вершинами
и черными провалами, появившимися на далеком горизонте,
а сам весь во власти детских несбыточных желаний. Да кто
из нас в тринадцать лет не завидовал путешественникам, не
мечтал об охоте на тигров, медведей? Кому не казалось, что
за родным селом, за знакомым контуром горизонта лежит
таинственная страна, где тебя ждут подвиги и великие от¬
крытия?! И Пашке сейчас представляется, что именно за
марью, по которой мы идем, раскинулась эта загадочная
страна, вся в холмах, в синеве лесов, теперь доступная,
реальная...
Идем молча. Гурьяныч не спешит, бережет силы. Путь
долго вьется по равнине. С болота сорвалась вспугнутая на¬
шим появлением стая черных уток. Тотчас с лиственницы жи¬
вой ракетой взвился в небо сапсан и на миг замер в высоте,
будто рассчитывая кратчайший путь для нападения. Затем
рывок вперед — и под сапсаном в паническом страхе заби¬
лась стая удирающих уток. Какая дьявольская стремитель¬
ность у этого пернатого хищника! Утки бросаются из сторо¬
ны в сторону, уносятся со страшной быстротой, но... сапсан
бьет точно, и жертва, кувыркаясь в -воздухе, летит вниз.
За болотом — кочки, залитые водою. Идем напрямик. Ве¬
тер, сырой и ершистый, сечет лицо. Старик останавливается,
пугливо смотрит на свинцовые с огненными краями тучи, не¬
известно откуда появившиеся над нами, и начинает забирать
вправо — торопится к лесу.
— Должно, дождь будет,— говорит Пашка и кивает на
деда.— У него насчет погоды осечки не бывает.
Тучи гасят свет солнца. Еще мрачнее и неприветливее ста¬
новится на топкой равнине. Болота вздымаются, темнеют.
Неприветливо шумит на них прошлогодняя осока. Смолкают
птичьи голоса. Все замирает, приглушенное надвигающейся
непогодой.
96

—	Пашка, вытаскивай из вьюка топор, айда вперед, руби
стойки, колышки для палатки. А вы,— обращается ко мне
Гурьяныч,— накиньте плащ, не промочить бы паутину: она,
может, не привычна к сырости.
—	Паутина в непромокаемой упаковке,— успокаиваю я
старика.
Откуда-то налетает чайка. Ветер качает ее на скошенных
крыльях.
—	«Ки-и-е... Ки-и-е...»
Каким-то зловещим кажется этот печальный крик среди
кочковатых марей.
А вот и гуси беспорядочным табуном летят, послушные
ветру. За ними — две черные цапли.
Все спешат укрыться от ненастья. А небо молчит, темне¬
ет, как заколдованное, дышит холодом.
Гурьяныч тоже спешит, саженными шагами отмеряет це¬
лину. Одну Кудряшку, обремененную старостью, кажется,
ничто не волнует. Она еле тянется на поводу.
—	Уж ты, голубушка, не упрямься, прибавь шагу,— уго¬
варивает ее старик.
С неба все чаще доносится рокот, будто ворчание потре¬
воженного зверя.
Вдруг потрясающей силы удар над головой... И сразу хлы¬
нул дождь, словно продырявилось небо. Запахло мокрой тра¬
вою. Одежда на плечах отяжелела, липнет холодным пласты¬
рем к телу.
Пока добрались до ельника, сняли вьюки, поставили па¬
латку, промокли до нитки. Наконец забрались под полотня¬
ную крышу. Теперь пусть льет сколько хочет. Приятно слу¬
шать, как водяной шквал налетает на разлохмаченный лес,
барабанит по палатке. Но не успели мы еще расположиться,
как ветер стих, смолкла гроза, и дождь перестал. Даже обид¬
ным показалось.
Выбираемся наружу. Солнце еще в тучах, а без него во¬
круг холодно и скучно. Быстро разводим костер, стаскиваем
с себя мокрую одежду, развешиваем ее вокруг огня.
Гурьяныч оголяет и греет волосатую грудь.
—	Главное — сердце оживить,— говорит он, с наслажде¬
нием глотая горячий от костра воздух.
Пашка в восторге, он готов горы свернуть: натаскал це¬
лый ворох дров, сбегал за водой, вырубил таган и теперь на¬
кладывает в котелок картошку. Парнишка готов выполнить
7 Гр. Федосеев
97

любое наше поручение. Ведь это его первое путешествие в
глубь тайги, первая палатка, первая кровавая мозоль на ноге.
Каждый кустик, каждая тень, каждый солнечный блик таят
для него уйму самых удивительных неожиданностей. А шум
весеннего ручья, песни птиц, воскресших после дождя, звуки
падающих с хвои капель — все это сливается в несмолкаемый
гимн жизни. Многое из того, что он видит и слышит, уже ему
знакомо. Но здесь, далеко от дома, все это кажется необы¬
чайным, неожиданным, наполняет новизною его душу.
На небе заголубели проталины. Выглянуло солнце. Радо¬
стным гулом ожила природа. Все ярко запестрело. Воздух на¬
полнился тяжелым смоляным ароматом. В ярком свете горя¬
чей жизнью посвежела тайга.
Пашка вешает на огонь котелок с картошкой, подвигает к
жару чайник, отходит от костра и неожиданно смеется, хло¬
пает в ладоши.
—	Чему радуешься?— спрашиваю его.
—	Так просто, не знаю чему... Гляньте, бабочка!—Он
вдруг бросается за нею, но тотчас останавливается: какая-то
серенькая птичка на лету схватила бабочку и исчезла в чаще.
Лицо парнишки омрачается. Он долго стоит на месте, не
то прислушиваясь к бурной, но скрытой жизни леса, не то
смутно догадываясь о законах, которые правят таежным ми¬
ром,— о праве сильного.
Гурьяныч тоже замечает настроение Пашки. На лицо ста¬
рика набегает тревога. Он подходит к внуку, кладет ему руку
на плечо:
—	Что с тобой, внучек?
—	Ничего, так просто.— И парнишка снова оживает.
Старик успокаивается.
Мокрая земля парит, возвращая небу влагу. В логах от
солнца темнеет хвойный лес. Над холмами в промытом дож¬
дем воздухе кружатся коршуны.
Гурьяныч потыкал прутиком картошку, достал одну, отку¬
сил бочок, погонял языком во рту горячий ком, проглотил.
—	Готова, снимай, Пашка. Маленько заправимся и даль¬
ше пойдем. Теперь все тайгою — в гору.
Пашка сливает из котелка воду, ставит его в круг. Старик
режет большими ломтями хлеб.
До чего же вкусна горячая картошка в мундире! Мне
вспоминается детство, поездки с мальчишками в ночное,
костры. Бывало, раздавишь обугленную, испеченную в золе
96

картошку, тебя обдаст горячим ароматом, и не знаешь, что
приятнее — этот аромат или сама картошка?!
Пока сворачиваем лагерь, вьючим Кудряшку, гаснет пла¬
мя костра. Но на стоянке все еще держится запах горячей
картошки.
—	Дедушка, а зачем переставил таган?— спрашивает
Пашка.
—	Заметил!—довольно говорит старик, кивая на парниш¬
ку, и, повернувшись к нему, поясняет:— Уходишь с табора —
установи таган так, чтобы его тонкий конец был обращен в
сторону твоего пути.
—	Зачем?
—	Если кто-нибудь сюда придет, то по нему догадается,
куда мы ушли. Да и если случится что с нами, скорее найдут.
—	Кто такое придумал?
—	Жизнь. В тайге свои неписаные законы... А ты пошто
костер не залил?
—	Дедушка,— Пашка виновато смотрит ему в глаза,— я
забыл. Да сейчас и пожара не может быть, все сырое.
—	Сколько раз говорил: привычку надо иметь не бросать
огонь в лесу даже зимою,— строго напутствует старик.— Он
может уйти в глубину и в торфе жить годами, а потом вдруг
выплеснет на поверхность, и пошел гулять по тайге шальной
огонь.
Пашка приносит котелок воды, заливает огонь.
—	Еще принеси, воды не жалей, чтобы надежно было.
Пашка старается.
—	Теперь, внучек, твой черед вести нас по тайге. Пойдем
маленько левее, как шли сюда. Вон на ту седловину. — И ста¬
рик указывает заскорузлым пальцем на водораздел.— Учись,
Пашка, враз, с одного взгляда находить проход в лесу, не
теряя направления. По пути заломки делай, чтобы тебя ле¬
ший не попутал, когда обратно вести будешь.
Пашка и удивлен таким решением деда, и бесконечно рад
неожиданному доверию. Он заряжает «ижевку», бросает со¬
средоточенный взгляд на просветы в лесу.
—	Пошли,— важно басит он и подает Жулику знак сле¬
довать за ним.
Нас проглатывает чаща первобытной тайги. Лес после
дождя поблескивает на солнце. Пахнет свежим папоротни¬
ком. Под ногами зеленый ковер из векового мха. Деревья-
великаны заполняют весь мир, и кажется, что вся земля об¬
7*
99

росла зеленой щетиной. В
таком лесу мало птиц, не
бывает зверя: их всех пу¬
гает застойная тишина и
вечный сумрак. Эта ти¬
шина и сумрак навевают
уныние и на человека,
когда он попадает в та¬
ежные дебри. И мы тоже
вступаем в эту загадоч¬
ную лесную чащу и непро¬
будные дебри с чувством
необъяснимой тревоги.
Порой Пашка забре¬
дает в непроходимую
топь, заваленную упав¬
шими деревьями.
—	Не слепой, смотри,
куда ведешь! — сердится
Гурьяныч.
Он выходит вперед,
поправляет сшибку внука
и вновь уступает ему до¬
рогу.
Или кричит:
—	Опять закружал!
Держи солнце на затыл¬
ке к левому уху... Об чем
думаешь?!
Пашка «ловит» солн¬
це, и мы идем все даль¬
ше и дальше в лесное
царство.
Неожиданно сумрач¬
ное и темное, как джун¬
гли, сыролесье, по кото¬
рому нас ведет Пашка,
обрывается. Дальше ста¬
рая гарь перехватила наш
путь. Огонь уничтожил
высокоствольный лес на
огромном пространстве:
юо

на склонах гор, на холмах, .на равнине, перед нами — лесное
кладбище. Часть погибших деревьев еще стоит без вершин, с
обломленными сучьями, удерживаясь на обнаженных кор¬
нях. Остальные лежат на земле в чудовищном сплетении,
точно после битвы. Кое-где видны темно-хвойные кедры, чу¬
дом уцелевшие от пожара.
Мы останавливаемся, потрясенные картиной мертвого
леса.
Гурьяныч подходит к Пашке, кладет ему руку на плечо.
—	Это тебе, внучек, пример, что огонь может натворить
в лесу, ежели халатно с ним обращаться. Какой-то ротозей
не залил костер,—в его голосе вспыхивает гнев, — или бросил
спичку на пол в жаркий день, пустил пал по лесу. Глянь,
какую тайгу погубил!
—	Может, дедушка, от грозы лес сгорел?— Пашка смот¬
рит ему в глаза.
—	Не знаю. Век прожил — не видывал такого пожара в
лесу, а все от людей, от нас, внучек. Вот и давеча, ты не за¬
лил огонь, так и пускают пал. Говорю, привычку надо иметь,
бережливость должна быть в человеке ко всему.
Гурьяныч сбрасывает с плеч однорядку, накидывает ее
поверх вьюка, достает топор. Окинул нащупывающим взгля¬
дом передний край гари.
—	Держись за мною, Пашка, хорошо смотри, не напо¬
роть бы Кудряшку, — и старик шагнул в завал.
Стук топора будит могильный покой бурелома. Старик,
выискивая проход, обходит колючие стволы, преграждающие
путь, сбивает сучья, уводит нас в глубину мертвого леса. Но
чем дальше, тем теснее в этом чудовищном завале.
Нас нагоняют черные тучи, внезапно появившиеся и уже
прикрывшие полнеба. Гурьяныч дико косится на них, прибав¬
ляет шаг. Повсюду страшное сплетение упавших деревьев.
Тучи, сомкнувшись, гасят свет солнечного дня. На землю
ложится бесприютная тень. В вышине поднимается ветер.
Там с ним спорят два беркута.
—	Гроза!— кричит Пашка.
Небо лопнуло витиеватой полоской огня. Сухой, тяжелый
грохот разряда потряс всю гарь.
Старик оглянулся, что-то крикнул нам, показывая рукою
на огромный темно-зеленый кедр, единственное живое дерево
среди мертвых стволов. Стал напрямик ломиться к нему,
руша на пути топором и ногами вершины и сучья.
101

Мы с Пашкой не отстаем. Даже Кудряшка прибавила шаг.
С нами Жулик. Он чует беду, бросается вперед, то крутится
у нас под ногами. А небо все больше чернеет, нависает над
нами неотвратимой угрозой.
Вдруг ветер с разбойничьим посвистом падает на гарь,
бьет сбоку. Ожили мертвые стволы, закачались великаны в
попытке усмирить ураган. Впечатление такое, будто у мертво¬
го леса свои давнишние счеты с ураганом.
Я вырываюсь вперед. Отбираю у Гурьяныча топор. Руб¬
люсь к кедру. Остается метров двадцать завала. Небо рас¬
пахивается бездной света. Вздрагивает ужаленная земля.
Наваливается шквальный ветер.
В воздухе повисает предупреждающий треск. Он множит¬
ся, доносится справа, слева, сливается в один общий стон.
Вокруг творится что-то невообразимое: с грохотом падают
скелеты деревьев, бьют раз за разом, не смолкая, разряды.
И кажется, ничего нет страшнее на земле, чем схватка бури
с мертвым лесом.
Делаем последние усилия, вырываемся из плена бурело-
102

ма под защиту кедра. Пашка липнет к Гурьянычу. В детских
глазах страх.
Ураган усиливается. Хлещет дождь. Качается развесистый
кедр, принявший нас под защиту. Он толстый, со старчески¬
ми наростами, живой свидетель пожара, уцелевший будто
для того, чтобы рассказать потомству многовековую историю
тайги и эту жуткую лесную трагедию.
Все молчим. А битва продолжается. Нет слов описать это
чудовищное зрелище, как, падая, еще раз умирают мертвые
стволы. На земле уже нет места для могил, обугленные вели¬
каны ложатся тесно друг на друга, точно сцепившись в пред¬
смертной агонии.
Ураган наваливается на кедр, давит грудью, качает не¬
покорную вершину, ломает сучья. Жутко смотреть, как, со¬
противляясь, старый кедр поднимает корнями податливую
землю, как все труднее ему одному удержаться стоя.
А ветер еще пуще ревет. Кедр качнулся больше, чем сле¬
довало, и в испуге замер, будто увидел под собою бездонную
пропасть. И все же устоял. Но у него уже не осталось преж¬
ней твердости, что-то внутри молча надломилось.
Все всполошились. Первым выскочил Жулик. Гурьяныч
схватил повод, стал тянуть Кудряшку из-под кедра. Мы с
Пашкой подталкивали ее сзади.
Кругом нескончаемые вопли и стоны.
Еще один, второй, третий напор урагана, его последний
безудержный порыв, и у кедра подломилась воля. В глубине
земных пластов лопнули корни.
Мы замерли, ошеломленные случившимся.
Видим, кедр неестественно качнулся, пытаясь найти опору,
удержаться стоя. Но ветер беспощаден в последнем напоре,
и живой, многовековый кедр сдался... Он стал медленно кло¬
ниться к земле, как бы выбирая место для могилы. Потом
вздрогнул от корней до вершины и, отбросив кверху, словно
руки, сучья, старик, казалось, прощался с небом и жизнью.
Со стоном рухнул он на «пол», подняв огрызками корней ги¬
гантский пласт земли и разломившись пополам.
Пашка весь сжался. Огромными круглыми глазами пар¬
нишка смотрел на распластавшегося великана. Картина
гибели старого кедра потрясла его.
Тучи, будто выполнив свой долг, стали молча отступать к
хребтам. За ними уходил и ветер. Вокруг еще падали обуг¬
ленные великаны, но все реже и реже.
103

И опять в могильную тишину погрузилась старая гарь.
Всюду следы только что закончившейся битвы. Весенний луч
солнца, прорвавшийся из поредевших туч, освежил старую
гарь.
Гурьяныч стащил с головы шапку, стряхнул с нее дожде¬
вую влагу, сказал, обращаясь к Пашке:
—	Видишь, три кедры стоят вместе,— он показал шапкой
на группу зеленых деревьев, видневшихся справа, поодаль
от нас.— Их не свалил ураган, а этот упал... Ты понимаешь,
к чему я говорю?
—	Это старый кедр, вот и не устоял,— отвечает тот.
—	Не в том дело, что старый. Одному завсегда труднее,
а те вместе, артелью, их не возьмешь. Так и в жизни одному
никуда не годится.
Пашка закивал головою.
Через час мы благополучно выбрались из лесного кладби¬
ща. На минутку остановились, поправили вьюк на Кудряш¬
ке, себя привели в порядок и тронулись дальше.
После дождя в горячем солнце посвежела тайга. В птичь¬
ем гомоне, в полете букашек, в аромате трав и листвы —
жизнь. Как-то особенно ее чувствуешь после мертвого леса
и радуешься вместе с нею весеннему дню.
На пути начинают попадаться поляны. Впереди отрог. За
ним — ночевка.
Вдруг бегущий далеко впереди Жулик поднялся на зад¬
ние лапы, пугливо вытянул морду и опрометью бросился на¬
зад. Даже не задержавшись возле нас, он промчался мимо.
—	Где-то зверь,— таинственно шепчет Гурьяныч и грозит
пальцем: дескать, осторожнее.
Я хочу вырваться вперед, но Пашка опережает меня, уже
крадется к широкому просвету. Ловлю его за штанину, оста¬
навливаю.
—	Не стрелять! Слышишь?— показываю ему кулак и от¬
талкиваю назад, а сам шагаю вперед неслышно, мягко.
За просветом поляна. Снимаю накомарник — так лучше
видно.
Пашка все вреАмя пытается обойти меня.
—	Только посмей высунуться!
Но угрозы не помогают: хватаю его за руку, веду рядом,
как собачонку.
У толстой пихты задерживаемся. Нам хорошо видна вся
поляна, протянувшаяся вдоль шумливого ручья.
104

—	Медведь!— дрожащим шепотом выдыхает Пашка.
Вижу, на противоположной стороне поляны под одиноким
кедром черное пятно. Медведь. Он шевелится: то поднимется,
то приляжет, то повернется к нам головою, то задом.
Хорошо, что рядом ручей и зверь не слышит нашей возни
и не догадывается, что два человека, два его врага, стоят с
ружьями всего в ста метрах, наблюдают за ним.
Не могу рассмотреть, чем он занят. Вытягиваюсь во весь
рост и едва удерживаю смех. Ну и хитрец мишка, ну и вы¬
думщик, что вытворяет!
—	Пашка, медведь муравьями лакомится. Встань повыше,
посмотри,— шепчу ему и помогаю взобраться на корень.
А медведь хоть бы повернул свою лобастую голову в нашу
сторону, хоть бы осмотрелся вокруг!.. Но зачем ему беспо¬
коиться? Ведь у него, кроме человека, нет врагов в лесу, а че¬
ловек сюда заходит редко. Медведь тут полновластный хозя¬
ин, владыка. Все его смертельно боятся. Поэтому он спокоен,
уверен.
Видим, как зверь кладет на слегка разворошенный мура¬
вейник лапу, держит ее с полминуты и затем с наслаждением
облизывает. Потом кладет другую.
Потревоженные муравьи полчищами выползают из своих
подземных убежищ, липнут к его обслюнявленной лапе и
прямехонько попадают в медвежью пасть.
Пашка дотягивается до моего уха.
—	Пальнуть по нему?— шепчет он азартно.
Я угрожаю кулаком.
Но тут слышится треск сучка: подходит Гурьяныч с Куд¬
ряшкой. Этот ломкий звук тревожит зверя. Мгновенье — и
он, мелькнув между стволами черной тенью, исчезает
в лесу.
—	Почему не дали мне стрельнуть?— обиженно спраши¬
вает Пашка.
—	Зачем?
—	Шкуру бы показал ребятам.
—	Она еще мишке пригодится. Слышите, Гурьяныч, охот¬
ник нашелся.
—	Слышу. — Старик укоризненно качает головой.— До
шкуры тебе, внучек, как до неба. Дробью медведя не сши¬
бешь, а шуток он не любит: враз задерет. Ему это как плю¬
нуть. Ну убил бы его — что с мясом, со шкурой делать? На
Кудряшку ни одного куска больше класть нельзя, с собой —
105

не унести. Значит, убить и бросить?! Куда годится зря истреб¬
лять?! Чему я учил тебя?
Пашка отворачивается и молчит.
Я помогаю Гурьянычу перевьючить Кудряшку. Пока по¬
правляем сумы на спине лошади, привязываем их, старик
жалуется:
—	Года три назад повел я геологов в их лагерь на Боль¬
шое озеро. Было это в июле, гусь линял. Подходим это мы
к стоянке, душным воздухом нас окатило. Начальник спра¬
шивает у прораба: опять лошадь пала? Он молчит. Я за па¬
латку прошел, вижу — куча гусей, не соврать бы — поболее
пяти десятков, уже провоняли. Ах, думаю, анафема вас раз¬
дери, беззаконники! Гусь во время линьки летать не может,
так они их палками всех порешили, а съели-то всего двух,
остальные сгнили. Верите, пришлось на километр лагерь пе¬
ренести, дышать нечем было... Уж как я их стыдил, мерзав¬
цев, говорю: «Росомаха — хищник, и то меру знает: убьет,
что может, съест, остальное припрячет, зря не бросит. А вы
же люди!» — «Это,— говорит один из них,— у нас получилось
сгоряча». Ишь какое оправдание!
Рассказ Гурьяныча ошеломил меня. Откуда у человека та¬
кая безрассудная жадность? Почему мы с прохладцей смот¬
рим на подобный грабеж?
—	И вы отступились?— спросил я.
—	Председателю сельсовета все обсказал, а он сам ма¬
лость баловался браконьерством... На том и присохло.
—	Надо было в район написать.
—	Беда, грамоты нет, а то бы не попустился. Запек бы
их, охальников, в тюрьму... В тайге с человека положено
больше спрашивать.
—	Надо было запечь!— согласился я.
—	С тех пор перевелись гуси на Большом озере. Разве
птица устоит!
—	А где же Жулик?— спохватывается Пашка.
—	Его, видать, далеко швырнуло, считай, уже до поселка
добегает. Какая сила у медвежьего духа!—смеется Гурьяныч.
—	Жулик!.. Жулик!..— кричит мальчишка.
«Жулик!.. Жулик!..»— повторяет эхо в глубине леса.
—	Обойдемся и без него. Айда вперед, да смотри в оба,
ворон не лови.
Мы тронулись.
Скоро под ногами появляется пунктир звериной тропки.
106

Тропа переводит нас через ручей, и мы шагаем вверх по его
травянистому берегу.
Впереди Пашка. Гурьяныч идет позади всех. Я поражаюсь
и завидую его наблюдательности: в лесу он — как в своей
избе, зорко ухватывает вокруг все, что нужно.
—	Пашка, глянь!— кричит старик, останавливаясь у тол¬
стой и ровной березы. Он любовно ощупывает ее, измеряет
на глаз.
—	Чего тут смотреть?— спрашивает внук.
—	Место приметь: на обратном пути кору сдерем, дома
берестяную лодку смастерим для рыбалки. Уж и легка будет,
за мое почтенье!
Я заламываю черемуховый куст, старик перегоражи¬
вает наш след валежиной,— так, он считает, приметнее
будет.
Через час выходим на увал и поражаемся: перед нами,
впереди и слева до самой равнины, лежит огромная площадь
вырубленного леса. Но пней не видно, они утонули в под¬
нявшемся молодняке, густым хвойным ковром прикрывшем
землю. И над этим зеленым хвойным миром всюду стоят ку¬
пы темных кедров, оставленных заботливыми лесорубами для
продолжения рода. И тут сразу представилась мне печальная
картина бесконечных пней, что видели мы вчера, и черной,
обугленной после пожара, земли. А ведь и тут и там хозяй¬
ничал человек для одной, общей цели, но хозяйничал по-раз¬
ному. Тут проявилось все: и достижение науки, и любовь к
лесу, а там — сл-епая беспощадность.
—	Теперь видишь,— говорит Гурьяныч, подходя ко мне.—
Ведь можем делать по-настоящему, бережно. Вот тех бы за¬
готовителей на этом примере к ответу, чтобы и другим непо¬
вадно было, ан нет, не возьмешь: план перевыполняют, мо¬
лодцы, а о завтрашнем дне пусть за них косолапый думает...
А ты, Пашка, гляди и соображай, что к чему, не будь равно¬
душным.
Тропа забирает влево, вьется змейкой по крутизне, выво¬
дит нас по отрогу на седловину, сдавленную с двух сторон
каменными россыпями и поросшую кустами приземистого
стланика.
Кудряшку приходится наполовину облегчить, взять часть
груза на свои плечи, иначе ей ни за что не выбраться наверх.
Старенькая она, безропотная, безотказная. Как трогатель¬
на ее привязанность к старику и мальчишке! Тащится Куд¬
107

ряшка следом за ними по жизни, и невозможно ее предста¬
вить без них, а их — без нее.
На седловине даем лошади передохнуть.
Солнце уходит в мягкую глубину горизонта. Медленно
погасает день. Тайга дремлет в бледном вечернем сумраке.
В провалах скал уже покоятся синие тени.
Под нами глубокая лощина. Протекающая по ней речонка
тут, у равнины, обрывает свой бег, стихает под еловыми на¬
весами. За ней низина, затянутая продолговатыми пятнами
болот, утыканная редкими лиственницами.
—	Болото кормистое, сохатые раньше сюда ходили. За
ночь, бывало, с десяток приходило купаться, а сейчас разве
шальной какой зайдет покормиться.
Пашка, услышав эти слова, настораживается.
—	Сохатые ходили?— спрашивает он; и я вижу, как пар¬
нишка весь загорается от каких-то мыслей, внезапно возник¬
ших в его голове, но внешне невозмутимо продолжает:— Де¬
душка, пошли — солнце на закате, и есть охота.
—	Ты лучше послушай, тебе говорю. Вишь, как мало
остается живности в лесу. Мыслимо ли, сколько прошагали—
ни одного рябка, ни глухаря, ни следа зверя. А места при¬
вольные, им бы тут плодиться вечно, ан нет. Хочу, чтобы ты,
Пашка, понял и, когда вырастешь, сказал бы: тут, дескать,
я с дедом своим раньше хаживал, никакого зверя не было,
а теперь мы, за мое почтенье, развели и сохатых, и маралов,
и медведей, и коз...
—	Я понял, дедушка, пошли скорей. Уж поздно.
—	Ладно, потом еще поговорим. Трогай за мною. Ноче¬
вать будем пониже болота.
На поляне, куда привел нас Гурьяныч, стоит старенькая,
покосившаяся набок охотничья избушка. Давно исчезли сле¬
ды пребывания тут человека. Все пришло в полное запусте¬
ние: ни дверей, ни окон, кругом мусор, щепки и никем не
примятый бурьян, подступивший вплотную к избушке. На
земляной крыше выросли две лиственницы.
Старик обошел вокруг избушки, заглянул внутрь и неодо¬
брительно покачал головой.
—	Видать, какие-то проходимцы были, ишь нашкодили:
печка стояла, нары были из плах, застекленные окошки —
все разорили, сожгли, на что годится! Вот ведь какие озорни¬
ки есть, они ничего в тайге не щадят — ни живого, ни мерт¬
вого.
108

Палатки решили не ставить — заночуем у костра. Пашка
уже натаскал дров и с остервенением теребит гуся — торопит¬
ся. Видно, проголодался.
Небо чисто, привольно, дышит вечерней прохладой. Где-то
близко нежно воркуют горлинки, и в отдалении звонко кукует
кукушка. Эти звуки четко отдаются в старом лесу. А за его
резным хвойным краем медленно потухает солнце.
Улучив минуту, когда Гурьяныч ушел к ручью чистить
картошку, Пашка коршуном налетел на меня:
—	Пошли на болото!
—	Зачем?
—	Посидим ночь, посмотрим, что делается на нем.
—	Придет же тебе в голову такая чепуха! Прошлую ночь
почти не спали, и сегодня без сна.
—	Там выспимся. Не хотите?.. Сам пойду,— угрожающим
тоном говорит он.
—	Я вот сейчас дедушке скажу, он тебя живо усмирит.
Пашка обиженно отворачивается, молчит. «Может, дейст¬
вительно неплохо будет провести ночь на болоте?» Чувствую,
как постепенно захватывает эта мысль.
—	Только объясни, что делать будем там?— нарушаю я
молчание.
—	Слышали, дедушка говорил: сохатые туда ходили кор¬
миться...
—	Но ведь это давно было.
—	Может, какой на фарт заявится.— И умоляюще добав¬
ляет:— Так уж уважьте, дедушка одного не пустит...
—	Хорошо, пойдем,— соглашаюсь я и отправляюсь к
Гурьянычу на речку.
—	Ужинайте без нас,— говорю я старику,— а мы с Паш¬
кой пойдем ночевать на болота.
—	Это зачем?— удивляется тот.
—	Пашка тянет, охота ему сохатого увидеть.
—	Какие тут теперь сохатые? Ты чего, баламут, приду¬
мал?— кричит он внуку.— Котомку надо было бы ему утром
накинуть на спину, тогда бы не до болот было. И вы идете
у него на поводу.
—	Ничего не случится, Гурьяныч, мы там выспимся и до
солнца вернемся.
Старик сдается:
—	Ну разве что! Не забудьте, утром рано тронемся,— и
советует:— На болоте садитесь с нижнего края. Слышишь,
109

ручей вверху гремит — это к погоде. Ночью дух будет книзу
тянуть.
Захватив телогрейки, плащи, одно ружье и пожелав
Гурьянычу спокойной ночи, мы уходим вверх по лощине.
Ужинали на ходу хлебом. Пашка за эти дни сэкономил кусо¬
чек сахара и теперь аппетитно похрустывает им.
Минуем одинокий холм, бурый от прошлогодней и свежей
травы. При нашем приближении с него сорвался ястребок,
взвился над нами и застыл в синеве на одном месте, быстро¬
быстро работая крыльями.
За холмом показалась марь — безликая земля, еще не про¬
сохшая от вешних вод. А дальше виднелась свинцовая гладь
болот, обставленная кочками, точно горшками с зеленым чер¬
ноголовником. Солнце угасает за далекими увалами. Сизая
мгла окутывает вечереющую тайгу.
Пашка торопится, и я еле поспеваю за ним. Идем по ред¬
кому перелеску. Лес стоит заглохший, деревья растут вкривь
и вкось, иные скрестились друг с другом, многие упали на
кочки, но и полулежа продолжают жить. Изредка увидишь
прямой ствол, но и он, как и все остальные, прострелен ды¬
рами. Корни этих деревьев, напоминающие спрута, лежат на
поверхности почвы; ни один корешок не смеет углубиться
в мерзлоту — там смерть. Деревья питаются главным обра¬
зом за счет постоянно влажных мхов.
Болота тянутся до самых гор и своею витиеватой линией
напоминают давно заброшенное русло реки. Возможно, еще
в древние времена, когда в творческих муках дооформлялся
внешний облик земли, сюда была сдвинута часть русла ка¬
кой-то исчезнувшей реки...
Дно этих болот затянуто густосплетенными водяными
растениями. Всюду на прозрачной поверхности виднеются
плавучие острова из пышного троелиста, удерживающегося
на толстых донных стеблях. Берега же болот атакуют высо¬
кие кочки, упругая, как жесть, осока и ярко-зеленые мхи.
Вода в них спокойная и кажется тяжелой, как ртуть. Мертвая
тишь окутывает болота.
На тропках, что сбегают со всех перелесков к болотам,
следы зверей, кое-где свежий помет. Это нас обнадеживает,
и мы прибавляем шаг.
У нижнего края болота Пашка останавливается.
— Тут вот под лиственницей сделаем скрадок и засядем,—'
говорит он, натягивая на голову накомарник.
ПО

