•

-г

*

З ' З

>

-

\
/

\

:

Î41

. •
-1»'
•

-- .

'' -V,

"»

л

•- ' ''
•V

ь

. : •! •
!
f:

-

!

'

t•

- - г

-

4
,

J

S

»-'

*

v>

\

,*

*-

*J

ч* • '

А
•

ч

;

.V
-Л

\

V

г,

;5

•(

Ч

"

•

4

'
- .

»»

*

—
«

Л

)

w.
4

.
* "

•

»

'

;"

ч

"

*

'

Q

,

1

б

I. ПИЛСУДСКІЙ ИЛИ ПОНЯТОВСКІЙ?
Эта звѣздная, тихая майская ночь надъ Варшавой была
-ночью необыкновенныхъ происшеств!й. Не было-бъ этой ночи, не было-бы и нашего романа. И Витольдъ Борщевскій
•не полумиль бы на Саксонской площади такого сильного удара по головѣ, что свалился, бѣдняга, не пискнувъ.
Конечно, ударь по головѣ — пустякъ, но этотъ пустякь
згвляетъ собою одно изъ звеньевъ общей цѣпи событій, начавшихъ сплетаться въ запутанный клубокъ именно этой майской ночью.
Витольдъ Борщевскій и Ясь Путекъ возвращались съ
Длугой улицы и з ъ ресторана, гдѣ они поужинали, какъ слѣдуетъ быть, основательно, с ъ водкой и пивомъ. Сколько было выпито, сами не знали Борщевскій съ Путекомъ, не зналъ
д а ж е кельнеръ, подсунувшій имъ грабительскій счетъ. Во
всякомъ случаѣ, когда, оставивъ позади себя Вержбовую улицу, друзья очутились на Саксонской площади, имъ казалось,
что все кругомъ шатается, все — и громада собора с ъ пятью
куполами, и „Европейская" гостиница, и комендатура, и зданіе генерального штаба, и бронзовый Понятовскій.
Темный куполъ небесъ всегда такой величаво спокойный, глубокій, тоже ходуномъ ходилъ, какъ саодъ гигантскаго
шатра, колеблемаго вихремъ. И ззѣзды, вотъ-вотъ готовые
посыпаться холоднымъ серебрянымъ д о ж д е м ъ , весело подмигивали шедшимъ въ обнимку ночнымъ гулякамъ, которые
вмѣстѣ с ъ „Европейской" гостиницей, соборомъ и бронзовыми Понятовскимъ т о ж е шатались.
— Вертится! — философски изрекалъ Борщевскій.
— Вертится! — повторяли Путекъ.
— Мы съ тобою два Коперникаі — заявили весьма р ѣ шительно Борщевскій.
Путекъ не согласился, но и не опровергъ. Коперники?
Онъ, Путекъ, зналъ, что былъ какой-то ученый, что-то выдумавшій. За это самое „что-то" ему поставили памятники, противъ котораго Ліевскій открыли ресторанъ. А можетъ быть
сначала Ліевскій открыли ресторанъ, а потоми у ж е на этой
площади выросъ въ задумчивой позѣ длинноволосый молодой человѣкъ, держащій въ рукѣ какой то скучный и непонятный предметъ.
Путека выгнали изъ второго класса Тарнопольской гим-

4
назіи и, право же, нельзя требовать отъ него какой то ходячей энциклопедии. Да и зачѣмъ, спрашивается, ему Коперникъ, зачѣмъ, когда онъ служить въ дефензывѣ — тайной
полиціи, имѣющей дѣло не съ мертвыми, а с ъ живыми?
Агентъ дефензывы — звучитъ гордо, а главное, — коротко и ясно.
Гораздо труднѣе опредѣлить соціальное положеніе Б о р щевскаго. Онъ складывалъ и разбиралъ печи, малевалъ вывески, занимался столярнымъ дѣломъ, поправлялъ электричество, показывалъ фокусы, ходилъ на рукахъ и обладалъ искусствомъ, ревниво оберегая секреть свой, — вставлять в ъ
узкогорлыя бутылки крохотные домики, деревья, костелы.
Вообще, этотъ богато одаренный молодой человѣкъ быль неравно душенъ къ бутылкѣ.
И вотъ, шатаясь, дѣлэя зигзаги, не желая знать, что
прямая линія есть кратчайшее разстояніе между двумя точками, братски поддерживая другь друга, очутились они в ъ
сотнѣ-другой шаговъ о т ъ бронзоваго всадника. Царственно
гордый и царственно одинокій, античнымъ, монументальнымъ
силуэтомъ, онъ рисовался на фонѣ звѣздныхъ небесъ. И другимъ зрителямъ, болѣе тонкимъ, чуткимъ и болѣе трезвымъ
почудился бы чеканный и мѣрный, тяжелый какъ исторія
шагъ мощнаго коня изъ темной боонзы.
Но Борщевскому, напримѣръ, почудилось другое:
— А знаешь, Ясекъ, это Пилсудскій сидитъ на к о н ѣ . , .
Ей Богу Пилсудскій! Что-бъ мнѣ провалиться. . .
— Ну? — какъ то несмѣло и робко усумнился Путекъ.
— Я тебѣ говорю! . . .
— А я все таки думаю, Понятовскій. Смотри и ноги босыя
и лицо босое, безъ шапки, а у „дзядека" сапоги со шпорами
и опять же усы, и опять же на головѣ маціювка.
— Врешь, братъ, врешь! Какъ разъ и шпоры, и усы,
й маціювка. . . Нашелъ слѣпого. . , Я на пять метровъ подъ
землей вижу. . . Вотъ я какой. . .
— Ты врешь, бродяга! — обидѣлся Патекъ,—нашелъ с ъ
кѣмъ спорить, кусокъ дряни несчастной! Со мной, который'
самъ в ъ легіонахъ служилъ и видѣлъ, да, да . . . Вотъ ftart
_
сейчасъ тебя в и ж у . . . Пилсудскаго.
У
— Холера! Онъ служилъ въ легіонахъ! Онъ. У Бреш е ш ь какъ собака! Б р е ш е ш ь , старая обезьяна!
— Я Кѣльцы б р а л ъ . . .
— Что? Кѣльцы? Взятки бралъ ты о т ъ безпаспортныхъ
жйдовъ, а не Кѣльцы! Ты, галлилеушъ несчастный!
— А ты лобузъ варшавскій! . .
— Кто? Я лобузъ? Я? Да меня вся Варшава знаетъ! Меня?. . . Мои бутылки въ первыхъ магнатскихъ домахъ. . . Я
лобузъ, с л ы ш и т е ? . . . А въ морду не хочешь?
— Ты самъ сейчасъ достанешь о т ъ меня по м о р д ѣ . . »
И руки, обнимавшія д р у г ь друга, поднялись угрожающе.
' ' •
ті

5
Но Борщевскій былъ миролюбивъ. Онъ выпятилъ свои мокрыя губы.
— Давай поцѣлуемся!
— Давай!
Споръ, кто сидитъ на конѣ Пильсудскій, или Понятовскій,
остался неразрѣшеннымъ, и Борщевскій въ с ѣ р о м ъ измятомъ костюмчикѣ и Путекъ въ непромокаемомъ пальто, вновь
обнявшись, продолжали свой невѣрный, зыбкій, весь и з ъ крутыхъ зигзаговъ путь. Имъ казалось, что выходившій на площадь фасадъ „Европейской" гостиницы совсѣмъ некстати выросъ на ихъ дорогѣ. Путекъ съ чисто профессіональной наблюдательностью замѣтилъ сквозь пьяный туманъ въ головѣ
и глазахъ, что дверь въ магазинѣ портного Ковальскаго открыта, открыта несмотря на такой поздній часъ.
— А не забрались-ли воры? — обезпокоился Путекъ.
— Куда?
— Куда? Не видишь развѣ? Къ Ковальскому...
— A тебѣ какое дѣло?
— Вотъ дуракъ!.. Это мнѣ говоритъ? Мнѣ, который служ и т ь въ дефензывѣ...
— Потому и говорю, что въ дефензывѣ. Ты же, старая
обезьяна, по политической части и воры тебя не касаются.
^—pa*». Оселъ!
— Оселъ пана Бога носилъ, а ты свинья и то моя!... Погоди, постой... — в д р у г ъ перемѣнилъ тонъ Борщевскій. - - В и дишь? Видишь? Чертъ!...
— Э-э, кусокъ дурня, тебѣ уже черти стали казатьс%
Плохо твое дѣло... Допился до чертиковъ...
— Да ты смотри! Ей-Богу, настоящій-же чертъ! Косматый, съ хвостикомъ и рогами. И прыткій ж е онъ, вотъ прыткій! По гладкой стѣнѣ, какъ по... — Борщевскій не кончилъ.
Что-то громадное выросло вдругъ передъ нимъ, заслонило и
черта и магазинъ Ковальскаго и соборъ, всю площадь и чтото тяжелое кузнечнымъ молотомъ опустилось съ размаху на
'•олову Борщевскому и о н ъ упалъ.
Путекъ, подобравъ для удобства полы непромокаемаго
плааа своего, мигомъ протрезвившись, бросился в о в с ю прыть
къ Чс.стой улицѣ. Агенту дефензывы мерещилось, что гонится .за нимъ по пятамъ вздыбывшаяся лошадь изъ цирка Мрочко века гс.

2. КАРЬЕРА КАПИТАНА ДЕ ТРАВЕРСЭ.
Въ эту же самую ночь генералъ Кавецкій, живущій въ
„Европейской" гостиницѣ, проигралъ въ Земянскомъ клубѣ
пять милліоновъ марокъ. Для другого генерала это былъ бы
чувствительный проигрышъ, но Кавецкому стоить написать

/

в ъ три-четыре сеанса портретъ и, г л я д и ш ь , вотъ о н ъ у ж е котыгрался.
Генералъ, да е щ е дѣйствительной службы, занимающійся живописью какъ профессіоналъ, это немного странно звучитъ, но это именно такъ.
И, главное, вся военная карьера Кавецкаго, маленькаго,
изящнаго с ъ типичной фигурой кавалериста, шла рука о б ъ
руку с ъ карьерой артистической, Онъ считался однимъ и з ъ
лучшихъ наѣздниковъ во всей конницѣ австро-венгерской. И
это ничуть не м ѣ ш а л о ему серіозно отдаваться живописи и*
достигнуть в ъ ней завидныхъ успѣховъ. Дамскіе портреты
выходили изъ п о д ъ его кисти женственно-мягкіе, воздушные,
поэтическіе. Мужчинъ ж е онъ писалъ сильной, энергичной
манерою и каждый широкій, сочный, брошенный смѣло на
холстъ м а з о к ъ напоминалъ у д а р ъ кавалерійской сабли.
Итакъ, генералу Кавецкому не повезло. Онъ медленно
ш е л ъ по корридору, задумчиво похлопывая тонкимъ камышевымъ стэкомъ по голенищамъ сапогъ. Коверъ во всю длину
корридора ночного, пустыннаго, слабо освѣщеннаго, заглуш а л ъ шаги, и чуть-чуть побранивали въ тишинѣ генеральскія
шпоры.
Кавецкій вынулъ изъ кармана ключъ с ъ цифрою своего
номера на м ѣ д н о м ъ овальномъ ярлычкѣ. Вотъ онъ у себя.
Щелкнулъ выключатель. Вспыхнули, ожили вдругъ портреты,
глядѣвшіе со с т ѣ н ъ и мольбертовъ. Банальная комната гостиницы, превращенная в ъ ателье моднаго портретиста. Т а м ъ
и сямъ со вкусомъ брошены куски яркихъ, цвѣтныхъ мате- щ**
рій. „Казенные" углы задрапированы, скрадываясь пышными,
глубокими складками. На ихъ ф о н ѣ старинныя сабли, т я ж е лые турецкіе пистолеты, кинжалы, шлемы почернѣвиііе, з а копченные пороховымъ дымомъ. Средь этихъ ж е л ѣ з н ы х ъ ш а покъ обращали вниманіе знатоковъ двѣ — древній персидекій ш л е м ъ и низенькій с ъ подвижнымъ
нацзатыльникомъ
ш л е м ъ пѣхотинцевъ Валленштейна.
/
У Кавецкаго создалось ощущеніе, какъ будто онъ у се/
бя в ъ комнатѣ не одинъ. Да и въ с а м о м ъ д ѣ л ѣ — цѣлая' У
плеяда генераловъ отовсюду смотрѣла на него. О н ъ н е д а в ж ^
закончилъ эту галлерею, заказанную ему военнымъ м и н и с т а ^
ствомъ. Вотъ благодушно улыбается внушительный к р у п о й
Савицкій, блестящій кавалеристъ, подъ Фастовымъ р а з & » ш ^
Буденнаго. Вотъ Желеговскій с ъ обвѣтреннымъ лицокъ отважнаго солдата. Хмуритъ брови маршалъ Пилсудскіу. довол е н ъ собою моложавый Сикорскій. Напоминаетъ ват^канекаго
кардинала въ генеральскомъ мундирѣ Шептицкій, рмѣстѣ съ
Кавецкимъ дѣлавшій военную карьеру въ арміи ЕГо Лпостоу
лическаго Величества. И у в с ѣ х ь трепетаніе каксй-то мистической жизни. Всѣхъ одухотворилъ талантливый мастеръ.
Не по себѣ Кавецкому этой безмолвно затаившейся ночью. И потому, что „они смотрятъ" и е щ е „почему-то". Фи-

7
зическая усталость зоветъ въ постель слабое прихварывающее тѣло. Духъ ж е — н ѣ т ъ . Духъ, возбужденный проигрышемъ, хочетъ бодрствовать.
Прямоугольникомъ, ровнымъ, зовущимъ бѣлѣетъ чистый
холсгь на мольбертѣ. Завтра начнетъ позировать дама, заказавшая свой портретъ... Й вдругъ что то непонятное, смутное и въ то ж е время властное, пронизавъ легкой дрожью
ІКавецкаго, потянуло его къ мольберту. Онъ взялъ уголь,
остановился въ минутной нерѣшимости и затѣмъ твердыми
штрихами, такими твердыми, что ломался уголь и приходилось брать новый, началъ набрасывать мужскую голову. Больиле с ъ непріятнымъ, холоднымъ блескомъ глаза, рѣзкія надбровныя дуги и невысокій, чуть скошенный лобъ, Жесткая
линія губъ и массивный, тяжелый, но вовсе не крупный подбородокъ. Въ общемъ красивое мужское лицо съ прямымъ,
почти греческимъ носомъ. Красивое, и въ то ж е время такое
непріятное, отталкивающее. Набросавъ контуръ, Кавецкій
вспомнилъ, — да вѣдь это же его сосѣдъ, живущій рядомъ,
хотя — не совсѣмъ — рядомъ. Какой то французскій офицеръ занимаетъ комнату между ними. Кавецкій видѣлъ сосѣда мелькомъ раза два и странно — отчего это вдругъ потянуло зарисовать именно его?.. Странно...
Художникъ вымыпъ перепачканные углемъ -руки, раздѣлся и легъ. Сначала не могъ уснуть, — жаль было проигранныхъ денегъ, но потомъ забылся и проспалъ до десяти
часовъ. И навѣрное спалъ бы еще и еще, но необычная возня въ корридорѣ, стукъ, громкіе возбужденные голоса, топотъ ногъ разбудили его.
Съ одной стороны ближайшимъ сосѣдомъ Кавецкаго
былъ пріѣхавшій изъ Парижа капитанъ французской арміи
маркизъ Эмиль де Траверсэ. И самъ по себѣ маркизъ былъ
человѣкъ выдающійся и вся карьера его представляла интересе несомнѣнный. Это не была карьера, это было нѣчто въ
высшей степени своеобразное.
Отпрыскъ древней знатной семьи, Эмиль де Траверсэ
избралъ себѣ дорогу, менѣе всего подходящую къ его титулу, воспитанію и богатству. Еще со скамьи аристократическаго колледжа началъ онъ увлекаться химіей. Въ то время,
когда молодые люди его круга увлекались женщинами, скачками, успѣхомъ на моднЫхъ курортахъ, словомъ жадно пили изъ наполненной до краевъ чаши жизни, Эмиль де Траверсэ цѣлые дни проводилъ въ лабораторіи въ фамильномзамкѣ своемъ въ трехъ часахъ ѣзды отъ Парижа.
Взглядъ голубыхъ, печальныхъ глазъ Эмиля де Траверсэ всегда былъ ищущій, безпокойный. Въ самомъ дѣлѣ, развѣ онъ не искалъ чего-то упорно и долго, постоянно въ своей уединенной лабораторіи? Его пальцы были изъѣдены реактивами, Однажды онъ отравился какими то ядовитыми газами, чуть не умеръ и потомъ всю жизнь страдалъ жесто-

8
ними головными болями. Эти боли, мучившія его приступами
разъ въ мѣсяцъ, къ тридцати двумъ годами состарили маркиза лѣтъ на десять. Они облысѣлъ, а виски посеребрились.
За нѣсколько л ѣ т ъ до войны маркизъ де Траверсэ исчезъ и долго не было о немъ ни слуху, ни духу. Лишь ранней весною въ 1914 году появился они опять и у себя въ
замкѣ и въ Парижѣ.
Гдѣ ж е пропадали этотъ увлекавшійся химіей потомоктК
крестоносцевъ?
Это было извѣстно л и ш ь тремъ генералами Франціи, —
Фошу, Кастельно и Ж о ф ф р у . Поди чужими именемъ и с ъ
паспортомъ чужой страны Эмиль де-Траверсэ работали на
заводахъ Круппа. Вся техническая, вся продуктивная сторона
нѣмецкой военной промышленности была изучена въ совершенствѣ человѣкомъ въ синей блузѣ. Самые геніальные германскіе Шерлрки-Хольмсы никогда не заподозрили бы въ
немъ француза, проникшаго въ тщательно оберегаемую
крупповскую цитадель въ качествѣ развѣдчика и шпіона.
Маркизъ де Траверсэ оказали неоцѣнимыя услуги не только французской военной промышленности, но и французскому штабу. У него были неопровержимыя данныя, что нѣмцы
въ лихорадочно стремительномъ темпѣ готовятся къ войнѣ,"
войнѣ если и не ближайшихъ дней, то во всякомъ случаѣ,
ближайшихъ мѣсяцевъ.
И дѣйствительно она вспыхнула уже къ концу лѣта, —
война. Слабый здоровьемъ, страдающій головными болями,
маркизъ вступили въ ряды войскъ летчикомъ-наблюдателемъ.
Черезъ пять-шесть мѣсяцевъ о немъ заговорили весь фронтъ.
Сами Ж о ф ф р ъ собственною рукою пришпилили къ его груди военный крести и вскорѣ зеленая длинная ленточка покрылась цѣлымъ рядомъ бронзовыхъ пальмъ — отличіемъ доблестнѣйшихъ.
Лейтенантъ де Траверсэ изобрѣлъ новый способъ фотографированія вражескихъ позицій. Для этого приходилось
иногда снижаться на двѣсти-триста метровъ, подвергаясь ожесточенному пулеметному и ружейному обстрѣлу, вѣчно р и с к у я ^
и жизнью пилота и своей жизнью. Но цѣною этого риска nçr
лучались результаты изумительные. Фотографическій аппаь^тъ
маркиза, имъ самими сконструированный, запечатлѣвалѵ всѣ
мельчайшія подробности окоповъ, ходовъ сообщенія, запаскированныхъ батарей, пулеметныхъ гнѣздъ, аэропланныхъ ангаровъ, аммуниціонныхъ и продовольственныхъ склцфэвъ, накопленныхъ въ тылу резервовъ, словомъ всего, что должно
было оставаться тайною и послѣ каждаго полета маркиза переставало быть таковою.
Эмиль де Траверсэ не мало способствовали фотографическими развѣдками своими побѣдамъ французскаго оружія.
Его голова оцѣнена была высшими германскими командованіемъ въ очень крупную сумму. Нѣсколько разъ они были

контуженъ, раненъ осколками шрапнели, картечью, пулями,
но судьба хранила его. Едва отлежавшись въ госпиталѣ, о н ъ
вновь спѣшилъ на позиціи и врачамъ приходилось чуть-ли не
силою удерживать его, пока не вернутся силы и затянутся
раны,
Послѣ перемирія, капитанъ де Траверсэ отшельникомъ
тился в ъ своей лабораторіи. Когда его спрашивали, ка, новымъ изобрѣтеніямъ посвящаетъ онъ все свое время,
онъ отвѣчалъ, отвѣчалъ не всѣмъ, а только лишь своимъ
близкимъ:
— Б е з ъ флота и арміи нѣмцы надолго выведены изъ
строя, какъ мощный опасный противникъ. Но величайшей
ошибкою было бы думать, что они могутъ примириться со
своимъ униженіемъ и не мечтать о реваншѣ. Я увѣренъ, что
тамъ за мутно-желтымъ Рейномъ, в ъ тиши лабораторій д е сятки химиковъ ушли в ъ изобрѣтеніе какихъ-нибудь новыхъ
веществъ чудовищно-разрушительной силы. Очень можетъ
быть, что раздавленные на водѣ и на сушѣ, они всю борьбу
перенесутъ исключительно в ъ воздухъ. Въ чемъ, въ чемъ, а
в ъ дьявольской энергіи и работоспособности нѣмцамъ отказать нельзя! Вотъ почему с ъ ношей стороны преступленіемъ
было бы почить на лаврахъ. О, наоборотъ! Никакіе адскіе
сюрпризы оттуда не должны, не смѣютъ застать насъ врас-плохъ! Мы должны быть готовы, должны быть во всеоружіи
и, если врагъ намъ броситъ перчатку, мы е е поднимемъ и с ъ
честью выйдемъ изо всѣхъ новыхъ испытаній, каковы-бы ни
были они по своей могущей удивить міръ катастрофичности.
Мы ж а ж д е м ъ мира, который далъ бы намъ возможность залѣчивать наши раны, возсоздавать опустошенные департаменты, накапливать растраченныя цѣнности, культурныя и экономическія. Но если-бы нѣмцы вздумали запугивать, шантажировать насъ какимъ нибудь химическимъ терроромъ, мы, французы, должны отвѣтить и отвѣтимъ сугубымъ терроромъ!...
И капитанъ умолкъ и вдумчивые голубые глаза его з а горались в ѣ р о ю в ъ себя, въ свои силы, свои знанія, вѣрою въ
•Обою Францію, за которую онъ готовъ б ы л ъ отдать ж и з н ь и
которой уже отдалъ свою кровь и свое здоровье.
/
Подоспѣла оккупація Рурскаго бассейна- Маршалъ Ф о ш ъ
вызвалъ къ себѣ капитана де Траверсэ. Капитанъ явился к ъ
маршалу въ мундирѣ и при всѣхъ орденахъ французскихъ,
русскихъ, англійскихъ, бельгійскихъ и сербскихъ, густо покрывшихъ его грудь. Аудіенція с ъ глазу на глазъ длилась
около двухъ часовъ.
На другой же день капитанъ де-Траверсэ выѣхалъ в ъ з о ну оккупаціи в ъ личное распоряженіе генерала Дегутта.
Визктъ капитана де-Траверсэ по ту сторону желто-мутнаго Рейна повлекъ за собою громадныя поспѣдствія. О б ъ
нихъ мы с к а ж е м ъ в ъ свое время особо, а пока ограничимся
тѣмъ, что ч е р е з ъ м ѣ с я ц ъ капитанъ де Траверсэ прибылъ в ъ

10

У

Варшаву к ъ 3-му мая, п р и б ы л ь с ъ генераломъ Ф о ш е м ъ и в ъ
его свитѣ.
Ф о ш ъ ч е р е з ъ нѣсколько дней уѣхалъ, а д е - Т р а в е р с э о с тался...

3. ЗАГАДОЧНОЕ УБІЙСТВО.
Наканунѣ условились, что полковникъ генеральнаго штаба графъ Двигубскій у т р о м ъ къ десяти б у д е г ь у капитангК
де Траверсэ.
Г р а ф ъ Двигубскій весело п р о в е л ъ ночь въ „Швейцарской долинѣ", кутилъ и вернулся домой полный пріятныхъ
ощущеній и возбужденный шампанскимъ. Завалиться б ы
спать этакъ до самаго вечера! Но г р а ф ъ помнилъ, что б е с ѣ да с ъ французскимъ капитаномъ и всѣ вытекающія и з ъ нея
возможности будутъ отнесены к ъ военнымъ, первостепенной
важности тайнамъ. Вотъ почему у ж е тщательно вымытый,
чисто выбритый, розовый, с ъ улыбкою в ъ темныхъ, птичьи х ъ глазахъ и со щеголеватой внѣшностью упитаннаго русскаго гвардейца, каковымъ о н ъ и б ы л ъ до перехода въ п о л ь скую армію, с ъ о р д е н о м ъ „Почетнаго Легіона" и другими о р денами, сіяющій oPà эгоистическаго сознанія е щ е не и з ж и т ы х ъ силъ, о т ъ сознанія, что о н ъ богатъ, независимъ и что
прекрасно это блещущее майское утро, — вотъ почему р о в но в ъ десять представительный, склонный к ъ ожирѣнію, з а тянутый в ъ новенькій мундиръ, полковникъ стучалъ согнуты мъ п а л ь ц е м ъ в ъ бѣлую дверь с ъ черной металлической
цифрой.
Никакого отвѣта.
Двигубскій постучалъ еще и е щ е , и уже значительно
громче. Неужели у ш е л ъ — быть не мо>Летъ! Во-первыхъ, это
очень воспитанный человѣкъ, во-вторыхъ ж е — не такое у
нихъ свиданіе, чтобы онъ могъ уйти р а н ь ш е и м ъ ж е самимъ
назначеннаго времени.
Проходилъ маленькій, съ громадной лысиной и г р о м а д ^ '
ными воинственными усами лакей.
— Вы не знаете, капитанъ уже у ш е л ъ ? — спросилѵіДвигубскій, все е щ е улыбавшійся воспоминаніямъ „Швейцарской
долины".
—- Капитанъ д о л ж е н ъ быть у себя. Обыкновенно въ д е вять я приношу ему кофе и о н ъ у ж е сидитъ, занимается.
Приношу сегодня, стучу — дверь закрыта! Да вотъ, пусть
самъ панъ полковникъ заглянетъ — ключъ то, вѣдь, с ъ той
стороны...
Двигубскій наклонился к ъ замочной скважинѣ и улыбка
сбѣжала с ъ его л и ц а . . . Что нибудь серьезное. Или де Траверсэ захворалъ и л е ж и г ь б е э ъ голоса, быть м о ж е т ъ безъ.
памяти, и л и . . . И, точно желая разогнать мрачмыя п о д о з р ѣ -

//

и
нія, думая, что де Траверсэ навѣрное откликнется, Двигубскій такъ забарабанилъ кулакомъ въ дверь, что по сосѣдству
проснулся генералъ Кавецкій. Да и не только одинъ Кавецкій.
Двери дальнихъ номеровъ и тѣ пріоткрывались, и выглядывали мужскія и женскія физіономіи.
Вокругъ Двигубскаго и малекькаго съ воинственными
усами лакея уже собирались. Задержался проходившій мимо
австрійскій бѣлобрысый офицеръ, уже тутъ какъ тутъ одаренный особеннымъ какимъ то нюхомъ вылощенный директоръ гостиницы, вышелъ наскоро одѣвшійся генералъ Кавецкій. Сбѣжалась прислуга, и своя, мѣстная, и съ другихъ корридоровъ и этажей. Общимъ совѣтомъ рѣшили взломать
дверь. Иначе проникнуть въ комнату нельзя было. Не ограничившись ключомъ, капитанъ заперся еще и на задвижку.
И у всѣхъ стали чужія, блѣдныя лица. И румяный графъ
Двигубскій поблѣднѣлъ, и его круглые птичьи глаза потемнели. И жуткое, загадочное, притаившееся за дверью сдѣлало
одинаковымъ выраженіе и у лощеннаго директора, и^у красивой полной горничной-великанши с ъ высокой пышной грудью,
которой тѣсно было въ черномъ лифѣ подъ бѣлымъ передникомъ.
Сильный трескъ, что-то задрожало, зах .дило, что-то осыпалось, и одна половина двери съ шумомъ распахнулась.
Первыми вошли Двйгубскій и директоръ. Мучимая » особеннымъ любопытствомъ прислуга тѣснилась у входа, вытягивая шеи.
^г
Капитанъ Эмиль маркизъ де Траверсэ лежалъ въ постели мертвымъ. Лежалъ навзничь, съ воткнутымъ въ горло
кинжаломъ, ушедшимъ по самую рукоятку. Въ глазахъ, все
еще голубыхъ, но потускнѣвшихъ, застеклился нечеловѣческій ужасъ. Какъ будто въ моментъ разставанья съ жизнью
пригрезилось капитану горячечнымъ видѣніемъ что-то кошмарное, леденящее и мозгъ и душу, и тѣло и кровь. И протянуты впередъ руки съ закостенѣвшими пальцами, словно
они все е щ е отгоняли кошмарный призракъ. Почти не было
к и в и , если не считать нѣсколькихъ большихъ капель у самаго горла, запекшихся на воротникѣ тонкой полосатой пижамы.
ig, !
— ^амоубійство? — дрожа и зубъ на зубъ не попадая
спросилъ директоръ.
— Не думаю, — почти спокойно сдвинулъ плечами
Представитепвный полковникъ. — Гораздо проще было бы застрѣлиться, а между тѣмъ, какъ видите.. . Револьверъ у изголовья. . .
— Но въ такомъ с л у ч а ѣ . . . Боковыя стѣны глухія... Я
Іц^ничего не понимаю, — безпомощно разводилъ руками лощенный директоръ.
— Дайте знать полицейски мъ властямъ, — посовѣтовалъ
ему Двигубскій, — а я сейчасъ, отсюда же, изъ номера, по-

12
звоню во французскую военную миссію и въ посольство. —
И говоря уже про себя — какая жалость, какая потеря! —
Двигубскій двинулся къ стальной черной шкатулкѣ телефона,
висѣвшаго на стѣнѣ. Уже поднеся къ губамъ" трубку, Двигубскій, обернувшись громко, по начальнически приказали,
к ъ великому удивленію барышни, услышавшей вмѣсто просьбы, дать такой то номеръ: никому изъ постороннихъ не входить и никого не подпускать къ трупу!
Сообщивъ кому слѣдуетъ печально-сенсаціонную новость, Двигубскій остался ждать прибытія властей французскихъ и польскихъ. Они думали о томъ, какіе неожиданные
трагическіе сюрпризы подноситъ безжалостная судьба. Они
шелъ сюда, чтобы говорить съ этими замечательными капитаномъ, говорить съ глазу на глазъ и тихо, чтобы даже стѣны не могли подслушать. И вмѣсто разговора — бездыханное
тѣло съ торчащими въ горлѣ стилетомъ.
Жуткое зрѣлище трупа еще болѣе укрѣпило и безъ того прочную, хорошо усвоенную Двигубскимъ философію —
живи сегодняшними днемъ, такъ какъ не знаешь, что будегь
съ тобою з а в т р а . . . И они с ъ удовольствіемъ и благодарностью вспомнили кутежи в ъ „Швейцарской долинѣ". В ъ
самомъ дѣлѣ, развѣ не одинъ и тотъ же конецъ и для тѣхъ,
кто пьетъ шампанское въ обществѣ хорошенькихъ артистокъ
и, вообще, впиваетъ въ себя радости жизни, и для тѣхъ, которые ушли отъ жизни, сдѣлавшись какими то лабораторными схимниками? Вотъ они одинъ изъ схимняков-т- -СЬдиіс
ввалившіеся виски, обширный умный лобъ, переходящій въ
лысину и кажущійся теперь еще обширнѣе. Если б ъ собрать
весь тотъ свинецъ, который выпущенъ были по аэроплану
с ъ летавшими на немъ де Траверсэ, можно было смѣло
воздвигнуть изъ этого свинца новую Хеопсову пирамиду. И
что же? Война пощадила капитана де Траверсэ. А мирная
обстановка варшавской гостинницы не пощадила. Вотъ и разберись. Да и разбираться не стоитъ! Никакой пользы, ника-,
кого отвѣта и лишь только умъ за разумъ зайдетъ. . .
^ ^

4. НИКАКИХЪ СЛЪДОВЪ, НИКАКИХЪ УЛИ^ЬМинутъ черезъ двадцать съѣхались какъ-то вДРУ гъ 8 м ѣ "
стѣ. Это были: сухощавый майоръ въ голубой фррмѣ, начальники французской контри-развѣдки; старшій совѣтникъ посольства; судебный следователь по особо важными дѣламъ
Турскій; докторъ медицины Абрамовичи; инспекторъ политическаго розыска Винарскій; офицеръ neprfàro отдѣла гене- ^
рэльнаго штаба Сватковскій и щеголевато одѣтый молодой
человѣюь лѣтъ тридцати пяти с ъ полными бритыми лицомъ,
съ болтавшимся на жилетѣ моноклемъ. Сюда, въ траурный
уголокъ этотъ печали и смерти, они внеси с ъ собою и нѣко-

терую веселость, и плавную развязность манеръ.'и гроккій
голосъ, и запахъ тонкихъ духовъ.
Родившійся въ Москвѣ, сынъ француза и польки, онъ
имѣлъ международную внѣшность, международную фамилію—
и международную профессію — агентъ французской контръразвѣдки на всю Польшу, на Данцигъ, Верхнюю Силезію и
на пограничную полосу вдоль eceji Совдепіи. Таковъ бьшъ
Леонардъ.
, щяШк
Первымъ, какъ и подобаё*г1і, приступилъ к ъ исполненію
своего долга маленькій, чуть-чуть побитый оспою, Абрамовичъ
съ бритымъ, подвижнымъ мягкимъ лицомъ опереточнаго комика. Одинаково свободный, увѣренный въ обращеніи и с ъ
живыми и съ мертвыми, Абрамовичъ вынулъ изъ горла убитаго узкій и острый, съ металлической рукояткою стилетъ,
понюхалъ его, тронулъ пальцемъ густо покрытое запекшейся
кровью лезвіе.
Всѣ ждали, что скажетъ Абрамовичъ. • Не выпуская стилета, словно играя имъ, онъ сдѣлалъ лицо, бывающее у комика передъ рюмкой водки. '
— Судя по минимальному количеству крови, смерть могла наступить о т ъ эмболіи, то-есть закупорки пузырьками воздуха кровеносныхъ сосудовъ. Здѣсь, пожалуй, имѣетъ мѣсто
пораненіе подключичной вены. П о ж а л у й . . . Но лишь по вскрытіи можно будетъ сказать с ъ т о ч н о с т ь ю . . .
— Докторъ, какъ вы думаете, — спросилъ высокій съ
открытымъ благороднымъ лицомъ Турскій, — ударъ былъ
смертельный?
Абрамовичъ задвигалъ мягкими, такими же какъ и все
его лицо, подвижными губами.
— На основаніи оставшагося въ тѣлѣ оружія, полагаю,
что жертва сначала лишилась сознанія, иначе она пыталась
бы выдернуть стилетъ.
— Всегда ли безусловно смертеленъ такой сквозной
ударъ въ шею, какъ этотъ? — спросилъ Винарскій.
— В ъ большинствѣ случаевъ—да, ибо шея заключаетъ въ
себѣ очень много жизнѳнныхъ органовъ. Вотъ и все, что я
пока могу сказать. Внѣшній осмотръ даетъ немного, или
очень мало, что въ сущности одно и то-же. Вотъ когда этотъ
бѣдняга будетъ доставленъ въ прозекторскую и мы искромсаемъ его, тогда все увидимъ. Хотя и сейчасъ видно, что покойный страдалъ жестокими головными болями. Онъ получилъ ихъ, я такь думаю, въ химической лабораторіи. Взгляните на руки. Пальцы тонкіе, аристократическіе, пальцы челввѣка, тщательно ихъ мывшаго, а между тѣмъ, реактивы
такъ въѣлись, впитались въ кожу, что ихъ не могли отмыть
никакія щетки, никакія м ы л а . . . Вотъ и в с е . . . И сейчасъ я
уже зритель и уступаю мѣсто прокуратурѣ, дипломатіи и администраціи, — и, передавъ стилетъ Винарскому, Абрамовичъ
закурилъ папиросу. Подвижной ротъ пускалъ въ воздухъ за-

14

л

мысловатыя колечки дыма, въ мякоти з ѣ к ъ поблескивали ж и в ы е глаза.
Д кругомъ уже началось т о , ' что всегда начинается
-немного сумбурно и хаотично, Въ данномъ случаѣ, къ тому
ж е е щ е люди и въ буквальномъ и въ переносномъ смыслѣ
слова, говорили на разныхъ языкахъ. Желавшіе прежде всего, выяснить обстановку убійства — были поляки. Желавшіе
сначала осмотрѣть корресі*онд4нцію покойнаго и бумаги —
были французы.
Графъ Двигубскій с ъ удоволъствіемъ взялъ на себя посредническую роль и все пошло стройно и гладко, поскольку вообще, могла быть стройность и гладкость въ этомъ загадочномъ преступлены.
До того казалось оно невѣроятнымъ при наличности
дверей, запертыхъ самимъ маркизомъ, при наличности закрытаго окна, при наличности вдобавокъ третьяго этажа, что, не
взирая на всю нелѣпость предположен! я самоубійства, нѣкоторые склонны были видѣть эдѣсь таковое.
Совѣтникъ посольства черезъ Двигубскаго спросилъ Абрамовича, допустимо ли самОубійство.
— Скажите ему,—задвигалъ мягкими губами своими докторъ,—что бывали случаи, когда челозѣкъ перерѣзывалъ себѣ
горло, но никто никогда не прибѣгалъ къ колющимъ раненіямъ. Это неудобно технически и не вяжется съ психологіей. Чтобы такъ заколоться, надо имѣть передъ собою з е р кало, И, наконецъ, этотъ неиспользованный револьверъ.
— Вотъ, вотъ револьверъ!—подхватилъ Двигубскій. — Я
самъ это въ первый же моментъ учелъ!
Пока взволнованный французскій полковникъ вмѣстѣ съ
совѣтникомъ рылись въ незапертомъ письменномъ столѣ —
•ключъ торчэлъ въ среднемъ ящикѣ — Винарскій, Турскій и
Леонардъ пытались возсоздать картину убійства,
Винарскій съ пытливыми, узенькими, выцвѣтшими отъ
бурной жизни глазами, пепельно-сѣдой въ свои тридцать
шесть лѣтъ, съ бритымъ лицомъ, лицомъ инквизитора, пытающаго колдунью, хотя и гоаорилъ тихо, почти шопотомь*-'^ ~
но каждое слово чеканилъ с ъ актерской дикціей:
Jr
— Начнемъ с ъ мотивовъ у б і й с т в а . . . Моя обязанность
не всегда пріятная, это другой вопросъ, — улыбнулся Винарскій, — знать біографію каждаго значительнагб лица,
прибывающего въ Варшаву. Кѣмъ и чѣмъ былъ для французской арміи, скажу больше — для всей Франціи—капитанъ
де - Траверсэ, это вы, господинъ Леонардъ, знаете лучше
меня, а вы, господинъ слѣдователь, несомнѣнно, тоже слышали. Итакъ, всѣ данныя, что убійство — на политической
почвѣ. Въ интересахъ нѣмцевъ и большевиковъ ликвидировать опаснаго для тѣхъ и для другихъ, ибо нѣмцы и большевики одно и то же, ликвидировать химика - изобрѣтателя
готовившего, а можетъ быть и приготовившего сюрпризы,

дѣлающіе войну съ Франціей невозможной. Кромѣ того у
нѣмтіевъ съ де-Траверсэ старые счеты и . . . почему же ихъ
не свести? Я уже думалъ, — романическая подкладка отпа•даетъ, Покойному было не до романовъ.
— У него былъ романъ съ одной только женщиной,
зовутъ ее Химіей,—улыбался Леонардъ красивымъ лицомъ своимъ, которому не слѣдовало п о л и т ь , ч т о б ы остаться красивымъ.
— Хорошо сказано, — аоощрилъ Винарскій. — Продолжаю, господа. Убійство с ъ цѣлью грабежа — отпадаетъ.
Зйачитъ остается политика, вѣрнѣе, политическая месть. Кстати, французы намъ скажутъ потомъ результатъ своего осмотра б у и а г ъ . . . И вотъ мы стоимъ лицомъ къ лицу съ неразрѣшимой на первый взглядъ загадкой. Если-бъ капитанъ заперся только на ключъ, убійца могъ бы проникнуть воспользовавшись инструментикомъ, весьма популярнымъ у такъ называемыхъ „отельныхъ крысъ". Тончайшіе стальные щупальцы. захвативъ бородку ключа извнѣ, изъ корридора, открывают» замокъ. Точно также преступнику для того, чтобы спутать слѣды, могъ бы и закрыть дверь уже по соаершеніи
убийства. Но задвижка, задвижка? Передъ нею спасуетъ, господа, самая геніальная изъ всѣхъ отельныхъ крысъ . . . Боковыя стѣны, какъ вы изволите видѣть — сплошмыя. Ни явныхъ ни потайныхъ дверей н ѣ т ъ . . . Что ж е остается? ОкноІ
Окно съ полуоткрытой форточкой. Допустимъ, что убійца
проникъ черезъ окно и, покончивъ со своею жертвой, выскочилъ обратно. Допустимъ, но какъ же ему удалось закрыть окно и закрыть на обѣ задвижки. Верхняя еще туда
сюда. Форточка примыкаетъ къ ней, но нижняя, нижняя?
Разстояніе отъ задвижки до форточки больше, значительно
больше метра. Хотѣлъ бы я увидѣть руку такой длины.
— Такой руки не существуетъ, — согласился Леонардъ.
— Что же получается? Капитанъ де-Траверсэ, страдавшій головными болями, спалъ съ открытой форточкой. Чер е з ъ нее и только черезъ нее могло проникнуть существо,
желавшее его убить. Я говорю существо, иэбѣгая сказать человѣкъ, ибо не могу даже вообразить себѣ ни одного гимнаста или акробата, который могъ бы совершить подобный
трюкъ , . . Ваше мнѣніе, господа?
— Мы тоже не допускаемъ, — въ одинъ голосъ отвѣТ и л и Турскій и Леонардъ.
— Вещественныхъ доказательствъ — никакихъ! Исполненіе чистое и аккуратное. Ни безпорядка, ни сдвинутыхъ
или опрокинутыхъ предметовъ, вещей, никакихъ уликъ. Все
на сзоемъ мѣстѣ и все окутано непроницаемой тайной . . . М ы
узнаемъ, кто ближайиііе сосѣди убитаго, узнаемъ, не слышали ли они какого нибудь подозрительнаго шума ночью. Вызовемъ ночного дежурнаго по корридору. Но сначала не выйд е к ъ ли мы съ вами, господинъ Леонардъ, на площадь, чтобы взглянуть снизу на расположеніе о к н а ? . . .

16
5. „ЙРАСНАЯ ШАПОЧКА" СО СВОИМЪ С Ъ Р Ы М Ъ
ВОЛКОМЪ.
Сухой, — весь нервы и мускулы, въ расшитомъ серебромъ полицейскомъ мундирѣ, Винарскій и полный, щеголеватый с ъ трелетавшимъ на груди, надъ пиджачнымъ карманомъ, кончикомъ платка, Леонардъ—прошли въ корридоръ,
мимо двухъ жандармовъ -т-ѵпольскаго и французскаго. Ж а н дармы никого не подпускали, но и вправо и влѣво, на извѣстной дистанціи, скучились-'возбужденные, перемѣшанные с ъ
прислугой жильцы — дамы, помѣщики, иностранцы, воен
ные, спекулянты еврейскаго типа. Шмыгали, что-то записывая, о чемъ то разспрашивая, с ъ особенной профессиональной ухваткою, репортеры газетъ.
Вѣсть о преступлены въ „Европейской" гостинницѣ у ж е
разлетѣлась по городу. Спускаясь по лѣстницѣ, Винарскій и
Леонардъ видѣли и слышали гудящій пчелинымъ роемъ вестибюль, набившійся элегантной толпою. Передъ самымъ отелемъ другая толпа, уже менѣе элегантная, зато гораздо многочисленнѣе. И въ вестибюлѣ, и подъ открытымъ небомъ;
знакомые пытались перехватить Винарскаго и Леонарда, узнать хоть въ двухъ словахъ, налету хоть, какія нибудь подробности. Но и тотъ, и другой отмахивались: не до вась*
молъі. . .
Окно, съ полуоткрытой форточкой. Высоко, порядочно
таки высоко! Въ первомъ этажѣ магазинъ Ковальскаго с ъ
двумя зеркальными витринами. Этажемъ выше аппартаменты
гостинницы с ъ балкономъ, а е щ е выше и о т ъ балкона зйвввг
— номеръ капитана де-Траверсэ, такой для него фатальный.
Винарскій и Леонардъ посмотрѣли сначала туда вверхъ,
з а т ѣ м ь другъ на друга.
— Безъ веревочной лѣстницы, или б е з ъ каната — забраться немыслимо! И то, и другое производить шумъ, требу
етъ времени, требуетъ „базы", въ видѣ хотя бы этріо балкона. Нѣтъ, я ничего не понимаю! — развелъ руками Винарскж,
— Т ѣ м ъ болѣе, аппартаменты с ъ балкономъ занимаетъ бога-!
тѣйшій французскій промышленникъ с ъ семьею. Ну, Щ вы,,
Леонардъ, понимаете что нибудь.
— И я ничего не понимаю! Но это меня ничуть не обезкураживаетъі Во первыхъ, я по натурѣ оптимистъ, во вторыхъ, въ своей практикѣ я имѣлъ нѣсколько такихъ^дѣлъ. . 1
Сначала, какъ въ стѣну козелъ, ударяешься лбомъ. а потомъ,п о т о м ъ . . . день добрый, пане Ковальскій! — поздоровался
Леонардъ съ вышедшимъ изъ магазина человѣкомъ, небо§ьшимъ, крѣпко сбитымъ, съ военной выправкой, с ъ подс-фиг
женными усиками и бойкими, темными глазами на краснрватомъ лицѣ. Это лицо было старше молодыхъ глазъ.
Вацлавъ Ковальскій, первоклассный портной, военный й
штатскій, былъ больше извѣстенъ, какъ патріотъ, цѣлые эсѵ
кадроны одѣвавшій на свои средства, когда создавался въ

FV

17

Россіи первый псльскій корпусъ генерала Довборъ-Мусницкаго.
Леонардъ шилъ у Ковальскаго — отсюда знакомство..
Винарскій одѣвался у Сквары, но Ковальскаго зналъ, какъ
общественнаго дѣятеля, убѣжденнагс праваго и не менѣе
убѣжденнаго католика.
— Напали на слѣдъ? — озабоченно спросилъ Ковальскій.
Узкіе выцвѣтшіе глаза, глаза допрашивающаго колдунью
»аквизитора, съузились е щ е больше въ улыбкѣ:
I g a F — Какой вы поспѣшный, пане Ковальскійі Старый кавалеристъ виденъі Это вамъ не мчаться въ атаку подъ Крае^ховцами на швабовъ. Потерпите! Всему свое время. . .
— ft я. знаете, вчера всю ночь продежурилъ у себя в ъ
магазинѣ. Сегодня полковникъ Жолкевскій ѣ д е т ъ въ Парижъ,
ну такъ надо было ему экстренно сшить костюмъ. ft теперь,
знаете сами, время таксе — безъ хозяйскаго глаза — ни-ни!
Вотъ и пришлось не поспать ночку. Этакъ уже во второмъ
часу вышелъ я на порогъ чистымъ воздухомъ подышать, на
звѣзды полюбоваться. И донеслось мнѣ, а можетъ быть и
I почудилось, какой то шорохъ тамъ, высоко, надъ головой.
Знаете, такъ если-бъ громадная, тяжелая крыса, по стеклу,
царапаючись, лѣзла.. . Не охота была выйти посмотрѣть,
уставши былъ... ft сейчасъ узнаю, человѣка зарѣзали. . .
— Не крыса это, пане Ковальскій, а чертъ, ей-Богу
чертъі. — вмѣшался вынырнувшій вдругъ Борщевскій въ сѣ~
роМъ измяГомъ костюмчикѣ и съ блиномъ-кепкою на голсвѣ.
Встрѣтивіиись глазами съ Винарскимъ, почтительно сорвалъ
I кепку:
У
— Шанованіе пану инспектору!
Винарскій вспомниль, какъ этотъ неказистый человѣкъ
съ .желтымъ, безусымъ, безбородымъ лицомъ и почти с ъ
беззубымъ ртомъ, назадъ съ мѣсяцъ въ комиссаріатѣ у него
I проламывалъ стѣну. Работалъ ночами, работалъ какъ гномъ
й камни такъ и летѣли брызгали во всѣ стороны подъ т я ж е лымь ^окрушающимъ ломомъ.
— Чертъ, вы говорите? — спросилъ Винарскій, предв к у ш а я что то забавное.
— Ей-Богу, чертъ, пане инспекторе! Что-бъ мнѣ прова- литься на этомъ самомъ мѣстѣ! Мохнатый, с ъ хвостомъ и
1
р о г а м и , во всей своей дьявольской формѣ!
— Когда же это было?
— Да вотъ вѣрно, когда панъ КовальсКій вышелъ полюбоваться на звѣзды. Но только ему ничего, а я досталъ в ъ
Чту минуту по головѣ, такъ досталъ, у самаго звѣзды и з ъ
Ч-лазъ посыпались!
— Вы шутйте, — усмѣхнулся Леонардъ. — Или уже усрпѣли какъ слѣдуетъ опохмѣлиться?
— Кому шутки, а кому и нѣтъ! — обидѣлся Борщевскій.
Я съ гобрый чась пролежалъ безъ сознанія. ft если панъ не
| в ѣ р . т , у меня есть свидѣтель Путекъ, и з ъ дефензывы. г ф

18
Трусъі Убѣжалъ, бросивъ меня какъ собаку! Тоже, пріятель
называется!..
— Постойте! — перебилъ Винарскій, — говорите толкомъ! Не фантазировать и не растягивать. . . Ну, итакъ?
— Ужинали мы себѣ с ъ Путекомъ на Длугой в ъ „Польс к о м ъ " отелѣ. Жытнювки себѣ поставили бутылочку. . .
— Короче, къ дѣлу! Вышли вы оба видимо пьяные... и?
— Идемъ, пане инспекторе, ч е р е з ъ Саксонскую
площадь. Наткнулись себѣ на памятники. . . и показалось мнѣ,
что это. . .
— Б о г и съ ними, с ъ памятникомъ и с ъ тѣмъ, что вами
показалось! Дальше?
— А дальше, я у ж е сказали, — сухо отвѣтилъ болтливый Борщевскій недовольный, что Винарсюй сжимаетъ его
•сраснорѣчіе. — Ч т о - ж ъ дальше? Глянули я себѣ туда наверхъ,
вижу черти по стѣнѣ карабкается. . . Хотѣлъ я его в ы с л ѣ дить, какъ бы не такъ! Огрѣли меня по головѣ — шишка с ъ
дѣтскій кулаки выскочила. Вотъ она проклятая! — и Б о р щ е в скій потери пальцами низко остриженную голозу с ъ и з р я д ной шишкой надъ самыми л б о м ъ .
— И вы не видѣли, кто васъ ударили?
— Э, если-бъ видѣлъі — такими тономъ в о с к л и е " " "
борщевскій, тогда, дескать, и р а з г о в о р и б ы л ь
сові
другой.
— А м о ж е т ъ быть были это ч е л о в ѣ к ъ ? — спросили
нарскій.
— Натурально ж е человѣкъ! Надо б ы т ь о с л р щ ^ .
Путекъ, чтобы сказать — они мнѣ сегодня у т р б м ъ сказа
что это была ставшая на дыбы лошадь и з ъ цирка Мрочковс
— Да нѣтъ, я не о б ъ этомъ! Я спрашиавю, мо
быть это были человѣчъ, послѣ доброй жытнювки прин!
вами за черта?
— Чертъ! Убейте меня на мѣстѣ! Ч е р т ъ і Поди при г;
пойду! Хоть сейчасъ въ святомъ костелѣ при всѣл ь! —
палился Боридевскій, и даже слюна запузырилась въ уг
рта с ъ желтыми рѣденькими корешками з у б о в ъ .
— Ну, коли чертъ, такъ чертъ! Ничего с ъ вами не
д ѣ л а е ш ь . Утромъ къ десяти часами явитесь ко мнѣ вмиссаріатъ для допроса. Ваши показанія о чертѣ буду,
кодѣчены.
Боршевскій, гордый своей свидѣтельской ролью, о
нязшись, удалился. Ковальскій, увидѣвъ заказчика/ воше,
го в ъ магазинъ, тоже у ш е л ъ къ себѣ, и ВинарскіЙ с ъ Л е о Я
д о м ъ остались вдвоемъ.
— А это созсѣмъ у ж е не такъ плохо, мой д о р о г о й « ^
Михалъ! — значительно посмотрѣлъ и значительными д
с э м ъ произнеси Леонардъ.
— Еще бы! То, что вкг.ѣлъ э т о т ѵ пьяный пусто
Бсрщезскій, это самое подтверждаетъ солидный и тр

19
Ковальскій. Зрительное впечатлѣніе Борщезскаго подтверждается слуховыми ощущеніемъ Ковальскаго, которому почудилась гигантская скребущаяся крыса. Затѣмъ, одинъ изъ
соучастниковъ преступленія, несшій наружное наблюденіе,
хватилъ по башкѣ не въ мѣру любопытнаго мастера на всѣ
руки Борщевскаго, Вотъ уже мы съ вами кое-что имѣемъ.
Немного, правда, но. . .
Возвращаясь, опять отбивались руками и чуть ли не
ногами. Знакомыхъ и полузнакомыхъ сжигало нетерпѣніе узнать хоть что нибудь отъ этихъ счастлизыхъ авгуровъ. Еще
бы не счастливцы! Черезъ минуту они уже опять въ этой
притягивающей загадочной комнатѣ, комнатѣ съ убитымъ
чьей то преступной, таинственной рукою, французскимъ капитаномъ.
„Счастливцевъ" поджидалъ сюрпризъ. Они хотѣли уже
пройти въ номеръ Эмиля де-Траверсэ, какъ ввиманіе ихъ отвлекла высокая стройная дѣвочка лѣтъ двѣнадцати съ боль.щой сѣрой, волчьей породы, собакой. Дѣвочка въ красномъ
беретѣ,—по плечамъ и по спинѣ ея падали густые волосы,—еле
удерживала на цѣпочкѣ сильнаго, рвущагося впередъ пса.
Передъ этимъ мощнымъ псомъ мигомъ рёзступилась з а прудившая корридоръ толпа любителей сильныхъ ощущеній,
создавая свой собственный человѣческій корридоръ, по которому дѣвочка свободно бѣжала за тащившей ее собакой.
— Рексъ, Рексъі — звала красная шапочка, но Рексъ ни
слушать, ни знать ничего не хотѣлъ.
И въ тотъ моментъ, когда одинъ изъ жандармовъ распахнули дверь,чтобы пропустить Леонарда съ инспекторомъ,
собака ворвалась въ номеръ, увлекая за собою дѣвочку.
вспыхнувшую смущеніемъ и еще ч ѣ к ъ то^юнымъ, свѣжимъ,
весеннимъ.
Французы по природы своей влюбленные во все декоративное, яркое, „эпатирующее", были увѣрены, что это
именно такъ и надо, и эффектное поязленіе маленькой сыщицы съ большой полицейской собакой входитъ въ программу.
Турскій, Двигубскій, Леонардъ и Винарскій были пріятно изумлены. Точно шаловливый, сзеркающій лучъ солнца ворвался
вдругъ въ эту комнату печали и смерти.
Винарскій замѣтилъ:
— Этотъ прелестный ребенокъ всѣхъ насъ посадилъ въ
калошу!
— И еще какъ! —- подхватилъ Леонардъ. — На всякаго
мудреца довольно простоты. Такъ и мы! Раззѣ мы догадались немедленно вытребовать полицейскую собаку?
Только когда Рексъ бросился къ постели, замѣтила д ѣ вочка трупъ и сразу перемѣнилась въ лицѣ. Погасло оживление, погасли краски, потухли глаза.
— Ахъ! — вырвалось у нея, и она выпустила цѣпочку.
Освобожденный песъ, нервно виляя хвостомъ, обнюхи-

20
валъ кровать, обнюхивалъ полъ, кинулся к ъ дверямъ и скре
бясь лапами, началъ обнюхивать замокъ и вырванную задвижку. Потомъ вдругъ однимъ броскомъ своего сильнаго,
упругаго тѣла, перемахнулъ ч е р е з ъ письменный столъ, на ш и рокій подоконникъ и, распружинившись кверху, с ъ громкимъ
л а е м ъ кидался передними лапами къ форточкѣ, звеня бившейся о стекла цѣпочкой.
— Рексъ, Рексъ!
Но Рексъ п р и ш е л ъ с ъ такой р а ж ъ — будь мѣсто . для
разбѣга, непременно выскочилъ бы въ форточку.
Д дѣвочка искала глазами, къ кому бы обратиться и з ъ
этихъ мужчинъ, дѣлающихъ что-то важное в ъ комнагѣ с ъ
л е ж а щ и м ъ на постели мертвецомъ. И остановилась на Леон а р д о с м о т р ѣ в ш е м ъ на нее с ъ веселымъ сочувствіемъ.
— Вы извините, п о ж а л у й с т а ! . . . Я . . . я совсѣмъ, совс ѣ м ъ не виновата! Я шла о т ъ знакомыхъ, которые ж и в у т ъ
з д ѣ с ь . И этотъ сумасшедшій Р е к с ъ . . . Дхъ, это, знаете, невозможная собака! Я р ѣ д к о видѣла его т а к и м ъ . . . Да, да, —
закивала она головкой серьезно и убѣдительно. — Но зто,
вы знаете, Рексъ почувствовалъ з в ѣ р я . . .
— Звѣря?
Мгновенно окружили ее и Двигубскій и Турскнг Ы Винарскій. Такое вниманіе смутило дѣвочку и она покраснѣла.
— Звѣря, или тамъ животное, я не знаю к о г о . . . Но видите, когда Рексъ гоняется за другой собакой, или за курицей, или за коровой — у насъ тамъ много к о р о в ъ н а Черниховской, за нашимъ д о м о м ъ сейчасъ начинается лугъ, —
Рексъ всегда т а к о й . . .
Впечатлѣніе о т ъ словъ дѣвочки превзошло всѣ ея
скромныя ожиданія? Винарскій, схвативъ подъ руку слѣдователя, быстро, быстро заговорилъ, с ъ актерской манерой своей чеканя слова.
— Можно с ъ ума сойти! — и о н ъ вкратцѣ сообщилъ
ему показаніе Ковальскаго о громадной скребущей крысѣ и
брехню о чертѣ, видѣнномъ якобы пьянымъ, или полупьянымъ Борщевскимъ.
— И къ довершенію всего, этотъ песъ почувствовалъ
здѣсь не человѣка, a... звѣря... Есть отчего с ъ ума сойти,
правда? Как4я-то кошмарная фантастика получается! Конечно,
это не.была крыса Ковальскаго, это не былъ чертъ Б о р щ е в скаго, но поймите же, поймите, „что-то" было! И это самое
,*ІТО-то", пожалуй, не было человѣкомъ. Было не , , к ѣ м ъ - т о " ,
а „чъмъ-то".
— В ъ такомъ случаѣ, ч ѣ м ъ ж е оно было? — спросилъ
слѣдователь.
— Увы, я знаю столько ж е в ъ данный моментъ, сколько и ваша милость! — п о ж а л ъ плечами Винарскій. — Но с м о -

21
грите, смотрите! Ну и темпераментъ у этого пса! Не завидую
тому, кто попадается въ его лапы и на его зубы...
Сильными ударами лапъ Рексъ потрясалъ оконную раму,
— того и гляди высадитъ все окно. Путемъ героическихъ
мѣръ Двигубскій»и Леонардъ стащили и возвратили собаку ея
маленькой поівелительницѣ. Схвагивъ за ошейникъ Рекса, д ѣ вочка нѣжно-успокаивающе гладила его загорѣвшей ручкой
своею.
— Ну, будетъ же, будетъ... Еще мнѣ за тебя попадетъ,
безстыдникъ.
Рексъ, виляя хвостомъ, и обнаживъ волчью пасть свою,
лизалъ шершавымъ, влажнымъ языкомъ ласкавшую его, смуглую отъ майскйго солнца ручку. Да и сама „красная шапочка" б ы л а з д ѣ с ь майскимъ лучемъ, такимъ шаловливымъ, задорнымъ, зовущимъ къ жизни своими двѣнадцатью годами,
бунтующими противъ смерти, безмолвно и жутко притаившейся въ нѣсколькихъ шагахъ. И сейчасъ ж е послѣ отчитки Рекса, она вдругъ спросила съ наивной дѣтской, чуждой всякой
логики, — а можетъ быть это именно и есть дѣтская логика,
— непослѣдовательностью:
— A y васъ здѣсь кто-то умерь? — и личико оживлен
ное, блещущее погасло съ такой же стремительной чарующей
непослѣдовательностью.
— Не совсѣмъ такъ, дитя мое, — отвѣтилъ Леонардъ,
любуясь „красной шапочкой" и думая, что изъ нея выйдетъ
преинтересная женщина.
— Не совсѣмъ такъ! Какіе-то нехорошіе, злые люди лишили жизни французскаго офицера, бывшаго замѣчательн ы м ъ героемъ. И вотъ мы будемъ искать эгихъ злыхъ людей, чтобы они понесли заслуженное ими наказаніе. Это долгъ
правосудія— наказать ихъ.
— Можно подумать, что Леонардъ говоря съ нею, вспомнилъ языкъ прописей. Чудакъ! Это совсѣмъ, совсѣмъ не
идетъ къ нему —весельчаку и бонъ-вивану,—шепталъ слѣдователю Винэрскій, въ лукавой улыбкѣ щуря инквизиторскіе
выцвѣтшіе глаза свои.
— A мнѣ можно съ вами? — спросила дѣвочка.
— Что такое? — не понялъ Леонардъ.
— Можно мнѣ с ъ вами искать этихъ злыхъ людей? Я
ужасно люблю выслѣживать, какъ будто бы я сыщица. — И
почуя въ этомъ красивомъ, полномъ, жизнерадостномъ мужчинѣ снисходительнаго друга, дѣвочка разлепеталась. — Ужасно люблю, ужасно! Такъ интересно! — и она зажмурилась,
показывая, до чего это все интересно. — Я учусь въ гимна.зіи. Тамъ учится маленькій князь де Маку. И вотъ мы с ъ нимъ
вмѣстѣ... Возьмемъ, знаете, Рекса и на Маршалковскую...
Выберемъ какую-нибудь даму и за ней. Она это видитъ и... в ъ
магазинъ... А мы съ де-Маку и Рексомъ ждемъ... Когда вый-

22
детъ, опять за ней. И гакъ весело!... А дама, представьте, уже
начииаеть безпокоиться и смотритъ, какъ бы совсѣмъ о т ъ
насъ удрать...
— Да, это должно быть очень весело, очень, — согласился покладистый Леонардъ. — И если вы съ вашимъ Рекс о м ъ и, какъ его, этимъ де-Маку, намъ поможете, мы будемъ
весьма признательны! Какъ васъ зовутъ дитя мое? Кто ваши
родители и гдѣ вы живете? — и вынувъ записную книжечку»
Леонардъ приготовился записать.
— Меня? — переспросила польщенная вниманіемъ дѣвочка и длинныя рѣсницы, какъ два мотылька замигали на
свѣжемъ. загорѣвшемъ, въ теплыхъ отсвѣтахъ, падавшихъ
отъ краснаго головного убора личикѣ. — Меня зовутъ Инной
Вогакъ. Мы изъ Кіева. У папы было имѣніе в ъ Минской губерніи и еще на Волыни. А живемъ на Черниховской, двадцать шесть. Знаете, трамвай-двойка! Приходите къ намъ въ
воскресенье обѣдать. Я скажу папѣ и онъ будетъ очень радъ.
Папа меня любитъ и все, все по моему дѣлаетъ!
— Непременно, ьепремѣнно, — раскланивался Леонардъ
съ шутливой галантностью.
— Счастливёцъ! Побѣждаетъ на всѣхъ фронтахъ, даже
на „малолѣтнемъ" — язвилъ втихомолку Винарскій.
Инночка Вогакъ извинилась еще разъ и за себя и за
Рекса и, сдѣлавъ общій реверансъ, исчезла, какъ исчезаетъ
ркій солнечный лучъ.
Винарскій и Леонардъ вышли вслѣдъ за нею. Въ утихшемъ было Рексѣ вновь проснулся темпераменты Рексъ кинулся къ сосѣднему номеру, обнюхивая низъ дверей. Инночка
едва-едва оттащила его.
Винарскій спросилъ маленькаго лакея с ъ большой лысиной и съ большими воинственными усами:
— А этотъ номеръ к ѣ м ъ занять?
— Келлерманъ... Швейцарецъ... ГІо торговымъ д ѣ л а м ъ
пріѣхалъ.
— Давно пріѣхалъ?
— Перваго мая.
— Онъ у себя сейчасъ? — понизилъ голосъ Винарскій.
— Ушелъ... Напился кофе и ушелъ.
— Такъ... A слѣва кто живетъ?
— Генералъ Кавецкій.
— Художникъ? Бывшій генераггь-инспекторъ каЕалерш?
— Такъ есть!
— Дома?
— Генералъ у себя.
— Благодарю васъ!

23
б. ОТЪ КАВЕЦКАГО К Ъ КУХАРСКОМУ И К Ъ О Б Е З Ь Я Н Ъ .
— Прошу! — отозвался Кавецкій на стукъ въ дверь.
— Генералъ, разрѣшите представиться: Винарскій—инс п е к т о р ъ . . . Леонардъ — мой французскій коллега. Очень
просимъ извинить за наше вторженіе, но генералъ, конечно,,
знаетъ самъ, что случилось рядомъ.
Щ— Да, да, какой ужасъ! Кто-бъ могъ ожидать? Есть
какіе нибудь слѣды? А мотивы убійства? Политика?.. Ахъ
эти нѣмцы!..
— Пока никакихъ слѣдовъ, къ с о ж а л ѣ н і ю . . . Намъ интересно узнать, не слышалъ-ли генералъ чего нибудь подозрительного минувшей ночью? Какіе нибудь голоса, шаги,
стукъ открыааемыхъ и запираемыхъ дверей?
— Можетъ быть до моего прихода?. . Я самъ вернулся
изъ клуба довольно поздно, во второмъ ч а с у . . . Но, признаться, мнѣ было какъ-то не по себѣ и в о т ъ . . . это уже совсѣмъ
с т р а н н о . . . Взгляните, пожалуйста, — и Кавецкій подвелъ визитерозъ своихъ къ мольберту, гдѣ на холстѣ исполненъ былъ
углем ь набросокъ мужской головы.
— Талантливо! Очень талантлиио! Живешь, дышетъі—воскликнулъ понимавшій въ искусствѣ Леонардъ. Отецъ его
имѣлъ въ Москвѣ большой магазинъ картинъ.
Винарскій дипломатически освѣдомился:
— Изображенное лицо не является генералу близкимъ
человѣкомъ или хорошо знакомымъ?
— О, ни тѣмь, ни другимъ!
— Въ такомъ случаѣ, я позволю себѣ замѣтить: до чего
холодное, жестокое, прямо отталкивающее выраженіе! Генералъ изволилъ рисовать съ натуры?
— Въ томъ то и дѣло, что нѣтъ! Совсѣмъ нѣтъ! Говорю
ваиъ, все это необъяснимо и странно. Какая-то непостижимая сила вдругъ среди ночи потянула меня къ холсту, и я
сдѣлалъ этотъ набросокъ, самъ не зная, какъ, почему и зачѣмъ? И, только нарисозавъ вспомнилъ, что видѣлъ это г о
самого господина мелькомъ, раза два.
— Сосѣдъ убитаго, сосѣдъ с ъ правой стороны? — съ
съ живостью вырзалось у Винарскаго.
— А вы почемъ знаете? — удивился Казецкій.
— Т а к ъ . . . Маленькое сопоставленіе. Но мы больше
не будемъ безпокоить генерала. Напослѣдокъ, генералъ позволить полюбоваться этими прекрасными портретами? Шептицкій — сходство разительное. А какъ схвачены глаза и брови Пилсудскаго!.. Желиговскій, вотъ-вотъ заговорить . . . Генералъ владѣетъ рѣдкимъ талантомъ портретиста! — и наговоривъ Кавецкому комплиментовъ, мягко беря за локоть разсматривавшаго портреты Леонарда, Викэрскій вышелъ вмѣстѣ съ нимъ.
Поиски французовъ ни къ чему не призели. Бумаги,
письма, полученныя поксйнымъ маркизомъ де-Траверсэ отъ

24
брата, книги, — все это лежало въ образцовомъ порядкѣ и,
если даже и просматривалось убійцей, то онъ съ педантической аккуратностью клалъ на свое прежнее мѣсто каждый
лнстокъ. Если же убійца и взялъ что-нибудь и унесъ, это
ему никакихъ новыхъ Дмерикъ не откроетъ. Важнѣйшія бумаги и документы маркиза,—онъ былъ слишкомъ остороженъ,
чтобы держать ихъ у себя, — хранились въ пос льствѣ.
Опечатазъ письменный столъ и чемоданы, французы
ушли. Вмѣстѣ съ ними ушелъ и Двигубскій.
— Подведемъ итоги,—предложилъ Винарскій.—Сначала
намъ были подсунуты крыса, чертъ и какой-то неопредѣленный звѣрь. Однимъ словомъ, до сихъ поръ, господа, мы имѣЩ дѣло только съ четвероногими, ибо чертъ, въ концѣ концовъ, тоже скорѣе четвероногое.—усмѣхнулся Винарскій,—-И
вотъ, только сейчасъ въ полѣ нашего зрйнія очутилось двуногое — человѣкъ. Я придаю большое значен!е интуиціи. Въ
самомъ дѣлѣ, отчего это вдругъ потянуло Кавецкаго рисовать господина, котораго онъ видѣлъ мелькомъ? Но потому
что Кавецкій нервный, впечатлительный, онъ какимъ-то новымъ шестымъ чувствомъ воспринялъ TOf что совершалось у
него за стѣнбю р я д о м ъ . . . Результатомь этого воспріятія и
получился набросокъ — портретъ швейцарскаго гражданина
Келлермана... Вообще, путешественники съ швейцарскими
паспортами, долженъ признаться, никогда не внушали мнѣ
ссобечнаго довѣрія. Опытъ великой войны показалъ, что въ
болылкнствѣ случаевъ. это нѣмецкіе шпіоны. Да и не похожъ
что-то-въ изображеніи Кавецкаго этотъ Келлерманъ самый на
коммерсанта. Черты, каменное выраженіе, посадка головы —
все это говоритъ больше въ пользу какого-нибудь прусскаго
лейтенанта, нежели милостиваго государя, занимающагося такимъ глубоко штатски мъ дѣломъ, какъ торговля и спекуляи і я . . . Такъ или иначе, мы этого Келлермана возьмемъ въ
оборотъ, возьмемъ подъ самое тщательное наблюденіе. Уликъ
нѣтъ? Какъ сказать—и есть и н ѣ т ъ . . . Рисунокъ—разъ, появленіе въ Варшавѣ, совпадающее съ пріѣздомъ Фоша и капитана де-Траверсэ —дваі..
Турскій, одобрительно кивая, внимательно слушалъ. Слушалъ и Леонардъ, но глядя не на Винарскаго, а на тр^пъ
капитана со скрюченными пальцами вытянутыхъ рукъ, отгоняющихъ страшный призракъ, и съ ужасомъ въ остеклившихся глазахъ. Бритое красивое лицо Леонарда покрылось озабоченной тѣнью . . . Онъ что то соображалъ.
— О чемъ задумались? — спросилъ слѣдователь, гляд?
на часы и вспомнивъ, что жена ждетъ его къ обѣду.
— Вотъ о чемъ: вы оба согласитесь со мною, не правда
ли?—началъ Леонардъ, уже опять веселый, безпечный, играющій моноклемъ. — Много я видѣлъ убійствъ, много видѣлъ
труповъ и на войнѣ и въ жизни, но никогда еще, никогда ни

I

••

Sj

у одной жертвы не видѣлъ я въ глазахъ такого нечеловѣческаго леденящаго ужаса! Несчастный несомнѣнно былъ невыразимо, чудовищно потрясенъ обликомъ убійцы передъ тѣмъ,
какъ тотъ вонзилъ ему въ горло с т и л е т ъ . . .
— А можетъ быть и въ самый моментъ удара, — замѣтилъ Винарсхій.
— Весьма возможно и т а к ъ . . . Говсрятъ, господа, и это
провѣрено уже наукой, что зрачекъ отражаетъ и запечатлѣваетъ, какъ на фотографической пластинкѣ, образъ убійцы.
— А, вотъ вы куда гнетеі—всскликнулъ Винарскій.
— Вы изволили угадать, милѣйшій инспекторъ! И вотъ
мы сейчасъ в ы з с в е м ъ . . .
— Фотографа? — подхватилъ Турскій, опыть взглядывая
на часы.
— Не с о в с ѣ м ъ . . . Отъ фотографіи мы не получимъ такого громадного увеличенія, которое дало бы возможность
мало-мальски ясно увидѣть именно то, что мы хотимъ. Надобно снять кинематографическимъ способомъ. На экранѣ
это можетъ дать намъ такое увеличеніе — каждый глазъ будетъ размѣромъ съ доброе колесо. И т о г д а . . .
— Что-жъ валяйте! Это очень интересно! — "поощрилъ
Винарскій.
— И я того же мнѣнія, — согласился Турскій. — Дѣйствуйтеі А я отправлюсь домой обѣдать. Будетъ готово—позовите меня „на сеансъ". Впрочемъ, мы еще сегодня увидимся . . .
Турскій ушелъ, а Леонардъ, взявъ телефонную трубку и
бросивъ Винарскому — это въ двухъ шагахъ, нз Верідбовой,
— назвадъ барышнѣ номеръ телефона.
— Алло! Попросите пана Густава Крынскаго.
— Я у телефона.. .
— А, это вы? Дорогой мой, возьмите вашъ аппаратъ и
скорѣе сюда, къ намъ въ „Европейскую"! Прямо въ 246 номеръ. Я велю жандармамъ пропустить васъ.
— Снять убитаго француза?.
— Вотъ, вотъ! Вы догадливы, какъ настоящій профессіоналъ! . . Живѣй, голубчикъ, живѣй! Ж д е м ъ васъ! . .
Черезъ пять минутъ Крынскій, высокій, худой с ъ продолговатымъ костистымъ лицомъ, уже здоровался съ инспекторомъ и Леонардомъ. Черезъ плечо висѣлъ аппаратъ, подъ
мышкой былъ треножникь. Крынскій такъ много и часто снималъ покойниковъ, умёршихъ и естественной и насильственной смертью, что на его лицѣ не отразилось особаго волненія, Онъ видывалъ и почище виды... Когда Харьковъ занять
былъ войсками Деникина, Крынскій снималь найденные въ
чрезвычайкѣ трупы. Изуродованные, вздувшіеся, почернѣвшіе,
зловонные... Такъ густо кишѣли червями, что казались живыми, шевелящимися...
Онъ укрѣпилъ треножникъ, привинтилъ аппаратъ и с ъ

26
тарахтящимъ, сухимъ стукомъ завертѣлъ ручкой, напоминая
въ этотъ моментъ мрачнаго, угрюмаго шарманщика.
Сдѣлавъ съемку, Густавъ Крынскій также методически
спокойно отзинтилъ аппаратъ, сложилъ треножникъ и скэзалъ
ровнымъ. глухимъ гслосомъ:
— Вечеромъ будетъ готово! Часамъ къ семи прошу къ
себѣ, на Вержбовую. Тамъ и посмотримъ на домашнемъ экрана.
— Такъ скоро?!—изумился Леонардъ. — Такъ скоро? Да
вы магъ и чародѣй, Крынскій!
— Можно было бы еще скорѣе... Итакъ. до свидаыя!
Спѣшу. Надо будетъ сейчасъ ж е проявить пленку. — И хотя
сказалъ. что спѣшитъ, однако же, особой торопливости не
проявилъ вовсе. Но „спѣшить" на язьжѣ Крынскаго — не
значило метаться сломя голову, какъ дѣлаютъ безъ толку мноrie, а не упускать ни одной секунды зря.
— Люблю такихъ солидныхъ, законченныхъ и толковыхъ
людей!
— Мы всегда цѣнимъ въ другихъ то, чего у насъ самихъ нѣтъ.
— Вотъ ядовитый инспектору! Я засъ сейчасъ за это
попотчую боксомъ! — Но Винарскій, не давъ Леонарду опомниться, подскочилъ къ нему и они вплотную схватились, кактР
для борьбы.
— Однако! Мускулы ж е у васъ! Совсѣмъ не по фигурѣ!
Инспекторъ много занимался гимнастикой?
— Когда-то... Въ ранней молодости... Забросилъ... Н ѣ т ъ
времени...
—'Великслѣпные бицепсы и е щ е лучше — предплечье!
— Чертъ съ нимъ, съ бицепсами! Говорите лучше, когда мы пойдемъ пить водку? Часъ давнымъ давно адмиральскій, какъ принято было выражаться въ Петербургѣ.
— Йхъ Петербургъ. . Не напоминайте! — вздохнулъ Леонардъ, трагически закатывая глаза. — Что-жъ, отъ добра добра не ищутъ, спустимся внизъ,- выпьемъ водки и займемся
чрезоугодіемъ послѣ трудовъ празедныхъ!.. — перешелъ Леонардъ на рѵсскій языкъ пѣвучій московскій, странный въ устахъ этого щеголя международной складки.
— Только не внизу, — поморщился Винарскій,—тамъ_сейчасъ мхе Насъ а^вкуютъ, какъ заѣзжихъ фокусниковъ. Вцѣпятся мест ней хваткой и . . . ни тебѣ поѣсть, ни тебѣ водки
выпить по ч :лг.г,очески, ft лучше, знаете что, проберемся-ка
мы Черны мѣ ходомъ черезъ помѣщеніе Земянскаго клуба,
сксрѣе на извозчика и г а й д а . . . ну, хотя бы къ Ліевскому.
Тамъ насъ панъ Кухар,скій на слазу покормить, да и водка у
него потрясающе холодная.
Винарскій вызвалъ трехъ агентсвъ своихъ. Двумъ прйкпзалъ дежурить въ номерѣ безотлучно вмѣстѣ съ жандармами и близко не подпускать никого къ дверямъ. Треть-

ему агенту, маленькому Дзенаевичу изъ литовскихъ татаръ
было приказано кмѣть наблюденіе за Келлерманомъ.
Небольшой кусочекъ отъ „Европейской" до площади
Коперника, но вся улица на пути жила и кипѣла таинственнымъ убійствомъ. Малвчиіііки изступлен.чо выкрикивали газеты. Публика брала ихъ съ ( ,бою и тутъ же, вырывая цругъ у
друга,У жадно спѣшила прочесть сенсаціонные подзаголовки.
И въ рестсранѣ то ж е самое. Весь продолговатый залъ
гудѣлъ сотнями возбужденныхъ голосовъ. О свободномъ столикѣ и мечтать нельзя было, но сѣдой и бритый, съ молодыми глазами, панъ Кухарскій, оставивъ свою позицію за
обильнымъ и пышнымъ буфетомъ, во мгновеніе ока оборудовалъ столикъ Винарскому и Леонарду, своимъ частымъ и
хэрошимъ гостямъ.
Водка, дѣйствительно, оказзлась „потрясающе" холодной,
подъ стать ей были закуски — салатъ-оливье въ густомъ, маслячистомъ прозансалѣ и какая-то изумительная селедка, настойчиво рекомендованная Кухарскимъ и въ самомъ д ѣ л ѣ
сказавшаяся изумительной — мягкая, сочная, жирная, какъ
балыкъ таяла во рту безъ слѣда.
Кухарскій, уже двадцать лѣтъ спустя послѣ службы въ
Гродненскихъ гусарахъ сохранившій еще прямую кавалерійскую фигуру, такъ мило и внимательно ухаживалъ за гостями, что въ награду получилъ изъ первыхъ рукъ подрсбныя
свѣдѣнія про убійство французскаго капитана. ЛеЪнардъ такъ
картинно и громко, самъ слегка рисуясь, — живописалъ все,
не забывая смачно опрокидывать въ себя рюмку за рюмкой,
что прислушивались к ъ нему и сосѣди, ловя каждое слово.
— Іезусь Марія! — покачивалъ въ тактъ головою Кухарскій. — Вотъ бы поймать этихъ бандитозъ! Ну, да разъ
панъ Винаоскій и панъ Леонардъ за нихъ взялись — я спокоенъі . . A y меня тутъ на-дняхъ былъ гость — потѣхз одна!
— Интересный гость?
— Ужъ чего интереснѣй! Обезьяна! Даю словоі Самая
настоящая обезьяна! Привела ее какая-то незнакомая компания. Умора! Не такъ, чтобы маленькая, не такъ чтобы большая, — с ъ десятилѣтняго ребенка- Одѣта — ну совсѣмъ человѣкъ! Штаны, пиджакъ, гамаши, даже перчатки въ рукѣ.
Какой то общій токъ пронизалл- вдругъ и Винарскаго и
Леонарда, и они обмѣнялись прйсшлькымъ, значительнымъ
взглядомъ.
— Въ самомъ дѣлѣ, э ю ndp. не совсѣмъ обыкновенный
гость, — согласился Леонардъ,—И какъ же онъ себя держаяъ?
— Какъ держалъ? Вы хотите знать? Дай Богъ, чтобы
наша демократія умѣла такъ себя держать за столомъ въ
приличномъ общестзѣ и такъ ѣсть! Что это было, что это
было! Сама р ѣ ж е т ъ мясо, сама дѣйствуетъ вилкой, пьетъ вино, а потомъ послѣ кофе, — надо было видѣть! ' Закурила

28
сигару! И такъ важно пускаетъ дымъ. Глаза — ну, прямо человѣческіе! . . Жутко было смотрѣть.. .
— И вы сами все это видѣли, пане Кухарскій?
— Сами! Собственными глазами! Слово гродненскаго гусара! Даже не вѣрилось, что обезьяна можетъ продѣлывать
такія замѣчательныя вещи. . . Іезусъ-Марья! Что творилось
кругомъ! Такого безплатнаго представленія еще никто не видѣлъ. Хотя, нѣтъ, — что-то вспомнили Кухарскій, — хотя,
н ѣ т ъ . . . Развѣ можно вотъ съ ч ѣ м ъ сравнить, — не б е з ъ
яду усмѣхнулся они, — это когда въ Варшаву пожаловали
къ нами въ первый разъ большевицкіе дипломаты. Кучка
ихъ обѣдала у меня. Такъ всѣ гости смотрѣли на нихъ, какъ
на эту самую обезьяну. . . Многіе, помню, пришли въ немалый восторги и въ немалое изумленіе, что большевики не хватаютъ мяса пальцами, а обходятся съ помощью ножей и вилокъ.
— Когда это было?
— Ссвѣтскіе дипломаты? О, я уже не помню.. . Очень
давно. Вскорѣ послѣ Рижскаго мира.
—• Нѣтъ, я про обезьяну.
— А, это? Дней такъ пять-шесть назадъ.
— И больше этотъ интересный гость не появлялся?
— Нѣтъ.
— А вы не помните, что за компанія?
— Двоихъ, если хотите, помню. Одинъ были съ фигурой
атлета. Майора Бейзыма знаете?
— Кто же не знаетъ майора Бейзыма!
, j
— Ну, такъ вотъ, Бейзымъ будетъ пожалуй немного
покрупнѣе. А другой... другой обыкновенный человѣкъ блѣдный, бритый, хорошо сложенный и... сразу видать, военная
выправка. Я бы добавили 'еще — нѣмецкая. Хоть и въ штатскомъ, а о ф и ц е р ъ изъ него такъ и лѣзегъ! Спросили-бы меня, гдѣ они моги бы служить, я бы сказали: въ какихъ нибудь кайзерлихе гардь-кирасиренъ... А что шановныхъ пановъ
эти люди интересуютъ?
Леонардъ сдѣлавъ неопредѣленную гримасу, на полномъ,
красивомъ лицѣ, a Винарскій, пожавъ плечами, отвѣтилъ:
— Такъ, обыкновенное любопытство...
Но когда прямой молодцеватый Кухарскій, покинувъ ихъ,
направился къ столику графа Потоцкаго, инспекторъ и Леонардъ опять впились другъ въ друга глазами.
— Уфъі — перевели духи Винарскій — У меня даже аппетитъ пропали.
— Не могу этого сказать про себя... Я уже нацѣлился
на котлету де-воляй со сморчками. Сморчки здѣсь какъ сливки.. Но, признаться, и я пораженъ! Ч е р е з ъ крысу, черта и
звѣря... къ обезьянѣ! Мы должны ее отыскать во чтобы то ни
•стало!
— И мы ее отыщемъ, — скрѣпилъ Винарскій. —И я ду-

маю, что однимъ изъ ея собутыльниковъ былъ никто ино
пожалуй, какъ господинъ Келлерманъ. Кавецкій такъ изобра
эилъ его, что я сразу сказалъ — прусскій офицеръі А Куха
скій идетъ дальше, опредѣляя его въ кайзерлихе гардъ-ки
расиренъ.
— Я потому... за нашъ успѣхъ! — И крупной, выхолен
ной рукою, Леонардъ налилъ водки себѣ и Винарскому.
7. НЯТУРЩИКЪ ХАННЫ ВЕЧЕРА.

Давно хотѣлось изобразить революцію, какъ она понима- .
ла ее, какъ понимали ее очень многіе, особенно послѣ шестилѣтнихъ ужасовъ зачумленной, вымирающей, опустошенной Совдепіи.
Побѣда грубой взбунтовавшейся черни надъ носителями
культурныхъ цѣнностей. Побѣда желудка надъ завоеваніями
духа. Побѣда разрушительныхъ инстинктовъ надъ всѣмъ тѣмъ.
прекраснымъ, нетлѣннымъ, что накапливалось тысячелѣтіями,
и давало міру счастье, прогрессъ, утонченныя радости. Словомъ хотѣлось показать въ картинѣ, къ чему приводитъ попытка создать на землѣ соціалистическій рай.
Не хватало главной, центральной фигуры. Весь фонъ
былъ уже разработанъ и въ этюдахъ и въ двухъ-трехъ эскизахъ. Но все это былъ натюръ-мортъ. Не хватало человѣка,
если только можетъ быть названъ человѣкомъ двуногій скотъ,
весело гогучущій среди имъ же самимъ нагроможденнаго
хаоса.
Изобразить длинноволосаго какъ индѣецъ
санкюлота,
грязнаго, испитого, смѣющагося беззубымъ ртомъ? Будетъ
частность, не будетъ обобщенія, символики. Вмѣсто санкюлота — обезьяна, вырвавшаяся изъ клѣтки? Въ самомъ дѣлѣ,
развѣ толпа „великой" французской революціи и таковая ж е
„великой' россійской, развѣ это не вырвавшаяся изъ клѣтки
обезьяна? Предоставленная себѣ, своимъ звѣрскимъ инстинктамъ со злобнымъ упоеніемъ натворила она пакостей, похозяйничала и это ея хозяйничанье и творчество изображено
было въ эскизахъ. И когда Эрикъ, этотъ ужасный человѣкъ,
принесъ Чезе въ свѣтложелтой и круглой коробкѣ для дамскихъ шляпъ, Чезе свернувшагося въ комочекъ, она сначала
испугалась:
— Опять? Новые сюрпризы? Я не хочу, но ты подведешь и себя и м е н я . . .
Но когда онъ разстегнулъ ремень и снялъ крышку, сразу получилось нѣчто, напомнившее дѣтство. Были такіе игрушки: надавить, тронуть гдѣ-то пальцемъ и вдругь выскакиваетъ или какое нибудь страшилище, или обезьяна, или весь
в ъ перьяхъ черный дикарь, начинающій оглушительно бара-

30
банить. На этотъ разъ выскочила настоящая,, живая обезьяна-шимпанзе. Псслѣ испуга первымъ впечатлѣніемъ было —
какъ она могла помѣститься въ этой небольшой коробкѣ?
ХудожыиЦа понравилась обезьянѣ, начавшей приплясывать. На широкомъ лицѣ въ темной сморщенной, безволосой
мякоти съузились небольшіе, широкоразставленные глаза. Че •
~е въ улыбкѣ раскрылъ громадный желтозубый ротъ, выпятивъ нижнюю губу, покрытой рѣденькой щетиной! Каждый в э лосскъ этой щетины зашевелился отдѣльно.
— Я вижу, вы будете друзьями, Чезе и Ханна, — сказалъ уже другимъ тономъ Эрикъ. — Смотри за Чезе,
что-бъ ни одна живая душа не видала егоі И пока онъ будетъ у тебя, не впускай къ себѣ ту женщину, что приходить
убирать. Это время обойдешься безъ нея какъ нибудь.
— Сколько же? День, два, три?
— Не знаю. . . Увидимъ! . . Я спѣшуі Забѣгу вечеромъ!
Да, кормить ее можно булкой, размоченной въ молокѣ... Поищи въ городѣ банановъ. Мясомъ Чезе т о ж е весьма не прочь
полакомиться. Итакъ, моя Ханна. . . мой вѣрный, старый другъ.
— въ послѣднихъ словахъ прозвучала легкая иронія, — итакъ,
дорогая, пока..»
<
Ханна ничего не сказала, ничего не спросила. З а ч ѣ м ъ ?
Все равно этотъ человѣкъ, внушающій ей ненависть и такую
ж е сильную страсть, — ничего не отвѣтитъ.
Поцѣловавъ ея руку, бѣлую, красивую, с ъ твердыми, острыми какъ миндалины, розовыми ногтями, онъ у ш е л ь и оставилъ Ханну вдвоемъ съ Чезе.
Чезе, опустившись на четвереньки, любопытнымъ, заломи; .лощимъ взглядомъ осматривалъ мастерскую Съ громаднымъ окномъ, вбиравжимъ въ себя цѣлые потоки яркаго полуденного свѣта, съ коврами, привезенными съ Востока, с ъ
этюдами на стѣнахъ и мольбертахъ, с ъ зеркалами до самаго
пола и съ коллекціей оружія, сдѣлазшаго бы честь любому
знаментому баталисту.
И вотъ они словно экзаменовали другъ друга — звѣрь и
женщина. И такъ пытливъ бь:лъ взглядъ маленькихъ глазъ
на Темномъ, сморщенномъ, почти безносомъ лицѣ, обрамленномъ волосатыми баками, что Ханна сейчасъ же подумала:
з ъ присутствіи этого самца-шимпанзе, она едва ли рискнула
бы раздаться, показать свою наготу. Стыдно? Пожалуй, да! И
е щ е другое какое то неуловимое чувство. . . Словомъ, пока
будетъ гостить у нея этотъ скалящій желтые клыки квартиранты одиночество ея будетъ нарушено.
Особымъ, — только художники такъ умѣютъ смотрѣть, —
взглядомъ большихъ, темныхъ глазъ смотрѣла она на Чезе.
Наконецъ-то, наконецъ нашла именно то, что искала! И теперь, сейчасъ, готова была простить Эрику если и не все, —
никогда, никогда не простить всего! — но, такъ или иначе
многое. . . И даже его появленіе въ Варшазѣ, появленіе, ко-

31
торое отняло у нея свободу, закрѣпостило вновь, сдѣлавъ
рабынею Эрика. Даже, нѣтъ, ни Эрика, а своихъ собственныхъ неугомсн.чыхъ, вѣчно бунтующихъ желаній — рабынею.
Словно подгоняемая кѣмъ-то, или чѣмъ-то, словно боясь, что ей могутъ помѣшать и помѣшать навсегда, Ханна,
схзативъ за руку Чезе, какъ дитя, или подругу, вмѣстѣ с ъ
нимъ бросилась къ большому щиту, увѣшанному оружіемъ.
Сняла короткую саблю въ кожаныхь ножнахъ, съ кожаной,
широкой портупеей, саблю сначала резолюціонныхъ войскъ а
потомъ императорскихъ, и надѣла ее обезьянѣ черезъ плечоВслѣдъ за саблею украсилась и голова треуголкою съ боль'„щсй красно-бѣло-синей кокардою. СанкюлотъІ Въ буквальномъ
смыслѣ слова санкюлотъ, ибо Чезе былъ безъ штановъ и
сабля, да треуголка составляли весь его нарядъ Не успѣлъ
;
онъ полюбоваться въ зеркало на себя, какъ Ханна, мѣняя поочередно языки: польскій, нѣмецкій, французский и русскій,
на всѣхъ этихъ четырехъ языкахъ просила Чезе стоять смир• но и не двигаться. Шимпанзе хотѣлъ отъ всей своей обезьяньей души угодить этой плавной въ движеніяхъ с ъ красивымъ,
с пахнущимъ духами, тѣломъ жепщинѣ, но никакъ не давалась
трудная поза. Въ самомъ дѣлѣ трудная, даже для понимающзго. что отъ него жела'ютъ, натурщика. А желала Ханна, чтоы всей своей фигурою, всѣмъ человѣкопсдобнымъ существомъ своимъ выражала обезьянатріумфъ, тріумфъ побѣдителя.

т

И спьша, боясь, что шимпанзе можетъ раскапризничать5 и тогда уже его ничѣмъ не заманишь, Ханна, укрѣпивъ на
мольбертѣ эскизъ съ неяснымъ центральнымъ пятномъ, начала его, это самое пятно, оживлять своей кистью.
Фантастическій художественной роскоши и богатства чертогъ, напоминающій и картинную галлерею слазныхъ предковъ,
и уголокъ музея, и тронный залъ, и царственный кабинеты с ъ
библиотекой.
И все это великолѣпіе подверглось стихійному разгрому,
а ступеняхъ трона алѣетъ кровь и въ этой крови-сплюснутая, растоптанная корона. Горностаевая мантія брошена жалкимъ комочкомъ и тоже въ крови. Одни портреты безпомощно и косо повисли, продырявленные, зіяющіе штыковыми,
сабельными уколами, другіе расщепленные, лохмотьями и кусками золоченныхъ рамъ валяются на паркетѣ. Перевернута въ
безпорядкѣ тяжелая дворцовая мебель, вѣками чинно и строго стоявшая вдоль стѣнъ. Разворочены вьісокій, рѣзной книжный шкапъ съ двумя дверцами, упавшими и чуть-чуть держащимися на петляхъ, готовый рухнуть.Старинныя кнцги въ кожанныхъ переплетахъ, пергаментные свитки, грамоты съ восковыми печатями,—все это б ѣ л ѣ е т ъ растерзанное въ клочки. Опрокинуты бронзовые бюсты, обезглавлены искалеченныя мра-.
морныя статуи. И средь этой гекатомбы уцѣлѣлъ хихикающій
бюстъ Вольтера. Въ выбитыя окна съ улицы врывается а ѣ -

32
теръ и треплетъ клочки изодранныхъ гобеленовъ, гоняетъ по
полу вырванные изъ книгъ листы и гравюры.
И все это было фономъ для центральной фигуры, долго остававшейся вакантной. И вотъ художница нашла ее. Пляиіетъ на тронѣ какой-то каннибальскій танецъ торжествующий
Чезе въ треуголкѣ с ъ красно-сине^бѣлой кокардою и саблей
на широкой портупеѣ. Вотъ онъ апоѳеозъ революціи—-обезьяна — отвратительная гримаса, отвратительный ш а р ж ъ на
человѣка, а не цѣломудренная женщина въ античныхъ одеждахъ, съ античными профилемъ и съ фригійской шапочкой
на головѣ. Вмѣсто красивой лжи — безобразная дѣйствительность.
И торжествующей, опьяненный побѣдою выпущеннйіГ
изъ клѣтки рабъ, превратившійся въ обезьяну, отъ которой
онъ совсѣмъ, совсѣмъ недалеко ушелъ, омерзителенъ, гнусенъ средь повергнутаго имъ въ прахъ великолѣпія, еще болѣе прекраснаго, чѣмъ когда оно было нетронутыми, незыблемо гордыми.
По часами художница убѣдилась бы, что писала фигуру
не болѣе двадцати минугъ. Мгновеніе! Но что-бы схватить его
это случайное, случайное какъ почти все въ искусствѣ, она
ждала болѣе года. Теперь, когда эскизъ готовъ, она перенесети его цѣликомъ на картину. Отложивъ палитру" всгсГ.Чв
жирныхъ сгусткахъ красокъ, просунувь въ ея отверстіе пучекъ кистей, бросивъ благодарный, еще отуманенный творчествомъ взглядъ на Чезе, Ханна пошла мыть руки.
Единственными украшеніеМъ дивныхъ пальцевъ Ханны—
къ слову сказать, не нуждавшихся ни въ какихъ украшеніяхъ
— были скарабей, пережившій тысячелѣтія бирюзовый жукъ,
тонко оправленный въ золото. Скарабей — это уже не драгоцѣнность, это уже большее, чѣмъ драгоцѣнность, которуюможно купить. Это мистическая реликвія, десятками вѣковъ
длинныхъ, безконечныхъ, какъ исторія, покоившаяся въ фара
оновомъ саркофагѣ вімѣстѣ съ царственной муміей.
Какъ все рѣдчайшее, отмѣченное едва-ли не печатью
божественнаго происхожденія, скарабей аристократиченъ въ
своей скромности, скроменъ въ своей аристократичности. Профаны несмѣтной фалангою пройдутъ мимо скарабея, не обративъ на него никакого вниманія, пройдутъ, чтобы
жадно
засмотрѣться вульгарными, въ вульгарной оправѣ, банальными
брилліантомъ за стекломъ ювелира, тѣмъ самыми брилліантомъ, что сегодня, а быть можетъ и завтра, — не все-ли равно когда? — засВеркаетъ на кривомъ, короткомъ, съ грязными, плоскими ногтемъ, пальцѣ спекулянта, или на таковомъ-же, не менѣе кривомъ и короткомъ, — его почтенной
супруги.
Но человѣкъ болѣе изысканной расы, человѣкъ, для котораго весь міръ не только сплошной ресторанъ, гдѣ можно
уплетать всякую всячину за обѣ щеки и не только сплошная

33
вереница вагоновъ для вывоза сахара, муки, спирта, яицъ, -—
такой человѣкъ съ благоговѣйнымъ трепетомъ уйдегь въ созерцаніе скарабея, что носили фараоны восемнадцати дннастій. Отъ дыханія тысячелѣтій утрачиваетъ онъ свою небесно-бирюзовую голубоватость. Можно подумать, что священный египетскій жукъ, — не бирюзовый, a сѣро-оливковый,
деревянный — такой онъ пріобрѣтаетъ цвѣтъ, цвѣтъ близкій
н ъ обтянутому пергаментной кожею костистому профилю фараоновыхъ мумій.
Окончивъ петербургскую академію художествъ, Ханна
Вечера уѣхала на годъ заграницу. И вотъ она въ Парижѣ,
независимая, свободная, свободная въ средствахъ и въ своихъ
поступкахъ, желаніяхъ, въ самой себѣ. Ей двадцать одинъ
годъ. Она дѣвушка, дѣвушка у ж е „съ прошлымъ", но какое
кому дѣло до ея прошлаго и развѣ для того, чтобы любить,
наслаждаться любовью, необходимо непремѣнно выйти замужъ?
Пусть другія стыдятся „прошлаго", пусть, она ж е не изъ
числа этихъ дѣвушенъ. Наоборотъ, и полна, и горда уже испытаннымъ, сжигавшимъ ее всю въ великолѣпномъ каменномъ городѣ, выросшемъ на болотѣ, какъ строгій, печальный
фантомъ, обвѣянный призракомъ бѣлыхъ ночей. Если-бъ не
мгновенія, которыхъ никогда не забыть, — право отсюда, изъ
Парижа, такого сблнечнаго, пѣвучаго, оставшійся позади Петербургъ и въ самомъ дѣлѣ могъ почудиться гранитной с ѣ верной сказкой.
У одной русской дамы, знавшей ея покойную мать, дамы
богато и шумно жившей на азеню Фридландъ, познакомилась
Ханна с ъ элегантнымъ м о л о д ы м ъ человѣкомъ Огюстомъ Боло.
Для своей французской фамиліи молодой человѣкъ носилъ
странный, отзывавшій Востокомъ полу чинъ, полу-титулъ „паши". Его такъ и звали всѣ, такъ и писали о н е м ъ въ газетахъ: Боло-паша.
Для европейца . Б о л о съ его красивымъ, хищнымъ лицомъ былъ ч е р е з ч у р ъ смугло-матовый. Объяснялось это его
левантинскимъ происхожденіемъ. О т е ц ъ его женатъ былъ на
левантинкѣ изъ Смирны. Карьеру свою молодой Огюстъ началъ в ъ Египтѣ личнымъ секретаремъ хедива. Видимо, Боло
какія-то важныя услуги оказалъ своему высокому покровителю, ибо, когда сложивъ секретарскія обязанности свои, Б о ло покидалъ Каиръ, хедивъ сдѣлалъ его паше юВъ с в о е м ъ ателье на площади Пигалль писала Ханна
портретъ Боло-паши. Первый сеансъ п р о ш е л ъ кое-какъ в ъ
обоюдныхъ томленіяхъ, а у ж е на второй они упали другъ
другу в ъ объятія, Портретъ такъ и остался неоконченнымъ,
зато Ханна и Боло-паша много в ы ѣ з ж а л и вмѣстѣ, обѣдая у
Паярз, катаясь верхомъ въ Бѵлонскомъ лѣсу, совершая автомобильныя эскапады в ъ Фонтенбло, С е н ъ - Ж е р м е н ъ и Сенъ-Клю.
Но когда Боло-паша вздумалъ поднести ей брилліанто-

34
выя серьги, она расплакалась о т ъ обиды, отъ оскорлбенія.
Опытный молодой человѣкъ тотчасъ же нашелся:
— Я васъ понимаю, дорогая. Ваша чуткость,— чуткость
ккмозыі Но даже мимоза будегь не въ силахъ оттолкнуть
отъ себя такой сувениръ,—и мягко, вкрадчиво взявъ ея руку.
Боло-паша надѣлъ на палецъ скарабей, поясняя: —этотъ перстень носилъ Рамзесъ XIII, ему около пяти съ полозиной
тысячъ лѣтъ, а можетъ быть и больше, такъ какъ уже Рамзесу
достался онъ о т ъ предковъ его динасгіи. Его величество хедивъ пожаловалъ меня пашою, пожаловалъ и этимъ скарабее м ъ . Скарабей не имѣетъ цѣны, его нельзя купить, какъ
нельзя и продать. Тому, кто имъ владѣетъ, скарабей приноситъ счастье, и вогь я хочу, дорогая Ханна, чтобы онъ и
вамъ далъ счастье. Ходитъ легенда, что когда лицо, обладающее скарабеемъ, приближается къ смерти, или вѣрнѣе,
• н а к ъ нему приближается, оливковый потускнѣвшій жукъ
этогь начинаетъ оживать, понемногу становясь такимъ ж е голубымъ, бирюзовымъ, какимъ былъ и нѣсколько тысячелѣТШ н а з а д ъ . . .
Ханна вспомнила это войдя въ спальню и снявъ скарабей» чтобы вымыть руки. И вспомнила прерванный сеаясь въ
ателье на площади Пигаляь. Душно было, аѵшно, какь передъ
грозою. Вспомнйла поѣздки верхомъ, подъ^ронизанной
цемъ листвою Булонскаго лѣса, вспомнила, вобще, свой р о манъ съ Боло-пашою, оборвавшійся вдругъ съ такою ж е
внезапностью, какъ и начался. И вспомнила она еще, — это
было уже в ъ Россіи, уже началась война, — какъ прочитала
в ъ газетахъ, что обвиненный въ шпіонажѣ въ пользу нЬмцевъ Болв-паша былъ казнеиъ въ Венсенскомъ лѣсу, возлѣ
тЬхъ самыхъ укрѣчленій, мимо которыхъ сна проѣзжала
вмѣстѣ с ъ нимъ столько разъ,
Ушелъ о т ъ него сзященный египетскій жукъ и вмѣстѣ
со скарабеемъ ушло счастье Боло-паши. Счастье? Полно!
Такъ ли это? А если-бъ оставался скарабей на пальцѣ Опо<та Боло и онъ, Огюсгь Боло, продолжадъ бы свое ремесло
шліона, развѣ, а ъ концѣ концозъ, не разстрѣляли бы его въ
Веисенскомъ лѣсу, постазивъ съ завязанными глазами, спиною
к ъ кирпичной йтѣнѣ отжизшихъ и сданныхъ въ архивъ военной исторж укрѣпленій?
И р а з в ѣ она, владѣющая скарабеемъ, она развѣ счастлива?. . Хорошев счастье, если она увлекалась до сихъ п о р ь
только негодяями и ничего о т ъ этихъ увлеченій. кромѣ стыда, горя, огравлекнаго самолюбія. ничего не оставалось и не
остается. Минуты острыхъ наслажденій, острыкъ, какъ блаженство, какъ смерть? Но за эти самыя минуты она е щ е
больше презирала себя. Вся же трагедія этого презрѣиія была в ъ томъ, что- есдА Хднна і&трѣтитъ мужчину и потинетъ
«гь -:ему ее, потяиегъ Физически, она сама будетъ себя обма-

35
-яывать, что потянуло духовно, сердцемъ — опять новое горе,
нозое униженіе, нозыя покаянный самобичеванія.
Или правы были они, и Эрикъ тогда въ Петербург^ и
лотомъ въ Парижѣ—Боло. Точно сговорились:
— Мужчина добродѣтельный, честный скученъ и прѣсенъ для женщины. Особенно, если она сама добродѣтельна
и честна.
— Неужели они правы и неужели поэтому, спустя двѣнадцать лѣтъ, она очутилась ановь во власти Эрика?—думала
Ханна, лодставивъ красивыя узкія руки свои с ъ миндалинами
нѣжяо-розовыхъ ногтей подъ сильный напоръ теплой струи,
хлынувшей изъ сееркающаго крана.
И печально улыбалась въ отвѣтъ сама себѣ и углубились на щекахъ, возлѣ угловъ рта, ямочки. Эти дѣтскія ямочки
такъ странны были на южномъ лицѣ, красивомъ какой-то
сумрачной неправильной,—и такая б ы в а е т ъ , — к р а с о т о ю . . .
Да. оно было красиво, а между тѣмъ, — ни одной правильной черты. Нельзя было назвать тонко прорисовакнымъ
и строгимъ носъ. Ротъ былъ крупенъ, этотъ предательскій
чувственный ротъ с ъ яркими губами, такими яркими,—почти
не нуждались въ карминѣ. Надъ верхней губою—нѣжные усики, а е щ е выше — родимое пятнышко. Ханна подрисовывала
его достигая впечатлѣкія мушки. Это заканчивало ея типъ,
какъ послѣдній ударъ кисти заканчиваетъ картину. И если
с ъ утра не налѣпитъ себѣ мушку — весь день чего-то не
дэстаетъ.
При своемъ богатомъ цвѣтѣ лица, несмотря на тридцать
два гона, свѣжемъ, какъ у юной дѣвушки, при темныхъ большихъ глазахъ, она была скорѣе декоративна, чѣмъ красива.
Зато смѣло гордиться могла, да и гордилась, и еще какъ,
воваела въ культъ, холила, нѣжила и гимнастикой страховала
втъ увяданія прекрасное тѣло свое съ въ мѣру маленькой,
глядящейся врозь упругими, землянично-розоватыми сосками
грудью, грудью богини Діаны и такими же, какъ у этой дѣвстзенной охотницы точеными, длинными ногами.
Когда Ханнѣ было шестнадцать лѣтъ, она подолгу про•стаивала в ъ Эрмитажѣ передъ мраморной Діаной Гудона, изваянной знаменитымъ скульпторомъ с ъ е щ е болѣе знаменитой,
чѣмъ онъ королевской фаворитки мадамъ дю-Барри. Эго былъ
живой мраморъ, живой въ своемъ упоительномъ безстыдствѣ. И собирались вокругъ Діаны гимназисты, пажи и, вообще,
юнцы съ обведенными нездоровой синевою глазами, собирались мышиные жеребчики с ъ блудливой похотью выцвѣтшихъ
главъ и с ъ пошаливающими колонками. И, вспыхивая смущеніемъ и радостью, думала Ханна:
— ВЬдь они мною любуются, мною, потому что я такая '
же, какъ и она;
Сходе во с ъ гудсневской мадамъ дю-Барри тщательно

36
провѣрялось дома, въ комнатѣ Ханны съ повѣшеннымъ на
замочную скважину полотенцемъ. Ханна позировала вся нагая,
держа большую фотографію эрмитажной Діаны и ревниво,
педантически сравнивая каждую линію, каждый рельефъ
грудей, ногъ, колѣнъ, бедеръ, спины, рукъ, шеи. Все, все
было какъ у Діаны, все, за исключеніемъ головы. И это б ы ~
ло терзающими неутѣшнымъ горемъ Ханны Вечера.
—•

8. В Ъ

M I

КОНСПИРАТИВНОЙ

КВАРТИРЪ.

