Введение в теорию истории - Буллер А.

Автор: Буллер А.

Теги: история как наука теория и философия истории структура и морфология истории вспомогательные исторические дисциплины (символика, эмблематика)

ISBN: 978-5-9765-1599-4

Год: 2013

Похожие

Введение в специальные исторические дисциплины

Введение в историческую компаративистику

Историческая память. Введение

Информационный бюллетень Ассоциации "История и компьютер" №11

Текст

Андреас Буллер
ВВЕДЕНИЕ В ТЕОРИЮ ИСТОРИИ
Учебное пособие
Москва
Издательство «ФЛИНТА»
Издательство «Наука»
2013

УДК 930.1(075.8)
ББК 63.2я73
Б90
На обложке использована иллюстрация В. Сандуляка
«Карта Лилипутии»
Буллер А.
Б90 Введение в теорию истории : учеб. пособие / А. Буллер. — М.:
ФЛИНТА : Наука, 2013. — 184 с.
ISBN 978-5-9765-1599-4 (ФЛИНТА)
ISBN 978-5-02-037869-8 (Наука)
Понятие «источник» анализируется в данной работе с философской
точки зрения и в тесной связи с эпистемологическими концепциями
ИМ. Хладениуса, Й.Г. Дропзена, Р. Д. Коллингвуда, М. Блока, В. Бенья-
мина, Р. Козеллека, П. Рикёра и А. Гуревича, охватывая временную пер-
спективу XVIII—XX вв. Цель исследования — поиск ответа на вопрос
как или каким образом становится возможной история? Интерпрета-
ция развивается по следующей понятийной схеме: метод исторической
мета-рефлексии — «Коперниковский переворот» в теории истории —
антропологические качества исторического источника — историк как
детектив — нарративная организация прошлого — о феномене «следа»
прошлого — о возможности и действительности источника — отноше-
ние исторического свидетельства к его интерпретациям.
Имея характер специального учебного пособия, книга эта, тем не ме-
нее, обращается к самому широкому читателю. Для автора было очень
важно, чтобы рассматриваемая здесь тематика оставалась доступной для
всех тех, кто интересуется проблемами теории и эпистемологии истории.
УДК 930.1(075.8)
ББК 63.2я73
ISBN 978-5-9765-1599-4 (ФЛИНТА) © Буллер А., 2013
ISBN 978-5-02-037869-8 (Наука) © Издательство «ФЛИНТА», 2013

Посвящается А.С. Лаппо-Данилевскому —
великому русскому историку, издавшему 100 лет назад
(СПб., 1910—1913) свою знаменитую работу
«Методология истории»
Wer Geschichtstheorie betreibt,
setzt sich der Gefahr aus,
im Garten der Philosopher! zu wildern.
Hans-Jurgen Goertz
Кто занимается теорией истории,
тот подвергает себя опасности
браконьерства в саду философов.
Ганс-Юрген Герц

От автора
Уважаемый читатель!
Книга, которую Вы держите в своих руках или, которую Вы,
возможно, читаете в электронном виде, посвящена проблемам
теории исторического познания и потому рассчитана как на фи-
лософов, так и на историков. Но я буду очень рад, если эта книга
заинтересует и обычного читателя. Обращаясь к этому читате-
лю, замечу, что ему необходимы не столько специальные знания,
а сколько желание познать новое. Я уверен, что каждый из нас
сможет при желании довольно далеко продвинуться в новом на-
правлении. К новым текстам у читателя должно быть такое же
отношение, как у альпиниста к вершинам новых гор. Но от все-
го снаряжения альпиниста нашему читателю понадобится лишь
простой карандаш, которым он, возможно, исчеркает текст этой
книги вдоль и поперёк. Однако такому «отношению» к моей кни-
ге я буду только рад — ведь я не презентую здесь читателю «по-
следние» истины, а пытаюсь вступить в диалог с ним. Тем более,
что «последних» истин в истории, за исключением моральных
истин, нет и быть не может, а могут быть лишь «последние» мне-
ния о них. Но вернёмся к центральной теме этой книги.
Хотя в центре внимания данной работы стоит чисто источ-
никоведческое понятие — понятие исторического источника*1,
работа эта не является учебным пособием по источниковедению.
Она, во-первых, не даёт конкретных советов по исследованию и
анализу исторических источников. И речь в ней, во-вторых, идёт
не о проблемах источниковедения, а о философской интерпрета-
ции понятия «источник». Для теории истории* это понятие яв-
ляется ключевым, так как в нём пересекается множество проблем
когнитивного характера, как, например, проблема отражения
прошлого в источнике, проблема соотношения субъективного и
объективного, случайного и закономерного в нём. Кроме того,
1 Пояснения для обозначенных звёздочкой понятий находятся в приложе-
нии к данной работе.

речь здесь идёт и о проблеме онтологического статуса источника
как «следа» или «остатка» прошлого, т.е. тема исторического ис-
точника, если рассматривать её с философской точки зрения, не
так проста, как это может показаться на первый взгляд.
К тому же нас кроме обычных источников интересуют в дан-
ной работе и источники «другого рода», как, например, чувство
человеческого любопытства или же способность человека к
исторической имагинации или фантазии. Без этих чувств и спо-
собностей мы не имели бы ни исторического процесса, ни исто-
рии. И это хорошо понимали уже древние греки, изобразившие
историю в роли мифической музы Клио. А муза нуждается не
только в обычных источниках, но и в «источниках вдохновения».
Однако «источники» такого рода не позволяют анализировать
себя с позиции исторического метода.
Обратившись к философскому анализу понятия источник,
мы вынуждены будем покинуть область эмпирических истори-
ческих исследований, так как мы не можем рассуждать об этом
понятии так, как это делают историки. Последние интерпре-
тируют только прошлое, не обращая внимания на ситуацию, в
которой это прошлое рождается или реконструируется. Мы же
попытаемся рефлексировать о прошлом с «метатеоретических»
позиций. «С каких позиций?» — переспросит меня, возможно,
читатель. К сожалению, мы не обойдёмся в нашей работе без
специальной терминологии, но она должна нам быть «не в тя-
гость, а в радость», так как она позволит нам не только расши-
рить свой словарный запас, но и увидеть исторический мир в
новой перспективе.
Значение понятия «метарефлексии» я объясню на примере,
взятом из области музыки: надо представить себе, что мы не про-
сто слушаем музыкальное произведение, а воспринимаем ситуа-
цию его «исполнения», в которой старые ноты встретились с мо-
лодым музыкантом и необычным инструментом и превратились
в звуки, которые слушатели воспринимают «здесь» и «сейчас».
Только взаимодействие всех вышеназванных элементов — ста-
рых нот, молодого музыканта, редкого инструмента и восприим-

чивых слушателей — делает из актуальной ситуации музыкаль-
ное «выступление» или «исполнение». Но понять мы это можем
только тогда, когда мы окажемся не просто в роли слушателей,
воспринимающих музыку, а в роли «метанаблюдателей», вос-
принимающих «слушателей, которые слушают музыку». Для
этого мы должны увидеть эту ситуацию «со стороны», т.е. под-
няться по рефлективной лестнице восприятия действительности
на одну ступеньку выше.
Этим и занимаются философы истории, рефлексирующие
не только о прошлом, но и о человеческих ситуациях, в кото-
рых прошлое стало / становится историей. И хотя историческая
познавательная ситуация порождает не музыкальные, а истори-
ческие интерпретации, но также в ней взаимодействуют самые
различные познавательные элементы. И самыми главными из
этих элементов являются — «историк» и его «источники». Меха-
низмы взаимодействия этих элементов мы сможем понять только
тогда, когда мы будем их анализировать с «метатеоретических»
позиций. Подобную рефлексию, и на это указал в своём проекте
Историки* немецкий исследователь Й. Рюзен, невозможно осу-
ществить историческими методами. Особенность исторической
«метарефлексии» состоит в том, что её целью является не рекон-
струкция прошлого, а исследование самих условий реконструк-
ции прошлого2.
По этой причине эпистемологический анализ исторического
знания требует применения философского, а не исторического
метода исследования. Этот анализ является, по словам Р. Кол-
лингвуда, «рефлексией второго порядка»3 или же — «мыслью
2 Дословно Рюзен характеризует задачи Историки следующим образом:
«Она не служит чётко определённым целям эмпирического исследования, а
изучает сам процесс эмпирического познания прошлого и ему, целесообразно
подчинённые, теории». («Sie dient nicht klar definierten Zwecken der empirischen
Forschung, sondern untersucht die empirische Forschung und die ihr zweckma'Big
zugeordneten Theorien selbst». Rusen J. Historische Vernunft. Grundziige einer Hi-
storik I: Die Grundlagen der Geschichtswissenschaft. Gottingen, 1983. S. 12.)
3 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М, 1980. С. 5.

о мысли»4, а потому принадлежит области философской науки.
Эпистемологический анализ преследует свои особые цели.
Во-первых, в отличие от истории, историческая эпистемоло-
гия стремится познать не процессы и события прошлого, а логи-
ку познавательных шагов историка, т.е. она стремится легитими-
ровать* не знания о прошлом, а исторические познавательные
процессы. Объектом её исследования является, таким образом,
историческая познавательная ситуация в целом.
Во-вторых, стремясь легитимировать исторические познава-
тельные процессы, эпистемология истории вынуждена преду-
сматривать влияние как субъективных (любопытство и интерес
историка, его методы исследования), так и объективных — неза-
висимых от субъекта исторического познания — факторов, как,
например, наличие «горизонтов восприятия прошлого» или же
влияние условий a priori* на исторические процессы познания.
По этой причине историческая эпистемология и нуждается в ме-
тоде «метатеоретической» рефлексии о прошлом. А иначе она не
сможет понять сути исторических познавательных процессов.
В-третьих, эпистемология истории не пытается познать кон-
кретную историческую истину, а она стремится выяснить, что
есть историческая истина и в состоянии ли историческая наука
познать её? Вопросы подобного характера превращают её в фи-
лософскую дисциплину.
Таким образом, задачи исторической эпистемологии никак
не могут принадлежать области исторических исследований и не
могут быть задачами историка. Но некоторые историки (Й. Хла-
дениус, Й.Г. Дройзен, Р.Дж. Коллингвуд, М. Блок, Р. Козеллек,
Й. Рюзен, А. Гуревич), вполне осознавая это, предприняли всё-
таки попытку философской интерпретации прошлого, взглянув
на свою собственную деятельность «со стороны». И надо при-
знать, что их попытка метатеоретической рефлексии об истории
оказалась не только довольно успешной, но и очень полезной
как для историков, так и для философов, потому что благодаря
1 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 5.

«вмешательству» историков в процесс философской рефлексии
об исторической науке эпистемология истории смогла сохранить
тесную связь с практикой исторических исследований, сконцен-
трировав своё внимание на таких близких историку проблемах,
как проблема «исторического наблюдателя». Ведь нормальный
историк, концентрируя всё своё внимание на исследовании про-
шлого, как правило, не замечает и не анализирует своей собствен-
ной роли в акте познания прошлого, полностью отказываясь от
саморефлексии. А отказываясь от саморефлексии, он упускает из
виду самый важный элемент процесса познания прошлого — его
субъективный элемент, с которого, собственно говоря, всё в исто-
рии и начинается.
Но, к счастью, историки делают это «как правило». А прави-
ло же всегда имеет свои исключения. Подобное исключение и
было сделано немецкими историками, обратившимися не только
к исследованию истории, но и к роли самого историка в процессе
познания прошлого, т.е. занявшимися не только рефлексией над
прошлым, но и саморефлексией. В самом начале этого процес-
са исторической саморефлексии стоял Й. Хладениус, открывший
ещё в XVIII веке «пункт наблюдения» прошлого, который поз-
же Й.Г. Дройзен в XIX веке обозначил как «Здесь» и «Теперь»
исторического наблюдателя, заметив, что любая реконструкция
прошлого зависит не только от темпоральных, но и от индиви-
дуальных или же «субъективных» условий исторического акта
познания. То есть уже историки XVIII и XIX столетий хорошо
понимали, что человек видит своё прошлое с определённых по-
зиций или что он видит его «в горизонте». Историки XX сто-
летия занялись конкретным анализом этих «горизонтов видения
прошлого», причём анализируя их уже в общественном контек-
сте и исходя из общественного интереса к прошлому. Из совре-
менных немецких теоретиков истории наибольшее признание в
Германии получили работы Р. Козеллека и Й. Рюзена. Последний
создал нечто вроде эпистемологической модели исторического
познания — дисциплинарной матрицы*, заинтересовавшей и
историков.

Надо заметить, что немецкая историческая наука поставляла
нам долгое время редкие образцы и даже «самородки» философ-
ской метарефлексии над историей. Но со временем и она «стан-
дартизировалась» и «выровнялась» в этом отношении с другими
странами, в которых границы между историей и философией
традиционно проведены были более строго. Сегодня трудно себе
представить, что какой-либо немецкий историк, занимаясь ис-
следованием прошлого, последует примеру Дройзена и напишет
что-то вроде «Историки» XXI столетия. Однако почти каждый
историк, по крайней мере в Германии, непременно указывает в
своей научной биографии на то, что теория истории принад-
лежит к сфере «его непосредственных интересов». Несмотря
на наличие этого интереса, историки остаются на дистанции к
рефлексирующим над их деятельностью философам, не забывая
ставить им свои вопросы.
А какую пользу принесёт нам философская рефлексия над
историческим познавательным процессом? В чём её смысл? Для
чего она нужна? Почему историка должны интересовать ког-
нитивные проблемы презентации и реконструкции прошлого?
Разве недостаточно просто иметь знания о прошлом, не зада-
вая себе (излишних) вопросов о том, чем является это знание,
не рассуждая о том, можно ли вообще познать прошлое? Ведь
рассуждения подобного рода вызывают только «ненужные» со-
мнения, ставя под вопрос саму возможность познания прошлого,
а сомневающийся в своих способностях историк не сможет «объ-
ективно» описать прошлое.
Конечно, историк вправе решать сам — нуждается ли он в
философской рефлексии об истории, но он должен задуматься
и о том, что не только его эмпирические знания, но и его исто-
рический метод*, с помощью которого он свои знания обосно-
вывает, нуждается в независимой философской экспертизе. Ведь
окончательная легитиматиция исторических знаний, как мы это
уже выше отмечали, возможна только в том случае, когда будут
легитимированы не только эти знания, но также и методы, с по-
мощью которых они были получены.
10

Но, опять же, легитимация исторических методов не может
быть осуществлена с помощью самого исторического метода! Ни-
какой метод не может легитимировать самого себя. Подобная ле-
гитимация может быть задачей только одной науки — философии,
являющейся, по выражению В. Дильтея, «наукой о науках».
По этой причине нам, конечно, очень интересно узнать мне-
ние не истории, а именно философии о понятии исторического
источника. Ведь источник является единственным средством
историка, связывающим его с прошлым, открывающим ему мир
прошлого, ведущим его в этот мир и дающим ему возможность
понять его.
Однако проблема состоит в том, что, ставя перед собой цель
всесторонне проанализировать понятие исторического источ-
ника, мы вынуждены будем обратиться не только к источнику,
но и к историку. Ведь смысл существования «исторического
источника» как раз и состоит в том, чтобы быть источником
знаний «для...» кого-то. «Сам по себе», т.е. независимо от исто-
рика, источник не играет никакой роли и не может быть «ис-
точником».
Понятия историк и источник настолько тесно взаимосвяза-
ны, что их невозможно рассматривать изолированно друг от дру-
га. Исторический источник есть единственное средство истори-
ка, позволяющее ему бросить взгляд в прошлое. Без источника
нет и не может быть ни историка, ни истории.
Но, с другой стороны, и без историка нет и не может быть
«источника», так как только в глазах внимательного исследовате-
ля прошлого определённый предмет / объект настоящего (мифы,
летописи, акты, мемуары, экспонаты, архитектурные строения и
т.д.) могут стать «источниками» его знаний о прошлом.
Историки источник—это две стороны одной медали, два эле-
мента, встретившихся в особом «времени-пространстве», которое
А.Я. Гуревич, следуя Эммануэлю Леруа Ладюри {Emmanuel Le Roy
Ladurie), называет «территорией историка». Вот на эту гористую
«территорию» мы сейчас с Вами и отправимся, не забыв, конеч-
но, взять с собой карту и простой карандаш.
11

Глава 1
Й.М. ХЛАДЕНИУС И «КОПЕРНИКОВСКИЙ
ПЕРЕВОРОТ» В ТЕОРИИ ИСТОРИИ
Если говорить о началах философской рефлексии об обла-
сти исторических знаний, то начала эти надо искать, без всякого
сомнения, в эпохе Просвещения, в которой родилась не только
научная история, но и эпистемология истории. Особую роль в
становлении и развитии обеих научных дисциплин сыграли не-
мецкие историки. Одному из них удалось — и это можно сказать
без всякого преувеличения — сделать выдающееся открытие,
имеющее далеко идущие последствия для развития теории исто-
рии. Я имею в виду открытие Иоганном Мартином Хладениусом
{Johann Martin Chladenius, 1750—1759), «пункта наблюдения»
(«Sehpunckt», совр. «Sehepunkt») прошлого. О последствиях его
открытия и пойдёт речь в настоящей главе.
1.1. Наблюдая прошлое
Уже в XVIII веке немецкому историку Хладениусу удалось
убедительно показать, что человек, реконструируя прошлое,
одновременно наблюдает его со своего особого пункта, так что
его представления о прошлом непосредственно связаны с его
конкретным «пунктом наблюдения» («Sehepunkt») прошлого,
определяющего как перспективу («Perspektivik») его взгляда на
него, так и его позицию по отношению к нему, так что уже одна
эта позиция
«является причиной того, что один наблюдатель воспри-
нимает одно, а другой совсем другое (в прошлом. —А.£.),
12

что один видит вещь с одной стороны, а другой видит её с
другой стороны»5.
То есть причину различий и дифференций в интерпретации
прошлого Хладениус видит вовсе не на стороне объекта прошло-
го, а в факторах того настоящего, которое интерпретирует про-
шлое. Речь идёт о таких факторах, как «способ наблюдения» про-
шлого («Art des Zuschauens»), а также физическое или моральное
состояние наблюдателя прошлого («Gemiitsverfassung»)6.
Центральным понятием теории истории Хладениуса стало,
таким образом, понятие точки зрения или пункта наблюде-
ния прошлого («Sehepunkt» или «Standpunkt»), обозначающее
пространственно-временную позицию исторического наблюдате-
ля, а также отражающее его внутреннее состояние как наблюда-
теля. Эта позиция проявляет непосредственно себя в конкретном
историческом повествовании. Причём мы здесь пока не делаем
различий между повествованием автора источника и историка, а
указываем лишь на тот факт, что любое восприятие прошлого за-
висит как от пространственно-временной позиции автора, так и
от его духовного состояния, которые в их взаимосвязи и опреде-
ляют его перспективу видения прошлого.
Причём говоря о перспективе человеческого взгляда на про-
шлое, мы не имеем в виду партийность7. Ведь, как замечает Ко-
5 «dass sein Stand daran schuld ist, dass der eine dieses, der andere jenes wahr-
nimmt, dass er die Sache auf dieser, der andere auf jener Seite betrachtet». Chlade-
nius J.M. Vom Zuschauer und Sehepunckte // Allgemeine Geschichtswissenschaft
(Leipzig, 1752). Wien, 1985. §8.
6 «Da nun die moralischen Dinge, Handel, Geschafte und Taten von denen Zuschau-
ern auf verschiedene Weise angesehen werden, nachdem diese sich in verschiedenen
Standen (§ 8), Stellen (§ 9), und Gemutsverfassungen befinden (§ 10), so ist dieses zu-
sammen genommen, der Sehepunckt in Ansehung aller solcher Dinge, die von Korpern
unterschieden sind». Chladenius J.M. Vom Zuschauer und Sehepunckte. § 10.
7 В русском языке понятие «партийность» несёт в себе негативный смысл,
имея, скорее, репутацию дискредитировавшего себя понятия. Но в немецком
языке оно употребляется в противовес к понятию объективного, т.е. отождест-
вляется с субъективным.
13

зеллек, понятия перспективы и партийности для Хладениуса не
являются идентичными. Хладениус не редуцирует критерии суж-
дений о прошлом на простую партийность. Право каждого иметь
свой взгляд на прошлое он считает вполне легитимным8, а ре-
лятивность человеческого взгляда на прошлое — естественным
феноменом истории как науки.
Наличие индивидуальной перспективы взгляда на прошлое
является существенной чертой любого исторического повество-
вания. Уже понятие перспективы Хладениуса включает в себя та-
кие характерные для акта исторического наблюдения моменты,
как индивидуальность, плюралистичность, актуальность и диа-
логичность. Практически все вышеназванные моменты нашли,
в большей или меньшей степени, своё отражение в теории Хла-
дениуса, увидевшего в историческом повествовании нечто вроде
субъективной конструкции. И хотя Хладениус не употребляет в
своём тексте термина исторического конструктивизма*, он его
в своей работе фактически обосновывает, так как его понятие
перспективы предполагает наличие конкретных «границ» виде-
ния прошлого. Но видеть прошлое «в границах» означает иметь
ограниченное знание о нём. Однако осознание ограниченности
собственного взгляда на прошлое может, как это ни парадоксаль-
но звучит, сыграть и позитивную роль в процессе его познания,
инициируя и мотивируя человека к поиску дополнительной ин-
формации о нём, а часто и принуждая его к смене своей «точки
зрения». Этот момент выделяет Хладениус особенно, отмечая, что
только тогда, когда историк осознаёт, что «в его истории что-то,
что для её понимания абсолютно необходимо, отсутствует»9, он
и начинает поиск «дополнительной» информации. К такому по-
s Дословно Козеллек утверждает: «Mit dieser Feststellung, daG perspektivische
Urteilsbildung und Parteilichkeit nicht identisch seien, hat Chladenius einen
theoretischen Rahmen gespannt, der bis heute nicht iiberschritten worden ist».
Koselleck R. Geschichte, Historie. S. 697.
4 ...«und man merckt also, dass an der Geschichte etwas fehle, was dieselbe
begreifen zu konnen nothig ist...» Chladenius J.M. Vom Zuschauer und Sehepunckte.
ss 12.
14

иску его может принудить уже новая перспектива видения про-
шлого, которая, в свою очередь, определяется целым комплексом
самых различных факторов его настоящего.
Именно эта перспектива и несёт ответственность за появле-
ние исторических дифференций не только на горизонтальном,
но и на вертикальном уровнях восприятия прошлого, т.е. их воз-
никновения не только между наблюдателями одного и того же
настоящего, но и между различными настоящими. А дифферен-
ций, в свою очередь, ведут к необходимости «диалога». Разуме-
ется, Хладениус ничего не говорит об историческом диалоге и
не упоминает этого понятия, но как раз-таки его теория «пункта
наблюдения» прошлого делает идею «диалога» как таковую воз-
можной. Ведь (исторический) диалог предполагает наличие диф-
ференций и мультиперспективность взгляда на прошлое.
Рассуждая о человеческих дифференциях во взглядах на про-
шлое, Хладениус не мог избежать столкновения с проблемой
исторической истины. Тем более, что теория «пункта наблюде-
ния» вынуждает наблюдателя к постановке вопроса и о том, а
совместимо ли сосуществование сингулярного знания (истина)
с множеством релятивных точек зрения на прошлое?
Однако истина — не есть знание. Идее истины принадлежит
в науке, скорее, нормативная роль. Ведь говоря о дифференциях
во взглядах на прошлое, мы предполагаем, что все эти диффе-
ренций базируются — или, по меньшей мере, должны базиро-
ваться — на нормативном представлении человека об историче-
ской истине, которое дано ему a priori*. Однако если человеку и
может быть дано представление истины, то конкретные истины
ему никак не могут быть «даны». Последние он должен сам для
себя открыть или добыть в процессе своей нелёгкой познава-
тельной работы. И хотя нормативное представление истины су-
ществует независимо от конкретных истин, последние, претен-
дуя на истинность, должны иметь всегда связь с нормативной
идеей истины, а это значит, описывать прошлое в соответствии
со сформулированным ещёЛ.ф. Ранке идеалом «так, как это дей-
ствительно было» («ЫоВ zeigen, wie es eigentlich gewesen»). Иде-
15

ал этот предполагает наличие дифференций во взглядах на про-
шлое, существование которых вовсе не противоречит принципу
истины, а скорее, наоборот, подтверждает его. Потому что как
раз по причине этих
«небольших, почти незаметных дифференций, и мини-
мальных отклонений мы имеем множество различных то-
чек зрения на прошлое, которые, однако, на закрывают от
нас правду, а наоборот позволяют её познать»10,
утверждает Курт Рётгерс {Kurt Rottgers). И таким образом, син-
гулярное прошлое находит своё «отражение» в бесчисленном
количестве своих моделей, которые, претендуя на истинность,
сами по себе истинами не являются.
1.2. От Хладен иуса к Канту
Понимание того факта, что история, описывая изменения, пред-
полагает наличие и меняющегося объекта, существовало и до Хла-
дениуса, замечает Р. Козеллек, но заслуга Хладениуса состояла в
том, что он объектом истории сделал саму историю, показав этим,
что «история может мыслиться «сама по себе», т.е. без подчинён-
ного ей субъекта (прошлого). И теперь «с точки зрения фактично-
сти персон и событий «история сама» стала метапонятием»11, т.е.
стала одновременно субъектом и объектом самой себя.
10 «Durch kleine, unbemerkt gebliebene Differenzen, durch minimale Ab-
weichungen, ergeben sich die vielen Sehepunkte, duch die Wahrheit allerdings
nicht verstellt wird, sondern durch die hindurch wir uns die Wahrheit vorstellen
konnen...» Rottgers, Kurt. Der Standpunkt und die Gesichtspunkte // Archiv fur
Begriffsgeschcihte 37. Bonn, 1994. S. 261.
11 «Das andert sich, sobald die aufgeklarten Historiken die ,Geschichte selbst'
zu erfassen trachteten. Die ,Geschichte an sich und fur sich' konnte ohne ein ihr
zugeordnetes Subjekt gedacht werden. Gemessen an der Faktizitat der Personen und
Ereignisse war, die Geschichte selbst' ein Metabegriff». Koselleck R. Geschich-
te, Historie II Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-
sozialen Sprache in Deutschland / Hg.: O. Brunner, W. Conze, R. Koselleck. Bd. 2.
Stuttgart, 1975. S. 649.
16

Козеллек прав, утверждая, что с открытием «точки зрения» на
прошлое или «пункта наблюдения» на него, человеку открылись
и новые горизонты видения прошлого, которые позволили ему
увидеть в новом свете как его настоящее, так и его будущее. Од-
нако осознанное восприятие собственного «пункта наблюдения»
имело и другие, более важные, последствия: благодаря новым,
открывшимся человеку горизонтам видения действительности
он смог сориентироваться в бесконечном потоке времени, най-
ти в своём настоящем ту опорную точку, которая позволила ему
отличать между тем, что было, и тем, что будет. Без этой точки
опоры у человека не было бы ни «прошлого», ни «будущего», а
это значит — не было бы и «настоящего».
Но с другой стороны, и сама эта «точка опоры» является ре-
лятивной точкой. Так как после того, когда человек открыл ре-
лятивность своего «пункта наблюдения» прошлого, продолжает
Козеллек, им был сделан и следующий шаг, позволивший ему по-
нять, что и сами релятивные пункты наблюдения прошлого по-
стоянно релятивируются историей, так что «время, от которого
ожидают, что оно будет новым, не может поступить иначе, как
не принести с собой (породить в себе) и новое прошлое, которое
даёт познать себя только в перспективе. С каждым новым буду-
щим рождаются и новые прошлые»12.
Заслуга Хладениуса и состоит в том, что он, обратив внимание
на релятивность человеческих процессов познания прошлого, от-
крыл их субъективную сторону, совершив в области исторического
познания нечто вроде «Коперниковского переворота». Последний,
однако, обычно связывают с именем И. Канта {Immanuel Kant).
Вправе ли мы применять это понятие по отношению к Хладениу-
cyl Попытаемся разобраться и с этим вопросом.
Кант исходил из принципа, что человеческий разум в своём
стремлении познать мир неизбежно наталкивается на границы
12 «Eine Zeit, die immer als neue Zeit erwartet wird, kann gar nicht anders als
eine Geschichte aus sich hervortreiben, die nur perspektivisch erfahren wird. Mit
jeder neuen Zukunft entstehen neue Vergangenheiten». Koselleck R. Geschichte,
Historie. S. 701— 702.
17

своих познавательных возможностей, т.е. на те границы, которые
не он сам себе устанавливает, а которые ему устанавливаются.
По мнению Канта, задача философии как раз и заключается в
том, чтобы познать или определить эти границы. Для этого, од-
нако, мы должны отказаться от старых философских методов
интерпретации мира: «До сих пор мы исходили из того, что всё
человеческое познание должно ориентироваться на предметы
внешнего мира...»13 Однако подобная ориентировка не дала нам
возможности продвинуться вперёд. «Попытаемся же теперь для
того, чтобы продвинуться вперёд, предположить, что предметы
внешнего мира ориентируются на нас»14. То есть попытаемся по-
нять механизмы человеческих познавательных процессов, обра-
тившись к самому человеку, к его познавательным способностям
и к необходимым условиям его познавательного акта, которые
Кант дефинирует как условия a priori. Таков был ход его мысли.
Но именно такой логике (исторического) мышления и следу-
ет Хладениус, который, также как и Кант, рефлектирует не об
объектах прошлого, а о когнитивных условиях познания этих
объектов, исходя при этом из принципа, что «условия возможно-
го опыта являются одновременно и условиями предметов этого
опыта...»15
Как известно, Кант в ходе своего анализа пришёл к необхо-
димости различать между имманентной (внутренней) природой
человеческих предметов как «вещей для нас» и их существовани-
ем как «вещей самих по себе», предполагая тем самым существо-
вание «определённых предметов как явлений, чувственных вос-
приятий (феноменов)» и отличая «наш способ восприятия этих
n «Bisher nahm man an, alle unsere Erkenntnis miisse sich nach den Gegenstan-
den richten...» Kant I. Kritik der reinen Vernunft. Stuttgart, 1995. S. 28.).
14 «Man versuche es daher dam it besser fortkommen, dass wir annehmen, die
Gegenstande mussen sich nach unserer Erkenntnis richten...» Kant I. Kritik der rei-
nen Vernunft. Там же. S. 28
15 Дословно у Канта: «die Bedingungen der Moglichkeit der Erfahrung iiber-
haupt sind zugleich Bedingungen der Moglichkeit der Gegenstande der Erfahrung
und haben darum objektive Gultigkeit in einem synthetischen Urteile a priori».
Kant I. Kritik der reinen Vernunft. S. 232.
18

предметов, от них самих (их качеств, их природы)»16. Надо ска-
зать, что в теории истории предпринимались неоднократные по-
пытки найти применение этому принципу Канта. Подобная по-
пытка, например, была предпринята Дройзеном, который в своей
концепции истории исходил из существования как недоступных
восприятию человеку исторических идей, т.е. «сущности», так и
исторических феноменов, проявляющих себя в доступных вос-
приятию человека исторических «явлениях». Подобную попытку
предпринял также Гуревич, пытавшийся методологически отде-
лить друг от друга понятия «памятник» и «источник» прошлого,
исходя из обоснованной Кантом дифференции между «вещью в
себе» и «вещью для нас». К его идее мы ещё вернёмся.
Заметим, что открытый Кантом принцип внутренней или
имманентной природы человеческих предметов имел для теории
исторического познания далеко идущие последствия, так как он,
сделав возможной дифференцию между прошлым и историей,
заложил этим фундаменты теории истории как научной дисци-
плины. Также сформулированная Кантом идея — «так что ваш
предмет существует только в вашем сознании и вне его он не
может быть вам дан»17, — как никакая другая идея с абсолютной
точностью отражает суть процесса исторического познания, в
котором предметы / процессы прошлого могут быть даны чело-
веку только «в сознании», т.е. могут быть даны только как имма-
нентные объекты, но не как «вещи сами по себе». Если бы пред-
меты прошлого существовали в настоящий момент не только «в
сознании», но и «вне сознания» человека, то тогда они не были
бы предметами прошлого, а являлись бы предметами настояще-
го. Но существуя в сознании человека, предметы прошлого — по
аналогии к «вещи самой по себе» — остаются принципиально
16 Als man «gewisse Gegenstande, als Erscheinungen, Sinnenwesen (Phaeno-
mena)» erkannt und angefangen hat, «die Art, wie wir sie anschauen, von ihrer
Beschaffenheit an sich selbst» zu unterscheiden» Kant I. Kritik der reinen Vernunft.
S.335.
17 «Denn euer Gegenstand ist bloB in eurem Gehirne, und kann auBer demselben
gar nicht gegeben werden». Kant I. Kritik der reinen Vernunft. S. 527.
19

недоступными человеку. Лишь принимая имманентную форму,
т.е. становясь историей, прошлое начинает присутствовать
в настоящем. Но начиная присутствовать в настоящем, оно в
тоже время начинает и отсутствовать в нём. Так как для того,
чтобы прошлого «не было», необходимо, чтобы оно «было», —
чтобы прошлое отсутствовало в настоящем, необходимо чтобы
оно каким-то образом о своём отсутствии «заявляло» или же
каким-то образом себя как отсутствующее проявляло.
Но каким образом человек может сделать^отсутствующее
прошлое присутствующим! В поиске ответа на этот вопрос нам
неоценимую помощь могут оказать опять же принципы Кантов-
скоп философии. Здесь, конечно, не место излагать подробно
теорию познания Канта, но её существенные элементы мы всё-
таки назвать должны. Кант исходит из того факта, что все про-
цессы человеческого познания начинаются с акта чувственного
восприятия. И история в этом случае не составляет абсолютно
никакого исключения. Также исторический акт познания начи-
нается с восприятия тех предметов (прошлого), которые имеются
в нашем настоящем. Вначале человек воспринимает предметы
своего настоящего, а потом уже он узнаёт их прошлое или их
«прошлость». Уже одна операция «узнавания» предметов явля-
ется комплексным актом мышления, который никак не может
ограничиваться восприятиями и ощущениями, а требует приме-
нения понятий, категорий и суждений. Однако акт исторического
познания протекает на ещё более сложном уровне, так как он не
ограничивается процедурой «узнавания» предметов, а требует
их идентификации с определённым прошлым. То есть он пред-
полагает, что человек «узнает» в предметах своего настоящего
исторические феномены и свяжет их в «имеющее смысл целое»
(«verbinden zu einem sinnlichen Ganzen»)18 — причём не в логиче-
ское, а именно в историческое целое, охватывающее феномены
как прошлой, так и настоящей жизни. Подобная операция «свя-
зывания» различных феноменов в целое может быть только «ак-
1 Kant I. Kritik der reinen Vernunft. S. 174.
20

том человеческого сознания», стремящегося к «синтетическому
единству разнообразных явлений»19. Само «единство явлений»
не может быть дано человеку объектом, — тем более оно не мо-
жет быть дано ему отсутствующим объектом, — а оно является
результатом познавательной деятельности субъекта20, продуктом
его «я», которое сопровождает все его мысли и все его познава-
тельные процессы, так как, по Канту, идея «я мыслю — должна
сопровождать все мои представления»21.
Теория Хладениуса вполне вписывается в рамки обоснован-
ной Кантом традиции, которую Курт Рётгерс обозначил как
процесс «трансцендентализации эстетического»22 (т.е. как про-
цесс открытия человеком «предшествующих опыту условий»
восприятия прошлого). Именно Хладениус положил начало это-
му процессу, который нашёл своё логическое продолжение в кри-
тической философии Канта, повлиявшей на все без исключения
модели дисциплины Историки, включая, разумеется, и модель
Историки Дройзена. Её анализом мы и продолжим обсуждение
проблем теории исторического познания.
19 Selbstverstandlich kann diese Verbindungsoperation nur «ein Actus des
menschlichen Bewusstseins» sein, das nach der «synthetischen Einheit des
Mannigfaltigen von Erscheinungen strebt». Kant I. Kritik der reinen Vernunft.
S. 174
20 Diese «synthetische Einheit von Erscheinungen» sei die einzige, «die nicht
vom Objekte gegeben, sondern nur vom Subjekt selbst verrichtet werden kann, weil
sie ein Actus seiner Selbsttatigkeit ist». Там же. S. 174.
21 «Das: I ch denke, muB alle meine Vorstellungen begleiten konnen». Kant I.
Kritik der reinen Vernunft. S. 175.
22 Rottgers K. Der Standpunkt und die Gesichtspunkte // Archiv fur Begriff-
sgeschichte. 37. S. 253.
21

Глава 2
Й.Г. ДРОЙЗЕН И НАЧАЛА ИСТОРИКИ
Й.Г. Дройзен (нем. Johann Gustav Droysen, 1808—1884) —
немецкий историк, впервые обосновавший понятие эллинизма.
Однако в историю Дройзен вошёл прежде всего как основатель
философской дисциплины Историки, представляющей собой
собрание его лекций по теории и методологии истории, которые
были опубликованы ещё при его жизни под заголовком Grundriss
der Historik {«Очерк историки»). Теоретический уровень Исто-
рики Дройзена настолько высок, что она и сейчас может вполне
образцово выполнить функцию «методического пособия» для
студентов по специальностям история и философия. Наше зна-
комство с работой Дройзена мы начнём с его анализа понятия
истории.
2.1. Понятие истории Й.Г. Дройзена
Интересно, что дефинируя понятие истории, Дройзен не отде-
ляет строго человеческую историю от истории природы. Скорее,
наоборот, он видит в человеческой истории продолжение при-
родного процесса. По мнению Дройзена,
«история является процессом высшего оксидирования,
в результате которого на земле образуется новый слой,
медленно покрывающий земную поверхность, затягива-
ющий её особым духовным и нравственным покровом,
несущий в себе отпечаток сознательной человеческой
жизни, превращающий её в пристань свободной воли
и духа — духа близкого к божественному, — создаю-
22

щий своеобразный мир мыслей, принимающих земные
образы...»23
И хотя этот процесс тесно связан с развитием природного
мира, сам он не является природным процессом, потому что в
процессе этом создаётся совершенно другой, а именно неприрод-
ный мир — «мир идей», проявляющих себя в человеческой исто-
рии: «Это мир, который человек для себя создал и продолжает
создавать. И задача нашей науки состоит в исследовании и по-
знании этого человеческого мира»24. Таким образом, история для
Дройзена есть, с одной стороны, процесс, событие, действие, а с
другой стороны, она есть знание об этом. И в этой своей двойной
функции история есть как процесс человеческого созидания, так
и процесс человеческого (само)познания.
Причина двойственного характера истории лежит в дифферен-
ции между миром природы и миром сознания. Без этой дифферен-
ции мир существовал бы «сам по себе», воспринимая себя, если
он, конечно, был бы способен к самовосприятию, таким, какой он
«есть», не имея никакого представления о том, каким он «был».
Только благодаря историческому сознанию действительность
может воспринимать себя как «ставшая таковой»25, т.е. восприни-
мать и понимать себя исторически. Поэтому для Дройзена исто-
23 «Die Geschichte ist nur eine neue, hochste Oxydierung, gleichsam die aerugo
nobilis der Erdoberflache; sie uberzieht diese mit einer eigentumlichen geistigen und
sittlichen Schicht, sie druckt ihr das Geprage des. bewussten Menschenwesens auf,
macht sie zu einem Gehause des freien Wissens und gottahnlichen Geistes, schafft da
eine eigentumliche Welt von Gedanken, die in irdischen Stoffen Gestalt gewinnen...
Das ist die Welt, die der Mensch sich geschaffen hat und schafft. Und unsere Wissen-
schaft hat die Erforschung und Erkenntnis dieser Menschenwelt zu ihrer Aufgabe»
Droysen J.G. Historik. Stuttgart, 1977. S. 15.
24 Там же. S. 15.
25 Дройзеновский термин «ставшей таковой» действительности несёт в
себе глубокий смысл. «Стать таковой» действительность может только в вос-
приятии человека. В её реальности же она всегда такая, какая она в настоящий
момент «есть».
23

рия есть не просто эмпирическое знание, а она есть наука, опреде-
ляющая метафизическую картину мира человека, являющаяся не
только средством познания прошлого, но и средством познания
мира как такового. С этой точки зрения Дройзен и дефинирует по-
нятие истории, указывая на его следующие признаки:
«§ 1. История есть не сумма происшествий, не процесс
развития всех вещей, а знание о случившемся. Без этого
знания история была бы такой, как будто в ней ничего не
случилось...
§ 2. Способ любого эмпирического опыта и исследования
определяется Данным, на которое он и направлен. Он и
может быть направлен только на то, что доступно нашему
чувственному восприятию в настоящем...
§ 3. Данным историческому опыту и исследованию явля-
ется не прошлое — оно осталось навсегда в прошлом, — а
то, что осталось от него в Здесь и Теперь, т.е. ещё Непро-
шедшее / Неушедшее...
§ 4. Любой пункт настоящего является ставшим (резуль-
татом своего становления. —А.Б.). То, чем он был рань-
ше и как он стал таким, — относится к прошлому, но про-
шлое это существует в нём в идеальной форме...
§ 5. История везде там, где и человек со своими стра-
даниями и терзаниями. Формируя, создавая, творя, он
оставляет в своих проявлениях / действиях отпечаток /
след своей сокровенной сути (своей подлинной приро-
ды)...»26.
26 «§ 1 Die Geschichte ist nicht die Summe der Geschehenisse, nicht aller Ver-
lauf aller Dinge, sondern ein Wissen von dem Geschehenen. Ohne dies Wissen wiir-
de die Geschichte sein, als ware es nicht geschehen...
§ 2 Die Art aller empifischen Erfahrung und Forschung bestimmt sich nach den
Gegebenheiten, auf die sie gerichtet ist. Und sie kann sich nur auf solche richten, die
ihr zu sinnlicher Wahrnehmung gegenwartig ist...
§ 3 Das Gegebene fur die historische Erfahrung und Forschung ist nicht die
Vergangenheit — sie ist eben vergangen, — sondern das von den Vergangenheiten
in dem Jetzt und Hier noch Unvergangene...
24