Таскаем с ним ветки, вбиваем в землю под лиственницей
две сошки, кладем на них тонкую перекладину, отгоражива¬
емся хвоей от болота. Нам его хорошо видно, а нас с болота
трудно заметить.
Над равниной меркнут последние отблески солнца. Стылая
вода не шелохнется. Стоит лес, впаянный в сумрак. Уходит
на покой долгий летний день...
Нельзя сказать, чтобы в скрадке можно было удобно рас¬
положиться. Под нами земля вся в шишках: трудновато бу¬
дет просидеть на ней всю ночь.
Выстилаем под собою еловым лапником «пол», усажива¬
емся. Пашка мостится слева. Ружье приставляю к дереву.
Остается затолкать нижний край накомарника под ворот те¬
логрейки, надеть перчатки, и можно отдаться блаженным
минутам ожидания.
НОЧЬ НА БОЛОТАХ
Первыми нас обнаруживают комары. Вначале появляют¬
ся дозорные, за ними батальоны, полки, целые армии. Мы
таимся, стараемся не шелохнуться. Изображаем собою пни.
А комары злобятся, наседают.
По болоту плывут маленькие обрывки бледно-пунцовых
облаков. Тени становятся все гуще и все менее прозрачными.
Мы не шевелимся — оба во власти загадочной тишины...
День уходит. Еще воркуют влюбленные горлинки, еще
поет конек вечернюю молитву и посвистывает дрозд, а козо¬
дой — большеротый ночной крылатый хищник — уже овладе¬
вает лесом, наполняет окрестности болот однотонными, как
журчанье ручейка, звуками и носится черной бесшумной
тенью по перелеску.
Стучат дятлы, над болотами кружится пара ястребов, гу¬
дит комар... Но все это лишь жалкая попытка удержать день.
Ему на смену с гор уже сползает прохладная весенняя ночь.
Пашка облегченно вздыхает, подкладывает под себя хвою.
Еще несколько минут — и густой сумрак окутает тихие бо¬
лота.
Неожиданно в перелеске зародился и смолк непонятный
звук. Мы оба обрадованно насторожились: то ли кто-то, со¬
жалея о минувшем дне, вздохнул, то ли это был один из не¬
объяснимых звуков засыпающей природы.
111

—	Пашка, перестань ёрзать и запомни: никаких больше
разговоров, забудь, что я рядом.
Он утвердительно кивает головою.
В тишине отчетливее и ближе гремит ночная вода речки.
За болотом в перелеске перекликаются пеночки, карауля по¬
кой земли. Томятся болота, окутанные серым мраком.
И вдруг какая-то длинная тень прошмыгнула мимо скрад¬
ка, прилипла к кочке, замерла.
—	Кто это?— спрашивает шепотом Пашка.
—	Колонок.
Да, это он, рыжий бесстрашный хищник, вышел на охоту.
Наверное, считает тихие болота своей вотчиной. Мы радуем¬
ся появлению живого существа и уже не выпускаем его из
поля зрения.
Колонок вытянулся всем длинным тельцем из-за осоки,
явно почуяв добычу. Теперь и мы ее видим. На кочке, у само¬
го края болота, сидит кряковая. Утка не чует опасности, за¬
нимается нарядом, клювом взбивает перья на спине, на груди
и изредка прерывает свое занятие, чтобы посмотреть на бес¬
покойное семейство сородичей, плавающее там же, возле бе¬
режка. Какая беспечность!..
А колонок уже близко. Его соблазняет утиный запах. Бес¬
шумной тенью пробирается он сквозь осоку — ближе, ближе
к добыче. Вот он становится на задние лапы и замирает ры¬
жим пенечком. Перед ним весь утиный табунчик. Но какое-то
досадное препятствие заставляет хищника повернуть назад.
Он изгибается, ползет змеей, в его шерсти глохнет шелест
травы...
Мы следим за ним не дыша.
Колонок отползает метра полтора... Снова поворачивается
усатой мордой к утке... Подбирается к ней слева... Добыча
уже близко от него. Он пропускает задние ноги далеко впе¬
ред, пружинит спину, готовясь к прыжку...
—	Да оглянись же, дура!— шепчет Пашка.
Я толкаю его в бок, заставляю замолчать.
А утка продолжает прихорашиваться, кокетливо вытяги¬
вает то одно, то другое крыло, роется красным носом в хвосте
и, видимо, от удовольствия что-то шепчет на своем утином
языке. Но в самый последний момент она все же обнаружи¬
вает опасность. С оглушительным шумом отрывается от коч¬
ки. Хищник чуточку запаздывает, виснет на крыле и срывается
в воду с пучком перьев в зубах. Поодаль падает и кряковая.
112

Утиный крик, хлопанье крыльев по воде, панический
взлет!
Колонок видит упавшую кряковую и снова бросается к
ней. Тут мы становимся свидетелями трогательного зрелища.
Видимо, где-то близко утиное гнездо, и, защищая его, утка
ведет себя героически, она беспомощно бьет по воде «сломан¬
ным» крылом, и этим ей удается отвлечь внимание врага на
себя. Обрадованный колонок налетает на утку. Та успевает
увильнуть. Это его злит, он бросается вдогонку. Все повто¬
ряется снова. Утка уводит его все дальше и наконец улетает.
Колонок, видно, теперь только догадывается, что обманут
старой кряквой, и поворачивает назад...
В густом лиловом сумраке растворились за болотом купы
деревьев. Слух ловит тревожный шорох стеблей троелиста,
всплеск воды: колонок выбирается на берег, стряхивает со
своей полуоблезлой шубы воду, и слышно, как он торопливо
идет по осоке.
Совсем темнеет синее небо в белых барашках. Все как
будто успокаивается, не слышно колонка. Только осока буд¬
то шепчет, предупреждает всех — не верьте тишине!
Еще какая-то тень появляется возле скрадка и исчезает.
Присматриваюсь: это лиса. Она, вероятно, слышала крик
уток, догадалась, что это разбойничает колонок, и решила
проучить своего конкурента, напомнить ему, кому принадле¬
жат тихие болота.
Лиса идет следом колонка, подкрадывается к воде. Вот
она затаилась. Долго ждет. Знает, хитрая бестия, что конку¬
ренту может повезти в его ночных похождениях.
Вдруг хруст яйца, еще и еще. Слышно, как колонок от
удовольствия сладко чмокает... И тут колонка накрывает лиса.
Писк, драка, возня, короткая погоня...
Рыжий колонок позорно бежал. Но не смирился с потерей
добычи. В наступившей темноте слышно, как острые лисьи
зубы дробят яичную скорлупу и как в бессильной злобе фыр¬
кает на нее колонок.
Опять все стихает.
В весенней тишине болот живет только едва уловимое эхо
ночной жизни. Пробудившиеся бесчисленные корешки трав,
цветов, деревьев и днем и ночью всеми своими мочками жад¬
но сосут влагу из земли. Миллионы ночных жучков, пауков,
букашек, оживших после зимней спячки, торопятся насла¬
диться короткой жизнью. Они кормятся, преследуют друг
8 Гр. Федосеев
113

друга, торопятся заполнить мир своим потомством. Но от
всей этой ночной жизни доносится лишь слабый отзвук, уло¬
вимый только напряженным слухом.
Появляются летучие мыши. Они вылетают из дупла лист¬
венницы, под которой мы сидим, и бесшумно исчезают в гу¬
стеющем сумраке. Потом начинают беспрерывно носиться
над болотами, звонко перекликаться. Оживают ночные кры¬
латые хищники. Их много. Они наполняют шорохом таин¬
ственный мир болот. Появился и пучеглазый козодой. Он
суматошно мотается по редколесью в погоне за насекомыми.
Но вот следом за ветерком прошмыгнула сова, вторая, третья.
Пробил их час. Тысячи светлячков, больших и малых* блуж¬
дают над болотом, точно жонглеры вдалеке играют факела¬
ми. Сзади раздается звонкий всплеск, шелест прошлогодней
травы, и вдруг пронзительный крик кряковой у разоренного
гнезда.
А вот кто-то невидимой рукою тронул ртуть болот, растре¬
вожил осоку, качнул вершины деревьев и как будто на ми¬
нуту утихомирил этот враждующий ночной мир. В ласковом
дуновении ветерка — покой...
Я передвигаю онемевшие ноги, сбрасываю с головы нако¬
марник. Становится легче дышать. Из-за перелеска сквозь
сучья деревьев поднимается в небо луна. И только сейчас я
замечаю, как темна и черна эта ночь.
Пашка не выдерживает, засыпает, уронив свою безволь¬
ную голову мне на колени. Чувствую, и мне не устоять, не
выдержать испытание ночи. Вдруг наваливается неодолимая
усталость, я как-то сразу проваливаюсь в. пустоту, и тихие
болота исчезают, как видение...
Шум, точно взрыв, будит нас. Кто-то огромный с треском
заваливается в соседнее болото. Несколько секунд мы не по¬
нимаем, где находимся и что за шум разбудил нас.
«Шлеп... шлеп... шлеп...» — слышатся тяжелые шаги по
воде.
— Сохатый! — наконец шепчет взволнованный Пашка.
Вмиг слетел сон. Казалось, все замерло. Исчезли летучие
мыши, убрался козодой, даже речка притихла. Все-все смолк¬
ло. И только сердце в груди стучит тревожно, громко.
Встреча с сохатым на болоте — наша с Пашкой сокровен¬
ная мечта этой ночи. Я делаю парнишке знак, чтобы не ше¬
велился, и легонько даю тумака в бок. Он ловит мою руку,
в волнении сильно жмет.
114

Кладу ружье поудобнее, чтобы в случае надобности мож¬
но было бесшумно приложить его к плечу. Но это по привыч¬
ке: стрелять в сохатого я не собираюсь.
«Шлеп... шлеп... шлеп...» Зверь близко. Слышу, как глу¬
боко грузнут его ноги в тине и как он, с силой вырывая их,
не спеша идет к нам...
Вижу, как в полосе горизонта, где сливается лохматый
край осоки с небом, впаивается темный силуэт рогатого
зверя. Пашку начинает трясти. Теперь даже шепот может
выдать нас.
Сохатый долго стоит вполоборота, испытывая наше терпе¬
ние. Нельзя сказать, чтобы мы умели владеть им в такие
минуты. Мне все время приходится одергивать Пашку: того
и гляди, сорвется и побежит к зверю, не зная зачем.
Уткам, видно, привычна близость зверя. Они полощутся,
ныряют, то и дело встряхивают перья.
Низину накрывает волна теплого воздуха. Земля начи¬
нает потеть, и легкий туман заволакивает болото вместе с
плавучими островками, хлопотливыми утками, рогатым зве¬
рем. Густея, туман подступает к скрадку, заслоняет от нас
последние метры пространства. Какая досада! Надо же было
появиться ему в то самое время, когда зверь совсем близко!
Сидим, терпеливо ждем — не появится ли ветерок. Ухо
ловит в предутренней тишине знакомый журчащий звук. Он
зародился в вышине и, падая на землю, делается похожим
на нежное блеяние. Через две минуты звук повторяется еще
и еще. Это бекас.
Вдруг резкий крик чирка, торопливый взлет, и удаляю¬
щийся шепот крыльев. Кто вспугнул уток? Что это значило?
Туман качнулся, оторвался от влажной земли, приподнял¬
ся и повис плотным, непроницаемым сводом на метровой вы¬
соте. Какое великолепное зрелище открылось в этой свобод¬
ной от тумана узкой полоске! Болото лежит в тяжелой, свин¬
цовой синеве, впаянное в зелень. А окружающие его кочки
похожи на маленьких гномов, охраняющих богатство сказоч¬
ного водоема. Кажется, вот сейчас из воды появится добрая
фея, раскроются белые кувшинки на воде и начнется сказка...
В просвете появляется что-то живое, но это не добрая
фея, а какое-то длинное, несуразное существо, напоминающее
крупную птицу с откинутыми кверху крыльями. Да ведь это
наш сохатый! Его огромная туша скрыта под водою, видна
только рогастая голова, да иногда всплывает темная полоска
8*
115

спины. Кто бы мог поверить, что это грузное на суше живот¬
ное так ловко и быстро плавает в воде! Как легко шныряет
он по зеленым закоулкам болота, срывая припотевшую лист¬
ву. Ни разу не прислушался, не осмотрелся, будто купается
цод охраной надежных сторожей.
Боюсь, Пашка выйдет из повиновения и спугнет лося.
Все, что досталось ценою почти бессонной ночи, пропадет.
Молча охватываю его обеими руками, прижимаю к себе, и мы
вместе не сводим глаз со зверя. Он все ближе подплывает
к нам.
Где-то над болотами луна, но под туманом сырой су¬
мрак. Сохатый обшаривает противоположную кромку болота
и, когда его ноги касаются дна, поворачивает назад, к глу¬
бине.
Вижу, как зверь, пытаясь подняться на плавучий остров,
подминает его под себя и неожиданно исчезает вместе с ним
под водой. Заметно только едва движущуюся по поверхности
полоску спины.
Не часто такое увидишь!
В воде сильно булькнуло, и на поверхности болота появи¬
лось множество пузырьков: это зверь сделал выдох под во¬
дой. Еще несколько секунд, и вместе с островком всплывает
голова сохатого с охапкой
водорослей во рту. И да¬
же теперь, когда шумно
стекающая с головы вода
выдает его присутствие,
сохатый не осматривает¬
ся, не прислушивается. Он
спокоен, видимо, тишина
болота никогда его не
подводила.
Застыв на одном мес¬
те, зверь долго жует, ти¬
хонько причмокивая тол¬
стыми губами, сыто щу¬
рит глаза. Хорошо ему
ночью в прохладной воде,
под плотным сводом ту¬
мана...
Но вот ветерок нале¬
тел на болото с нашей
116

стороны. И мгновенно сохатый насторожился, почуяв присут¬
ствие человека. Его охватывает панический страх. Он гребет
изо всей силы всеми четырьмя ногами к противоположному
берегу, шумно дышит. Пашка вскакивает, валит скрадок, бро¬
сается к болоту, но тут я ловлю его за штанину, удерживая,
подминаю под себя.
Между тем какая-то сатанинская сила выносит зверя чер¬
ной глыбой на твердый берег, и он ныряет в туман. В узком
просвете между землею и туманом мы видим только мель¬
кающие ноги:
И тут все живое вдруг ополчается против нас. Кряковые,
чирки, гуси, кулики поднимают протестующий крик—кто
посмел нарушить покой тихих болот?!
Пашка освобождается из моих объятий, смотрит на меня
исподлобья, хитро улыбается.
—	Куда тебя понесло, зачем к болоту рванулся?— спра¬
шиваю я, усаживаясь на свое место.
—	Эх, оседлать бы его в воде! Вот прокатил бы!
—	Да ты что, в своем уме! На нем, парень, в беге не
удержаться — ветром сдунет!
—	Так уж и сдунет? Только бы оседлать... А чего вы не
стреляли?
—	У меня нет разрешения на отстрел.
—	А... лучше б дали мне ружье!
—	Ну и что было бы?
—	Вот я бы пальнул!..
—	А зачем он тебе мертвый? И без стрельбы чего только
не насмотрелись. Спасибо тебе, Пашка, что меня сюда при¬
тащил.
Уходит тьма. Ветерок прорвался в перелесок, ласково кос¬
нулся моей уставшей головы. Туман закачался, тронулся,
словно ледоход. В разводьях заголубело чистое небо.
В зеркале болота потухают звезды. За горами властно на¬
рождается день, а с ним пробуждается природа. Свет гонит
с земли ночную истому и все больше озаряет мир, наполняет
его суетою, криками обрадованных птиц, запахом хвои, цве¬
тов, влажной земли.
Над нами, встречая восход, кружится черный коршун, из¬
редка роняя на землю свое грозное: «Кью-ю-ю... кью-ю-ю...»
Лесной ветерок доносит из-за болот стон кроншнепа:
«Ку-у-лик... Ку-у-лик...»
По самому краю бережка, хватая на бегу букашек, шны¬
118

ряют трясогузки, важничают турухтанчики, купаются утки.
У скрадка танцуют две рыжие бабочки. С каждой минутой
воздух наполняется новыми голосами, жужжаньем, писком,
дракой, шелестом травы — день входит в свои права.
Туман редеет, клочьями ложится на болото, жмется к
осоке.
Пора и нам возвращаться на стоянку.
—	На обратном пути еще сюда...— Пашка не договари¬
вает, хватает меня за плечо, косит удивленными глазами
куда-то вправо...
Осторожно поворачиваю туда голову и тоже немею:
в тридцати метрах от нас, на кромке болота, в прозрачном
клочке тумана вырисовывается силуэт рыжего козла. Он весь
насторожен, в страхе пялит на нас свои огромные черные
глаза, готовый вмиг броситься наутек.
—	Да это Борька. Боренька! Боря!..— протяжно кричит
Пашка, выходя из-за лиственницы и протягивая руки.
Козел удивленно вскидывает голову, на миг замирает,
затем крутит рогастой головой, нюхает ветерок, налетающий
от нас, и, наконец, осторожно вышагивает вперед.
Вот так встреча!
Козел окончательно узнает Пашку, прибавляет шаг, на¬
летает на него, тычет влажной от росы мордой то в один, то
в другой карманы. Парнишка выворачивает их и, приседая,
шепчет ему на ухо:
—	Знал бы, что встретимся, принес бы что-нибудь тебя
попотчевать.
Но Борька подвергает Пашку более тщательному обыску:
засовывает свой нос под телогрейку, сбивает шапку, облизы¬
вает лицо. Потом, точно за какую-то провинность, бьет изо
всей силы лбом в бок. Пашка податливо валится на землю,
хохочет во весь рот...
Я подхожу ближе. Мне тоже хочется, чтобы Борька толк¬
нул меня,-хочется тоже упасть и хохотать вместе с Пашкой...
На болото падает первый луч восхода. Борьку охватывает
беспокойство; он долго щурится на выглянувший край солн¬
ца, будто что-то вспоминая, и внезапно покидает нас.
Пашка вскакивает. Мы смотрим Борьке вслед. Огромны¬
ми прыжками несется козел по мелким болотам, подбрасывая
высоко зад с белым фартучком и поднимая столб брызг.
Все дальше и дальше уходит он в синеву тихих болот и
там, за лесом, исчезает.
119

Далеко он заходит в своих ночных прогулках!
—	Домой спешит,— улыбаясь, говорит Пашка,— не хо¬
чется ему виниться перед теткой Марфой да перед Петькой.
—	Сколько же километров до Марфиного зимовья?
Пашка пропускает мимо ушей мой вопрос: у него свои
думки.
—	Мне бы Борькины ноги...
—	Что б ты делал?
—	Всю землю обежал...
—	Так без остановки и обежал?
Он с серьезным видом поворачивается ко мне.
—	В Индии бы задержался.— Глаза его сияют несбыточ¬
ной мечтой.
—	Почему обязательно в Индии?
— Из-за слонов,— живо поясняет он.— Недавно идем мы
с дедушкой по джунглям. Лес густЮщий, обезьян видимо-не¬
видимо. Гляжу, выбегает слон — и на дедушку. Тут. бы его
выстрелом свалить, да где ружье взять?! Схватил я его за
хвост, а он знай прет на дедушку. Я и потянул изо всех сил:
шкура с хвостом в руках осталась, а слон убежал.
—	Ну и фантазер же ты, Пашка!
—	Да ведь это во сне! Ей-богу, во сне. А то как-то львов
видел...
—	Ну как-нибудь расскажешь потом. А теперь пошли на
стоянку. День начался, а мы еще на болотах.
Пашка неохотно плетется сзади. Ни единого комарика.
Свежо. Идем поспешаем. После ночи, проведенной в пере¬
леске, какая-то удивительно приятная легкость на душе, во
всем теле.
Гурьяныч за утро хорошо поработал: срубил лиственницы
на крыше избушки, заколотил в ней окна, двери, подпер дву¬
мя столбами покосившуюся стену, убрал мусор. «Вот это на¬
стоящий хозяин пришел в тайгу»,— подумал я с гордостью
за старика.
Увидев нас, не спеша снял котелок, стал раскладывать
по чашкам гусятину. Мы с Пашкой набросились на еду. Ста¬
рик дождался, когда у нас прошел первый приступ голода,
спросил:
—	Приходил зверь?
—	Здоровущий!..— отвечает парнишка, запихивая в рот
кусок хлеба.
—	Значит, пофартило. Какой-то сохатый тут еще живет.
120

—	И Борьку видели.
—	Чего плетешь!
Старик пронизывает внука испытующим взглядом.
—	Неужто, шельмец, сюда убежал? А впрочем, до Мар¬
финого зимовья, ежели напрямик срезать, не так уж далеко.
Узнал?
—	Как же — узнал, сразу начал по карманам шарить.
—	Ишь ты, баловник,— душевно отзывается Гурьяныч.—
Даром что зверь, а умственно понимает человеческую ласку.
Не шкодили бы мы в тайге, уняли бы свою жадность,
смотри, как звери расплодились бы. Приволье им тут какое?
И корма сколько хошь. Вот об чем тебе, Пашка, думать
надо.
ВЫСТРЕЛ
Солнце заглянуло в лощину. В лесу, прохваченном ноч¬
ной сыростью, еще лежали густые тени, а мы уже проби¬
рались по чаще все в том же северо-восточном направле¬
нии.
Белый, холодный туман сползал по лезвиям крутых отро¬
гов и таял: к вёдру. Под ласковыми лучами солнца тайга на¬
полнялась неукротимой жизнью. Все живое торжествовало, и
каждое существо на свой лад славило наступающий день. Но
вот раздался какой-то загадочный звук. Все прислушались.
Кто-то в чаще то свистнет, то будто стукнет в сушину* то за¬
булькает, точно полощет горло. Звуки чередовались, звучали
то громче, то нежнее, тише и вдруг полились звонкой трелью.
Все замерло вокруг. Никто не смел перебивать лесного
певца...
Гурьяныч стащил с мокрой головы шапку и, прижав ее
обеими руками к груди, слушал улыбаясь. А Пашка стоял
рядом, зажмурив глаза... Я тоже с наслаждением вслушивал¬
ся, пытаясь угадать, про что поет.
— Варакушка!— шепнул старик, заметив мой вопроси¬
тельный взгляд.,
Я готов был провалиться со стыда — не узнал знаменито¬
го стоголосого лесного музыканта, который слагает свои пес¬
ни из песен всех лесных птиц, повторяет разнообразные звуки
окружающей природы и выводит свои трели с таким мастер¬
ством, что, пожалуй, и соловей позавидует. Услышит песню
пеночки и мигом включит ее в свою симфонию, а в нее вста¬
121

вит один-два звука из трели дрозда или крика желны. Сло¬
вом, варакушка — выдающийся пернатый композитор, и слу¬
шать его — одно наслаждение.
—	Видать, ему ночи не хватило. Ишь как наяривает, за
мое почтенье. Слышишь, зажурчал ручейком и не захлебнет¬
ся, шельмец,— сказал старик и, взглянув на солнце, заторо¬
пился.
Гурьяныч осмотрел вьюк на Кудряшке, подоткнул за ку¬
шак полы однорядки, вытянув по-птичьи шею, посмотрел в
густой лесной сумрак, пронизанный полосами солнечного све¬
та, и двинулся вперед. Еле заметная звериная тропа скоро
потерялась.
—	Пашка, как думаешь, распадком лучше или косогором
пройдем?— спросил он внука.
Парнишка деловито глянул вдаль:
—	Распадком, должно, меньше завала.
—	Ну что ж, испытаем. Благословен путь,— произносит
старик и сворачивает в распадок.
Идем еле заметными просветами, обставленными кедрами,
пихтами, лиственницами. Перешагиваем через могилы лесных
великанов, прикрытые ярко-зеленым мхом. Мнем одряхлев¬
шие пни. Кое-как протискиваемся сквозь колючие заросли и
наконец попадаем в непролазную чащу.
—	Пашка, бери топор, айда, руби проход.
Стали попадаться заплесневелые болота.
Кругом глушь, ни единого следа пребывания человека: ни
порубок, ни остатков огнища, ни затесок. Тут только бы зве¬
рю водиться, но и следа его нет. Лишь изредка попадается на
глаза давнишний помет.
Вдруг слева раздается пугливое цоканье белки. Гурьяныч
вскидывает голову, останавливается. Зверек спешит по ство¬
лу толстой березы к вершине, липнет к сучку и с любопыт¬
ством осматривает нас сверху.
—	Пашка, вернись, како чудо покажу.— И старик тычет
посохом в ствол.— Родник в березе. Дятел пробил клювом
кору, напился медовушного сока, потом, вишь, белка прибе¬
жала, может, и бурундучишко уже наведывался и, охмелев¬
ший от сладости, где-то на солнышке дремлет. Запомни: ко¬
нец мая — самое время соков. Чуть задень кору — и он брыз¬
нет, польется...
—	Пить охота, — перебивает просящим тоном Пашка.
—	Можешь соку попить. Дай топор.
122

Ловким ударом топора Гурьяныч сделал две глубокие за¬
рубки, пересекающиеся внизу под прямым углом. Сок брыз¬
нул, точно бела'я кровь из свежей раны. Старик в место пе¬
ресечения воткнул прутик, и по нему непрерывной струйкой
побежала влага.
—	Ну-ка, Пашка, попробуй утоли жажду березовой сла¬
достью, отведай лесного напитка,— говорит старик, отступая
от березы.
Пашка подставляет под струйку сложенные ладони, ждет,
когда набежит сок, пьет его жадно, громко, смачно облизы¬
вая губы, и опять подставляет ладони под прутик.
—	Ну и сладкая водица!— восторгается он.
Идем дальше. В вершине распадка лес поредел, измель¬
чился. Мы неожиданно вышли к озерку, покойному, грустно¬
му, как все лесные озера. В его прозрачной глубине лежит
чистая синева неба, проткнутая по краям отраженными в во¬
де вершинами береговых елей. Дальше местность меняется
с двух сторон нас сжимают горы. Мы идем по дну глубокого
каньона. Над нами нависают угрожающие стены скал, при¬
крытые лоскутами синего неба. Место дикое. Ни тропинки,
ни следа человека. Разве только одному Гурьянычу известно
в своих деталях.
Навстречу, захлебываясь пеной, поет ручей. В буйной
пляске по камням он проносится мимо и не стихая уходит
в молчаливую равнину к тихим заводям.
Ущелье уводит нас в глубь гор. Мы видим впереди их за¬
снеженные пики и зубчатые гребни, урезающие темные про¬
валы. Тут, в ущелье, иной мир. Нет задыхающейся раститель¬
ности, буйства природы, птичьих песен. Сюда не заходят теп¬
лые ветерки, не заглядывает живительное солнце. На крутых
гранитных стенах и в расщелинах лежат вечные тени.
Уходим в самую глубину ущелья. Здесь еще теснее.
Непродуваемая сырость. Пашка идет впереди, торопится, хо¬
чет скорее пройти этот мрачный отрезок пути. Гурьяныч нет-
нет да и подбодрит криком Кудряшку, и тогда вдруг пробу¬
дятся скалы, перекликнутся, заговорят и снова надолго
умолкнут.
Там, где серебристые нити ручейков сливаются в один ру¬
чей, мы останавливаемся передохнуть. Предстоит крутой
подъем на перевал. Кудряшке ни за что не вынести своего
вьюка. Мы с Пашкой берем на себя часть груза. Да и Гурья¬
нычу не легко будет подняться на высоту.
123

Под хребтом еще утро. Прозрачные облачка плывут над
горами и бесследно тают в далекой синеве. Ветерок наносит
весенний аромат посвежевших хвойных лесов, рододендронов,,
набухающих почек багульника, мхов и отогретых камней.
Зеленые лужайки окаймляют россыпи, на влажной почве
первые цветы, и над ними уже крутится обольщенный шмель.
Только березки стоят раздетые, не верят теплу, птичьим пес¬
ням, ручейкам, боятся — обманет их капризный май.
—	Пошли,— поднимается Гурьяныч.— Ты, Пашка* круто
не бери, уйми свою прыть, косогором веди. Держи вон на ту
лиственницу, со сломанной вершиной, а дальше повернешь
вправо, и опять же косогором. Понял?
—	Далековато будет косогором, — по-взрослому отвечает
Пашка и, прикрывая ладонью от солнца лицо, деловито ко^
сится на подъем.
—	Зато легче ногам,— настаивает старик.
Мы трогаемся. Кудряшка, горбясь, поднимается мед¬
ленно, ощупывая копытами шаткую россыпь. Гурьяныч по¬
степенно отстает. Ничего удивительного — ведь ему за шесть¬
десят. Годы чуточку сгорбили его спину, укоротили шаг*,
посеребрили бороду, только глаза, мудро выглядывающие
из щелочек, сохранили свежесть. Как хорошо они видят
окружающий мир. Должно, все им понятно, ничего их тут не
удивляет, а, возможно, удивляет, да только по-своему.
Долго' петляем по косогору. Забираемся в непролазную»
чащу стлаников. Обходим скалы и выбираемся на крутизну.
Мы без сговора останавливаемся, поворачиваемся к прой¬
денному пути. У наших ног лежит огромное пространство*
беспредельных лесов, полных романтики, загадочности, про¬
шитых серебристыми лентами извилистых рек. Наконец-то*
мы выбрались из безотрадной лесной чащи и смотрим на нее*
с высоты.
Проходим с Пашкой последние двести метров.
Справа и слева седловину урезают скалы, убегающие
узкими грядами в поднебесье. Лес обходит их, устремляется?
по склону к солнцу, но каменные потоки, стекающие с вер¬
шин гор, преграждают ему путь, а зимние обвалы отбрасы¬
вают назад, чтобы лес снова начинал свой трудный и долгий4
путь к солнцу.
Сбрасываем с Кудряшки вьюк, собираем сушник для кост¬
ра, навешиваем котелок с водой. Наконец-то приходит Гурья¬
ныч.
124

—	Эк© беда!— жалуется он.— Куда девалась сила?! Лет
десять назад конь тут на подъеме охромел. Снял я вьюк, на
плечи себе взвалил, вышел наверх — хоть бы что! А сейчас,
■вишь, каки дела, себя не могу поднять.
—	Вам, Гурьяныч, еще подождать надо жаловаться на
старость,— успокаиваю я старика.
—	Не жалуюсь, но что было — того нет. Жизнь человека,
сдается мне, неладно устроена. Молодым был — до всего лип.
Подрос — все хотелось знать, видеть. И вот, с годами, как
будто понял, что к чему, опыт пришел, только бы жить, ан
«ет — отставка по старости. Никуда не годится!— грустно
заключает старик.
Садимся поближе к костру. Я разливаю чай. Пашка раз¬
вязывает сумы, достает хлеб, испеченный бабушкой в рус¬
ской печке, из размольной муки, на капустном листе. Разре¬
зает буханку пополам, кладет срезом к жару, и хлеб сразу
дохнул приятным пшеничным ароматом. До чего же он ка¬
жется вкусным тут, на горном перевале, среди скал, под си¬
ним, как нигде близким, небом.
Потом парнишка режет сало. И вдруг у него из рук вы¬
падает нож, он смотрит куда-то вверх, хочет что-то сказать,
но не может — заикается. Мы с Гурьянычем поворачиваемся,
смотрим туда же.
—	Зверь!.. — вырывается наконец-то у Пашки.
Я напрягаю зрение. Где же зверь? Скалы зубцами ухо¬
дят в нежно-ласковое небо. Вижу, там, на самой вершине
утеса, кто-то живой замер резным силуэтом на фоне густой
синевы. Узнаю рогача — снежного барана. Как далеко до не¬
го и как волнующе близко кажется этот живой комочек.
Зверь поворачивается к нам, шагает к краю пропасти и сно¬
ва замирает.
Пашка, будто ослепленный, лезет через «стол» к Гурья-
нычу. Обнимает дедушку сзади, кладет подбородок на его
левое плечо, и они оба смотрят на барана. Его присутствие
освежает угрюмые скалы и синеву пустого неба. О, какое это
великолепное зрелище! Как здорово устроила природа, по¬
селившая круторогов на этих мертвых вершинах — чтобы и на
них была жизнь.
Потом Пашка мякнет, лицо озаряет какая-то мысль. Он
сползает со спины старика, усаживается рядом, весь прижи¬
мается к нему.
125

—	Ну, что тебе?— спрашивает, растревоженный лаской
внука, Гурьяныч.
—	Пусти меня, я мигом вернусь. Честное пионерское, не
задержусь!— В его голосе столько нежности, что, кажется,
хватило бы на весь мир.
«Ну и хитер же ты, Пашка!» — думаю я, наблюдая за
этой трогательной сценкой.
У старика смыкаются брови. Переборов в себе волну ка¬
ких-то чувств, он говорит:
—	Еще чего захотел,—и строго в упор смотрит на Пашку.
—	Только близенько гляну на него и — назад... Отпусти,
дедушка,— и он тянет нараспев, лаской дышит в лицо Гурья-
ныча.
Старик поднимает голову, смотрит на скалу. На ней уже
нет барана. Пустой утес, как бы осиротевший.
—	Ушел,— с облегчением говорит Гурьяныч.
Он легонько отодвигает от себя Пашку, поворачивается
к «столу». Я кладу на хлеб ломоть сала, даю старику, подо¬
двигаю к нему чашку с чаем. Он чем-то взволнован.
А у Пашки уже что-то рождается в голове, его захваты¬
вают какие-то фантастические планы, и от внутреннего вол¬
нения на его румяных щеках проступают белые пятна. И хотя
он и знает, что дедушка отвергнет любое его предложение,
кроме одного, скорее идти к Кедровому ключу, но все же
решается:
—	Бараны, видать, быстро бегают по горам,— начинает
он издалека спокойным тоном.
Гурьяныч облегченно вздыхает, берет хлеб, откусывает
и не торопясь жует.
—	Ты, дедушка, как-то еще дома говорил, мясо у дикого
барана сладкое да пахучее... Сейчас бы его по большому
куску на углях поджарить, чтобы корочка на зубах хрусть,
хрусть...— говорит он, вкрадчиво.
Гурьяныч отводит глаза от Пашки, откашливается, будто
поджаренная корка застряла у него в горле.
—	И бабушке припасти неплохо кусочек, она же просила
что-нибудь принести из тайги, — наступает внук на доброе
сердце дедушки.
Потом он молчит. Заронил искорку в душу деда и выжи¬
дает, когда тот поразмыслит над тем, что он сказал, но через*
полминуты переходит в наступление.
—	Дедушка!..
126