Совѣтской миссіи было извѣстно, что за „Римскими" о т е лемъ, гдѣ помѣщапась она, слѣдитъ польская развѣдка. Слѣдитъ, кто бываетъ у красныхъ дипломатовъ, приходить, уходить. Нельзя сказать, чтобы слѣжка велась образцово. Иногда агенты, вродѣ Путека, не знавшаго, кто такой были Коперники, хватали у самьго подъѣзда гостинницы евреевъ, поляковъ, русскихъ, украинцевъ. Большевики и з ъ своихъ оконъ
видѣли это и, въ концѣ концовъ, рѣшили обзавестись конспиративной квартирой, гдѣ могли бы свободно принимать
шпіоновъ и сотрудниковъ по собиранію необходимыхъ свѣдѣній и по коммунистической пропагандѣ въ Польшѣ.
Эта квартира помѣщалась въ большомъ новомъ домѣ на
улицѣ Сенкевича и въ нее то и направили свой путь Эрикъ,
выйдя отъ Ханны, жившей на углу Уяздовской аллеи и улицы Шопена.
Эрикъ с ѣ л ъ въ извозчичью коляску. Его ждутъ къ часу. Какая-то пародія на дипломатииескій завтраки.
Пусть себѣ тѣшатся.
Разъ онъ уже были тамъ. Познакомился с ъ хозяйкой,
удивившей его. Аристократка. Аристократка вдвоЙнѣ, и по
дѣвичеству своему и по мужу, с ъ которыми не живетъ, конечно. Й вотъ связалась с ъ большевиками. Нѣмецкая дама
общества врядъ-ли на это способна. Почему ж е русскія? Что
это — жажда обогащенія, безпринципность, распущенность,
безпокойный б ѣ с ъ анархизма и смуты, живущій въ каждой
русской Душѣ? Или же все это вмѣстѣ взятое?
Эрику было не до философіи на тему „Душа русской
женщины". Его вниманіе отвлекала предстоящая встрѣча с ъ
Крестовоздвиженскимъ, особою чрезвычайно вліятельной на
высотахъ Кремлевскаго Олимпа. И хотя Крестовоздвиженскій ѣздилъ въ Геную „присматривать" за Чичериными, этими
болтливыми неврастеникомъ, ѣздилъ въ Лондонъ подтягивать
жуликоватаго Красина, инспектировали совѣтскія миссіи въ
Берлинѣ, Болгаріи, Чехіи и сейчасъ инспектировали миссію
Варшавскую, но не говорили ни на одномъ языкѣ, кромѣ отечественнаго. А вотъ Эрикъ зналъ нѣсколько западныхъ языковъ и еще говорили по-русски, по-турецки и по-румынски..

37
Только ученые, да авантюристы владѣютъ такимъ количествомъ европейскихъ и восточныхъ языковъ.
Эрика предупредили о скромныхъ лингвистическихъ познаніяхъ Крестовоздвиженскаго и очень обрадовались, что баронъ Кнобельсдорфъ можетъ безъ помощи переводчика беседовать по-русски с ъ важнымъ совѣтскимъ сановникомъ,
Кнобельсдорфъ позвонилъ. Бритый, с ъ блѣдно - синимъ
лицомъ утопленника, во фракѣ и въ бѣлыхъ нитяныхъ перчаткахъ лакей распахнулъ дверь. И тутъ ж е въ обширной, въ
зеркалахъ и драпировкахъ передней, Кнобельсдорфъ встрѣченъ быль совѣтскимъ чиновникомъ, бывшимъ лицеистомъ и
бывшимъ камеръ-юнкеромъ. Онъ жаждалъ очаровать гостя
свѣтскостью, неотразимо, — онъ такъ думалъ, — улыбаясь
незначительными быстро забывающимся молочно - розовьімъ
поросячьимъ лицомъ. Этотъ бывшій камеръ-юнкеръ и смѣялся, повизгивая, какъ поросенокъ.
Онъ провелъ Кнобельсдорфа въ гостинную, гдѣ уже всѣ
были въ сборѣ и гдѣ привстала ему навстрѣчу хозяйка, молодая, красивая, но вычурная, неспокойная и въ своихъ крашенныхъ волосахъ, и въ своемъ густомъ гримѣ и въ своихъ брилліантовыхъ кольцахъ, въ такомъ изобиліи не надѣвающихся днемъ, или же носимыхъ одесскими еврейками на
курортахъ, гдѣ онѣ томныя, разваренныя весь день слоняются в ъ бѣлыхъ капотахъ и въ брилліантахъ. Хозяйка не была одесской еврейкой. Она была дочерью
генерала Павлищева и женою грузинскаго князя Кочакидзе.
Но въ Варшавѣ обосновалась не подъ старой дворянской фамиліей родителей, не подъ титуломъ мужа, а подъ скромнымъ, спеціально для нея сфабрикованномъ въ Совдепіи паспортомъ вдовы капитана Шигаева.
— Et bien, cher baronl Comment allez-vous? — защебетала она, притворяясь салонной дамой, принимающей с ъ визитомъ заѣзжаго знатнаго иностранца. — Пожалуйста, знакомьтесь, г о с п о д а . . .
Однихъ Кнобельсдорфъ уже встрѣчалъ, другихъ видѣлъ
впервые. Все — главные чиновники миссіи. Мелкота не допускалась на полуинтимные, а иногда и совсѣмъ интимные
обѣды и завтраки съ нужными людьми, которые, боясь скомпрометировать себя, не пойдутъ въ „Римскій" отель.
Кромѣ вдовы капитана Шигаева, лицеиста с ъ поросячьимъ лицомъ и Крестовоздвиженскаго, б ы л о . еще нѣсколько
евреевъ и нѣсколько русскихъ. Еврей хотѣли изо всѣхъ силъ
казаться хорошо вымытыми и мало всклокоченными. Увы,
это имъ не удавалось и они производили впечатлѣніе немытыхъ и весьма всклокоченныхъ.
Чиновники обоихъ вѣроисповѣданій, какъ іудейскаго,
такъ и православнаго, оцѣнили зошедшаго гостя и его умѣніе держаться. Черная визитка, какъ облитая, охватывала его

3t
прямую, слишкомъ прямую, чтобы она могла сойти за штатскую, фигуру. Онъ былъ весь выдержанъ съ головы до ноеъ,
начиная отъ англійскаго, ч е р е з ъ всю голову, пробора, отъ в ъ
мѣру темнаго и въ мѣру свѣтлаго съ тускло мерцавшей жемчужиной галстуха и, кончая лакированными ботинками на небольшихъ, с ъ крутымъ подъемомъ ногахъ. Онъ и самъ былъ
не высокъ; но отлично сложенный, с ъ сильньімъ и гибкимъ
т ѣ л о м ъ казался почти высокимъ. Свѣтловолосую, с ъ правильнымъ бритымъ лицомъ, голову держалъ увѣренно, смѣл»,
почти надменно. Низкій скошенный лобъ, переходившій в ъ
твердый рельефъ надбровныхъ дугъ и смотрѣвшіе изъ иодъ
этихъ дугъ свѣтлые глаза съ металлическимъ блескомъ, а
также что <го нестерпимо жесткое в ъ линіи губъ мѣшало ему
быть красавцемъ. Однихъ онъ могъ привлекать, именно тѣхъ,
кто искалъ въ немъ и находилъ мужчину-хищника, мужчинузвѣря подъ безстрастной, лощеной внѣшностью. Другихъ же,
этихъ качествъ не цѣнившихъ и не искавшихъ, могъ въ оди?
наковой степени отталкивать.
Въ глазу блестѣлъ плотно зажатый рѣзкой, словно каменной орбитой монокль. Общительный веселый Леонардъ
тоже носилъ монокль, но какъ то игриво на московско-парижскій ладъ. Поминутно вставлялъ и вынималъ круглое стеклышко, игралъ, выпускалъ и оно качалось на жилетѣ. У барона ж е Кнобельсдорфа монокль былъ частицей его самого, его
стилемъ.былъ послѣднимъ штрихомъ, заканчивавшимъ его
внѣшность, его туалетъ, подобно тому, какъ такимъ же „послѣднимъ штрихомъ" у Ханны Вечера была ея иушка.
Бывшій камеръ-юнкеръ, до революціи шатавшійся по
Европѣ вторымъ секретаремъ Россійской Императорской миссіи при второстепенныхъ королевствахъ и перевидавшій не
мало адски шикарныхъ мужчинъ, всѣмъ своимъ опытомъ
хлыща и фата одобрилъ фонъ-Кнобельсдорфа.
Наименьшій успѣхъ имѣлъ баронъ у чуть-чуть припеднявшагося къ нему Крестовоздвиженскаго. Этотъ пожилой,
длинноволосый и в ъ очкахъ, съ внѣшностью застарѣлаго семинариста, человѣкъ, самъ всегда ходившій въ ч е р н о м ъ _ ^ г ,
конномъ пиджакѣ поверхъ черной ж е рубахи, туго застегнутой вокругъ жилистой въ коричневыхъ бугоркахъ шеи, т е р пѣть не могъ хорошихъ манеръ, тонкаго бѣлья, моднзго
платья, учтиваго отношенія къ женщинамъ, всего, что, по его
мнѣнію, отзывало „барствомъ". И чуть глянувъ изъ подъ
очковъ на Кнобельсдорфа, онъ ткнулъ ему свою широкую,
костистую, красную плебейскую руку и модча плюхнулся в ъ
кресло.
— Такъ вотъ онъ—кремлевскій церберъ, спускаемый с ъ
цѣпи для мертвой хватки,— подумалъ Эрикъ про этого мрачнаго семинариста.
Мрачность Крестовоздвиженскаго усугублялась еще отсутствіемъ бѣлья, ибо нельзя ж е назвать б ѣ л ь е м ъ черную,

39
застегнутую у горла жилетными пуговками рубаху. Не укрыг
лось отъ Кнобельсдорфа и то, съ какимъ подобострастіемъ
относились къ Крестовоэдвиженскому всѣ находившіеся здѣсь,
всѣ, до подмазанной и подкрашенной хозяйки включительно.
..
Выросшій въ дверяхъ гостинной лакей съ лицомъ утопленника обратился съ поклономъ къ Надинъ Кочакидзе:
— Ваше сіятельство, кушать подано!
— Вотъ тебѣ на!—мелькнуло у Кнобельсдорфа, удивленнаго этимъ „вашимъ сіятельствомѵ' въ конспиративной квартирѣ товарищей, представителей „рабоче-крестьянской республики".
Кнобельсдорфъ предложилъ руку Надинъ. Крестовоздвиженскій, понурый, сутулый, нескладный, шелъ за ними, а за
Крестовоздвиженскимъ — всѣ остальные.
Завтракъ сервирсванъ былъ тоже скорѣй въ сіятельномъ, нежели въ пролетарскомъ жанрѣ. Въ хрустальныхъ узкогорлыхъ вазахъ — цвѣты. Серебро, салфетки, посуда, все
это выкрадено изъ какого-нибудь особняка въ Петербург^
или въ Мссквѣ. Происхожденіе красныхъ и бѣлыхъ вимъ въ
ззпыленныхъ бутылкахъ тоже, — это не подлежало никакому
сомнѣнію, — иэъ великокняжескихъ, а можетъ быть изъ царскихъ даже погребовъ. Послѣ закусокъ, семги и серебряиаго
жбана со свѣжей икрою, на первое подана была горячая осетрина подъ американскимъ соусомъ, на второе — сѣдло дикой козы а ля Троцкій — любимое кушанье всероссійскаго
диктатора.
Кнобельсдорфъ успѣлъ замѣтить, да и не замѣтить
трудно быДо.'что за столомъ, кромѣ него, Кнобельсдорфа, конечно, еще только двое умѣютъ ѣсть: Надинъ Кочакидзе и
бывшій иамеръ-юнкеръ. Остальные ж е — лучше не смотрѣть,
чтобы не портить себѣ аппетита. Набивая пищею полный
ротъ, жуя и чавкая, пытались разговаривать. И какое великвлѣпное собачье урчанье выходило вмѣсто разговора! Бѣлоснѣжными, твердыми салфетками вытирали вспотѣвшія лица
и лбы. На курчавыхъ еврейскихъ бородахъ оставались крошки хлѣба и соуса. Крестовоздвиженскій, мрачно сопя,
кркжсалъ зажатымъ въ кулакъ ножемъ рыбу и, причмокивая, о б сасывалъ жирную подливку съ неопрятныхъ, забиравшихся
въ рогь усовъ. Одинъ изъ еврейчиковъ, бывшій фармацевты,
ковырялъ вилкой въ зубахъ и во время этой операціи ослѣпительно горѣлъ зажигаемый солнцемъ чудесный крупный
брилліантъ, на его корявомъ, съ траурнымъ ногтемъ мизинцѣ.
Надинъ занимала гостя.
Никогда не отличавшаяся стойкой моралью, она во дни
большевизма запятнала себя предательствомъ, предательствомъ за деньги, торгуя офицерскими и вообще буржуазными
головами, Надинъ, будучи своимъ человѣкомъ въ чрезвычайкахъ, въ общеніи съ комйссарскимъ хамьемъ успѣла растерять свою и безъ того сомнительную свѣтскость. Но общест-

40
во Кнобельсдорфа пришпорило Надинъ, было для нея ударсмъ хлыста, порціей доппинга, и сна подтянулась. Такъ подтягивается старая кавалерійская лошадь, опоенная, с ъ разбитыми ногами, вышедшая въ бракъ, случайно вдругъ почуявшая на себѣ опытнаго всадника,
— Милый баронъ, вы слышали, конечно. . . это убійство?
Съ утра говоритъ вся Варшава. . . Таинственно, какъ въ pott анѣ Шерлока Хольмса.
— Конанъ Дойля, — полравилъ съ учтивой улыбкой на
поросячьемъ лицѣ камеръ-юнкеръ.
— Ахъ, да, я смѣшала! Конанъ-Дойль . . > Шерлокъ
Хольмсъ, но не все ли равноі Ваше мнѣніе, мосье Кнобельсдорфъ? Кто бы это могъ сдѣлать? Политика, или ж е cherchez la femme? Во всякомъ случаѣ, очень, очень романтично!
Кнобельсдорфъ смотрѣлъ на хозяйку съ непроницаемымъ выраженіемъ блѣднокаменныхъ чертъ своихъ.
— Я не задумывался надъ этимъ вопросомъ, княгиня. . .
Да и какое дѣло вашему покорному слугѣ, нѣмцу, кто могъ
убить французскаго офицера?
Крестовоздвиженскій засопѣлъ уткнувшись въ тарелку.
— Да, да, я понимаю, — спохватилась Надинъ, — это
французы такъ много причинили родинѣ вашей горя, что
этотъ антагонизмъ. . . Я его понимаю.. . А эта безобразная
оккѵпаці.ч Рура. . . Скажите, мосье Кнобельсдорфъ, это правда, что французские ѵ негры насилуютъ нѣмецкихъ жеыщинъ?
Правда? Негры? Отъ чихъ такъ пахнеть .. Cela sentir mauvais,
passez rnoi fa mot. Ахъ, какой ужасъ!, — и Надинъ закатила"
подведенные глаза.
Лакей съ лицомъ посинѣвшаго утопленника и другой,
с ъ обыкнсвеннымъ лакейскимъ лицомъ, подавали и убирали
закуски, рыбу и. мясо. Но какъ ни прожорлива была дипломатическая челядь совѣтовъ, однако, не съѣла и третьей части привезенныхъ с ъ Волги рыбныхъ деликатессовъ и специально убитой для этого завтрака въ Славутскомъ, б ы з ш е м ъ
князя Сангушко, лѣсу, дикой козы.
Даже Кнобельсдорфа, вообще, безконечно чуждаго какихъ бы то ни было филантропическихъ побуждений души
своей, такой же твердокаменный, какъ и его черты, даже его
коробила эга обильная гастрономическая роскошь случайныхъ
кеждународныхъ* проходимцевъ, говорившихъ отъ имени
тѣхъ, кто тамъ. въ глубинѣ совдепіи голодалъ, голодалъ до
ножиранія собственныхъ дѣтей до людоѣдства, острая звѣриная степень котораго изаѣстна, пожалуй, самымъ свирѣпымъ каннибалам ь-островитянамъ.
Когда онъ носилъ офицерскій мундиръ „гусара смерти"
и когда его отечество было империей, ему не разъ случалось бывать на придворныхъ обѣдахъ и ужика<ъ, но и ~гамъ
онъ не видѣдъ такихъ исполинскихъ, тяжелыхъ, словно и з ь
сѣро-зеленаго мрамора грушъ и такихъ яблокъ, аирамипами

41
возвышавшихся надъ массивными, художественной чеканки,
серебрянными вазами. Не видѣлъ такихъ пышныхъ гроздей
проэрачнаго на солнцѣ, отливающаго янтаремъ винограда. И
ему вспомнились библейскія грозди, вынесенныя соглядатаями
изъ земли Ханаанской, вдвойнѣ вспомнились, ибо уничтожали
эдютъ виноградъ выплевывая шелуху на тарелки, дипломаты
- " п о д ч е р к н у т о семитскаго типа.
Вслѣдъ зз свѣжей клубникою съ густѣйшими сливками,
поданъ былъ
кофе. Надинъ предлагала
Кнобельсдорфу
ликеры:
— Милый баронъ, я вамъ особенно рекомендую старый
бенедиктин ь. Онъ такъ ароматенъ, что имъ можно душиться
и такъ густъ, какъ прованское м а с л о . . .
Утопленникъ во фракѣ замерь передъ барономъ въ почтительной позѣ, держа подносъ съ нѣсколькими ящиками
сигаръ. Кнобельсдорфъ не спѣша выбралъ крѣпкую, черную,
длинную „Фернанцецъ Гарсія" и когда закурилъ ее, вся столовая наполнилась благоуханіемъ нѣжно синеватаго дыма.
— А теперь, господа, я попрошу всѣхъ въ гостинную.
Всѣхъ, за исключеніемъ Ивана Ельпидифоровича и мосье
Кнобельсдорфа, — пригласила Надинъ поднимаясь,—Тамъ мы
будемъ допивать наше кофе и ликеры. . .
Задвигались стулья. Камеръ-юнкеръ съ поросячьимъ лицомъ увелъ подъ руку Надинъ Кочакидзе, урожденную Павлищеву, за ними хлынули чиновники. Крестовоздвиженскій и
баронъ остались вцвоемъ другъ противъ друга. Кто то плотЩ м о закрЬілъ одну дверь, кто то продѣлалъ тоже самое со
уГ слѣдующей дверью, и въ столовой воцарилась тишина.

І

9. ДЬЯВОЛЬСКІЙ ЗАГОВОРЪ.

&

Крестовоздвиженскій молча смотрѣлъ на Кнобельсдорфа, смакующаго бенедиктинъ, смотрѣлъ сквозь очки и такъ
потиралъ широкія, костистыя руки, словно вотъ-вотъ, попле*вавъ въ ладони, возьмется за топоръ, чтобы рубить дрова.
Кнобельсдорфъ, выпустивъ клубъ сигарнаго дыма, глядя въ упоръ немигающими съ металлическимъ блескомъ глазами на человѣка въ черномъ суконномъ пиджакѣ и черной
рубахѣ, заговорилъ первый, обдумывая каждую фразу, каждое слово и потому, что каждую фразу, каждое слово надо
было взвѣсить и потому, что приходилось говорить на чужомъ языкѣ.
— Едаа-ли я сдѣлаю ошибку, господинъ Крестовоздвиженскій, давъ такое сравненіе: мы — Германія и вы — совѣтская Россія, очутились въ положеніи двухъ разныхъ породъ и* разныхъ инстинктовъ звѣрей, вмѣстѣ загнанныхъ и
затравленныхъ охотниками. И несмотря на несходство инстинктовъ, породъ, вкусовъ и
два звѣря дол-

I г ос ударсѴгг

Бие л и о т с к а

.*»
!

42
жны вмѣстѣ, дружно, одинаково вгрызаться, чтобы не быть
самимъ загрызенными. Такъ-ли я высказалъ свою мысль, и
если да, то согласны ли вы со мною?
Крестовоздвиженскій молча кивнулъ.
— Германія и Россія, именно ваша Рсссія, необходимы
другъ другу. Вамъ необходима наша организація, наша техническая мощь, намъ необходимо ваше сырье, вашъ хлѣбъ, ваша территорія, гдѣ безсиленъ жандармскій контроль французовъ и гдѣ благодаря этой свободѣ, мы можемъ создавать
у васъ и для васъ то, чего у васъ н ѣ т ъ въ области военнагодѣла и военной промышленности. Но это у ж е давно рѣшено между Берлиномъ и Москвою и не на этомъ я намѣренъ останавливаться. Это лишь введеніе, прологъ к ъ тому, что я сейчасъ скажу. Рурская область — наша главная нервная система, наша главная артерія, откуда мы черпали все, что пересылалось вамъ во имя общихъ союзническихъ цѣлей, занята
проклятыми французами...—и твердо-каменныя черты Кнобельсдорфа стали еще тверже и гнѣвный жестокій огонекъ вспыхнулъ подъ крутыми рельефами надбровныхъ дугъ. — Они
пришли туда вооруженные до зубовъ тяжелей артиллеріей,
танками, аэропланами, броневыми поѣздами, всѣмъ^тѣмъ, ч ю
ени у насъ отняли по этой гнусной грабительской комедіи,
называемой Версальскимъ миромъ. Они потому наступили на
горло истощенной, обезоруженной Германіи, что смертельно
боятся насъ, потому что проникли в ъ наши планы создать и з ъ
Россіи плацдармъ для будущего реванша. Да, реванша, потому
что мы не признаемъ себя побѣжденными, и несмотря на все
наше униженіе, вѣрнѣе, именно вслѣдствіе этого унижеиія,
вѣчно будемъ думать о мести, священной тевтонской местиѴ
И мы отомстимъі Отокстимъ, хотя, чѣмъ дальше они продвигаются за Рейнъ, т ѣ м ъ больше обезкровливаютъ насъ. На
сушѣ и на морѣ мы такъ обезкревлены, что вооруженное
выступленіе сейчасъ было бы чистѣйшимъ беэуміемъ. Скажу
больше — самоубійствомъ семидесятимилліонной націиі Но,
господинъ Крестовоздвиженскій, кромѣ суши и воды, есть е щ е
вдна стихія. Эта стихія — в о з д у х ъ . . .
— Вы забываете, что у нихъ т о г о . . . т ы с я ч и . . . нѣгы,
куда т а м ъ . . . десятки тысячъ аэроплайовъ. Эта самая военная, военная авіація доведена Чертъ знает ъ до чего у этихъ
самыхъ французовъ, куда же намъ с ъ ними тягаться, — возр а з и л а обсасывая мокрые отъ кофе усы, Крестовоэдвиженскій. — Противъ рожна, знаете сами, не попрешьі Правда,
мы тамъ у себя, въ Москвѣ, шумимъ, бубнимъ, въ набвтъ
бьемъ: воздушный флотъ, воздушный флотъ — спасеніе республики и все такое. . . Да и ваши же специалисты сихъ д ѣ л ъ
оборудовали намъ аэропланный заводъ. А что это? Капля в ъ
морѣі Нешто намъ переплюнуть французовъ да бельгійцевъ.
Да ихніе эти. . . какъ тамъ ихъ э с . , . вотъ слово э с к а . . . эскадрили эти самыя, какъ пойдутъ саранчей, такъ отъ нашихъ

te
одиночекъ только мокро останется! Хорошо еще, что англичане эти самые не противн насъ.. . Видите, англичане, какъ
бы вамъ с к а з а т ь . . .
Кнобельсдорфъ слушали, слушали морщась, накъ о т ъ
зубной боли, и наконецъ не в ы д е р ж а л и . . . Воспользовавшись,
что Крестовоздвиженскій по манерѣ своей семинарской говорили медленно, выжимая слова изъ мрачнаго нутра своего,
такъ выжимая, точно каждое слово было камнемъ, увязшими
в ъ глинѣ, Кнобельсдорфъ, не рискуя показаться неучтивыми,
перебили длительную паузу въ томъ с а и о м ъ мѣстѣ, гдѣ Крестовоздвиженскій подыскивали, какъ бы ему поудобнѣе охарактеризовать отношеніе англичанъ к ъ совѣтской Россіи.
— Простите, господинъ Крестовоздвиженскій, вы б ь е т е
кулаками въ открытую дверь. Вы пытаетесь доказать мнѣ,
мнѣ, полковнику императорской арміи, пробывшему всю великую войну на фронтѣ, что воздушный флотъ противника
неизмѣримо сильнѣе и богаче русско-германснего. Я вамъ
больше скаЖу — уже къ шестнадцатому году у французовъ
были весьма значительный перевѣсъ надъ нами въ авіаціи.
Слѣдовательно, говоря о перенесеніи борьбы въ воздухъ, я
моги имѣть въ виду все, что угодно, только, — согласитесь
сами, — не количество азроплансвъ и не ихъ качества.. .
— А что же? — спросили Крестовоздвиженскій, немнвг о обезкураженный.
— Вотъ если бы вы меня изволили дослушать не перебивая, вы не задали бы мнѣ этого вопроса, — снисходительно улыбнувшись, отвѣтилъ Кнобельсдорфъ, вполнѣ корреіп - но по формѣ и довольно таки нравоучительно по интонаціи.
Крестовоздвиженскій какъ то неопредѣленно крякнули,
расписавшись въ полученномъ щелчкѣ, но въ душѣ негодов а л и . . . Еще бы, какой то бѣлоручка, сорвавшійся съ моднаго журнала баронъ, кичащійся своей императорской арміей и
вдобавокъ ко всему еще мальчишка — осмѣливается его,
стараго партійнаго работника, учить? Его, передъ коими трепещугь таісе совѣтскіе тузы, какъ Радекъ, Литвиновъ, Красинъ и трепетали убитый въ Лсзаннѣ Воровскій.
Крестовоздвиженскій ошибся въ мальчишествѣ Кнобельсдорфа, бывшаго ему ровесникоми. Обоими поди сороки. Но волосатый, неуклюжій „кабинетный* Крестовоздвиженскій гяядѣлъ совсѣмъ пожилыми человѣкомъ, а весь изъ
мускуловъ, вытренированный въ нѣсколькихъ спортахъ Кнобельсдорфъ великолѣпко сохранили себя и были къ тому же
еще моложавъ лицомь.
Но, такъ или ИѴіаче укрощенный, сопя и глядя изподлобья, Крестовоздвиженскій приготовился покорно выслушать
„сорвавшагося съ модной картинки бѣлоручку-барона".
А Кнобельсдорфъ довольный, что проучили этого русскаго хама и указали ему надлежащее мѣсто, поднеси къ

~44
губзмъ узенькую тоненькую рюмку, гдотнулъ крѣпкаго, густого, маслянистаго бенедиктина и, затянувшись сигарою, началъ:
— Идея воздушнаго реванша давно овладѣла выдающимися нашими свѣтилами в ъ области химіи. ДавноІ Съ тѣхъ
поръ, какъ мы лишились арміи для побѣды на землѣ и военныхъ кораблей для побѣды на морѣ. И вотъ п р о ф е с с о р ъ
Штейнбахъ в ъ тайной лабораторіи своей въ Эссенѣ, тайной,
потому, что всѣ явныя взяты французами на учетъ, изобр ѣ л ъ газы чудовищной, неслыханной Смертоносной, р а з р у ш и тельной силы. Эти газы, будучи заключены в ъ особыя стеклянныя бомбы, в ъ состояніи произвести опустошенія, о котор ы х ъ не слыхалъ е щ е міръ. Достаточно сбросить пять-шесть
такихъ бомбъ с ъ аэроплана, сбросить надъ б о л ь ш и м ъ город о к ъ , что-бъ этотъ городъ вмѣстѣ с ъ населеніемъ б ы л ъ
уничтоженъ. Газы, подобно густой пеленѣ тумана в ъ н ѣ с к о лько метровъ высотою надъ землею, обволакиваютъ весь гор о д ъ в ъ теченіе десяти дней. Гибнетъ все живое — люди,
скотъ, лошади. Гибнутъ деревья, посѣвы, уничтожаются, становясь негодными, всѣ пищевые продукты, запасы продовольствіч. Оружіе покрывается густымъ слоемъ ржавчины, послѣ
чего всѣ пулеметы, пушчи, винтовки становятся не болѣе,
какъ ж е л ѣ з н ы м ъ хламомъ, который даже никто на сломъ не
купилъ-бы, потому что самые крѣпкіе металлы разъѣдаются *
насквозь газами п р о ф е с с о р а Штейнбаха. Натурально, такому
ж е процессу разрушенія подвергаются всѣ машины всѣхъ
кзстерскихъ, заводовъ и фабрикъ, такъ что промышленность
погибаетъ вмѣстѣ с ъ людьми, животными, со в с ѣ м ъ т ѣ м ъ ,
что р а с т е т ъ на землѣ, хранится въ складахъ и магазинахъ.
— Гм. . . Однако, того. . . Вчуже страшно становится, —
п о д а л ъ голосъ Крестовоздвиженскій. — Ну, а вотъ что скажите, господинъ Кнобельсдорфъ, все это есть, т а к ъ сказать,
область п р е д п о л о ж е н ^ , или, и л и . . , — искалъ онъ слова и
не находилъ.
— Господинъ Крестовоздвиженскій, химія принадлежитъ
к ъ числу точныхъ наукъ и не предполагаетъ, а утверждаетъ!
Почтеннѣйшій профессоръ Ш т е й н б а х ъ производилъ опыты в ъ
микроскопическомъ масштабѣ, разѵмѣется, надъ животными,
растеніями, пищёвыми продуктами, металлами. Результатъ
этихъ опытовъ болѣе ч ѣ м ъ блестящійі Животныя — обезьяна,
к р о л и к ъ и собака—погибли в ъ страшныхъ м у ч е н і я х ъ . . . Отваливалась кожа, вытекали глаза. Словомъ разлагались заживо.
Чего ж е вамъ больше? Увеличите масштабы в ъ милліоны
р а з ъ и судьба обезьяны, кролика и собаки постигнетъ города
с ъ кногочисленнымъ населеніемъ. Я п р е д в и д ѣ л ъ в а ш ъ скепт и ч е с к и вопросъ и предвижу е щ е не мало такихъ ж е в о п р о с с в ъ . Ч т о - ж ъ , со своей точки зрѣнія вы, пожалуй, и правы.
Такія выступленія, которыя могутъ бросить п е р е д ъ нами на
колѣни не только Европу, но и всѣ остальныя части Свѣта,
должны бить навѣрняка! Я и с а м ъ и м ѣ л ъ ввиду, что для r e -

45
неральной репетиціи передъ параднымъ спектаклемъ,— обезьяны, кролика и собаки — м а л о ! . . Нѣтъ, господинъ Крестовоздвиженскій, генеральная репетиція должна быть дѣйствительно генеральной. Вы согласны?
— Такъ, это оно такъ, господинъ баронъ, — Крестовоздвиженскій уже началъ называть барономъ поднявшагося въ
его глазахъ Кнобельсдорфа.—Такъ-то оно такъ, а только гдѣ
же мы с ъ вами эту самую генеральную репетицію того ч .. - разыграемъ и кто будетъ у насъ за э т и х ъ . . .
— 3â актеровъ и статистовъ, угодно вамъ,—подхватилъ
на лету Кнобельсдорфъ. — И театръ, и сцена, и труппа, все
это имѣется у васъ въ Россіи. Чѣмъ плохо: выбрать въ Финскомъ заливѣ какой нибудь пустынный, лежащій въ сторонѣ
отъ морскихъ рейсовъ, островокъ и доставить на него н ѣ сколько тысячъ народу, снабдить ихъ запасомъ продуктовъ.
Не для того, натурально, чтобы устроить имъ полный пансіонъ на морскомъ курортѣ, а для провѣрки дѣйствія газовъ
профессора Штейнбаха. Можно доставить нѣсколько изношенныхъ негодныхъ о р у д і й . . . Вотъ вамъ и готова инсценировка.
Если генеральная репетиція будетъ удачна, за нею вскорѣ
послѣдуетъ премьера. Какъ вы находите мой планъ?
— Г м ъ . . . планъ что и говорить! Я только гдѣ ж е мы
достанемъ людей, господинъ баронъ, на этакое дѣло?
— Вы меня извините, почтеннѣйшій господинъ Крестевоздвиженсній, — улыбнулся Кнобельсдорфъ, какъ улыбаются
взрослые дѣтскому лепету.—Но въ вашихъ устахъ, устахъ че~
ловѣка, находящагося на вершинахъ совѣтской власти, этотъ
вопросъ н ѣ с к о л ь к о . . . вы не обижайтесь, пожалуйста, — наив е н ъ . , . Въ самомъ дѣлѣ, въ Петроградѣ, въ каждый любой
моментъ сидитъ въ тюрьмахъ о т ъ десяти до пятнадцати тысячъ этихъ, какъ вы ихъ называете, контръ-революціонеровъ,
бѣлогвардейцевъ, вообще, враговъ вашей власти. Изъ десяти
—пятнадцати тысячъ каждую ночь разстрѣливаются сотни. Вы
ж е не станете отрицать? Неправда-ли? Мы, вѣдь, свои люди?
Крестовоздвиженскій пробурчалъ что-то неопредѣленное
изъ подъ своихъ, закрывающихъ ротъ усовъ и Кнобельсдорфъ
наклонивъ голову, принялъ это бурчаніе, какъ знакъ согласія.
— Ну, вотъ видите? Слѣдовательно, не все ли равно,
какъ разстаться с ъ жизнью этимъ обреченнымъ: подъ револьверомъ чекиста въ кожанной курткѣ, забрызганной кровью,
или принести себя въ жертву научному опыту? Такая смерть
мнѣ, кажется, гораздо красивѣе, п о э т и ч н ѣ е . . . Принести себя
въ жертву величайшему открытію . . . Вслѣдъ за вашимъ принципіальнымъ согласіемъ, надѣюсь, послѣдуетъ такое же и
вашихъ достопочтенныхъ коллегъ Троцкаго и Ленина, людей
рѣшительныхъ и чуждыхъ сантиментальностей. Теперь дальше, вѣрнѣе маленькое отступленіе назадъ. Профессоръ Штейнбахъ вмѣстѣ съ владѣльцемъ заводовъ въ Эссенѣ знаменитымъ Круппомъ, арестованъ французами и тайно, подъ силь-

46
иымъ конвоемъ увезенъ вглубь Франціи и брошены в ъ каторжную тюрьму. Вмѣстѣ со Штейнбахомъ увезенъ и секреть
изготовленія г а з о в ъ . . .
— Тогда, позвольте, какъ ж е . . .
— Сначала вы позвольте досказать! — перебилъ уже не
мягко, а строго Кнобельсдорфъ.— Около шестидесяти бомбъ,
изготовленыыхъ Штейнбахомъ, удалось припрятать въ надежномъ мѣстѣ. Этого количества вполнѣ довольно, чтобы, повторяю, весь міръ упавъ на колѣни, запросилъ пощады. Для
генеральной репетиціи довольно двухъ бомбъ. Театромъ ж е
лерваго спектакля будетъ Варшава. Пять
шесть бомбъ за
глаза довольно, чтобы превратить этотъ городъ въ городъ
мѳртвыхъ. За Варшавой тотчасъ же слѣдуетъ Лодзь. Вы представляете себѣ панику? Мы уничтожаемъ армію, живую силу,
и совѣтскіе полки церемоніальнымъ маршемъ занимаютъ всю
территорію у ж е не существующей П о л ь ш и . . . Параллельно
ж е ультиматумы Франціи: немедленно выполнить то-то и то-то,
очистить Рурскій бассейны, убраться прочь и з ъ Эльзосъ Лотарингіи, эвакуировать наши колоніи, вернуть весь нашъ торговый и военный флоты, отдать намъ весь золотой запасы,
разоружиться подъ нашимъ контролемъ и такъ д а л ь ш е . . . Въ
случаѣ ж е неповиновенія, мы разрушаемы Пзрижъ, Марсель,
Піокъ, всѣ важнѣйшіе города Ф р а н ц і и . . . Но узѣряю васъ, до
этого никогда не дойдетъ! Уже послѣ Варшавы и Лодзи асѣ
наши требованія будутъ выполнены. Мы нагонимъ такой ужасъ
на этихъ, возомнившихъ о себѣ чертъ знаетъ что, французишекъ, что они пойдутъ къ намъ въ полное безпрекословное
рабство. Чась возмездія настанетъі — И, весь охваченный
жаждою мести, утративъ ледяную корректность свою, Кнобельсдорфъ какъ-то вдругъ выросъ до исполинскихъ размѣр о в ь в ъ гллзахъ притихшаго Крестовоздвиженскаго, и голосъ
барона звучалъ желѣзомъ и кровью, а глаза метали снопы
стальныхъ молній.
—Ху-у*ъ!—вздохомъ облегченія вырвалось у Крестовоздвиженскаго послѣ долгой паузы, и даже лобъ его покрылся
испариной.
Кнобельсдорфъ продолжала уже болѣе спокойно и д ѣ ловито:
— Конечно, базою, откуда мы нанесемъ первые удары,
будегь Россія! Необходимо в ъ наикратчайшій срокъ доставить
туда бомбы. Налеты на Варшаву явится прекраснымъ отвѣтомъ на визиты Фоша и, нэдѣюсь, произведегь куда болѣе
потрясающее впечатлѣніе.
— Что и говорить!.. Но, а какъ же господинъ бароны
«оставить эти самыя то бомбы?
— Очень просто! И з ъ Берлина въ Варшаву, въ „Римск*й" отель, к ъ вамъ они прибудутъ въ дипломатических ь
чемоданяхъ. А и з ъ Варшавы таким> же образомъ — дальше,
еъ Россію. Ничего нѣть проще!

47
— Бомбы въ чемоданахъ? Ну, знаете, это какъ бы сказать, т о г о . . .
— Увѣряю васъ, это нисколько не „того*, — улыбнулся
Кнобельсдорфъ. — Во-первыхъ, онѣ очень маленькія, каждая
величиною развѣ больше этихъ яблокъ. Во-вторыхъ, онѣ очень
легкія. Стеклянный шарикъ, заключающій въ себѣ газъ, не
толще, чѣмъ въ полъ-пальца. Переложенныя ватою, бомбы
умѣстятся свободно въ двухъ — трехъ чемоданахъ. Багажъ,
нѣтъ словъ, исключительный и не совсѣмъ . . . дипломатически. Хотя, отчего же? Нѣтъ лучшей дипломатіи въ мірѣ, чѣмъ
реальная, устрашающая сила. Необходимо, конечно, чтобы сопровождался багажъ, багажъ ручной,—сдѣлалъ удареніе Кнобельсдорфъ на словѣ „ручной", — людьми надежными, опытными.
— Я самъ поѣду въ Берлинъ и привезу! — рѣшительно
сказали Крестовоздвиженскій, вытирая салфеткою вспотѣвшій
огь напряженія лобъ.—Но, вотъ еще вопроси. Ну, хорошо, а
вѣдь французы то? Вѣдь, тоже не пальцемъ дѣланы! И у
нихъ головы и химики: а если они возьмутъ, да навстрѣчу
нами такія же самыя бомбы пустятъ, что тогда? А? Палка то
о двухъ концахъ.
— Видите, господинъ Крестовоздвиженскій, на ваши
вдщінѣ резонный вопроси отвѣчу слѣдующее: успѣхъ всегда
за тѣмъ, кто первый нанесетъ ошеломляющій ударъ, тогда
уже поздно вырвать изъ его рукъ иниціативу. А во-ьгорыхъ,
во Франціи были единственный человѣкъ, я говорю были,
потому что его уже нѣтъ, который оказался на пути къ осуществлению бомби, еще гораздо сильнѣйшей, болѣе разрушительной мощи, чѣмъ бомбы профессора Штейнбаха.
Крестовоздвиженскій подумали, взглянули на Кнобельсдээфа поверхъ очковъ и спросили несмѣло, нащупывающе:
— Не тотъ ли самый офицеръ, какъ его, котораго сегодня нашли мертвыми въ „Европейской" гостиницѣ?
— Да! — ясно, твердо и коротко согласился Кнобельсдорфъ.

10.
АЛИБИ.
Маленькій, непосѣддивый какъ ртуть, жизчикъ Дзенай
Оглы добросозѣстнѣйшимъ образомъ исполняли приказъ Винарскаго слѣдить за швейцарскими гражданиномъ Келлерманомъ. Увы, на этотъ разъ не повезло удачливому Дзенаю.
Какъ ушелъ утромъ Келлерманъ, такъ и не возвращался до
глубокой ночи. Да, лишь глубокой ночью измотанный за весь
день и весь вечери ожиданія, валящійся съ ногь отъ непреод о л и м а я желанія спать, увидѣлъ Дзенай, какъ мимо него
прошэлъ съ сигарою з ъ зубахъ стройный блондинь, с . крыли
знакомую агенту даерь и скрылся за нею.

48
— Вотъ и все! — такъ и донесъ Дзенай патрону своему,
запершись тутъ же въ корридорѣ въ телефонной будкѣ и
поднявъ Винарскаго с ъ постели.
— Дзенай, будь на своемъ мѣстѣ завтра съ половины
восьмого утра. Я ж е зайду къ нему въ д е в я т ь . . . Трупъ увезли для вскрытія?
— Увезли. Номеръ опечатанъ.
Винарскій легъ, но не скоро заснулъ. Мерещились въ
темнотѣ громадные, занявшіе всю комнату глаза, широко раскрытые, застекленные тѣмъ самымъ ужасомъ, который онъ подмѣтилъ у капитана де-Траверсэ. Да, это и были его глаза, увеличенные до исполинскихъ размѣровъ, тѣхъ самыхъ, какихъ только могъ достигнуть Крынскій на своемъ домашнемъ экранѣ.
Около восьми, согласно обѣщанію, Крынскій показалъ
небольшой группѣ зрителей сдѣл"анный утромъ снимокъ. И
было такъ жутко видѣть эти мертвые глаза, дѣйствитёльно
величиною с ъ „колеса", что и слѣдователь, и Винарскій, и
Леонардъ, всѣ трое, наглядѣвшіеся не мало на своемъ вѣку
и въ разныхъ передѣлкахъ бывавшіе, невольно тянулись другт
къ другу, желая быть вмѣстѣ и ближе. И они еще тѣснѣг
прижались и руки ихъ искали рукъ сосѣда въ темной комЖ
натѣ съ наглухо завѣшанными окнами и освѣщеннымъ экргф^
номъ, когда вспыхнуло на этомъ экранѣ въ мертвыхъ глазахъ^
въ каждомъ зрачкѣ по фантастической фигуркѣ, слабо, очен^
слабо, чуть-чуть напоминающей ч е л о в ѣ ч е с к у ю . . .
Утромъ въ девять Винарскій, въ ф о р м ѣ и съ кожа нымъ портфелемъ, стучалъ въ номеръ швейцарскаго г р а ж д г ^
нина Келлермана. Одѣтый въ полосатую пижаму, причесан-,
ный, выбритый Келлерманъ открылъ дверь и, ничуть не удив
ленный раннимъ визитомъ полицейскаго чиновника, сказали
— Bitte, mein Herr!
я
— Я очень прошу извинить меня за мое раннее вторщ
женіе къ вамъ, господинъ Келлерманъ, — заговорилъ Винар^
скій тоже по-нѣмецки,—но вы знаете о преступленіи, сове (
шенномъ черезъ стѣну отъ васъ? Служебный долгъ велй% *
мнѣ использовать всѣ, могущія пролить хоть какой нибуйсвѣтъ на это загадочное убійство, свидѣтельскія показанія.
— Я веськъуслугамъ вашимъ, господинъ инспекторъ! Будьте добры присѣсть въ это кресло... З д ѣ с ь вамъ будетъ удобнѣе.
— Благодарю васъ, вы очень л ю б е з н ы . . . Еще р а з ъ прошу меня извинить!
— Полно, господинъ инспекторъ! Это вашъ долгъ, ваша
священная о б я з а н н о с т ь . . . Вы курите? Не угодно ли папиросу? Или сигару?
Винарскій дольше, чѣмъ слѣдовало зажигалъ папиросу,
чтобы узенькими, выцвѣтшими инквизиторскими глазами с д е лать хотя бы поверхностный „снимокъ" с ъ господина Келлермана. — Интересное лицо! Какъ онъ похожъ у Кавецкаго и
правъ Кухарскій, говоря, что такой могъ служить въ кайзер-

лихе гардъ-кирасиренъ. МогьІ Именно такойі Менѣе всего
Коммерсантъ и болѣе всего офицеръ, германскій кавалерійскій офицеръ, надменный, воспитанный и такъ держащійся въ
утренней пижамѣ, какъ если-бъ это были кирасирскія латы.
Ну-ка, давай, мы тебя возьмемъ въ о б о р о т ъ . . .
И вкрадчиво, съузивъ свои и безъ того узкіе глаза, Винарскій спросилъ мягкимъ, почти сладенькимъ голосомъ:
— Господинъ Келлерманъ, не будете ли вы такъ добры
мнѣ ответить, не обезпокоилъ ли васъ позапрошлой ночью
какой нибудь подозрительный шумъ за стѣной у вашего сосѣда капитана де. Траверсэ? Можетъ быть къ вамъ донесся
шумъ борьбы, звукъ открываемой и закрываемой двери? Наконецъ, быть можетъ. вы, что нибудь видѣли черезъ окно?
Вы не помните ли, ту ночь вы изволили спать при открытомъ
или закрытомъ окнѣ?
— Господинъ инспекторъ, долженъ вамъ сказать, что
именно эту роковую для моего сосѣда ночь я провелъ внѣ
д о м а . . . Такъ что рѣшительно никакими свѣдѣніями полезенъ
быть вамъ не могу, — отвѣтилъ Келлерманъ спокойно, даже
какъ бы съ оттѣнкомъ сожалѣнія въ голосѣ и въ блѣдныхъ
правильныхъ чертахъ.
— Вы не ночевали у себя? — недовѣрчиво переспросилъ
_£инарскій.
— Такъ точно, господинъ инспекторъ!..
— Но позвольте, вашъ корридорный слуга, этотъ лысый
съ громадными усами, заявилъ мнѣ вчера, что въ девять часовъ утра онъ подалъ вамъ утренній кофе.
— Онъ сказалъ совершеннѣйшую правду! Дѣйствительно, въ девять я пилъ мой утренній кофе, но вернулся я домой этакъ примѣрно безъ четверти д е в я т ь . . .
Винарскій не могъ сдержать легкой улыбки, тотчасъ же перехваченной Келлерманомъ и соотвѣтственно имъ истолкованной.
— Вы правы, господинъ инспекторъ... Вы меня видите
впервые. Совсѣмъ не зная меня, вы можете сомнѣваться, и
было бы странно, если бы вы, опытный полицейскій чиновникъ, вѣрили мнѣ на слово. Не такъ ли?
— П о ж а л у й . . . пожалуй, господинъ Келлерманъ.
— Вотъ теперь и позвольте мнѣ въ хронологическомъ
порядкѣ и строго документально изложить, какъ и гдѣ я провелъ весь вечеръ и всю ночь?..
— Что вы, что вы, господинъ Келлерманъ! Я имѣю удовольствіе видѣть въ вашем> лицѣ свидѣтеля и только свидѣтеля...
— Я самъ ни на годно мгновен!е въ этомъ не сомнѣваюсь, но все же, господинъ инспекторъ, убѣдительно прошу
удѣлить мнѣ минуту вниманія. Когда вы изволили упомянуть
показанія слуги, у васъ мелькнуло сомнѣніе. Я хочу это сомнѣніе разсѣять... Итакъ, въ восемь часовъ вечера я былъ
уже въ ресторанѣ Брюлевской гостиницы, гдѣ ужиналъ съ

50
одной особой, живущей тамъ же. Такъ какъ это «особа", а
не дама, то я могу назвать ея имя. Это госпожа Лисаневичъ...
— Знаю эту о с о б у . . .
— Ужинали мы до часу, что могутъ подтвердить и сама
госпожа Лисаневичъ и лакеи, служившіе намъ. Когда мы кончили ужинать, госпожа Лисаневичъ выразила желаніе прокатиться за городъ. Я нанялъ стоявшій у подъѣзда гостиницы
автомобиль за номеромъ 13—13, слишкомъ запоминаемомъ,
чтобы не остаться въ памяти, и мы уѣхали въ Константинъ
за двадцать съ чѣмъ то километровъ, гдѣ въ ресторанѣ „Ривьера" въ двухъ шагахъ отъ железнодорожной площадки, пили
кофе съ ликерами и выпили двѣ бутылки шампанскаго. Наличныхъ денегъ съ собою у меня уже не было и счетъ я заплатилъ чекомъ на Восточный банкъ. Счетъ валяется у меня
на с т о л ѣ . . . Вотъ онъ, къ вашимъ услугамъ . .. Какъ видите,
общій итогъ 672.000 м а р о к ъ . . . Когда мы покинули ресторанъ,
солнце было уже довольно высоко. Я завезъ госпожу Лисаневичъ въ Брюлевскую гостиницу, а самъ вернулся къ себѣ
въ Европейскую. Шофферу слѣдовало заплатить полмилліона.
Платить ему чекомъ не было необходимости. Я попросилъ
это сдѣлать старшего портье. Шофферъ изъ рукъ въ руки
получилъ у него деньги. Я случайно бросилъ взглядъ на
круглые часы въ вестибюлѣ, — девять безъ двадцати. Я под-'
нялся къ себѣ, наскоро умылся, такъ какъ спѣшилъ по дѣлу
и—это вы уже изволите знать,— ровно въ девять мнѣ подали
кофе. Вотъ какъ и гдѣ я провелъ время въ теченіе полусутокъ, начиная съ восьми часовъ вечера. Вышелъ я изъ гостинницы совсѣмъ засвѣтло. Еще портье догналъ меня у вертящихся стеклянныхъ дверей и вручилъ дѣловое письмо изъ
заграницы. Что я могу прибавить ко всему этому, господинъ
инспекторъ? И развѣ не говорятъ сами за себя факты? — и
Келлерманъ слегка улыбнулся не глазами, нѣтъ, глаза были
насторожѣ, а углами губъ. И въ этой улыбкѣ прочелъ Винарскій: „Ну, что, расписался въ полученіи? Теперь у тебя
больше не будетъ сомнѣній?.. "
Винарскій понялъ, — такъ лгать нельзя. Этотъ .швейцарецъ" съ выправкою германскаго ротмистра, а можетъ быть
и полковника, дѣйствительно забросалъ его фактами, но... но
все же весьма и весьма подозрителенъ былъ этотъ Келлерманъ.
Потомъ, передавая Леонарду свое собесѣдованіе съ Келлерманомъ, инспекторъ не могъ удержаться отъ восхищенія:
— Какое самообладаніе! Что за выдержка! Или онъ въ
самомъ дѣлѣ не при чемъ, или это положительно геніальная
бестія! Съ такимъ человѣческимъ экземпляромъ лестно потягаться нашему брату!
— Что-жъ, потягаемся, — съ вызовомъ бросилъ Леонардъ. — Смѣется тотъ, кто смѣется послѣдній!
Это было потомъ, а сейчасъ, прежде чѣмъ уйти, Вйнарскій съ наиучтивѣйшимъ выраженіемъ инквизиторскаго

51
лица своего и сладкимъ голосомъ обратился къ своему собеседнику въ полосатой пижамѣ:
— Господинъ Келлерманъ, это уже совсѣмъ не относится къ дѣлу.. . Такъ, маленькое любопытство. . . Вы знаете,
Варшава провинціальный городъ и каждый новый челсвѣкъ,
каждый пустякъ, — все это возбуждаетъ интересъ, обращаетъ вниманіе. . . Скажите, пожалуйста, правда-ли это? Случилось ли вамъ нѣсколько дней тому назадъ быть въ ресторанѣ Ліевскаго въ обществѣ вашихъ знакомыхъ и. . . обезьяны?
Говорятъ, она произвела фуроръ! Обезьяна, по всѣмъ правиламъ хорошаго тона, обѣдающая въ ресторанахъ — это, согласитесь, такъ ново, такъ сенсаціонно для нашей скромной
столицы, — и узенькіе глаза пытались проникнуть сквозь
твердо-каменную маску лица — въ душу. Но и душа Келлермана была за семью замками. Онъ фальшиво, разсудочно разсмѣялся. Такъ смѣются, рѣшивъ сначала головою, умомъ, что
надо именно это сдѣлать.
— Ха.. . ха. . . ха. . . господинъ инспекторъ, это дѣйствительно была сенсація, какъ вы изволили выразитьсяі Нашъ
столъ былъ центромъ вниманія. . . Я, который терпѣть не могу демонстрироваться, бранилъ моего знакомаго, зачѣмъ онъ
взялъ съ собою обезьяну. . . Самые экспансивные изъ публики начали апплодировать. а д а м ы . . . Ахъ, эти дамы! До чего
онѣ падки до всего моднаго, хотя бы эта мода продолжалась
одинъ часъ и, хотя-бы, вмѣсто мужчины, была обезьяна мужского пола.
— Но вѣдь такая обезьяна — сущій кладъ для владѣльца! Онъ можетъ зарабатывать бѣшенныя деньги, разрѣшая
питомцу своему играть въ кинематографическихъ пьесахъ.
— Господинъ инспекторъ, вы схватываете на лету чужія мысли! Вы предупредили меня, Я только хотѣлъ сказать,
что владѣДецъ этого замѣчательнаго шимпанзе цатчанинъ
Петерзенъ уѣхалъ спѣшно три дня тому назадъ въ Копенгагенъ, вызванный телеграммою кинематографической фабрики
„Нордискъ". Онъ получилъ выгодный ангажементъ и для себя лично, и для своей обезьяны. Самъ онъ, атлетъ громадной
физической силы, уже выступалъ въ нѣсколькихъ „трюковыхъ" роляхъ.
— Такъ ея уже нѣтъ здѣсь, въ Варшавѣ, обезьяны? —
разочарованно вырвалось у Винарскаго, — а я такъхотѣлъ ее
посмотрѣтьі . .
— Досадно! Если бъ я имѣлъ честь познакомиться с ъ
господиномъ инспекторомъ нѣсколькими днями раньше, л ю бознательность его была бы удовлетворена. А теперь, теперь,
къ сожалѣнію, поздно. . .
— Да, теперь поздно, — сухо согласился Винарскій. —
Что же этотъ Петерзенъ, — атлетъ-профессіоналъ?
— Какъ вамъ сказать — и да, и н ѣ т ь . . . Человѣкъ изъ
общества, джентельмэнъ, хотя это не мѣшало ему иногда вы-

52
ступать публично.. . Вотъ и теперь, онъ думали бороться вѵ
циркѣ, но не подошли условія. А въ Копенгагенѣ ждутъ его
золотыя горы, и онъ уѣхалъ.
Винарскій, раздосадованный и злой, a внѣшне медовый,
ласковый, извинившись за безпокойство, наговоривъ любезностей, откланялся. Келлер мани проводили его до дверей.. .
И . КАКЪ ПРОИЗОШЛО УБІЙСТВО.
На Братской, въ служебномъ кабинетѣ поджидали Винарскаго, и поджидали съ нетерпѣніемъ, Леонардъ.
— Ну, что, какъ? — встрепенулся онъ. Изъ глаза выгърыгнулъ и закачался на жилетѣ монокль.
Винарскій въ сердцахъ швырнули на столъ свой портфель.
— Гм . . . Отвѣтъ не изъ особенно многообѣщающихъ и
слишкомъ ужъ лаконическій. Нельзя ли подробнѣй?
— Извольте!
Леонардъ внимательно слушали и на его полномъ красивомъ бритомъ лицѣ то появлялась, то исчезала вопрошающая улыбка. Когда Винарскій кончили, Леонардъ хлопнули
себя по ногѣ крупной выхоленной рукою.
— Ну, конечно, конечноі в т о г о и слѣдовало ожидать! И
вы, мой другъ, какъ и я, ни на минуту не сомнѣваетесь, что
господинъ съ документами на имя швейцарскаго гражданина
Келлермана,—къ слову сказать, всѣ документы въ порядкѣ и
отсюда не подкопаешься,—что господинъ этотъ умно и ловко
подстроили свое алиби? . . Весь вечери и всю ночь онъ проводить въ обществѣ извѣстной кокотки. Сначала у „Брюля"
въ ресторанѣ, потоми въ загородномъ кабакѣ. Онъ запоминаетъ номеръ автомобиля. Они мозолитъ глаза старшему
портье Европейской гостиницы, и конечно, портье, заплативши въ его присутствіи пятьсотъ тысячи шофферу, готовъ
показать поди присягой, что господинъ Келлерманъ вернулся
домой около девяти утра... Вы согласны, что если бы на ворѣ не горѣла шапка, онъ не стали бы такъ подробно живописать вамъ ночное времяпретровожденіе свое? Они держали
себя какъ человѣкъ, ожидающій нападенія и уже готовый къ
защитѣ. Онъ держали себя не какъ безупречный, выше всякихъ подозрѣній, свидѣтель, а какъ обвиняемый.
— Я вынеси такое же впечатлѣніе, и, хотя мы не имѣемъ никакихъ осязательныхъ улики противъ него, но душою
преступленія долженъ быть именно Келлерманъ,—съ головы
до ноги нѣмецъ и съ головы до ногъ офицеръ. Субъектъ
сильной воли, самоувѣренный, отлично владѣющій с о б о ю . . .
Я убѣжденъ, что такихъ какъ онъ мстителей, реваншистовъне мало въ Германіи, а съ ихъ точки зрѣнія капитану де-Траверсэ надо было отомстить за прошлое и надо было его обезвредить на б у д у щ е е . . .

53
— Обезвредить на будущее! — подхватилъ, протягивая
•впередъ руку, Леонардъ.—Вчера вечеромъ въ посольствѣ говорили мнѣ, что несчастный де Траверсэ былъ накануне величайшаго открытія въ области взрывчатыхъ веществъ невѣроятной разрушительной силы. Двухъ — трехъ сброшенныхъ
съ аэроплана бомбъ впѳлнѣ было бы достаточно, чтобы, скажемъ, отъ Берлина не осталось бы камня на камнѣ. И рядомъ съ этимъ я слышалъ тамъ же, въ посольствѣ, что въ
Эссенѣ французская развѣдка напала на слѣдъ изобрѣтенныхъ
какимъ то профессоромъ химіи чудовищныхъ по смертоносности газовъ. Отсюда и такая строгая оккупация Рурскаго бассейна. Разъ нѣмцы въ химическихъ подпольяхъ готовятся къ
реваншу, надо мертвой хваткой взять ихъ за горло!.. Но вернемся къ нашему дѣлу. Келлерманъ — вдохновитель, организ а т о р а Онъ — крупная птица для черной работы и подъ его
наблюденіемъ „работаютъ" вѣрные агенты — исполнители. И
главной исполнительницей была неожиданно исчезнувшая вмѣстѣ съ атлетомъ Петерзеномъ обезьяна. Къ слову сказать,
этотъ Петерзенъ такой же, навѣрное, датчанинъ, какъ Кел„дерманъ—швейцарецъ... Сейчасъ мы кое-что разузнаемъ,— и
Леонардъ снялъ трубку настольнаго телефона, бросивъ Винарскому:—Скорѣй, скорѣй посмотрите въ книжкѣ номеръ телефона квартиры директора цирка Мрочковскаго... Сію минуту,
сію минуту, барышня!'— успокаивалъ Леонардъ нетерпѣливую
телефонистку и назвалъ подсказанный Винарскимъ номеръ.—
Алло! Господинъ Мрочковскій? Будьте добры, чемпіонатъ
борьбы въ вашемъ циркѣ еще не кончился? Ахъ, уже кончился! Говоритъ Л е о н а р д ъ . . . Мое почтеніе . . . Еще одинъ
вопросъ: были у васъ переговоры съ борцомъ датчаниномъ
Петерзономъ? Что? Переговоры велъ господинъ Пытлясинскій?—повторялъ для Винарскаго Леонардъ отвѣты директора
цирка.—Благодарю васъ! Я звоню сейчасъ Пытлясинскому. . .
Ч^резъ минуту Леонардъ соединился съ Пытлясинскимъ,
въ свое время знаменитымъ борцомъ, теперь занимающимъ
м ѣ с ю главнаго инструктора варшавской полиціи по гимнастикѣ, боксу, атлетикѣ, пріемамъ нападенія и самозащиты. И какъ
въ разговорѣ съ Мрочковскимъ, повторялъ Леонардъ для Винарскаго отвѣты Пытлясинскаго.
— Вы говорите, что Петерзенъ давно умеръ и другого
атлета—однофамильца не существуетъ? И къ вамъ съ предложеніемъ услугъ никто не обращался? Благодарю васъ! Простите за безпокойство!,.
Леонардъ откинулся на спинку стула.
— Ну, вотъ вамъ, вотъ! Мы уличили этого прохвоста
Келлермана во лжи! Ясно, что онъ все навралъ и, почемъ
знать, быть можетъ атлетъ съ обезьяной вовсе не думали
уѣзжать, а скрываются гдѣ-нибудь въ Варшавѣ.
— Но гдѣ? Не такъ легко спрятаться и ему, съ его
анѣшностью, a обезьянѣ—тѣмъ болѣе!

54
— Гдѣ? А вы думаете „Римскій" отель не пріютитъ ихъ?
Большевики всегда, вездѣ и во всемъ заодно съ нѣмцами.
Одна шайка! Только они помѣнялись ролями. Прежде нѣмцы
были господами большевиковъ и большевики, это продажное
быдло, были холопами ихъ. Сейчасъ ж е Радекъ-Собельсонъ
заставляетъ плясать подъ свою еврейскую дудку все соціалистическое правительство Германіи, а покойный Ратенау считалъ за великую для себя честь породниться с ъ Собельсонокъ, a слѣдовательно и съ его почтенной мамашею, ещё не
такъ давно содержавшей въ Краковѣ маленькій, но веселенькій публичный домикъ . . . Но не одни только лѣвые нѣмцы
видятъ спасеніе своего фатерланда въ союзѣ съ большевиками. Отличные организаторы, нѣмцы — дрянные дипломаты и,
увѣряю васъ, шлепнутся они въ лужу, если будутъ дальше
такъ ж е флиртовать с ъ кремлевскими ж и д а м и . . . Пусть, на
здоровье флиртуютъ, тѣмъ лучше для н а с ъ ! . . Но мы уклонились въ с т о р о н у . . . Вотъ что, дорогой инспекторы, какъ
вы себѣ рисуете всю картину преступленія? Моя инсценировка готова и я хочу лишь провѣрить себя.
— Какъ? — задумался Винарскій сощуривъ узенькіе, выцвѣтшіе глаза.—Я думаю, кромѣ обезьяны у Келлермана было
еще два активныхъ сообщника: такъ называемый Петерзенъ
и е щ е какой нибудь псевдонимы. Этотъ псевдонимы забрался
віь ро'меръ Келлермана, сдѣлавъ это весьма заблаговременно...
'АПочему
ж е вы думаете, что забрался именно псевдонимы, Ж не Петерзенъ? •
— Потому что Петерзенъ, по моему, несъ сторожевую
службу, укрывшись гдѣ Йибудь въ тѣни собора. Вспомните
дйнныя Путекомъ и Борщевскимъ показанія! Путеку померещилась вставшая на дыбы лошадь. Допустимы, что этотъ
доблестный агенты дефензывы быль пьянъ, допустимы, что
онъ былъ трусишка! Но дыму то безъ огня у ж ъ никакъ не
бываетъ. Разы уже Путекъ готовы заподозрить коварный умыселъ Мрочковскаго, который выпустилъ на него, Путека, одного изъ монументальнѣйшихъ коней своей цирковой конюшни, — значить, дѣйствительно, человѣкъ, обратившій Путека
въ постыдное бѣгство и стукнувшій Борщевскаго по башкѣ
такъ, что у него звѣзды посыпались изъ глазъ, — былъ, дѣйствительно, человѣкомъ крупнымъ, высокимъ, широко и могуче сложеннымъ. Да и Борщевскій, на виды невзрачный, а
на самомъ дѣлѣ здоровый физически и въ прошломъ ярморочный акробаты, не свалился бы подъ кулакомъ обыкновеннаго смертнаго.
— Инспекторы Винарскій, ставлю вамъ пять съ плюсомъ!
— Профессоръ Леонардъ, благодарю васъ, — въ тонъ
отвѣтилъ Винарскій, продолжая: — Теперь, д а л ь ш е . . . Итакъ,
псевдонимы въ комнатѣ у раскрытаго окна ждетъ глубокой
ночи, когда затихаетъ и замретъ Саксонская площадь, ждетъ
Петерзена. . . Часа въ два, раньше, позже, Петерзенъ занима-

етъ свой наблюдательный пунктъ во внутреннемъ углу, образуемомъ двумя стѣнами собора. Съ нимъ обезьяна, принесенная въ корзинѣ, мѣшкѣ, чемоданѣ, въ какомъ нибудь закрытомъ помѣщеніи, словомъ. По сигналу, данному псевдонимомъ, Петерзенъ, убѣдившись, что кругомъ ни души, мгновенно выпускаетъ обезьяну и та, вскарабкавшись по стѣнѣ,
достигаетъ Келлермановскаго окна. Псевдонимъ даетъ ей с т и летъ и направляетъ ее къ де Траверсэ, въ сосѣднее окно черезъ форточку. Обезьяна ударомъ стилета въ горло убиваетъ
француза, открываетъ дверь поворотомъ ключа и, отщелкнувъ задвижку, впускаетъ человѣка. Убѣдившись, что де Траверсэ мертвъ, псевдонимъ осматриваетъ его письменный
столъ, бумаги и ничего не найдя, а можетъ быть и найдя
что нибудь, исчезаетъ, мимикой, или я ужъ тамъ не знаю
какъ, заставляя своего косматаго соучастника закрыть дверь
и на ключъ и на задвижку. Обезьяна тѣмъ же путемъ возвращается къ Петерзену. Псевдонимъ, закрывъ номеръ Келлермана, уходитъ. Уходить, по всей вѣроятности, не парадной лѣстницей, а той самой черной, пользуясь корридоромъ
Земянскаго клуба, какъ это продѣлали мы с ъ вами, ѣдучи
къ Ліевскому обѣдать. Уже утромъ псевдонимъ могъ встрѣтиться гдѣ нибудь с ъ Келлерманомъ, чтобы сдѣлать ему докладъ обо всемъ и заодно вернуть ключъ. Такъ я рисую себѣ
всю картину убійства. . . Совпадаетъ ли она с ъ вашей?
— Вполнѣ! Одно только у меня сомнѣніе: можетъ ли
обезьяна продѣлать всю эту сложную, требующую ума и памяти махинацію?
— Отчего же? Во-первыхъ мы имѣемъ дѣло съ исключительной обезьяной, во-вторыхъ же, несомнѣнно, преступники долго и тщательно тренировали ее и быть можетъ,
убійству предшествовали десятки репетицій и съ форточкой,
и съ ключами, задвижками, и самое главное, с ъ л е ж а щ и м ъ
въ постели человѣческимъ манекеномъ. Вооруживъ обезьяну
стилетомъ, учили ее наносить ударъ въ шею. Что же касается вообще понятливости обезІЬянъ, ихъ умѣнія разбираться не
только въ людяхъ, ' н о и въ
вещахъ — вотъ вамъ примѣръ: это, когда я еще былъ мальчикомъ-гимназистомъ... Въ
Бобруйскомъ уѣздѣ былъ помѣщикъ Незабитовскій, Карлъ
Незабитковскій. . . Богатый, много путешествовавшій, охотившійся въ Африкѣ на слоновъ, гиппопотамовъ, на львовъ. Привезъ онъ какъ то изъ своихъ дальнихъ странствовали обезьяну-шимпанзе, — наша, вѣдь, то ж е изъ этой породы. Проводила она большую часть своего времени на кухнѣ въ обществѣ горничной и кухарки. Горничную не взлюбила, къ кухаркѣ же питала благоволеніе. Обѣ прислуги спали въ одной
комнатѣ, а на стѣнѣ въ перемѣшку висѣло ихъ платье —
юбки, кофты, передники. Такъ ч т о - ж ъ вы думаете? Какъ то
разъ, оставшись одна, обезьяна поснимала со стѣны всѣ
тряпки горничной, не взявъ ничего изъ принадлежавшего ку-

56
харкѣ и, разорвавъ въ клочки, выбросила за окно. Я уже не
говорю о психологіи, но развѣ это не примѣръ громадной
зрительной памяти? Послѣ такого экзамена я увѣренъ, бобруйская обезьяна не хуже Келлермановской продѣлала бы
все то, въ чемъ мы съ вами почти не сомнѣваемся... Итакъ,
фкзическій убійца, нанесшій ударъ, нами установленъ и не
подлежитъ никакому сомнѣнію. Но этого очень мало, ибо
ігь отвѣтственности обезьяну не привлечешь и на скамью
подсудимыхъ не посадишь... А вотъ вдохновители, вдохновители. . . Эти намъ пока не даются въ руки. Арестовать Келлермана по внутреннему убѣжденію? Недостаточно внутренняго убѣжденія, необходимы уликиі Да и, пожалуй, будучи
на свободѣ, онъ можетъ дать намъ въ руки, самъ того не
желая, конечно, какія нибудь компрометирующія нити.
— Если не скроется,
— А скроется — сядемъ въ лужу! Наше дѣло — азартная
игра. На математическомъ разсчетѣ здѣсь ничего нельзя создавать.
Здѣсь вдохновеніе, ^проницательность и капризъ
счастья. Слѣпое везеніе, или такое же слѣпое невезеніе. Л
вотъ что пришло: давайте вызовемъ да разспросимъ госпожу
Лисаневичъ. Можетъ быть изъ нея что нибудь вытянемъ?
— Идея, инспекторъ, идея! Баба пройдошистая и если
только пожелаетъ говорить. . .
Леонардъ соединился съ Брюлевской гостиницей, а тамъ
уже соединили его съ номеромъ госпожи Лисаневичъ. Ему
отвѣтилъ тягучій сонный голосъ. Леонардъ знакомъ былъ съ
Лисаневичъ. Знакомство это заключалось въ томъ, что мѣсяцевъ восемь назадъ онъ попалъ въ одну кутящую компан!ю,
въ которой была и она. Послѣ этого онъ кланялся ей. Не
какъ дамѣ общества, но и не такъ какъ особѣ типа госпожи
Лисаневичъ. Покпонъ его былъ нѣчто среднее между тѣмъ
и другимъ.
— Ахъ, это вы, мосье Леонардъ? — отозвалась она живымъ и менѣе заспаннымъ голосомъ.
— Я! Вы можете быстро одѣться и пріѣхать?
— Куда? Завтракать? Но вѣдь времени еще м н о г о . . .
— Вы не совсѣмъ угадали. Васъ просятъ немедленно
пожаловать на Братскую въ служебный кабинетъ инспектора
Винарскаго.
— Это уже гораздо скучнѣе! Зачѣмъ?
— Затѣмъ, что вы колдунья! Вы околдовываете богатыхъ
иностранцевъ. И Винарскій, какъ вамъ извѣстно, похожій на
инквизитора, постановилъ сжечь васъ на кострѣ... Нѣтъ, безъ
шутокъ, пріѣзжайте возможно скорѣе, — и хорошо зная госпожу Лисаневичъ по отзывамъ, Леонардъ прибавилъ: — извозчикъ будетъ оплаченъ.
— А, это уже совсѣмъ по джентельменски, это я люблкЯ
Туалетъ попроще?

57
— Да, что нибудь вродѣ кающейся Магдалины.
— Ну, знаете, мосье Леонардъ, я не изъ тѣхъ Магдалинъ, которыя каются... Нѣтъ глупыхъ!.. Итакъ, вѣшаю трубку и скачу прямо въ ванну...
— Очень культурно и гигіенично,— похвалилъ Леонардъ.
— Ждемъ в а с ъ ! . . .
12. ГОСПОЖА ЛИСАНЕВИЧЪ И ЕЯ ПОКАЗАНІЯ.
Богатымъ евреямъ-спекулянтамъ изъ Америки, Голландии, Бельгіи, составлявшимъ главную кліентуру госпожи Лисаневичъ, для поднятія „цѣны" пускалась пыль въ глаза. Съ
мужемъ, русскимъ полковникомъ, разлучила ее эмигрантская
нищета. Воспоминанія о связяхъ царскаго Петербурга, придворныя знакомства. Въ Парижѣ съ ума сходилъ по ней весь
дипломатическій корпусъ. Упоминался мимоходомъ графскій
замокъ на Подоліи, гдѣ впервые увидѣла свѣтъ госпожа Лисаневичъ.

;

А на самомъ дѣлѣ увидѣла она свѣтъ не въ графскомъ
замкѣ, а въ прачешной на Маршалковской. Потомъ... Потомъ
гибкій рыжеволосый подростокъ, и — гродненскіе гусары
смѣняли уланъ, гусаръ смѣняли помѣщики и такъ до тѣхъ
п<іръ, пока на Марихнѣ Ясенчикъ не женился капитанъ Лисаневичъ. Ставши полковою дамою, госпожа Лисаневичъ сразу
опустилась, внѣшне, физически, — морально ей ѵ больше
некуда было у ж е опускаться. Криво застегивались кофты и
юбки, сползала на бокъ небрежная прическа, обвисала фигура и... въ такомъ же духѣ все остальное. Апатія, лѣнь.
Война. Мужъ получаетъ командировку во Францію. Жена ѣдетъ вмѣстѣ съ нимъ. Парижъ производитъ на нее чудотворное дѣйствіе. Высокая, стройная отъ природы, госпожа Лисаневичъ начинаетъ холить свое запущенное тѣло. Масоажистка, парикмахеръ, маникюрша, ежедневный омовенія.
Говорили даже о какой то мучительной операціи надъ грудью, чтобы вернуть ей дѣвичью форму, дѣвичью упругость.
Хотѣлось блистать, хотѣлось поклоненія, успѣха. За годъ
она уже бойко научилась болтать по-французски и со вкусомъ одѣваться. Все это весьма пригодилось. И когда послѣ
большевицкаго перевора, мужъ очутился „бывшимъ полковникомъ", безъ всякихъ средствъ, она сказала ему:
— Вотъ что, мой милый, теперь наши пути расходятсяі
Содержать ты меня больше не можешь, a слѣдовательно, я
вставляю за собою полную свободу дѣйствій. Разстанемся
друзьями, будемъ время отъ времени встрѣчаться.. . Вотъ
все, что я тебѣ могу предложитьі
Въ Парижѣ мадамъ Лисаневичъ, рѣшившая на тридцать
восьмомъ году сдѣлаться кокоткой, на особенное что нибудь
не могла разсчитывать и, уложивъ свои чемоданы, укатила
въ Варшаву. На свою новую карьеру она смотрѣла съ чисто

58
дѣловой точки зрѣнія — деньги, деньги и деньги. Но будучи
особой практичной и разсчетливой до цинизма, она съ к а ж дымъ мужчиною, игра с ъ которымъ стоила свѣчъ, — играла
въ любовь. Это имѣло успѣхъ. Да и не могло не имѣть. Мужчинѣ свойственно требовать чувства даже отъ тѣхъ женщинъ,
которыхъ онъ покупаетъ. И многіе искренно вѣрятъ, что отдаются имъ не ради ихъ бумажника, а ради ихъ самихъ.
Въ веселящихся кругахъ Варшавы знали хорошо госпожу Лисаневичъ и знали подъ кличкою „полковницы". Иностранцами же она величалась: m a d a m e la colonel.
И вотъ мадамъ ля колонель вся въ черномъ въ кабинетѣ Винарскаго. Черное платье тайеръ, черная шляпа. И пикантно и стильно. Ей предложили кресло. Она такъ сѣла, что
юбка поднялась до колѣнъ и можно было видѣть обтянутыя
шелковыми чулками красивыя ноги, — самое красивое, что
имѣла мадамъ Лисаневичъ, блѣдная и отъ Господа Бога и
отъ слоя пудры, с ъ крупнымъ, почти мужскимъ лицомъ и
маленькими, очень маленькими глазами.
— Ну-съ, что вамъ отъ меня угодно? — спросила она
съ дѣланной , — у нея почти все было дѣланное, — развязностью и обводя съ кислой миной кабинетъ, прибавила: —
въ отдѣльномъ кабинетѣ гораздо уютнѣе!
— Одно другого не исключаетъ, — игриво замѣтилъ
Винарскій. — Если вы будете паинькой и на мои вопросы
дадите точные отвѣты, мы пригласимъ васъ откушать вмѣстѣ съ нами.
— А, это уже лучшеі Я ничего не дѣлаю даромъ, ничего! Терпѣть не могу благотворительности!
— Скажите, — началъ Винзрскій, — извѣстенъ вамъ
нѣкій Гансъ Келлерманъ?
— Знаю такого, — послѣдовалъ отвѣтъ, сопровождаемый кивкомъ голРвы. И въ тактъ госпожа Лисаневичъ качнула ногой, все время играя моднымъ острымъ носочкомъ
лакированной туфельки.
— Когда вы видѣли его въ послѣдній разъ?
— Очень недавно! Я вамъ сейчасъ точно скажу, — прищурила госпожа Лисаневичъ крохотные глаза свои, — сегодня мы что имѣемъ? Двадцать первое? Такъ? Слѣдовательно,
я провела въ обществѣ этого джентельмена весь вечеръ и
всю ночь съ девятнадцатаго на двадцатое. . . A развѣ онъ въ
чемъ нибудь заподозрѣнъ, попался?
— Сохрани Бсгъ! Просто въ нашу скучную обязанность
входитъ собирать всѣ свѣдѣнія относительно знатныхъ и незнатныхъ иностранцевъ, пользующихся нашимъ гостепріимствомъ.
— Ну, то-то же! Недоставало, чтобы и меня припутали.
Что то не хочется. Мало ли с ъ к ѣ м ъ бываешь знакома? На
лбу у человѣка не написано, кто онъ.
— Вы до Варшавы Келлермана не знали?

59

— До Варшавы? НѣтъІ Мы познакомились нѣсколько
дней назадъ за обѣдомъ въ „Бристолѣ". Я уронила сумочку,
онъ подняли. Разговорились.
— На какомъ языкѣ?
— По французски. Онъ говоритъ почти безъ акцента.
— Дальше?
— Дальше , онъ получили мою визитную карточку, а
черезъ два-три дня по телефону предложили ужинать вмѣстѣ
съ ними у „Брюля". Вечери у меня были свободный, я с о гласилась.
— Могу задать одинъ вопроси, господинъ инспекторъ?
— вмѣшался Леонардъ.
— ПрошуІ
— Скажите, мадамъ Лисаневичъ, какое изъ этого вечера вынесли вы впечатлѣніе? По вашему, Келлерманъ интересовался вами какъ женщиной, съ которой, ну, скажемъ, хотѣлъ пофлиртовать что ли, повеселиться, позабавиться въ
чаяніи пикантной авантюры, или же это просто были скучающей въ незнакомомъ городѣ человѣкъ, которому некуда себя
дѣвать и который хотѣлъ убить время? Вопроси щекотливый,
но не прогнѣвайтесь. . . Мы съ вами не въ гостиной, а въ
кабинетѣ инспектора полиціи.
— Пожалуйста, я не изъ конфузливыхъ, а институтъ
окончила давно. Скажу вамъ прямо. Я была въ недоумѣніи,
зачѣмъ онъ затѣялъ всю эту канитель. Я была для него какими то телеграфными столбомъ, а не женщиной. Онъ были
разсѣянъ, невнимателенъ, отвѣчалъ невпопадъ и мыслями витали чертъ знаетъ гдѣ!
— Такъ, благодарю васъ! Господинъ инспекторъ, я больше не имѣю» вопросовъ. — И откинувшись на спинку стула,
съ папиросой въ зубахъ, Леонардъ заиграли моноклемъ.
j
— Ужинъ закончился „Брюлемъ"? — продолжали Ви-|
нарскій.
— Увы и ахъ, нѣтъ, къ сожалѣнію! Уже во второмъі
часу ночи, когда мнѣ звѣрски хотѣлось спать, онъ потащили!
меня за городъ, въ Константинъ, гдѣ въ „Ривьерѣ" мы пили!
шампанское и гдѣ, опять таки, я была для него телеграф-!
нымъ столбомъ.
— Келлерманъ такъ же держали себя,какъ и у „Брюля"?
Отвѣчалъ невпопадъ? Были разсѣянъ?
— Такъ же, если еще не больше! Взглядывали на часыі
украдкой зѣвалъ и, я бы сказала, нервничали, хотя это ме-;
нѣе всего подходитъ къ его выдержанному, корректному типу, до того корректному, до того изводящему, что мнѣ такт
и хотѣлось хватить бутылкою по черепу!
— О, злая же вы! — усмѣхнулся Винарскій.
— Будешь злая, когда человѣхъ неизвѣстно для чего ц
зачѣмъ всю ночь изъ тебя всѣ жилы выматываетъі
•-''.г-'

'щ'

.

г*

• m

60
— Я вполнѣ вамъ сочувствую. Но если все это было
дѣйствительно такъ изводяще, вы могли потребовать, чтобы
онъ доставилъ васъ назадъ въ городъ.
— Я и приставала къ нему: „Отвезите меня, будетъ,
молъ, дурака валятъ", но онъ вынулъ чековую книжку, выписалъ мнѣ чекъ на милліонъ марокъ и протягивая, сказалъ:
„Сидите и молчите!".
— Такъ и сказалъ? — весело подхватилъ Леонардъ. —
Это же очаровательно по своему лаконизму, хотя не совсѣмъ
любезно по отношенію къ дамѣ, въ обществѣ которой проводишь безъ малаго полъ-сутокъ.
— Ровно полъ-сутокъ! Въ восемь вечера мы сѣли за
столъ у „Брюля", а въ восемь утра покинули, наконецъ,
Константинъ.
— Случайно вамъ не бросился въ глаза номеръ машины?
— Еще бы не бросился, когда Келлерманъ обратилъ мое
вниманіе: „Смотрите, говоритъ, какая фатальная игра—13-13".
— О чемъ вы говорили въ теченіе полусутокъ?
— Говорили не мы, а говорила я! Онъ молчалъ, выкурилъ нѣсколько сигаръ. Я же его занимала до того, что у
меня языкъ коломъ сталъ, а челюсти нервной судорогой сводило. Совсѣмъ разбитая вернулась и весь день отсыпалась.
— Это въ самомъ дѣлѣ ужасно. . . Какъ вы определяете соціальное положеніе Келлермана? Кто онъ такой, по вашему?
— Говорить, что онъ директоръ шоколадной фабрики и
пріѣхалъ изъ Щвейцаріи сюда по торговымъ дѣламъ.
— Это онъ говорить, a мнѣ интереснѣе знать, что вы
говорите? Ваше личное мнѣніе?
— Мое мнѣніе — бывшій офицеръ, служившій въ какомъ нибудь гвардейскомъ полку.
— Но вѣдь ІІІвейцарія — страна демократическая, тамъ
нѣтъ гвардіи.
— Есть ли, нѣтъ ли, не знаю. Вы интересовались моимъ
мнѣніемъ — я его сказала.
— Больше я ничего не имѣю, — произнесъ Винарскій
вставая. — Простите, что мы васъ разбудили въ тотъ самый
моментъ когда, быть можетъ, вы видѣли сладкій, сладкій
сонъ.
— Я рѣдко вижу сны, — отвѣтила Лисаневичъ, тоже
вставая. Винарскій и Леонардъ поклонились ей.
— А завтракъ? вспомнила она — Хотите отдѣлаться въ
;ухую? Нѣтъ, господа, не на такую напали! ЭтсгСъ номеръ не
лройдетъі — и она помахала указательнымъ пальцемъ у собственнаго носа.
— Ахъ, да, завтракъ! Совершенно вѣрно, — спохватился Винарскій. — Сейчасъ четверть двѣнадцатаго. . . Къ полозинѣ второго мы будемъ васъ ждать. . . ну, гдѣ бы вы хо-

61
тѣли? „Подъ Бахусомъ", а? И отъ моего бюро недалеко, и
покор мятъ не плохо. Годится?
— Годится! Въ половинѣ второго буду „Подъ Бахусомъ".
Уходя, Лисаневичъ столкнулась въ дверяхъ кабинета с ъ
курьеромъ, державшимъ двѣ визитныхъ карточки.
Посмотрѣвъ мелькомъ, Винарскій передалъ ихъ Леонарду.
— Какъ вы полагаете? — спросилъ онъ шопотомъ.
— Я полагаю, что въ газеты не должно проникнуть ни
одного намека, хотя бы самаго туманнаго, даже на робкіе
слѣды, по которымъ мы сами идемъ ощупью. Одно неосторожное какое нибудь слово можетъ испортить многое. Вѣдь
этимъ господамъ наплевать на дѣло. Имъ важно преподнести
своей публикѣ сенсацію. Ради сенсаціи они готовы на все!
— Я съ вами согласенъ. Съ другой же стороны, мы
должны дать взятку общественному мнѣнію, жадному до зрѣлищъ и таинственныхъ преступленій. Можно сказать кое-что
и въ сущности ничего не сказать. Но сказать необходимо, —
и уже громко обратился инспекторъ къ курьеру:—„Просите''.
Вошли два сотрудника двухъ газетъ — лѣвой и правой.
Одинъ маленькій и худенькій еврейчикъ, другой — высокій
полякъ.
— Чѣмъ могу служить, господа? — усадилъ ихъ Винарскій.
— Господинъ инспекторъ еще спрашиваетъ — чѣмъ,
— жестикулировалъ сотрудникъ лѣвой газеты, той самой,
которая вѣшала на Винарскаго всѣхъ собакъ за его, якобы,
реакціомность. — Господинъ инспекторъ самъ знаетъ. Наши
читатели прямо таки умираютъ.
— Авось какъ нибудь не умрутъі Успокойте ихъ. Напишите, что слѣдствіе ведется энергичнымъ, повышеннымъ темпомъ. Что преступники хотя и не обнаружены еще, но мы
уже на горячихъ слѣдахъ и что, вообще, предстоитъ еще
много неожиданнаго, потрясающаго. Вотъ все, что я могу
сказать. Ваше дѣло расцвѣтить, пріукрасить и, такимъ образемъ, успокоить вашихъ нетерпѣливыхъ читателей.
/
Сотрудники ушли разочарованные, полякъ — покорившись судьбѣ, еврей — почесывая затылокъ.
Въ дверяхъ они чуть не были сбиты ворвавшейся въ
кабинетъ собакою волчьей породы. Она увлекала за собою
державшую ее на цѣпочкѣ Инну Вогакъ. За Инной вошелъ
рослый полицейскій. Вытянувшись въ струнку по всѣмъ правиламъ дисциплины, бравый полицейскій началъ докладывать
инспектору, какъ и при какихъ обстоятельствахъ задержалъ
онъ и доставилъ на Братскую эту дѣвочку вмѣстѣ съ ея
злой, натворившей бѣды собакою. Инна взволнованная, покраснѣвшая, съ блестящими глазами, перебивала обстоятельный докладъ полицейскаго, боящегося что нибудь упустить.
Заинтересованный, — съ каждымъ словомъ возрастала

62
интересъ, — Винарскій съ инквизиторской улыбкой слушалъ
и полицейскаго и дѣвочку. Леонардъ, вооруживъ глазъ моноклемъ, съ восхищеніемъ разсматривалъ Инночку. И вдругъ
она съ очаровательной дѣтской непослѣдовательностью перебила и самое себя и полицейскаго.
— Я говорила папѣі . . Онъ ждетъ васъ къ обѣду въ
воскресеніе въ три часа д н я . . .
. ьі >
13. у м н ы й р е к с ъ .
Разсказывать біографію Николая Александровича Вогака
за послѣдніе годы значило бы разсказывать жизнь, — если
только можно это назвать жизнью, — большинства русскихъ
эмигрантовъ, начиная съ первыхъ же дней революціи.
Постепенный переходъ отъ богатства, комфорта къ нищетѣ, голоду. Брилліанты жены, мѣняемые на хлѣбъ и картофель. Брилліанты жены, отнимаемые чекистами. Аресты,
обыски, тюрьма, освобожденіе за крупную взятку. Крупный
помѣщикъ на Волыни и въ Минской губерніи бѣжалъ, наконецъ, въ Польшу съ женой и дочерью. Надорванная каторжнымъ существованіемъ въ Совдепіи — жена умерла. Вогакъ въ нѣсколько дней посѣдѣлъ отъ горя и весь неисчерпаемый запасъ чувства, любви, нѣжности, все, что у него было въ душѣ и сердцѣ, сосредотсчилъ на единственномъ, самомъ дорогомъ на свѣтѣ, — на Инночкѣ.
Сперва было очень тяжело. Потомъ счастье, все время
стоявшее спиной къ Вогаку, перевернулось къ нему лицомъ.
Онъ вошелъ въ одно мануфактурное предпріятіе, удачно торгуя сукномъ и вообще материалами. Тяжелыми штуками сукна всѣхъ цвѣтовъ завалена была у него въ квартирѣ обширная комната.
^
Торговля — торговлей, но въ свою очередь и беэцѣнное
сокровище, кумиръ Николая Алекандровича, егоИнночка, до
нѣкоторой степени помогала отцу, чтобы сукно не залеживалось. Инночка цѣлые часы проводила со своимъ Рексомъ на
улицѣ. Рексъ бросался на жидинятъ и въ клочья рвалъ ихъ
штаны. Родители къ Вогаку — такъ молъ и такъ, паньскій
песъ портитъ одежду на нашихъ сыновьяхъ.
Николай Александровичъ молча отрѣзывалъ очереднымъ
жертвамъ Рексова темперамента сукна и только ни на однѣ
штаны, а на весь костюмъ. Голь перекатная получала еще и
денежную субсидію. Въ концѣ концовъ это уже обратилось
въ профессію. Жидинята сосѣднихъ кварталовъ. да не только
жидинята, а и польскіе мальчишки провоцировали Рекса, дразня и дѣлая видъ, что убѣгаютъ отъ него. Еще бы, вмѣсто
заношенныхъ въ лохмотья штановъ получить матерію на новыя — кому не лестно?
Инночка по ошибкѣ родилась дѣвочкой. Вмѣсто куколъ

63
!играла въ солдатики. Безумно любила верховыхъ лошадей и
романтически бредила Кавказомъ, горцами, подвигами. Учиться терпѣть не могла; готовить уроки—было для нея пыткою.
— Папа, купи мнѣ лошадь, — приставала она къ отцу.
— Купи! Я хочу ѣздить въ черкескѣ и въ папахѣ!
— Деревянную? Съ удовольствіемъі — отвѣчалъ Николай Александровичу берегшій свою дочь, какъ зѣницу ока, и
боявшійся, что съ живой лошади Инночка можетъ упасть и
разбиться.
— Ну, тогда хоть сѣдло, папочка! — умоляла Инна. —
Я буду класть его подъ голову, вмѣсто подушки.. .
Сѣдло Николай Александровйчъ купилъ. И, дѣйствительно, два-три раза дѣвочка клала его у изголовья вмѣсто подушки. Два-три раза, а потомъ надоѣло, и кромѣ того, оно
было жесткое, холодное и пахло кожею.
Увлекалась Пинкертоновщиной, воображала себя знаменитымъ сыщикомъ, а Рекса полицейской собакой. Русская
гимназія, куда отецъ опредѣлилъ Инночку, была нудной скучищею для нея. Зломъ, котораго нельзя никакъ избѣжать.
То ли дѣло обширный лугъ, начинающійся у самаго дома и такъ вольно сбѣгающій къ рѣкѣ. Паслись коровы и
стреноженные кони. Рексъ гонялъ по лугу и тѣхъ и другихъ.
-ИнТГОЧійГ же, смастерившая себѣ изъ снятыхъ съ чердака веревокъ для просушки бѣлья какое-то подобіе аркана, училась захлестывать петлею лошадей и коровъ, воображая сеm
овбоемъ американскихъ степей.
А то, взявши Рекса, — безъ него Инночка никуда ни
шагу, — пойдетъ купаться на Вислу и тамъ на песчанномъ
берегу, съ мокрыми распущенными волосами, стройная, крѣпко сложенная, съ весьма развитымъ для своихъ 12-ти лѣтъ упругимъ тѣломъ, Инночка напоминала рѣзвящуюся русалочку.
-|,омой возвращалась усталая, счастливая, искусанная комарами, обвѣянная ароматомъ сонныхъ вечернихъ луговъ.
Съ гимназистками Инночка не сходилась. Онѣ были чужды ей, да и она чужда была имъ, вся съ » головы до ногъ.
нальчишка-ссрванецъ и еще какой сорванецъ!.. .
Зато наладилась дружба съ гимназистомъ Кирилломъ
Макинскимъ. Его отецъ былъ изъ владѣтельныхъ князей на
Сѣверномъ Кавказѣ, въ Дагестанѣ. Сближали Инночку съ
черноглазымъ, смуглымъ Кирилломъ общіе вкусы. Лошади,
прикдюченія, безстрашные кавказскіе наѣздники, все, что
волнуетъ, манитъ, захаатываетъ и заставляетъ шибко биться
дѣтское с е р д ц е . . .
Это былъ тотъ самый „князь де-Маку", о которомъ упомянула Инночка Леонарду въ номерѣ „Европейской" гостиницы, въ двухъ шагахъ отъ неподвижнаго закаменѣвшаго маркиза де Траверса. И, дѣйствительно, вмѣстѣ съ Кирилломъ
Инночка не разъ и на Маршалковской и на другихъ улицахъ
забавлялась пинкертоновщиной, выбирая себѣ жертву, слѣдуя

64

за ней по пятамъ и доводя е е либо до слезъ, либо до б ѣ шенства, смотря по тому, какого темперамента была дама,
имѣвшая несчастье обратить на себя вниманіе дѣвочки и
мальчика с ъ большой желто-сѣрой собакой.
Кириллъ Макинскій съ наступленіемъ каникулъ уѣхалъ
куда-то въ деревню гостить и Инночка уже въ единственномъ
числѣ продолжала свои эскапады. Ей нравилось, доведя до
бѣлаго каленья очередную жертву свою, подойти къ ней и,
сдѣлавъ реверансъ, съ плутовски невиннымъ личикомъ спросить:
— Пшепрашамъ пани, ктура годзина?
И странное дѣло, женщины взрослыя, иногда и пожи- Ш
лыя терялись передъ этой дѣвочкой и покорно отвѣчали дрожащимъ, лепечущимъ голосомъ. Нѣкоторыя ж е сами задавали вопросъ:
— А. . . ваша собака н е . . . не кусается?
— Она кусаетъ лишь тѣхь, кто чувствуетъ за собоЙЯка- ,-Я
кое нибудь преступленіе, — и, сдѣлавъ реверансъ, Инночка
„на время", словно играя, отпускала свою ошеломленную жер- •
тву.
Этимъ майскимъ утромъ, закончившимся въ кабинетѣ
инспектора полиціи, жертвою Инночкиной былъ мужчина и
какой здоровенный мужчинаі . Сама Инночка, пожалуй, не
рискнула бы взять его подъ свое наблюденіе, но въ д а ш ю и ъ Д |
случаѣ, иниціатива проявлена была Рексомъ.
Инночка уже не въ красномъ беретѣ, а въ спортивной
каскеткѣ, сообщавшей головкѣ ея что то задорное, мальчи^";^И
шеское, базою для военныхъ дѣйствій своихъ избрала подъѣ з д ъ главнаго почтамта на площади Наполеона. Здѣсь всегда
большое движеніе. Мимо проходилъ къ Мазовецкой высокій,
широкоплечій, въ синемъ костюмѣ и въ бѣломъ канотье
блондинъ атлетическаго сложенія. На локтевомъ сгнбѣ несъ
круглую, блѣдно-желтую деревянную коробку. Онъ твердо
шелъ, насвистывая мотивъ изъ „Баядерки". Уже онъ быль
шагахъ въ двадцати, какъ Рексъ, понюхавъ влажными, блестящими на солнцѣ ноздрями воздухъ, рванулся за нимъ.
Инночка, придерживая цѣпочку, слѣдовала за Рексомъ. Будь
это дама, или мужчина менѣе внушительный, Инночка, поровнявшись со своей жертвой, опередила бы ее и началась
бы обычная комедія. Но и ростъ и плечи мужчины, который
былъ выше всѣхъ на цѣлую голову, все это охлаждало пинкертоновскій пылъ и наскокъ Инночки. Сдерживая Рекса, она
шла въ десяткѣ шаговъ за человѣкомъ съ круглой коробкой.
Такъ миновали всю Мазовецкую, Саксонскую площадь и по
Вержбовой свернули на Трембацкую. Вотъ и разбойничій
притонъ-цитадель совѣтской мисс!и — Римск'.й отель. Обыкновенно всегда красныя, сплошныя, б е з ъ стеколъ двери „посольства" наглухо заперты, сейчасъ ж е одна половина открыта и на порогѣ стоитъ долговязый дядя съ вытянутымъ ло-

65
шадичіымъ лицомъ — типичнѣйш!й палачъ чрезвычайки! Онъі
у ж е отошелъ немного внутрь вестибюля, сшіоіЬъ^заклееннаго ;
пролетарскими плакатами и афииіамн, чтобы прогіучтить at-?
лага съ коробкой. Но тугь вдругъ случилось такое, чЪтча^ никакъ не ожидалъ ни чекистъ, мн геркулесъ въ канотъеу ' ккі
даже сама Инночка. Увидѣвъ, что его добыча еотъ-Bcnfol
ускользпетъ, Рексъ, вырвавшись, могучимъ броскомъ «рѣп-.
наго, сбитаго тѣла своего, обрушился на блондина и вцѣЛ
пился ему зубами въ руку повыше локтя, такъ вцѣпился, чййЦ
мигомъ отхватилъ рукавъ новаго пиджака. Отъ неожиданности и боли атлетъ уронилъ коробку на панель, самъ ж е в с т у /
пилъ въ единоборство съ собакой, пытаясь схватить ее за
горло лѣвой рукой, — правая была въ крови. залиашей_
лую разорванную рубаху, К о р о б т г стукнудь^ь о «Зй^нньвВ
плиты панели, подскочила, лопнулъ ремень, отвалилась крышка и выпрыгнувшая нэъ коробки обезьяна, быстро мелькнузт^
бросилась въ вестибюль ,Римскаго" отеля.
Инночка замерла на мѣстѣ, ошеломленная эти м ъ с ю р д и
Р И З О М Ъ . В с е , ЧТО УГОДНО ППГГТІ ПИП ^ Щ П ' 1 1 1

все, что угодно, но ходвки rna UUlÜJbxiiyl Атлетъ храбро з а щ и | |
щался огь разсвирѣпѣвшаго Рекса, увертываясь отъ его
бовъ и. в ъ к о н ц ъ концовъ, схватил г, за горло. Помогъ
откуда то появившійся полицейскій, сгребшій Рекса въ об
нимку. Атлетъ, брос и въ полицейскому нѣсколько словъ на у ж а с Ц
номъ польскомъ языкѣ, погрозивъ Инночкѣ громаднымъ ку I
лзкомъ и показавъ на свой изорванный въ клочья рукавъ
скрылся въ подъѣздѣ. энергично эахлопнувъ дверь. Остались |
Инночка и крѣпко сжимазиіій Рекса въ объятіяхъ своихъ ры
м-еусый полицейскій.
-—-*'" 1
Мннугъ черезъ пятнадцать всѣ трое очутились
каби
нзтѣ Винарскаго. По настоящему слѣдоваяо очутиться имт
іъ двѣнадцатомь комиссаріатѣ на ^ ^ и я о в и ч о в с к о и , согласие
яѣсту промсшествія. hq капрй'зн**Гвластная Инночка j a y лилась:
— Я, вообще, никуда не желаю идти, потому "что я сов<ѣмъ, совсѣмъ не виновата! И не виноват ь Рексъ, a аѵщрва•<Ы люди, которые носятъ къ большевикамъ обезьянь въ ко- г
юбкахъ для дамскихъ шляпъ. Вотъ вы такого но задержитеі
\ задерживаете меня, потому что я маленькая! Не по иду..,я |
і'ь вашъ комиссаріатъ, а если угодно, ведите меня кь и н с - Я
Лектору господину Винарскому. котораго я знаю и который 1
^наетъ меня! . .
У
Это имя произвело магическое збечатлѣніе на бразето |
іолицейскаго. Мелькнуло даже отпустить Инночку, мелькнуло щ
іднако, не рѣшился. . . Къ Винарскому. такъ къ Винароюму\ мъ все выяснится! Главное — исполнить свой долгъ, К . о
1 зетъ, можетъ быть песъ этотъ самый искусалъ взжняго
Іеѣтскаго дипломата. Чего добраго, еще протелефонируетъ

бб
въ министерство внугреннихъ дѣлъ и ему, полицейскому, за неисполнение обязанностей, можетъ влетать.
Языковы обстоятельныхъ протоколовъ изложи лъ онъ вь
чебйнетѣ инспектора случившееся у входа въ „Римскій отель".
Рыжеусый полицейсцій подоспЬлъ къ самому концу и не видѣлъ обезубны, успѣвиіен скрыться въ миссіи, a видѣлъ
только^гйщь пустую коробку. Здѣсь то и посрамила его ИнА самаго главнаго не говорить.. . Почему не говорить? Потому что не знаетъ, не видѣлъі Речсъ у меня песъ
ѵнный, зря ни на кого не кидается. Онъ почувствовалъ звѣря, какъ помните тогда, въ „Европейской" почувствовалъ. —
переводила дѣвочка живь^ глазенки свои съ Винарскаго на
S^ffepj»,
îetcB-и Зд£сы Онъ все время шелъ за нимъ
отъ Площади Наполеона, все время! Умный Реисъ, умный,
цѣны тебѣ и ѣ т ъ ! . . И что же? Когда онъ бросился на этого
великана, коробка — бумсь на панель! А изъ коробки выскочила обезьяна...
•
,>бс'эі
— подхватили въ одинъ годось Винарскій
Іеонардъ и обо ихъ такъ и нущолкнуло къ Инночкѣ.
— Да, да, настоящая большая обезьяна! И вотъ онъ не
идѣлъ, а я видѣла! — торжествующій взгляды по адресу
notwbteiiçkaro.
И онъ самъ себя ѵвидѣлъ унйчтоженнымъ, когда Винарскій, махну въ ему рукой, отпустил ь:
— Вы не нужны большеі Ступайте!
N J \ Инночку усадили въ кресло и она. гордая собою и
своимъ Рексом ь, описала уже во всѣхь подробностяхъ вни.нательнымъ слушателямъ и приключеніе на Новосенаторской
: :'~ч«іццность великанами внѣшность поджидавшаго его д о л - \
говязэго^?тгят»і" гі.^юшадиньімъ лицомъ.
— Какъ йнтерее^й:«- восхищалась Инночка. — Я все
дурака^ валяла, а вышло вотъ что! И все Рексъ! . . Наверное
это дурной человѣкъ и обезьяну держитъ съ дурными цѣлямй, иначе бы не прят-злъ! Помните, я говорила, что буду
намъ йбмог&зъ?.. Ну и вотъ! И вышло ужасно интересно!..
~ б Ь д ь ^ чѣмъ ужасно! Мы, Инночка, вамъ безконечно признательны! — воскликнулъ Леонарды, вставляя въ
гдэзъ стеклыхіко.