Логическая цепь доказательств Дройзена хорошо продумана.
Уже в первом пункте он недвусмысленно указывает на то, что
история по своей сути есть не реальные события и процессы, а
лишь наше знание о них. Но без этого знания для нас не было бы
и самих процессов и событий прошлого.
Наши знания о прошлом конституируются в настоящем и
только по отношению к тому, что нам дано в настоящем. Факт
этот указывает на ограниченные возможности человека в про-
цессе исторического познания, в котором человек остаётся прин-
ципиально зависимым от того, что ему дано. Дройзен замечает
также, что мы ничего не можем знать о том прошлом, которое
нам ничего не дало, т.е. не оставило после себя никаких «сле-
дов», а можем познать только то прошлое, от которого хоть что-
то осталось в нашем настоящем. Вполне достаточно, если мы в
нашем настоящем от этого прошлого будем иметь хотя бы самые
расплывчатые, почти неузнаваемые следы. Уже и эти скудные
«остатки» прошлого могут нам что-то «сказать» или «сооб-
щить» о нём.
Но наша познавательная ситуация облегчается тем фактом,
что любой пункт нашего настоящего является ставшим, так как
он содержит в себе «в идеальной форме» своё прошлое. С этой
точки зрения почти любой предмет настоящего может для нас
стать источником знаний об определённом прошлом. Нас, однако,
интересует не любое, а человеческое прошлое, движущей силой
которого для Дройзена являются нравственные идеи, познание
которых и составляет, по его мнению, главную цель историка.
Такова интерпретация понятия истории Дройзена. Надо за-
метить, что в свете этой интерпретации понятие исторического
источника приобретает совершенно другой смысл, отличный от
§ 4 Jeder Punkt in der Gegewart ist ein gewordener. Was er war und wie er wurde,
ist vergangen; aber seine Vergangenheit ist ideell in ihm...
§ 5 Geschichte ist, uberall, wo der Mensch hinkommt mit seiner Quail: For-
mend, pragend, gestaltend, in der AuBerung lasst er einen Ausdruck seines eigensten
Wesens zuriick...»
Droysen J.G. Historik. S. 397.
25

того, который оно имело в эпоху Просвещения. Ведь историки-
просветители* не придерживались мнения, что все усилия исто-
рической науки должны быть направлены на то, чтобы познать
нравственные идеи в истории, а они видели задачу истории в про-
грессе и эмансипации человека, включающую в себя и эманси-
пацию его исторического сознания. Однако общей чертой мыш-
ления как историков эпохи историзма*, так и историков эпохи
Просещения, а также историков всех других эпох является тот
факт, что все историки воспринимают и интерпретируют исто-
рические источники в рамках их мировоззренческих представле-
ний и убеждений, исходя из их понимания истории. Поэтому в
нашей работе понятие «источник» будет анализироваться всегда
в тесной связи с конкретной концепцией истории, в рамках ко-
торой это понятие конституировалось, воспринималось и интер-
претировалось. Направление нашего анализа — «от историка к
его источнику». И какую же роль играл источник в концепции
Дройзена?
2.2. Источник в исторической концепции
Дройзена
Дройзен никогда не анализирует понятие источник изолиро-
ванно от понятия историка, хорошо понимая, что определённый
предмет настоящего становится источником в ходе историче-
ского познавательного акта, что любой предмет становится ис-
точником, только встречаясь с историком. Однако со «встречи»
этих двух элементов начинается только видимая часть процес-
са познания прошлого, но далеко не сам процесс. Процесс этот
никак не может начинаться с анализа источников, а он начина-
ется с постановки исторического вопроса, ведущего историка
к определённым источникам. То есть видимой части процесса
познания прошлого, суть которой лежит в акте интерпретации,
предшествует и невидимая (внутренняя) процедура, связанная с
процедурой рождения исторического интереса и связанной с ним
26

постановки исторического вопроса. Эти проблемы и занимают
Дройзена в специальной главе его «Историки» Heuristik27, где он
замечает, что уже одна постановка исторического вопроса пред-
полагает тотальность всех наших знаний, является результатом
всего нашего духовного развития и нашего содержания, которое
мы бессознательно накопили и субъективно сформировали в наш
духовный мир28. Формулировка исторического вопроса равно-
ценна и постановке исследовательской цели.
Если историк поставил перед собой цель, то тогда он уже
знает, что он конкретно хочет познать в прошлом. Только имея
конкретное представление о своей познавательной цели, исто-
рик может начать поиск подходящего исторического материала
или поиск «источников». Подобным материалом может стать
для историка любой предмет прошлого, которого, по словам
Дройзена, «коснулась рука или мысль человека», который несёт
в себе «отпечаток человеческого духа или человеческого дей-
ствия», так как
«всё и вся, что прошло через руки или дух человека, что
несёт в себе человеческую печать, время от времени мо-
жет использоваться в качестве источника»29.
Дройзен указывает на антропологическую сущность истори-
ческого материала, в котором нас интересует не его материаль-
27 Heuristik — в переводе с греч. означает «найти». В истор. герменевтике
это понятие обозначает научную дисциплину, изучающую способы решения
научных проблем и методы получения новых знаний.
28 «Die historische Frage setzt eine Totalitat erworbener Kenntnis und Erkennt-
nis voraus... Die historische Frage ist ein Ergebnis des ganzen geistigen Inhalts, den
wir unbewusst in uns gesammelt und zu unserer geistigen Welt geformt haben».
Droysen J.G. Historik. S. 107.
29 «Also die Eigenschaft, StofT fur unsere Wissenschaft zu sein, finden wir da,
wo die Dinge das Geprage von Menschenhand und Menschengeist erhalten ha-
ben...». Droysen J.G. Historik. Stuttgart, 1977. S. 13. Или же: «...alles und jedes,
was durch Menschenhand und Menschengeist hindurchgegangen und deren Gepra-
ge tragt, gelegentlich als unmittelbare Quelle benutzt werden kann». Droysen J.G.
Historik. S. 77.
27

пая сторона, как, например, его химический состав, а именно его
человеческие качества, т.е. его свойство быть носителем опреде-
лённой информации о человеке.
Однако главная ценность источника лежит в его аутентично-
сти. Источник есть достоверный представитель прошлого, его
подлинный «посланец». Именно по этой причине историк, даже
если он и подвергает источник уничтожающей критике, относит-
ся к нему уважительно — как к «посланцу» определённого про-
шлого. И тем не менее для историка источники являются прежде
всего его «историческими материалами», т.е. его средствами по-
знания прошлого. Дройзен указывает на общие качества «исто-
рических материалов».
Во-первых, весь этот материал находится в нашем настоящем.
«Мы уже видели, что «исторический материал принадлежит на-
стоящему, он есть настоящее, но только такое настоящее, которое
содержит в себе одновременно и прошлое»30. Этот материал как
раз и интересен тем, что происходя из прошлого, он находится
в настоящем, что он, как и любой другой предмет настоящего,
доступен нам: «первый шаг к правильному познанию истории
заключается в понимании того, что история имеет дело с настоя-
щим её материалов...»31 Специфическая особенность этого мате-
риала заключается в том, что он являлся реальностью прошлого,
теперь же он является реальностью настоящего. Он всё время
как бы продолжает существовать, хотя и существовать в услови-
ях другого настоящего, как, например, историческая рукопись,
которая когда-то лежала на столе летописца, а теперь лежит в
историческом музее. Она была «там» — теперь она «здесь».
Но как «там», так и «здесь» рукопись эта всегда находилась в
определённом настоящем. И только потому, что она никогда не
М) «Wir sahen, daB der historische Stoff ein Gegenwartiges ist, aber ein so Ge-
genwartiges, daB er zugleich ein Vergangenes ist». Droysen J.G. Historik. S. 12.
}] «Der erste Schritt zur richtigen historischen Erkenntnis ist die Einsicht, dass
sie es zu tun hat mit einer Gegenwart von Materialien... von denen wir freilich
w i s s e n, daB ihr Ursprung in andere und andere Zeiten hinaufreicht; aber sie liegen
uns so gegenwartig vor, daB wir sie erfassen konnen...» Droysen J.G. Historik. S. 9
28

покидала настоящего, она смогла стать для него «следом» про-
шлого.
Исторический материал пришёл к нам, в буквальном смысле
слова, из прошлого. О специалисте-историке мы этого сказать ни-
как не можем. В отличие от своего источника, историк совершает
(мысленное) движение в другом направлении — он движется из
своего настоящего в прошлое. По этой причине историк присут-
ствует одновременно в двух временных пространствах — реаль-
но в настоящем, а мысленно в прошлом. И только потому, что он
находится не только в настоящем, но и (мысленно) в прошлом,
он в состоянии «видеть» в определённых предметах своего на-
стоящего исторические «остатки». Не имея этой способности, он
бы никогда не смог открыть в своём настоящем «следы» прошло-
го. Следы эти являются «следами», потому что они воспринима-
ются историком в контексте накопленных им знаний, которые и
позволяют понять ему, говоря словами Коллингвуда,
«что эти забавные знаки на бумаге — греческие буквы,
что слова, образуемые ими, обладают определёнными
значениями в аттическом диалекте, что взятый отрывок
действительно принадлежит Фукидиду... который знал, о
чём говорил, и старался сказать правду»32.
Без специальных знаний (языка и алфавита), без общего пред-
ставления о прошлом человеческого общества, текст Фукидида
остался бы для историка лишь «набором забавных знаков» и не
более того.
Сказанное означает, что источник приобретает свой смысл
и значение только в созданном мышлением человека идейном
пространстве, включающем в себя как прошлое, так настоя-
щее и будущее. Историк может только потому «открыть» для
себя прошлое, что он обладает способностью воспринимать
предметы своего настоящего в особом имагинарном и «иде-
альном пространстве», в котором прошлое оживает и приоб-
32 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография / пер. и коммент.
Ю.А. Асеева. М.: Наука, 1980. С. 232.
29

ретает конкретный — настоящий — образ. Человек может,
но не обязан обладать способностью воспринимать прошлое.
Он может «узнать» в нагромоэюдениях камней своего настоя-
щего исторические руины, а может и не «увидеть» их. Толь-
ко в человеческом восприятии «камни» могут стать руинами.
Поэтому Дройзен и советует, что «мы вынуждены значение
слова «в настоящем» ограничить тем, что они (предметы про-
шлого. — А.Б.) находятся в области наших знаний и в нашем
распоряжении»33.
По этой причине для него ясно, что «в архивах лежит не
история»34, а в них лежат исторические материалы, которые,
при оптимальных условиях могут стать для кого-то истори-
ей, но могут и не стать. Потому что наличия одних «истори-
ческих материалов» ещё недостаточно для восприятия про-
шлого. Кроме этих «материалов», история должна иметь ещё
и заинтересованного в познании прошлого, обладающего ши-
рокой эрудицией и глубокими знаниями, проявляющего любо-
пытство и интерес к своему прошлому историка. Назовём это-
го историка «идеальным историком». Однако и «идеальный
историк» не может дать нам окончательной интерпретации
прошлого. Почему? Что мешает ему это сделать? Дройзен ука-
зывает на те причины и препятствия, которые не позволяют
ему достичь этой цели:
«История прошлого, отмечали мы, означает взгляд назад из
настоящего»35. Но подобный взгляд на прошлое был брошен все-
ми без исключения оставшимися в прошлом настоящими. И не-
смотря на наличие уже накопленных знаний о прошлом, каждое
настоящее пытается заново реконструировать для себя своё про-
V1 «Wir mussen also das Wort Gegenwart darauf beschranken, dass es in dem
Bereich unserer Kenntnis und zu unserer Verfugung gegenwartig ist». Droysen J.G.
Historik. S. 67.
V4 «in den Archiven liegt etwa nicht die Geschichte...» Droysen J.G. Historik.
S. II.
'5 «Die Geschichte der Vergangenheit, sagten wir, ist eine Ruckschau aus der
Gegenwart». Droysen J.G. Historik. S. 68.
30

шлое. Причина этого лежит, по мнению Дройзена, в том, что мы
а) не перенимаем просто-напросто чужих исторических взгля-
дов, а хотим сами познать прошлое, понять и разработать его...
При этом мы хорошо понимаем, что Ь) события прошлого — это
одно, а вот наше знание и понимание этих событий — это совсем
другое, т.е. мы понимаем, что «из деяний делается история, но
сами деяния ещё не история36.
Историей определённые события могут стать лишь тогда,
когда они зафиксированы источниками. Процесс подобной фик-
сации внешних событий означает их трансформацию во вну-
тренний феномен. Но что понимает Дройзен под трансформаци-
ей внешнего феномена во внутренний? Попытаемся последовать
логике его мысли.
Любой источник, замечает Дройзен, включая в себя элемент
действительного, т.е. описывая действительные события, изла-
гает прошедшие события в своём особом стиле, т.е. излагает их
как в духовном горизонте автора источника, так и в горизонте
той эпохи, в котором этот автор жил и работал — «итак, в любом
источнике содержатся эти три фактора: случившееся, духовный
горизонт автора источника и духовный горизонт его эпохи»37.
Любой источник даёт событию прошлого свою индивидуальную
окраску, позволяющую ему являться настоящему в определён-
ном свете. Дройзен сожалеет о том, что источники часто пове-
ствуют о действительности в замутнённой атмосфере прошло-
го, описывая случившееся иногда по слухам, иногда по далёким
воспоминаниям, т.е. повествует не в атмосфере непосредственно
случившегося, а услышанного, или даже только предполагаемо-
го. Этот факт вынуждает нас различать между атмосферой ре-
ального события и атмосферой его фиксации в рассказе или по-
36 «Aus den Geschaften wird Geschichte, aber sie sind nicht Geschichte».
Droysen J.G. Historik. S. 69.
37 «Also in jeder Quelle sind diese drei Faktoren: das Tatsachliche, der
Gedankenkreis des Zeitalters, der Gedankenkreis des Schreibers». Droysen J.G.
Historik. S. 146.
31

вествовании источника38. То есть историк обязан учитывать оба
фактора: что описывает источник и как он это делает. Именно
форма описания или то, «как» источник это делает, придаёт ему
характер специфически индивидуального документа. Ведь лю-
бое событие происходит только один раз, а описываться или фик-
сироваться оно может в самых различных вариациях и формах
бесчисленное множество раз.
Однако процесс фиксации событий прошлого имеет не толь-
ко свою субъективную, но и свою объективную сторону, которая,
кстати, и питает все наши надежды на возможность объективно-
го познания прошлого. В истории можно дискутировать о причи-
нах, характере и значении определённых событий, но из истории
невозможно исключить человека. Какими бы вопросами история
не занималась, каким бы образом она не описывала прошлое — с
экономической, политической, социальной или религиозной то-
чек зрения, — она, описывая прошлое, изображает прежде всего
действия индивидуальных или коллективных актёров истории,
т.е. действия человека.
Однако, как мы уже замечали, любые действия человека ста-
новятся лишь тогда историей, если они теряют свою внешнюю
форму (события, происшествия) и становятся внутренними фе-
номенами (рассказом или воспоминанием), т.е. трансформиру-
ются из внешнего во внутренний феномен.
И процесс подобной трансформации событие испытывает
уже в источнике, который по своей сути является ничем иным,
как «носителем трансформированного действия». По этой при-
чине источник и в состоянии «передать» информацию об этом
событии дальше. Ведь «передать» можно лишь внутреннюю сто-
рону события, но не само событие. Лишь внутренне перерабо-
танное событие может стать для нас воспоминанием: «На место
™ «Also die Quellen enthalten auBer der Darstellung dessen, wovon sie bench-
ten wollen, noch ein anderes, wodurch die Darstellung mehr oder minder bestimmt
und getrubt sein muB: gleichsam ein Medium, durch welches die dargestellten Dinge
hindurchscheinen, die Atmosphare, die der Darstellung, nicht den dargestellten Din-
ge zugehort...». Там же. S. 146.
32

внешних реалитетов разум ставит имена, понятия, суждения,
мысли. И только таким образом переработанная действитель-
ность может напоминать о себе, может стать воспоминанием»39.
Однако внешнее событие, замечает Дройзен, есть ещё не
история, а то, что стало историей, уже не есть внешнее событие:
«Потому что там, где оно имело внешнюю натуру, оно уже про-
шло, а там, где оно не прошло, оно принадлежит не истории, а
современности»40. По этой причине далеко не каждое событие
прошлого может стать историей, а только то событие, которое
приняло внутреннюю форму, т.е. было зафиксировано источ-
ником.
Но для того чтобы событие прошлого достигло сознания
определённого настоящего, недостаточно зафиксировать его в
источнике. Необходимо, чтобы само настоящее обратилось бы к
этому зафиксированному в каком-то «источнике» событию и ре-
конструировало его. Этому акту реконструкции прошлого вовсе
не присущ автоматизм, а этот акт с необходимостью предполага-
ет активные действия познавательного субъекта.
По этой причине свойство определённого предмета «быть /
стать источником» связано не только с его внешними качества-
ми, но и с познавательными способностями субъекта, который
должен уметь «видеть» в предметах своего настоящего источ-
ники знаний о прошлом. То есть «присутствие» исторического
источника в настоящем не является чем-то само собой разумею-
щимся, а оно есть результат сложных когнитивных процессов,
происходящих в сознании человека, который может интересо-
ваться определённым прошлым, а может и не интересоваться
им, который может иметь базовые знания о нём, а может вовсе
и не иметь никаких знаний. Само прошлое не несёт никакой от-
39 «An die Stelle der auBeren Realitaten setzt er Namen, Begriff, Urteile, Ge-
danken. Und nur so umgearbeitet kann das auBerliche Seiende erinnert, Erinnerung
werden». Droysen J.G. Historik. S. 8.
40 «Denn soweit es aufierlicher Natur war, ist es vergangen, und soweit es nicht
vergangen ist, gehort es nicht der Geschichte, sondern der Gegenwart an». Там же.
S. 8.
33

ветственности за то, что человек заинтересовался им не раньше
и не позже, а именно в определённый момент истории. Чело-
век мог бы обратиться к определённому прошлому (например,
«тендерная история») и раньше, но обратился к нему только
сейчас. Реконструируя другие, раньше недоступные его воспри-
ятию, состояния действительности, человек создаёт для себя
другую действительность. И благодаря созданной в его вооб-
ражении картине другого мира он узнаёт в своей действитель-
ности «ставшее таким бытиё». В этом, собственно говоря, и за-
ключается цель исторического познания: «исследовательским
объектом нашей науки является не этический мир как таковой,
а то, как он стал таковым»41. И как раз-таки в этом акте позна-
ния «ставшего таковым» мира источник как «посланец прошло-
го» играет ключевую роль.
Однако для того чтобы открыть в источнике «посланца» про-
шлого, человек должен обладать одной важной способностью:
он должен уметь воспринимать действительность в её разви-
тии или же он должен понимать её принципы развития. Сами
принципы развития мира не заложены в источнике, а являются
принципами человеческого сознания. Без сомнения, уже сам
факт наличия в нашем настоящем бесчисленного количества
«материалов» прошлого свидетельствует об изменчивости мира,
которую источник подтверждает «предметно» — уже одним сво-
им существованием. Однако, подтверждая эти принципы своим
существованием, источники вовсе не обосновывают их. Скорее,
наоборот, они сами обосновываются с помощью этих принци-
пов, позволяющих человеку видеть предметы своего настоящего
из перспективы меняющегося и развивающегося мира. Именно
эта перспектива восприятия мира и заставляет человека, «иссле-
дуя понимать»*2 его.
n «Nicht die ethische Welt ohne weiteres ist der Gegenstand unserer Wissen-
schaft, sondern ihr Gewordensein». Droysen J.G. Historik. S. 37.
42 Дословно у Дройзена: «Суть исторического метода есть исследуя пони-
мать, есть интерпретация», («das Wesen der geschichtlichen Methode \sifor-
schendzu verstehen, ist die Interpretation». Droysen J.G. Historik. S. 22).
34

2.3. «Исследуя понимать»
Исторический процесс понимания есть по своей сути процесс
человеческого взаимопонимания, в котором абсолютная граница,
разделяющая человека от человека, или разум от разума, как бы
исчезает, считает Дройзен:
«она здесь и не здесь. Моё мышление есть одновременно
мышление всех, в моей совести проявляет себя совесть
всех; и наоборот, мышление, знание и совесть других яв-
ляются моими»43.
В акте человеческого (взаимо)понимания проявляет себя един-
ство как человеческого духа, так и родство человеческих принци-
пов. Принципы эти предполагают наличие общечеловеческого язы-
ка. Причём речь здесь идёт не о языке речи, а о языке человеческой
коммуникации, т.е. об общечеловеческом языке, который позво-
ляет нам применять самый различный комплекс общедоступных
средств взаимопонимания — речь, жест, возглас, взгляд, чувство,
знак. Все эти средства человеческого взаимопонимания базиру-
ются на одном и том же принципе: всё человеческое должно быть
принципиально доступно пониманию человека. Действительно,
всё, созданное человеком, несёт в себе черты общечеловеческого,
проявляет себя в человеческих феноменах, выражает общечелове-
ческие эмоции, отражает человеческую логику. На этом герменев-
тичевском правиле и строится принцип человеческого (взаимопо-
нимания, который, по словам Дройзена, «предполагает, что в нас,
зрителях, находятся те же самые этические и интеллектуальные
категории, которые имеет и понимаемый нами человек»44.
43 «Die absolute Schranke, die Geist von Geist trennt, wird so in jedem Augen-
blick aufgehoben, sie ist da und nicht da; mein Denken ist zugleich aller Denken, in
meinem Gewissen wiederholt sich aller Gewissen; und umgekehrt, das Denken, das
Wissen und Gewissen der anderen ist meines». Droysen J.G. Historik. S. 26.
44 «Die Moglichkeit des Verstehens setzt voraus, daB sich in uns, den Betrach-
tenden, dieselben ethischen und intellektuellen Kategorien vorfinden, die in dem zu
Verstehenden ihren Ausdruck haben». Droysen J.G. Historik. S. 22.
35

Но что имеет в виду Дройзен, когда он говорит о «тех же
самых» категориях, которые можно найти как у человека про-
шлого, так и у человека настоящего. Не идёт ли речь в этом
случае о своего рода «знаках», с помощью которых человек
обозначает свою действительность? Чтобы продемонстриро-
вать, как функционируют механизмы исторического (взаимо)-
понимания, Дройзен использует аллегорию обозначенной дей-
ствительности:
«Это приблизительно так, когда карты стран образуют кар-
тографическую сеть конвенциональных знаков, обознача-
ющих города, горы и т.д., но так, чтобы путешественник
не претендовал на то, чтобы вместо обозначения экватора
увидеть на карте сам экватор или же найти схожесть меж-
ду действительным Монбланом и его картографической
штриховкой»45.
Разумеется, воспринимая исторические знаки, исследова-
тель не должен отождествлять их с самой исторической дей-
ствительностью, потому что «знак» в этом случае выполняет
всего-навсего свою функцию «обозначения», репрезентации
или представления другого. Но для истории феномен «зна-
ка» имеет по той причине исключительное значение, что про-
цессы обозначения и понимания обозначенного не позволяют
втиснуть себя ни в какие временные или пространственные
рамки, т.е., по существу, не знают никаких границ. Человек
в состоянии расшифровывать или понимать «знаки», которые
были выбиты на камне, вырезаны на дереве, написаны на бу-
AS «es ist ahnlich, wie man die Karten der Lander in ein kartographisches Netz
und mit den konventionellen Zeichen fur Berge, Stadte usw. zeichnet, nur dass der
Reisende nicht den Anspruch macht, etwa den Aquator leibhaftig zu sehen oder
eine Ahnlichkeit zwischen dem wirklichen Montblanc und seiner kartographischen
Schraffierung zu finden». Droysen J.G. Historik. S. 8.
36

маге сотни или тысячи лет назад. Знак делает возможным диа-
лог и (взаимо)понимание людей во времени, т.е. делает воз-
можной историю.
Но «знак» есть прежде всего средство человеческой комму-
никации, он существует только в голове человека. Обозначая
внешние предметы или действия, он сам не является ни предме-
том, ни действием. Смысл его один — он должен «обозначать»
или указывать на то, чем он сам не является. Однако «обозна-
чать» действительность он может лишь в том случае, если чело-
век будет в состоянии понимать его обозначения. Без такого по-
нимания знак не мог бы выполнить свою функцию «знака» (см.
пример с текстом Фукидида. С. 29).
Но все вышеназванные свойства знака, как, например, его
умение переходить границы времени и пространства, уметь обо-
значать и указывать на что-то, чем он сам не является, в дей-
ствительности являются функциями человеческого разума, след-
ствием его способности понимать другого. И всё историческое
знание строится на принципе тождества или идентитета челове-
ческого разума.
И хотя знак есть внешний феномен (предмет, рисунок, текст),
но он всё же является внутренним продуктом — результатом мыс-
лительного процесса — человека. Только в сознании человека знак
становится «знаком», т.е. начинает что-то «обозначать». И именно
по этой причине человек, даже не зная значения конкретного зна-
ка, вполне в состоянии понять, что он имеет дело с определённым
«знаком», который что-то обозначает. Как, например, в случае со
старой картой, на которую нанесены странные и непонятные обо-
значения, смысла которых мы не знаем, но тем не менее хорошо
осознаём, что перед нами лежит карта, которая что-то обозна-
чает.
Речь в этом случае идёт о так называемом первоначальном
(непонимании. Подобное непонимание, предполагает наличие
определённого знания, которое и делает возможным понимание
37

своего непонимания^. Именно такое первоначальное (непони-
мание и побуждает историка заняться расшифровкой непонят-
ных ему обозначений (текстов, знаков, шифров). Однако историк
«расшифровывает», т.е. интерпретирует и анализирует опреде-
лённые «знаки» только для того, чтобы понять и познать те
действия, которые за ними стоят, т.е. историк стремится понять
вовсе не знаки, а их обозначения. И историк сам обозначает дей-
ствительность общедоступными знаками, описывая её в своём
историческом тексте, который, по сути, выполняет функцию зна-
ка, несущего в себе определённую информацию. Любой истори-
ческий текст является знаком, который обозначил определённые
события и процессы прошлого, сделав это, возможно, даже очень
субъективно и односторонне, но доступными для понимания че-
ловека средствами.
Подводя итоги нашего анализа, заметим, что понятие источ-
ник в концепции Дройзена вовсе не доминирует и не определяет
когнитивные процессы познания прошлого, а наоборот, сам до-
минируется и определяется ими. Для историка его источник есть
не что иное как обозначение, которое он в состоянии воспринять
и понять. И только по той причине, что человек в состоянии вос-
принимать / понимать обозначенное другими, он имеет в своём
настоящем источники прошлого. Последние, однако, существу-
ют не вне человеческого сознания, а в идеальном пространстве
человеческих восприятий и мыслей, являясь по своей сути има-
гинарными объектами.
46 Употребляя термин «первоначального непонимания», я опираюсь на по-
нятие «Bestimmt-Unbestimmtes» («определённо-неопределённого»), применён-
ное Кюне-Бертрам. По отношению к этому понятию Кюне-Бертрам замечает,
что «суть вещей, которую мы охватываем в наших герменевтических понятиях,
дана нам уже из нашей жизненной практики, она нам знакома, так как уже со-
держится в нашем преднаучном мнении и мышлении». Или в оригинале: «Das
Wesentliche der Dinge, das in heimeneutischen Begriffen gefaBt wird, ist uns immer
schon aus unserer Lebenspraxis und unserem vorwissenschaftlichen Meinen und
Denken vertraut (Kuhne-Bertram G. Der Begriffdes ,Heimeneutischen BegrifiV //
Archiv fur Begriffsgeschichte / Hg. von H.-G. Gadamer, K. Griinder, G. Scholtz. Bd.
XXXVIII. Bonn, 1995. S 240).
38

Доминантную силу исторического процесса познания Дрой-
зен видит прежде всего в настоящем. Но и прошлое не является
для него пассивным элементом этого процесса. Ведь исследую-
щий прошлое историк может использовать в качестве своих ис-
точников лишь то, что ему дано прошлым. С другой стороны,
данное может быть лишь тогда дано человеку, если оно будет
им воспринято и понято. История для Дройзена — это процесс
сложного взаимодействия между Данным и Понятым. И если
Данное выражает волю прошлого, то в Понятом проявляет себя
воля настоящего. Но только в человеческом переживании Данное
становится Понятым — становится историей.

Глава 3
ПОНЯТИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ИСТОЧНИКА
В ФИЛОСОФИИ В. ДИЛЬТЕЯ
Теория истории Вильгельма Дилыпея (Wilhelm Dilhthey,
1833—1911) отличается в одном существенном пункте от всех
предыдущих теорий: Дильтей отказывается от формального под-
хода к процессу человеческого познания, видя в нём составную
часть жизненного процесса, так что, по точному замечанию Ри-
деля (Manfred Riedet), человеческое сознание для него не явля-
ется чем-то закрытым или изолированным, а «оно всегда «при»
чём-то другом, чем оно само есть»47. Поэтому Дильтей и видит
в процессе познания прошлого «переменное взаимодействие»
(«das wechselseitige Verhaltnis») различных факторов жизни в
их структурном единстве, так что восприятие прошлого у него
представляет собой взаимодействие «переживания, выражения и
понимания»48. Вследствие этого, по мнению того же Риделя, ме-
сто «логики истории» у Дилыпея заняла «логика исследований»,
важной категорией которой стало понятие «комплекса взаимо-
действий» («Wirkungszusammenhang»)49.
47 «das Bewusstsein nicht in sich verschlossen, sondern immer schon ,bei' etwas
anderem, als es selbst ist». M. Riedel: Einleitung zu W. Dilthey's «Der Aufgabe der
geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaften». Frankfurt am Main, 1981.
S. 39.
48 «im wechselseitigen Verhaltnis von Erlebnis, Ausdruck und Verstehen». Rie-
del, M. Einleitung zu W. Dilthey's «Der Aufgabe der geschichtlichen Welt in den
Geisteswissenschaften». S. 64f.
44 Riedel M. Einleitung zu W. Dilthey s «Der Aufgabe der geschichtlichen Welt in
den Geisteswissenschaften». S. 65. По поводу понятия Wirkungszusammenhang»
необходимо сказать, что проблематике его перевода на русский язык можно
посвятить отдельную дискуссию. Я остановился на варианте перевода этого
понятия как «комплекса взаимодействий».
40

3.1. История в контексте жизни или жизнь
в контексте истории
Если говорить о центральных или конститутивных элемен-
тах философской концепции Дилътея, то надо отметить, что его
философия стремится познать «человека в целом», видя в нём
существо, обладающее «желаниями, чувствами и представления-
ми» («wollendes, fiihlendes, vorstellendes Wesen»)50, т.е. существо,
которое предметно познаёт действительность. Само по себе
предметное восприятие действительности есть сложная про-
цедура, в которой актуальные впечатления смешиваются с вос-
поминаниями человека, отражают его убеждения и определяют
его надежды, т.е. процедура, которая протекает во взаимосвязи
как восприятий, так и «переживаний, воспоминаний, суждений
и понятий» («...Wahrnehmungen und Erlebnisse, erinnerte Vorstel-
lungen, Urteile, Begriffe, Schltisse»)51. При подобном восприятии
«реальности не растворяются в моём переживании и понимании,
а образуют взаимосвязь мира моих представлений, в котором
данное мне извне непосредственно связано с моим жизненным
миром»52. Всё актуально воспринятое человеком интегрируется
здесь в систему уже имеющихся у него представлений, так что в
этом случае невозможно говорить о чистом восприятии прошло-
го, потому что историческое восприятие является по сути своей
комплексным восприятием или (пере)живанием.
Любое человеческое воспоминание есть переживание уже
пережитого или испытанного в прошлом. Но если в своих ин-
дивидуальных воспоминаниях человек мысленно возвращается
к собственным восприятиям, то в случае с историческими пере-
50 Dilthey W. Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaf-
ten. Frankfurt am Main, 1981. S. 139.
51 Dilthey W. Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschat-
ten. S. 145.
52 «Realita'ten gehen ferner nicht nur in meinem Erleben und Verstehen auf: sie
bilden den Zusammenhang der Vorstellungswelt, in dem das AuBengegebene mit
meinem Lebensverlauf verknupft ist». Dilthey W. Der Aufbau der geschichtlichen
Welt in den Geisteswissenschaften. S. 141.
41

живаниями он {пере)живает то, что было пережито или испы-
тано не им, а другими. Эту возможность заново пережить то, что
до него пережили другие, т.е. возможность сделать чужие пере-
живания своими, предоставляет ему исторический источник. Тем
источник, между прочим, и интересен настоящему, что он, за-
фиксировав в себе оригинальные переживания прошлого, предо-
ставляет настоящему возможность пережить их заново.
Таким образом, в исторических переживаниях различные
современности переживают / воспринимают одно и то же про-
шлое, но при этом они переживают его по разному. И каждое
новое переживание прошлого является его уникальным и непо-
вторимым переживанием, в каждом субъективном переживании
прошлого находит своё продолжение процесс самопознания
жизни, о котором Дильтей говорит, что «жизнь постигает здесь
жизнь» («Leben erfaiit hier Leben...»)53.
Однако если история есть чувственное и мысленное пере-
живание прошлого, то тогда она принадлежит не прошлому, а
настоящему. Дильтей так её и понимает, утверждая, что «исто-
рия не является чем-то изолированным от жизни, отделившимся
полностью от современности»54, а она есть часть современности,
часть современного жизненного процесса. Под этим углом зрения
любые источники прошлого вынуждены конституироваться как
«источники» только в переживаниях настоящего. Вне этих пере-
живаний, вне актуального жизненного процесса никакой пред-
мет настоящего никогда не может стать источником прошлого.
То есть прошлое, чтобы стать прошлым, должно стать частью
системы комплексных переживаний настоящего, потому что лю-
бое переживание человека — независимо от того, является ли
оно переживанием его прошлого или его будущего, — всегда
является его настоящим переживанием. Прошлого нет и не мо-
53 Dilthey W. Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaf-
ten. S. 164.
54 «Geschichte ist nicht vom Leben getrenntes, nicht von der Gegenwart durch
ihre Zeitferne Gesondertes». Dilthey W. Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den
Geisteswissenschaften. S. 179.
42

жет быть без Настоящего, как не может быть того, что «было»,
без того, что «есть». Но что для человека «есть»? Для человека
«есть» одна жизнь, которая включает в себя абсолютно всё, что
он узнал / познал / испытал и все его переживания являются его
переэюиванием жизни. Также познавательные процессы человека
протекают в контексте его жизни, являются её частью. Поэтому
они и должны рассматриваться нами в тесной связи с человече-
ской жизнью, а иначе нам никогда не понять их сути.
Впрочем, Дилыпей так и поступает, видя в человеческой жиз-
ни созидательный процесс, в котором человек «производит цен-
ности и реализует цели» {«Werte erzeugt und Zwecke realisiert»),
считая, что целесообразный характер этого процесса и сделал
необходимым общественную самоорганизацию человека, пото-
му что
«носителями этого созидательного процесса непрерыв-
ного создания ценностей и предметов духовного мира, в
котором взаимодействуют отдельные индивидуумы, яв-
ляются личности, коллективы, культурные системы. Это
взаимодействие индивидуумов определяется тем, что они,
чтобы реализовать ценности, подчиняют себя правилам и
ставят перед собой цели»55.
К Маркс (Karl Marx) согласился бы, пожалуй, с тем, что в
процессе общественного производства люди, самоорганизуясь,
вынуждены образовывать определённые общественные структу-
ры. И историка в теории Маркса может особенно заинтересовать
его утверждение, что человек в процессе производства предмет-
но отчуждает («entauBert») свою собственную сущность. По
55 «Die Trager dieser bestandigen Schopfung von Werten und Gutern in der gei-
stigen Welt sind Individuen, Gemeinschaften, Kultursysteme, in denen die Einzelnen
zusammenwirken. Das Zusammenwirken der Individuen ist dadurch bestimmt, daB
sie zu Realisierungen von Werten sich Regeln unterwerfen und sich Zwecke set-
zen». Dilthey W. Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaf-
ten. Dilthey W. Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaften.
S. 187.
43

этой причине всё отчуждённое человеком несёт информацию о
нём, а это значит, может быть и «источником» знаний о нём.
В капиталистической форме производства Маркс видел
«результат» всего предыдущего развития, используя её в роли —
также своего рода — «источника» докапиталистических форм
общественного производства. Однако у Маркса характеристика
процесса общественной самоорганизации человека ограничи-
вается только анализом его материальной жизни. Маркса ни в
коей мере не интересуют когнитивные проблемы историческо-
го восприятия прошлого. Вернее говоря, Маркс не видел здесь
никаких проблем56. Главной задачей исследователя прошлого он
считал познание объективных законов общественного развития,
но никак не рефлексию о характере собственных познаватель-
ных процессов. Маркс не видел никакой проблемы в том, что в
его теории, впрочем как и в любой другой теории, объективное
познаётся и обосновывается субъективным путём. Однако, отка-
завшись от саморефлексии или «метарефлексии», любая гранди-
озная теория подвергает себя угрозе превращения в догму. Марк-
сизму этой судьбы избежать не удалось.
Существенный момент, отличающий теорию общественной
самоорганизации человека Дилътея от теории Маркса, заклю-
чается в том, что у Дилътея процесс человеческого производ-
ства не ограничивается производством предметов, а включает
в себя ещё и производство человеческих ценностей. Дильтей
считает, что главным условием «проявления» человеческой
жизни является её сознательное восприятие в духе, разуме
или сознании человека, утверждая при этом, что всё то, «что
сегодня выражается Духом, может завтра быть историей»57.
56 Эпистемологические проблемы, а тем более проблемы человеческого по-
нимания, не играли большой роли в теории марксизма. Если в марксизме речь
и идёт об эпистемологическом понимании / познании, то только законов обще-
ственного развития, которые человек может / должен раскрыть и использовать
в своих интересах.
57 Was der Geist heute in seine Lebensauflerung hineinverlege, sei morgen,
wenn es dastehe, Geschichte. Dilthey W. Der Aufbau der geschichtlichen Welt in
den Geisteswissenschaften. S. 179.
44

По этой причине история обращается прежде всего к челове-
ческим «выражениям» или «проявлениям» жизни («Lebensau-
Berung»), которые являются специфическими формами «от-
чуждения» жизни. Но «проявления жизни» становятся лишь
тогда историей, если они воспринимаются в настоящем или
настоящим. Условием подобного восприятия или понима-
ния человеческих «проявлений жизни» является их «объек-
тивация», при которой внутренняя суть принимает внешние
формы. Этим, между прочим, «объективация» отличается от
Дройзенской «трансформации».
Если уДройзена речь идёт о превращении внешнего феноме-
на во внутренний, как, например, события в рассказ, то у Диль-
тея, наоборот, внутреннее проявляет себя только тогда, когда
оно «выражает» себя внешне, т.е. опредмечивается или объек-
тивируется, как это делает исторический источник, объективи-
рующий внутренние состояния человека. Фиксируя внутреннее
состояние определённого прошлого, он принимает форму внеш-
него предмета, который мы можем увидеть / услышать / пощу-
пать. И именно потому, что прошлое может объективировать
себя или опредмечивать в источнике, мы в состоянии понять
его. А «благодаря тому, что объективации жизни могут быть по-
няты нами, они всегда содержат в себе отношение внешнего к
внутреннему»58. Поэтому, видя в источнике внешний предмет,
мы обращаемся к нему всё-таки не с внешними целями — мы
хотим понять и познать через «источник» зафиксированные в
нём внутренние состояния определённого прошлого. Мы хотим
пережить их заново (изучить, исследовать, раскритиковать и
т.д.) в своём настоящем. Но процессы наших переживаний про-
текают всегда в «комплексе взаимодействий» нашего настоя-
щего.
58 «Indem nun aber die Objektivation des Lebens fur uns ein Verstandenes wer-
den kann, enthalt sie als solches uberall die Beziehung des AuBeren zum Inneren».
Dilthey W. Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaften.
Frankfurt am Main, 1981. S. 180.
45

3.2. Источник в системе «комплексных
взаимодействий»
Феномен исторического источника состоит в том, что он, на-
ходясь в настоящем, является предметом прошлого, т.е. происхо-
дит из определённого прошлого, указывает на него — содержит
его в себе. Однако делает он это, опять же, в настоящем, потому
что все те «представления, в которых мы владеем прошлым и
будущим, даны нам сейчас, даны живущим в настоящем»59. На-
стоящее же есть «наполненный реальностью момент времени», в
котором человек переживает всё, что он в состоянии пережить —
как прошлое, так и будущее, как реальное, так и имагинарное:
«Настоящее всегда здесь и ничего не может быть (здесь. —А.Б.),
чего нет в настоящем»60. Оно включает в себя как прошлое, так
и будущее, т.е. включает весь комплекс структурных взаимодей-
ствий жизни. И
«только потому, что жизнь сама есть комплекс струк-
турных взаимодействий, в котором переживания по от-
ношению к другим переживаниям образуют систему
жизненных переживаний, жизнь нам и дана в комплексе
жизненных взаимодействий»61.
Причина того, что прошлое, принимая форму воспоминаний
или переживаний, — а в другой форме оно существовать в на-
стоящем просто не может, — становится элементом настоящего,
лежит в том, что «исторический мир существует здесь, в настоя-
щем, а индивидуум наблюдает его не со стороны, а он сам (как и
54 «Die Vorstellungen, in denen wir Vergangenheit und Zukunft besitzen,
sind nur da fur den in der Gegenwart Lebenden». Dilthey W. Der Aufbau der ge-
schichtlichen Welt in den Geisteswissenschaften. S. 237.
6(1 «Die Gegenwart ist immer da, und nichts ist da, als was in ihr aufgeht». Там
же.
61 «Nur weil das Leben selbst ein Strukturzusammenhang ist, in welchem
die Erlebnisse in erlebbaren Beziehungen stehen, ist uns Zusammenhang des
Lebens gegeben». Dilthey W. Der Aufbau der geschichtlichen Welt in den
Geisteswissenschaften. S. 241.
46

его наблюдение) вплетён в этот мир»62. Но если наблюдатель вос-
принимает мир в комплексе взаимодействий своего настоящего,
то тогда и его представления о прошлом должны быть вплетены
в систему переживаний его настоящего — систему, в которой
нельзя ничего пережить в чистом виде, в которой любые пере-
живания являются переживаниями в комплексе сложных взаи-
модействий.
Все эти факторы, конечно, очень усложняют течение про-
цесса восприятия и понимания прошлого — процесса, в кото-
ром не только источник является опредмеченным продуктом
«комплексных взаимодействий» прошлого, но и сам познава-
тельный субъект представляет собой комплекс сложных взаи-
модействий, так как
«...в переживании я и сам являюсь себе как комплекс взаи-
модействий (в комплексе взаимодействий). Каждая новая
ситуация приводит жизнь в новое положение. Точно также
в каждом новом воспринятом и понятом мною выражении
жизни проявляет себя вся жизнь как целое»63.
Таким образом, источник, оказываясь внутри системы «ком-
плексных взаимодействий» настоящего, попадает, образно гово-
ря, в водоворот современной жизни, в переплетение самых раз-
личных интересов настоящего, которое использует его в своих
целях как «средство» познания — интерпретируя, излагая, до-
полняя, критикуя, перерабатывая, а иногда и фальсифицируя его.
Используя источники прошлого, настоящее не может «объектив-
но» обходиться с ними. И это уже только по той причине, что оно
интересуется далеко не всеми источниками и далеко не всяким
62 «Die geschichtliche Welt ist immer da, und das Individuum betrachtet sie
nicht nur von auBen, sondern es ist in sie verwebt». Dilthey W. Der Aufbau der
geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaften. S. 346.
63 «...im Erleben bin ich mir selbst als Zusammenhang da. Jede veranderte Lage
bringt eine neue Stellung des ganzen Lebens. Ebenso ist in jeder LebensauBerung,
die uns zum Verstandnis kommt, immer das ganze Leben wirksam». Dilthey W. Der
Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswissenschaften. S. 195.
47

прошлым. Селектируя и выделяя в прошлом то, что его интере-
сует, настоящее нарушает тем самым провозглашённый им прин-
цип равенства всех прошлых. Возможно, что все эпохи равны по
отношению к Богу, но не по отношению к человеку.
К тому же настоящее относится далеко неодинаково к про-
шлому — к собственному прошлому оно относится иначе, чем
к чужому. Этот факт подтверждает лишь, что никакой источник
прошлого не может презентировать себя вне жизни или незави-
симо от жизни, а он сам является элементом жизни. Не только
источник интерпретирует жизнь, но он и сам интерпретируется
жизнью и в жизни. В своих интерпретациях источник принимает
статус свидетельства, что позволяет ему, оставаясь самим собой,
принимать образ другого. Здесь-то и скрывается парадоксальный
элемент исторической концепции Дилътея.
У Дильтея чужие переживания становятся только после того
чужими, когда они стали своими переживаниями. Лишь в тот мо-
мент, когда ухваченное, постигнутое, усвоенное или пережитое
другими стало моим собственным переживанием, тогда оно ста-
ло одновременно и чужим. Для того чтобы пережить чужое как
чужое, необходимо сделать его своим. Только став моим пережи-
ванием, чужое переживание становится для меня чужим. На эту
закономерность исторического познавательного процесса указал
также Р.Дж. Коллингвуд, для которого мысли прошлого стано-
вятся только после того «мыслями прошлого», когда они стали
«мыслями настоящего».

