Текст
*ЖОРЖ САНД*
собрание сочинений
в девяти
томах
*Под общей редакцией
И. ЛИЛЕЕВОЙ, Б. РЕИЗОВА,
А. ШАДРИНА
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
Ленинградское отделение • Ленинград • 1971
соБрание сочинений
том первый
*ИНДИАНА
Перевод с французского
А. ТОЛСТОЙ
ВАЛЕНТИНА
Перевод с французского
Н. ЖАРКОВОЙ
ИЗДАТЕЛЬСТВО «художественная литература»
Ленинградское отделение • Ленинград • 1971
И (Фр)
С 18
GEORGE SAND
INDIANA
VALENTINA
Вступительная статья
Б. Р е и з о в а
Редакция перевода
И. Брусянина
Комментарии
К. Афанасьева
Оформление художника
Ю. Боярского
7-3-4
Подп. изд.
ЖОРЖ САНД
(1804—1876)
1
«Жорж Саид — это бесспорно, первая поэтическая слава со¬
временного мира», — писал В. Г. Белинский в 1842 году. Это не
только поэт, по и «пророк, провидец», восклицал в 1843 году Баку¬
нин, для которого она в самые грустные минуты его жизни была
«утешением и светом». «Сильный, великий, увлекательный, пора¬
жающий душу писатель»,— называл ее Н. Г. Чернышевский в
1849 году. «Жорж Санд одна из наших святых», — писал И. С. Тур¬
генев в год ее смерти, и ему казалось, что вокруг нее сиял «какой-
то бессознательный ореол, что-то высокое, свободное, героическое».
«Что значило в моей жизни это имя, сколько взял этот поэт в свое
время моих восторгов, поклонений и сколько дал мне когда-то ра¬
достей, счастья!..», «Имени ее... не суждено забыться и исчезнуть
среди европейского человечества», — писал Ф. М. Достоевский в
том же 1876 году.
Может быть, больше, чем в других странах Европы, и, пожа¬
луй, не меньше, чем во Франции, читали Жорж Санд, упивались
и вдохновлялись ею в России. Не потому ли первое большое иссле¬
дование о ней было написано у нас? 1 Не потому ли теперь у нас
вновь издается собрание ее сочинений?
Слава Жорж Санд, которая когда-то окружала ее имя, уже в
конце прошлого века несколько померкла. Но в последнее время
•Владимир Каренин, Жорж Санд, ее жизнь и произ¬
ведения, 2 тома, 1899—1916.
5
она опять привлекает к себе внимание читателей и историков ли¬
тературы. Недавно начато полное издание ее переписки, которое
явится вкладом в наши знания о XIX веке вообще Ч
В нашей стране произведения ее увлекают широкие массы
читателей, — об этом свидетельствует издательский успех отдель¬
ных романов и сборников, печатавшихся у нас за последние пол¬
века. Не так, как в XIX столетии, но все же и теперь она участвует
в нашей идейной жизни.
2
«Боже мой! Сколько крови, сколько слез!—писала двадцати*
летняя Жорж Санд в ответ на письмо, сообщавшее ей об Июль¬
ской революции 1830 года. — До сих пор никаких официальных
сообщений! Мы ждем их завтра, нам это нужно для того, чтобы
всеми нашими слабыми силами участвовать в великом деле обнов¬
ления!.. Я чувствую в себе такую энергию, на какую, мне кажется,
я не была способна. Душа развивается вместе с событиями».
Июльская революция словно разрешила семейные и нравствен¬
ные трудности, тяготившие Аврору Дюпен уже с детских лет. Тя¬
желые столкновения между аристократкой-бабушкой и матерыо-
плебейкой заставили ее горько ощутить сословное неравенство,
замужество с наполеоновским офицером Дюдеваном вызвало раз¬
дражение против самого института буржуазного брака. Оказало
свое влияние всеобщее недовольство правительством и револю¬
ционные настроения, особенно ярко проявившиеся в конце
1820-х годов. Все эт° вместе было причиной того, что будущая
писательница восторженно приняла известие о «трех славны*,
днях».
Как бы ни тяготилась Аврора Дюдеван своими семейными от¬
ношениями, каково бы ни было ее увлечение юным писателем и
«парижанином» Жюлем Сандо, но без «трех славных дней» она
не решилась бы порвать с мужем и добиться его согласия прово¬
дить половину года в Париже. В «июльском» воздухе это стало
возможно и даже, пожалуй, естественно. Свобода печати, бурное
развитие прессы, вторжение демократической интеллигенции в ли¬
тературную жизнь страны позволяли рассчитывать на литератур¬
ный заработок, а это было необходимым условием существования
'George Sand, Correspondance, Textes^ reunis, classes et
annotes par Georges Lubin. Editions Garnier Freres, Paris. По со¬
общению редактора Жоржа Любена в этом издании будет от
двадцати пяти до тридцати томов.
6
в Париже. В 1831 году палата депутатов восстановила право на
развод. Журнал «Ревю де Пари» вслед за сообщением о новом
законе напечатал объявление о выходе в свет первого романа
Жорж Санд, написанного вместе с Жюлем Сандо, — «Роз и Бланш,
или Актриса и монахиня» (1831).
«Бывают эпохи, — писала Жорж Санд в 1851 году в предисло¬
вии к повести «Чертова лужа», — когда личная жизнь как будто
растворяется в делах жизни общей. Но если присмотреться вни¬
мательнее, можно заметить, что личные дела приобретают огром-
пое значение в эпохи смятений и неустойчивости, когда общест¬
венная жизнь волнует человека до предела. Именно такие эпохи
бывают богаты мечтой, замыслами, романическими ситуациями,
вспышками энтузиазма, сомнений и страхов». Такой была для
Жорж Санд эпоха Июльской революции, так же, как и эпоха Фев¬
ральской революции 1848 года.
Как большинство писателей того времени, Аврора Дюдеван
начала с журналистики. Она печатает в журналах статьи, очерки
и рассказы, затем, вместе с Жюлем Сандо, пишет романы. После
разрыва с Сандо она будет подписывать свои произведения псев¬
донимом Жорж Санд, который и заменит ей имя, данное при кре¬
щении. Первый ее самостоятельный роман, «Индиана», был напи¬
сан весною 1832 года и вышел в свет в мае. Он принес ей извест¬
ность и навсегда определил ее дальнейший путь.
Личная жизнь большого писателя всегда привлекала внимание
критиков. Кого изобразила Жорж Санд в своих романах? Какие
Эпизоды из истории своего сердца рассказала она в биографиях
своих героев? Так возникает биографический, а позднее «психоло¬
гический» метод изучения литературы. Кажется, что таким спо¬
собом можно лучше понять гениальное произведение, проблемы,
в нем разрешаемые, его художественное качество. Этим методом
еще при жизни Жоря? Санд пользовались и враги ее и друзья.
Враги — чтобы осмеять ее и ограничить смысл ее произведений,
друзья — чтобы повысить их эмоциональное действие. И те и
другие суживали содержание ее творчества и тем самым искажали
его природу и смысл.
Конечно, в любом романе можно было бы обнаружить личный
опыт автора и материалы его наблюдений. Но этот опыт и мате¬
риалы не ограничиваются событиями его жизни. Писатель, как и
каждый человек, откликается на более широкую действительность,
на то, что волнует целую эпоху. Вот почему и Жорж Санд нельзя
замыкать в рамки ее «женского сердца» и в каждой сцене или
образе видеть только воспоминание о житейской детали или о
личных столкновениях с людьми.
7
Впрочем, творчество Жорж Санд особенно располагает к та¬
кого рода интересам и домыслам: бурная личная жизнь ее была
связана с несколькими великими людьми эпохи и широко извест¬
на в литературных кругах, а проблема брака и свободы чувства
оказалась главной проблемой ее первых романов. Испытав сама
бедствия, на которые обрекают женщину отжившие институты,
Жорж Санд рассматривала свою жизнь как проблему обществен¬
ную, которую и разрешать нужно в широком общественном и
философском плане.
Да и не могло быть иначе. «Я республиканка, как сто чер¬
тей», — пишет она через несколько дней после революции (15 ав¬
густа 1830 г.), а через полгода сообщает из Парижа: «Политика
поглощает все. Все заняты только ею» (20 февраля 1831 г.).
Между тем тотчас же после июльской победы началось тор¬
можение революции. Вскоре после вступления на престол нового
короля Луи-Филиппа и особенно в 1832 году правительство от¬
крыто заняло консервативные позиции. Многочисленные восста¬
ния угрожали самому существованию буржуазии, власть которой
оказалась бедствием не меньшим, чем режим Реставрации. Ряд
восстаний в Париже и провинции был подавлен со страшной же¬
стокостью. Казалось, о социальных реформах нечего было и ду¬
мать. Пессимизм и мрачное отчаяние овладели прогрессивно на¬
строенными массами, мелкой буржуазией и интеллигенцией, в
значительной мере определявшей общий тон философского и ли¬
тературного развития.
«Мы переживаем роковую эпоху, — писала Жорж Санд в
1835 году. — Из всех эпох, породивших важные в истории челове¬
ческого духа революции, ни одна, может быть, не была столь
обильной страданиями и ужасом».
В 1820-е годы, когда шла борьба большинства французов
с правительством Бурбонов, когда массы были настроены револю¬
ционно, история казалась непрерывным развитием демократизма
и справедливости. Творцом истории был признан народ. Великие
люди, государственные деятели, вожди только выражали волю
народа и были великими лишь в меру поддержки, которую он им
оказывал. Величие, следовательно, заключалось не столько в их
личных качествах, сколько в силе, которую они получали от тво¬
рящих историю масс.
В первые же месяцы июльского режима под ударами реакции,
в разнузданности личных интересов, в охватившей высшие круги
жажде власти и наживы погибали представления об исторической
справедливости, о нравственной природе исторических процессов,
об обществе как о сумме целесообразно направленных сил. «Мы
8
оказались лицом к лицу с новым человеком, без веры и без воли,
с нами самими — с призраком, который считал своей сущностью
грязь материи, своими отцами — самых слепых и самых грубых
богов... — Случай и Рок», — пишет Жорж Санд в «Письмах к Мар¬
сии» (1837).
Заговорили о том, что в созданном революцией обществе рас¬
пались все связи, исчезли нравственные идеалы, человек остался
наедине со своими инстинктами и единственным законом жизни
стала нажива и «личный интерес». Свобода, как свобода капита¬
листического обогащения, стала официальным лозунгом эпохи.
«Каждый за себя», — говорил Луи-Филипп. «Обогащайтесь!» — за¬
явил с парламентской трибуны его министр Гизо, определяя ос¬
новное направление интересов и деятельности правящей верхуш¬
ки. Вместе с тем развивается индивидуализм, отражающий реаль¬
ное состояние общества и проникающий в быт, в психологию и
в литературу. Индивидуализм оказался настоящей болезнью, кото¬
рая разлагала общественное сознание и представляла серьезную
опасность.
Но для тех, кто не заключил свои интересы в рамки собствен¬
ного материального благополучия, индивидуализм и свобода при¬
обретали другой смысл. В начале революции свобода была поня¬
тием общественным; с началом реакции ее стали понимать как
свободу индивидуальную, как возможность делать все, что поже¬
лает для себя личность. Такая свобода меньше беспокоила и пра¬
вительство, так как не очень мешала господству торжествующей
верхушки. В общей атмосфере разочарования она подменила со¬
бою подлинную свободу и стала средством обмана, с одной сторо-
пы, и самообмана — с другой. Это была свобода бытовая и житей¬
ская, скорее свобода нравов, чем свобода общественного действия.
Жорж Санд отлично понимала разницу между той и другой. «При¬
езжайте к нам, в наш Париж, где господствует если не обще¬
ственная, то хотя бы личная свобода», — писала она своему другу
в провинцию в июле 1831 года. Для Жорж Санд и для многих
других это было началом индивидуализма.
Соответственно с этим изменились и литературные ориента¬
ции. Вальтер Скотт с его спокойно-объективным изображением
действительности, с его верой в неизбежную справедливость и ко¬
нечное благополучие исторического процесса утратил свою преж¬
нюю власть над умами. Байрон, прежде уступавший ему во влия¬
нии на современников, теперь был воспринят как певец отчаяния,
мизантропии и индивидуализма, а его протестующая поэзия — как
индивидуалистический бунт во имя свободы личности.
9
3
Личная свобода, стремление к счастью вне каких-либо обще¬
ственных обязанностей, гедонизм индивидуалистического плана
могут привести к катастрофе. Жорж Санд оказалась во власти
всего этого комплекса идей и переживаний. Жажда счастья, столь
долго подавляемая оскорбительным браком, восстание против об¬
щественной несправедливости, бунт против бессмысленных запре¬
тов мещанского общества привели ее в кипящий Париж, где все
подвергалось сомнению и, как старый хлам, выбрасывались даже
и те ценности, которые следовало бы сохранять.
В 1835 году, пережив, пожалуй, наиболее тяжелый период
душевного смятения и поисков личного счастья, Жорж Санд опре¬
делила общественные и философские причины того, что можно
было назвать «болезнью века». «Живя для одной себя и рискуя
собой одной, я всегда подвергала себя опасности и жертвовала
собою, как существом свободным, одиноким, ненужным другим,
располагающим собой вплоть до самоубийства ради удовольствия
или из отвращения ко всему на свете. Да будут прокляты люди и
книги, которые помогали мне в этом своими софизмами».
Какие люди и книги толкали Жорж Санд к ненависти и от¬
чаянию? Их было много, — значительная часть современной лите¬
ратуры была полна «софизмов». Вся традиция французского бай¬
ронизма отличалась демонической, уничтожающей иронией. Сы¬
грали свою роль и «Фауст» Гете, и «Рене» Шатобриана, и «Обер-
ман» Сенанкура, о котором в 1833 году Жорж Санд напечатала
сочувственную статью. В такой обстановке любая книга, даже,
казалось бы, самая невинная, независимо от намерений автора,
могла действовать как возбудитель болезни. Жорж Санд была зна¬
кома с Жюлем Жаненом, известным в то время своими «неистовы¬
ми» романами, с Бальзаком, писавшим «Шагреневую кожу» и
«Эликсир долголетия», с Гюставом Планшем, ни во что доброе не
верившим критиком, которого Бальзак изобразил в «Утраченных
иллюзиях» и в «Беатриче» под именем Клода Виньона. Жанен про¬
клинал Луи-Филиппа, «короля-грушу» («Барнав»), и оправдывал
утешившегося убийцу, не нашедшего в современном обществе
исповедника («Исповедь»). Бальзак анализировал общество в его
исторических и экономических основах и осуждал и общество и
тех, кто пошел по пути стяжательства и индивидуализма. Мюссе
описывал состояние собственного духа как предмет скорбного
сочувствия и поэтического любования. Дюма опрокидывал законы
морали, чтобы возвеличить неистовую страсть, создав в герое
своей драмы Антони «образ отчаяния». Жозеф Делорм, под именем
10
которого Сент-Бёв выпустил свои стихи, тоже «пропел свою песнь
отчаяния», и «разве Гюго не написал на заглавном листе своего
лучшего романа слово «Ананке» («Необходимость»)? Барбье
«мрачно смотрел на мир, который представлялся ему сквозь ужасы
дантовского ада». О своих «учителях отчаяния» Жорж Санд гово¬
рит в красноречивом предисловии ко второму изданию «Лелии»,
написанном в 1839 году, уже после того, как она обрела веру и
деятельный покой.
Может быть, к числу «проклятых» можно было бы причислить
и тех, кто так близко, хотя бы и на краткий срок, был связан с
Жорж Санд. Жюль Сандо, которому угрожал туберкулез, страдал
тяжелыми припадками меланхолии, Мериме проявил себя скепти¬
ком, плохо разбиравшимся в женской душе, а Мюссе был слиш¬
ком эгоистичен, безумен и болен, чтобы обуздать себя и беречь
быстро возникшее и столь же быстро угасшее чувство.
Но дело было не в книгах, не в учителях и не в любовных
трагедиях. Сама Жорж Санд, как и все ее поколение, несла в себе
источник болезни и отлично поняла это, когда стала сдавать свои
«неистовые» позиции. Жажда личного счастья как исконного пра¬
ва человека, чувство свободы, понятой как единственное средство
дальнейшего общественного развития, протест против всего, что
мешает утверждению личного начала, идеи, развивавшиеся в
нездоровой атмосфере июльского режима, определили и душевные
тревоги Жорж Санд и события ее биографии.
Много лет спустя, рассказывая «историю своей жизни», Жорж
Санд указала причины того, что прежде называлось «мировой
скорбью»: «Я много думала, много скорбела в одиночестве Ноана
(поместье Жорж Санд. — Б. Р.), но я была поглощена и как бы
скована личными заботами. По-видимому, я поддалась наклонно¬
стям эпохи, когда люди замыкались в эгоистическом страдании,
считали себя Рене или Оберманами, награжденными какой-то
исключительной чувствительностью, а следовательно, и страдания¬
ми, неведомыми простым смертным... Когда мои горизонты расши¬
рились, когда открылись мне все беды, все потребности, все
разочарования и пороки широкого социального слоя, когда я
стала думать не только о моей личной судьбе, но и о судьбе всего
мира, ничтожным атомом которого я была, мое отчаяние распро¬
странилось на все живущее, и роковой закон необходимости по¬
казался мне таким ужасным, что я едва не сошла с ума... Духом
времени были ирония и страх, смятение и бесстыдство, — одни
оплакивали гибель своих благородных мечтаний, другие смеялись
на первых ступеньках своего грязного торжества; никто ни во что
не верил, одни из отчаяния, другие из атеизма».
11
Накануне старости, вспоминая этУ эпоху «ужасных аномалий»
и имея в виду Мюссе и себя, она писала: «Жажда возвышенного
была болезнью времени... Какая-то лихорадка овладела молодежью,
презиравшей условия нормального счастья и вместе с тем обязан¬
ности обыденной жизни». Поэтому и героиня ее романа «Она и
он» «была ввергнута в этот роковой круг человеческого ада».
Почти все ее романы 1830-х годов изучают этУ «болезнь вре¬
мени».
В предисловии к первому изданию «Индиапы» Жорж Санд
предупреждала, что не будет критиковать социальный строй, но
если ее герои страдают от общественных непорядков и мечтают о
более совершенном строе, то обвинять в этом можно только обще¬
ство с его неравенством или капризы судьбы. Писатель — это
только зеркало. Если бы даже автор был более искусным, он не
посмел бы вскрыть язвы агонизирующей цивилизации.
Жорж Санд как будто старается быть объективной и бесстраст¬
ной. И тем не менее все четыре персонажа «Индианы» получают
символическое значение. Жорж Санд говорит не о частном случае,
а о закономерностях данного общества. Она не может завершить
свой роман счастливо, — счастливые окончания невозможны в
искусстве, так как их не бывает в жизни.
Положение женщины в это время привлекало особое внима¬
ние. «В наши дни, — писал Бальзак, — семейная жизнь стала об¬
щественной проблемой, тем, чем она прежде никогда не была».
Это произошло потому, что положение женщины было связано
с состоянием общества. Еще Фурье утверждал, что «в каждом
данном обществе степень эмансипации женщины есть естественное
мерило общей эмансипации», — так Энгельс формулирует эту
мысль Фурье *.
«Индиана, — писала Жорж Санд в 1832 году в предисловии к
первому изданию своего романа, — эт° тип; это женщина, суще¬
ство слабое, представляющее собою подавленные или, если угодно,
устраненные законами страсти; это воля в борьбе с необходи¬
мостью; это любовь, бьющаяся своим слепым лбом обо все пре¬
пятствия цивилизации». Следовательно, препятствуют счастью
«слабых существ» несправедливые законы и предрассудки, деспо¬
тически управляющие мнением света.
Уже в этих «отчаянных» романах подвергались резкой крити¬
ке индивидуализм и человеконенавистничество, которыми сама
Жорж Санд тогда страдала. Может быть, помогла ее склонность
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 19, стр. 197.
12
предаваться самоанализу при обсуждении проблемы долга и стра¬
сти, этой «таинственной смеси, благодаря которой мы живем,
мыслим и чувствуем».
Реймон де Рамьер представляет собою образ индивидуалиста
с «неистовой» окраской. Он «доволен собой», потому что интере¬
суется только собой. «Ненасытная жажда событий и волнений по¬
глощала его жизнь. Он любил общество с его законами и запре¬
тами, потому что оно давало ему возможность сражаться и со¬
противляться; он ненавидел общественные потрясения и беспо¬
рядки, потому что они давали только прохладные и легкие раз¬
влечения». «Вы скажете, что Реймон — это общество, а эгоизм —
Это мораль, это разум. Реймон, ответит автор, — это ложный ра¬
зум, ложная мораль, управляющие обществом», — пишет Жорж
Санд в предисловии 1832 года. Трагедия заключается именно в
Этом: эгоизм, выросший на развалинах старых идеалов. Вот по¬
чему присутствует в романе и «эпоха Мартиньяка», пытавшегося
мелкими уступками и лестью сплотить вокруг себя парламентское
большинство.
«Это период покоя и сомнения, попавший в нашу политиче¬
скую ЭРУ не как мирный договор, но как перемирие, — пятнадцать
месяцев царства доктрин, оказавших такое влияние на идеи и
нравы и, может быть, подготовивших необыкновенный исход на¬
шей недавней революции». Очевидно, 1832 год, когда началось
прикрытое либеральными фразами сопротивление революции, во
многом напоминал Жорж Санд «перемирие» эпохи Мартинь¬
яка — время лжи, обмана и самообмана. Так определена почва,
на которой вырос этот общественный тип индивидуалиста и
Эгоиста.
«Брак, общество, законы! Я ненавижу вас, ненавижу смер¬
тельно! А ты, бог, отдающий слабого во власть деспотизма и гнус¬
ности, я проклинаю тебя!» — восклицает герой «Валентины», такой
же индивидуалист, как и Реймон. «Образование чрезвычайно
развило в нем великодушные чувства и превратило их в мучи¬
тельное и лихорадочное возбуждение... Образование нашей эпохи,
развившее в человеке столько драгоценных качеств, вероятно, не
меньше испортило их». Бенедикт не хочет быть гражданином: «Об¬
щество не нуждается в тех, кто не нуждается в обществе». И это
непоследовательно и эгоистично. Это тоже пагубный индивидуа¬
лизм, объясненный общественными причинами.
В «Лелии», такой, какой она была напечатана в первом из¬
дании 1833 года, с наибольшей силой выражены скепсис, «миро¬
вая скорбь» и индивидуализм. Для Лелии спасением от овладев¬
шего ею отчаяния является собственное совершенство и «гордость»,
13
к которой она прибегает как к «божеству». Все остальное достойно
презрения и должно быть отвергнуто. Проклиная эгоизм своей
Эпохи и всеобщий эгоизм, стремясь к своему одинокому совершен¬
ству, Лелия, в сущности, идет по тому же пути, по которому на¬
правлялось все ее поколение.
В эти первые годы июльской монархии Жорж Санд прежде
всего интересует женщина. Индиана, Валентина, Лелия, Лавиния,
героини «Леоне Леони» или «Андре» — все они лучше своих мужей
или возлюбленных, все они унижены и оскорблены и страдают от
эгоизма, малодушия или злодейства мужчин. Но вот в 1834 году
появился роман, в котором мужчина играет как будто положитель¬
ную роль, — «Жак». Жак напоминает Лелию. Он тоже незапятнанно
чист, тоже стремится к совершенству, не приемлет мир зла, ме¬
щанства, ничтожества и так же, как Лелия, погибает. Как будто бы
все ясно: жена его — слишком для него молодая, обыкновенная,
спокойная по своей природе женщина. Жак понимает это, но тре¬
бует от нее невозможного. Симпатичный, тоже совершенно обык¬
новенный молодой человек внушает ей любовь. Жак как будто по¬
ощряет их взаимное влечение — из любви к ней, из невозможности
примириться со скудостью ее ума и средним уровнем души, с ее
«обыкновенностью». Кто виноват в этой трагедии? Очевидно, жену
нельзя обвинить ни в чем. Жак почти идеален. Но в этом и заклю¬
чается его порок или его ошибка. Он слишком требователен и со¬
вершенен. Он предъявляет слишком большие претензии к жизни
и потому ничего, кроме несчастья, не может от нее получить. Проб¬
лема как будто та же, что в «Лелии», но здесь она разрешается
иначе. Стремление к совершенству и самое совершенство взяты под
сомнение. Совершенство — это исключение. Стремление к нему вы¬
зывает отвержение всего существующего, нормального, всеобщего.
Это не только несчастье, но и несправедливость. Это презрение к
тому, что есть, мизантропия, которая поселяется даже в любящей
и самоотверженной душе, и это тоже индивидуализм. Благородный
жест Жака, кончающего самоубийством, чтобы осчастливить жен¬
щину, имеет своей причиной пе только любовь, но и презрение.
В этом романе, наделавшем столько шума, намечается новое дви¬
жение мысли, которое в ближайшие годы получит дальнейшее
развитие.
В октябре 1833 года, вскоре после окончания «Лелии», Жорж
Санд познакомилась с Альфредом де Мюссе, и они вместе в марте
1834 года поехали в Венецию. Разрыв произошел довольно быстро,
и Жорж Санд отправилась путешествовать в Альпы. Она писала
своему покинутому Другу длинные послания, которые были напе¬
14
чатаны в «Письмах путешественника». Эти письма являются этапом
в идейном развитии Жорж Санд и, в частности, в истории ее борьбы
с индивидуализмом. В них возникает образ молодого поэта, очень
напоминающий образ Лорана в книге «Она и он». «Ты не осознавал
своего величия, и жизнь твоя шла по воле страстей, которые исто¬
щали и губили ее... Ты хотел жить за собственный счет и убить
свою славу из презрения к людям и ко всему, что с ними связано...
Наконец твоему одинокому и полному гордыни сердцу открылась
дружба. Ты соблаговолил поверить кому-то другому, кроме самого
себя... Ужасная сила владела тобою. «Верните мне мою свободу,—
кричал ты, — дайте мне бежать. Разве вы не видите, что я живу и
что я молод?» Куда же ты хотел бея?ать?»
Очевидно, Мюссе болел той же болезнью, что и Жорж Санд в
те дни, когда она задумывала свою «Лелию». Очевидно, она поняла
своего безумного друга сквозь призму собственного отчаяния. .Зре¬
лище этой души, погрязающей в своем индивидуализме, оказалось
великим поучением и началом спасения. Страдая от разрыва и не
исчерпавшей себя любви, Жорж Санд хочет спастись от той «сво¬
боды», которая подобна одиночному заключению, и найти подлин¬
ную, захватывающую, спасительную любовь к тому, что не является
ее собственным «я».
Путешественник, от лица которого написаны письма, бредет
по альпийским скалам и горным лугам, входит в пещеры, собирает
цветы, слышит ропот Бренты, вздохи ветра в тяжелой листве олив,
шум дождевых капель, падающих с ветвей на скалы. Он вспоминает
недавно покинутого одинокого безумца. Но внешний мир уже су¬
ществует. Он вторгся в сознание и доказал, что человек не одинок
и что одиночество — это ошибка и ложь. Внутренний голос говорил:
«Иди, двигайся вперед, познавай».
Пейзажи Альп, памятники искусства, статуи Кановы, каналы
Венеции, беседы с мудрым доктором, предпочитающим краски и
формы старой Италии фантастике и туманам Германии, веселая
Беппа и лукавые гондольеры — великолепная поэзия здоровых
чувств и общения с миром людей и вещей. Лелия ненавидела при¬
роду с ее «глупой красотой» и вечным молчанием. Жорж Санд, пу¬
тешествуя по тем же местам Италии, восхищена природой, которая
трогает ее своей особой жизнью, духовным содержанием и благост¬
ным отношением к человеку. Она хочет выйти из своего одиноче¬
ства и ищет наставника, который бы указал ей путь к внешнему
миру. Эта задача оказывается нелегкой. Ее друг Сент-Бёв советовал
ей: «Выйдите за пределы самой себя». Так начинается долгая, про¬
шедшая много стадий борьба за приятие мира.
1$
4
В апреле 1834 года вспыхнуло восстание в Лионе, имевшее от¬
клики в Париже и других городах. Все эти восстания были подав¬
лены с жестокостью, вызвавшей смятение и негодование в широких
слоях общества. Последовавший затем процесс «апрельских заговор¬
щиков» слушался в Париже в палате пэров и был демонстрацией
республиканских оппозиционных сил. Жорж Санд не могла остаться
равнодушной к тому, что волновало всю Францию.
Одним из защитников апрельских заговорщиков был Мишель
(из Буржа), адвокат и пламенный оратор-республиканец. Жорж
Санд познакомилась с ним весной 1835 года, в начале знаменитого
процесса. Сперва он ей не понравился. Все еще сохраняя свой инди¬
видуализм, она боялась потерять своеобразно понимаемую свободу
и подчиниться влиянию могучего оратора. Она не хочет над собой
«господина» и предпочитает «цыганскую свободу» тому «кресту»,
к которому прикован политический деятель, непрерывно трудя¬
щийся на благо других и подчиненный надобностям своего дела.
Ее пугает этот «Робеспьер», грозящий восстановить революционный
ныл 1793 года; она утверждает, что в тот день, когда Мишель станет
управлять государством, голова ее скатится с плахи. Слава, иначе
говоря — политическая деятельность, кажется ей самой благород¬
ной погремушкой, какой тешит себя человечество. Ее путь — иной.
Она художник. «О великодушные безумцы! Крепко правьте всеми
этими гадкими идиотами и не жалейте на них плетей. А я тем
временем, сидя на своей ветке, буду воспевать солнце». Так пишет
она в письме, адресованном Мишелю, которого в «Письмах путе¬
шественника» называет Эвераром.
В ноябре 1835 года она все еще борется за свою «свободу» и не
хочет подчинять себя слишком большим задачам. И все же: «Я
дам себя четвертовать за идеи, которые, конечно, не будут осу¬
ществлены при моей жизни».
Но вскоре она переходит на сторону «Робеспьера» и упрекает
сенсимонистов в том, что они предпочитают медленный и «еван¬
гельский» путь. Теперь она не стала бы сравнивать себя с птичкой,
которая поет на дереве в то время, как другие сражаются и строят.
Она солдат, вступающий в борьбу. Вместе с тем исчезает индивиду¬
ализм. Любование собственными страданиями, свойственными вели¬
кой, особо чувствительной, особо глубокой душе, теперь кая{ется
нелепостью.
Индивидуализм — это чувство одиночества, презрение к людям,
мизантропия и пессимизм. Еще в 1837 году, в «Письмах к Марсии»,
Жорж Санд говорит о том, что «люди мысли» обречены на одино¬
16
чество, — очевидно, она имела в виду аббата Ламенне, апологета
христианства и вместе с тем пылкого проповедника демократиче¬
ских идей. Но затем она приходит к прямо противоположному выво¬
ду: «Не к чему возноситься над окружающими и презирать обы¬
денные условия жизни. Не к чему искать одиночества, бежать в пус¬
тыни и жаждать освежающих гроз: наши жалобы — пустословие и
богохульство. Что великого мы совершили, чтобы считать окружа¬
ющих нас людей столь ничтожными и избегать даже следов их
ног?.. Вместо того чтобы искать вокруг себя простые души и чест¬
ные умы, мы начинаем ненавидеть род человеческий, мы стано¬
вимся гордецами». Все эти «умники» требуют восхвалений и па¬
мятников, но «народ голодает; пусть умники разрешат нам поду¬
мать о хлебе для народа, прежде чем думать о том, чтобы
сооружать им, умникам, храмы».
Она начинает исправлять «Лелию». «Яд, отравивший меня,
теперь стал моим лекарством. Эта книга ввергла меня в скепти¬
цизм; теперь она меня спасает от скептицизма». В новой «Лелии»,
напечатанной в 1839 году, акценты переставлены, добавлены новые
главы, и «книга гнева» превратилась в «книгу кротости». «Бро¬
ситься в объятия матери Природы; стоически и благоговейно из¬
гнать из своей жизни все, что связано с удовлетворенным тщесла¬
вием; упорно противостоять горделивым и злым; быть смиренным и
малым с несчастными; оплакивать бедняка в его нищете и не же¬
лать другого утешения, кроме падения богача... жить скудно, все
отдавать, чтобы восстановить первобытное равенство...»
Теперь скептицизм, то есть неверие в нравственность, в чело¬
вечество и в историю, кажется ей неким мостом, переброшенным
через бездну. «Скептицизм—опасный переход, которого мы пе мо¬
жем избежать; люди без ума и без сердца гибнут, люди отважные
и сильные проходят...» («Письма к Марсии»).
Очевидно, борьба Жорж Санд с эгоизмом имела своею целью
не только личное счастье. Она имела не только нравственный, но и
общественный смысл.
«Порок, которого ты должен бояться, — пишет она своему две¬
надцатилетнему сыну Морису в 1835 году, — это слишком большая
любовь к самому себе... Никогда, ни в какие времена люди не были
так преданы эгоизму, как в наше время. Полвека тому назад на¬
чалась яростная война между чувством справедливости и чувством
жадности. Эта война далеко еще не закончена, хотя жадные пока
еще побеждают».
Это оптимизм. Эпоха находится все в том же сумраке, но те¬
перь Жорж Санд уже не волнует вопрос, беспокоивший целое поко¬
17
ление: вечерний это сумрак или предрассветная мгла. «Встань и
взгляни: сквозь виноградные ветви и левкои твоего окна спускается
к тебе утро. Одинокая лампа борется с зарей и бледнеет; сейчас
взойдет солнце» («Письма к Марсии»).
Эти слова были написаны в 1837 году. Жорж Санд двигалась
вместе с веком. Во второй половине 1830-х годов пошли на убыль
республиканские восстания, волновавшие Париж и провинцию и
всегда кончавшиеся жестоким поражением. Очевидно, сбросить
июльский режим пока что было невозможно. Демократическая и
республиканская оппозиция переходила на путь медленной, хотя
бы даже подспудной работы. Начиналась новая фаза июльского
режима — пора министерских кризисов.
У Жорж Санд появились новые учителя. Кроме Сент-Бёва, про¬
поведовавшего в то время христианское смирение, и Мишеля, сто¬
ронника бурного действия, можно указать на друга Жорж Санд
композитора Ференца Листа, увлекавшегося сенсимонизмом, на Ла-
менне и в особенности на Пьера Леру, с которым Жорж Санд позна¬
комилась лично в 1835 году, то есть после разлуки с Мишелем и
некоторого ослабления дружеских связей с Листом.
Учение Пьера Леру — типичный пантеизм, в разных формах
распространявшийся во Франции особенно с середины 1830-х го¬
дов. С этого времени пантеизм является теорией демократической
по преимуществу. Пантеистическое учение о единстве материи и
духа было противопоставлено христианскому дуализму и, следова¬
тельно, оправдывало борьбу за материальные блага обездоленных.
Единство человека и человечества требовало солидарности и равен¬
ства людей всех сословий и состояний. Если человек — ничто как
особь и представляет собой нечто лишь как частица человечества,
то страдания всего человечества или каждой его частицы являются
страданием всех остальных частиц. Пантеизм отрицал существова¬
ние зла самого по себе, зла в природе, и рассматривал его как
явление дурно организованного общества, следовательно, по су¬
ществу своему был оптимистичен. Учение Леру не было статично,
как, например, учение Спинозы. Мир находится в непрерывном
движении и совершенствовании, говорит он. Развитие идет от камня
к богу. Человек должен помогать этому одухотворению материи,
утверждению единства материи и духа в самом человеке. Счастье
заключается не в том, чтобы подавлять человеческие страсти, а в
том, чтобы направлять их ко благу не только собственному, но и
всеобщему.
Жорж Санд почитала Леру «как нового Платона, как нового
Христа». «Мои мысли стали ясными, мне уже не нужно бороться
с сомнениями», — писала она в 1841 году. Все прояснилось в свете
18
учения этого бедняка-самоучки, едва сводившего концы с концами.
«Меня спас Пьер Леру», — говорила она в старости.
Путь для Жорж Санд был открыт. Она никогда не откажется от
того, что завоевала на рубеже 1830-х и 1840-х годов. Отныпе во
всех ее произведениях все более отчетливо выступают основные
идеи пантеизма с выводами, которые делал из них Леру. Самым
важным для Жорж Санд было широкое оправдание бытия и всех
жизненных процессов, так как с этой точки зрения история челове¬
чества представляется непрерывным развитием и совершенствова¬
нием.
В «Новых письмах путешественника» (1850—1860-е гг.) филосо¬
фия истории отсутствует; на смену ей приходит философия при¬
роды. После 1848-го и особенно после 1852 года, утратив надежду
на скорое торжество своих социальных идей, Жорж Санд все боль¬
ше интересуется естественными науками, особенно ботаникой и
Энтомологией, а несколько позже и геологией. Гербарии, коллек¬
ции бабочек и минералов доставляют ей философское и эстетиче¬
ское наслаждение. Естественные науки заключают в себе нравст¬
венный смысл. Это средство борьбы с эгоизмом и эгоцентризмом,
с мещанством. Изучение природы приводит к мысли, как будто
древней как мир, но являющейся завоеванием нашего времени, пи¬
шет Жорж Санд в предисловии к роману «Вальведр». Эту мысль
можно выразить в немногих словах: «Выйти за пределы самого
себя». Так в 1861 году она повторяет то, что тридцать лет до того
писал ей Сент-Бёв.
Естественнонаучные интересы, углубленные пантеистическими
размышлениями, стоят на заднем плане многцх ее романов. Отвер¬
гая и спиритуализм и материализм (ей был известен только мате¬
риализм вульгарный), она говорит о «бессознательной душе»
растений и вместе с тем открывает себе путь к изучению подсозна¬
тельных явлений психической жизни. Такое понимание «души»,
основанное на достижениях современной науки, характеризует ее
художественную психологию.
Но психическая жизнь человека не обособлена от мировых про¬
цессов, и единство — не только в пределах данного организма:
«Наблюдать движение жизни во вселенной и одновременно ее дви¬
жение в нас самих — значит чувствовать всеобщую жизнь внутри
нас и нашу личную — во вселенной». Для Жорж Санд это проблема
не только философии, но и нравственного здоровья, а вместе с
тем проблема этики и эстетики.
Индивидуализм, порожденный послереволюционными настрое¬
ниями, презрение к роду человеческому,которое так мучительно пе¬
реживала Жорж Санд в период первой «Лелии», вызвал противопо¬
19
ставление «великих людей» всем остальным, то есть «черни», ме¬
щанам, «бакалейщикам», всем тем, кто, наживаясь и делая карьеру,
преуспевал при июльском режиме. «Лелия» построена на идее выс¬
шей личности, каковыми являются и сама Лелия и Стенио.
Эти высшие люди, приходившие в отчаяние от того, что тво¬
рится вокруг них, были людьми мысли. При их взглядах делать
им в реальной жизни было нечего, — всякий контакт с обществом
казался нравственным компромиссом и как бы предательством. По¬
этому люди действия легко могли отождествляться с дельцами
самого низкого пошиба.
Но прошло несколько лет — и все изменилось. «Великая ошибка
думать, что есть люди только действия и люди только мысли. Кто
действовал больше Наполеона? Но если бы он не размышлял точно
и глубоко накануне сражения, он не смог бы его выиграть. Правда,
он размышлял быстрее, чем мы, но это значит, что он размышлял
больше, чем мы». Так в 1841 году поучала Жорж Санд Шарля Дю-
верне, республиканца, считавшего себя только «человеком дейст¬
вия» и не желавшего размышлять.
В политическом плане «мысль» проповедовали сенсимонисты,
а «действие» — республиканцы. Приблизительно то же было и в
1848 году. В письме сенсимонисту А. Геру, после того как Луи-
Наполеон был избран президентом, Жорж Санд говорила уже в но¬
вых терминах о единстве мысли и действия: «Давно уже мы все
согласны с тем, что социализм не может обойтись без политики и
что политика не может обойтись без социализма».
Как бы ни были дискриминированы в ее глазах великие люди,
она все еще искала учителей, которые могли бы открыть ей истину
и укрепить дух, изнемогающий в борьбе с недоверием и отчаянием.
Сенсимонисты, Сент-Бёв, Ламенне, Мишель, Леру — все это были
ртапы ее поисков и умственного развития. К середине 1830-х годов
она почувствовала необходимость единого руководства всем про¬
грессивным движением. «Я говорила с сенсимонистами, с карлиста-
ми, с Ламенне, с Коэссеном, с золотой серединой и вчера — с самим
олицетворенным Робеспьером (то есть Мишелем. — Б. Р.). У всех
них я нашла большую долю добродетели, честности, понимания и
разума». Но это только «клочки истины», которую эти «секты»
растерзали на части. Если бы появился «человек ума и сердца»,
умеющий понять обстоятельства и владеть ими, он смог бы напра¬
вить все партии к одной цели.
Через десять лет, в 1845 году, в период широкого развития про¬
грессивного движения, в романе, исполненном идей утопического
социализма, Жорж Санд призывает к «борьбе слабых против силь¬
ных» («Грех господина Антуана»). Борьба эта трудна, и мысль
20
возвращается к самому деспотическому из правителей Франции:
«Если бы гений Наполеона воспитался в этом учении, оно, может
быть, преобразовало бы мир». Но в конце того же романа окаэьь
вается, что «гений одного человека — почти ничто» и нужно сто
человек, чтобы что-нибудь совершить.
5
С середины 1830-х годов и вплоть до государственного перево¬
рота 1851 года Жорж Санд остро интересуется политическими во¬
просами. Она так удручена общественной несправедливостью, что
быть счастливой кажется ей чуть ли не преступлением. «Каждое
счастье — почти воровство посреди этого плохо устроенного чело¬
вечества, когда в силу обстоятельств и по закону неравенства
можно пользоваться благосостоянием и свободой только за счет
своего ближнего» (1845). В основанном при ее участии журнале
«Ревю Зндепандант» («Независимое обозрение») она печатает худо¬
жественные и публицистические произведения, привлекающие вни¬
мание широких демократических слоев.
«Я люблю пролетариев, — писала Жорж Санд в 1836 году, —
во-первых, потому, что они пролетарии, а затем потому, что в них
заключается зерно истины, зародыш будущей цивилизации».
В 1840-е годы она была уверена, что новое общество будет создано
народом, хотя нельзя предвидеть формы, в которых эта революция
осуществится, так как нельзя предсказать, какие формы в будущем
примет человеческая мысль. Таким образом, к революции 1848 года
Жорж Санд пришла подготовленной. Мало того — она готовила эту
революцию своими статьями и художественным творчеством. Она
проповедовала социализм того типа, который был представлен Луи
Бланом. В марте 1848 года, когда социалистов стали называть ком¬
мунистами, она открыто приняла это имя, смертельно пугавшее
буржуазию.
Первые дни революции были полны беспредельного энтузиазма.
«Французский народ — первый народ в мире», — пишет Жорж Санд
и удивляется порядку на улицах во время демонстраций. Она счи¬
тает, что народ и буржуазия должны объединиться для достижения
общей цели, и уверена, что «братское единство вычеркнет из
книги нового человечества самое слово к л а с с».
Затем наступила реакция. Ни крупная, ни мелкая буржуазия
не пошла с народом, крестьянство оказалось иод ее влиянием,
иллюзии Жорж Санд рассеялись. Начались репрессии. «Каждый,
кто действует в духе революции... в настоящий момент встречает
21
сопротивление, реакцию, ненависть, угрозы. Иначе нельзя, и какая
была бы заслуга революционера, если бы все шло само собой и
если бы нужно было только захотеть, чтобы всего достигнуть? Нет,
мы в бою, и, может быть, всегда будем в бою». «Борьба начата,
я знаю это. Мы погибнем в ней, и это меня утешает. После нас
прогресс будет продолжаться. Я не сомневаюсь ни в боге, ни в
людях, по я не могу не чувствовать горечи в увлекающем нас по¬
токе бедствий, в котором мы плывем, глотая столько желчи». Слова
эти были написаны за несколько дней до июньского восстания,
подавленного со страшной жестокостью.
Переворот Луи Бонапарта (декабрь 1851 года) и оправдавший
его плебисцит Жорж Санд переживала тяжело. Ее огорчало, что
в кругах революционеров не было единства. «Нас убили паши раз¬
ногласия, и мы, окровавленные, распростертые на поле сражения,
все еще продолжаем убивать друг друга. Какое страшное время!
Какое страшное безумие!» «Я не из тех, кто душит друг друга,
находясь в объятиях смерти».
Разумеется, Жорж Санд не до конца понимала происходив¬
шее, и прежде всего не понимала, что господствующие классы
никогда не примут социальной революции и не уступят своего
положения добровольно. Не понимала она и того, что крестьяне,
которым она отдала так много своей жизни, еще не «воспитаны»
для революции. Она не хотела никакой диктатуры, даже дикта¬
туры «коммунистов» — той партии, к которой она себя причисляла,
полагая, что всякая диктатура есть уничтожение свободы и что
революция возможна без насилия.
На многие месяцы она потеряла способность писать. «Страда¬
ние делает человека немым, единственная живая струна сердца —
негодование», — писала она в 1850 году известному итальянскому
революционеру Джузеппе Мадзини. «Да, я хотела бы пробудить на¬
род от спячки и позора, чтобы он вознегодовал на самого себя
и устыдился своего унижения. Я, может быть, пашла бы искры
красноречия, и они стали бы более жаркими к плодотворными от
уверенности в том, что я буду убита народом на следующий же
день. Но меня удерживает только остаток жалости... Я думаю
о страданиях и бедствиях этого виновного и так жестоко наказан¬
ного народа».
Но через два года душевное равновесие как будто восстано¬
вилось, надежда вернулась: «Я чувствую, что снова люблю народ
и верю в его будущее так же, как накануне этих плебисцитов,
которые могли вызвать сомнение в нем и побудили многих, пора¬
женных в самое сердце, презирать и проклинать его». Ей казалось,
что только время и терпение могут победить «слепой рок» реак¬
22
ции: «Лишь нравственное чувство, чувство всеобщего братства,
евангельское чувство может спасти этот народ от упадка».
В те времена, когда Луи-Наполеон, находясь в заключении, пи¬
сал брошюру «Об уничтожении пауперизма», Жорж Санд сочув¬
ствовала ему и переписывалась с ним. Теперь, когда он стал вла¬
дыкой Франции, она обращалась к нему с постоянными просьбами
о помиловании лиц, участвовавших в республиканских заговорах
или сопротивлявшихся перевороту.
Она даже питала слабую надежду на то, что новый властитель
после плебисцита уверится в том, что сила его — в народе, и сде¬
лает своей опорой демократию. Но старые бонапартистские идеи
о «демократической» природе императорской власти утешали
недолго, — политика Луи-Наполеона показала утопичность всех
Этих надежд. Приходилось действовать своими силами и теми сред¬
ствами, которые были в ее распоряжении. Спасения она искала
у своего письменного стола. В это время ей было легче писать
пьесы для театра.
Драмы Жорж Санд писала еще в 1830-е и 1840-е годы, но это
были редкие случаи («Габриэль», «Миссисипийцы», «Козима»).
В 1846 году под руководством ее сына Мориса в Ноане стали сочи¬
нять и ставить на домашней сцене комедии дель арте, итальян¬
ские народные импровизированные пьесы. Жорж Санд почувство¬
вала интерес к театру и могла проверять сценический эффект тех
или иных персонажей, сюжетных ходов и психологических раз¬
мышлений. Многие ее пьесы, которые ставились на парижских сце¬
нах в 1850—1860-е годы, были переработкой ее романов, другие
были написаны специально для театра. Наибольшим успехом, по
причине ее антиклерикального характера, пользовалась драма
«Маркиз де Вильмер» (1864), переработка романа того же назва¬
ния. Большинство этих пьес собрано в четырех томах француз¬
ского издания.
Как и прежде, Жорж Санд живет в Ноане, с которым были
связаны лучшие воспоминания ее молодости, изредка позволяя
себе небольшие путешествия. В 1855 году она провела несколько
месяцев в Италии, но теперь уже не в Венеции, а в Риме и Фра¬
скати. Результатом этой поездки оказался роман «Дапиэлла». Не¬
которое время Жорж Санд жила в Гаржилесе, где ее не беспоко¬
или ни гости, ни просьбы о помощи со всей округи, затем в Тама-
рисе, на юге Франции, поблизости от Тулона, куда она выезжала,
чтобы вылечиться от тяжелой болезни. Потом женился Морис,
и Жорж Санд пришлось на три года переселиться в Палезо, ме¬
стечко поблизости от Парижа. После 1867 года она почти все время
живет в Ноане, лишь изредка выезжая в Париж для постановки
23
пьесы или по литературным делам. Между тем творчество продол¬
жается с той же интенсивностью. Она пишет ежегодно один, два
или три романа и, кроме того, статьи политического, философского
и литературно-критического характера, занимающие в целом
больше десяти томов.
Франко-прусская война 1870 года была для Жорж Санд тяже¬
лым потрясением. Отчаяние, охватившее ее во время этой несчаст¬
ной для Франции войны, вскоре было преодолено тем несокруши¬
мым историческим оптимизмом, который она усвоила еще в 1830-е
годы. Жорж Санд не осознала политического и нравственного смы¬
сла Парижской коммуны, но она отлично понимала причины, вы¬
звавшие ее, и так же, как прежде, сочувствовала идеям коммуни¬
стического переустройства общества. Она умерла 8 июня 1876 года
и похоронена на фамильном кладбище Ноана, поблизости от своего
дома, под тенью огромного развесистого тиса.
6
Индивидуалистические тенденции особенно долго сохранялись
у Жорж Санд в вопросах искусства. Специфика художественного
труда, особый, созерцательный и, при всей его конкретности, ото¬
рванный от практических целей взгляд на вещи делают художника
одиноким в окружающей его среде. Его поведение и психология
отличаются от общепринятых норм. Он не корыстолюбив, а стои¬
мость его произведений не подлежит денежной оценке. Ему нужны
особые условия жизни и особые эмоции, без которых другие люди
могут обойтись, а потому его нельзя подчинять законам морали,
обязательным для всех остальных.
Эти взгляды получили свое отражение в романе «Она и он»,
в образе Лорана, немного напоминающего Альфреда де Мюссе. От
художника нельзя требовать того же, чего от других людей, он
живет двойной жизнью — человека и художника одновременно, и,
следовательно, как художник он не отвечает за поступки, которые
совершает как человек. Специфические занятия и «независимая
жизнь» часто заставляют его пренебрегать общественными услов¬
ностями. Таковы характер и поведение Лорана. Но сама Жорж Санд
давно отказалась от эт°й «эстетической» формы имморализма.
Жорж Санд понимает искусство как общественный долг. Правда,
художник должен быть свободен, — и тут она несогласна с Мише¬
лем, требовавшим безусловного подчинения художника республи¬
канской программе. Но эт° свобода долга, а не свобода иммора¬
лизма. Не может быть великим художником слова тот, кто любит
24
только самого себя («Приемная дочь»). Это то, что можно назвать
«болезнью поэтов». «Не дай убедить себя в том, что художнику
и поэту разрешено жить так называемой большой жизнью, не стес¬
няя себя никакой нравственностью». Статью о Бальзаке Жорж Санд
начала фразой, которая должна была вызвать возмущение сторон¬
ников искусства для искусства: «Сказать о гениальном человеке,
что он был глубоко добрым человеком, значит выразить ему вели¬
чайшую похвалу, на какую я способна».
В конце 1820-х годов, когда Аврора Дюдеван еще не помышляла
о литературной деятельности, она была во власти сентиментальной
традиции Жан-Жака Руссо и руссоистских, преимущественно жен¬
ских, романов Империи и Реставрации. Она говорила о «чувстви¬
тельных сердцах», считала любовь высшим занятием и счастьем че¬
ловека. Затем, в 1830-е годы, чувствительность приобрела другие
формы, она превратилась в неистовую страсть, противопоставила
себя обществу и стала началом разрушительным, приводящим к
убийству и к самоубийству. Наконец к 1840-м годам чувствитель¬
ность стала средством вживания в объективный мир, постижением
природы и чужой души, необходимым для объективного искусства.
«Выйти за пределы самого себя» стало для нее законом не только
философии, но и художественного творчества.
Удрученная событиями, последовавшими за июньским восста¬
нием, Жорж Санд объясняла свое молчание отсутствием контакта с
действительностью. Теперь, писала она Мадзини, «самые искренние
писатели — это самые молчаливые, потому что нельзя жить н чув¬
ствовать в изоляции. Писатель не инструмент, который может иг¬
рать сам по себе. Будь ты хоть простой шарманкой, все же нужна
рука, чтобы тебя вертеть. Рука, внешний толчок, ветер, от кото¬
рого звучат эоловы арфы, — это всеобщее чувство, жизнь человече¬
ства, которая передается инструменту, художнику».
Таков закон высшего искусства, глубоко и полно выражающего
действительность. Тот, кто всегда «в голосе» и поет сам по себе, —
Эгоист, удовлетворяющийся своим собственным существованием:
«Жалкая жизнь, которая не является эманацией жизни всеоб¬
щей!».
Жорж Санд хотела, чтобы ее искусство передавало не только
«жизнь человечества», но и «жизнь природы». В 1842 году она сове¬
товала Шарлю Понси, рабочему-поэту, насытить свои пейзажи боль¬
шим человеческим чувством. «Мне хотелось бы, чтобы это беспо¬
щадное море, так хорошо вам известное, наполнилось личным чув¬
ством, стало более значительно, чтобы страх и восхищение, чувства,
которые вызывает у нас волшебство поэзии, были всегда связаны
с глубокими человеческими переживаниями. Словом, нужно гово¬
25
рить глазам воображения только для того, чтобы проникнуть в душу
глубже, чем при помощи рассуждения... Поэт должен петь только
для того, чтобы вызвать чувство и мысль».
Ее не удовлетворяет «поэзия вещей», эмпирическое описание
внешнего мира, выделенного из жизни человечества, из жизни все¬
общей и тем самым обессмысленного. Но ее не удовлетворяет и
одна только личная эмоция, не связанная с проблемой бытия, а
потому тоже изолированная от общего и тоже обессмысленная.
С другой стороны, она не навязывает ни природе, ни вещам челове¬
ческого мира своих личных чувств, опа только хочет уловить един¬
ство мировой жизни, обусловленное единством материи и духа,
природы и человека. Поэт «обращается к самой возбудимой части
нашей души, к воображению, к чувству бесконечного... по поводу
какой-нибудь травинки он вызывает в нас трепет бессмертия...».
Эти слова относятся к Виктору Гюго, поэзия которого казалась ей
в высшей степени пантеистичной.
Критика противопоставляла творчество Жоряс Санд «материаль¬
ной» поэзии, увидя в нем анатомию сердца, «поэзию духа», более
важную, чем описания древних соборов или буржуазных домов.
Между тем каждый роман Жорж Санд наполнен пейзажами, интерь¬
ерами, иногда мелочами быта, которые, при всей их материально¬
сти, кажутся не столько вещами, сколько состоянием души. В этом
и заключается принцип ее эстетики — принцип единства, или «тож¬
дества». Исходя из этой философской по существу своему идеи,
Жорж Санд создала поэзию глубоко интимную и вместе с тем глу¬
боко познавательную в психологическом и общественном смысле.
Следовательно, в искусстве, как и в действительном мире, лич¬
ность должна быть отождествлена с внешним миром, со «всем»,
она должна быть объективирована, так же как внешний мир дол¬
жен быть «персонифицирован» — понят как огромная и всеобщая
личпость, малой частицей которой является каждое человеческое
сознание.
Жорж Санд сравнивает свое сознание поэта с зеркалом, в ко¬
тором отражается все, кроме ее собственной личности: «Когда
я вглядываюсь в это зеркало, я вия«у в нем растения, насекомых,
пейзажи, воды, очертания гор, облака, и над всем этим — неслы¬
ханные сияния, и во всем этом — прекрасные или блистательные
существа. Но никто не интересуется мной в этом мире, который
не нуждается в моем восхищении, чтобы быть прекрасным...».
Конечно, нужно анализировать этот поток отражений, чтобы
объяснить явления и определить их нравственную ценность, и это
дело образования и совести. Но нельзя отказаться от непосредст¬
26
венного ощущения того, что происходит вокруг нас. Это значило
бы отречься от объективного искусства.
«Человек — это целый мир, безбрежный океан противоречий
и противоположностей, убожества и величия, логики и нелепости»
(«Лукреция Флориани»). В этой безбрежности не разобраться,
если не включить человека в окружающую его среду, природную
и общественную.
Все имеет свои причины, иногда мелкие, незаметные с первого
взгляда. «Роковые страсти», которые кажутся непостижимым на¬
итием или бедствием, обрушившимся на человека с каких-то высот,
далеких от мелкой прозы ежедневного существования, объясняются
самыми простыми и прозаическими причинами. Если и есть что-то
фатальное в великих страстях, то осуществляется эта фатальность
всегда только благодаря совершенно естественным обстоятельствам.
«Роковая» страсть князя Росвальда к Лукреции Флориани объяс¬
няется его болезнью и причинами, психологически вполне пости¬
жимыми.
Но среду Жорж Санд понимает широко. Это не только быт,
семья, навыки данного социального слоя, не только впечатления
личной жизни, но и идеологические движения эпохи, определяемые
состоянием общества и процессами, в нем происходящими. Ни Ора-
са, ни Жака, ни Лелии, героев одноименных романов, ни кого бы
то ни было из людей, населяющих ее произведения, нельзя было
бы понять вне больших закономерностей, выходящих далеко за
пределы бытового, социального или культурпого гнезда, в котором
они заключены и из которого они вырвались. В любом романе Жорж
Санд легко ощутить это разнообразие людей в противоречивом
единстве данного общества, разносторонне направленные силы, со¬
ставляющие все вместе большое движение эпохи.
Единство души и тела также приводит к детерминизму. Психи¬
ческая жизнь зависит от жизни клетки, от процессов, происхо¬
дящих в организме, но, с другой стороны, органическая жизнь
связана с жизнью души.
Мыслит не только высокоорганизованное существо, — растения
и клетки также являются носителями мысли, которая отнюдь не
ограничена логическими операциями разума. Психическая жизнь
протекает и за порогом сознания. Герои Жорж Санд совершают по¬
ступки, подсказанные побуждениями, идущими не от разума и не
от сознания и как будто не имеющими практического смысла. Ино¬
гда это страсти и инстинкты низкого, чисто личного плана, ино¬
гда — и это случаи более интересные — высокого нравственного ха¬
рактера. Нравственность, то есть интересы коллектива, ощущение
единства со всем окружающим, не является приобретением разума,
27
это закон природы, органическое свойство материи и духа в их
единстве и нерасторжимости. Вот почему любимые герои Жорж
Санд, оправданные и превознесенные ею, отличаются не столько
силой анализа, сколько глубиной внутреннего постижения истины,
«инстинктом» добра, указывающего им верный путь.
Но этот инстинкт разумен, и простые сердцем люди поль¬
зуются разумом, чтобы доказать доводами логики свою несомнен¬
ную для них правоту.
В эпоху «неистовой» литературы, да и гораздо позднее, в ли¬
тературных кругах ходила мысль о том, что художник не нуждает¬
ся в разуме, что искусство есть чистое выражение собственных
впечатлений и эмоций. Жорж Санд утверждала, что гений вне ра¬
зума невозможен, что разум — не одна «способность» души, а це-
локупность всей психической жизни, что «в нормально функциони¬
рующем существе все душевные способности что-то получают от
разума и что-то дают ему». В этом постоянном обмене и заклю¬
чается норма душевной жизни и творчества. Следовательно, отры¬
вать мышление художественное от мышления научного, и тем более
противопоставлять их, нельзя. Объект познания и для науки и для
искусства один и тот же и может быть познан только в комплексе
всех душевных сил. «Ни одно великое произведение искусства не
может выйти из-под власти разума, и человек, который попирает
его, не представляет собою никакой реальной ценности».
Творческий процесс также рассматривается в плане пантеисти¬
ческого постижения мира, сознательного и подсознательного одно¬
временно. «Вы часто говорили мне, — обращается Жорж Санд к сво¬
ему корреспонденту, — что я способен мыслить; простите, мне ка¬
жется, что вы очень ошибались и что я просто осел... Я слишком
созерцателен — как дети. Иногда мне хочется все охватить, все
обнять, понять, узнать, а потом, после этих вспышек какого-то
странного тщеславия, меня снова безудержно влечет к какому-ни¬
будь пустяку, к былинке, насекомому, которые чаруют меня, за¬
хватывают и вдруг почему-то кажутся мне такими же значитель¬
ными и совершенными, такими же важными в моей эмоциональной
жизни, как море, вулканы, государства с их властителями, разва¬
лины Колизея, собор святого Петра, папа, Рафаэль и все худож¬
ники, вместе взятые, с Венерой Медицейской в придачу».
Очевидно, этот «пустяк» был познан Жорж Санд силой чувства,
пантеистической интуицией, объясняемой законом единства. Это
типичное «растворение в природе», культивировавшееся поэтами,
близкими к пантеистическим философским системам.
Искусство имеет право и должно изображать все, — так же, как
наука, изучающая все явления природы и жизни. Всякая вещь пре¬
28
красна, когда она понята в связи со всем остальным, в ее всеобщей
закономерности. В природе нет исключений. Непрерывный поток
мировой жизни не допускает их. Другое дело — оценка, которую
художник должен дать всему, что изображает, так как ценность —
Это качество предмета, определенное его положением в мире и
обществе.
Искусство является не только отражением и, следовательно,
более или менее полным пониманием мирового процесса, но и ак¬
тивно действующей частицей его. Поэтому изолироваться от потока
действительности, замкнуться в себе самом оно не может. Искус¬
ство, не откликающееся на запросы времени, «искусство для искус¬
ства», бесчеловечно. Этой теории придерживаются «художники без
сердца». Почему бы искусству не поучать? Так или иначе, оно все
равно поучает, — и Жорж Санд пишет то, что она чувствует, не
стараясь скрыть ни своих впечатлений, ни своей оценки действи¬
тельности. «Я не отказываюсь от прямых поучений, — писала она,
имея в виду свои драматические произведения, — возвышенное
чувство всегда плодотворно».
Не нужно бояться непосредственности в искусстве. К чему ду¬
мать о приемах и правилах? Всяким прием, рекомендуемый той
или иной школой, — препятствие, а не помощь. «Для меня искус¬
ство романа — искусство свободное по преимуществу, свободное,
как человеческое слово, которое позволяет всякому, кто может им
пользоваться, рассказывать свою выдумку по-своему, — если, ко¬
нечно, у него есть выдумка. Тогда все средства хороши и полезны
для того, кто ищет самую лучшую манеру письма». Но никакая
манера сама по себе не хороша и не плоха. Она приобретает смысл
и ценность в зависимости от замысла и умения писателя.
Не следует рассматривать искусство и эстетическое наслажде¬
ние вообще как удел избранных, особо образованных, специально
для того воспитанных людей. «Совсем не нужно знать все тонкости
языка, возможности палитры, технику искусства, чтобы быть для
себя самого тонким критиком и ценителем искусства. Выражать —
способность, которой можно научиться, но оценивать — потреб¬
ность, а значит, и право, принадлежащее всем... Мы призываем всех
пользоваться им для себя, наслаждаться им, искать его и получать
удовольствие, не считая, что для этого нужно перестать быть хоро¬
шим бакалейщиком, хорошим землепашцем или превосходным но¬
тариусом, если они чувствуют призвание к такого рода занятиям»
(«Впечатления и воспоминания»).
Эти слова должны были показаться крайне смелыми, даже дерз¬
кими, в те времена, когда образование было ограничено небольшим
29
процентом привилегированных, теория «искусства для искусства»
распространялась среди протестующих против буржуазного режима
художников, а насмехаться над «бакалейщиком» и «нотариусом»
считалось «хорошим тоном» не только среди аристократической
богемы.
Исключительно художественное воспитание не обязательно для
того, чтобы развить в человеке понимание прекрасного и истин¬
ного. Преизбыток споров, условностей, ремесла может отучить
человека видеть своими глазами и понимать искусство по-сво¬
ему, — и это предупреждение также имело большое значение,
когда борьба литературных школ часто превращалась в споры во¬
круг малозначащих или вовсе обессмысленных деталей техники.
«У меня неприхотливые вкусы, — говорила Жорж Санд Дюма-
сыну, — а потому я пишу вещи, простые как день». В уста своего
героя, певца Адриани, она вложила фразу, которую вполне могла
бы отнести к себе: «Весь мой гений заключается в том, что я не
утратил в изучении техники пения и в общении с пресыщенными
людьми вкус к простоте и правде, которые составили прелесть
моих первых впечатлений и определили мои первые представления
о мире» («Адриани»).
Она не отрицала других форм искусства, но простоту предпо¬
читала всему. Только простота может тронуть, вызвать сострадание
и симпатию, — а в этом назначение и смысл искусства. «Я люблю
пьесы, которые вызывают у меня слезы. Я люблю больше драму,
чем комедию, и, как настоящая женщина, хочу восторгаться одним
из персонажей», — писала она Дюма. Ее восхищала славянская му¬
зыка своей простотой, непосредственностью и эмоциональностью,
которой, очевидно, лишена была традиционная французская «остро¬
умная» песня. Ей нравились заунывные, «неправильные» песни па¬
харей, песни, без которых, говорит Жорж Санд, быки не стали бы
тащить свой плуг.
Искусство принадлежит всем, и создавать его нужно «для
всех», а не «для немногих». Это естественный вывод из того опро¬
вержения индивидуализма, которое лежит в основе пантеистиче¬
ской философии Жорж Санд, ее общественной деятельности и лич¬
ной жизни.
7
Если задача искусства — познание истин, которые вызывают
волнение чувств и направляют волю, то и творчество возникает или
должно возникнуть в тот момент, когда художник угадывает смысл
явлений, волнующий его нравственное чувство.
30
Наш мозг не фотографический аппарат, который точно пере¬
дает предметы внешнего мира, пишет Жорж Санд в 1861 году. Его
можно скорее сравнить с театром, где явления жизни отражаются
в форме вымысла. Даже простое восприятие действительности пред¬
полагает ее истолкование. Такая реконструкция мира из отдельных
его клочков и деталей происходит и в искусстве. Художник создает
свое произведение не из одних только воспоминаний. Те, кому не
приходилось заниматься искусством, всегда задают один и тот же
вопрос: «Кого вы хотели изобразить?». Они не понимают, что ре¬
альное лицо невозможно превратить в художественный образ.
«Уже на первых двадцати страницах приходится помогать реаль¬
ности этого лица так, что на двадцать первой всякое сходство про¬
падает, а на тридцатой человек, портрет которого вы хотели напи¬
сать, совершенно исчезает. Но можно изобразить чувство. Чтобы,
пройдя сквозь призму воображения, оно стало понятным читателю,
нужно создать персоная{ей для чувства, которое хочешь описать,
а не чувство для персонажей». Персонаж разрабатывается, ме¬
няется в связи с развитием анализируемого чувства и совершает по¬
ступки, неожиданные для самого автора» («Лукреция Флориани»).
В «Кадио», диалогизированном романе из истории Французской
революции XVIII века, Жорж Санд не выводила на сцену полити¬
ческих деятелей и не стремилась к фактической точности, — стро¬
гая фактическая точность могла бы исказить историю. Она хотела
только «воспроизвести при помощи логики» чувства, волновавшие
людей той эпохи. Соответствие этому — в музыке: Шопен смеялся
над тем, кто хотел передать характер живых существ и вещей при
помощи звукоподражания. «Ему чуждо подобное ребячество. Оп
знает, что музыка — это человеческое ощущение и его выражение»
(«Впечатления и воспоминания»).
Так возникает противоречие — конечно, мнимое — между «ре¬
альностью» и «идеалом», противоречие, необходимое для того, что¬
бы создать правдивое искусство.
Как понимала Жорж Санд правду в искусстве?
В письме 1851 года она писала: «Правда — это, отвлеченно го¬
воря, идеал, так же, как реальное — это ложь. Бог допускает ре¬
альное, но не принимает его, а мы стремимся к идеалу, но не мо¬
жем его достичь. Тем не менее он существует, потому что он дол¬
жен стать реальностью в лоне бога и даже — будем надеяться на
Это ради будущего человечества — реальностью на земле.
Жорж Санд не верила в существование бога вне мироздания.
Бог для нее значил непрерывное совершенствование мира, развитие
в нем нравственного начала, движение к общественной справедли¬
вости. Ее рассуждение не трудно перевести на язык бытовавших в
31
то время литературных понятий. Идеал — это то, что должно быть
и что уже существует в действительности в виде едва заметных
ростков. Реальное — рто то, что еще торжествует в жизни, но что
должно исчезнуть перед лицом возникающего нового. Принять его
невозможно, его можно только терпеть. Идеал реализуется —
сперва в идее, в надежде, в стремлениях людей, потом в действи¬
тельности. В 1848 году Жорж Санд надеялась на скорое осущест¬
вление своего идеала, в 1851 году это «будущее человечества»
казалось ей очень далеким, хотя все же несомненным.
«Правду я сделала моим методом и моею целью в искусстве», —
говорит она в том же письме. Это значит, что задачей ее было
обнаруживать ростки будущего и людей будущего в темной совре¬
менности, намечать путь, каким движется общество к подлинной
демократии и справедливости, и развивать в людях инстинкты
добра, высшую нравственность, без которой, по ее мнению, эта
справедливость никогда не наступит.
В то время, когда она излагала эти взгляды, французская лите¬
ратура шла под знаком резкой критики существующего. Пафос ра¬
зоблачения часто был направлен не только на высшие классы, но
и на все общество и приобретал характер всеобщего отрицания и
неверия в прогресс. Давали себя знать и традиции неистового ро¬
мантизма и отчасти желание примириться с существующим, чтобы
можно было жить, ни на что не надеясь. Наконец, некоторые пыта¬
лись уйти в историю, чтобы обрести в ней энергию, бурную
страсть, сильную личность — то, что, казалось, исчезло из совре¬
менной жизни. Говорить об идеале, как понимала его Жорж Санд,
казалось смешным. Поэзия Бодлера, начавшего cboiq деятельность
уже в 1840-е годы, школа Парнаса, школа «реалистов» (Шанфлери,
Дюранти), складывавшаяся уже в конце 1840-х годов, как будто
прямо противоречили общественной и литературной позиции
Жорж Сапд, и это заставляло ее подчеркивать свое принципиаль¬
ное отличие от них.
Довольно четкое определение понятий «идеал» и «реальное»
Жорж Санд дает в предисловии 1851 года к роману «Странствую¬
щий подмастерье», написанному за десять лет до того. Речь идет
о главном герое, рабочем весьма прогрессивных взглядов. Гово¬
рили, что герой этот «идеализирован», что таких в жизни не бы¬
вает. Но почему она не может сделать для человека из народа то,
что делала для представителей других классов? А главное, этот
«идеальный» герой отнюдь не выдуман. Он существует, он возмо¬
жен в современном обществе, его только нужно увидеть, а для
Этого не нужно его ненавидеть и бояться. Столяр Агриколь Пер-
дигье, автор многих книг и член парламента, не менее образован,
32
чем Пьер Гюгенен, герой романа. Жорж Санд могла бы привести
много примеров, хотя бы Пьера Леру, или Шарля Понси, или других
рабочих-портов, которыми она так интересовалась в 1840-е годы.
Таким образом, в «идеальном» герое нет никакой идеализации.
Это такая же реальность, как ростовщик, каторжник или светский
карьерист в романах Бальзака, только это не отрицательная, а по¬
ложительная величина, и в этом Жорж Саид противопоставляла
собя Бальзаку, которого высоко ценила. «Вы хотите и умеете изо¬
бражать человека таким, каким вы его видите, — говорила ему
Жорж Саид. — Отлично! А я предпочитаю изображать его таким,
каким хочу его видеть, каким, по моему мнению, он должен быть»
(предисловие к роману «Странствующий подмастерье»). Жорж
Санд, очевидно, вспомнила Софокла, который, по словам Аристо¬
теля, противопоставлял себя Еврипиду по тому же признаку, по
которому она противопоставляла себя Бальзаку.
В статье о Бальзаке Жорж Санд говорит, что из всех его пер¬
сонажей самыми прекрасными оказались республиканцы и социа¬
листы, то есть те герои, в нереальности, в идеализации которых
обвиняли Жорж Санд. У Бальзака, так же, как у Жорж Санд, были
свои грешники и свои святые. Оба пытались создать типы своих
современников, среди которых оба видели людей прошлого и людей
будущего. Только Жорж Санд была убеждена в том, что будущее
принадлежит республиканцам и социалистам, а Бальзак полагал
спасение общества в возвращении к более или менее улучшенному
прошлому.
8
При появлении «Индианы» критики единодушно приветствовали
роман, как реакцию против исторического, приключенческого н не¬
истового романа в пользу «интимного» или психологического, ана¬
лизирующего жизнь души и «фибры сердца» в условиях современ¬
ной действительности. Восторженно отозвался об «Индиане» и Баль¬
зак, после «Шуанов» и «Шагреневой кожи» задумывавший свою
«Евгению Гранде».
Жорж Санд влекло к психологическому роману, который в это
время особенно проповедовал Стендаль. Такова написанная в тс
же годы «Лелия», затем «Жак», «Орас» и многие другие. В 1837 году
под влиянием Ламенне Жорж Санд задумала роман «без событий»,
весь интерес которого должен был заключаться в «приключениях
души», во внутренней эволюции одного человека, женщины, с ко¬
торой читатель знакомился по письмам, к ней адресованным. Только
первая часть ртого романа была опубликована под названием
2 Жорж Санд, т. 1
33
«Письма к Марсии». Однако есть у Жорж Санд романы, полные
сюжетного движения, событий, приключений па фоне современного
Парижа, сицилийских гор или скандинавских озер, с разбойниками,
карбонариями, похищенными детьми и застенками инквизиции. Де¬
лить ее романы на психологические и сюжетные было бы невоз¬
можно, так как тот и другой элементы часто переплетаются в одном
произведении и создают единство, которое нельзя члепить на от¬
дельные «нити» или «традиции». Психологический анализ может
осуществляться в бурном действии, а напряженное драматическое
действие возможно без внешних событий и с очень небольшим ко¬
личеством персонажей. В предисловии к «Лукреции Флориани»
Жорж Саид говорит о сочетании того и другого типа романа: «Не из
ложной скромности и тем более не из трусости я заявляю, что
очень люблю в романе необыкновенные происшествия, неожиданное
сти, интригу, действие. Я хотела бы, чтобы и романисты и драма¬
турги пашли способ сочетать драматическое действие с правдивым
анализом человеческих характеров п переживаний... Эта проблема
все еще не решена вообще и полностью ни в романе, ни в
драме».
Жорж Санд много размышляла об этих двух жанрах романа,
потому что считала важным их воздействие на французского чита¬
теля. Сюжетный роман с обилием захватывающих внешних прнклкь
ченнй, в которых изображается борьба с иностранными завоева¬
телями, как в «Пиччинипо», с предателями, как в «Ускоке», или
с узурпаторами, как в «Снеговике», мог бы развить в мещанском
обществе энергию и волю к сопротивлению всяческому насилию,
политическому и социальному в первую очередь. Ведь в отсутствии
Энергии, дряблости воли, общественной индифферентности упрекали
современных французов многие писатели, публицисты и мысли¬
тели, мечтавшие о более динамичной и прогрессирующей цивилиза¬
ции. С другой стороны, психологический роман, сосредоточившийся
па нравственных вопросах, на внутренней борьбе совести с долгом,
на отношении личности к обществу, мог бы привлечь внимание ме¬
щан, погрязших в собственном благополучии, к духовному содержа¬
нию жизни, взволновать судьбой не столько личности, сколько об¬
щества и обнаружить тайные причины современных бедствий, ко-<
торые нужно понять, чтобы прийти па помощь несовершенной дей¬
ствительности. И то и другое Жорж Санд казалось необходимым
компонентом нравственного, а следовательно, и общественного
прогресса, и потому она считала, что сочетание психологизма н
сюжетности создаст наиболее совершенный жанр современного
романа.
34
Но все же она отдавала предпочтение психологическому ро-
маиу, так как он казался ей более правдивым и рациональным.
Он объяснял действительность, между тем как роман, построенный
па одном только сюжетном интересе, захватывая воображение, от¬
учал читателя размышлять и анализировать причины событии.
В психологическом или сюжетном романе или в сочетании того
и другого Жорж Саид разрабатывала множество проблем, волно¬
вавших Францию ее времени.
Первые ее романы посвящены семейным отношениям, браку по
преимуществу. Это был протест против общества, организовавшего
отношения полов как куплю-продажу. Брак был одним из проявле¬
ний той основной несправедливости, против которой было направ¬
лено республиканское и социалистическое движение эпохи.
Затем, уже в 1840-е годы, Жорж Санд рассматривала брак
с другой точки зрения: подлинный брак, основанный на равенстве
прав и обязанностей, оказался одним из важнейших нравственных
устоев, как бы ячейкой будущей всеобщей справедливости. Этот
рационально организованный брак, очевидно, мог служить приме¬
ром и пропагандой новых общественных отношений, свободных от
религиозного и юридического насилия.
Затем, по мере того как углублялись социалистические взгляды
Жорж Санд, брак в ее романах приобретал более радикальный по¬
литический смысл. Следуя идеям утопического социализма, Жорж
Саид считала брак между представителями враждующих сословий
средством уничтожения классов. Таковы, например, романы «Гра¬
финя Рудолынтадт», «Орас», «Грех господина Антуана», «Маленькая
Фадетта», «Пиччинино» и др. Богатство, происхождение, образова¬
ние не препятствует союзу сердец, в котором проявляются равно¬
правие и единство человечества.
Как естественное развитие демократических тенденций Жорж
Санд возникла в ее творчестве крестьянская тема. Гравюра Голь¬
бейна, изображающая старого, покрытого рубищем крестьянина
за сохой на склоне дня, могла послужить толчком к созданию «Чер¬
товой лужи», но смысл этой повести, так же, как и многих других
крестьянских романов, гораздо глубже. Давно зпакомое зрелище
человеческой судьбы, несправедливости, с которой невозможно со¬
гласиться, заставило Жорж Санд прийти к крестьянской теме.
«Альбрехт Дюрер, Микеланджело, Гольбейн, Калло, Гойя создали
мощную сатиру ка бедствия их века и их страны. Это бессмертные
произведения, исторические документы бесспорной ценности. Мы
не будем отрицать право художников изучать язвы общества и
обнажать их перед нашим взором, по, может быть, теперь следо¬
вало бы писать что-то другое, а не рти страшные и угрожающие
2*
35
картины? Мелодраматическим злодеям мы предпочитаем нежные и
приятные образы». И Жорж Санд повторяет здесь правило, кото¬
рому следовала и раньше. Она не хочет приукрашивать действи¬
тельность и изображать крестьян лучше, чем они есть. В ее картине
все правда, утверждает она с поразительным красноречием и убе¬
дительностью. Молодой пахарь, поднимающий землю плугом, запря¬
женным быками, производит радостное впечатление. «Таков, каков
он есть, несовершенный и обреченный на вечное детство, он все же
прекраснее тех, кого образование лишило чувств. Не возноситесь
над ним, вы, присвоившие себе законное и непререкаемое право
повелевать им, так как это ужасное право ваше доказывает, что у
вас ум убил сердце и что вы самые несовершенные и самые слепые
из людей! Я предпочитаю простоту его души вашему ложному
просвещению».
Чувство ответственности перед классом производителей, лишен¬
ных прав и возможности развития, забытых теми, кто пользуется
плодами их трудов, раненая совесть, не позволяющая спокойно
спать и думать о собственном счастье, роднит Жорж Санд с рус¬
скими народниками, с авторами крестьянских повестей. Она тоже
хотела бы «уйти в народ», как герой ее романа, богатый дворянин
и помещик: «Я был бы счастлив стать крестьянином, трудиться
умом и телом, быть постоянно связанным с людьми и вещами при¬
роды» («Грех господина Антуана»).
«Записки охотника» Тургенева должны были показаться Жорж
Санд созвучными ей по идее и содержанию. «У вас есть сострада¬
ние и глубокое уважение к человеческому существу, какими бы
лохмотьями оно пи было покрыто и какое бы ярмо оно на себе ни
влачило. Вы реалист, чтобы все видеть, порт, чтобы все сделать
прекрасным, большое сердце, чтобы всему сочувствовать и все по¬
нимать», — писала она Тургеневу в 1866 году («Впечатления и вос¬
поминания»).
Тотчас же после Июльской революции 1830 года вспыхнуло вос¬
стание лионских ткачей. Это было первое появление на политиче¬
ской сцепе «четвертого» класса, когда-то включавшегося в «третье
сословие». Глубокие противоречия между промышленником и рабо¬
чими, малозаметные во время борьбы третьего сословия с феода¬
лизмом, теперь проявились со всей силой. Задолго до Февральской
революции и Июньского восстания 1848 года пролетариат стал од¬
ной из важнейших проблем современности. Для Жорж Санд эта
проблема возникла и получила отражение в ее творчестве почти
одновременно с крестьянской. Она переписывалась с рабочими по¬
этами, печатала их произведения в журналах, давала советы и по¬
могала им материально.
3G
«Странствующий подмастерье» был первым в творчестве Жоряс
Санд представителем жанра, который можно было бы назвать рома¬
ном о пролетариате. Ряд ее романов посвящен судьбе пролетария,
ремесленника или рабочего больших капиталистических предприя¬
тий. В «Грехе господина Антуана» затронут и этот вопрос, хотя
главный акцент падает на другое. Особенно интересен в этом от¬
ношении «Черный город» — нечто вроде индустриального романа,
где изображено превращение частного завода в социалистическое
предприятие: собственница передает свой завод во владение рабо¬
чим, и вся округа счастлива. В 1860 году, когда был написан эт°т
роман, утопичность его была очевидной, хотя утопический соци¬
ализм, уповавший на мирный переход к социализму, все еще поль¬
зовался некоторой популярностью. В начале XX века отдал дань
Этим иллюзиям и Золя в «Четвероевангелии».
У Жорж Саид много героев, вышедших из крестьян и рабочих.
В «Истории моей жизни» она часто говорит о своей матери-пле¬
бейке, подчеркивая свою органическую связь с пародом. На фоне
французской литературы середины века такие герои кажутся дис¬
сонансом, вызвавшим некоторое недоумение и раздражение кри¬
тики. Народные герои встречаются и в романах, говорящих о дру¬
гих как будто вопросах. Лукреция Флориани, великая актриса,— по
происхождению рыбачка, имеющая внебрачных детей. Погубленная
ревностью графа Кароля, она противопоставлена ему как здоровое,
демократическое начало искаженному предрассудками, болезнен¬
ному сознанию. Кадио, народный герой романа того же названия
(1867), — крестьянин-простачок, который проявляет высокую прин¬
ципиальность и необычайную политическую страсть и, может быть,
станет потом, в процессе республиканских войн в Вандее, чем-ни¬
будь вроде Робеспьера или Бонапарта. Даниэлла, по имени кото¬
рой назван роман, Жанна из романа того же названия, обе героини
<Ораса», Фадетта, героиня знаменитой деревенской повести, мель¬
ник из Анжибо и другие в совершенно различных ситуациях своими
поступками и речами осуществляют ту же демократическую идею,
ничуть не утрачивая ни своей бытовой специфики, пи своей клас¬
совой психологии, ни художественного правдоподобия.
Есть у Жорж Саид люди из народа, оторвавшиеся от своего
класса,— благодаря ли образованию, сделавшему из них интел¬
лигентов, как, например, Бенедикт из «Валентины», или благодаря
особым талантам и авантюрному складу ума, как Теверино из
романа того же названия. Но есть и дворяне, уходящие вниз,
в народ. Потеряв свое состояние и вернувшись к земле, господин
гКермандр занимается крестьянским трудом, принимает и облик
крестьянина, сохраняя широкое образование и научные интересы.
37
Господин Антуан, недалекий и добродушный дворянин, впавший
в бедность, работает плотником и стихийно превращается в кре-*
стьякина, уступая другому крестьянину, своему другу и покровп-*
телю, н в уме, и в знаниях, и в понимании социальной обстановки.
Близка к крестьянам и готова стать крестьянкой Валентина, и геро-^
пня «Мельника из Анжибо», и другие помещицы, разоряющиеся
или влюбившиеся в крестьянина. Герой «Ораса», врач благородного
происхождения, сохраняя свои связи с высшим светом, живет с ум-i
ной и верной швеей и нисколько не стремится к доступной для
него великосветской карьере.
Жорж Санд утверждала, что «классов» в современном обществе
пет, что они уничтожены развитием капитализма н в обществе
Второй империи существуют только богатые и бедные. Очевидно,
классами ома называла сословия, хотя отлично понимала клас¬
совую природу капиталистического общества. Но на горизонте ее
мысли все время стоял мираж мирного осуществления бесклас-!
сового строя, и потому ее остро интересовала проблема органичен
ских связей между сословиями и классами, превращающих кресты
янина в интеллигента, помещика в крестьянина, капиталиста в
коммуниста. Мечты высокоинтеллигентного человека о патриарх
хальшш труде на лоне природы и дая;е занятия естественными
науками, приближающими человека к «земле» и к «естественному»
состоянию, казались ей обещанием счастливого будущего.
Увлекаемая той или иной общественной или нравственной прон
блемой, Жорж Санд часто обращалась к сюжетам из истории Франи
ции, Италии, Швеции, Германии, Чехии («Кадио», «Даниэлла»,
«Ускок», «Снеговик», «Консуэло», «Графиня Рудольштадт» и др.),
Жорж Санд не стремилась к исторической точности, не хотела пин
сать старинным языком, непременно воспроизводить исторических
лиц, вкладывать им в уста то, чего они никогда не говорили, но
в лучшем случае могли бы сказать. Она хотела только определить
«колорит времени», задачи, волновавшие общество, положение тех
или иных классов. Такие произведения, как «Нанон» или «Кадио»,
посвященные французской истории недавнего времени, более
«историчны», — здесь собственно исторические вопросы находятся
в центре интереса. «Ян Жижка» и «Прокоп Большой» — беллетризо-
Еаниые биографии великих деятелей чешских национально-освобо¬
дительных войн. В «Мозаичистах» ее больше интересует проблема
искусства, изучаемая в обстановке Венецианской республики,
Эпохи расцвета мозаичного и живописного мастерства. Скандинав¬
ская, итальянская, швейцарская экзотика пейзажей и нравов очень
увлекала Жорж Санд, и эт° оставило свой след на посвященных
Этим странам романах.
38
Широкие европейские интересы Жорж Санд вполне понятны
в общем плане ее мировоззрения. Она не мыслила себе истории
той или иной страны вне европейского контекста. Итальянские
карбонарии были связаны с общим революционным движением
в Европе, судьба Греции, Венгрии, Польши была решена при уча-*
стии всех европейских правительств. Борьба с феодализмом про-*
исходила повсюду, так же, как эксплуатация крестьянина и рабо-
чего. Роман о чешских освободительных войнах приобретал обще¬
человеческий интерес.
Но, разумеется, больше всего Жорж Санд интересовалась
Францией, и Францией современной. Если она и обращалась
к прошлому, то только для того, чтобы выяснить и включить
в историческую перспективу современное положение страны.
История для нее была лишь комментарием к сегодняшнему дню
и в известном смысле указанием для дальнейшего. Задачи ее эпохи
в тон или илон форме были в центре внимания всех ее романов,
современных, исторических, крестьянских и великосветских.
Потому-то ее произведения увлекали читателей самых различных
кругов и всех европейских стран.
Она не боялась актуальных тем и легко принимала на себя
тяжелую ответственность художника. Она не придерживалась
литературных канонов, правил, утверждаемых тон или иной шко¬
лой,— поэтической схоластики, которая мешала вдохновению
и требовала постоянной оглядки на образцы, па критику; она
знала, что вкусы читателя широки и примут все, что полно жизни,
правды и отваги.
Романы ее не подчиняются никаким правилам композиции,
придуманным ее предшественниками. Длительный психологиче¬
ский анализ прерывается энергичным действием, острая сюжет¬
ность соседствует с философскими размышлениями. Читателю
иногда кажется, что он уже подошел к концу, но затем, почти
в заключении, возникает другая тема, вторгается неожиданное со¬
бытие, и роман продолжается в новых условиях, в новой стране
и идейной атмосфере.
Современники высоко ценили ее стиль. Даже такие принци¬
пиальные «стилисты», как Теофиль Готье, восхищались искусством,
с которым она работала над словом.
Кто говорит в романах Жорж Санд? Сама ли она или ее пер¬
сонажи, которым она дает слово? Говорили у нее все, кого она
изображала. Она пыталась характеризовать речь своих персона¬
жей средствами лексики и фразеологии. В крестьянских романах
Это делалось намеренно и отчетливо, как особое средство стиля,
в других — едва заметными штрихами, чтобы не смутить читателя
30
нарочитостью, чтобы слова не отвлекли его от содержания и мысли.
Ее собственная речь, часто сливающаяся с речами героев, всегда
передает состояние их духа, их характер и направление ума. Эта
речь лирична, полна сложных, широким потоком льющихся обра¬
зов-символов, но иногда совершенно лишена метафоричности
и сияет какой-то первозданной простотой. Разнообразие персона¬
жен необычайно — только невнимательному читателю некоторые
из них могут показаться повторением героев, уже известных из
других романов. И рто разнообразие тем более изумительно, что
Жорж Санд создала целые толпы людей — всех классов, состояний
и качеств души. Каждый из них воплощает не только характер, но
н проблему эпохи, ее динамику — в особых психологических, нрав¬
ственных и сюжетных условиях.
* * *
Собрание сочинений Жорж Санд составляет целую библиотеку.
Сотни произведений, написанных ею за сорок пять лет непрерыв¬
ного труда, нельзя охарактеризовать хотя бы с приблизительной
точностью. Романы, повести, статьи публицистические, эстети¬
ческие, критические, воспоминания о личной жизни и об истори¬
ческой жизни Франции, наконец, письма, в большинстве своем
чрезвычайно интересные, составляют наследство, которое в бли¬
жайшие годы едва ли будет опубликовано целиком и в должном
виде. Но без этих произведений и без этой огромной личности
идейная и литературная история Европы XIX века была бы
неполной.
Необыкновенная быстрота творчества требовала крайнего на¬
пряжения. Ночыо, когда расходились посетители и друзья, Жор?к
Санд садилась за письменный стол и писала до утра. После педол-
гого сна — опять письменный стол, с перерывами для хозяйствен¬
ных забот, занятий с детьми, чтения рукописей, приходивших со
всех концов страны с просьбами прочесть, исправить, напечатать.
Денег всегда не хватало: нужно было помогать всем — друзьям,
знакомым и незнакомым людям, начинающим литераторам, кресть¬
янам округи. «Вы спрашиваете меня, работаю ли я, — писала ока
одному из своих корреспондентов. — Конечно, да, поскольку я еще
существую на свете».
Чтобы отдохнуть от помех и работать не только по ночам,
приходилось уезжать — в Гаржилес, в Тамарис, в Паледо. В хозяй¬
стве и в переписке иногда помогали секретари, для детей и вну¬
ков брали учителей, но чрезмерная работа вызывала бессонницу,
40
от которой не помогали ни сигареты, ни лекарства. Личных непри¬
ятностей было сколько угодно, начиная от устной и печатной кле¬
веты и кончая бестактным вмешательством в ее домашние дела
дочери Соланж — красивой женщины и изобретательной интри¬
ганки. Политическая работа также отнимала много жизненных сил,
а общественные бедствия приводили в отчаяние не меньше, чем
личные.
Между тем сравнительно рано пришло и мировое признание.
Со всех концов Европы шли письма, свидетельствовавшие о том,
что не напрасны были бдения, и труды, и поиски, от которых хо¬
телось биться головой об стену и бежать от общества, от вопро¬
сов, стоящих перед каждой совестью. Русские, итальянские, поль¬
ские, венгерские революционеры, писатели, общественные дея¬
тели слали письма, благодарили, выражали свои восторги. Жорж
Санд не могла представить себе своего громадного влияния за гра¬
ницей. Утешало ее в трудной рабочей жизни сознание, что она
делала все возможное не покладая рук, да еще мысль о том, что
история движется к своей благой цели, несмотря ни на какие по¬
мехи и поражения. Этот оптимизм, исторический прежде всего,
а затем личный, вызывал насмешки и удивление у тех, кто считал
всякую надежду нелепостью, а отвращение ко всему окружаю¬
щему и уединение в «башне из слоновой кости» единственно пра¬
вильной жизненной позицией.
Желание все понять, создать некий динамический синтез из
суммы непостижимых противоречий определило особый характер
творчества Жорж Санд. Пантеизм не исключал чувства ответствен¬
ности, а ответственность требовала понимания происходившего,
оценки и мысли. Отождествить себя с историей, с человечеством,
со «всем» — значило потерять покой и вместе с тем обрести его,
трудиться и видеть в этом исполнение долга и высшее счастье.
Такой и осталась она в памяти тех, кто любил ее, не пониман,
и преклонялся перед ней, с пей не соглашаясь, — вечно взволно¬
ванной тем, что совершалось в мире, и преисполненной светлых
надежд.
Жорж Санд не принадлежала ни к какой литературной школе,
но ее творчество и эстетика были связаны, пожалуй, со всеми лите¬
ратурными направлениями, сменявшимися на протяжении полу¬
века. Романтики 1820-х годов, «неистовые» 1830-х, «король романи¬
стов» Бальзак, «свирепый» реалист Флобер, «реалисты» 1850-х го¬
дов, школа «искусства для искусства», школа «здравого смысла»,
Парнас, натурализм — все эти, казалось бы, столь различные тече¬
ния оставили что-то в ее творческом сознании. Однако она была
довольно безразлична к литературным доктринам. Путеводной
41
нитью ее в искусстве, так же, как в политической деятельности,
была идея целесообразности, блага, к которому нужно идти с пол¬
ным пониманием действительности, с сознанием своей правоты,
с самоотречением, с самозабвением. Вот почему многим своим
современникам она казалась совестью эпохи, и вот почему Турге¬
нев, выражая чувства нескольких европейских поколений, назвал
се «одной из наших святых»,
Б. РЕИЗОВ
ИНДИАНА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА I
Однажды поздней осенью, в дождливый и холодный ве¬
чер, трое обитателей небольшого замка Де-ла-Бри в раз¬
думье сидели у камина, смотрели на тлеющие угли и маши¬
нально следили за медленно двигающейся часовой стрелкой.
Двое из них молчаливо и покорно скучали, тогда как
третий выказывал явные признаки нетерпения. Он еле сдер¬
живал громкую зевоту, поминутно вскакивал со стула,
разбивал каминными щипцами потрескивающие головешки,
словом, всячески старался не поддаваться одолевавшей их
всех скуке.
Этот человек — полковник Дельмар, хозяин дома, — был
Значительно старше двух других. Некогда красивый, бравый
вояка, теперь отяжелевший и лысый, с седыми усами и гроз¬
ным взором, он, выйдя в отставку, стал превосходным, по
строгим хозяином, перед которым трепетало все — жена,
слуги, лошади и собаки.
Наконец он встал, чувствуя, что начинает терять терпе¬
ние от напрасных усилий придумать, как бы прервать тоск¬
ливое молчание, и принялся тяжелыми шагами ходить по
гостиной; во всех его движениях сказывалась выправка быв¬
шего военного: он держался очень прямо, повертывался всем
корпусом с самодовольством, никогда не покидающим образ¬
цового офицера, привыкшего всю жизнь красоваться на па¬
радах.
Но миновали дни его славы, когда он, молодой лейтенант,
упивался победами на поле брани. Теперь он вышел в от¬
45
ставку, был забыт неблагодарным отечеством, и ему прихо¬
дилось терпеть все последствия своей женитьбы. Он был
женат на молодой и красивой женщине, владел недурной
усадьбой с прилегающими к ней угодьями и, сверх того,
успешно вел дела на своей фабрике. Поэтому полковник
постоянно пребывал в дурном настроении, в ртот же вечер
в особенности, потому что погода была сырая, а полковник
страдал ревматизмом.
Он важно расхаживал по старой гостиной, обставленной
в стиле Людовика XV, по временам останавливаясь то перед
фреской над дверью, где голые амуры украшали гирлянда¬
ми цветов учтивых ланей и добродушных кабанов, то перед
лепным панно с таким запутанным рисунком, что его при¬
чудливые узоры и капризные завитки утомляли глаз. Но рто
незначительное и пустое занятие только на время отвлекало
его внимание, и каждый раз, проходя мимо двух своих мол¬
чаливых компаньонов, полковник бросал то на одного, то на
другого проницательный взгляд. Вот уже три года, как он
неотступно следил за женой, ревниво охраняя свое хрупкое
и драгоценное сокровище.
Ей ведь было девятнадцать лет, и если бы вы видели
рту тоненькую, бледную и грустную женщину, которая си¬
дела, облокотись на колено, у огромного камина из белого
мрамора с позолоченными инкрустациями, если бы вы ви¬
дели ее, совсем еще юную, в ртом старом доме рядом со
старым мужем, ее, похожую на цветок, вчера только вы¬
глянувший на свет, но уже сорванный и распускающийся в
старинной вазе, — вы пожалели бы жену полковника Дель-
мара, а может быть, еще больше вы пожалели бы самого
полковника.
Третий обитатель этого уединенного дома сидел тут же,
по другую сторону пылающего камелька. Это был мужчина
в полном расцвете молодости и сил; его румяные щеки, гу¬
стая золотистая шевелюра и пушистые бачки составляли рез¬
кий контраст с седеющими волосами, с поблекшим и суро¬
вым лицом хозяина. Однако даже человек со слабо развитым
вкусом предпочел бы суровое и сурогое лицо полковника
Дельмара правильным, но невыразительным чертам третьего
члена этой семьи. Пухленькое личико амура, изображенное
на чугунной плите камина и устремившее свой взгляд на го¬
рящие поленья, было, пожалуй, более осмысленно, нежели
лицо белокурого и румяного героя нашего повествования,
также смотревшего на огонь. Впрочем, его сильная, статная
46
фигура, резко очерченные темные брови и гладкий белый
лоб, спокойные глаза, красивые руки и даже строгая эле¬
гантность охотничьего костюма делали его «красавцем муж¬
чиной» в глазах всякой женщины, склонной во взглядах на
любовь придерживаться так называемых философских вку¬
сов прошлого века. Но, по всей вероятности, молодая и
скромная жена господина Дельмара никогда еще не рассмат¬
ривала мужчин с такой точки зрения, и едва ли между этой
женщиной, хрупкой и болезненной, и этим мужчиной, лю¬
бившим поспать и поесть, могло быть что-нибудь общее. Как
бы там ни было, ястребиный взор аргуса-супруга тщетно
старался уловить взгляд, вздох или трепетное влечение друг
к другу этих столь различных людей. Убедившись в полном
отсутствии повода для ревности, полковник впал в еще боль¬
шее уныние и резким движением засунул руки глубоко в
карманы.
Единственным счастливым и радующим глаз существом
в этой компании была красивая охотничья собака из породы
грифонов, голова которой покоилась на коленях сидящего
мужчины. Это был огромный пес с большими мохнатыми
лапами и умной, острой, как у лисицы, мордой, с большими
золотистыми глазами, сверкающими сквозь взъерошенную
шерсть и похожими на два топаза. Эти глаза гончей, такие
мрачные и налитые кровью в азарте охоты, теперь выража¬
ли грусть и бесконечную нежность. И когда хозяин, предмет,
ее инстинктивной любви, часто более ценной, чем рассудоч¬
ная любовь человека, перебирал пальцами ее серебристую
шерсть, нежную, как шелк, глаза собаки блестели от удо¬
вольствия и она равномерно ударяла длинным хвостом по
мозаичному паркету, задевая очаг и разбрасывая золу.
Эта бытовая сценка, слабо освещенная огнем камина,
могла бы послужить сюжетом для картины в духе Рем¬
брандта. Яркие вспышки пламени по временам озаряли ком¬
нату и лица, затем переходили в красные отблески и по¬
немногу гасли. Тогда большая зала постепенно погружалась
в темноту. Каждый раз, когда господин Дельмар проходил
мимо камина, он появлялся как тень и тотчас исчезал в
таинственном сумраке гостиной. На овальных рамах с леп¬
ными веночками, медальонами и бантами, на мебели черного
дерева с медными украшениями и даже на поломанных
карнизах деревянной панели вспыхивали по временам золо¬
тые полоски света. Но когда в камине одна из головешек
гасла, а другая еще не успевала как следует разгореться,
47
предметы, которые только что были ярко освещены, погру¬
жались в темноту, и из мрака, поблескивая, выступали дру¬
гие. Таким образом, можно было рассмотреть постепенно все
детали обстановки: консоль на трех больших позолоченных
тритонах, расписной потолок, изображавший небо в облаках
и звездах, тяжелые, отливавшие шелком драпировки алого
штофа с длинной бахромой, широкие складки которых, каза¬
лось, колыхались, когда на них падал колеблющийся свет
камина.
При взгляде на неподвижные фигуры двух людей, четко
выделявшихся на фоне камина, можно было подумать, что
они страшатся нарушить неподвижность окружающей обста¬
новки. Застывшие и окаменевшие, подобно героям старых
сказок, они словно боялись, что при первом слове или при
малейшем движении на них обрушатся своды какого-то за¬
колдованного замка, а хозяин с нахмуренным челом похо¬
дил на колдуна, который своими чарами держит их в плену.
В тишине и полумраке комнаты раздавались только его
размеренные шаги.
Наконец собака, поймав благосклонный взгляд своего
господина, поддалась той магнетической власти, какую имеет
глаз человека над умным животным. Она робко и тихо за¬
лаяла и с неподражаемым изяществом и грацией положила
обе лапы на плечи любимого хозяина.
— Пошла прочь, Офелия, пошла!
И молодой человек сделал на английском языке строгий
лыговор послушному животному; пристыженная собака с ви¬
новатым видом подползла к госпоже Дельмар, как бы прося
у нее защиты. Но госпожа Дельмар по-прежнему сидела за¬
думавшись; она не обратила внимания на собаку, положив¬
шую голову на ее белые, скрещенные на коленях руки, и из
приласкала ее.
— Что же это такое? Собака, видно, окончательно рас¬
положилась в гостиной? — сказал полковник, втайне доволь¬
ный, что нашел повод сорвать на ком-то свое раздражение
и хоть как-нибудь скоротать время. — Ступай на псарню,
Офелия! Вон отсюда, глупая тварь!
Если бы в ту минуту кто-нибудь наблюдал за госпожой
Дельмар, он отгадал бы по одному этому ничтожному эпи¬
зоду печальную тайну всей ее жизни. Легкая дрожь пробе¬
жала по ее телу, и, как бы желая удержать и защитить свою
любимицу, она судорожно сжала крепкую мохнатую шею со¬
баки, голова которой лежала у нее на коленях. Господин
48
Дельмар вытащил из кармана куртки охотничью плетку и с
угрожающим видом подошел к несчастной Офелии, которая
растянулась у его ног, закрыв глаза, и заранее испуганно
и жалобно заскулила. Госпожа Дельмар побледнела сильнее
обычного, рыдания сдавили ей грудь, и, обратив на мужа
большие голубые глаза, она произнесла с выражением неопи¬
суемого ужаса:
— Ради бога, не убивайте ее!