небронированные.
Отпустиаъ
упоенную
они лихорадоч— J ^ ..... w ji.s^wnr,^ уатѣхомъ
алѵл DИнночку,
ri
ІЪШИЛИ набросать
HaÔDOCaTh пд.пнъ*
ПП.чЧЪ* п-Ьйгтсій
но>»сфшили
дѣйствій.
•І~л & 0 р а я Л 0 ж ь 1 П е т е Р ^ г ь здѣсь, здѣсь со своей обезьянок! УѣЗжать и не думалъ! Преспокойно несъ ее на хранение кь большевикамъ. Теперь уже и участіе „Римскаго" оте-І
ля въ убійствѣ не подлежигь никакому сомнѣнію. Оцѣпить и]

67
перевернуть вверхъ дномъ весь этотъ разбойничій притонъ!
— горячился Леонардъ.
— Милый другъ, вы увлекаетесь! Оцѣпить и перевернуть вверхъ дномъ? Вамъ французу изъ французской миссік
легко говорить! Мы ж е не въ правѣ нарушить экстерриторіальность. . .
— Не въ правѣ, не въ правѣ! — насѣдалъ Леонардъ.—
А они въ ваше посольство развѣ не врывались въ Москвѣ?
Эта сволочь развѣ считалась съ вашей экстерриториальностью?
— Мы не можемъ! . , Что скажетъ Европа? . . Мы не
бандиты, мы — культурное государство.
— Ну и шлепнетесь въ калошу съ вашей культурностью! Петерзенъ, отсидѣвшись въ „Римскомъ" отелѣ, при
первой возможности удеретъ. Что же расписаться въ своемъ
беэснліи?
— Увы ничего не подѣлаешь!. . Да, стиснуаъ зубы, расписаться!
— Чертъ знаетъ, что такое, чертъ ^наетъ, что такое! —
носился по кабинету крупной щеголеватой "фигурокГ~своею
Леонардъ. И вдрутъ, остановившись передъ Винарскимъ, положивъ руку на плечо, съ вызовомъ бросилъ:
— Что жъ ваше превосходительство, вы побоитесь, пожалуй, и Келлермана подвергнуть аресту и допросу? Даже
теперь, теперь, когда мы имѣемъ несомнѣнныя противъ него улики?
— Нѣтъ, отчего же? Изволите ошибаться! И, пусть даж е на собственный рискъ и стр?къ, я сейчасъ же его арестую! Поѣдемъ вмѣстѣ? Автомобиль ждетъ внизу. Поѣдемъ?
— Конечно поѣдемъ! Возьмемъ на всякій случай револьверы.
— Возьмите! Мой всегда при мнѣ.
Но въ ,,Европейской" ждало ихъ разочарованіе. Визитонъ своимъ и своими' вопросами, хотя и мягкими, съ медомъ въ голосѣ и съ учтивой ласковостью въ предупредительномъ взорѣ, Винарскій вспугнулъ птичку и она улетѣла.
Съ автомобиля — прямо къ
сѣдому съ бородкой
портье.
— Господинъ Келлерманъ дома?
— Господинъ Келлерманъ уѣхалъ.
— Когда и куда? — сразу съ двухъ сторонъ атакованъ
былъ портье.
— Уѣхалъ съ маленькимъ чемоданчикомъ около десяти
часовъ, а куда не сказалъ... To-есть сказалъ. что ѣдетъ погостить у знакомыхъ день-другой, г
— Ключъ оставилъ?
— Ключъ виситъ у меня.
Винарскій, взяаъ Леонарда подъ локоть, увелъ его въ
читальный залъ съ верхнимъ свѣтомъ и, выбравъ уединен-

68
ный уголокъ, они подсѣли другь къ другу, почти касаясь
головами.
— Теперь ищи вѣгра въ полѣ! Сгинули нашъ пруссаки
швейцарскій, — и Леонардъ сдѣлалъ передъ собою, быстро
разжав ъ кулакъ, такое движеніе, словно всѣми пять» пальцами посылали въ воздухъ зажатую ими птичку*
— А я думаю, не особенно-то даже и искать пришлось
быі Я не сомнѣваюсь, что онъ въ Варшавѣ и только переѣхалъ съ одной квартиры на другую. Куда? — спросите вы
— мало-ли куда? Есть ж е конспиративныя квартиры и совѣтскія, и иѣмецкія, и еврейскія. . . Несомнѣнно, есть! Но я не
думаю, чтобы онъ рнсннулъ воспользоваться гостепріимствомъ одной изъ нихъ. Не думаю. Рискованно! За экстерриторіальными стѣнами „Римскаго" отеля куда безопаснѣе! Bcfe
дороги, въ концѣ концовъ, туда ведутъ.
— И очень можетъ быть, — подхватили Леонардъ, —
таиъ сейчасъ, въ этомъ лупанарѣ, его милость и Петерзеяь
смѣются надъ нами!
— Ну, не думаю, чтобы Петерзену было сейчасъ До
сиѣху? Навѣрное, какой нибудь Лейба-медикъ посольскій перевязываетъ ему искусанную р у к у . . . Да и сами я сейчасъ
полонъ желанія искусать себѣ губы д о крови, до того мучить,
приводить въ бѣшенство сознаніе собственнаго безсиліи. Во ебражаю, въ самомъ д ѣ л ѣ . . . Если бы только можно было
оцѣпить этотъ, какъ вы говорите лупанаръ, и сдѣлать въ
немъ тщательный обыски? Воображаю! И, такъ какъ они къ
этому готовы, у нихъ навѣрное имѣются тайники для секретныхъ документовъ, золота, валюты, брилліантовъ.
— Позвольте! Зачѣмъ же? А дипломатическая неприкосновенность?
— Другь мой! Они сами ее нарушають вездѣ, на каж- '
домъ шагу. И, такъ какъ въ этомъ отношеніи, да и во многихъ, психологія у нихъ чисто бандитская, то, врываясь у с е бя въ Москвѣ въ чужія посольства, они допускаютъ возможность и с ъ нашей стороны подобнаго налета. A слѣдовательно —- всегда на чеку! Но, допустнмъ даже, они увѣрены, что
въ обычныхъ, нормальныхъ условіяхъ мы, какъ европейцы,
не нарушили ихъ экстерриторіальности. Допустимъ! Но вообразите, что въ Совдепіи произошель перевороти. Неожиданный, КЕКЪ всѣ перевороты. Согласны вы, не болваны вѣдь
сядятъ вь „Римскомъ" отелѣ? Они великолѣпно понимаю т ъ ,
что въ моментъ переворота они очутятся сразу внѣ закона.
И ни полиція, ни жандармерія не спасетъ ихъ. Вся польская
Варшэза, вся, какъ одинъ человѣкъ, бросится громить „Римски!" отель. И, зная это, зная, что власть ихъ можетъ быть
свергнута въ любой моментъ, въ любой при всеми ихъ кроваьокь террорѣ, при всѣхъ чрезвычайкахъ, они безъ сомнѣнія позаботились о себѣ и о своихъ головахъ. О переворот а они узнаютъ раньше, чѣмъ мы. И, подобно крысамъ тону -

69
'itjaro корабля, разбѣгутся по конспиративнымъ каартирамъ,
заготовлемнымъ у богатыхъ жндовъ, гдѣ также предусмотрительно заготовлены
гриммировальныя принадлежности,
-фальшивые паспорта и фальшивы» бороды. И, вотъ разъяренная толпа штурмуегь, врывается въ отель — никого нѣпЛ
Сидятъ, можетъ быть, какія нибудь машинистки и на аопросъ.
гдѣ ж е чины миссіи, отзываются незнаніемъ. А чины миссіи,
переодѣтые, загриммировенные, съ чужими паспортами, съ
чужими брилліантами въ замшеаыхъ мѣшочкахъ, пережидюогь въ своихъ убѣжищахъ первую грозу, чтобы потомъ
просочиться незамѣтно куда нибудь подальше въ Германію,
ч:о л и . . . Однако, я расфантазировался. Человѣкъ всегда
фачтаэируетъ на желанны» т е м ы . . . Ахъ, мечты, м е ч т ы . . .
Вернемся къ трезвой действительности, правду сказать, весьма неутешительной. Самъ не знаю, что предпринять въ первую голову? Конечно, съ сегодняшняго дня наше наблюденіе
эа „Римскимъ" отелемъ будетъ усилено. Я поручу это сяособнѣйшимъ агентамъ, но опять таки реального это ничего
не дасгь. Ну, обнаружатъ они, что Петерзенъ и Келлерманъ
отсиживаются тамъ. А дальше? Дальше мы и въ буквальному
и въ переносномъ значеніи слова ударяемся лбомъ объ стѣнку. Правда, слѣпой случай—этотъ милый ребенокъ со своимъ
Рексомъ, убѣдили насъ въ соучастіи совѣтской миссіи въ престулленіи и, надѣюсь, намъ удастся болѣе или менѣе распутать этотъ клубокъ, но это еще не все. Вѣрнѣе, этого очень
мало. А с е й ч а с ъ ? . .
— А сейчасъ надо произвести обыскъ у Келлермана и
опечатать комнату.
— И обыскъ сдѣлаемъ, и опечатаемъ! Но не дуракъ ж е
Келлерманъ оставить что нибудь компрометирующее! Все компрометирующее давно уже въ другомъ мѣстѣ, или, отчасти,
находилось въ томъ самомъ чемоданѣ, с ъ которымъ онъ
понинулъ гостиницу, чтобы уже не возвращаться въ нее.
Винарскій былъ правъ. Обыскъ обнаружилъ большой
аяериканскій чемоданъ съ бѣльемъ, пиджачную пару, внсѣвшую въ шкафу, кон какія туалетныя принадлежности, но ничего, рѣшительно ничего, могущаго дать какія нибудь новы»
улики протнвъ швейцарскаго гражданина Ганса Келлермана.
Комната была опечатана. Лишь къ двумъ часамъ освободились Винарскій и Леонардъ и, зспомнивъ госпожу Лисаневичъ,
д э и сами голодные, поспѣщнли на уголъ Маршалковской и
улицы Видокъ, гдѣ .Подъ Бахусомъ" ждала ихъ госпожа Лисаневичъ, проклиная на чемъ свѣтъ стоитъ за опозданіе.
Завтракъ отбыли, какъ скучную повинность. Для иея.
сиотрѣвшей на мужчинъ съ профессіональной точки зр ѣнія
эти двое интереса не представляли. Да и она менѣе всего
интересовала ихъ, какъ женщина. Пользуясь случаемъ, мадамъ Лисаневичъ с ъ прожорливостью акулы уничтожала и
лечусни, и завтракъ, и сладкое, не забывая ищущими, . п р е д -

70
лапающими" взглядами останавливаться на тѣхъ, сидѣвціихъ
по сосѣдству мужчинахъ, въ обществѣ которыхъ она могла
бы съ пользою для себя,—это самое главное, с ъ пользою.'—
провести время.
Подъ конецъ безпроволочный телеграфъ неустанно работалъ между нею и какимъ то жирнымъ господиномъ со
свисающими на ослѣпительный воротничекъ щеками. Й когда
Винарскій и Леонардъ уплатили по счету, мадамъ Лисаневичъ
заявила имъ, что они ,,себѣ могутъ идти", а она е щ е поендитъ. И не успѣли они уйти, толстякъ мячикомъ подкатился,
ъ ней и подсѣлъ.

15. ГОРЯЧАЯ КРОВЬ.
И когда она была въ гимназіи и позже, въ академическій періодъ, многіе спрашивали Ханну:
— Ваіііа фамилія Вечера? Скажите, пожалуйста, вы не
въ родствѣ с ъ той знаменитой Маріей Вечера, погибшей амѣстѣ с ъ эрцъ-герцогомъ Рудольфомъ?
— Да, мы въ родствѣ,—отвѣчала Ханна и отвѣчала прааду. Вообще, она терпѣть не могла никакой лжи, а въ данномъ случаѣ и хвастать даже нечѣмъ было.
Только и прогремѣла та вѣнская красавица, что своей
близостью къ наслѣднику австро-венгерскаго престола, даеще тѣмъ, что погибли вмѣстѣ загадочно, трагически и на
весь міръ скандально. Вотъ и все. Несмотря на барокскій
титулъ, семья Вечера была сомнительная и относилось къ
ней высшее общество Вѣны, во всякомъ случаѣ, не какъ къ
людямъ своего круга.
Отто Вечера—отецъ Ханны—былъ обрусѣвшій австріякъ.
Молодымъ Ханна его никогда не помнила и другимъ онъ для
нея никогда не былъ, какъ уже лысымъ, пожившимь, но все
е щ е красивымъ и стройнымъ. Особенная мужская красота. —
что то среднее между кавалерійскимъ офицеромъ, учителемъ
фехтованія и элегантнымъ шулеромъ. Но Отто Вечера никогда не былъ ни кавалерійскимъ офицеромъ, ни учителе? :ь
фехтованія, в картъ даже и въ руки не бралъ. Всю жизнь
занимался онъ коммерческими дѣлами и въ Петербургѣнз
Васильевскомъ Островѣ имѣлъ свою контору.
Уже всласть поживши, нагулявъ лысину и мѣшкн п о д ъ
глазами, женился Отто на красивой полькѣ изъ хорошей з о лынской семьи Фрацковскихъ.
Дочь не могла быть яблокомъ родительской ревнос гл.
Не обидѣвъ ни отца, ни мать, Ханна унаслѣдсвала отъ о б о ихъ черты енѣшности и характера. Отто Вечера даль ей свок
темные, южные глаза и чувственный темпераментъ свой. Отъ
матери получила Ханна совершенное въ смыспѣ ф о р м ь тѣлси не только это, а еще какую то мягкую, пластическую п ѣ -

71
вучесть линій. Однако, подь этой обманчивой женственной
пѣвучестью линій таилась физическая сила, подобная скрытой
стальной пружинѣ, вѣрнѣе цѣлой сисгемѣ пружинь. Ханна
была очень вынослива, нечувствительна къ физической боли*,
a пожатіе дивной руки ея, атласистой и нѣжной, выносилъ
даже не всякій мужчина.
И на ряду съ этимъ — очаровательны* дѣтскія ямочки
въ моментъ улыбки,—опять таки материнская кровь. Только
вотъ родимое пятнышко на щекѣ было у ж е не отъ отца съ
матерью, а отъ Господа Бога. Двѣнадцатилѣтней воспитанницею гимназіи Оболенской, подрисовывала Ханна родинку
свою, чтобы сходила за мушку. И гимназисткой же младшихь
нлассовъ рисовала акварелью граціозныхъ Коломбннъ, блѣдньіхъ и томныхъ с ъ полураскрытыми, знающими, что такое
грѣхъ губами, и бѣло-мучнисты\ъ Пьеро, плачущихъ отъ pesности у мапенькихъ Коломбининыхъ ножекъ.
Я въ тотъ періодъ, когда Ханна въ „Эрмитажѣ* часами
простаивала у мраморной Діаны, альбомъ ея успѣлъ покрыться у ж е другими акварелями. Это у ж е не были Коломбины и
Пьеро, это была полная вожцелѣній миѳологія, лѣсная миеологія сатировъ и центавровъ, гонявшихся за вакханками,
гирляндъ обнаженныхъ прелестницъ и своимъ тѣломъ, и своей пляской поющихъ гимнъ языческой любви vi языческой
красотѣ.
Одинъ изъ этихъ альбомовъ попался случайно строгой
начальницѣ—княгинѣ, и Ханна едва не вылетѣла изъ гимназіи.
— Это будетъ монстръ развратаі — жаловалась княгиня на педагогическомъ соэѣтѣ, повторяя очень понравившееся слово „монстръ*.
Но княгиня ошибалась, подходя къ своей воспитанницѣ
съ такимъ прямолинейнымъ масштабомъ. Волновавшее Ханну
—не было тяготѣніемь къ грубому, голому разврату, не было
даже эротикой, а было знойной бунтующей кровью, былс
бьющимъ черезъ край темпераментомъ, было тѣмъ, что превратило голову отца въ билліардный шаръ, измяло морщинами его красивое, ястребиное лицо и свело его въ могилу
столь ж е скандально, сколь и нежданно-негаданно.
Ханна была у ж е въ натурномъ классѣ академіи художествъ, когда раннимъ, холоднимъ и эимнимъ утромъ трупъ
отца привезенъ былъ въ автомобилѣ изъ ресторана „Медвѣдь*, гдѣ o t t o Вечера нутилъ въ кабннетѣ съ пѣвичкой
изъ „Акваріума".
Еще при жизни отца „началось" у Ханны съ Мясоѣдовымъ. Этотъ Ваничяа Мясоѣдовъ такой же, какъ и Ханна,
ученикъ академіи, походиль на Геркулеса съ головою Апполоиа, и даже не Апполона, a скорѣе это было лицо молодого
римлянина, лицо четкости линій, законченной правильности и
красоты удивительной. Да и весь Ваничка Мясоѣдовъ олоздалъ родиться этакъ примѣрно тысячи двѣ лѣгь.

72
Набрасывая эскизъ изъ античной жизни, или сочиняя
маскарадный костюмъ, онъ чувствовалъ себя полнымъ хоэяииомъ въ этомъ мірѣ, гдѣ складки драпировокъ, пластика
формъ н рнтмъ движеній — все! Петербургъ заговорилъ о
немъ, когда онъ появился на маскарадахь то полуобнаженнымъ Вакхомъ въ вѣнкѣ изъ виноградныхъ лнстьевъ и ьь
леопардовой шкурѣ, то греческимъ вончомъ въ сіяющемъ
шлемѣ съ конскимъ хвостомъ, то юнымъ Гермесомъ съ крылышками на головномъ уборѣ, то гладіаторомь съ трезубцемъ и сѣткою. И разступалась передъ нимъ восхищенная
толпа, а онъ—тріумфаторъ—шествовалъ, глядя передъ собою
и ничего не видя, прекрасный и гордый, какъ полубогъ.
Этотъ полубоги, не имѣзшій отбою отъ женщины, и
влюбленныхъ, н просто шалыхъ нстеричекъ. снизошелъ къ
Ханнѣ. И когда она впервые, трепещущая вся, очутилась въ
его мастерской, Мясоѣдовъ, х:>днвшій у себя въ короткой
греческой туникѣ.сказатъ ей:
— Раздѣньтесь, Вечера!
И онъ смотрѣлъ на нее нагую, смотрѣлъ вэглядомъ патриция, любующегося тѣломъ привезенной с ъ Востока рабыни.
И стыдно было Ханнѣ, и трепетно, и бѣлая, молочная,
въ нѣжно-голубеньхихъ жилкахъ порозокѣла вся и было какое то неземное упоеніе отъ сознанія, что она хороша, и что
санъ Ваничка Мяссѣдовъ. щурясь подведенными глазами, —
онь подводнлъ ихъ слеі ка, — одобрительно киваетъ античной
головою своею въ крутыхъ, тоже античныхъ завиткахъ.
— Я думал ь, что у васъ линіи ногъ тяжедѣе, какъ вообще,
у славянокъ... Нѣтъ, нисколько! Онѣ безупречны -линіи... А
ну, приподнявшись на носкахъ,— да всѣмъ тѣломъ впередъ,
какъ будто вы мечете дискъ. Я съ вами займусь гимнастикой. Тогда явятся особенныя юношескія рельефь и четкость..;
И послѣ этого, не говоря ни слова, даже не поцѣловавъ,
с ъ какимъ то олимпійскимъ спокойствіемъ овладѣлъ онъ за"биашейся въ его мускулистыхъ рукахъ Ханной.
Она бѣгала къ нему каждый день, кг, своему полубогу.
Но полубоП.-, къ ея великой, доводившей до слезъ и до б е шенства ДОСЙДѢ, заставляли ее часами позировать и снималъ
несмѣтиое количество фотографій. Но даже строгая княгиня
Оболенская не нашла бы ничего монстрознаго въ этихъ клас
сическнхъ снимкахъ. Позы и фотографирован'^ смѣнялись
гимнастикой и даже легкой атлетикой, все это — въ поискахъ
юношескаго рельефа. И когда Ваничка Мясоѣдовъ черезъ
два—три мѣсяца этого рельефа добился, онь сказалъ Хаинѣ:
— Вечера, отъ природы вы получили дивный даръ —
ваше тѣло! Я же, какъ ваятель, прошелся саоимь рѣзцомъ.
подправилъ матушку природу и получился законченный шедевръ! Теперь, добрый мой совѣтъ вамъ, никогда не рожайте дѣтейі Никогда! А то упругій дивный животъ вашъ погибнетъ и грудь опадегь. Берегите то и другое!

73
Легко ему было совѣтывать. . . Вскорѣ Ханна почувствовала себя эабеременѣвшей отъ олимпійскаго полубога. Растерялась, въ ужасъ пришла, но подруга-академистка дала ей
адресъ длиннаго, съ большими усами врача, уже судизшзгося эа выкидыши, но продолжавшего втихомолку эту доходную специальность. А черезъ годъ пріѣхала въ Петербургь
военная германская мнссія. Ея украшвніемъ былъ ротмистръ
данцигсиихъ „гусйръ смерти" баронъ фонъ-Кнобельсдорфъ,
личный другъ кронпринца — своего командира полка. На балу
зъ эвстрійскомъ иосольствѣ, куда много лѣтъ вхожъ былъ ея
покойный отецъ н куда по старой памяти приглашались и едена съ дочерью, Кнобельсдорфъ много танцевэлъ с ъ Ханной,
не спуская с ъ нея холодныхъ металлическихъ глазъ своихъ.
Впрочемъ, когда онъ смотрѣль на нее, глаза, теряя холодный
блескъ, загорались такой хищной и властной чувственностью,
что Ханну кидало и въ жгръ и въ трепетъ. Послѣ .романа"
съ Мясоѣдовымъ она была у ж е опытиѣе. Она поняла, что
античный полубогъ при всеиъ великолѣпіи декорагивнаго бле-ска своего только разбудилъ въ ней женщину, только застав и т , еще сильнѣе, осгрѣе мучиться неутоленной жаждою, неугасииымъ огнемъ. А этотъ. . . НастоящШ тигръ. со скошениыиъ лбомь, маленькими, плотно прижатыми къ черепу ушами и алымъ. неиасьгтныкъ ртомъ вампира на блѣдномъ Лицѣ. Тигръ, ловкій, изящный, упругій и цѣпкій въ своей красивой темной зловѣщей формѣ съ бѣлыми траурными черепами на венгеркѣ, на рейтузахъ и на парадной цѣховой щапкѣ,
И Кнобельсдорфъ оцѣнилъ по достоинсТау и дивную фигуру Ханны и дѣтскія ямочки и совсѣмъ не дфтскіе глаза, жуткие въ своей затаенней мерцающей страсти. Настолько оцѣн -:лъ
что поздней ночью, отвозя мать и дочь въ автсмоойлѣ.и ук'
радкою пожимаятеплые вздрзгивающіе пальцы Ханны, рѣшнлъестзться вь Петербургѣ из полгода. Военный гермйнскій агента,
предлага.ть ему быть его зременныиъ гтомощннкоиъ.
Для Ханны промчались эти шесть мѣсяцевъ знойной упоительною сказкою въ наркотическомъ угарѣ кэкомъто. Да,
ore и быль для нет утаръ иѣчныхъ том.теінк, вое тор го въ, б е зѵмныхъ поцѣлуезъ, объятій.—всего, что нѣсколько я і т ъ иазажигая кровь дѣвочки-подростка, выливалось, искало
.аьйбдо въ Коломбинахь и Пьеро, въ ценгаврахь н бзтйрахъ,
сладострастно сжимавизихъ легкими позорными комочками
лфечыхъ дріадь и вакханокь Взннчка Мясоѣдовъ былъ въ ея
ж>йни эпизодъ, эзизбдъ, механически превративший е е изъ
дѣэуіши вь женщину. Кнобельсдорфъ былъ.пъ ея жизни эпохой и какой эпохой! Онъ опра- далъ того мужчину-тигра, въ
первую же пстрѣчу пъ австрійскомь посольствѣ удариашаго ее
-по нервамь. И много времени спустя, послѣ разлуки, вспоминая объ немъ, вспоминая, какъ онъ ее ласкалъ, Ханна баѣд •
иѣла, замирала вся, темнѣло вь глазахъ. . .

74
16. ОТЪ ПРОШЛАГО КЪ НАСТОЯЩЕМУ.
А въ свою очередь Ханна была въ жизни Кнобельсдорфа — эпизодомъ, ннтересмымъ, волнующимъ, но все-же, —
только эпизодомъ. Кромѣ того, связь с ъ замужней дамой —
это банально. Романъ же, настояидій романъ съ барышней
изъ общества, барышней, съ которой онъ познакомился е ь
посольствѣ. куда приглашаютъ съ большимъ разборомъ —
это не шаблонно и въ эгомъ есть какой то особенный, пикантный привкусъ . .
Отъ Ванички Мясоѣдова — къ барону Кнобельсдорфу.
Изъ одной крайности, въ другую. . . Первый только однажды
снизошелъ къ Ханнѣ и, въ видѣ милости взялъ ее. какъ
спускавшееся съ Олимпа боги брали простыхъ смертныхь,
чтобы потомъ вернуться вновь къ с е б ѣ въ свои заоблачный
ьысм.. . А Кнобельсдорфъ, не спѣша, словно смакуя тошсй.
рѣдкостный ликеръ какой нибудь, развращалъ Ханну, с ъ ка« дымъ днемъ захватывая ее все больше и больше. . . ВбсЪ,щеніе Мясоѣдова тѣломъ Ханны выражалось въ сотняхъ ф о тограф!», въ стремленіи облагородить это женское гЬло
„юношескимъ рельефомъ". Кнобельсдорфъ совсѣмъ иначе
восхищался и упивался этинъ тѣломъ богини. И какъ ни
влюблена была Ханна въ „гусара смерти", какъ ни убѣждалл
себя: „раэъ любишь, ничего не стыдно, ничего не страшно
и ни въ чемъ нѣтъ грѣха",—однако, сплошь да рядокъ, остозшись одна, еше горячая вся, не остывшая отъ ласкъ, диких ^безумныхъ, изощренно жестокихъ, захватанная, эацѣлованная,
измятая — живого нѣста не было. — Ханна испытывала жгучей стыдъ и нестерпимую боль.
Не то, совсѣмъ не то, о чемъ она мечтала и въ своихъ
аквэреляхъ, возмущавшихъ княгиню Оболенскую и, когда
першись въ своей комнатѣ, глядя въ зеркало, нагая, сравнивала себя съ Гудововскон дю-Бьрри, воплощенной въ .чр-гморную Діану.
Не прошло и четырехъ мѣсяцевъ, Кнобельсдорфъ аызванъ былъ вь Данцигъ крснпрннцемъ, обѣщавшимъ aw у
эснадронъ. Получитъ въ тридцать лѣтъ эскадронъ, да ещеизъ рукъ нэслѣдника престола — это у ж е завидная карьера'.
Ханна пришпа къ своему Эрику въ „Асторію". Оиъ уклад:, ^
ьалъ чемоданы, снявъ для удобства венгерку и остзвшись а ь
ремтузахъ и въ высокихъ сапогахъ со шпорами.
Эрикъ ничуть не смутился и почти весело объяснило
Ханнѣ, такъ мюль и такъ. . . Его высочество предяагаетъ ему
эскадронъ и надо быть окончательнымъ глуяцомъ, что-5ъ
отказаться.
Первымъ движеніемъ Ханны было уйти, уйти молча, с ъ
достоннствомъ, съ гордымъ презрѣніемъ. Но Кнобельсдорфъ
хищнымъ и цѣпкимъ движеніемъ привлекъ ее къ себѣ.
— Дурочка моя, куда ж е ты? У насъ есть еще врамяі
Поѣздъ на Вержболово отходить только черезъ два часа*

п
Почувствовавъ его прикосновен!«, художница у ж е не
владѣла собою и, вмѣсто презрѣнія къ вѣроломно покидающему любовнику — преэрѣніе къ самой себѣ, липкое такое,
непріятное физически о щ у т и м о е . . .
Потомъ были еще связи. Потомъ въ Парижѣ былъ у
нея знзотичвскій Боло-паша, но забыть Кнобельсдорфа не
могла Ханна. А потомъ.. . потомъ у ж е не до романовъ былоВспыхнула революція. Еще до большевнковъ, е щ е во дни керенщины, большая квартира на Васнльезскомъ Островѣ, гдѣ
жила съ матерью Ханна, подвергалась нашествію черни.
Обыскъ, грабежъ, хамское поведеніе матросовъ, грозившихъ
винтовками, не печатно сквернословившизгь — все это вызвало у матери сильнѣйшіе сердечные припадки. Черезъ мѣсяцъ она скончалась, оставиаъ дочь одну-одинешеиьку на
всемъ бѣломъ свѣтѣ.
Подоспѣлъ большевизмъ. Крупныя деньги, е щ е
ощомъ
положенный въ банкъ, золото и брилліанты, хранивіпіеся въ
сейфѣ — все было „соціализиравано" большевиками, то-естьпопросту говоря, пошло гулять по комиссарскимъ карманам«..
Чтобы жить, Ханна понемногу продавала вещи, ковры, мебель, картины, и свои собственный и другихъ жизописцевъ—
все равно и это „соціализируютъ", весь вопросъ во времен;-.;,
днемъ раньше, днемъ позже.
А когда квартира опустѣла и продавать у ж е больше нечего было, а въ загаженномь, вымнрающемъ Петербургѣ становилось все голоднѣе и голоднѣе проклятымъ буржуямъ,
Ханна, такая изысканная аъ таорчеетзѣ своемъ, вынуждена
была писать портреты гор.щло-п здобныхъ матросовъ и ксмиссаровъ съ внѣшност*ю убійць и преступниковъ
Писала
съ отвращеніемь, но созЬтсчая знать платила за свои порг
реты хлѣбом ь, сахаром ь, шоколадом ь, консервами, всѣгяь
тѣмъ, что нельзя было достать ни за какія деньги и что у
комиссаровь имѣлось въ богатѣйшемь, неограничекиомъ изобил!и.
Изображать беэь конца портретную галлерею стоявших ь
у власти преступниковъ и вырожденцевь — совсѣмъ не улыбалось Ханнѣ. Помыслы ея были въ одномъ •— только бы.
вырваться изъ этого сплошного застѣнка! Вырваться, пока не
поздно! Уже таскали е е по чрезаычайкамъ, требуя выкупа,
гдѣ царскими деньгами, a гдѣ и собственнымъ тѣломъ.
Польская дипломатическая миссія спасла Ханну, выдазо
ей польскій паспортъ, на что нмѣлось нѣкоторое основаніе.
ибо по матери Ханна была полькой. И вогь она аъ Варшавѣ
послѣ двухнедѣльнаго путешествия въ товарномъ вагонѣ, п э слѣ ненэбѣжныхъ Барамовичей, послѣ всѣхъ мытарствъ, знаком ыхъ каждому репатріанту.
Въ Варшавѣ ей посчастливилось найти мастерскую, да
и, вообще, повезло съ первыхъ же шаговъ. Она приписгц?»
это скарабею. . . Въ нѣсколькнхъ rear pax ъ она получила а ь і -

76
-годные заказы на сочинёнта эскиэовъ для декорацій. Да и не
ТОЯЫЮ одни эскизы. По ея рисунками исполнялись костюмы
для ©бстановочныхъ л ь е с ъ . Небольшія картины охотно раскупались магазинами художественмыхъ произведенін. Такъ д ѣ П9 время свое м е ж д у творчествомъ и выѣздами въ те-атръ,
къ знакомыми, — по иэяѣстнымъ днямъ собирались у нея,—
прожила Ханна въ Варшавѣ два года. Ею увлекались многіе,
она ж е — ннкѣмъ, все е щ е находясь п о д ь гнетущимъ коійи э р о м ъ вывезенныхъ и з ъ Совдепіи влечатлѣній.
И вотъ неожиданная встрѣча
съ
Кнобельсдорфомъ,
встрѣча, яркими з а р е в о м ъ воскресившая то, чего никогда не
Ю'па позабыть Ханна. И кань десять я ѣ т ъ маэадъ, вновь с ъ
первого ж е дня подпала она е г о вліянію. И теперь она
еще
б о л ь ш е презирала себя эа то, что въ основѣ этого унизительна?© подчинения была чувственность, одна чувственность б е з ъ
любви, б е з ъ уваженія, б е з ъ вѣры въ человека.
Тегіерешній Кнобельсдорфъ былъ у ж е другимъ. чѣмъ
т о т ь великолѣпнын гусаръ, пріѣэжавшІЙ въ Л е т е р б у р г ь с ь
военной миссіей. ВЬрнЬе оба они стояли д р у г ь друга. Но
холодный, испорченный, безпринципный „гусаръ
смерти",
обязываемый императорскимъ мумдиромъ своимъ, с д е р ж и валъ дурные инстинкты, с л ѣ д н л ъ з а с о б о ю Нынѣшній ж е
Ннобельсдорфъ, прошедшей и великую войну, гдЬ о н ъ д а •гдаъ волю к р о з о ж а д н ы м ь инстинктами, и реаолюціго, канъ
русскую, таігь и собственную, германскую, разнуздывался во
всю теиъ, гдѣ по его мнѣкію это было можно. И хОтя о н ъ
явился къ Ханнѣ безупречно корректный во внѣшиости, въ
о д е ж д ѣ и, — по крайней м ѣ р ѣ сначала, — въ манерзхъ, она
с р а з у угадала в ъ немъ ааа-ігюртста, по іншческаго ааачтю •
риста — особенная разновидность мутной везцѣ и повсюду
нос.чѣвоенной накипи. . .
Она думала, хотѣла думать, что прошлое умерло, надъ
нииъ постазленъ крестъ, н о н о у ж е никогда не вернется. Д у мала такъ д о перэаго лсцѣлуя, в гтотоми она у ж е ни о чемъ
не думала, отравленная, одурманенная, проклинавшая свое рабств©. И когда онъ сказали, забирая о т ъ нея Ч е з е . что быть
м о ж е т ъ в о з ь м е г ь Ханну вмѣстѣ с ъ с о б о ю аъ Россію. у нея на
быяоѵни мужестве, ни воли, ни силы отвѣтить ему, — лучше смерть, нежели возвращеніе въ Совдепію. хотя бы д а ж е
п о д ь фирмою путешествующей знатной иностранки.
Среди варшазскихъ поклоиничовъ своихь Ханна отличала и отмѣчала Леонарда, какъ друга, интереснаго с о б е с ѣ д н и кэ и челэвѣкэ, гюнимаэшаго въ ея искусствѣ. Самъ ж е Л е о н о р д ъ г о т о з ъ быль м е д а ѣ д а м ъ ревѣгь, волком ь выть
on,
„дружбы", которую предлагали ему, влюбленному по уши.
Ханна страстная кань и во в с е м ь — вь своей искренн о с т и не только н э пыталась завлечь его, кокетничать с ъ
.а, наоборотъ, с ъ . излишней м о ж а г ь быть откровенность!© пробовала излечить своего вЬриаго друга, — онъ умѴть

77
быть вѣрныкъ, этотъ немного легкомысленный, немного фатоватый Леонардъ, — поклонника.
У нея часто вырывалось:
— Вотъ вы наговорили м«ѣ столько хорошего, задушазнагсц тепла го, а главное такъ вознесли меня до небесь, что
право же, дорогой Леонардъ, я готова провалиться сквозь
землю...
— Умоляю ваеъ! — с ь действительной мольбою прогягивалъ онъ руки.
— Нѣтъ, лучше не умоляйте, ѳ покончимъ съ вопросом»
эти-мъ разъ навсегда! Ни вась, ни вашей любви я не стою!
Д а , да, пожалуйста, не дѣлайте такихь изуиленныхъ округлявшихся глазъ! Это именно таиъ! Вы знаете, что я дѣвица съ.
прошлымъ
— Какое мнѣ дѣло до гтрошлаго? Вы художница, артистка.
— А, художница, артистка? Нашей сестрѣ. значить, м о ж но ггрощать грѣхи, не простительные обыкновенным ь барышнямъ, которыхъ Господь Богъ никакими талантами ненадѣлиль?
— Вы не такъ поняли меня, Х а н н а . . .
— Отлично поняла] Дайте кончить! Не разъ мы уже
поднимали этотъ вопросъ, вѣрнѣе, вы поднимали. И всегда
я говорила одно и то ж е и сейчасъ скажу: прошлое было у.
меня и не одно, а было ихъ н ѣ с к о л ь к о . . . И всѣ эти „прошлый", какъ на несчастье, были такія, что и вспоминать —
ожинъ жгучій с т ы д ъ . . . Унизительны», Господи, какія унизительны» воспоминаніяі — с ь самобичующимъ упрямсгвомъ повторяла Ханна съ гнѣанымъ,—на самое себя гчѣзнымъ,—мерцаніемь глазъ.
— Будетъі . . Не надо!.. Пощадите меня и себя . . . И
мнѣ ж е больно! Еще, быть кожеть, больнѣе, чѣмъ вамъ . . .
—• Ревность? А кадь же ваша теорія, что художницами
и аргистнамъ позволено в с е ? . . . Выслушайте же меня д о
конца! Вотъ вы поете мнѣ дифирамбы, поднимаете меня на
какой то недосягаемый пьедесталъ. И сякая-такая, чуткая, тонкая, талантливая. Что-жъ, в ѣ р н о . . . И талантливая, и тонка«,
и чуткая... Передъ луврской Венерой могла подолгу стоять
и плакать, и видѣть въ этомъ склоненномъ профилѣ и въ
этомъ безрукомъ торсѣ такія откроаенія, какикь никогда не
видять цѣлыя тысячи проходящихъ мимо. Но въ томъ то и
ужасъ и несчастье мое, проклятье, что, выйдя изъ Луара, я
спѣшила . . . да, вы же знаете, знаете! . . Я вамъ и это говорила . . .
— Говорите еще! Говорите! — взывалъ Леонардъ сквозь
эакрывавшія его лицо руки, взывалъ жаждущій такого же,
п ереходящаго въ пытку самобичеванія, какимъ заражала его
Ханна.
Ханна зѣрила ему, что онъ любить его большимъ, гяу-

•78
бокимъ чувстаомъ, такимь, на какое въ началѣ не считала
даже способнымъ его, по собственному ж е признанию Лео-нарда, — немножко циника, немножко эпикурейца, немножко
эгоиста.
Онъ самъ ирониэировалъ надъ собою:
-г Во миѣ всѣхъ дуриыхъ качествъ по немножку и, увы,
случайно хотя бы „немножко" чего нибудь хорошего. . .
17. УБѢЖАЛЪ О Т Ь САМОГО СЕБЯ.
Леонардъ, послѣ завтрака въ обществѣ инспектора и
иадамъ Лисаневичъ направился изъ „Подъ Бахуса" на улицу
"Шопена.
Вотъ у ж е три дня, замотавшись с ъ этимъ таинственнымъ
убійствомъ, да, цѣлыхъ три дня, — а это былъ для него
очень большой промежутокъ, — не видѣлъ онъ Ханны.
Около четырехъ часозъ. Ее въ это время почти всегда
застанешь дома.
Хотя Леонардъ, вообще, не могъ посѣтовать, — Ханна
встрѣчала его тепло и радушно, — но на сей разъ она какъ
то у ж ъ очень шумно ему обрадовалась, словно внѣшнимъ
тгроявленіемь этимъ желая скрыть, замаскировать что то совс ѣ м ъ . совсѣмъ другое, свое, ревниво оберегаемое.
— И вы можете смотрѣть мнѣ въ глаза? Можете? Вы,
ие показывавшейся. . . Сколько дней вы не были у меня? . Я
деже и счетъ потеряла. . ..
— Всего три дняі Всего!.. Но для меня это цѣлая вѣч иость! Вы, конечно, слышали и читали про убійство въ „Европейской" гостиницѣ.
— И слышала, и читала. . .
— Ну, такъ вотъ! Вамъ, кекъ другу, я, конечно, могу
сказать... Но это строго между нами,Ханна, слышите? — придсжилъ онъ палецъ къ губамъ, значительно взглянувъ на художницу.
— Вы меня знаете ие с о вчерашняго дня... Все останется въ этихъ стѣнахъ. Если же,.. Если же у васъ. как!я нкбудь
•іолебанія, сомнѣнія, лучше не гоаорите. Къ тому же я не
любопытна. Всѣ эти убійства, за рѣдкимъ исключеніемъ, отзываютъ бульваромъ, а я, милый мой другъ, терпѣть не могу ничего бульварнаго,
-а- Знаю, тысячу разъ знаю.. Вы, такая поэтическая!
4
— И патати и пдтата! — перебила Ханна. — Сейчасъ
начнется усиленная порція обычныхъ восхваленій... Итакъ я и
бульвары — не совмѣстимы, — подхватываю вашу мысль въ
сокращанномъ видѣ. Я угадала! Теперь дальше... Вы хотите
сказать?
— Я хочу сказать, что именно въ данномъ то „ъ.дучаѣ,
именно это преступленіе отзываетъ меиѣе всего б ; льваряымъ, и болѣе всего — политикой.

79
— Политикой? Это у ж е интереснѣе... Кто кого убѵмгь и
•KSKή МОТИВЫ?
— Убить, какъ вы знаете, французскій каггитанъ маркиз ъ д е Траверсэ. Убійцы подозрѣваются, а мотивы, — нѣкецко-большевицкое желаніе ликвидировать опаснаго человѣ«а. Онъ былъ опасенъ ймъ, какъ гѳніальный химикъ-изобрѣтатель взрывчатыхъ веществъ невѣроятной силы, превосходящей самую Дерзкую фантазію.
— Но кто-же убійца?
— Моральныхъ убійцъ, убійцъ-вдохновителей, вамъ, даже вамъ, не могу, не въ правѣ назвать. Исподнителэмъ преступной воли этихъ господь была... вотъ кто!. . Обезьяна! —
воскликнулъ онъ, увидѣвъ какъ разъ въ этотъ самый моментъ
эскизъ на мольбертѣ, символизирующін революцію и ея „эароеванія". И весь еще во власти своего нзумленія, продолжалъ: — Какая прелестьі Какъ это чудесно и по мысли и по
выполнекію! Видѣлъ, показывали раньше; но сейчасъ это ново, свѣжо, дышетъ! Ханна, вы еще никогда не поднимались
на такую творческую высоту! Д о чего царственно прекрасны
всѣ эти лохмотья драпировокъ, эти изодранные гобелены! А
эта скомканная, брошенная на ступеняхъ мантія? По гаммѣ
красокъ, такихъ блеклыхъ, нѣжно чарующихъ, весь этотъ трапіческій натюръ : мортъ напоминаетъ мнѣ лучшія картины
Затто. Да это и есть эпилогъ всего, что онъ такъ граціозно
аоспѣвалъ! Надъ всѣмъ эгимъ щемящимъ, повергнутымъ во
прахъ великолѣпіемъ — шимпанзе въ шляпѣ, съ трехцвѣтной'
кокардой! Тріумфъ обезьяны, выпущенной изъ клѣтки... Кстати. неужели это фигура фан-ѣстическая? Такъ „отъ себя"
даже вы не напишите... Не могли же вы писать съ натуры?
Во всей Варшавѣ одна единственная обезьяна, какъ разъ
именно та, убившая ударомъ стилета... Но что съ вами? Ханна? — и восхищеиіе Леонарда смѣнилось испугомъ. когда съ
эскиза онъ перевелъ глаза на художницу. — Что съ вами?—
повторилъ онъ уже съ тревогой, — вы себя плохо чувствуете?
Ханна стояла съ опущенными рѣсницани. Бяѣдная, такая блѣдная, что погасли всѣ краски южнаго лице и мушка
возлѣ рта казалась чернѣе н рѣзче.
— Я не знаю, что с о мною... Не знаю... — вымолвила
она с ъ трудомъ, какимъ то глухимъ и чужимъ голосомъ, —
с ъ утра болитъ голова. Сидѣла утромъ въ Саксонскомъ саду...
Не знаю,.. Можетъ быть этотъ одуряющій запахъ цвѣтущихъ
каштановъ... Долго сидѣла у пруда, лебеди плавали и близко,
совсѣмъ близко — отягощенные вѣтви, какое пышное цвѣтеніе! — опускались въ воду... ихъ ароматъ... — и, не кончивъ,
Хайна, уже съ закрытыми вѣками, пошатнулась. Леонардъ
подхватилъ е е и неподвижную, обморочную, понесъ къ широкому ^ с т о ч н о м у дивану.
О ж ^ въ теченіе двухъ лѣтъ ограничивавшійся поцѣлуамъ рукк, сейчасъ впервые почувствозалъ въ своихъ объяті-

80
ягь это совершенно сводившее съ ума его гало, чуть прикрытое синнмъ тончайшимъ подобіемь длиинаго, широкого
хитона для работы. Да онъ и эасталѵ е е работающей.
Нести такъ бы бвэъ конца въ зовущую, манящую даль
и вѣчно чувствовать сквозь прозрачную ткань, это гибкое тѣло, упиваться его запахомъ и ішдѣть близко-близко передъ
глазами поблѣднѣвшее дорогое лицо съ чернымъ сія.чіемь
плотно сомкнувшихся рѣсницъ и такой ж е линіей плотно
сжавшихся губь.
Онъ улож-оть ее на диванъ, а самъ скорѣе аъ спальню
за водой, полотенцемъ. Прихаатилъ съ зеркальной доски туалета флаконъ с ъ одеколономь. Обильно смочилъ Ханиѣ голову и лицо холодной во той и, чтобъ сдѣлать ощущеміе болѣе
свѣжимъ, отрезвляющимъ, дѣйствовалъ палотенцемъ, кАкъ
опахаломъ. Потомъ тщательно вытеръ одеколономъ виски,
лобъ и уши.
Д р о ж е л ь въ пальцахъ стаканъ, расплескивая воду, дрожалъ весь Леонардъ, полный тревоги, неясныхъ догадокъ,
мучительныхъ вопросовъ — что с ъ Ханной, откуда этогь обморокъ у нея. сильной физически, даже больше, закалившей
себя гимнастикой и споргомъ?
Запахъ цвѣтущнхь Цештановъ? Онъ вовсе не такь у ж е
одуряетъ, чтобы вызвать головныя боли, до потери сознанія.
Да И ВЪ началѣ она была сввжей, бодрой, и только разаѣ
грустной немного.
Вырвался легкій, какъ шелестъ аздохъ, пол у раскрылись
гллза и стр*ненъ былъ взглядъ.
— Нхъ, это вы?... Что с о мною? Теперь какъ будто легче... Жажда... Сухо во рту... Пить!..
Онъ бережно приподнялъ ея голову, поднесь къ губамъ
стаканъ, Ханна глотнула разъ, другой. Сознаніе возвращалось.
— Миѣ лучше,.. Какой вы милый, заботливый!.. — Она
улыбнулась кротко, наивно, довѣрчиво, какъ улыбается солнце сквозь нѣжное, тающее облако.
Она отыскала его руку своей. Доаѣрчиаое, благодарное
поиштіе^
Мягко взявъ ея длинные, узкіе пальцы съ бирюзовымъ
скарабесмъ, онъ поднесъ ихъ къ губамъ, a затѣмъ прильнулъ къ нимъ щекою,
И такъ молча сидѣлъ у изголовья. Отпуская ея руку, тихо-тихо спросилъ:
— Ханна, скажите, что было съ вами? Не настолько же
я глупъ, чтобы повѣрить аыдумкѣ о цвѣтущихъ каштанахъ.
Я бьшалъ въ тепличныхь садахъ, гдѣ действительно ароматъ
одуряющій и — никогда никакихъ головныхъ болей. Скажите,
во имя нашей дружбы, скажите! Я хочу знать правду...
— Милый, лгать я вамъ н-;- могу... правду ж е . .
— Правду сказать — не хотите?
— Не могу, Леонардъ, не могу! И хотѣла бы всей ду

81
шой, хртѣла бы... не могу! Не спрашивайте! Осюихъ только
измучите — и себя и меня.
Онъ сидѣлъ покорный, погасшій, съ опущенной головой,
точно давила невыносимая гнетущая тягость.
И вотъ они близко, такъ близко, онъ слышитъ біеніе
сердца Ханны, онъ чузствуетъ ея тѣло, а между ними стѣна
глухая, непроницаемая, зовущаяся тайной, тайной, которую
она не можетъ, или не хочетъ ему открыть.
Не можетъ или не хочетъ?
Не все ли равно? И душѣ развѣ не одинаково больно?
— Я буду приходить. . Можно, позволите?
— Милый, конечно, что за волросъ? Хотя, хотя можетъ
быть я скоро покину Варшаву... Да, да, покину...
— Вы? Куда же?
— Сама не знаю... Вообще, я ничего, ничего не знаю!..
И не спрашивайте меня ни о чемъ... Не надо... Такь лучше...
Онъ хотѣлъ горячо возразить, но слова застыли на губахъ — такимъ умоляющимъ, страдальческимъ выраженіемъ
полны были исказившіяся черты и глаза Ханны.
—? Ну, что жъ, — вырвалось у него безнадежно. И онъ
опустилъ голову еще ниже, вотъ-вотъ расплачется.
Выросшій съ дѣтства среди художниковъ въ Москвѣ, у
^своего отца, Леонардъ не только понималъ въ картинахъ, но
еще былъ посвященъ въ такъ называемую „кухню" живописи.
Другой не замѣ~илъ бы, онъ ж е не сомнѣвался, что „такъ"
написать обезьяну можно только съ натуры.
Давно еще Ханна сѣтовала ему, что фантазія не подсказывала ей неооходимаго главнаго пятна, А черезъ два года
подсказала вдругъ, именно въ эти самые дни, когда...
О, это страшное — когда... Онъ боялся собственныхъ
мыслей, боялся думать дальше, боялся перейти черту, гдѣ
уже начинается что-то злое, жуткое, пугающее.
И пока онъ сидѣлъ, уронивъ голову на грудь такой пришибленный, такой страдающій, не похожій, ничуть не похожій на того блестящаго, фатоватаго Леонарда съ моноклемъ,
какимъ всѣ его знали, два чувства боролись въ немъ. Это —
любовь къ Ханнѣ, любовь, готовая на подвигъ жертвенный,
другое — профессіональный долгъ, да и не только это, a нѣчто куда болѣе глубокое. Патріотизмъ француза по отцу,
патріотизмъ поляка по матери и, наконецъ, патріотизмъ русскаго по симпатіямъ и по воспитанію.
И всѣ эти голоса требовали не останавливаться и, разъ
случай посылаетъ ему новыя нити, новые слѣды, онъ обязанъ
и то и другое использовать! Но какъ? Если бъ рѣчь шла о
самой рискованной авантюрѣ, гдѣ можно сломать шею, онъ
бросился бы вЧэ нее очертя голову, да и бросался уже не
разъ, — бывали случаи, — но добывать свѣдѣнія отъ боготворимой женщины, копаться въ ея душѣ, выворачивать эту
самую душу на изнанку съ обнаженными нервами, съ кровью

82
— нѣтъ, это выше его силъі Будь, что будетъ! Онъ готовь
офиціально устраниться подъ какимъ нибудь предлогомъ отъ
разслѣдованія убійства капитана де Траверсэ... И опять поднималась въ немъ борьба, между чувствомъ и долгомъ. И
такъ безъ конца...
А долгъ требовалъ:
Онъ обязанъ, обязанъ если не вырвать съ корнемъ, те
хоть на время заглушить въ себѣ свою влюбленность и, сразу сдѣлавшись чужимъ, строгимъ, сухимъ, допросить Ханну,
какъ допрашиваютъ полусвидѣтелей, полусоучастниковъ, хотя
бы даже безсознательныхъ.
И будь Леонардъ на высотѣ своего долга, онъ сказалъ
бы Ханнѣ:
— Вы писали шимпанзе с ъ натуры! Писали у себя въ
мастерской! Сейчасъ ея обезьяны, нѣтъ, кто вамъ ее доставила, и кто ее унесъ сегодня утромъ въ деревянной коробкѣ,
унесъ прямо къ большевикамъ въ „Римскій* отель?
Возьми онъ такой тонъ сразу съ мѣста, что бъ звучало
не просьбой, a требованіемъ. почти угрозою,—Ханна сказала
бы ему все . . . сказала бы. Этого онъ и боялся. Боялся однимъ неосторожнымъ прикосновеніемъ разбить и повергнуть
въ прахъ свой кумиръ, хотя уже и внушавшій тяжкія сомнѣнія, но все же прекрасный, недосягаемый вѣчный.
И, чтобы не искушать, не терзать себя дальше дьявольской мукою, онъ, пробормотавъ что то невнятное, оставивъ
изумленную, только-только пришедшую въ себя Ханну, вскочилъ и убѣжалъ.
Убѣжалъ отъ самого себя . . .
р-я-1
18. ИСЧЕЗНОВЕН1Е ИННОЧКИ.
Долго не находилъ себѣ мѣста. Думалъ утомить себя»
загонять до потери силъ, чтобы физическая усталость побѣдила духъ, мысль, мозгъ.
Нѣсколько часовъ на ногахъ. Обѣгалъ весь городъ, но
если-бъ разспросить, гдѣ онъ побывалъ, — врядъ ли отвѣтилъ бы. Люди, экипажи, трамваи, автомобили, все уличное
движеніе сливалось для него въ одинъ хаотическій сумбуръ,
такой далекій, чужой и чуждый.
Къ себѣ въ номеръ „Бристоля* вернулся, наконецъ.
Вернулся, правда, ногъ подъ собою не чуя, но голова была
свѣжа. ясна, какъ никогда. Въ глубокихъ сумеркахъ повалился на кровать, какъ былъ одѣтый, и лежалъ съ открытыми
глазами, самъ не зная сколько времени, — можетъ быть пять
минуть, можетъ быть часъ, а можетъ быть и цѣлую вѣчность.
Стукъ въ дверь. Электрическимъ токомъ пронизало всего Леонарда. Обожгла безумная мысль, — хотя почему безумная? — что это пришла къ нему Ханна. Когда щелкнувъ вы-

83
«лючателемъ, освѣтилъ комнату, вмѣсто Ханны увидѣлъ с о лиднаго господина въ золотыхъ очкахъ и с ъ густой шапкою
с ѣ д ы х ъ , не по годамъ сѣцыхъ волосъ. Какъ хорошо воспитанный, умѣющій владБть собой человѣкъ, онъ сдерживалъ
Свое волненіе, но видно было, принесъ с ъ собою какое то
торе. Оно смотрѣло изъ маленькихъ, глубоко сидящихъ глазъ,
ммъ дышало все лицо, дышала вся фигура.
— Вы, Бога ради, извините меня, мосье Леонардъ, что
я къ вамъ врываюсь въ двѣнадцать часовь ночи.
— Развѣ уже двѣнадцать?! — изумился Леонардъ.
—• Да, около... Еще разь простите... Но вы и только вы
можете, посодѣйствовать мнѣ, помочь... Моя фамилія — Вогакъ.
— Вы отецъ Инночки, этого прелестнаго ребенка? Развѣ
случилось что нибудь?
— Инночка исчезла, — тихо молвилъ Николай Александровичъ, машинально опускаясь въ подвинутое Леонардомъ
кресло.
— Почему ж е непремѣнно исчезла? Ваша Инночка —
это живое эксцентричное существо, развѣ не forfla предпринять со своимъ вѣрнымъ Речсомъ какую нибудь новую, въ
пинкертоновскомъ духѣ эскапада?
— Узы, на этотъ разь д ѣ л о обстоитъ совсѣмъ иначе...
— Что-жъ такое, Бога ради?
— А вотъ что... Сегодня Инночка пошла- въ седьмомъ
часу с о своимъ Рексомъ на Вислу. Прямой дорогою отъ насъ
ч е р е з ъ лугъ — около двухъ версть. Купаться б з з ь меня, или
б е з ъ Мзріи Иннокентьевны, дамы, которая занимается ея воснитаніемъ, я запретиль. Инночка дапа мнв слово. Она у меня балованная, немного своенравная, но слово Инны — святоі
Умретъ, а сдержить! Оіѣдоватетьчо, предіоложеніе, что она
купалась и утонула — совершенно исключается. Д а й обстоятельства, какъ вы сейчасъ увидите, сами складываются сод^
с ѣ м ъ иначе.. Должна была вернуться къ чаю, къ полорйнѣ
девятаго Девять у ж е — нѣтъ Инночки. Уже четверть десятаго — нѣтъ какъ нБтъ. Вы поймите мое с .»стоя aie! Черть 34«етъ, что за дикія мысли въ голову лЬзутъ. Весь на раскаленмыхъ угляхъ.
Выбѣгалъ на балконъ, всматри затея, — ни слуху, ни д у ху! Беру электрическій фонарикъ, па іку. револьверь и самъ
отправляюсь на поиски. Горожанинъ заблудился бы вь темнотѣ на лугу, гдѣ оплетенномъ колючей проволокой гдЬ пересѣченномъ канавами, но я, старый охотникъ. нaвѣf няка
шелъ по Инночкиной дорогѣ... Черезъ каждые шагов ь двѣ
сти кричу, называю ее по имени
гдѣ тамъ! Никакого отвѣта! Знаете, я человькъ крѣпкій, выносливый, выросшій на дикомъ Полѣсьѣ, но чув.твую — подгибаются ноги. И но чь холодноватая и самъ по колѣна вь росистой высокой трав Б а
в ъ жаръ такъ и кидаетъ, огнемъ горю! Не даютъ, прокляты», покоя эти самыя дикія мысли. Вѣдь вы знаете, какой

84
народъ пошелъ теперь? Ничего святого... А берегъ пустынный. Нѣтъ, лучше умереть, чѣмъ хотя бы только нз одинъ
мигъ повѣрить.. Перепрыгиваю черезъ канавы, задѣваю объ
колючую проволоку, оставляю на ней клочья и своего пиджака и своихъ брюкъ, время отъ времени подаю голосъ... Не
услышитъ Инночка, — можетъ быть, Рексъ услышитъ... А
передъ глазами вся жизнь г/роносится.,. Вспомнилъ покойницу-жену, какъ она говорила: .Смотри же, береги Инночкуі"...
Вотъ и уберегъ... И такое бешенство протизъ самого себя!..
Сжимая кулакъ, все 'руку отводишь отъ кармана — гдѣ револьверъ... Думаю: Господи, неужели?... Зачѣмъ ж е я тогда,
я, никому не нужный, ни себѣ, ни другимъ, разъ Инночки
больше не будетъ... Васъ удизляетъ? Разговорился во всѣхъ
подробностяхъ. Вообще, я изъ молчаливыхъ. опять таки скажу, литовская натура, все въ себѣ переживаетъ... Но Инночка такъ тепло о васъ говорила, да и я сразу почувствсвалъ
особенное довѣріе. Нельзя же вѣчно прятать душу. Выскажешься — легче б у д е т ъ . .
— О, какъ я васъ понимаюі — горячо согласился Леонардъ. Еще бы не горячо. Самъ былъ бы счастливъ открыться кому нибудь, повѣдать свое горе. — Я захваченъ вашимъ
разсказомъ. Ахъ, Инночка, Инночка — сорви голова!
— О чемъ это я? — провелъ рукой по лицу Николай
Апександровичъ, словно очнувшись — Всего нѣсколько дней
назадъ я весьма выгодно продалъ свое имѣніе въ Минской
губерніи, думалъ куплю Инночкѣ верховую лошадь, это, вѣдь,
всегдашняя пламенная мечта ея. А когда шелъ черезъ лугъ,
думалъ: и эти милліарды, полученные за имѣн : е, и самого себя въ рабство отдалъ бы, только бы услышать веселое, радос т н о е — „Папочка, папочка, я здѣсь!*. И вдругъ что-то бросилось ко мнѣ, я даже револьверъ выхватилъ. Но смотрю и
слышу — Рексъ! Прыгаетъ на меня, ластится и жалобно такъ
подвьіваетъ... Ну, немного отлегло какъ будто бы. Освѣтиль
Рекса фонарикомъ — эге! Вся голова и вся морда въ крови
и. сейчасъ увидѣлъ — на головѣ запеклась своя, собачья
кровья, густая и темная, а морда — въ человѣческой, болѣе
свѣтлой, не такой густой.
— Какъ же вы это замѣтили? — удивился Леонардъ съ
особеннымъ профессіональнымъ уваженіемъ къ человѣку,
безошибочно различающему при эл.ектрическомъ свѣтѣ кровь
животнаго отъ крови человѣческой.
— Я полъ-жизни своей прожилъ въ деревнѣ, я былъ
близокъ къ природѣ. а во вторыхъ — я уже вамъ сказалъ—
я охотникъі
— Какой же соотвѣтствующій выводъ былъ сдѣланъ
вами?
— А такой — и я полагаю вы согласитесь со мною, —
что кѣмъ-то на Инночку произведенно было нападеніе. Рексъ
бѣшенно е е защищалъ, кусаясь, но получилъ ударъ, по г о -

лозЬ. . . А дальше, — дальше для меня темно. Обалдѣлъ
Рексъ огъ удара и свалился безъ памяти, или.. .
— Или-же осторожно издали, —"Тд-акіе какъ Рексъ псы
великолѣпные сыщики! — слЬдиль за ^йяочкой и ея похитителями, — не могъ удержаться Л е о н а р д ^ отъ своей азартной повадки спеціалиста подхватывать ка'к^*мячъ и округлять
брошенную кѣмъ-нибудь догадку.
— Дальше, я уже шелъ за Рексомъ. Онъ буквально тащилъ меня. Лай сменялся воемъ, Если 6 ъ эго могло выражаться словами? Но и б е з ъ словъ Рексъ былъ краснорѣчивъ.
Онъ остановился надъ обрызомъ. Тутъ ж е мимо идегъ проселочная дорога. Отъ обрыва въ мзтрахъ пятидесяти — Висла вь низкихъ песчанныхъ беретахъ. Рексъ началъ на мѣстѣ
кружиться на заднихъ лапахъ, подпрыгивая! въ воздухъ. Изъ
его разсказа я понялъ — это мѣсто борьфэі и похищенія. Я
забѣгалъ электрическимъ фонзрикомъ по '^равѣ и, дѣйствительно, — кое-гдѣ кровь, а трава была сильно примята.
— Сзѣжихъ колесныхъ слѣловъ не эамѣтили?
— Нѣть!
— Гм-м,. — соображалъ Леонардъ. — А вблизи проходить какая нибудь шоссейная дорога?
— Какъ же! Въ полуверстѣ, такъ примѣрно, узенькое
шоссе, впадающее въ нашу Черняковскую улицу.
— На этомъ шоссе похитителей ждала машина. Теперь
я могу вгсъ у ж е успокоить.
— Успокоить? — изумился Всгакъ.
— Относительно, разумѣетсяі Самое у й а с н о е предположеніе, что Инночка попала въ руки хулиганозъ-бродягъ какихъ нибудь — огпадаетъ. Мы здѣсь имѣемѣ дѣло с ъ о б д у маннымъ похищеніемъ.
— Съ какой ж е цѣлью? Выкупа развѣ? Что я продалъ
имѣніе, знаютъ очень немногіе ..
— Позвольте, Николай Александровичъ, — вамъ разсказывала Инночка свое приключеніе, какъ и она и Рексъ отличились?
;
— А. съ обезьяной? Сколько разъ просилъ: „Инночку
брось ты свою эту игру въ сыщицы, наживемъ е щ е хлопотъі"... Да, такъ вы думаете?
*
— Не думаю, а почти увѣренъ, что похищение вашеіт
дочери имѣегъ прямую связь с ъ большевицкимъ посольствомъ. Инночка на разъ ходила туда вмѣстѣ с ъ Рексомъ, мозолила этимъ бандитамъ глаза. Они б е з ъ сомнЬнія у ж е давно е е прослѣдили, — агентура у этихъ мерзавцевъ поставлена чудесно, — вчерашній ж е случай, случай ихъ весьма и
весьма скомпрометировавшій... И вотъ — какъ видите.
— Да, у ж ъ лучше бы не видѣть!.. Ну, такъ вотъ, поискавъ, побѣгавъ безъ толку, покричазъ д о хрипоты — назадъ домой вмѣстѣ съ Рексомъ, переодѣлся и скорѣй къ
замъ.

M
— И отлично сдѣлали! Это мой долгъ и профессиональный и даже нравственный. Какъ никакъ, Инночка послѣднюю
эскападу свою сегодняшнюю не б е з ъ нашего косвеннаго вліянія продѣлала. Кстати, чтобы не пропустить, не забыть очень
важное — тамъ на мѣстѣ этой, какъ вы говорите, свалки,
Рексъ тянулъ васъ въ какомъ нибудь направленіи, у б ѣ ж д а л ъ
слѣдовать за собой?
— Тянулъ по направлению къ шоссе.
— Вотъ-вотъ, — обрадовался Леонардъ, — значить,
действительно, вашу дочь увезли. Но куда, куда?..
— Если-бъ знатьі — глубоко вздохнулъ Вогакъ, — Е*ли-бъ знать, честное слово, я готоаъ пойти къ этимъ бандитамъ и предложить два, три, четыре милліарда, только отдайте вы мнѣ мою Инночку!
— А вотъ е щ е одинъ вопросъ — Инночка должна была
вернуться къ чаю, къ половинѣ девятаго? Сколько времени
надо идти отъ Вислы къ вашему дому?
— Минутъ сорокъ.
— Минутъ сорокъ. Значитъ нападеніе произведено было
чуть ли не за-свѣтло, примѣрно около восьми часовъ... А
когда бросился къ вамъ Рексъ?
— Было у ж е часовъ десять.
— Часовъ десять. ХорошоІ Что ж е дѣлзлъ Рексъ о т ъ
восьми до десяти — цѣлыхъ два часе? Ударъ, по вашему
мнѣнію, способенъ былъ вывести его надолго изъ строя?
— Нѣтъ, черепъ не поврежденъ, только кожа р а з у ч е на. Марія Иннокентьевна у ж е сдѣлала ему перевязку.
— Великолѣпноі Значитъ, ни въ коемъ случаѣ нельзя
допустить, чтобы Рексъ умный, смышленный, въ теченів
двухъ часовъ зря метался на лугу, вмѣсто того, чтобы прнбѣжать домой и оповѣстить О случившемся?
— Нельзя.
— А разъ такъ, слѣдовательно, эти два часа ушли у
Рекса на преслѣдсваніе той машины, или коляски, которая
увезла похищеннаго ребенка, по всей вѣроятности е щ е на
лугу усыпленнаго какимъ нибудь наркотическимъ средство^іъ.
Допускаете вы это?
— Допускаю. Рексъ исключительная собакаі
— Допускаете вы, что прослѣдивъ. куда повезли Инночку,
побѣжавъ за машиной, собака вернулась на мѣсто происшествія въ надеждѣ, подсказанной ея собачьимъ инстинктомъ.
что она вмѣстѣ с ъ вами бросится по слѣдамъ Инночки?
— Допускаю. Но если это была машина, а не коляску
то какъ ж е Рексъ могъ поспѣть за автомобилемъ, несшимся
навѣрное съ бѣшеной скоростью? Хотя, — прищурился Вогакъ, — въ концѣ концовъ, вовсе не обязательно преслѣдовать по пятамъ. Съ изумительнымъ обоняніемъ Рекса довольно чувствовать запахъ Инночки, запахъ людей, похитившихъ ее.

87
— Чтобы слѣдовать за машиной на очень большомъ
разстояніи и даже черезъ нѣсколько минутъ, подбѣжать къ.
тѣмъ самымъ воротамъ, или тому самому подъѣзду.., Такъ
я васъ понялъ? Такъ. Отсюда и начнемъ. Я предлагаю спѣдующее: завтра, вѣрнѣе сегодня, раннимъ утромъ, когда е щ е
нѣтъ движенія, городъ только просыпается и воздухъ чисть,
мы втроемъ — вы, я и Рексъ начнемъ поиски съ мѣста
ироисшествія. А, такъ какъ, мы это будемъ продѣлывать съ
восходомъ солнца, то не откажите въ любезности пріютить
меня на оставшиеся намъ три-четыре часа. Спать я не буду...
Не могу.
— Какой ужъ тутъ сонъі — махнулъ рукой Николай
Александровичи. — Помните, мосье Леонардъ, я на вѣки
•ѣчныя вашъ неоплатный должники, — голоси Вогака звучали разстроганно, a выраженіе обыкновенно мрачно-суроваго
лица, — такими оно всегда было со смерти жены, — стало
мягкими и добрыми.
Леонардъ крѣпко пожали ему руку.
— Что вы, что вы? Я такъ счастливъ... Я ж е говорили
— это мой нравственный долгъі Да и у самаго на душѣ
«кребутъ ксшки. Вотъ и удобный случай встряхнуться, разсѣяться, хоть немного забыться. Я къ вашими услугами. Когда прикажете, будемъ двигаться.
— Да хоть сейчасъ, — молвили Николай Александровичи, вставая.

19. РАДЕКЪ ВСТРЪЧАЕТЪ КРЕСТОВОЗДВИЖЕНСКАГО.
Воръ хоть и не прочь вышутить честнаго человѣка, но
въ глубинѣ души — уважаетъ. Такъ относилась именующая
себя совѣтскимъ правительствомъ засѣвшая въ Кремлѣ банда жулья къ товарищу Крестовоздвиженскому.
Подтрунивали надъ его неизмѣнно мрачными видомъ,
надъ его суконнымъ пиджакомъ поверхъ черной косоворотки, надъ его аскетической жизнью, надъ его презрѣніемъ ко
всему, что хотя слабо отдаетъ комфортомъ, надъ его глубокими незнаніемъ иностранныхъ языкозъ и, — мало ли еще
надъ чѣмъ подтрунивалиі
Но эта зловѣщая стая воронья, слетѣвшаяся въ Россію
иэъ своихъ эмигрантскихъ подполій, с ъ остервенѣлой жадностью дорвавшаяся до власти и взапуски принявшаяся грабить
и оптомъ и въ розницу Россію и русское добро, — не только уважала Крестозоздвиженскаго, но и побаивалась.
Самый опасный человѣкъ, — человѣкъ, котораго нельзя
купить, — Крестовоздвиженскій единственный былъ на правительственныхъ верхахъ съ тупымъ фанатизмомъ упрямаго, недалекаго поповича, вѣрившій въ возможность коммунистичес к а я рая на землѣ.

88
Для всѣхъ остальныхъ Троцкихъ, Чичериныхъ, Радековъ,
Литвиновыхъ, Красиныхь, это былъ выгодный гешефтъ. Набить собственные карманы, осыпать брилліантами свсихъ ж е н ъ
и любовницъ, имѣть въ буржуазныхъ банкахъ заграницей текущей счетъ, упиваться могуществомъ денегъ послЬ унизительной скитальческой нищеты, послѣ мизерной службы въ
австрійской и германской тайной полиціи.
Для Крестовоздвиженскаго — это была идея. Онъ видѣлъ, — не могъ не видѣть, — что кругомъ его подлецы,
палачи, грабители. Онъ ихъ не оправдываяъ, но мирился с ъ
ними, какъ съ неизбѣжнымъ зломъ. Онъ говорилъ:
— Пусть лучше... тово .. окровавленныя и нечистыя руки насаждаютъ коммунизмъ, чѣмъ никакія... Будущимъ... т с во... поколѣніямъ неважно, кто и какъ воздѣлывалъ для нихъ
соціалистическую обѣтованную землю.
И сквозь свои заскорузлые пальцы смотрѣлъ недоучившійся семинаристъ на все, что совершалось кругомъ. Вотъ
почему онъ такъ охотно пошелъ навстрѣчу Кнобельсдорф/
относительно чудовищныхъ бомбъ профессора Штейнбахз.
Пусть онѣ сметутъ съ лица зеічріи такіе города, какъ Варшава и Лодзь, а если надо, то и Парижъ и Лондонъ, пусть въ
страшныхъ мукахъ задохнутся въ этихъ дьявольскихъ газахъ
сотни тысячъ, милліоны дѣтей и женщинъ, пусть! Разъ это
отдастъ во власть пролетаріата всю Европу, весь міръ. Счастье человѣчества невозможно безъ искупительныхъ жертвъ...
Въ этомъ неповоротливомъ, несуразномъ поповичѣ жила
душа Торквемоды, посылавшаго въ огонь инквизиціонныхъ
костровъ дѣтей и женщинъ, чтобы спасти католическую паству отъ пагубныхъ заблужденій ереси.
Съ такими мыслями прибыль Крестовоздвиженскій въ
Берлинъ, встреченный Радекомъ на вокзалѣ Фридрихштрассе.
Съ пестрой многочисленной свитой пріѣхалъ Радекъ въ
брилліантовыхъ перстняхъ и въ костюмѣ отъ лучшаго лондонскаго портного. Но какъ ни старался облагообразить и
себя и „гримъ" свой, подъ этимъ наведеннымъ лакомь все
ж е угадывался прежній Собельсонъ, желѣзнодорожный карманный воръ на линіи Краковъ—Варшава, и не только воръ,
а и сынъ хозяйки публичнаго дома.
О Радекѣ, о необыкновенной роскоши, въ которой онъ
жилъ, о б ъ его завтракахъ и обѣдахъ, гдѣ подавалось все самое дорогое, самое вкусное и гдѣ въ буквальномъ смыслѣ
слова ѣли на золотѣ — говорилъ весь Берлинъ.
Въ е г о квартирѣ стѣны украшены были настоящими Рубенсами, Рембрандтами и Тиціанами изъ барскихъ и великокняжескихъ дворцовъ Москвы и Петербурга. Послѣ обѣда
лакеи въ расшитыхъ золотомъ вицъ-мундирахъ съ аксельбантами, обносили гостей кофе, ликеромъ и сигарами на массивныхъ въ полпуда в ѣ с о м ъ золотыхъ екатерининскихъ подносахъ, „реквизированныхъ" въ петербургскомъ особнякѣ

Зб

графа Бобринскаго на Галерной улицѣ. Радекъ закармливалъ
этими луккуловскими обѣдами и спаивалъ шампэнскимъ все
министерство иностранныхъ дѣлъ германской республики. Въ
голодающемъ Берлинѣ это былъ пиръ во время чумы. Соря
деньгами, ослѣпляя роскошью, бывшій кзрманщикъ твердо
гнулъ свою линію.
Онъ сдѣлалъ себя неофиціальнымъ диктаторомъ жалкихъ обломковъ бывшей германской имперіи. Чуть ли не вся
внѣшняя политика была въ его рукахъ. Да и не только внѣшняяі Сотни, тысячи его агентсвъ вели по всей Германіи коммунистическую пропаганду.
Убитый министръ иностранныхъ дѣль Ратанау считалъ
за счастье Еыдать за него свою единственную сестру.
Только дряблостью послѣвоенной Европы и охБатнвшимъ
цѣлыя страны безсиліемъ, только этимъ можно было объяснить сказочную карьеру наглаго Радека, начальное воспитаніе получившаго у своей почтенной мамаши въ крзкозскомъ
публичномъ домѣ.
И вотъ со свитою изъ быншихъ царскихъ чиновниковъ.
изъ бывшихъ полковниковь, генераловъ и такихъ ж е еврейчиковъ, какъ и онъ самъ, только менѣе удачлизыхъ и менѣе нахальныхъ, встрѣтилъ Радекъ челозѣка, понуро вылѣзшаго изъ вагона съ чемоданчикомъ въ рукѣ.
.
Только бровью повелъ Радекъ и гигантъ ливрейный лакей изъ совѣтской миссіи, онъ же чекистъ, во мгнзвеніе ока
выхватилъ у Крестовоздвиженскаго чемоданчикъ.
Собельсонъ предложилъ Крестовоздвиженскому остана- виться либо у него, Собельсона, либо въ „посольстзѣ", либо < >>
въ какомъ нибуць первоклассномъ отелѣ, вродѣ „Эспланады"
или „Централя". Но Крестовэздвиженскій упрямо хотѣлъ внѣГ
дриться вмѣстѣ съ чемоданомъ своимъ въ Кантъ-отель, т р е :
тьеразрядную гостиницу въ Шарлэттенбургѣ.
Радекъ насмѣшливо пожалъ плечами, но прекословить
не смѣлъ. Крестовоздвиженскій упрямъ, какъ оселъ, и его
не переубѣдишь.. Радекъ пробовалъ подъѣхать съ другого
конца. Сильно жестикулируя, онъ соблазнялъ Крестовоздвиженскаго:
— Въ такомъ случаѣ. товарищъ, не откажите по русскому обычаю откушать у меня хлѣба соли. — Это „по русскому обычаю" неподражаемо звучало въ устахъ азстрійскаго
еврейчика.—Милости прошу отобѣдать у меня. Сегодня подадутъ волжскую стерлядь, спеціально доставленную мнѣ изъ
Москвы с ъ аэроплгнсмъ! Стерлядь—это ж е деликатессь! Это же
первый классъ! — поцѣловалъ Радекъ кончики собственныхъ
пальцевъ, прежде съ такой виртуозностью шарившихъ по карманамъ сонныхъ пассажировъ и теперь выхоленныхъ, праздныхъ, ежедневно подвергающихся самой тщательной „маникюрской" обработкѣ.

90
Крестовоздвиженскій шевельнулъ закрывавшими р о т ѵ
усами. Словно мышь задвигалась у него подъ носомъ.
— Нѣтъ, знаете, товарищъ, вы лучше т о г о . . . обѣдайт*
ужъ б е з ъ меня, а я попозже пріѣду.
Радекъ не настаивалъ. Онъ лишь ограничился вопросомъ:
— Въ которомъ часу, товарищъ, прислать за вами въ
Кантъ-отель машину и какую вы предпочитаете, открытую
или закрытую?
— А по мнѣ все равно, открытую или закрытую, лишь
бы тсго... доѣхать,.. Въ которомъ часу? Вы когда кончает*
вашу трапезу?
— Мы садимся за столъ около восьми, кончаемъ въ д е вять... какъ всѣ порядочные люди,—хотѣлъ добавить Радекъ,
но удержался.
— Ну, въ такомъ разѣ, къ девяти...
Сопровождаемый ливрейнымъ лакеемъ-чекистомъ, несшимъ его чемоданъ, цѣлымъ лабиринтомъ подземныхъ и надземныхъ лѣстницъ пробирался на улицу Крестовоздвиженскій средь шума, грохота и человѣческой кипѣни, а РадекъСобельсонъ подмигивалъ своей блестящей свитѣ:
— Видали, молъ, чудака?
Ничуть не соблазненный прилетѣвшей по воздуху стерлядью, Крестовоздвиженскій у себя въ номерѣ съѣлъ десять
сосисскъ съ капустой и запилъ большой кружкой пива.
Нѣсколько дней назадъ Крестовоздвиженскій непріятно
былъ удивленъ роскошью обѣда въ конспиративной квартирѣ
на улицѣ Сенкевича. Но все это показалось ему жалкимъ,
мизерно-нищенскимъ по сравненію с ъ тѣмъ, что онъ увидѣлъ у Радека. Особенно ошеломили его, рѣдко чѣмъ нибудь
ошелмляющагося, массивные золотые подносы тончайшей
ювелирной отдѣлки.
Хозяинъ дома съ сигарой въ зубахъ, — онъ получилъ
какой то удивительный сортъ гаваннскихъ сигаръ и з ъ Милана
отъ своего друга банкира Теплица,—встрѣтилъ Крестовоздвиженскаго, слегка возбужденный шампанскимъ и ликерами.
Какъ многіе евреи, товарищъ Радекъ-Собельсонъ больше
притворялся кутилою, нежели былъ та;;овымъ на самомъ цѣлѣ.
— Что, товарищъ Крестовоздвиженскій? Работа — работой, а жизнь—жизнью, чортъ возьми! Можно быть добрымъ
коммунистомъ и думать о красотѣ ногтей... И е щ е понимать
немножечко въ напиткахъ и гастрономіи. И, знаете, я вамъ
скажу, никакая пропаганда, — не среди черни, натурально, а
въ такъ называемыхъ сферахъ невозможна,—я въ этомъ убѣд и л с я і — б е з ъ хорошего повара и тонкаю погреба... Ай, какъ
жаль, что вы ничего не пьете! Я бы васъ угостилъ ликеромъ...
Что то особенное! Я его получаю изъ Мартиники... Но пойдемъ же хоть на минуточку въ столовую!
Въ готической столовой, — вся изъ чернаго дуба м с ъ
аггктсниимъ кэминомъ, — почтительно поднялось навстрѣчу

91
Крестовоздвиженскому нѣсколько собутыльникоьъ Радека »
Въ числѣ ихъ бывшій полковникъ генерапьнаго штаба Гатовекій, назначенный совѣтскимъ военнымъ агентомъ въ БерликЪ. Этотъ Гатовскій съ бритой головой и черными усиками»
бѣлолицый, откормленный, красивый фатоватой гвардейской
красотою, обучалъ Радека свѣтскимъ манерамъ, попутно просвѣщая въ мудренныхъ тонкостяхъ кухни и виннаго погреба»

20. „Б О M Б О Ч К И".
Черезъ минуту всѣ, кому надлежало исчезнуть — исчезли. Въ громадной готической столовой затерялись трое: Гатовскій, Крествйгяддаий&нскій и Радекъ-Собельсонъ.
Хозяинъ, велѣвъ раззолоченнымъ лакеямъ не входить,
самъ плотно притворилъ тяжелую рѣзную дубовую дверь.
— Гдѣ бомбы? — лаконически спросилъ Крестовоздвиженскій.
— A гдѣ ж е имъ быть, какъ не здѣсь? — съ усмѣшкою отвѣтилъ Радекъ. — Вы думаете, я боюсь? Я только
совсѣмъ не хочу ихъ видѣтьі... Непріятно, знаете... Я даже
смотрѣть не желаю... Онѣ дѣйствуютъ мнѣ на нервы... Ихъ
вамъ покажетъ товэрищъ Гатовскій. Онъ человѣкъ военный
это по его части... Что? Товарищъ Гатовскій, не вѣрно?
Товарищъ Гатовскій, молча кивнувъ бритой головою,
смаковалъ бѣлый, прозрачный ликеръ, привезенный съ Мартиники въ необыкновенныхъ экзотическихъ шзрообразныхъ»
съ длиннымъ, узкимъ горлышкомъ бутылкахъ съ печатями
зеленаго и краснаго сургуча.
— Да, это будетъ міровой „бумъ"! — ухмыльнулся Радекъ. — Этихъ тупоголовыхъ нѣмцевъ мы заставимъ таскать
для насъ изъ огня горячіе каштаны! Они думаютъ перехитрить насъ, а мы ихъ оставимъ въ дуракахъ и наклеимъ
нссъі — и, приставивъ къ собственному семитическому носу
большой палецъ руки, державшей сигару, Собельсонъ показалъ, какой именно предполагаетъ онъ наклеить носъ нѣмцамъ.
— Вы понимаете, товарищъ Крестозозгвиженскій, какая
получается ситуація? Что они себѣ думаютъ, правые нѣмцм
съ военной партіей во главѣ? Они думаютъ: „мы будемъ работать съ большевиками, пока они намъ нужны. А когда они
помогутъ схватить Францію за горло и возстановить монзрхію, мы этихъ самыхъ большевиковъ пошлемъ къ чертовой
матери"! Ну, такъ пускай же они себѣ такъ думаютъ, а мы д у маемъ совсѣмъ иначе... Когда въ рзспоряженіи краснаго воздушнаго флота будутъ эти самыя бомбочки, тогда мы заговоримъ желѣзнымъ революціоннымъ языкомъ со всѣми этими Людендорфами и Гкнденбургами... Когда наши, построенные нѣмцами аэропланы будутъ въ воздухѣ, а красная армія

92
перейдетъ германскую границу, тогда у ж е для насъ разъ
плюнуть сдѣлать Германію созѣтской!.. Что, развѣ нѣтъ, товарищи Крестовоздвиженскій? Что? Ой, какія перспективы!
Нѣмцы организаторы — да, но дипломаты — никакіе! Что.
развѣ нѣтъ? Вы не согласны?
Крестовозд8иженскік согласился короткими дзиженіемъ
мрачной головы своей.
— Бомбочки, ахъ эти бомбочки! — нараспѣвъ игриво
продолжали Рацекъ. — Вы таки сейчасъ ихъ увидитеіГГатозскій
вамъ покажетъ... Маленькіе, а когда онѣ полетятъ вннзъ...
Ой, какихъ онѣ дѣлъ покадѣлаютъ!.. Ослы нѣмцы, сами протизъ себя даютъ намъ оружіе! Ненависть къ Франц'и ихъ
ослѣіила. Хоть съ дьяволомъ противъ Франціи — дезизъ
нѣмцезь. Хоть съ большевиками! А сами не понимаютъ, что
большевики опаснѣе 'сорока тысячи дьязоловъ!.. Только у ж е
скорѣй бы, скорѣй! Меня .таки печегь всего нетерпѣніе! Я
самъ поѣду въ Pp.ccho смотрѣть генеральную репетицію! Надо чтобы4"это вышло,ань-гранъ! Найти пустынный островъ,
это же пара пуетякрдъ! Вь Финскомъ заличѣ ихъ много. Надо будеть собрать побольше народу... Тысячи... я думаю...'
тысячи пятнадцать!
— Не много,ЛИ! Зачѣмъ такъ много? Все-таки они того,
люди, — возразили Крестовоздвиженскій.
— А чт<*>«мъ жалко буржуевъ? Чѣмъ больше этой
сволочи истреъимъ., тѣмъ лучше! 1 Бели-бъ можно было, вмѣсто пятнадцати тысячъ — т Ш к $ ' П я т и д е с я т и , семьдесятъ,
ой. какъ бы было хорошо! Что, иеШѣрно,, товарищи Гатов— Вѣрно, то вѣрно...
жалѣть всю эту контръ-революціонн/ю рдань, — отозв&йс« бывшій ймператорскій полковники со слащавой улыбкой. — Только техническихъ
средствъ не хватить. Ушло бы много времени. Получилась
бы нежелательная огласка. А, между тѣмь, вся эта олерація
должна происходить въ глубокой тацнѣ. Мое мнѣніе, довольно какихъ нибудь трехъ тысячъ. Одинъ большой пароходъ
перебросить все это человѣческсе мясо ..
— Три тысячи? Что такое? Три тысячи? Это же совсѣмъ ничего! — даже привскочилъ Радекъ отъ негодованія,
— хотя, хотя вы правы, товарищи Гатовскій... Операція требуешь глубокой тайны... Вы понимаете, товарищи Крестозоздвиженскій, мною получены свѣдѣнія, что... какъ бы вамъ сказать, французы уже кое-что пронюхали. Вы же знаете, что
Круппъ и профессоръ Шгейнбахъ, кондитеръ, приготовлявший эти самыя бомбочки, увезены во Францію. Они что то
подозрѣваютъ, и даже, что то знаютъ — французы. Вотъ почему оккупація Рурскаго бассейна приняла такой террористически характеръ. О, эти канальи французы не такъ глупы!
Они парализовали всю техническую помощь, которую мы получали отсюда, отъ нѣмцевъ. Бомбочки — нашъ послѣдній

é

\

козырь, наше — і,8ы|іъ*ЙлІІ>7-*уі, бъЙъ^... Ахъ, эти бомбочки,
бомбочки! — съ Особенной npofftekds^' ласковостью позторялъ,
прищелкивая пальцами, Радекъ. -/• И/акъ, перв&й удзръ по
этимъ поганымъ пб^ячщцкаітЫІердБій налетъ — на Варшаву!
— Ну, а какъ
гость въ черной
косовороткѣ, — какъ же"~наша--то миссія? Не пропадать же ей?
— Зачѣмъ пропадать? Кто вамъ сказалъ пропадать?
Слушайте же! — мотнулся Радекъ всей своей вихляющей фигурой къ Крестозоздвиженскому и для вящей убѣдительности, складызая характерный еарейскій „бубликъ", сдѣлавъ изъ
большого и указательнаго гіальцевъ кружочекъ, a всѣ остальные оттопыривъ. — Слушайте, товарищъ, мы же будемъ
знать заблаговременно дено и часъ налета. Ну, моментально,
какой нибудь конфликтъ, разрывъ и вся наша миссія покид а е т въ двадцать четыре часа Варшаву. А когда она будетъ
внѣ предѣлсвъ досягаемости, тогда на Варшаву посыпятся
бомбочки... Да, жаль, что нельзя будетъ... — началъ Радекъ
и осѣкся.
— Что нельзя?
— Видите-ли, товарищъ, я хочу сказать, жаль, что нельзя будетъ эвакуировать многихъ польскихъ коммунистовъ.
— Ну, знаете, одно могу сказать... того — лѣсъ рубятъ,
щепки летятъ!
Собельсонъ передернулъ. Не посмѣлъ передъ двумя
русскими докончить вслухъ своего желанія. A желаніе его
было такое: — Ахъ есяи-бъ можно было на это время выселить изъ Варшавы всѣхъ евреевъ. Но куда и какъ ихъ выселить, когда избраннаго племени въ столицѣ польской не
болѣе, не менѣе, какъ четыреста тысячъ. Чго-жъ, мысленно
успокоилъ Собельсонъ патріотизмъ свой. Крестовоздвиженскій
правъ: лѣсъ рубятъ — щепки летятъ.
Словъ нѣтъ, ему очень жаль, обреченное еврейское населеніе Варшавы, но еще больше жаль самого себя. Безъ
бомбъ профессора Штейн5аха совѣтская власть падѣтъ, погибнетъ, — она уже виситъ на волоскѣ, — и вм%стѣ съ нею
йадетъ и онъ, Радекъ.,. И... прощай тогда упоёніе властью,
безпечальнзя жизнь! Прощай готическая столовая, брилліанты,
дорогія женщины, Рубенсы! Прощай золотая посуда, лакеи въ
гетрахъ, все прощай! Убьютъ, чего добраго, какъ бѣшенную
собаку-, или будутъ травить по горячимъ слѣдамъ и начнется
вновь*тб, что уже было и осталось позади, — скитальческая
жизнь впроголодь съ вѣчнымъ страхомъ за свою шкуру...
Нѣтъ, лучше принести въ жертву полумиллюнную гекатомбу изъ варшавскихъ евреевъ и, да укрѣпится на ихъ мученическихъ костяхъ совѣтская власть, сдѣлавшая для еврейства такъ много!
И прояснилось чело Радека и онъ почти весело сказалъ:
— А теперь, товарищъ Гатовскій, покажите товарищу
Крестовоэдвиженскому бомбочки!

s4

*

— А вы?
— Я? Я не хочу ихъ вицѣтьі Онѣ мнѣ дѣйствуютъ на
нервы, — и, предоставивъ Гатовскаго и Крестовоздвиженскаго другъ другу, „нервный" Собельсонъ налилъ себѣ изъ шарообразной экзотической бутылки съ печатями прозрачнаго
густого ликера Мартиникскаго происхожденія.
Гатоаскій взелъ Крестозозцвиженскаго черезъ маленькую потайную дверь въ небольшую квадратную комнату безъ
оконъ, освѣщэамую и дчемъ электричествомъ.
На низенькихъ столахъ — черные метаплическіе амери«анскіе полусундуки, получемоданы. Гаговскій открылъ одинъ
изъ нихъ ключемъ, повернувъ его послѣдовательно въ четырехъ замочныхъ гнѣздэхъ, такихъ же крѣлкихъ, солидныхъ,
какъ и все остальное. Приподнялъ крышку.
Человѣкъ въ черной косозороткѣ увидѣлъ сперза густой
слой упругой гигроскопической ваты. Спокойно, узѣренными
дзиженіями холеныхъ дворянскихъ пальцевъ, Гатовскій вынулъ изъ этой бѣлой ватной мякоти стеклянный шаръ, величиною съ одно изъ тѣхъ громадныхъ яблокъ, что поданы были въ конспиративной квартирѣ къ завтраку. Оболочка шара,
толщиною въ палецъ, прозрачная, чистая. Быль ясенъ заключенный въ нее газъ съ виду такой невинный, голубовато-си^г 1
ній, какъ сигарный дымъ.
Крестовоздвиженскій былъ не изъ робкаго десятка, а
вмѣсто нервовъ у него была телеграфная проволока, но и ему
стало жутко и страшно при видѣ этой „бомбочки". Пустякъ
с ъ вицу. Ваечатлѣніе едза-ли не застывшаго мыльнаго пузыря, а какую дьявольскую разрушительную силу таитъ въ себѣ
этотъ мыльный пузырьі И отказывался постигнуть умъ, что
въ этихъ трехъ желѣзчыхъ чемоданахъ таится рружіе длг
борьбы съ цѣлымъ свѣтомъ, и какой побѣдоносной борьбы
Крестовозцвиженскому рисовалась вся наша планета, за f
литая буржуазной кровью, — шумящая сплошнымъ лѣсомі
жрасныхъ знаменъ и плакатовъ,
Помолчавъ, онъ спросилъ Гатовскаго:
— А скажите, товарищъ, въ дорогѣ того...не рискованно?
— О, нѣтъ нисколько! — улыбнулся фатоватымъ лицомъ
своимъ бывшій императорскій полковникъ. — Оболочка сама
по себѣ —съ одной стороны, а съ другой — упаковка, вполнѣ предохраняетъ бомбы даже при сильномъ сотрясеніи. Конечно, необходима осторожность, — добавилъ наставительна
Гатовскій, — мы откомандируемъ съ вами трехъ атлетическаго сложенія товарищей. Для нихъ каждый изъ этихъ чемодановъ — игрушка! Вы возьмете два смежныхъ купэ въ спальномъ вагонѣ международнаго общества. Въ Берлинѣ — сяд е т е , въ Варшавѣ — выйдите. На польской границѣ никто н*
посмѣетъ контролировать вашъ багажъ, какъ багажъ диплолатическій, а стало быть «— неприкосновенный.

95
— Это-то я и самъ знаю, — недовольно буркнулъ изъ
подъ усовъ Крестовоздвиженскій, — такъ я, значитъ, завтра
же того, не теряя времени, выѣду обратно въ Варшаву.
— Слушаю съ, товарищъ! — по военному отчеканилъ
Гатовскій.
21. СТРАНИЧКА ИЗЪ ПРО'ШЛАГО КНОБЕЛЬСДОРФА.
Итакъ, лѣтъ десять назадъ баронъ Эрикъ фонь Кнобельсдорфъ, вызванный телеграммою кронпринца, чтобы вступить
въ командованіе эскадрономь „гусарозъ смерти", покинулъ
Петербургъ. Новый періодъ жизни Кнобельсдорфа настолько
интересенъ, что обойти его молчаніемъ, было бы грѣхомъ
по отношенію къ читателям ь.
Эскадрономъ командовалъ Эрикъ всего около года. У
него произошелъ поединокъ сь офицеромъ, носивіиимъ такой громкій титулъ, имѣвшимъ такія связи, что Кнобельсдорфъ, хотя и по всѣмъ правиламъ луэльнаго кодекса отправилъ на тотъ свѣтъ высокопоставлен <аго протизн ка своего,
однако же, не взирая на заступничество кронпрі нца, вынужденъ былъ покинуть ряды славныхъ .гусаровъ смерти".
Полкъ, — но не офицерскій мундиръ. Онъ только надѣлъ
болѣе скромную обще-кавалерійскую форму и уѣхалъ вь ко
яоніи на Конго, получивъ тамъ какую-то административную
должность.
Въ колоніяхъ, гдѣ онъ былъ и богомъ и злэстелиномъ
надъ чернокожими дикарями, Кнобелыдорфъ проявлялъ себя во всю свою величину, холоднаго, жестокаго хищника
Для гарнизонныхъ офицеровь и дамъ онъ устраивплъ
пикники съ обильнымъ возліяніемъ Послѣ этихъ ВОЗЛІЯНІЙ.
начиналась стрѣльба изъ лука. Мишенью для этой забавы являлись прикрученные веревками къ деревьямъ туземцы А на
черной груди этихъ живыхъ мишеней рисовались бьлилами
концентрическіе круги съ точкою посрединѣ, — тамъ, гдѣ
сердце.
Эти увеселительные пикники смѣнялись карательными
экспедиціями. Въ бѣлой колоніальной формѣ и въ бѣломъ
тропическомъ шле^іѣ, ротмистръ фонъ Кнобельсцорфъ сжигалъ „взбунтовавшіяся" деревни. Согнанное сбеіумѣвшимъ
стадомъ населеніе „вь нашивалось" изъ пулеметовъ. Щадилъ
Кнобельсдорфъ только самыхъ молод хъ, самыхъ красивыхъ
дѣвушекъ. Онъ считалъ темно-боонзовыхъ туземокъ этихъ
военной добычей, лучшихъ оставляя себѣ, a тѣхъ, что похуже, отдавая на потѣху своимъ офицерамъ.
„Административная" дѣятельность Кнобельсдорфа попала во французскія и бельгійскія газеты. Получался скандалъ.
Его нельзя было ни скрыть, ни погасить. Въ берлинскомъ
рейхстагѣ уже готовился запросъ объ африканскихъ „худо-

96
жествахъ" барона Кнобельсдорфа. Запросъ кое-какъ замг.ли,
но военное вѣдомство убрало Кнобельсдорфа изъ колоніи,
дазъ эгимъ взятку общественному мнѣнію.
Кнобельсдорфъ въ своей обще-кавалерійскои формѣ,
уже въ чинѣ майора, вернулся въ Берлинъ. Долго сидѣть
сложа руки не пришлось ему. Началась первая Балканская
война. Многіе германскіе офицеры поѣхали инструкторамидобровольцами, — это добровольчество великолѣпно оплачивалось золотомъ, — въ турецкую армію.
Онъ попалъ на Македонскій фронтъ въ корпусъ Джавида паши и съ удовольствіемъ собственноручно разстрѣливаль плѣнныхъ сербовъ. Во-первыхъ, онъ, вообще, любилъ
разстрѣлив:,ть, а во-вторыхъ, какъ истый пруссакъ, онъ терпѣть не мсгъ ,,этихъ славянскихъ свиней".
Война кончилась. Кнобельсдорфъ опять въ Берлинѣ, украшенный двумя турецкими орденами. Но и на этотъ разъ
не долго пришлось ему засидѣться.
Чтобы не дать сербамъ выхода къ морю, въ Лондонѣ
при учасііи Германіи, Австріи и Италіи рѣшено было создать
независимое Албанское княжество.
Изъ этой нелѣпой нежизненной затѣи вышла какая то
политическая оперетка. Опереточный народъ въ живописныхъ
опереточныхъ костюмахъ, опереточный монархь, опереточцый
дворъ, опереточная армія...
Германскій ротмистръ принцъ Видъ увѣнчалъ вырожденческую лошадиную голову свою короною Скандербока Свита, генералы, министры, военоначальники, — асе это наспѣхъ комплектовалось большею частью изъ блестящихъ великосвѣтскихъ авантюристовъ съ далеко не блястящимъ
грэшлымъ.
Баро- ъ Кнобельсдорфъ назначенъ былъ инспекторомъ
всей кавалеріи съ производствокъ въ албанскіе генералы.
Онъ былъ очень эффектенъ въ новой формѣ свѣтло-сѣраго
цвѣта, съ широкими лампасами на рейтузахъ, съ малиновыми
шнурами на мундирѣ и въ бѣломъ барашковомъ съ раээолоченнымъ верхомъ головномъ уборѣ. Ко всему этому —
еще золотые свитскіе аксельбанты.
Инспектировать было нечего, такъ какъ не было наваперіи. Служебное время свое Кнобельсдорфъ отдавалъ маленькимъ дѣтямъ Вида, принцессѣ и принцу, обучая ихъ верховой ѣздѣ на крохотныхъ пони. Обученіе происходило на площадкѣ передъ невзрачнымъ двухъ-этажнымъ домомъ, носившемъ громкое названіе — „королевскаго дворца".
Верховная власть князя Вида не распространялась дальше узенькой береговой полосы и „столицы" — дряннаго балканскаго городишки Дураццо. Князь со своей семьей, министрами и генералитетомъ находился подъ защитою трехъ,
стоявшихъ на рейдѣ броненосцевъ — итальянскаго, австрійскаго и германскаго.

s

97

Въ моментъ объявленія великой войны опереточное албанское княжество разсыпалось какъ карточный домикъ.
Броненосцы, вызванные по радіо, ушли каждый въ своемъ направленіи. Оперетка смѣнилась — драмой. Волшебный
сонъ — дѣйствительностью. Видъ въ чинѣ ротмистра вернулся въ полкъ, а Кнобельсдорфъ надѣлъ опять свою гусарскую форму и вмѣстѣ съ майоромъ Прейскеромъ занялъ Калишъ, гдѣ оба эти, достойные другъ друга, рыцаря учинили
рѣзню мирнаго населенія, зажегши городъ съ четырехъ сторонъ. Кнобельсдорфъ, обвинивъ въ шпіонажѣ нѣсколькихъ
сестеръ милосердія — полекъ и русскихъ, приказалъ ихъ повѣсить. За усмиреніе Калиша ему данъ былъ чинъ полковника и желѣзный крестъ.
Такъ воевалъ онъ все время и лишь подъ конецъ, передъ самымъ разгромомъ очутился на Западномъ фронтѣ въ
штабѣ кронпринца. Тамъ пережилъ Кнобельсдорфъ всю трагедію развала германской арміи и крушенія династіи. Кнобельсдорфъ не жаловалъ республики съ ея властью, по его выраженію, состоявшей исключительно ,,изъ жидовъ, соціалистовъ, пивоваровъ и хамовъ".
Онъ примкнулъ къ тайнымъ монархическимъ организаціямъ, наивно думавшимъ, что съ помощью большевиковъ
можно будетъ вернуть Гогенцоллернамъ императорскую корону.
— Крайности сходятся, — говорилъ Кнобельсдорфъ послѣ нѣкоторой паузы, добавляя съ улыбкой, — чтобы одна
сторона по минованію нужды въ другой, оставила ее въ глубочайшихъ дуракахъ...
Приблизительно это же самое говорилъ въ своей готической столовой и Радекъ, бесѣдуя съ Крестовоздвиженскимъ.
Радекъ плотоядно смаковалъ уже красную совѣтскую
Германію, а Кнобельсдорфъ и ему подобные, ни на одинъ
мигъ не сомнѣвались:
— Пусть только они помогутъ намъ сбросить и раздавить вцѣпившагося въ насъ французскаго бульдога... ПустьІ
А уже потомъ-то мы съумѣемъ призвать къ порядку всю
эту грязную сволочь!
Будучи самъ по натурѣ своей большевикомъ, но большевикомъ изящнымъ, въ перчаткахъ, умѣющимъ держать себя въ любомъ обществѣ, Кнобельсдорфъ съ высоты своего
семисотлѣтняго баронства презиралъ неумытый, вшивый,
русско-еврейскій большевизмъ Совдепіи.
— Но эти господа воняютъ, воняютъ до запекшейся на
ихъ рукахъ невинной крови включительно, — говорили болѣе
щепетильные, нежели самъ Кнобельсдорфъ, единомышленники.
— Что дѣлать, —пожималъ онъ плечами, — и навозъ
далеко не благоухаетъ розами, однако необходимъ для удобренія почвы. Что же до запекшейся невинной крови, мы, нѣмцы, должны помнить разъ навсегда: чѣмъ меньше ©станется
въ Россіи интеллигенціи, и, вообще, народа, тѣмъ это лучше

98
для Германіи. Наши многочисленные враги клевещутъ, утверждая, что голодъ въ Россіи, голодъ, отъ котораго вымираютъ
цѣлыя губерніи — дѣло нашихъ рукъ... Но, если-бъ даже
это было и такъ, право, это было бы умнымъ государственнымь дѣйствіемъ... Въ самомъ дѣлѣ, какъ можно было бы
уплотнить нашими колонистами богатыя плодородный обезлюдѣвшія губерніи! Намъ, вообще, не къ лицу сентиментальничать и жалѣть славянское быдло. Если-бъ всѣхъ русскихъ, поляковъ, чеховъ и болгаръ уничтожить, оставивъ лишь нѣсколько милліоноаъ рабочаго двуногаго скота, право, отъ этой
комбинаціи великая германская раса только выиграла бы...
Говоря такія вещи, Кнобельсдорфъ красивый, не лишенный извѣстной породистости, мѣнялся въ лицѣ, дурнѣлъ/ Глаза, и безъ того холодные, жуткіе, загорались хищнымъ огнемъ. Скошенный лобъ какъ будто скашивался еще бэльше,
образуя острый уголъ съ твердыми глазными впадинами.
Рѣзче обозначались подъ кожею скулы, р_ѣзче выступала нижняя челюсть, что то вампирье угадывалось въ блТздныхъ чертахъ
съ ярко-алымъ ртомъ и животнымъ оскаломъбѣлыхъ зубовъ.
Такимъ бывалъ Кнобельсдорфъ, когда въ ГІетербургѣ
приходила къ нему покорная, томная, изнемогающая отъ
страсти Вечера и онъ бросался на нее, какъ тигръ, Такимъ
онъ бывалъ на Конго, забавляясь стрѣльбою по жйгымъ мишенямъ, предавая огню деревни туземцевъ и насилуя темнобронзовыхъ дѣвушекъ съ ужасомъ въ громацныхъ ефр іканскихъ глазахъ. Такимъ онъ былъ въ Калишѣ въ багрсвыхъ отсвѣтахъ пожара, вѣшая сестеръ милосердія. Въ такія минуты
элегантный гусаръ смерти, говорящій на нѣсколькихъ языкахъ, способный украсить собою и своимъ титуломъ. самую
чопорную гостиную, напоминалъ отдаленныхъ предковъ своихъ, дзѣ тысячи лѣтъ назадъ бродившихъ въ ззѣриныхъ
шкурахъ
по дремучему
Тевтобургскому лѣсу.
И еще
трудно было сказать, кто въ сущности кровожаднѣе — эти
полуголые, косматые предки, палицами своими дробившіе
волчьи, медвѣжьи и человѣческіе черепа, или потомокъ ихъ
въ превосходно сшитой визиткѣ, въ сверкающемъ бѣльѣ и
со сверкающимъ въ глазу моноклемъ?
Такова бѣглая біографія барона Эрика фонъ-Кнобельсдорфа, покинувшего въ спѣшномъ порядкѣ гостиницу тотчасъ же послЬ того, какъ вышелъ отъ него Винарскій.
• И вотъ они всѣ трое, какъ за стѣнами недосягаемой,
неприступной крѣпости, очутились—два человѣка и обезьяна
— Кнобельсдорфъ, Петерзенъ, вѣрнѣе именующій себя таковымъ, и Чезе.
Въ „Римскомъ" отелѣ не спѣша, на свободѣ, можно
обдумать и свое положеніе и развить уже намѣченный планъ
дальнѣйшихъ дѣйствій. Я Петерзенъ, пользуясь заботливымъ
уходомъ врача миссіи, могъ подлечить свою руку, искусанную Рексомъ весьма и весьма жестоко.