Глава 4
ИДЕЯ ИСТОРИИ Р.ДЖ. КОЛЛИНГВУДА
Интерес к философскому наследию Р. Дж. Коллингвуда (англ.
Robin George Collingwood, 1889—1943) — страстного археолога,
историка и оригинального философа — стал стремительно ра-
сти уже после его смерти. На русском языке его работа The Idea
of History (1946) была опубликована лишь в 1981 году. В теории
истории Коллингвуда нас интересуют две проблемы. В первую
очередь его идея, что «вся история — история мысли», а во-
вторых, его убеждение, что исторические конструкции вынужде-
ны опираться на силу человеческого воображения. Второй пункт
относится к категории вопросов о так называемых «других ис-
точниках» познания прошлого, т.е. источников, имеющих дело
не с «остатками» прошлого, а с познавательными способностями
человека.
4.1. «Вся история — история мысли»
Первый признак истории, по мнению Коллингвуда, заключа-
ется в том, что «история — это разновидность исследования или
поиска»64. Но на что направлен её поиск? Коллингвуд говорит:
«Я отвечаю: res gestae — действия людей»65, т.е. — на исследо-
вание действий людей в прошлом. Но он тут же признаёт, что
это определение слишком короткое и нуждается в дальнейшем
разъяснении. Ведь история интерпретирует действия людей не
так, как это делает, например, психология, а она реконструирует
их в контексте общественных структур. К тому же история есть
64 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 12.
65 Там же. С. 13.
49

«интерпретация фактических данных прошлого»66. Но зачем нам
вообще нужна эта интерпретация? Ответ Коллингвуда не отлича-
ется, в принципе, от тех ответов, которые были даны на этот во-
прос Дройзеном или Блоком: «история — (нужна. —А.Б.) «для»
человеческого самопознания»67. Если кто-то думает, что анализ
идеи истории Коллингвуда этим и исчерпывается, то он ошибает-
ся. Коллингвуд ведёт как бы диалог с самим собой и часто перво-
начальный ответ на поставленный им самому себе вопрос его не
удовлетворяет.
В «Эпилегоменах» он развивает свою мысль дальше, добав-
ляя к вышесказанному, что без самопознания, все остальные
знания человека останутся несовершенными и любое знание бу-
дет в этом случае лишь полузнанием. Поэтому «осознавать, что
я знаю, означает познавать самого себя»68. Без самопознания,
считает Коллингвуд, и в этом случае он абсолютно прав, человек
не сможет критически оценить и надёжно обосновать никакое
другое знание69, включая историческое знание. Но самопознание
означает «мыслить о мыслях», т.е. иметь дело с «мыслью второго
порядка»70.
В области исторического познания «мыслить о мыслях» озна-
чает задавать себе вопрос: что делает историк, реконструируя
прошлое? Ответом может служить высказывание, что он выде-
ляет из непрерывно-бесконечного событийного потока только
66 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 12.
67 Там же.
68 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 195.
м Там же.
70 Здесь мы возвращаемся к тематике исторической метарефлексии, которая
была нами уже затронута в вводной части этой работы (с. 6—10). Тот процесс,
который мы называем в нашей современной терминологии метарефлексия, у
Коллингвуда есть процесс «мысли о мысли». Коллинвуд придерживается мне-
ния, что окончательным обоснованием полученного историком эмпирическо-
го знания может быть только его метатеоретическое обоснование, имеющее
своим условием философскую рефлексию о процессах исторического мыш-
ления. Необычным является здесь тот момент, что вопрос о философской ле-
гитимации исторических знаний ставится здесь с необычной остротой и даже
радикализмом историком-профессионалом.
50

определённые феномены, группируя их в историческое событие,
прекрасно при этом понимая, что он не может в своей работе ис-
следовать и предусматривать все взаимосвязи реальной жизни,
все её переплетения, все «причины и следствия» происшедших
событий прошлого. Только ограничивая прошлое, историк может
(реконструировать его.
Но любой историк, реконструируя человеческое прошлое, вы-
нужден обращаться к мыслям человека прошлого. Именно они
образуют, по мнению Коллингвуда, так называемую внутреннюю
сторону исторического события, которая должна быть открыта /
объяснена / понята историком.
Напомню, что также Дройзен, описывая трансформацию
внешнего события во внутренний феномен (воспоминание, рас-
сказ), различает между внутренней и внешней стороной события.
Но для Коллингвуда эта дифференция не распространяется только
на область отношений между исторической конструкцией и ре-
альным событием, а является внутренней дифференцией самого
события прошлого. Коллингвуд демонстрирует нам связь между
внутренней и внешней сторонами события прошлого на примере
перехода Рубикона Цезарем. На первый взгляд, говорит он, пере-
ход этот касается только тех терминов, которые описывают че-
ловеческие тела и их движения. Но эти движения человеческих
тел имеют как свою внешнюю сторону, так и свой внутренний
смысл:
«Под внутренней стороной события я понимаю в нём то,
что может быть описано только с помощью категорий
мысли: вызов, брошенный Цезарем законам Республики,
или же столкновение его конституционной политики с по-
литикой его убийц»71.
Подобного разграничения между внутренней и внешней сто-
ронами события, замечает Коллингвуд, природа не знает. Это осо-
бенность одной только истории. Историк может, конечно, начать
71 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 203.
51

свою работу с исследования внешней стороны события, но при
этом его всегда интересует больше всего его внутренняя сторона.
Ведь он стремится понять логику, цели, мотивацию и движущие
силы действий человека прошлого. А понять их историк может
только тогда, когда он проникнет в мысленный мир человека
прошлого.
Таким образом, Коллингвуд расширяет своё первоначальное
определение истории, указывая на то, что «для истории объек-
том, подлежащим открытию, оказывается не просто событие, но
мысль им выражаемая»72. Поэтому для историка история есть
не последовательность событий, а процесс мысли, который он,
опять же, может ухватить и понять только в своей мысли или
мысленно. По этой причине для Коллингвуда «вся история —
история мысли»73.
Однако заметим, что историк не просто механически воспро-
изводит мысли прошлого, а он «воспроизводит их в контексте
собственного знания»74, что означает — критикуя их, давая им
свою собственную оценку. Поэтому для него определение, что
история является «последовательностью событий» или же «опи-
санием изменений», является слишком узким определением.
Ведь историк описывает далеко не все случившиеся события, а
«занимается только теми событиями, которые представля-
ют собой внешнее выражение мысли, и только в той мере,
в какой они выражают мысли. В сущности он занят только
мыслями»75.
Это первый важный момент теории истории Коллингвуда.
Второй момент заключается в том, что историк не просто
воспроизводит мысли прошлого, а сам в своём мышлении пере-
живает их заново. Поэтому Коллингвуд говорит не о наблю-
дении, а о «живом опыте» историка — опыте действительного
72 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 204.
73 Там же.
74 Там же. С. 205.
75 Там же. С. 207.
52

переживания прошлого76. Историк переживает или осмысливает
объективное. Но то, как он это делает, т.е. сам процесс пережива-
ния, есть субъективный акт, в котором переживается то, что уже
было пережито другими. Здесь невозможно не заметить паралле-
ли между теоретической концепцией Коллингвуда и философией
Дильтея. Ведь и Коллингвуд считает, что желание знать то, «что
думает другой» (или «думал»), делает необходимым «продумы-
вание его мысли самим»77. Подобное повторение мысленного
процесса вовсе не ведёт к суждениям и действиям, тождествен-
ным суждениям и действиям прошлого. Нет. Мы повторяем мыс-
ленные процессы прошлого только для того, чтобы их понять.
При этом мы можем и не одобрять действий человека прошлого
или же мы можем оценивать их совсем по-другому, чем это делал
он. Но вместе с человеком прошлого мы воспринимаем и пони-
маем эти действия на идентичной основе, т.е. в когнитивном от-
ношении мы мыслим идентично.
Концентрируясь на проблеме того, как человек переживает
прошлое, мы не должны забывать, что в центре исторического
исследования всё-таки стоит вопрос не о том как, а что пере-
живает человек. Конечно, непосредственно участвующий в со-
бытии человек переживает его совсем по-другому, чем историк,
воспринимающий это событие на временной дистанции. И тем
не менее, если различные субъекты в различное время пережи-
вают и осмысливают одни и те же события или же погружаются
в одни и те же мысли, то можно сказать, что в этом случае «нет
никакой необходимости и в разделении между историком и пред-
метом его исследования»78. Ведь объект этот находится в мысли
или он сама мысль, которая не сопровождает действия человека,
не предшествует им, а сама является ему в действии, проявляет
себя в самом историческом процессе, который для Коллингвуда
есть процесс мысли: «исторический процесс является историче-
76 Там же. С. 208.
77 Там же. С. 275.
78 Там же. С. 208.
53

ским лишь в той мере, в какой он познаётся нами как процесс
мысли»79.
Возразить Коллингвуду трудно. Действительно, историю ин-
тересуют только те изменения, которые вызваны мыслью челове-
ка или на которые прореагировала человеческая мысль. Находя-
щиеся вне человеческой мысли феномены, события и процессы
никогда не смогут стать историей. Но если история представля-
ет собой взаимосвязь человеческой мысли во времени, то каким
образом человеческая мысль в состоянии преодолевать границы
своего «здесь и теперь»? Отвечая на этот вопрос, Коллингвуд го-
ворит, что история, в отличие от естественных наук,
«никогда не имеет отношения к «здесь и теперь». Её объ-
ектами выступают события, случившиеся в прошлом,
условия, больше не существующие. Эти события и усло-
вия становятся объектом исторической мысли лишь после
того, как перестают непосредственно восприниматься»80.
Тем не менее также акт реконструкции больше несуществую-
щих, но когда-то реально присутствующих — в другом «здесь
и теперь» — предметов может произойти, опять же, только в
определённом «здесь и теперь». История есть не что иное как
выражение этой вневременной связи между различными «здесь
и теперь». Вне (исторической) мысли нет и не может быть связи
настоящего с прошлым. Ведь историческое знание — «это тот
особый случай памяти, когда объектом мысли настоящего оказы-
вается мысль прошлого...»81
При такой интерпретации процесса исторического познания
строгое разграничение между прошлым и настоящим становит-
ся излишним, оно становится даже бессмысленным, потому что
человеческий дух или человеческая мысль не знают ни времен-
ной, ни пространственной границы. Их невозможно удержать в
«здесь и теперь». Мысли человека прошлого становятся нашими
74 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 217.
80 Там же. С. 222.
Х| Там же. С. 280.
54

мыслями, они живут в наших мыслях. Мы понимаем так хорошо
греческую математику, говорит Коллингвуд, потому что на ней
основывается наша собственная математика:
«Она живое прошлое нынешних наших математиче-
ских изысканий, прошлое, которое мы все ещё воспри-
нимаем и которым пользуемся, как нашим сегодняшним
богатством...»82
Действительно, любое наше знание исторично, содержит в
себе элементы прошлых знаний. Прошлое живёт в нашем насто-
ящем духовно. Все мы перенимаем как эстафетную палочку всё
то, что было изобретено, сделано, найдено, обдумано и описа-
но ещё до нас. Человеческая жизнь представляет собой процесс
духовной передачи, сохранения и обогащения того, что нам до-
сталось от предыдущих поколений. А процесс «передачи» исто-
рических источников сопровождается их интерпретационным
обогащением. В этом процессе источник, подобно Гегелевскому
духу, «раскрывает» себя в своих интерпретациях, открывая нам
новые и неожиданные элементы прошлого. Или же это вовсе не
источник, который демонстрирует во времени свои интерпрета-
ционные возможности, а человеческий дух, чья духовная мощь
проявляет себя в исторической интерпретации прошлого? Во вся-
ком случае, Коллингвуд идентифицирует процесс исторического
познания с процессом «раскрывающего свои собственные спо-
собности духа», который «развивает эти способности, переводит
их из скрытого состояния в явное, приводит их в действие»83. И
в этом процессе развития духа граница между своим и другим,
между «тогда» и «теперь» практически стирается, теряя свой
смысл и значение. Именно за это Поль Рикёр критикует Коллинг-
вуда, замечая, что из его теоретической концепции исчезает та
временная дистанция, которая разделяет прошлое от настоящего,
которая составляет дифференцию между Своим и Другим. К этой
критике Рикёра мы ещё вернёмся.
82 Там же. С. 215.
83 Там же. С. 216.
55

Но заимствованная Коллингвудом у Гегеля (Georg Wilhelm
Friedrich Hegel) идея о «раскрывающем» себя в истории духе
позволяет дать смысл не только истории, но и бесконечному
процессу интерпретации исторических источников. Без поня-
тия «духа» или «универсального разума» наши знания о про-
шлом остались бы разрозненными и несвязанными друг с дру-
гом феноменами, а процессы и акты исторического познания
воспринимались бы нами как случайная и необъяснимая, зави-
сящая от одних случайных желаний и субъективных стремле-
ний человека, процедура.
С другой стороны, когда историк пытается найти и устано-
вить связь с абсолютным, глобальным и универсальным в исто-
рии, тогда «историческое исследование показывает историку
возможности его собственного разума»84.
Но и недооценивать познавательные возможности историче-
ского разума мы не вправе. Ведь историку дана такая уникальная
способность, как способность к историческому воображению, с
помощью которой он может мыслить даже то, что он никогда не
видел, не воспринимал и не переживал.
4.2. О силе исторического воображения
Классическое определение силы воображения мы найдём у
Канта, который характеризует её как человеческую «способ-
ность представить себе предмет также в его отсутствие»85. Но
заметим, что Кант различает продуктивную и репродуктивную
силу воображения. Именно сила продуктивного воображения де-
лает, по его мнению, возможным трансцендентальное единство
апперцепции (апперцепция — синоним «восприятия») наших
представлений и восприятий, определяя тем самым чувствен-
Х4 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 208.
85 «Einbildungskraft ist das Vermogen, einen Gegenstand auch ohnedessen
Gegenwart in der Anschauung vorzustellen». Kant I. Kritik der reinen Vernunft.
S. 192.
56

ность a priori («Sinnlichkeit a priori»), т.е. у Канта сила воображе-
ния выполняет функцию промежуточного звена между чувства-
ми и понятиями человека, делая возможным синтез восприятий
человека. Но кроме продуктивного воображения Кант описыва-
ет и силу репродуктивного воображения,
«синтез которой подчиняется эмпирическим законам, а
именно закону ассоциации, которая, однако, не вносит ни-
какого вклада в объяснение возможностей знаний a priori
и по этой причине принадлежит не в область трансцен-
дентальной философии, а психологии»86.
Коллингвуд, употребляя по отношению к силе историческо-
го воображения Кантовский термин a priori, интерпретирует его
всё-таки по-своему, видя в человеческом воображении созида-
тельную силу, дающую возможность человеку реконструировать
картину отсутствующего прошлого. Но исходя из каких прин-
ципов историк реконструирует прошлое? Возможно, он делает
это в соответствии с теорией «здравого смысла»? Основными
моментами этой теории, по Коллингвуду, являются память и ав-
торитет. Теория эта исходит из следующих предпосылок: пре-
жде чем событие или определённое состояние станут предме-
том исторического знания, кто-то должен стать их свидетелем,
т.е. должен их запомнить и передать свои воспоминания другим.
А кто-то другой должен счесть эти воспоминания истинными,
так обосновывает этот процесс Коллингвуд. «История, таким об-
разом, представляет собой веру в истинность чьих-то воспоми-
наний. Тот, кто верит, — историк, лицо, которому верят, — его
источник, авторитет»87. В этом случае источник как бы «отража-
ет» для историка реальность. Историк же, в соответствии с этой
86 «deren Synthesis lediglich empirischen Gesetzen, namlich denen der Assozia-
tion unterworfen ist, und welche daher zur Erklarung der Moglichkeit der Erkennt-
nis a priori nichts beitragt, und um deswillen nicht in die Transzendentalphilosohie,
sondern in die Psychologie gehort». Kant I. Kritik der reinen Vernunft. S. 192—
193.
87 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 223.
57

теорией, должен обходиться с подобным отражением очень осто-
рожно, не позволяя себе отбирать, исключать, выделять, сокра-
щать, корригировать или дополнять источник, который для него
является абсолютным авторитетом, потому как он считает, что
всё, что передал нам авторитет, и есть истина.
Но Коллингвуд приводит нам эту теорию с одной только це-
лью, чтобы доказать её неприемлемость. Ведь историки делают
как раз то, что теория «здравого смысла» им делать запрещает.
Они «вмешиваются» в повествование источника, отбирая нужное
из него, дополняя его новыми данными, отвергая его полностью
или же частично поправляя его88. Проблема для Коллингвуда за-
ключается не в том, что историк проводит подобные операции,
а в том, что он не осознаёт всех последствий своих собственных
действий. Ведь историк не работает, следуя методу «ножниц и
клея», селектируя высказывания источника, а он задаёт ему во-
прос. Но задать вопрос означает для Коллингвуда
«решительно порвать с историей ножниц и клея и выйти
в мир, где история создаётся не копированием лучших ис-
точников, но тем, что вы приходите к собственным умо-
заключениям в результате собственной мыслительной
работы»89.
Чтобы изобразить наглядно суть этой проблемы, Коллингвуд
приводит пример, в котором он сравнивает деятельность истори-
ка с творчеством художника, пишущего картину. Это была дале-
ко не первая попытка сравнить работу историка с деятельностью
художника. Подобный пример мы найдём и у Дройзена. Но для
Дройзена историк, если его сравнивать с художником, есть тво-
рец, пишущий картину ландшафта по памяти. По этой причине,
утверждает Дройзен, он вполне может упустить какие-то детали
или моменты прошлого. Абсолютной точности в описании ланд-
шафта от него в этом случае ждать не стоит. Коллингвуд, развивая
эту идею Дройзена, указывает на то, что историк-художник
' Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 224.
} Там же. С. 247.
58

«может воображать, что он воспроизводит собственными
средствами реальные формы и цвета естественных пред-
метов; но как бы старательно он ни пытался делать это,
он всегда отбирает, упрощает, схематизирует, отбрасывает
то, что ему кажется неважным, и включает в свою картину
то, что считает существенным. Художник, а не природа
ответствен за то, что появляется на его картине»90.
А это также означает, что историк, а не источник ответствен
за то, что включается в исторический рассказ91. Ведь историк мо-
жет иметь собственное, отличающееся от автора источника, мне-
ние о событии прошлого.
К тому же и автор источника может что-то забыть или
умышленно упустить из прошлого, не зафиксировать в памяти
важные для нас детали этого события. Поэтому касаясь вопро-
са о человеческой памяти, Коллингвуд замечает, что «подобно
тому как история не зависит от авторитета, она не зависит и от
памяти. Историк может снова открыть то, что было полностью
забыто...»92
Историю часто называют «памятью человечества». Но лучше
было бы её назвать воспоминанием, потому как история есть не
копилка, в которой находятся зафиксированные в чужой памяти
события, а постоянно продолжающийся процесс воспоминания
и реконструкции прошлого. А память, по мнению Коллингву-
да, — не история, «ибо — история — определённый вид органи-
зованного или выводного знания, а память вообще не является ни
организованной, ни выводной»93. Действительно, память играет
роль, близкую роли исторического источника, поставляющего
историку лишь «сырой материал», который должен быть ещё
переработан или обработан и интегрирован в актуальные жиз-
ненные структуры человека.
90 Там же. С. 225.
91 Там же.
92 Там же. С. 227.
93 Там же. С. 240.
59

Но этим ещё не всё сказано. Историк, чтобы реконструиро-
вать картину определённого прошлого, не только организовы-
вает свои знания, но ещё и интерполирует определённые вы-
сказывания источника, т.е. дополняет их, опираясь на законы
априорного воображения. Необходимо учитывать, что даже в
нашем восприятии современной действительности мы не в со-
стоянии увидеть в ней всё и вся. Коллингвуд приводит довольно
простой пример. Мы видим в море корабль, а потом отвлекаемся
на несколько минут. Если мы снова бросаем взгляд на море и
видим тот же корабль, но уже в другом месте, то мы мгновенно
представляем или воображаем себе тот путь, который корабль
прошёл за последние пять минут. Мы это делаем a priori, т.е. свя-
зывая автоматически два различных восприятия друг с другом. А
«отсутствующие» восприятия мы как бы заполняем нашими во-
ображаемыми представлениями. Даже не видя нижнюю сторону
стола или внутреннее содержание яйца, подчёркивает Коллинг-
вуд, мы можем представить себе их a prior?*. To же самое делает
в своей повседневной работе и историк. Он «дополняет» a priori
свои источники.
Историк вынужден делать это. Следуя законам a priori, он
может дополнять то, что отсутствует, предполагать то, что ис-
точник ему не называет, но что, однако, должно было бы быть в
реальности. Источник может и не упоминать ни дату рождения,
ни дату смерти исторической персоны, чьи деяния он подробно
описывает. Однако историк по этой причине не будет сомневать-
ся в том, что персона эта имеет как дату рождения, так и дату
смерти. Существование этих дат он предполагает с абсолютной
необходимостью, т.е. a priori.
Однако историк дополняет информацию источника, исходя
не только из принципов a priori, но и путём эмпирических ис-
следований. Если источник, например, называет армию против-
ника «громадной», но ничего не говорит о её численности, то
историк вполне в состоянии хотя и приблизительно, но вычис-
1 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 230.
60

лить количество солдат такой армии, которая для исследуемого
им общества могла бы считаться громадной. Для этого, конечно,
ему пришлось бы заняться изучением как демографического, так
и социально-экономического потенциала изучаемого им обще-
ства, но имея косвенные данные95 о нём, он может назвать вполне
реальную численность его «громадной» армии. Его вычисления
являются результатом его продуктивного воображения, без кото-
рого история была бы просто-напросто невозможна.
Но может ли историческая конструкция базироваться толь-
ко на силе исторического воображения? Не нуждается ли она в
каких-то «точках опоры», независимых от воображения истори-
ка? Коллингвуд ставит на проверку и этот тезис.
Допустим, говорит он, что созданная историком картина про-
шлого
«представляет собою некую сеть, сконструированную
в воображении, сеть, натянутую между определёнными
зафиксированными точками — предоставленными в его
распоряжении свидетельствами источников; и если этих
точек достаточно много, а нити, связывающие их, протя-
нуты с должной осторожностью, всегда на основе апри-
орного воображения и никогда — на произвольной фан-
тазии, то вся эта картина будет постоянно подтверждаться
имеющимися данными, а риск потери контакта с реально-
стью, которую она отражает, будет очень мал»96.
Но может ли подобное представление об исторической кон-
струкции быть верным? Коллингвуд считает, что нет. Он отверга-
ет и эту концепцию, потому что она, по его мнению, не учитывает
роли критического мышления в истории. Ведь любые опорные,
95 Косвенные данные — это данные, которые не имеют прямого отношения
к познавательной цели историка, т.е. являются суждениями, служащими для
доказательства других суждений. Необходимо заметить, что те данные, кото-
рые в одной познавательной ситуации являются косвенными, в другой познава-
тельной ситуации могут являться прямыми доказательствами.
96 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 231.
61

взятые из источников «точки» подобной сети не даны нам в гото-
вом виде, а сами являются если уж не продуктом исторического
воображения, то результатом исторической критики.
Таким образом, признаёт Коллингвуд, «в истории нет ни ав-
торитетов, ни исходных данных»97. То есть в истории нет таких
«точек опоры», на которые историк мог бы целиком и полностью
положиться. Целиком и полностью историк может положиться
только на самого себя. В конце концов он один отвечает как за
узловые точки своей концепции, так и за промежуточные свя-
зи между ними. Он один отвечает за весь анализ и за всю свою
концепцию прошлого. И «критерием истины, оправдывающим
его утверждения, никогда не служит тот факт, что их содержание
было дано ему источником»98.
Нам не остаётся ничего другого, как согласиться с мнени-
ем Коллингвуда, признав, что не источник определяет мышле-
ние историка, а «картина прошлого, принадлежащая историку
и представляющая собой продукт его априорного воображения,
определяет выбор источников в его работе»99.
4.3. Воображение в литературе и истории
Большую проблему Коллингвуд видит в том немаловажном
факте, что силой воображения обладает не только историк, но и
литератор. Коллингвуд осознаёт, что здесь возникает опасность
смешения исторической науки с литературой, потому что как
литератор, так и историк описывают картину недоступного нам
человеческого мира, используя близкие языковые средства —
образный человеческий язык. Однако разница между литера-
турным и историческим воображением состоит, по мнению Кол-
лингвуда, в том, «что картина, рисуемая историком, претендует
47 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 232.
1)8 Там же. С. 233.
1)1) Там же.
62

на истинность»100. А это значит, что она должна быть — и тут
Коллингвуд указывает на три отличительных момента истори-
ческой картины — 1) локализована во времени и пространстве,
2) не противоречить общей исторической картине, потому как
«имеется один исторический мир, и всё в нём должно находиться
в определённом отношении к чему-то другому» и 3) находиться в
особом отношении к тому, что мы называем историческим свиде-
тельством101. Выражаясь современным языком, научная картина
прошлого должна иметь реальные пространственно-временные
координаты, быть частью глобальной истории, находить своё
подтверждение в источниках. Только тогда она может претендо-
вать на научность.
Историк может ввести в своё исследование элементы, вы-
ражаясь словами Рикёра, «квазисобытий», т.е. мыслить их по
принципу «как если бы это действительно произошло». Подоб-
ная форма мышления играет важную роль в процессе понимания
прошлого, давая возможность историку воспринять его как «ква-
зиреальность»:
«Квази-имевшими место являются квази-события и квази-
персонажи вымышленных сюжетов. Причём под при-
крытием этой имитации существования вымысел может
«прощупывать» аспекты прожитой темпоральное™, чего
не может сделать реалистический рассказ»102.
Подобный вид гипотетического воображения в истории, ко-
торый можно назвать функциональным, применяется историком
также для того, чтобы удостовериться в гибкости своей концеп-
ции прошлого, сравнивая её с другими — (не)возможными — ва-
риантами развития прошлых событий. Однако историк, в отличие
от литератора, вводит в своё исследование нереальные элемен-
ты «квази-прошлого», чтобы понять реальное прошлое. То есть
фантазия и вымысел являются для него не целью, а средством
100 Там же. С. 234.
101 Там же. С. 234—235.
102 Рикёр П. Память, история, забвение. М., 2004. С. 369.
63

познания реального прошлого, так как он применяет их только
в качестве познавательного инструмента. Иначе дело обстоит
с литературой — последняя имеет право видеть в фантастиче-
ском изображении действительности не только средство, но и
легитимную цель её творчества. Подобное для историка никак не
допустимо.
Конечно, историк может поставить по отношению к опреде-
лённому прошлому вопрос, «а что, если бы...?»: Например, а что,
если бы из Петрограда 1917 года были бы выведены все военные
части? Разумеется, Временному правительству подобного осу-
ществить не удалось. Но для того историку и дана сила вообра-
жения, чтобы допустить нереальную возможность хода прошлых
событий, «проиграв» в уме все возможные варианты его разви-
тия. Кстати, такая работа с историческими гипотезами требует
от историка не только фундаментальных знаний прошлого, но и
гибкости ума, и необычайной силы воображения. Работающий с
гипотезами историк исходит из многовариантности историческо-
го развития, не исключая исторические возможности^ но учиты-
вая при этом, что речь идёт только о возможных вариантах раз-
вития прошлых событий. Не имея силы воображения, историк не
смог бы никогда реконструировать прошлое на основе гипотез-
ных интерпретаций, т.е. представить себе его многовариантно,
что, между прочим, абсолютно нетипично для литературного
описания действительности.
В литературном описании изложение событий носит сингу-
лярный характер. Писатель, как правило, не исследует множе-
ство вариантов случившегося, а он предлагает нам свой соб-
ственный вариант взгляда на действительность. Иначе историк.
Последний, как уже говорилось, «прощупывает» все возмож-
ные «квазиварианты» прошлого, допускает гипотезы и пред-
положения, упоминает не только своё, но и другие мнения,
преследуя одну цель — правдиво реконструировать картину
прошлой действительности. Но и писатель, хотя он и создаёт
не научный, а литературный образ действительности, пресле-
64

дует тождественную с историком цель, т.е. стремится адекватно
изобразить, понять и объяснить мир человека. При этом мысли
литератора являются не менее ценными, чем мысли историка.
Ведь литератор, также как и историк, творит и создаёт свой
образ действительности, а это значит, описывает её в границах
своих индивидуальных способностей, так что читателю в этом
случае предоставляется исключительная возможность, попасть
«через творение к творцу», т.е. увидеть в созданном историче-
ском или литературном образе действительности его конкрет-
ного автора.
Ницше нисколько не сомневался в том, что «...историю пи-
шет опытный и выдающийся. Кто не пережил чего-то большего
и высшего, чем все остальные, тот не сможет видеть в прошлом
ни великого, ни высокого»103. И несмотря на то что человек не
может охватить прошлое в целом, несмотря на то что исследова-
тельский результат любого историка не может быть окончатель-
ным104, историк способен осмыслить прошлое глобально. А гло-
бально мыслить его он может только потому, что ему a priori
дана идея глобальной и взаимосвязанной истории, которая, по
мнению Коллингвуда, служит ему «в качестве элемента струк-
туры его сознания».105 Эта идея, и тут мы опять вернёмся к Ри-
кёру, может присутствовать у историка как «регулятивная идея
в кантовском смысле»* или же как Гегелевская идея, в которой
«совпадает рациональное и реальное». Тогда «в первом случае
история должна стать всеобщей, всемирной; во втором случае
она является всемирной, всеобщей, как становление, порождаю-
щее в своём движении самоё себя»106.
103 «Also: Geschichte schreibt der Erfahrene und Uberlegene. Wer nicht einiges
groBer und hoher erlebt hat als alle, wird nichts GroBes und Hohes aus der Ver-
gangenheit zu deuten wissen». Nietzsche, Friedrich. Vom Nutzen und Nachtiel der
Historie fur das Leben. UnzeitgemaBe Betrachtungen. Zweites Stuck // Friedrich
Nietzsche. Werke in zwei Banden. (Hg. von Wolfgang Deninger). Essen, 1997.
104 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 236.
105 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. С. 237.
106 Рикёр П. Память, история, забвение. С. 425.
65

Подводя итоги анализу теории истории Коллингвуда, заме-
тим, что его определение «вся история — история мысли» имеет
для нас силу аксиомы. Ведь там, где нет человеческой мысли,
там нет и не может быть истории. История придаёт смысл даже
тому прошлому, которое действовало бессмысленно и неразумно,
оценивая его действия с нравственной и разумной точки зрения.
Истории никуда не уйти от человеческой мысли, она неотдели-
ма от неё. Вернее говоря, она сама есть мысль — только мысль,
ухваченная во времени, а точнее говоря, она есть время, ухвачен-
ное человеческой мыслью.

Глава 5
ИСТОРИК КАК ДЕТЕКТИВ
В этой главе мы займёмся теоретической рефлексией об
истории Марка Блока {Marc Block, 1886—1944). Марк Блок
является не только одним из главных представителей Школы
«Анналов»*, но и автором изданной уже после его трагической
смерти историко-теоретической работы «Апология истории или
ремесло историка». На русском языке работа эта была опубли-
кована, также как и «Идея истории» Коллингвуда, в 1980-х го-
дах. Возможно, что обе эти работы впервые заставили советских
историков задуматься об эпистемологических основах исто-
рического познания, т.е. о проблемах, которых с точки зрения
ортодоксального марксизма в истории и быть бы не должно. С
помощью образных метафор Блоку удалось образно обозначить
контуры главных тематических проблем исторической эписте-
мологии. Я имею в виду его образные сравнения источника со
«следом»* прошлого, научной истории — с «ремеслом», а са-
мого историка — с «детективом».
Характеризуя понятие источник, Блок сделал вскользь ко-
роткое, но наполненное глубоким смыслом замечание: «Что по-
нимаем мы под словом «источник» если не след, т.е. доступный
нашим чувствам знак, оставленный феноменом, который сам
по себе нам недоступен?»107 Позже, реагируя на эти слова Бло-
ка, Рикёр лаконично замечает, что «этим сказано всё, но загадка
остаётся...»108 Именно это, сделанное вскользь, замечание Блока
о характере «следа» прошлого и инициировало Рикёра основа-
тельно заняться исследованием этого понятия. К анализу Рикёра
107 Блок М. Апология истории или ремесло историка / пер. Е.М. Лысенко.
М.: Наука, 1986. С. 33.
108 Ricoeur PI. Zeit und Erzahlung. Band III: «Die erzahlte Zeit». Munchen,
1991.S 191.
67

мы ещё вернёмся. Сейчас же нас интересует вопрос о том, что
может быть общего между «ремеслом» и «историей»?
5.1. О «ремесле историка»
Также Блок ставит воспрос: «что такое история?» И даёт нам
на него следующий ответ: ««Наука о людях», — сказали (бы. —
А.Б.) мы. Это ещё очень расплывчато. Надо добавить: «о людях
во времени»»109. Но если история является наукой о «людях во
времени», то для неё граница между прошлым и настоящим
должна быть довольно подвижной. Она в действительности яв-
ляется таковой. Ведь история, по выражению Блока, открывает
«настоящее с помощью прошлого» и «прошлое с помощью на-
стоящего».
Некоторые загадки настоящего, касающиеся, например,
структуры современного сельского ландшафта, можно решить
только тогда, когда обратишься к прошлому, замечает Блок и до-
бавляет: «Незнание прошлого неизбежно приводит к непонима-
нию настоящего»110. Но, с другой стороны, также и оторванное
или изолированное от современности знание прошлого ничего
общего не имеет с действительной историей.
«Изолировавшись, каждый из специалистов сможет что-
то достичь лишь наполовину, даже в собственной обла-
сти; единственно подлинная история, возможная лишь
при взаимопомощи, — это всемирная история»111.
И тем не менее и это определение истории для Блока не окон-
чательное. «Ибо её предмет, в точном и последнем смысле, — со-
знание людей»112.
109 Блок М. Апология истории. С. 18.
110 Там же. С. 27.
111 Там же. С. 29.
112 Там же. С. 86.
68

Но необходимо выяснить, что имеет в виду Блок, называя
предметом истории сознание людей. Его определение сознания
носит, скорее, эмпирический характер, так как Блок считает, что
«отношения, завязывающиеся между людьми, взаимовлияния и
даже путаница, возникающая в их сознании, — они-то и состав-
ляют для истории подлинную действительность»113. В эмпири-
ческом сознании проявляет себя как рациональная, так и ирра-
циональная стороны человека. И понять эти обе стороны можно
только если попытаться войти в сознание действующего истори-
ческого актёра, попытаться понять совершённые им действия в
контексте его эпохи. Ведь в любом действии конкретного челове-
ка, считает Блок, проявляет себя и его эпоха, её этические нормы,
традиции, навыки и знания. Только ознакомившись с образцами
мышления прошедшей эпохи, историк сможет понять и характер
её социальных отношений.
Поэтому совет Блока историку, изучающему, например, от-
ношения между вассалом и сеньором, звучит следующим обра-
зом: «чтобы понять отношение средневекового вассала к своему
сеньору, вам придётся также ознакомиться с его отношением к
богу»114, так как религия и религиозные представления служили
средневековому человеку «образцом» отношений к другим лю-
дям.
В какой-то степени Блок следует здесь рекомендации Кол-
лингвуда, считающего, что для того, чтобы понять действия че-
ловека прошлого, надо пережить или повторить его мысли. Ко-
нечно, подобное повторение является чисто индивидуальным, к
тому же протекающим на личностном уровне, познавательным
актом. Но так как и в наше время коллективных исследований
исторический продукт остаётся продуктом индивидуальным, т.е.
продуктом, созданным мышлением конкретного историка, то его
деятельность, действительно, чем-то напоминает «ремесло».
Ведь историк, если воспринимать его в роли ремесленника,
лично ответственен за свой продукт, в котором собраны и си-
113 Там же.
114 Там же. С. 89.
69

стематизированы его личные мысли, его переживания, его пред-
ставления о прошлом. С другой стороны, качество этого продук-
та зависит от общих правил, установленных «цехом историков»,
требующего от исследователя добросовестного цитирования
оригиналов, чёткого и понятного стиля изложения собственных
мыслей, соблюдения логических структур в построении его тру-
да, историографической компетенции и т.д. Вполне понятно, что
не каждый историк-ремесленник в состоянии произвести исто-
рический шедевр, но каждый историк должен быть в состоянии
предоставить читателю качественный продукт, отвечающий тре-
бованиям его «цеха»115.
В этом смысле понятие «ремесло историка» очень точно от-
ражает специфику «исторического труда», демонстрируя, каким
образом в деятельности историка индивидуальный элемент гар-
монично сочетается с элементом коллективным, как инновация
здесь дополняет стандартизацию и какие контрольные механизмы
ведут к профессионализации исследовательской работы историка.
Тем не менее это понятие не в состоянии передать всю специфику
исторического познавательного акта. Для того чтобы понять, как
историк реконструирует прошлое, необходимо обратиться к дру-
гой, не менее удачной, метафоре Блока, сравнивающей деятель-
ность историка с работой криминального следователя.
5.2. Историк в роли детектива — детектив
в роли историка
Это вовсе не случайность, что Блок, описывая работу истори-
ка, прибегает к её образному сравнению с ролью детектива, «пы-
115 По этому поводу удачная мысль историка Арона Гуревича: «Как заметил
один учёный, "яичко золотое, а не простое снесла курочка Ряба, но отнюдь не
мощный научный институт". Однако распознать то, что снесено именно золо-
тое яичко, — привилегия коллектива, научной общественности, читателей».
Гуревич А. Исторический синтез и Школа «Анналов» // Директмедиа Пабли-
шинг,2007. С. 154.
70

тающегося восстановить картину преступления, при которой сам
он не присутствовал»116. По моему мнению, сравнение это явля-
ется очень удачным, потому что в нём оба актёра — как историк,
так и детектив — вынуждены реконструировать картину того
прошлого, которое ими не было воспринято, т.е. вынуждены ре-
конструировать её по оставшимся от него «следам». Детектив,
обыскивая комнату, в которой произошло преступление, обраща-
ет внимание на все детали, на все предметы, находящиеся в ней.
Его интересует абсолютно всё, что может дать ему хоть какую-то
информацию о преступлении — капли крови на стене, разорван-
ные клочки бумаги на полу, открытое окно, свидетельства оче-
видцев и т.д. Но подобному принципу следует также и историк,
который использует в своей работе как устные, так и письменные
свидетельства, как изобразительные, так и звуковые средства,
как материальные продукты, так и духовные «остатки» прошло-
го. Более того, для историка источником информации о прошлом
могут стать не только предметы, но и сами люди. Так, например,
пытаясь реконструировать образ жизни человека на ранних эта-
пах его истории, он обращается к исследованию тех племён и
народов, которые в труднодоступных местах нашей планеты со-
хранили их образ жизни. Также историка интересует «всё», что
может стать для него «источником» знаний о прошлом.
Общим элементом в деятельности как историка, так и следо-
вателя является также тот момент, что оба «реставратора прошло-
го» в своём мышлении как бы дополняют данное им, пытаясь ре-
конструировать полную картину своего прошлого, стремясь при
этом описать не только внешнюю сторону события, но и понять
внутреннюю мотивацию актёров прошлого. Ведь факты внешне-
го характера, как, например, данные о том, что преступник ис-
пользовал острый предмет, что жертва получила удар неожидан-
но и смерть наступила мгновенно, ничего ещё не могут сказать
следователю о внутренних мотивах совершённого преступления.
Следователя, кроме ответа на вопрос, как и кем было совершен-
116 Блок М. Апология истории. С. 30.
71

