Г. ФЕДОСЕЕВ
Сев. ую
1елькан
м. Оджа
1ч. Намкер
Уанал,
Аян
м. Лантарский
м. Борисова
локй
мыс Нагорного
м. Носорог
Чумикан
Удокое ®
5окон
VI УР
Маршрут
экспедиции.
Путь со слепым
fipoiipAiiHKoM .—
оз. Лилимщ

Scan Kreyder -12.04.2014
STERLITAMAK
Г. ФЕДОСЕЕВ
8 ТИКИ
ИМИ
Издательство ЦК ВЛКСМ
„Молодая гвардия"
19 5 6
Григорий Анисимович Федосеев, инженёр^еоде*
suet, более двадцати пяти лет трудится над
созданием карты нашей Родины.
Он проводил экспедиции в самых отдаленных
и малоисследованных районах страны. Побывал
в Хибинах, в Забайкалье, в Саянах, в Туве,к на
Ансаре, на побережье Охотского моря и во мно-
гих других местах.
О своих интересных путешествиях и отважных,
смелых спутниках Г. Федосеев рассказал в кни-
гах: «Таежные встречи» — сборник рассказов —
и в повести «Мы идем по Восточному Саяну».
В новой книге «В тисках Джугдыра», в кото-
рой автор описывает необыкновенные приключе-
ния отряда геодезистов, проникших в район стыка
трех хребтов — Джугдыра, Станового и Джуг-
джура, читатель встретится с героями, знакомыми
ему по повести ^Мы идем по Восточному Саяну».


«Не ковром там будет постлана ему
дорога, не с приветливой улыбкой встре-
тит его дикая пустыня, и не сами поле-
зут ему в руки научные открытия. Нет!’
Ценою тяжелых трудов и многоразлич-
ных испытаний, как физических, так и'
нравственных, придется заплатить даже
за первые крохи открытий».
Н. М. Пржевальский
I
Экспедиция едет на Дальний Восток. — Мы летим над
Становым. — Шантарские острова с высоты птичьего
полета. — Рождение Кучума. — Последние дни
в штабе экспедиции.
Поезд, монотонно постукивая колесами, уходит все дальше
и дальше на восток. Мелькают сибирские села, заснеженные
полотнища пашен и лугов, березовые рощи. То вдруг из-за глу-
боких оврагов выползет бугристая степь, исписанная стежками
заячьих и козьих следов, то подступит к дороге могучая тайга,
убранная гирляндами пушистого снега, и паровоз, разбрасы-
вая клочья дыма, с веселым свистом пронесется, перекликаясь
с голосистым эхом.
В окно купе, разрисованное узорами февральского мороза,
заглядывает тощий месяц. Все мои спутники, утомленные сбо-
рами последних дней, спят. А я продолжаю бодрствовать. Мыс-
ли блуждают где-то далеко. Воображению рисуются заснежен-
ные вершины, возвышающиеся над глубокими цирками *,
бурные реки, проложившие себе путь по дну мрачных ущелий,
дремучая тайга, бесконечные походы, встречи со зверями, но-
чевки у костра...
Достаю тетрадь, втиснутую в брезентовую корочку и пред-
назначенную для дневниковых записей. На чистые страницы не
легла еще ни одна строка, на них не сделано ни одного рисун-
* Цирк—горная котловина, замкнутая с трех сторон скалами.
5
ка. Я и сам еще не могу предугадать, какими событиями за-
полнятся листы дневника. Открываю тетрадь и посредине стра-
ницы пишу:
«Сбылась мечтау мы едем к берегам
Охотского моря.
2 февраля 1949 года».
.Обширный край, прилегающий к Охотскому морю и пересе-
ченный громадами хребтов Джугджур а и Джугдьфй'Й также
восточной оконечностью' Станового, давно привлекал внимание
Исследователя. Туда редко заглядывал пытливый глаз развед-
чика недр. Отдаленные времена не оставили там после себя ни
насыпных курганов, ни других памятников древней или более
поздней культуры. Людские потоки обходили стороною это
уединенное пространство Дальнего Востока, оно никогда не бы-
ло ареной человеческой деятельности. Но тем сильнее росло
наше желание проникнуть туда. Ведь центральная часть этого
края и в топографическом отношении является почти «белым
пятном». Имеющиеся карты весьма бедны подробностями, не
отображают действительной картины местности и содержат
следы явной незаконченности.
Весть о переезде экспедиции застала нас в Тувинской об-
ласти, где мы вели геодезические работы. Новое задание обра-
довало всех, в ком жила неугомонная натура путешественника*
Товарищи же, недавно работающие с нами, не без сожале-
ния думали о том, что придется променять солнечную Туву
с ее гостеприимным народом на хмурое Охотское побе-
режье.
И вот мы на Дальнем Востоке. Штаб экспедиции располо-
жился в старинном малоприметном городе Зее. В конце XIX ве-
ка этот город прославился золотой горячкой. Он был распо-
ложен на пути из богатых приисков в жилуху *. Тогда золото
добывали первобытным способом, ценою огромных усилий,
а зачастую и жизни. Если старатель не умирал от голода или
цынги и ему посчастливилось намыть золотой песок, то это бы-
ло только началом его несчастий. По пути к населенным пунк-
там его не щадила глухая тайга и бурные реки, на тропах под-
стерегали бродяги. Не каждому смельчаку удавалось добрать-
ся до города. Здесь старателя встречали на тройках с бубен-
цами, купали в спирте, выстилали перед ним улицы кумачо-
выми дорожками. Женщины и авантюристы окружали его,
устраивали оргии. Когда же золото переходило в ненасытную
мошну тунеядцев т- купцов, кабатчиков, содержателей прито-
•Жилуха—так таежники называют обжитые Территории Союза.
в

нов, — старателя, еще не отрезвевшего после выпитого спирта,
нередко вывозили за город и сбрасывали на свалку.
Время стерло с города следы позорного прошлого. Он по-
свежел, вырос и живет, как вся страна, созидательной, трудо-
вой жизнью.
В начале февраля экспедиция была почти в полном сборе.
В состав ее входили геодезисты, топографы, астрономы, аэро-
съемщики и географы. Целью экспедиции было создать
карту огромной территории, прилегающей к Охотскому морю.
Отрядам предстояло проложить триангуляционные ряды, сде-
лать аэросъемку всего района, определить высоты хребтов,
возвышенностей и равнин, распутать истоки рек, проследить
тропы, уточнить растительный покров, дать характеристику
почвам и собрать другие сведения, необходимые народному
хозяйству страны.
, Мы знали, что выполнение этой задачи потребует от участ-
ников экспедиции большого напряжения. Никто не мог предуга-
дать, какие удачи или разочарования ждут нас. В нашем рас-
поряжении мощные самолеты, новейшие высокоточные инстру-
менты й приборы, хорошее снаряжение, но все Это не избавит
от непосредственного столкновения' с дикой природой. В этом
крае большинство из нас новички. Мы не знаем его климатиче-
ских особенностей, не знаем, где лежат проходы через хребты
или броды через реки;- не представляем границ тайги, располо-
жения марей. Мы предугадываем по опыту, что действитель-
ность внесет изменения в наши предположения и расчеты, по-
ставит нас перед многими неожиданностями. Кое-что придется
7
решать на месте, в зависимости от обстановки и только своими
силами. Дикая природа всегда пытается убедить человека в его
беспомощности, но она бессильна противостоять человеческому
разуму, смелости и упорству.
В штабе экспедиции день и ночь кипит работа,' упаковы-
ваются продукты, снаряжение, подбирается спецодежда. Стук
молотков, звон посуды, несмолкаемый людской говор сливают-
ся в нестройный гул. Царившая во дворе суета, кажется, 'могла
заразить самого большого ленивца и возбудить зависть у быва-
лого человека.	.
Тихо только за складом, где идет проверка инструментов.
Там инженер Евдокия Ивановна Макарова занята исследова-
нием большого теодолита. Она стоит у столба, на котором
установлен инструмент, и легким движением пальцев вращает
трубу. Затем наклоняется над микроскопом-микрометром и ти-
хо произносит несколько цифр своему помощнику.
На Евдокии Ивановне черное, строгого покроя пальто.
Светлобурым воротником, небрежно отброшенным на плечи,
играет ветерок. Весь облик Макаровой, от пышных волос
с затейливыми локонами до изящных туфель, хранит отпеча-
ток домашнего покоя. Северный ветер еще не обжег розового
лица и не смахнул с влажных, чуточку припухших губ све-
жести. Сейчас в этой миловидной девушке почти ничего не вы-
дает страстного и смелого полевика, каким она стала впо-
следствии. Одни лишь открытые глаза выражают молодой и
стремительный девичий задор.
У входа в склад толчется толпа парней. Сквозь смех слы-
шится чей-то голос низкого тона:
— Ты что; гутаришь, не выпускают таких номеров? Брюки
же нашел на мой рост, значит, есть и сапоги. Ищи!
— Зря ты, Саша, ко мне пристаешь. Иди с жалобой и на-
чальству, оно рассудит. Да и сам уразумей: сорок пятый раз-
мер не лезет на твою ножку, — язвит кладовщик и тут же до-
бавляет:— Говорю, бери резиновые, они растянутся.
У ворот — Петя Дунин. Юноша кончил техникум и впер-
вые едет в тайгу. Он мечтает стать путешественником, просла-
виться охотой и уже истратил свой первый аванс на покупку
ружья. В воображении своем он, вероятно, пережил уже не
одну схватку с медведем.
Петя подпирает плечом столб, мнет в руках варежку и
украдкой осматривает: девушку со светлыми выразительными
глазами, с длинными косами, перекинутыми на грудь, одетую
в легкое пальто темнокоричневого цвета. Она старается дер-
жать себя с Петей независимо, даже хладнокровно, зная, что
за - нею следит много любопытных глаз. Они оба молчат,
а ведь через час Петя должен уехать далеко й надолго. Он
8
А
ловит ее руку и прячет за спину. Лицо девушки стыдливо ру-
мянится^ она смотрит на юношу покорными глазами и нехотя
вырывается. К ним подходят две ее подружки, и светлогла-
зая, посмелев, бочком льнет к Пете, да так они и остаются
стоять,, словно две сросшиеся березки.
Вдруг слева, где толпились топографы, коротко запела гар-
монь. Все насторожились, двинулись на звук. Гармонист,
кудрявый парень, присев на ящик, пустил на нижних ладах
плясовую. Молодежь раздвинулась, кто-то вырвался в круг, по-
шел вприсядку, перебирая ногами мелкую дробь и в такт шле-
пая ладонями по голенищам. А гармонь заливается, зовет. Подо-
шли девушки, и в кругу мелькнула голубая косынка. Танцую-
щий парень, встряхнув ухарски головой, ударил каблуками
в мерзлую землю и как бы замер в мелком переборе чечетки.
А в маленькой комнате главного инженера Николая Иоси-
фовича Хетагурова душно, хотя никто не- курит. Зажатый
посетителями в дальний угол, Николай Иосифович целый день
не покидает своего места. Стол завален схемами, проектами»
фоторепродукциями. Идет распределение участков, о которых
никто из присутствующих еще не имеет сколько-нибудь ясного
представления. Тут же прорабы знакомятся с техническими
предписаниями, договариваются о встречах в тайге.
— Возьмите от меня реку Маю. Никто же не знает, можно
ли попасть туда с Алданского нагорья. А если через Становой
не пройти? — убеждает Хетагурова начальник партии Влади-
мир Афанасьевич Сипотенко.
Главный инженер поднимает взгляд от карты, лежащей
перед ним, устало смотрит на Сипотенко.
— Удивляюсь, Владимир Афанасьевич! С каких это пор
геодезисты стали ставить непременным условием, чтобы у них
в районе работ были проторенные тропы?
Так день за днем проходило время подготовки полевых
подразделений в далекий путь.
За широкой Зеей багровела тайга, опаленная зимней сту-
жей. С юга уже прорывались немые признаки тепла, но ветер
еще перевеивал поземкой сухой бродячий снег и но ночам
с неба падал иглистый иней. Заброску подразделений в райо-
ны предполагалось произвести на самолетах. Но прежде нуж-
но было подыскать площадки для посадки машин. Десятого
февраля мы и отправились в рекогносцировочный полет. Со
мною на борту самолета главный инженер Хетагуров, началь-
ники партий Сипотенко, Нагорных, Лемеш и два прораба —
Пугачев и Лебедев. Нам хотелось, подыскивая площадки,
взглянуть с высоты на хребты, тайгу, на границу суши с мо-
рем,'на острова, чтобы составить общее представление о тер-
ритории, где предстояло работать.
&
Самолет стремительно несся вперед, заполняя пространство
гулом моторов. Скорость машины достигала трехсот километ-
ров в час, но нам казалось, будто мы застыли недвижимо
в воздухе, а земля лениво проплывает мимо. Под нами лежала
Зейская низина, оттененная по холмам яркой зеленью хвой-
ных лесов.
Крылатая тень самолета то скользила по лиственничной
тайге, то ныряла в овраг, то, отступая, путалась в глубоких
кривунах Зеи. А вдали, у края голубого неба, словно облако,
возвышались заснеженные горы. Они как бы надвигались на
нас, росли, ширились, становились все более величественными.
Это был восточный край Станового хребта.
— Трофим Васильевич, на-
чинается ваша вотчина! —
крикнул Хетагуров Пугаче-
ву. — Посмотрите-ка, что за
причуды появляются, какая
красота!
— Смотрю и дивлюсь. Тут,
кажется, сам чорт ногу сло-
мит, — ответил тот, не отры-
ваясь от бокового окошка.
— Есть где разгуляться
молодцу, — пошутил Лебе-
дев.
С высоты трех с половиной
тысяч метров был хорошо ви-
ден Становой. Слева, справа и
Впереди лежали угрюмые цепи
гор, уходившие в необозримое
пространство. Хребет развора-
чивался перед нами грандиоз-
ной панорамой.
Машина набирала высоту.
Но надвигавшиеся горы все
еще заслоняли дальний гори-
зонт. Становой хребет там, где
он кончается, достигает наи-
большей высоты и имеет со-
вершенно дикие очертания. Нас
встречали остроглавые верши-
ны, то появляющиеся, то исче-
зающие за крылом самолета.
Всюду виднелись пропасти, на-
громождения скал, отвесные
стены, окружавшие цирки.
10
—• Тропа!.. — закричал кто-то, припадая к окну.
Внизу показалась узкая полоска взбитого снега — это дей-
ствительно тропа. Она шла по каменистому гребню наверх,
вилась по крутым откосам и терялась среди отвесных скал.
Затем снова появилась на вершине остроглавого утеса. Мы
были озадачены. Кто проложил ее среди каменных громад?
Самолет плыл низко над хребтом, отчего гул моторов ста-
новился каю бы сильнее. Вдруг на снежной полоске, окаймляю-
щей сверху обрыв, появилось вспугнутое стадо крупных зве-
рей светложелтой масти. Животные бросились м откосу, но
почему-то круто повернули обратно и, рассыпавшись, исчезли
среди скал. Я успел лишь приметить, что все они были
с толстыми рогами. Это, вероятно, снежные бараны, они и
проторили тропы по горам.
Становой хребет оборвался таи неожиданно, что мы не
успели рассмотреть его северные склоны. Самолет стал раз-
ворачиваться, изменяя направление. Из-под правого крыла
показалась всхолмленная низина •— Алданское нагорье. Оно
простиралось далеко на север и терялось где-то в мягкой
дымке солнечного утра.
Летели долго, кружились над большими- озерами и ши-
рокими руслами заледеневших рек. Скучно'смотреть с высоты
на однообразную снежную равнину, то залесенную, то по-
крытую большими пятнами марей. Ни струйки дыма, ни до-
рог, ни следа человека. Даже Становой, видневшийся над го-
ризонтом, не освежал пейзажа.
Через час показалось широкое русло Учура, сдавленное
с боков черной тайгой. Машина забирает вправо и идет к сты-
ку трех хребтов: Джугджура, Джугдыра и Станового.
Воздух прозрачен, даль становится доступна глазу. Мы
видим, как на широкую заснеженную марь выскакивают два
лося. Они .не могут понять, откуда шум, бегут навстречу
самолету, затем бросаются в разные стороны и исчезают
в перелесках.
Машина все ближе подбирается к горным нагроможде-
ниям, заполняющим впереди широкий' горизонт. Становой
возвышается от нас справа. Продолжай его, тянется дальше,
и Охотскому морю, широкая лента Джугджура. Пролетая
приблизительно над границей хребтов, мы увидели истоки
реки Маи (Половинная).
К югу от Станового — Джугдырский хребет. Глядишь на
его вершины сверху, и кажется, что лежат груды камней, дав-
но приготовленные для какой-то грандиозной стройки. Да и
стройка уже началась, но произошло землетрясение. Часть
территории осела и заросла лесом, другая же, наоборот, под-
нялась высоко вместе со стенами начатых сооружений, раз-
* 11
валинами башен, глубокими выемками, заваленными облом-
ками.
А вот и река Мая. Глубокой щелью она прорезала горы.
Высокие гольцы склонили над ней свои вершины. Каким-то
чудом над ущельем удерживаются каменные громады. скал.
Кажется, дотронься до них, .и. всей тяжестью своей сорвутся
они в бездну.
Тесно Мае в крутых берегах. В; бешеной злобе силится
она раздвинуть выступы скал, разметать стремительным по-
током каменистые перекаты, срезать кривды.,,-Но пока что
река не разработала себе сколько-нибудь, спокойного русла.
Почти треть своего пути; Мая течет в тисках -высоких гор.
! , Нас это открытие. встревожило. Хаотические Нагроможде-
ния гор вблизи реки вряд ли позволят нашим подразделениям
беспрепятственно передвигаться в этом районе.’ А миновать
его мы не можем я, значит, будем вынуждены столкнуться
с препятствиями, преграждающими проходы к этой своенрав-
ной реке и ее многочисленным притокам.
Самолет, миновав Джугдыр, повернул на восток к за-
ливу, к Удской губе, где мы должны приземлиться, чтобы за-
править машину. Летим над широкой долиной. Местность резко
изменилась. Под нами лежали волнистые мари, рассечен-
ные многочисленными речушками и обмежеванные жалкими
перелесками. Здесь летом путешественника поджидает гнус,
топи и непроходимые болота. Тут все однообразно и, как в пу-
стыне, почти нет ориентиров.
На ледяном «аэродроме» нас встретил заместитель на-
чальника экспедиции Рафаил Маркович Плоткин, прибывший
сюда несколько дней назад для организации оленьего транс-
порта и заброски продовольствия в глубину приохотской тай-
ги. О нашем прибытии ему сообщили из штаба.
— Пошли, пошли, — торопил он нас, — ко мне в палатку,
угощу строганиной, пальчики оближете!
12
1
Возле палатки стоял готовый в путь олений обоз в пять-
десят нарт, нагруженных мукой, ящиками, тюками. Груз пой-
дет -в горы, в местоположение базы нашей топографической
партии.
Рафаил Маркович отдал каюрам последние распоряже-
ния, те покурили, вполголоса поговорили между собой, и
обоз, вытянувшись в цепочку, двинулся на запад.
С моря тянула холодная поземка. Ветер, роясь в снежных
сугробах, срывал искристую пыль, бросая внутрь материка.
На берег со скрежетом выпирал лед, сдавленный разыграв-
шимся морем. Огромные льдины, вздымаясь, падали, потрясая
•воздух глухим гулом.
Морской холодный ветер звонко трепал борта палатки, но
внутри было тепло. Нас действительно тут поджидали: на
свежей еловой хвое, устилавшей пол, стояли сковородка жа-
реной наваги и огромная эмалированная чашка кетовой икры,
пересыпанной завитушками мелко нарезанного лука. На рас-
каленной печке доваривалось мясо, распространяя аппетит-
ный запах какой-то острой приправы.,Мы стали размещаться.
— Посмотрите, на что способно Охотское море, — похва-
лился Плоткин, показывая крупную кету величиною с хоро-
шую семгу. —..Редкий экземпляр;  • к тому же свежий. '
— Кирилл’ Родионович, имеете- возможность блеснуть сво-
им талантом, •— сказал Хетагуров, усаживаясь на пол и по-
кавказски подбирая под себя ноги.
—. Это вы насчет строганины? Можно. Но оговариваюсь:
если не получится — не обижайтесь. Я ведь знать не знаю:
13
с головы рыбу стружат или с хвоста. — Кирилл Родионович
Лебедев, лукаво улыбаясь, достал из-за пояса увесистый нож
уродливой формы и добавил: —- Не ругайтесь, нож собствен-
ной конструкции.
Он ловко отрубил у кеты голову, хвост, содрал со спины
кожу, и в чашку полетели тонкие, словно хрустальные, струж-
ки розоватой мякоти. Они на лету свертывались в трубки. Их
обрызгивали уксусом и посыпали черным перцем. 
— Настоящая строганина должна быть с хрустом, что
твой хворост. Мы ее сейчас выставим на мороз, пусть креп-
нет... — Лебедев, приподняв борт палатки, высунул чашку со
стружками на холод.
— Опять ждать? Я больше не согласен. Да и к чему такая
жертва? Начинаем с наваги! — послышался из дальнего угла
голос начальника партии Нагорных.
• —. Правильно! — поддержал его Хетагуров. — Ну-ка, на-
берите мне в ложку икры. Смелость города берет...
— Товарищи! — взмолился Кирилл Родионович. — Минуту
терпения, сейчас стружки поспеют!
И кай бы в доказательство за палаткой что-то аппетитно
хрустнуло.
— Слышите, лопаются, значит, правда, спеют... — тор-
жествовал «повар».
Хруст повторился еще и еще, затем кто-то подозритель-
но чавкнул, зарычал. Хетагуров приподнял борт палатки.
О ужас! Две лохматые собаки в жестокой схватке оспаривали
свое право на строганину в чашке.
Ишь вы, проклятущие! — взревел не своим голосом'
Кирилл Родионович, выскакивая наружу.
Собаки огрызнулись на него и рысцой потрусили в посе-
лок. Кирилл Родионович, догоняя их, тяжело бросал вперед
ноги, что-то кричал и грозил своим уродливым «булатом».
— После такого экзотического блюда, кай строганина
с хрустом, давайте перейдем к чему-нибудь более обыденному.
Это надежнее. Предлагаю начинать с мяса, — заговорил Пу-
гачев.
За палаткой еще долго чертыхался Кирилл Родионович.
Плоткин с грустью смотрел на обрезанный скелет кеты.
Пока завтракали, машину заправили, и вскоре мы снова
были в воздухе. Летим на восток. Под нами море. Огромные
сжатые ветром поля льдов застыли, упираясь в берег. За ни-
ми в лучах солнца блестит вода. И где-то уже совсем неда-
леко видны расплывчатые силуэты островов. Вот они точно
ожили, двинулись навстречу, обходя со всех сторон самолет.
Мйшина забирает влево и идет над Феклистовым и Большим
Шантарским островами. У восточных берегов их властвует
U
шторм. Какая величественная карти-
на — буря на море в солнечный день!
От далекого горизонта и до крайних
островов все кипит расплавленным се-
ребром. Нельзя смотреть. Разыграв-
шиеся волны одна за другой разби-
ваются о выступы скал, дробятся
о камни. Постоянная битва двух могу-
чих сил. С одной стороны, упорство
скал, с другой -— ярость ненасытно-
го моря. Словно рать, оберегающая
рубеж материка, многочисленные
острова уперлись в море неровными
крутыми берегами да рифами. Водны
лижут их, захлестывают, отступают и снова бешено бросаются
на штурм. Куда ни взглянешь, всюду следы разрушений —
груды свалившихся камней.
На островах нам не удалось наметить подходящую
площадку для посадки самолета, и мы повернули об-
ратно.
Возвращаясь, летели над мелкими островами, расположен-
ными близ материка. Они представляют собой остатки высо-
ких гор, размытых морем, некогда вторгшимся на террито-
рию суши. Среди них есть небольшие островки, сложенные
из одних скал, без растительного покрова. Это излюбленные
места морской птицы. На них, видимо, и располагаются
птичьи базары. Граница суши обозначалась на большом рас-
стоянии резкой чертой скал, местами высоко поднимающихся
над заледеневшим морем.
В шесть часов вечера машина приземлилась.
Ночь провели в штабе. Теперь мы имели некоторое пред-
ставление о территории предстоящих работ и могли более пра-
вильно распределить силы. Пришлось изменить намеченный
ране© план, произвести перегруппировку в партиях, усилить
более стойкими людьми подразделения, отправляющиеся на
Становой и Джугдырский хребты, В район со сложным лаби-
ринтом озер, марями,, затяжными болотами и предательскими
зыбунами был назначен топограф Виктор Харьков, один из
опытных наших техников.. Работы на реке Мае решено было
не развертывать до подробного обследования проходов
по ней.	:
Часть подразделений уже была готова к выходу. Но пере-
броска их задерживалась, пока площадки, намеченные нами
при вчерашнем полете, будут детально обследованы и подго-
товлены к приему тяжелых машин. Эту работу выполнят ма-
15
ленысие самолеты, уже вылетевшие в месту будущий «аэро-
дромов».	/	. .
Одиннадцатого февраля на железнодорожную станцию
Тыгда прибыл наш груз из Тувы. Его сопровождал Василий
Николаевич Мищенко, один из старейших работников экспе-
диции. С ним прибыли и наши собаки Бойка и Кучум. «Встре-
чать Мищенко со мною поехал Пугачев.
Когда мы вышли на перрон вокзала, у семафора появился
поезд. Громыхая колесами, паровоз прополз мимо празд-
ной толпы и остановился за багажной будкой. В тамбуре
второго вагона стояли собаки. «Узнают ли они меня?» :—
мелькнуло в голове. Бойку и Кучума я не видел восемь ме-
сяцев. '	.
Пугачев с шофером помогали выгружать ящики и тюки.
Собак привязали и частоколу. Сразу, словно из-под земли,
появилась возле них шумная ватага мальчишек.
Они показывали на Бойку и Кучума, оживленно жестику-
лировали, о чем-то спорили. К ним подошел еще один пар-
нишка, с коньками подмышкой, несколько постарше, лет один-
надцати.
Он с достоинством судьи выслушал всех внимательно,
осмотрел Кучума, затем, порывшись в кармане полушубка,
достал что-то съедобное и бросил собакам. Что он сказал ре-
бятам, я не слышал. Но те разом замахали руками и зашуме-
ли, как вспугнутая стая воробьев.
Я стоял поодаль, не зная, как напомнить о себе собакам.
Но вот по перрону пролетел ветерок. Собаки мгновенно по-
вернулись в мою сторону и настороженно замерли. Ветерок
набрасывал на них запах мазута, гари, сосновых досок, сухой
травы и сотен людей, находившихся возле поезда. Что же
встревожило Бойку и Кучума? Несомненно, они обнаружили
мое присутствие. Каким чутьем нужно обладать, чтобы сре-
ди стольких разнообразных запахов уловить один, да еще
после такой длительной разлуки!
Я не выдержал и медленно зашагал к ним. Бойка и Ку-
чум всполошились. Они тянулись и каждому прохожему, об-
нюхивали и беспричинно виляли хвостами. Наконец, увидев
меня, подняли визг и лай.
Я обнимал их, что-то говорил, они лизали мне руки, пры-
гали, лаяли. Только люди, которых собаки не раз выручали
из беды, могут до конца понять, как дорога была тине встреча
с четвероногими друзьями. I
Мальчишки отступили от. собак, прижавшись к решетке,
недоуменно смотрели на меня.
— Дядя, а дядя, это ваши собаки? — вдруг спросил са-
мый бойкий и, пожалуй, самый маленький из них, сдвигая на
16
затылки ушанку и поправляя висевшую на. ремне черниль-
ницу. \
. Известно, что от ребят не так просто отделаться, если у них
возник спорный вопрос.
— Алешка спорит, что эти собаки овчарки, а мы гово-
рим: у тех уши длинные, а эти ездовые. Правда?
— Чего ты мелешь — ездовые, ездовые! Выдумает тоже, —
перебил его ^мальчишка с коньками подмышкой. — Посмотри-
те, у них над глазами белые брови, говорю — овчарки!
Только не немецкие, а те, что овец караулят. Я видел на
картине.
— У тех овчарок и морда на тебя, Алеха, похожа! Только
под носом у них суше, — заметил кто-то, и все рассмеялись.
— Не спорьте, это обыкновенные сибирские лайки, —ска-
зал я, намереваясь помирить ребят.
— Я же говорил, охотничьи, — опять вмешался в разговор
самый маленький. — У тяти была такая собака, Балетка,
она хорошо утят ловила. А ваши собаки на кого охотятся? —
полюбопытствовал он и, не спуская с меня глаз, спрятался
за Алешку.	...
— Они утят не ловят, вообще птиц не трогают, их дело —
медведи, сохатые; при нужде мы их и запрягаем.
— А куда вы их везете? — спросил Алешка.
— В экспедицию.
— А-а-а... — вдруг пропели все в один голос.
Это слово совершенно неожиданно произвело на них маги-
ческое действие. Экспедиция, по их мнению, — это беспрерыв-
ная охота на диких зверей, ночевки у костра, необыкновенные
приключения, где можно проявить героизм или найти неслы-
ханные сокровища. Ребята переглянулись и с любопытством
рассматривали нас, забыв про спор.
Когда мы начали перетаскивать багаж с перрона в маши-
не, подошел тот же малыш, что первый раз обратился ко мне,
и умоляюще посмотрел мне в лицо.
— Дяденька, дайте я до машины доведу одну собаку,—
сказал он почти пилотом и пугливо взглянул на ребят.
— Тебя кав зовут? — спросил я.
— Андреем.
— Какая же из собав тебе больше нравится?
— Этот, лохматый, — и он кивнул головой на Кучума.
— Ладно, бери, только не упусти.
— Нет, вы дайте сами, а то отнимут.
Не успел я передать ему Кучума, как возле Бойки за-
вязалась чуть ли не драка. Человек пять, толкая друг
друга, тянули за поводок. Пришлось вмешаться и ми-
рить.
2 Г. Федосеев
17
Ребята помогли нам грузиться. Когда мы уже были/готовы
тронуться в путь, меня кто-то потянул за рукав. Я оглянулся.
Опять Андрей. Он прижался ко мне,, прячась от остальных.
— Дядя, а скольких лет берете в экспедицию? спросил
он и покраснел.	/
— Тебе еще рано об этом думать,	/
—• Ну и что же, что рано, у меня есть старшей братишка,
может, он поедет. Это все равно...
— Ребята, Андрюшка в экспедицию записывается, собак
будет на медведя травить! закричал Алешка, подслушавший
наш разговор.
—- Слабо, мать белья не даст, — крикнул кто-то из толпы.
— А я и без белья поеду, — ответил Андрей и шепнул
мне: — Дядя, довезите до поворота!
На глазах у всех ребят я помог ему влезть в кузов.
Машина тронулась, а мальчишки так и остались стоять
на привокзальной площади, ошеломленные отъездом
Андрея.
За поворотом наш герой выскочил из машины, побежал
и перекрестку и стал выглядывать из-за угла, радуясь, что
удалось подшутить над товарищами.
Со мною в кабине сидел Кучум, За восемь месяцев раз-
луки его не узнать: он вырос, оделся в лохматую шубу, в его
фигуре, в походке, даже во взгляде уже окрепли черты, прису-
щие взрослой зверовой лайке. Я не мог налюбоваться им и,
пока машина пересекала стокилометровое лесное простран-
ство, лежащее между станцией Тыгда и Зея, вспомнил необыч-
ную историю его рождения.
Кучум, конечно, не помнит своего первого путешествия. Он
тогда был слепым, маленьким, без имени, знал только вкус
материнского молока. Но нам очень памятны его первые дни
жизни. Произошло это в июле 1947 года, Наша экспедиция
работала в горах Большого Саяна, в северо-восточной части
Тувинской области. К месту работ мы добирались по одному
из левобережных притоков реки Казыра, Когда поднялись на
Эргакскую гряду гольцов, нашему взору открылась полная
романтизма страна — родина великого Енисея, страна чудес-
ной природы и гостеприимного народа. В течение долгого вре-
мени мы любовались развернувшейся панорамой. Кажется,
ничего нет более привлекательного, чем убранные яркими
цветами альпийские луга, с темноголубыми озерами и сере-
бристо-хрустальными ручейками, сбегающими с белогорья
далеко в глубину мрачных ущелий.
Ниже гольцовой зоны тянулись длинные пространства кра-
сочных полян, прорезанных ручейками и оттененных строгими
линиями кедровых перелесков. А еще ниже, в глубине лесов,
18 .
лежали изорванные скалами ущелья. И над всей этой пано-
рамой м'лело в горячей истоме июльское солнце.
Караван шел медленно, проделывая замысловатые петли
среди горных нагромождений, заполняющих пространство ме-
жду долинами Ут и Систиг-Хема, Мы то карабкались по рос-
сыпям, взбираясь на хребты, то бесшумно шагали по молча-
ливому кедровому лесу, устланному зеленым мхом. Приятно
вспомнить эту могучую тайгу правобережной стороны Бий-
Хема! * Пожалуй, нигде нет таких больших, бесконечных
кедровых лесов, как именно там, на юге Сибири. И всегда,
погружаясь в эту молчаливую. лесную чащу, испытываешь
чувство подавленности при виде столетних великанов, сом-
кнувших над тобой свои жесткие кроны.
Мы двигались по Систиг-Хему, надолго задерживаясь в ме-
стах сложного рельефа, требовавшего подробного геодезиче-
ского обследования. С нами путешествовала и Бойка. Она го-
товилась стать матерью, и мы не знали, что будем делать со
щенками. Возить их с собою не представлялось возможным,
выбросить -— не поднимется рука, к тому же и жаль было
Бойку: она отличалась необычайной привязанностью к своим
детям.
И вот однажды утром, когда, свернув лагерь на устье
Чапши, мы должны были двинуться вниз по Систиг-Хему,
возле нас не оказалось Бойки.
— Куда она делась?! Хотел покормить ее —• не нашел, не
иначе, щениться ушла, — заключил Василий Николаевич,
больше всех любивший эту собаку.
Мы кричали, обыскали лес возле лагеря, стреляли, и все
напрасно. Собака не появлялась.
— Проголодается — придет, никуда не денется. Напрасно
ты так уж забеспокоился, — уговаривал я не на шутку рас-
строенного Василия Николаевича.
— Нет, не придет, зря болтаете. Бойка прячет щенят от
нас. Она понимает, что мы их оставим, ведь мать трудно об-
мануть. Искать нужно, иначе потеряем собаку, — говорил он,
все поглядывая на лес и oжидaяj не” появится ли оттуда
Бойка.
—• Чего горюете о собаке, да зверь ее задери! — говорил
наш конюх Прохор," нервно посапывая.
— Нет у тебя, дедка, и капельки жалости. Что Бойка пло-
хого сделала? — с укором спросил его Василий Николаевич.
— Собака, так она собака и есть, непутевая тварь, ехать
надо, а ей, вишь, приспичило... — ворчал тот, как скрипучая
лесина в непогоду.
♦ Бий-Хем— Большой Енисей.
2*
19
Дед Прохор первый год конюшил у нас. Это был/ на за-
гляденье дородный старик лет шестидесяти пяти. От него так
и разило стариною, обветшалым лесом да богатырской силой.
Матушка тайга вскормила его тяжелым трудом — в/погоне за
соболем, на валке леса, на сплаве по порожистым/рекам, — и
к старости он сам стал похож на сутулый пень, jp его покла-
дистой натуре, Каи ни странно, уживалась злобй к собакам.
iKocth обглоданной не бросит им, так и норовит дать пинка.
Недолюбливали его и собаки. На что у Бойки ласковый ха-
рактер, она бывало близко к нему не подойдет, все косится,
как на чужого. Сколько раз мы пытались примирить их, но
все напрасно. Видно, издавна застряла в старике нелюбовь
к этим животным.
Так в тот день мы и не уехали, решили обшарить всю мест-
ность по обе стороны Систиг-Хема.
Тайга, окружавшая лагерь, была завалена валежником,
обросла папоротником, дикой смородиной. Что ни дерево — то
убежище, тут и чаща и бурелом. Разве можно было найти
в таком лесу нарочито спрятавшуюся собаку? Весь день мы
искали, но тщетно. Бойка, безусловно, слышала наши голоса
или наши шаги, но не выдавала своего гнезда, будто действи-
тельно догадывалась, что может лишиться щенят.
Что же делать? Задерживаться дальше нельзя, тем более,
что стояла хорошая солнечная погода, но и бросить собаку
в таком положении жестоко. После долгих размышлений ре-
шили ехать. А Василий Николаевич остался.
— Без пищи Бойка проживет несколько дней, она ведь
собака, а вот без воды — не сможет, тем более со щенками,
непременно выскочит к реке,, я ее тут и подкараулю или уви-
жу след... —• рассуждал Василий Николаевич.
Утром рано мы покинули стоянку.
Наш новый лагерь был организован километров на два-
дцать ниже устья Чапши на берегу Систиг-Хема, в углу не-
большой поляны, возвышающейся над руслом реки. Здесь нам
необходимо было задержаться на несколько дней, чтобы об-
следовать ближайшие вершины гор. Погода как нельзя лучше
благоприятствовала работе, и мы на второй день утром, не
дождавшись Василия Николаевича, ушли на хребет. Но наши
мысли продолжала приковывать Бойка. Мы втайне считали
собаку потерянной. Она не бросит щенят, да и не найти ей
нас в этой безграничной горной тайге. Можно было допустить,
что Бойка вернется своим следом на Казыр и рыбакам, но
при мысли, что с ней щенки, и эта надежда пропадала.
Случай был необычный, вызвавший у нас много споров
и размышлений. Мы считаем собаку, как и других животных,
неразумным существом и многое в ее поведении относим за
20
счет врожденного инстинкта, то-есть. бессознательного дей-
ствия. Однако кому, скажем, не приходилось удивляться смыш-
лености собак! И тогда невольно хочется верить, что. ею ру-
ководят не только инстинкт или рефлекс. Вероятно, в природе
животных есть что-то еще не разгаданное человеком.
Вернувшись через три дня в свой лагерь, мы не нашли там
Бойки. Василий Николаевич рассказал нам:
— Как вы уехали, она действительно вышла к реке на
водопой, и нужно же было мне окликнуть ее — даже не взгля-
нула, исчезла. Одичала, что ли? Я ведь еще на день задер-
жался там, весь кедровник обшарил — как провалилась.
Через два дня мы закончили работу на Систиг-Хеме, со-
бирались уйти боковым ущельем на запад, к реке Ут. Теперь
уже никто не спорил и не надеялся, что Бойка придет к нам.
Помню, как сейчас, последний вечер в лагере. Догорали
костры. Шумел ворчливый Систиг-Хем. Люди уже спали.
Я вышел из палатки, чтобы перед сном взглянуть на небо:
не грозит ли оно непогодой? На утро был назначен поход.
Молчаливо надвигалась ночь. Теплыми огнями перелива-
лось небо, посылая на землю тусклые блики звезд. Засыпал
огромный край, не преодолев истомы жаркого дня. Ночные
звери и птицы заполняли сумрак таинственным оживлением.
А там, где только что погас румянец зари, народилось темное
облако. Оно росло, расползалось, затягивая небо. По лесу
вдруг пробежал сдержанный шепоток, пугливо пронеслась не-
известная птица, бесшумно взмахивая в воздухе крыльями. •
Вернувшись в палатку, я долго читал, не переставая при-
слушиваться к неясным звукам надвигающейся непогоды.
А ветер нет-нет, да и прорвется, хлестнет по вершинам при-
тихших деревьев. Далеко сквозь тьму затяжно поблескивала
молния, бросая на палатку мигающий свет. Но вот из тайги
дохнуло сыростью, перестали кормиться кони, умолк и Систиг-
Хем. Одинокий комар пропел последний раз свою песню и
упал на разгоревшееся пламя свечи. Я хотел подняться, чтобы
застегнуть палатку, как вдруг над лагерем разорвался тем-
ный свод неба и молния, разгребая мрак ночи, осветила гроз-
ные контуры туч. Гроза чесанула по краю скалы, ухнул, слов-
но в испуге, лес, и холодные капли дождя забарабанили по
брезенту. Разразился ливень. Удары грома потрясали горы.
Ветер загасил свечу.
До слуха донесся странный звук, будто кто-то стряхнул
с себя влагу. Затем я услышал, как в темноте раздвинулись
борта палатки и кто-то медленно приблизился ко мне. Я ощу-
тил на себе теплое дыхание, и какой-то маленький комочек,
холодный и липкий, упал мне на руку.
— Бойка, — шепнул я неуверенно.
21
По брезенту скользнула молния, на миг осветив собаку.
— Василий, Бойка пришла! Слышишь, Василий?,*— крик-
нул я, ища вокруг себя спички.
Удары грома глушили мой голос. Я зажег свечу/ разбудил
Василия Николаевича. Собака дрожала от холода и беспре-
рывно встряхивалась, обдавая нас холодной водяной пылью.
— Мать пришла... На кого же ты, бедняжка, похожа...—
Протянул нараспев Василий Николаевич.
Он повернул в себе Бойку й долго смотрел в ее умные
глаза, потускневшие от голода и, вероятно, от физических
мучений. Не было в них и капельки радости, словно собака
забежала на минутку в чужим спастись от дождя. Она была
страшно худая и измученная. На боках торчали клочья ста-
рой шерсти; длинно оттянутые и пустые соски беспомощно
свисали, уродуя профиль, и даже хвост, прежде лежавший
упругим крючком на крестце, теперь выпрямился и свалился
Набок обрубком, а спина, как бы отяжелев, выгнулась.
Бойка вырывалась из рук Василия Николаевича и беспо-
койно косила глаза на мою постель. Я вспомнил о холодном
комочке и стал шарить руками у изголовья.
— Василий, да ведь она и щенка принесла. Посмотри,
живой, — сказал я, показывая ему крошечного заморыша,
мокрого и дрожащего от холода.
У того вдруг сомкнулись брови, глаза скользнули по сос-
кам собаки.
— Их должно быть не меньше четырех, — прошептал он,
поворачивая и себе голову Бойки. — Куда же ты остальных
девала? Что сделала с ними? — спросил он, строго пронизы-
вая ее испытующим взглядом и недоверчиво ощупывая жи-
вот собаки.
— Ладно, Василий, ничего она тебе не скажет. Вероятно,
пропали от истощения. Скорее корми ее, да надо спасать
щенка.
Из палаток прибежали люди. Все были удивлены. Они
ласкали Бойку и с любопытством рассматривали щенка, по-
дававшего слабые признаки жизни. Он изредка издавал
глухой, еле уловимый хрип. Тогда Бойка настораживала уши
и свинцовыми глазами смотрела на черный беспомощный ко-
мочек, лежавший на постели. Сколько материнского чувства
было в ее молчаливом взгляде! Как много она могла бы
рассказать из того, что оставалось для нас загадочным в ее
поступках! Куда, действительно, она девала остальных ще-
нят, по каким признакам она отобрала из них этого черного,
с белыми бровями, белой грудкой и крапчатыми носками на
передних ногах? И, наконец, какой инстинкт толкнул ее
догонять нас с крошечным детенышем в зубах? Одно мы
Hi
знаем наверняка: ее привязанность к людям пересилила
материнский инстинкт к остальным щенкам и заставила
искать нас.
Утром я проснулся рано. В палатке был полумрак. На
войлочной подстилке крепко спала Бойка, раздувая бока
спокойным дыханием. А рядом’ с нею, подпирая сгорбленной
спиною угол, сидел дед Прохор. «Не ошибся ли он палат-
кой?» — подумал я.- Нет, старик сидел за работой, обложив
себя шорными инструментами. Он чинил сыромятное путо,
пронизывая его толстым шилом, и, сощурив глаза, долго ты-
кал в дыру обмусоленным концом ушивальника. Его само-
дельная трубка лениво дымилась, наполняя палатку едким
дымом крепкого самосада. Малейший' шорох на подстилке
заставлял деда Прохора отрываться от работы. Он медленно
поворачивал голову и заботливо смотрел на отдыхавшее се-
мейство. А засмоленные усы, небрежно свисавшие на губы,
начинали шевелиться, выдавая добродушную улыбку. «Под-
менил нам кто-то деда Прохора», — удивился я, не веря
своим глазам. Он услышал шорох и, погрозив мне пальцем,
прошептал:
— Тс-с, спит...	‘
Но щенок проснулся. Он жалобно заскулил и, приподняв
голову, начал вертеть ею в пустом воздухе. А Бойка, увидев
возле себя нелюбимого старика, вдруг подвинулась к нему
и пронизала его предупреждающим материнским взглядом:
дескать, не тронь! Дед же Прохор чубуком трубки перевер-
нул щенка вверх брюшком и, качая неодобрительно головою,
долго смотрел, как тот беспомощно махал крошечными лап-
ками, тоскливо взывая о помощи.
— Василь, спишь? Встань-ка, голубчик, — говорил дед
шопотом, теребя Василия Николаевича за ноги. — Щенок,
понимаешь, пропасть может, ему бы лекарства, что ли?
— Где же я ему возьму лекарство?
— Буди ребят, может, у кого порошок какой есть или
капли.
— Жалко стало, дед Прохор, а ведь ты же не любишь
собак!
Старик отбросил в сторону путо, посмотрел в раздумье
на Василия Николаевича.
— Тут, брат, камень растает, а сердце разве выдержит?
Ведь и нам она притащила его, из-за нас, понимаешь, из-за
людей, кинула собака остальных щенят.
Вот ведь чем купила она старика!
— Значит, помирились?
— Куда денешься в этаком случае? Да ты глянь, Василь,
как его корежит! — вдруг вскрикнул дед Прохор, быстро под-
23
нимаясь и выпрямляя закоченевшие ноги. — Видно, тебя не
дождаться, сбегаю-ка сам за лекарством в лес.
Вскоре дед Прохор вернулся с большой охапкой черему-
ховых веток. Он подошел к костру, сбросил ношу, взглянул
удивленно на нас и улыбнулся.
— Наверно, лищку притащил, — сказал он.
Всё рассмеялись4.
— Туг, дед, хватит не только щенку,, но и для всех нас,
да, пожалуй, и для лошадей, —заметил Василий Николаевич.
Часов в двенадцать дня наш караван покинул СистигтХем.
Продвигались по узкому ущелью и перевалу. Далеко позади
шел дед Прохор, ведя на поводу приземистого мерина
с объемистым вьюком. Следом за конем бежала Бойка.
Старик не торопился. На лице у него была озабочен-
ность. Он изредка останавливался, заглядывая в корзину,
сплетенную из прутьев и притороченную поверх вьюка. Тогда
к нему подходила Бойка. Вытягивая голову, она прислуши-
валась.
— Живой, мать, живой, — говорил ей ласково дед Про-
хор. — На перевал заберемся, там, значит, кормить будем
нашего зверя, поняла?
Так начал свою жизнь Кучум. Тайга, ветры и дожди вы-
ходили его, а мать научила разбираться в следах, в звуках,
привила ему упорство, с каким сама умеет преследовать
зверя. Полюбился он и деду Прохору.
П
Проводы Королева. — Незаконченный ночной разго-
вор. — Сборы в далекий путь. — Вылет на косу. —
Тревожная радиограмма.
Может быть, будет не лишним сказать несколько слов
о современной карте, которую мы собираемся делать в При-
охотском крае.
Создание карты — сложный и многообразный технологи-
ческий процесс. Достижения советских ученых в. изобрете-
нии ' высокоточных приборов и методов картографирования
позволяют в кратчайший срок на больших площадях состав-
лять карты высокого качества.
Самый совершенный метод создания карт — аэрофото-
съемка, когда местность фотографируется с самолета спе-
циальным аэрофотоаппаратом. Фотосъемка производится
обычно с высоты от шестисот до пяти тысяч и более метров,
в зависимости от масштаба карты. Аэрофотосъемка дает мно-
гократно уменьшенное изображение территории.
Для того чтобы все снимки привести и одному общему
и заранее заданному масштабу карты, привести их в подобие
24
с местностью, расшифровать изображения различных эле-
ментов — леса, кустарника, болота, камня, — нужно проде-
лать большие и трудоемкие' полевые работы. По тем местам,
над которыми летал самолет, — будь то непроходимая тайга,
недоступные вершины хребтов, бурнопорожистые реки или
безводные пустыни, — везде должны пройти отряды геодези-
стов. Они сделают точнейшие измерения расстояний углов,
чтобы определить положения наиболее характерных точек
местности. Этими тючками обычно служат господствующие
вершины гор, наиболее высокие сопки, возвышенности. Для
удобств работы на выбранных точках строятся деревянные
пирамиды, или сигналы, позволяющие видеть их на большом
расстоянии. Геодезисты называют эти точки пунктами.
Следам за геодезистами идут отряды топографов. Поль-
тоснимками, они детально измеряют
местность, собирают все необходимые сведения для будущей
жарты: названия хребтов, ключей, озер, низин, скорость
и глубину рек, характер лесного покрова, проходимость болот,
прослеживают тропы, пересекающие местность, и многое
другое.
После окончания полевых работ весь материал геодези-
стов и топографов сосредоточивается в специальных лабора-
ториях и цехах, где при помощи точных оптических приборов
на аэрофотоснимках производятся необходимые измерения
и построения. Так получается оригинал карты. Затем его
вычерчивают во всех необходимых деталях и направляют на
картфабрику.
Первым отлетал техник Трофим Николаевич Королев
с кадровыми рабочими Николаем Юшмановым, Михаилом Бог-
дановым, Иваном Харитоновым и Филиппом Деморчуком.
Они должны будут попасть в одну из бухт на Охотском по-
бережье и пробраться в центральную часть Джугджу-
ра. Участок их работ самый отдаленный и трудный, поэто- •
му-то туда и назначен Королев, смелый и напористый че-: .
ловёк.
К нам Трофим Николаевич попал случайно, еще будучи
подростком, в 1931 году, когда мы вели работы в Закавказье.
У него не было никого родных. В экспедиции он. научился,
грамоте, нашел себе братьев и сестер и снискал всеобщую,
любовь.
Вылет подразделения Королева назначили на двенадцатое
февраля. Накануне я задержался в штабе до полуночи. Вме-
сте с Хетагуровым й Плоткиным окончательно просмотрели
маршрут Королева, проверили списки полученного снаряже-
25
ния, продовольствия — не забыто ли что, условились о местах
встреч.
Когда мы вышли из штаба, город спал, прикрытый чер-
ным крылом зимней ночи. Две одинокие звезды Перемигива-
лись у горизонта. С окраины города доносилась протяжная
'девичья песня.
— У Пугачева огонь горит, сегодня проводы товарищей^
может, зайдем? — предложил Трофим, когда мы поравнялись
с квартирой Пугачева.
Нужно было оторваться хотя бы на час от цифр, схем,
канцелярщины^. За день так намотаешься, что теряешь поня-
тие об усталости. Даже сон не берет и, кажется, все равно,
как дождаться утра — на ногах или в постели.
Зашли. В комнате накурено. На столе беспорядок, как это
часто бывает после званого ужина.
Экспедиция за двадцать с лишним лет существования со-
вершила немало славных дел, и творцы этой маленькой исто-
рии собрались у Пугачева, старейшего работника.
Давно еще, в 1930 году, будучи мальчишкой, Пугачев при-
ехал на Кольский полуостров из глухой пензенской деревушки
с дерзкой мыслью — увидеть своими глазами северное сия-
ние. Нас он нашел в Хибинской тундре. Мы тогда делали
Первую карту апатитовых месторождений. Мечтательному
парнишке понравилась наша- работа, да и скитальческая
жизнь, и он навсегда остался с нами. Трофим Васильевич
побывал с экспедицией в Закавказье, на Охотском -побе-
режье, в Тункиноких Альпах, Забайкалье; дважды посетил
центральную часть Восточного Саяна, был на всех трех Тун-
гусках, прошел маршрутом от Байкала через Улан—Макит—
Чару—Бомнак—Ниманчик почти до Амура. Жизнь научила
его смело смотреть в лицо опасностям и испытаниям. Трофим
Васильевич мог служить примером того, насколько обманчива
бывает внешность у людей. Незнакомцу, повстречавшемуся
с этим маленьким человеком — кротким и застенчивым, ни за
что не угадать в нем отважного путешественника.
Сегодня у Трофима Васильевича собрались такие же, кай
и он сам, следопыты и неутомимые путешественники — Лебе-
дев, Мищенко, Коротков и другие. Мне было приятно видеть
их вместе. С ними я не раз бывал в опасных переплетах,
когда проверяется истинная дружба, делил радости и не-
взгоды.
Едва мы уселись за стол, ввалилась молодежь.
— Откуда бредете, полуночники? — раздался из угла чей-
то голос.
— Из кино. Увидели свет и зашли. Ведь завтра Королев
открывает навигацию. Вот и не спится. Охота в тайгу, — слы-
26
шится ответ. — Есть, товарищи, предложение: поскольку тут
тепло и уютно и учитывая настойчивую просьбу хозяина, да-
вайте останемся за этим столом до рассвета. А утром прово-
дим Королева.
У хозяина на лице растерянность. Он грустными глазами
смотрит на опустошенный стол, потом лезет в дорожный ящик
за закуской. Гости раздеваются, гремит посуда, комната
гудит. свежими голосами...
Через час мы с Королевым шли по пустынным улицам.
— Что с тобою, Трофим, почему ты последние дни мол-
чаливый? — спросил я своего спутника, совершенно
не различая в темноте его лица. — Или не хочешь отве-
чать? .
— А какой толк таиться? Вы ведь знаете, вот уже год,
как я не получаю писем от Нины. Мною пренебрегли...
— Пора, Трофим, забыть Нину, как это ни тяжело. Ни-
чего у тебя с ней не получится, и нечего обманывать себя
пустой надеждой.
— Это так. Но обидно: не сумел устроить свою жизнь.
Все у меня косогором идет, не как у людей... Скорей бы
в тайгу, там все проще.
— Не хочется мне отпускать тебя с таким настроением.
Я затащил его к себе ночевать. До утра оставалось часа
три. Хозяйка подала ужин.
— Мое прошлое — непоправимая ошибка, а настоящее
кажется мне случайностью. К моим ногам, вероятно, упала
чужая звезда, — говорил Трофим Николаевич медленно, не от-
водя от меня темносерых глаз. — Если бы я мог забыть тру-
щобы, Ермака и все, что связывает меня с этим именем,
я был бы счастливым. Вы только не посчитайте меня небла-
годарным и не подумайте, что я не чувствую теплоты нашего
времени, хорошего отношения к себе... Все это мне и близко
и дорого. Но следом за собой я тащу тележку с прошлым.
— Удивляюсь тебе, Трофим, — перебил я его. — Ше-
стнадцать лет прошло с тех пор, как ты ушел от преступного
мира. Пора о нем забыть!
— Легко сказать — забыть! Это ведь не папироска: выку-
рил да выбросил. Прошлое присосалось как пиявка... А сло-
во «вор», кто бы его ни произнес, бьет меня. Но ведь я столь-
ко же виноват в своем прошлом, сколько и в своем рожде-
нии. Меня семилетним мальчишкой подобрали чужие люди.
Они сделали из меня вора и вором толкнули в жизнь. Тогда,
еще в трущобах, я каким-то скрытым чувством сознавал, что
не это мне надо. Но разве просто уйти от привычной среды,
подавить в себе неравнодушие к чужим вещам, научиться
иначе думать? И все же я ушел. А вот забыть прошлое не
27
смог. Так и кажется, что иду я сбоку жизни, спотыкаюсь на
ухабах, как незрячий (.мерин. Знаю, что меня никто не упре-
кает, что .мне„открыты все дороги. Чего же. не жить спокой-
но? Так нет!* Скажите; кому, как не злой судьбе, нужна была
наша встреча е1?ннбй?;: Она напомнила мне. о. прошлом и.
насмеялась. Нйца. .оттолкнула меня потому, что я — бывший
вор и могу теперь скомпрометировать ее.
— Ты не прав,— перебил я его. — Нина любит тебя, и ее
не смущает , ни её: собственное, ни твое прошлое, но ты знаешь,
цочему она не; может стать твоей женою. При всей моей при-
вязанности, К тебе, Трофим, я должен сказать: Нина посту-
пила правильно..Тебе нужно цениться на другой. Разве мало
хороших девушек у нас? А насчет того, что идешь сбоку
жизни, — неверно. Додумйй,- разберись. и не греши на себя.
Что с того, что твоя дорога Вначале шла по ухабам? Все это
уже давно позади. Сейчас у -тебя интересная работа. Ты лю-
бишь жизнь, ,и. не. во имя ли. её столько пережил? Я не узнаю
тебя, Трбфим!: Может быть, действительно задержаться дня
на два' с;дылётрм?	,
— Нёт^ полечу, , мне нужног скорее в тайгу!
— Боюсь, поедешь с таким настроением, рисковать нач-
нешь и потеряешь голову.
Трофим молчал, сдерживая волнение.
— Ложись-ка ты лучше спать. Отдохни. Утро вечера
мудренее!
— Да, скорее бы рассвело... Знаете, что мне хочется? —
вдруг сказал он, повернувшись ко мне. — В пороги, на ска-
лы! Ломать, грызть зубами, кричать, чтобы ’все заглушить!
Вы же не знаете всего моего прошлого... — Он встал и бес-
шумными шагами отошел от кровати.
В комнате наступила тишина. Ветер хлопнул ставней,
и отдыхавшая на диване кошка поспешно убралась за пере-
городку. Я чувствовал, как тяжелыми ударами пульсирует
в голове кровь. Трофим стоял спиною ко мне, заложив за
затылок сцепленные руки и устало опустив взлохмаченную
голову.
— Об одном я никогда тебя, Трофим, не спрашивал...
Скажи, ты когда-нибудь встречался с главарем вашим, с Ер-
маком, после того как пришел к нам?
Он не ответил, и мне показалось, что я ни о чем его-и не
спросил, а только подумал.
У соседей .проскрипел хриплым голосом старый петух.
В окна робко заползало утро.
— Скоро за нами подъедет машина... Я пойду домой,
у меня еще. не все собрано, — сказал Трофим. — А вас про-
шу — не спрашивайте меня больше про Ермака. ;	•:
28.
—• Странно... Оказывает-
ся, у тебя есть какая-то тай-
на, которую- ты скрываешь
от меня. Хорошо, забудем
наш сегодняшний разговор,
и я больше никогда тебе не
напомню о нем... Иди соби-
райся.
На розовеющем востоке
нарождалось солнце, и на-
встречу ему плыло по небу
свежее, как зимнее утро, об-
лачко. Город просыпался
медленно. По улицам броди-
ли собаки, нехотя переклика-
лись петухи. У реки тяжело
пыхтел локомобиль. Из труб
высоко-высоко поднимались
столбы мутного дыма.
У самолета собралась
толпа провожающих. Слы-
шался шум, смех. Чувство-
валось, что все живут одни-
ми мыслями, желаниями, одной целью. Приятно смотреть на
этих людей, связанных долголетней совместной работой
и искренней дружбой. Королев тоже повеселел. Да и какое
сердце не оттает в такие минуты? Лицо Трофима, округлое,
усеянное рябинками, посвежело от румянца. В темносерых гла-
зах сердечная благодарность товарищам, друзьям. Отъезжая,
он верил, что в тайге не будет одинок. Повстречайся он с бедой,
где бы она его ни захватила, мы придем на помощь. Тому,
кто исцытал верность друзей, кто знает настоящую дружбу,
тому легче живется.
До отлета остались минуты. Машина, загружена. Экипаж
корабля на местах, но люди еще прощались. Все говорили
одновременно, понять ничего нельзя; Королев вырвал из тол-
пы Пугачева, обнял и, не выпуская его из своих объятий,
сказал, обращаясь ко всем:
— Спасибо вам. Я счастлив, что имею так много
друзей.
Вдруг чихнул один из моторов и загудел, бросая в нас
клочья едкого дыма. Тотчас заработал второй, и самолет за-
бился в мелкой нетерпеливой дрожи.
Я попрощался с Трофимом последним.
— Приедете ко мне в этом году? — спросил он, пряча
свой взгляд где-то в складках моей шубы.
29
Легкая тень скользнула по его лицу, вероятно, он вспом-
нил наш ночной разговор.
— Не обещаю. Скорее всего на инспекцию к тебе приедет
Хетагуров. Ему будет ближе.
Мы крепко пожали друг другу руки.
Лучи поднявшегося солнца серебрили степь, узкой поло-
ской прижавшуюся к горе. В березовой роще жесткий ветер
перевеивал сыпучий снег.
Самолет, покачиваясь, вышел на дорожку. Моторы стихли
в минутной передышке, потом взревели, и машина, пробежав
мимо нас, взлетела. Через несколько минут она потерялась
В синеве безоблачного неба...
Всю территорию работ мы разделили на три больших
района. В каждом из них будут действовать самостоятельные
партии, состоящие из геодезистов, топографов, астрономов,
географов.
Шесть площадок в отдаленных уголках тайги должны
в ближайшие дни принять полевые подразделения с оборудо-
ванием, снаряжением и годовым запасом продовольствия. Из
эвенкийских колхозов к местам работ уже вышло более пяти-
сот оленей в сопровождении пятидесяти проводников-каюров.
На территории, подлежащей обработке, предстоит организо-
вать около десяти лабазов с запасами продуктов и снаряже-
ния, расположив их на главных маршрутах прорабов.
Двадцать второго февраля была закончена подготовка
таежных посадочных площадок и стала возможна переброска
людей и грузов. Погода благоприятствовала нам.
В штабе остается все меньше и меньше участников экс-
педиции. Николай Иосифович Хетагуров, который весною
будет инспектировать работы на южном участке, уже нахо-
дился на озере Лилимун и на-днях с группой геодезистов и
астрономов уйдет к главной вершине Чагарского хребта.
А я хочу ехать с техником Лебедевым на реку Маю, чтобы
помочь обследовать район стыка трех хребтов: Станового,
Джугджура и Джугдыра. Затем, посетив истоки реки Зеи,
самую дикую часть Станового, попробую перевалить через
горы к озеру Токо.
Пока что нам не удалось найти проводников, знающих
проходы в этой части Станового. Эвенки, оказывается, туда
вовсе не заходят, переваливая через хребет западнее нашего
участка. А нам проход нужен именно в восточной оконечно-
сти хребта.
Наконец мы получили благоприятное сообщение предсе-
дателя эвенкийского колхоза «Ударник» Колесова. Он пи-
30
сал: «У нас есть восьмидесятилетний старик Улукиткан,
который когда-то переваливал Становой в верховьях Зеи. И хо-
тя он не помнит, где находится перевал, но берется провести
вас». Мы, конечно, обрадовались известию, но кандидатура
проводника вызвала сомнение: ведь в таком возрасте ему
будет трудно путешествовать по тайге. Однако не оставалось
ничего'другого, как только дать согласие. В письме Колесову
я просил выделить в помощь проводнику молодого, здорового
парня и направить вместе с оленями на одну из кос на реке
Зее.
Последние дни в штабе были особенно напряженными.'
В глухих и отдаленных уголках тайги появились лагери
геодезистов и топографов. От них поступали короткие радио-
граммы: «Сегодня пересекли реку Учур» или «Сегодня поки-
даем Тугурскую бухту». Королев со своими людьми уже
достиг Джугджурского хребта и, вероятно, приступил к ра-
боте. К Становому, со стороны Алданской возвышенности,
подбиралось подразделение Пугачева. Еще несколько дней
летной погоды — и все мы будем в тайге. Скорее бы! Хочется
снять с себя городской костюм, освободиться от канцеляр-
щины и отдаться любимому делу.	.
Удивительно устроен человек. С каким волнением каждый
год возвращаешься из экспедиции к родному очагу, к друзь-
ям, театрам, спокойной жизни! И всегда, окружающая тебя
городская обстановка кажется обновленной, все восприни-
маешь остро, с наслаждением работаешь над дневниками,
перелистывая страницы былых походов. Но пройдут первые
дни радости, и где-то в глубине сознания пробуждается тоска
по просторам, по бродяжнической жизни. Все чаще мечта
уносит тебя в далекую глушь. То вдруг сказочным видением
встанет в памяти могучий и грозный Кизыр, то яростно взре-
вет пурга, как бы вызывая на поединок, то ласково прошу-
мит высокоствольная тайга, и сердце •сожмется от боли. Тес-
ным становится город, стены квартиры сковывают мысли,
нигде не находишь успокоения, пока не начинаешь готовиться
к очередной экспедиции.
Все мы считали дни и часы, оставшиеся до вылета. Но
вдруг, как назло, погода изменилась: разыгралась затяжная
пурга. Хорошо, что все подразделения были уже в тайге.
Лебедев дожидался нас на одной из зейских кос. Со мной
должны были ехать Василий Николаевич Мищенко и радист
комсомолец Геннадий Чернышев — замкнутый и скупой на
разговор, но дельный и упрямый в работе.
Войну Геннадий провел в танке. Постоянная напряжен-
ность, тяжелые бои приучили его к строгому равновесию
в жизни. Он редко смеется, в лучшем случае улыбается. Про-
31
мокнет ли под проливным дождём, или устанет, измотавшись
под тяжелой ношей, он всегда бодр. Ни слова жалоб. Он
был достойным товарищем в наших походах.
С нами отправлялись и четвероногие друзья: Бойка и
Кучум.
Наше снаряжение состояло из двух легких палаток (для
нас и для проводников), железных печей, спальных меховых
мешков, небольших брезентов, пологов, алюминиевой и эма-
лированной посуды и различного* хозяйственного инвентаря:
пил, топоров, мешков, веревок, нодпильников... Мы брали
с собой также трехмесячный запас продовольствия: муки,
сахара, масла, сгущенного молока, макарон, круп, чая. Мяс-
ных консервов в свои запасы не включали, предпочитая све-
жую рыбу и мясо, добытые в тайге.
Личные вещи были упакованы в йбтКй — вьючные оленьи
сумы. Чего только в них не было! Как 'обычно, я взял с со-
бою два фотоаппарата — широкопленочный и «Киев» —
с полным комплектом объективов и светофильтров; запас
цветной и чёрной пленки: спиннинговую катушку, железные
коробки с блеснами, шнурами и всякой мелочью, необходи-
мой рыболову; патроны, кожаную сумочку с варом, шилом,
иголками и нитками; пикульки, манки для приманивания птиц
и многое другое, нужное в походной жизни путешественника.
Предметы, которые боялись сырости (пленка, спички, хи-
микаты), мы упаковывали в непромокаемые резиновые пузы-
ри. Белье, одежда, бумага укладывались в сумки из плащ-
палатки.		.	• .
Хозяйством нашего маленького отряда, включая и общее
продовольствие, ведал Василий Николаевич Мищенко, чело-
век расчетливый и предусмотрительный.
Одиннадцатый год он ездит со мною в тайгу, и всегда
перед отъездом у нас происходят легкие размолвки по поводу
закупок. Он выпрашивает у меня деньги:
— Надо бы кисленьких конфеток купить. Ну и банку то-
мату, — говорит он, и на лице его полное безразличие, будто
все это нужно только мне.
— Вот, бери двести рублей и кончай с покупками, завтра
вылетаем.	1' .
— Погляжу, должно бы хватить...
— Лишнего только не набирай.
— Сами же после скажете: вот бы фрукту сладкую съел,
чего, дескать, не купил? А где я ее там возьму? Или еще
хуже: не хватит, скажем, перцу или спирту, — бросает он,
скрываясь за дверью.
Через два часа он снова возле меня.
— Опять за деньгами? г
32
— Табачок нашел «Золотое руно», взять бы хоть пачку.
В тайге после чая приятно им побаловаться. И опять же
сливы пришли в магазин, как не купить?!
Я знаю, что у него давно закуплены и кислые конфеты, и
«Золотое руно»; и сливы и что деньги ему нужны на другие
покупки, о которых он ни за что не проговорится. Любит Ва-
силий Николаевич чем-нибудь неожиданно порадовать в тцй-
ге,.вот и прячет по своим поткам, как крот, банки, свертки.
Но я не выдаю своей догадки.
Последний перед отъездом день прошел в необыкновен-
ной суматохе. Нужно было написать письма, послать те-
леграммы. Главный бухгалтер Малиновский положил на
стол три толстые пачки финансовых отчетов и не отхо-
дит, боясь, что я уеду и документы останутся неподпи-
санными. Наконец машина загружена, все готовы к
выезду.
Прощай, город! Прощайте, друзья, покой, застольные бе-
седы! За незримою чертой, перейти которую мы стремимся,
нас ждет иная жизнь. Там нет телефонов, справочных бюро,
зонтиков, калош, гриппа, сквозняков и тротуаров; обед будет
без скатерти, а вместо вилки — пальцы. Там нам никто не
укажет путь, и все придется делать самому: чинить штаны,
ботинки, печь лепешки, чистить кастрюли, стирать белье. Нас
ждет суровая тайга. И плохо тому, кто слаб в борьбе или
не верит в свои силы. Природа беспощадна к нему.
И вот мы снова летим над тайгой. Кругом зима — ни еди-
ной проталины, пустынно. Самолет  отклоняется вправо и
идет. на северо-восток.
Моих товарищей первая часть пути разочаровывает. Ну
что особенного: всего час назад поднялись в воздух, и вот уже
посадка. Правда, не на аэродром, а на речную косу, но что
от этого изменилось? Нас встречают знакомые лица, голоса.
Рядом с посадочной площадкой под охраной береговой чащи
стоят палатки, лежит груз, горят костры подразделения Ле-
бедева. Как все это знакомо, близко и дорого путешествен-
нику!,
Мы быстро и весело разгружаемся. Но больше всех до-
вольны собаки. Они носятся по косе, играют, лают и, нако-
нец, исчезают в тайге.
Кирилл Родионович Лебедев приглашает экипаж самоле-
та зайти в палатку.
— В городе вас таким обедом не угостят, — говорит он.—
Даже заправскому повару не приготовить так вкусно! К то-
му же, учтите, у нас все в натуральном виде, объемно. А ка-
3 Г. Федосеев
33
кой воздух, обстановка — куда там вашему ресторану! Так
что вы не отказывайтесь!
— Напрасно вы, Кирилл Родионович, уговариваете, мы
ведь не из робких, — отвечает командир Булыгин. — Знаем
ваши таежные процедуры, умышленно сегодня не завтракали.
Пошли!
В палатке просторно. Пахнет жареной дичью, свежей хво-
ей, устилающей пол, и еще чем-то острым.
— Откуда это у вас петрушка? Зеленая — и так рано! —
удивляется Булыгин, пробуя уху.
— Обращайтесь к Мищенко, он у нас мичуринец. Даже
тропические растения выращивает в походе, — ответил Ле-
бедев.
— Он наговорит — на березе груши! — вмешался в раз-
говор Василий Николаевич. — Ей-богу, в жизни не видел
тропического дерева. В прошлом году на Саяне были, лимон
в потке сгнил, а одно зерно проросло, жить, значит, захотело.
Дай, думаю, посажу в баночку, пусть растет. Ну и провозил
лето в потке на олене, а теперь лимон дома, с четверть метра
поднялся. А насчет зелени — тут тоже я ни при чем. От
прошлого года осталось немного сухой петрушки, вот я и
бросил щепотку в ушицу. Травка хотя и сухая, но запах дер-
жит куда с добром!
Через час самолет- поднялся в воздух, махнул нам на
прощанье крылом и скрылся с глаз.
Ну, вот мы на пороге новой, давно желанной жизни!
До вечера успели поставить еще одну палатку, загото-
вить дров и установить рацию. День угасал. Скрылось солн-
це. Отблеском вечерней зари осветились лагерь, макушки то-
полей и вершины гор, но мало-помалу и этот свет исчез.
Появилась звезда, потом вторая, и плотная ночь окутала
лагерь. К нам в па л, а тку пришел Кирилл Родионович. Генна-
дий, забившись в угол, принимал радиограммы.
— Проводники прибыли? — спросил Лебедева Василий
Николаевич.
— Все тут. Они с оленями на мари, километра три от-
сюда. Ваш проводник Улукиткан совсем старик, щупленький,
как только ветер его с ног не валит. Горя вы с ним набере-
тесь. Но места, видно, знает. Говорит, торопиться надо, скоро
по рекам наледи пойдут, могут не пустить.
— А другого пути на Маю разве нет?
— Нет. Говорят, снега большие. Летом туда можно по-
пасть тропой пастухов по Джегорме.
— Есть неприятное сообщение от Плоткина, — вдруг за-
явил Геннадий, отрываясь от аппарата и передавая мне ра-
диограмму, принятую из штаба.
34
«Только что получили молнию от Виноградова с побе-
режья Охотского моря следующего содержания: по пути на
свой участок заезжал в подразделение Королева к Алгычан-
скому пику, где они работают. Нашел палатку, занесенную
снегом, но людей там не оказалось. По всему видно, люди
ушли из лагеря ненадолго и заблудились или погибли. В те-
чение двух дней искали, но безрезультатно, никаких следов
нет. Необходимо срочно организовать поиски. В горах сейчас
небывалый холод. Работа на пике Королевым, вероятно, за-
кончена, видел на вершине отстроенную пирамиду. Молни-
руйте ваше решение. Виноградов».
Я еще и еще раз прочел радиограмму вслух и как-то
сразу вспомнил наш последний разговор с Трофимом. Теперь
мне показалось, что он остался далеко не законченным, и Ко-
ролев увез с собой тяжелые, угнетавшие его сомнения,
в которых я не мог разобраться до конца. Мысли одна за
другой, словно метелица, закружились в голове...
— Не может быть, чтобы заблудились. Горы не тайга,
а вот... — Василий Николаевич так и не решался закончить
фразы.
С минуту длилось молчание. Случайный ветер, ворвав-
шийся в палатку, погасил свечу. На реке глухо треснул
лед.
— В горах все может случиться! Долго ли оборваться,
а то и замерзнуть. Отправьте нас на розыски, ребята у меня
надежные, — заговорил Лебедев, нервно прикусывая зубами
край нижней губы.
Мищенко зажег свечу, и снова наступила тишина.
— Плоткин ждет у аппарата, — буркнул Геннадий.
— Передай ему, пусть утром высылает за нами самолет,
а тебе, Кирилл Родионович, придется ехать одному на Маю.
Уж коли случилось такое несчастье, то на розыски поле-
тим мы.
Я попросил Плоткина телеграфировать Виноградову:
«Завтра вылетаю с поисковой группой на побережье, далее
пойдем на оленях маршрутом Королева к Алгычанскому
пику, будем искать затерявшихся в районе западного склона
гольца. Вам предлагаю не дожидаться нас, завтра выходить
на розыски в район восточных склонов гольца. Оставьте
письмо о своем маршруте и планах. В случае удачи вышлите
к нам нарочного. Поиски не прекращать до получения рас-
поряжения».
Неприятная весть быстро облетела маленький лагерь. Все
собрались в нашей палатке. В долине темно, шальной ветер
рыщет по дуплам старых елей, да неприятно стонет горбатый
тополь.
3*
35
Хотя жизнь и приучила нас ко всяким неожиданностям,
все же случай на .Алгычанском пике глубоко встревожил
всех. Конечно, Трофим в любом испытаний не будет сдавать-
ся до последнего удара сердца, и его товарищи Юшманов,
Богданов, Харитонов, ДеморчуК'—люди стойкие. Онй не мог-
ли стать жертвами оплошности! Однако надо' спешить им на
помощь.
Геннадий, закончив работу, держал в руках книгу, но не
читал, а о чем-то думал. Кирилл Родионович беспрерывно
курил. Про ужин забыли. Жаль Трофима! Неужели нужно
было пройти такой тяжелый жизненный путь, чтобы обрести
себе вечный покой где-то далеко у холодных берегов Охот-
ского моря!
Наступила полночь. Лагерь уснул. Стих и ветер. Запозда-
лая луна осветила палатку. А предо мною проходили одна за
другой картины, связанные с юношеской жизнью Трофима
Королева...
ш
Случай у палатки. — Пленник в лагере. — Бегство. —
В Баку на Шайтан-базаре. — Возвращение. — Последний
привод в милицию. — Встреча на черноморском пляже.
В 1931 году мы работали на юге Азербайджана. Я воз-
вращался из Тбилиси в Мильскую степь, в свою экспедицию.
На станции Евлах меня поджидал кучер Беюкши на паро-
конной подводе. Но в этот день уехать не удалось: где-то на
железной дороге задержался наш багаж.
Солнце палило немилосердно. Нигде нельзя было найти
прохлады.
— Надо чай пить! — советовал Беюкши. — От горячего
чая бывает прохладно.
— А если я не привык к чаю?
— Тогда поедем ночевать за станцию, в степь, — отве-
чал он.
Пара изнурённых жарою лошадей протащила бричку по
ухабам привокзального посёлка, свернула влево и останови-
лась у арыка. Мы пбставили палатку на берегу. Беюкши
ушел в поселок ночевать к своим родственникам, а я распо-
ложился в палатке.
Не помню, как долго продолжался сон; но пробудился
я внезапно, встревоженный каким-то необъяснимым предчув-
ствием, а возможно, лунным светом, ворвавшимся в палатку.
«Не Беюкши ли пришел?» — мелькнуло в голове. Я припод-
нялся и тотчас же отшатнулся, от подушки: к изголовью по-
стели бесшумно спускалось лезвие бритвы, разделяя на две
*
36
части глухую стенку палатки. Пока я соображал, что пред-
принять, в образовавшееся отверстие просунулась голова,
затем рука, и в ее сжатых пальцах блеснула финка. Возле
меня, кроме чернильницы, ничего не было, и я, не задумы-
ваясь, выплеснул ее содержимое в лицо бродяги.
— Зануда... еще и плюется! — бросил тот, отскакивая от
палатки.
Через минуту в тиши лунной ночи смолкли торопливые
шаги.
Уснуть я больше уже не мог. Малейший шорох заставлял
настораживаться: то слышались шаги, то топот. В действи-
тельности же возле палатки никто больше не появлялся.
Утром мы получили багаж, позавтракали в чайхане и тро-
нулись в далекий путь. Лошади легко бежали по пыльному
шоссе. Над равниной возвышались однообразные холмы.
Кругом низкорослый ковыль, местами щебень. И только там,
куда арыки приносят свою драгоценную влагу, виднелись
полоски яркой зелени.
Проехав километров пять по шоссе, мы неожиданно уви-
дели возле кювета группу беспризорников.
— Стой! — крикнул я кучеру и спрыгнул с брички.
— Ты резал палатку? — спросил я одного из них.
Беспризорники вскочили и скучились на краю дороги,
словно сросшиеся дубки. Подбежал Беюкши.
37
— Где морду, вымазал в чернилах, говори? — крикнул
он, и в воздухе взметнулся кнут.
— Не смей!'Убью! — заорал старший из ребят, поднимая
над головою Беюкши костыль.
Кнут, описав в воздухе дугу, повис на поднятом кнутови-
ще. Беспризорник стоял на одной ноге, удерживая другую,
больную, почти на весу. Он выпрямился, повернулся лицом ко
мне и уже с пренебрежительным спокойствием добавил:
— Я резал, а лезть должен был он, Хлюст, но трогать его
не смей, слышишь? — И он гневно сверкнул глазами.
— Что, выкусил? — прохрипел Хлюст, выглядывая из-за
спины защитника, и ехидно улыбнулся.
Лицо у него было маленькое, подвижное, нос тонкий,
длинный, бекасиный, глаза озорные, и казалось, вот-вот с его
губ сорвется еще что-то детское. Чернила угодили ему в нос
и полосами разукрасили щеки. На груди широкой прорехой
расползлась истлевшая от времени рубашка, обнажив худое
и грязное тело.
Я рассмеялся, и какую-то долю минуты мы молча рас-
сматривали друг друга. Это были совсем одичавшие маль-
чишки. Старшему едва ли можно было дать шестнадцать лет.
Он стоял сбоку от меня, заслоняя собою остальных и опи-
раясь на костыль. Его черное, как мазут, тело прикрывалось
грязными лохмотьями. Больная нога перевязана тряпкой,
на голове лежали пряДями нечесаные волосы. Но в откры-
тых глазах, в строгой линии сжатых губ, даже в продолго-
ватом вырезе ноздрей чувствовалась решимость за-
щитника.
— Чего же не бьешь? — спросил он меня с тем же пре-
небрежением.
— Гайка слаба, ишь, бельмы выкатил! — засмеялся
Хлюст, передразнивая Беюкши.
— Ты мне смотри, бродяга! — заорал тот гневно и шаг-
нул вперед.
— Говорю, не смей! — хромой, отбросив костыль, выхва-
тил из рук Хлюста финку и встал перед Беюкши.
Тот вдруг прыгнул к нему, свалил на землю и поволок на
шоссе. Остальные ребята, оробев, отскочили за кювет. Я по-
добрал упавший нож.
— Вот сдадим тебя в сельсовет, будешь знать, как резать
палатку. И за нож ты мне ответишь, — говорил Беюкши,
втаскивая парня в бричку.
Мы поехали, а трое чумазых мальчишек остались у до-
роги.
Наш пассажир лежал ничком в задке брички, между
тюками, поджав под себя больную ногу. Из растревоженной
за
раны сквозь перевязку сочилась мутная кровь и по жесткой
подстилке скатывалась на пыльную дорогу.
— Тебе больно? Перевязку не делаешь, запах-то какой
тяжелый. Подложи вот... — сказал я, доставая брезент.
Беспризорник вырвал его из моих рук и выбросил на до-
рогу. Беюкши остановил лошадей.
— Чего норовишь? Приедем в поселок, там живо усми-
рят. Мошенник! — злился он.
Я поднял брезент, и мы поехали дальше. Беспризорник
продолжал лежать на спине, подставив горячему солнцу от-
крытую голову. Трудно было догадаться, от каких мыслей
у него временами сдвигались брови и пальцы сжимались
в кулаки. Он тяжело дышал, глотая открытым ртом сухой и
пыльный воздух. «А ведь в нем бьется человеческое сердце,
молодое, сильное», — подумал я, и мне вдруг стало больно
за него. Почему этот юноша отшатнулся от большой, настоя-
щей жизни, связался с финкой, откуда у него столько нена-
висти к людям?
— Тебя как звать?
— Всяко, — ответил он нехотя, — кто сволочью, а другие
к этому имени еще и подзатыльник прибавляют.
— А мать как называла?
— Матери не помню.
— Под какой кличкой живешь?
Он не ответил.
В полдень мы подъехали к селению Барда. Беспризорник
вдруг заволновался и стал прятаться за тюки. В сельсовете
никого не оказалось — был выходной день.
39
— Слезай, да больше не, попадайся! — скомандовал
Беюкши.
— Дяденька, что хотите делайте со мной, только не
оставляйте тут! — взмолился беспризорник.
— Наверное, кого-нибудь ограбил? — спросил я.
Он утвердительно кивнул головой. Что-то подкупающее
было в этом юношеском признании. Мне захотелось прила-
скать юношу, снять с него лохмотья, смыть грязь и, может
быть, вырвать его из преступного мира. Но эти мысли тут
же показались слишком наивными. Легко сказать, перевос-
питать человека! Одного желания слишком мало Для этого.
И все же, сам не зная почему, я предложил Беюкши ехать
дальше.
— А куда его?
— Возьмем с собою в лагерь.
— Что вы! — завопил он. — Еще ограбит кого-нибудь,
а то и убьет. Ему это ничего не стоит.
— Куда же он пойдет больной, без костылей? Вылечим,
а там видно будет. Захочет работать — останется, человеком
сделаем.
Беюкши, неодобрительно покачав головой, тронул лоша-
дей. За поселком мы свернули с шоссе влево и поехали про-
селочной дорогой, придерживаясь южного направления.
Беспризорник забеспокоился. Разозленный от сознания
собственной беспомощности, парень гнул шею, доставал зу-
бами рукав рубашки, и рвал его. На мои вопросы отвечал
враждебным молчанием.
А мне захотелось помириться с ним. И когда я посмотрел
на него иначе, без неприязненности, что-то необъяснимо при-
влекательное почудилось мне и в округлом лице, обожженном
солнцем, и в темносерых, скорее вдумчивых, чем злобных,
глазах, прятавшихся под пушистыми бровями. Плотно сжа-
тые губы и прямо срезанный подбородок свидетельствовали
о волевом характере парня.
Только на второй день он разрешил мне перевязать ногу.
Сквозная пулевая рана, ужасная по размерам, была запу-
щена до крайности. Я не спросил, кто стрелял в него и где он
получил эту рану. И вообще решил не проявлять любопыт-
ства к его жизни, будто она совсем не интересовала меня.
На четвертый день мы приехали в лагерь. Вокруг лежала
безводная степь, опаленная июльским солнцем. Ни деревца,
ни тени.
В палатках душно. Местное население летом предпочита-
ло уходить со скотом в горы, и от этого равнина казалась
пустынной.
Беспризорник дичился, отказывался от самых элементар-
40
ных удобств. С нами почти не разговаривал. Жил под брич-
кой с Казбеком — злым и ворчливым кобелем. Спал на голой
земле, прикрывшись лохмотьями. По всему было видно, что
он не собирался расставаться с жизнью беспризорника и на-
деялся уйти от нас, как только заживет рана.
Жители лагеря относились к беспризорнику предупреди-
тельно, как к равному. Ему сделали костыли, и он разгули-
вал между палатками или выходил на курган, под которым
стоял лагерь, и подолгу смотрел на север. Но трудно было
догадаться, о чем думал парнишка, всматриваясь в мутную
степную даль. Тогда он напоминал мне раненую птицу, от-
ставшую от своей стаи во время перелета. Возвратившись
с кургана, он обычно ложился к Казбеку и долго оставался
грустным.
Однажды, перевязывая ему рану, я как бы между прочим
сказал:
— Нужно смыть грязь, видишь, рана не заживает, мо-
жешь остаться калекой.	*
Он ничего не ответил.
Со мною в палатке жил техник Шалико Цхомелидзе. Мы
согрели с ним воды и, когда лагерь уснул, искупали парня.
Его спина была исписана швами давно заживших ран. Но
мы ни единым словом не выдали своего любопытства, хотя
очень хотели узнать, что это за шрамы. Утром товарищи сде-
лали балаган, и беспризорник переселился туда вместе с Каз-
беком.
Несколько позже, в минуты откровенности, он сказал мне
свое имя: его звали Трофимом. У юноши зарождалось ко
мне доверие, очень пугливое и, вероятно, бессознательное.
Я же старался с ним держаться как равный и, оставаясь
внешне безразличным к его прежней жизни, осторожно,
шаг за шагом входил в его внутренний мир. Хотелось сбли-
зиться с этим огрубевшим парнем, зажечь в нем искорку
любви к труду. Но это оказалось очень сложным даже для
всего нашего дружного коллектива.
Я много думал, чем соблазнить беспризорника, увлечь его
и заглушить в нем тоску по преступному миру. Вспомнилось,
как в его возрасте мне страшно хотелось иметь ружье, как
я завидовал своим старшим товарищам, уже бегавшим по
воскресеньям на охоту за зайцами. Я тогда считал за счастье,
если они брали меня с собою хотя бы в роли гончей. Может
быть, и в натуре Трофима таится охотничья страсть, ду-
малось мне тогда.
Придя вечером с работы, я достал патронташ, нарочито
на глазах у беспризорника зарядил патроны и выстрелил
в цель.
41
— Пойдем, Трофим, со мной на охоту? Тут недалеко
я видел куропаток.
Он кивнул утвердительно головой и встал. Рана на ноге
так затянулась, что парень мог итти без костылей.
— Бери ружье, а я возьму фотоаппарат, сделаем снимки.
Он настороженно покосился на меня, но ружье взял, и
мы, не торопясь, направились к арыку. Шли рядом. Я наблю-
дал за Трофимом. Парень будто забыл про больную ногу,
шагал по-мужски твердой поступью, в глазах нескрытый во-
сторг, но уста упрямо хранили молчание.
Скоро подошли к кустарнику, показались зеленые лужай-
ки, протянувшиеся вдоль арыка. Я взял у беспризорника
ружье, зарядил его, отмерил тридцать шагов и повесил бу-
мажку.
— Попадешь? — спросил я. — Ты когда-нибудь стрелял?
Трофим отрицательно покачал головою.
— Попробуй. Бери ружье двумя руками, взводи правой
курок и плотнее прижимай ложе к плечу. Теперь целься и на-
жимай спуск.
Глухой звук выстрела пополз по степи. Рядом с мишенью
вздрогнул куст, и Трофим, поняв, что промазал, смутился.
— Для первого выстрела это хорошо. Стреляй еще раз,
только теперь целься не торопясь. Ружье нужно держать так,
чтобы прицельной рамки не было видно, а только мушка, ты
и наводи ее на бумагу.
Трофим долго целился, тяжело дышал и, наконец, выстре-
лил. От удачи его мрачное лицо слегка оживилось.
Мы пошли вдоль арыка.
— Если понравится тебе охота, я подарю ружье, научу
стрелять.
— Зря беспокоитесь, к чему она мне? А ружье нужно бу-
дет — не такое достану, — похвалился он.
В это время чуть ли не из-под ног выскочил крупный
заяц. Прижав уши, он легкими прыжками стал улепетывать
от нас через лужайку. Я выстрелил. Косой в прыжке пере-
вернулся через голову, упал, но справился и бросился к ары-
ку. А следом за ним мчался Трофим. В азарте он прыгал
через куст, метался, как гончая, за раненым зайцем, падал и
все же .поймал. Подняв добычу, беспризорник побежал ко
мне.
— Поймал! — кричал он, по-детски торжествуя.
Я пошел навстречу. Парнишка вдруг остановился, бросил
зайца г1- и словно кто-то невидимой рукой смахнул с его
лица радость. Он дико покосился на меня. В сжатых губах,
в раздутых учащенным дыханием ноздрях снова легла не-
примиримость. Я ничего не. сказал, поднял зайца, и мы на-
42
правились в лагерь. Трофим, прихрамывая, шел за мною.
Иногда, оглядываясь, я ловил на себе его взгляд. Несомнен-
но, в парне уже зародились какие-то противоречия, но его
упрямая натура делала свое дело.
В этот день Трофим отказался от ужина, забился в угол
балагана и до утра не показывался.
Помню, закончив работу, мы готовились переезжать на
новое место. Рана у Трофима зажила. Иногда, скучая, он
собирал топливо по степи, носил из арыка воду, но к на-
шим работам не проявлял сколько-нибудь заметного любо-
пытства.
Утром, в день переезда, случилась неприятность. Ко мне
в палатку с криком ворвался техник Амбарцумянц.
— У меня сейчас стащили часы. Я умывался, они были
в карманчике брюк, вместе с цепочкой, и пока я вытирал
лицо, цепочка оказалась на земле, а часы исчезли.
— Кто же мог взять их?
— Не заметил, но сделано с ловкостью профессионала!
— Вы, конечно, подозреваете Трофима?
— Больше некому.
— Это возможно... — принужден был согласиться я. —-
Но как он мог решиться на такую кражу, заранее зная, что
именно его обвинят в ней?
Неприятное, отталкивающее чувство вдруг зародилось во
мне к Трофиму.
— Скажите Беюкши, пусть сейчас же отвезет его
в Агдам. Когда они отъедут, задержите подводу и обы-
щите его.
Амбарцумянц вышел. Против моей палатки у балагана
сидел Трофим, беззаботно отщипывая кусочки хлеба и бро-
сая их Казбеку. Тот, неуклюже подпрыгивая,, ловил их на
лету, и Трофим громко смеялся. В таком веселом настроении
я его видел впервые. «Не поторопился ли я с решением? —
мелькнуло в голове. — А вдруг не он?» Мне стало неловко
при одной мысли, что мы могли ошибиться. Ведь тогда он
опять уйдет в свой преступный мир. Рассудок же упорно
подсказывал, что часы украдены именно им, что смеется он
не над Казбеком, а над нашей доверчивостью. И все же, как
ни странно, желание разгадать этого человека, помочь ему ста-
ло еще более сильным. Я вернул Амбарцумянца и отменил
распоряжение.
— Потерпим еще несколько Дней его у нас, а часы най-
дутся на новой стоянке. Не бросит же он их здесь, — ска-
зал я.
Лагерь свернули, и экспедиция ушла далеко вглубь степи.
Впереди лениво шагали верблюды, за ними ехал Беюкши на
43
бричке, а затем шли и мы вперемежку с завьюченными иша-
ками. Где-то. позади плелся Трофим с Казбеком.
Новый лагерь принес нам много неприятностей. Нача-
лось.с того, что пропал бумажник с деньгами, на следующий
день, были выкрадены еще одни часы. Все это делалось
.с такбй ловкостью, что никто из пострадавших не . мог ска-
зать, когда и при каких обстоятельствах случилась про-
пажа.
, Наше терпение кончилось. Нужно было убрать беспризор-
ника из лагеря.
Но прежде чем объявить Трофиму об этом, мне хотелось
поговорить с ним по душам. Я уже привязался к этому чума-
зому юноше, был уверен, что в нем живет смелый, сильный
человек, и, возможно, бессознательно искал оправдания его
поступкам.
— Ты украл часы и бумажник? — спросил я его.
Он утвердительно кивнул головой и без смущения взгля-
нул на меня ясными глазами.
Зачем ты это сделал?
— Я иначе не могу, привык воровать. Но мне не нужны
ваши деньги и вещи, возьмите их у себя в изголовье, под
спальным мешком. Я должен тренироваться, иначе загрубеют
пальцы, и я не смогу... Это моя профессия. — Он шагнул
вперед и, вытянув худую руку, показал мне свои тонкие паль-
цы. — Я кольцом резал шелковую ткань на людях, не заде-
вая тела, а теперь с трудом вытаскиваю карманные часы.
Мне нужно вернуться к своим. Тут мне делать нечего. Да
они и не простят мне...
В палатке собрался почти весь технический персонал.
— Если ты не оценил нашего отношения к себе, не уви-
дел в нас своих настоящих друзей, то лучше уходи, — сказал
я решительно.
Трофим заколебался. Потом вдруг выпрямился и окинул
всех независимым, холодным взглядом. Нам все стало понят-
но. Люди молча расступились, освобождая проход, и беспри-
зорник, не торопясь, вышел из палатки. Он не попрощался,,
даже не оглянулся. Так и ушел один, в чужих стоптанных
сапогах. Кто-то из рабочих догнал его и безуспешно пытался
дать кусок хлеба.
Как только Трофим исчез за степным миражем, люди
разорили его балаган, убрали постель и снова привязали
Казбека к бричке. В лагере все стало попрежнему.
Теплая ночь окутала широкую степь. Дождевая туча ле-
ниво ползла на запад. Над Курою перешептывался гром.
В полночь хлестнул дождь. Вдруг послышался, отчаянный
лай собаки.
44
Я пробудился.
— Вы не спите? Трофим вернулся, — таинственно прошеп-
тал дежурный, заглянув в палатку.
Мы встали. Шалико зажег свечу. Полоса света, вырвавше-
гося из палатки, озарила беспризорника. Он стоял возле Казбе-
ка, лаская его худыми руками.
— Не мокни на дожде, заходи, — предложил я, готовый
чуть ли не обнять его.
— Нет, я не пойду. Отдайте мне Казбека, — произнес он
усталым голосом, но, повинуясь какому-то внутреннему зову,
вошел в палатку.
С минуту длилось молчание. «Зачем он вернулся?» —. ду-
мал я, пытаясь проникнуть в его мысли. Дежурный вски-
пятил чай, принес мяса и фруктов. Трофима угощали та-
баком.
— Оставайся с нами, хорошо будет, мы не обидим тебя, —•
сказал Шалико.
— Говорю — не останусь! Нечего мне тут делать!
— Пойдешь воровать, резать карманы? Долго ли прожи-
вешь с такой профессией?
— Я не собираюсь долго жить, — ответил он, пряча свой
взгляд.
Шалико вдруг схватил его за подбородок и повернул
к свету.
— А ведь не за Казбеком ты вернулся, по глазам вижу.
Не хочется тебе от нас уходить. Вот что, Трофим. Мы завтра
собираемся в разведку, пойдем в Куринские плавни на несколь-
ко дней. С собою берем ружье, удочки, будем там, между де-
лом, охотиться на диких кабанов, стрелять фазанов, куропаток,
ловить рыбу. Будем жарить шашлык и спать возле костра. Нам
нужно взять с собою Казбека, вот ты и поведешь его. Согла-
сен?
Трофим не смотрел на Шалико, но слушал внимательно,
даже забыл про еду.
— А насчет пальцев, чтобы они у тебя не загрубели, про-
ходи практику тут, у нас, разрешаем. Тащи, что хочешь, упраж-
няйся. Ну как, согласен?
Трофим молчал, поворачивая голову то в одну, то в другую
сторону, будто отгоняя от себя неприятные мысли.
— А как вернемся, отдадите Казбека? — неожиданно спро-
сил он.
— Да он твой и сейчас. Значит, договорились?
Утром Трофим не ушел из лагеря. Он сидел возле палатки
мрачный, подавленный своими мыслями. Это была не внутрен-
няя борьба, а только раздумье над чем-то неясным, еще не со-
зревшим, но уже зародившимся в нем. Видимо, впервые
45
почувствовал беспризорник человеческую ласку. С ним разго-
варивали как с равным, его не презирали. Парню было над
чем призадуматься.
Помню, отряд Шалико Цхомелидзе уходил к Куре поздним
утром. Над степью висела мгла. Было жарко и душно. Трофим
шел далеко позади, ведя на поводке Казбека. Шел неохотно,
вероятно не понимая, зачем все это ему нужно.
Из плавней Трофим вернулся повеселевшим. Он и внешне
ничем не был похож на беспризорника: с лица смылась мазут-
ная грязь, и теперь по нему яснее выступили рябинки, волосы
распушились и побелели, глаза как бы посветлели. Сатиновая
рубашка была перехвачена по животу вместо пояса веревоч-
кой. За плечами висел рюкзак. Мы тогда готовы были пожать
друг другу руки, поздравить с успехом. Но Трофим не хотел
поселиться в палатке.
Вечером рабочие долго играли в городки. Трофим же отка-
зался принять участие в игре. Сидя возле балагана, он казал-
ся совсем чужим и старался оставаться безразличным ко всему
окружающему. Но когда среди играющих завязывался спор,
парень вдруг настораживался, приподнимался, ц тогда выра-
жение его лица напоминало болельщика.
Была уже ночь, когда лагерь угомонился. В палатку загля-
нула одинокая луна. Кругом было так светло, будто не ночь,
а какой-то необыкновенный день разлился по степи. Вдруг до
слуха долетел странный звук, словно кто-то ударил по рюшке.
Я осторожно выглянул и замер от неожиданности: Трофим один
играл в городки несколько поодаль от палаток. Воровски огля-
дываясь, он ловким взмахом бросал палку, и рюшки, кувыр-
каясь, разлетались по сторонам. Парень собрал их и, доволь-
ный, вернулся в балаган.
В Трофиме, как и в каждом мальчишке, жило неугомонное
желание поиграть, порезвиться. Но в той среде, откуда пришел
он, всякие забавы считались недостойным занятием, вся
мальчишеская энергия тратилась на воровские дела. Мне
вдруг стало понятно, почему он вечером с таким нескрываемым
напряжением следил за игрой.
Утром меня разбудил громкий разговор.
— Ну и чорт с ним! Волка сколько ни корми — он все в лес
смотрит.
— Что, Трофим сбежал? — спросил кто-то.
— Ушел и Казбека увел.
— Когда же?
— Ночью. Хитрая бестия. Чего ему было тут не жить? Рану
залечили, нянчились с ним больше месяца, чуть ли не из соски
кормили, и все бесплатно, а как дошло до работы — пружина
ослабла. Ишь, на собаку польстился!
46
В ноябре мы переехали в Муганскую степь и разбили свой
лагерь возле кургана Султан-Буд. Над равниной проносились
Стаи северных птиц, гусей, уток, куликов. Появились стаи дроф.
Степь то й дело взрывалась шумом крыльев спугнутых стре-
петов. Днем и ночью слышался крик прилетающих на зимовку
ПТИЦ. j
За работой время проходило незаметно. Мы совершали дли-
тельные походы в самые глухие места равнины и все реже вспо-
минали Трофима.
Срочные дела заставили меня побывать в Баку. Перед воз-
вращением в экспедицию я пошел на Шайтан-базар — один
из самых старинных и популярных в Баку. Каждый приезжий
считал тогда своим долгом побывать здесь, отведать пети * или
купить восточных сладостей. Базар поражал обилием фруктов
и овощей, пестрой толпой, заполняющей узкие проходы, кри-
ком торгашей, от которого долго шумело в ушах. Подчиняясь
людскому потоку, я попал в мясные ряды и случайно оказался <
в гуще разъяренной толпы. Люди кричали, ругались, грозили
кому-то расправой. Затем я увидел, как женщины ворвались
в лавчонку и буквально выбросили через прилавок толстенного
мясника. Его начали бить сумками, кулаками, бросали в него
куски мяса. Он стоял, прикрывая лицо руками и кричал, вздра-
гивая тяжелым телом. К нему прорвалась маленькая женщи-
на. Она подняла руки и с ужасом на лице стала просить у лю-
дей пощады мяснику.
Я кое-как выбрался из толпы, но у первого прохода увидел
беспризорников и остановился. Хватаясь за животы, они друж-
но и с такой откровенностью смеялись, что могли заразить
любого человека. «Что их так смешит? — подумал я и подо-
шел ближе. — Да ведь это Хлюст!..» Он тоже узнал меня с пер-
вого взгляда. 'Маска смеха мгновенно слетела с его лица. Пар-
нишка выпрямился и предупредительно толкнул локтем соседа
справа. Тот повернул голову.
— Трофим! Здравствуй! — крикнул я, обрадованный неожи-
данной встречей.
Он вскинул на меня темносерые глаза, да так и замер.
— Что ты здесь делаешь? — неожиданно вырвалось у ме-
ня.
Он неловко улыбнулся и покосился на стоявшую рядом дев-
чонку-беспризорницу.
— Вчера мясник Любку побил, за это мы натравили на не-
го людей, пусть помнут немного.
Толпа затихла. Я взглянул на Любку и вспомнил, что од-
нажды Трофим произносил ее имя. Любке было лет шестна-
* Пети — национальное азербайджанское кушанье.
47
дцать. Она дерзко Смотрела на меня, пронизывая черными гла*
зами. Что-то приятное, даже чарующее, было-в ее бронзовом
продолговатом лице. Тонкая и стройная фигура девушки при-
крывалась старым латаным платьицем неопределенного цвета.
На шее висели бусы из янтаря, цветного стекла, монет и дру-
гих безделушек. Они еще более подчеркивали ее сходство с цы-
ганкой.	I 
Беспризорница стояла, перекосив плечи и вытянувшись во
весь рост. Она была юна, но в ее непринужденной позе, в мило-
видном лице и даже небрежно расчесанных волосах сквозила
самоуверенность девчонки, знающей себе цену. Молчаливая,
гордая, она внимательно рассматривала меня, небрежно раз-
гребая песок пальцами босой ноги. #
— За что же он вас побил? — спросил я ее.
— Хе! За что нас бьют? За то, что беспризорники, — бойко
ответил за нее Хлюст и вдруг улыбнулся. — А мы у него не
в долгу!
. И он кивнул головою на толпу.
— Заступились за вас?
— Ну да, заступятся! — бросил он пренебрежительно. —
Сами придумали. Украли у железнодорожника здоровенного
кабана и продали по дешевке этому мяснику — он и рад. А хо-
зяину мы сказали, что мясник его кабана зарезал. Вот из него
и выбивают барыши. Гляньте, гляньте, он даже плачет! — и
Хлюст громко рассмеялся.
— Пусть не трогает наших, — процедил Трофим.
С минуту помолчали. Толпа расходилась. Толстый мясник
сидел возле своей лавчонки и плакал навзрыд, а маленькая
женщина прикладывала к его голове мокрый платок.
— А где Казбек?
— Он с нами живет в карьерах, растолстел... — ответил
Хлюст.
Мне хотелось о многом спросить Трофима, но разговор не
клеился.
— Вы где живете? — спросил он меня, оживившись.
— Я сегодня вечером уеду тбилисским поездом. Приезжай-
те все к нам в гости к Султан-Буду. И вы, Люба!
— Трошка, пошли! — повелительно бросила девчонка и,
демонстративно повернувшись, направилась к боковому прохо-
ду.
Ушел и Трофим.
Хлюст посмотрел на меня и, хитро щуря левый глаз, ска-
зал:
— Оставайся, дяденька, у нас, работать научим, жить бу-
дешь во как! Покажи-ка пальцы!
Он взглянул на мои руки и, пренебрежительно оттопырив
48
нижнюю губу, отправился следом за своими. Мальчишка, не
шел, а чертил босыми ногами по пыльной дороге и,, скользя
между прохожими, успевал на ходу всех рассмотреть. «Ну и
Хлюст!» -U подумал я.
Я уезжал из Баку, досадуя на себя, что не сумел перело-
мить Трофима.
Поезд ртходил. На перроне было безлюдно. Вдруг из-за ба-
гажного (/клада вынырнула подозрительная фигура, осмотре-
лась и побежала вдоль вагонов, заглядывая в окна. Я сразу
узнал Трофима. У него в руках был небольшой сверток. Види-
мо, он искал меня. Но поезд набирал скорость, я не успел
окликнуть Трофима, и он отстал.
В ту ночь я долго не мог заснуть. Перед глазами был Тро-
фим на краю перрона, со свертком в руках, с невысказанными
мыслями. Я почувствовал какую-то ответственность за его бу-
дущее. В той среде, где он жил, были свои законы, свои поня-
тия о честности и о людях. Проявление задушевных качеств
к тем, кто находился за чертой заброшенных подвалов, карье-
ров, ям, считалось там величайшим позором. Трофим перешаг-
нул этот закон, пришел к поезду... Что же делать? Вернуться,
разыскать и забрать его с собой? Но тут же передо мною вста-
вали его спутники — дерзкий Хлюст и красивая Любка, видимо
имевшая большое влияние на Трофима.
Экспедиция, закончив работу в Муганской степи, переба-
зировалась в Дашкесан — горный армянский поселок. Мы жили
на станции Евлах, ожидая вагоны для погрузки имущества и
лошадей. Как-то вечером сидели у костра.