чп^та-^і^дз^^і" i i*MJV/>i4 IL. »

99
22. В Ъ ЗАМОЧНУЮ СКВАЖИНУ.
Желаніе свое усилить наблюденіе за „Римской" гостиницей Винарскій осуществилъ въ тотъ же день, бросивъ „на
позиціи" опытнѣйшихъ агентовъ. Жемчужиною среди нихъ
Винэрскій считалъ бывшаго ротмистра русской конницы Колибанова. Онъ въ сгое время былъ блестящимъ уланомъ, бралъ
призы на скачкахъ и, вообще, имя его было далеко не послѣднимъ въ спортивныхъ кругахъ.
А сейчасъ отъ прежняго осталась одна лишь подвижная
сухощавая фигура человѣка, отлично ѣздившаго верхомъ и
рубившагося на эспадронахъ. Во всемъ сстальномъ невысокій, въ темно-коричневомъ пиджакѣ, брившій усы, Колибановъ ничѣмъ не напоминалъ недавняго лихого кавалериста.
Зато напоминалъ тѣхъ кинематографическихъ арт'истовъ, что
въ одной пьесѣ изображаютъ апашей, въ другой—сыщиковъ.
Колибановъ пошелъ работать къ Винарскому, движимый
ненавистью къ большевикамъ. Онъ такъ и заявилъ
своему
патрону:
— Что касается болыиевиковъ, господинъ инспекторъ,
здѣсь располагайте мною, не останавливаясь передъ самыми
рискованными задачами! Слѣдить же за русскими монархистами — отказываюсь! Я самъ убѣжденный монархистъ, да и
кромѣ того, мсе искреннее убѣжденіе, что коммунисты гораздо опаснѣе Польшѣ, чѣмъ русскіе монархисты моего типа, то есть такіе, которые видятъ и мыслятъ наше будущее
въ тѣсномъ союзѣ славянства.
— Благодарю васъ! Вы честный человѣкъ! Я раэдѣляю
ваши взгляды и работа у насъ пойдетъ какъ по маслу. Вы у
насъ служите! — и Винарскій съ неизмѣнной инквизиторской
улыбкой своей пожалъ Колибанову руку.
Отъ Винарскаго путь свой направилъ Колибановъ въ
„Римскій" отель, гдѣ встрѣченъ былъ комендантомъ миссіи,
громаднымъ бѣлобрысымъ Рахетисомъ изъ латышей. Этому
„дядѣ" съ внѣшностью палача совѣтскихъ застѣнковъ Колибановъ назвалъ себя.
— Такъ, молъ, и такъ... Бывшій ротмистръ арміи Его
Величества. Ничего отъ васъ не ищу и не желаю, ибо совѣтской власти не признаю, да и не собираюсь признавать, а
вотъ, — если разрѣшите мнѣ читать ежедневно у васъ моековскія и питерсчія газеты — скажу спасибо...
Такое вступленіе понравилось коменданту. Бѣлогварцеецъ настоящей! Не перекрашивается. Другіе держать себя
униженно, выпрашивають денегъ, обѣщая давать полезны*
свѣдѣнія. Спѣшатъ заявить о своемъ вѣрноподданническомъ
отношеніи къ совѣтской власти... А этотъ — молодецъ - молодцомъ!
— Водку пьете? — неожиданно спросилъ Рахетисъ.
— Какой же кавалеристъ не пьетъ водку? Долженъ все
пить, кромѣ колесной мази и керосина...

100
Рахетисъ заэвалъ Колибанова къ себѣ въ номеръ и на
славу его угостилъ. .Раздавили" бутылку очищенной. Громадный комендантъ былъ почти пьянъ, маленькій же, сухенькій
ротмистръ — ни въ одномъ глазу. Бѣлобрысаго амфитріона
своего Колибановъ все время пытливо наблюдалъ.
Въ концѣ концовъ, латыша развезло и онъ многое выболталъ. Прощаясь и задерживая въ своей потной ладони
руку гостя, Рахетисъ соблазнялъ его:
— Товарищъ, поступайте къ намъ! Поступайте! Мы дорожимъ такими людьми, какъ вы. Золотомъ будемъ платить!
Что, монархистъ? Ну и чертъ съ нимъ, съ вэшимъ мэнархизмомъ! Мы, товарищъ, мы реальные политики. На ваши
убѣжденія намъ наплевать! Намъ работа нужна, а работать
вы можете, въ этомъ я, чертъ возьми, убѣдился...
Колибановъ сдѣлалъ виДъ, что колеблется.
— Дайте подумать... Хоть я и принципіальный врагъ
вашъ, но... люди вы сильные... Дайте подумать... Время терпитъ... А пока насчетъ библіотеки и газетъ, какъ же, товарищъ?
— Что съ вами дѣпать, товарищъ?... Ходите, читайте! А
насчетъ моего предложенія, совѣтую подумать... Не пожалѣете...
Довольный ушелъ Колибановъ. Цѣль достигнута. Онъ
каждый день будетъ безпрепятственно посѣщать „Римскую*
гостиницу. А тамъ, тамъ видно будетъ... Сами обстоятельства покажутъ.
А обстоятельства складывались въ его пользу.
Комната-читальня помѣщалась въ третьемъ этажѣ. На
большомъ столѣ разложены были совѣтскія газеты, мѣнявшіяся каждое утро. Колибановъ ежедневно провэдилъ часъдругой въ читальнѣ.
Одиночество его почти никогда никѣмъ не нарушалось.
Каждый чиновникъ миссіи просматривалъ тюками получаемыя
изъ Совдепіи газеты у себя въ номерѣ.
Изь библіотеки вела запертая на ключъ дверь въ сосѣднюю комнату! Въ первое же свое посѣщеніе Колибановъ,
къ немалому удовольствію, убѣдился, что эта сосѣдняя комната являетъ собою кабинетъ, гдѣ красные дипломаты принимаютъ своихъ агентовъ, выслушиваютъ ихъ донесенія, расплачиваются съ ними. Колибановъ выдернулъ ключъ, шзырнулъ его за книжный шкапъ, и, сидя у самой двери, дѣлая
видъ, что погруженъ въ чтеніе громадной простыни московскихь „Изаѣстій", могъ не только слышать все говорившееся въ пріемной, но и видѣть въ замочную скважину большевицкихъ агентовъ.
Поймать его на мѣстѣ преступлэнія трудно было, еслибъ даже кто нибудь и вошелъ изъ корридора въ библіотеку.
Во-первыхъ. Колибанова закрывалъ большой книжный шкапъ,
а во-вторыхъ онъ самъ себя закрывалъ необъятной просты-

f

101
«ей „Извѣстій". Малѣйшій подозрительный стукъ дверей, и
Колибановъ, отпрянувъ отъ замочной скважины, сидитъ наи«орректнѣйшкмъ образомъ, цѣликомъ ушедшій въ чтеніе.
Черезъ нѣсколько дней послѣ перваго дебюта, онъ сдѣ*
лалъ Винарскому свой первый докладъ, иллюстрировавъ его
спискомъ такихъ агентовъ большевицкой миссіи, о которыхъ
деже самъ Винарскій не подозрѣвалъ.
И вотъ ихъ двое въ кабинетѣ. Одинъ съ лицомъ инквизитора и узенькими глазами, другой — двѣ капли воды кинематографически апашъ, или сыщикъ. Первый, одобрительно качая головой, слушаетъ, второй — сообщаетъ свои ,,римскія" впечатлѣнія.
— Я окончательно убѣдился, что чрезвычайка въ „Рим•скомъ" отелѣ существуетъ и вовсе не легенда, которой вездѣ и всегда сбвѣяны большевики, какъ пугало буржуазіи, а
•фактъі Во-первыхъ, весьма и весьма наводитъ на размышление самъ товарищъ комендантъ, внѣшности довольно таки
можно сказать каторжной, а во-вторыхъ, я видѣлъ двухъ парней такого высочайше утвержденнаго матросско-чекистскаго
типа — отъ одного вида въ жуть и въ холодъ бросаетъі И
вспоминаются всѣ тѣ чрезвычайки на югѣ Россіи, гдѣ вашъ
покорный слуга провелъ много незабвенныхъ дней и часовъ.
Я не сомнѣваюсь, что въ ,,Римскомъ" расправляются и расправляются жестоко съ агентами, уличенными въ измѣнѣ, или
даже просто внушившимъ подозрѣніе.
— Такой случай, — кивнулъ инспекторъ, — былъ у меня
еще до вашего появления въ Варшавѣ. Дѣльный способный
и честный агентъ. Съ моего вѣдома, чтобы войти къ нимъ
въ довѣріе, онъ сообщалъ имъ кое-какія, мною же продикігованныя свѣдѣнія... Ну, и попался, бѣдняга! Они расшифровали его и тамъ же, у себя искалѣчивши... вы, я вижу, мой
милый ротмистръ, мѣняетесь въ лицъ. Считая васъ хоть немного малодушнымъ, я не говорилъ бы этого, чтобы, по вашей же кавалерійской терминологіи, вы не „потеряли сердца". Но вы человѣкъ смѣлый и то, что я вамъ сейчасъ открою, духа вашего угасить не угаситъ, а заинтересуетъ навѣрное и, пожалуй, пришпоритъ еще сильнѣе вашу и безъ того лютую ненависть къ этимъ мерзазцамъ.
Винарскій закурилъ папиросу, угостилъ Колибанова и,
отшзырнувъ далеко отъ себя спичку, продолжалъ:
— Дѣло, изволите видѣть, въ слѣдующемъ: тамъ, у себя, въ своемъ соціа іистическомъ отечествѣ, эти господа не
стѣсняются: пытаютъ, рѣжутъ носы и уши, выкалывзютъ глаза, выкраиваютъ изъ спины ремни и, какъ вы сами знаете,
продѣлываютъ еще худшія мерзости, о которыхъ и говорить
даже противно... Противно и омерзительно. Здѣсь же какъ>никакъ, въ чужой сторонѣ, — совсѣмъ другое дѣло. Даже
для нихъ, даже для посольства грабителей и бандитовъ, неудобно, если человѣкъ, выйдя, или же на четверенькахъ вы-

102
ползши изъ „Римскаго" отеля, начнетъ всѣмъ показыватьсвои синяки, ссадины и рубцы: ,.Вотъ какъ, молъ, меня въ
этомъ дипломатическомъ учрежденіи обработали!",.. На этомъ
основаніи заграницею товарищи избѣгаютъ примѣнять свои
азіатскіе методы и дѣйствуютъ на евролейскій ладъ. Сдѣлать
человѣка трупомъ, трупомъ безъ пяти минутъ, но такъ, чтобы никакихъ слѣдовъ, ни сучка, ни задоринки...
Лѣтъ около тридцати назадъ былъ шефомъ парижской
полиціи нѣкій маленькій, сѣденькій, благообразный старичекъ
Лепинъ, боровшійся весьма энергично съ апашествомъ... Въ
Парижѣ было больше тридцати тысячъ апашей, терроризировавшихъ цѣлые кварталы. И вотъ попадаетъ какой нибудь
изъ этихъ отъявленныхъ мерзавцевъ въ руки полиціи. Знаютъ
всѣ его преступленія, всѣ его ножевыя расправы, — столькихъ-то ограбилъ, столькихъ-то мужчинъ и женщинъ зарѣзалъ; но прямыхъ уликъ нѣтъ, предать суду нельзя, a слѣдовательно, по законамъ республики, его надо выпустить на
свободу, то-есть на новые грабежи и злодѣйства. Ну, старичекъ Лепинъ и выпускалъ ихъ, но какъ то такъ выходило,
что на другой-третій день освобожденные апаши отдавали
Богу... виноватъ, не Богу, а черту свою грѣшную душу. Хотя я думаю, вмѣсто души у нихъ былъ паръ, какъ сказалъ
одинъ еврей, совершенно, впрочемъ, по другому поводу, —
улыбнулся Винарскій.
— A дѣйствительно интересно! — замѣтилъ Колибановъ».
— Рецептъ старичка Лепина былъ слѣдующій: апаша
раздѣвали до пояса и привязывали къ скамейкѣ, лицомъ
вверхъ. На животъ клали ему тоненькую дощечку, и „спеціалистъ" какъ-то особенно ударялъ по этой дощзчкѣ резиновой паліЛэй. Съ медициною у меня знакомство шапочное и
въ точности объяснить не могу, но однимъ словомъ этотъ.
„снеціалистъ" отбиваль ему внутренности, и апашъ, уходя изъ
комиссаріата чистый какъ стеклышко, безъ единаго синяка,
не испытывая даже физической боли, на второй, или на третій день околѣвалъ. Теперь вы догадываетесь... То же самоепродѣлалъ красный спеціалистъ и съ моимъ несчастнымь
агентомъ. Онъ сгорѣлъ въ нѣсколько дней. Я оплакивалъ
его, до бѣшенства хотѣлъ отомстить, но что я могъ сдѣлать?
— развелъ руками Винарскій.
Онъ былъ правъ. Сердца Колибановъ не потерялъ и не
только не прекратилъ визитовъ своихъ въ „Римскій" отель,,
а зачастилъ туда и хотя отъ службы, предлагаемой комендантомъ, уклонялся, но, давъ ему нѣсколько разрѣшенныхъ.
Винарскимъ свѣдѣній, пріобрѣлъ нѣкоторое довѣріе.
Винарскій въ свою очередь получилъ отъ Колибаноза
цѣлый рядъ важныхъ откровеній, повлекшихъ за собой разгромъ коммунистическихь организацій, создачныхъ моральна
и матеріально совѣтской дипломатической миссіей.
Во дни слѣдствія по поводу таинственнаго убійства ка-

103
питана де Траверсэ и въ особенности послѣ бѣгства Келлермана — Кнобельсдорфа изъ „Европейской" гостиницы, Винарскій поручилъ Колибанову обнаружить присутствіе Кнобельсдорфа въ „Римскомъ" отелѣ. Изъ своего наблюдательнаго
пункта, изъ библіотеки не удалось Колибанову увидѣть Кнобельсдорфа, либо совсѣмъ не заходившаго въ пріемную, либо
посѣщавшаго ее въ другое время, чѣмъ когда бывалъ Колибановъ.
Съ Петерзеномъ же, — узнавъ его по атлетической фигурѣ и по забинтованной рукѣ, — Колибановъ однажды столкнулся въ корридорѣ третьяго этажа носомъ къ носу.
Я дня черезъ два, занявъ обычную сзою позицію, подъ
прикрытіемъ книжнаго шкапа и простыни „Извѣстій", Колибановъ увидѣлъ въ замочную скважину такое, отчего весь
охваченъ былъ охотницкой горячкою и шибко-шибко забилось сердце. Онъ увидѣлъ нѣсколько человѣкъ, столпившихся вокругъ стола и еще чего-то. Металлическ й темный сундукъ оказался этимъ ,,чѣмъ то".
Съ мелодичнымъ звономъ повернулся ключъ въ одномъ
замкѣ, въ другомъ, третьемъ, четвертомъ. Приподнята крышка, умолкли rojJÉca и въ мертво-напряженной тишинѣ головы склонились Щдъ чемоданомъ. Колибановъ, затаивъ дыхаHie, всѣмъ сущёствомъ своимъ, нервами, глазами, ушелъ въ
замочную скважину. . .
Но въ этотъ самый моментъ онъ ощутилъ прикосновеніе чего то холоднаго, твердаго къ своему затылку и, обернувшись, увидѣлъ перфдъ собой коменданта Рахетиса и двухъ
парней матросско-чекистскаго типа. Съ торжествующе-злобными лицами держали они изумленно-похолодѣвшаго Колибанова подъ круглыми дулами своихъ револьверовъ.
— Такъ вотъ какимъ чтеніемъ занимаетесь вы у насъ,
ротмистръ Колибановъ? — издѣвательски покачалъ головой
Рахетисъ. — Я давно за вами слѣжуі Теперь мы васъ отсюда не выпустимъ!..
КОНЕЦЪ

ПЕРВОЙ

ЧЯСТИ.

I.

Ч а с т ь II.
ВОЛЫНСКІЯ ДЕБРЙ

Назадъ лѣтъ семь—восемь, здѣсь, на этихъ самыхъ мѣстахъ воевали.
Воевали осторожно, закапываясь въ землю, тихо, недовѣрчиво продвигаясь впередъ,—современный способъ воевать,
вообще, а въ лѣсу, гдѣ все закрыто, гдѣ такъ легко притаиться за каждымъ деревомъ и нельзя развернуться, — въ
особенности.
Семь—-восемь лѣтъ назадъ, въ этомъ лѣсу враги подошли очень близко другъ къ другу, — нѣмцы въ каскахъ съ
острыми шишаками и русскіе въ плоскихъ безкозыркахъ. И
тѣ и другіе густо оплелись колючей проволокой и мѣсяцами
обстрѣливали другъ друга изъ винтовокъ, изъ пулеметовъ, перекидывались ручными гранатами, словно забавляясь страшной и жуткой игрою, а оглушительный артиллерійскій поединокъ не смолкалъ ни днемъ, ни ночью.
F\ теперь этотъ же лѣсъ цѣпенѣетъ безмолвіемъ, не
менѣе жуткимъ и страшнымъ, чѣмъ была таковою шумная
нечеловѣческая бойня съ металлическимъ визгомъ снарядовъ,
трескотнею винтовокъ и пулеметозъ.
И можно подумать, что Самъ Господь Богъ проклялъ
этотъ лѣсъ, гдѣ столько нагрѣшилъ человѣкъ,—проклялъ и
отступился. Даже въ ясный солнечный день, не по себѣ тому, кто случайно забредетъ сюда. Дичь и глушь — какихъ не
было никогда на Волыни и во времена татарскихъ набѣговъ
изъ Крыма. Нѣсколько лѣтъ не ступаетъ здѣсь нога человѣха.
Да и куда ступить, если какъ былъ, такъ и остался хаотическій лабиринтъ проволочныхъ загражденій. Чтобы уничтожить
ихъ, необходима цѣлая техническая . экспедиція. Волынскій
мужикъ давно махнулъ рукой.
— Самъ чортяка и тый нычого не зробыть!.,.
Можетъ быть „чортяка* и сцѣлалъ бы что нибудь, но,
во-первыхъ, съ ка::ой стати онъ будетъ помогать мужикамъ,
а, во-вгорыхъ, для нихъ—„чоргякъ*— буйно разросшіяся дичь и
глушь, оберегаемыя отъ человѣческаго вторженія цѣлыми
системами проволочныхъ изгородей—самое разлюбезнее мѣсто.
Задумчиво и гордо стоятъ уцѣлѣвшія деревья, а отъ
поверженмыхъ во прахъ, скошенныхъ гигантскими снарядами,
остались расщепленные пни, да уткнувшіеся въ землю высохшіе скелеты изъѣденныхъ червями стволовъ. На этомъ дѣв-

106
ственномъ привольѣ выросъ гигантскій папоротникъ, глядящійся въ неподвижное черное зеркало лѣсного болотца. Тамъ
и сямъ поддернутые нзлетомъ красноватой ржавчины осколки
снарядовъ. Бѣлѣютъ застывшіе въ заіадочной улыбкѣ-гримасф черепа, до глянцу отполированные дождемъ, вѣтромъ,
солнцемъ и временемъ. Своей идіотской и въ то же время
нечеловѣчески мудрой улыбкой, зная то, чего мы не знаемъ,
•ни говорятъ:
— Ни шагу дальше! Здѣсь наше царствоі
И тутъ же наполовину вросшія въ землю, подобныя невѣдомымъ письменамъ, лошадиныя ребра и кости. И своими
іерсглифами они говорятъ то же самое, что и черепа людей,
—эти лошадиныя ребра и кости.
Птицы давно уже не вьютъ свои гнѣзда въ этомъ мертвомъ, застывшемъ лѣсу. Давно уже не летаютъ низко надъ
травой ласточки, бороздя грудью неподвижную гладь болотца. Не стучитъ носомъ дятелъ, не слышно весеннихъ тетеревинныхъ перекликовъ, не заливается звенящей трелью соловей и даже ястребъ, покружившись, летитъ прочь, дальше
уносится на сильныхъ крыльяхъ своихъ. Одной совѣ нипочемъі Тянетъ ее въ эти мѣста поохотиться за молодыми зайцами—благо здѣсь расплодилось ихъ тьма-тьмущая.
Клянутся мужики окрестньгхъ деревень, что прочно обосновалась тутъ нечистая сила. Днемъ отсыпается въ нѣмецкихъ и русскихъ землянкахъ, а ночью бродитъ, дико смѣется,
тѣшится стыднымъ блудомъ и норовить затащить къ себѣ
на потѣху и на смерть христіанскую душу.
Репутація, что и говорить, не изъ особенныхъі
И странно было видѣть въ этомъ самомъ лѣсу, уже
вечерней предзакатной порою двухъ человѣкъ, медленно пробиравшихся вглубь уже сонной внизу и объятой еще пламенемъ гаснущаго солнца вверху, чащи.
Смѣльчаки. Что-бъ отважиться бродить въ такую пору
тамъ, гдѣ и свѣтлымъ днемъ никого не встрѣгишь, никого
не заманишь,—для этого надо быть смѣльчаками!
Высокій съ грубымъ коричневымъ лицомъ, одѣтъ, какъ
едѣваются лѣтомъ мужики на Волыни Соломенный брыль съ
широкими полями, длинная грубая домотканная рубаха и такіе
же домотканные широкіе, шлепающіе по голымъ пяткамъ
штаны. И, несмотря на этотъ ксстюмъ, въ мужикѣ не трудно угадать бывшаго солдата и по выправкѣ, и по манерѣ
подстригать усы и по лицу, типичному солдатскому лицу, сухому, какъ и вся сухая фигура.
Спутникъ его, хотя и крупный самъ по себѣ, но ростомъ
ниже на полголовы. Дородный-, плотный и эта его плотность
могла бы перейти уже въ рыхлость. Измятая кожаная фуражка автомобильно-комиссарскаго типа, зеленовато защитный
френчъ безъ погонъ и высокіе сапоги, хотя на первой свѣжести, но крѣпкіе, на двойной подошвѣ—хоть тысячу верстъ

107
пѣшкомъ иди! Обладатель кожаной фуражки не брился дсбрыхъ дней семь, — лицо сплошь заросло колючей щетиною.
Несъ очъ маленькій, видавшій всякіе виды стоптанный кожанный чемоданчикъ.
Мужикъ солдатъ, съ видомъ знающаго здѣсь каждую
пядь земли, обходилъ проволоччыя загражденія, въ которыхъ
всякій другой запутался бы наиплачевнѣйшимъ образомъ. Лавировалъ между заросшими бурьяномъ и травою окопами и
ходами сообщенія. Знаючи гдѣ и какъ, умѣлъ миновать предательскія болотца, зеленой мякотью своею маскировавшія
невылазныя трясины. Словомъ, чувствовалъ себя въ этомъ
лѣсу полнымъ хозяиномъ.
Да отчего бы и не такъ? Унтеръ-офицеръ Лейбъ-гвардіи Преображенскаго полка Максимъ Погайчукъ два раза подолгу сидѣлъ въ этихъ самыхъ окопахъ и, то отступая, то
наступая, согласно волѣ начальства, зналъ здѣсь все въ такомъ совершенствѣ —глаза ему завяжи, не ошибется!
И когда онъ сказалъ своему спутнику:
— Ваше выг.окородіе, коли-бъ васъ "одного туточки
оставить, ни якимъ способомъ сами не выберетесь! — Это не
было похвальбою.
Незнакомый съ мѣстностью. человѣкъ, натыкаясь на
желѣзныя колючки, скрытыя высокой, по поясъ травою, увязая въ болотѣ. проваливаясь въ глубокія, развороченныя тяжелыми снарядами воронки, безпомощно тычась между деревьями, похожими другъ на друга, проблудивши сутки, а то
и больше—погибнетъ въ этихъ проклятыхъ Богомъ дебряхъ.
Кричи, не кричи — все равно никто не ѵслышитъ! А если-бъ
даже и услышалъ, никто не поможетъ, не вызволитъ изъ
бѣды. Кто его знаетъ, а вдругъ эта нечистая сила прикидывается гибнущимъ человѣкомъ?
Максимъ Погайчукъ, гвардейскій унтеръ и трижды Геор»
гіевскій кавалеръ, былъ крестьяниномъ ближней деревни. Послѣ Рижскаго мира эта маленькая въ тридцать дворовъ деревня отошла полякамъ и вмѣстѣ съ нею сталъ Погайчукъ польскимъ подданнымъ. Жилъ онъ безбѣдно въ своей хатѣ со
своей семьею, и огрородъ имѣлъ, и кусокъ поля. Кормился,
дай Господь всякому! Но имѣлъ еще и побочный заработокъ.
Всѣхъ, желавшихъ тайно перейти совѣтскую границу. Погайчукъ водилъ тѣмъ же самымъ путемъ, какимъ сейчасъ велъ.
плотнаго мужчину въ кителѣ и кожаной фуражкѣ.
Путь трудный, но зато наименѣе рискованный и наиболѣе вѣрный. Зная, что лѣсъ являетъ собою здѣсь непроходимую — самъ чертъ ногу сломитъ — глушь, большевицкая
пограничная стража очень слабо охраняла этотъ участокъ, надѣясь на помощь матушки-природы. Но матушка-природа сама по себѣ, а Максимъ Погайчукъ — самъ по себѣ. Этотъ
высокій, съ коричневымъ лицомъ мужикъ одинъ только зналъ,.
сколькихъ польскихъ, русскихъ, французскихъ и всякихъ.

108
иныхъ
развѣдчиковъ провели онъ черезъ закалдованный
лѣсъ туда за черту, гдѣ начинается уже таинственная, кровавая Совдепія, эта зачумленная страна бѣлыхъ рабовъ, бѣлыхъ
злодѣевъ-насильниковъ и бѣлыхъ людоѣдовъ, отъ голода пожирающихъ своихъ дѣтей.
Кліентовъ своихъ Погайчукъ не пускалъ на волю Божью.
„Ну, вотъ, молъ, я дѣло свое сдѣлалъ, вы уже заграницей, а
тамъ, какъ себѣ знаете"...
Нѣтъ, сдавалъ изъ рукъ въ руки. Въ трехъ верстахъ,
уже въ Совдепіи, жилъ его кумъ тоже Максимъ, но только
не Погайчукъ, а Ковальчукъ. Вотъ къ нему-то, Ковальчуку,
тоже бывшему гвардейцу, и направляли Погайчукъ своихъ
кліентовъ. Отдохнуть, осмотрѣться, а потомъ Ковальчукъ самъ
отвезешь на ближайшую станцію, въ Шепетовку, откуда кліентъ, уже всецѣло предоставленный самому сеоѣ, выбираетъ
необходимое направленіе.
Рука у обоихъ Максимовъ была счастливая. Много людей пропустили они, а никто еще не попался, не угодилъ ни
поДъ разстрѣлъ, ни въ тюрьму.
Вышли еще засвѣтло, чтобы до темноты оставить за собою тяжело проходимыя мѣста. До границы по прямому пути
было верстъ восемь. Значить, по лѣсу съ обходами и зигзагами — добрыхъ двѣнадцать. Й уже давно сгустилась кругомъ слѣпая, беззвѣздная ночь, — небеса сплошь йъ облакахъ, — а Максимъ и его спутникъ все шли да шли, вѣрнѣе
пробирались. И дивился спутникъ Максимову чутью и зрѣкію
въ этомъ лѣсу. Безъ тропинокъ, безъ намека даже хоть на
на какое нибудь направленіе, Максимъ вел ь его за собою, к-кт»
по гладкому шоссе, беря за локоть жесткой рабочей рукой
своею въ тѣхъ случаяхъ, когда на пути выростало вдругъ дерево и можно было расшибить лобъ.
Шли средь особенной лѣсной сырости ночью, шли въ
густой влажной травѣ, гдѣ по колѣно, a гдѣ и доходившей до
пояса. И страненъ, по ночному страненъ и полонь значенія
былъ производимый двумя человѣками шелестъ и шорохъ.
И чудилось, что гдѣ-то близко, а можегъ быть и дчлеко, такой же самый шелестъ и шорохъ, длительный и полный значенія — откликается. Разъ чуть съ ногъ не сбили вспугнутый
заяцъ. А разъ блеснули во тьмѣ, тотчасъ же сгинувъ, два
огонька.
— Волкъ, — спокойно, лаконически пояснили Максимъ.
Спутники утратили всякое понятіе о времени и пространствѣ, словно погружаясь въ безбрежную неизвѣстность. Да и,
въ самомъ дѣлѣ, казалось, что въ этомъ глухомъ и темномъ
лѣсу время остановилось. И вотъ, когда спутникъ менѣе всего ожидали, жесткая рука потянула его за локоть, а голоси
тихо молвили:

109
— Ну, ваше высокородіе, туточки вже вамъ придется засѣсть. А какъ только увидите, что вже начинаетъ свѣтать
самое мало, самую крошечку, — то прямо идите передъ собою, а тамъ, а тамъ не доходючи села, споткаетъ васъ мой
кумъ. Я я у ж е вертаюсь до дому. Счастливой дороги!
2. в с т р ъ ч я н я г р а н и ц ъ .
Шелестъ шаговъ удаляясь и удаляясь, стихъ, и человѣкъ въ кожаной фуражкѣ остался одинъ-одинешекъ въ десяти шагахь отъ опушки лѣса, за которой начинается необъятная Совдепія, прежде такая милая, родная, понятная Россія,
а теперь — Совдепія. И такое чувство, словно это въ самомъ
дѣлѣ новая, невѣдомая страна, гдѣ властвуетъ племя дикарей, о жестокости которыхъ бѣгутъ по бѣлу свѣту страшныя
легенды.
И хотя человѣкъ въ кожаной фуражкѣ три съ половиной года воевалъ на западномъ фронтѣ, награжденный и почетнымъ легіономъ и военнымъ крестомъ, и дѣйствительно
былъ храбръ не только вь бояхъ, но и въ жизни — это гораздо труднѣе, — однако, и онъ ощутилъ какое то непріятиое, холодное щекотаніе во всемъ тѣлѣ при мысли, что еще
какихъ нибудь полчаса и онъ у ж е будетъ за предѣлами культурнаго государства, гдѣ свирѣпствуютъ неслыханныя, — неслыханный съ тѣхъ псръ, какъ существуетъ на землѣ человѣкъ, — тиранія.
И самый главный ужасъ не въ томъ, что можно попасть
въ руки этихъ тирановъ, а въ томъ, что придется дышать
однимъ воздухомъ съ ними, быть безмолвнымъ свидѣтелемъ
ихъ подлости, хамства, вопіющихъ небесамъ
злодѣйствъ
этихъ людскихъ отбросовъ и подонковъ.
Чтобы дальше продолжать нашъ разсказъ, назовемъ человѣка, затаившагося въ нѣсколькихъ шагахъ отъ роковой,
во многихъ отношеніяхъ и смыслахъ роковой черты.
Это нашъ старый знакомый Леонардъ. Съ того дня, вѣрнѣе, съ той ночи, когда вмѣстѣ съ Инночкинымъ отцомъ вышелъ изъ „Бристоля", чтобы отправиться къ Вогаку, прошла
недѣля. Событія, о которыхъ мы разскажемъ въ свое время
и событія, о которыхъ мы не раз?кажемъ совсѣмъ, такъ какъ
они яаляютъ собою политическую тайну французовъ, — все
это созвало обстановку, требующую переброски въ Совдепію
опытнаго, смѣлаго агента, въ совершенствѣ знающаго русский языкъ, не чуждаго военному дѣлу и, вообще, образованнаго человѣка.
Леонардъ, вызванный шефомъ военной миссіи, не колеблясь ни минуты, согласился взять на себя эту опасную, отвѣгственную командировку. Пошелъ на трудную авантюру не
только съ охотой, а даже ухватился за нее, какъ за средство,
въ мельканіи новыхъ сильныхъ впечатлѣній, забыться, раз-

110
сѣяться отъ удара, нанесеннаго ему безъ вины виноватой
Ханною.
О, это былъ жестокій ударъі
Послѣ обморока Ханны, послѣ того, какъ обезумѣвшій
Леонардъ бѣжалъ отъ нея, черезъ два дня онъ опять звонилъ у ея дверей. Долго, съ какой то отчаянной рѣшимостью нажималъ круглую, бѣлую кнопку и только сухое дребезжаніе было отвѣтомъ. Инстинктомъ любящаго угадывалъ
онъ, что это не временное отсутствіе, — вышла на часъ другой и вернется, — a нѣчто болѣе для него тяжелое, страшное. Бѣгство, бѣгство, на которое она ему намекала. Хотя
это было скорѣе обмолвкою, чѣмъ намекомъ. Онъ угадывалъ
за этими дверями холодную, непривѣтную пустоту, пустоту
осиротѣвшей квартиры.
Но какъ утопающій хватается за соломинку, такъ и Леонардъ, цѣпляясь за надежду, что Хачна въ Варшавѣ, опустился внизъ къ дворнику. Но дворникъ добилъ его окончательно. Ханна уѣхала вчера неизвѣстно куда, но видимо на
продолжительный срокъ, ибо взяла довольно много вещей,
квартиру же оставила за собою.
— Но кто же теперь не оставляетъ за собою квартиры?
— влслнѣ резонно пояснилъ дворникъ.
Этого Леонардъ не слышалъ. Онъ былъ уже за воротами, самъ не зная куда идти. И опять, какъ три дня назадъ,
Пошелъ бы скитаться по городу безъ всякой цѣли, вѣрнѣ»
съ единственной цѣлью — забыться, вымотать себя физически. На углу Марша.пковской и улицы Сенкезича остановилъ
его офицеръ военной миссіи, капитанъ Флоранси.
— Ба, Леонардъ! А мы васъ ищемь! Звонили въ „Бристоль" и еще въ два-три мѣста...
— A развѣ я кому нибудь нуженъ?
— И даже очень! Васъ требуетъ генералъ. Дѣло въ
томъ, дорогой Леонардъ... Получены свѣдѣнія, исключительной, потрясающей важности... Необходимо ваше благосклонное сотрудничество,
— Здѣсь, въ Варшавѣ?
— Сомнѣваюсь, кажется взмъ выпадетъ счастье пропутешествовать въ страну каннибаловъ. Смотрите, Леонардъ!
Вы такой упитанный! Смотрите, какъ бы туземцы не приготовили изъ васъ отмѣнное рагу...
— Бросьте, Флоранси! Не до шутокъ мнѣі., Такъ вы
говорите, меня пошлют ъ въ Соадепію?
— Я ничего не говорю! Я ничего не знаю... Но мало ли
качія могутъ быть предположен!*... Во всякомъ случаѣ, рекомендую поторопиться.
Ч.-рэзъ четверть часа шефъ военной миссіи уже принималъ въ своемъ служебномъ кабинетѣ Леонарда' съ глазу на
глазъ. Флоранси не преувеличилъ. Свѣдѣнія въ самомъ дѣлѣ были сенсзціонно-потрясающія. Послѣ часовой бесѣды

рѣшено было, что самое позднее черезъ два-три дня Леонардъ, тайкомъ перейдя границу съ надлежащими документами и очутившись въ Совдепіи, проберется сначала въ Кіевъ,
а оттуда, не теряя времени — въ Петербургъ. И въ Кіевѣ и
въ Петербургѣ всячески помогутъ ему и будутъ укрывать
свои, испытанные люди.
Леонардъ внимательно слушалъ превосходительнаго шефа миссіи. Съ первыхъ же словъ убѣдился по нѣкоторымъ
даннымъ, что въ Совдепію и только въ Совдепію могла
скрыться Ханна и тамъ именно, тамъ надобно ее искать.
Сама судьба бросаетъ его вслѣдъ за нею. О, какъ онъ былъ
счастливъі Какъ удивительно совпадаютъ исполненіе долга
съ влеченіемъ сердца! Онъ отыщетъ Ханну, отыщетъ цѣнокэ
какой угодно жертвы! Послѣ бесѣды съ генераломъ, онъ
почти не сомнѣвался, что Ханна уже на пути въ Петроградъ.
Все это подсказывала ему ревнивая фантазія, умѣющая быть
неумолимо логичной. Самъ генералъ ни единымъ словомъ
не обмолвился про Ханну. Да онъ и не имѣлъ о ней ни малѣйшаго представленія.
И вотъ послѣ комфорта первоклассной гостинницы, послѣ жизни въ европейскомъ городѣ, послѣ ежедневнаго
бритья, литературныхъ новинокъ, ежедневной ванны, тонкаго
бѣлья щегольскихъ костюмовъ, монокля, вкусныхъ обѣдсвъ
и французскихъ винъ, очутился Леонардъ въ лѣсу, по .товарищески" одѣтый, заросшій щетиною, что-бъ подобно
контрабандисту, или травимому звѣрю, перебѣжать туда, гдѣ
самое невѣроятное, самое невозможное, считается самымъ
вѣроятнымъ, самымъ вэзможнымъ, гдѣ начинается страна
ужасовъ, голода, слезъ, рабства, нищеты, крови, сказочныхъ
грабительскихъ обогащеній и необъятнаго произвола.
Надвигался разсвѣтъ. Блѣднѣла, таяла ночь. Силуэты
деревьевъ, уже не сливаясь во мглѣ, чудились призраками
невъдомыхъ исполинскихъ чудовищъ. А поляна, что видѣлъ
передъ собой изъ своей засады Леонардъ, вся клубилась сизо-молочнымъ туманомъ. Нѣтъ, и не будетъ ему конца-края...
Погайчукъ совѣтовалъ двинуться въ путь уже на самомъ исходѣ гаснущей ночи. Леонардъ и безъ его ссвѣта
зналъ, что для ,,такихъ вещей" разсвѣтъ самое лучшее время, когда крѣпко и сладко спится и человѣку, вообще, и
тюремщику, часовому, дозорному, — въ частности.
Еще немного, порѣдѣетъ туманъ, обозначатся крыши,
Леонардъ возьметъ на нихъ „направленіе" и тамъ встрѣтитъ
его Максимъ Ковальчукъ.
И вотъ наконецъ онъ покинулъ свое убѣжище. И самъ
себѣ не вѣрилъ, что крадучись какъ преступникъ, тихонько
пробирается въ ту самую страну, гдѣ воспитался, выросъ,
гдѣ все привыкъ видѣть своимъ, роднымъ, близкимъ... А
теперь все такое чужое, далекое, враждебное" До чего это
дико, нелѣпо, до чего съ трудомъ поддается сознанію.

112
Леонардъ не былъ никогда религіознымъ, а сейчасъ перекрестился съ дѣтской цаивной вѣрою. Зажмурившись, какъ
на краю бездны, пошелъ прямо передъ собою. Впослѣдствіи,
вспоминая, онъ ловилъ себя, что перейти роковую черту далось ему не безъ усилій, — физическихъ и волевыхъ. Онъ
заставилъ себя идти, заставнлъ ноги свои повиноваться головѣ, мозгу.
На Западномъ фронтѣ ему, какъ владѣвшему нѣмецкимъ языкомъ, приходилось работать въ германскомъ тылу.
Но тѣ ощущенія, переживанія, — совсѣмъ другія. Тамъ при
неудачѣ самымъ худшимъ изъ всего грозившаго могъ быть
разстрѣлъ. Здѣсь же наоборотъ, — пожалуй, разстрѣлъ самое легчайшее, наилучшее. Сначала вшивые смрадные клоповники, истязанія въ липкихъ отъ крови подвалахъ чрезвычайки, и рэзвѣ потомъ уже, какъ финалъ — благодѣтельная
избавит ильница — разрывная пуля въ затылокъ.
Минуту назадъ онъ былъ свободнымъ человѣкомъ. Его
ноги въ мокрыхъ отъ густой росы сапогахъ, — минуту назадъ пспирали свободную землю. И частицу этой свободы человѣческой несъ онъ въ себѣ самомъ, въ складкахъ своего
кителя, влажнаго подъ сырымъ прохладнымъ дыханіемъ ночного лѣса, — вольнаго лѣса вольной земли.
А сейчасъ... Но вдругъ мысль отвлеклась въ иномъ,
совсѣмъ иномъ направленін. Ясно, холодно и такъ напряжен
но забѣгала память по сокровеннымъ закоулкамъ и дѣтства
и юности, какъ это бываетъ у гибнущихъ, тонущихъ, у всѣхъ,
на кого уже замахнулся своей зазубренной косой скелетъ
смерти
Случилось го, чего никакъ не ожидали ни Максимъ Погайчукъ, ни вѣрившій его опытности Леонардъ. Неохраняемый участокъ границы, оказался охраняемымъ. Быть можетъ
это случай, какъ исключеніе изъ общаго правила, быть можетъ пронюхали, что именно здѣсь тайно переходятъ границу бѣлогвардейцы и „враги" совѣтской власти. Дѣло не въ
причинахъ, а въ послѣдствіяхъ. A послѣдствія были таковыг
передъ собою въ сотнѣ шаговъ Леонардъ увидѣлъ двухъ
красноаркейцевъ съ винтовками. Они шли прямо на него.
Готовый ко всякимъ сюрпризамъ, взявшій себя въ руки, еще когда, зажмурившись, „приказалъ" ногамъ идти впередъ, онъ не растерялся. Онъ только соображалъ, какъ ему
поступить, какой выходъ? Мгновенно броситься въ лѣсъ? По
открытому надо пробѣжать съ четверть версты и если начнутъ стрѣлять, а начнутъ безъ сомнѣнія, изъ двухъ винтовокъ застрѣлить, или подстрѣлить человѣка на такомъ разстояніи — легче легкаго. Самому атаковать, подпустивъ ближе, упавъ на землю, постараться свалить обоихъ? Тоже шансы не равные, — противъ двухъ винтовокъ одинъ револьверъ. Остается одно, смѣло пойти навстрѣчу, по возможности усыпить подозрѣніе и дѣйствовать, какъ подскажетъ ихъ

п у
собственное поведеніе. Въ случаѣ обыска, ничего компрометирующего не найдутъ, ни въ чемоданчикѣ, ни на самомъ
Леонардѣ. Но, во всякомъ случаѣ, доводить до обыска весьма и весьма нежелательно.
А оттуда уже:
JljT
— СтойІ Тебѣ говорятъ, стой! — и цѣлятся.
— Стою, товарищи, стою! — откликнулся онъ. — Опустите ваши дурацкія винтовки, да скорѣй сюда ко мнѣі
Смѣлый повелительный окликъ повліялъ. Штыки измѣнили свое угрожающее положеніе, и оба красноармейца подошли къ спокойно ожидавшему ихъ Леонарду. Онъ успѣлъ
оцѣнить обоихъ. Одинъ въ рваной гимнастеркѣ и въ штанахъ, висѣвшихъ клочьями, — типичнѣйшій деревенскій мих-.
рютка и губошлепъ, другой же — великолѣпный экземпляръ
городского хулигана. Въ прыщахъ, нахальный, одѣтый въ
офицерскій френчъ и въ матерчатомъ шлемѣ-спринцовкѣ с ъ
громадной красной звѣздсй.
Молча уставилось дитя деревни на Леонарда глазами —
щелками на скуластомъ веснусчатомъ лицѣ. Дитя города вызывающе съ недовѣріемъ спросило:
— Вы кто же, собственно говоря, такой будете?
— А это вы сейчасъ увидите изъ моихъ документовъ.—
И не слѣша показать документы, дѣлая видъ, что сбоку,
презрительно, чуть чуть смотритъ на вооруженнаго хулигана
въ „спринцовкѣ-1, въ дѣйствительности на немъ одномъ сосредоточивалъ Леонардъ все свое впиманіе. — Я конечно,
не обязанъ давать вамъ отчета, куда, почему и зачѣмъ, но
ужъ очень, товарищъ, видъ у васъ интеллигентный.
Прыщавый хотя и ухмыльнулся, обнаживъ мокрые, зеленые гнилые зубы, ио былъ настерожѣ, ничуть
подкупленный и не размягшій.
Ж*
— Я. тоеарищъ, командировать, совѣтской фршазской
дипломатическсй миссіей въ Кіевъ по очень вгбіінымъ политическимъ дѣламъ. Но такъ какъ мы знали что за мною
будутъ спѣдить польскія власти и, чего добраго, спровоцируют ь покушеніе, то какъ видите, я избралъ другой, менѣе
дипломатическій путь, — улыбнулся Леонардъ.
— Вижу, вижу! — загадочно повторялъ хулиганъ, и въ
дымкѣ разсвѣта вздулись прыщи на его зеленрмъ лицѣ, —
вижу, что очки больно мастерь втирать! А скакните, почему,
товарищъ, выбрали этотъ самый раіонъ, гдѣ значитъ слабѣе
охраняется советскими войсками кордонная линія?
— Развѣ? — удивился Леонардъ. — Пснятія объ этомъ
не имѣлъ! Я знаю, что я воспользовался раіономъ, почти не©храняемымъ польскими войсками и... слава Богу, — чуть
было не сорвалось у Леонарда, но спохватившись, что коммунисты поминаютъ имя Господне только развѣ въ кощунственной брани, вывернулся, — и, благодаря счастливому случаю, прошелъ никѣмъ не замѣченный.

114
— Та-а а-къ, — сплюнули дитя города компактными
плевкомъ, — а въ чемоданЬ что?
— Въ чемоданѣ? Бѣлье н тѣ секретные бумаги, который до Кіева я не въ правѣ никому показывать.
— Ладно, тамъ разберемсяі Митюха, бери чемоданъі —
скомандовали прыщавый деревенскому губошлепу.
Ледяная струйка скользнула по спииѣ Леонарда. Онъ
убѣдился. что игра его, пожалуй, проиграна. Типъ въ „спринцовкѣ" не повѣрилъ ни одному его слову, настолько не повѣрилъ, что не пожелали даже взглянуть на документы, выданные человѣку въ кожаной фуражкѣ варшавской совѣтской дипломатической миссіей.
Дѣло дрянь! И еще горшая дрянь попасть аъ лапы къ
пограничными чекистами.
Далеко ли это славное учрежденіе и донесется ли туда
звуки выстрѣла? Если же близко, — дѣиегвовать холодными
сружіемъ. И Леонардъ подсчитывали силы. Михрютка
не
въ счетъ. Главноее—прыщавый, сухой и цѣпкій и съ длинными рычагами. Такі на кулакахъ отчаянно дерутся, пока не
дошло до ножей.
— Я буду очень радъ. товарищи, если вы меня скорѣй
доставите по начальству. Тамъ все въ одинъ моментъ выяснится, но сказать вамъ правду, я цѣле^онькую ночь не слалъ,
измученъ и, если это далеко...
— Ишь, какой деликатный, подумаешь'.. Недалеко, и
двухъ верстъ не будешь... Митюха, тебѣ сказано, бери чемоданъ... Хотя, между прочими, погоди, отставить! Самъ сначала взгляну, что тамъ такое есть? Давайте ключъ!
— Чемодзнъ открыть.
Прыщавый, охваченной жадностью, предвкушая валюту,
брилліанты, золото, спустившись на колѣн.і, одной рукой
держа винтовку, раскрыли чемодань, бросивь губошлепу —
Митюха ' смотри за нимъ, цълься пр мо аъ лобь!
Но не успѣлъ еще Митюха прицѣлиться з ь лобъ, какъ
Леонардъ нанеси прыщавому снизу въ лицо такой страшный
ударъ тяжелыми браунингомъ, что тотъ несуразно подпрыгнувъ весь, упалъ навзничь съ разбитой окровавленной переносицей ..
—г'-ш-п
3. Т И X ! Й

У Ж А С Ъ.

Около двухъ съ половиной лѣтъ назадъ Ханна жила въ
Петербурга тѣмъ, что продавала уцѣлѣвшія отъ большевицкихъ налетозъ вещи, тѣмь, что писала портреты совѣтскихъ
чиновникочъ и комиссарэзъ. оплачиваемые мукою, мясомъ,
сахарсмъ, хлѣбомъ и крупой.
Два съ половиной года назадъ ее таскали по чрезвычайиамъ, осксрбляя, выматывая душу глупыми допросами. По

115
яочамъ брссалъ ее въ дрожь гудокъ автомобильной сирены.
Чудилось, что опять пріѣхали за ней. Новый арестъ, новыя
униженія, новыя пытки...
Теперь она уже не просыпается въ холодномъ ознобѣ,
сколько бы ни носились мимо, какъ одержимые, совѣтскіе
автомобили. Теперь уже не надо увѣковѣчивать преступны«
физіономіи и дамскія рыла за хлѣбъ крупу и консервы. Теперь она живетъ въ „Ясторіи". гдѣ живутъ „знатные иностранцы" и гдѣ кое-какъ наведенъ почти прежній, до-военный
лоскъ. Кухня почти такая же тонкая, обильная, какъ и при
царскомъ режимѣ.
Неприкосновенность личности, насколько она можетъ
быть таковою въ Совдепіи, комфоргь, всего черезъ край —
это именно и угнетало Ханну. И, право, два съ половиной
года назадъ, жившая въ нетопленной квартирѣ, коченѣющими пальцами писавшая гсрилло подобныхъ матросовъ, терявшая вѣсъ и кровь отъ ш-дэѣданія, вѣчно дрожавшая, что ее
схватятъ и позезугь на Гороховую, — тогда она была счастливѣе, чѣмъ теперь Она знала, что терпитъ ее, эту Голгофу,
наравнѣ со всѣми, кто подобно ей чутокъ, образованъ, культуренъ, имѣетъ Бога въ душѣ и гордость, что-бъ не согнуть
спины и колѣнъ передь краснымъ хамомъ. Подобно ей, голодали, коченѣли отъ холода, арестовывались, оскорблялись,
въ одчомъ Петербургѣ десятки тысячъ дамъ и дѣвушекъ
общества, офицеровъ, учителей, чиновниковъ, профессоровъ,
художниковъ, священниковъ, писателей.
Я теперь, теперь они всѣ голодаютъ еще больше, еще
больше дрожать за себя, за своихъ близкихъ и еще больше
гноятъ ихъ въ тюрьмахъ, пытаютъ, разстрѣливаютъ. Они —
правило, а она же, связанная съ ними воспитаніемъ, убѣжденіемъ, породою, всѣмъ, рѣшительно всѣмъ, она — исключеніе! И сознаніе этой своей исключительности угнетало Ханну. мучило соэѣсть, не давала покоя.
Но разаѣ имѣла она свою волю, свои желанія? Развѣ не
загипнотизирсвалъ ее Кнобельсдорфъ, тяжелымъ металлическимъ блескомъ своихъ глазъ, не подчинилъ себѣ прекрасное тѣло ея изощренными ласками? По одному его слову
пріѣхала она вмѣстѣ съ нимъ сюда, сознавая всю преступность новой его авантюры и глубоко терзаясь этимъ сознаніемъ.
Власти и самъ диктаторъ Петербурга Зиновьевъ-Япфель •
баумъ отнеслись къ ней съ почтительнымъ-вниманіемъ, какъ
къ подругѣ Кнобельсдорфа, прибывшаго съ миссіей : сключительной важности. Ей отвели одинъ изъ лучшихъ номеровъ
въ обновленной „Ясторіи" со спальнею? салономъ, будувромъ,
туалетной комнатой. Ей предоставили дежурившій весь день
у подъѣзда великокняжескій „лимузинъ". Но чѣмъ больше
баловали, тѣмъ острѣй чувствовала она себя такой-же преступницею, какъ и тѣ, которые отвели ей роскошный номеръ

i

1,16
и дали въ распоряженіе краденый „лииузинъ". Это угнетало
ее, видѣвшую на улицахъ дамъ и мужчинъ своего обществе,
• ъ рубищахъ и лохмотьяхъ, съ протянутой рукою высохшихъ,.
падавшихъ отъ истощенія. Она видѣла, какъ перегоняли красноармейцы покорныя стада, потерявшія человѣческій облит»,
изъ одной тюрьмы въ другую. Она видѣла, какъ надъ этимъ
вымирающимъ, гибнущимъ, еще такъ недавно великолѣпнымъ,
царственнымъ городомъ торжествуютъ хамъ и еврей, еврей ихамъ. И не только надъ нимъ, — надъ всей Россіей отъ Збруча до Владивостока.
Ханна предпочла бы ничего не видѣть, не слышать, забыться, уснуть, погрузиться въ небытіе, чтобы не было этихъ.
кошмарныхъ впечатлѣній, этихъ укоровъ совѣсти, этого презрѣнія къ самой себѣ.
Неужели скарабей, этотъ мистическій жукъ, эта поблѣднѣвшая за четыре тысячи лѣтъ бирюза, обманулъ ее и никогда не дастъ ни душевнаго покоя, ни счастья? . . .
Кстати, бритый, жирный, съ актерско-бабьимъ лицомъ
Зиновьевъ-Апфельбаумъ, этотъ оберъ-палачъ Сѣверной коммуны, заинтересовался скарабеемъ. Заинтересовался изъ снобизма. Этому еврейчику, плебею и бывшему репортеру, такъ
страшно хотѣлось быть снобомъ. Онъ слышалъ, что скарабеи переходятъ изъ поколѣнія въ поколѣніе въ королевскихъ
домахъ и въ знатныхъ титулсванныхъ семьяхъ.
И Апфельбаумъ долго не выпускалъ изъ своихъ жирньтхъ, пухлыхъ и липкихъ пальиевъ точеную бѣлую нѣжную
ручку Ха-шы съ твердыми розовыми ногтями.
— Ну, такъ давайте же по-американски! Идетъ? Я у
васъ покупаю эту вещьі
— Эта вещь не продается, — молвила Ханна, освобождая
свою руку.
— Что значитъ не продается? Что значить? — нахально
вызывающе тряхнулъ онъ своей курчавой гологой. — Все
продается! Весь вопросъ въ цѣнѣ. Но что же вы хотите за
эту вещь?
— Ничего! Я же вамъ сказала!
— Э, бросьте! Такъ я и повѣрилъі Ну, хотите, дѣлаемъ
такъ: у меня есть ларецъ съ брилліантами, сколько ваша очаровательная ручка захватить, все будетъ ваше, а скарабей
будетъ мой? Подумайте, горсть брилліантовъ! И какихъ... Ну,
такъ что же, есть такое дѣло?.. О чемъ вы думаете? — допытывался атаманъ шайки, пять лѣтъ грабящей Петербургъ
и все еще не успѣвшей разграбить.
Ханна ему ничего не ответила. Не сказать же прямо въ
эту бритую бабью, потасканною физіономію: — ,,я думала о
томъ, сколько проклятій, крови и слезъ на этихъ брилліантахъ, которые вы можете расшвыривать горстями*.
И сказала бы! Кого бояться, что ей терять? Сказала бы
навѣрное, если бы не Кнобельсдорфъ. Какую сцену закатилъ

lit
-бы онъ ей и за то, что обидѣла важнаго совѣтскаго сановника, и зачѣмъ упустила такую выгодную сдѣлку.
Апфельбаумъ „коллекціонировалъ" голубые чистѣйшей
воды брилліанты, исключительно Трансваальскаго происхожденія. Послѣ англо-бурской войны, уничтожившей знэменитыя копи, трансваальскіе брилліанты не добываются больше
И вотъ съ одной стороны, — газетный репортеръ Апфельбаумъ подобно азіатскимъ монархамъ, набивающій ларцы голубыми брилліантами, а съ другой — великій русскій
художникъ, европейская знаменитость, какъ пещерный схимиикъ медленно тающій отъ лишеній и голода.
Въ академіи Ханна была его ученицею. Онъ остался въ
ея памяти высокимъ, изящно-величественнымъ старикомъ съ
львиной сѣдой гривою. Его квартира, его студія, — это былъ
музей, гдѣ каждый предметъ, каждая вещица — шедевръ!
Его картины были премированы на всемірныхъ выставкахъ.
И въ жизни, и въ творчествѣ — это былъ земной полубогъ.
Профессоръ ютился въ „уплотненной" квартирѣ. Его
загнали къ самой кухнѣ, въ комнату для прислуги, а въ парадныхъ покояхъ размѣстились чекистъ, семья рабочаго, матросъ и дѣвица съ Невскаго, служившая въ каксмъ то комиссаріатѣ, но не оставившая своего главнаго ремесла.
На звонокъ Ханны высыпала орава жильцовъ. Видъ нарядной красивой дамы озлобилъ всѣхъ.
— Профессоръ здѣсь живетъ?
— Теперь профессорей нѣту! — раздался чей то голосъ,
а другой, болѣе благожелательный, пояснилъ:
— А, этотъ долгогривый? Тамъ въ концѣ калидора!
Въ концѣ „калидора" Ханна постучала въ дверь. Что-то
завозилось, захрипѣло, закашляло, приотворилась дверь. Ханну обдалъ тяжелый запахъ непровѣтренной комнаты. Какая
то гниль, что то прокисшее, копоть печурки и неопрятная
старость.
Господи, неужели это онъ? Хотѣлось искусать себѣ въ
кровь губы, хотѣлось разрыдаться. Согбенный, какъ мумія,
высохшій старецъ, заросшій волосами и бородою, какъ доисторическій человѣкъ. Дырявый плэдъ, вмѣсто пиджака.
Темно-сѣрыя отъ грязи, бѣлыя когда-то кальсоны. Вмѣсто
кровати — звѣриное логоао.
— Профессоръ, это я — Ханна Вечера!
— Господи! Откуда? — и дрожащими, грязными руками, съ коричневой кожей, присохшей къ костямъ, онъ ловилъ ея руки, всхлипывая.
— Видите, до чего довели... Самъ себѣ противень,
мерзокъ!..
Она сѣла рядомъ, Гладила его голову, плечи.
— Голубушка, закройте дверьі.. Они отравляютъ мнѣ
жизнь, подсматриваютъ, издѣваются, бьютъ... Да, да бьютъі

118
— горестнымъ шепотомъ добавилъ онъ. — Этотъ ужасный
морякъ и эта... особа... когда напьются...
Дверь закрыта, но профессоръ все еще испуганно косился на нее.
— Будемъ тихо говорить.•• Совсѣмъ тихо... Покровители искусствъ! Меценаты! Ложь, обманъі Все у нихъ ложь,
обманъ... Они выдумали какое то пролетарское искусство,,
чтобы прикрыть убожество, безграмотность и бездарность
своихъ лакеевъ, лакеевъ въ живописи, въ скульптурѣ, музыкѣ, поэзіи... Искусство, какъ солнце вѣчно и какъ солнце —
для всѣхъ! Веласкезъ и Рембрандтъ мои боги, боги для
всѣхъ, кто не идіотъ и не кретинъ...
Слѣпну... Дымъ печурки ѣсть глаза... Дымомъ дышу, весь
прокоптился. Все дымъ... А прошлое, развѣ не дымъ? Слава,
почести, красивая жнзнь, двѣ съ половиною тысячи написанныхъ мною картинъ — гдѣ это все? Гдѣ? Скажите! — ло:
вилъ онъ у нея руки. •— Меценаты! — встрепенулся онъ. —
Ложь! Владимиръ Маковскій, гордость Россіи, минувшей зимой въ нетопленной квартирѣ замерзъ... А Беклемишевъ, ректоръ, академикъ — съ голоду умеръ. Такъ высохъ, — въ
гробу лежалъ маленькій, маленькій... А помните, богатырь
былъ! Кладбище!... А Новоскольцевъ? Одинокаго, больного,
вши заѣли... Помните Ваничку Мясоѣдова! Разстрѣляли въ
Полтавѣ... И сколько такихъ яркихъ.. . талантливыхъ... Теперь
моя очередь. Стыдно мнѣ, стыдно и больно передъ вами, которая. . — и профессоръ заплакалъ, не кончивъ фразы.
Ханна сама надрывалась, сама плакала.
Отойдя немного, онъ продолжапъ:
— Въ началѣ, еще передъ вашимъ отъѣздомъ, потребовалъ меня къ себѣ этотъ, какъ его. . ну здѣшній диктаторъ.
— Зиновьевъ?
— Да, да, Зиновьевъ! Жидъ! Наглый, разъѣвшійся. И говорить мнѣ: „Профессоръ, я васъ знаю. Мы будемъ заказывать вамъ картины, пропагандирующія ссвѣтскую власть и
для агитиціи будемъ посылать ихъ на заграничныя выстазки"..,
Ханна, слышите? Ханна, чтобы я, я своей кистью, своимъ именемъ, вводилъ въ обманъ европейскихъ почитателей своихъ?
Чтобы я этихъ грязныхъ воровъ, захватчиковъ прославлялъ?
На другой день мнѣ вселили въ квартиру всю эту... — онъ
покосился на дверь, — всю эту рвань. Сказалъ же Зиновьевъ:.
„Хорошо, будетъ помнить!" Умолялъ выпустить меня заграницу — гдѣ тамъ. И вотъ, какъ видите, издыхаю въ этой вонючей берлогѣ. Оставалось еще около двадцати картинъ....
Иностранцы, шведы подсылали агента, хотѣли купить. Нѣтъ
все реквизировали эти бандиты. Говорятъ — „не ваша собственность, — государственная". Пока еще ноги носили, въ „Эрмитажъ" ходилъ, глазами и душой отдохнуть. Все самое лучшее, самое цѣнное, разворовано и въ Америку продано... А
потомъ взялись за церковныя цѣнности, за имперйторскія.

119

гроб... гробницы, — профессоръ схватился за грудь,—сердце,
совсѣиъ дряньі Выжимки, а не сердце. .-Господи, пошли мнѣ
смерть, это блаженство! — и профессоръ вмѣстѣ съ заросиіимъ лицомъ своимъ воздѣлъ къ закопченому потолку высохшія, въ коричневыхъ пятнахъ, руки.
— Богъ съ вами! Будетъ лучше, дорогой профессоръ! і'
Я сдѣлаю все, что могу!
Онъ посмстрѣлъ на нее такимъ безнадежнымъ взгля-j
домъ, что у нея сжалось въ комочекъ сердце.
— Что вы? Стоить ли гальванизировать трупь? На дол- 1
го-ли? А знаете чего бы мнѣ хотѣлось передъ смертью? П о - с
ѣсть! Хорошенько, до сыта, какъ ѣдятъ дикари, дорвавшись ^
иаконецъ до мяса! Въ восьмидеситыхъ годахъ, путешествуя ^
по Африкѣ съ великими князьями Сергѣемъ и Павломъ Але-1
ксандровичами, я охотился с ь ними на слоновъ. И на нашихъглазахъ готтентоты вгрызались въ распоротое брюхо убитаго :
слсна и тамъ, внутри, перепачканные жиромъ и саломъ, д о ,
обалдѣнія, до столбняка, обжирались всей этой желудочной і
гадостью .. Такъ вотъ, понимаете, Ханна, я, знаменитый ху- -,
дожникъ. получавшей на всемірныхъ выставкахъ десятки боль- j;
шихъ золотыхъ медалей, украденныхъ у меня товарищами, ;
добавлю въ ковычкахъ, — понимаете! — схватилъ онъ ее за
руки съ полубезумнымъ, жуткимъ блескомъ въ глазахъ, — я'
хотѣлъ бы превратиться передъ смертью въ одного изъ этихъ ;;
готтентотовъ... Я больше трехъ лѣтъ самъ не знаю, чѣмъ и |
какъ питаюсь. Подъ утро, когда всѣ они наполняють квар- '
тиру подлымъ плебенскимъ храпомъ своимъ, я тайкомъ про- ;
бираюсь на кухню и въ помойныхъ ведрахъ ищу твердых ь,
окаменѣвшихъ хлѣбныхъ корокъ, ищу картофельной шелухи... '
Вотъ до чего я дошелъі. .

4. НЕПРИКАЯННАЯ ДУША.
Ханна уѣхала, обѣщавъ вернуться черезъ полчаса. Въ
„Асторіи" ей сдѣлали большой, аккуратно перевязанный пакетъ. заключавшій въ себѣ нарѣзанную ломтями мягкую, нѣжно-розовую телятину, ростбифъ, куриныя котлеты, ветчину,.]
масло и бѣлый и черный хлѣбъ.
Профессоръ сначала какъ-то оцѣпечѣлъ, не вѣря гла- !
замъ, не вѣря обонянію и только неимовѣрнымъ напряжен!- :
емъ воли, заставилъ себя ѣсть медленно и понемногу.
— Нельзя сразу... нельзя... а то очень вредно, очень, —
подбадриваль онъ самъ себя.
Ханна пообѣщала пріѣхать на другой день съ бѣльемъ
и костюмомъ, добавивъ!
— Можетъ быть завтра удастся мнѣ устроить васъ гдѣ- \
нибудь въ другомъ мѣстѣ.
Не успѣла она вернуться, вся еще во власти видѣннаго,
пережитаго, вошелъ Кнобельсдорфъ, занимавшій сосѣдній но>

?

120
меръ, еще болѣе обширный и комфортабельный, чѣмъ у
Ханны.
— Гдѣ ты была? — спросилъ онъ, самоувѣренный, одѣтый съ иголочки, только что выбритый, причесанный и вымытый душистыми эссенціями у отельнаго парикмахера.
— Гдѣ я была? — и волнуясь, то блѣднѣя, то вспыхивая, рззсказала ему Ханна свои впечатлѣнія.
feh», Онъ слушалъ внимательно, спокойно слушалъ, ни разу
не перебивъ, не задавъ ни одного вопроса.
— Ты чувствуешь весь этотъ кошмаръ? Чувствуешь,
Эрикъ? Сердце твое не изъ мягкихъ, но ты же уменъ, образовать, культуренъ, культуренъ внѣшне хотя бы! Ты понимаешь весь ужасъ? Великій художникъ, почти геній, благородный, изящный, съ тонкой душой, доведенный до скотскаFO состояніяі Если бы ты видѣлъ? Они же, они, которые
остались двуногими скотами, — они по горло сыты и пьяны,
они считаютъ свои драгоцѣнные камни, уже не каратами, а
фунтами! Онъ и они? Гдѣ же справедливость, Эрикъ?
— Ты наивный рабенокъ, Ханна! Огь революціи требуешь справедливости? Революция была, есть и будетъ каннибальской игрушкой дикарей, лакомящихся мясомъ зажареныыхъ ими ученыхь изслѣдователей и миссіонеровъ. Это въ
порядкѣ вещей! Такъ должно быть! Вотъ если бы я узналъ,
что профессоръ твой пишетъ картины въ своей царственной
етудіи, а Зиноэьевъ строчитъ въ газетахъ о пожарахъ и собачьихъ выставкахъ, я изумился бы! А такъ...,
разэель онъ
руками съ легкой гримасой, — на то и волна революціи, чтобы всплывало всякое... всякая труха, дрянь и гниль.
— Говоришь такъ, а самъ, самъ съ этой дрянью, трухой и гнилью идешь рука-объ-руку!..
— Приходится, ничего не подѣлаешь! Этого требѵютъ
наши интересы. Когда съ ихъ помощью мы надѣнемъ на
обезумѣвшую Францію смирительную рубашку, мы заговори мъ на иномъ языкѣ со всѣмъ этимъ сбродомъ... И тогда
твой профессоръ возьмется снова за кисть, a разъѣзжающее
въ автомобиляхъ грязное хамье вернется въ первобытное
постояніе. Подъ свистъ бича оно будетъ чистить выгребныя
ямы.
— Не будетъ ли поздно, Эрикъ?
— Для кого, для профессора или для насъ?
— О профессорѣ я уже и не говорю! Для васъ, Эрикъ,
для васъ, выбравшихъ себѣ такихъ „союзниковъ"?
— Эхъ, что вы понимаете, вы, женщины, въ политикѣі
— махнулъ рукой Кнобельсдорфъ. — Ты лучше скажи мнѣ,
отчего не отдала Зиновьеву египетскаго жука своего за брилліанты? Вѣдь онъ предлагалъ тебѣ цѣлое состояніе? Надо
было скорѣе ловить моментъ... Во-первыхъ, этому выскочкѣ,
ужасно хочется украсить свой еврейскій палецъ скарабеемъ,
тѣмъ самымъ, который носили фараоны, выгнавшіе его с о -

щ
шіеменниковъ изъ Египта, а теперь носятъ монархи, знатнѣйшіе лорды, принцы. Это во первыхъ. а во вторыхъ, онъ котѣлъ щегольнуть передъ нами своей азіатской щедростью. Я
на твоемъ мѣстѣ, Ханна, разстался бы с ъ этой почтенной,
древней, но безполезной реликвіей.
— Я — не тыі Я не смотрю на все и на вся съ точки
зрѣнія пользы. Давай, Эрикъ, условимся разъ навсегда: скарабей, ты знаешь, отлично, — мое больное мѣсто... ни за
какіе брилліанты, a зиновьевскіе тѣмъ болѣеі—краденные, снятые съ убитыхъ, замученныхъ — я не разстанусь со своимъ
скарабеемъ. Я твоя раба, вещь, я по одному твоему слову
покинула Варшаву, бросила заказы, любимое дѣло и пріѣхала
въ этотъ городъ, городъ мертвыхъ честныхъ людей и живыхъ негодяевъ, преступниковъ, — чего больше? По крайней
мѣрѣ, оставь въ покоѣ моего жука! Совѣтую. иначе ты встрѣтиш ь ^неожиданное сопротивленіе! — и богатое красками,
темное лицо Ханны съ черной мушкою было полно вызова и рѣшимости.
Кнобельсдорфъ, уже подбиравш'йся къ заманчивой горсти зиновьевскихъ брилліантовъ. увидѣлъ, что настаивать
безполезно. Не отдастъ по доброй волѣ, можно будетъ взять
силой, выманить хитростью, усыпить и снять съ пальца
мало ли какъ?
И круто измѣнивъ тему, онъ спросилъ:
— Что ты дѣлаешь вечеромъ?
— Не знаю,,. Дома буду... Противно выходить, выезжать... И противно и тяжело.
— Какъ знаешь! Д я вечеромъ у Зиновьева. Разъ вт>
мѣсяцъ у него происходятъ, какъ бы тебѣ сказать, не то вакханапія, не то оргіи. Фонъ для этихъ забавъ — царственный!
Зиновьевъ живетъ во дворцѣ великаго князя Николая Михайловича. Говорятъ, онъ давно приглядѣлъ себѣ этотъ изумительный двзрецъ и, чтобы завладѣть имъ, разстрѣлялъ Николая Михайловича. Сомнѣваюсь, будутъ ли на высотѣ „исполнители". Хотя я слышалъ, среди дамь тамъ бываютъ классныя женщины. Много бывшихъ дамъ свѣта и полусвѣта. Но
если раньше многія ваши аристократки желали походить на
кокотокъ и содержанокъ, то теперь, когда общественныя перегородки пали, отчего же графинямъ и княгинямъ не проводить весело Бремя въ компаніи профессіональныхъ жрицъ
любви? Говорятъ, этотъ жирный клопъ Зиновьевъ подвергаетъ ихъ предварительной „экспертизѣ". Но я признаться,
плохо вѣрю въ его бердичезскую эстетику... Такъ или иначе,
онъ раздѣваетъ ихъ до нага, и какъ Неронъ, смотритъ въ
замѣняющій монокль изумрудъ...
— Какая гадость! — съ отвращеніемъ вырвалось у Ханны.
— Что гадость? — поднялъ онъ брови.
— Все! И эти дамы, потерявшія стыдъ и совѣсть и, ко-

122
нечно, прошедшіе сквозь кокаинъ и чека, и этотъ бердичеаскій Неронъ со своимъ изумрудомъ, безъ сомнѣнія, тоже
краденнымъ, и эти оргіи во дворцѣ, куда онъ влѣзъ торжествующей свиньею . . .
— Ты не въ духѣ сегодня?
— Будешь не въ духѣ! Послѣ моего визита къ профессору — букетъ всѣхъ этихъ прелестей! Впрочемъ, развѣ ты
поймешь, посочувствуешь? Ты человѣкъ изъ желѣза!
— Обтянутый замшею, прибавь!
Вечеромъ во фракѣ, въ бѣлыхъ перчаткахъ, циликдрѣ и
въ черномъ пальто, съ перелиной. являвшій собою фигуру, отъ
которой давнымъ давно отвыкъ Петербургъ, уѣхалъ Кнобельсдорфъ въ зиновьевскій дворецъ.
Ханна осталась одна. Пробовала «чтать — сливались
буквы, и книга валилась изъ рукъ. Пытала,ь рисовать въ альбомъ — карандашъ былъ какъ чужой въ тонкихъ, гибкихъ,
опытныхъ пальцаѵь. Овладѣло хорошо знакомое отупѣніе.
Мысль цѣпенѣетъ. Какая-то слѣпая сила гнететъ и душу и тѣ •
ло. Лѣнь думать, лѣнь носить себя, передвигать свое тѣло.
Подошла къ открытому окну. Пахнуло свѣжестью бѣлой
ночи. Въ тоскующей серебристой, полной обмана, дымкѣ ея
Петербургъ чудился тѣкъ, какикъ былъ раньше, пеличественнымъ, державнымъ. И развѣ не такъ, какъ прежде, гордо
поднимается къ небесамъ гранитно-мрамсрный Исааяій своими куполами, колоннадами, изваяніями бронзовыхъ ангелсвъ,
крестами, колокольнями?
Бѣлая НОЧЬ лжетъ, какъ измѣнившая женщина. Храмъ
закрытъ для молитвы и открыть для митингующей съ красными тряпками черни.
Хотѣлось плакать долге, не спѣша, мучая и утѣшая себя
слезами. Больно, такъ больно, даже окно закрыла. . . Отойти,
не смотрѣть . . . Отойти вглубь этой гостинничной роскоши..
Тускло сіяли картины въ богатыхь рамахъ. Мягкая мебель,
брснзовыя бездѣлушки, часы на каминѣ подъ стекляннымъ
колпакомь- Вспомнился ѵмирающій вь сзоемь закопченномь
и эатхломъ звѣр: номъ логовѣ профессоръ. Завтра увезетъ
она его оттуда.
Ханна приняла чуть чуть.теплую ванну, не принесшую ни
бодрости, ни освѣженія, и легла въ постель. Какая безотрадная, постылая ночь! Какъ противно рѣжуше БОЮТЪ сирены
мчащихся автомобилей, словно чьи то блуждающ!», неприкаянныя души.. . A развѣ ока, лежащая съ открытыми глазами,
— не одна изъ этихъ непричйянныхъ душъ?
БЬднкй Леонардъ, хороші-î, славный. Какъ обошлась она
съ нимъ? О, если-6ы могла перенестись на коерѣ самолетѣ
въ Варшаву, очутиться вновь среди своихъ эскизоаъ, и чтобы

t£J

К

пришелъ онъ, покорный, мягкій, любящій. Съ нимъ такъ хорошо, такъ довѣрчиво и спокойно, какъ ребенку съ большой
умной, преданной собакой.
И если у окна Ханна плакала тихо безвучно, скорѣй щемящимъ седцемъ, чѣмъ слезами, то теперь это — слезы бури, протеста, гнѣзнаго отчаянія . . .

5.

ПРОЛЕТАРСКИ ВАКХАНАЛІИ.

Не было сна, а было какое то среднее между явью и
дремою забытье. И чувствуешь, и видишь, и слышишь, но
нѣтъ, однако, полнаго бодрствованія, нѣтъ ясныхъ, четкихъ
воспріятій- На мгновеніе все это погасаетъ, меркнетъ и вдругъ,
какой то легкій по всему существу толчекъ, и открыты глаза,
врывается дѣйствительность.
Послѣдній „толчекъ" былъ уже утромъ, когда солнце
тѣшилссь красноватымъ золотомъ своихъ лучей на потускнѣвшкхъ куполахъ Исаакія.
Ханна, вздрогнувъ и открывъ глаза, увидѣла на порогѣ
спальни Эрика. Онъ стоялъ, помахивая тростью, въ цилиндрѣ,
съѣхявшемъ на эатьлекъ, съ дымящейся сигарой въ зубахъ
и вь пальто съ пелериной. Измятъ фракъ, вчера только заново отъутюженный, залитъ виномъ пластронъ сорочки. Если-5ъ Ханна писала картины въ духѣ городского жанра, какой это былъ бы великолѣпный натурщикъ для изображенік
кутилы послѣ бурно, или, по крайней мѣрѣ весело проведенной ночи)
Кнобельсдорфъ не спѣша, съ улыбкой, наполовину еще
принадлежащей всему тому, что осталось въ великокняжескомъ дворцѣ, встазилъ въ глазъ монокль.
— Я не разбудилъ тебя, Ханна?
— A тебѣ не все ли равно? — отвѣтила вопросомъ на
всгтросъ блѣдная Ханна. Рѣзче проступала мушка и больше
казались глаза, обведенные синевою. Черные волосы оттѣнялн нѣ ж но-атласную бѣлизну прекрасныхъ рукъ, закинутыхъ
за голову.
— Если и нарушилъ твой сонъ, ты не пожалѣешь... Ахъ,
это прямо колоссально! Ты будешь здорово смѣяться!
Ни словомъ, ни взглядомъ, кмчѣмъ не проявила Ханна
интереса къ сбѣщанію Эрика, но есаи-бъ даже никого не было, Эрикъ все равно не молча.ть бы. Послѣ безсоннсй ночи,
пьяной, да еще взвинтившей нервы, хотѣлось болтать и болтать, не заботясь о томъ. слушэютъ тебя, или нѣтъ.
Кнобельсдорфъ подсѣлъ къ Ханнѣ на край постели, снялъ
цилиндръ, сплюснулъ его ударомъ ладони, швырнулъ на кресло, а самъ, играя тростью, началъ:
— Понимаешь, до чего они всѣ обезьяны! Какъ они чисто по обезьяньи во всемъ копируютъ на свой ладъ француз-

124
скую революцію. Вычитали изъ книжекъ, что когда терроръ
началъ стихать, Парижъ, Парижъ времени Директоріи, охваченъ были жаждою веселья, чувственныхъ удовольствій. Но
во главѣ Директоріи стоялъ виконгь Баррасъ, получившій
воспитаніе при Версальскомъ дворѣ. Поэтому у Барасса это
выходило иначе, нежели у Зиновьева, получившаго воспитаніе
сначала въ жидовской начальной школѣ, a Затѣмъ въ проплеванныхъ эмигрантскихъ кнейпахъ. Одними словомъ. пріѣзжаю. Почти всѣ ВЪ сборѣ. Но я забѣгаю впереди... У дворцоваго подъѣзда высаживаетъ меня внушительный швейцаръ
въ придворной, только безъ имяераторскихъ орловъ, ливреѣ.
И всѣ лакеи тоже въ придворныхъ вицмундирахъ, съ аксельбантами, въ короткихъ панталонахъ до колѣнъ, въ красныхъ
чулкахъ — это уже завоевание революціи, — и въ туфляхъ съ
пряжками. У одного, впрочемъ, о, ужасъ! — лѣтнія желтыя
туфли на шнуркахъ .. Но это еще ничего... Вся эта челядь,
бритая, благообразная, сохранившая прежнее дворцовое, чисто лакейское величіе, казалась господами —и еще какими! — и
рядомъ съ вульгарной сволочью, которой она служила въ
этихъ аппартаментахъ... Ты слушаешь, Ханна?
— Слушаю..,
— Ну, такъ вотъ... Богъ мой, что за публикаі Боже, какой сбродъі Комиссары въ кожаныхъ курткахъ, въ офицерскихъ сапогахъ, въ офицерскихъ бриджахъ. Брилліантовыя
кольца на всѣхъ десяти пальцахъ, массивные золотые часы.
У нѣкоторыхъ, вообрази, часы съ брилліантовыми орлами,
жалованные когда то царями своими придворными.. Тяжелые
золотые портсигары... Я, какъ тебѣ извѣстно, человѣкъ безъ
предразсудковъ, я зналъ, въ какомъ нахожусь обществѣ, но
у меня все время было ощущеНіе, что я попали въ разбойничій притонъ. Я не могъ отдѣлаться отъ мысли,—я, чуждый
всякой сентиментальности, Эрикъ фонъ Кнобельсдорфъ,—что
и тѣ въ кожаныхъ курткахъ, забрызганныхъ кровью такихъ
людей, какъ твой профессоръ, и эти въ бриджахъ и сапогахъ
съ часами и портсигарами — трофеями палачей,— всѣ они съ
каторжными и плебейскими физіономіями—совѣтская аристократа, знать! Но была и советская буржуазія—нэпманы. Эти
— въ смокингахъ, визиткахъ, упитанные, коротенькіе, бритые,
надушенные до головокруженія! Бѣдные, имъ такъ хотѣлось
заглушить свой запахи вчерашнихъ мелкихъ биржевыхъ зайцевъ, клубныхъ шулеровъ и сводниковъ. К р о м ѣ д в у х ъ
этихъ аристократій — финансовой и правящей,—амфитріонъ
пригласили для декораціи нѣсколькихъ перешедшихъ къ большевиками профессоровъ. Общипанные и голодные, получающіе съ барскаго стола скудные крохи, эти ученые преглупо
себя чувствовали во дворцѣ въ компаніи съ одной стороны
спекулянтовъ, съ другой — убійцъ и воровъ. Профессора понимали, что на нихъ смотрятъ плафоны Ватто и Буше, смотрять деревянные флорентійскіе плафоны, а со стѣнъ улы-

щ
баются напудренныя маркизы Фрагонара. Спекулянты же и
убійцы этого не понимали, стараясь показать» что они у себя
дома и чуть ли не выросли въ этихъ гостинныхъ...
— Лхъ, дорогая моя. надо было видѣть, какъ придворные лакеи обносили всю эту шушеру чаемъ, конфектамн.
шампанскимъ, сигарами... Да, о такихъ гаваннскихъ сигарахъ
въ Берлинѣ уже давно забылиі Д это мужичье хватало по
двѣ, по три, совало въ карманъ, а если закуривало, то съ
другого конца, отплевываясь и откашливаясь. Ликеръ они
пьютъ сразу, какъ водку, а чудесный англійскій портеръ пригубливаютъ, какъ жеманная кокетка сладкій мараскинъ. Шоколадный конфекты они разгрызали, какъ редиску или морковь. Надо было видѣть эти чвакающія челюсти! Бѣдные
Фрагонары и Буше! Бѣдные флорентійскіе плафоны! Удивляюсь, какъ это они не обрушились! Но ты спросишь о дамахъ? - повернулся онъ къ Ханнѣ, смотрѣвшей передъ собой
въ прежней позѣ съ заложенными за голову руками, — Первое впечатлѣніе, что я попалъ въ очень фешенебельный публичный домъ — такъ всѣ были откровенно декольтированы.
Это — сходство съ публичнымъ домомъ. Д разница — такіе
туалеты, такіе потрясающіе брилліанты можно встрѣтить развѣ только въ самомъ буржуазномъ обществѣ Парижа, Вѣны,
Берлина. Ханна, вѣришь, на одной изъ фаворитокъ Зиновьева, балетной артисткѣ Спесивцевой, были жемчуга, дважды
обернутые вокругъ шеи и — до колѣнъ! Эту изумительную
нитку носили Императрица Длександра Ѳеодоровна... Ну съ,
выборъ на всѣ вкусыі Женщины всѣхъ мастей, какъ говорили наши „гусары смерти",.. Блондинки, рыжія, шатенки. И
русская тяжелая красота, и средне умѣренный типъ... И худыя, вытянутыя, подмазанныя,. какая то декаденщина. Эти ихъ
глаза, — глаза кокаинистокъ, морфинистокъ, словомъ — всѣ
наркотики, всѣ излишества, все то больное, гнилое, взвинченное, что не могло быть инымъ въ этой больной, гнилой вѣчно
пьяной атмосферѣ большевизма... Но, чертъ возьми, я ссвсѣмъ не хочу философствовать! Я менѣе всего моралистъ!
Я только хочу тебѣ нарисовать картину... Да, какой-то услужливый езрейчикъ, одинъ изъ многочисленныхъ секретарей Зиновьева, увидѣвъ, какъ почтителенъ со мною его выеочайшій патронъ, прикомандировался въ адъютанты и началъ водить, показывать, объяснять... Кстати, чтсбъ не забыть: среди этихъ женщинь, оголенныхъ такъ, что это уже
перестаетъ дѣйствовать на мужчину со вкусомъ, а ихъ, женщинь, было пйтьцесятъ съ чѣмъ то, ни одной, ну такъ, ни
одной еврейки! Я спросилъ моего „адъютанта" маленькаго съ
громаднымъ носомъ: „Что, развѣ ваши еврейскія дамы такь
добродѣтельны?" И слушай, Ханна, что онъ мнѣ отвѣтилъ:
„Можетъ быть онѣ и совсѣмъ таки не очень ужъ добродѣтельны, а только мы сами оберегаемъ ихъ*... Понимаешь,
Ханна? Развращать христіанокъ, унижать ихъ, топтать в-ь

126
нихъ еъ грязь человѣка и женщину, это не только можно,
это поощряютъ. Но что же касается своихъ женщинъ, жен-щйнъ правящей касты, — выводъ ясень и не требуетъ комментаріевъ,
Кнобельсдорфъ сдѣлаль паузу, высѣкъ огня изъ миниатюрной золотой машинки и раскурилъ погасшую сигару довольный, что Ханна проявила, наконецъ, интересъ кь его
описанію зиновьевской оргіи во дворцѣ.
Словно озябшая, вздрогнула вся, тихо зоскликнувъ:
— Какой ужасъі Какой ужасъі...
— Онъ мнѣ показалъ сосѣднія, и то и другое исполинское — столовую и залъ. Въ столовой сервированъ бсгагѣйшій ужинъ, а залъ былъ весь устланъ пушистыми коврами,
шкурами бѣлыхъ и бурыхъ медвѣдей, диванными подушками
— сплошное гигантское ложе любвиі Еврейчикь мнѣ пояснилъ: „Ровно въ одиннадцать всѣ садятся за столъ ужинать.
Ровно въ часъ пробьетъ гонгъ. Это сигналъ. Мужчины остаются допивать вино, женщины исчезаютъ раздаваться. Новый ударъ гонга возвѣщаетъ: готовоі Мужчины- устремляются въ запъ, гдѣ кромѣшная тьма. Начинается взкханалія, попросту свальный грѣхъ... Новые звуки гонга. Мужчины выкатываются вонъ, дамы одѣваются с ъ помощью горничныхъ.
И черезъ какихъ нибудь полчаса, извольте угадать, кто с ъ
кѣмъ грѣшилъ"?
— Ну, а ты... угадалъ? — небрежно какъ-то уронила
Ханна безъ тѣни ревности, даже безъ малѣйшаго уязвленнаго самолюбія.
— Я? — усмѣхнуяся онъ, — представь с е б ѣ — да! Я
ее отмѣтилъ, мою случайную партнершу невидимку. Основательно ѵкусилъ воэлѣ уха, такъ основательно, что потомъ
узналъ ее по красному клейму на шеѣ... Находчиво, неправда ли? Сложена отлично, красива, вдова какого-то разстрѣлянкаго гвардейца но тѣломъ ей далеко до тебя.
— Благодарю!
— Не за что! Я сказалъ сущую правду. Тахихъ, какъ у
тебя фигуръ... — и Кнобельсдорфъ, наклонившись къ Ханнѣ,
сдернувъ одѣяло, обнажилъ ее всю, всю, до рлзовыхъ миндалины ногтей на бѣлыхъ точеныхь, съ крутымъ подъемомъ
ногахъ.
Вырвавъ у него одѣяло, закрываясь, она вскочила на
колѣни.
— Ступай вонъ! Слышишь? Не смѣй прикасаться ко мнѣ!
— Хорошо, хорошо, не буду!,.. А только вотъ что... Зиновьезъ вчера опять наломнилъ мнѣ относительно скарабея...
— Баронъ Кнобельсдорфъ, если вы сейчасъ же' не уйдете, — медленно отчеканила Ханна, — я подниму такой
трезвонъ, сбѣжится вся прислуга.
— Зачѣмъ? Не надо! Я ухожу. Звѣрски хочется спать...
А относительно скарабея совѣтую подумать. Спокойной ночи,

127
вѣрнѣе спскокнаго yrpal — и сдѣлавъ ручкой, взяаъ с ь кресла цилиндръ, онъ удалился.
Ханной овладело бурное желаніе пѣть, плакать, смѣяться. кружиться по комнатѣ. Впервые, впервые за обѣ связи съ
Эрикомъ и ту, давнишнюю, десять лѣтъ назадъ и теперешнюю, почувствовала она себя въ это утро свободной отъ чувстзеннаго рабства, въ которомъ держалъ ее этотъ человѣкъ.
Исцѣленіе было мгновенное Самъ же Кнобельсдорфъ ее вылечилъ, самъ.. Теперь одна мысль, одно желаніе, одна мечта — вырваться, вырваться скорѣй изъ Совдепіи.
Вырваться? Но выпустить ли онъ ее? Что-жъ, будетъ
борьба! Теперь для этой борьбы она ощущала въ себѣ силы,
силы, которыхъ не было' раньше, которыхъ не было даже
вчера.
Послѣ холодной ночи — холодный душъ и никогда еще
Ханна не ощущала себя такой помолодѣвшей, такси сеѣжей. '
Она поѣхала вь городъ, накупила мужского бѣлья, подобрала костюмъ, и скорѣй на Васильевскій островъ. Поднялась на четвертый этажъ съ большимъ, увязанныкъ въ желтый кзртонъ пакетомъ.
Растерзанная дѣвица въ капотѣ. съ папироской въ зубэхъ, открывъ дверь и непріязненно оглядѣвъ Ханну съ головы до ногь, выпалила не безъ удовольствия:
— А, къ прсфесоришкіз? Кланяется съ того свѣта! Венеромъ еще околѣлъі
Ханна, какъ держала, такъ и выпустила пакетъ...
6. ЛЕОНАРДЪ В Ъ ПЕТЕРБУРГА.
.. • Удзръ этакъ ловко пришелся! Бацъ и уже яежитъ,
раскинувъ руки. Главнаго изъ строя вывелъ и весьма основательно даже! Оставался деревенскій губошлепъ. Забылъ онъ
дурень про свс-ю винтовку и съ открытымъ ртомъ, какъ козелъ на новыя ворота, уставился на меня. Конечно, могъ бы
и его проучить, какъ и перваго, но пожалѣлъ! Въ самомъ
дѣлѣ, то мерзаеецъ сознательный, одна изъ тѣхъ гадинъ которыхъ необходимо уничтожать, а Митюха? Что такое Митюха? Сѣрая скотинка, жалкое, темное быдло, которое пулеметомъ загоняютъ комиссары въ вашу красную армію. Да, да
въ вашу, не смотрите такъ! Изъ пѣсни слова не выкинешь!
Ну-съ, пожалѣлъ я Митюху. „Давай сюда твою флинту"! Повинуется покорно, какъ телёиокъ. А теперь, другъ мой любезный, бери эту недобитую падаль за ноги и тащи въ лѣсъ.
И знаете, что мнѣ этотъ самый Митюха въ отвѣтъ? Чертовски
показательно для царящихъ въ красной арміи настроеній. Барикъ, — говорить,—слышите-баринъ? Хорошо бы этого стервеца прикончить! Ужъ больно всѣмъ онъ намъ, кто подъ
нимъ ходить, кипяченнаго сала за шкуру залилъ. А я ему въ
огзѣтъ: Голубчикъ, это твое частное дѣло. За деревьями ма-

m
ло что не видать, а пока за ноги и волоки. Мнѣ каждая минута дорогаі
— А что со мной будетъ, баринъ?
— Ничего худогоі Не торгуйсяі Дѣлай, что говорятъ!
Поволокъ онъ своего товарища, я за нимъ съ двумя
•интовками. Повозился онъ съ минуту въ чащѣ и, вернувшись ко мнѣ, докладываетъ:
— Самъ псдохъ, стервецъі Вы ему всю физику разворотили. Гдѣ твой носъ, и гдѣ твой лобъ, и гдѣ твои зубы—ничего! КашаІ По глазамъ вижу, по голосу слышу—вретъі Глупъ,
a хитеръі Какъ пить дать — лридушилъ. Повторяю, это его
частное дѣло!
— А теперь, Митюха, сначала вогъ бумажка тебѣ, доляаръ называется. Поноси недѣльку въ сапогѣ, а тамъ подъ
^шумокъ размѣняешь какому нибупь жиду милліоновъ за семь„сотъ... Меньше не бери. Теперь ж е ты на меня, брать, не
сердись, я тебя прикручу къ этому дереву. Только ты раньше времени голосу не подавай. Когда смѣна?
— Да такъ часика черезъ два, не раньше.
ѵі?"^—
— Вотъ и потерпи. А спросятъ, скажи такъ молъ и
такъ... Выскочили изъ лѣсу какіе то бѣлогвардейскіе псы, товарища твоего отпр-вили въ штабъ „Карлы Мярлы", а тебя,
глумленія ради, привязали къ дереву. Сами же назздъ въ
яѣсъ, къ полякамъ. Вотъ и все. Понялъ?
— Такъ точно, понялъ.
Тутъ я снялъ ремень съ винтовки прыщаваго, веревочку съ Ми юхиной флинты, псставилъ парня спиной къ дереву, тонкому вь четверть обхвата, и сзади скрут йъ Митюхѣ
руки. Самъ за чемоданъ и скорѣе ходуі Что вы скажете на
сію авантюру?
— Скажу, что сна вполнѣ въ духѣ наше'-о дикаго безумнаго времени. Здѣсь все перемѣшалось начиная отъ Пугачевщины, продолжая Майнъ-ридовіциной и кончая пинкертоновщиной... А въ концѣ концовъ все хорошо, что хорошо
кончается. Я не спрашиваю о вашихъ дальнѣйшихъ приключеніяхъ, такъ какъ вижу васъ у себя, и, слава Богу,—въ добвомъ здоровьѣ. Кстати, когда вы направлялись ко мнѣ, за
вами никто не слѣдилъ?
— Никто! Глазъ у меня намегавшійся. Сразу бы замѣтилъ.
Собесѣдованіе это происходило на Сергіевской въ гостиной барской квартиры между нашимъ старымъ знакомымъ
Леонардомъ и военнымъ лѣтъ сорока пяти съ гвардейской
выправкой, холенымъ красивымъ лицомъ и рыжеватыми усами.
Бывшій гвардейскій кавалеристъ и бывшій полковникъ
Леонидъ Леонидовичъ Лашкаревъ служилъ въ красной арміи,
оставаясь въ душѣ монархистомъ, помѣщикомъ и „буржуемъ".
Вочему этотъ монархистъ не уѣхалъ заблаговременно въ какую-нибудь изъ бѣлыхъ армій, почему опсганилъ свой френчъ

129

красной звѣздой, которую почиталъ для себя за великое униженіе? Когда была сильная тяга сфицеровъ къ Деникину и
Колчаку, онъ сидѣль въ-тюрьмѣ, а когда èTo выпустили, ему
сказали:
— Выбирайте одно изъ двухъ: или служить у насъ, —
вы способный офицеръ и прекрасный казалеристъ, намъ нужны такіе, — или мы васъ разстрѣляемъ. Но еще имѣйте въ
видуГ что вы мужъ своей жены и отецъ двоихъ дѣтей. Чуть
что, мы сумѣемъ отыграться на этихъ трехъ головахъ, который вамъ дороги. Думайте и выбирайте!
Лашкаревъ не долго выбиралъ и думзлъ. Онъ спасъ свою
собственную жизнь, спаФь семью, а его квартира осталась неприкосновенной. И, какъ до войны, сіялъ назощенный паркетъ,- чинно разставлена была внушительная мягкая мебель, а
со стѣнъ глядѣли изъ рамъ потемнѣвшіе портреты сановныхъ и вельможныхъ предковъ. Все, какъ до войны, только
изъ оконъ видна уже другая Сергіевская, заглохшая, пустынная,
поросшая бурьяномъ и травою. Изрѣдка пронесется комиссарский „хамовозъ", оставить позади себя чадную, вонючую
струю какой-то „смѣси" и опять — никого, ни души. Мертвая сан тая одурь, какъ лѣтомъ въ деревнѣ.
Леонардъ былъ. .-aMij'fiîffîri съ ТТашкаревымъ еще когда
Лашкаревъ сіосилъ гвардейскіе погоны, a вмѣсто красной пя- •
тиконечной звѣзды — бѣльтй эмалевый пажескій крестикъ.
Поэтому и еще въ силу кое-какихъ другихъ обстоятельств*-*»^
и явился Леонардъ къ Лашкареву на слѣдующ*#"Ч5ёІГ£-сѲбё?о
прибытія въ стопицу Сѣверной коммуны.
Леонардъ уже і-іе походиль на того субъекта въ кителѣ
и въ кожаной „товарищеской" фуражкѣ, который такъ ловко отдѣлался отъ двухъ красноармейцевъ. Если онъ и не
былъ тѣмъ. щеголеватымъ Леонардомъ, какимъ былъ въ Варшзвѣ, то, во всякомъ случаѣ, былъ одѣтъ въ довольно таки
приличный для обнищавшего Петербурга сѣрый лѣтній костюмъ.
Онъ отпускалъ бородку, носилъ подстриженные американскіе усы, и этотъ гримъ дѣлалъ его лицо почти неузназаемымъ. А если добавить круглыя, большія, въ черепаховой
справѣ очки, мѣнявшія форму и выраженіе глазъ, то изящный, свѣтскій, оставшейся на берегахъ Вислы бритый, баловавшійся моноклемъ Раймондъ Леонардъ ничуть не походилъ
на солиднаго господина въ сѣромъ пиджакѣ, бесѣдовавшаго
въ барсксй гостиной съ глазу на глазъ съ Лашкаревымъ.
— За вашимъ телефономъ слѣдятъ?
— Конечно, — улъбнулся бывшій гвардеецъ, мягко по
отношенію къ гостю, презрительно по отношенію къ тѣмъ,
кто „слѣдитъ".
— Жаль, я хотѣлъ позвонить кой-куда. Ну, ничего, позвоню изъ другого мѣста. Сейчасъ бѣгу, но хотѣлъ бы на

130
мичуту -вернуться къ началу нашего ратгсзора, Такъ что вы
о боеспособности красной арміи не высокого мн^нія?
— И даже очень! Для внутренняго улотребленія сна годится. Сжигать поветанческія села и разстрѣливагь взятыхъ
въ плѣнъ бѣлогвардейцевъ, ,.— отчего же? Hp чго касается
внѣитняго улотребленія При первомъ „шокѣ" съ калотмальски обученной европейской арміей, п-ѣхота>робѣ>«итъ такъ же
стремительно, такъ же панически, какъ бежала в;ь двадцатом ъ году отъ поляковъ.
— Лѣхота, говорите вы? А конница?,,.
— Что-жъ, конница? — улыбнулся подъ рыжеватыми
усами Лашкзревъ.—У насъ много лошадей;. На нихъ цосажендД
въ большомъ количествѣ рабочіе, хулиганы, щ з в щ дикіе,...
совсѣмъ еще вымершіе' степняки.,, h o это еще не кон?:
Эготъ ѣздящій верхомъ Сбродъ и въ. подметки на
бывшей императорской кавалеріи. Вь два — три год
надлежащихъ офицерскихъ кацровъ конницу не созд-:
полеонъ„ Наполеснъ не могъ создать ее ц р ф ѣ ,
ГзѢтЪ е г о конницы л о г и ё ъ ШЪ; Россіи. Велик!?
Ч т о - ж ъ говорить о н а ш - х ъ красныхъ бонапарт

-денькой буквы. Все это, я увѣрекъ, отлиццр '
скомъ генерэлькомъ , штабѣ. Нспосд-&ро}п
двухъ словахъ: Весною Троцкій рвалъ и мётаяъ,
наступленія. Жаждэлъ броситься на Польшу||і нЩ Румрн" .о. Но
воеынбт/сгтещалисть! въ одинъ голосъгуёѣдиШвЩрИРго эта
авантюра кончится катастрофой не для Румыніии кежля Польши, а для совѣтской власти. Подчеркнули ем^: не для Россш, нѣтъ, а именно для совѣтской власти. А'тДр> какъ этому
жадному тщеславному едраю хочется править, ©оогащаігься и
устраивать парады в .Іскгмъ, то воинственный Пылъ его сразу сстылъ.
— Такъ, такъ, — вдумчиво, словно про себя псйгорялъ
Леонардъ и, вскинувь на Лзшкарева взглядь сквозь круглые
черепахсвыя очки, спросилъ: — слѣдовательно даже съ технической помощью нѣмцевъ совѣтская зрмія не гтосмѣетъ
броситься на своихъ сосѣдей? Расчитывать на успѣхъ никакъ не можетъ?
— И думать нечего! — махнулъ рукбй Лашкаревъ. —Кто
же повелъ бы зрмію? Кто? Девяносто процентовъ стараго
офицерства, служащего подъ ревользеромъ, ненавидятъ и
презирд.отъ всю эту сво ючь. Офицеры же изъ красныхъ курсантовъ — невѣжестзенная рзань! Солдатня не питаетъ къ
нимъ никакого довЬріЯ Чего же вы хотите еще?
— Благодарю аасъ, больше ничего• и не хочу. Это какъ
разъ и м е н и то- ч-Рачйнѣ-надо.
s
-шоыс— Погодите минуточку! —и, перегнузшись изъ окна, Лашкаревъ произвели рязвѣдку. — Идите съ Богомъі Иногда
маячатъ подозрительные типы, а сейчасъ никого.
Леонардъ шел"» по Литейному проспекту, такому же пу-

135
ютынному, какъ Серг'евская. Почти, ибо улица хотя вся была
въ ямахъ и колцобоинахъ, но все же попадались пѣшеходы
съ печатью голода и нищеты на всемъ обликѣ. Въ сиротливомъ одиночествѣ медленной рысцею кое-какъ прогромыхалъ
облупившійся, грязный вагонъ трамвая. Такой же грязный облупившійся видъ имѣли дома съ заколоченными магазинами,
кондитерскими, аптеками.
У Леонарда сжималось сердце отъ сравненія нынѣшнтго
большевицкаго Петербурга, ззчумленнаго, разграбленнаго, гиб.чущаго, съ прежнимъ такимъ величавымъ, богатымъ, нарядны мъ и шумнымъ.
На Невскомъ онъ зашелъ въ кафе и позвонилъ въ „Дсторію" изъ деревянной, обитой воклокомъ внутри, кабинки. Онъ
уже успѣлъ узнать отъ „своихъ людей*, что Ханна Вечера и
Кнобельсдорфъ живутъ въ „Лсторіи". И еще узналъ, что Кнобельсдорфъ уѣхалъ въ Москву, срочно вызванный самодержцемъ Совдепіи Лейбою Троцкимъ-Бронштейномъ.
Леонарда соединили съ номеромъ 308, занимаемымъ
Ханною.
— Длло! — услышалъ онъ знакомый голосъ. Охватило
волненіе. Задрожала въ пальцахъ трубка.
— Ханна, это вы?
— Кто спрашиваетъ? Хотя... мблчите... Узнала.,. Но, Боже мой. какими судьбами? И послѣ этого не вѣрь чудесамъ!
"Я такъ виновата передъ вамиі Вы не простите меня?
— Прощу, потому что люблю. Да и прощать нечего.
На васъ нѣтъ никакой вины.
— Хуже всего быть безъ вины виноватой!... Но какъ
это все... какъ это в<"е... Голова идетъ кругомъ .. хочу васъ
видѣть... Скорѣй скорѣй... Вы далеко отъ меня?
— Въ двадцати минутахъ буржуазнаго способа передвижения.
— Приходите сейчасъ же! Никого не спрашивая... второй этажъ. Номеръ комнаты знаете .. Стучите!...
— R это не будетъ ..
— Нисколько! Зцѣсь много иностранцевъ. И вообще, мы
на привиллегированномъ положеніи. Вы какъ одѣты?
— По европейски.
— Тѣмъ лучше! Жду! Смотрите же, черезъ двадцать
минутъі...
7. РДСКОЛДОВЯННЯЯ ЦДРЕВНЛ
Какъ eck люди искусства, — актеры художники, музыканты,—Ханна вѣрила въ сны и ьъ примѣты. И развѣ нелишнее доказательство — какъ съ неба свалившійся вдругъ Леонардъ. Въ самомъ дѣлѣ, Ханна думала минувшей ночыо о
иемъ. Онъ пригрезился ей въ моментъ прозрачнэго. между
дремой и явью, забытья и вотъ онъ здѣсь, въ Петероургѣ,
юна слышала его голосъ, и сейчасъ усяышитъ и увидигъ его

WVl- 132

m-"-

- -.'ГЛ--;