но преступление, интересует ещё и ответ на вопрос: почему оно
было совершено? А для этого следователь должен окунуться во
внутренний мир человеческих взаимоотношений, понять причи-
ны человеческих действий.
Точно такой же подход характерен и для историка, который,
получив из источника информацию о том, что войска противника
были приведены в боевую готовность и тут же начали военные
действия, не удовлетворяется знанием этих — внешних — фак-
тов, а задаётся вопросом «почему?». Каковы были причины нача-
ла военных действий, какие стратегические и тактические цели
преследовали воюющие стороны? Также историк может найти
ответы на свои вопросы, если он хорошо ознакомится с внутрен-
ним состоянием изучаемой им эпохи.
О необходимости познания внутренней стороны историче-
ских событий говорил и Коллингвуд, замечая, что акт историче-
ской реконструкции принципиально нацелен на познание вну-
тренней сути событий прошлого, проявляющей себя во внешних
действиях человека. Историк, стремясь реконструировать пол-
ную картину какого-то события прошлого, должен узнать не
только его внешние детали, но и понять его внутренние мотивы.
Блок добавляет к сказанному, что источник, являясь челове-
ческим продуктом, фиксирует лишь субъективные восприятия,
т.е. услышанное или увиденное, а «всё увиденное состоит на
добрую половину из увиденного другими»117. Это первая суще-
ственная трудность, характерная для процесса исторического по-
знания. Вторая трудность этого процесса заключается в том, что
«прошлое есть некая данность, которую уже ничто не властно
изменить. Однако изучение прошлого развивается, непрестанно
преображается и совершенствуется»118. Но можно ли при таких,
скажем мы, лабильных условиях восприятия прошлого познать
его объективно! Но почему и нет? Если криминальный следо-
ватель в состоянии раскрыть совершённое в прошлом престу-
117 Блок М. Апология истории. С. 31.
1|ХТамже. С. 33.
72

пление, то почему историк не может адекватно описать события
прошлого?
Однако мы должны учитывать, что, в отличие от следовате-
ля, историк ставит совершенно другие вопросы и ищет на них
свои собственные ответы. Если следователю достаточно дока-
зать, что какое-то преступление было совершено персоной «А»,
то для историка подобное доказательство ещё ничего в исто-
рии объяснить не может. Историк не может описать убийство
Троцкого так, как это делает криминальный следователь. Ведь
кроме вопроса — «кто совершил преступление?», — он должен
ещё в своём описании учесть и массу других факторов, которые
криминального следователя совершенно не интересуют. Так, на-
пример, анализируя это убийство, историк должен знать преды-
сторию личных отношений Троцкого и Сталина, хорошо пред-
ставлять себе политическую ситуацию того времени, а прежде
всего он должен воспринимать это событие не только под углом
его причин, но и в свете его исторических консеквенций, чего
следователю делать совершенно не нужно, так как последствия
совершённых в прошлом преступлений следователя принципи-
ально не интересуют.
Исторически понять определённое событие означает мыс-
лить его в исторических взаимосвязях, в контексте общего исто-
рического развития, учитывая как его причины, так и его по-
следствия. Здесь-то и лежит фундаментальная разница между
историком и криминальным следователем: преследуя одну и ту
же цель адекватного познания прошлого, историк стремится ви-
деть изучаемое им событие в более широких темпоральных и
пространственных рамках, чем следователь. Именно по этой при-
чине историка в таком событии, как убийство Троцкого, интере-
сует не только вопрос «кто убил Троцкого!», но и вопросы о том,
какие последствия это убийство имело на развитие международ-
ного коммунистического движения и на политическую ситуацию
в СССР? Подобные вопросы криминальный следователь никогда
ставить не будет. Кроме того, как мы уже отмечали, историку раз-
решено во время описания событий прошлого применять гипо-
73

тезы, допуская многовариантность в их интерпретации, чтобы,
говоря словами М Блока, «смелым броском мысли перенестись
во время, предшествовавшее этому событию, чтобы оценить его
шансы...»119 Но как раз-таки наличие гипотез, многовариантность
интерпретаций, учитывание других возможностей преступле-
ния для криминального следователя абсолютно нежелательно.
Следователь обязан дать и обосновать сингулярную интерпрета-
цию события прошлого, найти и назвать одного реального пре-
ступника, а не ссылаться на десять возможных кандидатов, по
возможности отказаться от гипотез и предположений. Историк
же должен учитывать другие мнения, рассматривать прошлое не
сингулярно, а гипотетически, задавая самые различные вопро-
сы своему источнику. «Ибо тексты или археологические наход-
ки, внешне даже самые ясные и податливые, говорят лишь тогда,
когда умеешь их спрашивать»120. Поэтому «всегда вначале —
пытливый дух»121, считает Марк Блок. Однако и «пытливый дух»
склонен часто судить о прошлом, но не понимать его.
5.3. «Не судить, а понимать»
Одной из самых сложных проблем, преследующих истори-
ка, является проблема сознательного искажения информации
автором источника. Именно по этой причине для историков-
специалистов существует целый ряд правил, обязывающих их
критически обходиться с их источниками, подвергать их как
внешней, так и внутренней критике. Ведь историка может вве-
сти в заблуждение не только преднамеренный обман, как, на-
пример, задним числом поставленная подпись в документе122, но
и искренняя вера автора источника, что его информация правди-
ва, хотя она таковой и не является. В том случае, когда источник
||с) Блок М. Апология истории. С. 71.
120 Там же. С. 38.
121 Там же. С. 39.
122 Там же. С. 54.
74

преднамеренно вводит читателя в заблуждение, он перестаёт
быть простым носителем информации о прошлом, а превраща-
ется в действующую фигуру настоящего, становясь его влия-
тельным фактором.
Автор источника может, конечно, и не искажать сознательно
прошлой реальности, но он может изобразить её в желаемом для
него свете, предлагая будущему читателю что-то вроде зритель-
ного коридора на описываемые им события прошлого. Поэтому
очень важно, чтобы историк занимал активную позицию по от-
ношению к своему источнику. Однако и занимая активную пози-
цию к нему, историк должен не судить, а стремиться понять его.
Ведь, как замечает Блок, историк склонен проявлять часто ни-
чем не обоснованную храбрость в своих суждениях о прошлом.
Но «вдали от гильотины, такая абсолютно безопасная храбрость
только смешна»123. Историку никак не обойтись без понимания
того, что он изучает, говорит Блок и подчёркивает, что «в наших
трудах царит и всё освещает одно слово «понять»»124.
Описывая прошлое, источник селектирует информацию, от-
сеивает и отбирает её. То же самое, надо сказать, делает и исто-
рик, который ищет, собирает и отбирает для себя нужную ин-
формацию, делая это теперь по отношению к источнику. Таким
образом, прошлое в историческом исследовании подвергается
довольно жёсткой селекции, оставаясь нам доступным только в
его отдельных частях, которые мы к тому же, используя терми-
ны и понятия источника, не всегда правильно понимаем. «Ибо,
к великому отчаянию историков, у людей не заведено всякий
раз, как они меняют обычаи, менять словарь»125. Поэтому, счи-
тает Блок, если историк наталкивается на понятия прошлого, то
он должен стремиться воспринимать их в контексте того време-
ни, в котором они возникли и существовали, так как термины
«становятся подлинными элементами нашего познания лишь
тогда, когда они сопоставлены с их окружением, снова помеще-
123 Там же. С. 81.
124 Там же. С. 82.
125 Там же. С. 22.
75

ны в обиход их эпохи, среды или автора...»126 Но, возможно, что
Блок упускает здесь что-то важное из виду. Ведь любая попытка
интерпретировать термины исторически предполагает хорошее
знание их современных значений. Потому что только с точки зре-
ния того, «чем» эти термины стали, можно понять, «чем» они
когда-то были, т.е. воспринимать их, по терминологии Дройзена,
как «ставшие таковыми» понятия. Человеческий язык является
богатым «источником» — если даже не сокровищницей — чело-
веческого прошлого.
В своих рассуждениях об исторической терминологии Блок
коснулся специфической проблемы языка историка, которая ста-
ла доминирующей темой теории исторического познания лишь
во второй половине XX столетия. Но сам факт, что проблема нар-
ративной организации прошлого заявляла о своём существовании
уже в середине XX столетия — кроме Блока, её коснулись также
Р. Коллингвуд и В. Беньямин {Walter Benjamin) — свидетельствует
о том, что её решение к тому времени уже вполне назрело.
126 Блок М. Апология истории. С. 95.
76

Глава 6
НАРРАТИВ В ИСТОРИИ
6.1. Нарративная организация прошлого
Большая заслуга в том, что проблема языка историка оказа-
лась в центре внимания и самих историков, принадлежит двум
американским философам Артуру Данто {Arthur С. Danto, род.
1924) иХейдену Уайту (Hayden White, род. 1928), которым уда-
лось инициировать дискуссию о нарративных проблемах истори-
ческой науки. С тех пор тема эта суверенно доминирует в исто-
рическом дискурсе.
Вначале Артур Данто презентовал научной общественности
своё мнение, что историк, рассказывая о прошлом, «организует»
его («рассказ и описывает и объясняет»127). Позже к нему при-
соединился и Хейден Уайт, заявивший, что мнение о том, что
современная историческая наука потеряла всякую связь с рито-
рикой и литературой, является ошибочным.
«Пока историки продолжают использовать обычные гра-
мотные речь и письмо, их репрезентация феноменов про-
шлого, равно как и мысли о них, останутся «литературны-
ми» — «поэтическими» и «риторическими» — отличными
от всего, что считается «научным» дискурсом»128.
Уайт придерживается также мнения, что историк, опираясь
на различные «объяснительные стратегии», как бы «оформляет»
историю литературными средствами.
127 «Eine Erzahlung beschreibt und erklart ineins». Danto A. Analytische Philo-
sophie der Geschichte. Frankfort am Main, 1980. S. 230.
128 Уайт X. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века.
Екатеринбург, 2002. С. 7.
77

После такого организованного «наступления» сторонников
нарративизма, историки не могли больше отрицать ключевой
роли языка в процессе реконструкции прошлого. Однако они и
не были готовы акцептировать без всяких возражений тезисы
«нарративистов», сводящие, по их мнению, проблемы познания
прошлого к проблеме языка и литературного стиля исторических
текстов, что и явилось поводом для серьёзной дискуссии о нар-
ративных принципах исторического познания. Эта дискуссия до
сих пор не окончена. Однако мы в состоянии подвести её про-
межуточные итоги. Главный результат этой дискуссии состоит в
том, что благодаря ей необходимость анализа как языка истори-
ка, так и литературных форм описания прошлого никем уже не
ставится под вопрос. Релевантность этой темы является для всех
бесспорной.
6.2. Структура «рассказывающего предложения»
В своей работе Analytic Philosophy of History (1965) Данто
обратился к прямому анализу исторических текстов, отличной
чертой которых являлся, по его мнению, тот факт, что они опи-
сывают то, чего (сейчас) нет, или то, что человеческому восприя-
тию недоступно. Но
«как раз по той причине, что у нас нет доступа к прошло-
му, мы и имеем историческую науку. История обязана сво-
им существованием только этому факту, который делает
её возможной, вместо того, чтобы сделать её невозможной
или даже ненужной»129.
Далее, рассуждает Данто, описывая прошлое, историки не
репродуцируют знания о нём, а организуют их. И эта органи-
l2'; «Gerade weil wir keinen direkten Zugang zur Vergangenheit besitzen, haben
wir die Geschichtswissenschaft. Geschichte verdankt ihre Existenz dieser Tatsache:
sie macht Geschichte erst moglich, anstatt unmoglich oder gar uberflussig». Danto
A. Analytische Philosophie der Geschichte. S. 157.
78

зация знаний прошлого протекает по определённой схеме130. Но
если исторические знания организуются историком, то они тогда
должны подчиняться каким-то общим стандартам или правилам,
которые должны бы их отличать от других видов человеческих
знаний. Данто и открывает одно важное правило, позволяю-
щее историку при описании прошлого использовать особый вид
нарративных конструкций — так называемые «рассказывающие
предложения».
«Их общий признак состоит в том, что они касаются как
минимум двух во временном отношении отдалённых друг
от друга событий, на которые они ссылаются, описывая
при этом только раннее событие»131.
По этой причине, кстати, Данто не относит «идеальную хро-
нику» к истории, потому что «идеальный хронист» не знает всех
последствий регистрируемых им событий. Хотя я не могу здесь
не упомянуть и замечания Вальтера Бенъямина о том, что «лето-
писец, повествующий о событиях, не различая их на великие и
малые, отдаёт дань истине, согласно которой ничто из единожды
происшедшего не может считаться потерянным для истории»132.
Летописец, по мнению Бенъямина, стоит ближе всех к истине,
потому что для него, как и для действительности, равноценно
всё, что в ней происходит. Возможно Беньямин и прав, требуя
одинакового отношения ко всем событиям прошлого, но подоб-
ная равноценность событий не позволила бы историку понять
их суть, так как он не смог бы организовать из них прошлое.
Ведь любая организация прошлого предполагает выделение или
обособление из общего потока случившегося лишь определён-
130 Danto A. Analytische Philosophic der Geschichte. S. 183.
131 «Ihr allegemeines Merkmal besteht darin, dass sie sich auf mindestens zwei
zeitlich voneinander getrennte Ereignisse beziehen, obwohl sie nur das fruhere der
beiden beschreiben..., auf die sie sich beziehen». Danto A. Analytische Philosophic
der Geschichte. S. 232.
132 Вальтер Б. О понятии истории // Новое литературное обозрение. 2000.
№46. С. 81.
79

ных элементов прошлого. Ещё более чётко по этому поводу вы-
сказался X. Баумгартнер {Hans-Michael Baumgartner), заметив,
что историческое повествование есть ни что иное, как «организа-
ция событий прошлого под углом специфических человеческих
интересов»133. Подобную «организацию прошлого» мы осущест-
вляем и в нашей повседневной жизни, заполняя, например, анке-
ту. В неё мы заносим далеко не все события собственного про-
шлого, а заполняем её «под углом определённых интересов».
И любой историк, описывая прошлое, «организует» его так-
же под углом определённых интересов. Однако историк, описы-
вая определённое событие прошлого, в отличие от хрониста, как
правило, хорошо знает, чем и как оно закончилось. Это далеко не
маловажный факт, потому что «всю правду об определённом со-
бытии можно узнать только позже, в случае, или часто даже, дол-
гое время спустя после того, когда оно закончилось. Подобное же
доступно только историкам»134, замечает по праву Данто.
Задумаемся о том, что все утверждения советских историков,
касающиеся факта образования СССР включали в себя — до того
момента, пока советская империя не развалилась, — не всю исто-
рическую правду об этом событии. Полный смысл случившегося
в 1922 году (образование СССР) удалось понять лишь тогда, ког-
да стали известны и его «окончательные последствия» (развал
СССР), т.е. не ранее начала 1990-х годов. Хотя слово «оконча-
тельные» имеет здесь, конечно, относительный характер.
Специфика исторического познавательного акта и заключа-
ется в том, что историк начинает понимать причины прошлых
событий только тогда, когда ему известны их последствия. То
есть в историческом познавательном акте причины и послед-
m «Das Erzahlen von Geschichten ist ein Organisieren vergangener Ereignisse
unter spezifisch menschlichen Interessen». Baumgartner H.-M. Kontinuitat und Ge-
schichte. Zur Kritik und Metakritik der historischen Vernunft. Frankfurt am Main,
1997. S. 273.
134 «Die ganze Wahrheit iiber ein Ereignis kann erst im Nachhinein, und ge-
legentlich nur lange nachdem ein Ereignis stattgefunden hat, gewuBt werden, und
diesen Teil der Geschichte zu erzahlen, obliegt einzig den Historikern». Danto A.
Analytische Philosophic der Geschichte. S. 245.
80

ствия исторических событий узнаются практически одновремен-
но. Вся аргументация Данто и строится на этой идее. В истори-
ческом рассказе связываются в одну логическую структуру два
различных, скажем так, «мини-события», которые, следуя друг за
другом, образуют само «историческое событие». Если мы раннее
событие обозначим как С-1, а позднее как С-2, то полный смысл
события С-1 мы можем узнать и описать только тогда, когда со-
вершится событие С-2. А логически «связать» в одном расска-
зывающем предложении два «мини-события» мы можем лишь
тогда, когда оба события станут реальностью. Поэтому утверж-
дать, что «автор Капитала родился в 1818 году», можно было
только в тот момент, когда на свет появился не только Маркс, но
и его главный труд — «Капитал». По этой причине предложение
«только что родился автор Капитала» не может никак являть-
ся историческим высказыванием, потому что в нём отсутствует
временная дистанция между двумя «мини-событиями» — рож-
дением Маркса и публикацией его работы.
Данто замечает в этой связи, что ответ на вопрос, является ли
какое-то высказывание правдивым или ложным, зависит, в прин-
ципе, от того момента времени, в который оно было сделано:
«Возможно, что от конкретного момента высказывания и зависит
вся разница между правдой и ложью...»135 Поэтому в историче-
ском рассказе фактор времени играет довольно большую, если не
решающую, роль. И вопрос о том, «когда» или «в какой момент»
в рассказе связываются два определённых события, является для
исторической конструкции действительно ключевым.
Реконструируя определённое прошлое, историк отбирает из
общего потока случившегося только те элементы, которые необ-
ходимы для его организации. Поэтому далеко не всё, что действи-
тельно произошло в прошлом, попадает автоматически в рассказ
о нём. Последний должен нести в себе определённый смысл.
Этот смысл создаётся историком, но и не только им. Также наши
135 «tatsachlich macht der Zeitpunkt der AuBerung hier womoglich den ganzen
Unterschied zwischen Wahr und Falsch aus». Danto A. Analytische Philosophie der
Geschichte. S. 317.
81

повседневные рассказы и истории содержат в себе всегда опре-
делённый смысл. Если мы начинаем наш рассказ с того факта,
что вчера у соседей очень громко играла музыка, то слушатель
ожидает от нас соответствующего продолжения этого расска-
за, в котором или соседи, или же их музыка должны сыграть
определённую роль. Иначе не было бы и смысла начинать свой
рассказ именно этим предложением. Ведь «вчера» у рассказчика
произошли, без сомнения, и другие события, но он, начиная свой
рассказ с упоминания именно этих событий, преследует цель
сказать, сообщить или объяснить что-то, связанное с ними. Рас-
сказ есть логическая конструкция, несущая в себе определённый
смысл. И его мы, даже не замечая этого, ищем инстинктивно, пы-
таясь связать «по смыслу» даже случайно услышанные обрывки
чужой речи — «выключился свет», «упала с полки книга», «раз-
дался крик». Но не имея представления о целом случившегося,
мы не в состоянии понять случайно услышанные фразы и пред-
ложения о нём. Последние станут нам лишь тогда понятны, когда
мы воспримем их в рамках определённого целого, т.е. в рамках
исторического рассказа, который и придаёт смысл отдельным
предложениям. Вернее говоря, в рассказе отдельные предложе-
ния и фразы перестают быть «отдельными», так как все пред-
ложения рассказа взаимосвязаны и образуют собой одну логиче-
скую структуру. Исторический рассказ есть форма, придающая
прошлому смысл.
Стремление человека к поиску смысла дано ему a priori. По-
этому эмпирическим путём смысл обосновать никак нельзя. Вер-
нее говоря, мы можем эмпирически обосновать отдельные смыс-
лы, но не смысл как таковой, потому что смысл не лежит в самом
событии, а он конституируется вместе с рассказом. Нарративная
конструкция является необходимой предпосылкой, позволяющей
понять смысл или «дать смысл» определённому прошлому. При
этом одно и то же событие прошлого может являться элементом
самых различных исторических конструкций, т.е. нести в себе
самые различные смыслы: «Возможно, что прошлое не меняется,
но зато меняются способы, с помощью которых мы это прошлое
82

организуем и структурируем»136, замечает Цанто. Историческое
событие может иметь различные смыслы, т.е. интерпретировать-
ся в самых различных исторических взаимосвязях, но оно не
должно быть лишено смысла, так как лишённое смысла событие
не может быть историческим событием.
Таким образом, прошлое становится для нас прошлым, если
оно приобретает конкретный смысл, т.е. становится частью исто-
рической реконструкции или элементом исторического расска-
за. И те события, которые остались за пределами исторических
реконструкций, которые не были включены в исторический рас-
сказ, не могут быть для нас историческими. Потому что, как это
замечает Баумгартнер, события не становятся историческими
по той причине, что они были совершены в прошлом, а истори-
ческими они становятся только по той причине, что они приняли
нарративный образ, т.е. оказались элементами нарративной (ло-
гической) конструкции137.
Итак, благодаря Данто, мы выяснили, что история есть
нарративная конструкция, которую образуют рассказывающие
предложения, описывающие законченные процессы прошлого,
и связывающие как в темпоральном, так и в каузальном отно-
шении как минимум два различных события прошлого в одну
смысловую конструкцию. Это первый момент, характеризую-
щий исторический нарратив. Второй момент связан с тем, что
смысл любого исторического события мы можем понять только
тогда, когда мы узнаем его будущее, так как «пока и до тех пор
будущее для нас является открытым, акты прошлого закрыть
нельзя»138.
136 «Die Vergangenheit verandert sich vielleicht nicht, wohl aber die Weise, in
der wir sie organisieren und strukturieren». Danto A. Analytische Philosophie der
Geschichte. S. 268.
137 Baumgartner H.-M. Kontinuitat und Geschichte. Zur Kritik und Metakritik
der historischen Vernunft. S. 281.
138 «Solange und insofern die Zukunft often ist, sind die Akten tiber die Vergan-
genheit nicht zu schlieBen». Baumgartner H.-M. Kontinuitat und Geschichte. Zur
Kritik und Metakritik der historischen Vernunft. S. 284.
83

6.3. Об историческом конструктивизме
В отличие от Данто, X. Уайт, характеризуя принципы исто-
рического конструктивизма139, прибегает к литературным об-
разам описания прошлого, утверждая, что историк при его ре-
конструкции прошлого использует определённые, необходимые
для «оформления» и «префигурации исследовательского поля»
шаблоны и «объяснительные стратегии». При этом Уайт указал
на четыре применяемые историком «архитипические сюжетные
структуры» (романс, трагедия, комедия и сатира)140 реконструк-
ции прошлого.
Все мы знаем, говорит он, что «Римская империя», «феода-
лизм», «Французская революция» или «Наполеон» имели место
в истории, но «одно дело считать, что сущность когда-то была,
и совсем другое — конституировать её как возможный объект
специфического типа»141. Уайта интересует именно художе-
ственный аспект историографии и применяемый ею литератур-
ный стиль обрамления рассказов о прошлом. Но не создаёт ли
тогда историк нечто вроде исторического портрета прошлого?
Именно такого мнения и придерживается Рикёр, видевший в
феноменах истории средство презентации или репрезентации*
прошлого. При этом Рикёр считает, что «портрет, поскольку
он является интерпретацией или, я бы лучше сказал, поиском
пч Уайт видит прямую связь между открытыми им литературными форма-
ми описания прошлого (story) и идеей «конструктивного воображения» Кол-
лингвуда. См. White H. Auch Klio dichtet oder die Fikton des Faktischen. Stuttgart,
1991. S. 81. Заметим, однако, что Коллингвуд стремился открыть вовсе не общие
моменты между литературой и историей, а, скорее, указать на дифференции,
которые существуют между ними. Я не уверен, что Колллингвуд поддержал бы
предпринятую Уайтом попытку отождествления литературного и историче-
ского рассказа.
140 Уайт X. Метаистория. С. 491—492.
Ы| Уайт X. Метаистория. СП.
84

правды путём интерпретации, не есть копия»142. Он не столько
изображает, сколько отражает прошлое, мысли и представле-
ния художника о нём. «Портрет истории» имеет нарративную
форму, он является рассказом, описанием или изложением, так
что всё,
«что мы узнаём о прошлом, даётся нам только в рассказе.
О прошлом невозможно говорить 'реалистически', а толь-
ко 'метафорически'. Метафора не отображает прошлую
реальность, а представляет её, лучше сказать, она презен-
тирует её»143,
добавляет к сказанному Гёртц.
Но признание вышеназванного факта означает, что не толь-
ко метафора изображает действительность, но и действитель-
ность выражает себя в метафоре или метафорически. Исходя
из этой точки зрения, невозможно больше в конструктивизме
видеть лишь проявления чистого субъективизма или волюнта-
ризма, так как человек, конструируя действительность, познаёт
её таким образом. Отсюда также следует, что, критикуя кон-
структивизм, его противники критикуют, по сути, не конструк-
тивизм как таковой, а способность человека конструктивно
обходиться со своей действительностью. Но человек конструи-
рует прошлое лишь потому, что он «по другому» познать его
не может. Других возможностей для познания прошлого у него
просто нет. К тому же, по мнению Гёртца, историк реконструи-
142 «Ein Bildnis ist keine Kopie, insofern es eine Interpretation oder, wie ich lie-
ber sagen wiirde, eine Suche nach der Wahrheit mittels Interpretation ist». Ricoer P.
Das Ratsel der Vergangenheit. Erinnern-Vergessen-Verzeihen. Essen, 2000. С 39
143 «Was wir von der Vergangenheit erfahren, wird von Erzahlungen ver-
mittelt. Uber die Vergangenheit lasst sich nicht "realistisch" reden, sondern
nur "metaphorisch". Die Metapher bildet die vergangene Realitat nicht ab,
sie reprasentiert sie, besser noch, sie prasentiert sie». Goertz H.-J. Unsichere
Geschichte. Stuttgart, 2001. S. 33.
85

рует вовсе не само прошлое, а он организует свои опыт про-
шлого:
«позиция конструктивистов по отношению к действитель-
ности сама по себе скромна: Они конструируют мир соб-
ственного опыта, а не действительность саму по себе»144.
И как считает Уайт, главная функция конструктивизма со-
стоит в том, что он «сводит время действия к времени повество-
вания фактов»145. Именно в этом акте «сведения времени к фак-
там» и скрыта суть конструктивистской историографии.
Говоря об исторических конструкциях, надо также отметить,
что человеческие (ре)конструкции несут в себе не только опреде-
лённый смысл, но они также включают в себя эмоции и чувства
человека. Человеческая история не лишена эмоций, а не лишена
она их только по той причине, что и человеческое прошлое не
лишено их.
6.4. Об эмоциональной перспективе видения
прошлого
Уайт видит в историческом повествовании своего рода «по-
этическую конструкцию», служащую пониманию / объяснению
мира. Но человек может описывать мир не только поэтически,
но и объяснять его с помощью, например, математических или
химических формул. Последние, однако, не вызывают у человека
никаких эмоций или чувств. Другое дело история! Историческое
повествование содержит в себе человеческие чувства, выражая
их в скрытой или открытой форме. Исключить чувства из исто-
рии также невозможно, как невозможно исключить их из челове-
ческого прошлого. Было бы очень странно, если бы человек вос-
144 «Die Konstruktivisten nehmen eine bescheidene Hatung gegenuber der Wir-
klichkeit an sich an. Sie konstruieren ihre Erfahrungswelt, aber nicht die Wirklich-
keit an sich». Goertz H.-J. Unsichere Geschichte. S. 112.
145 Уайт X. Метаистория. С. 13.
86

принимал преступления прошлого без всяких чувств и эмоций,
относясь к ним равнодушно146. История, являясь человеческим
феноменом, с необходимостью включает в себя человеческие
чувства и эмоции.
Историк воспринимает прошлое всегда в определённой эмо-
циональной перспективе: «Для того чтобы трагическую ситуа-
цию превратить в комическую, историку достаточно сменить
перспективу своего пункта наблюдения или же изменить даль-
ность своего взгляда».147 Но «никакое историческое событие
само по себе не является трагичным', его можно только видеть
таким из определённой перспективы»148, утверждает Уайт. В
конце-концов это решение одного историка, как он «видит» или
описывает событие прошлого. Он один придаёт этому прошлому
определённую нарративную «форму», дающую читателю воз-
можность не только понимать, но и воспринимать прошлое на
идентичной с ним основе.
Именно этот момент, подчёркивающий идентичность челове-
ческих структур понимания прошлого, очень важен для Уайта.
Разумеется, историк определяет сам свою «стратегию видения»
событий прошлого, но он и «разделяет со своими читателями
общие представления о формах, которые должны принимать
важные человеческие ситуации»149. То есть историк, излагая про-
шлое в возможных границах его «стратегического видения» или
146 Один из немецких профессоров-историков заявил мне однажды, что
история должна стремиться к объективности и потому быть независимой от
морали, забывая, что человеческая жизнь, независимо от того, идёт ли речь о
прошлой или настоящей жизни, принципиально должна подчиняться законам
морали. Фактор времени в этом случае никакой роли не играет.
147 «Urn eine tragische Situation in eine komische zu verwandeln, braucht der
Historiker nur eine Perspektive zu wechseln oder die Reichweite seines Blickes zu
andern». White H. Auch Klio dichtet oder die Fikton des Faktischen. Stuttgart, 1991.
S. 106.
148 «So ist z. B. kein historisches Ereignis an sich tragisch; man kann so sehen
aus einer bestimmten Perspektive». White H. Auch Klio dichtet. S. 104.
149 «Der Historiker teilt mit seinen Lesern allgemeine Vorstellungen von den
Formen, die signifikante menschliche Situationen annehmen mussen». White H. Auch
Klio dichtet. S. 106.
87

в границах «возможных систем» его интерпретаций, например,
как романс, комедию, трагедию или сатиру и исходя из опреде-
лённых идеологических предпосылок и конкретных форм его
описания150, предполагает, что эти формы описания прошлого
«разделяет» и его читатель, что они понятны и доступны ему.
Прошлое получает конкретный смысл только с помощью общих
форм его описания. Но не только историк придаёт смысл про-
шлому, но и созданные им истории придают смысл нашей со-
временной жизни. Таким образом, в смысле прошлого настоящее
открывает свой собственный смысл.
Однако, как замечает Уайт, несмотря на то что истории при-
дают смысл нашей жизни, мы не живём в них151. Истории имеют
для нас, скорее, посредническую функцию, которая позволяет
нам говорить об историческом рассказе как метафоре: «Как сим-
волическая структура, исторический рассказ репродуцирует не
исторические события, которые он описывает, а говорит нам, в
каком направлении мы их должны мыслить, заряжая наши раз-
думья различной эмоциональной валентностью»152.
Но хорошо понимая, что историк может описывать события
прошлого в различной перспективе — как в иронической, так в ко-
мической, а также сатирической, — мы вовсе не обязаны воспри-
нимать прошлое в той эмоциональной перспективе, которую нам
предлагает историк, а мы имеем свободу определять свою соб-
ственную перспективу видения прошлого. Однако и эта свобода,
как и человеческая свобода вообще, не является неконтролируе-
мой и безграничной, а она есть свобода, основанная на принципе
необходимости. Ведь лишь только по той причине, что историче-
ское событие осталось в прошлом, оно не может быть «освобож-
дено» от необходимости своей нравственной оценки. Но оцен-
150 Подробнее: White H. Audi Klio dichtet. S. 93.
151 White H. Auch Klio dichtet. S. 111.
152 ,
'■ «Als eine symbolische Struktur reproduziert die historische Erzahlung nicht
die Ereignisse, die sie beschreibt; sie sagt uns, in welche Richtung wir iiber die
Ereignisse denken sollen und ladt unser Nachdenken iiber die Geschehenisse mit
verschiedenen emotionalen Valenzen auf». White H. Auch Klio dichtet. S. 112.
88

ка эта содержится не в самом событии прошлого — прошлое
как таковое в себе её содержать не может, — а она содержится в
рассказе о нём, который не только нарративно организует, но и
нравственно оценивает прошлое. По этой причине исторический
рассказ всегда несёт в себе не только определённый смысл, но и
определённую нравственную оценку прошлого, которое человек
воспринимает «в горизонте» своих этических норм и ценностей.
Видеть историю в горизонте означает воспринимать её не только
под углом накопленного человеческого опыта, но и с точки зре-
ния своих моральных принципов и ценностей.

Глава 7
Р. КОЗЕЛЛЕК О ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ГОРИЗОНТАХ
ВОСПРИЯТИЯ ПРОШЛОГО
Имя Райнхарда Козеллека {Reinhart Koselleck, 1923 —
2006) известно в Германии, пожалуй, каждому историку и не
в последнюю очередь благодаря опубликованной в известном
лексиконе к истории общественно-политического языка Гер-
мании его статье о понятии Historie, соавтором которой он
является153. Эта инновативная, насыщенная громадным ко-
личеством ссылок, имён и цитат работа содержит в сжатом
виде огромный потенциал информации, включая в себя как
элементы философской, так и исторической рефлексии о по-
нятии истории. Я ограничусь здесь лишь анализом введения
к этой статье, настоятельно пожелав читателю ознакомиться с
ней полностью.
7.1. Понятия «Geschichte / Historie»
Козеллек воспринимает понятие история в его динамичном
развитии, всегда рассматривая его в исторически обусловленном
контексте, т.е. у Козеллека нет безвременного понятия истории.
Но из всех значений этого понятия он выделяет его современную
интерпретацию, сформировавшуюся, по его мнению, лишь в
конце XVIII столетия, когда понятие истории вышло за пределы
простого рассказа, за рамки «только науки истории», охватив со-
бою как прошлое, так и будущее, став своего рода «регулятивной
l5' Koselleck R. Geschichte, Historie II Geschichtliche Grundbegriffe. Histo-
risches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland / Hg.: O. Brunner,
W. Conze, R. Koselleck. Bd. 2. Stuttgart, 1975. S. 593—718.
90

идеей»* всего собранного и собираемого человечеством опыта154,
став «коллективным сингуляром» (Kollektivsingular), включаю-
щим в себя не только «историю как событие», но и «историю как
историческое свидетельство, как исторический рассказ и истори-
ческую науку»155.
В её последнем значении Historie (история), по мнению Ко-
зеллека, являлась древним открытием европейской культуры.
Однако осознание того факта, «что в истории речь идет не только
как истории «о чём-то», но и истории как таковой или «самой
истории» — есть новая современная формулировка, которая из
старого значения этого слова накануне французской революции
сделало из него центральное понятие политического и социаль-
ного языка»156.
Уже древняя формулировка истории включала в себя мно-
жество значений — история была и событием и рассказом о
нём, судьбой и известием о ней, провидением и знаком о нём,
она воспринималась как образцово собранное знание для «бла-
гочестивой и справедливой, умной или даже мудрой жизни»157.
Но совершенно новым в ней с конца XVIII века было то, что
она стала теперь охватывать «сплетение всех социально-
политических отношений на всей земле и во всех временных
154 «Vergangenheit und Zukunft zugleich erfassend, wurde ,die Geschichte' zu
einem regulativen Begriff fur alle gemachte und noch zu machende Erfahrung. Der
Ausdruck reicht seitdem weit uber den Bereich blofier Erzahlung und historischer
Wissenschaft hinaus». Koselleck R. Geschichte, Historie. S. 593.
155 Koselleck R. Geschichte, Historie. S. 647.
156 «DaB es in der Geschichte um ,Geschichte selber' geht und nicht um eine
Geschichte von etwas, ist eine moderne, eine neuzeitliche Formulierung. Erst dam it,
kurz vor der Franzosischen Revolution, wird das alte Gebrauchswort zu einem
zentralen Begriff der politischen und sozialen Sprache». Koselleck R. Geschichte,
Historie. S. 594.
157 «die Geschichte als Ereignis und dessen Erzahlung, als Schicksal und als
Kunde dariiber, als Vorsehung und Zeichen davon, alles Wissen der Historie als
Beispielsammlung fur ein frommes und gerechtes, fur ein kluges oder gar weises
Leben». Там же. S. 594.
91

пространствах»158. Благодаря этому универсальному понима-
нию история приобрела совершенно новые значения, которые
раньше с этим понятием никто никогда вообще не связывал:
история стала восприниматься как процесс, прогресс, развитие
или закономерность, т.е. «история стала всеобъемлющим поня-
тием, обозначающим движение»159. Разумеется, что под движе-
нием здесь понимаются основанные на принципе человеческой
свободы изменения социального характера, обусловленные
действиями и поступками человека. Подобная интерпретация
понятия истории открыла новые перспективы в восприятии
прошлого: «История стала понятием, включающим в себя дей-
ствие, акцию»160, а это означает, что она стала контролируемой,
т.е. «планируемой», «производимой» или «делаемой» {«planbar,
produzierbar, machbar»).
Вместе с новым пониманием прошлого для человека откры-
лась и новая перспектива его будущего. Ведь история теперь
включала в себя не только опыт прошлого, но она открыла че-
ловеку определённые «горизонты ожидания», т.е. горизонты его
будущего. Таким образом, для человека оказалось возможным
«пространство опыта» (прошлое) воспринимать в «горизонте
ожидания» (будущего)161. Прошлое было теперь неотделимо от
будущего, как, впрочем, и будущее от прошлого. В эпистемоло-
гическом отношении оба эти понятия образовали единую, зави-
симую от настоящего, категорию. Именно настоящее являлось
тем временным пространством, где зарождалось будущее и фор-
мировалось прошлое.
С точки зрения теории Козеллека, история не могла боль-
ше восприниматься как наука, занимающаяся только изучением
158 «DaB das gesamte politisch-soziale Beziehungsgeflecht auf dieser Erde in
alien seinen zeitlichen Erstreckungen als 'Geschichte' begriffen wird, ist dagegen
neu». Там же. S. 594.
154 «'Geschichte' wird zu einem umfassenden Bewegungsbegriff». Там же.
S. 594.
160 «Aus 'Geschichte' wird auch ein Aktionsbegriff». Там же. S. 594.
lfil Для этих понятий Козеллек применяет следующие немецкие выражения
«Erfahrungsraum» и «Erwartungshorizont».
92

прошлого. Подобное определение истории ограничивало бы её
возможности и её потенциал. Козеллек видел в истории вневре-
менную категорию, включающую в себя разнообразные аспекты
человеческой действительности — как действие и знание, так
время и пространство, как свободу и необходимость, так опыт и
ожидание.
Именно с конца XVIII века стала возможной история как
таковая, которая вовсе не отменила отдельные единичные исто-
рии, а охватила их одним понятием. Истории как таковой «в
пространственном отношении соответствует мировая история»,
во временном отношении ей соответствует тема человеческо-
го прогресса, «которая приобрела смысл и значение вместе с
историей»162. Это означало, что вместе с идеей прогресса челове-
ческому пониманию стали доступны такие структурные призна-
ки истории, как «одновременность неодновременного» или же
«неодновременность одновременного»163 исторического разви-
тия, которые принесли с собой элемент напряжения в историю,
позволив увидеть в ней как замедление, так и ускорение, как уни-
фикацию, так и отклонения. Все эти факторы в их совокупности
привели к историзации самого понятия времени, которое
«стало многослойным понятием, воспринимающимся не
как понятие, данное природой, а как результат человече-
ских рук, человеческого действия, человеческой культуры
и, прежде всего, человеческой техники»164.
Такого широкого понимания истории как взаимодействия
самых различных факторов человеческой действительности до
162 «Ihr korrespondiert raumlich die eine Weltgeschichte. Zeitlich entsprich ihr
die Einmaligkeit des Fortschritts, der erst mit der ,Geschichte' zugleich auf seinen
Begriff gebracht wurde...». Koselleck R. Geschichte, Historie. S. 594.
163 Немецкие обозначения для этих понятий: «Gleichzeitigkeit von Ungleich-
zeitigem» и «Ungleichzeitigkeit von Gleichzeitigem».
164 «Die Zeit wird mehrschichtig, nicht mehr nur als naturgegeben erfahren,
sondern als Vollzugsweise und Ergebnis menschlichen Handelns, menschlicher
Kultur und vor allem menschlicher Technik». Koselleck R. Geschichte, Historie.
S. 595.
93

этого не знала и сама история. Результаты её саморефлексии,
презентированные Козеллеком, оказались неожиданными и для
неё самой. Метатеоретический анализ Козеллека революциони-
зировал историю, превратив её в «легитимирующее понятие»
современности. С тех пор история стала «как дискуссионным,
так и ключевым понятием нашего социально-политического
языка», сконцентрировав в себе как опыт, так и ожидание Но-
вого времени, выйдя далеко за границы одного её научного при-
менения165.
7.2. Прошлое в горизонте человеческого опыта
Если в методологическом отношении цель истории — по-
иск, то в познавательном отношении цель её лежит в собирании
опыта. История есть одновременно и «поиск», и «опыт», счита-
ет Козеллек. По его мнению, оба этих процесса обусловливают,
зависят и предопределяют друг друга166: «Не может быть ника-
кого сомнения в том, что методологически окаймлённая исто-
рия и сама приобрела вес независимого и влиятельного фактора
действительности»167.
Почему, однако, Козеллек связывает немецкие понятия опыт
или приобретение опыта (Erfahrung и Erfahrungsgewinn) с по-
нятием истории? Дело в том, что переведённое на русский язык
понятие опыт воспринимается нами несколько иначе, чем не-
мецкое «Erfahrung» (опыт). Мы должны учитывать, что «Er-
fahrung» происходит от нем. «erfahren» (узнать). «Узнанное»
И)5 «'Geschichte' greift als Legitimationsbegriff weit uber seine wissenschaft-
liche Verwendung hinaus. Er hat die neuzeitlichen Erfahrungen und Hoffnungen in
einem Wort gebiindelt, das seitdem zum Streit- und Schlagwort unserer politisch-
sozialen Sprache werden konnte». Там же. S. 595.
166 Koselleck R. Zeitschichten. Studien zur Historik. Frankfurt am Main, 2003.
S. 30.
U)7 «...dass eine methodisch eingefasste Geschichtserfahrung selber zu einem
unabhangigen Wirkungsfaktor mit groBen Wirkungen aufruckt». Koselleck R.
Zeitschichten. Studien zur Historik. 31.
94