— Чья-то собака пришла, не поймать ли ее? — сказал один
из рабочих, глядя в темноту.
Все повернулись. В тридцати метрах от нас стоял большой
пес. Он вытягивал к нам голову, нюхая воздух, и, видимо уло-
вив знакомый запах, добродушно завилял хвостом.
— Да ведь это Казбек!
Я подбросил в костер охапку мелкого сушняка. Пламя
вспыхнуло, и в поредевшей темноте позади собаки показался
Трофим. Он подошел к костру, окинул всех усталым взглядом.
—- Здравствуйте! Хотел искать вас в степи, да вот палатки
увидел и пришел.
Мы молча осматривали друг друга. На лице Трофима ле-
жала немая печать пережитого несчастья. Он стоял перед нами
доверчивый и близкий...
Была полночь. В палатке давно погасли свечи. Вдруг я по-
чувствовал чье-то прикосновение.
— Вы спите?
4 Г. Федосеев	49
— Это ты, Трофим?
— Я. У вас нет кокаина? Дайте немного, на кончик ножа,
слышите?.. — и его голос дрогнул.	I
— Что с тобой, Трофим?	J
— Все кончено. Нет больше Ермака. Я бежал к врм. Дайте
мне кокаина, мне бы только забыться...	/
Мы переехали в Дашкесан и полностью отдались работе.
Трофим робко и недоверчиво присматривался к ново(й жизни.
Захваченный воспоминанием или внутренними противоречиями,
парень обнимал Казбека и до боли тискал его или мс)лча сидел,
с грустью, глядя на всех.
Мы должны были противопоставить его прошлому что-то
сильное, способное увлечь юношу. Надо было отучить его ню-
хать кокаин, приучить умываться, носить белье, разговаривать
с товарищами и, самое главное, равнодушно смотреть на чужие
чемоданы, бумажники, часы. Хорошо, что экспедиция состояла
из молодежи, в основном из комсомольцев, чутких, волевых ре-
бят. Они с любовью взялись за воспитание взрослого ребенка.
Между мною и Трофимом установилась дружба. Я попреж-
нему не проявлял любопытства к его прошлому, веря, что у каж-
дого человека бывает такое состояние, когда он сам ощущает
потребность поделиться своими мыслями с близкими людьми.
Однажды я упаковывал посылку. В лагере никого не было,
дежурил Трофим.
— Кому это вы готовите? — спросил он.
— Хочу матери послать немного сладостей.
— У вас есть мать?
— Есть.
Он печально посмотрел мне в глаза.
— А у меня умерла... Мы тогда переезжали жить к бабуш-
ке. Отца не помню. Мать заболела в поезде и померла на стан-
ции Грозный. Нас с сестренкой взяли чужие... Сестренка скоро
умерла, а меня стали приучать к воровству. Сначала я крал
у мальчишек, с кем играл. Если попадался на улице, били про-
хожие, но больше доставалось "дома. Били чем попало, до кро-
ви и снова заставляли красть. Когда я приносил ворованные
вещи, меня пытали, не скрыл ли я чего, и снова били. Они меня
научили работать пальцами в чужих карманах, выбирать в тол-
пе жертву, притворяться... В школу не пустили. Я сошелся
с беспризорниками, убежал к ним и стал настдящим вором.
Мне никогда не было жалко людей, никогда! Вы посмотрите! —
и он вдруг, разорвав рубашку, повернулся ко мне спиной. —
Видите-шрамы? Так меня учили воровать!
...Шли дни, месяцы. Мы продолжали работать в Дашкесане
и все больше привязывались к Трофиму. Он платил нам искрен-
ней дружбой, но открывался скупо, неохотно. Как-то нам нужно
50
было получить в Гянджинском банке по чеку десять тысяч руб-
лей. Все были заняты, и я послал Трофима, понадеявшись на
него. ПоМню, как сейчас, он уезжал верхом на серой невзрачной
лошаденке, и когда скрылся из глаз, меня вдруг обуяла тревога.
А что, если он не вернется? И действительно, в назначенный
день Трофим не приехал. Через день в лагерь прибежала его
лошадь без седла и узды. Все так и решили: парень сбежал.
В ночь я,велел Беюкши запрягать лошадей. Не помню, как мы
проехали в темноте по очень крутой и извилистой горной дороге,
идущей от поселка Дашкесан.
Рассвет застал нас на равнине. На полях уже были сжаты
хлеба. Беюкши поторапливал лошадей. Как только прояснело,
впереди показался человек с узелком в руках... Это был Тро-
фим.
Стало стыдно перед ним. Мы остановились.
— Вы куда едете? — удивился он.
— В Ганжу. Меня вызывают к прямому проводу, — отве-
тил я, пытаясь скрыть истинную причину.
Он отрицательно покачал головою и улыбнулся.
— Нет, вы думали, что я сбежал... Напрасно беспокоитесь.
Мне ведь некуда уходить от вас, а к деньгам непривычен. Я по-
боялся везти на лошади, отпустил ее, а сам переночевал
в снопе и иду пешком. Так безопаснее.
Мы все же поехали в Ганжу. Всю дорогу меня не покидало
чувство неловкости.
Спустя месяц, осенью, мы провожали на действительную
службу Пугачева. Все, кроме Трофима, подарили на память
Пугачеву какую-нибудь безделушку. В хозяйстве у Трофима
еще ничего не было. Он увязался со мной на станцию Ганжа,
куда я отправился провожать призывника. .Мы не поспели
к очередному поезду и вынуждены были сутки дожидаться
следующего. На вокзале было душно, пришлось поставить
близ станции палатку. Трофим весь день отсутствовал и по-
явился только вечером.
— Ия тебе принес подарок, — сказал он, взволнованно
подавая Пугачеву карманные часы. — Хороши? Нравятся?
Вспоминать будешь!
— Где ты их взял? — спросил я, встревоженный догадкой.
— На базаре, — ответил он гордо, будто перед ним стоя-
ли его прежние товарищи. — Знаете, и бумажник был в моих
руках, да отобрал, стервец, — торопился он поделиться с на-
ми. — Стоят два армянина, разговаривают, будто век не вида-
лись, я и потянул у одного из кармана деньги. Откуда-то подо-
шел здоровенный мужик, цап меня за руку. Ты, говорит, что
делаешь, сукин сын?! Молчи, пополам, — предложил я ему..
Он отвел меня в сторону, отобрал деньги и надавал подзатыль-
4*
51
ников, Я тут же сказал армянину, свалил все на мужика, ну
и пошла потеха...
— Для чего ты это сделал, Трофим? — спросил h, не на
шутку обеспокоенный его поведением. — Бери часы у пойдем
в милицию. Пора кончать с воровством.
— Что вы, в милицию! — испугался он. — Лучше! я найду
хозяина и отдам ему, только на базаре будут бить. Страшно
ведь; уже отвык...
Я настоял, однако, на своем. В милиции пришлось под-
робно рассказать о Трофиме. Впервые, слушая свою биогра-
фию, он, сам того не заметив, поотрывал на рубашке все пуго-
вицы.
Следователь подробно записал мои показания, допросил
Трофима. Случай оказался необычным. Справедливость тре-
бовала оставить преступника на свободе, и пока я писал пору-
чительство за него, между следователем и Трофимом произо-
шел такой разговор:
— Будешь еще воровством заниматься?
— Не знаю... Хочу бросить, да трудно. С детства привык.
--Ты где до экспедиции проживал?
— В Баку.
— Городской, значит. С кем ты там работал?
— Жил с беспризорниками.
— Ермака знаешь? Он ведь главарь у вас!
Трофим вдруг насторожился, выпрямился и, стиснув губы,
упрямо смотрел поверх следователя куда-то в окно. Пришлось
вмешаться в разговор.
— Я ведь сказал вам, что парнишка уже год живет в экс-
педиции, поэтому вряд ли он что-либо скажет о Ермаке.
— Он знает. У них только допытаться нужно...
Следователь вышел из-за . стола и, подойдя к Трофиму,
испытующе заглянул ему в глаза. Мелкие рябинки на лице
Трофима от напряжения заметно побелели. Видимо, невероят-
ным усилием воли он сдерживал себя.
— Молчишь, значит знаешь! Говори, где скрывается Ер-
мак, — уже разгневанно допытывался следователь.
Трофим продолжал невозмутимо смотреть в окно. Следо-
вателя явно бесило спокойствие парня. Он бросил на пол
окурок, размял его сапогом, но, поборов гнев, уже спокойно
сказал:
— Все равно найдем Ермака. Он от нас не уйдет, а тобой
надо бы заняться: видно, добрый гусь. Не зря ли вы ручае-
тесь за Него, ведь подведет, — добавил он, обратившись ко мне.
— Не подведу, коль в жизнь пошел, — ответил за меня
Трофим с достоинством и покраснел, может быть, оттого, что
еще-не был уверен в своих словах.
52
— Ты только шкуру сменил, а воровать продолжаешь/Так
далеко не уйдешь, — сказал следователь, принимая от меня
письменное поручительство и часы.
Мы распрощались, и я с Трофимом вышел на улицу. Над
станционным поселком плыло/раскаленное солнце, затянутое
прозрачной полумглой. Давила духота. По пыльной улице
сонно шатал караван верблюдов, груженных вьюками.. .
— Разве я мог подумать, что мне придется раскаиваться
в своих поступках и просить прощения? — вдруг заговорил
Трофим надтреснутым голосом. — Ведь понимаю, что я уже
не вор, но какая-то проклятая сила толкает меня на это;
Простите. Мне стыдно перед вами, а с другой стороны, труд-
но отвыкнуть от привычки шарить по чужим карманам. Вы
не рассказывайте в лагере ребятам...
— Когда же ты покончишь с воровскими делами?
Трофим молчал. Затаившееся в нем прошлое вдруг выплес-
нулось сегодня наружу и захватило его с прежней силой. Но
в парне уже поселились иные желания, привязанность к лю-
дям, от которой ему не так легко было уйти. Он смотрел на
меня ясными глазами, в которых не было скрыто раскаяние.
Мы проводили Пугачева. Трофим весь этот день оставался
замкнутым. Я же был рад, что события дня породили в нем
раздумье.
К сожалению, это был не последний случай.
В 1932 году наша экспедиция вела геотопографические
работы на курорте Цхалтубо. Я с Трофимом возвращался
в Тбилиси. На станции Кутаиси ждали прихода поезда. Тро-
фим оставался у вещей, а я стоял у кассы. Необычно громко
распахнулась дверь, и в зал ожидания ввалился, пошатыва-
ясь, мужчина. Окинув мутными глазами помещение, он не-
брежно кивнул головой носильщику и поставил два тяжелых
чемодана -возле Трофима.
— Билет... Батуми!.. — пробурчал вошедший, не взглянув
на подбежавшего носильщика, и вытащил’ из левого кармана
брюк толстую пачку крупных ассигнаций.
Носильщик ушел, а мужчина,- подозрительно взглянув на
Трофима, уселся на чемодан и стал всовывать деньги обратно
в карман. Но это ему не удавалось. Углы кредиток так и оста-
лись торчать из его кармана. Мужчина был пьян. Он тер
пухлыми руками раскрасневшееся лицо, мотал усатой го-
ловой, отбиваясь от наседающей дремоты, но не устоял и
уснул. Вижу, Трофим заволновался, стал подвигаться
к спящему все ближе и ближе, а сам делает вид, что тоже
дремлет..
Одно мгновенье, и я стоял между ним и деньгами.
— Гражданин, слышите, гражданин, у вас выпадут деньги!
53
— Что ты пристаешь, места тебе нет, что ли?! — пробур-
чал спросонья тот. — Ну и люди!
— Приберите деньги, — настаивал я.
— Ах, деньги... —вдруг спохватился он, вскакивая и энер-
гично заталкивая кредитки в карман.
Я повернулся к Трофиму. Он сидел бледный, с i искажен-
ным лицом. Из прикушенной губы сбегали на пддбородок
одна за другой капельки крови. Наши взгляды сошлись. Мы
таи понимали друг друга, что не было необходимости в сло-
вах. Но я не должен был вообще умолчать об этом случае.
’Уже в поезде, оставшись наедине с ним, я сказал:
— Зачем, Трофим, ты сделал мне сегодня больно?
— Вы мне верите? — Вдруг спросил он, окинув меня иск-
ренним взглядом. — Я деньги вернул бы грузину, они мне
не нужны. Виновата привычка. Знаю, нехорошо поступаю, но
куда мне итти с таким прошлым?..
Трофим никуда не ушел. Он окончательно прижился
у нас, освоился с лагерной обстановкой, с общежитием. Прав-
да, ранее привыкнув к острым ощущениям, к дерзости, он
долго не мирился с затишьем. Но время делало свое дело.
Труд постепенно заполнил образовавшуюся в душе Трофима
пустоту. В характере парня пробуждались черты доброго, от-
зывчивого товарища, и он заслуженно стал гордостью всего
коллектива. Но прошлое еще напоминало Трофиму о себе.
Мы делали карту Ткварчельского каменноугольного место-
рождения. Шел 1933 год. Я собирался ехать в отпуск, про-
ведать мать. Все уже было готово к отъезду. Ждали машину.
Кто-то из провожавших сообщил, что видел Трофима с бес-
призорниками. Меня всегда беспокоили такие встречи, и я
немедленно отправился на розыски.
Трофим оказался возле подвесного моста через реку
Гализгу. С ним был молодой парень и Любка. Я остано-
вился, не зная, что предпринять. Любка заметно подросла,
возмужала. Черты ее лица стали еще выразительнее. Она
в упор смотрела на Трофима, потом вдруг шагнула к нему и,
развернувшись, хлестнула рукою по щеке. Раз, второй, тре-
тий. И все звонче, яростнее. Она была бесподобна в гневе!
И вдруг все в ней погасло. Она отошла от Трофима, упала
на канатные перила и заплакала.
«Нет, это уже не дружба. Это настоящая любовь», —
подумал я, живо представив себе, какая опасность грозит
Трофиму.
Тот.подошел к ней, положил руку на плечо, но не сказал
ни слова.
— Не хочешь вернуться? Уйди, продажная сволочь! —
крикнула Любка, вскакивая и торопливо поправляя на голове
54
косынку. Она хотела еще что-
то сказать, но захлебнулась от -
злости. Оттолкнув Трофима,
девушка схватила за руку пар-
ня, сидевшего рядом, и пошла
с ним, легко скользя ногами по
настилу. Уходила гордая, кра-
сивая.
Трофим бросился догонять
их. Он бежал по раскачиваю-
щемуся мостику, хватался за
канат и, наконец, остановился.
Я подошел к нему, загородив
проход. Под нами пенистыми
бурунами неслась Гализга.
Вдали виднелись заснеженные
вершины Кавказского хребта.
Это было осенью. Леса пылали
золотым отливом.
— Ты любишь ее? — спро-
сил я, прерывая молчание.
Легкий румянец покрыл ли-
цо Трофима.
— Я уговаривал ее остать-
ся у нас. Да разве она бросит
свое дело! Грозит мне, если не
вернусь...
— Как она узнала, что ты
здесь?
— Через беспризорников.
После бегства Ермака из Баку
там теперь Любка всеми руко-
водит. Второй раз приехала.
— Об этом ты мне не говорил
скрывать. Чем же Любка грозит?
— Она все может сделать...
— Ты хотел уйти с ней?
Трофим молчал. Видно, трудно ему было устоять против
настойчивости такой властной и красивой девчонки. Что же
делать? Не ехать в отпуск я не мог. Оставить Трофима од-
ного было рискованно. Решил взять его с собой.
Он запротестовал. Ему, несомненно, хотелось еще встре-
титься с Любкой. Но я проявил настойчивость, и вечером
того же дня мы с ним находились на теплоходе «Украина».
Моя мать знала о Трофиме из писем, и он не был для нее
безразличен. Когда же мы. приехали и она увидела его, вос-
а ведь обещал ничего не
55
пылала к этому юноше настоящей материнской любовью,
принесшей ей на старости лет много радости. А сколько забо-
ты было! Трофиму за обедом лучший кусочек положит, и гор-
бушку припасет, и сливок холодных, и початку молодую
сварит, все для него, как для самого младшего сына. Парень
бывало уснет, а она усядется у его изголовья, наденет очки
и начнет штопать носки, белье, да так и задремлет, сидя
возле него.
Во время этого отпуска Трофим сдружился с моей малень-
кой дочкой Риммой и племянницей Ирой. Странно было на-
блюдать за этим взрослым человеком, впервые попавшим
в общество детей. Рассказывать им ему было нечего. Он не
знал никаких игр, никогда не строил домики, не играл
в прятки. Дети же необъяснимым чутьем все это угадали
с первой встречи. И чего они только не делали с ним! То он
был конем, на котором они путешествовали по двору, то пе-
тухом, и тогда его «кукареку» раздавалось чуть ли не на
всю улицу. Играл он с увлечением, будто пытался воспол-
нить утраченное детство.
Иногда, набегавшись, дети усаживались возле Трофима
и рассказывали ему о коньке-горбунке, о богатырях, красной
шапочке. Перед ним открывался сказочный мир, о котором
он никогда не слышал...
Тогда Трофим впервые жил в семье, узнал материнскую
любовь, видел, как проходит у ребят детство.
О прошлом он и теперь не любил рассказывать и только
в минуты откровенности, когда мы оставались с ним наедине,
вспоминал какой-нибудь случай из беспризорной жизни.
Иногда говорил и о Ермаке. Это имя, как мне казалось,
всегда для него являлось олицетворением мужества.
' Мы переехали в Сибирь и включились в большую, инте-
ресную работу по созданию карт малоисследованных райо-
нов. Трофим возмужал, но не отличался хорошим здоровьем.
Годы, прожитые в подвалах, и злоупотребление кокаином не
дали молодому организму как следует окрепнуть. Трофим
побывал с нами на Охотском побережье, в Тункинских Альпах,
в Саянах, на Севере.
В 1941 году он уЩел добровольцем на фронт. Война раз-
лучила нас на пять лет, но экспедиция осталась для него род-
ным домом. Ой присылал нам проникновенные письма и все-
гда вспоминал в них как самое светлое первую нашу встречу
у дороги и лагерь в Мильской степи. Ко времени демобили-
зации Трофим стал членом партии, имел ’ звание капитана
танковых войск. Нас он разыскал на Нижней Тунгуске и пол-
ностью отдался работе. Армейская жизнь, походы, бои влили
в него большую жизнерадостность.
56
Как быстро пролетели годы! Ему ведь уже перевалило за
тридцать лет.
, Однажды мы с ним вечером засиделись в палатке.
— Не пора ли тебе, Трофим, жениться? Посмотри-ка,
сколько у нас хороших девушек, — сказал я ему.
.— Это не мои невесты. .
— Неужели ты еще не забыл Любку?
— Нет. Да и не хочу забывать.
Спустя несколько лет, осенью, мы отдыхали с ним в Сочи.
С возрастом у него все больше росла любовь к детям. Стои-
ло Трофиму появиться на пляже, как ребятишки окружали
его. Играя с детворой, он и сам превращался в ребенка. «Дя-
дю Трошу» знали даже на соседних пляжах.
Как-то к Трофиму подошел бойкий мальчонка лет четы-
рех, в новеньких голубых трусиках и серьезно потребовал
покатать его.
— А у тебя проездной билет есть? — спросил Трофим.
— Есть, — ответил тот уверенно и исчез среда загорав-
шей публики.
— На, — возвратившись, сказал он и с гордостью подал
фабричную этикетку, видимо, от своих трусиков.
' — Билет-то, кажется, просроченный, — пошутил Тро-
фим. — Как тебя зовут?
— Трошка, — ответил мальчик бойко.
— Трошка? — удивился тот, и лицо его вдруг стало груст-
ным. Ему, вероятно, вспомнилось теперь уже далекое про-
шлое, заброшенные подвалы, трущобы. Овладев собой, он
сказал:
— Садись! Тезку покатаю бесплатно!
Мальчик, довольный, влез на спину Трофиму, обнял пух-
лыми ручонками за шею, и «конь», окруженный детворою,
побежал по гальке вдоль берега. Только скакал он неуверен-
но, вяло, словно отяжелел.
. А следом бежала женщина и кричала:
— Трошка... Трошка...
Трофим вдруг остановился. '
— Это мама меня зовет, — сказал мальчик, слезая с «ко-
ня» и устремляясь к матери.
Женщина и Трофим встретились взглядами, да так и за-
мерли.
— Неужели... Любка?
— Трошка!.. — воскликнула та, бросаясь к нему.
Приумолкла детвора. Море дохнуло прохладой. Ленивая
волна пробежала по гальке. Над пляжем беззаботно кружи-
лись крикливые чайки. Трофим и Любка стояли молча, дер?
жась за руки. Они могли так много сказать друг другу, но
57
слова словно выпали из памяти. Какой безудержный прилив
счастья должен испытать человек, когда он, спустя много-
много лет, после томительных страданий встретил друга,
в которому так долго хранил чувство любви и во имя'кото-
рого переживал одиночество!..
Любка смотрела в открытые глаза Трофима. Она угадала
все и смело потянулась навстречу.
Над морем плыло раскаленное солнце. В потоке расплав-
ленных лучей серебрились крылья чаек. Жаркий ветерок не-
хотя скользил по пляжу. Детвора расходилась.
— Здравствуйте, Люба! — сказал я, протягивая ей руку.
Она покосилась на меня и, всматриваясь, пыталась что-то
вспомнить.
— Ах, это вы! Неужели с тех пор вместе?
— Да, с тех пор мы вместе.
— Нина Георгиевна, — отрекомендовалась она, и мы по-
жали друг другу руки. — Любка — это было не мое имя.
...Мы с Трофимом занимали комнату в санатории «Ривье-
ра». Вечером в тот же день Нина Георгиевна пришла к нам,
и сразу завязался разговор о наших встречах, о прошлом.
Передо мною была женщина лет тридцати. Те же пылкие
глаза, тонкие губы и раздвоенный подбородок. На правой
щеке — чуть заметный шрам, а под глазами уже наметилась
сетка морщинок. Во взгляде не осталось прежней девичьей
дерзости. Нина Георгиевна была одета просто, но со вкусом.
С прямых плеч низко спадало шифоновое платье,’ перехвачен-
ное в талии тоненьким пояском. Обнаженные полные руки
лоснились от загара. Крупные локоны черных густых волос
спадали на смуглую шею.
— Могла ли я когда-нибудь поверить, что дерзкая девчон-
ка Любка, профессиональная преступница, полюбит людей и
труд? После бегства Ермака из Баку я стала заправилой. Мне
нравилось командовать мальчишками, меня боялись, слуша-
лись. Провинившихся я с наслаждением шлепала по щекам.
А теперь страшно подумать, какое терпение проявлял к нам
советский народ и чего он только не прощал нам. А сколько
раз меня щадил закон! Но все кончилось тюрьмой. Глупая
была, и там задавала концерты, да еще с такими вариация-
ми! Позже люди надоумили бросить все и жить, как все жи-
вут. Из тюрьмы вышла — не знаю, куда итти. Одна. Ни к че-
му не приспособлена. Поступила на табачную фабрику, и
опять люди приласкали меня, определили в школу, для взрос-,
лых. И словно второй раз родилась. Скоро бригадиром стала,
замуж за нашего же инженера вышла. Теперь, когда на ду-
ше покой, а вокруг большая интересная жизнь, жутко огля-
нуться на прошлое. Нет в нем настоящего детства, ни радости
58
юношеских дней... Смотрю я на своего маленького Трошку
и завидую.
Трофим все свободное от процедур время проводил с ней.
Перед отъездом он ходил мрачный. И вот однажды в нашей
комнате я застал заплаканную Нину Георгиевну и очень рас-
строенного Трофима.
— Будьте вы моим судьею, — сказала она, обращаясь ко
мне, и в ее голосе послышалось отчаяние. — Я люблю Тро-
фима, но я замужем, у меня сын и больной туберкулезом
муж. Могу ли я брбсить человека, который так много сделал
для меня и для которого мой уход равносилен смерти? Тро-
фим не хочет понять, что это было бы бесчеловечно.
— Пойми и ты, Нина, — перебил ее Трофим, — не во имя
ли большого чувства к тебе я остался одиноким? Я пронес
любовь через годы, бои, бессонные ночи. Пятнадцать лет я бе-
рег надежду, что мы встретимся. И теперь ты взываешь к че-
ловечности. Разве я также не имею права хотя бы на малень-
кое счастье? Впрочем, решай сама. Я не хочу выпрашивать,
я ко многому привык в жизни.
— Ты достоин и счастья, и хорошей семьи, и мне больно
выслушивать эти упреки, — сказала Нина, с трудом сдержи-
вая волнение. — Жизнь оказалась куда сложнее, чем мы ее
представляли когда-то в подвалах. Я попрежнему люблю тебя,
Трофим, и ты мне самый близкий человек. Но я не могу, по-
нимаешь, не могу разрушить семью... И ты не зови меня к се-
бе. Может быть, это по отношению к тебе жестоко, но знаешь
ли ты, какими страданиями я заплачу за нашу встречу?!
Она вдруг отошла к раскрытому окну. Плакала молча.
А за окном, как в день их первой встречи, море ленивой волной
перебирало гальку и таи же серебрились в лучах раскален-
ного солнца крылья беззаботных чаек.
Мы с Трофимом уехали в Саяны в экспедицию, а Нина
Георгиевна вернулась в Ростов к мужу.
Трофим загрустил. Ни горы, ни тайга не веселилй его.
Работой глушил он свое чувство. Не в меру стал рисковать.
А Нина Георгиевна, видимо, решила окончательно порвать
с ним. Вот уже год, как она перестала отвечать на письма.
Даже на мои.
Все это вспомнилось мне в ту ночь на Зейской косе, когда
мы получили тревожную радиограмму. Я не допускал мысли,
что события на Алтычанском пике как-то связаны с настроени-
ем Королева. Нет. Трофим слишком любил жизнь! Но что же
случилось в горах?
Не отказавшись от намерения посетить весной район сты-
ка трех хребтов: Джугдыра, Станового и Джугджура, мы оста-
59
вили на косе часть своего груза. Здесь же дождутся нашего
возвращения и проводники с оленями. Кириллу Родионови-
чу Лебедеву я предложил пробиваться со своими людьми на
нартах в верховья реки Маи и разворачивать работу. А сам
с Мищенко и Чернышевым вылетел на помощь Трофиму.
IV
• К берегам Охотского моря. — На подступах к седлбви-
. не. — «Джугджур гневается». — Какое счастье огонь! —
Эвенкийская легенда. — У подножья Алгычанского пика.
В штабе пришлось задержаться. Нужно было все до мело-
чи предусмотреть, отобрать горное поисковое снаряжение.
А главное, выслушать советы врачей, что делать в том слу-
чае, если мы найдем своих товарищей с отмороженными
конечностями, истощенными от голода или изувеченными при
какой-то катастрофе. Да' и географические сведения о районе
необходимо было иметь с собою. Эти сборы отняли у нас
полдня.
Алгычанский пик, который занимал теперь все наши мыс-
ли, расположен в центральной части Джугджура, близ Охот-
ского моря. В описании геодезиста Е. Васюткина, побывавшего
у этой части хребта на год раньше нашего, сказано: «...пик не
является господствующей вершиной, но он очень скалистый
и труднодоступный. Его окружают- глубокие цирки, кручи и
пропасти. Нам удалось подняться на пик только с западной
стороны. Этот путь идет по единственной лощине, очень кру-
той, и требует при подъеме большой осторожности. В других
местах не подняться. Лес для постройки пирамиды на вер-
шине Алгычана можно вынести только в марте, когда лощина
забита снегом».
Вечером второго марта мы уже летели над Охотским мо-
рем, вернее над разрозненными полями льдов. Под нами из-
редка проплывали скалистые островки да иногда слева обозна-
чался мрачный контур материка. Открытое же море виднелось
строгой чертой справа, далеко за льдами.
— Машина на подходе, — неожиданно предупредил нас
командир.
Самолет, словно гигантская птица, ворвался в бухту
и, пробежав по ледяной дорожке, остановился. Мы стали
выгружаться. Слева по широкому распадку и по скло-
нам сопок раскинулся поселок. На берегу расположились
склады, судоремонтные мастерские и здания рыбзаводов.
За поселком виднелись горы. Вклиниваясь далеко в море, они
образуют бухту и защищают ее от штормов и стужи.
60
К Алгычанскому пику нам предстояло добираться на оле-
нях. Но прежде чем тронуться в этот незнакомый путь, необ,-
ходимо было собрать сведения о местности, которую придется
пересечь, добираясь до лагеря Королева.
Вечером я зашел к председателю райисполкома. Меня
встретил высокий мужчина с крупными чертами лица и про-
ницательным взглядом.
— Мы всегда рады новому человеку, не часто нас балуют
гости, — сказал он, убирая со стола бумаги. — Я получил те-
леграмму, подписанную Плоткиным, о затерявшихся людях и
с просьбой выделить проводников для вас. Раздевайтесь, са-
дитесь сюда вот, поближе к печке, и рассказывайте, что слу-
чилось, только прошу поподробнее.
Я изложил ему все, что было мне известно о подразделе-
нии Королева и о планах поисков.
— Зимою в глубину Джугджурского хребта местные жите-
ли почти не ходят. Это ведь мертвые горы: камень да мхи,
кажется, больше ничто там не растет, — говорил председа-
тель, изредка поглядывая на стену, где висела карта побе-
режья. — Но я, признаться, не верю, чтобы там могли заблу-
диться геодезисты, да еще опытные таежники... Случай, ко-
нечно, загадочный. Нет ли тут чего-нибудь другого? Не
сорвались ли они со скалы? И нехорошо, что все это случилось
именно на Джугджуре, далеко от населенных пунктов’ и
в зимнее время.
— Где бы человек ни потерялся, в горах или тайге, оди-
наково плохо, — заметил я.
— Но хуже на Джугджуре, — перебил меня председа-
тель, — недоброй славой пользуется он у наших эвенков, не-
охотно посещают они эти горы и, видимо, не без основания.
Впрочем, пусть это вас не смущает. Страшного ничего нет,
поедете, сами увидите. Мы выделили надежных проводников,
хороших оленей. Надо торопиться. Кто знает, какое несчастье
постигло людей...
— Вы уж договаривайте до конца. Почему о Джугджуре
сложилась плохая слава?
— Джугджур — это горный район неукротимых ветров.
— Кажется, все тут у вас подвластно неукротимым силам
стихии?
— Да, ветру, — уточнил председатель. — Здесь ведь дли-
тельные часто бывают пурги. Ветер — это наше несчастье.
Суровый облик побережья создан главным образом им, вет-.
ром. То он приносит сюда слишком много влаги, тумана, то
продолжительный холод.
— А море со своими штормами, бурями, подводными ска-
лами разве меньше причиняет неприятностей?
61
Председатель громко рассмеялся и, заметив мое смуще-
ние, предложил папироску. Мм закурили.
— Извините, но я должен разочаровать вас. Нелестное
мнение о нашем море сложилось еще во времена первых мо-
реплавателей. Для парусных судов, на которых они предпри-
нимали свои рискованные путешествия, море действительно
было опасным. Оно приносило им много бедствий. Но ведь это
было давно. Теперь на смену неуклюжим судам со сложным
парусным управлением пришли пароходы, катера с мощными
двигателями, и хотя море попрежнему шалит, моряки давно
уже перестали называть его неукротимым. Человек ведь ко
всему быстро привыкает, сживается. Да и не в этом дело.
Главное — что дает море человеку? Ради чего он пришел
сюда? Море — наше богатство, его сокровища неизмеримы.
Вы только подумайте, сколько тут работы для ученого, нату-
ралиста, просто для человека, любящего природу! Мы еще ма-
ло изучили морские пастбища рыб, жизнь нерпы, птиц, вооб-
ще мало знаем морскую флору, фауну. Пользуемся пока что
только скупыми подачками моря. А оно ждет смелых развед-
чиков. И не из глубины материка нам,- северянам, нужно ожи-
дать изобилия. Надо добывать его из недр нашего моря и
посылать туда, на материк...
Мы расстались в полночь.
Я возвращался берегом, огибая бухту. Было тихо, пустын-
но, и только струйка дыма, словно живой ручеек, просачи-
валась от палатки в глубину потемневшего неба.
Море дышало предутренней прохладой. Румянился восток, и
береговые скалы медленно выползали из темноты уже поре-
девшей ночи. В палатке на раскаленной печке булькал чайник.
Пахло распаренным мясом.
— Люди есть? — послышался внезапно громкий голос, и
в палатку заглянуло скуластое лицо. — Мы проводники, при-
ехали за вами. Куда кочевать будем? — спросил молодой
эвенк, просовываясь внутрь. Следом за ним влез и второй
проводник.
— Садитесь. Сейчас завтрак будет готов, за чаем и пого-
ворим, — ответил Василий Николаевич Мищенко. — Звать-то
вас как?
— Меня Николай, а его Афанасий. Мы из колхоза «Рас-
свет», —- бойко ответил молодой эвенк.
Афанасий утвердительно кивнул и стал стягивать с себя
старенькую дошку. Затем сбил рукавицами снег с унтов и,
подойдя к печке, протянул к ней ладони со скрюченными паль-
цами. Ему было лет пятьдесят пять. Николай же продолжал
стоять у входа. Лихо сбив на затылок пыжиковую ушанку,
он с любопытством осматривал внутренность палатки.
62
*
—• Какое место кочевать будем? — снова спросил он.
— Поедем через Джугджурский перевал, а там видно бу-
дет,— ответил я.
— Хо... Джугджур?! — вдруг воскликнул Афанасий. Это
прозвучало в его устах как нечто грозное. — На лешего гнать
это время оленей через перевал?
И Афанасий, повернувшись к Николаю, перебросился с ним
несколькими словами йа родном языке. Наш маршрут явно
встревожил проводников.
— Что вас пугает? — спросил я.
— Ничего, переедем, только обязательно торопиться надо,
пока небо не замутило, — ответил уже спокойно Афанасий.
Позавтракав, мы свернули лагерь.
По заснеженной дороге дружно бежали оленьи упряжки.
На передней паре сидел Афанасий. Он нет-нет, да и подстег-
нет поводным ремнем праворучного быка. Упряжка рванется
вперед и взбудоражит обоз, но через минуту олени сбавляют
ход и снова бегут спокойно размапТистой рысью.
Скоро дорога потянулась в гору. Я шел впереди обоза и
чем выше поднимался, тем шире разворачивалась предо мною
береговая панорама. Прибрежные склоны гор подвержены
влиянию холодных ветров и одеты бедно. Природе не удалось
создать здесь пышного наряда и красивого пейзажа. Де-
ревья — горбатые и полузасохшие кусты — лежат, прижав-
шись к земле, а мох растет только под защитой камней. Но
растительность не вызывает сожаления. Наоборот, чувство
восторга охватывает человека при знакомстве с нею. Радуешь-
ся упорству, с каким эти деревья и мхи защищают свою жизнь.
Ни ветер, ни стужа не в силах убить их. Лиственницы, бе-
резки, стланики, ольхи не только живут, но и упорно стремят-
ся отвоевать себе еще более крутые места у самой кромки
моря.
К часу дня мы добрались до последнего перевала При-
брежного хребта. Впереди видно Алдоминское ущелье, а даль-
ше показались заснеженные горы. То был Джугджур. Высоко
в небо поднимаются его скалистые вершины. Широкой поло-
сой тянутся на север его многочисленные отроги. Именно там,
в глуши скал и нагромождений, быть может, боролась за
жизнь горсточка близких и дорогих нам людей. Чем ближе мы
подбирались к хребту, тем настойчивее, овладевала мною тре-
вога. «Неужели они погибли?» — думал я, всматриваясь в не-
приветливый облик гор.
Дальше путь шел по реке Алдоме, берущей свое начало
в центральной части Джугджурского хребта. Тут совсем дру-
гая растительность. Прибрежные горы прикрывают долины от
холодных и губительных морских ветров, и это создало де-
63
ревьям нормальные условия для роста. Мы видели здесь на-
стоящую высокоствольную тайгу. Огромные лиственницы, до-
стигающие тридцатипятиметровой высоты, толстенные ели,
березы, тополя украшают долину. Они жмутся к реке и рас-
тут только на пологих склонах, защищенных от ветра. Сам же
Джугджурский хребет голый. На нем ни кустика, ни деревца.
На сотни километров лишь безжизненные курумы *. Мне ни-
когда не приходилось видеть более печальный пейзаж. Ни
суровое побережье Ледовитого океана, ни тундра, ни море не
оставляли во мне такого впечатления безнадежности и уны-
ния, как Джугджурский хребет. Хотелось скорее пройти, не
видеть его. «Не поэтому ли у местных жителей эвенков и жи-
вет недобрая молва про Джугджур?» — рассуждал я, вспо-
миная разговор в райисполкоме.
Дорога, по которой мы ехали, местами терялась в кри-
вунах реки, но Афанасий с удивительной точностью помнил
все свороты, объезды. Мы ехали наверняка.
Над нами все выше поднимались туполобые горные вер-
шины, отбеленные убежавшим к горизонту солнцем. Долина
постепенно сужалась и у высоких гор раздваивалась глубо-
кими ущельями. Караван свернул влево. День кончился. Все
чаще доносился окрик Афанасия, подбадривающего уставших
оленей.
Уже стемнело, когда упряжки с ходу выскочили на высокий
борт реки и остановились на поляне. Здесь предполагалась
ночевка. До перевала оставалось недалеко, а до Алгычанского
пика день езды. Мы сразу принялись за устройство лагеря.
На поляне всюду виднелись следы старинных таборов и
множество пней от срубленных деревьев.
Проводники наготовили берёсты, сушника, дров, все сло-
жили рядом с палаткой, как нужно для костра, но не подо-
жгли.
— Для чего это вам? — спросил я Афанасия.
— Хо... Джугджур—дорога лешего, худой. Может, завтра
назад придем, костер зажигать сразу будем. Эвенки постоян-
но так делают.
— Что ты, что ты! Назад не вернемся, — пешком, но уй-
дем дальше, — вмешался в разговор Василий Николаевич.
Афанасий бросил на него спокойный взгляд.
— Люди глаза большой, а что завтра будет — не видят, —
отвечал он эвенкийской поговоркой.
За скалой давно погасла заря. Темносиним лоскутом растя-
нулось над лагерем звездное небо. Уже давно ночь. Мы. не
* Курумы — каменные потоки, сползающие по крутым склонам
гор.
64
спим. Олени бесшумно бродят по склону горы, откапывая из-
под снега ягель.
— Завтра надо непременно добраться до палатки, — про-
говорил Василий Николаевич, выбрасывая ложкой из котла
пену мясного навара.
— Славно было бы' застать их у себя, только не верится,
чтобы Трофим Николаевич заблудился. Это ведь горы, тут
поднимись на любую вершину — и все как на ладони. Что-то»
другое с ними случилось.
Зимою на вершинах Джугджурского хребта, в цирках, по
склонам и даже на дне узких ущелий не собрать и беремя
дров, чтобы отогреться, а если у заблудившегося человека не
хватит сил добраться до своей палатки или спуститься в до-
лину к лесу, он погибнет.
Перед сном я вышел из палатки. Все молчало. Дремали
скалы, посеребренные инеем. На темном фоне неба видне-
лись черные силуэты пиков. Мириады звезд горели над ними
причудливыми огоньками. Как легко дышалось в эту мороз-
ную ночь! Хотелось верить, что где-то недалеко, в непробуд-
ном молчании гор, борются за свою жизнь наши товарищи.
Еще не рассвело, а мы уже стали пробираться к перевалу.
На небе ни единого облачка. Утро этого столь памятного всем
нам дня было такое, что лучшего, кажется, и не придумаешь.
Извилистое ущелье, по которому караван поднимался к пе-
ревалу, глубоко врезается в хребет. Оленям приходится то
обходить глыбы скал, скатившихся в ущелье, то спускаться на
дно заледеневшего ручья, то взбираться на верх каменистых
террас. Рвутся упряжные ремни, нарты скатываются вниз ло-
маясь. Потребовалось много времени, чтобы привести в поря-
док обоз. Продвигались медленно, а конца подъему не было
видно.
— Скоро будет перевал? — спросил я у Афанасия, когда
мы выбрались с ним на борт глубокой промоины.
Он взглянул на хребет, и что-то вдруг встревожило его.
— Хо... Однако дальше не пойдем, Джугджур гневает-
ся... — сказал он, показывая на вершину, над которой вилась
длинная струйка снежной пыли. Она то вспыхивала, то гасла
и исчезала.
— Это же ветер, — попытался я успокоить Афанасия.
Он ничего не ответил. Нас догнали остальные. Проводники
о чем-то стали совещаться.
— Худо будет, надо скорее назад ходить, — решительно
заявил Николай.	,
— Да вы с ума сошли, ей-богу! Ведь рукой подать до пе-
ревала. Чего испугались? — запротестовал Василий Нико-
, лаевич.
Б Г. Федосеев
65
— Видишь, пурга будет, говорю, назад итти нужно. Джуг-
джур не пропустит, пропасть можем, — раздраженно настаи-
вал Николай.
— Выдумали какую-то пургу, а на небе и облачка нет, —
удивился радист Геннадий.
Но пока мы убеждали друг друга, снежная пыль на вер-
шине хребта исчезла. Вокруг, как утром, стало спокойно,
и солнце щедро обливало нас потоками яркого света. Решили
итти на перевал.
Дальше дорога была ещё тяжелее. Зажатое скалами
ущелье становилось все Уже, все чаще путь преграждали об-
наженные россыпи и рубцы твердых надувов. Необъяснимым
чутьем, присущим только жителям гор, наши проводники уга-
дывали проход между обломками скал. Олени выбивались из
сил, люди помогали им взбираться на препятствия.
Но вот впереди показалась узкая щель, разделившая хребет
на две части. Это был перевал. Др него оставалось всего лишь
полтора километра крутого подъема. Взбираться пришлось
по дну ручья. На гладком льду олени падали, раздирали до
крови ноги, путались в упряжных ремнях и все чаще и чаще
ложились, отказываясь итти. За час мы кое-как поднялись на
полкилометра. Дальше путь перерезали небольшие водопады,
замерзшие буграми. Олени не пошли. Пришлось взяться за
топоры, чтобы вырубить во льду дорогу.
Еще сотня метров подъема, и мы будем на перевале. Над
нами высоко прошумел ветер. Мимо пронесся вихрь, бросая
в лицо заледеневшие крупинки снега. Сразу закурились, вер-
шины гор и от них понеслись в голубое пространство волны
белесоватой пыли.
— Не послушались, видишь, пурга!.. — крикнул Афанасий,
бросаясь с Николаем к оленям, которых мы оставили внизу.
Из глубины долины надвигалась мутная завеса непогоды.
По ущелью метался густой колючий ветер, то и дело меняя
направление. Ожили безмолвные скалы, завыли щели, снизу
хлестнуло холодной струей. Ветер продолжал кружиться над
нами, вздымая столбы снежной пыли. Природа будто нарочно
поджидала, когда мы окажемся под перевалом, чтобы обру-
шиться на нас со всей своей яростью.
Что делать? Как быть с нашими товарищами? Неужели им
не суждено дождаться нас? Все это мгновенно пронеслось
в голове. А погода все больше и больше свирепела. Холод ско-
вывал дыхание, заползал в щели одежды и ледяной струей
окатывал вспотевшее тело. Сопротивляться не было сил, и мы
без сговора бросились вниз, вслед за проводниками.
Проводники Афанасий и Николай нервничали, развязывая
упряжные ремни, и отпускали на свободу оленей. Геннадий
68
чертыхался, проклиная Джугджур. Только теперь мы поняли,
какой опасности подвергали себя, не послушавшись Афана-
сия. Ветер срывал с гор затвердевший снег, нес неведомо ку-
да песок, мелкую гальку. Он сеял всюду смерть и ужас.
Разве только ураган в пустыне может поспорить с этой
пургой.
Задерживаться нельзя ни на минуту. Вокруг потемнело.
Где-то справа от нас с грохотом сползал обвал. Ущелье му-
чительно стонало. Все исчезало с глаз, и только под ногами —
истоптанный клочок бугристого снега.
Захватив с собою две нарты с палаткой, печью, постелями,
продуктами, мы бросаемся вниз навстречу ветру. Глаза засы-
пает песок, лицо до крови секут колючие комочки снега. Над
нами скалистые террасы, глыбы упавших скал, скользкие На-
дувы. Мы ползем, катимся, проваливаемся в щели и непрерыв-
но окликаем друг друга, чтобы не затеряться.
— Гооп... гооп... — доносится сверху тревожный голос Ва-
силия Николаевича, отставшего с оленями и нартой. Я оста-
навливаюсь. Но задерживаться нельзя ни на минуту: жгучая
стужа пронизывает насквозь, глаза слипаются, дышать стано-
вится все труднее.
Знаю, что с'Василием Николаевичем стряслась беда. Воз-
вращаюсь к нему, кричу, но предательский ветер глушит голос.
Проводники гДе-то впереди. Следом за мною нехотя плетется
Кучум. Собака, вероятно, инстинктивно понимает, что я не туда
иду, что только в густом лесу, возле костра, можно спастись
в такую непогодь. Ее морда от влажного дыхания покрылась
густым инеем. Она часто приседает, визжит, как бы пытаясь
остановить меня. Иногда далеко отстает и жалобно воет. Но
слепая преданность заставляет ее снова и снова иФти за мною.
Я продолжаю подниматься выше. А в голове клубок нерас-
путанных мыслей. Может быть, мы разминулись и Мищенко
уже далеко внизу? Найду ли я их там? Трудно спастись одно-
му без топора, если даже и доберусь до леса. Нужно возвра-
щаться, тут пропадешь... А если Василий Николаевич не пришел
и ждет помощи? Что будет тогда с ним? — И, не раздумывая
больше, я стал подниматься выше.
— У-юю... у-юю... — кричу я, задерживаясь на снежном
бугре.
Кучум вдруг бросается вперед, взбирается на террасу и
скрывается меж огромных камней. Я еле поспеваю за ним.
Василий Николаевич вместе с оленями и нартами провалил-
ся в щель. Сам выкарабкался наверх, а оленей и груз выта-
щить не смог.
— Братко, замерзаю, не могу согреться, — хрипло шепчет
он, и я вижу, как трясется его тело, как стучат зубы.
б*
67
Следом за мной на крик поднялся и Геннадий. Прежде все-
го мы отогреваем Василия, затем вытаскиваем оленей. А пурга
кружится над нами, воет голодным бесом, и как бы в доказа-
тельство ее могущества затяжно грохочет обвал.
' Йерез час мы уже были далеко внизу, но до становища оста-
валось километра три. Дорогу перемело. Идем наобум, придер-
живаясь склона. За мутной завесой бурана ничего не видно,
только изредка попадаются каменистые овраги да сиротки-
лиственницы, на несчастье свое поселившиеся в этом холодном
и скупом ущелье. Под снегом оказалась предательская поросль
стланика. Олени стали проваливаться, нарты переворачиваться,
участились задержки. Животные заметно слабеют. Мы не мо-
жем отогреться, холод, словно коршун, овладевает добычей,
все глубже и глубже запускает когти. Он проникает во все
поры тела, леденит кровь. Но впереди нас ждет костер. Скорее
бы добраться до поляны! Бойка и Кучум поминутно падают
в снег и зубами выгрызают лед, приставший к подошвам лап.
А итти все труднее, стужа сковывает челюсти, запаивает
ноздри.
Мы передвигаемся молча. Заледеневшие ресницы мешают
смотреть. Вначале я оттирал щеки рукавицей, но теперь лицо
уже не стало ощущать холода. Гаснет свет, скоро ночь, сопро-
тивляться буре нет сил. Все меньше остается надежды вы-
браться из этого стланика. Решаем свернуть вправо и косого-
ром пробираться к скалам. Снег там должен быть тверже.
Попрежнему через двадцать-тридцать метров олени и нарты
проваливаются. Мы купаемся в снегу. Я чувствую, как тает за
воротником снег, и вода, просачиваясь, медленно расползается
по телу, отбирая остатки драгоценного тепла. Хочу затянуть
потуже шарф на шее, но пальцы одеревенели, не шевелятся.
Почему-то прекратились боли в ногах, будто ступни примерзли
к стелькам унтов, а кровь отступает в глубину тела. Трясет как
в лихорадке. Иду еще медленнее. Пурга, кажется, уже гото-:
вится совершить свое страшное дело.
— Остановитесь, отстал Геннадий, — кричит где-то позади
Василий Николаевич.
Остановились. Мокрая от пота одежда заледенела ко-
робом и уже не предохраняет or холода. Хочется привалиться
к сугробу, но внутренний голос предупреждает: это смерть!
— У-люю... у-люю... — хрипло кричит Мищенко, и из мутных
сумерек показывается Геннадий. Он шатается, с трудом пере-
двигает ноги, ветер силится свалить его в снег. Мы бросаемся
к нему, тормошим, трясем и сами немного отогреваемся.
— Надо петь, бегать, немного играть, мороз будет путать-
ся, — советует Афанасий, кутаясь в старенькую дошку и выби-
вая челюстями мелкую дробь.
68
Наконец-то нам удается выбраться к скалам. Тут действи-
тельно снег тверже и итти легче. Мы немного повеселели. Все
кричим какими-то дикими голосами, пытаемся подпрыгивать;
но ноги не сгибаются в суставах, и мы беспомощны, как тюлени
на суше. К ночи пурга усилилась, стало еще холоднее. Мы уже
не можем отогреваться движениями. Мысли становятся неясны-
ми. Тело прошивает колючая стужа. А тут, как на беду, сло-
мались обе нарты. Мы едва дотащили их до поляны.
- Густая тьма сковала ущелье. Уныло шумит тайга, исхлес*
тайная ветром. Мы в таком состоянии, что дальше не в силах
продолжать борьбу. Только огонь вернет нам жизнь. Но как
его добыть, если пальцы окончательно застыли, не шевелятся
и не держат спичку? Все молчат, и от этого становится невыно*
симо тяжело.
Афанасий стиснутыми ладонями достает из-за пояса нож,
пытается перерезать им упряжные ремни, чтобы отпустить
оленей, но ремни закостенели, нож падает на снег. Я с трудом
запускаю руку в карман, пытаясь омертвевшими пальцами
захватить спичечную коробку, и не могу. Неужели конец? Нет,
подожди, смерть! Не все кончено!
Василий Николаевич ногой очищает от снега сушняк, при-
готовленный вчера проводниками для костра, и ложится
вплотную к нему. Мы заслоняем его от ветра. Он, зажимая
между рукавицами спичечную коробку, выталкивает языком
спички, а сам дрожит. Затем подбирает губами с земли спич-
ку и, держа ее зубами, чиркает головкой по черной грани
коробки. Вспыхивает огонь. Василий Николаевич сует его под
бересту, но предательский ветер гасит огонь. Снова вспыхи-
вает спичка, вторая, третья... и все безуспешно.
— Проклятье! — цедит Мищенко сквозь обожженные гу-
бы и выпускает из рук спичечную коробку.
Первым сдается Николай. Подойдя к нартам, он пытается,
видимо, достать постель, но не .может развязать веревку, топ- ,
чется на месте, шепчет, как помешанный, невнятные слова
и медленно опускается на снег. Его тело сжимается в комочек,
руки по локоть прячутся между скрюченными ногами, голова
уходит. глубоко в дошку. Он ворочается, как бы стараясь по-
удобнее устроить свое последнее ложе. Ветер бросает на него
хлопья холодного снега, сглаживает рубцы одежды. Еще ми-
нута — и его прикроет сугроб.
— Встань, Николай, пропадешь! — кричит властным го-
лосом Геннадий, пытаясь поднять его.
Мы бросаемся на помощь, но Николай отказывается встать.
Его . ноги беспомощны, как корни сгнившего дерева. Руки
ослабли, по открытому и обмороженному лицу хлещет
ветер.
69
. — Пустите... мне холодно... бу-ми*...— шепчет он.
Силы покидают и нас, но мы пытаемся усадить его на
нарты.
Афанасий, с трудом удерживая закоченевшими руками то-
пор, подходит к упряжному оленю. Пинком ноги он заставля-
ет животное повернуть к нему голову. Удар обуха приходится
по затылку. Олень падает. Эвенк носком топора вспарывает
ему живот и, припав к окровавленной туше, запускает замерз-
шие руки глубоко в брюшную полость. Лицо Афанасия вскоре
оживает, теплеют глаза, обветренные губы шевелятся.
— Хо... Хорошо, идите, грейте руки, потом огонь сдела-
ем, — кричит эвенк, прижимаясь лицом к упругой шерсти жи-
вотного.
А пурга не унимается. Частые раскаты обвалов потрясают
стены ущелья. Афанасию удается зажечь спичку. Вспыхивает
береста, и огонь длинным языком скользит по сушняку. Вздрог-
нула сгустившаяся над нами темнота. Задрожали отброшен-
ные светом тени деревьев. Огонь, разгораясь, с треском обни-
мает горячим пламенем дрова...
Какое счастье огонь! Только не торопись! Берегись его
прикосновения, если тело замерзло и кровь плохо пульсирует.
Огонь жестоко наказывает тех, кто не умеет пользоваться им.
Мы это знаем и не решаемся протянуть к нему скованные сту-
жей руки, держимся поодаль. В такие минуты достаточно глот-
нуть теплого воздуха, чтобы к человеку вернулась способность
сопротивляться. К костру на четвереньках подползает Николай
и бессознательно лезет в огонь. Его вдруг взмокшие скулы за-
румянились, зашевелились собранные в кулаки пальцы.
Василий Николаевич и Геннадий стаскивают с Николая
унты, растирают снегом ноги, руки, лицо. Потом поднимают
его и заставляют бегать вокруг костра. Афанасий ревет зве-
рем, у него зашлись пальцы.
А костер, взбудораженный ветром, хлещет пламенем по
темноте.
Только через час нам удается организовать привал: поста-
вить палатку, наколоть дров, затопить печь. Собаки Бойка
и Кучум, хотя и привыкли к холоду, на этот раз не.выдержали
и попросились на ночь к нам. Мы долго не можем прийти
в себя. Острой болью стучит пульс в ознобленных местах, кисти
рук пухнут, болит спина. Тепло все еще вызывает страшную
боль. Лицо, руки у всех обморожены. У Николая на ступнях
вздулись белые пузыри. Сон наваливается непосильной тяже-
стью. Ложимся без ужина. В последние минуты я думаю
о Трофиме и его товарищах. Трудно поверить, что, заблудив-
* Б у-ми — пропадаю.
70
шись в этих горах, да еще без палатки, можно было спастись
от такой беспощадной стужи. Неужели непогода надолго за-
держит нас под перевалом?
В пургу спишь чутко. Тело отдыхает, а слух сторожит, глаза
закрыты, но будто видят. Тихо зевнул Кучум, и я проснулся,
расшевелил в печке угли, подбросил щепок, дров. Мутным
рассветом заползает к нам утро. В горах бушует ветер, трещит,
горбатясь, лес, с настывших скал осыпаются камни.
В палатке снова накапливается тепло. Все встают. Заки-
пает чайник, пахнет пригоревшим хлебом.
— С другой стороны от перевала близко, да ни один палка
для костра нету, только камень там, в пургу сразу пропа-
дешь, — говорит Афанасий, наливая • в чашку горячий чай.
— Пурга здесь часто бывает? — спрашиваю я.
— Хо... Когда человек сюда приходит, Джугджур шибко
сердится. — Афанасий оставляет чай, калачом складывает бо-
сые ноги и достает кисет. Долго набивает трубку табаком.
— Старики так говорят: тогда близко море люди не жили,
и никто не знал про него, пришел аргишем к горам охотник.
Долго он ходил, искал перевал, но нигде не нашел проход, все
кругом скалы, камень, стланик. Однако, это край земли, нечего
тут делать, вернусь в тайгу, думал он, и стал вьючить оленей.
— Зачем охотник приходил сюда? — вдруг слышит он
голос.
— Хо... Ты кто такой, что спрашиваешь?
— Я Джугджур.
— Не понимаю, лучше скажи, что ты тут делаешь?
— Море караулю, ветру дорогу перегораживаю.
— А я куту * ищу — густую тайгу, зверя, рыбу. Но не знаю
где найду.
— Я покажу, — сказал Джугджур,—а за это ты направишь
ветер на восход солнца, видишь, он сделал меня голым.
— Хорошо, — сказал охотник. Андиган ** дал Джугджуру.
Вдруг впереди перевал образовался, за ним глаз видит
большое море и дорогу к нему. Повернул охотник оленей и по-
шел к морю. Чум поставил на берегу, рыбу ловил жирную,
птицу стрелял разную, много-много добывал морского зверя.
Куту нашел охотник, а про андиган совсем забыл. Врт
и мстит Джугджур человеку за обман, не хочет за перевал
пускать, пургу на людей посылает. Слышишь, как сердится?..
Медленно тянутся скучные дни и ночи. Мы безвыходно
находимся в палатке. Я стараюсь гнать от себя мрачные мыс-
ли о затерявшихся людях: после такой пурги мало надежды
* Куту — счастье.
** Андиган — клятва.
71
разыскать их в живых. А над Джугджуром гуляет ветер. Снеж-
ный смерч властвует над ущельем.
На третий день после полудня Бойка и Кучум оживились,
стали потягиваться, зевать. У Афанасия развязался язык;
— Собака погоду слышит. Его нос маленький, а хватает
далеко. Надо итти олень смотреть. Где копанину* найдем,
не знаю.
Одевшись потеплее, они с Василием Николаевичем вышли
из палатки и вернулись с хорошими вестями.
— За горами небо видно, скоро пурга кончится.
В полночь действительно ветер стих. После непродолжи-
тельного снегопада унеслись куда-то и тучи. Все успокоилось
и, казалось, погрузилось в длительный сон. Только изредка
доносились до слуха скрипучие шаги оленей да иногда потре-
скивали старые лиственницы, как бы выпрямляясь после бури.
Не дождавшись утра, забарабанил голодный дятел. Уго-
раздило его начать день у нашего жилья — всех разбудил!
Когда же я вышел из палатки, за скалистыми вершинами раз-
горалась заря. На реке весело перекликались куропатки. На-
пятнала по свежей перенове ** белка, настрочили мелкими стеж-
ками мыши. А здесь недавно пробежал, горбя спину, соболь.
Лиса надавила пятаков возле зарезанного оленя. Под скалою
пересвистывались рябчики. Наголодавшиеся за три дня обита-
тели тайги чуть свет на кормежке. Каким чудовищным испыта-
ниям подвергается их жизнь в этих холодных и неприветливых
горах!
Пока готовили завтрак, проводники пригнали оленей. Че-
рез час мы покинули спасшую нас стоянку.
После пурги Джугджурский хребет сиял белизной только
что выпавшего снега. Он был величественным и попрежнему
суровым. Кругом тишйна. Улеглись обвалы. На дне ущелья
не всколыхнутся заиндёвёвшие деревья. Кажется, стужа ско-
вала даже звуки. '	4
Поднимались мы быстро. Брошенные на подъеме нарты
оказались занесенными снегом. Пока их откапывали и приво-
дили в порядок упряжь, Я ушел вперед.	.
На перевале задержался. Позади лежало глубокое ущелье,
обставленное с боков исполинскими скалами. А дальше и ни-
же, в узкой рамке заснеженных гор, виднелась темная тайга,
покрывающая дно Алдоминской долины.
На юго-запад от перевала открывалась неширокая пано-
рама удивительно однообразных горных вершин — пологих,
* Копанина — место кормежки оленей зимою, где олень копы-
том разрывает снег и выедает ягель.
** Перенова — только что выпавший снег.
72
пустынных. Только слева из-за ближнего откоса седловины
виднелись мощные нагромождения черных скал главного Джуг-
джурского хребта. Там и Алгычанский пик.
На перевале я увидел небольшое сооружение, сложенное из
камней. Это была урна. Четыре плиты, установленные на ши-
роком постаменте, служили чашей. Чего только не было в этой
чаше? Пуговицы, куски ремней, гвозди, спички, металличе-
ские безделушки, цветные лоскутки, гильзы, кости птиц, стла-
никовые шишки и много всякой мелочи.
Пока я рассматривал содержание чаши, подошел обоз. Воз-
ле урны караван остановили. Афанасий сорвал с головы не-
сколько волосков и бросил их в чашу. Николай достал из кар-
мана с десяток малокалиберных патрончиков и, выбрав из
них один, тоже опустил в чашу.
— Для чего это? — спросил его Василий Николаевич.
~ Так с давних пор заведено. Каждый человек, который
идет через перевал и хочет вернуться обратно, должен что-нщ
будь положить, иначе Джугджур назад не пропустит.
— Ты хитер, парень! Почему же положил негодный патрон-
чик с осечкой?
Николай добродушно рассмеялся.
— Джугджур не видит, немножечко обмануть можно, —
ответил он, доставая из ниши, сделанной в постаменте, ржавую
железную коробку.
— Тут много всяких писем. Кто, куда, зачем ходил, кого
обидел Джугджур — все написано.
Коробка была старинного образца, из-под чая, наполнен-
ная доверху разными бумаж-
ками.
Я развернул одну из самых
пожелтевших. Она была испи-
сана неразборчивым детским
почерком и читалась с трудом.
«Джугджур, зачем угнал на-
ших оленей, теперь мы должны
вернуться домой пешком, сами
тащить нарты, может, в школу
скоро не попадем. Сыновья
Егора Колесова». В другой
записке было написано: «Не
годится, Джугджур, так де-
лать, ты десять дней не пускал
нас через перевал, холод посы-
лал на нас, и, мы выпили много
спирта, который везли Рыб-
коопу. Как рассчитываться бу-
73
дем? Нехорошо!» Под текстом было четыре неразборчивые
подписи. Датировано 1939 годом.
Среди многочисленных записок я увидел знакомую бумагу,
которой пользуются геодезисты для вычислительных целей,
и был удивлен. Это оказалась записка наших товарищей, ра-
ботавших в прошлом году на Джугджурском хребте. «Пере-
стань дурить, Джугджур! Взгляни на свою недоступную вер-
шину, на ней мы выложили каменный тур. Ты побежден! Ва-
сюткин, Зуев, Харченко, Евтушенко».
Пока мы читали записки, Николай достал из другой ниши
круглую банку, в которую проезжие складывали монеты. Он
высыпал их себе на полу дохи и, присев на снег, стал считать.
— Двадцать... сорок... пять... рубль...
К нему подошел Афанасий, лукавым взглядом стал следить
за счетом. А Николай сиял. Шутка ли, горсть денег! Он высы-
пал обратно в банку щербатые и потертые монеты, остальные
сложил в ладонь и потряс ими в воздухе.
— Спасибо, Джугджур! На пол-литру есть! Дай бог тебе
еще сто лет прожить!
Видимо, издавна стоит эта урна, храня легендарную исто-
рию Джугджурского хребта. Кто ее установил, кто вынес сюда
плиты?
Афанасий, будто угадав мои мысли, стал рассказывать.
— У того охотника, который первый кочевал к морю, роди-
лись сын и дочь, — так рассказывают наши старики. Когда
сын вырос, отец навьючил много добра — тэри *, и послал сына
за хребет в тайгу жену себе искать. Дорогу рассказал ему
правильно, но сын не вернулся. Однако, беда случилась..Решил
отец и послал на розыски дочь. Много ездила она, долго искала,
пока не попала на перевал. Видит, кости оленей лежат, пропав-
ший тэри, от брата никаких следов. Стала звать, много ходила
по горам, плакала. Вдруг слышит голос Джугджура:
— Суликичан, — так звали ее, — не ищи брата. Человек
обещал направить ветер на восход солнца и обманул меня, за
это я превратил его сына в скалу. Видишь, она стоит всегда
в. тумане, выше и чернее остальных.
Взглянула Суликичан и узнала брата.
— Джугджур, — сказала она, — верни брата в его чум.
Что хочешь возьми за это.
Джугджур молчал, все думал, потом сказал:
— Хорошо. Сделай из тяжелых камней чашу, положи в нее
самое дорогое, и пусть все люди, которые идут через перевал,
кладут часть своего богатства. Когда чаша наполнится, я вер-
ну человеку его сына.
* Тэри — калым.
74
Согласилась Суликичан, вынесла на перевал тяжелые кам-
ни, сложила чашу и бросила в нее самое дорогое — свою косу,
С тех пор каждый охотник, который идет через перевал к морю
и обратно, что-нибудь кладет в чашу. Однако до сих пор
не удалось ее наполнить. Ждет Джугджур, сердится, а Алгы-
чан все спит.
— Как ты сказал, Афанасий? Алгычан? — переспросил его
Василий Николаевич.
— Да. Идите все сюда. — И старик повел нас на склон сед-
ловины. — Видите большую скалу? Смотрите хорошо. У нее
есть лоб, нос, губы. Это Алгычан, сын охотника. Джугджур
сделал его скалой.	*
— Да ведь мы же идем к Алгычану! — сказал я.
— Хо... Как люди могли ходить наверх, гора шибко кру- ’
той, — удивился Афанасий.
Не задерживаясь больше, мы спустились к оленям и трону-
лись в дальнейший путь.
На дне перевальной седловины находится большое озеро
продолговатой формы. Возле него ни единого деревца, ни ку-
стика. Только груды россыпей, сползающих с крутых гольцов.
Миновав седловину, караван свернул влево. Ехали без
дороги. Наш путь вился крутыми зигзагами по отрогам. То мы
взбирались на плоскогорья, то спускались на дно безжизнен-
ных ущелий и все ближе подбирались к Алгычану.
У последнего спуска задержались. Я достал бинокль. Перед
нами возвышался Алгычанский пик. Природа постаралась
придать этому гольцу грозный вид. Он представлял собою на-
громождение колючих скал, собранных на одну вершину. На
его крутых откосах ни россыпей, ни снега. Были видны только
следы недавних обвалов да у подножья обломки каких-то ру-
ин, которые делали подход к пику недоступным. Голец издали
действительно напоминал мертвого великана.
— А где же пирамида? — спросил, обращаясь ко мне, Ва-
силий Николаевич. — Виноградов, кажется, сообщал, что она
была построена.
— Пирамиды нет, но тур стоит, — ответил я, рассматривая
в бинокль вершину Алгычанского пика.—В самом деле, куда
же девалась пирамида?
У кромки леса люди задержались с оленями, чтобы загото-
вить дров, а я ушел вперед.
Палатка наших товарищей стояла у подножья гольца. Она
была погребена под снегом, и если бы не шест, установленный
Виноградовым при посещении гольца, трудно было бы отыскать
ее среди многочисленных снежных бугров. Я с трудом прорыл
проход и влез внутрь. Палатка сохранила жилой вид, всюду
были разбросаны вещи, которыми, казалось, только что поль-
75
зовались, в кастрюле было даже нарезано мясо для супа. Все
это подтверждало вывод Виноградова, что люди ушли ненадол-
го и какое-то несчастье не позволило им вернуться в свой ла-
герь.
Когда пришел обоз, на вершинах гор уже лежал пурпур-
ный отблеск вечерней зари. Медленно надвигалась ночь, оку-
тывая прозрачными сумерками ущелье. Мы с проводниками
взялись за устройство лагеря, а Василий Николаевич с Генна-
дием решили полностью откопать палатку Королева. Когда
ужин сварился, я пошел за ними.
— Кажется, мы напали на след, — сказал Василий Нико-
лаевич. — Тут вот под снегом веревки нашли, кайла, гвозди,
цемент, к тому же и вся посуда здесь, даже ложки. Думаю, они
работу закончили, спустили сюда часть груза с гольца и пошли
за остальным.
— Тогда куда же девалась пирамида? — спросил я.
Он в недоумении пожал плечами. '
— Не знаю, но искать их надо только на подъеме к пику.
Место тут узкое, никуда не свернешь, да и заблудиться
негде.
Длинной показалась ночь у Алгычана. В палатке тепло. Ти-
хо кипела вода в чайнике. Из темноты доносились сонные зву-
ки й шорох случайного ветра.
• — Слышите, гром, что ли? — сказал вдруг Василий Нико-
лаевич приподнявшись.
До слуха долетел отдаленный взрыв, на вершине что-то
откололось и, дробясь о шероховатую поверхность гольца, по-
катилось вниз.
— Обвал... — прошептал Геннадий.
Мы вышли из палатки. Казалось, лопались скалы, рушились
утесы и сползали с вершины потоки камней. Можно было по-
верить, что проснулся легендарный Алгычан и сбрасывает
с себя гранитные оковы.
Через несколько минут гул стих. Но где-то еще скатывались
одинокие глыбы, сотрясая ударами скалы.
— Скорее всего наши погибли под обвалом... — вздохнул
Василий Николаевич, взглянув на меня.
Он подтвердил мои мысли. Так же думал и Геннадий.
Время подкрадывалось к полуночи. В печке, потрескивали
гаснущие угли. Палатку сторожил холод. Василий Николае-
вич лежал на шкуре с закрытыми глазами, плотно сжав губы.
В его руке не угасала трубка. Геннадий, забившись в угол,
сидел, ссутуля спину, над кружкой давно уже остывшего чая.
Что-то нужно сказать, отвлечь всех от мрачных мыслей. Но
язык будто онемел, слова вылетели из памяти. А от тишины
еще тяжелее на душе...
76
V
Поиски затерявшихся людей—Догадка проводников,—
Встреча с обреченными. — Снова вместе. — Возвраще-
ние в бухту. — Расставание с Королевым.
Прежде всего нужно было обследовать подножье Алгыча-
на. Василий Николаевич идет влево от нашей стоянки, намере-
ваясь проникнуть в наиболее недоступную северную часть голь-
да, где скалы, отвесными стенами поднимаются к главной
вершине. Там, вероятно, скопилось много лавинного снега,
в нем, быть может, ему удастся обнаружить обломки упавшей
с пика пирамиды. Я. иду вправо. Хочу по гребню подняться как
можно выше и обследовать цирки, врезающиеся в голец к юго-
западной стороне. В лагере останется Геннадий. Он установит
рацию. Нас давно ищут в эфире и, конечно, беспокоятся.
В котомку кладу бинокль, теплое белье, меховые чулки, сви-
ток бересты для разжигания костра и дневной запас продуктов
для себя и.Кучума. Кобель, заметив сборы, волнуется и, види-
мо,- от радости несдержанно визжит.
От лагеря я сразу стал подниматься на гребень. Хорошо, что
у меня лыжи подшиты сохатиным камусом, они легко скользят
по затвердевшему снегу и совершенно не сдают даже на очень
крутом подъеме. Кучум идет на длинном поводке. Он горячит-
ся, рвется вперед и почти выносит меня на первый взлобок;
Достаю бинокль и внимательно рассматриваю склоны гор,
но нигде не видно ни следа, ни каких-либо иных признаков при-
сутствия людей.
Иду дальше. Гребень покрыт густой щетиной торчащих из-
под снега острых камней. Впереди громоздятся высокие терра-
сы склонов Алгычана. Всюду рос-
сыпи, местами лежат глыбы упав-
ших скал. Подбираюсь к камен-
ным столбам, торчащим, словно
истуканы,' по краю гребня, и, не
найдя там прохода, останавли-
ваюсь.
Справа подо мной небольшой
цирк с миниатюрным озерком
у самого края. Стенки цирка не
очень крутые, и их снежная по-
верхность исчерчена постоянно
скатывающимися камнями. За
Противоположной стеною, судя
по рельефу; должно быть обшир-
ное углубление, но мне его не
видно.
77
Кучум, усевшись возле меня, смотрит куда-то в простран-
ство и длинными глотками втягивает воздух. Видимо, что-то
доносит еле уловимый ветерок, изредка налетающий снизу.
Я просматриваю склоны Алгычана. Солнечный свет широким
потоком ворвался в цирк. На снежной поверхности обозначи-
лись морщинки, бугры, рубцы передувов, и совершенно неожи-
данно среди них я увидел следы. Они вошли в цирк снизу,
обогнули озерко и исчезли неровной стежкой за соседним греб-
нем. «Кто мог бродить здесь?» — подумал я, надеясь открыть
причины загадочного исчезновения людей.
Нужно было спуститься к следу, но как? По стенке цирка —
круто, к тому же снег там заледеневший, местами торчат ост-
рые камни. На лыжах — опасно. Лучше вернуться назад и пой-
ти в цирк снизу. Пока я размышлял, Кучум вдруг заволновал-
ся, выпрямился и, бросив беспокойный взгляд на соседний
гребень, замер. Хотя человек и обладает зрением лучшим, чем
у собаки, все же я ничего там не заметил. Но Кучум взбудора-
жен, он громко втягивает в себя воздух и, наконец, бросается
в сторону гряды. С трудом сдерживаю разгорячившегося ко-
беля. Тот упорствует, запускает глубоко в снег когти и делает
отчаянную попытку сорваться с поводка.
Мне тоже хочется скорее попасть на соседний гребень и за-
глянуть в скрытую за ним чащину. Может быть, собака улав-
ливает присутствие людей или дым?
Я пытаюсь преодолеть упрямство Кучума, но тот продол-
жает рваться вперед. Он здоровый, сильный, и мне на лыжах
нелегко справиться с ним. Единственный выход — рискнуть
спуститься по стенке на дно цирка.
, Связываю лыжи и пускаю их вниз.
Они, скользя, несутся по снежному от-
косу, то взлетая, то прячась, наконец
скрываются где-то в глубине.
Теперь наш е Кучумом черед. Как
же затормозить бег, чтобы не разбить-
ся на этой стене? Вспомнилось детство
и ледянка, на которой часто катался
с гор. Снимаю телогрейку, усаживаюсь
на нее, пропустив рукав между ног, и
отталкиваюсь. Вначале Кучум бежит
впереди, но скорость нарастает. Собака
уже не поспевает за мною, падает, ле-
тит кувырком. Я работаю руками и
ногами, удерживаю равновесие. Спу-
скаемся с невероятной быстротой. Сни-
зу, сквозь телогрейку, начинает холо-
дить. Но вот и дно цирка. Мы делаем
78
небольшой прыжок и останавливаемся. Кучум встряхивает
шубой и садится, а я смеюсь: от телогрейки остались рукава
да ворот, на брюках — большая дыра. Холод щиплет обна-
женное тело. Хорошо, что в шапке всегда имеется иголка
с ниткой. Накладываю латку на брюки, идем дальше.
Пересекаем чащу и поднимаемся, на гребень. Кобель торо-
пится. Над нами яркое солнце. Воздух потеплел. Ни одной
птицы не видно, и ничто не напоминает о близости живых
существ. Только шорох лыж да тяжелое дыхание собаки на-
рушают покой гор.
Едва мы преодолели подъем, как Кучум снова взбудора-
жился.	1
Спускаюсь ниже. До слуха вдруг доносится стук камней.
Кто-то удаляется от нас косогором. Собака вытягивается
в струнку, готовая броситься на звук. Вот что-то мелькнуло,
из-за крутизны вырывается стадо снежных баранов и на на-
ших глазах уходит влево, к скалам. Я приседаю. Кучум не
шевелится, следит, как они прыгают с камня на камень.
Затем, оглянувшись, смотрит на меня, как бы спрашивая,
почему я не стреляю. А бараны, отбежав метров двести,
вдруг остановились и, повернув головы в нашу сторону,
замерли.
Их семь. Все рогачи, толстые, длинные, на низких ногах.
На фоне серых камней они кажутся почти белыми. Мгнове-
ние — и животные пугливо бросаются дальше. До слуха
снова долетает стук камней. Через сто метров бараны опять
останавливаются, потом бегут дальше и так, небольшими
рывками с остановками, они уходят от нас. Добравшись до
скал, звери вытягиваются в одну линию, скачут с карниза
на карниз, по уступам и, забираясь все выше и выше, исче-
зают в щелях.
«Вот они, красавцы, обитатели бесплодных гор», — думаю
я, еще долго находясь под впечатлением неожиданной встре-
чи. Какая поразительная способность передвигаться йо ше-
роховатой поверхности почти отвесных скал! Я смотрю на на-
висшие серые громады, и не верится, что по ним только что
пробежало стадо снежных баранов.
Продолжая поиски, я внимательно осматриваю дно цир-
ка, склоны хребта, хорошо видимые с того Места, где мы
стоим. Нигде никаких признаков людей.
И снова, в который раз, я задаю себе один и тот же во-
прос: «Куда девались наши люди?»
Обследовав дно впадины и соседнюю долину, собирающую
ручейки с юго-западных склонов Алгычана, я ни с чем вер-
нулся в лагерь. Василия Николаевича еще не было. Меня
встретил Геннадий.
79
— Сколько беспокойства
наделала пурга! Трое суток
все наши станции дежурят,
ищут нас, а мы только сегод-
ня вылезли в эфир, — гово-
рит Геннадий.
— Что нового?
— Ничего. Все ждут от
нас сообщения.
— Сообщить-то пока не-
чего...
Василий Николаевич вер-
нулся поздно вечером, уста-
лый и тоже без результатов.
— Ну и пропасть же
с той стороны гольца! А ка-
кие высокие скалы! Разве
там что найдешь, все завалено снегом и камнями...
Так мы и уснули, почти потеряв надежду разыскать своих
товарищей. На следующий. день решили обследовать единст-
венный проход к пику, взобраться на вершину и выяснить, ку-
да же исчезла пирамида. А проводники перекочуют ближе
к лесу. Там, где мы стоим лагерем, очень крепкий снег, олени
не могут копытить и уходят далеко вниз.
На этот раз идем все трое. День обещает быть хорошим.
Восход солнца застает нас в пути.
От лагеря лощина сразу сужается и узкой бороздою
въедается в голец. Передвигаемся медленно, присматриваясь
к волнистой поверхности снега. Но и тут не видно даже при-
знаков недавнего пребывания людей, все сглажено или запо-
рошено выпавшим позавчера снегом.
За последним поворотом лощина неожиданно раздваи-
вается, и мы видим гору грязного снега, смешанного с кам-
нями, — это остатки обвала. Его следы лежат Широкой по-
лосой по ребристым террасам Алгычана. Но главная масса
сдернутого снега и камней слетела в развилку лощины* часть
даже перемахнула ее и наростом прилипла к противополож-
ному откосу. Мы молча стоим у застывшей лавины, которая,
быть может, стала могильным курганом над близкими нам
людьми. Потом тщательно осматриваем снежные глыбы, сжа-
тые гармошкой, поднимаемся на верх обвала и, наконец,
в щели находим рюкзак. В нем гвозди и веревка. Больше
ничего нам не удается найти. Сомнений не осталось: товари-
щи! погибли. Видимо, их захватила лавина.
— Там вон на скале вроде площадки^.. Надо бы тур выло-
80
жить и имена высечь на камне, — го-
laojiHT Василий Николаевич, кивнув
головою в сторону левой скалы.
С. минуту длится скорбное мол-
чание.
Затем мы взбираемся на скалу и
собираем плиты для могильного
'тура.
Вдруг снизу долетел выстрел.
Нашим следом быстро поднимался
человек, таща за собой какой-то груз.
— Никак Афанасий! — сказал
Геннадий. — Не случилось ли еще
какой беды?
..... Афанасий,- заметив нас, остано-
вился, снова выстрелил и стал ма-
хать руками, кричать.
— Люди там... Люди... — нако-
нец разобрали мы.
— Где? Какие люди? Да говори,
онемел, что ли? — кричал, в свою
.очередь, Василий Николаевич.
— На Алгычане, на самом верху...
Мы побежали вниз, падали, кувыркались.
— Я же говорил, не такие ребята, чтобы погибнуть! —
кричал Геннадий.
Афанасий передохнул и стал рассказывать:
— Как только мы палатку поставили, Николай и говорит:
«Смотри, однако, на Алгычане дым!» Я посмотрел — и вер-
но, дым. Вот и побежал сюда. На таборе захватил ящик
с продуктами, взял веревок, может, нужно будет.
— Не перед пургой ли курятся сопки? — перебил я его.
— Хо... Я что, дым не знаю? Говорю, люди живут на
Алгычане. Надо итти туда, стрелять, пусть услышат. — И, пе-
резарядив ружье, он, выстрелил.
Сверху послышался протяжный гул. Меньше чем через
минуту он повторился еще и еще.
Геннадий схватил за плечо Василия Николаевича.
— Слышишь, камни бросают, значит, верно живы...
Теперь, как никогда, нужно было торопиться к ним, к на-
шим попавшим в беду товарищам. Никакие препятствия или
преграды не могли уже задержать нас.
Мы кинулись вверх. Какая крутизна! Нам бы ни за что
не взобраться без специального снаряжения, если бы под но-
гами не было свежего, еще не заледеневшего снега. Над нами
с двух сторон возвышались скалы, а выше виднелись утесы
в Г. Федосеев
81
и глыбы разрушенных стен]
чудом удерживающихся н4
склоне гольца. Там-то и за*
рождаются обвалы, потря-
сающие Алгычан и сдираю-
щие с гольца зачатки расти-
тельной жизни.
День принес тепло. Васи-
лий Николаевич шел впере-
ди, отмеряя крутизну мелки-
ми шагами. За ним мы
тянули на веревке лыжи
с грузом;
— Доберемся вон до то-
го выступа и отдохнем, —
подбадривал Василий Нико-
лаевич.
Чем выше, тем чаще
попадались затвердевшие пе-
редувы. Трудно стало вы-
бирать ступени. Ноги сколь-
зили, рукам не за что
ухватиться.
Наконец мы у выступа;
но Василий Николаевич, за-
быв про обещанный отдых,
продолжал карабкаться
дальше, торопился, местами
полз на животе; оставляя на
снегу отпечатки вдавленных
пальцев.
— Вон на плиту взбе-
ремся, там легче будет...
А ну вперед...
Так, не отдыхая, забыв
про усталость, мы лезли все выше и выше. До пика уже оста-
валось немного. Но путь неожиданно преградила совершенно
отвесная стена снежного надува. Тут только мы догадались,
что произошло с людьми на Алгычане.
Обвал, остатки которого лежали на дне лощины, зародил-
ся именно здесь. Он оставил отвесную стену надува и отре-
зал наших товарищей, находившихся на пике: Ни по снежной
стене, ни по скалистым бортам щели, да и в других местах
нельзя было спуститься. И они остались обреченными на
смерть вдали от жилья, на гольце.
— У-у-гу... — закричал Геннадий.
82
Эхо оттолкнулось от ворчливых скал, скользнуло по от-
косам в ущелье и, не вернувшись, заглохло.
Через минуту вверху загрохотали камни. Затем донеслись
ответные крики. Люди спустили нам камень с запиской, при-
вязанной к тонкой, сплетенной из лоскутков трикотажного
белья, веревочке.
«Кто вы? — писали они. — Мы геодезисты, нас пятеро,
попали в беду, не можем спуститься. Сегодня дожгли послед-
ние остатки пирамиды. Помогите, подайте веревку, мы седь-
мой день голодные, совсем обессилели, есть тяжело больной.
Юшманов».
«Не волнуйтесь, — писал я. — Мы приехали разыскивать
вас. Рады, что все живы. Вяжем лестницу, через час подадим
конец, закрепите его, и мы поднимемся к вам».
Веревочная лестница без палок оказалась очень неудобной
для подъема, но все же нам удалось взобраться наверх. Чет-
веро товарищей поджидали нас у края надува.
Какое странное зрелище я увидел! Предо мною стояли
люди, полностью истощенные, со скуластыми лицами и до
того черные, будто обугленные. Глаза у всех ввалились и по-
тускнели, губы высохли. Худое и костлявое тело прикрывали
лохмотья полусгоревшей одежды. Никого из них распознать
было невозможно.
— На кого же вы, братцы, похожи! — кричал Василий
Николаевич, загребая в свои объятия первого попавшегося
и прижимая к губам закопченную голову.
Говорили все разом, каждый торопился излить свое чув-
ство. К обреченным вернулась жизнь, и вершина Алгычана
огласилась радостными человеческими голосами.
— А где же Трофим Николаевич? — спросил я, заметив
сразу отсутствие Королева.
Все вдруг смолкли.
— Он плохой... Лежит. Думали, сегодняшней ночью
умрет, — тихо ответил кто-то из товарищей.
Почему-то показалось, что у Трофима не хватит сил пере-
жить радость, и, стараясь опередить время, я бегу по россыпи
меж крупных камней, прилипших к крутому склону пика.
Долго ищу жилье. Наверх выходят остальные.
— Вот и наша нора, — сказал Юшманов, показывая на от-
верстие в сугробе.
Я пролез на четвереньках внутрь; Узкий вход шел глубоко
под скалу. Помещение было низкое, темное, изолированное
от внешнего мира каменным сводом и двухметровым слоем за-
леденевшего снега. Через маленькую дыру в своде просачи-
вался слабый свет. Дыра, видимо, служила и дымоходом.
Вскоре глаза привыкли к темноте.
6*
83
В углу на каменной плите, выстланной мхом, лежал Тро-
фим. Его ноги были завернуты в лохмотья, шея перехвачена
ватным лоскутом, на голове шапка. Скрюченное тело как бы
прижалось к маленькому огоньку, поддерживаемому лучин-
ками. Он приподнялся на локти, хотел что-то сказать, но
хриплый кашель заглушил голос.
— Я узнал вас по шагам, только вы что-то долго под-
нимались. Думал, не дождусь...
Трофим протянул мне костлявые руки, обтянутые черной
морщинистой кожей. Сухими губами он беззвучно хватал
воздух. В широко открытых глазах сомнение: он все еще не
верил в наш приход.
— Ты успокойся, мы сейчас унесем тебя отсюда, и все
будет хорошо.
Его раздвоенный подбородок судорожно задрожал от
беззвучных рыданий. Я прижал Трофима к себе и почувство-
вал, как его горячая слеза прокатилась »по моей щеке.
В нору влез Василий Николаевич.
— Сядьте ко мне ближе, согрейте немножко, у меня все
заледенело... Хорошо, что поспели, думал, не увидимся... т—
И Трофим в изнеможении опустился на холодную плиту.
Василий Николаевич стащил с него обгоревшие лохмотья
и надел свою телогрейку. Я подбросил в огонь пучок лучинок,
Геннадий и Афанасий принесли продукты. Но Трофим отка-
зался есть. Огнем горело его тело, было слышно, как хрипит
у него в легких.
— Пока работали — тепло стояло, бетон в туре хорошо
схватился, заканчивали постройку. А оно не тут-то было,
случись обвал да захвати нас на пике, когда тут, наверху,
84
не осталось ни веревки, ни топора, ни палатки... — рассказы-
вал он тихо, часто смачивая языком высохшие губы. — Бро-
сились к надуву, но где же там спуститься — отвесная стена.
А снег твердый как камень, голыми руками не взять. В одном
месте увидели старые следы диких баранов. Обрадовались.
Ничего не оставалось,, как рискнуть спуститься их . следом,
думали, все одно погибать... Ведь ни одежонки на нас, ни
куска хлеба, а помощи ждать неоткуда! Разобрали пирамиду,
спустили одно бревно к карнизу, где прошли бараны, по
бревну спустился туда я. А дальше — пропасть. Звери про-
шли по выступу, им привычно... А нам нечего и думать.
Стал подниматься с карниза — и не могу. Не .то оробел,-иди уж
очень скользким было бревно... Часа два мучились ребята.
Пришлось снять с себя белье, привязаться- к бревну, только
так и вытащили меня. А пока стоял на карнизе, — место там
продувное, холодное, — меня и прошило ветром.
Хриплый грудной кашель то и дело прерывал его рас-
сказ. Трофим, стонал от боли, поворачивался лицом к стене
и подолгу трясся от непрерывного кашля. Мы укрыли его
потеплее своей одеждой.
— Что-то надо было делать. Не хотелось сдаваться сложа
руки, хотя и не на что было надеяться, — продолжал свой
рассказ Трофим все так же медленно и спокойно. — Стали
убежище ладить, решили’закопаться цоглубже в россыпь, под
обломки, тут все же затишье, не так берет холод. Работали
всю ночь, ребята не растерялись, молодцы, к утру закончили.
Лес с пирамиды изломали и камнями раскрошили на лучинки.
Развели огонек, и ребята уснули. Меня жаром охватило,
как-то нехорошо стало. А наверху ветер разыгрался. Чув-
ствую, дует из утла, где-то щель осталась. Вылез и пока за-
бивал снегом дыры, ослаб, земля из-под ног выскользнула,
перед глазами, показалось, не снег, а сажа. Упал, но все же
как-то добрался сюда и вот с тех пор не встаю... Страшной
кажется смерть, когда о ней долго думаешь и когда она не
берет тебя, а только дразнит. Ребята сжевали все, что под-
сильно было зубам. Ели ягель, обманывали желудок. Огонь
берегли, спали вповалку друг на друге, чего только не пере-
думали. Обидно было, что пропадаем без пользы, глупо. —
Трофим вдруг стал задыхаться. — Тяжело дышать, колет...
в груди колет. Неужели конец?
— Ты что, Трофим, одумайся, с чего это ты помирать со-
брался?! Выпей-ка горячего чая, погрей нутро, легче будет.
Я сухарик размочил, пей, — хлопотал возле больного Васи-
лий Николаевич.
Трофим приподнялся, взял чашку. Но руки тряслись, чай
проливался. Пришлось поить его.
85
— Хорошо, спасибо, только сухарь, как хина... И от чая
совсем ослаб. Видно, не жить, — сказал, сжимая холодными
руками грудь.
Его губы дрожали, в глазах боль. Он продолжал говорить
тем же тихим голосом.
— Если конец, скажите друзьям спасибо... Часто вижу
Нину. Стоит она возле меня в сереньком латаном платьице,
босая, загорелая, какую я полюбил когда-то... Душно мне,
отвалите камни, дайте воздуха...
Через полчаса мы одели Трофима й помогли выбраться из
норы.
Горы были политы светом щедрого солнца, уже миновав-
шего полдень. Из-за прибрежного хребта краешком улыба-
лось нам светлое облачко.
Трофим попросил вынести его на пик. Это было всего пол-
сотни метров. Опираясь на тур *, он долго всматривался
в синеющую даль необозримого пространства. О чем он ду-
мал? О том ли, что эти горбатые хребты, кручи, долины вско-
ре лягут на карту, что побегут по ней голубые стежки рек,
ручейков, зелеными пятнами обозначится тайга. Только ни-
кому не прочесть на ней того, что перенес тут с товарищами
он,’ Трофим Королев, во имя этой карты.
Вниз, к стоянке, спустились быстро. В палатке тепло. Ва-
силий Николаевич вскипятил воду. Мы обмыли Трофима
Николаевича и уложили в спальный мешок. После всего пе-
режитого он впал в забытье, метался в жару, бредил и не-
прерывно вздрагивал от затяжного кашля.
Геннадий настойчиво стучал ключом, вызывая свои стан-
ции, хотя до назначенного времени оставалось более двух
часов. Его упорство закончилось удачей, и в эфир полетела
радиограмма:
«Все затерявшиеся живы, находимся лагере под Алгыча-
ном. Королев тяжелом состоянии, срочно вызовите к аппа-
рату врача, нужна консультация, оказание помощи' боль-
ному».
Остальные из пострадавших нуждались лишь в нормаль-
ном питании. Почувствовав тепло и присутствие близких им
людей, они понемногу стали приходить в себя.
Врачи по признакам болезни определили
Николаевича воспаление легких. Болезнь
у Трофима
протекала» тя-
* Т у р —- бетонный четырехгранный столб метровой высоты с чугун-
ной маркой в центре верхней горизонтальной плоскости, выливается на
вершинах тор и служит для установки геодезических инструментов. Над
туром обычно сооружается деревянная четырехногая пирамида шести-
метровой высоты с цилиндром наверху. Цилиндр служит визирной
целью при наблюдениях.
86
жело. Больной лишь изредка, и то ненадолго, приходил
в себя.
Через несколько дней мы снова вынесли на голец строи-
тельный лес и воздвигли на пике пирамиду. Стоит она и сей-
час на зубчатой громаде Джугджурского хребта, как символ
победы советского человека.
Болезнь Трофима Николаевича очень тревожила нас.
У него не прекращались кашель и одышка. Температура
упорно держалась выше тридцати девяти градусов. Утром
и вечером у аппарата появлялся врач и давал советы по ухо-
ду за больным, хотя наш лагерь и находился за тысячу
с лишним километров от. штаба.
Четырнадцатого марта мы тронулись в обратный путь
к бухте. Теперь дорога нам была знакома, а дни стояли сол-
нечные, теплые. Для Трофима Николаевича были сделаны
специальные нарты с капюшоном, на которых он мог лежать.
Упряжку всю дорогу вел Василий Николаевич. На крутых
спусках и в опасных местах оленей выпрягали и нарты тащи-
ли вручную.
В бухту пришли на третий день. Трофима Николаевича
положили в больницу. У него действительно оказалось вос-
паление легких. Хотя теперь он находился под непосред-
ственным наблюдением врачей и в хорошей обстановке,
жизнь его все еще была в опасности. Ожидался кризис.
В день приезда я посетил председателя райисполкома
и вернулся в лагерь поздно. Все спали, кроме Василия Ни-
колаевича.
— Ты куда собрался? — спросил я, увидев приготовлен-
ные для похода рюкзаки и лыжи.
— Прошлый раз вы же обещали: как вернемся с Алгыча-
на, пойдем море смотреть. Столько было разговоров... А тут,
пожалуйста, остановились в таком месте, что даже морем не
пахнет. Геннадий говорит, самолет за нами придет после-
завтра, значит, можем пойти всего на один день. Каждый час
дорог. Вот я и тороплюсь. На рассвете мы должны быть за
хребтом! — заявил он.
— Не сейчас ли думаешь итти?
— Неужто утра дожидаться? Да вы взгляните, ночь-то
какая светлая! — ответил он, отбрасывая борт палатки, но,
увидев темноту, поправился: — Не слепые же, доберемся до
места, там и и ?реждем.
— Успеем, Василий, и выспаться и к морю попасть, —
ответил я.
Но уснуть так и не удалось. Василий Николаевич всю ночь
возился, гремел посудой, а под утро так накалил печь, что
в палатке стало невыносимо жарко Пришлось подниматься.
87
Нартовая дорога, по которой мы идем, ведет нас от бухты
на север. Через три километра она врезается в лес, перевали-
вает хребет и крутой щелью спускается к морю.
Начинает светать. Мы идем берегом, направляясь ж мысу
Льготному. Он уже чуть-чуть вырисовывается сквозь поре-
девший мрак. Под ногами шумит разноцветная галька —
мелкая, плоская, пересыпанная перламутровыми ракушками.
Как много этих ракушек на берегу! Тут и двухстворчатые,
и чашеобразные, и спиральные. Вместе с ници море выбра-
сывает на берег много ценнейших водорослей, откладывая
их длинными валами или. небрежно расстилая'по гальке:
Больше всего здесь морской капусты.— длинных коричневато-
зеленых ремней, много стеблевидных фукусов, морского са-
лата и других растений. Трудно смириться с мыслью, что эти
ценные дары моря пропадают. Ими никто пока не интере-
суется, кроме разве бурого медведя, большого охотника до
морской капусты.
Слева от нас уходят в безграничное пространство Шерохо-
ватые поля льдов. Начинается прилив. Море медленно надви-
гается на материк, и в этом закономерном движении чув-
ствуется спокойствие. Пахнет иодом и морской травой,
и прохладный воздух кажется особенно свежим. Вода до
того прозрачна, что сквозь нее видно все, что есть на дне.
Вдруг до слуха долетает протяжный звук, .напоминающий
стон. Мы останавливаемся. Он повторяется далеко возле
мыса, позади и снова впереди нас. Море пробуждается,
а звуки усиливаются и скоро превращаются в сплошной рев.
Это кричат птицы* Огромные стаи чаек лениво летят на се-
вер. На маленьких льдинах важно восседают бакланы. . По
разводьям — бесчисленные табуны уток. Это самые беспо-
койные из водоплавающих. Тут и драки, и писк, и возня.
Птиц, как говорится, видимо-невидимо. Сколько радости
в этом неумолкающем птичьем гомоне!
К краю гальки пристыл припай — намерзшая за зиму
полоска берегового льда. Справа над припаем высятся испо-
линские скалы. Они, казалось, угрожают завалить море.
Нужно иметь всего лишь капельку воображения, чтобы уви-
деть в очертании этих скал то полуразрушенные бастионы,
крепости, то часовых, оберегающих рубеж материка, то ги-
гантские колонны, украшающие вход в пещеры:
По бровке скал темной каймой виднеется лес. Растет здесь
преимущественно лиственница. Но издали ее ни за что не
узнать, такая она жалкая! Крайние ряды деревьев, что бли-
же к морю, маленькие, уродливые. Их густые и изувеченные
кроны переплелись между, собою непролазной стеною, будто
понимают, что только сообща, обнявшись, можно противо-
88
стоять силе ветра и стужи. Верхние ветви этих деревьев слов-
Йр подстрижены постоянной струею леденящего ветра. Ни
одна веточка не смеет высунуться выше установленной гра-
ницы: она погибнет.
Есть там и одинокие деревья. Это те же лиственницы. Их
корни спрятаны под утесом в щелях скал или в россыпях,
а стволы выбрались на уступы и не растут' вверх, а лежат,
как осьминоги, присосавшись к шероховатой поверхности го-
ризонтальных скал. В таком положении они селятся даже на
совершенно открытых карнизах, постоянно продуваемых вет-
рами, но только там, где между скалами и холодной струёй
воздуха существует какое-то жизнеспособное пространство,
хотя бы с полметра.
За защитной полосою низкорослых и горбатых лиственниц
виднеются темные ели. Они тоже растут сообща и, кажется,
больше в корень, чем в высоту.
Тяжелую борьбу ведут деревья за право жить на этом
морском берегу! И все же радостно смотреть на этих пионе-
ров растительного мира, дерзнувших отвоевать, подчинить
себе суровые склоны береговой полосы Охотского моря.’.
— Что это там, впереди? Видите? — говорит Василий Ни-
колаевич, показывая на бесформенный предмет, одиноко
торчащий на берегу.	•	•
Мы подходим ближе. Это носовая часть небольшого грузо-
вого судна. Измочаленные шпангоуты, оборванная якорная
цепь и вбитые в стенки судна угловатые осколки скал сви-
детельствуют об упорной борьбе, которую выдержало судно,
прежде чем развалиться. Что случилось с людьми, где груз,
машины? Разве у моря узнаешь его тайны?
. Продвигаемся дальше по припаю. Все ближе подступают
к берегу льды. Василий Николаевич замечает на них черное
пятнышко.
— Смотри-ка, кажется, движется. Не морской ли
зверь? — говорит он, показывая рукою вперед на огромную
льдину, упершуюся краем своим в припай.
: Остановились. В бинокль я вижу: черный комочек ползет
на верх льдины и там замирает.
— Маленькая нерпа, — сказал я.
Василий Николаевич сбрасывает с плеча малокалиберную
винтовку, заряжает ее, и мы, пригнувшись, почти ползком
крадемся к зверю.
Метров через сто мы останавливаемся, выглядываем из-
за камня. Нерпа, не замечая охотников, лежит у самого края
льда, отбросив лопаетый хвост. Но стрелять далеко.
Подбираемся к краю припая и снова ползем к льдине, на
которой лежит нерпа. Василий Николаевич осторожно про-
89
совывает вперед ствол винтовки, прижимает ложе к плечу
и, приподнявшись, выглядывает. Я жду выстрела. Охотник
же, не поворачивая головы, рукой подает мне знак припод-
няться и шепчет:
— Спит...
В двадцати метрах от нас беспечно спал маленький зверь,
длиною с метр, повернув усатую, слегка поседевшую мордоч-
ку к солнцу. Видимо, так приятно было ему, так тепло, что
он забыл про опасность.
Василий Николаевич, растроганный этой сценой, и не
вспомнил про винтовку. Облокотившись о кромку льдины, он
внимательно рассматривал зеленовато-рыжий комочек, из-
редка вздымающийся от равномерного дыхания. Где-то
близко крикнула чайка. Нерпа открыла глаза и удивленно
посмотрела на нас, будто хотела сказать: «Зачем вы мешаете
мне погреться на солнышке?» Потом повернула к солнцу
серебристое брюшко, шлепнула, видимо от удовольствия, хво-
стом и снова заснула.
Вдруг над нами прочертил воздух пернатый хищник, до-
гоняя пролетевшую стайку чирков, и нерпа мгновенно спрыг-
нула в воду.
— Видишь, откуда она почуяла опасность, с воздуха! Ну
и глупая! — сказал Василий Николаевич, и мы тронулись
дальше.
В полдень подошли к мысу. Ветер усиливался. Льды, про-
должая наступать, выпирали на берег, лезли друг на друга,
ломались и с грохотом рушились вниз. Мимо нас поспешно
пролетали гурты птиц.
— Кажется, буря будет, что-то похолодало, — сказал
Василий Николаевич.
Теперь перед нами лежало открытое море. Солнце обли-
вало его потоком радужных огней. Бесчисленные гряды се-
ребристых волн, гонимые холодным ветром, то набегали одна
на другую, то вздымались высоко-высоко, словно дикие кони,
то смешивались в гигантский вал и с яростью набрасывались
на рифы, преграждавшие подступ к мысу.
Море металось в бессильной попытке вырваться йз гигант-
ской чаши, разрушить береговые твердыни, сковавшие его
просторы. Какая неизмеримая в нем сила!
Но вот перед нами и мыс. Его грудь, изъеденная ветром,
надвинулась на море, как бы готовясь ринуться в схватку.
К мысу издалека подходят стены отвесных скал. Непоколе-
бимой кажется граница между этими двумя вечно враждуюши-
. ми титанами — морем и сушей. Но это только первое впечатле-
ние, пока не присмотришься. На черных и безжизненных скалах
лежат неизгладимые следы разрушений. Этому свидетели
90
и одиноко торчащие островки, и рифы, и скатившиеся в море
глыбы твердых пород. Несомненно, все они когда-то в дале-
ком прошлом составляли неразрывное целое с материком,
отступившим в борьбе с морем и ветром.
Эта борьба продолжается и теперь. Волны затопляли ри-
фы, лезли на скалы, бросая на них льдины, плавник. Какая
необузданная сила в этом натиске! Но для того чтобы отвое-
вать у материка несколько десятков метров скал, морю по-
требовались тысячелетия.
Величественно стоят береговые громады, оберегающие
границу материка. Удары волн, неповторимо своеобразный
стон скал, крик чаек — все это сливалось в общий гул и уно-
силось ветром.
Пора было возвращаться в лагерь, но Василий Николае-
вич запротестовал:
— Успеем. Давайте поднимемся выше и еще сверху взгля-
нем. Может быть, больше не придется побывать здесь.
Взбираемся на небольшой уступ и молча любуемся разбу-
шевавшейся стихией. Ужасно ее вечное однообразие. Та же
голубизна, те же волны, штормы, та же непримиримая борь-
ба с материком, как это было тысячи лет назад. «А что
же скрыто в морских глубинах?»—вдруг подумалось
мне. Туда не проникают лучи солнца. Там постоянный мрак
и нерушимый покой. Но это не безжизненное пространство.
Морское дно, так же как и поверхность суши, состоит из впа-
дин, возвышенностей, гор. Там свои пустыни, дремучие леса
разнообразных водорослей, своеобразные луга. И все это
огромное подводное пространство заселено живыми суще-
ствами, мало или совсем не известными человеку.
Мы еще не имеем подробной карты дна океанов и морей
и далеко не все знаем о сокровищах, спрятанных там, о том,
что растет и какие организмы обитают в темноте. Там все
настолько необыкновенно, что даже воображение ученого
бессильно представить полную картину жизни морских
глубин.
Наука все настойчивее проникает в тайны подводного
мира. Ну как не позавидуешь смельчакам, на долю которых
пала сложная борьба за освоение морских богатств, тем,
кому придется перестраивать природу океанов! Их ждут ве-
ликие открытия!..
Погода не унималась. Ветер обжигал лицо, проникал под
одежду и с воем уносился вглубь материка. Ни уток, ни
бакланов. Исчезли и чайки. Все попряталось. Только одино-
кий орел, споря с ветром, высоко парил над нами.
В лагерь вернулись поздно вечером. После ужина все со-
брались в нашей палатке. Василий Николаевич рассказывал
91
товарищам о шторме, о скалах, о погибшем корабле, достал ’
из сумки ракушки, камешки, листики и корешки водорослей,
собранные им для коллекции. Я, несмотря на усталость, усел-
ся за дневник.
На второй день утром за нами прилетел самолет. На смену
Королеву прибыл техник Григорий Титович Коротков. Среди
привезенных журналов и газет я нашел два письма, адресован-
ных нам с Трофимом Николаевичем. Их прислала Нина Геор-
гиевна. «Я вам не отвечала более года, — писала она мне. —
Нехорошо, знаю/ Вы меня ругаете, конечно, плохо думаете.
У. меня умер муж, человек, которого я тоже любила. Теперь,,
когда прошло много времени, я смирилась со своим горем и
могу подумать о будущем. Я написала подробное письмо Тро-
фиму, не скрывая ничего, пусть он решает. Я согласна ехать
к нему. Если его нет близко возле вас, передайте . ему мое-
письмо. Остальное у меня все хорошо,, Трошка здоров,, пошел
в школу. Ваша Нина»;
Наконец-то можно было порадоваться за Трофима, если...
если это письмо вообще не запоздало. Жизнь Королева * по-
прежнему в опасности. Но я знал, что письмо Нины ободрит
больного, поможет противостоять недугу.
Пока загружали машину, мы с Василием Николаевичем и
Геннадием пошли в больницу. Дежурный врач предупредил,
что в палате мы не должны задерживаться, что больной,
услышав гул моторов, догадался о нашем отлете и очень рас-
строился.
Трофим лежал на койке, прикрытый простыней, длинный,
худой. Редкая бородка опушила лицо. Щеки горели болезнен-
ным румянцем, видимо, наступил кризис и организм напрягал
последние силы. Больной ни единым словом, ни движением, не
выдал своего волнения, хотя ему было тяжело расставаться
с нами.
— Нина Георгиевна письмо прислала, хочет приехать со-
всем к тебе, -г- сказал я, подавая ему письмо.
— Нина?.. Что же она молчала так долго? — прошептал
он, скосив на меня глаза.
— Она обо всем пишет подробно... Почему ты не .ра-
дуешься?