Услышав эти слова, полковник вздрогнул. Вспыхнувший
в нем гнев сменился печалью.
— Ваш намек, сударыня, мне хорошо понятен, — сказал
он. — Вы непрестанно укоряете меня с того самого дня, ко¬
гда я в запальчивости убил на охоте вашего спаниеля. По¬
думаешь, велика потеря! Собака, которая не хотела делать
стойку и накидывалась на дичь! Кого бы это не вывело из
терпения? К тому же, пока она была жива, вы не проявляли
к ней особой привязанности, но теперь, когда это дает вам
повод упрекать меня...
— Разве я когда-либо вас упрекала?.. — сказала госпожа
Дельмар с той кротостью, какая вызывается снисходитель¬
ностью к любимым людям или уважением к самому себе,
если имеешь дело с теми, кого не любишь.
— Я этого не сказал, — возразил полковник скорее то¬
ном отца, нежели мужа, — но в слезах иных женщин таятся
более горькие укоры, нежели в проклятиях других. Черт
возьми, сударыня, вы прекрасно знаете, что я не выношу
слез...
— Вы, кажется, никогда не видели, чтобы я плакала.
— Ах, да разве я не вижу постоянно ваших покраснев¬
ших глаз! А это, честное слово, еще хуже!
Во время этой супружеской размолвки молодой человек
встал и спокойно выпроводил Офелию. Потом он вернулся
на свое место напротив госпожи Дельмар, но сначала зажег
свечу и поставил ее на камин.
Столь незначительное обстоятельство оказало неожидан
иое влияние на настроение господина Дельмара. Как только
ровный свет разлился по комнате и, сменив колеблющееся
пламя камина, озарил его жену, он заметил ее страдальче¬
ский, изможденный вид, усталую позу, исхудалое лицо, об¬
рамленное длинными черными локонами, и темные круги
под утратившими блеск, воспаленными глазами. Он несколь¬
ко раз прошелся по комнате, потом вдруг подошел к жене н
резко переменил разговор.
49
— Как вы себя чувствуете, Индиана? — спросил он с не¬
ловкостью человека, у которого сердце и характер почти
всегда находятся в разладе.
— Как обычно, благодарю вас, — ответила она, не вы¬
ражая ни удивления, ни обиды.
— «Как обычно» — это не ответ, или, вернее, это жен¬
ский, уклончивый ответ. Он ничего не выражает: ни да, ни
нет, ни хорошо, ни плохо!
— Так оно и есть, я чувствую себя ни хорошо, ни плохо.
— Ну, так вы лжете, — снова грубо сказал полковник, —
я знаю, что вы чувствуете себя плохо. Вы говорили об этом
присутствующему здесь сэру Ральфу. Что, разве я лгу?
Отвечайте, Ральф, говорила она вам это или нет?
— Говорила, — флегматично ответил сэр Ральф, не об¬
ращая внимания на укоризненный взгляд Индианы.
Тут появилось четвертое лицо — правая рука хозяина
дома, старый сержант, когда-то служивший в полку госпо¬
дина Дельмара.
В немногих словах он сообщил полковнику, что, по его
наблюдениям, жулики, ворующие у них уголь, залезали в
парк в предшествующие ночи как раз в эту пору, и потому
он пришел за ружьем, чтобы обойти парк перед тем, как за¬
переть ворота. Господин Дельмар, усмотрев в этом проис¬
шествии какое-то воинственное приключение, тотчас же схва¬
тил охотничье ружье, дал другое Лельевру и уже пошел к
дверям.
— Как? — в ужасе воскликнула госпожа Дельмар. — Вы
собираетесь убить несчастного крестьянина из-за мешка
угля?
— Убыо, как собаку, каждого, кто бродит иочыо в моих
владениях, — ответил Дельмар, раздраженный ее словами. —
И если вы знакомы с законом, вы должны знать, что зако¬
ном это не карается.
— Отвратительный закон, — с жаром возразила Индиа¬
на, но тотчас же сдержала себя и прибавила более мяг¬
ко: — А как же ваш ревматизм? Вы забыли, что идет
дождь? Вы завтра же заболеете, если выйдете сегодня
вечером.
— Видно, вы очень боитесь, что вам придется ухажи¬
вать за старым мужем, — ответил Дельмар и, хлопнув
дверыо, вышел, продолжая ворчать на свои годы и на
жену.
50
ГЛАВА II
Индиана Дельмар и сэр Ральф (или, если вам угодно,
мы можем называть его господином Рудольфом Брауном)
продолжали сидеть друг против друга так же спокойно и не-
Еозмутимо, как если бы муж все еще находился с ними.
Англичанин вовсе не думал оправдываться, а госпожа Дель¬
мар чувствовала, что у нее нет оснований серьезно упрекать
его, так как он проговорился из добрых побуждений. На¬
конец, с усилием прервав молчание, она решилась слегка
пожурить его.
— Вы поступили дурно, дорогой Ральф, — сказала
она. — Я запретила вам повторять слова, вырвавшиеся у ме¬
ня в минуту страдания, а с господином Дельмаром я меньше
чем с кем-нибудь хотела бы говорить о своей болезни.
— Не понимаю вас, дорогая, — ответил сэр Ральф, —
вы больны и не Яхелаете лечиться. Мне пришлось выбирать
между возможностью потерять вас и необходимостью пре¬
дупредить вашего мужа.
— Да, — грустно улыбаясь, сказала госпожа Дельмар, —
и вы решили предупредить «высшую власть».
— Вы напрасно, совершенно напрасно, поверьте мне,
настраиваете себя против полковника: он человек честный
и достойный.
— Но кто же возражает против этого, сэр Ральф?..
— Ах, да вы первая, сами того не замечая. Ваша
грусть, болезненное состояние и, как он сейчас сказал, ва¬
ши покрасневшие глаза говорят всем и каждому, что вы
несчастны...
— Замолчите, сэр Ральф, вы слишком далеко заходите.
Я не разрешаю вам высказывать свои догадки.
— Я вижу, что рассердил вас, но ничего не поделаешь.
Я неловок, не знаю тонкостей французской речи, и, кроме
того, у меня много общего с вашим мужем: я, как и он, со¬
всем не умею утешать женщин ни на английском, ни на
французском языке. Другому, может быть, удалось бы без
слов объяснить вам то, что я сейчас так неумело высказал.
Он нашел бы способ незаметно завоевать ваше доверие, и,
вероятно, ему удалось бы смягчить ваше сердце, которое
ожесточается и замыкается передо мной. Уже не в пер¬
вый раз я замечаю, что слова имеют больше значения,
чем мысли, особенно во Франции. И женщины предпо¬
читают...
51
— О, вы глубоко презираете женщин, дорогой Ральф.
Я здесь одна, а вас двое, и мне остается лишь прими*
риться с тем, что я всегда бываю неправа.
— Докажи нам, что мы неправы, дорогая кузина, будь,
как прежде, здоровой, веселой, свежей и жизнерадостной!
Вспомни остров Бурбон, очаровательный уголок Берника,
наше веселое детство и нашу дружбу, которой столько же
лет, сколько и тебе.
— Я вспоминаю также и моего отца... — сказала Индиа¬
на и, бросив на сэра Ральфа взгляд, исполненный грусти,
пряла его за руку.
Они снова погрузились в глубокое молчание.
— Видишь ли, Индиана, — немного погодя сказал сэр
Ральф, — наше счастье всегда зависит от нас самих, и часто
нужно только протянуть руку, чтобы схватить его. Чего тебе
недостает? Ты живешь в полном достатке, а это, может
быть, даже лучше богатства. У тебя прекрасный муж, кото¬
рый любит тебя всем сердцем, и, могу смело сказать, у тебя
есть верный и преданный друг...
Госпожа Дельмар слегка пожала ему руку, но продол¬
жала сидеть в прежней позе, уныло опустив голову и не
сводя печального взора с волшебной игры огоньков на тлею
щих углях.
— Ваша грусть, дорогой друг, — продолжал сэр
Ральф, — результат вашего болезненного состояния. У кого
из нас не бывает горя и тоски. Посмотрите на окружающих:
многие из них с полным основанием завидуют вам. Так
устроен человек — он всегда стремится к тому, чего у него
нет...
Мы избавим читателя от повторения тех избитых истин,
которые сэр Ральф, желая утешить Индиану, твердил одно¬
образным и нудным голосом, вполне соответствовавшим его
тяжеловесным мыслям. Сэр Ральф вел себя так не потому,
что был глуп, но потому, что область чувств была ему со¬
вершенно недоступна. Он обладал и здравым смыслом и зна¬
нием жизни, но роль утешителя женщин, как он сам призна¬
вался, была не по нем. К тому же ему так трудно было
понять чужое горе, что при самом искреннем желании по¬
мочь он, касаясь раны, только растравлял ее. Он отлично
сознавал свою беспомощность и потому обычно старался не
замечать огорчений своих друзей. Сейчас ему стоило неве¬
роятных усилий выполнить то, что он считал самым тяже¬
лым долгом дружбы.
52
Видя, что госпожа Дельмар почти не слушает его, он
умолк, и теперь в комнате слышно было только, как потрес¬
кивали на тысячу ладов дрова в камине, как жалобно пели
свою песенку разгорающиеся поленья, как, съежившись, ши¬
пела и лопалась кора, как трещали, вспыхивая голубым
пламенем, сухие сучья. По временам вой собаки присоеди¬
нялся к слабому завыванию ветра, проникавшего в дверные
щели, и к шуму дождя, хлеставшего в окна. Такого печаль¬
ного вечера rocnoHta Дельмар еще никогда не проводила у
себя в усадьбе.
Кроме того, ее впечатлительную душу тяготило какое-то
смутное ожидание несчастья. Слабые люди живут в постоян¬
ном страхе и полны предчувствий. Как и все креолки, гос¬
пожа Дельмар была суеверна, к тому же очень нервна и
болезненна. Ночные звуки, игра лунного света — все пред¬
вещало ей роковые события, грядущие несчастья, и ночь,
полная тайн и призраков, говорила с этой мечтательной и
грустной женщиной на каком-то особом языке, понятном ей
одной, который она и истолковывала сообразно со своими
опасениями и страданиями.
— Вы, наверное, сочтете меня безумной, — сказала она,
отнимая свою руку у сэра Ральфа, — но я чувствую, что
на нас надвигается несчастье. Опасность нависла здесь над
кем-то, наверное надо мной... Знаете, Ральф, я так взволно¬
вана, как будто предстоит большая перемена в моей судьбе...
Мне страшно, — сказала она вздрагивая, — я чувствую себя
плохо.
Ее губы побелели, лицо стало восковым. Сэр Ральф, на¬
пуганный не ее предчувствиями, которые он считал при¬
знаком душевной подавленности, но ее смертельной блед¬
ностью, быстро дернул за шнурок звонка, чтобы позвать па
помощь. Никто не шел, а Индиане становилось все хуже.
Испуганный Ральф отнес ее подальше от огня, положил на
кушетку и стал звать слуг, бросился искать воду, нюхатель¬
ную соль; он ничего не мог найти, обрывал один за другим
все звонки, путался в лабиринте темных комнат, ломая руки
от нетерпения и досады на самого себя.
Наконец ему пришла в голову мысль открыть застеклен¬
ную дверь, ведущую в парк, и он начал поочередно звать
то Лельевра, то креолку Нун — горничную госпожи Дельмар.
Через несколько минут из темной аллеи парка прибежа¬
ла Нун и с беспокойством спросила, что случилось, не чув¬
ствует ли себя госпожа Дельмар хуже, чем обычно.
53
— Ей совсем плохо, — сказал сэр Браун.
Оба поспешили в залу и принялись приводить в чувство
лежавшую в обмороке госпожу Дельмар; Ральф неуклюже
н неумело суетился, а Нун ухаживала за своей хозяйкой
с ловкостью и умением преданной служанки.
Нуп была молочной сестрой госпожи Дельмар, опи вы¬
росли вместе и нежно любили друг друга. Нун, высокая,
сильная, пышущая здоровьем, жизнерадостная и подвижная
девушка, с горячей кровью страстной креолки, затмевала
СЕоей яркой красотой бледную и хрупкую госпожу Дельмар.
Но природпая доброта обеих и взаимная привязанность унич¬
тожали между ними всякое чувство женского соперничества.
Когда госпожа Дельмар пришла в себя, ей прежде всего
бросились в глаза встревоженное лицо горничной, ее рас¬
трепанные мокрые волосы и волиепие, сквозившее во всех
ее движениях.
— Успокойся, бедняжка, — ласково сказала ей госпожа
Дельмар. — Моя болезнь тебя извела больше, чем меня. По¬
думай о себе самой, Нун. Ты худеешь и плачешь, тогда как
тебе только и яшть. Милая моя Нун, перед тобой вся жизнь,
счастливая и прекрасная!
Нун порывисто прижала к губам руку госпояш Дельмар
и, словно в бреду, испуганно оглядываясь по сторонам, вос¬
кликнула:
— BoHte мой, сударыня, знаете ли вы, зачем господип
Дельмар пошел в парк?
— Зачем? — повторила за ней Индиана, и слабый ру¬
мянен, появившийся на ее лице, мгновенно исчез. — Постой,
не помню... Ты меня пугаешь! Что случилось?
— Господин Дельмар, — ответила прерывающимся голо¬
сом Нун, — уверен, что в парк забрались воры. Они с Лель-
евром делают обход, и оба с ружьями.
— Ну и что же? — спросила Индиана, казалось бояв¬
шаяся услышать какую-то страшную новость.
— Как что же, сударыня? — продолжала Нун, в волне¬
нии сяхимая руки. — Страшно подумать — ведь они могут
убить человека!
— Убить! — в ужасе воскликнула госпожа Дельмар,
словно ребенок, испуганный сказками няни.
— Да, да, его убьют, — сказала Нун, еле сдерживая ры¬
дания.
«Они обе положительно сошли с ума, — подумал сэр
Ральф, с изумлением наблюдавший эту странную сцену. —<
Ы
Впрочем, все женщины сумасшедшие», — мысленно доба¬
вил он.
— Что ты рассказываешь, Нун? — начала госпожа Дель¬
мар. — Ты разве тоже думаешь, что там воры?
— Ох, если б воры! А то просто какой-нибудь бедный
крестьянин решил тайком набрать охапку хвороста для
семьи.
— В самом деле, какой ужас!.. Но не может быть. Здесь>
в Фонтенебло, у самой опушки леса так легко набрать хво¬
роста, — зачем для этого перелезать через ограду чужого
парка? Успокойся, господин Дельмар никого не встретит.
Но Нун как будто не обращала внимания на ее слова.
Прислушиваясь к малейшему шороху, она перебегала от ок¬
на к кушетке, где лежала ее хозяйка, и, казалось, колеба¬
лась, не зная, что ей делать: бежать к господину Дельмару
или остаться возле больной.
Ее страх показался господину Брауну таким странным и
неуместным, что он, обычно такой невозмутимый, вышел из
себя и, крепко сжав ей руку, сказал:
— Да вы с ума сошли! Разве вы не понимаете, что на¬
пугали свою госпожу и что ваши глупые страхи ее волнуют?
Нун его не слушала. Она смотрела на свою хозяйку, ко¬
торая внезапно вздрогнула, точно от действия электрическо¬
го тока. Почти в то же мгновение стекла в гостиной задро¬
жали от выстрела, и Нун упала на колени.
— До чего нелепы эти женские страхи! — воскликнул
сэр Ральф, раздраженный их волнением. — Сейчас вам тор¬
жественно преподнесут убитого кролика, и вы будете сами
над собой смеяться.
— Нет, Ральф, — сказала госпожа Дельмар, решительно
направляясь к двери, — я уверена, что пролилась человече¬
ская кровь.
Нун пронзительно закричала и упала вниз лицом.
Из парка послышался голос. Лельевра:
— Попался, попался, голубчик! Прекрасный выстрел, гос¬
подин полковник, вы уложили вора на месте!
Сэр Ральф тоже начал беспокоиться. Он последовал за
госпожой Дельмар. Через несколько минут под колоннаду у
подъезда дома принесли окровавленного человека, который
не подавал иикаких признаков жизни.
— Ну, чего расшумелись и раскричались? — со злобной
радостью сказал полковник испуганным слугам, суетившим¬
ся вокруг раненого. — Это просто шутка, ружье было з&ря^
55
жено солью. Кажется, я даже в него не попал, он свалился
от страха.
— А .кровь у него тоже льется от страха? — тоном глу¬
бокого упрека спросила госпожа Дельмар.
— Почему бы здесь, сударыня, и что вам нужно? —
воскликнул господин Дельмар.
— Я пришла исправить причиненное вами зло, потому
что это мой долг, — холодно ответила она.
И, подойдя к раненому с решимостью, которой не хва¬
тало ни у кого из присутствующих, она поднесла свечу к
его лицу. Все ожидали увидеть бедняка в лохмотьях, а пе¬
ред ними оказался молодой человек с тонкими и благород¬
ными чертами лица, одетый в изящный охотничий костюм.
У него была только небольшая рана на руке, но разорван¬
ная одежда и обморок указывали на то, что он разбился
при падении.
— Еще бы, — сказал Лельевр, — он свалился с высоты
не менее двадцати футов. Когда полковник в него выстре¬
лил, он как раз перелезал через ограду; несколько дробинок,
а может быть, просто несколько крупинок соли, попали ему
в правую руку, и он не удержался на степе. Я видел, как он
сорпался и упал, — больше уж он, бедняга, не пытался бе¬
жать !
— Просто не верится, — заметила одна из служанок, —
такой прилично одетый человек и вдруг занимается воров¬
ством!
— У него карманы набиты золотом, — заметил другой
слуга, расстегивая жилет мнимого вора.
— Все это очень странно, — с большим волнением про¬
изнес полковник, глядя на лежащего перед ним человека. —
Если он умер, то я в этом не виноват. Осмотрите его руку,
сударыня, найдете ли вы там хоть одну дробинку?..
— Мне хотелось бы верить вам, сударь, — ответила гос¬
пожа Дельмар, внимательно щупая пульс и исследуя шейные
артерии раненого с необычайным хладнокровием и присут¬
ствием духа, на что никто не считал ее способной. — Вы
правы, — добавила она, — он жив, и надо скорее оказать ему
помощь. Этот человек непохож на вора и заслуживает ухо¬
да. Да если бы он его и не заслуживал, все равно мы,
женщины, обязаны позаботиться о нем — это наш долг.
Госпожа Дельмар велела перенести раненого в бильярд¬
ную, которая находилась ближе всего к колоннаде. Сдви¬
нули несколько скамеек, положили на них матрац, и Индиа¬
5(i
на с помощью служанок занялась перевязкой, а сэр Ральф,
сведущий и хирургии, пустил раненому кровь.
Тем временем полковник, смущенный, не зная, как себя
держать, находился в положении человека, выказавшего се¬
бя более жестоким, чем он сам того хотел. Он испытывал
потребность оправдать себя в глазах окружающих, или, вер¬
нее, хотел, чтобы окружающие оправдали его в его соб¬
ственных глазах. Стоя у колонн, среди своих слуг, он при¬
нимал горячее участие в пространных, никому не нужных
разговорах, какие обычно ведутся после уже случившегося
несчастья. Лельевр в двадцатый раз со всеми подробностями
рассказывал, как все произошло: выстрел, падение и что за
Этим последовало; а полковник, пришедший в благодушное
настроение в кругу своих домочадцев, что с ним бывало все¬
гда после того, как ему удавалось сорвать на ком-нибудь
свою злобу, приписывал самые преступные намерения моло¬
дому человеку, перелезшему ночыо через ограду в чужие вла¬
дения. Все соглашались с хозяином, но садовник, отведя сто
незаметно в сторону, стал уверять, будто вор как две капли
воды похож на молодого помещика, недавно поселившегося
по соседству, и будто он видел, как этот человек три дня то¬
му назад разговаривал с Нун на сельском празднике в Рюбеле.
Эти разъяснения дали новое направление мыслям госпо¬
дина Дельмара. На широком блестящем и лысеющем лбу
полковника вздулась вена, что всегда являлось у него пред¬
вестием бури.
«Проклятие!—подумал он, сжимая кулаки. — Госпожа
Дельмар слишком интересуется этим щеголем, залезшим ко
мне через ограду».
И он вошел в бильярдную, бледный и дрожащий от гнева.
ГЛАВА III
— Успокойтесь, сударь, — сказала ему Индиана, — мы
надеемся, что человек, которого вы чуть не убили, попра¬
вится через несколько дней, хотя он еще и не пришел
в себя...
— Дело вовсе не в том, сударыня, — произнес полковник
сдавленным голосом. — Я хотел бы узнать от вас имя ва¬
шего странного пациента и хотел бы также знать, почему
он так рассеян, что принял стену парка за аллею, ведущую
к подъезду моего дома.
57
— Мне это совершенно неизвестно, — ответила госпожа
Дельмар с такой холодной надменностью, что ее грозный
супруг на мгновение остолбенел.
Но ревнивые подозрения очень быстро вновь овладели им.
— Я все узнаю, сударыня, — сказал он вполголоса, —
будьте уверены, я все узнаю...
Госпожа Дельмар делала вид, что пе замечает его бе¬
шенства, и продолжала ухаживать за раненым; тогда пол¬
ковник, чтобы не вспылить перед служанками, вышел и
снова подозвал садовника:
— Как фамилия того помещика, который, по твоим сло¬
вам, похож на нашего мошенника?
— Господин де Рамьер. Он недавно купил загородный
дом господина де Серей.
— Что рто за человек? Дворянин, франт, красивый муж¬
чина?
— Очень красивый мужчина и думаю, что дворянин...
— Должно быть, так. «Господин де Рамьер!» — напы¬
щенным тоном повторил полковник. — Скажи-ка, Луи, — до¬
бавил он, понизив голос, — не видел ли ты, чтоб этот франт
бродил возле нашего дома?
— Сударь... Прошлую ночь,— в замешательстве ответил
Луи, — я действительно видел кого-то... Был ли это франт,
не могу сказать... Но это наверняка был мужчина.
— Ты сам его видел?
— Видел собственными глазами под окнами оранжереи.
— И ты не стукнул его лопатой?
— Я было собирался, сударь, а тут, гляжу, из оранже¬
реи вышла женщина в белом и подошла к нему. Тут я и
подумал: «Может быть, господам вздумалось под утро про¬
гуляться»,— и снова лег спать. А сегодня утром слышу, как
Лельевр говорит о каком-то жулике, будто он видел чьи-то
следы в парке. Тут уж и я решил: здесь дело нечисто!
— Почему же ты тотчас не сообщил мне об этом, ду¬
ралей?
— Что вы хотите, сударь, мы тоже деликатное обхожде¬
ние понимаем. — бывают иной раз такие случаи...
— Ага, ты, кажется, смеешь что-то подозревать? Дурак!
Если ты когда-нибудь позволишь себе делать подобные дерз¬
кие предположения, я оборву тебе уши. Я прекрасно знаю,
кто этот мошенник и зачем он пожаловал в мой сад; я рас¬
спрашивал тебя только для того, чтобы проверить, как ты
охраняешь оранжерею! Помни, у меня есть очень редкие
58
растения, которыми чрезвычайно дорожит госпожа Дельмар.
Бывают сумасшедшие любители, способные выкрасть их из
теплиц своих соседей. А вчера ночью ты видел меня с гос¬
пожой Дельмар.
И несчастный полковник ушел, еще более встревоженный
и раздраженный, нисколько не убедив своего садовника в
существовании таких завзятых любителей-садоводов, которые
готовы рисковать жизнью ради черенка редкого растения.
Господин Дельмар вернулся в бильярдную и, не обращая
внимания на то, что раненый начал наконец подавать при¬
знаки жизни, собрался обыскать карманы его куртки, лежав¬
шей на стуле; но в это время незнакомец, протянув руку,
промолвил слабым голосом:
— Вы хотите знать, милостивый государь, кто я? Не тру¬
дитесь напрасно. Я расскажу все сам, когда мы останемся
вдвоем. А пока разрешите мне не называть себя, принимая во
внимание то смешное и грустное положение, в какое я попал.
— Очень жалею, что так случилось, — язвительно отве¬
тил полковник, — но, признаюсь, это меня мало трогает. Од¬
нако я надеюсь, что мы встретимся с вами наедипе, и потому
готов отложить до этого случая паше знакомство. А пока что
будьте любезны оказать мне, куда следует вас перенести.
— На постоялый двор в ближайшую деревню, если вы
будете настолько любезны.
— Но больной в гаком состоянии, что его нельзя еще
тревожить, не правда ли, Ральф? — с живостью возразила
госпожа Дельмар.
— Вас слишком беспокоит состояние больного, суда¬
рыня,— сказал полковник.— Ну, а вы все ступайте прочь,—
обратился он к служанкам. — Наш непрошеный гость чув¬
ствует себя лучше и теперь сможет, наверное, объяснить,
каким образом он очутился у меня.
— Да, — ответил раненый, — и я прошу всех, столь лю¬
безно оказавших мне помощь, выслушать меня. Я чувствую,
как важно, чтобы мое поведение не было ложно истолкова¬
но; да и для меня самого не менее важно, чтобы меня не
приняли за того, кем я вовсе не являюсь. Итак, вот что при¬
вело меня к вам. При помощи чрезвычайно простых средств,
известных вам одному, сударь, вы так поставили дело на
своей фабрике, что доход от нее намного превосходит дохо¬
ды всех других подобных фабрик в вашем крае. У моего
брата на юге Франции есть схожее с вашим предприятие, но
содержание его стоит огромных средств. Дела брата идут из
рук вон плохо; и вот, узнав о том, что вы преуспеваете, я
решил обратиться к вам за советом и просить о великодуш¬
ной услуге, которая не может повредить вашим интересам,
так как мой брат вырабатывает совсем другие товары. Но
доступ на вашу фабрику был для меня закрыт. Когда же я
захотел обратиться к вам, мне ответили, что вы не разреши¬
те мне посетить вашу фабрику. Обескураженный таким не¬
любезным отказом, я решил с риском для собственной жизни
и чести спасти жизнь и честь моего брата. Я перелез к вам
ночью через ограду для того, чтобы проникнуть на фабрику
н осмотреть машины. Я решил где-нибудь спрятаться, потом
подкупить рабочих, — одним словом, выведать ваш секрет и
помочь честному человеку, ке повредив вам; в этом моя
пипа. Теперь, сударь, если вы потребуете другого удовлетво¬
рения, кроме того, что вы сейчас получили, я к вашим услу¬
гам, как только поправлюсь. Возможно, я и сам буду про¬
сить вас об этом.
— Я думаю, мы квиты, милостивый государь, — с облег¬
чением ответил полковник, почувствовав, что эти слова не¬
много рассеяли мучившие его опасения. — А вы все будьте
свидетелями того, что здесь было сказано. Если считать, что
мне следовало мстить, я отомстил слишком Ячестоко. Теперь
уходите и дайте нам поговорить о моем прибыльном пред¬
приятии.
Слуги вышли, но лишь их одних удалось обмануть этим
примирением. Раненый, ослабев после длинной речи, не спо¬
собен был понять, каким тоном были сказаны последние
слова полковника. Он упал на руки госпожи Дельмар и сно¬
па потерял сознание. Склонившись над ним, она ке обраща¬
ла внимания на гнев своего мужа, а господин Дельмар н
господин Браун — один с бледным, искаженным от злобы
лицом, г другой спокойный и, как всегда, с виду бесстраст¬
ный — молча и вопросительно смотрели друг на друга.
Сэру Ральфу без слов было понятно состояние господина
Дельмара; тем не менее полковник отзел его в сторону и, до
боли сжимая ему руку, сказал:
— Великолепно сплетенная интрига, мой друг! Я дово¬
лен, весьма доволен, что этот молодой человек так ловко
сумел оградить мою честь перед слугами. Но, черт возьми,
он дорого заплатит за нанесенное мне оскорбление! А она,
как она ухаживает за ним... И притворяется, будто вовсе не
Знает его! Ох, до чего же хитры все женщины! — И он за¬
скрежетал зубами от злости.
60
Пораженный сэр Ральф трижды обошел залу размерен¬
ным шагом. После первого круга он решил: невероятно, по¬
сле второго: невозможно, после третьего: доказано. Затем со
своей всегдашней невозмутимостью он подошел к полковни¬
ку и пальцем указал ему на Нун, которая стояла с по¬
мертвевшим лицом возле больного и, ломая руки, не сводила
с него взгляда, полного отчаяния, ужаса и смятения.
Истина таит в себе такую молниеносную и беспощадную
силу убеждения, что никакие, самые красноречивые доводы
сэра Ральфа не могли бы поразить полковника больше, чем
Этот энергичный жест. Господин Браун имел и другие осно¬
вания думать, что он напал на верный след. Ему вспомни¬
лось, как Нун прибежала из парка, когда он ее искал, вспо-
мпились ее влажные волосы, промокшая, грязная обувь, изо¬
бличавшая странную фантазию гулять ночью в парке под
дождем, и другие мелочи, на которые он почти не обратил
внимания во время обморока госпожи Дельмар, но которые
теперь всплыли в его памяти; потом ее непонятный страх,
судорожное волнение и крик, который вырвался у нее, ко¬
гда раздался выстрел.
Господин Дельмар понял все, хотя и не знал этих под¬
робностей; дело касалось непосредственно его самого, и по¬
тому он был более проницателен. При первом же взгляде на
девушку ему стало ясно, что виновата только она. Тем не
менее внимание его жены к герою этого любовного приклю¬
чения крайне не нравилось ему.
— Индиана, — сказал он, — уходите отсюда — уже позд¬
но, и вам нездоровится. Нун останется возле больного па
ночь, а завтра, если ему станет лучше, мы подумаем, как
доставить его домой.
Против такого неожиданного решения вопроса возразить
было нечего. Госпожа Дельмар, находившая в себе силы
противиться грубости мужа, всегда уступала, когда он обра¬
щался с ней мягко.
Она попросила сэра Ральфа побыть еще немного возле
больного и ушла к себе в спальню.
Полковник распорядился так не без умысла. Час спустя,
когда все легли спать и в доме воцарилась тишина, он ти¬
хонько прокрался в залу, где лежал господин де Рамьер, и,
спрятавшись за портьерой, из разговора молодого человека
с горничной понял, что они влюблены друг в друга. Редкая
красота юной креолки производила огромное впечатление
во время окрестных сельских праздников. У нее не было не-
61
достатка в поклонпиках даже среди самых видных людей в
округе. Многие красавцы уланы мелэнского гарнизона пыта¬
лись снискать ее расположение. Но Нун любила впервые, и
только внимание одного было ей дорого — внимание госпо¬
дина де Рамьера.
Полковник Дельмар не собирался далее следить за ними.
Убедившись, что его жена нисколько не интересует новояв¬
ленного Альмавиву, он тотчас же удалился. Тем не менее
он слышал достаточно, чтобы попять разницу между лю¬
бовью бедной Нун, которая предавалась ей со всею силою
и страстью своего пылкого существа, и чувством молодого
дворянина, пе потерявшего рассудок и рассматривавшего
ртот роман как мимолетное увлечение.
Когда госпожа Дельмар проснулась, она увидела Нуп
возле своей постели, сконфуясениую и грустную. Наивно по¬
верив объяснениям господина де Рамьера, тем более что уже
пе раз люди, занимающиеся коммерцией, пробовали выве¬
дать путем хитрости и обмана секреты фабрики ее мужа,
Индиана приписала смущение своей горничной усталости и
волнениям прошлой ночи. А Нун со своей стороны успокои¬
лась, когда полковник в веселом, добродушном настроении
вошел в спальню к жене и заговорил с ней о вчерашнем
происшествии как о самом обыкновенном деле.
Сэр Ральф утром осмотрел больного. Падение не имело
серьезных последствий, а рана на руке уже затяпулаеь.
Господин де Рамьер пожелал, чтобы его немедленно пере¬
несли в Мелэн, и роздал все свои деньги слугам, прося их
молчать о случившемся, дабы не напугать, как он сказал,
его мать, жившую всего в нескольких лье. История эта стала
известна пе скоро, и толки о ней ходили самые различные.
Слух о том, что у брата господина де Рамьера есть фабри¬
ка, подтвердил его удачную выдумку. Полковник и сэр
Браун из деликатности молчали и даже самой Нун не подали
виду, что знают ее тайну, а затем очень быстро в доме
Дельмаров позабыли об этом происшествии.
ГЛАВА IV
Многим, вероятно, покажется несколько странным, что
Реймон де Рамьер, блестящий и остроумный молодой человек,
наделенный различными талантами и всевозможными
достоинствами, привыкший к успехам в свете и галантным
62
приключениям, мог питать прочную привязанность к горнич-'
ной, живущей в доме скромного владельца фабрики Де-ла-Бри.
Однако господин де Рамьер не был ни самовлюбленным фа¬
том, ни развратником. Он, как было сказано, обладал умом,
следовательно, знал цену всем преимуществам благородного
происхождения. Когда он рассуждал спокойно, он придержи¬
вался определенных принципов, но вспыхивавший в нем по
временам огонь страстей часто заставлял его действовать
вопреки этим принципам. Тогда он был yate не в состоянии
рассуждать и старался заглушить в себе голос совести. По¬
рою он совершал ошибки как бы непроизвольно, а затем пы¬
тался путем самообмана оправдаться перед самим собой.
К несчастью, в нем брали верх не его принципы — те
же, что и у других философов в белых перчатках, страдав¬
ших такой же непоследовательностью в своих поступках, —
iro пылкие страсти, пе подчинявшиеся принципам; все это
выделяло его из того бесцветного общества, где нельзя быть
оригинальным, не показавшись смешным. Реймон обладал
каким-то особым даром: он часто причинял людям страда¬
ния, но не вызывал к себе ненависти, порою вел себя стран¬
но, но никого не шокировал. Нередко он ухитрялся даже
возбудить жалость в тех, кто имел полное основание па него
жаловаться. Бывают такие счастливцы, которых балуют все,
кто с ними встречается. Приятная внешность и красноречие
часто заменяют им доброе сердце. Мы не собираемся сурово
осуждать господина Реймона де Рамьера или давать его
портрет прежде, чем познакомимся с его поступками. Мы
сейчас смотрим на него со стороны, как смотрит толпа на
прохожего.
Итак, господин де Рамьер был влюблен в молодую креол¬
ку с огромными черными глазами, вызвавшую всеобщее вос¬
хищение на сельском празднике в Рюбеле, но это было толь¬
ко увлечение и ничего больше. Возможно, он познакомился
с ней просто от нечего делать, но успех разжег его желание.
Он достиг большего, чем хотел, и в тот день, когда завоевал
се бесхитростное сердце, оп вернулся домой, испуганный
своей победой, и с беспокойством подумал: «А что, если ока
меня полюбит?».
Только получив полное доказательство ее любви, он по¬
нял всю силу ее чувства. Тогда он пожалел о случившемся,
но было уже поздно: приходилось примириться с будущим
и всеми его последствиями или трусливо отступить. Реймон
не стал задумываться; он позволял себя любить и сам любил
63
из благодарности. Любовь к опасности побудила его пере¬
лезть через ограду владений Дельмара, но по собственной
неловкости он упал и тяжело расшибся. Горе, проявленное
колодой и прелестной возлюбленной, так сильно тронуло его;
что отныне он считал себя оправданным в своих собственных
глазах и, не задумываясь, продолжал рыть ту пропасть,
куда Нун неминуемо должна была скатиться.
Как только он поправился, все стало ему нипочем: ни
Зимний холод, ни опасности, которые таит в себе темная
ночь, ни угрызения совести — ничто не могло удержать его.
Он пробирался лесом на свидание к своей креолке, клялся,
что любит только ее одну, что не променяет ее даже на ко¬
ролеву, и нашептывал ей множество нежных уверений, кот¬
орые никогда не перестанут правиться бедным и легковер¬
ным молодым девушкам.
В январе госпожа Дельмар с мужем уехали в Париж, сэр
Ральф, их достойный сосед, перебрался к себе в имение,
а Пун, оставшись хозяйкой дома, могла отлучаться под раз¬
личными предлогами. Для нее это обстоятельство оказалось
пагубным: частые свидания с возлюбленным намного сокра¬
тили мимолетное счастье, выпавшее ей на долю. Поэзия ле¬
са, покрытого инеем, свет луны, таинственная калиточка,
через которую он ранним утром украдкой покидал парк, сле¬
ды маленьких ножек Нун на заснеженной дорожке — вся
эта волнующая обстановка тайных свиданий опьяняюще дей¬
ствовала на господина де Рамьера. Нун, вся в белом, с рас¬
пущенными черными волосами, казалась знатной дамой, ко¬
ролевой, феей. Когда она выходила из красного кирпичного
дома — тяжелого квадратного здания рпохи Регентства, в
архитектуре которого было что-то от рьщарских времен, —
она казалась ему владелицей феодального замка: и в па¬
вильоне, заставленном экзотическими цветами, где она опья¬
няла его чарами своей юности и страсти, он легко забывал
о том, над чем ему пришлось задуматься впоследствии.
Но когда, отбросив всякую осторояшость и, в свою оче¬
редь, пренебрегая опасностью, Нун стала приходить к нему
в своем белом фартучке и в кокетливом Мадрасе — нацио¬
нальном головном уборе креолок, — она уже была только
горничной, служившей у красивой женщины, горничной, ко¬
торой довольствуются за неимением лучшего. Все же Нун
была прелестна и в этом наряде. Такой он увидел ее впервые
на сельском празднике, когда, растолкав толпу любопытных,
он подошел к ней и одержал первую легкую победу, вырвав
04
ее у двадцати соперников. Нун не раз с нежностью напоми¬
нала ему об этом- Бедная Бун, она и не подозревала, что
Реймон еще не любил ее и что тот день, которым она так
гордилась, напоминал ему только об удовлетворенном тще¬
славии. А смелость, с какой она приносила ему в жертву
свое доброе имя, нисколько не способствовала усилению чув¬
ства господина де Рамьера и совсем не нравилась ему. Если
бы так компрометировала себя жена пэра Франции, это
была бы для него драгоценная победа, но горничная!.. То,
что для одной считается геройством, в другой кажется бес¬
стыдством. В первом случае вам завидует целая плеяда
ревнивых соперников, во втором — вас осуждает толпа воз¬
мущенных лакеев. Зиатная женщина жертвует для вас
двадцатью прежними любовниками, а горничная только
одним — своим будущим мужем.
Что поделаешь! Реймон был человеком светских нравов,
изысканной жизни, поэтической любви. Горничпую он даже
не считал за женщину, и Нун только благодаря своей необы¬
чайной красоте удалось увлечь его в тот день, когда ему за¬
хотелось приобщиться к народному веселью. Вина не его;
Реймон был воспитан для жизни в высшем свете, ему вну¬
шали честолюбивые мечты о будущем, твердую уверенность,
что он создан для блестящей жизни, а его горячая кровь
неожиданно увлекла его на путь мещанской любви. Он при¬
лагал все старания, чтобы удовольствоваться этой лю¬
бовью, — и не мог. Что было делать? Сумасбродные и вели¬
кодушные мысли теснились в его голове. В первые дни, ко¬
гда он был особенно сильно влюблен в свою красавицу, он
мечтал о том, чтобы поднять ее до себя и узаконить их
связь... Да, клянусь честыо, он думал об этом. Но любовь,
которая оправдывает все, понемногу ослабевала, она исчезла
вместе с опасностями приключения и соблазнительностью
тайны. Брак перестал казаться возможным, и, обратите вни¬
мание, Реймон рассуждал вполне разумно и всецело в инте¬
ресах своей возлюбленной.
Если бы он действительно любил ее, он бы мог, пожерт¬
вовав ей всем — будущим, семьей и репутацией, — обрести
с ней счастье, а следовательно, дать счастье и ей, ибо лю¬
бовь—такой же взаимный договор, как и брак. Но на ка¬
кую жизнь обрекал он эту женщину теперь, когда он ее раз¬
любил? Жениться для того, чтобы она ежедневно мучилась,
видя его печальное лицо, чувствуя, что он охладел к ней и
что ему опостылел их семейный очаг? Жениться для того,
3 Жорж Санд, т. 1
65
чтобы его семья возненавидела ее, чтобы люди его круга
унижали ее, чтобы челядь смеялась над нею, ввести ее в
общество, где она будет не на месте, где к ней будут отно¬
ситься свысока, допустить, чтобы она изнемогала от угрызе-i
ний совести из-за всех тех несчастий, которые навлекла на
своего возлюбленного?
Вы, бесспорно, согласитесь с ним, что это действительно
было невозмоясно, что это было бы невеликодушно, что
нельзя так бороться с обществом, что такой добродетельный
поступок напоминал бы поединок Доп-Кихота, сломавшего
копье о крылья ветряной мельницы, что это никому не нуж¬
ное геройство, рыцарство прошлого века, которое кажется
смешным в наше время.
Взвесив все, Реймон понял, что необходимо порвать эту
злополучную связь. Встречи с Нун начали тяготить его. Его
мать, уехавшая на зиму в Париж, неминуемо должна была
вскоре узнать о скандале в семье. Ее и так удивляли частые
отлучки сына и то, что он пропадал в Серей по целым неде^
лям. Правда, он всегда ссылался на серьезную работу, ко¬
торую хотел закончить в сельской тиши. Но этот предлог
становился малоправдоподобным. Реймону тяжело было об"
манывать свою добрую мать и лишать ее столь долгое время
своего внимания. Что можно к этому прибавить? Он поки-
пул Серей и больше туда не возвращался.
Нун плакала, ждала, приходила в отчаяние и, видя, что
время идет, решилась ему написать. Бедная девушка! Этим
она нанесла своей любви последний удар. Письмо от горнич¬
ной! Хотя она и воспользовалась атласной почтовой бумагой
и душистым сургучом госпожи Дельмар и хотя письмо ее
было криком сердца... но орфография! Зыаете ли вы» какое
влияние на силу чувств может иногда оказать одна лишняя
буква? Увы! Бедная полуграмотная девушка с острова Бур¬
бон понятия не имела о правилах грамматики. Она полагав
ла, что говорит и пишет не хуже своей хозяйки, и, видя, что
Реймон не возвращается, думала: «Мое письмо так хорошо
написано! Оп непременно должен вернуться!».
Но Реймон даже не прочел письмо до конца — у пего не
хватило на это мужества. А оно, наверно, было замечатель¬
ным в своей наивности и трогательной страстности, и даже
Виргиния, покидая родину, вряд ли написала Павлу более
очаровательное письмо. Господин де Рамьер поспешил бро¬
сить его в огонь, боясь, что ему станет стыдно за самого
себя. Но что поделаешь? Всему виной предрассудки,
GG
привитые нам воспитанием; к тому же самолюбие присуще
любви так же, как интерес — дружбе.
Отсутствие господина де Рамьера было замечено в свете.
А это уже говорит о многом, ибо в светском обществе все
как две капли воды похожи друг на друга. Можно быть ум¬
ным человеком и ценить светскую жизнь, так же как можно
быть глупцом и презирать ее. Реймон любил свет и был
црав. Многие искали знакомства с ним, он нравился, и обыч¬
но равнодушная и насмешливая толпа салонных манекенов
к нему была внимательна и любезна. Люди несчастливые
легко становятся человеконенавистниками, но те, кого все
любят, редко бывают неблагодарными. Так по крайней мере
думал Реймон. Он был признателен за малейшее проявление
внимания, стремился снискать всеобщее уважение и гордил¬
ся тем, что у него много друзей.
В светском обществе, где все основано на предрассудках
и предвзятом мнении, он преуспевал во всем, и дая;е его
недостатки нравились. Когда он начинал искать причину все¬
общего и столь постоянного расположения к себе, он обна¬
руживал, что она кроется в нем самом: в его желании до¬
биться этого расположения, в той радости, которую он от
этого испытывает, и в его собственной неистощимой благо¬
желательности к людям.
Успехом в свете он также был обязан своей матери —
женщине выдающейся по уму, красноречию и душевным ка¬
чествам. От нее он унаследовал те превосходные нравствен¬
ные устои, которые всегда возвращали его на правильный
путь и не давали ему, несмотря на юношеский пыл, утратить
уважение общества. Правда, к нему относились гораздо
снисходительнее, чем к другим, потому что его мать, даже
осуждая его, умела найти ему оправдание и с видом трога¬
тельной мольбы требовала к нему снисхождения. Это была
одна из тех женщин, чья жизнь протекала в столь различные
Эпохи, что научила их применяться ко всем превратностям
судьбы. Такие женщины, испытавшие много несчастий
и обогащенные немалым опытом, избежавшие эшафота в
1793 году, пороков Директории, суетности Империи и озлоб¬
ленности Реставрации, встречаются теперь во французском
обществе все реже и реже.
После долгого отсутствия Реймон впервые появился в
свете на балу у испанского посла.
— Господин де Рамьер, если я не ошибаюсь?—спроси¬
ла в гостиной одна хорошенькая женщина у своей соседки.
3*
67
»— Господин де Рамьер — комета, которая по временам
появляется на нашем горизонте,— ответила та.— Уже целую
вечность ничего не было слышно об этом красивОхМ юноше.
Говорившая была пожилая иностранка.
— Он очень мил, не правда ли? — заметила ее собесед
ница, слегка покраснев.
— Очарователен, — ответила старая сицилианка.
— Держу пари, что вы говорите о герое наших модных
салонов, о темноволосом красавце Реймоне, — сказал бра¬
вый гвардейский полковник.
— Какая прекрасная голова для эт1°да! “ продолжала
молодая женщина.
— И что вам, пожалуй, еще больше понравится — он на¬
стоящий сорвиголова! —сказал полковник.
Молодая женщина была его жена.
— Почему сорвиголова? — спросила иностранка.
• - Южные страсти, сударыня} достойные жгучего солнца.
Палермо.
Несколько молодых дам повернули хорошенькие, укра¬
шенные цветами головки, прислушиваясь к словам полков¬
ника.
— Он в нынешнем году затмил всех офицеров нашего
гарнизона. Придется завязать с ним ссору, чтобы избавиться
от него.
— Если он ловелас, тем хуже, — заметила молодая осо
ба с насмешливым лицом.—Терпеть не могу всеобщих ку¬
миров.
Итальянская графиня подождала, пока полковник отой-*
дет, и, слегка ударив веером по пальцам мадемуазель де
Канжи, сказала:
— Не говорите так; вы не знаете, как ценят в нашем
обществе мужчину, который жаждет быть любимым.
— Так вы полагаете, что мужчинам стоит только поже«
лать... — ответила молодая девушка с насмешливыми минда<
левидными глазами.
— Мадемуазель, — сказал полковник, подходя к ней,
чтобы пригласить ее на танец, — берегитесь, как бы краса>
вец Реймон не услышал вас.
Мадемуазель де Нанжи рассмеялась, но за весь вечер
пикто из кружка хорошеньких женщин, к которому она при¬
надлежала, не решался больше говорить о господине де
Раыьерс.
G3
ГЛАВА V
Господин де Рамьер не чувствовал ни скуки, ни отвра¬
щения, расхаживая среди оживленной, нарядной толпы.
И все же в тот вечер он никак не мог побороть свою
грусть. Снова очутившись в привычном для него обществе,
он ощущал нечто вроде упреков совести, вернее — какой-то
стыд за сумасбродные мысли, навеянные ему его недостой¬
ным увлечением. Он любовался женщинами, такими пре¬
красными при блеске бальных огней, прислушивался к их
тонкой, остроумной болтовне, слышал, как превозносят их
таланты, и, глядя на этих избранных красавиц, на цар¬
ственную роскошь их нарядов, внимая их изящному раз¬
говору, во всем видел и чувствовал упрек себе за собствен¬
ное непорядочное поведение. Но, кроме стыда, Реймона тер¬
зали и более мучительные угрызения совести, потому что
сердце его, хотя и достаточно закаленное в подобного рода
делах, все же было весьма чувствительно к женским слезам.
В ртот вечер взоры всех были обращены на одну никому
не известкую молодую женщину, впервые появившуюся в
свете и именно поэтому пользовавшуюся особым вниманием
общества. Среди других дам, украшенных бриллиантами,
лерьями и цветами, она выделялась уже самой простотою
своего наряда. Несколько ниток жемчуга, вплетенных в чер¬
ные волосы, были ее единственным украшением. Матовая
белизна ее ожерелья, белое шелковое платье и обнаженные
плечи издали сливались в одно целое, и, несмотря на царив¬
шую в комнатах жару, на щеках ее играл лишь легкий румя¬
нец, нежный, как бенгальская роза, распустившаяся на снегу.
Она была чрезвычайно хрупким, миниатюрным и граци¬
озным созданием. В гостиной, при ярком свете люстр, ее
красота казалась волшебной, но поблекла бы от лучей солн¬
ца. Она танцевала так легко, что, казалось, порыв ветра мог
унести ее. Но эта легкость не была стремительной и радост¬
ной; когда она садилась, стройное тело ее сгибалось, как
будто она была не в силах держаться прямо, а когда гово¬
рила и улыбалась, улыбка ее была печальной. В то время
сказки пользовались большим успехом, и знатоки их срав¬
нивали эту молодую женщину с восхитительным видением,
которое вызвано магическим заклинанием и с наступлением
утра должно побледнеть и исчезнуть, как сон.
А пока что мужчины толпились вокруг, приглашая ее на
танцы.
G9
=— Торопитесь, — сказал своему другу некий романти¬
чески настроенный денди, — сейчас пропоет петух, к ножки
вашей дамы уже едва касаются паркета. Держу пари, что
еы даже не чувствуете прикосновения ее руки.
— Посмотрите, какое у господина де Рамьера смуглое и
оригинальное лицо,— сказала одна кз дам, художница, свое¬
му соседу. — Не правда ли, как прекрасно выделяется он
своей мужественной внешностью рядом с этой бледной, то¬
ненькой особой?
— Эта молодая особа, — добавила одна из дам, знавшая
всех и поэтому выполнявшая на вечерах роль справочни¬
ка, — дочь старого сумасброда Карвахаля, который корчил
из себя жозефиниста, а, разорившись, отправился умирать на
остров Бурбон. Эта женщина — прелестный экзотический
цветок, ко, кажется, она сделала весьма неудачную партию.
Зато ее тетка теперь пользуется большими милостями при
дворе.
Реймон подошел к прекрасной креолке. Странное вол¬
нение охватывало его всякий раз, когда он смотрел на нее.
Он уже видел это грустное, бледное лицо в одном из своих
снов; он знал, он помнил, что уже видел где-то эти черты,
и его взгляд останавливался на Индиане с той радостью, ка¬
кую испытывает человек при виде дорогого и милого образа,
который, казалось, был для него навсегда утрачен. Его на¬
стойчивое внимание смутило ту, на кого оно было обращено.
Скромная и застенчивая, не привыкшая к светским балам,
опа была скорее смущена, чем обрадована своим успехом.
Реймон прошелся по гостиной, узнал, что эту женщину зо¬
вут госпожой Дельмар, и пригласил ее на танец.
— Вы не помните меня, — сказал он, когда они затеря¬
лись в толпе, — а я пе мог забыть вас, сударыня. Хвтя я ви¬
дел вас всего лишь одно мгновение и как бы в тумане, вы
выказали тогда столько доброты, с таким сочувствием от¬
неслись ко мне...
Госпожа Дельмар вздрогнула.
— Ах да, сударь, — сказала она с живостью, — эт° вы!
Я тоже вас узнала.
Она покраснела, как бы испугавшись, что нарушила свет¬
ские приличия, и оглянулась, желая узнать, не слышал ли
ее кто-нибудь. От смущения она стала еще милее, и Реймон
почувствовал, что тронут до глубины души звуком ее нежно¬
го, тихого голоса, как будто созданного для молитв и благо¬
словений.
70
Я очень боялся, что мне никогда не представится слу¬
чай поблагодарить вас. Явиться к вам в дом я не мог и знал,
что вы не бываете в свете. Мне пе хотелось также встре¬
чаться с господином Дельмаром, — наши отношения с ним
не таковы, чтобы эта встреча была приятной. Как я счаст¬
лив, что наконец настал миг, когда я могу выполнить свой
долг и выразить вам мою глубокую признательность.
— Для меня было бы еще приятнее, — ответила она, —
если бы господин Дельмар был здесь и слышал ваши слова;
если бы вы его больше знали, то убедились бы, что, несмо¬
тря на свою вспыльчивость, он очень добр. Вы бы простили
ему, что он случайно чуть не убил вас. Он, несомненно,
страдал от этого больше, чем вы от своей раны.
— Не будем говорить о господине Дельмаре, сударыня,
я прощаю ему от всей души. Я был виноват перед ним и
понес заслуженное наказание. Остается только забыть об
этом. Но вы, сударыня, так нежно и великодушно ухаживали
За мной, что я всю жизнь буду помнить ваше отношение
ко мне, ваше прекрасное лицо, вашу ангельскую доброту и
Эти ручки, пролившие бальзам на мои раны, ручки, которые
я не мог даже поцеловать...
Произнося эти слова, Реймон держал руку госпожи Дель¬
мар, готовясь вместе с нею начать кадриль. Он нежно пожал
ее пальчики, и кровь прилила к сердцу молодой женщины.
Когда они вернулись на место, тетка госпожи Дельмар,
госпожа де Карвахаль, куда-то отошла; ряды танцующих
поредели. Реймон сел рядом с Индианой. У него была та
непринужденность в обращении, которая дается опытом в
сердечных делах; пылкость желаний, стремительность в люб¬
ви обычно заставляют мужчин вести себя глупо. Человек,
искушенный в любви, скорее жаждет понравиться, чем по¬
любить. Однако господин де Рамьер ощущал глубокое волне¬
ние в присутствии этой простой и неискушенной женщины —
волнение, какого до сих пор еще никогда не испытывал.
Возможно, причиной тому было воспоминание о ночи, про¬
веденной в ее доме. Во всяком случае, несомненно одно: его
уста говорили то, что чувствовало его сердце.
Привычка к объяснениям с женщинами придавала его
речам большую силу и убедительность, и неопытная Индиа¬
на внимала им, не подозревая, что они произносились уже
не раз.
Если мужчина умно говорит о своей любви, то, значит, он
не слишком сильно влюблен, и женщины это отлично понима¬
71
ют. Однако Реймон был исключением из этого правила. Кра¬
сиво выражая свои чувства, он горячо переживал их. Однако не
страсть делала его красноречивым, а красноречие возбуж¬
дало в нем страсть. Когда ему нравилась женщина, он стре¬
мился покорить ее пылкими речами и, стремясь ее покорить,
влюблялся сам. Он напоминал адвоката или проповедника,
которые, трудясь в поте лица, чтобы растрогать других, са¬
ми проливают горячие слезы. Ему, конечно, встречались
женщины достаточно утонченные, которые не доверяли его
пылким излияниям, но ради любви Реймон был способен на
безумства. Однажды он увез молоденькую девушку из хоро¬
шей семьи, не раз компрометировал он женщин, занимавших
видное положение, у него были три наделавших шума дуэ¬
ли, и как-то на рауте, в зале, полной гостей, он обнаружил
перед всеми смятение чувств и безумие любовной горячки.
Если человек совершает такие поступки, не боясь показаться
смешным или возбудить ненависть, и если это ему удает¬
ся, — он неуязвим: он может отважиться на все, всем риско¬
вать и на все надеяться. Итак, Реймон мог сломить самое
искусное сопротивление, ибо он умел убедить в искренности
своей страсти. Мужчина, способный ради любви на безум¬
ства, — явление редкое в свете, и любовью таких мужчин
женщины обычно не пренебрегают.
Не знаю, как он ухитрился это сделать, но, усаживая
госпожу де Карвахаль и госпожу Дельмар в карету, он ус¬
пел прижать к губам маленькую ручку Индианы. Никогда
еще мужчина не касался тайным и жгучим поцелуем паль¬
цев этой женщины, несмотря на то, что она родилась под
южным небом и ей было девятнадцать лет, а девятнадцать
лет на острове Бурбон соответствуют двадцати пяти в на¬
шем климате.
Она была так болезненно нервна, что чуть не вскрикнула
от этого поцелуя, и Реймону пришлось поддержать ее, ко¬
гда она садилась в карету. Такой впечатлительной натуры
он еще никогда не встречал. Креолка Нун обладала креп¬
ким здоровьем, а парижанки не падают в обморок, когда им
целуют руку. «Если я еще раз увижу ее, я потеряю голо¬
ву», — подумал Реймон удаляясь.
На следующий день он окончательно забыл о Нун; он
помнил только одно — что она служит у госпожи Дельмар.
В его мыслях, в его мечтах царил бледный образ Индианы..
Когда Реймон чувствовал, что начинает влюбляться, он
обычно старался как-нибудь забыться, но не для того, чтобы
72
подавить зарождающуюся страсть, а наоборот, чтобы ото¬
гнать от себя доводы рассудка, не желая и боясь подумать
о последствиях нового увлечения. В своей жадной погоне за
наслаждениями он упорно шел к цели и не мог заглушить
кипящую в его груди бурю страстей, так же как не в силах
был разжечь потухающее чувство.
На следующий день ему удалось узнать, что господин
Дельмар уехал по торговым делам в Брюссель. Уезжая, пол¬
ковник поручил жену попечениям госпожи де Карвахаль. Он
ее сильно недолюбливал, но это была единственная родствен¬
ница Индианы. Сам он выслуяшлся из простых солдат и про¬
исходил из бедной и незнатной семьи, которой очень сте¬
снялся, хотя и твердил постоянно, что ему не приходится за
нее краснеть. Непрестанно упрекая жену в презрительном
отношении к его родственникам, что совсем не соответство¬
вало истине, он тем не менее чувствовал, что не следует
принуждать ее к сблиячению с этими маловоспитанными
людьми. Несмотря на свою нелюбовь к госпоже де Карва¬
халь, он не мог отказать ей в уваясении, и вот по каким
причинам: госпожа де Карвахаль, родом из знатной испан¬
ской семьи, принадлежала к числу женщин, всю жизнь стре¬
мящихся играть видную роль. Во времена господства На¬
полеона в Европе она преклонялась перед его славой и вме¬
сте с муягем и деверем примкнула к партии жозефинистов.
Ее муж был убит при падении этой недолговечной династии
завоевателя, а отец Индианы бежал во французские колонии.
Тогда ловкая и энергичная госпожа де Карвахаль переехала
в Пария; и на остатках былой роскоши, неизвестно при по¬
мощи каких биржевых спекуляций, вновь сколотила себе
приличное состояние.
Благодаря уму, интригам и безграничной преданности
Бурбонам она завоевала также расположение двора, и дом
ее, хотя и не блестящий, был одним из самых уважаемых
среди тех, кто получал подачки из королевской шкатулки.
Когда после смерти отца Индиана, выйдя замуж за пол¬
ковника Дельмара, вернулась во Францию, госпожа де Кар¬
вахаль не очень-то одобрила эту далеко не завидную пар¬
тию. Однако, убедившись, что господин Дельмар приумно¬
жил свои скудные средства и что его практическая смекалка
и энергия возмещают отсутствие состояния, она купила для
Индианы небольшое поместье в Ланьи и находящуюся при
нем фабрику. За Два года, благодаря техническим знаниям
господина Дельмара и деньгам, которые ссудил ему сэр
73
Ральф — дальний родственник его жены, дела полковника
настолько поправились, что он начал выплачивать долги, и
госпожа де Карвахаль, в чьих глазах богатство являлось для
человека наилучшей рекомендацией, стала проявлять неж¬
ные чувства к племяннице и обещала сделать ее своей на¬
следницей. Индиана, лишенная честолюбия, окружала тетку
заботой и вниманием ые из корысти, а из чувства благодар¬
ности. Но в почтительном отношении полковника к госпоже
де Карвахаль оба эти чувства играли одинаковую роль. Пол¬
ковник был непоколебим в своих политических убеждениях,
он не допускал нападок на любимого императора и защищал
его славу со слепым упорством шестидесятилетнего ребенка.
Ему стоило огромных усилий сдерживать ярость в гостиной
госпожи де Карвахаль, где превозносилась только Реставра¬
ция. Что вытерпел бедный господин Дельмар из-за несколь¬
ких старых ханжей, передать невозможно. Эти неприятности
до известной степени являлись причиной его дурного на¬
строения, которое он так часто срывал на жене.
Изложив все эти подробности, вернемся к господину де
Рамьеру. Через три дня он был уже в курсе всех домашних
дел семьи Дельмар — так настойчиво старался он найти путь
к сближению с нею. Он понял, что, завоевав симпатию гос¬
пожи де Карвахаль, получит возможность видеться с Ин¬
дианой. На третий день вечером он явился к ней с ви¬
зитом.
В гостиной находилось несколько допотопного вида особ,
с важностью игравших в карты, и два-три дворянских
сыночка, представлявших собою полнейшее ничтожество, —
такими бывают только представители трехсотлетнего дворян¬
ства. Индиана терпеливо вышивала в пяльцах, заканчивая
узор, начатый теткой. Она не отрывалась от работы и, ка¬
залось, была всецело поглощена э™м механическим заняти¬
ем, а пожалуй, даже и довольна тем, что оно позволяет ей
пе принимать участия в пустой болтовне присутствующих.
Длинные черные локоны скрывали ее грустное личико, скло¬
ненное над вышиванием, и, возможно, она вновь переживала
то краткое и волнующее мгновение, которое приобщило ее
к новой жизни. В это время слуга возвестил о прибытии не¬
скольких гостей. Не обратив внимания на их фамилии и
почти не поднимая глаз от работы, она машинально встала,
но, услышав голос одного из прибывших, вдруг вздрогнула
как от электрического тока и вынуждена была опереться на
свой рабочий столик, чтобы не упасть.
74
ГЛАВА VI
Реймон никак не предполагал очутиться в такой мрачной
гостиной и в таком немногочисленном и скромном обществе.
Нельзя было произнести ни слова, чтобы оно не было услы¬
шано во всех углах комнаты. Почтенные матроны, игравшие
в карты, казалось, присутствовали здесь только для того,
чтобы мешать разговорам молодежи, и на их застывших ли¬
цах Реймону чудилось скрытое злорадство старости, находя¬
щей удовлетворение в том, чтобы портить удовольствие дру¬
гим. Он рассчитывал на встречу, более удобную для нежных
разговоров, чем та, что была на балу, а вышло все иначе.
Непредвиденное затруднение придало больше страсти его
желаниям, больше огня его взглядам, больше изобретатель¬
ности и живости вопросам, косвенно обращенным к госпоже
Дельмар. А она, бедняжка, была совсем ие искушена в по¬
добного рода стратегии. Обороняться она не могла, так как,
собственно, и обороняться было не от чего. Но ей волей-не¬
волей приходилось выслушивать пылкие признания в страст¬
ной любви, чувствовать, что ее опутывают опасными сетями
соблазна, между тем как она не имеет возможности оказать
никакого сопротивления. И чем смелее становился Реймон,
тем больше росло ее смущение. Госпожа де Карвахаль, с
полным основанием считавшая себя умной и блестящей со¬
беседницей и слышавшая, что господин де Рамьер обладает
теми же качествами, бросила карты и завязала с ним изы¬
сканный спор о любви, в котором обнаружила и чисто испан¬
скую страстность и знакомство с немецкой философией.
Реймон с готовностью принял вызов и, якобы отвечая тетке,
высказал племяннице все то, что та иначе отказалась бы
слушать. Бедная, беззащитная молодая женщина, ставшая
жертвой столь быстрого и умелого нападения, не находи¬
ла в себе сил принять участие в этом щекотливом разговоре.
Напрасно тетка, желавшая дать ей возможность блеснуть,
старалась втянуть ее в философские рассуждения о различ¬
ных тонкостях чувств. Она, краснея, призналась, что ничего
в этом не смыслит, и Реймон, опьянев от радости при виде
ее вспыхнувшего лица и плохо скрываемого волнения, мыс¬
ленно поклялся заняться ее обучением.
В эту ночь Индиана спала еще хуже, чем в предыдущие.
Мы уже говорили, что она еще никого не любила, хотя ее
сердце давно созрело для чувства, которое не сумел внушить
ей ни один из встречавшихся на ее пути мужчин. Воспитан-
75
пая отцом, человеком вспыльчивым и со странностями, она
никогда не знала того счастья, которое дает любовь близких.
Господин де Карвахаль, обуреваемый политическими страс¬
тями и терзаемый неудовлетворенным честолюбием, приехав
в колонию, стал одним из самых жестоких плантаторов и не¬
приятных соседей. Дочери пришлось немало натерпеться от
его скверного характера. Постоянно видя картину горя,
порождаемого рабством, страдая от одиночества и зависи¬
мости, она выработала в себе внешнее спокойствие, редкую
доброту и снисходительность по отношению к людям, нахо¬
дящимся в зависимом полоя(ении, но в то же время желез¬
ную волю и невероятную силу сопротивления всему тому,
что угрожало ее свободе. Выйдя замуж за господина Дель¬
мара, она только переменила хозяина, а поселившись в
Ланьи, сменила одну тюрьму на другую. Она не любила му¬
жа, быть может по той простой причине, что была обязана
любить его и что душевное сопротивление всякого рода
нравственному принуждению стало ее второй натурой, осно¬
вой поведения, внутренним законом. Но от нее и не требо¬
валось ничего, кроме слепой покорности.
Воспитанная в уединении почти не обращавшим на нее
внимания отцом, среди рабов, которым она могла помочь
лишь слезами и сочувствием, она привыкла утешать себя
тайной надеждой: «Настанет день, и моя жизнь изменится,
я буду в состоянии делать добро людям, меня полюбят, и я
отдам свое сердце тому, кто отдаст мне свое, а пока надо
терпеть. Буду молчать и беречь свою любовь в награду то¬
му, кто меня освободит». Но этот освободитель, этот мес¬
сия не появлялся. Индиана все еще ждала его, хотя даже
в мыслях не осмеливалась себе в этом признаться. Она по¬
нимала, что здесь, среди подстриженных буковых аллей,
даже мысли ее не были так свободны, как под девственными
пальмами острова Бурбон. И, поймав себя на привычной
мечте: «Настанет день, и он явится», — она всякий раз по¬
давляла в себе это дерзкое желание и думала: «Мне остает¬
ся одно — умереть!».
И бедная Индиана в самом деле угасала. Непонятная бо¬
лезнь подтачивала ее здоровье. Она не спала и теряла силы.
Врачи напрасно искали видимых причин ее недуга — их не
было; но весь организм ее постепенно ослабевал: внутренний
жар истощал ее, взгляд померк, сердце то учащенно билось,
то замирало, — несчастная затворница была близка к моги¬
ле. Однако, несмотря на всю покорность судьбе и полное
76
отчаяние, в ней продолжала жить потребность в любви. Ее
разбитое сердце по-прежнему ждало молодого, горячего чув¬
ства, которое могло бы его согреть. До сих пор она больше
всех любила Нун, веселую и смелую подругу своих грустных
дней; а к ней самой наибольшее расположение выказывал
ее флегматичный кузен Ральф. Но разве могли утолить
снедавшую ее тоску простая, невежественная девушка, та¬
кая же беспомощная, как и она сама, и англичанин, увле¬
кавшийся только охотой на лисиц?
Госпожа Дельмар была глубоко несчастна. И когда она
впервые почувствовала среди угнетавшей ее ледяной атмос¬
феры горячее дыхание молодой и пылкой любви, когда нпер-
вые услышала опьянившие ее нежные и ласковые слова,
когда трепещущие губы, подобно раскаленному железу,
обожгли ей pyity, она забыла обо всем, что ей внушали: о
долге, об осторожности, о возможности испортить свое бу¬
дущее. Она помнила только о своем тяжелом прошлом, о
долгих годах страдания, о деспотизме отца и мужа. Она пе
думала и о том, что Реймон может оказаться лгуном или
ветреным повесой. Она видела его таким, каким желала
Еидеть, каким рисовала его себе в мечтах, и Реймону ничего
не стоило бы ее обмануть, если бы он сам не был искренен.
Но мог ли он быть неискренним перед такой Красиной и
любящей женщиной? Где еще он встретил бы такую чистоту
и невинность? Кто другой мог дать ему в будущем более
полное и прочное счастье? Разве не была она рождена для
того, чтобы любить его, разве эта женщина-раба не ждала
только знака, чтобы разорвать свои цепи, только слова, что¬
бы последовать за ним? Само небо создало для Реймопа это
печальное дитя с острова Бурбон, которое не знало еще ни¬
чьей любви и без него неминуемо погибло бы.
Тем не менее безумное счастье, охватившее госпожу
Дельмар, сменилось вскоре чувством ужаса. Она вспомнила
о ревнивом, придирчивом и мстительном муже, и ей стало
страшно — не за себя, так как она уже привыкла к угрозам,
а за того, кому предстояла смертельная борьба с ее тираном.
Она была столь мало знакома с нравами общества, что
жизнь представлялась ей романом с трагической развязкой.
Она была робка и не смела отдаться любви из боязни погу¬
бить своего возлюбленного — и в то же время нисколько ке
думала о грозившей ей самой опасности.
В этом заключалась тайная причина, побуждавшая ее
оказывать сопротивление и оставаться добродетельной. На¬
77
утро она приняла решение избегать господина де Рамьера.
Как раз в этот день вечером должен был состояться бал у
одного из крупных парижских банкиров. Госпожа де Кар¬
вахаль, женщина старая, не имевшая никаких привязан¬
ностей, любила свет, и ей хотелось, чтобы Индиана сопро¬
вождала ее на бал. Но там они могли встретиться с Реймо-
ном, и Индиана решила не ехать. Чтобы избежать уговоров
тетки, госпожа Дельмар, которая не умела отказывать без
достаточно веских оснований, сделала вид, будто соглашает¬
ся на ее предложение. Она велела горничной достать баль¬
ное платье, а сама накинула капот и села у камина,
дожидаясь, пока тетка закончит свой туалет. Когда старая
испанка, затянутая и разряженная, словно сошедшая с
портрета Ван-Дейка, пришла за ней, Индиана заявила, что
чувствует себя плохо и не в силах ехать. Напрасно тетка
уговаривала ее пересилить свое недомогание.
— Мне самой очень хочется поехать, — сказала Индиа¬
на, — но вы видите, что я еле держусь на ногах и была бы
вам сегодня только обузой. Поезжайте на бал без меня,
милая тетушка, и развлекитесь. Я буду рада за вас.
— На бал без тебя! — с досадой воскликнула госпожа де
Карвахаль. Ей до смерти не хотелось, чтобы ее старания
принарядиться пропали даром, и к тому же перспектива про¬
вести вечер в одиночестве пугала ее.
— Мне там нечего делать! Я женщина старая, мною ин¬
тересуются и меня ценят только ради тебя и твоих пре¬
красных глаз.
— Полноте, тетушка, разве ваш ум не стоит моих пре¬
красных глаз? — ответила Индиана.
И маркиза де Карзахаль, только и ждавшая, чтобы ее
уговорили, наконец уехала. Тогда Индиана, закрыв лицо ру¬
ками, заплакала. Она принесла огромную жертву и, как ей
казалось, разрушила волшебный замок, созданный ею на¬
кануне.
Но Реймон решил иначе. Первое, что он увидел на балу,
был горделивый эгрет старой маркизы. Напрасно искал он
глазами белое платье и темноволосую головку Индианы. По¬
дойдя к маркизе, он услыхал, как та вполголоса говорила
своей знакомой:
— Моей племяннице нездоровится. Или, вернее, — при¬
бавила она, чтобы оправдать свое присутствие на балу, —
рто просто каприз молодой женщины. Ей захотелось остаться
78
одной, посидеть с книгой и помечтать — она ведь такая
мечтательница.
«Неужели она избегает меня?» — подумал Реймон.
Реймон тотчас же уехал с бала, отправился в дом мар¬
кизы, прошел, не говоря ни слова, мимо привратника и по¬
просил первого попавшегося ему в прихожей заспанного ла¬
кея доложить о себе госпоже Дельмар.
— Госпожа Дельмар нездорова.
— Знаю. Я приехал по поручению госпожи де Карва¬
халь осведомиться, как она себя чувствует.
— Сейчас доложу...
— Не трудитесь, госпожа Дельмар меня примет.
И Реймон вошел без доклада. Все остальные слуги уже
спали. В пустых комнатах царила печальная тишина. Только
одна лампа под зеленым шелковым абажуром слабо осве¬
щала большую гостиную. Индиана сидела спиной к двери,
в таком глубоком кресле, что ее почти не было видно. Она
грустно смотрела на тлеющие угли, так же, как в тот вечер,
когда Реймон проник в Ланьи через ограду парка. Но сейчас
у нее на душе было еще тяжелее; это уже была не прежняя
смутная грусть и безотчетные желания, — теперь она горе¬
вала о потерянном мимолетном счастье, ярким лучом озарив¬
шем ее жизнь.
Реймон, в бальных туфлях, бесшумно подошел к ней по
пушистому и мягкому ковру. Он видел, что она плакала.
Как только она обернулась, он очутился у ее ног и прильнул
к ее рукам, которые она напрасно старалась отнять. И она
почувствовала невыразимую радость от того, что план ее со¬
противления рухнул. Она поняла, что страстно любит этого
человека, который не побоялся препятствий и пришел по¬
дарить ей счастье вопреки ее воле. Она благословила пебо,
отвергнувшее ее жертву, и, вместо того чтобы бранить Рей-
мона, готова была благодарить его.
Что касается Реймона, то он уже знал, что любим. Ему
даже не надо было видеть той радости, которая, несмотря на
слезы, светилась на ее лице, — он и так понял, что имеет
над ней неограниченную власть и может на все дерзнуть.
Он не дал ей времени спросить его о чем бы то ни было и,
поменявшись с ней ролями, стал сам задавать вопросы, даже
не пытаясь объяснить или оправдать свое неожиданное по¬
явление.
— Вы плачете, Индиана? Я хочу знать, почему вы пла¬
чете.
79
Она вздрогнула, услышав, что он назвал ее по имени, по
и эта неожиданная вольность преисполнила ее счастьем.
— Зачем вы спрашиваете, — ответила она, — я не дол¬
жна вам рто говорить.
— Ну, так я сам знаю почему, Индиана. Я знаю всю
вашу жизнь, всю вашу историю. Ничто, касающееся вас, не
может быть мне чуждым и безразличным. Я старался разве¬
дать о вас все, но узнал не более того, что стало для меня
ясным за то короткое время, которое я провел в вашем доме.
Я понял все уже тогда, когда меня, окровавленного и раз¬
битого, принесли к вашим ногам и когда ваш муж так
возмущался, видя, как вы, добрая и прекрасная, поддержи¬
вали меня своими нежными руками и своим дыханием про¬
ливали целебный бальзам на мои раны. Оп ревновал, я по¬
нимаю его; будь я на его месте, я тоже ревновал бы вас,
Индиана, или, вернее, будь я на его месте, я покончил бы
с собой, так как быть вашим мужем, обладать вами, держать
вас в своих объятиях и не быть достойным вас, не владеть
вашим сердцем — это значит быть самым несчастным или
самым жалким из мужчин.
— Замолчите, ради бога! — воскликнула Индиана, за¬
крывая ему рот рукою. — Замолчите, я совершаю преступле¬
ние, слушая вас. Зачем вы говорите мне о нем? Зачем учите
меня ненавидеть его? Если бы он слышал вас!.. Ведь я не
говорила вам про него ничего дурного и не разрешала вам
делать это. У меня нет ненависти к нему; я уважаю, я люб¬
лю его.
— Скажите лучше, что вы его безумно боитесь. Этот
деспот разбил ваше сердце, и, с тех пор как вы стали его
собственностью, страх не покидает вас. Индиана, вы отданы
на поругание этому грубому человеку, который своей же¬
лезной рукой подавил вашу волю и погубил вашу жизнь!
Бедное дитя! Вы такая молодая и прекрасная и уже столько
страдали! Меня вам не обмануть, Индиана, я вижу больше,
чем равнодушная толпа. Все тайны вашей жизни мне извест¬
ны, и не надейтесь что-либо скрыть от меня. Пусть люди,
любующиеся вашей красотой, замечая вашу бледность и пе¬
чаль, говорят: «Она больна», — пусть! Но я, любящий вас
всем сердцем и преданный вам всей душой, знаю, в чем при¬
чина вашего недуга. Я знаю, что если бы судьба захотела
отдать вас мне — мне, несчастному, который готов биться
головой о стену, потому что явился слишком поздно, вы не
были бы больны. Нет, Индиана, клянусь жизнью! Я так
80
любил бы вас, что и вы полюбили бы меня и стали бы бла¬
гословлять связующие нас узы. Я бы носил вас на руках,
чтобы вы не поранили свои ножки, я согревал бы их своим
дыханием. Я прижал бы вас к сердцу, ограждая от всех
страданий, отдал бы всю свою кровь, чтобы вернуть вам силы.
И если бы вы не могли уснуть, я всю ночь нашептывал бы вам
ласковые слова, улыбался бы, чтобы вселить в вас бодрость,
хотя и плакал бы, видя ваши страдания. А когда сон слетел
бы наконец на ваши нежные веки, я закрыл бы их легким
прикосновением своих губ и на коленях бодрствовал бы до
утра у вашего изголовья. Я заставил бы воздух ласкать вас
и навевать вам золотые сны. Нежно целовал бы я ваши тем¬
ные косы, с восторгом прислушивался бы к трепетпому бие¬
нию вашего сердца, и, проснувшись, вы бы увидели меня
у своих ног, оберегающим вас, как ревнивый властелин, го¬
товым служить, как раб, подстерегающим вашу первую улыб¬
ку, вашу первую мысль, первый взгляд, первый поцелуй...
— Довольно, довольно! — произнесла растерянная и тре¬
пещущая Индиана. — Вы причиняете мне боль.
Если бы от счастья умирали, Индиана умерла бы в
Этот миг.
— Не говорите мне таких слов, — продолжала она, — я
яе могу быть счастливой. Не открывайте земного рая мне,
обреченной на смерть.
— Обреченной на смерть! — воскликнул он, схватив ее
в объятия. — Ты обречена на смерть? Ты, Индиана, еще не
жившая и не познавшая любви?.. Нет, ты не умрешь, я не
дам тебе умереть, ибо моя жизнь отныне связана с твоей.
Ты та женщина, о которой я грезил, в тебе я нашел ту чи¬
стоту, перед которой всегда преклонялся, ты мечта, усколь¬
завшая от меня, яркая звезда, постоянно светившая мне во
тьме и словно говорившая: «Продолжай свой жизненный
путь в ртом печальном мире, и небо ниспошлет тебе одного
из своих ангелов». От рождения ты предназначена мне судь¬
бой, Индиана; твоя душа была обручена с моей. Люди и их
железные законы распорядились тобой, они отняли у меня
подругу, которую сам бог избрал бы для меня, если бы он
помнил свои обещания. Но что нам до людей и до их зако¬
нов, раз я люблю тебя, хоть ты и принадлеяшшь другому,
и раз ты любишь меня, несчастного, потерявшего тебя? Ты
видишь сама, Индиана, что ты моя, что мы с тобой две по¬
ловины одной и той же души, которые давно искали соеди¬
нения друг с другом. Когда на острове Бурбон ты мечтала
81
о друге, ты мечтала обо мне. Когда с трепетом и надеждой
думала о будущем муже, — этим мужем должен был стать я.
Разве ты не узнала меня? Не кажется ли тебе, что мы
встретились после долгой-долгой разлуки? А я, разве я не
узнал тебя, мой ангел, когда ты отирала мне кровь своей
вуалыо и прикладывала руку к моему угасающему сердцу,
чтобы вернуть меня к жизни? Ах, я помню все!.. Когда я
раскрыл глаза, я подумал: «Это она! Такой она являлась
мне в мечтах — бледной, печальной и доброй. Она моя, она
должна дать мне неизведанное блаженство». И даже к жиз¬
ни я вернулся благодаря тебе. Ты сама видишь, что нас
соединили не обычные жизненные обстоятельства! Не слу¬
чай, не каприз, а рок и смерть распахнули мне дверь в но¬
вую жизнь! Твой муж, твой повелитель, подчиняясь судьбе,
сам принес меня, окровавленного, к тебе в дом и бросил к
твоим ногам со словами: «Возьмите его, он ваш!». И теперь
нас ничто не может разлучить.
— Он, именно он может нас разлучить! — живо переби¬
ла его госпожа Дельмар, с наслаждением внимавшая востор¬
женным речам влюбленного Реймона. — Увы, вы не знаете
его; ртот человек ничего не прощает, его нельзя обмануть.
Он убьет вас! — И она со слезами прижалась к его груди.
Реймон страстно обнял ее.
— Пусть он придет, — воскликнул он, — пусть придет и
попробует вырвать у меня мое счастье! Я не боюсь его!
Оставайся здесь, Индиана, у моего сердца. Здесь твое убе¬
жище и защита. Люби меня, и я буду неуязвим. Ты пре¬
красно знаешь, что этот человек не властен меня убить;
однажды, безоружный, я уже был под его выстрелами. Ты,
Индиана, мой добрый ангел, витала надо мной и охраняла
меня своими крыльями. Не бойся ничего, мы сумеем отвра¬
тить его гнев, теперь и за тебя я больше не страшусь, —
ведь я с тобой. И когда этот тиран станет угнетать тебя,
я буду твоим защитником. Я вырву тебя, если понадобится,
из-под ига его жестокого закона. Хочешь, я убыо его? Ска¬
жи мне, что ты любишь меня, и я убыо его, если ты жела¬
ешь его смерти.
— Замолчите, вы приводите меня в ужас. Если надо
убить кого-нибудь, убейте лучше меня; благодаря вам за
один день я прожила целую жизнь и не желаю ничего
большего.
— Умри же, но умри от счастья! — воскликнул Реймоп,
прильнув к губам Индианы.
82
Это было слишком сильным потрясением для столь слабо¬
го создания. Она побледнела и, прижав руку к сердцу, ли¬
шилась чувств.
Сначала Реймон думал, что его ласки вернут ее к жизни;
но напрасно покрывал он поцелуями ее руки, напрасно на¬
зывал самыми нежными именами, — ее обморок не был при¬
творным, как это часто бывает у женщин. Госпожа Дельмар
давно была серьезно больна и страдала нервными припадка¬
ми, продолжавшимися несколько часов подряд. В отчаянии
Реймон стал звать на помощь. Он позвонил. Вошла горнич¬
ная; вдруг пузырек, который она принесла, выскользнул из
ее рук, из груди вырвался крик — она узнала Реймона. Тот¬
час же овладев собой, он сказал ей на ухо:
— Тише, Нун, я знал, что ты здесь, и пришел к тебе.
Но я никак не ожидал встретиться с твоей хозяйкой, — я
думал, что она на балу. Своим появлением я испугал ее, и
она лишилась чувств. Будь осторожна, я ухожу.
Реймон быстро вышел, оставив вместе обеих женщин.
Каждая теперь владела тайной, которая могла привести в
отчаяние другую.
ГЛАВА VII
На следующее утро Реймон, проснувшись, получил от
Нун второе письмо. На этот раз он не отбросил его с пре¬
зрением, а напротив, поспешно вскрыл, надеясь что-нибудь
узнать из него о госпоже Дельмар. Так оно и было; но в ка¬
кое затруднительное положение попал Реймон из-за того,
что две его любовные интриги так тесно переплелись между
собой. Молодая креолка не могла больше скрывать свою
тайну. От горя и страха она так сильно осунулась, что гос¬
пожа Дельмар заметила ее болезненное состояние, хотя и
не понимала его причин. Нун очень боялась строгого пол¬
ковника, но еще больше стеснялась своей доброй хозяйки.
Она прекрасно знала, что та простит ее, но Нун готова была
умереть со стыда и отчаяния при мысли, что придется при¬
знаться во всем. Что будет с ней, если Реймон не избавит
ее от предстоящих унижений! Он должен наконец позабо¬
титься о ней, иначе она бросится к ногам госпожи Дельмар
и расскажет ей обо всем.
Эта угроза подействовала на господина де Рамьера, и
потому он прежде всего решил удалить Нун от госпожи
Дельмар.
83
«Без моего согласия вы не смеете ни в чем признавать¬
ся, — ответил он ей. — Постарайтесь приехать сегодня вече¬
ром в Ланьи — я буду там».
Дорогой он обдумывал, как ему поступить в дальнейшем.
Нун была достаточно благоразумна и не могла рассчитывать
на то, что он узаконит их отношения. Она никогда пе ре¬
шалась говорить о браке, она была скромна и великодушна,
и потому Реймон не считал себя очень виноватым. Он успо¬
каивал себя тем, что не обманывал ее и что Нун сама дол¬
жна была знать, на что идет. Материальная сторона вопроса
также не смущала Реймона, — он готов был щедро обеспе¬
чить несчастную девушку и взять на себя все заботы, кото¬
рые подсказывала ему совесть. Но ему было тягостно при¬
знаться в том, что он больше не любит ее, ибо он не умел
обманывать. Хотя его отношение к ней могло показаться ве¬
роломным и лицемерным, в душе он оставался по-прежнему
искренним. Он любил Нун лишь чувственной любовью, а
госпожу Дельмар любил по-настоящему, всем сердцем. До
сих пор он не лгал ни той, ни другой. Ему не хотелось лгать
и в дальнейшем, однако он чувствовал, что не способен как
обманывать бедную Нун, так и нанести ей смертельный удар.
Приходилось выбирать между подлостью и жестокостью.
Реймон был очень несчастен. Он подошел к воротам парка
Ланьи, так ничего и не решив.
Со своей стороны, Нун, не ожидавшая столь скорого от¬
вета, вновь обрела надежду. «Он не разлюбил меня, — ре¬
шила она, — он не собирается меня бросить. Сейчас он не¬
сколько охладел ко мне, оно и понятно. В Париже, где
столько развлечений, где все ягенщины добиваются его люб¬
ви, он перестал думать о бедной креолке. Увы, кто я такая?
Разве он пожертвует ради меня знатными дамами, болео
красивыми и богатыми, нежели я? Почем знать, — подумала
она в простоте душевной, — быть может, сама французская
королева влюблена в него».
Размышляя о всех соблазнах роскоши, окружавшей ее
возлюбленного, Нун придумала способ, как ему лучше понра¬
виться. Она нарядилась в платье своей хозяйки, затопила
камин в ее спальне, расставила всюду самые красивые цве¬
ты, какие только нашла в оранжерее, приготовила фрукты
и тонкие вина, словом, создала изысканную обстановку сви¬
дания, а раньше это никогда не приходило ей в голову.
Взглянув на себя в зеркало, Нун убедилась, что сама она
несравненно прекраснее тех цветов, которыми себя украсила.
84
«Он часто повторял, — подумала она, — что я хороша и
без драгоценностей и что ни одна знатная дама во всем
блеске своих бриллиантов не стоит моей улыбки. А теперь
он увлекается этими женщинами, которыми раньше прене¬
брегал. Ну же, смотри веселей, Нун, оживись, улыбайся, и,
может быть, сегодня ночью ты вернешь его любовь».
Реймон оставил лошадь в лесу, у лачуги угольщика, и
проник в парк с помощью имевшегося у него ключа. На этот
раз он не боялся, что его примут за вора. Почти вся при¬
слуга уехала в Париж вместе с хозяевами, садовник был по¬
священ в их тайну, а парк Ланьи Реймон знал, как свой
собственный.
Ночь была холодная. Густой туман окутывал деревья, и
Реймон с трудом различал их темные стволы сквозь дымку,
одевшую их белой влажной пеленой.
Он несколько минут бродил по извилистым аллеям, пре¬
жде чем очутился у двери беседки, где его ждала Нун. Она
вышла к нему навстречу, закутанная в шубку с капюшоном,
наброшенным на голову.
— Здесь нельзя оставаться, — сказала она, — тут слиш¬
ком холодно. Ступайте за мной и молчите.
Реймон почувствовал непреодолимое отвращение при
мысли о том, что он войдет в дом госпояш Дельмар в ка¬
честве возлюбленного ее горничной. Однако пришлось усту¬
пить. Нун быстро шла впереди него, к тому же свидание
предстояло решающее.
Они прошли через двор, Нун успокоила лаявших собак,
бесшумно открыла двери и, взяв его за руку, молча повела
по темным коридорам. Наконец они вошли в круглую ком¬
нату, изящно и просто обставленную, где цветущие померан¬
цевые деревья разливали свое тонкое благоухание. В кан¬
делябрах горели восковые свечи.
Нун усыпала паркет лепестками бенгальских роз, раз¬
бросала фиалки по дивану; неяшое тепло ласкало тело;
хрусталь сверкал на столе среди спелых фруктов, красиво
уложенных на зеленом мху в корзинках.
Ослепленный внезапным переходом от мрака к яркому
свету, Реймон в первую минуту растерялся, но почти тот¬
час же понял, где он находится. Изысканный вкус и цело¬
мудренная простота обстановки — на полках красного дере¬
ва романы и книги о путешествиях, пяльцы с красивым и
ярким вышиванием — немым свидетелем терпения и грусти,
арфа, чьи струны, казалось, еще трепетали тоской и надеж¬
дой, гравюры, изображающие пастушескую любовь Павла и
Виргинии, горные вершины острова Бурбон и лазурную бух¬
ту Сен-Поля, в особенности же узкая кровать, наполовину
скрытая кисейным пологом, белая и девственная, с пальмо¬
вой веткой у изголовья, сорванной, вероятно, в день отъезда
из родных мест, — все, все говорило ему о госпоже Дельмар.
И Реймона охватило странное волнение при мысли, что за¬
кутанная женщина, которая привела его сюда, может быть и
есть сама Индиана. Точно в подтверждение этой фантазии,
он увидел напротив себя в зеркале отражение дамы в белом
нарядном платье, в тот момент, когда она, приехав на бал,
сбрасывает с себя шубку и предстает перед взорами всех,
ослепительная, полуобнаженная, в ярком освещении зала.
Но рто заблуждение длилось всего секунду. Индиана, ко¬
нечно, была бы одета гораздо скромнее. Она прикрыла бы
грудь густым тюлем; возможно, она украсила бы волосы жи¬
выми камелиями, но вряд ли расположила бы их на своей
голове в таком соблазнительном беспорядке. Она могла бы
надеть атласные туфельки, но ее целомудренные одежды
никогда не выдали бы тайн ее стройных ножек.
Нун была выше и полнее госпожи Дельмар, и видно бы¬
ло, что она нарядилась в чужое платье. Она была прелестна,
но в ней не было благородного изящества. Она была краси¬
ва, но это была женщина, а не фея. Она сулила наслажде¬
ние, но пе могла дать блаженства.
Реймон, не поворачивая головы, оглядел ее в зеркале, а
затем перевел взгляд на то, в чем отражался чистый облик
Индианы: на музыкальные инструменты, картины и на узкую
девичыо кровать. Его опьянял легкий запах, оставшийся в
Этом святилище от ее присутствия, он трепетал при мысли
о том дне, когда сама Индиана откроет для него двери этого
рая. А Нун, скрестив руки, стояла за его спиной и востор¬
женно смотрела на него, уверенная, что он очарован ее
стараниями понравиться ему. Наконец он прервал молчание:
— Благодарю вас за все приготовления, которые вы сде¬
лали ради меня, в особенности же за то, что вы привели
меня сюда, но я уже достаточно насладился этим очарова¬
тельным сюрпризом. Пойдемте отсюда, в этой комнате нам
не место: я обязан уважать госпожу Дельмар даже в ее
отсутствие.
— Это жестоко, — ответила Нун; она не поняла его, но
видела, что он холоден и недоволен. — Очень жестоко! Я на¬
деялась вам понравиться, а вы меня отталкиваете.
86
— Нет, дорогая Нун, я вас не отталкиваю и никогда не
оттолкну. Я пришел, чтобы серьезно поговорить с вами и
доказать свою привязанность. Я очень признателен вам за
желание понравиться мне, но я предпочитаю видеть вас без
Этих чужих украшений — ваша юность и красота не тре¬
буют никаких уборов.
Нун, только наполовину поняв, что он хотел ей сказать,
горько заплакала:
— Какая я несчастная! Я просто иенавиясу себя, раз я
вам больше не нравлюсь... Я должна была предвидеть, что
вы скоро разлюбите меня, бедную, необразованную девушку.
Я ни в чем вас не упрекаю, — я знала, что вы на мне не же-
иитесь. Но если б вы любили меня по-прежнему, я бы по¬
жертвовала всем, ни о чем бы не жалела, безропотно пере¬
несла бы все. Увы, я погибла, я опозорена!.. Меня, наверное,
выгонят. У меня родится ребенок, он будет еще несчастнее,
чем я, и никто меня не пожалеет!.. Каждый будет считать
себя вправе всячески унижать меня. Но знайте, я перенесла
бы это с радостью, если бы вы все еще любили меня.
Нун долго не могла успокоиться. Правда, она выражала
свое горе не теми словами, что я здесь привожу, но выска¬
зывала те же мысли и говорила во сто раз лучше меня.
В чем кроется секрет красноречия, которое вдруг появляется
у невежественного и примитивного человека под влиянием
настоящей страсти и глубокого страдания? Слова тогда при¬
обретают какое-то иное, необычное значение. Обыденные
фразы звучат трагически под влиянием чувства, которым они
продиктованы, и благодаря выражению, с каким они произ¬
носятся. В такие минуты самая простая я{енщина точно пре¬
ображается и в пылу волнения становится красноречивой и
говорит убедительнее, чем женщина с воспитанием, привык¬
шая сдерживаться и владеть собой.
Реймон был польщен тем, что сумел внушить такую без¬
заветную любовь; благодарность и жалость к Нун, а отчасти
и удовлетворенное тщеславие, зажгли в нем на мгновение
ответное чувство.
Нун задыхалась от слез. Она сорвала цветы, украшавшие
ее голову, и длинные волосы рассыпались по ее полным,
красивым плечам. Если бы не ореол страдания и покорности
судьбе, окружавший госпожу Дельмар и придававший ей
особый интерес в глазах Реймона, Нун в этот миг совсем
затмила бы ее своею красотой. Она была прекрасна в поры¬
ве любви и горя. Побежденный Реймон привлек ее к себе,
87
усадил рядом с собой на диван и, придвинув маленький сто¬
лик с графинами, налил ей немного апельсиновой воды в
позолоченный бокал. Его внимание, больше чем прохлади¬
тельный напиток, подействовало на Нун. Немного успокоив¬
шись, она вытерла глаза и бросилась к его ногам.
— Люби меня по-прежнему, — сказала она, страстно об¬
нимая его колени. — Повтори еще раз, что ты меня любишь,
и ты исцелишь, ты спасешь меня! Поцелуй меня как раньше,
и я никогда не пожалею, что погубила себя, дав тебе не¬
сколько часов наслаждения!
Она обняла его своими смуглыми, нежными руками, оку¬
тала длинными волосами, ее большие черные глаза горели
огнем страсти, и она захватила его своим пылким желанием,
той восточной негой, которая покоряет волю и заставляет
молчать рассудок. Реймон забыл все: принятое решение,
свою новую любовь, место, где он находился. И ответил лас¬
ками на безумные ласки Нун. Он пил с ней из одного бока¬
ла, и от крепких вин, в изобилии стоявших перед ними на
столике, оба окончательно потеряли рассудок.
Понемногу обрывки смутных воспоминаний об Индиане
стали возникать в одурманенном мозгу Реймона. Образ Нун,
отраженный стенными зеркалами, расположенными друг про¬
тив друга, множился до бесконечности, и казалось, что ком¬
нату населяет толпа призраков. Реймон старался различить
в этом двойном отражении более нежные черты, и ему стало
казаться, будто в одном из дальних и смутных обликов он
узнает гибкую и стройную фигуру госпожи Дельмар.
Нун, охмелев от непривычных для нее возбуждающих на¬
питков, не отдавала себе отчета в странных речах своего
возлюбленного. Если бы она не была в таком же опьянении,
как он, она поняла бы, что даже в разгаре страсти Реймон
думает о другой. Она поняла бы, что он целует шарф и
ленты, принадлежащие Индиане, вдыхает аромат ее духов,
сжимает в своих горячих руках шелк, покрывавший прежде
ее грудь. Нун принимала на свой счет восторги своего воз¬
любленного, в то время как Реймон видел не ее, а только
платье Индианы, которое она надела. Целуя черные волосы
Нун, он мысленно целовал черные локоны Индианы. Индиа¬
ну видел он в пламени пунша, зажженного рукою Нун. Это
она манила его и улыбалась ему из-за белого прозрачного
полога; о ней он мечтал даже в ту минуту, когда, опьянен¬
ный вином и любовью, увлек на это скромное, девственное
ложе свою обезумевшую от страсти креолку.
88
Когда Реймон проснулся, рассвет уже пробивался сквозь
ставни; он не скоро пришел в себя и долго лежал неподвиж¬
но, думая, что видит во сне и комнату и кровать, на которой
лежит. В спальне госпожи Дельмар все уже было приведено
в порядок. Нун, уснувшая накануне королевой, утром снова
проснулась горничной. Она унесла цветы и убрала остатки
ужина. Мебель стояла на своих местах, ничто не выдавало
любовной оргии прошедшей ночи, и комната Индианы вновь
обрела свой невинный и благопристойный вид.
Подавленный стыдом, Реймон встал и хотел уйти, но
оказалось, что он заперт. Окно находилось на высоте три¬
дцати футов, и ему поневоле пришлось остаться в комнате,
где он, подобно прикованному к колесу Иксиону, должен
был мучиться угрызениями совести.
Он упал на колени перед измятой и оскверненной им
постелью, от одного вида которой сгорал со стыда.
— О Индиана, — воскликнул он, ломая руки, — как я
тебя оскорбил! Сможешь ли ты простить мне такое свято¬
татство? Но если б даже ты и простила меня, я сам не про¬
щу себе этого- Гони меня теперь прочь, нежная и доверчи¬
вая Индиана, ведь ты не знаешь, какому грубому и низкол у
человеку хочешь ты отдать сокровища твоей невинности!
Гони прочь, презирай меня — меня, не пощадившего этого
чистого и священного приюта, меня, упившегося, как лакей,
твоими винами вместе с твоей служанкой, меня, осквернив¬
шего своим нечистым дыханием и гнусными поцелуями твои
одежды, которые надела на себя другая! Я не побоялся от¬
равить мир твоих одиноких ночей, позволил соблазну и блу¬
ду проникнуть на это ложе, которое уважал даже твой соб¬
ственный муж! Как смоя{ешь ты впредь найти покой под
этим пологом, над тайной которого я надругался? Какие
грешные сновидения, какие нечистые мысли будут отныне
томить и иссушать твой бедный мозг? Какие порочные и
дерзкие образы начнут витать вокруг твоего девственного
ложа? Какое целомудренное божество захочет теперь обе¬
регать твой сон, чистый, как сон ребенка? Разве не обратил
я в бегство ангела, охранявшего твое изголовье, разве не
открыл путь в твой альков демону сладострастия, разве не
продал ему твоей души? Что, если безумная страсть, сжи¬
гающая тело этой чувственной креолки, пристанет теперь к
тебе, подобно одежде Деяниры, и истерзает тебя? О, я не¬
счастный, несчастный преступник! Если б я мог смыть своей
кровью позор, которым запятнал твое ложе!
89
И Реймон горько рыдал у постели Индианы.
Вошла Нун в передничке и Мадрасе. Увидя Реймона, сто^
ящего на коленях, она решила, что он молится. Она не зна¬
ла, что светские люди не привыкли молиться, и молча жда¬
ла, когда он соблаговолит обратить на нее внимание.
Увидев ее, Реймон почувствовал смущение и гнев, но не
посмел ни упрекнуть ее, ни обратиться к ней с дружеским
словом.
— Почему вы заперли меня? — спросил он наконец. —
Подумали ли вы о том, что уже светло и я не могу уйти, не
скомпрометировав вас?
— Вам незачем уходить, — ласково ответила Нун. —
В доме никого нет, никто не узнает, что вы здесь; садовник
не бывает совсем на этой половине— ключи от нее находятся
только у меня. Сегодняшний день вы проведете со мной, вы
мой пленник!
Ее план привел Реймона в отчаяние; он чувствовал те¬
перь к своей возлюбленной только отвращение. Но ему при¬
шлось подчиниться; к тому же, несмотря на все муки, кото¬
рые он испытывал в этой комнате, какие-то непреодолимые
чары удерживали его здесь.
Когда Нун ушла, чтобы принести ему завтрак, он стал
рассматривать при дневном свете окружавшие его предме¬
ты — немых свидетелей одиночества Индианы. Он перелис¬
тал несколько книг, раскрыл ее альбом, потом быстро за¬
крыл его, боясь снова оскорбить ее нескромным проникнове¬
нием в ее женские тайны. Затем он начал ходить по комна¬
те и вдруг заметил на стене, напротив кровати госпожи
Дельмар, большую картину в дорогой раме, затянутую гус¬
той кисеей.
А что, если это портрет Индианы? Сгорая от нетерпения,
забыв свои благие намерения, Реймон вскочил на стул, от¬
колол кисею и с удивлением увидел портрет красивого мо¬
лодого человека, изображенного во весь рост.
ГЛАВА VIII
=— Мне кажется, я где-то видел это лицо, — сказал оп
Нун, стараясь казаться равнодушным.
— Ах, как нехорошо, сударь, — ответила она, ставя
завтрак на стол, — нехорошо, что вы хотите узнать сердеч^
ные тайны моем хозяйки.
90
При этих словах Реймон побледнел.
— Сердечные тайны? — сказал он. — Если это действи¬
тельно сердечная тайна и ты о ней знаешь, Нун, зачем же
ты привела меня сюда?
— Какая там тайна, — сказала с улыбкой Нун, — гос¬
подин Дельмар сам помогал вешать сюда портрет сэра
Ральфа. Разве заведешь сердечные тайны при таком ревни¬
вом муже?
— Сэр Ральф, говоришь ты, кто это сэр Ральф? — спро¬
сил Реймон.
— Сэр Рудольф Браун — двоюродный брат госпожи
Дельмар. Ее друг детства, да, можно сказать, и мой также.
Он такой добрый!
Реймон с удивлением и беспокойством разглядывал пор¬
трет.
Мы уже упоминали, что сэр Ральф, несмотря па свое не¬
выразительное лицо, обладал красивой внешностью; белый,
румяный, высокого роста, с густой шевелюрой, всегда без-
укоризненно одетый, он, пожалуй, не мог бы вскружить ка¬
кую-нибудь романтическую головку, но, несомненно, мог
понравиться особе положительной. Флегматичный баронет
был изображен в охотничьем костюме, приблизительно таким,
каким мы видели его в первой главе нашей повести, окру¬
женный своими собаками, с красавицей Офелией на перед¬
нем плане, которую из-за ее серебристой шерсти и чистоты
шотландской породы поставили впереди всех. В одной руке
сэр Ральф держал охотничий рог, а в другой — поводья ве¬
ликолепного английского скакуна, серого в яблоках, зани¬
мавшего почти весь задний план. Это была прекрасно испол¬
ненная картина, настоящий фамильный портрет, где каж¬
дая мелочь, каждая деталь была выписана с кропотливой
добросовестностью. Портрет этот мог бы растрогать до слез
кормилицу, вызвать громкий лай собак и привести в
восторг портного. Невыразительнее его был только сам
оригинал.
Несмотря на это, он привел Реймона в бешенство.