Тот поднимает глаза, смотрит на Пашку почти с укором:
сердце-то не камень!..
—	Ну, что еще?— спрашивает строго Гурьяныч.
Пашка, видимо, по голосу догадывается, что у старика
возникли какие-то колебания и что строгости-то никакой нет.
—	Пойдемте наверх, посмотрим баранов, может, одного
добудем: я ребятам в школе обещал привезти шкуру зверя
для чучела. Дедушка, пойдемте-е!..
—	Ты с ума сошел, кака охота весной, чему тебя учу?
Пашка делает минутную передышку. Все пьем чай.
—	Потом тебе трудно будет ходить по горам и не пока¬
жешь мне баранов,— начинает снова Пашка.
Гурьяныч отворачивается.
—	Сам же говоришь, что до Кедрового ключа теперь —
рукою подать, чем там дожидать — лучше сходить наверх.
И подъем не ахти какой.
—	Пристал, как банный лист!— Старик поднимается, по¬
правляет огонь.
Пашка ловит мой взгляд, кивает головою, взглядом про¬
сит поддержать его. По правде говоря, мне его идея понра¬
вилась. Не плохо полюбоваться снежными баранами на вер¬
шинах гор. Как тут не поддержать?!
— Гурьяныч!—обращаюсь я к старику.— Может, Пашка
и прав, если действительно у нас времени много — давайте
сходим наверх. Пусть посмотрит на баранов... Может, вы
устали, тогда отдохните, мы вдвоем...
Гурьяныч стоит к нам спиною, молчит. Затем начинает
складывать вьюк, накрывает брезентом, на края кладет кам¬
ни, чтобы ветром его не сдуло.
Пашка торжествующе вскакивает, бежит к дедушке, обни¬
мает, жмется к нему, а морда хитрая-хитрая.
Через десять минут мы покинули стоянку. Нас провожает
уставшими глазами Кудряшка. Пашка машет ей рукою,
кричит:
—	Вернемся с добычей!..
—	Чего орешь, каки тут бараны будут после крика,— сер¬
дится Гурьяныч.
Пашка стихает. Сейчас он послушный, как никогда. Все
готов исполнить, лишь бы идти.
Поднимаемся по западному гребню. До скалистых вер¬
шин не так уж далеко. С.нами в вышину бегут лиственницы.
Они цепляются обнаженными корнями за камни, лезут по
127

скалам, нависают над чудовищными пропастями. Но выше
лес редеет, выклинивается, уступая место более приспособ¬
ленному к суровому климату высокогорья кедровому сланцу.
—	А знаешь ли ты, Пашка, что раньше, давно-давно,
здесь, на хребте не было ни леса, ни травы, ни даже лишай¬
ников, только камень.
—	Вы думаете было такое время?
—	Да. Лес поднимался сюда очень долго... Много тысяч
лет, а то и миллион.
—	Миллион лет? Так долго?!—удивляется парнишка.
—	Когда сформировались эти горы, тут был только ка¬
мень, и растительность постепенно поднималась снизу. Там
она появилась раньше.
—	Миллион лет!..— Это поразило Пашку.
—	И еще долго будет подниматься до верха. Там, видишь,
всюду россыпи, нет почвы, да и россыпи все время движутся,
еще идет процесс разрушения.
Мы взбираемся к верхней зоне леса. Тут он растет мел¬
кий, жалкий, чудом удерживаясь на шаткой каменной под¬
стилке, или припадая стволами к скалам.
—	Пашка!..— кричит сзади Гурьяныч.— Айда сюда!
Мы спускаемся к нему.
—	Глянь, как ее изувечила стужа! Не дерево, а урод.—
Старик показывает на лиственницу, комелистую, всю про¬
стреленную дырами .и обхватившую цепкими корнями ка¬
мень, на котором растет.—Трудно ей тут, вишь, как сгорби¬
лась, почти без веток, а живет. С природы, внучек, бери при¬
мер, как надо бороться за жизнь, трудностям у этих деревьев
учись.— Он тычет посохом в дерево.
Лес остается позади, но еще изредка попадаются уродли¬
вые деревца, совсем карликовые, распластанные по россыпи.
Они прячутся за камни от смертоносного холода, не смея вы¬
глянуть, не зная солнца, точно тайком пробираясь в стан
врагов, чтобы отвоевать у них полоску земли для своего по¬
томства. На них лежит неизгладимый след извечной борьбы
жизни и смерти. Когда смотришь на эти лиственницы, не
поднявшиеся и на сантиметр выше россыпи, состарившиеся
над камнями, тебя захватывает чувство восторга,— какая
жизнестойкость у этих изувеченных борьбою деревцев, посе¬
лившихся на открытых курумах.
Остается метров сто до края цирка. Дальше будет легче.
Гурьянычу все труднее идти. Он дышит тяжело, все чаще
128

присаживается отдохнуть. А ведь еще неизвестно, как скоро
мы найдем баранов в этих скалистых щелях гор.
Пашка все время рвется вперед, но я сдерживаю его, за¬
ставляю идти следом за мною.
На изломе нас поджидает единственная лиственница. Не¬
понятно, какие силы удерживают ее на кособоком камне?
Она еще молодая, но ее ствол голый, весь в трещинах. Нут¬
ро дупляное. И только на солнечной стороне тянется узкой
полоской живая кора, от корней до вершины питающая един¬
ственную веточку, обращенную кверху, как бы зовущую на
штурм россыпей. В этой позе она кажется богатырем.
Я подбираюсь к последним уступам. Прошу Пашку подо¬
ждать, пока я взберусь наверх, чтобы его не сбил случайно
сорвавшийся камень. Берусь руками за выступ, нащупываю
повыше ногами опору, приподнимаюсь. Схожу по карнизу
влево. Снова карабкаюсь, пока не выбираюсь на крайний
уступ.
Сажусь отдохнуть.
За мною поднимается Пашка. Он торопится, как баран,
прыгает с карниза на карниз. Вот вижу, он у лиственницы,
наклонившейся к обрыву, левой рукою ловит за корень, а
правой машинально хватается за единственную веточку. Слы¬
шу треск. Веточка надламывается, повисает на коре, а Паш¬
ка, не удержавшись, срывается, не успевая схватиться за вы¬
ступ.
Я помогаю ему подняться наверх.
Сидим, ждем старика. Он долго и трудно взбирается по
уступам. Присаживается на камне рядом с лиственницей, на¬
чинает развязывать ремешок на ичиге.
— Зачем разуваетесь, ногу ушибли?— спрашиваю я.
Гурьяныч не отвечает.
Поднимаюсь, подхожу к нему.
Его лицо вдруг помрачнело. Он отрезает длинный конец
ремешка, встает, подходит к лиственнице. Мы молча наблю¬
даем за ним. Старик прикладывает к стволу надломленную
веточку, как она была раньше, и начинает прибинтовывать ее.
Меня это буквально уничтожает. Пашка виновато краснеет.
Он, кажется, догадывается, что погубил единственное дерев¬
цо, поднявшееся так высоко к границам мертвых курумов,
чтобы осеменить каменные склоны, зародить на них жизнь.
Старик не торопясь продолжает обматывать ремешком
рану. Тугим узлом связал концы. Он, конечно, понимает, что
Гр. Федосеев
129

ветка не срастется и что деревцо погибло, но он делает это
потому, что не находит слов выразить свой гнев.
Гурьяныч подходит к нам, присаживается рядом. Ни упре¬
ка, ни единого слова, и это молчание было для Пашки тяже¬
лым испытанием.
Поборов внутреннюю неловкость, он встает, усаживается
у ног старика.
—	Дедушка, не ругай меня, не надо, — а сам, кажется,
вот-вот расплачется.— Я не нарочно это сделал, не знаю, как
получилось.
Гурьяныч как будто не слышит его слов, поднимается.
—	Пошли, наверху отдохнем,— говорит он и поворачи¬
вается к Пашке, все еще сидящему у его ног.
—	Вот что, внучек, последний раз я беру тебя в тайгу.
Не хочу срамоты набираться. Да еще и бабушке расскажу,
как ты ведешь себя.
—	Я же нечаянно, дедушка,— оправдывается Пашка, а
сам не может оторвать от дедушки влажных глаз.
Я тоже смотрю на старика. Он стоит как дуб, познавший
тайну жизни. Даже теперь, в гневе, его лицо освещено изнут¬
ри какой-то удивительной добротою, присущей немногим
людям. Он все больше поражает меня своим мудрым отноше¬
нием к природе, своею удивительной слитностью с нею. На
всю жизнь осталась в памяти эта лиственница над скалистым
обрывом, с единственной прибинтованной ремешком веточкой,
как символ заботливого отношения человека к природе.
Старик не может долго гневаться. Пашка по каким-то,
ему одному известным признакам, догадывается, что у стари¬
ка размякло сердце, поднимается, идет молча рядом с ним,
взяв его за левую руку. И мне вдруг становится легко видеть
их идущими рядом.
На седловине находим звериную тропу. Свежие следы
только что пробежавших по ней снежных баранов обнадежи¬
вают нас. Мы сворачиваем вправо, преодолеваем еще не¬
большой подъем, входим узким коридором в обширный цирк.
Он как-то весь сразу открывается взору. Какую колос¬
сальную работу надо было некогда проделать леднику, что¬
бы выпахать в граните такую глубину. Его с трех сторон
окантовывают неприветливые стены скал, врезающиеся в
мощный отрог. Они стары, со следами былых разрушений. На
дно цирка никогда не заглядывает солнце. Тут вечный покой,
разве камень сорвется с утеса, или ворон, древний житель
130

этих гор, прокричит на закате. В затхлом, никогда не про¬
дуваемом воздухе, запах заплесневевших камней.
Ветерок проносится вперед, и вдруг грохот россыпи потря¬
сает тишину. Пашка вырывается вперед, но, точно заворожен¬
ный, останавливается. Видим, как на белую полоску снежни¬
ка у озерка выскакивают два крупных барана-рогача, види¬
мо, только что пробежавших седловину. Они пересекают
снежник и начинают подниматься по скале. Животные скачут
с уступа на уступ, липнут копытцами к шероховатой поверх¬
ности стен, мелькают над пропастями, уходят ввысь и там
задерживаются, выкроившись резными силуэтами на фоне
голубого неба.
— Ушли!— чуть ли не со слезами бросает им вслед
Пашка.
Мы долго стоим. Пашка ошеломлен. Увидеть такое он
даже не мечтал. Парнишка все еще не может оторвать взгля¬
да от лохматого края скалы, за которой скрылись крутороги.
Они здесь, на фоне мертвых каменных громад — цари.
Сворачиваем с седловины. Поднимаемся по пологому
гребню, усеянному обломками камней. Справа все тот же
цирк, на дне его теперь мы видим цепочку мелких озер, сое¬
диненных между собою ручейком и окруженных вечнозеле¬
ными рододендронами. Слева же взору открывается весь хре¬
бет в провалах, нагой и огромный, как океан. Нас окружают
толпы вершин, дерзко поднявшихся к небу и молчаливых, как
гранит. Здесь нет молодых камней, нет новых громад — все
вымученное, старое, бесплодное. И трудно поверить, что на
этих, давно умерших вершинах, обитают чудесные прыгуны—
снежные бараны.
Медленно идем по гребню. Пашка идет впереди, весь на¬
пряженный. Кажется, никогда его глаза так хорошо не ви¬
дели, как сейчас. Ничто не ускользает от них.
Иногда пересекаем чащины, покрытые зарослями поляр¬
ной березки или карликовыми стланиками. Попадаются тут,
в поднебесье, и заболоченные площадки, с яркой зеленью
только что пробившейся травы, уже истоптанной следами
снежных баранов.
А день в полном разливе. И сюда, к этим угрюмым вер¬
шинам, пришла чарующая весна. Там, где есть среди облом¬
ков хотя бы гораточка земда, гордо поднялись ростки жизни.
& кустарниках птицы* Их очень мало здесь. Надо слишком
любить одиночество, это каменное безмолвие, чтобы считать
9*
т

своей родиной уродливые рододендроны, выросшие на разва¬
линах скал.
Выходим к небольшой котловине. Под ногами тропка. Она
вьется между крупных обломков, ведет нас к гребню, сбегаю¬
щему с отрога куда-то вниз.
Вдруг до слуха доносится стук потревоженных кем-то
камней. Мы, все разом, останавливаемся. Стук повторяется.
Там же, за гребнем, но как будто ближе. Гурьяныч оживает,
сбрасывает с плеч усталость. Молча грозит нам с Пашкой
пальцем, предупреждает быть осторожными. Выходит вперед.
Стук смолкает.
Мы по-рысиному, неслышно крадемся к гребню. Старик
подает нам знак затаиться.
Ветерок в лицо — это хорошо. Нас не обнаружат.
Опять стукнуло, теперь совсем рядом.
Гурьяныч приподнимается, просовывает вперед ствол бер-
даны, выглядывает по-кошачьи из-за камня. Я держу Пашку
за телогрейку, только выпусти — и он мигом выкатится на
гребень. Как же ему трудно с намиЬ
Вижу, у Гурьяныча пропадает напряженность. Ружье
бесшумно сваливается на камень. Он поворачивает к нам улы¬
бающееся лицо, просит нас осторожно подняться к нему.
Впереди небольшая разложина. У ее противоположного
края пасется крупный баран. Зверь подвигается к нам. Он
на таком расстоянии, что его легко рассмотреть. Баран при¬
земистый, длинный, на коротких ногах. По внешности трудно
в нем угадать чудесного скалолаза. Узкий, с белым родовым
пятном, лоб увенчан устрашающими рогами.
Мы замираем, липнем к обломкам, боимся пошевелиться
или высунуться. Пашка поворачивает голову влево. Я кошу
туда глаза и от неожиданности столбенею: в пятидесяти мет¬
рах от нас, на пригорке дремлет самка, отбросив голову с
маленькими рожками на камень, а рядом ягненок. Он забав¬
ляется: то бросается в сторону от матери и, угрожая невиди¬
мому врагу, трясет лобастой головкой, то начинает упраж¬
няться в прыжках, подскакивая на камнях, как мячик. Но
одному ему скучно. Он замечает ниже по склону .барана,
мчится к нему. Тот поднимает величественную голову, и их
взгляды встречаются. Один — огромный зверь, в расцвете
сил, а второй еще крошечный, только вступающий в жизнь.
Меньший робко подвигается вперед, вытягивая любопытную
мордочку, явно намереваясь обнюхать незнакомца. У барана
132

пропадает царственное спокойствие. Он начинает пятиться
назад, подставляя ягненку могучие рога. Тот удивлен. С опа¬
ской обходит рогача снизу и опять вытягивает свою любо¬
пытную мордочку, чуточку курносую, хочет обнюхать его.
Ягненку всего несколько дней, может, два. Вероятно, он
ничего не видел, кроме этой каменной разложины, где ро¬
дился, да двух-трех манящих к себе вершин. Возможно, и этот
круторог первый из собратьев встретился ему в его еще кро¬
шечном поднебесном мире.
Он как будто в восторге скачет обратно на пригорок, бу¬
дит мать крошечными копытцами. Та поднимает голову. Дол¬
го, пристально смотрит на пасущегося рядом барана. Затем
чешет задней ногою возле уха и опять засыпает.
Слышу, Пашка настойчиво шепчет Гурьянычу:
—	Дедушка, стреляй барана, я же обещал...
Старик опускает левую руку, ловит ею Пашку за штаны
и внушительно дергает, дескать, сейчас же замолчи!
А ягненок вдруг поворачивается в нашу сторону и, как
взрослый, при опасности замирает в настороженной позе.
А в этот момент с воздуха доносится потрясающий свист
крыльев — с неба на ягненка падает белохвостый орлан. На
помощь малышу поспевает вскочившая мать. И мы видим,
как выброшенные вперед когтистые лапы хищника, не достав
ягненка, чесанули по спине самки.
Баран, отскочив в сторону, замирает на камне, подняв
высоко рогастую голову.
Нас никто не замечает. Гурьяныч вдруг заторопился. Он
берет ружье, прикладывает ложе к плечу, липнет к камню.
Пашка шепчет:
—	Стреляй, иначе уйдет.
Старик отбивается от него локтем.
В воздухе снова приближающийся свист крыльев. Орлан
повторяет удар, стремительно, с пугающим криком, падает
на ягненка, но в эту секунду гремит сухой короткий выстрел...
Опустела» котловина. Смолкло эхо. Рассеялся пороховой
дым. Барана как ветром сдуло, от него остался только шорох
камней под удаляющимися прыжками. А на том месте, где
отдыхала самка с ягненком, лежал мертвый орлан, распла¬
став по земле безвольные крылья.
Пашка выпрямляется, смотрит недоуменно то на мертвую
птицу, тр на Дедушку. Тот делает вид, что не замечает его
взгляда, спокойно выбрасывает из берданы пустую гильзу
134

и тогда только поворачивается к парнишке. На лице Гурья-
ныча раздумье.
—	Молодое, внучек, учись беречь, все равно, ягненок это
или веточка. Только жить — никуда не годится, надо, чтобы
твоя тропа знала добро.
Пашка сдается, утвердительно кивает головою. Он мигом
перебирается через каменистую гряду, несет к нам орлана.
Это старый хищник в темно-буром наряде, с чуть фиолето¬
вым оттенком, с желтым клювом и такого же цвета лапами,
заканчивающимися черными когтями.
—	Вот тебе и чучело для школы. Глянь, какой красавец,—
восторгается старик, растягивая на полный размах могучие
крылья.— Будет что тебе и рассказать ребятам. А что баран?
Он сейчас линяет, никакого чучела из него не получится.
Старик быстрым взглядом смотрит на солнце.
—	Ну, хватит, пошли на табор,— сказал он и зашагал
вперед.
ПРОВОДНИК ДУЛУУ
На седловине нас встречает жалобным ржаньем Кудряш¬
ка, и это очень трогательно.
— Соскучилась, родимая,— кричит Гурьяныч, выбираясь
из стланика.
Он подходит к лошади, чешет ей за ухом, хлопает ладонью
по костлявой спине, а она так и осталась стоять с высоко
поднятой головою и настороженными ушами, будто кого-то
еще дожидаясь.
Мы не стали даже пить чай. Решили сразу спускаться в
Кедровый ключ.
Проходим седловину. У края останавливаемся. Гурьянычу
надо осмотреться, проверить себя. Нам хорошо виден прой¬
денный путь и затонувшая в дымке молчаливая тайга под
низким солнцем. Впереди же, там, куда идет наш путь^ взды¬
маются заснеженные вершины гор. До них километров сорок
от нас, но сквозь прозрачный воздух они кажутся рядом. Эти
горы с одной стороны освещены солнцем, с другой на них
лежат густые тени. В таком освещении хребет обнажается
всеми своими многочисленными изломами, выступами скал,
извилистыми линиями отрогов, зияет черными отверстиями
горных цирков. Несколько левее видны лесистые увалы, пе¬
135

ревитые овражками, падями,
со сторожевыми маяками из
белых мраморных утесов. За
ними снова тайга. С перевала
она видна отчетливо; вырубки
на ней лежат огромными за¬
платами. Видна глубокая ло¬
щина — Кедровый ключ.
Наконец-то наш караван у
цели!
У спуска мы были приятно
поражены, увидев вдали, где
сливались два верхних истока
Кедрового ключа, одинокую
струйку дыма. Это, несомнен¬
но, проводник из подразделения
Макаровой. Я поднимаю ствол
ружья, выстрелом предупреж¬
даю проводника о нашем при¬
ближении.
Мы так рады, что забываем об усталости.
Тропа бежит по косогору, падает в глубину боковых лож¬
ков, проводит нас сквозь густую чащу. Здесь в сырых местах
попадаются на глаза следы медведя.
Идем на стук топора. Перебредаем мутный от тающего
в горах снега ручей, выходим на поляну. В углу ее, там, где
видны остатки брошенного лагеря Макаровой, горит костер.
Рядом у березы стоят два нерасседланных оленя. Нас встре¬
чает эвенк лет пятидесяти, узкоплечий, небольшого роста, чу¬
точку сгорбленный. Скуластое, обветренное коричневое лицо
оживляют маленькие подвижные глаза. На нем старенькая
оленья дошка без шерсти, на ногах лосевые олочи, аккуратно
перевитые ремешками.
Он улыбается — рад нашему появлению. Идет навстречу
легкими рысьими шагами. В нем с первого взгляда угады¬
вается следопыт-таежник, человек лесных просторов, далеких
кочевий. Он принес с собой с вершин гор на изрядно поно¬
шенной одежонке запах рододендронов, через заросли кото¬
рых он, наверно, долго шел.
— Здорово!— приветствует он нас и подает всем пооче¬
редно свою маленькую жесткую руку.— Хорошо, не опоздал,
давай груз, и моя назад ходи!
136

—	Куда спешить в ночь? Утром разъедемся.
—	Что ты, тут близко олень корма нет, оставаться не мот
гу, и Евдокия Ивановна шибко просила скоро вернуться.
—	Скажи прежде, как звать тебя?—спрашивает Гурья-
ныч, развязывая веревки на Кудряшке.
—	Дулуу.
—	Чудное имя.
—	По-русски — пенек.
—	Слушай, Дулуу, чай пьем, разговариваем, потом по¬
едешь. Без этого, сам знаешь, в тайге нельзя. Хлебом дере¬
венским угостим,— настаивает Гурьяныч.
Эвенк смотрит на него так ласково, точно увидал давно
желанного друга, но не сдается.
—	Задерживай не надо. Олень весь день не кушай, завтра
голодный никуда не пойдет, что скажу Евдокия Ивановна?
—	Хорошо, Дулуу, решай, как тебе лучше,— говорю я.—
Мы сейчас разберем вьюк, и ты получишь груз. Жаль, конеч¬
но, что ты не можешь до утра побыть с нами.
Пока я с Гурьянычем развьючиваю Кудряшку, Пашка
крутится возле оленей. Этих животных он впервые видит так
близко. Его все удивляет: и черные мягкие вздутия будущих
рогов, и слишком широкие для небольшого роста северного
оленя копыта, хорошо приспособленные для ходьбы по топ¬
ким болотам, и чрезмерно длинная голова по сравнению с
головой его красавца собрата — благородного оленя. Пар¬
нишка то присядет, заглядывая на них снизу, то зайдет спе¬
реди, то осторожно потрогает еще не облинявший, в зимней
шерсти зад. На его лице ненасытное любопытство. А в голоде,
конечно, уже зреют какие-то планы...
У нас для Макаровой небольшая посылка с конфетами и
печеньем: в тайге женщинам всегда недостает сладостей.
Передаем эту ценность проводнику.
Дулуу бережно берет посылку в руки.
—	Тут паутина?— спрашивает он.
—	Нет, это гостинец Евдокии Ивановне, а паутину сейчас
дам.— И я достаю из кармана гимнастерки бумажный свер¬
точек, передаю ему.
Проводник кладет его на загрубевшую от сыромятных по¬
водьев ладонь, на лице недоуменье: вот из-за этой паутины
люди на гольце не могут работать и ему пришлось ехать так
далеко за ней?
—	Это все?— спрашивает он и бережно прячет сверток.
137

—	Еще отвези от нас привет Евдокии Ивановне и ре¬
бятам.
—	Такой груз можно много бери,— шутит проводник.
Дулуу не нравится, что содержимое посылки плохо уло¬
жено, тарахтит. Он усаживается на землю, быстро распако¬
вывает коробку. Мы наблюдаем за эвенком. Он кладет себе
в рот печенье и жует, не обращая на нас внимания. Затем
берет еще два печенья, две самые большие конфеты и, за¬
пихнув это все за пазуху, объясняет:
—	Когда работа кончай, моя тоже вези гостинцы на стой¬
бище, там есть старушка, есть сын,— говорит он, весело по¬
блескивая малюсенькими глазками.
Не зная обычаев эвенков, мы с Гурьянычем, вероятно,
были бы смущены столь беззастенчивым хозяйничаньем про¬
водника. Но мы и не думаем его упрекать. Все это он делает,
будучи убежденным, что человек с человеком должны делить
не только пищу, ночлег, но и горе и радость, он уверен, что
имеет такое же право на печенье, как и Макарова — на добы¬
тое им мясо; что блага на земле должны распределяться по¬
ровну между всеми людьми. Все это лежит в основе жизни
эвенков — детей природы. Этим потомкам лесных кочевников
чужды обман, воровство, хитрость. Вот почему мы не удиви¬
лись, увидев, как Дулуу брал из посылки Макаровой гостин¬
цы для своей старушки и сына.
—	Какой люди плохо паковал посылка, разве не знает,
что вьюк не должен шуметь, зверь далеко слышит, пугается?..
Он аккуратно укладывает содержимое коробки, пустоту в
ней заполняет мхом, тщательно утрясает.
—	Дулуу, ты с какого стойбища?—спрашивает Гурьяныч.
—	Селикан.
—	Марфу знаешь?
—	Тешкину бабу, что в Ясненском промышляет?
—	Да, да. Хороший человек.
—	Ее сестра — моя старушка.
—	Ну вот видишь, будто родственника встретил,— обра¬
довался Гурьяныч.— Как же не выпить с нами чаю! Что я
скажу Марфе?
—	Корм был бы — остался.— И проводник снова заторо¬
пился, стал укладывать потки1.
Потки — вьючная оленья сумка.
138

Гурьяныч расстегивает кожаные
сумы и что-то ищет в них.
—	Дядя Дулуу,— слышу вкрад¬
чивый голос Пашки.— На олене
можно верхом?
—	Как же, постоянно ездим,—
охотно отвечает проводник.
—	А вы далеко ночевать будете?
—	На перевале, однако, кило¬
метров пять.
—	Меня возьмете?
—	Пашка!—кричит Гурьяныч.—
Чего затеваешь, не смей отлучаться.
—	Дедушка, отпусти до утра:
охота на олене покататься.
—	Я те покатаюсь, баламут!
Пашка стихает и уже молча
смотрит сухими, застывшими глаза¬
ми, как Дулуу увязывает потки, пе¬
ребрасывает их через седло вьючно¬
го оленя, перехватывает ремнем. Но что-то еще задерживает
проводника.
Он достает из-за пазухи трубку, вырезанную в виде пасти
медведя из березового наплыва с прямым и длинным таво-
ложным чубуком. Трубка наверняка побывала в руках хоро¬
шего мастера. С какой тщательностью вырезана голова хищ¬
ника с характерным медвежьим прищуром глаз, с маленьки¬
ми тупыми ушами, с пятачком! Видно, мастер хорошо владел
резцом.
—	Возьми,— обращается проводники Гурьянычу,— скажи
Марфе, что это Дулуу делай, теперь будет ее.
—	Спасибо, передам. А это тебе от нас домашнего хлеба
и немного чая.
Эвенк растроган заботой старика. Ему тоже жаль, что он
не может остаться с нами. Он развязал потку, вложил в нее
подрумяненную буханку, а из другой потки достал с десяток
ремней вяленой оленины:
—	Моя тоже вас угощает, бери...
Мы прощаемся, и опять он подает нам поочередно свою
маленькую, дочерна смуглую руку.
—	Дедушка, я до лесу доеду и вернусь,— умасливает ста¬
рика Пашка и, уже не ожидая ответа, взбирается на учага.
139

Сколько радости на его конопатом лице!
—	Сняться бы так на карточку, а то ребята не поверят,—
говорит Пашка, а сам сияет от торжества.
—	Дулуу,— кричит вслед проводнику старик,— пугнешь
его с края поляны назад. Слышишь?
Мы с Гурьянычем долго смотрим, как торопливыми шага¬
ми уходит от стоянки проводник. Жаль, что наша встреча с
ним оказалась такой короткой. Мы даже не успели как сле¬
дует расспросить о делах Макаровой.
У края поляны Дулуу ссаживает Пашку, садится верхом
на оленя и скрывается в лесу.
Я подбрасываю й костер дров.
И вдруг в тишину врывается протяжная, печальная песня.
Это поет эвенк. В его песне нет слов. Он складывает ее, как
варакушка, из того, о чем думает, что видят его глаза, что
улавливает слух. Но почему же так печально звучит эта
песня на закате дня? Вероятно, Дулуу поет о том, что где-то
далеко жена и сын и что слишком короткая жизнь на земле,
что надо было остаться ночевать с нами, и о том, зачем нуж¬
на людям паутина...
Его песня, однообразная, грустная, уплывает в даль ве¬
череющей тайги...
А через поляну на всех парусах мчится Пашка.
—	Угадайте, что у меня в руках?— кричит он, подбегая
ко мне, и тут же, торжествуя, выпаливает:— Шерсть с оленя!
—	Какое богатство!
—	Это же с живого оленя!
—	И что ты с ней будешь делать?
—	Как — что? Ребятам покажу, вот и поверят, что я на
олене верхом ездил.
—	Разве это доказательство?— говорю я.
У него падает настроение.
—	Успокойся. Вернемся домой, я дам тебе настоящую
справку: в ней будет написано и про оленей, и куда мы и за¬
чем путешествовали.
—	Да ну?! С печатью?
—	Конечно, по всем правилам.
—	Вот это да-а!..
Но парнишка все же запихивает клочок шерсти в карман
телогрейки.
Постепенно смолкает пернатое племя певцов. Синий су¬
мрак неслышно ложится на землю. Появляются облака, под¬
140

битые снизу всеми цветами радуги. Они, как снежные кораб¬
ли, плывут за скрывавшимся солнцем. Тайга стоит онемев¬
шая, вся в думах. Долга ли ее жизнь на земле? Неужели и
она исчезнет и от ее таежных богатств останутся лишь пни?
Чутко сторожит лес шаги приближающегося человека.
Пашка таинственно манит меня от стоянки под густые
кроны деревьев.
Тут уже ночь. С шумом падает прошлогодняя шишка.
Встрепенулась разбуженная птица. Кто-то вздохнул...
Мы долго стоим, слушаем лесные шорохи, пока густой
мрак не окутывает всю землю.
В сплошной темноте возвращаемся к стоянке. Я до¬
волен этой молчаливой встречей с лесом, с его. ночной
тишиной...
На стоянке полыхает огонь, обнимая концы лиственнич¬
ных дров. Тихо качаются над костром тяжелые лапы столет¬
них елей. Безвольно стелется сизый дымок над поляной.
—	Где вас носило?—встречает нас Гурьяныч.
—	По лесу ходили. Ну и хорошо же там!— радостно отве¬
чает Пашка и от избытка чувств обнимает деда за шею.
У того сразу пропадает строгость.
—	Лес, милый мой,— это школа жизни. С ним только по¬
дружись — всему тебя научит...
Мы усаживаемся у костра и начинаем расправляться с
ужином. Вяленое оленье мясо — подарок Дулуу,— пахнущее
дымом и солнцем, поджаренное прямо в огне костра, кажет¬
ся необыкновенно вкусным.
Спасибо тебе, Дулуу! Где-то в лесу у огонька ты тоже,
наверно, пьешь сейчас крепкий чай с поджаренным на углях
деревенским хлебом и вспоминаешь о нас...
НОЧНОЙ гость
В тучах гаснут звезды. Пробуждается ветер. Пахнет дож¬
дем. Пора спать.
Пашка допивает чай, забирается вместе со стариком в па¬
латку. За ними и я.
Поздний час ночи. В тишине стоит лес со своими тяжки¬
ми вздохами. Он стал еще прекраснее оттого, что взошла
луна и осветила его ажурные просветы. Луна необыкновенно
белая, одинокая и кажется такой близкой, что хоть рукой
141