Он молча протянул горячую руку. Я почувствовал, как сла-
бо бьется его сердце, увидел, как неравномерно вздымается
грудь, и догадался, какие тревожные мысли его волнуют
сейчас.
— Не беспокойся, все кончится хорошо. Скорее выздорав-
ливай и. поедешь-в отпуск к Нине.
Трофим лежал с закрытыми глазами, почти восковой. Ви-
димо, собрав всю свою волю, он сдерживал в себе внутреннюю
92
бурю. На сжатых ресницах копилась прозрачная влага и*
свернувшись в крошечную слезинку, пробороздила худое
лицо.
•— Мне очень тяжело... Трудно дышать... Кажется, запозда-
ли... и Нина и счастье...
Он хотел еще что-то сказать и не смог.
— Крепись, Трофим, и скорее поправляйся.
Больной открыл влажные глаза и устало посмотрел за окно.
Там виднелись мачты зимующих катеров, скалистый край
бухты, затянутый сверху густой порослью елового леса,
и -кусочек голубого неба. До нас доносился гул мо-
торов.
- Вам пора... — и он сжал мою руку.
Тяжело было расстаться с ним, бросить одного на берегу
холодного моря. Трофим уже давно стал неотъемлемой частью
моей жизни. Но я не мог распоряжаться собой и должен был
немедленно возвратиться в район работ.
Мы распрощались.
— Задержитесь на минутку, — прошептал Трофим и по-
просил позвать врача.
Он с трудом сдерживал волнение.
Когда пришел врач, Трофим приподнялся, просунул
руку под подушку и достал небольшую кожаную сумочку
квадратной формы с прикрепленной к ней тонкой це-
почкой.
— Это я храню уже семнадцать лет. С тех пор как ушел
от беспризорников. Здесь зашито то, что я скрыл от вас из сво-
его прошлого. Не обижайтесь... Было страшно говорить
об этом, думал, отвернетесь... А после стыдно было сознаться
в обмане. Евгений Степанович, — уже шопотом обратился он
к • врачу, — если я не поправлюсь, отошлите эту сумочку
в экспедицию. А Нине пока не пишите о моей болезни... —
И Трофим безвольно опустился на подушку.
Евгений Степанович проверил пульс, поручил сестре сроч-
но сделать укол.
— У него стойкий организм. Думаю, что это решит исход
болезни.Но для* полного восстановления здоровья потребуется
длительное время, — сказал врач.
Выйдя из больницы, я медленно шел по льду к самолету
и продолжал думать о Трофиме, об удивительном постоянстве
его натуры, которое позволило так долго хранить свое чувство
к Нине, о сильной воле, которая не покидала его и сейчас,
в смертельно-трудные минуты. Горько думалось и о том, что,
может, ему не придется вкусить того счастья, к которому он
стремился .всю'жизнь и которое стало близким только сейчас,
когда жизнь , его висит на волоске. Заставили меня приза-
93
думаться и слова Трофима о таинственной кожаной су-
мочке. Мне казалось, что я знал все более или менее зна-
чительное о его тяжелом прошлом, знал и о преступлениях,
совершенных им вместе с Ермаком, возглавлявшим преступ-
ную группу беспризорников. Что же Трофим мог скрыть от'
меня?
Коротков со своим подразделением должен будет еще с не-
делю задержаться в бухте, пока окончательно не придут в себя
спутники Трофима Николаевича — Юшманов, Богданов, Ха-
ритонов, Деморчук. К ним уже вернулась прежняя жизнера-
достность. В молодости горе не задерживается.
Через час самолет поднялся в воздух, сделал прощальный
круг над бухтой и взял курс на юг. Семнадцатого марта в пол-
день мы были дома.
I'tCiXAtvb

I
Колхозный смолокур—Знакомство с Пашкой. — Голу-
бая .лента. — Избушка на краю бора. — Пашка-
болельщик.
В штабе затишье. Все подразделения уже далеко в тайге,
и странно видеть опустевший двор, скучающего от безделья
кладовщика и разгуливающих возле склада соседских кур.
Необычно тихо и в помещении. На стене висит карта, усеянная
условными знаками, показывающими место стоянок подразде-
лений. Самую южную часть территории к востоку от Сектант-
ского хребта до Охотского моря занимает топографическая
партия Ивана Васильевича Нагорных. Севернее ее до Станово-
го расположилась геодезическая партия Василия Прохорови-
ча Лемеша, на восточном крае Алданского нагорья — Влади-
мира Афанасьевича Сипотенко. На карте вся эта огромная тер-
ритория пестрит условными флажками. Как только наступит
тепло, все флажки придут в движение, переместятся и до глу-
бокой осени будут путешествовать по карте, отмечая путь
подразделений.
Наш маршрут остается прежним. Отправляемся на реку
Мая к Лебедеву, чтобы обследовать стык трех хребтов. Затем
уйдем в верховья реки Зеи искать проход через Становой. Путь
далекий, предстоит на нартах покрыть расстояние около пя-
тисот километров по безлюдной тайге и снежной целине, гДе
для нас никто не промял дороги. Нужно торопиться, чтобы
успеть до распутицы добраться до места работы. Вылет на
косу, где живут наши проводники, назначен на завтра, но ве-
чером выяснилось, что в районе посадки самолета свирепствует
непогода. Придется задержаться. Ко мне зашел Василий Ни-
колаевич. Нужно было кое-что выписать со склада и разре-
шить ряд вопросов, связанных с отъездом. Мы только сели за
стол, как в комнату вошла хозяйка с кипящим самоваром.
7 Г. Федосеев
97
— К вам дедушка пришел,
войти стесняется, может выйде-
те?—сказала она, заваривая чай.
В сенях стоял дородный ста-
рик, приземистый, лет шестидеся-
ти пяти, в дубленом полушубке,
перевязанном кумачовым куша-
ком. На голове у него была лисья
шапка-ушанка, надвинутая глу-
боко на брови.
— У нас промежду промыш-
ленников слушок прошел, будто
вы охотой занимаетесь, вот я и
прибежал из зимовья, может, по-
едете до меня, дюже коза по-
шла! — проговорил он застенчи-
во, переступая с ноги на ногу.
— Вы что же, охотник?
— Балуюсь, — замялся он, —
с малолетства маюсь этой заба-
вой. Еще махонький был, на вы-
стрел бегал, как собачонка, так и затянуло. Должно, до смерти.
— Заходите!
Старик потоптался, поцарапал унтами порожек и неловко
ввалился в комнату.
, — Здравствуйте!
Немного осмелев, он уселся на краешек табуретки, сбро-
сил с себя на пол шапку-ушанку, меховые рукавицы и стал
сдирать, с бороды прилипшие сосульки, а сам нет-нет, да и
окинет пытливым взглядом помещение.
— Раздевайтесь!
— Благодарю. Ежели уважите приехать, то я побегу. А ко-
за, не сбрехать бы, вон как пошла, табунами, к хребту жмется,
должно, ее со степи волки турнули.
Василий Николаевич так и засиял, так и заерзал на стуле.
— Да раздевайтесь же, договориться надо, где это и куда
ехать, — сказал он.
— Спасибо, а ехать недалече, за реку. Я ведь колхозный
смолокур, с детства в тайге пропадаю. Так уж приезжайте,
два-три ложка прогоним и с охотой будем...
Сухое, обожженное ветром лицо старика перетягивалось
вздувшимися прожилками.
— Где же мы вас найдем?
— Сам найдусь, не беспокойтесь. Пашка, внучек, вас
дождется и отсюда на Кудряшке к седловине подвезет. Он,
98
шельма, насчет коз во как разбирается, мое почтенье! Весь
в меня, негодник, будет, — и его толстые добродушные губы
под усами растянулись в улыбке. — В зыбке еще был, только
на ноги становился, и что бы вы думали? Бывало ружье в руки
возьму, так он весь задрожит, ручонками- вцепится в меня,
хоть бери его с собой на охоту. А способный какой! Малость
подрос — ружье себе смастерил из трубки, порохом-начинил
его, камешков наложил... Вот уж и грешно смеяться,, да не
утерпишь. Бабка белье в это время стирала. Он подобрался
к ней, подпалил порох, да как чесанул ее, она, голубушка,
и полетела в корыто, чуть не захлебнулась с перепугу... Так
что не беспокойтесь, он насчет охоты разбирается... Где умиш-
ком не дотянет, хитростью возьмет...
— По случаю нашего знакомства, думаю; не откажетесь
от рюмки водки. Пьете? — спросил я старика.
Тот смешно прищелкнул языком и, разглаживая влажную
от мороза бороду, откровенно взглянул на меня.
— Случается грех... Не то чтобы часто, а приманывает. По-
ра бы бросить, да силен в ней бес, ой, как силен!
Старик выпил, вытер губы, смоченные водкой, а бутер-
брод есть не стал, переломил его пополам и всунул в рука-
вицу.
Василий Николаевич вышел вместе со стариком.
Я стал переодеваться. Слышу, приоткрылась дверь, и в ком-
нату заглянула взлохмаченная голова с птичьим носом, раз-
рисованным мелкими веснушками. Парнишка боком просунул-
ся в дверь,, снял с себя козью доху, бросил ее у входа. Это был
Пашка.
На нем была ватная пара с чужого плеча и большие унты,
вероятно, дедушкины обноски. Поверх этого костюма, напоми-
нающего водолазный скафандр, торчала на тоненькой шее
голова с беспорядочно взбитыми волосами. Серые ястребиные
глаза мгновенно пробежали по всем предметам комнаты, но
во взгляде не мелькнуло ни тени удивления или любопытства.
— Здравствуйте! — сказал он застенчиво. — У вас тепло...
Вы не торопитесь. Пока дедушка добежит до лога, мы лучше
тут подождем — в тайге враз продует.
— Куда же он побежал?
— Мы-то поедем прямиком до седловины, а он по Яснен-
скому логу пугнет на нас коз.
— Пешком и побежал?!
Пашка улыбнулся, широко растягивая рот.
— Он у нас чудной, дед, сроду такой! До зимовья двена-
дцать километров, а за тридцать лет, .что живет дедушка в тай-
ге, он на лошади ни разу туда не ездил. Когда' Кудряшка была
молодой, следом за ней бегал. А теперь она задыхается в хо-
7*
99
муте, спотыкается. Дак дед пустит ее по дороге, а сам вперед
рысцой до зимовья? Она не поспевает за ним.
— А как же зовут твоего дедушку?
— Не могу выговорить правильно, сами спросите. Его все
Гурьянычем, по отцу,, величают. Сказывают, он будто был
одиннадцатые . сыном, . родители все имена использовали,
ему. и досталось самое что ни есть крайнее. Ниподест,
что ли! • 	'
— Анемподест?
— Да, да... Он у вас ничего не просил?
— Нет.
— А ведь ехал с намерением. Значит, помешкал. У нас
на смолокурке все к краю подходит: зимовье на подпорках,
бабушка старенькая, да и Кудряшка тоже. А Жучка совсем
на исходе, даже не лает, так мы с дедушкой хотели щенка
раздобыть. Говорят, у вас собаки настоящей породы, — и па-
ренек испытующе посмотрел мне в глаза.
— Собаки-то есть, только когда будут щенки, не знаю, да.
и будут ли.
— Бу-у-дут, — убежденно ответил Пашка. — К примеру,
наша Жучка каждый год выводит щенят, да нам хотелось по-
родистого. Мы уже и будку ему сделали и имя придумали —
Смелый... Значит, еще неизвестно?
Пока он рассказывал семейные секреты, я переоделся.
— Чаю со мной выпьешь?
— С сахаром? А что это у вас, дядя, за коробка нарядная?
— С монпансье.
— Знаю, это такие кисленькие леденцы, — и он громко
прищелкнул языком.
— Могу тебе -подарить.
— С коробкой?
— Да.
— Что вы, ни-ни!.. — вдруг спохватился он. — Дедушка
постоянно говорит, что я за конфетку и портки свои продам,
брать не велит. А чай с монпансье выпью... Какие у вас малень-
кие чашки!
Пил Пашка долго, вольготно, даже вспотел, и все время
шмыгал носом. А беспокойные глаза продолжали шарить по
комнате.
— У вас, видно, настоящая дробовка? Наверно, тыщу
стоит? — и Пашка, покосившись на мое ружье, затяжно вздох-
нул.— А дедушка с пистонкой промышляет. Старая.она у нас,
к тому же ее еще и грозой чесануло: ствол сбоку продырявило
и ложу расщепило. И стреляет смешно: вначале пистон трес-
нет, потом захарчит, тут уж держись покрепче и голову нужно
отворачивать: может глаза огнем вышибить. Дедушка говорит,
100
нашей пистонке трудно запа-
литься, а уж как стрелит —
любую зверушку сразу сшибет.
— С таким ружьем не дол-
го беды нажить. Новое нужно
купить.
— Край нужно, да что по-
делаешь с бабушкой, она с на-
ми не согласна насчет покупки
ружья, денег не дает, а то бы
мы с дедушкой давно купили.
В магазин часто заходили, де-
душка все ружья пересмотрит,
выберет и скажет: «Ну и хороша же, Пашка, дробовка!»
С тем и уйдем из магазина.
— Почему же бабушка против покупки?
— Говорит, что я тогда из тайги вылезать не буду, школу
брошу.
— Ты тайгу любишь?
— Люблю. Эх, ружье бы! Вот если бы ружье! — И Пашка
задумался. Он смотрел в угол, где стояла моя двустволка,
а воображение рисовало заманчивую картину, как он с настоя-
щим ружьем бродит по тайге, стреляет зайцев, косачей и как,
нагрузившись дичью, возвращается к бабушке в зимовье.
Пришел Василий Николаевич, и мы, не задерживаясь, по-
кинули избу.
За воротами дремала тощая, грязносерой масти лошаденка,
запряженная в розвальни. -
— Ну-ка, Кудряшка, прокати! — ласково крикнул Пашка,
отвязывая вожжи.
Лошадь качнулась, махнула облезлым хвостом и лениво
потащила нас по незнакомым переулкам.
— Надо бы торопиться, солнце низко, — посоветовал Васи-
лий Николаевич.
— Ее не раскачать, а собаки попадутся — совсем станет.
Только уж не беспокойтесь, я дедушку не подведу, во-время
приедем. Ну ты, Кудряшка, шевелись!
За поселком Кудряшка будто пробудилась и побежала мел-
кой рысцой, грузно встряхивая тяжелым животом.
— Она у нас подслеповатая, думает, что впереди дед бе-
жит, вот она и торопится. Иной раз даже заржет, только от го-
лоса у нее осталась одна нотка, да и та тоненькая. Колхоз дав-
но другого коня давал, а дедушка говорит: нам торопиться
некуда. У нас е ним все ведь распланировано: в это лето зи-
мовье новое сложим, осенью ловушки в тайге подновим, а Ку-
дряшка включена в наш план до ее смерти...
.101
— А как твои дела в школе? — спросил его. вдруг Василий
Николаевич.
Пашка дернул вожжой, продул громко нос и заерзал ногами
по сену.
— Вон в тех колках ну и косача же много! — сказал он,
показывая кнутовищем вправо на залесенные холмы. — У нас
там с дедушкой шалаши налажены. Скоро птица играть начнет,
слетится да как зачуфыкает, замурлыкает, аж дух захватывает.
А дерутся по-настоящему. Иногда в кровь заклюют...
— Со школой, спрашиваю, у тебя как? — перебил его Васи-
лий Николаевич.
— Со школой? — Пашкино лицо вдруг помрачнело. —
С арифметикой не в ладах, — процедил он чуть слышно. — По-
ка примеры были, понимал что к чему, а как пошли задачи —
вот тут-то и прижало меня. Дедушка сказывает, что у нас во
всем потомстве считать сроду не умели, вся надежда, мол, на
тебя, внучек! Ежели, дескать, арифметику не одолеешь, то на-
шему роду каюк. Сам, говорит, видишь, что делается на этом
свете, без арифметики теперь жить нельзя, сзади окажешься.
Вишь, куда он клонит! Значит, я должен за весь род ответ
держать!
— Дед правильно говорит. А ты как думаешь?
— Конечно, жалко мне свой род, — снисходительным тоном
ответил Пашка. — Придется бороться с арифметикой, а то, и
верно, затолкают нас под низ.
За рекою дорога свернула влево, прорезала степь и глубо-
кой бороздою завиляла по березовым перелескам. По синею-
щему небу плыли легкие облака, облитые золотистыми лучами
заходящего солнца. Навстречу нам лениво летели вереницы
ворон. Вечерело...
У холмов Пашка подъехал к стогу сена, остановился.
— Дедушка теперь на месте. До заката солнце стукнет. Ко-
за сразу пойдет, не задержится, чуткая она, далеко хватает.
Мы с Василием Николаевичем помогли Пашке распрячь ло-
шадь, развести костер. Я поднялся на левую седловину и осмот-
релся. За ней лежал широкий лог, покрытый старым листвен-
ничным лесом, и дальше — серебристая степь, прочерченная
темными полосками ельников.
У старого толстого пня я утоптал снег и замер в ожидании.
Василий Николаевич был справа на соседней седловине.
Тихо догорал холодный февральский день. Солнце, вырвав-
шись из-за нависших туч, облило прощальными лучами холмы,
на какое-то мгновенье осветило лежащую позади широкую рав-
нину и потухло, разлив по небу багряный свет.
Минуты тянулись медленно. Все тише становилось в лесу.
Вдруг далеко-далеко, где-то в глубине лога, точно вскрикнул
102
кто-то. «Кажется, гонит», — мелькнуло в голове. Я смотрю
вниз, прислушиваюсь. Слабой волной дохнул ветерок, освежая
лицо. Сердце стучало напряженно, но тишина попрежнему не-
рушима. Ничего не видно.
Тухнет у горизонта заря. Темнеет лог, и где-то на холме
стукнул последний раз дятел. Вдруг, словно в пустую бочку,
кто-то ухнул, — заревел козел. Далеко внизу мелькнул табун
коз и остановился, как бы выбирая направление. Гляжу, идут
на меня. С какой легкостью они несутся по лесу, перепрыгивая
через кусты, валежник! Но на бегу козы забирают левее и
проходят мимо, к соседней седловине.
Еще не смолк шелест пробежавшего по снегу табуна, вижу,
оттуда же, из глубины лога, невероятно большими прыжками
несется одинокий козел. Быстро мелькает он по лесу, прибли-
жаясь ко мне. Руки сжимают ружье. Трудно, почти невоз-
можно убить козла на таком бешеном скаку. Вот он уже ря-
дом. Три прыжка — и мы столкнемся. Палец касается спуска,
еще одно мгновенье... Но козел неожиданно замер возле
меня.
Выстрел задержался. Козел стоял ,в профиль, 'смело повер-
нув ко мне голову, показывая всего себя: дескать, посмотри,
каков вблизи! Я не мог оторвать глаз. Какая’точность линий,
какие изящные ножки, мордочка, какая стройная фигура! Ка-
жется, ни одной шерстинки на нем нет лишней, и ничего нельзя
добавить, чтобы не испортить красоты. Большие черные глаза
светились детской доверчивостью.
Он осматривал меня спокойно, как знакомца. Потом поднял
голову и, не трогаясь с места, посмотрел в глубину лога, мед-
ленно шевеля настороженными ушами. Тревога оказалась на-
прасной. Козел, не обращая на меня внимания, вытянул голову
и принялся срывать листья сухой травы... «Что это?!» — чуть
ли не вскрикнул я. Его шея повязана голубой лентой! Да, на-
стоящей голубой лентой!
— У-ю-ю-ю.:. — из края лога доносился голос Гурьяныча.
Козел сделал прыжок, второй, мелькнул белым фартучком
и исчез, как видение. -А я все еще был под Впечатлением этой
необычной встречи. Кто привязал ему голубую ленту?. Чья ру-
ка касалась его пышного наряда?
Вдруг справа и ниже седловины щелкнуло два выстрела.
Неужели убит? Может быть, он только ранен и его удастся
спасти... Я, не задерживаясь, зашагал по следу.
Тучи, проводив солнце, сгустились, нахмурились. Все темнее
становилось в тайге. Шел я медленно, с трудом различая
след, который привел меня не на седловину, к Василию Нико-
лаевичу, а к глубокому ключу. Стало совсем темно. На небе
ни единой звездочки. И холмы на горизонте точно исчезли.
103
Вскоре я потерял и след. Куда же теперь итти? Пожалуй, луч-
ше ключом, по нему скорее выйду на седловину.
Скоро ключ раздвоился, затем еще и еще, а седловины
все не было. Стало ясно, что я заблудился. Далеко-далеко по-
слышался выстрел, — это наши подавали сигнал. Я иду «а звук,
иду страшно долго. Знаю, что меня ищут, мне кричат, но я
брожу где-то по кочковатой равнине, попрежнему тороплюсь
и в этой спешке’больше запутываюсь. Ко всему прибавилась
еще и усталость.
Когда перевалило за полночь, пошел снег. Я уже решил бы-
ло развести костер и бросить бесполезное мытарство в темноте,
но неожиданно набрел на дорогу. Обрадовался. Куда же итти:
вправо или влево? Любое направление должно привести
к жилью,
с той только разницей, что с одной стороны должна
быть колхозная заимка, как мне казалось,
километрах в шести, а с другой — прииск,
до которого и сотню километров насчита-
ешь. Сам не знаю, почему я пошел вправо.
Иду долго, все увалами да кочковатым
болотом. Наконец во тьме блеснул
долгожданный огонек. Как я ему обрадо-
вался!
Огонек светил в лесу. Там стояло ста-
ренькое зимовье, маленькое, низкое, врос-
10.4
г
JC
шее в землю и сильно наклонившееся к косогору. Я с трудом
разыскал дверь и постучался.
— Заходи, чего стучишь, — ответила женщина. — Нездеш-
ний, что ли?
— Угадали, — сказал я, с трудом пролезая в узкую дверь.
Свет керосиновой лампы освещал внутренность избушки. Сле-
ва стоял стол, заваленный посудой, возле него две сосновые
чурки вместо табуреток. У порога лежала убитая рысь, при-'
крытая полой суконной однорядки. Там же было и несколько
свежих беличьих тушек. На бревенчатой стене висели капканы,
ремни, ружье, веники и связки пушнины. В углу на оленьих
шкурах лежала женщина с ребенком.
Однако, замерз? Клади в печку дров, грейся! — сказал!
она спокойно, будто мое появление не вызвало в ней любопыт-1
ства.
Это была эвенка, лет тридцати пяти, с плоским скуластым
и дочерна смуглым лицом.
— Вы одна не боитесь в тайге? — спросил я ее немного
отогревшись
— Привычные! Постоянно охотой живем... Какое у тебя де-
ло, что ты ночью ходишь? — вдруг спросила она, пронизывая
меня взглядом.
— Я заблудился; увидел огонек, вот и пришел.
— A-а, это хорошо, мог бы замерзнуть. В кастрюле бери
чай. Сахар и чашка на столе, — сказала она, отвернувшись
к ребенку, но вдруг приподнялась: — Еще кто-то идет! : ’
До слуха донесся скрип лыж. Дверь приоткрылась, и сна-
ружи просунулась заиндевевшая голова Гурьяныча; Старик,
беспокойно оглядел помещение, широко улыбнулся и высунулся
всей своей мощной фигурой на середину зимовья.
— Здравствуй, Марфа. Ты чего это мужиков стала прима-
нивать к себе?	...
— Сам идет. Окошко сделали нарочно к дороге, огонь
ночью не гасим, кто заблудит, так скорее зимовье найдет.
.— Вот Они и лезут к тебе, как мухи на свет, — перебил ее
Гурьяныч.—Тешка где? Увижу, непременно наболтаю на тебя.
' — Ушел ловуШки закрывать, скоро промысел кончается.
— Борьки тоже нет? Зря его пускаешь, — продолжал ста-
рик уже серьезно;'
— Он большой, сам как хочет живет.
Гурьяныч откинул-ногой полу однорядки, прикрывавшую
рысь.
— Эко здоровенная зверушка! В капкан попалась?
— Нет, собака на дерево загнала, а я убила. Раздевайся!
— Спасибо, Марфа, побегу, чай даже пить не стану, — от-
ветил он и повернулся ко мне. — Ну и покружили вы, во как,
105
дай бог здоровья, да и все .петлями, то взад, то вперед. Еле
распутал!
— А где наши?
— Пашка в обход пошел к заимке, я — следом. А Василий
Николаевич на сопке костер держит, крлчит да стреляет, знак
подает.
— Сколько беспокойства наделал, — произнес я, вслух, до-
садуя на себя.
— Ничего, бывает. Я вот сколько лет живу в зимовье на
смолокурке, а иной раз встанешь ночью, выйти надо, и дверь
не найдешь — блудишь в четырех стенах за мое почтенье!
А тут ведь тайга. Так что спите, утром раненько Пашка на
Кудряшке прибежит за вами.
— А вы куда?
— К ребятам, мы ведь договорились сойтись у стога. По-
бегу!
— Я пойду с вами.
— Без лыж, упаси бог, не пройти, снегу навалило во
как! — И он ладонью прочертил возле коленки. — К тому же
я напрямик срежу. 'Места знакомые.
Скрипнула дверь, и в темной, растревоженной ветром тайге
смолкли шаги Гурьяныча.
«Вот они, наши старики сибиряки. Ведь Гурьянычу шесть-
десят пять лет. Что же гонит его в такую непогодь из теплой
избы, зачем старик бродит по темному лесу?Пожалуй, он и сам
не ответит».
В зимовье стало жарко. Я прилег на шкуру и крепко уснул.
А снег все шел и шел...
Утром меня разбудил детский плач. Хозяйка уже встала и
возилась возле печки за приготовлением завтрака. Пахло рас-
паренной сохатиной и луком.
— Чем это он недоволен? — спросил я.
— Петро-то? Должен был Борька прийти, да чего-то задер-
жался, вон он как ревет. Да и я беспокоюсь тоже, чего доброго
заплачу.
— У вас сколько же детей?
— Двое. Петро да Борька.
Снаружи послышался легкий стук. Петро вдруг смолк и, вы-
тирая рукавом мутные слезы, заулыбался, а Марфа открыла
дверь. Вместе со струей холодного воздуха в зимовье ворвался
тот самый козел с голубой лентой. Радостный, веселый, он, как
весенний день, был полон энергии.
— Пришел, Боренька, хороший мой, — сказала ласково, на-
распев, Марфа приседая.
Тот бросился к ней, лизал лицо, руки, а Петька гоготал от
радости, обнимал, виснул на Борьке,
106
Я встаю, невольно взвол-
нованный этой трогательной
картиной. Меня поражает не
красота молодого козла, а на-
стоящая любовь, которой свя-
заны эти три существа, живу-
щие в ветхом зимовье, на краю
старого бора. Мне стало страш-
но при одной мысли, что я мог
убить Борьку, в котором живет
такая нежная привязанность
к человеку.
Ласкаясь, Борька косит
свои черные глаза на стол.
Марфа ревниво отворачивает его голову, но тот вырывается.
В дальний угол кувырком летит Петька и, стиснув от боли
пухлые губы, молчит, а слезы вот-вот брызнут из глаз.
— Любит дьяволенка, не плачет, а ведь ушибся, — говорит
Марфа, поднимая сына.
На столе Борьку ожидает завтрак —• хлебные крошки. Он
поднимает голову и, ловко работая языком, собирает их в рот.
А Марфа что-то ворожит в углу, нагнувшись над деревянной
чашкой. Борька слышит, как там булькает вода, это его раз-
дражает, он начинает торопиться и нервно стучит крошечными
копытцами о пол. Петька подбегает к матери, явно намереваясь
преградить Борьке путь к чашке. Мальчишка разбрасывает
ручонки, упирается ножонками в пол, надувая покрасневшие
щеки. Но Борька смело налетает на него, отталкивает грудью
и лезет к чашке, а Петька доволен, хохочет, заражая смехом и
меня.
Припав к чашке, Борька с жадностью пьет соленую воду,
фыркает, обдавая брызгами мальчишку.
— Иссё... Иссё... — кричит тот, захлебываясь от смеха.
С Петькой Борька расправляется как с надоедливым бра-
тишкой. Да и есть за что. Мать то и дело кричит сынУ: «Петька,
не приставай, не висни!» Но какой мальчишка утерпит не до-
тронуться до такой замечательной живой игрушки?
После завтрака Борька заметно становится вялым, им начи-
нает овладевать какое-то безразличие. ,
—г Хватит смеяться! — повелительно кричит Марфа.
Она ловит сына, одевает в меховую дошку и выталкивает
за дверь.
— Иначе не даст уснуть Борьке, — говорит она, подбрасы-
вая в печку дрова.
А козел крутится посреди зимовья. Он ищет место для отды-
ха, бьет по полу копытцами, отгребает ногами воображаемый
107
снег и падает. Ему кажется, что он лег в лунку, сделанную им
на земле.
•Мы вышли из зимовья. Неведомо куда исчезли тучи. Над
заснеженной тайгою появилось солнце, и тотчас словно брыз-
нул кто-то алмазным блеском на* вершины сосен. Каким на-
рядным казался лес после ночного снегопада! Все принаряди-
лось, посвежело. Под тяжестью толстых гирлянд низко к зем-
ле склонились кроны.
— Он маленький прибежал к нам прошлой весною, — рас-
сказывала Марфа спокойным голосом. — Вышла из зимовья,
слышу, кто-то кричит совсем как ребенок. Потом увидела, бе-
жит ко мне козленок,, маленький, только что родился, мать зо-
вет. Проклятые волки тут на увале ее разорвали. Поймала
я козленка и оставила у себя. Так он и прижился. А вот те-
перь, если не придет утром из тайги, сердце болит, нехорошие
мысли в голову лезут. Борька ласковый, мимо человека
не пройдет, а не понимает, что опасность, — могут по ошибке,
а то и со зла убить... Люди разные, иной хуже зверя, так
и норовит нашкодить.
— А вы не пускайте его из зимовья, — посоветовал я,
вспомнив свою встречу с ним.
— Что ты! Без тайги зверю неволя. Нельзя не пускать.
Вечерами Борька уходит в лес и там живет с дикими козами,
кормится, играет, а утром обязательно прибежит. Хороший он
у нас, даром что зверь. Смотри сюда. Видишь, дыра в обшивке
двери, это он копытом пробил, когда стучался. Утром по-
стоянно ждешь этот стук, Петька ревет, и сама думаю: при-
дет ли?
— Надо бы ему пошире ленту на шею привязать, чтобы
дальше было видно.
— Скручивается она на нем в лесу. Понимаю, что нужно...
— Тр-р-р... — вдруг послышался голос Пашки. — Здрав-
ствуйте, тетя Марфа.
— Ты что так рано, мы еще не завтракали, — сказала она.
За дядей приехал, — ответил он, подходя к Петьке. —
Здорово, мужик! Где твой Борька? Убежал?
—Тише, спит...—прошептал мальчишка, пригрозив пальчиком.
Я поблагодарил хозяйку за гостеприимство, распрощался
с толстопузым Петькой, и мы уехали.
Кудряшка лениво шагала по занесенной ночным снегопа-
дом дороге. В морозном воздухе было тихо, точно зачарован-
ная, стояла старая тайга, облитая радужным светом уже под-
нявшегося солнца.
— Василий Николаевич здоровенного козла сшиб, еле ста-
щили с седловины. А вы, значит, тово? Дедушка промажет, на-
чинает хитрить: дескать, мелкая дробь попалась или веточка
108
не. дала выделить... — говорил Пашка, явно вызывая меня на
разговор.
Но я все еще не мог оторваться мыслями от лесной избуш-;
ки. Так и запечатлелся козел, ласкающийся к Марфе, с повис-
шим на нем Петькой...
Летная погода наступила только через два дня. Эта задерж-
ка, несомненно, усугубит трудности предстоящего путешествия.
Южные ветры все настойчивее бросают на тайгу тепло. В полу-
денные часы темнеют тополя, наполняя воздух еле уловимым
запахом набухающих почек. С прозрачных сосулек падают со
стеклянным звоном отогретые капли влаги. На крышах сараев
по частоколам, на проталинах дорог уже затевают драки во-
робьи, до неузнаваемости черные от зимней копоти. Страшно
подумать, что тепло может опередить нас. В горах начнется
таяние снегов, проснутся ключи, по рекам поползут наледи, и
наша цель может оказаться недосягаемой.
Вчера получили первую телеграмму из бухты. Врач сооб-
щает, что кризис у Королева прошел благополучно, но раньше
как через три недели он не рекомендует выписывать его из
больницы. Это сообщение рассеяло нашу тревогу за жизнь боль-
ного. Через месяц он уедет в отпуск к Нине, а затем снова вер-
нется к нам в тайгу. Мне очень хочется увидеть его женатым:
И Нина и Трофим должны быть счастливы.
Машину загрузили с вечера. Вылет назначен на восемь ча-
сов утра. Закончив с делами в штабе, я еще засветло пришел
домой и только разделся, как раздался стук в дверь.
— Заходите!	е
Дверь тихо скрипнула, и в образовавшуюся щель таинствен-
но просунулась нога, обутая в унт. Затем показались два
косача, заткнутые за пояс головами. Я сразу догадался, что
это пришел Пашка.
— Проходи, что остановился?
— За гвоздь, однако, зацепился, — слышится за стеной
ломкий мальчишеский голос, но сам Пашка не показывается,
а лишь нарочито трясет косачами, явно дразнит. Я хотел было
втащить его, но парень опередил меня, уже стоял на пороге
в позе гордого охотника — истребителя тетеревов: дескать,
взгляни, каков я и на что способен!
— Где же это тебя угораздило, да еще двух? — сказал я,
с напускной завистью рассматривая птиц и заранее зная, что
этого-то от меня и добивается парнишка.
Стараясь держать косачей впереди, Пашка боком высунул-
ся на середину комнаты, стащил с головы ушанку и растер ею
грязный пот на лице.
— Там же, по Ясненскому, где коз гоняли. Поедете?
Страсть как играют. Иной такие фигуры выписывать начнет, —
109
и, склонив набок голову, растопырив полудугою руки, он задер-
гал плечами, пытаясь изобразить разыгравшегося на току ко-
сача. — В которых местах много слетится — как зачуфыкают
да замурлыкают, аж дух забирает. Другие обзарятся — по-
кошачьему кричать... Эх, и хорошо сейчас в тайге!
— Не соблазняй, не поеду. Завтра улетаем и до осени не
увидимся.
— Значит, не поедете...
И парнишка вдруг охладел. Потух румянец на лице. Не-
ловко переступая с ноги на ногу, Пашка выдернул из-за пояса
косачей и равнодушно бросил к порогу.
— Еще и не здоровался, а уже обиделся. Раздевайся,. —
предложил я ему.
— Значит, зря я вам скрадки налаживал на токах, — бурк-
нул он, отворачивая голову. — Думал, поедете, заночевали бы
у костра, похлебку сварили из косача — ну и вкусная же!
В кухне зашумел самовар, и хозяйка загремела посудой.
—• Пить охота, — сказал Пашка. — Я только со своей
кружкой пришел. У вас чашечки маленькие, из них не на-
пьешься.
Он достал из кармана эмалированную кружку и уселся за
стол.
— Я хочу что-то у вас спросить, только дедушке не сказы-
вайте, рассердится, а мне обижать его неохота. Можно мне
в экспедицию поступить работать? — И, не дожидаясь ответа,
продолжал: — Я в тайге, не хуже большого, любую птицу пой-
маю. А рыбу на обманку — за мое почтение! Петли на зайцев
умею ставить. В прошлое воскресенье водил в тайгу городских
ребят. Смешно, они как телята, след глухариный с беличьим
путают, ель от пихты отличить не могут. Я даже дедушку на-
днях пикулькой подманул вместо рябчика. Ох, уж он обиделся!
Говорит, ежели ты, Пашка, кому-нибудь об этом расскажешь,
портки спущу и по-праздничному высеку!
— Ну что уж привираешь... Как это ты мог дедушку-таеж-
ника обмануть? — перебил я его, вызывая на откровенность. .
— Вам расскажу, только чтоб дедушка не узнал,— предупре-
дил он серьезно, пододвигая ко мне табуретку и опасливо по-
косившись на дверь. — Вчера прибежал ночевать в зимовье
к дедушке, да запоздал. Ушел он в лес косачей караулить. Ну,
и я туда же, его следом. Места ведь знакомые. Подхожу к пе-
релеску, где ток косачиный,' и думаю: дай-ка. пошучу над де-
душкой. Подкрался незаметно к валежине, достал пикульку
й пропел рябчиком, а сам выглядываю. Ухо у дедушки ост-
рое — далеко берет. Вижу: он выползает из шалаша, шомполку
в мою сторону налаживает, торопится, в рот Пикульку засовы-
вает. И поет: «тии-и-ти-тий». Я ему В ответ йотихоньку; «тии-
Но
в
ти-ти-тиих Он припал к снегу, ползком подкрадывается ко мне,
а сам ружье-то, ружье толкает вперед, глаза варежкой про-
тирает, смотрит вверх. Это он на ветках рябчика ищет. Ему
и невдомек, что Пашка свистит. Я опять: «тии-ти-тиих Мет-
ров на тридцать подполз он ко мне и вдруг ружье приподнял
да как бухнет по сучку. Я и рассмеялся. Вот уж он осердился,
с лица сменился, думал, подерет. Для этого, говорит, я тебя,
негодник, учил пикать, чтобы ты деда обманывал? И пошел и
пошел... Возьмите с собою! — вдруг взмолился Пашка, меняя
тон.
— Хорошо, что ты любишь природу, но чтобы стать путе-
шественником, нужно учиться и учиться. А у тебя вон с ариф-
метикой нелады...
У Пашки сразу на лбу выступил пот. Парень повернулся на
стуле и торопливо допил чай.
— Что ж ты молчишь? Или неправда?
— Вчера с дедушкой вместе решали задачу насчёт авто-
машин с хлебом. Он говорит: я умом тут не соображу, мне
нужно натурально, а пальцев-то на руках не хватает для сче-
та — машин много. Он спички разложил и гоняет их по столу
взад-вперед. Вспотел даже, разгорячился. Бабушка и говорит
ему: «Ты бы, Гурьяныч, огурешного рассольцу хлебнул, может,
легче будет, к автомашинам ты же не привышныйх Даже богу
стала молиться, чтобы задача у нас с дедушкой сошлась.
— Ну и что же, решил он?
— Нет, умаялся да так за столом и уснул; А бабушка по-
утру баню затопила, говорит, еще чего доброго от твоих задач
дед захворает. Всю ночь бредил машинами.
— Это уж ты выдумываешь.
— Не верите? — и Пашка засмеялся.
— А сам-то ты решил?
— Решил... Только неверно... Вы когда полетите? — вдруг
спросил он, явно отвлекая меня от нежелательного разговора.
— Завтра утром.
— Я приду провожать. Охота взглянуть на самолет, а без
вас не пустят.
— Приходи! — ответил я.	,
В комнату вошел Плоткин, и наш разговор оборвался. Паш-
ка засуетился, стал собираться и исчез, забыв косачей.
— Вот вам настоящий болельщик, — сказал Рафаил Мар-
кович. — Нет дня, чтобы он не забежал в штаб или к радистам
узнать, есть ли какие новости. Когда искали Королева, он ча-
сами просиживал у порога. Вы его не пускайте к себе, ведь он
совсем забросит школу.
— Можно? — вдруг послышался голос Пашки. — Чуть
нё забыл!
Ш
Он схватил, со. стола свою кружку, и за ним захлопнулась
наружная дверь.
Мы рассмеялись.
— Хитрец, ведь он подслушивал, что будем говорить про
него. Забавный парнишка, — заключил Плоткин.
— Пашка, пользуясь нашим покровительством, с утра уже
был у самолета и с любопытством осматривал его. Все, что
возможно, ощупывал руками, заглядывал внутрь, удивлялся.
Он, кажется, завидовал не только отлетающим, но даже соба-
кам и ящикам, грузившимся в машину.
Я затащил его в кабину управления самолета и представил
командиру корабля.
— Михаил Булыгин, — отрекомендовался тот, пожимая
парнишке руку.
Пашкины глаза не знали, на чем остановиться: столько тут
было разноцветных рычажков, кнопок, приборов. Даже карта
висела в большой планшетке.
— Интересно, да? — спросил Михаил Андреевич, стараясь
смягчить свой баритон.
Парнишка стоял молча, понимающе кивая головой и за-
глядывая во все уголки волшебной кабины.
— Садись на мое место, и мы сейчас с тобой полетим, —
шутливо предложил пилот. Пашка недоверчиво покосился на
него и осторожно подвинулся вперед. На сиденье взбирался
боязливо, будто на мыльный пузырь, готовый лопнуть при ма-
лейшем прикосновении.
— Ставь ноги на педали и бери в руки штурвал. Да смелее,
не бойся, — подбадривал его Михаил Андреевич.
Пашка бережно прилип руками к штурвальной колонке.
Вот посмотрел бы в этот момент дедушка на своего внука —
какой восторг пережил бы Гурьяныч!
— Бери штурвал на себя... Так. Мы поднимаемся... А чтобы
повернуть самолет вправо или влево, нужно нажать ногою со-
ответствующую педаль. .Понял?
Парнишка утвердительно качнул головой, нажал педали,
видимо живо представляя, что послушная машина несется
6 воздухе и что все ребята следят с земли за ним, за Паш-
кой, который так ловко управляет самолетом.
— А для чего вот эти разноцветные рычажки? — не выпу-
ская из рук штурвала, шепнул он и зачарованно посмотрел на
Михаила Андреевича.
— При их помощи управляют работой моторов и винтов.
А чтобы не перепутать, рычажки выкрасили в разные цвета.
— А красная кнопочка для чего?
Командир охотно занимался с Пашкой, разжигая его лю-
бопытство, а я вышел к провожающим. Погрузка уже закончи-
112
лаеь, но вылёт задерживался из-за каких-то «неполадок» в ат-
мосфере. Только в одиннадцать часов машина получила разре-
шение подняться в воздух.
Летели высоко. Земли не видно. .Под нами облака. Словно
волны разбушевавшегося моря, они перегоняли друг друга,
смешивались и, вздымаясь, надолго окутывали нас серой мглой.
От напора встречного ветра машину покачивало,' и казалось,
летит она не вперед, а плывет вместе с облаками назад. Через
час в образовавшемся в облаках окне мы увидели под собою
тупые горы, долину реки и, наконец, знакомую площадку.
На косе, рядом с нашим грузом, стояла палатка проводни-
ков, но ни ее хозяев, ни оленей не было видно. Мы стали раз-
гружать машину.
— Ты как сюда попал? .-г вдруг послышался голос Васи-
лия Николаевича.
— Дядя, не кричи, я тебе пикульку для рябчиков пода-
рю, — ответил вкрадчиво детский голос, и из-под тюков пока-
залась голова Пашки. — Я не успел слезть, — оправдывался
он, стряхивая с ватника пыль и хитровато всматриваясь в лицо
Василия Николаевича.
— Врешь, а как попал под тюки?
— С испуга, хоть провалиться мне, с испуга. Как загудели
моторы, я хотел в дверь выскочить, а попал вишь куда.
Василий Николаевич ощупал у него сумку и Удивленно
покачал головой.
— Это что у тебя?
— Продукты...
— Знал, что испугаешься, хлеба захватил?
Мальчишка утвердительно кивнул и упорно заглядывал
в лицо Василию Николаевичу, как бы пытаясь разгадать, на-
сколько серьезен разговор. А тот вывалил на тюк содержимое
сумки. Чего только в ней не было! Сухари, дробь, пистоны, се-
ледка, столовый нож, пикульки, крючки, обманки рыболовные,
спички, свинцовая трубка, две гайки, пробки — словом, все,
что Пашка успел нажить за свои двенадцать лет жизни.
Василий Николаевич ссыпал всю эту мелочь обратно в сум-
ку и неодобрительно покачал головой.
— Ты, дядя, не сердись, — сказал Пашка, уже разгадав
покладистость Василия Николаевича. — Ведь никто даже не
подумает, что Пашка Копейкин на самолете улетел. Чудно по-
лучилось!
— Слезай-ка! Кто разрешил тебе лететь? — спросил я,
стараясь придать своему голосу строгий тон.
— Вы же сами меня посадили! — ощетинился Пашка.
— Но я тебе не разрешал лететь. Ты что? Не хочешь
учиться?
8 Г. Федосее*
113
Пашка молчал.
— Известное дело — не желает! — рассердился вдруг Ва-
силий Николаевич. — Я вот сейчас спущу с тебя штаны да та-
кую таблицу умножения разрисую, надолго запомнишь. Ишь
чего вздумал — кататься! — Мищенко не выдержал и рас-
смеялся.
А Пашка не сдавался.
— Мне, дядя, только бы на оленей взглянуть. Я сбегаю за
лес?
— Ты никуда не пойдешь и не скроешься. Через пять ми-
нут улетишь обратно.
Пашка обиделся, отвернулся от меня и стал рыться в своей
сумке.
— Ладно, не останусь... А вы напишите бумажку, что
я летал нй самолете, без нее ребята не поверят, — сказал он,
а в озорных глазах торжество: проделка удалась.
п
Встреча с проводниками. — На нартах в далекий
путь. — Прошлое Улукиткана. — Засада на волков. —
Купуринсков ущелье. — В плену у наледи. — Вот и
Джугдырский перевал!
Едва мы поставили палатку, из тайги на косу выскочила
белая собачонка. Увидев нас, она как бы в недоумении оста-
новилась. К ней тотчас бросился Кучум, но у пня он вдруг
задержался. - Сделал пометку на нем и замер в нерешитель-
ности. Собачонка тоже подошла к тому же пню. Затем, още-
тинившись, собаки стали обнюхивать друг друга, как бы пы-
таясь угадать по запаху, откуда и куда идут, что недавно ели
или голодные, у зверя были или бродячие. Заглядывали друг
другу в глаза, видимо определяя силу противника или харак-
тер. При таких встречах, несомненно, собаки что-то-узнают
или что-то определяют и, если это необходимо, затевают
драку. Между Кучумом и пришедшей собакой, невидимому,
не оказалось спорных вопросов, и они мирно разошлись.
Следом за собачонкой появился и человек. Он молча про-
шел мимо нас к своей палатке, снял с плеча длинную бер-
дану, стряхнул с дохи снеК Затем достал из-за пазухи лепеш-
ку, разломил ее на несколько кусков и все бросил прибежавшей
в лагерь собаке.
Она из стада Ироканского колхоза, видно, зверя гоня-
ла, далеко ушла, бежит обратно, ~- сказал он и, откашлявшись,
плавной походкой направился к нам.
— Здравствуйте,.. Я думал, напрасно мы тут живем, —
так долго не приезжали. '
114
Это был Улукиткан, наш проводник из эвенкийского кол-
хоза.
Он стоял перед нами бесхитростный, маленький, полный по-
корности. Его темносерые глаза, прятавшиеся глубоко за
узкими разрезами век и, вероятно, видевшие многое за долгие
годы жизни, теплились неподдельной добротою. Что-то под-
купающее было в его манере держаться перед незнакомыми
людьми и в том спокойствии, с каким он встретил нас.
Улукиткан был одет в старенькую, изрядно поношенную
дошку, загрубевшую от ветра, снега и костров. На голове у не-
го копной лежала шапка-ушанка, сшитая из кабарожьих лапок.
Поверх дошки через плечо висела на. тонком ремне кожаная
сумочка с патронами и привязанным к ней старинным кре-
салом.
В глухих таежных местах еще встречаются старики, на
которых лежит отпечаток перенесенных в дореволюционное
время бедствий, тяжелого труда и нищеты. Они испытывали
жестокую эксплуатацию, не раз были жертвой обмана, их чув-
ства подвергались унижению, Они знают, что такое голод,
умеют безропотно переносить невзгоды и в то же время полны
бодрости, ясных мыслей. В своей памяти они хранят многое,
что не записано в истории их края. В них живет необыкновен-
но чистая, доверчивая любовь к людям, животным и вообще
к природе. Именно таким и предстал перед нами Улукиткан.
С первой встречи мы почувствовали к нему уважение и привя-
занность.
Старость много потрудилась над стариком. Она сгорбила
ему спину, затянула лицо сеткой морщин, пальцы на руках
изувечила подагрой. Над его головой добросовестно поработал
и медведь, исполосовав когтями затылок. Говорил Улукиткан
медленно, старчески надтреснутым голосом и не всегда справ-
ляясь с русским языком. И все же время, да и житейские
невзгоды были бессильны стереть с его лица ту привлекатель-
ность, которой он сразу подкупил нас.
Мы пригласили его выпить с нами чая. Войдя в палатку,
старик снял дошку, сложил ее вдвое и, усевшись на нее возле
печки, стал отогревать руки.
— Хорошо съездили? — обратился он ко мне.
— Хорошо, все уладилось, люди нашлись.
— Человек в тайге блудит, а след за ним ходит, — заметил
Улукиткан.
— Вы одни? — спросил я его, Пока Василий Николаевич
разливал по чашкам чай.
— Товарищ есть, Николай Лиханов, ой оленей пошел смот-
реть, скоро придет. Тоже старик, мы с ним постоянно вместе
тайга ходим.
8*
115
— Как старик?!—удивился я. — Мы же просили Колесо-
ва, вашего председателя, выделить вам в помощь молодого
парня. Не нашлось, что ли?
— Колхоз люди много, однако, молодой теперь все ученый
стал, по книге тайгу учит, а оленью узду не умеет сделать,
след зверя теряет... Зато клуб дорога хорошо знает, — ответил.;
сердито Улукиткан.
— Старикам ведь тяжело будет работать, — возразил я.
— Ничего, не беспокойся, я не болею, когда время при-
дет — сразу пропаду. А Николай в тайге лучше молодого.
— Почему у тебя эвенкийское имя, а у Лиханова рус-
ское? — спросил я.
— Он родился позже меня больше чем на двадцать лет,
ему давали русское имя.
За палаткой послышались шаги, кто-то постучал, сбивая
снег ногами, кашлянул предупредительно, распахнув вход, вва-
лился внутрь.
— Людно стало у нас на косе... Здравствуйте!
— Проходите, садитесь, — предложил Василий Николае-
вич, освобождая гостю место.
Это был высокий, крепкий старик лет шестидесяти, с плос-
ким скуластым, почти круглым лицом, одетый по-эвенкийски:
в дошку, лосевые штаны и лапчатые унты. Тугая и дочерна
смуглая кожа только на лбу была пересечена морщинами.
Черные глаза, подвижные как ртуть, в одно мгновенье осмот-
рели всех нас. Толстые, вывернутые наружу губы сверху были
опушены мелкой порослью
усов. Жиденькая бороденка из
считанных волос в беспорядке
торчала по краешку подбород-
ка. Лицо простое, добродуш-
ное, на нем как в зеркале от-
ражается покладистый харак-
тер старика. Это Николай Фе-
дорович Лиханов, наш второй
проводник.
Он поздоровался со всеми
за руку и тоже уселся возле
печки.
— Куда кочевать будем? —
спросил Лиханов.
— В верховье Маи, к Лебе-
деву.
— Не поздно, как дума-
гшь? Наледь скоро должна
пойти, оленям шибко трудно
116
будет тащить груженые нарты по воде, а проехать туда можно
только по реке Купури. Запоздали, что-то боязно трогаться,’
как бы не застрять где.
— Мы должны ехать, — твердо ответил я ему. — Если не
пробьемся на нартах, бросим часть груза на лабазе и уйдем
вьючно; если вообще на оленях уже не пройти, уйдем с котом-
ками на лыжах. Понимаю, не время сейчас да еще по рекам
путешествовать, но что делать... Нужно.
— Ничего, помаленьку доедем, — вмешался в разговор
Улукиткан. — Олени свежие, люди мало-мало здоровые. Если
наледей бояться, то от пурги помирать надо.
Мы засиделись до полуночи. Выяснилось, что русло реки
Купури в марте обычно заливается наледями. Это время
характеризуется большими снегопадами и частыми буранами.
Но проводников больше всего беспокоит Джугдырский хребет:
трудно будет с гружеными нартами подняться на него из-за
глубокого снега.
Много рассказывал Улукиткан и про Становой хребет, ко-
торый нам придется посетить весной, после обследования вер-
ховьев Маи. Оказывается, в восточной части этого хребта мест-
ные эвенки не бывают, и только иногда у подножья гор оста-
навливаются ненадолго пастухи с кочующими стадами колхоз-
ных оленей. Скалы, густые стланики сделали горы недоступны-
ми для каравана. Охотники при необходимости переваливают
хребет далеко западнее, пользуясь другими проходами. Сам
же Улукиткан пересекал восточную часть хребта очень давно,
примерно в восьмидесятых годах прошлого столетия, еще
будучи мальчиком. Он даже не помнит, где именно шел путь.
— Человек мало живет, но постоянно меняется: то малень-
кий, то большой, то старый, а скалы и горы долго живут и
всегда одинаковые. Когда Становой прийдем, я буду кругом
ходить, хорошо смотреть, примета искать, потом вспомню, где
лежит проход, — говорил Улукиткан однотонно й так убеди-
тельно, что мы не могли не поверить ему.
Когда старики ушли, была глубокая ночь. На землю падали
пушистые хлопья снега. Порывы жесткого ветра подхватывали
их, кружили, сплетали в фантастические; узоры и снова броса-
ли на землю. В палатке Геннадий монотонно стучал ключом,
заканчивая передачу радиограмм. Я лег, но долго не мог уснуть.
Приятно слушать, как злится вьюга, как стонет тайга и воет
ветер по старым дуплам. Что-то чарующее есть в этой музыке
живой природы. Трудно представить горы, тайгу, море без
бури, грозы, грохота обвалов, без плеска волн, шума ручей-
ков, без птичьих песен, рева марала, без гусиного крика в небе.
В постоянном сочетании этих звуков и раскрывается большая
и широкая жизнь природы.
117
Василий Николаевич проснулся раньше всех и взялся за
приготовление завтрака. По долине гулял буран. Мы подня-
лись, и первый вопрос: ехать или пережидать непогоду? В па-
латку просунулась голова Улукиткана.
— Худой погода, холодно.
— Что же будем делать? — спросил я.
— Николай ушел за оленями, собирайтесь, лучше по пурге
ехать, чем по наледи, так говорили наши старики. — И он, не
зайдя в палатку, исчез.
Мы быстро расправились с завтраком, упаковали постели,
вещи и, как только пригнали оленей, сняли палатку. Пока укла-
дывали и увязывали груз на нартах, старики поймали и запряг-
ли оленей. Улукиткан вывел ездовую упряжку вперед, привя-
зал к ней свою связку оленей и еще раз сосредоточенным
взглядом окинул нарты.
С этого дня, по молчаливому сговору, мы признали его
старшим.
Погода продолжала бесноваться. Гнулись стройные ели,
цепляясь кронами за корявые сучья тополей. Свистел ветер,
унося в пространство потоки снежной пыли. Ничего вокруг не
видно.
Караван тронулся.
— Значит, пошли, — сказал Василий Николаевич, облегчен-
но вздохнув, и, не торопясь, зашагал следом за нартами.
Мы пересекли неширокую полосу берегового леса, вышли
на марь и взяли направление на северо-восток. Впереди на
лыжах Улукиткан вел на поводу оленей. Его сгорбленная
фигура часто пряталась за мутной завесой бурана. Обоз дви-
гался медленно. Я ехал позади всех. К моим нартам привязаны
собаки Бойка и Кучум. Они еще не привыкли к оленям, и мы
вынуждены держать их на привязи.
Ни один вид оленей не приносит такую большую пользу
человеку, как северный. Он дает прекрасное мясо, кожу дл-я
теплой одежды, постелей, выделки замши. Из оленьих камусов
приготовляется легкая и ноская обувь, из сухожилий — крепкие
нитки. Олени выполняют и большие транспортные работы.
В условиях тундры и заболоченной тайги этот вид транспорта
незаменим и еще долго будет играть значительную роль в жиз-
ни колхозов. Севера.
В облике домашнего оленя нет ничего гордого, величествен-
ного, не то, что у его собрата — благородного оленя. У того
голова небольшая, пропорциональная туловищу. Шея недлин-
ная, ноги тонкие, стройные, и эта строгая гармония всех частей
тела делает животное удивительно грациозным. Северный же
олень приземистый. Его вытянутое туловище держится на
коротких ногах, голова почти всегда опущена. Хотя рога у него
118
и достигают иногда огромных размеров, но они отнюдь не укра-
шают его фигуры, а наоборот, делают ее уродливой. Олень, не-
сомненно, носит на себе отпечаток суровой тундры с ее низко-
рослой приземистой растительностью, и когда глядишь на него,
то невольно перед глазами встают необозримые снежные рав-
нины, покрытые блюдцами стылых озер и голыми буграми.
Северный олень отлично приспособлен к условиям скупой
и холодной природы. Пищей ему служат едва заметные север-
ные тайнобрачные растения: ягель, чихрица и другие лишай-
ники, мхи — жители тундры, тайги и открытых горных вершин.
Но в' первой половине лета олень питается зеленью: листьями
кустарников, березок, ерников. Своим тонким чутьем он
улавливает запах ягеля даже под глубоким снежным покровом.
Разрывая снег копытами, олень достает корм. Если же под
ногами нет ягеля, то ищет на деревьях другие лишайники,
обычно свисающие с веток в виде длинных косм. Домашний
олень весь год на подножном корму. Длинная шерсть с необы-
чайно густым подшерстком служит надежной защитой от очень
низкой температуры и холодных ветров. В способности же
передвигаться по глубокому снегу северный олень не имеет
себе равных. Взгляните на его копыта: их подошвенная пло-
щадь почти вдвое больше, чем у любого другого вида оленей.
Причем, во время бега копыта могут широко раздвигаться, уве-
личивая площадь опоры, и животное не проваливается глубоко
даже в сухом сыпучем снегу.
Пожалуй, ни один вид парнокопытных животных не может
поспорить с северным оленем и в выносливости. Олень прекрас-
но уживается на высокогорьях юга Сибири, в тайге и на Край-
нем Севере, где граница его распространения доходит до
Ледовитого океана. Трудно представить себе и более быстрое
животное в упряжке. Закинув рога на спину и вытянув свою
длинную голову, олень летит как ветер. Нарты едва касаются
дороги, только снег брызжет во все стороны из-под копыт,
густой белый пар, как легкое облачко, вылетает из ноздрей,
окутывая морду оленя. И, кажется, нет ему устали.
Мы. медленно подвигаемся вперед, пробиваясь сквозь
непогоду. Проводники изредка перебрасываются короткими
фразами, после чего обычно караван сворачивает вправо или
влево и продолжает путь. Удивительно, как старики угадывали
направление! Мы ехали без дороги, вокруг в белесой мгле ни-
чего не видно, но это, пожалуй, вовсе не волновало проводни-
ков. Они все чаще покрикивали на оленей и не проявляли
сколько-нибудь заметного беспокойства.
Только к вечеру метель стихла и сквозь поредевшее облако
показались кусочки голубого неба. Ночевать спустились к ре-
ке. Это была первая наша остановка на данном пути, и мы
119
с удовольствием принялись за устройство лагеря: утаптывали
снег, выстилали пол хвоей, натягивали на жерди палатку.
Через час уж дымилась печь, и, готовя ужин, возле нее суетил-
ся Василий Николаевич.
Вечерело. Медленно угасали последние розовые блики на
макушках береговых елей. Из боковых ущелий мягко выполза-
ла ночь и, пробираясь бесшумными шагами, прикрывала доли-
ну тяжелой тенью. Где-то на мари пугливо прокричала куро-
патка. После бури крепко спал старый лес, не колыхался
воздух, но вверху порывисто шумел ветер, будто полчище
невиданных птиц проносилось над нами.
— Однако мороз будет, много звезд на небе, все играют, —
сказал Улукиткан, пролезая в палатку.
За ним показался и Николай Федорович. Гости уселись
в дальнем углу, и Василий Николаевич стал угощать их чаем.
«Вот он, свидетель далекой старины, — думал я, погляды-
вая на сидящего рядом Улукиткана. — Таких, как он, остается
все меньше и меньше. Они уходят из жизни, унося с собою
историю и веками накопленный опыт своего народа». Тем более
росло желание расспросить старика о жизни эвенков, когда
они вели кочевой образ жизни.
Улукиткана не пришлось много упрашивать. Вероятно, ему
самому было интересно воскресить в памяти прошлое, и он
охотно согласился поделиться с нами своими воспоминаниями.
В палатке было тепло. Чаепитие тянулось долго. Старики,
видно, любили понежиться за чаем. Пили медленно, громко
втягивая сквозь сжатые губы, и изредка перебрасывались
между собой короткими фразами.
— Спасибо, напился. От крепкого чая, что от доброго сло-
ва, сердце мякнет, — сказал, наконец, Улукиткан. Он стряхнул
в чашку хлебные крошки, туда же вылил из блюдца недопитый
чай, все перемешал и выпил.
Свое повествование старик начал без увлечения, но посте-
пенно разговорился.
— Раньше старики так думали: эксери * дал эвенкам оле-
ней таскать груз, кормить их мясом, одевать в шкуры, а бабу
дал родить детей, обшивать мужа, варить обед, пасти стадо.
За нее никто не должен был работать, за бабу тогда платили
большой выкуп. Муж только охота знал да ругал жену, что
плохо ведет хозяйство, — не торопясь, рассказывал Улукиткан.
Когда бабе приходило время рожать, она делала себе в сто-
роне от становища маленький чум, люди не должны были
слышать, как ревет баба в маленьком чуме. Такой дурной
обычай был. Трудно было тогда эвенку достать кусок мате-
* Эксери — бог.
120
рии. Мать вытирала ребенка сухой мелкой трухой от старого
пня, обкладывала мхом, заворачивала в кабарожью шкурку
и' приносила в большой чум. Если на пупке долго не сохла
кровь, прикладывали серу или присыпали золой из трубки;
Крикливого ребенка купали в снегу, чтобы он лучше спал.
В такое время родился и я. Это было после зимы, у белки уже
появились щенки, и мать назвала меня Улукиткан...*
Ворон где труп найдет, там и живет. Мы тоже раньше так:
где отец зверя убьет, там и ставили свой чум. Только не всегда
ему удача была. Другой раз долго в котел не клали мяса,
лепешки не было, масло, сахар совсем не знали.
Отец слышал, что у лючи ** есть белый камень, когда по-
ложишь его в рот, он, что твой снег, тает, язык к губам липнет,
как еловая сера, а слюна делается слаще березового сока.
У купца он сам тогда видел холодный огонь и рассказывал;
что его можно носить долго в кармане, а когда он станет горя-
чим, от него зажигается трубка, береста, дрова — так о спичках
тогда говорили. Один раз он возил меня далеко в соседнее
становище, чтобы показать зеркальце. Чудно было: всего с ла-
донь, а вмещает больше чума. Смотришь в него, а видишь
все, что сзади тебя. Хозяин шибко радовался, обманул купца —
за два соболя выменял зеркальце! Так было, это правда...
Когда я уже умел сгонять ножом тонкую стружку с палки
и сидеть на олене не привязанным к седлу, это было время
ледохода ***, мы стали кочевать к Учурской часовне ****. Хоро-
шо аргишать***** на ярмарку, когда в турсуках ****** много
соболиных, беличьих шкурок. Радовались, все думали, какой
покупка делать будем, — и то надо и другое. Не было припаса,
ружья доброго, муки, котла. Всё хотели купить. Пушнины хва-
тит, два года собирали. Приехали на ярмарку, купцы-якуты
добрые кажутся — ведь по короткому лаю собаку от лисы не
отличишь сразу. Вином угощали, хорошо разговаривали, пуш-
нину даром не брали, всё меняли: за иголку — белку, за
крест — колонка, за топор — соболя, за икону — доброго оле-
ня. Им доход, эвенку диво, и оленям хорошо, возить в тайгу
нечего!
Поп ходил по всем чумам, проверял, у кого нет креста —
* Улукиткан — бельчонок.
** Лючи — русский.
*** Время ледохода — май.
**** Учурская часовня была выстроена еще в прошлое
столетие на реке Учур, выше среднего течения; распространяла среди
эвенков православие. Близ часовни ежегодно открывалась ярмарка. Из
далеких и глухих мест приезжали эвенки, чтобы продать купцам пушни-
ну, изделия и купить продукты, припасы.
***** Аргишать — кочевать.
**♦
Т у р с у к — сумка.
121
в прорубь таскал крестить. Эвенки ему выкуп носили: кто
соболя, кто лису. От хороших подарков размяк поп, как снег
от майского солнца. Не таскал в воду, крестил в чуме. Мне
сказал: тебе имя Семен. Но мать говорила: какой ты Семен,
ты Улукиткан!
Разошлась пушнина за вино, за зеркальца, за бисер. Ясак *
уплатили, богу дали маленько — он тоже любил соболей —
и в тайгу ушли, когда лиственница зеленеет**. Ушли легко.
Только обидно было. Как так получилось: будто все купец
считал правильно, белки даром не брал, а турсуки наши
остались пустыми? Мать шибко ругала отца, почему ни муки,
ни котла, ни куска материи не брал. Он говорил: ничего, бог
лючи нынче обещает хороший промысел, опять приедем ярмар-
ку, купим. Да только не так случилось. Если кремня нет, сколь-
ко ни бей кресалом по языку, огня не добудешь. Обманул бог,
тайга сильнее его...
У старика оборвался голос низкой печальной нотой. Насту-
пила тишина. Кто-то поправил свечу, Василий Николаевич
подбросил в печку дров. Из-за ближнего леса луна осветила
палатку.
Рассказчик смочил горло холодным чаем, поправил под со-
бою дошку, свернутую комом, и заговорил медленно и еще
более грустно. Он рассказал, что на другой год по тайге про-
шел страшный мор. Это было немного раньше восьмидесятых
годов прошлого столетия. У чумов валялись трупы оленей,
погибли звери и птицы. Леса на огромном пространстве оказа-
лись опустошенными. Эвенки бежали с насиженных мест в да-
лекие соседние? районы. В пути падади олени, терялись люди,
жирели собаки, воронье. Семья Улукиткана уходила за Ста-
новой. От стариков они слышали, что за хребтом есть река
Энйкан ***, богатая рыбой и зверем. Нужно было перевалить
большие горы. Но где найти перевал? Везде проходы завалены
росс/лпями, сдавлены скалами и крепко заплетены стлаником.
Шли наугад, питались травой, корнями. Отец заболел и остал-
ся на реке Мулам, где пал последний олень. Семья ушла, не
дождавшись развязки. Старику дали небольшой кусок саму-
ла ****, половину, сыромятной узды от павшего .оленя да на
три дня запасли дров для костра. С ним была старая собака.
Что сталось с ними, никто не узнал. На второй день на поляне,
где оставили отца, уже не дымился костер. Не догнала семью
И собака. Улукиткан с матерью и сестрой после долгих поисков
прохода все же вышли на хребет.
* Ясак—натуральный- налог (пушниной).
** Лиственница 'зеленеет в июне.
*** Энйкан — мать; так называлась у эвенков тогда Зея.
***$ С а м у л — сухая кровь.
122
— Тогда только я и переходил Становой, это было шибко
давно, — продолжал рассказывать Улукиткан, напрягая свою
память. — Когда мы вышли на хребет, в это время сохатый
терял жир *, там нашли много мангесун **, хорошо кушали,
только это и помню, а где лежал пе-
ревал, совсем забыл. Не думал
остаться живым, смерть так держала .
меня, — и он растопырил руки, слов-
но коршун крылья, впился костлявы-
ми пальцами в свои сухие бока. —
Так крепко! Она хотела меня кон-
чать, а я не хотел, ходил дальше.
Спустился к Эникану. — увидели след
кабарги, сделали там каменный бала-
ган и начали опять жить...
Старик заметно уставал. Голос
его все чаще обрывался, а раздумье
было более глубоким. Но, передохнув,
Улукиткан снова начинал рассказы-
вать о том, что горе, перенесенное
эвенкийской семьей через Становой,
еще долго продолжало жить с ней
в каменном балагане. Не было оле-
ней, одежды, припасов, даже куска
ремня, из которого можно было бы
сделать тетиву для лука-самострела.
И все же тринадцатилетний Улу-
* Сохатый теряет жир во второй
половине сентября, в период гона.
** Мангесун — лук.
>—

123
киткан не сдался. Началась длительная борьба за жизнь, за
кусок мяса и шкуру. В лесу появились кабарожьи ловушки,
пасти * на зайцев. В реке семья добывала рыбу. Но Улукит-
кан был еще слишком молод, чтобы противостоять нужде.
Не выдержал и ушел с семьей в .батраки к кулаку Саф-
ронову, занимавшему тогда своим трехтысячным стадом
оленей верховья Маи с ее притоками: Чайдах, Кукур и Кунь-
Маньё.
— Стадо пасли на Большом Чайдахе, — продолжал старик
после очередной паузы. — Однажды я нашел след, долго смот-
рел и думал: это какой люди тут ходи, раньше такой след не
видел? Мать сказала: тут лючи был, его носит такой большой
олочи **, тяжелый, как зимняя котомка. Через день лючи
пришел в наш чум с проводником. Он золото искал. «Ты что
так смотришь на меня?» — спросил он. «Моя раньше лючи
не видел». — «Понравился?» — «Нет, — говорю. — Твое ли-
цо совсем другое, узкое, все равно что у лисы, нос
острый, однако шибко мерзнет зимой, а глаза круглые, как
у филина. Ты, должно, плохо днем видишь. Твоя люди некра-
сивый».
Лючи смеялся. Он хороший был человек. Его палатка дол-
го стояла рядом с нашим чумом. Он говорил мне, что далеко
внизу Зея есть большой стойбище, там люди золото копают,
шибко звал меня туда. Да как ходить без своих оленей? Бед-
няку хорошая тропа — хуже болота...
Три года пасли оленей. Стадо разрослось, работы было
много. Но скоро умерла мать. Тогда говорили, что пропадает
только тело, а душа кочует в другой мир и там ждет. Когда
тела не станет, она вернется на землю и поселится к бальды-
макту***. По тогдашнему обычаю покойника клали в долбле-
ное корыто и поднимали высоко на деревья. Люди не должны
были оставаться жить в таких местах: нельзя было своим при-
сутствием беспокоить покойника. Мы с сестрой собрали оленей
и ушли со стадом на Кукур, к хозяину Сафронову. «Я больше
работать не могу, нас осталось двое, стадо большое, силы не
хватает, давай расчет», — сказал я. «Какой тебе расчет? Бу-
дем-стадо считать, потом посмотрим, кто кому должен». Счи-
тали. Он говорит: «Тебе за работу надо отдать тридцать оленей.
Верно?» — «Верно». — «Ты потерял моих пятьдесят, верни
двадцать или отработай». — «Как так, стадо наполовину боль-
ше стало, почему обманываешь?» — «Не могу считать моло-
дой олень, — говорит, — так не договорились».
* Пасть — ловушка из бревен.
** Олочи — легкая летняя обувь из лосины.
*** Бальдымакта — новорожденный.
124
Долго спорили, напрасно пальмой * воду рубили. Волк от
голоду воет, а кулак — от жадности. Я говорил ему: «Твой
жирный брюхо много чужой олень лежит, клади и мои». На
двадцать олень давал ему расписку и ушел...
— Какую же ты мог дать расписку, если был неграмот-
ный? — перебил его Василий Николаевич.
— Эвенкийский расписка была другая, деревянная, так де-
лали ее, — Улукиткан, достав нож, стал выстругивать четы-
рехгранную палочку.
Лицо вдруг стало сумрачным, губы стиснулись, между по-
седевшими бровями врезались складки раздумья.. Расчеты
с кулаком Сафроновым он помнил со свежестью вчерашнего
дня, — так глубоко запала обида.
Из его слов мы узнали, что своеобразный долговой. доку-
мент выстругивается из крепкого прямослойного дерева,
квадратной формы, длиной
примерно десять-двадцать сан-
диметров, в зависимости от ве-
личины долга. На одной сторо-
не палочки делалось столько
зазубрин, сколько, скажем,
оленей давалось в долг. На нижней стороне грани, под
зубцами, вырезались с одного конца олень, с другого — клей-
мо должника—крестик, веточка, рог или след. Затем палочку
раскалывали так, чтобы зубцы, клеймо и олень разделились
примерно пополам. Одна половина оставалась у продавца,
вторая у должника. Когда же происходили расчеты, хотя бы
частично, половинки соединялись и срезалось столько зазуб-
рин, сколько возвращалось оленей или за сколько оленей
уплачивалось.
До смешного наивной кажется эта деревянная расписка,
но она лишний раз подтверждает житейскую честность лес-
ных кочевников.
Улукиткан унес от Сафронова половинку расписки с два-
дцатью зубцами. Долго скитался он с сестрой по чужим, не-
знакомым горам. Ветер показывал путь, роса смывала их
след. Лишь на реке Джегорма они встретили первую семью
кочующих эвенков. Им отвели место в чуме, в общий котел
клали на них мясо, рыбу, дали шкуры починить олочи, — ка-
жется, о большем тогда и не мечтал эвенк. Сестра вышла
замуж, и осталась в этой семье. А Улукиткан решил вернуть-
ся за хребет к родным местам на реку Альгома, где провел
детство и где, казалось ему, природа щедра к человеку. Да
* Пальма — длинный нож с метровой деревянной рукояткой, за-
меняющий топор.
125
только и там не нашел счастья, пока не пришла новая
власть...
Старик, умолкнув, сидел в темном углу, совсем малень-
кий, ссутулив плеча и сгорбив костлявую спину. Его сухие
губы беззвучно шевелились. Видно, быстрокрылая мысль все
еще была в прошлом. Но вот он нащупал перед собою чаш-
ку, поднес ее ко рту, и в горле хлюпнул тяжелый глоток. От
чайного пара размякли морщинистые скулы, посветлели уста-
лые глаза.
— Однако, довольно, еще много .ночей впереди... Спать
пойдем...
Восход солнца застал нас в пути. Впереди на упряжке
Улукиткана монотонно поют колокольчики. Олени бегут на-
тужно, долго. День теплый, в пути хорошо.
У покинутой нами стоянки, кажется, заканчивается широ-
кое ложе Зейской долины. Горы с той и другой стороны за-
метно сближаются, река глубже зарывается в землю, образуя
как бы узкую промоину, обставленную чередующимися
обрывами.
В тот же день мы добрались до устья Купури. Там, где
эта река впадает в Зею, высятся с двух сторон береговые
скалы. Ими обрываются невысокие залесенные отроги, про-
пуская, как в ворота, воду, собранную с большой территории,
ограниченной с севера Становым, с востока Джугдырским
хребтами. Междуречье близ слияния этих горных рек пред-
ставляет пониженную местность с мелкосопчатым рельефом,
переходящим дальше в высокогорный.
Пожалуй, тревога наших проводников относительно нале-
дей напрасна. Речной лед, по которому мы едем, слегка за-
порошен сухим снегом, нарты скользят легко, и лучшей до-
роги не придумаешь. Да и погода нам благоприятствует:
тихая, солнечная.
К концу третьего дня мы достигли устья Лучи — левобе-
режного притока Купури. По пути, кроме береговых возвы-
шенностей, мы ничего не видели и не имели представления
о местности, которую пересекали. Продолжать путь вслепую
было неинтересно, поэтому вечером, как только все хлопоты
по устройству лагеря были закончены, я поднялся на ближ-
нюю сопку, чтобы осмотреться. До темноты оставалось часа
полтора.
На юг от меня, за реками Купури и Лучи, раскинулась
гористая местность с широкими падями и пологими однооб-
разными сопками, перемежающимися низкими седловинами.
Склоны покрыты редким лиственничным лесом, и только
126
далеко, километров за двадцать от нашего лагеря, на Аргин-
ской водораздельной гриве виден хвойный лес, вероятно, сосно-
вый. Горизонт же на северо-западе заполнен высокими голь-
цами, прочесанными последними лучами заходящего солнца,
То, видимо, Окононский голец, им заканчивается один из
мощных южных отрогов Станового хребта.
Хорошо на горе, неохота уходить. Затухает бледная заря.
Одинокое облачко, словно волшебный корабль, медленно
плывет под звездным небом. И вдруг какой-то протяжный
звук, напоминающий флейту, доносится из глубокого лога.
Я прислушиваюсь и неожиданно улавливаю такой же звук
уже с противоположной стороны. Но это не запоздалое эхо,
не крик филина, предупреждающий о наступающей ночи.
В звуках было что-то тоскливое, отягощенное безнадеж-
ностью. Так и не разгадав, что это, я вернулся в лагерь.
Мартовские ночи длинные. Вечерами мы обычно собира-
лись в нашей палатке и подолгу пили чай. Времени хватало
поговорить и выспаться. Едва я разделся и присел, как по-
слышалось повизгивание собак, привязанных . к нартам.
Коротко тявкнул Кучум. Проводники встревожились.
— Кто-то чужой близко ходит, — сказал Улукиткан и стал
поспешно натягивать на себя дошку.
Мы вышли из палатки. С нагретых мест соскочили соба-
ки. Они стояли во весь рост, всматриваясь в темноту и на-
стороженно шевеля ушами.
— Отвязать надо, — сказал я.
Улукиткан схватил меня за руку.
— Пускать нельзя, подожди, надо узнать, кто ходит...
Вдруг из темноты послышался отвратительный вой волка.
Он разросся в целую гамму какого-то бессильного отчаяния
и замер в морозной тишине высокой жалобной нотой. Эхо
внизу повторило голодную песню. Не успело оно смолкнуть,
как до слуха донесся шум. Он увеличивался и ураганом нес-
ся на нас из леса. Вот мелькнул один олень, второй, третий —-
мимо бежало обезумевшее от страха стадо.
Василий Николаевич и Геннадий бросились наперерез,
пытаясь задержать оленей. Следом за ними, спотыкаясь, бе-
жал с поднятым кулаком Николай Федорович. А шум быстро
отдалялся и вскоре заглох далеко за лесом.
— Эка беда, — говорит Улукиткан^ неодобрительно пока-
чивая. головой. — Какой худой место остановились ночевать...
— Я, кажется, слышал на сопке, как выли волки, но не
догадался.
— Почему не сказал? Надо иметь привычка: что не пони-
маешь, спрашивать, Мы бы непременно олень • караулили,—
упрекнул меня старик, продолжая всматриваться в темноту.
127
Я стал разжигать костер. Бойка и Кучум все еще про-
должали посматривать в сторону левобережного лога, откуда
донесся вой. Они тянулись туда, нервно визжали и изредка
поглядывали на нас, как бы говоря: неужели вы не слышите,
что там делается?
— Давай отпустим собак, — настаивал я.
— Нельзя, — забеспокоился старик. — Они уйдут за ста-
дом, а пуганые олени собаку от волка не отличают, далеко
убегут.
Из-за макушек елей выглянула луна, и тотчас заметно
посветлело. Бойка и Кучум, видимо, доверились тишине,
улеглись спать.
Наши вернулись без оленей.
— Что делать будем? — спросил я Улукиткана.
— Немножко спать, потом стадо догонять пойдем. Олень
быстрый, далеко уйдет, но след от него не отстанет.
За время нашего отсутствия в палатке потухла печь. Baj
силий Николаевич подбросил стружки, сушняка, и огонь
ожил. Мы долго не спали, разговорились о волках...
Плохо волку зимою, нечем поживиться, а голод мучит!
Жизнь серого бродяги безрадостна — словом, волчья Жизнь!
Даже детством ему не похвалиться. Волчица не балует детей
лаской. Как только у щенков прорезаются глаза, мать начи-
нает воспитывать в них будущих хищников. Горе волчонку,
если он в драке завизжит от боли или проявит слабость, вол-
чица безжалостна к нему. Она будто понимает, что только
терпеливый, жестокий и замкнутый в своих стремлениях
зверь способен к борьбе за существование. Может, поэтому
волк с самого детства и бывает откровенен только в своем
бешенстве, доброе же чувство никогда не проявляется у него
даже к собратьям. Достаточно одному из них пораниться или
заболеть, как его свои же прикончат и съедят.
Ляжет на землю зима, заиграют метели, и с ними насту-
пает голодная пора. Зимой волку невозможно пропитаться
в одиночку. Не взять ему сохатогб; Да и зайца трудно за-
гонять одному. Звери соединяются и стаей рыщут по тайге,
наводя страх на все живое.
В волке постоянно борются жадность и осторожность.
И надо отдать справедливость хищнику, он умеет пользовать-
ся этими врожденными качествами. Посмотрите, как осто-
рожно идут волки вдоль опушки леса. Стаю ведет матерый
волк против, ветра — так он дальше чует добычу или скорее
разгадает опасность. Все идут строго одним следом, и трудно
угадать, сколько же их прошло: три или пятнадцать, — так
аккуратно каждый ступает в след впереди идущего собрата.
Поступь у всех бесшумная; глаза жадно шарят по простран-
128
ству, задерживаясь на’ подозрительных предметах, а уши
подаются вперед, выворачиваются, настороженно замирают,
улавливая тончайшие звуки. При остановке зверь пружинит
ноги, готовые при малейшей опасности отбросить в сторону
короткий корпус или нести его вдогонку за жертвой.
Копытного зверя волки гоняют сообща, не торопясь.
Пугнут и рысцой бегут его следом. Снова пугнут и так сут-
ки-двое не . дают жертве отдохнуть, и покормиться. Чем силь-
нее животное поддается страху, тем быстрее оно изматывает
свои силы и напрасно ищет спасения в беге.
Едят волки много, жадно. Путешествуя зимой по Подка-
менной Тунгуске, мы с Василием Николаевичем однажды
наткнулись на останки растерзанного сохатого. Немного по-
одаль отдыхала волчья стая, только что закончившая пир.
Заметив нас, хищники бросились наутек. Мы преследовали
их на лыжах. Завязалась интересная борьба. Хотя снег был
мелкий, обожравшиеся звери шли тяжело. Расстояние между
нами упорно сокращалось. Наступил час расплаты. Василий
Николаевич сбросил с плеча ружье и стал обходить волков
справа, а я настигал их слева. Казалось, еще одна-две мину-
ты, и они сдадутся. Но звери, почуяв смертельную опасность,
на бегу стали отрыгивать куски мяса, очищать кишечник от
непереваренной пищи. Облегчившись, они легко ушли от нас.
Волки способны длительное время следовать за кочующим
стадом домашних оленей. Осторожность никогда не покидает
их. В ожидании удобного момента для нападения они способ-
ны проявлять удивительное равнодушие к голоду. Задремлет
пастух, не дождавшись рассвета, и волки близко подберутся
к отдыхающим оленям. Взметнется стадо, да поздно. Падают
олени, обливая снег кровью, и тогда нет предела жадности
хищника. Иногда, убив несколько десятков животных, стая
уходит, не тронув ни одного трупа, будто все это они делают
ради какой-то скрытой мести. У человека всегда живет чув-
ство непримиримого отвращения к волку...
Рано утром от палатки проводников в тайгу убежал лыж-
ный след. Он отсек полукругом лог, где вечером паслись оле-
ни, прихватил километра два реки Купури ниже лагеря и
вернулся к палатке. Мы уже встали и были готовы итти на
розыски.
— Проклятый волки, два оленя кончал, — гневно сказал
Улукиткан, сбрасывая лыжи и растирая варежкой пот. —
Они, однако, идут нашим следом^ надо хорошо, пугать их,
•иначе не отстанут.
Старик торопил всех и сам спешил. Я с ним пошел к уби-
тым оленям, а остальные отправились следом за убежавшим
стадом.	.
9 Г. Федосеев
129
Солнце яичным желтком вылупилось из-за шершавых со-
пок. Мы пробрались к вершине лога. От быстрой ходьбы
у Улукиткана раскраснелось лицо. Едкий пот слепил ему
глаза. Вязки на дошке распустились, и по краешку реденькой
бороденки оседал колючий иней.	„
Олени лежали рядом, друг возле друга, недалеко от про-
моины. У разорванных ран ноздреватой пеной застыла кровь.
Трупы оказались не тронутыми волками, видимо, что-то по-
мешало их пиру.
— А нельзя ли устроить ночную засаду?—опросил я.
— Волки голодный, однако, далеко не ушли, может, при-
дут, надо караулить, —• согласился старик.
Только к вечеру собрали стадо. Но и это было удачей.
Пожалуй, ни одно животное так не боится волков, как олени.
Страх делает их совершенно бессильными к сопротивлению,
и они ищут спасения лишь в бегстве. Случись такое летом,
нам бы ни за что не собрать стадо.
Чем больше я присматривался к Улукиткану, тем силь-
нее крепла моя привязанность к нему. Чего бы, кажется,
в эту ночь не отдохнуть ему? Так нет, напросился в засаду.
Не может оставаться равнодушным ко всему, что заполняет
теперь нашу жизнь.
Одеться нужно было потеплее: Н пятнадцатиградусный
мороз трудно просидеть ночь на открытом воздухе да еще
без движения. Старик заботливо завернул ноги в теплую
хаикту *, надел меховые чулки и унты, а поверх натянул
мягкие кабарожьи наколенники. О ногах позаботился,
а грудь оставил Открытой, рубашки даже не вобрал в штаны.
— Куда же ты идешь так, замерзнешь! — запротесто-
вал я.
Улукиткай вскинул иа меня удивленные глаза,
— В мороз ноги надо хорошо кутать, а грудь сердце
грает.
Он перехватил грудь вязками дошки, затолкал за пазуху
Варежки, спички, трубку, бересту, и мы покинули ' палатку.
Промоина оказалась хорошим укрытием для засады. На-
ше присутствие скрывали заиндевевшие кусты, а в просветы
между ветками были хорошо видны трупы животных и вер-
шина широкого лога.
—. Ты будешь дежурить с вечера иля под утро? — спро-
сил я старика, зная, что одному высидеть ночь тяжело.
— Нет, моя плохо видит, стрелять ночью не могу.
— Зачем же шел?
— Тебе скучно не будет...
 -..дт, .ми?
♦ X а и к т а — волокна жимолости.
130
Улукиткан уселся на шкуру, глубоко подобрал под себя
ноги и, воткнув ное в варежку, задремал. Я дежурил, приль-
нув к просвету.
Время тянется лениво. Гаснет закат. Уплывают в безмя-
тежную тьму нерасчесаиные вершины лиственниц и мутные
валы далеких гор. В ушах звон от морозной тишины. Мысли
рвутся, расплываются... А волки не идут, да и придут ли?
Хочется размять уставшие ноги, но нельзя: зверь далеко
учует шорох.
— Ху-ху-ху, — упал сверху звук.
Я вздрогнул. Над логом пролетела сова, лениво разгребая
крыльями воздух. Следом прошумел ветерок. Пробудивший-
ся старик поудобнее уселся, сладко вздохнул —и снова ти-
шина.
Запоздалая луна осветила окрестность холодными лучами.
Сон наваливается свинцовой тяжестью, голова падает.
Вдруг волчий вой разорвал тишину и расползся по мороз-
ной дали. Острый озноб пробежал по телу. Не повора-
чиваясь, я покосился на срез бугра, откуда донесся этот
отвратительный звук. Там никого не было видно. Неужели
учуяли?
Ждать пришлось долго. Наконец справа над логом вне-
запно появилась точка, похожая на пень. Она исчезла рань-
ше, чем можно было рассмотреть ее. «Кажется, волк»,— про-
мелькнуло в голове. Я подтянул к себе винтовку.
Такая же точка появилась и исчезла слева, на голом
склоне бугра. Видимо, звери рассматривали местность. У пада-
ли они очень осторожны, даже голод бессилен заставить их
торопиться.
Медленно тянулись минуты ожидания, Казалось, что вре-
мя прекратило свой бег. Но вот до слуха донесся осторожный
шорох. Из тени лиственниц выступил волк. Его видно хорошо.
Освещенный луною зверь стоял один вполоборота ко мне.
Его морда была обращена в глубину ущелья, где прятался
наш лагерь. Стоял он долго и казался пнем. Затем волк мед-
ленно повернул голову влево и, не взглянув на трупы, посмо-
трел через меня куда-то дальше.
Я чувствовал, как нетерпеливо стучит мое сердце, С тру-
дом сдерживал волнение. А волк, бросив. последний взгляд
в пространство, вдруг вытянулся и, слегка приподняв Морду,
завыл злобно и тоскливо.
Что это? Тревога?.. Нет, зверь стоял спокойно и тянул ДО
того мерзко, нудно, что невольно по телу Пробегали мурашки.
Из-за лиственниц появились, как тени, один за другим пять
волков. Они выстроились по следу Переднего и, поворачивая
голову, осматривали лог.
9*	131
Ничто не выдавало нашего присутствия, и хищники осто-
рожно двинулись вперед, часто задерживаясь и прислуши-
ваясь. Ближе всех был самый матерый. Вот он подскочил
к трупу г, оленя и внезапно замер, повернув свою лобастую
морду в мою сторону. Заметил! Пора...
Вспыхнул огонек. Раскатистый выстрел хлестнул по логу
и эхом пронесся по долине.
Волк высоко подпрыгнул и в бессильной злобе схватил
окровавленной пастью снег. Остальные бросились к листвен-
ницам. Я послал им вслед еще пару выстрелов.
—. Хорошо, шибко хорошо стреляй! — закричал старик и
полез через борт промоины. — А, проклятый, кушай больше
не хочет?, .»
Выстрел поднял на ноги жителей лагеря, там вспыхнул
костёр. Мы притащили волка на стоянку. Больше всех были
удивлены наши собаки. Они впервые видели волка, морщили
носы, проявляя сдержанное пренебрежение.
Рано утром мы покинули негостеприимную стоянку. На
утоптанном снегу остались нарты от погибших оленей и туша
ободранного волка. Наш маршрут теперь шел на север по
ущелью Купури. Дни. стояли солнечные, и путь не казался
однообразным. Проводники торопились
Ущелье все больше сужалось. Ближе подступали к нему
высокие горы, сбрасывая на дно лощины потоки угловатых
камней и перегораживая реку полуразрушенными скалами.
Мы,лкак в лабиринте, пробирались меж высоких стен, ис-
черченных следами былых разрушений. Хотя солнце и подня-
лось, но в ущелье сумрак, кое-где прорезанный полосами
яркого света, прорвавшегося сверху. От россыпей, вечно
холодных и угрюмых, веяло промозглой сыростью. Непривет-
ливо в этой каменной щели. Хорошо, что часто попадался
лес, — он освежал мрачный пейзаж.
— Моод... моод... — слышался подбадривающий окрик
Улукиткана. Олени, однообразно стуча копытами, легко бе-
жали по льду, запорошенному снегом.
Солнце подбиралось к полудню. За очередным пово-
ротом совершенно неожиданно показался темный, как вечер-
нее н^бо,- лед, перехвативший бугром ущелье. Олени Улукит-
кана выскочили наверх, но не удержались и стали сползать.
Они путались, в упряжках, падали, вскакивали, бились
головами о лед, а следом за ними скатывался и сам старик.
Пытаясь удержаться на скользком льду, он быстро переби-
рал ногами и беспомощно махал руками. Мы бросились на
помощь.
Темный лед тянется и дальше за поворотом. Он почти
прозрачный и такой гладкий, будто его поверхности косну-
лась рука полировщика. Это наледь, но уже замерзшая. Ее
выпучило буграми, прорвало. Местами образовались глубо-
кие трещины. Оленям по ней не пробраться, а обойти негде:
справа россыпь, слева густой ельник, сбегающий к наледи по
крутому склону.
Василий Николаевич отправился вперед искать проход.
Общими силами поднимаем нарты на ледяную трассу й
волоком вытаскиваем туда же оленей. Они совершенно бес-
помощны на льду.
— Нужно торопиться, вода идет, может затопить! — из-
дали кричит Василий Николаевич.
— Плохо, если вода. Очень плохо, — забеспокоился Улу-
киткан. — Как пойдем?
У всех на лицах минутная растерянность. «Кажется,
начинается то самое, чего мы ожидали и боялись», — поду-
мал я.
Перетаскиваемся к ельнику и решаем прорубить в нем
проход. Дружно стучат топоры. Узкая просека, обходя ва-
лежник, камни, петляет по темной чаще леса. Почти три часа
потратили на прокладку дороги.
Вернувшись к оленям, наскоро пьем чай, увязываем по-
крепче груз и трогаемся. Впереди на лыжах идет Улукиткан,
ведя на длинном ремне пару лучших оленей, запряжённых
в порожнюю нарту. За ними — нарты с легким грузом, а за-
тем и остальные. На просеке лежит метровый снег, как
песок.
— У-юю... у-юю... — беспрерывно слышится крик Улукит-
кана.
Вся тяжесть прокладки дороги ложится на переднюю
пару оленей. Они по брюхо грузнут в снегу, продвигаются
прыжками, сбивают друг друга, падают. Легче идут вторая
и третья пары. Сзади беспрерывно слышится крик:
— Стой... стой...
Нарты то и дело переворачиваются на косогоре, цепляют-
ся за колодник, пни. Часто рвутся ремни. Идем все медлен-
нее. Олени дышат тяжело, падая, уже не встают без пону-
каний.	.
Вечереет... Мороз сушит слегка размягший за день снег.
От россыпей несет застойной сыростью. Стайки синиц тороп-
ливо летят в боковое ущелье, видно на ночевку.
Мы на краю просеки. Впереди по льду ползет кисельной
гущёй снежница. Улукиткан устало склонился на посох,
а зоркие глаза пытливо обшаривают ущелье.
. — Сколько не стой, а наледь назад не пойдет, — говорит
он и начинает тормошить оленей, которые вповалку лежат
на снегу.
133
Прн взгляде на животных сжимается сердце. Не верится,
что они еще способны продолжать путь. Устали и люди, но
задерживаться нельзя, наледь упорно поднимается, к тому
же поблизости нет корма для оленей и палатку поставить не-
где. Благоразумие берет верх. Мы покидаем ельник.
«Что ждет нас за первым поворотом? Где кончается на-
ледь? Будет ли у нас сегодня ночевка?» ~ эти мысли беспо-
коят меня. Мы должны итти вперед, навстречу препятствиям,
ибо с каждым днем их будет все больше и больше. Но лю-
бою ценой нам нужно добраться до района работ.
Олени, низко опустив головы, осторожно шлепают ногами
по холодной воде. Скрипят размокшие лямки, шуршат по-
лозья, прорезая густую снежницу. Нарты кренятся, ныряют
в ямы, как лодка в волнах. Вода захлестывает груз, затяги-
вает ледяной коркой ящики, тюки. Идем очень
медленно и тяжело. Луна запаздывает, в ущелье
темно. Ни гор, ни берегов не видно, будто все
провалилось и осталась только почерневшая на-
ледь.
Олени все чаще останавливаются передохнуть,
но проводники энергичным криком напоминают
уставшим животным об опасности, и те покорно
тянут нарты дальше. У меня промокли унты, но-
ги мерзнут, нет сил терпеть, а конца пути не
видно. Встречный ветер Обжигает лицо, и чудит-
ся:, он несется от
наши желания.
гор, куда устремлены
далеких

134
Но вот впереди посветлело. Между расступившимися от-
рогами обозначилась долина, затемненная снизу лесом.
Тут-то и закончилась наледь, вытекавшая из боковой ло-
щины.
Мы выезжаем на сухой лед, радуемся, — теперь, кажется,
можно отдохнуть и погреться. Обоз останавливается на краю
леса, в русле реки. Час ночи.
Распряженные олени не идут кормиться, ложатся. Улукит-
кан ласковым голосом поднимает их и угоняет в темноту. Мы
разжигаем костер, утаптываем снег, ставим палатки. Хочется
скорее выпить чашку чаю, забраться в спальный мешок и
уснуть.
Василий Николаевич еще долго хлопочет по хозяйству.
Он сделал подстилку собакам, настрогал щепок, чтобы утром
разжечь печь. Какие-то неясные звуки доносятся из палатки
проводников. Но скоро все стихает.
Меня разбудил вой Бойки. И тотчас раздался голос Васи-
лия Николаевича:
— Поднимайтесь, вода!
Выскакиваем. Геннадий зажигает свечку. Снег в палатке
потемнел. Под печкой течет вода. Одеваемся, свертываем по-
стели, собираем вещи» Василий Николаевич уже рубит лес.
— Нарты пропадай! — кричит Улукиткан, и слышно, как
он шлепает ногами по размокшему снегу.
За горами сочится рассвет. Густая наледь, прорвавшаяся
по Купуринскому ущелью, грозной лавой ползет через лагерь,
заливая правым крылом боковое ущелье и отрезая нам путь
к береговым возвышенностям. Олени остались где-то на про-
тивоположном берегу. Привязанные к кустам собаки визжат,
взывая о помощи. Геннадий держит в руках батареи от
рации, не зная, куда их положить, •—кругом вода. Улукиткан
беспомощно хлопочет возле груза, пытаясь развязать зале-
деневшие узлы веревок.
Мы с Лихановым бросаемся на помощь Василию Нико-
лаевичу. Делаем настил на четырех пнях и сообща перета-
скиваем на него палатки, постели собак. Нужно немедленно
спасать груз, иначе образовавшийся возле нас затор прорвет-
ся и унесет его вместе с нартами. Но вода уже так поднялась,
что заливает сапоги. Ноги коченеют. Улукиткан, весь мокрый,
лежит на палатке, завернувшись в оленью шкуру..,
t Уже день. Всех нас приютил настил. На веревке, протя-
нутой над нами, висят мокрые постели, портянки, одежда.
Груз свален горой. Василий Николаевич помешивает варево
в котле, отбрасывая в воду накипь. Геннадий сушится. Он
сидит в трусах, вытянув к печке руки с мокрыми штанами.
Его голова беспомощно клонится на. грудь, штаны горят, но
135
руки, словно закоченевшие, продолжают держать их возле
печки.	:
— Горишь!.. — кричит -Василий Николаевич. :
Геннадий пробуждается, тычет штанину в воду, меж
бревен и засыпает.  Старики пьют чай. У каждого из них
эмалированный чайник. Заваривают крепко, дочерна, и' пьют
только свежий. '	?
Ко мне-подошла’Бойка.'
— Что/ • собака, жаловаться .пришла? Или непогоду
чуешь?—спросил я.	'
Умнбё животное Ластится и печальными глазами-смотрит
на меня.	;	:	’
Наледь пухнет и жидким тестом расползается по ущелью.
— Я думаю, наше дело хорошо, —«говорит Улукиткан. —
Вода близко, мясо варим, чай пьем,, работы никакой, все
равно что бурундук в норе, — и старик громко смеется.
Он за свою долгую жизнь, вероятно, не раз отсиживался
у наледи, боролся с пургою и попадал в более сложную об-
становку. Жизнь приучила старика ничему не удивляться.
За высокий хребет упало солнце. В печке шалит огонь,
перебирая пламенем сушняк. Каждый погружен в свои думы.
Скучно оттого, что ограничены движения, что мысли прико-
ваны к этой проклятой наледи, оборвавшей наш путь. По
ущелью разливается густой сумрак, окутывая обветшалые
скалы седой дымкой. Одиноким огоньком загорелась на юге
звезда. У нас у всех подавленное настроение. При взгляде на
наледь, медленно, но упорно ползущую по долине, ощущаешь
какую-то приниженность. Маленьким кажешься сам себе
перед стихией. Если бы не случай с группой Королева на
Алгычанском пике, мы, конечно, были бы давно в верховьях
Маи. Для подразделений экспедиции в тех условиях, в каких
работаем мы, пожалуй, одна из трудных задач — добраться
до места работы, не бросив груза, сохранить бодрость духа
у людей и работоспособность у оленей. Тут-то природа и
обрушивается на разведчиков, нагромождая на их пути пре-
пятствия и строя  «ловушки», вроде той, в которую попали
мы. Так запоздала не только наша группа, на южном участке
еще не добрались до своего района работы несколько под-
разделений, и они, видимо, так же, как и мы, претерпевают
большие неприятности.
Ночь прикрыла ущелье. Мы продолжаем бодрствовать.
В печке потрескивают дрова. Улукиткан вдруг затянул на
одной жалобной ноте эвенкийскую песню: ему, видно, невмо-
готу томительное молчание, и он. тянет свою песню долго,
однообразно, перебирая высохшими губами непонятные нам
слова. Кажется,, что однозвучная песня доносится из темноты
136
и поют ее обездоленные скалы, жалуясь на свою тяжелую
судьбу, да старушка тайга, общипанная буйными ветрами.
Нет в этой песне радостных звуков ласки, как нет их и в су-
ровой природе, где она родилась.
— О чем ты поешь, Улукиткан? — спросил я его.
— Эко не знаешь! Эвенкийской песня постоянный слова
нету, каждый раз новый. Что сердце чувствует, что глаз ви-
дит, что ухо слышит, о том поет, — ответил он.
Вырвавшееся из трубы пламя на миг осветило настил и
ярким отливом позолотило снежницу. Укладываемся спать.
Проводники располагаются возле печки, Василий Николаевич
и Геннадий зарываются между тюками, а я забираюсь в спаль-
ный мешок и, скорчившись между собаками и крайними
бревнами настила, пытаюсь, но не могу уснуть. На голову
текут бледные лучи звезд, их все больше, они Горят ярче, как
бы торопятся воспользоваться темнотой До появления луны.
Черные силуэты скал, похожие на древний старцев, склони-
лись над нашей стоянкой. Все сковано холодным дыханием
северной ночи. Тихо'. Только наледь бурчит, лениво перева-
ливаясь по колоднику, да в лесу рождаются глухие стоны,
и тогда кажется, что кто-то бесшумно бродит возле настила^
Утром всех нас разбудил Улукиткан.
-+ Наледь кончилась, олень сам сюда идет.
Мне- ничего не видно, но слух улавливает мелодичные
звуки, просачивающиеся сквозь лес. Это бубенцы на оленях
мирно перекликаются в утренней тишине.
Наледь действительно исчезла. Вода где-то выше нашей
стоянки промыла проход и ушла в русло, оставив после себя
137
нетолстую корку ноздреватого льда. Один за другим появ-
ляются олени.
Улукиткан достает из своей потки замшевую сумочку,
величиною с варежку, с прикрепленными по краям когтями
медведя, рыси и белохвостого орлана. Он трясет ею в воз-
духе, и когти, ударяясь друг о друга, издают дребезжащий
звук. Услышав его, животные бросаются к настилу, лезут
наверх, вытягивая черноглазые морды. Старик щепотками
достает из сумочки соль, кладет под губу каждому оленю
и, улыбаясь, что-то шопотом рассказывает им на своем
языке.
Василий Николаевич возится у печки — готовит завтрак.
Остальные берутся за топоры, вырубают из-подо льда нарты,
очищают полозья и укладывают груз. У всех одно желание —
скорее бы вырваться из этой западни.
Через два часа мы готовы продолжать путь. Улукиткан
по-хозяйски проверяет упряжки на оленях и грустным взгля-
дом осматривает ущелье, словно впереди, за крутым поворо-
том, нас ожидает еще большая неприятность.
— Однако, скоро надо ходи, сколько сил олень хватит,
близко корма нет, — говорит старик, выводя оленей.
За ним выстраиваются остальные. Мы трогаемся. На ме-
сте стоянки, среди заиндевевших елей и скал, остаются на-
стил да. надпись на свежем пне о нашей вынужденной за-
держке.
Олени дружно бегут вперед, и снова мы слышим подбад-
ривающий голос Улукиткана.
— Мод... мод... мод...
Наш путь, как и вчера, идет по дну Купуринского ущелья,
сдавленного цепью полуразрушенных гор. Уж очень мертво И
тесно в этой щели. Но скоро нагрянут потоки горных вод,
взревут пробудившиеся перекаты, обдавая густой пеной ва-
луны и черные скалы, которые преграждают ей путь. Еще
более неприветливо станет в ущелье от постоянной сырости,
от мрака, от несмолкаемого рева разбушевавшейся реки.
Но сейчас в ущелье спокойно. Весело заливаются бубен-
цы на передних упряжках. Дружно стучат копытами олени.
Поют полозья. Ничто не омрачает сегодняшний день. Кажет-
ся, природа смирилась с нашим присутствием.
Улукиткан, однако, с беспокойством поглядывает на горы
и все настойчивее поторапливает оленей. Когда животные,
устав, замедляют ход, он соскакивает с нарт и бежит рядом
с ними, мелко перебирая ногами по льду. «Надо скоро ходи,
сколько сила олень хватит», — вспоминаю я его слова.
А погода’ неожиданно изменилась. Разыгравшийся ветер
вихрем врывается в ущелье, свистит и воет по щелям скал,
1Э4М ‘
йо вдруг исчезает, оставив после себя еще долго качающиеся
деревья.
Едем по замерзшей наледи шагом, и чем выше подни-
маемся, тем тоньше становится лед, прикрывающий пустоту,
образовавшуюся после исчезновения воды, Олени и нарты
стали проваливаться. Караван разорвался, участились оста-
новки. Ноги передних оленей начали кровоточить.
— До корма далеко? — спрашиваю я Улукиткана На од-
ной из остановок.
— Далеко... Эко худой Дорога, однако, ие дойдем.
Старик устало присаживается иа корточки возле наръ
Олени топчутся на месте, намереваясь лечь, но под ногами
дробный лед.
— Может, передохнем часа Два?
— Отдыхай не могу, сегодня тут ходи худо, а завтра со-
всем не пройдем, — отвечает Улукиткан, вскакивая, словно
пробуждаясь от Дремоты. Он лучше нас знал цену времени
и, наверное, не раз за час промедления расплачивался сут-
ками. Только этим и можно объяснить его пренебрежительное
отношение к .своей усталости.
Подтягиваем отставшие нарты, просматриваем груз и
трогаемся дальше. Проводники ведут оленей, а мы на лыжах
проламываем лед. Уже скоро и день на исходе, а вокруг все
одна и та же картина: за поворотом — поворот, за россыпью —
россыпь, под ногами хрупкий лед. Олени окончательно выби-
лись из сил, плетутся кое-как, опустив низко головы. Люди
тоже устали.
К концу дня под верхней коркой льда Появилась' вода.
След обоза залит кровью от ран на ногах оленей. Нужно бы
остановиться, до корма все равно не доехать сегодня, но ме-
сто очень узкое и неудобное: справа и слева россыпь. Впере-
ди километрах в полутора виден лоскуток низкорослого ель-
ника, растущего по Карнизам невысокой скалы. Решаем
любой ценой пробиться до него. Бедные животные! Только
преданность человеку может заставить их итти дальше.