• • -TV'*r ~ . • - W
- H '" Г -

самого. Если-бъ онъ только зналъ — сейчасъ узнаетъ — какъ
онъ ей нуженъ, какъ его не доставало ей и вчера и сегодня... А вотъ и онъ! Стучитъ... Сама открыла дверь, бросившись къ ней съ бьющимся сердцемъ. Впустила его въ маленькую переднюю, какихъ-нибудь четверть секунды колебалась. Американскіе усы и круглые очки смутили.
— Странный... смѣшной, — пробормотала въ смущеніи.
Они вдвоемъ. Онъ снялъ декоративныя ненужныя очки,
чтобы лучше видѣть Ханну и покрылъ поцѣлуями ея руки.
Она не только не отнимала ихъ, a всѣмъ гибкимъ, прекраснымъ тѣломъ, какъ то подалась къ нему, счастливая, улыбающаяся... Улыбались чувственныя губы съ нѣжными усиками,
улыбались темные, южные глаза, улыбались наивныя ямочки,
улыбалась дразнящая мушка.
— Ну садитесь же, садитесь, милый, смѣшной, получужой въ этомъ вашемъ новомъ гримѣ... Итакъ, вы простили
меня?
"
•
— Я уже сказалъ . . . Не спрашивайте! Я боготворю
васъ... — молвилъ онъ съ горячимъ, полнымъ страсти надрывомъ.
— Вѣрю. . . И тогда вѣрила.. . Но тогда передъ вами
была бѣдная, безвольная рабыня, а сейчасъ-свободная женщина, духовно свободная! — прибавила Ханна, -- физически —
я въ западнѣ! Но съ вами я не одинока... Мы вмѣстѣ, правда?
— Что касается меня — на всю жизнь!
— Вотъ какой выі Я не стою васъ!
— Давайте перемѣнимъ тему.
— Давайте говорить на чистоту, идетъ?
— Я умоляю объ этомъ!
— Хорошо, я не хочу, что-бъ осталось между нами недоговоренное даже вотъ на столько, — отмѣтила она лѣвой
рукой на кончикѣ мизинца правой. — Я не буду щадить себя Наоборотъ, буду хлестать себя сксрпіонами и бичами...
Да! И чѣмъ больше, тѣмъ лучше!
— Но вѣдь и мнѣ будетъ больно?
— Пусть, пусть! Одно изъ двухъ, или это васъ .излечить, или еще сильнѣй привяжеть ко мнѣ. Пожалуй, послѣднее. Вы влюбленные темпераментные мужчины, вы таковы:
покаянные грѣхи женщины васъ чаще привлекаютъ, чѣмъ отталкиваютъ и острѣй возбуждаютъ желаніе.. . Вѣрно? Такъ?
Онъ отвѣтилъ загорѣвшимся взглядомъ. Онъ хотѣлъ
упасть передъ ней на колѣни, схватить въ свои объятія это
гибкое тѣло богини и въ награду себѣ за неудовлетворенны»
двухлѣтнія муки, цѣловать, цѣловать безъ конца.
Она все прочла, все поняла.
— Успѣете... успѣете.. . Наше же, все наше!... Успѣемъ —обѣщала она, млѣющая сама съ невыносимымъ зноем ь горѣвшихъ въ тѣни рѣсницъ, зрачковъ. — А пока слушайте! Воть мы говорили по телефону о чудесахъ. . . Боль

133
ше десяти лѣтъ человѣкъ этотъ держалъ меня въ плѣну. И
вдругъ, ничего этого нѣтъі Ни плѣна, ни цѣпей, ничегоі Вы
спросите — откуда? Сама не знаю! Какъ-то стихійчо подошло. Правда, был ь внѣшній толчекъ.. .
И она разсказала ему и свсю безсонную бѣлую нбчь и,
какъ утромъ явился къ ней Кнобельсдорфъ въ помятомъ фракѣ, самъ помятый и грубый, не чуткій, самодовольно смакуя,
описалъ ей зичозьезскую сргію въ великокняжескомъ даорцѣ— Вы понимаете? Духовно, морально, этотъ человѣкъ
всегда былъ гадокъ мнѣ, но въ это самое утро онъ сдѣлался гадокъ физически. Онъ потерялъ надо мною свою власть,
власть самца. Онъ такъ вѣрилъ въ нее, что послѣ всѣхъ мерзостей, послѣ того, какъ во мнѣ сердце на части разрывалось
отъ сознанія, до какой глубины паденія дошли русскія женщины, отдававшіяся на медвѣжьихъ шкурахъ этому пьяному
звѣрю, послѣ всего этого онъ хотѣлъ меня взять, какъ всегда цинично, безъ уваженія, безъ поэтическихъ нѣжныхъ прелюдій, какъ берутъ дѣвку...
— Мерзавецъ! — прошепталъ сквозь стиснутые зубы Леонардъ.
— И вотъ тутъ-то спали чары, тутъ разсѣялось навожденіе и я почувствовала себя расколдованной царевной. А онъ,
тупой, при всемъ внѣшнемъ лоскѣ своемъ тупой нѣмецъ, требовалъ отдать ему скарабей, за который Зиновьевъ обѣщалъ
горсть брилліантовъ. Скарабей? Ни за что! Кстати, возьмите
его, спрячьте!.. Пусть онъ будетъ у васъ. Этотъ человѣкъ на
все способенъ.. Сорвать его, вывихнувъ, даже сломавъ палецъ, подсыпать мнѣ чего нибудь соннаго, украсть. Мало-ли
что... Возьмете?
— Возьму, сдѣлаю, какъ прикажете, но самъ то я весьма
не надежный „сейфъ". Я балансирую на канатѣ надъ бездной.
Меня могутъ схватить въ любой моментъ.
— А меня? То же самое! Вы думаете, онъ простить мнѣ,
нашъ разрывъ и все то, что я бросила ему въ лицо? Простить скарабей? Если вы чувствуете себя висящимъ надъ
бездной, то я — вся на горячихъ угляхъ. Завтра-послѣзавтра
онъ вернется изъ Москвы. О, если-бъ можно было убѣжаты
скрыться, но какъ и куда? Шпіоны вездѣ и кругомъ. Здѣсь
каждый десятый человѣкъ — шпіонъ и предатель.
— Я сказалъ бы, — наоборотъ! На каждые десять человѣкъ, только одинъ, пожалуй, — не шпіонъ и не предатель.
Ханна, дорогая, сейчасъ бѣжать, скрыться — невозможно!
Поймаютъ! Вы, тѣмъ болѣе, такая замѣтная, яркая. Да и я
не могу покинуть Петербургъ тотчасъ же.
— Значить..- значить вы не ради меня?
— Ханна, изъ ста мужчинъ девяносто девять навѣрное
сказали бы именно то, что вамъ, женщинѣ съ головы до ногъ,
такъ хочется услышать. Но я слищкомъ боготворю васъ, чтобы лгать даже въ своихъ собственныхъ эгоистическихъ инте-

134
ресахъ. Я посланъ сюда въ командировку чрезвычайной, не
увлекаясь, можно сказать, европейской важности. И вотъ, Ханна, при всемъ моемъ патріотизмѣ, при всей ненависти къ
большевикамъ, я можетъ уклонился бы отъ этой командировки, не будь я увѣренъ, что вы находитесь въ Петербургѣ.
Если вамъ этого мало .. — и какъ то безпомощно виновато
развелъ онъ руками, и этой безпомощной виновностью дышало его лицо, дышала вся фигура.
— Нѣтъ, Леонардъ, это не мало, это очень много,
очень... Гораздо больше, нежели я стою... Да, да не смотрите
такъ недовѣрчиво. . Но каковъ же планъ дальнѣйшихъ дѣйствій? Приказывайте, да, да, приказывайте и не надо этихъ
изумленныхъ глазъ... Я изъ тѣхъ женщинъ, которыя должны
быть въ подчиненіи у мужчины, въ рабствѣ у него, вѣрнѣе,
въ рабствѣ у своихъ собственныхъ страстей. Вырвалась изъ
одного плѣна, попала въ другой, добровольный, желанныйі
Помните, вы какъ-то спрашивали меня, не течетъ-ли въ моихъ жиляхъ восточная кровь? Я вамъ тогда ничего не сказала... Одна изъ моихъ прабабокъ, дальнихъ-дальнихъ — турчанка, Подъ Вѣной она была захвачена въ плѣнъ польско австрійскими войсками вмѣстѣ съ гаремомъ знатнаго паши.
Прапрадѣдъ моего отца женился на ней, и вотъ сквозь рядъ
поколѣній откликнулась во мнѣ гаремная турчанка... Но я
вамъ не даю говорить.
— Итакъ давайте рѣшаіь Ханна, хотя сейчасъ трудно
взять какое-нибудь рѣшеніе. Вернется Кнобельсдорфъ, держите его на почтительной дистанціи, но не дразните, какъ
дразнятъ матадоры краснымъ плащомъ быка. Намъ необходимо выиграть время .. Чтобы не забыть — атлетъ, именугашій себя Петерзеномъ — здѣсь?
— Здѣсь. Онъ живетъ въ германской торговой миссіи.
— Какъ его настоящее имя?
— Оберъ-лейтенантъ Веберъ.
— Обезьяна съ нимъ?
— Да.
— А помните, Ханна, ваше смущеніе, вашъ обморокъ?
— Не будьте жестокикъ и не вспоминайте того, что
подлежитъ забвенію. Стараго нѣть, оно — умерло. Начинается новая жизнь... Le roi est mort, vive le roil Этотъ roi — вы!
— бросила она съ вызовомъ, такимъ вызовомъ, что Леонардъ рѣшилъ наконецъ воспользоваться „королевскими" правами своими. И. онъ привлекъ ее къ себѣ томную, горячую,
всю въ трепетѣ знойныхъ желаній. Она сама искала полураскрытыми губами его губъ, и для обоихъ поцѣлуй былъ мучительнымъ блаженствомъ... Первая опомнилась Ханна.
— Дорогой, славный, гдѣ хочешь, только не здѣсьі Кругомъ все такъ напоминаетъ его... И затѣмъ столько глазъ и
ушей... Могутъ постучать... Я увѣрена, уѣзжая, онъ далъ приказъ слѣдить за мною. Ошибка, что вызвала васъ къ себѣ»

135

Но мнѣ такъ хотѣлось поскорѣй увидѣть. Но говорите же —
гдѣ и когда?
— Гдѣ и когда?—пёреспросилъ онъ, сжигаемый нетерпѣніемъ, — сегодня! Конечно сегодня! Моя временная конспиративная квартира нё Большой Дворянской, домъ 10, квартира
одного романистоѵ б'Йк4звшаго на югъ. Предсѣдатель домового комитета — свои чёлЬвѣкъ... Приходите ко мнѣ въ шесть
часовъ вечера, ібуду- взсътрждать. OflfeiBëW^sSh Пбскромнѣе ..
Парадная л.кеткица еа дворѣ. -третій; этажъ,--квартира восемнадцатью Будете?- сПІОТСНѴ;
,ч'т:-лч си :
:
— Вы еще.спрашиваете? На крыльяхъ,,по воздуху при-,
лечу! — вспыхнула- Ханн», г а о ннйотэ йоіт-. ç
Подняашійся-уаадиты: Леонардъ ллядѣлъ на нее съ мольбою и съ чѣиь-то еще, оезконечно трогательнымъ и нѣж •
ныкъ.
.нмдгдпд кг'нърр-'спм нмшнантоцп сгм:-н
— A скдрабѳйі?/ -—всяомнила .Qua,--. ~ - к у д а вы его спрячете?
ойтополЕ'лд еонмѵгэб оонэонаЫояэнзн нащбіБщлдо
— Въ каблукъі Одинъ офицеръ, нашъ, свой, занимающийся сапожнымъ ремеслом.ъ, смастеридъ ,мнф въ квблукѣ на-,,
С Т О Я Щ І Й маленькій сейфъ.
, ! T"H
КЮОТИ . ..
• . :
Медленно снимая съ пальца мистическій перстень свой,
Ханна какъ-то пророчески молвила, задумчиво и тихо:
— Берегите его! Это мое счастье, мое и ваше! Погибнетъ
скарабей погибну и я, вмфдтѣ-погибнемъ. Леонардъ» вы вѣрите въ Бога? — суров.©-л. значительно, какъ судья» спросила она.
•
,П-:0 .fî'BlU'jOâ і в . ci coq — Вѣрга! И вѣрю," что О н ъ н е д з с т ъ намъ погибнуть.
Умолкли, схваченные,, завороженные в^лич'щмъ мдоухы.Ногъ подъ собой Леонардъ не чуялъ. Если-бь рнъ оста-.
вался на землѣ, а не парилъ,,въ ебяакдеъкА даже е щ е выше,
на седьмомъ иебѣ.то какъ опщтный разафдчикъ, несомненно замѣтилъ бы, что за нимъ слѣдягь. Началась эта слѣжкл на
углу Морской и Невскаго.
ЕДУИ ,RBHE аН НМБГЁАП ко ѵннлХ
Плотный, круглолицый чеуювФгЬ' СЪ энѣшнрстью. переодѣтаго въ штатское городового, -иди-какритнибудь медрчи изъ
охранки, пропустилъ мимо себя Леонарда и ленивой, небрежной походкой, глазѣя по сторонамъ».?; двинулся, за нимъ, шат
гахъ въ тридцати.
^тае ц-дягиоеП. .чионоаЕ
Леонардъ, вспомнивъ, что онъ съ, утра ничего не^ѣтпз, а
время давнымъ давно обѣденное, защедъ в.ъ^та, срмре. кафе,
откуда звонилъ къ Ханнѣ. Спекулянты съ ,.-короткими! шеями и
сами короткіе, на славу работая бульдожьими челіортя.ми, уп-г
плетали всякія вкусный вещи.
ог.ччм&л .п.к-.Ъ т. од Барышня, или дама съ манерами институтки, молча протянула карточку занявшему свободный стодикъ грсподину въ
круглыхъ очкахъ. Леонардъ просмотрѣлі; цѣні::
Свиная котлета
25.006.000 руб.
Бефштексъ по гамбургски 30.000.009 »,
Шницель по вѣнски
25 000.000. „
• Ii d r y 1С M
Hi

136
Телячья отбивная
25.000.000 „
Котлета де воляй съ гарнир. 35.000 ООО „
Стаканъ шоколаду
10.000 000 „
Стаканъ кофе
5.000.000 „
Стаканъ чаю
2.500 000 „
Пирожное
5.000.000 „
Леонардъ потребовэлъ свиную котлету и чериаго кофе.
Но ни пить, ни ѣсть не могъ. Счастье отбило всякій аппетитъ.
Онъ псковырялъ котлету, отпилъ глотокъ густого крѣпкаго
кофе и этимъ закончилъ свой обѣдъ Смотрѣлъ передъ собою, не видя буфетной стойки съ закусками, тортами, не видя бритыхь съ бульдожьими челюстями короткихъ спекулянтовъ, не видя круглолицаго типа, украдкою слѣдившаго за
нимъ противными масляными глазами. Леонардъ никого и
ничего не видѣлъ, кромѣ Ханны съ ея сумрачной улыбкой,
обѣщающей нечеловѣческое безумное б л а ж е н с т в о . . .• ;
Мордастый, неуклюже двигая ногами, прошелъ въ телефонную будку и не захлспнузъ за собой дверцу, оставилъ
узенькую щель, чтобы ни на одинъ мигъ не выпускать Леонарда изъ поля зрѣнія. Черезъ минуту онъ уже сицѣль на
своемъ мѣстѣ и, заплативъ за выпитый стаканъ какао, выжидал ъ.
На Невскомъ Леонардъ зашелъ въ цвѣточный магазинъ
и купилъ за двѣсти пятьдесятъ м>лліоновъ букетъ блѣдножелтыхъ розъ. Въ Варшавѣ онъ часто посылалъ и привозилъ
Ханнѣ эти нѣжныя чайныя розы. На Михайловской площади
сѣлъ въ трамвай и черезъ Троицкій мостъ поѣхалъ на Большую Дворянскую.'
Онъ открылъ американскимъ ключемъ дверь квартиры
на третьемъ этажѣ, налилъ въ хрустальную вазу свѣжей воды и погрузилъ въ нее блѣдно-желтыя розы, Онъ встрѣтитъ
Ханну ея цвѣіами Не зная, куда дѣвать себя, какъ убить время,
слонялся изъ комнаты въ комнату по квартирѣ, какимъ-то чудомъ уцѣлѣвшей отъ разгрома. Часы показывали безъ четверти шесть. Еще пятнадцать минутъ томительныхъ, безконечныхъ, и она будетъ здѣсь...
Звонокъ. Леонардъ встрепенулся, на мгновеніе замеръ и,
схватившись руксю за сильно бьющееся сердце, бросился въ
переднюю. Открылъ дверь и вмѣсто Ханны увидѣлъ круглое,
съ отвратительной усмѣшкой лицо. И вровень съ этимъ лицомъ — поднятый револьверъ, а сзади нѣсколько вооруженныхъ до зубовъ чекистовъ въ матерчатыхъ шлемахъ-„спринцовкахъ".
Главный ужасъ Леонарда былъ не въ томъ, что его сейчасъ арестуютъ, а въ томъ, что съ минуту на минуту должна
прійти Ханна, и вмѣсто его объятій, попадетъ въ лапы круглой хамской рожи и въ лапы чекистовъ. Если-бъ только могъ
онъ, цѣною своей собственной жизни, предупредилъ бы ее.
И такъ могучъ и стихіенъ былъ этотъ порывъ въ немъ, что

137
не з^мѣчая ощетинившихся револьверовъ, онъ въ первый
мигь, не владѣя собою, полѣзъ прямо на всю эту ораву.
— Осади назадъі — крикнулъ мордастый, и для устрашенія своей законной добычи, выстрѣлилъ надъ ея головою.
Пуля, угодившая въ зеркало, вдребезги разбила его, и со звонсмь посыпались осколки...
—
8.

МАЛЕНЬКАЯ ГЕРОИНЯ.

Мы оставили ротмистра Колибанова подъ револьверами
латыша коменданта и его матросовъ, а Инночку Вогакъ—исчезнувшей.
Леонардъ, бесѣдуя въ „Асторіи" съ Ханной, разсказалъ
бы ей кое что про отважную эксцентричную дѣвочку, если бъ
оба они, и Леонардъ и Ханна, не были такъ захвачены другъ
другомъ и тѣмъ новымъ, что такъ властно ворвалось въ ихъ
жизнь...
Леонардъ могъ бы разсказать, какъ онъ вмѣстѣ съ Николаегіъ Александровичемъ Вогакомъ поздней ночью пріѣхалъ
къ нему на Черняковскую улицу. Ихъ встретила полная, красивая тяжелой русской красотойМарія Иннокентьевна, воспитательница дочери Вогака. Радостнымъ визгомъ, псфыркиваніемъ, лаемъ, встретила ихъ собака, съ забинтованной головой.
Всѣ четверо и Леонардъ, и Вогакъ, и Марія Иннокентьевна, и Рексъ, всѣ были каждый по своему печальны и для
всѣхъ мучительно тянулся остатокъ ночи.
А потомъ, когда наступило утро, и лугъ ожилъ и порозовѣль въ сіяніи восходящего солнца, Вогакъ и Леонардъ
вмѣстѣ съ Рексомъ, такимъ страннымъ въ головной повязкѣ,
двинулись по влажной росистой травѣ на мѣсто происшествия. Но не успѣли отойти и дзухсотъ щаговъ отъ усадьбы,
какъ сзади послышалось:
Папочка, папочка!
Инна бѣжала во весь духъ, нагоняя ихъ. Рексъ бросился
навстрѣчу своей любимицѣ.
Николай Александровичъ подхватилъ на руки дочь и какими то особенными, не мужскими, не отцовскими, а женскими, материнскими поцѣлуями покрывалъ щеки, лобъ и
глаза Иннэчки. Леонардъ умилился до глубины души, увидѣвъ
на глазахъ этого мрачнаго, суроваго человѣка слезы. Инночка
же утѣшзла отца съ какимъ то покровительственнымъ оттѣккомъ:
— Ну, вотъ пата... Успокойся же, будетъ!.. Будетъ, мой
хорошій, любимыйі Стоитъ ли волноваться изъ-за какихъ то
пустяковъ?
— Пусгяковъ? Гадкая дѣвченка, ты мнѣ все сердце перевернула! Я... я... Да воть спроси Раймонда Раймондовича,
— Ну, конечно же пустяки! — смѣялась и прыгала Ин-

138
ночка, въ этотъ моментъ на лугу, въ сіяніи солнца удивительно походившая на маленькую рѣзвящуюся дріаду.
Л потомъ эта маленькая дріада описала свои злоключенія, размахивая руками, подскакивая, отталкивая не давэвшаго
ей покоя Рекса, и все время такъ плѣнительно мѣчяясь въ
лицѣ, подвижномъ, экспрессивному въ глззахъ, зо всемъ
юнокъ существѣ своемъ.
— Ты знаешь, папочка, я умѣю держать слово: я не
купаласьі Разъ нѣтъ, такъ нѣтъ! Бѣгали мы съ Рексомъ... Хорошо было такъ на ВислѣІ Только вотъ, если бы не эти проклятые комары! Всѣ ноги искусали Уже темнѣетъ, пора домой,.. Только вижу, по^ходятъ ко мнѣ дама и два какйхъ то
господина. Спрашиваетъ дама: — „Дитя мое, зы не бейтесь?" —
„Д чего, говорю, бояться?" —„Какъ чего? Мало ли...Взсь могутъ обидѣть". —„Во-первыхъ, я ничего не боюсь, во-зторыхъ,
со мною Рексъ Онъ меня въ обиду не дастъ, а, въ третьихъ,
говорю, здѣсь никого нѣть. Въ прэзани-ъ да, а по буднямъ
никого не бываетъ". —„Д вѣдь вѣрчо" — славчаетъ ока и смотритъ на двухъ мужчинъ. „Дѣйсгзительно, ни души кругомъ*.
И вдругъ наклоняется ко мнѣ: .Дитя мое, вы себя скверно
чувствуете?"—.Нисколько, мадамъ. Миѣ время домой идти,
папа ждетъ къ чаю". Я поклонилась ей, присѣла, и хочу идти, а она еще ближе: „Да нЬтъ, говорить, вы блѣдны, понюхайте... это вамъ.,." и быстро, быстро какую то бутылочку прямо суетъ мнѣ въ носъ. Больше я ничего не помнила... Хотя
нѣтъ, слышала еще, какъ бросился на ксго то Рексъ, какъ
зарычалъ, а потомъ—ничего... Я пришла въ себя въ какой то
комнатѣ, на кровати. Слышу голоса, притворилась, что еще
сплю. Дама спрашиваетъ кого то: „Вы думаете ее можно такъ
оставить?' — „Отчего :ке? Смѣло!"—отвѣчаетъ господинъ. „Я
еще и въ азтомсбилѣ далъ ей понюхать хорошую дозу, только часамъ къ десяти утра, пожалуй, проснется. Мы ее заставимъ написать отцу и, вообще, эту дѣвченку разъ навсегда
проучимъ!" Слышу это и думаю: плохи дѣла твои, Инночка! И
тутъ я уже не на шутку испугалась. И не такъ, папочка,- за
себя, какъ за тебя. Думаю, бѣдный, какъ онъ тамъ и что снъ
тамъ? Д сама глаза закрыла, стараюсь не моргать и такъ
дышу, какь будто бы сплю Ушли, противные, и дама и господинъ, и дверь съ той стороны — щелкъі Досада! Хотѣлссь
плакать. Нѣтъ, не смЬешь сама себѣ говорю, нѣтъ, не смѣешьі Д раззѣ кавказскіе горцы плакали въ плѣну? Я тоже въ
пльну... И вотъ. или я уснула, или мнѣ показалось... Да и
подняться сначала не могла отъ эги.чъ капель или дряни, которую мнѣ дали понюхать... Однимъ словомъ, хо?ь и не вижу
часовъ. а чувствую, что уже очень поздно. Тишина... Вѣрно
уже всѣ спятъ. Встаю, на цыпечкахъ иду къ балкону. Окна
кѣтъ, только дверь со стеклами. Смотрю внизъ, Боже, до
чего совсѣмъ не высоко! Второй этажъ, по здѣшнему первый. Пробую тихонько открыть балконную дверь,—открывает-

139
ся! Вотъ когда мнѣ и страшно и такъ радостно сдѣлалосьЬ
Вспомнила книжки, гдѣ написано про то. какъ спускаются
на веревкахъ, на простыняхъ... тихонько, опять на цыпочкахъ.
Стотрю, какое счастье, дзѣ простыни цѣлыхъ, — одна, какъ
всегда, снизу, а другая въ видѣ пододѣяльника. Сѣла, сижу
и думаю: попробовать? Поймаютъ, хуже не будетъ, а если не
поймаютъ, если убѣгу, вотъ останутся въ дуракахъ, вотъбольшущій косъ наклеюі Смотрю въ окно, ажъ испугалась —
начинаеть свѣтать... Если будетъ свѣтло, увидятъ люди, скажуть воровка, да и дама скажетъ, что ее обокрасть хотѣла.
Пристыдила себя, кавказецъ не сталъ бы такъ долго думать.
Вынимаю простыни, крѣпко связываю вмѣстѣ за оба угла..»
Медленно, можетъ быть какихъ минутъ пять, открывала балконъ. Смотрю, хватить ли, думаю? Хватить! Улица чистая,
широкая, маленькая... Сразу не могла сказать — гдѣ это? А
хоть бы одна живая душа! Везетъ Инночкѣ!.. Привязала я кь
рѣшетяѣ простыню, и если ты, папочка, спросишь меня, какъ
я спустилась — ей-Богу не помню! Хотя помню, показалось,
что обрываюсь, падаю. . Но ничего, уже ноги стоять на земл ѣ. Бросилась на уголъ, читаю: „улица Сенкевича", запомнила
и домъ—третій налѣво, если отъ Маршалковской, и балкоиъ...
— А даму запомнила? — спросилъ отецъ.
— Еще бы! Красивая! Только противная и мажется!
— Инночка, вы героиня! — не могъ удержать восхищение свое Леонардъ.
— Какая тамъ героиня? — спѣлала гримасу, капризно
передернувъ плечами Инночка,
— Упрямая литовская кровь! — съ гордостью молвилъ
Николаи Алек-сандровичъ.
По телефону изъ квартиры Вогака Леонардъ поднялъ на
ноги полицію и прокуратуру. На двухъ автомобиляхъ бросились на улицу Сенкевича. Лезнардъ съ Вогакомъ, Инночкой
и Рексомъ, Винарскій, судебный слѣдозатель Турскій и еще
два—три полицейскихъ чина.
Простыни уже не висѣли съ балкона. Ихъ убрала сама
Надинъ Кочакидзе. Нѣсколько минутъ спустя послѣ Инночкинаго бѣгстза, Надинъ проснулась подъ впечатлѣніемъ смутной тревоги и первая мысль была о юной п.чѣнницѣ. Нзкинувъ на себя капотъ, Надинъ открыла дверь къ Инночкѣ. И
постель, и балконъ, и что то бѣлое у рѣшетки все это вмѣстѣ съ исчезнувшей бѣглянкой повергло Надинъ въ смятеніе
и въ страхъ. Неужели влопалась? Неужели арестъ, тюрьма,
высылка? Все такъ отлично шло—комфортъ, деньги, богатая,,
лѣнивая' жизнь и вдругъ...
Голова у Надинъ мутилась. Что жъ, пусть ее выручаютъ
тѣ, кто заварилъ эту кашу. Затрещалъ телефенъ и туда и
сюда, поднялъ на ноги нѣсколько челозѣкъ. Княгиня выходила изъ себя, а ей въ отвѣтъ смѣялись.

140
— Что я должна говорить? — съ упрямой тоской допытывалась она.
— Говорите правдуі
— Какъ правду?
— Такъ... Похищеніе можете представить, какъ забавную
шутку. Дѣвочка всю Варшаву мистифицировала со своей собакой, и, въ концѣ концовъ, рѣшено было ее самое промистифицировать ..
— А если отъ меня потребуютъ назвать соучастниковъ?.
— Что-жъ, назовите... Соучастники сами съумѣютъ постоять за себя.
Такъ она и сдѣлала, когда нагрянули къ ней пассажиры
изъ двухъ автомобилей.
Отецъ съ неяалымъ трудомъ удержизалъ Иннсчку, горѣвшую желаніемъ вцѣпиться въ княгиню.
— Подлая, подлая! — повторяла Инночка, сжимая кулаки,
вся въ гнѣвныхъ слезахъ.
Княгиня смѣялась фальшивымъ, растеряннымъ смѣхомъ.
Папироска дрожала въ ея унизанныхъ перстнями пальцахъ.
Винарскій съ неизмѣнной инквизиторской улыбкой своей
взялъ ее въ передѣлку.
— Такъ что вы сознаетесь въ совершенномъ вами преступлена?
— Въ преступление? О, нѣтъ, ни-чуть! Это слишкомъ
сильно сказано—въ преступленіи. Въ шуткѣ—даі
— А вы знаете, что за подобныя шутки да еще съ употребленіемъ наркотическихъ средствъ, можно сѣсть въ тюрьму, на долго и основательно? Это вамъ извѣстно, сударыня?
Надинъ Кочакидзе усадили въ тюрьму и вмѣстѣ съ нею
сѣли оба ея сообщника, оказавшіеся молодыми людьми безъ
опредѣленныхъ занятій, но съ опредѣленными связями въ
„Римскомъ отелѣ".
Николай Александровичъ взялъ съ Инночки слово, и она
торжественно дала его, что пинкертоновскія похожденія свои
въ содружествѣ Рекса немедленно и разъ навсегда прекратить. А что-бъ ей было куда дѣвать непочатый уголъ силъ
своихъ и мальчишеской энергіи, онъ купитъ ей лошадь и найдетъ учителя верховой ѣзды.
Дочь развивала этотъ заманчивый, волнующий планъ:
— Я буду ѣздить въ черкескѣ, папочка, въ кааказскомъ
сѣдлѣ. по мужски. Хорошо?
— Хорошо, хорошо...
9, ПЛЪННИКЪ „РИМСКАГО" ОТЕЛЯ.
И на великой войнѣ, и на Югѣ Россіи въ борьбѣ съ
бол. шевиками, приходилось Колибанову испытывать и страхъ
и ужасъ, но такого страха и ужаса, что овладѣлъ имъ при
видѣ вошедшаго въ библіотеку Рахетиса съ двумя чекистами

— бывшій ротмистръ не испыталъ еще ни разу. Тамъ, какъникакъ, была одинаковость шансовъ. Сегодня — можетъ
быть ты меня, а завтра — я тебя!
Но сейчасъ, здѣсь, застигнутый врасплохъ, безпомощный, безоружный Колибановъ самъ къ себѣ почувствовалъ
оскорбительную, полную презрѣнія жалость. Хорошо еще,
если прикончатъ сразу, пусть, хотя такъ мучительно хочется
жить! Ну, а если начнутъ избивать съ холодной привычной
жестокостью? Его, офицера, очутившагося во власти сзирѣпаго хамья, творящаго волю своихъ „дипломатовъ"? Изуродуютъ, отобьютъ всѣ внутренности и глубокой ночью въ закрытой машинѣ „Римскій" отель выплюнетъ куда нибудь на
окраину жалкую человѣческую калѣчь, называвшуюся ротмистромъ Колибановымъ.
Брр... по кожѣ морозь при одной мысли о такихъ ми
лыхъ В О З М О Ж Н О С Т Я Х « . ,
И стараясь кое-какъ овладѣть собой, дабы встрѣтить съ
достоинствомъ всѣ испытанія, Колибановъ рѣшилъ во всемъ
запираться.
— Маршъ за нами! — тихо, но выразительно, съ какими-то шипящими звуками, отчего запузырилась у него слюна
въ углахъ губъ, приказалъ комендантъ.
Корридоръ. Крутая деревянная лѣсенка. Ротмистръ долженъ быль подниматься первымъ, чувствуя за собою три пары жёстокихъ, липкихъ отъ ненависти глазъ и три не менѣе
жестокихъ револьвера.
Очутившись въ небольшой квадратной комнатф, если
только можно назвать комнатой, глухое, безъ оконъ, обитое
войлокомъ помѣщеніе, — полъ, стѣны, потолокь — все это
сѣрое, мягкое, способное заглушить какіе угодно стоны и
крики- Освѣщеніе — электрическая груша посрединѣ воплочнаго потолка. Стулъ и маленькій столикъ — вся мебель. Въ
одномъ изъ угловъ и стѣна и полъ забрызганы высохшей
потемнѣвшей кровью.
Долговязый, бѣлобрысый комендантъ усѣлся за столикъ,
съ размаху положилъ револьверъ и подбоченился.
— Ну-съ, царскій халуй, извольте выкладывать все начистоту! Съ какихъ это поръ вы служите, такъ васъ и этакь,
у подлеца Винарскаго, которому тоже не минозать нашихъ
руКъ? Библіотека вамъ была нужна? Знаемъ теперь, какая
это библіотек-а!.. Что-жъ ты молчишь? Огвѣчай, сукинъ сынъ!
— вскипѣлъ комендантъ и опять въ углахъ его губъ запузырилась слюна.
— Если вы будете такъ держать себя, я не отвѣчу ни
слова! Вы меня оскорбляете, зная, что я не могу защищаться.
Это ваше дѣло. Вы — болыдевикъ и не можете быть другимь. Но въ свою очередь мое дѣло молчать, если вы не
умѣете гсаорить со мной по человѣчески.
— А какъ прикажете говорить съ вами? — вызывающе

спросилъ Рахетисъ, переходя*, однако, на вы. — Я не дворяниръ и не кавалерійскій офице'ръ, чтобы знать разныя ваши
тамъ тонкости.
— Для этого не надо быть ни дворяниномъ. ни кавалерійскимъ офицеромъ...
— У него учиться будемъ! — ухмыльнулся преступной
рожей своей одинъ изъ чекистовъ.
Комендантъ взглядомъ велѣлъ ему замолчать и повторилъ свой вопросъ:
— Давно служите у Винарскаго?
— Я не служу у Винарскаго!
— Ладно! Заговаривайте зубы! Наша разаѣдка почище
польской! Каждый шагъ знаемъ!
— Съ чѣмъ васъ и поздравляю! — отвѣтилъ Колибановъ, рѣшившій брать нахальствомъ и идти на прсломъ: конецъ одинъ, такъ ужъ лучше погибнуть съ честью.
— Товарищи, а ну-ка выверните ему карманы, нѣтъ-ли
тамъ чего?
Чекисты съ удовольстзіемъ занялись призычнымъ дѣломъ. Не только вывернули всѣ карманы плѣнника, а чуть не
вывернули на изнанку его самого.
Охваченный брезгливостью, затаивъ дыханіе, чтс-бь не
слышать пахнущихъ табакомъ, виннымъ перегаромъ и потомъ
чекистовъ, Колибановъ съ отвращекіемъ перенссилъ приксснсвеніе къ своему бѣлью и тѣлу грязныхъ и грубыхъ пальцевъ, грязныхъ, несмотря на дорого стоющій маникюръ.
Ничего, кромѣ паспорта, бумажника съ пятьюдесятью
тысячами марокъ, бензинной зажигательницы и портсигара
карельской березы.
Все это было выложено передъ комендантомъ.
— Воробей стрѣляный, ваше высокоблагородіе! — издѣвался Рах'етисъ — идя на работу, ничего лишня го въ карманъ не кладетъ .. Ну, да это пустяки! Мы знаемъ про васъ
больше, чѣмъ вы сами знаете. Скажите, что вы видѣли въ
замочную скважину, когда мы васъ накрыли?
— Ничего не видѣлъі
— Такъ-таки ничего?
— Я сказалъ. Повторять не буду!
— Запираетесь? Какъ угодно! Опять таки пара пустяковъ! Видѣлъ. не видѣлъ — какая разница? На этомъ свѣтѣ
никому все равно ничего не разскажете, а на томъ — сколько угодно можете информировать своего бѣлогвардейскаго
бога!
Всѣ мускулы лица напрягалъ Колибановъ, чтобы не выдать своего волненія и холодной жуткой пустоты, залившей
все его существо. Ясно, до нестерпимости боли ясно', что ему
отсюда живымъ не уйти. И до чего это нелѣпо, чудовищно,
когда въ нѣсколькихъ шагахъ звенитъ и шумитъ щсселый
безпечный Г О р О Д Ъ , В 5 С Ь в ъ потокзхъ жзрких b лучей лѣтняго

143
солнца. Будь это въ Совдепіи — тамъ необъятна ихъ власть,
a здѣсь, здѣсь сейчасъ же за этими стѣнами и жизнь, и спас е т е , и воля, и солнце.
Комендантъ словно проникъ въ его мысль.
— Что то не хочется, а? Нѣтъ, батенька, любишь кататься, повози и саночкиі Ну-съ, пока довольноі Завтра мы побесѣдуемъ иначе! Отведите его, товарищи, въ сорскъ седьмую комнату!
Комната 47 помѣщалась въ томъ самомъ этажѣ, гдѣ и
библіотека. Вѣрнѣе, это были двѣ комнаты - явная побольше и тайная — поменьше, совсѣмъ узенькая. Водворившись въ „Римскомъ" отелѣ, красные дипломаты озаботились
тотчась же созданіемъ секретнаго уголка на случай, если-бъ
псльскія власти осмѣлились, пренебрегая экстерриторіальностыо, произвести самый тщательный обыскъ въ совѣтской
миссіи. Выписаны были изъ Совдепіи каменьщики, перегородившіе комнату 47 сплошной стѣной, перпендикулярно общему корридорѵ. Получилось впечатлѣніе гигантскаго ящика съ
потайнымъ отдѣленіемъ. Проникнуть въ это отдѣленіе можно было черезъ дверь сосѣдней комнаты 45. Эта дверь запиралась на ключъ. Такимъ образомъ, самый генізльный сыщикъ не заподозрилъ бы узенькаго въ одинъ метръ шириной
промежутка, соединяющаго комнаты 45 и 47. Въ этомъ промежутка, лишенномъ воздуха и окна, стоялъ узенькій, обитый клеенкой диванчикъ, на которомъ человѣкъ средняго роста могъ, скрюч вшись, поджавъ ноги, кое-какъ примоститься. Потайное отдѣленіе могло исполнять обязанности либо
тюрьмы, либо тайника для драгоцѣнностей, либо архива для
очень важныхъ документовъ компрометирующихъ совѣтскую
власть вообще, и варшавскую миссію въ частности.
Колибановъ упрятанъ былъ въ эту узкую, темную щель- '
Сколько ни бей кулаками въ наружную стѣну, сколько ни
кричи благимъ матомъ — все равно никто не услышитъ.
Колибановъ утѣшался — если онъ могъ, вообще, въ
своемъ положеніи утѣшэться, — сознзніемъ, что его убьютъ,
не подвергая унизительнымъ побоямъ и лыткамъ. Бѣдняга
ошибался. Именно въ соображеніи и коменданта и всѣхъ
тѣхъ, кто быль повыше его, входило, прежде чѣмъ физически уничтожить Колибаноза, выпытать у него цѣною самыхъ
жестокихъ истязаній интересующія миссію свѣдѣнія. Комната,
обитая войлокомъ имѣла свое опредѣленное назначеніе, съ
успѣхсмъ замѣпяя пс«белы создепскихъ че-ка.
НаДѣялся Колйба'нрвъ, цѣгшялся за эту надежду, что
Винйрскій можетъ его спасти. Встревоженный долгимъ отсугствіемъ своего агента, зная, что снъ воіиелъ въ „Римскій" отель, но не зышелъ оттуда, Винарскій можетъ предгшйнять'коё-какіе шаги.' Хотя, какіе же въ сущности? Нельзя же протелефонировать въ „Римскую" гостиницу: такъ,

.
** 'St
молъ, и такъ, подавайте мнѣ застрявшаго у васъ Колибанова.
Они могутъ отвѣтить, да и навѣрное отвѣтягъ:
— Никакого Колибанова знать не знаемъ, вѣдзть не вѣдаемъ!
Какъ это ни странно, тѣмъ, что его не сразу взялъ въ
оборотъ главный палачъ со своими двумя помощниками,
плѣнникъ обязанъ былъ этимъ двумъ совѣтскимъ тузамъ,
Литвинову-Финкельштейну и Радеку-Собельсону,
пролетарскимъ вождямъ, съ такъ сказать
,,желѣзнодорожнымъ"
прошлымъ. Финкельштейиъ — этотъ бритый, заплыашій жиромъ субъектъ, съ внѣшностью торговца живымъ товарсмъ,
лѣтъ двадцать назадъ грабилъ на Казказѣ почтовые вагоны.
Собельсонъ же начикалъ свою карьеру куда болѣе скромно,
въ качествѣ карманнаго вора на линіи Краковъ-Варшава. Но
быль молодцамъ не въ укоръ. Теперь и тотъ и другой —
божки кремлевскаго олимпа и все германское правительство
пляшетъ подъ ихъ дудку, а вся коммунистическая партія слѣпо исполняетъ ихъ приказгнія.
Послѣ трудовъ П; аведныхъ они ѣдутъ изъ Берлина въ
Москву и на перепутьи задержались въ Варшавѣ. Дипломатическая миссія чествовала обоихъ пграднымъ ужиномъ, въ
„Европейской" гостиницѣ, въ этотъ самый день, когда былъ
схваченъ и брошенъ въ потайное отдѣленіе несчастный Колибановъ. Вотъ почему занятый по горло прибытіемъ высечайшихъ особъ, комендантъ ограничился легкимъ позерхностнымъ допросомъ Колибанова, не ознакомивъ его ни съ желѣзнымъ шлемомъ на винтахъ, сжимаюшкхъ ѵерепъ, ни с.ъ
тисками, ущемляющими пальцы, ни съ жаровней, обугливающей ноги и руки, все тѣло, ни съ прочими „аттракционами"
миниатюрной варшавской чеки. Матросамъ исполнителям выпала честь охранять священны» особы Литвинова и Радека въ
дневныхъ офиціальныхъ в -зитэхъ и разъѣздехъ по городу. И
вечерсмъ они должны били торчать въ вестибюли „Европейг
ской" гостиницы, пока не кончится „дипломатический" ужинъ.
Къ восьми часамъ уже почти весь „Римскій" отель опустѣлъ. Дѣвицы-машинистки спѣшно кончали свой туалетъ,
предвкушая парадный ужинъ съ музыкой, цвѣтами и рѣчами
двухъ знаменитыхъ „гастролеровъ".
На весь третій этажъ оставалась одна Вѣра Александровна Ахматова, корреспондентка, цѣнившеяся за великолѣпное знаніе Четырехъ языковъ. Эти качества выкупали ея да
лско не пролетарское происхожденіе дворянки и генеральской
дочери. Изящная, хорошо воспитанная, женственная, съ мягкой плавностью манеръ, она такъ выгодно выдѣлялась на фонѣ переписчицъ и машинистокъ и секретарить, . главнымъ
образомъ еврейскаго происхожденія, стриженыхъ, угловатыхъ,
небрежно и безвкусно одѣтыхъ. Эти ненавидѣли ее за буржуазность. И ненавидѣли ее, только уже за другое — за чистоту души и порядочность, другія барышни, какъ и она.

145
институтки, дворянки, но спустившіяся и подобно княгинѣ
Кочакидзе, топившія въ алкоголѣ, развратѣ и кокаинѣ остатки совѣсти и уваженія къ себѣ.
Тогда кэкимъ же капризнымъ броскомъ судьбы закинуло
въ этотъ разбойничій притонъ славную дѣвушку, сумѣвшую
пройти черезъ революціонную грязь, ничуть не запачкавшись?
Во первыхъ, въ погонѣ за кускомъ хлѣба — не умирать
ж е съ голоду, а во вторыхъ, капитанъ Ахматовъ, ея родной
братъ насильно былъ взятъ въ красную армію, и сестрѣ его
было сказано съ откровеннымъ, чисто большевицкимъ цинизмомъ:
— Вы, съ вашимъ знаніемъ языковъ, будете нужны въ
заграничной миссіи. Собирайтесь ѣхать немедленно. Въ случай же, если вздумаете, очутившись за предѣлами совѣтской
Россіи, убѣжать отъ насъ, капитанъ Ахматовъ отвѣтитъ намъ
за это своей головою.
И такъ шантажировали ее головою капитана Ахматова,
единственнаго человѣка близкаго, родного ей. Когда онъ
умеръ зъ Москвѣ отъ воспаленія легкихъ, ей все передавали
отъ него поклоны. О его смерти она узнала только черезъ
полгода, узнала совсѣмъ случайно. Институту побывавшая
въ лапахъ жизни, и еще какихъ лапахъі — за послѣдніе годы
научилась въ совершенствѣ владѣть собою, своими чувствами. Она и виду не подала, что знаетъ правду, и „дипломаты",
боясь, что она уйдетъ — мѣстъ сколько угодно и у французовъ, и у американцевъ, и у англичанъ—продолжали шантажировать ее головою капитана Ахматова, уже теперь мертвой головою.
Ей только нуженъ былъ какой, нибудь внѣшній толчекъ,
самый легкій хотя бы. Этотъ желанный толчекъ явился...
10. БЪГСТВО ИЗЪ ВАРШАВСКОЙ ЧРЕЗВЫЧАЙКИ.
Зайдя какъ то разъ къ институтской подругѣ своей, ж е нѣ польскаго майора и услышавъ отъ нея:
— Милочка, ты должно быть великолѣпно обставлена
матеріально?
Ахматова отвѣтила съ горечью:
— Дорогая, все это ужасно, ужасно! Несмотря на крупное жалованье. Я получаю вдвое больше, чѣмъ польскій министръ Несмотря на комфортъ и достатокъ, я все время чувствую себя какъ въ тюрьмѣ... да и не только я одна... Всѣ
слѣдятъ за каждымъ шагомъ другъ-друга, шпіонятъ, доносятъ кто гдѣ былъ. кто кого видѣлъ. И всѣ, стараясь выслужиться у начальства, сочиняютъ, клевещутъ на тебя, лгутъ...
Ужасная атмосфера! Моральный гнетъ — представить себѣ
не можешь! У насъ. въ этомъ, съ позволенія сказать, пссольствѣ, имѣется спеціальная книга. Каждый служащій, каждая
барышня за исключеніемъ развѣ самыхъ правовѣрныхъ ком-

146
мунистовъ и коммунистокъ, уходя въ городъ и возвращаясь,
должны расписываться, въ которомъ часу ушла, гдѣ и у кого была, будь это частная квартира, кафэ, магазинъ, — и въ
которомъ часу возвратилась. Своеобразные днеаники... Эти
дневники провѣряются...
— Богъ мой, зачѣмъ же это? — изумилась подруга.
— A затѣмъ, чтобы держать насъ подъ стекляннымъ
колпакомъ. Чтобы легче слѣдить было, нѣть ли у кого нибудь изъ насъ бѣлогвардейскихъ, опасныхъ для совѣтской
власти знакомыхъ? Вотъ я сейчасъ, — напримѣръ, — здѣсь.
Но я не напишу, что была у тебя. Зачѣмъ? Твой мужъ польскій офицеръ, и то обстоятельство, что въ его домѣ бываегь
барышня изъ „Римскаго" отеля можетъ набросить на него
тѣнь.
— Но кто же изъ начальства моего мужа у зналъ бы
про твою запись въ посольской книгѣ?
— А ты думаешь, у насъ нѣтъ людей, дающихъ свѣдѣнія вашему генеральному штабу, вашей жандармеріи, вашей
политической полиціи? „Римскій" отель знаетъ, что дѣлается
въ польскихъ офиціальныхъ кругахъ, a тѣ въ свою очередь
знаютъ, если не всѣ, то многія тайны „Римской" гостиницы.
Конечно, большевики знаютъ гораздо больше о полякахъ,
чѣмъ поляки о большевикахъ... Иначе и быть не можетъ.
Ваши тратятъ на развѣдку жалкіе пустяки, большевики же
швыряютъ на это дѣло колоссальныя средства. Я вижу, съ
омерзеніемъ вижу, не могу не видѣть, откуда черпаются эти
средства. Однажды привезли къ нзмъ изъ Совдепіи пятипудовый ящикъ, весь набитый крышками отъ золотыхъ часовъ.
Сколько надо украсть и награбить золотыхъ часовъ, чтобы
въ одну варшавскую г- ccitô составить нѣсколько пуповъ однѣхъ крышекъ? А ихъ фонды. — бриллиантовый, рубиновый,
изумрудный, жемчужный, пополненные сграбленіемъ церквей,
монастырей и костеловъ? Теперь ты видишь, въ какой милой компаніи я очутилась, и какъ мнѣі пріятно служить пъ
этомъ разбойничьемъ вертепѣ? Если бъ не братъ, я бы давно сбѣжала.
Получивъ стороною вѣсточку о смерти брата, — единственная нить, такь или иначе, связывавшая ее съ Совдепіей,
— Вѣра Николаевна твердо рѣшила уйти изъ посольства.
Страхъ безработицы, нищеты исключался для нея, бѣгло и
литературно писавшей по-французски, по-англійски и по-нѣмецки.
На парадное чествованіе Финкельштейна и Рздека начальство не пригласило Ахматову, зная, что она твердо и
разъ навсегда уклонилась отъ подобныхъ ужиновъ, обѣдсвъ
и завтраковъ. Гіринарядившійся зъ новенысій, съ офицерскаго
плеча, англійскій френчъ, комендантъ вызвалъ къ себѣ Ахматову и поручилъ ей нести дежурство.
— Кстати, Вѣра Николаевна,—комендантъ не называлъ ее

147
„товарищемъ" зная, что она терпѣть этсго не могла, — тамъ,
з ъ отдѣленіи комнаты 47 сидитъ у меня подъ ключемъ одинъ
бѣлогвардейскій типчикъ, и хотя это мѣсто надежное, и оттуда ему никакъ не уйти, но предупреждаю: вы отвѣчаете
мнѣ! Во-первыхъ—головой вашего брата—его разстрѣляютъ
по нашей телеграммѣ, хотя мы здѣсь и на территоріи буржуазной Польши. Такъ вотъ, зарубите себѣ на свой хорошенькій носикъ, и мое вамъ адье съ кисточкойі — улыбнулся
каторжнымъ лицомъ своимъ комендангь, увѣренный въ необыкновенном ъ остроуміи своего „адье съ кисточкой".
Изъ подслушанныхъ разговоровъ Ахматова знала, что
въ посольствѣ прилагать большое значеніе аресту „бѣлогвардейскаго типчика", что онъ успѣлъ увидѣть такое, послѣ чего выпустить его на свободу никакъ нельзя, и что завтра
будутъ его пыта т ь въ обитой войлокомъ чрезвычайкѣ.
Разыграла Ахматова свою роль передъ комендантомъ
чудесно. Любая драматическая актриса позавидовала бы. Когда Рахетисъ упомянулъ, что брата могутъ разстрѣлять „по
телеграфу" брата, о которэмь она успѣла уже отслужить панихиду въ православной церкви на Зигмунтовской, — она
вздрогнула, всѣмь сущестаомъ своимъ изобразивъ натуральный испугъ за судьбу дорогого человѣка. И этотъ испугъ, и
эта дрожь усыпили всякія подозрѣнія коменданта, имѣвшаго
основаніе не довѣрять этой „злостной буржуйкѣ". A дѣвушка
задумала такъ: удастся ей выпустить „бѣлогвардейскаго типчика", она убѣжитъ вмѣстѣ съ нимъ. Не удастся—на все воля Господня,—убѣжитъ въ единстЕенномъ числѣ и на свободѣ
постарается сдѣлать все возможное, чтобы спасти обреченнаго. Если поднять шумъ въ газетахъ, „благородные римляне",
боясь скандала, выпустягь, пожалуй, приговореннаго сначала
къ истязаніямъ, а потомъ къ смерти плѣнника.
И когда Рахетисъ на прощаніе сказалъ идіотское свое
„адье съ кисточкой", Ахматова пропустила мимо ушей этотъ
.хамско-чекистскій пеорлъ. Она думала въ этотъ моментъ, подойдетъ ли ключъ отъ ея комнаты къ даерямъ потайного
отдѣленія комнаты 47. Больше шансовъ — за. Она успѣла
убѣдиться, что здѣсь, въ„Римскомъ",почти всѣ ключи одинаковы.
Комната 45, откуда вела дверь въ темницу Колибанова,
—темницу и въ прямомъ и въ переносномъ значеніи слова,
— отведена была чиновникамъ „внѣшторга*. Сейчасъ здѣсь
никого ие было,—зъ этомъ номерѣ сь канцелярской обстановкой и съ висевшими какими то скучными „показательными"
картами. Здѣсь же главнымъ образомъ и надлежало Ахматовой нести свое дежурство. Ахматова нервничала. И не такъ
за себя, какъ за человѣка, притаизшагося за этой бѣлой б е з страстной дверью. Въ самомъ дѣлѣ—притаившегося. Ни одинъ
звукъ, ни одинъ шорохъ не доносился оттуда.
A лѣтнія сумерки все гуще и гуще вливаются зъ открытый окна „внѣшторга". Гдѣ то далеко за Варшавой гас-

148
нутъ въ багрянцѣ и золотѣ пепельно-красныя вечернія зори,,
а внизу катится волна городской жизни.
Захлебывается
звонокъ грохочущего трамвая, сердитыми чудовищами проносятся по Трембацкой автомобили и задорно выкрикиваютъ
молодыми голосами пробѣгающіе мальчишки свои вечернія
газеты.
Улица десятками голосовъ и шумовъ своихъ настойчиво
звала къ себѣ.
Ахматова вся дрожала отъ нетерпѣнія, но жизнь сред»
большевиковъ научила ее дисциплинѣ и выдержкѣ. Еще четверть, еще полчаса... Будетъ меньше народу, всѣ разойдутся
и будетъ легче осуществить свой планъ. Убѣдившись, что
корридоръ пустъ, Ахматова, словно передъ свиданіемъ съ
безумно любимымъ человѣкомъ, вложила ключъ въ скважину
двери потайного отдѣленія. Ключъ повернулся разъ и другой,
Ахматова подкралась къ наружнымъ дверямъ. глянула на корридоръ. Пусто и тихо. Вернулась и съ бьющимся сердцемъ
пріоткрыла дверь. Въ полосѣ брызнувшего свѣта увидѣла
неправильное энергичное лицо. И поразила ее на этомъ лицѣ
игра глазъ. Изумительный былъ переходъ отъ ужаса къ не^оумѣнному восхищенію. Да и развѣ могло быть иначе? Колибановъ приготовился увидѣть лошадиную физіономію коменданта, a вмѣсто него—изящная дѣвушка съ бѣлымъ, н ѣ ж нымъ лицомъ въ сіяніи золотыхъ рыжеватыхъ волосъ.
Она шепнула ему:
— Черезъ нѣсколько минутъ я выведу васъ прочь отсюда... Мы уйдемъ вмѣстѣ.. Черезъ нѣсколько минутъ... На
всякій случай я вамъ дамъ револьверъ, — и тихо закрылась
дверь, повернулся ключъ.
Колибановъ остался одинъ средь кромѣшной тьмы въ
своей „щели" и дѣвушка просто, въ выдержанномъ англійскомъ стилѣ одѣтая, озарившая его своей золотистой головкой, почудилась ему волшебной феей.
Волшебная фея укладывала въ чемоданъ самое необходимее. Всѣ остальныя вещи свои она потребуетъ черезъ какое нибудь третье лицо, потомъ, когда устроится.
Уложивъ чемоданъ, спокойная, овладѣвшая собою, двинулась на послѣднюю развѣдку. Съ озабоченнымъ дѣловымъ
видомъ спустилась внизъ въ вестибюль. Тамъ никого, кромѣ
швейцара. Онъ сидѣлъ и читалъ газету. Глухая красная дверь
на улицу полуоткрыта.
Для Кольбанова обѣщанныя феей минуты вытягивались
въ безконечность. ГосподиІ Неужели спасеніе? A вѣдь незадолго до появленія дѣвушки у него было желаніе размозжить
себѣ черепъ объ стѣну, что-бъ лишить удозольствія торжествующихъ палачей „размѣнять" его революціоннымъ судомъ...
И онъ вспомнилъ дѣтство свое въ Николаевскомъ корпусѣ.
Вспомнилъ кадета Бѣликова, открывавшего дверь ударомъ
головы. Однажды товарищи, вздумавъ „пошутить", придержали,

149
дверь съ другой сторсны. Бѣликовъ раэбѣжался, раскроилъ
•себѣ черепъ и умеръ, не приходя въ сознаніе.
A Вѣра Никалаевна надѣвала у себя передъ трюмо жакетъ и шляпу. Окинула прощальнымъ взгядомъ комнату, гдѣ
прожила около двухъ лѣтъ, перекрестилась и вышла съ чемоданомъ, револьверомъ, спрятаннымъ на груди, и ключемъ.
— Вотъ вамъ, — сказала она, протягивая Колибанову
оружіе,—если придется, вы сумѣете защитить насъ обоихъ...
Надѣньте шляпу... Смѣлый, независимый видъ и... съ Богомъ!..
Вотъ и лѣстница. Одинъ за другимъ уплываютъ вверхъ
этажи. Швейцаръ читаетъ газету. Дверь полуоткрыта.
Швейцаръ — свой, посольскій, изъ коммунистовъ, рь:жій
дѣтина, увидѣвъ барышню Ахматову съ чемоданомъ и узказъ
арестованнаго бѣлогвардейца, вскочилъ, хотѣлъ броситься къ
дверямъ, но Колибановскій револьверъ заставилъ его попятиться вглубь вестибюля. Прикрывая собою Ахматову, держа
швейцара подъ револьверомъ, Колибановъ отступалъ къ дверямъ. Швейцаръ поднялъ дикій неистовый крикъ, но было
уже поздно. Ахматова и Колибановъ очутились уже за пре.дѣлами „совѣтской территоріи".
Шумная улица съ автомобилями, пѣшеходами, трамваями,
газетчиками приняла ихъ въ свои радушныя объятія, свободный, многоголосью объятія.
11. в с е г о п я т ь м и н у т ь .
— Это не посольство, а преступная какая то маффія! —
горячился Винарскій землисто-зеленый съ покраснѣвшими
глазами отъ безсонныхъ — все время въ работѣ и движеніи
— ночей. — Въ самомъ дѣлѣ, на протяженіи какихъ нибудь
двухъ недѣль — убійство капитана де-Траверсэ, похищеніе
Инночки Вогакъ и, наконецъ, таинственно сгинувшій Колибановъ. Онъ отправился туда въ десять часовъ утра и самое
позднее черезъ часъ долженъ былъ вернуться ко мнѣ съ дскладомъ. А вотъ уже девять вечера, его нѣтъ какъ нѣтъ! „Римскій" отель весь день подъ непрерывнымъ наблюденіемъ
моихъ агентовъ, каждый часъ я получаю отъ нихъ телефонный донесенія, но никто до сихъ поръ не видѣлъ Колибанова выходящимъ изъ этого... этого краснаго лупанара..
— Что-жъ вы намѣрены предпринять?
— Что можетъ предпринять человѣкъ, которому связали руки и надѣли намордникъ? Вы, Леонардъ, тысячу разъ
были правы, говоря, что совѣтская шайка издѣвается надъ
нами, надъ нашей страной, надъ нашимъ правительствомъ...
Да знаете ли вы, — вскочилъ Винарскій и такъ ударилъ кулакомъ по столу, что подпрыгнулъ и эазвенѣлъ телефонъ, —
знаете ли вы, что если-бъ наше посольство въ Москвѣ заподозрѣно было хотя бы въ сотой долѣ всего продѣлываемаго
здѣсь въ „Римскомъ" отелѣ, вся миссія, начиная съ послан-

150
ника и кончая послѣднимъ курьеромъ, давно бы уже сидѣла
бы въ подвалахъ че-ка. Они же здѣсь ведутъ явно пропаганду, похищаютъ, убиваютъ, шпіонятъ, а мы расшаркиваемся въ своей лойяльности, рисуемся нашей культурностью
и клянемся, что никогда не посмѣемъ нарушить [экстерриторіальности этого бандитскаго гнѣзда. Впрочемъ, Богъ ты
мой, развѣ мы одни? Вся Европа, вмѣсто того, чтобы с ъ
этой сволочью бороться ея же собственнымъ оружіемъ, имѣя
наготовѣ браунингъ, а въ тюрьмѣ заложниковъ, вмѣсто этого Европа, надѣвъ бѣлыя перчатки, посылаетъ въ Кремль
академическія ноты, надъ которыми кучка овладѣвшихъ Россией проходимцевъ издѣвается и хохочетъ... Э, да что говорить, только нервы и кровь себѣ портить понапрасну... Нѣсколько часовъ я сижу, какъ на жаровнѣ... Колибановъ обѣщалъ дать мнѣ болѣе-менѣе точныя свѣдѣнія относительно.»
Винарскій не кончилъ. Распахнулась дверь кабинета и
вошла красивая стройная дѣвушка, а за нею Колибановъ с ъ
чемсданомъ въ рукѣ.
— Вы? Наконецъ-тоі Мы только что говорили о васъ!
— бросился Винарскій.
Леонардъ, поднявшись съ кресла и вставивъ въ глазъ
монокль, разглядывалъ спутницу Колибанова.
— Господинъ инспекторъ, позвольте васъ представить
Вѣрѣ Николаевнѣ Ахматовой. Спасла мнѣ жизнь. Освободила
меня. Всего четверть часа назадъ мы вмѣстѣ бѣжали изъ
,,Римской" гостиницы...
Вияарскій усадилъ Ахматову и вмѣстѣ съ Леонардомъ
внимательно слушаетъ повѣствованіе Колибанова.Въ нѣсколькихъ словахъ обрисовавъ бесѣду съ комендантомъ, свое плѣненіе въ темной щели при комнатѣ 47, Колибановъ перешелъ
къ тому, что болѣе всего интересовало инспектора.
— Я видѣлъ, какъ былъ открытъ чемоданъ, видѣлъ,
какъ надъ нимъ скопились и, наконецъ, слышалъ чье то воехищеніе: „Такъ вотъ они эти знаменитая бомбочкиі".
Винарскій и Леонардъ переглянулись.
— Вотъ вамъ подтвержденіеі — сказалъ Винарскій.
— И еще какоеі — согласился, играя стеклышкомъ,
Леонардъ.
— Дальнѣйшаго вы не знаете, ротмистръ? Вы были
схвачены въ этотъ моментъ? — обратился къ Колибанову
инспекторъ.
— Дальнѣйшее извѣстно мнѣ, — подхватила Ахматова.
— Господинъ инспекторъ, разрѣшите продолжить?
— Квасъ умоляю объ этомъ!
— Мнѣ извѣстно слѣдующее: въ одиннадцать часовъ
утра поданъ былъ самый быстроходный автомобиль гоночнаго типа. На него погрузили три чемодана, и два чиновника съ
Крестовоздвиженскимъ и двумя
иностранцами уѣхали на
границу въ Ровенскомъ направленіи.

•

151
— Въ одиннадцать часовъ? Сейчасъ четверть десятаго...
Слѣдовательно, уже десять часовъ въ дорогѣ, — соображалъ
Винарскій, — десять часовъ! Если они покрываютъ въ среднемъ сорокъ километровъ въ часъ — больше нельзя при нашихъ дорогахъ — то они уже успѣли сдѣлать около четырехсотъ километровъ.
— Врядъ ли, — усомнился Леонардъ, — не могутъ же
они ѣхать безостановочно.
— Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше! — обрадовался Винарскій.
Значить, если допустить остановку и передышку, они находятся еще далеко отъ Ровно, такъ какъ туда отъ Варшавы
около пятисотъ километровъ, да отъ Ровно до Корца, пограничнаго пункта, добрыхъ еще километровъ сорокъ... Л знаете, если немедленно связаться по телеграфу съ кѣмъ слѣдуегъ, можно еще успѣть задержать ихъ автомобиль. Не взирая на всѣ мандаты, удостовѣренія и неприкосновенность
дипломатическаго багажа — подвергнуть ихъ чемоданъ осмотру. Но нельзя ни секунды терять. Сейчасъ же звоню въ
генеральный штабъ, а вы, Леонардъ, свяжитесь немедленно
изъ сосѣдней комнаты съ французской военной миссіей и с ъ
посольствомъ.
Затрещали телефоны, поднялся пеоеполохъ. Еще бы, съ
каждой минутой къ границамъ Совдепіи приближается автомобиль, мчащій бомбы неслыханной катастрофической разрушительной силы. Уже нѣтъ никакихъ сомнѣній, что первой
жертвой этихъ сатанинскихъ бомбъ намЬчена Варшава.
Черезъ десять минуть послѣ того, какъ Винарскій позвонилъ въ генеральный штабъ, во всей стране мгновенно
была пріостановлена передача не только частныхъ, но и служебныхъ телеграммъ, чтобы въ кратчайшій срокъ, исчисляя
минутами, высшее военное командованіе республики могло
снестись со штабами пограничныхъ частей. И не только въ
раіонѣ Корца, но и на обширномъ пространствѣ, такъ какъ
бомбисты изъ „Римской" гостиницы, могли, измѣнивъ дорогою на всякій случай маршрутъ, взять новое направленіе и
пересѣчь границу въ любой точкѣ.
Корецкій пунктъ отвѣтилъ, что всего за пять минуть до
полученія запроса генеральнаго штаба, большой сѣрый автомобиль гоночнаго типа съ четырьмя советскими служащими,
шофферомъ и съ багажемъ изъ нѣсколькихъ чемодановъ,
предъявивъ дипломатическіе паспорта, съ соблюденіемъ всѣхъ
соотвѣтствующихъ формальностей, отбылъ на совѣтскую территорію.
— Не даромъ большевики продали свою душу дьяволу!
Всегда и во всемъ везло и везетъ имъ чертовски! Повезло и
въ данномъ случаѣ. Пять минутъ, ничтожныхъ пять минуть—
преимущество, давшее имъ возможность ускользнуть со своимъ чудовищнымъ багажемъ! Эти пять минутъ бросили на
чашку вѣсовъ судьбу всего культурнаго человѣчества. Шай-

152
ка международныхъ преступниковъ, извѣриашаяся въ своей
пропагандѣ, въ своей красной арміи, неожиданно получила
страшное оружіе для покоренія міра, для превращения его
въ сплошную совдепію, въ обезкровленную, сожженную мертвую пустыню.
Всю ночь никто не смыкалъ глазъ во французской военной миссіи и въ посольстзѣ. Всю ночь летѣли одна за другой въ Парижъ длинныя шифрованныя телеграммы. На другой день Леонардъ былъ командированъ въ Совдепію, а еще
черезъ нѣсколько дней, эскадра быстроходныхъ миноносцезъ
доставила изъ Булони и Гавра въ Данцигъ большое количество аэроплановъ-истребителей. Часть ихъ брошена была на
границу для несечія сторожевой службы въ воздухѣ, а часть,
такимъ же воздушнымъ образокъ, охраняла подступы къ
Варшавѣ.
Ц
Цвѣтъ, испытанный цвѣтъ французской авіаціи составлъ экипажъ этихъ воздушныхъ кораблей. Покрывшій себя
»и великой войнѣ громкой и неувядаемой славою, всѣ летчики украшены были военными крестами со множествомъ бронзовыхъ и золотыхъ пальмъ на длинныхъ зеленыхъ лентахъ
въ алыхъ полоскахъ.
Днемъ аэропланы взлетали на воздухъ цѣлой стаей гигантскихъ птицъ и, кружась на заоблачной высотѣ, зорко
высматривали необъятныя дали. По ночамъ это было красивое и вмѣстѣ съ тѣмъ жуткое зрѣлище. Каждый аэроплаяъ,
снабженный мощнымъ прожекторомъ, бросалъ далеко впереди себя снопы ослѣпительныхъ лучей. Эти снопы, десятки
сноповъ пронизывали во всѣхъ направленіяхъ и темный воздухъ и темныя небеса. Было впечатлѣніе летавшихъ надъ
Варшавой фантастическихъ драконовъ съ единственнымъ глазомъ, распространяющимъ въ густомъ мракѣ нестерпимое
сіяніе въ пять-шесть километровъ длиной.
Вся польская печать взята была подъ строгую военную
цензуру и газеты хранили молчаніе объ этихъ, ни на минуту
не покидавшихъ воздухъ, смѣнявшихъ другъ друга каждые
шесть часовъ эскадрилій. Тайна соблюдалась строго. Среди
населенія никто ничего не зналъ, но догадокъ, предположен а , слуховъ — было безднаі
Хотя всѣ мѣры предосторожности были приняты, но
немногіе посвященные въ правительственныхъ верхахъ и во
французской миссіи сомнѣвались въ возможности внезапнаго налета изъ Совдепіи воздушныхъ пиратовъ. Сначала большевицкая власть, придравшись къ чему нибудь, создастъ
конфликтъ, дабы отозвать изъ Варшавы свое посольство.
На тайномъ засѣданіи польскаго правительства, генеральнаго штаба и французской военной миссіи рѣшено было:
въ случаѣ конфликта — ни подъ какимъ видомъ не выпускать изъ Варшавы совѣтское посольство, а подвергнуть его
аресту въ качествѣ заложниковъ.

153
Въ Парижѣ настроеніе было такое же. какъ и въ Варшавѣ. Подъ предсѣдательствомъ Пуанкарэ совѣтъ министровъ засѣдалъ до глубокой ночи съ участіемъ военнычъ спеціалистовъ, возглавляемыхъ маршаломъ Фошемъ. Эго по его
настоянію окчупація рурскаго бассейна изъ строгой превратилась въ „желѣзную". Фошъ гозорилъ на засѣданіи:
— Нашу мягкость могутъ принять за слабость, за своего рода капитуляцію. Сохрани Богь! Этого не должно быть
ни въ коемъ случаѣ. Проловѣдники бронированнаго кулака—
нѣкцы и вѣрные ученики ихъ—большевики, считаются только
•съ грубой силой. Мы эту силу покажемъ! Они противъ заложниковъ — мы ихъ будемъ брать тысячами! Они противъ
нашихъ колоніальныхъ оккупаціонныхъ войскъ, мы двинемъ
туда за Рейнъ цѣлые корпуса Алжирцевъ, Тюркосовъ, Мадагаскарцевъі...
Было время, они хотѣли всему міру наступить на ropv*d®
тяжелой кирасирской ботфортой Бисмарка. Мы имъ покажеіій§
что сапогъ французскаго драгуна ничуть не легче ботфортіі
желѣзнаго канцлера... Они знзютъ, что нашъ воздушной?
флотъ въ полной боевой готовности, знаютъ, что въ любой
моментъ я могу выпустить въ воздухъ, какъ стаю птицъ,
три тысячи аэроплановъ. и не пройдешь и шести часовъ, какъ
отъ главнѣйшихъ центровъ Германіи останутся груды пылающихъ развалинъ. Они это знаютъ и не посмѣютъ выступить
лично сами противъ насъ съ бомбами профессора Штейнбаха.
Но съ момента, когда нѣсколько десятковъ этихъ бомбъ очутились въ рукахъ бандитовъ третьяго интернаціонала, съ этого момента иниціатива перешла къ большевикамъ. А большевикамъ наплевать на Германію! Наоборотъ, въ ихъ интересахъ увидѣть вмѣсто Германіи одно сплошное пепелище.
Третій годъ облизываютъ кремлевскіе вампиры губы свои
при одномъ имени Польши. Потерявъ надежду разграбить ее
на землѣ, они постараются уничтожить ее, атаковавъ сверху.
Во имя союзническая долга, наконецъ, просто во имя человѣколюбія, мы обязаны спасти Польшу отъ грозящей ей катастрофы.
На другой же день эскадра миноносцевъ была уже въ
открытомъ морѣ, спѣша доставить въ Польшу около ста
двадцати аэроплановъ-истребителей, новыхъ, не виданныхъ
еще, являющихъ собой самый послѣдній крикъ авіаціонной
техники.
12. ВЪ КАБИНЕТА ТОВАРИЩА ІОСИЛЕВИЧА.
— Вы Раймондъ Раймондовичъ Леонардъ?
— Нѣт-ъі
— У вашего отца былъ картинный магазинъ въ Москвѣ?
— Нѣшъ!
— Во время имперіалистической бойни вы, какъ фран'цузос'й подданный, поступили въ царскую ермію, а когда ар-

154
мія стала свободной, революционной врміей, вы, какъ бѣлогвардеецъ, уѣхали на западный фронтъ?
— Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ! Увѣряю васъ, господинъ... не
имѣю удовольствія знать ни вашего поста, ни вашей фамиліи.
— Это для меня совершенно безразлично, знаете ли вы,
или нѣтъ кто я? Вы должны отвѣчать на мои вопросы!
— Въ одинаковой степени безразлично это и для меня.
Вообще, я не изъ любопытныхъ; отвѣчать же вамъ—отвѣчаю
самымъ добросовѣстнымъ образомъ!—и съ наивно дурашливымъ видомъ уставился Леонардъ на сидящаго за письменнымъ столомъ щупленькаго, двадцати съ небольшимъ лЬтъ,
еврейчика съ тремя револьверами. Одинъ торчалъ у него изъ
нагруднаго пиджачнаго кармана, другой висѣль сбоку на ремнѣ, стягивавшемъ черную рубаху, поверхъ которой былъ надѣтъ пиджакъ, a третій лежалъ передъ нимъ на столѣ въ.
видѣ „прессъ-папье", могущаго ежеминутно выстрѣлить.
Иногда товарищъ іосилевичъ игралъ эгимъ прессъ-папье у носа, не только у собственнаго носа, но и передъ лицомъ допрашиваемой жертвы, что было гораздо хуже. Но
было и еще хуже, когда этимъ самымъ прессъ-папье товарищъ іосилевичъ колотилъ по какому нибудь бѣлогвардейскому черепу, требуя сознанія во всѣхъ контръ-революціонныхъ винахъ. Въ такихъ случаяхъ тонкій и длинный, какъ
подгнившій стебель, Іосилевичъ. это юное свѣтило петербургской чрезвычайки, знаменитой Горохозая 2, не рисковалъ ни
чѣмъ. Онъ никогда не оставался съ глазу на глазъ съ подневольными гостями своего кабинета. Красноармейцы, доставившіе „гостя", являлись охраной товарища Іосилевича во
время допроса. Вотъ и въ данномъ случаѣ Леонардъ и Іосилевичъ сидѣли другъ противъ друга, раздѣленные письменнымъ столомъ, а у порога кабинета двое красноармейцевъ съ
винтовками. Въ ихъ присутствіи легко быть смѣлымъ и храбрымъ. особенно съ беззащитнымъ.
— Гражданинъ Леонардъ, такъ вы же не думайте, что
вы умнѣе меня! Ваши документы? Что таксе ваши документы?
Они сфабрикованы въ Варшавѣ. Это ясно, какъ децьі
— Для меня, напримѣръ, совсѣмъ не ясно.
— Бросьте, господинъ Леонардъ! Не будемъ канителиться, какъ говорятъ товарищи-матросы. Увѣряю васъ, гораздо
выгоднѣе сознаться. Если вы будете настаивать на вашемъ
ссвѣтскомъ подданствѣ, то мы васъ разстрѣляемъ въ два
счета. Если же вы сознаетесь, что вы французский подданный, то, хотя—медленно чекзиилъ Іосилевичъ, послѣ каждаго
слова, для большем убѣдительности, ударяя своимъ прессъпапье, — хотя, какъ шпіонъ капиталистической Франціи, вы
подлежите высшей мѣрѣ наказанія, но все таки чистосердечное сознаніе можетъ повлечь за собой чего нибудь смягчающего... Итакъ, господинъ Леонардъ, Еаша жизнь въ вашяхъ
собственньіхъ рукахъ! Созназзйтесь!

155

у

— Не въ чемъ,—усмѣхнулся Леонардъ.
— Ну, въ такомъ случаѣ,—къ стѣнкѣ! А жаль,.намъ не
хотѣлось бы васъ разстрѣливать, мы не прочь отъ сближенія
съ вашей Франціей. Душою этого сближения будетъ видный
сенаторъ де Монзи, ожидаемый скоро въ Москвѣ. Что вы
скажете на это?
— Ничего!..
— Жаль...—взохнулъ Іосилевичъ,—ну а вы давно знаете
гражданку Вечера?
— Совсѣмъ не знаю.
— Не знаете? Удивительно, удивительно! — повторить
Іосилевичъ, пожимая плечами, — а почему же она была арестована у дверей конспиративной квартиры, гдѣ вы находились уже подъ арестомъ?
— Не знаю! Домъ пяти-этажный, мало ли куда могла
направляться особа, которую вы называете гражданкой Вечерой..
— Ой, какой же вы упрямый -челорѣкъ! Но если я вамъ
скажу, что за десять минуть до васъ, въ этомъ самомъ кабинетѣ гражданка Вечера созналась мнѣ во всемъ, — и кто
вы такой, и съ какими цѣлями пріѣхали въ совѣтскую Россію, и зачѣмъ она къ вамъ шла?
Моментъ былъ дьявольски трудный, казуистическій. Леонардъ покялъ, что Іосилевичъ ловить его. Быстро, безъ всякаго замѣшательства, въ одну—пвѣ секунды оставалось сдѣлать одно изъ двухъ, или сознаться, допустивъ, что Ханна
дѣйствительно покаялась, или продолжать гнуть уже взятую
линію, допустивъ, что Іссилевичъ лжетъ, и Ханна ему ни въ
чемъ не открылась. Леонардъ хорошо зналъ Ханну Вечера,
зналъ, что ее не легко запугать и вырвать сознаніе. Врядъ ли
обмолвилась она чѣмъ нибудь, могущимъ скомпрометировать
Леонарда и ее самое. Ра;вѣ подъ пыткой? Но сомнительно,,
чтобы чрезвычайка осмѣлилась подвергнуть Ханну пыткамъ,
зная отношеніе къ ней Кнобельсдорфа... Хотя, съ другой стороны патентованный мерзавецъ Кнобельсдорфъ, убѣдившись,
что Ханна порвала съ нимъ, могъ самъ отдать ее краснымъ
палачамъ на растерзаніе. Мозгъ Леонарда горѣлъ, какъ стиснутый до-бѣла раскаленнымъ обручемъ,—надо выбирать, іосилевичъ ждетъ съ насмѣшливой, поганой улыбкою. И Леонардъ выбралъ, повинуясь какому то смутному инстинкту.
— Я не присутствовалъ на дачѣ показаній гражданкой
Вечера, но если таковыя дѣйствительно ею сдѣланы, то вы,
конечно, превратили ихъ въ документъ, собственноручно ею
подписанный. Соблаговолите мнѣ его показать.
— Ну, а если я вамъ его покажу, что тогда будетъ?
Тогда вы сознаетесь во всемъ, что я вамъ приписываю?
— И не подумаю сознаться въ томъ, чего нѣтъ!
— А какъ же сознаніе гражданки Вечера? Документъ
черный по бѣлому? А?
— Никакъ!! Меня это ничуть не касается. Мало подъ..

М&

*
.

куц

'.Ц! ЦЩ

"л'

. -Л Л / Т Г, С Ê І

каі!

« .1 Й
П

„

А

,•

.-:..

. * 5

156
какимъ давленіемъ извнѣ, или подъ какимъ собственнымъ
настроеніемъ могла сообщить вамъ свои показанія гражданка Вечера?
Іосилевичъ взялъ тоненькое, въ синей обложкѣ дѣло,
подвинулъ къ себѣ и постучалъ указательнымъ пальцемъ.
— Вотъ здѣсь всѣ ея покязаніяі
— Охотно вѣрю.
— Убійственныя для васъ, расшифровывающая всю вашу
шпіонскую работу!
— Охотно вѣрю.
Іосилевичъ отложилъ синюю папку, такъ и не ознакомивъ допрашиваемаго съ ея содержаніемъ.
У Леонарда отлегло и онъ съ удовольствіемъ псдумалъ:
совралъ, совралъ нахальный жиденокъ.
Инстинктъ его не обманулъ. Іосилевичъ не допрашивалъ
Вечеру, даже не видѣлъ ее, а только слышалъ ея имя въ
связи съ именемъ Леонарда. Ханна Вечера даже не проходила сквозь чрезвычайку Гороховой, а прямо съ Большой Дворянской отвезена была въ Смольный, гдѣ предоставили ей
комнату съ коврами и мягкой мебелью, менѣе всего походившую на тюремную камеру.
Въ первые дни большевизма, когда германскіе офицеры
помогали агентамъ своимъ, Ленину и Троцкому, свергнуть Временное правительство, въ этой самой комнатѣ жилъ полковникъ прусскаго генеральнаго штаба.
Не успѣла еще Ханна мало-мальски овладѣть собой, вся
объятая болью и страхомъ за Леонарда, — ее схватили на
лѣстницѣ, за нѣсколько ступеней до его квартиры,—какъ распахнулась дверь и въ комнату вошелъ Зиновьевъ, жирный, съ
бритымъ отекшимъ лицомъ, въ легкомысленном« пестромъ
костюмчикѣ, во вкусѣ и стилѣ фарсовыхъ премьеровъ и опереточныхъ простаковъ.
13. СКАРАБЕЙ, ИЛЙ

ЖИЗНЬ...

— Вотъ гдѣ встрѣтились мы съ вами гражданка Вечера! — молвилъ онъ, расплываясь въ улыбкѣ.
— Я, по крайней мѣрѣ, менѣе всего думала о встрѣчѣ
съ вами, — отвѣтила Ханна съ дрожью въ голосѣ, и съ
гнѣвнымъ презрѣніемъ въ темныхъ, южныхъ глазахъ, — скажите, за что и по какому праву ваши коммунистическія собаки схватили меня?.. Хотя, хотя я такъ взволнована, такъ
вся киплю негодованіемъ, — сама не знаю, что говорю!..
Дѣйствительно, развѣ можно здѣсь спрашивать, за что^и по
какому праву? Здѣсь, гдѣ разстрѣливаюгь не только за дѣйствіе, не только за слова, а за мысль, за происхсжденіе, за
чистыя бѣлыя руки и за не-хамскую физіономію.
— А-яй, какая же вы темпераментная! — и бабье лицо
стало отъ смѣха еще болѣе бабьимъ, и заколыхался животъ

надъ толстыми, короткими ногами, — но васъ то, гражданка
Вечера, насколько извѣстно мнѣ, задержали, слышите, задержали .. — до разстрѣла еще далеко — не за мысли, не
за бѣлыя руки, которыя, дѣйствительно, прелестны, не згъ
не-хамскую физіономію, а за то, что вы направлялись въ конспиративную квартиру на свиданіе съ французскимъ агентомъ,
шпіономъ и остервенѣлымъ врагомъ совѣтской власти...
— Это л о ж й
— Что ложь?
— Все, что вы мнѣ приписываете!
— Увидимъ!.. Я прикажу слѣдователю допросить васъ
и тогда все узнается. Но я не за этимъ пріѣхалъ, — скорчилъ.
Апфельбаумъ пренебрежительную гримасу на потасканномъ
пухломъ лицѣ, показывая, до чего онъ великолѣпной персоной своею недосягаемо выше слѣдователей, которыхъ у него
цѣлыя своры на услуженіи и на побѣгушкахъ. Я пріѣхалъ,
чтобы спасти васъ.
— Спасти меня? Но вѣдь, я не знаю за собой никакой
вины! Правда, я весьма критически отношусь къ вашей власти, но политикой не занимаюсь, и въ этихъ, какъ это п&
вашему, бѣлогвардейскихъ заговорахъ участія не принимаю^
— Все это прекрасно! Всему этому я готовъ повѣрить.
Но въ данномъ случаѣ совсѣмъ не важна ваша... ну, самооцѣнка что ли, а важно то, когда уважаемый баронъ Кнобельсдорфъ, вернувшись узнаетъ всю обстановку дѣла, онъ
едва ли станетъ въ ряды вашихъ защитниковъ... Повторяюя готовъ васъ спасти, но я никогда ничего не дѣлаю ради
прекрасныхъ глазъ, даже такихъ прекрасныхъ, какъ ваши.
— Какою же цѣною вы пожелали бы меня спасти? —•
медленно спросила Ханна, съ такимъ же медленньімъ взглядомъ, который былъ встрѣченъ Зиновьевымъ съ кривой
фальшивой улыбкой.
— Цѣною скарабея! Дайте мнѣ его! Это мой капризъ.
А каждый мой капризъ долженъ быть исполненъ. Конечно,
теперь, когда обстоятельства измѣнились и вы въ моей власти я вамъ не дамъ взамѣнъ пригоршню брилліантовъ. Но
вы получите нѣчто, болѣе цѣкное. за свой скарабей.
— А именно?
— Жизнь, гражданка Вечера! Понимаете, — жизнь! —
раздѣльно произнесъ диктаторъ Сѣверной коммуны, — что вы
скажете на это?..
— Что? Скажу, что мнѣ суждено погибнуть. Скарабея
нѣтъ у меня больше...
— A гдѣ же онъ? — такимъ гслосомъ вскричалъ Апфельбаумъ и такое движеніе сдѣлалъ къ Ханнѣ. словно его
обокрали.
— Не все ли равно гдѣ? Баронъ Кнобельсдорфъ такъ
надоѣлъ мнѣ съ этимъ скарабеемъ, что я наконецъ его выбросила.

158
— Кого? Барона Кнобельсдорфа, или египетскаго жука?
— спросилъ Зиновьевъ, не вѣря, думая, что Ханна шутитъ
•и самъ ей платя шуткою.
— Обоихъ, господинъ Зиновьевъ, обоихъ!
— Не можегь быть, какъ это случилось?
— Какъ я вышвырнула Кнобельсдорфа?—это мое личное
дѣло. Что ж е касается скарабея, то я подошла къ окну, сняла перстень съ пальца и выбросила его на площадь. Очень
можетъ быть, что теперь у ж е матрссъ или какой-нибудь
«расноармеецъ украсилъ имъ свой корявый мизинець. Хотя,
сомнѣваюсь .. Этотъ мистическій жукъ, который на тысячу
лѣтъ старше муміи Рамзеса Второго, врядъ ли скажетъ что
нибудь уму и сердцу какого нибудь хама.
— Довольно, довольно! — вскричалъ Зиновьевъ, багровѣя и ударяя кулакомъ по столу, за которымъ нѣсколько
лѣтъ назадъ офицеръ прусскаго генеральнаго штаба гіисалъ
•свои донесенія въ Берлинъ. — Молчите! Я запрещаю вамъ
издѣваться надо мной! Вы мнѣ, Вечера, эти ваши фигли-мигли таки да оставьте, какъ гозорлтъ въ ОдессЬ, — и, сдѣлавъ злую гримасу, выпятивъ губы, онъ помахалъ пальцами
у ея самаго носа, fa къ что Ханна отодвинулась. — Не па такого напали! Со мною шутки плохи, мадамъі Я здѣсь и царь
и богь и за пятьсотъ зерстъ въ окружности воля товарища
Зиновьева священна. Я и не такихъ, какъ вы, укрощалъ! Даю
вамъ на размышление двадцать четыре часа. Слышите? Если
по истеченіи этого срока вы не выдадите миѣ скарабей, или
по крайней мѣрѣ не укажете, гдѣ онъ находится... Я васъ заставлю покориться мнѣ и дѣлать то, что я приказываю. Не
испытывайте ж е моего терпѣнія — не совѣтуюі Не со вѣту-ю — злозѣще протянулъ Апфельбаумъ.
. Ханна, едва-едва на ногахъ держалась передъ нймъ,
опираясь, позади себя руками о столъ. Весь богатый цвѣтъ
лица отхлынулъ, точно десятки жадныхъ вампировь мгновенно высосали изъ нея всю кровь. Блѣдная, блѣдная зловѣще
проступала мушка, и наивныя ямочки на щекахъ. безпомощно
вздрагивали. А въ глазахъ буря, какъ удушье передъ грозой
въ горячей пустынѣ. Буря въ душѣ и въ груДй. Подъ тонкимъ лифомъ — въ немъ она шла отдаться Леонарду —
вздымалась небольшая, классически упругая и красивая грудь,
дѣвственная, какъ у богини Діаны.
Вечера задыхалась и скорѣе умерла бы, чѣмъ произнесла хоть одно слово.
А Зиновьевъ рядомъ съ нею, лицомъ къ лицу, готозъ
былъ притиснуть ее къ столу свисающимъ на короткія ноги
животомъ. Эга близость, этотъ запахъ молодого, гибкого тѣла разжигаютъ его восточную семитскую похоть» Но товарищъ Зиновьевъ считаетъ себя видевшимъ виды развратникомъ и броситься „такъ просто" на молодую женщину — это
дурной тонъ, это въ духѣ какого нибудь комиссаришки. Нѣтъ,

159
Зиновьевъ не изъ такихъ. Онъ долженъ сначала подготовить
почву, создать настроеніе, И самъ себя взвинчивая, онъ входить мало по малу въ свою роль садиста изъ чрезвычайки.
Изо всѣхъ силъ пытаясь придать бабьему отекшему лицу
своему демоническій „гримъ", выкатывая глаза и дыша такъ,
что ходуномъ заходили ноздри, Апфельбаумъ схватилъ наполовину потерявшую сознаніе дЬвушку'за плечи и потрясъ, обдавая ее запахомъ своего жирнаго тѣла, запахомъ сигары и
шамгіанскаго.
— Вы слышали о пыткахъ, когорымъ мы — совѣтская
власть—подвергаемъ тѣхъ, кто не съ нами? О, наши подвалы
могли бы поразсказать многоеі Но они молчатъі Молчать!
Никто изъ нашихъ враговъ не уходить оттуда живымъ. такъ
вотъ, подумайте же Вечера! Если черезъ двадцать четыре
<часа скарабей не будетъ у меня на пальцѣ, я стдамъ васъ
въ руки моихъ палачей. Они васъ раздѣнутъ до нага. Ваше
тѣло прекрасно, я это чувствую, да и Кнобельсдорфъ гсворилъ мнѣ кое-что. И грязные, вонючіе китайцы будутъ рзать
щипцами эти, созданныя для поцѣлуевъ груди, — послѣднія
слова онъ какъ то прохрипѣлъ, багровый, вспотѣвшій надъ
самымъ лицомъ Ханны, блѣднымъ и замершимъ, какъ изваян і е , — а потомъ. потомъ.. — хрипѣніе перешло въ какой то
придушенный свистъ, — потомъ они дадутъ позабавиться съ
вами старой, сѣдой и голодной крысѣ. Помните „Садъ пытокъ" Мирбо? Помните крысу? Мои желтыя обезьяны нѣскольно видоизмѣнили, исправили и дополнили этотъ... этстъ
эффектный аттракціонъ въ исполненіи съ женщиной. Вы понимаете, догадываетесь, моя милая дѣвка?—смачно, самъ се-бя возбуждая, выговорилъ онъ слово „дѣвка." — Догадываетесь, куда должна войти крыса, загнанная раскаленнымъ желѣзомъ? Куда войти и откуда выйти, или вы предпочитаете
наоборотъ? — шипѣлъ, саистѣлъ, задыхался Апфельбаумъ,
одной рукой хватая ее грубо и крѣпко за подбородокъ, другой вцѣпляясь въ густые темные ароматные волосы, и открывая влажный пухлый ротъ, чтобы прилипнуть къ ея губамъ.
Но голова ея какъ то странно упала на бокъ, подогнулись
колѣни, и все тѣло, обвисая, дервенѣя, теряя эластичность,
ставшее вдругъ тяжелымъ, повалилось на коверъ.
— Чортъ тебя возьми, будь ты проклята! — вырвалось
у Зиновьева
Глубоііій обморокъ Ханны смылъ, какъ ушатомъ холодной воды, весь его садистическій ражъ.
14. СОБЪТЪ НЕЧЕСТИВЫХЪ.
Шикарно ѣхалъ въ Москву Кнобельсдорфъ въ отдѣльномъ купэ спальнаго вагона, но возвращался неизмѣримо шикарнѣе, — въ поѣздѣ самого товарища Троцкаго.
Бывиіій импераіорскій поѣздъ, — значить роскошь, комфсртъ и удобства прежніе, плюсъ еще то. чего не было у

160

чх

Царя, — типографія/ радіостанція й, такъ называемый, вагонъ„секретнаго назначёѴня". Этотъ оборудованный въ 'ерманіи и
прибывшій оттуда вагонъ заключалъ въ себѣ аэропланъ. В ъ
четверть часалиожно собрать и улетѣть въ случаѣ, если бы
, высочайшему поѣзду грозила опасность и пути были бы от• // фазаны
Лѣто 1919 года, когда товарищъ Троцкій чутъ не попалъ въ плѣнъ войскамъ Деникина, научило его быть осторожнымъ. Харьковъ былъ взятъ неожиданнымъ стремительнымъ ударомъ. Конница бѣлыхъ взорвала желѣзную дорогу.
Поѣздъ Троцкаго очутился въ западнѣ, а самъ онъ спасся
бѣгствомъ въ автѳмобилѣ. Выскользнулъ изъ рукъ Лейба
Бронштейнъ, остался въ видѣ трофея его поѣздъ съ громаднымъ запасомъ тончайшихъ винъ, съ цѣлымъ гаремомъ изящныхъ „машинистокъ" и семью поварами въ бѣлоснѣжныхъ
нолпакахъ.
А теперь въ своемъ поѣздѣ Троцкій везъ въ Петербургъ не только Кнобельсдорфа, но и Ленина и еще кое-кого изъ видныхъ комиссаровъ, посвященныхъ въ тайну „бомбочекъ' профессора Штейнбаха. Кнобельсдсрфу на вѣки вѣчныя врѣзалось въ память первое засѣданіе въ Кремлѣ, на которомъ онъ дѣлалъ докладъ о подготовкѣ воздушной карательной экспедиціи на Польшу, а, слѣдовательно, и на Францію. Говорилъ Кнобельсдорфъ то же самое, что и Крестовоздвиженскому на улицѣ Сенкевича въ конспиративной квэртирѣ,
с ъ тою лишь разницею, что кремлевская его рѣчь была вдохновеннѣе, талантливѣе и ярче. И не мудрено, ибо мрачный,
тупей, прозаическій семинаристъ въ очкахъ, однимъ своимъ
видсмъ могъ лишь угнетать, но никакъ не вдохновлять.
Здѣсь же, здѣсь такая блестящая аудиторія! Троцкій, съ
внѣшностью еврейскаго сатаны, порывистый, нервный, жестикулирующій, наглый, самовлюбленный. Совѣтскій глазковерхъ
Сергѣй Сергѣевичъ Каменевъ, продавшій третьему интернаціоналу и свою честь и свои серебрянные аксельбанты, на
которыхъ быть можетъ, со временемъ его повѣсятъ. Сухой,
болѣзненньій Дзержинскій съ безумно воспаленными глазами,
— эта красная гіена, этотъ оберъ-палачъ Совдепіи.
Но главное вниманіе Кнобельсдорфа привлекалъ отнынѣ
прямо фантастическій Ленинъ, своей особой, своимъ прогрессивнымъ параличемъ ПОРОДИЕШІЙ столько запутанныхъ легендъ во всемъ свѣтѣ. Въ Берлинѣ приходилось Ккобельсдорфу слыхать, что Ленинъ заживо сгнилъ, уже больше не
существуетъ въ природѣ и большевики мистифицируютъ его
именемъ и его декретами многострадальную Россію и Европу. Теперь Кнобельсдорфъ убѣдился, что Ленинъ, этотъ коммунистический Далай-Лама, живъ, вѣрнѣе представляетъ собою
живой трупъ. Безъ посторонней помощи передвигаться не
могъ, возили его въ трехъ-колесномъ креслѣ. И сейчасъ это
кресло подкатили рядомъ съ мѣстомъ, заникаемымъ Трсц--

161
кимъ Пухлый, обрюзглый съ лицомъ дегенеративная азіата,
Ленинъ никогда не былъ красавцемъ, но сейчасъ изгрызаемый, вѣрнѣе, догрызаемый послѣдней судорожной хваткой сифилиса, онъ былъ отвратителенъ. Онъ, желавшій, чтобы вся
Россія ходила на четверенькахъ, самъ превратился въ животное, въ разлагающуюся падаль. Печать чего-то тихая, идіотскаго заклеймила весь его обликъ. Онъ улыбался, какъ идіотъ, и лѣвый перекошенный уголъ рта все время точилъ слюну, цѣплявшуюся возжо"ю за рѣденькую лядащую, калмыцкую
бороденку. Онь уже не могъ говорить по человѣчески. Съ
губъ срывалось какое-то бульканье и нельзя было разобрать
ни одного слова. Ни одной челоэѣческой мысли, и, вообще,
ничего человѣческаго въ узенькихъ, мутныхъ, заплывшихъ
глазках ь.
Въ томъ мѣстѣ рѣчи, гдѣ Кнобельсдорфъ съ темпераментомъ и подъемомъ нарисовалъ ближайшіе перспективы
германско-созѣтской
диктатуры надъ порабощеннымъ міромъ, Ленинъ оживился, заерзалъ въ своемъ креслѣ, бульканіе
парализованная, безсильнаго языка стало учащеннымъ и
обильчѣе потекла слюна по рѣденькой бороденкѣ. Оживился
и Троцкій. Но оживленіе это было другого порядка, чѣмъ у
разслабленнаго Ленина. Если въ размягченныхъ мозгахъ „Ильича* блеснуло упоеніе торжествомъ пролетарскихъ идей, которое несутъ бомбы профессора Штейнбаха, то хищническая
фантазія Бронштейна забѣгала уже впередъ, въ столицу
Франціи, гдѣ на rue de la Paix и Avenu de I4 Opera такое
множество юзелирныхъ магазинозъ... Въ Россіи нечего больше
грабить и Троцкій обращалъ уже свои алчные взоры на Ззпадъ. Онъ богатъ, онъ считается однимъ изъ самыхъ богатыхъ людей Европы,, но кто же не знаетъ, что „аппетитъ
приходить во время ѣды"... Сдѣлавъ надлежащее кровопусканіе французскимъ буржуямъ, Троцкій удесятеритъ свои
сказочныя сокровища, подъ чужимъ именемъ хранящаяся въ
Австралійскихъ и Южно-Американскихъ банкахъ.
На совѣщаніи, въ качествѣ „спеца" по морскимъ дѣламъ,
рисутстзовалъ внушительный, сѣдобородый адмиралъ Альтфатеръ. Углубившись въ лежащую передъ нимь подробную
карту Финская зализа, почтенный адмиралъ. опозорившій
свои сѣдины служеніемъ красной пятиконечной звѣздѣ, указалъ на небольшой, находящійся въ сто двадцати миляхъ отъ
Петербурга островъ, съ удобстзомъ могуацй послужить сценою для „генеральной репетиціи". Рѣшено было не отклады
вать генеральную релетицію въ долгій ящикъ. ЧЬмъ скорѣе,
тёмъ лучше! Всѣхъ сжигало нетерпѣніе наивозможно скорѣе
убѣдиться вь разрушительныхъ качествахъ бомбъ профессора Штейнбаха. Дзержинскій. предвкушая новыя кровавыя гекатомбы, съ безумнымъ блескомъ въ глазахъ, облизывалъ
свои пересохшія губы. Гіена почуяла трупный запахъ. И не
только у одного Дзержинская, а и у всѣхъ участниковъ за-

162
сѣданія, психологія свирѣпыхъ палачей, шесть лѣтъ истреблявшихъ русскую интеллигенцию, переплеталась со стрзхомъ
за свою собственную шкуру. На эти бомбы вся ставка, в~ѣ
упованія. За послѣднее время никто изъ нихъ не сомнѣвался
въ сумеркахъ, зловѣщихъ сумеркахъ совѣтской власти. Голодъ, разруха, отсутствіе денегъ — вся Россія ограблена д о
нитки, — возстанія, неувѣренность въ красной арміи, которую уже нечѣмъ содержать, все это.вмѣстѣ сулило скорый
конецъ. И вотъ блеснулъ окрыляющій надеждами лучъ.
Этотъ лучъ — бомбы, доставленныя Крестовоздвиженским ь
и блѣднымъ, бритымъ со скошеннымъ лбомъ германски мъ
офицеромъ.