бери. Навстречу ей, точно из глухого подземелья, дыбятся
грозные тучи, и в них буйствует гром.
Над тлеющими головешками костра вспыхивает и поту¬
хает синее пламя. Но вот в тучах погасла луна, и угольно¬
черный мрак окутал стоянку. Ветер, обрушиваясь на лес,
качает стволы елей, нагоняет сон. Впадая в забытье, я слы¬
шу, как по полотняной крыше барабанит дождь, как рвется в
огненных вспышках гневное небо. Потом наваливается глу¬
бокий сон... Крепко спится в тайге уставшему человеку. Но
вот какой-то звук задел уснувший слух, что-то тревожное
донес он... Надо проснуться, прийти в себя. А я никак не могу
очнуться. Странное забытье! Но тревога и во сне не рассеи¬
вается, остается во мне, как несмолкшее эхо...
Опять смутно ловлю какой-то шум, еще и еще — как на¬
бат. Что-то творится вокруг меня, силюсь пробудиться, пре¬
одолеть свинцовую тяжесть сна и не могу...
И вдруг кто-то сильно толкает меня в бок. Душеразди¬
рающий крик Пашки мгновенно вырывает меня из забытья.
Падает палатка, гремит посуда... Ничего не понимаю! Что
случилось?! Пытаюсь высвободиться, захватываю руками что-
то живое, мокрое, шерстистое... Лицо обжигает гневное зве¬
риное дыхание. Мне не хватает воздуха. Пашка орет. Я от
ужаса никак не могу выбраться из спального мешка.
—	М-медведь!..— слышу истошный крик Гурьяныча.
Наконец с трудом отбрасываю край палатки. Вижу страш¬
ное зрелище: черный медведь наскакивает на старика, сби¬
вает с ног, наваливается на него всей тушей... Пашка уже на
ногах, хватает горящую головешку, с ожесточенной реши¬
мостью бросается на помощь деду, тычет зверю в морду ог¬
нем... Тот ревет, отскакивает от Гурьяныча и, на миг замирая,
как-то растерянно смотрит на меня малюсенькими, как бу¬
синки, круглыми глазами.
—	Потап!— радостно вырывается у меня, когда я вдруг
по белому галстуку на черной шерсти груди и по знакомой
хитрющей морде узнаю прирученного в экспедиции звере¬
ныша.
Медведь бросается ко мне, жмется, лижет горячим язы¬
ком мое лицо и обрадованно мычит. Чувствую — рад косола¬
пый встрече с людьми. Я обнимаю его, но все еще не могу
прийти в себя от пережитого страха.
Гурьяныч и Пашка буквально столбенеют. На их лицах
ужас и недоумение. Они не верят своим глазам. Кажется»
142

никакое чудо их так не удивило бы, как эта сцена братания
с медведем.
Вдруг смирно стоявшая Кудряшка фыркает и, смешно
подбрасывая зад, мчится в сторону от стоянки. Но тут же
останавливается, точно боясь растрясти свои старые кости.
Повернув голову, смотрит на медведя так, будто знает, что
хозяева не дадут ее в обиду.
Я отталкиваю Потапа, встаю. На какую-то долю минуты
наступает тишина, все постепенно приходят в себя. У всех
одна мысль: хорошо, что обошлось без выстрела.
Уже утро. По светлому небу плывут редеющие облака на¬
встречу багряной зорьке. Мирно падают капли влаги с хвои.
Стоит безмолвный туман над рекою. Молча пролетают кед¬
ровки.
Я помогаю Гурьянычу встать. Он подходит к Пашке, на¬
клоняется, обнимает обеими руками парнишку, крепко целует
его щетинистыми губами, и две скупые слезы скатываются
по обветренным щекам. Потом старик прижимает Пашку к
себе, они долго стоят молча, как никогда близкие друг другу.
—	Молодец, внучек, не растерялся!— наконец произносит
старик.
И они оба смотрят на меня, все еще не понимая, откуда
взялся такой необычный ночной гость.
—	Это Потап, наш экспедиционный медвежонок, самый
добрый и шкодливый из всего медвежьего рода,—объясняю я.
—	Но как он забрел сюда?
—	Вероятно, наткнулся на наш вчерашний след и прибе¬
жал.
Пашка мигом преображается.
—	Ну и напугал! А тут кто-то от страха стал кричать,—
я и вовсе оробел...— И парнишка, поддернув штаны, косит
плутовские глаза на деда.
—	Нечего сваливать на других! Уж кто орал благим ма¬
том, так это ты,— отвечает Гурьяныч.
—	Что-то не помню такого...— хитрит Пашка.
—	А по переносице кто меня стукнул локтем, тоже не по¬
мнишь?
И оба смеются, вспоминая ночное происшествие.
Пашка смелеет и храбро вышагивает к медведю. Надолго
запомнится ему такая встреча в тайге. Он кружит вокруг зве¬
ря, не знает, с какой стороны лучше подойти, заглядывает
ему в глаза, осторожно, готовый вмиг отпрыгнуть, дотраги¬
143

вается рукою до шерстистой спины зверя. А тот уже ждет
чего-нибудь вкусного, сладко чмокая мокрыми губами, и не
обращает никакого внимания на парнишку.
Подновляем костер и через полчаса завтракаем. Все раз¬
говоры у нас о Потапе.
—	Вот ты, Пашка, вчера спрашивал, кто самый сильный в
тайге?— начинаю я свой рассказ о Потапе.— У птиц самые
грозные и сильные — это орлы, а среди таежных зверей ца¬
рем слывет медведь. В прошлом году встретились мы с этими
лесными хозяевами. Экспедиция наша работала в горах Тувы.
Была весна, Мы с моим помощником Василием Николаеви¬
чем пробирались к истокам речки Систиг-Хем. Как-то на чет¬
вертый день пути заночевали под Таргакским хребтом. Лоша¬
дей отпустили на поляну, сами поужинали — и спать: утром
надо было рано трогаться в путь. Ночью нас разбудил страш¬
ный рев. Мы вскочили. Небо в тучах. Темень. Лошади прибе¬
жали к костру, трясутся, храпят. «Должно, медведь, но с чего
это он ревет? Не иначе, что-то с ним случилось»,— говорит
Василий Николаевич. Стоим ждем. Дров подкинули в огонь,
а лошади ушами прядут, косят глазами в темноту. И вдруг
под скалой опять раздался рев, да не один, а два. Теперь
ясно, это звери между собой схватились. Загремели камни,
затрещал лес, все наполнилось шумом. Мы быстро привязали
коней и бросились с ружьями к краю скалы. Вот, Пашка, ко¬
гда мне жутковато было! Драка медведей — это тебе не бой
петухов. Представляешь, что творится, когда эти зверюги со
злобой вцепятся друг в друга и начнут рвать зубами, когтя¬
ми?.. Земля дыбом становится!
—	А чего они дрались-то?
—	Ты слушай. Стоим мы на скале. От туч еще больше по¬
темнело. Внизу рычанье, стон, грохот, возня, и все это как буд¬
то ближе и ближе. Василий Николаевич говорит: «Давай-ка
убираться отсюда к огню, иначе в темноте они нас живо по¬
хватают, не успеешь выстрелить». Я и сам уже подумывал уй¬
ти от греха подальше... Когда мы снова очутились под кедра¬
ми у большого, костра, спокойнее стало. Скоро и под скалой
все затихло.
—	А что же дальше? — разочарованно тянет Пашка.
—	Дождались утра — и под скалу. Смотрим и глазам не
верим: вся земля вздыблена, кусты выдернуты с корнями, де¬
ревья сломаны, лужи крови. Чуть пониже видим какой-то хол¬
мик, прикрытый мхом, ветками и разным лесным мусором.
144

Подошли и обомлели: перед нами лежала мертвая медведи¬
ца. Задрал ее самец...
—	Зачем же он спрятал ее? — перебивает парнишка удив¬
ленно.
—	Видишь ли, Пашка, эти лесные цари не очень-то любят
свежее мясо, предпочитают протухшее, вот он и накрыл свою
добычу мусором, чтобы быстрее приготовить себе лакомство.
Если зайчонка поймает, и того сразу не съест: под мох его,
подождет день-два, потом лакомится... Стали мы с Василием
Николаевичем отгадывать, из-за чего медведи поссорились.
Осматриваем все вокруг. Видим, рядом с холмиком молодая
лиственница стоит со сломанной вершиной, а на стволе следы
когтей большого медведя и медвежонка. Тут мы догадались,
в чем дело. Видно, самец увидел медвежонка, тот — на лист¬
венницу, он — за ним, но до вершины, куда забрался медве¬
жонок, ему не добраться — тяжел. Тогда он перегрыз ее, и
вершина упала на землю вместе с медвежонком. Но тут на
помощь подоспела мать. Они и схватились.
—	Разве медведь ест своих медвежат? — удивляется
Пашка.
—	Выходит, ест. Старый медведь — самый страшный враг
медвежат. Этот злой, всеядный хищник не щадит ни своих, ни
чужих зверят — всех под себя подминает. Зря ему приписыва¬
ют добродушие. Несмотря на то, что он с виду неуклюжий,
косолапый, этот зверь в схватке самый сильный, ловкий и
быстрый. Ну вот, дальше мы с Василием Николаевичем ре¬
шили освежевать медведицу, взять шкуру на поршни и немно¬
го мяса для собак. Стали переворачивать тушу, а из-под нее
медвежонок — как фыркнет на нас, лапой норовит ударить.
Мы его поймали, завернули в телогрейку. Успокоился. Обо¬
драли медведицу, отрубили от туши задок и думаем: что же
делать с медвежонком? Отпустить — сегодня же его слопает
медведь; взять с собой — лишняя забота, да и зачем он нам?
Василий Николаевич говорит: «Давай подальше от этого ме¬
ста отвезем и выпустим». На том и решили. Посадили медве¬
жонка в кожаную суму и поехали дальше. В полдень приез¬
жаем в подразделение Макаровой, а выпустить-то медвежон¬
ка по дороге забыли. Я и говорю Макаровой: «Нахлебника
привезли, принимайте». Все в подразделении обрадовались,
дескать, будет с кем потешаться, и оставили медвежонка у
себя. Он быстро освоился. Еще бы! Ведь в тайге надо искать
пищу, ловить, копать, выслеживать, а тут готовое в рот кла¬
10 Гр. Федосеев
145

дут, и сахар, и ягоды, и сгущенное молоко, купают и даже
играют с ним — не житье, а масленица! Избаловался, раз¬
жирел. А когда подрос, все пришлось в лагере прятать от
него. Что ни найдет — все утащит, изорвет, спрячет. Пороли
его за шкоду — не помогало. За все проделки расплачивалась
Макарова. Он же, хитрец, всегда к ней ласкался и ее слу¬
шался.
И вот пришла осень. Что делать с медведем? Решили оста¬
вить в тайге. Шуба на нем была теплая, и жира как следует
накопил на даровых харчах. Но не тут-то было: не идет из
лагеря, привык к людскому шуму, а в лесу тишина пугает
его да и одиночество, видно, не радует. Ничего не могли при¬
думать. Привезли в поселок. Перезимовал он, к людям еще
больше привязался, а весною опять взяли в тайгу. Но дер¬
жать его в лагере уже нельзя было — шкодил на каждом ша¬
гу. Тогда и решили бросить Потапа. Уводили за несколько ки¬
лометров, обманывали, бросали, но, что ни делали, отвязать¬
ся от него не могли. А недавно Макарова нам сообщила, что
напоили его спиртом. Вот уж он, говорят, побуянил, поревел,
погрозился и, наконец, мертвецки уснул. А тем временем от¬
ряд снялся и ушел.
—	Что же с ним случилось дальше? — с нетерпением спра¬
шивает Пашка.
—	Вот сам видишь, живет тут в Кедровом ключе, и, ка¬
жется, ему не так уж плохо!
А Потап шарит по стоянке, продолжает чмокать губами,
что-то ищет и иногда косит на нас малюсенькие барсучьи
глазки.
Он сильно вырос с тех пор, когда я в феврале видел его
последний раз. Теперь это настоящий взрослый медведь—лес¬
ной царь, косолапый, лобастый. Даже во взгляде хотя и со¬
хранилась еще прежняя доверчивость, но уже появились по¬
дозрительность и что-то настороженное. Пройдет еще немного
времени, к нему вернется все звериное, присущее медведю,
он станет хозяином Кедрового ключа...
Между тем Пашка достал горсть сухарей. Потап по шоро¬
ху вмиг догадался, что у него в руках, бросается к парнишке,
хватает пастью сухари, и они звонко хрустят на его острых
зубах. Пашка хохочет. Гурьяныч все еще озабоченно наблю¬
дает за внуком и зверем. Пашка вдруг бросает остатки
сухарей, подбегает к Гурьянычу, обхватывает его за шею
руками:
146

—	Дедушка, дедушка, разреши мне остаться с Потапом
в лесу?!
—	Что ты, голубчик, опомнись, что с тобой! — Старик лас¬
ково прижимает к себе внука и гладит его своею заскорузлой
ладонью.— Кто же живет с медведем в лесу?
—	Я буду в тайге жить с ним. Помнишь, я читал тебе про
мальчика Маугли? Он был царем джунглей!
Гурьяныч говорит строго:
—	Оставь свои фокусы. Я вот бабушке расскажу. Она те¬
бя никогда больше в тайгу не пустит.
У Пашки вянут глаза. Нижняя губа обиженно выпячи¬
вается.
—	Лучше за водой сходи, непослушник. Позавтракаем, и
надо в путь торопиться. Вишь, с юга тучи идут.
—	А как же с Потапом? — волнуется Пашка.
—	Не твоя забота! Медведь есть медведь! Бери чайник—-
и айда.
Пашка награждает меня и деда недобрым взглядом, будто
и я в чем-то виноват. Оглядываясь, уходит по мокрой глян¬
цевитой траве, пахнущей ночным дождем.
—	Ишь ты, Мугли нашелся!..— ворчливо бросает ему
вслед старик и поворачивается ко мне.— Взбредет же в голо¬
ву— остаться с медведем в лесу... Дружка встретил!
—	Все мальчишки — фантазеры, Гурьяныч.
—	А наш и взаправду может остаться. Только сыми с не¬
го узду, и останется тут, ей-богу, останется — на это у него
причуды хватит. Бабушкой только и унимаю. Она-то с ним
построже нас... Через него и мне от нее частенько перепада¬
ет,— со вздохом жалуется старик.
—	Меня, Гурьяныч, другое беспокоит. Потап ведь теперь
от нас не отстанет, а брать с собою никак нельзя. И спирта у
нас нет.
—	Спирта нет...— соглашается он и вдруг спохватывает¬
ся:— И не дал бы. Негоже переводить на него добро! Что-
нибудь придумаем,— заключает старик убежденно.
Я складываю постели, палатку, вещи—пора собираться
в обратный путь. Думаю о Пашкиной причуде — остаться с
Потапом в тайге. Завидую парнишке: он весь полон мальчи¬
шеских мечтаний. Мне понятен жар, с каким он упрашивал
Гурьяныча оставить его в лесу. Представляю себе странствую¬
щего по тайге Пашку с медведем. Выдержал бы он борьбу за
существование? Голод научил бы его догонять козла, подкра¬
10*
147

дываться по-рысьи к добыче, лазить по деревьям с быстротою
обезьяны, попадать камнем в птицу с точностью пули. Как
все это соблазнительно для Пашки! Пусть это живет только
в его мальчишеском воображении. Осуществи Пашка свое ди¬
кое желание, останься с Потапом в тайге и выживи — что бы
он мог порассказать людям о природе?!
Я все больше и больше привязываюсь к этому мечтатель¬
ному, смешному конопатому парнишке из Медвежьего лога.
Его с какой-то необыкновенной силой тянет в непознанный
мир природы, он заражен мечтою о подвиге, и я уверен, что
он рано или поздно совершит что-то смелое, большое, краси¬
вое, что его жизнь будет полна опасностей, риска, напря¬
жений.
Пашка возвращается грустный. Вешает чайник на таган.
Подходит к старику, сидящему на корточках у костра, ласко¬
во кладет ему на плечо руку:
—	Дедушка...
—	Ну что еще тебе?
—	Возьмем с собой медвежонка?
—	Бабушке для забавы, что ли? Она и без Потапа натер¬
пелась от нас с тобой. К тому же медведю наречено природой
тут, в лесу, быть, нечего без нужды неволить зверей.
Пашка упрямо молчит.
Всходит солнце. Тает в прохладном утре позолоченный ту¬
ман. Тайга, еще не успев просохнуть от ночного дождя, уже
хмурится. Над ней, там, где синеет небо, плывут гонимые
ветром легкие облака, холодком тянет от этих воздушных
громад. Они навевают уныние на лес, на птиц, на людей.
Потап, деловито обшарив стоянку и подобрав языком все,
что считал съедобным, улегся поодаль от костра, занялся
своим туалетом. Он тщательно вылизывает мокрую шерсть на
лапах, на груди, на боках... На морде беспечность. Глаза сли¬
паются...
—	Уснул,— говорю я шепотом, кивая на медведя.— Да¬
вайте незаметно уйдем.
—	Что ты — незаметно! — возражает Гурьяныч.— И у сон¬
ного зверя слух начеку. Его не обманешь. Да и нет надобно¬
сти. Я думаю, не пойдет он за нами. Теперь, побыв один в
тайге, не расстанется с вольной жизнью. А еще через месяц-
другой совсем одичает, бояться человека станет. Так что та¬
иться от него нам нечего. Я уж знаю...
Залит огонь. Завьючена Кудряшка. Гурьяныч берет в руки
148

повод, последний раз по-хозяйски осматривает стоянку. Мед¬
ведь просыпается, настораживается и с беспокойством следит
за нами.
Что тревожит зверя в эту минуту?
—	Дедушка, мы его в цирк отдадим, пусть идет с нами,—'
умоляет Пашка.
Старик строго грозит внуку посохом, смотрит на небо и
шагает к речке. Медведь вскакивает, ковыляет за нами, но
вдруг замирает на месте: идти за людьми или остаться?
Мы с Пашкой беспрерывно оглядываемся. Потап вдруг
снова бросается неуклюжими прыжками по нашему следу и
опять останавливается, упершись широко растопыренными
лапами в мягкую землю. В его позе — твердое решение: ни
шагу дальше!
Мы перешли ручей и, прежде чем скрыться в тайге, еще
раз оглянулись. Это были незабываемые минуты. Потап стоял
на месте. Он навсегда оставался в тайге. Лес победил. Тайга
оказалась ближе, дороже беспечной жизни среди людей.
—	Прощай, Потап!
В СОСНОВОМ БОРУ
Идем своим следом. День солнечный, теплый. В воздухе
весенний гул.
Путь по знакомым местам всегда кажется скучным. Но мы
идем легко, преисполненные чувством выполненного долга:
завтра паутина будет у Макаровой и еще через день уже
можно продолжать работу на гольце.
Минуем болота. О ночи, проведенной на них, невозможно
забыть. Да и поляна с охотничьей избушкой запомнится.
На второй день, в полдень, мы прошли последний перевал.
Старик подвел нас к толстой березе, примеченной им три дня
назад, срубил ее и осторожно содрал кору одним большим
пластом, скрутил трубкой, уложил на вьюк, и мы тронулись
дальше.
Справа блеснуло крошечное болотце. За ним — равнина в
перламутре озер. Остались позади холмы.
—	Куда Пашка девался? — вдруг спрашивает Гурьяныч.
—	Недавно шел следом за Кудряшкой, — растерянно от-
вечаю я.
149

—	Уж не на озеро ли убёг? Ему это раз плюнуть! Я тут
подожду, а ты сходи за ним, приведи. Ежели супротив пой¬
дет— с ним такое бывает,— так ты его моей рукою по...
Иду назад. Понять не могу, куда мог исчезнуть парниш¬
ка... Миную холм, вижу, в просвете между стволов листвен¬
ниц, сидит на корточках Пашка на нашем следу и, нагнув¬
шись, что-то делает. Я крадучись подхожу к нему сзади, за¬
глядываю через плечо — ничего не вижу.
—	Ты чего отстал?
Пашка, вздрогнув, поворачивает ко мне голову.
—	Смотрите, Кудряшка сослепу наступила на край гнезда
рябчика. Видите, как измяла и часть яиц раздавила. Так я
поправляю... Вот стенку прутиками восстановил, внутри мо¬
хом выстлал. Точно, как было. Яйца уложу, и пойдем.
Я молча наблюдаю, как парнишка заботливо укладывает
в гнездо уцелевшие яйца, встает, поднимает вокруг гнезда
помятый брусничник и молча любуется своею работой.
—	Дедушка думал, что ты на озеро ушел.
—	Охота была, да побоялся: знал — ругать будет, не
пошел.
Мы быстро шагаем по тропке, догоняя Гурьяныча. Вы¬
ходим к своей стоянке у края озерной равнины. Здесь нас
встречает Жулик. Как же он нам рад! Визжит, прыгает. На¬
до же было этой собачонке догадаться, что мы вернемся сю¬
да, и дожидаться нас!
С жадностью глотает она кусок хлеба, брошенный Пашкой.
—	Ну и напугал же тебя, Жулик, косолапый! — говорит
Гурьяныч, сбрасывая с Кудряшки груз.
Разводим костер и, дожидаясь, когда сварится обед, гре¬
емся на солнце. Кругом весна, зазеленели лиственницы в пе¬
релесках, забурели кочковатые мари. И ручеек, толкаясь в
камнях, спешит, зовет куда-то вдаль, к неведомым просторам.
—	Дедушка, мы поохотимся сегодня на озерах? Надо по¬
везти домой уток. Уж я без промаха: зря разряжать ружье не
буду, ты не беспокойся,— самоуверенно говорит Пашка.
—	По уткам-то ты горазд, ничего не скажешь! — отвечает
Гурьяныч.— А вот по мошнику, по глухарю без смекалки не
суйся! Птица сторожкая, за мое почтенье! Усядется эта гро¬
мадина на сук, раздуется вся, анафема, как индюк, шею вы¬
тянет, начнет наяривать: «Чок-чок-чок-чк-чк». Послушать лю¬
бо!— И Гурьяныч поворачивается ко мне.— Он ведь, мошник,
не как другие птицы: строчит-строчит, да как с азарту заши¬
150

пит. Тут, ежели умеешь подскакивать под песню, твоя и уда¬
ча будет. Понимаешь, какая хитрость: пока шипит мошник, он
глухой и слепой; вот и поспевай подскочить, сделай несколько
прыжков и опять жди, когда зашипит. Ты что, никогда не до¬
бывал весною глухарей?— спрашивает он меня.— Уж и по¬
баловал бы я тебя на току, да не добраться отсюдова до него.
Пашка настораживается.
—	Дедушка, ты давно обещал сводить меня на ток, пой¬
демте сегодня,— ласково просит он и кивает мне головой:
дескать, поддержите.
—	Неплохо бы добыть глухарей,— поддерживаю я Паш¬
ку.— Ведь в нашем распоряжении еще завтрашний день.
—	Была бы тропа — об чем разговор, тут не так уже да-,
леко: километров десять напрямик, да болота не пустят. А в
обход, поди, не найти мне теперь тока. Давно хаживал,
—	Пойдем, дедушка!..
—	Ну, пристал!..
Гурьяныч выкладывает из чашки в кипящий котел кар¬
тошку, бросает туда же лавровый лист, поправляет огонь.
—	Глухие места там,— усаживаясь на подстилку, продол¬
жает он.— Мало кто захаживает туда. Птица там еще водит¬
ся... Вот разве попробовать Еськиной гривой пройти по-за
озерами?!
—	Пройдем, ей-богу, пройдем, дедушка!
—	Да помолчи ты, пострел! Пусть старшие скажут... И
опять же Кудряшке с вьюком не пройти — места топкие.
—	А мы часть груза на себя возьмем... Пойдем, дедушка!..
—	Не знаю, что и делать. Воды много, нахлебаемся горя
за мое почтение.
Но уже ясно, что вопрос о глухариной охоте решен Гурья-
нычем и что не позже, как после обеда, он поведет нас на
ток по Еськиной гриве. Пашка об этом сразу догадался, об¬
радовался, готовый пуститься в пляс. Начинает торопить нас:
—	Чай пить не будем: как бы не опоздать на ток, напьем¬
ся в бору.
—	Еще чего, без чая какой обед? Ишь заторопился. На
тебя, Пашка, не иначе, узду надо надевать.
Пьем чай. Кудряшка за это время съедает свою порцию
овса. Собираемся в путь.
Чтобы облегчить лошадь, мы взваливаем на себя часть гру¬
за. У Пашки за плечами рюкзак с посудой. На спине Гурья-
ныча полная котомка клади. Я несу спальный мешок. Робко
151

переходим границу леса. Захлюпала вода под ногами. Рас¬
плылись перед глазами топи, завилял след по кочковатой зем¬
ле. Вся равнина оперилась яркой зеленью троелиста и исте¬
кает сотнями ручейков...
Путь не радует. Идем болотами, бесконечными болотами,
будь они прокляты!
—	Вот за тем колком, кажись, Еськина грива.
Старик, подоткнув повыше полы однорядки, лезет черев
топь. Мы — за ним.
Впереди холмы за холмами. Небо бесцветное и низко ви¬
сит над пустынной равниной, почти голой в матовых лоскутах
застойной воды и утыканной дупляными лиственницами-уро-
дами. Мох под ногами рвется; мы мокрые по пояс. С меня
уже сошло сто потов. Я не рад, что поддержал Пашку в его
желании идти на ток.
Мне, человеку, выросшему в горах, равнина противопока¬
зана, тем более заболоченная. Скучный рельеф меня быстро
утомляет, тогда как среди скал, на вершинах гор, на ледни¬
ках, я чувствую себя превосходно.
За колком Гурьяныч останавливается, беспокойно озирает¬
ся по сторонам и морщится, точно от боли.
—	Совсем запамятовал: ведь Еськина левее той сопочки
пошла, придется свернуть... Устал, говоришь, Пашка? На су¬
харик, пожуй, погоняй слюну... Чего, чего? Лямки жмут? А ты
не обращай внимания, с песней иди. Ноги от песни не отста¬
нут! — И старик, замурлыкав что-то под нос, шагает дальше.
—	Дедушка, ты хорошо опознал место? Мимо бы гривы
не пройти, может, там и тропа будет! — кричит ему Пашка.
—	Ужо не обманусь. Там-то хорошо пойдем, только бы
добраться до Еськиной, — не оглядываясь, отвечает Гурья¬
ныч.
Если бы не уверенность старика, кажется, дальше и не
пошел бы — так намучился!
За сопочкой попали на кочковатую непроходимую марь,
залитую водою. Стали забирать вправо к ельнику, наткну¬
лись на зыбун. Назад не стали возвращаться, полезли напря¬
мик... Тут уж не до голода, не до лямок! В любом сухом ме¬
сте, если вы устали, можете сесть и отдохнуть. Но здесь, на
болоте, весною это невозможно — все вокруг под водою.
Дважды вытаскивали из грязи Кудряшку. Она покорно шла
следом за нами. И мы на нее не оглядывались. Но, как только
она попадала в беду, Жулик начинал лаять. Этим он сни¬
152

скал себе всеобщее прощение за проявленную трусость перед
медведем.
—	Дедушка, скоро грива? — уныло пристает Пашка.
—	Потерпи, внучек, вон впереди темнеет, то уж непре¬
менно Еськина.
—	Еще так далеко! — огорчается парнишка.
—	Тут я, кажись, обмишурился: надо было с места на за¬
кат брать — было бы ближе.— И старик, стаскивая с мокрой
головы шапку, пятерней чешет затылок.
Мокрые, невероятно уставшие, наконец-то выбираемся из
болота и с величайшим облегчением ступаем на сухую землю.
Это поистине самые счастливые минуты в наших охотничьих
приключениях! Ведь в течение этих пяти часов мы видели пе¬
ред собою только топкую почву и холодные болота, безрадось
ный пейзаж и пустое небо.
Гурьяныч, обернувшись, хитро смотрит на меня и от всей
души громко смеется.
—	Обманул, ей-богу, обманул! Никакой тут Еськиной гри¬
вы не было с самого сотворения мира. Черт бы тут хаживал.
Это я придумал, иначе бы не прошли.
Но у нас нет сил даже сердиться за этот обман. Быстро
разводим костер, сушим штаны, портянки. Торопимся дальше
в глубь леса.
Этот лес, как и вся природа севера, ни в какое сравнение
не идет с нашими южными лесами. Здесь нет расточительной
роскоши и многообразия — сурова и скупа земля этих мест.
Только иногда, лаская взор, блеснет белизной березка да ве¬
терок набросит черемуховый дух.
Скоро вечер.
После вязких болот и кочковатых марей идешь по твер¬
дой земле легко. Пашка то и дело забегает вперед, торопит¬
ся, и тогда Гурьяныч кричит:
—	Уймись, чего высовываешься и меня сбиваешь с пути!
Парнишка сдается, пристраивается следом за мноюл но не
может унять нетерпение.
Солнце то впереди, то сзади. Старик сбился с нужного
направления, и мы, как мне кажется, бесцельно бредем по
однообразному сосняку. Через час выходим на свежую тропу.
Присматриваемся: да ведь мы тут шли!
—	Нечистый попутал! — сокрушается наш проводник.
—	А вы не отчаивайтесь, Гурьяныч, осмотритесь спокойно.
Может, ток не в этом бору?
153

—	Должно, тут! Сам одряхлел, а память слава богу! Из
дома идешь — закатное солнце в это время держишь в заты¬
лок, а с озера — надо ему быть на левой щеке. Видать, закру-
жал. Ну, господи благослови, пошли! — И старик торопится
дальше.
Солнце медлит, как бы не решаясь опуститься в пылаю¬
щий заревом горизонт. Мы видим закат сквозь темно-зеленые
кудри вершин старых сосен. Сказочная картина, разрисован¬
ная красками нежнейших оттенков, какие не может приду¬
мать даже воображение...
—	Дедушка, солнце опять в затылок! — кричит Пашка.
Старик не оглядывается. Покорно сворачивает влево. Вид¬
но, устал. Устали и мы, но желание непременно сегодня
дойти до тока неуступчиво гонит вперед.
В вечернем лесу постепенно глохнут звуки. Редеют стайки
мелких птиц. В небе уже ни одного коршуна. Изредка пропо¬
ет комар да ветерок безнадежно качнет вершину.
Неужели мы опоздали? Какая досада! И вдруг потрясаю¬
щий грохот над головой: огромный глухарь, хлопая тяжелы¬
ми крыльями, сорвался с сосны и, неуклюже виляя между де¬
ревьями, скрылся в лесу.
Правее взлетел второй...
Гурьяныч отскочил вправо. Повернув к нам испуганное
лицо, он подал знак не шуметь и торопливо увел всех в еле
заметную лощину.
Там мы и обосновались табором.
—	Ты, Пашка, чего смотрел?! Надо же было ввалиться
прямо на ток! Птицу разогнали...
—	Я же, дедушка, впервые тут.
—	«Впервые, впервые»!.. Сколько раз сказывал, что на
току вершины деревьев всегда примяты. Об чем думал?!
—	На тебя, дедушка, понадеялся, а то бы заметил.
—	Другой раз гляди хорошо, не маленький. Отпускай Куд¬
ряшку, пусть чего-нибудь пожует. Жулика привяжи, потом
за водою сходишь и дровишек на ночь припасешь.
Пашка с упреком смотрит на Гурьяныча — уж очень боль¬
шая нагрузка. Но возразить не смеет. Ведь дед выполнил его
просьбу. Молча уводит Кудряшку.
—	Теперь ему хватит дел до ночи, чтобы не убёг,— пояс¬
няет мне старик.-—А ты не убивайся, что на ток вовремя не
попали: успеешь, натешишься. Мошники к утру все на своих
местах будут.
154

—	Пожалуй, схожу без ружья,— говорю я,— послушаю,
может, какой запоет.
—	Пойди, пойди, только долго не задерживайся, к ужину
поспевай.
Становится прохладно. Накидываю на плечи телогрей¬
ку... Тороплюсь уйти подальше, в манящий сумрак. Давно я
мечтал побыть в это весеннее время в хорошем бору, наедине
со старыми соснами, вспомнить о детстве, о кавказских ле¬
сах...
Осторожно пробираюсь между стволов. Иду на закат. В
.лесу сгущаются тени. Исчезающее солнце бросает на тайгу
последний луч. Природа наполняется грустью...
Все чаще попадается на земле глухариный помет, сложен¬
ный кучками, похожий на спящих гусениц. В просторной си¬
неве неба прокричал и смолк беркут. Пронесся какой-то жук.
Вдали заурчал козодой. Он носится как сумасшедший по ле¬
су, хватая на лету добычу. А вот и запоздалые дрозды обле¬
пили рябину, устраиваясь на ночевку...
Я прислоняюсь плечом к сосне, стою молча и жду. Ма¬
ленькая пташка в простеньком сером оперении, усевшись на
сучке против меня, без умолку поет. Откуда столько задора
у этой крошки?! Я вижу, как дрожит ее приподнятый и слег¬
ка распушенный хвост, как что-то переливается в ее раскры¬
том клюве, как она не сводит с меня своих черных и малень¬
ких, как бусинки, глаз.
Солнце уходит в бездонную глубину вселенной.
Где-то над вершинами сосен в последний раз перед сном
грустно пропел лесной конек.
Неслышно в бор крадется мрак. Старые сосны, о чем вы
мечтаете в эту тихую вешнюю ночь? О чем грустите? Я тоже
погружаюсь в думы...
И вдруг где-то впереди слышу странный, отменный звук,
будто тяжелая капля воды упала на жесть. Что бы это зна¬
чило? Стою жду. Умолкает пичуга. Я чутко прислушиваюсь:
не повторится ли этот загадочный звук? Вот снова щелкнуло,
поуже громче, потом еще и еще, и полилось глухариное пение
сразу по всему сосняку, по всей засыпающей тайге, наполняя
се могучим, страстным призывом.
Среди полной тишины глухарь пел громко, торжествующе.
А я, забыв про все на свете, жадно слушал, как он не¬
истовствовал...
Но вот птица смолкает.
155