«Как, — подумал он, — этот молодой широкоплечий ап-
гличанин пользуется привилегией находиться в спальне гос¬
пожи Дельмар! Его дурацкое изображение всегда здесь и
качестве равнодушного свидетеля самых сокровенных минут
ее жизни! Он наблюдает за ней, охраняет ее, следит за все¬
ми ее движениями, ежечасно владеет ею! Ночью он видит,
как она спит, и проникает в тайны ее снов; утром, когда
91
она, вся в белом, встает с кровати, вздрагивая от холода,
он видит, как она спускает на ковер нежную босую ножку;
когда она, одеваясь, старательно задергивает на окне зана¬
вески, запрещая даже дневному свету нескромно касаться
ее, когда она думает, что одна в комнате и скрыта от чужих
глаз, — его наглая физиономия глядит на нее и взор его
упивается ее прелестями! Этот мужчина в охотничьих са¬
погах присутствует при ее одевании!»
— Что, этот портрет всегда задернут кисеей?—спросил он.
— Всегда, когда госпожи Дельмар нет дома. Но не тру¬
дитесь закрывать его — она на днях приезя*ает.
— В таком случае, Нун, вы хорошо сделаете, если ска¬
жете ей, что у портрета дерзкое выражение лица... На месте
господина Дельмара я бы сперва выколол ему глаза, а уж
потом повесил его сюда. Ну и глупы же эти ревнивые
мужья: воображают невесть что и не замечают того, что
следует видеть.
— Чем вам не нравится лицо нашего доброго господина
Брауна? — спросила Нун, оправляя постель Индианы.— Луч¬
шего хозяина не найти! Прежде я не особенно любила его,
так как всегда слышала от своей госпожи, что он эгонст,
но с того дня, когда он принял в вас такое участие...
— Правда, — перебил ее Реймон, — он оказал мне по¬
мощь, это верно. Но он сделал рто по просьбе госпожи
Дельмар.
— Моя госпожа очень добрая, — сказала бедная Нун, —
с ней всякий станет добрым.
Когда Нун говорила о госпоже Дельмар, Реймон слушал
ее с интересом, о котором она и пе подозревала.
День прошел довольно тихо. Нун так и не решилась за¬
говорить о самом главном. Наконец вечером она сделала
над собой усилие и вызвала своего возлюбленного на объ¬
яснение.
Реймон стремился только к одному — удалить опасного
свидетеля и избавиться от женщины, которую он разлюбил.
Но он считал необходимым обеспечить ее и робко пред¬
ложил ей щедрое вознаграждение. Бедная девушка воспри¬
няла это как горькую обиду. Она рвала на себе волосы и,
наверное, размозжила бы себе голову о стену, если бы Рей¬
мон силой не удержал ее. Тогда он пустил в ход все свое
красноречие, всю хитрость, которыми наделила его природа,
и стал убеждать ее, что хочет оказать помощь не ей, а бу¬
дущему ребенку.
92
‘— Это мой долг, — сказал он, — деньги предназначают¬
ся ему, и вы не имеете права из-за ложной гордости ли¬
шать его ртой помощи.
Кун несколько успокоилась и вытерла глаза.
— Хорошо, я приму их, но обещайте любить меня по-
прежнему; этим подарком вы исполняете свой долг по отно¬
шению к ребенку, но не по отношению ко мне. Ваши деньги
дадут ему возможность жить, а я... я умру, если вы меня
разлюбите. Возьмите меня к себе в услужение. Я многого не
требую и не думаю о том, чего другая на моем месте сумела
бы добиться хитростью. Позвольте мне быть вашей служан¬
кой, устройте меня к своей матушке. Она останется мною
довольна, клянусь вам; и если вы разлюбите меня, я по
крайней мере буду вас видеть.
— Вы требуете от меня невозможного, дорогая Нун.
В вашем положении нечего и думать о том, чтобы поступить
куда-нибудь на место, а обмануть мою мать, злоупотребить
ее доверием было бы низостью, и на это я никогда не со¬
глашусь. Поезжайте в Лион или Бордо, а я позабочусь о
том, чтобы вы ни в чем не ощущали недостатка до тех пор,
пока вам снова можно будет показаться па людях. Тогда я
устрою вас к кому-нибудь из моих знакомых, даже в Па¬
рнасе, если вы ртого пожелаете... если вы настаиваете на
том, чтобы быть ближе ко мне... Но жить под одной крышей
нам невозможно...
— Невозможно?.. — воскликнула Нун, скорбно сложив
руки. — Я вижу, что вы меня презираете и стыдитесь. Так
нет же, я не уеду! Я не хочу умирать в одиночестве в ка¬
ком-нибудь далеком городе, где вы покинете меня. Что мне
честь? Мне нужна только ваша любовь!
— Нун, если вы боитесь, что я вас обману, поедемте
вместе. Мы уедем туда, куда вы пожелаете. Я последую за
вами куда угодно, но только не в Париж и не к моей ма¬
тери; я позабочусь о вас, как велит мне долг.
— Да, а потом вы бросите меня в чужом городе, на сле¬
дующий же день после приезда, как ненужную обузу, —
сказала она с горькой улыбкой. — Нет, нет, я остаюсь, я не
хочу лишиться всего сразу. Если я последую за вами, я
расстанусь с той, кого до нашего знакомства любила больше
всего на свете. Но я не так уж боюсь позора, чтобы пожерт¬
вовать разом и любовью и дружбой. Я брошусь к ногам
госпожи Дельмар, расскажу ей все, и она простит меня, я
уверена, потому что она добрая и любит меня. Мы родились
93
с ней чуть ли пе в один день, она моя молочная сестра.
Мы никогда не расставались, и она не захочет, чтобы я ее
покинула. Она будет плакать вместе со мной, будет забо¬
титься обо мне и полюбит моего ребенка — моего несчаст¬
ного ребенка! Бог не дал ей детей — кто знает, быть может,
она воспитает моего ребенка как своего! Ах, я, должно быть,
совсем обезумела, задумав уехать от нее, — ведь только она
одна в целом свете и пожалеет меня!
Эти слова повергли Реймона в уясасное смятение, но в
Эту минуту во дворе послышался шум подъезжающей кареты.
Испуганная Нун подбежала к окну.
— Госпожа Дельмар!—воскликнула она. — Бегите!
В спешке они не могли найти ключа от потайной лест¬
ницы; Нун схватила Реймона за руку и быстро потащила
его в коридор. Но они не дошли и до половины его, как
услышали, что кто-то идет им навстречу. В десяти шагах от
них послышался голос госпожи Дельмар, и свеча, которую
нес сопровоясдавший ее лакей, уже озарила своим колеблю¬
щимся светом их испуганные лица. Нун едва успела вер¬
нуться в спальню, увлекая за собой Реймона.
Он мог бы спрятаться пока в ванной, отделенной от
спальни стеклянной дверью, но она не запиралась, и госпожа
Дельмар могла в любую минуту войти туда. Чтобы выиграть
время, Реймон бросился в альков и притаился за пологом.
Госпояса Дельмар, вероятно, не сразу ляжет спать, а Нун
тем временем улучит минутку и поможет ему ускользнуть.
Индиана быстро вошла, бросила на кровать шляпу и с
неясностью сестры поцеловала Нуп. В комнате было так тем¬
но, что ока не заметила волнения своей подруги.
— Разве ты ждала меня? — спросила она, подходя к
камину. — Как ты узнала о моем приезде?
И, пе доясдавшись ответа, она сказала:
— Господин Дельмар будет здесь завтра. Я тотчас вы¬
ехала, как только получила от пего письмо. Мне хотелось
встретиться с ним здесь, а не в Париже. Я потом расскажу
тебе, какие причины заставили меня так поступить. Но
что же ты молчишь? Ты как будто не рада моему приезду?
— У меня очень тяжело па душе, — сказала Нун, опу¬
скаясь на колени, чтобы снять с Индианы ботинки. — Мне
тоже надо поговорить с вами, но не сейчас. А теперь пой¬
демте в гостиную.
— Боже меня сохрани, что за выдумка! Там смертель¬
ный холод.
94
— Нет, там топится камин.
— Что ты говоришь! Я только что проходила через гос¬
тиную.
— Но вас ждет ужин.
— Мне не хочется есть. К тому же, наверно, ничего не
приготовлено. Пойди принеси мое боа, я оставила его в ка¬
рете.
— Хорошо, я потом схожу за ним.
— Не потом, а сейчас. Ступай же скорей!
С этими словами она шаловливо подтолкнула Нун, и та,
чувствуя, как ей важно не потерять смелость и присутствие
духа, решилась на несколько минут выйти из комнаты. Как
только она вышла, госпожа Дельмар заперла дверь на за¬
движку и, сняв шубку, положила ее на кровать рядом с
шляпой. В этУ минуту она так близко подошла к Реймону*
что тот невольно попятился. Кровать была на очень подвила
пых колесиках и с легким скрипом сдвинулась с места.
Госпожа Дельмар удивилась, но не испугалась, так как по¬
думала, что толкнула кровать сама; тем не менее она раз¬
двинула полог и вдруг, при слабом свете горящего камина,
увидела на стене тень от мужской головы!
В ужасе она закричала и бросилась к камину, чтобы по¬
звонить и позвать на помощь. Реймон предпочел бы уж
лучше вторично сойти за вора, чем быть застигнутым в та¬
ком положении, но если он не выйдет, госпол«а Дельмар со¬
зовет прислугу и скомпрометирует себя. Уверенный в любви
Индианы, он бросился к ней, пытаясь успокоить ее и поме¬
шать ей позвонить. Боясь, что его услышит Нун, которая,
несомненно, была где-то поблизости, он прошептал:
— Индиана, это я, не бойся и прости меня! Индиана,
простите несчастного, потерявшего из-за вас рассудок; я пе
мог решиться уступить вас мужу, не повидавшись с вами
хотя бы еще раз.
И он сжал Индиану в своих объятиях — отчасти чтобы
растрогать ее, отчасти чтобы не дать ей позвонить; в это
время Нун, трепеща и замирая от волнения, постучала в
дверь. Госпоя«а Дельмар, вырвавшись из объятий Реймона,
подбежала к двери, отперла ее и упала в кресло. Бледная,
помертвевшая от страха, Нун бросилась к двери, чтобы
скрыть от слуг, которые то и дела проходили по коридору,
эту странную сцену. Она была еще бледнее, чем ее хозяйка,
колени ее тряслись, и, прижавшись спипою к двери, она
ожидала решения своей судьбы.
95
Реймон понял, что при некоторой находчивости он может
обмануть сразу обеих женщин.
— Сударыня, — сказал он, становясь перед Индианой на
колени, — мое присутствие здесь должно показаться вам
тяжким оскорблением. — Я у ваших ног, чтобы вымолить
прощение. Согласитесь выслушать меня наедине, и я Еам нее
объясню...
— Замолчите, милостивый государь, и уходите отсюда
прочь! — с достоинством сказала госпожа Дельмар, овладев
собою. — Уходите не скрываясь, открыто! Нун, выпустите
Этого господина, пусть вся прислуга видит его и пусть позор
его поведения падет на него одного.
Нун, решив, что тайна ее раскрыта, бросилась на колени
рядом с Реймоном. Госпожа Дельмар молча с изумлением
смотрела на нее.
Реймон хотел было взять руку госпожи Дельмар, но она
с негодованием отдернула ее. Покраснев от гнева, она встала
и указала ему на дверь.
— Уходите прочь, — повторила она, — говорю вам, ухо¬
дите! Ваше поведение гнусно! Так вот каким образом соби¬
рались вы действовать, милостивый государь, спрятавшись,
как вор, у меня в спальне! Следовательно, таков ваш обыч¬
ный способ вторгаться в чужую семыо! И это та чистая лю¬
бовь, в которой вы клялись мне вчера вечером! Так-то вы
собирались оберегать, уважать и защищать меня! Так вот
каково ваше обожание! Вы встречаете женщину, оказавшую
вам помощь, женщину, которая ради того, чтобы вернуть
вас к жизни, не побоялась гнева своего мужа; вы выказы¬
ваете ей притворную благодарность, клянетесь в любви, ко¬
торой она достойна, — ив награду за заботы, в награду за
доверие хотите воспользоваться ее сном и самым подлым
путем достичь своей цели! Вы подкупаете горничную, на
правах признанного возлюбленного прокрадываетесь к ней
чуть ли не в постель, не стыдитесь посвятить слуг в тайну
несуществующих отношений... Да, сударь, вы сделали все,
чтобы как можно скорее разочаровать меня! Ступайте вой,
говорю вам, не смейте больше ни одной минуты оставаться
Здесь! А вы, несчастная, вам не дорога честь вашей хозяйки,
и вы заслуживаете того, чтобы я вас выгнала. Отойдите от
Этой двери, я вам приказываю!
Нун, помертвев от изумления и отчаяния, впилась
глазами в Реймона, как бы требуя от него объяснения
Этой непонятной тайны. Затем с безумным видом, ша¬
S6
таясь, она подошла к Индиане и крепко схватила ее за
РУку.
— Что вы сказали? — воскликнула она, в ярости стиснув
Зубы. — Он любит вас?
— Как будто вы не знали этого, — ответила госпожа
Дельмар, отталкивая ее с силой и презрением. — Вы отлично
понимаете, зачем мужчина прячется за пологом алькова в
спальне женщины. Ах, Нун, — прибавила она, видя отчаяние
девушки, — какая неслыханная подлость! Никогда не дума¬
ла, что ты на нее способна! Ты хотела продать мою честь,
а я так верила тебе!..
И госпожа Дельмар заплакала от гнева и горя. Никогда
еще не была она так прекрасна, но Реймон не осмеливался
смотреть на нее, так как гордый взгляд оскорбленной им
жепщины невольно заставлял его опускать глаза. Он был
убит, повержен в прах. Будь он наедине с госпожой Дель¬
мар, он, конечно, смог бы смягчить ее гнев, но присутствие
Нун парализовало его. Выражение лица Нун было ужасно:
ярость и ненависть совершенно исказили ее черты.
Стук в дверь заставил всех троих вздрогнуть. Нун снова
бросилась к двери, чтобы преградить вход в комнату. Но
госпожа Дельмар решительно оттолкнула ее и повелитель¬
ным жестом приказала Реймону скрыться в глубине ком¬
наты. Со свойственным ей в трудные минуты самооблада¬
нием она набросила на себя шаль, приоткрыла сама дверь и
спросила стучавшего слугу, что ему надо.
— Приехал господин Рудольф Браун, — ответил тот. —
Он спрашивает, можете ли вы принять его.
— Передайте, что я очень рада и сейчас выйду к нему.
Затопите камин в гостиной и велите приготовить ужин. По¬
стойте, принесите мне ключ от калитки парка.
Слуга ушел. Госпожа Дельмар все так же стояла возле
двери, не закрывая ее. Она не желала слушать того, что
говорила ей Нун, и своим надменным видом повелевала Рей¬
мону молчать.
Через несколько минут лакей вернулся. Госпожа Дель¬
мар, продолжая держать дверь приоткрытой и, таким обра¬
зом, скрывая господина де Рамьера от взглядов слуги, взяла
ключ, приказала поторопиться с ужином и, как только слуга
отошел, обратилась к Реймону:
— Приезд моего кузена, сэра Брауна, избавляет вас от
позора. Узнай он о вашем поступке, он, как человек чести,
горячо вступился бы за меня, но я не хочу из-за вас риско-
4 Жорж Санд, т. 1
97
вать жизнью такого достойного человека и потому разрешаю
вам удалиться без скандала. Нун провела вас сюда, она вас
и выведет. Ступайте.
— Мы еще увидимся с вами, сударыня, — ответил Рей¬
мон, стараясь казаться спокойным, — и хотя я очень вино¬
ват, вы, может быть, пожалеете, что так строго обошлись
со мной сейчас.
— Надеюсь, милостивый государь, что мы больше ни¬
когда не встретимся, — ответила она.
Не отходя от двери и не отвечая на его поклон, она смот¬
рела, как он удалялся вместе со своей дрожащей, жалкой
сообщницей.
Очутившись наедине с Нун во мраке парка, Реймон ожи¬
дал упреков. Однако Нун не сказала ему ни слова. Она до¬
вела его до калитки, и, когда он хотел взять ее за руку, ее
уже не было. Он тихо окликнул ее, я«елая знать, что же она
решила делать, но ответа не последовало.
Подошедший садовник сказал ему:
— Теперь, сударь, уходите — хозяйка вернулась, и вас
могут увидеть.
Реймон удалился в глубоком отчаянии, терзаясь мыслью,
что оскорбил госпожу Дельмар; он совсем забыл про Нун и
думал только о том, как и чем заслужить прощение Индиа¬
ны. Он был из тех людей, которые загораются при появ¬
лении препятствий и страстно стремятся лишь к тому, чего
почти невозможно добиться.
Вечером, после ужина с сэром Ральфом, прошедшего в
глубоком молчании, госпожа Дельмар рано отправилась к
себе, но Нун не пришла, как обычно, чтобы помочь ей раз¬
деться. Напрасно она звонила — та не являлась; тогда Ин¬
диана, решив, что Нун поступает гак умышленно, закрыла
дверь и легла спать. Но она провела ужасную ночь и, как
только рассвело, вышла в парк. Она вся горела, ей хотелось
прохлады, чтобы унять жар, пылавший в ее груди. Еще
вчера в это время она была счастлива, отдаваясь новому для
нее чувству опьяняющей любви! Но сколько разочарований
за одни сутки! Сначала известие о возвращении мужа зна¬
чительно раньше, чем она его ожидала. Она так надеялась
провести эти несколько дней в Париже, в ее представлении
они были целой вечностью, бесконечным счастьем, сном
любви, за которым не должно последовать пробуждения. Но
уже наутро ей пришлось отказаться от этой мечты, вновь
подчиниться семейному игу и ехать к своему повелителю,
98
дабы on пе встретился с Реймоном у госпожи де Карвахаль.
Индиана была уверена, что не сумеет обмануть мужа, если
тот увидит ее в присутствии Реймона. И вот теперь Реймон,
которого она так боготворила, нанес ей самое тяжкое оскор¬
бление. Наконец, спутница ее жизни, любимая ею моло¬
дая креолка, неожиданно оказалась тоже недостойной дове¬
рия и уважения!
Госпожа Дельмар проплакала всю ночь. На берегу не¬
большой речки, пересекавшей парк, она опустилась на тра¬
ву, побелевшую от утреннего инея. Был конец марта, приро¬
да еще только пробуждалась; утро, хотя и холодное, было
прекрасно: клочья тумана разорванной пеленой лежали на
воде, птицы начинали петь свои весенние любовные песпи.
Индиана почувствовала облегчение, и какое-то благого¬
вейное чувство охватило ее душу.
«Богу было угодно, — решила она, — послать мне испы¬
тание, дабы я прозрела. И это счастье для меня: этот чело¬
век, несомненно, увлек бы меня на путь порока, он погубил
бы меня, а теперь я знаю все его низменные побуждения и
не позволю бурной и пагубной страсти, бушующей в его серд¬
це, соблазнить меня. Я буду любить своего мужа... Я поста¬
раюсь! Во всяком случае, я буду ему покорна, сделаю все,
чтобы он был счастлив, не буду ни в чем противоречить ему.
Буду избегать всего, что могло бы вызвать его ревность, так
как знаю теперь цену тому лживому красноречию, которым
опутывают нас мужчины. А может быть, бог сжалится над
моими страданиями и пошлет мне скорую смерть».
За ивами, растущими на противоположном берегу, послы¬
шался шум мельницы, приводящей в движение машины на
фабрике господина Дельмара. Река, забурлив, стремительно
хлынула в только что открытые шлюзы; госпожа Дельмар
следила грустным взором за ее быстрым течением и вдруг
заметила на воде, среди тростника, какую-то темную массу,
которую течение старалось увлечь за собою. Она встала, на¬
клонилась над водой и ясно увидела женскую одежду —
одежду, слишком хорошо ей знакомую. Ужас сковал госпожу
Дельмар, а вода все прибывала, течение подхватило мертвое
тело, застрявшее в камышах, и понесло его все ближе и
ближе к тому месту, где она стояла. На ее отчаянный крик
прибежали рабочие с фабрики. Госпожа Дельмар без чувств
лежала на берегу, а по реке плыло тело Нун.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА IX
Прошло два месяца. Ничто не изменилось в Ланьи, в том
доме, куда я вас ввел однажды осенним вечером. Только те¬
перь вокруг цвела весна, оживляя красные стены, выложен¬
ные серым камнем, и шиферную крышу, пожелтевшую от
покрывающего ее столетнего мха.
Семья наслаждалась тишиной и благоуханием вечера.
Заходящее солнце золотило стекла окон, и шум фабрики
смешивался со звуками, доносившимися с фермы. Господин
Дельмар, усевшись на ступеньку крыльца, занимался стрель¬
бой по пролетающим мимо ласточкам. Индиана, вышивавшая
в пяльцах в гостиной, выглядывала по временам и печально
смотрела во двор на жестокое развлечение полковника. Офе¬
лия прыгала, лаяла и всячески проявляла свое негодование
по поводу такой непривычной для нее охоты, а сэр Ральф,
сидя верхом на каменных перилах лестницы, курил сигару
и, по своему обыкновению, бесстрастно взирал на радости и
горести окружающих.
— Индиана! — воскликнул полковник, отложив ружье. —
Бросьте работу, вы трудитесь так, словно получаете поден¬
ную плату.
— Еще совсем светло, — ответила госпожа Дельмар.
— Неважно, сядьте поближе к окну, мне надо вам что-то
сказать.
Индиана повиновалась, и полковник, подойдя к окну, об¬
ратился к ней тем шутливым тоном, какой свойствен ино¬
гда старым и ревнивым мужьям:
100
— Вы сегодня хорошо поработали и весь день были па¬
инькой, за это я скажу вам нечто приятное.
Госпожа Дельмар заставила себя улыбнуться. Такая
улыбка привела бы в отчаяние другого, более тонкого, чем
полковник, человека.
— Дело в том, — продолжал он, — что, желая вас раз¬
влечь, я пригласил к нам на завтрак одного из ваших пре¬
данных поклонников. Вы, плутовка, конечно, спросите — ко¬
го, потому что их у вас целая коллекция.
— Вероятно, нашего старичка священника, — сказала
госпожа Дельмар, на которую веселое настроение мужа все¬
гда нагоняло еще большую тоску.
— Вовсе нет!
— Так, значит, мэра из Шайи или старого нотариуса
из Фонтенебло.
— Женская хитрость! Вы прекрасно знаете, что не о них
идет речь. Ну-ка, Ральф, подскажите вы ей то имя, которое
вертится у нее на языке, — она почему-то не хочет сама его
произнести.
— К чему столько приготовлений, когда можно просто
сообщить о приезде господина де Рамьера? — спокойно про¬
изнес сэр Ральф, бросая сигару. — Я полагаю, что для Ин¬
дианы это совершенно безразлично.
Госпожа Дельмар почувствовала, как вся кровь бросилась
ей в лицо; она отвернулась, делая вид, будто что-то разыски¬
вает, а затем, немного овладев собой, снова подошла к окну.
— Надеюсь, это шутка, — сказала она, дрожа всем телом.
— Напротив, совершенно серьезно. Вы увидите его здесь
завтра в одиннадцать утра.
— Как, вы примете человека, который проник к вам в
дом, чтобы овладеть вашим секретом, и которого вы едва не
убили, как злодея? Вы оба слишком миролюбивы, если забы¬
ваете такие обиды.
— Вы мне сами подали пример, моя дорогая, оказав
ему благосклонный прием, когда он нанес визит вашей те¬
тушке.
Индиана побледнела.
— Я совсем не отношу этого визита на свой счет, — то¬
ропливо возразила она, — и так мало польщена им, что на
вашем месте я бы его не приглашала.
— До чего женщины лживы и хитры по самой своей
природе! Ведь вы же танцевали с ним на балу чуть не це¬
лый вечер — так мне по крайней мере рассказывали.
101
— Вам сказали неправду.
— Госпожа Карвахаль сама мне об ртом рассказала.
Впрочем, ие старайтесь оправдываться. Я не вижу тут ни¬
чего плохого, поскольку ваша тетка желала этого знакомства
и способствовала ему. А господин Рамьер давно его доби¬
вался. Он оказал несколько важных услуг моему предприя¬
тию, причем сделал это очень деликатно и почти без моего
ведома, а так как я далеко не такой свирепый, как вы
утверждаете, и, кроме того, пе хочу быть в долгу перед посго-
ронним человеком, я и решил отплатить ему за его услуги.
— Каким образом?
— Подруяшвшись с ним. И вот сегодня утром мы вместе
с сэром Ральфом были в Серей. Мы познакомились с ма¬
тушкой Рамьера, очень симпатичной женщиной; дом их об¬
ставлен хорошо, со вкусом, но без излишней роскоши — ни
в чем не видно чванства, свойственного старым дворянским
семьям. Да и сам Рамьер — милейший молодой человек; я
пригласил его позавтракать с нами, а затем осмотреть фаб¬
рику. О его брате я тоже получил хорошие сведения и убе¬
дился, что не потерплю ущерба, если он применит мои ме¬
тоды. Пусть уж лучше эта семья, а не кто-либо другой
поспользуется моими знаниями. Нет такого секрета, который
рано или поздно не стал бы общим достоянием, и мое усо¬
вершенствование тоясе скоро может стать секретом полиши¬
неля, если промышленность будет двигаться вперед такими
быстрыми шагами.
— Я, дорогой Дельмар, как вы сами отлично знаете, ни¬
когда не одобрял того, что вы храните ваши дела в тайне, —
сказал сэр Ральф. — Открытие, сделанное частным гражда¬
нином, принадлежит столько же его стране, сколько и ему
самому, и если бы я...
— Черт возьми! Вы опять за свое, сэр Ральф, с вашей
практической филантропией! Можно подумать, что ваше
состояние принадлежит вовсе не вам, и если бы завтра народ
захотел отобрать его, вы бы с радостью обменяли ваш доход
в пятьдесят тысяч франков на суму и посох. Такому барину,
как вы, любящему роскошь жизни не хуже самого сул¬
тана, совсем не к лицу проповедовать презрение к бо¬
гатству.
— То, о чем я говорю, вовсе не филантропия, —ответил
сэр Ральф, — а разумный эгоизм, побуждающий нас делать
добро людям, чтобы помешать им вредить нам. Всем извест¬
но, что я эгоист. Я перестал стесняться этого и пришел
102
к тому выводу, что в основе всех добродетелей лежит личный
интерес. Любовь и благочестие — чувства, казалось бы, бес¬
корыстные — в действительности, ложалуй, самые эгоистиче¬
ские, да и патриотизм тоже, уж вы мне поверьте. Я не очень
люблю людей, но ни за что на свете не согласился бы пока¬
зать им это, потому что я боюсь их в такой же мере, в ка¬
кой не уважаю. Итак, мы оба эгоисты, но я сознаюсь в этом,
а вы отрицаете.
Между ними завязался спор, и с помощью доводов, про¬
диктованных собственным эгоизмом, каждый старался дока¬
зать большую эгоистичность другого. Госпожа Дельмар вос¬
пользовалась этим и ушла к себе в спальню, чтобы наедине
подумать обо всем, что всколыхнуло в ее душе столь неожи¬
данное известие.
Следует не только познакомить вас с ее тайными мысля¬
ми, но и рассказать вам о людях, которых так или иначе
Затронула смерть Нун.
И для вас, читатель, и для меня достаточно ясно, что
несчастная девушка бросилась в реку с горя, в минуту от¬
чаяния, когда человеку ничего не стоит решиться на все.
Но так как она не возвращалась в замок после того, как
рассталась с Реымоном, ее никто не видел и никто пе мог
знать о ее намерениях, а потому никаких прямых указа¬
ний на то, что она покончила жизнь самоубийством, не
было.
Только двое не сомневались в том, что она сама лишила
себя жизни: господин де Рамьер и садовник. Первому уда¬
лось скрыть свое горе, сказавшись больным, а другой молчал
под влиянием страха и угрызений совести. Ведь только этот
человек, который из корысти потворствовал всю зиму свида¬
ниям двух любовников, и мог заметить тайное горе молодой
креолки. Справедливо опасаясь вызвать недовольство хозя¬
ев и осуждение прислуги, он почитал за лучшее молчать, а
когда господин Дельмар, который знал об этой любовной
интриге и кое-что подозревал, спросил садовника, продолжа¬
лась ли она в их отсутствие, тот ответил отрицательно. Кое-
кто из местных жителей (кстати сказать, места эти были
довольно безлюдны) замечал, правда, что Нун иногда поздно
вечером ходила в Серей, но с конца января всякие отноше¬
ния между ней и господином де Рамьером, по-видимому,
прекратились, а утонула она двадцать восьмого марта. На
основании всего этого смерть ее можно было приписать не¬
счастному случаю. Проходя поздно вечером по парку, Нун
103
могла заблудиться из-за густого тумана, державшегося уже
несколько дней, и упасть б воду, шагнув мимо мостика, пе¬
реброшенного через речку с крутыми берегами, сильно
вздувшуюся от дождя.
Хотя в душе сэра Ральфа, отличавшегося гораздо боль¬
шей наблюдательностью, чем можно было думать, и шевели¬
лись серьезные подозрения, что виноват во всем господин
де Рамьер, он никому не говорил об этом, ибо считал бес¬
полезным и жестоким упрекать человека, который и без того
достаточно несчастен, имея такое пятно на совести. Он даже
дал понять полковнику, сообщившему ему кое-какие догадки
на этот счет, что из-за болезненного состояния госпожи
Дельмар необходимо и в дальнейшем скрывать от нее пред¬
положение о самоубийстве ее подруги детства. Итак, к смер¬
ти бедняжки Нун отнеслись так же, как и к ее роману. По
общему молчаливому соглашению о ней никогда не говорили
в присутствии Индианы, а скоро и вообще перестали го¬
ворить.
Но все эти предосторожности были напрасны, потому что
у госпожи Дельмар были свои причины в какой-то мере по¬
дозревать истину. Горькие упреки, которые она высказала
Нун в тот роковой вечер, казались ей достаточным основани¬
ем для того, чтобы бедная девушка могла внезапно принять
роковое решение. В ту страшную минуту, когда Индиана
первая увидела плывущее по реке тело, ее нарушенному ду¬
шевному покою и измученному сердцу был нанесен послед¬
ний удар. Болезнь, развивавшаяся сперва медленно, пошла
теперь быстрыми шагами, и эта молодая и, возможно, даже
крепкая женщина, не стремившаяся выздороветь и скрывав¬
шая свои страдания от любящего, но непроницательного
и нечуткого мужа, медленно угасала под бременем горя и
разочарования в жизни.
— Какое несчастье, какое несчастье! — воскликнула она,
входя к себе в спальню после того, как ей сообщили о пред¬
стоящем приезде Реймона. — Да будет проклят этот человек,
который принес в наш дом отчаяние и смерть! Господи! По¬
чему ты позволяешь ему вторгаться в мою жизнь, распоря¬
жаться моей судьбой? Ведь ему достаточно только протянуть
руку, чтобы завладеть мною. Он скажет: «Она моя! Я за¬
ставлю ее потерять рассудок, разобью ее яшзнь, а если она
будет сопротивляться, посею смерть вокруг нее, заставлю ее
терзаться угрызениями совести, сожалениями и страхом!».
104
Господи, разве справедливо подвергать бедную женщину та¬
кому преследованию?
И она горько заплакала, ибо мысли о Реймоне заставили
ее с новой силой и болью в сердце вспомнить о Нун.
— Бедная моя Нун, бедная подруга детских дней, моя
соотечественница и единственный друг! — горестно сетовала
она. — Этот человек — твой убийца. Бедняжка! Он погубил
нас обеих! Ты так сильно любила меня, ты одна понимала
мои страдания и умела смягчить их своей детской весе¬
лостью! Какое несчастье, что я потеряла тебя! Для того ли
привезла я тебя сюда из-за океана! Какими хитростями су¬
мел ртот человек овладеть твоим доверием и подговорить
тебя на такую подлость? Вероятно, он ловко провел тебя, и
ты поняла свой поступок только при виде моего негодования.
А я была слишком строга к тебе, Нун, больше того — жесто¬
ка, я довела тебя до отчаяния, я обрекла тебя на смерть.
Несчастная! Почему не подождала ты, пока мой гнев не рас¬
сеется, как дым. Почему не пришла поплакать на моей гру¬
ди, почему не сказала: «Меня обманули, я не понимала, что
поступаю дурно, но вы знаете, как я уважаю и люблю пас!».
Я бы крепко обняла тебя, мы поплакали бы вместе, и ты бы
осталась жива! А теперь ты умерла! Умерла — молодая, кра¬
сивая и жизнерадостная! Умерла в девятнадцать лет, и такой
ужасной смертью!
Оплакивая свою подругу, Индиана невольно оплакивала и
свои погибшие мечты — мечты, которыми она жила в про¬
должение этих трех самых прекрасных дней ее жизни, един¬
ственных дней, когда она чувствовала, что живет полной
жизнью, ибо в течение этого времени она любила Реймона
с такой страстью, какой он не мог бы себе представить даже
при самом безграничном самомнении. И чем сильнее и до¬
верчивее была ее любовь, тем острее чувствовала она нане¬
сенное ей оскорбление. Первая любовь у людей с таким
сердцем, как у Индианы, бывает всегда целомудренной и
хрупкой.
Тем не менее Индиана действовала скорее под влиянием
стыда и обиды, чем следуя строго обдуманному решению.
Я не сомневаюсь, что Реймон вымолил бы ее прощение, будь
у него еще хоть несколько минут. Но несчастное стечение
обстоятельств помешало ему выказать свою любовь и про¬
явить свою находчивость, и госпожа Дельмар искренне ду¬
мала, что отныне ненавидит его.
105
ГЛАВА X
Реймон не из пустого тщеславия или уязвленного само¬
любия стремился теперь, больше чем когда-либо, заслужить
любовь и прощение госпожи Дельмар. Он считал это невоз¬
можным, и потому ему казалось, что никакая женская лю¬
бовь, никакое земное счастье не может сравниться с лю¬
бовью Индианы. Так уж он был создан. Всю жизнь его
снедала неутолимая жажда бурных чувств и новых приклю¬
чений. Он любил свет с его законами и налагаемыми им
оковами, ибо находил там обширное поле для борьбы и со¬
противления, и боялся, что ниспровержение общественных
устоев вызовет какую-то необыкновенную свободу нравов,
при которой наслаждения станут слишком доступными и по¬
теряют для него остроту.
Не думайте все же, что он равнодушно отнесся к смер¬
ти Нун. В первую минуту он показался самому себе таким
негодяем, что зарядил пистолеты с твердым намерением пу¬
стить себе пулю в лоб. Но его остановило чувство весьма по¬
хвальное. Что станется с его матерью?.. С его старой и сла¬
бой матерью? Бедная женщина, видевшая столько горя и
Забот, жила только для него, он был ее единственной ра¬
достью и единственной надеждой. Неужели он разобьет ее
сердце, ускорит ее смерть? Конечно нет. Лучший способ
искупить свое преступление — отныне всецело посвятить се¬
бя матери; с этим решением он вернулся в Париж и прило¬
жил все усилия к тому, чтобы загладить свое невнимание
к пей.
Реймон имел необыкновенную власть над всеми, с кем он
соприкасался, так как, несмотря на все ошибки и заблужде¬
ния молодости, был значительно выше окружавшего его об¬
щества. Мы еще не сказали вам, на основании чего утверди¬
лась за ним слава умного и талантливого человека, потому
что это не касалось тех событий, о коих здесь говорилось.
Пора сообщить вам, что этот самый Реймон, со всеми его
слабостями, Реймон, которого вы, возможно, осуждаете за
легкомыслие, принадлежал к числу людей, оказавших на вас
в свое время огромное влияние и воздействие, независимо
от того, какие взгляды вы теперь исповедуете. Вы зачитыва¬
лись его политическими брошюрами, а просматривая газеты,
увлекались красотой его стиля и изысканностью его учти¬
вой и светской логики. Я говорю сейчас о временах, уже
отошедших для нас в область предания, ибо теперь время
106
измеряется не столетиями и даже не царствованиями, а сме¬
ной министров. Я говорю сейчас о кабинете Мартиньяка, о
том периоде относительного покоя и колебаний, который
вторгся в нашу политическую эру не как мирный договор, а
как соглашение о перемирии, — о пятнадцати месяцах гос¬
подства тех доктрин, которые так своеобразно повлияли на
наши устои и нравы и, возможно, подготовили неожиданный
исход нашей последней революции.
В ту пору расцветали юные таланты, родившиеся, на свое
несчастье, в дни безвременья и бездеятельности; им тоже
пришлось отдать дань примирительным и колеблющимся на¬
строениям эпохи. Никогда еще, насколько мне известно,
люди не достигали такого совершенства в умении пользо¬
ваться словами, чтобы скрыть свое невежество и истинное
рпачение вещей. Умеренность в политике и политичность в
обращении проникли в нравы, и тут и там вежливость слу-
;кила маской, под которой скрывалась неприязнь и которая
давала людям возможность бороться без скандала и шума.
Надо все лее сказать в оправдание молодым людям того вре¬
мени, что их часто тащили на буксире, подобно тому как
большие корабли тащат за собою легкие суда, и они весело
плыли, сами не зная куда, гордясь тем, что могут рассекать
волны и распускать новенькие паруса.
По рождению и богатству Реймон принадлежал к сторон¬
никам абсолютной монархии, но он отдал дань новым идеям
и стал горячим приверженцем хартии. По крайней мере он
сам так думал и всячески старался это доказать. Но догово¬
ры, не нашедшие применения, могут толковаться по-разному,
и с хартией Людовика XVIII произошло то же, что с Еван¬
гелием Иисуса Христа: она стала текстом, которым пользо¬
вались краснобаи для упражнения в красноречии; и потому
любые политические речи того времени имели не больше
последствий, чем церковная проповедь. В эту эпоху роскоши
и равнодушия цивилизация как бы замерла на краю бездон¬
ной пропасти, и все стремились упиться наслаждениями.
Реймона по его взглядам нельзя было отнести ни к сто¬
ронникам неограниченной власти, ни к сторонникам свобо¬
ды, — он держался золотой середины; но позиция эта была
непрочная, и люди благонамеренные напрасно искали здесь
убежища против надвигающейся бури. Ему, как и многим
другим неискушенным умам, казалось, что вполне можно
быть публицистом и в то же время человеком добросовест¬
ным. В такое время, когда все притворялись, что уступают
107
голосу рассудка, лишь для того, чтобы надежнее и вернее
подавлять его, это, безусловно, было заблуждением.
Реймон считал себя человеком беспристрастным и неза¬
интересованным, но это был самообман, ибо существующий
общественный строй был ему и выгоден и благоприятен.
Если бы произошел переворот, его личное благосостояние,
несомненно, пострадало бы; а полная уверенность в своем
положении влияет на образ мыслей и прекрасно способствует
выработке умеренных взглядов. Где тот неблагодарный че-
лоаек, который станет упрекать провидение за то, что оно
посылает несчастье другим, если его самого оно дарит улыб¬
ками и милостями? Как можно было втолковать молодым
приверженцам конституционной монархии, что она уже уста¬
рела, что строй этот давит на общество и лежит на нем
тяжким бременем, раз они находили его очень удобным для
себя и пользовались при нем всеми благами? Разве верит в
нужду тот, кто ее не испытал?
Ничего не может быть легче и проще, как обманывать
самого себя, когда обладаешь умом и достаточно хорошо
владеешь всеми тонкостями речи. Наша речь подобна про-
даясной ясенщине, способной возвыситься или опуститься до
любой роли, куртизанке, которая прячется под разными мас¬
ками, прихорашивается притворяется и стушевывается.
Речь — это ловкий сутяга, находящий ответ на все, всегда
все предвидящий и умеющий извернуться на тысячу ладов,
чтобы оказаться правым. Самый честный человек — тот, кто
мыслит и действует лучше других, но самый могуществен¬
ный — тот, кто умеет лучше других писать и говорить.
Богатство избавляло Реймона от необходимости писать
ради заработка, — он писал по призванию и, как сам пола¬
гал, из чувства долга. У него было редкое умение талантливо
опровергать очевидные истины, и за это его ценило прави¬
тельство, ибо он приносил властям больше пользы своей
«беспристрастной оппозицией», чем их собственные ставлен¬
ники своей слепою преданностью; ценило его также и моло¬
дое блестящее парижское общество, которое охотно отрека¬
лось от нелепых старинных привилегий и в то же время
хотело сохранить все свои нынешние преимущества.
В самом деле, нужно было обладать большим талантом,
чтобы поддерживать это готовое рухнуть общество и в то же
время, находясь между Сциллой и Харибдой, спокойно и
ловко бороться с суровой действительностью, стремящейся
тебя поглотить. Создать себе убеждения вопреки очевидности
108
и внедрить их в умы людей, не имеющих вовсе никаких
убеждений, — это огромное искусство, недосягаемое для при¬
митивного и неизощренного человека, не научившегося ис¬
кажать истину.
Стоило только Реймону вернуться в свет, оказаться в сво¬
ей родной стихии, как он сразу ощутил на себе его живи¬
тельное и бодрящее влияние. Волновавшие его любовные ин¬
триги на время были вытеснены другими, более широкими и
блестящими интересами. Он отдался им с присущим ему пы¬
лом и смелостью и, увидев, что самые известные люди Па¬
рижа больше чем когда-либо добиваются знакомства с ним,
понял, что еще никогда не любил так жизнь, как теперь.
Был ли он виноват в том, что, презрев тайные укоры со¬
вести, стал пожинать лавры за услуги, оказанные отечеству?
Он чувствовал в своем молодом сердце, в своем деятельпом
уме, во всем своем живом и сильном организме бьющую
через край жизнь; судьба, помимо его воли, дарила ему
счастье, и он просил прощения у беспокойной тени, иногда
являвшейся ему во сне, за то, что ищет в любви живых
людей забвения и защиты от ужасов могилы.
Окунувшись в прежнюю жизнь, он вскоре почувствовал,
что мечты о любви и романтических приключениях снова
начинают занимать его мысли наряду с размышлениями на
политические и философские темы и честолюбивыми замыс¬
лами. Я говорю о честолюбии не в смысле почестей и денег,
которые были ему не нужны, а в смысле успеха и популяр¬
ности среди аристократии.
Сперва он не смел надеяться снова встретить когда-либо
госпожу Дельмар после трагической развязки своей двойной
любовной интриги. Но, понимая всю тяжесть утраты и не
переставая думать о потерянном сокровище, он постепенно
вновь обрел надежду, а вместе с надеждой — волю и уверен¬
ность. Он взвесил все возможные препятствия и понял, что
вначале всего труднее будет преодолеть те, которые воздвиг¬
нет сама Индиана. Тогда он решил прежде всего завоевать
симпатию мужа — способ не новый, но верный. Ревнивые
мужья особенно склонны оказывать подобного рода услуги.
Через две недели после того как эта мысль пришла ему
в голову, Реймон уже находился на пути в Ланьи, где его
ожидали к завтраку. Надеюсь, вы не потребуете от меня
подробного рассказа о том, как ловко он сумел оказать не¬
которые услуги господину Дельмару и, таким образом, на¬
шел способ ему понравиться. Я бы предпочел, раз уж я за¬
10Э
нялся описанием действующих лиц этой повести, набросать
сейчас портрет полковника.
Знаете ли вы, кого в провинции называют порядочным
человеком? Того, кто ие захватывает незаконно поля своего
соседа, не требует с должников ни копейки сверх долга, кто
снимает шляпу в ответ на поклон каждого встречного, кто
не насилует женщин на больших дорогах, не поджигает чу¬
жих амбаров и не грабит прохожих около своего сада. Толь¬
ко бы он свято чтил жизнь и кошелек своих сограясдан —
большего от него не требуется. Он волен бить жену, дурно
обращаться с прислугой, разорять детей, — до этого никому
нет дела. Общество осуждает только за действия, наносящие
ему ущерб. Частная жизнь его не касается.
Так рассуждал господин Дельмар. Он знал один-един-
ственный общественный договор: «Каждый у себя дома
хозяин». Душевную деликатность он считал женским ребяче¬
ством и излишней чувствительностью. Человек неумный, бес¬
тактный и невоспитанный, он пользовался тем не менее
более прочным уважением, чем иные талантливые или добрые
люди. У него были широкие плечи, тяжелая рука, он пре¬
красно владел саблей и шпагой, к тому же отличался угрю¬
мой обидчивостью. Он плохо понимал шутки, и потому ему
вечно чудилось, что над ним смеются. Не умея ответить
на шутку шуткой, он знал только один способ защиты: угро¬
зами заставить шутника замолчать. Его любимые анекдоты
и разговоры сводились всегда к рассказам о драках и дуэ¬
лях; вот почему соседи, упоминая его имя, обычно прибав¬
ляли эпитет «храбрый», ибо, по мнению многих, широкие
плечи, большие усы, крепкая ругань и бряцание оружием
по всякому поводу — неотъемлемые признаки военной до¬
блести.
Боже меня сохрани думать, что походная жизнь превра¬
щает людей в скотов! Но разрешите считать, Что надо иметь
большую жизненную мудрость, дабы не приобрести привыч¬
ки к проявлению деспотической власти. Если вы были на
военной службе, то прекрасно знаете, кого там называют
храбрым рубакой, и согласитесь, что таких людей очень
много среди ветеранов наполеоновской гвардии. Эти люди,
собранные воедино и направляемые могучей рукой, совер¬
шали сказочные подвиги и вырастали в гигантов в дыму
битв. Но, возвратясь к мирной жизни, герои превращались
в наглых и грубых солдафонов, рассуждавших и действо¬
вавших как машины. Хорошо еще, если они не вели себя
110
в обществе как в завоеванной стране! Не они были в этом
виноваты, а век, в котором они жили. Как людям недалеким,
им льстили оказываемые им почести, они поверили в то, что
они великие патриоты, ибо защищали родину, хотя и делали
Это — одни по принуждению, а другие из-за чинов и денег.
Да и как защищали родину эти сотни тысяч людей, слепо
осуществлявшие бредовые планы одного человека, если они
скачала спасли Францию, а потом привели ее к такому
ужасному поражению. Далее, если преданность солдат свое¬
му полководцу кажется вам великой и благородной добро¬
детелью, — будь по-вашему, согласен, но я называю это вер¬
ностью, а не патриотизмом. Я поздравляю победителей Ис¬
пании, но не благодарю их. Если же говорить о чести
Франции, то мне не совсем понятно, как такими методами
можно заставить наших соседей относиться к ней с уваже¬
нием, и мне трудно поверить, что наполеоновские генералы
думали о ней в ту печальную эпоху нашей сланы. Я знаю,
что об этом запрещено говорить откровенно, и потому
умолкаю — пусть потомство произнесет над ними свой
приговор.
Господину Дельмару были присущи все достоинства и
недостатки этих людей. Щепетильный до мелочей в некото¬
рых вопросах чести, он в остальных делах прекрасно умел
отстаивать свои интересы, нисколько не беспокоясь о том,
как это отзовется на других. Совестью для него был закон,
а моралью — собственное право. Он обладал той честностью,
педантичной и непреклонной, которая не позволяет людям
брать взаймы из страха не вернуть долга, но не позволяет
и давать в долг из боязни не получить своих денег обратно.
Это был тот порядочный человек, который ничего не дает
ближнему, но и сам ничего не возьмет, который скорее ум¬
рет, чем похитит вязанку хвороста из казенного леса, и,
однако, не задумываясь убьет человека за щепку, взятую в
его владениях. Он никому не вредил, но и никому не при¬
носил пользы, кроме самого себя. Он не интересовался чу¬
жими делами — из боязни, как бы не пришлось оказать
ближнему какую-либо услугу. Но когда он считал для себя
вопросом чести оказать таковую, никто не делал этого с
большим усердием и рыцарским благородством. Доверчивый,
как ребенок, и в то же время подозрительный, как деспот,
он верил ложным клятвам и не доверял искренним обеща¬
ниям. В повседневной жизни, как и на военной службе, все
сводилось у него к форме. Он во всем руководствовался об¬
111
щепринятыми мнениями, а потому здравый смысл и рассу¬
док не играли никакой роли в его решениях; так принято
было для него неопровержимым доводом.
Это была натура, совершенно противоположная натуре
его жены; понять и оценить ее он ке мог — ни сердцем, ни
умом. К тому же постоянное подчинение породило в душе
ртой женщины какую-то сдержанную и молчаливую непри¬
язнь, даже не всегда справедливую. Госпожа Дельмар не
верила в доброту своего мужа. Он был только суров, а она
считала его жестоким. Во вспышках его гнева было больше
грубости, чем злобы, в его манерах — больше невоспитанно¬
сти, чем наглости. По природе он не был злым, у него бы¬
вали минуты, когда он испытывал жалость и раскаяние, и
тогда он становился даже чувствительным. Походная жизнь
сделала грубость его житейским правилом. С другой, менее
деликатной и кроткой женщиной он был бы робок, как при¬
рученный волк, но Индиана, ненавидевшая свою участь, не
стремилась ничем облегчить ее.
ГЛАВА XI
Выходя из экипажа во дворе усадьбы Дельмаров, Реймон
почувствовал, как замирает его сердце. Сейчас он войдет в
Этот дом, с которым у него связаны столь ужасные воспоми¬
нания! Доводы рассудка, которыми он оправдывал свою
страсть, могли заставить его преодолеть сердечное волнение,
но не могли совсем заглушить его, — а в это мгновение го¬
лос совести говорил в нем так же громко, как и голос
страсти.
Первым вышел ему навстречу сэр Ральф Браун в своем
неизменном охотничьем костюме, окруженный собаками,
важный, как шотландский лэрд, и Реймону показалось, что
Это сошел со стены тот портрет, на который он обратил вни¬
мание в спальне госпожи Дельмар. Несколькими минутами
позже пришел полковник; был подан завтрак, а Индиана все
не появлялась. Когда Реймон проходил через переднюю в
бильярдную, он узнал комнаты, где бывал раньше при столь
различных обстоятельствах; ему стало не по себе, и он
почти забыл о цели своего приезда.
— Госпожа Дельмар решительно отказывается выйти к
столу? — спросил с недовольством полковник у своего вер¬
ного Лельевра.
112
— Госпожа Дельмар плохо спала, — ответил Лельевр, —
и Нун... Простите, опять у меня сорвалось с языка это про¬
клятое имя... Мадемуазель Фанни, хотел я сказать, сооб¬
щила мне, что мадам легла отдохнуть.
— Не может этого быть, я только что видел ее у окна.
Фанни ошибается. Пойдите и долояште госпоже Дельмар,
что завтрак подан. Или лучше вы, сэр Ральф, пожалуйста,
поднимитесь, дорогой друг, и посмотрите сами, действитель¬
но ли больна ваша кузина.
Если при имени несчастной девушки, по привычке со¬
рвавшемся с языка у слуги, Реймон горестно содрогнулся,
то распоряжение полковника вызвало в нем странное чув¬
ство гнева и ревности.
«К ней в спальню! — подумал он. — Он не только пове¬
сил там его портрет, но еще и посылает туда его самого.
Этот англичанин пользуется здесь такими правами, восполь¬
зоваться которыми как будто не решается даже муж».
Господин Дельмар, казалось, угадал мысли Реймона.
— Пусть это вас не удивляет, — сказал он. — Господин
Браун — наш домашний врач, кроме того, он наш кузен и
славный малый, которого мы все здесь очень любим.
Ральф не возвращался минут десять. Реймон был рас¬
сеян и не в духе. Он ничего не ел и часто поглядывал на
дверь. Наконец англичанин появился в столовой.
— Индиана действительно нездорова, — сказал он, — и я
посоветовал ей лечь.
Он со спокойным видом сел за стол и принялся есть с
большим аппетитом. Полковник таюке не отставал от него.
«Несомненно, это предлог, чтобы не встречаться со
мной, — подумал Реймон. — Оба опи не верят ее нездоровью,
и муж скорее недоволен, чем обеспокоен состоянием жены.
Прекрасно! Мои дела обстоят гораздо лучше, нежели я пред¬
полагал».
Препятствие подхлестнуло его, и образ Нун, вызвавший
в нем леденящий ужас, исчез из-под этих мрачных сводов.
Воздушный облик госпожи Дельмар снова всецело завладел
им: В гостиной он присел за ее пяльцы и, разговаривая с
весьма деловым видом, стал рассматривать вышитые ею
цветы, перетрогал ее шелка, вдохнул в себя аромат, остав¬
шийся на них от ее тонких пальцев. Он уже видел раньше это
вышивание в спальне Индианы. Тогда оно было только на¬
чато, а теперь его покрывали цветы, распустившиеся под ее
лихорадочным дыханием и орошенные ее слезами. Реймон
113
почувствовал, что у него на глазах тоже навернулись слезы;
под влиянием какой-то тайной мысли он печально посмотрел
вдаль, куда обычно устремляла свой грустный взор Индиа¬
на, и заметил на горизонте белые стены Серей, ярко выде¬
лявшиеся на темном фоне полей.
Голос полковника вывел его из задумчивости.
— Теперь, любезный сосед, — сказал Дельмар, — настало
время отблагодарить вас и выполнить свое обещание. Фабри¬
ка на полном ходу, и все рабочие на местах. Вот карандаш
и бумага, может быть, вы пожелаете что-нибудь записать.
Реймон последовал за полковником; с внимательным и
заинтересованным видом осматривал он фабрику, делал за¬
мечания, указывавшие на то, что и химия и механика ему в
одинаковой степени знакомы, с поразительным терпением
Еыслушивал бесконечные ученые рассуждения господина
Дельмара, соглашался с некоторыми его доводами, возражал
против других, — словом, вел себя так, будто чрезвычайно
интересуется всем, тогда как сам почти ни во что не вдумы¬
вался, ибо мысли его всецело были заняты госпожой Дельмар.
Реймон был достаточно образован и осведомлен о новей¬
ших научных открытиях; к тому же ему хотелось помочь
брату, действительно вложившему все свое состояние в по¬
добное же предприятие, но гораздо более крупное. Специ¬
альные знания господина Дельмара — единственное преиму¬
щество, которым тот обладал, — дали возможность Реймону
найти наилучшую тему для их беседы.
Сэр Ральф — плохой коммерсант, но мудрый политик —■
при осмотре фабрики делал весьма веские замечания эконо¬
мического порядка. Рабочие старались не ударить в грязь
лицом перед знатоком, показать свое умение и понятливость.
Реймон все видел, все слышал, на все отвечал, но думал
только о своей любви, ради которой приехал сюда.
Когда с осмотром машин было покончено, стали говорить
о силе и скорости течения воды. Все вышли из здания и,
взобравшись на плотину, велели старшему рабочему поднять
Заслонки шлюза, чтобы установить разницу в уровне воды.
— Прошу прощения, сударь, — сказал рабочий господи¬
ну Дельмару, обратившему внимание присутствующих на то,
что максимальный уровень воды равен пятнадцати футам, —
но в этом году вода поднималась до семнадцати футов.
— Когда же это? Ке может быть, — возразил полковник.
— Простите, сударь, это было накануне вашего возвра¬
щения из Бельгии. Постойте, как раз в ту ночь, когда
114
утонула Нун. Ведь тело проплыло поверх плотины, и его
прибило вон туда, где сейчас стоит ваш гость.
Рассказывая об этом с большим оживлением, рабочий
указал на то место, где стоял Реймон. Несчастный молодой
человек побледнел как смерть. Он бросил испуганный взгляд
на текущую у его ног реку, увидел свое бледное отражение
в воде, и ему почудилось, что там плывет утопленница.
У него закружилась голова, он пошатнулся и упал бы в ре¬
ку, если бы господин Браун не взял его под руку и не отвел
в сторону.
— Возможно, — сказал полковник, который ничего не за¬
метил и так мало думал о Нун, что даже и не подозревал
о душевном состоянии Реймона. — Но ведь это случай ис¬
ключительный, а средняя сила течения равняется... Но что с
вами обоими, черт возьми? — спросил он, внезапно оборвав
свою речь.
— Ничего особенного, — ответил сэр Ральф. — Повернув¬
шись, я наступил на ногу господину де Рамьеру. Я очень
огорчен, — ему, наверно, очень больно.
Сэр Ральф ответил полковнику таким спокойным и ес¬
тественным тоном, и Реймон поверил тому, что он говорит
вполне искренне. Они обменялись несколькими учтивыми
словами, и разговор возобновился.
Несколько часов спустя Реймон уехал из Ланьи, так и не
повидав госпожу Дельмар. Э,т° было лучше того, чего он ожи¬
дал: он боялся, что она встретит его равнодушно и спокойно.
Но и в следующий его приезд к Дельмарам ему опять не
посчастливилось. На этот раз полковник был один. Желая
его пленить, Реймон пустил в ход всю свою находчивость:
он проявил поразительную уступчивость, хвалил Наполеона,
которого вовсе не любил, сожалел о равнодушии правитель¬
ства, совсем не заботившегося о славных ветеранах «великой
армии» и относившегося к пим даже с некоторым пренебре¬
жением, высказывал оппозиционные взгляды, насколько это
позволяли ему его принципы, и среди своих многочисленных
убеждений выбирал те, которые могли прийтись по вкусу
господину Дельмару. Чтобы завоевать его доверие, он даже
самого себя изобразил совсем не таким, каким был в дей¬
ствительности: прикинулся кутилой, весельчаком, беспечным
повесой.
«Вряд ли ему когда-нибудь удастся покорить мою же¬
ну!..»— подумал полковник, глядя ему вслед. И, усмехнув¬
шись, решил, что Реймон — «милейший молодой человек».
115
Госпожа де Рамьер находилась в то время в Серей, Рей¬
мон расхвалил ей красоту и ум госпожи Дельмар и, не пред¬
лагая ничего сам, искусно сумел внушить матери мысль
поехать к ней с визитом.
— В самом деле, — сказала она, — только с этой сосед¬
кой я незнакома, а так как я приехала сюда последней, то
мне и следует сделать первый шаг. На будущей неделе мы
вместе поедем в Ланьи.
Настал назначенный день.
«Теперь ей уж не удастся избежать встречи», — подумал
Реймон.
И действительно, госпожа Дельмар была поставлена в не¬
обходимость принять его. Увидя, что из коляски выходит
незнакомая пожилая дама, она поспешила ей навстречу на
крыльцо дома. В ту же минуту она узнала в мужчине, со¬
провождавшем гостью, Реймона. Она поняла, что тог обма¬
ном побудил свою мать приехать к ним с визитом, и недо¬
вольство этим поступком дало ей силы держаться с большим
достоинством и спокойствием. Она приняла rocnoaiy де Рамь¬
ер почтительно и приветливо, но была так убийственно
холодна с Реймоном, что тот не мог этого вынести. Он не
привык к подобному обращению, и гордость его возмущало
то, что он не мог одним взглядом заставить Индиану изме¬
нить ее презрительное отношение к нему. Он сделал вид, что
не обращает внимания на этот ее каприз, и, попросив раз¬
решения присоединиться к господину Дельмару, гулявшему
в парке, оставил дам одних.
Постепенно Индиана поддалась тому обаянию, какое ис¬
ходит от человека с тонким умом и благородной, возвышен¬
ной душой даже при самом поверхностном знакомстве с
ним: она повеселела и стала такой же ласковой и доброй,
как и сама госпожа де Рамьер. Она не помнила своей мате¬
ри, а госпожа де Карвахаль, несмотря на все ее подарки и
похвалы, конечно не могла заменить ей мать. Именно по¬
этому она испытывала какое-то сердечное влечение к ма¬
тери Реймона.
Реймон вернулся в гостиную, когда уже пора было уез-
жать. Он заметил, как Индиана, прощаясь с госпожой де
Рамьер, поднесла к своим губам ее руку. Бедная Индиана
чувствовала потребность с кем-нибудь сблизиться. Она была
одинока, несчастна и всей душой откликалась на малейшее
проявление участия и внимания. Кроме того, она решила,
116
что госпожа де Рамьер спасет ее от сетей, в которые завле¬
кал ее Реймон.
«Я брошусь в объятия ртой чудесной женщины, — думала
она, — и, если понадобится, расскажу ей все. Я буду умо¬
лять ее спасти меня от ее сына; ее благоразумие охранит
его и меня».
Реймон рассуждал иначе.
«Милая моя матушка! — думал он, возвращаясь с госпо¬
жой де Рамьер в Серей, — ее обходительность и доброта
творят чудеса. Чем только я ей не обязан: воспитанием,
успехами в жизни, уважением общества! Не хватает только,
чтобы я был ей обязан счастьем, завоевав с ее помощью
сердце такой женщины, как Индиана».
Реймон, как видите, любил мать за ее заботы, за все то
благополучие, которым она окружала его. Так все избало¬
ванные дети любят своих матерей.
Несколько дней спустя Реймон получил приглашение про¬
вести три дня в Бельриве — чудесном поместье, принадлежав¬
шем сэру Ральфу и расположенном между Серен и Ланьи.
Там ему предстояло вместе с лучшими местными охотника¬
ми заняться истреблением дичи, опустошавшей леса и сады
владельца. Реймон не любил охоты и не чувствовал симпатии
к сэру Ральфу. Но обычно в дни больших приемов госпожа
Дельмар исполняла роль хозяйки в доме своего кузена, и в на¬
дежде встретиться с нею Реймон, не раздумывая, согласился.
Однако на этот раз сэр Ральф не рассчитывал на приезд
госпожи Дельмар — она заранее извинилась, что не может
приехать, сославшись на нездоровье. Но полковник, всегда
недовольный, когда ему казалось, что его жена ищет раз¬
влечений, сердился еще больше, когда она отказывалась от
тех развлечений, которые он ей разрешал.
— Вы хотите, чтобы все соседи думали, будто я держу
вас взаперти, — сказал он. — По вашей милости я прослыву
ревнивым мужем, а я вовсе не желаю играть эту комическую
роль. Кроме того, как объяснить вашу неучтивость по отно¬
шению к кузену? Приличествует ли отказывать в такой ма¬
ленькой услуге, когда мы обязаны ему постройкой и процве¬
танием нашей фабрики? Вы ему нужны, а вы не хотите
исполнить его просьбу. Не понимаю ваших капризов! Все те,
кто мне не нравится, пользуются вашим расположением, а
тот, кто мне приятен, вам всегда не по вкусу.
— Мне кажется, что я совсем не заслужила подобного
упрека, — ответила госпожа Дельмар. — Я люблю своего
117
кузена как родного брата, и мы уже были старыми друзья¬
ми, когда ваша дружба с ним только началась.
— Ах, все это только красивые слова! — воскликнул пол¬
ковник. — Однако я отлично знаю, что вы считаете его, бед¬
нягу, недостаточно чувствительным! По-вашему, он эгоист,
потому что не любит романов и не плачет над околевшей
собакой. Но дело не только в нем. Какой прием вы оказали
господину де Рамьеру? Милейший молодой человек, честное
слово! Госпожа де Карвахаль познакомила вас с‘ним, и вы
его любезно приняли. Но я имел несчастье хорошо отнестись
к нему, и вы сразу нашли его невыносимым, а когда он при¬
ехал к нам в гости, вы отправились спать. Вы, вероятно, хо¬
тите, чтобы я прослыл человеком, не знающим приличий.;
Пора прекратить это. Надо жить так, как живут все.
Реймон решил, что не в его интересах проявлять особое
усердие в ухаживании за госпожой Дельмар: показным рав¬
нодушием можно добиться успеха почти у каждой женщины,
считающей себя любимой. Но когда он прибыл к сэру
Ральфу, оказалось, что охота началась с утра, а госпожа
Дельмар должна была приехать только к обеду. В ожидании
ее приезда он принялся обдумывать план действий. Реши¬
тельная минута приближалась. Он стал измышлять способ
оправдаться в ее глазах. В его распоряжении было два дня,
и он распределил свое время так: остаток сегодняшнего дня
на то, чтобы растрогать ее, завтрашний день — чтобы убе¬
дить, и послезавтра — чтобы стать счастливым. Он даже по¬
смотрел на часы и рассчитал по минутам свои шансы на
успех или поражение.
ГЛАВА XII
Он находился уже около двух часов в гостиной, когда
услышал в соседней комнате нежный, тихий голос госпожи
Дельмар. Он так долго обдумывал план обольщения, что
увлекся, как автор увлекается сюжетом своего произведения,
как адвокат увлекается защищаемым им делом; волнение,
охватившее Реймона при виде Индианы, можно было срав¬
нить с тем, что чувствует при появлении героини драмы ак¬
тер, настолько вошедший в свою роль, что оп уже не отли¬
чает искусственных сценических переживаний от действи¬
тельных.
Госпожа Дельмар так сильно изменилась, что, несмотря
на свое нервное возбуждение, Реймон почувствовал к ней
118
искреннюю жалость. Горе и болезнь оставили глубокие сле¬
ды на ее лице: ее нежная красота поблекла, и теперь победа
могла скорее польстить его самолюбию, чем доставить на¬
слаждение. Но Реймон считал себя обязанным вернуть этой
женщине счастье и жизнь.
Видя ее бледность и печаль, он решил, что не встретит
большого сопротивления: под такой хрупкой оболочкой не
могла таиться сильная воля.
Он подумал, что прежде всего следует напугать ее, обра¬
тить ее внимание на то, что она серьезно больна и выглядит
очепь плохо, а затем пробудить в ее душе желание жить и
надежду на лучшее будущее.
— Как вы изменились, Индиана! — сказал он, прекрасно
скрывая свою самоуверенность под видом глубокой грусти. —
Никогда не'думал, что это мгновение, которого я так ждал
и так страстно добивался, причинит мне столько горя!
Госпожа Дельмар совсем не ожидала подобных речей.
Она предполагала, что Реймон, сознавая всю тяжесть своей
вины, будет сконфужен и растерян, а он, вместо того чтобы
просить прощения, уверять в своем раскаянии, выражал ей
сочувствие и жалость. Какой она, значит, выглядит слабой и
подавленной, раз внушает сострадание даже тем, кто, каза¬
лось бы, сам должен был умолять ее о сострадании!
Француженка, светская женщина, не растерялась бы,
попав в такое запутанное положение, но Индиана была не¬
опытна, она не обладала находчивостью, не научилась скры¬
вать свои чувства, а потому не сумела воспользоваться вы¬
годными для нее обстоятельствами. Слова Реймона напом¬
нили ей о перенесенных страданиях, и слезы блеснули на ее
ресницах.
— Я на самом деле больна, — сказала она, устало опу¬
скаясь в кресло, пододвинутое ей Реймоном. — Я чувствую
себя очень плохо и имею основание жаловаться на это вам,
сударь.
Реймон не ожидал столь быстрого успеха. Он тотчас же
ухватился за счастливый случай и, взяв ее похудевшую и
холодную руку, воскликнул:
— Индиана, не говорите мне этого, не говорите, что я
причина ваших страданий, иначе я сойду с ума от горя и
радости.
— От радости? — повторила она вслед за ним, взглянув
на него своими большими голубыми глазами, полными гру¬
сти и удивления.
119
— Я не совсем точно выразился — от надежды, так как
радость моя вызвана надеждой: ведь если я причина вашего
горя, то я, может быть, могу и исцелить вас. Скажите только
слово, — продолжал он, опускаясь перед ней на колени, — и
я отдам за вас всю мою кровь, всю мою жизнь!
— Ах, замолчите! — с горечью ответила Индиана, отни¬
мая у него руку. — Вы бессовестно нарушили свои обещания
и не можете исправить причиненное вами зло!
— Но я хочу исправить его и исправлю!—воскликнул
Реймон, пытаясь вновь взять ее за руку.
— Слишком поздно, — сказала она. — Верните мне мою
подругу, мою сестру. Верните мне Нун, моего единственного
друга!
Кровь застыла в жилах Реймона. На эт°т раз ему не
надо было притворяться взволнованным. Существуют такие
чувства, могучие и страшные, которые возникают без искус¬
ственного возбуждения.
«Она знает все,—подумал он,—и осуждает меня».
Самым тяжелым было для него то, что его невольная
сообщница упрекала его в преступлении, и самым горьким
то, что соперница Нун сама оплакивала ее.
— Да, — продолжала Индиана, поднимая к нему свое
Залитое слезами лицо, — вы виноваты во всем...
Но увидев, как побледнел Реймон, она замолчала. Блед¬
ность его была ужасающей, никогда еще он так не страдал.
Тогда сердечная доброта и невольная нежность, которую
внушал ей этот человек, снова одержали верх в душе гос¬
пожи Дельмар.
— Простите, — сказала она со страхом, — я причинила
вам боль, но я так исстрадалась. Сядьте и поговорим о чем-
нибудь другом.
Эта неожиданная сердечность и великодушие глубоко
тронули Реймона. Из груди его вырвались рыдания. Он под¬
нес руку Индианы к губам и покрыл ее поцелуями. Это бы¬
ли его первые слезы после смерти Нун, — волею судеб имен¬
но Индиана сняла с его души тяжелый гнет.
— О, если вы так плачете о ней, — сказала она, — хотя
вы почти совсем не знали ее, если вы так сильно раскаивае¬
тесь в причиненном мне зле, я не смею больше вас упрекать.
Будем вместе оплакивать ее, пусть она оттуда, с небес, уви¬
дит нас и простит нам.
Холодный пот выступил на лбу Реймона. Слова: «хотя
вы почти совсем не знали ее» — рассеяли мучившие его
120
сомнения, но обращение к памяти погубленной им девушки,
прозвучавшее из нежных уст Индианы, поразило его суевер¬
ным ужасом. Не в силах совладать с собой, он встал и, по¬
дойдя к открытому окну, сел на подоконник, чтобы вдохнуть
свежего воздуха. Индиана молчала, она была глубоко взвол¬
нована. Видя, что Реймон плачет, как ребенок, и теряет
сознание, как слабая женщина, она испытала тайную ра¬
дость.
«Он добрый, — подумала она, — он любит меня, у него
горячее и благородное сердце. Он виноват, но его раскаяние
искупает все, и мне следовало раньше простить его».
Она с нежностью смотрела на него, и сердце ее вновь
наполнялось доверием; она приняла угрызения совести ви¬
новного за раскаяние влюбленного.
— Не плачьте! — сказала она, вставая и подходя к не¬
му. — Это я убила ее, я одна во всем виновата. Совесть
будет мучить меня всю жизнь, я поддалась чувству гнева и
подозрению, оскорбила ее, ранила в самое сердце. Я излила
на нее всю горечь моей обиды на вас. Вы, только вы оскор¬
били меня, а я наказала свою бедную подругу. Я так жесто¬
ко обошлась с ней!
— И со мной также, — сказал Реймон, сразу позабыв о
прошлом и думая только о настоящем.
Госпожа Дельмар покраснела.
— Возможно, я была неправа, обвинив вас в тяжкой
утрате, которую я понесла в ту ужасную ночь, — сказала
она. — Но я не могу забыть вашего безрассудного и оскор¬
бительного поступка. Ваша романтическая и преступная за¬
тея сильно огорчила меня. Я думала тогда, что вы меня
любите, а вы меня даже не уважали!
К Реймону вдруг вернулись силы, воля, любовь и на¬
дежда. Овладевшее им мрачное настроение рассеялось, как
кошмар. Он очнулся и снова почувствовал себя молодым,
пылким, полным' желаний, страсти и надежд на будущее.
— Если вы меня ненавидите, значит я виновен, — сказал
он, бросаясь к ее ногам, — но если вы меня любите, то я
не виновен и никогда не был виновен. Индиана, скажите, вы
меня любите?
— А вы заслужили мою любовь? — спросила она.
— Если для того, чтобы заслужить твою любовь, надо
боготворить тебя...
— Послушайте, — сказала она, не отнимая у него руки
и устремив на него свои большие влажные глаза, по време¬
нам загоравшиеся каким-то мрачным огнем, — послушайте,
Знаете ли вы, что значит любить такую женщину, как я?..
Нет, вы этого не знаете! Вы думали, что дело идет об удо*
влетворении минутного каприза, вы судили о моем сердце
по тем пресыщенным сердцам, над которыми вы испытывали
до сих пор вашу мимолетную власть. Вы не знаете, что я
еще никогда не любила и потому не отдам мое чистое, не¬
тронутое сердце в обмен на сердце холодное и опустошен¬
ное, мою восторженную любовь — в обмен на любовь, ли¬
шенную пыла, всю мою жизнь — за один короткий день.
— Индиана, я страстно люблю вас! Мое сердце тоже мо¬
лодо и горячо, пусть оно недостойно вашего, но ведь нет
человека, чье сердце было бы достойно вашего сердца.
Я знаю, как надо любить вас. Я понял это не сегодня.
Разве я не знаю всей вашей жизни, разве я не пересказал
ее вам на балу в первый же раз, как мне представилась
возможность поговорить с вами? Разве не прочел я историю
вашего сердца в первом же взгляде, который вы бросили на
меня? И разве я увлечен только вашей красотой? Да, без
сомнения, она способна вскружить голову даже менее пыл¬
кому и менее молодому человеку, чем я. Но я боготворю
ваш нежный и милый облик, потому что у вас чистая, не¬
земная душа, потому что в вас горит божественный огонь,
потому что я виягу в вас и женщину и ангела.
— Я знаю, вы умеете льстить, однако не надейтесь, что
вам удастся пробудить во мне тщеславие. Мне нужны не
восхваления, а истинная любовь. Я хочу, чтобы меня любили
безраздельно, безвозвратно, безгранично. Я хочу, чтобы вы
были готовы пожертвовать ради меня всем: богатством, доб¬
рым именем, долгом, делами, убеждениями и семьей — всем,
потому что в ответ на свое самоотверженное чувство я жду
такой Hte любви. Вы сами видите, что так любить меня вы
не можете.
Реймон уя*е встречал женщин, относящихся к любви
серьезно, хотя такие примеры, к счастью для нашего обще¬
ства, стали редкими. Но он знал также, что любовные клят¬
вы не являются делом чести, — опять же к счастью для на¬
шего общества. Случалось даже, что женщина, требовавшая
от него торжественных обещаний, сама первая нарушала их.
Он нисколько не испугался требований госпожи Дельмар,
или, вернее, ему не хотелось думать ни о прошлом, ни о
будущем. Он был захвачен неотразимой прелестью этой
женщины, хрупкой и страстной, слабой физически, но со
122
смелой душой и решительным сердцем. Диктуя ему свою
волю, она была так прекрасна, так оживлена, внушала ему
такое уважение, что он как зачарованный смотрел на нее.
— Клянусь, — сказал он, — принадлежать тебе телом и
душой, посвятить тебе всю жизнь, отдать тебе свою кровь
и отказаться от собственной воли! Бери все, распоряжайся
всем: моим состоянием, честью, совестью, чувствами — всем
моим существом!
— Замолчите, — перебила его Индиана, — сюда идет мой
кузен.
Действительно, в комнату с невозмутимым видом вошел
флегматичный сэр Ральф Браун, которого удивил и обрадо¬
вал неожиданный приезд кузины. Он попросил позволения
обнять ее в знак признательности и, наклонившись, не спеша
поцеловал прямо в губы, согласно обычаю их родины.
Реймон побледнел от гнева, и, как только Ральф вышел,
чтобы отдать кое-какие распоряжения, он подошел к Ин>
диане и хотел было поцеловать ее, желая стереть с ее губ
след этого дерзкого поцелуя. Но госпожа Дельмар отстра¬
нила его.
— Помните, что вам еще мпогое нужно искупить, если
вы хотите, чтобы я вам поверила, — спокойно сказала она.
Реймоп не понял, сколько душевной чуткости было п
Этом отказе. Он понял только, что получил отказ, и затаил
неприязнь против сэра Ральфа. Несколько мгновений спу¬
стя он заметил, что когда Ральф разговаривает вполголоса
с Индианой, то говорит ей «ты», и Реймон готов был усмо¬
треть в светской сдержанности сэра Ральфа осторожность
счастливого любовника. Но, встретив чистый взгляд Индиа¬
ны, он покраснел за свои оскорбительные подозрения.
Вечером Реймон был в ударе и блистал остроумием.
Гостей собралось много, его слушали с интересом, ибо его
красноречие не могло пе привлечь к себе всеобщего внима¬
ния. Он говорил очень умно, и будь Индиана тщеславна,
она, слушая его, вкусила бы первую радость от своей любви.
Но при ее здравом уме и простодушии такое заметное пре¬
восходство Реймона над остальными пугало ее. Она пыта¬
лась бороться против того неотразимого очарования, которое
исходило от него, словно излучение какой-то магнетической
силы, даруемой иным людям небом или адом. Власть этого
непонятного обаяния так велика, что ей не может проти¬
виться ни один обыкновенный смертный, и вместе с тем так
123
недолговечна, что от нее не остается никакого следа, и
после смерти этих людей все удивляются, почему они поль¬
зовались при жизни столь необычайным и шумным успехом.
Минутами Индиана поддавалась очарованию этого блес¬
ка, но тотчас же с грустью думала, что ей хочется не славы,
а счастья. Она с тревогой спрашивала себя, может ли этот
человек, жизнь которого так разнообразна, так захватываю¬
ще интересна, отдать ей всю свою душу, пожертвовать ради
нее своим честолюбием. И теперь, слушая, как он шаг за
шагом так смело и искусно, так страстно и вместе с тем
хладнокровно отстаивает свои умозрительные теории, ре¬
шает проблемы, столь чуждые их любви, она с ужасом ду¬
мала, как мало места занимает она в его жизни, тогда как он
для нее — все. Она с горечью сознавала, что она для него лишь
мимолетный каприз, тогда как он — мечта всей ее жизни.
Когда они выходили из гостиной, Реймон, предлагая Ин-
диаие руку, шепнул ей несколько ласковых слов, но она пе¬
чально ответила:
— Вы слишком умны!
Реймон понял этот упрек и провел весь следующий день
возле госпожи Дельмар. Остальные гости были заняты охо¬
той и предоставили им полную свободу.
Реймон был красноречив, а Индиане так хотелось ему
верить, что и половины сказанных им слов было бы доста¬
точно, чтобы убедить ее. Француженки, вы не знаете, что
такое креолка! Вы бы, конечно, не поддались так легко
обольщениям — ведь вас не проведешь и не обманешь!
ГЛАВА XIII
Когда сэр Ральф вернулся с охоты и, подойдя к госпоже
Дельмар, по своему обыкновению пощупал ей пульс, Рей¬
мон, внимательно наблюдавший за ним, заметил, что на его
обычно спокойном лице промелькнуло радостное удивление.
Затем, неизвестно под влиянием какой тайной мысли, взоры
обоих мужчин встретились, и под пристальным взглядом
светлых глаз сэра Ральфа Реймон невольно опустил свои
черные глаза. И весь день в отношении баронета к госпоже
Дельмар сквозь обычную невозмутимость проглядывало ка¬
кое-то особое внимание, нечто вроде сочувствия или заботы,
если вообще какие-либо переживания могли отражаться на
его лице. Но Реймон тщетно пытался угадать, что волновало
Ральфа — тревога или надежда. Ральф был непроницаем.
Вдруг Реймон, стоявший в нескольких шагах позади
кресла госпожи Дельмар, услыхал, как Ральф вполголоса
сказал ей:
— Тебе неплохо было бы прокатиться завтра верхом,
кузина.
— Но вы прекрасно знаете, — ответила она, — что у
меня нет сейчас верховой лошади.
— Мы найдем тебе лошадь. Хочешь принять участие о
охоте?
Госпожа Дельмар попробовала было под разными пред¬
логами уклониться от приглашения. Реймон понял, что она
предпочитает остаться с ним, но заметил также, что ее ку¬
зен всячески старается помешать этому. Реймон тотчас же
оставил своих собеседников, подошел к Индиане и присо¬
единился к настойчивым просьбам сэра Ральфа. Он досадо¬
вал на непрошеного опекуна госпожи Дельмар и во что бы
то ни стало решил усыпить его бдительность.
— Если вы согласитесь поехать на охоту, — сказал он
Индиане, — я осмелюсь последовать вашему примеру. Я не
любитель охоты, но ради счастья быть вашим оруженосцем...
— В таком случае я поеду, — неосторожно вырвалось у
Индианы.
Она обменялась с Реймоном многозначительным взгля¬
дом. Как ни был мимолетен этот взгляд, Ральф успел пе¬
рехватить его, и весь вечер Реймон не мог посмотреть на
Индиану или заговорить с ней: сэр Браун тотчас же начи¬
нал наблюдать за ними и прислушиваться к его словам.
Чувство неприязни и, пожалуй, даже ревности поднялось в
душе Реймона. По какому праву этот кузен, этот друг дома
брал на себя роль наставника любимой им женщины? Он
мысленно поклялся, что заставит раскаяться сэра Ральфа,
и весь вечер ждал случая рассердить его, не компрометируя
госпожи Дельмар, но это оказалось невозмояшым. Сэр Ральф
был изысканно вежлив с гостями, держал себя с холодным
достоинством и не давал повода к какой-либо насмешке или
замечанию.
Наутро, не успели еще протрубить сбор, как сэр Ральф с
торжественным видом вошел в комнату Реймона. Держался
он еще чопорнее обычного, и от нетерпения у Реймона
сильнее забилось сердце, ибо он надеялся услышать вызов.
Но дело шло всего-навсего о верховой лошади, на которой
Реймон приехал в Бельрив и которую он выражал желание
продать. Сделка была заключена в пять минут. Сэр Ральф
125
не спорил о цене, он достал из кармана сверток с золотыми
монетами и с каким-то странным хладнокровием принялся
отсчитывать. деньги, не обращая внимания па возражения
Реймона, удивлявшегося такой поспешности и точности. Вы¬
ходя из комнаты, Ральф повернулся и спросил:
— Так, значит, с сегодняшнего дня лошадь принадлежит
мне?
Реймон решил, что Ральф подстроил это нарочно, чтобы
помешать ему принять участие в охоте, и довольно сухо
ответил, что не собирается идти на охоту пешком.
— Сударь, — ответил несколько надменно Ральф, — я хо¬
рошо знаю правила гостеприимства. — И вышел из комнаты.
Сойдя вниз, Реймон увидел возле колоннады госпожу
Дельмар в амазонке, весело играющую с Офелией, которая
рвала ее батистовый платок. На щеках ее опять появился
легкий румянец, глаза снова блестели, к ней вернулась ее
прежняя красота. Черные локоны выбивались из-под неболь¬
шой шляпки, что было ей очень к лицу; сшитая по фигуре
суконная амазонка, застегнутая доверху, обрисовывала ее
тонкую и гибкую талию. Главное очарование креолок, на
мой взгляд, заключается в их необычайно изящных чертах
лица и стройной фигуре, благодаря чему они очень долго
сохраняют какую-то детскую миловидность. Смеющаяся и
шаловливая Индиана казалась пятнадцатилетней девочкой.
Восхищенный ее прелестью, Реймон внутренне ликовал от
сознания своей победы; он обратился к ней с комплимептом,
наименее избитым, какой только мог придумать.
— Вы беспокоились о моем здоровье, — тихо сказала
она, — разве вы не видите, что я хочу жить?
Он ответил ей взглядом, полным счастья и признатель¬
ности. Сэр Ральф сам привел лошадь для своей кузины, и
Реймон узнал в ней ту, которую только что продал.
— Неужели господин де Рамьер так любезен, что усту¬
пает мне свою лошадь? — удивленно спросила госпожа Дель¬
мар, видевшая, как ее объезжали накануне вечером во дворе
замка.
— Ведь вы восхищались вчера тем, что она такая кра¬
сивая и смирная, — сказал сэр Ральф. — С сегодняшнего дня
она ваша. Я очень огорчен, дорогая, что не мог подарить
ее вам раньше.
— Вы, верно, шутите, кузен, — сказала госпожа Дель¬
мар.— Ничего пе понимаю! Кого я должна благодарить —
господина де Рамьера, согласившегося уступить мне свою
126
верховую лошадь, или вас, так как, по-видимому, вы его
об этом просили.
— Благодари своего кузена, он купил ее для тебя, —
сказал ей господин Дельмар.
— Неужели правда, дорогой Ральф? — спросила госпожа
Дельмар, лаская животное с радостью девочки, впервые по¬
лучившей в подарок драгоценное украшение.
— Ведь мы же с тобой условились, что я подарю тебе
лошадь за то, что ты сделаешь мне вышивку для кресла?
Садись в седло и ничего не бойся. Я знаю ее нрав, еще се¬
годня утром я сам объезжал ее.
Индиана бросилась на шею сэру Ральфу, а затем вско¬
чила на лошадь Реймона и смело прогарцевала на ней.
Эта семейная сцена происходила во дворе на глазах у
Реймона. Ему было очень тяжело смотреть на простую
сердечную привязанность этих людей друг к другу и думать,
что он, песмотря на свою пылкую страсть, не может даже
дня пробыть наедине с Индианой.
— Как я счастлива, — сказала она, когда они въехали в
аллею. — Добрый Ральф словно угадал, какой подарок до¬
ставит мне самое большое удовольствие. А вас, Реймон,
разве не радует, что ваша любимая лошадь принадлежит
теперь мне? Она будет и моей любимицей. Как ее зовут?
Скажите мне, я хочу оставить ей то имя, какое вы ей дали.
— Если кто здесь счастлив, так это ваш кузен: он делает
вам подарки, за которые вы его так горячо йслуете, —
ответил Реймон.
— Неужели наша дружба и эти звонкие поцелуи вызы¬
вают в вас ревность? — спросила она смеясь.
— Ревность? Возможно, что и так, Индиана, не знаю.
Но я страдаю, когда ваш молодой, румяный кузеп целует
вас в губы, берет в свои объятия, чтобы посадить на лошадь,
которую он вам подарил, а я — продал. Нет, я не чувствую
себя счастливым оттого, что вы стали владелицей моей лю¬
бимой лошади. Я прекрасно понимаю, что подарить ее вам —
Это счастье, но играть роль продавца и дать возможность
другому доставить вам приятное — это унижение, ловко при¬
думанное сэром Ральфом. Если б я был уверен, что он
сделал это умышленно, я отомстил бы ему.
— Такая ревность вам совсем не к лицу! Неужели вы
завидуете нашей родственной близости? Разве вы не чув¬
ствуете, что мы с вами находимся вне рамок обычной жиз¬
ни и что вы должны создать для меня новый, волшебный
127
мир счастья? Я недовольна вами, Реймон: мне кажется, что
в вашей неприязни к моему бедному кузену большую роль
играет уязвленное самолюбие. Вы предпочитаете мое откры¬
тое, дружеское внимание к нему тому глубокому, но тайно¬
му чувству, которое я питаю к вам.
— Прости, прости меня, Индиана, я неправ, я недостоин
тебя, мой кроткий и добрый ангел, но, признаюсь, я жестоко
страдаю оттого, что этот человек присваивает себе какие-то
права на тебя.
— Присваивает? Он? Вы не знаете, Реймон, чем мы ему
обязаны. Вы не знаете, что его мать была родной сестрой
моей матери, что мы родились в одном и том же краю, что
еще подростком он оберегал мои младенческие годы, что он
был моей единственной опорой, моим наставником и товари¬
щем на острове Бурбон, что он следовал за мной повсюду,
покинул родину, когда я покинула ее, и поселился там, где
живу я. Одним словом, только он один на свете любит меня
и интересуется моей жизнью.
— Боже мой! Ваши слова, Индиана, еще больше рас¬
травляют мою рану. Значит, Этот англичанин очень любит
вас! А знаете ли вы, как я вас люблю?
— Ах, не будем сравнивать. Если бы вы оба питали ко
мне одинаковые чувства и были соперниками, мне следо¬
вало бы предпочесть более давнюю привязанность. Но не
бойтесь, Реймон, я никогда не попрошу вас любить меня
такой любовыо, какого любит меня Ральф.
— Объясните же мне, что он за человек, умоляю вас,
ибо невозможно понять, что скрывается за его невозмути¬
мым спокойствием.
— Вы хотите, чтобы я сама описала вам достоинства
моего кузена? — с улыбкой спросила она. — Должна при¬
знаться, мне трудно быть беспристрастной; я очень люблю его
и буду его расхваливать. Боюсь, что вам он не очень понра¬
вится. Попробуйте помочь мне. Ну, каким он вам кажется?
— Судя по лицу, он полнейшее ничтожество, — прости¬
те, если я этим обидел вас, — однако в его речах, когда оч
соблаговолит заговорить, видны и здравый смысл и образо¬
ванность. Но он с такой неохотой, с таким равнодушием
рассуждает обо всем, что его познания никому не прино¬
сят пользы, а его манера говорить всех расхолаживает и
утомляет. Кроме того, и мысли у него какие-то тяжеловес¬
ные и избитые, что не искупается ясностью и точностью
употребляемых им выражений. Мне кажется, что весь он
128
пропитан чужими идеями, так как он слишком ленив и не¬
далек, чтобы иметь свои собственные. Как раз таких людей
в свете принято ценить и считать глубокомысленными. Глав¬
ное их достоинство — важность, а остальное дополняется
безразличным отношением ко всему и ко всем.
— В вашем описании есть доля истины, — ответила Ин¬
диана, — но есть и предубеждение. Для вас все ясно, вы
смело разрешаете все сомнения, а я сужу не так решитель¬
но, хотя знаю Ральфа со дня своего рождения. Вы правы, он
на многое смотрит чужими глазами — это большой недоста¬
ток. Но виной всему его воспитание, а не его ограничен¬
ность. Вы считаете, что, не получи он воспитания, он был
бы совершенным ничтожеством, а я думаю, что без воспи¬
тания он был бы им в меньшей степени. Я расскажу вам об
одном обстоятельстве его жизни — это поможет вам понять
его характер. На горе Ральфа, у него был брат, которого ро¬
дители открыто предпочитали ему. Этот брат обладал бле¬
стящими дарованиями, каких не было у Ральфа. Учение да¬
валось брату Ральфа легко, у него были способности ко
всем видам искусства, он блистал остроумием. Лицо его,
с менее правильными чертами, чем у Ральфа, было более
выразительным. Он был ласков, приветлив, деятелен — сло¬
вом, очень привлекателен. Ральф, напротив, был неуклюяг,
меланхоличен, малообщителен. Он любил одиночество, учил¬
ся неохотно и не выставлял напоказ своих скромных зна¬
ний. Видя такую разницу между ним и старшим братом,
родители стали дурно обращаться с Ральфом. Хуже того,
дни начали всячески унижать его. Тогда, несмотря на то,
что он был еще совсем ребенком, характер его стал мрач¬
ным и мечтательным, непреодолимая робость сковала все
его действия и мысли. Ему сумели внушить нелюбовь и пре¬
зрение к самому себе, он разочаровался в жизни, и с пят¬
надцати лет на него напал сплин — недуг, парализующий
тело под туманным небом Англии и душу под живительным
небом острова Бурбон. Он часто рассказывал мне, как од¬
нажды ушел из дому, твердо решив броситься в море; но,
сидя на песчаном берегу и собираясь с мыслями перед тем
как выполнить свое намерение, он увидел меня на руках у
подошедшей к нему негритянки, моей кормилицы. Мне было
тогда пять лет. Я, говорят, была очень хорошенькая и вы¬
казывала моему хмурому кузену расположение, которого
никто не разделял. Правда, и он относился ко мне очень за¬
ботливо и нежно, а я совсем не была приучена к этому в
б Жорж Санд, т. 1
129
родительском доме. Мы оба были несчастны и уже понимали
друг друга. Он учил меня своему родному языку, а я в от¬
вет лепетала на своем. Смесь испанского и английского —
Этим, пожалуй, и объясняется характер Ральфа. И вот я
кинулась к нему на шею и, видя, что он плачет, но не по¬
нимая причины его слез, тоже заплакала. Он прижал меня к
своей груди и дал клятву, как он потом мне рассказал, от¬
ныне жить только для меня, заброшенного и, может быть,
даже нелюбимого ребенка, которому оп и его дружба могли
оказаться пужными и полезными. В его печальной жизни я
была первой и единственной привязанностью. С этого дня
мы почти не расставались; свободные и здоровые, мы прово¬
дили счастливые дни в уединении гор. Но, может быть, вам
наскучили рассказы о нашем детстве; хотите, пустим лоша¬
дей галопом и догоним охоту.
— Безумная! — сказал Реймон, удерживая за повод ло¬
шадь госпояш Дельмар.
— Тогда я продолжаю, — снова заговорила она. — Эд¬
монд Браун, старший брат Ральфа, умер двадцати лет. Мать
с горя скончалась, отец был неутешен. Ральф хотел чем-
нибудь облегчить его скорбь, но господин Браун так холодно
ответил на первые попытки сына добиться сближения, что
лишь усугубил его природную застенчивость. Ральф часами
молча сидел возле сокрушавшегося старика, не решаясь об¬
ратиться к нему с нежным словом или ласкою, — так боялся
он, что его утешения будут неуместны и бесполезны. Отец
обвинял его в бессердечии; и после смерти Эдмонда бедный
Ральф стал еще более несчастен и одинок, чем прежде.
Я была его единственным утешением.
— Что бы вы мне ни говорили, жалеть его я не могу, —
прервал ее Реймон. — Но в его жизни и в вашей для меня
одно непонятно: почему он не женился на вас?
— Сейчас объясню почему. Когда я достигла того воз¬
раста, что могла выйти замуж, Ральф, который на десять
лет старше меня — а это большая разница в наших краях,
где девочки рано становятся женщинами, — был уже женат.
— Сэр Ральф вдовец? Я никогда не слышал, чтобы вспо¬
минали о его жене.
— И пе спрашивайте его о пей никогда. Она была моло¬
да, красива и богата, но она любила Эдм0нда и была его
невестой. Различные соображения и заинтересованность
семьи в этом браке заставили ее выйти замуж за Ральфа,
но она даже не пожелала скрыть свою неприязнь к нему.
130
Они уехали в Англию, а когда он вернулся после смерти
жены на остров Бурбон, я уже была замужем за господином
Дельмаром и собиралась в Европу. Ральф прожил некоторое
время один, но одиночество тяготило его. Хотя он пикогда
не рассказывал мне о своей жене, я имею все основания ду¬
мать, что он был еще более несчастлив с нею, чем ребенком
в своей родной семье, и что новые тяжелые переживания
только усугубили его природную меланхолию. На него снова
напал сплин. Тогда он продал свои кофейные плантации и
решил переехать во Францию. Моему мужу он отрекомендо¬
вался весьма оригинальным образом, над чем бы я очень
посмеялась, если б меня так не растрогала привязанность
моего славного Ральфа. «Сударь, — сказал он, — я очень
люблю вашу жену. Я ее воспитал и смотрю на нее как на
сестру или, вернее, как на дочь. Она моя единственная род¬
ственница и единственная привязанность. Сочтете ли вы воз¬
можным, чтобы я поселился около вас и чтобы наша жизнь
протекала совместно? Говорят, что вы немного ревнивы, но
говорят также, что вы человек чести и долга. Раз я даю
вам слово, что пикогда не любил и никогда не полюблю ее
как женщину, вы можете быть так же спокойны, как если
бы я был ее родным братом. Верите ли вы мне, сударь?»
Господин Дельмар, очень кичившийся своим честным сло¬
вом солдата, принял это откровенное заявление с подчерк¬
нутым доверием. Однако он несколько месяцев приглядывал¬
ся к нам, прежде чем его доверие, которым он похвалялся,
перешло в подлинное. Теперь оно так же несокрушимо, как
неизменная и спокойная преданность Ральфа.
— Убеждены ли вы, Индиана, — спросил Реймон, — что
сэр Ральф не обманывает самого себя, уверяя, что никогда
не любил вас?
— Мне было двенадцать лет, когда он уехал со своей
женой в Англию. А когда он вернулся обратно, мне было
шестнадцать, и я была замужем, однако он проявил больше
радости, чем огорчения, узнав о моем браке. Теперь Ральф
уже совсем старик.
— В двадцать-то девять лет?
— Не смейтесь, его лицо молодо, но сердце состарилось
от страданий. Ральф никого больше не любит, ибо не же¬
лает больше страдать.
— Даже вас?
— Даже меня. Его дружба перешла в привычку; раньше,
в дни моего детства, когда он воспитывал и оберегал меня,
б*
131
дружба его была самоотверженной, и тогда я любила его,
как он любит меня теперь, потому что нуждалась в нем.
Сейчас я с радостью возвращаю свой долг и всячески ста¬
раюсь скрасить и наполнить его жизнь. В детстве я любила
его больше инстинктом, чем сердцем, — он, став мужчиной,
любит меня так, как я любила его в детстве. Я ему необхо¬
дима, потому что только я одна и люблю его; но так как
господин Дельмар тоже проявляет к нему привязанность, он
любит его почти наравне со мной. В былое время он храбро
защищал меня от деспотизма отца, но в отношении моего
мужа он ведет себя гораздо осторожнее и мягче. Он не
чувствует укоров совести, видя мои страдания, ему важно
одно: чтобы я была рядом с ним. Он не спрашивает себя,
счастлива ли я, — ему достаточно того, что я живу. Он не
хочет стать на мою сторону в семейных размолвках, потому
что рто может рассорить его с господином Дельмаром и на¬
рушить его спокойствие. Ему неустанно твердили, что у него
черствое сердце, и он сам поверил этому; и сердце его дей¬
ствительно очерствело в бездеятельности, на которую он
обрек себя из-за неверия в собственные силы. Душевные
качества этого человека расцвели бы от любви окружающих,
но он был лишен ее и ожесточился. Теперь счастье для него
только в покое, а радость — в удобствах жизни. Сам не зная
забот, он не интересуется чужими заботами, и надо при¬
знаться, что Ральф эгоист.
— Тем лучше, — сказал Реймон, — теперь он мне боль¬
ше не страшен, и, если хотите, я готов даже полюбить его.
— Да, полюбите его, Реймон, — ответила она, — он бу¬
дет вам за это признателен. Ведь важно не почему пас лю¬
бят, а как нас любят. Счастлив тот, кто любим, не все ли
равно, по какой причине.
— Ваши слова, Индиана, — возразил Реймон, обвивая
рукой ее гибкую, тонкую талию, — это стон одинокого, пе¬
чального сердца. Но я хочу, чтобы вы знали, почему и как
я вас люблю; в особенности — почему.
— Потому что хотите дать мне счастье? — спросила она,
подняв на него печальный и полный страсти взгляд.
— Потому что хочу отдать тебе жизнь! — воскликнул
Реймон, касаясь губами развевающихся волос Индианы.
Звук рога, раздавшийся поблизости, напомнил им, что
следует быть осторожнее. Это трубил сэр Ральф, но видел
он их или нет — так и осталось неизвестным.
132
ГЛАВА XIV
Когда спустили собак и началась охота, Реймон поразил¬
ся той перемене, которая вдруг произошла с Индианой. Она
оживилась, глаза ее заблестели, щеки разрумянились, ноздри
раздулись, как бы в предвкушении опасности или наслажде¬
ния. Внезапно покинув его, она пришпорила лошадь и по¬
мчалась вслед за Ральфом. Реймон не знал, что у Ральфа и
Индианы было только одно общее — их страсть к охоте.
Он не подозревал также, что в этой хрупкой и с виду такой
робкой женщине таилась более чем мужская смелость, бе¬
зумная отвага, возникающая в результате нервного подъема
даже у самых слабых людей. Женщины редко обладают фи¬
зической силой, помогающей терпеливо переносить боль и
опасности, но им часто присуща та душевная сила, которая
появляется в минуты риска или страдания. Впечатлительная
Индиана всем своим существом реагировала на раздававшие¬
ся вокруг крики, быструю езду, волнения охоты, в какой-то
мере напоминающей войну с ее трудностями, уловками, рас¬
четами, борьбой, удачами и неудачами. В своей скучной и
однообразной жизни она нуждалась в таких сильных ощуще¬
ниях — тогда она словно просыпалась от летаргического сна
и в один день растрачивала энергию, накопившуюся в ней за
целый год.
Реймон с испугом смотрел на ее бешеную скачку, на то,
как она бесстрашно отдавалась во власть разгорячившейся
лошади, на которую села впервые. Индиана смело неслась
в самую гущу леса, с необычайной ловкостью уклонялась от
хлеставших ее по лицу гибких веток, не задумываясь переска¬
кивала через канавы и рвалась вперед, чтобы первой напасть
на свежий след кабана, совсем не думая о том, что может
разбиться, если лошадь поскользнется на глинистой и скольз¬
кой почве. Такая решительность страшила и отталкивала
Реймона. Тщеславию мужчин, в особенности влюбленных,
больше льстит покровительствовать беспомощным женщи¬
нам, нежели восторгаться их смелостью.
Признаюсь, что Реймон испугался при мысли о том, ка¬
кую смелость и упорство в любви сулило такое бесстрашие.
Он вспомнил о покорности бедной Нун, которая предпочла
утопиться, а не бороться со своей несчастной судьбой.
«Если в ее любви столько же страсти и пыла, как в ее
увлечениях, — подумал Реймон, — если она с такой же
непреклонной настойчивостью, с какой преследует сейчас
133
кабана, будет стремиться заполонить меня, то ни общество,
ни законы — ничто ее не удержит; она меня погубит, мне
придется пожертвовать ради нее своим будущим».
Отчаянные крики, испуганные голоса, среди которых
был слышен и голос госпожи Дельмар, вывели Реймона из
задумчивости. Охваченный тревогой, он пришпорил коня; к
нему сейчас же присоединился сэр Ральф и спросил, слы¬
шал ли он крики о помощи.
В эту минуту появились испуганные егеря, они бессвязно
кричали, что кабан кинулся на госпожу Дельмар и сбросил
ее с лошади. Прискакали другие, еще более перепуганные
охотники, звавшие сэра Ральфа.
— Надежды нет, — сказал всадник, примчавшийся по¬
следним. — Ваша помощь уже не нужна.
В этот ужасный миг Реймон взглянул на господина Бра¬
уна — лицо Ральфа было бледно и мрачно. Он не кричал, не
выходил из себя, не ломал рук: вынув охотничий нож, он
с чисто британским хладнокровием собрался перерезать себе
горло. Реймон выхватил у него нож и увлек Ральфа за со¬
бой, туда, откуда доносились крики.
Ральф точно очнулся от тяжелого сна, увидя госпожу
Дельмар; она бросилась ему навстречу, умоляя поспешить
на помощь к ее мужу, лежавшему на земле без признаков
жизни. Убедившись, чго полковник еще жив, Ральф немед¬
ленно пустил ему кровь. Но у господина Дельмара был
перелом бедра, и пришлось спешно перенести его в дом.
Очевидно, в суматохе и сутолоке охотники по ошибке
вместо господина Дельмара назвали его жену, а вернее все¬
го, Ральфу и Реймону послышалось ее имя, потому что они
оба думали только о ней.
Индиана была жива и невредима, но от страха и волне¬
ния едва стояла на ногах. Реймон, поддерживая ее в своих
объятиях, простил ей причуды ее женского сердца, ибо ви¬
дел, как она глубоко потрясена несчастьем, постигшим му¬
жа, которого, по правде сказать, у нее было больше основа¬
ний прощать, нежели жалеть.
К сэру Ральфу уже вернулось его обычное спокойствие,
и только необычная бледность указывала на пережитое им
потрясение, — ведь на всем свете он любил только этих
двух людей и чуть не потерял одного из них.