Если сѣдобородый Альтфатеръ былъ „спецомъ" по морскимъ дѣламъ, точнѣе по изысканію острова-сцены для гене
ральной рапетиціи, то Феликсъ Эдуардовичъ Дзержинскій являлся „спецомъ" по доставкѣ „исполнителей и статистовъ".
Онъ сказалъ:
— У меня, въ московскихъ тюрьмахъ около двухъ ты- <
сячъ буржуевъ, мы ихъ все равно должны разстрѣлять, такое
же приблизительно количество мы наскребемъ и въ Петроградѣ — на Гороховой, въ Крестахъ, въ Деряб некой тюрьмѣ, а если не хватитъ — возьмемъ изъ Кронштадта.
— О, на этотъ счетъ я спокоенъ! — зоскликнулъ Троцкій, теребя пальцами сатанинскую бородку свою, — товарищъ
Дзержинскій позаботится, чтобы населеніе острова было какъ
слѣдуетъ уплотнено. Да не мѣшэло бы туда доставить побольше ксендзовъ и поповъ...
— А раввиноаъ, товарищъ Троцкій? — буркнулъ изъ
подъ закрывавшихъ губы усовъ Крестовоздвиженскій. Семинарская душа его не могла остаться равнодушной. Вотъ онъ
и коммунистъ заядлый, самый заядлый, и не вѣритъ онъ нц
во что, за исключен емъ Карла Маркса, но гдѣ то въ глубинѣ этого мрачнаго поповича теплилось какое то'подобіе мягкая, нѣжнаго чувства къ духовенству, изъ котораго онъ вышелъ самъ, вышли его отецъ, дѣдъ, прадѣдъ. Между прочимъ, въ своемъ кругу высшихъ совѣтскихъ сановниковъ,
Крестовоздвиженскій считался антисемитомъ.
Бронштейна передернуло, хотя онъ сдѣлалъ видъ, что
не разелышалъ дерзкой выходки Крестовоздвиженскаго по
своему адресу.
Сергѣй Сергѣевичъ Каменевъ, со свѣтскостью бывшая
офицера генеральнаго штаба, поспѣшилъ замять бурсацкую
безтактность Крестовоздвиженскаго.
— Товарищи! Я думаю не мѣшаетъ коснуться такъ сказать технической стороны нашего предпріятія. Человѣческій
матері. чъ — это само собой... но для того, чтобы испытаніе
было всесторонне исчерпывающими, необходимо провѣрить
дѣйствіе газовъ, еще и на деревѣ и металлахъ. Я предложилъ
бы д с . , на островъ изрядное количество желѣзнаго ло-

163
му, строительныхъ балокъ, досокъ и бревенъ. Пусть эти буржуи спѣшно, въ теченіе двухъ-трехъ дней построятъ себѣ
бараки.
— А это идеяі—подхватилъ Троцкій,- ихъ можно убѣдить,
что они останутся тамъ навсегда, что совѣтскэя власть рѣшила создать для нихъ опытную буржуазную коммуну. Продовольствия они получать на нѣсколько дней и будетъ заявлено имъ, что вскорѣ прибудетъ новый пароходъ со всякой
живностью. A вмѣсто парохода они получать бомбочки! — И
Троцкій весело засмѣялся, потирая свои гѣчно влажныя руки.
Взялъ слово Каменевъ, но не настоящій Сергѣй Серѣевичъ Каменевъ, по которому плачутъ, вмѣсто веревки, его
серебрянные аксельбанты, а Розенфельдъ, забронировавшійся
чисто русскимъ псевдонимомъ Каменева. Упитанный, въ очкахъ и съ бородкой, товарищъ Каменевъ напоминалъ врача
изъ евреевъ, имѣющаго хорошую практику и пару лошадокъ,
такихъ же раскормленныхъ, сытыхъ, какъ и онъ самъ.
Внесъ Каменевъ-Розенфельдъ слѣдующее:
— Я полагаю, что задуманное предпріятіе, какъ выразился мой почтенный товарищъ и однофамилецъ Сергѣй Сергѣевичъ Каменевъ требуетъ самыхъ исключительныхъ мѣръ
предосторожности. Вся операція должна производиться подъ
покровомъ самой строгой военной тайны. Это, во-первыхъ, а
во-вторыхъ, если бы свѣдѣнія о нашей генеральной репетиціи проникли въ европейскую печать, буржуазно-клерикальная Европа обрушилась бы тогда на насъ съ новыми клеветническими обвиненіями въ нашихъ жестокостяхъ и звѣрствахъ... И такъ у ж е . .
— Милый Каменевъ, — безцеремонно перебилъ Троцкій—въ вашемъ, „во-первыхъ", вы, конечно, правы. Конечно
необходимо самое строжайшее соблюдете тайны. Въ вашемъ
же .во-вторыхъ".отнюдь — нѣтъ! Что такое для насъ Европа?
Развѣ мы считаемся съ ея мнѣніемъ? И развѣ есть у нея,
вообще, какое-нибудь мнѣніе? Все сводится къ франку, доллару, фунту и прочей валютѣ. Вотъ ея мнѣніеі Съ высокаго
дерева плевать на нее! Стоить намъ бросить ей подачку въ
видѣ какихъ нибудь концессій, или даже просто обѣщанія,
какъ они забѣгаютъ передъ нами на заднихъ лапкахъ. И уже
бѣгали, и еще будутъ бѣгать! Обмолвился же Ллойдъ Джоржъ
своимъ классическимъ, что Англія ведетъ торговлю и съ
каннибаллами. Хорошо, пускай мы будемъ каннибаллами въ
глазахъ этой жадной, трусливой Европы. Настолько трусливой, что она больше боится призрака до-военнсй Царской Россіи,
чѣмъ коммунистической пропаганды у себя. И поэтому она
будетъ насъ терпѣть, и не только терпѣть, скажу больше,
всячески поддерживать. Мы существуемъ шесть лѣтъ и шесть
лѣтъ кричимъ: „пролетаріи всѣхъ странъ соединяйтесь"! А
если бы одна сотая часть буржуевъ всѣхъ странъ соединилась, товарищи, увѣряю васъ, мы и шести недѣль не просу-

164
ществовали бы, и остались бы отъ насъ рожки да ножки.
Нѣтъ, мы можемъ третировать Европу, какъ послѣднюю продажную потаскушку. Она получаетъ отъ насъ ежедневную порцію презрительныхъ плевковъ и щелчковъ и въ отвѣтъ утирается и улыбается съ безпокойной ласковостью во взглядѣ.
Мы открыто имъ говоримъ — „всѣ вы буржуазная сволочь!
Мы не оставимъ отъ васъ камня на камнѣ. Завѣтная мечта
наша перерѣзать васъ всѣхъ, поставить къ стѣнкѣ, и посадить повсюду совѣтскую власть". А они засылаютъ къ намъ
своихъ комивояжеровъ для договорныхъ сдѣлокъ. Товарищи!
Я васъ спрашиваю, что это такое — кретинизмъ отъ дряхлости съ полнымъ разжиженіемъ мозговъ, глупость, или подлость? Я думаю то, другое и третье вмѣстѣ взятое.
Громъ аплодисментовъ по адресу Бронштейна. Даже Ленинъ пытался похлопать неповинующимися руками безнадежнаго паралитика. Изъ перекошеннаго рта вырвалось непонятное бульканье, а бороденка была уже вся заплевана густой
с люной.
15. НОЧНЫЕ ДОПРОСЫ.
Уже нѣсколько разъ Іосилевичъ допрашивалъ Леонарда.
Юный глава чрезвычайки, никогда не разстававшійся съ двумя револьверами, усвоилъ методъ покровителя и благодѣтеля своего Урицкаго, убитаго Канегиссеромъ, допрашивать
арестованныхъ глубокой ночью, внезапно поднимая ихъ с ъ
койки въ моментъ глубокаго сна. Красные жандармы убивали такимъ образомъ двухъ зайцевъ. Во-первыхъ, отчего не поиздѣваться надъ своей жертвой. Когда всѣ спятъ, я тебя на
допросъ тяну, и ты долженъ повиноваться, мразь';' труха человеческая пыль, которую я мсгу раздавить, когда захочу! А,
во-вторыхъ, былъ еще психслогическій расчетъ. Если взять
арестанта прямо со сна и „тепленькимъ", какъ говорится до
ставить въ слѣдовательскій кабинетъ, онъ можетъ гораздо
легче проболтаться, чѣкъ днемъ, когда и голова и мысли въ
полномъ порядкѣ. И, дѣйствительно, случалось, что схвачен
ный съ просонокъ буржуй, наговорить того, отчего дчемъ,.
при одномъ воспоминакіи волосы дыбомъ становятся. Случалось и такъ: затравленный, взбѣшенный невыспавшийся арестантъ, забывшись, потерявъ всякое самообладвніе. наговорит ь
мучителю своему дерзостей. Ну и готово—крышка! Бѣлогва;деецъ оскорбилъ совѣтскаго работника во время исполненія
служебныхъ обязанностей. За это высшая мѣра наказанія —
къ стѣнкѣі
Ночными допросами Іосилевичъ не могь ни выпытать
ничего отъ Леонарда, ни спровоцировать его на кзкую ни
будь рѣзкую выходку. А, между тѣмъ, моральное состояніе
узника Гороховой было таково, что онъ смѣло могъ, если и
не проболтаться, то, во всякомъ случаѣ, запустить чѣмъ ни-

165
-будь тяжелымъ въ самодовольнаго и наглаго товарища Іосилевича.
Терзался Леонардъ не столько своей неудачею и своимъ
горемъ, сколько сознаніемъ, что и Ханна очутилась въ такомь же, если еще не въ худшемъ положеніи. Онъ считалъ
себя виновникомъ ея ареста и всѣхъ вытекающихъ изъ него
злоключеній. Терзался этимъ, похудѣлъ, такъ похудѣлъ, что
въ нѣсколько дней превратился въ свою собственную тѣнь.
Ни отъ полнаго лица, ни отъ фигуры, склонной къожирѣнію,
и слѣда не осталось! Падали силы и отъ нравственныхъ мукъ
•и отъ физическаго истощенія, — восьмушка сырого невыпеченнаго хлѣба и жидкая, вонючая бурда — весь арестангскій
обѣдъ и ужинъ,—и отъ безсонницы. Онъ глазъ не могъ сомкнуть. Образъ Ханны не давалъ ни на минуту покоя, онъ думалъ о томъ, какая злая, трагическая насмѣшка судьбы! Въ
самомъ дѣлѣ, развѣ это не трагедія? Любить два года, любить глубоко и сильно, почти безо всякой надежды на взаимность, и вотъ, когда эта взаимность нежданнымъ, негаданнымъ
сокровищемъ вдругъ такъ безумно осчастливила его, когда
отъ обладанія Ханною отдѣляли его уже не часы, а минуты,
— въ этотъ самый моментъ, оба они очутились въ когтяхь
красныхъ бандитовъ. Словъ нѣтъ, въ Совдепіи Леонардъ приготовился ко всевозможнымъ сюрпризамъ, къ самому худшему, и это худшее несъ бы спокойно и смѣло, безъ ропота,
не попади въ этотъ самый круговоротъ и Ханна. Ханна, про'
которую онъ ничего не знаетъ, — гдѣ она, что съ нею, жива
ли? Да, жива ли, — потому что для этихъ мерзавцевъ нѣтъ
ничего невозможнаго. Да и самъ Кнобельсдорфъ уязвленный,
не въ ревности,—нѣтъ, онъ и ревность?— а въ чувствѣ собственника-рабовлздѣльца, можетъ потребовать ея разстрѣла.
Одинъ изъ своихъ ночныхъ допросовъ Іосилевичъ началъ приблизительно такъ:
— Раймондъ Раймондовичъ Леонардъ, вы упорно открещиваетесь отъ своихъ имени, отечества и фамиліи?
— Отъ отечества я не открещиваюсь. Вы же знаете изъ
моихъ документовъ, что я русскій, что же касается моихъ
имени, отчества и фамиліи, то они совсѣмъ другія, чѣмъ
Раймондъ Раймондовичъ Леонардъ...
Іосилевичъ поджалъ свои тонкія губы, недовольный этимъ
маленькимъ урокомъ въ русскомъ языкѣ, который преподалъ
ему развязный, слишкомъ развязный арестантъ одиночной
камеры. Эти ночные допросы, эти хожденія съ конвойными
черезъ комнаты бывшаго градоначальства, и лабиринты узкихъ корридоровъ, взвинчивалъ и безъ того больные, воспаленные нервы. Мелькали и въ одиночку и группами новые
арестанты, схваченные и привезенные съ воли, запуганные,
дрожащіе, блѣдные. Изъ глубины двора доносился трескъ
заведенныхъ моторовъ, гудѣли сирены и все это вмѣстѣ навѣвало жуть и знобящій холодъ. Каждый автомобиль возвра

îefê
тившійся, уѣхавшій — новая кровавая страница дьявольской
совѣтской лѣтописи. Новыя жертвы, либо увезенныя на резстрѣлъ, либо доставленныя на муки, на горе, на истязанія.
Днемъ чрезвычайка спала, а ночью глубокой творила проклятое, злое дѣло свое. Ночью, несчастные изъ слѣдовательскаго кабинета попадали прямо въ передѣлку къ китайцамъпалачамъ, и, наоборотъ, изъ подвала пытокъ доставляли „враговъ народа" въ кабинетъ слѣдователя. Но только сильные,
крѣпкіе духомъ, выдерживали этотъ кромѣшный адъ, не согнувшіеся, не сломленные, не сдавшіеся. Большинство же,
изъѣденное насквозь животнымъ страхомъ, каялось, унижалось, оговаривая и себя и другихъ. Далеко не въ рѣдкость
бывали случаи такого паденія, когда загнанный въ безвыходный тупикъ арестантъ самъ предлагалъ себя чрезвычайкѣ въ
качествѣ шпіона и провокатора. Случались такія метаморфозы: вчерашній арестантъ, сегодня уже сидѣлъ въ слѣдовательскомъ кабинетѣ, допрашивалъ своихъ товарищей по камерѣ, допрашивалъ жестоко, инквизиторски, дабы показать
совѣтской власти ренегатскую преданность свою.
Послѣдній разъ Іосилевичъ потребовалъ къ себѣ Леонарда въ три часа на разсвѣтѣ. Что то мутное и сизо-мертвенное вливалось въ окна кабинета. Средь этой холодной
мглы, свѣтъ электрическихъ лампочекъ казался слабымъ.жалкимъ, бѣлесоватымъ. Іосилевичъ уплеталъ за обѣ щеки жирій, горячій бифштексъ. Голодный Леонардъ чувствовалъ,
къ у него, въ буквальномъ смыслѣ слова, текутъ слюнки.
Аппетитный запахъ жаренаго мяса, плавающего въ густомъ
маслѣ, нестерпимо дразнилъ и щекоталъ обоняніе. Да и конвойные красноармейцы съ вожделѣніемъ посматривали на
ухлый, громадный, толщиною въ два пальца, наполовину
ничтоженный бифштексъ. Офицеру ни за что не простили
'бы такого чревоугодія, — „объѣдается, буржуй, пьегь нашу
кровь",—относительно же молодого слѣдователя — еврейчика
никто изъ нихъ и пикнуть не смѣлъ, даже потомъ, съ глазу
на глазъ, между собой. Іосилевичъ, отодвинувъ тарелку и
мазнувъ себя пальцемъ по губамъ — это у него съ успѣхомъ
замѣнило салфетку,—обратился къ Леонарду:
— А знаете что? Я до сихъ поръ не успѣвалъ еще полюбопытствовать отъ васъ... Скажите мнѣ,— тянулъ для важности юный оберъ-чекистъ,—куда дѣвался этотъ самый, этотъ,
ну какъ его... скарабей?
— Какой скарабей, что такое скарабей?—отозвался Леонардъ полнѣйшимъ недоумѣніемъ.
Іосилевичъ лукаво погрозилъ ему жирнымъ пальцемъ,
жирнымъ послѣ исполнения обязанностей салфетки.
— Господинъ Леонардъ, вы притворяетесь дурачкомъі
Вы образованный, высоко интеллигентный человѣкъі Нѣтъ съ
вами никакого терпѣніяі Васъ спасаетъ, что вы французскій
подданный, но когда я скажу—довольно, значитъ довольноі—

167
Стукнулъ еврейчикъ слабенькимъ кулачкомъ по столу. — Вы
отвѣчаете мнѣ, гдѣ скарабей, или нѣтъ? Кольцо, которое
было у гражданки Вечера?
— Я уже вамъ повторялъ неоднократно, что ни о какой
гражданкѣ Вечера не имѣю ни мапѣйшаго понятія. Могу ли
я знать, куда дѣвалось ея кольцо, которое вы называете
скарабеемъ?
— А, такъ вы такъі— воскликнулъ Іосилевичъ — вы мнѣ
устраиваете итальянскую забастовку? Хорошо жеі Я вамъ
покажу, что шутить съ товарищемъ Іоселевичемъ, таки—да
не совсѣмъ безопасно! . Товарищи-красноармейцы, уведите
арестанта...
Арестанта уведи. Весь день и весь вечеръ томился онъ
у себя въ камерѣ, чуя, что Іосилевичъ готовить ему какую
то пакость. „Пакость" дала о себѣ знать ровно въ полночь.
Голоса, шаги, взвизгнувшій ключъ въ дверяхъ. Въ темную
камеру,—лампочка была умышленно вывинчена,—вмѣстѣ съ
полосою свѣта изъ корридора, ворвалось нѣсколько человѣкъ съ комендантомъ Галкинымъ во главѣ. До революціи
Галкинъ былъ поножевщикомъ—хулиганомъ Обводного канала. грабившимъ и подкалывавшимъ пьяныхъ уличныхъ дѣвокъ. При Керенскомъ онъ поступилъ въ милицію, а при
большевикахъ занялъ постъ одного изъ четырехъ комендантомъ чрезвычайки. Голосъ у него былъ противный, пискливый, Этимъ голосомъ, одѣтый въ офицерскіе галифе и френчъ,
комендантъ крикнулъ:
— Бери вещи, скорѣй выметайся! Да живо у меня, сукинъ сынъ, слышишь? А то набью твою бѣлогвардейскую
морду. Цѣлый мѣсяцъ въ фонаряхъ ходить будешь, стервецъ!..
Леонардъ кусалъ губы, вонзалъ ногти въ мякоть ладо. ней, чтобы не броситься на Галкина. И въ то же время безумная мысль—молнія обожгла его мозгъ. А что, если это на
свободу? Онъ тѣшилъ себя этимъ предположеніемъ не болѣе
секунды. Опять противный Галкинскій пискъ:
— Бери вещи, говорятъ тебѣ, мать твою этакъ-разъ этакъ!
Или лакеевъ тебѣ прислать, свблсчь бѣлогвардейская?!
— У меня нѣтъ вещей, — тихо сквозь зубы, весь горя
отъ оскорбленія, вымолвилъ арестантъ.
— Такъ чего же ты молчишь? Такъ и сказалъ бы сразу.
Безъ вещей, такъ безъ вещей! Выметайся!
Галкинское „выметайся* еще разъ на мигъ подразнило
миражемъ свободы. На каторжномъ совѣтскомъ жаргонѣ
—„выметайся" значить проваливай на всѣ четыре стороны. Но
вь данном ь случаѣ это, увы, было не совсѣмъ такъ.
Сопровождаемый конвсемъ. Леонардъ спустился внизъ
во дворь, гдѣ пыхтѣла электрическая станція, обслуживавшая
громадное зданіе чрезвычайки, и сердито перекликались заведенный машины. Въ одну изъ такихъ машинъ, крытый черный лимузинъ, ярко освѣщенный, втолкнули арестанта. Гал-

168
кинь не могъ отказать себѣ въ удовольствіи напослѣдокъ
хватить его въ спину рукояткою браунинга. Леонардъ очутился въ компаніи трехъ вооруженныхъ молодцовъ самаго, что
ни на есть преступно-разбойничьяго типа. Сверкнувшій тамъ
наверху лучъ надежды смѣнился здѣсь внизу мракомъ от
чаянія. Теперь уже ясно, какъ Божій день—везутъ на разстрѣлъ. Онъ не видѣлъ своего лица, но угадывалъ его смертельную блѣдность. Лимузинъ тронулся, осторожно лавируя
среди грузовиковъ. медленно проѣхалъ подъ каменнымъ сводомъ однихъ воротъ, другихъ и, вырвавшись на свободу, помчался черезъ пустынную Дворцовую площадь.
Молчалъ, впавшій въ оцѣпенѣніе Леонардъ, молчали,
зловѣще переглядываясь, его спутники съ громадными наганами и ручными гранатами у пояса. Молчала Дворцовая площадь, слабо освѣшенная молочными шарами высокихъ фонарей. Всегда прекрасная, величавая — какая она была теперь
чужая и чуждая. И Зимній дворецъ сонный, слѣпой, словно
вымеръ, казался такимъ же, какъ и все кругомъ теперь, такимъ чужимъ и чуждымъ ..

16.

ЭТО ВХОДИЛО В Ъ

ПРОГРАММУ.

Средь нравственныхъ пытокъ, практикуемыхъ совѣтскими
подвальныхъ дѣлъ мастерами, одна изъ обычнѣйшихъ — это
держать все время свою жертву въ напряженнѣйшемъ состояніи полнаго невѣдѣнія относительно дальнѣйшей судьбы
ея. Чекистамъ мало сознанія, что тѣла арестованныхъ буржуевъ являются ихъ чекистской собственностью. Мало! Они
хотятъ въ такую же собственность превратить и душу жертвы, чтобы она билась и трепетала подстрѣленной птицею въ
клѣткѣ.
Казалось бы чего проще, чего человѣчнѣе объявить Лео
нарду: „Сегодня ночью васъ разстрѣляютъ, или сегодня ночью
васъ переведутъ въ такую то тюрьму". Голая, жестокая правда, но все-таки правда! Она дѣйствуетъ болѣе умиротворяюще, чѣмъ невѣдѣніе,—что съ тобой сдѣлаютъ черезъ какихъ
нибудь пять минутъ эти палачи, соединяющіе въ себѣ русское
хамство, латышскую тупость, жестокость шафранныхъ китайцевъ и еще болѣе утонченную, подогрѣваемую ненавистью,
жестокость евреевъ.
Въ теченіе какой нибудь четверти часа Леонардъ нѣсколько разъ былъ съ толку сбитъ, нѣсколько разъ опровергалъ себя, судорожно цѣпляясь за одно, за другое, за третье,
четвертое.
Галкинъ крикнулъ:
— Выметайся!
Мысль, что выпускаютъ на волю, тотчасъ же погасла,
когда онъ очутился въ изящной кабинкѣ лимузина въ милой

169
компаніи трехъ каторжниковъ въ полувоеннной формѣ и съ
громадными красными звѣздами.
Очевидно и шоферъ былъ вышколенъ по части морально-инквизиціонныхъ трюковъ. У Биржевого моста онъ замедлилъ ходъ, какъ бы въ нерѣшительности — продолжать путь
свой по Набережной, или устремиться на тотъ берегъ Невы,
гпѣ намѣчалось античными портиками своими, какъ древнегречески храмъ—зданіе биржи. За этотъ мигъ Леонардъ пережилъ цѣлую вѣчность. Вспомнилъ ранніе годы свои, успѣлъ проститься съ Ханной, увѣренный, что черезъ нѣсколько
минутъ ему всадятъ пулю въ затылокъ въ темномъ, огороженномъ досками пустырѣ возлѣ биржевого маяка. Тамъ
разстрѣливаютъ каждую ночь.
Но автомобиль уже несся вдоль Набережной, царственно
прекрасной даже въ своемъ вѣтшающемъ запустѣніи. У Троицкаго моста новая провокаціонная заминка дабы ввести Леонарда въ заблужденіе. Онъ такъ и подумаль, что для него
готовъ одинъ изъ каменныхъ мѣшковъ Петроповловской крѣпости... Быть заживо погребеннымъ въ такомъ „мѣшкѣ" сыромъ, кишащемъ голодными крысами, это едва ли не хуже,
чѣмъ разрывная пуля въ затылокъ.
Безстыжими, оловянными глазами наблюдаютъ чекисты
свою добычу въ измятомъ лѣтнемъ сѣромъ пиджакѣ и ухмыляются.
Домъ бывиіаго предварйтельнаго заключенія на Шпалерной. Вышли чекисты, вышелъ за ними и Леонардъ. Теперь
уже конецъ всякимъ сомнѣніямъ Сюда!.. Тюрьма считается
привилегированной. Изъ другихъ тюремъ сюда стремятся,
какъ на отдыхъ, какъ на курортъ. Зцѣсь чистота, порядокъ и
вѣжливая, почти вся сплошь старорежимная царская адмимистрація.
Гулко раздаются шаги. Безконечно широкъ съ каменнымъ мозаичнымъ поломъ корридоръ. Леонарда ведутъ въ
большую, ярко освѣщенную казенными лампочками канцелярію.
— Можете сѣсть! — милостиво разрѣшаетъ Леонарду
одинъ изъ его спутниковъ и съ другими двумя чекистами
направляется вглубь канцеля.ріи. Тамъ они о чемъ то го*зорятъ съ завѣдующимъ. пожилымъ человѣкомъ, не совѣтской,
а чиновничей внѣшности. За эти несколько минутъ Леонардъ
успѣваетъ сжиться съ новой тюрьмой. Говорятъ, въ свѣтлыхъ,
камераѵь можно устроиться почти съ комфортомъ. Уборная —
послѣднее слово техники! Отсюда легче сноситься съ внѣш*нимъ міромъ. Старорежимные надзиратели тайно сочувствуютъ бѣлогвардейскимъ узникамъ своимъ.
Размечтался Леонардъ, глядя, какъ вынимаютъ чекисты
массивные золотые портсигары, подчуютъ другъ друга папиросами. Захотѣлось самому курить до спазмъ и страданій.
Одинъ изъ чекистовъ беретъ трубку .настольнаго телефона
мѣстной тюремной связи:

170
— Алло, товарищъ... Онъ уже здѣсь, щупчикъ то нашъ.
Что? Не слышу! Четырехъ? За глаза довольноі Скорѣй только! У насъ на Гороховой еще много дѣла!
И опять щелкаютъ, открываясь и закрываясь, золотые
портсигары. И опять такъ мучительно хочется курить Леонарду.
Гулъ шаговъ по твердой каменной мозаикѣ корридора.
Смѣлые, хозяйскіе шаги. Въ канцелярію вишли четыре матроса въ шапочкахъ съ георгіевскими ленточками. Рослые,
бритые, припудренные, съ голой грудью и въ штанахъ „клошъ"
чернаго тончайшаго сукна. У всѣхъ развиты нижнія челюсти,
у всѣхъ что то обезьянье вырожденческое и въ лицѣ, и въ
походкѣ, и въ длинныхъ машущихъ рукахъ. У каждаго по
револьверу и по винтовкѣ.
— Товарищъ. a гдѣ же вашъ щупчикъ?
— А вотъ,—получайте! — И притендующимъ на галантность, игривымъ жестомъ, указалъ чекистъ на Леонарда.
Съ холодной, обратившейся въ привычку злобой, осмотрѣли матросы . щупчика".
Четыре матроса шли „квадратомъ". Вь центрѣ квадрата
шелъ Леонардъ. У Литейнаго моста свернули по Гагаринской
набережной. Темная, широкая, безъ единой плавающей точки,
безъ единаго огонька, вздувалась черная Нева въ своихъ гра
нитныхъ берегахъ. Просторъ ея дышалъ свѣжимъ, ночнымъ
вѣтеркомъ.
Леонардъ не могъ отдать себѣ отчета: знобитъ его или
ему вдругъ сдѣлалось холодно отъ пахнувшаго въ лицо соннаго дыханія Невы. И, двигаясь въ центрѣ квадрата, онъ поднялъ воротникъ пиджака. Онъ рѣшилъ убѣжать. Кинуться въ
первый попавшійся переулокъ. Черезъ нѣсколько секундъ
спохватятся матросы, не обращяющіе на него никакого вниманія. Онъ уже будетъ далеко. Застрѣлятъ? Что жъ, — покрайней мірѣ, въ борьбѣ за жизнь, а не идти покорнымъ
бараномъ на постыдный убой.
И онъ уже намѣтилъ. Онъ бросится влѣво по Фонтанкѣ.
Добѣжать только до Косого переулка, а тамъ уже легко затеряться. Въ травимомъ звѣрѣ больше человѣческаго, нежели въ человѣкѣ съ животной тупостью быдла, подставляющемъ свою шею, когда этого захочетъ мясникъ.
Леонардъ учепъ психологію своихъ конвоировъ и набросалъ „стратегическій планъ". Матросы „увѣрены въ немъ".
Надо быть очень сильнымъ, очень смѣлымъ, чтобы отважиться на побѣгъ, при такихъ услозіяхъ „захотѣть бѣжать". Эти
четверо еще не знали попытки убѣжать отъ нихъ. Слѣдовательно, когда Леонардъ вырвется изъ „квадрата", онъ успѣетъ оставить добрыхъ шаговъ двѣсти между собой и матросами, пока они просто на просто „почувствуютъ", что онъ
убѣжалъ. Прежде, чѣмъ кинуться за нимъ, они пошлютъ въ
догонку нѣсколько безпорядочныхъ, нервничающими руками

171
направленныхъ, выстрѣловъ. И только развѣ послѣ этого лишь
начнется погоня. Да и то не всѣ бросятся вмѣстѣ, а двое.—
самое большее... Но будетъ уже поздно. Леонардъ будетъ
вихремъ нестись по глухимъ спящимъ улицагіъ, примыкающимъ къ Моховой, Гагаринской и Сергіевской. И хотя онъ
ослабѣлъ отъ недоѣданія, зато похудѣлъ, сталъ легче въ вѣсѣ, а главное жажда спастись придастъ ногамъ быстроту
Ахилеса и Меркурія, взятыхъ вмѣстѣ.
Все это онъ учелъ, но не учелъ одного. Ему казалось,
что его долго будутъ вести вдоль Набережной, а, на самомъ
дѣлѣ, за какихъ нибудь нѣсколько шагсвъ до Фонтанки, матросы съузили свой ,,к8адратъ",стиснувъ Леонарда и спереди,
и со спины, и съ боковъ. Они зажали егр'въ кольцо и это
кольцо, напирая на свою жертву, двигало ее' къ самой Набережной, гдѣ чернѣлъ у гранитнаго парапета небольшой пароходы типъ угольщика, или буксира.
То загораясь, то холодѣя, то весь наливаясь свинцомъ,
то вдругъ становясь легкимъ, легкимъ, убѣдился Леонардъ,
что попалъ въ западню, и эта западня—пароходъ. Готовъ былъ
волосы рвать на себѣ, царапать до крови ногтями лицо, —зачѣмъ не бѣжалъ нѣсколькими минутами раньше, имѣя по
пути два случая,—два переулка.
Ударъ въ спину прикладомъ и окрикъ:
— Ну, чего канигелишьсяі Мьршъ впередъі
По сходнямъ изъ двухъ досокъ, переброшенныхъ съ
гранитнаго парапета на палубу, двинулись пятеро гуськомъ
одинъ за другимъ. Вмѣсто сгіасенія — плавучая тюрьма. Надолго ли? Врядъ ли это будетъ продолжительное плаваніе?
До Лисьяго носа, пользующагося съ воцареніемъ большевиы ковъ проклятой славой? Сотни, а можетъ быть тысячи бѣлогвардейцевъ разстрѣливались и глухими ночами и подъ утро
на болотистой косѣ, откуда ясно виденъ выходящій въ нѣсколькихъ верстахъ изъ морской глади скучный и плоскій
Крснштацтъ. Сперва на палубѣ все чудилось мутнымъ. расплывчатымъ. Но понемногу привыкалъ глазъ и яснѣе проступали фигуры, силуэты. Вотъ попыхивающій трубочкой боцманъ, или механикъ, говорящій ломаннымъ русскимъ языкомъ. Уголекъ трубочки,вспыхивая, освѣщаетъ чухонское лицо, широкое, скуластое съ бородой, откуда то изъ подъ горла растущей Кромѣ четверки Леонардовскаго квадрата —
еще матросы. Они сидятъ на тяжелыхъ клубкахъ просмоленнаго каната. Среди нихъ—женщина. Леонардъ скорѣй почувствовалъ, скорѣй угадалъ, чѣчъ узналъ въ этой женщинѣ
Ханну. Задрожалъ весь, желая укрыться, уйти въ глубокую
тѣнь, спрятать себя, свое лицо. И все это, когда такъ безумно хотѣлось броситься къ ней, услышать ея голосъ, узнать
про ея муки. Онъ понялъ дьявольскій планъ тюремщиковъ и
палачей. Неожиданная очная ставка, съ разсчетомъ, что оба
они, отрицавшіе на допросахъ свое знакомство, выдадутъ се-

172
бя. У него, Леонарда, хватить нервовъ и воли не прорваться
ни словомъ, ни движеніемъ, ни взглядомъ. Весь вопросъ хватить ли того и другого у Ханны?..
А матросы, пересмѣиваясь, щелкая затворами винтовокъ,
„создавали настроеніе". Но было и еще нѣчто, болѣе острое
и опасное, входившее несомнѣнно въ программу. Начались
свѣтовые эффекты. Въ жестокихъ, глумящихся рукахъ забѣгали яркіе ослѣпляющіе снопы электрическихъ фонариковъ.
Освѣтятъ съ головы до ногъ Леонарда, освѣтятъ Ханну. Онъ
жмурился, опускалъ голову, хотѣлъ провалиться, згинуть, ничего не слышать, же видѣть, не существовать...
И въ то же время, неодолимо такъ влекло смотрѣть на
Ханну, прочесть разницу, перемѣну между Ханной, цѣловавшей его въ - „Асторіи", и этой новой Ханной, сидѣвшей на
канатномъ клубкѣ и стиснутой двумя матросами. Своимъ грубымъ прикосновеніемъ они оскорбляютъ ее, чистую, прекрасную, какъ оскорбляетъ варваръ чужое недоступное ему божество. Недоступное ли, — вотъ въ чемъ ужасъ! Вѣдь она,
несчастная, вся во власти и со своею жизнью и со своей честью, чести женщины, — во власти этихъ гориллъ въ шапочкахъ съ георгіевскими лентами.
Она узнала его, не могла не узнать. А онъ съ трепетомъ дивился ея выдержкѣ. Только на одинъ мигъ загорѣлась непреодолимымъ желачіемъ броситься къ нему всѣмъ
существомъ своимъ, заглушила это свое желаніе и только
вспыхнувшая въ темныхъ глазахъ боль и бездонная скорбь
показали, чего стоило ей удержать себя въ повиновеніи.
А затворы винтовокъ все щелкали, и все рѣзвились
электрическіе фонарики, пронизывая мракъ ослѣпительными
лучами...

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

Часть
1.

III.

СОВЕТСКАЯ ТОРГОВАЯ МИССІЯ ВЪ ПАРИЖЪ.

Въ кафэ Ротонда на бульварѣ Распай собирается по
вечерамъ богема. Художники, поэты, музыканты. Французы,
американцы, англичане, бельгійцы и даже негры, — весело é
проводятъ время со своими подругами. Угощеніе — пустякъ! !
Вокъ пива или чашечка чернаго кофе, но зато, какъ горячи S
и вкусны поцѣлуи... Долго, не стѣсняясь, цѣлуются ни на
кого не обращая вниманія. Простота нравсвъ—удивительная!
Но не поцѣлуями знаменита .Ротонда". На Монмартрѣ цѣлуются, пожалуй, еще откровеннѣй, еще болѣе „оскорбляя"
общественную нравственность Въ другомъ, именно, вотъ -въ,
чемъ популярность этого кафэ, выходящаго на двѣ улицы обширнымъ полукругомъ: отсюда, изъ Ротонды вышла цѣлая
плеяда людей съ громкими именами, сцѣлавшихъ замечательную карьеру въ той, или другой области. Эти люди, разбросанные по бѣлу свѣту, успѣли состариться, успѣли растерять
волосы, зубы, здоровье, а между тѣмъ на бульварѣ Расла
до сихъ поръ еще весьма почтительно указываютъ:
— Вотъ за этотъ столикъ частенько присаживался Рр
дэнъ... Этотъ былъ разъ на всегда облюбозанъ испанским
живописцемъ Соролляд и-Бастиди...
— А вотъ за этимъ каждый вечеръ скромноіршгіШ
далеко не всегда имѣя чѣмъ заплатить за негю<^ Ленись
Троцкій, нынѣшніе самодержцы совѣтсяой "Ч^оссіи, богаты
теперь, какъ, пожалуй не богатъ й самъ Ротшильдъ
Въ пять часозъ лѣтняго дня, когда посетителей въ Ро
тондѣ немного, — большинство гостей раоо гаетъ въ свои ѵ
ателье,—за столикомъ Ленина и Троцкаго сидѣли двое, 6л
динъ и брюнеть. Блондинь широкимъ и грубымъ мужиц
лицомъ напоминалъ русскаго разбитного лавочника, выш^ФшаЖ;
го въ люди. Хотя онь тщательно брился „подъ англшИнина
однако лавочникъ такъ и перъ изъ него отовсюду. ЮсобенйсН
изъ шельмовскихъ бѣгающихь глазъ. Одѣтъ былъ этотъ,
срецнихъ лѣтъ человѣкъ, во все дорогое и отмѣнное, сшитое у лучшаго портного. Но сидѣло на немъ это, сшитое
лучшаго портного, какъ на коровѣ стѣдло. Бриліантовъ он
понатыкалъ себѣ, гдѣ только можно и гдѣ нельзя, вѣрнѣе
неудобно, да еще днемъ, когда и кокотка и та старается выглядѣть поскромнѣй. А у блондина съ лицомъ лавочника брилліанты на пальцахъ, въ манжетахъ, въ галстухѣ и брилліан-

174
товая графская корона, украшающая массивный золотой портсигаръ, вѣсомъ въ средній карманный браунингъ.
Обладатель портсигара и самъ не былъ графомъ и никогда не имѣлъ титулованныхъ родственниковъ. Фамилія его
Скобелеьъ, просто Скобелевъ, бывшій соціалистъ и бывшій
министръ промышленности и торговли въ кабинетѣ Керенскаго, а теперь глава совѣтской торговой миссіи въ Парижѣ.
„Торговать" Скобелевъ, что и говорить, умѣлъ! Въ семнадцатомъ году, пользуясь положеніемъ своимъ члена Воеменнаго Правительства онъ вывезъ въ Персію 120 вагоновъ сахару для Германіи, которая воевала съ его отечествомъ, если,
^вообще, у этого прохвоста могло быть отечество.
Брюнетъ, маленькій, плюгавый семитскаго типа Соскисъ,
— бывшій секретарь Керенскаго, состоялъ при Скобелевѣ на
амплуа переводчика, ибо Скобелевъ безъ его помощи не могъ
даже заказать въ рестсранѣ обѣдъ и. вообще, потребовать
себѣ чего нибудь.
Оба, и горящ'й бриллігнтами Скобелевъ и Соскисъ, у
которатр-чносъ и выпяченныя губы сходились въ одинъ комочекъ, курили молча, прислушиваясь къ сухому постукиванію
костей за сосѣднимъ столикомъ, гдѣ два французскихъ буржуа играли въ домино. Катились по бульвару неуклюжіе съ
плоскими крышами омнибусы, грсмыхалъ трамвай, мчались
такси, сверкая на солнцѣ металлическими частями. Скобелевъ
закурилъ новую папиросу, угсстилъ Соскиса, спряталъ въ
карманъ портсигаръ съ графской короной и спросилъ:
— Онъ въ котсрсмъ часу обѣщалъ заѣхать?
• — Въ четверть шестого... Успѣемъ...
— Конечно... Моя машина домчитъ въ пять—шесть минуть. — И Скобелевъ шельмовскими глазами окинулъ большой новенькій шестимѣстньй автомобиль съ одѣтымъ во все
бѣлое бронзовымъ мулатомъ-шофферомъ.— Ну, что-жъ, расплачивайтесь и айда!..
Соскисъ подозвалъ гарсона, заплатилъ за двѣ порціи
мороженнаго и далъ два франка на чай. Гарсонъ согнулъ въ
три погибели свою республиканскую спину, изумленный щедро& подачкой знатныхъ иностранцевъ.
Черезъ минуту брюнетъ и блондинъ, развалившись на
МЯГКИАЪ подушкахъ мощной машины, оставивъ за собою Распай, мчьлись по берегу Сены мимо Трокадэро.
ТорЬ>вая миссія — это офиціально для французовъ,
неофиціальнь же, для себя. — это гнѣздо шпіонажа. Въ самомъ дѣлѣ, какая могла быть торговля, что могли покупать
совѣты у французовъ и, вообще, у кого бы то ни было, когда зг.пасы золотого запаса и награбленныхъ цѣнностей все это
разво овалось до чиста жадными, спѣшащими обогатиться по
самое горло сановниками рабоче-крестьянской власти. Еще
хуже о* . яло дѣло съ экспортомъ. Что могли экспортировать
шіе въ Кремлѣ преступники изъ голодной, раззо-

175
ренной, умирающей Совдепіи? Ничего, за исключеніемъ развѣ
агитаціонной литературы, да вшей, поѣдомъ ѣвшихъ несчастную страну вотъ уже седьмой гсдъ.
До сихъ поръ большевики имѣли въ Парижѣ случайныхъ
агентовъ и шліонозъ въ лкцѣ такихъ мѣстныхъ коммунистовъ,
какъ депутатъ Кашэнъ, какъ журналистъ Раппапортъ, какъ
темная личность Лившицъ, зовущій себя Суваринымъ, какъ
бывшій генералъ Носковъ^и бызшій сотрудникъ „Русская
Слова" Румановъ, юркая продувная бестія, знавшая черезъ
Маклакова и Базили всѣ тайны русскаго посольства и дружившая съ знаменитымъ Красинымъ.
Но съ тѣхъ поръ, какъ центръ міровой политики перенесся изъ Лондона въ Парижъ, въ моментъ, когда оккупація
Рурскаго бассейна приняла весьма угрожающія формы для
Германіи, a, слѣдовательно, и для анонимной фирмы третьяго
интернаціонала Р. С. Ф. С. Р , съ того времени, какъ маршалъ
Фсшъ съѣзпилъ на Востокъ, гдѣ инспектировалъ польскую и
румынскую арміи, съ э ого времени случайное сотрудничество
Кашэна, Лившица, Носкоза и Руманова оказалось недостаток
нымъ. Понадобилась прочная, стройная организація, располагающая цѣлой сѣтью агентовъ и неограниченными средствами. Конечно, большевики во главѣ организаціи могли бы поставить кого нибудь поумнѣе и пообразованнѣе, чѣмъ тупой,
хотя и жуликоватый, невѣжественный Скобелевъ. Но Скобелевъ тѣмъ удобенъ былъ своимъ господамъ, что не имѣлъ
ѵттредѣленнаго коммунистическая клейма. Своимъ появленіемъ
въ Парижѣ онъ качъ бы заявлялъ, да и заявлялъ на самомъ
дѣлѣ:
— Въ сущности, я не большевикъ, a умѣренный соціалистъ. H) я потому взялся предстішлять торговые интересы
іссвѣтской Россіи во Франціи, что московское правительство
замѣтно эволюціонируетъ, искренно желая войти въ самую
тѣсную связь съ буржуазно капиталистической Франціей.
Французскіе офиціальные круги и финансово-промышленно-торгозые вѣрили, хотѣли вѣрить и шли на ловко закинутую удочку, что и требовалось, какъ и самому Скобелеву, такъ и пославшимъ его. Торговая миссія не успѣла пріѣхать въ Парижъ, уже начала развивать энергичную дѣятельность. Черезъ двѣ—три недѣли она имѣла своихъ агентовъ
во французсксмъ генеральнсмъ штабѣ, министерствѣ иностранныхъ дѣлъ, въ Елисейскомъ дворцѣ, въ парламентскихъ
и сенатскихъ кругахъ и въ совѣтѣ министровъ. На все это
нужны были деньги, деньги и деньги.
Не даромъ же Троцкій говорилъ Скобелеву, отправляя
его въ Парижъ:
— Пусть развѣдка во Франціи обходится намъ въ милк о ю , фунтовъ въ мѣсяцъ. Пусть, пусть въ два, въ три наконецъ, я готовъ спеціально субсидировать васъ изъ брилліантоваго фонда... ІЧертъ возьми, пусть даже десять милліоновъ

176
въ мѣсяцъ, все же это дешевле, чѣмъ если Франція натравить на наіъ Румынію и Польшу.
— А вы боитесь Румыніи и Польши? — спросилъ Сксбелевъ.
— Я, — нѣтъі
— Въ такомъ случаѣ красная армія?
— И красная армія не боится! Я предпочелъ бы, такъ
откровенно говоря, —пусть бы она лучше боялась, но шла бы
драться. Агентурныя свѣцѣнія самыя мрачныя. Эта сволочь —
Троцкій въ интимныхъ бесѣдэхъ, съ такими же, какъ и онъ
самъ, трагическими мошенниками большевизма, иначе не называлъ красную армію, какъ сволочью, — эта сволочь оказывается мечтаетъ объ одномь, — о воинѣ, о самой маленькой
войнѣ — ну хотя бы съ Финляндіей, Эстоніей, Латвіей, не говоря уже о Польшѣ. Вы спрашиваете-цѣль? Затѣмъ, чтобы
сдаваться, сдаваться дивизіями, полками, аррііями. Вы же понимаете, сейчасъ' они рабы, сейчасъ они паріц, скованные
желѣзной дисциплиной, разбросанные небольшими частями
по всей Россіи. Но соберите ихъ въ кулакъ, дайте имъ пулеметы, винтовки, бросьте ихъ на фронтъ, они вамъ покажутъі
Повторяю, день объявленія войны хотя бы съ Эстоніей какъ
я уже сказали, Финляндией, Латвіей — это день нашей гибели
—смертный приговори всѣмъ намъ!..
Скобелевъ, слушая эти Бронштейновы откровенія, тре
вожно забѣгалъ шельмовскими глазами, благословляя судьбу,
что черезъ нѣсколько дней онъ будетъ не въ пролетарской
Москвѣ, а въ буржуазномъ Парижѣ.
— Эта хитрая лисица Фошъ, этотъ заядлый каюликъ и
жидоѣдъ, — продолжали Троцкій,-не хуже, чѣмъ я самъ, и,
зо всякомъ случаѣ, гораздо лучше, чѣмь вы, Скобелевъ, ин~
бормированъ своей Варшавской военной миссіей о настроешяхъ въ красной арміи. Онъ знаетъ, увѣренъ, что если польскія и румынскія войска, не начиная генеральнаго настуіъіёнія, только перейдутъ небольшими частями совѣтскую границу, какъ вся наша сволочь, перебивъ комиссаровъ, побросавъ винтовки, съ пѣснями и съ музыкой перейдетъ къ непріятелю. И онъ, Фошъ, работаетъ въ этомъ направленіи, что
бы еще до осени поставить нась передъ катастрофой. Нашъ
послѣдній резервъ, наша послѣдняя ставка — бомбы профессора Штейнбаха. Но до генеральной релетиціи. я не могу ничего сказать объ этомъ и, пока что, мы должны идти
старыми испытанными путями. Я васъ посылаю въ Парижъ.
Я васъ окружу цѣлой группой способнѣйшихъ сотрудниковъ.
Можете крутить головы идіотамъ капиталистамъ разными
торговыми химерами, а на сам'омъ дѣлѣ необходимо разстроить плзнь Фоша и сорвать Польско-Румынскую наступательную даантюру. Денегъ не жалѣйте, я прикажу вамъ выдать четыре фунта бриллізнтовь, да еще къ вашимъ услугами наша Лондонская миссія. На дняхъ она должна Л И К В И -

177
дировать величайшій въ свѣтѣ рубинъ Императорской ксроны и вы сами знаете какими астрономическими нулями будетъ пахнуть вырученная сумма? Итакъ, поѣзжайте, милѣйшій. Пусть у васъ не болитъ голова, что вы по-французски
ни папы, ни мамы. Вы будете вывѣска, фирма, подъ этой
фирмой будутъ работать другіе, знающіе какъ свои пять
пальцевъ Парижъ, а главное, знающіе кулисы Парижа, которыя дѣлаютъ политическую погоду. Покупайте нужныхъ людей и зарубите себѣ на носу, что сколько бы они, эти люди,
ни стоили, это всегда, въ концѣ концовъ, будетъ дешево. Да
и че-о нэмъ с<упердяйчччагь Дня удер-канія втэсти ничего
не жалко! Что, развѣ не всѣ эти брялліачты, церкозныя цѣнности, добыты нашими потомъ-кровью?—цинично разсмѣялся
великій Лейба и сатанинскій „клокъ" задрожалъ на его подбородкѣ.
Въ Парижѣ Скобелевъ дѣйствительно засталъ почти готовый механизмъ, только надо было его объединить, наладить, и обильно „смазать", чтобы онъ лучше вертѣлся. Главными совѣтчиками были: по военнымъ дѣламъ — Носковъ,
генералъ съ водянистыми глазами и мягкимъ, вѣчно полуоткрытымъ ртомъ, а по гражданско-дипломатической части —
маленькій, розовый и пухлый Румановъ. Этотъ познакомилъ
Скобелева съ нѣкимъ Гро. Лѣтъ двадцать назадъ господинъ
Гро носил ь фамилію Гройсе и былъ русскимъ евреемъ, бѣжавшимъ заграницу отъ воинской повинности Съ тѣхъ поръ
онъ успѣлъ сдѣлаться французскимъ гражданиномъ и совершить пэдъ своей фамиліей маленькое „обрЬзаніе", — иѵь Гройсе превратился въ Гро, въ мосье Гро. Это звучитъ совсѣмъ
'по французски и былъ даже въ эпоху Наполеона извѣстный
живописецъ баронъ Гро. Современный Гро, не баронъ, успѣлъ сдѣлать блестящую карьеру, эанявъ при весьма высокопоставленной особѣ фрачцузскаго Олимпа мѣсто созѣтнчка
по русскимъ дѣламъ. Можно представить, какой это былъ
„совѣтникъ" и какого рода „созѣты" даваль своему принципалу еврей эмигранты нечавидѣвшій Россію и все русское?
Да и не только русское. Гро терхтѣть не могъ, вообще, славянъ и гдѣ только могъ подкладывалъ свинью полякамъ,
болгарамъ, чехамъ.
На свиданіе съ этимъ мосье Гро, свиданіе въ конспиративной квартирѣ и спѣшилъ Скобелевъ, имѣя рядомъ съ собою тщедушнаго Спскиса.
2. СИЛЬНЪЕ ФОША. "
Вотъ и Пасси, гдѣ такъ много русскихъ эмигрантовъ.
Вотъ улица Черновицъ, гдѣ живетъ Керенскій—и жязетъ пр іпѣваючи—въ партійной квартирѣ эсеровь. На углу кине^агографь, весь залѣпленный громадными цвѣтными пла агами,
противъ кинематографа нозый, сѣрый, гранит ый домъ со
сплошными стеклянными дверями ввидѣ острой готической

178
арки, Здѣсь вышли изъ автомобиля Скобелевъ и Соскисъ.
Глубокій вестибюль въ зеркалахъ и коврахъ. Сверкающій
лифтъ подхватилъ и умчалъ блондина и брюнета на четвертый этажъ. Квартира, типичнѣйшая, съ претензіями на роскошь и даже богатство, парижская квартира, отдающаяся съ
мебелью, со всѣмъ, до постельнаго и столоваго бѣлья и посуды включительно, этакъ за двѣ съ половиною тысячи
франковъ въ мѣсяцъ. Такихъ квартиръ много и всѣ он.ѣ убійственно похожи другъ на друга Въ убранстзѣ, въ мебели —
преобладаніе свѣтлыхъ тоновъ, фисташкозыхъ, сйрыхъ и сиреневыхъ. Обиліе мягкой мебели, полочекъ, тумбочекъ, жардиньерокъ, бронзовой и мраморной скульптуры дешеваго рыночнаго качества. Двѣ неизбѣжныя спальни, и по двѣ монументальныхъ кровати въ каждой.
Открылъ дверь лакей-французъ бритый, въ полосатомъ
жилетѣ, какъ бы сшитомъ изъ русскихъ георгіевскихъ лентъ
и въ вицъ-мундирѣ съ плоскими металлическими пуговицами.
Вначалѣ „Экономный", отъ понятія экономить все въ
свою пользу, Скобелевъ хотѣлъ нанять конспиративную квартиру попроще и безъ лакея, но генералъ Носковъ и Руманозъ убѣдили его, что необходима шикарная квартира и съ
внушительнымъ, сь повадками слуги изъ х о р о ш а я дома, лакеемъ.
— Это соціалисты какіе нибудь могли конспирироваться
въ какой нибудь трущобной дырѣ,. — убѣждалъ Румановъ
человѣка, съ внѣшностью разбитного лавочника, — а мы
бсльшіе корабли, дѣлающіе большую политику... У насъ будетъ бывать мосье Г'ро. А вы знаете что такое мосье Гро,
почти все время, если не нЩвущій, то бывающий въ дворцовой обстановкѣ?
Этотъ самый мосье Гро, близкое лицо къ тому, кто въ
въ рукахъ своихъ держить всю Францію, долженъ прибыть
съ минуты на минуту. Уже все готово. Сервировань квадратный столъ съ серебрянымъ
чайникомъ, подогрЬваемымъ
голубоватымъ огнемъ спирта. Заморожено шампанское. Ликеры, торты, фрукты. Скобелевъ, окинуаъ столъ хозяйскимъ
взглядомъ, — остался доволенъ.
Звснокъ. Мосье Гро тутъ, какъ тугъ. Вся моложавая
сорокалѣтняя фигура дышетъ показнымъ легкомысліемъ парижанина. Съѣхавшая на затылокъ тончайшая панама. Въ одной рукѣ новыя неодѣванныя перчатки, въ другой — модная
трость. Свѣтлый костюмъ, желтые ботинки съ бѣлыми гетрами. Трепещетъ надъ пиджачнымъ карманомъ шелковый платочекъ. Съ первая впечатлѣнія мосье Гро сошелъ бы за
вертлявая, играющаго въ свѣтскость француза, если бы не
предательски оттопыренныя уши. Для приличія, какъ полагается въ хорошемъ обществѣ, посидѣли минутъ пять въ гостиной, а потомъ перекочевали въ столовую. Гро кидалъ
подчеркнуто красивыя фразы. Соскисъ, подхватывая на лету.

179
тдереводилъ. Скобелевъ, кивая купеческой головой своей, повторялъ „вуй, вуй". Единственное французское слово, употреблявшееся имъ въ бесѣдѣ съ мосье Гро.
Сначала мосье Гро, прихлебывая изъ плоской чашки горячій чай и жуя тортъ со сладкой шоколадной прослойкой,
отрѣзанный большимъ острымъ клиномъ, такъ и сыпалъ последними свѣтскими и политическими новостями.
Въ Парижѣ гостилъ подъ строгимъ инкогнито испанскій
король Альфонсъ. Онъ, мосье Гро, встрѣчалъ его на вокзалѣ
отъ имени своего принципала.
Что-то неспокойно въ Испаніи. Какъ будто революціонной гарью запахло. Военныя неудачи въ Марокко—виною,
Идутъ забастовки.
— Переведите ему,—обратился Скобелевъ къ Соскису,—
что мы, совѣтская власть, готовы всячески поддерживать революціонное движеніе въ этомъ реакціонномъ, отсталомъ,
угнетаюьцемъ пролетаріатъ королевствѣ.
Соскисъ перевелъ. Гро одобрительно улыбнулся. Розовые,
косые лучи солнца дѣлали прозрачными острые кончики его
до глянца вымытыхъ ушей. Лакей молча, безстрастно, откупоривъ шампанское, разлилъ его по бокаламъ и также молча,
безстрастно удалился.
Какое же шампанское безъ тоста? СкобеФезъ хотѣлъ приизнести тостъ. Онъ поднялъ бокалъ, на его плебейскихъ пальцахъ зажглись брилліанты.
— Я пью,—скажите ему,—пью за тѣсное товарищеское
единеніе Русской и Фрацузской демократій. Пусть наше интимное собесѣдованіе да будетъ залогомъ, такъ и скажите,—закончилъ Скобелевъ, протягивая свой бокалъ навстрѣчу бокалу
мосье Гро, отпивая холодное, золотистое искрящееся вино.
Черезъ минуту мосье Гро, поднявшись, принявъ театральную позу и держа высоко вытянутой рукой бокалъ, съ искусственнымъ подъемомъ продекламировалъ нѣсколько фразъ,
назвавъ Скобелева дважды „господиномъ министромъ".
— Мосье Гро благодаритъ, господинъ министръ, за ваьыи
лестныя пожеланія,—пояснялъ Соскинъ,—и обѣщалъ, обѣщаетъ по мѣрѣ своихъ скромныхъ силъ способствовать желательному для обѣихъ демократій сближению.
— Вуй, вуй! - одобрительно закивалъ Скобелевъ и надазилъ маленькую бронзовую женщину, свѣшивавшуюся съ
хрустальной люстры. Лакей пополнилъ шампанскимъ пустые
бокалы и удалился. Свѣтскій подходъ кончился. Теперь—къ
дѣлу.
Мосье Гро, какъ человѣкъ запада, не любящій терять
понапрасну драгоцѣнное время, взялъ прямо быка за рога.
Онъ самъ политическій эмигрантъ. Онъ самъ задыхался въ
режимѣ гнета и безправія Царской Россіи. Онъ самъ привѣтствуетъ рабоче-крестьянсоую власть, власть народа и желаетъ
•ей дальнѣйшаго процвѣтанія. Онъ самъ съ ужасомъ думает«

180
объ одной только возможности возврвщенія Россіи къ монархіи. Такъ думаетъ не только онъ, такъ думаютъ лучшіе
просвѣщеннѣйшіе люди Франціи. И развѣ на дняхъ въ ЛОНДОНЕ, главный раввинъ, не совершалъ публичное моленіе, дабы
советская впасть осталась въ Россіи, ибо всякая другая будетъ не выгодна для евреевъ? Онъ, мосье Гро превосходно
осзѣдомленъ, что на красную армію, увы, положиться нельзя.
Фошъ, воспитанникъ іезуитовъ, антисемитъ и клерикалъ, желая воспользоваться этимъ, хочетъ натравить на совѣтскую
Россію ея сосѣдей Румынію и Польшу. Но этому не бывать!
Фошъ рискуетъ остаться въ блистательномъ одиночествѣ.
Воспользовавшись паузой, Скобелевъ захотѣлъ прибавить кое-что отъ себя,—ему удалось понять нѣсколько словъ,—
въ томъ мѣстѣ, гдѣ человѣкъ съ отполированными ушами
говорилъ о выступленіи лондонскаго раввина, Скобелевъ выжалъ изъ себя:
— Вуй, вуй, се тре маль пуръ ле жюифъі
— Фошъ получилъ маршала и будетъ съ него! Пусть
тихо и смирно сидитъ, не лѣзетъ въ міровую политику. Война
кончилась, довольно уже этихъ генераловъ, претендующихъ
на какую то роль въ демократическомъ, республиканскомъ
государствѣ! Хотя генералы—массоны, отчего-же? Они покорны, послушны, знаютъ свое мѣсто и дѣлаютъ, что имъ
велятъ. Правда, Фоша поддержкваетъ Пуанкарэ, но и самъ
Пуанкарэ не вѣченъ. Лѣвые въ Палатѣ давно точатъ на него
зубы. И есл . хорошенько ихъ „смазать"...
Соскисъ переводилъ почти слово за словомъ и когда мосье Гро упомянулъ о „смазкѣ", „господинъ министръ* поспѣшилъ со своимъ „вуй, вуй" и похлопалъ себя по
карману съ чековой тетрадкой на Русско-Азіатскій банкъ.
— Завтра на квартирѣ у Фоша,—продолжалъ Гро,—важное засѣданіе. Будетъ окончательно рѣшенъ вопросъ, выступ я т , или не выступят Румынія и Польша противъ совѣтской
Рсссіи. Я буду также тамъ въ кзчествѣ освѣдомителя по русскимъ дѣламъ, Посколько отъ меня з а в и с и т , я попытаюсь
сорвать наступленіе. Конечно, самъ по себѣ я человѣкъ не
большой, но за мною стоить мой могущественный шефъ,
смстрящій на русскій вопросъ моими глазами и думающій,.
какъ я думаю. Не скрою, дѣло это очень трудное. Къ сожалѣнію. авторитет Фоша великъ. Но трудно—не значить еще
невозможно! Не правда ли? Одинъ въ полѣ не воинъ... Я
долженъ кое-кого подготовить, перетянуть на свою сторону.
Даже вотъ у меня сегодня интимный дѣловой обѣдъ съ однимъ вліятсльнымъ человѣкомъ. Вліятельнымъ, какъ разъ
именно въ этомъ направленіи. Но, господинъ министръ, самъ
знаетъ,—ради прекрасныхъ глазъ никто ничего не дѣлаетъ,—
улыбнулся мосье Гро выжидающе.
— Ради прекрасныхъ глазъ никто ничего не дѣлаетъ,—
дословно, съ удареніемъ перевелъ Соскисъ.

181
— Это лицо намѣтило себѣ купить маленькій отель возлѣ парка Монсо Да и самъ я давно уже мечтаю пріобрѣсти
себѣ виллу въ Біаррицѣ.
Не успѣлъ Соскисъ перевести, Скобелевъ брякнулъ:
— Комбенъ са кутъ?
Мосье Гро съ прежней улыбкой растопырилъ всѣ пять
пальцевъ правой руки.
— Сэнкъ милліонъ?
Мосье Гро весело кивнулъ.
Скобелевъ съ подавленнымъ вздохомъ, слегка сопя, полѣзъ въ карманъ за чековой книжкой. Соскисъ предупредительно держалъ на готовѣ, вынутое изъ его собственная
кармана .стило". .
— Напишите по французски текстъ,—сказалъ ему господинъ министръ,— пять милліоновъ франковъ цифрами и прописью.
Соскисъ тщательно выводилъ текстъ. Скобелевъ сопѣлъ
подъ впечатлѣніемъ крупной взятки. Ему было жаль пяти
милліоновъ. А мосье Гро, барабаня по столу пальцами, мурлыкалъ мотивъ изъ „Мадлонъ".
Когда съ чекомъ въ бумажникѣ, съ перчатками въ одной рукѣ и съ тростью въ другой, расшаркиваясь, какъ расшаркиваются на президентскихъ раутахъ въ Елисейскомъ
дворцѣ, мосье Гро ушелъ, тогда только спохватился Скобелевъ:
— Чертъ возьми! Ну, и дурака же я свалялъ! Вѣдь онъ
же самъ изъ Россіи и говорить по-русски. На какого же дьявола вся эта китайская церемонія?
— А на такого, что мосье Гро не сталъ бы съ вами говорить по руссш. Да, да, такъ, такъ, увѣряю васъ!—закивалъ
Соскисъ черномазой рожицей своей, гдѣ и губы и носъ являли собою одинъ сплошной комочекъ.
— Почему же не сталъ бы?
— А потому—тогда цѣна была бы ему другая. Понимаете? И въ смыслѣ политическая вѣса, и въ смыслѣ чека. Такъ
вы съ нимъ говорили, какъ съ французомъ, забывая, что онъ
езрей-эмигрантъ и въ вашихъ глазахъ онъ имѣлъ изаѣстный
престижъ. А если бы вы услышали его ломанную русскую
рѣчь, вы бы стали торговаться и вмѣсто пяти милліоновъ
предложили бы два. Ну развѣ на вѣрно, что?
— Вѣрно! — самъ надъ собой иронизируя, вздохнулъ
Скобелевъ и почесалъ зэтылокъ манерой жуликоватого купца,
обойденная еще большимъ жуликомъ.
На другой день, къ вечеру, господину министру было въ
точности извѣстно: ни Польша, ни Румынія не выступятъ.
Совѣтская Россія избѣжала смертельной для себя войны.
Какая то анонимная, темная организація, однимъ изъ
членовь которой былъ мосье Гро, одержала побѣду, оказалась могущественнѣе и сильнѣе маршала Фоша, великая
вождя, спасшая Францію.

1ш
2. ЧТО КАЗАЛОСЬ И ЧТО СТАЛОСЬ.
Взморье, неподвижное, безъ малѣйшей зыби, чудилось,
какими то зловѣщими, густыми чернилами. И по этимъ черниламъ плылъ пароходъ. Остались позади слабые огоньки
Петербурга, теперь уже совсѣмъ не тѣ, прежніе яркіе огни
столицы. А впереди — сплошной притаиашійся мракъ. Матросы, играя на нервахъ буржуя и буржуйки, подъ аккомпаниментъ щелканья затворовъ, обмѣнивались между собой:
— Да, братишки, много мы пустили въ расходъ на;
Лисьемъ носу этой самой бѣлогвардейской падалиі До отказу
бывало! Уже пальцы нѣмѣютъ, а тутъ тебѣ подбавляютъ товаръ еще и еще! Будутъ сволочи помнить Лисій носъ! —
Этотъ выразительный обмѣнъ мнѣній дѣйствовалъ гипнотизирующе. Черезъ какихъ нибудь полчаса и Леонардъ и Ханна
уже не сомнѣвались въ своей участи. Не сомнѣвались, что
весь ихъ вѣкъ — нѣсколько десятковъ минутъ, оставшихся
до Лисьяго носа. И каждый по своему переживалъ эти минуты.
У Леонарда заговорило то же самое, что не давало ему
покоя, когда въ центрѣ матросскаго квадрата шелъ онъ по
набережной. Онъ самъ иронизировалъ надъ собою.
— Что жъ и ты хочешь быть той самой покорной, безсловесной падалью, которая гніетъ въ сырой болотистой почвѣ Лисьяго носа. Тебя вызедутъ на берегъ, и на лучшій конецъ сыграютъ комедію разстрѣла лицомъ къ лицу изъ нѣсколькихъ винтовокъ, на худшій же, — упростятъ шаблонный
ритуалъ, всади въ пулю въ затылокъ. То же самое и съ ней,
съ Ханной. О, если-бъ то же самое! Если бъі Можетъ бытьстрашнѣе, ужаснѣе. Пустынный берегъ. Эти здоровенные
матросы, для которыхъ нѣтъ ничего святого и, во власти
ихъ красивая, молодая женщина. Въ ихъ палаческой практикѣ сплошь да рядомъі сначала изнасилуютъ, натѣшатся, надругаются, а потомъ — убиваютъ.
И чтобы этого не было съ Ханной, и чтобы самому не
оказаться въ роли тупого, безсловеснаго быдла,- онъ рѣшилъ
погибнуть съ честью и, погибая, взять съ собой на тотъ свѣтъ
хотя бы одну изъ этихъ гориллъ въ морской формѣ. Онъ
бросится на ближайшаго къ борту, и, вцѣпившись мертвой
хваткой, увлечетъ его за собой въ море, и онъ готовъ поклясться, что даже захлебнувшійся, мертвый не разожметъ пальцевъ и не выпуститъ своей добычи. А матросы, взбѣшенные
этимъ, выместятъ все на Ханнѣ и безъ насилія, безъ глумленія прикончатъ ее тутъ же на палубѣ. Спружинившись, какъ
хищный звѣрь для прыжка, намѣтивъ для своихъ скрюченныхъ пальцевъ декольтированную матросскую шею, Леонардъ
остановился, вдругъ отвлеченный внезапнымъ для него, внезапнымъ, какъ миражъ, видѣніемъ. Да, это было не зрѣлище,
a видѣніе. Онъ такъ сильно переживалъ все и за себя и з а
Ханну, такъ ушелъ въ обжогшій его мозгъ планъ, что не

183:
замѣтилъ приближения къ Кронштадту... Весь острозъ съ его
огнями, силуэтами фортовъ, колоколенъ и- крышъ, почудился
ему всплывшимъ средь морской чернильной глади миражемъ. Отчаяніе смѣнилось надеждой. Лисій носъ остался
гдѣ то вправо. Ихъ везутъ въ Кронштадта А въ Кронштадтъ
не возятъ никого для немедленнаго разстрѣла. Это вовсе не
значитъ, что жизнь кронштадтскихь узниковъ застрахована,
вовсе не значитъ, но грежде, чѣмъ разстрѣлять, въ кронштадтскихъ казематахъ „консервирують" враговъ совѣтской
власти. А время — всему все. Время и судьба, отъ которой
никуда не уйдешь.
И Леонардомъ овладѣло настроеніе, близкое къ радости.
И такъ хотѣлось передать его Ханнѣ, заразить ее имъ. Бѣдная, холодно ей. На ней тотъ же самый тоненькій, открытый
на груди, лифъ, въ которомъ она спѣшила къ нему на свиданіе, и который, намѣчая рельефъ ея дивныхъ формъ, выэвалъ у Апфельбаума-Зиновьева дикій, скотскій припадокъ
чувственности...
Совсѣмъ иначе переживала она „воспоминачія" и болѣе,
чѣмь прозрачные намеки героезъ свободнаго революціоннаго
флота. И когда Ханна подобно любимому человѣку, бывшему
отъ нея въ двухъ шагахъ, — она не могла, не смѣла его
узнать, — подобно ему рѣшила: конецъ! Не было желанія
борьбы, возни, движеній, ничего такого, что превраіцаетъ
человѣка въ оскалившаго зубы звѣря. Наоборот^, что то
мягкое, свѣтлое, кроткое снизошло на Ханну и въ то же время какая то удушливая пустота и внутри и кругомъ. И только одного потребуетъ она передъ смертью, чтобы дали проститься съ нимъ .. Боже, какъ странно.. Вотъ онъ, вотъ онъ
близко дорогой, безумно дорогой и любимый. А въ каблукѣ,
въ этомъ его „сейфѣ", какъ онъ шутилъ, — скарабей. Гдѣ
же мистическая сила этого бирюзоваго жука, гдѣ то счастье,
которое онъ таитъ въ себѣ и которое даетъ обладателю? Не
успѣла Ханна подумать это, какъ внезапно увидѣла передъ
собой Кронштадтъ въ огняхъ, на фонѣ темныхъ, мрачныхъ
силуэтовъ.
Спасеніе? А если не спасеніе, то во всякомъ случаѣ отсрочка, антраюъ, или, какъ говорятъ большевики — „передышка".
Мы не будемъ описывать, какъ пришвартовался пароходъ къ маленькой, деревянной скрипѣвшей пристани; какъ
встрѣтили его какія-то люди съ винтовками и съ грубыми,
хриплыми голосами; какъ обоихъ арестантовъ,вооруженный конвой изъ десяти матросовъ повелъ вдоль скучныхъ и спящцхъ
улицъ. Послѣ кромѣшной тьмы на морѣ, послѣ задернутыхъ
мглою улицъ, ослѣпило глаза яркое электричество большой
комнаты,—чего-то средняго между канцеляріей и ночлежкой.
Столы, пишущія машинки, бумага—чѣмъ не канцелярія? А
вотъ кровати и нары съ полушубками, шинелями, грязным

184:
подушками—это уже отдавало ночлежкой. Да и чиновники
хулиганскаго типа въ полувоенной формѣ, всклокоченные, неряшливые, не мытые, были уже никакъ не канцелярскаго стиля,
а босяцкаго.
Вся эта зѣвающая, почесывающаяся,, отдающая виннымъ
перегаромъ ватага, принялась обыскивать Леонарда—пятый
обыскъ за три дня.
Ханна приглашена была въ другую комнату, гдѣ двѣ какія-то растерзанныя дѣвицы съ папиросами вь зубахъ, не
оставили, какъ говорится, живого мѣста, ни на ея тѣлѣ, ни
въ ея одеждѣ. Раздѣзъ Ханну, они уложили ее на холодный
обитый изрѣзанной клеенкой столъ, и такъ осматривали, какъ
если бы каждая изъ нихъ была акушеркой, или врачемъ—
геникологомъ.
— А ну, поиіцемъ здѣсь жука этого самагоі—сипло
смѣялись дѣвицы, и падалъ на обнаженное тѣло Ханны горячій
пепелъ съ ихъ папиросъ, На тѣло богини, дрожавшее отъ
прикосновенія холодной и грязной клеенки, отъ прикосновенія потныхъ и грязныхъ пальцевъ, старавшихся сдѣлать больно, физически больно, оскорбить и унизить и человѣка, и женщину, и женскую стыдливость.
Ханна, зажмуривъ глаза, не дыша стиснувъ зубы, стараясь ничего не слышать, не видѣть, не чувствовать.
Леонордъ провелъ остатокъ ночи въ общей камерѣ при
этомъ же комиссаріатѣ Глубокія нары придавали ей впечатлѣніе каторжной тюрмы. На эгихъ нарахъ во всѣ носовые завертки храпѣло что-то большое, лохматое, съ босыми, красными, какъ кирпичъ, ногами.
Когда надзиратель, бряцая связкой ключей и дымя папиросой, ввелъ Леонарда въ общую камеру, вскочилъ съ проломанной крозати и заковылялъ навстрѣчу, весь извиваясь,
какъ крабъ, зысохшій, бородатый офицеръ, потерявшій человѣческій обликъ и жалкій, безконечно жалкій и внушающій
брезгливость своей неопрятностью, своимъ уродствомъ, своей приниженностью. Этотъ объидіотившійся калѣка неужели
настолько опасень большевикамъ, что они держатъ его подъ
ключе мъ[
— Товарищъ, дайте прикурить, товарищъ...—заплясалъ
крабъ около надзирателя.
— Опять попрошайничаешь? Бѣда мнѣ съ тобой! На,
пососи, —и надзиратель жилистый, худой, типичная тюремная
крыса, снисходительно ткнулъ бывшему офицеру въ зубы
плоскій, желтый, прослюненный окурокъ.
Леонардъ отвернулся, чтобы не видѣть, не видѣть паденія, до котораго доводить человека большевицкая тюрьма.
о
4. ПОГРЕБЕННЫЙ ЗАЖИВО.
Сначала, пока не привыкнетъ человѣкъ, лишенный свободы, время тянется безконечно долго. И Леонарду казалось.

185:
что утру не будетъ конца краю Еще только, только глянулъ
въ окна разсвѣтъ, еще солнца не было и въ поминѣ, а время какъ бы не двигалось даже вовсе. Внесъ оживленіе обладатель красныхъ ногъ. Онъ оказался громадными человѣкомъ,
заросшими такой бородою и такой буйной гривой — что-то
среднее между пещерными троглодитомъ и выгнанными за
пьянство соборными протодьякономъ. Въ дѣйствительности
же это не былъ ни пещерный человѣкъ, ни соборный протодьяконъ, а студентъ Петроградскаго Университета Ксробочкинъ.
— Какой же я теперь студентъ, — добродушно смѣялся
онъ самъ надъ собой, — мнѣ бы дубину въ руки, да на большую дорогу! Одними ДИКИМЪ видомъ своимъ цѣлые купеческіе караваны останавливали бы...
— За что васъ сюда угораздило? — спросили Леонардъ.
— Студентъ, изволите ли видѣть! Они же говорятъ:
„намъ не надо образованныхъ*. Такъ и Робеспьеръ говорили.
A Троцкій хочетъ переплюнуть Робеспьера, да и властвовать
легче надъ ста милліонами безграмотныхъ. На этомъ основами: „Чему нибудь учился, не подлецъ, созѣсти своей коммунистическому Ваалу не продаешь", — значить либо къ стѣнкѣ,
либо сюда. Меня здѣсь четвертый годъ вши ѣдятъ и все
никакъ съѣсть не могутъ... Что я? Вру! Пятый годъ!
— При мнѣ уже сюда Леонида Канегиссера привезли...
Помните, былъ такой красавецъ-студентъ, ухлопавшій этого
вонючаго клопа Урицкаго? Сидѣлъ Канегиссеръ отъ меня черезъ камеру. Какъ они пытали его, эти кровопійцы! Говорятъ
всѣ ногти повШ^ывали. Молодцомъ держался — героемъ! Никого не выдали. Но кричали! Богъ ты мой, какъ снъ кричали!! И ночью, и днемъ, и на разсзѣтѣ. Ему не давзли
спать — тоже одна изъ пытокъ. Чуть задремлетъ, сейчасъ
врывается къ нему пьяная ватага съ гармоникой, съ турецкими барабаномъ и начинается „концертъ". Ну, а черезъ двѣ
недѣли истерзаннаго, изрѣзаннаго съ гніющимъ отъ до бѣла
раскаленнэго желѣза тѣломъ, прикончили бѣднягу разрывной
пулей, тутъ же, во дворѣ, около бани. Свѣтлымъ мученикомъ войДетъ въ исторію, царство ему небесное! — И Коробочкинъ набожно перекрестился большой волосатой рукою,
искусанной всѣми тремя родами насѣкомыхъ, прочно обосновавшихся въ совѣтскихъ тюрьмахъ. Ужасомъ вѣяло отъ разскзза студента. А самъ онъ громадный, весь въ лохмотьяхъ
напоминающій потерпѣвшаго кораблекрушеніе Робинзона на
нзобитаемомъ островѣ, понравился Леонарду. Честная, открытая душа. Не прозокаторъ. Съ нимъ будетъ не скучно.
— А какъ англійскій флотъ подходили — вспоминали
Коробочкинъ — это, когда Юденичи на Петроградъ шелъ.
Вотъ зд^сь началась паника! Уже Кронштадтъ бѣлый флагъ
выкинулъ, сдаемся, молъ, берите насъ. А мерзавцы англича-

ш
не ушли! Я ревѣлъ, какъ баранъ и головой объ стѣнку бился. Только разъ всего и вышелъ изъ равновѣсія.
Не долго оставался Леонардъ въ обществѣ Коробочкина. Въ девять часовъ утра загудѣли голоса. Жилистый тюремщикъ открылъ дверь камеры, вошелъ — и съ нимъ два
матроса съ винтовками.
— Выметайся! Выметайся! — по адресу Леонарда.
— Куда?
— Туда! — въ тонъ ему съ гнусной, скуластой рожею отвѣтилъ одинъ изъ „моряковъ".
Такъ хотѣлось узнать про Ханну, спросить гдѣ она сидитъ, но удержался. Зачѣмъ? Все равно не скажутъ, а только еще больше будетъ глумиться.
Калѣка-крабъ спалъ скрѣчившись на такой же, какъ и
внъ самъ, изломанной кровати, спалъ съ прилипшимъ къ углу
рта желтымъ окуркомъ.
Глазами простился Леонардъ со студентомъ, и оба встрѣтившіеся взгляда были краснорѣчивѣе всякихъ словъ и рукопожатій. Лѣтній солнечный день сладко и остро, какъ благородное вино, ударившее въ голову, опьянилъ Леонарада послѣ душной, непровѣтренной камеры. И хотя онъ не могъ, да
и не собирался бѣжать средь бѣла дня, да еще съ острова,—
куда ни глянь море кругомъ, —однако, матросы вели его, упираясь двумя винтовками въ его спину.
— Смотри, бѣлогвардейская. собака! Шевельнись только!
Доставили въ морскую тюрьму,—низенькое двухъэтаж»
ное зданіе, обнесенное высокой стѣнсю. С д а т п о д ъ расписку
черноусому коменданту тюрьмы изъ военных-ЩГисарей. Комендантъ съ мѣста въ карьеръ —издѣваться:
— Не извольте безпокоиться. товарищъ... У насъ будетъ
вамъ, какъ въ самой, что ни на есть первокласной гостинницѣ... И прислуга, и электричество, и телефонъ... A обѣдъ сегодня—супъ съ пирожками, на второе осетрина заливная, на
третье рябчики въ сметанѣ, а вотъ про сладкое забылъ, уз наю'у повара. Ну, идемъ, что ли!— И комендантъ въ сопровожденіи помощника своего," мальчишки въ порочными глазами, извивающагося на ходу, какъ глиста —повелъ Леонарда въ
нижній, почти подземный этажъ тюрьмы.
Въ Царское время въ зги одиночные казематы с ъ
желѣзными дверями съ окошечкомъ, сажали матросовъ неболѣе, какъ на 24 часа. Узники сов. власти томились мѣсяцами, годами. Очутившись въ каменномъ коридорѣ, напоминавшемъ
катакомбы съ покрытыми плѣсенью стѣнами и сводомъ, съ
какой-то хлюпавшей подъ ногами жидкостью, Леонардъ почувствовалъ ущемленіе сердца. И Гороховая, и даже общая
камеры, гдѣ онъ провелъ нѣсколько часовъ, показались чуть
ли не раемъ по сравненію съ этой „первокласной гостинницей*. Для погребенія заживо не сыскать ничего болѣе подходяіцаго. Проходя, онъ видѣлъ мелькомъ припадавшія къ оксн

187:
шечкамъ желѣзныхъ дверей какія-то человѣческія лица, если
только можно назвать лицами эти блѣдныя, искаженныя, изможденный маски выходцевъ съ того свѣта.
Помощникъ коменданта, мальчишка въ фуфзйкѣ, з а б ѣ жалъ впередъ со связкою ключей. Дверь поддавалась упрямо,,
неохотно, съ простуженнымъ какимъ-то визгомъ. Въ эгомь
царствѣ сырости и плѣсени и желѣзу не мудрено простудиться.
Мальчишка, раскланившись съ ужимками и гримасой на*
юномъ испитомъ лицѣ своемъ, явно выслуживааясь передъ
комендантомъ и матросами,—вотъ онъ, моль, какой правовѣрный большевикъ! —обратился къ Леонарду:
— Пожалуйте, ваше сіятельство на тонкое бѣлье ; да на
подушки пуховыя... Выспитесь, по крайней мѣрѣ, всласть, пока васъ въ расходъ не пустятъ...
Этотъ каторжный юморъ имѣлъ успѣхъ. Матросы и
комендантъ заржали. Комендантъ кулакомъ въ спину и колѣномъ пониже втолкнулъ арестанта въ камеру, захлопнулась
дверь, повернулся ключъ. Въ квадратное окошечко ворвался
грубый, торжестауюшій смѣхъ. Хлюпующіе по водѣ шаги, з а тѣмъ все смолкло, и Леонардъ остался одинъ-одинешенекъвъ своемъ казематѣ.
Онъ рѣдко поддавался отчаянію, но, оглядѣвшись, чуть
не заплакалъ. Это было совершенно голое помѣщеніе, даже
койка, и та вывинчена. Вмѣсто нея—желѣзное кольцо, напоминающее тѣ, къ которымъ гіриковываютъ для пытокъ. Не
на чемъ сѣсть, не на что лечь. Асфальтовый полъ—весь мокрый. Отъ него шелъ прѣлый удушливый запахъ. Наканунѣ
здѣсь продержали полъ-сутокъ пьяныхъ красноармейцевъ и
они мочились прямо на полъ. Леонардъ, какъ былъ, такъ и
очутился здѣсь въ одномъ пиджакѣ и перспектива ночи, проведенной на корточкахъ въ углу, гдѣ на пространствѣ квадратнаго аршина было сухо,—казалась кошмарной.
На высотѣ крупнаго человѣческаго роста въ глубокой
нишѣ, у самаго потолка забранное желѣзной рѣшеткой оконце. Чувствуешь его, но не видишь. Хоть бы клочекъ голубого
неба и то на душѣ легче. Хоть какое то призрачное общеніе
съ міромъ.
— A гдѣ Ханна? Можетъ осталась въ чрезвычайкѣ, а
можетъ и здѣсь? Можетъ рядомъ? Узнаешь, развѣі Переплетая пальцы на головѣ, онъ крѣпко сжалъ виски. Замеръ такъ
надолго, стоя посреди каземата. Ахъ, если бъ перестать думать, воспринимать, жить—какое это было бы счастье!
Хлюпающіе шаги. Кто то завозился у окошечка, чей то
голосъ крикнулъ:
— Получай обѣдъі
Одна рука протянула небольшой кусокъ хлѣба, другая —
наполненную горячимъ консервную жестянку. Леонардъ заглянулъ въ нее—мутная, жидкая, отдающая какой то рыбной

188:
зонью бурда. Онъ давно ничего не ѣлъ, давно былъ голоденъ,
супъ же этотъ, вмѣсто аппетита, вызвалъ тошноту, отвращеніе. Хлѣбъ съѣлъ, отламывая крохотными кусочками. Этотъ
ломтикъ?вѣсомъ,[приблизительно, въ одну шестнадцатую фунта, сухой, покрытый зеленой, какъ малахитъ, плѣсенью, только раздразнилъ голодъ. Къ вечеру Леонардъ тать ослабѣлъ,
что съ ногъ валился. Выбравъ сухой „островокъ", онъ усѣлся,
примостившись спиною къ стѣнѣ, влажной, липкой, слезящейся. Уперся подбородкомъ въ колѣни, охвативъ ихъ руками.
Словно тысячи металлическихъ щетокъ скребли всѣ внутренности. Тошнота смѣнялась спазмами, выдѣленіемъ слюны.
Леонардъ глоталъ ее, Кружилась голова и безсильная, тяжелая свисала на грудь. И такъ нѣсколько часовъ. А потомъ
металлическія щетки понемногу прекратили свою работу. Голодъ уже не грызъ внутренности. Муки его смѣнились какимъ то ко всему и ко вся безразличіемъ. Странное, глубокое
спокойствіе овладѣло и тѣломъ и душой. Леонардъ вспомнилъ индійскихъ факировъ, мѣсяцами, годами сицящихъ на
корточкахъ подобно ему. Но они это добровольно —факиры,
а онъ? Потомъ начались галлюцинаціи. Онъ видѣлъ ресторанный залъ въ пальмахъ, въ тропическихъ растеніяхъ. Нарядная толпа. Дамы въ открытыхъ платьяхъ, мужчины во фракахъ. Внушительные метръ д'отели. Въ потокахъ электрическаго свѣта непрерывная оргія самаго изысканнаго чревоугодія. Лакеи разносятъ на блюдахъ, изукрашенныхъ перьями,
фазановъ. Безшумно катятся телѣжки съ дымящимся ростбифомъ, исполинскими окороками нѣжно-розовой ветчины, съ
молочно-вишневой бараниной. И все это ѣдятъ, ѣдятъ подъ
музыку поющихъ гдѣ то далеко румынскихъ скрипокъ. Пострѣливаютъ пробки шампанскаго. Черезъ край бьетъ бѣлая,
шипящая пѣна. Торты, одинъ слаще и вкуснѣе другого, орѣховые, шоколадные, земляничные и какіе то еще узѣнчанные
пышной, бѣлой чалмою изъ битыхъ сливокъ. Тянутся, чуть
ли не къ потолку, стройныя пирамиды фруктовъ. Мраморнозеленые дюшесы, золотисто матовый яблоки, тяжелыя прозрачныя грозди винограда Лакеи обносять мужчинъ гаваннскими сигарами въ ящикахъ разнсй ведичины, оклеенныхъ
ярлыками. До чего онѣ душисты —эти сигары, до чего аромагиченъ ихъ голубой дымъ. .
5. КЪ СТЪНКЪ.
Леонардъ самъ себя терзалъ этими вкусовыми галлюцинаціями. Да и не только одинъ Леонардъ. ЧеловБкъ, для котораго изысканная кухня вошла въ привычку, въ потребность,
очутившись въ положеніи голодающаго узника, всегда съ какимъ то особеннымъ самобичующимъ нзслажденіемъ всломинаетъ самыя лучшія, самыя тонкія, отмвнныя блюда, закуски, вина и тѣста, когда либо съѣденныя и выпитыя имъ. И
чакъ это ни странно, въ концѣ концозъ подъ впечатлѣніемъ

189:
этихъ кулинарныхъ, гастрономическихъ миражей, голодъ стихаетъ, вѣрнѣе, обладатель пустого желудка примиряется съ
голодомъ.
Въ эту пеструю вкусовую гамму Леонардова видѣнія съ
комнатными пальмами, съ нарядной насыщающейся публикой,
съ телѣжками, развозящими жирное мясо, съ пирамидами
фруктовъ и благоуханіемъ гаваннскихъ сигаръ, ворвалась
вдругъ жестокая, злая дѣйствительность. Голоса, визгъ простуженной двери, и, какъ дерзкій глазъ подземнаго чудовища,—фонарь съ керосиновой лампочкой.
Очнувшись отъ своихъ голодныхъ грезъ, еще не придя
въ себя, не сознавая, кто и зачѣмъ ворвался къ нему, Леонардъ изумленъ былъ въ потемкахъ своего каземата, вспугнутыхъ фонаремъ. Сколько же часовъ просидѣлъ онъ, забившись въ уголъ, если теперь ночь на дворѣ?
— Гражданинъ Леонардъ, какъ вы себя чувствуете?—услышалъ онъ знакомый голосъ.
И тотчасъ же самообльданіе вернулось къ нему и мгновенно вспомнивъ, что на свою фами ію онъ откликаться не
долженъ ни въ коемъ случаѣ, онъ затаился въ темномъ углу,,
не подавая признаковъ жизни. И теперь только разсмотрѣлъ
кучку вошедшихъ къ нему. Впереди всѣхъ Іосилевичъ. Но .
не тоть Іосилевичъ, который допрашивалъ его на Гороховой,
въ пиджакѣ и въ черной рубахѣ, а другой, въ полупоходной
формѣ — англійскій френчъ съ красной звѣздой на груди и
револьверъ на кожаномъ поясѣ. Высокіе сапоги, защитная
фуражка, тоже съ пятиконечной звѣздой. Позади іосилевича
комендантъ, его помощникъ и два матроса. Всѣ четверо исполнены самой что ни на есть революціонной преданности къ
важному петербургскому сановнику, прибывшему на моторной
яхтѣ съ конвоемь изъ латышей.
Огонекъ фонаря съ какой то зловѣщей живописностью
освѣщалъ снизу всю эту группу.
— Ну, и что же вы не откликаетесь? — топнулъ ногой
Іосилевичъ.
— Я никогда не откликаюсь на чужія имена,—отвѣтилъ
голосъ изъ мрака.
— А вы все продолжаете ваши прежнія шуткиі Я думалъ,
если вы прогуляетесь въ Кронштадтъ, вы будете немножко
больше разговорчивы. Въ послѣдній разъ васъ спрашиваю,—
сознаетесь вы во всемъ, понимаете, во всемъ? И, между прочимъ, гдѣ скарабей?..
— Нз Гороховой я сказалъ вамъ все. Больше ничего не
имѣю прибавить...
— Ну, такъ я прибавлю, яі Слышите! — началъ раздражаться Іосилееичъ, — выбирайте одно изъ двухъ, или полное
сознаніе, вкусный обѣдъ и я самъ отвезу васъ въ Петербургъ
и выпущу на свободу, или мы васъ сейчасъ разстрѣляемъ.

194:
Ну, одна минута на размышление, — что вы предпочитаете
первое, или второе?
— Второе!
— Второе? Отлично! Товарищи, возьмите его!
Матросы двинулись въ темный уголъ, но узникъ уже
-стоялъ во весь ростъ.
— Я готовъ!
Физическихъ силъ у него хватило подняться, но сломленный сырымъ казематомъ и голодомъ онъ былъ уже морально другой, чѣмъ на пароходѣ, Сейчасъ еще болѣе неминуемо, чѣмь тогда, смотрѣла ему въ глаза смерть. Черезъ
какихъ нибудь пять минутъ онъ будетъ корчиться у стѣнки,
продырявленный пулями. Но сейчасъ тупая, тяжелая апатія
овладѣла имъ, сковало все существо. Не было ни желанія, ни
воли, ни смѣлаго сердца броситься на Іосилевича, на одного
изъ матросовъ, задушить и погибнуть вмѣстѣ въ борьбѣ, въ
свалкѣ, чтобы потомъ вынесли изъ каземата два тѣла.
И презирая себя за свою слабость, за то самое, за что
онъ презиралъ тысячи, десятки тысячъ бѣлогвардейцевъ, бараньимъ стадомъ идущихъ на бойню, покорно двинулся Леонардъ въ кольцѣ своихъ пэлачей. Опять хлюпаетъ подъ ногами какая то жижа и эти всплески гулко и четко отдаются
подъ каменными сводами.
Слабо освѣщенъ дворъ. Ночь вѣетъ въ лицо прохладой.
Величавъ,спокойно,глубоко величавъ въ равнодушіи своемъ,
ярко звѣздный купслъ темныхъ небесъ. Краемъ своимъ упирается дворъ въ коричневую сплошную стѣну сосѣдняго дома. Часть ея освѣщена фонаремъ, прибитымъ у дверей флигеля тюремной кухни. Къ этому освѣщенному мѣсту и направилось человѣческое кольцо съ зажатымъ посрединѣ Леонардомъ.
Изъ тюрьмы, но не снизу, откуда только что вышелъ
Леонардъ, а съ верхняго этажа донесся дикій, неистовый крикъ.
Это не были слова, это были звуки животнаго страха, физической боли и ужаса. Леонардъ вспомнилъ блѣдныя, изможденныя маски выходцевъ съ того свѣта, мелькавшія на фонѣ
окошекъ въ желѣзныхъ дверяхъ. Сейчасъ одного изъ этихъ
выходцевъ бьютъ смертнымъ боемъ, и онъ, переходя отъ
пронзительныхъ звуковъ къ глухимъ сдавленнымъ, кричитъ,
надрывается, какъ дитя, превращенное матерью туго затянутымъ пеленками въ мумію, и какъ дитя—безпомощный.
И страненъ безмятежный покой горящихъ звѣздами небесъ и продолжаютъ о чемъ-то своемъ, непонятномъ, ночномъ шептаться деревья за дзльнимъ заборомъ,
Іосилевичъ поморщился. Комендантъ въ писарскихъ усикахъ, мальчишка въ фуфайкѣ и матросы переглянулись.
— Товарищъ Игнатьевъ-младшій, узнайте, что тамъ
такое?—приказалъ Іосилевичъ.
Мальчишка, извиваясь мягкимъ безкостнымъ тѣломъ, въ

191:
припрыжку кинулся въ тюрьму. Черезъ минуты двѣ, слегка
запыхавшись, доложилъ:
— Это попъ изъ Ораніенбаума...
—А.. —и, обращаясь къ матросамъ, коменданту и Игнатьеву—младшему Іосилевичъ сказалъ,— оставьте насъ немножко
здвоемъ съ этимъ буржуемъ...
И вотъ онъ вдвоемъ лицомъ къ лицу съ „буржуемъ".
— Гражданинъ Леонардъ, честное слово, я потому съ
вами цацкаюсь, что вы французскій подданный. Иначе—фьюі—
протяжно свистнулъ Іосилевичъ,—еще вчерашней ночью вашимъ бѣлогвардейскимъ филеемъ лакомились бы рыбы Финскаго залива. И потомъ уже нѣтъ никакого смысла. Ханну
Вечеру уже разстрѣляли! Она досталась на ужинъ рыбамъ.
Но какая это была женщина!—и Іосилевичъ при свѣтѣ флигельнаго фонаря пытался прочесть впечатлѣніе отъ своихъ
словъ на давно не бритомъ, заросшемъ щетиной лицѣ Леонарда. Но Леонардъ, учуявъ ложь, не повѣрилъ. И въ его
глазахъ и въ чертахъ—ни горя, ни гнѣва, ни изумленія.
— Вы кажется сомнѣваетесь? Что-жъ это наилучшее
утѣшеніе! Вы умрете, думая, что она жива;—и, добывъ портсигаръ, Іосилевичъ, ухмыляясь, сталъ закуривать папиросу. А
у Леонарда вновь какой-то ѣдкой волною поднималось презрѣніе къ самому себѣ. Этотъ хилый, тоненькій еврейчикъ,
подписавший тысячу смертныхъ приговоровъ, этотъ второй,
послѣ Зиновьева, убійца въ Петербургѣ—въ его власти. Близко!
Стоить вытянуть руки и пока „тѣ", въ шагахъ десяти, подоспѣютъ—Іосилевичъ будетъ уже мертвымъ. Сначала стремительный, боксерскій ударъ въ лицо, чтобы искалѣчить навѣки,—если и останется въ живыхъ,—а потомъ задушить, такъ задушить, чтобы нельзя было оторвать одинъ трупъ отъ другаго. Мозгъ совѣтовзлъ, требовалъ, но не повиновались душа
и тѣло. И вотъ Іосилевичъ останется, а его Леонарда не будетъ и видимо іосилевичъ, закурившій папиросу, учитывали
хорошо ему знакомую психологію тупого, приниженнаго безразличія обреченныхъ.
— Ну, а теперь къ стѣнкѣі—визгливо какъ-то выкрикнули онъ.
Матросы грубо схватили смертника за локти и повели.
Ему казалось, что онъ плыветъ по воздуху, такими вдругъ почувствовали себя легкими, легкими. На предложеніе завязать
глаза—отвѣтилъ:
— Не надо!—Хотѣлъ прибавить что-нибудь еще красивое,
героическое, но не хватило ни словъ, ни желанія, хотя вспомнили чью-то, произнесенную въ такихъ же обстоятельствахъ
фразу:
„У меня хватить мужества смотрѣть на своихъ палачей
и встрѣтить смерть съ открытыми глазами".—Его занимали
казавшійся, почему-то важными вопросъ, откуда ПОЯВИЛИСЬ у

192:
коменданта и у мальчишки—помощника его,—винтовки? До
этого оба они были безъ оружія.
Онъ чувствовалъ за спиною шероховатые, холодные кирпичи стѣны. А въ нѣсколькихъ шагахъ четверо щелкаютъ затворами. Въ этотъ самый моментъ щелканья онъ подумалъ,
что еще не успѣетъ остыть его тѣло, какъ съ него стащутъ
ботинки. И какой-нибудь хамъ будетъ попирать заскорузлой
пяткой священную реликвію египетскихъ фараоновъ. Явилось
безумное желаніе качнуться, открыть „сейфъ" въ каблукѣ и...
и онъ самъ не зналъ, что—проглотить скарабей, или швырнуть его туда гдѣ у забора шепчатся по ночному деревья.
Было уже поздно. Сухо, отрывисто щелкнули выстрѣлы.
Какъ это онъ проглядѣлъ огоньки. Посыпались осколки стѣны.
Одинъ ударилъ по головѣ, но отчего же не падаетъ онъ самъ,
отчего? Второй залпъ—новые осколки. Леонарду почудилось,
что его переѣхала какая-то огненная, страшная колесница.
Больше онъ уже ничего не помнилъ...
б. О МНОГОМЪ И О „ПЕСОЧНЫХЪ КОЛБАСАХЪ".
Германская торговая миссія отвепа оберъ-лейтенанту Веберу двѣ комнаты. Въ одной онъ спалъ вмѣстѣ съ Чезе и
хранилъ въ чемоданахъ бомбы профессора Штейнбаха, другую превратилъ въ маленькій атлетическій залъ. Превращеніе
это не отличалось особенной сложностью. Вынесена была вся
мебель и принесенъ былъ гимнастическій матрацъ, на которомъ можно заниматься тяжелой и легкой атлетикой?
Вотъ и сейчасъ оберъ-лейтенантъ Веберъ, свѣтлый блондинъ, такой свѣтлый, что его лицо темнѣе бровей и волосъ,
обнаженный" до пояся и съ голыми массивными ногами, въ
однѣхъ коротенькихъ трусикахъ, выталкивает четырехъ-пудовую штангу,—желѣзный стержень съ желѣзными шарами
по концамт.. Твердые мускулы, которымъ Веберъ не даетъ
заплыть,—упругими желваками переливают подъ кожею и на
груди, и на сгинѣ, и на ногахъ.
Оберъ-лейтенантъ Веберъ—не въ одиночестѣ. Еще двое
кромѣ него въ гимнастическомъ залѣ. Эти двое—баронъ Кнобельсдорфъ, нѣсколько часовъ назадъ вернувшійся изъ Москвы и Чезе. Баронъ съ видомъ знатока и спортсмэна слѣдитъ
за тренировкою своего пріятеля, а обезьяна, смѣшно скаля
желтые зубы, съ уморительнымъ передразнивающимъ комизмомъ повторяетъ всѣ движенія Вебера. Такъ же, какъ и
онъ вся напрягается, якобы поднимая съ ковра штангу, и точь
въ точь, какъ и онъ распружинивается вверхъ, вслѣдъ за стремительно взлетѣвшей надъ головою штангой.
Кнобельсдорфъ мѣшаетъ обезьянѣ, начинаетъ ее тормошить. Она злится. Онъ п у с к а е т ей сигарный дымъ въ лицо,
сморщенное, старческое, почти человѣческое лицо, и она кашляе т , ч и х а е т , растягивая ротъ До ушей и щелкая желтыми
зубами. Ушедшій въ сьое атлетическое священнодѣйствіе Be-

193:
беръ ничего этого не видитъ, не замѣчаетъ, и только его
нѣжная, какъ у всѣхъ свѣтлыхъ блондиновъ кожа, изъ бѣлой
сдѣлалась розовой, а изъ сухой стала потной, влажной и, въ
концѣ концовъ, дымящейся.
Лѣтъ десять назадъ оберъ-лейтенантъ Веберъ служилъ
въ Берлинѣ въ одномъ изъ пѣхотныхъ гвардейскихъ полковъ.
Онъ и тогда былъ неравнодушенъ къ атлетикѣ и считался самымъ сильнымъ офицеромъ во всей германской арміи. Это и
погубило его военную карьеру.
Шелъ онъ однажды послѣ веселаго завтрака по Фридрихштрассе во всемъ гвардейскомъ своемъ великолѣпіи, шелъ
съ двумя офицерами. Навстрѣчу какой-то въ синей блузѣ рабочій. Толкнулъ ли онъ Вебера, или Веберу показалось, что
его толкнули, да еще вызывающе посмотрѣли,—установить
не удалось. Вообще, въ то время поведеніе рабочихъ, наускиваемыхъ соціалъ демократами, было вызывающее. Словомъ,
оберъ-лейтенантъ Веберъ схватилъ блузника за грудь, поднялъ на воздухъ и послѣ секунднаго раздумья бросилъ своего
оскорбителя прямо въ гигантское зеркальное окно гастрономическаго магазина. Блузникъ тяжестью .своею пробилъ въ
стеклѣ громадную брешь и, окровавленный, уткнулся въ паштеты, коробки сардинъ, въ рыбные маіонезы и прочіе деликатессы. Этотъ уличный скандалъ никакъ не удалось замять.
Вся лѣвая печать, обрадовавшись случаю, закусивъ удила, ринулась въ атаку на .офицерскую касту, возмутительно терроризирующую германскій пролетаріатъ". Соціалъ-демократы
выступили въ парламентѣ съ запросомъ, спустивъ на правительство цѣпную собаку вь лицѣ знаменитаго Карла Либкнехта.
До суда дѣло не дошло. Оберъ-лейтенантъ откупился
десятью тысячами марокъ, сознательный рабочій купилъ себѣ
на нихъ виллу въ Шарлоттенбургѣ, но съ офицерскимъ мундиромъ Веберу пришлось навсегда разстаться. Веберъ поступилъ въ чемпіонатъ борцовъ и пошелъ колесить съ нимъ
по бѣлу свѣту.' Гдѣ онъ только не боролся? И въ Неаполѣ, и
въ Мадридѣ, и въ Лиссабонѣ, и въ Смирнѣ, вызывая тамътурецкихъ силачей, и въ Бразиліи, и въ Южной Африкѣ, гдѣ
онъ получал ь жалованіе золотымь пескомъ
в мѣсто денегъ
и неотшлифованными алмазами.
Во время великой войны оберъ-лейтенантъ Веберъ поступилъ въ армію, кочуя съ западнаго фронта на восточный въ роли офицера особыхъ порученій. Слишкомъ „особыхъ", требующихъ смѣлости, физической силы и отсутствія
всякой нравственной брезгливости. И повсюду съ фронта на
фронтъ, съ позиціи на позицію сопровождала его обезьяна,
этотъ исключительно умный и понятливый шимпанзе, еще д о
войны неразлучный съ нимъ во всѣхъ его скитаніяхъ.
Кнобельсдорфа и Вебера потянуло другъ къ другу. I
даромъ они біыли авантюристы чистѣйшей воды, авантюрис

I

194
съ головы до ногъ. Послѣдніе годы они работали въ монархической организации, видѣвшей спасете родины въ союзѣ съ
совѣтсксй Россіею. Имъ была поручена ликвидация маркиза
де-Траверсэ, a вслѣдъ за этимъ удачно выполненнымъ преступленіемъ,—новая командировка въ Совдепію для контроля
надъ бомбами профессора Штейбнаха и для участія въ
ихъ практическомъ использованіи.
Веберъ кончилъ священнодѣйс вовать и отбросилъ далеко отъ себя штангу, глухо ударившуюся о м а г р а ц ъ и
дважды подскочившую. Веберъ, отдуваясь, взялъ съ подоконника мохнатое полотенце и началъ вы ирать зспотѣвшія плечи,
руки, лицо, голову и грудь.
Кнобельсдорфъ былъ человѣкомъ желѣзной выдержки.
Онъ баловался съ Чезе, пускалъ ему въ носъ дымъ дэргалъ
за уши, а, между тѣчъ, всего какой нибудь часъ назадъ онъ
узналъ отъ Зиновьева, какъ и при какихъ условіяхь была арестована Ханна, кахь держала себя на допросѣ и что гозорила
ему, Зиновьеву, о скарабеЬ и о вчеоашчамь своемь властелинѣ. Оэъ одномъ благоразумна умолчаль Зинозьеаъ,~это о
своемъ желаніи овлацѣТо Ханной, чему помѣшапъ охватившій ее глубокій обморокъ, вызванный его грубостью, его желаніемъ застращать ее...
— Ну и чго вы скажете на все это, господинъ баронъ?—
спросилъ дикгаторъ Северной коммуны, съ люболытствомъ
всматриваясь въ Кчобельсдо >фа БлЬцньн, рѣзк я черты Эрика
были непроницаемы. Безмятежачъ и гладокъ быль его скошенный лобь съ твердыми, надбровными дугами.
— Что я скажу? —молзнль лослЬ нізкоторай паузы Кнобельсдорфъ,—скажу, что эта ., эга о'ооа умерла для меня.
Умерла, да, ноі— Кноэельсдорфь поднялъ указательный палецъ,—но я хотѣлъ бы, чтобы не она посмѣчлась, а наоборот ь,
я могъ бы надъ ней посмВяться. Что вы хотите сдЬлагь съ
госпожей Вечерой?
— Я хотѣлъ бы васъ обь этомъ спросить? Госпожа Вечера ваша собственность, господинъ баронъ—галантно отвЬтилъ жирный Апфельоаумъ съ галантнымъ расшаркиваніемъ
коротенькихъ ногъ своихъ
— Вы очень любезны—кивкомъ поблагодарилъ Кнобельсдорфъ,—въ таком ь случай.. въ такомъ случай я хотѣлъ бы
двухъ вещей. Я ничего не имѣю пэогивъ нёкоторыхъ энергиччыхъ мвръ, посредствомъ которыхъ чрезвычайная комиссія
добываетъ тѣ, или др/гія показанія—это въ поряцкѣ дѣлопроизаодстаа. тѣмь болЬе какъ я уже сказалъ. эта особа уже
умерла для меня... Чо я хогѣлъ бы внести маленькую оговорку въ такъ сказать чисто техническую область. Я не хотѣль бы чтооы дивны л формы этой жечцигы. хотя и не дол
осталось жить ей на этомъ свѣтё, были обезобра кены
•ровоподтеками. Вь чистой работѣ созсѣмъ не трудfa этого свинства. Напримѣръ... вы конечно знаете...

195:
Берутъ мокрыя простыни, заворачиваютъ въ нихъ данноэ лицо и ударяютъ набитыми пескомъ продолговатыми полотнянными „кишками". Удары такой песочной колбасой чувствительны,—но ни одной отмѣтины, ни одного слѣда на всемъ тѣлѣ.
— Песочная колбаса? Это совсѣмъ, ссвсѣмъ не дурно!
Совсѣмъ, — ухмыльнулся Зиновьевъ, надо принять къ свѣ•дѣнію...
— Во время войны это практиковалось въ нашихъ развѣдкахъ, когда ловили непріятельскихъ шпіоновъ и надо
было, чтобы у нихъ развязался языкъ. Такъ вотъ, милѣйшій
господинъ Зиновьевъ, это, — во-первыхъ, а во-вторыхъ — я
прошу, чтобы послѣ меня больше уже никто не обладать
госпожей Вечерой. Я не хотѣлъ бы, чтобы какой нибудь зловонный китаецъ, или же грубый чекистъ... Пусть эго капризь,
назовите меня сангиментальнымъ, — что м^нѣе всего п дходитъ ко мнѣ, но я не хотѣлъ бы .. А песоччыхъ колбасъ,
даже маленькой порціи вполнѣ довольно, чтобы госпожа Вечера дала требуемыя показанія, вообще, а въ частности нарушила свое упсрное молченіе относительно исчезнувшего скарабея. Вы согласны со мнсй?
— Вполнѣ! Черезъ нѣсколько минутъ я отдамъ по телефону въ Кронштадтъ соотвѣтствующее приказаніе А ваши
песочныя колбасы будутъ острсумнымъ и пикантнымъ новшествомъ. Да, кстати еще одинъ вогросъ. Вы сами обмолвились. что госпожа Вечера должна быть уничтожена. И въ
эгомъ отношеніи за вами — собственникомъ рѣшающее слово. Какъ и когда?
— Какъ и когда? — переспросилъ Кнобельсдорфъ, движеніемъ гла іныхъ мускуловъ роняя монокль и ловко его
подхватывая двумя пальцами, — и въ этомъ отношечіи я хотѣлъ бы избѣжать шаблона. Есть! Кое что пришло въ голову. Завтра я вамъ скажу. Думаю, что это не будетъ банально. А эготь мерзавецъ Леонардъ тоже въ Кронштадтѣ?
— Да.
— Е~о обыскивали? На немъ не нашли скарабея?
— Обыскивали нѣсколько разъ сэмымъ тщательнымъ
образомъ. Но, увы, скарабея нѣтъ какъ нѣтъ!
Странно, — пожалъ плечами Кнооельсдорфъ. — а я
бы валъ ему одновременно и слабительнаго и рвотнзго. Это
иногда приводитъ къ самымъ эффектнымъ результатами А
съ нимъ что вы намѣрены дѣлать?
— Одинъ изъ моихъ подчиненныхъ, Іосилевичъ, хотѣлъ
его разстрѣлять минувшей ночью. Я пока не имѣю никакихъ
донесеній. А вы почему заинтересовались, господинъ баронъ,
этимъ негоцяемъ?
— Потому что и онъ входитъ въ мой планъ въ связи съ
госпожей Вечерей. Если онъ еще живъ, то поберегите его
два-три дня. Завтра выяснится все. Я буду въ нашей торговой миссіи у оберъ-лейтенанта Вебера. Если узнаете что ни-

196:
будь интересное — позвоните туда. Имѣю честь кланяться,—
и непроницаемый спокойно уѣхалъ изъ Зиновьевскаго дворца баронъ Эрикъ фонъ Кнобельсдорфъ.
Послѣ этой бесѣды съ человѣкомъ, избравшимъ звучный
дворянскій псевдонимъ Зиновьева, Кнобельсдорфъ черезъ
нѣскслько минутъ глядѣлъ, какъ переливаются мускулы у
оберъ-лейтенанта Вебера и дразнилъ обезьяну, выводя е е
изъ себя и накаливая до бѣшенства.