же есть и «осознанное», потому и «действительное», говорит
Козеллек и добавляет, что таким образом «узнанное» или «дей-
ствительное» выдвигается на передний план, становясь в оп-
позицию к «только мыслимому»168. История познаёт действи-
тельное «опытным» (в значении немецкого слова «erfahren»)
путём. Причём немецкое «erfahren» включает в себя как «опыт-
ное восприятие», так и «продуктивное исследование» и пере-
живание действительности, т.е. разнообразный опыт — опыт
«как всеохватывающее единство воспринятой опытным пу-
тём действительности и продуктивное познание и пересмотр
этой пережитой действительности»169. Современное понятие
истории, по мнению Козеллека, впитало в себя все эти оттен-
ки «старого» значения немецкого понятия опыт, а с ним так-
же и древнегреческое понимание истории как «разведывания»
и «исследования»170. Кстати, «старое» понимание этого слова
Козеллек находит в словаре немецкого языка братьев Гримм.
Замечу, что понятийный анализ истории имеет для Козеллека
чрезвычайно большое значение. Козеллек не принимает исто-
рические термины как неизменные или «данные» историку по-
нятия, а он воспринимает их как динамично развивающиеся во
времени категории.
Не сомневаясь в том, что историческая наука обогащает чело-
веческий опыт, Козеллек замечает, что и сама история как наука
возможна лишь в рамках накопленного человеком опыта: «Исто-
рическая наука образует через все времена и эпохи своё про-
странство опыта собранных ею знаний, которое, однако, время
168 «Das so «erfahrene» ist das «wirkliche» und ruckt zu Opposition zu dem «nur
gedachtem» ». Koselleck R. Zeitschichten. Studien zur Historik. S. 29.
169 Die Erfahrung als «die umgreifende Einheit der rezeptiven Erfahung der
Wirklichkeit und der produktiven Erkundung und Uberpriifung dieser erlebten Wirk-
lichkeit». Там же. S. 29.
170 «In diesem Sinne hat der moderne Begriff «Geschichte» die alte «Er-
fahrung» in sich aufgehoben — und damit auch die griechische «Historie» als
Erkunden und Erforschen». Koselleck R. Zeitschichten. Studien zur Historik.
S. 30.
95

от времени ставится под вопрос, требуя своей переоценки»'71 —
переоценки, которая, опять же, возможна только с точки зрения
нового, накопленного настоящим опыта.
Козеллек указывает на три возможности приобретения опыта
через историю — 1) когда совершенно новый опыт к человеку
приходит неожиданно, или же 2) когда опыт повторяется и че-
ловек узнаёт ещё раз то же самое, что ему уже было известно,
или же 3) когда опыт совершается медленными, незаметными
толчками, охватывая различные поколения людей и устоявшиеся
структруры общественных систем. Подобный, касающийся си-
стемных изменений опыт, можно собрать, по мнению Козеллека,
только в исторической ретроспективе172.
Источники фиксируют человеческий опыт, но они фиксируют
только опыт «первого порядка», который позже перерабатывает-
ся историком. Ведь историк получает опыт не в готовом виде, а
в результате научного поиска, применяя критические методы ис-
следования прошлого. Но там, где начинается систематический
поиск, там выкристаллизовывается также и определённая мето-
дика. Она выделяется, по словам Козеллека, тем, что «пережива-
ет причины, сделавшие её применение необходимыми». После её
многократного применения она формализируется, отделяется от
своих первоначальных условий, становится независимой и уни-
версально применяемой'73.
171 «Die Geschichtswissenschaft bildet uber alle Zeiten hinweg, einen Er-
fahrungsraum gemeinsamen Wissens, das immer wieder in Frage gestellt, immer
wieder neu durchdacht sein will». Koselleck R. Zeitschichten. Studien zur Historik.
S. 225.
172 «Immer handelt es sich dann, grob gesagt, urn einen Personen und Generatio
nen ubergreifenden Systemwandel, der nur ruckblickend durch die geschichtliche
Reflexion eingefangen werden kann... » Koselleck R. Zeitschichten. Studien zur
Historik. S. 38.
17:1 «Es zeichnet also die Methode aus, daB sie den AnlaB, um dessentwillen
sie entwickelt wurde, iiberdauert. Sie kann sich gleichsam verselbstandigen, sie
ist ablosbar von ihren Ausgangsbedingungen, formalisierbar und iibertragbar».
Koselleck R. Zeitschichten. Studien zur Historik. S. 46.
96

Однако одна, не имеющая теоретических примесей, критика
источников, не может привести историка к новым знаниям. За-
дача этой критики как раз и заключается в том, чтобы «связать
друг с другом объективную сторону истории с её субъективной
обработкой»174. Эта объективная сторона истории заявляла о
себе, применяя понятие французского философа Жана Франсуа
Лотарда (Jean-Franqois Lyotard, 1924—1998), в так называемых
«метафизических» или «больших» рассказах, к которым, по его
мнению, относились не только идеализм и марксизм, но также
религиозные и мифологические интерпретации мира, дающие
человеку возможность определённым образом воспринимать
прошлое и интерпретировать источники в рамках определённо-
го мировозрения или в мировоззренческом контексте, который
предопределяет процессы эмпирического восприятия действи-
тельности.
Но не возникает ли здесь угроза зависимости эмпирических
знаний историка от той метатеории, которая «предопределяет»
принципы исторического мышления? Не «предписывает» ли
метатеория историку то, как он должен понимать и интерпре-
тировать исторические феномены? На опасность подобной ме-
татеоретической зависимости мышления историка указывал
ещё Дройзен, который вовсе не отрицал необходимости наличия
идей в истории, который, однако, призывал историка, «идти» к
этим идеям самостоятельно, искать их эмпирическим путём, ис-
ходя из эмпирических фактов. Но вопрос о теоретической (не)-
зависимости историка является сложным вопросом. Историк не
может начинать свои эмпирические исследования «с нуля», т.е.
не имея никаких убеждений или предубеждений, независимо от
метаисторий или же предыстории, игнорируя любые метатеории
и метаконцепции, а он создаёт свои исторические конструкции в
рамках тех теоретических знаний и представлений, которые он
уже имеет. Он воспринимает конкретные исторические факты
и интерпретирует конкретные исторические тексты на базе тех
174 «Die Objektivitat der Geschichte und ihre subjektive Verarbeitung aufeinan-
der zu beziehen». Koselleck R. Geschichte, Historie. S. 678.
97

теоретических представлений, которые образуют фундаменты
его собственной системы восприятия мира.
7.3. Историк и его тексты
Мы уже указывали на тот факт, что каждое настоящее вы-
нуждено переписывать своё прошлое заново. Но почему? Како-
ва причина этого? Козеллек видит три причины этого феномена.
Прошлое переписывается заново потому, что, во-первых, мы от-
крываем для себя новые источники, которые бросают совершен-
но новый свет на уже известное нам прошлое. Во-вторых, оно
переписывается потому, что мы задаём ему свои собственные
вопросы, которые до этого ему не задавал никто. И, наконец,
в-третьих, мы «прочитываем» ранее известные источники не так,
как это делалось до нас, открывая в них для себя совершенно
новый смысл175. Однако главная причина постоянного переписы-
вания прошлого лежит в динамике человеческой жизни, которая,
ставя новые вопросы, требует и новых ответов на них, т.е. новой
интерпретации уже известного, понятого, познанного и опидан-
ного другими.
И хотя на начальном этапе своего развития герменевтика*
была лишь своеобразным ответом на практическую потреб-
ность человека, нуждающегося в «правильной» интерпретации
важных для него текстов, то со временем из герменевтики как
искусства интерпретации родилась и развилась эпистемологи-
ческая дисциплина, занимающаяся как проблемами восприятия
текстов человеком, так и проблемами их воздействия на него, т.е.
интересующаяся характером отношения человеческой мысли к
реальности.
Но вначале интересы герменевтики были действительно
ограничены лишь проблемами понимания и интерпретации
релевантных для человека текстов — таких, например, как ре-
лигиозные тексты, которые столетиями доминировали в мыш-
175 Koselleck R. Zeitschichten. Studien zur Historik. S. 61.
98

лении человека, выполняли важные для него мировоззренческие
функции, служили ему в качестве его нравственных ориентиров.
Кроме религиозных текстов, на развитие герменевтики оказали
большое влияние также юридические тексты или документы,
«правильная» интерпретация которых была также экзистенци-
ально важна для человека, потому что документы эти определяли
как права его наследства, так и его права распределения и владе-
ния имуществом. И это, кстати, «было звёздным часом рождения
современной герменевтики из наследства теологии, а также из
наследства постоянно конфликтовавшей истории права, помог-
шей, наконец-то, институционализировать филологические ме-
тоды критики»176. То есть на начальной ступени своего развития
герменевтика являлась своего рода соответствующим «ответом»
человека на его жизненные потребности, потому что он нуж-
дался в правильном понимании и верной интерпретации важных
для него текстов. В противном случае эти важные для человека
тексты оказались бы недоступными и непонятными для него, не
смогли бы выполнять их мировоззренческие или легитимацион-
ные функции.
Но подобно истории герменевтика достигла в своём развитии
той ступени, на которой стала возможной её само- или метареф-
лексия. И именно на этой ступени развития герменевтического
самоанализа человек осознал тот факт, что любые человеческие
тексты непосредственно вплетены в его жизненные процессы,
неотделимы от них, подвержены их динамике. Вернее говоря,
человек осознал, что этой динамике подвержены вовсе не неиз-
менные тексты, а процессы их человеческого восприятия и воз-
действия. Ведь любые тексты создавались и писались вовсе не
для того, чтобы заполнить бумажные листы, а чтобы выполнять
определённые функции — что-то сообщить или описать, кого-
то удивить, возмутить, убедить или же побудить к действию, т.е.
176 «Es ist die Geburt der modernen Hermeneutik aus dem Erbe der Theologie
und aus dem Erbe der immer konfligierenden Rechtshistorie, die endlich die
philologischen Methoden institutionalisieren half». Koselleck R. Zeitschichten.
Studien zur Historik. S. 63—64.
99

оказать воздействие. Однако воздействовать на человека тексты
могут лишь тогда, когда они будут им восприняты. А процессы
человеческого восприятия текстов являются по своей сути жиз-
ненными процессами. И, так как жизнь не стоит на месте, они
приводят к необходимости «релятивации догматизированных
текстов» (Козеллек), под которой понимается, конечно, не их мо-
дернизация, а их новая интерпретация, так как старые тексты,
являясь свидетельствами прошлого, никаким корректурам и из-
менениям уже не подлежат.
То есть необходимость «релятивации» или новой интерпре-
тации старых текстов является потребностью самой жизни, ди-
намика которой вынуждает человека «релятивировать» или же
по-другому интерпретировать релевантные для него тексты. Но
любая новая интерпретация старых текстов является лишь но-
вой формой их темпоральной презентации. В этом смысле гер-
меневтика есть не только искусство интерпретации, но и искус-
ство текстуальной презентации действительности. А так как
исторические тексты в состоянии презентировать человеческую
действительность во всей её многогранности, во всех её проти-
воречиях и во всём её многообразии, то именно они и оказались
в центре герменевтического анализа действительности. По отно-
шению к историческим текстам Козеллек, однако, замечает, что
в союзе гуманитариев историк работает с текстами совершенно
по-другому, чем юрист, теолог или филолог. Последние работают
действительно только с текстами.
«Иначе историк. Он, принципиально, использует тексты
как свидетельства, чтобы выявить из них внетекстовую
действительность, которая за ними стоит. Он тематизиру-
ет, стало быть, более чем все другие толкователи текстов,
факты, которые в любом случае, имеют нетекстовой ха-
рактер, даже если их существование он описывает только
с помощью языковых средств. Это звучит почти как иро-
ния. Однако в союзе гуманитариев, но не в практике ис-
следования, историк остаётся менее зависим от текстов,
100

чем юрист, теолог или филолог. Его тексты, после того
как они через заданные им вопросы превратились в ис-
точники, имеют для него лишь характер указателей на те
истории, о познании которых идёт речь»177.
Познавая «скрытую за текстами» действительность, историк
использует понятия и термины, которые описываемая им дей-
ствительность не знала. Поэтому для историка
«писать историю какого-то периода означает делать такие
высказывания, которые в описываемом периоде никогда
не могли бы быть сделаны. Спроектировать историю на
экономических условиях означает попытаться осуще-
ствить её факторный анализ, который невозможно выве-
сти ни из какого источника»178.
Отсюда и вывод Козеллека, что тексты «сами по себе» ещё
ничего не означают. Их можно понять только в контексте той
действительности, на которую они оказали влияние или которая
на них оказала влияние. Тексты всегда «вплетены» в соответ-
ствующие реальности, которые и определяют процессы их вос-
приятия и их понимания, оставаясь принципиально зависимыми
от человеческого опыта. Примером такой взаимозависимости че-
177 «Anders der Historiker: Er bedient sich grundsatzlich der Texte nur als
Zeugnisse, um aus ihnen eine Wirklichkeit zu eruieren, die hinter den Texten Iiegt.
Er thematisiert also mehr als alle anderen Textexegeten einen Sachverhalt, der
jedenfalls auBertextlich ist, auch wenn er dessen Wirklichkeit nur mit sprachlichen
Mitteln konstituiert. Es klingt fast wie eine Ironie. Der Historiker ist im Verbund
der Geisteswissenschaften grundsatzlich, nicht in der Forschungspraxis, weniger auf
Texte angewiesen als der Jurist, der Theologe oder der Philologe. Seine Texte haben,
indem sie durch Fragen in Quellen verwandelt werden, immer nur Hinweischarakter
aufjene Geschichte, um deren Erkenntnisse es ihm geht». Koselleck R. Zeitschichten.
Studien zur Historik. S. 116.
178 «Die Geschichte einer Periode schreiben, heifit Aussagen treffen, die in
dieser Periode nie gemacht werden konnten. Die Geschichte auf okonomische
Bedingungen hin zu entwerfen, heiBt Faktorenanalysen versuchen, die aus keiner
Quelle unmittelbar ableitbar sind». Koselleck R. Zeitschichten. Studien zur Historik.
S. 116.
101

ловеческих текстов и человеческой жизни может служить книга
Гитлера «Mein Kampf», которая, по мнению Козеллека, не могла
уже восприниматься после Освенцима так, как она воспринима-
лась до него. Именно опыт Освенцима и связанные с ним вос-
поминания о массовом уничтожении евреев показали зловещий
и настоящий смысл слов Гитлера. До Освенцима слова Гитлера
были просто словами «помешанного на ненависти к евреям», по-
сле Освенцима они стали словами, за которыми стояла страшная
реальность179. То же самое можно сказать и об истории комму-
низма, бросающей сейчас свою зловещую тень на абстрактные
рассуждения Маркса, которые в XIX столетии воспринимались и
анализировались чисто теоретически.
То есть опирающееся на человеческий опыт исследование
ведёт историка к совершенно другим познавательным результа-
там, чем исследование, которое никак не связано с человеческим
опытом. Воспринимаемое под углом зрения накопленного опы-
та прошлое не может никогда породить чистую историю. Исто-
рия не может быть чистой наукой, что, впрочем, заметили ещё и
древние, увидев в ней наставницу жизни («historia magistra vi-
tae»). Однако не только история является наставницей жизни, но
и жизнь — наставницей истории. Оба этих понятия неотделимы
друг от друга. Ведь если жизнь презентирует себя в истории, то
история презентирует себя в жизни, является феноменом жизни.
|7" Koselleck R. Zeitschichten. Studien zur Historik. S. 117.
102

Глава 8
ПРОБЛЕМА (РЕ)ПРЕЗЕНТАЦИИ ПРОШЛОГО
В ФИЛОСОФИИ ПОЛЯ РИКЁРА
Обращаясь к творчеству известного французского филосо-
фа Поля Рикёра {Paul Riccer, 1913—2005) заметим, что это был
необычайно многогранный и продуктивный философ. У нас, к
сожалению, нет возможности проанализировать и малую часть
всех тех проблем, которые были им разработаны или затронуты
в его наследии. Однако одну его тему мы не можем никак обойти:
речь идёт о проблеме исторической (ре)презентации* прошлого,
которой Рикёр уделил в своих работах довольно большое внима-
ние. В рамках исследования этой темы он обращается и к ана-
лизу такого важного для теории истории понятия, как понятие
исторического «следа».
8.1. По «следам» прошлого
Свой анализ понятия «следа» Рикёр начинает, ссылаясь на вы-
сказывание Мартина Хайдегера, увидевшего в следах прошлого
«больше не существующее бытиё», т.е. бытиё, которое оставило
свой след «здесь и теперь», но которого «здесь» и «теперь» уже
нет. Понятие «следа», по мнению Рикёра, противоречиво и со-
стоит из парадоксов.
«Несомненно, настоящее [le present] содержится в пара-
доксе присутствия [la presence] отсутствующего, т.е. в па-
радоксе, в котором воображение нереального имеет общее
с памятью о прошлом»180.
180 Ricoer P. Das Ratsel der Vergangenheit. Erinnern-Vergessen-Verzeihen.
S.25.
103

Противоречивым является для Рикёра и понятие «присут-
ствия отсутствующего» (la presence de Г absent), с помощью
которого он пытается ухватить и показать саму суть «следа»:
Хотя «след» и находится в настоящем, мы видим в нём не эле-
мент настоящего, а прошлого, что, опять же, лежит в специ-
фике нашего взгляда на действительность, который позволяет
нам «увидеть» в предметах настоящего следы / остатки / ис-
точники прошлого. Ведь даже на лице самых потёртых време-
нем остатков прошлого, справедливо замечает Рикёр, не на-
писано, что они таковыми являются: «Исторические объекты
имеются только для того бытия, которое обладает смыслом /
чувством исторического»181. История есть не просто знание, а
она есть специфическое качество или способность настояще-
го воспринимать реальность с точки зрения «ставшей таковой
действительности». Подобное восприятие было бы невозмож-
но, если бы настоящее не содержало в себе реальных «сле-
дов» прошлого, т.е. если бы отсутствие прошлого не было бы
продокументировано в его «следах». Но документируя то, чего
нет в настоящем, «след» скрывает в себе загадку «присутствия
отсутствующего»182.
Образно сравнивая его с отпечатком на воске или же —
Рикёр использует здесь выражение Сартра — с «актом поме-
щения Действительного в «Былом» как Прошлого»183, «след»
маркирует, по его мнению, то, чего в настоящем нет. Парадокс
здесь заключается в том, «что перехода уже здесь нет, а след
от него остался...»184 Кто-то прошёлся здесь, оказал действие,
оставил маркировку. Но всё это — прошлое действие. Самого
1X1 «Dies Paradox beweist, daB es historische Objekte nur flir ein Seiendes gibt,
das bereits einen Sinn furs Geschichtliche hat». Ricoer, Paul. Zeit und Erzahlung. 3
Bde. Bd. HI: Die erzdhlte Zeit. Munchen, 1991. S. 125.
1X2 «Das Ratsel der Anwesenheit des Abwesenden». Ricoer P. Das Ratsel der
Vergangenheit. Erinnern-Vergessen-Verzeihen. S. 29.
!>n «der Akt, das Wirkliche als ,Gewesenheit' ,in die Vergangenheit' zu setzen
(um einen Ausdruck Sartres aus Das Imagindre aufzunehmen)». Ricoer P. Das Ratsel
der Vergangenheit. S. 28.
1X4 Ricoer P. Zeit und Erzahlung. 3 Bde. Bd. Ill: Die erzdhlte Zeit. S.I92.
104

действия уже больше нет, а маркировка его существует «здесь»
и «сейчас». Оставшийся от прошлого след презентирует нам
ушедшее и больше не существующее Бытиё, ставшее в нашем
восприятии Былым*. «След» указывает на Былое, презентируя
остатки того, что было. Но он не только презентирует, а пре-
зентируя, он ещё и инициирует человека к познавательному
действию. Поэтому для Рикёра «след есть знак и действие в
одном»™5.
Инициируя какое-то событие, исторические персоны, как
правило, не знают, чем оно закончится, какие последствия оно
будет иметь для них или для их будущего. Этот вопрос остаётся
для них загадкой, как загадкой остаётся для них и само будущее,
о котором они ничего знать не могут.
А для будущего или настоящего загадкой являются не сами
«следы» прошлого, а действия прошлого человека, которые за
ними «скрываются». Настоящее может познать эти действия,
только прочитав «следы» прошлого: «Необходимо восстано-
вить смысл следа во времени как процесса смены моментов
настоящего...»186, замечает Рикёр, так как все эти мысленные
движения следа во времени и составляют в их совокупности со-
держание познавательного акта историка, в котором, по сути,
реконструируется не «след», а «траектория его движения во вре-
мени».
«След» не может содержать полную информацию о со-
бытии прошлого, «следом» которого он является. На то он и
«след», чтобы от нас что-то скрывать, не всё нам показывать и
лишь на что-то указывать, — говорит Рикёр, который принци-
пиально придерживается мнения, что след «показывая скры-
вает» и в этом смысле содержит в себе «диалектику скрытия
и открытия» или же показывания и прятания. То есть он всё
185 «Die Spur istZeichen und Wirkung in eins». Ricoer, Paul. Zeit und Erzahlung.
3 Bde. Bd. Ill: Die erzahlte Zeit. S. 193.
186 «In der Zeit als Jetztfolge also muB die Signifikanz der Spur wiederhergestellt
werden...». Ricoer, Paul. Zeit und Erzahlung. 3 Bde. Bd. Ill: Die erzahlte Zeit.
S. 198.
105

время «обозначает что-то, не давая увидеть само это что-
то»]Ю.
В этом смысле след является знаком. Но из всех знаков, ко-
торые образуют системы, замечает Рикёр, один только след не
входит ни в какую систему, не является системным знаком, от-
личаясь тем, что он всегда нарушает «порядок», принося с собой
хаос188. Действительно, «след» всегда несёт в себе характер слу-
чайного. Он «дошёл» до нас благодаря лишь случайному совпа-
дению обстоятельств. Хотя, тут же заметим, что не только «след»
не направлялся к нам целенаправленно, но и мы не родились с
одной только целью, чтобы встретить его в нашей жизни. Одна-
ко, если мы наткнулись случайно на «следы» прошлого и начали
их изучать, то на этом уже все наши случайности заканчиваются,
так как познавательные процессы человека протекают вовсе не
случайно, а закономерно, т.е. в соответствии с принципами чело-
веческого познания. Таким образом, «след» соединяет в себе как
элементы случайного, так и необходимого. Вполне возможно,
что мы откроем для себя «следы» какого-то прошлого совершен-
но случайно, но исследовать их случайно мы никак не можем.
Именно «следы» делают возможным присутствие отсут-
ствующего в настоящем. Однако присутствие прошлого есть
особое присутствие, которое возможно только в его отсут-
ствие. Ведь прошлое присутствует «здесь» и «сейчас» только
в нашем представлении или воображении. Оно существует в на-
ших мыслях и только потому, что оно есть, мы осознаём, что его
сейчас нет. Любое понимание отсутствия предполагает какое-
то присутствие отсутствующего: близкий человек отсутству-
ет для нас тогда, когда он присутствует в наших мыслях, когда
рядом находятся его вещи. Отсутствие этого человека было бы
невозможным без присутствия его вещей, а также мыслей и вос-
поминаний о нём. То же самое можно сказать и об историческом
источнике, который, являясь «следом» прошлого, символизиру-
187 «die Spur signifiziert, ohne erscheinenzu lassen». Ricoer P. Zeit und Erzahlung.
3 Bde. Bd. Ill: Die erzahlte Zeit. S. 199
1X8 Там же. S. 199
106

ет собой «присутствие» отсутствующего прошлого. Натыкаясь
на «следы» прошлого, мы стремимся их познать, т.е. вступаем в
контакт с ним. Рикёр указывает на три возможные формы нашего
отношения к «следам» прошлого и к тем «прошлым», которые
они символизируют: Наше отношение к прошлому может быть
отношением к нему как к Своему, как к Другому или как к Анало-
гичному. Но как бы мы не относились к Прошлому — мы видим
в любом прошлом не свою, а другую действительность.
8.2. Другое прошлое
Первая форма нашего отношения к прошлому как к Своему
предполагает отказ от той временной дистанции, которая отде-
ляет нас от него, предполагает полную идентифицикацию себя
с ним, повторение мыслей прошлого, стремление слиться с ним
ментально и духовно, познать его в «первоначальном виде», т.е.
сделать его своим. К подобному виду восприятия прошлого был
склонен, по мнению Рикёрат, Коллингвуд. Рикёр признаёт, что в
восприятии прошлого как Своего или Того же есть рациональ-
ное зерно, потому что, хотя это и парадоксально звучит,
«но можно сказать, что след становится лишь тогда сле-
дом прошлого, когда он свой характер прошлого теряет
через этот вневременной акт, в котором мысленно повто-
ряется внутренняя сторона события»190.
Однако, видя в человеческом действии внешнюю и внутрен-
нюю стороны, как это делает Коллингвуд, мы вынуждены, по мне-
нию Рикёра, воспринимать его в перспективе двух исторических
временных понятий, отрицающих друг друга. В одном случае
189 Ricoer P. Zeit und Erzahlung. 3 Bde. Bd. Ill: Die erzdhlte Zeit. S. 226.
190 «Paradox formuliert, konnte man sagen, dass eine Spur erst dann zur Spur der
Vergangenheit wird, wenn ihr Vergangenheitscharakter aufgehoben wird durch den
zeitlosen Akt, der die gedanklich Innenseite des Ereignisses nach-denkt». Ricoer P.
Zeit und Erzahlung. 3 Bde. Bd. Ill: Die erzdhlte Zeit. S. 231.
107

речь идёт о так называемом событийном времени прошлого, в
котором происходят постоянные изменения, в котором одно со-
бытие сменяется другим, а в другом случае речь идёт о времени
повествования / понимания, которое у Коллингвуда принимает
характер безвременного акта мышления, в котором мысли про-
шлого постоянно повторяются и усваиваются различными на-
стоящими. Но в подобной интерпретации времени
«исключаются как раз-таки посреднические элементы,
которые и делают из понятия исторического времени сме-
шанное понятие, делающее возможным продолжение про-
шлого, т.е. допускающим нечто подобное как существо-
вание «следа», делающим возможным традицию, которая
превращает нас в наследников, допуская сохранение и
дальнейшее владение собственностью»191.
Вывод Рикёра однозначен: прошлое невозможно реконструи-
ровать с позиции Того же, так как в этом случае темпоральная
дистанция между своим и другим исчезает, теряя свой смысл.
А ведь именно она и делает возможным различие между про-
шлым и настоящим.
Большинство теоретиков истории предпочитает, однако,
сохранить темпоральную дистанцию между настоящим и про-
шлым, воспринимая последнее не под знаком Своего, а Друго-
го. Подобная дистанция есть необходимое условие процесса
понимания прошлого, суть которого заключается в познании
Другого. К подобной интерпретации отношения между про-
шлым и настоящим склоняются, по мнению Рикёра, Поль Вен
(Paul Veyne) и Мишель де Серто (Michel de Certeau). Однако
и в этой рефлективной модели присутствует та же опасность
«исчезновения разницы между чужим знанием и знанием
141 «ausgespart werden gerade die Vermittlungen, die aus der historischen Zeit
einen Mischbegriff machen: das Weiterleben der Vergangenheit, das so etwas wie
die Spur ermoglicht, die Tradition, die uns zu Erben macht, und die Erhaltung, die
den erneuten Besetzt ermoglicht». Ricoer, Paul. Zeit und Erzahlung. 3 Bde. Bd. Ill:
Die erzdhlte Zeit. S. 233.
108

прошлого»192, так как «вместо дифференции, которая объеди-
няет, выступает дифференция, которая разделяет»193. К тому
же подобная интерпретация создаёт впечатление, что здесь
«онтология прошлого оказывается похороненной под эписте-
мологией индивидуума»194.
Мы должны, говорит Рикёр, прийти к такому виду рефлексии
о прошлом, который в состоянии был бы объединить оба выше
названных типа отношения к прошлому как к Своему и как к
Другому. Такую возможность может дать нам только третий вид
рефлексии — рефлексия по принципу Аналогичного, которой,
кстати, по мнению Рикёра, в наибольшей степени соответствует
сформулированный ещё Леопольдом фон Ранке идеал описания
прошлого по принципу «как это действительно было» («wie es ei-
gentlich gewesen»). В соответствии с этим идеалом историк, зная,
что его история является лишь конструкцией, стремится крекон-
струкциии действительности, пытаясь воссоздать объективную
картину прошлого. Ближе всех, по мнению Рикёра, к идеалу
прошлого как Аналогичного приблизилась модель метафорной
истории, обоснованная Хейденом Уайтом {Hayden White), кото-
рый связывает описание прошлого с определённой метафорой,
направляющей читателя к образу или к сравнительной фигуре,
придающей событиям прошлого приблизительную нарративную
форму, «знакомую читателю по собственной культуре»195. Соз-
192 «Das Paradox aber ist, daB dies Modell, indem es DifTerenz zwischen dem
aktuellen anderen und dem anderen von einst aufhebt, die Problematik der zeitlichen
Distanz verwischt und die spezifische Schwierigkeit umgeht, die mit dem Weiterleben
der Vergangenheit in der Gegenwart zusammenhangt — eine Schwierigkeit, die den
UnterschiedausmachtzwischenFremderkenntnisundErkenntnisderVergangenheit».
Ricoer, Paul Zeit und Erzahlung. 3 Bde. Bd. Ill: Die erzdhlte Zeit S. 235-236.
193 «Die DifTerenz, die trennt, tritt an die Stelle der DifTerenz, die eint». Ricoer P.
Zeit und Erzahlung. 3 Bde. Bd. Ill: Die erzahlte Zeit S. 238.
194 «Dies aber erweckt den Eindruck, daB die Ontolgie der Vergangenheit unter
einer Epistemologie des Individuums begraben wird». Ricoer P. Zeit und Erzahlung.
3 Bde. Bd. Ill: Die erzahlte Zeit. S. 237.
195 «Der Leser wird auf die Figur gelenkt, die die berichteten Ereignisse einer
narrativen Form angleicht {liken), wie sie ihm aus seiner eigenen Kultur vertraut ist».
Ricoer P. Zeit und Erzahlung. 3 Bde. Bd. Ill: Die erzdhlte Zeit. S. 247.
109

данная на основе метафоры, история является своего рода нарра-
тивной префигурацией прошлого, которая оперирует образами,
понятными и доступными современности. Здесь метафора явно
выполняет репрезентативную роль бытия — «как бытия». Подоб-
ная метафоризация бытия предполагает не только нарративную
трансформацию бытия, но и онтологизацию самой метафоры,
так как последняя, выступая в роли «как бытиё», приобретает в
этом случае определённую онтологическую функцию196. Рикёр
связывает также тему исторического «следа»* с идеей смерти,
когда Другой предстаёт пред нами в образе «следа», который су-
ществовал™7 и который обрекает мёртвых на молчание198. Дей-
ствительно, лежащий пред нами «след» всегда молчит как по-
гребение, а отождествляемое с ним прошлое принимает в наших
глазах образ царства мёртвых, т.е. история, считает Рикёр, пред-
стаёт пред читателем как «театр теней», которым не дают покоя
живые. В этом случае и историографическая операция описания
прошлого воспринимается нами как «письменный эквивалент
социального ритуала захоронения / погребения»199. В контексте
смерти прошлое является нам в образе мёртвого, но не умерше-
го; ушедшего, но не прошедшего. В этом контексте, по мнению
Рикёра, история принимает образ символического кладбища, где
прошлое презентирует себя как «живое» или как ещё неушед-
шее / непрошедшее бытиё.
8.3. Презентируя прошлое
Довольно странно, что тема презентации прошлого в источ-
нике или источником практически выпала из общего историко-
196 «Anders gesagt, das Sein selbst muB jeweils als Sein-wie metaphisiert werden,
damit sich der Metapher eine ontologische Funktion zuschreiben lasst...». Ricoer P.
Zeit und Erzahlung. 3 Bde. Bd. Ill: Die erzahlte Zeit. S. 250.
147 Рикёр П. Память, история, забвение. С. 510.
11)8 Там же. С. 511.
|1)0Тамже. С. 510.
110

философского анализа. А ведь она указывает на ключевую про-
блему исторического познавательного акта, в котором историк,
презентируя прошлое, опирается на данные ему формы презен-
тации прошлого. Но не является ли тогда исследование историка
«презентацией презентации»?
Под исторической репрезентацией понимается явление, за
которым скрывается определённая суть (Рикёровское понятие
исторического «следа») или же под ним понимается «представ-
ление одного посредством другого» (понятие исторической
метафоры Уайта). Однако цель репрезентации во всех этих
случаях одна и та же — замещение действительности, изо-
бражение её другими средствами. У Ф.Р. Анкерсмита (Frank
Rudolf Anker smit) мы найдём примечательный пример (репре-
зентации исторической личности в виде восковой фигуры в
музее мадам Тюссо. Но на что претендует предметное изобра-
жение личности? Ясно, что мысли человека восковая фигура
презентироватъ предметно не может. Однако, воспринимая
эту неподвижную и молчаливую фигуру, мы ассоциируем её с
действиями и словами личности, на которую она «указывает»
или которую она (ре)презентирует. В случае с восковой фи-
гурой «вещь» презентирует невещественное — мысли, слова,
поступки определённой личности. Но историческая репрезен-
тация — это, скорее, репрезентация «наоборот», когда исто-
рик с помощью нарративных методов изображения прошлого
описывает «молчаливый предмет» (действие, поступок, про-
цесс ) прошлого.
Феномен «репрезентации» прошлого сам по себе очень инте-
ресен, потому что
«историческая репрезентация действительно является
присутствующим образом отсутствующей вещи; но при
этом отсутствующая вещь сама раздваивается на исчезно-
вение и существование в прошлом»200,
200 Там же. С. 396.
111

замечает Рикёр. Он, несомненно, прав, утверждая, что если даже
«прошлые вещи упразднены, никто не может сделать так, чтобы
их не было и прежде»201.
Никто не в состоянии отменить прошлое существование этих
вещей, независимо от того, известно оно нам или нет, доступны
эти вещи нам или нет. Факт доступности является — по отно-
шению к факту их существования — в этом случае второстепен-
ным. Однако существование вещей прошлого в настоящем зави-
сит напрямую от факта их доступности настоящему, т.е. зависит
того, существуют ли они в сознании этого настоящего или не
существуют. Если предметы прошлого существуют в сознании
настоящего, то тогда оно имеет для себя «прошлое», которое пре-
зентирует себя в его сознании. Таким образом, презентация про-
шлого является принципиально возможной, но является ли она и
адекватной! В состоянии ли историк познать прошлое в соответ-
ствии с идеалом «как это действительно было»? Рикёр относится
очень серьёзно к этому вопросу, считая, что историк вполне в
состоянии приблизиться к идеалу адекватного представления о
прошлом, если только он применит комплексный подход к нему,
включающий в себя «понимающее объяснение» и «документаль-
ное доказательство», которые в их сочетании могут «подтвердить
притязание исторического дискурса на истину»202.
Если прошлое живёт в мыслях человека — значит, оно суще-
ствует, значит, оно «есть». Но оно «есть» только в представле-
нии человека, а это значит, что оно «есть» фактор настоящего.
То, что прошлое «было», мы под сомнение не ставим. Проблема
заключается лишь в том, чтобы выяснить / доказать / показать,
что моё прошлое, которое «есть», соответствует тому прошлому,
которое «было». Поэтому, занимаясь исследованием прошлого,
историк не может не ставить вопроса:
«чем реконструкция прошлого отличается от воображае-
мой или даже вымышленной конструкции и в конечном
2()| Рикёр П. Память, история, забвение. С. 396.
202 Там же. С. 392.
112

счёте от фикции? Каким образом предположение про-
шлой реальности может в реконструкции содержать про-
шлую действительность?»203
Здесь мы, по мнению Рикёра, наталкиваемся на целый ряд
проблем. Причём речь идёт не только о проблеме понимания (в
смысле Дройзенского verstehen\ а о «функции "сведения воеди-
но", которая присуща рассказу, выступающему как целое по от-
ношению к излагаемым событиям»204, а также уже выше назван-
ной проблеме отличия «истории от вымысла»205.
Если мы информацию источника обозначим как «первичную
репрезентацию прошлого», то не является ли тогда интерпрета-
ция историка, опирающаяся на сведения источника, «вторичной»
и по этой причине также зависимой формой интерпретации про-
шлого? Допустима ли подобная зависимость интерпретаций в
истории? То, что историк не имеет никаких других, кроме своих
источников, средств доступа к прошлому, нам хорошо известно.
Но насколько историк может доверять своим источникам? Исто-
рик вынужден исходить из той герменевтической предпосылки,
что «сила свидетельствования — в самом сердце документаль-
ного свидетельства», — выражает здесь чётко свою позицию Ри-
кёр, продолжая:
«И я не понимаю, каким образом возможно выйти за пре-
делы тройного заявления свидетеля: 1) я там был; 2) верь-
те мне; 3) если вы мне не верите, спросите кого-нибудь
другого. Высмеем ли мы наивный реализм свидетельства?
А мы можем это сделать. Но это значило бы забыть, что
203 «Aber worin unterscheidet sich eine Rekonstruktion von einer imaginaren
oder gar frei erfundener Konstruktion, das heiBt letztlich von einer Fiktion? Wie
wird die Setzung des vergangenen Wirklichen, der wirklichen Vergangenheit in der
Rekonstruktion erhalten». Ricoer P. Das Ratsel der Vergangenheit. S. 31.
204 Рикёр П. Память, история, забвение. С. 338.
205 Там же. С. 338.
113

зародыш (исторической. — А.Б.) критики укоренён в жи-
вом свидетельстве»206.
Мы говорили уже о том, что историк нуждается в фактах,
ищет факты, опирается на факты. Но и источник содержит в себе
не что иное как факты, но только факты автора источника, кото-
рые историк не просто перенимает, а перепроверяет и интерпре-
тирует заново, т.е. подвергает их научной критике. Разумеется,
историк вынужден опираться на ту информацию, которую ему
предлагает источник, но при этом он создаёт собственную кар-
тину прошлого и тем самым создаёт свои «исторические факты»,
которые служат единственной цели — цели (ре)презентации про-
шлого. Свою репрезентативную функцию они выполняют, увя-
зывая конкретные «представления» с конкретными событиями.
Поэтому Рикёр предпочитает употреблять по отношению к фак-
там выражение «тот факт, что...», указывая этим на конкретно-
репрезентативную функцию исторического факта207. Ведь факт,
обозначая событие, одновременно и интерпретирует его.
Хотя и само понятие интерпретация не является, к сожале-
нию, таким однозначным, как нам бы этого хотелось, а «имеет ту
же амплитуду приложения, что и понятие истины»208. Ведь
«интерпретация существует на всех уровнях историогра-
фической операции, например, на уровне документаль-
ном — при отборе источников, на уровне объяснения / по-
нимания — в связи с выбором конкурирующих способов
объяснения и, что ещё нагляднее, в связи с варьированием
масштабов»209.
Последний момент очень интересен. Под «варьированием
масштабов» Рикёр понимает различные способы видения про-
шлого, как, например, его описания в рамках макро- или микро-
206 Рикёр П. Память, история, забвение. С. 393.
207 Там же. С. 251—252.
208 Там же. С. 330.
2Ю Там же.
114

истории. Ведь одно и то же событие прошлого, если оно описы-
вается в различных исторических масштабах или же различных
исторических контекстах, приобретает различные исторические
смыслы.
Для школы «Анналов» подобным масштабом являлось тре-
бование рассматривать любое единичное событие в рамках дли-
тельных «долговременных» структур, а действия людей в кон-
тексте той эпохи, в которой оно произошло. Ведь
«знание, что люди прошлого имели свои ожидания, пред-
ставления, желания, страхи и планы, даёт возможность
покончить с историческим детерминизмом, так как это
знание в ретроспективном взгляде на прошлое допускает
и непредвиденные обстоятельства»210.
Но надо заметить, что повседневная жизнь человека не со-
стоит из одних чрезвычайных фактов-событий. Скорее, сами
факты-события становится таковыми, если они нарушают про-
цесс повседневной ритмики и выбиваются из «обычного» строя.
Никакая историческая реконструкция не в состоянии описать и
охватить жизненные процессы прошлого поминутно, повседнев-
но, в их детально безграничном целом. Любая историческая ре-
конструкция выделяет и отбирает из бесконечного потока собы-
тий особенное и необычное, целенаправленно (ре)конструируя
определённый сюжет прошлого. Подобным образом поступает
и каждый из нас, внося в собственную биографию не повторя-
ющиеся события повседневности, а называя лишь поворотные
пункты своей жизни. Таким образом, любая модель прошлого,
независимо от того, является ли она моделью биографической
или исторической, предполагает нарушение обычной ритмики и
распорядка жизни, какое-то несогласовывание с ней: «Вообще,
всякая несогласованность, вступающая в противоречие с согла-
210 «Wissen, daB die Menschen der Vergangenheit Erwartungen, Vorahnungen,
Wunsche, Befurchtungen und Plane geformt haben, heiBt den historischen
Determinismus durchzubrechen, indem man in der Ruckschau Kontingenz in die
Geschichte einfuhrt». Ricoer P. Das Ratsel der Vergangenheit. S. 63.
115

сованностью действия, — это и есть событие»211. Как раз-таки
подобная несогласованность или выпячивание особых элемен-
тов однообразного процесса приводит к появлению «фактов» и
создаёт новую ритмику событий. И «особенное» в истории исто-
рик познаёт только на фоне «повседневного».
Для историка важно изобразить течение повседневной
жизни, описать господствующие в ней социальные и полити-
ческие структуры, т.е. создать «фон», на котором могли бы и
стали дальше развиваться события прошлой жизни. Совре-
менный ход развития событий прошлого зависит от того, как
их описывает настоящее. И настоящее может их описать, на-
пример, так, как это делает Орландо Файджес (Orlando Fi-
ges), излагая в своей книге A People s Tragedy. The Russian Re-
volution 1891—1924 развитие событий в Российской империи
первой четверти XX столетия, т.е. кризисной эпохи в истории
России. Вначале Файджес создаёт нечто вроде исторической
«сцены», на которой позже и разворачиваются необыкновен-
ные события. То есть он описывает «повседневность» жизни,
чтобы показать, как на фоне этой «повседневности» стало воз-
можным аномальное, выбивающееся из нормальной ритмики,
развитие, а именно кровавые события русской революции и
Гражданской войны. Его описание «повседневности» включа-
ет в себя характеристику специфических особенностей цар-
ского режима, его «ненадёжных опор» — бюрократию, «тон-
кий слой» европеизированной верхушки, армию, духовенство,
национальные окраины Российской империи. Уже одно его
описание «сцены» даёт нам возможность понять причины
того, почему в критический момент фундаменты эти, не вы-
держав как внутренних, так и внешних ударов, развалились,
похоронив под собой все те структуры, которые в начале своей
работы так старательно описывал Файджес. Но Файджес не
просто описывает структуры, а он с их помощью оформляет
«историческую сцену», на которой позже и разыгрался спек-
211 Рикёр П. Память, история, забвение. С. 341.
116