В эту минуту всеобщего смятения и переполоха только
Реймон отдавал себе полный отчет в том, что происходит,
ибо он один не потерял присутствия духа и ясно понял, как
134
сильна любовь сэра Брауна к своей кузине и как отличается
Эта любовь от его привязанности к полковнику. Это обстоя¬
тельство, безусловно опровергавшее мнение Индианы о чув¬
ствах Ральфа, не ускользнуло от внимания не только Рей¬
мона, но и других свидетелей происшедшей сцены.
Однако впоследствии Реймон никогда не говорил госпоже
Дельмар о том, что господин Браун хотел покончить с со¬
бой. В этом намеренном умалчивании было, без сомнения,
что-то эгоистическое и неприязненное, но вы, вероятно, про¬
стите Реймона, так как известно, что все влюбленные очень
ревнивы.
Только через полтора месяца полковника с большим тру¬
дом перевезли в Ланьи. Но прошло не менее полугода, преж-
де чем он начал ходить, потому что, кроме плохо срастав¬
шегося перелома бедра, его мучил еще острый ревматизм
в больной ноге, надолго приковавший его к постели. Жена с
нежной заботливостью ухаяшвала за ним. Она не отходила
от его изголовья, безропотно переносила его угрюмый и раз¬
дражительный нрав, грубые вспышки гнева и бесконечные
придирки.
Несмотря ка все огорчения, ыа тяжесть такого печаль¬
ного существования, Индиана расцвела, здоровье ее окрепло,
а сердце было переполнено счастьем. Реймон любил ее, и
любил по-настоящему. Он приезжал каждый день, преодоле¬
вал все трудности, чтобы увидеть ее, выносил причуды боль¬
ного мужа, холодность кузена, натянутую атмосферу встреч.
Один его взгляд дарил Индиане радость на целый день. Она
и не думала больше жаловаться на судьбу, — она была пол¬
на своим чувством, ей было для чего яшть и кому посвятить
свою молодость.
Постепенно полковник сдружился с Реймопом. В просто¬
те душевной он считал частые посещения своего соседа до¬
казательством глубокого сочувствия и беспокойства о его
здоровье. Госпожа де Рамьер тоже приезжала иногда, как
бы скрепляя своим присутствием эту близкую дружбу, и
восторженная Индиана страстно привязалась к матери Рей¬
мона. В конце концов муж и возлюбленный его жены стали
друзьями.
Постоянно встречаясь, Реймон и Ральф тоже невольно
сблизились и уже называли друг друга «дорогой друг». Ут¬
ром и вечером они обменивались рукопожатиями. Если один
из них обращался к другому с просьбой о какой-либо не¬
большой услуге, он обыкновенно начинал свою речь так:
135
«Я очень рассчитываю на вашу дружбу» и т. д. Наконец
за глаза каждый говорил о другом: «Это мой друг».
Но хотя оба были людьми искренними, насколько это во¬
обще возможно в свете, на самом деле они не чувствовали
никакого взаимного расположения. У них на все были раз¬
ные взгляды, разные вкусы, и даже их любовь к госпоже
Дельмар была настолько различна, что это чувство не сбли¬
жало, а еще больше разъединяло их. Им доставляло своеоб¬
разное удовольствие противоречить и портить друг другу на¬
строение разными замечаниями и намеками, которые, хотя
и высказывались в общей форме, однако дышали горечью и
недоброжелательством. Чаще всего их разногласия начина¬
лись с политики и кончались вопросами морали. Обычно это
бывало по вечерам; все собирались около кресла господина
Дельмара, и спор возникал по малейшему поводу. Внешне
соблюдались все требуемые приличия: одного обязывало к
Этому его философское мировоззрение, а другого — умение
держать себя в обществе, но тем не менее намеками выска¬
зывались очень неприятные вещи, что доставляло большое
удовольствие полковнику, так как у него был воинственный
и сварливый нрав и за отсутствием битв он пристрастился
к спорам.
Я считаю, что политические взгляды целиком опреде¬
ляют человека. Скажите мне только, что вы думаете и что
вы чувствуете, и я скажу вам, каковы ваши политические
убеждения. К какому бы обществу или партии ни принадле¬
жал человек по рождению, его характер рапо или поздно
одержит верх над предрассудками или воззрениями, приви¬
тыми ему воспитанием. Вы, пожалуй, сочтете мое утвержде¬
ние слишком категоричным, но можно ли ждать чего-либо
хорошего от человека, спокойно соглашающегося с сущест¬
вованием такого государственного строя, который несовмес¬
тим с понятием человеколюбия и благородства? Покажите
мне человека, считающего смертную казнь необходимой, и,
как бы он ни был образован и убежден в своей правоте,
ручаюсь, что между мной и им никогда не возникнет сим¬
патии; если такой человек вздумает преподать мне какие-ли¬
бо неизвестные доселе истины, он ничего не добьется,
потому что, при всем моем желании, я не могу ему
верить.
Ральф и Реймон расходились во всем, хотя раньше, до
их знакомства, на многое у них не было определенных, твер¬
до установившихся взглядов. Но с того момента, как на¬
136
чались их горячие споры, когда каждый старался доказать
противоположное тому, что защищал другой, у них созда¬
лись непоколебимые и законченные убеждения. Реймон
всякий раз выказывал себя приверженцем существующего
порядка, Ральф критиковал его со всех точек зрения.
Это объяснялось очень просто. Реймон был баловнем
судьбы, любимцем общества, а Ральф всю свою жизнь видел
только горе и неприятности. Один находил все прекрасным,
другой был всем недоволен. Люди и обстоятельства были су¬
ровы к Ральфу — и очень благосклонны к Реймону; и оба,
словно дети, судили обо всем со своей точки зрения и без¬
апелляционно решали важнейшие вопросы социального
порядка, в которых йи тот, ни другой не были сведущи.
Ральф лелеял мечту о республике, где не будет злоупо¬
треблений, предрассудков, несправедливости, — мечту, осно¬
ванную всецело на том убеждении, что род человеческий
должен в корне измениться. Реймон отстаивал наследствен¬
ную монархию, предпочитая, как он выражался, «переносить
злоупотребления, предрассудки и несправедливости, чем
Еидеть, как воздвигаются эшафоты и льется невинная
кровь».
В начале спора полковник почти всегда бывал на стороне
Ральфа. Он ненавидел Бурбонов и в своих суждениях выска¬
зывал всю свою злобу против них. Но Реймон очень быстро
и искусно перетягивал его на свою сторону, доказывая, что
монархическое правление в принципе куда ближе к наполео¬
новской империи, нежели республика. Ральф не обладал
умением убеждать, бедный баронет был наивен и неловок!
Его искренность казалась грубой, логика сухой, а взгляды
страдали нетерпимостью! Он не щадил никого и не старался
подсластить истину.
— Помилуйте! — говорил он полковнику, когда тот про¬
клинал вмешательство Англии. — Что сделала вам, лично
вам — человеку, как я считаю, здравомыслящему и неглупо¬
му — целая нация, честно сражавшаяся против вас?
— Честно? — повторял господин Дельмар, стискивая зу¬
бы и размахивая костылем.
— Предоставим державам самим решать вопросы внеш¬
ней политики, — снова начинал сэр Ральф, — поскольку мы
приняли государственный строй, который запрещает нам об¬
суждать свои интересы. Если народ ответствен за ошибки
своей законодательной власти, то не окажутся ли французы
виновнее всех?
137
— Верно, — кричал полковник, — это позор, что Фран¬
ция предала Наполеона и приняла короля, посаженного на
трон иностранными штыками!
— Я не говорю, что это позор, — продолжал Ральф, — а
говорю, что это несчастье для Франции. Приходится лишь
пожалеть, что она оказалась такой слабой и немощной в тот
день, когда, избавившись от тирана, вынуждена была при¬
нять жалкое подобие конституционной хартии — эту паро¬
дию па свободу, к которой вы начинаете проникаться ува¬
жением, вместо того чтобы отказаться от нее и завоевать
себе полную, настоящую свободу.
Тогда Реймон принимал вызов, брошенный ему сэром
Ральфом. Горячий сторонник хартии, он хотел вместе с тем
быть и поборником свободы и очень искусно доказывал
Ральфу, что хартия является выражением свободы и что,
уничтожив хартию, он сам разобьет свой кумир. Напрасно
сэр Ральф пытался бороться против ловко подтасованных
доводов господина де Рамьера, тот всячески убеждал его,
что более свободный строй непременно повлек бы за собой
эксцессы 1793 года, что народ не созрел еще для такой сво¬
боды и она неминуемо превратилась бы в анархию. Сэр
Ральф утверждал, что нелепо ограничивать конституцию
определенным количеством параграфов, ибо то, что удовле¬
творяло прежде, не может удовлетворять теперь, и ссылал¬
ся на пример выздоравливающего, чьи потребности ра¬
стут с каждым днем. Но на все эти общие места, упорпо
повторяемые сэром Ральфом, Реймон возражал, что хартия
не есть нечто незыблемое, что она может измениться вме¬
сте с потребностями Франции и впоследствии будет отвечать
требованиям народа, хотя сейчас отвечает только требова¬
ниям королевской власти.
Что касается Дельмара, то его воззрения пи па йоту пе
изменились с 1815 года. Он был заядлым противником но¬
вого строя, таким же упорным, как эмигРанты Кобленца,
над которыми он всегда зло посмеивался. Этот старый мла¬
денец ничего не понял в великой драме падения Наполеона.
Оп видел только военное поражение там, где одержала по¬
беду сила общественного мнения. Он непрестанно твердил
о предательстве и проданной родине, как будто целая нация
может предать одного человека, как будто Франция допус¬
тила, чтобы ее продали несколько генералов. Он обвинял
Бурбопов в тирании и сожалел о славных днях Империи, со¬
вершенно забывая, что тогда не хватало рук для обработки
138
земли и многие семьи сидели без хлеба. Он порицал Фрапше
и хвалил Фуше. Оп все еще жил во времена Ватерлоо.
Чрезвычайно любопытно было слушать сентиментальные
бредни Дельмара и де Рамьера — этих двух филантропов-
мечтателей: один считал, что люди могут быть счастливы
только под боевыми знаменами Наполеона, а другой — под
скипетром Людовика Святого; Дельмар все еще находился
у подножия пирамид, а Реймон восседал под монархической
сенью венсенского дуба. Вначале их утопии казались непри¬
миримыми, но мало-помалу собеседники начинали понимать
друг друга. Реймоп опутывал полковника любезными речами,
но, соглашаясь с ним в чем-нибудь, требовал от него в де¬
сять раз больших уступок. Незаметно он приучал Дельмара
к той мысли, что белое знамя в конце концов увенчало
двадцать пять лет славы Франции.
Если бы Ральф своей резкостью и грубостью не портил
впечатления от цветистой риторики господина де Рамьера,
Реймон неминуемо обратил бы господина Дельмара в при¬
верженца монархии 1815 года; но Ральф, стараясь поколе¬
бать убеждения полковника, своей неуклюжей прямотой за*
девал его самолюбие, и тот еще больше укреплялся в своих
симпатиях к императору. Тогда все усилия господина де
Рамьера пропадали даром; Ральф безжалостно топтал его
цветы красноречия, и полковник с ожесточением и упор¬
ством возвращался к своему трехцветному знамени. Он клял¬
ся, что когда-нибудь «стряхнет насевшую на нем пыль»,
ругал династию Бурбонов, возводил герцога Рейхштадтского
на «престол его предков», снова начинал завоевание мира и
кончал всегда ягалобами на позор Франции, на ревматизм,
пригвоздивший его к креслу, и на неблагодарность королев¬
ской фамилии к усачам ветеранам, которых жгло палящее
солнце пустыни и заносили снега на московских дорогах.
— Друг мой, — говорил Ральф, — будьте справедливы.
Вы недовольны тем, что Реставрация не платит за услуги,
оказанные Империи, и в то же время предоставляет денеж-
ную помощь эмигрантам. Скаяште, если бы завтра Наполеон
воскрес во всем своем могуществе, сочли бы вы справедли¬
вым, чтобы он лишил вас своей милости и перенес ее на
легитимистов? Каждый стоит за себя и за своих, это всё
споры и пререкания из-за личных интересов, которые мало
касаются Франции. Теперь, когда вы превратились в такого
же немощного старика, как и бывшие волки эмиграции,
когда все вы страдаете подагрой, женаты и недовольны всем
139
на свете, — вы все одинаково бесполезны для родины. Одна¬
ко ей приходится вас кормить, а вы только и знаете, что
наперерыв жалуетесь на нее. Когда придет к власти респуб¬
лика, она не признает ваших требований, и это будет спра¬
ведливо.
Такие простые и очевидные истины воспринимались пол¬
ковником как личные оскорбления. Ральф, при всем своем
Здравом смысле, не понимал, как мелочен и ограничен че¬
ловек, которого он уважает, и потому не щадил его в спорах.
До появления Реймона между этими двумя людьми суще¬
ствовало молчаливое соглашение избегать разговоров на та¬
кие щекотливые темы, где их убеждения могли бы столк¬
нуться и вызвать взаимную неприязнь. Но Реймон внес в их
тихое убежище всю казуистику и хитрые уловки, изобретен¬
ные современной цивилизацией. Он показал им, что во вре¬
мя спора можно говорить что угодно, во всем упрекать про¬
тивника. Он ввел у них в доме дебаты на политические
темы, в то время чрезвычайно модные в салонах, ибо
страстная ненависть «Ста дней» уже улеглась и приняла
различные отгенки. Но убеждения полковника оставались
без изменений, и Ральф жестоко ошибался, думая, что тот
способен внять доводам рассудка. С каждым днем господин
Дельмар все больше злился на него и сближался с Реймо-
ном, который, не идя на слишком большие уступки, умел
быть любезным и не задевать самолюбия.
Заниматься политикой в домашнем кругу от нечего де¬
лать — большая неосторожность. Если теперь есть еще где-
нибудь спокойные и счастливые семьи, я советую им не
подписываться на газеты, не читать даже самой короткой
статьи о бюджете, уединиться в своих поместьях, как в
оазисе, и отгородиться неприступной стеной от остального
общества, ибо если эти счастливцы дадут возможность отго¬
лоскам наших споров проникнуть к ним, то прости-прощай
мир и покой в их доме! Нельзя представить себе, сколько
горечи и яду вносит в семью различие убеждений, — в боль¬
шинстве случаев оно служит поводом к тому, чтобы упре¬
кать другого в скверном характере, ограниченности и бес¬
сердечии.
Никто не посмел бы ни с того ни с сего назвать кого-
нибудь обманщиком, дураком, честолюбцем или трусом. Од¬
нако тот же смысл вкладывается в слова: «иезуит», «роя¬
лист», «бунтарь» и «умеренный». Слова, правда, другие, но
оскорбления те же, и тем более обидные, что спорщики
140
позволяют себе беспрерывно нападать друг на друга и без¬
жалостно и беспощадно преследовать противника. Тут уж не
прощают взаимных ошибок, пе признают ни милосердия, ни
деликатности, ни выдержки. Ничего друг другу не спускают
и под маской политических убеждений изливают в словах
свою мстительную ненависть. Счастливые сельские жители —
если еще сохранились во Франции настоящие села, — беги¬
те, бегите от политики и читайте «Ослиную шкуру»! Но,
увы, политическая зараза сильна, и нет такого дальнего
уголка, такого полного уединения, где мог бы укрыться и
спастись человек с добрым сердцем, желающий оградить се¬
бя от общественных бурь и политических разногласий.
Напрасно обитатели замка Де-ла-Бри защищались в про¬
должение нескольких лет от этого пагубного вторжения.
В конце концов они утратили свою беззаботность, деятель¬
ная домашняя жизнь их была нарушена, не стало больше
долгих вечеров, проводимых в молчании и размышлениях.
Громкие споры будили заснувшее эхо, слова, полные горечи
и угроз, пугали поблекших амуров, в течение целого столе¬
тня улыбавшихся с высоты пыльных карнизов. Тревоги со¬
временной жизни проникли в старый дом, и все предметы
устарелой роскоши — свидетели былой эпохи наслаждений
и легкомыслия — с ужасом взирали на наш пек сомнений и
разногласий, представленный тремя мужчинами, которые
сходились ежедневно, чтобы спорить с утра и до ночи.
ГЛАВА XV
Несмотря на эти постоянные раздоры, госпожа Дельмар
с доверчивостью молодости надеялась на какое-то светлое
будущее. Она переживала свое первое счастье, и ее пылкое
воображение, ее любящее сердце давали ей то, чего ей не
хватало в действительности. Она умела создавать себе живые
и чистые радости и дополняла ими случайные милости судь¬
бы, выпавшие ей на долю. Реймон любил ее. Он не лгал,
уверяя, что за всю свою жизнь любил только ее одну: в са¬
мом деле, его чувство никогда еще не было столь чистым и
продолжительным. Возле нее он забывал обо всем, общество
и политика переставали занимать его мысли. Ему нравилась
и уединенная жизнь и та семейная обстановка, которой окру¬
жила его Индиана. Он восхищался терпением и нравствен¬
ной силой этой женщины, он удивлялся контрасту между ее
141
умом и характером, а в особенности тому, что после всей
торжественности, какою был окружен их первый договор,
она была так Икало требовательна, довольствовалась редкими,
мимолетными минутами счастья, беззаветно и слепо верила
ему. Любовь была для нее совершенно новой и возвышенной
страстью, множество тонких и благородных чувств примеши¬
валось к этой любви, придавая ей силу, непонятную для
Реймона.
Сам он сперва сильно страдал от постоянного присут¬
ствия ее мужа или кузена. Он представлял себе, что эта
любовь будет такой же, как и все пережитые им раньше,
но вскоре, под влиянием Индианы, его чувство стало более
возвышенным. Покорность, с какой она переносила постоян¬
ный надзор, выражение счастья, с каким она украдкой
смотрела на него, ее глаза, говорившие с ним немым, но
красноречивым языком, ее восторженная улыбка, когда во
время разговора случайный намек сближал их сердца, —
Есе это теперь давало Реймону утонченное и изысканное
наслаждение, доступное ему при его уме, воспитании и
культуре.
Какая разница была между целомудренной Индианой,
словно пе ведавшей, что ее любовь может прийти к опре¬
деленной развязке, и другими женщинами, всячески ста¬
равшимися ускорить эту развязку и в то же время
притворявшимися, будто они вовсе не хотят этого. Когда
случайно Реймон оставался наедине с Индианой, щеки ее
не вспыхивали румянцем, она не отводила от него в сму¬
щении взгляда. Нет, ее глаза, ясные и спокойные, по-преж¬
нему в упоении смотрели на него, ангельская улыбка пе
сходила с ее губ, розовых, как у девочки, не знающей
других поцелуев, кроме материнских. Видя, как она довер¬
чива, полна любви и невинна, как всецело поглощена своим
чувством и ничего не подозревает о мучительном томле¬
нии, какое испытывал возлюбленный, находясь у ее ног,
Реймон не осмеливался проявить себя мужчиной, боясь
показаться ей недостойным ее мечты, и из самолюбия сам
становился таким же добродетельным, как она.
Госпожа Дельмар была малообразованна, как и все
креолки, и до сих пор никогда не задумывалась над теми
серьезными вопросами, которые теперь ежедневно обсуж¬
дались при ней. Воспитывая ее, сэр Ральф, имевший невы¬
сокое мнение об уме и способностях женщин, ограничился
тем, что дал ей только некоторые, основные и необходи¬
142
мые для жизни знания. Она имела слабое понятие о все¬
общей истории, и всякие серьезные рассуждения наво¬
дили на нее скуку. Но Реймон, благодаря своему уму и
красноречию, вкладывал в самый сухой предмет столько
поэзии и изящества, что она стала прислушиваться к его
речам, пытаясь понять их, а затем робко начала задавать
ему такие наивные вопросы, какие без труда разрешила бы
любая десятилетняя девочка, воспитанная в свете. Реймону
нравилось развивать ее нетронутый ум, без сопротивления
усваивавший его взгляды. Но, несмотря на то влияние,
которое он оказывал на ее чистую, простую душу, иногда
его софизмы встречали у нее отпор.
Индиана противопоставляла требованиям цивилизации,
возведенным в принципы, простые и ясные законы здравого
смысла и человечности, ее возражения дышали неподдель¬
ной искренностью, и хотя они подчас приводили Реймона
в замешательство, все же он всегда восхищался их детской
непосредственностью. Оп поставил себе задачей обратить
ее постепенно в свою веру, привить ей свои взгляды и при¬
лагал к этому столько старания, словно занимался серьез¬
ной работой. Он был бы горд, если бы сумел заставить ее
смотреть на все его глазами, изменить ее честные и здравые
от природы убеждения, но это удавалось ему с трудом.
Возвышенные воззрения сэра Ральфа, его непримиримая
ненависть к порокам общества, его нетерпеливое ожидапие
торжества новых законов и иных нравов — все это находило
отклик в Индиане благодаря печальным воспоминаниям ее
детства. Но иногда Реймон повергал в прах противника,
доказывая, что нелюбовь Ральфа к современности — чис¬
тейший эгоизм. Оп горячо описывал свои собственные чув¬
ства, свою преданность королевскому дому, изображая ее
героической и даже чреватой опасностями, говорил о своем
уважении к преследуемым ныне верованиям своих пред¬
ков, о своих религиозных убеждениях, которые, по его сло¬
вам, он принимал не рассуждая, чувствуя инстинктивную
потребность в вере. А потом — какое счастье любить своих
ближних, сознавать что связан с современным поколением
узами чести и человеколюбия; какая радость оказывать
услуги родине, борясь против опасных нововведений, под¬
держивая внутренний порядок; какое блаженство отдать,
если это понадобится, всю свою кровь за каплю крови
последнего из своих сограждан! Он очаровывал Индиану
искусно нарисованными картинами счастливых утопий, и
143
ей хотелось любить и уважать то, что любит и уважает
Реймон. Что Ральф эгоист, считалось уже доказанным. Ко¬
гда он защищал какую-нибудь благородную идею, ему в
ответ улыбались: всем было ясно, что в такие минуты ум
и сердце его находятся в противоречии. Не предпочтитель¬
нее ли верить Реймону, у которого такая пламенная,
широкая и открытая душа?
Однако бывали мгновения, когда Реймон почти забывал
о своей любви и помнил только о неприязни к Ральфу.
Сидя около госпожи Дельмар, он видел лишь сэра Ральфа,
сурового, холодного и рассудочного сэра Ральфа, который
осмеливался нападать на него, человека высокоодаренного,
разбившего наголову стольких славных врагов. Он испы¬
тывал даже некоторое унижение при мысли, что ему при¬
ходится бороться с таким ничтожным противником, и тогда
он старался подавить его своим красноречием, пускал в ход
весь свой талант, и ошеломленный Ральф, не умевший
быстро соображать, а тем более быстро парировать удар,
чувствовал свою полную беспомощность.
В такие мгновения Индиане казалось, что Реймон со¬
всем не думает о ней. Она ощущала беспокойство и страх
при мысли, что, может быть, все эти благородные, возвы¬
шенные чувства, которые он так красиво выражал, не
более как набор пышных слов, насмешливая болтовня адво¬
ката, с упоением слушающего самого себя и разыгрываю¬
щего чувствительную комедию, чтобы растрогать просто¬
душных слушателей. Она вся дрожала, когда, встречая его
взгляд, догадывалась, что глаза его горят не от радости, не
оттого, что она поняла его, а от удовлетворенного само¬
любия, торжествующего победу, ибо ему удалось отстоять
свои взгляды. Тогда ей становилось страшно, и она думала
о Ральфе, об этом эгоисте, к которому все, возможно, были
несправедливы. Но Ральф ничего не умел сказать кстати,
чтобы поддержать в ней эти сомнения, а Реймон несколь¬
кими словами ловко рассеивал их.
Итак, в этом доме только один человек чувствовал себя
действительно несчастным и убитым — это был Ральф, ро¬
дившийся под несчастливой звездой; жизнь ему, бедняге,
никогда не улыбалась и не дарила настоящих и глубоких
радостей. Судьба его была неудачна и безотрадна, а между
тем никто не жалел его, и он сам никому ни на что не
жаловался: поистине проклятая судьба, лишенная всякой
поэзии, ярких впечатлений и выдающихся событий, — за¬
144
урядная, невеселая обывательская жизнь, не скрашенная
ни дружбой, ни любовью; он молча, безропотно продолжал
влачить существование с тем героизмом, который дается
любовью к жизни и вечной потребностью на что-то надеять¬
ся. Он был одинок; хотя у него, как и у всех, когда-то были
отец и мать, брат, жена, сын, подруга, но он никогда не
видел от них ни любви, ни привязанности. Он чувствовал
себя чужим для всех в жизни, протекавшей безрадостно и
бесцветно, и даже не переживал особенно остро своего
несчастья, так как не имел той романтической жалости
к самому себе, которая побуждает искать наслаждение
даже в страданиях.
Несмотря на силу характера, этот человек иногда начи¬
нал терять веру в добродетель. Он ненавидел Реймона.
Одного слова Ральфа было бы достаточно, чтобы заставить
Рамьера покинуть Ланьи, но он молчал, ибо свято следовал
принципу, одному-единственному, но более сильному, чем
все убеждения Реймона: пе религия, не монархия, не об¬
щество, не честь и не законы побуждали его к самопо¬
жертвованию, а совесть.
Ральф прожил одинокую жизнь и не привык рассчиты¬
вать на других, но в одиночестве он научился познавать
самого себя. Он слушался только голоса своего сердца;
замкнувшись в себе, он старался понять причину людской
несправедливости и убеждался, что ничем не заслужил ее.
Это даже перестало возмущать его, так как он был невы¬
сокого мнения о своей личности, считая себя ничтожным
и заурядным. Ральф понимал, почему люди равнодушны к
нему, он примирился с этим, но в душе сознавал, что сам
способен на все те чувства, которые не мог вызвать к себе
в других; и, прощая всем людям, в отношении самого себя
он был нетерпим. Его замкнутость и скрытность создавали
впечатление эгоизма, и, пожалуй, ничто так сильно пе по¬
ходит на эгоизм, как уважение к самому себе.
Однако нередко случается, что, желая поступить как
можно лучше, мы поступаем неудачно, — так и сэр Ральф,
боясь упреков совести, из чрезмерной деликатности совер¬
шил большую ошибку, причинившую непоправимое зло
госпоже Дельмар. Ошибка эта заключалась в том, что он
не сообщил ей о подлинной причине смерти Нун. Вероятпо,
тогда она задумалась бы над теми опасностями, которые
ей сулила любовь Реймона. Позднее мы узнаем, почему
господин Браун не собрался рассказать все Индиане и какие
145
тяжелые сомнения заставили его молчать. Когда же он
решился заговорить, было уже поздно — Реймон успел за
Это время упрочить свое влияние.
Тем временем произошло неожиданное событие, оказав¬
шее большое влияние на будущность полковника и его
жены. Бельгийский торговый дом, от которого зависело бла¬
гополучие дельмаровского предприятия, неожиданно обан¬
кротился, и полковник, еще не совсем оправившись после
болезни, спешно выехал в Антверпен.
Поскольку оп был еще болен и слаб, жена хотела его
сопровождать, но господин Дельмар, зная, что ему грозит
полное разорение, и собираясь уплатить по всем обязатель¬
ствам, боялся, как бы его путешествие не приняли за бег¬
ство, и решил оставить свою жену в Ланьи — в залог того,
что он вернется. Он отказался также взять с собой сэра
Ральфа и попросил его остаться и помочь госпоже Дель¬
мар в случае каких-либо неприятностей со стороны докуч¬
ливых и требовательных кредиторов.
Б это тяжелое время Индиану страшила только мысль
о том, что ей, вероятно, придется покинуть Ланьи и рас¬
статься с Реймоном. Но он успокоил ее, уверив, что пол¬
ковник при всех обстоятельствах, несомненно, переедет
в Ларине. Кроме того, он поклялся, что под тем или иным
предлогом последует за ней всюду; и доверчивая ясенщина
была почти рада грозившим ей невзгодам, так как они да¬
вали ей возможность испытать его любовь.
А Реймона со времени получения этого известия пре¬
следовало одно желание, одна тревожная и неотступная
мысль: наконец-то, впервые за полгода, он останется наеди¬
не с Индианой. Она, казалось, никогда не избегала его, и
хотя он не торопился увенчать полным торжеством свою
любовь, наивная чистота которой имела для него своеоб¬
разную прелесть, все же он начинал чувствовать, что дело
его мужской чести довести ее до конца. Он с достоинством
опровергал всякие лукавые намеки на свои отношения с
госпожой Дельмар, скромно уверяя, что между ними суще¬
ствует только нежная и спокойная дружба, и ни за что на
свете не признался бы даже лучшему другу, что уже пол¬
года, как он страстно любим, а еще ничего не добился.
Реймон был несколько разочарован, когда увидел, что
сэр Ральф решил, по-видимому, взять на себя роль госпо¬
дина Дельмара: он появлялся в Ланьи с утра и возвращался
к себе в Бельрив только вечером. Больше того, так как
146
домой они ехали одной и той же дорогой, Ральф с подчерк¬
нутой вежливостью старался приурочить свой отъезд
к отъезду Реймона. Такое явное намерение помешать раз¬
дражало Реймона, а госпожа Дельмар тоже видела в этом
оскорбительное недоверие к себе и желание Ральфа про¬
явить деспотическую власть.
Реймон не смел просить о тайном свидании; всякий раз,
как он пытался заговорить об этом, госпожа Дельмар напо¬
минала ему об их уговоре. Однако со дня отъезда полков¬
ника прошла уже неделя, он мог скоро вернуться, и надо
было воспользоваться удобным случаем. Дать сэру Ральфу
возможность восторжествовать над собой казалось Реймону
позорным. Однажды утром он незаметно вложил в руку
госпожи Дельмар следующее письмо:
«Индиана! Значит, вы не любите меня так, как я люблю
вас? Ангел мой, я несчастен, а вы даже не замечаете этого.
Я печалюсь и беспокоюсь о вашем будущем, не о своем,
конечно: я последую за вами всюду, буду жить и умру
там же, где вы. Но меня пугает предстоящая вам нищета:
бедняжка, вы такая слабенькая и хрупкая! Как сможете
вы перенести ожидающие вас лишения? У вас есть богатый
и щедрый кузен. Ваш муж, возмояшо, согласится принять
от него то, что он откажется принять от меня. Ральф сможет
облегчить вашу участь, а я ничто не могу сделать для вас.
Вы отлично понимаете, дорогой друг, что у меня есть
причины быть мрачным и грустным. Вы мужественны, вы
ничего не боитесь, вы не хотите, чтобы я болел за вас ду¬
шой. Ах, мне так нужны ваши ласковые слова, ваши нся*-
иые взгляды, чтобы поддержать мои силы! Но по роковому
стечению обстоятельств эти дни, которые я надеялся про¬
вести с вами, у ваших ног, принесли мне еще больше му¬
чений.
Скажите только одно слово, Индиана: разрешаете ли
вы мне побыть с вами наедине хотя бы час, чтобы я мог
оросить слезами ваши белые ручки, сказать вам, как
я страдаю, и услышать от вас слова утешения и под-
деряски?
И затем, Индиана, у меня есть одно заветное желание,
каприз ребенка, вернее — каприз влюбленного: я хочу,
чтобы вы позволили мне прийти к вам в спальню. О, не
пугайтесь, я уже поплатился однажды за свою дерзость
и научился не только уважать вас, но и бояться. Именно
147
поэтому я и хотел бы войти к вам в спальню, стать на ко¬
лени ка том самом месте, где я видел вас такой разгневан¬
ной, что несмотря на мою обычную смелость, не дерзнул
даже взглянуть на вас. Я хотел бы пасть перед вами нип,
провести час в счастливом и благоговейном молчании.
Единственная милость, о которой я просил бы тебя, Инди¬
ана, — это положить руку мне на сердце, очистить его от
греха, успокоить, если оно будет слишком сильно биться,
и вернуть мне твое доверие, если теперь ты считаешь, что
я достоин тебя. О, я так хочу доказать тебе, что я заслу-
яшваю теперь твоего доверия, что я понял тебя, преклоня¬
юсь перед тобой и чту тебя так же чисто и свято, как
девушка чтит мадонну! Я должен быть уверен, что ты меня
больше не боишься, что ты уважаешь меня так же, как я
боготворю тебя. Приягавшись к твоему сердцу, я хотел бы
прожить один час ячизныо ангелов. Скажи, Индиана, хочешь
ли ты этого? Один только час — первый и, быть может,
последний!
Пора, Индиана, вернуть мне твое доверие, так безжа¬
лостно отнятое у меня, простить мне мою вину, искуплен¬
ную такой дорогой ценой. Разве ты все еще недовольна
мною? Скажи, разве не провел я у твоего кресла целые
полгода, подавляя страстные желания и ограничиваясь
созерцанием твоих черных локонов и твоей белоснежной
шеи, склоненной над работой? Когда ты сидела возле окна,
я вдыхал тонкий аромат твоих духов, приносимый мне
легким ветерком, и довольствовался этим. Неуя^ели такая
покорность не заслуживает награды? Подари мне один
поцелуй, поцелуй сестры, если хочешь, поцелуй в лоб. Я не
парушу нашего уговора, клянусь тебе! Не попрошу ничего
больше... Но ты, жестокая, ничего не хочешь мне дарить!
Уж не боишься ли ты самой себя?»
Госпожа Дельмар поднялась к себе в спальню, чтобы
прочесть это письмо. Она сейчас же написала ответ и неза¬
метно передала его вместе с ключом от калитки парка —
ключом, так хорошо знакомым ему:
«Нет, теперь я не боюсь тебя, Реймон! Я слишком
хорошо знаю, как ты меня любишь, и верю тебе безза¬
ветно. Приходи же! Себя я тоже не боюсь; если бы я не
любила тебя так сильно, то, возможно, была бы менее
спокойна, но ты даже не знаешь, как я люблю тебя... Уез-
148
жайте пораньше, чтобы усыпить подозрительность Ральфа.
Возвращайтесь в полночь, — парк и дом вы знаете хорошо;
вот ключ от калитки, заприте ее за собой».
Это наивное и благородное доверие вызвало краску
стыда у Реймона, хотя он сам старался пробудить его, ду¬
мая, что сумеет впоследствии им воспользоваться, рассчи¬
тывая на ночь, на случай, на опасность. Если бы Кндиана
обнаружила страх, она погубила бы себя, но она была
спокойна. Она верила в его честность, и он поклялся, что ей
не придется раскаиваться. Впрочем, самым важным для него
было провести ночь в ее спальне, чтобы не оказаться глупцом
г своих собственных глазах, обмануть бдительность Ральфа
и иметь право в душе посмеяться над ним. Это принесло бы
Реймону то удовлетворение, которого он давно жаждал.
ГЛАВА XVI
Ральф в этот вечер был поистине невыносим. Никогда
еще не 6‘ыл он так неловок, холоден и скучен. Все, что он
говорил, было невпопад и некстати, и, к довершению всех
бед, несмотря на поздний час, он вовсе не собирался уез¬
жать. Госпожа Дельмар сидела как на иголках. Она погля¬
дывала то на часы, которые показывали уже одиннадцать,
то на дверь, скрипевшую под напором ветра, то на столь
надоевшее ей лицо своего кузена, расположившегося напро¬
тив нее у камина и невозмутимо смотревшего на огонь, как
будто он и не подозревал, что его присутствие ей в тягость.
Однако под непроницаемым выражением лица сэра
Ральфа, под его каменным спокойствием скрывалось буше¬
вавшее в нем мучительное и сильное волнение. От этого
человека ничего не ускользало, потому что он хладнокровно
наблюдал за всем. Притворный отъезд Реймона не обмапул
его. Он отлично видел тревогу госпожи Дельмар. Он
страдал от нее больше, чем сама Индиана, и колебался
между стремлением предостеречь ее ради ее же пользы и
опасением дать волю чувствам, которых в душе он не
одобрял. В конце концов желание сделать добро кузине
одержало верх, и он, собрав все душевные силы, решился
прервать молчание.
— Мне вспомнилось, — неожиданно сказал он, следуя
за ходом волновавших его мыслей, — что сегодня минул
149
ровно год с тех пор, как мы с вами вот так же сидели
у этого самого камина. Час был приблизительно тот же,
погода стояла пасмурная и холодная, как и сегодня ве¬
чером. Вам нездоровилось, печальные думы тревожили
вас, и, вспоминая об этом дне, я готов поверить в предчув¬
ствия!
«Куда он клонит?» — подумала госпожа Дельмар, с
изумлением и беспокойством глядя на своего кузена.
— Помнишь, Кндиана, — продолжал он, — ты чувство¬
вала себя тогда хуже, чем обычно! Мне запомнились твои
слова, они еще звучат у меня в ушах. «Вы, наверное, со¬
чтете меня безумной, — сказала ты, — но какое-то несчастье
падвигается на нас, кому-то из нас грозит опасность. Навер¬
ное, мне, — добавила ты. — Я так взволнована, как будто
предстоит большая перемена в моей судьбе, мне страшно...»
Это твои собственные слова, Индиана.
— Моя болезнь прошла, — отвечала Индиана, ставшая
вдруг такой же бледной, как и тогда, в тот вечер, о кото¬
ром вспоминал сэр Ральф, — и я уже не верю больше
в пустые страхи.
— Но теперь я верю в них, — возразил он, — потому
что тогда ты оказалась пророком: нам действительно угро¬
жала большая опасность, зловещие тени надвигались на это
мирное жилище...
— Боже, я вас не понимаю!..
— Сейчас поймешь, мой бедный друг. В тот памятный
вечер появился здесь Реймон де Рамьер... Ты помнишь,
в каком он был состоянии?
Ральф выждал несколько мгновений, не смея поднять
глаза на кузину. Она ничего не ответила, и он продолжал:
— Я был обязан верпуть его к жизни и сделал это
отчасти чтобы исполнить твое желание, отчасти из челове¬
колюбия. Но, по правде сказать, Индиана, я спас жизнь
Этому человеку на горе себе. Я единственный виновпик
всего несчастья.
— Не знаю, о каком несчастье вы говорите, — сухо воз¬
разила Индиана.
Она предвидела объяснение и была этим глубоко оскорб¬
лена.
— Я говорю о смерти нашей бедной Нун, — сказал
Ральф. — Если бы не он, она была бы жива; если бы пе
его роковая страсть, эта красивая и честная девушка, так
неяшо любившая вас, была бы еще здесь...
Госпожа Дельмар все еще ничего не попимала. Она
была возмущена до глубины души тем странным и жесто¬
ким способом, какой выбрал Ральф, чтобы упрекнуть ее
в привязанности к господину де Рамьеру.
— Довольно, — сказала она вставая.
Но Ральф, казалось, не обратил никакого внимания на
ее слова.
— Меня всегда удивляло, — продолжал он, — как это
бы не поняли, зачем, собственно, господин де Рамьер
перелез тогда через ограду.
Внезапное подозрение промелькнуло в уме Индианы,
ноги у нее подкосились, и она снова села.
Своими речами Ральф вонзил ей нож в самое сердце.
Но лишь только он увидел, какое впечатление произвели
его слова, он ужаснулся тому, что сделал. Он думал теперь
только о горе, причиненном той, кого он любил больше
всего на свете, и чувствовал, что сердце его разрывается
от боли. Оп горько заплакал бы, если бы вообще мог пла¬
кать. Но он, бедняга, пе обладал этой способностью и пе
умел красноречиво выражать свои чувства. Внешнее хлад¬
нокровие, с каким он совершил эту жестокую операцию,
сделало его палачом в глазах Индианы.
— В первый раз, — с горечью сказала она, — я вижу,
что ваша неприязнь к господину де Рамьеру побудила пас
прибегнуть к недостойным средствам; но я не понимаю,
Зачем в вашей мести вы черните память дорогого мне
человека, чья трагическая смерть должна была сделать эту
память для пас священной. Я вас ни о чем не спрашивала,
сэр Ральф; я не понимаю, о чем вы говорите. Разрешите
мне вас больше не слушать.
Она встала и ушла, оставив господина Брауна в полной
растерянности и совсем убитого горем.
Он предвидел, что объяснение с госпожой Дельмар
только восстановит ее против него. Голос совести требовал,
чтобы он предупредил Индиану, к чему бы это ни привело,
и он повиновался этому голосу со свойственной ему резко¬
стью и неумелостью. Но он не предвидел силы действия
такого запоздалого лекарства.
В страшном отчаянии Ральф покинул Ланьи и стал блу¬
ждать по лесу, находясь в состоянии, близком к помеша¬
тельству.
В полночь Реймон был у калитки парка. Он открыл ее,
но, уже входя, почувствовал, что пыл его страсти остыл.
151
Зачем он шел на это свидание? Он решил быть доброде¬
тельным. Но смогут ли целомудренная встреча и братский
поцелуй вознаградить его за те страдания, на которые он
обрекал себя? Если вы вспомните, при каких обстоятель¬
ствах он однажды ночью украдкой пробирался по этим
аллеям и проходил этим садом, вы поймете, что надо было
обладать большим душевным мужеством, чтобы идти на
поиски счастья дорогой, связанной со столь тяжелыми вос¬
поминаниями.
В конце октября в окрестностях Парижа бывает обычно
туманно и сыро, в особенности по вечерам около рек.,
Судьбе было угодно, чтобы эта осенняя ночь была такой
же молочно-белой, как и ночи прошлой весны. Реймон
неуверенно шел среди окутанных мглой деревьев. Порав¬
нявшись с павильоном, куда на зиму убирали прекрасную
коллекцию герани, он посмотрел на дверь, и сердце его
невольно забилось сильнее при мысли, что она сейчас
откроется и оттуда выйдет женщина, закутанная в шубку...
Реймон усмехнулся своему суеверию и продолжал путь.
Но чем ближе он подходил к реке, тем сильнее его проби¬
рала дрожь и тем труднее ему становилось дышать.
Чтобы попасть в цветник, необходимо было перейти
реку по узенькому мостику, перекинутому с одного берега
на другой. Здесь» над рекой, туман был еще гуще, и Рей¬
мон ухватился за перила, чтобы не оступиться и не упасть
в росшие у берега камыши. Луна еще только всходила и,
силясь пробиться сквозь мутную пелену, бросала тусклый
свет на камыши, колеблемые ветром и течением воды.
В шелесте ветра, скользившего по листьям и волновавшего
воду, ему слышались чьи-то жалобы, похожие на обрывки
человеческой речи. Вдруг тихий стон раздался возле Рей¬
мона, и тростник зашевелился; это вылетел кулик, вспуг¬
нутый его шагами. Крик этой птицы, живущей возле воды,
удивительно похож на крик новорожденного, а его стре¬
мительный взлет из камышей напоминает последние отчаяп-
иые движения утопающего. Вы, может быть, решили, что
Реймон был очень труслив и малодушен, ибо чуть не упал
в обморок, но, устыдившись своего страха, он быстро овла¬
дел собой и, стиснув зубы, поднялся на мостик.
Когда он был почти на середине, какая-то неясная
человеческая тень выросла перед ним у конца перил, словно
кто-то стоял там и ждал его. Мысли Реймона смешались,
он был потрясен и потерял способность рассуждать. Он
152
вернулся обратно и притаился в тени деревьев, не сводя
пристального, полного ужаса взгляда с видения, расплыв¬
чатого и зыбкого, как речной туман или дрожащий свет
луны. Он подумал, что это плод его больного воображения и
что он принял за человека тень от дерева или куст, но тут же
ясно увидел, что призрак зашевелился и направился к нему.
В ту минуту, если бы ноги не отказались ему служить,
он пустился бы бежать так же быстро и трусливо, как
ребенок, который, проходя ночью по кладбищу, внезапно
слышит позади себя шорох травы и принимает его за чьи-то
легкие шаги. Но он не мог сдвинуться с места и, чтобы не
упасть, обхватил ствол ивы, под сеыыо которой укрылся.
Сэр Ральф, закутанный в светлый плащ, придававший ему
издали вид призрака, прошел мимо него и удалился по
дороге, где только что проходил Реймон.
«Неумелый шпион!—подумал Реймон, видя, как тог
ищет его следы. — Я обману твою бдительность, и, пока
ты будешь сторожить меня здесь, я буду наслаждаться
счастьем там».
С легкостью птицы и уверенностью счастливого любов¬
ника он перешел мост. Все его страхи рассеялись: Нун
больше не существовала, реальная жизнь вступила в свои
права. Там была Индиана, она ждала его, — здесь стоял на
страже Ральф, желавший преградить ему путь.
— Стой па страже, — весело сказал Реймон, увидя
издали, как Ральф ищет его на противоположном берегу. —
Стой на страже всю ночь, милейший Рудольф Браун, охра¬
няй мое счастье, любезный друг! И если залают собаки,
а слуги поднимут тревогу, успокой их, уйми, скажи им:
«Можете мирно спать, я охраняю ваш сон!».
Исчезли все колебания, умолкли упреки совести и голос
добродетели. Слишком дорогой ценой купил Реймон насту¬
пающий час. Кровь, застывшая в жилах, бурно приливала
теперь к его разгоряченной голове. Только что перед пим
витали призраки смерти, вставали мрачные воспоминания
об умершей, — теперь его яедала горячая живая любовь,
острые радости жизни. Реймон почувствовал себя юным и
бодрым, как бывает утром, когда пробуждаешься от ярких
и радостных лучей солнца после тяжелого, сковавшего
тебя могильным холодом кошмара.
«Бедный Ральф!—думал он, поднимаясь смелым и лег¬
ким шагом по потайной лестнице. — Ты сам меня на это
толкаешь».
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА XVII
Расставшись с сэром Ральфом, госпожа Дельмар запер¬
лась у себя в спальне; в ее душе поднялась целая буря.
Уж не впервые смутные подозрения набрасывали зловещие
тени на шаткое здание ее счастья. Как-то в разговоре
господин Дельмар позволил себе несколько нескромных
шуток — из тех, что обычно принимаются за комплимент.
Он так недвусмысленно поздравлял Реймона с его успе¬
хами в романтических похождениях, что даже посторонние
люди могли догадаться о его любовных интригах. Всякий
раз, когда госпоже Дельмар случалось говорить с садовни¬
ком, тот по самым различным поводам с роковой неизбеж¬
ностью сводил разговор к Нун, а затем, по какой-то непо¬
нятной ассоциации, упоминал имя господина де Рамьера,
точно оно было постоянно у него на уме и помимо его
воли преследовало его. Госпожу Дельмар удивляли его
странные, неуместные вопросы. Садовник путался в словах
по малейшему пустяку; казалось, его мучит совесть, и,
стараясь это скрыть, он сам себя выдавал.
Замешательство Реймона порою также вызывало в ней
тягостные сомнения, и, хотя Индиана не искала доказа¬
тельств его вины, эти доказательства напрашивались сами
собой. Особенно одно обстоятельство могло открыть ей
глаза, если бы она намеренно не старалась отогнать от себя
всякое подозрение. На пальце Нун нашли очень дорогое
кольцо; госпожа Дельмар видела у нее это кольцо незадолго
154
до ее смерти, и Нун сказала, будто бы она нашла его. После
смерти Нун госпожа Дельмар постоянно носила его в па¬
мять о ней и часто замечала, как бледнел Реймон, под¬
нося ее руку к своим губам. Однажды он начал умолять
ее никогда не упоминать при нем о Нун, потому что он
считает себя виновником ее смерти; а когда она, стараясь
снять с его души это тяжкое бремя, стала доказывать,
что во всем виновата она одна, он сказал:
— Нет, Индиана, не обвиняйте себя напрасно, вы пе
знаете, как велика моя вина!..
Эти слова, сказанные с мрачной горечью, испугали гос¬
пожу Дельмар. Она не решилась настаивать на разъяснении,
и даже теперь у нее не хватало мужества сопоставить все
Эти улики и, собрав их воедино, сделать какой-то вывод*
Она открыла окно. Любуясь тихой ночью, бледной,
прекрасной луной, сиявшей на небосклоне сквозь серебри¬
стую дымку тумана, думая, что сейчас придет Реймон, что
он, вероятно, уже в парке, грезя о том счастье, которого
она ждала от этого таинственного часа любви, Индиана
проклинала Ральфа, отравившего своими словами ее мечту
и навсегда нарушившего ее покой. Она даже почувствовала
ненависть к этому несчастному человеку, заменившему ей
отца и пожертвовавшему ради нее своим будущим. Все его
счастье и все его будущее заключались в дружбе Индианы,
а он — ради ее спасения — решился потерять эту дружбу*
Индиана не могла прочесть то, что таилось в глубине
его сердца, так же как не могла проникнуть и в душу
Реймона. Несправедливость ее проистекала от неведения,
а не из неблагодарности. Охваченная глубокой страстью,
она была не в состоянии спокойно пережить нанесенный
ей удар. Одно мгновение она готова была обвинить во всем
самого сэра Ральфа, предпочитая скорее очернить его, чем
заподозрить Реймона.
Кроме того, у нее было очень мало времени, чтобы разон
браться в своих мыслях и принять какое-то решение. Она
ждала Реймона с минуты на минуту. Возможно, это ое
у;ке блуждает там, возле мостика. Какое отвращение почув¬
ствовала бы она к Ральфу, если бы узнала его в ртой
неясной тени, поминутно исчезавшей в тумане и похожей
на призрак, что преграждает грешнику вход в Элизиум.
Внезапно ей пришла в голову странная и безумная
мысль, одна из тех, какие зарождаются только в уме взвол¬
нованных и несчастных людей. Она решила поставить па
155
карту свою судьбу и подвергнуть Реймона необычному и
рискованному испытанию, которого тот никак не мог ожи¬
дать. Не успела она окончить свои приготовления, как
услышала шаги Реймона на потайной лестнице. Открыв
ему дверь, она вернулась на прежнее место и поспешила
сесть, ибо была настолько взволнована, что едва держалась на
ногах; но, как бывало с ней всегда в решительные минуты жиз¬
ни, она сохрапяла ясность суждения и присутствие духа.
Реймон вошел, сгорая от нетерпения снова увидеть свет
и вернуться к действительности; он был еще бледен и с
трудом переводил дыхание. Индиана сидела к нему спи¬
ною, закутавшись в меховую шубку. По странной случай¬
ности, эта же самая шубка была на Нун во время их
последнего свидания, когда она выходила встречать его
в парк. Не знаю, помните ли вы, что у Реймона тогда на
мгновение возникла невероятная мысль: уяс не госпожа ли
Дельмар эта закутанная в шубку женщина? Теперь, увидев
при слабом, мерцающем свете лампы ту же фигуру, печаль¬
но сидящую в кресле в комнате, куда он не входил после
самой страшной ночи в своей жизни, где каждая вещь
папомипала ему о прошлом, где Есе будило в нем тяжкие
упреки совести, оп невольно отступил и остановился на
пороге. Он не мог отвести взгляд от неподвижно сидящей
женщины и дрожал, как последний трус, боясь, что, когда
она обернется, он увидит посиневшее лицо утопленницы.
Госпожа Дельмар нисколько не сомневалась в том впе¬
чатлении, какое она производит на Реймона. Она накинула
на голову шелковый индийский шарф, небрежно завязав
его, как это обычно делают креолки; так всегда повязы¬
валась Нун. Охваченный ужасом, Реймон чуть не лишился
чувств, подумав, что его суеверные предположения, видимо,
сбылись. Но узнав наконец в сидящей ту женщину, которую
оп собирался соблазнить, оп забыл о той, которую соблаз¬
нил, и подошел к Индиане. Она серьезно и задумчиво смот¬
рела на него, и ее пристальный взгляд выражал скорее
напряженное внимание, чем нежность; она не сделала ни
малейшего движения, чтобы поскорее привлечь его к себе.
Реймон, удивленный такою встречей, приписал ее цело¬
мудрию и скромной сдержанности молодой женщины.
Он бросился на колени и воскликнул:
— Любимая, неужели вы боитесь меня?
Но он тут же заметил, что госпожа Дельмар держит
что-то в руках и с подчеркнутой торяеественностью как бы
156
преподносит ему. Наклонившись, он увидел несколько чер¬
ных, неровных, по-видимому наспех срезанных прядей,
которые Индиана гладила и перебирала.
— Вы узнаете эти волосы? — спросила она, впиваясь
в него прозрачными, пронизывающими глазами, горевшими
каким-то странным огнем.
Реймон ответил не сразу; он посмотрел на шелковый
шарф, покрывавший ее голову, и ему показалось, что он
догадался.
— Какая вы нехорошая! — сказал он, взяв волосы из
ее рук. — За'1ем вы срезали ваши косы? Они были так
красивы, и я так любил их.
— Вчера вы спрашивали меня, — ответила она, пытаясь
улыбнуться, — могла ли бы я пожертвовать для вас своими
волосами?
— О Индиана, — воскликнул Реймон, — ты отлично зия¬
ешь, что отныне будешь еще прекраснее в моих глазах!
Отдай же мне их, я не буду жалеть о том, что волосы,
которыми я ежедневно любовался, не украшают больше
твоей головки, — теперь я смогу целовать их постоянно,
когда захочу; отдай мне их, я никогда не расстанусь с
ними...
Но, взяв в руки волосы и перебирая эти пышные пряди,
ниспадавшие почти до самого пола, Реймон почувствовал,
что они сухие и жесткие, чего он никогда не замечал,
касаясь локонов, обрамлявших чело Индианы. Его охва¬
тила нервная дрожь, когда он ощутил холод и тяжесть этих
волос, которые, казалось, были срезаны очень давно, когда
он заметил, что они уже потеряли свою шелковистость,
аромат и жизненное тепло. Тогда он стал рассматривать
их более внимательно и не увидел знакомого синеватого
отлива, делавшего их похояшми по цвету на вороново
крыло: волосы были черные, как у негра или индейца, и
какие-то мертвенно-тяжелые.
Индиана по-прежнему не сводила с Реймона своих ясных
и проницательных глаз. Он невольно отвел взгляд и увидел
открытую шкатулку черного дерева, где лежало еще не¬
сколько таких же прядей.
— Это не ваши волосы, — сказал он, сдернув индийский
шарф с головы госпожи Дельмар.
Ее волосы были целы и рассыпались во всем своем
великолепии по ее плечам. Но она оттолкнула его и снова
указала ему на срезанные пряди.
157
— А эти волосы вам незнакомы? — спросила она. —
Разве вы не любовались ими и не ласкали их когда-то?
Может быть, сырая ночь виновата в том, что они утратили
свой аромат? Неужели вы все забыли и у вас не осталось
ни слезинки, ни вздоха сожаления для той, кому принад¬
лежало это кольцо?
Реймон упал в кресло; волосы Нун выскользнули из его
дрожащих рук. Столько тяжелых переживаний было ему
не под силу. Он был сангвинического темперамента, кровь
его бурно текла по жилам, нервы легко возбуждались.
Он задрожал с головы до ног и без сознания упал на
пол.
Когда он пришел в себя, rocnoKta Дельмар, обливаясь
слезами, стояла возле него на коленях и молила о проще¬
нии, но Реймон почувствовал, что больше не любит ее.
— Вы причинили мне ужасное страдание, — сказал
оп, — и искупить это страдание не в ваших силах. Вы ни¬
когда не вернете мне веру в ваше доброе сердце. Вы только
что показали мне, сколько мстительности и жестокости
таится в нем. Бедная Нун! Бедная, несчастная девушка!
Да, я был виноват перед нею, но не перед вами. Она имела
право мне мстить, однако не сделала этого. Она убила себя
ради моего будущего и по;кертвовала жизнью ради моего
спокойствия. Вы, сударыня, не были бы способны на это!..
Отдайте мне ее волосы; они мои и принадлежат мне. Это
все, что мне осталось от женщины, которая одна по-настоя¬
щему любила меня. Несчастная Нун, ты была достойна
иной любви! И это вы, сударыня, упрекаете меня в ее
смерти! Вы, кого я так сильно любил, что забыл ее и
обрек себя на ужасные угрызения совести. Из-за обещан¬
ного вами поцелуя я перешел через реку по тому самому
мостику, один, гонимый страхом, преследуемый адскими
призраками совершенного преступления. И когда вы убе¬
дились, с какой неистовой страстью я люблю вас, вы во¬
нзили ваши женские коготки мне в сердце, чтобы узнать,
не осталось ли в нем еще хоть капли крови, готовой про¬
литься за вас. Ах, когда я променял ее преданную любовь на
вашу любовь, любовь жестокую, я был не только безум¬
цем — я был преступником!
Госпожа Дельмар ничего не ответила. Она стояла непо¬
движно, бледная, с рассыпавшимися по плечам волосами,
уставившись в одну точку. Жалость овладела Реймоном. Он
взял ее за руку.
158
— И все же, — продолжал он, — моя любовь к тебе
так слепа, что я могу еще забыть все — я чувствую это — и
прошлое и настоящее, и преступление, омрачившее мою
жизнь, и зло, которое ты мне только что причинила. Люби
меня, и я все прощу тебе!
Отчаяние госпожи Дельмар вновь пробудило желание и
гордость в сердце ее возлюбленного. Видя, что она так боится
потерять его любовь, видя ее смирение и готовность подчи¬
ниться в будущем всем его требованиям, чтобы как-нибудь
заслужить прощение, он вспомнил, с какой целью обманул
бдительность Ральфа, и понял все преимущества своего поло¬
жения. Сперва он прикинулся глубоко огорченным и мрач¬
ным; оп едва отвечал на ласки и слезы Индианы: он хотел,
чтобы сердце ее надорвалось от рыданий, чтобы она почув¬
ствовала, как ужасно быть покинутой, лишилась бы сил от от¬
чаяния и страха, и теперь, добившись этого, уг.идя ее у своих
ног, в изнеможении ожидающую смертного приговора, оп
с судорожной яростью схватил ее в объятия и прия;ал к
груди. Она не противилась и, слабая как ребенок, покорно
отдавалась его поцелуям. Она была почти без чувств.
Но вдруг, точно очнувшись от сна, она вырвалась из его
страстных объятий, убежала на другой конец комнаты,
туда, где висел портрет Ральфа, и, как бы прося защиты
у этого человека со строгим лицом, чистым лбом и спо¬
койно сжатыми губами, дрожащая, растерянная и охвачен¬
ная каким-то странным испугом, прижалась к стене. Рей¬
мон решил, что его объятия глубоко взволновали ее, что
теперь она в его власти и страшится самой себя. Он под¬
бежал к ней, властно взял ее за руку и, отведя от стены,
заявил, что пришел с намерением сдержать свое обещание,
но ее жестокий поступок освобождает его от всех клятв.
— Теперь я не буду больше ни вашим рабом, ни вашим
союзником. Я только мужчина, который страстно вас любит,
а вы злая, капризная, жестокая, но прекрасная, соблазни¬
тельная и обожаемая женщина, которую я держу в своих
объятиях. Ласковыми и задушевными словами вы могли бы
сдержать мой пыл; будь вы такой я{е спокойной и велико¬
душной, как вчера, я оставался бы по-прежнему нежным
и покорным. Но вы разожгли во мне страсть, спутали все
мысли, довели меня до отчаяния, до бешенства, сделали
несчастным, трусом, больным и безумным. Теперь вы дол¬
жны сделать меня счастливым, иначе я потеряю всякую
веру в вас, не в силах буду любить и благословлять вас.;
159
Прости меня, Индиана, прости! Если я внушаю тебе страх,
ты сама в этом виновата: ты заставила меня так страдать,
что я потерял рассудок.
Индиана дрожала всем телом. По своей неопытности
она считала, что сопротивление невозможно, и уже готова
была уступить ему не из любви, а из страха. Делая слабые
попытки вырваться из объятий Реймона, она с отчаянием
сказала ему:
— Неужели вы способны прибегнуть к насилию?
Реймон, пораженный тем, что, несмотря на свою физи¬
ческую слабость, она еще находит в себе нравственные
силы сопротивляться, резким движением оттолкнул ее.
— Никогда! — воскликнул он. — Лучше умереть, чем
овладеть тобою против твоей воли.
Он бросился к ее ногам и всю изощренность своего
ума, заменявшего ему сердце, всю поэзию, какую вообра¬
жение способно придать страсти, вложил в свою пылкую и
обольстительную мольбу. Когда он увидел, что она не усту¬
пает, он стал упрекать ее в холодности; сам он относился
с насмешкой и презрением к этому избитому приему, и
ему было смешно, даже немного стыдно, что он имеет
дело с 'женщиной наивной, способной поверить его словам.
Его упрек задел Индиану за живое гораздо сильнее,
чем все романтические восклицания, какими он разукрасил
свою речь.
Но внезапно она что-то вспомнила и спросила:
— Реймон, та, что так любила вас... та, о которой мы
только что говорили... она, наверное, ни в чем не отказы¬
вала вам?
— Ни в чем, — ответил Реймон, выведенный из терпе¬
ния таким неуместным напоминанием. — Но вместо того
чтобы постоянно вспоминать о ней, помоги мне лучше за¬
быть, как сильно она меня любила!
— Послушайте, — задумчиво и серьезно сказала Инди¬
ана, — подождите еще немного, мне надо поговорить с вами.
Может быть, вы вовсе не так виноваты передо мной, как
я думала раньше. Мне было бы отрадно простить вам то,
что я считала смертельным оскорблением... Скажите же...
когда я вас застала здесь... для кого вы приходили сюда,
для нее или для меня?
После минутного колебания Реймон, решив, что ей
нетрудно будет узнать правду, а возможно, она уже и
знает ее, ответил:
160
— Для нее.
— Что же, так, пожалуй, и лучше, — грустно сказала
она. — Я предпочитаю неверность оскорблению. Будьте
откровенны до конца, Реймон. Сколько времени вы нахо¬
дились у меня в спальне до того, как я туда вошла? По¬
мните, что Ральф знает все, и, если бы я захотела спросить
его...
— Вам незачем прибегать к доносам сэра Ральфа,
сударыня. Я был в вашей комнате с предыдущего вечера.
— И вы провели ночь... здесь?.. Ваше молчание доста¬
точно красноречиво.
Несколько мгновений оба молчали, затем Индиана вста¬
ла, собираясь что-то сказать, но в эту минуту раздался
резкий стук в дверь, от которого она вся похолодела.
Они замерли, затаив дыхание.
Кто-то просунул под дверь записку. На листке, вырвап-
ном из записной книжки, было неразборчиво написано
карандашом: «Ваш мул? здесь. Ральф».
ГЛАВА XVIII
— Низкая ложь!—воскликнул Реймон, как только за¬
тихли легкие шаги Ральфа. — Сэра Ральфа следует про¬
учить, и я проучу его так...
— Я запрещаю вам это, — сказала Индиана холодным и
решительным тоном. — Мой муж вернулся — Ральф никогда
пе лжет. Мы оба погибли. Было время, когда одна мысль об
этом привела бы меня в ужас, сейчас мне это безразлично.
— Тогда, — вскричал с восторгом Реймон, схватив ее
в объятия, — раз нам грозит смерть, будь моей! Прости мне
все, и пусть в этот решительный миг твоим последним
словом будет слово любви, моим последним вздохом — вздох
счастья.
— Это ужасное мгновение, требующее от нас такого
мужества, могло бы стать самым прекрасным в моей жиз¬
ни, — воскликнула она, — но вы погубили все!
Во дворе усадьбы раздался стук колес, а затем кто-то
нетерпеливой и грубой рукой дернул за колокольчик у во¬
рот замка.
— Узнаю его манеру звонить, — холодно сказала Инди¬
ана прислушиваясь. — Ральф не солгал. Но у вас еще есть
время бежать, уходите!
6 Жорж Санд, т. 1
161
— Нет, я пе уйду!—воскликнул Реймон.—- Я подо¬
зреваю подлое предательство и не хочу, чтобы вы одна
были его жертвой. Я останусь и буду защищать вас своей
грудью.
— Никакого предательства нет... Вы слышите, слуги
проснулись, и сейчас откроют ворота. Бегите, деревья сада
скроют вас, да и луна еще только всходит. Ни слова боль¬
ше, идите!
Реймону оставалось только повиноваться; она проводила
его до конца лестницы и внимательным взором окинула
деревья и цветник. Все было тихо и спокойно. Она долго
стояла на последней ступеньке, со страхом прислушиваясь
к скрипу его шагов на песке, совсем забыв о приезде мужа.
Что ей было до его подозрений и гнева, лишь бы Реймон
был вне опасности!
А тот между тем быстро и легко перешел по мостику
через реку, парком добрался до калитки, хотя в волнепии
не сразу смог открыть ее. Не успел он очутиться за оградой,
как перед ним предстал сэр Ральф и сказал так хладно¬
кровно и спокойно, как если бы их встреча произошла
где-нибудь на рауте:
— Будьте любезны вернуть мне ключ. Если его начнут
искать и он окажется у меня, то рто никого не удивит.
Реймон предпочел бы самое тяжкое оскорбление этой
великодушной иронии.
— Я не из тех, кто забывает о настоящей услуге,—
сказал он, — но я из тех, кто мстит за оскорбление и нака¬
зывает за предательство.
Сэр Ральф не изменился в лице, и голос его по-преж¬
нему был спокоен.
— Мне не нуяша ваша благодарность, а ваша месть
мне не страшна, — ответил он. — Но сейчас не время для
разговоров. Ступайте своей дорогой и подумайте о госпоже
Дельмар.
И он исчез.
Эта ночь, полная треволнений, так потрясла все суще¬
ство Реймона, что в ту минуту он готов был поверить в
волшебство. Он добрался до Серей на рассвете и, дрожа как
в лихорадке, лег в постель.
А госпожа Дельмар, сохраняя полное спокойствие и
самообладание, угощала завтраком мужа и кузена. Она
еще не успела обдумать своего положения и действовала
под влиянием инстинкта, который подсказывал ей, что надо
162
быть хладнокровной и держать себя в руках. Полковник
был мрачен и озабочен. Он был всецело поглощен делами
и далек от каких-либо ревнивых подозрений.
К вечеру Реймон пришел в себя и стал размышлять
о своем романе. Он чувствовал, что его любовь угасает.
Ему нравились препятствия, но он отступал перед непри¬
ятностями, а теперь, когда Индиана была вправе упрекать
его, он предвидел, что их будет очень много. Наконец он
вспомнил, что следовало бы справиться о ней, и послал
слугу в Ланьи разведать, что там происходит. Посланный
принес ему следующее письмо, переданное госпожой Дель¬
мар:
«Я надеялась, что в эту ночь лишусь жизни или рас¬
судка. На мое несчастье, я сохранила и то и другое; но я
не собираюсь жаловаться, я заслужила свои страдапия.
Я сама захотела этой бурной жизни, и было бы малодушно
теперь отступать. Не знаю и не хочу знать, виновны ли
вы, — мы никогда больше не будем говорить на эту тему,
хорошо? Для нас обоих это слишком тяжело, и я в послед¬
ний раз возвращаюсь к этому вопросу.
Вы сказали одно слово, доставившее мне огромную
радость. Бедная Нун! Ты теперь на небесах, прости меня;
ты больше не страдаешь и пе любишь. Ты, может быть,
жалеешь меня!.. Вы сказали, Реймон, что принесли мне
в жертву рту несчастную, что любили меня больше, нежели
ее!.. О, не отрицайте, вы говорили это. Я так хочу вам
верить — и я верю, хотя ваше поведение прошлой ночью,
ваша настойчивость и безумие могли бы вызвать у меня
сомнение в вашем чувстве. Я прощаю вас, — в тот миг вы
были очень взволнованы, но теперь у вас было время все
обдумать и прийти в себя; ответьте мне: можете ли вы от¬
казаться от такой любви ко мне? Любя вас всей душой, я
полагала, что могу внушить вам любовь столь же чистую,
как моя. Кроме того, я почти пе задумывалась о будущем,
не заглядывала вперед, мысль о том, что когда-нибудь, по¬
бежденная вашей преданностью, я пожертвую ради вас
своим долгом и совестью, не приводила меня в ужас. Но
теперь все изменилось. Теперь в своем будущем я вижу
страшное сходство с судьбою Нун. О, если вы любите меня
пе сильнее, чем ее... Я далее боюсь об этом подумать!..
А ведь она была красивее меня, гораздо красивее! Почему
вы предпочли меня? Значит, вы любите меня иной и луч¬
6*
163
шей любовью... Вот что я хотела вам сказать. Вы были ее
любовником, но согласны ли вы отказаться от мысли когда-
либо стать моим? Если да, я еще могу уважать вас, верить
вашему раскаянию, вашей искренности и любви. Если нет,
то забудьте меня, мы никогда больше пе увидимся. Возмож¬
но, я умру с горя, но лучше умереть, чем унизиться до
того, чтобы стать только вашей любовницей».
Реймон был озадачен и не знал, что ответить. Ее гор¬
дость оскорбила его. Он не мог представить себе, чтобы
женщина, сама бросившаяся в его объятия, отказывалась
теперь принадлежать ему и могла так холодно рассуждать
о причинах своего сопротивления.
«Она не любит меня,—решил он. — У нее черствое
сердце и надменный нрав».
С этой минуты вся его любовь к ней пропала. Она
уязвила его самолюбие, отняла надежду одержать еще одну
победу, лишила его ожидаемых наслаждений. Теперь она
значила для Реймона даже меньше, чем значила когда-то
Ну и! Бедная Индиана! А она мечтала стать для него всем.
Он не оценил ее страстной любви; с презрением отнесся он
к ее вере в возможность идеальных отношений. Реймон ни¬
когда не понимал ее и потому, конечно, не мог долго любить.
Сильно раздосадованный, он поклялся, что добьется по¬
беды. И поклялся уже не из гордости, а из мести. Теперь
он думал не о том, чтобы завоевать свое счастье, а о том,
чтобы наказать ее за обиду; не о том, чтобы обладать жен¬
щиной, а о том, чтобы сломить ее. Он дал себе слово
стать любовником Индианы, хотя бы на один день, а затем
бросить ее и насладиться ее унижением.
Под влиянием первого впечатления он написал ей сле¬
дующее письмо:
«Ты хочешь, чтобы я дал тебе обещание... Безумная,
как ты можешь яселать этого. Я обещаю все, что тебе угод¬
но, так как готов во всем повиноваться тебе. Но если я
нарушу свои клятвы, то не буду виноват ни перед богом,
ни перед тобой. Если бы ты любила меня, Индиана, то не
налагала бы на меня такие жестокие испытания, не
подвергала бы риску оказаться клятвопреступником, не сты¬
дилась бы стать моей любовницей; но ты считаешь мои
объятия для себя унизительными...»
164
Реймон почувствовал, что в его письме сквозит неволь¬
ная горечь. Он разорвал написанное и, поразмыслив, начал
писать снова:
«Вы пишете, что сегодня ночью едва не лишились рас¬
судка. Я же потерял его окончательно. Я был виновен... нет,
я был безумен. Забудьте рти часы страдания и бреда. Сей¬
час я спокоен; я много думал — и я все еще достоин вас...
Да благословит тебя бог, ангел, ниспосланный мне небом,
за то, что ты спасла меня от самого себя, за то, что указала
мне, как следует любить тебя. Приказывай мне, Индиана,
я твой раб, ты это знаешь. Я отдал бы жизнь за счастье
пробыть час в твоих объятиях, но я готов мучиться всю
жизнь за одну твою улыбку. Я буду тебе другом, братом,
ничем больше. И если буду страдать, ты этого не узнаешь.
Если подле тебя кровь моя закипит, если в груди зажжется
пламя страсти, если глаза затуманятся от прикосновения
к твоей руке и твой нежный поцелуй, поцелуй сестры,
обожжет мне лоб, я смирю волнение в крови, разумом уйму
страсть и не позволю себе коснуться тебя губами. Я буду
пежеп, покорен, буду несчастлив, если для твоего счастья
нужны мои страдания, лишь бы увидеть тебя еще раз и
услышать от тебя, что ты меня любишь. О, скаяш мне это,
верни мне радость и твое доверие! Скажи, когда мы снова
увидимся? Я не знаю, чем кончились события этой ночи,
почему ты ничего не пишешь об этом и заставляешь меня
мучиться неизвестностью? Карл видел, как вы втроем гу¬
ляли по парку. Полковник, по его словам, выглядел не то
больным, не то грустным, но не раздраженным. Так, зна¬
чит, Ральф не выдал нас! Странный человек! Но можем
ли мы полагаться на его скромность, и как осмелюсь я по¬
явиться в Ланьи теперь, когда наша судьба в его руках?
И все же я приеду. Если нужно унизиться до мольбы, слом¬
лю свою гордость, пересилю свое отвращение к нему, сде¬
лаю все, лишь бы не потерять тебя. Одно твое слово — и я
готов обречь себя на какие угодно угрызения совести; ради
тебя я согласился бы покинуть даже мать, ради тебя я
пошел бы на любое преступление. Ах, Индиана, если бы
ты могла понять, как велика моя любовь!»
Перо выпало из рук Реймона; он невероятно устал, он
почти засыпал. Тем не менее он перечитал письмо, яеелая
убедиться, насколько ясно выражены его мысли; но от
утомления мысли его путались, он ничего не понимал. Он
165
позволил лакею, велел ему чуть свет ехать в Ланьи и
заснул тем глубоким целительным сном, каким спокойно
наслаждаются только люди, вполне довольные собой.
Госпожа Дельмар не ложилась; она не чувствовала уста¬
лости и писала всю ночь; получив письмо от Реймона, она
тут же ответила ему:
«Благодарю вас, Реймон, благодарю! Вы возвращаете
мне жизнь и силы. Теперь я могу пойти на все и все
вытерпеть, потому что вы любите меня и самые тяжелые
испытания не пугают вас. Да, мы снова увидимся, ничто
нас не остановит! Пусть Ральф поступает с нашей тай¬
ной, как ему заблагорассудится, — я больше ничего не
боюсь: ты любишь меня. Даже мой муж мне больше не
страшен.
Вы хотите знать, как обстоят наши дела? Вчера я за¬
была сообщить вам об этом. А между тем они приняли
печальный оборот: мы разорены. Стоит вопрос о продаже
Лапьи, идет даже разговор об отъезде в колонии... Но что
мне до того, я ни о чем не могу сейчас думать. Зпаю
только одно: мы никогда не расстанемся... Ты поклялся
мне в этом, Реймон, — я верю твоему обещанию. Верь же
в мое мужество! Ничто меня не испугает, ничто не удер¬
жит, мне предназначено судьбою быть подле тебя, и только
смерть может нас разлучить».
— Женская восторженность! — сказал Реймон, комкая
письмо. — Романтические проекты и опасные предприятия
возбуждают их робкое воображение, как горькие лекарства
возбуждают аппетит больного. Я добился своего, она вновь
в моей власти, а что касается безумств, которыми она мне
угрожает, то мы еще посмотрим!.. Все они таковы, эти лег¬
комысленные и лживые создания, они всегда готовы пред¬
принять невозможное и считают великодушие добродетелью,
требующей огласки! Кто бы подумал, прочтя это письмо,
что она так скупа на поцелуи и нежности!
В тот же день он поехал в .Ланьи. Ральфа там не было;,
Полковник друясески принял Реймона и очень откровенно
беседовал с ним. Желая поговорить обо всем на свободе*
он увел его в царк и там сообщил, что окончательно
разорен и что завтра будет объявлено о продаже фаб¬
рики. Реймон предложил свою помощь, но Дельмар отка¬
зался.
166
■— Нет, мой друг, — сказал он, — я и так слишком
много страдал оттого, что был обязан своим благосостоя¬
нием милости Ральфа. Я все время стремился рассчитаться
с ним. Продажа поместья позволит мне уплатить сразу все
долги. Правда, у меня ровно ничего не останется, но у меня
есть мужество, энергия и умение вести дела. Будущее в
иаших руках. Однажды я уже сколотил себе небольшое
состояние и теперь начну все снова. Я обязан сделать рто
ради жены: она молода, и я не хочу, чтобы она терпела
нужду. У нее есть небольшой дом на острове Бурбон; туда
я и намерен уехать и начать там новое дело. Через не¬
сколько лет, самое большее лет через десять, я надеюсь
снова увидеться с вами...
Реймон пожал руку полковнику. Вера Дельмара в луч¬
шее будущее и то, что он говорил о десяти годах как об
одном дне, заставили Реймона внутренне усмехнуться:
лысина и изможденный вид полковника достаточно красно¬
речиво говорили о его подорванном здоровье и недолговеч¬
ности. Тем не менее Реймон притворился, будто разделяет
его надежды.
— Я рад слышать, что неудачи не сломили вас, узнаю
в ртом ваше мужество и ваш отважный характер. А что,
госпожа Дельмар так же мужественна, как и вы? Ке дума¬
ете ли вы, что она будет возражать против вашего намере¬
ния покинуть Францию?
— Очень жаль, если это случится, — ответил полков¬
ник, — но женщины созданы для того, чтобы повиноваться,
а не давать советы. Я еще не объявил Индиапе своего
окончательного решения. Не зпаю никого, кроме вас,
мой друг, о ком она могла бы пожалеть. И все лее предвижу,
что начнутся слезы и истерики, хотя бы из духа противо¬
речия... Черт бы побрал всех женщин! Как бы там ни было,
я рассчитываю на вас, дорогой Реймон: вы должны обра¬
зумить мою жену, она верит вам. Повлияйте на нее, чтобы
опа не плакала, — терпеть не могу слез!
Реймон обещал приехать на следующий день и сооб¬
щить госпоже Дельмар о решении ее мужа.
— Вы окажете мне настоящую дружескую услугу, —
сказал полковник, — я уведу Ральфа на ферму, чтобы вы
могли свободно поговорить с ней.
«Лучше не придумаешь», — сказал себе Реймон, уда¬
ляясь.
167
ГЛАВА XIX
Планы господина Дельмара вполне соответствовали
желаниям Реймона: он предвидел, что рта любовь, утра¬
тившая для него почти всякий интерес, ничего не даст
ему в будущем, кроме неприятностей и забот. Он был очеиь
доволен, что обстоятельства складываются так благоприятно
и избавляют его от неизбежных и скучных последствий ис¬
черпанной любовной интриги. Теперь Реймону оставалось
только воспользоваться последними минутами возбуждения
госпожи Дельмар и предоставить затем своей счастливой
звезде оградить его от дальнейших слез и упреков.
Итак, он отправился на следующий день в Ланьи с наме¬
рением довести до предела экзальтированность этой несча¬
стной женщины.
— Знаете ли вы, Индиана, — сказал он входя, — какую
роль заставляет меня играть ваш муж? В самом деле,
странное поручение! Я должен умолять вас уехать на ост¬
ров Бурбон, уговаривать вас покинуть меня, должен сам
разбить свое сердце и жизнь. Как вы думаете, он удачно
выбрал себе адвоката?
Но мрачная серьезность госпожи Дельмар несколько
сдержала его мрачные излияния.
— Зачем вы мне Это говорите? — спросила она. — Вы
боитесь, что я послушаюсь уговоров и подчинюсь? Успокой¬
тесь, Реймон, мое решение принято. Две ночи я обдумывала
его со всех сторон и знаю, на что иду; знаю, с чем мне
придется бороться, чем придется пожертвовать и чем пре¬
небречь. Я готова пройти через это тяжелое испытание.
Разве не вы будете моей опорой и руководителем в это
время?
Реймон па мгновение испугался ее хладнокровия и по¬
чти что поверил ее безумным угрозам; но затем постарался
убедить себя, что Индиана не любит его и поступает сейчас
так лишь потому, что это соответствует тем пламенным чув¬
ствам, о которых она читала в книгах. Чтобы не отстать
от своей романтически настроенной возлюбленной, он начал
изощряться в страстном красноречии, в патетической
импровизации, и ему удалось ввести ее в заблуждение. Но
всякому спокойному и беспристрастному зрителю было бы
ясно, что в этой любовной сцене столкнулись притворство
и искренность. Преувеличенные чувства и поэтические во¬
сторги Реймона казались холодной и жестокой пародией
168
на подлинную любовь Индианы, о которой она так безыс¬
кусственно говорила. Он жил умом, она — сердцем.
Реймон все же немного опасался, что она приведет в ис¬
полнение свои намерения, если он не сумеет ловко поме¬
шать задуманному ею плану сопротивления, и потому
убедил ее притвориться покорной и безучастной до того
момента, когда можно будет открыто восстать против воли
мужа. По его мнению, ей следовало молчать, пока они не
покинут Ланьи, чтобы не посвящать в скандал прислугу и
избежать нежелательного вмешательства Ральфа.
Но Ральф не оставил своих друзей в несчастье. На¬
прасно предлагал он им свое состояние, замок Бельрив,
доходы, получаемые из Англии, и продажу колониальных
плантаций — полковник был непоколебим. Его дружеское
расположение к Ральфу исчезло, он больше не хотел быть
ему чем-либо обязанным. Будь у Ральфа ум и обходитель¬
ность Реймона, он, поя*алуй, уговорил бы полковника; но,
раз высказав с полной ясностью и определенностью свои
мысли и чувства, бедный баронет считал, что этим все
сделано, и не надеялся, что ему удастся заставить кого-либо
переменить свое мнение. Он сдал в аренду свой замок
Бельрив и последовал за Дельмаром и его женой в Париж,
в ожидании их отъезда на остров Бурбон.
Ланьи было назначено к продаже вместе с фабрикой и
всеми угодьями. Зима проходила для госпожи Дельмар
скучно и грустно. Правда, Реймон жил в Париже и они
виделись еяшдневно; он был внимателен, ласков, но оста¬
вался у нее не более часа. Он приезжал обычно к концу
обеда и, когда полковник уходил по своим делам, Реймон
тоже отправлялся куда-нибудь на вечер. Вам уже известно,
что великосветское общество было стихией и жизнью Рей¬
мона. Толпа, шум и движение были ему необходимы как
воздух: он делался остроумным и непринуя{денным, в пол¬
ной мере ощущая свое превосходство. В интимном кругу
он умел быть любезным и приятным, в свете же становился
блестящим. Там он был не просто человек, пpинaдлeя^aщий
к определенной компании, приятель того или другого, а ге¬
ний, талант, который принадлеяшт всем, для которого обще¬
ство является отчизной.
Кроме того, у Реймона, как мы уже говорили, были
свои принципы. Когда он увидел, что полковник выказы¬
вает ему столько дружбы и доверия, считает его образцом
порядочности и искренности, делает посредником между
169
собой и женой, ои решил оправдать это доверие, заслужить
Эту дружбу, помирить супругов, отказаться от расположе¬
ния Индианы, поскольку оно могло нарушить покой ее
мужа. Он вновь стал высоконравственным и добродетель¬
ным и теперь смотрел на вещи философски. Как долго это
продолжалось — увидите сами.
Индиана, не понимавшая происшедшей с ним перемены,
невыносимо страдала оттого, что он пренебрегал ею. Од¬
нако, к счастью, она даже не отдавала себе полного отчета
в крахе своих надежд. Ее легко было обмануть, она сама
шла на это: уж слишком тяжела и печальна была для нее
действительность. Муж ее становился все более невыноси¬
мым. На людях он старался казаться мужественным, безза¬
ботным человеком, который никогда не падает духом, а в
семейной жизни превращался в ребенка, раздражительного,
смешного и требовательного. Он вымещал на Индиане все
своп невзгоды, и, надо признаться, она сама во многом была
виновата. Если бы она повысила голос, если бы мягко, но
решительно высказала свои обиды, Дельмар, который был
только груб, устыдился бы своего поведения, побоявшись
прослыть злым человеком. Смягчить его сердце и держать
его в руках было очень легко, но для этого надо было опу¬
ститься до его уровня и не выходить из круга идей, доступ¬
ных его пониманию. Индиана же была непреклонна и
высокомерна в своем послушании. Она всегда подчинялась
молча, но это было молчание и покорность рабыни, счи¬
тающей свою ненависть добродетелью, а свое несчастье —
Заслугой. Ее смирение было подобно смирению короля, го¬
тового скорее согласиться на цепи и темницу, чем на отре¬
чение от короны и громкого титула. Обыкновенная жен¬
щина сумела бы управлять этим заурядным человеком: на
словах она соглашалась бы с ним, но оставляла бы за собой
право мыслить по-своему; она притворялась бы, что ува¬
жает его предрассудки, а втихомолку смеялась бы над
ними; она ласкала бы его и одновременно обманывала.
Индиана видела, что многие женщины поступают так, но
опа чувствовала себя настолько выше их, что стыдилась
подражать им. Она была добродетельной и целомудренной
и не считала себя обязанной льстить своему властелину на
словах, раз она безупречна в своих поступках. Она не
желала его нежности, потому что не могла ответить ему
взаимностью. В ее глазах было куда большим грехом
проявить любовь к нелюбимому муягу, чем отдать ее
170
возлюбленному, вызвавшему в ней это чувство. Обман —
вот что было в ее глазах преступлением, и не раз она го¬
това была открыто признаться, что любит Реймона. Только
страх потерять его удерживал Индиану от этого шага. Ее
надменное повиновение раздражало полковника гораздо
больше, чем явный протест. Если бы он перестал быть не¬
ограниченным повелителем в собственном доме, его само¬
любие было бы, конечно, задето, но он страдал куда силь¬
нее от сознания того, что играет роль ненавистного и смеш¬
ного деспота. Ему хотелось убедить жену в своей правоте,
а на самом деле он только повелевал; хотелось царить, а
приходилось покорять. Иногда он неточно выражал какое-
либо приказание или давал необдуманное распоряжение
в ущерб собственной выгоде. Госпожа Дельмар выполняла
все беспрекословно, безропотно, с равнодушием лошади,
влекущей плуг в любом направлении. Дельмар, видя, к че¬
му подчас приводит выполнение его неправильно истолко¬
ванных мыслей, плохо понятой воли, приходил в бешен¬
ство, но, когда Индиана с ледяным спокойствием указывала
ему, что ее поступок точно соответствовал его приказанию,
ему не оставалось ничего другого, как пенять на самого
себя. Такому человеку, как он, человеку с мелким само¬
любием и вспыльчивым нравом, это причиняло невыноси¬
мую муку и представлялось кровной обидой.
В такую минуту он мог бы убить свою жену, живи они
в Смирне или Каире. И все же в глубине души полковник
любил этУ слабую женщину, находившуюся в полной зави¬
симости от него и свято хранившую тайны всех его недо¬
статков. Любил ли он ее или только жалел — пе знаю. Ему
хотелось, чтобы она любила его; он гордился ее образо¬
ванностью и превосходством над собой. Оп вырос бы в
собственных глазах, если бы она согласилась пойти на ус¬
тупки, отказалась от своих взглядов и принципов. Когда
он входил к ней утром, собираясь затеять ссору, и заста¬
вал ее спящей, он не осмеливался будить ее. Он молча
смотрел на нее, его пугала хрупкость жены, бледность ее
щек, спокойная грусть и то тихое горестное смирепие, ко¬
торое отражалось на ее неподвижном, безмолвном лице.
Ее вид вызывал в нем бесчисленные упреки, угрызения
совести, гнев и боязнь потерять ее; он краснел при мысли
о том, какое влияние имело на его судьбу это хрупкое
существо, а ведь он был человеком я{елезной воли, оп
привык повелевать, по одному его слову шли в бой тяже-
171
лые эскадроны, ему повиновались и горячие лошади и
Закаленные в битвах воины.
И вот женщина, почти дитя, причиняла ему столько
страданий! Она заставляла его задумываться над своими
поступками, разбираться в своих желаниях, многое менять,
от многого отказываться, — и при всем этом она даже ни
разу не соблаговолила сказать ему: «Вы неправы; прошу
вас, сделайте иначе». Никогда, никогда она ни о чем не про¬
сила его, никогда не снисходила до того, чтобы считать его
равным себе и признать себя спутницей его жизни. Если бы
он захотел, он мог бы одной рукой сломить эту тщедуш¬
ную женщину, быть может мечтавшую в его присутствии
о другом и даже во сне казавшуюся непокорной. Порой ему
хотелось задушить ее, схватить за волосы, растоптать,
чтобы заставить ее молить о пощаде и прощении. Но она
была такая хрупкая, красивая и бледная, что ему стано¬
вилось жаль ее, как ребенку делается жаль птичку, которую
он только что собирался убить. И этот железный человек
плакал, плакал, как женщина, и уходил, чтобы не дать ей
возможность торжествовать при виде его слез. По правде
сказать, я не знаю, кто из них был несчастнее — она или
он. Жестокость ее проистекала от добродетели, так же как
его доброта — от слабости; у нее было слишком много
терпения, тогда как у него терпения не хватало; ее недо¬
статки были следствием ее достоинств, а его достоинства —■
следствием его недостатков.
Супругов Дельмар, так мало подходивших друг к другу,
окружало много людей, пытавшихся их сблизить; одни
Занимались этим от нечего делать, другие — потому, что
любили совать свой нос в чужие дела, третьи — потому, что
неверно понимали обязанности друга. Одни принимали
сторону жены, другие становились на сторону мужа. Эти
люди ссорились из-за них, в то время как супруги Дельмар
не ссорились никогда: постоянная покорность Индианы ли¬
шала полковника возможности затеять с ней ссору. Кроме
того, были и такие друзья, которые вообще ни в чем не раз¬
бирались, но хотели стать для них необходимыми. Одни
советовали госпоже Дельмар покориться мужу, не замечая
того, что она и так слишком покорна; другие советовали
мужу ни в чем не уступать жене и не быть у нее под баш¬
маком. Это были люди недалекие, с ущемленным самолюбием
и потому всегда опасавшиеся, что им наступят на любимую
мозоль; люди такого сорта стоят обычно друг за друга, их
172
можно встретить повсюду, они вечно толкутся у всех под
ногами и много шумят, дабы обратить на себя внимание.
Супруги Дельмар имели особенно много знакомых в
Мелрне и Фонтенебло. Они вновь встретились с ними в Па¬
риже, и эти люди принялись с жадностью собирать все
сплетни и толки, ходившие на их счет. Вы, наверное, зна¬
ете, что нигде так не развито злословие, как в провинци¬
альных городках. Хороших людей там не ценят, а человека
выдающегося считают заклятым врагом общества. Стоит
только кому-либо стать на сторону глупца или грубияна,
наши обыватели тут как тут! Если кто затеет ссору, они
не преминут явиться, чтобы не пропустить такого зрелища;
они держат пари, они наступают вам на ноги — так им
хочется все видеть и слышать. Побежденного они забрасы¬
вают грязью и осыпают проклятиями: тот, кто слабее дру¬
гих, всегда неправ. Если вы боретесь с предрассудками,
мелочностью и пороками, вы этим наносите им личное
оскорбление, вы задеваете их святая святых, вы предатель
и опасный человек. Вас могут привлечь к суду люди, имени
которых вы даже не знаете, а между те^,^ обвиняют
вас в том, что вы именно их имели в виду «в ьаших гнус¬
ных намеках». Что еще прибавить к этому? Если вам дове¬
дется встретиться с таким человеком, упаси вас бог насту¬
пить на его тень, даже при последних лучах солнца, когда
человеческая тень имеет тридцать футов длины; все про¬
странство, занятое его тенью, принадлежит ему, и вы не
имеете права поставить туда ногу; тем, что вы дышите
одним с ним воздухом, вы уже наносите ему ущерб, ибо
вы вредите его здоровью; если вы пьете из его колодца,
колодец от этого высыхает; если вы поддерживаете тор¬
говлю в его округе, вы набиваете цену на покупаемые им
товары; если вы ему предлагаете табак, вы желаете его
отравить; если вы находите его дочь красивой, вы собирае¬
тесь ее обольстить; если вы хвалите его добродетельную
супругу, вы над ней насмехаетесь, так как в глубиие души,
несомненно, презираете ее за невежество; если, на свое
несчастье, вы скажете ему комплимент, он не поймет вас и
будет всюду рассказывать, что вы его оскорбили. Забирайте
ваши пожитки и уходите с ними в глушь лесов или в
безлюдные долины. Только там, может быть, провинциаль¬
ные жители оставят вас в покое.
Даже здесь, в стенах Парижа, провинция продолжала
донимать несчастную супружескую чету. Состоятельные
173
семьи Мелэна и Фонтенебло переехали на зиму в столицу
и привезли сюда свои милые провинциальные нравы. Эти
любезные знакомые сделали все возможное, чтобы оконча¬
тельно испортить взаимоотношения супругов Дельмар, от¬
чего их несчастье только увеличилось, а обоюдная неуступ¬
чивость ничуть не уменьшилась.
Ральф был благоразумен и не вмешивался в их супру¬
жеские споры. Госпожа Дельмар одно время подозревала,
что он восстанавливал мужа против нее или, во всяком
случае, стремился выжить Реймона из их дома. Но вскоре
она убедилась в несправедливости своих обвинений. Отно¬
шение полковника к господину де Рамьеру, дружелюбное
и спокойное, служило неопровержимым доказательством
молчания ее кузена. Тогда ей захотелось выразить ему свою
признательность; но всякий раз, как они оставались на¬
едине, он старательно избегал каких-либо объяснений. Он
уклонялся от ее попыток начать разговор и притворялся,
будто не понимает, в чем дело. Зт0 был такой щекотливый
вопрос, что госпожа Дельмар не могла решиться заставить
Ральфа заговорить на эту тему. Она только постаралась
нежными заботами и ласковым вниманием дать ему почув¬
ствовать свою благодарность. Ко Ральф делал вид, что ни¬
чего не замечает, и его гордое великодушие оскорбляло
Индиану. Боясь оказаться в роли виноватой женщины, мо¬
лящей сурового свидетеля о снисхождении, она стала вновь
холодна и сдержанна с бедным Ральфом. Она считала,
что его поведение при данных обстоятельствах является
лишним доказательством его эгоизма и что оп хотя и
любит ее, по уже не уважает; ее общество доставляло ему
удовольствие и было необходимо только потому, что он не
хотел лишаться привычной домашней обстановки и ее
неустанных забот. В конце концов она решила, что его
даясе не интересует, виновата ли она перед мужем и своей
совестью.
«Вот в чем сказывается его презрение к женщинам, —>
думала она. — В его глазах они только домашние живот¬
ные, обязанность которых поддерживать в доме порядок,
готовить еду и разливать чай. Он не снисходит до того,
чтобы обсуждать с ними их действия, их проступки ему
безразличны, лишь бы только они не затрагивали его лично
и не нарушали его привычек. Ральфу нет дела до моего
сердца, ему нужны мои руки, умеющие приготовить его
любимый пудинг и играть для пего на арфе. Какое ему
174
дело до того, что я люблю другого, что я тайно страдаю,
смертельно томлюсь под гнетущим меня ярмом! Я для него
просто служанка, и ничего иного он от меня не требует»,
ГЛАВА XX
Индиана больше ни в чем не упрекала Реймона; он так
неудачно оправдывался, что она боялась окончательно убе¬
диться в его вине. Быть покинутой им было для нее еще
страшнее, чем быть обманутой. Она не могла отказаться
от веры в него и надежды на то будущее, которое он ей
обещал. Жизнь в обществе господина Дельмара и Ральфа
стала для нее невыносимой, и если бы она не рассчитывала
в ближайшее время вырваться из-под власти этих мужчин,
она бы утопилась. Нередко она думала о том, что, если
Реймон поступит с ней так же, как с Нун, ей, чтобы
избеясать невыносимой участи, не остается ничего другого,
как последовать ее примеру. Э™ мрачные мысли неот¬
ступно преследовали ее и доставляли ей какую-то горькую
отраду.
Тем временем день их отъезда приближался. Полковник,
по-видимому, вовсе не ожидал встретить какое-либо сопро¬
тивление со стороны жены. Целыми днями он приводил в
порядок свои дела, каждый день выплачивал один из
долгов. Госпожа Дельмар спокойно наблюдала за всеми его
сборами, — она была уверена в себе и своей решимости.
Со своей стороны, она так же готовилась к предстоящим
трудностям. Прежде всего она постаралась заручиться под¬
держкой тетки, госпожи де Карвахаль, и призналась ей
в своем нежелании уезя«ать; старая маркиза, рассчитывая
на то, что красота ее племянницы будет приманкой для
посетителей ее салона, заявила полковнику, что он должен
оставить жену во Франции: было бы жестоко подвергать ее
опасностям утомительного морского путешествия, поскольку
ее здоровье лишь недавно несколько окрепло. Одним сло¬
вом, полковник пусть едет и наживает себе состояние, а
Индиане лучше остаться возле своей старой тетки и ухажи¬
вать за ней. Вначале господин Дельмар смотрел на эти на¬
меки как на вздорную болтовню старухи, но ему пришлось
отнестись к ним с большим вниманием, когда госпожа де
Карвахаль дала ему совершенно ясно понять, что только
при таком условии она сделает Индиану своей наследницей.
175
Хотя Дельмар любил деньги, как человек, всю жизнь усерд¬
но работавший, чтобы нажить их, тем не менее он отличал¬
ся гордым характером и решительно заявил, что жена не¬
пременно поедет с ним вместе. Маркиза никак не могла
представить себе здравомыслящего человека, для которого
деньги были бы не главным в ясизни, и потому не сочла
Этот ответ за окончательное решение Дельмара. Она про¬
должала поощрять упорство своей племянницы, обещая ей
взять на себя ответственность перед обществом за ее пове¬
дение. Только такая развращенная постоянными интригами,
тщеславная и лицемерная в своем ханжестве женщина могла
закрывать глаза на истинные причины, заставлявшие ее
племянницу сопротивляться отъезду. Страсть Индиаиы к
господину де Рамьеру оставалась тайной лишь для ее мужа.
Но, поскольку она не давала никаких поводов к скандалу,
знакомые пока еще втихомолку сплетничали об этом, и
госпожа де Карвахаль не раз слышала подобные разговоры.
Глупая и тщеславная старуха была в восторге. Ей только
того и хотелось, чтобы ее племянница стала «светской
львицей», а любовь Реймона служила для этого хорошим
началом. Все же госпожа де Карвахаль не была похожа
на модниц эпохи Регентства. Реставрация принуждала
женщин ее склада к добродетели; при дворе требовалось
безупречное поведение, и потому госпожа де Карвахаль
больше всего ненавидела скандалы, которые губят репу¬
тацию и разоряют людей. Во времена госпожи Дюбарри она
держалась бы менее строгих правил, теперь же, при дворе
дофины, она стала сугубо чопорной. Но вся эта чопорность
была только для виду; госпожа де Карвахаль относилась
с негодованием и презрением лишь к проступкам, получав¬
шим огласку, и, прежде чем осудить какую-нибудь интригу,
ждала всегда, чем все кончится. Она оправдывала супру¬
жеские измены, если они хранились в тайне. В ней просы¬
палась испанка, когда дело касалось любовных интриг,
происходивших за закрытыми ставнями, и виновными в ее
глазах были только те, кто не умел скрыть своего увлече¬
ния от глаз любопытной толпы. Индиана — женщина стра¬
стная и вместе с тем целомудренная, влюбленная и вместе
с тем сдержанная — представляла большой интерес для гос¬
пожи де Карвахаль, ею стоило заняться. Женщина, подоб¬
ная ей, могла бы при желании покорить наиболее влиятель¬
ных людей в этом лицемерном обществе и справиться
с любым щекотливым поручением. Маркиза рассчитывала
176
извлечь пользу из ее душевной чистоты и пылкого вообра¬
жения. Бедная Индиана! К счастью, судьба, разрушив на¬
дежды госпожи де Карвахаль, увлекла Индиану па путь
страданий, и, таким образом, она избежала опасного покро¬
вительства своей тетки.
Реймона вовсе не интересовало, как сложится в даль¬
нейшем судьба Индианы. Эта любовная история в высшей
степени тяготила его, она вызывала в нем скуку. А когда
человек скучает в присутствии любимой — это значит, что
она утратила для него всякий интерес и значение. Но
Индиана, к счастью, еще доживала последние дни своих
иллюзий и ни о чем не догадывалась.
Однажды, возвратившись на рассвете с бала, Реймоп
застал у себя в спальне госпожу Дельмар. Она пришла
сюда в полночь и уже целых пять часов ждала его. Стояли
самые холодные дни года. Она сидела у потухшего камина,
подперев голову рукой, страдая от холода и беспокойства
с тем мрачным терпением, к которому приучила ее жизнь.
При его появлении она подняла голову, и окаменевший от
изумления Реймон пе прочел на ее бледпом лице ни досады,
ни упрека.
— Я жду вас, — сказала она кротко. — Я не видала вас
уже три дня, за это время произошли события, о которых
вам необходимо поскорее узнать, и потому я ушла из дому
вчера вечером, чтобы сообщить вам о них.
— Какая неслыханная неосторожность! — сказал Рей¬
мон, старательно закрывая за собой дверь. — Мои слуги
знают, что вы здесь, мне только что доложили о вас.
— Я и не собиралась прятаться, — ответила ока холод¬
но, — и ваше слово «неосторожность» неуместно.
— Я сказал «неосторожность», а следовало бы сказать—
«безумие»!
— А я сказала бы — мужество! Но неважно, слушайте.
Господин Дельмар собирается через три дня ехать в Бордо
и оттуда в колонии. Мы с вами условились, что вы оградите
меня от насилия, если он к нему прибегнет. Вне всякого
сомнения, так оно и будет, потому что, когда я вчера вече¬
ром сказала ему о своем решении, он запер меня на замок.
Я вылезла в окно; видите, у меня руки в крови. Сейчас
меня, вероятно, разыскивают, но Ральф в Бельриве и не может
сказать, где я. Я решила скрываться до тех пор, пока госпо¬
дин Дельмар не смирится с необходимостью оставить меня
177
в покое. Подумали ли вы о том, где приготовить для меня
убежище и как устроить мой побег? Я так давно не виделась
с вами наедине, что не знаю, каковы теперь ваши намере¬
ния. Однажды, когда я выразила сомнение в вашей реши¬
мости, вы ответили, что не понимаете любви без доверия; вы
указали на то, что сами никогда не сомневались во мне, и
дали мне понять, что я несправедлива к вам; вы всячески
старались доказать, что я неправа, — и тогда, побоявшись
оказаться недостойной вас, я отбросила все свои ребяческие
подозрения и не стала предъявлять те чисто женские требо¬
вания, которые так опошляют любовь. Я не жаловалась на
то, что вы уделяли мне мало внимания, что мы не имели
возможности поговорить наедине, что вы старательно избе¬
гали каких-либо объяснений со мною, — я продолжала ве¬
рить вам. Бог мне свидетель: когда беспокойство и страх
терзали мое сердце, я гнала от себя прочь эти мысли, счи¬
тая их преступными. Пришло время, и я хочу получить на¬
граду за мое доверие. Скажите, принимаете ли вы мою
жертву?
Наступила решающая минута: Реймон почувствовал, что
не в силах долее притворяться. Он пришел в ярость от со¬
знания, что попался в собственные сети, и, потеряв над со^
бою власть, разразился ругательствами и проклятиями.
— Вы с ума сошли!—воскликнул он, бросаясь в крес¬
ло. — О какой любви вы мечтаете? По какому роману, на¬
писанному для горничных, изучали вы нравы общества,
скажите на милость?
Он остановился, испугавшись, что зашел слишком далеко,
и мысленно подыскивая другие, более мягкие выражения,
для того, чтобы высказать ей свое мнение и отделаться от
нее без лишних оскорблений.
Но она была спокойна, как человек, готовый все выслу-i
шать.