Точно посвежело в.
воздухе. Я глубоко вздох¬
нул. Где-то далеко про¬
несся по лесу ветерок, ла¬
сково коснувшись вершин
своим крылом. Сосны
качнулись не пробужда¬
ясь, и все опять замерло.
Слышу позади шорох
тяжелых крыльев—какая-
то большая птица проле¬
тела надо мною, с трес¬
ком свалилась на верши¬
ну сосны и застыла чер¬
ным настороженным си¬
луэтом. Вот он,, гордый
красавец лесов! И так
близко, что я даже раз¬
личаю пестринки в опере¬
нии, белый кант на хвосте
и лохматые ноги. Как
жаль, что не взял ружья?
Птица топчется на
ветке, как бы устраиваясь
поудобней, вертит голо¬
вой, и я вижу, как она,
поднимая веером хвост,
вся раздувается, слышу,
как упругими зубцами
крыльев нервно чешет
сук — вот-вот запоет.
Я жду.
Раздается резкое:
«Чок, чок, чк-чк-чк...»
Глухарь поднимает к не¬
бу краснобровую голову
и, захлебываясь, бросает
в потемневшую синеву
бора свой дерзкий вы¬
зов...
Будто пробудившись,
ему сразу со всех сторон
156

отвечают певцы! Лес заполняется несмолкаемыми песнями
глухарей.
Долго потухает закат. Пропадают просветы в лесу. Звез¬
ды кажутся далекими светлячками. Смолкли певцы, не в
силах превозмочь мрак ночи. Но еще слышатся то там, то
тут тяжелые взмахи крыльев. Птицы шумно усаживаются на
облюбованные вершины сосен и пропадают в темноте до ут¬
ренней зари.
Смотрю на часы: четверть десятого. Пора возвращаться.
Осторожно, чтобы не вспугнуть смолкших в ночной передыш¬
ке птиц, шагаю по бору. Еще больше сгустился мрак. Слышу,
кто-то невидимый ходит по лесу, осторожно пробираясь меж¬
ду стволов. Вот сухая ветка звонко треснула, точно подломи¬
лась под лапой медведя. Я останавливаюсь. Часто-часто бьет¬
ся сердце. Чувствую, кто-то из темноты пристально следит за
мною. Кажется, сделай шаг — и мы столкнемся...
—	Да нет же, это мне чудится,— вслух успокаиваю я се¬
бя.— «Глухой, неведомой тайгою...» — запеваю тихо, и не¬
приятное чувство неловкости пропадает.
Вот и огонек блеснул. Синий дымок костра, медленно под¬
нимаясь, окутывает тяжелые кроны деревьев. Освещенная
пламенем, стоянка между золотых стволов сосен кажется са¬
мым желанным приютом на земле. Я прибавляю шаг. И толь¬
ко теперь чувствую, как холодна ночь.
— Убёг, ей-богу, убёг!—встречает меня Гурьяныч.— Ки¬
нулся, ружжа нет. Кликнул — митькой звали!
—	Кажется, он тут по бору ходит, придет, никуда не де¬
нется,— успокаиваю я старика.
—	Птицу, дьяволенок, распугает. Вот я доберусь до него!
—	Всех не распугает, а какая улетит, утром вернется.
Пусть побродит в тайге, полюбит природу—человеком станет.
— Как же!..— примирительно говорит Гурьяныч.— Уж я-
то по себе знаю. Без природы человек — что дупляная лист¬
венница на мари, нет в нем настоящей живости. К примеру,
взять хотя бы нашего бухгалтера из леспромхоза. Придешь к
нему в контору—страшно к столу подойтить. Ты ему еще сло¬
ва не сказал, а он уже на тебя глазищи пялит, а заговорит—
что горячей лапшой обрызжет. Ну, скажи — зверюга лютый!
Люди страсть как его боятся. А настанет праздник, ко мне на
смолокурню приедет подышать хвойным воздухом, посидит у
заводи с удочкой... Скажи пожалуйста — другой человек?
Поймает пару пескарей и рад-радехонек: он тебе и папироску
157

даст, побасенку расскажет. Ничего не позволит делать, все
сам: и дров принесет, и ушицу сладит—милейший человек,,
крылышки подвяжи — и ангел. Так что природа для человека.,,
за мое почтенье! — И старик часто-часто закивал головою.
Но тут мгновенный свет, точно молния, блеснул в лесу, №
тотчас же потрясающий гром выстрела взбудоражил тиши¬
ну. Эхо долго ворочалось по глухим ложкам. Потом слышно
было, как что-то тяжелое медленно сваливалось по веткам»
сосны и тяжело упало на землю.
Мы переглянулись.
—	Убил! Ужо я его ремнем приструню! — возмущается
Гурьяныч, а сам не может скрыть довольства, что Пашка та¬
кой отчаянный.
—	Надо всыпать,— поддакиваю я.
—	А вы тоже не потакайте ослушнику,— обращается ко
мне Гурьяныч.— Говорю, нам с вами надо держаться заод¬
но, иначе поодиночке он нас живо объегорит.
—	Уже объегорил, Гурьяныч. Слыханное ли дело — в эта¬
кую темень сшибить птицу с сосны!..
—	Он-то придумает!— с явной гордостью за Пашку пере¬
бивает старик.— Весь в меня, дьяволенок. Таким же был..-
Мы усаживаемся к костру, ждем Пашку.
Засыпает оглушенный выстрелом лес. Возвращается ти¬
шина — будто и не было выстрела. Теперь, кажется, никому
уж больше в темноте не грозит гибель.
—	Да, да, таким же был...— продолжает Гурьяныч.—
У ребят головным ходил, спуску никому не давал. Где что —
меня кличут. Помню, давно это было... Как-то пошли с ребя¬
тами весною в тайгу...
Но тут вскочил, насторожился Жулик. Дремлющая по¬
одаль Кудряшка подняла голову. Послышался хруст сушни-
ка. Я расшевелил огонь и в полосе яркого света увидел Паш¬
ку. Пятясь задом, он волоком тащил к стоянке глухаря.
—	Как это тебя угораздило в темноте?— спрашивает
старик.
—	Еще засветло, дедушка, приметил, где он сел,— охотно*
объясняет тот.— Пока дрова таскал — стемнело. Подобрался
к сосне, а его-то в хвое не видно. Ружье к плечу приложу и
так, и этак — не видно. Хотел было по стволу подобраться к
нему, да вспомнил про фонарик. Ослепил его светом, и, пока
он таращил глаза, я и пальнул.
Я смотрю на убитого глухаря, на его краснобровую голо^
158

ву, на пышный фиолетовый зоб, на пестринки в брачном на¬
ряде, на лохматые лапы с сжатыми когтями, и меня съедает
проклятая охотничья зависть. Пашка оказался непобедимым
соперником. И тут, на глухарином току, он уже успел опере¬
дить меня. Теперь вся надежда на утро. Я готов просидеть
всю ночь у костра, лишь бы не проспать зарю.
Гурьяныч поднял глухаря, с восхищением потряс им пе¬
редо мною и уже раскрыл рот, чтобы выразить восторг, но
спохватился и сказал поучительно:
—	Ты, внучек, тово, не жадничай, не спеши больно. За то¬
бой не поспеть. На озерах обстрелял дядю и тут первым мош-
ника добыл. На что это годится?! Уступить бы старшим надо.
Каким жалким я выглядел перед парнишкой, у которого
Гурьяныч выпрашивал для меня снисхождения! «Нет, дудкиг
уж утром, не я буду, обстреляю!» — точила меня охотничья
досада. А Пашка стоит и улыбается.
Глухарь висит на сучке, и теперь наша стоянка напомина¬
ет бивак охотников. Если бы птица была убита мною, мы бы,
конечно, устроили сегодня ночью пир. Но Пашка да, видимо,,
и Гурьяныч берегут ее как трофей. Представляю Пашку,,
идущего по поселку сквозь толпу детворы с глухарем, а то
и с двумя, с перекинутым через плечо ружьем...
—	А вы под песню мошника скрадали?— спрашивает ме¬
ня Гурьяныч, чтобы отвлечь от грустных размышлений.
Я отрицательно качаю головою, хотя много раз бывал на
глухариной охоте.
—	Говорю вам, к мошнику всегда под песню подскочишь,
ежели знаешь как. На примере бы вам показать — сподруч¬
нее было бы.— Старик вдруг чем-то загорается.— Пашка, а
ну встань! Я стрекотать буду, а ты покажи дяде, как под,
песню подскакивать.
Пашка живо поднимается от костра, идет на свободное
место, весь подтягивается и, как перед плясом, замирает.
Свет яркого пламени золотит его кудри.
—	Готов?—спрашивает Гурьяныч, отпуская кушак на жи¬
воте и набирая полную грудь воздуха.
—	Подожди, я ружье прихвачу,— кричит Пашка.
Через минуту начинается представление.
Гурьяныч тихо заводит: «Чо-ок, чок-чок-чк-чк-чк... Чшш-
щщ...»
Как только послышалось «чшшш», Пашка срывается с ме¬
ста, делает три огромных прыжка и замирает в тот самый
159

момент, когда «мошник» перестает шипеть. Стоит он в стран¬
ной позе, будто окаменевший: правая нога отстала и повисла
в воздухе, весь он сгорбился, подался вперед, а голова, отки¬
нутая назад в прыжке, так и осталась обращенной лицом
к небу.
Сделав паузу, Гурьяныч снова продолжает: «Чо-ок. Чок-
чок-чк-чк...»
Но Пашка начинает сбиваться, срывается с места раньше,
чем зашипит «мошник», или запоздает остановиться. Гурья¬
ныч сердится.
—	Дедушка, ты лучше меня скачешь, давай я стрекотать
буду.
—	Эко, не можешь, кака тут наука!.. — ворчит старик и
уже уступчиво добавляет:— Ну пострекочи, а я покажу.
Пашка сходит с площадки, занимает место Гурьяныча на
пне. Вижу, на лице у него какое-то лукавство. Внимательно
слежу за ним.
Гурьяныч отходит от костра, подтыкает за пояс длинные
полы однорядки,
расправляет плечи,
берет ружье двумя
руками так, чтобы в
любой момент мож¬
но было его прило¬
жить к плечу, и кив¬
ком дает знак вну¬
ку начинать.
Тот застрекотал.
Но как! Я буквально
обомлел. В его зву¬
ках слышалась жи¬
вая птичья интона¬
ция,	страстный
ритм, удивительное
подражание. Он из¬
редка щелкал язы¬
ком, будто птица в
азарте касалась уп¬
ругим крылом суч¬
ка.
«Ишь ты, какой
мастер!» — подумал
160

я. И как бы в подтверждение этого в лесу зачокал разбужен¬
ный его песней глухарь.
Гурьяныч дождался, когда «мошник» зашипел, молодец¬
ки сделал три прыжка и замер. Пашка повторил песню еще
и еще да вдруг как зачастит... Старик не захотел отстать от
ритма, но в первом же прыжке задел ногами за валеж¬
ник, споткнулся, и, не удержав равновесия, упал.
Я подбежал к нему, помог подняться. Пашка схватился
за живот, хохочет как сумасшедший. Эхо повторяет его смех,
и кажется, вместе с ним смеются сосны, небо, ночь.
—	Ведь сманул же, дьяволенок! Нарочно подстроил,
ей-богу, подстроил.— Гурьяныч трясет в сторону Пашки ку¬
лаком.— Ужо я тебя отстегаю ремнем! Подожди, бабушке
все расскажу, как глумишься над дедом, она те кудри завьет!
Последняя угроза действует мгновенно. Пашка обрывает
смех, послушно подходит к дедушке, подает ему слетевшую
с головы шапку, стряхивает с однорядки мусор:
—	Не говори бабушке, она расстроится.
Садимся ужинать. Едим молча. Гурьяныч то и дело расти¬
рает ушибленное колено и с обидой косит глаза в сторону
Пашки. Вижу, тот вычерпывает из чашки остатки похлебки,
подносит ко рту да вдруг как фыркнет, как захохочет снова.
Старик хотел было цыкнуть на него, да сам не выдержал и
тоже рассмеялся. А за ними и я. Смеялись все дружно, без¬
удержно, забыв про ужин. Я, пытаясь остановиться, закры¬
ваю рот ушанкой, но смех душит меня. Пашка в припадке
смеха сползает с пня на землю и, попав ногой в огонь, под¬
скакивает и приходит в себя.
—	Ишь, погодка нашел для представления,— примири¬
тельно говорит старик.
Пашка прощен. Всем становится легко, весело.
Мы с Пашкой моем посуду. Гурьяныч обхаживает костер:
наваливает на него толстыми концами бревна. Где-то в ло¬
щине долго, надоедливо бубнит заяц. Даже из него весна де¬
лает музыканта! Потом появляется летяга — забавный ночной
зверек, похожий на белку, но с перепонками на боках, позво¬
ляющими ему делать затяжные планирующие прыжки.
Летягу привлекает свет костра. Вот она быстро-быстро
взбирается на вершину сосны, делает оттуда планирующий
прыжок вниз и темным лоскутом проносится над нами. На
противоположной стороне летяга липнет к стволу у самого
основания, опять взбирается на вершину дерева, повторяет
11 Гр. Федосеев
161

прыжки. Прыгает она бесшумно, с каким-то неутомимым
азартом.
Низко горят звезды. Одиннадцатый час ночи. Бор в этот
поздний час кажется вымершим, мы — безнадежно заплутав¬
шимися в нем. Пашка молодец: уже забрался под одеяло,
притих. Гурьяныч тоже готовится ко сну: раскладывает хвою,
бросает на нее потник, снимает однорядку. Пора и мне. Раз¬
ворачиваю спальный мешок, кладу под голову телогрейку,
начинаю разуваться. Пашка опять как захохочет под одея¬
лом. Гурьяныч растерянно смотрит мне в глаза и тоже
смеется.
Меня вдруг осеняет догадка: наверно, Пашка смеется уже
не над дедом, а что-то еще замышляет и заранее радуется
предстоящей проделке. Признаться, эта догадка не очень-то
радует меня.
Старик пальцем манит меня к себе, припадает щетиной
усов к моему уху, заговорщически шепчет:
— Разбужу до зари, пойдем вдвоем, чтобы он не слышал.
Мы его тоже объегорим.
Я утвердительно качаю головою и, ничего не сказав о
своем опасении, бесшумно отползаю к постели.
Не могу заглушить в себе коварное желание отомстить
Пашке за свои неудачи на охоте, вернее, восстановить свой
подорванный авторитет. И вот мы, двое пожилых людей, ко¬
торым в сумме более ста лет, вступаем в заговор против
тринадцатилетнего удачливого мальчишки. И оба, вероятно,
засыпаем с радостной мыслью, что на утренней заре обстре¬
ляем его.
Втайне я завидую этому конопатому озорному пареньку,
его ловкости, находчивости. Моя привязанность к нему все
крепнет. Но обстрелять его я все же должен!
НЕОЖИДАННЫЙ ВЫСТРЕЛ
Меня будит легкий толчок в бок. Раскрываю глаза —
вижу перед носом угрожающе скрюченный палец Гурьяныча:
не шуметь! Воровски, осторожно выбираюсь из мешка. Паш¬
ка спит, согнувшись калачиком и закутавшись с головою
одеялом. Мы торжествуем. Теперь уйти бы со стоянки неза¬
меченными, и тогда... Словом, у нас есть шанс поправить
162

свои охотничьи дела, на худой конец свести их хотя бы
вничью...
Бедный парнишка, как же ты будешь огорчен, когда, про¬
снувшись, не найдешь ни меня, ни дедушки на месте! А ведь
наверняка, засыпая, ты заказал себе встать раньше нас и ис¬
чезнуть прежде, чем мы пробудимся. Дудки! На этот раз
тебе не повезло!
Мы торжествуем: теперь-то уж наша возьмет!
Я на ходу подпоясываю патронташ, хватаю ружье. Старик
идет с шомполкой, весь обвешан припасами: порох он дер¬
жит в бычьем роге, дробь — в кожаном мешочке, пистоны —
в металлической коробочке. Все это висит на груди, как до¬
спехи. Паклю для пыжей он хранит на голове под шапкой,
чтобы в непогоду не отмокла.
Уходим в лес, облитый лунным светом. Когда -исчезает
огонек костра за густыми стволами сосен, Гурьяныч огляды¬
вается.
—	Ужо спохватится!— И он хитровато подмигивает мне.
Вокруг мертво и пустынно. Идем не спеша по еле замет¬
ным просветам. Впереди — старик. Твердой походкой он ша¬
гает по захламленному лесу и, не глядя под ноги, обходит
пни, колоды, рытвины. Я не отстаю от него.
—	Кажись, пришли. Тут переждем — вот-вот мошник
строчить начнет.
Мы приседаем на валежину, ждем...
Луна прячется за тучи. Тьма-тьмущая встает в таинствен¬
ной глубине бора. Еще нет признаков рассвета. Еще ничто
живое не проснулось, не выдало своего существования. Но по
каким-то неуловимым признакам уже чувствуется, что просы¬
пается старый лес от сладостных весенних грез, что уже скоро
там, на востоке, за невидимыми хребтами появится победный
свет утра.
С какой-то внезапностью сквозь немую тишь дремлющего
леса прорвался громкий гортанный крик.
—	Куропат!.. Теперь скоро...— шепчет Гурьяныч.
Где-то далеко-далеко слабо зашумело — то ветерок сеет
всюду по лесу беспокойство.
Опять тишина — будто в заколдованный лес попали мы.
Я уже не верю в глухарей, завидую Пашке: как хорошо ему
спится у костра!
Гурьяныч поглядывает на восток, грустно вздыхает. Ему
тоже невмоготу ожидание. Неужели утро проспало свой час?!
11*
163

Каждый звук, долетающий до слуха, тревожит воображение.
И вдруг знакомое: «Чо-ок...»
Я вздрагиваю, точно от удара. Гурьяныч хватает рукой
меня за плечо, замирает.
Где-то повторилось: «Чок-чок...»
—	Глухарь?— не веря себе, спрашиваю шепотом.
—	Он, мошник,— отвечает тот едва слышно.
Но вот слева, обжигая слух, неистово запела птица. Она
пела среди полной тишины, бросая в пространство жгучий
призыв. А на востоке, за густыми кронами сосен, просыпалось
утро — там уже отделилось небо от земли.
В лесу еще больше сгустился предрассветный мрак ночи.
Слышим, и справа зачокал глухарь. Другой запел сбоку.
Сзади застонала капалуха... Лес захлебнулся.
—	Шагов с полсотни пройдем, там и подскакивать станем.
Ты только, тово, ногами не шаркай... Говорил, спусти штани¬
ны поверх голенищ.— И Гурьяныч подтянул на животе ку¬
шак, убрал повыше полы однорядки, бесшумно зашагал меж
деревьев.
Я — за ним. Стараюсь ступать шаг в шаг. Он останавли¬
вается — и я тоже...
Песня не стихает: то уходит от нас, то слышится рядом,
и тогда мы со стариком замираем, долго всматриваемся в
темные силуэты вершин деревьев. Но глухаря увидеть еще
невозможно.
Стоим. Не могу унять стук сердца. Все исчезает, не остает¬
ся иных ощущений, кроме напряженного ожидания. А мош¬
ник поет. Сквозь мрак отступающей ночи, сквозь синие про¬
светы крон, сквозь тишину разливается по всей громаде лесов
его зовущий клич...
Он умолкает в короткой передышке и снова бросает в про¬
странство: «Чо-ок, чок, чк-чк-чк...»
—	К нему подскочим,— слышу шепот.
Гурьяныч подает знак приготовиться. Он выбрасывает
вперед шомполку, настороженно ждет. Я делаю то же самое.
Пристально слежу за каждым его движением.
В раздутых ноздрях старика, в пристальном взгляде, в
спружиненной спине, во всей позе чувствуется крайняя на¬
пряженность, сосредоточенность опытного охотника.
Бор оживает, все больше и больше наполняется глухари¬
ными песнями. Самцы поют наперебой друг перед другом,
спеша насладиться короткой весенней зарею. Отовсюду доно¬
164

сится шум сильных крыльев. Это опоздавшие. Они с треском
падают на вершины сосен и с ходу бросают в лесное про¬
странство свой горячий призыв.
Наш глухарь не обрывает «строчки». Мы уже с Гурьяны-
чем подскочили близко к нему. Я его не вижу, но он где-то
тут, рядом, в густых ветках старой сосны. Слышу, как в азар¬
те он чертит упругими концами крыльев о сучок, как шеле¬
стит, падая на землю, сбитая им кора.
Ищу глазами глухаря в темных кронах сосен, заслоняю¬
щих нежный свет зари. Нет, не вижу. Опять тягостная тиши¬
на, слитая с мраком. Над нами испуганно зацокала белка и
смолкла, будто схваченная кем-то. На «полу» протяжно сто¬
нут капалухи. Я все смотрю в густое .сплетение вершин —
ищу певца.
Наконец-то вижу его, но не там, куда так напряженно
смотрел, а рядом. Вот оно, живое, угольно-черное пятно...
Теперь-то ты мой!
Припадаю щекой к ложу ружья. Медленно поднимаю
ствол. Не торопясь, подвожу мушку под птицу. Не очень-то
видно цель. Ах, что будет, то и будет! Хочу потянуть за га¬
шетку, но в этот миг будто зарница яркая блеснула напротив
за чащей — и оттуда донесся выстрел.
Это было неожиданно, в самый напряженный момент, ко¬
гда, казалось, ничто не могло помешать нашей удаче.
Мы не сразу понимаем, что случилось.
Обрываются, смолкают песни. Пугливо проносятся по бо¬
ру стайки дроздов. Глухарь в зеленой гуще крон, обрызган¬
ный свинцом, точно прощаясь с родным лесом, еще продол¬
жает стрекотать, но все тише, все реже. Вот он встрепенулся,
ожил, гордо поднял голову, черкнул резным краем крыльев
о сучок, щелкнул в последний раз и рухнул на землю.
Гурьяныч выводит меня из состояния оцепенения.
—	Сострунить надо было тебя, Пашка!— кричит он гнев¬
но, хватая рукою бороду, точно пытаясь за нее удержать
себя на месте.— Иди-ка сюда, ужо я тебе, безобразник!
Но за чащей, откуда грохнул выстрел, тихо. Ни шагов,
ни шороха. Будто никого там и не было.
—	Пашка, не дури. Айда сюда!— раздраженно зовет ста¬
рик парнишку.
Но никого нет. Никто не подбирает глухаря. Еще с мину¬
ту ждем. Уже не верится, что был выстрел, что на земле под
сосною лежит, распластав крылья, цветистый мошник.
165

Теперь уж ясно: Пашка удрал.
—	Какое наказание ему придумать?— Старик потрясает
кулаком в воздухе.— Придешь на табор, ей-богу, соструню,
а то и вправду бабушке пожалуюсь. Она тебе живо пропи¬
шет, не по-нашему.
Последние слова меня рассмешили. Видимо, Гурьяныч и
сам побаивается бабушку.
Но сейчас не до смеха! Ловко же он выбил у нас букваль¬
но из-под носа глухаря! Два—ноль в его пользу... Не очень-то
радостно.
Все больше и больше светлеет. Тает сумрак ночи. Догора¬
ют звезды. Где-то у журавлиного болота проблеял бекас и
смолк до следующей ночи.
«Чок-чок, чк-чк...» — преодолев страх, начинает робко
ближний глухарь.
Ему уже смелее вторят справа, слева. Песни слышатся
звонче, торопливее. Бор оживает. Эхо разносит волнующие
звуки по глухим закоулкам леса.
—	Вы, Гурьяныч, берите глухаря и можете возвращаться
на стоянку, варите завтрак, а я попробую сшибить вон того,
за осинником, что на сосенке токует.
—	Говорил я, он, шельмец, преподнесет нам пилюлю,—
ворчит недовольный старик.— Носи за него, ишь чего приду¬
мал!
Снова послышался выстрел — и шорох падающего по вет¬
кам глухаря.
«Третий,— подумал я с ужасом.— Так ведь можно и без
единого выстрела остаться». И я, даже не взглянув на убито¬
го мошника, торопливо зашагал к осиннику.
На душе обида на Пашку, что он такой удачливый и что
мы не сумели перехитрить его. Какая-то слепая надежда ве¬
дет меня все дальше по посветлевшему бору.
Впереди низкорослый, густой ерник. Дальше, метрах в по-
луторастах, на вершине маленькой сосенки — глухарь, впеча¬
танный черным силуэтом в небесную голубизну. С минуту
осматриваю лес: не подкрадывается ли и к этому мошнику
Пашка?
Слежу за песней. Отмахиваю огромными прыжками. Ино¬
гда мне удается скакнуть раз пять. Все ближе и ближе.
Остается полсотни метров... сорок... Еще две песни — и уж
теперь-то ты мой. Но тут какая-то сухая веточка попала мне
под ногу, треснула, и глухарь, точно сбитый волной, взмахнул
166

крыльями, шарахнулся в сторону. Завилял между стволами
деревьев, еще раз показался над вершинами сосен далеко за
током и исчез.
Досадую на свою неповоротливость. Но счастье, видимо,
подкарауливало меня именно тут, за ерником. Слышу, справа
надвигается на меня песня. Не чудо ли — глухарь токует на
полу! Я бесшумно поворачиваюсь в сторону звука, жду. Жду,
а сам думаю, что уже день, что скоро смолкнут певцы и
останется на душе горечь неудачи. Ах, этот Пашка!..
Вижу, что-то черное, огромное высунулось из-за ерника и
исчезло за толстой валежиной. Дожидаюсь, когда зашипит.
Прыгаю. Еще и еще. Пытаюсь нагнать певца, но он, кажется,
сам торопится к развязке: поворачивается влево, обходит ча¬
щу, направляясь ко мне. Сколько важности в его медлитель¬
ной, слегка покачивающейся походке! Шея убрана в туло¬
вище, как у индюка, хвост раскрыт, сам весь раздулся...
Идет геройски на выстрел. Я дожидаюсь, когда он зашипит,
спускаю боек...
«Вот это глухарь... Смотри и завидуй!» — обращаюсь я
мысленно к Пашке. Перед кем же мне похвалиться, как не
перед ним. Великолепный экземпляр — хоть на выставку!
Пусть лопнет от зависти, пусть и он проглотит пилюлю. Я
впервые за эту охоту обрадован. Поднимаю глухаря, показы¬
ваю его Гурьянычу, пришедшему на выстрел.
Старик взял его от меня, взвесил рукою:
—	Отменный мошник, ничего не скажешь. Супротив него
Пашкины три не потянут.
—	Что вы, Гурьяныч, нам с вами его уже не догнать.
И, как я ни убеждаю себя в том, что для Пашки эта уда¬
ча куда важнее, чем для нас, все же зависть не унимается
во мне.
Давно взошло солнце. Один за другим отлетали на кор¬
межку глухари. Только на окраине сосняка еще стрекочет
молодежь.
—	Хватит, пошли, кончились песни,— заявил Гурьяныч,
перекидывая через плечо своего глухаря и направляясь на
табор.
Налетел недобрый ветер. Смолкли и молодые музыканты.
Так хорошо начавшийся день внезапно помрачнел. Старик
остановился, стащил с головы шапку, внимательно осмотрел
плотный войлок туч, затянувших небо, прислушался, пытаясь
понять, почему так тревожно гудит старый лес.
167

—	Кажись, снегу надует,— сказал Гурьяныч и торопливо
зашагал дальше.
На таборе тишина. Тоненькая струйка дыма дотлевающей
головешки. Сонный Жулик. Пасущаяся Кудряшка. Тут все,
как бросили мы. И даже Пашка лежит на своем месте с со¬
гнутыми в коленках ногами, закутанный с головою одеялом,
как будто он и не уходил.
Гурьяныч предупреждает меня, чтобы я не шумел, крадет¬
ся к сосне, бесшумно опускает глухаря. Приставляет к дере¬
ву шомполку. Затем развязывает кушак, складывает его
вдвое, дает мне один конец и начинает вить жгут.
—	Притворяется... Ужо я его разбужу...— еле слышно
шепчет старик мне на ухо.
Я слежу за лицом Гурьяныча, хочу узнать, насколько это
серьезно. Но на лице не заметно и тени гнева, а под усами —
плохо спрятанная смешинка.
Гурьяныч ощупывает рукою скрученный жгут, ослабляет
его немного, чтобы не так больно бил, и начинает подкрады¬
ваться. Обходит на цыпочках костер, пригибается, почти не
дышит...
А Пашка ничего не чует, спит себе.
Старик останавливается у изголовья, замахивается жгу¬
том и левой рукой сдергивает одеяло — на постели вместо
Пашки три чурбака, положенные так, будто человек лежит с
согнутыми коленками. Гурьяныч смотрит растерянно то на
меня, то на чурбаки. Мы обескуражены.
—	Вот и уследи, вот и усмотри за ним, не успеешь огля¬
нуться — что-нибудь да натворит. Теперь все козыри в его
руках!— И старик с досадой заталкивает чурбаки в огонь.
А с опушки раздается хохот Пашки! Потом слышим:
—	Дедушка, не жги чурбаки, может, еще ночевать будем.
—	Иди, иди, я те, шельмец!..
Пашка появляется на стоянке с глухарем за спиною, ра¬
достный, веселый. Из него так и брызжет мальчишеский за¬
дор, неукротимая радость удавшейся проделки.
Таков уж он, ничего не поделаешь. И в этом возрасте уже
сказывается характер. Хвалю его в душе. Мне хочется обнять
его и потрепать за мокрый чуб.
Пашкин верх. Об этом шумит бор, поют птицы, кричит в
небе беркут — все за него. Но ему и этого мало. Он не может
без проделок. Вижу, вешает своих трех глухарей на сучок, за
ноги; ветерок раздувает перья, от этого птицы кажутся огром¬
168

ными. Моего же глухаря Пашка вешает рядом за голову,
и он по сравнению с теми кажется цыпленком. Парнишка
подсаживается ко мне, а сам нет-нет да и покосится на птиц,
и по его лицу скользит лукавая улыбка.
Он достает из кармана затасканный сухарь, сдувает с не¬
го пыль. Разламывает пополам и с великодушием победителя
дарит мне половину. Сухарь хрустко лопается на зубах. До
чего же вкусным кажется он, приправленный мясным запа¬
хом, что плывет из котла!
—	Дедушка, останемся на вечернюю зарю,— начинает
Пашка.
—	Не жадничай, три глухаря — куда с добром,— катего¬
рически отвергает тот.— Завтра тебе в школу и дяде Грише
на работу.
—	Мы до зари выйдем, право же, успею к занятиям.—
Парнишка подсаживается к деду. Липнет к нему. Его голос
становится ласковым. Весь он в этот момент само послуша¬
ние и кротость.
Я вижу, как добреют глаза Гурьяныча — приятна ему лас¬
ка Пашки. Нет для старика большей радости, как эта бли¬
зость с внуком.
Вот оно, человеческое счастье!
А ведь у этих людей нет никаких богатств. Живут на смо¬
локурне в Медвежьем логу. Спят на жестких постелях. День¬
ги считают по копейкам. Плохо одеты да и едят, видимо, не
очень-то сытно. И все-таки они по-настоящему счастливы сво¬
ими добрыми делами, чистой любовью друг к другу* своим
честным трудом.
—	Останемся, дедушка...— начинает приставать Пашка.—
Еще пару глухарей добудем, сдадим в столовую, бабушке
обутки купим: ей ведь ходить не в чем.
У Гурьяныча хмурятся брови. Лицо мрачнеет. Шевелятся
желваки. Пропадает ласковость в глазах. Он поворачивает
голову к внуку, смотрит на него в упор, пронизывая пытли¬
вым взглядом до самого сердца. Что-то в словах Пашки рас¬
строило его. Он легонько отталкивает от себя парнишку,
встает, берет чайник и неровным, сбивчивым шагом, не видя,
что под ногами, медленно идет в ложок за водою.
—	Дедушка!— кричит ему вдогонку Пашка.— В чайнике
кипяток запаренный, зачем взял?
Старик не слышит его, не убавляет шаг, так и уходит тя¬
желой старческой походкой за стволы сосен.
169