такль под названием «русская революция». Без «сцены» не
было и «спектакля».
Применённый Файджесом метод описания прошлого позво-
лил ему увязать в своём описании развитие системных элемен-
тов с событийными, организовав их в одну историю. Если бы
его историческое исследование содержало бы только описание
«повседневности», то оно не было бы историческим, а было
бы, скорее, социологическим исследованием. Если бы Файд-
жес описывал только события, игнорируя наличие исторических
структур, то он бы в своём описании прошлого приблизился к
методам исторической хроники. Излагая историю русской рево-
люции, Файджес, без сомнения, описывает «события» — боль-
шевистский путч, террор, расстрел царской семьи. Но понять
эти события можно только в рамках тех структур, в которых они
разворачивались. Часто события не вписываются в рамки имею-
щихся структур, подрывают или даже разрушают их. Но имен-
но по этой причине они и становятся интересными для истори-
ка, становятся объектом его интереса. Ведь взгляд историка,
как, впрочем, и криминального следователя, обращен всегда на
необычное, чрезвычайное, аномальное. Следователя нет там, где
жизнь идёт своим чередом, где её течение ничем не обрывается,
где ничего не меняется и ничего не происходит. Следователь по-
является сразу же там, где происходит что-то чрезвычайное или
аномальное — преступление или убийство. То же самое можно
сказать и об историке. Также историк ищет в прошлом особенное
или неповторимое, также он стремится понять и описать полити-
ческие «разрывы» или общественные «взрывы», также он ищет
«вещественные доказательства» своих мнений или убеждений.
8.4. Источник как «вещественное
доказательство»
Надо признать, что уголовному следователю адекватная пре-
зентация прошлого чаще всего удаётся. Следователь, презен-
117

тируя расскрытое им преступление, не излагает гипотезы или
предположения, не указывает на трёх возможных лиц, которые
могли бы, по его мнению, совершить преступление, а «называет
факты». Иначе дело обстоит с историком. Последнему принци-
пиально разрешается выставлять гипотезы, высказывать догадки
и предположения, т.е. описывать прошлое многовариантно. Од-
нако, несмотря на эти различия, в работе детектива и историка
имеется много общих параллелей.
Как детектив, так и историк, презентируя прошлое, «предъ-
являют» нам его «вещественные доказательства». Только если
следователь демонстрирует присутствующим предметные ули-
ки преступления — оружие, одежду, фотографии, — то исто-
рик, презентируя прошлое, использует высказывания своих
источников. При этом никакие цитаты из источников не могут
заменить интерпретаций историка, как никакая демонстрация
«вещественных улик» не может заменить разъяснений следова-
теля, который не может молча положить на стол «вещественные
доказательства» и удалиться, считая, что его объяснения абсо-
лютно излишни, так как выложенные им предметы «говорят
сами за себя». Также трудно представить себе историка, цити-
рующего без каких-либо комментариев отрывки из различных
источников и считающего, что он подобным образом объек-
тивно «презентирует» прошлое. Конечно, любая презентация
прошлого включает в себя демонстрацию доказательств и улик,
но ограничиваться ею она никак не может. Демонстрацию «ве-
щественных доказательств» прошлого сопровождает всегда и
их интерпретация, т.е. объяснения и пояснения историка, кото-
рый, исследуя прошлое, занимает по отношению к нему опреде-
лённую этическую позицию. Ведь прошлое позволяет излагать
и интерпретировать себя с самых различных точек зрения. И, к
сожалению, оно не в состоянии защитить себя от интерпрета-
ционных злоупотреблений, оставаясь принципиально зависи-
мым от своего историка. Поэтому субъективные факторы или
вопросы о том, кто и как интерпретирует прошлое, являются
118

немаловажными для научной истории. Ведь от намерения и
умения историка изобразить прошлое зависит та картина про-
шлого, которую он презентирует общественности. Но не натал-
киваемся ли мы здесь на противоречие, утверждая, что объек-
тивность истории зависит от субъективных качеств историка?
Насколько объективна или же субъективна история?
Без сомнения, история, как и любая гуманитарная наука,
субъективна. Но это не является её недостатком, а скорее, её
преимуществом. Ведь только благодаря её субъективному ха-
рактеру она обладает неограниченным потенциалом средств и
методов изображения прошлого. Причём мнение, что историк,
изучая лишь какой-то разрез прошлого, имеет по этой причине
на него ограниченный взгляд, является ошибочным. Историк,
исследуя, например, тему религиозных представлений кре-
стьянства определённого периода, вынужден ставить вопросы
и о том, какими эти взгляды были как «до», так и «после» из-
учаемого им периода. Почему их религиозные представления
включали суеверия и насколько они были терпимы к другим
верованиям и т.д. Занимающийся религиозными вопросами
историк должен быть наполовину и теологом. А если историк
займётся такой, на первый взгляд, «узкой» темой, как исто-
рия мировой торговли сахаром, то он неизбежно натолкнётся
на проблему использования рабского труда при производстве
сахара, а значит, будет вынужден затронуть вопросы развития
работорговли, которые он к тому же может освещать не только
с социально-экономической, но и с нравственной точки зре-
ния. Одним словом, в любой исторической теме скрещивают-
ся, пересекаются, встречаются проблемы самого различного
характера и, исследуя даже самую «узкую» тему прошлого,
историк вынужден будет рассматривать её в широкой истори-
ческой перспективе, включающей в себя и перспективу буду-
щего.
Поэтому не случайно Эдуард Карр заметил в своё время: «на-
стоящие историки имеют, по моему мнению, независимо от того,
119

думают они об этом или нет, будущее в крови. Рядом с вопросом
'почему?' историки ставят также вопрос 'куда?'»212, т.е. ставят
вопрос о том, в каком направлении или «куда» идёт историче-
ское развитие? Только таким образом историк в состоянии по-
знать человека во времени. Но для того чтобы познать человека
во времени, историк должен покинуть границы своего настоя-
щего, мысленно перенестись в особое пространство, оказаться
на «вневременной» территории — так называемой «территории
историка».
212 «Gute Historiker haben m. E., ob sie wollen oder nicht, die Zukunft in den
Knochen. Neben der Frage nach dem Warum, stellt der Historiker auch die Frage
nach dem Wohin». Carr, E.H. Was ist Geschichte? Stuttgart, 1963. S. 106.
120

Глава 9
А.Я. ГУРЕВИЧ О «ТЕРРИТОРИИ ИСТОРИКА»
Мне очень приятно, что в одном ряду с крупными теоре-
тиками исторической науки оказался и российский / советский
историк Арон Яковлевич Гуревич (1924—2006). Гуревич об-
ладал редким для историка качеством — под его пером про-
шлое оживало, становилось интересным и понятным для нас.
Используя те же самые источники, что и его коллеги, Гуревичу
удалось открыть читателю мир другой истории. Сам Гуревич в
предисловии к итальянскому изданию своей книги «Категории
Средневековой культуры»213 пишет, что именно источники, по-
вествующие об обычной жизни средневекового человека — его
вере, его представлениях и менталитете, его поведении и его
поступках, — заставили его увидеть другую сторону в истории
средневековья. Однако источники заставили его не только по-
другому взглянуть на историю, но и задуматься о сути самого
исторического процесса познания прошлого и поставить сле-
дующие вопросы. Почему на основе одних и тех же источников
рождается и создаётся множество самых различных интерпре-
таций прошлого? Где лежит причина дифференций во взглядах
на прошлое?
По мнению Гуревича, причины этих дифференций надо ис-
кать не в том прошлом, которое историк описывает, а в осо-
бенностях его познавательного акта, потому что те вопросы,
которые историк ставит источнику, определяются его «временем-
пространством», а информация источника есть продукт особого
«времени-пространства». К тому же необходимо учитывать, что
213 Текст названного Предисловия Гуревича был опубликован и в виде са-
мостоятельной статьи в журнале «Одиссей», вышедшей под названием «Диа-
лог современности с прошлым. Категории средневековой культуры 35 лет спу-
стя» // Одиссей. М., 2007. С. 5—18.
121

«путь исследования истории идёт не от прошлого к современ-
ности, а наоборот — от настоящего к прошлому»214. Поэтому
историк, обращаясь к прошлому, оказывается на особой «терри-
тории», которая не принадлежит ни настоящему, ни прошлому,
а находится в особом «времени-пространстве» или «хронотопо-
се». И
«вот этот "хронотопос" (употребляя выражение М.М. Бах-
тина), который мысленно нужно было бы поместить не в
прошлом и не в настоящем, а в воображаемой сфере, —
это, собственно, и есть "пространство-время историче-
ского исследования"»215,
есть «территория историка», где «происходит эта встреча —
встреча мысли историка с мыслью автора исторического
источника»216. Территория эта является «особым интеллектуаль-
ным пространством», в котором происходит «взаимодействие
сигналов, сообщений, идущих из прошлого, с вопросами и мо-
делями, которые посылает в прошлое исследовательская мысль
современного историка...»217 Однако, чтобы реконструировать
прошлое, историку явно недостаточно просто находиться на
особой «территории», ему необходимы ещё и особые методы
исследования.
9.1. Антропологический подход к истории
Гуревич уверен, что исследователь может только тогда най-
ти контакт с прошлым, если он воспользуется так называемыми
«опорными пунктами» источника, его «знаковыми системами»,
214 Гуревич А.Я. Жак Ле Гофф и «Новая историческая наука» во Франции //
Ле Ж. Гофф. Цивилизация средневекового запада. М., 1992. С. 352—353.
215 Гуревич А.Я. Территория историка. С. 107; Человек в истории. М.: На-
ука, 1996. С. 107.
216 Гуревич А.Я. Территория историка. С. 107.
217 Там же. С. 108.
122

которые «образуют объективные, независимые от оценочных
суждений связи, которые исследователь вскрывает, минуя по-
средника, так сказать из первых рук»218.
Коллингвуд, как известно, придерживался другого мнения,
считая, что историк не может найти в источнике никаких опор-
ных пунктов, так как он сам, а не его источник, несёт ответствен-
ность за созданную им конструкцию прошлого. Промежуточную
позицию в этом случае занимает Рикёр, который говорит о не-
обходимости доверия историка к своему источнику, называя та-
кое доверие элементарной герменевтической предпосылкой по-
знания прошлого. Историк должен, по мнению Рикёра, признать
тот факт, что источник является «свидетелем прошлого». В этом
смысле он является для историка его «опорным пунктом».
Но если говорить об опорных пунктах не источника, а самой
теории Гуревича, то таковым являлась для него идея человека в
истории.
Гуревич предлагает историку в его работе применять антро-
пологический метод изучения прошлого, т.е. отказаться от иссле-
дования анонимных исторических процессов и обратиться к из-
учению конкретного человека или конкретных форм его жизни.
А это означает, по его мнению, что историк, изучая историю тор-
говли, должен обращаться к истории купцов и горожан, занима-
ясь аграрной историей, исследовать повседневную историю кре-
стьян, а интересуясь историей раннего капитализма, поставить в
центр своего внимания деятельность банкиров и ростовщиков219,
т.е. историк должен в любом историческом процессе видеть жи-
вого человека. В этом и заключается суть антропологического
подхода к истории, требущего от историка исследовать в про-
шлом не абстрактные анонимные процессы, а конкретную че-
ловеческую личность в её социокультурном контексте, со всеми
особенностями её менталитета. Потому что все «аспекты изуче-
ния истории ментальностей, сколь ни гетерогенны они и не раз-
218 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 92.
219 Там же. С. 288.
123

бросаны, стягиваются к единому центру — к личности, которая
структурируется в зависимости от типа культуры»220.
Подобный метод предполагает комплексный охват историком
всей культурно-социальной жизни людей, её норм, ценностей,
символов и категорий, требует от него понимания того, «как они
осознаются ими самими, в их собственных терминах»221. Рекон-
струкцию истории подобным методом Гуревич называет «тоталь-
ной историей» или «плотным описанием» прошлого.
Применяя антропологический метод изучения прошлого,
историк, по мнению Гуревича, создаёт особую историю людей,
«которая рассматривается с максимально возможного
числа точек наблюдения, в разных ракурсах, с тем чтобы
восстановить все доступные историку аспекты их жизне-
деятельности, понять их поступки, события их жизни в её
многосложности, в переплетении самых разных обстоя-
тельств и побудительных причин»222.
Таким образом Гуревич пытается преодолеть противоречие
между ограниченностью субъективного взгляда на прошлое и
безграничностью того мира прошлого, который историк пытает-
ся объять или понять, применяя метод «историко-антропологи-
ческого подхода», с помощью которого он и в состоянии охва-
тить все стороны и аспекты человеческой жизни223.
Иначе он не смог бы раскрыть загадок прошлого. А загадок
этих история знает бесчисленное множество. Современный исто-
рик пытается, например, понять причины массовых бесчинств,
вызванных смертью Папы Римского в Средние века, а объяснить
их совсем непросто, так как причины эти ему источник не назы-
вает. Возможно, что для средневекового хрониста причины эти
были настолько ясны и просты, что он и не посчитал нужным
их зафиксировать или упомянуть. Но современный историк, ко-
220 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 288.
221 Там же. С. 66.
222 Там же. С. 65.
223 Там же. С. 167.
124

торый в своей жизни никогда не был свидетелем массовых бес-
порядков, вынужден ставить вопрос: «в чём их причина?»
В этом случае «историк более не довольствуется тем, что
лежит на поверхности, что непосредственно может быть вы-
читано из источника: его мысль пытается проникнуть в глу-
бины, которые не были очевидны для тех, кто оставил нам эти
источники»224. Расширяя таким образом горизонт прошлого,
историк, по мнению Гуревича, становится антропологом, пыта-
ется понять «глубинные смыслы» исторических сообщений225
и вместе с ними глубинный смысл человека. Таким образом,
задача историка состоит в том, чтобы найти новое в источни-
ке, а «новое нужно исторгнуть из источника посредством по-
становки перед ним новых вопросов. И тогда источник под их
ударами преображается и в этом смысле действительно стано-
вится новым источником, он как бы создаётся историком»226.
Берясь за изучение «немого» источника, который молчит227,
который необходимо «подслушать»228, историк вынужден «за-
ставить прошлое «проговориться»», чтобы «выбить из него ин-
формацию», чтобы источник «раскрыл свои тайны»229. Броса-
ется в глаза, что Гуревич употребляет здесь довольно жёсткую
терминологию. По его мнению, источник надо «заставить» за-
говорить, даже «выбить» из него сведения, чтобы он «под уда-
рами» выложил нам нужную информацию. Но не превраща-
ется ли тогда «территория историка» в своего рода пыточную
камеру? Думаю, что нет. Речь здесь идёт, скорее, об образных
сравнениях Гуревича, цель которых заключалась в том, чтобы
224 Гуревич А.Я. История в человеческом измерении (Размышления медие-
виста) // НЛО. 2005. № 75. С. 4. URL: http: // magazines.russ.ru/nlo/2005/75/
gu4-pr.html. Прошу читателя извинить меня за то, что я, не имея доступа к
русскоязычным библиотекам, в своих «заграничных условиях» вынужден был
использовать и электронные источники.
225 Там же.
226 Гуревич А.Я. Территория историка. С. 86.
227 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 226.
228 Там же. С. 92.
229 Там же. С. 226.
125

подчеркнуть активную роль историка в процессе познания про-
шлого — процесса, который по сути своей представляет собой
нечто вроде «вневременного» диалога. Но может ли настоящее
вести диалог с прошлым?
9.2. История как диалог
Обосновывая свою идею истории как диалога, Гуревич опи-
рается на тезис М. Бахтина, что специфическая черта гумани-
тарных наук по отношению к наукам точным заключается в том,
что здесь интеллект созерцает не вещь, а субъект:
«Но субъект как таковой не может восприниматься и изу-
чаться как вещь, ибо, как субъект, он не может, оставаясь
субъектом, стать безгласным, следовательно, познание его
может быть только диалогическим»230.
Принцип «диалогичности» исторической науки становится
впоследствии также главным принципом исторического миро-
воззрения Гуревича.
Но является ли история диалогом? Ведь диалог есть жи-
вой разговор, беседа, спор. А с кем может ещё беседовать
историк, как не с другими историками, которые ведут диалог
о прошлом, но не с самим прошлым. Однако Гуревич говорит
именно о контакте «с человеком далёкой эпохи, с его психи-
кой, умственным кругозором, с его интересами и страстями»,
который по его мнению «придаёт историческому исследованию
необычайную интеллектуальную напряжённость, остроту и
привлекательность»231. Однако контакт прошлого и настоящего
есть контакт односторонний. И тем не менее Гуревич утвержда-
ет, что такой диалог культур вполне возможен и что он проис-
ходит при условиях, когда
2М) Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук // Эстетика словесного
творчества. М., 1979. С. 363.
231 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 50.
126

«ныне живущий интерпретатор в какой-то мере способен
понять, во-первых, изначальный смысл отдельного тво-
рения или целой «культуры», т.е. тот смысл, который она
имела «для себя»... во-вторых, смысл своего творения или
целой культуры, который она получала в последующее
время, в восприятии её наследников, неизбежно её пере-
кодировавших и по-своему осваивавших, и, в-третьих,
смысл, который этот феномен далёкого прошлого при-
обретает «для нас» и для нашей современности. Но не
в этом ли заключен глубинный смысл изучения истории
культуры как переклички эпох? Не в бахтинском ли пони-
мании «большого времени» заключается задача истории
ментальностей»232.
Чтобы разобраться с этим вопросом, нам необходимо обра-
титься к наследию М. Бахтина, на которого опирается и которого
цитирует Гуревич, утверждая, что здесь речь идёт о понимаемом
в бахтинском смысле диалоге «большого времени». Сам Бахтин
выражается по поводу диалога с прошлым следующим образом:
«Подчёркиваем, что этот контакт есть диалогический кон-
такт между текстами (высказываниями), а не механиче-
ский контакт «оппозиций», возможный только в пределах
одного текста (знаками внутри текста) и необходимый
только на первом этапе понимания (понимания значения,
а не смысла)»233.
Но историческая наука как бы и рождена для диалога подоб-
ного рода, необходимым условием которого является ретроспек-
тивный взгляд на прошлое, охватывающий самые разнообраз-
ные мнения о нём. Исторический диалог, позволяя критиковать,
не разрешает что-то из него удалять. Каждое мнение диалога
принадлежит ему, является его составной частью. Применение
232 Там же. С. 131.
233 Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук. Эстетика словесного
творчества. С. 364.
127

диалогического принципа в истории, когда «историк вопрошает
людей прошлого и внимательно вслушивается в их ответы»234,
позволит ему, по мнению Гуревича, избежать принципа моно-
логичности, при котором был бы «слышен только голос исто-
рика».
Диалог не даёт возможности историку «поставить точку» в
историческом дискурсе, не допускает открытия окончательной
правды о прошлом. Подобное открытие противоречило бы смыс-
лу диалога, так как в нём
«вопрос и ответ не являются логическими отношениями
(категориями); их нельзя вместить в одно (единое и зам-
кнутое в себе) сознание; всякий ответ порождает новый
вопрос. Вопрос и ответ предполагают здесь взаимную
вненаходимость. Если ответ не порождает из себя нового
вопроса, он выпадает из диалога и входит в системное по-
знание, по существу безличное»235.
К тому же надо учитывать, что в истории диалог ведётся ча-
сто по отношению к одному и тому же событию или одной эпо-
хе, точнее говоря, по отношению к одним и тем же источникам,
презентирующим это событие или эту эпоху, так что мы в этом
случае можем говорить о неизменном текстовом фундаменте
диалога, на базе которого возникают и развиваются всё но-
вые интерпретации. То есть в историческом диалоге речь идёт
об отношении «текста к тексту». Каждый историк, участвуя в
диалоге, создаёт собственную интерпретацию прошлого, ког-
да он, «беря тот или иной текст, анализирует его, расчленяя на
определённые фрагменты, по-новому их группирует, выделя-
ет из них те элементы, которые представляются ему особенно
важными»236.
234 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 293.
2}5 Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук. Эстетика словесного
творчества. С. 371.
216 Гуревич А.Я. Территория историка. С. 86.
128

Таким образом, историк создаёт из множества источников
свой источник. Да, «в определённом смысле он, историк, создаёт
источник»237, утверждает Гуревич. Поэтому история для Гуреви-
ча является дисциплиной, «конструирующей исторические ис-
точники, исходя из наличного, дошедшего из прошлого «сырого
материала»»238. Однако то, что Гуревич называет «сырым мате-
риалом», является таковым лишь для историка, но не для автора
источника, который, возможно, и не подозревал, что его тексты
будут кому-то служить в качестве «сырого материала».
В этом случае было бы лучше, возможно, применить ней-
тральную формулировку, называя источник не «сырым матери-
алом», а чужой интерпретацией действительности. Тем более,
что Гуревич практически так и поступает, признавая, что исто-
рик имеет дело с различного рода текстами: с одной стороны,
с текстами, которые ему даны, и, с другой стороны, с текста-
ми, которые он сам создаёт. Казалось бы, что историк, интер-
претируя прошлое, устанавливает прямую связь с «временем-
пространством» того прошлого, которое он интерпретирует.
Но подобное представление является, опять же, слишком упро-
щённым взглядом на акт исторического познания, так как, по
мнению того же Гуревича,
«дело усложняется тем, что в исследование властно втор-
гаются ещё и другие, так сказать промежуточные пласты
времени. Это те интерпретации, которые давались изучае-
мому явлению на протяжении периода, отделяющего про-
шлое от современности»239.
Благодаря «вторжению» самых различных интерпретаций
прошлого в историческое повествование, история становится
диалогом и принимает диалогичный характер.
237 Гуревич А.Я. История в человеческом измерении (Размышления медие-
виста) // НЛО. 2005. № 75. С. 11. URL: http: // magazines.russ.ru/nlo/2005/75/
gu4-pr.html
238 Там же.
239 Гуревич А.Я. Территория историка. С. 109.
129

9.3. О трудностях исторического диалога
Анализируя понятие источник, Гуревич предлагает чётко
терминологически разграничивать «предмет» и «объект» исто-
рии, говоря, что «под объектом принято подразумевать внепо-
ложный нашему сознанию фрагмент мира. Это историческое
прошлое,
«..."каким оно, собственно, было". Но приходится при-
знать, что история в этом смысле недоступна нашему по-
знанию. То, что мы, историки, изучаем, есть именно пред-
мет, т.е. тот образ прошлого, который возникает перед
нашим умственным взором, когда мы формулируем свои
вопросы»240.
Какова была история «на самом деле», замечает Гуревич, нам
знать, к сожалению не дано, потому что «реконструируя исто-
рию, мы её конструируем»2^. Сам Гуревич обосновывает свой
принцип разграничения понятий «исторический памятник»
(monument) и «исторический источник» (document), используя
Кантовские категории «вещи в себе» и «вещи для нас». Говоря о
памятнике истории, он замечает, что
«историческим источником, «вещью для нас», он стано-
вится лишь тогда, когда историк выделяет его из ряда этих
немых «памятников», инертных остатков прошлого, когда
он задаёт ему определённые вопросы и тем самым вклю-
чает его в структуру своего диалога с людьми прошлого.
В этом смысле историк действительно создаёт источник
для своего исследования»242.
Однако применение кантовских понятий по отношению к
«памятникам» и «источникам» истории я нахожу проблематич-
ным. Уже сам факт, что мы в состоянии в определённом предме-
240 Гуревич А.Я. Территория историка. С. 84.
241 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 15.
242 Там же. С. 138.
130

те настоящего открыть «памятник прошлого», свидетельствует о
том, что мы не просто восприняли этот предмет, а переработали
его в своём сознании в «памятник», увидев в нём сохранившийся
«след» прошлого. Ведь памятники истории не стоят здесь «про-
сто так» или «сами по себе», не существуют независимо от про-
цессов человеческого познания, а они становятся таковыми лишь
в восприятии человека, способного увидеть в предметах своего
настоящего «памятники прошлого». То есть «памятники», как,
впрочем, и «источники» прошлого, являются имманентными
объектами человека.
К тому же мы должны учитывать, что дифференция между
«вещью в себе» и «вещью для нас» является логической необ-
ходимостью Кантовской философии, в соответствии с которой
объекты внешнего мира становятся доступны человеку лишь
тогда, когда он осознаёт их существование. Но существование
объектов «в сознании» человека можно легитимировать, только
признав их существование и «вне сознания». Наши представле-
ния предполагают существование того, что мы себе представ-
ляем. В противном случае мы будем представлять себе то, что
не существует, или иметь историю, не имея прошлого. Но в эту
логическую схему взаимоотношений между «вещью в себе» и
«вещью для нас» понятия «памятники» и «источники» никак не
вписываются. Их невозможно противопоставить друг другу та-
ким образом.
Более плодотворной я считаю идею Гуревича, что историк,
видя в источнике «запёчатлённую в памятнике структуру челове-
ческого сознания»243, подходит к нему со своими собственными
вопросами, т.е. «сам создаёт источник своего исследования». В
этом случае он невольно продолжает тот диалог, который он во-
все не начинал, который он также не в состоянии и закончить, но
участником которого он в настоящий момент является. И благо-
даря этому — настоящему моменту, — весь исторический диа-
243 Там же. С. 224.
131

лог находится «здесь», благодаря ему он не обрывается, а про-
должается.
Любой исторический диалог строится на оппозиции фактов,
потому что «"исторические факты", о которых сообщают источ-
ники, не нейтральны по отношению к способу их фиксации...»244
Именно по той причине, что ни автор источника, ни историк не в
состоянии фиксировать исторические факты нейтрально, а всег-
да делают это индивидуально, и становится возможным истори-
ческий диалог, предпосылкой которого является наличие, с одной
стороны, дифференций во мнениях, а с другой стороны, наличие
темпоральной дистанции между его участниками. Ведь на одном
временном уровне и при полной гармонии взглядов вести исто-
рический диалог не имело бы смысла. Историк и источник (автор
источника) не могут воспринимать действительность одинаково
и именно по этой причине они и вступают в диалог друг с дру-
гом. Разногласия и трудности (взаимо)понимания в таком диа-
логе неизбежны. Исторический диалог предполагает подобные
разногласия. Он без них немыслим. По этой причине Гуревич со-
ветует историку заранее готовиться к ним и в случае, если исто-
рик, например, собирается изучать экономическую мысль Сред-
невековья, исходить из того, что Средневековье экономическую
мысль «в чистом виде» не знало и «все рассуждения о хозяйстве,
собственности и прибыли развёртывались преимущественно и
даже исключительно в рамках теологического дискурса»245.
Смысл исторического диалога и лежит как раз-таки в преодо-
лении дифференций и в поиске диалогического взаимопонима-
ния. Сам Гуревич в целях достижения такого взаимопонимания
предлагает применять так называемую модель «двойного «бино-
кулярного» видения прошлого»,
«при котором «одно (видение. — А.Б.) опирается на ана-
лиз прошлого, пропущенный сквозь современную кате-
гориальную сетку (так называемое «научное понимание
244 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 224.
215 Гуревич А.Я. Территория историка. С. 108.
132

истории»); другое видение исходит из восприятия той же
самой жизни людьми изучаемого прошлого»246.
Первый вид мысленного схватывания прошлого Гуревич на-
зывает «объективным», а второй «субъективным», описывая вза-
имодействие этих двух видов как «накладку на «объективное»
изображение истории в понятиях и категориях современной нау-
ки» её «субъективного» понимания, зафиксированного в доку-
ментах прошлого247. Однако и эту идею Гуревича я нахожу недо-
статочно обоснованной, так как считаю, что в действительности
нет и не может быть объективного или субъективного видения
прошлого, а любое «видение» прошлого является его субъектив-
ным видением.
Но в какой перспективе историк видит прошлое или как он
его описывает, зависит вовсе не от исследуемого им прошлого,
а от того историка, который его изображает или реконструиру-
ет. Историк в состоянии своими интерпретациями как разбудить
у читателя интерес к определённому прошлому, так и подавить
всякий интерес к нему. Прошлое остаётся принципиально зави-
симым от своего историка. Но надо сказать, что с историком Гу-
ревичем прошлому явно повезло.
246 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 292.
247 Там же.
133

Глава 10
О ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ ПРИРОДЕ ИСТОЧНИКА
10.1. О возможности и действительности
источника
Онтологический статус источника довольно сложен. Лю-
бой источник, происходя из прошлого, является предметом на-
стоящего, но таковым его предметом, который скрывает в себе
возможность стать / быть для кого-то «источником знаний» о
прошлом. Условием реализации этой возможности является ког-
нитивная способность субъекта «узнавать» в предметах своего
настоящего «следы» и «остатки» прошлого. Но для того чтобы
«узнать» или «увидеть» в предметах настоящего «остатки» про-
шлого, человеку необходима сила исторического воображения,
которая и позволит ему увидеть, например, в «нагромождении
камней» своего настоящего руины прошлого. В материальном от-
ношении между понятиями — «нагромождение камней» и «руи-
ны» — никакого различия нет и быть не может: человек может
«увидеть» в куче камней остатки древнего строения, а может
увидеть в них «только камни».
Но для того чтобы человек «увидел» в нагромождениях кам-
ней своего настоящего руины прошлого, он должен вообразить
себе их такими, какими они были раньше, т.е. представить их ве-
личественными строениями. Но для этого человек должен уметь
воспринимать свою действительность образно.
Прошлое есть образ настоящего, оно может присутствовать
в настоящем только образно. Однако образное присутствие про-
шлого становится возможным только по той причине, что оно
оставило после себя в настоящем свои реальные «следы». Благо-
даря этим «следам» его образное присутствие является реальным.
134

Для исторического наблюдателя «следы» прошлого выполняют
роль его темпоральных ориентиров, указывающих на Былое*.
Однако само Былое не является ни «остатком», ни «следом», а
оно тоже есть образ, созданный в настоящем и настоящим. Обра-
зы прошлого вынуждены существовать в ненадёжном простран-
стве человеческих мыслей и представлений. Они «здесь», пока о
них вспоминают, думают и представляют.
Но то же самое можно сказать и о следах / остатках прошлого,
которые тоже существуют в идеальном пространстве человече-
ских мыслей и представлений, которое является пространством
их (не)реализованных возможностей, в котором они могут стать
«источниками» знаний о прошлом, а могут и не стать. Их дей-
ствительность зависит только от одних познавательных воз-
можностей субъекта.
На сложный характер отношения действительного и возмож-
ного в области исторического познания указал в своё время Анри
Бергсон, который пришёл к выводу, что только «действительность
создаёт возможность, а не возможность действительность»248. Но
что Бергсон под этим понимает? Бергсон считает, что историче-
ские возможности дают себя познать только тогда, когда они
станут действительностью. Мы по праву считаем, что любой
действительности должны всегда предшествовать её возмож-
ности, которые и порождают «свою» действительность. Но
возможности предшествуют действительности только в онто-
логическом смысле, в когнитивном отношении они ей предше-
ствовать никак не могут, потому что
«в той мере, как только действительность сотворит из себя
нечто непредсказуемое или новое, она бросает своё изо-
бражение позади себя в своё неопределённое прошлое; и
кажется, что она в любой момент была такой, но именно в
этот момент она только начала становиться таковой, какой
248 «Das Wirkliche schafft das Mogliche, und nicht das Mogliche das Wirkliche».
Bergson H. Denken und schopferisches Werden. S. 124.
135

она как будто бы всегда была. Поэтому я и говорю, что её
возможность, которая не предшествовала её действитель-
ности, начинает ей предшествовать, как только возникнет
сама эта действительность»249.
Для Бергсона возможное есть не что иное как зеркальное
«отражение действительного в прошлом». И так как этот про-
цесс зеркального отражения действительности непрерывно
продолжается и сейчас, то и наше «актуальное настоящее, ко-
торое в будущем само станет прошлым, содержит уже в себе
картину завтрашнего прошлого, которую мы не в состоянии
ухватить»250.
Новая действительность таит в себе её прошлые возмож-
ности, которые и могут быть открыты историком в ходе его акта
реконструкции прошлого. Поэтому Бергсон и говорит, что «воз-
можное есть действительное, только с дополнительным мысли-
тельным актом, бросающим это действительное, если оно уже
здесь есть, в прошлое»251.
Познавательные возможности историка остаются принци-
пиально ограничены его действительностью, но и сама дей-
ствительность остаётся зависимой от возможностей историка,
потому что только благодаря ему она в состоянии увидеть своё
«зеркальное отражение в прошлом». Однако историк может по-
24g «In demselben МаВе, wie die Wirklichkeit sich erschaffi als etwas Un-
vorhersehbares und Neues, wirft sie ihr Bild hinter sich in eine unbestimmte
Vergangenheit; sie erscheint so als zu jeder Zeit moglich gewesen, aber erst in diesem
Augenblick beginnt sie, es immer gewesen zu sein, und gerade darum sage ich, dass
ihre Moglichkeit, die ihrer Wirklichkeit nicht vorausgeht, ihr vorausgegangen sein
wird, sobald die Wirklichkeit aufgetaucht ist». Bergson H. Denken und schopferi-
sches Werden. S. 120—121.
250 «dass in unserer aktuellen Gegenwart, die die Vergangenheit von morgen sein
wird, das Bild von morgen schon enthalten ist, obwohl wir nicht imstande sind, es
schon festzuhalten». Там же. S. 120—121.
251 «denn das Mogliche ist nur das Wirkliche mit einem zusatzlichen Geistesakt,
der dieses Wirkliche, wenn es einmal da ist, in die Vergangenheit zuriickwirft».
Bergson H. Denken und schopferisches Werden. S. 119.
136

знать только реализованные возможности действительности, а
то, что не было реализовано, то, что не стало действительно-
стью, не может для него никак стать возможностью. Хотя про-
блема лежит здесь в том, что историк не имеет права исключить
из действительности прошлого её другие (нереализованные) воз-
можности, но он и не в состоянии их познать.
Из сказанного выше мы можем сделать следующие выводы.
• Историк имеет дело только с реализованными возможно-
стями или он имеет дело только с действительностью.
• Историк может познать свою действительность только
тогда, когда он воспользуется скрытыми в ней возможно-
стями, т.е. «откроет» в ней для себя «следы» и «остатки»
прошлого.
• Читая «следы» прошлого и реконструируя его, историк
реализует не только возможности своей действительно-
сти, но и свои собственные познавательные возможно-
сти, с помощью которых он и открывает для себя другую
действительность.
На этих трёх эпистемологических предпосылках и базируется
вся исследовательская работа историка, который, по выражению
Гуревича, «сам создаёт для себя источники». Поэтому причины
существования последних лежат не в предметах внешнего мира,
а в человеке, его познающем.
Что касается самого понятия источника, то на первый взгляд
может показаться, что именно источник является тем элемен-
том действительности, который обладает уникальной способ-
ностью не меняться, оставаться таким же, каким он всегда был,
т.е. элементом, который умеет продолжать существовать в са-
мых различных настоящих. Но для человека лишь тогда что-то
«продолжает» 9УЩествовать, когда он проводит границы между
прошлым, настоящим и будущим. Однако где проходит граница,
отделяющая настоящее и прошлое? Бергсон считает, что граница
эта определяется фактором человеческого внимания.
137

Пока мы чувствуем воздействие прошлого в нашем настоя-
щем, оно принадлежит настоящему. Само воздействие, счита-
ет Бергсон, невозможно «поделить» на воздействие прошлое
и настоящее, как невозможно поделить одну мелодию на уже
прозвучавшие и звучащие сейчас ноты. Мы воспринимаем ме-
лодию как целое, которое включает в себя как прозвучавшее,
так и звучащее сейчас. В этом случае «речь идёт о настоящем,
которое длится»252 или же о прошлом, которое ещё продолжа-
ется. История и есть продолжение того, что лежит в прошлом,
но что воспринимается и ощущается сейчас. То есть она есть
ощущение настоящего.
Коллингвуд, обращаясь к ощущениям человека, замечает, что
они могут быть как чувственными, так и эмоциональными. Осо-
бенность человеческих ощущений заключается в том, что мы
чувствуем их только в какой-то момент. Но если этот момент
продлевается, то тогда мы обращаем внимание на его ощущение,
потому что оно, продлеваясь, обретает «устойчивость и протя-
жённость во времени»253. В этом случае наше ощущение сопро-
вождается и нашим вниманием. Однако в отличие от ощущения
внимание человека не является реакцией на раздражители, а оно
управляется сознанием. «Оно не подчиняется командам со сто-
роны ощущений. Сознание, хозяин в собственном доме, господ-
ствует над ощущениями»254.
Обращая внимание на ощущения, человек берёт их под кон-
троль своего сознания. А взятые под контроль сознания ощуще-
ния не являются больше впечатлениями чувств, а становятся, по
выражению Коллингвуда, «идеями воображения»255. В воображе-
нии / сознании ощущения уже не в состоянии господствовать над
252 Solange die Wirkung spurbar sei, gehorte sie zur Gegenwart. Diese Wirkung
selbst ist unteilbar. Wir konnen auch eine Melodie nicht teilen, sie wirkt als Ganzes
auf tins und umfasst sowohl die Vergangenheit als auch die Gegenwart: «Es handelt
sich um eine Gegenwart, die dauert. Bergson H. Denken und schopferisches Werden.
S. 173.
253 Коллингвуд Р.Дж. Принципы искусства. § 8. Выводы. С. 206.
254 Там же. С. 193.
255 Там же. С. 206.
138

человеком — в воображении человек господствует над своими
ощущениями, которые в нём становятся «приручёнными» или
«одомашненными» (Коллингвуд). Возможно, что именно по этой
причине ощущения прошлого не могут быть пережиты настоя-
щим так, как их переживали люди прошлого. Но если люди про-
шлого «ощущали» события их современности, то для современ-
ного историка они стали его «идеями воображения». Но прошлое
только по той причине продолжает существовать в настоящем,
что оно стало его «устойчивым ощущением». То, что не смогло
стать «устойчивым ощущением» человека {Коллингвуд), или же
то, что не заслужило «внимания» человека (Бергсон), не может
стать для него Прошлым.
Бергсона, кстати, интересует не способность истории со-
хранить в настоящем определённые части прошлого, а, скорее,
её «удивительное качество»256 терять его громадные части, да-
вая им попасть в забвение: проблема здесь заключается в том,
чтобы «объяснить не сохранение прошлого, а его кажущееся
исчезновение»257. Но как можно объяснить «исчезновение» про-
шлого?
Для того чтобы прошлое оказалось в забвении, достаточно,
чтобы оно исчезло из поля человеческого зрения. Только проявляя
интерес к прошлому, мы сохраняем его для себя. Однако от чего
зависит наш интерес или наше внимание к определённому про-
шлому? Внимание в прошлому формируется и направляется одной
лишь современностью, которая, говоря словами Бергсона, «опре-
деляет наш интерес к прошлому тем, что она бросает свою тень в
неопределённую даль прошлого, проецируя его в настоящее»258.
256 Im Hinblick auf diese gegenwartige Wirksamkeit des Vergangenen stellt sich
fur uns das Problem dar, nicht «die Erhaltung der Vergangenheit zu erklaren, sondern
im Gegenteil ihre scheinbare Vernichtung». Bergson H. Denken und schopferisches
Werden. S. 174.
257 Там же. S. 174.
258 Es sei die Wirklichkeit selbst, die unser aktuelles Interesse flir die Vergan-
genheit bestimme, indem sie durch ihren Vollzug «hinter sich ihren Schatten bis
in die unbestimmte Weite der Vergangenheit» projuziert. Bergson H. Denken und
schopferisches Werden. S . 34.
139

Сегодня мы как «будущее нашего прошлого» определяем
наши исторические интересы, но мы не в состоянии определять
исторические интересы нашего будущего. Мы не знаем, в какое
прошлое наше будущее «бросит свою тень».
«Это было бы счастливой случайностью, если бы мы в
теперешнем настоящем смогли бы заметить как раз то,
что бы для будущего историка представляло бы особый
интерес. Если этот историк захочет наблюдать наше на-
стоящее, то он будет искать в нём объяснение своему на-
стоящему и прежде всего объяснение того, что является
новым для его настоящего»259.
Говоря о настоящем, которое бросает свет в своё «тёмное»
прошлое, мы представляем себе оказавшегося в бесконечных и
тёмных лабиринтах человека, который, продвигаясь почти на
ощупь в них, пытается слабым фонариком осветить себе свой
путь. Однако в тёмные лабиринты прошлого этого человека при-
вели ведь какие-то чувства, цели и интересы. Возможно, это было
чувство любопытства, а, возможно, и фантазии. Но не являются
ли и эти познавательные чувства / свойства / качества человека
«источниками» его процессов познания?
Рассуждая о закономерностях исторической процедуры ис-
следования, мы часто забываем, что эта процедура протекает
не только по законам логики и разума, а что она опирается и на
такие чувства человека, как любопытство или интерес. Без этих
чувств никакие познавательные процессы никогда не пришли бы
в движение. Ведь можно иметь квалифицированного историка
и рядом с ним полноценные источники, но всё равно не иметь
исследовательского процесса! Если у историка нет элементар-
254 «Es bedarf eines glucklichen Zufalls, wenn wir in unserer jetzigen Gegenwart
gerade das bemerken, was fur den zukunftigen Historiker von besonderem Interesse
ist. Wenn dieser Historiker unsere Gegenwart betrachten will, dann sucht er darin
besonders die Erklarung seiner Gegenwart und vor allem die Erklarung dessen,
was diese Gegenwart an Neuem enthalt». Bergson H. Denken und schopferisches
Werden. S. 31.
140

ного любопытства, не говоря уже об интересе, к определённому
прошлому, то в этих условиях не начнутся никогда никакие по-
знавательные процессы. Однако почему этот немаловажный мо-
мент не учитывает теория истории? Почему теория истории не
обращается к исследованию «других источников» исторического
процесса, таких как человеческое любопытство или человече-
ская фантазия? Почему теория / философия истории не учитыва-
ет «эмоционально-творческий» элемент процесса исторического
познания? Только в теории истории исторические познаватель-
ные процессы начинаются с «постановки вопросов». В реальной
жизни они начинаются с элементарного чувства любопытства,
без которого человек никогда не имел бы для себя прошлого. Те-
ории истории стоит обратиться к этому чувству человека.
10.2. О «других источниках» процесса
исторического познания
Познавая прошлое, отмечали мы, человек стремится расши-
рить рамки своего настоящего момента, своего «здесь» и «те-
перь». И это его стремление — перейти границу (не)видимого,
(не)воспринимаемого и для него (не)понятного — базируется
на его чувстве любопытства — чувстве, которое предполагает
наличие ограниченного знания о том, к чему человек как раз-
таки и проявляет своё любопытство. Не имеющий никаких зна-
ний не будет проявлять любопытства к тому, что ему совершен-
но неизвестно. С другой стороны, знающий всё или, по крайней
мере, считающий, что он знает всё, также не нуждается в этом
чувстве, так как чувство это базируется на полузнании или ча-
стичном знании. Человек проявляет своё любопытство к таким
предметам, о которых ему уже что-то, но далеко ещё не всё
известно.
Обычно считают, что внешние предметы инициируют чело-
века к поиску или исследованию. Но это далеко не так. Не внеш-
ние предметы, а сам человек инициирует себя к нему. Ведь своё
141