— Продолжайте, — сказала она, скрестив на груди ру¬
ки и чувствуя, как сердце ее замирает, — я слушаю вас. Вы,
наверно, еще многое можете мне сказать.
«Придется еще раз призвать на помощь свою фантазию и
разыграть еще одну любовную сцену», — подумал Реймон
и с живостью вскочил.
— Никогда, никогда я не приму такой жертвы! Когда я
уверял тебя, что у меня хватит на это сил, я хвастался, Ин¬
диана, или, вернее, я клеветал на себя, ибо только подлец
178
может пойти на то, чтобы обесчестить любимую женщину.
Плохо зная жизнь, ты не поняла всей опасности подоб¬
ного плана, а я, боясь потерять тебя, не хотел об этом
думать...
— Зато сейчас вы все прекрасно обдумали! — сказала
она, отнимая у него руку, которую он попытался было
взять.
— Индиана, — возразил он, — неужели ты не видишь,
что своим героизмом ты толкаешь меня на бесчестный по¬
ступок и осуждаешь за то, что я хочу остаться достойным
твоей любви? Сможешь ли ты любить меня, ответь мне, на¬
ивная и неопытная женщина, если я принесу в жертву свое¬
му наслаждению и тебя и твою репутацию?..
— Вы противоречите сами себе, — сказала Индиана.—
Если я буду с вами и дам вам счастье, то что вам за дело
до мнения окружающих? Разве оно дороже для вас, чем я?
— Ах, не ради себя я дорожу им, Индиана!..
— Значит, ради меня? Я предвидела ваши сомнения и,
чтобы избавить вас от угрызений совести, решила действо¬
вать сама. Я не стала дожидаться, пока вы увезете меня
от мужа, я даже не посоветовалась с вами, перед тем как
навсегда покинуть свой дом. Решительный шаг сделан, и вам
не в чем упрекать себя. Я уже обесчещена, Реймон. В ваше
отсутствие я считала часы, проведенные здесь, часы, отме¬
чавшие мой позор, и хотя сегодня я так же невинна и чиста,
как вчера, в глазах света я уже погибшая женщина. Вчера
я еще могла встретить сочувствие в сердцах людей; сегодня
я найду в них только одно презрение. Я все это взвесила,
прежде чем действовать.
«Несносная женская предусмотрительность!» — подумал
Реймон.
И тут он стал убеждать ее, словно перед ним находился
судебный исполнитель, пришедший описывать его имущество.
— Вы преувеличиваете значение вашего поступка, — ска¬
зал он ласковым и отеческим тоном. — Нет, мой друг, далеко
не все еще потеряно, хоть вы и поступили безрассудно. Я
прикажу своим слугам молчать...
— Но вы не можете приказать молчать моим слугам;
они, вероятно, крайне обеспокоены и повсюду ищут меня
сейчас. А муж? Неужели вы думаете, что он способен сохра¬
нить мою тайну? Неужели вы думаете, что он захочет при¬
нять меня, после того как я провела ночь под одной крышей
179
с вами? Может быть, вы посоветуете мне вернуться к нему,
броситься к его ногам и умолять, как о милости, снова на¬
деть на меня цепи, разбившие мою жизнь и загубившие мою
молодость? Неужели вы без сожаления согласитесь, чтобы
женщина, страстно вами любимая, вновь оказалась во власти
другого, когда вы вольны распоряжаться ее судьбой и мо¬
жете оставить ее у себя на всю жизнь, когда она здесь, в
ваших объятиях, и не хочет расставаться с вами? Неужели
вам не тяжело и не страшно вернуть ее неумолимому вла¬
стелину, который, быть может, ждет ее только для того, что¬
бы убить?
Внезапная мысль блеснула в мозгу Реймона. Настала под¬
ходящая минута сломить наконец гордость эт°й женщины;
такая минута могла больше не повториться. Она пришла к
нему, готовая на все жертвы — жертвы, ему ненужные, —
и стояла перед ним в гордой уверенности, что не подверга¬
ется никаким другим опасностям, кроме тех, какие заранее
предвидела. Реймон придумывал способ, как бы отделаться
от ее непрошеной самоотверженности или по крайней мере
извлечь из этого какую-то пользу. Он считал себя другом
господина Дельмара и слишком ценил его доверие, что¬
бы похитить его жену; поэтому он решил только соблаз¬
нить ее.
— Ты права, моя Индиана, — с жаром воскликнул он, —
ты снова делаешь меня прежним, ты пробуждаешь во мне
восторги, остывшие лишь потому, что я думал о предстоя¬
щих опасностях и боялся повредить тебе. Прости мою из¬
лишнюю осторожность, пойми, сколько в ней нежности и на¬
стоящей любви. Но твой чарующий голос воспламеняет мою
кровь, твои пылкие слова зажигают огонь в моих жилах.
Прости, прости меня, что сейчас, когда ты принадлежишь
мне, я мог думать о чем-нибудь другом, кроме этого блажен¬
ного мгновения. Дай мне забыть обо всех грозящих нам опас¬
ностях и позволь на коленях благодарить тебя за счастье,
дарованное тобою. Позволь мне полностью отдаться сладост¬
ному мгновению, которое я могу провести у твоих ног, — даже
ценою моей жизни я не смогу оплатить его. Пусть придет и
попробует вырвать тебя из моих объятий твой глупый муж,
который запирает тебя на замок, а потом спокойно спит пос¬
ле своей грубой выходки. Пусть попробует отнять у меня те¬
бя, тебя — мое сокровище, мою жизнь! Отныне ты болыпе
ему не принадлежишь: ты моя возлюбленная, моя подруга,
моя любовница!..
180
Реймон постепенно вдохновлялся собственными словами,
как это бывало с ним обычно, когда он старался уверить
кого-нибудь в своей страсти. Положение становилось напря¬
женным, романтическим, полным опасности. Как истый по¬
томок благородных рыцарей, Реймон любил опасность. В
каждом шуме, раздававшемся на улице, ему чудились шаги
мужа, пришедшего за своей женой и жаждущего крови со¬
перника. Искать любовных радостей среди возбуждающих
волнений столь драматических обстоятельств было по душе
Реймону. В продолжение четверти часа он страстно любил
госпожу Дельмар. Он расточал перед ней все чары своего
пламенного красноречия. Речи его звучали убедительно, он
был искренен в своей игре; этот человек с пылким воображе¬
нием смотрел на любовь как на искусство, украшающее
жизнь. Он так хорошо разыгрывал страсть, что начинал сам
в нее верить. Позор этой глупой женщине! Она с восторгом
внимала его лживым уверениям, чувствовала себя счастли¬
вой и расцветала от радости и надежды. Она все простила и
была готова отдаться ему.
Однако Реймон сам все погубил излишней поспешностью.
Если бы он сумел удержать Индиану хотя бы сутки в том по¬
ложении, в какое она попала, придя к нему, он, может быть,
овладел бы ею. Но занимался день, яркий и солнечный, он
заливал светом всю комнату, шум на улице с каждым мгно¬
вением все возрастал. Реймон взглянул на часы, было уже
семь утра.
«Пора кончать эту канитель, — подумал он, — с минуты
на минуту может явиться Дельмар, необходимо до этого убе¬
дить ее добровольно вернуться домой».
Он стал более настойчив и менее нежен. Его губы по¬
бледнели от страсти и нетерпения, а поцелуи делались все
более настойчивыми и ожесточенными. Индиане стало страш¬
но. Какой-то добрый гений, казалось, распростер свои крылья
над ее трепещущей и смятенной душой. Она очнулась и
вновь обрела силы для борьбы с холодным и эгоистичным
пороком.
— Оставьте меня, я не хочу уступать вам из слабости, я
хотела бы отдаться вам из любви или из благодарности. Вам
не нужны доказательства моего чувства; то, что я здесь, до¬
статочно ясно говорит об этом, а впереди нас ждет целая
жизнь. Но позвольте мне сохранить мою совесть чистой, что¬
бы быть твердой и спокойной в борьбе с тяжелыми препят¬
ствиями, которые все еще разъединяют нас.
181
— О чем вы говорите? — гневно воскликнул Реймон, не
слушавший ее и возмущенный ее сопротивлением.
Потеряв окончательно голову от раздражения и досады,
он грубо оттолкнул ее и в ярости принялся ходить по ком¬
нате; дыхание с трудом вырывалось у него из груди, голова
горела; он схватил графин и залпом выпил стакан воды. Эт0
сразу успокоило его и охладило его страсть. Иронически
посмотрев на нее, он сказал:
— Итак, сударыня, вам пора уходить.
Эти слова открыли наконец глаза Индиане и обнажили
перед ней всю душу Реймона.
— Вы правы, — сказала она и направилась к двери.
— Не забудьте ваше манто и боа, — прибавил он, оста¬
навливая ее.
— Ах да, эти следы моего присутствия могут скомпро¬
метировать вас, — ответила она.
— Какое вы еще дитя! —сказал он вкрадчивым тоном,
заботливо, словно ребенка, укутывая ее.—Вы прекрасно зна¬
ете, что я люблю вас, но вам доставляет удовольствие му¬
чить меня и сводить с ума. Подождите, я сейчас вызову ка¬
рету. Я проводил бы вас до дому, но это значило бы погу¬
бить вас.
— Так бы считаете, что я еще не погубила себя? — спро¬
сила опа с горечью.
— Нет, дорогая, — ответил Реймон, жаждавший теперь
только одного — чтобы она поскорее оставила его в покое. —
Вашего отсутствия, по-видимому, не заметили, раз никто
сюда за вами не пришел. Хотя меня заподозрили бы, вероят¬
но, в последнюю очередь, все же естественно, что вас на¬
чнут разыскивать по всем знакомым. Кроме того, вы MOHteTe
искать защиты у своей тетки, — это, по-моему, было бы са¬
мым лучшим: она сумеет все уладить. Вам поверят, что вы
провели ночь у нее.
Госпожа Дельмар не слушала его; бессмысленным взгля¬
дом смотрела она на яркое, красное солнце, поднимавшееся
над блестевшими от его лучей крышами. Реймон хотел ото¬
рвать ее от этого зрелища. Она перевела на него глаза, но,
казалось, не узнала его. Смертельная бледность покрывала
ее щеки, а сухие губы были судорояшо сжаты.
Реймон испугался. Он вспомнил о самоубийстве Нун и
в yя^ace, не зная, что предпринять, боясь оказаться вторично
преступником и вместе с тем чувствуя, что изобретатель--
182
ность его иссякла и ему не удастся больше обмануть Индиа¬
ну, осторожно усадил ее в кресло, запер за собою дверь и
прошел на половину матери.
ГЛАВА XXI
Госпожа де Рамьер уже не спала; привыкнув в эмигра¬
ции к деятельной и трудолюбивой жизни, она приобрела
обыкновение рано вставать и не рассталась с этой привычкой
и теперь, когда снова стала богатой.
Увидев бледного, взволнованного Реймона, вошедшего к
ней рано утром во фраке, она поняла, что он снова попал
в затруднительное положение, как это нередко случалось с
ним на протяжении его бурной жизни. В таких случаях она
всегда являлась его опорой и спасением и в своем материн¬
ском сердце болезненно и глубоко переживала все его тре¬
волнения. Ей не легко дались удачи и успехи Реймона, они
сильно отразились на ее здоровье. Характер ее сына — не¬
истовый и в то же время холодный, страстный и тем не ме¬
нее рассудочный — был плодом ее неистощимой любви и все¬
прощающей нежности. С другой, менее любящей матерью он
был бы лучше, но она приучила его принимать все ее жертвы
и извлекать из них пользу. Благодаря ей он привык желать
и добиваться своего благополучия так же страстно, как она
добивалась его для сына. Считая себя созданной для того,
чтобы ограждать его от всяких огорчений и приносить ему
в жертву свои личные интересы, она приучила его думать,
что весь мир существует только для него и что стоит ему
сказать ей слово, как все должно быть к его услугам. Своим
материнским самоотречением она достигла только одного —
вырастила из него бездушного эгоиста.
Бедная мать побледнела и, приподнявшись на кровати,
с беспокойством посмотрела на Реймона. Ее взгляд говорил:
«Что я могу для тебя сделать, куда должна бежать?».
— Матушка, — сказал он, беря ее за прозрачную сухую
руку, — я ужасно несчастен и нуя{даюсь в вашей помощи.
Облегчите мои страдания. Вы знаете, что я люблю госпожу
Дельмар...
— Нет, я не знала этого, — сказала госпожа де Рамьер
тоном нежного упрека.
— Не отрицайте, дорогая матушка, — сказал Реймон, до¬
роживший каждым мгновением, — вы это знали, и только
183
ваша исключительная деликатность помешала вам первой
заговорить со мной об этом. Так вот, эта женщина приводит
меня в отчаяние, я теряю голову.
— Говори все, — сказала госпожа де Рамьер с юноше¬
ской живостью, которая пробуждалась в ней под влиянием
горячей материнской любви.
— Не буду ничего скрывать, тем более что на этот раз
я ни в чем не виноват. Уже несколько месяцев я пытаюсь
успокоить ее пылкую головку и вернуть ее на путь истин¬
ный. Но все мои старания только сильнее разжигают в ней
я«ажду опасности и потребность в приключениях, присущую
женщинам ее родины. Сейчас, когда я разговариваю с вами,
она находится здесь, у меня в спальне, куда пришла без мое¬
го ведома, и я не знаю, как убедить ее уйти.
— Несчастное дитя! — воскликнула госпожа де Рамьер,
поспешно одеваясь. — Это при ее-то застенчивости и скром¬
ности! Я пойду и поговорю с ней. Ты об этом пришел про¬
сить меня, не правда ли?
— Да, да! — сказал Реймон, растроганный нежностью
матери. — Пойдите к ней и уговорите ее быть благоразум¬
ной. Она, конечно, прислушается к голосу добродетели, под¬
дастся, может быть, вашим ласковым увещаниям, возьмет
себя в руки. Несчастная, она так страдает!..
Реймон бросился в х{ресло и разразился слезами — так он
был потрясен всеми пережитыми за это утро волнения¬
ми. Мать плакала вместе с ним, и только дав ему выпить
успокоительных капель, она наконец решилась оставить
его.
Когда госпожа де Рамьер вошла к Индиане, та встретила
ее спокойно и с достоинством; на лице ее не видно было слез.
Госпожа де Рамьер не ожидала такого самообладания и не¬
вольно смутилась, словно совершила бестактность, зайдя в
спальню к сыну и застав там Индиану.
Под влиянием большой симпатии и искренней сердечно¬
сти она ласково протянула ей руки. Госпожа Дельмар бро¬
силась к ней. Ее отчаяние вылилось в горьких рыданиях, и
обе женщины долго плакали в объятиях друг друга.
Но когда госпожа де Рамьер попыталась что-то сказать,
Индиана остановила ее.
— Не говорите ничего, — прервала она ее, вытирая сле¬
зы. — Вы ке найдете такого слова, которое не причинило бы
мне боли. Ваше сочувствие и ласка ясно доказывают мне
ваше доброе отношение и облегчают мои страдания, насколь^
184
ко это вообще возможно. Я ухожу. Вам не надо убеждать
меня — я сама прекрасно понимаю, что мне следует делать.
— Я пришла к вам не для того, чтобы уговаривать вас
уйти, а для того, чтобы утешить, — ответила госпожа де
Рамьер.
— Меня нельзя утешить, — возразила Индиана, целуя
ее. — Любите меня, это поддержит меня немного, но не го¬
ворите мне ни о чем. Прощайте! Вы верите в бога — помо¬
литесь за меня!
— Нет, я не пущу вас одну, — воскликнула госпожа де
Рамьер. — Я сама отвезу вас к вашему мужу, чтобы оправ¬
дать и защитить вас.
— О, как вы великодушны, — сказала Индиана, прижи¬
мая ее к своей груди, — но это невозможно. Вы единственная,
кто не знал тайны Реймона; сегодня вечером о ней будет
говорить весь Париж, и ваше участие в этой истории ском¬
прометирует вас. Предоставьте мне одной перенести все по¬
следствия скандала, — страдать мне придется недолго.
— Что вы хотите этим сказать? Неужели вы пойдете на
преступление и лишите себя жизни? Дитя мое, разве вы не
верите в бога?
— Верю и поэтому через три дня уеду на остров Бурбон.
— Позволь мне как матери обнять и благословить тебя,
моя дорогая! Бог вознаградит тебя за твое мужество...
— Я уповаю на него, — сказала Индиана, подняв глаза
к небу.
Госпожа де Рамьер хотела было послать за каретой, но
Индиана воспротивилась этому. Она пожелала вернуться до¬
мой одна и тайком. Напрасно мать Реймона, видя, как она
слаба и подавлена горем, отговаривала ее, боясь, что у нее
не хватит сил пройти пешком такой длинный путь.
— Не бойтесь, — ответила она, — одного слова Реймона
было достаточно, чтобы вернуть мне силы.
Закутавшись в манто и опустив на лицо черную кружев¬
ную вуаль, она вышла из дома потайным ходом, указанным
ей госпожой де Рамьер, и на улице с первых же шагов по¬
чувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Ей казалось,
что разгневанный муж уже хватает ее своей грубой рукой,
бросает наземь и топчет в грязи. Но скоро уличный шум,
беспечные лица прохожих и холодный утренний воздух вер¬
нули ей силы и спокойствие, хотя это было спокойствие и
решимость отчаяния, — то затишье перед бурей, которого
опытные моряки опасаются больше, чем самой бури. Она
185
прошла по набережной от Института до Зак°нодательного
корпуса, но, вместо того чтобы перейти мост, продолжала
машинально идти вдоль реки в каком-то бессмысленном и
тупом оцепенении.
Она не заметила, как очутилась у самой воды; льдины
с сухим и холодным треском разбивались о прибрежные кам¬
ни у ее ног. Зеленосатая вода неотразимо влекла к себе
Индиану. Можно привыкнуть к самым страшным мыслям и,
раз допустив их, находить в них даже известное удовольст¬
вие. Уже давно возможность последовать примеру Нун успо¬
каивала Индиану в часы отчаяния. Самоубийство стало для
нее каким-то сладостным искушением, только мысль о том,
что это грех, останавливала ее. Но в этот миг ни одной яс¬
ной мысли не было больше в ее опустошенном сознании. Она
не помнила ни о боге, ни о Реймоне, а инстинктивно, словно
в каком-то гипнозе, подходила все ближе к реке.
Почувствовав леденящий холод воды, коснувшейся уже
ее ног, она, как лунатик, очнулась от забытья и огляделась
кругом, стараясь понять, где она; позади нее находился Па¬
риж, а у ног ее текла Сена, и на маслянистой поверхности
реки отражались белые фасады домов и серое небо. Непре¬
рывное течение воды и неподвижность земли смешались в ее
представлении, и ей стало казаться, будто вода стоит не¬
подвижно, а земля убегает у нее из-под ног. У Индианы за¬
кружилась голова, она прислонилась к стене, потом, как
Зачарованная, медленно шагнула к воде, принимая ее за твер¬
дую почву. Внезапно она услышала лай собаки, которая, под¬
бежав, вдруг запрыгала вокруг нее, и она остановилась.
В ту лее минуту привлеченный лаем собаки мужчина схватил
Индиану на руки и, отнеся ее подальше от воды, положил в
развалившуюся лодку, брошенную на берегу. Индиана смот¬
рела ему в лицо и не узнавала. Он опустился на землю у ее
ног, завернул в свой плащ, взял ее руки в свои, пытаясь со¬
греть их, и назвал по имени. Но она была слишком слаба,
чтобы сделать над собой какое-либо усилие. Уже двое суток
она ничего не ела.
Однако, немного согревшись, она узнала Ральфа, стояв¬
шего перед ней на коленях. Он держал ее руки в своих и с
тревогой смотрел ей в глаза, ожидая, когда к ней вернется
сознание.
— Вы встретили Нун? — спросила его Индиана. За~
тем, все еще находясь под влиянием своей неотвязной ду¬
186
мы, она добавила: — Я видела, как Нун проходила по этой
дороге. — И она указала рукой на реку. — Я хотела пойти
за ней, но она шла слишком быстро, и у меня не хватило
сил догнать ее. Это был какой-то кошмар.
Ральф с отчаянием смотрел на Индиану. Он тоже чув¬
ствовал, что голова его идет кругом и мысли путаются.
— Уйдем отсюда, — сказал он.
— Уйдем, — согласилась она. — Но сначала найдите мои
ноги, я потеряла их там, на камнях.
Ральф увидел, что ноги у нее совсем промокли и око¬
ченели. Он взял Индиану на руки и отнес в один из сосед¬
них домов, где гостеприимная хозяйка приютила ее, пока
она окончательно не пришла в себя. Тем временем Ральф
поспешил сообщить господину Дельмару, что его жена на¬
шлась, но, когда посланный пришел, того не оказалось
дома. Полковник продолжал свои поиски, он дошел до преде¬
ла беспокойства и гнева. Ральф был более сообразителен и
успел уже побывать у господина де Рамьера. Тот только
что лег в постель и встретил Ральфа холодно и насмешли¬
во. Тогда Ральф, вспомнив о смерти Нун, направился к ре¬
ке и пошел вдоль берега, а слугу послал разыскивать Ин¬
диану тоже вдоль берега, но в противоположном направле¬
нии. Офелия быстро напала на след хозяйки и привела
Ральфа к тому месту, где он ее и нашел. Постепенно Ин¬
диана припомнила все, что случилось в эту злополучную
ночь, но напрасно пыталась восстановить в памяти те мину¬
ты, когда она находилась в каком-то лихорадочном бреду.
Она никак не могла объяснить своему кузену, какие мысли
владели ею час тому назад. Но Ральф, не спрашивая, понял
сам, в каком она была состоянии. Взяв ее за руку, он ска¬
зал ласковым и вместе с тем торжественным тоном:
— Кузина, вы должны дать мне одно обещание, — это
будет последним доказательством вашей дружбы, больше я
ничем не буду докучать вам.
— Говорите, — ответила она, — сделать что-нибудь для
вас — единственная радость, которая мне осталась.
— Поклянитесь,— продолжал Ральф, — что вы никогда
больше не будете пытаться лишить себя жизни, не преду¬
предив меня. Со своей стороны, клянусь вам честью, что
не буду препятствовать вам в этом. Прошу вас только зара¬
нее предупредить меня: вы ведь знаете, что я отношусь
равнодушно к смерти и мне самому не раз приходили в го¬
лову подобные мысли...
187
— Почему вы говорите мне о самоубийстве? — спроси¬
ла его госпожа Дельмар. — Я не собиралась кончать само¬
убийством. Я считаю это грехом, не то бы...
— Только что, Индиана, когда я схватил вас за руки, а
Это преданное животное, — он погладил Офелию, — удер¬
жало вас за платье, вы, забыв о боге, обо всем на свете и
о вашем кузене Ральфе тоже...
Слезы навернулись на глаза Индианы, и она сжала руку
сэра Ральфа.
— Зачем вы остановили меня?—печально спросила
она. — Я была бы теперь на небе,— ведь я не совершила бы
греха, так как не сознавала, что делаю.
— Я это видел, но считаю, что самоубийство должно
быть результатом обдуманного решения. Если вам будет
угодно, мы еще поговорим но эту тему.
Индиана вздрогнула: карета, в которой они ехали, оста¬
новилась перед их домом, где ей предстояло встретиться с
мужем. У нее не было сил подняться по лестнице, и Ральф
на руках отнес ее в спальню. Всю свою прислугу они рас¬
считали; осталась одна служанка, ушедшая посудачить с
соседкой об исчезновении своей хозяйки, да Лельевр, кото¬
рый, не зная, что предпринять, отправился в морг осматри¬
вать доставленные в это утро трупы. Ральф не отходил от
госпожи Дельмар, так как она все еще сильно страдала.
Резкий звонок возвестил о том, что вернулся полковник.
Дрожь ужаса и ненависти охватила все существо Индианы;
она судорожно уцепилась за руку своего кузена.
— Послушайте, Ральф, — сказал она, — если у вас есть
хоть капля любви ко мне, избавьте меня от присутствия это¬
го человека, — я в таком состоянии, что не могу его видеть.
Я не хочу, чтобы он жалел меня, я предпочитаю его гнев
состраданию. Не открывайте дверь или отошлите его. Ска-
яште, что меня не нашли.
Губы ее дрожали, она крепко держала Ральфа за руку
и не отпускала его. Бедный баронет, терзаемый двумя про¬
тивоположными чувствами, не знал, на что решиться. Дель¬
мар с такой силой дергал звонок, что каждую минуту
мог оборвать его, а Индиана была почти без чувств от вол¬
нения.
— Вы думаете только о его гневе, — воскликнул нако¬
нец Ральф, — и совсем не думаете о его волнении и беспо¬
койстве. Вы почему-то считаете, что он ненавидит вас...
Если бы вы видели, в каком горе он был сегодня утром!
188
Индиана в изнеможении опустила руки, и Ральф пошел
открывать дверь.
— Она здесь! — закричал полковник входя. — Черт знает
что такое! Я весь город обегал, разыскивая ее. Премного ей
благодарен за такое чудесное времяпрепровождение! Будь
она проклята, ке хочу ее видеть, я способен убить ее.
— Вы не думаете о том, что она вас слышит, — шепотом
сказал Ральф. — Она в таком состоянии, что не в силах вы¬
нести никакого волнения. Возьмите себя в руки.
— Будь она трижды проклята! — завопил полковник. —
Я не так еще волновался из-за нее все сегодняшнее утро!
Мое счастье, что у меня нервы как канаты! Кто из нас. ска¬
жите на милость, больше оскорблен, больше устал и действи¬
тельно болен — она или я? Где вы ее нашли, и что она делала?
Из-за нее я поссорился с этой безумной старухой Карвахаль,
которая давала уклончивые ответы и винила меня в милой
проделке своей племянницы... Черт побери, как я измучен!
Проговорив все это хриплым и грубым голосом, Дельмар
сел на стул в передней и вытер лоб, покрытый потом, не¬
смотря на холодное время года. Пересыпая свою речь про¬
клятиями, он начал жаловаться на усталость, волнения и
муки; он задавал тысячи вопросов, но, к счастью, не слушал
ответов, потому что бедный Ральф совсем не умел лгать и
не мог ничего придумать, чем бы успокоить полковника.
Он сидел за столом, невозмутимый и молчаливый, как если
бы горе этих двух людей его вовсе не касалось, а между
тем, вероятно, страдал больше, чем они сами.
Госпожа Дельмар, услышав брань мужа, почувствовала,
что у нее больше мужества, чем она думала. Его гнев
оправдывал ее в собственных глазах, тогда как великодушие
вызвало бы угрызения совести. Она вытерла слезы и собра¬
ла последние остатки сил, не думая о том, что они могут
ей еще понадобиться, — настолько опротивела ей жизнь.
Муж подошел к ней с непреклонным и суровым видом, но
ее самообладание смутило его, — он почувствовал, что она
сильнее его, и изменил тон и выражение лица. Он попро¬
бовал было вести себя с таким же холодным достоинством,
как она, но это ему не удалось.
— Не соблаговолите ли вы, сударыня, сообщить мне,
где вы провели утро, а может быть, и ночь? — спросил он.
Из этого «может быть» госпожа Дельмар поняла, что ее
отсутствие было замечено довольно поздно, и она почувст¬
вовала себя немного увереннее.
189
— Нет, сударь, — ответила она, я совсем не намерена
сообщать вам об этом.
Дельмар позеленел от злости и изумления.
— Неужели вы надеетесь все скрыть от меня? — сказал
он дрожащим голосом.
— Не собираюсь, — ледяным тоном ответила она. — Я от¬
казываюсь отвечать исключительно из принципа. Я хочу дока¬
зать вам, что вы не имеете права задавать мне такие вопросы.
— Не имею права, черт вас побери! Кто же здесь хозя¬
ин — вы или я? Кто из нас ходит в юбке и должен подчи¬
няться? Вы хотите меня сделать бабой? Ничего не выйдет,
голубушка!
— Я знаю, что я раба, а вы мой хозяин. По закону этой
страны — вы мой властелин. Вы можете связать меня по ру¬
кам и ногам, посадить на цепь, распоряжаться моими дей¬
ствиями. Вы пользуетесь правом сильного, и общество на
вашей стороне. Но моей воли вам не поработить, сударь,
один только бог властен над нею. Попробуйте найти закон,
тюрьму или орудие пытки, чтобы овладеть моей душой. Это
так же невозможно, как ощупать воздух или схватить пу¬
стое пространство.
— Замолчите, глупая и дерзкая женщина! Ваши изре¬
чения, взятые из романов, нам всем надоели.
— Вы можете приказать мне молчать, но не помешаете
думать.
— Дурацкая гордость, спесь ничтожного червяка! Вы
злоупотребляете жалостью, которую вызываете к себе. Но
вы скоро увидите, что можно без особого труда усмирить
ваш «сильный характер».
— Не советую даже пробовать. Ваш покой пострадает,
а мужское достоинство ничего не выиграет.
— Вы так полагаете? — спросил он, с силой сжимая ее
РУКУ-
— Полагаю,—ответила она, нисколько пе меняясь в лице.
Ральф сделал два шага, схватил полковника за локоть,
согнул его руку, как тростинку, и спокойно произнес:
— Я не допущу, чтобы хоть один волос упал с головы
Этой женщины.
У Дельмара было сильное желание ударить его, но он
почувствовал, что неправ, а краснеть после за свои поступ¬
ки он не любил, этого он боялся больше всего на свете. По¬
этому оп сдержался и, оттолкнув Ральфа, сказал ему:
— Не вмешивайтесь в чужие дела!
190
Затем он снова повернулся к жене:
— Итак, сударыня, — продолжал он, скрестив руки иа
груди, чтобы удержаться от желания ударить ее, — вы не
подчиняетесь моей воле, отказываетесь ехать на остров Бур¬
бон, хотите разойтись со мной? Ну, так я тоже хочу этого,
черт возьми!..
— Я больше не хочу развода, — ответила она, — я хо¬
тела его вчера, но сегодня утром решила иначе. Вы при¬
бегли к насилию, заперев меня на замок. Я выпрыгнула из
окна, желая доказать вам, что вся ваша власть ничто, если
вы не подчинили себе волю женщины. На несколько часов
я сбросила вашу деспотическую власть, вырвалась на свобо¬
ду, дабы вы поняли, что морально я не подчиняюсь вам и
завишу только от себя самой. Во время прогулки я все об¬
думала и решила, что долг и совесть обязывают меня вер¬
нуться к вам. Тогда я вернулась по собственной воле. Мой
кузен проводил, а не привел меня сюда. Если бы я не захо¬
тела пойти с ним, он не мог бы меня к этому принудить, —
надеюсь, вы это понимаете? Итак, сударь, не теряйте вре¬
мени и пе пытайтесь переубедить меня; вы все равно не за¬
ставите меня изменить мои взгляды; вы потеряли всякое
право влиять на мои убея{дения с тех пор, как применили
силу. Займитесь приготовлениями к отъезду, я готова по¬
мочь вам и сопровоя«дать вас — не потому, что такова ваша
воля, а потому, что таково мое намерение. Вы можете осу¬
ждать меня, но слушаться я буду всегда только себя.
— Мне от души жаль, что ваш рассудок в таком рас¬
строенном состоянии, — сказал полковник, поя?ав плечами.
Он ушел к себе и начал приводить в порядок свои дела,
в душе очень довольный решением госпожи Дельмар: те¬
перь он был уверен, что не встретит больше никаких пре¬
пятствий, ибо верил слову, данному этой женщиной, в такой
же мере, в какой презирал ее взгляды.
ГЛАВА XXII
Оказав весьма сухой прием сэру Ральфу, который при¬
шел к нему узнать об Индиане, Реймон тотчас же крепко
заснул, так как был очень утомлен. Чувство блаженства
охватило его душу, когда, проснувшись, он вспомнил, что в
его романе с Индианой наконец наступил перелом. Он дав¬
но предвидел, что настанет время, когда ему придется всту-
191
ПИТЬ В борьбу С любовью ЭТ°Й женщины, чтобы отстоять
свою свободу от притязаний столь романтической страсти;
он заранее решил не соглашаться на ее требования. Нако¬
нец трудный шаг был сделан: он сказал «нет». Возвращать¬
ся к этому вопросу не придется, потому что все обошлось
благополучно. Индиана не очень плакала и не очень наста¬
ивала. Она проявила благоразумие, все поняла с первого
слова, покорилась своей участи быстро и гордо.
Реймон был чрезвычайно доволен. Он верил, что судьба
печется о нем, словно любящая мать, и устроит все его дела
как можно лучше, хотя бы и за счет его ближних. До сих
пор у него не было причин сомневаться в ее благоволении.
Предвидеть последствия своих ошибок и беспокоиться о них
он считал грехом неблагодарности по отношению к охраня¬
ющему его доброму гению.
Он встал, все еще чувствуя сильную усталость от нерв¬
ного напряжения, которого потребовала от него недавно
пережитая тяжелая сцена. Тем временем вернулась его мать.
Она ездила к госпоже де Карвахаль справиться о здоровье
и душевном состоянии госпожи Дельмар. Маркиза, казалось,
ничем не была озабочена, но после осторояшых расспросов
госпожи де Рамьер она сильно расстроилась. Впрочем, в
истории с внезапным исчезновением госпожи Дельмар ее
потрясло только одно — возмояшость огласки. Она стала
горько жаловаться на племянницу, которую вчера еще пре¬
возносила до небес. Госпожа де Рамьер поняла, что своим
поступком несчастная Индиана навсегда восстановила против
себя свою родственницу и лишилась единственной оставав¬
шейся у нее поддержки.
Для тех, кто знал, что представляет собою маркиза, это
не было бы большой потерей. Но госпожа де Карвахаль
слыла за особу безупречно добродетельную даже в глазах
госпожи де Рамьер. О событиях своей бурной молодости
маркиза предусмотрительно молчала, тем более что следы
их терялись в вихре революций. Мать Реймона не могла
удержаться от слез при мысли о печальной судьбе Индианы
и всячески старалась оправдать ее, но госпоя^а де Карва¬
халь ядовито заметила госпоже де Рамьер, что та слишком
заинтересована в этом деле и потому не может судить бес¬
пристрастно.
— Что же будет с этой несчастной молодой женщи¬
ной? — спросила госпожа де Рамьер. — В ком найдет она
защиту, если муж начнет притеснять ее?
192
— На все воля божья, — ответила маркиза. Что ка¬
сается меня, то я не собираюсь вмешиваться в ее дела и не
хочу больше ее видеть.
Добрая госпожа де Рамьер чрезвычайно встревожилась
и решила во что бы то ни стало разузнать о госпоже Дель¬
мар. Она приказала ехать на угол той улицы, где жила Ип-
диана, и послала лакея расспросить привратника, приказав
ему, если только удастся, повидать сэра Ральфа. Сама она
осталась в карете и там дожидалась результатов своего по¬
ручения; вскоре Ральф пришел к ней.
Госпожа де Рамьер была, быть может, единственным
человеком, сумевшим правильно оценить Ральфа. Они обме¬
нялись всего несколькими словами и сразу поняли, как иск¬
ренне и бескорыстно они оба интересуются судьбой Инди¬
аны. Ральф рассказал о том, что произошло утром; относи¬
тельно событий прошлой ночи у него были только смутные
подозрения, и он не старался выяснить их. Но госпожа де
Рамьер сочла нужным сообщить ему все, что знала, пола¬
гая, что он так же, как и она, будет способствовать разрыву
Этой роковой и пагубной связи. Ральф, чувствовавший себя
с ней свободнее, нежели с кем-либо другим, пе скрывал
глубокого волнения, которое отразилось на его лице, пока
он слушал ее откровенный рассказ-
— Вы говорите, сударыня, — пробормотал он, подавляя
охватившую его нервную дрожь — что она провела ночь
в вашем доме?
— Ночь одинокую и, несомненно, тяжелую. Реймона
нельзя винить в соучастии, потому что он вернулся домой
только в шесть часов утра, а в семь он уже был у меня,
прося успокоить и образумить рту несчастную женщину.
— Она хотела покинуть мужа! Она хотела обесчестить
себя! — повторял Ральф с остановившимся взглядом, в ка¬
ком-то странном смятении чувств. — Как же сильно она лю¬
бит этого недостойного человека!
Ральф совсем забыл, что говорит с матерью Реймона.
— Я уже давно догадывался, — продолжал Ральф, — но
почему я не предвидел, что наступит день, когда она решит
окончательно погубить себя! Я скорее убил бы ее, чем до¬
пустил это!
Такие речи в устах Ральфа крайне поразили госпожу де
Рамьер; она думала, что говорит с человеком спокойным и
снисходительным, и теперь раскаивалась, что поверила его
внешней невозмутимости.
7 Жорж Санд, т. 1
193
— Боже мой!—с ужасом воскликнула она. — Неужели
и вы будете беспощадны к ней и отвернетесь от нее так же,
как и ее тетка? Неужели ни в ком из вас нет жалости и
вы не умеете прощать? Значит, все друзья отшатнулись от
пее, узнав о ее проступке, из-за которого она уже столько
выстрадала?
— Относительно меня вы можете быть спокойны, ^ от¬
ветил Ральф. — Вот уже полгода, как я знаю все и молчу.
Я был случайным свидетелем их первого поцелуя и тем не
менее не сбросил господина де Рамьера с лошади; я часто
перехватывал их любовные послания и никогда не уничто¬
жал их. Я встретил однажды господина де Рамьера на мо¬
сту, когда он шел на свидание с ней; дело было ночью, мы
были одни. Я гораздо сильнее его, однако не столкнул его
в реку; увидав, что ему все-таки удалось скрыться, обма¬
нуть мою бдительность и проникнуть к ней, я, вместо того
чтобы выломать двери и выкинуть его в окно, спокойно пре¬
дупредил их о приближении мужа и спас жизнь одному,
чтобы спасти честь другой. Вы видите, сударыня, я умею
щадить и быть милосердным. Сегодня утром этот человек
был в моих руках; я прекрасно знал, что он — причина
всех наших несчастий, и если не имел права обвинить его
без доказательств, то мог по крайней мере вызвать его на
есору за его дерзкий и насмешливый вид. И что же! Я снес
его оскорбительное презрение, так как знал, что смерть его
убьет Кндиану. Я позволил ему спокойно уснуть, повернув¬
шись на другой бок, в то время как Индиана, обезумевшая
и еле живая, стояла на берегу Сены, собираясь последовать
за его первой жертвой... Вы видите, сударыня, что я терпе¬
лив с теми, кого ненавижу, и снисходителен к тем, кого
люблю.
Госпожа де Рамьер, сидя в карете напротив Ральфа,
смотрела на него с изумлением и со страхом. Он был так не¬
похож на самого себя, что у нее мелькнула мысль о его
внезапном помешательстве. Намек на смерть Нун подтвер¬
ждал ее предположение, ибо она ничего не знала об эт°й
истории и принимала слова Ральфа, вызванные негодовани¬
ем, за обрывки мыслей, совершенно не относящихся к пред¬
мету их разговора. В самом деле, Ральф в эту минуту на¬
ходился в состоянии такого душевного волнения, которое
испытывают хотя бы раз в жизни даже самые рассудитель¬
ные люди и которое граничит с буйным умопомешательст¬
вом, Обычно, подобно всем уравновешенным натурам,
194
Ральф и в гневе бывал холоден и сдержан, но чувство это,
как у всех людей с благородной душой, вспыхивало в нем
с такою силой, что в минуты гнева он становился действи¬
тельно страшен.
Госпожа де Рамьер взяла его за руку.
— Видно, вы очень страдаете, дорогой господин Ральф,—
мягко сказала она, — если так безжалостно причиняете мне
мучительную боль. Вы забываете, что тот, о ком вы гово¬
рите, мой сын и что его дурные поступки, если он дейст¬
вительно совершил их, куда больше ранят мое сердце, чем
ваше.
Ральф тотчас же пришел в себя и с чувством горячей
симпатии, проявление которой было ему так Hte мало свой¬
ственно, как и проявление гнева, поцеловал руку госпожи
де Рамьер.
— Простите меня, — сказал он, — вы правы, я очень
страдаю и забываю о том, к чему должен был бы отнестись
с уважением. Забудьте и вы о вырвавшихся у меня горьких
словах, я и впредь сумею все скрыть в своем сердце.
Госпожа де Рамьер, несколько успокоенная этим отве¬
том, не могла, однако, побороть тайный страх при виде глу¬
бокой ненависти Ральфа к ее сыну. Она попыталась оправ¬
дать Реймона в глазах его врага, но Ральф остановил ее.
— Я угадываю ваши мысли, — сказал он, — но не тре¬
вожьтесь: господину де Рамьеру и мне не суждено в скором
времени встретиться. Не раскаивайтесь также в том, что
рассказали мне о моей кузине. Если все отшатнутся от
нее, клянусь вам — один друг у нее всегда останется!
Возвратившись к вечеру домой, госпожа де Рамьер за¬
стала Реймона в мягких ночных туфлях, уютно усевшегося
у горящего камина с чашкой чая в руках. Он старался ра¬
зогнать остатки нервного потрясения, пережитого им в то
утро. Он еще не совсем оправился от своих треволнений.
Но сладкие мечты о будущем уже волновали его душу; на¬
конец-то он чувствовал себя свободным и мог всецело на¬
слаждаться этим счастьем, которое, однако, не умел хра¬
нить.
«Почему, — думал он, — мне так быстро надоедает это
неизъяснимо приятное сознание своей свободы, которую
приходится покупать потом такой дорогой ценой! Когда я
попадаю в сети к женщине, мне не терпится скорее порвать
их, чтобы вновь обрести душевный покой. Будь я проклят,
если я снова пожертвую им так скоро! Горе, которое я вы¬
7*
195
терпел из-за этих двух креолок, послужит мне хорошим
уроком, впредь я буду знаться только с легкомысленными и
насмешливыми парижанками... с настоящими светскими да¬
мами. Может быть, мпе следовало бы жениться и пристать,
как говорят, к тихой пристани?..»
Он был погружен в эти спокойные и приятные мысли,
когда вошла его мать, расстроенная и усталая.
— Ей лучше, — сказала она. — Все обошлось благопо¬
лучно. Я надеюеь, что она успокоится.
— Кто? — спросил Реймон, внезапно пробудясь от слад¬
ких грез.
На следующее утро он все ясе решил, что обязан вер¬
нуть себе если не любовь, то хотя бы уважение Индианы.
Ему не хотелось, чтобы она имела возможность думать, буд¬
то сама его бросила. Он решил доказать ей, что его благо¬
разумие и великодушие побудило ее совершить этот шаг;
он хотел сохранить свою власть над нею даже после того,
как сам оттолкнул ее, и потому он написал ей:
«Дорогой друг, я пишу вам не затем, чтобы просить у
вас прощения за несколько жестоких и дерзких слов, кото¬
рые вырвались у меня в минуту безумия: в пылу страсти
нельзя правильно оценить положение и спокойно высказать
все, что думаешь. Не моя вина, что я не бог, что я не могу
владеть собою, что возле вас у меня закипает кровь и я те¬
ряю голову и схожу с ума. Быть может, я, со своей сторо¬
ны, имел бы право жаловаться на то жестокое хладнокровие,
с каким вы без всякого сострадания обрекли меня на страш¬
ные муки. Но и это тоже не ваша вина. Вы слишком совер¬
шенны, чтобы походить на нас, обыкновенных смертных,
подвластных людским страстям, рабов своих грубых ин¬
стинктов. Я не раз говорил вам об этом, Индиана, и, когда
я спокойно думаю о вас, я прихожу к убеждению, что вы
не женщина, вы ангел. Я преклоняюсь перед вами, как пе¬
ред божеством. Но, увы, вблизи вас во мне нередко просы¬
пался первобытный человек, благоуханное дыхание ваших
уст обжигало горячим пламенем мои губы. Зачастую, когда
я склонялся над вами и мои волосы касались ваших, страст¬
ная нега разливалась по всему моему телу, и я забывал, что
вы неземное создание, олицетворение мечты о вечном бла¬
женстве, ангел, сошедший с небес, чтобы охранять мой путь
в этой грешной жизни и посвящать меня в радости иного
существования. Зачем, чистый дух, принял ты соблазнитель¬
196
ный облик женщины? .Зачем, светлый ангел, обольщал ты меня
греховными чарами? Много раз я думал, что держу счастье в
своих объятиях, но, увы, я обнимал холодную добродетель.
Простите мне мои преступные сожаления, я был недо¬
стоин вас. И, может быть, если бы вы снизошли до меня, мы
оба были бы счастливее. Но вы постоянно страдали от мое¬
го несовершенства и считали преступлением, что у меня не
было ваших добродетелей.
Теперь, когда вы простили меня, — в чем я уверен, ибо
идеальное существо не может не быть милосердным, — раз¬
решите мне еще раз обратиться к вам, чтобы поблагодарить
и благословить вас. Поблагодарить!.. О нет, жизнь моя, я
не так выразился, ибо я страдаю больше вашего оттого, что
вы с таким самообладанием вырвались из моих объятий. Но
я преклоняюсь перед вами, одобряю ваше решение, хотя и
обливаюсь слезами. Да, Индиана, вы нашли в себе силы при¬
нести такую великую жертву. Этим вы разбили мне сердце
и жизнь, омрачили мое будущее, разрушили мое существо¬
вание. Ну что ж! Я люблю вас так сильно, что готов без¬
ропотно перенести все; я не думаю о себе, для меня важно
только ваше счастье. Я готов тысячу раз пожертвовать для
вас своей честью, но ваша честь мне дороже тех радостей,
которые вы могли бы мне дать. Нет! Такой жертвы я ни¬
когда не приму! Напрасно старался бы я забыться в востор¬
гах и опьянении любви, напрасно искал бы в ваших объяти¬
ях неземного наслаждения, — упреки совести не перестава¬
ли бы мучить меня. Они отравили бы мне жизнь, и я
чувствовал бы себя куда более опозоренным, чем вы сами,
видя, как люди презирают вас. О боже, знать, что рто я уни¬
зил и загубил вас! Знать, что вы утратили уважение окру¬
жающих! Держать вас в своих объятиях, знать, что вас за
Это оскорбляют, и не быть в состоянии смыть обиду! Я мог
бы пролить за вас всю свою кровь, мог бы отомстить за вас,
ко никогда, никогда не мог бы оправдать вас в глазах света.
Мое пламенное желание вас защитить послужило бы только
лишним обвинением против вас, а моя смерть — неопровер¬
жимым доказательством вашего преступления. Моя бедная
Индиана, я погубил бы вас своей любовью! И как я был бы
несчастен!
Уезжайте же, моя любимая; под другим небом вы най¬
дете утешение в вере и награду за свою добродетель. Мило¬
сердный бог воздаст нам за такую жертву. Он соединит нас
в иной, более счастливой жизни, и, быть может, даже... Но
197
нет, эта мысль тоже греховна; тем не менее я не могу за¬
претить себе надеяться!.. Прощайте, Индиана, прощайте!
Вы видите, что наша любовь — преступление!.. Увы, мое
сердце разбито. Хватит ли у меня сил сказать вам послед¬
нее прости?»
Реймон сам отнес это письмо госпоже Дельмар. Но она
заперлась у себя в спальне и отказалась его принять. Он
покинул их дом, сердечно распрощавшись с муя{ем и успев
все же передать письмо служанке. Спустившись с последней
ступеньки, он почувствовал необычайную легкость: погода
показалась ему особенно приятной, женщины особенно кра¬
сивыми, магазины особенно нарядными, — это был чудес¬
ный день в жизни Реймока.
Госпожа Дельмар, не распечатывая, заперла письмо в
сундук, который не собиралась раскрывать до приезда в ко¬
лонии. Она хотела проститься с теткой. Однако сэр Ральф
категорически воспротивился этому намерению. Он побывал
у госпожи де Карвахаль и знал, что та собирается встретить
Индиану упреками и презрением. Он был возмущен ее ли¬
цемерной строгостью и не мог примириться с мыслью, что
Индиана подвергнется ее нападкам.
На следующий день, когда Дельмар с HteHoro садились
уже в дилижанс, сэр Ральф сказал им со своей обычной
невозмутимостью:
— Я часто говорил, друзья мои, что не хочу расставать¬
ся с вами. Но вы как будто не понимали, о чем шла речь,
и не отвечали мне... Разрешите ли вы мне ехать с вами?
-— В Бордо? — спросил господин Дельмар.
— На остров Бурбон, — ответил Ральф.
— Помилуйте, — возразил господин Дельмар, — ну как
можно так кочевать и связывать свою судьбу с людьми, бу¬
дущее которых неопределенно, а благосостояние ненадеж¬
но! С нашей стороны было бы низостью воспользоваться
вашей дружбой и допустить, чтобы вы поя^ертвовали ради
нас всей своей жизнью и отказались от положения, которое
вы занимаете в обществе. Вы богаты, молоды и свободны.
Вам надо спова жениться, создать свою семью...
— Не в этом дело, — ответил холодно Ральф. — Я не
умею изворотливо облекать мысли в слова, искажающие их,
и потому скажу откровенно то, что думаю. Мне показалось,
что за последние полгода вы оба изменились по отношению
ко мне, Быть может, я был в чем-то неправ, но из-за своей
198
нечуткости не понял этого. Одного вашего слова достаточно,
чтобы меня успокоить в том случае, если я ошибаюсь. Поз¬
вольте мне следовать за вами; если же я в чем-нибудь ви¬
новат, пора мне это сказать. Расставаясь со мною, вы долж¬
ны снять с моей души мучительное сознание, что мне не
удалось загладить свою вину.
Полковник был так растроган этим бесхитростным и ве¬
ликодушным признанием, что забыл все обиды, нанесенные
его самолюбию и разъединившие его с Ральфом. Он про¬
тянул ему руку, поклялся, что его дружба никогда не была
более искренней и что он отвергает его предложение толь¬
ко из деликатности.
Госпожа Дельмар молчала. Ральф, желая добиться от
нее ответа, сделал над собою усилие и спросил ее сдавлен¬
ным голосом:
— А у вас, Индиана, осталась ли хоть капля друясеского
расположения ко мне?
Его слова пробудили в ней былую привязанность, она
вспомнила об их детстве и о той задушевной сердечности,
которая существовала когда-то в их отношениях. Со слезами
ка глазах они бросились в объятия друг другу, и Ральф едва
не лишился чувств, ибо этого крепкого человека, с виду спо¬
койного и сдержанного, обуревали сильные страсти. Поблед¬
нев, не в силах вымолвить ни слова, он сел, чтобы не упасть,
и просидел так несколько мгновений; затем взял руку пол¬
ковника и руку его жены.
— В этот час, когда мы расстаемся, быть может, на¬
всегда, — сказал он, — будьте со мною откровенны: вы не хо¬
тите, чтоб я ехал с вами, из-за меня или из-за вас?
— Клянусь вам честью, — ответил Дельмар, — отказывая
вам, я думал только о вашем благополучии.
— Что касается меня, — сказала Индиана, — то вы пре¬
красно знаете, что я хотела бы никогда не расставаться с
вами.
— Было бы грешно усомниться в вашей искренности в
такую минуту! — ответил Ральф. — Я верю вашему слову и
благодарю вас обоих.
И он исчез.
Спустя полтора месяца бриг «Корали» готовился к от¬
плытию из порта Бордо. Ральф написал своим друзьям, что
приедет в Бордо к концу их пребывания в этом городе, но,
по своему обыкновению, написал так лаконично, что невоз¬
можно было понять, хочет ли он только проститься или же
199
решил ехать вместе с ними. Напрасно ждали они его до
последней минуты; капитан уже дал сигнал к отплытию, а
Ральфа все не было. Последние здания порта скрылись за
зелеными берегами, и мрачные предчувствия овладели Ин¬
дианой, и без того печальной и подавленной. Она ужасну¬
лась при мысли, что отныне осталась одна на свете с нена¬
вистным ей мужем, что ей предстоит жить и умереть подле
пего, без друзей, которые могли бы ее утешить, без родных,
способных защитить ее от его деспотической власти.
Но, обернувшись, она увидела позади себя на палубе
спокойное и ласковое лицо Ральфа, который, улыбаясь, гля¬
дел на нее.
— Так, значит, ты не покинул меня?—воскликнула она,
заливаясь слезами, и бросилась к нему на шею.
— И никогда не покину! — ответил Ральф, прижимая
ее к груди.
ГЛАВА XXIII
Письмо госпоот Дельмар господину де Рамьеру
Остров Бурбон,
3 июня 18...
«Я решила не напоминать вам больше о себе, но, при¬
ехав сюда и прочитав письмо, которое вы передали мне на¬
кануне моего отъезда из Парижа, почувствовала, что должна
вам ответить: в том состоянии отчаяния и горя, в каком я
находилась тогда, я зашла слишком далеко, я заблуждалась
на ваш счет и теперь хотела бы загладить перед вами свою
вину — не как перед возлюбленным, а как перед человеком.
Простите меня, Реймон, в ту ужасную минуту моей жиз¬
ни вы показались мне чудовищем. Одним вашим словом, од¬
ним вашим взглядом вы лишили меня навсегда надежды и
веры. Я знаю, что теперь уже никогда не буду счастлива,
но все же надеюсь, что мне не придется презирать вас, —
Это было бы для меня последним ударом.
Да, я сочла вас негодяем, хуже того — эгоистом. Я по¬
чувствовала к вам отвращение. Я пожалела, что остров Бур¬
бон находится недостаточно далеко, мне хотелось бы скрыть¬
ся от вас еще дальше, и негодование дало мне силы испить
чашу горя до дна.
Но когда я прочла ваше письмо, мне стало легче. Я не
сожалею о вас, но и не чувствую к вам больше ненависти,
и я не хочу, чтобы вы упрекали себя в том, что погубили
200
мою жизнь. Будьте счастливы и беспечны, забудьте меня.
Я еще жива и, может быть, проживу долго!..
В самом деле, вы ни з чем не виноваты: это я лишилась
рассудка. У вас есть сердце — только я не нашла дороги к
нему. Вы не лгали мне — я сама себя обманывала. Вы не
были клятвопреступником или черствым человеком — вы
просто не любили меня.
О боже, вы не любили меня! А я? Неужели я мало вас
любила? Но я не унижусь до жалоб, я пишу вам не для то¬
го, чтобы отравить тяжелыми воспоминаниями покой вашей
теперешней жизни. Я не прошу у вас и сочувствия к моим
страданиям, — у меня хватит сил перенести их одной. Те¬
перь я лучше знаю, какая роль вам к лицу, и потому хочу
вас оправдать и простить.
Я не стану опровергать то, что вы мне пишете, — сде¬
лать это очень нетрудно. Не буду отвечать и на ваши рас¬
суждения о том, в чем состоит мой долг. Успокойтесь, Рей¬
мон, я знаю, в чем он заключается: я любила вас слишком
сильно, чтобы нарушить его необдуманным поступком. Не¬
зачем указывать мне, что люди стали бы презирать меня
за мою ошибку, — все это было мне хорошо известно. Я
Знала, что навсегда запятнаю свою честь, знала, что все от¬
вернутся от меня, проклянут, обольют грязью и что я не
найду никого, кто бы пожалел и утешил меня. Да, я все это
знала! Единственное мое заблуждение — эт0 вера в вас, ве¬
ра в то, что вы раскроете мне свои объятия и что на вашей
груди я забуду горе, одиночество и людское презрение.
Только одного я не ожидала — что вы откажетесь от моей
жертвы уже после того, как я ее принесла. Я не представ¬
ляла себе, что это может случиться. Когда я шла к вам, я
предвидела, что сначала, повинуясь принципам и чувству
долга, вы оттолкнете меня, но я была твердо уверена, что
потом, узнав о неизбежных последствиях моего поступка, вы
сочтете себя обязанным мне помочь. Нет, я никогда, нико¬
гда не думала, что вы предоставите мне одной пожинать
горькие плоды и расплачиваться за все последствия моего
опасного шага, вместо того чтобы открыть мне свои объя¬
тия и оградить своей любовью.
Как смело бросила бы я тогда вызов всему свету, не убо¬
ялась бы его молвы, безразличной для меня и бессильной
мне повредить! Уверенная в вашем чувстве, с каким пре¬
зрением отнеслась бы я к людской ненависти! Моя страстная
любовь к вам заглушила бы слабый голос совести! Живя
201.
только для вас, я забыла бы о себе! Я гордилась бы тем,
что завоевала ваше сердце, и совсем не думала бы о своем
позоре. Одного вашего слова, взгляда, поцелуя было бы до¬
статочно, чтобы я почувствовала себя правой. Для людей
с их законами не осталось бы места в нашей жизни. Да, я
была безумна, да, я знала жизнь, как вы цинично вырази¬
лись, по романам для горничных, по этим веселым и наив¬
ным выдумкам, увлекающим нас удачным завершением ри¬
скованных авантюр и возможностью несбыточного счастья.
Вы сказали тогда ужасную правду, Реймон! Меня приво¬
дит в отчаяние и убивает то, что это действительно
так.
Одно только я недостаточно хорошо уясняю себе: поче¬
му мы столь различно отнеслись к преодолению непреодо¬
лимого? Почему я, слабая женщина, почерпнула в своем во¬
сторженном чувстве столько силы, что не побоялась поста¬
вить себя в невероятное, взятое из романов, положение, —
а вы, сильный мужчина, не нашли в себе решимости после¬
довать моему примеру? А между тем вы разделяли мои меч¬
ты о будущем, вы соглашались с моими безумными плана¬
ми и поддерживали во мне несбыточную надежду. Вы вы¬
слушивали с улыбкой на лице и радостью в глазах мои
детские фантазии, мои тщеславные и глупые замыслы и от¬
вечали на них слонами любви и признательности. Ведь и вы
были слепы, непредусмотрительны и храбры на словах. По¬
чему же вы стали благоразумны только в минуту опасности?
Я всегда думала, что опасность привлекает человека, воз¬
буждает в нем мужество, заставляет забыть о страхе, — вы
же испугались в решительную минуту! Неужели вам, муж¬
чинам, свойственна только физическая храбрость, которая
бросает вызов смерти? Неужели вы неспособны на нравст¬
венную храбрость, которая может вынести любое несчастье?
Вы так превосходно умеете объяснять все, — объясните же
мне это, прошу вас.
Может быть, все дело в том, что мы мечтали о разных
вещах? Ведь я черпала храбрость в своей любви к вам, а
вы — вы только вообразили, что любите меня, и поняли свою
ошибку в тот день, когда я, уверенная в вашем чувстве, в
свою очередь совершила ошибку, придя к вам. Великий бо¬
же! Каким странным заблуя*денкем была ваша любовь, раз
вы не предвидели всех препятствий и с ужасом осознали
их лишь в ту минуту, когда настало время действовать, раз
вы впервые заговорили о них, когда было уже поздно!
202
К чему упрекать вас теперь? Разве мы вольны в своих
чувствах? Разве от вас зависело любить меня вечно? Без
сомнения, нет! Моя вина в том, что я не сумела виушить
вам более прочную, настоящую любовь. Я ищу причину это¬
му и не нахожу ее в своем сердце. Но, очевидно, она все же
существует. Может быть, я слишком любила вас; может
быть, моя нежность наскучила вам или утомила вас... Вы
мужчина и, следовательно, любите свободу и наслаждения.
Я была вам в тягость. Я пыталась иногда подчинить вас
себе. Увы, все это небольшие грехи, и я не заслужила того,
чтобы вы так жестоко покинули меня!
Наслаждайтесь же свободой, купленной ценой моей жиз¬
ни, — я больше не потревожу вас. Почему вы не преподали
мне раньше этого жестокого урока? Я бы меньше страдала,
и вы, вероятно, тоже.
Будьте счастливы — это последнее желание моего раз¬
битого сердца. Не призывайте меня к мыслям о боге, пре¬
доставьте нравоучения священникам, это их удел смягчать
сердца грешников. Моя вера глубже вашей, я служу друго¬
му богу, но служу ему чище и лучше. Ваш бог — бог лю¬
дей, он царь, основатель и поддержка Еашей касты. Мой
бог — бог вселенной, создатель, надежда и опора всего жи¬
вущего. Ваш бог создал все только для вас одних; мой же
сотворил все яшвые создания на пользу друг другу. Высчи¬
таете себя хозяевами мира, а я думаю, что вы просто ти¬
раны. Вы уверены, что бог покровительствует вам, что он
разрешил вам захватить всю власть на земле, — по-моему,
он терпит это до поры до Бремени, и настанет день, когда вы
все, как песчинки, будете сметены его дыханием. Нет, Рей¬
мон, вы не знаете бога, или, лучше, позвольте мне повто¬
рить вам то, что вам сказал однажды Ральф в Ланьи: «Вы
ни во что не верите». Ваше воспитание и потребность в не¬
ограниченной власти, которую вы противопоставляете «гру¬
бой силе народа», побудили вас слепо принять верования
ваших отцов; но сердцем вы не верите в существование бо¬
га и, должно быть, никогда не молились ему. У меня нее есть
вера, какой у вас, безусловно, нет: я верю в бога, но я от¬
вергаю придуманную вами религию; все ваши правила мо¬
рали, все ваши заповеди отражают интересы вашего обще¬
ства; вы возвели их в законы и утверждаете, будто они ис¬
ходят от самого бога, уподобляясь тем самым священнослу¬
жителям, которые, создали религиозные обряды, чтобы
203
упрочить свое богатство и власть над народами. Но всё это
обман и нечестие. Я верю в бога и понимаю его, и я пре¬
красно знаю, что между ним и вами пет ничего общего; по¬
клоняясь ему всей душой, я не могу быть с теми, кто посто¬
янно стремится уничтожить его деяния и осквернить его
дары. Не подобает злоупотреблять именем бога для того, что¬
бы сломить сопротивление слабой женщины, заглушить жало¬
бу ее разбитого сердца. Бог не хочет, чтобы угнетали и губили
творения рук его. Если бы он по благости своей вмешался
в наши жалкие дела, он сломил бы сильного и поддержал
бы слабого; он поднял бы свою могучую десницу и уравнял
бы всех нас, как воды морей. Он сказал бы рабу: «Сбрось
оковы и беги на холмы, где я создал для тебя воды, цве¬
ты и солнце». Оы сказал бы королям: «Отдайте свою багря¬
ницу нищим, дабы послужила она им подстилкою, и идите
спать в долины, где я разостлал для вас ковер из мха и
вереска». Он сказал бы сильным: «Преклоните колена и пе¬
реложите па плечи свои бремя ваших слабых братьев; от¬
ныне вы будете нуждаться в них, ибо я наделю их силой
и мужеством». Вот каковы мои мечты. Они принадлежат
другой жизни, другому миру, где закон сильного не будет
угнетать слабого, где сопротивление и бегство не будут пре¬
ступлением, где человека, если он, нодобно антилопе, ус¬
кользнувшей от пантеры, сумел вырваться из-под власти дру¬
гого человека, не закуют в цепи властью закона и не бросят
к ногам врага; где его не будут оскорблять, уступая голосу
предрассудков, и непрестанно попрекать: «Ты подлец и не¬
годяй! Как посмел ты не смириться и не раболепство¬
вать?».
Кет, не говорите мне о боге, в особенности вы, Реймон.
Не прибегайте к его имени для того, чтобы послать меня в
изгнание и заставить молчать. Подчиняясь, я уступаю толь¬
ко власти людей. Если бы я послушалась голоса моего серд¬
ца и того благородного инстинктивпого чувства, которое и
является, быть может, истинной совестью у смелых и силь¬
ных натур, я убежала бы в пустыню, сумела бы обойтись
без помощи, без защиты и любви. Я поселилась бы одна сре¬
ди наших прекрасных гор, забыла бы о тиранах, о неспра¬
ведливых и неблагодарных людях. Но, увы! Человек не мо¬
жет обойтись без себе подобных, и даже Ральф пе может
жить один.
Прощайте, Реймон! Постарайтесь быть счастливым без
меня. Я прощаю вам то зло, которое вы причинили мне.
■204
Вспоминайте меня иногда вместе с вашей матушкой — это
самая лучшая женщина из всех, кого я знала. Помните, что
в моем сердце нет ни горечи, ни чувства мести. Моя печаль
достойна моей былой любви к вам.
Индиана».
Несчастная Индиана слишком много брала на себя. Чув¬
ство собственного достоинства продиктовало ей эти слова
глубокой и спокойной печали. Оставаясь наедине с собой,
она предавалась самому бурному отчаянию. Порою, впро¬
чем, луч необъяснимой надежды загорался перед ее зату¬
маненным взором. Может быть, она еще не потеряла окон¬
чательно веры в любовь Реймона, несмотря на жестокий
урок, полученный ею, несмотря на ужасные мысли, еже¬
дневно напоминавшие ей о том, каким холодным п равно¬
душным становился этот человек, когда дело не касалось его
личных выгод или удовольствий. Мне кажется, если бы Ин¬
диана не закрывала глаза на горькую правду, owa не могла
бы влачить дальше свою изломанную, жалкую жизнь.
Женщины неразумны по самой своей природе. Как будто
для того, чтобы уравновесить их явное превосходство над
мужчинами в тонкости душевных восприятий, небо наме¬
ренно вложило в их сердца слепую суетность и глупое лег¬
коверие. И, чтобы овладеть этими нежными существами, та¬
кими податливыми и трогательными, быть может, нужно
лишь умело их превозносить и льстить их самолюбию. Ино¬
гда мужчины, совершенно не имеющие влияния на своих
собратьев, приобретают безграничную власть над женской
душой. Лесть — это ярмо, под которое женщины сами под¬
ставляют свои легкомысленные и пылкие головки. Горе муж¬
чине, желающему быть искренним в любви: его постигнет
судьба Ральфа!
Вот мой ответ тому, кто стал бы говорить, что Инди¬
ана — натура исключительная и что заурядная женщина не
проявляет в своем сопротивлении мужу ни такого хладно¬
кровного упорства, ни такой удручающей покорности. Я на¬
помнил бы ему об оборотной стороне медали и указал бы
па жалкую слабость, которую Индиана питала к Реймону,
на ее безрассудное ослепление. Я спросил бы его, где он
найдет женщину, которая не умела бы с равной легкостью
обманывать других и обманываться сама; которая Fie могла
бы в продолжение десяти лет хранить в своем сердце на¬
дежду и потом в минуту безумия опрометчиво поставить
203
все на карту; которая не была бы столь же покорной в объ¬
ятиях своего избранника, сколь неприступной и сильной—
перед человеком, ею не любимым.
ГЛАВА XXIV
Между тем семейная жизнь госпожи Дельмар протекала
теперь гораздо спокойнее. Вместе с мнимыми друзьями ис¬
чезли и многие неприятности, которые только усугублялись
стараниями этих ретивых и услужливых посредников. Сэр
Ральф, молчаливый и с виду ко всему безучастный, лучше
их всех умел сглаживать мелкие недоразумения, которые
так легко раздуть в ссору при помощи сплетен. Впрочем,
Индиана проводила почти все время в одиночестве. Дом их
был расположен в горах над городом, и каждое утро госпо¬
дин Дельмар, державший свои товары на складе в порту,
уходил туда на весь день заниматься торговыми делами, ко¬
торые он вел с Индией и Францией.
Сэр Ральф, поселившийся вместе с ними, всячески скра¬
шивал им жизнь и делал это так деликатно, что они даже
не замечали его благодеяний. Он изучал естественные на¬
уки и наблюдал за работами на плантации. Индиана верну¬
лась к своим прежним привычкам и в ленивом безделье,
столь свойственном креолкам, проводила знойные часы дня
в гамаке, а длинные вечера — в уединении гор.
Остров Бурбон представляет собой огромный конус, ос¬
нование которого занимает площадь размером около сорока
лье, а гигантские вершины поднимаются на высоту тысячи
шестисот туазов. Почти со всех точек этой огромной горы,
за острыми скалами, узкими долинами и высокими лесами,
взору открывается голубое море, сливающееся на горизонте
с небом. Из окна своей спальни, сквозь расщелину поросшей
лесом горы, покатый склон которой находился как раз на¬
против их жилища, Индиане видны были белые паруса,
скользившие по Индийскому океану. В продолжение тихих
дневных часов это зрелище привлекало ее взоры и превра¬
щало ее печаль в какое-то беспросветное и безысходное от¬
чаяние. Чудесный пейзаж совсем не вызывал в ней поэти¬
ческого восторга, наоборот — при виде этих красот приро¬
ды ее мысли становились еще мрачнее и безотраднее. Она
опускала соломенную штору на окне и, стараясь скрыться
206
даже от дневного света, проливала наедине жгучие и горь«
кие слезы.
По вечерам, когда ветерок с гор приносил ей запах цве¬
тущих рисовых полей, она уходила в саванну и оставляла
Дельмара и Ральфа наслаждаться на веранде ароматным
настоем фахама и курить сигареты. Она взбиралась на вер¬
шину какой-нибудь доступной для подъема скалы — кратера
потухшего вулкана — и смотрела оттуда на заходящее солн¬
це, зажигавшее ярким пламенем облака и рассыпавшее зо¬
лотую и рубиновую пыль на шелестящие верхушки сахар¬
ного тростника и па сверкающую поверхность выступающих
из воды рифов. Она редко спускалась в ущелье реки Сен-
Жиль, потому что вид моря причинял ей страдания, и в то
же время оно неотразимо притягивало ее своими обманчи¬
выми миражами. Ей казалось, что за волнами и туманной
далыо перед ее взором предстанет волшебное видение иной
земли. И действительно, порой скользящие облака прини¬
мали фантастические контуры: то ей мерещилось, что на
поверхности моря встает гигантская белая волна, похожая
по очертаниям на фасад Лувра; то два квадратных паруса
выплывали внезапно из тумана и представлялись ей башня¬
ми собора Парижской богоматери в тот час, когда над Се¬
ною поднимается густой туман, окутывающий основание со¬
бора и башни кажутся повисшими в воздухе; или же клочья
розовых облаков своей изменчивой формой напоминали ей
причудливую архитектуру огромного города.
Индиана все еще находилась во власти прошлого и вся
трепетала от радости при виде воображаемого Парижа, хотя
в действительности время, проведенное в ртом городе, было
самой тяжелой порой ее жизни. Странное состояние овла¬
девало ею тогда. Она находилась на головокружительной вы¬
соте над землей, у ног ее извивались ущелья, отделявшие ее
от океана, и при взгляде на них ей казалось, что она —
стрела, выпущенная в воздушное пространство и с необы¬
чайной быстротой приближающаяся к чудесному городу, ко¬
торый создало ее воображение. Вся во власти своей мечты,
она машинально цеплялась за скалу, служившую ей опорой.
И если бы кто-нибудь увидел тогда ее жадный взор, высоко
вздымавшуюся грудь и дикую радость, которая озаряла ее
лицо, он подумал бы, что перед ним безумная. А между
тем это были единственные часы радости, единственные от¬
радные минуты, о которых она мечтала в продолжение це-
£07
лого дня. Если бы мужу вздумалось запретить ей эти оди¬
нокие прогулки, я ке знаю, чем бы она заполнила свое су¬
ществование, потому что она жила только своими иллюзи¬
ями, пламенным стремлением к тому, что нельзя было назвать,
ни воспоминанием, ей ожиданием, ни надеждой, ни сожале¬
нием, а только страстным, пламенным желанием. Так про¬
водила она под небом тропиков целые недели и месяцы,
предаваясь пустой мечте, любя и лаская лишь тень.
Ральф также выбирал для своих прогулок мрачные и
тенистые места, куда не долетало дыхание морского ветра,
ибо вид океана стал ему ненавистен, равно как и мысль о
новом путешествии.
В его воспоминаниях Франция была каким-то проклятым
местом. Там он был так несчастен, что подчас терял мужество,
несмотря па то, что привык к горю и терпеливо переносил
страдания. Он всеми силами старался забыть об этой стране.
Хоть оп и разочаровался в жизни, ему все ?ке хотелось жить,
пока он чувствовал, что кому-то нужен. Итак, он всячески
избегал говорить о своем пребывании во Франции. Чего бы
он ни дал, чтобы вырвать из памяти госпожи Дельмар это
ужасное воспоминание! Но он мало надеялся на успех: он
Знал, что неловок и некрасяоречив, и потому избегал Инди¬
аны и не пытался чем-нибудь развлечь ее. Из-за своей чрез¬
мерной сдержанности и деликатности он по-прежнему ка¬
зался холодным и эгоистичным. Он уходил один со своими
страданиями как можно дальше от людей, и, видя, как он
целыми днями блуждает по лесам и горам в погоне за пти¬
цами или насекомыми, можно было подумать, что это охот¬
ник или натуралис'1, всецело поглощенный своей невинной
страстью и нисколько не интересующийся сердечными дела¬
ми, волнующими окружающих. На самом же деле охота и
занятия науками были для него только предлогом, помогав¬
шим ему скрывать свои горькие и тягостные думы.
Конусообразный остров Бурбон на всем своем протяже¬
нии изрезан узкими ущельями, на дне которых горные реч¬
ки катят свои прозрачные бурные воды; одно из таких уще¬
лий носит название Берника. Это очень живописное место —
глубокая и узкая долина, зажатая между двумя рядами
отвесных скал, склоны которых покрыты цепляющимся за
камни кустарником и зарослями папоротника.
В расщелине между двумя скалами течет ручеек. У края
расщелины ручей низвергается с огромной высоты и обра¬
зует на месте своего падения небольшое озеро, заросшее
208
тростником. Водяная пыль стоит над ним. По его берегам
и по берегам ручейка, вытекающего из полноводного озера,
растут бананы, личи и померанцевые деревья, покрывающие
все ущелье своей темной пышной зеленью. Сюда-то и скры¬
вался Ральф от жары и людей. Все его прогулки кончались
у этого излюбленного им места. Однообразный шум про¬
хладного водопада успокаивал его. Когда его сердце сжи¬
малось от тайных и никем не понятых мук, он приходил
сюда и здесь в никому не ведомых слезах и молчаливых жа¬
лобах изливал свое горе и нерастраченную силу своей ду¬
ши и молодости.
Чтобы вам стал понятнее характер Ральфа, следует, мо-
я{ет быть, сказать, что по крайней мере половина его жизни
прошла в глубине этого ущелья. Сюда приходил он в своем
раннем детстве, здесь учился стойко переносить несправед¬
ливость родителей, здесь набирался душевных сил для борь¬
бы с жестокой судьбой и здесь же выработал в себе твер¬
дость, ставшую впоследствии его второй натурой. Сюда, бу¬
дучи уже подростком, он приносил на плечах крошку Ин¬
диану, укладывал ее спать на прибрежную траву, а сам удил
рыбу в прозрачной воде или лазил по скалам в поисках
птичьих гнезд.
Одиночество его нарушали только чайки, буревестники,
водяные курочки и морские ласточки. Эти береговые пти¬
цы, гнездившиеся в расселинах неприступных скал, то и
дело взмывали вверх или камнем падали вниз, парили и
кружились над пропастью. К вечеру они собирались беспо¬
койными стаями и наполняли гулкое ущелье своими резки¬
ми, хриплыми криками. Ральфу доставляло удовольствие
следить за их величественным полетом, слушать их тоскли¬
вые голоса. Он называл их своей маленькой ученице, рас¬
сказывал об их жизни, обращал ее внимание на красивую
мадагаскарскую уточку с ораня£евым брюшком и изумруд¬
ной спинкой, вместе с ней восхищался полетом фаэтона, ко¬
торый иногда залетал на эти берега. Эта птица с алыми
перьями, похояшми на соломинки, может за несколько ча¬
сов перелететь с острова Маврикия на остров Родригес, ку¬
да она всегда возвращается на ночь к своему выводку, про¬
летев над морем двести миль. Буревестники также приле¬
тали сюда, чтобы посидеть на скалах, распустив заострен¬
ные крылья, оглашая воздух громкими жалобными криками;
прилетал сюда и царь морей — большой фрегат с раздвоен¬
ным хвостом, свинцовым оперением и изогнутым клювом;
20Э
птица эта так редко опускается на землю, точно воздух — ее
единственная стихия, а движение — естественное состояние.
Пернатые обитатели скал, по-видимому, привыкли к двум
детям, постоянно вертевшимся около их гнезд, и почти не
пугались при их приближении. Когда Ральф влезал на ска¬
лу, где они только что расположились, они взлетали черной
стаей и, как бы назло ему, садились немного выше. Инди¬
ана смеялась, следя за ними, а затем осторожно уносила в
сеосй соломенной шляпе яйца, добытые для нее Ральфом
зачастую с большим трудом, так как ему приходилось смело
отвоевывать их у крупных морских птиц, защищавших их
своими сильными крыльями.
Воспоминания возникали, проносились в голове Ральфа
и наполняли его душу горечью, так как времена изменились
и маленькая девочка — его всегдашняя спутница — переста¬
ла быть его другом или, во всяком случае, не была с ним
так откровенна и доверчива, как прежде. Хотя он вновь об¬
рел ее привязанность и она окружала его вниманием и за¬
ботами, между ними еще стояло что-то, мешавшее им быть
откровенными, — это было воспоминание, которое владело
всеми их помыслами. Ральф знал, что не может коснуться
Этого вопроса. Однажды — в минуту опасности — он осме¬
лился это сделать, но его мужественная попытка ни к чему
не привела. Повторить ее теперь было бы бесполезной же¬
стокостью, и Ральф скорее решился бы оправдать Реймона,
Этого светского человека, к которому он чувствовал силь¬
нейшее презрение, чем вынести ему справедливый приговор
и тем увеличить горе Индианы.
Итак, он молчал и даже избегал ее. Хотя они жили под
одной крышей, он ухитрялся видеться с нею только за сто¬
лом; и все же, словно провидение, он тайно оберегал ее. Он
покидал плантацию только в те часы, когда жара удержи¬
вала ее в гамаке; вечером, когда она уходила на прогулку,
он под разными предлогами оставлял Дельмара одного на
веранде, а сам отправлялся к подпольно скал и ждал ее в
том месте, где, как ему было известно, она имела обыкно¬
вение сидеть. Он проводил там целые часы, поглядывая на
нее сквозь ветви деревьев, слабо освещенных восходящей
луной, но никогда не приближался к ней и не осмеливался
нарушить хотя бы на мгновение ее печальную задумчи¬
вость. Когда она спускалась в долину, она всегда встречала
его на берегу быстрого ручья, вдоль которого шла тропин¬
ка к их дому. Он ждал ее обычно, сидя на одном из огром¬
210
ных валунов, омываемых серебристыми струйками журча¬
щей воды. Когда белое платье Индианы показывалось па
берегу, Ральф молча поднимался, предлагал ей руку и до¬
водил до двери, не произнося ни слова, если только она са¬
ма, чувствуя себя более грустной и подавленной, чем обыч¬
но, не начинала какой-нибудь разговор. Потом, расставшись
с ней, он уходил к себе в спальню, но не ложился, пш^а вез
в доме не засыпали. Если Дельмар повышал голос, Ральф,
воспользовавшись первым попавшимся предлогом, шел к не¬
му и старался успокоить или отвлечь его, ни в коем случае
не давая понять, что делает это намеренно. Их жилище по
сравнению с домами наших краев можно было бы на¬
звать прозрачным, и, чувствуя себя постоянно на виду, пол¬
ковник невольно обуздывал свой нрав. Вечное присутствие
Ральфа, при малейшем шуме появлявшегося в качестве
третьего лица между ним и его женой, принуждало госпо¬
дина Дельмара сдерживаться, ибо полкозник был достаточ¬
но самолюбив и умел взять себя в руки при этом молчали¬
вом, но суровом свидетеле. Для того чтобы сорвать дурное
настроение, накопившееся за день и вызванное различными
неприятностями делового характера, полковник ждал, когда
его строгий судья отправится спать. Но напрасно — тайное
око, казалось, постоянно наблюдало за ним: стоило ему про¬
изнести резкое слово, стоило громко крикнуть, как тотчас
же из спальни Ральфа доносился звук передвигаемой ме¬
бели или шарканье ног, и полковник умолкал, поняв, что
осторожный и терпеливый покровитель его жены не дремлет.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА XXV
Смена кабинета 8 августа произвела большое смятение
во Франции и нанесла жестокий удар благополучию Рей¬
мона. Он не принадлежал к числу тех слепых честолюбцев,
которые радовались мимолетной победе. В политику он
вкладывал всю свою душу, на ней строил все планы на бу¬
дущее. Он надеялся, что король, вступив на путь искусных
компромиссов, сможет еще долго сохранять в стране равно¬
весие, необходимое для спокойного существования старин¬
ных дворянских семей. Но появление Полиньяка разру¬
шило эту надежду. Реймон был слишком дальновиден и
слишком хорошо знал «новое» общество, чтобы строить
свои расчеты в надежде на временный успех. Он понял, что
его благополучие пошатнулось вместе с монархией и что его
состояние, а может быть, даже и сама жизнь, висит на во¬
лоске.
Он очутился в щекотливом и затруднительном положе¬
нии. Честь обязывала его преданно служить королевскому
дому, интересы которого были до сих пор тесно связаны
с его собственными, несмотря на всю опасность такой пре¬
данности, — в этом отношении он не мог поступиться своею
совестью и изменить памяти предков. Но, как человек осто¬
рожный и рассудительный, он не одобрял совершенно явно
проявлявшегося стремления установить неограниченную мо¬
нархию, — это, как он сам говорил, противоречило его внут¬
ренним убеждениям. Такое направление политики угрожало
212
его карьере и, что даже хуже, выставляло в смешном "све¬
те его, известного публициста, который не раз смело обещал
от лица королевской власти справедливое отношение ко
всем и выполнение клятвенно взятых на себя обязательств.
И вот теперь действия правительства полностью опровергли
неосмотрительные заверения молодого политика; спокойные
и равнодушные люди, еще два дня назад поддеряшвавшие
конституционную монархию, переходили теперь в оппози¬
цию и называли обманом все, что писалось Реймоном и его
единомышленниками. Наиболее вежливые обвиняли их в не¬
предусмотрительности и бездарности. Для Реймона было
большим унижением прослыть простофилей после того, как
он играл такую видную роль в монархической партии. В глу¬
бине души он начинал проклинать и презирать вырождав¬
шуюся монархию, в своем падении увлекавшую его за собой.
Ему хотелось бы отойти от нее до того, как наступит час
решительной борьбы, но сделать это так, чтобы все прили¬
чия были соблюдены. В течение некоторого времени он при¬
лагал невероятные усилия, чтобы завоевать доверие и того
и другого лагеря. Тогдашние оппозиционеры охотно допу¬
скали в свои ряды новых сторонников. Им нужны были
люди, а так как они не требовали от новообращенных осо¬
бых доказательств преданности, то привлекли многих недо¬
вольных. Впрочем, они не гнушались также и представите¬
лями знатных фамилий, и ежедневно при помощи ловкой
лести в газетах им удавалось привлечь на свою сторону
наиболее видных приверженцев рушившейся монархии. Лесть
Эта не могла обмануть Реймона, но он не отвергал ее, так
как был уверен в том, что сумеет извлечь из нее пользу.
С другой стороны, защитники престола делались все нетер¬
пимее, по мере того как их положение становилось все более
и более безнадежным. Они беспощадно и необдуманно изго¬
няли из своих рядов самых нужных им людей и вскоре
начали высказывать недовольство и проявлять недоверие по
отношению к Реймону. Реймон, больше всего на свете доро¬
живший своей доброй славой как одним из важнейших пре¬
имуществ в жизни, не знал, как выпутаться из затруднитель¬
ного положения, но он — очень кстати — заболел острым
ревматизмом и принужден был временно отказаться от вся¬
ких дел и уехать в деревню вместе с матерью.
В уединении Реймон страдал от сознания, что заживо
похоронен и не может принять участие в лихорадочной дея¬
тельности распадающегося общества; что не может при¬
213
мкнуть к тому или другому лагерю, не только из-за болезни,
но и потому, что затрудняется в выборе; чго не может стать
под развевающиеся повсюду воинственные знамена, призы¬
вающие к решительной борьбе даже самых незначительных
и неспособных людей. Жестокие боли, одиночество, скука и
лихорадка незаметно изменили направление его мыслей.
Впервые, быть может, он задавал себе вопрос: стоит ли
высший свет тех усилий, которые он прилагал для того, что¬
бы снискать его благоволение? Видя, как все равнодушны
к нему, как быстро были забыты его выдающиеся способ¬
ности и слава, он осудил высший свет. И хотя его надежды
были обмануты, сознание, что он смотрел на общество лишь
как на средство к достижению своих корыстных целей и что
он достиг их только благодаря самому себе, утешало Рей¬
мона. Ничто не укрепляет так эгоизма, как подобные рас¬
суждения. Реймон пришел к выводу, что для счастья свет¬
ского человека необходимы удача и в общественной и в лич¬
ной жизни, и победы в свете, и семейные радости.
Мать, самоотверженно ухаяшвавшая за ним во время
болезни, сама опасно заболела. Настал его черед забыть о
своих недугах и позаботиться о ней, но это было выше его
сил. Сильные и страстные натуры в минуты опасности ста¬
новятся выпосливыми и выказывают чудеса стойкости, но
слабые и вялые люди неспособны на такой душевный подъем.
Хотя Реймон и был, по мнению общества, хорошим сыном,
у него не хватило физических сил, и он не вынес такого
напряжения. Прикованный к постели, видя у своего изго¬
ловья лишь слуг или немногих друзей, изредка навещавших
его и спешивших скорее окунуться в водоворот обществен¬
ной жизни, Реймон вспомнил Индиапу и искренне пожалел
о ней, ибо сейчас ока была ему очень нужна. Он вспомнил,
с какой трогательной заботой она ухаживала за своим ста¬
рым ворчливым мужем, и представил себе, какой нежностью
и вниманием окружила бы она своего возлюбленного.
«Если бы я принял ее жертву, — размышлял он, — она
была бы опозорена, но какое значение имело бы это для
меня в настоящее время? Я не был бы теперь одинок. Пусть
легкомысленный, эгоистичный свет «покинул бы меня», та,
от которой все отвернулись, сидела бы, любящая и предан¬
ная, у моих ног; она плакала бы вместе со мной и облегчала
бы мои страдания. Зачем я оттолкнул эту женщину? Она
так любила меня, что счастье, которое она подарила бы мне,
заставило бы ее забыть о людском презрении».
214
Он решил, что непременно женится, как только выздоро¬
веет* и принялся перебирать в своей памяти имена и лица,
обращавшие на себя внимание в буржуазных и аристокра¬
тических салонах. Восхитительные видения проносились
в его мечтах: красивые головки, украшенные цветами, бело¬
снежные плечи с накинутыми на них боа из лебяжьего пуха,
стройные талии, стянутые атласными и муслиновыми кор¬
сажами; пленительные призраки реяли на прозрачных
крыльях перед тяжелым, лихорадочным взором Реймона. Но
он представлял себе этих пери только в благоуханном вихре
бала. Очнувшись, он спрашивал себя, могут ли их розовые
губки улыбаться не только кокетливо, могут ли их белые
ручки врачевать душевные раны, могут ли они, при всем
своем тонком и блестящем уме, утешить и развлечь изму¬
ченного тоской больного? Реймон был человеком рассуди¬
тельным и потому больше чем кто-либо другой опасался
женского кокетства и ненавидел эгоизм, так как отлично
понимал, что такие свойства характера пе могут принести
ему счастья. Выбрать себе жену было не менее трудно для
Реймона, чем прийти к определенным политическим убежде¬
ниям. Одни и те же причины побуждали его не торопиться
и действовать осторожно в обоих вопросах. Он принадлежал
к строгой аристократической семье, не простившей бы ему
неравного брака, а между тем прочным состоянием владели
теперь только плебеи. По всей вероятности, буржуазии суж¬
дено было прийти на смену дворянству, и, чтобы сохранить
за собой главенствующее положение, нужно было стать зя¬
тем промышленника или биржевика. Реймон считал, что са¬
мым разумным было бы подождать и посмотреть, откуда
дует ветер, прежде чем решиться на шаг, от которого будет
зависеть все его будущее.
Эти практические размышления ясно показали ему. что
чувство в светских браках играет ничтожную роль; поэтому
надежду найти себе когда-нибудь спутницу жизни, достой¬
ную любви, он мог основывать только на счастливой случай¬
ности. Пока что болезнь затягивалась, и надежда на лучшее
будущее не могла уменьшить страданий, испытываемых
в настоящем. Он пришел к печальному выводу, что был слеп
в тот день, когда отказался похитить госпожу Дельмар, и
теперь проклинал себя за то, что не понял своей собствен¬
ной выгоды.
Как раз в это время он получил письмо, написанное
Индианой с острова Бурбон. То, что Индиана, несмотря на
215
несчастья, которые, казалось, должны были сломить ее,
сохранила непоколебимую и мрачную силу духа, произвело
на Реймона огромное впечатление.
«Я неправильно судил о ней, — подумал он, — она по-
настоящему любила меня, любит и сейчас; ради меня она
готова совершить геройские подвиги, на какие обычно не¬
способны женщины, и, может быть, стоит мне сказать только,
слово, и она прилетит ко мне с другого конца света. К сожа¬
лению, для того, чтобы это проверить, потребуется шесть,
даже восемь месяцев, а то бы я обязательно попробовал!»
Ои заснул с этой мыслью, но вскоре проснулся от сума¬
тохи, поднявшейся в соседней комнате. Он с трудом встал,
надел халат и еле дошел до спальни матери; госпоже де
Рамьер было очень плохо.
Только утром к ней вернулись силы. Она понимала, что
ей осталось жить недолго, и последними ее мыслями были
мысли о будущем сына.
— Во мне вы теряете вашего лучшего друга, — сказала
она ему. — Молю бога, чтобы взамен меня он послал вам
достойную вас жену! Но будьте осторожны, Реймон, и не
жертвуйте ради честолюбия спокойствием всей вашей жизни.
Увы, только одну женщину хотела бы я назвать своей до¬
черью, но небо уже распорядилось ее судьбой. Однако, сын
мой, Дельмар уясе стар и немощен, — кто знает, может быть,
длительное путешествие окончательно подорвало его силы.
Уваясайте честь его жены, пока он жив, но если, как мне
кажется, он вскоре последует за мной, помните, что на свете
есть женщина, любящая вас почти так же сильно, как лю¬
била вас мать.
Вечером госпожа де Рамьер скончалась на руках сына.
Горе Реймона было искренним и глубоким. Утрата его была
так тяя1ела, что тут не могло быть места притворным чув¬
ствам или расчету. Мать была ему по-настоящему нужна,
с ее смертью он лишился огромной нравственной поддержки.
Он обливал горькими слезами ее восковой лоб и потухшие
глаза. Он обвинял небо, проклинал судьбу и плакал также об
Индиане. Он упрекал бога за то, что тот пе дает ему долж¬
ного счастья, поступает с ним как с обыкновенным смерт¬
ным, лишает его сразу всего. Затем он усомнился в самом
существовании бога, который так покарал его, и предпочел
лучше отречься от него, чем подчиниться его воле. Сопри¬
коснувшись с жестокой действительностью, все иллюзии
Реймона рассеялись как дым, и в сильном жару он снова
216
слег в постель, обессиленный и поверженный, как развен¬
чанный монарх или падший ангел.
Немного оправившись, он стал интересоваться тем, что
происходит во Франции. Положение в стране все ухудша¬
лось, народ отказывался платить налоги. Реймон поражался
глупому ослеплению монархической партии и, решив не
вмешиваться пока что в драку, уединился в Серей, где
предался грустным воспоминаниям о матери и госпоже
Дельмар.
Постоянно возвращаясь к одной и той же мысли, которая
вначале только мелькнула у него в голове, он пришел к тому
выводу, что Индиана отнюдь не потеряна для него и при
желании он может вернуть ее. В осуществлении этого проек¬
та он видел немало трудностей, но еще больше преимуществ.
Не в его интересах было ждать, пока она овдовеет, и же¬
ниться на ней, как советовала ему госпожа де Рамьер. Дель¬
мар мог прожить еще двадцать лет, да и Реймон новее не
собирался отказываться от возможности сделать впослед¬
ствии блестящую партию. Его богатое и живое воображение
рисовало ему более заманчивую картину. Он полагал, что
без особого труда может подчинить Индиану своей воле; он
чувствовал в себе достаточно хитрости и ловкости, чтобы
сделать из этой возвышенной и пылкой нгенщины покорную
и преданную возлюбленную. Он мог бы укрыть ее от нападок
общественного мнения, ограничив ее жизнь домашним оча¬
гом, хранить ее, как сокровище, в своем уединении и в мо¬
менты одиночества и грусти черпать счастье в ее чистой и
благородной привязанности. Гнев мужа тоже не страшил его.
Ведь не явится же он разыскивать жену за три тысячи лье, ко¬
гда торговые дела требуют его присутствия в другой части
света. Индиана не будет стремиться к развлечениям и сво¬
боде после тяжелых испытаний, приучивших ее к покорно¬
сти. Ей нужна только его любовь, а Реймон чувствовал, что
полюбит ее из благодарности, как только она окруяшт его
заботами. Он вспоминал также о том постоянстве и неж¬
ности, какие она выказывала ему в долгие дни его охлаж-
дения и равнодушия. Он строил планы, как сохранить свою
свободу и в то же время не дать Индиане повода к жало¬
бам; он рассчитывал приобрести над пей такую власть, что¬
бы со временем она согласилась на все, даже на его брак.
Все это казалось ему вполне осуществимым: он знал много¬
численные примеры таких тайных связей, существовавших,
несмотря на традиции и законы общества, так как благодаря
217
осторожности и ловкости удавалось держать их в тайне н
ограждать от людского осуждения.
«Впрочем, — добавил он мысленно, — эта женщина гото¬
ва принести мне любую жертву. Для меня она приедет
с другого конца света и, не думая, чем будет ее жизнь, от¬
режет себе путь к отступлению. Общество сурово только
к мелким и заурядным проступкам; необычайная смелость
поражает, исключительное несчастье обезоруживает. Ее
пожалеют, возможно даже начнут восхищаться поступком
Этой женщины, совершившей для меня то, на что ни одна
другая не отважилась бы. Ее будут порицать, но смеяться
над ней не будут; и никто не осудит меня за то, что я взял
ее под свою защиту после такого несомненного доказатель¬
ства ее любви, а может быть, начнут дая{е превозносить мсе
мужество. Во всяком случае, у меня найдутся защитники,
а мое поведение станет предметом неразрешимых споров
и даже будет истолковано в мою пользу. Свет любит ино¬
гда, чтобы с ним не считались, он не восхищается теми,
кто идет избитыми путями. В наше время надо управлять
общественным мнением, подстегивая его ударами хлы¬
ста».
Под влиянием этих мыслей он написал госпоя?е Дельмар.
Письмо его было именно таким, какого можно было ожидать
от этого ловкого и опытного человека. Оно дышало любовью,
иечалыо и звучало правдиво. Увы, каким же гибким трост¬
ником является правда, если она гнется под первым поры¬
вом ветра!
Однако Реймон был настолько умен, что не высказал
в письме открыто своего желания. Он притворился, что
смотрит на возможность возвращения Индианы как на не¬
сбыточное счастье, и на этот раз очень немного распростра¬
нялся об ее обязанностях и долге. Он передал ей последние
слова матери, яркими красками изобразил отчаяние, в какое
повергла его ее смерть, тоску одиночества и опасность своего
положения. Обрисовал мрачную и грозную картину револю¬
ции, назревающей во Франции, и выразил притворную ра¬
дость, что он в одиночестве встретит надвигающийся ураган.
Он дал понять Индиане, что для нее настало время проявить
ту преданность и верность, которыми она так похвалялась.
Затем Реймон сетовал на свою судьбу, говоря, что дорого
заплатил за свою добродетель, что несет тяжелый крест, что
сам осудил себя на вечное одиночество, несмотря на то, что
держал счастье в своих руках.
218
<<Не говорите мне больше о том, что вы любили меня, —
прибавил он, — это отнимет у меня последние силы, лишит
меня мужества, и я начну проклинать свою решимость и не¬
навидеть свой долг. Скажите, что вы счастливы, что забыли
меня, — для того, чтобы я не стремился порвать цепи, кото¬
рые разъединяют нас».
Короче говоря, он писал, что чувствует себя несчастным,
а это значило дать Индиане понять, что он ждет ее.
ГЛАВА XXVI
Прошло три месяца с момента отправки этого письма и
до прибытия его на остров Бурбон, а положение госпожи
Дельмар за это время стало совсем невыносимым из-за од¬
ного домашнего происшествия, имевшего для нее огромное
значение. У нее сложилась грустная привычка ежедневно
записывать все огорчения, накопившиеся за день. В этом
дневнике своей скорби она обращалась к Реймону, и, хотя
не собиралась посылать ему эти строки, тем не менее то
горько сетуя, то вся горя от волнения, она делилась с ним
своими горестными переживаниями и чувствами, которые
не могла в себе заглушить. Записи эти попали в руки Дель¬
мару, вернее — он попросту взломал шкатулку, где они хра¬
нились вместе с прежними письмами Реймона, и прочел их,
дрожа от ревности и злобы. В первую минуту полковник от
ярости потерял власть над собой; задыхаясь и сжав кулаки,
он стал ждать возвращения жены с прогулки. Если бы она
пришла несколькими минутами позже, то, может быть, не¬
счастный Дельмар успел бы прийти в себя; но по воле рока
она почти тут же вернулась домой. Не будучи в состоянии
произнести ни слова, он схватил ее за волосы, бросил на¬
земь и ударил ногой по голове.
Как только Дельмар увидел кровавый след на ее лбу, он
сам себе стал противен за столь жестокое обращение со
слабым существом; в ужасе от содеянного, он убежал и, за¬
першись у себя в спальне, зарядил пистолеты, чтобы пустить
себе пулю в лоб. Но в тот момент, когда полковник соби¬
рался выполнить свое намерение, он увидел на веранде Ин¬
диану, — она поднялась с земли и со спокойным и холодным
видом вытирала кровь, струившуюся по ее лицу. Спертза он
обрадовался, что она жива, но затем гнев его разгорелся
с новой силой.
219
— Эт<> пустая царапина, а следовало бы убить тебя!
Нет, я не покончу с собой — я не хочу, чтобы ты наслажда¬
лась в объятиях своего любовника! Не хочу, чтоб вы были
счастливы! Буду жить назло вам обоим, буду смотреть, как
ты сохнешь с тоски и горя, проучу насмеявшегося надо мной
подлеца.
Оп продолжал бесноваться, когда Ральф вошел па ве¬
ранду через другую дверь и увидел Индиану, растрепанную,
в ужасном состоянии после только что происшедшей дикой
сцены. Однако она не обнаружила никакого страха, не кри¬
чала, не молила о пощаде. Она была измучена жизнью и,
казалось, даже хотела, чтобы Дельмар совершил убийство,
а потому нарочно не звала на помощь. Во всяком случае,
Ральф, находившийся в это время поблизости, не слышал
никаких криков.
— Индиана, — воскликнул он, отшатнувшись от нее в
ужасе и изумлении, — кто ранил вас?!
— Вы еще спрашиваете!—ответила она с горькой
усмешкой. — Кто другой, как не «ваш друг»? Только у него
поднимется рука на такое дело, только он имеет на это
право.
Ральф швырнул на землю свою бамбуковую трость. Ему
пе нужно было оружия, голыми руками хотел он задушить
Дельмара. В два прыжка очутился он у его двери и выбил
ее ударом кулака... Дельмар лежал на полу, лицо его по¬
багровело, шея раздулась, он задыхался от апоплексического
удара.
Ральф подобрал разбросанные по полу бумаги. Узнав
почерк Реймона и увидав взломанную шкатулку, он понял,
что здесь произошло. Бережно собрав эти компрометирую¬
щие листки, он сейчас же передал их госпоже Дельмар и
посоветовал немедленно ся*ечь их. По всей вероятности,
Дельмар не успел еще прочесть все.
Затем он попросил ее уйти к себе, а сам собирался тем
временем созвать слуг на помощь полковнику. Но Индиана
не захотела ни сжечь бумаги, ни скрыть нанесенную ей раку.
— Нет, — высокомерно ответила она. — Я не хочу. Этот
человек не пояхелал в свое время утаить от госпожи де Кар¬
вахаль мое бегство, он поспешил разгласить то, что называл
моим позором. Пусть я*е все видят теперь знак его позора,
который он сам постарался запечатлеть на моем лице. Стран¬
ная справедливость, требующая, чтобы один человек скры¬
вал преступление другого, в то время как этот другой
220
присваивает себе право безжалостно клеймить позором свою
жертву!
Когда Ральф увидел, что полковник пришел в сознание,
он стал упрекать его с такой резкостью, какой трудно было
от него ожидать. И Дельмар, отнюдь не злой по натуре,
заплакал, как ребенок, раскаиваясь в своем поступке. Но
раскаяние его было какое-то неосознанное, как это всегда
бывает, когда люди действуют под влиянием минуты, не от¬
давая себе отчета ни в последствиях, ни в причинах своего
поведения. Теперь он был готов броситься в другую край¬
ность, хотел тут же позвать жену и просить у нее прощения,
но Ральф отговорил его, убедив, что такое ребяческое пове¬
дение моягет умалить его авторитет и в то же время ни¬
сколько не примирит Индиану с нанесенным ей оскорбле¬
нием. Он прекрасно знал, что есть обиды, которые не про¬
щаются, и несчастья, которые не забываются.
С этого времени Индиана возненавидела мужа. Все его
попытки как-нибудь загладить свою вину привели только
к тому, что она утратила последнее уважение к этому чело¬
веку. И в самом деле, вина его была огромна. Если не чув¬
ствуешь в себе достаточно силы холодно и неумолимо до¬
вести свою месть до конца, лучше отказаться от всякого
поползновения проявить недовольство или неприязнь. Сере¬
дины быть не должно: либо надо быть христианином и про¬
стить зло, либо человеком светским — и развестись с женой.
К чувствам же Дельмара примешивалась известная доля
эгоизма. Он был стар, заботы жены становились для него
все более необходимыми. Он страшно боялся одиночества и
если под влиянием оскорбленной гордости обращался с ней
как грубый солдафон, то после некоторого размышления
по-стариковски пугался, что она его бросит. Он был слишком
стар и слаб и не надеялся стать отцом. Женившись, он со¬
хранил привычки старого холостяка; он взял себе жену, как
взял бы в дом экономку. Он прощал Индиаие то, что она его
не любит, движимый не нежными чувствами к ней, а стар¬
ческим эгоизмом. Ее равнодушие огорчало его лишь потому,
что он боялся на старости лет лишиться ее заботливого
ухода.
Госпожа Дельмар всей душой презирала и ненавидела
существующие законы о браке, ставившие ее в столь унизи¬
тельную зависимость от нелюбимого мужа, и к этой нена¬
висти примешивалось еще чувство личной неприязни. Но,
быть может, присущее нам стремление к счастью, ненависть
221
к несправедливости, жажда свободы, угасающие в нас только
вместе с жизпыо, не более как основные элементы эготиз¬
ма — под этим англичане подразумевают любовь к самому
себе, которую рассматривают не как порок, а как право
каждого человека. Мне кажется, что человек, осужденный
страдать от законов, выгодных для других людей, должен,
если в нем есть хоть капля воли, бороться с таким произво¬
лом. Я думаю также, что чем благороднее и возвышеннее
его душа, тем более чувствителен он к людской несправед-.