—	Он всегда расстраивается, когда я хочу что-нибудь
сделать бабушке. «Ты, говорит, сам еще дитя, вот подра¬
стешь...» — объясняет Пашка.— Но это пройдет. А вы хотите
остаться?
Я согласен с ним: надо задержаться на вечернюю зарю,
добыть пару глухарей. Пусть сбудется Пашкино желание, о
котором он сказал деду. Представляю радость бабушки, ко¬
гда внук положит перед ней давно желанные ботинки, как
она будет их обливать слезами, как зацелует Пашку, прижи¬
мая к груди его взлохмаченную голову. Потом бабушка нач¬
нет любовно рассматривать эти обутки, примерять, прятать
в сундук. Наверняка достанет заветную баночку брусничного
варенья, заставит Гурьяныча принести из погреба соленых
груздей, а Пашку пошлет ставить самовар. Станут долго пить
чай с румяными баранками, тоже привезенными бабушке из
поселка. И все трое в эти минуты будут самыми счастливыми
на свете...
Пришел Гурьяныч. Его мрачные мысли еще не развея¬
лись. Я наливаю ему супу. Пашка сыплет в него горсть
сухарей.
—	Кудряшка совсем отощала на ветоши. Позавтракаем и
будем подаваться к дому,— говорит старик после долгого
молчания твердым голосом, выдерживая просительный Паш¬
кин взгляд.— Погода-то не за нас, вишь, дурить начинает,—
продолжает он.
—	Дедушка, ты забирай вещи и иди с Кудряшкой, а мы
останемся на вечернюю зарю и сразу, как луна взойдет, тро¬
немся. Только расскажи, как нам идти.
Старик не отвечает.
Завтракаем молча. Над нами серое, безрадостное небо с
голубым просветом у западного горизонта. Поднимается ве¬
тер. Бор гудит. Стая мелких лесных птиц, укрывшись в чаще,
ведет ожесточенный спор. Видно, и они не знают, какая ожи¬
дается погода.
—	Седлай Кудряшку,— говорит Гурьяныч, поднимаясь и
стряхивая с бороды хлебные крошки.— Да смотри, Пашка,
ночью пойдете — не сходите с бора, слева болото держите, а
справа — еловую чащобу. Километра через три на тропу вый¬
дете, ею и доберетесь до поселка.
170

НОЧНОЙ БУРАН
Как только Гурьяныч с Кудряшкой и Жуликом скрылись
из виду, стало скучно. Нет солнца, нет птичьих песен в бору,
и небо хмурое. Хорошо, что костер весело трещит и не дает
унывать.
А ветер не на шутку разгулялся над бором. Косматый
тяжелый туман, как снежная лавина, ползет низом по всему
лесному пространству, обшаривая мари, лога, пытаясь взо¬
браться на верх гребней, но ветер прижимает его к земле,
гонит дальше...
Кладу на огонь последние два кряжа — сноп искристых
брызг взметнулся по ветру.
Пашка, положив под голову чурбак; ложится на хвою и,
прикрывшись телогрейкой, быстро засыпает. Не пробуждаясь,
он поворачивает к огню то спину, то грудь — это уже привыч¬
ка таежника.
Я почистил браунинг и Пашкину «ижевку». Сходил за дро¬
вами. Не знаю, чем еще занять себя. Страшно медленно тя¬
нется время. Вдруг ветер стих, будто разбившись о стену.
Застыл разлохмаченный бор. Туман, редея, ползет вверх,
сливаясь с быстро несущимися тучами.
С мутного неба падает пушистый снег.
Чудны, непостижимы дела твои, великая Природа! Только
что было солнечное утро, пели птицы, весело шумели ручей¬
ки — и вот снег! Чего доброго, вернется зима.
Снежинки падают на раскрасневшееся от костра сонное
лицо Пашки, жалят его капелькой холода. Пашка отмахи¬
вается от них, как от мошки, и просыпается.
—	Снег!— кричит он, вскакивая и осматриваясь.
В бору тихо — только шорох падающего снега. Он сыплет¬
ся сильнее, гуще. Уже не тает на охлажденной земле, покры¬
вает ее пушистой белизною... Снег заслоняет мир, прячет
под собой только что народившуюся зелень и редкие цветы,
разбуженные первым обманчивым дыханием весны.
И все-таки зиме уже не заглушить пробудившейся жизни,
нет в ней той силы, что чувствуется в осенних снегопадах.
В три часа посветлело. Снег прекратился. На небе появи¬
лись голубые проталины. Стукнул дятел. Защебетали птицы.
Природа осторожно сбрасывала с себя оцепенение.
—	Значит, договорились, Пашка: убьем вечером по глуха¬
рю — и домой.
171

Парнишка поводит плечами — не согласен. Поднимает
хитрющие глаза, смотрит на меня заискивающе.
—	Вечером знаете как разыграются мошники:	только
успевай подскакивать да стрелять.
—	Ты не дури, нечего жадничать, добудем двух — вот и
бабушке обутки.
Пашка не знает, как возразить. С напряжением думает.
На его побледневшем лице, как чернильные брызги, высту¬
пают веснушки. Хочется ему своего добиться.
—	Как пофартит, может, и одного не убьем — птица на¬
пуганная,— лукавит он.— Дедушка всегда говорит: «Ты.
Пашка, не учись наперед загадывать, вначале надо убить, а
потом теребить».
—	Правильно учит дедушка. Но мы говорим о другом.
Только посмей ослушаться, тогда запомни: нашей дружбе
конец!
Пашка киснет.
—	Ладно, будет по-вашему,— выжимает он из себя.
Но я не уверен, что это серьезно. С ним действительно
надо держать ухо востро.
Налетает холодный ветер. Он шумно проносится по вер¬
шинам сосен и стихает где-то за бором, оставляя позади себя
всеобщее смятение. Потом снова прорывается, раздувает
огонь, рвет и мечет огненные лоскуты.
Надвигается буран. Он зародился где-то в тревожных
просторах холодного Ледовитого океана и, налетая на мате¬
рик, обжигает его ледяным дыханием. И в этом буйстве раз¬
гневанного ветра, в упрямстве леса есть непримиримость ве¬
ликанов.
«Ну зачем остался?» — начинаю я терзать себя. Не очень-
то приятно так вот, один на один, встретиться в тайге со
снежным ураганом.
Густой сумрак непогоды уже окутывает землю. Ветер уси¬
ливается, врывается в бор могучим прибоем...
Пашка сидит мрачный, не сводит глаз с надвигающихся
черных, разлохмаченных туч, точно в их грозных конту¬
рах он угадывает какое-то знамение. Рушатся все его
планы.
—	Что, Пашка, не нравится?— не выдерживаю я.
Он встает, запихивает в огонь последние головешки, под¬
ходит к сосне, прислоняется спиною к стволу и подставляет
буре лицо. Ветер стегает его снежной пылью, давит тяжким
172

воем, то, вдруг стихая, тянет к себе, дразнит и набрасывается
с новой злобной силой...
—	Ух, сатанюка, разыгралась!— цедит сквозь зубы Паш¬
ка и заметно вздрагивает от озноба.
—	Зря мы с тобой не послушались дедушку: надо было
домой идти,— говорю я.— Какому глухарю взбредет в голову
высунуться с песней в этакую погоду?!
Он не отвечает.
Заполошный ветер переходит в ураган: ничего не видно
вокруг, все сливается в общем вое неба и тайги, в стоне па¬
дающих деревьев. Мир взбунтовался. Резко похолодало. На¬
стоящая зима.
Парнишка продолжает стоять, прижавшись спиною к сос¬
не, обхватив откинутыми назад руками ствол. Весь собран¬
ный, как перед поединком. На лице — упрямство. Не могу
понять, что с ним.
—	Пашка, иди погрейся!
Парнишка пропускает мимо ушей мои слова. Он захвачен
ревущим ураганом.
Я поднимаюсь, подхожу к нему, беру его за руку, усажи¬
ваю к огню.
—	Вы боитесь пурги?— спрашивает он, хмуря брови.
—	Как сказать?..— уклоняюсь я от прямого ответа.
—	А мне хоть бы что! Страсть люблю в бурю ходить по
лесу.— И в его заблестевших глазах вспыхивает и долго не
гаснет азарт.
—	Значит, не боишься бури?
—	Нет! Чего бояться! Чем пуще ревет, тем больше хочет¬
ся схватиться с ней.
—	С кем? Что ты болтаешь!
—	С бурей!— И парнишка угрожающе сжимает кулаки,
косит глаза в сторону непогоды.— Человек сильнее.
—	С бурей, Пашка, шутки плохи,— строго говорю я.—
Это стихия.
—	Ничего, главное, не трусить,— упрямо возражает он.
—	Ишь ты, храбрец!
Он весь напружинивается, смотрит испытующим взгля¬
дом:
—	Хотите, пойду сейчас?
—	Куда?
Пашка кивает головою в ревущее пространство.
—	Зачем?
173

—	Схватиться с ней...
—	Еще новости! Не дури.
—	Ас вами такого не бывало?
Его вопрос всколыхнул воспоминания. Рев урагана пере¬
нес меня в детство, такое же беспокойное, как у Пашки, с
вечной жаждой приключений. И мне становится понятной
брошенная им фраза: «Схватиться с ней...»
—	Бывало и со мною. В твоем возрасте, Пашка, я страш¬
но любил проводить дни и ночи на берегу моря во время
шторма. Ты не представляешь, какое бывает море, когда на
него налетает вот такой же ураганный ветер. С какой яро¬
стью и с каким ревом схватываются волны со скалами —
жутко смотреть! 1'оры черной воды разбиваются в пыль о
гранитные уступы. В шторме, Пашка, действительно есть что-
то берущее тебя за душу... Да, ты прав, хочется схватиться
с ним... И вот однажды, когда был особенно сильный шторм,
я не выдержал, решился...
—	Правда?!— воскликнул Пашка.
—	Да, попробовал свои силы.— И я вспоминаю все по¬
дробности своей схватки с морем.— Чтобы прорваться в от¬
крытое море, надо было побороть первые две-три волны, ина¬
че мне бы не выдержать поединка. Но каждый раз волны
обрушивались на меня всей страшной тяжестью и отшвыри¬
вали далеко назад на холодный галечный берег. Однако без¬
рассудный азарт подстрекал меня, я снова и снова лез на
горб волн, пока не прорвался...
—	А потом?— И парнишка нервно ерзает по валежине.
—	Потом?.. Потом я повзрослел, Пашка, и уже не делал
таких глупостей.— Я не стал говорить, что меня едва спас¬
ли.— А штормуют® море по-прежнему люблю. Оно всегда
дразнит меня, заманивает, но теперь я не- поддаюсь.
—	Значит, боитесь?
—	Это не то слово, Пашка. Просто во мне не осталось
детской безрассудности, которой еще болен ты.
—	А я бы не отступился,— ершится парнишка.
—	В твоем возрасте все мы храбрые. Пошли-ка лучше за
дровами, погреемся и будем собираться домой. Нечего нам
тут больше делать.
Он согласно кивает головою и, уходя, бурчит что-то себе
под нос.
Мы расходимся по лесу в поисках сушника. Ветер нале-,
тает шквалом. Бор неистово гудит, точно о его стволы раз*
174

биваются волны бушующего
океана. Становится все холод¬
нее.
...Я подновляю костер. При¬
саживаюсь к теплу. Пашки еще
нет.
Достаю хлеб, кусок шпика,
оставленный нам Гурьянычем,
разрезаю его пополам, поджа¬
риваю на углях.
Непогода все больше сви¬
репеет.
Едкий дым от пригоревшего
шпика, брошенный ветром в
лицо, отрывает меня от дум.
Пашки все нет. Начинаю вол¬
новаться. Где же он с дрова¬
ми? И вдруг страшная мысль:
не ушел ли в буран? Наверня¬
ка ушел. Надо же было мне
рассказать про шторм!
Я вскакиваю, кричу сколь¬
ко есть сил:
— Пашка!.. Пашка!..— Но
голос глушит буря.
Нигде никого. Только сосны упрямо качаются перед гла¬
зами да тучи, подвластные ветру, несутся мимо.
Бросаю в огонь остатки сушника. Быстро съедаю хлеб
со шпиком, укладываю котомку, беру ружья и покидаю стоян¬
ку. С черного неба на бор сходит густой тревожный сумрак.
Острое чувство тревоги овладевает мною.
Где найти Пашку?
Иду, тороплюсь. Бешеным морем гудит бор.
Вот след парнишки. Видно, что он не шел, а бежал, остав¬
ляя в настывшем снегу глубокие вмятины. Бежал наперекор
ветру неровной, пьяной стежкой...
Я в глубине души спокоен за него. С ним ничего не долж¬
но случиться: в тайге он как дома, ночь его не страшит,
спички у него за пазухой — костер разведет в любую погоду.
Пусть уймет свой мятежный дух, поспорит с ураганом. Пусть
закаляется. В жизни все это пригодится.
Настоящая зима окутала землю. Ни глухарей, ни гусиного
175

крика в небе, ни пташки живой. Только я, как есть один,
бреду по омертвевшему пространству, шагаю среди качаю¬
щихся стволов.
Снова повалил снег... В тучах гаснут остатки дневного
света. Синеют и совсем пропадают просветы в бору. Вот и
ночь. В темноте исчезает след парнишки — теперь не догнать.
Эх, Пашка, Пашка!..
Куда идти? Вспоминаю слова Гурьяныча: «Когда с посел¬
ка на ток едем, закатное солнце держу на затылке». Значит,
обратно мне идти на закат. Достаю буссоль, ориентируюсь.
Враждебно встает предо мною незнакомая тайга. Бреду
между чуть заметных стволов сосен навстречу буре. Чув¬
ствую, что тело спереди замерзает, немеет, и мне все чаще
приходится поворачиваться спиною, идти пятясь или отды¬
хать, прислонившись к сосне с подветренной стороны. Как
что-то безвозвратно далекое вспоминаю костер, брошенный
на стоянке.
Новый порыв ветра слепит глаза снегом, перехватывает
дыхание. Рев бора вырывается из шума урагана. Я нагибаю
голову, прячу лицо, иду через силу, не зная куда. Становится
все труднее перешагивать валежник. Устал... А ночь, кажет¬
ся, завладела землей навечно, и ветер не утихает. Решаюсь
развести костер, отогреться и тогда продолжать путь.
Сбрасываю ружья и котомку. Забираюсь под ель. Руки
окончательно закоченели, не повинуются. Кое-как набираю
сухих веток. Складываю их горкой на очищенной от снега
земле, подсовываю под топливо виток березовой коры, хра¬
нившийся за пазухой, и уже предвкушаю тепло. Какое вели¬
кое счастье — огонь!.. Что делал бы я без него?
С трудом запускаю кисть правой руки в карман брюк. Не
чувствую, а скорее слышу, как пальцы касаются спичечной
коробки, с трудом вытаскиваю ее и опять дую на пальцы,
растираю их, думаю о том, что нельзя человеку одному в та¬
кую непогоду ходить по тайге.
С помощью зубов освобождаю коробку из резиновой упа¬
ковки. Пальцы, как грабли, беспомощны. Ничего не могу
с ними поделать. Натираю кисти рук снегом, засовываю их
глубоко под телогрейку, бегаю вокруг ели. Теперь и ноги не
очень-то слушаются. Неужели не согреться? И тут вдруг на¬
чинаю ясно сознавать, как далеко я от поселка, что побли¬
зости никого нет и что в такую бурю нехитро и погибнуть.
Со страхом вспоминаю Пашку. А что, если он обессилеет
176

в этой безумной схватке с бураном, не сможет развести ко¬
стер и замерзнет? Что будет с Гурьянычем?.. Меня всего
трясет от этих мыслей. А сам бегаю вокруг ели. Движения
все же расшевелили кровь. Припадаю к сушнику. Пальцы
стали послушнее. Чиркаю спичкой по коробке. Огонь!.. Жад¬
но глотаю горячий воздух.
И вдруг сквозь вой бурана слышу гудок локомотива. Где-
то недалеко поселок! И точно гора холода сваливается с моих
плеч. Тут уж не до костра. Хватаю рюкзак, ружья, застеги¬
ваю телогрейку, спешу на звук. А гудок почему-то не смолкает,
гудит долго, наполняя тревогой беснующееся пространство.
Как будто потеплело. Откуда и сила взялась! Отмахиваю
метровыми шагами по лесу. И теперь уже не замечаю под со¬
бою ни валежника, ни пней, ни рытвин. Даже буран, кажет¬
ся, послабел.
А гудок ни на минуту не смолкает. Что бы это значило?
Не случилась ли беда, не пожар ли в поселке?! Все может
быть в такую погоду.
Вот и край бора. Немного посветлело. Выбегаю на поляну.
Яростный ветер обжигает лицо. Нахожу дорогу, занесенную
снегом. Перехожу мостик. Сквозь ночной сумрак меня встре¬
чают огоньки в избах взбудораженного гудком поселка.
Где же Пашка? Надо же было случиться такому! Снова
упрекаю себя за недосмотр.
Пробегаю глухие переулки поселка. Вот и домик, где я
квартирую. Но что это? На лавочке у калитки сидит Пашка!
Он с радостью бросается ко мне, ощупывает руками, точно
желая убедиться, что это именно я, а не привидение, и исче¬
зает в темноте.
—	Пашка! Вернись!
Но его и след простыл.
Хозяйка Акимовна, обеспокоенная сообщением Пашки,
встречает меня с упреком.
—	Как можно в этакую погоду ходить по тайге, да еще
ночью?
—	Знаю, нельзя, но так уж получилось. Пашка давно при¬
шел?
—	Давненько.
—	Пожар, что ли, в поселке — гудок не смолкает?
—	Какой там пожар, это Пашка решил, что вы заблуди¬
лись, уговорил механика электростанции сигнал подать. Ка¬
жись, перестал, а то ведь, считай, почти два часа гудел. Ну
12 Гр. Федосеев
177

и Пашка! Да что это я вас разговорами угощаю? Раздевай¬
тесь, чаю горячего выпейте — враз согреетесь...
Переодеваюсь. Тепло смягчает остроту пережитого. Поза¬
ди истерзанная бурей тайга, страх за Пашку, тщетная по¬
пытка развести костер...
Каким волшебным напитком кажется крепкий чай!..
А вот и Пашка. Он широко распахивает входную дверь,
и его вносит в комнату холодная струя воздуха. Радостный,
довольный, будто выиграл решающий в жизни бой.
—	Я ночую у вас?— И, не дожидаясь ответа, снимает са¬
поги, раздевается.
Акимовна усаживает его за стол, наливает чаю, долго не
сводит с него ласкового, доброго взгляда.
—	Проклятая буря!— Пашка виновато заглядывает мне
в глаза.
—	Видать, и тебя прижала?
—	Как бы не так! Пусть того пуще разыгралась бы!
—	Так недолго и до беды.
—	Я ведь немного по лесу побегал, вернулся на стоянку,
а вас не оказалось. Погрелся — и домой. Прибежал сюда, и
тут вас нет. Подумал, что заблудились. Я — на электростан¬
цию, говорю: человек замерзает в тайге! Они и давай гудеть...
—	Знаешь, гудок здорово помог мне. Вот за это спасибо!
Пашка доволен, шмыгает носом, потеет от чая и, устав¬
ший от волнений трудного дня, от необычайных впечатлений,
быстро засыпает.
А я долго не могу уснуть. Нет, никогда не забыть мне
этого путешествия по тайге с Гурьянычем и Пашкой! Я слов¬
но вижу оголенную землю, усеянную бесчисленными пнями,
табуны отлетающих птиц, вспугнутых выстрелом, слышу оди¬
нокий крик чибиса... Грустно от всех этих картин, грустно
потому, что еще не все люди научились беречь природу, по¬
нимать, любить ее, как Гурьяныч и Пашка.
Как много открыл я для себя, как много понял в общении
с этими лесными людьми!
ПОРА В ПУТЬ-ДОРОГУ!
Через день из Медвежьего лога приехали на Кудряшке
всем семейством Гурьяныч, бабушка и внук. И тут я вспом¬
нил, что обещал сегодня рассчитаться с Пашкой за паутину.
178

Они, вероятно, прибыли за деньгами: ведь это его первый са¬
мостоятельный заработок.
Бабушка осталась на улице. Я ее вижу впервые. Она ху¬
дощава, с пригорбленной спиной, с уставшим старческим
взглядом. На лице будто вырезанные резцом глубокие мор¬
щины. На ней старенькая меховая кацавейка, широченная
юбка, прикрытая спереди черным фартуком. Голова закутана
теплым платком. На ногах новые, недавно купленные ботин¬
ки. Они живо мне напомнили сцену в бору.
Гурьяныч с Пашкой зашли ко мне в кабинет.
—	С добрым утром!— сказал старик, окинув меня быст¬
рым беспокойным взглядом.— Слава богу, кажись, все обо¬
шлось?
—	Здравствуйте, Гурьяныч! Да, все в порядке!
—	Уж я его, негодника, как следует пропесочил: мысли¬
мое ли дело бросить человека в незнакомой тайге, да еще в
непогоду.
—	Строго-то, может быть, и не следует наказывать. Я же
не новичок в тайге. Но все-таки хорошо, что он догадался
дать сигнал. Это здорово помогло мне.
Гурьяныч и Пашка стоят у двери, неуклюже переступая
с ноги на ногу, оба смущенные от неловкости.
—	Сегодня у тебя праздник, Пашка,— получаешь первую
зарплату.
Пашка засиял.
—	Истинно первый заработок. Благодарим за добро,—
вкрадчиво отвечает за него Гурьяныч.
—	Как рассчитываться будем?
—	Воля ваша. Труда-то не ахти как много затрачено...—
говорит Гурьяныч, а сам не сводит с меня вопросительного
взгляда.
—	Сколько стоит одноствольная «ижевка» со всеми при¬
надлежностями?
—	В двадцать пять рублей куда с добром можно уло¬
житься, еще и на баранки бабушке выгадать можно.
Пашка еще больше засиял; так, кажется, сейчас и брыз¬
нет из него восторг.
—	Так вот что, Гурьяныч: я выпишу Пашке премию три¬
дцать рублей. Купите ему ружье, но до осени не давайте.
Если он не перейдет в восьмой класс, то вообще ружья его
придется лишить.
—	Так уж не беспокойтесь, днями был у Марии Близа -
12*
179

ровны — учительницы, все в порядке. Но жалобы есть: мало
занимается. В этом я виноват, приучаю его к труду, к лесу.
Без этого тоже нельзя. Будь бы в школе такие лесные уроки,
я бы разве таскал его с собою!
—	Завтра я зайду в школу, поговорю о нем. А сейчас
идите в бухгалтерию, получите Пашкины деньги. Вам же,
Гурьяныч, придется приехать к пятнадцатому — это значит
в следующую субботу — за получкой.
—	Благодарю, непременно приеду.
Через полчаса они оба вернулись в кабинет.
—	Спасибо, что уважили. Хотелось бы спросить совета:
«ижевку» ему купить или с рук, подержанную «централку»?
—	Конечно, «ижевку».
—	Я того же мнения. Мы мигом сбегаем в магазин и, если
разрешите, принесем показать. Придется сразу купить ему
банку пороху, дроби, а чехол сам сошью.
—	Заходите, буду ждать.
Вышли на улицу оба бесконечно счастливые. Деньги
Гурьяныч унес в сжатом кулаке: не растерять бы их до ма¬
газина.
Я наблюдаю за ними из окна.
Пашка бежит к бабушке, как резвый жеребенок. Та сидит
на лавочке, ждет. Парнишка с разбегу припадает к ней, что-
то восторженно говорит, показывает на дедушку, на его ку¬
лак, не может успокоиться. Сбылась мечта — у него будет
«ижевка»! Какое это счастье для парнишки!
Старушка еле уловимым движением головы усаживает
Гурьяныча справа от себя, а Пашку — слева. Брови у нее
нахмурены. Концом платка она вытирает тонкие губы и начи¬
нает энергично «дирижировать» рукою; показывая в сторону
Пашки, что-то быстро говорит. У парнишки после ее слов
пропадает на лице радость, он никнет. Дед не шевелится,
сидит, прижавшись спиною к забору, будто и нет его тут.
Оба молчат.
А бабушка тычет пальцем в Пашкины латаные сапоги,
в старенькую широченную телогрейку и что-то говорит, гово¬
рит... Затем неожиданно поворачивается к старику. Молча
протягивает к нему руку, и я вижу, как разжимается у Гурья¬
ныча кулак, как медленно раскрываются пальцы и как ском¬
канные бумажки падают на старушкину ладонь.
Ни старик, ни Пашка не возражают. Ни слова. Молча сле¬
дят, как бабушка не торопясь расправляет деньги, считает
180

их дважды, прикидывает что-то в уме и, подняв подол верх¬
ней юбки, прячет их глубоко в потайной карман. Гурьяныч
отворачивается. Пашка вскакивает, но не смеет и рта рас¬
крыть. А бабушка достает из наружного кармана платок с
узелком, развязывает его и дает внуку несколько монет. За¬
тем встает, строго что-то говорит Гурьянычу, грозит пальцем.
Потом усаживается поудобнее на телегу, будит вожжой за¬
дремавшую Кудряшку, и та не торопясь увозит ее из поселка
в Медвежий лог.
Дедушка с внуком грустно смотрят ей вслед, пока Куд¬
ряшка не скрывается за поворотом.
Пашка придвигается вплотную к Гурьянычу, отдает ему
несчитанные монеты. Оба сидят осиротевшие, подавленные,
сконфуженные.
Потом заходят ко мне.
—	Мы-то — за ружжо, а старуха повернула деньги на
одёжину внуку,— говорит грустно Гурьяныч.— Конечно, тоже
нужно.
У парнишки дрожат губы. Молчит.
—	До осени, Пашка, ружье не понадобится, а там видно
будет,— пытаюсь успокоить его.
—	Я тоже за это. Вот кончит школу, лето поработает со
мною на смолокурке — лишний рубль заработаем.— И пово¬
рачивается к Пашке:— Вот тебе и ружжо будет!
У Пашки раскрывается рот.
—	Непременно заработаем. Только бы бабушка не ото¬
брала. А сейчас пусть распорядится: мне обутки на лето, а
тебе, дедушка, рубашку.
У Гурьяныча дрогнули плечи, он пропускает мимо ушей
последние слова.
—	Ежели отберет, мы тогда супротив пойдем, и дядя за
нас будет. Как вы?
—	Второй раз не отберет. Ты только, Пашка, хорошо
учись. Этого ей, видно, очень хочется, и она будет за тебя.
Мы прощаемся.
Так они и уходят с надеждой, что в следующий раз ба¬
бушка будет на их стороне.
В этот день мы получили радиограмму от Евдокии Ива¬
новны Макаровой, что паутиновые нити натянуты, закончено
исследование инструмента и она уже приступила к наблюде¬
ниям.
181

В субботу вечером я занимался упаковкой вещей. Теперь
уж ничто не может помешать нашему вылету в далекую тайгу.
Пришел Пашка. Перешагнув порог, он остановился, молча
стал наблюдать, как я укладываю свое снаряжение, рыбо¬
ловные снасти, фотоматериалы и всякую походную ме¬
лочь.
—	Значит, улетаете?— грустно спросил он.
—	Да, Пашка, улетаем.
—	А я как же?
—	У тебя школа, и на твоей ответственности дедушка и
бабушка. Кто за ними смотреть будет?
—	Куда же вы?
—	В тайгу. Поеду в полевые подразделения и до зимы
вряд ли вернусь. Почему это вдруг тебя удивило? Ты же зна¬
ешь, что я давно должен был лететь.
Пашка расстроен, садится на табуретку. Застывшими гла¬
зами смотрит мимо меня, о чем-то думая.
—	Возьмите с собой!
—	Я так и знал!
—	Возьмите, дядя Гриша, обузой не буду.
—	Ты соображаешь, что говоришь? Куда это я тебя
возьму?
—	Тогда я сам куда-нибудь уеду.
Я смеюсь.
—	Вот посмотрите!..
—	Интересно, куда и на чем ты уедешь? На Кудряшке?
Ты же серьезный парень — и вдруг такие разговоры! Вспомни,
кто недавно обещал дедушке летом помочь на смолокурке?
Кто хотел заработать на ружье? Забыл? А бабушку на кого
оставишь?
Пашка отводит глаза, молчит.
—	Думаю, за ночь у тебя пройдет это настроение. Ты по¬
умнеешь, а в понедельник пораньше утром прибегай на аэро¬
дром проводить нас.
—	Можно?!— обрадовался он.
—	Приходи. А сейчас отправляйся спать.
—	Рано на аэродром?
—	С рассветом. Передай дедушке, что я улетаю. Если
время у него будет свободное, пусть и он тоже придет завтра
на аэродром попрощаться.
—	Непременно передам. Спокойной ночи!
182

Воскресенье прошло в хлопотах. Надо было закончить
все дела в штабе экспедиции, а их всегда перед отъездом на¬
капливается много. Только к концу дня наступило облегче¬
ние. Оставалось дождаться утра — и прощай, жилые места.
Вечером, когда я заканчивал упаковку вещей, в комнату
вошла взволнованная Акимовна.
—	Плохие новости я вам принесла.
—	Что случилось?..— встревожился я.
—	Марфиного козленка убили.
—	Борьку убили?.. Это кто же? Что за негодяй! — И мне
невольно вспомнилась первая встреча в лесу с Борькой.
—	Весь поселок об этом говорит.
—	Может, это только разговоры и Борька погуляет и вер¬
нется в зимовье?
—	Нет, это точно. Говорят, будто два дня назад козленок
ушел из избушки кормиться и как в воду канул — не вернул¬
ся. Марфа, конечно, догадалась, что с Борькой случилась
беда, всю тайгу, бедняжка, исходила, да разве найдешь,
ежели убили.
—	Но кто же убил?
—	У Марфы в зимовье поболе недели жили два лесоруба
из поселка. Борька привязался к ним, на лесосеку бегал.
Марфа и решила: наверное, это они польстились на козленка.
Побежала в соседний лог, к ним на стоянку. И что же вы ду¬
маете? Шкуру нашла Борькину, копытца да кости.
—	Что это за лесорубы?
—	Нашенские двое мужиков — Федор Кривых, что на реч¬
ке живет, и дед Гераська, сторож сельпо. Этим ничего не
стоит, не впервой им пакостить. Хуже зверей! Марфа к ним
с добрым сердцем, в зимовье пустила, может, хлебом-солью
делилась, а они что сделали?! Убийцы!
Тут распахнулась дверь, и в комнату торопливо вошел
Гурьяныч. Старик осунулся, выглядел уставшим, каким я не
видел его даже в походе. Он, не поздоровавшись, присел на
краешек табуретки и долго не сводил с меня грустных глаз.
—	Порешили, негодяи, козленка! Сроду не ругался, да
разве тут вытерпишь! У кого сердце не дрогнет от такого?
Сам посуди: козленок с Марфой, можно сказать, примером
всем нам были, как должен жить человек со зверем, а они
порешили его. До каких пор будем терпеть пакостников на
своей земле? Скажи, каку казнь им придумать?
Я вижу, как вдруг побагровело обветренное лицо стари¬
183