. Сумрак быстро окутывает ущелье. В темноте теряется
ельник. Над нами медленно ползет туман, цепляясь за усту-
пы и Камни. Путь кажется невероятно тяжелым. Одежда на
нас промокла и обледенела. Голод мучает всех. Жаль и лю-
дей и оленей, но нужно итти. Тай, возле ельника, мы рассчи-
тываем обсушиться и дать передышку Животным, Из каких-то
неведомых источников вливается в уставший организм кро-
хотными долями сила. И мы идем.
Последний отрезок дороги кажется непосильным испы-
танием. Цепочка обоза разорвалась и растерялась в темноте.
Василий Николаевич подрубает лед, ломает и крошит его
139
лыжами. Мы с Геннадием
помогаем оленям протаски-
вать нарты. Сзади слышится
крик и ругань Улукиткана;
Лиханов давно отстал. Бее
же мы добираемся до ель-
ника.
Полночь. На небольшой
площадке под скалою горит
костер. Вспыхнувшее пламя
осветило безрадостную кар-
тину: на кромке льда впо-
валку лежат олени, разбро-
сав как-то по-детски друг
на друга ноги, головы; там
же виднеется трое заледе-
невших нарт — лишь их нам
удалось дотащить до ельни-
ка. Костер окружают уснув-
шие люди. Все ближе при-
жимаясь к коЬтру, крепко
спят старики. Василий Ни-
колаевич и Геннадий беспре-
рывно ворочаются, отбива-
ются от наседающего
с внешней стороны холода;
Одежда у всех парится.
Я дежурю. На моей обязан-
ности поддерживать огонь
и следить, чтобы у спящих
не загорелась одежда. Сон
наваливается непосильной
тяжестью, глаза смыкаются. В глубине кармана на-
хожу давно забытый сухарь, очищаю его от мелкого
мусора и ем крошечными порциями. Как это Вкусно! И пока
грызу сухарь, сон щадит меня. Кажется странным, что где-то
далеко-далеко, за пределами мрачного ущелья, люди живут
в спокойствии, страдают бессонницей, едят строго по распи-
санию, не знают физической усталости, наледей, бурь.
Что же заставляет нас отказаться от удобств, что толкает
нас в этот холодный и совсем. неустроенный край, где еще
властвует дикая природа, где почти каждый шаг человека
требует упорства, борьбы?!
Конечно, не ради приключений мы ломаем лед, пробива-
емся сквозь пургу, терпим неудачи, — все это делается во
имя человеческой культуры, в силу уже давно выработавшей-
240
ся привычки раздвигать собственными плечами преградил
стоящие на пути к обузданию /природй./Й/как А‘-бы-:/^яй^
ни был наш путь, мы пойдем'/далуьше', далее ’'заранее зная,
что нас ждут впереди еще большие преп^стайя, ’неприят-
ности.	;	‘	•.' •
Природа умеет защищать свою ’ первобытность. Путеше-’
ственнику при столкновении с ней приходится много пере-
жить горестных минут, неудач'’«*.разочарований.- Но< моЖйо
ли противопоставить все эти трудности/тому ' огромному чув-
ству удовлетворения, которое Испытываещь, дсйстигнув цели.
Какое счастье с высоты видеть побеждённое пространство
с обнаженными долинами, с ясным контуром лесов, со слож-
ным рисунком изорванных отрогов:.: Как приятно, стоя на вер-
шине неизвестного гольца, дышать холодным воздухом,
навеянным из цирков, лежащих Далеко внизу/ любоваться
необозримой далью!
Проснулись поздно. Ветер рвёт, в клочья край черной
тучи, поднимает с земли столбы’ снежной пыли.: Мышцы, спи-
на болят, будто после кулачного, боя. Но нескольких движе-
ний, куска отваренного мяса и пары кружек чаю’ с горячей
лепешкой оказалось достаточным,'чтобы восстановить силы.
Только Улукиткан ел плохо. Осунулся, почернел, его глаза
слепит усталость. Все же он и теперь не теряет бодрости
Духа.	'	''	' " ’ ' '
— Ленивому человеку — сон; оленю — ягель; ‘ нам бы —
сухую тропу, — шепчет он, заворачивая ногу в портянку*.
Мы подтаскиваем к стоянке" брошенные ночью .нарты,
чиним их, укладываем груз, поднимаем оленей/'Жалко сМо-
треть на изнуренных животных. Мороз выгнул гербом их пол-
ношерстные спины, высушил глаза. След лямок глубокой бо-
роздой обхватил худые шеи. Олени с трудом передвигают
пораненные ноги, безропотно подчиняясь проводникам. Толь-
ко два оленя не встают, их лежки в крови. Улукиткан осмо-
трел обессилевших животных, ощупал бока, заглянул в глаза
и снял узды. Я понял, что вести этих оленей дальше уже нет
смысла. Старик заботливо приставил освободившуюся нарту
к скале.
— Другой люди когда-нибудь тут. ходи — возьмут ее. Че-
ловек не должен свой труд зря бросать, — ответил он на мой
недоумевающий взгляд.
В десять часов обоз тронулся дальше. Животные еле пле-
лись по колкому льду. Брошенные олени вдруг встали, повер-
нули головы и долго смотрели нам вслед. В моей памяти на-
долго запечатлелась эта картина: край скалы е низкорослым
ельником, дым догорающего костра и два обреченных оленя,
наблюдающих за удаляющимся караваном.
Г41
Потребовалось еще шесть дней, чтобы преодолеть послед-
ние двадцать пять километров расстояния до перевала.
К концу дня тридцать первого марта, совершенно обессилев-
шие, добрались до одной из разложив реки Купури. Каприз-
ное ущелье осталось позади. Над нами раскинулось голубым
шатром небо. Горы расступились и широкой панорамой окру-
жили стоянку.
Вокруг светло и просторно. Олени бродят по глубокому
снегу в поисках корма. .
Василий Николаевич шарит по нартам, распаковывает
свои потки, что-то достает и с таинственным видом таскает
в палатку. Геннадий незаметно следит за ним, пряча в склад-
ках губ улыбку. Старики пилят на ночь дрова и тихо бормо-
чут по-своему, поглядывая на Василия Николаевича. Вече-
реет. Солнце краем своим выглянуло из-за сопки и скрылось,
озарив багровыми лучами крутой склон перевала.
Синеватая дымка смягчает очертания заснеженных хреб-
тов. По склонам гор ползет туман. Темнеет. В вышине парит
одинокая птица.
— Пора ужинать, — говорит Василий Николаевич и кричит
проводникам: — Деды, зайдите на минутку, есть разговор.
Неохота покидать костер. Хорошо возле него, тепло, уют-
но. Смотришь, как огонь съедает сушняк, как в синем пла-
мени плавятся угли, и все тело охватывает ощущение такого
блаженного покоя, что не хочется даже рукой пошевелить.
В палатке жарко. На высоком колышке горит свеча.
— Вы зачем .кружки принесли? — спрашивает Василий
Николаевич стариков.
— Ты звал поговорить, а без вина разговора не бывает.
Пришли со своей посудой, — ответил Лиханов, откровенно
взглянув на него.
— Спирта нет, — решительно заявляет Василий Нико-
лаевич.
— Есть, — говорит проводник и вкрадчиво улыбается, —
моя хорошо смотри, как твоя спирт наливал в бутылку.
— Глаза малюсенькие, а видят далеко,—смеется Мищенко.
Садимся в круг. В мисках душистое парное мясо. Запах
поджаристых лепешек, сухой петрушки, лука и без вина бу-
доражит аппетит. Из спального мешка Василий Николаевич
достает бутылку со спиртом.
— Надо бы за перевалом ее распить, да разве с вами не
согрешишь? Держите кружки! — говорит он.
Все улыбаются и внимательно следят, как Мищенко делит
пол-литра спирта.
— За перевалом тоже положено, не скупись, Лучше Дру-
гой раз придержишь, — замечает Геннадий.
142
— У вас не бывает другого раза. Осталось-тб всего
с литр, поставь его сейчас — и весь выхлещете.
— Ты не грози, возьми, да и поставь, вот и не тронем!
Василий Николаевич, чтобы не рассмеяться, откусывает
лепешку, бросает в рот чесночнику и, сохраняя спокойное
лицо, долго жует.
Улукиткан, хлебнув из кружки, сузил глаза, поморщился.
— Языку горько, сердцу худо, брюху тяжело, а, пьют. Эко
дурнину человек сделал себе! — Старик потешно мигает, буд-
то §му запорошило глаза, и заталкивает в рот кусок мяса.
Ш
Буран в горах. —В лагерь пришли чужие олени.—
Поиски неизвестных людей. — Вниз по Кукуру. — Розы-
ски собак. — Лесная письменность.
Утром мы с Улукитканом решили осмотреть подъем на
перевал. Геннадий ищет в эфире своих, нервничает, выстуки-
вает позывные: вероятно, нас опять потеряли и, конечно, бес-
покоятся. Василий Николаевич с Лихановым отправляются
за оставшимся грузом.
Мы со стариком идем на лыжах. На небе ни единого
обЛйчка. Даль прозрачная. Яркие лучи солнца слепят глаза.
За границей леса снег сухой, глубокий — выморожен стужей.
Старик изредка запускает в него палку и, не достав дна*
неодобрительно качает головой.
— Однако, олени не пройдут, дорогу топтать нужно.
Взбираемся на перевальную седловину, оглядываемся й,
пораженные картиной, долго стоим молча. Под нами лежат
многочисленные отроги Джугдырского хребта, заснеженные,
прочерченные причудливыми линиями глубоких ущелий. Кое-
где на гребнях торчат одинокие скалы-останцы; на дне доли-
ны, словно заплаты, виднеются темные лоскуты ельников,
а правее, за водораздельной грядой, блестит обледенелая
вершина неизвестного гольца. Горы, постепенно понижаясь,
убегают вдаль и тонут в синеватой дымке.
Улукиткан усаживается на лыжи и, обняв коленки, смот-
рит вниз, как бы разбираясь в сложном рисунке рельефа.
Я достаю записную книжку, опускаюсь рядом.
Далеко внизу лежит тайга. Странное впечатление остав-
ляет она. Обычно при этом слове невольно перед глазами
встают древние, могучие леса Приенисейской Сибири, живо-
писных гор Восточного Саяна, юга Забайкалья, Уссурийского
края. Они растянулись на сотни, а то и тысячи километров —
высокоствольные, замшелые, затянутые непролазной чащей й
заваленные буреломом.
143
Соврём недавно мне пришлось совершить короткое путе-
шествие по тайге Кузнецкого Ала-Тау. Огромные пихты й
ели, убранйые седыми прядями бородавчатого мха, лохматые
кедры, великаны сосны, перемежаясь с белоствольными бере-
зами и сухостойным лесом, растут там дружно, стройно и так
тесно, что старым деревьям нет места даже для могилы. Они
умирают стоя, склонив изломанные вершины на сучья сосе-
дей. Только с топором в руках и можно провести караван
через этот поистине могучий лес, покрывающий огромные
территории гор Ала-Тау.
В своем дневнике я тогда записал: «В верховьях Томи
деревья растут толстенные, а некоторые к тому же достигают
почти сорокаметровой высоты. Зайдешь под непроницаемый
свод гигантского леса, и тебя охватит мраком, сыростью.
Воздух насыщен винным запахом тлеющих листьев. Постоян-
но увлажненная почва завалена валежником да обломками
отживших и сваленных бурей деревьев. Нет там звериных
троп. Туда не проникают порывы ветра, не заглядывает
солнце. Ни цветов, ни травы. Только кое-где ютятся мелкий
папоротник да жалкие кусты бесплодной смородины. Слух не
потревожат песни птиц, не привлечет внимание шустрая
белка или бурундук, не вспорхнет из-под ног рябчик. Даже
медведь, владыка старых лесов, и тот избегает чащу, и толь-
ко в осеннюю пору, когда поспеют орехи, можно увидеть его
след в кедровнике. Лес и лес, без конца и края. И как ра-
дуешься, если увидишь сквозь поредевшую крону деревьев
кусочек неба или свет полуденного солнца, пробившего сво-
им лучом листву!»
Человек, попавший в эту тайгу, может легко сбиться
с нужного направления, потерять счет времени и, пробираясь
сквозь колючие завалы, быстро измотать свои силы. Так слу-
чилось с нами в лесах Ала-Тау. Потеряв ориентировку в ту-
манный день, мы долго бродили по чаще, обходя россыпи,
топи, а края тайги все не было видно. Как мы тогда обрадо-
вались, увидев впереди полоску света сквозь поредевшие
кроны деревьев и услышав отрывистый свист пеночки-тре-
щотки!
Другая тайга виднеется сейчас внизу. Кроме чувства со-
жаления, она ничего не вызывает у человека; видевшего
могучий высокоствольный лес Кузнецкого Ала-Тау или Сая-
ны. Дружные ветры разметали ее по огромному пространству.
Чахнет она по вечно стылым долинам. Только берега рек
окаймляют узкие полоски густого леса. За ними лежат забо-
лоченные, кочковатые равнины с мерзлотной подстилкой, или
мари. В этих таежных лесах растут лишь сучковатые низ-
корослые лиственницы. Деревья поражают своей удиви-
144
тельной жизнестойкостью. Онй чудом удерживаются на
мягкой подушке топей. Растут на скалах, россыпях, по кру-
тизне, присосавшись корнями к камням и уступам. Даже
взбираются на вершины гор. Отдельные лиственницы встре-
чаются и в цирках, куда некогда не заглядывает солнце. Лес
очень бедный, почти без подлеска. В лучшем случае «пол»
затянут ерником или багульником.
— Летом тут, на перевале, по горам густой стланик, шиб-
ко густой, даже ходить не могу. Теперь он под снегом, скоро
покажется, — говорит старик, болезненно щуря глаза от
яркого снега, отбеленного солнцем, и беспрерывно протирая
их пальцами. — Туман, что ли? — вдруг спросил он.
— Нет, погода хорошая.
— Как хороший? Смотри, горы не видно, куда его ушел...
— Все видно, Улукиткан — и горы и даже дым в лагере.
Покажи-ка глаза.
— Не надо, — сказал он спокойно, прикрывая лицо ла-
донями и опуская голову, — однако, слепой стал, надо скорее
палатку ходить.
Старик перевязал глаза платком, оставив снизу узкую
щель, и мы, не задерживаясь, спустились вниз. Василий Ни-
колаевич и Лиханов уже вернулись с грузом и привели остав-
ленных на предпоследней стоянке оленей.
Улукиткан ослеп от яркого снежного света. Это было тя-
желым дополнением ко всём нашим дорожным неприятно-
стям. Мы не захватили с собой запасных очков с затемнен-
ными стеклами, а у проводников своих не оказалось, и они
вынуждены были ходить с незащищенными глазами в сол-
нечные дни. Вот и результат!
Ночью снова разыгралась пурга. Завыл ветер, будто рас-
сказывая темной ночью про свою незавидную долюшку. Вско-
лыхнулась, закачалась тайга. Она шумит ' прерывисто: то
рядом, то ниже, то вдруг стихнет, но ненадолго.
Ветер находит щелки, выстуживает палатку, пробирается
в постели. Спим долго, но чутко. Вот уже и утро наступает;
а из спального мешка вылезать неохота. Холодно! Сквозь
дремоту слышу, как Василий Николаевич бросает в печку
стружки, дрова, чиркает спичкой.
Сразу потеплело, хочется вытянуться, расправить конеч-
ности. Палатка с трудом выдерживает напор ветра, часто
меняющего направление. Он задувает в трубу и выбрасывает
внутрь нашего убежища из печки дым вместе с пламенем.
Дышать становится трудно...
— Можно? — кричит Николай Федорович, отстегивая
вход и проталкивая Улукиткана. —-Дрова у нас кончились,
пришли погреться.
10 г. Федосеев
145
Мы встаём.
— Как твои дела, Улукиткан? — опрашиваю я старика.
— Мала-мала плохо...
— Он постоянно весной слепнет, привык, — говорит Ли-
ханов, распахивая доху и подсаживаясь к печке.,
— Плохая привычка, придется задержаться. Куда со сле-
пым поедешь?!
— Нет, — перебил меня Улукиткан, — слышишь, ветер
туда-сюда ходит, пурга скоро кончится. Дорогу надо делать.
Иначе не подняться с грузом на перевал.
— Это не твоя забота — дорога! — сказал я.
— Беспокойный ты человек, Улукиткан, все торопишься,
спешишь, так на бегу и умрешь, — добавил Василий Нико-
лаевич.
Старик задумался, прошептал:
— Правда, смерть жадная, все бы забрала, да жизнь
сильнее ее. Больная птица от стаи не хочет отстать. Так и я.
—- Тебе горячий чай наливать?
— Эко спрашиваешь, Василий, кому нужен зимою чум
без огня? — И он, пожевав пустым ртом, сослепу протяги-
вает руку и ищет в воздухе кружку.
Буран ослабел. Я вышел из палатки. У лагеря собрались
олени и, расположившись на снегу, пережевывают корм. Вы-
соко проносятся прозрачные клочья туч, роняя последние
остатки снега. Они жмутся к вершинам гор, прячутся по сед-
ловинам и падают на дно ущелий, но упрямый ветер срывает
их, гонит дальше на запад. На горбатую вершину гольца
выползло солнце, теплым лучом коснулось моей щеки. Ка-
жется, нигде оно не бывает столь желанным и необходимым,
как именно здесь, среди безжизненных откосов туполобых
гор. В этом крае извечно властвуют бури, от стужи цепенеет
почва, камни и даже воздух. Зима длится около семи меся-
цев, морозы доходят до пятидесяти пяти градусов. Тайга как
будто смирилась с суровым климатом, и все же кажется, не
живет она, а мучится.
После завтрака решили прокладывать дорогу. Пригнали
все стадо, отобрали пару лучших оленей и к ним привязали
остальных — поодиночке, друг за другом без нарт. Впереди
идут на лыжах Василий Николаевич, Николай Федорович,
а за ними тянутся в две шеренги олени.
— Борозду делайте поглубже, дорогу положе, — кричит
из палатки Улукиткан.
Олени идут дружно, оставляя позади себя широкую поло-
су взбитого снега, но подъем становится все круче, а снег
глубже, и животные начинают сдавать. Из их открытых ртов
свисают языки, дыхание напряжено до предела. Животные
146
передвигаются рывками, прыгают, заваливаются, путаются,
а некоторые уже тащатся волоком. Через каждые пять
минут отдыхаем. Наконец, передние олени начали завали-
ваться. Слышатся понукания, ругань, глухие удары, но это
не помогает.
— Видно, не промять нам
дороги. До перевала дале-
ко, — говорит Василий Нико- .
лаевич, сочувственно погляды-
вая на животных.
— Ничего, отдохнут, потом
пойдут, — упрямится Николай
Федорович. Он тянется к Ген-
надию за кисетом и скручивает
длинную козью ножку. Курят
молча.
Олени никак не отдышатся,

но их круглые черные глаза
попрежнему теплятся покорностью.
Угрозами, пинками поднимаем животных, выстраиваем
и заставляем лезть на сугробы перемерзшего снега. Прибави-
лось еще сто метров борозды, но тут олени валятся друг на
друга, и ничем уже нельзя заставить их подняться. А ведь
еще остается с километр крутого подъема. Надо бросить оле-
ней и самим заканчивать прокладку дороги. А за это время
животные отдохнут и легко пройдут нашим следом.
Кажется, нет утомительнее труда, чем мять дорогу по
глубокому снегу, .покрытому твердой коркой. Вначале мы
идем на лыжах, но это очень неудобно: ноги проваливаются
по колено, лыжи набегают одна на другую. Часто падаем,
зарываясь в холодный снег. Лыжи сняли. Подвязываем по-
выше унты, чтобы снег не засыпался внутрь, снимаем фу-
файки и пробиваемся к перевалу. Идем молча. При такой
работе человек обо всем забывает. Тут уж не до разговоров,
не до шуток.
10*
147
4
Сухой полуметровый снег, как сыпучее зерно. Мы утопа-
ем в нем по пояс. Иногда из-под ног вырываются жесткие
ветки стланика, бросая в лицо холодные комки и перегора-
живая путь. До седловины остается немного, метров четыре-
ста, но силы покидают и нас. Лиханов возвращается к оле-
ням,'а? мы упорствуем, надеясь вырваться на перевал.
— К чорту все! Я дальше не иду, — Геннадий в изне-
можении падает.
Василий Николаевич, весь мокрый от пота, устало смот-
рит на седловину и беспрерывно глотает снег. ,
— Зря, простудишься, что за детская придыдка у. тебя,
Василий!—говорю я ему, а самому.с^ашн^^^е^сд ..бросить
в рот кусочек льдинки, освежить пересохшее горло/
— Не простужусь, привычный, плохо другое: слабею от
него, да и пот одолевает. Мокрый, как загнанной .-конь, а не
могу сдержать себя.
. Оттого, что солнце уже клонится к горизонту, все кругом
кажется затянутым неуловимой дымкой, словно в кисею за-
кутался овет. Василий. Николаевич и Геннадий покурили и,
отдыхая, дремлют.
Мое внимание привлекает необычайное зрелище: по за-
твердевшему снегу ползет хромой паук-крестовик, волоча
больную ногу. Но он не один, его обгоняют другие паучки,
черные и очень, шустрые. Странно, как они попали сюда и
куда идут? Кругом ведь снег. Я стал присматриваться и уви-
дел ((вокруг нас тысячи насекомых, передвигающихся прыжка-
ми, как блохи, в том направлении, куда идут пауки. По
величине они совсем крошечные, даже невозможно рассмот-
реть невооруженным глазом, но их так много, что снег
кажется подернутым, сизой пылью. Вероятно, всю эту массу
насекомых и пауков сдуло ветром с деревьев, больше им
неоткуда взяться. Они двигаются на запад, спешат к
солнцу, источнику тепла, будто понимая, что скоро оно по-
гаснет.
Неужели это вестники весны, разбуженные обманчивым
солнцем? Хочется верить, что и здесь, среди заснеженных
гор, будет тепло, зелено, зашумят ручьи, пробудится большая
жизнь и мы окажемся свидетелями великого перелома в при-
роде. Но пока что кругом зима.
Под перевалом нам повезло: мы вышли на. твердый снег
и легко добрались до седловины. Василий Николаевич спу-
стился вниз, и через час они с Лихановым вывели наверх
оленей по нашему следу.
— Одно дело сделали — проложили борозду, но поднимут
ли олени груз по ней? — спросил Василий Николаевич Лиха-
нова.
148
— За ночь борозда застынет, с нартами итти будет лег-
че, — заверил тот.
Мимо нас бегут белые куропатки, пробираясь по снегу
в соседнюю седловину.
— Птица непогоду чует, в затишье идет. Однако, опять
буран будет, — говорит Лиханов,'с тревогой взглянув на го-
ризонт.
Мы еще не добрались до стоянки, как засвистел ветер,
поднялась поземка и снежной мутью окутало горы. Залезаем
в палатку и плотно застегиваем вход. Проводники — с нами.
— Эко дурнота прорвалась, теперь надолго, — предска-
зывает Улукиткан, прикладывая примочку к глазам.
Сегодня ему легче, он сидит без повязки и, как всегда,
в своем .углу.
— Что задумался, Улукиткан? — спрашивает его Васи-
лий Николаевич.
— Гнилое дерево корни держат, а старика — думы. На-
прасно дорогу делали, пурга занесет ее. Опять придется оле-
ней гнать, мять снег, вот и тревожусь, — отвечает тот, при-
слушиваясь к вою ветра.
— Знали бы, не мяли!
— Эко не угадали. Пуля слепая — далеко хватает, люди
зрячие — за полдня не видят.
— Не фартовые мы. Дня бы за два раньше тронулись
с косы, глядишь, и проехали без помех, — замечает Геннадий.
— Тоже правда. Всему свое время. Зима еще не придет,
а зверь оделся; на озере льда нет, а птица кочевала. Только
люди про время часто забывают.
Ужинаем молча. Голод не любит разговоров. Я наблюдаю
за Улукитканом. Он сидит, отвернувшись от печки, молча
жует мясо, запивая чаем. Как бережно старик держит в при-'
горшне хлеб, дорожа каждой крошкой и подбирая ее даже
с пола! Маленькими кусочками он откусывает сахар, подолгу
сосет его. Когда ест ложкой кашу, то держит под нею ладонь
левой руки, боясь обронить крупинку. Сумочки, в которых он
хранит чай, муку, соль и другие продукты, завязаны крепко,
на три узла. Это не скупость, а строгая бережливость, воспи-
танная всей многотрудной жизнью. Старик так хорошо за-
полнил, какой ценой и какими лишениями платил в прошлом
за фунт муки, за аршин дрянного ситца, Что даже и теперь они
для него кажутся драгоценными. Об этом ему всегда напоми-
нают неразгибающаяся спина, больные ноги, скрюченные в су-
ставах пальцы, шрамы на затылке от когтей медведя.
В печке шалит огонь. Слышно, как старики дробят
ножами кости и высасывают ароматный мозг. Василий Ни-
колаевич уже дважды кипятил чай.
I
149
Всю ночь бушевала непогода. Спали тревожно. В печке
до утра не гас огонь.
, — Эко спите долго, поднимайтесь, беда пришла, — слы-
шится голос Улукиткана.
Все вскакивают. Уже утро. Старик расстегивает вход,
пролазит боком внутрь и окидывает всех тревожным взгля-
дом.
— К нашему стаду чужие олени пришли, однако, на пере-
вале Люди пропадают, — говорит он, бросая на «пол» куски
чужих ремней, расшитых цветными лоскутами.
— Кто-нибудь пришел?
— Нет. Видишь, от лямок куски остались? Когда человек
замерзает, он не может развязать на олене ремни, режет
ножом. Как так, ты много тайга ходишь, догадаться не мо-
жешь! — упрекает он меня.
— Кто же это может быть?
— Однако, Лебедев. Другой люди тут нет. У него рабо-
тают олень Ироканского колхоза. Их метки я хорошо знаю.
Искать Лебедев надо. Шибко скоро искать, погода худой...
Однако, вечером он был под перевалом, да не успел пере-
валить. Иначе увидел бы примятую дорогу, сюда пришел.
Догадка Улукиткана у всех вызывает тревогу. Решаемся
итти на перевал вдвоем с Василием Николаевичем. Нельзя
оставаться в неведении, не узнав, что случилось с людьми.
А буран, как назло, разыгрался, грозит сорвать палатки и
разметать наш лагерь. В такую погоду, если человек не
успеет устроить себе убежище, упустит момент и не добудет
огня раньше, чем закоченеют руки, — он погибнет! Нужна
исключительная сила воли, чтобы противостоять пурге, за-
стигнувшей тебя в открытых горах, да еще на перевале. Мы
хорошо помним буран на Джугдырском хребте и знаем, как
обезоруживает человека холод.
Собираемся быстро. В котомки кладем топоры, По горсти
сухарей, куску мяса, котелок, аптечку, сверток березовой
коры, меховые чулки. С нами идут Бойка и Кучум. Улукит-
кан, присев на корточки, молча следит за сборами.
— Где же нам искать их? — спрашиваю я.
Старик смотрит на меня в упор, и я чувствую, что в нем
происходит какая-то борьба.
— Пурга шибко большой, кругом ничего не видно, блу-
дить будете, пропадете. Однако, я пойду с вами.
— Что ты, Улукиткан, не заблудимся, в крайнем случае
собаки выведут. А тебе куда по^ такому ветру?
— Пойду, маленько дожидай,—^решительно произносит
он, выползая наружу. Выходим следом за ним и пытаемся
уговорить старика остаться. Но он настаивает на своем.
150
— Ты как хочешь, а моя пойду, не могу оставаться
в палатке, когда люди пропадают, — твердит он нервно, за-
талкивая в котомку маут *.
— А его зачем берешь?
— Маут обязательно нужно. На перевале шибко ветер,
все привязываться будем.	....
Этого мы, конечно, не предусмотрели.
На старике латаные штаны, сшитые из тонкой лосины,
опущенные поверх унтов и перевязанные внизу веревочками.
Все та же старенькая дошка, теперь уже почти без шерсти,
загрубевшая от постоянной стужи. Она торчит коробом на
спине, не сходится спереди и завязывается длинными ремеш-
ками. Грудь, как всегда, открыта, шею перехватывает ста-
ренький шарф.
— Ты так хочешь итти? Без телогрейки? — удивляюсь я.
— Хорошо, мороз догоняй нету, — шутит старик, набра-
сывая на плечи котомку.
Пурга скоблит склоны гор, наметая длинные сугробы.
Ничего не видно. Идем вслепую, придерживаясь подъема и
полузасыпанной борозды промятой дороги. Встречный ветер
выворачивает из-под ног лыжи. Улукиткан отстает. Сгорбив-
шись, он подставляет стуже то одно, то другое плечо, при-
крывает лицо рукавицами, часто отворачивается, чтобы пере-
вести дух, и, наверное, страшно мерзнет в своей убогой
одежонке, а теплее одеться не захотел.
«Зачем он идет? Зачем подвергает себя таким невероят-
ным испытаниям?» — думаю я, а в душе зависть. Какую
суровую школу нужно было пройти этому человеку, чтобы
в восьмидесятилетием возрасте сохранить страстную любовь
к жизни! Это она заставляет его сердце биться, спасает от
проклятого холода, толкает лыжи вперед, отгоняет, старче-
скую немощь...
Перед перевалом ветер набрасывается рывками, слепит
глаза. Идем тихо, будто тащим на гору тяжелый груз. Улу-
киткан выбивается из сил, часто падает, лыжи парусят и
не дают ему встать без посторонней помощи. Пришлось до-
стать маут, связаться им и цепочкой брать последний подъем.
Впереди идет Василий Николаевич, за ним— я, а старик
за моей спиною тащится на поводке, тяжело передвигая
лыжи.
В седловине стало еще хуже. Ветер, как в трубе, гу-
дит, 'мечется. Мы подбираемся к левому склону перевала
и под защитой огромного камня останавливаемся отдох-
нуть.
* Маут —длинный тонкий ремень для ловли оленей.
151
— Проклятый холод тело царапает, будто не видит, что
на мне одна парка *, — шепчет Улукиткан посиневшими гу-
бами.
Куда итти? Где найдешь следы людей, если сквозь буран
дальше пяти метров ничего не видно? Кричать бесполезно:
никто не услышит... Не знаю, чем бы кончились эти поиски,
если бы сама природа не сжалилась над нами.
Совершенно неожиданно буран оборвался, передохнул и
ударил с тыла. В воздухе произошло странное замешатель-
ство. Словно табун диких коней, застигнутый врасплох, тучи
вздыбились, падали на горы и исчезали. Пурга удирала на
запад и оттуда грозилась расправой, ветер метался по сед-
ловине, не зная, куда деться.
— Крутит — хорошо, однако эскери карты перетасовал,
погода будет, — подбадривает нас Улукиткан, беспокойно
поглядывая по сторонам.
Выглянуло солнце. Мы осматриваем седловину, но ника-
ких признаков пребывания здесь людей не находим.
За перевалом — плотный туман. Виден только склон
хребта да край леса в глубине ущелья. От него к перевалу
тянется прерывистой чертой нартовый след. Метров за двести
до верха он теряется среди заледеневших передувов.
— Оргал! ** — вдруг крикнул Улукиткан, показывая на
тонкую палку, торчащую поверх снега. — Однако, тут есть
нарты.
Мы спускаемся к оргалу. Василий Николаевич достает
топор, рубит заледеневший бугор, под которым действительно
лежат нарты. На одной из них — палатка, печь, пила, осталь-
ные пусты. Вероятно, обоз, не добравшись до перевала всего
лишь две сотни метров, был застигнут пургою. Люди успели
только обрезать на оленях лямки и убежали в тайгу, не за-
хватив почему-то с собою палатку и печь, без которых, ка-
жется, совершенно невозможно спастись в такую стужу. Что
с ними случилось дальше, трудно даже представить.
Отпускаем собак. Скатываемся вниз. Бойка и Кучум уже
далеко впереди несутся полным ходом навстречу ветру. Со-
баки чуют дым или запах человека. Василий Николаевич
бросает мне котомку, снимает телогрейку и мчится на лыжах
за ними. Со страшной быстротой он уходит от нас, оставляя
позади себя длинную стежку снежной пыли. Нужно не поте-
рять собак из виду.
Нартовый след уходит от нас все дальше влево. Собаки,
вероятно, бегут напрямик. Мы спускаемся не торопясь, за
* Парка — легкая оленья дошка.
** Оргал — длинная палка, которой погоняют упряжных оленей.
152
t ‘
После пурги Джугджур сиял ослепительной белизной.
Остатки разрушенных морем скал — останцы
Алгычанский пик высоко поднимался над скалистым
Джугджуром.
-
Кучум.
Проводники Улукиткан (слева) и Николай за чаепитием.
.*•*»*'
Хорошо отдохнуть на подъеме под апрельским солнцем!
Послышался стук в дверь, и на пороге появился козел.
Взору открылся Становой хребет.
лыжней Василия Николаевича. В воздухе чувствуется запах
дыма. Наконец мы слышим человеческие голоса.
Нас встречают Бойка и Кучум. Они прыгают, визжат,
точно хотят сообщить что-то интересное. Сквозь туман выри-
совывается странное нагромождение из хвойных веток, защи-
щенное от ветра беспорядочно наваленными деревьями. Мы
подходим ближе.
— Пресняков! Здравствуй! Ты как сюда попал? — узнаю
я лебедевского десятника.
— У нас за перевалом оставлен груз, едем за ним, да не-
много промешкали, буран захватил на гольце, — отвечает он,
не менее удивленный нашим появлением.
У костра, под замкнутым навесом из хвои, скорчившись
под ватным одеялом, лежит маленький человек. Голова его
перевязана красным лоскутом, в быстрых соболиных гла-
зах — боль, губы кровоточат. Узнав Улукиткана, он с трудом
приподнимается и молча протягивает ему маленькую, почти
детскую руку, вспухшую от волдырей. Старик присаживается,
и между ними завязывается разговор.
Пресняков, кивнув головою на больного, начинает рас-
сказывать:
— Наш проводник. Одежонка на нем плохонькая, не по
климату, а новую телогрейку и брюки, вишь, не захотел на-
деть, пожалел, оставил в лагере, вот и прохватило на гольце,
за малым не пропал! Поднимаемся это мы на перевал, вижу,
мой Афанасий не встает с нарт. Я к нему, а он уже не шевелит-
ся, что-то бормочет, застыл. Хотел оленей повернуть обратно
в тайгу, они запутались в ремнях, ни туда ни сюда. А от вет-
ра нет спасения. Конец, думаю, и тебе, Пресняков. Обой-
дешься без похорон. Оленей все же решаюсь отпустить,— при
чем тут животное? Но руки закоченели, не могут развязать
лямок. Хорошо, что на боку нож. Перерезал ремни, а самому
пропадать неохота, схватил постель, топор — и с Афанасием
вниз. Где волоком его протащу, где на себе. А он не может
итти, замерз. Ну и помаялся я с ним! Кое-как дотащился
сюда, разжег костер, давай мужика снегом растирать, а он
кричит благим матом, значит руки, ноги зашлись.
- — Чего же вас понесло в такую непогоду на хребет? Не
впервые же ты в тайге, — задает вопрос Василий Николаевич.
— Моя вина, Афанасий предупреждал: пурга будет,
а я понадеялся на свою силу, думаю, успеем перевалить. На-
стоял на своем. Сам бы пропал, уж поделом, а ведь человека
погубил бы зря...
У костра тепло. Мы отогреваемся. Развязываем котомки,
угощаем товарищей мясом, сухарями. Пьем чай. Улукиткан
и Афанасий разговаривают безмятежно, будто во всем
153
'случившемся нет для них ничего необычного. Жители этого,
сурового края, вероятно, свыклись со всеми капризами при-
роды, с ее беспощадностью к человеку. То, что многим из нас
кажется удивительным, порой даже чудовищным, для них
потеряло свою остроту, стало неизбежностью. Здесь чаще,
чем в других местах, люди встречаются со смертью. Они при-
выкли спокойно смотреть ей в глаза.
Пока я занимался больным, обмывал раны, делал пере-
вязку, Василий Николаевич с Пресниковым успели притащить
с перевала нарту с вещами. Мы поставили палатку, устано-
вили печь, напилили дров и ушли. Афанасий остался один.
К ночи придет к нему Геннадий, и они тут дождутся нас
с обозом.
Через день, захватив лебедевский груз, мы покинули вер-
ховья Купури. Промятую нами три дня назад дорогу хотя и
занесла пурга, но подниматься по ней было легче, чем по
целине. Да и олени за эти дни немного отдохнули, шли
бодрее. На крутых местах нарты наполовину разгружали и
вытаскивали их поодиночке, зачастую сами впрягаясь в лям-
ки или помогая сзади.
Последний раз я смотрю на пройденный путь, скрытый
в глубоких складках угрюмых отрогов Джугдырского хребта.
Купури не видно, все заслонили набегающие друг на друга
уступы снежных гор, и только торчащая далеко внизу бес-
форменная скала напоминает об этом суровом ущелье. Пере-
житое нами — тревоги, бессонные ночи — уже потеряло
свою остроту. Наши мысли и желания устремлены вперед.
Прощай, негостеприимное ущелье Купури!
Перед спуском в Кукурское ущелье задерживаемся, что-
бы еще раз проверить нарты и упряжь. Я выхожу на боко-
вую возвышенность. Даль свободна от дымки и тумана. На
север и восток открывается обширная панорама гор, облитых
снежной белизною. Слева, из-за ближней сопки, вырисовы-
ваются отроги Станового, отмеченного полосами темных
скал и зубчатыми рядами. Невысокие утесы, сбегая вниз,
теснятся по краям извилистых ущелий. Правее же, насколько
видит глаз, раскинулись волнистые отроги Джугдырского
хребта. Темными пятнами выделяются цирки, по гребням
лежат руины скал. Изломанные контуры вершин исчертили
край синего неба.
Между Становым и Джугджурским хребтами мы не уви-
дели сколько-нибудь заметной глазу границы. Это один и тот
же хребет, может быть несколько пониженный к морю и раз-
деленный только названиями. Нам впервые приходится осма-
тривать Становой так близко с земли. Он поражает своей
грандиозностью, крутизною и мрачным обликом. Даже при
154
беглом знакомстве с этой частью хребта уже можно навер-
няка сказать: здесь нашим людям придется много потрудить-
ся, чтобы разобраться в диком и сложном рельефе.
Когда мы заехали за своими, у них уже была свернута
палатка и упакованы вещи. Афанасий чувствовал себя не-
плохо, хотя лицо и руки его покрылись струпьями. Вероятно,
на этом и закончится вся его история с пургою.
Наш*путь идет по реке Кукур —самому верхнему из
больших правобережных притоков Маи. Едем редколесьем, по
нартовой дороге, проложенной обозом Лебедева. Здесь снег
мельче, олени идут веселее. Запели полозья, ожили бубенцы.
Вокруг нас все млеет под теплыми лучами солнца. Кажется,
где-то близко незримо крадется весна. Никогда еще мы не
ждали ее с таким нетерпением, как в этот год.» Да разве
только мы? Уже начал прихорашиваться лес. Ветерок рас-
чесывает у елей густые пряди крон; по-девичьи задорно шу-
мят вершинами березы; лиственницы пахнут разнеженной
солнцем корою, а кочки, вылупившиеся из снега, пахнут про-
гретой прелью. Появились и птицы. Вот на рябине спорит
стайка черноголовых синиц, где-то внизу кричит желна и ча-
сто попадаются на глаза белоспинные дятлы. Их стук, вли-
вающийся в дребезжащую трель, не смолкает в лесу. Сегодня
впервые мы почувствовали пробуждение природы, и это
будто окрылило нас.
Войка и Кучум где-то отстали. Караван растянулся. Улу-
киткан тихо поет, вероятно про теплый день и благополуч-
ный путь. А солнце становится все щедрее. Однообразные
звуки бубенцов, скрип полозьев и постукивание копыт наго-
няет сон...
Ночуем на бывшей стоянке Лебедева. До лагеря остается
день езды.
Вечереет. С гор струится холод. Стая белых куропаток
шумливо проносится над палатками, направляясь в боковой
лог. Василий Николаевич второпях поручает поварское дело
Геннадию, а сам с ружьем бежит следом за нами.
Собак все еще нет. Это озадачило меня.
— Кого-нибудь нашли, соболя или колонка, — придут.
Ворон мимо трупа не пролетит, собака мимо табора не про-
бежит, — успокаивает меня Улукиткан.
Я усаживаюсь за дневник, но писать не могу, мысли бес-
прерывно возвращаются к собакам. А что, если действитель-
но связались с соболем, они же не отстанут от него и завтра,
пока кто-нибудь из нас не подойдет к ним. Винить-то их
нельзя, они делают свое дело. Наконец мне становится в тя-
гость неопределенность, беру винтовку и ухожу на ближнюю
сопку, в надежде услышать их лай.
155
Бойка и Кучум наследовали от своих предков, Левки и
Черни (в прошлом много лет сопровождавших нашу экспе-
дицию), все качества зверовой лайки: страстность, прекрас-
ное чутье, неутомимость и преданность человеку. Они выпол-
няют у нас большую работу и не раз выручали из беды. Мы
по праву называем их своими четвероногими друзьями и не
представляем себя в тайге без них. Бойка и Кучум легко
улавливают тончайшие звуки, недосягаемые для нашего
слуха. По их поведению легко догадаться о присутствии
поблизости - зверя, переломе погоды и о многом другом. Это
очень дополняет впечатления о местности, где мы путеше-
ствуем, делает наблюдения более полноценными. По лаю
собак легко определить, с кем они имеют дело: на рысь,
росомаху рни нападают напористо, злобно; лося берут мягко,
лают прерывисто, иногда с длительной паузой; колонка, со-
боля, загнанных на дерево или в дупло, облаивают однотон-
но. Белка их интересует только в сезон промысла.
С вершины,. куда я поднялся, видны небольшим полукру-
гом заснеженные хребты. По широкой долине змеится Кукур,
врезаясь бесчисленными вершинами в крутые склоны гор.
С юга по его ледяной поверхности тянется тонкой стружкой
нартовый, След. Солнце багряным кругом вползает в гори-
зонт. Дремлет черная тайга, плотно закутываясь в сизую
дымку. С . зубчатых вершин спускается темнота.
Я присаживаюсь на валежину и наблюдаю, как гаснет
изумрудно-лиловая заря на потемневшем небе.
«У-у-гу„. — у-у-гу...» — бубнит протяжно филин.
«Неужели соболь мог их увести так далеко, что даже лая
не слышно», — думал я, уже потемну спускаясь с сопки.
В лагере пахнет паленым пером и дичью.
— Не слышно? — спрашивает Василий Николаевич. —
Придется утром итти искать. Если у соболя задержались —
я им всыплю горячих, отобью охоту с мелочью связывать-
ся, — грозится он, помешивая в кастрюле вар'ево, от которого
несет перепрелой ягодой и кислотою.
— Опять задержка. Пока доберемся до Кирилла Родио-
новича, весна будет, — ворчит Геннадий, просовывая в печь
общцпайную и синюю от худобы куропатку.
После чая Василий Николаевич починил лыжи, достал из
потки свисток для рябков, осмотрел его, продул и положил
в боковой карман- Добавил в кисет табаку. 
Морозная, ночь высушила размягший за день снег, сверху
его затянуло хрупким настом. Идем с Василием Николаеви-
чем нартовым следом обратно к перевалу. Слева — в полном
разливе заря, справа — над горами висит запоздалый месяц.
Тихо, только под лыжами хруст.
156
Идем ходко. Мороз щиплет лицо. Следа собак, все еще
не видно, а уж скоро перевал.
— Вы ничего не слышали? Вроде ухнуло что-то, — спро-
сил вдруг Василий Николаевич, снимая шапку и прислущи-.
ваясь.
— Наверное, лесина упала.
Мы простояли еще с минуту и только тронулись, как до
слуха ясно донесся лай собак.
— Ишь, куда их черти ' занесли, под голец. Так и есть,
соболя загнали, больше некому быть в россыпях, — сердился
Василий Николаевич.
Он торопливо подоткнул за пояс полы однорядки, сбил
с лыж бугром настывший снег и торопливо зашагал на звук.
Глаза его азартно заблестели.
Поднялись на берег реки, стали забирать вправо к отрогу.
Лай доносился глухо, как отдаленный звон колокола. Торо-
пимся на звук. А что, если собаки держат крупного зверя —
сокжоя * или сохатого? При этой мысли сердце стучит прият-
ной тревогой.
— Непутевые они у нас, ей-богу, нашли время зверуш-
ками заниматься! Это Бойка зачинщица и Кучума сбивает.
Вот уж доберусь до нее! — говорит Василий Николаевич
строго, а в голосе звучит явная ласковость. И хотя я знаю,
что Бойку и Кучума он не обидит, но подзадориваю его:
— Следует! Как же это они, не спросившись, соболем
занялись?!
Он вдруг затормаживает лыжи и меряет меня строгим
взглядом.
— Думаете, не всыплю? Только шерсть полетит с нее!
Посмотрите...
— Давно ты грозишься, да забываешь.
Огибаем крутой склон отрога и выходим в широкий рас-
падок. Кругом лес. Узкие языки ельников забегают в боко-
вые разложинки и поднимаются до границы курума.
— Вот и след собак, бежали прыжками! — кричит Васи-
лий Николаевич, поворачивая лыжи по их следу. — Так и
есть, соболя прогнали, — добавил он.
Через километр следы привели нас к густой развесистой
ели. Под ней все было истоптано, примято, на стволе видне-
лись свежие борозды от когтей собаки. Но поблизости никого
не было. След соболя ушел через лес к соседнему отрогу, со-
баки же убежали в противоположную сторону, и мы решили,
что наших псов отвлекло что-то более интересное, нежели
соболь. Но что именно, догадаться не могли.
* С о к ж о й — дикий северный олень.
157
Через полкилометра сдвоенный след собак свернул влево,
выбежал на верх гряды и нырнул в соседний распадок. Теперь
лай слышится ясно, но понять, кого они «обхаживают», невоз-
можно: голоса стали неузнаваемые, хриплые.
• 'За гребнем — темный ельник, прикрывающий крутой рас-
падок. Оттуда-то и доносится лай. Василий Николаевич мчит-
ся вперед, забираясь все глубже в лес. Он подкатывается
к собакам, но внезапно делает огромный прыжок вверх, пово-
рачивается в воздухе. Я вижу его лицо, искаженное страхом,
он хочет что-то крикнуть, предупредить, но успевает только
Взмахнуть рукой и падает в рыхлый снег. Невероятным уси-
лием я, пытаясь задержаться, торможу ногами, но лыжи не
повинуются, ползут по инерции к невидимой опасности. Хва-
таюсь за дерево. Вдруг земля выскользнула из-под ног, лес
перевернулся, ? зарываюсь глубоко в снег, на мгновение со-
знание покидает меня.
Приподнимаю голову, чтобы осмотреться. Василий Нико-
лаевич все еще барахтается в яме, пытаясь подняться на ноги.
Собаки неистовствуют, атакуя кого-то под выскорью *. Хочу
встать, но одна лыжа оказалась сломанной, а вторая застряла
в стланике. Я нечаянно взглянул вперед и... обомлел. Из-под
выскори высунулась лобастая морда медведя. Зверь метнул
злобно глазами, рявкнул и исчез в берлоге. Собаки, отскочив
на миг, вновь подступили к лазу **. Острое чувство беспомощ-
ности овладевает мною. Я ищу упавшую в снег винтовку, ру-
гаю себя за неповоротливость. А тут, как на грех, не могу вы-
свободить ноги. В сознании с необычайной ясностью вырисо-
вывается вся опасность нашего положения. Что, если медведь
сейчас выкатится из берлоги, вздыбит и, прежде чем я найду
ружье, протянет ко мне косматые лапы? Тут уж вся надежда
на верных Бойку и Кучума. Накинутся они на зверя сзади,
вопьются ему в «шаровары» острыми зубами и примут на се-
бя всю медвежью ярость. Да и Василий не оробеет, бросится
с ножом на выручку товарищу! А. тем временем я найду ружье
и выстрелом свалю на снег зверя. Все это молниеносно проно-
сится в голове. Холодный пот, словно острая щетина, прони-
зывает тело. Нет более острых переживаний, чем встреча
с медведем у берлоги.
Справляюсь с минутным смятением, беру себя в руки. Ко
мне подкатывается Василий Николаевич и повелительным то-
ном требует, поторапливаться.
— Зверь может сейчас появиться! Где винтовка? — кричит
он.
* Выскорь — вывернутые корни упавшего дерева.
** Л а з — входное отверстие в берлогу.
158
о
Наконец-то я освободился от лыж. Встаю. Продуваю ствол
ружья, забитый снегом, и мы отходим влево, чтобы осмотреть-
ся. Собаки, подбодренные нашим присутствием, поочередно
врываются в лаз, но мгновенно отскакивают, отпугнутые ры-
чанием зверя. «Какая чертовская смелость!» — думаю я, на-
блюдая за схваткой. Зверь снова показал на мгновение свою
разъяренную морду, и я ловлю на себе его зеленовато-холод-
ный взгляд.
Берлога была сделана на крутом косогоре лога, под
выскорью давно свалившейся ели. Снег вокруг плотно утоп-
тан, мелкий ельник и ерник, торчавшие поверх снега, обгры-
зены. Это работа собак. Они лучше нас знают, на что способен
этот зверь, и постарались очистить «рабочее место» от всего,
что мешало им атаковать медведя.
Становиться против лаза опасно, место неудобное и крутое.
Зверь может наброситься даже и после удачного выстрела.
Спускаюсь немного ниже и чуточку правее. Наскоро вытапты-
ваю место под березой. Легкий озноб нервно холодит тело.
Зрение, слух, мысли — все сосредоточено у лаза, где собаки
отчаянным лаем вызывают косолапого на поединок. Зверь
фыркает, злобно ревет, отпугивая наседающих псов.
. Проходит минута, другая... Василий Николаевич, прижи-
маясь плечом к ели, пристальным взглядом следит за берло-
гой. Вдруг снег там дрогнул, разломался и на его пожелтев-
шем фоне показалась могучая фигура медведя — гордая,
полная сознания своей страшной силы. На секунду задержав-
шись, он как бы решал, с кого начинать.
Собаки быстро меняют позицию, подваливаются к заду
медведя и мечутся на линии выстрела. Я выжидаю момент.
Медведь торопливо осматривается, поворачивается вправо, ва
159
мгновение меняет ход, скачком бросается влево, подминает
под себя обманутого Кучума. На выручку рванулась Бойка.
С одного прыжка она оседлала зверя и вместе с ним катится
вниз. Вырвавшийся Кучум лезет напролом. Все смешалось со
снежной пылью, взревело и поползло на меня. Вот, мелькнула
разъяренная пасть зверя, хвост Бойки, глыба вывернутого
снега. Медведь огромным прыжком все же смахнул . с себя
собак и бросился ко мне, но пуля предупредила его ата-
ку. Зверь ухнул, круто осадил зад и, воткнув в снег окровав-
ленную морду, скатился к моим ногам. От его прикосновения
у меня зашевелились под шапкой волосы и заледенело
тело.
Василий Николаевич бросается к собакам, поднимает Бой-
ку. У нее разорвана грудь. Кучум визжит, царапает лапой
возле уха, из открытого рта тянется кровавая слюна. Мы стру-
ним рёмнями морду Бойки, укладываем на снег и начинаем
оперировать. У меня в шапке нашлась иголка с обыкновенной
черной ниткой. Иголка с трудом прокалывает кожу, собака
визжит, корчится в муках под неопытной рукой «хирурга».
Все же нам удается в четырех- местах схватить кожу. Кучум
отделался только прокусами.
Василий Николаевич стал закуривать, я протер ствол
ружья, а собаки, немного успокоившись, задремали. Устали.
Шутка ли, поработать сутки у берлоги!
Медведь оказался крупным и в роскошном «одеянии». Его
густая темнобурая шерсть переливалась черной остью от еле
уловимого ветерка. Короткую шею с лобастой мордой пере-
хватывал белый галстук. От длительного бездействия когти
у зверя сильно отросли, загнулись внутрь.
— Добрая чекалочка, — посмеялся Василий Николаевич,
взглянув на лапу.
Он не подошел к зверю и не проявлял сколько-нибудь за-
метного любопытства. Такое равнодушие обычно овладевает
зверобоем после удачного выстрела. Именно после выстрела и
обрывается вся острота и прелесть зверовой охоты. Хотя на
этот раз выстрел принадлежал мне, но Василий Николаевич
остался верен себе. Сколько раз я наблюдал за ним. Он давно
потерял счет убитым зверям, схваткам с медведем, добытым
соболям. И все же каждый раз, увидев' зверя, он с новой силой
воспламеняется страстью следопыта-охотника. Тогда для него
не существует расстояний, пропастей, темноты, пурги. С лег-
костью юноши он бежит через топкие мари, карабкается по
скалам, пробирается сквозь стланиковые заросли, не чув-
ствует ушибов, царапин на лице — все подчинено этой стра-
сти. Но вот прогремел выстрел — и все в нем заглохло. Он
превращается в того самого Василия Николаевича, который
160
поражает вас спокойствием, добродушием Человека, неспособ-
ного обидеть и курицу.
Уходя за нартами в табор, он сказал, кивнув головой на
зверя:
— Сало снимайте пластами. Тушу не дробите, разделы-
вайте, как сохатого.
. В теплых лучах солнца млела безмолвная тайга. За горба-
тым отрогом в глубине долины копится грязный дым, выда-
вая лагерь. Откуда-то появилась кукша. Попрыгала по. вет-
кам, повертела чубатой головой, поразмыслила и пошла зво-
нить на всю тайгу:
«Кек... кек... ке-ке...»
Череп и шкура убитого медведя должны были войти в мою
коллекцию, предназначенную для Биологического института
Западно-Сибирского филиала Академии наук. Поэтому первым
долгом я произвожу внешнее описание и делаю необходимые
измерения, а потом уже начинаю свежевать. Кладу зверя на
спину, распарываю ножом кожу от нижней челюсти через грудь
до хвоста, затем подрезаю ноги по внутренней стороне до про-
дольного разреза и отделяю подошву от ступни, но так, чтобы
при коже остались когти.
Медведь жирный, шкура отделяется только под ножом.
Вспарываю брюшину. Вся внутренность залита жиром. В ма-
леньком желудке и кишечнике пусто, их стенки покрыты про-
зрачной слизью. Затем переворачиваю тушу вверх спиной и
делаю глубокий разрез вдоль хребта. Толщина сала на крестце
пятьдесят . пять миллиметров. Это после шестимесячной
спячки!
Василия Николаевича все еще нет. Собаки крепко спят.
Я разжег костер, достал записную книжку и, усевшись у огня,
стал записывать мысли, навеянные встречей с медведем.
Удивительно, как разнообразны условия, в которых живут
звери и птицы. Какой разительной приспособленностью и каки-
ми разнообразными инстинктами наградила их всех природа!
Это особенно заметно осенью, когда кончаются теплые дни,
слетает с деревьев красочный наряд, умолкают уставшие за
лето ручейки и жесткие холодные ветры напоминают всем о на-
ступающей зиме. Травоядные покидают открытые места лет-
них пастбищ, высокогорье и двигаются в тайгу, в районы мел-
ких снегов. За ними потянутся хищники. Грызуны зароются
в норы, стаи гусей, уток, болотных и лесных птиц устремятся
к дальнему югу. В их полете, крике, даже в молчании, что ца-
рит в это время в природе, всегда чувствуется неизмеримая
печаль. Нет живого существа, не встревоженного приближаю-
щейся вслед за осенью стужей. К этому времени у медведя
( пробуждается инстинкт зарыться в землю. Ложится он в бер-
11 Г. Федосеев	161
логу с большим запасом жира (худой зверь, а тем более боль-
ной, не ляжет в берлогу. Он обычно погибает в первой поло-
вине зимы от голода и холода). Неискушенному наблюдателю
кажется, что медведю много надо жира для зимовки, ведь
спячка его в Сибири длится около шести месяцев. Срок боль-
шой, но, как ни странно, за это время он очень мало расходует
жира: его организм почти полностью прекращает свою жиз-
недеятельность. Мне всегда спячка медведя напоминает горя?
чий уголек, спрятанный в теплую золу прогоревшего костра.
Он сохраняет огонь чуть ли не сутки, тогда как на поверхности
уголек потух бы через десять-пятнадцать минут.
Для чего же нужен медведю такой большой запас жира?
Не проявила ли природа к нему излишней щедрости? Конечно,
нет. Во время спячки жир служит изоляционной прослойкой
между внешней температурой и температурой внутри орга-
низма.
Как только медведь покинет берлогу и организм его вос-
прянет от оцепенения, а это обычно бывает в апреле, сразу
же восстанавливается деятельность всех его функций и появ-
ляется большая потребность в питательных веществах. Но где
их взять? Кругом еще лежит снег. Взрослого зверя: сохатого,
сокжоя или кабарожку — трудно поймать, а телята появляются
на свет только в конце мая — начале июня, да и птиц ему не
скрасть, для этого он слишком неуклюж. Растительного же
корма еще нет. В желудке убитых в апреле и мае медведей
обычно находишь личинок, чер-
вячков, муравьев, корешки раз-
личных многолетних растений
и даже звериный помет. Но
разве может такой пищей он
прокормиться? Да и разорен-
ные им норы бурундуков, где
иногда удается достать две-три
горстки ягод или кедровых
орехов, не спасли бы медведя
от голодовки без осеннего за-
паса жира.
Василий Николаевич при-
ехал на трех нартах. Мы раз-
ложили на них мясо, увязали
и тронулись в обратный путь.
Бойку пришлось нести на ру-
ках до реки. Кучум, прихрамы-
вая, плелся сзади. Над лесом,
каркая, летели к выброшенным
кишкам две вороны.
162
В лагере праздник. Все ожили. Даже Афанасий вышел из
палатки встречать нас. Он улыбается, болезненно растягивая
губы, скованные коркой.
Вечер вкрадчиво спускается со склона гор. Гаснет за гори-
зонтом свет. Исподтишка ершится ветерок. На востоке одино-
кая туча прикрыла космами вершины. Большой костер ввин-
чивает в плотное небо сизую струйку дыма. На таганах,
в закопченных котлах, варится свеженина, тут же на деревян-
ных шомполах румянится шашлык. Мы все сидим возле огня,
глотая сочный запах, и следим за Василием Николаевичем —
«главным дирижером».
Наконец ужин готов, и все идут в палатку.
Старики едят быстро. В левой руке мясо, в правой острый
нож. Зубами захватят край куска, чиркнут пр нему ножом
возле губ, глотнут. Рука еле поспевает закладывать, отре-
зать. Мясо почти не пережевывают. Словно зубы предназначе-
ны у них для другой, более сложной работы: нужно ли подтя-
нуть потуже подпруги на олене, развязать узел на ремне,
протащить сквозь кожу иголку или что-нибудь оторвать, от-
грызть — все это старики обычно делают зубами. В этой при-
вычке и ловкости, с какой работают у них челюсти, есть что-то
первобытное.
Рядом со. мною сидит Улукиткан, роясь заскорузлыми
пальцами в своей чашке. Мяса много, оно жирное, глаза ста-
рика отдыхают, млея над теплым медвежьим паром. Ест он
без хлеба, поспешно отрезая и глотая куски. Устанет — пере-
дохнет, отдышится, хлебнет из блюдца горячего жира, и снова
у губ заработает нож.
— Эко добро медвежье сало: сколько ни ешь—‘брюху не
лихо, — говорит старик, слизывая с блюдца жир.
Лиханов от него не отстает, Он высасывает из костей соч-
ный мозг, глаза размякли, посоловели; засаленная бороденка
лезет в рот. Афанасий разбинтовался, так вольнее. Он черпает
кружкой жир из котла, пьет его, процеживая сквозь больные
губы, и с завистью поглядывает на стариков.
Все они едят много, отяжелев, валятся на бок и полулежа
еще доскабливают, обсасывают кости. Затем .пьют чай, разго-
варивают.
— Уже десятый час, пора спать, завтра рано подъем,—
предупредил я.
—- Эко спать, после жареного мяса сна не жди, — заметил
Улукиткан.
Василий Николаевич принес в палатку больную Бойку, по-
корную, с печальными глазами, и сейчас же в щель просуну-
лась голова Кучума. Умное животное следило за нами, будто
ему интересно было знать, что же мы намерены с его матерью
11*	163
делать. Но как только Бойка начала визжать', биться в руках,
он поспешно убрался.
Мы выстригли вокруг раны узенькую полоску шерсти, про-
мыли иодом и уложили Бойку спать.
Ночью сквозь сон я слышал разговор в палатке проводни-
ков, хруст костей и причмокивание губ. Старики продолжали
ужин.
Утром пришлось задержаться: долго искали оленей. День
солнечный. Лес слабо шумел. Пахло отогретой хвоей. Над бро-
шенной стоянкой горбилось белое облачко, присосавшись к бо-
ковому отрогу и уронив легкую тень на наш след.
Кокур — небольшая речка, образующаяся от слияния мно-
гочисленных ручейков, сбегающих с крутых склонов Станового
и Джугдырского хребта. Километрах в десяти ниже перевала
она течет узким руслом, въедаясь в угрюмые отроги, прегра-
дившие ей путь к Мае. Горы не расступились, а скалами повис-
ли над щелью, по дну которой течет Кукур.
Мы ехали по льду реки. Солнце и, кажется, само небо
прятались за скалами. Нас встретила. промозглая сырость, ни-
когда не продуваемая ветрами. Малейший звук, зародившийся
в тишине ущелья, сразу усиливался, множился, отражаясь от
ворчливых скал. Олени, подбадриваемые криком проводников,
бежали дружно, отбивая копытами дробь.
Остались позади бесчисленные кривуны и разнообразные
ансамбли скал. Но край ущелья еще не виден. Пейзаж скуч-
ный. Высокие стены скал, словно гигантские занавеси, испи-
саны скупым рисунком долговечных лишайников. Редко где
увидишь Карликовую березку или прутик багульника, посе-
лившегося на холодных уступах скал. Неожиданно мы вспуг-
нули двух черных воронов. Их присутствие в этой глубокой
щели озадачило нас. Рядом светлая долина, где много солнца
и есть где. разгуляться крыльям, но птицы живут здесь, предпо-
читая мрак,- застойную сырость, а летом к тому же и несмол-
каемый грохот-реки.
Но вот скалы раздвинулись, пропустив в ущелье свет солн-
ца. Весело заиграли бубенцы на передних упряжках. Ки-
ломётров -чер^з-'десять,- наконец-то, показался берег Маи. Тут
мы и заночевали-.
Река Мая- в I верхней части протекает по плоской и сравни-
тельно широкой долине, затянутой смешанным лесом, преиму-
щественно лиственничным. Горы здесь пологие, с хорошо раз-
работанными лощинами. Зато дальше, отступая от реки,
виднеются громады -угловатых гольцов. Кругом нерушимо ле-
жит зима, и только лес шумит не по-зимнему, напоминая о не-
далеком переломе.
Утро застало нас в пути. Из-за правобережного хребта
164
грузно поднимались взбудораженные ветром тучи. Толкая друг
друга, они расползались, затягивали небо. А следом за ними
мутной завесой хлестала по вершинам гор непогода. Тянула
встречная поземка. Снова захолодало. Свежие хлопья снега
косыми лучами падали под ноги, засыпая следы каравана.
В двенадцать часов мы добрались до лагеря Лебедева.
— Кажется, никого нет!.. — Василий Николаевич соскочил
с нарт и заглянул в палатку.
• Стоянка занесена снегом. Ни человеческих следов, ни нарт,
ни оленей...
— Странно, куда же онй ушли? — удивился я.
— Ты спрашиваешь про людей? Ушли сегодня далеко, не
скоро вернутся, — пояснил Улукиткан.
— Откуда ты узнал? Догадываешься?
— Эко не видишь, читай, тут хорошо написано, — и старик
показал рукою на ближайшую лиственницу.
На ней мы увидели обыкновенный затес и воткнутую гори-
зонтально ерниковую веточку с закрученным кольцом на конце.
— Ничего не понимаю, обычный затес. Ты шутишь, Улу-
киткан.
— Как шутишь? Поди, не слепой. — Старик с досадой схва-
тил меня за руку, потащил
к лиственнице. — Хорошо
смотри, я рассказывать буду.
Раньше эвенки совсем писать
не умели. Когда ему надо бы-
ло что-нибудь передать дру-
гому человеку, он делал метку
на дереве. Метка разный был.
Если хозяин чума или лабаза
кочевал со становища надолго,
то клал веточку прямо, куда
ушел, а конец заворачивал на-
зад кольцом, — это значит,
обязательно вернется. Понял?
Так сделал и каюр Лебедева.
Если же эвенк кочевал на два-
три дня, то кольцо веточки не-
много опустят вниз. Когда он
уходил на день, другом месте
ночевать не будет — веточку
клал без кольца, концом вниз.
Теперь твоя понимай?
— Как не понять! Но от-
куда ты узнал, что они уехали
сегодня?
165
— Все тут на веточке написано. Ви-
дишь, на ней ножом вырезано четыре
острых зубца подряд и один тупой.
Острый зубец — солнечный день, тупой —
непогода. Значит, они кочевали после че-
тырех подряд хороших дней на пятый,
в непогоду. Теперь хорошо читай сам
и скажи, когда ушли.
— Верно, уехал сегодня, — вмешался
в разговор Василий Николаевич. — Сол-
нечные дни начались с четвертого числа.
Мы еще за перевалом были, продержа-
лись они четыре дня, а сегодня по счету
пятый и первый день непогоды. Ты смот-
ри, как просто и ясно! Грамотному чело-
веку, пожалуй, и лиственницы не хватило
бы все расписать, а у эвенка столько вме-
стилось на веточке.
Лебедев обосновался на берегу Маи,
в двух километрах выше устья левобе-
режного притока Кунь-Маньё. Слева ла-
герь огибала отвесная стена рослого ле-
са, а справа к нему прижался наносник
из серых помятых стволов, принесенных
сюда водою в половодье. Палатка, при-
земистая, как черепаха, сиротливо стояла
под огромной лиственницей. Рядом на че-
тырех ошкуренных * столбах возвышался
лабаз, заваленный грузом и прикрытый
брезентом. Ветер хлопал обгорелой шта-
ниной, пугалом, подвешенным на кривой
жердочке. Под лабазом висели туго на-
битые потки, ремни, посуда проводников,
лежали ящики с гвоздями, цементом, кру-
ги веревок, тросы. Следы же пребывания
людей скрыты под снегом.
Путь окончен. Груз сложен под брезентом, а освободившие-
ся нарты, изрядно помятые жесткой дорогой, лежат переверну-
тые вверх полозьями. В палатке на печке бушует суп, пере-
хлестывая через край кастрюли. Душно от пара и
перегоревшего жира.
Рядом со мною сидит Улукиткан. Он рассказывает о лесной
письменности и внимательно следит, как по бумаге скользит
карандаш.
* Ошкуренный — освобожденный от коры.
166
Из его рассказа я узнал, что в старину эвенки не делили год
на двенадцать месяцев, как это принято всюду. Они его раз-
бивали на множество периодов, в соответствии с различными
явлениями в природе, имеющими какую-то закономерность.
Даже Улукиткан, доживший до пятидесятых годов нашего сто-
летия, все еще пользуется таким календарем. Он говорит:
когда крепкий мороз — январь; много снегу на ветках — фев-
раль; когда медведица щенится — март; прилетают птицы —
май; одеваются в зелень лиственницы — июнь; когда олень
сбрасывает кожу с рогов — август; когда в тайге трудно соби-
рать оленей — сентябрь; белка становится выходной — октябрь;
и так далее. Эти большие периоды, в свою очередь, делились
на мелкие, приуроченные к явлениям в природе, имеющим бо-
лее точное время. Если Улукиткан говорит: «Это было во время
начала паута», — то он имеет в виду примерно десятое июня;
«когда кукушка начала кричать» — двадцатое мая; начало
«гона у сохатых» — пятнадцатое сентября... Этот неписаный
эвенкийский календарь хранит в себе много интересных, про-
веренных столетиями наблюдений о явлениях природы. Как
ни странно, некоторые из этих дат долгое время являлись
предметом споров в научных кругах.	1
Эвенки были и есть прекрасные таежники. От их наблюда-
тельности не ускользают малейшие изменения в окружающей
обстановке, они прекрасно ориентируются в лесу, разбираются
в следах зверей, в звуках и обладают ясной памятью. Для них
в тайге нет ничего нового, неожиданного, ничем их там не
удивишь. При таких способностях веточка с кольцом и над-
резами, которые мы только что рассматривали, вполне заме-
няет им письмо. Эта довольно странная и необычная пись-
менность кочевника, да и деревянная «расписка» и многое
другое дошло до нас из глубокой старины. Жаль, что до сих
пор жизнь лесных людей, теперь уже безвозвратно ушедшая
в прошлое, их своеобразная и, несомненно, интересная куль-
тура остались вне поля зрения наших ученых. Будет непро-
стительно обидно, если со смертью последних свидетелей
мы похороним житейский опыт эвенкийского и других
северных народов, их прекрасное и тонкое понимание при-
роды.
В письме, оставленном Лебедевым для Пресникова, под-
тверждалась догадка Улукиткана. Отряд действительно поки-
нул лагерь сегодня утром. Он ушел иа восток с намерени-
ем обследовать большой узловой голец, со склонов которо-
го берут начало реки Кун-Маньё, Сага, Нимни. Затем
предполагает пробраться на южные склоны Джугджур-
ского хребта. О нашем прибытии Лебедев, вероятно, не дога-
дывался.
167
Сегодня вечером мы встретились в эфире со своими радио-
станциями. Нам передали приятные вести. Главный, инженер
Хетагуров с группой геодезистов третий день штурмует Ча-
гарский голец. Топографы Яшин и Закусин ушли своими
маршрутами в глубину удских марей и по кромке Охотского
моря. След обоза астронома Каракулина, обогнув с севера
Становой, убежал вдоль Джугджурского хребта к истокам
Уяна. Наследили нарты геодезистов по рекам Гуанаму, Арга,
Селиткан. Обогрелась кострами разрозненных отрядов Тугур-
ская тайга, тонкими стружками побежали снежные тропки
к вершинам крутогорбых хребтов. Оживились пустыри чело-
веческими голосами да стуком топоров.
5

Весна идет. — Утро на глухарином току. Странное по-'
ведение медведя. — «Карта» Улукиткана  — Снова в путь.
Сегодня девятое апреля. Я проснулся рано. В лагере спо«
койно, ни суеты, ни говора людского, даже трубы над палат-
ками не дымятся. Это, кажется, первый день за время нашего
путешествия, когда не нужно думать о дороге, о наледях,
когда усталым глазам не надо всматриваться вперед в по*
исках прохода.
К лагерю табуном подошли наши олени. Они лениво потя*
гиваются, выгибая натруженные лямками спины. Затем все
разом повертывают головы в сторону убежавшей от лагеря
реки. Что их тревожит? Я гляжу на реку. Нигде никого не вид-
но, но слух улавливает шорох, будто кто-то, раздвигая почер-
невшие ветки, несмело идет по лесу. Стайка птиц торопливо
проносится навстречу этому таинственному гостю. Вот он уже
совсем близко, от его невидимого прикосновения вздрогнули
сережки на ольховом кусте, зашуршали старые неопавшие
листья. Я уже чувствую на лице чье-то Теплое нежное дыха-
ние...
Это весна! Это она взбудоражила оленей и растревожила
лес.
Ветерок шалит, перебирая густую ость на полношерстных
боках оленей. Он шарит по верхушкам старых лиственниц, тре-
вожит чащу и поспешно улетает в глубину долины, к холод-
ным вершинам заснеженных гор, оставив в воздухе какое-то
смятение да бодрящий запах весны, принесенный с далекого
юга.	,
Солнце, выпутавшись из лесной чащи, осветило пробудив-
шийся лагерь. Олени ложатся на снег и, пережевывая корм,
чутко прислушиваются к ветру. Бойка на пригреве зализывает
171
раны. Улукиткан дерет с жимолости волокно для мочалки,
Василий Николаевич и Геннадий готовят баню. Кучум воров-
ски высунул из палатки морду с украденным куском сахару
в зубах. Он осмотрелся, подошел к костру, похрустел сахаром,
облизнулся и озабоченно принялся ловить блох у себя в
шубе.
Здесь, в верховье Маи, нам придется переждать распути-
цу. Отсутствие Лебедева в условленном месте расстраивало
наши планы. Но прежде чем отправиться на розыски его под
голец Сага, необходимо починить одежду и обувь, изрядно
потрепанную, помыться, постирать белье. К тому же олени
обессилели и нуждаются, в длительном отдыхе.
Скоро будет готова, баня. У края наносника большим пла-
менем бушует’Костер. Рядом с ним в береговой гальке вырыта
яма — «ванна'». /Тут же устроен настил полуметровой высоты
в виде топчана, заменяющий парной полок. Все это размеще-
но на площадке в пять; квадратных метров и так, чтобы можно
было поставить палатку.; ••
Гаснет ;щгамя костра, разваливаются угли, обнажая под
собой/кучу; крупных камней, сложенных горкой и побелев-
ших от нака^а-./ ^ы убираем остатки углей, выстилаем яму,
«ванну»-, водонепроницаемым брезентом и наливаем туда горя-
чующрДу; Затем .ставим Палатку. Баня готова. Внутри жарко
от раскаленных камней.
Купаемся по --двое. Заплескалась вода, раздулась от пара
палатка. Геннадий от всей души хлещет стланиковым веником
по разомлевшему телу Василия Николаевича. Тот вертится
вьюцом, стонет, кряхтит. А каменка шипит, захлебываясь жа-
ром. Геннадий-часто, приседает, чтобы охладиться, и с новой
силой хлещет; У-Васвдия Николаевича голос слабеет, стихает,
и слышно, как он безмолвно валится в «ванну».
— Эко осерчал,, Геннадий! — говорит Улукиткан, неодобри-
тельно покачивая головой.
— Сейчас наша е тобой очередь, готовься, — сказал я ста-
рику.
— Оборони бог, — испугался тот. — Моя свой баня делать
буду, а тут не могу — сразу пропаду. — И он опасливо отошел
в сторону, не сводя недоумевающих глаз с палатки, окутанной
паром.
После бани мы занялись стиркой. Улукиткан, усевшись на
снегу, стал мыться. Пододвинув поближе ведро с теплой во-
дой и стараясь не замочить унты, он, не раздеваясь, начал
намыливать голову. Старик фыркал от удовольствия, шумно
плескался. Затем он отжал из волос воду и натянул на мокрую
голову шапку-ушанку. Немного передохнув, Улукиткан ста-
щил с худого тела рубашку, помыл тощую грудь и, не выти-
172
раясь, надел чистую рубашку,
а. поверх — дошку. Снова пе-
редохнул и снял унты вместе
со штанами. Высохшие ноги,
тонкие, как плети, плохо . от-,
паривались...
— Эко зря кричал Васи^
лий, ведь так куда с добром
мыться можно, — рассуждал
шопотом Улукиткан.
И действительно, даже пос-
ле такой своеобразной бани по-
свежел старик, посветлели его
глаза. Собрав грязную одежду,
Улукиткан запихивает ее в вед-
ро, намыливает, выжимает и,
не вставая, с места, бьет то ру-
башкой, то штанами о корявый
ствол лиственницы, — это и на-
зывается у него стиркой...
За почерневшим лесом
в глубоком отливе неба, рас-
плывались высокие хребты. На
лабазном срубе с ледяных свеч
сбегали капли влаги. Распол-
залась теплынь по чаще; по
снегам.
День кончился. Долину при-
крыла тьма. Морозная ночь
быстро скорала размягший
снег.
Все собрались у меня. В па-
латке полумрак. В печке из-
редка вспыхивает пламя, обли-
вая тусклым светом сгорблен-
ные фигуры сидящих людей.
На их лицах, выхваченных из
темноты, покой и скука. В тиш
: слышно, как губы громко'
всасывают чай да на зубах похрустывают сухари.
— Эко кислый фрукт! — говорит Улукиткан, обсасывая
лимон и морщась, как от ушиба.
. — Корку-то не ешь, она горькая, — предупреждает его
Василий Николаевич.
— Пошто не ешь? Горько языку, да ему мало заботы, а брю-
ху польза. — И по скуластому лицу старика^ расплывается
улыбка.
173
— Что будем делать завтра? — спрашиваю я.
Все молчат. В углах палатки еще больше сгущается полу*
мрак. Кто-то зажигает свечку.
— Ленивому — сон, быстроногому — охота, а усталому
оленю — свежая копанина, — наконец отвечает Улукиткан,
выгибая онемевшую спину.
— Чем же ты займешься? -*• обращаюсь я к проводнику.
— Сокжой искать надо. Обеднел наш табор, костей не оста-
лось, ножу делать нечего, да и брюху скучно!
— Когда собираешься? — настораживается Василий Ни-
колаевич. -г- Может, вместе пойдем? Вдвоем веселее.
— В пустой тайге и втроем веселья не жди, а на свежем
следу зверя и одному хорошо. Утром глухариный ток ходить
буду, потом надо искать место, где сокжой стоит, и рыба на-
до поймать, Хорошо, что у глаз рук нет, все бы захватили.
Тьфу, какой люди жадный...
— Вот уж не ожидал от тебя, Улукиткан: знаешь, где ток,
и молчишь. Я, можно сказать, для тебя все: и крепкого чая за-
варю, и мозговую косточку припасу, а ты вон какой.
— Эко зря осерчал, Василь! Я думаю, по тонкому насту тебе
глухаря не скрасть, шумно будет, напрасно пули терять бу-
дешь.
— Под песню к любому подберусь, шум тут ни при чем.
Говори, где ток, вместе пойдем.
— Моя утром слышал, как глухарь щелкал прямо на вос-
ход, думаю, там ток. Ты иди сам, моя другой знает охота,
твоя так не может, — упрямится старик, хитровато усмехаясь.
Еще посидев немного, он уходит, так и не выдав своих замыс-
лов.
А мы с Василием Николаевичем решаем так: на ток пойду
я, а он спустится по Мае вниз и осмотрит реку, нет ли где
большой полыньи, чтобы поставить сети, обойдет боковые
ложки, может, нападет поблизости на след сокжоя или соха-
того.
Перед сном готовим ружья, лыжи, котомки, привязываем
собак. Я подготовил малокалиберку, а Василий Николаевич —
винтовку.
Спал я в эту ночь беспокойно, как всегда перед Охотой. До
рассвета оставалось еще много времени, когда мы позавтрака-
ли и покинули палатку. Я задерживаюсь, чтобы по ходу Ва-
силия Николаевича определить, как далеко слышен шорох
лыж. Стою долго. Охотник давно скрылся, а шум хрупкого
наста всё еще будит тишину. Это очень плохо, не отказаться ли
от поисков тока? Повернул ухо к востоку, послушал — не
щелкает. «Может, рано?» — думаю я и все-таки решаюсь итти
дальше.
174
В лесу темно. В чащу не проникают бледные лучи звезд.-
Осторожно пробираюсь меж стволов деревьев. Почти на
ощупь обхожу валежник, пни и чутьем угадываю нужное на-
правление. Иду долго. Вдруг надо мною что-то прошуршало,
будто невидимая птица задела крылом вершины леса. Я оста-
навливаюсь. Шум, удаляясь, затихает, но из недр старой лист-
венничной тайги доносится еле уловимый гул — сдержанный,
тревожный.
Иду дальше. Неожиданно лес редеет, показывается засне-
женная поляна, а за нею пологая возвышенность. До слуха
доносится приглушенно звук. Настороженно вслушиваюсь.
Звук не повторяется. Наконец где-то далеко под горою отры-
висто щелкнуло, затихло на секунду-другую да вдруг как по-
льется!..
Быстро пробегаю снежную полосу, взбираюсь на возвышен-
ность. Под тяжестью лыж шумно крошится наст, разрывая
сонную тишину.
«Тра-та-та... Тра-та-та... Тра-та-та...» — ясно слышится
справа глухариная песня.
Звук размеренно долбит тишину, стихает и снова льется по
лесу. Где-то впереди на «полу» страстно квохчет копалуха.
Я слышу шорох ее распущенных крыльев, волнующие звуки
любовного призыва.
Осторожно крадусь. Вдруг надо мною треск, удары тяже-
лых крыльев о ветки, и черная тень, оторвавшись от листвен-
ницы, скрывается в темноте.
— Фу, чорт... — вырывается у меня то ли по адресу взле-
тевшего глухаря, то ли собственной оплошности.
Взбираюсь на гребень и невольно замираю, прислонившись
к березке. Мутно алеет восток. Пугливо расползается тьма.
Робкий свет прорезает редколесье. Где-то высоко пролетает
ветерок, ласково касаясь вершин деревьев. Пробуждается лес,
шепчутся о чем-то между собой ели, а ветерок уже далеко впе-
реди... Как хорошо дышится в это первое весеннее утро! Каким
юным и радостным чувствуешь себя в этот ранний час! Вот так
и стоял бы долго-долго, наслаждаясь пробуждающейся приро-
дой. Слышу, слева, внизу, тихо прощелкал "глухарь, как бы на-
страивая свой голос, другой ответил ему с гребня, третий как-
то сразу азартно запел, и лес наполнился глухариной песней.
Я спешу на ближний звук. Ищу глазами птицу, знаю, она
где-то близко. Вон, кажется, чернеет на далекой лиственнице,
шевелится, увеличивается.
«Тра-та-та... Тра-та-та... Тра-та-та...»
Напрягаюсь, готовый к прыжку. Но песня почему-то льет-
ся однозвучно, не заканчивается бурным и* страстным шипе-
нием, когда певец на несколько секунд становится слеп и
175
глух, позволяя охотнику
сделать два-три прыжка
к нему. Наконец догадыва-
юсь, что имею дело с камен-
ным глухарем, в песне кото-
рого нет этого колена. Зна-
чит, нужен какой-то иной
подход к птице. Осторожно
крадусь по снегу на звук.
Глухарь четко выкроился
пышным силуэтом на фоне
раскрасневшейся зари и, не
смолкая, льет в пространство
потоки безудержного жела-
ния. На «полу» квохчет ко-
палуха. Она бесшумно пере-
бегает от певца к певцу, как
бы не зная, на ком остановить свой выбор, до того хорошо все
поют.
Делаю .еще. несколько шагов, но предательский наст вы-
дает меня:’ глухарь внезапно смолкает,, сжимается и насторо-
женно повертывает краснобровую голову в мою сторону. Я за-
мираю, чувствую на себе взгляд пары острых глаз, глушу
дыхание, боюсь пошевелиться. Медленно тянутся минуты. Горит
полнокровная заря. Сквозь верхние кроны деревьев проникает
ласковый утренний свет. Где-то далеко-далеко, в глубине ле-
са, рождается гул и, точно шум прорвавщейся воды, прибли-
жается, проносится мимо. Глухарь не выдерживает поединка,
вытягивает черносизую шею, надувает зоб, веером распускает
..приподнятый хвост. Вот он отбросил кверху голову, щелкнул
раз, другой, и вновь полились навстречу утру живые звуки
брачной песни. Глухарь поет долго, величаво, сдержанно ца-
рапая сучок острыми концами крыльев.
Но вот гордый певец, как бы захлебываясь, зачастил свою
трель. Я осторожно поднял ствол винтовки. Глухарь мгновен-
но смолк, повернулся к заре и, захлопав могучими крыльями,
исчез за курчавыми вершинами. Острая горечь неудачи овла-
дела мною.
Присаживаюсь на валежину, чтобы прийти в себя. На вер-
шинах лиственниц виднеются, будто резные, фигуры токующих
глухарей. Встаю и снова крадусь между стволами деревьев
к ближнему глухарю. Гремит под лыжами проклятый наст.
Опять слышу удары крыльев о ветки и торопливый взлет. Не-
ужели придется вернуться в лагерь ни с чем?
Выхожу на гриву. Яркие лучи восхода уже пронизывают
лес. Всматриваюсь в продолговатую полоску заледенелой мари
176
на дне лога, окруженную редкими стволами низкорослых елей,
замечаю какое-то движение: что-то черное и крупное шевелит-
ся там на закрайке мари.
Кажется, медведь! Вот он выходит на лед, осматривается и,
потоптавшись на месте, пересекает '.марь. Но ведет .себя .при
этом как-то необычно: то подпрыгивает, словно спу^дндый,: то
начинает проделывать какие-то забавные движения.. -Возмож-
но, зверь только что вылез из берлоги и такими-странными
движениями разминает долго бездействовавн^е;-цогцу’-у -меня
мгновенно созревает решение: опередить его правым распадком
и на гриве подкараулить.	*	;
Расстегиваю телогрейку, так легче-дышать, затягиваю По-
туже пояс и сваливаюсь в ложок. Брызжет из-под’лыж снег,
мимо мелькают лиственницы, приземистые ели, кусты. На ходу
достаю две запасные обоймы малокалиберных патрончиков.
Вижу на «полу» расфуфыренного глухаря, он, не замечая ме-
ня, важно чертит крыльями жесткий снег. Но сейчас не до
него!
Вдруг будто где-то пролаяла собака. Сдвигаю пятки, круто
скашиваю лыжи, останавливаюсь. Действительно, за гривой,
где видел зверя, лает какая-то собачонка писклявым голоском.
Это не Кучум и не Бойка. Откуда же она взялась? Может,
Лебедев приехал? Но игу его собаки Берты не такой голос.
Бегу дальше, на лай. Поднимаюсь на гриву, подкрадываюсь
к толстой лиственнице и смотрю вниз. Зверь уже прошел марь,
но собачонки возле него не видно, хотя лай слышится ясно.
Всматриваюсь в редколесье, поблизости тоже никого нет. «Что
за ерунда?!» — думаю, а сам не выпускаю из поля зрения
зверя. Он, все так же по-смешному подпрыгивая, подвигается
ко мне. На ветке большой лиственницы сидит глухарь. В лесу
совсем светло, солнце уже поднялось над тайгой. Где-то далеко
забавляются криком куропатки. А собачонка все лает и лает,
но обнаружить ее мне никак не удается. Замечаю что-то стран-
ное и в фигуре медведя: сам короткий, а зад приподнят высоко,
очень уж светла и его масть. Зверь, приблизившись к глу-
харю, вдруг поднимается на задние лапы, выпрямляется в пол-
ный рост... и до слуха долетает звук выстрела. Глухарь, ломая
ветки, падает на снег.
Я не могу удержаться от хохота, узнав в поднявшемся «мед-
веде» Улукиткана. Догадываюсь, что это он и лаял собачонкой,
чтоб усыпить бдительность глухаря.
Скатываюсь к нему.- Старик, заметив меня, идет навстречу,
волоча убитую птицу. На нем оленья доха, вывернутая нару-
жу шерстью и стянутая на животе веревкой.
— Хитро придумал, Улукиткан, обманул и глухаря и ме-
ня, — весело встретил я его.
12 Г. Федосеев	177
. Старик приподнял маленькую голову, помолчал и устало
раскрыл сухие губы:
— Когда маленький был, много так добывал, ни один со-
бака лучше меня не подлаивал глухаря. А теперь сердцу пло-
хо, ноги не пляшут, голоса нет, насилу обманул, — ответил
он, бросая под ноги птицу и отогревая дыханием закоченев-
шие руки. — Слабому оленю и добрая тропа хуже каменисто-
го брода, так и мне теперь.
— А я ведь принял тебя за медведя, скрадывать начал...
Улукиткан, сузив изуродованные веки, взглянул на
меня:
— Эко за медведя! — усмехнулся он. — Его походка со-
всем другой, как не узнал? Глаза близко не должны обманы-
вать.
Мы тронулись к табору. Холодный утренник бросал в лицо
колючие занозы. Стихал ток. Торопливо отлетали копалухи,
роняя на тайгу глухие, прощальные звуки. Где-то на гриве вяло
стрекотал одинокий петух.
I
Прошел и второй день в мелочах. У Василия Николаевича
появились свежие латки на штанах, новая самодельная труб-
ка; Геннадий сделал ножны; Лиханов иПресников подстриглись.
Но в лагере царит скука. Я не раз садился за дневник, — не
пишется. Пытаюсь убедить себя в необходимости длительной
передышки, но не могу заглушить таинственный зов гор, вле-
кущий в путь, требующий движения. Вижу, что не выдержим
длительной передышки, измучаемся, так не лучше ли сразу от-
правляться на поиски Лебедева. Но на чем ехать? Если пре-
рвать отдых оленей, то они окончательно выйдут из строя и не
смогут летом работать. Итти же пешком с одними котомками
в такой далекий маршрут было бы безумием: ведь еще лежит
зима, без палатки и печки прожить трудно.
Вечером по рации Геннадий принял неожиданное сообще-
ние, заставившее нас крепко задуматься. Оказалось, Пугачев
уже находится на подходе к Становому и Джугджурскому
Хребтам со стороны Алданского нагорья. Начальник пар-
тии Сипотенко просит Лебедева сделать в первую очередь
рекогносцировку района у стыка этих хребтов и материал
оставить в верховье речки Удюм, в приметном для глаза
месте.
— Неужто пойдем Лебедева искать? Сами не сделаем, что
ли? Ведь всего нужно определить местоположение двух пунк-
тов, подумаешь, великое дело! — сказал Василий Николае-
вич, вопросительно посмотрев на меня.
— Я тоже считаю лучше самим итти к стыку, а Лебедева
178
не будем отрывать от работы на южном участке. Но как итти?.
Оленей-то надо поберечь.
— Что-нибудь придумаем.
Вечером еще поговорили, посоветовались, решили послезавт-
ра выступать. Со мной пойдут Василий Николаевич и Александр
Пресников. Сделаем двое легких нарт с расчетом, чтобы раз-
местить на них двухнедельный запас продовольствия, неболь-
шое походное снаряжение, и потащим их сами.
Ночная темнота покрыла лагерь. На отогретый дневным
теплом лес падает густая изморозь. Ни один звук не нарушает
покоя. Тихо и в палатке. Под свечой, установленной на высо-
ком колышке, горбит спину Улукиткан. Он делает «карту»
хребтов и ключей по нашему маршруту.
— Это Мая, — говорит, он, кладя на расправленный брезент
веточку, изогнутую в двух местах и с раздвоенной вершин-
Кой. — Тут Селиткан, Кукур, тут Удюма... — и старик к веточ-
ке прикладывает с двух сторон прутики, изображающие
притоки, а к ним еще более мелкие прутики, чаще раз-
двоенные, обозначающие распадки. Он поднимает голову и
напряженно смотрит на «карту», разбираясь в рисунке. И по
мере того, как в голове у него одна за другой меняются
мысли и складываются реше-
ния, лицо его проясняется
и веселеет.
— Эко худой голова
стал, опять путал, — говорит
Улукиткан, передвигая ве-
точку. — Теперь хорошо слу-
шай, я буду толмачить. Тут
есть большой гора, много
скал, ходить шибко плохо,
без нужды не лезьте туда, —
сказал старик, ткнув кривым
пальцем в междуречье се-
вернее Кукура. — Перевал
надо искать в прямой вер-
шине Маи, с той стороны
к нему Удюм-река подходит.
Если пойдете по Джугджуру
наутро, хорошо смотри спра-
ва: в распадках должен сок-
жой стоять. По туману, обо-
рони бог, не ходите, обманет.
Заблудитесь — не делайте
нового следа, своим возвра-
щайтесь. Не ленитесь ко-
12*
179
томку с собой таскать., ее тяжесть в таком деле — помога;
хлеб, спички, топор должны быть у каждого. С пургой без
дела не связывайтесь, ее не переспоришь. Вот , и все... Не за-
бывайте слов.а старика,. дельно говорю, — и он, отодвинув-
шись от свечи, раздавил ладонью на лбу крупные капли
пота.	. ,
Я снял копию «карты» на бумагу и надписал названия при-
токов. '
Следует сказать, что эвенки обладают замечательной па-
мятью. Увидев однажды местность, даже со сложным релье-
фом, они запоминают ее на долгие годы почти с точностью
топографического изображения. Это они дали названия бесчис-
ленным рекам, ключам, озерам, хребтам, урочищам на боль-
шой части территории Сибири. В недалеком прошлом по их
рассказам геодезисты и топографы составляли первые листы
карт многих отдаленных районов, куда исследователю трудно
было проникнуть. Им, эвенкам, да и другим народам Севера,
современная топографическая карта обязана детальной рас-
шифровкой необжитых территорий. Кому из путешественников,
даже нашего времени, в своих, маршрутах не приходилось
с благодарностью пользоваться копией «карты», вычерченной
каким-нибудь старожилом на песке или нарисованной им на
клочке бересты?
В геодезических работах, как говорится, первая скрипка
принадлежит инженеру-рекогносцировщику. Он первый прони-
кает в неисследованные районы, взбирается на главные верши-
ны хребтов, на возвышенности, откуда обычно открывается
далекий горизонт и можно зримо представить местность. Реког-
носцировщик должен обладать большой выносливостью, умегь.
хорошо ориентироваться в любых условиях: в тайге, тундре
или в горах.
В районе, куда мы добрались после месячного путешествия,
рекогносцировку пунктов должен произвести Кирилл Родионо-
вич Лебедев.
Но пока он будет обследовать голец Сага, а Пугачев прой-
дет по южному краю Алданского нагорья, мы постараемся
разобраться в довольно сложном рельефе стыка трех хребтов
и наметим два пункта на господствующих вершинах, если, ко-
нечно, сможем взобраться туда по снегу. Затем вернемся в ла-
герь и пойдем разыскивать Лебедева. К тому, времени он, ве-
роятно, будет обследовать южные отроги Джугджурского
хребта.	’	.	.
Следующий день, тринадцатого апреля, прошел в хлопо-
тах и сборах. Сделали две нарты с широкими, как лыжи, по-
лозьями, отобрали продовольствие, снаряжение, напекли дня
на четыре лепешек, отварили в дорогу остатки медвежьего
180
к-
мяса. С собою берем маленький теодолит, винтовки, фотоап-
парат, бинокль. Улукиткан с явным беспокойством следит за
нашими сборами. Все ему не нравится: то, по его мнению, мы
укладываем лишнюю одежду, то сделали большие, не по нар-
там, места, то очень длинно привязали ремни. Старик видит
каждую мелочь, он не раз ходил сам с нартой и хорошо знает,
что такое узкие лямки, лишняя тяжесть или тесная обувь в по-
ходе. Он неустанно бродит по лагерю от одного к другому и то
перепакует тюк, то усядется к костру ремонтировать лыжи или
заделывать концы веревок. Когда одна нарта была загружена
и увязана, он недоверчиво осмотрел ее, перекинул через плечо
лямку и протащил метров пять.
— Однако, неладно, напрасно силу терять будете, — гово-
рит он, неодобрительно покачивая маленькой головою, перехва-
ченной на лбу вместо шапки куском материи. — Если дорога
по льду пойдет, надо тяжелый груз вперед класть; когда будешь
итти мелким снегом, тяжесть клади на середину нарты, а по
глубокому — позади. Понял? Лишний раз груз на нарте пере-
ложишь — дальше ночевать будешь, — сказал он и стал раз-
вязывать узлы веревок.
Переложив груз по-своему, Улукиткан протащил нарту во-
круг палатки.
— Однако, старик неплохо делал, легче стало тащить. За-
чем мозолить пятки, еслц можно перемотать портянки, —: ноге
будет хорошо...
Заканчивается теплый весенний день. На вершинах тупо-
лобых гор догорает отблеск весеннего заката, по небу плывут
легкие редеющие облака. Стихают последние порывы ветра.
Быстро вечереет.
В стылой синеве неба одна за другой загораются
звезды.
Вечером нам из штаба сообщили прогноз погоды на бли-
жайшие пять дней.
— Синоптик грозится похолоданием, — сказал Геннадий,
передавая мне радиограмму. — В нашем районе завтра и
в последующие два дня ожидается снегопад и ветер. Не лучше
ли вам отложить поход? Намучаетесь по такой погоде, да и не
сделаете ничего.
— Ую-юй — это как синотии далеко видит? — удивился
Улукиткан, стоящий рядом со мною.
Он смотрит на горизонт, вычерченный потемневшим конту-
ром гор, бросает озабоченный взгляд на тайгу, прислушивается.
Все безмятежно, спокойно. Старик поднимает голову к небу,
но и на нем, видимо, не находит предзнаменований непогоды.
На его лице появляется явное сомнение.
— Что, не будет снегопада?
181
'—» Часто ворон кричит, еще не видя добычи, а кукушка ве-
рит ему и летит за ним понапрасну. Однако, завтра снега не
будет.
Лагерь пробудился еще до рассвета. Старики развели ко-
стер, мы успели позавтракать и кое-что еще собрать, когда на-
чало светать. Бойка печальными глазами следит за сборами,
она еще не поправилась и должна отлежаться. Кучум в восторге
от предстоящего путешествия, бегает от пня к пню, оставляя
на них свои пометки, бросается то вверх, то вниз по реке и,
возвращаясь, заглядывает каждому из нас в лицо, будто ста-
раясь выпытать: куда же пойдем?
Во взгляде Улукиткана открытая зависть. В думах, может
быть, захребетный край, куда мы идем, где прошло его очень
далекое детство, где в годы молодых сил он мытарил горе ко-
чевника. С какой радостью он взглянул бы на знакомые мари,
на обширную Учурскую тайгу, перелески, на хребты, прони-
занные стрелами заледеневших ключей, на родные места! Но
мы наотрез отказались взять его с собою: старик сильно поху-
дел за дорогу, еще больше сгорбился, ему нужен длительный
отдых.
Кладу в карман кусочек лепешки. На ощупь проверяю, не
забыл ли взять с собой нож, спички, записную книжку, бу-
соль. Александр Пресников уже впрягся в переднюю нарту.
Широкие лямки обняли его богатырские плечи. На нем бо-
лотные резиновые сапоги, и от этого он кажется еще бо-
лее грузным. Одет же Александр легко: на нем фланелевая
куртка, брезентовые штаны, на шее шарф, голова непо-
крытая.
Мы прощаемся. Улукиткан задерживает мою руку.
— Будешь на высокой горе — переверни за меня один боль-
шой камень, — просит он улыбаясь.
— Хорошо! А для чего это?
— Пусть смерть думает: какой Улукиткан еще сильный,
даже гору ломает! Бояться меня будет...
Хрустнул под лыжами настывший за ночь снег. Тоскливо
взвизгнула привязанная Бойка. Александр стащил нарты на
лед, окинул прощальным взглядом лагерь, и потянулся скри-
пучий след в глубину гор. За Пресниковым пошел я, Василий
Николаевич подталкивал мои нарты сзади.
Впереди лежали широкой полосой малоисследованные го-
ры, за ними мрачная тайга — колыбель многоводных рек Гуа-
нама и Учура, заболоченные мари да студеные ключи, вскорм-
ленные вечной мерзлотой.
Мне казалось, что ‘ только сегодня, четырнадцатого апре-
ля, мы и начали по-настоящему свое путешествие..
182
II
*	I	•
К верховьям Маи. — Следы любовных игр белок. —
Перевал, *- Встреча со стадом снежных баранов. —
Ночью на крутом спуске.
Идем легко. Встречный ветер выжимает слезу. Одежда
.взмокла от пота. Александр молча тянет нарту, проминая лы-
жами снег, прикрывающий лед. Наш путь вместе с рекою вьет-
ся меж гор. Начинается подъем. Лямки глубже врезаются
в плечи, нарты тяжелеют, укоротились шаги, и километры ка-
жутся бесконечно длинными. Но на душе радостно, как это
бывает всегда в первый день путешествия, когда влечет вперед
неизвестное, а запас сил еще не тронут.
Все сильнее пригревает солнце. Вместе с нами идет в горы
осторожной поступью весна. Стоит ей коснуться своим теплым
дыханием покрытых снежным саваном гор, как тотчас же на
них появляются проталины россыпей, пятна вечнозеленых
стлаников, как начинают чернеть скалы. Снег оседает, рас-
крывая перед нами следы зимних бурь.
Прошли устье Салакита. За кривуном, как только оборвал^
ся лес, открылась ослепительная панорама гор, втиснутая
в рамки береговых скал. Делаем привал. Мои спутники заня-
лись костром, а я продолжаю всматриваться в суровый облик
незнакомых гор, пытаясь угадать, что ожидает нас там — в хо-
лодных теснинах. Слева отчетливо видны колючие гольцы с вы-
пученными к солнцу черногрудыми мысами. Кое-где уже за-
метны протаявшие ребра отрогов. Правее этих гольцов горы
кажутся положе, но дальше по горизонту снова громоздятся
их приметные вершины.
Очевидно, что мы находимся близко у границы между Ста-
новым и Джугджурским хребтами. Но определить границы
сейчас еще трудно: первые впечатления могут быть обманчи-
выми, поскольку мы смотрим на горы снизу, с короткой ди-
станции, и видим только их южные склоны.
На проталине, где мы остановились, сухо. У костра, уронив
голову на грудь, дремлет Александр. Видно, убаюкали лямки
тяжелой нарты богатырскую силушку Нашего передовика, под-
ломились могучие ноги, притомилась, сгорбилась спина. Давид
догорела прилипшая к нижней губе цыгарка, — сон оказался
сильнее. Рядом крепко спит и’ Кучум, пригретый солнцем, и во
сне, видимо, гоняет зверя: нервно визжит, дергает лапами, из-
редка открывает глаза, но не пробуждается.
Василий Николаевич готовит обед и подсушивает у огня
свои портянки.
Я бросаю на мох телогрейку, ложусь и снова чувствую
всем телом явственное дыхание горной весны, слышу шорох
183
оседающего снега. Вероятно чувствуют ее приближение и спря-
танные под снегом в почве корешки трав, цветов, семена одно-
летних растений. Скоро из земли по корням поступят первые
капли сока, лопнут почки и деревья выбросят зеленую листву.
Пробуждаются и отогретые весенним теплом личинки, червяч-
ки, букашки, мухи — жители' лета. Многие из них уже выгля-
дывают из своих убежищ, сделанных в коре, в трещинах сухо-
ствольных деревьев, в щелях скал и других укромных уголках,
но еще не решаются покинуть зимние квартиры, боясь отморо-
зить ножки или крылышки.
— Александр, слышишь, Александр, глянь-ка, зверюгу ка-
кую поймал! — кричит Василий Николаевич, протягивая к спя-
щему сложенные горстями руки. — Да пробудись ты, Сашка!
— Ладно, не дури... — бурчит тот, сплевывая потухшую
цыгарку и сонно причмокивая губами.
— Говорю, взгляни!
Александр открывает глаза и в недоумении осматривается.
— Фу ты, чорт! — бросает он с досадой, не обращая вни-
мания на протянутые руки Василия Николаевича. — Понима-
ешь, женку вйдел, ругает меня за что-то, а сама ластится, об-
нимает... Нужно же было тебё в’такой момент будить...
— Чего это она тебе приснилась в пути, видно не уморила
дорожка?
— Сон не закажешь.
— А я Комара поймал, не знаю, что ему присудить?
— Раненько вылетел, не терпится. Дай посмотреть на него,
голубчика..,
184
— Говорят, от одного комара к лету тысячи наплодятся, —-
Василий Николаевич осторожно заглядывает «внутрь - сложен-
ных' вместе’ладоней.. -r- Удрал, бродяга... Так и есть!
'-и:: Значит, лето,. Василий, комаринре будет. Ты взгляЙа-
к а,, пожалуйста, на губе/у. меня волдырь, что ли, • вскочил?
Видно, от 'цыгарки. '	•	'
— Точно, ожог. Крепко приласкала женка!. — смеется Ва-
силий Николаевич.	-•••-	: :	: '	,
Отдохнув, снова трогаемся в путь.’ ” z 
Солнце, перевалив за ‘ полдень, стало тфйпекать сильнее.
Размяк и оттаял снег. Река в стремительнбмсбеге завалила про-
ход подмытыми стволами деревьев^ скатившимися со склонов
крупными валунами. Занырял наш след-по оврагам-, то в лес, то
на реку. •	’ t
Александр вдруг останавливается, сбросив лямки, что-то
разглядывает на снегу.
— Звери прошли, — говорит он, указывая на свежие следы.:
Действительно, только что перед нами долину пересекли
пять сокжоев: один крупный самец, две самки и два прошло-
годних теленка. Бежавший позади Кучум потянул носом, мет-
нулся пятным * следом, но мгновенно исправил свою ошибку
и покатился черным клубочком вдогонку за зверями по снеж-
ному полю.
Перемахнув русло реки, кобель нырнул в таежку и исчез
в боковом распадке. Мы продолжаем стоять в ожидании чего-
то, хотя знаем, что из затеи Кучума ничего не получится: сок-
жой — животное очень пугливое, и собаке не остановить его.
— Теперь не жди до утра, — сказал Василий Николаевич,
махнув в сторону убежавшего Кучума.
Александр молча набрасывает на плечи лямки, сдергивает
нарты, и мы продолжаем путь. Идем долго, тяжело. Плечи го-
рят под лямками, как от ожога, спина не разгибается, словно
стянута железным обручем.
Под вечер мы добираемся до широкого распадка с густой
таежкой по краю и тут решаем заночевать.
На последнем километре пути к лесу я заметил на снегу
следы белок, пробежавших табуном в распадок. Их было
шесть. Один след оказался необычным: он состоял из трех
отпечатков лапок и одной черточки — зверек, очевидно, хромал
на левую заднюю ногу. «Куда это они направляются?» — по-
думал я и тут же вспомнил, что у белок в это время года гон —
брачная пора. Интересно было бы посмотреть праздник любви
этих маленьких и очень забавных зверьков, до этого никогда
мною не виденный.
* Пятным — обратным.
185
Добираемся до стоянки, ставим палатку за ветром. Мои
спутники занялись заготовкой дров на ночь, а я становлюсь на
лыжи и бегу в распадок по следам белок. До наступления Тем-
ноты остается еще час. Следы ведут меня левым бортом,, по-над
кромкой леса, через километр круто сворачивают вправо и
большим полукругом огибают склон. Кажется, самка нарочито
обходит распадок, намеренно оставляя за собой признаки лю-
бовных желаний для приманки новых самцов.