ливости. И если такой человек мечтал о том, что счастье
должно быть наградой за добродетель, то какие ужасные
сомнения, какое мучительное недоумение, какое разочарова¬
ние принесет ему жизненный опыт!
Итак, все думы Индианы, все ее поступки, все муки были
вызваны великой и ужасной борьбой природы человека с ци¬
вилизацией. Если бы горы пустынного острова могли послу¬
жить для нее надежным приютом, она, конечно, бежала бы
туда, после того как муж чуть не убил ее. Ио остров Бурбон
был слишком мал, ее, несомненно, вскоре отыскали бы, и
она решила, что только море и полная неизвестность ее ме¬
стопребывания могут оградить ее от тирана. Приняв такое
решение, она успокоилась и даже повеселела. Господин
Дельмар был так поражен и обрадован этим, что со свойст¬
венной его примитивной натуре грубостью подумал: «По¬
лезно иногда дать почувствовать женщине свою силу».
А она между тем мечтала о побеге, одиночестве и сво¬
боде. В ее больном воображении рождалось множество ро¬
мантических планов: она думала о том, как поселится в
пустыне Индии или Африки. По вечерам она следила за по¬
летом птиц, улетавших на ночлег на остров Родригес. Этот
уединенный остров сулил ей сладость одиночества, столь
необходимого для истерзанной души. Но она не решилась
искать убежища на соседних островах по тем же причинам,
что и на острове Бурбон. Она часто встречала у себя в доме
крупных подрядчиков с Мадагаскара, у которых были дела
с ее мужем; то были люди неуклюжие, загорелые, грубые,
их ум и смекалка проявлялись только в тех случаях, когда
дело касалось торговли. Тем не менее их рассказы увлекали
госпожу Дельмар; ей нравилось расспрашивать их об этом
прекрасном, плодородном острове, и все, что они говорили
о его чудесной природе, еще сильнее разжигало в ней жела¬
ние уехать и скрыться там. Величина острова и немногочис¬
ленность европейского населения вселяли в нее надежду, что
222
там ее не смогут найти. Итак, она остановилась на ртом пла¬
не, и все ее помыслы были полны мечтами о жизни, которую
опа сама хотела себе создать. Мысленно она уже рисовала
себе одинокую хижину у опушки девственного леса, на бе¬
регу неизвестной реки, где она сможет найти приют среди
племен, не знающих ига наших законов и предрассудков.
В своем неведении она надеялась, что найдет там доброде¬
тели, изгнанные из нашего полушария, и будет мирно жить
вне всякого общественного строя; она не представляла себе
опасностей одинокой жизни, не думала о болезнях, свиреп¬
ствующих в том климате. Слабая женщина, не имевшая сил
вынести гнев мужчины, надеялась на то, что сможет проти¬
востоять нравам дикарей!
Погруясаясь в эти романтические грезы и строя невероят¬
ные планы, она забывала о своих страданиях, она создавала
себе особый мир и находила утешение, уходя от печальной
действительности; она старалась не думать о Реймоне, ибо
в предстоящей ей одинокой и созерцательной жизни для
него не оставалось места. Занятая мыслями о будущем, ко¬
торое она создавала в своих мечтах, она меньше думала
о прошлом; она чувствовала себя более смелой и свободной,
и ей казалось, что она уже поягипает плоды своей отшель¬
нической жизни. Но пришло письмо от Реймона, и все ее
воздушные замки рассеялись как дым. Теперь ей казалось,
что она любит его больше прежнего. Мне же хочется ду¬
мать, что она никогда не любила его всеми силами души.
По-моему, неразделенная любовь так яге отличается от люб¬
ви взаимной, как заблуждение от истины; мне кажется, что
собственная восторженность и пылкость настолько ослеп¬
ляют нас, что мы принимаем такое увлечение за сильное и
истинное чувство, и только позднее, вкусив блаженство на¬
стоящей любви, мы узнаем, как мы обманывались.
То, что писал Реймон о себе и своем положении, снова
вызвало в сердце Индианы порыв великодушия, свойствен¬
ного ее натуре. Узнав, что он одинок и несчастлив, опа
сочла своим долгом забыть о прошлом и не думать о буду¬
щем. Накануне она хотела бросить мужа из чувства нена¬
висти и обиды; теперь она даже жалела, что не уважает его
и потому не может принести Реймону настоящую жертву.
Она была в столь восторженном состоянии, что такие дока¬
зательства ее любви, как побег от вспыльчивого мужа, спо¬
собного убить ее, и опасное четырехмесячное путешествие
по морю, казались ей недостаточными. Она с радостью отда¬
223
ла бы жизнь за одну улыбку Реймона и не сочла бы это
слишком дорогой ценой. Так уж создана женщина!
Теперь весь вопрос был в том, чтобы уехать. Обмануть
подозрительного мужа и проницательного Ральфа было де¬
лом нелегким. Но не в этом заключалось главное препят¬
ствие; трудно было избежать огласки, потому что, по закону,
каждый пассажир должен был объявить о своем отъезде
в газетах.
Среди немногих судов, стоявших на якоре в опасной
Бурбонской гавани, был корабль «Евгений», который гото¬
вился к отплытию в Европу. Индиапа долго искала случая
поговорить с капитаном украдкой от мужа; всякий раз, как
она выражала желание прогуляться в порт, он просил сэра
Ральфа сопровождать ее, а сам следил за ними с терпением,
приводившим ее в отчаяние. Однако, тщательно собирая все
сведения и стараясь найти какую-либо возможность для
выполнения своего плана, Индиана узнала, что у капитана
судна, отходящего во Францию, в деревне Салин, в глубине
острова, живет родственница и что он часто возвращается
от нее пешком обратно на корабль. С этой минуты она не
покидала скалы, служившей ей наблюдательным пунктом.
Чтобы не вызвать подозрений, она добиралась туда околь¬
ными тропинками и с наступлением ночи таким же путем
возвращалась домой; но все было напрасно: интересовавший
ее путник не появлялся.
Оставалось только два дня, на которые она могла рас¬
считывать, так как подул ветер с берега. Якорная стоянка
становилась ненадежной, и капитан Рандом горел нетерпе¬
нием выйти в открытое мере.
Тогда она обратилась с горячей мольбой к богу — за¬
щитнику угнетенных и слабых, а затем, пренебрегая опас¬
ностью, не думая о том, что ее могут заметить, вышла на
дорогу, ведущую в Салин. Не прошло и часа, как капитан
Рандом стал спускаться по тропинке. Эт° был настоящий
морской волк, всегда грубый и циничный, независимо от на¬
строения; его взгляд заставил похолодеть от ужаса бедную
Индиану. Однако она собрала все свое мужество и пошла
ему навстречу с решительным и полным достоинства видом.
— Сударь, — сказала она, — я отдаю в ваши руки свою
жизнь и честь. Я хочу покинуть колонию и вернуться во
Францию. Если вы не согласитесь взять меня под ваше по¬
кровительство и выдадите мою тайку, мне останется только
одно — броситься в море.
Ш
Капитан в ответ стал божиться, что море откажется пото¬
пить такую красивую шхуночкуичто он готов тащить ее на
буксире хоть на край света, раз она сама становится под ветер.
— Значит, вы согласны, сударь? — с тревогой спросила
его госпожа Дельмар. — В таком случае прошу вас принять
вот это в уплату за переезд.
И она протянула ему футляр с драгоценностями, когда-то
подаренными ей госпожой де Карвахаль. В них заключалось
все ее состояние. Но у моряка было другое на уме, и он
вернул футляр, добавив несколько слов, от которых у Ин¬
дианы вся кровь прилила к лицу.
— Я очень несчастлива, сударь, — ответила она, еле
сдерживая слезы, блестевшие на ее длинных ресницах. —
Мой поступок дает вам право оскорблять меня, но если бы
вы знали, как невыносима для меня жизнь на этом острове,
вы, несомненно, почувствовали бы ко мне сострадание, а не
презрение.
Благородный и трогательный вид Индианы произвел впе¬
чатление на капитана Рандома. Люди, обычно не склонные
к состраданию, в некоторых случаях способны чувствовать
глубоко и искренне. Он тотчас же вспомнил несимпатичную
внешность полковника Дельмара и ходившие в колонии толки
о его обращении с женой. Присматриваясь опытным глазом
распутиика к этой хрупкой, прелестной женщине, он был
поражен ее невинным и наивным видом; в особенности тро¬
нул его белый шрам, выступивший у нее на лбу, когда она
покраснела. В свое время он имел с Дельмаром торговые
дела и затаил обиду на этого несговорчивого и прижими¬
стого человека.
— Черт возьми, — воскликнул он, — я презираю мужчи¬
ну, способного ударить сапогом по лицу такую хорошенькую
женщину! Дельмар — сущий разбойник, и я с удовольствием
подложу ему свинью. Но будьте осторожны, сударыня, и не
забывайте, что я рискую для вас своим положением. Вам
следует незаметно скрыться, когда зайдет луна, и выпорх¬
нуть, как маленькой птичке, из глубины какого-нибудь тем¬
ного ущелья...
— Я знаю, сударь, — продолжала она, — что, оказывая
мне такую услугу, вы нарушаете существующие законы и
рискуете заплатить штраф; вот почему я прошу вас принять
мои драгоценности — они стоят вдвое дороже, чем плата за
проезд.
Капитан с улыбкой взял футляр.
8; Жорж Санд, т. 1
225
— Сейчас не время для денежных расчетов, — прибавил
он, — но я охотно возьму на сохранение ваш маленький
капитал. Принимая во внимание обстоятельства, я полагаю,
что у вас, вероятно, не будет большого багажа; приходите
в ночь, когда мы будем сниматься с якоря, на скалы Паль¬
мовой бухты. Туда около двух часов ночи я пришлю за вами
шлюпку с двумя хорошими гребцами, и они доставят вас
на борт.
ГЛАВА XXVII
День отъезда пролетел как сон. Индиана боялась, что оп
будет тянуться долго и мучительно, но он промелькнул, как
одно мгновение. Тишина и спокойствие, царившие на план¬
тации, составляли резкий контраст с душевной тревогой,
волновавшей госпожу Дельмар. Она заперлась у себя
в спальне и приготовила те немногие вещи, какие хотела
взять с собою; потом, пряча их под шалью, постепенно пере¬
несла все в Пальмовую бухту, уложила там в корзинку и
зарыла ее в песок. Море было неспокойно, и ветер с каждым
часом крепчал. Из предосторожности «Евгений» вышел
из порта, и госпожа Дельмар видела вдали белые вздував¬
шиеся паруса судна, лавирующего по ветру, чтобы удер¬
жаться на стоянке. Ее душа неудержимо стремилась навстре¬
чу кораблю, который, словно горячий конь, в нетерпении
рвался с места. Прежний покой и тишина охватывали ее
в горных ущельях, когда она возвращалась в глубь острова.
Солнце ярко светило, воздух был чист, весело щебетали
птицы, жужжали насекомые; работы шли своим обычным
порядком, как накануне, и никому не было дела до ее мучи¬
тельных переживаний. Тогда она начинала сомневаться
в реальности всего происходящего и спрашивала себя, уж
не грезит ли она наяву?
К ночи ветер стих. «Евгений» подошел ближе к берегу,
и на закате солнца госпожа Дельмар услышала со своей
скалы пушечный выстрел, гулко раскатившийся по всему
острову. Эт° был сигнал, оповещавший, что судно отплывает
завтра с восходом солнца.
После обеда господин Дельмар почувствовал себя нехо¬
рошо. Его жена подумала, что все пропало, что весь дом
будет теперь всю ночь на ногах и ее план рухнет; кроме
того, он страдал, нуждался в ней, — в такую минуту она не
доллша была бы покидать его. Ее охватило раскаяние, и она
226
спрашивала себя, кто пожалеет этого старина, когда она его
бросит. Мысль о том, что она может оказаться преступницей
в собственных глазах и что голос совести осудит ее сильнее,
чем общественное мнение, приводила ее в ужас. Если бы,
как обычно, Дельмар грубо и настойчиво требовал ее забот,
если бы был капризен и раздражителен, то Индиане, эт°й
угнетаемой им рабыне, показалось бы законным и сладо¬
стным возмутиться против его власти. Но он впервые
за всю жизнь переносил свои страдания терпеливо и тепло
благодарил жену за заботу. В десять часов вечера он заявил,
что чувствует себя совсем хорошо, потребовал, чтобы она
пошла отдохнуть, и просил всех больше о нем не беспо¬
коиться. Ральф подтвердил, что ему действительно гораздо
лучше и что всего важнее для него теперь отдых и спокой¬
ный сон. Когда пробило одиннадцать, в доме все уже стихло.
Госпожа Дельмар бросилась на колени и, обливаясь горь¬
кими слезами, стала молиться; она брала на свою душу ве¬
ликий грех и отныне только от бога могла ждать прощения.
Затем она тихо вошла в комнату к мужу. Он спал крепким
сном; лицо его было спокойно, дыхание ровно. Индиана уже
собиралась уйти, как вдруг увидела в полутьме человека,
спавшего в кресле. Это был Ральф, бесшумно пробравшийся
сюда, чтобы в случае нового припадка прийти на помощь
полковнику.
«Бедный Ральф, — подумала Индиана, — какой красноре¬
чивый и жестокий упрёк мне!»
Ей захотелось разбудить его, признаться ему во всем,
умолять его спасти ее от нее самой, но она вспомнила о
Реймоне.
«Еще одну жертву приношу я ему, — подумала она, — и
самую тяжелую: я жертвую для него своим долгом».
Любовь — добродетель женщины; проступки, совершен¬
ные во имя любви, она считает подвигом. Любовь дает ей
силу бороться с угрызениями совести. Чем ей труднее совер¬
шить преступление, тем большей награды она ждет от лю¬
бимого. Это тот фанатизм, который делает верующего спо¬
собным на убийство.
Она всегда носила па шее золотую цепочку, доставшуюся
ей от матери, и теперь, сняв с себя, тихонько надела ее
на шею Ральфа — в залог своей братской любви; затем она
еще раз осветила лицо своего старого мужа, желая убе¬
диться, что он не страдает. Ему что-то снилось в это мгно¬
вение, и он произнес слабым и грустным голосом:
я*
— Берегись этого человека, он погубит тебя.
Индиана задрожала с головы до ног и убежала в спаль¬
ню. Она ломала руки в мучительной нерешительности; но
вдруг ей пришла в голову мысль, внушившая ей мужество:
ведь она едет не ради себя, а ради Реймона; она не ждет от
него счастья, а сама должна дать ему это счастье и готова
обречь себя на вечные муки, лишь бы скрасить жизнь своего
возлюбленного. Она бросилась бежать из дому и быстро до¬
стигла Пальмовой бухты, не смея обернуться и увидеть то,
что оставляла позади.
Она откопала спрятанную корзинку и села на нее. Безг
молвная и дрожащая, она прислушивалась к завыванию вет¬
ра, к шуму волн, разбивавшихся у ее ног, к пронзительному
крику ночной птицы сатанита, доносившемуся из морских
водорослей, что покрывали подножия скал. Но все эти звуки
заглушались биением ее сердца, отдававшимся в ее ушах
как звон погребального колокола.
Долго ждала она. Затем вынула часы, нажала репетир
и убедилась, что назначенное время уже прошло. Море в эту
ночь было очень бурным, а плавание у берегов острова Бур¬
бон даже в тихую погоду настолько затруднительно, что
Индиана стала уже сомневаться, приедут ли за ней гребцы,
которым было поручено доставить ее на борт; но тут она
увидела в блестящих волнах черный силуэт пироги, пытав¬
шейся причалить к берегу. Прибой был так силен, волны
так огромны, что утлое суденышко поминутно исчезало
в волнах, словно в складках темного савана, усыпанного се¬
ребряными блестками. Ипдиана встала и несколько раз от¬
кликнулась на призывный сигнал, но ветер уносил ее крики,
они не долетали до лодки. Наконец гребцы приблизились
настолько, что смогли услышать ее голос; с большим трудом
направили они лодку в ее сторону и остановились, дожи¬
даясь попутной волны. Как только матросы почувствовали,
что лодка приподнялась на гребне, они удвоили усилия, и
волна выбросила их на берег.
Сен-Поль построен на почве, образовавшейся из морских
наносов и песков, принесенных рекой Гале из далеких гор
в свое устье. Груды обтеченных прибоем камней образуют
вдоль берега подводные мели, и течение уносит, раскиды¬
вает и вновь нагромождает их, как и где ему заблагорас¬
судится. Такое передвижение каменистых мелей неизбежно
приводит к кораблекрушениям, и самый умелый и ловкий
лоцман не проведет судно среди этих постоянно
228
перемещающихся подводных рифов. Большие корабли, стоя¬
щие в гавани Сен-Дени, часто срываются с якоря, сильное
течение относит их к берегу, и они разбиваются вдребезги.
Когда начинает дуть береговой ветер и наступает внезапный
отлив, остается одно — скорее выбраться в открытое море,
что и сделал бриг «Евгений».
Лодка уносила Индиану с ее небольшим багажом, а во¬
круг вздымались волны, выла буря, и гребцы ругались, не
стесняясь вслух проклинать ее за ту опасность, которой они
подвергались. Уже два часа тому назад, говорили они, ко¬
рабль должен был сняться с якоря, а из-за нее капитан
упорно отказывался дать приказ об отплытии. Они высказы¬
вали оскорбительные и грубые предположения, и несчастная
беглянка молча глотала стыд и обиду. Один из матросов
заметил другому, что им может достаться за грубость по
отношению к любовнице капитана.
— Отстань от меня! — ответил с руганью тот. — Как бы
пам не пришлось иметь де^о с акулами; если мы еще и
встретимся с капитаном Рандомом, то уя;, поверь мне, он
будет не злее их.
— А вот и они, — заметил первый, — кажется, одна уже
почуяла нас, я вижу за лодкой какую-то страшную морду.
— Дурак, ты принимаешь собачью морду за морду мор¬
ского хищника! Эй ты, четвероногий пассажир! Тебя, верно,
забыли на берегу, но — тысяча чертей!—не придется тебе
отведать наших матросских галет! Нам дан приказ доста¬
вить только барышню, а о болонке разговору не было...
С этими словами он замахнулся веслом, чтобы ударить
собаку по голове; в это время госпожа Дельмар рассеянно,
сквозь слезы, взглянула на море и узнала свою красавицу
Офелию, нашедшую ее по следу и теперь вплавь догоняв¬
шую лодку. В ту минуту, когда матрос хотел ударить собаку,
волна далеко отбросила ее от лодки, и Индиана услышала ее
жалобный, полный нетерпения визг. Она стала умолять
гребцов подобрать Офелию, те притворились, что согласны,
но когда верное животное подплыло к ним, они с грубым
хохотом размозжили ему череп, и Индиана увидела на вол¬
нах труп Офелии — этого преданного друга, любившего ее
больше, чем Реймон. В то же мгновение огромная волна
вскинула лодку на гребень и увлекла ее за собою в бездну;
теперь смех матросов сменился отчаянными ругательствами.
Но плоская и легкая пирога вынырнула па поверхность и,
птицей взлетев на гребень, снова погрузилась в бездну,
229
чтобы опять подняться на пенный вал. По мере того как они
удалялись от берега, море становилось менее бурным, и
вскоре лодка поплыла быстро и беспрепятственно по направ¬
лению к кораблю. К гребцам вернулось хорошее настроение,
а вместе с ним и способность рассуждать. Они старались
как-нибудь загладить свою грубость по отношению к Ин¬
диане, но их заигрывания были еще оскорбительнее, чем их
злоба.
— Успокойтесь, дамочка, — сказал один из них, — вы
спасены! Капитан, наверно, попотчует нас самым лучшим
вином из камбуза за то, что мы доставили в целости и со¬
хранности его драгоценный груз.
Другой сделал вид, будто сожалеет о том, что она сильно
вымокла, и прибавил, что капитан ждет ее не дождется
и позаботится о ней. Индиана не шевелилась и молча в
страхе слушала их разговор; она понимала весь ужас
своего положения и не видела другой возможности избег¬
нуть оскорблений, как кинуться в море. Несколько раз она
готова была выброситься из пироги, но сдерживала свое от¬
чаяние, мысленно повторяя:
«Я терплю все эти муки ради него, ради Реймона. Пусть
меня забросают грязью, но я должна жить!»
Она прижала руку к своему измученному сердцу и на¬
щупала кинжал, который из инстинктивной предосторож¬
ности еще утром спрятала на груди. Сознание, что у нее
есть оружие, успокоило ее; это был короткий отточенный
стилет, который всегда носил ее отец, — старый испанский
клинок, принадлежавший одному из представителей рода
Медина-Сидония, чье имя вместе с датой — 1300 год — было
выгравировало на стальном лезвии клинка. Наверное, этот
стилет не раз обагрялся благородной кровью, им, вероятно,
было смыто не одно оскорбление, наказан не один наглец.
Нащупав кинжал, Индиана почувствовала, что и в ее жилах
течет испанская кровь, и смело взошла на корабль с мыслью,
что женщине нечего бояться опасности, раз у нее есть воз¬
можность лишить себя жизни и тем избегнуть позора. Она
не захотела мстить своим грубым проводникам, наоборот —
щедро наградила их за услуги. Затем, удалившись в каюту
на корме, с тревогой стала ждать часа отплытия.
Наконец рассвело, и на море появилось множество пирог,
подвозивших пассажиров к кораблю. Индиана из своего
уголка со страхом всматривалась в лица подъезжавших. Она
боялась увидеть среди них мужа, явившегося за ней.
230
Наконец пушечный выстрел, возвестивший об отплытии с ост¬
рова, который был для нее тюрьмой, замер, отозвавшись эхом
в скалах. За кораблем заклубилась пена, а взошедшее солнце
озарило радостным розовым светом белые вершины Салаз-
ских гор, которые постепенно скрывались за горизонтом.
Когда корабль отошел на несколько лье, капитан Рандом
решил разыграть комедию, чтобы его не заподозрили в об¬
мане. Он притворился, будто случайно обнаружил госпожу
Дельмар, изобразил удивление, стал расспрашивать матро¬
сов, сделал вид, что рассержен, затем успокоился и, нако¬
нец, составил акт о том, что на борту корабля обна¬
ружен «заяц», — обычная формулировка в подобных слу¬
чаях.
Здесь позвольте мне закончить свой рассказ об этом
плавании. Но я должен прибавить в оправдание капитана
Рандома, что, несмотря на всю его грубость, у него оказа¬
лось достаточно здравого смысла, и он быстро разгадал
характер госпожи Дельмар; после нескольких слабых попы¬
ток воспользоваться ее одиночеством капитан, тронутый ее
несчастной судьбой, сделался ее другом и покровителем.
Однако порядочность этого человека и достоинство, с каким
держала себя Индиана, не спасли ее от всяких толков, на¬
смешливых взглядов, оскорбительных предположений, непри¬
стойных шуточек и намеков. Это было настоящей пыткой
для бедной женщины в течение всего путешествия; об уто¬
млении, лишениях, опасностях, тоске и морской болезни я
не говорю, потому что она сама считала их пустяками.
ГЛАВА XXVIII
Через три дня после того, как письмо было отправлено
на остров Бурбон, Реймон совсем забыл и о письме и о той,
кому опо было адресовано. Он почувствовал себя гораздо
лучше и решил поехать в гости к соседям. Имение госпо¬
дина Дельмара, Ланьи, которое он оставил кредиторам в
счет долга, было приобретено богатым промышленником,
неким господином Юбером, человеком предприимчивым, но
достойным уважения, мало похожим на обычных богачей
коммерсантов и скорее составлявшим исключение среди лю¬
дей этого типа. Новый владелец уже устроился в доме, с ко¬
торым у Реймона было связано столько воспоминаний.
В саду, где, казалось, еще сохранились на песке следы лег^
231
ких ножек Нун, в просторных комнатах, где как будто еще
раздавался нежный голос Индианы, его охватило сильное1
волнение, но вскоре присутствие нового лица изменило на¬
правление его мыслей.
В большой гостиной, на том самом месте, где обычно
занималась рукоделием госпожа Дельмар, теперь сидела
за мольбертом высокая и стройная молодая девушка с мин¬
далевидными глазами, взгляд которых был нежным и в то
же время лукавым, ласковым и в то же время насмешливым.
Она развлекалась, срисовывая причудливые стенные фрески.
Это была очаровательная копия, сделанная акварелью, тон¬
кая и остроумная карикатура, носившая отпечаток насмеш¬
ливого и изысканного вкуса художницы. Ей нравилось слегка
преувеличивать претенциозную манерность старых фресок,
уловив в чопорных фигурках дух мишурного и блестящего
века Людовика XV. На ее рисунке воскресли прежние, по¬
блекшие от времени, краски оригинала, она верно передала
жеманную грацию льстивых царедворцев и одинаково пышно
разряженных маркиз и пастушек. ЭТУ насмешку над исто¬
рией она назвала подражанием.
Она медленно подняла на Реймона свои проницательные
глаза, в которых сквозила какая-то насмешливая обольсти¬
тельная и коварная ласка, чем напомнила ему почему-то
шекспировскую Анну Пейдж. В ее манере держаться не
было ни застенчивости, ни излишней бойкости, ни светской
жеманности или неуверенности в себе. У них завязался раз¬
говор на тему о влиянии моды на искусство.
— Не находите ли вы, сударь, что моральный облик
Эпохи отразился в этой живописи? — спросила она Реймона,
указывая на панель, расписанную пасторалями в стиле Бу¬
ше. — Ведь эти барашки ходят, спят и щиплют траву совсем
не так, как теперешние. А эта прелестная прилизанная при¬
рода совсем не похожа на настоящую — эти пышные кусты
роз, растущие в чаще леса, где в наше время встречается
только шиповник; а ручные птички — такой породы, по-ви¬
димому, больше не существует; а эти атласные розовые
платья, которые не выгорают от солнца? Сколько во всем
Этом поэзии, неги и счастья, как чувствуется здесь жизнь,
полная покоя, бесполезная и безобидная. Несомненно, эти
смешные фантазии стоят наших мрачных политических раз¬
глагольствований. Почему не родилась я в ту эпоху, — доба¬
вила она с улыбкой, — такой легкомысленной и пустой жен¬
щине, как я, гораздо больше пристало заниматься разрисов¬
232
кой вееров и модами, чем обсуждать газетные статьи и
разбираться в прениях палат!
Господин Юбер оставил молодых людей вдвоем, и посте¬
пенно их разговор перешел на госпожу Дельмар.
— Вы были очень дружны с прежними владельцами
здешнего дома, — сказала молодая девушка, — и с вашей
стороны очень любезно приехать к новым хозяевам. Госпо¬
жа Дельмар, говорят, замечательная женщина, — прибавила
она, пристально глядя на пего, — и, верно, оставила здесь
по себе такие воспоминания, что нам трудно будет заставить
вас забыть о ней.
— Превосходная женщина, — ответил Реймон равнодуш¬
но, — и муж ее очень достойный человек...
— Но, — беспечно возразила молодая девушка, — мне
кажется, она больше, чем просто превосходная женщина.
Насколько я помню, ее очаровательная внешность заслужи¬
вает более яркого и поэтического эпитета. Я видела ее два
года тому назад на балу у испанского посланника. Она была
обворожительна, вы помните?
Реймон вздрогнул при воспоминании о том вечере, когда
он впервые заговорил с Индианой. Одновременно он припо¬
мнил, что на том же балу обратил внимание на изящное лицо
и умные глаза молодой девушки, разговаривающей с ним
сейчас. Но тогда он не осведомился, кто она.
Да и теперь, только уезжая, когда он при прощании го¬
ворил господину Юберу комплименты по адресу его пре¬
лестной дочери, он узнал ее имя.
— Я не имею счастья быть ее отцом, — возразил про¬
мышленник, — но я вознаградил себя, удочерив ее. Разве вы
не знаете моей истории?
— Я был болен несколько месяцев, — ответил Реймон, —
и ничего не знаю о вас. Я только слышал, сколько добра вы
уже сделали в нашей округе.
— Некоторые люди, — продолжал господин Юбер улы¬
баясь, — ставят мне в большую заслугу то, что я удочерил
мадемуазель де Нанжи. Но вы, сударь, при вашем благо¬
родстве, поймете, что я не мог поступить иначе, ибо так
подсказывала мне совесть. Десять лет тому назад благодаря
неустанной работе я нажил большое состояние и, будучи
человеком одиноким и бездетным, стал искать ему примене¬
ния. Мне представилась возможность приобрести в Бургун¬
дии земли и замок де Нанжи, которые в то время принад¬
лежали государству и очень мне нравились. Я уже некоторое
233
время владел этим поместьем, когда узнал, что бывший хо¬
зяин живет в жалкой лачуге вдвоем с семилетней внучкой
и что они очень бедствуют. Правда, старик получил возна¬
граждение за свои земли, но он полностью отдал эти деньги
в уплату долгов, сделанных им в эмиграции. Мне захоте¬
лось облегчить его участь, и я предложил ему поселиться
у меня. Но, несмотря на свои несчастья, он сохранил родо¬
вую гордость и отказался жить из милости в доме своих
предков; вскоре после моего прибытия он умер, не пожелав
принять от меня ни малейшей услуги. Тогда я взял к себе
его внучку. Маленькой гордой аристократке поневоле при¬
шлось согласиться на мою помощь; но в этом возрасте пред¬
рассудки неглубоки и принятые решения недолговечны.
Очень скоро она привыкла считать меня своим отцом, и я
воспитал ее так же, как воспитал бы собственпую дочь. Она
щедро вознаградила меня тем счастьем, которым озарена
теперь моя старость. Боясь потерять это счастье, я удочерил
мадемуазель де Нанжи и теперь стремлюсь только к тому,
чтобы найти ей хорошего мужа, способного умело управ¬
лять состоянием, которое я ей оставлю.
Незаметно для себя этот достойный человек под влия¬
нием интереса, проявленного Реймоном к его рассказам,
в первое же свидание с откровенностью простолюдина по¬
святил его во все свои домашние дела. Тут внимательный
собеседник понял, что у него крупное и прочное состояние,
находящееся в полном порядке и ожидающее только хозяи¬
на, более молодого и с более изысканными вкусами, чем
добряк Юбер. Реймон почувствовал, что он, возможно, и
есть тот самый человек, который призван выполнить эту
приятную обязанность, и поблагодарил изобретательную
судьбу, сумевшую так удачно подстроить все в его интере¬
сах и столкнувшую его при помощи романтической случай¬
ности с молодой особой, равной ему по происхождению,
наследницей богатого плебея. Такой счастливый случай
нельзя было упустить, и он принялся действовать со свойст¬
венным ему искусством. К тому же сама наследница была
очаровательна, и Реймон готов был забыть о выпавших па
его долю испытаниях.
Что касается госпожи Дельмар, то он не хотел даже и
думать о ней. Он гнал прочь опасения, которые внушало
ему посланное им письмо, и старался уверить себя, что бед¬
ная Индиана не поймет его скрытого смысла или что у нее
недостанет мужества что-либо предпринять. Реймону
234
удалось наконец убедить себя в собственной невиновности,
ибо ему было бы очень тяжело признаться в эгоизме. Он не
принадлежал к тем простодушным злодеям, которые появ¬
ляются на сцене лишь для того, чтобы чистосердечно по¬
каяться самим себе в присущих им пороках. Порок не
любуется своим уродством, так как он испугался бы собствен¬
ного изображения, и шекспировский Яго, закоренелый зло¬
дей в своих поступках, поражает неестественностью вложен¬
ных в его уста речей, когда, вынужденный сценическими
условностями, разоблачает себя и все тайники своей ковар¬
ной и порочной души. Редкий человек может так хладно¬
кровно презирать свою совесть. Обычно он извращает ее,
подчиняет своим требованиям и, когда она уже изломана и
исковеркана, обращается к ней как к снисходительному
и податливому наставнику, потакающему его выгодам и
страстям, что не мешает, однако, этому человеку притворяться,
будто он боится своей совести и прислушивается к ней.
Итак, Реймон стал часто бывать в Ланьи, и его посеще¬
ния были приятны господину Юберу — вы уже знаете, что
Реймон обладал искусством нравиться; вскоре богач толь¬
ко и мечтал, как бы назвать его своим зятем. Но господин
Юбер хотел, чтобы его приемная дочь сама остановила свой
выбор на Реймоне, и предоставил молодым людям полную
свободу ближе познакомиться и узнать друг друга.
Лора де Нанжи не торопилась осчастливить Реймона и
очень искусно держала его на грани сомнений и надежд. Ме¬
нее великодушная, чем госпожа Дельмар, но более изворот¬
ливая, холодная и льстивая, гордая и в то же время при¬
ветливая, она была именно той женщиной, которая могла
покорить Реймона, ибо в такой же мере превосходила его
лукавством, в какой он превосходил в этом отношении Ин¬
диану. Она очень скоро поняла, что ее поклонник домо¬
гается ее богатства не меньше, чем ее самой, но она была
женщиной здравомыслящей и не ожидала ничего иного. У
нее было слишком много благоразумия, чтобы мечтать о бес¬
корыстной любви, которая бы не зависела от ее миллионного
приданого. Спокойно, философски смотря на вещи, она при¬
мирилась с этим и не осуждала Реймона; она не презирала
его за то, что он расчетлив и практичен, как истый сын сво¬
его века, но слишком хорошо понимала его, чтобы любить.
Она гордилась тем, что идет в ногу со своим холодным,
рассудочным веком, и из самолюбия не позволила бы себе
питать наивные иллюзии, а всякое разочарование сочла бы
235
последней глупостью. Словом, она видела героизм в том>
чтобы не допустить в свое сердце любовь, тогда как госпо¬
жа Дельмар, наоборот, всем сердцем стремилась к ней.
Считая брак социальной необходимостью, мадемуазель
де Нанжи согласилась выйти замуж, но пока ей доставляло
лукавое удовольствие пользоваться своей свободой и время
от времени проявлять свою власть над человеком, стремив¬
шимся отнять у нее эту свободу. Этой молодой девушке,
которой суждено было рано познать все ничтоя«ество богат¬
ства, были неведомы безмятежность юности и сладкие грезы,
для нее не существовало светлого, заманчивого будущего.
Жизнь казалась ей построенной на холодном расчете, а
счастье — наивной иллюзией, которой следовало опасаться
как смешной слабости.
В то время как Реймон устраивал свою судьбу, Индиана
приближалась к берегам Франции. Каковы же были ее
изумление и ужас, когда по прибытии она увидала на стенах
Бордо трехцветное знамя. В городе царило сильное волне¬
ние: накануне чуть не убили префекта, народ всюду подни¬
мался, гарнизон, казалось, готовился к кровавой борьбе, но
иикто еще не знал результатов восстания в Париже.
«Я приехала слишком поздно!» Эта мысль как громом
поразила госпожу Дельмар. Она была так взволнована, что,
оставив на корабле последние деньги и вещи, в полной рас¬
терянности принялась бродить по городу. Она искала дили¬
жанс, который отправлялся бы в Париж, но все почтовые
кареты были переполнены; люди в панике бежали из города
или спешили поживиться имуществом побежденных. Только
к вечеру Индиана получила место в дилижансе. Но в тот
момент, когда она садилась в дилижанс, патруль
национальной гвардии задержал пассажиров и потребовал,
чтобы они предъявили свои документы. У Индианы их не
оказалось. Пока она старалась рассеять нелепые подозрения
торжествующих победу национальных гвардейцев, она услы¬
хала вокруг себя разговоры о том, что королевская власть
пала, король бежал, а его министры и все их приверженцы
перебиты. Эти новости, сопровоясдавшиеся криками ликова¬
ния и радости, поразили госпожу Дельмар в самое сердце.
В происходившей во Франции революции ее лично интере¬
совало лишь одно, во всей стране для нее существовал лишь
один человек. Она упала без чувств на мостовую и пришла
в себя уже в больнице через несколько дней.
236
Только два месяца спустя она вышла оттуда, без денег,
бёз вещей, без белья, слабая, еле живая, перенесшая
воспаление мозга, истощенная болезнью, во время которой не
раз была на краю гибели. Когда она очутилась на улице,
едва держась на ногах, одна, без поддержки, без средств и
без сил, когда с усилием вспомнила, что с ней произошло,
и поняла, как она бесконечно одинока в ртом большом го¬
роде, ее охватило невыразимое чувство страха и отчаяния
при мысли о том, что судьба Реймона давно уже решена и
что около нее нет никого, кто мог бы вывести ее из мучи¬
тельной неизвестности. Ужасное сознание одиночества тяго¬
тило ее больную душу, и безнадежное отчаяние, вызванное
обрушившимися на нее невзгодами, понемногу притупило
все ее чувства. В состоянии полного душевного оцепенения
она дотащилась до гавани и, дрожа от лихорадки, села на ка¬
менную тумбу погреться на солнышке; она просидела так
несколько часов, равнодушно уставясь на воду, плескав¬
шуюся у ее ног, ничего не желая, ни о чем не думая, ни
на что не надеясь; затем вспомнила, что оставила вещи и
деньги на бриге «Евгений» и, быть может, сумеет получить
их обратно; но уже стемнело, и она не осмелилась спра¬
виться о корабле у матросов, которые со смехом и грубыми
шутками заканчивали свою дневную работу. Не желая при¬
влекать внимания, она вышла из гавани и решила укрыться
в развалинах снесенного дома, стоявшего позади широкой
набережной Кэнконс. Там, забившись в угол, она провела
целую ночь — холодную октябрьскую ночь, полную горьких
дум и страхов. Наконец наступил день, а с ним и острый,
мучительный голод. Она решила просить милостыню. Ее
одежда, хотя и потрепанная, все же была слишком хороша
для нищенки: на нее смотрели с любопытством, недоверием
и насмешкой и ничего не подавали. Она снова побрела в
порт, спросила о бриге «Евгений» и узнала от первого встре¬
тившегося ей матроса, что это судно все еще стоит в Бордо ,
на рейде. Отправившись туда на лодке, она застала капи«'
тана Рандома за завтраком.
— Как, моя прекрасная пассажирка, вы уже вернулись
из Парижа? — воскликнул он. — Хорошо, что вы прибыли,
а то я завтра отправляюсь в обратный путь. Не надо ли вас
доставить на остров Бурбон?
Он сообщил госпоже Дельмар, что повсюду разыскивал
ее, желая передать ей вещи. Но, когда Индиану взяли в
237
больницу, она не имела при себе никаких документов, по
которым можно было бы узнать, кто она. В больнице и в
полиции она так и значилась: «неизвестная», и потому ка¬
питан не мог получить о ней никаких сведений.
На следующий день, невзирая на слабость и утомление,
Индиана выехала в Париж. Казалось бы, теперь она могла
успокоиться, увидя, какой оборот приняли политические со¬
бытия; но тревога не рассуждает, а любовь внушает необо¬
снованные опасения.
Прибыв в Париж, она в тот же вечер поспешила к Рей¬
мону и с замиранием сердца стала расспрашивать о нем
привратника.
— Барин здоров, — ответил тот, — он сейчас в Ланьи.
— В Ланьи? Вы, верно, хотите сказать в Серей?
— Нет, сударыня, в Ланьи, теперь он хозяин этого
имения.
«Милый Реймон! — подумала Индиана. — Он купил наше
имение, чтобы я могла укрыться там от людской злобы. Он
был уверен, что я вернусь!..»
Опьяненная счастьем, окрыленная надеждой на новую
жизнь, Индиана побежала устраиваться в гостинице. Ночь
и часть следующего дня она отдыхала. Уже столько времени
несчастная женщина не спала спокойно!5 Ей снились слад¬
кие, обманчивые сны, и, проснувшись, она не пожалела об
иллюзиях сновидений, так как действительность казалась ей
полной надежды. Она тщательно оделась, потому что знала,
какое значение придает Реймон всем мелочам костюма. На¬
кануне она заказала себе новое красивое платье, которое ей
принесли к ее пробуждению. Но, когда она захотела сделать
прическу, оказалось, что это нелегко: ее чудесные длинные
волосы остригли в больнице. Только сейчас она обратила
на это внимание, — все это время тяжелые переживания и
Заботы отвлекали ее от всяких мыслей о своей внешности.
Тем не менее, когда она завила свои короткие черные
волосы и взбила их над белым высоким лбом, когда надела
на спою хорошенькую головку маленькую шляпу английско¬
го фасона и приколола к поясу любимые цветы Реймона,
она решила, что у нее еще есть надежда понравиться ему;
теперь она снова стала хрупкой и бледной, как в первые
дни их знакомства; болезнь стерла с ее лица следы тропиче¬
ского загара.
После полудня она наняла экипаж и около девяти часов
вечера подъехала к деревне, находившейся на опушке леса
238
Фонтенебло. Там она велела выпрячь лошадей и приказала
кучеру дожидаться ее до утра, а сама пошла пешком по
лесной тропинке и менее чем через четверть часа очутилась
у парка Ланьи. Она попыталась открыть калитку, но та ока¬
залась запертой изнутри. Индиане хотелось войти тайком,
незамеченной слугами, и неожиданно появиться перед Рей-
моном. Она пошла вдоль ограды парка. Ограда была старая,
и Индиана вспомнила, что местами она проломана; действи¬
тельно, на ее счастье, она вскоре нашла одно такое место и
без особого труда проникла в парк.
Ступив на землю, которая принадлежала Реймону и от¬
ныне должна была стать ей убежищем, святыней, крепостью
и родиной, она почувствовала, что сердце ее забилось от
счастья. Радостная и легкая, бежала она по извилистым и
так хорошо знакомым ей аллеям английского парка, в этой
своей части мрачного и пустынного. Все здесь осталось по-
прежнему, исчез только мостик, связанный для нее с такими
горестными воспоминаниями, и самое русло реки было отве¬
дено; места, напоминавшие о смерти Нун, совсем изменили
свой облик.
«Он хотел, чтобы ничто не напоминало мне о тех тяже¬
лых минутах, — решила Индиана. — Напрасно, я все бы вы¬
несла. Ведь это ради меня он омрачил свою душу такими
тяжелыми угрызениями совести. Отныне мы равны, ибо я
тоже совершила преступление. Очень возможно, что я ви¬
новница смерти мужа. Реймон может принять меня в свои
объятия, мы заменим друг другу и чистую совесть и добро¬
детель».
Она перешла реку по доскам, положенным там, где пред¬
полагалось построить новый мостик, и вышла в цветник.
Здесь она остановилась; сердце ее готово было разорваться.
Она подняла глаза к окну своей бывшей спальни. О счастье!
За голубыми занавесками сиял свет, — значит, Реймон был
там. Да и мог ли он выбрать для себя другую комнату? Дверь
потайной лестницы оказалась открытой.
«Он каждую минуту ждет меня, — подумала она, — он
будет счастлив, но не изумлен».
На лестнице она остановилась, чтобы немного перевести
дух. Радость была для нее не так привычна, как горе, и она
почувствовала, что силы изменяют ей. Нагнувшись, она по¬
глядела в замочную скважину. Реймон был один, он читал.
Да, это был он, Реймон, полный жизни и сил; горе нисколь¬
ко не состарило его, политические бури не тронули ни од-»
239
лого полоска на его голове. Он сидел спокойный и красивый,
подперев белой рукой свою темноволосую голову.
Индиана порывисто толкнула дверь, и та послушно от¬
крылась.
— Ты ждал меня! — воскликнула она, падая на колени
и прижимаясь головой к груди Реймона. — Ты считал меся¬
цы, дни! Ты видел, что все сроки прошли, но был уверен,
что я не могу не откликнуться на твой призыв... Ты позвал
меня — и вот я здесь, я здесь! Мне кажется, я умираю!..
Мысли ее смешались. Некоторое время она молчала, за¬
дыхаясь, не будучи в состоянии ни говорить, ни думать.
Затем, как бы очнувшись, она открыла глаза, узнала
Реймона и, вскрикнув, с неистовой радостью прильнула к его
губам, опьяненная счастьем и страстью. Он был бледен, нем
и пеподвижен, словно оглушенный громом.
— Разве ты не узнаешь меня? — вскричала она. — Это
я, твоя Индиана, твоя раба! Ты позвал меня из изгнания,
и я проехала три тысячи лье для того, чтобы любить тебя
и служить тебе. Я избранная тобою подруга жизни, ради
тебя я бросила все, ничего не побоялась, пожертвовала всем,
чтобы дать тебе эту минуту счастья. Счастлив ли ты? Дово¬
лен ли мной? Отвечай! Я жду награды. Одно слово, один
поцелуй —и я буду вознаграждена сторицей!
Реймон ничего не отвечал. Свойственная ему необычай¬
ная самоуверенность на этот раз покинула его. Он был по¬
трясен, подавлен ужасом и раскаянием при виде этой жен¬
щины у своих ног. Он закрыл лицо руками и готов был
провалиться сквозь землю.
— Боже мой! Боже мой! Ты молчишь, не целуешь меня,
пе отвечаешь ни слова!—воскликнула госпожа Дельмар,
обнимая его колени. — Ты не в силах отвечать? Счастье
причиняет страдание, оно может убить, я это знаю. Ах! Ты
страдаешь, ты задыхаешься, я появилась слишком внезапно.
Посмотри же на меня, посмотри, какая я бледная, как по¬
старела, сколько я выстрадала. Но я страдала ради тебя, и
за это ты полюбишь меня еще сильнее! Скажи мне хотя бы
слово, хотя бы одно слово, Реймон!
— Мне хочется плакать,—произнес глухим голосом Рей¬
мон.
— Мне тоже! — ответила она, покрывая поцелуями его
руки. — Да, слезы облегчают. Плачь, плачь у меня на груди,
я осушу твои слезы своими поцелуями. Я пришла дать тебе
счастье, Реймон, я буду для тебя всем, чем ты захочешь, —
240
твоей подругой, служанкой или любовницей. Прежде я была
жестокой, безумной эгоисткой; я мучила тебя и не хотела
понять, что требую от тебя невозможного. Но с тех пор я
много передумала, и раз ты не боишься людского мнения
и идешь ради меня на все, я. готова для тебя на любую
жертву. Располагай мной, бери мою жизнь, я твоя душой и
телом. Три тысячи лье я проехала, чтобы стать твоей, чтобы
сказать тебе об этом- Возьми же меня, я твоя собствен¬
ность, ты мой господин!
В голове Реймона вдруг мелькнула адски коварная мысль.
Он опустил руки, которыми закрывал лицо, и с дьявольским
хладнокровием посмотрел на Индиану. Жестокая усмешка
появилась на его губах, глаза его загорелись, так как Ин¬
диана была еще очень хороша.
— Прежде всего тебе надо спрятаться, — сказал он вставая.
— Зачем мне прятаться? — спросила она. — Разве ты
пе хозяин здесь и не можешь принять и защитить меня?
Ведь у меня, кроме тебя, нет никого на свете, и без тебя мне
придется просить милостыню на больших дорогах. Не бойся,
свет не посмеет осудить тебя за твою любовь ко мне. Всю
вину я принимаю на себя... Я во всем виновата... Но куда
ты уходишь? — закричала она, видя, что он направляется
к двери.
Она со страхом прильнула к нему, как ребенок, боящийся
хоть на минуту остаться один, и на коленях поползла
за ним.
Он намеревался запереть дверь на ключ, но было уже
слишком поздно: не успел он взяться за ручку, как дверь
отворилась, и вошла Лора де Нанжи. Казалось, она была
скорее оскорблена, чем удивлена; у нее не вырвалось ни
единого восклицания, она только немного наклонилась и,
прищурившись, посмотрела на женщину, лежавшую почти
без чувств на полу. Затем с холодной и презрительной
усмешкой сказала:
— Госпожа Дельмар, вам было угодно поставить нас
троих в несколько странное положение; спасибо вам за то,
что мне по крайней мере вы предоставили наименее смеш¬
ную роль. В благодарность за это я могу сказать вам только
одно: потрудитесь удалиться!
Негодование вернуло силы Индиане, и она встала с гор¬
дым и независимым видом.
— Кто эта женщина, — обратилась она к Реймону, —
и по какому праву она приказывает мне у вас в доме?
241
— Вы находитесь здесь у меня в доме, сударыня, —=
возразила Лора.
— Отвечайте же, сударь! — закричала Индиана, ярост¬
но тряся несчастного Реймона за руку. — Скажите, кто она
вам — любовница или жена?
— Жена, — ответил совершенно растерявшийся Реймон.
— Я прощаю вам ваше неведение, — сказала госпожа
де Рамьер с жестокою улыбкой. — Если бы вы оставались
там, где, согласно вашему долгу, вам надлежало быть, вы
получили бы извещение о свадьбе господина де Рамьера.
Право, Реймон, — прибавила она с насмешливой любезно¬
стью, — мне очень жаль, что вы попали в такое неловкое
положение, но всему виной ваша молодость; в дальнейшем,
надеюсь, вы поймете... что в жизни следует быть более осто-
рояшым. Предоставляю вам самому закончить этУ нелепую
сцену. Она вызвала бы у меня смех, если бы у вас не было
такого несчастного вида.
С ртими словами она удалилась, довольная тем, что дер¬
жалась с достоинством, и втайне торжествуя, что ее муж
оказался в столь унизительном и зависимом от нее поло¬
жении.
Когда к Индиане вернулась способность чувствовать и
мыслить, она увидела, что сидит в карете, быстро катившей¬
ся по направлению к Парижу*
ГЛАВА XXIX
У заставы карета остановилась, к дверце подошел слуга,
которого госпоя<а Дельмар узнала, так как он и в прежнее
время служил у Реймона, и спросил, куда барыня прикажет
себя доставить. Индиана машинально назвала улицу и го¬
стиницу, где остановилась накануне. Приехав туда, она
упала па стул и просидела так до утра, позабыв о сне, не
будучи в состоянии двинуться, желая только умереть; но
она была слишком разбита и подавлена, чтобы найти в себе
силы для самоубийства. Ей казалось, что после таких стра¬
даний жить невозможно и что смерть сама придет за ней.
Она просидела так весь следующий день, ничего не ела и
не отвечала, когда к ней обращались с предложением услуг.
Я не знаю ничего более ужасного, чем пребывание в
плохой парижской гостинице, в особенности если она, по¬
добно той, о которой идет речь, помещается на узкой и тем¬
ной улице, где в пасмурные дни тусклый свет как бы нехотя
242
пробивается сквозь пыльные окна и ползет по закопте¬
лому потолку. Да и в окружающей вас чужой и непривыч¬
ной обстановке есть что-то неприязненное и холодное; не
на чем остановить взгляд, ничто не вызывает приятного вос¬
поминания. Тут все предметы, если можно так выразиться,
никому не принадлежат, потому что принадлежат всем по¬
стояльцам сразу; в этом помещении никто не оставляет ино¬
го следа своего пребывания, кроме никому не известной фа¬
милии на визитной карточке, засунутой иногда за раму зер¬
кала. Эти сдаваемые внаем помещения, слуя;ащие приютом
для стольких бедных путешественников, стольких одиноких
чужестранцев, для всех одинаково негостеприимны; стены
их видели много людских страданий, но не умеют ничего о
них рассказать; разноголосый и непрерывный уличный шум
не позволяет спокойно уснуть и хоть на время забыться,
освободившись от скуки и тоски. Эта обстановка может вы¬
звать тяжелое, подавленное настроение даже у людей, не
находящихся в таком ужасном душевном состоянии, в каком
приехала сюда госпожа Дельмар.
Несчастный житель провинции, ты покинул поля, голу¬
бое небо, зеленые леса, дом и семью для того, чтобы запе¬
реться в этой темнице духа и сердца, так смотри же: вот
он, Париж, вот прекрасный Париж, который представлялся
тебе полным чудес! Смотри, вот он расстилается перед то¬
бой, почерневший от дождя и грязи, шумный, зловонный,
стремительный, как поток сточной канавы! Вот тот обещан¬
ный тебе непрерывный праздник жизни, блестящий и бла¬
гоухающий, вот они, эти опьяняющие удовольствия, эти за¬
хватывающие неожиданности, услада для зрения, слуха и
вкуса, которые манили тебя, а ты боялся, что у тебя не
хватит сил упиться всем сразу. Смотри, вот бежит парижа¬
нин; он вечно спешит, вечно озабочен; это тот самый пари¬
жанин, которого тебе изображали таким любезным, преду¬
предительным и гостеприимным! Утомленный шумной тол¬
пой и бесконечным лабиринтом улиц, ты в ужасе спасаешь¬
ся в «приветливую» гостиницу, где тебе наскоро отводит
помещение единственный слуга этого иногда огромного заве¬
дения и где ты можешь спокойно умереть, пока дождешь¬
ся, чтобы он явился на твой зов, если от утомления и горя
не имеешь сил сам позаботиться о тысяче мелочей, нужных
для жизни.
Но быть женщиной и очутиться здесь, отвергнутой все¬
ми* за три тысячи лье от своих близких; очутиться здесь без
243
денег, что гораздо хуже, чем оказаться без. воды в необъят¬
ной пустыне; не иметь в прошлом ни одного счастливого
воспоминания, которое не было бы отравлено или выпачка¬
но грязью; не иметь в будущем никакой надежды, ничего,
что могло бы отвлечь от тяжкой действительности, — вот
предел людского несчастья и заброшенности. И госпожа
Дельмар покорилась своей горькой участи и не пыталась
бороться за свою разбитую, погибшую жизнь; без единой
жалобы, без единой слезы предоставила она голоду, болез¬
ни и горю делать свое разрушительное дело и не предпри¬
нимала ничего, чтобы скорее покончить со своими страда¬
ниями.
Наутро второго дня ее нашли на полу, окоченевшую от
холода, со стиснутыми зубами, посиневшими губами и по¬
тухшим взором; однако она была еще жива. Хозяйка гости¬
ницы, осмотрев ящики письменного стола и убедившись, что
там почти ничего нет, стала раздумывать, не отправить ли
в больницу эту незнакомку, очевидно не имевшую средств
оплатить расходы, которых требует длительная болезнь. Но
так как она была женщина гуманная, то велела уложить
Индиану в постель и послала за врачом, чтобы выяснить,
проболеет ли ее постоялица больше двух дней. И тут нео¬
жиданно явился врач, за которым не посылали... Открыв
глаза, Индиана увидела его у своего изголовья. Нет надоб¬
ности называть вам его имя.
— Ах, это ты, ты! — вскричала еле живая Индиана,
бросаясь в его объятия. — Это ты, мой добрый ангел! Ноты
пришел слишком поздно: мне осталось только умереть, бла¬
гословляя тебя.
— Вы не умрете, дорогой друг! — с волнением ответил
Ральф. — Жизнь еще улыбнется вам. Законы» запрещавшие
вам быть счастливой, отныне не будут служить помехой ва¬
шему чувству. Я дорого дал бы за то, чтобы разрушить те
непреодолимые чары, какими опутал вас человек, которого
я не люблю и не уважаю, но это не в моей власти, а видеть,
как вы страдаете, я больше не в силах. Ваша жизнь до сих
пор была ужасной, хуже она уже стать не может. Впрочем,
если даже мои печальные предположения сбудутся, если
счастье, о котором вы мечтали, продлится недолго, вы все
же насладитесь им некоторое время и не умрете, не познав
его. Итак, я решил подавить в себе антипатию к господину
де Рамьеру. Судьба, подарившая мне эту встречу с вами,
обязывает меня теперь, когда вы одиноки, стать вашим опе„-
244
куном и отцом. Я должен сообщить вам, что вы свободны
и можете соединить свою судьбу с судьбой господина
де Рамьера. Дельмара больше нет в живых.
Слезы медленно катились по лицу Ральфа, когда он это
говорил. Индиана порывисто приподнялась на кровати и, ло¬
мая руки, в отчаянии воскликнула:
— Мой муж умер! Это я убила его! Вы говорите мне о
будущем и о счастье, но разве счастье возмоягно для чело¬
века, который ненавидит и презирает сам себя. Знайте же,
что бог справедлив и что я проклята! Господин де Рамьер
женился!
В изнеможении она снова упала на руки своего кузена.
Только спустя несколько часов они возобновили этот раз¬
говор.
— Ваши угрызения совести мне понятны, но успокой¬
тесь, — сказал Ральф торжественным и в то же время крот¬
ким и печальным тоном, — Дельмар был уже обречен, ко¬
гда вы покинули его; он не проснулся от сна, в котором вы
его оставили, он ничего не узнал о вашем бегстве и умер,
не проклиная и не оплакивая вас. Под утро, очнувшись от
дремоты, охватившей меня в то время, как я сидел у его
изголовья, я увидел, что лицо его посинело, а сон стал тя¬
желым и лихорадочным: с ним случился удар. Я побежал
за вами и был очень удивлен, не найдя вас в спальне; но
мне некогда было задумываться и искать вас, ваше отсут¬
ствие встревожило меня только после смерти Дельмара. Все
медицинские средства ни к чему не привели, состояние его
быстро ухудшалось; через час он скончался на моих руках,
так и не придя в себя. Однако в последнее мгновение в его
цепенеющем мозгу промелькнул луч сознания, он взял мою
руку, приняв ее за вашу, ибо его пальцы уже похолодели
и потеряли чувствительность, попытался пожать ее и умер,
лепеча ваше имя.
— Я слышала его последние слова, — мрачно прогово¬
рила Индиана, — в ту минуту, когда я собиралась покинуть
его навсегда; он разговаривал со мною во сне. «Этот чело¬
век погубит тебя», — сказал он. Слова его остались у меня
здесь, — продолжала Индиана, прижав одну руку к сердцу,
а другую ко лбу.
— Когда я собрался с силами и оторвался от мыслей об
умершем, — снова заговорил Ральф, — я подумал о вас, о
вас, Индиана. Теперь вы свободны и горевать о муже може¬
те лишь по доброте сердечной или как человек верующий.
245
Только для меня его смерть была утратой, так как я был
его другом, и если он не всегда бывал приветлив, то, во вся¬
ком случае, у меня не было соперников в его сердце. Я бо¬
ялся испугать вас слишком неожиданной новостью и решил
дожидаться у входа в дом, полагая, что вы скоро вернетесь
с утренней прогулки. Я ждал долго. Не буду говорить о мо¬
ей тревоге, о поисках и о том ужасе, который обуял меня,
когда я нашел окровавленный и разбитый о скалы труп
Офелии, выброшенный волнами на берег. Увы! Я боялся об¬
наружить там же и ваш труп, ибо решил, что вы наложили
на себя руки. В продолжение трех дней я считал, что на
всем свете мне уже некого больше любить. Не стоит гово¬
рить вам о моих страданиях, вы должны были предвидеть
их, покидая меня.
Однако вскоре в колонии распространился слух о вашем
бегстве. Судно, пришедшее в наш порт, встретилось с бри¬
гом «Евгений» в Мозамбикском проливе, где оно подходило
вплотную к вашему кораблю. Один из пассаяшров узнал вас,
и три дня спустя весь остров был осведомлен о вашем отъ¬
езде.
Не буду рассказывать вам о тех нелепых и оскорбитель¬
ных толках, которые возникли из-за совпадения двух со¬
бытий, совершившихся в одну и ту же ночь: смерти вашего
мужа и вашего бегства. Меня тоже не пощадили, строя и
на мой счет различные великодушные предположения; но я
не обращал на это никакого внимания. Я должен был вы¬
полнить свой долг — убедиться в том, что вы живы, и прий¬
ти вам на помощь, если это нужно. Я уехал вскоре после
иас; переезд был ужасный, и я прибыл во Францию всего
неделю тому назад. Моей первой мыслью было отправиться
к господину де Рамьеру и узнать что-нибудь о вас. Но слу¬
чайно я встретил его слугу Карла, который привез вас сю¬
да. Я не спросил его ни о чем, кроме вашего адреса, и при¬
шел в гостиницу, уверенный, что найду вас не одну.
— Одна, одна, покинутая самым недостойным обра¬
зом! — воскликнула госпояса Дельмар. — Но не будем го¬
ворить об этом человеке! Никогда, никогда не будем гово¬
рить о нем! Я не могу больше любить его, ибо я его пре¬
зираю; не надо напоминать мне о том, что я его любила, —
Это значило бы напоминать мне о моем позоре и преступле¬
нии и отравить уя«асными укорами совести мои последние
минуты. Ах! Будь моим ангел ом-утешителем, ведь в несча¬
стье ты всегда протягивал мне руку помощи. В последний
246
раз выполни свою добрую миссию, скажи мне слово мило¬
сердия и утешения, дай мне умереть спокойно, уповая на
прощение всевышнего судии.
Она призывала смерть, — но горе не разбивает, а только
еще тверже скрепляет звенья цепи, связывающей нас с
жизнью. Заболеть смертельной болезнью было бы для нее
облегчением, но даже на это У нее хватило сил, и она
впала в какое-то состояние слабости и полнейшей апатии,
граничащей с отупением.
Ральф всячески пробовал отвлечь ее внимание от всего,
что могло ей напомнить о Реймоне. Он увез ее в Турень,
окружил вниманием и заботами, неотлучно находился при
ней и только и думал, как бы ему хоть немного облегчить
ей существование; но, видя, что все его попытки ни к чему
не приводят, что все его старания напрасны к не могут вы¬
звать даже тени улыбки на ее мрачном и поблекшем лице,
он приходил в отчаяние от своего бессилия и неумения уте¬
шить ее и горько упрекал себя за то, что при всей своей
нежности и любви ничем не может помочь ей.
Однажды, когда она была в еще более подавленном и
угнетенном состоянии, чем обычно, он, не смея заговорить
с пей, с грустным видом молча сел рядом. Тогда Индиана
обернулась к нему и, нежно пожав ему руку, сказала:
— Бедный Ральф, как я мучаю тебя! И с каким терпе¬
нием помогаешь ты мне, эгоистичной и малодушной жен¬
щине, переносить мое несчастье. Право, ты уже давно вы¬
полнил свой тяжелый долг. Ни от какой самой преданной
дружбы нельзя требовать большего, чем сделал для меня ты.
Теперь предоставь меня моему горю. Не губи свою чистую
и благородную жизнь, не связывай ее с моей проклятой
судьбой, поищи счастья где-нибудь еще, раз оно невозмож¬
но возле меня.
— Я действительно отчаялся излечить вас, Индиана, —
ответил он, — но никогда пе покину вас, даже если вы ска¬
жете мне, что я вам надоел. Вы нуждаетесь в уходе и за¬
ботах, и если вы не хотите, чтобы я был вашим другом,
позвольте мне по крайней мере быть вашим слугой. Выслу¬
шайте меня: я могу предложить вам одно средство, остав¬
ленное мной на крайний случай, и средство это заведомо
верное.
— Я знаю только одно лекарство от горя, — ответила
она, — это забвение, ибо уже давно убедилась, что разум
здесь бессилен. Будем Же надеяться, что время все излечит.
247
Если бы я могла, я тотчас же, из благодарности к тебе, ста-.
ла бы такой же веселой и спокойной, как в дни нашего дет¬
ства. Поверь, мой друг, мне совсем не хочется носиться со
своим горем и растравлять свою рану; разве я не знаю, что
все мои страдания отзываются в твоем сердце? Увы, как бы
я хотела все забыть и выздороветь! Но я всего лишь слабая
женщина, Ральф; будь терпелив со мной и не считай меня
неблагодарной.
И она горько заплакала. Сэр Ральф взял ее за руку.
— Послушай, дорогая моя Индиана, — сказал он. — За‘
бвение не в нашей власти. Я не обвиняю тебя. Я могу вы¬
нести любые страдания, но видеть, как страдаешь ты, выше
моих сил. Да и стоит ли нам, слабым созданиям, бороться
с неумолимой судьбой? Довольно влачить это тяжкое су¬
ществование. Бог, в которого мы оба верим, обрекая чело¬
века на страдания, дал ему возможность от них избавиться.
Мне кажется, превосходство человека над неразумным жи-
вотпым и состоит в том, что он знает средство, которое мо¬
жет избавить его от всех несчастий. Это средство — само¬
убийство, его-то я тебе и предлагаю и даже советую.
— Я часто думала об этом, — немного помолчав, отве¬
тила Индиана. — Когда-то у меня было сильное искушение
лишить себя жизни, и только мои религиозные взгляды удер¬
живали меня от этого. С тех пор я много передумала в оди¬
ночестве, и мои мысли стали более возвышенными. Постиг¬
шие меня несчастья научили меня иной религии, не той, что
исповедуют люди. Когда ты явился мне на помощь, я уже
приняла решение умереть голодной смертью, но ты просил
меня жить, и я не имела права отказать тебе в этой жертве.
Теперь меня удерживают твоя жизнь и твое будущее. Что
будешь делать ты, мой бедный Ральф, если останешься один
на свете, без семьи, без любви, без привязанности? После
нанесенных мне сердечных ран я уже ни на что не годна,
по я, возможно, выздоровею. Клянусь тебе, Ральф, я при¬
ложу к этому все старания! Потерпи еще немного, быть мо¬
жет, скоро я начну улыбаться... Я хочу снова стать спо¬
койной и веселой, хочу посвятить тебе свою жизнь, за ко¬
торую ты столько боролся...
— Нет, нет, мой друг, — возразил Ральф, — я не хочу
такой жертвы и никогда не приму ее. Разве моя жизнь до¬
роже вашей? Чего ради обрекать себя на мучительное су¬
ществование только для того, чтобы скрасить мне жизнь?
Неужели вы думаете, что я могу наслаждаться жизнью,
248
зная, что вы не разделяете моей радости? Нет, я не настоль¬
ко эгоистичен. Поверьте мне, не следует брать на себя та¬
кой непосильный подвиг: отказаться от всякого себялюбия—
Это слишком большая гордыня и самонадеянность. Обсудим
спокойно наше положение, будем рассматривать те дни, что
нам остается прожить, как наше общее достояние, которым
ни один из нас не имеет права располагать без согласия
другого. Уже давно — с самого рождения, мог бы я ска¬
зать, — жизнь тяготит меня. Теперь у меня нет больше сил
выносить ее без горечи и возмущения. Уйдем вместе, Ин¬
диана, вернемся к богу, пославшему нас на эту несчастную
землю, в эту юдоль слез; он, без сомнения, не отвергнет нас
и примет в свое лоно, когда, усталые и измученные, мы
предстанем перед ним, умоляя его о милосердии и проще¬
нии. Я верю в бога, Индиана, и я первый научил вас верить
в него. Послушайтесь меня: благородное сердце не укажет
ложного пути тому, кто с чистой душой вопрошает его. Мы
оба так много страдали, что, наверно, искупили все наши
грехи. Крещение горем очистило наши души, вернем их то¬
му, кто создал их.
Эта мысль занимала Ральфа и Индиану в течение не¬
скольких дней, после чего они решили, что вместе лишат
себя жизни. Оставалось только выбрать способ самоубий¬
ства.
— Это очень важный вопрос, — сказал Ральф, — я уже
размышлял над ним, и вот что я хочу предложить. То, что
мы задумали, не плод минутного заблуждения, а спокойно,
тщательно обдуманный шаг, который вытекает из нашей ве¬
ры, поэтому приступить к выполнению его нужно с тем же
благоговением, с каким верующий приступает к церковному
таинству. Для нас мир — это тот храм, где мы поклоняемся
богу. Среди величественной и девственной природы мы силь¬
нее чувствуем его могущество, не оскверненное рукою че¬
ловека. Вернемся же в пустыню, — там мы сможем молить¬
ся. Здесь, в этой стране, кишащей людьми и пороками, на
лоне цивилизации, отвергающей бога или извращающей его
лик, я буду чувствовать себя стесненным, рассеянным и пе¬
чальным. А я бы хотел умереть радостно и безмятежно, об¬
ратив свой взор к небесам. Но разве здесь увидишь небо?
Я укажу вам уголок земли, где можно расстаться с жизнью
красиво и торжественно; это пустынное ущелье Берника на
острове Бурбон, у водопада, низвергающего свои прозрач¬
ные, отливающие радугой воды в глубокую пропасть. Там
249
провели мы самые счастливые дни нашего детства; там пла¬
кал я в самые тяжелые минуты жизни; там научился я мо¬
литься и надеяться — и там хотел бы в одну из тех прекрас¬
ных ночей, какие бывают только на юге, погрузиться в чи¬
стые воды и найти прохладную и цветущую могилу на дне
зеленой бездны. Если у вас нет другого места, которое вы
предпочитали бы этому, согласитесь совершить наше двойное
жертвоприношение в ущелье, бывшем свидетелем наших дет¬
ских игр и юношеских страданий.
— Хорошо, — ответила госпожа Дельмар, протянув ему
в знак согласия руку. — Меня всегда с непреодолимой си¬
лой притягивала вода, вероятно из-за воспоминаний о бед¬
ной Нун. Мне приятно умереть так я*е, как умерла она; это
будет искуплением за ее смерть, невольной причиной кото¬
рой я оказалась.
— Кроме того, — продолжал Ральф, — новое путешест¬
вие по морю, на этот раз совершенно в ином душевном со¬
стоянии, даст нам прекрасную возможность собраться с
мыслями, отрешиться от земных привязанностей, чтобы пред¬
стать очищенными от всякой скверны перед верховным су¬
дией. Оторванные от мира, готовые с радостью покинуть
жизнь, мы с восхищением будем созерцать во всей ее мощи
и красоте взволнованную бурей стихию. Уедем, Индиана,
отряхнем от своих ног прах этой неблагодарной земли. Уме¬
реть здесь, на глазах у Реймона, было бы мелкой и недо¬
стойной местью. Предоставим богу покарать этого челове¬
ка... Нет, лучше будем молить его даровать свое милосер¬
дие этому неблагодарному и черствому сердцу.
Они уехали. Шхуна «Нахандов», быстрая и легкая как
птица, понесла их на родину, дважды ими покинутую. Ни¬
когда еще не совершали они такого радостного и быстрого
путешествия. Казалось, попутный ветер решил сопровож¬
дать до мирной гавани обоих страдальцев, так долго ски¬
тавшихся среди бурных волн и подводных камней жизни.
Все три месяца Индиана пожинала плоды своего послуша¬
ния советам Ральфа; она чувствовала себя значительно лучше,
морской воздух, живительный и свежий, укрепил ее сла¬
бое здоровье, ее измученное сердце успокоилось. Уверен¬
ность в том, что скоро наступит конец их страданиям, дей¬
ствовала на нее так же, как обещания врача действуют на
верящего в них больного. Опа забыла о прошлом, душа ее
теперь жила надеждой на лучшую, иную жизнь, и мысли
были проникнуты чудесной, неземной отрадой. Никогда еще
250
море и небо не казались ей такими прекрасными. Как будто
она видела их впервые, — столько блеска и величия откры¬
лось теперь ее взору. Чело ее прояснилось, и, казалось, бо-
я;ественный свет лился из ее кротких голубых глаз.
Столь же необычайная перемена произошла и в душе и
во внешности Ральфа; одни и те же причины одинаково по¬
действовали на обоих. Его душа, ожесточившаяся в борьбе
с несчастьями, смягчилась под влиянием живительного луча
надежды; оскорбленное и измученное сердце успокоилось.
Его слова отражали теперь его чувства, и Индиана впервые
узнала его настоящий характер. Установившиеся между ни¬
ми теплые, родственные отношения способствовали тому,
что у него пропала мучительная застенчивость, а у нее —
несправедливые предубеждения. Присущая Ральфу нелов¬
кость постепенно исчезала, а Индиана совершенно изменила
свое неправильное мнение о нем. В то же время мучитель¬
ное воспоминание о Реймоне сглаживалось, бледнело и рас¬
сеивалось как дым перед неизвестными ей доселе доброде¬
телями и душевным благородством Ральфа. По мере того
как один рос и возвышался в ее глазах, другой падал все
ниже; наконец, благодаря постоянному сравнению этих двух
людей, последнее воспоминание о роковой и слепой любви
к Реймону угасло в ее душе.
ГЛАВА XXX
В прошлом году, в один из тех вечеров вечного лета, что
царят в здешних широтах, со шхуны «Нахандов» сошли на
берег два пассажира и спустя три дня после своего прибы¬
тия отправились в глубь гористого острова. Эти три дня они по¬
святили отдыху, — поступок весьма странный и, казалось
бы, противоречащий приведшему их сюда намерению. Но
они, очевидно, рассуждали иначе; испив на веранде аромат¬
ного фахама, они оделись с особой тщательностью, как если
бы собрались провести вечер в гостях, а затем направились по
горной тропинке к ущелью Берника, куда и пришли через час.
Случаю было угодно, чтобы этот вечер был одним из са¬
мых прекрасных лунных вечеров под тропиками. Ночное
светило, едва поднявшись из темных волн, уже протянуло
по морю сверкающую серебряную дорожку. Но его сияние
еще не проникло в ущелье, и на поверхности озера трепе¬
тало только отражение нескольких звезд. Даже по хрупким
251
и блестящим листьям лимонных деревьев, росших наверху,
на склоне горы, еще не рассыпались светлые лунные блест¬
ки. Эбеновые и тамарисковые деревья шелестели во тьме,
и лишь одни пышные верхушки высоко вознесшихся строй¬
ных пальм светились каким-то зеленоватым сиянием.
Морские птицы затихли в расселинах скал; только вда¬
ли, за выступами гор, слышалось печальное и страстное
воркование синих голубей. Красивые жуки, похожие на ожив¬
шие драгоценные камни, тихо шуршали в листве кофей¬
ного дерева или с жужжанием скользили над поверхностью
озера; однообразный шум водопада, казалось, вел таинст¬
венную беседу с эхом своих берегов.
Два одиноких путника дошли по извилистой тропинке
до вершины ущелья, откуда поток низвергается в пропасть,
подобно легкому столбу белой водяной пыли. Они очутились
на небольшой площадке, вполне пригодной для исполнения
задуманного ими плана. Лианы, спускавшиеся с ветвей ра¬
фии, образовали здесь естественную беседку, нависшую над
водопадом. Сэр Ральф с изумительным хладнокровием сре¬
зал несколько ветвей, которые могли помешать им, затем
взял свою кузину за руку и усадил ее на скале, покрытой
мхом, откуда днем открывается прекрасный вид на всю эту
дикую и могучую природу. Но сейчас, когда мрак ночи и
облако брызг над водопадом окутывали все вокруг, про¬
пасть, лежавшая под ними, казалась бездонной и страшной.
— Должен вам заметить, дорогая Индиана, — сказал
Ральф, — что для успеха того, что мы задумали, необходи¬
мо полное самообладание. Если вы слишком поспешно бро¬
ситесь в ту сторону, приняв в темноте скалы за пустое про¬
странство, вы неминуемо разобьетесь и умрете медленной
и мучительной смертью; но если вы постараетесь попасть
и белую полосу водопада, то он увлечет вас с собою и сам
погрузит в волны озера. Впрочем, если вы хотите, мы мо¬
жем подождать еще час — луна тогда поднимется достаточ¬
но высоко, и мы будем ясно видеть все окружающее.
— Хорошо, — ответила Индиана, — тем более что эти
последние мгновения мы должны посвятить мыслям о боге.
— Вы правы, мой друг, — отозвался Ральф, — я тоже
считаю, что этот последний час должен быть часом размыш¬
ления и молитвы. Я не хочу сказать, что мы должны при¬
мириться со всевышним, — это значило бы забыть расстоя¬
ние, которое отделяет нас от его могущества, но мы должны,
как мне кажется, простить людей, заставивших нас страдать, и
252
пусть вольный ветер донесет слова милосердия и прощения
тем, кто находится на севере, за три тысячи лье от нас.
Индиана выслушала его спокойно и без удивления. За
последние месяцы ее восхищение Ральфом возросло в той
же мере, в какой изменился сам Ральф. Теперь он не был
для нее только флегматичным наставником, — она шла за
ним не рассуждая, как за добрым гением, который должен
освободить ее от всех земных страданий.
— Я согласна, — ответила Индиана, — я с радостью чув¬
ствую, что мне нетрудно простить, в моем сердце нет боль¬
ше ни ненависти, ни сожаления, ни любви, ни злобы. Сей¬
час я готова забыть все горести моей печальной жизни и
неблагодарность людей, окружавших меня. Великий боже,
ты видишь, мое сердце открыто перед тобой, ты знаешь, что
оно спокойно и чисто, и все мои помыслы с любовью и на¬
деждой обращены к тебе.
Ральф сел у ног Индианы и стал вслух читать молитвы;
громкий голос его заглушал шум водопада. Возможно, что
впервые за всю жизнь его мысли находились в полном со¬
ответствии с произносимыми им словами. Час смерти на¬
стал, душа его была теперь свободна, в ней не было ничего
скрытого, она принадлежала только богу; все земные оковы
спали с нее; она очистилась от греховных страстей и в сво¬
бодном порыве стремилась к ожидавшему ее небу; покров,
скрывавший столько добродетели, величия и внутренней си¬
лы, теперь исчез, и светлый ум Ральфа засиял той же кра¬
сотой, что и его благородное сердце.
Подобно тому, как пламя сверкает в клубах дыма и рас¬
сеивает их, священный огонь, дремавший в глубине его ду¬
ши, вырвался наружу и загорелся ярким светом. Как толь¬
ко этот человек с неподкупной совестью впервые почувство¬
вал, что его ничто не связывает, что ему нечего скрывать,
слова с легкостью полились из его уст, и он, за всю жизпь
не говоривший ничего, кроме самых банальных вещей, стал
в свой последний час таким красноречивым и убедительным,
каким никогда не бывал Реймон. Не буду передавать вам
те странные речи, которые он доверил горному эху; он сам
не смог бы повторить их нам. Бывают в жизни такие мгно¬
вения, полные экстаза и вдохновенного восторга, когда на¬
ши мысли очищаются, становятся возвышенными и отры¬
ваются от земли. Эти редкие мгновения поднимают нас на
такую высоту, уносят так далеко, что, спустившись на зем¬
лю, мы не, в силах вновь вызвать только что испытанный
253
нами душевный восторг и не умеем отдать себе в нем отчет.
Кто может понять таинственные видения отшельника? Кто
может рассказать о мечтах поэта, прежде чем тот, очнув¬
шись от экстаза, переложит их на бумагу? Кто может по*
ведать о чудесах, открывающихся душе праведника в час,
когда небо готово принять его? Ральф, казавшийся таким
заурядным, был, однако, человеком исключительным, ибо
твердо верил в бога и поступал всегда согласно своей
совести, — теперь же он подводил итог всей своей жизни.
Наконец-то он мог быть самим собой, мог обнаружить свою
внутреннюю сущность и снять с себя перед всевышним су¬
дией ту маску, какую люди заставили его носить. Сбросив
власяницу, в которую страдания облекли его бренное тело,
он выпрямился во весь рост, величественный и радостный,
как если бы уже вошел в райскую обитель.
Слушая его, Индиана не испытывала удивления и не
спрашивала себя, Ральф ли это. Прежнего Ральфа больше
не существовало, а тот, кому она внимала сейчас, казался
ей. другом, являвшимся ей иногда в сновидениях и воплотив¬
шимся в человека теперь, когда она была на краю могилы.
Индиана почувствовала, что ее душа увлечена тем же поры¬
вом. Горячее, благоговейное чувство наполняло ее тем же
волнением; слезы восторга катились из ее глаз на склонен¬
ную голову Ральфа.
В это время луна поднялась над верхушкой большой
пальмы, и ее бледный мягкий свет, проникнув сквозь гу¬
стую сеть лиан, озарил белое платье и черные косы Инди¬
аны. В лунном сиянии она казалась призраком, блуждаю¬
щим среди пустынных скал.
Сэр Ральф опустился перед ней на колени и сказал:
— Теперь, Индиана, прости мне все то зло, которое я
причинил тебе, чтобы и я мог простить его себе.
— Увы,— ответила она,— мне нечего прощать тебе, бед¬
ный мой Ральф! Я должна благословлять тебя в свой по¬
следний час, так же как благословляла тебя во все тяжелые
минуты своей грустной жизни.
— Не знаю, насколько я виноват, — продолжал Ральф,—
по не может быть, чтобы за все время долгой и трудной
борьбы с жестокой судьбой я ни в чем не провинился перед
тобой, хотя бы невольно.
— О какой борьбе говорите вы? — спросила Индиана.
— Об ртом, — ответил он, — я и хочу рассказать вам,
прежде чем умереть; это тайна всей моей жизни. Вы уже
254
спрашивали меня о ней на корабле во время нашего обрат¬
ного путешествия, и я обещал объяснить вам все на берегу
озера Берника в тот час, когда луна в последний раз взой¬
дет над нами.
— Этот час настал, — сказала она. — Я слушаю вас.
— Наберитесь терпения, Индиана, я должен рассказать
вам очень длинную историю — историю всей моей жизни.
— Мне думается, я ее знаю, — ведь я почти никогда не
расставалась с вами.
— Ни один день, ни один час моей печальной повести
вам не известен, — грустно промолвил Ральф. — Когда я мог
рассказать вам ее? Судьбе было угодно, чтобы единственным
подходящим моментом для моего признания оказались по¬
следние минуты нашей жизни. Но, насколько это признание
было бы преступным и безумным раньше, настолько сейчас
оно естественно и уместно. Никто не может упрекнуть меня
За то, что в свой последний час я хочу открыть вам душу.
Я уверен, что вы доставите мне эту последнюю радость и со¬
гласитесь выслушать меня со свойственными вам терпением
и кротостью. Дослушайте же до конца мою печальную по¬
весть, и, если мои слова будут утомлять или сердить вас,
внимайте шуму водопада, поющего нам похоронную песнь.
Я был рожден, чтобы любить. Никто из вас не хотел это¬
му верить, и это заблуждение наложило свою печать на мой
характер. Природа, наградив меня пылкой душой, соверши¬
ла странную ошибку: она дала мне невыразительное лицо и
неповоротливый язык; она отказала мне в том, чем обладают
даже самые грубые люди, — в умении выражать свои чув¬
ства словами и взглядами. Это и сделало меня эгоистом. О
моем нравственном облике судили по внешности, и я засы¬
хал, как несорванный плод под жесткой кожурой, которую
не мог сбросить. Чуть не со дня рождения я был лишен той
нежности, в какой нуждается ребенок. Моя мать не захо¬
тела сама меня кормить, так как улыбка не озаряла моего
младенческого лица в ответ на ее ласку. В возрасте, когда
трудно отличить чувство от потребности, я был заклеймен
отвратительным прозвищем эгоиста.
Уже тогда все решили, что меня никто не полюбит, ибо
сам я никогда не говорил о своих привязанностях. Меня сде¬
лали несчастным и считали, что я этого не чувствую; меня
почти изгнали из родительского дома, и я искал приюта на
скалах, словно пугливая морская птица. Вы знаете, каково
было мое детство, Индиана! Я проводил целые дни в оди¬
255
ночестве среди гор, и никогда мать не тревожилась, не ис¬
кала меня, ничей ласковый голос не раздавался в тишине
ущелий и не звал меня с наступлением ночи домой. Я вы¬
рос одиноким и жил одиноким; но судьба не допустила, что¬
бы я оставался несчастным до конца моих дней, так как
умру я не один.
Однако уже в то время небо послало мне утешение,
надежду и радость. Вы вошли в мою жизнь, как если б
вы были созданы для моего счастья. Бедное дитя! Вы были
так же заброшены, как и я, так же лишены любви и ласки
и, казалось, были предназначены мне; по крайней мере я
льстил себя этой надеждой. Был ли я слишком самонадеян?
В продолжение десяти лет вы принадлея<али мне, принадле¬
жали безраздельно, я пе знал соперников, не знал тревог.
Тогда я не понимал еще, что такое ревность.
Это время, Индиана, было лучшим в моей жизни. Вы
стали моей сестрой, дочерью, подругой, ученицей, моим
единственным товарищем. И вот когда я осознал, что я вам
нужен, жизнь приобрела для меня значение, и я уя;е нэ
жил, как дикое животное. Ради вас я старался преодолеть
подавленное состояние, в какое повергло меня презрительное
отношение близких. Я начал уважать себя, зная, что необ¬
ходим вам. Буду вполне откровенен, Индиана: решив ради
вас нести бремя жизни, я в душе надеялся на награду. Я
привык к мысли (простите меня за мои слова, я и сейчас
не могу произнести их без трепета)... я привык к мысли,
что вы станете моей женой. Вы были еще ребенком, а я
уже смотрел на вас как на свою невесту; мое воображение
рисовало мне вас во всем очаровании юности, и я с нетер¬
пением ждал того дня, когда вы станете взрослой. Мой брат,
вытеснивший меня из родительского сердца, любил зани¬
маться хозяйством и развел сад на холме, который днем
виден отсюда, — новые владельцы превратили его теперь в
рисовую плантацию. Уход за цветами доставлял ему много
радости; каждое утро он спешил взглянуть на цветы — вы¬
росли ли они за ночь — и удивлялся, что они. не растут так
быстро, как бы ему хотелось. А для меня, Индиана, един¬
ственным занятием, единственной радостью, единственным
сокровищем были вы. Вы были тем молодым растением, ко¬
торое я выращивал, и я не мог дождаться, когда бутон рас¬
пустится и превратится в цветок. Каждое утро я жадно
вглядывался в ваше лицо, стараясь уловить, как отразился
на вас еще один прожитый день, — ведь я был уже юно¬
256
шей, а вы все еще ребенком. В моей груди уже зарождались
неведомые вам желания; мне было пятнадцать лет, и вооб¬
ражение мое проснулось, — а вы, вы удивлялись тому, что
я нередко грустил и не разделял вашей радости, хотя и
принимал участие в ваших играх. Вы не понимали того, что
какая-нибудь птичка или плод не радовали меня в такой
же мере, как вас, и уже тогда я казался вам холодным и
странным. И все же вы любили меня таким, каким я был;
несмотря на мою грусть, каждое мгновение моей жизни при¬
надлежало вам; мои страдания сделали вас еще дороже мо¬
ему сердцу, и я питал безумную надежду, что в один пре¬
красный день вы превратите мою печаль в радость.
Увы! Простите мне этУ кощунственную мысль, но я жил
ею в течение десяти лет. Если для меня, несчастного юно¬
ши, было преступлением мечтать о вас, прекрасное и сво¬
бодное дитя гор, то бог один виноват в том, что вложил мне
в душу эту дерзкую мечту, составлявшую весь смысл моего
существования. Чем еще могло жить мое сердце, непонятое
и оскорбленное, жаждавшее любви и нигде не находившее
себе отрады? От кого еще мог я ждать нежного взгляда,
улыбки любви, как не от вас, которую я любил и как отец
и как возлюбленный?
Но пусть вас не пугает, что вы выросли под защитой не¬
счастного юноши, сгоравшего от любви. Ни одной нечистой
мыслью, ни одной преступною мечтой не осквернил я вашей
детской души. Никогда с греховными помыслами не касался
я губами ваших щек. Я боялся стереть с них налет невин¬
ности, которым они были покрыты, подобно тому как плоды
бывают покрыты утром влажною росой. Мои поцелуи
были только отеческими, и когда вы шаловливо касались
вашими невинными губками моих губ, вас не обжигало пла¬
мя страсти. Нет, не в вас, маленькая синеглазая девочка,
был я тогда влюблен. Когда я держал вас в своих объятиях,
любуясь вашей невинной улыбкой и милыми ласками, вы
были для меня дочкой или младшей сестренкой. Но я был влюб¬
лен в ту девушку, какой вы должны были стать в пятна¬
дцать лет; и, отдаваясь пылу своей юности, я жадным взо¬
ром заглядывал в будущее.
Когда я читал вам историю любви Павла и Виргинии,
вы только наполовину понимали ее. И все же вы плакали,
хотя для вас это была лишь повесть о брате и сестре, тогда
как я трепетал от сочувствия к страданиям влюбленных.
Для меня эта книга была пыткой, а вас она радовала. Вам
9 Жорж Санд, т. 1
257
нравилось слушать рассказ о привязанности верного пса, о
красоте кокосовых пальм и о песнях негра Доминго. Я же
наедине перечитывал беседы Павла с его подругой, вчиты-
вался в ужасные сомнения одного, тайные муки другой. О, как
хорошо понимал я эти первые волнения юности, это же¬
лание найти в своем сердце объяснение тайн жизни, это
восторженное обожание предмета своей первой любви! Но
будьте ко мне справедливы, Индиана: ничем и никогда не
нарушил я мирного течения вашего детства, ни единым сло¬
вом не обмолвился при вас, что в жизни существуют муки
и слезы. В десять лет вы были такой же невинной и беспеч¬
ной, как и в тот день, когда ваша кормилица положила вас
мне на колени, в день, когда я хотел лишить себя яшзни.
Часто, сидя один на этой скале, я в исступлении ломал
руки, слушая голоса, воспевавшие весну и любовь и эхом
отдававшиеся в горах, видя, как птицы преследуют и драз¬
нят друг друга, как насекомые в нежной истоме дремлют
в чашечках цветов, вдыхая душистую пыльцу, летящую от
пальмы к пальме. Тогда я пьянел, безумствовал и просил
любви у цветов, у птиц, у водопада. Я неистовствовал, при¬
зывая неведомое мне блаженство, и одна мысль о нем сво*
дила меня с ума. Но стоило мне увидеть вас, радостно и ве¬
село бегущую ко мне по тропинке, темноволосую, в белом
платьице, — вас, такую маленькую, так неуклкше карабкав¬
шуюся по скалам, что издали вас можно было принять за
антарктического пингвина, — как пыл мой стихал и губы пе¬
реставали гореть. При виде десятилетней Индианы я забы¬
вал о той пятнадцатилетней девушке, о которой только что
грезил; с чистой радостью я протягивал к вам руки, ваши
ласки освежали мой горячий лоб; я был счастлив, я чувст¬
вовал себя отцом!
Сколько мирных, счастливых дней провели мы здесь, в
глубине этого ущелья! Сколько раз я мыл вам ножки в про¬
зрачной воде этого озера! Сколько раз смотрел на вас, спя¬
щую здесь, в тростниках, в тени латании, служившей вам
зонтиком! В такие минуты порой возобновлялись мои му¬
чения. Я приходил в отчаяние от того, что вы еще так
малы, и спрашивал себя, доживу ли я, испытывая такие стра¬
дания, до того дня, когда вы сможете понять меня и отве¬
тить на мое чувство? Я осторожно касался ваших тонких,
как шелк, волос, и с любовью целовал их, сравнивал их с
локонами, срезанными с вашей головки в предыдущие годы
и спрятанными у меня в бумажнике. Я с радостью замечал,
258
что с каждым годом они все более темнеют. Затем я смот¬
рел на ствол финиковой пальмы, где в течение нескольких
лет отмечал ваш рост. На дереве еще сохранились эти за¬
рубки, Индиана, я нашел их в последний раз, когда прихо¬
дил сюда предаваться своему горю. Вы выросли и расцвели.
Как и следовало ожидать, ваши волосы стали черными как
смоль, но... но увы! — все это было не для меня: не для
меня вы выросли, не для меня расцвела ваша красота и не
для меня, а для другого впервые забилось ваше сердце!
Помните, как мы носились легкими голубками вдоль
миртовых кустов? Помните, как порой блуждали в саваннах,
высоко в горах? Однажды мы решили добраться до туман¬
ных вершин Салаза, но не подумали о том, что чем выше,
тем реже будут попадаться фруктовые деревья, тем труднее
будет находить воду в горных ручьях, тем сильнее и резче
будет ветер.
Когда вы увидели, что растительность исчезает, вы за¬
хотели вернуться, но вскоре за полосой вереска мы наткну¬
лись на поляну земляники, и вы с таким удовольствием при¬
нялись собирать ягоды и наполнять ими вашу корзиночку,
что не хотели уходить. Пришлось остаться. Потом мы шли
по пористым скалам вулканического происхождения, покры¬
тым пушистыми мхами. При виде жалких былинок, колебле¬
мых ветром, мы невольно подумали о доброте природы, ко¬
торая, казалось, дала им теплую одежду для защиты от хо¬
лодного воздуха. Затем туман сделался таким густым, что
мы не могли идти дальше, и нам пришлось повернуть обрат¬
но. Я нес вас на руках, осторожно спускаясь по крутым
склонам горы. Ночь застала нас на опушке леса, встретив¬
шегося на нашем пути. Я нарвал для вас гранатов, а сам,
чтобы утолить жажду, удовольствовался чистым и прохлад¬
ным соком лиан, обильно вытекавшим из надломленных мною
веток. Мы вспомнили тогда о приключениях наших люби¬
мых героев, заблудившихся в лесах Красной реки. Но у нас
не было, как у них, ни любящих матерей, ни преданных
слуг, ни даже верной собаки, и о нас никто не беспокоился.
Тем не менее я был доволен и горд, что один охраняю вас,
и считал себя счастливее Павла.
Да, уже тогда я чувствовал к вам истинную, глубокую
и чистую любовь. Нун в десять лет была на голову выше вас;
как настоящая креолка, она была не по годам развита, ее
влажный взор временами принимал странное выражение, —
по своим повадкам и характеру она была уже девушкой.
9*
259
Однако я не любил Нун, или, вернее, я любил ее только из-
за вас, поскольку она была подругой вашего детства. Я не
думал о том, красива ли она и станет ли со временем еще
лучше. Я не смотрел на нее. В моих глазах она была более ре¬
бенком, нежели вы. Это потому, что я любил вас и думал толь¬
ко о вас: вы были моей избранницей, мечтой моей юности...
Но я не мог знать, что готовит мне будущее. Брат мой
умер, и меня принудили жениться на его невесте. Не стоит
рассказывать об этой поре моей жизни; она не была для
меня самой тяжелой, Индиана, хотя я и был женат на жен¬
щине, нелюбимой мною и ненавидевшей меня. Я стал отцом
и потерял сына, а когда овдовел, узнал, что вы уже замужем!
Не буду рассказывать вам о днях, проведенных мной в
изгнании в далекой Англии, о том, как я страдал тогда.
Если я и был виноват перед кем-нибудь, то не перед вами, а
на того, кто виноват передо мною, я не хочу жаловаться.
Так я сделался еще большим эгоистом, то есть стал еще
грустнее и подозрительнее, чем прежде. Чем больше во мне
сомневались, тем больше замыкался я в себе и привыкал
рассчитывать только на собственные силы. В посланных мне
судьбой испытаниях меня поддерживал лишь голос моего
сердца. Меня осуждали за то, что я не люблю женщину, вы¬
шедшую за меня замуж по принуждению и не выказывав¬
шую мне ничего, кроме презрения. В дальнейшем одним
из главных признаков эгоизма считали мою кажущуюся не¬
любовь к детям. Реймон не раз безжалостно насмехался над
этой моей чертой, говоря, что заботы о воспитании детей
не вяжутся со строго размеренными привычками старого хо¬
лостяка. Он, наверное, не знал, что я был отцом и что я во¬
спитал вас. И никто из вас не хотел понять, что воспоми¬
нание о сыне долгие годы оставалось для меня таким же
мучительным, как и в день его смерти, и что мое истерзан¬
ное сердце больно сжималось при виде белокурых головок,
напоминавших мне о нем. Когда человек несчастлив, в нем
стараются найти как можно больше плохого, — вероятно, из
боязни, что придется жалеть его.
Никто не мог понять также глубокого возмущения и
мрачного отчаяния, овладевшего мной, когда меня, несчаст¬
ного юношу, выросшего в пустыне и не видевшего никогда
ни от кого сочувствия, оторвали от здешних мест, чтобы
навязать ему общественные обязанности; когда мне прика¬
зали занять после брата место среди тех, кто оттолкнул ме¬
ня, и когда стали внушать, что у меня есть долг по отноше¬
нию к людям, никогда не выполнявшим своего долга по от¬
ношению ко мне. И что же? Никто из моей семьи не хотел
быть в свое время мне опорой, а теперь все стали призы¬
вать меня на защиту своих интересов! Мне не позволили
даже спокойно наслаждаться тем, в чем не отказывают и па¬
риям, — наслаждаться одиночеством! У меня в жизни была
только одна радость, одна надежда, одна мечта—мечта о том,
что вы станете моей женой. У меня отняли рту мечту и ска¬
зали, что вы недостаточно для меня богаты. Какая горькая
ирония для меня, выросшего в горах, изгнанного из родитель¬
ского дома! Я не ощущал вкуса к богатству и не умел им
пользоваться, а меня заставляли теперь заботиться о про¬
цветании других!
Однако я подчинился. Я не имел права просить о том,
чтобы меня не лишали моего счастья; меня и так достаточ¬
но презирали, а если бы я начал протестовать, то стал бы
ненавистен всем. Мать, неутешно оплакивавшая смерть мое¬
го брата, заявила, чго умрет, если я не выполню своего дол¬
га. Отец ставил мне в вину, что я не умею утешить его,
как будто я был виноват в том, что он недостаточно любил
меля и готов был проклясть, если я посмею его ослушать¬
ся. И я подчинился. Но то, что я выстрадал, даже вы, Ин¬
диана, так много страдавшая сами, вряд ли можете понять.
Гонимый, оскорбленный, угнетаемый людьми, я все же не
отплатил им злом за зло, — и уже по одному этому можно
судить, что сердце мое не было черствым, как все думали.
Когда я вернулся сюда и увидел человека, за которого
тебя выдали замуж... прости меня, Индиана, тут я действи¬
тельно оказался эгоистом. В любви всегда есть доля эгоиз¬
ма, раз даже моя любовь не была лишена его! Я испытывал
какую-то жестокую радость при мысли, что эта пародия на
брак дала тебе хозяина, а не супруга. Тебя всегда удивляла
моя привязанность к нему. Видишь ли, я не считал его сво¬
им соперником. Я прекрасно понимал, что этот старик не
может ни внушить любовь, ни почувствовать ее сам и чго
сердце твое останется девственным в этом браке. Я был ему
благодарен за твою холодность и твою грусть. Если бы он
остался здесь, я, быть может, стал бы виновен во многом,
но вы уехали, а я оказался не в силах жить без тебя. Я
пытался побороть неукротимую любовь, которая вспыхнула
во мне с новой силой, когда я увидел тебя, красивую и груст¬
ную, именно такую, какой видел в своих мечтах еще в
твои детские годы. Одиночество лишь усилило мою тоску,
261
и я не мог уже противиться желанию видеть тебя, жить с
тобой под одной крышей, дышать одним воздухом, посто¬
янно наслаждаться звуками твоего нежного голоса. Ты зна-
ешь, с какими препятствиями я встретился, какое недове¬
рие мне пришлось побороть; и я понял тогда, какую тяже¬
лую задачу взял на себя. Я не мог жить с тобой вместе, не
успокоив твоего мужа священной клятвой, — а я всегда дер¬
жал свое слово. Я твердо решил умом и сердцем никогда
не забывать принятой на себя роли брата, — и скажи, Ин¬
диана, нарушил ли я хоть когда-нибудь свой обет?
Я понял также, что для меня будет очень трудно, быть
может даже невозможно, выполнить этот тяжелый долг,
если я сброшу с себя маску, не допускающую ни близости,
ни возникновения глубокого чувства. Я понял, что мне не
следует играть с огнем, так как моя страсть слишком силь¬
на и может вырваться наружу. Я почувствовал, что должен
оградить себя ледяной стеной, чтобы не возбуждать в тебе—
на свою погибель — ни интереса, ни участия. Я сказал себе,
что в тот день, когда ты пожалеешь меня, я уже буду ви¬
новен, — и согласился на всю жизнь прослыть черствым эго¬
истом, каким я, к счастью, и был в ваших глазах. Успех
моего притворства превзошел все ожидания, вы выказывали
мне оскорбительную жалость, вроде той, какую питают к
евнухам, вы считали меня бездушным и бесчувственным,
вы презирали меня, а я из чувства долга принужден был
сдерживать свой гнев и желание отомстить, так как иначе
выдал бы себя и показал вам, что я мужчина.
Я жалуюсь на людей, но не на тебя, Индиана. Ты все¬
гда была добра и снисходительна ко мне; ты не гнала меня,
несмотря на ту отвратительную личину, какую я надел, что¬
бы быть возле тебя. Ты всегда бережно относилась ко мне,
и я не краснел, что взял на себя такую роль; ты заменяла
мне все, и порой я с гордостью думал, что если ты благо¬
склонно относишься ко мне, несмотря на мое притворство,
то, может быть, ты полюбила бы меня, узнав, каков я в
действительности. Увы, всякая другая оттолкнула бы меня,
не протянула бы руки такому ничтожеству, как я, не умев¬
шему ни мыслить, ни говорить. Все, кроме тебя, с презре¬
нием отвернулись от эгоиста. Ах, на свете было лишь одно
существо, настолько великодушное, чтобы взять на себя эту
тяжкую задачу. Только одно благородное сердце могло со¬
гревать своим священным огнем замкнутую и холодную ду¬
шу человека, отверженного всеми, сердце, в избытке обладав¬
262
шее теми чувствами, каких недоставало мне. На свете была
только одна Индиана, способная любить такого Ральфа!
Кроме тебя, снисходительнее других относился ко мне
Дельмар. Ты даже обвиняла меня в том, что я предпочитаю
его тебе, жертвую твоим благополучием ради себя, отказы¬
ваюсь вмешиваться в ваши семейные ссоры. Несправедли¬
вая, слепая женщина! Ты не видела, что я делал для тебя
все возможное, а главное, ты не поняла того, что я не мог
открыто заступаться за тебя, не выдав этим своих чувств.
Что сталось бы с тобой, если б Дельмар прогнал меня? Кто
оберегал бы тебя терпеливо и молча, с постоянством и твер¬
достью вечной и неугасающей любви? Ведь не Реймон же!
А затем, признаюсь: я любил этого грубого и сурового ста¬
рика из благодарности за то, что он, имея возможность от¬
нять у меня мое единственное счастье, не сделал этого; лю¬
бил за то, что он не был любим тобою; за то, что его горе
сближало его со мной; любил и за то, что он никогда не
давал мне повода терзаться муками ревности.
Но сейчас я подхожу к рассказу о тех страданиях, ка¬
кие я пережил, — о той роковой поре, когда вы отдали свою
любовь, о которой я столько мечтал, другому. Только тогда
я окончательно понял, какое сильное чувство я подавлял в
себе столько лёт. Ненависть проникла в мое сердце и отра¬
вила его, а ревность лишила меня последних сил. До тех
пор вы были всегда чисты в моем воображении. Я благого¬
вел перед вами и даже в самых дерзких сновидениях не
осмеливался приподнять тот покров, который мое уважение
набросило на вас. Но ужасная мысль о том, что другой ув¬
лекает вас за собой, отрывает от меня, упивается счастьем,
о котором я не смел даже мечтать, приводила меня в бе¬
шенство; я жая;дал видеть ненавистного мне человека на
дне пропасти, я жаждал камнем размозжить ему голову.
Однако вы гак страдали, что я забывал о своих муках.
Я уже не хотел его смерти, так как это причинило бы вам
горе. Не раз даже — да простит мне бог! —у меня являлось
желание сделаться предателем, совершить подлость по от¬
ношению к Дельмару и помочь моему врагу. Да, Индиана,
я сходил с ума, я мучился, видя ваши страдания, и горько
раскаивался, что попытался открыть вам глаза; я охотно от¬
дал бы свою жизнь и завещал Реймону мое сердце, чтобы
он мог любить вас так, как я. Негодяй! Пусть бог простит
ему то зло, которое он причинил мне, но пусть накая(ет за
то горе, которое испытали вы! Я ненавижу его не за свои,
263
а за ваши страдания, ибо я забыл о своих муках, увидя,
во что он превратил вашу жизнь. Этого человека, развра¬
щенного и бездушного, следовало бы изгнать из общества,
а его носили на руках. Ах, я узнаю в этом людей! И я не
должен был бы возмущаться, потому что, превознося нрав¬
ственного урода, разрушающего счастье и честь других, они
послушны своей природе.