любопытство человек проявляет не к явному, а к скрытому, за-
гадочному и таинственному, часто ушедшему или прошедшему,
а также к возможному и ненаступившему. Чувство любопытства
есть особый вид человеческой реакции, направленной на позна-
ние незнакомых предметов и явлений внешнего мира.
Надо заметить, что чувство это присуще не только челове-
ку, но и другим живым существам. Но только человек способен
проявлять любопытство как к своему прошлому, так и к своему
будущему. Причём речь здесь идёт не о праздном любопытстве,
а о чувстве, обусловленном жизнью и проявляющем себя в жиз-
ни: «Если мы только этому лучше сможем научиться, заниматься
историей в целях жизни»260, выразил как-то желание Ницше, счи-
тавший, что человек должен обладать способностью как вспо-
минать, так и забывать прошлое, потому что «неисторическое и
историческое в равной степени необходимы для здоровья лич-
ности, народа, культуры»261.
Удовлетворяя своё любопытство, человек прибегает часто и к
фантастическим методам описания действительности. Однако
может ли человеческая фантазия служить целям реконструкции
прошлого? Не является ли она ложью? Для автора сборника «Лож-
ных историй старого и нового времени» («Lugengeschichten»)262
фантазия является ничем иным как, формой лжи. Иначе он не
поместил бы в сборнике своих ложных историй отрывок из Пу-
тешествий Гулливера Дж. Свифта {Jonathan Swift, 1667—1745).
Но являются ли «Путешествия Гулливера» ложью! Где проходит
граница между фантазией и ложью!
260 «Wenn wir nur dies gerade immer besser lernen, die Historie zum Zwecke
des Lebens zu treiben». Nietsche, Friedrich. Vom Nutzen und Nachteil der Historie
fur das Leben. S. 134.
261 «Das Unhistorische und Historische ist gleichermafien fiir die Gesundheit
eines Einzelnen, eines Volkes und einer Kultur notig». und Nietsche, Friedrich. Vom
Nutzen und Nachteil der Historie fur das Leben. S. 132.
262 Lugengeschichten. Aus alter und neuer Zeit. Ges. von G. Narciss. Stuttgart /
Zurich.
142

Без сомнения, лоэюь и фантазия описывают нереальные со-
стояния действительности, но, несмотря на это, тождественными
понятиями они не являются, так как, если фантазия, создавая
другой образ действительности, никак не скрывает того факта,
что она создаёт свой — фантастический — образ действитель-
ности, то лоэюь, также создавая нереальную картину мира, делает
своё дело тайно, а не явно, выдавая ложное за действительное,
пытаясь таким образом ввести человека в заблуждение, обма-
нуть его. Проблема лжи состоит не в том, что она презентиру-
ет нам другую действительность, а в том, что она пытается от
нас это скрыть. Описывая действительность другими способами,
фантазия стремится познать её, а ложь — исказить. По этой при-
чине мы должны принципиально отличать попытки изобразить
и попытки исказить действительность. Ведь необходимости ра-
зоблачать фантазию у человека нет, а вот ложь он разоблачать
обязан.
Печально, но попытки исказить прошлое предпринимали
и историки, которые уже в силу своего общественного статуса
обязаны объективно описывать прошлое. Преднамеренно иска-
жающий прошлое историк является фигурой трагичной263, но в
то же время фигурой, наглядно демонстрирующей, что и ложь,
выдавая себя за правду, нуждается в «источниках» и «свидетель-
ствах». Ложь пытается «освидетельствовать» её, искажённую,
версию действительности. Также и она использует в своих це-
лях фантазию, но она использует её не в целях познания, а ис-
кажения действительности. А вот фантазия, наоборот, открыто
2бз дВТОр статьи «Легенда одного гуманиста». (Patrik Bahners: Die Legende
eines Humanisten. Frankfurter Allgemeine Zeitung vom 06.07.2011) задаётся во-
просом: каким образом верным служащим нацистского режима удалось про-
должить карьеру после 1945 года? И даёт на него ответ — путём смены свое-
го идентитета. Таким образом поступил баварский историк Карл Бозлъ (Karl
Bost), создавший себе после падения нацистского режима ложный идентитет.
Вышеназванная статья опирается на работу немецкого историка Матиаса Бер-
га (Matthias Berg: Lehrjahre eines Historikers. Karl Bosl im Nationalsozialismus,
in: Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft, Bd. 59 (2011), Heft 1, S. 45-63).
143

прибегает к гротеску, но чтобы не исказить действительность, а
чтобы понять её. Парадокс, но иногда фантазия в состоянии опи-
сать действительность прошлого лучше, точнее, ярче и вырази-
тельнее, чем специальное историческое исследование. И не зря
известный немецкий историк Карл Шлёгель, автор интересной
книги «Террор и мечта. Москва 1937 года» (Schlogel К. Terror
und Traum. M., 1937), даёт своему читателю совет, что для того,
чтобы лучше понять московские реальности сталинской эпохи,
нужно обратиться к чтению фантастического романа Михаила
Булгакова «Мастер и Маргарита».
Без сомнения, роман «Мастер и Маргарита» является фан-
тазией, но фантазией, которая позволяет читателю окунуться в
реальную атмосферу Москвы 1930-х годов. За аллегориями и
фантастическими параллелями Булгакова скрывается вполне
реальная ситуация того времени. Никакое «серьёзное» истори-
ческое исследование не смогло бы описать жизнь Москвы той
эпохи лучше, образнее и ярче, чем это делает Михаил Булгаков.
Способностью «реально фантазировать» обладали и дру-
гие мастера фантастического рассказа, как, например, уже
упомянутый нами Дж. Свифт. В нижеприведённом эпизоде
из Путешествий Гулливера, взятом, кстати, из уже цитируе-
мого мной сборника «Ложных историй», ничто не свидетель-
ствует о том, что речь в нём идёт о фантазии. Свифт, казалось
бы, описывает здесь вполне обычную сцену из жизни море-
плавателей:
«16 июня 1703 года матрос на мачте нашего корабля уви-
дел, наконец-то, землю... Позже мы достигли небольшой
бухты, к которой наше большое судно не могло, к сожале-
нию, пристать... Наш капитан приказал снарядить лодку с
12 вооружёнными матросами и пустыми бочками, чтобы
пополнить запасы питьевой воды на корабле... Но выса-
дившись на берегу, мы не увидели ни колодцев, ни крыш
домов...»264.
2<ri Liigengeschichten. Aus alter und neuer Zeit. S. 186—187.
144

Действительно, что может быть нереального в вышеописан-
ной сцене? Эта сцена могла вполне произойти в реальности. Од-
нако, когда на горизонте повествования неожиданно появляется
фигура великана, пытающегося схватить рукой лодку с напуган-
ными гребцами, тогда даже самый доверчивый читатель несо-
мненно воскликнет: «всё это — фантазия!»
Но может ли абсолютно всё в фантастической истории
быть фантазией? Ведь фантастические повествования вклю-
чают в себя не только фантастические, но и реальные эле-
менты прошлой жизни, информирующие нас, как, например,
у Свифта, о том, каким образом матросы, находясь в дальнем
плавании, обеспечивали себя пищей и питьевой водой. Кроме
того, фантастическая история Дж. Свифта даёт нам очень
ценную информацию о моральных нормах, менталитете, сти-
ле жизни и представлениях людей прошедшей эпохи. Исклю-
чить подобную информацию из категории исторических ис-
точников историки, конечно, могут, но подобный шаг означал
бы для них, что они значительно обеднили и ограничили бы
свои представления о жизни людей прошлого. На практике
историк умеет довольно хорошо обходиться и с фантастиче-
скими представлениями, осознавая, например, тот факт, что
духи, ангелы, дьяволы и черти являлись вполне реальными
элементами фантастических представлений о мире средневе-
кового человека. Зная и понимая это, историк отнесётся очень
серьёзно и к сообщению средневековой хроники о том, что
охватившая город чума являлась делом рук проживающей в
нём ведьмы. Ведь суеверия средневекового человека являлись
составной частью его реальных представлений о мире. Тем бо-
лее, что нереальные представления человека имели в истории
часто вполне реальные, а нередко и трагичные последствия.
Но что же тогда интерпретирует историк, описывая реальное
воздействие фантастических идей на жизнь человека — «ре-
альность нереальной реальности»? Здесь самое время обра-
титься к историческим интерпретациям, задав себе вопрос,
145

что есть историческая интерпретация и чем она отличается
от исторического свидетельства!
10.3. Прошлые тени Настоящего
Наступил момент, когда мы о Настоящем и Прошлом будем
говорить «с большой буквы». Своё отношение к Прошлому На-
стоящее выражает, интерпретируя его. При этом Настоящее
интерпретирует Прошлое, опираясь на его свидетельства. Поэ-
тому, чтобы понять характер отношения между Прошлым и На-
стоящим, необходимо исследовать характер отношений между
свидетельством и его интерпретациями.
Вальтер Беньямин попытался это сделать, обратившись к
одной из историй Геродота, в которой тот описывает пленение
персидским королём Камбузом египетского фараона Псамени-
та265. Суть этой истории такова: Камбуз, чтобы унизить пленён-
ного им египетского фараона Псаменита, приказал выставить
его перед победным шествием персов, в котором принимали
участие также и схваченные им в плен египтяне. Псаменит вы-
нужден был узнать в толпе пленённых свою, находящуюся в
унизительной ситуации, дочь и увидеть ведомого на смертную
казнь сына. Но Псаменит, сдерживая себя, долго не показывал
никаких чувств, пока мимо него не провели старого и бедного
мужчину из его прислуги. Только тогда он, схватившись за го-
лову, продемонстрировал глубокую горечь, оставив, надо ска-
зать, в глубоком недоумении не только своих истязателей, но
и будущих читателей этой истории, задающих себе до сих пор
вопрос: Как объяснить подобную реакцию Псаменита? Поче-
му он продемонстрировал свою горечь и свои эмоции только в
тот момент, когда мимо него провели его старого слугу, но не
тогда, когда он увидел в толпе пленённых свою дочь и своего
сына?
265 Benjamin W. Illuminationen. Frankfurt am Main, 1977. S. 314—315.
146

Геродот, скупо описывая случившееся и не давая нам ника-
ких объяснений, отказывается от его интерпретации. Но почему
он поступает таким образом? По мнению Беньямина, искусство
свидетельства кш раз и заключается в том, чтобы «описывать не
объясняя». Историческое свидетельство сообщает нам лишь то,
что оно должно сообщить, предоставляя интерпретациям право
объяснять и интерпретировать сказанное им. Свидетельство не
расходует себя на объяснения и пояснения, оно остаётся на дис-
танции к своим интерпретациям, никогда не «скатываясь» до их
уровня. Таким образом оно сохраняет своё достоинство истори-
ческого свидетельства.
Разумеется, и само свидетельство было когда-то интерпре-
тацией событий своего, оставшегося для нас в Прошлом, На-
стоящего. Но после того как эти события канули в Прошлое, их
первоначальные интерпретации приняли для нас статус истори-
ческих документов, которые навсегда «зацементировали» впе-
чатления очевидцев о них. И теперь любое Настоящее, интерпре-
тируя эти события, вынуждено обращаться к свидетельствам
о них. Исторический интерпретатор обязан подтверждать свои
мнения о Прошлом документально, опираясь на его свидетель-
ства. Это требование — законно, логично и разумно, потому что
исследующий прошлое историк не может описывать его так, как
он себе этого пожелает, а он должен опираться на независимые
высказывания исторических документов. Но независимыми эти
высказывания являются только по отношению к интерпретирую-
щему их Настоящему.
Если мы, однако, внимательнее присмотримся к характеру
отношения между свидетельством и интерпретацией, то мы бу-
дем вынуждены констатировать, что своими высказываниями
исторические свидетельства как бы «обозначили» или «очер-
тили» своему Будущему границы возможных интерпретаций тех
событий, которые они описывают. Тем самым свидетельства
определили границы и рамки исторического диалога. Но опреде-
ляя «интерпретационные» границы исторического диалога, сами
свидетельства этот диалог не ведут и не продолжают. Своё про-
147

должение исторический диалог находит не в свидетельствах, а
в их интерпретациях или же в историческом рассказе, который,
по образному выражению Беньямина,
«как бы погружает событие прошлого в жизнь повество-
вателя для того, чтобы потом опять извлечь его оттуда. Так
что событие это, наподобие глиняной чаши, сохранившей
отпечаток руки гончара, несёт всегда в себе и след своего
рассказчика»266.
Поэтому для Беньямина исторический рассказ является ни-
чем иным как «ремесленной формой сообщения», сохраняющей
в себе — по аналогии с глиняной чащей — отпечаток руки / мыс-
ли рассказчика. Однако исторический источник есть не только
форма «сообщения», но и форма межчеловеческого «общения».
Ведь он имеет дело не только с «передачей» информации, но и с
её «восприятием». Не претендуя на полную характеристику от-
ношения между «свидетельством» и «интерпретацией», попыта-
юсь здесь выделить его существенные черты.
Никакой чёткой границы между историческим свидетель-
ством и исторической интерпретацией нет и быть не может. Как
свидетельство, так и интерпретация являются способами субъ-
ективной фиксации действительности. Причина того, что опре-
делённые интерпретации прошлого позже стали историческими
свидетельствами лежит, с одной стороны, в факторе «время», а
с другой стороны, в «историческом интересе» Настоящего к сви-
детельствам (высказываниям) определённого Прошлого.
Характер отношения между свидетельством и интерпре-
тацией напоминает характер отношения между законченными
и незаконченными текстами: являясь неизменным продуктом
Прошлого, свидетельство разрешает себя излагать и интерпре-
тировать, но ни в коем случае не менять или корригировать, так
266 «Die Erzahlung... gleichsam handwerkliche Form der Mitteilung... Sie senkt
die Sache in das Leben des Betrachtenden ein, um sie wieder aus ihm hervorzuholen.
So haftet an der Erzahlung die Spur des Erzahlenden wie die Spur der Topferhand
an der Tonschale». Benjamin W. Illuminationen. S. 393.
148

как написанное, как, впрочем, и случившееся, принадлежит Про-
шлому и никакой корректировке не подлежит.
По этой причине фундамент исторического диалога образуют
только неизменные свидетельства, а не их изменчивые интер-
претации. Но своё продолжение диалог этот находит не в свиде-
тельствах, а только в интерпретациях, потому что диалог этот
продолжает и ведёт не Прошлое, а Настоящее.
Таким образом, в историческом диалоге свидетельство, «по-
гружаясь» то в одно, то в другое Настоящее, порождает своим
прикосновением к новому Настоящему новую интерпретацию
Прошлого, вовлекая тем самым его в бесконечную «интерпрета-
ционную игру» или в диалог «большого времени» — имя кото-
рому история.
В подобную «историческую игру» и была вовлечена картина
Рафаэля «Сикстинская Мадонна». Надо заметить, что написан-
ная ещё в 1512—1513 годах работа Рафаэля успела оставить в
истории — и не только в истории искусства — свои многочис-
ленные «следы». Но самое интересное, что в разные эпохи и
времена картина Рафаэля воспринималась и интерпретирова-
лась её наблюдателями по разному. Но почему? Ведь на карти-
не изображены одни и те же персонажи, которые во все времена
узнавались людьми прошлых эпох. И если современный наблю-
датель, возможно, не сможет идентифицировать без помощи
специалиста-искусствоведа побочных фигур картины Рафаэля,
изображающих папу Сикста II и Святую Варвару, то её централь-
ные фигуры — Мадонну с младенцем и двух ангелов на перед-
нем плане — он должен узнать ведь без труда.
Эта аргументация верна. Но тем не менее мы видим кар-
тину Рафаэля не так, как видели её его современники, пото-
му что мы «узнаём» в ней то, что люди прошлого в ней никак
«узнать» не могли. Так, например, современный наблюдатель
«видит» в ангелах Рафаэля не только божественные, но и ре-
кламные образы. С XIX века ангельские образы Рафаэля ши-
роко используются промышленностью в её рекламных целях,
украшая упаковки самых различных продуктов массового про-
149

изводства. Независимо от того, как современный наблюдатель
к этому факту относится, он его прежде всего знает. А вот со-
временники Рафаэля этого факта не знали и знать не могли.
То есть современный наблюдатель видит картину Рафаэля в
совершенно другой временной перспективе, чем современники
Рафаэля. Он знает не только её «прошлое настоящее», но и её
«прошлое будущее». Он следует всем её «следам», которые она
оставила в истории. И в каждом новом Настоящем картина Ра-
фаэля бросает свою тень в её новое Прошлое, создавая заново
его. Тень эта — невольно возникающий в Настоящем «тёмный
силуэт», принимающий контуры своего мнимого «господина».
Тень Прошлого существует неотделимо от своего Настоящего.
Тень моя — это то, что отделилось от меня, но и то, что навсег-
да останется со мною, это «я» и «не я» — это только тень моя.
Тени Прошлого послушно следуют своему Настоящему, по-
вторяя все его мысли и все его движения, так что Настоящее на-
чинает уже думать, что оно держит своё Прошлое под жёстким
контролем и что оно «господствует» над ним. Но это мнение На-
стоящего является ничем иным как его иллюзией, которая разру-
шается уже при первой попытке Настоящего «освободить» себя
от своих теней, уйти от них, покинуть их. Все попытки Настоя-
щего избавиться от теней своего Прошлого остаются тщетными
и безуспешными. Тени Прошлого преследуют Настоящее, не от-
пуская его ни на минуту от себя — «а тень его спешила от него»,
«а тень в другую сторону пошла...» {Иосиф Бродский «Зофья»,
1962), — демонстрируя этим свою «тёмную» и «мрачную» сущ-
ность.
Не случайно люди, говоря о Прошлом, называет его «тём-
ным», но, однако, не мёртвым. Ведь тени, как известно, не уми-
рают. Прошлое «темно» лишь потому, что оно лишено всяких
источников света. И его тени «возникают» лишь там, где Настоя-
щее бросает свой свет в Прошлое. Однако своим слабым светом
Настоящее может «осветить» только ничтожные части своего
бесконечного Прошлого.
150

«Освещая» Прошлое, Настоящее создаёт таким образом свой
«Театр теней», в котором тени Прошлого перенимают свои (не)-
определённые роли (как, например, ангелы Рафаэля). И попадая
в этот «театр теней», человек начинает с ужасом понимать, что в
мире «нет ничего более постоянного, чем непостоянство»267 его
непредсказуемого Прошлого.
267 Я перефразировал здесь цитату Ганса Якоба Христофеля Гриммельсхау-
зена — «нет ничего более постоянного, чем непостоянство» — «Es gibt nichts
Bestandigeres als die Unbestandigkeit, (Hans Jakob Christoffel von Grimmelshau-
sen, 1622—1676).
151

Послесловие
Завершив работу над книгой, я с некоторым изумлением кон-
статирую, что книга эта не только «мой», а «интернациональ-
ный» продукт. Судите сами: немецкий автор описывает в своей
работе теории истории немецких, французских, английских и
американских философов/историков. Работу его издаёт россий-
ское издательство, а на обложке публикуется иллюстрация укра-
инского художника. Информация об издании книги, которую
Вы, уважаемый читатель, в настоящий момент держите в руках,
находит своих многочисленных адресатов в самых различных
странах мира. Люди и книги — это «мировые актеры», которых
многое объединяет, но и многое разделяет.
«Мир — это книга. Кто не путешествует, тот видит в ней толь-
ко одну страницу», — заметил в своё время Аврелий Августин.
Однако отношение между миром книг и миром людей можно
описать и с другой точки зрения. Книги, как и люди, имеют своё
происхождение, говорят на своём языке со своим «акцентом». Для
любой книги это, безусловно, хорошо, но не всегда хорошо для
человека. Говорящий с акцентом чувствует себя не везде и не всег-
да комфортно. Первую помощь ему на чужбине тогда оказывают,
опять же, книги, которые без разрешений и виз легко преодолевают
любые фаницы, свободно «передвигаясь» в межкультурном миро-
вом пространстве. Книги служат человеку в качестве надёжных
«ориентиров», позволяя в любой точке мира «вернуться» в свой,
знакомый с детства мир. Однако в этом случае слова Августина
«мир — это книга» приобретают совершенно иное значение.
Нам есть чему поучиться у книг. На книжной полке все они
стоят «рядом друг с другом», независимо от того, на каком языке
написаны, в каком переплете и на какой бумаге изданы, какую
тематику имеют и какими авторами написаны. О подобном люди
могут только мечтать. Чаще всего люди стоят друг «над» другом
или, что ещё хуже, друг «против» друга.
Путешествуя по миру, книги не знают границ. Их невозмож-
но остановить, как невозможно остановить человеческую мысль.
152

Книги нигде не бывают «лишними», они везде чувствуют себя
«как дома». Иному человеку, возможно, захочется в этом случае
воскликнуть: «И я хотел бы быть книгой!» Ведь книги обладают
особыми качествами, о которых человек может только мечтать.
Книги в состоянии противостоять даже смерти — если их уни-
чтожают, они продолжают «жить» в мыслях людей.
Но книги имеют одно, с точки зрения их создателей, доволь-
но коварное свойство — выйдя в свет, они перестают зависеть
от своих авторов. Пауль Рикёр характеризует этот момент «осво-
бождения» как событие, в котором «детище автора, покидая вре-
мя жизни, переходит в другую временную плоскость — время
существования произведения, то есть во внеисторическое время
восприятия произведения...»1. Это, пожалуй, и есть тот момент,
когда автор должен пожелать своему детищу удачного путеше-
ствия как в пространстве, так и во времени и поблагодарить всех,
кто помог в издании его книги.
Большое спасибо работникам московского издательства
«ФЛИНТА», благодаря которым эта книга смогла увидеть свет!
Спасибо украинскому художнику Валентину Сандуляку, благо-
даря которому моя книга приобрела своё неповторимое «лицо»!
Спасибо моим близким и друзьям, поддержавшим мою «несво-
евременную» (помните, как у Ницше?) идею написания книги.
Но почему «несвоевременную» идею?
В наше электронное время научные тексты «производятся»
чуть ли не поточным методом. Как хотелось бы иметь и в этой об-
ласти «лучше меньше, но лучше», то есть меньше книг, но с «мед-
ленным дыханием», с ограниченной тематикой и необычайной
глубиной. Тут возникает закономерный вопрос: нужно ли было
писать ещё одно «Введение в теорию истории», если каждый, пре-
подающий в этой области, считает своим долгом написать свою
собственную работу? Не разумнее ли было бы просто-напросто
взять в руки «Идею истории» Р. Коллингвуда? Ведь многие со-
временные работы являются лишь «отголосками» его мыслей, по-
1 Ricoeur P. Lebendig bis in den Tod. Fragmente aus dem Nachlass. Hamburg,
2011. S. 84.
153

пытками повторить исполнение мощного и неповторимого голоса.
Это первая причина, по которой я медлил с публикацией.
Вторая причина в том, что в условиях «строго регулируемого
общества» начинать что-то по собственной инициативе всегда не-
просто, потому что предпосылки всех возможных процессов пре-
допределены заранее, границы «возможного» для всех и каждого
прочерчены ясно. В этом обществе, как правило, невозможны ни
вариации, ни отклонения. Здесь аналогичное производит только
аналогичное! Здесь каждый выполняет только одну/свою задачу,
например, «создание новых текстов», которые позже, строго си-
стематизируясь, принимают образ бесконечных списков литерату-
ры. Но какими бы ни были эти списки, они не должны вводить
нас в заблуждение — даже самые обширные из них никогда не
заменят человеческой мысли и не дадут нам ответа на вопрос: а
содержатся ли вообще в перечисленных произведениях «мысли»?
Читатель может в этом случае заметить, что подобные от-
ношения являются «несвоевременными». И будет прав. Однако
он должен учитывать, что и «несвоевременные» отношения со-
держат в себе один позитивный момент: именно они порождают
«своевременные» идеи, именно в них рождаются «своевремен-
ные» тенденции и мысли. «Своевременное» может существовать
только в «несвоевременных» условиях. И наоборот. К тому же и
«своевременное» может со временем стать «несвоевременным».
Является ли моя книга «своевременной» или нет — судить
читателю. Но хочу сразу предупредить, что я в своей книге ниче-
го не «раскрыл», не «показал», не «доказал», я просто «размыш-
лял» на свою любимую тему, в которой, однако, чувствую себя
достаточно компетентным.
«Мир — это книга», которую сегодня именно МЫ продол-
жаем писать. И подходить к этой задаче каждый из нас должен с
большой ответственностью.

Приложение2
ПОНЯТИЯ И ТЕРМИНЫ
• АПРИОРИ (лат. a priori — от предшествующего) — понятие, взя-
тое из философии Канта, обозначающее знание, предшествующее
опыту, полученное до него. Важнейшими условиями знаний a priori
Кант называет человеческие представления о времени и простран-
стве, так называемые «чистые формы созерцания»: мы восприни-
маем любые предметы окружающего мира как существующие во
времени и в пространстве. Но эти наши представления нельзя ото-
ждествлять с объективным временем и пространством, так как речь
здесь идёт не о реальном времени и пространстве, а о структуре
человеческого мышления, благодаря которой наши знания могут
систематизироваться и организовываться a priori как во времени,
так и в пространстве, а «бесконечный поток наших восприятий и
мыслей» принимать таким образом определённую закономерную
форму. В современной интерпретации под a priori понимаются не
условия человеческой реальности как таковые, а условия наших
высказываний о ней (М Фуко) или же не чистые, а, обусловленные
человеческим существованием — антропологические — условия
познания прошлого, делающие возможными наши высказывания о
нём (Р Козеллек). Однако и в современной интерпретации понятие
a priori выполняет роль условия эмпирических знаний человека,
придающее им определённую закономерную форму.
• БЫЛОЕ — практически синоним понятия история. Рассказываю-
щий о Былом претендует на правдивое изложение событий, т.е. на
их описание в соответствии с принципом «как это действительно
было» (Л.ф. Ранке). По этой причине Былое не может быть мифом,
сказкой или фантазией, а оно есть реконструкция действитель-
2 При составлении понятийного словаря и именного указателя к теории
исторического познания мною, кроме специальных исследований и моногра-
фий, была использована также и литература энциклопедического характера
как, например: Brockhaus Enzyklopadie in 24 Banden. Leipzig; Mannheim, 1997;
Lexikon der Politik in 7 Banden / Hg. von Dieter Nohlen und Rainer-Olaf Schultze.
Munchen, 1995; Die Zeit. Das Lexikon in 20 Banden. Hamburg, 2005.
155

ных событий. Предполагая наличие темпоральной дифференции
между прошлым и настоящим — всегда что-то «было» только по
отношению к тому, что «есть», — Былое фактически упраздняет
эту дифференцию, соединяя в одной смысловой конструкции обе
временные категории, являясь таким образом настоящему в форме
прошлого, которое «есть»
«ВЕЩЬ САМА ПО СЕБЕ» (нем. Ding an sich) — Кантовское по-
нятие, обозначающее объект, существующий независимо от субъ-
екта, т.е. независимо от того, воспринимает ли субъект «вещь саму
по себе» как объект (ноумен) или нет. «Вещь сама по себе» остаёт-
ся, в отличие от её коррелятивного понятия явления, принципиаль-
но недоступной для субъекта: «Существует ли подобная вещь вне и
независимо от субъекта, доказать невозможно» {Кант). К тому же
в отличие от явления «вещь сама по себе» независима от априорных
или — формальных — условий человеческих знаний как, напри-
мер, понятий пространство и время a priori.
ГЕРМЕНЕВТИКА (греч. hermeneuein — объяснять, от греч. Her-
mes — символическая фигура божественного посланника или же
греч. exegesis — толкование) — искусство интерпретации и по-
нимания текстов. Как искусство толкования религиозных и ан-
тичных текстов экзегеза берёт своё начало уже в античной эпохе.
Особое направление герменевтики — историческая герменевти-
ка — возникло намного позже и связано прежде всего с теори-
ей истории Й.Г. Дройзена, на которого, однако, сильное влияние
оказали как Ф.Д.Э. Шлейермахер, так и Лепольд фон Ранке. По-
следний высказал идею, что цель историка состоит в сопережи-
вании прошлого («sich hineinversetzen in eine vergangene Zeit»).
Историческая герменевтика Дройзена нацелена на понимание не
только текстов, но и всех, доступных человеку, «проявлений че-
ловеческой жизни». Заслуга Дройзена заключается в том, что он
распространил методы герменевтического анализа не только на
исторические тексты, но также на человеческие артефакты, т.е. на
все возможные продукты человеческих действий (см. Goertz H.-J.
Umgang mit der Geschichte. S. 109). Главную идею исторической
герменевтики Дройзен ухватил в следующей фразе: «суть истори-
ческого метода — исследуя, понимать». В отличие от Дройзена,
156

эпистемологическая теория В. Дильтея была нацелена не только
на интерпретацию процесса человеческого понимания («Verste-
hen»), но и переживания («Erleben») прошлого. Дилътей, следуя
герменевтической традиции историзма, видел главную задачу всех
гуманитарных наук в понимании самых различных проявлений че-
ловеческой жизни («LebensauBerungen»), которые, опять же, вос-
принимаются или переживаются в процессе самой жизни — так
что «жизнь постигает здесь жизнь». В XX веке мощные импульсы
развитию исторической герменевтики дала философия Х.Г. Гада-
мера, который в рамках своей теории «герменевтического круга»
исследовал сложные взаимосвязи между частью и целым исто-
рического текста, а также отношение между познавательной си-
туацией и познавательным горизонтом наблюдателя прошлого.
Гадамер убедительно показал, что любой акт понимания прошло-
го сопровождает так называемое его «пред-понимание», что этот
акт понимания предопределяется уже имеющимися представле-
ниями и убеждениями человека. Кроме того, Гадамер видел в
акте восприятия прошлого не индивидуальную, а коллективную,
построенную на принципах диалога, процедуру. Идея биологич-
ности процесса понимания прошлого получила своё развитие и в
работах русского философа Михаила Бахтина.
ДИСЦИПЛИНАРНАЯ МАТРИЦА (нем. die disziplindre Matrix
der Geschichtswissenschafi) — теория, разработанная Йорном Рю-
зеном (Jorn Ruseri), Опираясь на принципы «Историки» Дройзена,
Рюзен обосновал дисциплинарную парадигму исторической науки,
включающую в себя пять взаимосвязанных факторов исторического
мышления, образующих в их связи «динамичную систему, в которой
один фактор логически ведёт к другому» и тесно связан с другим.
Взаимодействие всех этих факторов осуществляется внутри замкну-
того круга, исходной точкой которого служит исторический интерес,
питаемый актуальными потребностями и желанием человека познать
окружающий мир. Но любая исходная точка этого круга является
лишь относительно «исходной», так как найти исходный пункт в си-
стеме взаимообусловливающих и взаимозависимых факторов совсем
непросто. Ведь интересы («Interessen») человека всегда опираются
на его идеи («Ideen»), которые, в свою очередь, предполагают нали-
чие определённых методов эмпирических исследований («Methoden
157

der empirischen Forschung»), а также форм изображения прошлого
(«Formen der Darstellung»). В их совокупности все вышеназванные
факторы служат человеку в качестве ориентиров его бытия («Funk-
tionen der Daseinsorientierung»). (Rusen J. Historische Vernunft. Bd. I:
Grundzuge einer Historik. Die Grundlagen der Geschichstwissenschaft.
Gottingen, 1983. S. 25—29). Смысл идеи дисциплинарной матрицы
состоит в том, чтобы дать историку возможность, занимаясь кон-
кретной темой прошлого, не потерять из поля своего зрения общие
принципы и цели исторических исследований, т.е., образно говоря,
«увидеть за деревьями и лес». Вышеназванные факторы охватывают
всю область исторических знаний, образуя их научный фундамент.
Техническим термином для обозначения их комплексного взаимо-
действия послужило понятие дисциплинарная парадигма историче-
ской науки («disziplianre Matrix»/
METHODEN
(R«geln der empirischen
Forschung=
МЕТОДЫ
(правил эмпирических
исследовании)
IDEEN
(leitende Hinsichten
auf die Erfaftrungen der
Vergangenrieit
идеи
(господствующие
взгляды на опыт прошлого}
FORMEN
(der Darstellung)
ФОРМЫ
(изображения)
\
[fACHWiSSENSCHAFT = СПЕЦ НАУКИ]
{LE86NSPRAXIS = ЖИЗНЕННАЯ ПРАКТИКА)
INTERESSEN =
(interpretierte BedOrfnisse
nach Orientierung in der Zeit
ИНТЕРЕСЫ
(интерпретируемые потребности
ориентации во времени)
FUNKTIONEN
(der Oaseinsarientierung)
ФУНКЦИИ
(жизненной ориенгацки)
158

ИМАГИНАЦИЯ (лат. imago — картина) — фантазия, воображе-
ние, образное представление. В теории познания Канта имагина-
ция выполняет роль трансцендентальной предпосылки, которая
является связывающим звеном между актом человеческого вос-
приятия действительности и человеческим мышлением. В теории
истории Коллингвуда воображение является не просто инструмен-
том познания, а продуктивной силой, с помощью которой человек
целенаправленно реконструирует картину отсутствующей дей-
ствительности. В повседневной жизни человек вынужден повсе-
местно опираться на силу своего воображения, которая позволяет
ему вообразить то, что он не в состоянии был увидеть физически
или воспринять.
ИСТОРИЗМ (нем. der Historismus) — понятие, имеющие различ-
ные значения. Чаще всего, однако, под историзмом понимают на-
правление историографии, опирающееся на выработанную ещё в
теологии традицию научной критики исторических текстов с це-
лью создания объективной картины прошлого по принципу «как
это действительно было» (Ранке Л. ф.). Историография историзма
исходит из уникальности и неповторимости любого историческо-
го события, не признаёт наличия законов исторического развития,
концентрирует свои усилия в основном на исследовании полити-
ческой истории и истории идей (Дройзен). В Германии историзм
являлся преобладающим направлением исторической науки вплоть
до середины XX столетия. С распространением идей французской
исторической Школы «Annales» или позднее англ. «New. Cultural
History», историзм стал терять своё влияние и в Германии. «Новые»
исторические Школы занялись изучением не только политической
истории, но также истории общественных структур, социальных и
экономических отношений и повседневной истории человека (англ.
«history of mentalities», нем. «Mentalitatsgeschichte»), значительно
расширив таким образом исследовательские рамки исторической
науки и введя в неё новые и ранее не применяемые методы изуче-
ния прошлого.
ИСТОРИКА (нем. die Historik) — Само слово историка связано с
одноимённым трудом немецкого теоретика XIX века Й.Г. Дройзе-
на, который этим понятием обозначил философскую дисциплину,
159

исследующую эпистемологические основы исторической науки.
Дройзен дал и классическое определение Историки, обозначив её
задачи следующим образом: «Она (Историка. — Л.Б.) стремится
осознать, что делает наша наука или что она должна делать. Она
хочет нас убедить в том, что мы вполне можем мыслить истори-
чески или можем научиться мыслить исторически. Она стремится
также показать нам формы, в которых это мышление осуществля-
ется» (Droysen J.G. Historik. S. 64). Традиция Дройзеновской Исто-
рики была продолжена в XX веке такими немецкими философами,
как Йорн Рюзен и Ханс-Михаель Баумгартнер, опубликовавшими
проекты собственных Историк (Rusen J. Grundztige einer Historik.
3 Bande // H.-M. Baumgartner. Thesen zur Grundlegung einer transzen-
dentalen Historik 11 Seminar «Geschichte und Theorie». Frankfurt 1976.
S. 274—302). В более широком смысле слова к понятию Историка
относится любая научная рефлексия, нацеленная на исследование
исторических познавательных процессов. С точки зрения Истори-
ки как рефлективной философской дисциплины в её компетенцию
входит как трансцендентальная критика исторического разума
М. Баумгартнера, так и антропологическая теория исторического
познания Марка Блока, как идея истории Робина Дэю. Коллингвуда,
так и теоретическая концепция истории Р. Козеллека. Последний
видел в Историке «учение об условиях возможных историй» (Kos-
seleck, R. Zeitschichten. Studien zur Historik. S. 99 ).
ИСТОРИОГРАФИЯ ПРОСВЕЩЕНИЯ — историки Просвеще-
ния XVII столетия в Германии (Гердер Иоганн-Готлиб, Лессинг
Готхолъд-Эфраим, Шиллер Фридрих, Шлёцер Август-Людвиг,
Хладениус Иоганн Мартин), исключив божественное провидение
из истории и освободив её окончательно от влияния теологии, за-
ложили таким образом основы современной исторической науки.
Ключевую роль в философии Просвещения играет не просто по-
нятие человеческого разума, а понятие эманципированного чело-
веческого разума. Требование Канта — «имей мужество пользо-
ваться собственным умом!» — стало главным принципом эпохи
Просвещения, поставившей человека в центр как философской, так
и исторической рефлексии. Смысл истории Просветители видели
в общественном прогрессе или в общественной эмансипации че-
ловека. В исследовании прошлого историки Просвещения впервые
160

применили методы научной критики источников, а также методы
научного доказательства и обоснования событий прошлого (напр,
метод реконструкции «исторического факта»).
ИСТОЧНИК — общее понятие, обозначающее исторические
материалы или предметы, дающие возможность получить зна-
ния о прошлом, открывающие историку доступ к прошлому, т.е.
средство или же инструмент познания прошлого. От Дропзе-
на происходит принцип деления источников на «остатки» (сви-
детельства прошлого) и «традиции» (намеренно подготовлен-
ные источники, как, например, хроника, биография) прошлого.
Остатки прошлого, в свою очередь, делятся на вещественные
источники (орудия труда, захоронения, предметы быта) и на
источники абстрактного рода (общественные институты, обы-
чаи, законы, правовые нормы) и письменные источники. Надо
отметить, что в ходе технического прогресса значительно изме-
нились и типы классификаций исторических источников. Так,
в Новешей истории в роли источника широко стали использо-
ваться как звуковые-, так и видеозаписи. Всё большее значение
в наше время получают и «электронные источники», объединя-
ющие в себе различные компоненты восприятия мира — звук,
текст и изображение. В исторической науке предпринимались
неоднократные попытки деления источников по 1) критериям
эпохального характера («античные» или «средневековые» ис-
точники), по 2) географическим критериям, делящим источники
по странам или культурам (напр., источники по истории Индии)
или же по 3) критериям, в основе которых лежит тематический
принцип исследования прошлого, как, например, источники «по
истории религии» или по истории «колониализма». В идейной
истории, кроме того, утвердился принцип деления источников
на «первичные» и «вторичные», как, например, тексты Маркса и
тексты марксистов. Классическим является определение источ-
ника Дройзена, который сказал, что источником прошлого может
быть любой предмет или остаток прошлого, которого «коснулась
рука или мысль человека».
КОНСТРУКТИВИЗМ — противоположенная наивному реализму
точка зрения. Если реализм придерживается мнения, что субъект
161

в состоянии объективно отражать в своём сознании реальность,
то конструктивизм, наоборот, исходит из активной роли субъек-
та конструирующего, а в области исторического познания рекон-
струирующего свою настоящую / прошлую действительность. Для
конструктивизма действительность не может быть дана объектив-
но субъекту, она может быть только субъективно сконструирована
в его сознании. Уже критическая философия Канта содержала в
себе элементы конструктивизма, различая между недоступны-
ми человеческому восприятию «вещами самих по себе», а также
«сконструированными» — на основе восприятий, категорий и по-
нятий — в человеческом сознании «вещей для нас». Последние яв-
ляются, по своей сути, человеческими конструкциями или продук-
тами человеческого мышления. Критики конструктивизма видят
его главную проблему в том, что в конструктивистском восприя-
тии действительность полностью остаётся зависимой от субъекта
и его познавательных способностей. Однако подобная зависимость
вовсе не исключает возможности адекватного познания мира че-
ловеком. Ведь человек жизненно заинтересован в том, чтобы его
субъективные конструкции не противоречили действительности. К
тому же, по замечанию Гёртца: «Позиция конструктивистов по от-
ношению к действительности сама по себе проста. Они конструи-
руют мир собственного опыта, а не действительность саму по себе»
(Goertz H.-J. Unsichere Geschichte. S. 112). В качестве введения в
тематику исторического конструктивизма можно посоветовать
следующие работы: Lorenz С. Konstruktion der Vergangenheit. Koln;
Weimar; Wien 1997. GartzJ. W. Konstuktivismus und historische Rezep-
tionsforschung. Perspektiven eines «konstruktiven Dialogs» II Histori-
cal Sozial Research. 2 / 1999. S. 3—57.
ЛЕГИТИМАЦИЯ (лат. lex — закон, legitimus — законный) — в
теории истории под легитимацией понимается необходимость фи-
лософского оправдания и эпистемологического обоснования, при-
меняемых в исторической науке эмпирических методов познания
прошлого.
МЕТАФОРА (греч. Мехасрора — перенос или переносное значе-
ние) — форма тропа, риторическая фигура, иносказательный образ, с
помощью которого историк пытается описать аналогичное в истории.
162

В интерпретации Анкерсмита метафора «антропоморфирует» соци-
альную реальность, делая её «своей» или «знакомой». По его словам,
метафора «всегда представляет нам возможность рассматривать ме-
нее известную систему в терминах более известной» (Анкерсмит.
История и тропология. Взлёт и падение метафоры. С. 84—85).
МЕТОД (греч. methodos — путь, ход исследования) — в широком
смысле слова ориентированная на определённый предмет и цель
исследования планомерно организованная процедура применения
определённой техники для решения как практических, так и теоре-
тических задач. Дильтею принадлежит идея деления естественных
и гуманитарных наук по принципу их исследовательского метода
на науки объясняющие и понимающие. Позже Винделбанд разде-
лил их на номотетические (основанные на исследовании законов)
и идеографические (описывающие) науки, применяющие соответ-
ственно методы генерализации и индивидуализации. В современ-
ной методологии имеются самые различные теории обоснования
исследовательского метода, как, например, теория образования по-
нятий или теория доказательства. В исторической науке со времён
Дройзена утвердилось убеждение, что история использует особый
метод исследования, основанный на способности человеческого
(взаимо)понимания, суть которого состоит в том, чтобы «исследуя
понимать».
НАРРАТИВНЫЙ (от лат. narrare — рассказать) — рассказанное,
изложенное в форме рассказа. Отсюда и понятие нарратив как те-
ория изложения / описания рассказа, исследующая предпосылки,
функции, воздействие нарративных ситуаций на познавательные
процессы человека. Нарративная история занимается изучением
нарративных структур и конструкций, а также форм историче-
ской (вневременной) коммуникации, например исторического или
«вневременного диалога» {Бахтин). Ведущей идеей нарративных
теорий является выраженная ими мысль, что история, используя
нарративные методы описания прошлого, творит или воссоздаёт
его заново.
ПРЕЗЕНТАЦИЯ или РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ (лат. praesentatio —
изображение) — в философии и психологии — визуальное пред-
163