На возвышенности осматриваюсь и прислушиваюсь. Солнце,
свалившись в раструб двух вершин, оставило на своем пути
красное прозрачное облачко. В зареве заката бесчисленные от-
роги Станового кажутся окаменелыми волнами разбушевавше-
гося океана, В ущелье над лагерем шатром растянулся дцм.
Мутная синева сумерек сгущается с каждой минутой. Над го-
ловою внезапно ухйет сова и в испуге шарахается обратно
в лес. До слуха доносится цоканье белок. Правлю лыжи на
звук и скатываюсь на дно ключа. Надо мною смыкаются тем-
ными сводами вершины лиственниц. Неподалеку слышится
возня, пискливый шепоток. На шапку падает шелуха коры,
содранной чьими-то коготками. Но рассмотреть в темноте я уже
ничего не могу, запоздал. Свадебный табор белок, вероятно,
располагается на ночлег, и любовные игры начнутся с рассве-
том...
Тороплюсь на стоянку. Нужно хорошо отдохнуть, чтобы
завтра сделать очередной бросок к перевалу. В палатке полу-
мрак. Василий Николаевич и Александр дремлют, сидя возле
печки. Тут и Кучум. Он только что прибежал, еще не отдышал-
ся, зализывает намятые подошвы лап. Ужинаем и ложимся
спать. Я прошу Василия Николаевича разбудить меня по-
раньше.
Трудно просыпаться в походе, когда еще не отдохнули ноги,
когда на плечах еще не рассосались кровоподтеки от лямок.
.Чувствую, припекает бок. Повернулся в спальном мешке,
отодвинулся бы от печки, да некуда. Стало невмоготу,
решаю встать. Гляжу на часы: маленькая стрелка подходит
к четырем.
— Ну и натопил же ты, Василий! — говорю я укоризненно.
— Да вы так крепко уснули, что не мог разбудить, дай,
думаю, накалю печь, сам пробудится.
Мы быстро одеваемся, завтракаем, спутники мои свертыва-
ют лагерь, а я иду своей вчерашней лыжней в распадок. По
ущелью тянет предрассветный резун-ветерок. Синеватой на-
ледью стелется яркое звездное небо. Еще темно, но дятел сту-
ком будит утро. Слух улавливает в лесной тишине и знакомое
цоканье разыгравшихся белок. Табун на том же месте, где
я его оставил вчера. Подхожу поближе и жду рассвета.
186
Медленно расползается тьма. Сквозь густую крону листвен-
ниц широким разливом отбеливается небо. В просвете мелькну-
ли две горбатые тени и раздалось страстное цоканье в несколь-
ко голосов. Зашуршала, осыпаясь, кора, запрыгали по веткам
черные комочки. Ложусь за валежину, чтобы, не быть заметным
и не отвлекать белок от их свадебных игр.
Пока вижу только трех белок на вершине развесистой лист-
венницы. Две из них сидят на одной ветке, почти рядом. Они
пристально смотрят вниз, вытягивают шеи и нервно подергива-
ют хвостиками. Появляется и третья. Припав к стволу, она
осторожно спускается вниз, впиваясь острыми коготками в ко-
ру. Зверек то угрожающе горбит спину, то в страхе замирает,
обнимая лапками ствол и роняя в лесную тишину любовные
призывы. Не могу понять, кому он их посылает. Вижу еще од-
ного зверька на нижнем сучке этой же лиственницы. Он беспре-
рывно вертится, как заведенная игрушка, и злобно цокает. Ма-
лейший шорох вызывает в нем ярость. За ним-то, вероятно, и
следят сверху самцы. Но где же сама виновница?
В чащу сочится весенняя заря. В лесу становится светлее
и шире. Свет наступившего утра тревожит зверьков. Сидящие
на вершине лиственницы самцы словно намереваются сорвать-
ся вниз. Но там их подкарауливает соперник. Я слышу, как он
раздраженно фыркает, угрожающе точит коготки о кору и ни
на секунду не гасит своего гневного взгляда. Вдруг, словно
ужаленный, он бросается вверх навстречу самцам, и те рассы-
паются по веткам, как стайка птиц, настигнутая ястребом.
А в это время слева качнулась вершинка на высокой ели и
на ветку лиственницы упал еще один зверек. Не успел он за-
крепиться‘на гибкой веточке, как на него коршуном налетел
разъяренный соперник. Я вижу, как в гневе сомкнулись их гиб-
кие тельца, переплелись хвосты, полетели клочья шерсти. Од-
ним пушистым комком они взметнулись в воздухе и, ломая
сучья, упали на хрупкий снег. Короткая возня, писк... Находя-
щиеся на вершине лиственницы самцы бросаются вниз, но их
снова встречает разъяренный окрик соперника, успевшего под-
няться с земли. Он не забыл про них даже в яростной схватке.
Еще секунда — и победитель на нижнем сучке. Бросая на
вершину грозный взгляд, он тяжело дышит, устало подергива-
ет хвостом. И тут раздается протяжный звук низкого тона,
полный ласки и призыва. Только теперь я увидел самйу. Она
наростом прилипла к корявому стволу лиственницы, на высоте
двух метров от земли, растянув по сторонам лапки и спустив
хвост. Бесшумно крадется она по сучку к ближайшему из
самцов, почти беззвучно что-то бормочет, перебирая усатыми
губами. Избранник готов кинуться ей навстречу, но его удер-
живают на месте дерзко наседающие сверху, с боков соперни-
187
ки. Он мечется в бешеной злобе от одного к другому, цокает,
фыркает, грозит. Ему даже некогда привести в порядок свою
шубку, изрядно помятую в схватках.
 Солнечные лучи, пронизав чащу, окончательно рассеивают
сумрак, и зверьки, будто понимая, что истекает врйия их игр/
еще ожесточеннее кидаются в схватку. И самка, видимо, ре-
шает прийти на помощь своему уставшему избраннику. Поца-
рапав коготками кору и раздраженно подергав хвостиком, бел-
ка соскакивает на снег и неторопливо направляется вверх по
ключу. Вслед за нею падают с веток на землю темные комоч-.
ки; горбя спины, зверьки устремляются за самкой. Сползает
с лиственницы, ранее не замеченной мною, шестой зверек с ры-
жим хвостом и ушами. Прихрамывая на левую заднюю лапку,
он семенит следом за свадебным табунком...
С исчезновением этого зверька будто упал занавес, не
позволивший досмотреть интересный спектакль. Я встаю, раз-
минаю замлевшие ноги и осматриваю уголок свиданий. На
снегу видны свежие и давнишние стежки и вмятины, следы бе-
личьих драк. Видимо, здесь, у слияния двух ключей, и происхо-
дят постоянно любовные игры белок, причем этим местом
свидания, вероятно, пользуется только одна самка, избравшая
распадок своим местом жительства.
На стоянке я застаю моих товарищей уже готовыми дви-
нуться в путь. Через полчаса мы покидаем гостеприимный рас-
падок. Снова обняли лямки натруженные плечи, в глубину
гор потянулся нартовый след. Солнце пригревает нас, скраши-
вает однообразный путь.
Впереди и сегодня идет Александр. Тяжелыми лыжами
он прокладывает извилистый след по дну широкой долины.
Идем мы быстро, нужно торопиться, пока стоит хорошая
погода: если налетит северный ветер, может сорваться
наш план. Очень хотелось сегодня добраться до истоков
Маи.
В полдень устраиваем на часок передышку.
Заметно редеет на нашем пути лес, чаще попадаются про-
долговатые мари, а даль попрежнему закрыта боковыми отро-
гами.
Солнце уже скрылось за горами, гаснет заря, высоко и да-
леко в небе ярким огоньком загорелась Венера, а лыжи все
шуршат и шуршат о наст, и полозья поют заунывную песню.
Сдвигаются впереди потемневшие горы, выжимая из лощин
мрак наступающей ночи.
’— Кажется, умотала меня дорожка, леший бы по ней ходил
тут, — говорит Александр, останавливаясь на минутку и смахи-
вая с усталого лица липкий пот. — До мыса бы добраться, там,
кажется, место затишное.
188
Василий Николаевич сменяет его, и мы идем дальше. Тем-
нота перехватывает ущелье, исчезает из глаз мыс. Уставшие
ноги с трудом месят снег, но, собрав последние силы, мы все-
таки добираемся до намеченной стоянки. Еще час работы по
устройству ночлега — и задымилась- печь, мы сбрасываем с се-
бя верхнюю одежду, снимаем унты, разматываем портянки и
с наслаждением отдыхаем за кружкой чаю...
Спали эту ночь крепко, как могут спать -люди, уставшие
от тяжелого физического труда.
Рассвет застает нас в спальных мешках, в сознании не сра-
зу восстанавливается обстановка. Я выхожу из палатки по-
смотреть, что делается вокруг.
Ни малейшего ветерка. Торжественно-спокойно стоят ели,
с их ветвей прихотливо свисают длинные пряди светлозеленых
лишайников. Солнце светит ярко. В лесной чаще загораются
тысячи алмазов, яхонтов, рубинов, кажется, крохотными цвет-
ными фонариками увешана тайга. Я присматриваюсь: это
замерзшие на веточках вечерние капли влаги. Лучи солнца, пре-
ломляясь в их неровной поверхности, отражаются ярким ра-
дужным светом. Но вот солнце все выше поднимается над
ущельем, отогреваются заледеневшие капельки, фонарики
тускнеют и гаснут.
Столбом потянулся в небо дым — к погоде.
Завтракаем и собираемся в путь.
— Александр, посмотри, нарты твои сломаны, — огорченно
говорит Василий Николаевич.
— Фу ты, ведь и вправду сломались, а я вчера и не заме-
тил. Тащу — чуть не лопну, а сам думаю, с чего бы это так
ослаб?
— Да и я вчера еле дотащился с ними, и даже пожалел
тебя: дескать, тяжесть какую везет мужик и все передом. А тут
гляди: и полозья разошлись и вязки порвались...
Это открытие неожиданно расстроило наши планы. Ведь мы
находимся' всего в четырех-пяти километрах от Майского пере-
вала, да и жалко потерять погожий денек. Решили оставить
Александра ремонтировать нарты, а самим итти на перевал и,
если позволит время, взобраться на одну из ближних вершин,
чтобы осмотреть окружающие горы.
Поднимаемся прямой лощиной, забитой плотным снегом.
С котомкой не с нартами — итти легче: путь прямее, да и шаг
свободней. Все ближе подбираемся к границе бесплодных рос-
сыпей, напрасно глаза что-то ищут в снежной белизне крутых
склонов отрогов. Здесь нет ни следа зверя, ни птицы, не слыш-
но ни единого живого звука. Может быть, от этого дорога ка-
жется утомительной и скучной.
Подбираемся к перевалу.
189
Василий Николаевич идет
ходко, иногда круто ломая на-
правление. Пот слепит глаза,
холодный воздух не освежает
сухого рта.
В одиннадцать часов шест-
надцатого апреля мы достигли
перевала. Широкий коридор
разделил однообразные горы.
Мая остается позади, вдавлен-
ная в раструб ближних отро-
гов. В северо-северо-западном
направлении виден пологий
распадок — правый исток
Удюма.
Василий Николаевич сни-
мает винтоВку, и тишину гор
потрясает короткий выстрел.
— Надо же отметить наше
появление тут, — говорит он,
вслушиваясь в затяжное эхо, разбудившее ущелье. — Славно
прокатилось, далеко слышно.
Признаться, мы не ожидали найти в районе стыка трех хреб-
тов легко доступный перевал. Жаль, что с него не видно панора-
мы гор, — заслоняют ближние склоны и лиственничная тайга,
пробравшаяся сюда узкой полоской с Маи.
Сегодня нам нужно подняться на ближайший отрог, с кото-
рого были бы видны горы. Там определим местоположение
значительных вершин на Становом и Джугджурском хребтах,
расположенных в двадцати — двадцати пяти километрах друг
от друга, и наметим подходы к ним. В последующие дни по-
пытаемся подняться на эти вершины, чтобы определить воз-
можность постройки на них геодезических знаков.
Подтягиваем юксы на лыжах, торочим телогрейки к котом-
кам. Путь начинается крутым подъемом. Как не помянешь
добрым словом того, кто первый догадался подшить лыжи ка-
мусом! Взбираешься ли на них по твердому или мягкому снегу
на гору, пересекаешь ли склон, такие лыжи не сдают, только
тверже шагай и не теряйся на крутизне. Мелкая, но жесткая,
как щетина, шерсть на камусе тормозит обратный ход и выдер-
живает тяжесть человека даже на таком подъеме, когда рукой
почти не достаешь носок лыжи.
За первым изломом подъем стал положе. До вершины от-
рога остается километра два. Идем гребнем. Слева осыпи,
стекающие длинными языками на дно глубокого распадка.
Справа тянутся прерывистые стены невысоких скал. Врезаясь
190
в нижний склон отрога, они образуют продолговатый цирк
с крутым и гладким дном. Последний подъем берем по твердо-
му надувному снегу, нависшему карнизом над скалами.
Вот мы и на вершине отрога. Василий Николаевич сбрасы-
вает с плеч котомку и, усевшись на обломок, закуривает.
Солнце еще высоко, но уже тянет холодный сиверок. Я надеваю
телогрейку, достаю тетрадь и тоже усаживаюсь. на пригреве.
Сквозь прозрачный воздух хорошо видна даль. К сожалению,
вершина отрога, на которой мы сидим, по высоте намного усту-
пает соседним гребням, они-то и заслоняют видимость в сторо-
ну Джугджурского и Станового хребтов. Открыт только юг.
Там в синеющей дали лежат волнистые гряды гор, облитые
снежной белизною. Когда смотришь на них со стороны, кажет-
ся, что все они находятся во взаимной связи между собой и не
разделены глубокими ущельями. Словно дюны на морском бе-
регу, горы эти однообразны. Не видно выдающихся вершин, да
и сам Джугдырский хребет — южное ответвление Станового —
не выделяется сколько-нибудь заметными нагромождениями,
хотя он и образует Зейско-Майскую водораздельную линию.
Только далеко-далеко, в центре панорамы, чуть заметно вид-
неется скалистый голец. Это, вероятно, голец Сага, где нахо-
дится сейчас подразделение Лебедева.
На севере, примерно в шести километрах от нас, параллель-
но оси Джугджурского хребта протянулась высокая гряда. За
ней, как бы в провале, прячется юго-восточная часть Алдан-
ского нагорья. Мое внимание привлекает зубчатая вершина
гряды, которая заметно возвышается над ближними горами.
С нее, вероятно, можно будет увидеть все, что нас здесь инте-
ресует. Завтра мы передвинем нашу стоянку за перевал, побли-
же к вершине, и попробуем подняться на нее.
Гаснет тихий апрельский день. Темнеют ущелья. По верши-
нам проносится холодный ветерок. Пора возвращаться к па-
латке.
Василий Николаевич лежит с биноклем на камне, просмат-
ривает склоны ближних отрогов. И вот он рукой подзывает
меня к себе, загадочно улыбаясь.
— Смотрите по гребню вниз... Видите лощину и за ней не-
большие скалы?
— Вижу, ну и что?
— От них левее и дальше серые полоски россыпей, а на-
верху замечаете белые крапинки?-Это бараны. Честное слово!
С полчаса за ними следил, не могу разглядеть, что это такое.
Их тут целое стадо. Что делать будем? — с невинным видом
спрашивает Василий Николаевич.
Он равнодушно отводит взгляд от зрелища, неторопливо
развязывает котомку и вытаскивает лепешку.
191
— Пожуй маленько, задави червячка. — И, взглянув нВ
солнце, тревожно шецчет: — Как быстро день пролетел, не за-
поздать бы, могут уйти...
Я знаю, если Василий Николаевич переходит в разговоре
со мной на «ты», значит волнуется. Сейчас он искусственно на-
пускает на себя спокойствие, разговаривает лениво и как бы
нехотя жует лепешку, но глаза украдкой скользят по гребешку,
намечая спуск, ищут прохода между скалами, на лице у него
написано сомнение: не уверен, соглашусь ли я итти так далеко
за баранами, ведь день уже на исходе. И он прибегает к давно
мне известному уговору-соблазну.
— Мясцо у этого зверя должно быть хорошее. Вишь, на ка-
ких высотах живет, тут от одного воздуха жиром заплывешь, —
. Василий Николаевич громко причмокивает губами, будто сли-
зывая с них душистый бараний жир. —- Наверное, и крупные
самцы есть в стаде, не плохо бы парочку черепов добыть для
коллекции... Ну, просто мясо само в руки идет, ей-богу. Я и
коньячку захватил для такого случая, — шепотком добав-
ляет он. .
— Ладно, пойдем, там и спустимся в лагерь, — отвечаю я
ему, будто действительно поддался уговору.
— Тогда поторапливайся, не ушли бы кормиться далеко.
Василий Николаевич вскакивает и бежит за лыжами и рюк-
заком.
Мы пересекаем лощину, взбираемся дальше по скалистому
гребешку. Солнце на короткое время еще задерживается у го-
ризонта. На нас падают тяжелые тени мрачных вершин Ста-
нового.
— Посмотреть бы надо, не ушли ли, — говорит Василий Ни-
колаевич, вытаскивая из-за пазухи бинокль.
Теперь он уже не скрывает волнения, припадает спиной
к скале и замирает, а бинокль в руках заметно дрожит.
Румянится небо. Вечер окутывает ближние вершины дым-
кой. Тускнеет снег. В молчаливых сумерках теряется величие
диких гор.
— Промешкали мы с лепешками, а бараны ушли, — броса-
ет с досадой Василий Николаевич, отрываясь от бинокля. —
Я проберусь косогором к лощине, а ты выскочи на гребень
да торопись. Они где-то тут. Смотри же, стрелять придет-
ся со скалы вниз, мушку под зверя клади, иначе обвы-
сишь, — наставляет он меня уже на бегу и исчезает между
облаками.
Я забираю влево, поспешно перебегаю небольшую снежную
котлрвину, поднимаюсь на каменистый гребень, осматриваюсь.
Темным, настороженным взором следят за ’ мною скалистые
вершины. На каждом шагу подстерегает россыпь. Путь Васи-
192
лий Николаевича изредка отмечается шорохом срывающихся
из-под его ног камней.
Слева снежный откос глубокого провала, облитый нежной
позолотой заката. Я вижу звериную тропу. Вероятно, где-то
близко впереди есть перешеек, соединяющий две противо-
положные впадины. Кидаюсь туда, торопливо взбираюсь еще
на одну вершину, снова осматриваюсь. Василия Николаевича
не видно. Неожиданно слева выходят на тропу три барана.
Они идут медленно, лениво, доверившись вечернему покою, не
предполагая опасности. Я. не стреляю, до них далеко. Спешу
к перешейку: захватить бы остальных. Снизу доносится выст-
рел. Вздрогнули скалы, разломился звук и заглох далеким
эхом. Я останавливаюсь. Слух улавливает стук камней — где-
то правее и ниже меня бежит по открытой россыпи стадо ба-
ранов. Гул приближается, усиливается и. превращается
в сплошной рокот. Сбрасываю котомку, оставляю лыжи и
с винтовкой бросаюсь наперерез к краю гребня. Острое ощуще-
ние азарта полностью Овладевает мною, придает неведомую
силу и энергию. Ноги с акробатической ловкостью прыгают
с камня на камень, руки безошибочно хватаются за выступы,
а в голове только одна мысль: не поспеть, пробегут!
Вот и край гребня. Надо бы отдышаться и дать успокоить-
ся сердцу, иначе промажу. Но по грохоту камней догадыва-
юсь: звери уже пробегают перешеек. На бегу заряжаю винтов-
ку, ощупываю: не сбилась ли прицельная рамка. Стук опере-
жает меня, уходит в сумрак и там обрывается, словно прова-
лившись в пустоту...
Сбегаю ниже, глаза продолжают что-то искать, хотя
уже понимаю—все упущено. Вижу, как в снежную белизну от-
коса вонзается темная полоска и непрерывной чертою продви-
гается по тропе. Это бараны. Они удирают пугливыми броска-
ми к соседнему гребню и исчезают в густых вечерних сумерках.
Я останавливаюсь на последней террасе у перешейка. Ост-
рой занозой впивается обида. От этого все вокруг становится
еще темнее и угрюмее: куда ни глянешь — вздыбленные верши-
ны гор и угрожающие утесы. Мелкие скалы, словно живые
чудовища, приподнимаются надо мною. Вдруг с противополож-
ной- стороны перешейка доносится подозрительный шорох.
Я поворачиваю голову, прислушиваюсь. Через минуту там же
стукнул камень: «Кто-то ходит...» И как 6t# в подтверждение на
зубчатом гребешке появляется продолговатая тень. Разглядеть
ее уже невозможно, темно. К счастью, левее, между двух
скал, светится полоска прозрачного воздуха. Тень, не торо-
пясь, подвигается к ней, прыгает с уступа на уступ и вдруг за-
мир.ает .у просвета. Я падаю на холодный камень, просовываю
вперед винтовку. Снизу доносится крик Василия Нико-
la Г. Федосеев .	193
лаевича. Тень прыжком вы-
рвалась из темноты и замерла
в просвете силуэтом насторо-
женного барана. Ясно вижу
его приподнятую голову с
огромными рогами, вывернуты-
ми острыми концами наружу,
согнутую пружиной спину и ко-
роткие ноги, примостившиеся
на небольшом выступе. Зверь
неподвижно и-четко выкроился
на прозрачном небе. Я припа-
даю к ложу винтовки, направ-
ляю ствол к просвету, но на-
прасно ищу в прорези прицель-
ной рамки мушку — ее уже не
видно. Я готов вскрикнуть от
досады* А баран медленно по-
ворачивает голову в мою сто-
рону и пристально смотрит
вниз и вдруг, почуяв опасность,
бесшумно исчезает в щели.
Я встаю, осматриваюсь.
С тоскою неудачника подни-
маюсь на Гребень за рюкзаком
и лыжами. Шаги мои подсте-
регают пустоты, ночь слепит
глаза. Ведет меня слабая на-
дежда на то, что, может быть,
Василий Николаевич добыл
зверя, ведь я слышал его вы-
стрел.
— У-лю-лю...—кричу я ему.
Он откликается откуда-то
снизу, зовет к себе. Нахожу
свою ношу, беру лыжи и без-
вольно, устало спускаюсь вниз.
Под ногами шевелится рос-
сыпь, скатывающиеся камни тревожат тишину.
— Сюда! — кричат Василий Николаевич.
Он стоит на камне с рюкзаком и винтовкой за плечами,
склонившись на сошки *. По его позе догадываюсь, что и его
постигла неудача.
* Сошки — рогулька, на которую опирается ружье во время
стрельбы.
194
— Что не стреляли? — спрашивает он с явным упреком. —
Бежали хорошо на вас, все ждал, вот-вот начнете палить!
— Не поспел, прошли низом, — отвечаю я. — А у тебя что
тут случилось?
— По стаду стрелял, заворачивал на вас. Вышел сюда,
смотрю — звери уже проходят котловину, уйдут, думаю,-не до-
гнать, да и темно уже. Что делать? Вижу, впереди них большой
камень, я и бахнул по нему. Пуля щелкнула там и взорвалась,
зверьки как по команде повернули назад и бросились к вам.. Да,
вишь, неладно получилось... Почему-то ни одного рогача не
было, самки да мелочь, а ведь большое стадо, голов двадцать,
если не больше. Разве старые бараны не живут с самками? :
Я почитаю за лучшее промолчать о только что упущенном
мною матером рогаче и отвечаю нехотя:
— Кто его знает! Сам тоже вижу их впервые, да и читать
не приходилось. А зверь очень интересный. Поживем тут,'мо*
жет быть, кое-что и разгадаем.
Темно. Спускаемся по крутому гребню, совершенно не пред-
ставляя, что нас ждет там: приют или ловушка. Под ногами то
россыпь, то скользкий надувной снег, то развалины скал, .затя-
нутые непролазным стлаником. Уставшие за день ноги отяже-
лели и потеряли упругость. На твердом надуве Василий Нико-
лаевич вдруг срывается, взмахивает руками, пытаясь за что-
нибудь ухватиться, и исчезает в темноте. Доносится, рокот кам-
ней, сбитых падающим телом, а затем удары его о-твердый
снег, шорох потревоженной россыпи.
— Василий! — кричу я, заглядывая под надув.-
— Идите левее, — слышу приглушенный голос.. , ;
Спускаюсь по густому стланику, удерживаясь; рукамц4 за
кусты. Василий Николаевич стоит на краК) ската, прикладыва-
ет к окровавленному лицу снег. Перевязывай' Платком пора-
ненный лоб Василия Николаевича, ищу среди камней его лы-
жи, и мы возобновляем спуск.
Южный ветерок приносит тепло и запах леса. Отступают
уснувшие вершины гор, проясняются ущелья. Крутизна перехо-
дит в пологий спуск. Становимся на лыжи и скатываемся
в тайгу.	-
С каким нетерпением ждал нас на привязи Кучум! Его
слух, конечно, не мог пропустить выстрела. Он внимательно
обнюхивает Василия Николаевича, меня, наши котомки, загля-
дывает мне в глаза, как бы пытаясь разгадать своим собачьим
умом, что произошло в горах.
Василий Николаевич чистит винтовку и рассказывает Алек-
сандру про встречу со стадом баранов, а я забираюсь в спаль-
ный мешок, и сон поглощает горькое чувство неудачи и обиды,
пережитое три часа назад.
13*	.	195
'	........... IM •  ' 1 ' ’	:  Л?
Наконец на перевале! — Старинное стойбище. — Вглубь
Станового. — Круторог. — Ночь под скалою.—На вер-
шине гольца выложен тур.
На следующий день с семи часов утра мы уже тащили нар-
ты к перевалу. Погода продолжает благоприятствовать нашему
путешествию. Вчерашняя лыжня настыла хорошо, и- полозья
по ней скользят, как по льду. Только плечам йеловко от лямок,
но шагается легко и на душе снова бодро и радостно от свеже-
го утра и ожидания новых впечатлений и встреч.
Горы надвигаются на нас, ущелье сужается, тяжелеют на
Подъёме нарты. По боли в плечах я чувствую, как нарты ныря-
ют в выемки, стружат борта лыжни, перегибаются на буграх,
струною натягивая ремни. Александр идет, как обычно, впере-
ди, по-бурлацки сгибая спину и вытягивая Длинную шею. Иног-
да он на минуту задерживается й поворачивает к нам угрюмое
лицо. В его строгом взгляде, в стиснутых челюстях неукротимое
упорство.
Лыжня, взбираясь на перевал, виляет по пологому • склону.
У всех раскраснелись лица, пар идет от натруженных спин.
С трудом добираемся до края россыпи на половине подъема.
Сбрасываем лямки и все падаем в изнеможении. Я смотрю на
своих спутников и жду, что они начнут сейчас проклинать этот
день и того, кто придумал лямки, но Александр молча достаёт
кисет, привычным движением руки отрывает клочок бумажки и
начинает вертеть неизменную Козью ножку.
— Так что, Василий, надо полагать, женка сегодня не при-
снится, — говорит он, передавая приятелю щепоть табаку’для
трубки.
Василий Николаевич меряет взглядом оставшийся подъём
•до седловины и покачивает головою.
— Пока взберемся на пёревал, в глазах двоиться будет, —
отвечает он и окутывается дымом.	...
Уже полдень. Отогретые солнцем россыпи украсились узо-
ром цветных лишайников. На пригорке ноздрится снег. Темне-
ют увалы. В испарине весеннего дня отдыхаёт лес. Еле улови-
мый ветерок разбрасывает по горам запах набухших почек,
прелых листьев. Неохота вставать, но время поторапливает нас.
Впрягаемся трое в одну нарту: Василий Николаевич с Але-
 ксандрйм впереди, я сзади. Идем без лыж. На подъеме промои-
ны, террасы, заледеневшие бугры. К обнаженным камням
липнут полозья. Последние сто метров преодолеваем на четве-
реньках, впиваясь пальцами в твердый снег и вдавливаясь
в него коленями.
Наконец мы на перевале. Немного передохнув; тем же ио-
196
рядком вытаскиваем вторую нарту и начинаем спускаться
к Удюму. Идем широким коридором в тисках однообразных
гор. Снег размяк, но лямки теперь не жмут плечи, нарты сами
сползают вниз. За первым правобережным распадком откры-
лась широкая долина, прикрытая лиственничным лесом.
«Ки-ки-ки», — кричит дятел, как бы оповещая жителей ле-
са, о нашем появлении. Он отлетает метров на двести, прилипает
к дереву, дожидается нас и снова отлетает вперед. Так дятел
и доводит нас до небольшой поляны.
, Спускаемся ниже к густому ельнику и совершенно неожи-
данно натыкаемся на останки старинного табора пастухов-эвен-
;ков. Табор был, наверное, здесь лет двадцать пять назад. Пни
от срубленных деревьев уже сгнили, как и палки от чумов.
Сделанные на деревьях затесы оконтурились толстыми много-
летними рубцами. Медвежий череп, положенный в развилину
ели, позеленел от времени и врос в кору. Жаль, что с нами нет
Улукиткана, он, наверное, расшифровал бы, что означают вы-
резанные фигуры на старой засохшей лиственнице, напоминаю-
щие не то большекрылых птиц, не то злых духов, изображен-
ных в виде чудовищных зверей. По незаметным для нашего
глаза следам и отметкам старик многое рассказал бы о том,
кто были эти люди, откуда они приходили сюда, зачем и куда
.ушли. .
Вблизи старинного табора мы поставили свою палатку. До
намеченной вчера вершины от лагеря остается всего пять-
,шесть километров. Она возвышается в виде острого конуса,
заметно перекрывая своею высотой, все соседние вершины
гребня. Подъем снежный и не очень крутой, только послед-
ний отрезок, метров в пятьсот, затянут крупной россыпью и
справа урезан невысокими скалами, поднимающимися до са-
. мого верха.
Разжигаем костер, варим ужин и с аппетитом, присущим
людям, работающим постоянно на свежем воздухе, утоляем
голод. Нам не надо изощряться в приготовлении кушаний,
сдабривать их приправами и специями. Тут пища необычайно
вкусна именно в натуральном виде, со своим мясным или рыб-
ным ароматом, да было бы ее вдоволь. Наш сегодняшний ужин
состоит из куска отварного мяса, бульона, кружки сладкого
чаю и лепешек.
В печке потрескивают дрова, уютно освещая внутренность
палатки. Усталость упрямо напоминает о себе, но обстановка
невольно заставляет меня раскрыть дневник и час-другой по-
сидеть над записями.
В десять часов утра восемнадцатого апреля я и Василий
Николаевич уже находились на последнем подступе к главной
вершине боковой гряды.
197
Тонут в пространстве соседние отроги, и синева неба' про-
стирается до далекого горизонта. Все шире и величественнее
раскрывается перед нами панорама гор, но я сдерживаю лю-
бопытство, стараюсь не смотреть по сторонам. Хочется одним
долгим запоминающим взглядом охватить все с высоты господ-
ствующей над местностью вершины.
. На последнем подъеме напрягаю все силы и по пологому
гребешку, почти бегом, выскакиваю на верх гольца.
Трудно передать радость этой минуты, незабываемое чув-
ство восторга, которое охватывает меня всякий раз, когда я до-
стигаю какой-то высоты и вижу своими глазами все то, что еще
недавно казалось недосягаемым. Ради таких минут человече-
ского торжества над природой стоит итти еще дальше и выше,
взбираться на надувы, карабкаться на скалы, спускаться на
дно ущелий...
Полуденное солнце сквозь перистые облака бросает на горы
снопы яркого света, и необозримо широкая горная панорама
развернулась перед нами во всем своем многокрасочном,
праздничном великолепии.
С вершины, где мы находимся, более доверчиво раскры-
вается восточный край Алданского нагорья. По высоте оно ле-
жит метров на тысячу ниже этой вершины. Лиственничная
тайга, раскинув широкие полы, затемнила бугристую землю.
В белесоватую даль нагорья вонзились заледеневшие стрелы
рек, в широких падях вырезались замерзшие болота. Изредка
белеют снежные продушины плосковерхих сопок. Нагорье серо,
неприветливо, безлюдно. Ничем не радует этот холодный север-
ный пейзаж.
Лес, покрывающий Алданское нагорье, широким фронтом
наступает и на отроги хребтов, несколько оживляя их суровый
облик. Деревья взбираются по крутизне, по щелям, даже по
скалам и селятся всюду, где есть хотя бы горсточка почвы для
первого ростка. Но на подступах к вершинам они обычно
гибнут в раннем возрасте, не выдержав борьбы с ветрами и
стужей.
До верхней зоны леса поднимаются только лиственницы, ви-
димо, это единственная порода деревьев, способная отвоевывать
для своего потомства новые места на более высоких отрогах.
Но какими жалкими кажутся эти деревья, вклинившиеся
в откосы мертвых курумов, и какой ценою они платят
за жизнь!.. Их стволы наклонены вместе с кронами в покорном
поклоне к солнцу. Такую форму лиственницам придали губи-
тельные ветры, дующие здесь чаще всего с севера и северо-за-
пада. Корни деревьев обнажены, верхушки засохли, да и сами
стволы почти сгнили. Жизни-то в них всего-навсего капелька,
бережно спрятанная с подветренной стороны под узкой поло-
198
ской коры. Деревья чаще стоят в одиночку, каким-то чудом
удерживаясь на голых камнях. Они напоминают изувеченных
воинов, уцелевших среди погибших товарищей. В таком почти
омертвелом состоянии эти смельчаки еще продолжают бороть*
ся за свое существование.
Джугджурский хребет протянулся от нас широкой полосою
на восток к Охотскому морю и виден на большом расстоянии.
Мы стоим на его северной гряде, обрывающейся крутыми от-
косами к Алданскому нагорью. Насколько хватает глаз, до
темнолазоревого неба поднимаются мрачные и однообразные
вершины, то куполообразные, то со срезанными макушками,
напоминающими столовые горы. На фоне снежных полей
контрастно выделяются руины некогда возвышавшихся утесов.
Как мрачнее тени, проступают извилины глубоких ущелий.
Неизгладимая печаль лежит на развилинах этих гор.
С высоты, на которой мы находимся, виден близкий край
Станового и одинокая вершина далекого гольца, по форме на-
поминающая стог. Первое впечатление, полученное мною при
взгляде на район стыка хребтов со стороны Купуринского пере-
вала, сейчас подтвердилось. Становой действительно здесь
не обрывается, а уходит дальше на восток широким разметом
вздыбленных вершин. Но у истоков Удюма он немного пони-
жается и, как бы притупляясь, отбрасывает на север мощный
отрог, напоминающий слоновый хобот. Ответвление заканчи-
вается куполообразной вершиной, по высоте не уступающей
многим вершинам главного хребта.
Естественной границы между хребтами не существует,
очевидно правильно считать, что Становой заканчивается этим
северным отрогом и Майским перевалом, являющимся здесь
самой глубокой седловиной.
Вокруг нас еще лежит зима, и под ее плотной шубой спря-
тан растительный покров гор. Нужно много теплых дней, чтобы
на северных отрогах «прозрели» россыпи, поднялись придав-
ленные снегом стланики, заговорили ручьи. Нет здесь и бара-
нов. Они перекочевали за хребет на припеки. Там для них весна
уже оттаивает травянистые склоны, обнажает пушистые ковры
влажных лишайников. В залесенных лощинах изредка попа-
даются на глаза белые куропатки, желна, дятлы, кедровки-
кукши, поползни, синицы. Этих птиц мы видели гораздо боль-
ше на южных склонах гор и по Майскдй долине, где теперь
уже теплее. А здесь все живое как бы замерло в томительном
долгом ожидании вешнего тепла и пробуждения.
Я заканчивал зарисовки и измерение азимутов на вершины
хребтов и нагорья, когда из ближайшей расселины поднялся
в воздух старый ворон со щербатыми крыльями, вероятно про-
живший всю свою долгую жизнь под сенью скал. Он покружил-
199
ся над нами и улетел обратно, уронив с высоты протяжный и
грустный крик.
На обратном пути в лагерь увидели свежий след медведя,
пересекший недавно нашу тропу. Он ушел на юго-восток, оста-
вив на снегу глубокую борозду, ровную, как натянутый шнур.
— Сегодня восемнадцатое апреля? Поздновато вышел Топ-
тыгин из берлоги, — сказал Василий Николаевич. — Значит,
весна не за горами.
На следующий день, лишь солнце выглянуло из-за гор> мы
двинулись вниз по ущелью Удюма, намереваясь сегодня про-
браться как можно дальше вглубь Станового, а в последующие
дни попытаться разыскать среди вершин голец, который видели
вчера с гребня. На этом можно будет закончить наш маршрут.
Долина Удюма в районе слияния двух верхних истоков ши-
роко раскинулась меж залесенных отрогов. Темная наледь пе-
рехватила ее каменистое дно. Мы сворачиваем по ней влево
и продолжаем путь вверх по ущелью. Теперь хорошо видны по-
следние отроги Станового, все выше поднимающиеся к небу.
Ущелье становится тесным. Над головами смыкается горизонт.
Подвигаемся медленно. Русло реки местами перехвачено
ледяными уступами. Лесная чаща, прикрывающая россыпи,
раздвигается только под ударом топоров. Лыжи грузнут в про-
мерзшем снегу, нарты тяжелеют.
После полудня справа показалась лощина с небольшим
островом тайги. Добираемся до него и тут, у подножья послед-
него отрога Станового, решаем разбить наш лагерь. На этот раз
располагаемся не в ущелье, а на небольшой возвышенности^
запирающей левый лог. Тут теплее. Не успели мы выбрать ме-
сто для палатки, как к нам пожаловала важная гостья — ку-
кша. Усевшись на вершине низкорослой ели, птица начала
вертеться», хвастаясь, как на смотринах, то светлой грудкой, то
рыжим хвостом. И вдруг, словно узнав кого-то из нас, подняла
крик:
«Эй... эй... эй...»
— Ну, разболталась, кума! — окликнул кукшу Василий
Николаевич. — Чего ты тут бедуешь, дуреха, в этакой про-
пасти, в снегу. Посмотри, даже дерева доброго нет, летела бы
на юг, в хорошую кедровую тайгу, поближе к солнцу, непуте-
вая ты птица.
«Эй... эй... эй...» — еще веселее продолжает кукша.
Мы разжигаем костер, подвешиваем котел с мясом, чайник
и, усевшись вблизи, молча наблюдаем, как огонь пожирает дро-
ва. Лень пошевелиться, так хорошо у костра! Будто чьи-то теп-
лые руки закрывают усталые глаза, клонят голову и влекут
куда-то от скал, лямок, борьбы. Становится легко-легко, и я за-
сыпаю...
200
Острый едкий запах щекочет нос, будит сознание/Что-то
горит. Хочу крикнуть, а не могу проснуться. Но ощущение
тревоги заставляет меня открыть глаза. На Александре горит
телогрейка, огонь, вероятно, уже добрался до тела, но крепок
сон уставшего человека.	*
— Горишь! — кричу я, зная магическую силу этого слова.
. Оба мои спутника разом вскакивают. Александр сбрасыва-
ет с себя телогрейку и затаптывает ее в снег.
— Просил тебя, Василий, не подкладывай еловых дров,
вишь, как они искрятся, — говорит он с сердцем и хватается
за бок. — Должно, здорово припалило, а мне казалось, будто
солнце пригрело...
После обеда до сумерек остается еще часа четыре, и мы ре-
шаем сходить в разведку на ближайший гребень хребта. Может
.быть, еще сегодня нам удастся увидеть вершину, к которой мы
направляемся. Попутно вынесем наверх инструмент, рюкзаки
с продуктами и походной мелочью, чтобы утром выйти из лаге-
ря налегке.
Связываем пару лыж, укладываем на них багаж, впереди
пристраиваем ремни. ,
— А что, если мы возьмем с собой и полушубки, думаю,
утащим? — спрашивает у меня Василий Николаевич. — Если
завтра не успеем закончить работу на Становом, то и заночуем
наверху, место под скалой найдется...
: — Тогда уж клади и чайник, а я захвачу сухую жердь вам
на дрова. Чай на гольце — куда с добром! — предлагает Але-
ксандр.
Мы с Василием Николаевичем запрягаемся в лямки. Але-
ксандр, привязав толстый конец сухой жерди к багажу, налегает
на другой конец всей своей огромной тушей и подталкивает
груз наш сзади. Впереди черным комочком скачет Кучум. Над
нами молчаливо возвышаются поднебесные зубья, прикрытые
легкой тенью набежавшего облачка. Все выше,.все ближе под-
бираемся к границе унылых скал. Языки отогретых солнцем
россыпей все чаще перехватывают лощину.
< Добравшись до первой плосковерхой скалы, мы услышали
крик кедровок. Птицы взлетели в воздух пестрыми хлопьями и
с криком скрылись за соседним гребнем. В это время года кед-
ровки — единственные обитатели гольцовой зоны гор. Они еще
с осени напрятали здесь стланиковых орехов. И теперь, когда
кладовые начинают вытаивать, прилетают сюда из тайги кор-
миться.
Лощина суживается, врезаясь в крутогрудые откосы стен
отрога. Ущелье выводит нас в котловину, напоминающую не-
большой цирк, откуда до верха остается километра полтора
каменистого подъема.
201
Мы набрасываем на плечи рюкзаки, берем инструмент, по-
лушубки, жердь и, не торопясь, взбираемся на гребень. Обид-
но, что и отсюда нам не удастся разглядеть панораму Стано,-
вого, ее заслоняет высокий отрог, тянущийся с востока- на
запад, всего в двух километрах от нас.
— Сходим? — спрашивает спокойно Василий Николаевич,
кивнув головой в сторону ближней вершины. — Не спускаться
же на стоянку.
— Боюсь, запоздаем.
— Что вы, солнце еще высоко, успеем обернуться, — гово-
рит он уверенно. — Александр пусть идет на табор, пока поста-
вит палатку, сварит ужин, и мы вернемся.
— Попробуем.
Складываем груз под камнями в приметном месте, идем
налегке: у меня только винтовка, а у Василия Николаевича
бинокль и на сворке Кучум. Александр, проводив нас, спу-
скается в лощину.
— К ужину свежих лепешек испеки! — кричит ему вслед
Василий Николаевич.
Поднимаемся по узкому гребню, сложенному из каменных
глыб. Справа склон, имеющий вид обвалившихся стен с торча-
щими шпилями, а слева снежная крутизна. Идем очень осто-
рожно, уж очень скользко, того и гляди сорвешься...
Через полчаса мы наверху. Открывшийся отсюда вид
сторицей вознаграждает нас за усилия, заставляет забыть уста-
лость. Перед нами впервые открылся Становой хребет, застыв-
ший чудовищными взмахами земли. Бесконечные гряды гор
заполнили широкий горизонт и подняли высоко к небу свои
измятые вершины. Всюду видны глубокие провалы, куда стека-
ют снежные обвалы. Словно гигантским резцом кто-то высек
грозные контуры скал, нависших над окаменелыми потоками.
Становой, как и Джугджурский, хребет дает много ответ-
влений на юг и круто обрывается на север, образуя хорошо за-
метный спад к Алданскому нагорью. Ответвления начинаются
остроконечными вершинами, но дальше переходят в плоские,
вытянутые перпендикулярно оси хребта сопки.
Отсюда мы увидели и западную часть Алданского нагорья.
Угрюмый и бескрайный океан тайги там пронизывают светлые
ленты заледеневших рек, видны застывшие озера. На сотни ки-
. лометров раскинулся лес, то редкий, стелющийся по маристым
низинам, то сплошным ковром раскинутый по возвышенностям
и широким поймам рек.
Под нами из узкой расщелины гор вырывается Саракенда,
левый приток Удюма. Раздвинув плечи скал, река в бешеном
разбеге несется на север по довольно широкой, сплошь зале-
сенной долине и теряется в сумрачной дали.
202
Василий Николаевич, красный, потный, но довольный, уселся
на выступе скалы и, закурив, продолжает любоваться панора-
мой. Кучум, высунув язык, пристроился около него и отдыхает.
Просматривая горизонт километрах в семи от нас, я заметил
продолговатую вершину, очень похожую на ту, которую мы
наблюдали с Джугджурского хребта. Завтра попытаемся под-
няться на нее.
Вечереет. Неприветливо смотрят на нас вершины гор. Тем-
неет в ущельях. Сумерки окутывают далекое нагорье. Заметно
холодеет. Пора возвращаться, но Василий Николаевич предла-
гает спуститься до южной террасы и оттуда попытаться опреде-
лить более доступный подход к намеченной вершине.
Спускаемся по скользкому надувному снегу рывками, от
россыпи к россыпи. За террасой — крутой склон, усеянный
мелкими скалами, уже освободившийся от снега. Когда мы по-
дошли к краю террасы, Кучум вдруг вырвался вперед и, натя-
гивая поводок, замер.
— Где-то близко зверь, — шепчет мне Василий Николаевич
и начинает искать в карманах трубку. — Запропастилась, ока-
янная, когда надо, не найдешь!
Он закуривает и по дыму определяет направление течения
воздуха.
— С того края набрасывает запах, должно из-за терра-
сы, — говорит он, взволнованно и огорченно глядит на солнце,
и я вижу, как у него нервно дрожат веки. — Подержи-ка кобе-
ля, а я в бинокль просмотрю места.
Я отвожу Кучума в сторону. Собаку не узнать. Насторожен-
ные уши что-то ловят в тишине, ноздри нервно втягивают воз-
дух, а ноги, как пружины, готовы бросить навстречу запаху
гибкое тело.
Василий Николаевич достает из-за пазухи бинокль, приго-
тавливается к обзору. Биноклем он владеет в совершенстве,
а это очень важно для охотника — любителя горных охот. Ведь
в естественных условиях чаще всего замечаешь зверя во время
его кормежки или переходов, но увидеть без оптического при-
способления, скажем, отдыхающих баранов, сокжоев или мед-
ведя, даже на открытых горах, почти невозможно. Вот почему
биноклю и отведено первостепенное место в охоте по зверю, но
нужно уметь пользоваться им и обладать терпением.
На охоте мы продпочитаем бинокль с шести-, максимум
с восьмикратным увеличением. Его преимущество — большой
угол зрения — пять-шесть градусов, тогда как у восемнадцати-
кратного всего лишь полтора градуса. Легко подсчитать, какой
выигрыш во времени дает просмотр участка с помощью шести-
кратного бинокля. К тому же он гораздо легче, это тоже
имеет значение при горных охотах.
203
Василий Николаевич .др:
стает из кармана гимнастерки
фланелевую тряпочку, бережно
вытирает ею стекла бинокля^
затем усаживается под навес,
прижимаясь спиной к скале,
локти кладет на приподнятые
колени и коротким взглядом
определяет, с какого места на-
чать обзор. Прильнув глазами
к стеклам, он замирает. Те-
перь его глаза не минует ни-
что — ни камень, ни кустик, ни
тень, ни выпуклость. Подозри-
тельные предметы он осматри-
вает более тщательно. Когда
видимая местность хорошо
проверена и никаких сомнений
не остается, он передвигает бинокль вертикально или горизон-
тально, но всего лишь на половину поля зрения. Такой прием
позволяет каждый участок осмотреть дважды. И так он тер-
пеливо «ощупывает» весь шероховатый склон террасы, совсем
забывая о том, что солнце уже у горизонта и что нужно то-
ропиться.
Василий Николаевич вдруг взмахом руки подзывает меня
к себе. Стоило мне пошевелиться, как Кучум рванулся вперед
и чуть не сбил меня с ног.
— Звери пасутся за крайним гребешком, что-то копытят,
взгляни-ка, — шепчет мой спутник, освобождая мне место к
прицыкнув на кобеля.
Но разве вытерпит собака, когда ее ноздри забиты запахом
зверя, когда до слуха долетает шорох камней под копытами?
Кучум даже не пошевелил головой в сторону Василия Николае-
вича, словно не слышал грозного окрика, и продолжал нетерпе-
ливо повизгивать.
Через окуляры бинокля ясно вижу на каменистой протали-
не трех небольших баранов. Они копытят землю, что-то доста-
ют. Снизу появляется четвертый. Это старый бородач, почти
белый, с роскошными, увесистыми рогами. Он взмахом головы
отпугнул одного из молодых и стал тоже копытить, часто опу-
ская голову в лунку. Я залюбовался красавцем.
— Хватит, надо что-то делать, времени не остается,—говорит
Василий Николаевич, тормоша меня за плечо.—Ты пристраивай-
ся с винтовкой пониже, а я попробую забежать и пугну их сюда.
Последние слова он бросил мне уже на бегу. Кучум неудер-
жимо тянет его за собой, и они быстро скрываются в котлови-
204
не.<Я осторожно спускаюсь, до скалистого гребешка и уклады-
ваюсь меж камней с винтовкой наготове.
" Солнце,, задержавшись на склоне зубчатого отрога, на ми-
нуту. выхватывает из синих теней снежные рубцы откосов, на
которых должны появиться бараны. Из -ущелья тянет леднико-
вым холодом. Василия Николаевича .не сдашно. Тишина. Вдруг
ухо улавливает странные звуки, не то отдаленную музыку, не
тр шорохи тяжелых глыб. Оглядываюсь-в неясной тревоге. Под-
ножья гор уже сжимает тьма. По ущелью к вершинам ползет
туман. Кажется,, что я один в целом мире'встречаю эту холод-
ную и чужую ночь. Не зря ли я послушался Василия? Не луч-
ше ли было спускаться к табору?
До слуха долетает смутный шум, напоминающий ворчание
зверя. По привычке прижимаю к плечу винтовку. Проходят
две-три минуты, кажущиеся бесконечностью. Туман незаметно
подкрадывается к вершинам. Стукнули камни, и сердцу вдруг
стало тесно в груди. Холодок пробегает по телу. Стук прибли-
жается. Сомнений нет: на меня бегут бараны. Напрягаю зре-
ние., боюсь прозевать, не прошли бы стороною к нижней терра-
се. Вижу, из дальней лощины вырвались белые комочки и
замерли одним пятном на скалистом пригорке, метрах в пяти-
стах от меня. Звери стоят неподвижно, откинув назад головы.
Опять слышится стук камней. Бараны бегут гуськом по косогору
вкось от меня. Их шесть. Старый круторог заметно выделяется
среди молодых одногодков. Он ведет табун осторожно, часто
останавливается и, ломая направление, бросается то вверх, то
вниз, видимо еще не может определить, с какой стороны опас-
ность. За ним-то я и слежу, за каждым его поворотом, прыж-
.ком. Но круторог проявляет изумительную осторожность и буд-
то намеренно обходит меня.
Звери, перемахнув последнюю лощину, выкатились на
гребешок и по нему рванулись вниз. Как ловко они скачут ко-
роткими прыжками с камня на камень, ставя почти вместе но-
ги! С. какой гордостью" старый вожак несёт рогатую голову,
бросая по сторонам беспокойные взгляды! Теперь табун почти
вне опасности. До него метров триста, в бегущего зверя на та-
ком расстоянии мне, конечно, не попасть. Какая досада! Вдруг
вперед выскакивает один из молодых баранов, неожиданно
сворачивает в мою сторону и увлекает за собой остальных. Вот
они уже близко — метров полтораста. Я прицеливаюсь. Ста-
рый круторог, будто предчувствуя роковую развязку, упорно
прячется от мушки, показывая мне из-за камней то спину, то
голову. Бараны уже проходят по освещенному склону, вот-вот
нырнут в лощину. Как их задержать? Я свистнул. Табун оста-
новился, а круторог встревоженно вскочил на камень, окинул
беспокойным взглядом вершины гор.
205
От выстрела вздрогнули скалы, заметались в теснине рас-
катистые звуки. Баран вздыбился, отбросил назад тяжелую
голову, словно прощаясь с небом, и тяжело рухнул на россыпь.
Внезапно опомнившись, поднялся, хотел прыгнуть, но снова
упал н вместе с камнями покатился вниз. Табун круто повернул
назад, пугливо шарахаясь из стороны в сторону, понесся на
запад к высокой скале. Там он и скрылся.
Я встаю, не сводя глаз с лощины. На горизонте догорает
багровый закат. Вершины кутаются в синий завечерок. Вижу,
к тому месту, где скрылся табун, поднимается раненый круто-
рог. Он бредет тяжело и медленно, с трудом удерживая на
ослабевших ногах полутораметровую тушу. Но голова попреж-
нему гордо несет могучие рога. Теперь он даже не оглядывает?
ся, его'уже ничто не пугает, но тревожное предчувствие гонит
дальше от рокового звука, отнявшего у.него силы. Ему, видимо,
непременно хочется добраться до скалы. Кто знает, может
быть, там, в тени ее карнизов, он родился и, открыв первый раз
в жизни глаза, увидел эти угрюмые вершины, скользкие стены
провалов, полосы многолетних снегов. И вот сейчас он, может
быть, торопится взобраться на скалу, чтобы успеть еще раз
с высоты взглянуть на окружающий мир, на родные утесы и
здесь закончить свой большой жизненный путь. Эти мысли про-
носятся в моей голове в то время, как круторог, теряя послед-
ние силы, с трудом взбирается на выступ стены. Я вижу, как
он медленно поворачивает голову и долгим испытующим взгля-
дом смотрит в мою сторону. И вдруг срывается вниз. Слы-
шится рокот сползающих камней, удары тяжелых рогов
о скалы...
Горы уже затянуты мраком. На стоянку возвращаться в та-
кой темноте рискованно. Окликаю Василия Николаевича, но он
не отзывается. Стою еще несколько минут в раздумье: что де-
лать? Поблизости нет ни деревца, ни защищенной площадки
для ночлега. Решаю пробраться к скале, откуда упал круторог.
Осторожно крадусь по россыпи, снизу давит туман. На скали-
стые вершины, спокойно отдыхающие в вышине, легли тяже-
лые тучи/За резным краем скалы еще розовеет полоска,
неба, но свет быстро меркнет. Неслышно падает ночь.
Потемну добираюсь до скалы. Василия Николаевича и здесь
не видно, он, вероятно, где-то в стороне. Разыскивать его'
бессмысленно. Да и мне к нему уже не подняться. Мирюсь
с мыслью, что придется одному коротать ночь под этой негосте-
приимной скалою. Мокрая от'пота рубашка холодит тело, мо-
роз щиплет лицо, хватает за руки. Прежде всего нужно приго-
товить место для отдыха. Нахожу карниз с небольшой
площадкой и на нем пытаюсь устроить себе ложе. Но на голом
камне и десяти минут не просидишь. Обшариваю щели между
206
камнями, выдираю вместе с корневищами скудные лишайники.
Вдруг высоко надо мною протяжно гремит россыпь и слышится
голос Василия Николаевича:
— О-го-го...
Я обрадовался. Зажигаю клочок бумаги, чтобы указать свое
местонахождение. Прислушиваюсь к шуму скатывающихся
камней, Василий Николаевич спускается осторожно, ощупью.
— Чорт остроухий, куда тащишь, не видишь обрыв? — ру-
гает он кобеля.
— Опускайся правой лощиной! — кричу я ему и снова за-
жигаю бумагу.
- Из темноты вначале появляется Кучум, отпущенный Васи-
лием Николаевичем, а затем уже и он сам с огромной охапкой
сушняка за спиною.
— Где это ты набрал?
— Да там, где бараны паслись, Из-за этого и задержался.
Без огня ночевать неласково, да и мясца охота поджарить.
— Насчет мясца баран велел тебе низко кланяться.
— Как так, сам слышал — пуля попала в зверя.
— Попала, да не задержалась, он выбрался сюда на вы-
ступ и свалился вниз.
•— Что ты говоришь? огорченно произносит Василий
Николаевич и, сбросив сушняк, подходит к краю обрыва.
Там, конечно, ничего не видно, но Василий Николаевич дол-
го смотрит вниз.
— Неужели не найдем? Жаль... — угрюмо! говорит он.
Окинув стоянку усталым взглядом, добавляет: — Неловкое
место, придется эту ночку померзнуть, постучать зубами*
— Памятным будет Становой! — отвечаю я.
Пламя костра отбросило от скалы мрак ночи.
— Нет ли у тебя чего-нибудь съедобного, червячка зада-
вить?
Василий Николаевич, усмехнувшись', обшаривает свои кар-
маны, сопровождая поиски назидательным ворчанием:
— Помните, Улукиткан говорил нам: не ленитесь таскать
с собой котомки, в нашем деле их тягость — помога. Вот она,
житейская-то истина! Сколько раз мы уже бывали наказаны,
и все не впрок... Пора, кажется, запомнить: идешь от палатки
хотя бы на десять метров, бери ломоть хлеба, проверь, есть ли
с собою спички.
— Что-то, Василий, долго ты ищешь! — перебиваю я его
монолог.
— Не помню, куда засунул. Был кусочек медвежьего мяса.
Давеча на горе достал, посмотрел, он весь замусоленный,
в табаке. Бросил Кучуму, тот, окаянный, обнюхал, но есть не
стал, Думаю, врешь, проголодаешься — сам попросишь... Ку-
207
Да' же'я*его положил, разве за-пазуху... Так й есть, тук Вудё-^
тё? — спросил он, подавая мне кусочек мяса.
— Дели пополам, — говорю я'ему.	. - .
Маленький костер все же немножко скрашивает нашу-стоян-
ку. ’Стланиковые дрова горят жарко, но их у нас всего часа на
полтора. Сушим портянки, белье, сухая одежда — самое важ-
ное в такую холодную ночь под открытым небом да еще без
костра. Последние вспышки огня тщетно пытаются отпугнуть
наседающую темноту. Голод, как червь, точит нутро. Острее
ощущается досада за утерянного барана.	......
Томительно тянется эта ночь. Ни огонька, ни звездочки на
небе. Мы сидим на узком карнизе, прижавшись спинами друг
к другу, и страшно мерзнем. Я чувствую, как трясется Василий
Николаевич, и сам еле сдерживаю дрожь. А вокруг нас, над
нами сгущается тьма.
— Что-то долго нет зарницы, —' устало говорит, наконец,
Василий Николаевич.
Я зажигаю спичку, смотрю на часы.
— Начало второго, до утра еще далеко. 
— Поди, Сашка заждался нынче, суп переварился и ле-
пешки остыли, — начинает разговор Василий Николаевич. т—
Д’ень-то у нас вроде’ как с прорехой: получился. Надюшка
всегда мне говорит: чего ты по тайге шатаешься, мокнешь,
мерзнешь, образумься, отогрей себе место дома и живи по-
людскому. Вроде и правда, другой сейчас, поди, спит на подуш-
ке; в тепле, под него не дует. А тут, как налим на остроге,
трясешься и некуда податься. — Он помолчал, поерзал' по хо-
лодной плите и продолжал дрожащим голосом: — Нет, пусть
кто другой спит на подушке, это его дело. А мы как-нибудь до
утра продюжим, там, глядишь, солнышко вылезет, отогреемся,
и опять нам будет хорошо. Только вот есть охота, верите, до
Злости! Попади сейчас на зубы сам чорт — только хрустнул бы!
— Холодно... — вырывается у меня.
Василий Николаевич поднимается, разгибает застывшие
конечности и, подбоченившись, топает ногами и поет:
• , . •
Я на горку шла,
Тяжело несла,
Уморилась, уморилась,
У-мори-ла-ся!
Но его ноги не поспевают за напевом, явно не в такт чуть
ковыряются в снегу. Руки накрест хлещут по ребрам* а сам он
подергивается, как от укусов. Холод выживает и меня из-под
скалы. Я присоединяюсь к Василию Николаевичу; и мы, как
помешанные, топчемся на одном месте, без конца повторяя
один и тот же куплет. • Посмотрел бы кто-нибудь ео стороны,
208
наверняка принял бы' нас за горных- духов,, появляющихся на
скалах в темные ночи, как гласят предания.
Природа продолжает отдыхать в тяжелом забытьи. Не от-
кликаются на песню утесы. Звуки глохнут рядом с нами; Мы на-
чинаем разбирать россыпь, бесцельно перетаскиваем камни и,
немного отогревшись, снова усаживаемся на карниз с желани-
ем» хотя бы на часок уснуть. Но холод чутко сторожит наш сон.
Кажется, никогда еще мы с таким нетерпением не ждали
утра, как в этот раз. Оно нарождалось незаметно, в глубоком
молчании гор, без стука дятла, без шума тайги. Робкий рассвет
сдирает с угрюмых вершин густой мрак. Выплывали грозные
контуры скал, налетел ветер, можно было ожидать бурана. Что
же делать? Возвращаться на стоянку иди, пользуясь тем, что
вершины гор еще свободны от тумана, попытаться добраться до
намеченного гольца? Голод упрямо напоминал о себе, устав-
шее- тело требовало тепла и отдыха. Но мы всё же решили
итти к гольцу, ведь погода может надолго испортиться и задер-
жать нас.
Василий Николаевич идет за рюкзаками, а я спускаюсь
ниже по скале, хочу узнать, что сталось с круторогом. Кучум
остается со мною.
з л На уступе, откуда упал круторог, я нашел только кровавый
мазок величиною с ладонь. Ниже, на последнем снежном при-
лавке, была заметна глубокая вмятина от удара тяжелого
тела, но барана не видно. Он скатился в пропасть, и в этом по-
следнем затяжном прыжке, вероятно, и оборвалась его жизнь.
Серое и очень холодное утро широко раздвинуло горы. Ве-
тер забивает туманом лощины. Слышится отдаленный гул
скал. Я взбираюсь на верх террасы и с тревогой поглядываю
на тучи, сплошным фронтом двигающиеся к востоку.
Место, где паслись бараны, представляет собой большой
корытообразный склон с солнечной стороны отрога, пересечен-
ный оврагами и длинными гребешками развалившихся скал.
Сверху склона идет звериная тропа, хорошо заметная даже на
россыпях. На глаза попадаются пучки сухой высокогорной
травы да пятна различных лишайников. Задерживаюсь у лу-
нок, выбитых копытами животных на припеке. Здесь я нахожу
остатки недоеденных корешков каких-то многолетних растений.
Их бараны и добывают в мелкой дресве отогретых склонов.
Звери оставили следы кормежки и на ягеле, местами сплошь
покрывающем россыпи. Да и сухая трава кое-где ощипана, —
это тоже их работа.
Продолжаю подвигаться к западному краю ската. Тропа
глубокой бороздкою пересекает снежное поле, приводит меня
к-скалам, беспорядочно разбросанным за изломом. На карни-
зах' видны лежбища баранов, клочья шерсти, старый и свежий
J209
14 Г. Федосеев
помет. Животные здесь находились, видимо, долго: может
быть, всю зиму, добывая корм по склонам солнечных террас.
Кое-где на каменистых пригорках разбросаны мелкие ку-
сты стлаников. Их корни, очень толстые и длинные, располз-
лись далеко по щелям и соседним уступам^ это дает воз-
можность такому неприхотливому растению, как стланик,
получать необходимое количество влаги для существования на
скупой каменистой почве. Разжигаю маленький костер под.
навесом большого камня. Лишь только коснулось тела тепло,
костра, как неодолимый сон навалился на меня и я с истинным
наслаждением уснул..
Василий Николаевич пришел с Александром. Тот, обеспо-
коенный нашим отсутствием, решил, что с нами стряслась бе-
да, и рано утром вышел на поиски. У места, где мы оставляли
ркщзаки, они встретились.
— Думал, конец вам, добегались, а оно, видно, еще про-
тянете, .т-7 щутит Александр, усаживаясь возле костра,
— Интересно, что бы ты стал делать? — спрашиваю его.
— Я уже думал об этом по пути сюда: распишу, мол, на
скале всю историю. Дескать, погибли так-то и так. Потом
вспомнил: писать нечем — даже химического карандаша нет,
и решил — пускай еще поживут, раз такой случай, — Александр
громко смеется, и скалы, может быть впервые услышавшие че-
ловеческий смех, откликаются веселым эхом.
Пока Александр., готовит чаАи подогревает лепешки, мы
с Василием'Николаевичем отдыхаем.
Теперь, поскольку третий спутник здесь, с нами, можно
иначе распределить день. Василий Николаевич хочет итти
искать убитого барана.'
— Мало, что сверху не видно. Скатиться зверь мог и в до-
ступное место. Нельзя бросать убитую дичь, — говорит он
с явным упреком в мой адрес. — Спущусь на табор, встану на
лыжи и ущельем проберусь под ту скалу, может, и найду...
Мы все трое выходим на верх гребня и там разделяемся:
Василий Николаевич.с Кучумом возвращаются в табор, а мы
с Александром идем дальше, к хорошо теперь заметному голь-
цу. Ветреная погода не предвещает ничего хорошего. Хмурят-
ся отяжелевшие тучи, готовые упасть на нас. В тумане
прячутся подножья скалистых гор. Мы идем, как в продушине,
оставляя на снегу хорошо заметный след, на россыпях ставим
торчмя приметные камни, чтобы не сбиться на обратном пути,
если нас застигнет туман или пурга.
Гребень сплошь завален разрушенными скалами, в поисках
прохода между ними извивается наш след. Приходится по
нескольку раз взбираться на промежуточные высоты, спускать-
ся на дно седловины.
210
Подходим к намеченному гольцу с северной стороны; те-
перь он представляется нам в виде провисшего стога с двумя
вершинами по краям. Ветер то и дело меняет направление.
Заклубился туман. Он уже перехватил последнюю седловину
на нашем пути и может скоро окутать голец. Неужели придет-
ся вернуться ни с чем, а потом повторить этот маршрут? Ведь
чтобы решить задачу, нам нужно побыть на вершине всего
лишь с час, конечно, при условии, что мы увидим открытый
горизонт.
На седловине сбрасываем рюкзаки, поднимаемся налегке.
Александр идет ходко. Подъем не очень крутой, и в три часа
дня нам удается взобраться на верх гольца. Он действительно
представляет собою одну из значительных вершин Станового
в этом районе.
Под волнистым туманом исчезли цирки и глубокие ущелья.
На поверхности торчат только горбатые вершины, словно
острова неведомого архипелага. Не оправдалась моя надежда
увидеть с гольца хребет развернутым планом, со всей его слож-
ной сетью отрогов, лощин и поподробнее разобраться в релье-
фе. Я не отчаиваюсь, ведь мы непременно посетим эти горы
еще летом, тогда природа более доверчиво откроется перед
нами и можно будет составить более полное представление
о Становом. Но и сейчас, при беглом знакомстве с хребтом,
уже ясно, что лежащее от нас на запад пространство — это
очень сложные нагромождения гор и, несомненно, самая при-
поднятая часть хребта. . Здесь еще много уголков, куда не сту-
пала нога человека.
14*	'	211
. - Гольцы, отдаляясь друг от друга, медленно- погружаются,
в-туман. Слева слабо видна знакомая вершина Джугджурско-
го хребта. Она заметно возвышается меж двух сопок, округ-
лая, увенчанная причудливыми зубцами руин. Эта вершина
служит надежным ориентиром среди беспорядочно разбросан-
ных гор. Мне удается, хотя и неполностью, сделать зарисовку
горизонта,- определить азимуты на выдающиеся вершины. Вни-
мание привлекают горные нагромождения в юго-восточном
направлении, куда, как мне кажется, должен выйти Лебедев
после окончания работы на Сага и где мы должны встретиться.
На этом -приходится сегодня закончить свою работу,;
Я испытываю некоторое удовлетворение — наши усилия не
были напрасными: нам удалось собрать сведения, необходи-
мые для проведения геодезических работ в районе стыка Ста?
нового и Джугджурского хребтов. Под туром, выложенным из
камней на вершине, я оставляю записку с этими сведениями
для техника Пугачева, который вскоре, должен- подойти к хреб-
там со стороны Алданского нагорья.	.
Мне представился крутой скалистый подъем, забитые сне.;
гом лощины, провалы, оберегающие подступы к вершине голь-
ца, и с невольным содроганием я подумал о людях, которым
придется поднимать сюда наверх лес, цемент, песок, железо
для постройки пункта, а затем тащить и тяжелые инструменты
для наблюдений.
В тумане спрятались последние отроги. Резко похолодало.
Сильно продрогшие,, мы покидаем голец. Снежный ветер замел
наш след. Хорошо, что мы догадались поставить камни в раз-
вилках гребней, это позволило нам без злоключений, возвра-
титься на табор. Василия Николаевича еще не было, и это
меня обеспокоило.
— Конечно, все может быть, ведь он себя не щадит, поле-
зет из-за барана в пропасть и, чего доброго, сверзится, — под-
тверждает мои опасения Александр.
— Ты вари ужин, а я пробегу его следом.
Выпиваю кружку чаю, становлюсь на лыжи.. Шумит-.разгу-
лявшийся в облаках ветер,.Густеет сумрак, над^ег-хц10;.'^тру-
дом различаю лыжню Василия Николаевича." Иду не торопясь,
прислушиваясь. Из темноты доносится странный звук,, будто
кто-то поблизости осторожно прилег, на мягкий снег и1 затаился.
Я останавливаюсь, жду. На голову падают пушистые хлопья
сцега, ветер дует в лицо. Звукповторяется. более ясно. Я узнаю
скрип снега под тяжелыми лапами зверя.. ; Становится- це .по
себе, чувствую, как дрогнули коленки, от яжелелотедр.; Каюсь,
что не взял с собой винтовкухА зверь явно крадется- ко >мне,
слышу, как пробирается он по чаще.все медленнее, все ближе.
Сбрасываю с ног лыжи, укрепляюсь поустойчивее на снегу,
212
выхватываю из-за пояса нож. Пальцы до боли сжимают рукоят-
ку. А Зверь уже рядом, слышу, как его ноздри шумно втягиь
вают воздух.
— Фу ты, дьявол, Кучум! — с облегчением вырывается
у меня.
Кобель бросается ко мне, ластится, визжит.
— Ого, раздуло-то тебя как, друг, значит нашли круторо-
га, — радуюсь я, ощупывая бока собаки.
 На мой крик где-то недалеко отозвался Василий Николае-
вич. Скоро послышался шорох лыж, а затем и учащенное ды-
хание. За плечами у Василия Николаевича винтовка, рюкзак
с мясом, а поверх него привязана тяжелая голова круторога.
— Ты с ума сошел, Василий, такую тяжесть тащишь, да
еще ночью! К чему надрываешься? Можно ведь было сходить
за зверем завтра утром.
— Да вот думал: поднесу поближе и брошу, а утром при-
бегу. С километр прошел — вроде ничего, дай, думаю, еще
немного пронесу, а там еще, так вот и дотащился сюда, —
оправдывается он, сбрасывая с плеч груз и усаживаясь пе-
редохнуть.
- ‘— Устал?
 — Малость, но ведь без этого не бывает. А зверя стреляно-
го бросать не положено, сам знаешь, — говорит он снова с упре-
ком в мой адрес.
— Где нашел? Далеко?
— Там же под скалою, где упал. Не докатился донизу,
завяз-в щели. Не будь со мной Кучума, ни за что не найти
бы, — рассказывает, закуривая, Василий Николаевич. — Ме-
213
сто неловкое: уступы, надувы, все скользкие, кое-как вытащил.
Только пользы от этого зверя почти никакой, кроме рогов,
а кости, мясо и внутренности перетолклись. С десяток кило-
граммов взял собакам, и все.
— Что в желудке, не смотрел? — перебил я его.
— Говорю — все смешалось, не разберешь, шкура’ даже
полопалась.
— Жаль. Рога-то, кажется, хорошие...-
А снег все идет и идет. Я набрасываю на плечи груз, Васи-
лий Николаевич привязывает к сворке Кучума, и собака выво-
дит нас сквозь тьму на стоянку.
Мы до того измотали свои силы, что, кажется, теперь'
и пушкой нас не выбьешь из палатки. Снимаем с себя отяже-
левшую одежду, умываемся, садимся за еду. Василий Нико-
лаевич наливает по стопке коньяку.
Горячий ужин и теплая постель вознаграждают нас за
испытания последних двух дней. Сквозь тишину доносится до
слуха тихий шорох снегопада. Я еще долго не могу заснуть
и пытаюсь привести в какой-то порядок свои наблюдения над
жизнью снежных баранов.
Восточная часть Станового хребта плотно заселена снеж-
ными баранами. Эти животные удивительно приспособлены
к невероятно трудным природным условиям. Зима здесь длит-
ся, как правило, около шести месяцев, из них добрая половина
заполнена ветреной погодой с температурой, падающей неред-
ко до минус пятидесяти градусов. Жгучие морозы, глубокие
снега и затяжные бураны подвергают всех четвероногих оби-
тателей хребта непрерывным испытаниям. Тяжелее всех при-
ходится снежным баранам, жителям открытой гольцовой зоны
гор.
Закружатся над горами осенние метели, обледенеют по ска»
лам тропы, снегом прикроются альпийские лужайки, ягель,
трава, и бараны покинут курчавые вершины, излюбленные ме-
ста летних кочевий.. Они спустятся ближе к лесу, в котловины,
на второстепенные отроги, где теплее и тише. Тут они и про-
водят долгую зиму, предпринимая небольшие вылазки на
соседние гребни в поисках корма. Зимою пищей им служит
кора и молодые побеги кустарников, лишайники да сухая
трава, которую они добывают, разгребая копытами снег.
Все холоднее становится в горах, продолжительные бураны
иногда надолго приковывают животных к одному месту, и они,
сбившись небольшими стадами, подолгу отлеживаются под
защитой холодных скал. Даже плотная зимняя шерсть плохо
греет голодного барана. Но где найдет он в непогоду корм, —
все занесено снегом или затянуто заледеневшей коркой надува,
и копытить становится труднее и труднее. Дождавшись отнОси-
214
тельного затишья, стадо вынуждено перекочевывать на свежее
место с более мелким снегом.
Но вот солнце все дольше и дольше задерживается над го-
рами. На южных склонах хребта днем становится теплее, хотя
весенние ветры, более губительные для снега, долетают сюда
только в начале апреля. Бараны покидают места зимовок, вы-
ходят на припекй. Медленно обнажаются россыпи, лбы отро-
гов, открывая доступные места кормежек. Проносятся послед-
ние метели, слабеют заморозки, вот-вот появится зелень, ко-
торой ждут с нетерпением снежные бараны, подолгу нежась
на весеннем солнце. Они с жадностью набрасываются на кор-
ни многолетних растений, уже напитавшиеся соком, готовые
скоро выбросить первые ростки.
Сейчас в горах наступило то самое время, когда бараны
покидают зимние становища и кочуют на обогретые солн-
цем южные уклоны гор.
IV
В обратный путь. — Где найти паука-крестовика?. —
С Улукитканом по следам сокжоев. — Ночь под елью. —
«Лесная загадка». — Нас выручил Пашка.
Никто из нас еще не успел повернуться на другой бок, как
пролетела ночь. Тихое утро слабо сочилось сквозь стены па-
латки.
— Гляньте-ка, братцы, снегу-то навалило сколько! — ска-
зал: Василий Николаевич, расстегивая вход. — Пожалуй, не
выбраться нам отсюда с нартами.
— Считай без малого сутки идет, должен бы кончиться, —
отозвался Александр.
. Я вылез за дровами. Густыми хлопьями валит перенова.
Отмяк ночной мороз. Расползлась по горам теплынь. Дремлет
лес, чутко прислушиваясь к шороху падающего снега. На пнях
выросли высокие снежные папахи, тяжелые гирлянды снега
опоясали темнозеленые ельники. Под тяжестью кухты * арка-
ми наклонился молодой тальник.
Подождали до десяти часов — погода не изменилась, реши-
ли выбраться из ущелья. Свернули палатку, уложили груз
и начали спускаться к реке. Вершины гор прячутся в снежной
завесе непогоды. Затаились под снегом россыпи, пустоты, лы-
жи гнутся лучком и глубоко тонут в мягкой перенове. В пол-
день свернули с прямого Удюма, пошли на подъем, и лямки не
замедлили напомнить о себе. Укоротились шаги, взмокли спи-
ны. Под тяжелыми нартами будто притупились полозья. Позд-
* Кухта — комки снега на ветках.
215
но вечером мы добрались до знакомого ельника и тут располо-
жились на ночевку. А снег сыплет и сыплет.
В полночь в ушелье прорвался ветер. Зашумел смутной
тревогой разбуженный лес. Старые ели тесно сомкнули вверху
густые кроны. В темносинем небе бесшумно дыбятся тучи,
бросая на землю остатки снега.
Мы не спим. Ветер полощет борта палатки, прорывается
в щели, забивает дымоход, дым, из печки расползается по палат-
ке, душит нас. Василий Николаевич, и Александр встают, оде-
ваются и долго стучат топорами, устраивая заслон для трубы.
— Кучум места себе не может найти, в снег зарывается.
Как бы все это пургой не кончилось, — говорит Александр,
плотно застегивая.' за собой вход в палатку и содрогаясь от
холода.	•	>
— Пурги не должно быть, снег липкий, а кобель от мороза
прячется, вишь, как студено стало, — возражает Василий Ни-
колаевич, разгребая в печке жар и подкладывая дрова. —
Теперь не страшно, а вот захвати нас такой дурнодув на голь-
це, пожалуй, дали бы трепака, да еще и вприсядку. .
Хотя пурга и не разыгралась, но погода наутро оставалась
хмурой, тяжелой.
Подъем на перевал отнял у нас много сил, и день показался
невероятно длинным. Натруженные плечи не расправляются,
кровавые рубцы под. лямками уже не рассасываются, а отяже-
левшие ноги шагают по инерции..
К .исходу дня мы с трудом добрались до места своей преж-
ней стоянки. Редкие облака, подбитые снизу алым светом зари,
неслись к морю.	...
216
Мы обратили внимание на Кучума: он сидел и, навострив
уши, напряженно смотрел вниз по Мае.
— Какого лешего он там видит? — сказал Василий Нико-
лаевич; всматриваясь .в сумрачную долину. — Разве медведь
где шцраб.орит? . .	.
Нигде никого не видно. А кобель, сделав несколько прыж-
ков вперед, замер в напряженной позе, устремив глаза на край
мари. В это мгновение из, леса. выкатился какой-то комочек
Й застыл черной кочкой. Кучум медленно повернул ко мне
морду, как бы спрашивая: «Видите?» -г- и' завилял хвостом.
А комочек вдруг сорвался с места и запрыгал мячом по мари,
направляясь к нам.	,
— Собака, — шопотом произнес подошедший Василий Ни-
колаевич. — Откуда, она взялась? Да ведь это мать! Ей-богу!..
Действительно, к нам мчалась Бойка. Кучум кинулся ей на-
встречу, мать и сын столкнулись и начали лизать друг другу
морды. Затем Бойка, выгибая спину, прижимаясь к земле, поч-
ти ползком приблизилась к Василию Николаевичу. Не сводя
с него своих умных глаз, она рабски ждала хозяйской ласки.
Растроганный Василий Николаевич присел перед собакой,
губы его расплылись в улыбке.
— Откуда это ты взялась, дуреха? Соскучилась... — вор-
чит он, обнимая Бойку, Которая льнула к нему, лезла мордой
под телогрейку, — и сколько в этих немых движениях нежно-
сти, доверия и преданности!
Потом Бойка бросается ко мне, лезет в лицо, повизгивает,
ластится, но уже несколько холодновато.
— Наши едут! — кричит Александр, показывая на лес.
По следу Бойки на марь выходят на лыжах Геннадий, за
ним Улукиткан ведет караван.
— Радиостанцию везут, наверное срочное дело-есть, — го-
ворит Василий Николаевич, всматриваясь в приближающуюся
группу.
—- Знамо дело, по-пустому не погнали бы оленей по тако-
му снегу, — заключает Александр.
Обоз подошел к палатке. Мы поздоровались.
, — Далеко ли бредете? — спросил Василий Николаевич.
— Человеку даны ноги, чтобы он долго не сидел на одном
месте, — спокойно ответил Улукиткан.
’ — Нет, вы только послушайте, — перебил его Геннадий. —
Остановились мы километрах в двух отсюда за лесом. Оленей
отпустили, снег утоптали под палатку. А Улукиткан говорит:
«Однако, не ладно таборимся, наши близко ночуют». — «Как
это ты узнал?», — спрашиваю. «Дым, — говорит, — разве не
слышишь?» Понюхал я воздух, вроде ничем не пахнет, а он
ругается: «Зачем с собой глухой нос напрасно таскаешь, давай
217-
запрягать, ехать будем». Я было стал отговаривать его: де-
скать, может, только показалось тебе, а он свое: «Надо ехать».
Запрягли, тронулись, я впереди. Выхожу на марь, смотрю: дей-
ствительно, палатка стоит, дымок стелется, понюхал — не пах-
нет. Когда уж вплотную подошел, только тут и учуял запах
дыма... Вот ведь какой старик!
— Мой нос работает правильно, кругом слышит, а твой .
только насморок знает, — засмеялся Улукиткан и стал распря-
гать оленей.
— Какие вести? — нетерпеливо обращаюсь я к Геннадию.
— Неприятность с инструментом у Макаровой получилась.
Дело, говорят, неотложное, Хетагуров вот уже дней пять в эфи-
ре не появляется, решили ехать искать вас. И еще есть новость:
Королев вернулся из бухты, не хочет итти в отпуск, просится
в тайгу... — Взглянув на часы, Геннадий забеспокоился: —
Двадцать минут остается до работы. Александр, сруби две
мачты, иначе мне не успеть.
Общими усилиями ставим палатку, натягиваем антенну.
Улукиткан привязывает непокорным оленям чанхай * и отпу-
скает всех на пастбище. Животные табуном бросаются к рас-
падку, на бегу тычут морды по уши в снег, нюхают, ищут
ягель и, перегоняя друг друга, скрываются в лесу.
— Орон** совсем дурной, всегда торопится, бежит, будто
грибы собирает, — бросил им вслед ласково старик.
На западе померк последний отблеск заката, и в небе
дерзко заискрились звезды. Луна, пересеченная белым руб-
цом, повисла холодным шаром в потемневшей синеве неба.
В палатке душно. Запах отогретой одежды, портянок, свежей
хвои смешался с запахом разопревшего человеческого те-
ла. Геннадий забился в дальний угол и оттуда кричит
в микрофон:
— Алло, алло, даю настройку: один, два, три, четыре... Как
слышите меня? Отвечайте. Прием.
От раскаленной печи жарко. Василий Николаевич отстеги-
вает вход, выбрасывает из печки горящие головешки. С нагре-
тых лежек в испуге вскакивают собаки. Я достаю папку с пе-
репиской и разыскиваю радиограмму Трофима.
«Прибыл в штаб, — пишет он. — Здоров, чувствую хоро-
шо. Личные дела откладываю до осени. Разрешите вернуться
в тайгу. Жду указаний».
«Почему он решил не ехать к Нине? — думаю я. — Неуже-
ли в их отношениях снова образовалась трещина? Мы ведь
• Чанхай — Круглая палка, которая привязывается на шею оленю,
чтобы он далеко не уходил во время кормежки.
** Орон — олень.
218
давно смирились с мыслью, что в’это лето Трофима не будет
с нами — и вдруг... Правильно ли он поступает?»
— Алло, алло, передаю трубку. — И, обращаясь ко мне,
Геннадий добавил: —• У, микрофона начальник партии
Сипотенко.
— Здравствуйте, Владимир Афанасьевич! Что у вас случи-
лось? Где находитесь?
— Позавчера приехал к Евдокии Ивановне. Она лагерем
стоит на гольцах севернее озера Токо. Неприятность здесь по-
лучилась: нити паутйновые провисли в большом теодолите,
пришлось приостановить работу. Запасная паутина оказалась
некачественной, видимо старая. Третий день бригада охотится
за- пауком-крестовиком, всю тайгу обшарили — ни одного не
нашли. Да у меня и нет уверенности, что он даст нам нужную
по толщине нить, ведь мы же для инструмента берем паутину
из его кокона, там она, мне кажется, тоньше и крепче обычной.
— Попробуйте подогреть электролампой провисшие нити
в инструменте. Если они не натянутся, тогда организуйте бо-
лее энергичные поиски паука. Используйте проводников. Дру-
гого выхода пока нет. Обещать же вам помощь в ближайшие
дни затрудняюсь. Свяжусь со штабом, сообщу. А что вы пред-
лагаете?
— Никто из нас не знает, где именнд зимуют крестовики,
ищем наобум, ведь до этого не было такого случая. А провод-
ники у нас молодежь, еще неопытные. Сейчас попробуем подо-
греть нити, может быть натянутся.
Вдруг в трубку врывается возбужденный женский голос:
— Значит, вы отказываетесь помочь нашей бригаде? Ведь
сейчас кокона не найти, да, может быть, пауки И вовсе не жи-
вут в таком холоде. Что же делать?
— Здравствуйте, Евдокия Ивановна! Я понимаю вашу тре-
вогу, но как помочь вам, пока не знаю. В штабе, кажется, нет
запасной паутины, ее роздали наблюдателям, а их сейчас в тай-
ге и с фонарем не разыщешь. Да и как доставить ее? Не попут-
ным же ветром! Аэродромы уже подтаяли, машины не летают.
Скажите, как получилось, что нити провисли?
— Повидимому, от сырости... Значит, ничего не обещаете?
А мы все-таки ждали вас, думали, выручите. Мы ведь закан-
чиваем второй пункт — подарок к Первому мая готовили.
Неужели у вас не дрогнет сердце обречь нас на безделье до
конца мая?!
— Ну, это будет зависеть и от вас. Потерпите немного.
Я сейчас соберу своих таежников, поговорим. Может быть, не
сегодня-завтра появится в эфире Хетагуров, поручу ему занять-
ся паутиной. Но как доставить ее вам, не представляю. Через
час явитесь на связь.
210
Геннадий работает с другими нашими станциями, принимает
радиограммы, а мы садимся ужинать.
’— Чудно как получается: из-за паутины остановилась ра-
бота, — говорит Александр, вопросительно посматривая на
меня. — Неужели без нее нельзя?
. — Ты когда-нибудь смотрел в трубу обычного теодолита?
Видел в нем перпендикулярно пересекающиеся нити? — спра-
шиваю я. J
— Видел.	j
— Так вот,, слушай. В обычном теодолите эти линии наре-
заются на стекле, а в высокоточном, скажем в двухсекундном,
как у Макаровой, с большим оптическим увеличением, нарезать
линии нельзя. Их заменяют паутиной, натянутой на специаль-
ную рамку. Паутину же берут из кокона, в котором паук^кре-
стовик откладывает яйца. Всего-то для инструмента надо де-
циметра три паутины, но где ее сейчас возьмешь?
— А разве шелковая нитка не годится? — спросил Прес-
няков. 
— Нет, она лохматится и не дает четкой линии.
Улукиткан смотрит на меня с недоумением. Он не все по-
нимает из наших разговоров о теодолитах, но для него ясно,
что из-за какого-то паука у инженера остановилась работа.. . .
— Какой такой паук, его спина две черных зарубка есть? —
спрашивает он.
— Есть.
— Эко сильный паук, человека задержал, — рассуждает
старик. — Бывает, бывает. Вода вон какой мягкий, а камень
ломает... Это время паук надо'искать сосновый лес, в сухих
дуплах старого дерева и под корой, где мокра нет. Здесь,
однако, не найти.	,
— Если мы вызовем к микрофону проводников Макаровой,
ты сможешь им рассказать, где нужно искать пауков?
Это как, чтобы я в трубку говорил?
Да.
— Уй, что ты, не умею, все путаю...
— Ничего хитрого нет, сумеешь. Я помогу. Садись ко мне
поближе, — говорит Геннадий.
Он надевает на голову старика наушники, посылает в эфир
позывные и, установив связь, просит вызвать к микрофону про-
водников.
Улукиткан торжественно продувает нос, откашливается,
скидывает, как перед жаркой работой, с плеч телогрейку.-
—..Кто там? — пищит он не своим голосом в микрофон
и пугливо смотрит на нас.
— Ты не бойся, говори громче и яснее, — подбадривает его
Геннадий.
220
’ i — Ты кто там? — снова . роб-
ко повторяет старик и замирает,
испугавшись разрядов, внезапно
прорвавшихся в наушники. Но
вот его лицо расширяется от
улыбки,.. становится еще более
плоским. Услышав родную речь,
старик смелеет и начинает что-то
рассказывать, энергично жести-
кулируя руками так, как будто
собеседник стоит прямо перед
ним. Затем он терпеливо выслу-
шивает длинные ответы, кивает
удовлетворенно, головою в знак
согласия. Можно подумать, что
не он инструктирует проводни-
ков, где нужно искать кокон и
паука, а они рассказывают ему что-то весьма интересное. .
— Кончил? — спрашиваю я Улукиткана, когда он снял
наушники.
. -г— Все говорил. Еще много, новости есть. Нынче промысел
там за хребтом , хороший был, охотники белки дивно добыли,
сохатых, сокжоев...
— А о пауке ты рассказал?
—/У-ю-ю... забыл! Зови его обратно, Геннадий, говорить
буду. Старая голова, все равно что бэвун *, ничего не держит.
Давнишний привычка остался. Человека встретишь тайге, надо
•послушать, какой новости он несет издалека, и свои ему рас-
сказать. Так раньше эвенки узнавали друг о друге, о жизни
людей, кто куда кочевал, кто умер, какое несчастье пережил
народ. Так узнали и о революции, о новых законах. Человек
с большими новостями почетный гость был, ему лучшая кость
за обедом и самый крепкий чай. На хорошего гостя даже со-
баки не лаяли.
— Тебя, Улукиткан, слушают. Бери микрофон, —. переби-
вает, его Геннадий.
Старик усаживается к трубке и долго говорит на. своем
языке.
Полночь. Все спят. В палатке горит свеча. Я просматри-
ваю радиограммы, накопившиеся за время нашего отсутствия,
пишу ответы, распоряжения. В подразделениях экспедиции об-
становка за эти дни мало изменилась. Работы разворачиваются
медленно,-мешают глубокие снега и наледи. Есть и неприятно-
* Бэвун — решето.
221
сти. В топографической партии на южном участке одно подраз-
деление, пробираясь по реке Удыгиху, провалилось с нартами
под лед. Оленей спасли, а имущество и инструменты погибли.
Нужно же было людям пройти длительный, тяжелый путь по
горам, почти добраться до места работы и попасть в ловушку!
Потерпевших подобрали геодезисты, случайно ехавшие по их
следу. В первый же день летной погоды этому подразделению
сбросят с самолета снаряжение, продовольствие и одежду.
— Сколько времени? — спрашивает, пробуждаясь, Васи-
лий Николаевич и, не дожидаясь ответа, вылезает из спально:
го мешка. — Куда думаете направить Трофима? — вдруг за-
дает он беспокоивший его даже и ночью вопрос.
— В отпуск. Здоровье у него вообще неважное, после
воспаления легких в тайге долго ли простудиться. Да и Нина
будет, наверное, обижена его отказом приехать за нею.
— Не поедет он туда, зря хлопочете, — возражает Васи-
лий Николаевич.
— Это почему же?
— По себе сужу — не поедет. Знаю, истосковался он по
тайге, по работе, а вы ему навязываете отпуск, женитьбу. Зря
это. Нина подождет. Не к спеху.
— Не о женитьбе беспокоюсь, а о самом Трофиме, не было
бы ему хуже. Не знаю почему, а все боюсь я, Василий, за него.
Вот и взрослый стал и войну прошел, а боюсь... Как будто все
еще мальчишка он.
— Ну, уж выдумали тоже, мальчишка! Смешно даже.;.
Трофим своим умом,, наверное, прикинул, что к чему, и уж еже-
ли решил ехать в тайгу, не удержите. Он ведь что наметит —
жилы порвет, не отступит. Характер такой, — убежденно гово-
рит Василий Николаевич.
Я достал радиограмму, адресованную Королеву, с предло-
жением ехать в отпуск и разорвал ее, Но новой не написал,
отложил до утра.
В эту ночь думы о Трофиме долго не давали мне уснуть.
Утром Улукиткан с Василием. Николаевичем ушли на лы-
жах в левобережный распадок искать сохатого. Я весь этот
день был занят поисками, паутины для инструмента Макаро-
вой. В ее подразделении за сутки ничего не изменилось. Паука
не нашли, старые же нити и после нагрева их электрической
лампочкой не натянулись. Не было пока никаких сообщений
от Хетагурова.
Неожиданно вспомнился Пашка, верткий, пронырливый,
маленький таежник с ястребиными глазами. Уж кому-кому,
а Пашке, конечно, известны близ Зеи все сосновые боры, лес-
ные закоулки, старые дупла. Мне живо представилось, как он
бежит опрометью к зимовью, чтобы сообщить дедушке Гурья-
222
нычу, какое важное дело доверила ему экспедиция и как они
вместе тотчас займутся поисками пауков и кокона...
Вызываю по рации Плоткина. Рассказываю ему о случив-
шемся, поручаю организовать поиски кокона в городе, на чер-
даках, в сараях, кладовых и в случае успеха подумать вместе
с летчиком о доставке кокона Макаровой. С Пашкой же решил
говорить сам. Плоткин обещал вызвать его вечером на рацию.
Сегодня после полуторамесячного перерыва я снова услы-
шал голос Трофима. Мы долго беседовали с ним по радио. По
тому, как раздраженно он отвечал на предложение ехать в от-
пуск, я понял, что уговорить его невозможно, прав был Васи-
лий Николаевич. Оказывается, Трофим уже договорился с Ни-
ной. Она приедет осенью в Зею. Казалось бы, все устроилось
как нельзя лучше, но неясная тревога не покидала меня, ко-
гда я подписывал распоряжение об откомандировании Трофи-
ма в партию Лемеша.
Ни с чем вернулись под вечер наши охотники. В ближнем
распадке зверя не оказалось. Но, спускаясь с отрога к лагерю,
они случайно наткнулись на свежий след крупного быка-сок-
жоя. Он прошел вершиной лога, направляясь к реке Удюма.
— Его, однако, мяса много таскает с собою, завтра сле-
дить надо,— сказал Улукиткан, сбрасывая с плеч старенькую,
как и сам он, бердану и устало опускаясь возле печки.
— Может, далеко уйдет, не догнать? — усомнился я.
— Попробуем, удача не птица, сама не прилетит. Пой-
дешь? — неожиданно обратился старик ко мне.
— Как с паутиной, — если уладится, пойдем.
—- А меня не берешь? — с некоторой обидой спросил Ва-
силий Николаевич.
— По Свежему следу и один человек управится, троим де-
лать нечего, — ответил старик и, подтащив к себе бердану,
стал разбирать ее.
Только теперь я рассмотрел это оружие. Ствол ружья сверху
поржавел, внутри образовались глубокие раковины. Затвор
явно не от берданы, без выбрасывателя, в гнезде не держится,
и Улукиткан носит его в кармане завернутым в тряпочку или
привязывает тоненьким ремешком к спусковой скобе. Ложе
223
стесано, донельзя, сбито гвоздями, стянуто проволокой'и же?
стью от консервной банки, а край к тому же еще й обгорел. По
всему видно, что ружье прошло вместе со стариком большой
и длительный путь, бывало в огне, под дождями и .бурями. Оно,
несомненно, знало много и удач и промахов. Поржавевшее,
горбатое,, с латками, оно внешне даже похоже на своего хо-
зяина. Ложе берданы исписано разными иероглифами: тут
и веточки, и крестики, и рожки, и кружочки, и много других
знаков, смысл которых понятен только старику. Они, йесом-
ненно, обозначают какие-то' знаменательные события, охотничьи
приметы и'трофеи Улукиткана. Словом, это своеобразная ле-
топись охотника-эвенка. . .
Старик, порывшись в потке, достал кабарожью берцовую
кость, раздробил ее ножом, выскреб мозг и стал им смазывать
сверху бердану.
— Дай-ка я по ней протиркой пройдусь да кипяточком
нутро всполосну, иначе она у тебя заговорит! — предложил
Василий Николаевич.'
— Однако, не нужно, Василь, фарта не будет, так лучше.
Старому оленю хоть три раза в год шерсть меняй, все одно не
помолодеет!
— Как ты не боишься с ним охотиться, задерет тебя когда-
нибудь медведь, — сказал тот, с удивлением разглядывая
ружье.
— Привычно. Когда стреляю, немножко глаз закрываю,
а чтоб не отбросило, лучше спиной к дереву прислониться.
— Значит, было уже?
— У-у, сколько раз! Его привычка шибко плохой, то осеч-
ку даст, то пулю не туда бросит, все равно, что старый люди.
Ты бы сменил его, хорошие же ружья есть, чего му-
чаешься... .
Улукиткан бросил на Мищенко недоуменный взгляд. *
— Эко мучаюсь, зря говоришь, Василь. Его характер я хо-
рошо знаю. Новых ружей много, да не нужно, — и старик,
отодвинувшись от печки, еще долго возился с берданой.
Вечером из штаба по рации предупредили, что у микрофо-
на Пашка.
— Здравствуйте, дядя, — пропищал он дрожащим голос-
ком в трубку. — Я пришел, слушаю вас.
— Здравствуй, Пашка! Беда случилась в экспедиции.
В одном подразделении вышел из строя инструмент,  работа
приостановилась. Нужно во что бы то ни стало найти паутино-
вый кокон паука-крестовика, в крайнем случае — самого
паука в живом виде. Здесь в тайге люди найти не могут.
Надежда на тебя, выручай!
— А какой это. кокон-и где его искать?
224
— Его плетет самка паука из тонкой паутины и отклады-
вает в нем свой яйца. В августе паучки выводятся и разбегают-
ся, а кокон остается на месте. Величиной он с воробьиное яйцо,
чаще бывает в сухих дуплах и под корою сосновых деревьев,
но бывает и под крышей бань, на чердаках. Расспроси дедуш-
ку, он подскажет тебе, где скорее найти. Если тебе нужно будет
на день отлучиться, Плоткин договорится со школой. Понял?
— Понял. А если я паука не найду, тогда совсем приоста-
новится работа? — вдруг спросил он.
Я догадываюсь, почему он об этом спрашивает: в случае
удачи его волей-неволей признают в штабе, станет своим че-
ловеком, сможет чаще забегать туда за новостями. Да и кла-
довщик Иван Алексеевич будет пускать его как своего на
склад, где так много удивительных вещей, инструментов,
ящиков с печеньем, конфетами.
— Да, работы остановятся, — ответил я.— Так уж ты не
подводи меня, постарайся... А как твои дела с арифметикой?
Как здоровье дедушки? Мы на-днях в горах убили крупного
барана, с большими рогами, осенью привезу в штаб, посмот-
ришь. Кажется, все. Подтверди мне согласие заняться поиском
паутины и что нужно для этого.
Вместо Пашкиного писка в трубке послышался знакомый
голос штабного радиста:
— Пашка удрал. Едва вы спросили про арифметику, его
как водой смыло... Тут вам сообщения...
Выяснилось, что в верховье Зеи, где базируется партия
Лемеша, река еще покрыта льдом, на который и можно
посадить маленький самолет. Но летчика смущает высота
Станового в том месте, где он должен перелететь хребет. Не
надеется на мотор. Я предложил обойти приподнятую часть
хребта Майской седловиной. Летчик согласился. Договорились,
если паутину найдут, самолет сделает посадку на реке Зее,
заправится там и полетит к лагерю Макаровой и сбросит вым-
пел с необычной посылкой. Всю эту операцию надо проделать
в ближайшие два дня, позже «аэродром» на Зее не сможет
принять машину.
Рано утром меня разбудил Улукиткан. Я встаю, одеваюсь,
Пью чай, и мы покидаем лагерь. За плечами рюкзаки и ружья.
Из-за пологих гор брызнул рассвет. Оконтурился далекий
горизонт, расступились отроги, поредела тайга. Идем нетороп-
ливо. Лыжи шумно крошат наст.
На устье распадка нам попался след медведя, хорошо за-
метный на снегу. Старик внимательно осмотрел его, ощупал
пальцами и устремил заблестевший взгляд вперед.
— Только что прошел, эко добра много понес,—сказал он,
покачивая головой.
15 г. Федосеев
225
След ровной стежкой срезал правый край распадка, скрыл-
ся за ближним гребнем. Зверь шел строго на восток, навстречу
солнцу. Разломились мысли старика: куда итти?
— Как думаешь, где удача наша: на этом следу или вче-
рашний искать будем? Однако, медведь быстро идет, — сом-
невается Улукиткан, и в голосе его прозвучала неуверенность.
— Ты сегодня проводник, твоя и удача. Веди, куда лучше...
Он снял шапку и в раздумье почесал затылок.
— У сокжоя сладкий язык, что свежее масло, да его всего
на один раз, а у медведя много пахучего сала. Что лучше? —
И старик, пожевав пустым ртом, решительно махнул рукой
по направлению медвежьего следа.—Однако, догонять будем!
Он приторочил к котомке свою старенькую дошку, и мы
тронулись по медвежьей стежке. Тучи, громоздясь у горизон-
та, заслоняют свет появившегося солнца. Ночной холод все
еще сторожит наст. Идем натужно.
На верху отрога остановились. Улукиткан, заслонив от
солнца глаза ладонью, долго смотрел в сторону убежавшего
дальше следа.
— Однако, хрдко пошел. Где-то корм е осени остался, туда
идет,, ближе не остановится. Не догоним, — разочарованно
заключил старик. — Давай сокжоя искать...
Мы еще с минуту постояли, поговорили и свернули по отрогу
на север.
Ветер, разгребая тайгу, порывисто шумит в распадках. На
край тучи вылезло приветливое солнце. У старика отпарилась
раскрытая грудь, раскраснелось лицо. Он идет впереди, глаза
жадно шарят по редколесью, по лощинам. Пока нигде не замет-
но ни единого живого существа.
Отрог привел нас к пологой вершине. Как только перева-
лили ее, увидели три следа сокжоев. Звери направились в пра-
вый пологий распадок, затянутый редколесьем и небольшими
марями. Улукиткан внимательно осмотрел следы.
— Две матки да молодой бычок, — сказал он, ощупывая
след, и пояснил: — Вечером прошли — крепкий след. — Повер-
нувшись к распадку, старик долго щурил Лиаза и рассуждал
вслух: — Сокжой это время открытых местах держится, по
болотам, марям, там мельче снег, легче копытить. Смотреть
надо, однако, звери тут близко кормятся. Только, я думаю, мат-
ку сейчас стрелять нельзя, стельная, а молодой бык худой. —
Помолчав, он вдруг заявил: — Когда мяса нет, и обглоданная
кость находка. Пойдем, ничего, что худой.
Прошумели лыжи по склону, завилял наш след по лесу.
Улукиткан у ключа боком протиснулся сквозь чащу, огля-
делся, и мы вышли на марь.
— Дивно натоптали, все следы перепутались, мох иска-
226
марь пришел после тех зве-
ли, — говорил старик, вытяги-
вая шею и с птичьим любопыт-
ством осматривая местность.
Метров через двести слева
мы обнаружили еще один след.
Широкие тупые копыта глубо-
ко продавили снег. Шаг у зве-f
ря спокойный, размашистый.
Улукиткан издали узнал след
вчерашнего быка-сокжоя. Ощу-
пал его, осмотрел. Что-то по-
думал. Затем вытащил из чех-
ла бердану и перекинул ее че-
рез плечо.
— Когда прошел? — спро-
сил я шопотом.
Старик рассердился:
— Эко спрашиваешь, смо-
три, его копыт хорошо отпеча-
тался, значит, шел по мягкому
снегу только вечером. Сюда на
рей, видишь, он придавил копытом след матки? Надо знать:
передний никогда не наступит на след заднего. Как не Ви-
дишь?! Человек должен один раз посмотреть, чтобы все по-
нять и другой люди не спрашивать, — он укоризненно пока-
чал маленькой головой, видимо удивляясь, как можно не
разобраться в таких ясных росписях на снегу.
На краю мари звери густо наследили, истыкали снег мор-
дами и ушли ниже по распадку.
— Однако, промялись, где-то близко жируют, — снова то-
потом рассуждает старик.
Он подошел к тонкому пню, бесшумно свалил его, разло-
мил и набрал в карман сухой трухи. Попробуй узнай, для чего
ему понадобилась гнилушка. Но я не хочу раздражать Улу-
киткана вопросами, делаю вид, будто все понимаю. Идем
дальше. Проводник осторожно крадется между стволами де-
ревьев, порой, приподнимаясь, по-рысиному вытягивает голову,
беспокойно озирается по сторонам. Я машинально копирую его
движения.
Вот мы у верхнего края второй мари, протянувшейся ши-
рокой полосой вдоль ключа. Улукиткан укорачивает шаг, чаще
припадает к деревьям. Сгорбилась костлявая спина, сузились
глаза".
— Тут ночевали, — шепчет он, показывая на свежие лежки
и копанину, а сам, как коршун, вертит головой, сторожит
местность.
15*
227
Он поднимает с земли пучок лишайника, вырванного копы-
, тами зверя, осматривает, а затем дует на него, и я вижу;-как
сухие кристаллики снега свертываются в крошечные капельки
влаги.
— Сейчас кормился. Видишь, снег на ягеле еще не успел
растаять от солнышка? — поясняет старик, подавая мне ли-'
шайник.	- •	л >
Какая наблюдательность у этого человека!
— Однако, зверь на другой стороне мари стоит,; — продол-
жал Улукиткан, заметно оживляясь.
Достав из кармана горсть трухи, он бросает ее вверх; Воз-
дух окрашивается коричневой пылью, и ветерок медленно
относит это коричневое облачко вниз по распадку, куда ушли
сокжои.
— Скорее уходи, зверь почует нас, — торопливо шеп-
чет мне старик и сам бросается скользящим шагом к
ключу.
Размягший снег глушит шорох лыж. Улукиткан стороной
обходит марь, не сводя при этом с нее глаз. Он по-юношески
изворотливо скользит меж стволов деревьев, ныряет под ветки,
приземляясь, ползет. На пригорке останавливается и снова
:бросает в воздух горсть трухи.
— Теперь дух хорошо тянет, звери нас не почуют, будем
смотреть, — наставительно говорит он, прислоняясь плечом
к лиственнице.
Я достаю бинокль и при первом же взгляде на нижний
край мари замечаю два подозрительных серых вздутия на
снежном сугробе среди копанины.
— То ли кочки со старой травой, то ли звери? — доклады-
ваю я старику.