Простите, Индиана, простите! С моей стороны, быть мо¬
жет, жестоко жаловаться вам, но я делаю это в первый и
последний раз. Пусть мои проклятия падут на голову небла¬
годарного, толкающего вас в могилу. Какой понадобился
страшный урок, чтобы раскрыть вам глаза! Ни гибель Нун,
ни слова Дельмара в час смерти: «Берегись его, он тебя по¬
губит!»— не остановили вас. Вы были глухи, ваш злой ге¬
ний увлек вас; и теперь вы опозорены, людская молва осу¬
дила вас и оправдала его. Он причинил столько зла — и ни¬
кого это не трогает. Он убийц» Нун — и вы забыли об этом;
он погубил вас — и вы простили его. Он умеет пускать пыль
в глаза и отуманивать разум, его искусные коварные речи
проникают в сердца людей, его змеиный взгляд гипнотизи¬
рует их; вот если бы природа наградила его моим неподвиж¬
ным, каменным лицом и неповоротливым умом, она созда¬
ла бы вполне законченный экземпляр.
Да, пусть бог накажет его за его жестокость к вам...
Нет, лучше пускай простит его, потому что он, наверное,
поступал так по глупости, а не по злобе. Он не понял вас,
не оценил того счастья, которым мог насладиться!.. А вы
так любили его! И он мог сделать вашу ясизнь такой пре¬
красной! На его месте я не устоял бы перед искушением,
я скрылся бы с вами в глубь диких гор, я вырвал бы вас из
общества, чтобы безраздельно владеть вами, постарался бы
заменить вам весь мир и боялся бы только одного — что вас
не все отвергли, не все покинули. Я ревниво относился бы
к вашему доброму имени, но совсем не так, как он: я бы
хотел, чтобы все отвернулись от вас, и тогда я заменил бы
вам всех своею любовью. Я страдал бы, если б другой чело¬
век дал вам хоть каплю счастья, хоть минуту радости: я
счел бы, что он обокрал меня, ибо сделать вас счастливой
было моим долгом, достоянием, жизнью, вопросом чести!
Мне не надо было бы иного жилья, кроме этого дикого
ущелья, иного богатства, кроме этой природы, и я чувство¬
вал бы себя гордым и счастливым, если б небо даровало мне
вместе с ними вашу любовь!..
Ш
Дайте мне поплакать, Индиана! Я плачу первый раз в
жизни. Небу было угодно, чтобы я перед смертью познал
рту печальную радость.
Ральф плакал как ребенок. Этот человек с мужественной
душой впервые почувствовал жалость к самому себе; к тому
же он больше оплакивал судьбу Индианы, нежели свою.
— Не плачьте обо мне, — сказал он, увидев, что она то¬
же обливается слезами, — не жалейте меня; видя ваше со¬
чувствие, я позабыл о прошлом, и настоящее уже утратило
для меня свою горечь. Зачем мне теперь страдать? Ведь вы
его больше не любите.
— Если бы я узнала вас раньше, Ральф, я бы никогда
не полюбила его!—воскликнула Индиана. — Но вы были
слишком добродетельны, и это погубило меня.
— Кроме того, — продолжал Ральф с печальною улыб¬
кой, — у мепя есть и другие причины радоваться. Во время
наших откровенных бесед на корабле вы невольно сделали
мне одно признание. Вы сообщили мне, что Реймон не по¬
лучил того счастья, на которое имел дерзость рассчитывать,
и этим сняли с моей души огромную тяжесть; вы освобо¬
дили меня от угрызений совести, ибо я мучился, что не убе¬
рег вас, так как по своей самонадеянности считал, что су¬
мею защитить вас от его чар; таким подозрением я оскор¬
бил вас, Индиана. Я не верил в то, что вы устоите, и теперь
прошу у вас прощения и за эту вину.
— Увы, — ответила Индиана, — вы просите у меня про¬
щения за то, что я загубила вашу жизнь, за то, что я за¬
платила вам за вашу чистую, самоотверженную любовь не¬
постижимым ослеплением и жестокой неблагодарностью.
Мне следует пасть перед вами ниц и молить о прощении.
— Значит, моя любовь не возбуждает в тебе нрг гнева,
пи отвращения, Индиана? Боже мой, благодарю тебя, те¬
перь я умру счастливым! Не упрекай себя, Индиана, за мои
муки. В этот час я не завидую ни в чем Реймону. Я счи¬
таю, что оп должен был бы завидовать моей судьбе, будь
у него настоящее человеческое сердце. Теперь я навеки твой
брат, твой муж, твой возлюбленный!'С того дня, как ты обе¬
щала мне уйти вместе со мной из жизни, я лелеял в себе
сладостную мечту, что ты принадлежишь мне, что ты воз¬
вращена мне, никогда меня не покинешь, — и мысленно я
снова называл тебя своей невестой. Обладать тобой здесь, на
земле, было бы слишком большим счастьем, или, может
быть, счастьем недостаточно полным. В небесах ждет меня
265
блаженство, о котором я С детства! мечтал. Там ты будешь лю¬
бить меня, Индиана. Там твоя душа, освободившись от земпой
суетности, вознаградит меня за жизнь, полную жертв, горя и
отречения. Там ты будешь моей, моя любимая! Ты мое небо,
и если я заслужил рай, то заслужил и тебя. Потому-то я и
просил тебя надеть белое платье, — пусть оно будет твоим под¬
венечным платьем, а эта скала над озером — нашим алтарем.
Он встал, сорвал цветущую ветку померанца и прикре¬
пил ее к черным волосам Индианы. Затем, упав перед ней
на колени, воскликнул:
— Осчастливь меня, согласись на этот небесный брак. Да¬
руй мне вечность, не заставляй меня стремиться к небытию.;
Если рассказ о том, что пережил Ральф не ‘произвел на
вас никакого впечатления, если вы не полюбили этого бла¬
городного человека, значит у меня недостало умения пере¬
дать вам его чувства и ту непреодолимую власть, какую
имеет голос истинной страсти. К тому же над вами сейчас
не светит луна с ее грустным очарованием, не поют птицы,
ие благоухают гвоздичные деревья, вы пе чувствуете всей
опьяняющей неги тропической ночи, которая туманит слад*
ким ядом ум и сердце. Вы, верно, не знаете также по соб¬
ственному опыту, какие сильные и новые ощущения про¬
буждаются в душе перед лицом смерти и как все жизненные
явления предстают в их истинном виде в минуту, когда
вы по собственной воле расстаетесь с ними навеки. Таким
внезапным и ярким светом озарилась вся душа Индианы;
повязка, столько времени лежавшая на ее глазах, вдруг спа¬
ла. Прозрев, она увидела Ральфа таким, каким он был в
действительности; черты его лица стали теперь совсем ины¬
ми, сильное душевное напряжение произвело на него дей¬
ствие, подобное электрическому току; он освободился от
внутрепней скованности, замыкавшей ему уста и парализо¬
вавшей его тело. В своей искренности и добродетели он был
прекраспее, чем Реймон, и Индиана поняла, что его, а не,
Реймона, она должна была любить.
— Будь моим супругом на небе и на земле, — восклик¬
нула она,—пусть этот поцелуй обручит нас с тобой навеки!
Уста их слились. В настоящей любви есть, без сомнения,
могучая сила, какой нет в мимолетном чувственном влече¬
нии. Этот поцелуй перед лицом вечности был для них сим¬
волом всех земных радостей.
Ральф взял на руки свою нареченную и понес ее на вер¬
шину скалы, чтобы вместе с ней броситься в поток...
2G6
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Господину Ж. Неро
В прошлом году, в один из теплых и солнечных январ¬
ских дней, я вышел из Сен-Поля и отправился побродить и
помечтать в дикие леса, покрывающие остров. Я думал о вас,
мой друг; мне казалось, что в этих девственных лесах еще
живет память о ваших прогулках и занятиях, что земля
еще хранит следы ваших ног. Я повсюду встречал те чуде¬
са природы, о которых читал в ваших волшебных расска¬
зах, так скрашивавших часы моего досуга, и, желая полюбо¬
ваться вместе с вами чудесной природой, я мысленно при-*
зывал вас из старой Европы, где вы живете сейчас в благо¬
детельной и мирной безвестности. Счастливый человек! Ни
один коварный друг не сделал еще вашего таланта и ума
всеобщим достоянием.
Я направился в одно уединенное место, расположенное
в самой возвышенной части острова и известное под назва¬
нием Долины гигантов.
Огромный кусок горной породы, оторвавшись во время
землетрясения, проложил по склону главного хребта дорогу,
усеянную нагроможденными в самом поэтическом беспоряд¬
ке обломками, скал. Тут мелкие камни удерживают в равно¬
весии огромную глыбу, там выросла целая стена утесов,
легких, воздушных, кружевных и ажурных, как мавритан¬
ский дворец; здесь обелиск из базальта, словно высеченный
резцом ваятеля, высится на зубчатом основании; еще даль»
ше — развалины средневекового замка рядом с бесформен-*
ной и причудливой китайской пагодой. Тут как будто со-*
браны всевозможные виды искусства, различные образцы
архитектуры, и кажется, что гений всех веков и всех на*
родов черпал свое вдохновение в этом величественном зод¬
честве, созданном случаем и разрушением. Вероятно, эти
фантастические постройки породили мавританскую архитек*
туру. Стройные пальмы в лесах также должны были послу¬
жить искусству прекрасными образцами для подражания.
Дерево, цепляющееся за землю сотней корней, отходящих от
ствола, должно быть первым навело на мысль построить со¬
бор, опирающийся на легкие своды. За °ДНУ ночь буря со¬
брала в Долину гигантов все формы, все виды красоты, сме¬
ло нагромоздила их друг на друга, разбросала, соединила
в причудливые группы. Вероятно, духи воздуха и огня при¬
нимали участие в этой дьявольской работе; только они мог-
267
ли придать созданию своих рук такой дикий, фантастиче¬
ский и незавершенный характер, отличающий их творения
от творений человека. Только они могли нагромоздить та¬
кие невероятные глыбы, сдвинуть с места гигантские мас¬
сивы, передвинуть горы, как песчинки, и среди возведенного
ими хаоса, поражающего воображение человека, разбросать
грандиозные замыслы искусства, величественные контрасты,
которые невозможно осуществить и которые, как бы на¬
смехаясь над дерзновенными попытками художника, говорят
ему: «Попробуйте сотворить нечто подобное!».
Я остановился у подножия базальтового обелиска высо¬
тою около шестидесяти футов, как будто отшлифованного
искусным гранильщиком. На середине этого необычайного
сооружения виднелась крупная надпись, казалось начертан¬
ная какой-то нечеловеческой рукой. На камнях вулканиче¬
ского происхождения часто встречаются такие следы. Когда-
то вулканический огонь расплавил их, и прилипшие к ним
раковины и лианы оставили на них свои оттиски. Этой слу¬
чайностью и объясняется странная игра природы — отпечат¬
ки иероглифов, таинственные письмена: словно имя, начер¬
танное здесь каким-то сверхъестественным существом при
помощи кабалистических знаков.
Я долго стоял перед обелиском, охваченный наивным
желанием проникнуть в смысл этой загадочной надписи. Си¬
лясь разгадать ее, я так глубоко задумался, что совсем за¬
был о времени.
А мея« тем густой туман, покрывавший сначала лишь вер¬
шины гор, начал спускаться по склонам и быстро скрыл от
моего взора их очертания. Прежде чем я дошел до средины
плато, туман настиг меня и непроницаемой завесой окутал
окрестности. Но тут поднялся страшный ветер и в одно мгно¬
вение разогнал его. Затем ветер стих, туман опять сгустил-*
ся и вновь был рассеян бешеным порывом бури.
Чтобы укрыться от урагана, я спрятался в пещеру, но к
ветру присоединилось вскоре новое бедствие: от дождя взду*
лись реки, берущие свое начало на вершинах гор. Через час
вся местность была затоплена, и вода, ручьями стекая со
склонов, бешеным потоком понеслась в долину.
После двухдневного тяжелого и опасного пути провиде¬
ние наконец сжалилось надо мной и привело меня к жили-*
щу, расположенному в живописном и диком месте. Домик,
построенный просто, но красиво, устоял под натиском бу-<
ри, так как был защищен навесом скал, служившим ему как
268
бы щитом. Чуть подальше бешеный поток низвергался в
ущелье, образуя на дне его озеро, теперь вышедшее из бере¬
гов; над озером красивые деревья уже поднимали свои вер¬
хушки, помятые и согнутые грозой.
Я постучал. Человек, показавшийся на пороге, невольно
заставил меня отступить. Не успел я попросить о приюте, как
хозяин молча вежливым жестом пригласил меня войти. Итак,
я вошел и очутился лицом к лицу с сэром Ральфом Брауном.
Прошел год с тех пор, как господин Браун и его спут-
иица вернулись в колонию на шхуне «Нахандов», и за это
время сэра Ральфа видели в городе не более трех раз; что
же касается госпожи Дельмар, то она яшла так замкнуто,
что многие жители даже сомневались в ее существовании.
Приблизительно в то же время и я впервые прибыл на ост¬
ров, и теперешняя встреча с господином Брауном была вто¬
рой в моей жизни,
Первое наше знакомство оставило во мне неизгладимое
впечатление: мы встретились в Сен-Поле, на берегу моря.
Его внешность и манеры сперва не остановили моего вни¬
мания, но затем, когда я из праздного любопытства стал
расспрашивать о нем местных жителей и получил странные
и противоречивые ответы, я начал с большим вниманием
приглядываться к отшельнику с озера Берника.
— Грубый и невоспитанный человек, — говорили одни,—
полное ничтоясество! Единственное его достоинство, что он
вечно молчит.
— Человек исключительно образованный и серьезный,—
говорили другие, — но такого высокого мнения о себе, та¬
кой гордец, что не желает дая{е разговаривать с простыми
смертными.
— Он любит только самого себя, — говорили третьи,—
посредственный, но неглупый, невероятный эгоист; говорят
даже, что он совершенный нелюдим.
— Разве вы о нем ничего не знаете? — спросил меня
один юноша, выросший в колонии и отличавшийся благодаря
Этому узостью провинциальных взглядов. — Это дурной че¬
ловек, негодяй, подло отравивший своего друга ради того,
чтобы жениться на его жене.
Такое мнение настолько ошеломило меня, что я обратил¬
ся к пожилому колонисту, человеку, как я знал, рассуди¬
тельному.
На мой вопрошающий взгляд, настойчиво требовавший
разъяснения этих загадок, он ответил:
269
— Когда-то сэр Ральф был светским человеком, его ува¬
жали, но не любили за замкнутый и необщительный нрав.
Вот все, что я могу сказать о нем, так как со времени той
злополучной истории я с ним не встречался.
— Какой истории? — спросил я.
И мне рассказали о внезапной смерти полковника Дель¬
мара, о бегстве его жены в ту же ночь, об отъезде и возвра¬
щении господина Брауна. Загадочные обстоятельства этих
событий не были выяснены, несмотря на судебное расследо¬
вание; никто не мог доказать вины бежавшей. Прокурор
прекратил следствие, но все знали о пристрастном отноше¬
нии властей к господину Брауну, и общественное мнение
было возмущено тем, что дело, запятнавшее двух людей
такими ужасными подозрениями, не было разобрано.
Подозрения больше всего, казалось, подтверждались тем,
что оба, тайком возвратившись в колонию, поселились в пу¬
стынном ущелье Берника. По мнению людей, они бежали с
острова, чтобы дать делу заглохнуть; но во Франции выс¬
шее общество отвергло их, им пришлось уехать обратно и
укрыться подальше, дабы в уединении спокойно наслаждать¬
ся своей преступной любовью.
Но слухи эти полностью опровергались: говорили — и
Это последнее сообщение исходило от людей наиболее осве¬
домленных, — что госпожа Дельмар никогда не чувствовала
симпатии, а скорее питала отвращение к своему кузену
господину Брауну.
Потому-то я тогда внимательно, я сказал бы даже — при¬
стально, стал вглядываться в героя столь странных расска¬
зов. Он сидел на тюке товаров, ожидая возвращения матро¬
са, с которым договорился о какой-то покупке; его синие,
как море, глаза, спокойные и мечтательные, были устрем¬
лены вдаль. Черты его лица выражали полнейшую безмя¬
тежность; в этом здоровом и мощном организме все,
казалось, находилось в равновесии, и ничто не нарушало общей
гармонии; я поклялся бы, что его напрасно так зло оклеве¬
тали, что на совести этого человека нет никакого преступ¬
ления, что даже в мыслях он не способен на это и что его
сердце и руки так же непорочны, как и его чистый лоб.
Вдруг рассеянный взгляд баронета остановился на мне,—
я смотрел на него с жадным и нескрываемым любопытст¬
вом. Сконфузившись, как пойманный с поличным вор, я в
смущении опустил глаза, ибо увидел, что сэр Ральф смот¬
рит на меня со строгим упреком. С тех пор невольно я ча-
270
сто думал о нем, он даже снился мне, и эти мысли вызы¬
вали во мне смутное беспокойство, непонятное волнение,
точно какой-то магнетический ток исходил от этого человека
с такой необычайной судьбой.
У меня появилось сильное и настойчивое желание побли¬
же узнать сэра Ральфа, по я предпочел бы наблюдать за
ним издали, так, чтобы он сам не видел меня. Мне казалось,
что я в чем-то виноват перед ним. Холодная ясность его
взгляда приводила меня в трепет. Этот человек, должно быть,
обладал либо исключительным нравственным превосход¬
ством, либо невероятным коварством, и я чувствовал себя
перед ним ничтожным и мелким.
Он принял меня учтиво, но сдержанно и без суеты. Про¬
вел к себе в комнату, предложил переодеться во все сухое,
а затем познакомил со своей подругой жизни, которая уже
ждала нас за столом.
При виде ее красоты и молодости (ей казалось не боль¬
ше восемнадцати лет), любуясь ее свежестью и очаровани¬
ем, слушая ее нежный голос, я почувствовал какое-то болез¬
ненное волнение. У меня тотчас же явилась мысль, что эта
женщина или очень преступна, или очень несчастна, или она
действительно виновна в ужасном злодеянии, или напрасно
заклеймена позорным обвинением.
Целую неделю вышедшие из берегов реки, затопленные
равнины, дожди и ветры удерживали меня в Бернике; но
вот выглянуло солнце, а я все еще не думал расставаться
со своими гостеприимными хозяевами.
Ни тот, ни другой не обладали ни внешним блеском, ни
остроумием, но все, что они говорили, было значительно или
очень приятно; они жили сердцем, а не умом. Индиана
была малообразованна, но это не было грубое невежество,
происходящее от лени, небрежности или ограниченности.
Ей страстно хотелось приобрести те знания, которые она
не смогла получить из-за трудных обстоятельств своей жиз¬
ни; может быть, с ее стороны было известным кокетством
постоянно обращаться с вопросами к сэру Ральфу, чтобы
дать ему возможность блеснуть передо мной своими обшир¬
ными и разнообразными познаниями.
Она была весела, но без излишней живости; в ее мане¬
рах была грустная медлительность, свойственная креолкам,
и в ней мне это казалось особенно пленительным; ее не¬
обычайно кроткие глаза как будто говорили о жизни, пол¬
ной страдания и горя; даже когда ее губы улыбались, взгляд
271
ее оставался печальным, но эта печаль словно отражала
думы о выпавшем на ее долю счастье и трогательную бла¬
годарность судьбе.
Как-то утром я сказал им, что мне пора наконец уходить.
— Как, уже? — спросили они.
Это было сказано так искренне и сердечно, что я решил
остаться еще на некоторое время. Мне хотелось во что бы
то ни стало узнать от сэра Ральфа всю их историю; но
ужасные подозрения, запавшие в мою душу, вызывали во
мне непреодолимую робость.
Я попытался побороть ее.
— Послушайте, — сказал я, — люди — страшные мер¬
завцы, они наговорили мне про вас много дурного. Позна¬
комившись с вами, я этому больше не удивляюсь. Ваша
жизнь была, по-видимому, настолько прекрасна, что ее ре¬
шили оклеветать.
Я внезапно остановился при виде наивного изумления,
появившегося на лице госпожи Дельмар. Тогда я понял, что
она ничего не знает об отвратительных слухах, распростра¬
нявшихся на ее счет. А на лице сэра Ральфа появилось
высокомерное и недовольное выражение. Я встал, чтобы
проститься с ними, сконфуженный и огорченный, уничто¬
женный взглядом господина Брауна, напомнившим мне
о нашей первой встрече и о немой беседе, происшедшей
между нами на берегу моря.
В отчаянии от того, что приходится при таких условиях
навсегда расставаться с этим прекрасным человеком, упре¬
кая себя за те оскорбление и сбиду, которые я нанес ему
в благодарность за счастливые дни, проведенные в его доме, я
почувствовал, что сердце у меня сжалось, и горько заплакал.
— Молодой человек, — промолвил он, взяв меня за ру¬
ку, — останьтесь с нами еще на день. Я не могу отпустить
так нашего единственного друга. — Затем» когда госпожа
Дельмар вышла из комнаты, он продолжал: — Я понял вас
и расскажу вам свою жизнь, но не в присутствии Индианы:
есть раны, которые не следует бередить.
Вечером мы пошли прогуляться по лесу. Буря сорвала
всю листву с деревьев, таких зеленых и красивых всего две
недели тому назад, но теперь они уже снова покрывались тол¬
стыми смолистыми почками. Птицы и насекомые вернулись
в свои владения. Новые бутоны распускались на месте увяд¬
ших цветов. Ручьи стремительно освобождались от песка,
272
нанесенного в их русло. Здоровая и счастливая жизнь
опять вступала в свои права.
— Посмотрите, — сказал Ральф, — с какой поразитель¬
ной быстротой прекрасная и богатая природа залечивает
свои раны. Не кажется ли вам, что она как бы стыдится
потерять время и всеми силами старается в несколько дней
проделать работу целого года?
— И ей удается это, — заметила госпожа Дельмар. —
Я помню прошлогодние бури: через месяц от них не оста¬
валось и следа.
— То же бывает и с разбитым сердцем, — сказал я
ей, — если счастье к нему возвращается, оно быстро расцве¬
тает и вновь обретает молодость.
Индиана протянула мне руку и посмотрела на господина
Брауна с выражением бесконечной нежности и счастья.
Когда настала ночь и она ушла к себе в спальню, сэр
Ральф, усадив меня рядом с собой на скамейке в саду, рас¬
сказал мне свою историю, начав ее с того места, где мы
остановились в предыдущей главе.
Вдруг он умолк и, казалось, совсем забыл о моем при¬
сутствии.
Крайне заинтересованный всем услышанным, я решился
прервать его размышления и задать ему последний вопрос.
Он вздрогнул, как человек, очнувшийся от сна, но за¬
тем, добродушно улыбнувшись, ответил:
— Мой юный друг, есть воспоминания, о которых не
следует рассказывать, дабы не нарушать их святости. Ска¬
жу вам только одно — я тогда твердо решил умереть вместе
с Индианой. Но, верно, небо не захотело принять от нас
подобной жертвы. Врач, вероятно, сказал бы вам, что
у меня закружилась голова и я пошел не по той тропинке.
Но я не врач и предпочитаю думать, что ангел Авраама и
Товия, этот прекрасный белоснежный ангел с голубыми
глазами и золотым поясом, какого вы часто видели в ва¬
ших детских сновидениях, спустился на лунном луче и,
паря в брызгах водопада, распростер свои серебристые
крылья над моей нежной подругой. Единственное, о чем
я могу сказать с уверенностью, это то, что луна совершенно
скрылась за вершинами гор, а мирное журчание водопада
не было потревожено ни единым зловещим звуком. Птицы,
спавшие на скалах, встрепенулись, лишь когда белая по¬
лоса показалась на горизонте; и первый луч солнца, оза¬
273
ривший заросли померанцевых деревьев, застал меня на
коленях, славящим бога.
Не думайте, однако, что я без колебаний принял неожи-
данное счастье, возрождавшее меня к новой жизни. Я даже;
боялся представить себе лучезарное будущее, которое ожи¬
дало меня; и когда Индиана открыла глаза и улыбнулась
мне, я показал ей на водопад и стал говорить о смерти.
«Если вы не жалеете, что дожили до сегодняшнего
утра, — сказал я, — то мы можем признаться друг другу,
что вкусили счастье во всей его полноте и теперь нам тем
более следует расстаться с жизнью, потому что завтра моя
звезда может померкнуть. Кто знает, быть может, покинув
Эти места и выйдя из состояния безумного опьянения, в ка¬
кое повергли меня мысли о любви и смерти, я вновь пре¬
вращусь в того бесчувственного человека, которого вы пре¬
зирали еще вчера. Не покраснеете ли вы за себя, если
я опять стану таким, как прежде? Ах, Индиана, избавьте
меня от этого ужасного горя, это было бы последним уда¬
ром судьбы».
«Разве вы сомневаетесь в своем сердце, Ральф? — спро¬
сила Индиана, и на лице ее появилось очаровательное вы¬
ражение нежности и доверия. — Или мое сердце вам кажет¬
ся недостаточно надежным?»
Сказать ли вам правду? Первые дни я не был счастлив.
Я не сомневался в искренности Индианы, но будущее пугало
меня. В продолжение тридцати лет я относился к себе с недо¬
верием, и мне трудно было в один день свыкнуться с мыслью,
что я могу нравиться и быть любимым. Минутами на меня
нападали сомнения и страх; не раз я жалел о том, что
не бросился в сзеро в тот миг, когда одно слово Индианы
даровало мне счастье.
У нее, по-видимому, тоже бывали такие минуты, когда
грусть снова овладевала ею; опа с трудом отучала себя от
страданий, так как душа свыкается с горем, сживается
с ним и очень медленно отрывается от него. Но я должен
отдать справедливость этой женщине: она никогда не по¬
жалела о Реймоне, она забыла его настолько, что у нее не
осталось к нему даже ненависти.
И вот, как это бывает при настоящей и глубокой любви,
время не уменьшило нашей привязанности, а наоборот —
укрепило и увеличило ее. С каждым днем наше чувство
приобретало новую силу, потому что с каждым днем мы
все больше уважали и пенили друг друга, Постепенно наши
274
страхи исчезли, и, видя, как легко было рассеять все наши
сомнения, мы с улыбкой признались, что виноваты оба, ибо
были трусами и боялись своего счастья. И с этого времени
мы спокойно наслаждаемся нашей любовью.
Ральф замолчал, и несколько мгновений мы оба сидели
молча, погруженные в благоговейное раздумье.
— Не буду говорить вам о моем счастье, — снова начал
он, сжимая мне руку. — Если есть страдания, о которых не
говорят и которые окутывают душу как бы смертным сава¬
ном, существуют и радости, навсегда затаенные в человече¬
ском сердце, потому что их нельзя выразить ни одним зем¬
ным словом. Впрочем, если бы даже какой-нибудь ангел
спустился с небес на эти цветущие ветви и рассказал вам
о них, вы все равно не поняли бы его, молодой человек, так
как жизненные бури и грозы еще не коснулись вас. Увы,
душа, никогда не страдавшая, не может постичь счастья!
Что же касается наших преступлений, — прибавил он с
улыбкой, — то...
— О! —воскликнул я со слезами на глазах.
— Послушайте, — тотчас же перебил меня Ральф, —
вы прожили с преступниками ущелья Берника очень недол¬
го, но и одного часа вам было достаточно, чтобы узнать
нашу жизнь. Все дни ее похожи один на другой, все они
одинаково спокойны и прекрасны и протекают так же быст¬
ро, как чистые дни нашего детства. Каждый вечер мы бла¬
годарим небо и каждое утро молим его послать нам те же
радости и горести, что и накануне. Большую часть нашего
дохода мы тратим на выкуп больных негров. Это и есть
главная причина всех тех недоброжелательных слухов, ко¬
торые распускают про нас колонисты. Как жаль, что мы не
настолько богаты, чтобы освободить всех, кто находится
в рабстве! Наши слуги — это наши друзья: они разделяют
наши радости, а мы заботимся об их нуждах. Так проходит
наша жизнь — без горя, без сожалений. Мы редко говорим
о прошлом и так же редко о будущем. Мы вспоминаем про¬
шлое без горечи и смело смотрим вперед. Если нам на гла¬
за навертываются иногда слезы, то ведь бывают слезы бла¬
женства, и только тяжелое горе не знает их.
— Друг мой, — сказал я после продолжительного мол¬
чания, — если бы людские обвинения достигли вас, то ваше
счастье было бы им достойным ответом.
— Вы еще молоды, — ответил он, — и для вас, чистого
душой и не испорченного светом, наше счастье — лучшее
275
доказательство нашей добродетели, но для людей оно —■
наше главное преступление. Поверьте мне: одиночество
прекрасно, и о людях жалеть не стоит.
— Не все обвиняют вас, — заметил я, — но даже те, кто
отдает вам должное, осуждают вас за презрение к общест¬
венному мнению и, признавая вашу добродетель, считают
вас гордым и высокомерным.
— В этом упреке, — возразил Ральф, — больше горды¬
ни, чем в моем предполагаемом презрении. Что касается об¬
щественного мнения, то, видя, кого оно превозносит, следова¬
ло бы протянуть руку тем, кого оно презирает. Говорят, что
без людского уважения нельзя быть счастливым, — пусть тот,
кто думает так, и хлопочет о нем. Я же лично искренне жа¬
лею тех, чье счастье зависит от каприза людской молвы.
— Некоторые моралисты осуягдают ваше уединение,
они считают, что каждый человек принадлежит обществу.
Говорят также, что вы подаете другим опасный пример.
— Общество не может чего-либо требовать от того, кто
сам ничего не ждет от него, — возразил сэр Ральф, — а что
мой пример заразителен, я не верю. Для того чтобы по¬
рвать с обществом, нужна очень большая сила воли, а эта
сила воли приобретается слишком тяжкими страданиями.
Итак, позвольте нам мирно наслаждаться нашим безвест¬
ным счастьем, мы обязаны им только самим себе и прячем
его от всех, чтобы не возбуждать зависти. Идите, молодой
человек, туда, куда влечет вас ваша судьба; не отказывай¬
тесь от друзей, родины, положения, создавайте себе доброе
имя. А у меня есть моя Индиана. Не порывайте цепей, свя¬
зывающих вас с обществом, уважайте его законы, если они
защищают вас, цените его суждения, если они справедливы,
но если когда-нибудь общество оклевещет и отвергнет вас,
найдите в себе мужество обойтись без него.
— Да, — ответил я, — чистое сердце помогает выносить
изгнание, но, чтобы полюбить изгнание, надо иметь такую
подругу жизни, как ваша.
— Ах, если бы вы знали, — сказал он с невыразимой
улыбкой, — какую жалость внушает мке общество, прези¬
рающее меня!
На следующий день я расстался с Ральфом и Индианой.
Он обнял меня, а Индиана прослезилась.
— Прощайте, — сказали они, — возвращайтесь в свет,
но, если он когда-нибудь отвернется от вас, вспомните о на¬
шей индийской хижине.
ВАЛЕНТИНА
ПРЕДИСЛОВИЕ
«Валентина» — второй опубликованный мною роман по¬
сле «Индианы», имевшей успех, которого я никак не мог
ожидать. В 1832 году я вернулся в Берри и с удовольствием
взялся живописать природу, с детства знакомую мне. Еще в
ту пору я чувствовал настоятельную потребность описать ее;
но в силу некоего феномена, сопутствующего всем глубоким
движениям души, как нравственного, так и интеллектуально¬
го порядка, как раз то, что просится под перо, страшнее
всего представить на суд читателя. Этот бедный уголок
Берри, эта никому не известная Черная долина, этот ничуть
не величественный, кичем не поражающий, неброский пей¬
заж, которым восхищаешься, только полюбив его, — таково
было святилище моих самых первых, самых длительных, са¬
мых неотступных мечтаний. Прошло двадцать два года с тех
пор, как я жил под этими искалеченными деревьями, у этих
ухабистых дорог, среди этого привольно разросшегося кус¬
тарника, вблизи ручейков, по берегам которых не страшатся
бродить лишь дети да стада. Все это было полно очарования
только для меня одного и не стоило того, чтобы предлагать
его взорам равнодушных. К чему открывать инкогнито этого
неприметного края, где нет обширных и живописных ланд¬
шафтов, где ничто не связано с великими историческими
воспоминаниями, которые могли бы возбудить интерес или
хотя бы любопытство? Мне чудилось, будто Черная доли¬
на — это я сам, это рамка, одеяние моей собственной жизни,
279
н как непохожи они на блестящие убранства и как мало
созданы для того, чтобы пленять взоры людей. Знай я, что
мои произведения получат такой отзвук, думаю, я ревниво,
как святыню, укрыл бы этот край, которого до меня, быть
может, никогда не касались мысль художника, мечтания
поэта. Но я не знал, даже не думал об этом. Я не мог не
писать, и я писал. Я поддался тайным чарам, разлитым в
родном воздухе, обвевавшем меня чуть ли не с колыбели.
Описательная часть моего романа понравилась. Фабула же
вызвала достаточно резкую критику, направленную против
пресловутой, приписываемой мне, антиматримониальной док¬
трины, которую я, по всеобщему утверждению, уже начал
проповедовать в «Индиане». И в первом и во втором романе
я показывал опасности и беды опрометчиво заключаемых
браков. Если послушать критиков, так я не роман написал,
а сам того не ведая, проповедую учение Сен-Симона; между
тем тогда я еще не задумывался над социальными недугами.
Я был слишком молод и умел лишь видеть и запечатлевать
факты. Возможно, я на том бы и остановился, повинуясь
своей природной лености и той любви к внешнему миру,
которая одновременно и счастье и беда людей искусства.
Но случилось иначе — критика, пусть и педантичная, побу¬
дила меня размышлять глубже и глубже вникать в перво¬
причины явлений, меж тем как до сих пор я видел лишь их
последствия. Но меня столь ядовито осуждали за то, что я
корчу из себя вольнодумца и философа, что в один прекрас¬
ный день я спросил себя: «А уж не заняться ли мне и в са¬
мом деле философией?».
Жорж Санд
Париж, 27 марта 1852 г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА I
Есть в юго-восточной части Берри край, всего несколько
лье в окружности, ни с чем не сравнимого очарования. Он
пересечен трактом Париж — Клермон, вдоль которого тя¬
нутся обжитые земли, и вряд ли путешественник может
даже заподозрить, что тут же, по соседству, расположены
красивейшие ландшафты. Но если путник в поисках тишины
и сени свернет на одну из многочисленных тропок, отходя¬
щих от тракта и прихотливо вьющихся среди высоких отко¬
сов, то уже через несколько шагов он обнаружит прохладу
и мирный пейзаж, светло-зеленые луга, меланхоличные ру¬
чейки, купы ольхи и ясеня, словом — пленительно-нетрону¬
тую природу пасторалей. И пусть не надеется на протяже¬
нии многих лье увидеть каменный дом, крытый шифером.
Разве что тоненькая струйка голубоватого дыма, дрожа и
расплываясь в воздухе, поднимется над листвой, извещая о
близости соломенной кровли; и если позади орешника, густо
покрывающего пригорок, он заметит шпиль церквушки, то
через несколько шагов взору его откроется деревянная коло¬
коленка с изъеденной мхом черепицей, десяток далеко раз¬
бросанных друг от друга домиков, окруженных плодовыми
садами и конопляниками, ручей, через который переброшены
три бревна, заменяющие мост, кладбище — всего один квад¬
ратный арпан земли, обнесенный живой изгородью, — четы¬
ре вяза, посаженные в шахматном порядке, развалины баш¬
ни. Словом, он обнаружит то, что в здешнем краю именуют
селением.
281
Ничто не сравнимо с покоем этих глухих деревенек. Сю¬
да еще не проникали ни роскошь, ни искусства, ни ученая
страсть к исканиям, ни сторукое чудище, именуемое про¬
мышленностью. Революции прошли здесь почти незамечен¬
ными, а последняя война, еле уловимый след которой хранит
Здешняя земля, была войной гугенотов с католиками, да и
то воспоминания о ней поблекли, выветрились из памяти
людской, и на ваши расспросы местные жители ответят, что
происходило все это по меньшей мере две тысячи лет назад;
ибо главная добродетель сего племени хлебопашцев — пол¬
нейшая беззаботность насчет всяких древностей. Смело
обойдите этот край вдоль и поперек, молитесь его святым,
пейте воду из его колодцев без малейшего риска выслушать
неизбежные рассказы о феодальных временах или, на худой
конец, легенды о местных чудотворцах. Степенный и замк¬
нутый нрав крестьянина — одно из главных очарований это¬
го края. Ничему он не удивляется, ничто его не привлекает.
Он даже головы не повернет, когда вы вдруг возникнете пе¬
ред ним на тропке, и если вы спросите у него дорогу в
город или на ферму, он вместо ответа предупредительно
улыбнется, как бы говоря, что такими незатейливыми шуточ¬
ками его не проведешь. Беррийский крестьянин не может
поверить, что человек идет куда-то и сам не знает толком
куда. Разве что его пес соблаговолит побрехать вам вслед,
детишки попрячутся за изгородь, лишь бы не стать мишенью
ваших взглядов или ваших расспросов, а самый крохотный,
не поспевший за бросившимися врассыпную братьями, не¬
пременно шлепнется от страха в канаву и завопит во все
горло. Но самым невозмутимым действующим лицом будет
огромный белый вол, неизменный старейшина всех пастбищ:
он уставится на вас из гущи кустов, как бы сдерживая сво¬
их собратьев быков, потревоженных вашим вторжением и
настроенных поэтому менее степенно и благожелательно.
За исключением этого неизбеяшого при первой встрече
холодка в отношении к чужеземцу, местный хлебопашец, в
общем, добр и гостеприимен наподобие здешней мирной се¬
ни, здешних благоуханных лугов.
Часть этой местности, заключенная меж двух небольших
речушек, особенно примечательна густой, мрачной окраской
своей растительности, за что и дано ей название Черная
долина. Все ее немногочисленное население ютится в раз¬
бросанных по долине хижинах и нескольких доходных фер¬
мах. Наиболее обширная из них зовется Гранжнёв; но и
282
здесь все очень скромно и не выделяется на фоне столь же
неприхотливого пейзажа. Ведет к ней кленовая аллея, и ря¬
дом с деревенскими строениями протекает Эндр, который
здесь не шире простого ручейка и тихо вьется среди камы¬
шей и желтых полевых ирисов.
Первое мая у жителей Черной долины считается днем
праздничным с неизбежным в таких случаях гуляньем.
В дальнем конце долины, примерно в двух лье от централь¬
ной ее части, где как раз стоит Гранжнёв, устраивается
деревенское празднество, на которое, как положено, устрем¬
ляется вся округа, начиная с супрефекта департамента, кон¬
чая красоткой швеей, еще с вечера наплоившей жабо его
превосходительству; от высокородной владелицы замка до
последнего овчара (местное словечко!), чья коза да бара¬
шек живут за счет господских изгородей. Все это ест на лу¬
жайке, танцует на лужайке, с большим или меньшим аппе¬
титом, с большим или меньшим пылом; все это сходится
сюда, чтобы показать свою коляску или своего осла, кто в
рогатом чепчике, кто в шляпке из итальянской соломки, кто
в деревянных сабо, кто в туфельках из турецкого атласа,
кто в шелковом платье, а кто и в юбке из холстины. Это
счастливый день для местных красавиц, день корыстного
суда, а то и просто пересудов над женской красотой, когда
при безжалостном свете яркого солнца чуть сомнительным
салонным прелестям приходится выдерживать нелегкое со¬
стязание со свежестью, здоровьем, сияющей молодостью
сельских девиц; ареопаг составлен из судей мужского пола
всех состояний и рангов, прения сторон происходят под
звуки скрипки, в облаках пыли, под перекрестным огнем
взглядов. Поэтому собравшиеся становятся свидетелями
многих заслуженных триумфов, заглаженных обид; сколько
здесь разрешится затянувшихся тяжб, и все это будет отме¬
чено в анналах жеманства. День сельского праздника, пер¬
вое мая, здесь, как и по всей Франции, — великий повод для
тайного соперничества между дамами из соседнего городка
и принарядившимися поселянками из Черной долины.
Как раз Гранжнёв с самого раннего утра превратился в
грозный арсенал наивных обольщений. Дело происходило в
просторной низкой комнате, куда свет проникал в окна с
частым переплетом; стены были оклеены обоями ярких то¬
нов, что никак не вязалось с почерневшими от копоти балка¬
ми потолка, с массивными дубовыми дверями и неуклюжим
ларем. В этом скромно обставленном помещении, где доволь¬
283
но изящная современная мебель лишь подчеркивала класси¬
ческий деревенский стиль, господствовавший здесь со дня
основания фермы, вертелась перед зеркалом в золоченой
раме хорошенькая шестнадцатилетняя девушка, в последний
раз оправляя свой скорее богатый, чем изящный туалет, и,
казалось, даже тусклое зеркальное стекло с умыслом кло¬
нится вперед, чтобы самому полюбоваться такой красотой.
Но Атенаис, единственная наследница славного фермера,
была так юна, так румяна, так радовала глаз своей пре¬
лестью, что казалась еще грациознее и естественней даже
в эт°м чересчур пышном наряде. Пока она в десятый раз
оправляла складки своего тюлевого платья, ее мать, присев
перед дверью и засучив по локоть рукава, замешивала в
бадье отруби с водой, а вокруг в благоговейном ожидании
часа кормежки выстроилась рядами целая компания уток.
Живой и игривый солнечный луч, проскользнув в открытую
дверь, упал на разряженную румяную прелестную девицу,
ничуть не похожую на свою дородную загорелую матушку,
одетую в платье из грубой шерстяной ткани.
Из дальнего угла комнаты за Атенаис молча наблюдал
юноша в черном костюме, небрежно раскинувшийся на ку¬
шетке. Но лицо его отнюдь не выражало той детски экспан¬
сивной радости, которая проглядывала в каждом движении
девушки. Время от времени еле заметная насмешливая и
снисходительная улыбка трогала его длинные, тонкие, по¬
движные губы.
Господин Лери, вернее — просто дядюшка Лери, как
обычно и по сей день величают его крестьяне, которым он
долгое время был ровней и приятелем, мирно сидел в сто¬
ронке, грея обутые в белые чулки ноги у очага, где, по де¬
ревенскому обычаю, в любое время года жгли хворост. Этот
почтенный, еще вполне бодрый отец семейства щеголял в по¬
лосатых штанах, жилете в цветочек, длинном сюртуке и но¬
сил косичку. Косичка считается пережитком стародавнего
кокетства и постепенно исчезает из употребления на всей
французской земле. Но Берри меньше прочих провинций
пострадала от покушений цивилизации, и даже в наши дни
верные косичке беррийцы, особенно из сословия землепаш¬
цев — полубуржуа-полудеревенщина—не признают иной при¬
чески. В дни их юности косичка была первым шагом к
аристократическим замашкам, и ныне они сочли бы себя
униженными, лишись их глава этой социальной привилегии.
Дядюшка Лери стойко защищал свою косичку от атак на¬
284
смешницы дочки и, будучи нежнейшим из отцов, выполняв¬
шим любые капризы Атенаис, отказывал ей только в этом.
— Да ну же, матушка, — сказала Атенаис, поправляя
Золотую пряжку муарового пояса, — когда же ты кончишь
кормить своих уток? Ведь ты еще не одета. Так мы никогда
пе выберемся.
— Терпение, дочка, терпение, — ответила тетушка Лери,
раздававшая с достохвальным беспристрастием корм пти¬
це, — пока будут запрягать Любимчика, я сто раз успею
одеться. Да и возни мне не так много, не то что тебе,
дочка! Я, слава те господи, не молоденькая, да и в молодые
годы не было у меня ни досуга, ни денег принарядиться.
Я по два часа перед зеркалом не вертелась!
— Что ж, вы меня упрекать собрались? — надувшись,
проговорила Атенаис.
— Нет, дочка, и не думаю, — возразила старуха. — Ве¬
селись, наряжайся, дитя мое, живем мы в достатке, пользуй¬
ся плодами родительских трудов. Нам, старикам, уж и бо¬
гатство ни к чему... А главное, когда привыкнешь к бедно¬
сти, тут уж трудно отвыкнуть. За свои денежки я могла бы
барыней сидеть, да нет, не выходит; так на же тебе, все в
доме должна своими собственными руками переделать... Но
ты, дочка, веди себя как знатная дама, не зря мы тебе дали
подходящее воспитание — такова была воля твоего батюшки;
тебе батрак неровня, и твой муж небось будет рад-радеше-
нек, что возьмет такую белоручку.
Вытирая бадью, тетушка Лери продолжала разглаголь¬
ствовать не так здраво, как пылко, и под конец улыбнулась
юноше, вернее — состроила гримасу. Тот сделал вид, что
ничего не замечает, а дядюшка Лери, созерцавший пряжки
своих полуботинок в состоянии блаженного безумия, столь
милого сердцу отдыхающего крестьянина, поднял слипаю¬
щиеся глаза к своему будущему зятю, как бы желая порадо¬
ваться его радостью. Но будущий зять, стремясь уклониться
от этой безмолвной учтивости, поднялся, прошел в другой
конец комнаты и обратился к мадам Лери:
— Не пора ли запрягать лошадь?
— Иди, сынок, иди, пожалуй. Я тебя не задержу, — от¬
ветила почтенная старушка.
Племянник уже подошел к двери, как вдруг на пороге
показалось новое, пятое действующее лицо, чей внешний
облик и костюм составляли удивительнейший контраст с
внешностью и нарядом обитателей фермы.
2S5
ГЛАВА II
То была невысокая худенькая женщина, которой на пер¬
вый взгляд можно было дать лет двадцать пять; но тот, кто
пригляделся бы к ней внимательнее, дал бы ей все тридцать,
если не больше. Ее тонкая, туго стянутая талия еще хра¬
нила изящную линию юности, но миловидное лицо благород¬
ных очертаний носило следы горя, которое старит сильнее,
нежели годы. Небрежный наряд, гладкая прическа, спокой¬
ный вид свидетельствовали о том, что она не собирается на
праздник. Но в ее крохотных туфельках, в ее изящном и
скромном сером платьице, даже в белизне шеи, в размерен¬
ной, легкой походке чувствовалось больше подлинного ари¬
стократизма, чем во всех драгоценностях Атенаис. И тем не
менее эту особу, внушавшую невольное уважение, при появ¬
лении которой все присутствующие поднялись с места, оби¬
татели фермы называли без церемоний мадемуазель Луиза.
Она ласково пожала руку тетушке Лери, поцеловала в
лоб Атенаис и дружески улыбнулась юноше.
— Далеко ли вы, милая барышня, ходили прогуляться
нынче утром? — спросил дядюшка Лери.
— Нет, вы только угадайте, куда я осмелилась дойти! —
ответила мадемуазель Луиза и, не чинясь, присела рядом
со стариком.
— Неужели до замка? — быстро спросил племянник.
— До самого замка, Бенедикт, — ответила Луиза.
— Какая неосторожность! — воскликнула Атенаис и, пе¬
рестав взбивать букли, с любопытством подошла к говорив¬
шей.
— Почему же, — возразила Луиза, — ведь вы сами го¬
ворили, что всех прежних слуг рассчитали, кроме старой
кормилицы. А встреть я ее, она наверняка не выдала бы
меня.
— Но ведь вы могли встретиться с самой мадам...
— Это в шесть-то часов утра? Да мадам раньше полудня
не встает.
— Значит, вы поднялись до света? — спросил Бе¬
недикт. — То-то мне показалось, будто я слышал, как вы
открывали садовую калитку.
— Но мадемуазель всегда встает ранехонько, она у нас
хлопотунья. А если бы она вам встретилась?
— Ах, как бы я сама этого хотела! —горячо отозвалась
Луиза. — Ко я все равно не буду знать покоя, пока ке уви¬
286
жу ее, пока не услышу ее голоса... Вы ведь ее знаете, Ате¬
наис, скажите же мне — хороша ли она, добра ли, похожа
ли на своего отца...
— Она куда больше похожа на кое-кого другого, — от¬
ветила Атенаис, приглядываясь к Луизе, — а значит, и доб¬
рая и красивая.
Лицо Бенедикта просветлело, и он с благодарностью
взглянул на свою невесту.
— Послушайте меня, — продолжала Атенаис, обращаясь
к Луизе, — если вам так уж хочется видеть мадемуазель Ва¬
лентину, идите с нами на праздник; можете укрыться у
нашей кузины Симоны — это прямо на площади, и оттуда
вы увидите дам из замка; мадемуазель Валентина заверила
меня, что они непременно приедут.
— Но, милая моя Атенаис, это невозможно, — возразила
Луиза. — Стоит мне сойти с двуколки, и все меня сразу
узнают или догадаются, что это я. Впрочем, из всей семьи
я хочу видеть лишь ее одну; а присутствие остальных только
испортит мне радость. Но хватит говорить о моих планах,
давайте лучше поговорим о ваших, Атенаис; я вижу, вы
намерены сразить всю округу блеском вашей свежести и
красоты!
Юная фермерша вспыхнула от удовольствия, бросилась
на шею Луизы, и в самой живости этого движения чувство¬
валась простодушная радость оттого, что ею любуются.
— Сейчас пойду принесу шляпку, — сказала она. — Вы
мне поможете ее надеть, хорошо?
И она быстро взбея;ала по деревянной лестнице, ведущей
в спальню.
Тетушка Лери тем временем вышла в соседнюю комнату,
чтобы переодеться, а ее супруг, взяв вилы, пошел на скот¬
ный двор дать скотнику работу на день.
Оставшись наедине с Луизой, Бенедикт подошел к ней и
произнес вполголоса:
— Вы тоже портите Атенаис. Ведь вы единственная мо¬
гли бы делать ей хоть изредка замечания, но вы не удо¬
стаиваете их делать...
— В чем же вы упрекаете это бедное дитя? — удивлен¬
но спросила Луиза. — На вас не угодишь, Бенедикт.
— Все мне это говорят, и в том числе вы, мадам, но вы
могли бы понять, что нрав и нелепые причуды этой юной
особы причиняют мне немало мук!
287
— Нелепые? — повторила Луиза. — Разве вы не влюбле¬
ны в нее?
Бенедикт не ответил, он замолк, но после мгновенного
колебания заговорил снова:
— Согласитесь же, что сегодняшний ее туалет чересчур
Экстравагантен. Отправиться на сельский праздник в баль¬
ном платье, плясать под солнцем и в пыли в шелковых ту¬
фельках, в кашемире и с перьями на шляпке! Я уже не
говорю о совершенно неуместных в данном случае драгоцен¬
ностях, на мой взгляд — это уж совсем дурной вкус. Девуш¬
ка в ее годы должна превыше всего дорожить простотой и
уметь украсить себя каким-нибудь пустячком.
— Разве Атенаис виновата, что получила такое воспи¬
тание? Обращать внимание на подобные мелочи! Постарай¬
тесь-ка лучше нравиться ей, сумейте завладеть ее умом и
сердцем. И тогда, можете не сомневаться, ваши желания
станут для нее законом. Но вы вечно оскорбляете ее, проти¬
воречите ей, ей — всеобщей баловнице, ей — королеве в до¬
ме! Вспомните-ка, какое у нее доброе, чувствительное
сердце...
— Сердце, сердце! Разумеется, у нее доброе сердце, но
зато какой ограниченный ум! Доброта дана ей природой,
доброта эта, если хотите, растительного происхождения, на
манер овощей, которые, - растут ли они хорошо или совсем
пе растут, сами не знают причины того. А до чего же мне
неприятно ее кокетство! Придется вести ее под ручку, про¬
гуливаться с ней взад и вперед, показывать ее собравшимся
на празднике, выслушивать дурацкие комплименты одних
и столь же дурацкие насмешки других! Какая тоска! Как
бы мне хотелось, чтобы мы уже вернулись с праздника!
— Что за удивительный характер! А знаете, Бенедикт,
я вас просто не понимаю. Любой другой на вашем месте
гордился бы тем, что может показаться на людях с самой
красивой девушкой в округе, с самой богатой здешней не¬
вестой, гордился бы тем, что возбуждает зависть двух де¬
сятков соперников, оставшихся с носом, имеет право назвать
ее своей нареченной. А вы, вы только критикуете ее мелкие
недостатки, свойственные всем юным девицам этой среды,
ибо полученное ими воспитание не соответствует их проис¬
хождению, — вы вменяете в вину Атенаис то, что она под¬
чиняется тщеславным притязаниям родителей, в конце кон¬
цов совершенно безобидным, и уж кому-кому, а вам-то сето¬
вать не пристало!
288
— Знаю, знаю, — живо отозвался юноша, — знаю, что
вы мне скажете. Они, не будучи к тому обязаны, дали
мне все. Приютили меня, сына их брата, сына такого же
крестьянина, как они сами, но бедняка, усыновили меня,
сироту неимущего, и, вместо того чтобы сделать из меня
пахаря, к чему, казалось бы, я предназначен самим общест¬
венным порядком, — послали на свой счет в Париж, дали
мне возможность учиться, превратили в горожанина, в сту¬
дента, в краснобая и, сверх всего, еще предназначили мне
в жены свою дочь, свою богатую дочь, гордячку и красави¬
цу. Они берегут ее для меня, предлагают в невесты! О, без
сомнения, они очень меня полюбили, эти родичи с простой
и щедрой душой! Но слепая любовь их обманула, и все то
добро, которое они желали мне сделать, обратилось во зло...
Будь проклято это вечное стремление метить выше, чем спо¬
собен попасть!
Бенедикт топнул ногой. Луиза посмотрела на него пе¬
чальным, суровым взглядом.
— То ли вы говорили вчера, возвращаясь с охоты, бла¬
городному дворянину, человеку невежественному и ограни¬
ченному, который отрицал блага воспитания и желал бы
воспрепятствовать продвижению низших слоев общества?
Сколько разительных доводов вы нашли в защиту распро¬
странения света и свободы для всех, желающих расти и
достичь чего-то. Меня удивляет и огорчает, Бенедикт, ваш
переменчивый, нестойкий, капризный ум, ум, который стре¬
мится все проанализировать и обесценить. Я боюсь за вас,
боюсь, как бы добрые семена пе стали плевелами, боюсь,
как бы вы не поставили себя значительно ниже или значи¬
тельно выше полученного вами воспитания, а то и другое —
немалая беда.
— Луиза, Луиза! — прерывающимся голосом произнес
Бенедикт, схватив руку молодой женщины.
Он так пристально смотрел на нее увлажнившимся взо¬
ром, что Луиза покраснела и недовольно потупилась. Бене¬
дикт выпустил ее руку и, сердито хмурясь, нервно зашагал
по комнате, потом подошел к Луизе, стараясь подавить вол¬
нение.
— Зато вы чересчур снисходительны, — возразил он, —
вы прожили па свете больше, чем я, и, однако же, в моих
глазах вы намного меня моложе. Вы обладаете опытом
чувств, и чувства ваши благородны и великодушны, но вы
не научились читать в чужой душе, вы даже не подозре¬
10 Жорж Санд, т. 1
289
ваете, какой она бывает подчас мелкой и уродливой, вы
не придаете значения несовершенствам ближнего, возможно,
просто их не видите! Ах, мадемуазель, мадемуазель! Слиш-
ком вы снисходительны, и слишком вы опасный наставник!..
— Вот уж странные упреки, — возразила Луиза с наигч
ранной веселостью. — А кому, в сущности, я навязывала се¬
бя в менторы? Не твердила ли я вам десятки раз, что я
столь же мало способна направлять других, как и самое
себя? Мне не хватает опыта, говорите вы? О, вот на это жа¬
ловаться не приходится!
Две слезинки скатились по щекам Луизы. Воцарилось
молчание. Бенедикт подошел к молодой женщине и встал
перед ней, взволнованный и трепещущий. Скрыв мимолет¬
ную грусть, Луиза заговорила:
— Вы правы, слишком долго я была поглощена собой и
не научилась проникать в глубины чужой души. Целые годы
я отдала страданиям и неудачно распорядилась собственной
жизнью.
Тут только Луиза заметила, что Бенедикт плачет. Испу¬
гавшись непомерной чувствительности юноши, она указала
рукой на двор, где дядюшка Лери собственноручно заклады¬
вал в бричку здоровенного пуатевенского копя, и жестом
послала Бенедикта ему на помощь, но юноша не понял ее.
— Луиза! — пылко произнес он.
Потом снова повторил ее имя, чуть понизив голос.
— Какое славное имя, — сказал он, — какое простое,
нежное, и его носите вы, а моя кузина, самой природой
созданная для того, чтобы доить коров и пасти овец, зовется
Атенаис! Есть у меня еще одна двоюродная сестрица, так
той дали при крещении имя 3°раида, а своего малыша она
нарекла Адемаром! Люди благородного происхоя{дения пра¬
вы, высмеивая наши причуды: они действительно невыноси¬
мы, разве не так? Взгляните-ка, вот прялка, прялка моей
почтенной тетушки; кто намотает на нее шерсть, кто в от¬
сутствие тетушки будет терпеливо вращать ее? Уж конечно,
не Атенаис! Она сочла бы для себя чуть ли не унижением
хотя бы прикоснуться к веретену; уметь делать что-то полез¬
ное в ее глазах чуть ли не позор, ибо это может сбросить
ее снова вниз, в то состояние, из какого она вышла. Нет,
нет, она умеет, конечно, вышивать, играть на гитаре, рисо¬
вать цветы, танцевать, а вот вы, мадемуазель, вы умеете
прясть, хотя вы родились в роскоши, вы кротки, вы скром¬
ны, трудолюбивы... Кто-то ходит наверху; сюда идет Ате-!
290
иаис. Не сомневаюсь, что, любуясь на себя в зеркале, она
Забыла все на свете.
— Бенедикт! Идите же за шляпой, — крикнула с лест¬
ницы Атенаис.
— Идите же, — вполголоса проговорила Луиза, видя, что
юноша даже не тронулся с места.
— Будь проклят этот праздник! — ответил он ей в тон. —
Ладно, я поеду, но, высадив свою прелестную кузину на по¬
лянке, я скажу, что вывихнул ногу, и постараюсь вернуться
на ферму... Вы будете здесь, мадемуазель Луиза?
— Нет, не буду, — сухо ответила она.
Бенедикт покраснел от досады и направился к двери.
В эту минуту на пороге показалась тетушка Лери, одетая
менее пышно, чем дочка, но, пожалуй, еще более несуразно.
Атлас и кружева на диво подчеркивали медный оттенок ео
кожи, опаленной солнцем, резкие черты и деревенские по¬
вадки. Добрых пятнадцать минут Атенаис сердито устраи¬
валась в двуколке, упрекала мать, что та слишком широко
расселась и помяла ей рукавчики, и в душе сокрушалась,
что родители еще не настолько потеряли голову, чтобы ку¬
пить коляску.
Дядюшка Лери положил шляпу себе на колени, опасаясь,
как бы при дорожных толчках она не слетела ненароком с
головы. Бенедикт взобрался на козлы и, взяв вожжи, осме¬
лился в последний раз посмотреть на Луизу, но, встретив ее
ответный взгляд, холодный и суровый, опустил глаза, заку¬
сил губу и злобно хлестнул лошадь. Любимчик сразу взял в
галоп и поскакал по дорожным ухабам, отчего двуколка от¬
чаянно запрыгала по колеям, к вящей опасности для дам¬
ских шляпок и к вящей досаде Атенаис.
ГЛАВА III
Но уже через несколько шагов лошадка, не созданная
для скачки, перешла на мерный шаг, гневная вспышка Бене¬
дикта улеглась, сменившись стыдом и раскаянием, а дядюш¬
ка Лери тем временем уже успел погрузиться в глубокий сон.
Теперь они ехали по узенькой зеленой дороге, именуе¬
мой на местном наречии стежкой, по дороге столь узкой,
что даже двуколка цеплялась боками за ветви росших по
обочинам деревьев, и Атенаис ухитрилась нарвать большой
букет боярышника, просунув ручку в белой перчатке сквозь
10*
291
боковое окошко их экипажа. Нет на человеческом языке таких
слов, чтобы выразить всю свежесть и прелесть этих извилистых
стежек, капризно вьющихся под сплошным покровом листвы,
где с каждым поворотом перед путником открывается новая,
еще более таинственная глубь, более заманчивый и еще бо¬
лее зеленый уголок. Когда на лугах каждый стебель высо¬
кой, стоящей стеной травы палим полуденным зноем, когда
пасекомые неумолчно жужжат и перепел, укрывшийся в ко¬
лее, призывает в любовном томлении подружку, — невольно
кажется, будто прохлада и тишь находят себе убеяшще как
раз на этих стежках. Можете шагать по ним час, другой —
и не услышать иного звука, кроме полета дрозда, вспугну¬
того вашим появлением, или неспешных прыжков крохотной
лягушки, зеленой и блестящей, как изумруд, мирно дремав¬
шей в люльке из сплетенных камышинок. Даже придорожная
канава таит в себе целый мир живых существ, целый лес
разнообразной растительности; ее прозрачные воды неслыш¬
но бегут по глинистому ложу, становясь от этого лишь еще
прозрачнее, и рассеянно ласкают по пути растущие по бере¬
гам кресс, одуванчики и тростник; здесь и фонтиналь, трава
с длинными стеблями, именуемая водяными лентами, здесь и
речной мох, лохматый, плакучий, беспрестанно подрагиваю¬
щий в бесшумной круговерти; по песочку с лукаво-пугливым
видом подпрыгивает трясогузка; ломонос и жимолость обра¬
зуют тенистый свод, где соловей прячет свое гнездышко. По
весне здесь все сплошь цветы да ароматы; осенью лиловые
ягоды терновника плотно сидят на ветках, которые в апреле
первыми оденутся белизной; красные ягоды, до которых так
охочи певчие дрозды, приходят на смену цветам жимолости,
а на кустах ежевики, рядом с клочками шерсти, оставлен¬
ной проходившей мимо отарой, алеют крохотные, приятные
на вкус дикие ягоды.
Опустив поводья и не правя своим мирным рысаком, Бе¬
недикт впал в глубокую задумчивость. Странный нрав был
у этого юноши; за невозможностью сравнить его с другими
молодыми людьми такого же склада, окружающие не были
способны подвести его под общую мерку. Большинство пре¬
зирало его, как человека, не способного ни к какому полез¬
ному и серьезному делу; и если посторонние не выказывали
юноше своего пренебрежения, то лишь потому, что вынуж¬
дены были признать за ним недюжинную физическую силу
и знали, что он не прощает обид. Зато семейство Лери, про¬
стодушное и благожелательное, не колеблясь отдавало ему
292
пальму первенства за ум и ученость. Славные эти люди бы¬
ли слепы к недостаткам Бенедикта; в их глазах племянник
страдал от избытка воображения и, будучи обременен зна¬
ниями, не мог вкушать душевный покой. В двадцать два го¬
да Бенедикт еще не сумел овладеть тем, что зовется практи¬
ческими знаниями. Попеременно снедаемый страстью то к
искусству, то к наукам, он не приобрел в Париже никакой
специальности. Работал он много, но как только дело дохо¬
дило до практических занятий, он охладевал к науке. В тот
самый момент, когда другие начинали пожинать плоды своих
трудов, он с отвращением отходил в сторону. Любовь к
учению кончалась для него там, где начиналось ремесло с
его неумолимыми требованиями. Стоило ему овладеть сокро¬
вищами искусства и науки, и он уже не испытывал эгоисти¬
ческого чувства, заставлявшего настойчиво применить их к
делу ради собственной выгоды, и так как он не умел прино¬
сить пользу даже самому себе, каждый, видя его праздным,
не раз задавался вопросом: «На что он годен?».
С малых лет Атенаис была наречена ему в невесты; та¬
ков был наилучший ответ завистникам, обвинявшим семей¬
ство Лери в том, что, разбогатев, они иссушили свое сердце,
равно как и ум. Правда и то, что их здравый смысл, кре¬
стьянский здравый смысл, обычно непогрешимо верный,
значительно поблек в атмосфере достатка. Они уже не относи¬
лись с прежним уважением к простым и скромным добро¬
детелям и после тщетных усилий искоренить их в себе
постарались сделать все, дабы задушить их в зародыше у сво¬
их отпрысков; но старики по-прежнему холили обоих детей,
не отдавая предпочтения родной дочери, и, веря, что тру¬
дятся для счастья молодых, трудились для их погибели.
Подобное воспитание принесло достаточно богатые плоды
на беду Бенедикту и Атенаис. Подобно мягкому, послушно¬
му воску, Атенаис переняла в пансионе Орлеана все недо¬
статки юных провинциалок: тщеславие, непомерное честолю¬
бие, зависть, мелочность. Но сердечная доброта жила в пей,
как священное наследие, доставшееся от матери, и никакие
влияния не могли его вытеснить. Поэтому-то смело можно
было надеяться, что уроки времени и житейского опыта пой¬
дут ей на пользу.
Более серьезный ущерб был нанесен Бенедикту. Воспи¬
тание не только не усыпило его великодушных порывов, —
напротив, они развились сверх всякой меры, стали мучитель¬
ной и лихорадочной тревогой. Этот страстный характер, эта
293
впечатлительная душа нуждались в упорядоченной системе
идей, в умиротворяющих, обуздывающих принципах. Воз¬
можно, даже сельский труд, телесная усталость стали бы
благодетельным выходом для избытка силы, дремавшей в
Этой деятельной натуре. Свет цивилизации, развивший в че¬
ловеке столько ценных качеств, пожалуй, в той же мере
извратил их. Такова беда поколения, стоящего между теми,
кто ничего не знает, и теми, что узнают достаточно: оно
знает чересчур много.
Лери с супругой не догадывались о всей опасности поло¬
жения. Они отказывались даже предвидеть его в будущем и,
ке видя иной радости, кроме как одаривать близких, кичи¬
лись в простоте душевной, что обладают мощным средством
утешения против всех горестей Бенедикта: по их мнению,
то была хорошая ферма, красотка фермерша и приданое в
двести тысяч франков наличными на первое обзаведение. Но
Бенедикт был нечувствителен ко всем этим лестным дарам
родственной любви. Деньги возбуя*дали в нем глубочайшее
презрение, в котором выражает себя энтузиазм молодости,
склонный все преувеличивать, легко менять принципы, а пе¬
ременив их, преклонять колени перед этим кумиром вселен¬
ной. Бенедикт чувствовал, что им владеют какие-то честолю¬
бивые помыслы, но это скрытое честолюбие не было связано
с деньгами, оно, как обычно у юношей, искало своего удо¬
влетворения в более возвышенной сфере.
Он и сам еще не знал главной цели этого неясного и тя¬
гостного ожидания. Иной раз ему мерещилось, будто он по-
зпал эту цель в живых образах фантазии, завладевавшей его
воображепием. Но фантазии эти испарялись как дым, не
принося с собой длительных радостей. Ныне он ощущал это
ожидание как некий враждебный недуг, притаившийся в его
груди, и ожидание терзало Бенедикта тем сильнее, чем мень¬
ше он сам понимал, на что следует его обратить. Скука, эта
страшная болезнь, которой поражено нынешнее поколение
в большей степени, чем в какую-либо иную эпоху истории
общества, отметила судьбу Бенедикта еще в самую пору цве¬
тения; подобно черной туче, скука омрачила все его буду¬
щее. Она иссушила в его душе самый бесценный дар моло¬
дости — надежду.
В Париже одиночество опостылело ему. И хотя, по мне¬
нию Бенедикта, оно было предпочтительнее общества людей,
но в его студенческой комнатушке это чересчур торя{ествен-
ное одиночество становилось пагубным для человека таких
294
Энергических свойств, как он. В конце концов оио отрази¬
лось на его здоровье, добросердечные опекуны совсем пере¬
пугались и отозвали Бенедикта из столицы. Уже через ме¬
сяц яркий румянец на щеках свидетельствовал о несокру¬
шимом здоровье юноши; но сердце Бенедикта тревожилось
сильнее прежнего. Поэзия полей, сызмальства владевшая его
душой, доводила почти до неистовства пыл неосознанных
желаний, подтачивавших его. Жизнь в родной семье, столь
приятная и благотворная поначалу, чуть ли не до оскомины
приедалась ему после каждого нового опыта пребывания в
деревне. Никакой склонности к Атенаис он не чувствовал.
Слишком далеко было ей до созданных его мечтой химер, и
мысль осесть здесь, жить среди сумасбродства или триви¬
альности — а эти контрасты мирно уживались в семье Ле¬
ри, — мысль эта стала для него непереносимой. Сердце его
легко открывалось для нежности и признательности, но чув¬
ства эти превратились в источник борьбы и вечных укоров
совести. Он не мог подавить внутреннюю усмешку, неумоли¬
мо жестокую усмешку при виде окруя;ающей его мелочности,
Этой смеси скупости и расточительности, что делает повадки
выскочек особенно нелепыми. Супруги Лери, отъявленные
деспоты, в то же время по-отечески заботливые, по воскре¬
сеньям выставляли своим работникам превосходное вино,
зато на неделе упрекали их за каждую каплю уксуса, подли¬
тую в воду. Они, не колеблясь, приобрели для дочки пре¬
красное фортепьяно, туалет лимонного дерева, книги в рос¬
кошных переплетах, но ворчали на Атенаис, если по ее при¬
казанию батрак кидал в очаг чересчур большую охапку
хвороста. У себя дома они держались как люди маленькие, бед¬
ные, чтобы приучить слуг к усердию и бережливости; в об¬
ществе они горделиво пыжились и сочли бы смертельной
обидой для себя малейшее сомнение в их достатке. Добрые,
милосердные, но слишком податливые на лесть, они ухитри¬
лись по собственной глупости внушить ненависть сосе¬
дям, впрочем, еще более глупым и тщеславным, чем сами
Лери.
Вот этих-то недостатков и не мог простить им Бенедикт.
Молодость куда более жестока и нетерпима к старости, чем
старики к молодым. Однако сквозь этот мрак отчаяния,
сквозь смутные и неясные порывы пробился луч надежды,
озаривший жизнь юноши, Луиза, мадам или мадемуазель
Луиза (ее именовали и так и эдак), три недели назад посе¬
лилась в Гранжнёве. Вначале из-за разницы в возрасте их
295
близость была спокойной и мирной; кое-какие предубеждения
Бенедикта против Луизы, которую он увидел впервые
после двенадцати лет разлуки, скоро изгладились благодаря
ее прелести и трогательной чистоте обращения. Их общие
вкусы, образование, симпатии способствовали быстрому сбли¬
жению, и Луиза, умудренная годами, своими бедами и свои¬
ми добродетелями, вскоре приобрела неограниченное влия¬
ние на юного друга. Но недолгой оказалась их сладостная
близость. Бенедикт, склонный действовать опрометчиво,
умевший, как никто, обожествлять предмет своего поклоне¬
ния и отравлять собственные радости крайностями, вообра¬
зил, будто влюблен в Луизу, будто именно она избранница
его сердца, будто отныне он не способен жить без нее.
Заблуждения эти скоро рассеялись; холодность, с какой
Луиза встречала его робкие признания, причиняла Бенедик¬
ту скорее досаду, нежели боль. Ослепленный злобой, он в
душе обвинял Луизу в гордости и сухости. Потом, вспомнив
обо всем, что пережила Луиза, он скрепя сердце складывал
оружие, признавая, что она столь же достойна уважения,
как и жалости. Раза два-три он почувствовал в ее присут¬
ствии, что вновь в душе его просыпаются пылкие надежды,
чересчур страстные для простой дружбы; но Луиза умела
утишить его порывы. Она не прибегала к доводам рассудка,
который склонен заблуждаться, идти на сделки; житейский
опыт научил ее остерегаться сочувствия, она не жалела Бе¬
недикта, и хотя душа ее была чужда жестокости, она при¬
бегала к ней, желая исцелить гоношу. Волнение, проявлен¬
ное Бенедиктом нынче во время их беседы, было как бы по¬
следней его попыткой бунта. Теперь он уже раскаивался в
своем сумасбродстве и, поразмыслив, понял по все нарастав¬
шей тревоге, что еще не пришел его час любить кого-то или
что-то всеми силами души.
Молчание прервала тетушка Лери, шутливо заметившая
дочери:
— Ты с этими цветами все перчатки замараешь. А вспом¬
ни-ка, что сказала как-то при тебе мадам: «В провинции
особу низкого происхождения всегда узнаешь по рукам и
ногам». Она, эта милейшая дамочка, даже не подумала, что
мы можем принять ее слова на свой счет!
— А я, напротив, считаю, что она сказала это именно в
наш адрес. Бедная мамаша, плохо же ты знаешь госпожу
Рембо, если думаешь, что она раскаивается в том, что на¬
несла нам афронт.
296
— Афронт! — язвительно повторила тетушка Лери. —
Она, видите ли, желала нам афронт нанести! Хотела бы я
рто видеть! Да что там! Будто меня можно пронять афрон¬
том, от кого бы он ни исходил.
— И все же придется нам сносить не одну ее дерзость,
пока мы ее фермеры. Фермеры, вечно фермеры, хоть наши
владения ничуть не хуже владений графини! Папенька, пока
еы не разделаетесь с этой противной фермой, я от вас все
равно не отстану. Тут все не по мне, не могу я больше этого
выносить.
Дядюшка Лери покачал головой.
— Тысяча экю ежегодного дохода никогда не поме¬
шают, — заметил он.
— Лучше получить на тысячу экю меньше, лишь бы
быть свободными, пользоваться своим богатством, вырваться
из-под власти этой злобной гордячки.
— Ба! — заметила тетушка Лери. — Да мы с ней и дсл-то
почти не имеем. После этого злосчастного события она наез¬
жает сюда раз в пять-шесть лет. Да и сейчас-то приехала
она из-за свадьбы барышни. А может, больше никогда здесь
не появится. Говорят, мадемуазель Валентина получит в при¬
даное замок и ферму. Тогда у нас будет хорошая хозяйка!
— Это верно, Валентина — добрая девушка, — подтвер¬
дила Атенаис, гордясь тем, что может в таком фамильярном
тоне говорить об особе, чьему высокому положению втайне
завидовала. — Она-то не гордая, она не забыла, что мы
вместе играли детьми. И к тому же у нее достаточно здра¬
вого смысла, и она понимает, что единственное различие
между людьми — это деньги, и что наше состояние столь же
почетно, как и ее.
— Это уж по меньшей мере! — проговорила тетушка
Лери. — Для этого ей достаточно было просто родиться, а
мы — мы деньги заработали потом и кровью. Впрочем, упре¬
кать ее нечего, она славная барышня и красавица к тому
же! Ты ее никогда не видел, Бенедикт?
— Никогда, тетя.
— А я все-таки привязана к этому семейству, — продол¬
жала тетушка Лери. — И отец ее был добряк! Вот это муж¬
чина так мужчина, и красавец к тому же! Ей-богу, настоя¬
щий генерал, весь в золоте и в крестах, а на всех праздни¬
ках приглашал меня танцевать, словно я герцогиня какая-
нибудь... Мадам, правда, не особенно-то радовалась...
— Да и я тоже, — простодушно заметил дядюшка Лери.
297
— Ох, уж этот мне Лери, — воскликнула его супруга, —
вечно насмешит! Я ведь к тому говорю, что, кроме самой
мадам, которая немножко голову задирает, все остальные в
их семье славные люди. Взять хоть бабушку — лучше жен¬
щины на всем свете не сыщешь!
— Да, она лучше их всех, — подтвердила Атенаис. —
Всегда что-нибудь ласковое скажет, иначе не назовет, как
«душечка моя», «красавица», «милая моя крошка».
— А это, что ни говори, приятно! — насмешливо заметил
Бенедикт. — Ладно, ладно. Да еще вдобавок тысячу экю до¬
хода с фермы, на которые можно накупить груды тряпок...
— Вот видишь, этим бросаться не следует, верно, маль¬
чик? — подхватил дядюшка Лери. — Скажи-ка ей это, сынок,
она тебя послушает.
— Нет, нет, ничего я не послушаю! — воскликнула де¬
вушка. — Я от вас до тех пор не отстану, пока вы не раз¬
вяжетесь с фермой. Срок аренды истекает через полгода, и
не нужно возобновлять ее, слышишь!
— А что же прикажешь мне делать? — возразил старик,
смущенный вкрадчивым и в то же время настойчивым тоном
дочери. — Значит, так мне и сидеть сложа руки? Я не ты, не
могу я петь да читать, я со скуки помру.
— Но, папа, у вас много добра, значит, есть чем рас¬
поряжаться.
— Вместе-то все прекрасно ладилось, а теперь чем при¬
кажешь мне заняться? Да и где мы жить будем? Ведь ты не
согласишься поселиться вместе с батраками?
— Конечно нет. Стройте, и у нас будет собственный дом,
и уберем мы его иначе, чем эту противную ферму; вот уви¬
дите, как я все там устрою!
— Ясно, устроишь так, чтобы проесть все денежки! —
ответил отец.
Атенаис надулась.
— В конце концов поступайте как знаете, — проговорила
она раздраженным тоном, — вы еще раскаетесь, что не по¬
слушали меня, но будет уже поздно.
— Что вы имеете в виду? — осведомился Бенедикт.
— А то, — ответила Атенаис, — что когда мадам де Рем¬
бо узнает, кого мы приютили на ферме и держим целые три
недели, она рассердится, и по окончании срока контракта
прогонит нас, да еще начнет крючкотворствовать и затеет
тяжбу... Не лучше ли нам уйти со славой и почестями, уда¬
литься самим, не ожидая, когда нас выгонят?
298
Это соображение заставило призадуматься стариков Ле¬
ри. Они замолчали, а Бенедикт, которого все сильнее и силь¬
нее раздражали речи Атенаис, не колеблясь истолковал ее
последнее замечание в дурную сторону.
— Другими словами, — проговорил он, — вы, кажется,
упрекаете ваших родителей за то, что они приютили у себя
мадам Луизу?
Атенаис вздрогнула и удивленно взглянула на Бенедикта;
лицо ее выражало гнев и печаль. Потом она побледнела и
Залилась слезами. Бенедикт понял все и взял ее руку.
— О, какой ужас! — воскликнула она прерывающимся
от рыданий голосом. — Так переиначить мои слова, когда я
люблю мадам Луизу как родную сестру!..
— Ну ладно, ладно, ты его не поняла, поцелуйтесь — и
хватит, утри слезы, — заметил папаша Лери.
Бенедикт поцеловал свою кузину, на лице которой тут
же заиграл прежний яркий румянец.
— Да будет тебе, дочка, утри слезы, — сказала тетушка
Лери. — Вот мы и подъезжаем. Не следует показываться
на людях с красными глазами, смотри, тебя ждут.
И впрямь, с лужайки уже доносились звуки лютни и во¬
лынок, и группа молодых людей, поджидавшая приезда де¬
виц, устроила на дороге настоящую засаду — каждый торо¬
пился первым пригласить свою избранницу на танец.
ГЛАВА IV
Все эти юноши принадлежали к тому же классу, что и
Бенедикт, если не считать преимуществ его образования,
что, впрочем, в глазах местных жителей являлось скорее не¬
достатком, чем достоинством. Многие из них были не прочь
посвататься к Атенаис.
— Лакомый кусочек! — воскликнул один из молодых лю¬
дей, взобравшийся на бугорок, чтобы не пропустить появле¬
ния экипажей. — Едет мадемуазель Лери — краса Черной
долины.
— Потише, потише, Симонно! Она предназначена мне, я
уже целый год за ней ухаживаю. Так что прошу простить,
но право первенства за мной.
Говоривший был высокий, крепкий черноглазый парень
с загорелым лицом и широкими плечами, сын местного бо->
гача-прасола.
299
— Все это так, Пьер Блютти, — ответил первый, — но
при ней ее нареченный.
— Какой нареченный? — хором воскликнули остальные.
— А ее кузен Бенедикт.
— Ага, Бенедикт, этот адвокат, краснобай, ученый...
— Да, папаша Лери не поскупился, чтобы сделать из не¬
го человека.
— И он на ней женится?
— Женится.
— Ну, пока-то еще не женился!
— Родители этого хотят, дочка хочет, еще бы этот ма¬
лый не захотел.
— Не понимаю, как вы можете терпеть такое! — вос¬
кликнул Жорж Морэ. — Да хорошенький же у нас будет
сосед! Этот грамотей наверняка станет корчить из себя не¬
весть что. И ему самая лучшая девушка и самое лучшее
приданое? Нет уж, не допущу я этого, покарай меня бог!
— Девчонка — отчаянная кокетка, а этот верзила блед-
помордый (кличка, данная местными парнями Бенедикту) и
собой нехорош и кавалер никудышный. Мы должны рас¬
строить свадьбу! Пошли, ребята; тот, кому повезет больше
других, угостит нас, счастливчик, в день своего бракосоче¬
тания. Но прежде всего давайте решим, как справиться с
кознями Бенедикта.
С этими словами Пьер Блютти вышел на дорогу и, силь¬
ной рукой схватив Любимчика под уздцы, остановил дву¬
колку, после чего обратился с приветствием к юной фермер¬
ше и пригласил ее на танец. Бенедикту не терпелось загла¬
дить свою вину перед кузиной, кроме того, хоть он и не
собирался оспаривать Атенаис у своих многочисленных со¬
перников, он был не прочь подразнить их. Поэтому он
Загородил своей спиной сиденье двуколки, скрыв от кавале¬
ров Атенаис.
— Господа, моя кузина благодарит вас от всего серд¬
ца, — сказал он, — но, надеюсь, вы сами сочтете справедли¬
вым, что первый контрданс по праву принадлежит мне. Она
уже обещала, вы опоздали.
И, не дослушав второго приглашения, он стегнул Любим¬
чика и, поднимая клубы пыли, въехал в поселок.
Атенаис не ждала такой удачи; и вчера и нынче утром
Бенедикт, не желавший с ней танцевать, уверял, будто вы¬
вихнул себе ногу и даже нарочно прихрамывал. Когда же
она увидела, как он шагает с решительным видом, сердце
300
ее запрыгало от радости; уже не говоря о том, что для само¬
любия хорошенькой девицы унизительно не открыть бала со
своим женихом, Атенаис по-настоящему любила Бенедикта.
Инстинктивно она признавала его явное превосходство над
собой, и, так как в каждой любви есть доля тщеславия, Ате¬
наис была в душе польщена тем, что предназначена чело¬
веку, который образованнее и воспитаннее всех ее кавале¬
ров. Итак, она появилась на полянке, блистая живостью и
свежестью; даже наряд, столь сурово осужденный Бенедик¬
том, был очаровательным на менее изощренный вкус. Жен¬
щины даже позеленели от зависти, а кавалеры единодушно
провозгласили Атенаис царицей бала.
Однако к вечеру эта яркая звездочка несколько померкла
перед другим светилом, более чистым и более лучезар¬
ным, — перед мадемуазель де Рембо. Услышав, как имя
Это передается из уст в уста, Бенедикт, движимый любопыт¬
ством, примкнул к толпе почитателей, бросившихся вслед за
ней. Желая разглядеть ее получше, он забрался на каменное
подножие креста, почитаемого во всей округе. Этот кощун¬
ственный, вернее — сумасбродный поступок привлек к нему
все взгляды, включая взгляд мадемуазель де Рембо, которая
невольно повернулась туда, куда смотрела толпа, и дала воз¬
можность Бенедикту без помех рассмотреть себя.
Она ему не понравилась. Уже давно он создал себе идеал
женщины — брюнетка, бледная, пылкая, подвижная, сло¬
вом — нечто в испанском духе, — и он отнюдь не собирался
отрекаться от своих грез. Мадемуазель Валентина никак не
соответствовала этому идеалу: она была блондинка, белоко¬
жая, спокойная, высокая, свежая, безукоризненно прекрас¬
ная с головы до ног. В ней не было ни единого из недо¬
статков, к которым влекся болезненный мозг Бенедикта,
насмотревшегося на те произведения искусства, где кисть,
поэтизируя само уродство, — делает его более привлекатель¬
ным, чем красота. Кроме того, мадемуазель де Рембо дер¬
жалась со спокойным и прирожденным достоинством, что
скорее могло внушить уважение, нежели очаровать с пер¬
вого взгляда. Все в ней напоминало придворных дам Людо¬
вика XIV — и линия профиля, и изящный изгиб шеи, и рос¬
кошные, ослепительно белые плечи. Надо думать, потребова¬
лось не одно поколение рыцарей, дабы создать это счастли¬
вое сочетание чистых и благородных черт, царственную
осанку, которые можно видеть у лебедя, когда величественно
и томно он расправляет на заре свои крылья.
301
Бенедикт покинул свой наблюдательный пункт у подно¬
жия креста, и туг же, пренебрегая неодобрительным бормо¬
танием местных кумушек, еще десятка два юношей броси¬
лись к этому заветному местечку, откуда и ты всех видишь
и тебя все видят. Через час круговращение толпы принесло
Бенедикта к дамам де Рембо. Дядюшка Лери, почтительно
сняв шляпу, беседовал с хозяйками замка и, завидев пле¬
мянника, схватил его за руку и представил дамам.
Валентина сидела на траве между своей матерью, графи¬
ней де Рембо, и своей бабушкой, маркизой де Рембо. Бене¬
дикт никогда раньше не видел этих трех женщин, но он так
много наслышался о них на ферме, что не удивился, удо¬
стоившись холодно-высокомерного кивка одной и добродушно¬
фамильярного приветствия другой. Казалось, старая мар¬
киза своими шумными излияниями старается искупить ледя¬
ное молчание невестки. Однако в этой нарочито простона¬
родной болтовне чувствовалась чисто феодальная покрови-
тельственность.
— Как, это и есть Бенедикт? — воскликнула старушка.—
Неужели это тот самый мальчуган, которого я видела еще
на руках у его матушки? Что ж. здравствуй, мой мальчик,
рада видеть тебя взрослым и таким нарядным. Ты ужасно
похож на свою мать. Да, да, мы с ней старинные друзья!
Тебя крестил мой бедный сын, генерал, погибший под Ва¬
терлоо. И как раз я подарила тебе твои первые штанишки,
но ты, конечно, этого не помнишь. Сколько же с тех пор
прошло времени? Тебе, должно быть, сейчас лет восемна¬
дцать?
— Мне двадцать два, мадам, — ответил Бенедикт.
— О господи, уже двадцать два! — воскликнула марки¬
за. — Как время-то бежит! А я думала, ты ровесник моей
внучке. Ты ее не знаешь, мою внучку? Ну так смотри, мы
тоже умеем рожать славных ребятишек! Валентина, поздоро¬
вайся-ка с Бенедиктом, он племянник нашего почтенного
Лери и жених твоей подружки Атенаис. Поговори с ним,
внучка.
Эти последние слова можно было перевести так: «Следуй
моему примеру, ты прямая наследница моего имени, умей
завоевать простые сердца, дабы спасти свою голову в годи¬
ну грядущих революций, как спасалась я во время револю¬
ций минувших!». Однако мадемуазель де Рембо, то ли в
силу выучки, то ли в силу обычая, то ли в силу прямодушия,
удалось и улыбкой и взглядом утишить в душе Бенедикта
302
гнев, вызванный оскорбительной приветливостью маркизы.
Он устремил на девушку дерзкий и насмешливый взгляд, ибо
уязвленная гордыня на один миг вытеснила диковатость и
робость, свойственные его возрасту. Но прекрасное лицо вы¬
ражало такую кротость, такую безмятежность, звук голоса
Валентины был так чист и так успокоителен, что юноша
опустил глаза и вспыхнул как красная девица.
— О, — проговорила она, — могу сказать вам от чистого
сердца, что я люблю Атенаис как родную сестру. Не отка¬
жите в любезности привести ее сюда. Я уже давно ищу
ее повсюду, но безуспешно. А мне так хочется ее расцело¬
вать.
Бенедикт склонился в глубоком поклоне и вскоре вер¬
нулся к Валентине со своей кузиной. Атенаис, дружески взяв
под руку высокородную девицу де Рембо, стала прогуливать¬
ся с ней среди праздничной толпы. Хотя мадемуазель Лери
старалась делать вид, что ничего тут особенного нет, а Ва¬
лентина отлично понимала ее чувства, фермерша не могла
скрыть горделивой радости и торжества над всеми прочими
женщинами, которые из зависти старались ее опорочить.
Тем временем лютня подала сигнал к следующему тан¬
цу — к бурре. На сей раз Атенаис пригласил один из тех
юношей, что поджидали ее на дороге. Она попросила маде¬
муазель де Рембо быть ее визави.
— Пусть меня сначала пригласят, — с улыбкой возрази¬
ла Валентина.
— За этим дело не станет! — с живостью воскликнула
Атенаис. — Бенедикт, пригласите мадемуазель.
Бенедикт, робко вскинув глаза, молча испросил разреше¬
ния Валентины. На ее милом, простодушном личике оп про¬
чел согласие. Тогда он шагнул к ней, но в эту минуту гра-
финя-мать, резким движением схватив дочь за локоть, про¬
изнесла достаточно громко, чтобы Бенедикт мог расслышать:
— Дочь моя, я разрешаю вам танцевать бурре только с
господином де Лансаком.
Тут только Бенедикт впервые заметил высокого молодого
красавца, предложившего руку юной графине, и вспомнил,
что де Лансак — жених Валентины.
Уже через минуту он понял причину испуга графини.
Когда лютня перед началом бурре выделывала особо звон¬
кую трель, каждый кавалер, по обычаю, установившемуся
еще с незапамятных времен, должен был поцеловать свою
даму. Граф де Лансак, слишком хорошо воспитанный, чтобы
303
позволить себе на народе подобную вольность, решил
несколько видоизменить старинный беррийский обычай и
почтительно поцеловал ручку Валентины.
После чего граф прошелся в танце, сделав несколько ша¬
гов вперед и назад, но тут же почувствовал, что не в силах
схватить капризный ритм бурре, к которому не так-то легко
приноровиться с первого раза; поэтому он остановился и
сказал Валентине:
— Я исполнил свой долг по желанию вашей матушки,
начав с вами танец, но боюсь, что испорчу вам все удоволь¬
ствие своей неловкостью. У вас уже был кавалер, разрешите
передать ему мои права.
И он обернулся к Бенедикту.
— Не угодно ли вам занять мое место? — осведомился
он изысканно любезным тоном. — Вы исполните мою роль
куда удачнее, чем я.
Но Бенедикт, раздираемый смущением и гордостью, не
сразу сменил графа, ибо его лишили самого очаровательного
права, данного танцору.
— Прошу вас, — настойчиво продолжал де Лансак, —
вы будете сторицей вознаграждены за эту услугу, которую
я прошу вас оказать, и, быть может, вам еще придется бла¬
годарить меня.
Бенедикта не пришлось долго уламывать, ручка Вален¬
тины без всякой неприязни нашла его дрожащую руку. Гра¬
финя была вполне удовлетворена дипломатическим манев¬
ром своего будущего зятя, так ловко вышедшего из положе¬
ния; но вдруг игрок на лютне, видимо шутник и насмешник,
как и все подлинные артисты, прервал рефрен и с лукавой
непосредственностью повторил зазывную трель. А это зна¬
чило, что кавалер обязан поцеловать свою даму. Бенедикт
побледнел и растерялся. Папаша Лери, испуганный злобным
блеском, вспыхнувшим в глазах графини, бросился к лют-
нику и стал умолять его играть дальше, не повторяя роковой
трели. Но деревенский музыкант не желал ничего слушать,
смех и одобрительные возгласы публики лишь подзадорили
его, и он уперся, заявив, что будет играть дальше лишь при
том условии, если все будет как положено. Танцоры роптали
от нетерпения. Мадам де Рембо приготовилась было увести
дочь. Но господин де Лансак, человек светский и находчи¬
вый, поняв всю смехотворную нелепость этой сцены, вновь
приблизился к Бенедикту и проговорил любезно, однако не
без скрытой насмешки:
30i
— Итак, сударь, оказывается, я должен дать вам разре¬
шение на право, которым я сам не посмел воспользоваться?
Вы, как я вижу, хотите полностью насладиться своим три¬
умфом!
Бенедикт коснулся дрожащими губами бархатистых ще¬
чек юной графини. На миг, на один только миг, его охва¬
тило чувство гордости и наслаждения, но он заметил, что
Валентина, хотя и вспыхнула, от души смеется над веем
Этим происшествием. Он вспомнил, что она точно так же по¬
краснела, когда господин де Лансак поцеловал ей руку, но
не рассмеялась. И Бенедикт понял, что этот граф, вежли¬
вый, находчивый, рассудительный красавец, безусловно лю¬
бим, и танцевал с Валентиной без всякого удовольствия, хо¬
тя она танцевала бурре на диво уверенно, непринужденно,
как истая поселянка.
Однако Атенаис вносила в танец еще больше прелести и
кокетства, так как обладала именно тем родом красоты,
которая нравится всем без исключения. Мужчины, не полу¬
чившие настоящего воспитания, любят примитивную пре¬
лесть, сулящие многое взгляды, поощрительные улыбки. При
всей своей невинности юная фермерша умела держаться с
лукавой и манящей уверенностью. В мгновение ока ее окру¬
жили сельские поклонники и увлекли за собой, чуть ли не
похитили. Некоторое время Бенедикт старался не выпускать
ее из виду. Но, рассерженный тем, что она, бросив мать,
присоединилась к рою молодых кокеток, вокруг которых тес¬
нились стаи воздыхателей, он попытался жестами и красно¬
речивыми взглядами втолковать кузине, что она уж слишком
поддалась своей природной резвости. Атенаис ничего не за¬
мечала или не желала замечать. Бенедикт сердито пожал
плечами и удалился. В харчевне он встретил работника с
дядюшкиной фермы, приехавшего сюда на серой кобылке,
па которой обычно ездил сам Бенедикт. Он велел работнику
доставить вечером семейство Лери на двуколке домой, а
сам, вскочив в седло, поскакал в одиночестве по дороге в
Гранжнёв, уже укутанной вечерними сумерками.
ГЛАВА V
Поблагодарив Бенедикта изящным жестом, Валентина по¬
кинула круг танцующих и, присев возле графили, поняла
по бледности ее лица, холодности взгляда, подя{атым губам,
305
что в мстительном сердце матери зреет гроза и гроза рта
вскоре обрушится на нее. Господин де Лансак, чувствовав¬
ший себя в ответе за поведение своей нареченной, решил
уберечь ее хотя бы от первого шквала горьких упреков и,
предложив Валентине руку, пошел с ней в некотором отда¬
лении от мадам де Рембо, которая, увлекая за собой све¬
кровь, поспешно шагала к карете. У Валентины на душе
было неспокойно, она боялась материнского гнева, который
вот-вот обрушится ей на голову, хотя господин де Лапсак с
присущей ему милой и умной находчивостью всячески ста¬
рался ее развлечь, делая вид, что все это чистые пустяки, и
наконец взялся успокоить графиню. Валентина, искренне
признательная де Лансаку за деликатное внимание, которым
он ее окружал, не будучи при том ни эгоистичным, ни смеш¬
ным, почувствовала, как растет в ее душе искренняя привя¬
занность к будущему супругу.
А тем временем графиня, досадуя, что ей не с кем за¬
теять ссору, взялась за свекровь. Так как на условленном
месте ее людей не оказалось, ибо слуги не ожидали так ра¬
но хозяйку, ей пришлось волей-неволей совершить прогулку
по пыльной каменистой дороге — истое испытапие для ног,
привыкших утопать в кашмирских коврах, устилавших апар¬
таменты Жозефины и Марии-Луизы. Досада графини, есте¬
ственно, еще усилилась, она чуть не толкнула старуху мар¬
кизу, которая, спотыкаясь на каждом шагу, старалась уце¬
питься за руку невестки.
— Что и говорить, миленький праздник, прелестная про¬
гулка! — начала графиня. — И все вы, это вы захотели сюда
приехать, вы и меня против воли с собой притащили. Вы
любите всю эту чернь, а вот я ее ненавижу. Ну как, хорошо
повеселились? Что ж вы не восторгаетесь прелестью полей?
Может быть, и жара вам тоя«е приятна?
— Да, приятна, — ответила старушка, — а мне восемьде¬
сят лет.
— Мне, слава богу, нет восьмидесяти, и я задыхаюсь. А эта
пыль, эти камни, которые впиваются в ноги! Как это мило!
— Но, дорогая, разве моя вина в том, что стоит жаркая
погода, что дорога скверная, а у вас плохое настроение?
— Плохое настроение! Зат0 У вас никогда не бывает
плохого настроения, еще бы — вас ничто не заботит. Вы
безбожно попустительствуете своим близким. Недаром: цветы,
которые вы посеяли, принесли плоды и, надо признаться,
достаточно ранние;..
306
— Мадам, — с горечью проговорила маркиза, — я давно
Знаю, что в гневе вы беспощадны.
— Если не ошибаюсь, мадам, — ответила графиня, — вы
именуете беспощадностью вполне законную гордость оскорб¬
ленной матери?
— Да кто же вас оскорбил, побойтесь вы бога!
— И вы еще спрашиваете! Неужели, по-вашему, я не
была достаточно оскорблена в лице моей дочери, когда весь
Этот деревенский сброд хлопал в ладоши, видя, как она па
моих глазах, против моей воли, целуется с каким-то мужла¬
ном. Ведь завтра они будут говорить: «Мы нанесли кровную
обиду графине де Рембо».
— Что за преувеличения! Что за пуританизм! Ваша
дочь обесчещена тем, что ее поцеловали в присутствии
трех тысяч человек! Ну и преступление! Согласна, в мое
время, мадам, да и в ваше тоже, так пе поступали, но
поступали не лучше. К тому же этот мальчик вовсе не
мужлан.
— Тем хуже, мадам, это разбогатевший мужик, это
«просвещенный» смерд.
— Говорите тише, нас могут услышать!
— О, вы все еще бредите гильотиной, по-вашему, она
вечно шествует за вами по пятам и готова схватить вас при
малейшем проявлении гордости и отваги. Хорошо, я буду
говорить тихо; послушайте-ка, что я вам сейчас скажу: не
вмешивайтесь в воспитание Валентины и не забудьте, какие
плоды принесло воспитание «той».
— Опять! Опять! — простонала старуха, тоскливо сжав
руки. — Неужели надо по всякому поводу бередить эту ра¬
ну? Дайте мне умереть спокойно, мадам, мне восемьдесят
лет.
— Всем бы хотелось дожить до этого возраста, особенно
если он служит извинением любым причудам души и разу¬
ма. Вы стары, и как бы вы ни пытались разыгрывать роль
безобидной старушки, вы до сих пор имеете огромное влия¬
ние на мою дочь, да и на весь наш дом тоже... Употребите
его на наше общее благо, пусть хоть Валентина будет по¬
дальше от этого злосчастного примера, память о котором,
к сожалению, не окончательно в ней угасла.
— Ну, какая опасность может ей грозить с этой сторо¬
ны? Ведь Валентина не сегодня-завтра выйдет замуж! Чего
вы боитесь? Ее ошибки, если только она их совершит, дело
ее мужа, мы выполнили нашу обязанность...
307
— Да, мадам, мне известен образ ваших мыслей, я не
желаю терять зря время и оспаривать ваши взгляды, но
повторяю: постарайтесь сделать так, чтобы вокруг вас не
осталось и духа от существа, которое запятнало всю нашу
семью.
— Великий боже, мадам, кончите ли вы когда-нибудь?
В каком тоне вы говорите о моей внучке, о дочери моего
родного сына, об единственной и законной сестре Валенти¬
ны? Именно потому, что она мне родня, я всегда буду опла¬
кивать ее поступок, но не проклинать ее. Разве не искупила
она дорогой ценой свою вину? Неужели ваша ненависть
столь беспощадна, что готова преследовать ее даже в изгна¬
нии и нищете? Откуда это настойчивое стремление бередить
рану, которая будет кровоточить до последнего моего ды¬
хания?
— Послушайте, мадам, ваша увая*аемая внучка не так
далеко, как вы пытаетесь меня уверить. Вот видите, вам не
удалось меня провести.
— Великий боже! — воскликнула старуха, распрямляя
свой согбенный стан. — На что вы намекаете? Объясни¬
тесь: дочка моя, бедная моя дочка, где она, где? Скажите
мне, где она, молю вас об этом на коленях.
Госпожа де Рембо, закинувшая удочку лжи с единствен¬
ной целью выведать правду, почувствовала удовлетворение,
услышав искренние и трогательные мольбы старухи, посколь¬
ку они рассеяли подозрения графини.
— Вы узнаете это, мадам, — ответила она, — но сначала
узнаю я сама. Клянусь, я обнаружу в самом скором времени
то место по соседству с нами, где она нашла себе приют,
и сумею изгнать ее оттуда. Утрите слезы, вот наши люди.
Валентина поднялась в карету и вскоре вышла оттуда,
надев прямо на свой наряд широкую синюю мериносовую
юбку, заменившую ей амазонку, слишком тяжелую для жар¬
кой весенней погоды. Господин де Лансак, подставив ей ру¬
ку, помог сесть на превосходного английского иноходца;
дамы разместились в карете, но, когда кавалькада собралась
тронуться с места, лошадь де Лансака, взятая из сельской
конюшни, вдруг упала на землю, и ее не удалось поднять.
Было ли то следствием чрезмерной жары или животное
опоили плохой водой, только колики были так сильны, что
о поездке не могло быть и речи. При лошади ка постоялом
дворе оставили форейтора, а господин де Лансак вынужден
был сесть в карету.
308
— А как Hie Валентина поедет одна? — воскликнула гра¬
финя.
— Что же тут такого, — возразил граф де Лансак, кото¬
рому от души хотелось избавить девушку от двухчасового
пути лицом к лицу с разгневанной матерью. — Мадемуазель
Валентина поскачет рядом с каретой и, следовательно, не
будет одна, мы даже сможем переговариваться с ней. Ло¬
шадь у нее послушная, так что, на мой взгляд, нет никакого
риска, если она поедет верхом.
— Но так не делается, — заметила графиня, для ко¬
торой господин де Лансак был непререкаемым автори¬
тетом.
— В ртом краю делается все, ибо здесь некому судить,
что принято, а что нет. Сразу за поворотом мы выедем в
Черную долину, где даже кошки не встретим. К тому же
через десять минут окончательно стемнеет, так что нам
нечего бояться осуждающих взглядов.
Этот последний и весьма веский довод оказался решаю¬
щим. Лансак одержал верх, и кортеж направился по дороге
к долине. Валентина ехала следом за каретой на рыси. Уже
спускалась ночь.
С каждым шагом дорога, шедшая через равиину, стано¬
вилась все уже. Вскоре Валентина не могла скакать рядом с
каретой. Сначала она ехала позади, но так как из-за неров¬
ностей почвы возница то и дело резко осаживал лошадей,
иноходец Валентины, чуть не натыкаясь грудью на задок
кареты, испуганно бросался в сторону. В одном месте при¬
дорожная канава отступала в сторону, и Валентина, восполь¬
зовавшись этим, обогнала карету и с удовольствием поска¬
кала вперед, не терзаясь предчувствиями и дав своему мощ¬
ному благородному коню полную волю.