7. ОСТРОВЪ ЭРИКА СВЪТЛОВОЛОСАГО.
Островъ былъ не великъ- На его пространствѣ свободно
умѣстился бы Саксонскій садъ въ Варшавѣ и съ трудомъ,
пожалуй, Петербургскій Лѣтній Садт. Форму имѣлъ неправильнаго яйца съ волнистымъ зазубреннымъ контуромъ. Весь
плоскій, песчано-каменистый и лишь въ болѣе острой частисвоей поднимался высокой массивной скалою. Къ водѣ обрывалась она почти вертикальными отвѣсами въ гигантскихъ
морщинахъ и складкахъ — морщины и складки тысячелѣтій.
Къ сушѣ спускалась эта одинокая скала болѣе пологими крутизнами. Но и все же глянувъ на эти крутизны, современный
человѣкъ получалъ неразрешимую загадку: въ самомъ дѣлѣ,
взобраться не легко туда, хотя можно еще, но какъ доставлялись на вершину скалы деревянныя балки, глыбы камней,
словомъ всѣ тяжелые, громоздкіе матеріалы, изъ которыхъ
былъ построенъ баронскій замокъ, превратившийся въ мрачныя поэтическія въ своемъ разрушенномъ и заглохшемъ
запустѣніи руины.
Эта голая равнина, средь глади морской, съ точно искусственной скалою, созданной не Богомъ, а какими-то вымершими циклопами, имѣла свою давнымъ давно позабытую
исторію. Въ одиннадцатомъ вѣкѣ, словно орелъ, гнѣздился наэтой скалѣ вождь отважныхъ Нормановъ, Эрикъ Свѣтловолосый съ нѣсколькими десятками удальцовъ своихъ, покорявший цѣлыя княжества и королевства. Эрикъ Свѣтловолосый,.
бороздившій ладьями своими безбрежные океаны и за пслътысячи лѣтъ до Колумба открывшій Америку, не зная, что.
это за край и какіе люди его населяютъ. Бурей прибило хрупкую флотилію изъ нѣсколькихъ лодокъ къ берегамъ теперешней Флориды. И Эрикъ и воины его дивились тропической, сказочной природѣ богатѣйшаго края, гдѣ еще не ступала нога человѣка. Но эти богатства не золото и не самоцвѣтные камни и не увезешь ихъ съ собой. И не пытаясь
проникнуть дальше вглубь страны, поспѣшилъ Эрикъ Свѣтло
волосыйкъ себѣ, въ туманную даль сізверныхъбереговъсвоихъ^
А когда минули годы и уходились буйныя. мятежныя
страсти Эрика Свѣтловолосаго, выбралъ онъ себѣ эту скалу
и увѣнчалъ ее гранитнымъ замкомъ. И около тысячи лѣтъ
одили по бѣлому свѣту легенды, что въ нѣдрахъ скалы на-,

197:
большой глубинѣ зарыты знаменитыми ВИКИНГОМЪ сокровища неописуемой цѣнности.
Много времени спустя послѣ Эрика владѣлъ островомъ
нѣкій шведскій баронъ, считавшій себя потомкомъ Свѣтловолосаго. Текла ли въ баронскихъ жилахъ кровь древняго викинга—трудно было установить, но что предскъ и потомокъ
занимались одними и тѣмъ же дѣломъ — морскимъ разбоемъ — это не подлежало никакому сомнѣнію. И баронъ
имѣлъ маленькую флотилію уже не на веслахъ, а подъ парусами, и съ пестрыми экипажемъ изъ темной человѣческой накипи. Во всеми Балтійскомъ морѣ не было прохода
купеческими кораблями оть этихъ парусниковъ. Свозили на
островъ добычу и плѣнниковъ, чтобы взять за нихъ выкупъ,
А кто долго оставался безъ выкупа, тѣхъ велѣлъ баронъ
сбрасывать съ отвѣсной скалы въ море. И когда баронъ погибъ, преслѣдуемый шведскими военными фрегатомъ и замокъ его превратился въ жуткія зловѣщія руины, дурная
слава пережила и самого барона и его пришедшій въ ветхость разбойничій вертепъ.
Финскихъ рьібаковъ ни за что нельзя
было заставить
проплыть ночью мимо пустыннаго острова. Въ томъ то и дѣло, что по словами этихъ Финскихъ рыбаковъ, отличавшихся
какъ и всѣ рыбаки, вообще, суезѣріемъ, островъ далеко не
былъ пустынный, а весьма и весьма обитаемый. Особенно же
по ночами, когда тамъ на скалѣ среди угрюмыхъ посѣдѣвшихъ руинъ, мерцаютъ огни, напоминающіе пламя факеловъ
и далеко разносятся дикіе пьяные крики веселящихся у своего атамана пирзтовъ.
Даже нѣмцы, занимавшіе въ 1917 году острова Финскаго залива, даже они, какъ то обошли этотъ проклятый пустынный островъ. Нечего имъ тамъ было дѣлать. Высадились
нѣсколько молодыхъ бѣлобрысыхъ велосипедистовъ въ плоскихъ безкозыркахъ, подъѣхалн къ подножью скалы и, глянувъ вверхъ, покачавъ головами, скорѣй назадъ на своихъ
велосипецахъ къ берегу къ поджидавшему ихъ катеру.
Это было въ 1917 году, a лѣтомъ 1923 года бывшій адмиралъ Россійскаго Императорскаго Флота, a нынѣ красный
спецъ по морскимъ дѣламъ Альтфатеръ, намѣтилъ этотъ самый островъ для .генеральной репетиціи", для того, чтобы
убѣдиться въ чудовищной смертоносности газовыхъ бомбъ
профессора Штейнбаха.
И вотъ, постепенно со дня на день стапъ оживать маленький, пустынный, давнымъ давно вымершій островъ. ГІослѣ германскихъ солдатъ велосипедистовъ, шесть лѣтъ спустя,
впервые высадились здѣсь рабочіе, приплывшіе съ какими то
комиссаромъ на небольшомъ купеческомъ пароходѣ, съ изрядной партіей досокъ, бревенъ и, вообще, строительнаго матеріала. Комиссаръ на то и былъ совѣтскимъ комиссаромъ,
чтобы не признавать восьми-часового рабочего дня. Подъ его

198:
наблюденіемъ, при чемъ онъ хватался то за револьверъ, то
за шашку, то выразительно помахивалъ стэяомъ съ конской
серебряной головой, цѣлый день съ утра и до поздняго вечера, — только на обѣдъ полъ часа, — мастерили плотники
небольшую пристань и отъ нея перпендикулярно
длинный,
узкій съ перилами съ обѣихъ сторонъ мостикъ, уходяицій въ море
на десять саженей, гдѣ уже на порядочной глубинѣ могло бы
пришвартоваться и болѣе крупное судно, чѣмъ купеческій
пароходикъ.
И пристань и длинный узенькій мостикъ были сплошь
обиты новенькимъ, какъ то особенно пахнувшимъ, алымъ ку
мачемъ. Прибивая гвоздями кумачъ. плотники въ лохмотьяхъ,
вмѣсто рубахъ и штаноаъ, украдкою переглядывались изподлобья по волчьи, и такъ же украдкой вздыхали.
Это были необходимыя приготовленія, согласно церемоніалу. для прибытія высокихъ гостей.
Высокіе гости изволили пожаловать на бывшей Императорской яхтѣ „Штандартъ" подъ охраной двухъ миноносцевъ.
Первымъ сошелъ съ яхты на красный революціонный мостикъ бывшій адмиралъ Альтфатеръ и молодцовато, по военному повернувшись, помогъ сойти съ палубы товарищу
Троцкому. Въ защитной фуражкѣ съ пятиконечной звѣздой,
во френчѣ, въ галифе, большеголовый, лобастый, рѣзко выраженнаго еврейскаго типа, Троцкій являлъ собою какой то
живой шаржъ на военную, хотя бы даже и соэѣтско-военную
фигуру. Но ему весьма нравилось играть въ солдатики. Онъ
выпячивалъ впередъ свою „кабинетную" грудь, оттягивалъ назадъ свои штатскія плечи, чрезвычайно гордый своимъ пояснымъ револьверомъ и болтавшимся на животѣ полевымъ
цейсовскимъ биноклемъ.
Вслѣдь за „солнцемъ* потянулись его „лучи" — раска"
явшіеся генералы, секретари, адъютанты и пролетарскіе са
новники, самымъ крупнымъ среди которыхъ былъ Зиновьевъ^
Апфельбаумъ, обрюзі шій, зѣвающій послѣ пьяной распутно и
ночи. Головою выше всѣхъ оберъ лейтенанть Веберъ. Кно"
бельсдорфъ, самъ по себѣ мужчина среднихъ пропорцій, казался рядомъ съ нимъ такимъ миніатюрнымъ, почти и г р у
шечнымъ. Толпою, соблюдая чинопочитаніе, съ Троцкимъ и
Альтфатеромъ во главѣ, миновали мостикъ, пристань и шли
вдоль берега. Плескался прибой, отражавшій въ себѣ, жидкое
золото іюньскаго солнца. Шуршали подъ десятками ногъ отшлифованные моремъ камушки. Впереди мощнымъ массивомъ четко рисовалась крутая скала на голубомъ фонѣ чистыхъ и нѣжныхъ небесъ, увѣнчанная хаотической громадою
потемнѣвшихъ руинъ, помнящихъ одиннадцатый вѣкъ, вѣкъ
Свѣтловолосаго Эрика.
Остановился Троцкій. Остановилась его свита, по инерціи напирая другъ на друга. Троцкій поднесъ къ глазамъ.
свой цейсъ и, кто имѣлъ бинокли, всѣ послѣдовали его при-

199:
мѣру. Не отрываясь отъ цейса, съ поднятымъ вверхъ лицомъ
ассиметричнымъ, отталкивающимъ, преступнымъ, съ сатанинскимъ клокомъ, трясущимся на подбородкѣ, спросилъ самодержецъ Совдепіи:
— Альтфатеръ, что это такое?
— А это, изволите видѣть... — и кратко, сжато, подобострастно сообщилъ сѣдобородый адмиралъ все, что ему было извѣстно объ Эрикѣ Свѣтловолосомъ и потомкѣ его, грабившемъ купеческіе корабли.
Молча, со скучающей высокомѣрной миной, слушалъ
Троцкій и только лишь, когда Альтфатеръ упомянулъ про
легенду о зарытыхъ сокровищахъ, Бронштейновы глаза жадно вспыхнули полъ стеклами пенснэ.
— Можетъ быть въ сэмомъ дѣлѣ зарыты какіе нибудь
клады? Въ- доброе старое время было что зарывать. Купцы
не возили ни чековыхъ книжекъ, ни аккредитивовъ, они возили драгоцѣнные камни, золото, жемчуга, мѣха, ковры, гобелены — и какой то завистью къ „доброму старому времени" звучалъ голосъ Бронштейна. Этотъ величайшій на землѣ^
бандитъ и грабитель завицовалъ средневѣковымъ пиратамъ
Адмиралъ поспѣшилъ разочаровать его:
— Всѣ эти клады — чистѣйшій вымыселъ! Еще во времена Николая I здѣсь производились раскопки, не давшія никакихъ результатовъ.
Скала утратила всякій интересъ въ глазахъ Троцкаго.
Онъ спросилъ:
— Ну, хорошо... А на какую, приблизительно
высоту
поднимаются отъ земли эти газы?
Альтфатеръ не могъ отвѣтить. Отвѣтилъ Кнобельсдорфъ:
— Создается густая завѣса, вѣрнѣе облако, отъ десяти
до пятнадцати метровъ высоты.
— Вотъ какъ, — подхватилъ вынырнувшій вдругъ откуда то Крестовоздвиженскій — такъ какъ же того... если кто
нибудь изъ этихъ самыхъ буржуевъ заберется на эту самую
гору, такъ они, того, останутся въ живыхъ?...
— Полно вамъ, товарищъ Крестовоздвиженскій, — с ъ
нетерпѣливой досадой перебилъ Троцкій. — Во-первыхъ, будетъ данъ приказъ не смѣть и близко подходить... А вы знаете, какъ исполняются наши приказы! Если я сегодня издамъ
декретъ, чтобы завтра всѣ буржуи Петербурга собрались на
Марсовомъ полѣ, гдѣ ихъ будутъ поголовно пороть, честное
слово, все поле было бы запружено этой сволочью. Й каждый
боялся бы опоздать. Развѣ не такъ? Что? — усмѣхнулся жестокой усмѣшкой самодержецъ.
— Да, товарищъ, вы того, — ножалуй и празы.
— И даже безъ всякихъ „пожалуй"! А вэ-вторыхъ, вѣдь
это мы съ вами знаемъ про бомбочки. Они же будутъ думать, что мы привезли ихъ на курортъ. р т и голодные, ото-

200:
щавшіе буржуи, какъ звѣри накинутся на ѣду. Никому и въ
голову не придетъ заниматься альпинизмомъ.
— Значитъ, они, того, будутъ предоставлены самимъ
себѣ?
— Я думаю, что мы не пошлемъ на убой вмѣстѣ съ
ними никого изъ нашихъ коммунистовъ. Вокругъ острова будутъ крейсировать, на всякій случай, нѣсколько вооруженныхъ
катеровъ.
Обсудили еще кое какія подробности предстоящей генеральной репетиціи и черезъ нѣсколько минутъ высочайшіе
гости соблаговолили покинуть безымянный островъ.
- - •• « '/»îR«!'
8. НЕОБХОДИМЫ КРАСИВЫЯ ЖЕНЩИНЫ.
Описывая нэчныя приключенія и мытарства Леонарда»
мы отмѣтили въ какомъ напряженчомъ, мучительномъ невѣдѣніи держатъ совѣтскіе изверги своихъ арестантовъ. Въ са
момъ дѣлк, изволь угадать, что тебя ожидаетъ—освобожденіе, другая тюрьма, пытка или разрывная пуля въ затылокъ.
Теперь же, когда около трехъ тысячъ арестантовъ изъ
петербургскихъ и московскихъ тюремъ надо быЛо свезти на
безымянный островъ Финскаго залива, и такъ свезти, чтобы •
это носило характеръ тайно проведенной боевой операціи,
теперь даже сами тюремныя власти не знали, куда будутъ
направлены томящіеся у нихъ буржуи и бѣлогвардейцы. Власти автоматически исполняли приказаніе свыше, но дальше,
дальше была сплошная ззвѣса, проникать за которую не смѣли даже въ товарищескихъ бесѣдахъ съ глазу на глазъ. Сначала получены были списки покидающихъ свои мѣста заключенія — все сплошь мужчины, весь цвѣтъ бѣлой гвардіи —
генералы, бывшіе сановники, очутившіеся въ красномъ плѣну
офицеры Колчака, Деникина, Врангеля-, священники, ксендзы,
крупные помѣщики, домовладельцы. Черезъ нѣсколько часовъ списки были расширены и дополнены. Дзержинскій,
этотъ оберъ-палачъ анонимной республики совѣтовъ, приказалъ включить и женщинъ.
Судьба женщинъ рѣшена была въ
каютъ-кампаніи
„Штандарта" въ ясный, солнечный полдень, когда послѣ инспекции безымяннаго острова Левъ Давидовичъ Троцкій-Бронштейнъ завтракалъ со своею свитою. Въ эпоху Николая II никогда не ѣли на Императорской яхтѣ такъ обильно и вкусно,
съ такими дорогими и тонкими винами, какъ сейчасъ въ эпоху Лейбы I.
Служили за богатымъ сервированнымъ столомъ, какъ и
во дворцѣ Зиновьева-Апфельбаума придворные, отлично выдрессированные лакеи въ придворныхъ же, только безъ императорскихъ орловъ, ливреяхъ.
И вотъ, когда завтракъ уже подходилъ къ концу, и до
Петербурга'оставалось какихъ нибудь полъ-часа пути, когда

201:
-шампанское, бургундскія и рейнскія вина смѣнились густымъ,
ароматнымъ кофе и ликерами, когда сизо-голубоватый дымъ
папиросъ и сигаръ струйками потянулся навстрѣчу свѣжему
воздуху въ открытые иллюминаторы, Зиновьевымъ, — онъ
перемигнулся съ Кнобельсдорфомъ — былъ поднятъ вопросъ:
— Я нахожу, что безъ участія прекраснаго пола наша
генеральная репетиція будетъ... ну, какъ бы это сказать, будетъ неполная — и при этихъ словахъ и самъ вопрошающій
• и вся свита обратилась въ сторону человѣка съ лицомъ еврейскаго сатаны. Мысль диктатора Сѣверной коммуны понравилась человѣку съ лицомъ еврейскаго сатаны. Рѣзкимъ
движеніемъ осѣдлавъ переносицу золотымъ буржуазнымъ
пенснэ, пролетарски вождь, милостиво улыбнувшись, одобрительно закивалъ:
— Гришенька правъі Что необходимо? Необходимо возсоздать полную картину рззрушенія. Когда мы будемъ выбрасывать наши бомбочки надъ Варшавой, тамъ будутъ, кромѣ женщинь, еще и дѣти. Во имя гуманности, на генеральной репетиціи мы можемъ обойтись и безъ дѣтей—свеликодушничалъ Троцкій — но женщины необходимыі Гришенька
бросилъ талантливую мысль. Я ее разовью. Было бы по чиновничьи бездарно согнать на этотъ клочекъ суши трехтысячное паническое стадо, и черезъ нѣсколько часовъ, скаж е м ъ черезъ день, задушить его газами. Нѣтъ, особенно
спѣшить незачѣмъ. Дадимъ нѣсколько дней. Пусть даже цѣлую недѣлю. Пусть они придутъ въ себя, пусть кое какъ
обоснуются, пусть почувствуютъ вчусъ къ жизни, пусть подкормятся. Мы дадимъ въ изобиліи консерзовъ, хлѣба, сгущеннаго молока. Пусть это будетъ для нихъ счастливая Аркадія.
Я представляю себѣ бараки, палатки, разведенные костры.
Вымытые, наѣвшіеся вволю буржуи, конечно, постараются съ
лихвою наверстать мѣсяцы и годы своего тюремнаго воздержанія. И вотъ тутъ то пригодятся женщины, тоже опьяненныя пищей, солнцамъ, близостью самцовъ И тѣ и другіе, не
теряя времени, будутъ грубо, какъ въ пещерный вѣкъ, брать
и отдаваться, брать и отдаватьсяі — повторилъ Бронштейнъ,
смакуя эти два слова, —получится впечатлѣніе живущаго своей
жизнью, если и не города, то, во всякомъ случаѣ, гигантскаго
табора И когда этотъ самый таборъ день за днемъ начнетъ
привыкать къ мысли, что совѣтское правительство въ самомъ
дѣлѣ рѣшило создать для него нѣчто среднее между счастливой безмятежной Аркадіей и безплатнымъ курортомъ; когда молодые мужчины почувствуютъ себя на этомъ морскомъ
привольѣ двуногими центаврами, а женщины — вакханками,
причемъ нѣкоторыя изъ этихъ вакханокъ успѣютъ забеременѣть, воть тогда то мы и преподнесемъ имъ всѣмъ эффектный сюрпризъі..
— Ужъ чего эффектнѣе!^—подобострастно хихикнулъ въ
сѣдую бороду свою бывшій адмиралъ Альтфатеръ.

202:
Вообще, всѣ нашли идею товарища Троцкаго — геніальной. Всѣ, за исключеніемъ Крестовоздвиженскаго. Этотъ мрачный неуклюжій бурсакъ неопредѣленно какъ то крякнулъ, и
такъ же неопредѣленно выдавилъ изъ себя:
— Гмъ .. да... того... —и трудно было сказать этимъ своимъ „гмъ, да, того", одобряетъ Крестовоздвиженскій, или
порицаетъ мысль еврейскаго Калигулы принести въ жертву
ядовитымъ газамъ сотню—другую русскихъ женщинъ.
A Троцкій, - сдѣлавъ паузу, дабы упиться грубой холопской лестью окружавшей его такой же, какъ и онъ самъ,
только менѣе наглой, менѣе дерзкой сволочи, бросилъ послѣдній штрихъ, дерисовывающій картину:
— Старухъ и мордъ не пускать на этотъ островъ любви. Имъ входъ запрещенъ!
Высказанная такъ игриво за кофе и сигарами въ веселой каютъ-компаніи воля самодержца выполнена была съ такой рабской, такой полной трепетнаго благоговѣиія точностью,
— навѣрное позавидовали бы всѣ коронованные деспоты и
тираны древняго міра, начиная отъ египетскихъ фараоновъ,
продолжая персидскимъ царемъ Камбизомъ и кончая водителями степныхъ ордъ, какъ Чингизъ-ханъ, колченогій Тимуръ
и Атилла.
Въ своемъ усердіи угодить властелину, палачи хватили
черезъ край. Когда въ московскихъ и петербургскихъ тюрьмахъ оказалось нѣсколько десятковъ женщинъ, достойныхъ
высадиться на „островъ любви", а нужны были не десятки, а
сотни, началась охота за молодыми, красивыми. Пошли аресты на кззртирахъ, на улицахъ, въ кинематографахъ, театрахъ. Съ дикимъ рвеніемъ устраивали чекисты и комиссары
эти человѣческія облавы.
И черезъ два дня въ глухую ночь, къ громадному пароходу. стоявшему у Николаевскаго моста, согнано было около пятисотъ невольницъ, не моложе семнадцати лѣтъ и не
старше тридцати пяти. Арестованныя на квартирахъ успѣли
захватить съ собою, чемоданчики, узелки, несесерьі, схваченныя же подъ открытымъ небомь, въ кинематографахъ, театрахъ и трамваяхъ, проведя безсонную тревожную ночь, д о ставлены были подъ конвсемъ на пристань безо всякихъ вещей, одѣтыя на легкѣ и слишкомъ ужъ по городски для путешествія на пустынный, давно, давно вымершій островъ.
Хотя облава эта производилась быстро, въ самомъ спѣ •
шномъ порядкѣ, однако, въ число обреченныхъ дѣвушенъ и
женщинъ попали исключительно однѣ бѣлогвардейки — генеральскія дочери, носительницы громкихъ титулованныхъ фамилий, жены офицеровъ, боровшихся съ большевиками на
фронтахъ Юденича, Врангеля и Колчака. Правда, сгоряча хватали полругъ, любовницъ и содержанокъ ссвѣтскихъ чиновниковъ и коммунистовъ, — средь опрояетарившихся, вѣрнѣе,
пстерявшихъ стыдъ, совѣсть и честь дворянокъ было мно-

203:
го такихъ, — но тотчасъ же по выясненіи личности онѣ были
отпущены на всѣ четыре стороны.
Прилегающая къ Николаевскому мосту
набережная
оцѣплена была на большомъ пространствѣ пѣхотой и конницей, что-бъ ни одна живая душа изъ постороннихъ не могла
проникнуть за эти цѣпи всадниковъ и курсантовъ съ винтовками и увидѣть во мракѣ ночи сбившуюся, растерянную,
полную недоумѣнія трехтысячную толпу.
Предосторожность совершенно изтишняя. Кто будетъ
бродить глубокой ночью по мертвому, обезлюдѣвшему совѣтскому Петербургу, да еще въ такихъ глухихъ мѣстахъ, какъ
Англійская набережная, гдѣ и въ мирное, человѣческое время,
пѣшеходы ночной порой попадались очень рѣдко? Это, во
первыхъ, а, во вторыхъ, если-бъ даже кто-нибудь и наткнулся
случайно на подобіе арестантской колонны, терпѣливо ждущей
чего то подъ надежными, оцѣпившнмъ ее конвоемъ, если-бъ и
такъ даже, — что можетъ подумать одинокій прохожій?
Самое большее — увозять куда-нибудь на рззстрѣлъ. Но
развѣ. совѣтская власть, замучившая, загнавшая въ безвѣстныя могилы чуть ли не всю Россію, развѣ она стыдилась,
когда-нибудь своихъ чудовищныхъ, массовыхъ казней, пыталась опустить надъ ними завѣсу?
Вь данномъ же случаѣ были, правда, основанія скрывать
какъ и самый ночной маршрутъ громаднаго пустого парохода,
изголодавшагося по живому человѣческому грузу, такъ и цѣль
маршрута. Но ни того, ни другого не знали ни сами обреченные, ни тѣ, кто конзоирозалъ ихъ, Ни тѣ конные и пѣшіе,
которые заставами своими отрѣзали набережную не только
отъ всего города, но и отъ всего внѣшняго міра вообще...
9. ВЪ ЛУЧАХЪ ВОСХОДЯЩМГО СОЛНЦА.
Восходи солнца былъ такъ богатъ красками, такъ волшебно и празднично ярокъ на этомъ морскомъ привольѣ—
учащено забилось у всѣхъ сердце... И многіе пассажиры биткомъ набитой палубы, заросшіе волосами, какъ первобытные
люди, полубосые, чуть прикрытые лохмотьями, гдѣ кишьмя
кишѣли насѣкомыя, вспоминали свои лучшіе минувшіе дни,
когда такой-же восходъ солнца встрѣчали они гдѣ-нибудь въ
Ментонѣ, въ Сорренто, въ Біаррицѣ, на плоскомъ берегу 6 е неціэнскаго Лидо. Какіе вспыхивали картины, образы, какія
жгучія вставали воспоминанія!...
Въ самомъ дѣлѣ, природа, неуловимая въ перемѣнчивыхъ капризахъ своихъ, какъ бы подшутила надъ прозаически—
скучными Финскими заливомъ. Большой огненно-оранжевый
дискъ напоминали раскаленное солнце Востока и Юга и оно —
этотъ величайшій живописецъ—превратило безцвѣтное Сѣверное море въ сплошную полуденную сказку. Зажгло эту еще
чуть-чуть сонную зыбь и нѣжнымъ опаломъ, и розовато-молочнымъ жемч5Гомъ,,и перламугромъ, и густой зеленоватостью

204:
благороднаго малахита. Море—мечта, море—сказка, И поднимался изъ сверкающихъ водъ такой же сказочный островъ съ
крутой гранитной твердынею, съ угнѣздившимися на самомъ
челѣ ея фантастическими руинами.
Пароходъ былъ въ двухъ-трехъ километрахъ и отъ скалы
и отъ увѣнчавшихъ ее развалинъ стараго замка. И до того это
неожиданно, прекрасно и чудесно, что несчастные, позабывъ
смрадные клоповники, гдѣ ихъ гноили, кого мѣсяцами, кого
годзми, позабывъ животный страхъ за свою жизнь, за жизнь
своихъ близкихъ, позабывъ неизвѣстность, такъ терзавшую
ихъ всѣ эти послѣднія ночи, дни и часы,—въ какомъ то экстазѣ простирали худыя руки къ этому поднявшемуся изъ глубины Финскаго залива миражу. Тусклые глаза, такъ давно не
знавшіе ни улыбки, ни блеска—вспыхнули, загорались...
— Господи, неужелиі?
И всѣхъ, окрыляла надежда. Нѣтъ, не на разстрѣлъ ихъ
везутъ. Этого быть не можетъ! Слишкомъ все кругомъ насыщено жизнью, такой чудесной, поэтической, чтобы можно было думать о смерти.
Какой то молодой человѣкь въ пслувоенномъ, съ красной ззѣздой на груди, но не чекистъ, не большевицкаго, а
самаго обыкновеннаго вйда, поднявшись на капитанскій мостикъ, пристдвилъ къ губамъ рупоръ:
— Граждане, прошу вниманія, граждане!—и дабы привлечь еще больше вниманія, онъ, оглушительной и протяжной
октавою произнеся эти три слова, повторяемые гдѣ то далеко,
помахалъ, какъ жезломъ, засіявшимъ на солнцѣ металлическимъ рупоромъ.
И хотя тѣсно было на палубѣ, и всѣ толпились плечомъ къ плечу, однако, произошелъ стихійный сдвигъ къ ка
питанскому мостику. Каждый хотѣлъ очутиться поближе, хотѣлъ яснѣе услышать, что будетъ говорить этотъ молодой
человѣкь. Женщины, одѣтыя по модѣ и въ шляпкахъ, одѣтыя, какъ онѣ были взяты съ воли, женщины въ хламидахъ
изъ грубой парусины, позабывшія въ тюрьмахъ.что такое мода и что такое туалеты вообще. Старики въ солдатскихъ шинеляхъ, надѣтыхъ прямо на полуистлѣвшее бѣлье, сенаторы
и генералы, похожіе на бродягъ, офицеры въ просаленныхъ,
протертыхъ кигеляхъ на голомъ тЬлѣ —всѣ тянулись на зозъ
громоподобной трубы.
— Граждане, прошу вниманія, гражданеі—повторилъ мо
лодой человѣкъ уже безъ рупора, но такъ громко и зычно,
съ такой особенной митинговой напористостью—слышно было
отъ кормы и до носа. Да и потому, какъ его напряженное,
широкое, скуластое лицо, сдѣлалось вдругь изступленнымъ,—
угадывался митинговый ораторъ.
И создавъ настроеніе и тишину, воспользовавшись и для
того и для другого театральной паузой, онъ продолжалъ, съ
отчетливой, грубой чеканкою бросая съ капитанскаго мостика

205:
слово за словомъ, фразу за фразой въ солнечный, чистый
морской воздухъ.
— Вотъ всѣ вы здѣсь - злостные контръ-революціонеры
и бѣлогвардейцы, 'Ненавидящіе совѣтскую власть, боровшіеся
съ ней, кто какъ могъ и умѣлъ... Кто возбуждая антиправительственной агитаціей несознательныя, темныя массы, кто съ
оружіемъ въ рукахъ въ бандахъ Врангелевскихъ и Колчаковскихъ золотопогонниковъ... Но, граждане, власть рабочихъ и
крестьянъ слишкомъ сильна, слишкомъ чувствуетъ подъ собою твердую почву, чтобы продолжать политику террора и
классовой мести. Рабоче-крестьянская власть, граждане, настолько укрѣпилась, что можетъ позволить себѣ роскошь...
Эта роскошь—жестъ великодушія по отношенію къ своимъ
остервенѣлымъ врагамъ. А что это не красивая фраза, брошенная мной и въ буквальномъ и переносномъ словѣ на вѣтеръ, въ этомъ вы сейчасъ убѣдитесь, граждане! Кто васъ
в е з е т , куда васъ везутъ, зачѣмъ расъ везутъ? Вотъ васъ
здѣсь около трехъ тысячъ, граждане, и я готовъ голову дать
на отрѣзъ, всѣ вы думаете одну и ту же думу. Эти красные
хамы—палачи, эти насильники везутъ насъ на какой нибудь
пустынный островъ, чтобы всѣхъ насъ выкосить изъ пулеметовъ. Правильно говорю я, граждане?—спросилъ широколицый
типъ, какъ на митингѣ, и какъ на митингѣ отвѣтило ему по
инерціи пять—шесть голосовъ:
— Правильно, гражданинъ комиссаръ, правильно!
Комиссаръ выжидалъ очередную паузу съ улыбкой влюбленнаго въ себя оратора.
— Я не ошибся, граждане. А вотъ вы, можно сказать,
ошиблись очень жестоко! Видите этотъ островъ? Видите?
Не пулеметы ненавистной власти ж д у т васъ тамъ, а ждетъ
разумная, трудовая самодѣятельнссть, для которой совѣтская
власть рѣшила предоставить вамъ всѣ и въ самомъ широ
комъ, исчерпывающемъ объемѣ, средства. Я не знаю, сколько
времени суждено вамъ прожить на этомъ островѣ. М о ж е т
быть нѣсколько мѣсяцевъ, можетъ быть годъ... Словомъ, до
тѣхъ поръ, пока рабоче-крестьянское правительство не убѣдится въ вашей лойяльности. Я ви.жу ваши лица, граждане, я
читаю на нихъ цѣлый рядъ вопросовъ. Вопросы эти „строительные"— нельзя-же, молъ, мѣсяцами оставаться поцъоткрытымъ небомъ. „Продовольственые"— нельзя-же, молъ, быть
сытымъ однимъ воздухомъ. Костюмный и бѣльевой—къ осени уже холода начнутся. Всѣ эти вопросы, граждане, частью
уже рѣшены, частью будутъ рѣшены въ такъ сказать, ближайшемъ времени. Видите, тамъ у пристани большая барка колышется, еще вчера доставленная на буксирѣ. Тамъ въ изобиліи всякая всячина. И доски, и балки, и шесты, и брезенты, и
колья, топоры, пилы. Можно будетъ въ нѣсколько дней го
родокъ цѣлый построить. И не только можно, а и должно,,
потому что черезъ недѣлю самъ товарищъ Троцкій соизво-

206:
литъ прибыть сюда, чтобы лично убѣдиться, какъ вы устроились. какъ проявили свою самодѣятельность. Въ трюмахъ парохода. на которомъ мы совершаемъ съ вами этотъ путь,
имѣется въ изобиліи всякаго рода мясные, рьбные. и другіе
консервы, галеты, сухари, и даже въ количестве сорока пудовъ сахарный песок«.
— А вопа?—бросилъ кто то снизу вверхъ.
— Вода? - переспросилъ молодой человѣкь, раскланиваясь
съ пріятной улыбкой, — воде? Прѣсная вода идетъ за нами
особымъ пароходомъ—цистерной. И каждый день регулярно
будетъ прибывать транспорт«, вполнѣ достаточный для обслуживания вашей колоніи, граждане! Мало этого, вы- бѵдете получать ежедневно свЬжія газеты, вы получите по двѣ смѣны
бѣлья, получите каждый пару боти і юкъ и съ наступленіемъ
первых« холсдовъ—теплую одежду Я все сказал«, граждане,
теперь вашъ »-ередъ сказать, теперь вашъ чередъ устыдиться
тѣхъ недостойных« подозрѣній, которыя вы сюда везли въ
въ ваших« головах« и сердцах«. Но прежде чѣмъ кончить, я
предлагаю вамъ крикнуть искренне душевное ура въ честь
наших« товарищей - вождей Ленина и Троцкаго.
Сбившееся на палубѣ населечіе уѣзднаго города, изму
ченное, истерзанное, потерявшее здоровье и силы отъ тюремных« ужассвъ, недоѣданій, жестоких« побоевъ, физических« и нравственных« пытокъ было до того зачар< вано
всѣмъ усышаннь мъ изъ устъ большевицкой сирены, что. при •
нимая на вѣру всѣ эти заманчивыя обѣщанія, не разбираясь
въ нихъ, не желая разбираться, слилось въ единодушном«
крикѣ:
— Ура товарищам« Ленину и Троцкому! Ура! Ура! Ура!
Широколицый типъ сіяль, какъ если бъ все это было
по его адресу.
Генералы, студенты, офицеры, вдовы разстрѣлянныхъ бойцов« Колчака и Врангеля, бывшіе сенаторы, учителя, инженеры, адвокаты, всѣ. заражая другъ др . га какой-то гипнотизирующей стадно тью, кричали „ура" вь честь товарищей Ленина
и Троцкаго. Кричали даже тѣ самыя дѣвушки и женщины,
которыя попали сюда на этотъ бортъ не изъ чрезвычаек« и
тюрем«, а изъ собственны ъ квартир«, изъ кинематографов«
и прямо сь улицы. Кому кому, а этимъ женщинам« и дѣвушкамъ должна была бы показаться подозрительной ловушкою
вся эта „колонизація буржуями пу^тыннаго, голаго острова.
Ни у одной изъ нихъ не мелькнуло мысли, что это болѣе чѣмъ
странный способ«, даже для большевиков« странный,—благодѣтельствоваТь гражданок« и граждан« совѣтской республики,
отрывая ихъ отъ семейств«, отъ родныхъ очаговъ, отъ мужей,
магерей и отъ своихъ братьевь и, нэфаршировааъ ими, этимъ
двуногим« стадом«, большой коммерческій пароходы отправить для „самодѣятельности" на какой-то неведомый островъ.
Русскіе люди такъ измучились, такъ настрадались подъ

207:
совѣтскимъ гнетомъ, одни раздавленные, другіе полураздавленные грубой пятою краснаго хама, что всѣмъ, рѣшительно всѣмъ
до боли, до безумія хотѣлось иллюзій, миражей, хотѣлось
съ неутолимей жеждой ухватиться хоть за призракъ счастья,,
хоть за смутную надежду улучшить, скрасить свое животное^
безправное существование. Вотъ почему такъ велико бь^ло*
обаяніе, именно обаяніе митинговой рѣчи митингеваго болтуна съ красной ззѣздой. Люди и безъ того бредили на яву,
тѣшили себя несбыточными галлюцинациями, и онъ только педнесъ зажженный фитиль къ бочкѣ съ алчащимъ огня, сухимъ
порохомъ.
Послѣдовалъ взрывъ. Этотъ взрывъ—мгновенное помѣшательство, когда три тысячи порядочныхъ, честныхъ русскихъ людей, ненавидящихъ своихъ тирачозъ, этимъ самымъ
тиранамъ, охваченные энтузіазмомъ, несколько разъ прокричали свое „ура".
•> - «I —
10. л е о н а р д ъ в о з м у щ е н ъ .
Одинъ только челевѣкъ, затерянный въ этой гущѣ лохмотьевъ, рваныхъ безпегонныхъ шинелей, женщинъ въ толстой брезентной пэрусинѣ и женщинъ въ грязныхъ модныхъ
тряпкахъ, линючихъ и жэлкихъ при свѣтѣ солнца, не поддался
обшему энтузіазму и вмѣсто криковъ товарищамъ Троцкому
и Ленину .ура", беззвучно, потрясаемый гнѣвомъ и злобой, съ
иекаженнымъ лицомъ шепталъ сквозь крѣлко стиснутые зубы:
Провокаторы! подлецы! изверги! обманщики! Онъ зналъ
то, чего не зналъ никто изъ этихъ несчастныхъ. Зналъ, на какую сатанинскую бойню везутъ ихъ всѣхъ и его въ томъ
числѣ. Весь ужасъ былъ въ томъ, что онь не мегь, не смѣлъ
крикнуть этому наглецу, все еще красовавшемуся на капитанскомъ мостикѣ, все еще пожинавшему краденые, предательс т в лавры.
— Ты лжешь, негодяй! Л кешь, собака! Ты усыпляешь
ихъ сладкой мечтою, чтобы, когда пребьетъ часъ, они умерли
въ тягчайшихъ, невыразимѣйшихъ мукахъі— Но къ чему это
безполезное донъ-кихотство, къ чему? Онъ ихъ не спасетъ,
все равно и самъ погибнетъ вмѣстѣ съ ними. А ему такъ хотѣлось жить! Онъ вѣрилъ, что владѣя тайною, тайною для
воѣ ѵ ъ,кромѣ него—онъ спасется. Въ этомъ знаніи —вся его
сила, всѣ его возможности.
Заросшій колючей, въ палецъ длиною, щетиной, безъ
воротничка, исхудзвшій, въ сѣромъ, измятомъ костюмѣ, какой уродливой тѣнью щеголеватаго, выбритаго, надушеннаго
Леонарда, былъ это ъ другой Леонардъ, минувшей ночью вывезенный изъ своего Кронштадтскаго каземата, гдѣ въ теченіе
нѣсколькихъ сутокъ валялся на голомъ асфальтовомъ полу,
три раза выводимый на разстрѣлъ. Ставили его къ высокой
стѣнкѣ сосѣдняго дома и осыпали градомъ пуль, такъ осы-

208:
пали, чтобы не убить, а только „поиграть на нервахъ". Его б е регли, берегли для болѣе утонченной казни,..
Вотъ почему сквозь стиснутые зубы вырывались проѴлятія. Вотъ почему въ бѣшенствѣ наливался кровью и, браня
^ростнымъ беззвучнымъ шопотомъ палачей, бранилъ всю эту
изнемогавшую отъ восторга ораву, бранилъ дураками, ослами,
тупоголовыми идіотами.
Въ душѣ происходила борьба. Онъ изнывалъ, томился,
не зная гдѣ Ханна, что съ ней—осталась ли въ Кронштадтѣ,
увезена ли куда-нибудь? И въ то же время онъ былъ счастливъ, что ея нѣтъ здѣсь и она не раздѣлитъ общую судьбу.
Думая такъ, онъ и себя считалъ обреченнымъ, забывая, что
»сего минуту назадъ вѣрилъ въ свое спасеніе единственнаго
избранника.
Леонардъ видѣлъ вокругъ себя растерянныя лица съ шалымъ, пьянымъ возбужденіемъ въ глазахъ. Видѣлъ и слышалъ:
— A вѣдь, въ сущности говоря, совѣтская власть эволюціонируетъ на всѣхъ парахъ...
— Еще быі Найдите мнѣ другое правительство, которое
такъ гуманно поступило бы со своими политическими врагами.
Леонарду хотѣлось ринуться на нихъ съ кулаками и бросить, бросить въ эти глупо - счастливыя, блаженныя физіономіи:
— Ничтожные! До чего же легко васъ купить! Купить
емѣною бѣлья, жестянкой консервовъ и еще какой-нибудь
дрянью, чтобы вы распластались на брюхѣ передъ убійцами
вашихъ близкихъ, передъ вашими собственными убійцами.
Леонардъ былъ не совсѣмъ правь. Онъ зналъ то, чего
ме знали они и тольйо поэтому чужда была ему психологія
этихъ людей, уже почти ненормальныхъ, доведенныхъ до саиаго крайняго—дальше некуда!—отчаян я.
Черезъ нѣсколько часовъ безымянный островъ являлъ
собой изумительную картину, врядъ ли снившуюся когда-нибудь погруженнымъ въ тысячелѣтній сонъ древнимъ сѣдымъ
руинамъ. Эго была, дѣйствительно, счастливая Аркадія, но не
греко-античная, а другая, на какой-то совсѣмъ иной, болѣе
первобытный ладъ. Узники демократическихъ тюремъ мѣсяцами „питавшіеся" вонючей жиденькой бурдой, мѣсяцами не
знавшіе, что такое вода и мыло, дорвались наконецъ и до
человѣческой пищи и до возможности, какъ слѣдуетъ, заняться
своимъ туалетомъ. Еще бы каждый получилъ кусокъ мыла и
квадратное полотенце, напоминающее салфетку, да это и были распоренныя салфетки. Когда удовлетворенъ былъ первый
голодъ, когда пустые, обвисшіе, истощенные животы превратились въ туго-натянутые барабаны, многіе наперекоръ
азбучнымъ правиламъ гиКены,—тотчасъ же послѣ принятія
пищи очень вредно купаться, —бросились въ море. И такъ какъ

• ' • ' • U f , -'

209:
эти сѣверныя воды были почти прѣсныя, то было возможными невозможное гдѣ-нибудь на кэтѣ съ его соленой и густой водою. Люди, какъ въ рѣкѣ или въ озерѣ, намыливались
съ ногъ до головы, спѣша избавиться отъ грязи и насѣкомыхъ.
Не хотѣли вѣрить въ дѣйствительность. Боялись вѣрить.
Послѣ душныхъ, зловончыхъ камеръ, гдѣ почти другъ на другѣ лежать въ повалку было едва ли не роскошью, послѣ
скогскаго прозябанія подъ богсхульственную брань и побои
тюремщиковъ, подъ ночные залпы массовыхь розстрѣловъ,
послѣ всего этого—благодать, просторъ, дивный воздухъ,
драгсцѣнная возможность упиваться этими воздухомъ, двигаться, чувствовать себя на свободѣ.
И въ опьяненіи всѣмъ эгимъ забыта была разница полови, забыта была женская стыдливость, и всѣ, торопясь скорѣй погрузиться въ воду, всѣ раздѣвались на одномъ „пляжѣ".
Правда, женщины, какъ и всегда сказались цѣломудреннѣй
мужчинъ и однѣ. постарше, купались въ рубахахъ, другія, помоложе, соорудили себѣ нѣчто вродѣ широкихъ нзбедренныхъ
поясовъ. Среди стариковъ были скелеты, обтянутые дряблой
кожей, до того сплошь инусанные насѣкомыми исцарапанные, что получалось впечатлѣніе прокаженныхъ. Зато можно
было прямо любоваться молодыми офицерами и студентами,—
такіе попадались сильные, стройные, мускулистые. И загадочно
было, какъ это имъ удалось сберечь въ красныхъ клопозникахь и физическую крѣпость свою и мощность организма и
упругость налитыхъ мускуловъ? Вѣроятно, всей комиссарской
мелкотѣ, раздававшей провизію, строительные матеріалы, несшей полицейскую службу, данъ былъ строгій приказъ свыше:
держать себя въ границахъ возможнаго для нихъ приличія и
не хамить. Въ самомъ дѣлѣ, ни грубыхъ толчкозъ и пинковъ,
ни трех ь-этажной брани, сквернослов?я—ничего столь привычнаго и неотъемлемаго въ обиходѣ краснаго сброда. Даже,—
о чудо,—всѣ эти вооруженные до зубовъ парни съ красными
звѣздами на лбу, старались держаться поодаль отъ купаю •
щихся дѣвушекъ и женщинъ и не отпускать на ихъ счетъ сво •
ихъ циничныхъ шуточекъ.
А было на кого и на что заглядѣться! Врядъ ли какойнибудь модный курортъ въ самомъ разгарѣ сезона могъ по
хвастать на своемъ пляжѣ такими богатыми букетомъ купальщицъ. Было нѣсколько знатныхъ грузинскихъ княженъ и
княгинь съ кожей, смуглой, какъ бронза. А на этой живой,
теплой бронзѣ серебристые капли воды. Типичное сложеніе
кавказскихъ женщинъ—тонкія, гибкія таліи и маленькія, тзердыя груди rte полушаріемъ, а конусомъ, какъ тѣ чашки, изъ
которыхъ пила кофе Марія Антуанетта. Молочно-розовой бѣлизною выдѣлялись болѣе тяжелыя формвппусскихъ красавицъ съ налитыми округлыми тѣломъ, отъ котораго сходятъ
съ ума иностранцы. И рядомъ—женщины модернистическаго

210:
типа—такихъ было очень много, потому что ихъ, вообще,
очень много въ нашъ нездоровый, изломанный вѣкъ. Длинныя, вытянутыя фигуры, съ длинными ногами, коротенькимъ
торсомъ и—узкія, покатыя плечи, длинныя руки, съ узкими
пальцами и какая то развинченность въ движеніяхъ. Почти
плоская, чуть-чуть намѣчающаяся грудь. Какая то изысканная
вялость въ изгибахъ и линіяхъ такого тѣла. Привлекаетъ оно
либо утонченно развращенныхъ мужчинъ, лг.бо совсѣмъ наоборотъ—новыхъ властителей Россіи изъ матросовъ и, вообще,
темныхъ плебеевь, пресытившихся своими толстыми бульварными бабами и жаждущихъ себѣ въ любовницы именно
одну изъ такихъ породистыхъ, узкоплечихъ, тонныхъ барынь,
знающихъ, что такое развратъ и кокаинъ.
Дѣвушки-подростки, съ формами юношей, со стриженными волосами, напоминали и звонкимъ смѣхомъ и быстротою движеній рѣзвящихся въ водѣ средневѣковыхъ пажей
королевы. Леонарду купальный костюмъ ззмѣняли полотенце
и веревка. Изъ нихъ онъ устроилъ себѣ нѣчто вродѣ такого
же передника, что видѣлъ онъ много лѣтъ назадъ, во время
кругосвѣтнаго путешествія у чернокожихъ дикарей Мадагаскара. Да и чѣмъ самъ онъ теперь, спрашивается, не .дикарь",
влачившій звѣриное, хуже чѣмъ звѣриное—звѣрь хоть свободенъ и сытъ—существованіе съ того самаго дня, какъ схваченъ былъ на Большой Дворянской,
И вотъ онъ среди юныхъ, молодыхъ и увядшихъ женскихъ тѣлъ, средь говора, восклицаній, смѣха и мыльной пѣны. Ищетъ болѣе глубокаго мѣста, чтобы поплавать и этимъ
возбудить свои опавшія мускулы, заставить кровь бѣжать быстрее по жиламъ. Мѣсяцъ назадъ, въ Варшавѣ, на Вислѣ,
онъ какъ знатокъ не пропустилъ бы ни одной заслуживающей
вниманія фигуры, будь то тяжеловатыя, по гаремному лѣнивыя красавицы, гибкія и въ то же время упруго сбитыя женщины Кавказа, бѣлокурьіе пажи съ юношескими ногами, или
женщины модернъ, по всей Россіи плѣняющія комиссаровъ. Но
сейчасъ равнодушнымъ взглядомъ скользилъ онъ по всѣмъ
этимъ прелестямъ, такъ откровенно доступнымъ созерцанію.
Во-первыхъ, съ его подавленныкъ состояніемъ ему не до
женщинъ было, а, во вторыхъ, побѣдный, неотразимый образъ
одной вытѣснялъ все и вся остальное.
И вдругъ...
На встрѣчу ему, все болѣе и бопѣе обнажаясь и открывая наготу свою ниже верхней части ногъ, выходила изъ воды
Ханна- Обернула кускомъ палаточной парусины бедра, завязавъ сбоку артистическимъ бантомь, и получился восхитительный въ смы.слі> складокъ, такой не шаблонный, купальный
костюмъ. Леонардо безсснными, долгими ночами грезившій
ею, съ восхищеніемъ убѣдился, что и въ грезахъ его она не
была такъ дивно сложена, какъ на яву. озаренная вечернимъ
солнцемъ. Увидѣвъ его, она густо вспыхнула вся и такъ му-

211:
чительно стали ему дороги эти наивныя ямочки, родимое
тіятно и эти нѣжные усики надъ верхней губой.
— Ханна, вы? ГосподиІ
— Леонардъ?1
— А я томился, горѣлъ мыслью, гдѣ вы? Оказывается, мы
ѣхали вмѣстѣі Но какъ я васъ не видѣлъ на берегу?
— Удивительно развѣ? Столько народу! Но какъ я счастлива! Мы опять вмѣсгѣ!
— Счастливы? Не говорите этого, Ханна! Мнѣ жутко и
страшно.
— Вы меня пугаете.
— Я долженъ вамъ сказать правду... Здѣсь слишкомъ много
ушей и глазъ—пойдемте,—И, взявъ ее за руку, онъ повелъ ее
туда, гдѣ совсѣмъ не было купающихся. Они стояли другъ
противъ друга по псясъ въ теплой, пріятно нѣжащей тѣло
водѣ.
— Прежде, чѣмъ.., Ханна, ради всего святого, роди нашей любви... Что было съ вами?
— Со мной?—съ горечью переспросила она,—допытывались, гдѣ скарабей. Сбернувъ мокрой простыней, меня били
песочными палками.
— Васъ били, васъ? Мое божество?—и съ исказившимся отъ бѣшенства лицомъ, онъ до крови укусилъ себѣ
суставъ указательнаго п?льца.
— Не волнуйтесь, милый... Могло быть хуже... Могли испортить мое тѣло, которое я берегу для васъ и которое будетъ или вашимъ, или ничьимъ. Представьте, я вынесла эту
адскую боль и ничего не сказала. Онъ у васъ?
— У меня. Въ томъ же самомъ „сейфѣ". Мои ботинки
на храненіи у студента Коробочкина, тоже кронштадтецъ, честняга парень! Страдаетъ водобоязнью, сидитъ на берегу и
какъ громадная, преданная собака стережетъ всѣ мои пожитки.
— Милый, отлегло! Вы знаете, до чего я суевѣрна?
Счастье не отвернулось отъ насъ, Но объясните мнѣ всю эту
дикую исторію съ этимъ, какъ его само...—самоопредѣленіемъ.
— Самодѣятельностью? Вы повѣрили, Ханна?
— Какъ вамъ сказать... И да, и нѣтъ. Сердцемъ хотѣлссь
вѣрить, но умъ, умъ заподозрилъ здѣёь... Но вы то сами знаете что нибудь?
— Увы, знаю! Въ этомъ наше преимущество, въ этомъ
нашъ ужасъ.
— Насъ ждетъ что-нибудь такое?
— Сейчасъ не будемъ говорить сбъ этомъ. Не могу,
слишкомъ натянулись нервы и слишкомъ я напрягаю ихъ,
чтобы не сойти съ ума. Не спрашивайте!
— Не буду, милый! Буду жить вами, нашей встрѣчей,
такой чудесной, буду слѣпо идти за вами, какъ ваша раба»
ваша вещь.

212:
— Не надо такъ, Ханна!
— Нѣтъ надо!—съ чисто дѣтскимъ упрямством« возразила она, и даже топнула ногою въ водѣ о бархатный, мягкій
песокъ. Но, скажите, вы умный, все знаете... Это слѣпой случай, что мы съ вами здѣсь, или..,?
— Это месть Ханна! Месть Кнобельсдоофа. Но если с ъ
нимъ дьяволъ, то съ нами Господь Богъ. Святая воля Его не
дастъ намъ погибнуть.
— Только намъ съ вами, или всѣмъ?
— Не спрашивайте! Я не хочу, не желаю омрачать наши
первыя минуты...
И . БЛИЖЕ КЪ ЗВЪЗДАМЪ.
Дни—краше, изумительнѣй одинъ другогоі Таких« никогда еще, вѣроятнс, не было на этомъ чухонском« Сѣверѣ.
Южное горячее солнце, южныя горячія краски, преобразившія
это, всегда такое сѣрое, блѣдное море. И самый воздухъ дышал« таким« животворящим«, раскаленным« зноемъ, что все
населеніе острова изъ бѣлаго, блѣднаго особенной тюремной
блѣдностью, у женщинъ—стеариновой, у мужчин« — восковой,
стало бронзовым«. Не по днямъ, а по часам« вливалось здоровье не только въ молодежь, но и въ ходячіе скелеты профессоров« генералов«, сенаторов«. Воздухъ—воздухом«, солнце—солнцем«, движеніе—движеніемъ, но и пища, сытная,
вдоьоль—ѣшь сколько хочешь—оживляла эти стэрческіе скелеты, покрывала твердыми мышцами тѣло мужчин« помоложе, буди па у кого уснувшую на время, у кого притаившуюся
чувственность, жажду обладанія, ласкъ, объятій. Днемъ стучали топоры, визжали пилы, втыкались колья, обтягивались
брезентом« остовы палаток«, сколачивались изъ досокъ бараки. Днемъ это былъ лихорадочно,строящійся городокъ—городок« въ миніатюрѣ. Феодосійскій грекъ, угодившій въ петербургскую чрезвычайку и вынырнувшій здѣсь, открыл« подъ
навѣсомъ парикмахерскую и не только брилъ и стркгъ мужчин«, а и причесывал« дамъ. У этого грека, вѣчно потнаго.
съ мокрой лысиной, Леон :рдъ привел« себя въ человѣческій
видъ, разстался съ колючей щетиной, и какъ мусульманин«
выбрилъ на чисто голову. Руки у него не поднимались взяться
за молотокъ, за пилу, вообще за работу. Онъ получал« отовсюду упреки, даже отъ добродушного Коробочкина, трудившегося, по крайней мѣрѣ, за четверых«.
— Какъ вамъ не стыдно лодырничать? Шататься зря!
За дѣло бы взялись!
Леонардъ отмалчивался, бормоча какую-то невнятную
чушь. Не могъ же онъ крикнуть имъ, не могъ. А такъ хотѣлось крикнуть:
— Безумцы! Жалкіе безумцы! Вы напоминаете мнѣ про'
существовавший два дня муравейник«, растоптанный сапогомъ
прохожего. Но тамъ уцѣлѣютъ хоть муравьи. Въ другом«

213:
•мѣстѣ они возведутъ себѣ другой холмикъ, а вы? Вы погибнете черезъ нѣсколько дней въ жесточайшихъ корчахъ и мукахъ, погибнете вмѣстѣ съ вашими палатками и бараками. Вы
•слѣпы и глухиі Вы ничего не знаетеі
И потому, что они были и слѣпы и глухи, и не знали
того, что зналъ Леонардъ, днемъ они трудились, не покладая
рукъ, а вечеру отдавали наслажденію. Ложемъ для всѣхъ
этихъ ласкавшихся парочекъ был ь прибрежный, еще не успЬвшій остыть отъ дневного зноя, песокъ. А сверху глядѣли мер-,
цающія сйними, серебряными и золотистыми огоньками ззѣзды. Это не былъ ркзвратъ, это было стихійное тяготѣніе другъ
къ другу изголодавшихся, стосковавшихся по буйнымъ гѣлеснымъ радостямъ, псловъ. И потому, что это не былъ развратъ, а голосъ природы, потому что это было просто и ясно,
какъ желаніе пигь. ѣсть и дышать, парочки не замѣчали такихъ же, какъ и они сосѣдей, не стыдились ихъ, поглощенный всецѣло здоровой страстью перзобытпыхъ любозниковъ,
безъ красивыхъ словъ, безъ поэзіи, сантиментальностей, безъ
зсего того, что человѣкъ придумалъ уже потомъ, какъ придумалъ пикантный сосудъ къ жареному мясу, которое его
пращуръ съ жадностью ѣлъ сырымъ, теплымъ, дымящимся.
Если-бъ Троцкій—Бронштейнъ, загримированный б&логвардейцемъ, или, еще лучше, надѣвъ на свою патлатую голову шапку-невидимку, могъ обойти островъ въ одну изъ
этихъ звѣздныхъ, теплыхъ ночей, могъ увидѣть на пескѣ извивающееся, переплетенные силуэты, могъ услышать, глухое
рычаніе мужчинъ и стоны, слабые стоны изнемогающихь отъ
зосторга и зрѣлыхъ красавицъ, и бѣлокурыхъ дѣвушекъ съ
юношескимъ тѣломъ—пажей королевы, и длинныхъ, тонкихъ,
- какъ гибкія ліаны извращенныхъ кокаинистокъ. До чего жестокая улыбка исказила бы его неправильное, ассиметричное
лицо талантдиваго дегенерата и какъ задрожалъ бы сатанинскій клокъ на его подбородкѣ.
Что-жъ, онъ былъ празъ... И вотъ еще вь чемъ оказался
правымъ: слова его, что если бъ онъ объявилъ всероссійскую
порку, то граждане спозаранку спѣшили бы стать въ очередь.
Эти слова не были пустой похвальбою зазнавшагося, потерявшаго всякое чувство мѣры наглеца. Въ самомъ дѣлѣ, трехъ
тысячная колонія острова слѣпо исполняла приказъ не подниматься на скалу съ ветхими руинами стараго замка. Конечно,
привычка повиноваться жестокой власти—это само собою, но
никого и не тянуло туда, ввысь, ближе къ небетамъ и звѣздамъ, если и внизу было такъ хорошо...
Въ первый день у подошвы горы поставили двухъ вооруженныхъ красноармейцевъ, но никто и близко не подходитъ.., На слѣдуюшій день красноармейцевъ убрали. Вообще,
надзоръ былъ не очень строгій. Убѣжать съ острова—некуда
при всемъ желаніи. А если бы и нашлись какіе-нибудь одиночные смѣльчаки, желавшіе попытать счастья вплавь, огонь

214:
пулеметовъ съ крейсирующихъ вокругъ острова канонерскихъ,
лодокъ охладилъ бы на вѣки авантюристическій пылъ дерзкихъ бѣглецовъ. Сторожевая служба этихъ лодокъ двойная,
какъ по отношенію къ плѣнникамъ острова, такъ и по отношенію къ тѣмъ финскимъ рыбакамъ, которые случайно зайдя^
въ эти воды на своихъ баркасахъ могли бы проявить чрезмѣрное любопытство къ такому, всегда мертвому, а теперьнеобычайно оживленному острову.
Днемъ комиссары слѣдили за порядками, за раздачею
продуктовъ, а ночевать уѣзжали на канонерскія лодки. Одинъ
изъ этихъ комиссаровъ обронилъ у самой воды электрическій
фонарикъ. Поднявшій эту вещицу Леонардъ сперва хотѣлъ
окликнуть комиссара — потеряли молъ,—но раздумалъ. Ему
самому этотъ фонарикъ можетъ весьма и весьма пригодиться..
Убѣдившись, что за нимъ никто не слѣдитъ, Леонардъ торопливо сунулъ изящный, какъ игрушка, предметъ въ карманъ. Въ палаткѣ онъ убѣдился, что электрическая батарея
фонарика не тронута почти и ея на нѣсколько часовъ хватитъ.
Дождавшись ночи, уложивъ Ханну спать и приставивъ къ.
ней въ качествѣ добродушнаго цербера студента, кронштадтскаго пріятеля своего, самъ онъ отправился на развѣдку.
Для крѣпкихъ, молодыхъ ногъ подъемъ, хотя и крутой,
не былъ труденъ. Кое гдѣ уцѣлѣли ступени лѣстницы, вырубленной въ горномъ массивѣ. Они были изъѣдены вѣтрами,
дождями, непогодою столѣтій, засыпаны пескомъ, но все-же
облегчали подъемъ. Онъ взобрался на самый верхъ. И какъ
всегда въ такихъ случаяхъ, оттуда гора казалась выше, чѣмъ,
если смотрѣть на нее снизу. И небо казалось ближе и звѣзды
крупнѣе и ярче. А какое приволье, волнующее душу, какой
необъятный горизонгь! Почудилось даже, что гдѣ-то далеко
въ туманной мглѣ маячатъ огни Петербурга. Но это—скорѣй
фантазія, чѣмъ дѣйствительность. На такомъ разстояніи можно
увидѣть зарево надъ городомъ, но огней—никакь не увидишь..
А вотъ костры бѣлогвардейскаго табора сообщаютъ ему ка
кую-то особенную поэзію. И фонари на мачтахъ канонерскихъ
лоцокъ переливаются таинственными огоньками. Красивая ложь
все и вся сглажизающей, затушевывающей ночи.
И сейчасъ въ полномъ одиночествѣ своемъ, лицомъ къ
лицу съ природой и Богомъ, Леонардъ особенно чувствовалъ
весь надвигающійся ужасъ. Еще нѣсколько дней и не будетъ
ни этихъ костровъ, ни этихъ величаво спокойныхъ сумерекъ,
а будетъ смерть, будетъ сплошная шевелящаяся туча ядовитыхъ ГСІЗОВЪ. Въ тягчайшихъ физическихъ и духовныхъ страданіяхь, вмѣстѣ съ этой трехтысячной толпой унесетъ она и
красивыхъ женщинъ, которыя тамъ внизу млѣютъ въ объя
тіяхъ, унесетъ инженеровъ, ученыхъ, писателей,-художниковъ,
составлявшихъ прежде гордость прежней великой Россіи, Да,
онъ могъ назвать ихъ по именамъ, именамъ далеко не ч уж

215:
дымъ Европѣ. А сейчасъ они—пушечное мясо, и даже не
пушечное, а гораздо хуже,—не подберешь названія. На инженерѣ, построившемъ единственный въ мірѣ легкій воздушный
мостъ, на двухъ писателяхъ, переведенныхъ на всѣ языки, на
живописцѣ, украсившемъ своими картинами, десятки международныхъ выставокъ—на этихъ людяхъ будутъ испытывать
силу газовыхъ бомбъ профессора Штейнбаха.
И казалось Леонарду,—въ послѣднее время это ему часто
казалось,—что онъ сходитъ съ ума. Ничтожная себѣ самому
поблажка и расшалятся нервы и, какъ у истерички, хлынуть
ручьями слезы. Вотъ до чего онь дошелъ! Вотъ до чего довели его. безконечно жизнерадостнаго, легко смотрѣвшаго и
на свое собственное и на чужое бытіе.
А сейчасъ, именно сейчасъ надо крѣпко взять въ руки
и себя, и свои нервы, и свой разсудокъ, сдѣлать его гибкимъ,
подвижнымъ и холоднымъ.
Онъ вспомчилъ бесѣду съ Ханной, когда рѣшившись,
наконецъ, онъ посвятилъ во все любимую дѣвушку.
— Хорошо,—сказала она послѣ раздумья—хорошо... предположимъ, что я и вы, мы спасены какимъ-то непостижимымъ
чудомъ. Предположимъ... Ну, a затѣмъ... потомъ, будемъ ли
мы спокойны, будетъ ли чиста наша совѣсть передъ, передъ
нними"? ..
— Я васъ понимаю, Ханна,—поспѣшилъ онъ,—я самъ думалъ, самого мучилъ и продолжаетъ мучить этотъ вопросъ.
Но укажите мнѣ выходъ? Что дѣлать? Открыть глаза всѣмъ
этимъ несчастнымъ? Вѣдь, право, не поможетъ! Н а о б о р о т ,
увеличит ихъ страпанія, разбивъ ихъ иллюзіи. Да и, кромѣ
того, многіе такъ загипнотизированы, что н а з о в у т меня /&кецомъ, бунтовщикомъ противъ совѣтской власти... Но, допустимъ,
я открою имъ глаза, допустимъ результат наиболѣе правдоподобный,—всѣ, или почти всѣ затихши, зацѣпенѣвши покорно ждали бы своей участи, ждали бы появденія аэроплановъ,
несущихъ смерть. Другой—гораздо менѣе правдоподобный—
бунтъ. Этотъ бунгъ легко ликвидировать пулеметами с » канонерскихъ лодокъ. Десятокъ убитыхъ, раненыхъ и вотъ ваМъ
бунтъ подавленъ. Й все равно въ положенное время прилет я т аэропланы и б р о с я т бомбы.,. Но знаете, Ханна, если мы
откроемъ тайну колонизаторской политики рабоче крестьянской власти, то и намъ съ вами конецъі Будутъ слѣдить за
каждымъ нашимъ шагомъ. И красная полиція и добровольные бѣлые шпіоны. Сейчасъ эта скала находится подъ священны мъ запретомъ. У чернокожихъ дикарей это носитъ названіе .табу". Но, если я имъ все открою, они с н и м у т веякій запреть и паническимъ стадомъ бросятся наверхъ. Не забывайте, что среди насъ есть нѣсколько ученыхъ артиллеристовъ, изучавшихъ газовыя атаки, есть профессоръ химіи—
общепризна^|я европейская извѣстность. Они-то лучше насъ
съ вами понижают, чт° самые сильные газы стелятся надъ

216:
землей и высоко имъ никакъ не подняться. А до вершины
скалы не менѣе ста двадцати метровъ. Конечно, съ точки
зрѣнія высшей -христіанской морали, мы должны были бы
раздѣлить общую участь... Но мы не святые, Ханна. Мы грешные люди, мы любимъ другъ друга и во имя этой любви,
должны всѣми силами бороться за нашу жизнь! Вы согласны?
Убѣдилъ я васъ?
— Не совсѣмъ, - тихо молвила Ханна,—не совсѣмъ, но...
Я хотѣла бы знать вашъ планъ...
— Мой планъ? Сначала тамъ, наверху, гдѣ-нибудь устро
ить запасъ пищи и воды на нѣсколько дней. Не трудно, ибо
и того и другого—вдоволь! Затѣмъ я тщательно изслѣдую
эти руины Ни одинъ старый замокъ нельзя представить себѣ
безъ глубокихъ подземелій. Если таковое имѣется, мы будемъ
отсиживаться въ немъ. Если его нѣтъ, или оно замуровано,
засыпано, мы будемъ отсиживаться въ самыхъ руинахъ.
—

—

,

—

.

12. ГЛАВА ПОЛНАЯ НЕОЖИДАННОСТЕЙ.
— И долго намъ пришлось бы отсиживаться?
— Долго ли? Видите, Ханна, это будетъ зависѣть... прежде всего отъ погоды. Если будетъ безвѣтренно тихо, эти про •
клятые газы могутъ продержаться въ воздухѣ нѣсколько дней.
Если же на наше счастье будетъ сильный вѣтеръ, или, это
еще лучше, хлынетъ дождь, онъ разгонитъ, притопчетъ газы
и тогда наше плѣненіе сократится..,
- — А дальше?—съ какой-то дѣтской вдумчивостью и какъ
дитя, далекое бтъ жизни, спрашивала Ханна,—и мы уже будемъ спасены?
— О нѣтъ, далеко еще нѣтъ! Мы будемъ во власти его
величества случая, и если онъ отнесется къ намъ благосклонно...
— То?—подхватила Ханна.
— То..- Право, я сейчасъ затрудняюсь сказать, въ какой
формѣ, откуда и какъ можетъ придти избавлеще.
— А уплыть нельзя будетъ?
— На чемъ, дорогая Ханна? При другихъ условіяхъ я
могъ бы смастерить изъ досокъ и бревенъ плоть, и мы пустились бы на волю Божью куда нибудь по направленію
Финскихъ береговъ. Но въ томъ то и ужасъ, что газы уничтожать не тс • -о всѣ'ъ этихъ несчастныхъ, но и все неодушевлённое, все, о желѣза включительно. Мь: будемъ отрѣзаны отъ внѣшняго міра на этомъ островѣ .. Хотя!—вскрикнулъ Леонардъ, весь озаренный осѣнившей его мыслью, —въ
двѣ—три ближайшія ночи я украдкою натаскаю на гору и
спрячу запасъ досокъ, гвоздей, веревокъ, всего необходимаго
длясооружемія плота. Вотъ что,—задумался онъ,—все это вышло бы успѣшно, будь у меня смѣлый и сильны^ помощникъ.
Такимъ помощникомъ могъ бы быть Коробочкш-Ль.

217:
— Чего же лучше?
— Нѣтъ, это не лучше, Ханна... Не лучше,—отрицательно
покачалъ головой Леонардъ.—Я сердечно расположен« къ нему, очень хотѣлось бы его спасти. О томъ, какъ онъ былъбы полезен«, я и не говорю... Но даже его посвятить въ нашъ
планъ я не рѣшусь .. Опасно!.. Можетъ все погубить, самъ
этого не желая, самъ преисполненный въ душѣ благихъ намѣреній.
— Жаль, жаль...—повторяла Ханна,—этотъ Коробочкинъ
такой преданный, такой родной, свой .. Но разъ вы против«,
слѣдовательно такь надо .. А вотъ еще что.,. Вы не сердитесь
на меня за мои глупые .вопросы? Внѣ міра творчества, фантазій, внѣ живописи и чувства,—во всемъ остальном« я глупа.
— Во всемъ остальном«... То же сказали! Это и есть
высшая мудрость, Ханна. Этимъ „всѣмь остальным«" буду я,
а вы творите, фантазируйте, создавайте ваши образы и любите, любите меня.. Чго вы хоткли'спросить?
— Когда „они" прилетят«?
— Когда колонія отстроится и мало-мальски наладится
жизнь, Черезъ нѣсколько дней, я думаю. Но у насъ съ вами
будутъ вѣрные показатели. Когда всѣ комиссары перекочуют«
съ берега на пароход«, отвозящій ихъ въ Петербургъ и канонерскія лодки получать приказ« снять блокаду и уйти, или
отойти, чтобы не быть свидѣтелями того, что произойдет«—'
тогда съ часу на часъ можно будетъ ждать налета. Мы съ
вами успѣемъ очутиться наверху и, главное, такъ успѣемъ
запрятаться, чтобы воздушные хищники насъ не замѣтили. А
замѣтятъ—мы погибнемъі Они пожертвуют« одной бомбой,
бросятD ее на гору и . .
— А такъ, вы думаете, не сбросятъ?
— Очень мало шансов« Имъ надо будетъ поразить кишащій людьми лагерь, а не пустынную скалу. Но все это мои
предположен!», предположенія, скорѣе оптимистическія, и строить на нихъ что либо, это зсе равно, какъ если бы строить
на зыбком« пескѣ. Будем« зѣрить, но не будемъ увѣренными.
Есть разница!
Леонарда и Ханну властно тянуло другъ къ другу,
тянуло быть вдвоем«, смотрѣть глаза въ глаза, чувствовать прикосновеніе горячих« переплетающихся
пальцев«.
Но то буйное, хмѣлемъ ударившее въ голову, которое соединило ихъ объятія и губы въ Асторіи, a затѣмъ черезъ нѣсколько часовъ сулило безграничное полное обладаніе на Большой Дворянской—это самое, если и волновало ихъ теперь, то
каждый гасиль въ себѣ порывъ. Это зазѣтное, долгожданное,
опошлено было десятками, сотнями парочекъ, съ наступле
ніемъ ночи такъ открыто спѣшившими взять свою порцію
наслажденія.
Это во-первыхъ, а, во-вторыхъ, еще вотъ что. Ни Леонардъ, ни Ханна не знали ни минуты покоя. О чемъ не ду-

218:
мали бы и порознь и вмѣстѣ, о чемъ не говорили-бы, какъбы нѣжно и чутко не сплетались-бы ихъ горячіе пальцы,—неотступно преслѣдовала судьба трехъ тысячъ обреченныхъ.
Эти самыя тѣла, извивавшіяся на пескѣ съ глухими стонами
мужчинъ, съ истерическимъ взвизгиваніемъ женщинъ, эти самыя тѣла, Леонардъ и Ханна, забѣгая впередъ обостренными
воображеніемъ, видѣли въ другихъ корчахъ, и въ другихъмукахъ. Вотъ почему довольно было имъ мягкихъ, спокойныхъ, тихо ласкающихъ прикосновеній. А то буйное, пьяное,
безумное—то придетъ. И оба подчинились безропотно, и оба,
какъ дѣти, рѣшилщ что „такъ и надо". И оба чувственные,
оба земные тамъ, гдѣ остались тѣлесныя языческія радости,
здѣсь въ полномъ смыслѣ слова между небомъ и землей,
здѣсь подъ небесами, здѣсь въ ожиданіи кошмарныхъ событий, здѣсь они оба какъ-то просвѣтлѣли, поднялись выше,,
стали чище, стали еще дороже, еще необходимѣй другъ другу. И физически и духовно они были уже не отдѣлимы. Леонардъ особенно созналъ эту неотдѣлимость, очутившись на
вершинѣ скалы, подъ яркими и теплыми, какъ на югѣ, звѣздами. Въ цушѣ его пѣло что то прозрачное, ликующее и хотѣлось удесятерить свои силы, и невозможное сдѣлать зозможНымъ, чтобы спасти Ханну—его божество.
Съ ясной головою, но съ шибко бьющимся сердцемъ началъ онъ свою развѣдку.
И въ Италіи, и на Рейнѣ, и въ южной Франціи, въ Ис"
паніи, за время своихь скитаній, много видѣлъ онъ полураз'
валившихся замковъ. Почти одинъ и тотъ-же типъ, одинъ и
тотъ же шаблонъ. Даже константинопольскій Семибашенный
замокъ—мало чѣмъ разнится отъ своихъ европейскихъ собра тьевъ. Такъ и здѣсь. Та-же циклопическая кладка стѣнъ. Тѣ же
круглыя зубчатыя башни, то треснувшія во всю вышину, то
осыпавшіяся хаотическимъ нагроможденіемъ камней.
Бродя по этимъ запутаннымъ руинамъ, гдѣ ощупью, гдѣ
съ опаскою, пользуясь электрическимъ фонарикомъ, Леонардъ
невольно возсоздалъ замокь Свѣтловолосаго Эрика во всей
его былой, казалось, такой незыблемой мощности. Вотъ все,
что сохранилось отъ главнаго центральнаго покоя, гдѣ, вмѣсто потолка, высоко надъ головою часть выззѣздившихся
небесъ. Вмѣсто пола бурьянъ и трава, усыпанные щебнемъ.
Стѣны — сплошь въ зигзагахъ и трещинахъ, вотъ-вотъ готовы
рухнуть. Но уцѣлѣлъ гигантскій каминъ, монументальный и
глубокій, подобный средневѣковому очагу, или жертвеннику.
Сколько онь видѣлъ рззгульныхъ и дикихъ пирушекъі Сколько медвѣжьихъ и кабаньихъ окороковъ жарилось на длинномъ
вертелѣ въ каменномъ, закопченномъ чревѣ erol Яркій огонь
кинулъ трепетные красные отсвѣты на сидѣвшихъ за дубоБ Ы М Ъ столомъ закованныхъ въ желѣзо рыцарей.
Леонардъ
слышалъ громкій хохотъ, видѣлъ изрубленныя, покрытьиг

а

219:
шрамами лица этихъ пиратовъ-дворянъ, бороздившихъ моря
и океаны въ погонѣ за добычей и удалецкой славой.
И ему чудились великаны, вливающіе себѣ подъ усы въ
богатырскія глотки свои вино изъ тяжелыхъ серебряныхъ
кубковъ, привезенныхъ съ Востока. Звонъ доспѣховъ, стукъ
тяжелыхъ мечей, трескъ сосновыхъ бревенъ въ гигантскомъ.
каминѣ.
Но пора отогнать отъ себя эти обступившіе отовсюду призраки.Лѣтняя ночь коротка. Пронеслась летучая мышь, едва
не задѣвъ Леонарда перепончатыми крыльями. Онъ вздрог
нулъ отъ какого-то брезгливаго ощущенія, окончательно вернулся къ дѣйствительности и съ удвоенной энергіей продолжалъ свои изысканія. Въ одной изъ комнатъ, уцѣлѣвшей болѣе, чѣмъ другія, онъ почувствовалъ подъ ногами нѣчто твердое и плоское, но не бурьянъ и щебень. Каково-же было его
изумленіе, когда нагнувшись и освѣтивъ фонариксмъ, онъ увидѣлъ мозаичный полъ. Не только сохранившийся мѣстами но
и сохранившій кое-гдѣ сочетание красокъ и орнаментальный
рисунокъ. Дыханіе времени сдѣлало эти краски болѣе нѣжными, блеклыми. Будь онъ археологомъ, или даже оставайся
самимъ собою, но при другихъ условіяхъ, онъ увлекся бы
своимъ открытіемъ, открытіемъ мозаичнаго пола, перевезеннаго сюда, на эту сѣверную скалу, черезъ теплыя и холодныя моря съ виллы какого-нибудь патриція на берегу Туниса.
Но сейчасъ голова занята была жаждою иныхъ открытій.
Добрый часъ ушелъ на изслѣдованіе обширныхъ, какъ
лабиринтъ запутанныхъ развалинъ. И вотъ онъ чуть не полетѣлъ въ зіяющее четырехъ угольное отверстіе. Спохватился
и на самомъ краю удержалъ равновѣсіе. Пронизанный холодной струей, избѣгнулъ опасности. Брызнулъ снопомъ электрическихъ лучей, выхватившихъ рядъ гранитныхъ ступеней внизъ.
Медленно, осторожно спустился, вслухъ отсчитывая: „разъ,
два, три". Двадцать шесть ступеней, а дальше—узкій, сводчатый, облицованный гранитомъ корридоръ. Надо было итти полусогнувшись, и если-бы навстрѣчу кто-нибудь шелъ, трудно
было-бы разминуться. Какая нѣмая, могильная жуть и какъ
гулко отдаются шаги. Новый, другой, совсѣмъ потусторонній
міръ и даже не вѣрилось, что въ тысячѣ шаговъ, тамъ, внизу
шумный расцвѣченный кострами человѣческій таборъ.
И такъ же, какъ и спускаясь, вслухъ отсчитывалъ Леонардъ шаги, что бы звукомъ собственныхъ словъ развѣять
зловѣщее очарованіе подземелья, Послѣ ста Леонардъ, отвлекшись, потерялъ счетъ. Еще лѣстница и опять сводчатый корридоръ, но уже корче. Леонардъ уперся въ дубовую изъѣденную червями дверь, обитую желѣзомъ. Ни ручки, за которую
можно бы взяться, ни висячаго замка, ни замочной скважины
въ самыхъ дверяхъ,—ничего! Леонардъ толкнулъ дверь отъ
себя—ни съ мѣстаі Уцѣпившись за массивную желѣзную
обивку потянулъ къ себѣ—тотъ-же результаты Очевидно при-

220:
ходится имѣгь дѣло съ техническимъ фокусомъ, однимъ изъ
тѣхъ, что было въ такой модѣ и въ средкихъ вѣкахъ и
позже.
Леонардъ ощупалъ всю дверь въ надеждѣ напасть на
„фокусъ". Не жалѣя электрической энергіи, занялся тщательнымъ изслѣдованіемъ прилегающихъ къ дверямъ свода и
стѣнъ. Опустившись на колѣни, сталъ шарить внизу по каменнымъ плитамъ. Въ правой стѣнѣ, въ двухъ шагахъ отъ двери,
онъ проникъ пальцами въ узенькую нишу между стѣной и
поломъ и нащупалъ металлическій рычажокъ. Потянулъ къ
себѣ, и дверь, точно живая, распахнулась въ глубину, къ удивленію человѣка, даже не особенно заскрипѣвъ, на своихъ тя
желыхъ вѣковыхъ петляхъ. Остановился натянутый до предѣла рычажокъ, остановилась и дверь.
Опасаясь какого-нибудь'сюрприза, который могъ бы заживо похоронить его, человѣкъ нѣско.пько разъ провѣрилъ
рычажокъ и, только убѣдившись, что сама по себѣ дверь не
Захлопнется, проникъ дальше. Онъ очутился въ кругломъ помѣщеніи съ такими низкими стѣнами, что на полъ метра почти у самого пола онѣ уже переходили въ куполъ. Помѣщеніе
напоминало внутренность разрѣзаннаго по поламъ шара съ
діаметромъ около четырехъ—пяти мегровъ. Все снизу до
верху выложено было отшлифованными гранитными плитами
и своей монументальной мощностью напоминало усыпальницу
фараона въ толщѣ египетской пирамиды. Ни отверстія, ни
оконъ, ни дверей—ничего! Все—сплошной, гнетущій своимъ
каменнымъ величіемъ гранитъ. Въ самомъ центрѣ круга Лео
нардъ углядѣлъ квадратную плиту больше всѣхь остальныхъ
и съ ксльцомъ по серединѣ. Твердо, устойчиво разставивъ
ноги, онъ ухватился за кольцо и нотянулъ. Плита сдвинулась,
открывъ черный, пахнувшій холодомъ люиъ. Туда вела желѣзная узенькая лѣстница съ тонкими перекладинами на довольно большомъ другъ отъ друга разстояніи. Человѣкъ спустился не сразу. Такое ощущеніе овладѣло имъ, точно это
пуіь въ какую-то мрачную, населенную затаившимися ужасами преисподнюю. Но услужливые снопы фонарика мигомъ
развѣяли все! Никакихъ ужасовъ, ни явныхъ, ни затаившихся,
а такое-же гранитное помѣщеніе, какъ и верхнее, только
четырехъ-угольной формы ящика.
Онъ увидѣлъ у стѣны пять—шесть окованйыхъ желѣзомъ, деревянныхъ. потемнѣвшихъ, стариннаго типа ларчиковъ.
Всѣ, за исключеніемъ одного, были раскрыты. Всѣ пустые, а
въ самомъ крайнемъ разсыпалась на днѣ нитка жемчуга. Онъ
поднесъ къ глазамъ первое попавшееся зерно, пораженный
его величиною въ лѣсной орѣхъ. Молочно-розоватые теплые
переливы необыкновенной красоты! Одно такое зерно само по
себіз уже богатство. А сколько ихъ—зеренъ! И дрожащими
пальцами ловилъ ихъ Леонардъ, словно онѣ убѣгутъ, ускользнуть, наполнялъ карманы. Потомъ занялся ларцемъ, за-

225:
пертымъ на маленькій висячій замочекъ. Проснувшаяся жадность удесятерила силы и безъ того сильнаго Леонарда Н е СКОЛЬКИМИ порывистыми движениями онъ вывернулъ петли
вмѣстѣ съ замкомъ и отдернулъ крышку. Весь ларецъ на
битъ волшебно сверкающими драгоцѣнными камнями, такой ж е
волшебной величины. На самомъ верху золотой поясъ, усыпанный изумрудами восьмигранной формы. Каждый изъ этихъ
изумрудовъ сдѣлалъ бы честь любой діадэмѣ любой американской милліардерши. Рубиновыя застежки, легкіе дрожащіе
брилліантовые султаны, снятые съ азіатскихъ тюрбановъ и
цѣлыя груды жемчужныхъ нитокъ—еотъ какія безцѣнныя сокровища увидѣлъ изумленный, ошеломленный, невѣрящій ни
себѣ, ни глазамъ своимъ Леонардъ.
И онъ погрузилъ свои руки въ большой и глубокій ларецъ и какъ живые затрепетали брилліантовыя перья тон,чайшей ювелирной работы. Густыя сплетенія жемчуговъ можно было бы взвѣшивать. Со дна ларца человѣкъ вынулъ
горсть драгоцѣнныхъ камней безо всякой оправы. Это были
брилліанты всѣхъ породъ: черные, голубые, желтые, бѣлые.
Потомъ были еще изумруды, еще рубины, сапфиры, опзлы и
какіе-то невѣдомые камни, которыхъ Леонардъ не могъ назвать. Эти сокровища даже приблизительно не поддавались
какому-нибудь учету, до того они были безцѣнны.
И вотъ п у с т на часъ, на нѣ.колько минутъ, на мгнсве
ніе, Леонардъ, прокикшій сюда тайкомъ, этотъ обреченный
узникъ безымяннаго острова, пушечное мясо для газовой ата
ки, онъ, Леонардъ, обворованный нищій, два дня тому назадъ.
голодзвшій въ кронштадтскомъ казематѣ и выводимый го ночамъ на разстрѣлъ, онъ обладатель фантастическихъ драгопѣнностей, не снившихся ни Троцкому, ограбившему полъ России, ни динзстіи Ротшильдовъ, ни сказочнымъ индійскимъ магараджамъ.
Взять съ собой хотя бы часть, разсозать по карманзмъ?"
Нельзя, рисковано, мало ли что, —можно себя выдать. Широкій: всю свою жизнь бросавшій деньги, сейчасъ онъ былъ жаденъ, какъ десять Шейлоковъ. Время бѣжало, вмѣстѣ съ нимъ
уходилъ электрическій свѣть— надо было спѣшить а онъ не
могъ оторваться отъ волшебнаго ларца. И только побороаъ
себя, весь въ лихорадкѣ съ пылающей головою и съ влажнымъ лбомъ онъ съ усиліемъ, точно кто-то бросилъ на плеего свинцовую мантію, приподнялся съ колѣнь и... чуть-чуть
не свалился. Ему показалось, что одна нога стала короче другой. Такъ было и на самомъ дѣлѣ. Только сейчасъ онъ замѣтилъ потерю отскочившаго каблука, того, гдѣ спрятаны
былъ скарабей. Забывъ о сокровищахъ, какъ-то сразу охладѣвъ къ нимъ, онъ бросился искать исчезнувший каблукь. Не
нашелъ ни здѣсь, ни поаъ куполомъ верхняго помѣщенія.
Можетъ быть гдѣ-нибудь въ корридорѣ? Онъ кинулся подъ
низкіе своды, къ двери, но дверь оказалась плотно закрытой.

•Онъ штурмовалъ ее всей тяжестью своего тѣла, б рабанилъ
кулаками, исцарапалъ до крови о. желѣзо обѣ руки, но дверь
оставалась непроницаемой, уеподвижной, какъ могильная плита, какъ входъ забытой усыпальницы. Леонардъ выкрикнулъ
пересохшими губами что-то дикое и упалъ беэгь сознанія ..
13. НАБОЛЕВШАЯ ТЕМА.
Черезъ нѣсколько дней послѣ своей первой встрѣчи, Колибайозъ и Ахматова были женихомъ и невѣстою. Это вышло такъ-же необыкновенно, какъ необыкновенно было ихъ
знакомство, завершившееся столь-же необыкновенньімъ бѣгствомъ изъ мрачнаго застѣнка Римскаго отеля.
Черезъ недѣлю Винарскій вызвалъ къ себѣ въ кабинетъ
счастливаго, влюбленнаго жениха. Разговоръ обѣщаль быть
важнымъ, секретнымъ. Винарскій приказаль не безпокоить
себя и чтобы никто изъ подчиненныхъ не смѣлъ входить,
пока онъ самъ не позоветъ. Усадивъ Колибанова и глядя въ
его бритое, неправильное лицо своими узкими инквизиторскими глззами, Винарскій задалъ вопросъ:
— Вы можете въ двадцать четыре часа покинуть Варшаву?
— Могу, —твердо отвѣтилъ Колибановъ вѣрный служебному долгу, хотя разлука съ невѣстой менѣе всего улыбалась
ему.
— Я такъ и зналъ! Вы человѣкъ рѣшительный, смѣлый
и работать съ вами—одно удовольствіеі А теперь соблаговолите меня внимательно выслушать Вчера у меня было ссвѣщаніе съ французами. Они очень встревожены неудачней, постигшей Леонарда. Вы ничего не слышали?
— Нѣтъ!
— Онъ былъ раскрытъ и схваченъ въ Пегербургѣ едвали не въ первый-же день своего появленія. Командировали
его не болѣе, не менѣе, какъ за тѣмъ, чтобы прослѣдить
дальнѣйшее... дальнейшую судьбу отправленныхъ въ Совдеп ; ю бомбъ профессора Штейнбаха. Прослѣдить и, въ зависимости отъ обстоятельству уничтожить ихъ. Но, увы, обстоятельства сложились такъ, что уничтоженіе грозить не бомбамъ, а самому Леонарду. Можетъ быть его уже разстрѣляли,
если же пока еще нѣтъ, необходимо напречь всѣ усилія для
его спасенія. Да и, кромѣ того, еще выполнить то, что не
удалось ему, бѣднягѣ. Итакъ, маршрутъ уже готовъ. Взшъ
путь—Финляндія. Сегодня же вы получите всѣ необходимый
визы и довольно крупную сумму денегъ во французской валюте. Финляндія будетъ вашимъ плацдармомъ. Все дальнѣйшее
подскажетъ... подскажегь ваша собственная богатая иниціатива, на которую я вполнѣ полагаюсь. Я такъ и сказалъ французами—лучшаго не найти челоаѣка для этой командировки.
— Благодарю васъ,—поклонился Колибановъ.

223:
— Благодарите не меня, а себя. У васъ есть какія-нибудь связи въ Финляндіи?
— Я извѣстенъ генералу Маннергейму. Я воевалъ въ
бригадѣ, которой онъ командовал«. Онъ лично предстааилъ
меня къ Георгіевскому оружію...
— Вотъ видите, какъ это хорошо! Болѣе, чѣмъ хорошо.
Генералъ Маннергеймъ едва ли не первый человѣкъ въ Финляндии и можетъ вамъ оказать необходимое въ таких« случаях« и полезное покровительство Кромѣ того, генералу
Маннергейму будетъ письмо отъ шефа французской военной
миссіи съ просьбой оказать вамъ содѣйствіе. Какое и въ чемъ —
объ этомъ, разумѣется, въ письмѣ ни звука,—улыбнулся Ви
нарскій и, стазъ вдругъ серьезным ь, уже съ другим« лицомъ
и другим« голосом« продолжал«:—вообще, настроеніе здѣсь
весьма приподнято. Къ сожалѣнію, Совдепіи удалось сорвать
готовившееся наступленіе, наше й румынское при технической
поддержкѣ французов« Атаманы кремлевской шайки получили передышку Эту передышку они собираются использовать
съ помощью милыхъ гостинцев«, которые вы имѣли счастье
видѣть.
— И за которые чуть-чуть не поплатился жизнью!—вставил« Колибановъ.
— Э, дорогой мой ротмистръ,—чуть-чуть не считается!
Конечно, это дьявольское везеніе. Девяносто девять шансов«
было за вашу ликвидацію. Но разъ вы изъ такой передряги
выскочили невредимым«, теперь уже за васъ я совсѣмъ спокоен«. И въ огнѣ не сгорите и въ водѣ не утонете. Ну съ,
итакъ... А еще кого знаете вь Финляндии?
— Знаю нѣсколькихъ офицеров« изъ свиты Маннергейма. Старыя связи по старой русской конницѣ.
— Отлично! Я люблю кавалеристов«! Смѣлыя души!
Спортсмэны! Затѣм ь дальше .. Нескромный, но въ то же время необходимый вопрос«. Кромѣ костюма, который на васъ
есть что нибудь получше?
— Похуже—есть! Захотѣли бы вы отъ русскаго бѣженца,
который не привезъ брилліантовъ и не спекулирует« и все
богатство котораго...
— Доблесть! — подхватил« Винарскій, игриво расшаркиваясь по адресу Колибанова,—но такъ какъ изъ одной доблести костюма не сошьешь, то дабы вы могли появиться въ
чистеньком« европейском« Гельсингфорсѣ джентльмэномъ съ
головы до ногъ, вамъ ассигнована для представительства сумма въ нѣсколько тысяч« франков«. Въ польских« марках« это
уже нѣчто сверх« астрономическое. Мой совѣтъ прямо отъ
меня поѣзжайте на Маршалковскую къ Скварѣ и онъ васъ
въ два—три часа превратит« въ элегантнѣйшаго дэнди.
— А визы?
— И заграничный паспорт« и визы—это я вамъ устрою.
Кстати, вы меня не очень будете ругать?...

224:
— Помилуйте, за что?
— За то, что я разлучаю васъ съ вашей славной, хорошей невѣстой.
— А... — вспыхнулъ Колибановъ.
— Такъ не сердитесь? A мѣсто мадемуазель Ахматова
получила?
— Уже второй день служитъ въ американскомъ посольствѣ машинисткой.
— Поздравляю отъ души! Во-первыхъ, наклеила нссъ
бандитамъ изъ Римской гостиницы! Не пропаду, молъ, безъ
васъ, мерзавцы,—а, во-вторыхъ, жалованіе тамъ платятъ долларами!... Ну, получайте авансъ, берите извозчика и кланяйтесь
моему другу Скварѣ.
На другой день Колибановъ курьерскимъ поѣздомъ укатилъ въ Данцигъ, увозя въ бумажникѣ вмѣстѣ съ паспорюмъ
и чековой книжкой фотографію своей невѣсты. Въ Данцигѣ
пересѣлъ на комфортабельный шведскій пароходъ, уходившій
прямымъ рейсомъ въ Гельсингфорсъ. Въ столицѣ Финляндіи
бывшій ротмистръ занялъ номеръ въ лучшемъ отелѣ „Эспла
нада". Пріѣхалъ онъ утромъ и когда сошелъ внизъ къ завтраку, чей-то голосъ окликнулъ его:
— Колибановъ—ты?
— Эльвенгренъі
Да, это Эльвенгренъ, бывшій гвардейскій киресиръ, а
теперь полковчикъ финской службы. Горячая голова. Авантюристъ въ лучшемъ рыцарскомъ значеніи слова. Во дни Керенщины Эльвенсренъ былъ арестованъ, какъ одинъ изь видныхъ участниковъ знакенитаго Корниловскаго выступленія. Въ
Финляндіи онъ прославился, какъ грозный усмиритель красной гвардіи и вождь партизанскихъ набѣговъ на совѣтскіе
гарнизоны въ Кареліи.
Типичнаго финляндскаго въ его внѣшности не было ничего. Смугловатое лицо, темные волосы, тогда какъ Финляндія
страна свѣтлыхъ и румяныхъ блондиновъ. Если-бы не испорченные зубы, Эльвенгренъ былъ бы красэвцемъ. Начали перекрестны мъ огнемъ восклицаній, короткихъ, пестрыхъ, мозаичныхъ, а кончили совмѣстнымъ завтракомъ, Эльвенгренъ состоялъ въ распоряженіи генерала Маннергейма и это давало
ему возможность быть въ курсѣ политики и высшей—явной
и закулисной—тайной.
За желтоватымъ благородной желтизною бенедиктиномъ
Эльвенгренъ продолжалъ начатое.
— Конечно, мы могли-бы взять Петербургъ однимъ корогкимъ стремительнымъ ударомъ и такь взять, что жители
проснувшись утромъ, узидѣли-бы на улицахъ и площадяхъ
патрули нашихъ егерей. Хорошо! A далѣе что? Вглубь страны мы не можемъ итти. Безуміемъ было-бы зарываться! А
вотъ если бы насъ поддержали, ну, хотя бы одна Польша,
Совдепіи—капутъ! Готовься къ похоронамъ по четвертому

223
'

А

разряду. Эхъ!—вздохнулъ Эльвенгренъ,—съ какимъ удовольствіемъ первымъ вошелъ-бы я въ Гіетроградъ вмѣстѣ с ь конницей и броневиками. УвБряю тебя, Колибановъ, не хватилобы трамвайныхъ столбовъ и фонарей, чтобы развѣсить вс&
эту красную сволочь, которую мы захватили бы еще „теплень*
кой'! Я имъ въ одно утро понасажалъ бы Эльвенгреновскія
живыя аллеи, подобно тѣмъ, которыя культивировалъ въ Восточной Пруссіи. ЭхъІ—еще разъ глубоко вздохнулъ онъ,—
мечты, мечты, гдѣ ваша сладость? Никакого наступленія не
будетгі Европа сама повдерживаетъ это гнѣздо червей, копошащихся въ загнившихъ ранахъ бѣдной Россіи. Какъ-бы только сама не заразилась. Мы какъ Патэ журналъ все видимъ и
знаемъ. Черезъ Финляндію идутъ на западъ громадныя суммы
на коммунистическую пропаганду. А западъ? Трудно сказать, чего больше въ немъ тупой жадности, гпупости, подлости, или трусости? Вѣрнѣе того, другого, третьяго и четвертаго, хоть через »
край! По;ылаютъ въ Москву комивояжерами
демофатическихъ сенаторовъ. Вмѣсто карательной экспедиціи—комивояжеровъ! ИвіотыІ
— И подлецы! —тихо внушительно округлилъ Колибановъ.
— И еще какіе! И подумать, что предки торгашей этихъ
самыхъ шли завоевывать Святую Зэмлю, шли погибать за отвлеченную идею, объявляли Крестовые походы, чтобы осуществить свои мистическія грезы. Предки и потомки? Кощунство сравнивать даже! Но перейдемъ къ твоему дѣлу,—понизилъ Эльвенгренъ голосъ до щопота.— У насъ есть цѣлая армія агентозъ, проникающихъ въ Петербургъ, какъ къ себѣ домой Съ однимъ изъ нихъ самымъ толковымъ, самымъ вѣрнымъ я тебя сведу. И я убѣжденъ, этотъ пистолетъ блестяще
выполнчтъ всѣ твои порученія. .
— А относительно этихъ,—продолжалъ Эльвенгренъ,—
бочбънамъ тоже кое что извѣстно. Не забывай, что всѣ финскіе
рыбаки,—это наша мсфская контръ-развѣдка. На двѣнаццать
бэлловъ работаютъ! Кой кому изъ нихъ, самымъ цѣннымъ, поставили мы на лайбы моте ры и они бороздятъ Финскій заливъ
со скоростью миноносцевъ. Они то и донесли намъ, что боль»шевики готовятся къ испытанію бомбъ. На маленькій пустынный островъ свезено нѣсколько тысячъ интеллигенціи.
— Какой ужасъ! - вырвалось у Колибанова,—Слушгй. Эльвенгренъ, слушай, неужели нельзя помѣшать этому чудовищному злодѣйству?
— Какъ? —пожалъ плечами Эльвенгренъ.
— Господи, мало-ли... Прежде всего забить тревогуі
Опубликовать въ мірозой печати о готовящемся преступлен!и.
— Наивный ты человѣкъі—улыбнулся, покачавъ головой,
Эльвенгренъ.
— Только что мы съ тобой говорили, а ты возлагаешь
как!я-то надежды на міровое общественное мнѣніе. За пять
лѣтъ своей власти большевики вырѣзали и замучили нѣсколь»

226:
ко милліоновъ отборнѣйшихъ русскихълюдей. Весь міръ хранилъ
молчаніе и продолжаетъ молчать. Такъ что жъ ты думаешь,
»гибель нѣсколькихъ тысячъ русскихъ людей вызэветъ негодованіе человѣчества? Дѣтскія мечты! Но допустим о даже,
«вропейско - американская печать подччметъ .потрясающій
, б у м ъ ' . Допустимъ! Милый мой, большевики же плевать хотеть на это и плюютъі.. Это ихъ наглая разбойничья поли-ика, политика, къ стыду Европы, имѣющая колоссальный ус*
пѣхъ Вотъ если-бы Англія и Франція послали въ воды Финскаго залива свои эскадры—были бы совсѣмъ другіе разговорчики. Но въ томъ то и дѣло, что не пошлютъ, не пошлютъ,
даже, если-бъ вмѣсто нѣсколькихъ тысячъ, удушеніе газами
грозило нѣсколькимъ милліонамъ. Ну. скажи, развѣ не
правъ я?
Колибановъ ничего не отвѣтилъ, убитый, ошеломленный.
Да и что могъ возразить, что, думая въ глубинѣ души то же
самое.
Послѣ нѣкоторо^ паузы онъ спросилъ, подняаъ голову:
— Такъ что ни предотвратить, ни помѣшать невозможно?
— Невозможно!—согласился Эльвенгренъ, раскуривая погасшую сигару,—въ особенности, что можемъ сдѣлать мы,
крохотная Финляндия! Это развѣ только въ хвастливой еврейской Библіи крохотный Давидъ побѣдилъ исполинскгго Голіафа. А въ дѣйствительности? Нашъ флоть десятая часть Балтійскаго флота красныхъ. Эгимъ сказано все! И отъ созначія,
что сила на сторонb этой международной преступной шайки,
хочется до крови грызть сеоѣ пальцы хочется, вообще, перестать жить! И это говорить тебѣ Эльвенгренъ, который
всегда былъ влюблен ь въ жизнь, какъ рѣдко кто. Надѣюсь,
ты меня понимаешь?
— Понимаю! Самому иногда противно жить, а когда начнешь думать, вдумываться, того и гляди, попадешь въ сумасшедшій домъ Но вотъ, чего я не понимаю. Мы с ъ тобой с.идимъ послѣ тонкаго франчузскаго завтрака, въ европейскомь
ресторанѣ. ты успѣлъ мнѣ указать кругомъ дэсятокъ элегантнѣйшихъ корректнѣйшихъ дипломате въ. Эти метръ д'отели въ
смокингахъ похожи на министровъ и не на какихъ нибудь демократическихъ, a нтстоящихъ министровъ Его Величества. И
вотъ въ тречъ-чегырехь часахъ морского пути отсюда, отъ
культурной столицы, отъ культурной Финляндіи, готовится чудовищная человѣческая гекатомба, которая кровожадностью
своею заставила-бы содрогнуться некую угодно страну, въ какіе угодно вѣка. Я почялъ-бы, если бъ какой-нибудь чернокожій негритянскій царекъ, гдѣ-нибудь на затерянныхъ въ
океанѣ островах ь, для собственная удовольствія вздумалъ
обезглавить тысячу—другую своихъ возлюб «енныхъ попданныхъ... Эго я почялъ -бы. такъ какъ это скорѣй черныя безволосы» обезьяны чѣмъ люди, и это Богъ знаетъ какая даль!

231:
Но, повторяю, дипломаты, смокинги, метръ-д'отели, бѣлоснЕжныя скатерти, б/тылка шамбартэна, выпитая нами и, въ трехъ
четырехъ часахъ морского пути... Этого я не понимаю.
— Поймешь!—отвЕтилъ Эльвенгрэнъ,—поймешь!.. Если
«огласишься, что любой царехь любого негритянскаго племени- ходячее воплощеніе гуманности по срааненію с ъ такой
«волочью, кзкъ всѣ эти Ленины, Троцкіе, Д з е р ж и н с к е , Зиновьевы, Радеки... Кстати сегодня вечеромъ я буду имЬтьпо«
слѣднія свЕдЕнія о событіяхъ на островѣ и подѣлюсь с ъ то*бой, а пока буду платить я: ты мой гость.
— Въ такомъ случаѣ мой ужинъі
-— Ничего не имѣю противъ.
— — — I
14. ПОИСКИ И ЧАМЪ ОНИ КОНЧИЛИСЬ?...
Л е о н р д ъ , уходя въ свою ночную развѣдку, не безъ о с нования поручилъ Ханну студенту Коробочкину. Ядовитая атмосфера совѣтскаго быта растлѣваетъ не только худшихъ, но
даже и на лучшихъ кладетъ отпечатокъ.
Морской воздухъ, соленый, густой, морское приволье, сытная пища, близость доступныхъ, легко отдающихся женщинъ
и, вообще, чуть ли не первобытная простота нравовъ,—все
э т о превратило кое-кого изъ темпераментной молодежи съ
буйно гуляющей по жиламъ горячей кровью, въ ненасытныхъ
и грубыхъ центавровъ, въ нѣчто среднее между степнымъ
человѣкомъ и лѣснымъ полузвѣремъ.
А если прибавить, что Ханна эффектно выдѣлялась, даже
на фонѣ цзЕтника, умышленно подобраннаго цвѣтника молодыхъ и красиаыхъ женщинъ, то будетъ понятнымъ, отчего
загорались при ЕИЦѢ ея эти полузаѣри, полулюди, начавшіе
дичагь въ тюрьмахъ и чрезвычайкахъ, и здѣсь на островѣ
въ какихъ нибудь даа-- три дня совсѣмъ одичавшіе. Загорались,—этого еще мало. И днемъ и ночью, тихо крадучись по
звЕринэму, слонялись мимо сооруженной Коробочкиномъ палатки, съ откровенными вожделѣніеми въ глазахъ и жадно
вынюхивая воздухъ, какъ самецъ вынюхиваетъ возбуждающей
его запахъ самки. И въ эту ночь вокругъ да около маячили
•силуэты и тѣни. У входа въ палатку живой человѣческой баррикадою растянулся заросшій волосами, густо бородатый Коробочкинъ. Казалось, это какой-нибудь рабь, плѣнный варвзръ съ далекаго сѣвера оберегаеіъ добродѣтель и честь любимой султанской одал стки. Когда силуэты и тЕни осмЕливались черезчуръ назойливо приближаться ко входу въ палатку, студентъ, приподнимаясь и сжимая богатырской рукой
свою дубину, рычалъ протодьяконской октавой:
— Легче на поворотахъ, граждане! Легче! А то всЕ кости переломаю! И это было подобно рыканью льва въ пустынѣ. Силуэты мгновенно исчезали.
Ханна, лежа въ густыхъ потемкахъ, имЕя подъ головою

*2Й
вмѣсто подушки сложенный въ нѣсколько разъ мѣшокъ, на
могла заснуть.
Время бѣжапо, догорала ночь, не возвращался Леонардъ»
Безсончица Ханны превращалась мало по малу въ тревогу.
Онъ обѣщалъ вернуться самое позднее через ь часъ —полто-»
ра, а вотъ ужа минуло добрых« т р и - ч е т ы р е , уже блѣднѣюгь
звѣзяы, становясь изъ золотыхъ и серебряных« молочными а
его нѣтъ какъ нѣтъі И холодный комочекъ безпокойства все
росъ, да росъ. Ханна рѣшила отправиться на поиски Леонарда, пока еще таборъ спитъ, пока еще спятъ на канонерских«
лодкехъ комиссары. Чго съ нимъ? Упзлъ впотьмах« въ какую нибудь яму, расшибся? Воображеніе, пришпоренное любовью, рисовало всякіе ужасы. Пойти одной—велико будетъ
мспытэніе истрепанным« нервамъ, да и въ случаѣ несчастья,
какая отъ нея Леонарду помощь, отъ нея —слабой женщины?
Взять съ собой студента? Но взять — значитъ посвятить во все. А между тѣмъ Леонардъ жел злъ, чтобы не
знала объ этомъ ни одна живая душа. Но разаѣ можно все
предвидѣть? Не долго колебалась Ханна.
— КоробочкинъІ
— ЕстьІ —И что-то большое, теплее наполнило всю палатку.
— Слушайте, Коробсчкинъ... Ближе!... Дайте ваше ухоі
Вотъ такъі Слушайте! Раймондъ Раймондоъичъ отправился
туда, понимаете, на г о р у . . Должен« давно вернуться и нѣтъІ
Мнѣ страшно. Можетъ быть что-ьибудь с."уч ло о? Оступился,
сломалъ ногу, мучится, потерял« сознэніе? Пойд
те искать
его? Хорошо? Но если вы не хотите, то я одна гш.; /,
— Что вы, Господь съ вами! Крещеный я чёловѣхъ, или
нѣтъ? Даже обидно!...
—г Не сводитесь... Я елмл не сксо!
— Сію минуточку. В е р е с к / -зггнь
у на чіяінй случай...
Вещь полезная —веревка, никогда на кзмЬшазгь. ! огъ г - л и бы еще огарокъі
И они вышли и, какъ-бы гуляя, б е з ъ всяких« ззботъ,
двинулись черезъ сонный лагерь палаток ь и оорпкизъ. Очутившись за чертою, бросились едва-ли на бѣгомъ къ подножью скалы. Тамь с. лы покинули Ханну. Дрожа, охваченная волненізмъ, съ ногъ валилась- Корэбочкинъ
неуклюже
крѣпко схватил« е е въ охапку и такъ двинулся вперед«, на
гору, словно держалъ передъ собой не не лот; ,ка. а легонькую
куклу. И когдз исчезъ со своей ношей зъ руичахт, очутился
въ каменном« хаосѣ обвалившихся с і ѣ н ь и башанъ, Ханна,
овладѣвшая собой, сказагм:
— Благодарю васъ. Не нгдо больше! Теперь я сама...—
и что-то милое, дѣтсксе было въ этомъ — „ - .ерь я сама".
Они подавали голосъ въ належдѣ ус іыіл ль отклик«. Но
откликом« было ихъ собственное эхо, повторенное д в а ж д ы сначала руинами, а потомъ г д ѣ - ю дальше, тамъ, гдѣ мере

сходится съ небесами. Тщательно осматривали каждую пядь
земли, поросшей бурьяномъ, посыпанной щебнемъ и прида^
ленной обломками тяжелыхъ гранитныхъ плитъ. Побывал
тамъ, гдѣ уцѣлѣлъ громадный каминъ, такъ напоминающі
язычаскій жертвенникъ. Въ другое время Ханна залюбовалас
€ы имъ, тет'рь-же не до того! Вся ушла въ поиски.
Если-бы не студентъ, Ханна оказалась-бы затерянной, б е
помоіцной средь Суровыхъ, одичавшихъ развалинъ. Тольк
зрительная память, память художницы помогала ей разбират
ся въ этомъ сумбурѣ, гдѣ природа побѣдила уже давным"
давно творечія человѣчзскихъ рукъ, и гдѣ межь башенных
зубцовъ повыростали юныя березки.
Въ концѣ-концовъ подошли къ мѣсту, куда Леонард
впотьмэхъ едва не свалился. Увидѣли идущія внизъ каменн
ступени, увидѣли на одной изъ нихъ оторванный мужск
каблукъ.
— Свѣж!й каблукъ,—замѣтилъ, поднимая, Коробочкинъ,
совсѣмъ сьѣжій! Не иначе, какъ Раймондъ Раймондович
потерялъ.
— Покажите. Правый, лѣвый?...
— Съ правой ботинки...
— Дайте сюда! Боже, какое счастье! Но что съ ним~
Хотя я теперь за него спокойна!...
И вся ея послѣдняя фраза, и такое твердое удареніе
словѣ „теперь", были не понятны Коробочкину. Да онъ и
хотѣлъ вдумываться въ СМЬІСЛЪ. Онъ хотѣлъ отыскать Лес
нарда, къ которому еще въ Кронштадтѣ почувствовалъ
малую пріязнь. A здѣсь, на морскомъ берегу, пріязнь эта выросла и окрѣпла въ безграничную преданность.
Онъ сказалъ:
— Я не смѣю посягать на лавры Пинкертона и Шерлоке
Хопьмса, но вижу, что намъ надо искать Раймонда Раймондовича тамъ внизу. Если вамъ жутко спускаться—я одинъ... Щ
вы подождите.
— Ни за что! Я умерла бы отъ нетерпѣнія!
— Ну, въ такомъ разѣ будьте добреньки слѣдовать за
иной.
— Коробочкинъ, а вы не допускаете,—молвила Ханна,--*
что онъ попалъ въ западню и насъ могутъ встрѣтить какіянибудь люди?
— Что вы, что вы, богиня изящчыхъ искусствьі Откуда»
здѣсь взяться какимъ-нибудь людямъ? Здѣсь. я думаю, и кры*
сы всѣ позыдсхли. И порядочныхъ призидѣній, пожалуй, ка*
лачемъ не заманишь...
Подъ каменнымъ узкимъ сводэмъ студенгь еле-еле прфтисчивалъ себя, широкаго, громаднаго, сгибаясь въ три погн*
бели. Да что студенть! Ханна и та не могла выпрямиться.
На пути массивная, окованная желѣзомъ дверь. Студентъ
лоднаперъ богатырскимъ пдечомъ своимъ,—никакого успвхаі.