ка, как на нем вздулись синие прожилки вен и его глаза,
всегда ласковые, добрые, наполнились гневом.
—	Внуку еще нужна моя забота, а то бы взял грех на
себя. Сейчас ушел бы в бор, своим судом расправился бы с
убийцами.
—	Это нельзя оставить безнаказанным. Они-то, Федор и
дед Гераська, сроду шкодливые в лесу,— вмешивается Аки¬
мовна.
—	Утром зайду к прокурору. Пусть статью им подбирает,
сам на суде выступлю... Кончать надо с беззакониями в тай¬
ге,— строго говорит Гурьяныч.
—	Съездили бы вы, Гурьяныч, к Марфе, ей легче будет,
когда вас увидит. Надо бы вместе нам с вами отправиться,
но у меня нет времени — завтра утром улетаю.
—	Не знаю, как смотреть ей в глаза. За живодеров стыд¬
но. Но придется съездить. Ежели муж ее, Тешка, не вернулся
с промысла, перевезу ее с Петькой на смолокурню, с неделю
у нас поживет.
Акимовна загремела самоваром. Старику немного полег¬
чало. Он сбросил с плеч телогрейку, пододвинул табуретку к
столу.
Долго пили чай.
—	Человека надо сызмальства, как только он начинает
своими ногами ходить, приучать к природе. Без нее как мож¬
но жить?!—говорит Гурьяныч с душевной болью.— К при¬
меру, наши ребята из поселка пойдут в лес; кака птичка по¬
падется, бурундук, белка,— с рогатки их, а то и с ружжа.
Мимо гнезд не проходят. Где зайчонка увидят — собаками
стравят. Охальничают. На что годится! А взрослые как ослеп¬
ли, не видят, будто их не касается. Да и школа совсем в сто¬
роне. Что бы в неделю хоть на два часа уводить ребят в лес:
им надо объяснять, для чего лес растет на земле, кто живет
в нем. Даже в заведении такого нет. Оттого у людей и нет
бережливости. А ведь ребята должны знать, что лес — это не
только дрова да костры, но и великая человеческая радость.
Насмотрелся я на лесное разорение и думаю: установить бы
нам по всей стране в году несколько праздников и в эти дни
всем народом выходить на природу, порадоваться да и по¬
собить ей! Кака польза была бы для страны: враз бы подня¬
лись леса, появилась бы 1всякая живность, звери и птицы, и
браконьерству конец!— Гурьяныч решительно резанул по воз¬
духу вытянутой ладонью.— А ведь нынче браконьеров поболе
184

стало. В экспедициях все с ружжями, туристы тоже. Нигде
от них спасенья нет живому, никаких законов не соблюдают.
Говорят, что ружжа им нужны от медведей обороняться. Ишь
побасенку каку выдумали! Медведь пуще всего человека
боится. Да его теперь днем с огнем не везде найдешь. Мало
стало. Право бы мое было — запретил брать ружжа в руки
не в срок охоты, строгую ответственность наложил бы на без-
законников...— Старик посуровел. Несколько минут сидел
молча, потом добавил:—А главное, ребят надо сызмальства
к порядку приучить, к уважению закона, иначе разорим мы
свои богатства... Не так разве?
—	Вы правы, Гурьяныч, мы забываем о значимости при¬
роды для человека, не бережем ее, порою бываем даже бес¬
пощадны к ней. А ведь она как будто и охраняется хорошими
законами, но законы — сами по себе, а браконьеры — сами
по себе... Дальше уже нельзя оставаться равнодушными к
тому, как скудеют наши богатства. Лет двадцать назад сколь¬
ко было в Сибири маралов, медведей, сохатых, оленей, коз,
а теперь что осталось? В иных местах — ни следа, ни пуха,
ни пнезда. Тундра и та обеднела, а уж где, как не там, во¬
диться всякой живности. Вы говорите, на ружья надо нало¬
жить запрет, но это, мне кажется, всего лишь полумера. На¬
до, чтобы у каждого из нас в сердце жила любовь к лесу, к
зверю, к птице. Надо, чтобы у нас побольше было таких ре¬
бят, как Пашка. Уж они не позволят никому глумиться над
природой...
—	Дожить бы мне до этих лет!— говорит старик, подни¬
маясь и с грустью поглядывая на меня.— Они придут, раз¬
рази меня гром, придут! А на Пашку я тоже надеюсь. Он,
шельмец, хотя еще и не оперился как следует, спуску не даст
охальникам. Подрасти бы ему скорее.
—	Многие, Гурьяныч, скажут вам спасибо за Пашку.
А я тоже благодарен вам за то, что вы передали и мне свою
боль за тайгу, за птицу, за зверя...
Мы прощаемся. Долго жмем друг другу руки. Вгляды¬
ваюсь в лицо Гурьяныча — встретимся ли мы еще когда-
нибудь?
Нечасто попадаются в жизни такие интересные люди,
цельные натуры, как этот старик смолокур. Все в нем доброе,
прозорливое, умное. Эта доброта от леса, от общения с при¬
родой.
185

Я провожаю его за калитку. Мы еще раз крепко пожимаем
друг другу руки, и он уходит в темноту.
Возвращаюсь в комнату, сажусь за письма. О них обычно
вспоминаешь в последние минуты сборов.
В доме тишина. Только ветер надоедливо стучит ставней,
да на крыше гремит оторванный железный лист. Мне вдруг
кажется, что кто-то неслышно вошел в комнату, стоит за
моей спиною. Оглядываюсь:
—	Пашка! Ты что так поздно?
Вид у него ужасный. Он без шапки. Волосы взлохмачены.
В глазах ярость. Парнишка с трудом выговаривает:
—	Борьку убили!..
—	Я уже знаю.
—	Дайте ружье, я им такое устрою за козленка!..
—	Что ты, милый мой, успокойся. Дедушка завтра сам
съездит туда, разберется.
—	Не дадите?— В его голосе решимость. Он выжидающе
косит на меня горящие глаза.
—	Нет, не дам... Ты успокойся, без тебя разберутся.
—	Обойдусь и без ружья,— бросает он, выскакивая из
комнаты.
Я ловлю его в прихожей. Парнишка отчаянно сопротив¬
ляется, и мне с трудом удается удержать его.
Затаскиваю Пашку в комнату. Крепко держу его за руки.
Он не сдается. Тяжело дышит, не смотрит мне в глаза. Слы¬
шу, как бурно стучит его сердце.
—	Ты что задумал?
Молчание.
—	Лучше скажи. Тогда вместе решим, что делать.
Парнишка легонько двигает плечами, пытаясь высвобо¬
дить руки, и поворачивает ко мне красное, запорошенное яр¬
кими веснушками лицо.
—	Никогда им не прощу. Отрыгнется им Борька, вот уви¬
дите!
—	Наказать их, конечно, надо, но по закону, а ты сразу
за ружье!.. На что это годится? Долго ли с ружьем до беды?!
—	Это я для смелости,— оправдывается Пашка.
—	Для смелости... Ты еще слишком мал, чтобы самому
решать такие вопросы. Положись на дедушку. Он непременно
придумает, как поступить с браконьерами. Не отступится. А
тебе советую выбросить из головы свою затею. Вытаскивай
из чехла мой спальный мешок, забирайся в него и спи.
186

Пашка постепенно успокаивается.
—	Ладно, можно и остаться,— примирительно говорит он.
Соблазн был велик — заснуть в походном меховом мешке.
Пашке это даже не снилось. Он с удовольствием достает ме¬
шок, стелит его на полу, раздевается и, забравшись поглубже,
затихает.
—	Спокойной ночи! — говорю я, довольный наступившим
перемирием.
Парнишка что-то бурчит в ответ, и в избе опять становит¬
ся тихо. Только ветер по-прежнему стучит скрипучею ставней.
Снова сажусь за письма. Скучающий хозяйский кот, усев¬
шись рядом на табуретке, что-то доверчиво бормочет мне о
своей кошачьей жизни. Пашка не спит, беспрерывно ворочает¬
ся, вздыхает, что-то трудно додумывает.
—	Дядя...— вдруг слышится его голос.
Я поворачиваюсь к нему. Он сидит на спальном мешке.
—	Ты почему не спишь?
—	Зачем они убили Борьку? — Голос его дрожит. Он с
трудом сдерживает слезы.— Я сейчас подниму всех своих ре¬
бят, побежим в бор, найдем их...
—	Ты с ума сошел — ночью в бор! Кто это тебе позво¬
лит?!— И я строго погрозил ему пальцем.— Говорю, дедушка
им не простит, найдет на них управу законом.
—	Пусть дедушка по закону, а мы им сами что-нибудь
устроим: на всю округу опозорим за Борьку так, что ни в тай¬
ге, ни в поселке места им не будет. Вот посмотрите!..
—	Успокойся, Пашка, никуда я тебя не пущу, а тем более
собирать ребят. Спи. Утром поедешь со мною на аэродром.
—	Возьмете? — снова обрадовавшись, недоверчиво спра¬
шивает он.— Ох, как мне охота близко посмотреть самолет!
—	Это я тебе устрою: и самолет посмотришь, и проводишь
меня. Я уезжаю надолго. Не знаю, встретимся ли мы еще ко¬
гда-нибудь с тобой, Пашка?
—	Встретимся, о чем разговор. Иначе и быть не может!
—	Ты прав: надо непременно еще встретиться. А теперь,
поскольку нерешенных вопросов у нас больше нет, спи. Утром
рано разбужу.
Он еще посидел с минуту, поморщил лоб от каких-то дум
и, забравшись в спальный мешок, затих. А я, глядя на Паш¬
ку, подумал: «Хорошо, что так легко мне удалось отвлечь его
от мыслей бежать в бор к лесорубам...»
Покончив с письмами, я с облегчением, точно гора тяжести
187

свалилась с плеч, лег в постель. Пашка уснул тяжелым, бес¬
покойным сном, стиснув в гневе пухлые губы и откинув дале¬
ко назад правую руку, будто намереваясь кого-то ударить.
У его изголовья отдыхал кот. Положив усатую морду на сло¬
женные полудугою передние лапы, он, мурлыкая, баюкал сон
парнишки.
Меня будит энергичный толчок в бок.
—	Встаньте, Пашка убег, только что выскочил из избы,—
слышу тревожный голос Акимовны.
—	Что же вы его не задержали?
— Где там мне задержать! Было схватила у двери, так
он выскользнул, как налим.
С улицы доносится пронзительный свист. Я знаю: это у
ребят сигнал бедствия, призыв к немедленному сбору. Он по¬
вторяется трижды и смолкает.
Я выскакиваю во двор. В предутренней тишине поселка
какая-то тревога. Где-то скрипнула калитка, послышались
торопливые шаги по переулку, кто-то перелезал через заборы,
бежал, затем напротив в доме хлопнула дверь, но сейчас же
раскрылась, и женщина крикнула в темноту:
—	Степка, вернись!
Как бы в ответ ей слышу мальчишеский шепот:
—	Жулик, Жулик, пошли скорее! — И Степка, видимо с
собачонкой вместе, исчезает.
Я выбегаю на улицу, но уже поздно. В переулке пу¬
сто, и только быстро удаляющийся лай собак выдает бег¬
лецов...
Стою долго, будто пригвожденный к месту, не знаю, что
предпринять, чтобы удержать Пашку от неверного шага. И в
то же время понимаю, что иначе Пашка поступить не мог, и я
на его месте сделал бы то же самое. Но что он задумал? Нет,
нет, он не сделает глупости, пальцем никого не тронет — на
это он не способен. Но парнишка придумал какое-нибудь
свое, мальчишечье наказание, вроде того, что он сделал с со¬
бачником. В этом я убежден. Тогда пусть ребята бегут в бор
с болью за Борьку, за Марфу, пусть гневаются. Может быть,
в этом гневе у них окрепнет любовь к природе, и они унесут
ее в жизнь, по-настоящему встанут на защиту лесоа, птиц,
зверей, рыб — всего живого царства природы.
—	В добрый час, ребята! — кричу я им вслед, и мне вдруг
188

до боли хочется стать мальчишкой, бежать вместе с ни¬
ми в бор и узнать, что же придумал Пашка в эту бес¬
сонную ночь...
Скоро утро. Акимовна на прощанье угощает меня пирож¬
ками. Усаживается рядом, долго смотрит в глаза.
—	Молодец Пашка! — не выдерживает старушка.— Пусть
он их, убивцев, малость пропесочит. Мы за него всем посел¬
ком пойдем, в обиду не дадим.
—	Значит, и вам, Акимовна, приглянулся Пашка?
—	Как же, милый мой, на то я долго прожила на свете,
чтоб разбираться в людях. А он-то еще дитё, весь наружи.
Хороший парень!
—	Но ведь он с чужой улицы?
Акимовна добродушно улыбается.
—	Пашку беру к себе на квартиру. С Гурьянычем догово¬
рилась,— торжественно заявляет она.— Ему от нас ближе в
школу ходить, да и как будто сродни мне стал этот бесенок.
Вместе ждать будем вас. Когда вернетесь?
—	Не знаю, Акимовна, наша жизнь, разведчиков, полна
всяких неожиданностей. Может, больше и не встретимся. А за
Пашку я рад, что он будет жить у вас. Вы, Акимовна, добрый
человек, проследите по-матерински за ним.
Подъехала машина. Мы прощаемся.
Над землею рассвет. Орут пробудившиеся петухи, в отда¬
лении лают собаки. Столбы дыма встают над поселком.
Я заезжаю за Василием Николаевичем. Меня радует
мысль, что мы с ним надолго покидаем жилые места. Наш
дом, наш очаг, наши мечты уже там, в далекой тайге, у снеж¬
ных вершин, на звериных тропах, куда мы давно стремимся.
Наконец-то расстанемся с оседлой жизнью, чтобы надолго
стать лесными кочевниками, полностью отдаться работе, при¬
ключениям, неудачам и успехам, всегда сопутствующим ра¬
боте геодезистов. И в моем воображении возникают картины
предстоящих таежных походов, борьбы с дикой природой,
новых открытий.
Но пройдут дни, недели, месяцы, и нас снова, может, с еще
большей силой, потянет из безлюдных пустырей обратно к
родному очагу, к друзьям, к людям, и все то, что мы сейчас
спешим покинуть, покажется самым желанным, дорогим, не¬
обходимым.
189

На аэродроме уже собрались провожающие. Но среди при¬
сутствующих нет Пашки. Обидно. Хотелось на прощанье
крепко обнять этого хорошего, полюбившегося мне парень¬
ка, сказать ему много теплых слов. Вот когда я почувство¬
вал, как он близок и дорог мне, этот маленький наследник де¬
да Гурьяныча— будущий хранитель родной земли.
Гудят моторы. Машина выруливает на дорожку. Короткая
передышка — и мы покидаем эту землю, поселок, деда смо¬
локура Гурьяныча, Пашку с их радостями и надеждами...
Я прошу командира самолета не торопиться набирать вы¬
соту. Летим над знакомым бором. Где-то впереди, в густом
сосняке, таится избушка Марфы. Уже узнаю лысые холмы,
пересеченные Ясненским трактом поляны. Еще какая-то доля
минуты и... Что это? Ни зимовья, ни сарая... На том месте,
где они стояли, лежит угольно-черное пятно да дымящиеся
головешки.
— Значит, не пережила Марфа гибели Борьки, не прости¬
ла,— сказал Василий Николаевич, отрываясь от окна само¬
лета.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Все лето мы с Василием Николаевичем бродили по таеж¬
ным просторам, взбираясь на скалистые вершины гор, пересе¬
кали топкие мари, бурные реки. За это время мы побывали
во многих полевых подразделениях геодезистов и топографов,
помогали работать, жгли с ними ночные костры, топтали тро¬
пы, разделяли невзгоды кочевой жизни. И сколько бы мы ни
бродили по безлюдным просторам, куда бы мы ни направля¬
лись, всегда нас впереди ждали загадочные, манящие дали.
Очень часто в этих путешествиях мне вспоминалось ста¬
ренькое зимовье в глухом Медвежьем логу, покосившееся, с
заросшей бурьяном крышей, с маленькими оконцами, хотя
я его никогда не видел. Я по-настоящему здорово полюбил и
Гурьяныча, чудесного старика, пронесшего через трудную
жизнь свою человечность, и Пашку, конопатого паренька,
беспокойного, в трудной жизни ищущего свою судьбу, и ба¬
бушку, которую оба они с большой заботливостью оберегают
и без которой нельзя представить себе ни Гурьяныча, ни Па¬
шку. Как много у этих людей сердечности и простоты, и не
это ли делает их счастливее многих из нас?!
190

Не могу избавиться от ощущения, что Гурьяныч и Паш¬
ка вместе с Кудряшкой идут с нами по тайге. Я как будто
продолжаю наблюдать, как настойчиво и осторожно старик
раскрывает перед внуком таинственный мир живой природы,
приучает беречь ее, чтобы жизнь людей была красивой. И я
как будто сам учусь у этого мудрого смолокура понимать ее.
Незаметно уходят последние дни лета. Стынет земля. Про¬
зрачней и чище становится воздух. Синеет безбрежная
лазурь неба. Лес приумолк, и по низинам потекли жидкие
туманы.
Мы с Василием Николаевичем не успели за короткое лето
согреться. Свернули на юг, где было еще много тепла и
солнца. Шли напрямик, торопливым конским шагом, через
пади, холмы, залесенные равнины. На плечах несли с севе¬
ра первые признаки осени...
Шли долго.
С нами топчет немереные тропы Загря. Без этой зверовой
лайки нам было бы скучно в тайге. Он великолепно сложен,
обладает сильным чутьем, предан нам, неутомим в своих та¬
ежных приключениях. Он предупреждает нас о близости мед¬
ведя, с которым у него давнишние счеты, о жировках сохатых
и сокжоев, и в тяжелые дни, когда у нас кончались продукты
и их неоткуда было взять, Загря помогал нам добывать для
пищи зверя.
Где бы я ни был, но когда вспоминаю осень, в памяти
невольно возникают скалистые горы, подбитые снизу могу¬
чей кедровой тайгою, одетые в легкий пурпур, с ярким солн¬
цем и белыми туманами, нависающими над бездонными про¬
пастями, где осенними зорями ревут маралы.
Воспоминания обычно цепляются одно за другое, и сила
привычки тянет в эти сказочные горы, чтобы еще и еще по¬
слушать брачную песню марала.
Еще несколько дней пути, и мы доберемся до поселка, от¬
куда начали весною свое путешествие. Там я снова встречусь
с Гурьянычем и Пашкой. Чтобы приглушить свою тоску по
парнишке, я решил при встрече подарить ему свое ружье.
Представляю, сколько у него будет радости!
Сегодня восьмое сентября. Осень в полном разливе. Ос¬
тается всего лишь два дня, и заревут маралы. Мы торопимся,
нам надо непременно добраться завтра до знакомых гор, они
уже много дней перед глазами, надвигаются на нас своими
зубчатыми вершинами. В этих горах мы с Василием Николае¬
191

вичем сделаем однодневный привал, чтобы на заре подслу¬
шать осеннюю песню марала.
Идем тайгою. Под ее сводом вечный сумрак. Сюда не про¬
никают лучи солнца, не доходят порывы ветра, здесь не жи¬
вут звери, и крик случайно залетевшей птицы не оживляет
ее, а еще больше подчеркивает глушь. В этом лесу постоян¬
ная сырость, нет ни трав, ни цветов и в мертвой тишине гул¬
ко отдаются шаги каравана.
В это осеннее время зверь держится главным образом в
верхней зоне леса, вблизи альпийских лугов. Там, под сенью
скал, они находят себе прохладу и корм. Именно во второй
половине сентября у маралов наступает бурный период их
жизни, когда откормленные на горных травах самцы вступа¬
ют в поединок друг с другом, в жестоких схватках меряют
свои силы, тогда от их нескончаемого рева, кажется, поют и
тайга, и ущелье, и скалы. Быть в это время в обитаемых зве¬
рем горах — счастье, а увидеть их схватку натуралист может
разве только мечтать.
У меня было письмо из Академии наук, с просьбой до¬
быть для музея маралов — самца и самку. В это брачное
время вообще все виды оленя имеют самый красивый наряд.
Шерсть на них густая, хорошо прилегает к спине и бокам.
Может, нам повезет, и мы завтра отстреляем пару зверей.
Солнце ушло за полдень. Мы перебрели быструю речку
Бутуй, вырывающуюся из гор, чтобы в тихих заводях, под
охраной береговой тайги передохнуть. Теперь до нашего по¬
селка оставался один день пути, но мы свернули в ущелье и
там отаборились. Палатку ставили без лишнего стука—зверь
далеко слышит посторонний звук, боится его. Мы же должны
были свое появление здесь держать в секрете.
Навалилась мошка. Пришлось развести небольшой дымо¬
кур для лошадей. Поставили палатку на тот случай, если нас
застигнет здесь ненастье. Убрали вьюки и заготовили дров.
Василий Николаевич предлагает подняться к верхним
гребням и там в скалах заночевать, чтобы не прозевать ут¬
ренней зари.
Взбираемся на крутизну. За плечами котомки, ружья, в
руках посохи. У меня к поясу привязан Загря.
Василий Николаевич — мой неизменный спутник по мно¬
гим экспедициям. Нас сблизила любовь к природе, к скита¬
ниям по неисследованным дебрям Сибири. Много лет мы ото¬
гревались у одного костра, топтали одну тропу, делились по¬
192

следним сухарем, жили одними думами. Он человек нераз¬
говорчивый, любит все додумывать сам. На его загорелом
лице глаза кажутся неприметными, но они необыкновен¬
но пытливы, мимо них ничто не промелькнет незамечен¬
ным.
Лес постепенно мельчает, выклинивается, не выдерживая
натиска россыпей, стекающих серыми, ноздреватыми пото¬
ками сверху. С небесной высоты нас заметили беркуты. Они
кругами ходят по бездонной синеве, роняя на землю пугаю¬
щий крик.
На минуту я задерживаюсь передохнуть. Весь горизонт
справа и слева от нас загроможден взмахами вершин, уже
чуточку поседевшими от снега. Между ними в провалах уже
копятся вечерние тени. А внизу, в глубине ущелья, беснуется
Бутуй. На его берегу видны палатки, кони и одинокая струй¬
ка дыма. Это наш лагерь.
Еще небольшое напряжение, и мы у скал. Василий Ни¬
колаевич, склонившись на посох, спокойным взглядом ощу¬
пывает местность и открытым ртом хватает воздух, напоен¬
ный прохладой снежников и пряным запахом разнеженных на
солнце рододендронов. Я, усевшись на камень, отдыхаю. С
каждым новым вдохом слабеет усталость, будто пьешь живи¬
тельную влагу, пьешь и не можешь напиться.
Вдруг Загря вскочил и повернул морду к соседнему отро¬
гу. Мы смотрим туда. Что-то серое мелькнуло внизу по кед¬
рачу и быстро поднялось на гребень.
—	Бык...— тихо шепчет Василий, хватая меня за руку.—
Видать, нас учуял. Этот на трубу не придет сегодня.
Я смотрю в бинокль. Верно, марал! Бежит он легко, ноги
вразмет, гребет ими широко, во всю звериную прыть. Вот
он выкатился на открытую седловину с болотцем в средине
и, откинув назад рога, замер, видимо, прислушиваясь. До не¬
го метров триста пятьдесят, но в бинокль он кажется рядом,
и я, как завороженный, любуюсь им. Как чертовски он на¬
пряжен! В его застывшей позе — угроза. В широко расстав¬
ленных ногах, в гордо откинутой голове, в ноздрях что-то
властное, непримиримое. А какие изящные ноги, как все в
этом звере пропорционально, точно, гладко! И кажется он
творением великого мастера, вылитым из светло-бурого ме¬
талла.
—	Что делать?.. Стрелять?! — спрашиваю я Василия Ни¬
колаевича и прикладываю к плечу карабин.
13 Гр. Федосеев
193

—	Нет, далековато, ранишь — уйдет, а зверь, кажись, тот,
какого мы ищем,— отвечает он.
Бык делает несколько торопливых прыжков, трясет головой
и с хода падает в болото. Столб мутной воды окутывает зве¬
ря. В каком-то бешеном припадке он разбивает грязь копыта¬
ми, падает в нее, вскакивает, снова падает, выворачивает
рогами пласты земли и угрожающе стонет невидимому
противнику. Мы, затаив дыхание, наблюдаем: не часто при¬
ходится видеть марала в таком драчливом состоянии. Он ищет
соперника, чтобы в первой схватке испытать свои силы. Но
еще не ревет, гневается молча.
Через минуту марал выскочил из болота весь в грязи. С
рогов свисали клочья тины. Не задерживаясь, даже не стрях¬
нув с себя прилипшую грязь, он махом бросился вверх по от¬
рогу и скрылся за густой грядой кедрачей. Его путь в тишине
дремлющих скал можно было проследить по глухому протяж¬
ному стону.
Какое-то время мы находимся под впечатлением виденной
картины и молчим. Загря, после неоднократной попытки со¬
рваться с поводка, повернулся к нам и в его умных глазах
можно было прочесть упрек.
—	Здоровущий сатана и жирён! Такого бы свалить! —
говорит Василий Николаевич, почесывая затылок.— Думаю,
уйдет далеко.
—	Не должен бы, место тут ихнее: скалы, кедрачи, поля¬
ны,— отвечаю ему. — Самку найдет — угомонится и заревет.
Тогда-то мы и подберемся к нему с трубой. А сейчас уйдем
отсюда, чтобы место не одушить...
Отходим влево через ложок, немного поднимаемся по оль¬
ховой чаще. Идем бесшумно, как тени. Тут на склоне не так
просто найти место для ночлега, тем более нам, привыкшим
к таежному «комфорту».
Нас приютил старый кедр, росший рядом со скалою. Под
ним уютно, сухо и можно укрыться от непогоды. Мы быстро
организуем ночлег. Василий Николаевич остается готовить
ужин, а мы с Загрей отправляемся на верх скалы встретить
вечернюю зарю и подслушать, о чем шепчет старая тайга в
эту осеннюю пору.
Поднимаемся по узкому гребню, усеянному обломками
гранита. Все шире и дальше уходит горизонт. Мутнеет си¬
нева далеких гор.
Вот мы и наверху.
194

Я присаживаюсь на камень у края глубокого обрыва. До¬
стаю кисет и с каким-то, никогда не испытанным, наслажде¬
нием закуриваю: отрываю бумажку, насыпаю махорки, урав¬
ниваю и начинаю крутить цигарку. А сам не свожу глаз с
полян, что лежат подо мною. Кобель, усевшись на задние
лапы, прислушивается, лениво шевеля ушами. Где-то за зуб¬
чатой грядой гольцов еще не угасли последние лучи солнца.
День ушел. Над дикой рекой копится прозрачный туман, оку¬
тывая ущелья сумраком. Ни звука, будто здесь нет ни еди¬
ного живого существа. И эта тишина создает впечатление
первобытности и беспредельности.
Наконец, вижу: из перелеска соседнего отрога, словно при¬
видение, выходит бык-марал, небольшой, но рогастый. Бес¬
шумными шагами он поднимается на выступ скалы и зами¬
рает над пропастью настороженным зверем. Я забываю про
карабин, про За;грю. И вдруг из-за Бутуя, от скал, что нави¬
сают над рекою, в мертвую тишину наступающей ночи вры¬
вается рев. В этой первой песне, еще робкой, звучит с непо¬
вторимой силой и призыв, и угроза.
Вздрогнула тайга, ожили скалы, нетерпеливо взвизгнул
Загря. Тотчас же, с далеких-далеких мысов, прикрытых ве¬
черним сумраком, долетает ответный рев, строгий и басистый.
А бык, что на соседнем отроге, продолжает стоять, прислуши¬
ваясь, как бы пытаясь разгадать по звуку силу ревущих про¬
тивников. Он вытягивает шею, приподнимает голову, хочет
сам зареветь, но из открытого рта у него вырывается только
тихое мычание.
Снизу, из темных лощин, неслышно, воровски подкрался
туман, неотвратимый, как ночь, и все вокруг нас утонуло
в белесоватой мгле. Так и осталась в памяти на всю жизнь
эта вечерняя заря над Бутуйским ущельем и осенняя песня
марала.
Где-то за туманом погасала заря. Темень холодная, гу¬
стая, свалилась на горы.
Мы спускаемся к Василию Николаевичу. Ноги скользят
на крутых спусках, поросших поблекшей травою, срываются
камни, уносят в невидимую глубину ущелья грохот обломков.
Откуда-то наплывает протяжная песня марала.
Под кедром горит костер, оттеснив от стоянки мрак уже
наступившей ночи. Рядом с огнем ворох хвои для постели.
Пахнет кашей, вяленой сохатиной, но ужин все еще не
готов.
13*
195

—	Слышал? — спрашивает Василий Николаевич, кивнув
головою в сторону Бутуя.
—	Как же, слышал. Сам чуть не заревел от радости...
—	В прошлом году первый двенадцатого числа запел, а
нынче раньше, видно нетерпение...
Туман незаметно исчез. Все уснуло. Над нами дремлют ка¬
менные сторожа да мутится тучами небо. Какое блаженство
костер! Сядешь так вот, возле него, обнимешь сцепленными
руками согнутые в коленях ноги, и смотришь, как огонь по¬
жирает головешки, как в синих вспышках плавятся угли. Ка¬
жется, ничто так не располагает к раздумью, как костер.
После ужина спать. Но разве уснешь? Неугомонное вооб¬
ражение рисует одну за другой картины. То я слышу рев, то
лай Загри, то бегу наперерез удирающему маралу. Прому¬
чился до полуночи и встал. У огня сидел Василий Николае¬
вич, погруженный в свои думы.
Я поправил костер, повесил чайник.
Никогда утро не было таким желанным, как в этот раз.
Но что случилось? С мутного неба повалил белыми хлопь¬
ями снег. В природе все оцепенело в ожидании чего-то не¬
избежного. Неужели так страшны эти невесомые пушинки,
хрупкие создания облачного мира?
Пушинки не тают на остывшей земле, они копятся, сгла¬
живая шероховатую поверхность своею бархатистой белизной.
Под их покровом исчезают бугры, россыпи, зелень...
Перед утром тучи свалились на запад, поднялась запозда¬
лая луна и какая-то ночная птица крыльями потревожила
настывший воздух.
—	Пора, до рассвета надо выйти к верхним полянам и
«зареветь»,— говорит мой спутник, поднимаясь от костра.
Молча покидаем стоянку. Загря идет со мною. Еще власт¬
вует ночь и не верится, что когда-нибудь наступит день. Луна
освещает наш путь. Взбираемся выше и выше. Как тут свежо
в этот предутренний час, как заманчиво долгожданное, пол¬
ное волнений утро! Ни единый звук не нарушает покоя гор,
только скрипит под ногами свежий снег.
Мы выбрались на верх отрога. Под последним кедром за¬
держались. Ниже — обрыв, за ним длинной полоской вытя¬
нулась поляна, оконтуренная старыми кедрами. Тишина и
покой властвуют над этой высотой.
Вот-вот народится заря. Хотя восток еще мрачен, но уже
чувствуешь ее, вестницу приближающегося утра. Василий Ни¬
ше

колаевич тревожным взглядом окинул небо, достал из котом¬
ки длинную конусообразную трубу, сделанную из кедра.
—	Попробуем зареветь, — говорит он, заметно волнуясь.
Став поудобнее, Василий Николаевич приложил тонкий
конец трубы к влажным губам и с натугой потянул в себя
воздух. Сильный звук разорвал тишину ночи. Он «ревел» с
большим искусством, совершенно точно подражая голосу ма¬
рала. И еще не смолк последний аккорд, еще перекликалось
голосистое эхо, а из-за Бутуя, от темных скал, что нависают
над рекою с противоположной стороны ущелья, уже послы¬
шался ответный рев, еще более грозный, более властный, не¬
жели вчера.
Василий Николаевич повторил свою песню, слегка укора¬
чивая звуки, и снова мертвая тишина обняла горы. Все на¬
пряглось, насторожилось, и мы замерли в немом ожидании.
А за зубчатыми грядами гор, за прозрачным туманом, из
бездны сочится скупое утро. Гаснут звезды. Уходит ночь, сни¬
мая с сонных кедров свой черный полог. И в этой убаюкива¬
ющей тишине слух ловит чьи-то торопливые шаги под обры¬
вом. Загря, сбочив голову, смотрит вниз. Видим: из чащи
выходит крупная маралуха, мягко ступая по зеленому мху.
Она вся насторожена, что-то ищет возбужденными глазами и,
вытянув шею, поворачивает голову к скале. Самка как буд¬
то удивлена, не понимает, почему ее никто не встречает, куда
делся бык — ведь он только что ревел, звал...
—	М-м-м...— тянет обманутая маралуха.
А мы стоим, сливаясь с тишиною, забыв про свое сущест¬
вование. Только Загре невмоготу этот молчаливый поединок.
Один прыжок, и он повис на сворке. Самка, откинув голову,
ловит шорох, смотрит выжидающе вверх. Она, несомненно,
видит нас, однако что-то затуманивает ей глаза, не может
понять, почему желанный шорох не приближается. Но вдруг
ее охватывает страх. Один, два пугливых прыжка, грохот
камней, и самка исчезает в тени старых кедров.
—	Дурень, на матку позарился,— ласково упрекнул Васи¬
лий Николаевич кобеля.
Опять ждем. Вдали медленно и широко разливается по
небу нежный свет осеннего утра. Белые космы тумана мир¬
но дремлют по утесам. К югу торопятся стайки мелких птиц.
Где-то за ближним отрогом нетерпеливо взревел бы^ и по¬
слушное эхо разнесло по горам грозный вызов.
—	Пошли наверх, может, это наш ревет, — бросает Васи¬
197