— Эко не разберешь, сейчас лучше смотри, — отвечает он,
и я слышу, как хрустнул в его руках прутик.
— Не шевелятся, кажется, кочки.
— Еще смотри, — и старик опять отламывает сухой сучок
от лиственницы.
Между подозрительными бугорками отчетливо поднялась
голова быка с черными пухлыми рогами. Зверь шевелит чутки-
ми ушами, пытаясь разгадать, что за звук раздался с края ма-
ри. Не обнаружив опасности, голова скрылась за снежным суг-
робом.
— Звери,— шепчу я, хватая старика за руку.
— Все четыре тут?
— Видел ясно только быка.
Старик утвердительно кивает головой.
— Стельная матка днем крепко спит. — И, подав мне знак
садиться, старик достает из котомки меховые чехлы, сшитые
228
из мягких собачьих шкур наружу шерстью, и надевает их на’
лыжи.
— Так хорошо ходить, шуму нет, близко пустит, — поясня-'
етон.
Затем Улукиткан высыпает на полу дошки из кожаной сум-
ки патроны и перебирает их.
— Они же у тебя все с осечкой, — разглядев патроны, удив-
ляюсь я. — Как же по медведю хотел итти, как стрелял бы? —
шепчу я.
. — Ничего, — смеется он тихо. — Из трех один, однако, раз-
рядится!
—> Зверь ждать не будет. Возьми мою винтовку, она на-
дежнее.
— Эко надежнее, да, может, не фартовая. Старики раньше
говорили: когда удача — и без ружья зверя добудешь; когда
ее нет — огнем порох не запалишь!
Он закладывает один патрон в бердану, два оставляет
в руке. Надевает дошку, накидывает на спину котомку и осмат-
ривается — не забыл ли чего. Все это Улукиткан делает не
спеша, основательно, а я, поверив, что не моя сегодня удача,
молча наблюдаю за ним.
Мы подкрадываемся к кромке леса и тут задерживаемся.
До зверей остается не более трехсот метров.. Я прячусь за
лиственницей и наблюдаю, а старик, сгорбившись, прижал
к животу бердану, бесшумно толкает вперед одетые в мягкие
собачьи шкуры лыжи. Все ближе подкрадывается он к сугро-
бам. Чуткое ухо зверя трудно обмануть. Из-под снега поднялся
встревоженный бык. Заметив охотника, он замер. Поднялись
, и остальные. Но и старик в одно мгновенье удивительно пере-
воплотился: истинно пень,—и слева, и справа, как ни поверни—
229
пень, да и только! Присматриваюсь: котомка — нарост; ствол
ружья—сучок; дошка—как кора; да и сам он весь так схи-
лился на правый бок, никак не отличишь его от пня.
Звери, доверившись глазам, отворачивают головы и долго
прислушиваются, а затем лениво потягиваются, выгибая длин-
ные туловища, оправляются от лежки. Улукиткан, не меняя
позы, коротенькими шажками, сантиметров по пять, не более,
подвигается к сугробам. Снова встревожились сокжой и, вы-
тянув длинные шеи, как журавли, изумленно озираются, не
могут понять, откуда доносится шорох. Но «пень» не вызывает
у них подозрения, они смотрят по сторонам. Вижу, как ста-
рик, не разгибаясь, осторожно поворачивает ствол берданы
в сторону сокжоев и долго целится...
«Вероятно, осечка», — с дрожью думаю я. Но Вот звери
вдруг бросаются к лесу, задерживаются, там топчутся на ме-
сте, не зная, куда кинуться. Улукиткан с неподражаемым спо-
койствием опускает ружье, медленно перезаряжает его и опять
«пнем», незаметно, подвигается вперед.
— Да стреляй же скорее, уйдут! —. шепчу я нетерпеливо,
готовый броситься вперед.
Грохнул выстрел, я слышал, как тупо щелкнула пуля по те-
лу зверя. Бык вздыбил, потряс в воздухе рогами, словно угро-
жая кому-то, и грузно упал на снег. Остальные вмиг рассыпа-
лись кто куда. Я догнал Улукиткана, и мы подошли к убитому
сокжою.
Это был крупный самец в роскошной зимней шубе, с мяг-
кими толстыми вздутиями будущих рогов, обросшими темно-
бурыми волосами. Старик ощупал бока сокжоя, потоптался
возле него, взглянул на небо, задернутое уже тучами.
— Однако, ночуем. Только пуганый волк уходит от жирного
мяса! — сказал он тоном, не допускающим возражений.
Мы находим ровное местечко под елью, я готовлю дрова,
ночлег и наблюдаю, с какой ловкостью старик свежует зверя.
Зубы держат шкуру за край, левая рука оттягивает ее, а пра-
вая подрезает ножом. Ни одного лишнего или неточного дви-
жения, как у мастера, который всю свою жизнь, изо дня в день,
занимается привычной работой. Старик как будто и не спешит,
а туша уже вылупилась из шкуры. Тонким ножом он разделы-
вает ее на части, разбрасывает кровавые куски на снегу. По
охотничьему обычаю, он съедает кусок парной печенки и, об-
лизывая пальцы, с аппетитом смотрит на жирную требуху.
День угасает. В кровавом закате растворилось солнце.
Сумрак окутал вершины гор полупрозрачной дымкой. В дыха-'
нии ветерка, забегающего под ель, чувствуется приближение
холодной ночи. Горячим пламенем шалит костер, бросая в тем-
ноту блики света.
230
, -На вертелах жарится сочная мякоть1, в котле варится яз.ык,
распространяя аромат поджаренного сала. Улукиткан дробит
тупой стороной ножа бедровую кость, разогретую на углях,
смачно высасывает душистый мозг и, щуря глаза, схлебывает
с вертела горячую сукровицу с жиром.
— Вода не любит мягкое дно, желудок — пустоты, — гово-
рит он, поймав на себе мой взгляд. — Пошто не ешь?,
— Подожду, еще не поспело...
•— Эко не поспело! Горячее сыро не бывает, — отвечает он,
поднося ко рту новый кусок.
Поужинав, я быстро заснул, оставив старика за трапезой.
Но спустя час проснулся от холода. На лес падали пушинки
снега. В костре остались только головешки, когда Улукиткан
вложил нож в ножны и отодвинул от себя чашку с костями. Не
вставая, он достал . бердану, разрядил ее и гильзой выбил
глубокий кружок на ложе рядом с такими же кружочками.
Я встал, поправил костер и подсел к нему.
— Почему не спишь, Улукиткан?
— Зачем сон, если есть жирное мясо?
— Ты, кажется, на ложе кружочками обозначаешь убитых
сокжоев? — спросил я, показывая на свежую метку.
— Эге. А крестиком — медведя, точками — кабаргу, трое'-
лйстом — сохатого, восьмеркой — барана. Каждому своя мет-
ка есть, смотря какой зверь. Этот сокжой жирный, его метка
глубокий. Прошлый раз убил худой, старый матка, смотри, его
метка мелкий. Тут все хорошо написано, читай, — сказал он,
подавая мне бердану.
Я с большим интересом углубился в расшифровку этой
удивительной охотничьей летописи. Многочисленные кружочки,
восьмерки, черточки на ложе ружья свидетельствовали о том,
что десятки звер.ей добыл Улукиткан за свою долгую жизнь.
Это был также и полный перечень парнокопытных и крупных
хищников, обитающих в этом крае. По меткам можно было
узнать, какой вид зверя был предметом большого' внимания
охотника и какой редко попадался ему. Время, конечно, кое-
что стерло из давнишних пометок, но то, что дорого хозяину,
реставрируется им, оберегается, как драгоценная запись. Рас-
сматривая ложе, я заметил, что крестики, обозначающие уби-
тых медведей, за очень небольшим исключением вырезаны чет-
ко и глубоко, тогда как три четверти отметок добытых сохатых
сделано мелко. Количество точек — условное обозначение
кабарожки, трудно подсчитать, так их было много на ложе,
и выдавлены они одинаково неглубоко...
— Почему ты убивал больше жирных медведей и худых
сохатых, а не добыл ни одной сытой кабарожки? — спросил
я старика.
231
— Эко не знаешь! Сохатый в году только три месяца жир-
ный бывает; когда время гона * придет, сразу сало теряет. Зи-
мой он всегда худой. Медведь совсем не так, девять месяцев
жирный, только время комара худой ходит. А кабарожка посто-
янно худой, и летом и зимой, сало его никогда нету, все бегает
да бегает. Понял? Смотри, тут все правильно написал, —г от-
ветил Улукиткан, показывая на ложе.
Он расстелил близ, огня шкуру убитого сокжоя, подложил
в изголовье котомку, на один Край шкуры лёг, другим укрыл-
ся, и вздох, полный удовлетворения, вырвался из его груди.
Через две минуты старик уже храпел. Я подложил в костер
дров, выпил'кружку чаю и тоже уснул.
На охоте сон чуткий. Тело вроде отдыхает, а слух начеку.
Где-то ухнул, оседая тяжелым пластом, снег. Вскрикнули раз-
буженные кукши, ещё с вечера слетевшиеся к мясу. Все время
напоминает о себе холод, и я снова поднимаюсь Улукиткан,
склонившись над вертелом, уже завтракает: доедает остав-
шиеся вчера куски мякоти.
Брусничным соком наливается заря.
На мягкой перенове вокруг нашёй стоянки за ночь появи-
лось множество следов. Неизвестно, кто и как разнес по тайге
весть о гибели старого сокжоя, а на его тризне уже побывало
немало гостей. У останков наследили колонки. Вот один из них
гнался за горностаем, два-три прыжка, лунка в снегу, капля
крови. До утра объедалась мягкими рогами лиса — тоже по-
нимает вкус!
Мы складываем мясо на свежий снег, прикрываем его шку-
рой, а поверх набрасываем копну еловых веток. Уже собрались
уходить, как над нашими головами прошумел крыльями ворон.'
Он уселся на вершине сухой лиственницы и поднял крик на
весь распадок, словно оповещал сестер, братьев, дальних род-
ственников о предстоящем пире.
— Тьфу, дурак! Сам бы ел да помалкивал, дольше хватило
бы, — хмуря брови, говорит старик.
Он снимает с себя нательную рубаху, изрядно пропитанную
потом и дымом костра, и засовывает ее под ветки, поближе
к мясу.
— Зачем оставляешь? — удивился я.
— Эко не знаешь. По крику ворона медведь легко нашу
добычу найдет, а понюхает и подумает, что тут человек лежит,
удирать будет. Понял?
Перёд тем как тронуться в обратный путь, Улукиткан сделал
затес на ели, под которой еще догорал костер, вбил гильзу
в обнаженную древесину и сложил у корней кости.
* Гон — брачная пора.
232
‘ - Когда-нибудь люди придут сюда, увидят гильзу, кости,
догадаются, что тут была удача охотника, — пояснил он, не
дожидаясь моего вопроса.
Лыжи бесшумно скользят по мягкой перенове. Старик ша-
гает легко, сегодня он по-праздничному сыт и весел. Хоро-
ший костер, сладкий отварной язык сокжоя вперемежку
с горячей мякотью, теплая постель под шкурой только что
убитого зверя — не часто бывает в тайге такая празднич-
ная ночь. Может, о многом напоминала она старику, о мно-
гом он передумал, сидя у костра. Вся эта обстановка как-то
омолодила его.
Солнце не показывается из-за туч. Все больше хмурится
нфбо. Ветерок-баловень отрясает с веток кухту. На отроге мы
сворачиваем со вчерашнего следа, идем напрямик к стоянке.
Впереди широкий лог, затянутый мелкой чащей и редким лист-
венничным лесом. Спускаемся на дно. Теплынь. Свеже набро-
дили глухари, настрочили дорожек куропатки, чьи-то перья
на ночном соболином следу. А лыжи скользят дальше. Вдруг
старик останавливается, топчется на месте, протыкает палкой
снег, озабоченно осматривается. Нигде никого не видно, да
и под ногами никакого следа.
— Место знакомое, что ли? — спросил я.
— Однако, тут долго кто-то жил, снег, как на таборе, плот-
ный, — ответил старик, сворачивая вправо и с трудом про-
совывая широкие лыжи сквозь кустарниковую заросль. —
Тут тоже крепкий! — удивился он.
Я ничего не могу понять. Зря, думаю, задерживаемся.
А Улукиткан осматривается, все что-то ищет.
— Смотри, — говорит он, показывая на дерево.
Я вижу череп сохатого с огромными лопатообразными
рогами, положенный в развилку нетолстой лиственницы, на
высоте немного более полутора метров от земли.
«Кому и зачем понадобилось затащить рога так высоко
на лиственницу? — недоумеваю я. — Человек сюда не захо-
дит, а медведю не догадаться, да й не сумеет он этого
сделать».
. Улукиткан поводит плечами, не может понять, как это
получилось. Он придирчиво осматривает каждую мелочь. Его
опытный глаз замечает что-то на коре, задерживается на раз-
вилках и, видимо, находит между всем замеченным какую-то
общую связь. По мере того как в его голове все яснее скла-
дывается картина разыгравшихся здесь у лиственницы собы-
тий’, лицо его светлеет, становится спокойнее.
. — Тут дрались два быка-сохатых за матку, — говорит он
Вполне уверенно. — Это было в сентябре. Один случайно по-
пал рогом в развилку, другой сразу убил его.
233
Я пока не вижу никаких доказательств словам старика
и вслух выражаю свое недоумение.
Улукиткан, как всегда в таких случаях, бросает на меня
укоризненный взгляд и неодобрительно качает головой.
— Ум человека должен понимать, что видят глаза. Не-
зрячему в тайге худо. Вот смотри, шерсть осталась «а коре,
она короткая и черная, такая бывает на сохатом только
осенью во время гона, а зимою она длинная и светлая. Я и
толмачу тебе: зверь пропал в сентябре. А вот это видишь? —
продолжает он, показывая на две поперечные борозды на
стволе лиственницы. — Это рогами сделал бык, когда дра-
лись, а дерутся они только во время гона. Теперь пони-
маешь?
— Не все. Почему ты думаешь, что сохатый был убит?
Старик причмокивает языком, трясет головой.
— Говорю — беда со слепым, — и он, приподняв рог, ука-
зывает на развилину. — Видишь, кора мало продавленная,
вся целая.
— Ну и что же?
Улукиткан смеется своим обычным беззвучным смехом,
а я стою перед ним, как провинившийся школьник.
— Глухого оленя пока не толкнешь, он не услышит.
Смотри да хорошо думай: если бы зверь тут стоял мно-
го дней, разве кора под рогами осталась бы? Сохатый шиб-
ко сильный зверь, даже дерево мог поломать, да, однако, не
успел.
Теперь и мне становится понятной эта «лесная загадка».
И остается снова подивиться старику: какие острые глаза и ка-
кой проницательный ум надо иметь, чтобы по шерстинке да
царапине на стволе дерева восстановить всю картину проис-
шедшего здесь когда-то поединка.
Я отчетливо представил себе страшную схватку двух лес-
ных великанов: горбя спины в предельном напряжении мышц,
звери кинулись друг на друга; взмахи рогов, удары, стон,
треск сломанных деревьев; земля из-под ног летит клочьями
во все стороны, и густой горячий пар окутывает морды разъ-
яренных противников. Вот один из них, может быть тот, кото-
рый уже считал себя победителем, попал рогом в развилку
лиственницы, лишился способности обороняться и был тотчас
же убит соперником.
Видимо, здесь всю зиму пировали* росомахи, колонки, гор-
ностаи, обгрызая и растаскивая кости погибшего зверя. Если
бы не перенова, прикрывшая их следы, Улукиткан, вероятно,
рассказал бы много интересного и об этих хищниках, нато-
ривших тропки и утоптавших снег вокруг лиственницы.
Я хотел снять рога, но старик удержал меня.
234
Может, другие люди сюда придут, пусть видят и тоже
подумают, как все это получилось...
Мы спустились на дно обширного лога и через три часа
подошли к палаткам.
Стоило только нам появиться в лагере, как Бойка и Ку-
чум мгновенно догадались о нашей добыче. Мы принесли
на одежде запах убитого сокжоя. Собаки взбудоражились
и были возмущены тем, что на этот раз охота состоялась
без них.
— Мы тав и подумали, что вы задержались возле добы-
того зверя, — сказал Василий Николаевич, от наблюдательно-
сти которого не ускользнуло поведение собак. —- Далеко до-
были? — обратился он к Улукиткану.
— Не шибко. Вот позавтракаем, да и поедем за мясом, —
ответил тот, сбрасывая котомку и по-старчески устало опус-
каясь на нарту.
— Отвяжи собак, Василий, пусть бегут к кишкам, пока
птицы не растащили их, — предложил я.
Через минуту Бойка умчалась по нашему следу, увле-
кая за собой Кучума. Мы не сомневались, что они найдут
добычу.
Не всегда имеется возможность надежно спрятать от
хищников мясо убитого зверя. А собака — лучший сторож,
не подпустит медведя, росомаху, ворона, да и сама не тро-
нет. Там они дождутся прихода Василия Николаевича. Для
собак мы всегда оставляем внутренности убитого животного,
их лакомое кушанье.
— Ну как с паутиной? — спросил я Геннадия.
Пока все попрежнему. Макарова вчера натягивала ни-
ти искусственного шелка, но они оказались толстыми. Лемеш
сообщает, что площадка вот-вот нарушится, просит поторо-
питься.
— Из штаба есть что?
— Официально ничего. Радист говорит, не могут найти
кокон. Весь город обшарили, два пионерских отряда работа-
ют, с ног сбились. Премию установили двести рублей за ко-
кон. А Пашка как ушел позавчера в тайгу, так до сих пор
нет.
— Тогда нам тут надо искать кокон и везти Макаровой.
Неужто ей дожидаться лета? С ума сойдет девка без рабо-
ты, — вмешался в разговор Василий Николаевич. — Сколько
километров до нее отсюда? — спросил он, обращаясь ко мне.
— Пожалуй, побольше трехсот.
— Можно рискнуть на лыжах, сейчас ход неплохой, —
и он вопросительно взглянул на Улукиткана. — Так, пожа-
луй, надежнее будет. Как думаешь?
235
— Советоваться надо. Один голова — голова, двагоЛо-
ва — еще больше. Только, волк раненый своих боится — съе-
дят, а человек должен друг другу в беде помогать. Мясо
привезем да будем паук искать.
У палаток бесшумно догорает большой костер. С юга нет-
нет, да и пахнет сырым теплым ветерком. Где-то за лесом
неистово перекликаются кедровки, а из лощины нежными
переливами позванивают колокольчики на пасущихся оленях.
Геннадий заканчивает прием, просит корреспондента по-
вторить пропущенные слова и, читая радиограмму, громко
смеется.
— Пашка-то ваш отличился, дьяволенок, читайте, — ска-
зал он, подавая мне журнал.
— «Молния... Час назад Пашка доставил, из тайги паути-
ну. Самолет готов. При наличии в вашем районе благоприят-
ных условий может вылететь. Обяжите начальников север-
ных партий давать через каждый час погоду. Разрешите
отправить Королева с этой машиной в партию Лемеша.
Плоткин».
У всех повеселели лица. Василий Николаевич выгляды-
вает из палатки, вертит по сторонам головой.
— Горы в облаках. Как думаешь, Улукиткан, без ветра
не прояснит? — спрашивает он.
Тот тоже выглянул, пощупал теплыми руками снег, на-
сторожил слух.
— Однако, сам эксери не знает, что будет в такой день.
Может снег упасть, может появиться солнце — примет ни-
каких нет.
— Соедините меня со штабом по микрофону, -г попро-
сил я Геннадия.
Через пять минут я говорил с Плоткиным.
—, Здравствуйте, Рафаил Маркович! Расскажите, что за
паутину привез Пашка, сколько? Хорошо бы поподробнее.
— Паутину привезли всем семейством: дед Гурьяныч, ба-
бушка, Пашка, — говорит Плоткин. — Не только по их лицам,
но и по морде Кудряшки можно было догадаться, что приеха-
ли с удачей. Привезли три кокона. «Куда это вы столько? —
говорю им. — Ведь нам нужно паутины всего лишь с четверть
метра, а тут чуть ли не на тысячу инструментов хватит».- —
«Это еще не все», — и дед с Пашкой стали вытаскивать из
карманов спичечные коробки с пауками. Дед показывал мне
пауков, пойманных на снегу, в заброшенном зимовье, в дупле
старой сосны. Есть даже зимовавшие под стогом сена. Гурья-
ныч боялся, что не все они одинаковую паутину прядут, вот
и рассадил их по коробкам. А все это дела Пашки. Старик
доволен им, прыткий, говорит, он у нас, на -все руки! Ружьиш-
236
ком бы ему пора обзавестись, да никак деньжонок не накопят.
Что же делать с пауками? Их одиннадцать, все крестовики.
— Один кокон отправьте Макаровой, остальные оставьте
в штабе, — ответил я. — Пауков отпустите на волю, но Паш-
ке скажите, что всех отослали в тайгу. Не следует разочаро-
вывать парнишку. Выдайте ему триста рублей через дедушку,
в приказе объявите благодарность. От всех нас передайте
Пашке спасибо, молодец, выручил! Сейчас запросим соседние
станции о состоянии погоды, сообщим вам. У нас низкая об-
лачность, горы закрыты. .
Связываемся с партиями Сипотенко и Лемеша. На участ-
ке Макаровой лежит плотный туман, валит снег. Все идет
не так, как надо: то беспокоились, что не найдем паутины,
а теперь нет уверенности, что дождемся летной погоды.
— Вот и получается: хвост вытащишь — нос завязнет; нос
вытащишь — хвост завязнет, а дело ни с места! — грустно
говорит Василий Николаевич.
Я радировал Плоткину: «Погоды нет. Машину держите .
в полной готовности до двенадцати чайов, если за это время
условия не изменятся, полет отмените до утра. Северные ра-
диостанции дежурят весь день. Вам держать с нами связь
через каждые тридцать минут. Если полет состоится, вышлите
газеты, письма нам и подразделению Лебедева, летчик сбро-
сит их на обратном пути. Наш лагерь недалеко от; маршрута
самолета и будет обозначен большим дымным костром».
Лемешу радировал приступить немедленно к подысканию
запасной площадки, подвезти к ней бензин, смазочное и обес-
печить посадку.
В одиннадцать часов повалил пухлый снег. Затух ко-
стер. Крепко уснули собаки. На свежих пнях вырастали
снежные надстрой. Погода окончательно испортилась, при-
шлось отпустить до вечера радистов и отложить полет до.утра.
К вечеру потянул холодный низовик. Всполошилась тайга,
дремавшая под тяжестью кухты.
От безделья у всех скучные лица. ,
— Хуже всего ожидать кого-нибудь или догонять, — го-
ворит Василий Николаевич, выбрасывая из котла коричнева-
тую пену мясного навара. — Вывалит снег — и не посадить
самолета.. Надо бы искать здесь паутину да итти вдвоем
на лыжах.
— К ночи ветер — хорошо; лес зашевелился — тоже не
плохо, — ответил Улукиткан.
— К погоде, что ли? — спросил я, посмотрев в дальний
угол палатки, где сидел старик за починкой олоч.
Он приподнял маленькую голову, помигал глазами от
света и почесал бок.
237
— Когда ухо слышит шаги зверя, по ним можно дога-
даться, кто идет: сохатый или медведь. Если глаза смотрят
на тучу, они должны знать, что не из каждой падает дождь.
Вот послушай, как шумит тайга, только хорошо слушай, она
не обманет.
Улукиткан отбросил в сторону олочи и, обняв руками со-
гнутые в коленках ноги, повернул настороженную голову к вы-
ходу. Все прислушиваются, а лес шумит и шумит широкой
свободной волною, кай в мелководье далекий перекат. Из глу-
бины его нет-нет, да и раздастся затяжной гул, будто где-то
близко вода прорвала плотину и ринулась вниз, сметая на
пути преграды. Старик сидит с закрытыми глазами, стиснув
губы. Кажется, только ему одному тайга и поведала свои
думы. Только ему и понятен шум древнего леса.
—* Слушайте, — вдруг прервал молчание Улукиткан и,
открыв глаза, таинственно показал р'укой в сторону леса. —
Ветер перестал, а он все шумит, хорошо шумит, как будто
молодой стал, это к погоде.
За палаткой кончалась тайга. Устало скрипела отжившая
лесина. Гуще повалил снег. Старик долго смотрел мне
в лицо.
— Надо понимать, что слышит ухо. Зачем напрасно та-
скаешь его? — сказал он уже спокойно. — Разве не знаешь,
что перед бурей или стужей тайга стонет, как старый люди?
Худо ей тогда, ой, как худо, ломается она, мерзнет, пропа-
дает. А перед солнечным днем шумит она славно, далеко
слышно. Вот и сейчас, снег падает, кругом туманы, а лес
веселый, хороший погода близко.
В палатке стало тише, никто не решается пошевелиться.
Теперь, кажется, и я слышу, каю неудержимо вольно шумит
лес, как река полноводная, но ветра почти нет. Слышен даже
шорох сомкнутых крон и шелест падающего снега. Старик
действительно прав — готовится перемена погоды, только этим
и можно объяснить чистоту звука.
«Как легко и хорошо ему жить среди родной природы!» —
позавидовал я, взглянув на старика, маленьким комочком
прижавшегося к углу палатки.
В двадцать два часа Плоткин вызвал меня к микрофону.
— Синоптик обещает на завтра летный день, — сказал.
он. — С севера на запад идет антициклон. Прошу дать сводку
погоды к шести утра и состояние площадки на Зее.
— С Пашкой рассчитались?
, — Еще утром. Обрадовался, ведь это его первый зарабо-
ток. Уж очень просил: еще что-нибудь надо будет подобное
сделать для экспедиции, обязательно ему поручить. Деньги
получила сама бабушка. Приятная старушка п, как видно,
238
строгих правил. Старику дала три рубля, Пашке несколько
монет и уехала сама в зимовье. А дедушка Гурьяныч с Паш-
кой вышли на улицу, уселись на скамеечке и, как сиротки,
долго сидели молча. Видно, старушка расстроила их планы,
не таи распределила заработок. Вечером дедушка зашел
ко мне на квартиру, говорит, что они с внуком были за ружье,
а старушка, как оглохла, повернула деньги на одежину. Ко-
нечно, тоже нужно. Спрашивал, нет ли у нас старенького
дробовика, хотя бы ствол. Говорит, парнишка пристрастился
к охоте, а стрелять не из чего.
— Если на складе найдете что-нибудь подходящее из ста-
рых одностволок, выдайте ему, — сказал я. — Только, прошу
вас, не балуйте Пашку, чтобы он не бросил школу, да и де-
душка пусть будет с ним построже.
А сам подумал: «Не рано ли парнишке ружье? Вдруг
случай какой: неосторожный выстрел, или еще что-нибудь?..»
Меня охватила тревога. Я почувствовал, что Пашка не без-
различен мне, что наша встреча с ним уже закреплена друж-
бой, и все-таки я не отменил своего распоряжения, надеясь,
что дедушка Гурьяныч убережет Пашку.
В полночь к нам в ущелье заглянула луна. Небо украсили
редкие звезды. Тучи ушли к горизонту. Замер, не шелохнется
старый лес. Но в эту пору весеннего обновления невольно
ощущаешь его дыхание, чувствуешь, как он свежеет весь и,
пробуждаясь от долгого зимнего сна, гудит неудержимым по-
рывом новой жизни. Хорошо сейчас в тайге!
В десять часов 27 апреля самолет «У-2» с Трофимом Ко-
ролевым приземлился в верховьях Зеи. Машину заправили,
проверили мотор, и летчик Шувалов повел ее вдоль Стано-
вого, намереваясь обойти хребет с востока. На борту нахо-
дился необыкновенный груз — паутиновый кокон весом всего
лишь в несколько граммов. Мы все дежурим у костра. Столб
дыма, поднявшись над ущельем, виден далеко. Небо, вспо-
лоснутое непогодой, ярко голубеет. Воздух на редкость про-
зрачный. Снежные гольцы с одной стороны политы ярким
светом солнца, с другой — покрыты тенью, и от этого заметнее
выделяются и изломы и линии отрогов.
Но вот у дальнего горизонта появляется точка; не то
коршун, не -то самолет — не различишь. До слуха долетает
гул мотора.
Гул приближается. Машина обходит последний отрог
Станового, поворачивает на север и исчезает в далекой синеве
за Майским перевалом.
Мы с Геннадием усаживаемся за аппарат.
— РУЛФ... РУЛФ... Я ПОСТ... Я ПОСТ... — кричит радист
. в трубку. — Как слышите меня, отвечайте!
.239
— Я РУЛФ... Я РУЛФ... Слышу хорошо, что есть у вас,
давайте. Прием.
— Кедровка пролетела хребет, идет к вам. Больше дыма,
иначе не . найдет... Расставить по гольцу людей как можно
шире для приема груза.
— Понятно, все сделано, ждем.
Проходит полчаса. Мы дежурим у микрофона.
— Видим кедровку, — вдруг врывается в трубку знако-
мый голос радиста из подразделения Макаровой. — Развора-
чивается над нами. Выбросила полотнище черной материи,
вероятно, с паутиной. Уходит обратно. Передавайте кедровке
спасибо, выручила, — доносится звучный голос Макаровой.
— Кажется, все, — Сказал облегченно Геннадий, снимая
наушники и выпрямляя спину, словно после тяжелой ноши.
— Братцы, за топоры, надо же действительно поблагода-
рить Шувалова, — кричит Василий Николаевич, выскакивая
из палатки и увлекая всех за собою.
А вокруг нас весна делает свое дело. Отогрелись отроги
и тайга. Снег начал таять в лесу. Закапало с крон. Кто-то
роется в сугробах. Обнажаются кочки со старой прошлогод-
ней травою. Из-под снега уже вылупилась россыпь, валеж-
ник, и под посиневшим льдом неуемно клокочет пробудив-
шийся ручей.
Самолет вынырнул из-за ближнего гольца и внезапно ока-
зался над нами. Люди бросают вверх шапки, кричат, но гул
мотора глушит их голоса.
На заснеженной мари, рядом с палатками, Василий Ни-
колаевич с товарищами сделали крупную надпись из еловых
веток: «От всех спасибо! Слава комсомолу!»
Летчик сбрасывает пакет с письмами, газетами, качает
крылом, и машина уходит на запад в верховья Зеи.
Геннадий снова у аппарата.
— Кедровка прошла нас, обеспечьте посадку, — кричит он
в микрофон радисту на Зее и тут же начинает принимать
радиограмму.
По его лицу догадываюсь: что-то случилось страшное. На-
клоняюсь ' к журналу.
«С гор неожиданно пришла снеговая вода, затопила пло-
щадку, — сообщал Лемеш. — Посадка еще возможна только на
кромку льда. Рубим подход. Мобилизован весь состав. Руково-
дит Королев, но раньше как через два часа посадку обеспе-
чить не сможем. ,Кедровка имеет горючее максимум на час».
— Что; же это будет? — взволнованно шепчет Геннадий,
передавая мне журнал и карандаш. — Пишите, ждут ответ.
«Лемеш. Немедленно осмотрите сами ближайшие косы на
Зее. Всех людей передайте в распоряжение Королева, пусть
240
рубят подходы с одной стороны, непременно от кромки льда
вглубь леса. Любой ценой обеспечьте посадку. Помните, что
жизнь кедровки зависит от вас. В случае, если усилия лю-
дей и ваши поиски не дадут . положительных результатов,
сигнализируйте кедровке находить выход по своему усмот-
рению».
События нарастали быстро. Судя по отрывочным сообще-
ниям, к моменту появления самолета над Зеей площадка еще
не была готова. Лес медленно отступал под ударами топо-
ров. Люди выбивались из сил. Вода заливала и край льда, на
который рассчитывали посадить машину. Казалось, неизбеж-
на катастрофа. Мотор уже заглатывал последние капли бен-
зина. У летчика не оставалось времени для размышления,
и он решился на отчаянный шаг... Машина развернулась,
низко прошла над лесом. У просеки она вдруг нырнула в про-
свет и, не задев пней,' рванулась вперед и краю площадки.
Мотор заглох, но самолет уже бежал по льду, все глубже за-
рываясь в воду.
«Это. было сделано со спокойствием человека, умеющего
владеть собой и держать штурвальное колесо в такие мину-
ты, — писал нам вечером Королев. — Когда мы помогли Шу-
валову выбраться из кабины, он был бледный, растерянный,
но улыбался. Этот человек только что смотрел в глаза смерти.
Машину выкатили на высокий берег. После осмотра она
оказалась исправной, пострадал только хвостовой ко-
стыль, сейчас чиним его. У нас похолодало. К утру вода
должна спасть, и машина будет отправлена со старой пло-
щадки».
Так закончился этот напряженный день, принесший всем
нам столько тревог. Теперь можно было подумать и о своем
пути. Решаем завтра вернуться в лагерь, запастись продо-
вольствием и итти искать Лебедева.
Рано утром мы свернули
лагерь.
— Идите-ка сюда, по-
смотрите, что случилось! —
крикнул Василий Никола-
евич, стоявший возле опро-
кинутой железной печки.
Я подошел к нему вме-
сте с другими и не мог удер-
жаться от удивления: гор-
сточка отогретой земли меж
камней, на которых стояла
печка в палатке, поросла
зеленой травою.
341
16 Г. Федосеев
— Ишь, нетерпение какое... Ожила под печкой, думала,
весна пришла,— сказал подошедший Пресняков.
Странно было видеть обнаженную зелень среди глубокого
снега, обманутую теплом, и в то же время она приятно лас-
кала взор свое?, свежестью. Не знаю, как других, но меня без-
гранично радует первая зеленая травка, первый цветок, пер-
вая песня певчей птички. И хотя каждый год все это неиз-
менно повторяется с одной и той же последовательностью,
однако никогда и никому не надоедает. Наоборот, с возра-
стом как-то больше чувствуешь это время и почему-то всегда
сожалеешь, что наш год не начинается с этих, всем радост-
ных, дней — пробуждения жизни.
Пока мои спутники собирали оленей, грузили нарты, я
с Кучумом ушел вперед. Идем вниз по Мае. Темно. Шумит
тайга, бушуют ключи, из лесу доносится неясный гул. Все
сливается в один звук, может быть, нестройный, однообраз-
ный, но могучий, — звук пробудившейся жизни. Хорошо таким
весенним утром быть одному в тайге. В это время природа
бывает более несдержанной в своих желаниях, и ее легко
наблюдать.
Утра нетерпеливо ждут бурундуки, дятлы, синицы, куро-
патки, вынужденные скрывать от ночных хищников свое су-
ществование. Вот где-то далеко, словно спросонок, щелкнула
белка, вслед за этим пробудились все обитатели тайги, разом
застучали, запрыгали, защебетали. А в долине еще темно.
Лыжи легко скользили по мягкому ноздреватому снегу.
Скоро и солнце взошло, наступил теплый, многообещающий
день. На снегу появился свежий сдвоенный след зайца. «От
кого косой удрал?» Вижу рядом другие следы, но крупнее,
с четкими отпечатками острых когтей, напоминающими следы
небольшого медведя. Это росомаха пробежала за зайцем.
Меня вдруг охватило любопытство: «Догонит она его или
нет?» Хорошо, что следы зайца и росомахи шли в нужном
для меня направлении — вниз по Мае.
Понадеявшись на свои ноги, косой удирал уверенно,
крупными прыжками, придерживаясь открытых мест. Через
километр он остановился, потоптался, посидел и бросился
к чаще, да чего-то испугался, повернул вправо. Дальше заяц,
явно охваченный паникой, заметался из стороны в сторону.
Росомаха же бежала за ним мелкой рысцой. Она нигде не
остановилась, не прыгнула, спокойно преследовала свою
.жертву.
Мы прошли вниз по реке километров пят*. У зайца сузи-
лись прыжки, он стал петлять, прятаться под валежник и уже
не раз ложился на снег, чтобы передохнуть, но, видно, шорох
лап приближающегося хищника гнал его дальше. Теперь,
242
несомненно, они были на виду друг у друга, но почему-то про*
жорливая росомаха сдерживала свой хищнический аппетит
продолжала с неумолимым спокойствием итти следом за
жертвой.
Еще несколько ниже, на небольшой полянке, следы хищ-
ника и зайца переплелись. Налицо было доказательство того,
что звери здесь топтались вместе, но и теперь росомаха явно
медлила с расправой. Можно было подумать, что у нее по-
явилось чувство жалости к жертве или она была беззубой^
Конечно, нет! Мне вспомнился рассказ Улукиткана об этом
безмерно жадном хищнике. По словам старика, она предпочи-
тает «потное» мясо окончательно загнанного животного, уже
неспособного сопротивляться. Улукиткан видел однажды, как
росомаха играла с обессилевшей лисою. Та уже сдалась и без
сопротивления ждала своей участи, хищник же пытался
поднять ее и прогнать еще немного, но у лисы уже не было
сил сдвинуться с места. Охотник убил росомаху прежде, чем
она успела перегрызть горло жертвы, а лису поймал живьем.
От поляны следы переплелись и пошли кругами. У зайца
прыжки измельчали н потеряли симметричность, да и росома-
ха перешла на шаги. Теперь ни у жертвы, ни у хищника
никакой поспешности. Вот на снегу показалась' вмятина, заяц
лежал, а вокруг все те же ясные отпечатки крупных лап
с острыми когтями.
«Бедный заяц! Как медленно и мучительно подступает
и нему смерть», — подумал я и зашагал дальше по следам.
Идущий сбоку Кучум вдруг насторожился и натянул поводок.
Поблизости никого не было, однако собака упрямо тянула
меня вправо. Осторожно пролезли мы по кустарнику, и я уви-
дел на снегу большое кровавое пятно. Там же валялись не-
доеденные заячьи лапки и клочья шерсти. Но Кучум тянул
дальше. «Вероятно, где-то близко спит росомаха после сыт-
ного завтрака. Разве отпустить кобеля, пусть-ка теперь она
попробует побыть в заячьей шкуре», — мелькнуло в голове,
и я отстегнул поводок. Несколько прыжков — и Кучум скрыл-
ся из виду. Треснул сучок, взлетели куропатки, вспугнутые
кобелем, застучала россыпь. Немного погодя донесся лай,
визг и грохот скатывающихся камней. Пока я пробирался
сквозь чащу, все стихло.
Через несколько минут снова послышался лай, затем возня,
но уже ниже по долине. Выбегаю на реку и по льду тороп-
люсь на звук. За кромкой леса вижу вывернутый лохматый
корень. Возле него мечется разъяренный кобель. Он грызет
мерзлую землю, корни, пытаясь подобраться к забившейся
под карч росомахе. Запрятав в корнях зад, она подставляет
ему разъяренную морду, злобно фыркает, готовая броситься
16*
243
на собаку... Наши взгляды с ней встретились. Почуяв опаС’
ность, росомаха сильным прыжком вырвалась из-под корня,
но была поймана на лету Ку чумом. Брызгами взметнулся
снег под черным клубком сцепившихся животных. Зубы кобе-
ля все глубже впиваются в горло хищника. Кажется, насту-
пила минута возмездия за все разбойничьи дела росомахи.
Но она не сдается, скребет задними лапами живот кобеля,
пытается перебросить его через голову, пастью ловит его
лапу.
— Ату ее, Кучум! — крикнул я, подбадривая собаку.
Тот мгновенно отскочил от росомахи, вероятно не узнав
моего голоса. А хищник, воспользовавшись замешательством,
бросается к открытой россыпи, рассчитывая на камнях спасти
свое грешное, тело. Нр не .так просто уйти от озлобленной
неудачей собаки. Огромным прыжком она оседлала росомаху,
подмяла под себя, и они оба покатились, вниз вместе с камня-
ми. Я бегу на помощь. Хищнику все же удалось вырваться.
Несколько секунд — и он на дереве. Кучум повис, вцепившись
в хвост росомахи. А та, удерживаясь крючковатыми когтями
за корявый ствол лиственницы, поднимает его. Наконец
кобель не выдерживает тяжести своего тела, валится на снег.
Наступила минута передышки. Росомаха, с трудом под-
нявшись до вершины, повисла на сучке, согнув и без того
горбатую спину. Теперь она напоминала медвежонка. В глазах
злоба. Кучум красной пастью хватает снег, скребет лапами
ствол лиственницы и беспрерывно лает.
После выстрела в долине стало-тихо. Пока я свежевал
добычу, Кучум зализывал раны,-По прокусам и царапинам
на теле кобеля можно наверняка .сказать, что росомаха умеет
защищаться.
Через час след моих лыж шел по просветам густой тайги.
В этот необыкновенный теплый день далеко, простирался запах
разнеженной солнцем хвои, прогретых мхов, прошлогодней
травы. Под ногами на открытых отмелях рек похрустывали
сухие зеленовато-желтые листья тальника, стеклянным звоном
. гремели прозревшие перекаты. Я остановился передохнуть.
По чаще пробежал ветер-дозор, и сейчас же пахнуло весною.
Она снова идет ® нам в блеске радужного света, в песнях
птиц, в запахе прелой листвы, в задумчивом шелесте старого
леса.
Позади послышался далекий перезвон бубенцов. Меня
догнал караван, и мы поздно вечером добрались до своего
лагеря.


I
Вверх no Кунь-Мань&. — Лагерь у трех елей. — Эвен-
кийская сказка. — Поиски Лебедева. — Лесной за-
вал. — Ночная гармонь. — Встреча.
С каждым днем все сильнее пригревало солнце. Но по но-
чам мороз сковывал коркой снег, глушил разбушевавшиеся
ключи, обжигал холодом набухшие почки осин. Вблизи ла-
геря олени выбили корм, их потянуло н открытым отрогам
и свежему мягкому ягелю. Трудно стало каюрам разыскивать
непокорных животных и пригонять их на стоянку.
— Мы тут много наследили, пора погасить очаг и кочевать
на новое место, — сказал Улукиткан, грустным взглядом оки-
нув стоянку. — Плохо долго задерживаться у одного костра,
глаза устают смотреть на одно и то же, уши глохнут. Даже
олень и тот не хочет оставаться на старой копанине. Уходить
надо. В быстрой воде муть не держится.
Да и всем нам не хотелось засиживаться в этом скучном
лагере. Ни гор отсюда не видно, ни ущелья, только кусочен
реки да край неба. За два дня, проведенных здесь после
возвращения со Станового хребта, мы отдохнули, выкупались
в бане, выпекли хлеб. Решили завтра переезжать на новую
стоянку.
Правда, олени еще не оправились, не отдохнули от дли-
тельного и тяжелого пути. Поэтому каюры останутся с оленя-
ми на новой стоянке, а мы впряжемся в свои нарты и пешком
пойдем к южным отрогам Джугджурского хребта на поиски
Лебедева. По нашим предположениям и расчетам, он уже дол-
жен закончить работу на гольце Сага и передвигается на
север, поближе к главной водораздельной линии хребта.
Двадцать девятого апреля утром Улукиткан провел весь
наш караван сквозь левобережную тайгу, и мы вступили в ши-
рокую долину Кунь-Маньё. Утро было пасмурное, теплое.
247
— Мод... мод... МОД.:. — непрерывно покрикивали провод-
ники на отстающих оленей.
Каюр Афанасий, уходя, затесал лиственницу и воткнул
ветку с кольцом — условный знак: ушли далеко, но непре-
менно вернемся.	й '
Караван беспрепятственно продвигался вглубь просторной
долины. Неширокие лиственные перелески обмежевывали
бугристые мари, разукрашенные лоскутками светложелтбго
ягеля да яркозеленым стлаником. Снежный покров на солнце-
печных склонах был порван, и казалось, что зиме уже не
залатать этих прорех.
У крутого поворота реки, против каменистого мыса Улукит-
кан остановил караван. Он торопливо вытер рукавом потное
лицо, и черные бусинки его пытливых глаз забегали по мысам,
по склонам гор, по горбатым лиственницам, одиноко торча-
щим на мари. Затем, склонившись на посох, старик долго
приглядывался к ельнику, спустившемуся со склона к реке
неширокой полосой. Я подошел к нему.
— Что увидел?
Он рассеянно улыбнулся и долго смотрел мне в лицо,
молча о чем-то раздумывая.
— Когда я был молодой, мог догонять тугутку, таскать на
себе дикого барана, и ноги не знали, что такое усталость, тут
дымился мой чум, — заговорил он, показывая рукою на три
толстые ели с сомкнутыми вверху кронами. — Однако, шесть-
десят лет уже есть, а то и больше, как я кочевал отсюда. Эко
долго ходил, и вернулся. Птица тоже далеко летает, да старое
гнездо не забывает.
— Неужели узнал места? — удивился я.
— Эко не узнать, если тут жил. Думаю, приметы найду.
Иди со мною, — сказал он, выпуская из рук вожжу и направ-
ляясь к лесу.
— Жена тогда должна была принести в чум первого ре-
бенка, обещала сына. Я ему много аю * кабарожьих собрал
для игры, но жена ошиблась. Она говорила — в родильном
чуме было очень темно, не того поймала, кого хотела, — ока-
залась дочь. Мы покинули эту стоянку, - думали не наше
тут место. А чтобы обмануть харги **, подменившего ребенка,
я оставил тут под елью все аю, пусть, думаю, он караулит их,
а сами кочевали далеко на Учур. Сейчас искать буду, где
клал.
— А чем плохо, если родится дочь? — спросил я.
— Ты разве не знаешь? Девка что делала раньше? Кожи
* А ю —бабки (надкопытный сустав ноги у животных).
•* Харги— злой дух.
248
мяла, унты, дошки шила, мясо варила, лепешки пекла, оленей
пасла. Но раньше кому-то надо зверя убить, белок, колонков
настрелять, муки наменять, иначе девкам работы не будет;
Вот я считали: хорошо первым иметь сына, а второй — дочь,
тогда шибко ладно в чуме.
Старик подвел меня к трем елям, осмотрел корни, не-
доуменно повел плечами, потом облегченно сказал, кивнув
в сторону толстого пня, стоявшего на краю леса:
— Тогда это была самая лучшая ель, теперь от нее только
допачан * остался. Я ее пережил, — с радостью заметил он.
Улукиткан разбросал возле пня ногою снег, содрал мох и,
запустив под корни руку, долго шарил ею в пустоте.
К‘ нам подошел Василий Николаевич, а затем и осталь-
ные.
— Кого это он копает, бурундука, что ли? — спросил Ген-
надий, покосившись на Улукиткана.
— Еще в молодости где-то здесь спрятал бабки, а сейчас
вспомнил, ищет, — ответил я.
Все сгрудились около старика, а он, приподнявшись, про-
тянул мне на ладони три темные от времени косточки.
— Однако, тут кто-то жил после меня, аю мало оста-
лось,— сказал он. — Значит, не зря собирал их, чужой сын
всё равно играл.
Мы стали рассматривать бабки. Это были совсем позеле-
невшие от времени маленькие косточки, действительно ка-
барожьи.
— Хорошо, что не все забрали, а то бы трудно пове-
рить, что ты тут жил, ведь так давно все это было, —
сказал я.
Старик вскинул на меня удивленные глаза, обида прозву-
чала в его словах:
— Зачем стрелять по убитому зверю? Раз обманешь, а
после и правду скажешь, да никто не поверит. Люди, кото-
рые тут жили после меня, не.могли забрать все, такого закона
в тайге нет. Бери, сколько тебе нужно, но хозяину, хотя бы
маленько, оставь, иначе вором посчитают. Понимаешь? Люди
эти давно были, смотри сюда, — и Улукиткан показал на ста-
рый затес,. сделанный на ели. — Видишь, зарос он, поди лет
двадцать ему, тогда, и взяли аю, — пояснил старик и, взгля-
нув на солнце, добавил: — Однако, тут остановимся, корм оле-
ням есть, место веселое.
Мы подтянули караван к трем едям и стали устраивать
лагерь. Пробудился лес от ударов топоров, людского говора
и громыхания посуды. Оживилась марь с появлением на ней
* Д о г а ч а я —' пень.
249
стада -голодных оленей. Дым костра, поднимаясь высоко
В небо, расползался шатром над нашей стоянкой.
Каюрам придется здесь жить долго, пока мы не вернемся
с Джутджурского хребта. Они ставят палатку капитально: вы-
равнивают площадку, выстилают ее лиственничными ветками,
печь устанавливают на камнях, борты палатки заваливают
снегом. Упряжь, потки с продуктами, посуду развесили
на колышки, вбитые в стволы деревьев; Нарты сложили горой,
полозьями вверх.
Нам же предстояло провести здесь только ночь, поэтому
устроились мы наскоро. И как только ночлег был организо-
ван, я поднялся на одну из сопок левобережного отрога. Хо-
телось определить местоположение гольца, который мы с Прес-
няковым видели со Станового в непогоду, и наметить более
легкий к нему путь. Предо мной открылся Джугджурский
хребет, убранный хмурыми скалами с многочисленными раз-
ветвлениями, с извилистыми долинами, сбегающими к реке
Кунь-Маньё. Ближние вершины громоздились каменными
глыбами. За ними поднималась ввысь главная линия хребта
с белоснежными башнями, минаретами, подобно облакам,
появившимся у горизонта. Справа сияли в лучах заходящего
солнца группы мощных гольцов, затянутых снизу прозрачной
дымкой. Среди них была и интересующая меня вершина, но
угадать ее было трудно, до того все они схожи между собой.
По нашим предположениям, Лебедев должен быть уже
там со своими людьми.
Когда я вернулся в лагерь, на западе погасла вечерняя
заря. Сумрачная синева окутала ближние горы. В долине
легла тишина. Рано затух костер, уснули собаки. Не угомо-
нились только бубенцы на пасущихся оленях.
Я забрался внутрь палатки. В печке глухо потрескивают
дрова, освещая внутренность палатки приятным полусветом.
Никто не спит, но все молчат.
— Что же это у вас таю тихо? — спросил я недоумевая.
Василий Николаевич подал мне знак садиться.
— Улукиткан сказку обещал рассказать про богатыря и
почему эвенки стали кочевать, да начало, говорит, потерял,
не может вспомнить, — пояснил он шопотом, кивнув головою
в дальний угол.
Старик сидел в своей привычной позе, с поджатыми под
себя ногами, низко опустив голову. Я снял верхнюю одежду
и, усевшись возле печки, приготовился слушать.
— Эко беда, годы съедают, память, как огонь сухую тра-
ву, — произнес Улукиткан с досадой и сожалением.
И снова тишина. Кто-то громко потянул губами из кружки
горячий чай. Кто-то вздохнул, пошевелился. Я подбросил
250
в печку дров, ярко вспыхнуло пламя. Старик- вдруг выпрямил-
ся, повернул к нам приподнятую голову, и его голос зазвучал
грустно и напевно:
— Никто из стариков не помнит, когда это было, но все
знают, как случилось. Богата была раньше тайга разным зве-
рем, птицей, рыбой, совсем не то, что теперь. Люди не коче-
вали, не делали ловушек, им не нужно было пасти оленей.
Только подумают о мясе, как у чума появляются жирные
сохатые, сокжои; глазами поведут — кругом в лесу глухари,
рябчики, — бери, что угодно, ешь, сколько живот просит. Все
давала тайга и не беднела: человек одного зверя съест, а на
его место из каждой косточки новые родятся.
Улукиткан хлебнул горячего чая, отодвинулся от накалив-
шейся печки и, усевшись поудобнее, продолжал.
Он говорил, что жил тогда богатырь Сакал, шибко силь-
ный! Там, где ступит его нога — озеро образуется, вздохнет
полной грудью — как от ветра лес валится, бросит куда
взгляд — будто молния сверкнет. Это он и устроил так жизнь,
что эвенки горя и нужды не знали, враги в тайге появляться
не смели. Но вот Сакал стариться начал, а жена никак не
могла родить ему сына. В его чуме много лет шаманы били
в бубны, призывали на помощь тени предков, молили духов.
В жертвенниках не остывало сало, не высыхала оленья кровь.
Но ничто не могло умилостивить богов. И люди с горечью
думали о том, что с ними будет, если Сакал умрет, не пере-
дав своей силы сыну. Звери выйдут из повиновения, разбре-
дутся по тайге, оставив человеку лишь путаные следы; птицы
разлетятся, где искать их будешь в чаще? Рыба уйдет в глу-
бину больших рек.
Решил богатырь Сакал подняться на самую высокую гору
й еще раз просить милости у доброго духа гор.
— Ладно, — ответил ему хозяин гор. — Я пошлю тебе сы-
на, но помни, Сакал-богатырь, он не должен знать женщин
из чужого племени. Как только сын нарушит этот обет, вели-
кое бедствие постигнет твой народ.
Согласился богатырь Сакал, клятву дал за сына. С горы
спустился, шкуры расстелил и крепко заснул. Во сне видит
жену молодой, нарядной, красивой. Чум родильный себе ла-
дит, а сама песни поет. Давно он не видел ее такой веселой.
Не день, не два, не месяц спал он, а когда проснулся, ви-
дит — мальчик рядом стоит. Хотел взять его на руки, попробо-
вал поднять — силы не хватило, тяжелым показался. Потянул
к себе, а тот ни с места. Понял старый Сакал, что это и есть
сын его, к нему его сила перекочевала. Вывел Сакал сына
из чума, посмотрел в лицо и удивился:. такого красавца ему
еще.видеть не доводилось,-
251
— Имя твое будет Гудей-Богачан, — сказал Сакал. — Ты
родился, чтобы уберечь счастье своего народа, как это делали
твои предки, твой отец.
На праздник собрались люди со всей тайги. Много мяса
было и оленьего, и сохатиного, и кабарожьего, никто не пом-
нил такого веселья, какое было тогда. Девушки пели песни,
парни мерялись силой в борьбе, состязались в- беге и метко-
сти. Сын Сакала Гудей-Богачан во всем был первым. А ста-
рый богатырь головы не поднимал, брови нахмурив, молча
сидел. Вспомнил он про клятву, что горному духу дал, и тяже?
ло стало у него на сердце. Сможет ли сын сдержать эту
клятву до конца, своей жизни? 
Словно тополь, быстро, рос Гудей-Богачан, силой наливал-
ся. Настоящим богатырем стал, по тайге бродить начал. Где
горы по-своему переставит, реку, куда ему нужно, направит,
море берегами обложил. Все это для удобства >людей сделал
Гудей-Богачан. Далеко за тайгу разлетелась слава про него,
про то, как хорошо живут эвенки. Враги завидовать стали,
думать начали, как отнять счастье у народа.
Однажды птицы перелетные весть недобрую принесла:
идет на тайгу войско большое, злые пришельцы хотят убить
Гудей-Богачана. Собрал молодой богатырь своих сверстников
и с ними пошел навстречу врагу. Год бились, второй, третий...
Все погибли, остались только Гудей-Богачан да Кара-Ирги-
чи — черный волк из чужого войска. Схватились богатыри
последний раз — пошатнулась земля, полетели скалы. Свалил
врага Гудей-Богачан, придавил коленкой и думать стал, что
с ним сделать.
— Не убивай меня, богатырь, — сказал Кара-Иргичи, —
иначе некому будет рассказать людям другого племени о тво-
ей храбрости, некому будет предупредить их, чтоб в тайгу
твою не ходили...
Поверил Гудей-Богачан, отпустил черного волка. А Кара-
Иргичи, как только в безопасности очутился, злобно пообе-
щал:	•	-
— Мы еще встретимся! — и исчез.
Вернулся к себе Гудей-Богачан. Не сидится молодому бо-
гатырю. Надумал он заставить солнце светить зимою так же?
как и летом, чтобы людям- всегда было тепло. Решил-прежде
узнать, как к солнцу подступиться. Послал в разведку гуся,
он не вернулся; послал соболя — бесследно пропал; отправил
оленя — где-то затерялся. Понять богатырь не может, кто их
там задерживает. Видит; ворон летит-с юга. Уселась черная
птица на дерево и говорит:	...
— Слыхали мы, что ты, храбрый -Гудей-Богачан; соби-
раешься заставить солнце светить зимою так же, как и л^том,
252
да не знаешь, как это сделать. Отправляйся сам на юг и идй
до тех пор, пока не встретятся большие горы. Зимою ветры
насыпают на них много снегу, они-то и заслоняют солнце. Раз-
бросай горы — и будет всегда тепло, — сказал ворон и уле-
тел обратно.
Гудей-Богачан стал отца просить отпустить его в этот
путь. Забеспокоился старый Сакал, опасаясь, что на чужой
стороне молодой богатырь увидит красивую девушку и не
устоит перед соблазном любви. Стал отговаривать сына, да
разве удержишь в гнезде орленка, если у него отросли крылья
и он однажды уже испытал их силу?!
— Иди, но помни: твои глаза не должны задерживаться
на лицах чужих девушек, уши твои не должны слышать их
голосов, ты не должен искать близости с женщиной в чужой
стороне, иначе великое бедствие постигнет народ, — оказал на
прощанье старый Сакал.
Прошел молодой богатырь всю тайгу, равнины, через
реки большие и малые переправился, а гор все не видно.
Возвращаться уже решил, но тут ворон невесть откуда по-
явился. «Иди, — говорит,— за мною, горы уже близко».
Еще день шел Гудей-Богачан. Видит впереди зеленую падь,
а в ней стойбище большое, вокруг которого войско стоит ог-
ромное и впереди войска богатырь Кара-Иргичи. Догадался
Гудей-Богачан, что обманул его проклятый ворон и в стан
врагов привел. Но Кара-Иргичи, как заметил Гудей-Богачана,
видать, испугался и убежал со своего стойбища, за ним и вой-
ско все кинулось.
Спустился молодой богатырь в падь. По стойбищу ходит,
в чумы заглядывает, удивляется: ни женщин, ни детей; все
добро брошено. Но вот видит он: на краю леса дымок вьется,
к небу тянется, большой чум стоит, узоры на нем расшиты зо-
лотом. Зашел в него Гудей-Богачан, да так и онемел, с места
сдвинуться не может, будто к земле ноги приросли. Глазам
своим не верит. Навстречу ему со шкур звериных поднялась
невиданной красоты девица, в дорогом наряде, стройна, как
березка в густом лесу, глаза горят ласкою. Подошла она
к Гудей-Богачану, крепко обняла его за шею, жарко поцело-
вала. Грудью своей коснулась его груди.
— Давно я поджидаю тебя, мой любимый Гудей-Богачан,
спас ты меня от злого богатыря Кара-Иргичи, — сказала кра-
савица и, за руку взяв Гудей-Богачана, на шкуры мягкие
его усадила.
Не верит молодой богатырь, что так легко досталась ему
дорогая добыча, не может отвести глаз от нее.
— Веди меня в свой чум, женой твоей буду верной, сыно-
вей-богатырей принесу, — говорит девица, а сама раздевает
253
молодого богатыря, на подушки мягкие кладет его голову
покорную.
Забыл Гудей-Богачан про наказ отца, не вспомнил про
свой народ, остался в чуме. Утром проснулся — видит возле
себя Кара-Иргичи. Хочет встать молодой богатырь, схватиться
с ним, да не может он сдвинуться с места, поднять руки, —
растворилась сила богатырская в ласках женщины.
— Говорил тебе, что мы встретимся! Не силой, а хитро-
стью победил я тебя, — сказал Кара-Иргичи и занес над бога-
тырем руку с ножом.
— Не тронь, брат мой, я сама убью его! — слышит Гудей-
Богачан голос девицы и видит, как, взяв у черного волка нож,
она склоняется над ним. — Слушай меня, молодой богатырь
Гудей-Богачан, и терзайся позором. За одну ночь любви моей
ты заплатил дорогой ценой, ценой счастья своего народа
и своей жизни. Сейчас ты и умрешь от моей руки...
Так и расстался богатырь с жизнью в чужой стороне, так
поплатился он за любовь к женщине чужого, враждебного пле-
мени.
Тот же ворон разнес повсюду недобрую весть о смерти
молодого богатыря Гудей-Богачана. Умер от горя старик
Сакал, разлетелись птицы кто куда, разбрелись звери по
тайге, следом за ними ушли обездоленные эвенки. Не захоте-
ли они жить в неволе у Кара-Иргичи, с тех пор и стали ко-
чевать...
Умоли старик, уронив на грудь седую голову, должно быть,
жалко было ему свой народ.
— Чайку горячего выпей, — предложил Василий Нико-
лаевич.
— Чай хорошо, — оживился Улукиткан, — буду пить, да
надо спать: поди, уже полночь.
Я вышел из палатки. Над долиной — глубокая ночь, щедро
политая трепетным блеском лунного света. Вокруг так светло,
что трудно угадать, близко ли утро, или все еще продолжается
вечер. Воздух неподвижен, тишина. Только скрипучие шаги
оленей по затвердевшему снегу нарушают безмолвный покой,
да изредка доносится из-за леса глухой отрывистый крик
ночной совы. Вот она, северная ночь, нарядная, затянутая
серебристой дымкой с темяоголубыми тенями, с просветлен-
ным небом и необыкновенно тонким колоритом- В ней и грусть,
и безмятежность, и нерушимый покой... Нет, нельзя описать
всей прелести северной ночи, до того она прекрасна в непо-
средственной близости, когда'ощущаешь ее холодное дыхание
и видишь всю гамму ее тончайших красок.
Утром мы поторопились покинуть стоянку. Нужно было
сегодня добраться с грузом под вершину первого гольца. Пой-
254
дем втроем: Мищенко, Пресняков и я. Геннадий останется
с каюрами, будет держать связь со штабом и при необходи-
мости разыщет нас с одним из проводников. Бойка и Кучум
носятся близ палаток.
Нарты загружены, увязаны. Перед тем как тронуться
в путь, все молча собрались у костра. Так уж давно заведено
у нас —• минуту молчать перед большим походом. Солнце еще
не появилось, но восточный край неба сиял пурпурно-золотым
отливом и все больше и больше светлел. Ко мне подошел
Улукиткан.
— Может, холод будет, восход нехорош, хлеб клади обяза-
тельно за пазуху, не замерзнет, — сказал он ласково, переда-
вая всем нам троим по теплой, недавно испеченной лепешке.—
Кушать будешь на привале — вспомнишь, что Улукиткан пра-
вильно толмачил, — добавил старик, и добродушная улыбка
оживила его лицо.
Все это было искренне и трогательно! Мы даже растеря-
лись и в радостном смущении спасибо старику сказать не до-
гадались. Хотелось сделать что-то большое, достойное этого ис-
креннего и простого проявления души старого таежника. Ведь
нужно же было ему после утомительного для его памяти рас-
сказа старой легенды провозиться в своей палатке до утра
с выпечкой лепешек, и все для того, чтобы сделать нам прият-
ное, хорошо проводить нас в путь.
Обычно сдержанный Василий Николаевич схватил в свои
объятия Улукиткана, закружился с ним возле костра, тяжело
переставляя ноги. Вот он остановился, поставил старика про-
тив себя и спросил со всей серьезностью:
— А тебе, Улукиткан, делает кто-нибудь столько же
приятного, как это можешь делать ты?
Старик, не торопясь, поправил сбитую на затылок ушанку
и задумчиво поглядел на Василия Николаевича, видимо
подбирая нужные слова.
— Мать лижет телка — ему приятно и ей тоже. Если от
моей заботы вам хорошо, то от этого мне еще лучше. Челове-
ку дано две руки, чтобы они помогали друг другу.
Мы распрощались. Геннадий и каюр Николай пошли про-
водить нас до устья правобережного ручья.
Снова лямки обняли плечи, запели полозья унылую
песню. Наш «караван» миновал бугристую марь и неожидан-
но попал в старый завал. Черные, обугленные от пожара ство-
лы сучковатых елей давно свалились на землю, подняв кверху
корневища. Завилял след в поисках прохода. Пустили в ход
топоры, но пробиться не удалось. Свернули к реке, и там тоже
не лучше. Подопревший лед на перекатах подкарауливал на
каждом шагу, а берега были завалены наносником и круп-
255
ними валунами, принесенными сюда рекой. С большим тру-
дом преодолели препятствия и выбрались к сыролесью.
На высоком берегу реки Кунь-Маньё мы остановились
передохнуть. Надо было дать отойти плечам. Ноги у всех мок-
рые. Мы с тревогой посматриваем вперед, туда, где поредев-
шая лиственничная тайга перехвачена полосками кочковатых
марей и зеленых стлаников. Навстречу солнцу торопливо
бегут облака, все больше сгущаясь у горизонта. Дневной свет
тускнеет. Неотогретый заиндевевший лес шумит глухо и тре-
вожно.
След каравана прижался к горам. Думалось, там легче
будет итти, однако протащились с километр косогором и поня-
ли, что дальше тащить нарты не под силу. Пришлось снова
спуститься в долину.
В природе полное смятение. Зима вся в проталинах, дожи-
вает последние дни, а у весны оказалось так много хлопот,
так много она всем наобещала, что сил не хватает и ни одно
начатое дело не может она довести до конца: в ложках про-
будила ручьи, а берега не очистила от снега; на реке сдвинула
лед, да так и бросила его сжатой гармошкой у переката;
вскрыла мари, но отвести воду забыла. А нам из-за этого все
труднее итти. Россыпи, поднявшиеся из-под снега завалы из-
матывают силы.
Решаем перебраться на левый берег Кунь-Маньё, поближе
в северным склонам отрога. Там снег оказался глубже и суше,
до него еще не добралось солнце. Продвигаемся с большими
усилиями, одно облегченье — меньше воды и проталин. Ген-
надий с Николаем прокладывают дорогу, за ними тянется
караван. Нарты задевают края борозды, то и дело перевора-
чиваются, цепляются за пни. А небо уже сплошь затянуто
тучами. Встречный колючий ветер холодит лицо. Ни птиц, ни
следа зверя — все живое, предчувствуя непогоду, спряталось,
забилось по дуплам, в щели, в чащу.
К двум часам доходим до крутой излучины реки. Кунь-
Маньё уходит от нас ледяной стружкой вправо, теряясь за
синеющими вдали мысами. Слева видно боковое ущелье,
затянутое у входа ольховой чащей. Без слов и сговора
сворачиваем в него. Всеми нами, руководит одно жела-
ние — как можно скорее вырваться из этой неприветливой
долины.
За чащей на первой проталине сбрасываем лямки, лыжи,
в изнеможении валимся на снег. Пресняков бросает через пле-
чо суровый взгляд на пройденный путь, а его губы все еще
сжаты от недавнего напряжения. Голод напоминает о себе.
Первым поднимается Василий Николаевич. Он достает из
багажа топор и, будто боясь разбудить нас, бесшумно идет
256
ata дровами. Все провожают его завистливыми глазами. У этого
человека даже и в критические минуты всегда находится дра-
гоценная капля бодрости и неистощимой воли. Она-то и сейчас
выводит нас из состояния минутного оцепенения. Поднимаемся.
Товарищи помогают Василию Николаевичу. Я развязываю
нарты, достаю посуду, продукты.
Вспыхнул ‘ огонь, обнимая красным пламенем котел. Мы
усаживаемся возле костра. Кто дремлет, кто молча наслаж-
дается теплом. Кажется, нет у путешественника более верного
спутника, нежели костер. Кому, как не ему, в поздний час
ночи ты откроешь свои заветные думы и мечты? Кто порадует;
обласкает тебя в минуты жестоких неудач? Отогреет закоче-
невшее от стужи тело? Кто оберегает твой сон и никогда тебе
не надоедает?*
После обеда прощаемся с Геннадием и Николаем. Они воз-
вращаются на табор, а мы продолжаем свой путь. Идем глу-
боким снегом, выбирая путь по редколесью. Под деревьями
уже образовались круги проталин. Дно ущелья да и боковые
склоны затянуты стлаником, ольхой, рябиной. Попадается
и краснотал, но больше всего березки. Она так переплела
своими корявыми ветками проходы, что местами без топора
ни за что не пройти.
Время тянется страшно медленно. Мы потеряли понятие
о расстоянии, передвигаемся черепашьим шагом и все чаще
задерживаемся, чтобы передохнуть. Груз намок и отяжелел.
Все труднее перетаскивать нарты через завалы и проталины.
Бойка и Кучум тоже намаялись по глубокому снегу, плетутся
нашим следом, волоча за собой мокрые хвосты. За поворотом
из-за ближних отрогов показалась скалистая вершина гольца.
До нее остается еще добрая половина пути, а день уже на
йсходе. Решаем дойти до первой проталины или площадки
и там расположиться на ночь. До подножья нам сегодня явно
не добраться.
Но неприятность подкараулила нас раньше: нарта Васи-
лия Николаевича попала в щель, провисла и переломилась по-
полам.
— Тьфу ты, дьявольщина, где тонко, там и рвется, — бурк-
нул с досадой Василий Николаевич, сбрасывая лямки и опус-
каясь на снег.
— Закуривай! — кричит издали Александр, и его густой
раскатистый смех доносится до слуха.
— Ну и человек, чего ржешь? — говорит серьезно Василий
Николаевич, с трудом сдерживая раздражение.
Александр подтащил свою нарту к нам, достал кисет.
— С чего унывать, дядя Вася? Дрова рядом, воды сколько
хошь, мясо есть, тут и остановимся, — ответил он успокаиваю-
't 7	Г. Федосеев
257
ще мягко, — но первым долгом надо покурить, яснее будет,
как и что делать...
Очевидно, что путь наш сегодня оборвался. У нас нет ни
гвоздей, ни проволоки, ни инструментов, чтобы починить по-
страдавшую нарту.
— Не везет тебе, Василий Николаевич, — начинает под-
шучивать неугомонный Александр, выпуская из широких нозд-
рей дым. — Завтра .я пойду передом, так надежнее будет...
Он размял на ладони недокуренную цыгарку, высыпал та-
бак обратно в кисет, встал.
' Поднялся и Василий Николаевич.
Мы перетащили груз и нарты к ближней скале и располо-
жились на крошечной. плите, среди россыпи. Тут уж не до
удобств, рады были сухому месту. К тому же скала защищала
нас от холодного ветра, не на шутку разыгравшегося в ущелье.
Палатку ставить было негде, решили ночевать под открытым
небом у костра.
Пока устраивали приют, созрел новый план: Александр
останется на таборе починять нарту, готовить ужин, а мы
с Василием Николаевичем пройдем дальше на лыжах, проло-
жим дорогу по снегу к подножью гольца, до которого остава-
лось недалеко. Это облегчит завтрашний путь. Притом нам
не терпелось проверить, обнаружится ли след Лебедева.
Наскоро сушим одежду, выпиваем по кружке чаю и по-
кидаем стоянку. В нашем распоряжении немногим больше
двух часов до темноты. Ущелье сжимают каменистые мысы.
В заледеневшем русле глухо ворчит уже пробудившийся ру-
чей. Чем выше мы поднимаемся, тем суше - снег. Широкие
лыжи тонут глубоко в снегу, местами приходится сбрасывать
их и продвигаться вброд.
Километра через четыре ущелье раздвоилось. Сворачиваем
правой лощиной, полагая, что она приведет нас к первому
гольцу.
Идем, торопимся. День на исходе. Через километр нас
встретил завал из каменных глыб, а дальше проход оказался
переплетенным стволами, упавшими после пожара леса. На
лыжах, да еще с нартами, тут явно нам не пройти.
Что же делать? Возвращаться ни с чем. на стоянку не хо-
телось, это означало бы затратить завтрашний день на поиски
прохода. Решаем все же пробиться через завал и заглянуть,
что же там дальше и можно ли, хотя бы на лыжах, добраться
до подножья гольца.
Ветер полощет тучи. Даль затягивается сумраком. Уста-
лость все настойчивее напоминает о себе.
Снимаем лыжи, вбираем фуфайки в штаны, затягиваем,
потуже ремни, да и сами как-то подтягиваемся перед подъемом.
258
Надо торопиться, чтобы ночь
не застала нас в завале.
Тогда не выбраться отсюда
до утра. Но тут все против
нас: сучья хватают за одеж-
ду,, ноги то и дело провали-
ваются в пустоту, подошвы
унтов скользят по камням.
Вокруг обугленный лес, всю-
ду валяются полусгоревшие
стволы, торчат вывернутые
пни.
Василий Николаевич за-,
был про трубку, взмок от на-
пряжения и поминутно чертыхается. Я еле плетусь за ним. Кру-
гом завал. Окончательно убеждаемся, что с нартами нам здесь
не пробраться под голец. Сворачиваем вправо на отрог в на-
мерением найти проход в соседнем ущелье.
Верх отрога оказался затянутым сгоревшим стлаником,
уже освободившимся из-под снега. Трудно представить более
неприятное препятствие, нежели стланиковые гари. Густое
сплетение из жестких обугленных веток и обнаженных корней
прикрывало метровым слоем опаленные огнем камни. Негде
ступить ногою, не за что схватиться руками, все предательски
неустойчиво. Мы с трудом взбираемся на верх отрога. Серый
и холодный, очень холодный день закончился, не порадовав
нас даже видом заката.
Василий. Николаевич устало опускается на камень', достает
из-за пазухи бинокль, начинает осматривать местность. Я уса-
живаюсь рядом, не могу отдышаться. В‘нашем распоряжении
всего несколько минут. Нужно успеть до темноты спуститься
на стоянку. Сквозь дымчатый сумрак виднеются широкой
панорамой однообразные гольцы. Они начинаются примерно
километрах в шести от нас и тянутся непрерывной грядой да-
леко на восток, теряясь среди бесчисленных нагромождений
Джугджурского хребта. Левее же гольцов виднеется глубокая
ложбина. Она круто сбегает вниз и, как бы обрываясь, откры-
вает вид на Джугдыр — скученный, плосковерхий, вытянутый
с севера на юг. Детали уже не просматриваются. Вокруг
безмолвно, пустынно, тускло, а обгоревший лес и опаленные ог-
нем россыпи делают пейзаж мертвым.
Мне и теперь не удается опознать среди ближних вершин
ту, которую мы видели со Станового и которая по высоте дол-
жна превосходить остальные в этой группе гольцов. Вероят-
но, с той стороны, откуда мы смотрим на нее, она имеет дру-
гое очертание. Жаль, что вёе это так неудачно получается.
17*
259
Ведь; опознав вершину, мы легче, обнаружили бы лагерь Ле-
бедева. Перебраться же с нартами в соседнее ущелье через бо-
ковой отрог из-за крутизны и завалов тоже невозможно. Не-
ужели придется возвращаться на Кунь-Маньё и по ней итти
выше в поисках прохода?
— Вы ничего не слышите? Чудится .мне, не то песня доно-
сится, не то бубенцы позванивают, — говорит Василий Нико-
лаевич, настораживая слух и всматриваясь в глубину сосед--
него ущелья, затянутого сыролесьем.
Ветер на какое-то время стих. Медленно надвигалась ночь,
окутывая вершины гор густым мраком. До. слуха доносится
Только шорох настывающего снега, да слышится наше хриплое
дыхание.
Василий Николаевич вдруг схватывает меня за руку.
— Слышите?! — шепчет он обветренными губами. —
Гармонь, ей-богу, гармонь! Вот провалиться мне на этом
месте!
—Теперь уже гармонь, а я ничего не слышу. Наверное,
скрипит старая лесина.
— Да что вы, лесина! Истинно говорю, гармонь!
- Напрягаю слух. Действительно, доносится какой-то нежный
звук. Нет, это не скрип дерева, не голос птицы, прислуши-
ваюсь и не верю себе: издалека, из самой глубины ущелья,
просачиваются отрывки какого-то знакомого мотива. Как
странно и необычно звучит мелодия в этом мертвом лесу, сре-
ди опаленных огнем россыпей.
Василий Николаевич вскакивает.
— Ведь завтра Первое мая, понимаете?! А мы-то и забыли!
У Лебедева вечеринка, честное слово! Они где-то близко. По-
шли!
— А как же с Александром? Ведь мы отлучились на два
часа. Беспокоиться будет, искать начнет.
— Ничего, — ответил Василий Николаевич и, подумав, до-
бавил: — Пойдет нашим следом, выйдет сюда, а мы тут пове-
сим рубашку с запиской, что, дескать, Лебедева обнаружили.
— Тогда давай поторапливаться.
Через три минуты мы уже пробирались через гарь, спуска-
ясь в соседнее ущелье. Музыка почему-то стихла.
Уже стемнело. Идем почти на ощупь, с трудом различая
пни, валежник, часто натыкаясь на сучья и торчащие над по-
верхностью корни. Но ниже еще хуже: стали попадаться обуг-
ленные лиственницы. Теперь вся эта местность кажется полем
битвы, где валяются уродливые тела воинов. Одни из них, буд-
то увидев нас, поднялись и угрожающе застыди в темноте,
другие не в силах выпрямить, омертвевшие горбы, наклони-
лись, перегораживая путь. Темная ночь, предательская пусто-
260
та меж камней, лесной завал — все против нас, и препят-
ствия следуют одно -за другим.
— Василий, я ничего не виЖу и итти дальше не могу. От
штанов, кажется, лоскуты остались, руки в крови. Ночуем тут.
— Да и я думаю, чего торопиться, ведь Лебедев никуда не
уйдет, — отвечает он.
Мы находим небольшую .проталину, собираем дрова. У нас
одно желание — прилечь и забыться. Вдруг оттуда же, из глу-
бины ущелья, доносится знакомый звук, только теперь он слы-
шится яснее, и я узнаю «Одинокую гармонь». Здесь, среди
омертвевшей природы и сурового безмолвия, мелодия действи-
тельно кажется одинокой. Но в эти минуты роднее ее ничего
нет. Мы стоим, забыв про усталость, а гармонь надрывается,
зовет, обещает приют и сладкий сон. Звуки то. стихают, рас-
плываясь по пространству, то несутся стройно, сочно, но все
так же одиноко.	•	-
А вокруг ничего не видно. Снова томительная тишина, ни
ветра, ни треска падающих деревьев. Мы молча разжигаем
костер. На западе у горизонта прорезался слабый отсвет по-
тухающей зари.
Как же это мы счет дням потеряли? Никто и не вспо-
мнил, что Первое мая, а надо бы отметить, — прерывает молча-
ние Василий Николаевич.
’ — Дни-то на счету, а праздники на нас не в обиде будут.
Наша стоянка оказалась неудачной. На мокрой и холодной
почве и на минуту нельзя прилечь, моментально застывает
тело. На угловатых же камнях можно устроиться только сидя,
но усталость требует большего. Ощущаю острую боль в спине,
ноги как свинцом налиты, руки повисают как плети. Стлани-
ковые дрова горят ярко, пышно, но без жара. Пламя то вдруг
вспыхнет, отбросив на миг подступающую темноту, то печаль-
но погаснет, и тогда холод заползает под одежду, леденит рас-
слабленное тело. Мы впадаем в забытье, в котором события
дня фантастически переплетаются с призрачным миром, где
нет гарей, распутицы и проклятого холода. Пробуждаясь,
мы возвращаемся к действительности; бросаемся к костру —
спасительному источнику тепла, способному вернуть бод-
рость.
В полночь очистилось небо, ярко загорелись звезды. На се-
вере проясняются бесконтурные громады гольцов. Всплывают
россыпи, гари и далекие хребты. В раструбе двух вершин мед-
ленно и величаво поднимается луна. Она усмиряет дерзкий
блеск звезд, рассеивает остатки мрака, украшает склоны гор
фантастическими узорами.- Все вокруг будто ожило, преобра-
зилось, наполнилось трепетным блеском, и безжизненный пей-
заж стал неузнаваем. •	...
261
Мй сидим у костра, поглощенные чудесным видением лун-
ной ночи. Вокруг беспредельный покой. Хочется уснуть, но
колючий заморозок отгоняет сон.
— Давайте итти, тут все равно не отдохнем, только наму-
чаемся, — говорит Василий Николаевич, но я вижу, каких уси-
лий ему стоит подняться с места. Он с трудом разгибает за-
коченевшую спину и . бросает упрямый взгляд в глубину
ущелья.
Я встаю, молча кладу на огонь остатки сушняка, чтоб за-
пастись теплом на дорогу, и мы покидаем проталину.
Светло. Луна справа. Идем медленно, молча, как обречен-
ные. Шаги и треск сучьев будят тишину. Рядом ползут на-
ши тени. Обходим неглубокий. ложок и боковым гребнем
добираемся до сыродесья. Василий Николаевич огляды-
вается.
— Век бы по ней не ходить, — бросает он зло и, взглянув
на свою изодранную одежду, горестно качает головой.
Надеваем лыжи и спускаемся на дно ущелья. И вскоре на-
тыкаемся на явный след прошедшего каравана — несомненно,
Лебедева. Усталость и напряжение исчезают. Ноги зашагали
бодрее. На душе посветлело, а мысли уже заняты радостью
предстоящей встречи.
Время приближалось к утру.
Скоро тайга поредела. На снегу все явственнее следы и
свежая копанина, в воздухе улавливается запах человеческого
жилья. Слева слышится шум и треск. Мы останавливаемся.
Это удирают отдыхающие на мари олени, вспугнутые нашим
появлением. Где-то близко залаяла собаку.
Через несколько минут мы увидели струйку дыма, одиноко
поднимающегося ввысь, а затем и лагерь из двух палаток,
прижавшихся к краю высокоствольного леса. Собака Берта,
узнав нас, с радостным визгом бросилась навстречу. Василий
Николаевич зажимает ей рот, грозит пальцем и молча подает
мне знак не выдавать нашего приближения.
Осторожно пролазим внутрь палатки. Здесь все спят.
В жарком воздухе запах человеческого пота. В палатке на-
столько тесно, что нет места присесть.
— Ишь, как вольно расположились, не ждали гостей, —
шепчет мне Василий Николаевич, а сам хитро улыбается, по
глазам вижу, что-то озорное замышляет.
— Пойдем в другую палатку, может быть, там свобод-
нее, — предлагаю я.
— Не надо, потерпите немного. Будить не будем, они са-
ми сейчас освободят нам место. — И Василий Николаевич, вы-
бросив из печки недогоревшие головешки, стал закуривать,
заговорщицки обозревая полураздетые тела.
262
Я покорно жду, не понимая, для чего нужно было тушить'
огонь в печи.
Так в безмолвии мы сидим некоторое Время. В палатку
все настойчивее проникает холод, люди начинают шевелиться,
поёживаться, поджимая под себя ноги, прятать руки и свер-
тываться в комочки, как береста на огне. От этого в палатке
становится свободнее, можно уже, кроме нас, поместить еще
и не одного ночлежника. Василий Николаевич доволен. Мы
раздевались, когда пробудился. Лебедев. Он приподнялся,
удивленно посмотрел на нас, что-то пробурчал и снова лег, но
тут же вскочил.
— Вы откуда взялись? —- изумленно вскрикнул он и стал
протирать заспанные глаза, не веря, что все происходит на-
яву.
— С горы свалились. Торопились к празднику, но, как ви-
дишь, не поспели, — ответил Василий Николаевич, кивнув
в сторону пустой посуды.
— Да вы взгляните на себя! Где кочегарили? Все в са-
же! — Лебедев захохотал и, тормоша спящих товарищей, за-
кричал полным голосом: — Эй, хлопцы, поднимайтесь! Кто
дежурный, почему печь погасла?
Потом обхватил Василия Николаевича, и оба замерли
в крепких объятиях. Мне было приятно видеть встречу этих
людей, связанных между собой большой дружбой.
— Что с Трофимом и его ребятами? Живы или нет? —
вдруг спросил он, строго посмотрев мне в глаза.
— Нашлись на Алгычанском пике. Все обошлось благо-
получно, но Трофим с месяц пролежал в больнице. Сейчас он
уже в тайге, возможно, скоро увидишь его.
— Ну и слава богу, чего только мы тут не передумали!
— А у него новости хорошие, — перебил его Василий
Николаевич. — Нина письмо прислала. Свадьбу осенью
играть будем. Запасайся подметками, уж мы с тобою отобьем
гопака.
— По такому случаю можно и босыми ногами отплясать.
До каких же пор ему жить бобылем!
Обитатели палатки поднялись. У всех на лицах недоуме-
ние. Несколько минут продолжаются приветствия, расспросы.
Жарко запылала .печь. Полнокровная заря уже сдирает
с вершин гор мрак ночи.
Через час под лиственницей разгорелся костер. Все собра-
лись возле него. Вышли люди и из второй палатки. На обвет-
тренных лицах товарищей лежит отпечаток пережитых испы-
таний, бессонных ночей и раздумий, изрядно поношенная
одежда хранит следы зимних походов, бурь, бивачных
костров.
263
Лебедев, неуклюже подбрасывая свое худое тело и тяжело
перебирая ногами, пытается изобразить какой-то танец. Васи-
лий Николаевич хлопает ® ладоши.
— Ай-да-да, ну-те-да, — весело подпевает он хриплым го-
лосом, стараясь попасть в такт танцующему.
— Хватит, давай письмо! — подступает к нему Лебедев.
— Что ты, Родионович, надо вприсядку, дешевле не велено
отдавать.
— Вприсядку? Ишь, чего захотел! Не «буду, отправляй пись-
мо, обратно.
Василий Николаевич достает из левого кармана гимна-
стерки пачку писем. Все насторожились, заулыбались. А он
медленно, с явной издевкой вытащил из пачки письмо Лебе-
дева, повертел его в руках на глазах у того и переложил в пра-
вый карман.
— Одно письмо поехало обратно, адресат не желает полу-
чать. Следующий...
В круг врывается Евтушенко, молодой рослый рабочий. На
миг задерживаясь перед Василием Николаевичем, он легко
выбрасывает вперед правую ногу, ставит ее на пятку и, лихо
подбоченившись, встряхивает головой.
— Наприсядки? Можно! А ну, хлопцы, дружнее!..
Ребята расступаются. Чей-то бойкий тенор затягивает пля-
совую. Все подхватывают:
Гоп, кума, не журыся,
Туды, сюды поверныся,
Отокечке чеком, боком
Перед моим дарим оком...
Евтушенко, отбросив назад корпус и низко приседая, про-’
носится по кругу. Из-под ног его брызгами взметается снег.
На помощь подоспевает гармонь, дружно ударяют ладоши, ’
— Стой! — вдруг ревет Василий Николаевич и жестом ру-
ки заставляет всех умолкнуть.
— Зря, Евтушенко, пятки чешешь, — говорит он уже спо-
койно.— Тебе письма нет, а та веснушчатая, в голубой ко-
сынке, просила передать устно, чтобы ты вернул ей фотокар-
точку, замуж выходит. Понял?!
Скврзь смех слышатся голоса:
— Сходи’с круга, не задерживай!_
— Мишка, отломи за меня!
— Подбери слезу!..
— Шалишь, дядя Вася, давай письмо, у меня ноги не ка-
зенные! — пытается протестовать Евтушенко. — Сам напиши,
но отдай. А насчет голубой косынки ошибся, это ведь Егора
невеста...	'
264
. — Ладно, уговорил, — смеется Василий Николаевич, — по-
лучай... А вы не лезьте, без пляса никому...
Только через полчаса умолкла гармонь, стихли голоса, рас-
пался на угольки осиротевший костер. Люди разбились по ла-
герю. Кто ушел за палатку, кто примостился на пне или уселся
на нарте. Лебедев — тонкий, высокий, с почерневшим от ветра
лицом, — стоя подпирает плечом лиственницу. Письма заста-
вили всех на какое-то время забыть лагерь, горы, даже голу-
бое приветливое небо, освещенное утренним солнцем. Все'мыс-
ленно перенеслись в родные далекие места, к дорогим сердцу
людям, взволнованно ощущая их близость. Письма были раз-
ные, да и по-разному воспринимались. Но даже самые ра-
достные из них вызывали на лицах и в глазах читающих грусть
разлуки.	'	.
Мы с Василием Николаевичем, не желая своим присутстви-
ем мешать товарищам, уходим в палатку и отдаемся, счастли-
вому покою.
II
Будни геодезистов. — На вершине Джугджурского
хребта. — Высокогорный лагерь.— Постройка пункта.—•
Пурга. — Неожиданный гость.
Когда мы с Василием Николаевичем проснулись, Але?
ксандр Пресников уже был в лагере, за ним сходил Лебедев
с рабочими. Они принесли груз на себе, а нарты бросили на
последней стоянке. Вечером собрались у костра.
В подразделении Кирилла Родионовича Лебедева семь
человек, включая его и Преснякова. Большинство его спут-
ников — молодые парни, гвардейского сложения, впервые по-
павшие так далеко в тайгу. Познакомились они друг с дру-
гом только в экспедиции, но за короткое время уже успели
крепко сдружиться. Этому, конечно, немало способствовал
сам Кирилл Родионович, обладавший незаурядным волевым
и общительным характером, умеющий сколотить дружный
коллектив и подчинить его общей цели.
Костер по-праздничному балует, ярко' освещая стоянку
и отбрасывая в глубину леса трепещущие тени старых лист-
венниц. Живописную группу представляют люди, располо-
жившиеся вокруг костра, на котором доваривается ужин.
Пресников бреется, согнувшись в дугу перед крошечным
зеркальцем, установленным на полене. Дубровский и Евту-
шенко уже в который раз перечитывают письма, примостив-
шись поближе й огню. Лебедев, разложив вокруг себя почи-
ночный инструмент, пришивает латку на сапог, Касьянов
поварит. Он выкладывает из котла на сковородку куски мяса
265
и поправляет костер. Кучум, вероятно в надежде на поживу,
расположился поближе к мясу и хитрыми, воровскими глазами
следит за Касьяновым. Отблески огня падают на плоские ску-
ластые лица каюров, допивающих чай поодаль от костра.
Ко мне подсаживается Губченко, сияющий, как утреннее
солнце. Ему повезло больше всех.
— Видели? Сегодня получил! — говорит он, показывая
фотокарточку миловидной девушки с задорными глазами
и пышной прической, а сам берет у сидящего рядом Василия
Николаевича кисет и начинает скручивать толстенную ци-
гарку.
— Опять к чужому табаку пристраиваешься! — заметил
Лебедев.
— Да я, Кирилл Родионович, махонькую, побаловать-
ся, — и Губченко тянется к костру за угольком.
После ужина немножко погрустила гармонь. Но усталость
взяла свое, постепенно умолкали людские голоса. У палаток
уснули собаки. Василий Николаевич, Лебедев и я задержа-
лись у костра.
— Мне кажется, зря разрешили Королеву вернуться
в тайгу, — говорит Лебедев, кутаясь в телогрейку и ближе
подвигаясь к огню. — Ехал бы к Нине, чего откладывает,
управимся и без него.
— Так и намечалось, — отвечаю я, — Трофиму положен
трехмесячный отпуск, и мы рассчитывали, что он поедет от-
дыхать к Нине, а потом вместе с нею вернется в экспедицию.
Чего бы лучше! Да разве его убедищь! Какой, говорит, отдых
мне, если вы все будете в тайге, да и с женитьбой не к спеху,
долго ждал, подожду еще немного. Зимой и время будет
и вы все съедетесь. Уговорил меня отменить приказ об его
отпуске, и теперь я спохватился, да уже поздно. Ведь не вы-
здоровел он как следует..
— Я бы тоже не поехал, — сказал Василий Николаевич,
выпуская носом едкий трубочный дым. — Не представляю,
как можно лето прожить без тайги, без котомки, без походов,
без дичины на обед?! С тоски пропадешь!
Василий Николаевич встал, поправил костер, с хрустом
выпрямил замлевшую спину. Метеорит огненной чертой про-
бороздил темный свод неба. В глубокой тиши уснувшего
ущелья накапливался холод.
— Что ты завтра собираешься делать? — спросил я Ле-
бедева.
—г Хочу итти на рекогносцировку. Где-то близко должна
быть главная вершина этой группы гольцов.
— Ия видел ее со Станового, иначе бы мы не встрети-
лись здесь. Пойдем вместе, мне нужно показать тебе верши-
266
ны, которые мы наметили под пункты на главных водораз-
дельных линиях хребтов. К ним будет привязывать свое зве-
но и Пугачев.
— Мне бы не хотелось далеко углубиться по Становому,
места там, кажется, скалистые, труднодоступные, тяжело
будет вытаскивать строительный материал. Не лучше ли
обойти его с восточной стороны?
— На Джугджурском хребте вершины кажутся более
доступными, нежели на Становом, но каковы подходы к ним,
не знаю. Надо будет разведать, — ответил я.
Лебедев встал, осмотрелся.
— Пора спать, утром рано пойдем, — сказал он, зябко
поеживаясь.
Мы разошлись по палаткам. Одиноко догорал костер.
Когда я выбрался из спального мешка, еще безмолвно'
дремала тайга, будто забывшись в сладких весенних грезах,
но уже чувствовалось, что недалеко до рассвета, вот-вот ско-
ро на востоке вспыхнет румяная зорька.
Кирилл Родионович поднялся еще раньше и успел вски-
пятить на костре чай. Наскоро позавтракав, мы набрасываем
на плечи легкие котомки с небольшим запасом продоволь-
ствия и покидаем спящий лагерь.
Поднимаемся по ущелью. Бледная луна, очень далекая
и печальная, освещает наш путь. Под лыжами — хруст на-
стывшей за ночь снежной корки. Мы карабкаемся на боко-
вые склоны, пролазим сквозь чащу, идем по завалам. Чем
выше мы поднимаемся, тем растительность скуднее. Уже на
половине высоты гольца древесную растительность вытесняют
лишайники и мхи. Снежный покров уплотнен; итти становит-
ся легче,
Взбираемся на верх отрога. Отсюда начинается подъем на'
голец. Я поторапливаю Кирилла Родионовича, хочется скорее
подняться на вершину и сверху взглянуть на панораму хреб-
тов при утреннем освещении. В это время воздух бывает про-
зрачным, свет и тени контрастнее выделяют линии водораз-
делов, лучше просматриваются межхребетные пространства,
детали гор. Но вот уже час, как идем по отрогу, а голец все
еще далеко и, кажется; не приближается, а отдаляется. В то-
рах расстояние очень обманчиво.
— Посмотрите, каких пятаков медведь надавил, —
сказал Лебедев, останавливаясь . на узком перешейке
гребня.
На снеху — глубокие отпечатки тяжелых лап крупного
зверя. Следы пересекли вкось наш путь и потянулись ровной
267
стежкой через вершину соседнего ущелья в северо-западной
направлении.
Мы присели отдохнуть. Кирилл Родионович, не торпясь,
достал кисет, оторвал клочок бумажки, свернул козью ножку
и с наслаждением, понятным только заядлому курильщику,
стал глотать дым.
Я подумал: почему все следы медведей, которые мы виде-
ли, начиная от Майского перевала до последней стоянки Ле-
бедева, пересекали наш путь справа налево и шли, как мне
сейчас показалось, в радиальном направлении к какому-то
центру? Может быть, прав Улукиткан, который говорил, что
где-то с осени остался корм и звери идут к нему? Я поделился
своими мыслями с Кириллом Родионовичем и начертил на
снегу схему направления медвежьих следов.
— У нас на Саяне в это время ищи медведя по крутым
мысам, где рано появляется зеленка. Любит он, бестия, по-
лакомиться, но здесь ведь нет травянистых мысов, по склонам
больше россыпи. Может быть, не корм, а что-то другое при-
манивает его? Загадка интересная, жаль, что нет времени, —
заключил Лебедев сокрушенно, задерживая на мне испы-
тующий взгляд.
Я слушаю его и чувствую, как во мне растет желание по-
вернуть лыжи по следу зверя и разгадать, что же гонит его
б такую рань по снегу, через хребты, ущелья и что это за
приманка? Но сейчас не до медведя, нужно построить пункт
на гольце и до полной распутицы спуститься всем на Маю.
К тому же у Лебедева и продукты на исходе.
Подъем становится все круче, но путь свободен от препят-
ствий. Узкая гряда давно развалившихся скал выводит нас
на первый широкий•прилавок. Тут проходит граница древес-
ной растительности, отмеченная жалкими кустами стлаников,
прижавшихся к угловатым камням. . Дальше идут полосы
свежих россыпей, еще не потемневших от времени и не укра-
шенных узорами лишайников. На них ничего не растет, да
и не найти там даже пригоршни почвы. Создается впечатле-
ние, будто совсем недавно появились на склоне гольца эти
потоки камня и только что замерли, непонятно как удержи-
ваясь на крутых откосах. Кажется, сделай один неосторож-
ный шаг, и россыпь поползет вниз вместе с тобою. Но про-
двигаться по этим камням, не затянутым растительностью,
легко — идешь, как по ступенькам крутой лестницы.
Поднимаемся по западной гряде гольца. Чем выше, тем
круче россыпь. Делаем последние усилия, цепляясь руками
и ногами за выступы. Яркий солнечный свет слепит глаза.
И вот мы, кажется, на самом гольце. Но сразу же нас пости-
гает разочарование: главная вершина гольца оказывается
268
еще впереди и отделена от нас глубокой седловиной,. Спяи?
скаемся по крепкому надувному снегу, гладко отполирован^
ному ветрами. В седловине отдыхаем. Затем сбрасываем ко*
томки, лыжи и поднимаемся налегке.
Крутой склон гольца сплошь завален крупными глыбами.
Они громоздятся будто в умышленном беспорядке: одни тор-
чат вверх углами, другие нависли над крутизной, едва упи-
раясь одним краем о скользкую поверхность скал, третьи
лежат одна на другой, образуя неприступный хаос. Под но?
гами пустота, темные щели, грохот скатывающихся при каж-
дом движении камней. На шероховатой крутизне трудно
удерживать равновесие тела. Тут уже, как говорится, смотри
в оба, легко поскользнуться и переломить себе кости или
быть раздавленным свалившимся камнем.
Лебедев первым взбирается на последний прилавок
и устремляет сосредоточенный взгляд в глубину ущелья с не-
большой лиственничной таежкой на дне. Обветренное, почтй
черное от загара, его лицо сковано мрачной думой.
— Лес-то лес, как будем вытаскивать на вершину? —
говорит он, скорее обращаясь к самому себе, нежели ко
мне. — Что и говорить, приятно смотреть, когда на пике или
на гольце стоит пирамида, но какой ценой это дается?!
Вершина гольца представляет собою крошечную площад-
ку на пятиметровом выступе развалившейся скалы. К ней
с трех сторон поднимаются острые гряды боковых отрогов.
На север площадка обрывается гигантской истрескавшейся
стеною в глубокое ущелье, на дне его светится миниатюрное
озерко.
Куда ни глянь — горы и горы. Внимание приковывает
Становой, загромоздивший далекий горизонт своими скали-
стыми вершинами. Среди них легко узнаю в бинокль ту, на
которой мы были с Пресниковым. Она и отсюда представляет-
ся в виде продолговатого стога. Левее Станового, за рекой
Маей, синеет широкая лента Джугдырского хребта, пригла-
женная снежной белизной. А справа Джугджур. Мы стоим на
боковой его возвышенности, и нам хорошо видны бесчислен-
ные линии отрогов, убегающих на восток и исчезающих там
в полуденной дымке. Юг же заставлен беспорядочно разбро-
санными вершинами, больше плоскими, голыми, без прота-
лин на склонах, обращенных к нам. На дне ближних прова-
лов покоятся россыпи, стекающие туда с крутых скал.
Здесь еще происходит образовательный процесс, и расти-
тельность проявляет только робкие попытки проникнуть в это
царство курумов. Все вокруг нас серо, безжизненно, молча-
ливо, руины скал делают картину печальной. Но, как ни
странно, теперь я смотрю на этот пейзаж без того горестного,
209
тоскливого чувства, какое не покидало меня в первые дни
путешествия. Я, конечно, еще далек от восхищения, но, ка-
жется, меня начинает привлекать природа этого края, угрю-
мая, скупая, с бедным колоритом, но, несомненно, имеющая
свою прелесть.
Мы выкладываем на площадке невысокий тур из плоских
камней, который заменяет нам столик. Лебедев устанавли-
вает на нем буссоль, достает журнал, начинает делать зари-
совки горизонта, одновременно определяя азимуты на вы-
дающиеся вершины и изломы местности. Показания буссоли
подтверждают, что мы действительно находимся на гольце,
который я наблюдал со Станового, а Лебедев — с вершины
Сага. Отмечаем две вершины за Маей на Джугдырском
хребте, расположенные друг от друга примерно в двадцати
пяти километрах, просматриваем полученные данные, прове-
ряем технические допуски. Все складывается как нельзя
лучше. Можно порадоваться, что наши усилия не пропали
даром, но лицо Лебедева продолжает оставаться хмурым, со-
средоточенным.
— Высокий голец, да чорт ему рад! — бросает Кирилл
Родионович.
Мы оба смотрим вниз, где кончается шероховатый край
стены, где за плотным снежным полем, далеко на дне ущелья,
торчат одинокие лиственницы.
— Может быть, с восточной стороны гольца лес ближе
и доступнее, надо разведать.
— Схожу туда, посмотрю, — неуверенно говорит он,
пряча буссоль и журнал в сумку.
— Сюда можешь не заходить, я спущусь на седловину,
подыщу место для лагеря и там дождусь тебя.
Наметив на площадке расположение опор ног будущей пи-
рамиды, мы покидаем вершину. Я спускаюсь по своему следу.
Вероятно, не всем известно, что подниматься в гору по
россыпи значительно легче, чем спускаться. Дело в том, что
при подъеме, хотя мышцы и легкие работают с максимальным
напряжением, положение всего тела остается устойчивым. При
спуске же прежде всего приходится преодолевать вес . соб-
ственного тела, инерцию движения вниз. Это-то и составляет
трудность, особенно при крутом спуске, когда каждый ваш
шаг подстерегают то скользкая поверхность камней, то зама-
скированные пустоты, то предательские ветки стланика. По-
теряй опору под ногой, не заметь’ во-время препятствия —
и можешь сорваться. Так и случилось со мной: не удержались
ноги на мокром откосе, не успели руки схватиться за выступ,
и я покатился вниз вместе с россыпью, Поднялся, отряхнулся,
хотел итти, но острая боль стянула правую ногу. Сквозь брю-
270
ки выступила кровь. К счастью, рана оказалась неглубокой,
и я, немножко передохнув, смог продолжать свой путь.
С трудом нахожу на седловине среди нагромождений кам-
ней небольшую площадку, продуваемую со всех сторон вет-
ром. Но это меня не смущает: палатка у нас крепкая, сшитая
из плотной материи — не замерзнем, да. и погода как будто не
обещает козней. Плохо с дровами, их поблизости нет, придется
приносить из ущелья.
День угасает. Из ущелья тянет холодом. Вершины гор зо-
лотит закат. Лебедев возвращается часа через три грустный.
— Зря сходил. Под восточным склоном лес еще дальше,
да и подъем не легче, чем здесь. Придется лес выносить йз
нашего ущелья. Другого ничего не придумать. Завтра подтя-
нем лагерь к краю тайги, поставим здесь на седловине палатку
и первым делом вынесем на голец цемент, песок, железо, а то-
гда уже по наторенной тропе будем поднимать лес. Вот они
какие, наши дела! — Лебедев беглым взглядом окидывает
озаренное затемневшим закатом небо.
— Боишься за погоду? — спросил я его.
— Погода что... Другое беспокоит. Будь здесь еловый лес,
а то ведь лиственничный, ни на плечо взять, ни волоком, тя-
желый как свинец. К тому же, видишь, какая крутизна, рос-
сыпь крупная, неустойчивая, долго ли до беды! Но другого
выхода нет, будем поднимать лес здесь. — И вдруг, словно
вспомнив о наступающей ночи, забеспокоился. —- Как бы
темнота не захватила нас в чаще, надо итти.
Действительно, в ущелье уже сгущается синий сумрак,
и грозные вершины гор начинают терять очертания. Мы не
воспользовались своим следом, решив спуститься в ущелье
лощиной, подпирающей с запада седловину, и поискать более
легкий путь для переноски груза.
Спускались долго. Лощина оказалась заваленной крупны-
ми обломками и забита снегом. Нечего было и думать подни-
мать лес по ней. На поиски же другого прохода у нас не
оставалось времени, и надо было торопиться в лагерь.
Мне показалось, что сообщение Лебедева о предстоящих
трудностях, связанных с подъемом на голец груза и леса, вы-'
зовет у товарищей разочарование или упрек. Ничего подобно-
го не произошло. Никто не подумал переспросить его, задать
вопрос, будто слова Лебедева пролетели мимо, не задев слуха.
Я посмотрел на этих молодых, здоровых парней и подумал:
прав Улукиткан, сказав, что в Молодости горе не задержи-
вается. К этому можно еще Добавить, что молодость бес-
страшна.
На следующий день Пресннков, Губченко и Касьянов
ушли вперед с топорами прокладывать дорогу. Каюры при-
271
гнали оленей, мы свернули ла-
герь. И; отправились по дну
ущелья к подножью гольца.
На этом небольшом пяти-
километровом отрезке,пути при-
рода, казалось, сосредоточила
все имеющиеся в ее распоря-
жении средства, чтобы прегра-
дить нам доступ к цели: сухой
глубокий снег, затянутый тон-
кой коркой, месится под нога-
ми оленей, как песок; заросли,
обнаженный валежник, россы-
пи, прижимы. Рвутся на оле-
нях ремни, ломаются нарты,
падают, отказываясь итти,
обессилевшие, животные. В воз-
духе не смолкает крик и брань.
Свой лагерь мы расположили на краю леса у подножья бо-
кового гольца. Распряженные олени долго отдыхали, подстав-
ляя черноглазые морды ласковому солнцу, затем гуськом по-
тянулись на верх гребня, понимая, что там меньше снега
и легче копытить, да и много выдувных мест с ягелем. После
короткого совещания мы решаем несколько изменить намечен-
ный ранее план: вначале вынесем На середину весь материал,
необходимый для постройки пирамиды, палатку, продукты
и уже оттуда будем вытаскивать все на вершину гольца.
Больная нога принудила меня остаться в лагере. Буду по-
варить и заготавливать лес. Остальные уходят по оленьей тро-
пе на. верх гребня. Цепочка из восьми человек медленно
взбирается по каменистому склону, то растягиваясь и разры-
ваясь, то смыкаясь или исчезая в расщелинах. За плечами
у людей тяжелые рюкзаки с цементом, гвоздями, песком.
Во второй половине дня рейс на седловину был повторен.
Работа не прекращалась допоздна. Люди не стали считаться
с усталостью, у всех одно желание — как можно скорее по-
кончить с делами на гольце и спуститься к реке, ближе к теп-
лому, желанному солнцу. А оно сегодня было щедрым и, ка-
залось, больше, чем обычно, задерживалось над горами. .