ставление о том, что человеку непосредственно не дано, своего
рода явление, замещающее / представляющее «суть». В истории
прошлое презентирует себя посредством исторического рассказа
или метафоры, которые выполняют функцию «знака», обозначаю-
щего прошлое. В этом смысле репрезентация есть также «пред-
ставление одного посредством другого». Интересна интерпретация
понятия (ре)презентации Рикёра, который указывает на то, что кор-
ни этого понятия лежат в римском repraeseniatio, обозначающем
«законное заместительство». Рикёр замечает, что в христианстве
это понятие приобрело качественно новое значение, обозначающее
земное «присутствие божественного» или же «боговоплощение».
Однако охотнее всего Рикёр при анализе этого понятия использует
немецкую терминологию, употребляя такие выражения из немец-
кого языка как Darstellung-Vertretung (репрезентация-замещение),
пытаясь, как он сам говорит, таким образом перевести это понятие
из области эстетической в область историографическую. Причём
«Vertretung» (замещение) понимается здесь как освободившееся
«от опеки субъективной репрезентации» представление («Vorstel-
lung»). Если интерпретировать «Vertretung» в кантовском смысле
как явление, презентирующее «вещь в себе», то это понятие, по
мнению Рикёра, приобретает более широкое значение и становится
образной репрезентацией («Darstellung») или же образом-картиной
(«Bild»), но ни в коем случае не копией («Abbild»), а скорее, перво-
образом («Urbild»). В своей функции образа-картины репрезента-
ция преследует цель модельной презентации оригинала {Поль Р.
Память, история, забвение. С. 397). Ф. Лнкерсмит указывает на
тот факт, что репрезентация дистанцирует реальность, создавая
этим оппозицию по отношению к ней (Анкерсмит Ф. История и
тропология. С. 243—244).
РЕГУЛЯТИВНАЯ ИДЕЯ (нем. «regulative Idee» или «regulatives
Prinzip der Vernunft») — в Кантовском смысле под регулятивной
идеей понимается формальное условие человеческого мышления,
а не материальное условие Бытия («nur als formale Bedingungen des
Denkens, nicht aber als materiale und hypostatische Bedingung des Da-
seins». Kant I. Kritik der reinen Vernunft. S. 652). Разум, пытаясь на
основе чувственных восприятий познать Бесконечное и Абсолют-
ное, не в состоянии ни опровергнуть, ни подтвердить три главных
164

трансцендентальных принципа — Бессмертия (Души), Свободы
(Космоса) и Бесконечности (Бога), — которые и являются его регу-
лятивными идеями. Идеи эти не являются конститутивными пред-
посылками объектов опыта, а они служат лишь соединению этих
объектов в единую смысловую систему. Регулятивная идея, по сло-
вам Канта, позволяет увидеть все связи мира таким образом, как
если бы они подчинялись одной необходимой причине («alle Ver-
bindungen in der Welt so anzusehen, als ob sie aus einer allgenugsamen
notwendigen Ursache entsprange». Kant I. Kritik der reinen Verminft.
S. 652).
СЛЕД ПРОШЛОГО — хотя историки постоянно и имеют дело со
«следами прошлого», они практически не рефлексируют над этим
понятием. Рефлексия над понятием «след» — это заслуга, скорее,
философов, а не историков. Именно философы всесторонне ис-
следовали сущность и значение этого понятия для исторической
науки. Я попытаюсь изложить здесь коротко особенности понятия
«след прошлого», опираясь на работу Сибилле Кремер «Что та-
кое след?» {Kramer S. Was also ist eine Spur? Und wohin besteht ihre
epistemologische Rolle? II Spur. Spurenlesen als Orientierungstechnik
und Wissenskuns / Hg. v.S. Kramer, W/ Kogge, G. Grube. Frankfurt
am Main, 2007. S. 14—18.) Для философского понимания понятия
«след» характерны следующие черты:
— Понятие «след» носит материальный характер — любой след
должен быть воспринимаемым, быть доступным восприятию
человека.
— След указывает на чьё-то отсутствие, но он не делает отсут-
ствующее присутствующим, а именно «указывает» на отсут-
ствие, «показывая» нам не само отсутствующее, а только его
отсутствие.
— След является средством ориентации: следующий следу делает
это, исходя из своих интересов и целей. Феномен «следа» за-
ключается в том, что он существует лишь в когнитивном про-
странстве человеческих интересов и целей.
— След есть объект человеческого наблюдения и действия: нечто
не есть изначально «след», а становится таковым в процессе
человеческого познания. Следы существуют в контексте целе-
направленных человеческих интересов и селективных восприя-
тий. В подобном контексте любые предметы могут принять
165

характер «следа», что означает — «следы рождаются в глазах
наблюдателя».
— След» имеет интерпретативный, нарративный и одновремен-
но многозначный характер: следовать следу означает — созда-
вать «новый» порядок вещей, придавая ему форму нарративной
конструкции. «Семантика следа проявляет себя только в преде-
лах нарративной "логики", придающей следу форму рассказа,
в котором след и находит своё "нарративное место"». Значение
следа варьируется в зависимости от форм его интерпретации и
целей его познания.
— Асинхронность следа: того, кто «оставил» след, и того, кто
«прочитывает» след, всегда разделяет временное простран-
ство. Эта асинхронность действий — «оставить» след и
«читать» след — и образует саму структуру следа. В этой
структуре пересекаются всегда два различных темпоральных
(временных) режима.
— Одномерность и необратимость следа: чтение следа не являет-
ся ни беседой, ни диалогом, ни дискуссией. Если нам и удаётся
принудить след «к разговору», то подобный «разговор» носит
всегда, как, впрочем, и любое общение с прошлым, односто-
ронний характер. Мы можем реагировать (интерпретировать)
на след по разному, но мы не можем изменить его.
— След является гетерономной или пассивной конструкцией. По
своей сути он есть «посыльный» или «вестник» прошлого. По-
сыльные, как известно, «говорят чужими голосами». Они лишь
«передают» информацию.
Исходя из вышеназванной характеристики следа, Кремер счи-
тает, что «след» является не столько «инструментом» познания
(«Werkzeug»), сколько «продуктом» человеческого мышления
(«Denkzeug»). И историк, прежде чем пользоваться «следом» как
инструментом познания прошлого, вначале создаёт его в своём
мышлении.
ТЕОРИЯ ИСТОРИИ (также Историка) — в западной историче-
ской традиции теория истории дефинируется не только как исто-
риогрфическая, но и как философская или эпистемологическая
дисциплина, преследующая цель когнитивной легитимации эмпи-
рического знания о прошлом. Предметом теории истории как эпи-
166

стемологической науки является не само прошлое, а когнитивные
процессы его реконструкции и познания. Принципиально различая
между прошлым и знанием о нём, теория истории стремится вы-
яснить, насколько субъективные факторы исторического акта по-
знания, а именно его релятивность, ретроспективность, конструк-
тивность, партийность могут определять характер наших знаний о
прошлом. В другой своей роли, т.е. как историографическая дис-
циплина, теория истории служит теоретическим и одновременно
методологическим обоснованием конкретных направлений истори-
ческой науки, как, например, историзма, социальной истории, исто-
рии повседневности или ментальной истории.
ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНЫЙ (от лат. transzendens — выходящее
за пределы) — в философии Канта этим понятием обозначаются
априорные формы познания. Кант называет трансцендентальны-
ми все те знания, предметом которых являются не сами объекты, а
наши, насколько они возможны a priori, способы их познания. («Ich
nenne alle Erkenntnis transzendental, die sich nicht so wohl mit
Gegenstanden, sondern mit unserer Erkenntnisart von Gegenstanden,
sofern diese a priori moglich sein soil, iiberhaupt beschaftigt» (Kant I.
Kritik der reinen Vernunft. S. 74).
ФАКТ (лат. Factum — свершившееся) — имеющееся, случившееся.
В отличие от фантазии или фикции реально (внутренне или внешне)
воспринятое человеком. В исторической науке понятие факт интер-
претируется часто как нарративный конструкт, в котором определён-
ные феномены действительности организуются, исходя из опреде-
лённых смысловых критериев и познавательных целей субъекта, в
историческое событие или в «исторический факт». С точки зрения
конструктивизма, факты не даются нам, они формируются нами на
основе правил и законов человеческого мышления.
ТРОПЫ (греч. trope — оборот) — обозначение для применяемых
в переносном смысле выражений как, например, аллегории или ме-
тафоры, т.е. понятия, обозначающие реторические фигуры.
ХРОНОТОП (греч. hronos — «время» и topos «место») — речь идёт
об обоснованным в философии Бахтина термине, подчёркиваю-
167

щим тесную взаимосвязь временных и пространственных отноше-
ний в восприятии прошлого, которое у Бахтина отождествляется
также с антропологическим горизонтом и духовной перспективой
человека.
ШКОЛА «АННАЛОВ» — Своё начало школа «Анналов» бе-
рёт с основанного в 1929 году во Франции М. Блоком и Л. Фебре
(М. Bloch, L. Febvre) журнала Annales d'histoire economique et so-
ciale, в исследованиях которого в центре внимания оказалась как
структураная история, так и проблемы исторической взаимосвязи
между географией и историей. Позже эти темы были дополнены и
проблематикой исторического времени, представленной Ф. Брау-
делем (F Braudel), различающим в истории между краткоскрочным
«пульсирующим» временем, «долговременными процессами» со-
циального характера и почти незаметно протекающим географи-
ческим временем. С конца 1960-х годов всё большее значение в
Школе «Анналов» придавалось истории менталитета. Одним из
проминентных представителей этого направления является также
Мишель Фуко (М Foucault).

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Бахтин Михаил Михайловия (5 ноября 1895 — 8 марта 1975) —
русский философ, филолог. Долгое время был отстранён от научной
работы. В научную среду Бахтин смог вернуться в лишь в 1960-х
годах. Инновативные труды Бахтина получили широкое признание
на Западе. Влияние его творчества ощущается по сей день и в са-
мых различных дисциплинах — литературоведение, герменевтика,
философия поступка, история. Ключевым понятием его философии
является понятие «карнавальной культуры» Средневековья. Для
теории истории особено важными являются его нарративные ка-
тегории «вневременной диалог» или «хронотопос». Главные рабо-
ты: Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья
и ренессанса (1965), Проблемы творчества Достоевского (1929),
Вопросы литературы и эстетики (1975), К философии поступка
(1986), Эстетика словесного творчества (1986).
Баумгартнер Ханс Михаель (нем. Hans Michael Baumgartner,
5 апреля 1933 — И мая 1999) — немецкий философ, профессор
университетов Гисена и Бонна. Один из крупных знатоков крити-
ческой философии Канта. Основатель трансцендентальной исто-
рики, опирающейся как на принципы Кантовской философии, так
и на традиции исторического нарративизма. Основные работы:
Kants «Kritik der reinen Vernunft». Anleitung zur Lekttire (1988), Das
Rdtsel der Zeit. Philosophische Analysen (1993), Kontinuitdt und Ge-
schichte. Zur Kritik und Metakritik der historischen Vernunft (1997).
Беньямин Вальтер (нем. Walter Benjamin, 15 июня 1892 — 27 сентя-
бря 1940) — приняв в 1930-х годах позицию исторического материа-
лизма, Беньямин интерпретировал его довольно оригинально — в
тесной связи с теологией. Известна его аллегория, в которой «исто-
рический материализм» является нам в роли играющей в шахматы
куклы, которой тайно, с помощью шнуров, управляет под столом,
никем не видимый и от всех спрятавшийся, «отвратительный горба-
тый» карлик, символизирующий собой теологию. Сюжет этот взят
из фундаментальных тезисов Беньямина «О понятии истории». Но
для теории познания прошлого большое значение имеют не только
169

его тезисы о понятии истории, но и его философия языка, в которой
он описывает нарративные принципы построения рассказа, а также
анализирует характер дифференции между «источником» и «свиде-
тельством». Жизнь Беньямина окончилась трагично — не получив
признания в научной среде тоталитарного немецкого общества и по-
сле неудавшейся попытки покинуть фашистскую Европу, он покон-
чил жизнь самоубийством в Испании. Некоторые из его работ: Zur
Kritik der Gewalt (1921), Das Kunstwerk im Zeitalter seiner technischen
Reproduzierbarkeit (1936), Uber den Begriffder Geschichte (1939).
Бергсон Анри (фр. Henry Bergson, 18 октября 1859 — 4 января
1941) — Профессор Коллеж де Франс с 1900 года. Лауреат Нобе-
левской премии (1927). Представитель направления «философии
жизни», интерпретирующий действительность в её метафизиче-
ском единстве. Для теории истории большое значение имела его ин-
терпретация времени как «длительности», которую Бергсон дефи-
нирует не как объективно-физическое понятие, а как субъективное
переживание, сохраняемое в человеческой памяти. Глубокий смысл
скрывает в себе и его образное сравнение прошлого с «зеркальным
образом» или «тенью» настоящего, открывающее современной фи-
лософии истории необычную перспективу исследования понятия
истории. Некоторые из его работ: Материя и память {Mattier et
memoire, 1896), Творческая эволюция {L» Evolution creatrice, 1907),
Два источника морали и религии {Deux Sources le la morale et de la
religion,1932).
Блок Марк (фр. Marc Bloch, 6 июля 1886 — 16 июня 1944) — в
1929 г. основал вместе с Л. Февром Школу «Анналов», положив-
шую начало совершенно новому историографическому направле-
нию в исторической науке — истории менталитета, а также струк-
турной истории, рассматривающих исторического человека в его
целостности и социальной обусловленности. Жизнь М Блока обо-
рвалась трагически. В 1944 году он был арестован и расстрелян
гестаповцами. Кроме вышеназванной работы «Апология истории
или ремесло историка», которая была опубликована его друзья-
ми и коллегами после его смерти, большую известность получил
его фундаментальный исторический труд Феодальное общество
(La societe feodale 9\940).
170

Гуревич Арон Яковлевич (12 мая 1924 — 5 августа 2006) — рос-
сийский историк медиевист мирового значения, специалист по
теории и методологии истории, издатель известного ежегодни-
ка «Одиссей: Человек в истории», член редколлегии «Памятники
исторической мысли». В области теории истории Гуревич зало-
жил основы так называемой антропологической концепции исто-
рии, опирающейся на принципы исторической Школы «Анналов».
В исторической методологии Гуревич успешно применил и развил
идею Михаила Бахтина о биологичности исторического познава-
тельного процесса. Наиболее известные работы: Категории сред-
невековой культуры (1972), Культура и общество средневековой
Европы глазами современников (1989), Средневековый мир: куль-
тура безмолвствующего большинства (1990).
Данто Артур (амер. Arthur Coleman Danto, род. 1 января 1924) —
Профессор Columbia University in New York. Автор целого ряда ра-
бот в области аналитической теории, философии истории и искус-
ства, а также мистике. Для теории истории особое значение имела
его работа Аналитическая философия истории (Analytic Philosophy
of History, 1965), в которой Данто изложил принципы нарративной
организации прошлого, исследовав структуру, цели и характер рас-
сказывающих предложений.
Дильтей Вильгельм (нем. Wilhelm Dilthey 19 ноября 1833 —
1 октября 1911) — характерной чертой «наук о культуре» является,
по мнению Дильтея, их качество, что их исследователь способен
описываемое ими не только понимать («Verstehen»), но и пережи-
вать («Erleben»). Анализ человеческой способности (пере)жива-
ния предполагает рефлексию о познающем себя и своё прошлое
«я», считает Дильтей. И в этом отношении его философия очень
близка теории Канта, который тоже обращается не к объектам, а
к субъекту познания. Но, в отличие от Канта, Дильтей занима-
ется критикой не «чистого» и от жизни изолированного разума, а
разума «живого». Также Дильтея интересуют не «чистые» мето-
ды познания, а методы «комплексного взаимодействия» различных
факторов настоящего на процессы познания прошлого. Речь идёт
о взаимодействии таких факторов, как восприятие, переживание и
воспоминание. В интерпретации Дильтея история, являясь «пере-
171

живанием», становится элементом «настоящей» жизни. Дилыпей
развивает принципы исторической герменевтики Дройзена, рас-
ширяя её терминологию такими понятиями, как «Lebensausdruck»
и «LebsauBerung» («выражение и проявление жизни»), т.е. катего-
риями, которые были тесно связаны с теорией человеческого «от-
чуждения» («EntauBerung») Маркса. Идеи Дильтея оказали боль-
шое влияние как на Мартина Хайдеггера, так и на Ганса Георга
Гадамера. Его главная работа: Построение исторического мира в
науках о духе (DerAuJbau der geschichtlichen Welt in den Geisteswis-
senschaften, 1910).
Дройзен Иоганн Густав (нем. Johann Gustav Droysen, 6 июля
1818 — 19 июня 1884) — Профессор истории в Берлине, Киле,
Йене. Специалист по истории и культуре Др. Греции (именно от
него идёт понятие эллинизм) и истории Пруссии. Однако особое
значение для современности имеют его лекции по теории и мето-
дологии истории, не потерявшие своей актуальности и для нашего
времени, положившие начало как исторической герменевтики, так
и рефлективной дисциплины Историки. Дройзен указал на осо-
бенность исторического метода «forschend zu verstehen» («иссле-
дуя понимать»), который отличает её от всех других наук. Главные
работы: История Александра Македонского {Geschichte Alexanders
des Grofien, 1833), История Элленизма (Geschichte des Hellenismus,
2 Bde.,1836—1843), История политики Пруссии (Geschichte der
preufiischischen Politik, 14. Bde., 1855—1886), Историка. Лекции по
теории и методологии истории (Historik. Vorlesungen tiber Enzyklo-
pa'die und Methodologie der Geschichte).
Кант Иммануил (нем. Immanuel Kant, 22 апреля 1724 — 12 фев-
раля 1804) — выдающийся немецкий философ, основатель транс-
цендентальной философии. В своей философии критического пе-
риода Кант критикует веру наивного рационализма и эмпиризма
в безусловную объективность человеческих знаний, считая, что
объективность этих знаний основывается на (субъективных) спо-
собностях и возможностях человека. Объективные знания структу-
рируются и конституируются на основе процесса, который с необ-
ходимостью предполагает синтез восприятий и категорий разума.
Без этого синтеза человек не был бы способен познать свою дей-
172

ствительность, так как «мысли без созерцания пусты, созерцания
без понятий слепы» (Кант). Человеческие знания «структурируют-
ся» в зависимости от условий a priori, к которым, по Канту, отно-
сятся и время и пространства как «чистые формы созерцания». Для
теории исторического познания философия Канта имела далеко
идущие последствия, так как она впервые позволила по аналогии
между «Ding an sich» («вещью самой по себе») и «Ding fur uns»
(«вещью для нас») различать между прошлым и историей. Первое
издание Критики чистого разума (Kritik der reinen Vernunfi) вышло
в 1781 году, её дополненное и несколько изменённое издание стало
доступно читателю в 1787 году.
Коллингвуд Робин Дж. (англ. Robin G. Collingwood, 22 февраля
1889 — 9 января 1943) — философ и историк, археолог, профессор
по метафизике в Оксфорде. Главный историко-философский труд
Коллингвуда The philosophy of history 1930 («Философия истории»)
постулирует идею, что историк воспроизводит или «переживает»
мысли того прошлого, которое он изучает. Поэтому, считает Кол-
лингвуд, «вся история — история мысли». По мнению Коллингвуда,
за любыми действиями людей в истории скрываются прежде всего
определённые мысли, понять и познать которые и является задачей
историка. Познавая прошлое, историк воссоздаёт его в своём вооб-
ражении, используя при этом метод продуктивной фантазии (има-
гинации). Основные работы Коллингвуда: Religion and Philosophy
(1916), Archaeology of Roman Britain (1930), An Essay on Metaphysics
(1940), The Idea of Nature (posthum, 1944), The Idea of History (post-
hum, 1946).
Козеллек Райнхард (нем. Reinhard Koselleck, 23 апреля 1923 —
3 февраля 2006) — известный немецкий историк, специалист по
теории истории, идейной истории, социальной и правовой исто-
рии, профессор истории университета Билефельд. Особую роль
для теории истории сыграл его анализ процесса формирования
понятия история в переходный период 1750—1850 гг., когда, по
мнению Козеллека, история стала ведущим понятием социально-
политического языка современности. В рамках своего анализа
истории Козеллек обращается и к понятию человеческой памяти,
видя в нём эпистемологическую основу процесса восприятия про-
173

шлого. Кроме многократно упомянутой в данной книге энцикло-
педической статьи о понятии история, Козеллеком были изданы
и другие историко-философские работы: Прошедшее будущее —
К семантике исторических времён (Vergangene Zukunft — Zur Se-
mantik geschichtlicher Zeiten, 1979), Политический культ умерших:
Солдатские памятники современности {Der politische Totenkult:
Kriegerdenkmdler in der Moderne, 1994), История понятий {Begriff-
sgeschichten, 2006).
Ницше Фридрих (нем. Friedrich Niezsche, 15 октября 1844 —
25 августа 1900) — выдающийся немецкий философ. Находился
под влиянием Шопенгауэра. В своей философии Ницше исходит
из приоритета воли, а вместе с ней «жизни» и «инстинкта» по от-
ношению к интеллекту и сознанию человека. В официальной мо-
рали Ницше видит лишь средство, легитимирующее господство
над человеком, пытающееся удержать его как телесно, так и духов-
но в плену «рабской» морали. Поэтому он радикально критикует
христианство за его мораль послушания, подчинения и призыва-
ет человека стремиться к достижению «высокого и великого», т.е.
призывая его к «здоровому» началу жизни. В области историче-
ского познания существенную роль сыграл тезис Ницше о том, что
исторические знания должны служить «жизни» или же служить
«жизненным целям» человека. По этой причине человек, чтобы со-
хранить в себе свои «здоровые силы», нуждается как в способности
«забывать» прошлое, так и в умении «вспоминать» о нём, потому
что «неисторическое и историческое в равной степени важны для
жизни» человека. Некоторые из его работ: Несвоевременные раз-
мышления {Unzeitgemdfie Betrachtungen, 1873-1876), Утренняя
заря (Morgenrote, 1881), Весёлая наука {Die frohliche Wissenschaft,
1882), Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого {Also
sprach Zarathustra — Ein Buchfur Alle und Keinen, 1887), Как ста-
новятся сами собою {Ессе homo — Wie man wird, was man ist, 1888),
Антихрист {Der Antichrist — Fluch aufdas Christentum, 1895).
Ранке Леопольд (нем. Leopold von Ranke, 21 декабря 1795 — 23 мая
1886) — основатель современной исторической науки в Германии,
представитель Историзма в его классической форме, занимаю-
щийся изучением прежде всего политической истории и истории
174

государства. С именем Ранке связывают начало профессиональной
и институционализированной истории, применяющей методы на-
учной критики источников. Уже ранний историк Ранке написал в
1824 году, что свою задачу он видит не в том, чтобы «судить о про-
шлом» («nicht die Vergangenheit zu richten»), а «просто показать, как
это действительно было» («bloG zeigen, wie es eigentlich gewesen»).
Эта на первый взгляд простая идея занимает уже почти два столе-
тия как философов, так и историков, так как, подчёркивая законное
притязание исторической науки на объективность её знаний о про-
шлом, она одновременно и ставит под вопрос возможность эмпи-
рического достижения этой цели. Наиболее известные труды Ран-
ке: Немецкая история в эпоху реформацию (1847—1836), Девять
книг о прусской (1847—1848), Мировая история (1881—1888).
Рикёр Поль (фр. Paul Ricceur, 27 декабря 1913 — 20 мая 2005) —
уже при жизни в известной немецкой энциклопедии «Брокхауз»
Рикёр был назван «главным представителем герменевтической
феноменологии, которая описывает феномены, опираясь на знаки,
символы и тексты». Это определение, несмотря на всесторонность
творчества Рикёра, не потеряло своей силы и сегодня. Кроме про-
блем презентации прошлого, Рикёр исследовал и проблематику
исторического времени, а также формы нарративной организа-
ции прошлого. Из многочисленного списка трудов Рикёра выделю
здесь только следующие его работы: Живая метафора (The Rule of
Metaphor, 1975), Время и рассказ в 3 томах (The three-volume Time
and Narrative 1985—1996), Автобиография (Reflexion faite, 1995),
Память, история, забвение (Memory, History, Forgetting, 2000).
Уайт Хейден (амер. Hoyden White, род. 12 июля 1928) — историк и
литературный критик. Своей работой Историческое воображение
в Европе XIX века (Metahistory: The Historical Imagination in Nine-
teenth-Century Europa, 1973) он положил начало так называемому
«лингвистическому повороту» в исторической науке. Идея Уайта
заключается в том, что и исторические реконструкции, основываясь
на методах нарративного моделирования прошлого, используют
для его организации и презентации общеизвестные литературные
категории. Уайт описал главные приёмы исторического изложе-
ния (тропы), к которым, по его мнению, относятся — метафора,
175

метонимия, синекдоха и ирония. Для Уайта важно было также
выделить границы «возможных систем» интерпретации прошло-
го. Эти границы он устанавливает в строгой, почти схематичной
форме, указывая на «стратегии» возможного изложения прошлого,
которые и определяют 1) перспективу видения прошлого (романс,
комедия, трагедия или сатира), 2) формы его описания (идеографи-
ческая, организаторская, механистическая, контекстуалистская) и
указывают также на 3) идеологическую позицию рассказчика, ко-
торая отражает его или анархические, или консервативные, ради-
кальные и либеральные взгляды. Теорию Уайта называют ещё и
«поэтикой истории».
Хладениус Иоганн Мартин (нем. Johann Martin Chladenius
17 апреля 1710 — 10 сентября 1759) — еванг. теолог и историк,
профессор университетов Витенберга и Лейпцига. Своей теорией
«пункта наблюдения» («Sehepunkte») прошлого Хладениус зало-
жил основы теории истории как научной дисциплины. В теорети-
ческой концепции Хладениуса берут своё начало практически все
ключевые понятия и категории теории исторического познания:
конструктивность, субъективность, перспективность и плюра-
листичность исторического знания. Главные труды: Руководство
правильного излоэюения разумных речей и статей {Einleitung zur
richtigen Auslegung verntinftiger Reden und Schriften, 1742), Общая
история (Allgemeine Geschichtswissenschaft,\l52).

ЛИТЕРАТУРА
Августин:
АнкерсмитФ.Р.:
Баберовский Й.:
Баумгартнер Х.М.
Баумгартнер Х.М.
Бахтин М.М.:
Беньямин В.:
Бергсон А.:
Бланке Х.В.:
Рюзен Й.:
Блок М:
Браудель Ф.:
Исповедания (AugustinuS. Confessiones): пер на рус.
М.: Ренессанс, 1991.
Ankersmit F.R. History and Tropology. The Rise and Fall
of Metaphor. London, 1994.
Baberowski J. Uber die schone Schwierigkeit, Geschi-
chte zu schreiben // Frankfurter Allgemeine Zeitung.
29.07.2009. № 173. S.3.
Baumgartner H.-M. Thesen zur Grundlegung einer tran-
szendentalen Historik // Seminar «Geschichte und Theo-
rie». Frankfurt, 1976. S. 274—302.
Baumgartner H.-M. Kontinuitat und Geschichte. Zur Kri-
tik und Metakritik der historischen Vernunft. Frankfurt am
Main, 1997.
К методологии гуманитарных наук // Эстетика словес-
ного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 361—374.
Benjamin W. Uber den Begriffder Geschcihte // Ders.: II-
luminationen. Ausgewahle Schriften. Frankfurt am Main,
1977. (О понятии истории // Новое литературное обо-
зрение. 2000. № 46. С. 81—90.)
Bergson H. Denken und schopferisches Werden. Frankfurt
am Main, 1985.
Blanke H.W., Rusen J. (Hg.): Von der Aufklarung zum Hi-
storiksmus.
Zum Strukturwandel des historischen DenkenS. Pader-
born, 1984.
Bloch M. Apologie pour l'histoire ou Metier d'historien
(рус. Апология истории или ремесло историка / пер.
Е.М. Лысенко. М.: Наука, 1986.
Braudel F. Schriften zur Geschichte. 2 Bande. Bd. 1: Ge-
sellschaften und Zeitstrukturen. Stuttgart, 1992.
177

Буркхард Я.:
Булгаков М.А.:
Велер Х.У:
Велер Х.У:
Гадамер Х.Г.:
Гадамер Х.Г.
и Бём Г.:
Гердер Й.Г.:
Гёртц Й.В.:
Гёртц Х.-Ю.:
Гумбольдт В.:
Гумбольдт В.:
Гуревич А.Я.:
Гуревич А.Я.:
Гуревич А.Я.:
Гуревич А.Я.:
Burkhardt J. Uber das Studium der Geschichte. Der Text der
«Weltgeschichtlichen Betrachtungen» / Hg. von P. Ganz.
Munchen, 1982.
Мастер и Маргарита (1929—1940 гг.). М., 1966.
Wehler H.-U. Deutsche Historiker (u a. Ranke, Droysen,
Marx, Burckhardt, Mommsen, Lamprecht, Weber, Ritter).
9 Bde. Gottingen, 1971—1982.
Wehler H.-U. Geschichte als historische Sozialwissen-
schaft. Frankrut am Main, 1973.
Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Grundztige einer
philosophischen Hermeneutik. Tubingen, 1960.
Gadamer H.-G. / Boehm, G. (Hg.). Seminar. Die Негтеи
neutik und die Wissenschaften. Frankfurt am Main, 1978.
Herder J.G. Auch eine Philosophic der Geschichte zur Bil-
dung der Menschheit (1774). Frankfurt am Main, 1967.
Gartz J.W. Konsturktivismus und historische Rezeptions-
forschung: Perspektiven eines «konstruktiven» Dialogs //
Historical Sozial Research. Vol. 24. 1999. № 2. S. 3—57.
Goertz H.-J. Unsichere Geschichte. Stuttgart, 2001.
Humboldt W.v. Uber die Aufgabe des Geschichtsschrei-
berS. Werke, Bd. 1. Darmstadt, 1960.
Humboldt W.v. Uber die Aufgabe des Geschichtsschrei-
berS. Werke in 5 Banden. Bd. I: Schriften zur Anthropo-
logie und Geschichte. Berlin, 1960.
Территория историка // Одиссей. Человек в истории.
М.: Наука, 1996. С. 5—21.
История в человеческом измерении (Размышления ме-
диевиста) // НЛО. 2005. № 75. С. 38—63.
Жак Ле Гофф и «Новая историческая наука» во Фран-
ции // Послесловие к Гофф Ле Ж. Цивилизация средне-
векового запада. М., 1992. С. 352—373.
Исторический синтез и школа «Анналов» // Директме-
диа Паблишинг. 2007.
178

Данто А.:
Дивальд X.:
Дильтей В.:
Дройзен Й.Г.:
Егер Ф.
и Рюзен Й.:
Маркс К.:
Кант И.:
Керр Е.Х.:
Кока Й.:
Конце В.:
Козеллек Р.
и Штемпель В.Д.:
Козеллек Р.:
Козеллек Р.:
Козеллек Р.:
Danto A. Analytische Philosophic der Geschichte. Frank-
fort am Main, 1980.
Diwald H. Wilhelm Dilthey. Erkenntnistheorie und Philo-
sophic der Geschichte. Gottingen, 1963.
Dilthey W. Der Aufgabe der geschichtlichen Welt in den
Geisteswissenschaften. Einleitung von Manfred Riedel.
Frankfort am Main, 1970.
Droysen J.G. Historik. Stuttgart, 1977.
Jaeger F., Rusen J. Geschichte des Historismus. Eine Ein-
fuhrung. Munchen, 1992.
Marx K. Okonomisch-philosophische Manuskripte //
K. Marx, F. EngelS. Studienausgabe in 4 Banden. Bd. II:
Politische Okonomie. Frankfurt am Main, 1990. S. 38—
128.
Kant I.: Kritik der reinen Vernunft. Stuttgart, 1995.
Carr E.H. Was ist Geschichte? Stuttgart, 1963.
Kocka J. Theorie in der Praxis des HistorikerS. Geschichte
und Gesellschaft. Sonderheft 3. Gottingen, 1977.
Conze Wr. Theorie der Geschichtswissenschaft und Praxis
des GeschichtsunterrichtS. Stuttgart, 1972.
Koselleck R., Stempel W.-D. (Hg.). Geschichte. Ereignis
und Erzahlung. Poetik und Hermeneutik. Munchen,
1973.
Koselleck R. Vergangene Zukunft. Zur Semantik ge-
schichtlicher Zeiten. Frankfort am Main, 1985.
Koselleck R., Meier Ch., Engels O., Giinther H. Art. Ge-
schichte, History II Geschichtliche Grundbegriffe. Histori-
sches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutsch-
land / Hg. von O. Brunner, W. Conze, R. Koselleck. Bd. 2.
Stuttgart, 1995. S. 593—718.
Koselleck R. Zeitschichten. Studien zur Historik. Frank-
fort a. M. 2003.
179

Коллингвуд Р.Дж.: Collingwood R.G. The idea of history. An Autobiography
(рус. Идея истории. Автобиоргафия / пер. и ком мент.
Ю.А. Асеева. М.: Наука, 1980).
Коллингвуд Р.Дж. Принципы искусства / под ред.
Е.И. Стафьевой. М., 1999.
Kramer S. Was also ist eine Spur? Und wohin besteht ihre
epistemologische Rolle? In: Spur. Spurenlesen als Orien-
tierungstechnik und Wissenskuns / Hg. v.S. Kramer, W.
Kogge, G. Grube. Frankfurt am Main, 2007. S. 14—18.
Kuhne-Bertram G. Der Begriff des «Hermeneutischen
Begriffs» // Archiv fur Begriffsgeschichte / Hg. von
H.-G. Gadamer, K. Grunder, G. Scholtz. Bd. XXXVIII.
Bonn, 1995.
Lorenz Chris: Konstruktion der Vergangenheit. Eine Ein-
fuhrung in die Geschichtstheorie. Koln; Weimar; Wien,
1997.
Lubbe H. GeschichtsbegrirT und Geschichtsinteresse. Ba-
sel; Stuttgart, 1977.
Mommsen W.J. Die Geschichtswissenschaft jenjseits des
HistorismuS. Dusseldorf 1971.
Liigengeschichten. Aus alter und neuer Zeit / GeS. von
G. NarcisS. Stuttgart; Zurich, 1965.
Nipperdey Th. Bemerkungen zum Problem einer histori-
schen Anthropologie // Die Philosophic und die Wissen-
schaften. Meisenheim 1968. S. 350—370.
Nipperdey Th. Historismus und Historismuskritik heu-
te // ders., Gesellschaft, Kultur, Theorie. Gottingen, 1976.
S. 59—73.
Nietzsche, Friedrich. Vom Nutzen und Vorteil der Historie
fur das LebenS. UnzeitgemaBe Betrachtungen. Das zweite
Stuck // Friedrich Nietzsche Werke in 2 Banden. Essen,
1997.
Ольмюллер В.: Oelmuller W. Wozu noch Geschichte? Munchen, 1976.
Коллингвуд Р.Дж.:
Кремер С.
Кюне-Бертрам Г.:
Лоренц К.:
Люббе X.:
Момзен В.Й.:
Нарцис Г.:
Ниппердей Т.:
Нин пердей Т.:
Ницше Ф.:
180

Ранке фон Л.:
Рид ель М.:
РикёрП.:
Рикёр П.:
Рикёр П.:
Рётгерс К.:
Рюзен Й.:
Хабермас Ю.:
Хедингер Х.В.:
Хайдегер М.:
Хёльшер Л.:
Хладениус Й.М.
Хейзи К.:
УайтХ.:
УайтХ.:
Ranke L.v. Uber die Epochen der neueren Geschichte.
Historisch-Kritische Ausgabe / Hg. v. Th. Schieder //
M. Berding. Aus Werk und NachlaG. Bd. 2. Munchen,
1971.
Riedel M. Verstehen und Erklaren? Zur Theorie und
Geschichte der hermeneutischen Wissenschaften. Stutt-
gart, 1978.
Ricoeur P. Zeit und Erzahlung. 3 Bde. Bd. Ill: Die erzcihlte
Zeit. Munchen, 1991.
Ricoeur P. Память, история, забвение. М., 2004. (Ricoeur,
Paul. La Memoire, L'Histoire, L'oubli.)
Ricoeur P. Das ratsel der Vergangenheit. Erinnern-Verges-
sen-Verzeihen. Essen, 2000.
Rottgers K. Der Standpunkt und die Gesichtspunkte // Ar-
chiv fur Begriffsgeschichte 37. Bonn, 1994.
Rtisen J. Grundzuge einer Historik. Bd. 1: «Grundlagen
der Geschichtswissenschaft». Gottingen, 1983.
Habermas J. Erkenntnis und Interesse. Frankfort am Main,
1969.
Hedinger H.W. Subjektivitat und Geschichtswissenschaft.
Grundzuge einer Historik. Berlin, 1969.
Heidegger, M. Sein und Zeit. Tubingen, 1957.
Holscher L. Neue Annalistik. Umrisse einer Theorie der
Geschichte. Gottingen, 2003.
Chladenius J.M. Vom Zuschauer und Sehepunckte // All-
gemeine Geschichtswissenschaft (Leipzig, 1752). Wien,
1985.
Heussi K. Die Krisis des Historismus. Tubingen, 1932.
White H. Metahistory (Метаистория: Историческое во-
ображение в Европе XIX века. Екатеринбург, 2002).
White H. Audi Klio dichtet oder die Fikton des Faktischen.
Stuttgart, 1991.
181

Фабер К.Г.:
Фуко М.:
Фуко М.:
Шидер Т.:
Шлёгель К.:
Шнедельбах X.:
Шпет ГГ.:
Faber H.-G. Theorie der Geschichtswissenschaft. Mun-
chen, 1982.
Foucault M. Uberwachen und Strafen. Die Geburt des Ge-
fangnisseS. Frankfurt am Main, 1994.
Foucault M. Archaologie des Wissens. Frankfurt a. M,
1973.
Schieder Th. Geschichte als Wissenschafl. Eine Einfuh-
rung. Munchen; Wien, 1968.
Schlogel K. Terror und Traum. Moskau 1937. Mtinchen,
2008.
Schnadelbach H. Uber historische Aufklarung//Allgemei-
ne Zeitschrift fur Philosophic 1979. № 2. S. 17—36.
Герменевтика и её проблемы // Контекст. М., 1991.

ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора 5
Глава 1. Й.М. Хладениус и «Коперниковский переворот» в теории
истории 12
1.1. Наблюдая прошлое 12
1.2. От Хладениуса к Канту 16
Глава 2. Й.Г. Дройзен и начала Историки 22
2.1. Понятие истории Й.Г. Дройзена 22
2.2. Источник в исторической концепции Дройзена 26
2.3. «Исследуя понимать» 35
Глава 3. Понятие исторического источника в философии В. Дильтея 40
3.1. История в контексте жизни или жизнь в контексте истории 41
3.2. Источник в системе «комплексных взаимодействий» 46
Глава 4. Идея истории Р.Дж. Коллингвуда 49
4.1. «Вся история — история мысли» 49
4.2.0 силе исторического воображения 56
4.3. Воображение в литературе и истории 62
Глава 5. Историк как детектив 67
5.1.0 «ремесле историка» 68
5.2. Историк в роли детектива — детектив в роли историка 70
5.3. «Не судить, а понимать» 74
Глава 6. Нарратив в истории 77
6.1. Нарративная организация прошлого 77
6.2. Структура «рассказывающего предложения» 78
6.3. Об историческом конструктивизме 84
6.4. Об эмоциональной перспективе видения прошлого 86
Глава 7. Р. Козеллек о человеческих горизонтах восприятия
прошлого 90
7.1. Понятия «Geschichte / Historie» 90
7.2. Прошлое в горизонте человеческого опыта 94
7.3. Историк и его тексты 98
Глава 8. Проблема (ре)презентации прошлого в философии
ПоляРикёра 103
8.1. По «следам» прошлого 103
183

8.2. Другое прошлое 107
8.3. Презентируя прошлое 110
8.4. Источник как «вещественное доказательство» 117
Глава 9. А.Я. Гуревич о «территории историка» 121
9.1. Антропологический подход к истории 122
9.2. История как диалог 126
9.3. О трудностях исторического диалога 130
Глава 10. О действительной природе источника 134
10.1. О возможности и действительности источника 134
10.2.0 «других источниках» процесса исторического познания 141
10.3. Прошлые тени Настоящего 146
Послесловие 152
ПРИЛОЖЕНИЕ
Понятия и термины 155
Библиографическая справка 169
Литература 177
Учебное издание
Булл ер Андреас
ВВЕДЕНИЕ В ТЕОРИЮ ИСТОРИИ
Учебное пособие
Подписано в печать 24.04.2013. Формат 60X88/16. Печать офсетная.
Усл.-печ. л. 11,27. Уч.-изд. л. 8,24.
Тираж 1000 экз. Изд. № 2662. Заказ№ 3687.
ООО «ФЛИНТА», 117342, г. Москва, ул. Бутлерова, д. 17-Б, комн. 324.
Тел./факс: (495)334-82-65; тел. (495)336-03-11.
E-mail: flinta@mail.ru; WebSite: www.flinta.ru
Издательство «Наука», 117997, ГСП-7, г. Москва, В-485,
ул. Профсоюзная, д. 90
Отпечатано в цифровой типографии ООО «Буки Веди»
на оборудовании Konica Minolta
105066, г. Москва, ул. Новорязанская, д. 38, стр. 1, пом. IV
Тел.: (495) 926-63-96, www.bukivedi.com, info@bukivedi.com