лий Николаевич, и мы торопимся, взбираемся по крутому от¬
косу.
Теперь дорога каждая минута. Ведь с наступлением дня
самцы угомонятся, почти перестанут реветь и дадут о себе
знать только перед закатом солнца. А если обнаружат нас,
то и совсем уйдут.
Вот мы и на верху отрога. Осторожно подбираемся к краю
и заглядываем вниз. Там лог, усеянный мелкими скалами и
старыми кедрами. Где же бык? Не так просто заметить зверя,
одетого в серый брачный наряд, среди россыпей и поблекшей
травы. Хорошо, что с нами бинокли, и пока осматриваем лог,
из-за соседнего отрога доносится тоненький голос быка, не¬
уверенный, почти детский. Но он нас не соблазняет.
—	Видишь? — шепчет Василий Николаевич.
—	Где?
—	На верхней скале, сюда смотрит, небольшой зверь. Но
не наш, рога какие-то уродливые.
Я гляжу туда и то, что вдруг попало в поле зрения би¬
нокля, радует меня: на полуразрушенной скале стоит бык,
упершись в гранитный постамент широко расставленными но¬
гами. В его высоко поднятой голове, в мощной груди, повер¬
нутой к нам, и в чуточку сгорбленной спине — готовность к
поединку. Во всей его позе дьявольская настороженность. А
рядом, под скалою, у него на виду мирно пасутся две самки.
Он будто их не замечает, сторожко караулит тишину лога.
—	Этого, кажется, я вечером видел, он нам не подходит.
Солнце осветило лесные закоулки. Запылали бездымные
костры листопада, четко выкроились дали. В небе плывут
первые стаи журавлей. Бык, за которым мы следим, все еще
стоит на скале, в настороженной позе. Кого ждет он, подол¬
гу всматриваясь в изорванный контур соседнего отрога, от¬
куда нет-нет да и донесется нескладный рев молодого быка?
Неужели там таится какая-то опасность?
—	Разве зареветь потихоньку, может, подойдет? — спра¬
шивает шепотком Василий Николаевич и бросает в утреннюю
тишину короткий приглушенный звук.
Бык даже не пошевелился, даже не повернул головы в на¬
шу сторону, продолжая смотреть на соседний отрог. Опять от¬
туда, но уже ближе долетела нестройная песня все того же
молодого марала, но как теперь она вдруг взбесила быка на
скале! Он угрожающе потряс головой, вдруг разрядился мо¬
гучим ревом, от которого, казалось, пробудились горы, и дол¬
198

гий шепот не смолкал по скалистым овражкам, по густым
кедрачам, повторяя угрозу.
А в это время на седле, освещенном утренними лучами
солнца, выходит зверь с роскошными рогами, статный, беле¬
сый, тот самый, который вчера купался в грязном болоте и
с кем мы сегодня искали встречи. Это у него оказался такой
писклявый голос. Бык ни на минуту не задержался, не осмот¬
релся и с хода, тяжелой рысью, бросился в лог. По поведе¬
нию противника, по его раздраженному реву он, видимо, до¬
гадался, что с ним самки, и теперь, казалось, никакая сила
не могла задержать его на полпути.
Дальнейшие события развернулись неожиданно и быстро.
На скале не осталось марала. Спустившись к самкам, он пуг¬
нул их вперед, навстречу сопернику, и все скрылись в раз-
ложине. Мы схватили котомки и тоже бросились туда. Теперь
было ясно, что поединок неизбежен, что только сила решит,
с кем должны остаться эти две самочки, виновницы осенних
ссор и жестоких схваток.
Припадаем к толстому кедру. Выглядываем. Справа на
косогоре стоят настороженные самки, смотрят на склон от¬
рога. Быков не видно, но где-то впереди слышится треск. Мы
бросаемся вперед.
Скатываемся в лог. В такие минуты забываешь про все,
бежишь, не замечая рытвин, валежника, пней, не замечаешь,
как сучья хватают одежду, как ветки хлещут по лицу.
Добираемся до открытого места. В двухстах метрах от
нас по крутяку медленно поднимается навстречу сопернику
бык, чьи самки остались на косогоре. Он угрожающе потря¬
сает рогами, рвет копытами пухлую землю и тихо, злобно
стонет. Какая уверенность в силе, в его медлительном шаге?
А сверху, сокращая расстояние саженными прыжками, на не¬
го надвигается другой бык, еще более решительный, еще бо¬
лее гневный. Он даже не остановился, чтобы рассмотреть про¬
тивника, так, с ходу, всей своей тяжестью, навалился на не¬
го, сбил с ног, и оба покатились вниз.
Загря мечется, ходит на дыбках, не могу унять. Сбрасы¬
ваю котомку, привязываю к ней кобеля, угрожаю расправой,
если он не успокоится, и для убедительности даю ему затре¬
щину. А сам подбегаю к камню и замираю, забыв про кара¬
бин, про себя.
С крутяка скатываются к нам сцепившиеся в смертной
схватке быки. Мелькают рога, ноги, спины, слышится приглу¬
199

шенный стон. Клубы горячего пара окутывают морды деру¬
щихся. Потрясающее зрелище! Треск кустарника и грохот
камней наполняют долину.
Как разнять дерущихся, чтобы потом добыть белесого
быка? Какой великолепный экземпляр для музея! Стреляю
вверх. Сухой, колючий выстрел разрывает сцепившихся в
схватке маралов. Но только на миг, чтобы снова, с еще боль¬
шей яростью, наброситься друг на друга. Однако в этом
прыжке белесый бык поскользнулся передними ногами, при¬
пал к земле, не успел вскочить, как противник со всей силой
всадил ему в бок два острых отростка рогов. Тот взревел, по¬
трясая ужасом горы, вскочил, но уже не мог сопротивляться.
На наших глазах увял, уши упали, шерсть на боках подня¬
лась. Стоящие подле самки еще больше насторожились. Им
тоже, видно, непривычна такая схватка быков.
А меньший самец, подбодренный успехом, еще раз бьет
противника рогами. Тот с тяжелым стоном валится на землю.
Я опять стреляю вверх, хочу прекратить эту жестокую рас¬
праву.
Теперь выстрел доносится до зверей пугающим звуком.
Победитель бросается к самкам, и они все вместе, легкими
скачками, удирают вправо, машут нам желтыми фартучками,
прикрывающими зад, и исчезают за мелкими скалами.
Белесый бык поднимается, пугливо оглядывается, бросает¬
ся своим следом обратно на седловину, откуда пришел. Но те¬
перь в его прыжках нет прежней растяжки, он не может ра¬
зогнуть скрюченную спину.
—	Чего же не стрелял? — спрашивает меня Василий Ни¬
колаевич, кивая головою в сторону скрывшегося быка.
—	А ты почему не стрелял?
Он молчит.
Надо было действительно стрелять в белесого быка, ведь
он теперь все равно не будет жить и мог бы украсить музей
Академии наук. Но мы были буквально потрясены схваткой
маралов, и в последний момент забыли про все на свете.
Василий Николаевич закуривает. Мне не по себе оттого,
что так неладно получилось, упустили такого красавца! Нуж¬
но же было столько времени мечтать о такой встрече, потра¬
тить столько усилий, чтобы добраться сюда, наконец найти
маралов и ни с чем уйти с гор.
Но горечь обиды не могла затмить того главного, зачем мы
потратили много дней на путь сюда, карабкались по кручам
200

в поднебесье. Мы увидели горы в осеннем наряде, видели
схватку маралов. А добыча — это только часть наших жела¬
ний. О чем я очень пожалел — так это о том, что с нами не
было Пашки. Такую картину не часто увидишь.
Прежде всего нам надо убедиться, насколько опасны ра¬
ны у белесого быка и как далеко он, напуганный нашим при¬
сутствием, сможет уйти, затем уже решать, что делать
дальше.
Набрасываю на плечи котомку, привязываю Загрю к поя¬
су, и мы поднимаемся к месту схватки быков. Раненый зверь
ушел по косогору. На его следу не видно крови. Но Загря
продолжает с какой-то удивительной собачьей щепетильно¬
стью обнюхивать веточки, траву на следу марала и упрямо
тянет меня вперед.
—	Видно, не наш, совсем ушел... — заключает Василий
Николаевич, сбрасывая котомку.— Чайку вот тут, у ручейка,
попьем и айда на ту сторону Бутуя, там и вчера, и сегодня
ревели быки.
—	Чайку попить не плохо. А Загрю отпустить, пусть про¬
мнется немного.
—	Пускай!
Я отстегнул ошейник, и кобеля как ветром сдуло, мигом
исчез в зарослях ольховника.
Мы сидим у костра, пьем чай. Уже день. Время тянется
медленно.
—	Ты ничего не слышишь? — вдруг спрашивает Василий.
—	Нет.
—	Неужто я ослышался... вроде собака слаяла,— и он,
припав ухом к земле, долго слушает.— Ей-богу, собаки лают!
—	Почему собаки, ведь Загря один?
—	Лают две,— говорит он уверенно, складывает котомку,
хватает карабин и, уже не разбираясь, что под ногами, то¬
ропится вниз на седловину.
За ручьем видим след марала. Идем дальше. Вот зверь
прыгнул через валежину, и у него как будто от натуги рас¬
крылись раны и брызнула черная кровь по кустам. Значит,
бык ранен. Торопимся дальше. За седловиной будто кто-то
бьет в пустую бочку, это лают собаки. Их действительно две.
Где Загря нашел себе компаньона? Но разве до этого те¬
перь?! Ноги сами по себе бегут вперед, пересекают лог, кед¬
201

ровый перелесок и выносят нас на соседний гребень. Оста¬
навливаемся отдышаться.
С отрога в глубоченный провал убегают зубчатые стены
и оттуда ясно доносится лай. Отдыхать некогда. Сбегаем
вниз по звериной тропке. Теперь кажется совсем близко, уже
долетает приглушенный рев зверя. Нет сил побороть любо¬
пытство, и мы выглядываем из-за скалы. Видим выступ над
обрывом и на нем раненого быка. Зверь умирает, он бьется
в предсмертной агонии, сползает к краю обрыва и летит вниз
вместе с грохотом камней.
Осторожно спускаемся к нему.
Собаки молча сторожат добычу. Даже теперь, распрощав¬
шись с жизнью, бык сохранил в своем внешнем облике что-то
могучее, властное, присущее маралу только в брачный пери¬
од. С Загрей небольшая собачонка, подстрижена под льва, с
кистью на конце хвоста и с удивительно знакомой мордой.
Откуда она взялась? Я хочу приласкать незнакомку, но она
отвечает суровым взглядом, сторонится, видно — не бродячая.
Ее появление здесь кажется загадочным.
До темноты нам не управиться со зверем. Решаемся зано¬
чевать.
Вспыхнул костер, и тонкая струйка дыма просверлила
синь вечернего неба. Мы поджарили печенку и уже готови¬
лись поздравить друг друга с успехом, как вдруг собаки вспо¬
лошились.
—	Никуда они от нас не уйдут, пусти-ка меня вперед,—
послышался басистый голос и затем торопливые шаги по
камням.
Я вскакиваю. Кто они, эти люди, в такой глуши? Подни¬
мается Василий Николаевич. Собачонка повернулась на звук,
завиляла хвостом. — Значит, браконьеры, — подумал я.
Видим, из кедрача показывается рослый старик, торопли¬
во варежкой протирает глаза. Мы еще не успели рассмотреть
друг друга, как из-за него буквально выкатился мальчишка.
Он останавливается на какую-то долю минуты, затем, вы¬
брасывая руки вперед, кричит:
—	Дядя-а!..— И несется по крутяку вниз к нам, бросается
мне на шею. Я обнимаю Пашку, долго кружусь с ним возле
костра.
—	Дедушка, узнаешь?..— а сам прижимается ко мне го¬
рячим комочком, бесконечно рад этой неожиданной встрече.
Гурьяныч как будто потерял свой шаг, спустился по рос-
202

сыпушке не торопясь. Его суровое, обожженное осенними
ветрами лицо как будто посвежело, осветилось радостью, но
не утратило своей строгости. Он на секунду задерживается
у погибшего зверя, одним коротким взглядом измеряет его и
вдруг весь мрачнеет.
Мы здороваемся. Кажется, никогда старик не казался мне
таким первобытным от леса, от гор, от людской чистоты. Я
держу его шершавую загрубевшую ладонь, смотрю в глаза,
не понимаю, что случилось с ним?
—	Пошто убили быка? — прерывает он молчание обвиня¬
ющим тоном и переводит свой взгляд на Василия Николаеви¬
ча, потом на зверя.
—	В драке погиб он, Гурьяныч. Но мы могли и убить его.
Я достаю из кармана разрешение на отстрел марала, по¬
даю ему. И от первой прочитанной фразы лицо его мякнет,
добреет.
—	Значит, для музея Академии наук? Тогда с полем вам!
Зверь при достатках, подходящий для этого,— и старик, при¬
ставив свою шомполку к дереву, обнимает меня не по летам
могучими руками, липнет к губам бородатым лицом.— Вот
уж никак не ожидал встретиться. Видать, судьбе угодно еще
раз нам повидаться.
Он поворачивает всего меня к огню, долго, пристально ос¬
матривает всего меня, как бы пытаясь что-то найти.
—	Вижу, здоров, и ничего как будто за это время не по¬
терял,— с облегчением заключает старик, отпуская меня.
—	А как вы, Гурьяныч, чувствуете себя, как бабушка,
Кудряшка? Зимовье отремонтировали?
—	А я с Пашкой думал, что вы забыли про нас, зачем
вам наша забота, лишняя тяжесть... Живем без перемен, сла¬
ва богу, хлеб есть, зимовье новое срубили, добрые люди по¬
могли, зиму в тепле встретили, а вот бабушка...
—	Что, болеет?
—	Обижаем мы ее,— старик косится на Пашку. Тот не
выдерживает обвиняющего дедушкиного взгляда, отходит к
зверю, осматривает его, ощупывает бока, удивляется.
—	Бабушку обижать нельзя. Если это делает Пашка —
он исправится.
Мы с Гурьянычем присаживаемся к костру. Василий Ни¬
колаевич отсекает ножом кусок печенки, нанизывает ее на
березовый прут, приставляет к жару. Пашка достает из сво¬
ей котомки домашний хлеб, чашки, сахар, разливает чай,
203

устраивается рядом со мною на земле. Наступает минута
молчания. Все мы еще не можем прийти в себя от неожидан¬
ной встречи.
А солнце за Бутуем клонится к закату, и тени гор уже
заполнили провалы.
—	Вам потрафило нынче, — начинает Гурьяныч, смочив
губы первым глотком горячего чая,— не то, что нам с тобой,
внучек. В руках был и ушел...
Пашка молча кивает головою, а сам весь, видно, в завтра¬
шнем- дне, по лицу вижу, уже захвачен какими-то планами.
—	Вы тоже промышлять приехали? — спрашиваю парни¬
шку, чтобы он заговорил.
—	Нет, мы по другому делу, — отвечает за Пашку Гурья¬
ныч. Он отставляет чашку с недопитым чаем, смахивает при¬
липшие к бороде крошки хлеба, начинает не торопясь рас¬
сказывать.— На прошлой неделе пришел ко мне наш лесник,
одногодок мой. Уважь, говорит, Гурьяныч, помоги, ревка у
маралов начинается, в деревне зашевелились браконьеры.
Всем приспичило в лес, кто по больничному, кто умышленно
отпуск придержал к этому времени, как будто орешничать
идут, а у самих волчьи думки. Ты бы, говорит он, присмотрел
за зверем по дальнему хребту, а я метнусь в Ясненскую тай¬
гу. Надо уберечь маралов, и так уж совсем мало их остается.
—	Значит, вы тут с Пашкой в качестве добровольной об¬
щественной охраны маралов?
—	Этот большой титул не про нас,— отвечает старик.—
Мы приехали сюда помешать браконьерству. Одному лесни¬
ку где же управиться с ними...
—	Это верно, Гурьяныч, браконьер стал скрытный, по¬
движной, его, скажем, тут в горах не так-то просто обнару¬
жить.
—	Да, да,— перебивает меня старик,— ночует он без ко¬
стра, таится, как хищник... Вчера вечером бросили Кудряшку
в логу, а сами поднялись к скалам вечернюю зорю встретить.
В горах она завсегда долгая и человеку близкая, перед нею
будто исповедаешься. Только это мы присели на выступе,
слышим — бык запел. Ну, говорю, Пашка, голосистый нам
попался, доставай трубу, подзовем его, полюбуемся. Пашка
у меня насчет трубы мастер,— не без гордости добавляет он,
посмотрев на внука.— Любую ноту за мое почтенье выведет.
Только он запел, бык сразу отозвался. Ну, мы и давай подма¬
лывать его к себе: Пашка в трубу ревет, а я березку кручу,
204

будто бык со злости рогами ее ломает. Слышим, ближе за¬
ревел, еще ближе. Нам-то сверху вниз все видно, как на ла¬
дони. Смотрю, мелькнула тень на опушке, что-то усомнился
я, говорю Пашке, опусти конец трубы в камни и потише за¬
реви, вроде как бы зверь отдаляется. А бык поет уже со¬
всем близко. Я еще пуще кручу березку. Вижу, из кедрача
показывается человек с ружжом, да как заревет... Гляжу, да
ведь это же Емеля, наш деревенский парень! Ах ты, думаю,
бестия! Схватить бы тебя тут...
Старик смолк и долго не мог приглушить внутри гнев.
Василий Николаевич подлил ему в кружку горячего чая. Он
отхлебнул два-три глотка, успокоился.
—	Ну и дальше? — не терпится мне.
—	Затаились мы с Пашкой. А Емеля долго стоял, все
ревел. Потом, видим, поднимается на наш выступ, шагает
как рысь, неслышно, и только он показался из-за скалки, я
его за грудки. Он было на меня, а тут Пашка подоспел, но
не удержали, вырвался, митькой звали! Шапку оставил в
залог.
—	Судить надо, — говорит Василий Николаевич, разрезая
дочерна поджаренную печенку.
—	Статьи, говорят, в законах наших нет, так мы же их
сами пишем, не от бога они идут! — Старик снова загорает¬
ся. — По-моему, попался с ружжом в лесу, или, скажем, на
озерах в неохотничий сезон — срок ему давать. Сразу по-
уменьшится браконьеров и уважение к закону будет... Куда
я только ни ходил по своим властям, все соглашаются, да, да,
Гурьяныч, природу надо беречь, говорят мне, а сами думают:
дескать, чокнутый старик! А я не смирюсь с разбоем, хотя
и трудно мне, уже не по годам моя затея, да и не по силам.
Другого боюсь: может, зря и Пашку толкаю на эту дорогу,
по себе знаю, как трудно одному бороться.
—	Нет, Гурьяныч,— перебиваю я его.— ИГ вы, и Пашка
не одиноки, всем нам дорога родная природа, как и ваша
боль за нее. Надо продолжить борьбу, надо верить, что мы
восстановим ее богатства. За вас, Гурьяныч, и за Пашку, я
убежден, голосует весь комсомол, вся огромная страна —-
пионерия и миллионы взрослых. Если мы в один голос ска¬
жем браконьерам — нет! — их не будет. Правильно, Пашка?
—	Конечно, всем бы сразу сказать, а как это сделать? —
И Пашка смотрит на меня снизу умными мальчишечьими гла¬
зами.
205

—	Ты у себя в деревне с пионерами и комсомольцами под¬
ними бунт против браконьерства. Ваш почин подхватят сосе¬
ди, прокатится волна по стране, вот и заговорите все в один
голос. Понял? В своих газетах выступите, разъясните взрос¬
лым дядям, что такое природа и что нельзя ее грабить, разо¬
рять, что стыдно им в неположенное время появляться даже
на улице с ружьем.
—	Если бы так можно было сделать...— безнадежным то¬
ном говорит старик.
—	Можно и нужно, пока еще не все упущено...
—	Что же это мы, не успели встретиться, сразу за боль¬
ное место беремся? — вмешивается в разговор Василий Ни¬
колаевич.— Давайте ужинать, а Пашка расскажет нам, поче¬
му он бабушку обижает. Я вижу, ты, как заправский охот¬
ник, собакой обзавелся.
—	Да это же Жулик! — говорит Пашка.
Мы с удивлением смотрим на «льва», узнаем Жулика,
—	Кто же его так изувечил? — спрашиваю я.
Пашка смеется. К нему возвращается разговорчивость.
—	В деревне Жулика все собаки драли, даже обидно бы¬
ло, а как подстригли под льва — стали бояться его. Люди, и
те обходили стороною. Сюда шли,—парнишка вдруг вопроси¬
тельно смотрит на дедушку и посмелев продолжает,— к око¬
лице стали подходить, вдруг слышим, женщина благим матом
орет: караул, лев. Мы с дедушкой сразу смекнули, в чем дело,
прибегаем к ней, а она, тетя Наташа, с духом не соберется,
кричит:	«Лев в хате блины
ест!» Сбежались соседи. Смот¬
рим, в дверях показывается
Жулик, вся грива в тесте, в зу¬
бах блин, довольный. Увидел
нас, завилял хвостом. Тут те¬
тя Наташа догадалась, схва¬
тила дрын да за ним, но где же
ей за львом...— и Пашка опять
добродушно рассмеялся.
— Йшь, смеется, шкодник.
Подожди, доберусь до тебя!—
и Гурьяныч грозится паль¬
цем.—Хлопот сколько наделал
своим львом. Была бы собака
путевая, а то — так, тьфу!.. За-
206

брался в чужую избу, хозяйка блины пекла, как увидела льва,
выскочила во двор и пока звала на помощь людей, — он поел
©се блины, залез мордой в макитру с тестом. На что годится!
А ему смешно. Где же тут бабушке покойно жить, что ни
день, то чего-нибудь натворит, а она, бедняжка, в ответе.
Слово «бабушка» действует на Пашку мгновенно:	он
мрачнеет, отворачивается.
—	Вот с блинами, — продолжает Гурьяныч, повернувшись
ко мне.— Ему-то шутки, а ведь Наташке придется вернуть му¬
ку. Кому беспокойство? Бабушке!
Жулик точна вдруг понял, о чем идет речь, встает и нехо¬
тя уходит с глаз. Василий Николаевич оделяет нас горячей
печенкой. После дневной голодовки ну и вкусной же она ка¬
жется здесь, в горах!
Едим молча. Костер, распавшись на угли, дышит синим
пламенем. Я наблюдаю за Гурьянычем. Нелегко ему в его
годы бродить по горам. Сидел бы дома. Нет, не может. Тре¬
вожит старика неуемная боль за родную природу. Ходит он
-с Пашкой по тайге одинокий, никем не признанный, сам по
себе, пытаясь оградить леса, зверей, птиц от кощунственного
отношения к ним. И как трудно ему сознавать, что кроме со¬
чувствующих у него почти никого нет, будто только ему од¬
ному да Пашке и нужны красота и богатства нашей при¬
роды.
На его смуглом лице синие блики дотлевающих углей. Он
вдруг перестает жевать, поднимает голову, смотрит на внука.
—	Попадись Емелька на пяток лет раньше, ей-богу, не
ушел бы от меня, — как бы оправдываясь, говорит Гурьяныч.
—	Мы его шапку одадим в сельсовет, и он ответит за бра¬
коньерство.
—	В том-то и беда, внучек, что не ответит. Шапка не до¬
казательство. Он скажет, дескать, где-то я ее потерял, а
Гурьяныч на меня по злобе. Да и не в том дело. Если бы
сельсовет захотел — он враз бы пресек браконьерство, зако¬
ны по охране природы у нас есть строгие, да никто их не вы¬
полняет. Вот и дожились: раньше за Бутуем зверя было не¬
счетно, в это время всю ночь хором пели, не давали уснуть,
а вчера сам слышал, только трое ревело, и то нашенские
деревенские мужики. Выходит, подчистую истребили, самок,
телят не жалеют. А все оттого, что не уважаем законы.—
Гурьяныч переводит свой взгляд на меня. — Если бы одни де¬
ревенские шкодили — полбеды, а то ведь и от образованных
207

людей спасенья не стало ни зверю, ни птице. Это я насчет
туристов. Хорошо человеку из города в лесу побывать, по¬
ходить по горам, по речке спуститься на плоту или лодке.
Полезное дело, особенно для молодежи. А скажи, пожалуй¬
ста, кто ими управляет, туристами теми, или они сами по*
себе?
—	Это организованное общество и очень большое. У них
есть и устав, и всякие правила, и инструкции.
—	Спросить бы у ихнего самого старшего, для чего по
зволяют туристам летом с ружьями ходить?
—	Знамо, стрелять! — вмешивается Василий Николаевич.
—	В кого же стрелять, ежели не сезон охоты? Летом мо¬
лодь растет, а ее под корень, ружьями... Через нашу тайгу
много троп проложили туристы, все лето партия за партией,,
все с ружьями, и теперь там ни рябчика, ни кедровок, ни зве¬
рушек, даже певчих птиц повыбили. На что это годится?! Го¬
ворят, что туристы — это инженеры, студенты. С них бы ю
спросить! Ан нет, никто не остановит их, не устыдит* зачем^
они носят летом ружья, будто так и надо. Видать, старшой,
кто управляет туристами, сам не любит природу, равнодуш¬
ный к ней, а то бы навел порядок. Вот я смотрю на все наше
разоренье и думаю: полезное дело туризм, тут и смелости
учатся, и находчивости, и к трудностям привыкает человек,
особенно для городского жителя, но турист в неурочное вре¬
мя с ружьем становится нашим великим несчастьем!..
—	Вы правы, Гурьяныч, никто за этим не следит. В пра¬
вилах туристских обществ вы найдете все: как костер разве¬
сти, как переправиться через реку, как укрыться от непого¬
ды, но как охранять окружающую нас природу от насилия,
грабежа, природу, которой ты идешь любоваться, — этого ни¬
чего нет, или есть между строк. И все, от руководителя до
рядового туриста, знают, для чего берут ружья в тайгу, зна¬
ют, что по тропам туристов местами все живое истреблено,
но делают вид, что это их не касается.
—	Имей я голос — закричал бы на всю страну, призвал
бы людей приостановить всякий грабеж, всякое разорение
природы, заставил бы всех уважать закон. А одному, хотя и
с Пашкой, даже в своей тайге не справиться с браконьера¬
ми. Неужто мы не можем спасти свои богатства?
Старик смолк. Опустив голову, он долго сидел молча, со¬
всем одинокий, разбитый все той же болью за природу. У
меня не было слов утешить его и в то же время я понимал,
208

как ему трудно сознавать свое бессилие в этой борьбе со злом,
ставшим нашим всенародным несчастьем.
Пашка легонько толкает меня в бок, показывает на дро¬
жащие руки Гурьяныча и подает мне знак прекратить раз¬
говор, иначе у дедушки с сердцем будет плохо.
Я утвердительно киваю головой.
—	Кому чаю горячего? — обрывая молчание, спрашивает
Василий Николаевич и, не дожидаясь ответа, наливает Гурь-
янычу полную кружку.
На снежных вершинах гор дотлевал теплый осенний день.
В кедровой таежке то тут, то там щебетал дрозд, подчерки¬
вая звучность воздуха. Высоко в синеве плыло одинокое об¬
лачко, подбитое снизу ярким пурпуром.
—	Пока светло, давайте займемся устройством ночлега.
Ты, Василий Николаевич, с Гурьянычем свежуйте зверя, а
мы с Пашкой заготовим дров, хвои.
—	Успеем,— протестует Пашка.
Я смотрю на парнишку, догадываюсь, что у него созрел
другой план, и он уже весь захвачен им.
—	Чего придумал?— тихо спрашиваю его.
—	Пойдемте на скалы, в трубу заревем, может, зверь
близко есть, подзовем.
—	А дрова готовить кто будет, дедушка?
—	Потом, честное пионерское, сам натаскаю. Пойдем¬
те! — умоляюще шепчет он.
Ну как откажешь! Я соглашаюсь. Накидываю на плечи
телогрейку, беру посох.
—	Вы тут, Василий Николаевич, управляйтесь, а мы с
Пашкой наверх сходим, зарю встретить. Скоро вернемся.
Гурьяныч так и остался погруженный в свои тяжелые ду¬
мы, одинокий, не понимающий, почему мы так безжалостно
относимся к природе.
Идем с Пашкой по гребню на верх скальных утесов. Чем
выше, тем шире открываются горы, уже погруженные в пе¬
чальное ожидание ночи. Зыбкий вечерний полусвет подни¬
мается к вершинам и там медленно тает, сливаясь с синевой
низкого неба.
Вот мы и наверху. Я усаживаюсь на выступе, а Пашка
становится рядом. Он продувает трубу, окидывает напряжен¬
ным взглядом лежащее под нами молчаливое пространство,
над которым цепенеет прохладный воздух, напоенный арома¬
том альпийских лугов и смолистым запахом кедра. Затем
14 Гр. Федосеев
209

он приложил тонкий конец трубы к губам, и чистый призыв¬
ный звук накрыл горы, перехлестнул через отроги, долго тре¬
вожил тишину дремлющих гор. С какой легкостью и с каким
удивительным мастерством «ревел» Пашка!
Мне вдруг вспомнилось: ведь этот же звук я уже слышал
не раз.
—	Так это ты пел вчера и сегодня за Бутуем?—спросил
я Пашку.
—	Я и браконьеры.
—	А мы думали — звери.
Он еще и еще повторил свою песню, затем уселся рядом,
и мы долго прислушивались к наступившей тишине. В вечер¬
ней мгле горы теряли свой грозный контур. Никто не отвечал.
Откуда-то упал филин. Беззвучно описав под нами круг,
он свалился под скалы и плавно потонул в кедровой
чаще.
Пашка опускается на камень рядом со мною. Кладет мне
на колени локоть правой руки, я обнимаю его. Кажется, и ему,
и мне вдруг стало легко-легко.
Снизу доносится шорох камней — к нам не торопясь под¬
нимается Гурьяныч. Он молча присаживается у наших ног,
унимает одышку. Грустными глазами, уже ничего не ожи¬
дающими, смотрит старик в немое пространство. Хотя бы
один звук прорвался до его слуха, развеял бы боль старого
таежника. Но никто не ревет, не зовет на поединок, не драз¬
нится. Кажется, никогда тишина не была столь роковой, как
в эти минуты.
—	Не осталось зверя!— горько заключает старик, и я ви¬
жу, как вздрогнули его плечи, как сползает к нему Пашка,
и они, обнявшись, еще продолжают ждать.
А тайга молчит, как заколдованная.
На всю жизнь запечатлелась в памяти потухшая заря за
Бутуем, уходящие в ночь горы и сгорбленная под тяжестью
несбывшихся желаний спина Гурьяныча с прилипшим к нему
Пашкой.
Нет, они не сдадутся!
Пионеры, комсомольцы и все, кому дорога родная приро¬
да, ее красота, могущество, давайте все сообща встанем на
ее защиту, чтобы возродить рев маралов в горах, стада север¬
ных оленей в тундре, глухариные песни в борах, а в небе крик
перелетных птиц: гусей, лебедей, уток. Давайте все разом
скажем браконьерству — НЕТ!
210

И тогда какое великое счастье испытает человек, отпра¬
вившись отдохнуть или путешествовать в тайгу, тундру или
в горы! Он увидит полнокровную природу, достойную нашей
Великой Родины.
Я верю, что Гурьяныч доживет до этой чудесной поры, а
наследников его благородных идей, таких, как Пашка, будут
миллионы!
211

ОГЛАВЛЕНИЕ
Р. Фраерман. Предисловие	3
Конопатый паренек	.	5
Голубая тряпочка	...	11
Ночные костры на	лыжне	23
Непокоренный ...	34
Охотник за паутиной	56
Боль старого таежника	66
Птичий переполох	80
Лопаются почки берез	91
Неведомой тайгою .	95
Ночь на болотах	111
Выстрел ....	121
Проводник Дулуу	135
Ночной гость .	141
В сосновом бору . .	149
Неожиданный выстрел	162
Ночной буран ...	171
Пора в путь-дорогу!	178
Вместо послесловия	190
Григорий Анисимович Федосеев
ПАШКА ИЗ МЕДВЕЖЬЕГО ЛОГА
(Повесть)
Оформление художника И. Я. Коновалова. Редактор Л. И. Муратова. Художе¬
ственный редактор М'. К. Омелянчук. Технический редактор Л. В. Матвеева.
Сдано в набор 13 июля 1965 г. Подписано к печати 30 ноября 1965 г. Формат бу¬
маги 60х84,/)в. Бум. л. 6,63. Печ. физ. л. 13,25. Уел. печ. л. 13,25. Учетно-изд. л. 12,4.
МА 0,3700. Заказ № 5716. Тираж 50 000 экз. Цена в переплете 52 коп. 4-4 вклей¬
ки 8 коп.
Краснодарское книжное издательство, Краснодар, ул. Красная, 74.
Краевая типография, г. Ставрополь, ул. Артема, 18.

Цена 60 ко
КРАСНОДАРСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО • 1966
’ШшШ