Даже вечером не закончилась трудовая жизнь в лагере.
Рабочие подтащили к палаткам срубленный лес и при боль-
шом костре долго обтесывали сучковатые лиственницы. А по-
сле ужина, как обычно, посидели у костра, покурили, пого-
ворили. Поиграла немного гармонь, скрасив теплыми зву-
ками ночную тишину. Затем все стихло, погрузилось в сон.
Только Губченко еще долго рассматривал у костра получен-
272
ную фотографию девушки и что-то доверчиво рассказывал
подошедшему к нему Кучуму.
С утра решили вытаскивать на голец заготовленный лес —
это, пожалуй, самая тяжелая работа у строителей геодези-
ческих знаков, требующая невероятного напряжения всех
сил. Нам предстояло поднять на вершину четыре шестимет-
ровых бревна для «ног» пирамиды и метров сорок поделоч-
ной древесины. Все люди разделены на две группы. Одной
командует Лебедев, второй — Пресников. Я в бригаде по-
следнего. Нас пять человек. Груз тоже разделили на две
части.
От лагеря до открытой россыпи с километр крутого снеж-
ного подъема. Решаем по нему вытащить лес на нартах, а уж
дальше поднимать на себе. Укладываем два бревна на нарты,
подвязываем их ремнями. Коренником, идет Пресников.
— Пристяжные, подтянись, головы повыше!.. —- кричит
он, бросая вызов Лебедеву.
Натянулись ремни, заскрипели: полозья, врезаясь глубоко
в снег. Протащили метров двести, чувствуем — воз нам
явно не под силу. Сбрасываем одно бревно. Дело пошло
лучше.	'
В ущелье, по которому мы продвигаемся, по-зимнему мо-
розно, солнце сюда заглядывает поздно и ненадолго. А нам
18 Г. Федосеев
273
уже становится жарко. Идем рывками, подъем все ’ круче
и круче. Даже привычные плечи горят от лямок, ремни сжи-
мают грудь, мешают дыханию, ноги по колено грузнут в сы-
пучем снегу. Все раскраснелись, от мокрой одежды клубится
пар. Хочется остановиться, передохнуть, но. «коренник» не-
умолим. .
— Не отставай, головы выше! — кричит он, не огляды-
ваясь и, видимо, плечом чувствуя, что кто-то ослабил ремень.
И мы снова дружно тянем нарты, пригибаясь почти к самой
земле, цепляясь руками за каждый выступ или куст, падая
и тотчас вскакивая,. — лначе на тебя наедут нарты.
Через полтора часа тючти на четвереньках добираемся до
кромки снежного поля. Дальше к седловине потянулись чер-
ные россыпи, провалы. Все валимся в изнеможении на землю
и несколько минут лежим в оцепенении. Как приятно, рас-
пластавшись на снегу, освободить мышцы от напряжения,
вздохнуть во всю грудь...
Из этого забытья выводит желание покурить. В воздухе
запахло махоркой. Развязались языки, послышались шутки.
Следом за нами подтянула сюда свою нарту и лебедев-
ская бригада. Так, бревно за бревном, поняжка за поняж-
кой * * лес и материалы были переброшены на седловину. Те-
перь остается вынести сюда палатку, печь, постели, дрова,
переселиться под голец. А впереди еще подъем на главную
вершину гольца, но об этом пока неохота думать. Любая ра-
бота кажется трудной, пока не возьмешься за нее.
После ужина усталость валит всех в сон, кое-кто не успел
даже раздеться или допить чай. Преодолевая усталость
и боль в плечах й ноге, я сажусь за дневник.
— Завтра подъем до рассвета, слышите? — напоминает
мне Лебедев, глубоко зарываясь в спальный мешок.
Но я знаю, что впечатления сегодняшнего дня, — а их
много, — сохранят свою остроту и непосредственность только
в том случае, если они будут записаны сейчас, когда еще
ощущаешь следы физического напряжения и перед глазами
еще маячат развалины утесов, преграждающих доступ к сед-
ловине, когда еще чувствуешь рядом плечи взбирающихся на
голец товарищей и в душе не остыло чувство гордой ра-
дости за этих людей, с удивительным упорством идущих
через все испытания, выпадающие на долю исследователя
суровой и негостеприимной природы.
Утром рано все мы, кроме каюров, переселились на седло-
вину. Организовали там приют и приступили к подъему груза
на вершину гольца. Для выноски леса людей в бригадах
mi Wl I'ur'l**
* Поняжка — приспособление для носки тяжестей на спине.
274
расставили по росту — тяжесть бревен должна ложиться
равномерно на плечи всех несущих. Теперь я попал в группу
Лебедева. Второй группой командует . Василий Николае-
вич, а Пресников из-за своего роста ни в одну бригаду не
попал.
— Вытянуло тебя, Саша, как чертополох на выгоне, никуда
не пристроишь, — пошутил Касьянов.
— А мне и горюшка мало, что вы недоростки, — ответил
весело Пресников, снимая телогрейку и укладывая ее подуш-
кой на левом плече. —- Ну-ка, братцы, поддайте одно неболь-
шое бревнышко, пойду передом...
Евтушенко и Дубровский взвалили ему на плечи четырех-
метровое лиственничное бревно. Крякнул, но не согнулся Прес-
няков, потоптался, удобнее устраивая груз, и тяжело тронулся
вперед, провожаемый восхищенными взглядами и восклица-
ниями товарищей.
Шестиметровое бревно мы несем втроем. Идем легко, но
медленно: очень уж неудобно передвигаться с таким грузом
по россыпи. Под ногами неустойчивые камни, щели, отчего сби-
вается шаг.
Уж совсем было выбрались на вершину, когда Лебедев
оступился, упал, бревно соскользнуло с наших плеч и с гро-
хотом покатилось вниз. Мы с удивлением смотрели, как оно
далеко внизу вдруг вздыбило вверх комлем, да так и замерло
над пропасть»; словно испугавшись ее глубины. Мы с Касья-
новым быстро спустились' к нему. Ясно доносится до слуха крик
мищенковской бригады; •
18*
275'
Раз, два — взяли,
Еще раз — взяли,
Дружно, ходом...
Долго на склоне гольца перекликались человеческие голо-
са, гремели россыпи, ворчали скалы.
. Вечер застал нас на вершине. Мы на минутку присели от-
дохнуть. Солнце, красное, огромное, краем своим коснулось
волнистого горизонта. Из ущелий набегали последние волны
теплого воздуха. Свет заката безуспешно пытался задержать
выползающую из провалов темноту.
Спустившись на седловину, мы наскоро ужинаем и ложил-
ся спать. В палатке тесно, расположились кто как мог: сидя,
полулежа. Много ли нужно места уставшему человеку!
Лебедев проснулся рано. Нужно было подняться на верши-
ну, чтобы при хорошей видимости проверить направление на
намеченные пункты и до нашего прихода сделать разбивку
опор пирамиды. На рассвете я слышал его разговор с Ми-
щенко.
— Ты чего поднялся, Василий? — спросил Лебедев.
—. Пойду с тобой, может, помочь нужно будет. Тут ведь
делать нечего.
— Сам управлюсь, ложись отдыхай.
— Да я уже давно выспался, — ответил Василий Николае-
вич фальшивым тоном.
Годы совместной работы, скитания по тайге сделали этих
людей друзьями, хотя в их внешности и характерах, нет. ничего
общего. Когда они работают вместе, в .их отношения впле--
тается ревнивое чувство соревнования, в котором каждый хочет
сделать лучше, больше, скорее другого. Когда же они живут
врозь, то искренне радуются успеху другого и .при случае,: на-
пример, Василий Николаевич всегда скажет: «Будь тут Ки-
рилл Родионович, дело пошло бы иначе, у него, брат, не' за-
дремлешь». Так говорит и Лебедев про Мищенко. И никогда
нельзя сказать, кто же из них побеждает в этом соревновании,
продолжающемся более десяти лет. Одно ясно: и годы и рев-
нивое отношение друг к другу сделали их дружбу еще более
крепкой.
Это чувство большой мужской дружбы, казалось, удваивает
сейчас их силы. Разве может Мищенко остаться в лагере:
а вдруг Лебедев задумал что-нибудь сделать там, наверху, на
удивление всем, а он, Мищенко, останется непричастным к это-
му делу?
До нашего прихода Лебедев и Мищенко подготовили рабо-
чую площадку. Застучали топоры, отозвались эхом скалы.
Работа спорилась. Когда болванка, венцы, укосины были подо-
гнаны, мы сшили первую пару ног и стали устанавливать их
276
на крошечной площадке, возвышающейся над глубоким про-
валом.
Вначале подняли основания ног до намеченных для них
гйезд в скале, а затем уже начали поднимать верхнюю часть
пирамиды с цилиндром. Работа требовала большой четкости
и осторожности: выскользнет ли из гнезда нога, или ослабнет
веревка — и все сооружение полетит вниз, в провал.
Пирамида, выгибаясь, дрожит навесу и
медленно приподнимается над пропастью.
Звенят натянутые оттяжки. Пять человек
тянут веревку. В тишине раздается лишь
голос Лебедева, он стоит в стороне с при-
поднятыми руками и командует:
— Еще взяли, дружно... Пресников,
попусти конец... Стоп, хватит! Крепи ве-
ревки!
Первая часть задачи благополучно вы-
полнена, но работы еще много. Нужно под-
нять и закрепить остальные две ноги,
прибить венцы, перила, отлить тур, вы-
мостить площадку.
На это придется потратить два-
три дня.
Под вечер набежавшая с севе-
ро-запада
свинцовая туча скрыла
незадолго до этого покрасневшее солнце. Горы потемнели,
пахнуло сыростью. Трудно было угадать, что-предвещают эти
явления, но чтобы не попасть впросак, нужно было поскорее
убраться с гольца. Василий Николаевич, <не задерживаясь на
седловине, ушел с двумя рабочими в ущелье за дровами, пообе-
щав вернуться утром.
Туча тяжело проплыла над гольцом, щедро посыпав нас
снегом. Снова показалось солнце. На небе и на земле попреж-
нему было тихо, только почему-то не стали откликаться скалы
на стук камней и на наши голоса, будто воздух вдруг потерял
звукопроницаемость.
— Надо бы палатку понадежнее закрепить, как бы не-об-
манула нас погода, — хмуро предложил Лебедев.
— Да что вы, Кирилл Родионович, с чего непогоде быть?
Ведь это туча шальная пронеслась, и все, — возразил Прес-
ников.
— Мы уже не раз были наказаны, а все не каемся. Давай-
те-ка не надеяться на авось, подготовимся, — решительно ска-
зал Лебедев. .
Заваливаем камнями борта и оттяжные веревки палатки,
затаскиваем внутрь дрова, собираем в одно место разбросан-
ные вещи. На горизонте появляется мутная завеса непогоды
и краем своим заслоняет темнобагровый закат. Ветер,
злой и холодный, уныло запел свою песню, похожую на вой
голодного волка. Теперь уже всем стало очевидно, что погода
изменила нам. Кажется, зима, собрав последние силы, решила
еще раз схватиться с наступающей весной.
В палатке полумрак. Изредка в печи вспыхнет слабый ого-
нек я обольет бледным светом хмурые, настороженные лица
людей. Никто не собирается спать, все чего-то ждут. Отстег-
нув входное отверстие, я выглянул наружу. Черная туча при-
крыла стоянку. С севера надвигался буран со всей неумоли-
мой силой. Все вокруг засвистело, закружилось, завертелось
в бешеных вихрях. Потекли по застывшим надувам струйки
снежной пыли, зловеще зашипела поземка.
Палатка выгибается от напора ветра, звенят натянутые
струною оттяжки. Затухает печь. Дрова кончились, холод на-
ходит щели, просачивается внутрь. Мы кутаемся в теплую
одежду, уснуть невозможно, но и разговор не налаживается.
— Что же вы, черти, молчите? Помирать, что ли, собра-
лись? — не выдерживает Пресников.
— Все переговорено, Саша, — слышится голос Евтушенко
из дальнего угла палатки.
— Ну петь, что ли, давайте!..
Однако никто йе поддерживает Преснякова. В палатке
снова молчание, а снаружи еще нестерпимее рокот непогоды.
278
Вдруг откуда-то сверху, издалека, доносятся гулкие удары че-
го-то тяжелого, скатывающегося по стенке провала.
Мы настораживаемся, звук, затихая, доносится уже со дне
ущелья.
— Пирамида свалилась, видно, веревки не выдержали, —*
угрюмо и спокойно замечает Лебедев.
. Никто не откликнулся на это мрачное заключение. В эти
минуты всех волновало уже другое, более близкое: что будет,
если вдруг ветер сорвет нашу палатку и мы окажемся лицом
к лицу с бураном на голых камнях, далеко от леса? Надо
быть готовым и к такому испытанию.
На палатку с наветренной стороны наваливался насыпаемый
ветром сугроб, угрожающе прогнулась стена, и вскоре лопнула,
не выдержав тяжести, средняя оттяжка. В палатке стало еще
теснее, все сбились в кучу вокруг затухшей печки. В таком
положении прижатых друг к другу людей и сломил тревожный
сон...
Нас разбудил человеческий крик с края седловины: кто-то
искал нас или взывал о помощи — по крику разгадать былб
невозможно. Все приподнялись. Мы с Лебедевым выбрались
наружу. Вокруг зима, лютая, холодная, ветер свистит, наме-
тая сугробы.
— Ого-го-о... — подает голос Лебедев.
Ответа нет. Я беру винтовку, гул бурана перекрывает рез-
кий грохот двух выстрелов, и тотчас же из снежной мглы пока-
зывается собака, а за ней человек с большой котомкой за пле-
чами.
— Так и знал, Василий! С ума сошел человек, честное сло-
во! — растроганно кричит Лебедев, бросаясь навстречу Ми-
щенко.
— Проклятая погодка, — цедит тот сквозь сжатые зубы. —
Всю седловину обшарил, не могу найти палатку, да и только!
Вишь, как ее замело!
— Чего тебя понесло сюда в бурю? Долго ли самому про-
пасть в такую чортову непогодь!..
— Дровишек принес, за ночь, поди, все сожгли и чай со-
греть нечем. Пошел по ветру, думал, скоро доберусь, а оно,
вишь, как студено, — говорит Мищенко, еле шевеля закоченев-
шими губами и вздрагивая всем тедом.
Я помогаю стащить с плеч котомку с дровами, пытаюсь
втолкнуть Василия Николаевича в палатку, но на нем так заду-
бела одежда и он сам так закоченел, что не может согнуться,
а вход очень низкий.
— А ну, хлопцы, вылезайте, да быстрее, отогреть гостя на-
до! — крикнул Лебедев.
279
Из палатки выскочил Пресников с Дубровским, и мы вчет-.
вером набрасываемся на Василия Николаевича,- как корщуньт
на*:добычу, валим его в снег, катаем, растираем лицо^?П£Йн$-
маем на ноги, толкаем под бока и снова бросаем на /снег.
.Минуты через две такой потасовки Мищенко .уже начинает от;
биваться.	'•/.
— Ишь, вредный мужичишка, еп^екак следует не ожид,
а уже дерется! — приговаривает Лебедев, усердно растирай
другу нос.
Пресников вырывает Василия Николаевича • из-под Лебе-
дева, ставит на ноги перед собою.
—• Скажи — бублик!..
— Пуплик...
— Теперь заходи, — удовлетворенно говорит Пресников,
хватает Мищенко за ворот и легко водворяет в палатку.
Товарищи помогают Василию Николаевичу раздеться. Кто-
то уже скрутил ему цыгарку. Запылали дрова в печи, быстро
наполняя палатку теплом. Теперь можно всем раздеться и раз-
мять онемевшие за ночь конечности. А непогода продолжает
злиться.
После тревожной и холодной ночи, когда температура в па-
латке держалась ниже нуля, всем захотелось горячей пищи.
Но что можно сделать при таком скудном запасе топлива да
еще на железной печке? Принесенные Василием Николаевичем
дрова мы разделили на две части, оставив половину дров на
вечер: одной кучки едва могло хватить только на то, чтобы
вскипятить чайник. А всем вдруг захотелось рисовой каши. Но
как ее приготовить? Если верить кулинарам, то для того, Чтобы
сварить рис, нужно продержать его в кипящей воде около
двадцати пяти минут. У нас, конечно, такой возможности не
было.
На помощь пришел Василий Николаевич, уже успевший
отогреться.
— Кто дежурный? Ты, Дубровский? — спросил он и, не
дожидаясь ответа, распорядился: — Натай снегу в котле, на-
сыпь в него рису и ставь на печь. Важно, чтобы вода с крупою
закипела, а потом и без огня можно сварить любую кашу.
Дежурный принялся за дело, а мы с нетерпеливым ожида-
нием следили за его действиями. Когда вода с рисом закипела,
Василий Николаевич снял кастрюлю с печи, бережно завернул
ее в свою телогрейку, а затем плотно закутал в полушубок.
— Ишь, как ты ее, голубушку, обхаживаешь, — облизнув
губы, засмеялся Пресников.
— А вот она минут сорок попреет в собственном пару
и дойдет куда лучше, чем на огне. Пальчики оближешь! — от-
ветил Мищенко.
280
Действительно, через сорок
минут, когда погасла печь и сно-
ва стало холодно в палатке, мы
наслаждались горячей рисовой
кашей.
А за полотняной стеной бу-
шует пурга. Придавивший палат-
ку сугроб уже отнял у нас треть
площади й продолжает давить
сверху, выгибая перекладину.
В полдень на седловину спу-
стились с бокового гольца олени.
Они бродят вокруг палатки, ко-
пытят снег, укладываются отды-
хать на совершенно открытой
площадке, по два-три вместе, под-
ставляя ветру свои пышношерст-
ные спины. Появление их здесь
несколько озадачивает нас: почет
му бы им не спуститься в тайгу,’
там теплее и тише. Вероятно, в этом сказывается привязанность
к человеку.
Медленно тянутся часы нашего невольного заточения. Бой-
ка, свернувшись клубочком и прикрыв хвостом нос, спит у ног
Лебедева. Василий Николаевич высовывает голову наружу.
— Ни света ни просвета, братцы. Считай, до утра зарядил
губодуй, — говорит он, прикрывая щель й поглубже забираясь
в спальный мешок.
Именно в эту минуту налетел новый шквал, и полотняная
стенка лопнула пополам. Гора снега свалилась на нас.
— Одевайтесь и выходите! — приказывает Лебедев.
В сумраке начинается возня, никто не может найти свои
вещи, слышится ругань. Ветер полощет разорванные борта па-
латки, бросая в лицо комки снега.
— Говорю, выходи! — слышится сквозь вой ветра голос
Лебедева. — Пресников, задерживаешь всех!
281
— Шапку потерял, отве-
чает тот.
— Завяжи голову меткой и
выходи! — приказывает Лебедев,
опоясывая себя веревкой и пере-
давая конец товарищам.
Буран обрушивает на нас весь
свой гнев. Стужа слепит глаза,
обжигает ноздри. Впереди идет
Лебедев, за ним, держась за ве-
ревку, шагают остальные.
Передвигаясь почти вслепую,
с трудом добираемся до скло-
на. Итти становится легче, потому что под ногами спуск и бу-
ран здесь несколько тище. Идем наугад, по знакомым местам,
среди мелких скал, по ложбинам с крутыми откосами. Очевид-
но, спускаемся вниз, в ушелье, где непременно должен быть лес.
Значит, будет костер. О большем мы и не мечтаем.
— Не отставать, держаться друг друга! — подбадривает
Лебедев.
Только через час крутизна спуска переломилась, россыпи
и скалы остались позади. Под ногами гладкий надувной снег,
скользкий, как лед. Мы скатываемся по нему на дно ущелья.
Нас встречают лиственницы, маленькие, сгорбленные, исхле-
станные ветром. И сюда вернулась зима, от весны не осталось
и следа. Можно было бы устроить привал, но Лебедев упрямо
ведет нас вперед.
Спускаемся по ущелью ниже и тут замечаем свежевыруб-
'ленные пни, а затем показываются и палатки. Молодчина Ки-
рилл Родионович, как он уверенно вывел нас к лагерю! И вот
уже Мы у огромного веселого костра, вернувшего нам силы
и бодрость духа. Развязываются языки, слышится смех...
— Евтушенко, чья шапка на твоей голове? — спрашивает
грозно Пресников, узнав свою ушанку на голове товарища.
— Твоя, Саша, честное слово, второпях попалась под
руку. Но тебе же в косынке лучше: губы подкрасим — и Мария
Ивановна!
И в самом деле, только сейчас мы замечаем, как забавен
богатырь Пресников в своей женском уборе. Дружный хохот
гремит вокруг потешной, притворно рассерженной «Марии
Ивановны».' Взбудораженные собаки вскакивают со своих
мест, осматриваются по сторонам, нюхают воздух и в недоуме-
нии присоединяют истошный лай к хохоту людей. Минуты та-
кого безудержного веселья были, повидимому, разрядкой, необ-
ходимой после недавнего нервного напряжения^
282
Ill
Снова на гольце. '— Исчезновение Бойки с Кучумом.—
Загадочная падь. — Медведица с малышами. — Поеди-
нок. — Борьба медведей. — Размышления над днев-
ником.
Восьмого мая после полудня буран ослабел, хотя поземка
все еще перевеивала сугробы и с лохматых туч падал сухой
иглистый снег. Вокруг заметно посветлело и ожило. Прозвенел
тонкий голосок черноголовой синицы, пикнул поползень и где-
то внизу, в ущелье, ударил пробной очередью по твердой дре-
весине дятел. Ломкий стеклянный звон донесся со дна заледе-
невшего ручья. Природа пробуждалась робко, недоверчиво.
Только лес шумел вольно, широко, как неутомимая река.
С гольца к лагерю спустились олени. Их скрипучие шаги
мы услышали издалека, и это означало, что воздух вновь об-
рел звукопроницаемость — верный признак уже наступивше-
го перелома в погоде. К сожалению, человек узнает о таких из-
менениях последним, у зверей и птиц способность улавливать
атмосферные изменения развита очень хорошо. Перед наступ-
лением той. или другой погоды — продолжительных дождей,
бурь или солнечных дней — в воздухе распространяются неви-
димые возбудители, которые и сообщают обитателям тайги
о предстоящих изменениях. Одним из таких признаков, несо-
мненно, является и звукопроницаемость воздуха. По тому, как
слышат звери и птицы свои .шаги, шорох листьев, жужжание
насекомых, они догадываются, что делать: искать ли убежища,
или выходить на кормежку. В свою очередь, и наблюдательный
человек по поведению птиц и зверей может определить, что
сулит появившаяся на горизонте туча или ночной шум реки,
долетающий снизу ущелья.
Мы вылезли из палаток. Высоко шумел ветер, сгоняя тучи
к горизонту.
— А где, Василий, собаки? Что-то ях не видно? — спросил
я у Мищенко.
Тот окинул быстрым взглядом стоянку, прислушался.
— Нету, куда-то удрали. Может, бараны где близко про-
шли, больше некому шататься в такую погоду, — ответил он.
— За баранами ушли — скоро вернутся, те не задержат,
а вот ежели с другим зверем связались, тогда сегодня
не жди, — говорит Лебедев.
— Пока обед варится, пробегу следом, чем чорт’не шутит,
может, действительно держат, — засобирался Мищенко.
— Побеги, мясо нужно, продуктов не ахти сколько оста-
лось, а работы еще много, — посоветовал Лебедев.
Вспыхнул костер, и в лагере начался трудовой день.
283
- 4, — Касьянову и Дубровскому готовить лес, утром начнем
поднимать его наверх; Губченко сегодня дежурит, а остальные
пойдут на седловину с дровами. До вечера времени немного
остается, надо поторапливаться, — распоряжается Лебедев. —
Эй, Евтушенко, нашел когда письма перечитывать! Выходи!..
После обеда цепочка людей с вязанками сушняка медленно
взбиралась по склону бокового гольца. Солнце горячее, будто
не здешнее, щедро грело землю. Снег казался расплавленным
серебром. Горы сияли праздничной белизной. В воздухе стояла
тишина, нарушаемая тяжелыми шагами поднимающихся в го-
ру людей.
На седловине нас встретили снежные бугры, как дюны, про-
долговатой формы, расположенные по направлению ветра.
А там, где стояла наша палатка, возвышался заледеневший
курган с нависшим козырьком. Кругом настрочили узоры
куропатки. К нашему жилью забегал осторожный соболь.
Он потоптался у огнища, что-то разрыл в снегу и потянул свой
след в соседнее ущелье.
Мы не стали производить раскопки кургана, было поздно,
к тому же снег настолько затвердел, что его можно было только
рубить топорами. Отложили на завтра.
В лагере нас встретил Василий Николаевич.
— Медведь недалеко прошел. Здоровенный, во каких пе-
чатей надавил, — сказал он, показывая мне две сложенные
ладони. — Тоже туда убежал, — и он махнул рукою на северо-
запад. — Видно, к одному месту сбиваются. А главное — время
самое подходящее, зверь жирный и шкура на нем добрая...
— Собаки где? — перебил я его.
— За ним ушли... Может, держат где... — продолжал он
просящим тоном.
— Не время, Василий, сейчас заниматься охотой.
— Понимаю, — тянет он, поглядывая вдаль, — но ведь
продукты на исходе, а нас с каюрами одиннадцать человек, да
вон каких ломовиков! На галушках много ли вынесешь груза!
— Верно, верно, Василий Николаевич, — поддерживает
Пресников. — На этой работе нужно мясо, а галушки что, за-
бава!..
И я вижу, Как загорается взгляд Василия.
—г Обязательно ходить надо, может, собаки держат зверя, —
говорит каюр Демидка с плоским лунообразным лицом, часто
моргая глазами.
Соблазн велик, что и говорить! Свежее мясо для нас'при
такой физической работе было крайне необходимо. Кроме то-
го, меня все эти дни точило любопытство: действительно ли
медведи, следы которых мы видели последнее время, идут
к одному месту и что их туда привлекает? Представлялась
284
возможность подсмотреть, быть может, что-то интересное
в жизни этого зверя. Словом, разговор с Василием Николаеви-
чем пробудил во мне охотничью страсть и любознательность
исследователя. .
В разговор вступают другие. Наконец Лебедев не выдер-
живает.
— Идите, управимся и без вас. Мясо действительно необ-
ходимо, иначе придется за продуктами посылать оленей к ла-
базу, а сейчас, по распутице, им туда не пройти. Возьмите
с собою Преснякова. Если убьете, он принесет одну поняжку
мяса на голец, а остальное вынесем, когда кончим работу.
В лагерь одна за другой прибежали запыхавшиеся собаки.
Из открытых ртов у них свисают длинные языки. Собаки па-
дают на снег и принимаются зализывать лапы.
. — Намаялись, бедняжки, — говорит нараспев Василий
Николаевич, поглаживая свою любимицу Бойку. — Однако
медведю сегодня тоже сон будет в охотку. Галифе они ему рас-
чесали, запомнит надолго.
С вечера мы приготовили винтовки, рюкзаки. Поскольку
спать предстояло у костра, пришлось захватить с собою пла-
щи. я попросил дежурного ночью покормить собак и разбудить
нас пораньше.
Еще до рассвета мы покинули лагерь. Подбираемся к вер-
шине лога. Алеет восток. В чистом небе гаснет россыпь звезд.
Бойка и Кучум идут на сворках. Василий Николаевич вывел
нас к вчерашнему медвежьему следу. Зверь оставил на снегу
на редкость крупные отпечатки лап, с глубоко вдавленными
когтями. Мы пошли по следу и скоро выбрались на боковой
отрог. Тут зверь шел еще спокойно, собаки догнали его не-
сколько дальше, на спуске в соседнее ущелье. Там и произошла
первая схватка. По сохранившимся на снегу следам видно, что
медведь вначале бросился на собак, рассчитывая одним своим
видом напугать их, но не тут-то было! Бойка и Кучум не из
трусливого десятка, не впервые встречаются с косолапым
и хорошо знают, за какое место его нужно хватать, чтоб разо-
злить до бешенства, а тогда уж никакой зверь от них не уйдет,
удержат. Собаки нападали поочередно, то справа, то слева,
подбираясь к медвежьему заду, и, судя по оставшейся на взби-
том снегу шерсти, это им удавалось неплохо. Но схватка была
короткой. Медведь счел за лучшее удрать. Дальше, сколько бы-
ло видно глазу, следы зверя и собак шли ровной стежкой через
ущелье на соседний гребень.
Почему же медведь вдруг пустился в такое паническое бег-
ство? Собак он, конечно, не испугался, за две-три минуты этой
схватки они не успели причинить зверю сколько-нибудь чув-
ствительной боли. Страх или осторожность медведя можно
285
было объяснить лишь тем, что Бойка и Кучум принесли с со*
бой из лагеря запах человека, дыма, вареной пищи. Этими за-
пахами собаки могли запастись в позапрошлую ночь, в буран,
когда они ночевали в палатке вместе с нами, после чего вскоре
и напали на след зверя. Только это и могло заставить медведя
поспешно убраться от близкой опасности. Я говорю «поспешно»
потому, что он удирал, не щадя себя, ломая сугробы, чащу, ка-
рабкаясь по крутой россыпи.
Зверовых собак, и особенно тех, которые работают по мед-
ведю и копытному зверю, нельзя держать в палатке с собою,
а перед охотой вообще следует избегать контакта с ними. По-
ласкаешь собаку, погладишь рукой и на шерсти оставишь запах
пота. Потребуется два-три часа, чтобы этот запах потерял силу.
Мы из жалости позволяли Бойке и Кучуму укрываться от непо-
годы в палатке, за что не раз были наказаны. Ведь ночуй
вчерашнюю ночь собаки на открытом воздухе, не ушел бы
медведь от них и дождался бы Василия Николаевича. Охот-
ники, да и промышленники-зверобои недоумевают, почему
от опытных собак иногда зверь бежит как очумелый. Все это
будет понятно, если мы ясно представим силу обоняния у жи-
вотных. Ни зрению, ни слуху звери так не доверяют, как именно
чутью. Глаза могут обмануть его, как и слух, но обоняние —
никогда! В запахах зверь разбирается превосходно. При
встречном ветерке он чует человека более чем за километр, то-
гда как глазами плохо различает его на расстоянии трехсот
метров.
Мы идем медвежьим следом, рассчитывая, что он приведет
нас к загадочному месту, где, как нам кажется, собираются
медведи. Собакам не удалось задержать зверя. Они вернулись
с соседнего гребня, а медведь даже в паническом бегстве не из-
менил своему направлению, так и ушел на северо-запад.
На дне соседнего ущелья мы неожиданно спугнули неболь-
шое стадо снежных баранов. Звери бросились на верх отрога
и задержались на границе леса серым сомкнутым пятном. Там,
вблизи скал, они, видимо, считали себя вне опасности и, на-
блюдая за нами, настороженно вытягивали шеи.
Животные были хорошо видны в бинокль. Их тринадцать:
четыре прошлогодних телка, а остальные самки различных
возрастов. Часть из них стельные. В стаде не было ни одного
взрослого самца, даже двухлетнего. Видимо, в это время года
они держатся отдельно от самок.
Нас разделяло расстояние более четырехсот метров. Мы
только тронулись, как стадо баранов разомкнулось, вытянулось
в одну шеренгу и стало поспешно удирать к скалам.
— Зрячий зверь, ишь, как далеко хватает, — бросил Васи-
лий Николаевич.
286-
Мы вышли к их следам. Звери избороздили берегй ключа»
островки, оставив после себя множество лунок, выбитых копы*
тами в гальке. Нам уже приходилось видеть такие лунки на
солнцепеках Станового, поэтому было интересно проверить свои
первые наблюдения. Оказывается, стадо спускалось с вершин
гор на дно ущелья кормиться. Тут.были бесспорные доказа*
тельства того, что снежные бараны ранней весной охотно по-
едают корни различных многолетних растений и что, разыски-
вая их, они спускаются до лесной зоны и даже проникают
далеко вглубь тайги. Вокруг чудесный майский день. Маревом
расползлась по горам теплынь; весело перезванивались ру-
чейки.
К концу дня след медведя привел нас к вершине безымен-
ного притока реки Уюма. Редкая лиственничная тайга прикры-
вала падь. Кое-где по заснеженным склонам пятнами чернели
отогретые стланики и шершавые россыпи. Нас встретил одно-
образный крик кедровок, а несколько ниже на глаза попались
свежие отпечатки лап двух медведей. Мы замедлили шаги,
насторожились и стали более придирчиво осматривать мест-
ность. Кругом наследили глухари, наторили тропок грызуны.
Наш путь пересекли следы соболя. Какое-то оживление запол-
нило впадину. Да и по поведению Бойки и Кучума легко можно
было догадаться, что окружающая нас падь заселена живыми
существами, раздражавшими их своим запахом.
— Надо бы разобраться, с чего это птица кричит и почему
зверь тут топчется, — сказал Василий Николаевич, останав-
' ливаясь и устало опускаясь на валежину.
Мы тоже присели. Солнце дремало у горизонта. Вечерело.
Не смолкая, перекликались кедровки. Я в бинокль стал бегло
осматривать впадину. Слева ее урезали ребристые гребни,
развалины скал. А справа тянулись россыпи, покрывающие
крутые склоны левобережного отрога. Дно впадины имело
корытообразную форму и было затянуто чащей из стланика,
березки и ольхи. Взбунтовавшийся ручей скользил мутным
потоком поверх заледеневшего русла.
— Кажется, медведь пасется на нижней проталине. Вяли.-
те? — шепчу я своим спутникам.
— Где? — всполошился Василий Николаевич.
— К ручью подходит, смотрите, у крайней лиственницы.
— Ну да, медведь, вижу, — и он метнул беспокойный взгляд
на солнце, заторопился. — Уходить надо отсюда, место узкое,
учует нас, да и день на исходе.
— Куда же пойдем?
— Вниз, заночуем в боковом ложке, а там видно будет,
утро вечера мудренее, — и Василий Николаевич, накинув на
плечи котомку, зашагал по склону.
287
Приблизительно через два километра мы попали в малень-
кую лощину, запертую со стороны пади тайгою. На дне ее вид-
нелась крошечная поляна. Одним краем она уперлась в лес,
а противоположным — в ручеек, шумливо пробегающий по
каменистому дну лощины.
В независимой жизни .путешественника есть одна бесспор-
ная прелесть: в любое время он может оборвать свой путь
и сказать себе: «Здесь ночуем». Так было и на этот раз. Увидев
полянку, мы, не задумываясь, свернули к ней. Место для
стоянки оказалось удобным. Здесь было все, что создает «ком-
форт» путнику: лес мог надежно защитить нас от холодного
ночного ветра; дрова и вода были рядом; мох же, чем была
устлана поляна, мог послужить прекрасной подстилкой для
постели. Большего мы и не желали.
Собираем дрова, разжигаем костер, варим ужин. Вечереет
быстро. Далеко за горами одиноко гаснет лиловая заря. По
ручейку мороз кует узоры. Впадина погружается в молча-
ние, и только болтливые кедровки все еще продолжают
о чем-то спорить, да в седых кронах елей устало перешепты-
вается стайка перелетных птиц. За день мы настолько
измотали свои силы, что, кроме сна, никакой награды не
нужно.
Ночь пролетела в беспокойных отрывках: то затухал костер
и холод безжалостно расправлялся с нами, то мы вскакивали,
принимались подкармливать сушняком ненасытный огонь и
снова укладывались спать. Василий Николаевич рано вскипя-
тил чай, и мы до рассвета успели позавтракать.
— Пора, — сказал он, беспокойно поглядывая на небо. —
Вот-вот зориться начнет.
Мы стали собираться. Идем вдвоем. Пресников с собаками
остается на стоянке. Спускаемся с Василием Николаевичем
в ключ и там расходимся. Он сворачивает влево, уходит по
крутым каменистым гребням, намереваясь обойти впадину
с северо-западной стороны. Я же иду вправо.
Лыжи крошат ломкий наст. Над сонными горами под-
нимается огромное солнце. Но вокруг все молчит: не поют
птицы, не шумят ручьи. Огибаю крутую россыпь, заплетенную
стлаником, и выхожу на верх пологого гребня. Осматриваюсь —
нигде никого нет, только левее в ложке тревожно кричат кед-
ровки.
Крадусь по кромке надува, зорко смотрю на заснеженные
склоны впадины. Но все живое как будто еще спит или прячет-
ся, не желая покинуть нагретые за ночь места.'Прохожу по-
следний перешеек и не верю глазам: только что до моего при-
хода наследила медведица с медвежатами. Руки невольно
схватились за ружье.
288
В тайге нет зверя свирепее
медведицы, тем более в мину-
ты опасности для малышей. Не
зря встреча с ней считается
у охотников не из приятных.
Конечно, страх перед челове-
ком и у нее развит так же силь-
но, как и у другого зверя, но
в минуты гнева она может за-
быть об этом, и схватка неиз-
бежна.
С перешейка звери подня-
лись по твердому надувному
снегу на верх гребня и ушли к
тем же скалам, куда направ-
ляюсь и я. Подтягиваю юксы на лыжах, подаю патрон в ствол
карабина. И вдруг с каменистых мысов, куда ушел Василий
Николаевич, прорывается выстрел, второй, третий. Огрызну-
лись скалы, пополз пугающий звук по широкой впадине. Охот-
нику, вероятно, больше, чем кому-либо, знакомо чувство зави-
сти. На какое-то мгновенье оно овладевает мною.
Выхожу на верх отрога. До скалы остается километра пол-
тора. Медведицы нигде не видно. Крадусь еще дальше, а кара-
бин держу наготове: кусты, обломки скал, сугробы могут слу-
жить хорошим местом засады на зверя.
Торопливо взбираюсь на пригорок. Отсюда хорошо видна
вся местность: скалы, снежное поле за ними и край отрога, но
• нигде ни единого живого существа. А ведь звери прошли совсем
недавно и должны быть где-то близко. «Не на солнцепек ли
увела медведица малышей?» — мелькнула в голове мысль.
Бесшумными, рысиными шагами подбираюсь к каменным выс-
тупам. Осторожно выглядываю и от неожиданности замираю:
метрах в ста двадцати от меня пасется темнобурая медведица
с двумя почти черными малышами.
Охотничья страсть уступает место любопытству. Достаю би-
нокль, устраиваюсь полулежа на камне. В поле зрения бинок-
ля звери кажутся совсем близко. Я вижу потешные мордочки
медвежат с крошечными озорными глазками, белые галстуки
на их грудках; вижу, как мать проворно работает зубами и
языком, что-то сЬбирая в мелкой дресве., Удаляясь от
меня, звериное семейство, выходит на'прогалину среди низко-
рослых кустов стланика, и вдруг до слуха доносится странный
звук:
«Шит... шит...»
Малышей как не бывало на прогалине: один бросился
в кусты, другой забрался под камень. Медведица же, отскочив
19 Г. Федосеев
289
»
метров пять в сторону, остановилась за стлаником, насторожен-
но подняв голову.
Через две-три минуты медведица вышла из засады, тотчас
же к ней подбежали малыши. Она продолжала пастись, соби-
рая корм, а медвежата покорно следовали за нею. Так они и
скрылись за соседним гребнем. Но вот оттуда снова долетел
загадочный звук. «Шит... шит...», повторенный, как и прежде,
дважды.
Я внимательно осматриваю местность, попрежнему нигде
никого. Хотел встать и итти следом за зверями, но увидел их
возвращающимися на прогалину. Пришлось снова затаиться.'
Медведица медленно подвигалась ко мне. Вот она совсем близ-
ко, метров семьдесят от меня, и я снова слышу: .
«Шит... шит...»
Малыши мгновенно бросаются в разные стороны, прячутся,
отскакивает к камням и мать. Но секрет открыт: этот тревож-
ный звук издает сама медведица, видимо приучая малышей
прятаться при малейшей опасности.
Звери, не дойдя до меня, свернули к скалам. Сделай они еще
с десяток шагов в мою сторону — и наша встреча могла ока-
заться для них роковой. Но этого не случилось. Медведица
выбралась иа первый прилавок и там решила отдохнуть. Ма-
лыши будто ждали этого, бросились к ней, роются крошечными
мордочками под животом и, прильнув к соскам, замирают.
В бинокль я видел только одного из них. Он сосал жадно, за-
крыв глаза, и, горбясь, упирался задними лапками о выступ
камня. Медведица растянулась на прилавке, задремала в мате-
ринском забытье. Ласковое солнце окружило теплом картину
звериного счастья.
Жду долго. День в полном разливе. В голубом просторе
неба парят ястребы. Ниже от меня в стланиках громко бра-
нятся кедровки. Встречный ветерок, перебирая густую шерсть
на лохматой шубе медведицы, убаюкивает животных. Решаюсь
разбудить их. Брошенный мною камешек громко покатился по
откосу. Медведица мгновенно вскочила и насторожилась. Сва-
лившийся с прилавка малыш поднимается и, не замечая тре-
воги матери, хватает за • заднюю ногу второго медвежонка,
тащит его вниз. А медведица мечет по сторонам бешеный
взгляд, нюхает воздух. Она не видит меня за выступом, ветерок
же проносит мой запах левее ее. Вероятно, решив, что камешек
беспричинно сорвался со скалы, самка приседает по-собачьи на
задние ноги, успокаивается, но держится настороже.
«Кого же она боится?» — подумал я. Ведь здесь в тайге
нет зверя, по силе равного медведю. Однако медведицу не
покидает беспокойство.
А малышам хоть бы что! Они разыгрались: гоняются друг
290
за другом, кувыркаются, взбираются на снежный надув, на-
падают на мать, пытаясь привлечь ее к играм. Но та словно
забыла про медвежат, все еще настороженно посматривает
в мою сторону.
«Ну, думаю, пора нам расставаться». Попробую выстрелить.
Беру карабин, прикладываю к плечу. Мушка покорно ложится
между короткими ушами зверя, скрывая под собою его лоба-
стую морду. От выстрела вздрогнули скалы. Неохотно отклик-
нулось эхо. Пуля взрыла камни далеко за отдыхающим семей-
ством. Медведица мгновенно вздыбилась, глотнула ноздрями
воздух.
«Шит... шит...» — бросила она властно и пустилась бежать.
Попрятавшиеся малыши через полминуты вылезли из укры-
тия, набросились друг на друга, и снова пошла потасовка.
А медведица задержалась, зло рявкнула, но детям было не до
нее, они продолжали играть. Тогда мать подскочила к ним,
гневно схватила одного зубами, подняла и бросила на камни.
19*
291
Это было так вразумительно, что малыши беспрекословно по-
следовали за ней..
Медведица удирала крупными прыжками по россыпи. За
ней, не отставая ни на шаг, бежали два черных медвежонка.
Откуда только у них и прыть взялась? Все препятствия они
преодолевали с ловкостью матери, точно копируя ее движения.
Выскочив на край снежного поля, семейство задержалось,
передохнуло и снова скрылось за изломом.
Я покинул место засады довольный: не часто приходится
так близко наблюдать жизнь зверей. Для полноты впечатле-
ния мне хотелось узнать, что же ела медведица на проталинах?
Иду туда и нахожу там свежие лунки. Оказывается, в мелкой
дресве были спрятаны кедровками стланиковые орехи.
Поднимаюсь на верх скал. Солнце высоко над горами. Впе-
реди сквозь сизую дымку теплого весеннего дня видна зага-
дочная падь. Что хранит она в зарослях черных стлаников,
в мрачных расщелинах, в грудах свалившихся скал? Где-то
тут, как мне казалось, должна произойти желанная встреча
со зверем. Не задумываясь, я пошел по кромке отрога к вер-
шине пади.
На снегу попадаются свежие и уже протаявшие следы
медведей. Теперь не было сомнения: мы находились в том
именно месте, куда, покинув свои берлоги, сходятся звери вес-
ною. Почему именно сюда они идут, а не в соседние лога, пока
разгадать не удалось. Мы не заметили никакого различия меж-
ду логами ни в растительном, ни в снежном покрове.
Иду долго. Время уже далеко за полдень. Нигде никого не
видно. Изредка внизу, над стланиками, взметнутся пестрыми
хлопьями крикливые кедровки. Начинает одолевать скука. Хо-
рошо, если Василий Николаевич добыл зверя, это оправдает
наше пребывание здесь.
Солнце дружно сгоняет снег С крутых склонов отрога. В глу-
бине пади беснуется ручей, сдавленный каменными берегами.
Стайка мелких птиц тянет низко над чащей Куда-то далеко на
север. Не знаю, что делать: возвращаться ли на табор, или
пройти еще немного по отрогу. Неожиданно замечаю черное
пятнышко на снежном поле в двух километрах от себя на
противоположной стороне пади. Присматриваюсь. Кажется,
шевелится. Взглянул в бинокль — медведь, тоже темнобурой
масти. Вмиг по телу пробегает нервный холодок. Осматриваю
местность, намечаю подход, и лыжи стремительно несут меня
с отрога в чащу темных стлаников.
Перескакиваю мутный ручей по камням. Даю успокоиться
сердцу. Проверяю направление течения воздуха. В приметном
месте оставляю лыжи.
Прогалины правобережной стороны пади частично уже
292
освободились от снега. Бесшумно крадусь по россыпи, устлан-
ной, словно мягким ковром, ягелем. Кругом тишина. Встреч-
ный ветерок приятно Холодит лицо. Ползком взбираюсь на
пригорок. Зверь должен быть где-то близко у края стлаников.
Осторожно выглядываю из-за камня. Вдруг рядом из-под снега
взметнулась ветка стланика и на мою спину упали две круп-
ные шишки.
«Почему весною шишки на ветках?» — думаю я, но сейчас
же отгоняю прочь эту мысль — некогда раздумывать. Осмат-
риваю местность. Кругом ни души. Разве зверь ушеЛ далеко?
Но вот снова впереди, метрах в полутораста от меня, вырвался
из-под снега огромный куст стланика, и там появился медведь.
Он что-то подбирает с «пола», вероятно, упавшие шишки. Про-
совываю вперед карабин, плотнее прижимаюсь к холодным
камням. Но какая досада: зверь показывает мне только зад.
Сползаю с пригорка вниз, обхожу его справа и останавли1
ваюсь па проталине.
«Шит... шит...» — ясно доносится до слуха знакомый звук.
По нему я узнаю медведицу. Выглядываю из-за куста.
Зверь, приподняв почти вертикально неуклюжее тело, смотрит
куда-то в противоположном направлении. Но вдруг бросается
в мою сторону и с быстротою лани проносится к вершине пади.
Следом за ним катятся по заснеженным прогалинам два черных
медвежонка.
Удерживая в правой руке' карабин, а левой опираясь на
сошки, я наблюдаю за удирающим семейством. Вот оно мино-
вало границу стланика и по чистому снежному полю взбирается
на перешеек. И вдруг ясно слышу, как позади меня, совсем
рядом, скрипнул снег под чьей-то тяжелой лапой. Оглядываюсь
и от неожиданности замираю: в трех метрах от меня стоит
огромный медведь, широко расставив передние лапы, и неза-
висимо холодным взглядом измеряет меня. Кровь хлынула,
в голову, ноги будто приросли к камням, отказываются по-
виноваться. Усилиями воли глушу в себе нерешительность
и-начинаю медленно разворачивать плечи. Поднимаю карабин.
А зверь, чуть осадив длинный корпус, немного приземлился,
явно готовясь к прыжку, и я вижу, как в его равнодушных гла-
зах вмиг вспыхнул огонек жадного хищника. Но карабин уже
у плеча. Мушка ловит широкий лоб зверя. На какую-то долю
секунды выстрел задерживается. Смутно вижу, как всплыла
передо мною огромная туша медведя, как мелькнула клыкастая
пасть и поднялись крючковатые лапы. Но послушная пуля
ловит зверя в прыжке. Смертный рев заглушает выстрел. Мед-
ведь валится на меня лохматой глыбой и сбивает с ног... Чув-
ствую, что-то мокрое давит на грудь. Открываю глаза. О ужас!
Это лежит морда медведя с пробитым черепом и потускневшим
293
взглядом, устремленным на меня. Какая страшная близость!
Боюсь пошевелиться. Еще нет уверенности, что он мертв. По
телу расползаются колючие мурашки. Вижу, как алая кровь
сочится из раны зверя через бровь и липким пятном копится
на моей гимнастерке. Из открытой пасти глядят ржавые клы-
ки, не успевшие поймать мой подбородок. Осторожно, все еще
с опаской, я вылезаю из-под мертвого зверя. Карабин лежит
далеко на россыпи, сошки сломаны, от ушиба с трудом разги-
баю спину. Опускаюсь на камень, и вздох облегчения выры-
вается из моей груди.
Все это произошло не более как за одну минуту. Предо
мною лежит на редкость крупный самец, толстый, длинный,
темнобурой масти, в прекрасном зимнем «одеянии». Остаток
жизни еще теплится в нем, его мышцы еще сокращаются, еще
морщатся губы и судорожно сжимаются обессилевшие когти.
Я не сразу пришел в себя. Трудно поверить в исход этой
неожиданной встречи. Ведь потеряй я лишь на одно мгновенье
самообладание, оробей — и мне бы не уйти от дикой расправы.
Разжигаю костер, достаю из рюкзака кружку, растапливаю
снег. Вижу, с горы спускается Василий Николаевич. И вдруг
стало легко-легко! Он молча подошел к убитому медведю,
прикинул взглядом его длину, ощупал зад.
— Жирный зверь, и шуба на нем добрая, с таким стоило
связываться, — говорит он.
— Ты разве видел?
— Как же! Я ведь километра два выслеживал его. А тут
вот вышел на прилавок, гляжу, а он уже на дыбах возле вас,
я и побежал, а сам думаю: не задавил бы, окаянный, насмерть!
294
Да смотрю, вы поднимаетесь... С чего это он полез на вас,
ведь йе голодный, смотри, сколько тут шищки!
— Не узнал человека и не учуял, а то бы мигом удрал. Надо
же быть такому случаю... Ты кого стрелял?
— Росомаху. Хитрая бестия, удрала. Медведя одного
угнал. Не повезло сегодня.---И Василий. Николаевич, присев
к костру, начинает закуривать.
Я протираю ствол карабина. Солнце круглым красным ша-
ром висйт над горизонтом. С пологих отрогов незаметно сходит
вечер. Прохладнее подул ветерок. Мы пьем чай, измеряем зве-
ря, свежуем его и, нагрузившись мясом, уходим на табор.
Снег размяк, напитался водою. Идем по нему вброд, волоча
за собой лыжи. Ночь нагоняет нас уже у стоянки. На поляне
большой костер. Бойка и Кучум от радости визжат, прыгают.
— Не торопитесь, успеете, — успокаивает их Василий Ни-
колаевич и спускает со сворки.
Те мигом исчезают в темноте, направляясь нашим следом
к убитому зверю. Там для них оставлены жирные кишки. Мы
стаскиваем с себя мокрую одежду, развешиваем ее вокруг
костра и садимся пить чай. Александр уже пристраивает
к огню котел с мясом.
Как хорошо на стоянке: тепло, уютно, пахнет обновленной
хвоей, отогретой землей и жирным супом. Сегодня, кажется,
исчерпаны все наши желания, остается записать в дневник
Впечатления прошедшего дня, — и можно отдыхать. Но стоило
мне только взяться за карандаш, как снова, с еще большей
силой предо мною воскрес медведь со своей звериной мощью,
с оскаленной пастью, с зеленовато-холодным взглядом. Снова
я переживаю острые минуты встречи и уже не могу сосредо-
точиться над дневником. Подкладываю в костер дров и ложусь
спать.
Едва заалел восток, Пресников уже мял лыжами снег,-
яаправляясь с тяжелой котомкой к Лебедеву. Мы с Василием
Николаевичем поднялись к убитому зверю. Охоту решили
прекратить, очень далеко таскать отсюда в лагерь мясо, а на
оленях не пройти, уже наступила распутица.
Мы еще не дошли до места, как увидели на снегу
следы косолапого. Как оказалось, ночью к нашей добыче
подходил небольшой медведь, и собакам, видимо, стоило мно-
гих усилий не допустить его до мяса и отогнать прочь. Увидев
нас, Бойка обрадовалась, у Кучума вид мрачный, он даже не
поднялся с лежанки. У него на загривке кровавая рана, затя-
нутая с краев слипшейся шерстью.
— Не каешься, когда-нибудь попадешься, он тебя про-
учит,— упрекнул его Василий Николаевич, а в голосе —
нескрытая гордость за кобеля.
295
Не задерживаясь, мы заполнили мясом рюкзаки и отправи-
лись в обратный путь. Все больше теплеет, природа торжествен-
но встречает весну. Она идет в шорохе тающего снега, в шеле-
сте хвои, в полете птиц, в звериной поступи, и с каждым ее ша-
гом задорнее звенят ручьи.
К вечеру мясо было перенесено на табор. Я занялся шкуч
рой. Надо было обезжирить ее и растянуть для просушки. Ва*-
силий Николаевич взялся отделать череп, предназначенный
для коллекции. Бойка и Кучум, примостившись возле костра,
спали. Вдруг оба вскочили, словно кто их ткнул шилом, и за-
мерли в минутной нерешительности. Я бросился к карабину.*
Василий Николаевич хотел поймать собак, да не успел, они уже
неслись вверх по распадку через рытвины, стланики, прыгая
по размякшему снегу. Нам ничего не оставалось, как только
ждать. А собаки, миновав распадок, уже взбирались на верх
отрога.
— Кто мог быть там? — подумал я вслух. — Дух из-за горы
сюда не нанесет, да и ветра нет. Странно...
— Это все Бойка выдумывает. Наверное, спросонья не ра-
зобралась, брйсилась, да и того заманила. Смотри, куда
их понесла нелегкая, за сопку! — ворчал Василий Ни-
колаевич.
Собаки скрылись за отрогом. Я подбросил в огонь дров,
и мы занялись своими делами. Затихал суетливый день. С по-
темневших вершин спускались вечерние тени. Все тише и тише
становилось в лесу.
— Что-то долго собак нет, — говорит Василий Николаевич,
бросая тревожный взгляд на их след.
— Зря бегать не будут, пусть потешатся.
— А что, если я поднимусь на седловину и послушаю, мо-
жет, близко лают?
Набросив на плечи телогрейку, Василий Николаевич поки-
нул стоянку. Слышно было, как он торопливо взбирался
по россыпи, как, удаляясь, все слабее и слабее доносился
стук камней под его ногами. Но вдруг до меня долетел
продолжительный шум. Я вскочил. Василий Николаевич
бежал вниз по россыпи. Вот он на минуту задержался, снял
шапку, послушал й с еще большей поспешностью сбежал
вниз.
Зверь! — крикнул он не своим голосом.
— Где? . .	•
— За горою. Веришь, такой рев там, будто кто шкуру с не-
го сдирает!
— А собаки где?
— Не слышно.
— Наверное, поймали молодого медведя, он и орет.
296
-и. Что ты, там не один зверь! Собирайся; пошли! — торо-
пил он меня повелительным голосом, а сам, схватив карабин,'
стал заталкивать в магазинную коробку патроны.
Надеваю ичиги, ищу затерявшийся нож и на ходу проверяю'
карабин. Мы быстро пересекаем распадок. Тут уж не до вые-
мок, не до кустов, все кажется ровным, доступным. В такие
минуты не знаешь сам, откуда в тебе берется и сила и ловкость.
Впереди бежит Василий Николаевич, легко бросая с кам-
ня на камень пружинистые ноги.
— Может, звери собак поймали? — бросает он на ходу, но
вдруг останавливается, поворачивает ко мне лицо с наплыв-:
шими на лоб морщинами. — Кажется, я слышал визг...
— Тогда запоздали...	•
Тревожные мысли гонят нас дальше. Взбираемся по скло-
ну отрога. Василий Николаевич дышит тяжело, изо рта валит
густой горячий пар, окутывая его озабоченное лицо. У края
надува мы задержались. До слуха долетает, словно из под-
земелья, глухой, неясный звук, напоминающий не то шум во-
допада, не то песню, понять не можем.
Бежим дальше. Вот мы и наверху.
— Собаки лают в ключе! — вдруг крикнул Василий Нико-
лаевич и, подав мне знак следовать за ним, скрывается в стла-
нике.
Я задерживаюсь передохнуть. С соседнего распадка ясно
доносится звериный рев, и будто издалека сквозь него проса-
чивается еле уловимый лай собак. Быстрее погоняю Василия
Николаевича, и мы спускаемся в распадок. Рев то затихает
и переходит в злобное рычание, то с новой силой потрясает’
горы. Ему вторит по вершинам эхо. Собак не стало слышно.
Нас молча обгоняют два ворона. Лес, стланик, россыпи, даже
небо — все насторожилось.
Пробегаем небольшую поляну и замедляем ход. Я ещё раз
проверил карабин: не сбилась ли прицельная рамка. Рядом
идет страшная борьба, только кого и с кем, мы не можем раз-
гадать. Вижу, Василий Николаевич приземляется, ползёт меж-
ду кустами стланика. Я следую за ним. ' ‘
Горит вечерняя заря; Румянятся пологие вершины. Сквозь
рев, треск и возню слышится хриплое Дыхание зверя. Подби-
раемся к толстой валежине. Я просовываю вперед ствол кара-
бина, поднимаю голову. Что-то черное, Огромное мелькнуло за
ближними кустами низкорослых стлаников. В .хаосе звуков слы-
шится злобный лай Кучума и Бойки. Против нас, на высокой
сушине, сидят три ворона. Вытягивая головы, они с любопыт-
ством смотрят вниз. В ветках шныряют крикливые кукши.
— Не зря птица слетается: добычу чует, — шепчет мне Ва-
силий Николаевич.
297
Я приподнялся и был поражен картиной, которая предста-
ла моему взору. Ничего подобного не могло нарисовать мое
воображение. Черный медведь, навалившись своей огромной
тушей на другого медведя, впился зубастой пастью в его шею.
Тот кричал смертным ревом и, силясь вырваться, рвал крюч-
коватыми когтями бока противника. Собаки дружно подвалили
к заду верхнего зверя, но, заметив нас, вдруг перешли в ярост-,
ную атаку: Кучум в одно мгновенье оказался на спине медведя,
а Бойка, выпучив глаза и упираясь ногами о землю, тянула
зубами зверя за мошонку. Тот взревел, не своим голосом и ки-
нулся на собак, но они уже успели отскочить. Медведь бросил-
ся за Кучумом. Василий Николаевич выстрелил... Исчезли во-
роны, смолкли кукши.
Второй медведь тоже поднялся. Шатаясь и волоча правую
заднюю ногу, он направился в чащу. Его голова была сверну-
та набок и не выпрямлялась, а передняя лопатка разорвана
до кости. Не успел он добраться до первого куста, как на него
насел вернувшийся медведь. Рев, лай и возня снова потрясли
распадок. Какое страшное зрелище —• борьба медведей! Сколь-
ко в ней злобы, непримиримой ненависти друг к другу, и какая
дьявольская сила заключена в пасти и лапах этого с виду
неуклюжего зверя!
Прогремели выстрелы. Далеко в горах смолкло необычное
эхо. На затухающий закат давило иссиня-темное небо. Кучум,
нахватав полный рот шерсти, тянул убитого зверя за ухо. Гла-
за медведя округлились, как бы выкатились из орбит и со
страхом смотрели на нас. Бойка тешилась над другим зверем,
ho все. еще с опаской поглядывала по сторонам.
Оба медведя оказались черной масти, с белыми галстука-
ми на груди. Меньший по размеру был в очень хорошем «одея-
нии» и, вероятно, находился в том возрасте, когда зверь обла-
дает максимальной силой. Второй медведь был заметно крупнее.
На его окровавленной шубе лежали латки и рубцы зажив-
ших ран от прежних схваток. Клыки на нижней челюсти ока-
зались сломанными, когти затуплены, правый глаз давно вы-
тек. Это был очень старый медведь. Противник до нашего при-
хода успел нанести ему несколько смертельных ран, тогда как
он, отбиваясь своим плохим «вооружением», смог только
исцарапать живот и разорвать грудь врага.
Ни один зверь в тайге не доживает до такой глубокой ста-
рости, как медведь; тогда-то и его не минует участь слабого.
В этом мы лишний раз убедились сегодня. Обладая поистине
геркулесовой силой, Топтыгин не имеет в лесу равного себе
конкурента, кроме своего же собрата. В яростной схватке, ко-
торую только что мы наблюдали, сказывается независимая на-
тура медведя.
298	*
Шкуру й череп меньшего зверя мы решили взять для кол-
лекции. Измерили его, затем я описал внешние приметы, а Ва-
силий Николаевич собрал пустые гильзы, разбросал их возле
убитых зверей, а рядом подвесил на ветке стланика свою на-
тельную рубаху.
— Не каждый зверь рискнет подойти к .запаху пороха и
человеческого пота, — сказал он, вздрагивая от холода и за-
стегивая на груди телогрейку.
Темная ночь убаюкала звуки. Уснул в весенних грезах по-
молодевший лес. Решаем зверей сегодня не свежевать: нужно
торопиться, ведь итти до табора далеко. Бедные собаки, они
так намаялись, что даже не подходят к кишкам, их не соблаз-
няет белый как снег жир на них.
Теперь стало ясно, что следы медведей, которые встреча-
лись нам, шли именно сюда, в вершину Уюма.
Такое же явление мы наблюдали и в 1937 году недалеко
от восточного побережья Байкала, в верховье реки Гемюнда *.
В такое же время, то-есть в первой половине мая, находясь там,
на гольце, мы обнаружили скопление кедровок и медведей на
сравнительно небольшой площади. Причина оказалась совер-
шенно очевидной. В предыдущий год на Баргузинских хребтах
не было урожая стланиковой шишки, кроме того места, где
МЫ вели геодезические работы. Можно представить, сколько
птиц, грызунов, различных зверей стеклось там осенью, под-
жидая, когда поспеют орехи. Этих шишек им хватило бы не
больше, как на два-три дня. Ведь известно, что гнус** за не-
сколько дней может уничтожить обильный урожай кедровых
орехов на огромных площадях, но нам тогда было непонятно,
почему же шишки на гольцах оказались не тронутыми гнусом
осенью.
Выяснилось, что в тот неурожайный год на Голонде зима
легла необычайно рано и стланик с еще недозревшими шиш-
ками оказался под снегом. Весною же, с наступлением тепла,
мы наблюдали, как ветки стланика, вырываясь из-под посла-
бевшего снега, роняли на «пол» дозревшие за зиму шишки.
Этого-то и ждали птицы, грызуны, медведи, собравшиеся по-
лакомиться орехами. Мы оказались свидетелями такого явле-
ния и здесь.
Медведь вообще не любит собирать шишки, а тем более
шелушить их, считая, что эту черную работу должны за него
делать кедровки, бурундуки и другая мелочь. Он же предпочи-
тает разыскивать их запасы. Это легче, да и орех кедровка и
* Г о л он д а — приток Турки.
** Гнус —в данном случае подразумеваются твари, питающиеся
кедровыми шишками.
299'
бурундук собирают всегда крупный, ядреный. Но в период
жаркой страды, как сейчас, медведь охотно орешничает и сам.
Помню, тогда же на Голонде стланики начали вскрываться
в нижнем ярусе склонов гор, и, по мере того как все больше
и больше пригревало солнце, граница таяния снега поднималась
к вершине гольца. У этой границы и держались все время мед-
веди. Здесь же, в пади, судя по следам, звери скапливаются
в местах более интенсивного таяния снега, да и весь гнус дер-
жится там. Улукиткан правильно заметил, что медведи идут
на корм, оставшийся с осени. Площадь же урожайного стла-
ника, однако, не ограничивается падью, где мы находимся,
она, вероятно, распространяется и на соседние лощины. Следы
медведей идут и вверх и вниз по-над боковыми отрогами.
 Меня и Василия Николаевича не удивила драка медведей,
ничего неожиданного в ней не было. Нас поразила злоба и не-
нависть, какая живет в них друг к другу.
Когда наблюдаешь медведя в неволе, всегда кажется, что
в его характере есть и добродушные черты. Он не прочь
поиграть, охотно попрошайничает, наивничает и как будто
бы привязывается к людям. Однако человеку никогда не уда-
валось окончательно приручить медведя. В натуре этого
замкнутого животного в действительности живет неукроти-
мый зверь. Добродушным он бывает в раннем детстве, но
как только покинет мать и уйдет от братьев и сестер, стано-
вится непримиримым их врагом. С этого момента не суще-
ствует в их отношениях добрых начал, все подчиняется
хищническому инстинкту. Попадись меДведю медвежата, он
не упустит случая полакомиться сосунком, а то и годова-
лым, даже если ему придется испытать на себе страшную
силу пасти й лап медведицы. Повстречайся два медведя
у добычи, на ягодной поляне, а то и на тропе, и не разой-
тись им йодобру-поздорову, в грозной схватке каждый из
•них будет защищать свою врожденную независимость. Часто
эти, ^встречи .заканчиваются смертельным исходом для одного
из д^год^х^. а .то и для обоих. Под маской добродушия
у этого ,зверя живет лютая злоба ко всему живому, и он
больше, чем волк, откровенен в своих хищнических стремле-
ниях;^,
За^тридцать лет работы В экспедиции я не расставался
с ружье^ и всегда отдавал предпочтение Ьхоте на медведя.
Но никогда мне не приходилось видеть двух взрослых сам-
цов или сай^рк вместе *, за исключением короткого периода
* Имеется в виду главным образом Сибирь, за исключением Кам-
чатки и Охотского побережья, где мы видели по два-три медведя на
кормежке и даже играющую пару взрослых.
300
гона *• Да и в это время они попадались' нам только йара-.
ми. И время и многочисленнее встречи убедили меня в том,
что медведь — животное строго одиночное.
Конечно, было бы ошибочным считать, что медведи не
встречаются друг с другом. В 1937 году, работая- на Тункин-
ских Альпах, в долине Китоя, мы наткнулись на только что
загрызенного медведя. Это был крупный самец. Сломанные,
кусты, валежник, клочья шерсти, выбитые ямы в земле сви-
детельствовали о продолжительной и жестокой борьбе, пред-
шествовавшей развязке. Стали разбираться в следах и обна-
ружили, что на этом же самом месте, предыдущей осенью
был задавлен, другой медведь, а весною возле его останков
сошлись эти два лесных великана. К нашему удивлению,
победитель и кусочка мяса не съел поверженного им врага. Он
был тяжело ранен, смог уйти от места схватки километра два,
и там его, уже околевшего, нашли собаки.
В августе 1944 года, пробираясь с группой геодезистов
в верховья Подкаменной Тунгуски, мы с Василием Нико-
лаевичем убили медведя в момент, когда он зарывал в мох
только что задавленного им собрата. Оба они были крупные
и, как братья, схожи между собой.
И, наконец, сегодня мы были
свидетелями неподражаемой по
свирепости драки двух самцов.
Ссора между ними произошла,
конечно, не из-за шишки, да и
в первом случае, на Китое, не
из-за голой кости, недогрызен-
ной росомахой. Медведь при-
вык, чтобы все боялись его, пря-
тались, бежали от него.
Следующий день ушел у нас
на отделку шкур и черепов. Со-
баки крепко спали и во сне все
еще продолжали нападать на
медведей. Какая-нибудь из. них
вдруг взвизгнет и, не просы-
паясь, задергает ногами, будто
кого-то догоняя, или обе разом
слают и, пробудившись, удив-
ленно смотрят по сторонам.
* Г о н — брачиая пора у мед-
ведей начинается примерно в деся-
тых числах июня и кончается в на-
чале июля.
301
К вечеру пришел Пресников с ребятами. В этот же день мы
волоком стащили убитых зверей в соседний распадок, разде-
лали их там и утром ушли с добычей к Лебедеву. С последнего
отрога нам хорошо была видна отстроенная пирамида на боль-
шом гольце. Там еще копошились люди.
IV
В обратный путь. — Рождение Майки.— Драка бело-
хвостых орланов. — Тайна старых пней. — Слепота Улу-
киткана. — Ночевка на Большом Чайдахе.
Дни стоят теплые. В воздухе разлита ласкающая весен-
няя прохлада. Величава и спокойна тайга, но это только
кажущееся спокойствие: внутри каждого дерева, каждого
кустика идет огромная созидательная работа. День и ночь
их корни всеми своими мочками сосут влагу из земли, обиль-
но напоенной недавно стаявшим снегом. Уже распушились
белоснежными хлопьями тальники, пожелтели сережки на
ольхах, хотя их корни еще лежат под снегом. На крошечных
лужайках еще нет зелени, цветов, но и тут идет неутомимая
деятельность по обновлению покрова. Хорошо в эти майские
дни в тайге!
Подразделение Лебедева закончило работу на гольце, и
тринадцатого мая мы свернули лагерь. Наш путь идет к Мае.
Караван в двадцать нарт, груженных снаряжением и мясом,
медленно пробирался сквозь замшелую лиственничную тайгу.
В долине уже мало осталось снега. Под полозьями черная
маристая земля да кочки с водой. Олени идут натужно, гор-
бя худые, покрытые свищами спины и вытягивая из-под
лямок тонкие, облезлые шеи. Чаще и чаще слышится пону-
кание каюров, но животные слабеют, и мы идем все мед-
леннее и медленнее.
Кое-как добираемся до Кунь-Маньё. По широкой долине
уже пронеслась весна, не оставив для нас ни одной полоски
снега. Олени ложатся, не идут дальше. Делаем лабаз и
оставляем на нем половину груза. Но и с облегченными нар-
тами уставшие животные еле-еле плетутся.
По пути еще бросили часть груза и только поздно вече-
ром добрели до табора наших проводников.
— Я же говорил, птица вон как далеко летает, а старое
гнездо не забывает, — тепло встречает нас Улукиткан и по-
дает поочередно всем свою маленькую руку. — Однако, не
плохо съездили, — добавляет он, кивая головой в сторону
нарты с медвежьими шкурами.
302
— Неплохо, трех добыли, — ответил Василий Нико*
лаевич. — Чего не приходил, мяса было много, жирное.
— Знаю, шкура без мяса не бывает, да все равно не по-
шел бы. Худой тут стоянка оказался, волки один олень
кушали, остальных разогнали, насилу да насилу собрал их.
Уходить надо скоро отсюда.
— Теперь тут, Улукиткан, делать нам нечего, работу за-
кончили, завтра будем перебираться на Маю.
—• Тогда хорошо. Поедем новое место, там и глазам и
языку найдется работа, а тут уже все надоело, — отвечает
старик и Принимается распрягать оленей.
Мы здороваемся с остальными.
Из- боковых расщелин надвигается ночь. Олени отпущены,
груз сложен, палатки поставлены. В лагере по-праздничному
шумно. Потрескивает костер, жадно пожирая сушняк. В кот-
лах аппетитно парится медвежье мясо. На вешалах сушатся
портянки, одежда. Каюры пьют чай.
— Что нового, Геннадий, в эфире? — спросил я радиста.
— Ничего срочного нет. В подразделениях затишье,
везде распутица, реки ни вброд, ни вплавь никого не пу-
скают.
— Кто на связи есть?
— Все партии и Хетагуров. Утром кто нужен будет?
— Вызывай Хетагурова и штаб, остальные пусть следят
за нашими переговорами, может, кто понадобится. Королев
где, не слышно?
— Работает. Получена сводка за первую декаду мая,
у него уже построен один пункт. Сегодня переехал со своим
.подразделением на Джегорму.
— Как здоровье его, не знаешь?
— Ожил, шутит, говорит: после Алгычанского пика сили-
ща из меня прет, могу с медведем схватиться.
— Если шутит — значит хорошо, несчастный не смеет-
ся, —- вмешался в разговор Улукиткан.
После ужина лагерь опустел. Погас костер. По мари бес-
шумно бродили олени. Сквозь сон я слышал в палатке каю-
ров сдержанный разговор на эвенкийском языке, сочное по-
чмокивание губами, хруст костей. Позже лаяли собаки,
кричал дежурный пастух, в тайге загорались сторожевые огни.
Затем снова наступило затишье, и никто не заметил, как
начало светать, как красной бровью загорелась весенняя
зорька. Еще больше хотелось спать.
Меня разбудил Геннадий:
— У микрофона Хетагуров, что передать ему?
Я вскочил, оделся, плеснул в лицо несколько пригоршней
холодной воды и уселся за аппарат.
зоз
— Здравствуй, Хамыц! Извини, что так рано побеспо-
коил.. Вчера только спустился с гор. .Что нового на твоем
участке? '•	'
— У нас- распутица, пятый день отсиживаемся на берегу
Чагара.? Представляешь: мари залиты водой, речки дурят, нй
на нартах,ни вьючно не можем итти. Так, видимо, и у всех
подразделений,,. работ&ййцих По Удской долине. Вчера гово-
рил с начальником партии Нагорных, его топографы закан-
чиваю^ обработку береговой полосы, а для переброски их
вглубь ^материка просят дополнительный транспорт. Базис-
ная партия Трескова находится на площадке, ведёт подгото-
вительные работы. Как спадет вода, приступает к измерени-
ям. У остальных без перемен. Как у вас дела и какие планы
на ближайшие дни?
— Лебедев сделал два пункта, отправляю на стык с Пу-
гачевым. Они должны будут встретиться на одной из вершин
Станового или Джугджурского хребтов. Я иду на Зею, про-
смотрю работы в подразделениях партии Лемеша, затем
отправляюсь на поиски прохода через Становой. Если удаст-
ся перевалить хребет, спущусь на озеро Токо, в партию
Сипотенко. Меня попрёжнему тревожат предстоящие работы
по Мае. Впечатление, которое мы имели об этой реке, проле-
тая над ней зимою, не было ошибочным. Наши проводники
говорят, что по Мае, от устья Нимни до устья Кунь-Маньё
эвенки не ходят, нет проходов. Для нас это серьезное преду-
преждение. Видимо, сейчас придется не посылать туда под-
разделения, а прежде сделать детальное обследование, что
за препятствия там. Займись этим делом. Нужно пови-
даться с бывалыми людьми, собрать как можно больше
сведений, и тогда пошлем туда разведку. Эту работу на Мае
нельзя откладывать на следующий год, поэтому чём раньше
мы приступим к ней, тем лучше. У меня пока все. Жаль, что
ты, Хамыц, находишься далеко от нас, Могли бы угостить
тебя настоящим медвежьим шашлыком, приготовленным
по-кавказски.
— Мая и меня тревожит. Жители знают ее только до
устья Нимни. Мне кажется, обследование лучше вести осенью,
по маленькой воде. Желаю всем вам счастливого пути, а отно-
сительно шашлыка — оставляю за собою право воспользовать-
ся твоим гостеприимством при первой нашей встрече, — отве-
тил Хетагуров, и мы распрощались.
В северных партиях экспедиции тоже затишье. Первая по-
ловина мая в этих районах вообще характеризуется продолжи-
тельной распутицей. Апрель и то более благоприятен для поле-
вых геодезических работ, хотя и отличается очень неустойчи-
вой погодой. Нам нужно было до распутицы разбросать по
304
обширной тайге подразделения, грузы й организовать лабазы
с продовольствием на стыках маршрутов. Эту очень трудоемкую
работу мы закончили. Наступают теплые дни, скатится вода
с марей, угомонятся реки, ключи, и полевые подразделения
развернут свою работу на полную мощь. Предстоит большая,
напряженная борьба с причудами природы. Мы хорошо знаем,
что всех нас подстерегают и горести и разочарования, но меж-
ду ними будут и дни больших успехов. Человеку не суждено
и на секунду времени заглянуть вперед. Может быть, поэтому
и интересен каждый наш шаг в будущее.
Пока я вел переговоры по рации, каюры съездили за бро-
шенным вчера грузом й собрали всех оленей. После обеда ухо-
дим на Маю.
Ко мне в палатку заглянул Улукиткан. Он улыбается,
в глазах не скрытая радость.
— Соннгачан* родился, иди смотри. Новорожденный все-
гда приносит счастье, — говорит он таинственно.
Я вылез из пайатки. Олени окружали лагерь. Одни из них
лежали на утоптанной земле и лениво пережевывали корм,
другие тут же бродили в поисках солонцов. Под старой елью
стояла самка, единственная в стаде, а рядом с ней — худень-
кий и очень маленький теленок, явно недоносок. Только что
родившись, он первым долгом испробовал работу своих легких,
обнюхал воздух, затем встал ножками на землю и черными
круглыми глазами начал осматривать окружающий его мир.
Все тут было для него интересным: и солнце, и лес, и птичьи
песни, и запах человеческого жилья.
«Бё-ёк», — вырвалось у него от удивления.
Ему в ответ нежно промычала мать, и тут только новорож-
денный вспомнил про голод. Шатаясь^ он подошел к матери,
стал тыкать влажной мордочкой в живот, ища соски. Делал он
это так уверенно и настойчиво, словно не впервые. Наконец-то
нашел, обрадовался, задергал хвостиком, начал бить крошеч-
ными ножками о землю, будто угрожая кому-то, а молоко сте-
кало по губам на мерзлую землю.
Через пять минут теленок улегся тут же возле матери и по-
грузился в свой первый сон. Мать стала зализывать пушистую
шерсть на его спине. Мы с Улукитканом отошли к костру.
— Слабый он, как пойдет с караваном?
— Думать будем. Говорю, новорожденный к счастью. Толь-
ко глупый откажется от него. Не часто попадается оно в до-
роге, — ответил старик.
Наш разговор неожиданно оборвался. Лежащий за палат-
кой Кучум учуял телка, вдруг вскочил и с присущей ему сме-
• Соннгачан — теленок оленя.
20 Г. Федосеев
305
лостыо бросился под ель, намереваясь расправиться с ним. Но
мать опередила его. Молниеносным ударом передней ноги она
отбросила кобеля в сторону и угрожающе затрясла головою,
а теленок продолжал спокойно спать, ему еще чужда была
опасность, он еще не знал, что такое враги.
«Бё-ё», — протянула мать и, не оглядываясь, зашагала
к ключу.
К нашему удивлению, этот звук разбудил теленка. Он встал
и с полной готовностью направился следом за матерью. Та,
не задерживаясь, побрела через ключ к противоположному бе-
регу. Теленок шел за ней. Я хотел броситься и поймать его: не
верилось, чтобы только что рожденный теленок мог преодолеть
течение. Но Улукиткан удержал меня.
— Пусть привыкает. Он начинает жить, — пояснил спо-
койно старик.
И мы были свидетелями, как это хилое существо, на слабых
ножках, не имея опыта, стало переходить ручей. Ледяная вода
шумно плескалась по мелкому броду. Быстрое течение готово
было опрокинуть телка, отбросить вниз. Но он вдруг уперся
ножками о камни и, подставляя течению бок, полез вкось на
струю. Следуя за матерью, малыш вытягивал шею, прыгал и,
выбравшись на берег, стряхнул с себя воду. Удивительно,
с какой поразительной точностью он уже копировал движения
взрослых оленей.
Мать быстро увела телка от берега и скрылась за густыми
кустами стланика. Поднялось стадо и, кормясь, разбрелось по
мари.
Через час мы сняли палатки. Наше и лебедевское вьючное
снаряжение находилось на Мае, решили добраться туда на
нартах. Когда весь груз был упакован и увязан, снова собра-
ли оленей, но среди них не оказалось телка. Мать успела спря-
тать его где-то в лесу, а сама вернулась в стадо. Мы обыскали
кусты, перелески, осмотрели мари, нигде телка не было. Чужие
похоронки искать трудно, в этом нас хорошо убедил сегодняш-
ний случай.
Дня оставалось немного, решили отложить выезд до утра.
Мы еще раз, более тщательно, обошли перелески, но все без-
результатно. Местность вокруг стоянки так истоптали олени,
что даже Улукиткан не смог разобраться в следах. Пока мы
бродили по лесу, самка незаметно исчезла от оленей и верну-
лась только часа через полтора, причем со стороны отрога, от-
куда мы ее не ожидали.
— Эта матка — баюткан*. Его, к^к дикий олень, прячет
телка. Все равно найдем, — успокаивал всех старик.
* Баюткан — потомок сокжоя и домашнего оленя.
306
«Какая удивительная сила инстинкта!» — подумал я. Нуж-
но же было матери догадаться увести телка и спрятать его
где-то в уединенном местечке, а тому затаиться и, не выдавая
себя, часами лежать без движения. Этот инстинкт самка уна-
следовала от отца-сокжоя. В диком олене он сильно развился
в соответствии с условиями его жизни. Ведь почти все круп-
ные хищники: медведь, волк, росомаха, рысь, филин, беркут и
другие — не упустят случая поохотиться за теленком северного
оленя. Но, оказывается, не легко его найти, спрятанного в рос-
сыпи или под стланиковым кустом, где малыш проводит весь
день. Можно рядом пройти и не заметить рыжий комочек,
плотно прижавшийся к земле среди пожелтевшей растительно-
сти или ржавого мха.
Вечером, перед тем как стемнеть, Улукиткан молча оделся,
положил в котомку узду, маут, взял посох и зашагал на марь
к стаду.
— Оленей караулить пошел? — спросил я каюра Нико-
лая.
— Старик хочет мать обмануть, найти телка.
— Куда же он ночью пойдет искать?
— Улукиткан напрасно ничего не делает, — ответил с гор-
достью за него Николай Федорович. — Сейчас наденет на
матку колокольчик и будет ждать, когда та побежит к телку,
он й пойдет за ней. Вечером колокольчик далеко слышно.
Мы невольно удивились хитрости старого проводника.
Улукиткан долго не возвращался. Все поужинали и уже
собирались лечь спать, как послышались его тяжелые шаги. Он
медленно подошел к костру, устало опустил на землю котомку,
из которой пугливо смотрел пойманный теленок, а следом за
стариком бежала самка.
Мы назвали новорожденную Майкой и все были рады, что
в нашу жизнь вторглось такое забавное существо. Оно неволь-
но вызывало у нас теплое чувство, и мне стало понятно, поче-
му в прошлом в быту лесных кочевников считалось, что ново-
рожденный олененок приносит счастье. Несомненно, он как-то
украшал своим присутствием их суровую, однообразную дей-
ствительность, а будучи выращенным — составлял благополу-
чие семьи.
Майку, как пленницу, старик привязал к лиственнице, а со-
бакам Василий Николаевич пригрозил дубиной, чтобы не тро-
гали ее. До утра тревожно кричала мать, видно не понимая,
почему теленок не желает покинуть лагерь и не обращает вни-
мания на ее настойчивый призыв.
Первое свое путешествие новорожденная совершила на нар-
те со связанными ногами, завернутая в старенькую дошку Улу-
киткана. Вначале она энергично протестовала, силилась вы-
20*
307
свободиться, а когда из этого ничего не получилось, начала
жаловаться, выражая протест криком. Но скоро, видимо, устала
и крепко уснула. По прибытии на Маю Майка была освобожде-
на. Она так обрадовалась, что стала прыгать, но в ногах
у нее еще йе было силы и уверенности, от этого ее прыжки были
неуклюжими и вызывали у всех улыбку. Майка пыталась бе-
гать, но ее еще пугал валежник, кусты. Собаки сдержанно на-
блюдали за ней.
Два последующих дня прошли в хлопотах. Окончилась зим-
няя дорога, и теперь нужно нарты сменить на вьючное снаря-
жение. Из упряжных ремней выкраивали подпруги, чинили
уздечки, подбирали потники. Весь груз, доставленный на Маю
в больших ящиках, тюках и мешках, следовало расфасовать
на вьюки, удобные для перевозки на оленях, и с таким расче-
том, чтобы каждая полувьючка весила не более двенадца-
ти-пятнадцати килограммов. Кроме этого, здесь на стоянке
оставляем лабаз с запасом продовольствия для гео-
дезистов и топографов экспедиции, которые придут сюда
осенью.
Лагерь в эти дни не узнать: одни шьют, другие упаковыва-
ют, третьи колют доски для лабаза, каюры подгоняют и метят
седла. Дни на редкость стоят солнечные, и так хорошо в тай-
ге, что, кажется, никогда бы ее не покинул!
На реке Мае мы увидели много перелетных птиц, уже при-
летевших в районы гнездования. Сегодня утром, семнадцатого
мая, слышали нежную и очень мелодичную песню седоголовой
овсянки. За последние два дня я добыл для коллекции юрка,
пятнистого сверчка, пеночку-королька. В коллекцию попала
и седоголовая овсянка. Еще второго мая Василий Николаевич
добыл бурую пеночку.
В погожий весенний день восемнадцатого мая мы распроща-
лись с отрядом Лебедева. Его караван из сорока пяти вьючных
оленей уходил на север к безыменным вершинам Джугджур-
ского хребта. Мы машем руками, провожая товарищей в дале-
кий и тяжелый путь, пока караван не скрывается за поворотом
реки.
Через час и мы покинули стоянку. На месте недавнего жилья
осталось большое пепелище, изломанные нарты, заботливо сло-
женные пирамидой, да надпись на толстой лиственнице о пре-
бывании здесь экспедиции.
Наш путь идет вначале вниз по Мае, дальше он свернет
на запад к реке Зее. Караван ведет Улукиткан. Его маленькая
сгорбленная фигура плавно покачивается в седле на первом
олене.
— Мод... мод... — кричит старик, подбадривая завьюченных
животных.
••
308
- За ним в поводу ведет свою
связку оленей Николай. Ше-
ствие завершают Василий Ни-
колаевич, Геннадий и я. Соба-
ки бегут впереди.
Майке сегодня исполнилось
пять дней, но ее не узнать: воз-
мужала и уже свыклась с коче-
вой жизнью. В ее торопливой
походке; в размашистом беге,
в манере лежать с разбросан- •
ными ногами — словом, во всех
ее детских движениях уже ска-
зывается природа северного
оленя. Нас она попрежнему
боится. Ее мать идет без вьюка последней в связке. Улукиткана.
Ниже устья Кунь-Маньё пейзаж резко меняется: широкую
залесенную долину верховья Маи запирают надвинувшиеся
с двух сторон горы. Дальше река проложила себе путь по уз-
кой щели между высокими мысами, беспрерывно • чередующи-
мися то справа, то слева. Тут она неузнаваема: пенится, ревет,
пытаясь раздвинуть плечи нависших над нею скал. От места,
где в Маю вливается Кунь-Маньё, долина переводит в узкое
ущелье, река, обезумев от крутизны, с неудержимой силой ка-
тит вешние воды далеко на юг.
Скоро скалы преградили нам путь. Мы свернули в долину
небольшого ручья и тайгой направились на запад.
Над нами высоко в прозрачном воздухе кружится пара
белохвостых орланов. Мы их узнаем по двухметровому раз-
маху крыльев, а также и по маховым перьям, расположенным
пальцеобразно, как у орлов. Из пернатых, обитающих в этих
местах, орланы самые крупные. Они сегодня впервые попались
нам на глаза. По словам же Улукиткана, эти хищники обычно
прилетают сюда с юга в конце апреля.
Распластав могучие крылья, орланы кругами поднимаются
все выше и выше. До слуха доносится их клекот:
«Кик-кик-кик...»	...
Кажется, что птицы совершают первую прогулку, чтобы
после долгой зимней разлуки взглянуть с высоты на родимые
горы и реку. Но вдруг орланы стремительно набрасываются
друг на друга, взвиваются круто вверх и, сцепившись, камнем
падают вниз. В яростной схватке хищники рвут друг друга
когтями, бьют клювами. Мы остановились и замерли, ожидая,
что птицы вот-вот рухнут на землю. Но над самыми вершина-
ми деревьев они успели разлететься в разные стороны и снова
начали набирать кругами высоту.
20 Г. Федосеев
309
Мы прошли, наверное, с километр, а птицы все еще про-
должали подниматься ввысь. Когда я оглянулся на них в по-
следний раз, с огромной высоты снова падал на землю бесфор-
менный комок сцепившихся в драке орланов, вскоре
исчезнувший за вершинами скал.
По лощинам и склонам гор уже пронеслась хлопотливая
весна, оставив позади себя дружный говор пробудившихся
ручейков да переполненный запахом отогретой земли воздух.
К солнцу потянулись нежные ростки трав, тайга обновлялась,
заполнялась голосами певчих птиц. Скоро, не сегодня-завтра,
лопнут сильно набухшие почки берез и еще больше помолодеет
лес, одевшись в яркую зелень.
В голубеющем просторе неба мы не раз видели пролетаю-
щие гурты журавлей, табуны быстрокрылых уток, стайки
белоснежных лебедей, устремляющихся к дикой тундре. А по
тайге и марям перекатывалась лесная птичья мелочь.
Весна идет... Каждый день нас поражало какое-нибудь
явление, достойное внимания натуралиста. Мы уже наблюдали
изумительный брачный танец куличков-перевозчиков. Слыша-
ли нежное воркование горлиц, видели черного коршуна, забот-
ливо подправляющего ветками старое гнездо. Буквально не
успеваешь за всем следить, подсматривать, подслушивать, за-
поминать, записывать. Невозможно человеку охватить и разо-
браться во всей этой сложной весенней гамме звуков, красок,
желаний.
В этот день мы остановились на ночевку до заката солнца.
Мои спутники занялись устройством лагеря, а я пошел вверх
по ключу с надеждой подсмотреть что-нибудь интересное. Мое
внимание привлек непонятный звук. Показалось, будто недале-
ко кто-то разговаривает тихонько сам с собою. Я стал пробив
раться сквозь чащу в направлении этих звуков и вышел к ма-
ленькому озерку, окруженному низкорослыми деревьями. На
одной из сухих лиственниц сидел старый ворон. Это он, не
замечая меня, бормотал, словно заучивал чужие, где-то под-
слушанные звуки:
«Киё-киё... ко-ко... дзинь-дзинь-дзинь...»
Прячась за кусты, я скрытно приблизился к озерку. У бере-
га метрах в десяти плавал табун шилохвостей. Утки, увидев
меня, настороженно сгрудились, стали пугливо озираться, но
не проявили сколько-нибудь заметного желания расстаться
с озерком. «Вероятно, они обманываются, приняв меня за
пень», — предположил я и открыто зашагал по берегу. Како-
во же было мое удивление, когда утки и теперь не улетели,
хотя расстояние между нами сократилось до четырех метров.
Это было поразительно еще и потому, что шилохвость вообще
очень осторожная птица.
310
Со мною не было ружья, и я не мог спокойно доискиваться
причины столь странного поведения птиц. «Нет ли тут какой
связи с вороном?» — подумал я, взглянув на старую листвен-
ницу. Ворона там уже не было. Значит, что-то другое трево-
жило уток и заглушало в них страх перед человеком. Но во-
круг стояла тишина.
Я уже начал, досадовать на свою «слепоту», в которой ме-1
ня часто упрекал Улукиткан, но неожиданно заметил на проти-
воположном берегу большую птицу, затаившуюся в сучьях
тополя. Это был сапсан — гроза пернатых. Очевидно, его-то
и боялись утки. Стоило бы им взлететь, и тогда не сдобровать
какой-нибудь утке, не уйти от быстрого и ловкого сапсана.
Хищник сидел левым боком к стволу тополя, повернув ко мне
крутоклювую голову. Его нисколько не смутило мое появ-
ление. Слева послышался шум, и из-за вершины деревьев
вынырнул табунок крикливых чирков. Разворачиваясь круто
над озёрком, чирки заметили меня, пугливо шарахнулись
в сторону и пронеслись мимо хищника, чуть ли не задев его
крыльями. Сапсан даже не пошевелился, его внимание попреж-
нему привлекали шилохвости и я. Мы продолжали наблюдать
друг за другом еще минуты три. Наконец сапсану, видимо,
надоел этот немой поединок, он легким движением оттолкнул-
ся от сучка, на котором сидел, и, нехотя развернув крылья,
скрылся из глаз.
Шилохвости вдруг оживились, словно только теперь заме-
тили опасную близость человека. Табун рассыпался, шумно
захлопав крыльями, поднялся в воздух.
Я возвращался на стоянку перелесками, обходя кочко-
ватые мари. Вечерело. Рдел закат. Заметно холодало. Все
тише становилось вокруг. Лишь изредка перекликались пе-
ночки да осторожный дрозд, усевшись на макушке темной ели,
робко посылал в пространство чудесные звуки своей вечерней
песни.
На следующий день наш отряд разделился. Мы с Улукит-
каном решили проникнуть к истокам Большого Чайдаха, пе-
ревалить Джугдырский хребет и по рекам Луча и Зея подойти
к устью Джегормы с юга. Такой довольно сложный маршрут
вызван необходимостью посетить полевые подразделения, ра-
ботающие в этом районе. Но чтобы не везти с собою весь наш
груз по этому маршруту и сберечь силы оленей на будущее,
Василий Николаевич с Геннадием и каюром Николаем пойдут
более прямым путем к устью Джегормы и там дождутся нас.
Встречу назначили на двадцать восьмое мая.
Утром Улукиткан изобразил на бумаге тонкими веточками
ерника «карту» местности, которую нам предстояло пересечь,
и подробно растолковал Николаю, как легче провести караван
20*	Зц
с грузом до устья Джегормы. Эта весьма примитивная «карта»
была, однако, схемой гидросети и дополняла имеющуюся
у нас карту 1 : 1 000 000 масштаба, на которой не были нане-
сены мелкие речки и ключи.
В десять часов мы распрощались. Товарищи ушли на запад
по безыменному ключу, а мы с Улукитканом направились на
юг. Я забыл привязать Кучума, и он вместе с Бойкой убежал
следом за Василием Николаевичем. Когда же я вспомнил
про него, он был уже далеко. Ничего не оставалось, как толь-
ко подосадовать на себя, — скучно будет в походе без этого
привычного и преданного четвероногого спутника...
В конце нашего маршрута мы должны будем встретиться
с Трофимом Королевым. <2 тех пор как я расстался с ним
в больнице на берегу Охотского моря, прошло всего два меся-
ца, но за это время передумано о нем едва ли не больше, чем
когда-либо за все восемнадцать лет нашей совместной работы
и дружбы. С нетерпением я жду этой встречи, чтобы нагово-
риться с Трофимом, поделиться с ним накопившимися мысля-
ми. Да и у него, вероятно, есть что рассказать.
Улукиткан едет верхом, ведя за собой груженый караван
из восьми оленей. На правом плече у него висит бердана —
постоянная спутница его таежных походов.
Мы только отъехали километра три от стоянки, как случи-
лась неприятность. Старик переводил в поводу оленей через
ручей. Перепрыгивая с камня на камень, он поскользнулся
й, падая, так ушибся головою, что пришлось приводить его
в сознание. К счастью, рана на голове оказалась неглубокой.
Отдохнул он с час под лиственницей и настоял ехать дальше.
Еле заметная звериная тропа ведет нас пр широкому рас-
падку к подножью плосковерхой сопки. Темные лесные дебри
неохотно пропускают караван. На пути стеной встает непро-
лазный кедровый стланик необычайной для него, почти че-
тырехметровой высоты.
Стелющийся кедровый кустарник почти сплошь покрывает
склоны Джугдырского хребта. Местами стланики образуют
совершенно непролазные заросли. Их стволы толщиной неред-
ко до пятнадцати сантиметров иногда так переплетаются
между собою, что только на четвереньках и проберешься
сквозь них. А местами вообще не пройти ни человеку, нй зверю.
Надо было удивляться умению Улукиткана находить ла-
зейки в этой чаще. Мы пробирались очень медленно. Подъем
становился все круче. Поредел лес. Появились мелкие про-
талины. После двух часов очень трудного пути буйная дре-
весная растительность осталась позади. Мы вступили в голь-
цовую зону — в область лишайников и мхов.
Под ногами мнется бледно-бледножелтый ягель, пушис-
312
тый, как ковер, и мягкий, как губка. Несмотря на то, что мно-
го дней не выпадало осадков, дуют теплые ветры и почва
уже давно просохла, мхи и лишайники обильно пропитаны
влагой. Откуда они ее берут? Эти неприхотливые растения из
тайнобрачных обладают способностью добывать влагу не из
почвы, а непосредственно из атмосферы. Пористые, густо
сплетенные ростки ягеля накапливают столько воды, что ее
можно легко отжать рукою, как из, губки. В засушливое же
время года, когда не бывает туманов — источника влаги,
. ягель так высыхает, что мнется и рассыпается под ногами,
точно вермишель.
На седловине мы дали оленям передохнуть. Был полдень.
По горам расплылась теплынь. Отопрела, запарилась земля.
Сегодня мы впервые увидели табун казарок, молчаливо про-
летавших над нами к Становому.
— Обедать где будем? — спросил я Улукиткана.
Старик, прислонившись к стволу карликовой ели, при-
кладывал к глазам тряпочку и на вопрос мой не ответил.
— Что, глаза болят? — встревожился я.
— Ничего, так... мало-мало не видят, — ответил старик,
и набежавшие морщины болезненно стянули его лицо.
— Раньше у тебя было так?
— Нет. Д<а ты не беспокойся, у старой люди всяко бывает,
пройдет, — проговорил он ласково и грустно.
Но моя тревога оказалась не напрасной. Присматриваясь
к его глазам, спрятанным глубоко в разрезе век, я не увидел
в них обычного огонька, оживлявшего старческое лицо Улукит-
кана. Тонкая, полупрозрачная муть затянула зрачки.
— Ты все видишь вокруг себя или нет? Может быть, болят
они у тебя от солнца, как тогда зимой, под Кукурским пере-
валом, или от ушиба о камень? — допытывался я.
Старик беспомощно отвел руки от глаз, посмотрел на меня,
огляделся вокруг и в испуге присел на корточки.
— Однако, ветер дурной глаза портил, — с горечью при-
знался он. — Ладно. Немножко отдохнем и пойдем дальше.
Обедать в ключе будем.
— Может быть, лучше остановиться здесь на ночь? —
предложил я.
— Что ты! — запротестовал он. — Если на все болезни
старику откликаться, не то что работать, даже кушать ему
некогда будет. Не та удача, что легко дается. Садись ко мне
близко и слушай. Может быть, Улукиткан последний раз видит
тайгу, горы, кусты стланика. Помни, хорошо помни, твой
путь к людям лежит так... — И он, проткнув пальцем сол-
нечный день, показал на юго-запад. — А меня бросишь тут,
в тайге.
313
— С чего это у тебя такие мысли мрачные? Напрасно тре-
вожишься, Улукиткан. Глаза поправятся, и все будет хорошо.
Тебе еще долго надо жить.
: — Только жить — это шибко плохо. Надо работать, чтобы
Легче было жить.	<
— Ты достаточно поработал на своем веку.
— Я ничего больше не говорю. Кедровка много кричит, да
кто ей поверит?.. Смотри, там должна быть высокая гора —
возле Маи, а ее не вижу, — и старик, кивнув головой на вос-
ток, долго щурил глаза, протирая их тряпочкой.
Тяжелая печаль легла на добродушное скуластое лицо
с устремленными вдаль потускневшими глазами. Меня все
больше охватывает тревога: неужели старик ослепнет? Что
тогда я буду делать в этой незнакомой глуши, да еще так да-
леко от жилья? Куда поведу слепого? Стараюсь гнать прочь
эти мысли. Хочется как-то поддержать и старика, ободрить'
его, но не могу найти подходящих слов.
— Однако, пойдем, надо торопиться, — прервал Улукиткан
долгое молчание.
В тоне его голоса прозвучала безнадежность. Он поднял
е земли конец повода, перекинул через плечо бердану и мед-
ленно, словно нехотя, сел на оленя.
— Ты видишь, куда ехать? Может быть, мне итти вперед?—
осторожно спросил я.
— Куда след тянуть надо, вижу, — ответил он, толкая но-
гами оленя в бока, и наш маленький караван тронулся дальше.
Мы спустились в ключ по крутому склону. Ниже россыпи
нас враждебно встретил стланик и захламленная буреломом
тайга. Итти стало еще труднее. Но Улукиткан, не теряя нуж-
ного направления, с обычной ловкостью пробирался сквозь
чащи, обходя промоины, завалы, и у меня постепенно рас-
сеялось беспокойство. Показалось, что ослепление у него было
временное, вызванное скорее всего солнечным светом.
За ключом лес оборвался, и мы вышли на марь, широкой
полосой протянувшуюся по-над отрогом. Кое-где на ней вид-
нелись одинокие лиственницы, чахлые, горбатые, измученные
непосильной борьбою с длительной стужей. Видимое глазу
пространство сплошь покрывали черные высокие кочки, словно
расставленные в беспорядке цветочные горшки. Старая по-
желтевшая трава на кочках свисала, уступив место свежей
зелени, уже потянувшейся густой щетиной к солнцу. Это чер-
ноголовник. Он раньше всех выбросил свои ростки.
Олени, выйдя на марь, всполошились, уловив запах первой
зелени. В это время года они предпочитают черноголовник лю-
бому корму.
— Однако, чай пить надо. Вон у той лиственницы должно
314
быть сухо, пойдем туда, — сказал Улукиткан, по-юношески
спрыгивая с оленя.
Старик провел караван вдоль кромки леса и уже подходил
к лиственнице, но вдруг остановился, стал беспокойно озирать-
ся по сторонам. Не понимая, что случилось, я тоже задержал-
ся. А старик с необычной поспешностью вскочил на седового
оленя и стал тормошить его поводным ремнем, толкать ногами
и торопливо проехал дальше, минуя лиственницу.
— Ты что же, Улукиткан, чай пить не хочешь? — спросил я.
— Эко не видишь, место тут худое! — крикнул он мне, скры-
ваясь за перелеском.
«Что тут худого?» — подумал я и стал осматривать лист-
венницу. Это было старое дерево, толстое, сучковатое, но без
каких-либо подозрительных примет. Рядом с ним было сухо, и
это место, несомненно, могло послужить нам хорошим прию-
том. Только на краю леса я увидел несколько полусгнивших
пней и обломок дерева, вероятно от долбленой лодки, да остат-
ки костра, уже наполовину покрытого мхом. Видимо, когда-то
давно-давно сюда на марь заходили лесные кочевники. Но и
в этом я не мог предположить каких-либо дурных примет.
Улукиткан остановил караван сразу за перелеском. Когда
я пришел туда, он уже развьючивал оленей.
— Напрасно ушел от лиственницы, лужайка там сухая, без
кочек. Чего испугался?
Он вскинул на меня печальные глаза и медленно раскрыл
сухие губы.
— Слушай: тому надо бояться, кто плохо видит, а я смотрел
шибко хорошо. Там покойник есть. Как ты не заметил? Стари-
ки раньше говорили: плохо делать огонь около могилы, стучать
топором, топтать землю ногами, нехорошо напоминать умерше-
му о земных делах. Понимаешь?
— Да ведь я, Улукиткан, просмотрел все там, даже призна-
ков могилы нет. Откуда ты это взял?
— Эко смотрел! Слепой, пока не пощупает рукой и не по-
пробует языком, не скажет, что кушает, так и ты, — упрекнул
он меня. — Ладно, чай пьем, потом смотреть пойдем...
Я верил в необычайную наблюдательность и прозорливость
старика, но на этот раз усомнился. Вместе с тем мне очень хоте-
лось, чтобы Улукиткан оказался прав и сейчас.
Пока он развьючивал оленей и отпускал их на корм, я при-
тащил дров. Вспыхнул костер. Зашумел чайник. Старика не
покидало грустное настроение. Заметно уменьшилась его под-
вижность.
— Как твои глаза? —спросил я осторожно.
— Мало-мало стало лучше, однако, совсем хорошо не бу-
дет... Стар я. Скала вон какая крепкая, а время ломает и ее.
315
—Вечером сделаем, примочку- Может быть, глаза
у тебя устали и нужен продолжительный отдых. Давай задер-
жимся на Чайдахе дня на двд-три, пока совсем не выздоро-
веешь.
 — Что ты, торопиться надо... — решительно возразил он.
Мы закусили медвежьим мясом, напились чаю. Олени раз-
брелись по кочковатой мари в поисках зеленого черноголовни-
ка. Солнце косыми лучами грело тайгу.
— Пойдем смотреть, кто умер, да надо ехать, до ночевки
еще далеко, — сказал Улукиткан.
У лиственницы старик остановился, потоптался, посмотрел
вокруг и подошел к кострищу. Оживившись, забегали его гла-
за, чуть слышно зашептали что-то губы, в напряженном раз-
думье сморщился лоб.
— Люди, которые тут были, шли куда-то дальше, да бо-
лезнь надолго задержала их, — сказал . он спокойным голо-
сом. — Видишь, какой большой очаг остался, много сгорело
в нем дров.
— Почему ты думаешь, что людей здесь задержала именно
болезнь? Разве они не могли выбрать это место для длитель-
ного отдыха?
— Нет. Ворон далеко летает, однако, селится там, где корм
есть. Посмотри, кругом ягеля совсем нет, чем будет тут кормить-
ся олень?
— А разве черноголовник плохой корм?
— Его олень ест только весной, пока он сочный, но все рав-
но оленю каждый день нужен ягель. Да и эвенку тут делать
нечего, место плохое: стланик, чаща, россыпь. В такой тайге
зверь не держится. Только шибко больной люди могли жить
тут, ведь река Чайдах рядом, а там и мясо можно добыть и
ягель есть. Теперь понимаешь?
. Старик осторожно, как бы боясь нарушить чей-то покой,
подошел к пням. Его сухое старческое лицо стало снова сосре-
доточенным.
— Однако, я ошибся, тут было два покойника, наверное,
отец с ребенком, мальчик или девочка — теперь не узнать, мно-
го лет прошло. Они умерли одно время, может быть, от одной
болезни, а похоронила их женщина маленького роста, — тихо
рассуждал старик сам с собой.
Я стоял, с недоумением глядя то на старика, то на пни: пни
как пни, самые обыкновенные, какие встречаются всюду в тай-г
ге, без надписей и без условных меток.
— Как ты смотрел и не видел? Плохо, когда не понимаешь,
что видят глаза, — сказал старик, успев заметить мои сомне-
ния.— Тогда слушай, хорошо слушай... Видишь, четыре пня
стоят попарно, как ножки кровати, это лабаз был сделан для
316
На восток уходили вздыбленные вершины Джугджура.
Лесная загадка.
После пожара тайга имела жалкий вид.
Медведей волоком стащили в лощину.
«Потеряй я на мгновенье самообладание, и не уйти бы
от расправы».
«Перевал через Джугджур тут», — говорит Улукиткан.
Улукиткан ведет караван.