230:
— Вы думаете онъ тамъ?—спросила Ханна.
— A гдѣ-же ему больше быть? А каблукъ?
— Да, каблукъі
— Чортъ возьми, не видалъ еще тачихъ дверей! Роман»
тика средневѣковая какая-то, а не дверь! Ни тебѣ замка, ни
тебѣ ручки. Э, была не была!—и студентъ изо всѣхъ силъ^
забарабанилъ громадными волосатыми кулачищами своими.
Кончилъ и ириникъ. Уловилъ въ отвѣтъ слабое:
— Кто тамъ?
— Друзья, Раймондъ Раймондовичъ, друзья!... Слышите,
богиня, отозвался! Вотъ и на душѣ полегчало... Слушайте»,
слушайте...
— Ханна съ вами?—донеслось оттуда.
— Со мной, со мнойі... Богиня, подайте-же голосъ!
— Леонардъ! Что съ вами?
— Ничего! Маленькая слабость, а такъ въ порядкѣ все.
Коробочкинъ, откройте дверь, тамъ внизу справа рычажокъ
есть.
Студентъ, опустился на четвереньки и такъ потянулъ
рычажекъ, что дверь мгновенно распахнулась.
И тотчасъ-же Леонардъ поспѣілилъ предупредить:
— Не отпускайте ее. Попридержите, а то опять захлопнется. Студентъ изображалъ изъ себя ка> іатиду, подпирая
дверь всей тяжестью своей туши, а Ханна бросилась къ Леонарду. Онъ привлекъ ее къ себѣ, свѣтилъ фонарикомъ. Она
скотрѣла въ его лицо ищущими, полными любви глазами.
— О, какой у васъ видъі Вы какъ будто на нѣсколько
лѣтъ постарѣли!
— Постзрѣешь! Эта проклятая дверь. Я уже считалъ
себя погибшимъ, ззмурованнымъ. Если-бы не вы, не вы и не
Коробочкинъ. Я вамъ обязанъ спасеніемъ. И за это Коробочкинъ я въ свою очередь, я сдѣлаю все, чтобы спасти васъ.
— Меня? Отъ чего?—удивился студентъ.
— Вамъ единственному, Коробочкинъ, открою тайну, которой до сихъ поръ мы владѣемъ только вдвоемъ, я да Ханна.
Мало этого, если мы уцѣлѣемъ, если немъ суждено это, мы
будемъ богатѣйшими людьми, мы заткнемъ за поясъ всѣхъ
графовъ Монте-Кристо.
Коробочкинъ продолжая напирать спиною на дверь, смо»
трѣлъ во всѣ глаза на Леонарда.
— Пари держу! Вы думаете, что передъ вами сумасшедшій? Отчасти, пожалуй, вы правы. Было съ чего рехнуться! Потомъ, потомъ все объясню. А сейчасъ не будемъ терять
ни одной минуты драгоцѣннаго времени. Между прочимъ, я
утратилъ понятіе сейчасъ о времени. Самъ не знаю, сколько
пробылъ безъ сознанія? Что сейчасъ ночь, утро, день? За
аами никто не слѣдилъ?
— Ни одна живая душа, Раймондъ Раймондовичъ. А на
даорЬ сейчасъ разсвѣтъ.

— Слава Ботуі На зарѣ у людей самый нрѣпхіЙ с
Поспѣшимъ-же! Но, Ханна, Ханна, что я сдѣлалъі Вы
иеня проклинать. Скарабей... Вы понимаете, каблукъ...
готозъ покончить съ собой!
— Безумецъ! Изъ-за такого пустяка! Кстати, вотъ о
меня этотъ сейфъ.
— Нашли? Гдѣ? Какое счастье!
— У самаго спуска!
— Не можетъ быть! Отчего-же я почувствовалъ, ч
каблука, ііѣтъ много позже? Шалили нервы и весь я
взвинчс-нъ, приподнять. Идемъ-же отсюда, идемъі Вотъ
Закройте дверь, Ксробочкинъ! А, на всякій случай, над
маленькую нишу, гдѣ скрытъ рычзжекъ, замаскирф**
еще слабъ. Г'олубчикъ, сбѣгайте наверхъ и принесите ме
щебню, песку и тому подобной всякой всячины. А когд
деть надо, мы все это выгребемъ,
Коробочкинь кинулся на свѣтъ Божій, всклоченно:
левою своею второпяхъ ударяясь о каменный сводъ.
Въ этой головѣ, какъ птицы въ клѣткѣ, бились п
недоумѣиія коротенькія мысли и хотя онъ убѣдился, что
нардъ вь здравомъ умѣ и въ свѣжей памяти, но все чт
говорилъ, было такимъ загадочнымъ, такимь неясным
студента.
Черезъ четверть часа, никѣмъ не замѣченные, съ
мыхъ сторонь сошлись они у своей палатки.

15. ПЛАНЪ СПАСЕН!Я.

I

До двухъ часовъ дня Леонардъ спалъ, какъ убчхн;
его пробужденію готовъ былъ горячій сСіѢдъ, изготовл
Коребочкинымъ. Вообще, этстъ съ виру такой дикій,
ватый Коробочкинъ, для Ханны и Леонардо былъ всѣм
шительно всѣмъ, начиная отъ повара и горничной и
тѣлохранителемъ и ночнымъ сторожемъ.
За сбѣдомъ Леонардъ, насыщаясь, возстачовлялъ
упавшія силы, а потомъ увелъ сгоравшаго нетерпѣніемъ
дента далеко за разметавшійся вдоль берега таборъ и
зу на глазъ, въ одиночествѣ, безъ страха быть поде л
нымъ,—только и было свидѣтелёй, что на пескѣ ихъ
аенныя рѣзкія тѣни,—ПОСРЯТИЛЪ его въ истсрію бомбъ
дьявольской колонизаціи безымяннаго острова. Студентъ
ирерыеалъ. Онъ каменѣлъ истунэномъ, гремвдный, ко
тый, босой-, весь въ лохмотьяхъ, сквозь который лросвіі
мускулистое богатырское ткпо.
Налетавшій морской вѣтеръ трепалъ его длинные я
и густую бороду. При внѣшнемъ оцепѣненіи, внутри лр
дила мучительная работа.
Уже Леонардъ кончилъ давно, уже пауза аытянузі

232:
нуты въ двѣ и лишь тогда Коробочкинъ тихо эагоаорилъ,
выжимая откуда-то извнутри:.
—Позвольте, Раймондъ Раймондовичъ,.. Значить всѣ мы
обреченные? Про себя не говорю. Кому я нуженъ и какой изъ
меня толкъ? Ну, а вотъ эти—профессора? Эгогъ замѣчэтельный
инженеры этотъ художникъ, картины которого украшаютъ
заграничным галлереи? А госпожа Вечера, особа выдающейся
красоты и выдающагося таланта? А эти скромный тихія по. пчки въ ветхихъ рясахъ? А этотъ ксендзъ съ блѣднымъ аскетическимъ лицомъ, который все молится и пэребираетъ четки?
Значить всѣ?
— Конечно всѣ! Что за вопросъі Какой вы странный,
Коробочкинъ!— с ъ нетерпѣніемъ и досадою отвѣіилъ Леонарды
— Та-акъ,—задумался студентъ.—А не приходило вамъ
'-Ѵъ голову, что спасаясь только втроемъ, мы совершаемы..
— Величайшую подлость?— подхватилъ Леонардъ. — Это
мнѣ и Ханна говорила, такая-же чистая сердцемъ, какъ и вы.
Съ точки зрѣнія высшей христіанской морали,—конечно подость! Съ точки зрѣнія житейской логики, мы будемъ правы
ругомъ. Смотрите на это, какъ на стихію, наводненіе вулканическое дѣйство, землетрясеніе. Гибнуть десятки тысячъ,
а крохотная горсточка уцѣлѣваетъ какимъ-то чудомъ. Такъ и
мы. Смотрите дальше и глубже, Коробочкинъ... Если мы спад е м с я и спасемъ хотя-бы часть найденныхъ мною сокровищъ,
хакія перспективы! Наше богатство мы можемъ употребить
на высокую святую цѣль. Самую высокую, самую святую цѣль
нашихъ дней—борьбы съ большевиками, борьбы смертельной,
^лСюздошадной! Я увѣренъ, Коробочкинъ, намъ удастся весьма
F чувствительно имъ отомстить и за всѣ ихъ злодѣянія, вообще,
и за это послѣднее самое чудовищное изъ всѣхъ злодѣяній,
въ частности. Какъ, спросите вы? Мало-ли какъ? Мы купимъ
продажную міровую печать и по нашему заказу она будетъ
клеймить большевиковъ...
Обладая колоссальными средствами, намъ легко создать
цѣлый рядъ покушеніи на видныхъ главарей коммунизма,
какъ въ самой Совдепіи, такъ и заграницей. Овладѣвъ сбщественнымъ мнѣніемъ Европы, мы смсжемъ снарядить на этиже самыя деньги цѣлый экспедиціонный корпусъ для сверже»Нгіяьшакки подлыхъ и гнусныхъ пресгупниковъ. Я сказали все.
А теперь скажите вы, остаетесь-ли при вашемъ прежнемъ
мнѣніи, иди довѣрчиво протягиваете мнѣ руку?
— Вы правы, Раймондъ Раймондовичъ, — т,вердо, съ
убѣжденіемъ вымолеилъ студентъ, — вотъ вамь моя рука, — и
громадной волосатой лапищей своею онъ до боли стиснулъ
Леонарду пальцы.
С О І О З Ъ быль заключены Студентъ оказался прямо незаменимыми сообщникомь. Всю ближайшую ночь, не смыкая
гяазы таскалъ онъ туда наверхъ Доски, жерди, бревна, гвозди,

С

233:
веревки для сооружен!» плота. Одну ихъ самыхъ отдаленных*
полуразвалившися башенъ онъ сдЕлалъ и своимъ склаяомъ
и своей верфью. Начиная отъ сизыхъ полупотемокъ разсвѣта
и до восхода солнца, пару часовъ каждое утро отдазапъ работѣ по сооруженію плота. Возлѣ башни онъ вырылъ яму и
когда готовъ быль плотъ, закопалъ его, на случай, если бомба
сброшена будетъ на гору, чтобы сласти свой .корабль* отъ
уничтоженія. Ихъ-же собственное спасеніе Леонардъ рисовалъ такъ:
— Когда пробьегь часъ, мы вмѣстѣ съ нашими запасами воды и пищи заберемся въ то самое подземелье, гдѣ я
нашелъ сокровища, и тамъ будемъ отсиживаться. Если-бъ даже какая-нибудь шальная бомба разбилась на вершинЕ скалы,
газы не проникнутъ къ намъ, ибо убѣжище наше по крайней
мѣрѣ на тридцать — сорокъ метровъ глубины. Механизмъ двери мы испортимъ, оставивъ ее плотно прикрытой. Но самоа
главное—гранитная плита, почти герметически закрывающая
лкжъ. НЕсколько сутокъ намъ придется жить средь крсмЕшной тьмы, поэтому будемъ энергично запасаться спичками,
огарками и лучинами.
— Это уже я беру на себя! Объ этомъ, Раймондъ Раймондовичъ, не безпокойтесь!—тряхнулъ головою с т у д е н т , — '
я и мЕшковъ и разныхъ тряпокъ понатаск? ю, чтобы устроить
ложе для вашей невЕсты, да и чтобы намъ было что подъ
голову сунуть. На одномъ кулакЕ нЕсколько дней не очень- j
то сладко спать! А вотъ я хочу спросить, Раймондъ Раймон»
довичъ, какъ и когда мы узнаемъ.что они —эги самые проклятущ! е газы—потеряли свою чертовскую силу?
— Какъ и когда? ПослЕ трехъ—четьцц?**. гутакънечнемъ j
дѣлать вылазки. .
Я®" ^
•
— ВылазкиѴ.ГТМ.,. я это не опасно?
— Ничуть! Я же вамъ сказалъ, если-бъ газовый снарядъЦй
даже угодилъ въ развалины и если-бъ даже и дверь и люкъ
были открыты, газы такъ низко въ глубину не спустятся. И*
вверхъ и внизъ они имЕютъ свой предЕлъ.
— Э. да чего въ самомъ дЕлЕ допытываюсь! Тамъ видн ѣ е будетъ!—махнулъ рукою с т у д е н т .
ВсЕ трое—Ханна, Коробочкинъ и Леонардъ—очутились вт
положеніи какихъ-то авгуровъ, какихъ-то волшебныхъ маговъ, f?>
посвященныхъ таинственными высшими силами въ то, что задернуто непроницаемой завЕсою для трехъ тысячъ обыкно*
венныхъ смертныхъ. Смертные жили сегодняшнимъ дн<?мъ
жадно, чувственно и все бслЕе и болЕе проникались в в ъ
долгую осЕдлость свою на этомъ острозЕ. И,
всегда,^
рождались все новые и новые слухи изъ .освЕдёмленныхъ ис- '
точиикоеъ". Говорили, что къ осени американцы навезутѴ
мороженой свинины, вагонъ какао и цЕлыя горы теплаго
бЕлья и платья.
Инженеръ, создавшШ замЕчательный по своей воздуш-

234:
мости и длинѣ мостъ, училъ сооружать печи изъ консервныхъ
жестянокъ и мечталъ объ артезьянскомъ колодцѣ, дабы имѣть
свою собственную прѣсную воду и не зависѣть отъ Петербурга. Построены были походная церковь и костелъ, гдѣ утромъ и вечеромъ служили скромные, тихіе попики и ксендзы
съ блѣдными аскетическими лицами. У Коробочкина какъ и у
Ханнь съ Леонардсмъ бывали подступы, когда хотѣлось кричать, кричать съ дикимъ безумнымъ изступленіемъ:—Сумасшедшіеі Останоаитесьі Не надо ни этихъ печей, ни артезьянскаго колодца, ни мороженой свинины, ни теплаго бѣлья, ни
вашихъ безстыдныхъ вакханалій на пескѣ въ теплыя ночи.
Ничего этого не надо!.,.,
Но приходилось молчать и зорко, неусыпна высматривать, выжидать роковой моментъ.
У студента было одно сомнѣніе'.
— А что если нагрянутъ ночью и насъ застукаютъ
врасплохъ?
Леонардъ разсѣялъ это сомнѣніе.
— Наивный-же вы человѣкъ, Коробочкинъ! Сами чуть
не пять лѣтъ маялись по совѣтскимъ тюрьмамъ, а до сихъ
поръ не изучили большевиковъ. Не ночью, а именно въ сіяніи солнечнаго дня прилетятъ они, чтобы, какъ можно снизившись, ясно видѣть плоды своей работы! Кромѣ летчиковъ
несомнѣнно будутъ на аппаратахъ еще какіе нибудь высокопоставленные коммунисты. Можетъ быть са^ъ Троцкій пожаяуетъ и какъ экспертъ и какъ любитель сильныхъ ощущен!й£.
желающій взвинтить свои притупившіеся нервы. А аы, —
~~ Да^-я Сморозила глупость, — покорно сознался студентъ.
чл- ѵ «
Обыкновенно комиссары, исполнязшіе хозяйственны« и
административныя должности на островѣ до самаго вечера,
въ это утро уже кь полудню съ озабоченнымъ видомъ сѣлй
•ъ двѣ шлюпки и направились къ канонерски мъ лодкамъ,'.
Леонардъ угадалъ, что они уже не вернутся больше. А когда
коноиерскія лодки снялись съ якоря и стали уходить, все
болѣе и болѣе разжимая кольцо вокругъ острова, не было
уже никакихъ сомнѣній. А для Ханны. Леонарда и Коробочкина—это было сигналомъ. И всѣ трое, вразбивку, стараясь
быть не земѣченными, двинулись къ своему убѣжищу и отГКз, съ вершины скалы каждый бросилъ нѣмой, скорбный,
прощальный взглядъ на копешащійся внизу тазоръ.
Услоалеію было сойтись у той самой полуобвалившейся
башни, у п о д н ^ ь я которой былъ зарыгь плотъ. Коробочкинъ,
обладавшій прекраснымъ зрѣ ;іемъ, углядѣлъ на фонѣ ясной
и чистой лазури небёсъ двѣ точки, приближавшаяся изъ Петербурга. Черезъ минуту другую обѣ едва замѣтныя течки
приняли очертанія птицъ.

239:
— ЛетятъІ—вымолвилъ тихо Коробочкинъ, весь пронизанный какой то знобящей дрожью,
— Летятъ,—повторили за нимъ Леонардъ и Ханна, тоже
похолодѣвиііе, дрожащіе.
А еще черезъ нѣсколько минутъ два аэроплана кружились высоко надъ островомъ. Замерли на мгновеніе точно въ
раздумьѣ и упали внизъ, какъ падаетъ ястребъ на свою намѣченную жертву.
16.

„ГОСТИНЦЫ".

Леонардъ не ошибся, предположивъ, что, быть можегь,
самъ Троцкій пожелаетъ быть свидѣтелемъ „генеральной репеткціи". Да. онъ сидѣлъ за спиной летчика, сидѣлъ вь кожаномъ шлемѣ, въ замшевой подбитой мѣхомъ курткѣ и въ
теплыхъ мягкихъ сапогахъ. Изъ подъ нижней части шлема,
закрывавшей подбородокъ, торчалъ впередъ сатанинскій клокъ.
Не хотѣлъ Бронштейнъ ограничиться одной наблюдательской
ролью,—это было бы скучно для него, активнаго, полнаго кипучей энергіи и темперамента. Онъ повернеть рычагъ и бомба, покинувъ плотно охватывающее ее гнѣздо, устремится
внизъ. Историческая бомба, историческій моментъ, историческій полегь историческаго товарища Троцкаго.
Еще бы, лѣтопись коммунизма кровавыми буквами впншетъ на скрижаляхъ своихъ этотъ полетъ, передъ которымъ
поблѣднѣютъ и живые свѣточи Нерона, Варфоломѣевская
ночь и подвиги святой инквизиціи и даже всѣ чудовищныя
шестилѣтнія злодѣйства въ Совдепіи.
Какъ азартный игрокъ, намѣревающійся сорвать банкъ,—
этотъ банкъ-власть надъ Европой,—готовился Бронштейнъ къгенеральной репетиціи.
Псвезеть, сбудется обѣщанное Кнобельсдорфомъ, самодержецъ Совделіи дастъ цѣлый рядъ спектаклей въ Варшавѣ,
Лодзи, Гроднѣ. Бѣлостокѣ, Пг.нскѣ.
И когда въ нѣсколько дней раздавленная Польша будетъ
лежать во прахѣ, онъ предъявить свой ультиматумъ Парижу.
Онъ возьметъ съ него контрибуцию, которая не снилась никогда завоевателямъ древняго и новаго міра.
Но контрибуція контрибуціей, a тріумфъ тріумфомъ. Онъ
нрогіуститъ подъ Аркой Заѣзды конный корпусъ Буденнаго и
самъ будетъ впереди на бѣломъ конѣ. И такъ они пройдутъ
церемоніальнымъ маршемъ по Елисе іскимъ полямъ до площади Согласія, гдѣ свалять имперіалистическій обелискъ и на
мѣстѣ его воздвигнуть бронзокый монументъ завоевателю
буржуазной Европы Льву Троцкому.
Садясь на коломяжскомь азродромѣ въ аппарать, Бронштейнъ чуть было не сказалъ летчику: „Ты везешь цезаря и
его счастье". Хотя кремлевско-бер-дичсвскій цезарь и былъ
увѣрень въ летчикѣ-коммунистѣ, однако, для большей у»ѣ

240:
ренности, наканунѣ вся семья летчика была арестована пэдъ
угрозой гибели въ тягчайшихъ пыткахъ, если съ аэропланомъ
„что-нибудь случится*, или онъ по „ошибкЬ" залетитъ не
туда, купа слѣдуетъ.
Другимъ аппэратомъ управлялъ германскій пилогь, а
иаблюдателемъ былъ баронъ Кнобельсдорфъ.
Радостно, безмятежно весело начала бѣлогвардейская колонія свой шестой день пребыванія на Безымянномъ островѣ.
Такого Жаркого, знойно-ослѣпительнаго утра еще не было.
Еще далеко до полудня,-a горячій воздухъ, напоенный солнцѳмъ дрожалъ, переливался, струился, перерождая людей слабыхъ тѣломъ. превращая чуть ли не въ богатырей, a сліабыхъ
духомъ наполняя живительной бодростью.
Трудъ чередовался с ъ лѣнивымъ, спадострастнымъ бездѣльемъ. Одни звонко стучали топорами, заканчивая постройку барака, другіе подъ наблюденіемъ инженера выводили легкая, изящныя печи изъ консервныхъ коробокъ, третьи съ бронзовымъ загорѣвшимъ тѣломъ растянулись на пескѣ безъ
мысли и желаній, слѣдя, какъ плывутъ въ небесахъ облака,
четвертые купались въ морѣ. Смѣхъ, плескъ нѣжащей тѣло
воды, фонтаны жидкихъ алмазиковъ и такса настрсеніе, какое
только можетъ дать волшебный день на морѣ. Сплетались и
расплетались хороводы женскихъ тѣлъ, и красивыхъ плавной
пропорціональной полнотой, и гибко худощавыхъ, дѣвическихъ,
и потемнѣвшихъ, коричневыхъ отъ солнца, и молочно бѣлыхъ,
не поддающихся загару. Вдоль спины, рукъ и грудей, какъ
сверкающій жемчугъ скользили крупный, влажныя капли.
Аэропланы были замѣчены тогда лишь, когда сверху с ъ
ясныхъ высей донеслось ихъ гудѣніе. И веселье овладѣло и
б е з ъ того весепымъ жизнерадостнымъ таборомъ, овладѣло
сотнями обнаженныхъ тѣлъ, рѣзвящихся, плазающихъ, флиртующихъ откровеннымъ флиртомъ, лѣсныхъ и морскихъ по*
лузвѣрей, не знающ хъ что такое стыдъ, а можетъ быть и
утратившихъ понятіе о немъ.
И громкія привѣтствія жаворонками понеслись туда, въ
напоенную солнцемъ, воздухомъ и нѣжно-прозрачной голубо«атостью бездонную высь.
Наиболѣе восторженные, легковѣрные, за эти шесть
дней ставшіе друзьями совѣтской власти, кричали:
— Какой милый сюрпризъі
— Гостинцы, гостинцы! Они будутъ бросать намъ гостинцы!
И шесть тысячъ глазъ, и молодыхъ, и старческихъ, и
совсѣмъ юныхъ, мужскихъ и женскихъ съ одинакоаымъ. радостнымъ любопытствомъ и ожиданіемъ слѣдили за кружащимися аэропланами. И вдругъ планирующей сяускъ... Съ громадной высоты оба аппарата упали внизъ съ такой стремительной силою, что островитяне шарахнулись во всѣ стороны,

237:
боясь катастрофы, боясь, что погибнуть подъ обломками. Но въ
пятидесяти метрахъ надъ землей оба аэроплана задержались,
словно встрѣтиаъ какое-то незидимоа препятствіе. Эго было
такъ близко, что сидѣзшіе въ аэрэпланэхъ могли ясно видѣть
и группы, и отдѣльныя фигуры островитянъ, могли сцѣнить
красизое сложеніе купальщицы А снизу отчетливо были вид»
ны головы въ кожаныхъ шлемахъ, сообщавшихъ лицамъ,
что-то суроаое и чужое.
И вотъ, неуловимое, искрометное блеснуло разъ и другой и упало на пляжъ и въ центръ лагеря. И внизу никто ничего не понялъ. И когда разбились стеклянные шары и н9
мѣстѣ ихъ, какъ волшебнымъ чудомъ, выросли изъ подъ земли двѣ нарядные клуба дыму, напоминающіе гигантскія сѣрожемчужныя, розоватыя хризантемы. И тогда еще никто ничего не понялъ. Хризантемы разростались и вширь и ввысь
съ невѣроятной быстротой. Газы темнѣли, становились гуще,
злозѣщѣй, непроницаемѣй, заслоняя солнце, создавая ночь,
превращая аэропланы въ фантасгическихъ птицъ. Люди задыхались, падали, корчились, точно въ борьбѣ съ жидкимъ, плавающимъ въ воздухѣ спругомъ. Паникою смѣнилась жизнерадостность легковѣрныхъ, ждавшихъ „гостинцевъ". Это и
были „гостинцы", но такіе, какихъ не придумалъ-бы и самъ
сатана. Спасались, кто куда могъ, кого куда гналъ животный
инстинкты Купальщицы и купальщики бросались въ открытое
море, тонули, но и тонущихъ и плывущихъ настигалъ разбухшій до безумныхъ размѣровъ саругь. Инженеры, о ф и ц е р ы артиллеристы нѣсколькими секундами ранѣе, чѣмъ другіе сообразивь вь чемъ дѣло, устремились со всѣхъ ногъ къ скалѣ.
Но уже на полъ пути, настигнутые газами, падали въ судорогахъ, катались по землѣ, вгрызаясь въ нее зубами, разрывая пальцами, какъ эго дѣлаетъ когтями смертельно раненый
звѣрь.
Не прошло и пяти минутъ, уже и самый островъ и вода
все было покрыто густымы шевелящимся туманомъ. Надъ
этимъ туманомъ разрушенія и смерти высилась скала съ
потемнѣвшими руинами.
И молодые, и старые и тѣ, кто доживалъ свой вѣкъ и
тѣ, у кого впереди было все, красивые, и некрасивые, умные
и глупые, добрые и злые умиргли въ одинаковыхъ жесточэйшихъ мукахъ. Они еще цѣплялись за жизнь агонизировали,
еще гаснущее сознаніе съ подробностями удивительной четкости рисовало картины дѣтства, рисовало все прошлое, всю
жизнь, а уже лоіались и вытекали глаза и нѣжная атласистая кожа красавица покрывалась, какь у прэкаженныхъ, гноеточивыми ранами. А еще черезъ нѣсколько минутъ кожа отваливалась вмѣстѣ съ изъѣденнымъ струпьями мясомъ, обнажая черепа, грудныя клѣтки, ребра, кисти рукъ, ступни ногъ.
Неодушевленные предметы боролись за свое существованіе
дольше, но и ихъ постигала судьба человѣка. Крѣпкіе проема

238:
пенные брезенты превращались въ легкую, какъ бумажный
пепелъ труху. Проржавѣди насквозь желѣзныя печи, изъ герметически закупоренных« банокъ вытекали кон ервы, словно
просачиваясь не черезъ металл«, а сквозь губчатую оболочку.
Рушились деревянные бараки и выростали на ихъ мѣстѣ груды мелкой древесной пыли. На нѣсколько частей перегорали,
теряя вѣсъ, желѣзныя строительныя балки.
И правъ былъ Кнобельсдорфъ, говорившій еще раньше
Троцкому и другим«, что эго царство разрушеній, страданій
и смерти не достигнет« большей высоты, какъ десять—пятнадцать метровъ. И, дѣйствительно, оба аэроплана, кружившееся надъ землей въ какихъ нибудь пятидесяти метрахь, купались въ ясном« солнечном« воздухѣ, сбвѣвгемые солеиымъ вѣтромъ. И черное курево газовъ не только не поднималось близко къ нимъ, а, наоборот«, по мѣрѣ действия своего, распространялось въ ширину, какъ все растущій и растущій кругъ.
Черезъ четверть часа этотъ кругъ захватывал« уже площадь
воды и суши, на которой помѣстились бы такіе города, какъ
Брюссель, Милан«, Марсель, Кіевъ, Барцелона, Варшава.
Канонерским« лодкамъ пришлось во имя самосохранения уйти, увеличить поясъ блокады. А еще дальше подобно
бѣлымъ крыльям« гигантских« птицъ, надувались паруса финских« рыбачьихъ лодокъ. Фины поражены были невиданным«,
неслыханным« появленіемъ осѣвшей на морѣ чудовищной
тучи вь такой ясный, безоблачный сверкающій день. Нашлись
пожелавшіе приблизиться смѣльчачи, но загрем&ли съ канонерских« лодокъ маленькіе полуторадюймозые „гочкисы", и
фины кинулись на всѣхъ парусах« подъ защ ѵту своихъ береговых« батарей. Перепуганные, съ искаженными лицами, дрожащими голосами рассказывали эти бывалые морскіе волки о
спустившейся на море непроницаемой тучѣ. И не хэтѣли вѣрить сначала, такь какъ на не5(з ни облочка, но потомъ и
финскіе моряки и чины пограничной стражи съ Помощью,
мсрскихъ биноклей убѣдились, что это не фантазія, a дѣйствительность. Берегозые форты и пограничные блогхаузы тотъчасъ же соединились по телефону съ Гельсингфорсом«. Оттуда
оффицізльно данъ былъ приказ« ни подъ какимъ видсмъ
не проникать в"ь совѣтскія территоріальныя воды а неоффиціально были начаты приготозленія кь тщательной раззѣдкѣ.
Весь день и всю ночь шевелилась туча, съ поднимавшейся
изъ ея центра скалой. И шевелилась бы еще нѣсколько дней
и ночей, если-бъ не вздулась и не потемнѣла бирюзовая г ларь
небесъ и не хлыкулъ потоком« тропическій, нѣсколько чассвъ
лродолжавшійся ливень.
Дождливые потоки развѣяли газы, прибили ихъ къ водѣ
и сушѣ. И когда воздухъ очистился, холодный ужзсь являло
собою зрѣлища острова, кишевшаго тремя тысячами разложившихся трупов«. Въ морѣ далеко отнесенное отъ берега, пла-

239:
вало изуродованное гніющее человѣческое мясо вмѣстѣ съ
миріадаии большихъ и малыхъ дохлыхъ рыбъ, всплызшихъ
на поверхность, однѣ—оглушенныя, другія въ усыппенномъ
видѣ. Живыя рыбы съ жадностью бросались на эту добычу и{
отвѣдааъ ее, тутъ-же мгновенно издыхали.

17. БИТОЕ СТЕКЛО.
Хотя Коробочкинъ и понатаскалъ огарковъ, но ихъ над®
•бмпо беречь, экономить. Зажигали свѣтъ на нѣсколько минутъ во время ѣды, а все остальное время,—и днемъ и ночью
въ этомъ гранитномъ яіцикѣ царила непроглядна5р||иочь,—сидѣли втотьмахъ. Глаза такъ привыкли къ темнотѣ, что различали не только общія линіи, силуэты, но даже и черты лица и какое то даже псдобіе цвѣтовъ и оттѣнковъ.
Ханна и Леонардъ убѣждались все болѣе и болѣе, какъ
хорошо, что съ ними студентъ, такой сильный въ своей первобытной наивности варвара. Здѣсь въ этой кромѣшной тьмѣ
онъ дѣйствовалъ на нихъ удивительно успокаивающе, Имъ
казалось, что возлѣ нихъ близко дсвѣрчизо трется большая,
теплая и пушистая собака.
Всѣ трое очутились въ самой фантастической обстановхѣ. Ужъ чего фантастичней! Выложенное гранитомъ подземелье монументальностью своею напоминало такія сооружена, какъ храмъ Сфинкса подь Каиромъ, видѣнный и Ханной
и Леонардомъ. Тутъ-же,—протянуть руку,—ларецъ сокров щъ
неисчислимой цѣнности. И не какія нибуць банальныя сокровища, а легендарная добыча легенцарныхъ пиратозъ. И вотъ
они —Леонардъ, Ханна, Коробочкинь—собственники этого золотого пояса съ густой чешуей изъ самоцзѣтныхь каменьезъ,
т т х ъ жемчужныхъ нитокъ, которыя надо вынимать полными
пригоршнями, эгихъ бэилліангозъ, изумрудозъ, рубинозь, въ
твердую гущу которьіхь можно погрузить руки по самый
ЛОКОТЬ.

И, какъ ни странно, это безумное богатство ничуть не
волновало его новыхъ обладателей. Во перзыхъ, оно было до
того сказочно, что утрачивалось даже созчаміе его объема,
той единицы со можествомъ нул.ей, которая могла бы хоть
приблизительно оцѣнить въ любой европейской валютѣ, оцѣнигь содержимое ларца, во-вторыхъ, необычайность условій
-все э т о притупляло человѣческую жадность, стремление къ
обладанію материальными благами.
Тамъ, внизу готовится, а можетъ быть и свершилось уже
неслыханное злодѣяніе, уносящее тысячи жертвъ. И не какихъ-нибудь отвд-ченныхъ жертвъ, а тЬхъ самыхъ людей, съ
которыми Леонардъ, Ханна и Коробочкинъ цѣлую недѣлю
были въ самомъ тѣсномъ общеніи. Сюда, въ этотъ мракъ

240:
гранитныхъ стѣнъ, они принесли съ собою оттуда с ъ песчзнаго берега ихъ лица, блескъ глазъ, сіяніе улыбокъ, звукъ
знакомыхъ рѣчей. И одно сознаніе, на какія всѣ они обречены муки, наполняло холодомъ, лишало радости сознан я, живучаго эгоистическаго сознанія, что сами Леонардъ, Ханна и
Коробочкинъ избѣжали ихъ кошмарной судьбы, если и не
навсегда то хоть на время.
Вотъ почему Ханна, вся съ головы до ногъ женщина,
любящая украшать себя, любящая драгоценные камни, д а ж е
не поинтересовалась заглянуть въ ларецъ, какъ ни упрашивалъ ее Леонардъ. Сейчасъ волшебный ларецъ ин ересовалъ
ее въ такой-же мѣрѣ, какъ если бы наполненъ былъ би*
тымъ стешномъ.
— Все это радуетъ, волнуетъ, восхищаетъ. — говорила
Ханна,—когда есть полная гармонія, но если я должна спать
на грубыхъ мѣшкахъ, прикрываться ими, и считать за счастье,
что поверхъ лифа у меня солдатская гимнастерка, добытая
стараніями Коробочкина, если я должна экономить каждый
, глоте къ воды и ни одной капли не могу использовать для
своего обычнаго туалета, совершавшагося даже въ тюрьмѣ,
то право же не интересны мнѣ всѣ эти срилліантыі Сейчасъ
для меня они—толченое стекло. Сейчасъ, а потомъ буну сходить по нимъ съ ума, если, если этому „потомъ " суждено
осуществиться.
Когда бросивъ прощальный взглядъ на размет-зшійся
внизу таборь, всѣ трое поспѣшили въ свое убѣжишв, уже
черезь нѣсколько минутъ Коробочкинъ, напряженно вслушиваясь при миганіи оплызающаго огарка, спрлшивалъ Леонардъ.
— Раймондъ Раймондовичъ, что же не слышно разрыва"5—
онъ былъ блѣденъ, стучали зубы и тряслась .его протодьяконская борода.
— Захотѣли вы... Во первы гъ, сюда къ нимъ врядъ-ли
донесся бы звѵкъ тяжелаго енгряда, a арцвіорыхъ, эги бомбы —
стеюънныя. Онѣ разбиваются при встрѣчъ с ъ тоердымъ препятствіемъ и сила звука—самая ничтожная.
— Такъ, такъ, да, да, разумеется! Всегда глупость какуюнибудь выпалю,—бермотолъ студенгъ, все е щ е дрожа троічаднымъ тѣломъ своимъ и не попирал зубъ на зубъ.
Видъ его дѣйствозалъ угнетающе на и безъ того измученную. потрясенную Ханну. Замѣ-.изъ это, Леонардъ погдсилъ огарокъ, нащупавъ предварительно въ карманѣ спички.
Но и въ густой тьмѣ преслѣдовзлъ его студенты
— Какъ вы думаете... уже?
— Но почемъ же я могу знать, Коробочкинъ? Вы и с е б я
самого и насъ только нервируетеі Эти ваши терзающее вопросы безцѣльны и только мучаютъ. Возьмите себя вь руки!
У меня самого на душѣ адъ, но видите—крЬплюсь,

241:
—' Что же мнѣ дѣлать?
— Постарайтесь уснутьі Это самое лучшее! Послѣ нечвловѣческаго напряженія этихъ дней вамъ необходимъ сонъ,
сонъ и сонъ! Ложитесь, закройте глаза, думайте, что у вашихъ
ногъ переливается золотистая рожь, а надъ вашей головой
илывуть бѣлыя облака. Думайте такъ и заснете..,,
И, дѣйствительно, немного спустя студентъ, сломленный
безсонницею двухъ—трехъ послѣднихъсутокъ, уже храпѣлъ во
всю, раскинувшись на голыхъ гранитныхъ плитахъ.
Хпнна довѣрчиво прижалась къ своему Леонарду и сейчасъ это было нѣжнѣе, дороже самыхъ бурно-пламенныхъ
. ласкь. Онъ тихо проводилъ рукою по ея лицу, чузствуя, какъ
вздрагиваютъ рѣсницы, по волосамъ, пахнущимъ морской водой и соленымъ воздухомъ и ему казалось, что отъ этихъ
успокэивающихъ прикоснсвеній она задремлетъ. Й когда уже
совсѣмъ затихла возлѣ него теплая, гибкая, вдругъ спросила:
— A тѣ тамъ? Долго будутъ они... умирать?
— Ханна, зачѣмъ это? Зачѣмъ эти самоистязанія?..,
— Я хочу знать! Скажите, долго? ..
— Нѣсколько минутъ, во асякомъ случаѣ...
— Несчастные.., Значитъ они успѣютъ понять, какъ ихъ
вѣроломно чудовищно обманули, успѣютъ бросить лроклятіе
своимъ палачамъ, Ахъ, если-бъ эти проклятія...
— Довольно, слышите! Я запрещаю вамъ говорить! Вы
и Коробочкинъ — малые дѣти...
— Ну хорошо, не буду, не буду...—и, положивъ къ нему
голову на колѣни, черезъ минуту она дышала ритмичнымъ
дыханьемъ спящей. И ее, какъ и студента послѣ долгихъ физическихъ и моральныхъ напряженій мгновенно подкосилъ сонъ.
Часовъ ни у кого не было. А время въ темнотѣ и неподвижности обманчиво. Часы могутъ сойти за.^екунду и наоборсТъ. Все зазиситъ всецѣло отъ настроен™. Что могло
замѣнить до нѣкоторой степени часы, это промежутокъ времени .ртъ одного принятія пищи до другого, исчисляемый обыкновенно пятью-шестью часами. И вотъ послѣ десятой трапезы, этакъ примѣрно спустя шестьдесятъ два часа, рѣшено
было на военномъ совѣтѣ, что Коробочкинъ можетъ сдѣлать
вылазку.
— Будьте, осторожны, не увлекайтесь! — напутствовалъ
его Леонардъ, — прячьтесь, пользуйтесь каждымъ укрытівмъ. Если васъ замѣтять — мы погибли!...
— Кто замѣтитъ? — спросилъ студентъ, уже подымая
богатырскими плечомъ своимъ тяжелую гранитную плиту.
— Вотъ вопросъ? Разумѣется не пЬгибшія- всѣ до одной
жертвы, а палачи ихъ, которые могутъ нести сторожевую
службу гдѣ-нибудь въ морѣ. Малѣйшая подозрительная точка,
мелькнувшая -въ развалиначъ и, вы понимаете?
— Понимаю, Раймондъ'Раймондовичъ, весьма даже nö-

•

нимаю,—отозвался студентъ уже сверху, уже кладя плиту на
ея обычное мѣсто.
И опять гнетущее безмрлвіе, гнетущій мракъ глубоко
схороненнаго подземнаго царства. И чудилось Леонарду и
Ханнѣ, что Коробочкинъ ушелъ не за нѣсколько сотъ
шаговъ, а поглотилъ его какой-то совѣмъ другой и далекій
міръ. И, въ самомъ дѣлѣ, развѣ то, что Коробочкинъ долженъ принести имъ, не будетъ такимъ страшнымъ, леденящимъ кровь, сводящимъ сѣ ума, передъ чѣмъ поблѣднѣетъ
самая яркая фантастика самыхъ отдаленныхъ, самыхъ волшебныхъ міровъ. Ждали съ сжигающимъ все существо нетерпѣніемъ. Ханна не выпускала рукъ Леонарда изъ своихъ
и все время ощущалъ онъ горячее нервное пожатіе тонкихъ,
длинныхъ пальцевъ. Думалось, что на вѣки сгинулъ студентъ,
хотя отсутствіе его и получаса не продолжалось. Возвращеніе его походило на бѣгетво. Да оно и было бѣгсгзомъ.
Ханна и Леонардъ, зажегши одинъ изъ послѣднихъ огарковъ, услышали надъ головою топотъ ногъ. Коробочкинъ съ
страшной силою отшвырнулъ плиту и громадный, всклокоченный, какимъ-то дикимъ звѣремъ скатился внизъ. Онъ дышалъ,
вѣрнѣе запыхался, какъ могучій кузнечный мѣхъ. Все это вмѣстѣ съ его перекошеннымъ лицомъ и трясущейся бородой не
предвѣщало ничего хорошаго, И, действительно, скорѣй дурное, чѣмь хорошее было въ первыхъ словахъ его:
— Къ острову подплываетъ моторная лодка.
— Много людей?
— Челозѣкъ пять—шесть.
— Больше чѣмъ надо, чтобы покончить съ двумя невооруженными бѣлогвардейцами, —соображалъ Леонардъ, призвавъ на помощь всю свою дисциплину духа.—Васъ замѣтили?
— Не думаю. Нѣтъ.. Хотя...
— Ваши впечатлѣнія отъ катастрофы?
— Газовъ нѣтъ, разсѣяло, ливень былъ! Потопъі... Лужи,—
настоящія маленькія озера, и въ водѣ и на мокромъ пескѣ
трупы, безъ конца трупы...
— А лагерь?
— И слѣдъ просгылъ! Ни бараковъ, ни палатокъ, ничего!
Ужасъ одинъ! Какая-то мокрая, безформенная каша. Что намъ
дѣлать? Мы погибли!—зарычалъ студентъ.
— До этого еще дапеко,—возразилъ Леонардъ, — если
они васъ не замѣтили, имъ и въ голову не придетъ искать
кого-нибудь здѣсь. Что-же касается цѣли ихъ посѣщенія—она
вполнѣ естественна. Желаніе убѣдиться въ достигнутыхъ результатахъ генеральной репетиціи, судя по вашимъ словамъ,
болѣе чѣмъ удачной. Но мы должны быть готовы ко всякимъ
случайностямъ. И вотъ... Слушайте внимательно...—и какъ-то
особенно зазвучалъ сразу окрѣпшій, строгій и важный голосъ
Леонарда.—Не знаю какъ вы, Коробочкинъ, но ни я, ни Ханна
живыми не отдадимся.,. Если за нами придутъ сюда... Вы

243:
знаете, какъ я люблю ее? Это мое солнце, это все для меня
на свѣтѣ, но я скорѣе самъ задушу ее и тогда уже погибну
с ъ болѣе спокойнымъ сознаніемъ, чѣмъ если-бъ...— И дрогнулъ и осѣкся его голосъ, и взглядъ Ханны былъ взглядомъ
полнаго одобренія.
Коробочкинъ, тотъ обидѣлся даже:
— Раймондъ Раймондовичъ, вы меня за какую то трусливую дрянь считаете! Умирать, такъ умирать вмѣстѣ! Не
подлецъ же я, слава тебѣ Господи? И вамъ предань, такъ
преданъі—Чуть ли не со слезами повторилъ студентъ.
— Знаю, знаю, Коробочкинъ, знаю и вѣрю! Славный, хорошій вы... Да вотъ что... Въ случаѣ провала, слишкомъ большимъ тріумфомъ было бы для этой сволочи унаслѣдовать послѣ
насъ ларецъ съ сокровищами. Поэтому, сейчасъ-же, не теряя
ни минуты, необходимо его закопать Но успѣть-бы,—у насъ
есть готовая зырытая яма лишняя, рядомъ съ мѣстомъ, гдѣ
закопали плотъ... Куда подошла моторная яхта?
— Къ пристани. Бывшей пристани, потому что газы и ее
уничтожили.
— Прекрасно! Оттуда васъ никто не увидитъ. Если очи
пойдутъ прямо на гору, то не успѣютъ подняться и до половины, какъ вы уже спрячете всѣ концы. Если они получатъ въ
видѣ трофеевъ наши черепа, то ужъ навѣрное не получатъ
нашихъ брилліантовъ. Ну, живо! Берите ларецъ и маршъ! Я
бы самъ это продѣлалъ, да не хватитъ силъ...
И вновь провалился Коробочкинъ въ далекое тридесятое
царство, и вновь остались вдвоемъ въ темномъ безмолвіи
гранитнаго убѣжища своего Леонардъ и Ханна. И вновь потянулись долгіе, какъ вѣчность, мгновенія, секунды, минуты.
И вновь неизвѣстно черезъ какой промежутокъ времени
л о с п ѣ ш н о скатился бѳльшимъ косматымъ звѣремъ студентъ,
— Зарылъ! И такъ землю притопталъ кругомъ, — ни
одинъ красный Шерлокъ Холмсъ ничего не пронюхаеть ., А
только они...
— Что они?
— Направляются! Сюда... Я не утерпѣлъ и ползкомъ,
ползкомъ на брюхѣ... Я то ихъ вижу, они меня нѣтъ! И вижу—шестеро поднимаются и у каждаго по карабину.
Молчаніе, такое тягостное, липкое, холодное, что даже
огарокъ и тотъ пе"встали мигать й какъ-то затихъ безпокойнымъ язычкомъ пламени.
— Что-жъ,—вымолвилъ наконецъ глух^мъ, сдавленнымъ,
чужимъ голосомъ Леонаодъ.— Черезъ нѣсколько минутъ наша
супьба рѣшигся. Сомни.ельни, чтобы они добрались до насъ...
хотя..
- Да!—спохвитился Леонардъ,—какая жалость, что мы
испортили механизмъ и дверь свободно открывается...
— Ну, не совсѣмъ свободно! — возразилъ студентъ. — Я
ее приперъ напослѣдскь оревномъ, съ нашей стороны, ра-

244:
зумѣется. Если начнутъ долбить, таранить—откроютъ! Я такъ—
ничего, кулаки и приклады выдержитъ. Я намъ теперь осталось молиться Богу...
И всѣ трое однимъ желаніемъ, одною мыслью, однимъ
движеніемъ опустились на колѣни...
18. С Е Н С Я Ц І Я.
Или Коробочкинъ второпяхъ ксе-какъ прилэдилъ бревно,
или эти шестеро оказались молодцами хоть куда, или еще
что нибудь, но только и самъ Коробочкинъ и Леонардъ съ
Хакною учуяли надъ собою шаги и скорѣй угадали, чѣмъ
услышали неясный говоръ. Всѣ колебанія, всѣ попытки ухватиться за призракъ спасенія исчезли, разсѣялись. Послѣдняя
гримаса судьбы, и какая гримасаі
Непостижимымъ чудомъ,—пусть это чудо,, пусть безумное счастье, не въ названіи дѣло, — избѣжели они участитрехъ тысячъ полуразложившихся труповъ, устлавшихъ безымянный островъ. И, нѣтъ ни чуда, ни счастья, ничего нѣтъі
Есть шесть человѣкъ съ карабинами и трое безоружныхъ и
въ числѣ ихъ женщина.
И когда чьими-то усиліями приподнята была закрывавшая люкъ плита, когда узники похслодѣли такъ, что имъ самимъ своя собственная крозь почудилась ледяной, вдругъ
оттуда, сверху—не большевицкое, a человѣческое, русское и
русское хорошаго, былой Императорской арміи, тона:
— Дорогой полковникъ, все это весьма романтично, весьма... И будетъ созсѣмъ романтично, если спустившись, мы
иайдемъ здѣсь нѣсколько окованныхъ желѣзомъ боченковъ
золота.
— Ну, если таковые и были, то эта красная шпана давно
похозяйничала здѣсь. Я впрочемъ... Вашими бы устами...—кослѣпительный снопъ лучей электрическаго фонарика забѣгавшій сверху и пронЗившій египетскую тьму подземелья
былъ какъ-бы продолженіемъ неоконченной фразы:
— Боже мой! Здѣсь люди! Господа, кто вы?
Не сразу отвѣтили, потому что не сразу смѣнилось настроеніе. Ждали большевиковъ, ждали, какъ судьбу, мечтая
обь одномъ какъ о милости, только бы не достаться живыми
и вдругъ... Но и это .вдругъ" было нѣсколько секундъ подъ
сомнѣніемъ.
Красные волки такъ безпредѣльно коварны, такъ умѣютъ
рядиться въ овечье и всякія иныя шкуры, что всегда можно
заподозрить подлогъ, вѣроломство, гнусность...
Вотъ почему Леонардъ отвѣтилъ не сразу:
— Насъ трое уцѣлѣвшихъ отъ катастрофы, свидѣтелями
которой вы только что были.
— Я вы не знаете случайно, Леонардъ погибъ вмѣстѣ
со всѣми?—спросилъ голосъ, за минуту передъ этимъ обращаешься къ »сому-то со словами .дорогой полковникъ".

245:
— Леонардъ—я,—вашъ покорный слугаі
— Вы? Такъ вотъ гдѣ я васъ нашелъі—Теперь уже и Лео-нардъ узналъ голосъ знакомаго ротмистра Колибанова.
Теперь уже въ подземельѣ вмѣсто трехъ человѣкъ, было
девять. Не успѣвали задавать вопросы, не успѣвали отвѣчать.
Все выяснилось съ первыхъ-же словъ, съ первыхъ-же 6esтторядочныхъ восклицаній.
Изъ Гельсингфорса тщательно слѣдили за всѣми переписями безымяннаго острова. И лишь только дошла вѣсть о
дьявольской работѣ газовыхъ бомбъ, полковникъ Эльвенгренъ
с ъ тайнаго вѣдома высшаго командованія, но за свой собственный рискъ и страхъ, сорганизовало маленькую, въ самомъ дѣпѣ, очень рискованную экспедицію. Чтобы отказаться
черезчуръ великъ былъ соблазнъ. Еще-бы не соблазнъ?
Убѣдиться лично, убѣдиться въ самомъ безчеловѣчномъ, самомъ отвратительномь злодѣяніи большевиковъ и это ихъ
злодѣяніе заклеймить передъ всѣмъ свѣтомъ во множествѣ
фотографическихъ снимковъ и очевидческихъ протоколовъ.
Это въ случаѣ успѣха, а не повезетъ—большевики могутъ либо
потопить лодку, либо взять ее въ плѣнъ со всѣмъ экипажемъ,
что несомнѣнно еще хуже.
Эльвенгренъ взялъ съ собою пять человѣкъ: двухъ офицеровъ финскаго генеральнаго штаба, Колибанова, корреспондента французскихъ газетъ и фотографа — американца, представителя нью-іоркскихъ иллюстрированныхъ изданій. Пока
Эльвенгренъ, идя со своими спутниками въ буквальномъ
смыслѣ слова по трупамъ, поднимался на гору, углубляясь
оттуда подъ землю, американецъ, изумленный кошмарнымъ
зрѣлищемъ, профессіонально упоенный небывалой сенсаціей,
все щелкалъ, да щелкалъ большимъ висѣвшимъ у него на
груди „кодакомъ". Но глазная сенсація ожидала его впереди.
Опытный фотографъ увидѣлъ ее не въ мертвыхъ, а въ живыхъ. Въ этихъ трехъ людяхъ, избѣжавшихъ общей участи.
И онъ снималъ, снималъ съ увлеченіемъ Ханну, Леонарда и
Коробочкина, снималъ ихъ вмѣстѣ, поставивъ ихъ въ рядъ,
снималъ порознь и въ деталяхъ, что-бъ получить большія
головы и во весь ростъ и дѣлая поясныя фотографіи.
Этотъ сухой, длинный и крѣпкій какъ боксеръ пятидесятилѣтній человѣкъ, съ бритымъ костистымъ лицомъ и сѣдыми волосами, говорилъ:
— Своими американскими подошвами истопталъ вес«
свѣтъ! Я фотографироаалъ двадцать шесть большихъ и малыхъ войнъ въ пяти частяхъ свѣта. На островахъ Фиджи я
снималъ танецъ людоѣдовъ, только что полакомившихся человѣческимъ мясомъ. Но такіе снимки, что далъ мнѣ этотъ
маленькій сѣверный островъ, могли дать только большевики,
перещеголявшіе самыхъ свирѣпыхъ дикарей—каннибаловъ.
Миніатюрный пухленькій французъ не хотѣлъ ни за чт®
отстать отъ своего американскаго товарища по оружію и.

246:
гдѣ только могъ, щелкалъ такимъ-же миніатюрнымъ, какъ к
онъ самъ, „кодакомъ". Онъ предвкушалъ, какіе длинные, подробные интервью съ Леонардомъ, его невѣстою и этимъ гроиаднымъ всклокоченнымъ чудовищемъ напишетъ онъ для
своихъ газетъ.
А чудовище, успѣвшее откопать ларецъ, несло его на
плечѣ, замыкая шествіе ^ізъ Эльвенгрена, Колибанова, двухъ
финскихъ офицеровъ, одѣтыхъ въ спортивные костюмы, Леонарда и Ханны.
Не успѣли они сойти со скалы, какъ всѣхъ ихъ охватило
густое, кружащее голову зловоніе. Это былъ сладковатый запахъ разлоложившейся падали и чего-то еще, — видимо не
успѣвшихъ окончательно испариться газовъ.
Въ сіяніи солнечнаго дня былъ особенно ужасенъ видъ
острова смерти. Даже Эльвенгренъ, обладавшій крѣпкими
нервами и тотъ болѣзненно морщился. Ханна шла закрывъ
лицо руками. Леонардъ бережно велъ ее.
Безпорядочными, истлѣвшими трупами лежало мясо, рядомъ со скелетами. Эти мужскіе и женскіе почернѣвшіе скелеты были скрючены, кого въ какомъ положении застала мучительная, превосходящая самыя мучительныя пытки, смерть.
Коробочкинъ случайно наступилъ босой ногой,—онъ шелъ босикомъ и въ лохмстьяхъ.—на чей-то улыбающійся отвратительною улыбкою черепъ. И нога растоптала его до самой
земли съ такой-же легкостью, какъ если-бъ это была груда
пепла. Все—и скелеты, и черепа, и желѣзныя строительны»
балки — все обратили въ пепелъ газы профессора Штейнбаха.
Надо было спѣшить. Можно съ минуты на минуту ожидать появленія большевиковъ, имѣвшихъ много причинъ и
основаній интересозаться этимъ, отнынѣ историческимъ, островомъ. Никакъ не могъ Эльвенгренъ оторвать француза и
американца отъ фотографированія. Оба увлеклись, точно азартные игроки, уничтожая послѣдніе запасы пленокъ. Эльвенгренъ, въ концѣ концовъ, пригрозилъ, что оставитъ ихъ на
•произволъ судьбы. И лишь это кое-какъ охладило ихъ корреспондентскій пылъ.
И спасители и спасенные уже въ небольшой моторной яхтѣ съ финскимъ флагомъ. Черезъ минуту легкая, свѣтйо коричневая яхта, горя на солнцѣ металлическими частями,
неслась съ бѣшеной быстротою, оставляя позади себя длинный водяной вѣеръ и оглушительно треща мсторомъ.
И, какъ громъ среди яснаго неба,—ужъ чего яснѣе: хотьбы самое крохотное облачко, — одинъ пушечный выстрѣлъ,
другой. Яхту преслѣдовалъ глубоко сидѣвшій въ водѣ миноиосецъ—истребитель.
Ханна забилась въ истерикѣ.
— Не безпокойтесьі Уйдемъ, какъ отъ стоячаго, — утѣ~

251:
шалъ ее Эльвенгренъ. — Мы можемъ развить скорость до
восьмидесяти километров« въ часъ.
Первый снаряд« разорвался далеко позади яхты, второйже впереди и такъ близко, что густой фонтан« воды теплым« душемъ окатилъ пассажиров«. Миноносец«, преслѣдуя
яхту, обстрѣлялъ ее еще нѣсколько разъ, но вскорѣ, убѣдившись, что одинаково невозможно и догнать ее и попасть въ
маленькую, съ безумной скоростью мчавшуюся мишень, повернул« обратно. Черезъ два съ половиной часа яхта, уже
і е з ъ всяких« приключеній, вошла въ Гельсингфорскую бухту.
19. Т Р 1 У M Ф Ъ
Леонардъ, только-только сойдя на берегъ, поспѣшилъ
къ лучшему ювелиру и, не торгуясь, сбылъ ему нѣсколько
жемчужных« зеренъ изъ своей неисчерпаемой сокровищницы.
И уже къ вечеру всѣ трое одѣты были съ ногъ до головы,
накупленъ былъ запас« бѣлья и ещё осталось деньгами около
двухъ милліоновъ финских« марок«.
Трудно было экипировать студента. На его здоровенн;
фигуру съ превеликим« трудом« нашелс* ю:овый костюг»
Да и тотъ при малѣйшемъ движеніи трещалъ по всѣмъ швагДлинныя, большія руки вылѣзали далеко изъ коротеньки
рукавовъ, а брюкъ хватило немного ниже колѣнъ. За ше
лѣтъ своихъ тюремныхъ скитаній Коробочккнъ отвыкъ ;
европейскаго платья, да въ сущности никогда и не привык5
къ нему.
— Раймондъ Раймондовичъ, самочувствіе у меня дур
кое!—«каловался студент«. — Ну, прямо болванъ — болваном
Все узко! И воротничекъ жметъ и ботинки жмутъ — того '
гляди все на тебѣ полопается!
— То-ли дѣло босиком« и въ лохмотьях«? — дразнг'-"
его Леонардъ, чисто выбритый, надушенный, изящно одѣ^™
и успѣвшій обзавестись моноклемъ. — Нѣтъ, голубчикъ, До*
вольно вамъ дикимъ Робинзоном« щеголять! Пора и въ ^европейца обратиться. Тѣмъ болѣе, вы будете, да и тепфш
уже есть, одним« изъ самых« моднымъ людей въ Европѣ.|і
— Это почему?
— Да потому, что вы одинъ изъ трехъ уцѣлѣвшихъ.
— Такъ развѣ это моя заслуга?
— Дѣло не въ оцѣнкѣ ваших« заслуг«, а въ само|Г|у;
фактѣ. Впрочем«, увидите сами...
Коробочкинъ „увидѣлъ" къ вечеру того-же дня. Фотографы, сотрудники финских« газетъ, иностранные корреспонденты—всѣ атаковали его въ гостиницѣ, требуя, чтобы онъ
•озировалъ и описывал« свои впечатлѣнія.
Переводчиком« между смущенным«, готовым« провалиться сквозь землю студентом« и толпою жадных« до сен•вцій интервьюеров« былъ Леонардъ. Онъ самъ натравливал«

248:
на Коробочкина этихъ людей. Въ свой антибольшевицкій лагерь Леонардъ успѣлъ перетянуть даже и тѣхъ западщяхъ
журналистовъ, которые до сихъ поръ относились къ совѣтскоЙ
власти скорѣй благосклонно. Зная секретъ и цѣну этой „благосклонности", Леонардъ щедро заплатилъ самымъ непримиримым^ моментально сдѣлавъ ихъ ручными и полетѣли телеграммы во всѣ конць:, живописуя испытаніе бомбъ профессора Штейнбаха надъ тысячами русскихъ людей. A вслѣдъ за
телеграммами въ видѣ безпощадно разоблачающихъ документовъ посланы были фотографіи, снятыя амераканцемъ на островѣ.
Сначала американецъ хотѣлъ прибецечь ихъ для своихъ
нью-іоркскихъ газетъ, но и тутъ Леонардъ сломилъ его уярямстяо, заплативъ кругленькій, даже въ долларахь кругленький кушъ, за право напечатать пятьдесят — ш е с т ь д е с я т фотографы въ европейскихъ изданіяхъ. Словомъ, агитація во всю
и сразу постаслена была на широкую ногу.
Совѣтская миссія въ Гельс :нгфорсѣ поджаривалась на
иедленномъ огнѣ безсильнаго бѣшенства. То-же самое -въ
неизмѣримо крупнѣйшемъ масштвбѣ происходило въ Москвѣ
и Петербургѣ. Никто не предаидѣлъ, не сжидалъ такой потрясающей огласки. Самое большее — допускалась возможность смутныхъ и робкихъ слуховъ. И, вотъ, не угодно-ли,
вмѣсто робкихъ и смутныхъ слуховъ—оглушительный, трескучій скандалъ на весь міръ! И надо же, чтобы это какъ разъ
иаканунѣ полнаго признанія совѣтовъ Англіей, и если не признанія, то, во всякомъ случаѣ, торговаю союза съ Франціей.
Нечего сказать, хорошая, и какъ разъ кстати реклама — эти
изуродованные трупы, и въ одиночку и цѣлыми грудами, эти
свидѣтельскія показанія американца, и француза, трехъ фиискихъ офицеровъ и трехъ счастливцезъ, чудомъ избѣжавшйхъ
общаго гюголовнаго истребЛенія.
Зиновьевъ-Апфельбаумъ рвалъ и металъ, узнавъ, чтв
Леонардъ и Ханна живы живехоньки и находятся въ Гельсингфорсѣ. Но еще больше раалъ и металъ Троцкій, узнавъ, что
они прихватили съ собою найденный въ подземельяхъ замке
набитый сверху до низу драгоцѣнностями ларецъ. Трудно сказать, кто изъ нихъ былъ отвратительнѣй и гнуснѣй въ
этой роли хищникоаъ, упустивших ь мимо самгго носа лакомую
добычу—Зиновьевъ или Троцкій
Первымъ движеніемъ Троцкаго было немедленно разстрѣлять адмирала Альтфатера, —какъ онъ смѣлъ тогда, в*
время посѣщенія острова солгать докладывая, что найти тамъ
что-нибудь цѣннсе и думать нечего.
Альтфатеръ валялся въ ногахъ у Бронштейна, подметая
длинной сѣдою бородою своей кремлевскій паркетъ, обѣщая
•ѣрной службою искупить свою неосвѣдомленность.
— Встаньте!—прйказвлъ ему Троцкій, вдоволь насладившись его униженіемъ и своимъ собственный величіемъ,—

253:
встаньте! Вы перепачкали вашъ адмиральскій сюртукъ, а этим*«
дѣлу не поможешь. Помните-же, никогда не слѣдуетъ болтать
зря, когда не знаете навѣрное. Вы привыкли лгать сзоему Николаю, но я вамъ не Николай,—и Бронштейнъ погрсзилъ
пальцемъ сверху внизъ стоявшему передъ нимъ на кслѣняхъ
адмиралу,—весь ужасъ, по крайней мѣрѣ, главный ужасъ не
въ томъ, что совѣтская власть лишилась десяти — пятнадцати
фунтозъ драгоцѣнныхъ камней, а въ томъ, что эти драгоцѣнные камни очутились у такого смертельнаго врага нашего,
какъ французскій агенгь Леонардъ. Я велю Чичерину послать финляндскому правительству ноту съ требованіемъ возвращенія всѣхъ этихъ сокровиіцъ. Ноту- пошлемъ, но сильно
сомнѣваюсь въ успѣхѣ.
Троцкій не ошибся. Финляндское правительство не отвѣтило даже на Чичеринсхій запросъ, обойдя молчаніемъ и
ларецъ и жалобу, что нѣкоторыя финскія судна, вопреки добрососѣдскимъ отношеніямь, позволяютъ себѣ не только бросать якорь у самыхъ берегозъ совѣтской Россіи, но и высаживать на ея территоріи финскихъ офицеровъ и какихъ-т
подозрительиыхъ чужеземцевъ. И то и другое — съ цѣлям
явно шпіонскаго характера.
Дней черезъ десять Леонардъ и Ханна въ обществѣ Ко
робочкина и Колибакова прибыли въ варшэву. Тамъ уже вс
было извѣстно и появленіе Леонарда, при жизни ставшапк
дегендэрнымъ, встрѣчено было соотвѣтствующимъ обрззомъ^
Французское посольство вмѣстѣ съ военной миссіей устроил»
ему пышный обѣдъ въ Полоніи, на который онъ отвѣтилш
еще болѣе пышнымъ обѣдсмъ въ Бристолѣ..
Вообще, настроеніе создалось приподнятое. Многіе rot1
»орили, что въ воздухѣ пахнетъ порохомъ, и что послѣ .генеЦ
радьной репетиціи", возмутившей не только весь цизилизб
ванный міръ, но и даже полудикое население Востока, вой
съ Совдепіей неизбѣжна.
20. ВЪ ПЛЪНУ У ЧЕРНИ.
Такого-же .приблизительно мнѣнія былъ и одинъ молодой польскій ротмистръ, сидѣвшій въ служебномъ кабинетЪ
Винарскаго въ обществѣ хозяина, Колибанова и Леонарда.
— Милый ротмистръ, я вполнѣ васъ понимаю,—улыбался
Винарскій и узенькими глазами и инквизиторскимъ лицомъ
своимъ.—Вамъ страшно хочется врубиться вмѣстѣ съ вашимъ
лихимъ эскадрономъ въ самую гущу большевиковъ и гнать
ихъ до Москвы. Красивый порывъ, благородный порывъі Къ
сожалѣнію, такіе какъ вы, желающіе силой оружія уничтожить власть преступной грабительской шайки, въ меньшинств^
Европа открещивается отъ крестоваго похода на эту безбожную и преступную погань. Видите эту груду газеі-ъ? Здѣсь
французскія, англійскія, итальянскія, бельгійскія и даже исламски, помѣстившія фотографіи чудови'щнаго злодѣйства, учи-

250:
неннаго совѣтскими ггзами и обширный негодующій текстъ
къ этимъ фотографіямъ. Но цѣна этому негодованію — спросите Леонарда сколько переводилъ онъ телеграфными чеками
и тѣмъ, кто писалъ и тѣмъ, кто помѣщалъ на своихъ столбцахъ эти потоки благороднаго негодованія. Ни въ одной — не
прочтете вы и не увидите, чтобы хотя-бы одно какое-нибудь
изъ правительствъ культурнаго запада оффиціально заклеймило послѣднее преступленіе большевиковъ. Ни одно! Всѣ наложили на свои уста печать молчанія и всѣ думаютъ объ одномъ, какъ-бы поспѣшить завязать съ совѣтами торговый
сношенія, пока тамъ окончательно не укрѣпились нѣмцы...
Какъ-бы не притти къ шапочному разбору.
— Неужели никто не высказалъ порицанія? — изумился
ротмистръ, помрачнѣвшій отъ мысли, что врядъ-ли суждено
ему будетъ, по образному зыраженію Винзрскаго, врубиться
со своимъ эскадрономъ въ гущу большевиковъ и гнать ихъ
до Москвы.
— Никто! Ни одна изъ. великихъ держэвъ, ни одна изъ
маленькихъ экзотическихъ республикъ!
— Никто!—-подхватилъ Леонардъ, таксй-же элегантный,
какимь былъ мѣсяцъ назадъ въ этомъ-же самомъ кабинетѣ,
но съ значительно похудѣвшимъ, болѣе одухотвореннымъ лицомъ и съ головой, успѣвшей замѣтно посеребриться послѣ
всѣхъ ужасовъ Гороховой, Кронштадта, и безымяннаго острова. — Я вамъ скажу больше,—продолжалъ онъ, — какъ ни
печальнсысознаться, а необходимо! Пожалуй, во всей Европѣ
совѣтское правительство самое сильное, самое твердое, могущее привести въ исполненіе любое изъ своихъ рѣшеній.
Въ Совдепіи рабочіе пикнуть не смѣютъі Забастовки караются"
массовыми разстрѣлами, какъ за государственную измѣну.
Тамъ рабочій долженъ знать свое прямое дѣло и не смѣетъ,—
да и не мечтаетъ объ этомъ—вмѣшиваться въ политику. Это
въ такъ называемой рабоче крестьянской республикѣ. А теперь возьмите буржуазньія правительства Запада. Всѣ они въ
плѣну у своихъ рабочихъ и даже не у рабочихъ въ лучшемъ
значеніи слова, а у темной, подкупной и подкупаемой черни.
Ллойдъ-Джорджъ — этотъ демагогъ и шарлатанъ, нѣсколько
лѣтъ флиртовавшій съ Совдепіей, давно уже отдалъ этой самой черни въ плѣнъ могущественную Великобританию. Допустимъ недопустимое. Допустимы что Англія вдругъ захотѣла-бы выступить противъ совѣтовъ активно, съ оружіемъ,
съ помощью своей арміи и своего флота? Готовъ голову
дать на отсѣченіе, еще до открытія военныхъ дѣйствій всѣ
желѣэныя дороги остановились-бы, и чернь изъ сочувствія
московски мъ тоаарищамъ свопмъ не выпустила-бы изъ англійскихъ портовъ ни одного военнаго корабля, ни одного
транспорта съ войсками и аммуниціей. Вотъ до чего они сами
себя довели! Сами надѣли петлю на свою собственную шею,
потому что весь государственный аппаратъ зависитъ не отъ

251:
яучшихъ гражданъ страны, а отъ худшихъ, самыхъ что ни на
есть подонковъ! Развѣ это не петля? Увы, Англія не въ одимочествѣ. Такъ, или приблизительно такъ вездѣ, за исключеиіемъ, пожалуй, Игаліи, гдѣ великій Муссолини надѣлъ на
чернь желѣзный намордникъ я этимъ спасъ родину свою въ
яамый критическій моментъ отъ неизбѣжной гибели...
— Вотъ бы намъ такого Муссолини, что-бъ обуздалъ-бы
м нашу распустившуюся чернь, — съ болью замѣтилъ Вииарскій.
— Диктаторъ нуженъ, смѣлый, сильный! Затакимъпошва-бы вся армія—молвилъ, вспыхивая ротмистръ, сжимая металлическій эфесъ кавалерійской сабли своей.
— Сомнѣваюсь, — покачалъ головой Лёонардъ,—сильные
и смѣлые люди, гдѣ они? Въ наши дни это рѣдкая недосягаемая роскошь! Но я перехожу къ моменту, господа. Вотъ
вамъ послѣднія событія. Я сдѣлалъ все, чтобы раздуть ихъ.
.И раздулъ! Нѣтъ уголка на земномъ шарѣ, гдѣ-бы не описанъ былъ во всѣхъ подробностяхъ эпизодъ удѵшенія трехъ
тысячъ русскихъ ядовитыми газами. Мало этого. Подобно
всѣмъ наглецамъ, которымъ нечего терять, сояѣтсчіе самодержцы раскрыли свои карты, сбросили свои мвски. Они заявляютъ въ своихъ газетахъ: „Да, мы произвели генеральную
репетицію. Мы принесли ей въ жертву около трехъ тысячъ
бѣлогвардейцевъ. Но если-бы путь міровэй революціи велъ
ие черезъ .три тысячи, а черезъ три милліона буржуазныхъ
труповъ, мы не остановились-бы передъ этимъ. Освобожденіе трудящихся массъ мы готовы купить цѣною поголовнаго уничтоженія всей буржуазіи, населяющей нашу планету.
Да мы съ удовольствіемъ отмѣчаемь, что генеральная репетиція превысила всѣ наши ожиданія и теперь мы готовы
къ бою со всѣмъ капиталистическимъ міромъ и ни на минуту
йе сомнѣваемся въ успѣхѣ. Мы готовимся къ тріумфальному
шествію на Западъ. На нашей дорогѣ лежитъ бѣлая помѣщичья Польша и мы ее сметемъ! Сначала сметемъ, а потомъ
сдѣлаемъ ее красной"... Такъ говорятъ на столбцахъ своихъ
газетъ не какіе нибудь коммунистическіе писаки, a Троцкій,
Зиновьевъ, Чичеринъ и всѣ остальные мерзавцы, дѣлающіе
внѣшнюю и внутренюю политику Совдепіи. Въ своемъ откровенномъ цинизмѣ они дошли до того, что уже смакуютъ ограб*
леніе парижскихъ, брюссельскихъ и лондонскихъ банковъ и
ювелирныхъ магазиновъ. Они мечтаютъ свалить въ самомъ
сердцѣ Парижа Вандомскую коллонну и поставить, вмѣсто
иея, монументъ Карлу Марксу. Европа все это слышитъ, читаетъ, знаетъ и молчитъ какъ жалкій, потерявшій способность
двигаться паралитикъ, готовый встрѣтить нападеніе смертельиаго врага съ тупой, блуждающей идіотской улыбкой. Вы скажете, a Франція? Да, Франція проявила максимумъ энергіи.
Но въ чемъ этотъ максимумъ? Въ аэропланахъ, и днемъ и
мочью кружащихся надъ Варшавой? Въ военномъ снаряженіи,

252:
которое идетъ къ намъ черезъ Данцигъ? Немного, но спасибо и за это! Благодарить мы должны Пуанкарэ и Фоша. H«
мнѣ извѣстно, что за спиною Пуанкарэ и Фоша ведется интрига. Скобелевъ, глава торговой миссіи въ Парижѣ, бросаетъ
громадны» деньги, чтобы черезъ вліятельныхъ проходимцевъ '
купить не только нейтралитетъ Франціи, ко и ея благосклонность къ Совдепіи, благосклонность, граничащую съ признаніемъ.,.
— А такъ какъ хорошо извѣстно,- продолжалъ Леонардъ,-что въ республйкансНйхъ странахъ политику дѣлаетъ Не стоящее у власти меньшинство, а находящееся за кулисами проходимческое большинство,—да, да, это, къ сожалѣнію. такъто, право-жэ я самъ полу-французъ, нисколько не удивлюсь,
узнавъ въ одинъ прекрасный день, что Франція подъ давленіемъ темныхъ силъ, стремящихся къ владычеству надъ м!ромъ, оставила Польшу на произволъ судьбы и бросилась въ
объятія Ссвдепіи, не Россіи, а именно Совдепіи.
— Ну, не думаю,—проТянулъ Винарскій.
— Я самъ не думаю, вѣрнѣе, не хочу думать! Да и, вообще, не будемъ гадать о томъ, что можетъ случиться. Эт*
самое безпокойное занятіе и, если-бъ не пришлось къ слову...
Вотъ лучше вернемся къ дѣйствительности. Нельзя сказать,
чтобы она переливала всѣми цвѣтами радуги. Со дня на день
могутъ прилетѣть красные пираты и, умудренные опытомъ
генеральной репетиціи, дать первый парадный спектакль въ
Заршавѣ.
— Зубы обломаютъ, и еще какъ! —возразилъ ротмистръ,—
наши и французскіе летчики встрѣтятъ ихъ гдѣ-нибудь надъ
пустой равниной и сбросятъ сверху внизъ вмѣст^ съ ихъ аппаратами, вмѣстѣ съ ихъ бомбами
— Дай Богъ, это и мое горячее желаніе! — подхватила»
Леонардъ,—но все же подвергать себя риску, я не имѣю ни
малѣйшай охоты. Довольно съ меня! Сытъ по горло и Петербургомъ и Кронштадтомъ и безымякнымъ островомъ. Довольно! Я еще хочу жить и для борьбы съ большевиками и для
женшины, которую люблю больше всего на свѣтѣ и для самаго себя,—и съ этими словами спѣшно простившись съ Винарскимъ и ротмистромъ, Леонардъ покинулъ кабинетъ шефе
политической полиціи.
Вмѣстѣ съ Ханной и Коробочкинымъ онъ рѣшилъ уѣхать въ Сербію. Тамъ, располагая колоссальными деньгами, j
онъ создастъ добровольчёскій корпусъ, даже цѣлую армію,
для освобожденія Россіи, пока большевики еще не окончательно ее погубили.
Вечеромъ онъ былъ у Ханны, въ ея мастерской на улицѣ
Шопена. Тѣ же этюды, тѣ-же драпировки на стѣнахъ, мольберты, тотъ-же эскизъ—символъ революціи — торжествующая
обезьяна въ треугольной шляпѣ. Все то-же самое. Все, тольк*

253:
еамаѵХанна другая, такая своя, близкая, любящая, покорная,
тихая...
Леонардъ нѣжно поднесъ къ губамъ ея бѣлую точеную
руку со скарабеем« на пальцѣ.
— Этотъ мистическій жукъ принес« намъ счастье. Всѣ
эти ужасы, всѣ эти кошмары сгинули, какъ недобрый, жестокій сонъ. И вотъ мы съ тобой вмѣстѣ, навсегда,—шептала
Ханна, прижимаясь къ нему горячим« тѣломъ своимъ и горячим« вспыхнувшим« лицомъ. Дрогнули на щекахъ наивныя
дѣтскія ямочки. И такъ знакомо чернѣла подведенная тушью
родинка. Обнявъ Ханну, отвѣчая на ея поцѣлуи, онъ тихо говорил« надъ ея теплым« маленьким« порозовѣвшимъ ухомъ:
— Зазтра мы уѣдемъ отсюда. Я повезу тебя на Адріатическое побережье въ Рагузу. Темъ отдохнем« отъ всѣхъ
волненій и бурь, тамъ далматинец«—ксендзъ обвѣнчаетъ насъ.
Тамъ съ этаго эскиза ты напишешь свою „Революцію". Я хочу,
чтобы это была большая, талантливая картина. И она будетъ
таковою! Въ парижских« салонах« къ веснѣ мы ее выставим«
и ты сразу создашь себѣ громкое имя... Хорошо? Поѣдемъ?
— Милый, с > тобою хоть на край свѣта!
— А пока въ Рагузу!—улыбаясь отвѣтилъ онъ, увлекая
ее стыдливую, трепещущую въ глубину мастерской, гдѣ подъ
ковровым« балдахином«—шатромъ ждала ихъ, давно терпѣливо ждала широкая восточная оттаманка...

21. ТРИДЦАТЬ ДВЪ БОМБЫ.
— Итак«, у насъ всего на всего тридцать двѣ
Bcerol А я думать больше... Хотя и этого скромнаго коли-?
чества вполнѣ довольно, чтобы отъ Польши, какъ отъ* гоеу-І
дарства, камня на камнѣ не осталось! А ну-ка, оберъ-лейте-|
кантъ Веберъ, возьмите карандаш« и бумагу! — приказал«, —
какъ полковникъ онъ приказывал« младшему по чину,—Кнобельсдорфъ, пуская сигарный дымъ въ носъ вертѣвшемуся
около него Чезе. Или баронъ, подобно всѣмъ жестоким« людям«, потерял« всякую мѣру въ своихъ издѣватеЛьствахъ
надъ обезьяной, или сегодня она была особенно не въ духѣ,
ко только Чезе принимал« шутки Кнобельсдорфа нетерпеливо и злобно, какъ-то особенно щелкая плоскими, желтыми
клыками, сжимая косматые кулаки, a маленькіе бѣгающіе глазки наливались кровью.
— Готово?
— Есть, господинъ полковникъі—отвѣчалъ Веберъ, отодвигая мѣшавшій ему большой тяжелый семи-зарядный авіаторскій „Смитъ и Вессонъ".
— Пишите въ одну вертикальную колонну, какъ если-бы
нисали ресторанный счетъ. Да это и будетъ счетъ, который
мы, нѣмцы, предъявим« черезъ своихъ совѣтскихъ лакееаъ

254:
зазнавшейся, играющей въ великодержавность Польшѣ. Начинайте!
Варшава
7.
Лодзь
4.
Бѣлостокъ 3.
Гродно
4.
Львовъ
3.
Краковъ
5.
Пинскъ
3.
Ровно
3.
Подведите черту, подсчитейте! Тридцать двѣ?
— Такъ точно тридцать двѣ, господинъ полковникъ!
— О, да вы не только чемпіонъ тяжелой атлетики, мой
дорогой лейтенантъ, а еще и недурной математикъ.
— Господинъ полковникъ шутитъ...
— Нисколько! Есть много солидныхъ образованныхъ людей, не твердыхъ въ арифметикѣ и не могущихъ сразу О Т В Е ТИТЬ, сколько будетъ четырежды восемь. Да, кто-бы подѵмалъ,
что содержимое этихъ портативныхъ чемоцановъ способно
уничтожить страну, по территоріи и населенію почти разную
Франціи? Но и до Франціи мы доберемся! Польша — этапъ,
первое предостереженіе. Вы можете представить себЕ эффектъ,
когда восемь аэроплэновъ взлетятъ на воздухъ шумно, стрема тельно, какъ вспугнутое лягавой собакой стадо куропатокъ
и въ одинъ день сметутъ съ лица земли восемь главнЕйшихъ центровъ. О, теперь уже ХаннЕ и Леонарду не уйти отъ моей
мести!... Чудеса не повторяются. Газы профессора Штейнбгха
пощадившіе эту милую парочку въ день испытанія бомбъ,
настигнуть ее въ ВаршавЕ.
,
Разговоръ этотъ происходилъ въ Ляховцахъ,' большомъ
" мѣ^течкЕ на Волыни. Раньше тихія, сонныя Ляховцы никому
не были извЕстны, кромЕ охотниковъ, пріЕзжавшихъ пострЕлять утокъ, въ несмЕтномъ кояичествЕ водившихся въ густыхъ, высокихъ камышахъ Ляховецкаго пруда, но потомъ,
начиная съ семнадцатаго года. Ляховцы были чуть-ли не
сплошнымъ театромъ военныхъ дЕйствій. То большевики выгоняли изъ мЕстечка украинцевъ, то украинцы выгоняли большевикозъ. А и тЕхъ и другихъ выгоняли поляки. Рижскій
миръ отдалъ Ляховцы большезикамъ вмЕстЕ съ отошедшей къ нимъ частью Волыни.
Сейчасъ-же за мЕстечкомъ тянулся обширный зеленый,
розный лугъ, являвшій собой всЕ надлежащія удобства для
зеликолЕпнаго аэродрома, ЗдЕсь и рЕшено было устроить
базу для намЕченныхъ воздушныхъ набЕговъ. Десять гигантскихъ палатокъ — ангаровъ вытянулось въ одну линію. ЦЕЛЫЙ батальонъ красноармейцевъ несъ охранную службу. Выброшенные далеко впередъ конные дозоры никого не допускали къ ангарамъ. Штабъ авіаціоннаго отряда помЕщался^ въ
зданіи бывшаго винокуреннаго завода на берегу пруда. Сна-

255:
чала, давнымъ давно, этотъ большой каменный, двухъ-этажный домъ съ облупившимися колоннами былъ помѣщичьей
усадьбой. Лѣтъ пять — десять назадъ послѣдній владѣлецъ
усадьбы панъ Доморацкій разорился и уступило за гроши
родовое гнѣздо свое еврею Вишняку, превратившему помѣщичій палацо въ винокуренный заводъ. Когда началась революція, бѣжазшіе съ фронта дезертиры два дня и двѣ ночи
грабили заводъ. Одни перепивались, другіе тонули въ сорокаведерныхъ бочкахъ со спиртомъ.
Съ тѣхъ поръ винокуреніе уже больше не возобновлялось и двухъ-этажный домъ, кое-какъ наспѣхъ приведенный
въ порядокъ, былъ отведенъ подъ штабъ авіаціоннаго отряда
особаго назначенія. Комиссары и летчики изъ вѣрноподданныхъ
коммунистовъ размѣстились гдѣ попало, а самую большую,
самую удобную комнату заняли втроемъ Кнобельсдорфъ, Веберъ со своими чемоданами смерти и Чезе.
Для почетныхъ и сановитыхъ гостей, ожидавшихся со
дня на день, какъ Зиновьевъ, главковерхъ Каменевы а можетъ-быть и самъ Троцкій, былъ реквизированъ бѣлый, чистенькій подъ черепичною крышею, изъ пяти ксмнатъ до^микъ Ляховецкаго ксендза, лучшій въ мѣстечкѣ. Ксендзу предложено было въ теченіе двухъ часовъ остазить свое убѣжище, въ которомъ онъ хозяйничалъ болѣе четверти вѣка.
Задолго до пріѣзда всесильныхъ совѣтскихъ сатраповъ,
въ Ляховцахъ уже работала чрезвычайка, хватая и разстрѣливая въ сосѣцнемъ лѣсу тѣхъ гражданъ, которые, по ея мнѣнію, могли быть опасными божкамъ краснаго Олимпа, божка мъ, отличавшимся подлой трусостью, — особенная трусость
палачей, убійцъ, гіенъ и шакаловъ.
Въ два—три дня грязное, забытое людьми и Богомъмѣстечко юго-западнаго края стало неузнаваемымъ. Населеніе,
еогпаицое на трудовую повинность, не только вымело всѣ
улицы, базарную площадь, самые отдаленные закоулки, ко
еще и выбЫіило заново дома и хаты, предусмотрительно
расцвѣченные красными флагами.
Заработала походная электрическая станція, снабжавшая
свѣтомъ и домикъ ксендза и бывшій винокуренный заводъ,
соединенные телефонной связью не только между собой, но
и съ аэродромомъ.
Вотъ откуда и въ кэкихь услоз!яхъ предполагала совѣтская власть начать военныя дѣйсівія рука объ руку съ Германіей противъ всей Западной Европы.
Если-бъ началось развертыван'е многочисленныхъ армій,
усилэччыхъ мощной артил-іеріей, е ли-бъ впередъ брошенъ
был о к іаелеріЙскіЙ корпусъ Буденнаго, вытаптывающій поля,
сжигающій города и села,—это была бы война, самая обыкновенная война, и это не было-бы такъ зловѣще жутко.
A зловѣщее и жуткое было именно въ чрезмѣрной
скромности приготовленій для завоеванія міромъ. Десятокъ

256:

-

-Т л-

аэроплайовъ и тридцать двѣ бомбы въ двухъ чемодэнахъ. Вотъ
и всеі Это не былъ походъ вождей, солдатъ, бойцовъ, героевъ, это не были даже безпорядсчные орды Совдепіи, подгоняемыя пулеметами, желаніемъ пограбить и голодомъ. Это
былъ походъ сатаны, грозившій культурному Западу превращеніемъ его въ мертвую, зачумленную пустыню.
Надвигалась одна изъ самыхъ величайшихъ трагедій въ
исторіи человѣчества вообще, и большевизма въ частности.
И, какъ всегда въ такихъ случаяхъ, дѣйствующія лица, участники, забывая о трагическомъ, помнили обыденнее, мелкое,
житейское.
»
Вотъ почему наканунѣ открытія военныхъ дѣйствій, су*
лившихъ рядъ такихъ катастрофъ, передъ которыми безеиль"
на и немощна даже слѣпая стихія, баронъ Кнобельсдорфъ.
только что распредѣлившій бомбы на каждый^изъ восьми
городовъ Польши, забавлялся съ Чезе, пуская ,ему дымъ въ
глаза, въ носъ и въ ротъ, тормоша и въ своеМъ жестокомъ
упоеніи вырывая чуть-ли не цѣлыя пучки густой обезьяньей
шерсти.
Оберъ-лейтенантъ предупреждалъ:
— Господинъ полкозникъ, я вамъ совѣтую не дразнить
сегодня моего Чезе. Онъ мягкій, ласковый, позволяетъ продѣлывать надъ собой какія угодно штуки, но иногда на него
находить... У французовъ въ иностраннсмъ легіонѣ такое сзмочувствіе называютъ „кафаръ". Вотъ и у Чезе „кафаръ*. Я
его изучилъ хорошо и съ утра по первому взгляду могу опредѣлить,—„кафарь 14 у него, или нѣтъ. Бывали ггтѵ/чяи "ДЕДрц
на меня, можете представить себѣ, на м е н ^ М е э е 'кидался та
еще какъі...
Кнобельсдорфъ высокомѣрно отвѣтилъ съ блесгЭДи^^В
въ глазу моноклемъ:
— Э, полно, дорогой мой оберъ-лейтенантъ, н и к о Д ^ Н |
не повѣрю, чтобы обезьяна, если это не дикая лБсная г о р ^ И р
осмѣлилась аттакозать челозѣка, да еще въ такихъ, какъ сейчасъ комнатныхъ условіяхъ. Чезе, ЧезеІ Ты слышишь, какіе
ужасы разсказываетъ про тебя господинъ оберъ-лейтенантъ?
Онъ хочетъ меня тобой запугать. Но я на изъ лугливыхъ,
слышишь, не изъ пугливыхъ!—протянулъ Кнобельсдорфъ и.
стиснувъ зубы, с.ъ блѣднымъ, жестокимъ лицомъ, крѣпко схватилъ обезьяну за большое мягкое ухо и потянулъ къ себѣ.
Чезе вырвался необыкновенно сильнымъ стремительнымъ
броскомъ небольшого тѣла своего и разъяренный, съ ощетинившейся на головѣ и на лбу шерстью подпрыгивалъ на
одномъ мѣстѣ смѣшно и нелѣпо, словно раскапризничавшийся
ребенокъ.
— Берегитесь, господинъ баронъ, теперь и я, атлетъ, не
удержу этого чертенка! Берегитесь!...

Ж1
Кнобельсдорфъ съ презрительной улыбкой стоялъ, не
двигаясь. Оберъ-лейтенантъ, весь на чеку, слѣдилъ за малѣйшимъ движеніемъ Чезе. Обезьянѣ хорошо знакомъ былъ тяжелый металлическій предметъ, лежавшій на краю стола. Въ
южной Африкѣ Чезе былъ свидѣтелемъ, и не разъ, такой
картины: Веберъ что-то очень скоро и очень гнѣвно говоритъ на невѣдомомъ человѣческомъ языкѣ чернокожему дикарю, расписавшему себѣ тѣло жирными красками. Потомъ
Веберъ выхватываетъ изъ-за пояса такой самый металлическій
предметъ, нажимаетъ пальцемъ язычекъ, показывается корота й огонь, раздается шумъ, какъ если-бъ это щелкнулъ бичъ
плантатора, и черный человѣкъ падаетъ, чтобы уже никогда не
встать больше.
И подъ низкимъ, скошеннымъ лбомъ Чезе мгновенно
промелькнуло, что если онъ схватитъ со стола этотъ красивый
сверкающій предметъ и направить въ человѣка, пропахнувшаго
сигарами, а также имѣющаго кромѣ двухъ глазъ, еще тр
прозрачный и круглый, то покажется огонь, щелкнетъ пл
торскій бичъ и некому больше будетъ мучить бѣднаго
кайъ мучали его въ Заршавѣ, потомъ въ Петербургѣ,
перь мучаютъ здѣсь, въ Ляховцахъ.
И съ неуловимой, чисто обезьяньей быстротой,—Веб
не успѣлъ помѣшать,—схватилъ Чезе револьверъ и, дум
что цѣлитъ въ ненавистнаго Кнобельсдорфа, а на самомъ дѣлѣ, держа «Смитъ и Вессонъ" въ другом» направленіи, открылъ огонь, успѣвъ дать одинъ за другимъ два выстрѣла.
Оберъ-лейтенантъ навалился сзади на своего питомца и
схватилъ обезьяною руну вмѣстѣ съ револьверомъ. Кнобельс-щррфъ пос&ѣшилъ на помощь оберъ - лейтенанту. Но они и
вдаобмъ не могли справиться съ обезьяной. Уступая имъ весьма значительно въ сил.ѣ, она въ десятки разъ превосходила
ихъ ловкостью, цѣпкостью и выносливостью физической боли.
Два человѣка и звѣрь, сплетясь въ одинъ клубокъ, катались по ковру. У оберъ-лейтенанта шла глубокая царапина
черезъ весь лобъ, а у Кнобельсдорфа насквозь прокушена
была щека. Разсвирѣпѣвшій баронъ выхватилъ свой браунингъ
и нанесъ такой Страшный ударъ, что у Чезе хрустнулъ черепъ и на зремя, а можетъ бч:ть и навсегда, обезьяна утратила способность такъ разрушительно владѣть своими когтя. ми и зубами Рядъ конвульсивныхъ движенШ, послѣдняя судорога и обезьяна сразу вдругъ стала такой жалкой, без по
мощной, маленькой. Веберъ, тяжело дыша, перепачканный,
поднявшись во весь громадный ростъ свой, вытирая ладонью
окровавленный лобъ, произнесъ съ глухимъ укоромъ:
— Что вы надѣлали, господинъ полковникъ?
— Я что надѣлала эта мерзазка? Шрамъ останется на
всю жизнь!—огрызнулся баронъ, держа платокъ ѵ прокушенной щеки.

228:
И оба почувствовали вдругъ необыкновенную тяжесть въ
ногахъ, въ рукахъ, во всемъ существѣ и такое ж е что-то тяжелое затрудняло дыханіе, туманило голову, туманило взглядъ,
туманило мысль. Но это ничуть не было похоже на слабость,
упадокъ силъ послѣ борьбы съ обезьяной. Они съ ужасомъ
поняли то, чего не могли понять и замѣтить во время схватки съ Чезе, длившейся около минуты. Веберъ и Кнобельсдорфъ смотрѣли другъ на друга, какъ сквозь туманъ, и съ
каждымъ мгнозеніемъ ѣдкій туманъ этотъ—все гуще и гуще.
Узенькой шипящей струйкой выливался онъ изъ американскаго чемодана, въ которомъ Чезе, теперь бездыханный трупикъ, стрѣляя, сдѣлалъ пулевое отверстіе. Большая крупнокалиберная пуля, пронизавъ тонкую металлическую броню чемодана, разбила стеклянную бомбу, а можетъ-быть и не одну
и не двѣ, a нѣсколько. Сквозь разъѣдающій все и вся, какъ
мучительная отрава, туманъ, доносятся голоса, доносится топотъ бѣгущихъ. Это штабные спѣшатъ на выстрѣлы, узнать
| ^ ч е м ъ дѣло?...
Ж Первымъ движеніемъ обезумѣвшихъ оберъ-лейтенанта и
•йльсдорфа было вырваться поскорѣй изъ комнаты и
К с ь , нестись впередъ безъ оглядки. Но газы дѣлали свое
Н о и не только убѣжать отъ нихъ, но и выползти, выкаИркаться по звѣриному не было никакой возможности. СлойШ> охваченные, оплетенные миріадами щупальцевъ жидкаго
Іспрута, корчились на коврѣ оба нѣмца. Могучій организмъ
Вебера не хочетъ сдаваться газамъ профессора Штейнбаха.
Задыхающійся, почти уже безъ всякаго сознанія, безъ воли,
безъ души, силою, животной силой однихъ богатырскихъ мускуловъ своихъ, доползъ Веберъ до порога, съ послѣднимъ
сверхъ-естественнымъ напряженіемъ поднялъ руку, пытаясь
открыть дверь. Но на это его уже не хватило. Онъ захрипѣлъ,
онъ рвалъ на себѣ жилетъ, рубаху, и газы, проникшіе въ горло глубже и дальше покрывали мгновенными язвами всѣ
внутренности... Голоса и топотъ все ближе и ближе.
Штабные—ихъ было пять,—распахнули дверь и тотчасъже хлынувшіе густой и широкой волною газы ошеломили
ихъ и, когда они кинулись въ пзникѣ прочь, настигли ихъ и
сбили съ ногъ.
Черезъ нѣсколько минутъ - все мѣстечко было окутано
темной тучей. Она ширилась все дальше и дальше прямо съ
какой-то горячечной быстротою. Конные патрули искали спасенія въ бѣшеномъ карьерѣ. Но и лошади и всадники, настигаемые газами всѣхъ тридцати двухъ бомбъ, падали, погибая въ корчахъ и въ невыразимыхъ етрадрніяхъ.
А еще черезъ нѣсколько минутъ и огь аэродрома ничего не осталось. Брезентные ангары превратились въ пепелъ.
Та же учасіь постигла крылья аэроплановъ; воспламенился
бензинъ и десять аэроплановъ сгорѣли, какъ десять гигантскихъ ослѣпительныхъ факеловъ.

229:
На сотни верст« въ окружности погибло все живое—
люди, скотъ. лошади. Рушились дома и хаты. Сады и лѣса
обнажились отъ густой листвы и голые стояли, какъ въ глубокую осень. Вѣковые дубы и сосны, какъ подгнившіе, падали
на землю и разсыпались, точно изъѣденные прожорливыми
фантастическими червями. Участи Ляховцевъ подверглись десятки селъ и деревень. Погибли еще уѣздный городъ Заславль,
большія богатыя мѣстечки—Шепетовка,
Михля, Антонины,
Крапивное, Каськовъ, Грицевъ и Бѣлгородка. Человѣческія
жертвы вмѣстѣ съ жителями и красными гарнизонами исчислялись сотнями тысячъ. Въ этотъ-же самый день высокіе
гости на нѣсколькихъ автомобилях« направлялись къ Ляховцамъ, чтобы поспѣть къ одному изъ величайших« исторических« моментов«. Й они чуть-чуть не поспѣли къ „моменту",
хотя и совѣмъ другому, чѣмъ тотъ, какого они ожидали. За
десятки верстъ увидѣли они передъ собой черную тучу, охватившую полгоризонта и, сообразив« въ чемъ дѣло, угадав« преждевременную катастрофу, повернули назад« и, колотя шофферовъ въ спину браунингами, рукоятками шашекъ,
требовали развитія максимальной скорости.
22. ВМЪСТО ЭПИЛОГА.
Въ Рагузѣ, въ этой жемчужинѣ Адріатики все было такъ
чисто, изящно, именно изящно и живописно, безъ конца живописно. Куда не глянь—чарующій видъ; будь это море, будь
это башни старинной крѣпости, помнившей времена венеціанскаго владычества, будь это маленькая площадь, миніатюрностью своей похожая на площадь оперныхъ и балетныхъ
^екорацій.
Средь этой солнечной и морской благодати переживали
медовый мѣсяцъ свой Ханна и Леонардъ. Любовь не только
не вытѣснила у Ханны желанія создать картину, а, наоборот«,
ярче и сильнѣе окрыляла творческіе порывы.
Въ Рагузѣ найти студію нельзя было даже при сказочных« средствах« Леонарда. Ханна писала свою „Революцію"
въ свѣтломъ [номерѣ гостиницы съ тремя, выходившими на
сѣверъ окнами.
Холстъ въ два съ половиной метра длины и въ высоту
около двухъ метровъ былъ не только покрыт« смѣлой, талантливой композиціей, рисованной углемъ, но уже кое гдѣ
Ханна подмалевала и центральную фигуру обезьяны и предметы, сообщающіе тронному залу хаотическій безпорядокь.
И уже по этому началу всякій, понимающій въ живописи, сказалъ-бы, что картина обѣщаетъ быть произведеніемъ
исключительного таланта какъ по богатой техникѣ, такъ и по
не менѣе богатому замыслу.
Ханна въ бѣломъ рабочем« хитонѣ, эффектно подчеркивавшем« южную красоту ея, бросивъ послѣдній прищурен-

230:
ный взглядъ на картину, складывала пучекъ длинныхъ кистей
въ овальное отверстіе горящей жирными, свѣжими красками
палитры.
Вошелъ Леонардъ сіяющій, радостный, съ кипой газетъ
в ъ одной рукѣ и съ письмомъ въ другой.
k
— Раймондъ, что съ тобой? Что случилось?
— Что случилось? Ханна, я всегда вѣриль въ законъ
возмездія, но сейчасъ по прочтеніи этихъ газетъ, по прочтеніи этого письма... Вижу, ты горишь вся и я не буду тебя мучить. Нѣсколько дней назадъ Совдепія, избравъ своимъ плацдармомъ уголокъ Волыни, готовилась,—ты догадываешься, —
къ' воздушному нападенію на Варшаву и еще на цЕлый рядъ
городовъ. Что и какъ случилось,—этого никто не знаетъ. это погребено... Словомъ, бомбы, предназначенныя для уничтоженія
Польши, уничтожили цЕлый совЕтскій уѣздъ... И тамъ-же въ
этой катастрофЕ погибъ Кнобельсдорфъ.
— Что ты говоришь? НавЕрное? О, какое счастье!—и съ
глубокимъ вздохомъ Ханна схватилась за сердце, — для полнаго безмятежнаго счастья, нашего счастья, необходимо было,
чтобы этотъ человЕкъ пересталъ существовать. Да, ты правъ,
есть законъ возмездія! Есть! Въ данномъ-же случаЕ вдвойнЕ!
Судьба, Господь Богъ, или какая-го высшая сила, не знаю, но
только и я отомщена и, во вторыхъ, онъ погибъ отъ тЕхъ
самыхъ бомбъ, когорыя предназначмлъ другимъ. Одинъ ужасъ!
Только подумать, что могло-бы статься съ бЕдной, несчастной Польшей, если-бъ счастье не покинуло этихъ изверговъ! А письмо?
— Отъ Винарскаго. А пишетъ онъ„.' Bö-первыхъ, сообщ а е т все, что я сказалъ сейчасъ, а затЕмъ шлетъ тебЕ свой
горячій привЕтъ. Да, маленькая новость! Этотъ славный, хорошій Колибановъ женился на Ахматовой, золотистой блондйнкЕ.
Надо будетъ послать имъ привЕтственную телеграмму. А затЕмъ, затЕмъ Инночка Вогакъ производит впечатлЕніе на всю
Варшаву. Этотъ милый, бЕдовый сорванецъ катается по городу верхомъ въ бѣлоснЕжной черкескЕ и съ такой-же бЕлоснЕжной папахой на головЕ. Конечно, за лошадью бѣгаетъ
неизмѣнный и вЕрноподданный Рексъ.
— Это въ самомъ дЕлЕ должно быть красиво,—улыбнулась Ханна,—вообще, въ этой дЕвочкЕ что-то есть свое, интересное, самобытное. Что еще пишетъ Винарскій?
— Вотъ его заключительный слова: „Ждите на-дняхъ Коробочника... Итакъ, слЕпой, непостижимый случай спасъ Польшу. Это спасеніе граничит съ чудомъ. Ну, а если бъ этого
чуда не было? Если-бъ, вмЕсто большевицкаго уЕзда, всѣ
главнЕйшіе города погибли, обратились въ вымершую, пустыню? Если бъ?.. Неужели Европа даже послЕ этого на у д а р и т
палацъ о палацъ, что-бы свергнуть власть разбойниковь и

Ж

4

злодѣевъ? Неужели?—И этимъ вопросомъ онъ заканчиваетъсвой
маленькій посткриптумъ.
— А ты какъ полагаешь? Твое мнѣніе?—задумчиво спросила Ханна.
— Мое мнѣніе—Европы нѣтъ! По крайнѣй мѣрѣ, той
культурной, просвѣщенной Европы, на которой мы воспитывались. Есть сборище торгашей безъ чести, безъ чувства долга, и совѣсти, готовыхъ съ подлымъ и гнуснымъ лицемѣріемъ закрыть глаза на всѣ преет упленія большевиковъ, только бы поживиться за ихъ счетъ, вѣрнѣе, за счетъ Россіи и
присвоить себѣ хотя-бы частицу краденнаго, смоченнаго слезами и кровью. Это кошмаръ, отъ котораго хочется дико позвѣриному выть, но, увы, это именно такъі
— Да, ты правъ,—тихо согласилась Ханна.—Европа такъ
постыдно и низко пала,—дальше некуда! И въ этомъ паденіи
она еще гаже и омерзительнѣй въ своей внѣшней благопристойности, чѣмъ сами большевики, эти откровенные палачи
и бандиты...

К О H Е Ц Ъ.

. .

-

•

-V

' "

• ••• -

•

•
"

•

.

.

•

•

-

•

ъ

•

•

шш

-

é

m