Купури, вымотавшись за день,
присмирела.
покойника. Деревья срубила маленькая женщина, смотри, ка-
кие низкие пни.
— Их мог срубить и невысокий мужчина...
Улукиткан рассмеялся тихим, беззвучным смехом.
— Видишь, как дерево рублено: топор кругом ствола хо-
дил. Так рубит только женщина. Мужчина рубит с двух сторон.
1 Приглядевшись к пням, я заметил, что деревья действи-
тельно были срублены как-то не по-мужски, не твердой ру-
кой, отчетливо видны на пнях и вмятины от сгнивших перекла-
дин лабаза.
Улукиткан продолжал рассказывать:
— По длине лабаза разве не понимаешь, что большой люди
тут лежал, а по ширине его делали на два человека. Этот кусок
дерева видишь? Он от корыта, в котором раньше хоронили де-
тей. Оно небольшое было. — Улукиткан вывернул ногою полу-
сгнивший обломок корыта. — Теперь как думаешь, старик пра-
вильно сказал?
Под обломком корыта мы увидели несколько бабок, позе-
леневших от времени, изъеденных сыростью. Они были различ-
ной величины, от крупных и мелких зверей, и лежали горкой,
— Э-э-э... — протянул нараспев старик, утвердительно за-
качав головою.
«Сейчас откроется еще одна страница прошлого», — поду-
мал я, наблюдая за Улукитканом и тщетно стараясь разгадать
что-нибудь по этим полуистлевшим косточкам.
— Не дочь, а сын был похоронен, это его игрушки, их тог-
да под лабаз положили.
— Я бы не догадался.
Старик улыбнулся.
— Тебе еще рано все знать. 'Мать дает жизнь, а годы —
опыт. А теперь пойдем отсюда, нельзя долго тревожить умер-
ших, — закончил он уже шопотом и, согнувшись, тихо зашагал
к перелеску.
У меня под йогой громко хрустнул сучок. Улукиткан испу-,
ганно оглянулся и неодобрительно погрозил пальцем. Мне оста-
валось только подивиться сочетанию в этом человеке многолет-
ней проницательности, мудрости с наивным первобытным суе-
верием...
Часом позже мы покинули стоянку и двинулись через марь.
Моему проводнику и оленям привычно ходить по марям, я же
передвигаюсь с большим трудом. Высокие кочки из торфа, туго
переплетенные корневищами осоки, не выдерживают тяжести
моего тела, пружинят. Ноги скользят. Но падать нельзя, между
кочками прячутся предательские ямы, наполненные водой. Иду
словно на высоких ходулях, ступаю очень осторожно, и все же
вскоре сапоги мои полны воды.
317
За марью меня поджидал Улукиткан.
Когда вышли на отрог, солнце заканчивало дневной путы
Ветерок набрасывал прохладу. Улукиткан слез с оленя и, под-
пирая палкой грудь, долго смотрел вперед на широкую долину.
— Большой Чайдах, — сказал он задумчиво, не отрывая
взгляда.
Сквозь темносиний вечерний сумрак уходила на восток до-
лина, сдавленная с боков плоскими гарями. По дну ее в густых
ельниках вилась небольшая река. От пологих берегов и до вер-
шин отрогов полосами взбирались густые заросли лиственнич-t
ного леса, вперемежку со стлаником. По более крутым скло-
нам гор виднелись каменные осыпи да старые гари. Долина,
казалось, отдыхала в безмятежном покое. И нам вдруг захоте-
лось скорее к костру.
Мы стали спускаться. Ночь быстро опережает нас. Над голо-
вами смутно замерцали звезды. В лесу глухо и тревожно. Кус-
ты, деревья, пни порой кажутся живыми существами, передви-
гающимися вместе с нами. Идем на ощупь. Вдруг справа до-
несся подозрительный шорох. Улукиткан задержал караван.
Снова тишина и снова треск.
«Ух-ух-ух...» — совсем близко послышался крик удаляв-
шегося медведя.
— Однако, еще жить буду: амикан * боится меня, — сказал
старик.
— Что, опять неладно с глазами? — спросил я, увидев, что
он прикладывает платок к глазам.
— Малость вижу, не беспокойся, ночевка близко, дойдем,
а там, может, лучше будет...
— Значит, глазам хуже стало?
Старик не ответил, молчание -его усилило мои опасения.
Снова в голове зашевелились тревожные мысли, и, как бы в до-
казательство моей страшной догадки, он молча вложил мне
в руку поводной ремень своего оленя. Я посмотрел ему в лицо
и все понял...
А ночь темнела. В долине все уже уснуло или затаилось, и
только мы одни продолжали пробираться сквозь лиственничное
редколесье, освещенное бледным мерцанием звезд. Я шел впе-
реди, за мной шагал старик, держась одной рукой за хлястик
моей телогрейки. Следом тянулись усталые олени. Где-то не-
далеко шумел Чайдах, да позади жалобно кричала отставшая
Майка.
Вот и берег. Мы вышли на небольшую поляну, окруженную
с трех сторон высоким лесом. Под толстой елью я остановил ка-
раван.
♦Амикан — медведь.
318
— Совсем темно, или я не вижу? — спросил Улукиткан,
оглядываясь по сторонам.
— Темно.
— Тогда хорошо. Может, смотреть буду. Эту ель знаю, ме-
сто тут сухое, ночуем.
Мы развьючили оленей. Я притащил дров, и пока ходил
за водою, старик разжег костер. Нужно было немедленно при-
нять какие-то меры, не дать старику совсем ослепнуть, но моих
скудных познаний в этой области, конечно, мало, да и не было
никаких средств под руками. Я предложил сделать на ночь со-
гревающий компресс.
— Не надо, — ответил старик спокойно. — Если утром я
не увижу солнца, значит конец, пора Улукиткану отправляться
к своим прадедам. Тот, кто ел жирное мясо, не захочет жевать
сыромятный ремень. — Старик на минуту задумался. — Неуже-
ли тут на Чайдахе оборвется мой след? Куда ты один пойдешь
без меня? Место глухое, тайга, незнакомому человеку трудно
выпутаться из нее, а до жилухи далеко, ой, как далеко!..
— Зачем ты думаешь об этом, Улукиткан?! Допивай чай и
ложись спать, отдохни. Что бы ни случилось с тобой — мы бу-
дем вместе.
Тяжелый вздох вырвался из его груди. Не надеялся старик
на меня, на мой опыт. Да и горько было ему сознавать свою
беспомощность.
Шел двенадцатый час. В таинственной тиши ночи слышны
были шаги оленей, собиравших по берегу прошлогодние листья
тальника. За перекатом тихо гоготали перелетные гуси. Еле
уловимый ветерок лениво перебирал густые кроны елей. А во-
круг лежала дикая необъятная глушь, лесные дебри...
Догорал костер, старик, отодвинув от себя чашку, собрал
с колен хлебные крошки и бросил их в рот.
— Где спать будешь? — спросил я.
— У огня. Пусть тело греется, немного остается моих кост-
ров в тайге, — ответил он и, добравшись на четвереньках до
багажа, стал на ощупь искать свою постель. Сердце мое сжа-
лось от боли...
Я положил на угли недогоревшие поленья. В чаще пугливо
ухнул филин, за рекой проскрипела старая лесина.
Сон откачнулся от меня. Плохо спал и Улукиткан. Он часто
ворочался, затяжно стонал и что-то бормотал на родном язы-
ке. Но усталость все же овладела мною, и события дня оборва-
лись...
Когда я проснулся, в небе гасли Стожары, но еще было тем-
но. У огнища, прикрытого холодным пеплом, сидел старик. По-
ношенная дошка, загрубевшая от ветра, снега и костров, туго
обтягивала его сгорбленную спину. Маленькая голова е- взлох-
319
маненными волосами . без-
вольно опустилась. Босые
ноги были влажны от измо-
рози. Улукиткан, видимо, за-
был про ночь, не замечал хо-
лода, тяжелое раздумье
о приближающейся горькой
и неизбежной развязке цели-
ком захватило старика.
Я стал вылезать из спаль-
.ного мешка. Старик, услы-
шав шорох, устало припод-
нял голову. Его лицо стало
еще более сумрачным;
Складки тревоги стянули нависшие брови. Напрасно искал он
меня открытыми глазами. Они были почти белые, словно что-то
внутри разлилось и затуманило зрачки.
— Почему ты не спишь, Улукиткан? — спросил я его.
— Сон хорош зрячему, а слепому думать надо, что делать
дальше.
— Что делать? Поживем тут на Чайдахе дня три, может,
твои глаза поправятся, и тогда уйдем своей дорогой, — отве-
тил я, стараясь придать голосу как можно больше бодрости.
— Нет, уходить надо от этих мест. Один день нельзя задер-
живаться... Ты разожги костер, садись рядом, есть большой
разговор.
Вспыхнул огонь. Я сходил с чайником за водою. В долине •
стоял предрассветный покой, только недалеко шумливо пле-
скался перекат да где-то за береговым лесом мелодично по-
званивал колокольчик на олене.
От костра потеплело. На скулах старика блеснула загоре-
лая кожа. Он смотрел на огонь мутными глазами, тускло отра-
жавшими отсвет красного пламени. Глубокие морщины вспа-
хали лоб.
Я присел к костру и стал готовить завтрак. Улукиткан уста?
ло приподнял голову, с трудом раскрыл рот.
— Слушай* старика, хорошо слушай. Я уже не человек, упав-
шей скале не подняться. Часто у Улукиткана не оставалось
оленей и все пожитки помещались в котомке. Я не унывал, не-
завидовал даже тем, у кого были стада оленей, лабазы с доб-
ром, нарядные чумы. Я был богаче всех, мое богатство — здо-
ровье. Оно мне давало мясо, одежду и спокойный сон. Я не
боялся пурги, перекатов, холода, меня не держала тайга. Здо-
ровому человеку и горе кажется радостью. И вот Улукиткан
потерял глаза, и у него не стало ни рук, ни ног, ни воли. Однако,
я не должен бросить тебя здесь на Чайдахе, так далеко от лю-
320
дей. Такого закона нет в тайге. Смерть меня подождет. У Улу-
киткана есть память и слух, рни помогут нам до-
браться до устья Джегормы, к своим. Это. мой последний ар-
гиш *, и тогда я спокойно отправлюсь к прадедам. 'Мы пойдем
прямо на заход солнца. Дорога будет длинная, тяжелая: горы,
стланики, дурные речки. Под ногами не будет тропы. Солнце
покажет нам путь, птицы, деревья, ветер помогут, не заблудить-
ся. Итти надо скорее. Неровен час;. Может догнать худая по-
года: дождь, туман. Тогда как поведешь аргиш?1
— Не получилось бы хуже. Места мне незнакомые. Как бы
совсем не затеряться. Не лучше ли вернуться на вчерашнюю
стоянку и догнать своих, — перебил я его.
— Что ты, оборони бог! Тот путь даже зрячему в первый
раз не пройти, пропасть можно.
— Но ведь наши пошли?
— Лиханов два-три раза ходил там, хорошо'проведет, а мы
пойдем тут. Не бойся, человек в нужде море переплывет, — от-
ветил он, расстегивая дошку и грея у огня костлявую грудь.
В его хриплом голосе прозвучала такая уверенность в успе-
хе, что и мои сомнения рассеялись.
Мы молча пьем чай. С реки льется прохлада. Даль прикры-
та тьмой. Нет-нет, да и блеснет зарница.
— Уже утро, слышишь, дыргивки ** летят, — сказал он, не
отрываясь от чашки и прислушиваясь к шелесту крыльев про-
летавшей стайки птиц. — Сегодня обязательно хороший день
будет, река внизу шумит, надо торопиться.
— Сейчас допью чай и пойду за оленями, а ты маленько
усни.
— Сон убежал от меня, как олень от выжженных мест.
Пока ты ходишь, надо бы вьюки наладить, да видишь, как слу-
чилось: руки здоровые, а работу найти не могут, ноги есть,
а куда итти, не знаю. Худо слепому, кругом худо.
Он разогнул спину, помял икры, подсунул на ощупь в огонь
головешки. Его побелевшие, без зрачков, безжизненные глаза
бесцельно смотрели в пространство. Костра он уже не видел...
Алел восток. В безоблачном небе одна за Другой гасли зве-
зды. Ветерок чистый, прохладный тянулся в просвете леса и,
шевеля чащу, будил в ней пернатых музыкантов. С гор веяло
спокойствием и глубоким миром.'
Непривычному человеку трудно в тайге разыскать оленей.
Не любят они кормиться на одном месте. Даже сплошные за-
росли ягеля не могут «спутать» ноги этим животным. Разбре-
дутся олени по полянам, по чаще, и не так просто собрать их.
* Аргиш — кочевье.
** Дыргивка — дрозд.
"	32Г
Более двух часов я потратил на поиски оленей и все же одно-
го не нашел.
— Эко беда! — досадовал старик. — Олень без следа не
ходит, как не нашел? — И, поднявшись, он нетвердыми шага-
ми подошел к животным.
Олени были связаны друг с другом. Старик поочередно ощу-
пал у каждого рога, спину, уши и в раздумье почесал за ухом.
— Самого старого нет, — сказал он грустно. — Много лет
этот орон ходил со мною по тайге, а теперь, видать, не хочет —
кому нужен слепой Улукиткан?
Старик перевязал всех оленей по-своему в том порядке, как
они шли вчера.
— Помни: нужно за сильного привязывать слабого, за сла-
бого — опять сильного, и так всех, тогда хорошо ходи, — пояс-
нил он.
Затем Улукиткан положил седла на оленей и сказал, чтобы
я запомнил, какое из них на каком олене лежит. Помог вью-
чить. Все это он делал на ощупь, но быстро. Руки его не утра-
тили прежней ловкости. Только глаза теперь не следили за
работой, они с печальным безразличием смотрели в простран-
ство.
— Огнище не забудь залить водой, как бы пал не пошел.
Через час караван был готов тронуться в далекий, не извест-
ный мне путь. Улукиткан снял колокольчик с своего седового
оленя и надел его на мать Майки, идущую последней в связке.
— Так буду слышать, все ли. олени идут сзади, не потерял-
ся ли какой.
С сутулых хребтов на тайгу сползал тяжелым маревом
туман. А за ним томилось в огненном накале солнце. В долине
тишина.
Старик подал мне свою закоченевшую руку. Откинув назад
голову, от смотрел невидящим взглядом в небо. Солнечные
лучи текли в его открытые глаза. Весенний ветерок ласково
взмахивал над нами невидимыми крыльями, как бы пытаясь
согнать с лица слепого безысходную скорбь.
— Покажи, где сейчас живет солнце? — спросил, наконец,
он, но сейчас же поправился.— Однако, мне пора забывать его,
зачем беззубому думать о костях?
Я поднял его руку в сторону солнца, старик забеспокоился.
— Промешкали, ишь куда убежало! Я думаю, вершина
Чайдаха там будет? — и он отбросил руку в противоположную
сторону.
— Да, там, — подтвердил я.
Старик навалился грудью на посох, нахмурился. Он вспо-
минал местность, по которой лежал наш путь, и, вероятно, ду-
мал, как ему, слепому, направлять зрячего по нужному пути.
322
— Ты переведешь аргиш через Чайдах нд другой берег и по-
тянешь след вверх по реке. Впереди будут ключи, хорошо смо-
три, не торопись, на устье одного из них увидишь лиственницу
с гнездом рыбака *, там и сворачивать будем к перевалу. Лад-
но понял?
—• Как не понять, все ясно.
— Теперь перевяжи мне платком глаза, в темноте они не
нужны, а ветка ударит — лишняя боль.
Никогда мне не забыть этих первых шагов со слепым про-
водником. Я не представлял пути, не верил, что слепой про-
водник сможет вести караван в нужном направлении, не
хотелось думать о завтрашнем дне. Судьба свела меня в не-
равный поединок с беспощадной природой. Предстояла затяж-
ная и сложная борьба за жизнь. Я мог рассчитывать только на
свои силы и опыт. Хватит ли их у меня, чтобы найти проход
через Джугдырский перевал, пробиться сквозь незнакомую тай-
гу? Спасу ли я слепого проводника? Теперь я со всей глубиной
почувствовал свою привязанность к Улукиткану, и тем тяжелее
мне было сознавать его безутешное горе.
К»	•>
V
Незрячий зрячего ведет. — Крик старого ворона. — По тай-
ге в тумане. — Исчезновение проводника. — Радость встречи
с Королевым.
Наш караван представлял довольно странное зрелище: я
шел впереди, ведя в поводу крупного седового быка, на кото-
ром комочком сидел слепой старик с берданой за плечами, с по-
сохом в руке и с завязанными глазами. А следом за ним тяну-
лись гуськом завьюченные олени. Унылый звон колокольчика
сопровождал наше шествие.
Перебрели Чайдах. На противоположном берегу нас встре-
тил молчаливый сумрак старой лиственничной тайги. Чувство
тревоги и волнения охватило меня, как только я вошел с кара-
ваном под свод гигантских деревьев. Идем напрямик, как зве-
ри. Живая и отмершая растительность мешает двигаться
вперед. Под ногами бурелом, трухлявые пни, сучковатый ва-
лежник, прикрытый мягким зеленым мхом. Стланиковые крепи
неохотно выпускают нас из своих цепких объятий. Эти
препятствия обычны. Без них невозможно представить
путешествие по тайге, но сейчас, кажется, и валежник,
и пни, и чаща враждебно восстали против нас- Мое внима-
ние теперь не привлекают рябчики, бурундуки, белки, слух не
замечает пения птиц и весенней суеты. Какое-то безразличие
* Рыбак — скопа.
323
к окружающему владеет мною. Все внимание сосредоточено на
одном настойчивом желании двигаться вперед.	, • • • •
, Чере^'.час лес поредел. Расступилась чаща. В широкие про-
светы.заглянуло.солнце. Идем на запад. Справа шумит река.
День, на редкость мягкий, теплый, итти становится легче. На-
кднёц совсем посветлело,} и я увидел впереди бугристую марь.
А за ней: полукругом раздвинулись плосковерхие гдры, прикры-
тые черной шубой отогретых лесов.
— Ладно <ли след тянешь? Пошто солнце в шеку греет?
Держи его сзади, — слышу голос старика.
— Болото обхожу.
— Э-э-э... тогда Ладно. А я думал, сбился с пути...
За болотом потянулись еловые перелески. Занырял караван
по замшелым буграм. Зашлепала под ногами оленей черная
маристая вода.
— Поправь след, подожмись к речке, однако, там суше, пря-
мо пройдешь. Да ладно ли вьюки лежат, не помять бы оленям
спины, — беспокоился старик.
Подходим к берегу. Пара вспугнутых куличков-перевозчи-
ков пронеслась над водою.
«Ти-ли-ти-ти... ти-ли-ти...» — перекликались птицы.
Я остановил караван, стал поправлять вьюки. Улукиткан
устало слез с седла и с трудом расправил онемевшие конечно-
сти, потоптался. Земля под ногами теперь казалась ему чужой,
неустойчивой. Передвигался он по ней неуверенно, по-детски
переставляя худые ноги. Непривычные к безделью руки искали
опоры. В складках сжатых туб гнездилась печаль.
По-над рекой итти действительно легче и суше. Береговая
почва не задерживает на поверхности весеннюю воду. Но здесь
нас опять окружила молчаливая лесная чаща. Я видел перед
собой только поросль молодого леса вперемежку со стлаником
да густое сплетение еловых крон, увешанных гирляндами боро-
давчатого мха. У второго ключа мы снова вышли на болото. За
ним продолжалась все та же широкая долина Чайдаха, запер-
тая с трех сторон пологими сопками, на склонах которых видны
пятна тающих снегов. Меня удивляют контрасты этой местно-
сти: то с трудом пробираемся сквозь навевающий уныние лес,
то наш путь перехватывают кочковатые мари, залитые водою
и представляющие в это время безрадостное зрелище.
Как только мы опять вышли из леса, я увидел лиственницу
с большим гнездом на сломанной вершине, сплетенным из до-
вольно толстых веток.
— Гнездо вижу, — крикнул я обрадованно.
— Что, на болото вышли? — спросил Улукиткан.
- Да.
— Сворачивай к гнезду.
324
Звериная тропа, на которой заметны старые следы сохато-
го, помогает нам обойти боЛото и добраться до ключа. Усажи-
ваю старика возле пня, а сам развьючиваю оленей, разжигаю
костер, принимаюсь за приготовление обеда. Теперь все дорож-
ные хлопоты лежат на мне. На остановке работы всегда много.
Ко всему этому еще прибавилась забота о слепом провод-
нике.
Костер разгорается медленно. По синему весеннему небу
плывет раскаленное солнце. Где-то высоко над волнистой стай-
кой мелких облачков с еле слышным криком неслись к северу
журавли. Сюда, в долину, уже прилетело множество мелких
птиц. Все они сразу же приступили к витью или ремонту своих
гнезд, будто понимая, что в их распоряжении слишком корот-
кое лето и что нужно торопиться.
Улукиткан сбросил с себя дошку, стащил с худого тела ру-
башку, хотел повесить ее на сучок, но обнаружил, что сидит
возле пня. Встал, ощупал его кругом, повернул к костру го-
лову.,
— Беда слепому, — сказал он с досадой. — Пока рука
не найдет или ухо не уловит, сама память не подскажет. Этот
пень, однако, я рубил восемь лет назад. Тогда тут на Чай-
дахе мы со старушкой белковали. Наш чум стоял на устье
ключа. Сходи посмотри, не лежит ли там медвежий череп.
Зверь тут меня немного когтями пахал, — и старик, повернув-
шись ко мне спиной, показал глубокие шрамы на затылке. —
Хотел меня кушать, да не успел, старуха убила его. Сходи по-
смотри.
На устье ключа я нашел еще хорошо сохранившиеся палки
от чума, сваленные в беспорядке на земле; остатки брошен-
ных и уже сгнивших тряпок и костяные рогульки от вьючного
седла. Близ лиственниц с гнездом на высоком квадратно обте-
санном пне лежал череп крупного медведя.
— Все нашел, Улукиткан: и череп, и огнище, и палки
от чума, — сказал я старику, вернувшись на стоянку.
— След человека в тайге долго живет, — задумчиво отве-
тил он.
— Медведь, видно, крупный был. Говоришь, жена убила?
— Вместе его промышляли. Я ему глаза портил, а она
стреляла.
— Каи это глаза портил?
Старик. отодвинулся от костра, спрятал под себя согнутые
в коленках ноги и в раздумье стал щипать заскорузлыми паль-
цами жиденькую бороденку. Потоки горячих лучей весеннего
солнца обогрели на боках кожу слепого. Его седые нече-
санные волосы перебирал теплый ветерок. Я снял ложкой
с кипящего супа ржавую мясную накипь и подсел к старику.
325
— Медведь этот шатун был. Знаешь, нет, такого? — продол-
жал он начатый разговор. — Ну слушай: который медведь са-
ла к зиме не припасет, больной или старый, он не ляжет
в берлогу. Зимой туда-сюда шатается, пока не околеет. Его
и называют шатун. Понимаешь? Такой зверь шибко опасный,
оборони бог встретиться. Людей совсем не боится, олень До-
вит, собаи ест, в чум лезет, дурной делается... Жили мы тут
в ноябре, пушнину добывали. Как-то пришел я на табор рано,
собаки куда-то за сохатым ушли. Старушка стала в чуме бе-
лой свежевать, а я раздул огонь под лиственницей, чаю за-
хотелось. Дождался, когда вода закипела, снял котелок, к чу-
му итти повернулся, да вижу — большой медведь на пути сто-
ит, откуда взялся — не знаю. Хотел я за дерево спрятаться,
да не успел, догнал он меня. Я и плеснул ему в морду кипя-
ток. Зверь заревел, придавил меня к земле, хрустнула кость,
и больше ничего не помню... проснулся, чума близко не видно,
место вроде незнакомое, тело болит, парка в крови. Вижу, .
поволока по снегу, значит медведь меня сюда притащил, хо-.
тел спрятать. Пришла жена, говорит — убила амикана, он от
кипятка ослеп, ходил по лесу как пьяный, на дерево, на пни
натыкался... Худой зверь, говорит, шибко худой, мясо кушать
не могу. Собаки тоже не ели... Настоящий шатун был.
Над марью просвистел ястреб, сложив в полете угловато
согнутые крылья. Возле леса он вдруг взвился высоко свечой,
и в сомкнутых когтях я увидел серенький комочек только что
пойманной птички. Холодный ветер всколыхнул стальную
гладь болота. Пестрыми хлопьями копились в небе облака, и
по долине лениво ползли их причудливые тени.
— Суп готов, кушать надо, да ходить будем. Ладно ли ты
поведешь след?
— Расскажи, как итти. '
— Тут тесок мой был, сохатого под перевалом тогда убил,
метку на деревьях делал, старушка по ним мясо вывозила.
Только редкие они, да и затянуло их теперь смолой. Тебе не
увидать.
— Пойдем без затесов...
— Ладно. Поставь меня на полдень и направь мою руку
на вершину ключа... Правее видишь голую сопку?
— Вижу.
— Перевал под ней справа. Итти нужно ключом до первой
разложины справа и по ней подниматься до сопки, а там хо-.
рошо увидишь проход.
— Неужели ты все это помнишь? — спросил я старика.
— Как не помнить, если тут был, — спокойно ответил он.,
Счастье наше, что у старика такая чудесная память! Иначе
я не представляю, что делал бы со слепым в этой глуши...
326
Мы пообедали. Солнце минуло полдень. Я пошел соби-
рать оленей, а Улукиткан взялся мыть посуду. Это была его
первая попытка найти себе работу. Она была ему крайне необ-
ходима, чтобы облегчить существование в окружающей его
[темноте.
Караван медленно пробирался вдоль безыменного ключа
иа юг. Мы шли по мари, затянутой редколесьем. Низкорослые
и горбатые деревья росли здесь колками, местами образуя
довольно широкие .перелески. Какими жалкими кажутся эти
деревья, вступившие в борьбу с заболоченной почвой! Вер-
шины у них засохшие, стволы дупляные, растут деревца, скло-
нившись набок и с трудом удерживаясь корнями в мягкой мо-
ховой подушке.
— Держи солнце в правом глазу! — кричит мне всякий
раз Улукиткан, когда я сворачиваю с нужного направления,
чтобы обойти препятствия.
Старик напряженно следит за мною, проверяя ход по
солнцу, которое он ощущает на своем лице, местность же,
по которой мы идем, он хорошо представляет по памяти.
С трудом добираемся до первого распадка. Здесь я по-
правляю вьюки на оленях и, не задерживаясь, веду караван
дальше. Теперь наш след идет на запад. Сразу с места на-
чался подъем. На смену марям с гор спустились стланики. Под
ногами толстый слой зеленого мха, в котором тойешь до ко-
лен. Олени тоже идут тяжело. Из открытых ртов свисают
влажные языки. От учащенного дыхания у животных разду-
ваются бока. Улукиткан слез с седла, идет пешком, держась
рукой за поводной ремень переднего оленя.
— Солнце не теряй, иди за ним, пока не выйдешь на-
верх, — напоминает слепой.
Но вот и мхи остались позади. Мы вступили в молодой
лиственничный лес, который прикрывает подгольцовую зону
гор. Здесь, помимо стлаников, растет большими кустами оль-
ховник. Почва каменистая, итти по ней-легко...
Как только кончился подъем и мы оказались наверху
отрога, старик не замедлил напомнить:
— Теперь опять держи солнце в правом глазу, скоро дол-
жна быть та гора, что я показывал тебе с табора.
Действительно, когда через час мы вышли из леса, кило-
метрах в двух впереди я увидел голую, затянутую россыпями
сопку. Правый склон ее врезался глубоко в отрог, образуя ши-
рокую седловину, за которой виднелись далекие горы. Теперь
сомнения, все еще терзавшие меня, окончательно исчезли, и
я без колебания доверил себя слепому проводнику.
Пробираясь косогором к сопке, мы неожиданно натолкну-
лись на звериную тропу и по ней легко вышли на перевал.
327
По моим расчетам, мы достигли водораздельной линии глав-
ного Джугдырского хребта, и я, конечно, не мог удержаться,
чтобы не взглянуть на хребет, тем более, что необходимо бы-,
ло разобраться в местности, по которой меня вел слепой про-
водник!. Я оставил караван с Улукитканом на седловине, а. сам
поднялся на верх сопки.
Солнце клонилось к закату. Воздух был неподвижен, ца-
рила тишина. На юг и на север тянулась волнистая линия
Джугдырского хребта. Ничего в этих горах не привлекало
взора, все было плоско, однообразно. Странным было бы
услышать в этом мертвом покое крик птицы или увидеть зве-
ря. Хребет, убегая далеко на юг, терял высоту и, расплы-
ваясь по широкому горизонту, исчезал в синеющей дали. Бо-
лее отчетливо открывался бассейн реки Купури, через которую
лежал наш путь. Непрерывные цепи гор там в хаотическом бес-
порядке заполнили видимое пространство. Место дикое, мрач-
ное. Справа горбились заснеженные сопки. Под ними смутно
чернели узкие входы в глубокие ущелья. А левее лежали
руины развалившихся гребней. На дно провалов стекали длин-
ные языки россыпей. В верхнем поясе гор стланики образо-
вали непроходимые заросли. Долины же были прикрыты чер-
ной лиственничной тайгой и Прорезаны тонкими прожилками
бурных рек. В этом горном рельефе трудно было разобраться
даже опытному глазу. Казалось невероятным, что слепой
проводник сможет провести караван через этот сложный ла-
биринт.
— Хорошо сходил? — спросил старик, когда я вернулся на
седловину.
— Видел горы, тайгу, а где проход лежит, не мог опреде-
лить. Как бы не сбиться нам тут с пути...
Слепой улыбнулся.
— Эко боишься! Старый люди не заблудятся. Лишь бы
речку Купури перебрести, а потом ладно пойдем. Это время,
весной воды много в ней, где найдешь брод? — сказал он тре-
вожно.
Звериная тропа ведет, нас за перевал и там неожиданно
теряется. Спускаемся к ключу и по нему выбираемся в ущелье.
Нас встречает холодная струя воздуха. Оказывается, дно
ущелья покрыто прозрачно-синеватой наледью. На поверхно-
сти толстого пятиметрового льда торчат одни лишь вершины
деревьев. 'Как только мы вышли на лед, олени заупрямились,
начали падать, путаться в ремнях, сбрасывать вьюки. При-
шлось свернуть к берегу и пробиваться чащей.
День кончился. В ногах накопилась усталость. Глаза дав-
но ищут место для ночевки, но старик настаивает пройти на-
ледь. Олени еле плетутся. Впереди тяжело клубится дым-
328
чато-серый туман. Черными сугробами встают перед нами
береговые кусты. Темнота сомкнула кроны деревьев. Справа
прорвался шум реки. Мы сворачиваем на него и выходим на
широкую полянку. Наледь осталась позади.
Ищем место для стоянки. Стари» помогает мне развьючить
оленей, разжечь костер. Ужинаем у огня. После утомитель-
ного перехода кружка горячего чаю кажется чудесным на-
питком. Улукиткан устало жует лепешку. Сутулый, чернопе-
пельный, он теперь кажется совсем стареньким.
— Ты крепко не спи. Как бы утро не прозевать. У меня
остается совсем мало дней, итти надо рано, — говорит он,
бросая в темноту померкший взгляд.
Голос Улукиткана звучит глухо, чуть слышно. Он зябко
вздрагивает, накидывает, на плечи дошку и снова отдается тя-
желым думам. Он не видит звездного неба, склонившихся над
ним деревьев, бивака; костра, для него все утонуло в непро-
ницаемом мраке. Теперь только слух связывает старика
с окружающим миром. Прошумит ли ветерок, пискнет ли
пробудившаяся птица, или булькнет вода, старив насторажи-
вается, на лице сейчас же появляется выражение пытливости,
старания разгадать, что обозначает этот звук. Всякий раз,
когда я задерживаю взгляд на старике, жгучая обида под-
’ ступает к сердцу, Природа одинаково беспощадна ко всем,
однако хочется, чтобы этому человеку она уготовила более
легкий конец.
Над биваком сгустилась тьма. Улукиткан уснул раньше
меня. По спокойному дыханию его, по появившейся улыбке
на лице, да и по тому, как вольно лежит его уставшее ма-
ленькое тело на меховой подстилке, можно догадаться, что
сон отвлек старика от горестных размышлений.
Ночь промелькнула незаметно.
— Вставай! Слышишь, вставай! Дятел долбит, скоро ут-
ро, — бормотал надо мной Улукиткан.
Я открыл глаза, поднялся и замер от удивления: на костре
варился суп, на вертеле жарилось медвежье мясо, чашки,
ложки, соль были разложены на брезенте и ждали нас. Ста-
рик дорезал лепешку. Меня осенила радостная мысль: «про-
водник прозрел!» Я вскочил, хотел было крикнуть от радости,
но во-время удержался. Ведь ничего не изменилось. Сле-
пой смотрел в сторону, не глядя на то, что делали руки. Его
глаза были безжизненны. Я удивился, как мог он принести
воду, найти дрова, развести костер, приготовить завтрак.
На земле лежал тонкий ременный маут. Им Улукиткан
ловил непокорных оленей. Одним концом аркан был соединен
с длинной веревкой, привязанной к дереву близ костра. Мне
стало все ясно. Слепой брал в руки второй конец м,аута и
21 Г. Федосеев	'	329*
шел с ним к ключу за водой, собирал дрова и возвращался
по веревке в стоянке. Таким образом он без посторонней по-
мощи мог уходить. метров на сорок от костра. Улукиткан до-'
нимал, что нельзя ему долго оставаться в бездействии, на-
едине со своими мрачными думами.
— Почему же ты не разбудил меня? Мне легче принести
воды и приготовить завтрак.
— Тебе легче, это правда, но старику обязательно что-ни-
будь надо работать, чтобы смерть не застала без дела.
— Ты, видимо, опять не спал?
— Пошто не -спал? Даже во сне видел день, солнце, тайгу,
медведя большого стрелял, только сон обманул меня... — и
его надтреснутый голос скорбно дрогнул. — Не надо мне
спать.
— Не отчаивайся, нам бы добраться до Джегормы. Там
вызовем доктора, он, может, вернет тебе зрение, и мы вместе
еще пойдем на Становой...
— Нет, — перебил он меня, — не видать мне больше своего
следа, как тени не видать солнца, — и, сжав в кулак узлова-
тые пальцы, постучал ими в грудь. — Тут есть доктор, он го-
ворит, что все конец...
После завтрака я пригнал оленей, но расставить их в том
порядке, в каком они шли всегда, не смог. Как ни присма-
тривался я, у всех одинаковые длинные головы, темные пух-
лые рога, все они одинаковые и по масти, только Седовой
выделяется своим крупным ростом и длинной гривой под ше-
ей. Пришлось просить Улукиткана. Он с ловкостью зрячего
ощупал животных и стал привязывать их друг к другу. Но
вдруг его лицо просияло, он обнял тонкую шею худого оленя
и торопливо заговорил на своем языке.
Я смотрел на эту сцену, не понимая, что случилось, но до
слез рад был за Улукиткана.
— Ты молчишь, — сказал он, повернув голову ко мне. —
Однако, не узнал потерянного вчера оленя, он догнал нас, не
оставил бедного старика. — И, снова обращаясь к животному,
тихо продолжал: — Нехорошо нам бросать друг друга, ты ста-
рый, а я к тому же и слепой, пойдем вместе до конца...
Через полчаса наш караван готов был покинуть стоянку.
Солнце грело тайгу. Шумела река мутной весенней водою.
— Которые дрова остались, не сгорели, приставь их к де-
реву,— сказал старик, усаживаясь на оленя.
— Это для чего? — спросил я.
— На земле они сгниют, а стоя под деревом сохранятся
долго. Может, другой люди сюда придут, им дрова искать не
нужно. Человек человеку обязательно помогать должен...
Я взглянул на него и удивился. Ему уже восемьдесят
330
лет, он высох и поседел от вре-
мени, но' все еще продолжает
украшать историю своей жизни
добрыми делами.
Идем широкой долиной Ино-
гли. Река то исчезает под га-
лечным руслом, то снова появ-
ляется и, скатываясь по крутым
каменистым перекатам, распа-
дается на многочисленные ру-
чейки.
В четыре часа мы услышали
отдаленный шум и скоро уви-
дели Купури. Я остановил ка-
раван на берегу, пораженный картиной весеннего паводка.
Полноводная река неуемно металась под тяжелыми утесами.
Бешеными скачками проносилась она по скользким валунам,
вздымая высоко мутные валы. Страшная сила воды источила
берега, ржавой пеной покрылись заводи. Плыл мусор, мелкие
льдины, смытые деревья. Река, собрав воду многочисленных
притоков, запросилась на простор. Нечего было и думать пе-
рейти ее вброд. Это обстоятельство не на шутку встревожило
меня.
— Эко дурной, будто не знал, что нам на другую сторону
надо перебираться, — сказал старик, бросая незрячий взгляд
поверх реки.
— Что делать будем? — спросил я его.
— Смотри, справа наносник есть?
— Есть.
— Значит, старик хорошо помнит устье Иногли... К на-
носнику дойдем, будем ночевать.
— Тут нам долго придется жить. Паводок не скоро спа-
дет, — говорю я.
— Почему не спадет? Эко не знаешь, ночью приморозит,
воды мало станет, утром вброд перейдем...
В ущелье холодно и сыро. Гулкое эхо среди скал вторит
злобному реву реки. Останавливаемся у края наносника, тюд
стеной высокоствольного леса. Олени, получив свободу, с жад-
ностью набрасываются на прошлогодние листья тальника,
а мы принимаемся устраивать лагерь. Слепой сложил в кучку
вьюки, достал из поток посуду, продукты. Я принес дрова,
натесал щепы. Пользуясь вынужденной остановкой, мы ре-
шили напечь побольше лепешек, отварить в дорогу остаток
медвежьего мяса, починить одежду, узды, седла. Старик хо-
чет помыть голову. Я уже много дней хожу небритый, нужно
уделить время и дневнику.
21*
331
К закату солнца небо потемнело и резко похолодало. Я вы-
шел на берег. На складках угрюмых гор угасали последние
розоватые блики. Все стихло. В галечных берегах мирно ifAe-'
скалась река. Вода, оставив на отмелях золотистый кант из:
принесенной хвои, медленно отступала. Ниже и выше устало
перекликались перекаты. Но вот сумерки накрыли реку и1
только вверху еще голубело ласковое небо, пронизанное неж-
ным светом угасающей зари. Жалобно и тоненько пискнул5
в лиственницах одинокий рябчик. Просвистела стайка гого-
лей. Где-то робко, впервые этой весной, прокричала ку^
кушка...	'
Во второй половине мая ночи здесь очень короткие, не ус-;
пеешь уснуть, как тебя уже будит рассвет. Утро в тот па-
мятный мне день, ’ двадцать второго мая, было неприветливое
и холодное. По ущелью гуляла колючая низовка *. Старая
лиственничная тайга шумела глухо и тревожно. За каменисты-
ми уступами пугливо затаился туман. Река, вымотавшись за
день, присмирела и лишь отдаленным шумом перекатов на-
поминала о своем буйном нраве. Ночной заморозок сковал
снег в вершинах ключей, и вода в русле упала больше чем
на метр. Вольно раскинулись каменистые косы, далеко от
воды отступили береговые кусты. Над перекатом, в седой
испарине морозного утра, висел стеклянный звон холодной
речной струи.
Нужно было немедленно перебираться на противополож-
ный берег, вот-вот поднимется солнце над горами и река сно-
ва задурит. Где же перебродить ее? Выше стоянки река ска-:
тываетСя длинной шиверой, заваленной черными обломками
скал. Течение там очень быстрое, оленям не перейти. Я спу-
стился ниже стоянки. У поворота река плескалась по широко-
му перекату. Маленький островок, всего в десять метров
длиною, делил реку на две протоки. Место оказалось вполне
доступным ддя брода, но при одном условии: необходимо бы-
ло с нашего берега попасть на островок, а затем уже пере-
ходить через вторую протоку.
Ниже островка реку сжали крутые берега. Мощный поток,
скользя по узкому проходу, с грохотом падал на острые греб-
ни валунов, как бы подстерегающих внизу добычу.
Я прошел еще дальше, но лучшего места для брода не
нашел и вернулся на табор с решением перейти реку
у островка. Улукиткан уже поджидал меня завтракать. Едва
сели мы, как послышался крик ворона, пролетавшего над ле-
сом:
«Кра-кра...»
* Низовка—ветер, дующий по реке снизу.
332.
Что каркаешь, проклятый, и бее тебя у нас не все
ладно, убирайся отсюда! — пригрозил слепой. — Ты хорошо
глядел? — вдруг спросил он меня с явным беспокойством.
— Вода спала, оленям по брюхо будет, не выше. Камень
только по броду скользкий. Думаю, перейдем.
— Непременно перейдем, ворон зря болтает... — подбодрил
он меня.
. В восемь часов мы покинули стоянку. Солнце раскаленным
шаром катилось по яркой синеве неба. Тайга курилась сизой
дымкой. Но день был ветреный и холодный. У переката за-
держались. Я спрятал под шапку спички, проверил вьюки,
поводные ремни, еще раз осмотрел перекат.
— Ты ладно иди, не торопись, держи маленько навстречу
воде, так лучше, — напутствовал меня старик.
— Может быть, перенести тебя, тут недалеко.
— Эко перенести, зачем? Олень перевезет. Беда вот, бро-
да не вижу и повод в чужой руке... Трогай! — сказал он реши-
тельно.
. — А с’ Майкой как же? Ей не перейти.
— Ладно, что вспомнил. У старика совсем сузилась па-
мять. На вьюк ее привязать надо.
— Может, лучше на руки взять?
— Как хочешь. Не упустить бы.
Поймать ее стоило больших усилий. Она по резвости уже
не уступала взрослому оленю и была очень дикой. Попав
jb руки, Майка как могла протестовала: вырывалась, била
крошечными копытцами о землю, кричала. Но, оказавшись на
моих плечах, вдруг успокоилась, будто поняв опасность пе-
реправы.
Мы тронулись. Подошвы сапог скользят на камнях пере-
ката. Иду осторожно, но тороплюсь. Холодная вода пере-
хлестывает за голенища, ноги невероятно стынут. Хорошо, что
течение не быстрое, и мы благополучно выбираемся на остро-
вок. Я стаскиваю сапоги, выжимаю брюки, портянки, наде-
ваю их снова и веду караван дальше. Улукиткан пугливо
жмется к седлу, чутко прислушивается к рокоту переката.
Майка кричит. Середина второй протоки оказалась глубже.
Бреду по пояс, с трудом преодолевая напор воды. Но уже
близко и берег.
И . тут произошло неожиданное: задний олень, споткнув-
шись, захлестнул ремнем рога, упал, и течение тотчас отбро-
сило его вместе с другими оленями вниз. Животные, почуяв
опасность, напрягают последние силы, пытаясь преодолеть
напор потока. Натянулись струнами поводные ремни, зафыр-
кали встревоженные олени. Караван на мгновение замер каю
бы в нерешительности и начал медленно отступать в горлу
333
крутого слива. Ужас охватил меня. Сбрасываю с себя Майку
и не вижу, куда уносит ее вода. Напрасно пытаюсь удер-
жать уже подхваченных струен? животных. Сознание опасно-
сти отступает перед острой тревогой за судьбу слепого про-
водника. Бросаюсь и нему. Его Седовой олень вдруг поднял*
ся на дыбы, рванулся на волну и сбросил старика в веду...
При этом головой ударил меня в переносицу. В глазах запыла-
ли огоньки, рот наполнился горячей кровью. Бросаюсь и бе-
регу, но быстрое течение неудержимо тянет меня в жерло
узкого прохода. Смутно вижу, как впереди над пеной волн
беспомощно взметываются руки старика, выскакивает оска-
ленная морда оленя, мелькают рога, вьюки...
Кое«каи добираюсь до берега. Руки хватаются за камни,
ио не могут удержать отяжелевшее от мокрой одежды тело.
Вода сносит меня еще ниже. Вот и край слива.. Уже слышу
зловещий взмах волн и злобный рокот переката. Собираю
последние силы, нащупываю опору ногами и на четвереньках
выползаю на гальку.
Какое-то время не могу понять, что случилось, почему я один
на этом чужом и холодном берегу... Снизу доносится печаль-
ный крин Майки. Я вскакиваю, снимаю карабин, сбрасываю
мокрую телогрейку и бегу вниз. Кричу диким голосом, зову
Улукиткана...
В узком каменном горле ревет, захлебываясь пеной, остер-
веневшая река. Расчесывая о гребни валунов седые пряди,
она бешеными скачками несется дальше по выступам камней.
334
Старика нигде не видно. Вегу за поворот. Снова крину, НО
едва ли кто слышит мой голос в несмолкаемом шуме шиверы,
показавшейся впереди. Вижу, наконец, оленей. Они стоят в ВО*
де кучкой, без вьюков, запутавшись в ремнях. Воэле них и
Майка. Но где же старик? Неужели утонул? Я обшариваю
глазами шиверу и возвращаюсь обратно к узкому проходу
реки. Вот что-то мелькнуло за корягой,, кажется, пола дошки.
Спотыкаясь, бегу туда.
Улукиткан лежит на спине без движения, закинув мокрую
голову на камень. Через вытянутые ноги перекатывается мут*
ная вода. Дошка болтается отяжелевшими подами на. струе.
Рубашка закатилась под шею, обнажив посиневшее от холода
и ушибов тело. Одной рукой старик схватился за корягу,
а другой намертво сжатыми пальцами держит ремень своей
берданы. В углах стиснутых губ пузырится бледножелтая прнд.
Над правой бровью лоб рассечен глубокой раной, кровь, сте-
кая наискось через щеку, расползается по камню темным
пугающим пятном. На суровом безжизненном лице застыл»
немые отзвуки последнего возгласа.
-ь Улукиткан, ты слышишь меня, Улукиткан! кричу
я исступленно. Хочу поднять его, но тело безвольно обвисает,
руки и ноги болтаются как плети. Вытаскиваю его на берег,
бердана тащится следом, громыхая по камням. Кладу старика
на мох и начинаю делать искусственное дыхание, но человек
не подает никаких признаков жизни. Хватаю его за руки, ка-
чаю, кружусь е ним. Наконец изо рта старика показывается
слизистая вода, слышится что-то похожее на стон. Я припадаю
ухом к его холодной груди. Глубоко-глубоко, словно под
землей, робко, тихо стучит сердце. Тело, кажется, уже
умерло, а жизнь все еще бьется где-то на краю роковой
границы.
«-» Улукиткан, ты слышишь меня, я е тобой!..
Медленно, тяжело раскрываются веки слепого. Из глубины
глазных впадин на меня смотрит безмолвное страдание, Он
приподнимается на четвереньках. Руки подламываются, ноги
дрожат. Старик валится на мох, и его начинает бить озноб,
Я вспоминаю, что у меня под шапкой есть спички.' Наскоро
собираю сушняк, разжигаю костер и стаскиваю с Улукиткана
одежду. Выжимаю ее, грею на огне и теплую надеваю на ху-
дое посиневшее тело, Он безмолвно лежит в тяжелом забытьи.
Еле уловимое дыхание чуть приподымает плоскую грудь. Появ-
ляется слабая краска на отогретых скулах. Пальцы на руках
шевелятся. Безмерная радость охватывает меня, и только те-
перь я вспоминаю про оленей. Подбрасываю в костер дров,
прикрываю влажной телогрейкой спину Улукиткана :и бегу
К нижней шивере.
333
Животные стоят там же в реке. Их только шесть, и все без
вьюков. ,Среди них в запутавшихся ремнях лежат два за-
хлебнувшихся оленя: Седовой Улукиткана и тот старый,5 что
терялся позавчера. Я распутываю ремни, снимаю узды с по'»-
гибших оленей и вывожу уцелевших нН берег. Нужно было *
бы немедленно искать вьюки: вода начинает прибывать имф
жет унести их далеко. Но я бегу и старику, все еще не уве-
ренный, что он жив.	о
Улукиткан, худой, узенький и почти прозрачный, лежал
на спине без движения. Тяжелое забытье не выпускает его из
плена. Но суровое лицо уже отмякло, дыхание стало более
равномерным и глубоким. Жизнь явно возвращалась в тще-
душное, разбитое тело, но возвращалась очень медленно.
Я поворачиваю слепого спиной к огню, подогреваю тело-
грейку, накрываю его и спешу на поиски вьюков.
Пробежав километра два берегом реки, я нашел на мели
две связанные потки с лепешками, отваренным мясом и по-
судой, два тюка с дорожной мелочью, шесть седел, четыре
подпруги и шапку старика. Палатку, постели, потки с мукой,
сахаром и прочими продуктами унесло. Нужно было бы спу-
ститься еще ниже по реке, но тревога за старика вынудила
меня вернуться.
Улукиткан лежал на спине, разбросав безвольные руки.
Его открытые глаза, холодные и чужие, смотрели на солнце.
На лице обреченность. Тонкая шея вздулась синими прожил-
ками вен. Под правым глазом расплылся багровый ушиб. Из
раны на лбу все еще сочилась кровь. Слепой чмокал побагро-
вевшими губами и жадно глотал воздух.
— Кто это? — спросил он еле слышным голосом.
— Я, Улукиткан!
— Живой? Проклятый ворон, это она накаркал беду... Да,
однако, не угадал, — шепчут его синие губы, — без времени
и лист не упадет, а придет оно — и скала разрушится.
— Как чувствуешь себя?
— Когда жить плохо, ветер всегда спереди... Только язык
да ухо мало-мало работают, все тело будто олень ногами
топтал: тут болит, там болит, везде болит. Э-э-э, Улукиткан,
Улукиткан, зачем ты вылез на берег? Твоих дел тут уже нет
на земле, напрасно людей заставляешь возиться с тобой.
Его хриплый голос полон безысходного страдания, звучит
тихо и печально.
— Мы перешли Купури? — вдруг забеспокоился слепой.
— Да, находимся на правом берегу.
— Теперь ты и сам доведешь аргиш до своих, а я оста-
нусь тут. Куда пойдет обезножейный олень! — И Улукиткан,
нащупав руками лежавшую поодаль бердану, подтащил ее и
Кб
прижал к себе, как самого близкого друга. И старик и ружье
были старенькими и теперь особенно походили друг на друга
% горбами, и морщинами, и латками. Они вместе прошли дол-
гий и тяжелый жизненный путь, видели удачи, промахи, ра-
дости, огорчения и не разъединились даже в бешеном потоке
реки.
— Ты не беспокойся. Пойдем вместе. Я не уйду без тебя
отсюда.
<_. — Хорошо, пусть будет по-твоему, — произнес он спокой-
но, и голова его опустилась на грудь. — Если несколько дней
жизнь не бросит меня, я доведу тебя до Джегормы. Но где
взять силы?!.
Я повесил на огонь чайник, раздел слепого и, пока суши-
лась его одежда, рассказал ему о случившемся.
— Эко беда! Как пойдет дальше слепой человек без се-
дового оленя? А тот старый орон напрасно пропал, наверное,
думал, хозяин умер и ему нужно догонять его...
— Сядешь на другого оленя.
— Нет, другой олень молодой, опина мягкий, поломать
можно. Чай дай мне, животу холодно, — попросил он.
— Чаю нет.' Кипяток выпьешь?
— Без чая и пустая котомка — тяжелая ноша... Однако,
выпью. Сердце отогреется и язык помякнет, не будет жало-
ваться. Итти нам надо...
— Ты же на ногах не можешь стоять, куда пойдешь? По-
правиться нужно. Поживем тут несколько дней.
— Обезноженный олень все равно корм ищет. Как-ни-
будь пойдем.
Я напоил его кипятком, натаскал дров для костра, отпу-
стил оленей пастись и занялся неотложными делами. Нужно
было высушить одежду, седла, тюки. Хорошо, что мы вчера
не поленились напечь лепешек и отварить на дорогу мяса.
У нас двухдневный запас продуктов, а дальше видно будет.
Придется заняться охотой. У меня осталось в винтовке пять
патронов, остальные утонули, и у старика для берданы есть
штук десять, хотя они все с осечкой, но какая-то часть может
«разрядиться». Я решил снять шкуры с погибших оленей для
постелей, ведь у нас теперь и спать не на чем и укрываться
нечем. Надо сшить две подпруги. Словом, многое нужно сде-
лать до того, как можно будет продолжать путь.
Далекая заря моргнула светлой бровью и, расплывшись,
погасла. Мы переселяемся, в ельник, там затишье. У Улукит-
кана поднялась температура, он изредка сдержанно и тяжело
стонет. Уже много раз я дивлюсь выносливости восьмидесяти-
летнего старика, его стойкому сопротивлению невзгодам.
Трудно поверить, что это «а вид щуплое, старое тело справн-
337
лось с диким речным потоком. Откуда же взялась в нем сила,
чтобы выбраться на берег без зрения? Только исключитель-
ная выносливость и волевое напряжение спасли Улукиткана.
И все-таки что же делать дальше? Куда и как итти со
слепым, тяжело больным стариком, не способным передви-
гаться? Кругом глушь, предательские крепи, взбунтовавшиеся
вешние реки; чужой, неведомый и безлюдный край... Надо же
было случиться этому несчастью именно тогда, когда мы с ним
были так одиноки и далеко от своих! А какие еще испытания
ждут нас впереди, сможем ли мы перенести их? Только те-
перь со всей ясностью я представил всю сложность обста-
новки, в какую'мы попали, и испытания прошедших дней по-
тускнели перед неизвестностью завтрашнего дня. Кажется,
и в моей жизни наступили горькие дни...
— Хочу чаю... — бредовым шопотом просит старив.
— Нечего заварить, Улукиткан, все унесла вода...
— A-а... нучну, ладно, забыл...
Через пять минут он снова просит чаю. Просит с детской
мольбой в голосе, ему кажется, что только чай восстановит си-
лы. Я нарвал брусничных листьев и заварил их кипятком.
— Когда чаю нет, брусничник хорош, — приговаривает
больной, громко причмокивая губами. — Поверни меня на дру-
гой бок, пусть спина тоже греется.
Весь день прошел в хлопотах и тревожных раздумьях о бу-
дущем. Я смирился со всей обстановкой, и, кажется, ничто
уже не удивит меня и не остановит. Во мне созрела реши-
мость итти против всего: и своей судьбы, и безжалостной
природы, и времени, и во что бы то ни стало, выпутаться из
этого проклятого плена и вывести штепого проводника.
Спать устраиваемся возле костра. Из шкур погибших оле-
ней делаю постель больному старику, а сам ложусь на хвою,
буду спать под телогрейкой, больше ничего нет.
— Смотри, погода как? Ладно ли будет завтра? — гово-
рит слепой.
Я вышел на берег. Ночь рождалась в томительных сумер-
ках. На востоке в тусклой позолоте грозно дыбились тучи.
С мысов давил туман.. Купури, немного присмирев, скользила
в полутьме притомившимся зверем.
— Наверное, дождь будет, тучи темнят восток...
— Дождь, говоришь?' * Крикни погромче, я послушаю, —
просит старик.
-г. Куй!.. — крикнули.
«Куй!., куй!., куй!.,»—отовсюду* откликнулось сторожкое
эхо.
— Слышно далеко, хороший погода будет, — сказал ста-
рик.
338
Утром Улукиткану стало легче, но слабость еще не .поки-
дает его. Морщинистый, худой, весь в синяках, с потухшими
глазами, он горбит спину над чашкой брусничного чаю и мед-
ленно жует лепешку, откусывая от нее крошечные дольки.
Я смотрю на него и жду, что вот он сейчас поднимет усталую
голову и начнет упрекать меня за вчерашний день, за неосто-
рожность, за боли в спине, в ногах. В самом деле, ведь во
многом виновата моя неопытность. Но старик молчит, и от
этого мне еще тяжелее. Оказывается, другие думы трево-
жат его.
— День хороший, птица рано проснулась, надо итти,—
говорит он. — Может, дождь будет, тогда не выбраться от-
сюда.
— Куда я тебя больного поведу?
— Не наше тут место, чужой табор долго не греет. Пока
Улукиткан не потерял память и пока у «его еще работает
язык, чтобы рассказать тебе, где лежит путь, надо итти, пони-
маешь? Ворон не угадал. Смерть еще не взяла меня, подо-
ждет. Но итти пешком или сидеть в седле я не могу, все бо-
лит. Ты сруби две тонкие жерди, я научу тебя, как сделать
дюгувун *, и два оленя повезут меня... Если ничего не случит-
ся, на четвертый день будем у своих. О, если бы у меня хва-
тило сил довести тебя до Джегормы!.. Другой раз ты сделаешь
по-своему, а сейчас поверь старику, надо итти.
Я срубил и обтесал две еловые жерди примерно трехмет-
ровой длины. Изрезал одну оленью шкуру на ремни и сплел
из них редкую сетку для носилок. Из ремней же сделал и на-
грудники для оленей.
...Солнце перевалило за полдень, когда наш маленький ка-
* Дюгувун — носилки.
339
раван готов был покинуть ельник. Разгуливалась весна, рас-
плывалась по тайге весенняя неурядица.	,
— Ты потянешь след вверх по реке. Я забыл, а теперь и
не вижу, по какому ключу нам свернуть. Помни, хорошо пом-
ни: чужая тайга для сильного не радость, и слабому лучше-
не связываться с ней, запутает след, заведет в чащу, разденет,
разует, лишит огня, пищи, потом начнет издеваться, посы-
лать то туда, то сюда, силы отнимет — и конец... Ты не торо-
пись, смотреть надо, все приметы на устья ключей говорить
мне, и я узнаю, где лежит наш путь. Все равно дойдем.
Мы тронулись. В носилки с больным проводником впря-
жены два оленя. Старик лежит на спине, охватив сцепленны-
ми руками ноги, согнутые в коленках. Непривычные к такой
упряжке животные вначале упрямились, отказывались итти,
но через час-другой привыкли к носилкам, и караван стал
быстро продвигаться вперед. За носилками идут четыре за-
вьюченных оленя. Я веду караван.
Прошли один большой ключ и два маленьких. Стараюсь
как можно подробнее рассказать старику о местности, по ко-
торой мы идем, но он с трудом ориентируется, никак не может
припомнить приметы устья того ключа, по которому должны
свернуть на запад. Я понимаю, как трудно ему только по , па-
мяти представить местность, наметить маршрут.
— У глаз есть своя память, а они теперь у меня ничего
не видят, — сокрушается старик, но успокаивает меня. — Ты
подсказывай моим глазам и памяти, как-нибудь найдем вер-
ный путь...
В четыре часа мы вышли на небольшую полянку. Слева
залесенная долина, за которой широко раскинулись горы.
Ключ, протекающий по ней, вливается в реку длинной, кру-
той шиверой и на устье исчезает под старым наносником. Все
это я рассказываю старику.
— Э-э-э... Еще смотри, не растет ли на поляне старое де-
рево?
— Нет. На середине видна какая-то валежина.
— Ходить надо туда, смотреть, может, дерево упало уже.
Если старое огнище есть там, по этому ключу будем сворачи-
вать.
Я подвел караван к- валежине. Это была старая листвен-
ница, упавшая на землю лет пять назад. Там же я увидел и
остатки давнишнего костра.
— Ладно, идем. Ночевать будем под перевалом, — подбад-
ривает меня проводник. .
Мы сворачиваем по ключу и идем по нему к вершине.
...Тянулись дни, а следом плелась коса горестных испыта-
ний. Теперь всего не вспомнишь. Ничто уже Меня не удив-
340
лйло,-—верно, что человек быстро привыкает к невзгодам,’да-
же к опасности, и острота ощущений у него со временем
'слабеет. ;Но мне никогда не забыть этот наш путь по Зей-
ско-Купуринскому междуречью, со сложным сопочным релье-
F фбм, пересеченным густой и запутанной сетью мелких ключей.
• Мы не раз сбивались с нужного направления, переживали
минуты разочарования; но жизнь толкала вперед. К нашему
счастью, стояли теплые солнечные дни.
Сегодня двадцать седьмое мая. По нашим расчетам, нам
остается еще два-три дня пути, и мы будем у своих. Улукит-
кан хотя и чувствовал себя лучше, но все же еще не мог
покинуть носилки. А беда шла за бедой. У нас кончилисьпро-
дукты, дичь же, как на грех, не попадалась на глаза. Я силь-
но ослаб, передвигаюсь с трудом, отяжелели ноги. Трудно
стало вьючить оленей, заготовлять дрова. Все настойчивее
приходится бороться с безразличием. Накануне нам пришлось
разделить последнюю лепешку. Каждый должен был решить,
съесть ли свою порцию сразу, или растянуть ее до конца
путешествия.
Старик завернул лепешку в тряпочку и бережно, как дра-
гоценность, запрятал в котомку. Он-то хорошо знал, что та-
кое голод, и мне ничего не оставалось, как последовать его
примеру.
Вечером с трудом добрались до незнакомой старику мари...
Отыскиваем место для стоянки, быстро устраиваем ночлег,
разжигаем костер. На сопках, поросших густой щетиной сго-
ревшего леса, гаснет бледный отсвет холодной зари. По
глубокому и посвежевшему небу разливается синь, загораются
 звезды, замирает последнее дуновение ветерка. Беспредельная
тишь словно убаюкивает тайгу.
Я достаю лепешку, отламываю кусочек величиною со спи-
чечную коробку и наливаю кружку кипятку, — это наш
ужин.
— Тебе хлеба много? — неожиданно спросил Улукиткан.
«Неужели од подозревает меня в том, что я обделяю его
продуктами?» — обжигает меня обида.
— Столько же, сколько и у тебя, все, что осталось, я раз-
делил поровну.
— Однако, ты ‘ больше голодный, работаешь весь день,
а брюхо пустое. Зачем же так много мне отдал?
— Ничего, ничего, — ответил я. — Вот как придем к своим,
там и чаю попьем и мяса поедим вдоволь...
— Ты возьми мой хлеб, — говорит старик. — Отощаешь,
куда пойдешь, даже оленя не сможешь поймать. Тогда и па-
мять моя и ?зык не помогут, пропадать будем...
— Ты не беспокойся, я выдержу. Лучше съешь сам.
341
... — Ладно бы выдержал, ишь, как тихо идем. Должны бы
уж на месте быть.
Старик кутается в дошку, поджимает под себя ноги и, при-
хлебывая из кружки кипяток, делает вид, что- жует лепешку,
а сам припрятал ее, думая, что я этого не замечаю...
Ночью я просыпаюсь от холода, хочу встать, подложить
в огонь дров и вижу старика возле вьюка. Он роется в моей
потке. Что ему в ней нужно? Может, ошибся, за свою принял?
Нет! Слепой достает рюкзак, ощупывает его, развязывает, вы-
таскиваёт кусок моей лепешки и заменяет его своим, боль-
шим, чем мой, куском.., Затем складывает все, как было в пот-
ке, бесшумно отползает к костру, бережно заворачивает
в тряпочку кусочек моей лепешки, кладет себе под голову.
Вздох облегчения вырывается из' его груди,
Я не выдал себя, но был растроган этой наивной хитростью
слепого проводника. Ведь он голоден так же, как и я, и ему
бесконечно дорога каждая крошка хлеба. Мне вдруг вспомни-
лись его слова: «Если от моей заботы вам хорошо, то от этого
мне еще лучше». Случай с лепешкой долго не давал мне
заснуть. А Улукиткан, свернувшись калачиком, спал спо-
койно, с сознанием исполненного долга и чистосердечием
ребенка...
Я задремал, наверное, уже перед рассветом. Утром меня
разбудил Улукиткан.
— Вставай, однако, дождь будет,
Я поднялся, поправил костер и стал осматриваться. Тучи
завалили восток, но над нашей широкой марью раскинулось
звездное небо. Настороженно и чутко спали лесные дебри.
— Откуда узнал, что дождь будет?
— Ты вчера оказал, что я ложусь по направлению ключа,
головой к устью. Где он шумит сейчас?
— Вверху. Ну и что же?
— Эко не знаешь, ночью в хорошую погоду река или ключ
шумит внизу, а сейчас, говоришь, шумит вверху, значит жди
дождя или худой погоды. Понял?
— Понял, но на небе, Улукиткан, ничего подозрительного
нет, только восток затянут тучами.
— Небо еще не знает, а дождь будет. Слышишь, ветер
дурит, туда-сюда ходит, — тоже к непогоде.
Слабые порывы ветра действительно качали вершины де-
ревьев, а на земле и вокруг нас. было спокойно. Я подумал,
чтб слепой ошибся, но вскоре заметил, как за ощетинившими-
ся сопками на востоке тучи вдруг зашевелились и широким
фронтом стали затягивать небо. Прорвался сырой и холодный
ветер. Нарождалось хмурое весеннее yipo, без зари, без
птичьей суеты и песен.
342
Я достал из потки кусок лепешки, положенный туда сле-
пым, незаметно обменял его на кусок, припрятанный стари-
ком в изголовье, и мы сели пить чай. Старик, каю только до-
тронулся до тряпочки, где был завернут кусок, тотчас обна-
ружил подвох. Выражение боли и досады отразилось на его
лице.
— Зрячий слепого хочет обмануть, — сказал он с обидой,
и глухой отрывистый кашель заглушил его голос.
— Нет, зря говоришь, я не хочу обманывать. Спасибо те-
бе, дорогой, ешь сам, тебе это также нужно.
Старик развернул тряпочку, отлЪмил от лепешки неболь-
шой кусочек, долго жевал его, запивая кипятком. А на лице
так и осталась обида.
Я не нашел одного оленя. Решили итти без него, голод то-
ропил нас. На трех оленей пришлось разложить четыре вьюка.
У моего проводника настроение мрачное.
— Место худое впереди, — говорит он. — Как без солнца
поведешь караван, блудить бы не стал. — И принялся объяс-
нять: След поведешь вниз по распадку, топкое место попа-
дется, обойдешь его и километра через два свернешь по лож-
ку на перевал в соседний ключ, там думать будем, как
итти.
Мы вышли и топкой мари. Она пересекала распадок широ-
кой полосой, оттеснив лес, на склоны боковых возвышенно-
стей. Благополучно обходим ее справа и через два километра
достигаем лога с березовыми перелесками, о которых гово-
рил Улукиткан. И я еще раз дивлюсь изумительной памяти
слепого проводника!
— Перевал должен быть близко, час хода, не больше,—
говорит он.
Однако идем уже второй час, а до седловины еще далеко.
— Не прошел ли перевал?
— Вижу его, скоро уж будет.
На седловине возле одиноких деревьев мы остановились
передохнуть.
— Скажи, как нас встречает лес, сухим горбом или ко-
рой? — спрашивает слепой.
— Не понимаю, о чем ты говоришь?
— Хорошо, посмотри на деревья -— поймешь,—досадует он.
Осматриваю лиственницы и замечаю, что их полузасохшие
голые стволы сгорбились в одну сторону: результат воздей-
ствия холодных зимних ветров, дующих здесь главным обра-
зом с северо-запада. Под горбами же с южной стороны от
.корней до вершины тянутся неширокие полоски коры, прикры-
вающие жизнедеятельную часть древесины. Но какое отно-
шение имеет все это к маршруту?
643
.— Нас встречают деревья корою, мы идем‘почти на се-
вер,— ответил я старику.	,
— Пошто на север? Ладно ли смотришь? — забеспокоился
Фот.
— Правильно говорю. .	. . .
— Сблудили, — сказал он с отчаянием. — Однако, не туда
свернули, .когда обходили марь, нужно было брать левее на
юг, а ты пошел вправо. Слепой не видит следа, а зрячий не
понимает, куда итти...	7 .
— Возвращаться будем?	.
— Как же не возвращаться, тут мне места незнакомые,
уходить надо отсюда...	-
•Мы своим.следом вернулись в распадок, пересекли его и:
вышли противоположным логом на перевал.
— Смотри, как дерево нас встречает? опять спросил про-
водник.
— Горбом.
— Ну вот, теперь ладно...
За перевалом я увидел широкую падь, покрытую темным
ковром леса, с однообразным узором марей и болот. А на
горизонте уже показалась хмурая, туча. Сырой, холодный ве-
тер заметался по чаще. Пошел дождь, на сухую почву, на дес-
ленива посыпались мелкие капли влаги. Серые космы тумана
все больше и больше заволакивали падь.
Мы спустились в тайгу. Неприветливо встретил нас старый
лиственничный лес, сыро и однообразно было в нем, ни про-
света, ни одного ориентира. Я скоро сбился, с нужного на-
правления и остановил караван. Вспомнил об утонувшей бус-
соли, как бы она теперь пригодилась! Старик, согнувшись
калачиком, дрожал под телогрейкой на носилках.
..— Улукиткан, не знаю, куда итти...
— Эко не знаешь! На заход- солнца.
— Но ведь солнца-то нет!
— Знаю, что нет. А где мы?
— В густом лесу.
— Тут примет не ищи, иди дальше, когда выйдем к редко-
лесью — скажешь. .
Я поправил вьюки, и наш караван завилял по чаще, об-
ходя валежник, рытвины, завалы. Нужно бы остановиться,
переждать дождь, а то и заночевать, но поблизости не вид-
но было воды и корма для оленей. Шли мы страшно мед-
ленно, голова кружилась от голода, ноги еле-еле передви-
гались.
— Ну вот, вышли в сосняк. Не помнишь такое место? •
— Нет, не помйю, давно тут был.
— Куда же итти?
344
i - — По дереву разве не узнаешь? Подведи меня к сосне,—
сказал слёпой, ощупью сползая с носилок/
’ Я подвел его к нетолстой сосне.
— Смотри хорошо, одна сторона коры должна быть свет-
лая, как золото, другая темная, как старая осина. Видишь? .
1-*^- Вижу, хорошо заметно.
- н- ПолоЖи мою руку на светлую сторону... Эта сторона
всегда смотрит на полдень. Разве не знаешь, что от солнца
корй деревьев светлеет, а от тени темнеет? Теперь сам себе
скажи, где заход солнца, туда и веди след.
Все оказалось очень просто и понятно. Но сосняк скоро
кончился. Мы перешли'небольшое болото и;снова погрузились
в густой смешанный лес.. Опять не осталось ориентиров. Чув-
ствую, что иду не туда. Случайно на глаза попалось гайно *,
и я сейчас же сообщил об этом старику:
— Проверь по нему, ладно ли идем,—сказал он.
— А как проверить?
— Вход в гайно всегда за ветром, а ветер тут зимою идет
с запада..'.
: Я, оказывается, вел караван в обратном направлении.
Пришлось поворачивать назад. Дождь перестал, но с веток
продолжают падать на нас тяжелые капли влаги. Липкий хо-
лод копится на спине под мокрой одеждой. Ноги скользят
по влажному мху и с трудом несут расслабленное тело.
В просвете высокоствольного леса показалась округлая соп-
ка. Мы подошли к ней. Кругом непроницаемая завеса из
серых туч. Видимость открыта всего лишь на полкило-
мётра.
Под сопкой я нашел пни срубленных деревьев, два огнища,
деревянные каркасы чумов. Всюду валялась сохатиная шерсть,
кости, олений помет разных лет. Это было какое-то стойбище,
не раз посещавшееся людьми. Улукиткан оживился, попросил
подробно рассказать, что вижу.
— Хорошо привел, теперь ладно пойдем, не сблудим...
Завтра рано будем у своих, — радовался старик.
—. Что,- сопку узнал? -г- спросил я.
; — Пастухи Ироканского колхоза с оленями зимою тут
живут. Это их место. Понял? Больше тут некому быть.
• — Почему ты думаешь, что зимой они тут бывают?
— Смотри, воды-то близко нет, летом как тут можно
житЬ? А зимою снег заменяет воду.
— В какую же сторону нам дальше итти?—спросил я.
— Теперь от заката солнца можно маленько на полдень
свернуть, где-то близко должна марь большая быть, там есть
* Гайно — гнездо белки. .	-	-
22 Г. Федосеев	345
старый лабаз пастухов, от него тропка пойдет и Джегорме/
Говорю, недалеко осталось.
Нас окружили старые ели, но каю я ни присматривался,
не мог по ним определить, где север, где юг, кора на деревьях
совершенно одноцветная. В своей беспомощности я признался
старику.
— Если кора не показывает, то по мху на ветках смотри,
куда итти... С какой стороны моху больше, там и север. Если
одному дереву не веришь, смотри на соседние деревья, не
ошибешься...
Действительно, почти у всех елей больше мха было на
одной стороне. По этому признаку я без труда определил
нужное направление.
— Каю до воды дойдем, останавливайся, ночевать бу-
дем,— сказал проводник, и мы снова тронулись в путь.
День уже был на исходе. Взбитые ветерком тучи тяжело
нависали над падью. Хмуро в старом лесу, почти ничего не
видно вокруг. Я вел караван напрямик, руководствуясь тольт
ко каким-то внутренним чутьем.
Усталость, истощение дают себя знать. Кажется, если бы
не вера в то, что мы находимся совсем близко от людей, я бы
свалился прямо на дороге. У оленей от тяжелых вьюков коро-
мыслом прогнулись спины, животные еле-еле плетутся. Старив
почернел и скорчился от сырости и неодолимой слабости.
За сыролесьем «ас враждебно встретила старая гарь. По-
гибшие лиственницы, падая на землю, подняли корнями пла-
сты черной, обугленной земли. Одни деревья сильно накло-
нились и угрожающе замерли в воздухе, другие уже
распластались по земле, перегородив сучьями проходы. Проби-
раться сквозь этот хаос с носилками стало невозможно. Ста-
рин кое-как тащился пешком за мной. Наверное, не меньше
часа мы пробивались через пятисотметровую гарь.
— Однако, утка кричит, марь близко, — сказал старик,
останавливаясь и прислушиваясь.
Где-то позади и правее одиноко кричала утка.
— Что же делать будем?
— Думай, каю лучше: возвращаться ли с оленями на марь
или тебе вперед ходить, смотреть, не там ли лабаз?
— Схожу посмотрю. А тебе костер разведу, погреешься
пока.
— Костер хорошо, тело шибко застыло...
Я вывел караван н сыролесью, усадил слепого под лист-
венницей, развел костер и пошел искать марь...
Утка не обманула: за небольшой гривой стройного лист-
венничного леса потянулась далеко бугристая марь. С двух
сторон в нее вонзались жала узких перелесков. Земля была,
346
словно оспой, изъедена черными рытвинами, усеяна пухлыми
\кочками, затянутыми ржавой накипью толстого мха. Я обошел
болотце, примыкающее к лесу, и направился дальше -вдоль
мари» Вдруг из-под ног выскочил заяц. Метнувшись в кусты,
он метров через полтораста остановился,, приподнялся на
задних ногах и пугливо замер. Обрадованно сбрасывая с пле-
ча карабин, прижимаясь щекой и ложу, прицеливаюсь.'Одино-
кий выстрел всколыхнул сырую тишину. На зайца же выстрел
не произвел никакого впечатления, он только настороженно
повел длинными ушами и продолжал стоять на задних ногах.
Я торопливо прицелился еще раз и выстрелил. Косой исчез.
Неужели снова промах? Не чувствуя ног под собой, я кинулся
туда, где был заяц. Ага, вот она, добыча! Теперь у нас есть
чем утолить мучительный голод. Чтобы не таскать зайца за
собой, да у меня и сил уже не было для этого, я положил
его под приметной лиственницей и пошел дальше вдоль
мари..,
Однако вскоре убедился, что до конца ее мне не дойти.
'Было уже поздно, туман выжимал из леса густой сумрак.
Моросил дождь. Решил возвращаться, но тут на глаза мне
случайно попалась тропа. «Она, вероятно, идет » лабазу»,—
подумал я и зашагал по ней.
Тропа перевела меня через марь, пересекла перелесок и
действительно вышла к лабазу. Как я был ему рад! Словно
увидел родной дом. Теперь уже не оставалось никаких сомне-
ний, что мы близко от своих.
Я на минуту задержался, чтобы запомнить место и при-
меты лабаза. Он стоял на возвышенности, и, судя по тому, что
вокруг него уже поднялась, молодая поросль леса, место это
давно не посещалось людьми. Это видно было и по самому
лабазу: крыша у него прогнила, пол провалился, один, столб
наклонился набок. На деревьях были сделаны зарубки, вбиты
колышки, на земле валялась старая железная печь, ствол от
старинного ружья, всякая рухлядь. Если'бы Улукиткан мог
видеть все это, он, наверное, рассказал бы о людях, бывших
возле лабаза.
Место для ночевки здесь очень удобное: рядом вода, хо-
роший корм для оленей. Надо было поторопиться засветло
привести сюда караван. Возвращаясь к старику, я намеренно
прошел по тропе дальше своего следа, чтобы, не итти по-над
марью, а свернуть там напрямик к гари.
На пути попалось кочковатое болото. Пока обходил его,
густой туман лег на тайгу, сильнее заморосил дождь. Впереди
увидел просвет. Вышел к нему. Это, оказалось, не марь, а буре-
лом. Осмотрелся — место незнакомое. Вспомнил, что марь
оставалась, у меня слева, свернул от бурелома к ней. Иду,
. •	347;
тороплюсь,' а марш нет, все лес да лес. Начинаю ругать ,!себя
за опрометчивое решение итти прямиком. Но я уверен, что
караван где-то близко. Крикнул, прислушался — никто не от-
вечает, не откликнулось и эхо. А ночь черным крылом уже
накрыла тайгу, лес угрожающе сомкнулся вокруг меня. Не-
ужели заблудился? Не может быть! Слепой старик не должён
остаться один в эту дождливую и холодную ночь. Бросаюёь
еще левее, бегу. Сучья в темноте ловят одежду, я падаю,
запутавшись в валежнике, но не чувствую ушибов, продолжаю
пробиваться почти ползком вперед. Понять не могу, куда
девалась марь и горелый лес. Вероятно, я сбился с направ-
ления, когда обходил болото, и ушел в противоположную сто-
• рону.' Бреду в темноте на ощупь. И сейчас со всей силой ощу-
щаю страшную беспомощность, какую испытывает, вероятно,
и Улукиткан, потеряв зрение. Я пробую снова кричать, но
вместо крика из горла вырывается хриплый стон. Начинаю
понимать, что иду зря, не найти мне сегодня старика. Но
только остановлюсь — сейчас же в воображении появляется
лиственница на краю гари с привязанными к ней оленями,
залитый дождем огонек и слепой старик, промокший, голод-
ный, со своими безрадостными думами.
Так темно, что глаза уже не нужны. Руками нащупываю
Проход. Тут мне напоминает о себе карабин, висящий за спи-
ной. Я делаю выстрел вверх. Заворчала старая тайга, запал
бескрылый звук в недрах промокшего леса. Жду ответа, жду
долго. Ноги подламываются в коленях, руки хватаются за
березку. С болью подумал о том, что у старика все патроны
в бердане с осечками, и ни один из них может не разря-
диться. Стреляю еще-раз и снова напрасно жду ответа. Ви-
димо, я далеко ушел от старика.
Снова бреду, почти бессознательно передвигая отяжелев-
шие ноги. Спотыкаюсь и падаю, чувствую, что подняться уже
нёт сил. Какое-то безразличие овладевает мною, ненужным
становится костер, тепло, ужин из зайчатины. Хочется при-
жаться лицом к сырой земле и забыться в долгом-долгом сне.
Это была минута полной физической расслабленности... Но
йот в памяти встает образ старика, брошенного у гари, и этого
достаточно, чтобы я мгновенно поднялся. Нахожу березку,
сдираю с нее кусок коры, собираю на ощупь сушняк и раз-
жигаю костер. Разум подсказывает, что надо восстановить
силы до наступления завтрашнего дня.
Одежда на мне промокла насквозь, дрова горят вяло,
зверски терзает голод. Руки напрасно шарят по карманам, из
них давно уже выбраны все крошки. Надо заставить себя ус-
нуть. Прижимаюсь спиною к корявому стволу лиственницы,
закрываю лицо в телогрейку, прячу руки под грудь, и погру-
348
ьжаюсь в сон. Но это был не сон, а тяжелое забытье. Сквозь
дремоту проплывали перед глазами все те же горы, болота,
беспросветная тайга. То я оказываюсь возле старика, то снова
. рдиц бьюсь на мокрой земле.
Проснулся от холода. Мокрая одежда на мне застыла ко-
робом. Я не могу двинуть ни рукой, ни ногой, голова валится
.на грудь. Из-под седого пепла сиротливо смотрят на меня
красные бусинки дотлевающих угольков. Заставляю себя
встать, разжечь костер. Отогреваю руки, грудь.
Огонь! Что человек делал бы без тебя- в тайге! Почему-то
вспомнилось детство, когда ездил на лошадях вместе со
сверстниками в ночное. На таком вот костре пекли картошку,
и до чего же она хороша! Никогда после не приходилось есть
такой вкусной. И вот сейчас, спустя много лет, вдруг из глу-
бины леса набросило запах той самой картошки, испеченной
в золе. Многое бы я отдал за пригорелую корочку, что ко-
гда-то осталась у костра недоеденной!.. А то вдруг потянуло
из тайги ароматом подового хлеба, испеченного на капустном
листе, да так сильно запахло, что, кажется, одним этим
ароматом можно насытиться. То кажется, что на костре что-то
шипит, будто с мяса на него стекает сочный жир. Это все
голод продолжает строить козни. Скорее бы утро!
Мысли снова и снова возвращаются и слепому старику.
Что с ним? Нашел ли он дров, чтобы согреться? Не пред-
ставляю, как можно спастись в эту холодную и дождливую
ночь без костра. Опять начал моросить дождь. Еще больше
сгустился туман. Заплакала старая лиственничная тайга
крупной слезой. Как томительно ожидание! Кажется, давно
бы нужно появиться дню, а его все нет и нет, не вечная ли
тьма легла на землю?
Мокрые дрова горят вяло, усталое тело бьется в колючем
ознобе. Наконец-то посветлело. Холодное и очень сырое утро
сочится сквозь серые клочья тумана. Лениво расползается
тьма, расступаются деревья.
«Куда итти?» — была первая мысль. Напрасно пытаюсь
восстановить в памяти направление, которым ушел от гари,
да оно мне, пожалуй, и не нужно. За ночь я столько напетлял
по тайге, что мог очутиться бог знает где на юге или на. за-
паде. Мне показалось, что слепой старик находится с оленями
по направлению от меня через костер. Почему именно через
костер, не знаю. Хотел выстрелить, да рспомнил, что в кара-
бине остался один патрон, который.еще может пригодиться...
Неохотно покидаю нагретое место. Иду через силу. Кру-
гом тайга, чужая, дикая, придавленная непроницаемым тума-
ном. . Ничто не нарушает гнетущей тишины леса. Не пикнет
птица, не щелкнет белка, не пробежит зверь. Только тяжелые
349
капли влаги гулко падают на шапку, на плечи, на землю.
Неожиданно вхожу в редколесье, прорезанное небольшим
ручейком. По деревьям определяю, что держу путь на север,
почти в противоположную от нашего маршрута сторону. Те,-
перь стало ясно, что я блуждаю где-то далеко от старика-.
Отсюда, вероятно, легче по ключу добраться к лагерю своих
товарищей. Но кая же со слепым? И тут же поворачиваю
обратно.
Снова меня пленили лесные дебри. Ноги с трудом переступа-
ют через валежник. Взглянул на часы и удивился: время давно
перевалило за полдень. Движения уже не согревают меня,
напрасно глаза ищут сухое место — мелкий затяжной дождь
доотказа напоил почву. Делаю еще несколько безвольных
шагов, останавливаюсь, достаю из-под шапки спички, пытаюсь
развести костер, но сушняк не горит. Неужели тут, в этой
замкнутой тайге, так близко от своих, оборвется мой жизнен-
ный путь? Нет, надо итти! Я хочу подняться, но кто-то властно
кладет мне на плечи тяжелую руку, клонит меня и земле,
и я теряю сознание...
Очнулся ночью, совершенно разбитый, закоченевший. Не
могу вспомнить, как попал в тайгу.. Хочу пошевелить ногами,
но их словно нет у меня. Не чувствую и рук, все онемело.
На губы с шапки стекает струйкой вода, я жадно глотаю ее
и чувствую, как она расплывается холодком по пустому же-
лудку. Мокрая одежда липнет к телу. Вдруг слышу — хруст-
нул сучок под чьим-то тяжелым шагом. Собрав все силы, я
приподнимаюсь, прислушиваюсь в неясной тревоге. В темноте
кто-то зло фыркнул и ленивой поступью неохотно обошел меня
справа. Когда смолкли шаги, я нащупал возле себя сушину,
настрогал ножом щепок, развел костер.
Дождь давно перестал. Вижу на ольховой ветке сухой
гриб. Достаю его и ем. Гриб кажется мне довольно-таки вкус-
ным, но он очень мал и еще больше раздражает голод.
Необыкновенная тишина сковала сгустившийся лес. Мне
кажется, ч-to я слышу, как корни всасывают из почвы влагу,
как поднимается она по стволу и, разбиваясь на тысячу ру-
чейков, течет по тонким веточкам к почкам, как набухают те
от. липкого сока...
Костер разгорается все сильнее. Тепло немножко ободряет
меня. Я стараюсь не думать об Улукиткане. Мне уже кажется,
что нам не суждено больше встретиться. Не пережить, слепо-
му эти дни. Да и мною вре больше овладевает мрачное пред-
чувствие неизбежной развязки. И я первый раз в жизни по-
чувствовал себя страшно одиноким, оторванным от всех, забы-
тым. Сон уже больше не возвращался, безысходные думы
черной тучей повисли надо мною.
350
Снова наступил серый, дождливый день, третий по счету.
Погода ничего хорошего не обещает. Лежит беспросветный
туман. Возобновляю поиски старика, но вижу, что мне они
уже не по силам. Решаю вернуться и ключу, попытаться найти
своих и с помощью товарищей организовать поиски слепого
Проводника. Этот план кажется мне более верным, и на неко-
торое время он придает мне силы.
Пробираюсь по чаще. В руках посох, он помогает удер-
живать равновесие, иначе итти трудно. Я все чаще припадаю
к деревьям, чтобы передохнуть. Земля под. ногами потеряла
устойчивость, лес качается, глаза стали неясно различать
предметы. Мысли обленились. Не помню, где потерял шапку.
«Чужая тайга для слабого человека хуже дикого зверя: запу-
тает след, заведет в чащу, а то и в болото, разденет, разует,
лишит огня, потом начнет издеваться, посылать то туда, то
сюда...»—вспомнились мне золотые слова Улукиткана, и еще
горше стало на душе.
Впереди неожиданно показывается просвет между верши-
нами деревьев. Тороплюсь и нему, все еще надеясь попасть
к знакомой гари. Но нет, выхожу на небольшую марь и не
верю глазам своим.: против меня примерно в ста метрах па-
сется крупный медведь, черный, с белым галстуком. на груди.
Я прячусь з& толстой лиственницей. Опущенная голова зверя
беспрерывно поворачивается то вправо, то влево. Вот он за-
держался возле колоды, разломил ее, собрал языком какие-то
личинки, разрыл когтями кочку, полакомился корешками. Где-
то в глубине моего сознания появляется надежда. Я бесшумно
снимаю с плеча карабин, сам себя убеждаю не торопиться,
ведь всего только один патрон. Прижимаюсь к стволу, начи-
наю целиться. Руки дрожат, мушка скачет вокруг зверя, не
моту остановить ее. Ноги подкашиваются, и я опускаюсь на
землю...
Медведь, не чуя опасности, беспечно пасется. Вот он по-
ворачивается ко мне боком, что-то жует и смотрит в противо-
положную сторону. Я перевожу дух, становлюсь на колени
и, положив на торчащую впереди ветку ствол карабина, снова
целюсь. Теперь мушка стала послушнее. Нажимаю спуск. Вы-
стрел разломился и, дробясь, расползся по лесу, разрывая
тишину. Медведь, перевернувшись через голову, хочет вскочить,
хватается зубами за свою левую ногу у позвоночника и со
страшным ревом падает на землю. Ожила, всколыхнулась
затаившаяся тайга. Взлетел испуганный бекас, пугливо поднял-
ся откуда-то табун серых уток. Зверь, подминая под себя ку-
сты, валежник, неистово ревет. Я стою, прижавшись к ли-
ственнице, боюсь, пошевелиться, чтобы не обнаружить
себя. Возможно, пуля не смертельно задела зверя, at ране-
•
351
ный медведь, ой, как опасен! Тем более, если в ружье лрт
заряда...	•• •
Но вот рев стал затихать, переходить в тяжелый стон;
Вижу, как зверь встает на передние лапы, пугливо осматри-
вается, затем пытается сдвинуться. с места, но с яростным
ревом падает на землю. Снова встает и опять падает. Отдох-
нув с минуту, он ползет на передних лапах, к закрайку, впи-
ваясь когтями в сырую землю и волоча зад. Иногда ему все
же удается встать на все четыре лапы, но через два-три
шага он снова валится, и страшный рев потрясает тайгу.
Я догадываюсь: пуля повредила зверю позвоночник.
Покидаю свою засаду, обхожу марь и осторожно подкра-
дываюсь к раненому медведю, на всякий случай вытащив нож.
Зверь, услышав шорох, приподнимается на передних лаиах,
повертывает лобастую морду в мою сторону и настороженно
замирает. Наши глаза встречаются, и мне немного не по себе
от его сосредоточенного, полного бешенства взгляда. Но тут
на помощь пришел ветерок, набросив на медведя запах чело-
века. Какой ужас охватил его! Он, казалось, забыл в этот мо-
мент про рану, про боль, метнулся в сторону, но тотчас же
упал, и снова рев, теперь более злобный, разнесся по лесу.
Я инстинктивно бросаюсь к лиственнице. Пальцы еще силь-
нее сжимают рукоятку ножа. В гневном припадке зверь грызет
зубамй кочку и неистово кричит, наводя ужас на все живое.
О, как бы он расправился со мною! Это я вижу в его злоб-
ном, полном ненависти взгляде, которым он награждает меня.
Еще минута колебания, и я открыто иду к медведю. Между
нами остается не более десяти шагов,
В его тяжелом дыхании, в маленьких округлых глазах,
в когтях — во всем его облике еще чувствуется неуемная зве-
риная сила, способная постоять за себя. Но страх перед чело-
веком заставляет зверя отступать. Он ползет на передних
ногах, работая ими как веслами, волоча непослушный зад.
Голод гонит меня следом за раненым зверем, торопит к раз-
вязке. Мне кажется, что только свежее мясо может восстано-
вить мои силы, и тогда я непременно найду слепого старика.
Я уже чувствую запах жареной мякоти, даже слышу, как сте-
кает с нее на горячие угли ароматный жир. Тошнота на мгно-
вение затуманивает сознание. Я склоняюсь к березе и с минуту
стою расслабленный этими мыслями. Потом снова бреду за
зверем. Медведь старается забраться в чащу, залезть под
колоду. Он беспрерывно бросает на меня полные ненависти
взгляды. Оба мы страшно устаем: зверь от боли и бессильной
злобы, я от невероятного нервного и физического напряжения.
Вот уже пять часов, как длится поединок. Зверь ползет
все медленнее, оставляя позади себя широкую полосу окро-
352
вавленной земли. Из его открытой пасти- свисает красным
лоскутом язык. Медведь все чаще останавливается, дъйпит
торопливо и шумно. Когда я подхожу к нему, он фыркает,
ляскает зубами и беспомощно рычит. Вот он видит впереди
маленькое болотце, ползет к нему, наклоняет голову, и я
слышу, как зверь торопливо лакает воду. Я в изнеможении
опускаюсь на колоду. «Неужели он скоро не сдастся? Тогда
конец...» — пронизывает сознание тревожная мысль. И вдруг
я вижу страшную картину, как бы нарочно выхваченную па-
мятью из прошлого: толстый трухлявый пень, под ним, между
полусгнившими корнями, лежит мертвый человек, раскинув
ноги, завернутые в мешковину, и прикрыв левой рукой тощую
грудь. Глаза, губы исклеваны птицами. Рядом затухший ко-
стер, поодаль брошена на куст котомка с деревянным лотком
для промывки песка. В сильно сжатых пальцах правой руки
мертвый держал замшевую сумочку с золотом... Эту картину
гибели заблудившегося золотоискателя я видел пятнадцать
лет назад в верховьях Алдана, недалеко от прииска. Кабаткан.
И нужно же было моей памяти вылепить такое в эти тяжелые
минуты борьбы за жизнь!
Я^вскакиваю, охваченный недобрым предчувствием, набра-
сываюсь на медведя, угрожаю палкой, гоню дальше. Зверь,
отползая, ворчит. Мне хочется пить. Подхожу к болотцу, на-
клоняюсь. В прозрачной воде вижу‘ своё отражение и не
верю: лицо стало маленькое, скуластое, щеки ввалились, губы
высохли, нос заострился, глаза печально смотрят из глубоких
глазниц. Исцарапанное вкровь тело прикрывают лохмотья^
Мне страшно было видеть себя, и я почему-то не стал пить
воду. Догоняю зверя. Вот он подполз к толстой колоде, пере-
брасывает через нее передние лапы, пытается перетащить тя-
желый зад, но не может. Его лапы судорожно вытягиваются,
могучий хребет гнется, и протяжный предсмертный рев опове-
щает всех жителей тайги о смерти владыки.
...Снова ночь. Дождь давно перестал. Глухо стонет лес,
трещат, ломаются старые деревья, не в силах выдержать
порывов налетевшего ветра. Ни тумана, ни туч не осталось.
Всполоснутое дождем небо празднично сияет звездным бле-
ском.
Под лиственницей, на краю болотца, горит мой костер. На
двух деревянных шомполах жарится мясо. Одинокая трапеза
продолжается всю ночь. Я стараюсь есть понемножку, но
чаще. Боюсь, как бы не перегрузить давно бездействующий
желудок. Засыпаю на десять-двадцать минут, как мне ка-
жется, и, проснувшись, продолжаю свое пиршество. Чувствую,
каю организм набирает силы, как возвращается ко мне бод-
рость, но слабость еще прочно держится в мышцах. Приходят
353
беспокойные мысли о слепом старике, но у меня уже не
осталось никакой надежды найти его живым.
В брачных песнях пернатых пробуждается утро. Ожил
лее, озаренный багряным румянцем зари. Стало светлее и щи-
ре, Я направился и недалекой возвышенности, рассчитывая
осмотреть местность и, быть может, увидеть дым костра.
С отрога мне открылось освещенное восходом простран-
ство, Справа по широкой долине медлительно текла река. Сле-
ва. темнела глубокая падь, обставленная е трех.сторон знако-
мыми горами. Километрах в трех на юг я разглядел марь,
а левее из-ва леса торчала копной та самая сопка, возле кото-
рой мы видели табор пастухов. Дыма нигде не видно. «Только
из-за тумана можно было запутаться в этом несложном
рельефе 1> — с сожалением подумал я. Теперь стало ясно, что
я отклонился от старика далеко на седер и два дня топтался
на одном месте.
Почти бегом спускаюсь в падь и неожиданно выхожу
к лабазу. Осматриваюсь. Тихо и мертво в лесу. Вдруг впереди
слышится крик ворона, больно кольнувший меня в сердце. Бегу
на крик и с огромным облегчением убеждаюсь, что ошибся:
вороны доедают-убитого мною зайца. Спешу дальше.
Вот. и просвет, гарь, табор... Но на нем никого нет. Вьюки,
седла сложены под лиственницей, узды висят на сучке, вое
прибрано по-хозяйски. "* Небольшое огнище размыто дождем:
видно, недолго грелся возле него мой слепой проводник. Ущел
он отсюда только с ружьем и топором. На лиственнице Улу-
киткан оставил загадочные приметы: затее, вбитую в него
стреляную гильзу, на которой повешено сплетенное из арнико-
вых веточек кольцо, н пять тоненьких прутиков е рогульками
на конце, связанных пучком. Долго и тщетно мучаюсь над
разгадкой этих замысловатых знаков. К сожалению, я совер-
шенно не понимаю лесной письменности и не могу прочесть
оставленной для меня мудрым стариком грамоты. Пытаюсь
Йщчать, анаю, что слепой старик не мог уйти далеко отсюда,
икто не отвечает на мои призывы. Хожу вокруг табора —
нигде ни следа, ни примет, все смыла непогода. Что ж® заста-
вило слепого вскоре после моего исчезновения уйти от стоян-
ки? Неужели он еще надеялся выбраться из этой чащи, погру-
женной для него в вечный мрак?
Я достаю из потки свой рюкзак, в нем нахожу нетронутый
кусочек лепешки и крошечный ломтик сала: старик до пос-
ледних минут остался верен себе. Кладу в рюкзак дневник,
карту, гильзу, прутики, жареное мясо, принесенное е собою,
разную мелочь. Невыносимо тяжело у меня на сердце. Много
незабываемых прекрасных дней мы провели с Улукитканом
в походе, за костром, в долгих его рассказах о прошлой, не-
354
возвратно ушедшей жизни эвенков. Каким дорогим и близким
он стал для меня, и тем тяжелее мне будр сознавать, что
я покидаю последний табор этого мудрого старика, бывшего
лесного, кочевника, и что бросаю я его не похороненным в тай-
ге на съедение зверям и птицам. В его смерти, безусловно,
виновен я.
Выхожу на тропу, она ведет меня в югозападном напра-
влении. Часто останавливаюсь, кричу, прислушиваюсь. Скоро
тайга кончилась. Вижу широкую долину. Пошли открытые
места, затянутые ерником да эеленым мхам. Неожиданно до-
несся отдаленный гул мотора самолета. Он приближается,
ширится, задерживается и внезапно обрывается, Какое сча-
стье — где-то. близко устье Джегормы, там и свои! Тороплюсь.
На краю перелеска останавливаюсь передохнуть и вижу: моим
следом бегут два черных зверя. Неужели медведи?! Инстинк-
тивно хватаюсь за карабин, но вспоминаю, что в нем нет
патронов. Присматриваюсь: нет, это и© медведи. Кто-то дого-
няет меня такими большими и легкими прыжками... Неужели
собаки?..
— Кучум! Бойка!—-срывается с губ моих громкий крик.
Кобель е разбегу бьет меня грудью, и мы оба валимся на
землю. Собаки .лижут меня, роются мордами в одежде, виз-
жат, а я обнимаю их и, кажется, плачу...
Через полчаса на тропе показывается человек с котомкой
и. ружьем за плечами. Он почти бежит к нам.
Только тайга да собаки были свидетелями того, как два
человека, один черный, истощенный, со впалыми глазами и
в лохмотьях, а второй румяный, жизнерадостный, чисто вы-
бритый, в новом походном костюме, обнялись и долго трясли
друг друга.
— Неужели это ты, Трофим?
— Конечно, я, а это Кучум, Бойка, разве не узнаете?
— Я потерял проводника-. Он, наверное, погиб... Нужно
немедленно искать его...
—’ Проводник ваш жив, вчера утром пришел на табор— —
отвечает Королев.
— Я говорю про слепого проводника, про Улукиткана. Он
не мог итти без меня.
— Ия тоже о нем, о слепом старике. Вчера он пришел
на табор, а сейчас — слышали? — самолет прилетел за ним,
отправляем в "Благовещенск, в больницу. Давайте разведем
костер, и я вам расскажу все подробно. Кстати, и чайку вы-
пьем, итти еще далеко...'
Мы сидим у костра, я не свожу глаз с лица Трофиме, а на
ресницах копится' влага и крупными каплями скатывается по
жесткой щеке на землю.
23*
355
— Четыре дня тому назад мы
с Василием Мищенко возвра-
щались с пункта, да запозда-
ли, .— рассказывал Трофим. — t
Решили заночевать. Уже спать
ложились, слышим, где-то да-
леко-далеко два выстрела про-~
гремели, затем один поближе.
— Два выстрела были мои,
а ответный старика—я не*
слышал, — перебил я Трофима:
— Никто из нас даже и не
подумал, что тут могут быть лю-
ди, и решили, что это сухие де-
ревья падают, — продолжал
тот. — Утром поднялись, собак
не оказалось на ночевке, при-
шли на табор — и там их нет.
Не явились они и на следующий
день. После второй ночи пришла
одна Бойка, без Кучума. Ва-
силий решил итти искать, думал, что собака, держит зверя.
Стоим мы возле костра, разговариваем об этом, и вдруг ви-
дим: из леса к палатке идет человек. На поводке у него Ку-
чум, за плечами ружье, котомка, глаза перевязаны тряпкой,
в правой руке костыль. Им он ощупывает под собою землю.
Василий сразу узнал старика. Как уж тот обрадовался, ве-
рите, ну дитя, да и только! Плачет, а слез-то нет... Убогая оде-
жонка на нем изорвана, голова и ноги в крови... Он-то и под-
сказал нам, где вас искать.
— А как же слепой сам выбрался? — перебиваю я Тро-
фима.
— К нему на выстрел прибежали наши собаки, но старик
не пошел сразу. Он привязал Кучума и продержал его сутки
без корма, рассчитывая, что голодная собака наверняка от-
правится к лагерю. Она действительно его и привела к нам.
Мы сразу же связались со штабом экспедиции. Нам пообеща-
ли в первый летный день выслать за ослепшим стариком
самолет.
— Ты не представляешь, Трофим, как мне хочется спасти
Улукиткана, увидеть его зрячим!
— Будем надеяться, все обойдется хорошо...
Трофим закончил далеко не так уверенно, как хотел. Я по-
нял, что состояние Улукиткана вызывает тревогу и у него.
Из леса по тропе нашим следом торопливо шел Василий
Мищенко.
356
. Ветер, сухой и теплый, рылся в прошлогодней листве. На
тайгу, на Mapib, на ручей, на тропу лился поток горячих лучей
расплавленного солнца. Маревом курились перелески. В ис-
синя-темном небе беззаботно кружились пернатые хищники.
Снизу донесся гул отлетающего самолета.
Словно долгие годы, вей жизнь я шел скво'зь тяжелые
испытания, чтобы увидеть этот теплый, ясный день!
Конец первой книги
Новосибирск,
1954—1956 гг.	.	,
СОДЕРЖАНИЕ
Часть первая
I
Экспедиция едет на Дальний Восток. — Мы летим над Стано-
вым. — Шантарские острова с высоты птичьего полета. — Рожде-
ние Кучума. — Последние дни в штабе экспедиции............ 5
• П
Проводы Королева. — Незаконченный ночной разговор. — Сборы
в далекий путь. Вылет на косу. — Тревожная радиограмма ...	24
III
Случай у палатки. — Пленник в лагере. — Бегство. — В Баку на
Шайтан-базаре. — Возвращение. — Последний привод в милицию. —
Встреча на черноморском пляже................................  36.
IV
К берегам Охотского моря. — На подступах к седловине. — «Джуг-
джур гневается». — Какое счастье огонь! — Эвенкийская ле-
генда. — У подножья Алгычанского пика........................... 60
V
Поиски затерявшихся людей. — Догадка проводников. — Встреча
с обреченными. — Снова вместе. — Возвращение в бухту. — Расста-
вание с Королевым............................................... 77
Часть вторая
I
Колхозный смолокур. — Знакомство с Пашкой. — Голубая лен-
та.— Избушка на краю бора. — Пашка-болельщик................... 97
II
Встреча с проводниками. — На нартах в далекий путь. — Прош-
лое Улукиткана. — Засада на волков. — Купуринское ущелье. —
В плену у наледи. — Вот и Джугдырский перевал!................ 114
358
111
Буран в горах.— В лагерь пришли чужие олени. — Поиски неиз-
вестных людей. — Вниз по Кукуру. — Розыски собак. — Лесная
«письменность»....................................................	143
Часть третья
I
Весна идет. — Утро на глухарином току. — Странное поведение
. медведя. — «Карта» Улукиткана. — Снова в путь..........................171
к
II
К верховьям Маи. — Следы любовных игр белок. — Перевал. —
Встреча со стадом снежных баранов. — Ночью на крутом спуске .	183
III
Наконец на перевале! — Старинное стойбище. — Вглубь Станово-
го. — Круторог. — Ночь под скалою. — На вершине гольца выло-
жен тур....................................................... ;	. .	196
IV
В обратный путь. — Где' найти паука-крестовика? — С Улукитка-
ном по следам сокжоев. — Ночь под елью. — «Лесная загадка». —
Нас выручил Пашка.................................................215
Часть четвертая
I
Вверх по Кунь-Маньё. — Лагерь у трех елей. — Эвенкийская
сказка. — Поиски Лебедева. — Лесной завал. — Ночная гармонь. —
Встреча...........................................................247
II
Будни геодезистов. — На вершине Джугджурского хребта. — Вы-
сокогорный лагерь. — Постройка пункта. — Пурга. — Неожиданный
гость. ......................................................  .	265
III
Снова на гольце. — Исчезновение Бойки с Кучумом.— Загадоч-
ная падь. — Медведица с малышами. — Поединок. — Борьба мед-
ведей. — Размышление над дневником................................283
IV
В обратный путь. — Рождение Майки. — Драка белохвостых ор-
ланов.— Тайна старых пней. — Слепота Улукиткана. — Ночевка на
Большом Чайдахе......................................... 302
V
Незрячий зрячего Ведет.— Крик старого ворона. — По тайге в ту-
мане. — Исчезновение проводника. — Радость встречи с Королевым. 323
Григорий Анисимович Федосеев
В ТИСКАХ ДЖУГДЫРА
Редактор О. Мамаева
Фото автора
Худож. редактор Н. Печникова
Техн, редактор Г. Морозова
• • *
♦
А11708 Подписано к печати 31/VUI1956 г.
Бумага 60 х 92l/u — 11,25 бум. л. »=»
22,5 п« л.4-8 вкл. Уч.-изд. л. 21,57 Заказ 941
Тираж 150 000 экз. . Цена 8 р. 40 к»
*
Типография «Красное знамя»
изд-ва «Молодая гвардия».
Москва, А-55, Сущевская, 21

Сев. ую
1елькан
м. Оджа
1ч. Намкер
Уанал,
Аян
око
м. Лантарский
м. Борисова
локй
м. Носорог
Чумикан
Р-Лугй
Удсное ®
5окон
Мгч НЛ-1
Маршрут
экспедиции.
Путь со слепым
fipoiiPAiiHKoM .—
оз. Лилимщ

МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