Стояла восхитительная погода, луна еще не поднялась, и
дорога была погребена под густой сеныо листвы; изредка
между травинок сверкал огопек светлячка, шуршала в кус¬
тарнике вспугнутая ящерица да над увлажненными росой
цветами вилась сумеречная бабочка. Теплый ветерок, неиз¬
вестно откуда налетавший, нес с собой запах ванили — это
зацвела в полях люцерна. Валентину воспитывали все — и
изгнанная из дому сестра, и спесивая мать, и монахини в
том монастыре, где она училась, и взбалмошная, молодая ду¬
шой бабка, — и никто поэтому не довел ее воспитания до
конца. Благодаря самой себе она стала такой, какой была
сейчас, и, не найдя в семейном кругу подлинных симпатий,
309
постепенно приохотилась к учению и мечтам. Спокойный от
природы дух, здравые суждения в равной мере уберегали
девушку от тех ошибок и заблуждений, в каких повинны и
общество и одиночество. Отдаваясь во власть спокойных и
чистых, как само ее сердце, мыслей, она наслаждалась пре¬
лестью майского вечера, полного целомудренной неги для
юной поэтической души. Быть может, она думала о своем
женихе, о человеке, который первый отнесся к ней с довери¬
ем и уважением, что столь мило сердцу, привыкшему себя
уваятть, но еще непонятому другими. Валентина не грезила
о страсти, ей было чуждо надменное стремление молодых
умов, почитающих страсть властной потребностью своей на¬
туры. Скромная от природы, Валентина считала, что не соз¬
дана для слишком неистовых и сильных испытаний, она не
пыталась бунтовать против сдеря*анности, которую, как пер¬
вейший долг, предписывал ей свет. Она принимала ее как
благо, а не как закон. Она дала себе клятву не поддаваться
пылким влечениям, которые на ее глазах стали причиной
многих бед, любви к роскоши, ради которой даже бабка
жертвовала своим достоинством, тщеславия, непрестанно тер¬
завшего мать с тех пор, как рухнули ее надежды, а равно
любви, что так жестоко сгубила ее сестру. При мысли о
сестре на ее ресницах повисла слезинка. Это было един¬
ственное событие, оставившее неизгладимый след в душе
Валентины, опо оказало влияние на ее нрав, наградило од¬
новременно смелостью и робостью — робостью, когда дело
касалось ее самой, а смелостью, когда дело касалось сестры.
Правда и то, что ей никогда не удавалось доказать делом
отвагу и преданность, жившие в ее душе; мать никогда
не произносила в ее присутствии имя сестры, никогда
еще не представлялся ей случай послуяшть сестре и за¬
щитить ее. Желание это росло с каждым днем, и горячая
нежность, которую питала Валентипа к сестре, к образу
ее, встававшему в дымке смутных детских воспоминаний,
была единственным подлинным чувством, обитавшим в душе
девушки.
Это подавленное чувство дружбы наложило на все су¬
щество Валентины отпечаток какого-то внутреннего возбуж¬
дения, усиливавшегося за последние дни. В округе прошел
слух, что ее сестру видели в восьми лье отсюда, в городке,
где она некогда нашла себе приют на несколько месяцев.
На сей раз она только переночевала там, не назвав своего
имени, по владельцы харчевни уверяли, что сразу ее узнали.
310
Слух этот дошел до замка Рембо, расположенного в другом
конце Черной долины: слуга, надеявшийся попасть в ми¬
лость к графине, сообщил ей эту новость. Случилось так, что
Валентина, сидевшая за работой в соседней комнате, услы¬
шала возглас матери, произнесшей имя, от которого девушку
бросило в дрожь. Не в силах побороть тревогу и любопыт¬
ство, она прислушалась внимательнее и поняла смысл
тайных донесений лакея. Произошло это накануне первого
мая, и теперь Валентина, взволнованная и встревожен¬
ная, размышляла о том, верна ли эта весть и пе проще ли
предположить, что люди ошиблись, — не так просто узнать
человека, который шестнадцать долгих лет жил в изгна¬
нии.
Вся во власти этих дум, мадемуазель де Рембо, не заме¬
тив, что иноходец несет ее слишком быстро, не осадила его
вовремя и оставила карету далеко позади. Заметив это, она
остановилась и, не видя ничего во мраке, пригнулась к луке
седла и прислушалась, но то ли отдаленный стук колес
смягчала высокая, покрытая росой трава, то ли мешало шум¬
ное и учащенное дыхание иноходца, нетерпеливо просив¬
шего поводьев, — но так или иначе ни один звук не донесся
до ушей Валентины, она слышала лишь торжественное без¬
молвие ночи. Валентина, решив, что она заблудилась,
повернула коня, проскакала галопом часть дороги,
так и не встретив никого, снова остановилась и прислу¬
шалась.
И на сей раз она не услышала ничего, кроме стрекотания
кузнечика, пробудившегося с восходом луны, да отдаленного
лая собак.
Валентина снова пустила лошадь галопом и снова оста¬
новилась на развилке дороги. Она пыталась вспомнить, ка¬
кая дорога привела ее сюда, но из-за темноты не могла опре¬
делить направления. Благоразумнее было бы подождать здесь
появления кареты, ибо она могла проехать только по одной
из этих двух дорог. Но страх уже затуманил рассудок моло¬
дой девушки, ждать своих и тревожиться было, по ее мне¬
нию, самым нелепым решением. Поэтому она понадеялась на
инстинкт иноходца — он непременно возьмет верное направ¬
ление, почуяв лошадей, запряженных в карету, и если па¬
мять его подведет, то выручит нюх. Все лучше, чем стоять
вот так, на месте, в страхе и тревоге. Предоставленный сво¬
ей воле иноходец свернул налево. После бесцельной и бес¬
смысленной скачки Валентине вдруг почудилось, будто она
311
узнает огромное дерево, замеченное еще поутру. Это обстоя¬
тельство придало ей смелости, она даже улыбнулась своим;
страхам и погнала лошадь вперед.
Но вскоре она заметила, что дорога все круче спускается
к долине. Валентина плохо знала здешние края, ее увезли
отсюда ребенком, но ей показалось, будто нынче утром они
ехали по более возвышенной части долины. Да и сам пейзаж
изменился: лучи луны, медленно подымавшейся над горизон¬
том, пробивались в просвет между ветвей, и теперь Вален¬
тине удалось разглядеть то, чего она не могла видеть в тем¬
ноте. Дорога, избитая скотом и колесами, стала более широ¬
кой, более открытой, ивы с коротко обрезанными ветвями
стояли по обе ее стороны, их причудливо обезображенные
стволы, вырисовывавшиеся на фоне неба, казались какими-то
мерзкими чудищами, которые вот-вот закачают своей урод¬
ливой головой, задвижутся всем своим безруким телом.
ГЛАВА VI
Внезапно Валентина услышала глухой протяжный шум,
напоминавший отдаленный стук колес. Она свернула с доро¬
ги и направилась по боковой тропинке к тому месту, откуда
доносились эти звуки, которые все усиливались и менялись.
Если бы Валентина могла проникнуть под свод цветущих яб¬
лонь, пронизанный лучами луны, она увидела бы белую,
блестящую ленту реки, устремлявшуюся к плотине, которая
была неподалеку. Все я«е она и так угадала близкое присут¬
ствие Эндра по идущей от него прохладе и неяшому запаху
мяты. Именно поэтому она поняла, что уклонилась от пра¬
вильного пути, и тут же решила спуститься к реке и ехать
берегом, в надежде обнаружить мельницу или хи-жину, где
можно расспросить о дороге. И в самом деле, вскоре путь ей
преградил старый, стоявший на отшибе темный амбар, и хо¬
тя света не было, лай собак за забором свидетельствовал
о том, что здесь яшвут люди. Она крикнула, но никто не
отозвался. Тогда она подъехала к воротам и постучала в них
стальным наконечником хлыста. В ответ послышалось жа¬
лобное блеяние — амбар оказался овчарней. В этом краю,
где нет ни волков, ни воров, нет также и пастухов. Вален¬
тина поехала дальше.
Ее иноходец, словно ему передалось смятение хозяйки,
шел теперь медленным, неуверенным шагом. То копыто его
312
высекало из кремня искру, то он тянулся мордой к молодым
побегам вяза.
Вдруг в этой тишине, среди пустынных полей, среди лу¬
гов, не слышавших никогда иной мелодии, кроме той, что от
нечего делать извлекает из своей дудочки ребенок, или
хриплой и непристойной песенки подгулявшего мельника,
вдруг к бормотанию воды и вздохам ветерка присоединился
чистый, сладостный, завораживающий голос — голос челове¬
ка, молодой и вибрирующий, как звук гобоя. Он пел мест¬
ную беррийскую песенку, простую, очень протяжную и очень
грустную, как, впрочем, все такие песни. Но как он пел!
Разумеется, ни один сельский житель не мог так владеть
звуком и так модулировать. Но это не был и профессиональ¬
ный певец, тот не отдался бы так непринужденно на солю
незамысловатого ритма, отказавшись от всяких фиоритур и
премудростей. Пел тот, кто чувствовал музыку, но не изучал
ее, а если бы изучал, то стал бы первым из первых певцов
мира, так не чувствовалось в нем выучки; мелодия, как го¬
лос самих стихий, поднималась к небесам, полная единствен¬
ной поэзии — поэзии чувств. «Если бы в девственном лесу,
далеко от произведений искусства, далеко от ярких кенке-
тов рампы и арий Россини, среди альпийских елей, где ни¬
когда не ступала нога человека, — если бы духи Манфреда
пробудились вдруг к жизни, именно так бы они и пели», —
подумалось Валентине.
Она уронила поводья, лошадь спокойно пощипывала тра¬
ву, росшую на обочине дороги, Валентина уже не испытыва¬
ла страха: она была околдована таинственной песней, и так
сладостно было это чувство, что она и не думала удивлять¬
ся, слыша ее в таком месте и в такой час.
Голос умолк; Валентина подумала, что все это ей пригре¬
зилось, но вот песнь раздалась вновь, приблизилась, и с
каждым мгновением звуки ее все отчетливее доносились до
слуха прекрасной амазонки, потом звук снова утих, и теперь
Валентина слышала лишь лошадиный топот. По тяжелому,
неровному аллюру она без труда догадалась, что это кре¬
стьянская лошадь.
Валентина почувствовала страх при мысли, что сейчас
она очутится здесь, в этом пустынном углу, с глазу на глаз
с человеком, который может оказаться грубияном, пьяницей.
Как знать, пел ли это сам ночной путник, или, быть может,
тяжелая рысь его коня спугнула сладкогласного эльфа. Но
так или иначе, она сочла более благоразумным объявиться
313
незнакомцу, чем проблуждать всю ночь в полях. Валентина
подумала также, что, если ее попытаются оскорбить, инохо¬
дец, безусловно, ускачет от крестьянской лошадки, и,
стараясь казаться спокойнее, чем была на самом деле, дви¬
нулась прямо навстречу ездоку.
— Кто там? — раздался твердый голос.
— Валентина де Рембо, — ответила девушка, не без чув¬
ства гордости назвав свое имя, самое почитаемое в их краях.
В этом невинном тщеславии не было, в сущности, ничего
нелепого или смешного, ибо гордилась она доблестями и
отвагой своего отца.
— Мадемуазель де Рембо, одна и в такой час! — под¬
хватил путник. — А где же господин де Лансак? Не упал ли
он с лошади?’Жив ли он?
— Слава богу, жив, — ответила Валентина, приободрен¬
ная звуком голоса, показавшегося ей знакомым. — Но, если
не ошибаюсь, мосье, вас зовут Бенедикт, и мы с вами сего¬
дня танцевали.
Бенедикт вздрогнул. Про себя он подумал, что нескромно
и неосмотрительно было напоминать об этом щекотливом об¬
стоятельстве, при воспоминании о котором вся кровь заки¬
пала у него в жилах... Но иной раз безграничное чистосер¬
дечие может показаться дерзостью. На самом яге деле Ва¬
лентина, поглощенная этой ночной скачкой, совершенно за¬
была о смешном случае с поцелуем, и только тон, которым
ответил Бенедикт, напомнил ей все обстоятельства дела.
— Да, мадемуазель, я Бенедикт.
— Вот и хорошо, — сказала она, — будьте добры пока¬
зать мне дорогу.
И она рассказала ему, как сбилась с пути.
— Вы находитесь на расстоянии одного лье от того
места, какого вам нужно было держаться, — ответил он, — и,
чтобы попасть на дорогу, вам придется проехать через фер¬
му Гранжнёв. Так как я сам держу туда путь, разрешите
быть вашим проводником. Возможно, выехав на дорогу, мы
обпаружим карету, которая вас поджидает.
— Вряд ли, — возразила Валентина, — матушка видела,
что я обогнала их, и, разумеется, решила, что я попаду в за¬
мок раньше.
— В таком случае, мадемуазель, разрешите проводить
вас до дому. Мой дядя, безусловно, был бы более подходя¬
щий! проводником, но он еще не вернулся с праздника и пе
Знаю, когда вернется.
314
Валентина с грустью подумала, что это обстоятельство
лишь усугубит гнев матери, но, так как она была неповинна
во всех сегодняшних приключениях, она приняла предложе¬
ние Бенедикта с искренностью, невольно внушавшей к ней
уважение. Бенедикт был тронут ее простым и мягким обхо¬
ждением. То что поначалу не понравилось ему в Валентине,
а именно — ее непринужденность, которая порождалась со¬
знанием общественного превосходства, внушенным ей с пе¬
ленок, — как раз и покорило его теперь. Он понял, что
девушка принимает свое благородное происхождение со всей
простотой чувств, без надменности или наигранного само¬
уничижения. Она была как бы промежуточным звеном между
матерью и бабкой, она умела заставить себя уважать, не ос¬
корбляя собеседника. Бенедикт дивился тому, что в присут¬
ствии Валентины не испытывал робости, того трепета, какой
неизбежно охватывает двадцатилетнего юношу, выросшего
Едали от света, в присутствии молодой, прекрасной женщи¬
ны. И он заключил из этого, что мадемуазель де Рембо с ее
спокойной красотой и природным чистосердечием достойна
внушить человеку прочное чувство дружбы. Мысль о любви
даже не пришла ему в голову.
После обычных в таком случае вопросов о дороге, о вы¬
носливости лошадей Валентина спросила Бенедикта, не он
ли сейчас пел. Бенедикт знал, что поет превосходно, и не
без тайного удовлетворения подумал, что она слышала его
голос, разносившийся по всей равнине. Однако он небрежно
осведомился, движимый тем неосознанным притворством, ко¬
торое подсказывает нам тщеславие:
— Разве вы что-нибудь слышали? Очевидно, это был я
или лягушки в тростнике.
Валентина хранила молчание. Она была так восхищена
Этим голосом, что боялась в равной мере сказать слишком
много или слишком мало. Однако, нарушив молчание, она
простодушно спросила:
— Но где вы учились петь?
— Будь у меня талант, я имел бы право ответить вам,
что этому не учатся, но в данном случае $то было бы фатов¬
ством. Я взял в Париже несколько уроков пения.
— Какая прекрасная вещь музыка, — заметила Вален¬
тина.
И, начав с музыки, они заговорили о других искусствах.
— Я вижу, вы тоже музыкантша, — сказал Бенедикт в
ответ на какое-то глубокое ее замечание.
315
— Меня учили музыке, как и всему прочему, — возрази¬
ла она, — другими словами — учили поверхностно, но этот
вид искусства я усвоила довольно легко, у меня есть к нему
вкус и внутреннее чутье.
— И у вас, безусловно, большой талант?
— У меня?.. Я играю контрдансы, и только.
— А голос у вас есть?
— Есть. Я пела, и многие даже находили во мне способ¬
ности, но я бросила пение.
— Как? При такой любви к искусству?
— Да, бросила и взялась за живопись, которую я люблю
гораздо меньше и которая дается мне труднее.
— Не странно ли!
— Нет, в теперешнее время человеку необходимо знать
какое-нибудь дело досконально. Наше положение и наше
состояние непрочны. Может статься, что через несколько лет
земли Рембо, моя вотчина, перейдут в государственную каз¬
ну, куда они и попали полвека тому назад. Мы получаем
самое жалкое образование, нас учат начаткам всего и пе
разрешают углублять свои знания. Родные хотят, чтобы мы
были образованными, но если мы, не дай бог, станем уче¬
ными, нас подымут на смех. Нас неизменно воспитывают в
расчете на богатство, а не бедность. Да уж, куда лучше об¬
разование, которое давали нашим прабабкам, как ни было
оно ограниченно: они хоть вязать умели. Революция застала
их женщинами ничем не примечательными, и они смирились
с тем, что ничем не примечательны, и без малейшего отвра¬
щения занялись вязанием, зарабатывая на жизнь. А что
станется с нами, с грехом пополам знающими английский
язык, рисование и музыку, с нами, умеющими писать лако¬
выми красками, разрисовывать акварелью каминные экраны,
делать из бархата цветы и прочие дорогостоящие пустячки;
что будем делать мы, когда республика примет закон против
роскоши и оставит нас без пропитания? Кто из нас без ду¬
шевной боли снизойдет до ручного ремесла? Ибо только
одна из двадцати девушек нашего круга обладает более или
менее серьезными знаниями. Я считаю, что им подходит
лишь одно занятие — стать горничными. Я поняла это еще
давно, из рассказов бабушки и матери (вот вам пример двух
совершенно противоположных существований: эмиграция и
Империя, Кобленц и Мария-Луиза), поняла, что мой долг
уберечь себя от злоключений первой и благоденствия
второй. И как только я стала свободна в своем выборе, я от¬
316
казалась от всех моих талантов, которые не могут послу¬
жить мне на пользу. И посвятила себя одному, ибо замети¬
ла, что в любые времена человек, делающий хорошо что-то
одно, всегда найдет себе место в обществе.
— Итак, вы считаете, что в грядущем обществе с его
спартанскими нравами живопись будет считаться более по¬
лезной, будет в меньшем пренебрежении, нежели музыка,
раз вы решительно избрали ее вопреки своему призванию?
— Возможно, но не в этом только дело. Музыка как
профессия мне не подошла бы: тут женщина находится
слишком на виду, тут только два пути — либо театральные
подмостки, либо салоны; музыка превращает ясенщину либо
в актрису, либо в лицо подчиненное, которое нанимают да¬
вать уроки какой-нибудь провинциальной барышне. Жи¬
вопись дает больше свободы, позволяет жить более уединен¬
но, и радость, даваемая ею, становится вдвое дороясе в уеди¬
нении. Думаю, что теперь вы одобрите мой выбор... Но, пожа¬
луйста, поедем быстрее, матушка меня ждет и беспокоится...
Бенедикт, полный уважения и восхищения перед рассу¬
дительностью юной девушки, втайне польщенный гой ис¬
кренностью, с какой Валентина открыла перед ним свои
мысли и свой нрав, не без сожаления подстегнул лошадь.
Но когда при свете луны показалась белая крыша их фер¬
мы, в голову ему пришла неожиданная мысль. Он осадил
лошадь и, весь во власти своей взбалмошной идеи, маши¬
нально протянул руку и взял под уздцы иноходца Валентины.
— Что случилось? — спросила она, натягивая поводья. —
Мы сбились с дороги?
Бенедикт растерянно молчал. Потом, набравшись духу,
Заговорил:
— Мадемуазель, то, что я хочу вам сказать, ввергает
меня в тревогу и страх, ибо я сам не знаю, как вы встретите
мои слова. Я говорю с вами впервые в яшзни, и господь бог
свидетель, что, расставшись с вами, я сохраню в душе вели¬
чайшее к вам уважение. Однако в первый, а возмояшо, в
последний раз мне выпало подобное счастье, и, если слова
мои оскорбят вас, вам нетрудно будет избегнуть встреч с
человеком, на свою беду не угодившим вам...
Это торжественное вступление наполнило душу Валенти¬
ны страхом и изумлением. У Бенедикта и всегда-то была
достаточно своеобразная внешность, той же печатью исклю¬
чительности был отмечен и его ум. Валентина успела заме¬
тить это во время их беседы. Огромный талант к пению,
317
изменчивые черты, не позволявшие уловить выражение лица
Бенедикта, этот развитой ум, скептически взирающий на всё
и на вся, делали Бенедикта необыкновенным и странным в
глазах Валентины, которой до сегодняшнего дня еще не до¬
водилось общаться с юношами из иной среды, чем ее соб¬
ственная. Поэтому-то его вступительная речь испугала ее:
как ни далека она была от тщеславия, ей невольно пришло
в голову, что он сейчас объяснится ей в любви, и она не
могла найти слов для ответа.
— Я вижу, что напугал вас, мадемуазель, — продолжал
Бенедикт. — Случай поставил меня в столь щекотливое по¬
ложение, что я не надеюсь быть понятым с полуслова, тем
паче, что мне не хватает привычки к обходительности.
Слова эти лишь усугубили тревогу и страх Валентины.
— Сударь, — проговорила она, — не думаю, что вы ска¬
жете мне то, чего я пе могла бы выслушать, особенно после
того, как вы сами признались, что смущены. Коль скоро вы
боитесь меня оскорбить, мне, очевидно, следует опасаться
какой-нибудь неловкости с вашей стороны. Покончим раз¬
говор, прошу вас, и так как я уже знаю дорогу, примите мою
благодарность и не утруждайтесь более, не провожайте меня.
— Я должен был ждать такого ответа, — проговорил
глубоко оскорбленный Бенедикт. — Очевидно, мне не следо¬
вало рассчитывать на ум и чувствительность, которые я при¬
писал было мадемуазель де Рембо.
Валентина не удостоила его ответом. Холодно поклонив¬
шись юноше, она, испуганная всем случившимся, хлестнула
коня и поскакала прочь.
Бенедикт ошеломленно глядел ей вслед. Вдруг он досад¬
ливо ударил себя по лбу.
— Ну и болван, — воскликнул он, — она же меня не
поняла!
И, послав свою лошадь через ров, он срезал угол забора,
вдоль которого скакала Валентина: через три минуты он уже
нагнал ее и преградил ей путь. Валентина так испугалась,
что чуть было не упала с седла.
ГЛАВА VII
Бенедикт соскочил с лошади.
— Мадемуазель, — вскричал он, — падаю перед вами на
колени. Не бойтесь, вы сами видите, что пеший я вас не
318
догоню. Соблаговолите выслушать меня. Я глупец! И я на¬
нес вам смертельное оскорбление, вообразив, что вы с умыс¬
лом не захотели понять моих слов; желая подготовить вас,
я громоздил одну нелепицу на другую, но теперь я прямо
пойду к цели. Слышали ли вы в последнее время разговоры
насчет одной особы, столь вам дорогой?
— О, говорите, говорите! — воскликнула Валентина, и
крик этот вырвался из ее души.
— Так я и знал, — радостно воскликнул Бенедикт, — вы
ее любите, жалеете, значит, нас не обманули — вы хотите
ее видеть, вы готовы протянуть ей руку. Итак, мадемуазель,
значит, все, что говорят об этом, — правда?
Валентина ни на минуту не усомнилась в искренности
Бенедикта. Он затронул самую чувствительную струну ее
души; излишнюю осторожность она сочла бы за трусость —■
таково свойство восторженного великодушия.
— Если вы, сударь, знаете, где она, — вскричала Вален¬
тина, с мольбой складывая руки, — да благословит вас
господь, ибо сейчас вы откроете мне эту тайну!
— Возможно, я совершу проступок непростительный в
глазах общества, так как при моем содействии вы нарушите
дочерний долг. И, однако, я сделаю это без угрызений со¬
вести! Дружеские узы, связывающие нас с этой особой,
повелевают мне поступить именно так, а восхищение, какое
я питаю к вам, порукой тому, что вы никогда не обратите
ко мне слово упрека. Еще нынче утром она прошла четыре
лье по росе, по булыжнику и пашням, закутавшись в кре¬
стьянский плащ, лишь бы взглянуть на' вас, когда вы по¬
явитесь у окна или выйдете в сад. Она вернулась, так и не
увидев вас. Угодно вам нынче вечером вознаградить ее
за труды и страдания всей ее жизни?
— Отведите меня к ней, сударь, заклинаю вас именем
того, кто вам всего дороже на свете!
— Итак, — сказал Бенедикт, — доверьтесь мне. Но пока¬
зываться па ферме вы не должны. Мои родные, очевидно,
еще не вернулись, и батраки вас наверняка увидят, пойдут
разговоры, и на следующий же день ваша матушка, узнав
об этом посещении, вновь начнет преследовать вашу сестру.
Разрешите, я привяжу вашу лошадь рядом с моей, у дерева,
и следуйте за мной.
Валентина легко соскочила на землю, не дожидаясь, пока
Бенедикт предложит ей руку. Но тут же извечный женский
инстинкт, предупреждающий об опасности и живущий даже
319
в чистых душах, заговорил в ней — ее охватил страх. Бене¬
дикт привязал лошадей под купой развесистых кленов. Затем
он повернулся к Валентине и чистосердечно воскликнул:
— О, как она обрадуется, она и не подозревает, как
близко от нее счастье!
Эти слова окончательно успокоили Валентину. Она по¬
следовала за своим проводником по тропинке, влажной от
вечерней росы, добралась до конопляников, обнесенных ка¬
навой. Через канаву была переброшена тоненькая дощечка,
так и ходившая под ногой. Бенедикт прыгнул в канаву и
поддерживал Валентину, пока она не перебралась на другую
сторону.
— Ко мне, Перепел, перестань!—прикрикнул он на
огромного пса, с ворчанием бросившегося к ним; но пес,
признав хозяина, начал ластиться к нему, что, пожалуй,
производило не менее шума, чем недавнее его ворчание.
Бенедикт прогнал собаку пинком ноги и ввел свою взвол¬
нованную спутницу в сад фермы, расположенный по дере¬
венскому обычаю позади строений. Сад был на редкость гу¬
стой. Ежевика, розы, фруктовые деревья стояли здесь впере¬
межку и, не зная калечащих ножниц садовника, разрослись
столь вольно, столь тесно переплели свои ветви над дорож¬
ками, что затрудняли шаг. Подол длинной юбки Вален¬
тины цеплялся за все колючки, глубокая тьма, царившая
среди этой буйной растительности, лишь усугубляла ее тре¬
вогу, а жестокое волнение, которое она испытывала, лишало
ее сил.
— Если вы дадите мне руку, — предлояшл ее провожа¬
тый, — мы дойдем скорее.
В суматохе Валентина потеряла перчатку и вложила
свою руку в ладонь Бенедикта. Для девушки ее круга такое
положение было более чем странным. Юноша шагал впе¬
реди, осторожно увлекая ее за собой, раздвигал свободной
рукой ветви, чтобы они не стегнули по лицу его прелестную
спутницу.
— Боже, да вы дрожите, — проговорил он, отпуская ру¬
ку Валентины, когда они вышли на свободное пространство.
— Ах, сударь, я дрожу от радости и нетерпения, — ото¬
звалась Валентина.
Им оставалось преодолеть последнее препятствие. У Бе¬
недикта не оказалось при себе ключа от садовой калитки, а
чтобы выбраться из сада, надо было перебраться через жи¬
вую изгородь. Бенедикт предложил свою помощь Валентине,
320
и ей пришлось согласиться. Тогда племянник фермера взял
в свои объятия невесту графа де Лансака. Трепетные его
руки коснулись очаровательной талии. Он ловил ее преры¬
вистое дыхание, и путешествие их длилось довольно дол¬
го, потому что изгородь была широкая, щетинилась колюч¬
ками и терниями, под ногой отваливались камни откоса,
а главное, потому, что Бенедикт утратил присутствие
духа.
Но такова уя? целомудренная робость юности! Его вооб¬
ражение не поспевало за действительностью, и страх погре¬
шить против собственной совести сводил на нет ощущение
счастья.
Подойдя к двери дома, Бенедикт бесшумно поднял ще¬
колду, ввел Валентину в низкую комнату и в темноте наша¬
рил очаг. Когда Бенедикт наконец зажег свечу, он указал
мадемуазель де Рембо на деревянную лестницу, похожую
скорее на стремянку, и проговорил:
— Сюда!
А сам сел на стул в позе часового, умоляя Валентину не
оставаться у Луизы больше четверти часа.
Утомленная утренней прогулкой, Луиза улеглась спать
спозаранку. Комнатка, которую ей отвели, справедливо счи¬
талась самой плохой на ферме, но так как Луизу выдавали
за бедную родственницу из Пуату, которую Лери якобы
опекали, она, боясь, что слуги заподозрят недоброе, отка¬
залась поселиться в более богатом помещении. Она сама
выбрала себе эту клетушку, из единственного окошка кото¬
рой был виден прелестный ландшафт — поля и островки, ле¬
жащие в излучине Эндра и утопавшие в роскошнейшей зеле¬
ни деревьев. Хозяева наспех смастерили ей более или мепее
приличную постель из какого-то хромоногого одра, на ре¬
шетке сушились пучки горошка, с потолка свисали золоти¬
стые связки лука, клубки серой шерсти мирно дремали в
убогих мотовилах. Воспитанная в богатстве, Луиза находила
своеобразную прелесть во всех этих атрибутах сельской
жизни. К великому удивлению тетушки Лери, она попросила,
чтобы в ее комнатушке оставили первозданный беспорядок,
чисто деревенский хаос, напоминавший ей живопись фла¬
мандца Ван-Остаде и Жерара Доу. Но больше всего при¬
шлись ей по душе в скромном этом убежище занавески
с выцветшими разводами и два вышитых старинных кресла
с облезшей позолотой. По поразительной игре случая эти
вещи лет десять тому назад попали сюда из замка, и Луиза,
11 Жорж Санд, т. 1
321
видевшая их в детстве, сразу же признала старых знаком-*
цев. Она залилась слезами и чуть было не расцеловала их
как старинных друзей, вспоминая, как она, белокурая бес«
печная девочка, в счастливые дни неведения и навсегда
утраченного покоя, забивалась в уголок старого кресла,
в уютные его объятия.
Нынче вечером она уснула, машинально разглядывая
узоры на занавеске, и вид их в мельчайших подробностях
пробудил в ее памяти минувшую жизнь. После долгих лет
изгнания в душе ее с новой силой пробудились былая боль
и былые радости. Ей чудилось, будто еще только вчера про-*
изошли события, которые она оплакивала и искупала пе*
чальными скитаниями, длившимися целых пятнадцать лет.
Ей казалось, будто за этой занавеской, которую шевелил ве«
терок, врывавшийся в створку окна, разворачивается бли-*
стательная и волшебная картина ее юных лет, ей чудилась
башенка их старого замка, столетние дубы-патриархи в ог*
ромном парке, ее любимица белая козочка, поле, где она
рвала васильки. Иной раз перед ней вставал образ бабушки,
Этой себялюбивой и добродушной старухи, и глаза ее были
полны слез, как в день своего изгнания. Но это сердце, умев-*
шее любить лишь наполовину, навсегда закрылось для внуч*
ки, и образ, который мог бы принести утешение, удалялся
равнодушно и бездумно.
Среди этой картины, созданной воображением Луизы,
существовал лишь один чистый и дивный образ, образ Ва^
лептины, такой, какой помнила ее Луиза — прелестного
четырехлетнего ребенка с длинными золотистыми локонами,
с румяными щечками. Луизе виделось, будто Валентина
пробирается, словно перепелочка, среди колосьев ржи, такой
высокой, что она закрывала девочку с головой, чудилось,
будто Валентина бросается к ней с неудержимым ласковым
смехом, и смех этот, смех самого детства, невольно вызьь
вает слезы у того, кто любим; вот Валентина закидывает
за шею сестры свои пухлые белые ручонки и болтает с ре¬
бяческой наивностью о разных пустяках, составляющих
жизнь дитяти, болтает на своем бесхитростном, разумном и
забавном языке, неизменно удивляющем и чарующем нас.
За это время Луиза сама стала матерью; поэтому пора дет-*
ства казалась ей мила не как что-то забавное, а как что-то
поглощающее все чувства. Любовь к сыну разбудила былую
привязанность к сестренке, и привязанность эта стала не
только более сильной, но и подлинно материнской. Она пред*
32*2
ставляла себе Валентину такой, какой оставила ее в день
разлуки; и когда ее уверяли, что Валентина стала стройной
красавицей, переросла саму Луизу, она просто не могла
себе этого представить: воображением она летела к преж¬
ней малютке Валентине, и ей хотелось, как в былые време¬
на, взять девчушку себе на колени.
Этот лучезарный образ свежести неизменно примеши¬
вался ко всем ее грезам с тех пор, когда она решила любой
ценой повидать сестру. В ту самую минуту, когда Валентина
неслышно поднялась по лестнице и открыла люк, заменяю¬
щий дверь, Луизе все еще чудилась Валентина среди камы¬
шей, обступавших Эндр, чудилась Валентина, ее четырех¬
летняя крошка Валентина, гонявшаяся за длинными голубыми
стрекозами, легко касавшимися глади вод своими про¬
зрачными крылышками. Вдруг девочка упала в воду. Луиза
бросилась, чтобы ее схватить, но тут появилась мадам де
Рембо, эта гордая графиня, ее мачеха, заклятый ее враг,
с силой оттолкнула Луизу, и ребенок утонул.
— Сестра! — приглушенным голосом крикнула Луиза,
стараясь высвободиться из-под власти мучительного кошмара.
— Сестра! — раздался незнакомый и нежный голос,
голос ангела, поющего нам в сновидениях.
Луиза рывком поднялась на постели, и с ее длиппых том¬
ных волос соскочила шелковая косыночка. С беспорядочно
рассыпавшимися по плечам кудрями, бледная, испуганная,
освещенная лучом луны, проскользнувшим украдкой в щель
между занавесей, она тянулась навстречу окликнувшему ее
голосу. Чьи-то руки обняли ее, свежие юные уста покрыли
ее щеки безгрешными поцелуями; озадаченная Луиза чувст¬
вовала на своем лице град поцелуев и слез, а Валентина,
почти теряя сознание, истерзанная переяштыми волнениями,
бессильно опустилась на постель рядом с сестрой. Когда
Луиза поняла, что это не сои, что в объятиях она сжимает
настоящую Валентину, которая пришла к ней, сюда, когда
она поняла, что сердце сестры, как и ее собственное, полно
нежности и счастья, она сумела выразить свои чувства лишь
объятиями и рыданиями. Наконец сестры обрели дар речи.
— Значит, это ты, — воскликнула Луиза, — ты, о встре¬
че с которой я так долго мечтала!
— Значит, вы> — воскликнула Валентина, — вы все еще
любите меня?
— К чему это «вы», — сказала Луиза, — разве мы не
сестры?
V*
323
— О нет, вы мне также и мать, — возразила Валенти¬
на. — Я ничего не забыла. Вы так ярко запечатлелись в моей
памяти, будто все происходило лишь вчера, я узнала бы вас
во многотысячной толпе. О, это вы, это действительно вы!
Вот они, ваши длинные темные волосы; мне так и кажется,
что я вижу вас причесанной на прямой пробор, это они,
ваши милые ручки, белые, маленькие, это ваше бледное
личико. И я, я видела вас в мечтах именно такой.
— О Валентина, моя Валентина! Открой поскорее зана¬
веску, чтобы я тоже могла тебя разглядеть. Все твердят, что
ты стала настоящей красавицей, но на самом деле ты в сот¬
ни раз красивее, чем тебя описывали. Ты по-прежнему блон¬
динка, по-преяшему беленькая, вот они, твои голубые крот¬
кие глаза, твоя ласковая улыбка! Ведь это я растила тебя,
Валентина, помнишь? Это я старалась уберечь твое личико
от загара и веснушек, это я каждый день расчесывала твои
золотистые локоны; мне обязана ты, Валентина, своей красо¬
той, ибо твоя мать тобой не занималась, одна я ни на ми¬
нуту не спускала с тебя глаз-..
— О, знаю, знаю! До сих пор я помню песенки, кото¬
рыми вы меня убаюкивали, помню, что, проснувшись и от¬
крыв глаза, я всегда видела склонившееся надо мной ваше
лицо. О, как же долго я оплакивала вас, Луиза! Как долго
не могла привыкнуть, что нет вас рядом! Как долго не же¬
лала принимать чужих услуг! Матушка так и не простила
мне того, что в ту пору я чувствовала к ней настоящую не¬
нависть, ибо кормилица твердила мне: «Твоя бедная сестрица
ушла от нас, ее прогнала твоя мать». О Луиза, Луиза, нако¬
нец-то вы вернулись!
— И больше мы с тобой не расстанемся, правда? —
воскликнула Луиза. — Мы найдем способ встречаться, пере¬
писываться. Ты не дашь запугать себя угрозами, ведь мы пе
станем вновь чужими друг другу?
— А разве мы когда-нибудь были чужими? — отозвалась
Валентина. — Никто не властен отдалить нас друг от друга.
Видно, ты меня плохо знаешь, Луиза, раз считаешь, что
тебя можно изгнать из моего сердца; ведь даже когда я была
безропотным ребенком, и то это не удалось сделать. Но будь
спокойна, наши беды кончились. Через месяц я выхожу за-
муяс, мой будущий муя« — человек нежный, мягкий, сердеч¬
ный, разумный, с ним я часто говорила о тебе, и он одобряет
мою любовь к тебе. И он, безусловно, разрешит нам жить
вместе. Тогда, Луиза, горе отступится от тебя, ты забудешь
324
все свои беды, излив их на моей груди. Ты будешь воспиты¬
вать моих детей, если бог пошлет мне счастье материнства,
и нам будет казаться, будто мы сами оживаем в них... Я осу¬
шу твои слезы, посвящу тебе всю свою жизнь лишь бы ис¬
купить те страдания, что выпали на твою долю.
— Благородное дитя, ангельская душа, — сказала Луиза,
заливаясь счастливыми слезами, — сегодняшний день уже
изгладил все. Пойми, я не имею права роптать на судьбу,
пославшую мне пусть даже один миг такой несказанной ра¬
дости! Ведь ты уже сделала все, чтобы смягчить муки дол¬
гого моего изгнания. Вот, смотри, — сказала Луиза, вынимая
из-под подушки пакетик, аккуратно завернутый в кусочек
бархата,—узнаешь свои письма? Их четыре, ты писала их
мне во время нашей разлуки. Я жила в Италии, когда полу¬
чила от тебя вот это письмо, тебе не было в ту пору еще и
десяти лет.
— Как же, помню, отлично помню!—подхватила Ва¬
лентина. — Я тоже храню ваши письма. Сколько раз я их
перечитывала, сколько пролила над ними слез! А вот это,
посмотрите, я послала вам из монастыря. Как я трепетала,
как дрожала от страха и радости, когда незнакомая жен¬
щина вручила мне в приемной письмо от вас! Передавая
мне гостинцы якобы от имени бабушки, она незаметно су¬
нула мне конверт и многозначительно на меня поглядела.
А через два года, когда мы жили под Лариным, я заметила
у калитки женщину, по виду нищенку, и хотя видела ее
раньше всего только минуту, только мельком, сразу ее узна¬
ла. Я спросила: «Вы принесли мне письмо?», и она ответила:
«Да, а завтра приду за ответом». Тогда я бросилась в свою
комнату и заперлась там, но меня окликнули, не спускали
с меня глаз целый день. Вечером у моей постели с вязаньем
в руках чуть не до полночи сидела гувернантка. Я сделала
вид, что сплю, и тогда она удалилась в свою комнату, но
унесла свечу. Сколько трудов стоило мне раздобыть спички,
светильник и написать письмо. Я старалась не шуметь, что¬
бы не разбудить свою надзирательницу! Мне удалось это
сделать, но я капнула чернилами на простыню, и как же
меня допрашивали утром, как бранили, чем только не угро¬
жали! И как бесстыдно я лгала, с каким легким сердцем
перенесла наказание! Старуха пришла снова и предложила
продать мне козленочка. Я вручила ей письмо и вырастила
козочку. Хотя козочку я получила не из ваших рук, как же
я ее любила. О Луиза, быть может, вам я обязана тем, что
3-25
сердце мое не зачерствело, и как ни старались родные
с детства иссушить его, задушить в самом зародыше чувств
вительность, ваш бесценный образ, ваши нежные ласки,
ваша доброта оставили в моей памяти неизгладимый след.
Ваши письма пробуждали во мне живое чувство признатель¬
ности; четыре этих письма были четырьмя событиями в моей
жизни, не прошедшими бесследно: каждое из них лишь
укрепляло мое стремление быть доброй, укрепляло ненависть
к нетерпимости, презрение к предрассудкам, и, смею ска¬
зать, каждое по-своему обогащало мою духовную жизнь.
Луиза, сестра моя, это вы поистине сотворили меня, это вы
меня воспитывали вплоть до сегодняшнего дня.
— Ты подлинный ангел чистоты и добродетели!—вос¬
кликнула Луиза. — Это я должна пасть перед тобой на ко¬
лени...
— Быстрее, быстрее... — раздался голос Бенедикта внизу
лестницы, — прощайтесь быстрее! Мадемуазель де Рембо,
вас ищет господин де Лансак.
ГЛАВА VIII
Валентина выбежала из комнаты; появление господина
де Лансака было приятной для нее неожиданностью, ей хо¬
телось приобщить его к своей радости, но, к великому ее
неудовольствию, Бенедикт сказал, что направил его по лож¬
ному пути и на все его расспросы отвечал, что, покинув
праздник, ничего не слышал о мадемуазель де Рембо. Бене¬
дикт извинился, добавив в свое оправдание, что ему неиз¬
вестно отношение господина де Лансака к Луизе. Но в глу¬
бине души он испытывал какое-то недоброе удовлетворение
при мысли, что незадачливый жених носится ночью по по¬
лям, а он, Бенедикт, охраняет его невесту.
— Возможно, я солгал не так-то уж ловко, — продолжал
Бенедикт, — но двигали мною самые лучшие побуждения, и
сейчас поздно раскаиваться в содеянном. Простите, маде¬
муазель, но вам следует не теряя времени возвратиться в
замок. Я провожу вас до ворот парка, а вы скажете вашим,
что заблудились и без всякой посторонней помощи, лишь
благодаря счастливому случаю, нашли дорогу.
— Разумеется, после того как господин де Лансак, вве*
денный в заблуждение, уехал, это, пожалуй, самое благо*
разумное, что можно сделать, — растерянно произнесла Ва-<
лентина. — А что, если мы его встретим?.
326
— Тогда я скажу ему, — живо подхватил Бенедикт, —■
что, разделяя его беспокойство, поскакал вас искать, и фор¬
туна улыбнулась именно мне.
Валентина и в самом деле не без тревоги думала о всех
последствиях сегодняшнего приключения, но в конце концов
помочь ничему не могла. Луиза, накинув на плечи шубку,
тоже спустилась вниз. Выхватив свечу из рук Бенедикта, она
поднесла ее к лицу сестры, желая хорошенько разглядеть
ее при свете и полюбоваться ею.
— Бог мой, — восторженно воскликнула она, обращаясь
к Бенедикту, — посмотрите же, как прекрасна моя Вален¬
тина!
Валентина зарделась, а Бенедикт зарделся еще пуще.
Луиза была слишком опьянена своей радостью и не заме¬
тила их смущения. Она осыпала сестру поцелуями, и когда
Бенедикт чуть ли не силой вырвал Валентину из объятий
Луизы, та обрушилась на него с упреками. Но тут же, спо¬
хватившись, сколь несправедлив ее гнев, стремительно бро¬
силась на шею своему юному другу, уверяя, что готова от¬
дать всю кровь до последней капли, лишь бы отблагодарить
его за это великое счастье.
— Дабы отблагодарить вас, я попрошу Валентину после¬
довать моему примеру, — добавила она. — Валентина, не
откажи тоже дать сестринский поцелуй нашему Бенедикту
За то, что он, очутившись наедине с тобой, вспомнил бед¬
няжку Луизу.
— Но это будет уже второй раз в течение одного дня, —
краснея, возразила Валентина.
— И последний раз в моей жизни, — добавил Бенедикт,
преклоняя колено перед юной графиней. — Пусть же второй
поцелуй изгладит память о той муке, с какой достался мне
первый, хотя вы в этом и неповинны.
Красавица Валентина уже обрела свою обычную безмя¬
тежность, но какая-то тень прошла по ее безгрешному челу,
а взор устремился к небесам.
— Бог свидетель, — проговорила она, — поцелуй этот, дан¬
ный от всей души, выражает всю глубину моего уважения.
И, склонившись к юноше, она легко коснулась его лба
губами. Он не посмел ответить ей тем же, не посмел поце¬
ловать хотя бы кончики ее пальцев.
Бенедикт поднялся с неизъяснимым чувством уважения
и гордости. Никогда еще не доводилось ему ощущать такой
сладостной задумчивости, такого нежного волнения, разве
327
что в тот день, когда он, набожный и благочестивый под¬
росток, пошел к первому причастию, — то был прекрасный
день, весь напоенный благоуханием ладана и распускав¬
шихся цветов.
Они выбрались из сада фермы тем же самым путем, и
на сей раз Бенедикт, шедший впереди Валентины, чувство¬
вал себя совершенно спокойным. Поцелуй как бы связал их
священными братскими узами. Обоюдное доверие росло
с каждой минутой, и когда они распрощались у ворот парка,
Венедикт дал слово как можно скорее сообщить Валентине
о Луизе.
— Я не смела вас просить, — призналась Валентина, —
и, однако, я от души этого хочу. Но матушка слишком стро¬
го придерживается светских условностей!
— Я готов снести любое унижение, лишь бы услужить
вам, — ответил Бенедикт, — и скажу не хвалясь, что не оста¬
новлюсь ни перед чем и никого не поставлю в неловкое
положение.
Он отвесил глубокий поклон и исчез во мраке.
Валентина подъехала к дому по самой темной аллее
парка, но вскоре она заметила среди листвы, под сводами
зелени, спет и движущиеся огни факелов. Весь дом был
в тревоге, и графиня, которая готова была чуть ли не це¬
ловать руки кучеру, учинила развое лакею, унижалась перед
одними, гневно кричала на других, рыдала как мать и тут
же командовала всеми как истая королева; пожалуй, впер¬
вые в жизни она взывала к милосердию чужих людей, ожи¬
дая от них помощи. Но, узнав топот иноходца Валентины,
вместо того, чтобы радоваться, она впала в ярость, молчав¬
шую до сих пор под влиянием тревоги. Дочь прочла в ма¬
теринских глазах лишь злобу за то, что ей посмели причи¬
нить такие страдания.
— Откуда вы явились? — громко крикнула она, вцепив¬
шись в Валентину с такой силой, что та чуть не рухнула
с седла. — Вам, как я вижу, нравится играть моими чувст¬
вами! А вы не подумали, что выбрали весьма неудачный
момент, чтобы мечтать при луне и блуждать по дорогам?
Неужели, по-вашему, прилично заставлять ждать себя в та¬
кой поздний час, заставлять меня выносить все ваши кап¬
ризы, когда я изнемогаю от усталости? Так-то вы уважаете
родную мать, я не говорю уже о дочерней любви!
Она повлекла за собой Валентину в гостиную, осыпая
ее самыми горькими упреками и самыми жестокими обвине¬
£28
ниями. Валентина пробормотала что-то в свое оправдание;
она радовалась, что ее избавили от необходимости давать
объяснения по поводу столь долгой отлучки, чго потребо¬
вало бы от нее немалого присутствия духа. В гостиной ба¬
бушка мирно пила чай и, увидев внучку, протянула к ней обе
руки.
— Наконец-то, детка! А знаешь, сколько беспокойства
причинила ты матери? Я была уверена, что ничего дурного
с тобой не могло случиться в нашей округе, где псе почи¬
тают имя, которое ты носишь. Поди поцелуй меня, и забудем
все. Раз ты нашлась, я поем с аппетитом. После этой тряски
в карете я чертовски проголодалась.
С этими словами старуха маркиза, сохранившая еще все
Зубы, откусила кусочек гренка, которые готовила ей на ан¬
глийский манер компаньонка. Достаточно было поглядеть,
как возится компаньонка, готовя эти гренки, чтобы понять,
сколь требовательна маркиза по части стола. Тем временем
графиня, чья гордыня и бешеный нрав были в лучшем слу¬
чае неистребимыми пороками слишком впечатлительной души,
не сдержав наплыва чувств, в полуобмороке рухнула в кресло.
Валентина бросилась к матери, встала перед ней на ко¬
лени, распустила шнуровку, покрывала ее руки поцелуями,
обливая их слезами, и, при виде материнских страданий,
искренне раскаялась в том, что наслаждалась счастьем
нежданной встречи с сестрой. Маркиза поднялась из-за
стола, почти не скрывая досады, что ей пришлось прервать
ужин; легко и проворно она подошла к невестке и стала
хлопотать возле нее, уверяя, что все обойдется.
Открыв глаза, графиня сурово оттолкнула Валентину,
твердя, что дочь слишком ее огорчила и поэтому ее заботы
претят матери; и так как несчастная девушка, сложив руки,
все еще рыдая, молила о прощении, ей был дан строгий
приказ немедленно идти спать и было отказано в материн¬
ском поцелуе.
Маркиза, которой нравилось играть роль ангела-храпи-
теля семейства Рембо, оперлась на руку внучки, проводила
до спальни и, поцеловав на прощание в лоб, сказала:
— Ну, ну, малышка, не расстраивайся так. Твоя мать
весь вечер была в дурном настроении, но это пустяки... Не¬
чего тебе печалиться, не то завтра у тебя лицо воспалится,
а это вряд ли понравится нашему милейшему Лансаку.
Валентина попыталась улыбнуться, но, очутившись в
своей спальне, сразу же бросилась на постель, разбитая
329
горем, счастьем, усталостью, страхом, надеждой — множе¬
ством различных чувств, теснившихся в ее сердце.
Через час в коридоре раздались шаги и звон шпор, из¬
вестивших о появлении де Лансака. Маркиза, никогда не
ложившаяся раньше полуночи, зазвала его в свои покои, и
Валентина, услышав их голоса, тоже проскользнула в ба¬
бушкину спальню.
— Ого!—произнесла маркиза с веселым лукавством
старости, не склонным щадить щепетильность девичества,
ибо старость уже не зиает этих чувств. — Я была уверена,
что эта плутовка не спит, а ждет своего жениха, навострив
ушки, и сердечко у нее бьется. Да, дети мои, вижу, что
пришла самая пора вас поженить.
Слона бабушки меньше всего отвечали той спокойной,
исполненной достоинства привязанности, которую Валенти¬
на питала к Лансаку. Она недовольно покраснела, но поч¬
тительное и кроткое выражение на лице жениха успоко¬
ило ее.
■— Я и в самом деле не могла уснуть, — произнесла
она, — не испросив прощения за все то беспокойство, что
причинила вам.
— Когда любишь человека, — ответил Лансак с обычной
своей неподражаемой обходительностью, — милы даже муки,
что он тебе причиняет.
Валентина ушла к себе, смущенная и взволнованная. Она
сознавала, что виновата перед господином де Лансаком, пусть
даже невольно, ей не терпелось признаться ему во всем, и
она досадовала, что лишь утром ей удастся успокоить свою
совесть. Будь у Валентины меньше душевной деликатности,
знай опа лучше свет, она воздержалась бы от подобных
излияний.
Во время вечернего приключения на долю господина де
Лансака выпала весьма незавидная роль, и хотя помыслы
Валентины были поистине невинны, этому светскому чело¬
веку не так уж легко было бы чистосердечно простить свою
невесту, которая по уговору с посторонним решилась обма¬
нуть его. И Валентина краснела при мысли, что сама
стала соучастницей обмана, разыгранного с ее будущим
мужем.
На следующее утро она поспешно спустилась в гостиную,
где ее поджидал господин де Лансак.
— Эварист, — начала опа без обиняков, — у меня на
сердце тайна, и она тяготит меня — я обязана сказать вам
все. Если я виновата, пожурите меня, но зато вы не сможете
упрекнуть меня в нечестности.
— О боже мой, дорогая Валентина, как вы мепя пере¬
пугали! Что означает сие торжественное вступление? Поду¬
майте только, в какое положение вы поставите нас обоих...
Нет, нет, не желаю ничего слышать. Ведь сегодня я рас¬
стаюсь с вами, меня призывает служебный долг, и там, вдали
от вас, я буду печально ждать конца бесконечно длинного
месяца, препятствующего моему счастью, потому-то я и не
желаю омрачать сегодняшний и без того печальный день
вашей исповедью, которая, как видно, достанется вам не¬
легко. Что бы вы мне ни сказали, какое бы «преступление»
ей совершили, заранее прощаю вас. Послушайте меня, Ва¬
лентина, ваша душа слишком прекрасна, жизнь ваша
слишком чиста, дабы я дерзнул взять на себя роль испо¬
ведника.
— Моя исповедь ничуть не огорчит вас,;— возразила
Валентина, приободренная разумными доводами жениха. —■
Если даже вы обвините меня в излишней неосмотрительно*
сти, я уверена, вы порадуетесь вместе со мной событию,
которое переполняет меня счастьем. Я нашла свою сестру.
— Тише! —живо отозвался господин де Лансак с коми*
ческим ужасом. — Не произносите здесь этого слова! Ваша
матушка и без того что-то подозревает, и это приводит ее
в отчаяние. А что будет, великий боже, если она узнает, как
далеко все зашло? Поверьте мне, дорогая моя Валентина,
храните эту тайну в глубине своего сердца и не говорите
о ней даже со мной. Иначе я не смогу так успешно убеж¬
дать в обратном вашу матушку, как мне удавалось это Д°
сих пор делать с вполне невинным видом, И к тому же, —
добавил он с улыбкой, смягчавшей суровый смысл его
слов, — я еще не ваш повелитель, иными словами — не ваш
защитник, и посему не считаю себя вправе разрешить вам
акт открытого мятежа против материнской воли. Подождите
месяц. Он покажется вам не столь тоскливо долгим, как мне.
Валентина, которой не терпелось облегчить свою совесть
и поведать тайну, скрывавшую некое весьма щекотливое
обстоятельство, безуспешно настаивала на своем. Господин
де Лансак не желал ничего слушать, и в конце концов ему
удалось убедить Валентину в том, что она не обязана ему
ничего сообщать.
Истина же заключалась в том, что господин де Лансак
родился в знатной семье, занимал важный дипломатический
331
пост; он был умен, обаятелен и хитер, но запутался в долгах
и ни за что на свете не согласился бы отказаться от руки и
состояния мадемуазель де Рембо. Живя в вечном страхе ке
угодить матери или дочери, он тайком вступал в сговор
с той и другой, потакал их вкусам, делал вид, что разделяет
чувства и мнения каждой, и, ничуть не интересуясь историей
с Луизой, твердо решил не вмешиваться в ее дела, пока не
сможет собственной властью покончить их в желательном
для него направлении.
Валентина приняла осторожность господина де Лансака
за молчаливое согласие и, успокоившись на сей счет, обра¬
тилась помыслами к грозе, которая неминуемо должна была
разразиться при встрече с матерью.
Накануне вечером пронырливый и подлый лакей, уже
распустивший слухи о появлении Луизы, вошел в спальню
графини якобы за тем, чтобы подать ей лимонад, и между
ними состоялась следующая беседа.
ГЛАВА IX
1— Мадам велели мне вчера навести справки о...
— Довольно. Никогда не произносите при мне этого
имени. Удалось вам что-нибудь узнать?
— Да, мадам, думаю, что я на верном пути.
— Тогда говорите.
— Не осмелюсь утверждать, мадам, что все так и есть,
как я предполагаю. Но одно мне известно: на ферме Гранж¬
нёв около трех недель проживает женщина, которую дя¬
дюшка Лери выдает за свою племянницу и которая, по-мо¬
ему, и есть та, кого мы ищем.
— А вы ее видели?
— Нет, мадам. Впрочем, я не знаю мадемуазель... и
никто здесь тоже не знает.
— А что говорят крестьяне?
— Кто говорит, что это действительно родственница
Лери, недаром же, по их словам, одевается она не как ба¬
рышня, да и живет у них в комнатке для прислуги. Они по¬
лагают, будь это мадемуазель... ее на ферме иначе бы при¬
няли. Мадам знает, как Лери ей преданы.
— Совершенно верно. Тетушка Лери была ее нянькой
еще в те времена, когда рада была заработать себе на
пропитание. Ко что говорят другие? Как случилось, что ни¬
кто из здешних жителей не может с уверенностью сказать,
она это или пет, хотя все ее знали раньше?
— Во-первых, мало кто видел ее в Гранжнёье, там место
глухое. Да она почти и не выходит из дому, а если выходит,
то накидывает плащ, потому что, говорят, она больна. Те,
что с ней встречались, не успели ее как следует разглядеть
и уверяют, что, дескать, пятнадцать лет назад видели пух¬
ленькую да румяную барышню, а вот эта худая и бледная.
Такие вещи выяснить трудно, тут надо действовать умело и
настойчиво.
— Я дам вам сто франков, Жозеф, если вы возьметесь
за это дело.
— Достаточно одпого приказания мадам, — ответил ла¬
кей лицемерно-смиренным тоном. — Но пусть мадам не по¬
сетует, если я не добьюсь успеха так быстро, как бы ей
хотелось: ведь здешние крестьяне — народ лукавый, недовер¬
чивый, а главное, до того зловредный, что забывают свои
старинные обязанности и рады до смерти поступить напере¬
кор вашей воле...
— Знаю, что они меня не любят, и лишь радуюсь это¬
му. Ненависть этих людей меня не тревожит, напротив,
только делает мне честь. Но разве мэр не велел привести
к себе эту незнакомку и не расспросил ее?
— Мадам известно, что мэр — тоже родич Лери, он
двоюродный брат фермера, а в этой семейке все друг
за дружку держатся, спелись, как воры на ярмарке...
Жозеф даже улыбнулся собственному красноречию и
остроумию. Графиня не снизошла до его переживаний и про¬
должала:
— Действительно, ужасно неудобно, что должность мэра
занимают крестьяне, это дает им над нами известное пре¬
имущество!
«Надо бы, — подумала она,—заняться этим вопросом и
сменить мэра, пускай-ка мой зять возьмет на себя труд
найти ему замену. А пока за мэра потрудятся его помощ¬
ники».
Но графиня тут же вернулась к прежнему разговору и
сделала весьма здравое замечание, которое подсказывает
человеку лишь внезапное озарение ненависти:
— Есть еще одно средство, — проговорила она, — можно
послать на ферму Катрин и потом заставить ее все расска¬
зать.
333
!— Это кормилицу-то мадемуазель Валентины! Да мадам
и не подозревает, какая она хитрюга. Возможно, она и так
Знает больше чем нужно.
— Но должно же в конце концов существовать какое-
нибудь средство, — с раздражением произнесла графиня.
— Если мадам разрешит мне действовать...
=— Конечно, разрешу.
— В таком случае надеюсь завтра же узнать то, что
интересует мадам.
На следующий день, в шесть часов утра, когда в дальнем
конце долины зазвонили к ранней обедне, а солнце позоло¬
тило все крыши в округе, Жозеф направился к самой уеди¬
ненной, но и лучше всего обрабатываемой части долины: здесь
лежали земли Рембо, плодородный участок, некогда про¬
данный как национальное имущество, затем выкупленный
при Империи на приданое мадемуазель Шиньон, дочери бо¬
гатого мануфактуриста, на которой вторым браком женился
генерал, граф де Рембо. Император любил сочетать древние
имена и новые состояния; этот брак был заключен по его
высочайшему повелению, и новоявленная графиня вскоре
превзошла в гордыне старинную знать, которую люто нена¬
видела, решив, однако, любой ценой завладеть ее титулами
и привилегиями.
Отправляясь па ферму и боясь спугнуть ее обитателей,
лакей выдумал довольно хитроумную историю. У него в за¬
пасе было немало проделок, не хуже, чем у самого Скапена,
с помощью которых ничего не стоило одурачить простова¬
тых фермеров, но, на свою беду, подходя к ферме, первым,
кого он встретил у Гранжнёва, был Бенедикт, человек еще
более тонкий и недоверчивый, чем сам Жозеф. Юноша тот¬
час же припомнил, что недавно на каком-то деревенском
празднике уже видел этого субъекта, который, хоть и явился
в черном фраке, хоть и старался поразить светскостью ма¬
нер пивших с ним пиво фермеров, был ими высмеян как
лакей, каким он и являлся. Бенедикт сразу смекнул, что не¬
обходимо увести подальше от фермы этого опасного согля¬
датая, и, рассыпаясь в любезностях, приправленных нема¬
лой дозой иронии, потащил его чуть ли не силком осматри¬
вать виноградник, расположенный на отшибе. При этом оп
делал вид, что безоговорочно верит словам Жозефа, заяв¬
лявшего, что он-де главный управитель замка и доверенное
лицо господ де Рембо, и с притворным вниманием слушал
его болтовню. Жозеф решил воспользоваться благоприятным
334
случаем, и уже через десять мипут его намерения и планы
стали для Бенедикта яснее ясного. Поэтому юноша держался
настороже и поспешил рассеять все сомнения Жозефа отно¬
сительно Луизы, и притом с таким простодушным видом, что
окончательно одурачил лакея. Тем не мепее Бенедикт пони¬
мал, что всего этого недостаточно, что следует раз и на¬
всегда положить конец нечистому любопытству этого согля¬
датая, и тут его осенила мысль как лучше его обезвредить.
— Ей-богу, господин Жозеф, — проговорил он, — до чего
же я рад, что мы встретились. У меня как раз есть для вас
интересное дельце.
Жозеф распустил свои огромные, истинно лакейские уши,
подвижные, умеющие схватывать все на лету и бдительно
хранить до поры до времени, как клад в пещере, словом,
такие уши, для которых ничего не пропадает, где все найдет
свое место.
— Шевалье де Триго, =— продолжал Бенедикт, — поме¬
щик, живет отсюда в трех лье и производит столь жестокие
опустошения среди зайцев и куропаток, что после него луч¬
ше с ружьем и не ходи; так вот, он мне позавчера говорил
(мы с ним как раз подстрелили в кустах штук двадцать
перепелок, ибо сей доблестный немврод такой же заядлый
браконьер, как и любой лесничий), так вот, он сказал мне
позавчера, что был бы счастлив иметь в услужении такого
расторопного человека, как вы.
— Неужели господин Триго так и сказал? — не без вол¬
нения переспросил Жозеф.
— Конечно, — подтвердил Бенедикт. — Человек он богач
тый, не мелочной, щедрый, ни во что не вмешивается, любит
только охоту да пиры, строг со своими гончими, ласков со
своими слугами, ненавидит домашние дрязги, хотя обкрадьь
вают его с тех пор, как он появился на свет божий, да и
грех его не обкрадывать. Такой человек, как вы, получивший
известное воспитание, мог бы вести все его счета, пресек
бы злоупотребления в доме и не противоречил бы хозяину,
когда тот встает из-за стола; такой человек, как вы, шутя
добьется всего от столь покладистого хозяина, он будет ца¬
рить в доме и получать в четыре раза больше, чем у гра¬
фини де Рембо. А ведь вам при желании ничего не стоит
добиться всех этих благ, господин Жозеф, немедленно идите
к шевалье и представьтесь ему.
— Иду, и немедля! — воскликнул Жозеф, который уже.
слышал об этом месте и считал его весьма выгодным.
335
— Постойте-ка, — продолжал Бенедикт, надо вам ска¬
зать, что из-за моей страсти к охоте, а главное, благодаря
высокочтимой нашей семье, добрый шевалье выказывает
нам поистине удивительное расположение, и если кто-нибудь
будет иметь несчастье не понравиться мне или повредит
кому-нибудь из наших, его даже на порог не пустят.
Тон, каким была произнесена эта фраза, открыл Жозефу
глаза. Вернувшись в замок, он заверил графиню, что все это
сплетни, сумел выманить у нее сто франков в награду
За свое усердие и хлопоты и спас Валентину от мучитель¬
ного допроса, которому собиралась подвергнуть ее мать.
А через неделю он поступил к шевалье де Триго, которого
не обкрадывал (Жозеф был слишком умен, а хозяин слиш¬
ком глуп, чтобы стоило красть у него открыто), а просто
грабил его добро, как в завоеванной стране.
Боясь упустить столь удачный случай, хитроумный Жо¬
зеф простер свою преданность Бенедикту до того, что дал
графине ложные сведения о местопребывании Луизы. Через
три дня он без труда провел мадам де Рембо, выдумав новую
сказку об отъезде Луизы. После ухода с места ему удалось
также сохранить доверие прежней хозяйки. Он легко до¬
бился разрешения перейти на новую должность, и мадам де
Рембо вскоре окончательно забыла и его самого и его на¬
веты. Маркиза, любившая Луизу так, как не любила никого
на свете, тоже приступила к Валентине с расспросами. Но
девушка слишком хорошо знала нестойкий характер бабки,
ее легкомыслие, и не решилась поверить столь великую
тайну любящему, но слабому сердцу. Господин де Лансак
уехал, и в Рембо, где через месяц решено было сыграть
свадьбу, остались три женщины. Луиза, которая, в отличие
от Валентины, не очень верила в добрые намерения госпо¬
дина де Лансака, решила воспользоваться благоприятным
случаем и, зная, что сестра получит перед свадьбой относи¬
тельную свободу, надеялась видеться с ней чаще, и поэтому
через три дня после деревенского праздника Бенедикт, кото¬
рому она вручила для передачи письмо, явился в замок.
Гордый и высокомерный, он ни за какие блага мира не
пришел бы сюда по делам дяди, но для Луизы, для Вален¬
тины, для этих двух женщин, которым он в своей привязан¬
ности не мог даже подобрать достойных слов, — ради них
обеих он счел долгом чести вынести презрительные взгляды
графини и покровительственную любезность маркизы. Вос¬
пользовавшись знойным днем и зная, что в жару Валентина
336
не уйдет из дома, он захватил набитый дичыо ягдташ, надел
простую блузу, соломенную шляпу и гетры, словом, замаски¬
ровался под сельского охотника и отправился в путь, уве¬
ренный, что это обличье не вызовет у графини такого раз¬
дражения, как изысканный городской наряд.
Валентина сидела в своей комнате и писала. Не знаю,
какое смутное чувство ожидания заставляло дрожать ее руку,
но, выводя строки, адресованные сестре, она всем своим су¬
ществом ощущала, что гонец, которому поручено доставить
Луизе письмо, уже недалеко. При обычном деревенском шу¬
ме, будь то конский топот, лай собаки, она вздрагивала,
вскакивала с места и бросалась к окну, призывая в сердце
своем Луизу и Бенедикта, ибо в Бенедикте для нее прежде
всего словно воплотилась, — вернее, так ей казалось, —
часть души Луизы, отторгнутой от нее.
Когда наконец ее утомило это неодолимое волнение, ког¬
да она захотела отвлечься, слух ее вновь очаровал прекрас¬
ный чистый голос, голос Бенедикта, который она уже слы¬
шала ночью на берегах Эндра. Перо выпало из ее пальцев.
С восхищением внимала она наивной, незатейливой мело¬
дии, от которой напрягался каждый ее нерв. Голос Бенедикта
доносился с тропинки, огибавшей ограду парка и спускав¬
шейся с крутого пригорка. Отсюда, с этой высоты, голос
певца, перелетавший через верхушки деревьев, отчетливо
выводил слова деревенской песенки, очевидно желая преду¬
предить Валентину о своем появлении:
Послушай, пастушка Соланж,
Призывную горлинки песню...
По натуре Валентина была достаточно романтичной осо¬
бой, сама, впрочем, об этом не догадываясь, ибо девичье
сердце еще не познало любви. Но в те минуты, когда она
бестрепетно предавалась чистому, целомудренному чувству,
юная ее головка становилась беззащитной, жаждала всего,
что хоть отдаленно напоминало приключение. Воспитанная
под строгим надзором, в соблюдении холодных и чопорных
обычаев, так редко имела она случай наслаждаться све¬
жестью чувств и поэзией, свойственной ее возрасту!
Укрывшись за гардиной, она вскоре заметила Бенедикта,
спускавшегося с пригорка. Никто не назвал бы Бенедикта
красавцем, но изящество его фигуры бросалось в глаза. Де¬
ревенский костюм, который он носил не без театральности,
легкий, уверенный шаг по самому краю обрыва, огромный
337
белый пес в рыжих подпалинах, прыгавший вокруг хозяина,
а особенно песня, призывная и властная, — с лихвой воспол-*
няли красоту лица; появление юноши на фоне этой чисто
сельской сцены, которая в силу ухищрений искусства, этого
извечного грабителя природы, походила на оперную декора¬
цию, — всего этого оказалось достаточно, чтобы смутить
юную головку и придать некий оттенок кокетства простой
церемонии доставки письма.
Валентину так и подмывало сбежать в парк, открыть
калитку, выводившую на тропку, нетерпеливо протянуть
руку за письмом, которое, как ей чудилось, несет Бенедикт.
Но все это было бы довольно опрометчиво. Мысль более
похвальная, нежели предчувствие опасности, удержала ее:
она побоялась дважды нарушить семейные запреты, идя на¬
встречу приключению, отказаться от которого, однако, была
не в силах.
Итак, она решила ждать второго сигнала, чтобы спу¬
ститься вниз, и вскоре весь замок огласил злобный собачий
лай. Это Бенедикт стравил своего пса с хозяйским, желая
объявить о своем приходе наиболее шумным образом.
Валентина быстро спустилась вниз; инстинкт подсказал
ей, что Бенедикт предпочтет обратиться к маркизе, ибо она
была более доступна в обращении. Поэтому-то Валентина
поспешила к бабушке, которая любила подремать на канапе
в салоне, и, осторожно разбудив старушку, под каким-то
предлогом уселась с ней рядом.
Через несколько минут слуга доложил, что пришел пле¬
мянник Лери и просит разрешения предстать перед марки¬
зой, засвидетельствовать ей свое почтение и преподнести
дичь.
— Без его почтения я уж как-нибудь обойдусь, — отве¬
тила старая сумасбродка, — а вот дичину приму охотно.
Введите его.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА X
При виде юноши — своего соучастника, которого она
сама поощрила, ибо намеревалась вручить ему на глазах
бабушки секретное послание, — Валентина почувствовала
укоры совести. Она невольно покраснела, и отблеск ее ру¬
мянца как бы пал на щеки Бенедикта.
— Ах, это ты, мой мальчик!—произнесла маркиза,
положив на софу свою коротенькую пухлую ножку жестом
жеманницы времен Людовика XV. — Входи, будешь гостем.
Ну, как у вас на ферме дела? Как тетушка Лери и твоя
миленькая кузина? Как все прочие?
Потом, не удостоив выслушать ответ, она погрузила руку
в ягдташ, который Бенедикт скинул с плеча.
— О, действительно, дичь чудесная! Ты сам ее подстре¬
лил? Я слыхала, что с твоего соизволения Триго браконьер¬
ствует- потихоньку на наших землях? Но за такую добычу
ты заслуживаешь полного отпущения грехов...
— А вот эта случайно попалась в мои силки, — сказал
Бенедикт, вынимая из-за пазухи живую синичку. — Так как
Это очень редкая разновидность синицы, я подумал было, что
мадемуазель присоединит ее к своей коллекции, поскольку
она занимается естественной историей.
Передавая птичку Валентине и делая вид, будто боится
упустить свою пленницу, он действовал с наигранной осто¬
рожностью и медлительностью. А сам, воспользовавшись
благоприятным моментом, сумел передать ей письмо,
339
Валентина отошла к окну, как бы намереваясь получше
разглядеть синичку, и незаметно спрятала письмо в карман.
— Но тебе, должно быть, жарко, милый? — сказала мар¬
киза. — Поди в буфетную, выпей там чего-нибудь, освежись.
Валентина заметила, что на губах Бенедикта промельк¬
нула высокомерная улыбка.
— Может быть, вы предпочитаете выпить воды с грана¬
товым соком? — живо спросила она.
И, взяв графин, стоявший на столике за спиной маркизы,
она налила воду в стакан, чтобы собственноручно попотче¬
вать гостя. Поблагодарив ее взглядом, Бенедикт обогнул
софу и взял стакан, счастливый уже тем, что может притро¬
нуться к хрусталю, которого коснулась белоснежная ручка
Валентины.
Маркиза вдруг закашлялась, и Бенедикт быстро спросил
Валентину:
— Что ответить на просьбу, заключающуюся в этом
письме?
— Какова бы ни была эта просьба, ответьте «да», — ска¬
зала Валентина, испуганная подобной смелостью.
Бенедикт обвел внимательным взглядом богато и изящно
убранный салон, ясные, как родниковая вода, зеркала, на¬
тертый до блеска паркет, псе эти изысканные и роскошные
вещицы, о назначении которых на ферме не имели еще
представления. Не впервые попадал он в богатый дом, и
сердце его не сжала зависть при виде всех этих безделушек,
даруемых фортуной, что непременно случилось бы с Ате¬
наис. Тем не менее ему невольно пришла в голову
мысль, ранее никогда его не посещавшая: общество воз¬
двигло между ним и мадемуазель де Рембо неодолимую
преграду.
«К счастью, — подумал он, — встречи с ней не сулят мне
ни опасностей, ни страданий. Никогда я не влюблюсь в нее».
— Ну что ж, девочка, сядь за фортепьяно и спой опять
тот же романс, который ты не успела мне давеча допеть.
Старуха маркиза прибегла к этой ловкой выдумке, желая
дать понять Бенедикту, что тому пора идти в людскую.
— Дорогая бабушка, — возразила Валентина, — вы же
знаете, что я не пою; но если вы любите хорошую музыку,
если хотите получить истинное удовольствие, попросите
спеть нашего гостя.
— Вот как? — удивилась маркиза. — Но откуда ты это
знаешь, дочка?
340
— Мне говорила Атенаис, — ответила Валентина, поту-
niiR взор.
— Что же, если это верно, мой мальчик, доставь мне это
удовольствие, — сказала маркиза, — попотчуй меня деревен¬
ской песенкой. Пусть уши мои отдохнут от этого Россини,
в котором я ровно ничего не смыслю.
Бенедикт слегка смутился при мысли, что на звук его
голоса в гостиной может появиться гордячка графиня, но он
был тронут стараниями Валентины, стремившейся удержать
его здесь подольше и даже усадившей в кресло, ибо мар¬
киза, при всей своей снисходительности к простому люду,
ни за что на свете не решилась бы предложить племяннику
своего фермера присесть в ее присутствии.
Крышку фортепьяно открыли. Валентина села, поставив
рядом со своим складным стулом второй для Бенедикта. Но
Бенедикт, стремясь показать ей, что не заметил обиды, пред¬
почел петь стоя.
С первых же ног Валентина покраснела, затем поблед¬
нела, слезы навернулись ей на глаза; но мало-помалу она
успокоилась, пальцы ее заскользили по клавишам в такт
песни, а ухо радостно внимало ей.
Сначала маркиза слушала певца с удовольствием. Но
так как дух праздности не позволял ей долго сидеть на од¬
ном месте, она вышла из гостиной, потом вошла, потом снова
кышла.
— Эту песню, — проговорила Валентина, оставшись
и одну из этих отлучек наедине с Бенедиктом, — особенно
часто пела мне сестра, когда я была еще ребенком, и я на¬
рочно просила Луизу сесть на самую вершину холма, чтобы
послушать, как эхо повторяет ее голос. Я запомнила эту
песню навсегда, и сейчас, когда вы начали ее, я чуть было
не заплакала.
— Я запел ее с умыслом, — ответил Бенедикт, — я как
бы говорил с вами от имени Луизы...
Но имя рто замерло на губах Бенедикта, так как в гости¬
ную вошла графиия. При виде дочери в обществе незнако¬
мого юноши она уставилась на молодую пару светлыми
удивленными глазами. Сначала она пе узнала Бенедикта, па
которого даже не взглянула во время праздника, и от неожи¬
данности застыла на месте. Потом, признав своего дерзкого
вассала, осмелившегося запечатлеть поцелуй на щеках ее
дочери, она, бледная и трепещущая, шагнула вперед, попы¬
талась было заговорить, но внезапная спазма сдавила ей гор¬
341
ло. К счастью, комический случай уберег Бенедикта от ее
гневной вспышки. Серая борзая графини дерзко приблизи¬
лась к охотничьему псу Бенедикта, пыльному, тяжело дышав¬
шему от жары и без церемоний разлегшемуся под фортепьяно.
Этот рассудительный и спокойный пес по кличке Перепел
дал обнюхать себя с головы до ног и в ответ на все оскорби¬
тельные действия хозяина только молча ощерил свои длин-1
ные белые клыки. Но когда высокомерная и неучтивая бор¬
зая решила перейти к оскорблению действием, Перепел, не
спускавший никому обиды, только что отбившийся во дворе
замка от нападения трех догов, поднялся и повалил своего
изящного противника на пол. Борзая с жалобным визгом
бросилась к хозяйке, ища защиты. Эт° происшествие дало
Бенедикту возмояшость ретироваться, под благовидным пред¬
логом увести с глаз растерявшейся графини дерзкого Пере¬
пела, якобы затем, чтобы задать ему трепку, хотя в душе
юноша благодарил пса за его неприличное поведение.
Когда Бенедикт вышел, сопровождаемый обиженным
визгом борзой, глухим рычанием Перепела и трагическими
восклицаниями графини, он наткнулся на маркизу, которая,
дивясь всему этому гаму, спросила, что случилось.
— Мой пес чуть не задавил борзую графини, — ответил
Бенедикт притворно печальным голосом и скрылся.
Он возвращался домой с немалым запасом ненависти,
смешанной с иронией по адресу знати, и не без горечи по¬
смеивался над своим утренним происшествием. Вместе с тем
он показался себе жалким, особенно когда припомнил, что
предвидел оскорбления куда более страшные и что, про¬
щаясь с Луизой несколько часов тому назад, кичился своим
язвительным хладнокровием. В конце концов он решил, что
самым смешным персонажем во всем ртом приключении все
же оказалась графиня, и вернулся на ферму в веселом рас¬
положении духа. Слушая его рассказы, Атенаис хохотала до
слез, Луиза плакала, услышав о том, как Валентина приняла
ее письмо и сразу узнала ту песенку, что спел ей Бенедикт.
Но Бенедикт не осмелился похвастаться своим визитом в
присутствии дядюшки Лери. Не такой тот был человек, чтобы
радоваться шутке, из-за которой молено лишиться тысячи
Экю ежегодного дохода.
— Что все это означает? — спросила маркиза, входя в
гостиную.
— Надеюсь, вы мне это объясните, — ответила графи-*
ня, — Разве вас не было здесь, когда пришел этот человек?
Ш
г— Какой человек? — удивилась маркиза.
— Господин Бенедикт, — сконфуженно вмешалась Ва¬
лентина, стараясь приободриться. — Матушка, он принес вам
дичь, бабушка просила его спеть, а я ему аккомпанировала...
■— Значит, оп пел Для вас» мадам? — обратилась графи¬
ня к свекрови. — Но, если не ошибаюсь, вы слушали его
из соседней комнаты.
— Во-первых, его попросила не я, а Валентина, — отве¬
тила старуха.
— Странно, — бросила графиня, устремив на дочь про¬
ницательный взгляд.
— Матушка, — вся вспыхнув, проговорила Валентина, —*
я сейчас вам все объясню. Мое фортепьяно ужасно расстрое¬
но, вы сами знаете, а настройщика в округе нет; моло¬
дой человек — музыкант и, кроме того, умеет настраивать
фортепьяно... Мне сказала об ртом Атенаис, у нее тоже
есть фортепьяно, и опа часто прибегает к помощи своего
кузена.
— У Атенаис есть фортепьяно! Молодой человек — му¬
зыкант! Что за странные истории вы мне рассказываете?
— Но это чистая правда, — подтвердила маркиза. — Вы
просто не желаете понять, что сейчас во Франции все полу¬
чают образование! Лери — люди богатые, они хотят разви¬
вать таланты своих детей. И хорошо делают, нынче это
в моде; и смешно против этого возражать. Этот мальчик и
впрямь прекрасно поет. Я слушала его из прихожей и по¬
лучила удовольствие. Что, в сущности, произошло?.. Неуже-
ли вы думаете, что Валентине грозила опасность, когда я
находилась всего в двух шагах?
— О мадам, — ответила графиня, — вы всегда самым
неожиданным образом перетолковываете мои мысли.
— Что поделаешь, если они у вас такие странные! Возь¬
мите хоть сейчас, ну чего вы так перепугались, застав свою
дочь за фортепьяно в обществе мужчины? Разве заниматься
пением такой уя« грех? Вы меня упрекаете в том, что я
оставила их на минуту одних, будто... О боже мой, неужели
вы не разглядели этого мальчика? Не заметили, что он
страшен, как смертный грех?
— Мадам, — возразила графиня, и в голосе ее прозву¬
чало глубочайшее презрение, — легче всего истолковать та¬
ким образом мое неудовольствие, но коль скоро мы все равно
не можем сговориться по многим вопросам, я обращаюсь
к своей дочери. Валентина, надеюсь, вы сами понимаете,
343
что эти вульгарные мысли мне просто приписаны. Я доста¬
точно хорошо изучила вас, дочь моя, и знаю, что человек
подобного рода не мужчина в ваших глазах и что не в его
власти скомпрометировать вас. Но я ненавижу даже малей¬
шее нарушение приличий и считаю, что вы недостаточно их
блюдете. Поймите же, самое страшное на свете — это по¬
пасть в смешное положение. У вас в характере чересчур
много благожелательности, вы ведете себя чересчур непри¬
нужденно с низшими. Помните, что они вам за это ничуть
не признательны, они лишь будут злоупотреблять вашими
слабостями, и чем лучше с ними обращаешься, тем они ста¬
новятся неблагодарнее. Поверьте опытности вашей матери
й впредь следите за собой. Уже не в первый раз я делаю
вам подобный упрек: вам следует вести себя с большим до¬
стой нством. И рано или поздно вы почувствуете последствия
этого. Чернь не понимает, до какой грани ей дозволено дой¬
ти и где следует остановиться. Зта девочка Атенаис ведет
себя с вами возмутительно фамильярно. Я терплю это, ибо
в конце концов она женщина. Но я была бы не слишком
польщена, если бы ее жених в публичном месте обратился
к вам развязным тоном. Этот юноша весьма дурно воспитан,
как и все люди его класса, и ему совершенно не хватает
такта. Господин де Лансак, который любит иной раз разыг¬
рать либерала, чересчур переоценил его, когда говорил с ним
как с человеком умным. Другой на его месте не пошел бы
танцевать, а он предерзко поцеловал вас, дочь моя... Я не
упрекаю вас за это, — добавила графиня, видя, что Вален¬
тина растерянно вспыхнула, — я знаю, что вам самой была
неприятна подобная дерзость, и если я ныне напоминаю вам
об этом случае, то лишь затем, чтобы показать, как важно
держать на почтительном расстоянии всех этих людишек.
Во время этой речи маркиза, сидевшая в уголку, только
плечами пояшмала. Валентина, подавленная неумолимостью
материнской логики, пробормотала в ответ:
— Матушка, ведь только из-за фортепьяно я решила,
что... Я не подумала, что это неприлично...
— Если вести себя как подобает, — ответила графиня,
обезоруженная покорностью дочери, — то можно и позвать
его, не нарушая приличий. Вы говорили с ним о настройке?
— Я хотела, по...
— В таком случае пусть его вернут.
Графиня позвонила и велела привести Бенедикта, но ей
сказали, что он уя?е далеко.
344
— Ничего не поделаешь,;— проговорила графиня, когда
слуга вышел из комнаты. — Самое главное вести себя так,
чтобы он не вбил себе в голову, будто мы зовем его сюда
ради его прекрасного голоса. Я настаивала и буду настаи¬
вать, чтобы его принимали здесь соответственно его положе¬
нию, и ручаюсь — когда он явится сюда еще раз, я сама по¬
забочусь об ртом. Дайте мне письменный прибор. Сейчас я
ему объясню, чего мы от него хотим.
— По крайней мере будьте хоть любезны, — заметила
маркиза, у которой боязнь заменяла разум.
— Я знаю, как принято вести себя, мадам, — возразила
графиня.
Она набросала наспех несколько строк и протянула их
Валентине со словами:
— Прочитайте и велите отнести на ферму.
Валентина пробежала глазами записочку. Она гласила:
«Господин Бенедикт, не согласитесь ли вы настроить
фортепьяно моей дочери? Вы доставите мне этим удовольст¬
вие. Имею честь приветствовать вас.
Графиня де Рембо».
Валентина взяла в руки палочку сургуча и, сделав вид,
что запечатывает листок, поспешно вышла из комнаты, неся
раскрытую материнскую записку. Нет, она не пошлет этого
дерзкого приказа! Разве так должно отплатить Бенедикту
за всю его преданность? Можно ли третировать как лакея
юношу, на челе которого она без боязни запечатлела сест¬
ринский поцелуй? Порыв сердца одержал верх над благора¬
зумием: вытащив из кармана карандаш и притаившись меж¬
ду дверей пустой прихожей, она начертала несколько слов
под запиской матери:
«О, простите, простите! Потом я объясню вам, чем вы¬
звано это приглашение. Приходите, не отказывайтесь прийти
к нам. Во имя Луизы, простите!»
Она запечатала записку и вручила ее слуге.
ГЛАВА XI
Валентине удалось прочесть письмо Луизы только вече¬
ром. Это было длинное рассуждение по поводу тех немногих
слов, которыми они сумели, к общей их радости, обменяться
3i5
на ферме. Письмо дышало радостью и надеждой, выражало
всю глубину чувств экспансивной, романтичной женщины,
ее дружбу — этого двойника любви, привязанности, полной
милой ребячливости и возвышенного пыла.
Оканчивалось оно следующими строками:
«Случайно мне стало известно, что твоя мать завтра от¬
правляется с визитом к соседям. Из-за жары она выйдет
из дома только к вечеру. Попытайся отказаться ехать с ней
и, как только стемнеет, приходи на большой луг, ближе
к опушке Ваврейского леса. Луна встает не раньше полу¬
ночи, и в тех краях пикогда не бывает ни души».
На следующий день графиня около шести часов вечера
отправилась в гости, велев Валентине лечь в постель и на¬
казав маркизе проследить за тем, чтобы внучка приняла
горячую ножную ванну. Но старуха, заявив, что она, слава
богу, воспитала семерых детей и умеет лечить мигрень, тут
же забыла о приказе невестки, как забывала обо всем, что
не касалось ее самой. Верная своим давним привычкам к не¬
ге, она вместо внучки сама приняла ванну и, кликнув ком¬
паньонку, велела той читать себе вслух роман Кребийона-
сына. Когда сумерки окутали окрестные холмы, Валентина
украдкой ушла из дома. Она надела коричневое платье,
чтобы не выделяться на фоне темной зелени, повязала ко¬
сыночкой свои роскошные белокурые волосы, которыми сво¬
бодно играл теплый вечерний ветерок, и быстро пересекла луг.
Луговина простиралась в длину примерно на полулье,
местами ее прорезали широкие ручьи, стволы поваленных
деревьев заменяли мостики. В темноте Валентина несколько
раз чуть было не упала в воду. То подол ее платья цеплялся
За невидимые колючки, то нога уходила в обманчивую с ви¬
ду тину, затягивавшую ручеек. Легкая ее поступь будила
рои ночных бабочек; болтушка цикада замолкала при ее
приближении, иной раз со старой ивы шумно срывался про¬
снувшийся филин, и Валентина вздрагивала всем телом, ощу¬
тив на своем лбу прикосновение мягкого мохнатого крыла.
Впервые в жизни девушка рискнула одна, без спросу
покинуть ночью родительский кров. Хотя нравственный
подъем придавал ей силу, страх порою овладевал ею, и она,
как на крыльях, неслась по лугу, перепрыгивая через ру¬
чейки.
В указанном месте она увидела Луизу, с нетерпением ее
поджидавшую. После нежных объятий, длившихся с минуту,
сестры уселись на краю рва и завели беседу.
3i6
— Расскажи мне всю свою жизнь с тех пор, как нас
с тобой разлучили, — попросила Валентина.
Луиза поведала о своих скитаниях, своих горестях,
о своем одиночестве и нищете. Когда ей минуло шестнад¬
цать лет, ее отправили в Германию к одной дальней родст¬
веннице и назначили содержание слишком незначительное,
чтобы обеспечить независимость. Не выдержав общества ти¬
ранки дуэньи, Луиза убежала в Италию, где смогла кое-как
просуществовать, работая и соблюдая жестокую экономию.
Достигнув совершеннолетия, она вступила во владение на¬
следством — более чем скромным, ибо все фамильное состоя¬
ние принадлежало графине; даже родовые земли Рембо,
выкупленные ею, перешли в собственность вдовы, и старуха
мать покойного генерала обязана была своим безбедным
существованием лишь «благодеяниям» невестки. Поэтому-то
бабка всячески старалась с ней ладить и всецело отступи¬
лась от Луизы, боясь очутиться в нужде.
Как ни мала была сумма, полученная молоденькой де¬
вушкой, она показалась ей несметным богатством, и отныне
ей вполне хватало денег на удовлетворение своих потреб^
ностей, которые она научилась умерять. Некое обстоятель¬
ство — в чем именно оно заключалось, Луиза сестре ие
объяснила — побудило ее вернуться в Пария;, где она про¬
жила шесть месяцев; там же услышала она о предстоящей
свадьбе Валентины. Не устояв перед желанием повидать род¬
ные места и сестру, она послала письмо своей няшошке,
тетушке Лери, и эта последняя — добрая, любвеобильная
женщина, с которой Луиза хоть и не часто, но переписыва¬
лась, — пригласила ее погостить месяц-другой тайком на их
ферме. Луиза охотно согласилась, боясь, что свадьба Вален¬
тины воздвигнет в скором времени еще одно непреодолимое
препятствие между сестрами.
— Бог с тобой! — возразила Валентина. — Напротив, это
будет началом нашей близости. Луиза, ты многое рассказала
мне о своей жизни, но умолчала об одном, крайне интере¬
сующем меня обстоятельстве... Ты не сказала мне, что...
И Валентина запнулась, не будучи в силах произнести
одно-единственное слово, касающееся рокового проступка
сестры, который, не задумываясь, она смыла бы собственной
кровью, и почувствовала, что язык не повинуется ей, а на
лбу проступила жгучая испарина.
Луиза поняла все, и хотя жизнь ее была сплошным му¬
чительным угрызением совести, ни разу еще ни один упрек
347
не впивался так больно в ее сердце своим острием, как те¬
перешнее замешательство и молчание сестры. Уронив голову
на руки, Луиза, чье сердце ожесточили несчастья, подумала,
что одним своим недоговоренным вопросом Валентина при¬
чинила ей боль, не сравнимую с той, что причиняли до сих
пор все люди, вместе взятые. Но она тут же спохватилась,
поняв, что Валентина просто чрезмерно деликатна, и догада¬
лась, чего стоило этому целомудренному созданию настаи¬
вать на откровенном признании, а тем более выслушать его.
— Ну что ж, Валентина! — сказала она, обвивая рукой
шею девушки.
Валентина прильнула к ее груди, и сестры залились сле¬
зами.
Потом Валентина утерла слезы, неслыханным усилием
воли преодолела свою девичью непреклонность, дабы по¬
явиться в новой, более возвышенной роли великодушной и
сильной подруги Луизы.
— Скажи, — воскликнула она, — ведь должно же быть
существо, наложившее священный отпечаток на всю твою
жизнь, существо, даже имени которого я не знаю, но кото¬
рое, как мне порой кажется, я люблю всеми силами души,
всей силой своей нежности.
— Значит, ты хочешь, чтобы я тебе все рассказала, о
моя отважная сестренка! А я-то думала, что никогда не ре¬
шусь сообщить тебе о его существовании. Но, как я вижу,
величие твоей души во много раз превосходит самые смелые
мои чаяния. У меня есть сын, мы с ним никогда не расста¬
вались, я сама его воспитала. Я отнюдь не пыталась скрыть
свой грех, что было бы нетрудно сделать, стоило удалить
его от себя или пе давать ему своего имени. Но он следовал
за мной повсюду, и повсюду его присутствие напоминало
людям о моей беде и моем раскаянии. И поверишь ли, Ва¬
лентина, в конце концов я стала считать делом чести откры¬
то называть себя матерью, и все справедливые души отпу¬
скали мне мой грех именно благодаря моему мужеству.
— Не будь я даже твоей сестрой, а также и твоей до¬
черью, — ответила Валентина, — я хотела бы быть в числе
этих справедливых людей. Но где же он?
— Мой Валентин остался в Париже, он учится в кол¬
леже. Портому-то я и покинула Италию и, решив повидаться
с тобой, оставила его на месяц одного. Мой сын, Валентина,
прекрасен, это любящее сердце, он знает тебя и страстно
желает обнять ту, чье имя носит, на кого он так похож. Он
348
такой же белокурый и спокойный нравом, как ты, и в че¬
тырнадцать лет он ростом уже почти с тебя... Скажи, когда
ты выйдешь замуж, захочешь ли ты, чтобы я его к тебе
привезла?
Валентина ответила сестре градом поцелуев.
Незаметно пролетели два часа, посвященные не толькй
воспоминаниям о минувших годах, но и планам на будущее.
Со всем пылом юности Валентина верила в их лучезарность,
а Луиза, не столь в этом убежденная, умолчала о своих
сомнениях. Вдруг на фоне темно-синего вечернего небй
у края оврага показалась чья-то черная тень. Валентина
вздрогнула, и с уст ее сорвался испуганный крик. Но Луиза,
положив ладонь на руку сестры, проговорила:
— Успокойся, это наш друг, это Бенедикт.
В первую минуту Валентину неприятно смутило его при¬
сутствие при их встрече. Ей почудилось, что отныне силою
вещей любое событие ее жизни повлечет за собой вынуж¬
денное сближение с этим юношей. Однако, поразмыслив, она
поняла, что присутствие Бенедикта в этом глухом месте
вполне уместно, а главное, он проводит Луизу до фермы, на¬
ходящейся отсюда более чем в одном лье. Она невольно
отметила про себя почтительную деликатность юноши, кото¬
рый не позволил себе нарушить беседу сестер. Чем, как не
преданностью, можно объяснить то, что он простоял на
страже целых два часа? Если посмотреть на дело с эт°й
стороны, будет вопиющей неблагодарностью оказать ему хо¬
лодный прием. Валентина объяснила Бенедикту историю
с запиской матери, взяла всю вину на себя и умолила его,
придя в замок, запастись немалой дозой терпения и фило¬
софского спокойствия. Бенедикт, смеясь, заверил, что будет
стоек, и, вместе с Луизой проводив Валентину по лугу, от¬
правился на ферму.
На следующий день он явился в замок. По счастливой
случайности, порадовавшей Бенедикта, мигрень на сей раз
поразила мадам де Рембо, но у нее, в отличие от Валенти¬
ны, действительно разболелась голова, и ей пришлось
остаться в постели. Таким образом, все получилось гораздо
удачнее, чем Бепедикт мог надеяться. Когда он узнал, что гра¬
финя не подымется до вечера, он принялся за разборку фор¬
тепьяно, вынул все клавиши, после чего заявил, что следовало
бы обновить замшу на молоточках и заменить несколько
проржавленных струн, — словом, обеспечил себя работой
на целый день; недаром Валентина находилась тут же, то
349
Подавая ему ножницы, то помогая сматывать проволоку на
катушки, то ударяя по клавишам, чтобы проверить их зву*
чание, словом, Еозилась с инструментом больше, чем за всю
свою жизнь. С другой стороны, Бенедикт оказался гораздо
менее искусным настройщиком, чем изобразила его перед ма¬
терью Валентина. Он порвал не одну струну, крутил не тот
колышек, какой полагается, и не раз, ради правильного зву¬
чания одпой-единственной ноты, нарушал гармонию целой
гаммы. Тем временем старуха маркиза входила и выходила
из комнаты, кашляла, дремала и чем больше их сторожила,
тем свободнее они себя чувствовали. Бенедикт провел очаро¬
вательный день. Валентина была так мила, так наивно и
искренне весела, так непритворно предупредительна в отно¬
шении Бенедикта, что немыслимо было чувствовать себя
нелозко в ее обществе. И потом, по неизвестной причине оба
через час отказались по молчаливому согласию от излишней
манерности. Между ними установились дружески-беззабот-
ные отношения. Они смеялись над неловкостью друг друга,
их пальцы то и дело встречались на клавиатуре, но жизне¬
радостность гнала прочь волнение, и они иной раз даже
спорили как старые друзья. Наконец к пяти часам фортепья¬
но было настроено, и Валентина немедленно изобрела новое
средство удержать в замке Бенедикта. В ртом юном сердце
заговорило, пусть негромко, лицемерие и, зная, что графиню
можно склонить на многое преувеличенной почтительностью,
девушка проскользнула к ней в спальню.
— Матушка, — начала она, — господин Бенедикт уже
шесть часов возится с моим фортепьяно и еще не кончил
работу, а мы садимся сейчас за стол, вот я и подумала —
неудобно отсылать этого молодого человека в людскую, коль
скоро вы никогда не отсылаете туда его дядю и даже велите
подавать ему вино к нашему столу. Как мне поступить?
Я не посмела пригласить его к обеду, так как не знала, со¬
чтете ли вы это приличным.
Та же самая просьба, только сделанная в иных выраже¬
ниях, встретила бы холодный отпор. Но графиня предпочи¬
тала добиваться немедленного повиновения своим приказам,
нежели безропотного исполнения своей воли. Таково одно
из свойств тщеславия: властолюбец желает, чтобы господство
его принималось с уважением и даже с любовью.
— Ничего тут неприличного нет, — возразила графиня. —
Раз он сразу же явился по моему зову и работал добросо¬
вестно, с нашей стороны будет вполне справедливо оказать
ЗоО
ему известное внимание. Идите, дочь моя, и пригласите его
от моего имени.
Торжествующая Валентина вернулась в гостиную, ра¬
дуясь, что может сделать хоть что-то приятное от имени
матери, и притворилась, что приглашение полностью исхо¬
дит от графини. Искренне изумленный Бенедикт колебался
принять приглашение. Уговаривая его, Валентина несколько
превысила полученные ею от матери права. Когда они
втроем шли к столу, маркиза шепнула на ухо внучке:
— Неужели твоей матери действительно пришла в голо¬
ву такая благородная мысль? Я начинаю беспокоиться за ее
жизнь. Неужели она так серьезно больна?
Валентина не разрешила себе улыбнуться в ответ на рту
ядовитую шутку. Будучи поверенной двух этих женщин, по¬
очередно выслушивая их взаимные упреки и неприязненные
замечания, Валентина чувствовала себя словно утес, о кото¬
рый бьют с силой два враждебных потока.
Обед длился недолго, зато прошел весело. Кофе перешли
пить в беседку. К концу трапезы маркиза обычно приходила
в благодушное настроение. В ее время кое-кто из молодых
дам, чье легкомыслие прощалось ради их прелести, а воз¬
можно, в расчете на то, что их бойкое поведение рассеет
скуку праздного и пресыщенного общества, открыто пу¬
скался в бахвальство самого дурного тона; считалось даже,
что иным миленьким личикам идет роль проказниц. Центром
Этого дамского кружка была мадам де Прованс, которая
«изрядно глушила шампанское». А веком раньше Мадам,
невестка Людовика XIV, добродетельная и честная немка,
обожавшая лишь чесночную колбасу да пивной суп, восхи¬
щалась способностью придворных дам Франции, и в первую
очередь герцогини Беррийской, пить достаточно много без
всяких неприятных последствий и, не моргнув глазом, пере¬
носить даже вино Констанцы и венгерский мараскин.
За десертом маркиза окончательно развеселилась. Она
завладела разговором с легкостью и естественностью, при¬
сущей людям, много повидавшим на своем веку, что заме¬
няет им природный ум. Бенедикт не мог надивиться. Гово¬
рила она языком, который, по его мнению, был не свойствен
ни ее классу, ни ее полу. Маркиза употребляла весьма воль¬
ные словечки, но умела никого не шокировать — так просто
и непринужденно они произносились. Она рассказала не¬
сколько забавных историй, доказав тем чудеснейшую ясность
памяти, и с завидной находчивостью умела пощадить слух
351
внучки, описывая весьма рискованные ситуации. Несколько
раз Бенедикт испуганно вскидывал на девушку глаза, но при
виде ее невозмутимого спокойствия, свидетельствовавшего о
полном неведении, он решил, что, возможно, и сам чего-то
не понял и что это его собственное воображение придало
словам маркизы такой смысл. Под конец его совсем ошара¬
шило это удивительное сочетание изысканных манер и без¬
нравственности, подобное презрение к принципам и одновре¬
менно уважение к приличиям света. Мир, в котором жила
маркиза, рисовался перед ним как сквозь дымку грез, но он
отказывался им верить.
Еще долго они просидели в беседке. Потом Бенедикт
решил испробовать фортепьяно и спел несколько песен.
Ушел он довольно поздно, дивясь установившейся между
ним и Валентиной близости, чувствуя волнение, причины
которого он и сам не знал, но которое непрестанно вызывало
в его мозгу образ столь прекрасной и доброй девушки, что
не любить ее было невозможно.
ГЛАВА XII
Через несколько дней после описываемых событий гос¬
пожа де Рембо была приглашена префектом на торжествен¬
ный прием, который должен был состояться в главном
городе департамента. Прием устраивался в честь герцо¬
гини Беррийской, не то отправлявшейся, не то возвращав¬
шейся из очередного своего веселого путешествия; этой
ветреной и грациозной даме, которой удалось завоевать
всеобщую любовь вопреки яено неблагоприятным временам,
прощалась непомерная расточительность за одну ее улыбку.
Графиня попала в число избранниц, которых решено
было представить герцогине и которые должны были сидеть
за ее особым столом. Таким образом, по мнению самой
графини, отказаться от приглашения было нельзя, и ни за
какие блага в мире сна не отказалась бы от этого малень¬
кого путешествия.
С первых дней детства мадемуазель Шиньон, дочь бога¬
того купца, мечтала о почестях; она страдала при мысли,
что со своей красотой, чисто королевской осанкой, со своей
склонностью к интригам и с непомерным тщеславием вынуж¬
дена прозябать в буржуазной атмосфере, парившей в доме
ее отиа, крупного финансиста. Выйдя замуж за генерала,
352
трафа де Рембо, она порхала в вихре развлечений среди
высшей знати Империи; она была создана именно для того,
чтобы блистать в ртом кругу. Тщеславная, ограниченная,
невежественная, но умеющая пресмыкаться перед сильными
мира сего, красивая величественной и холодной красотой,
для которой, казалось, была создана тогдашняя мода, она
быстро постигла все тайны светского этикета, ловко при¬
менилась к нему, обожала роскошь, драгоценности, цере¬
монии и торжества, но так и не познала всего очарования
домашнего очага. Никогда это пустое и надменное сердце
не умело наслаждаться прелестью семейной жизни. Луизе
исполнилось десять лет, когда мадам де Рембо стала ее
мачехой; девочка была слишком развита для своего воз¬
раста, и мачеха со страхом поняла, что лет через пять
дочь мужа станет ее соперницей. Поэтому она отправила
падчерицу с бабушкой в замок Рембо и дала себе клятву
.никогда не вывозить ее в свет. После каждой встречи, видя,
как хорошеет Луиза, графиня вместо прежней холодности
преисполнилась к падчерице неприязнью и отвращением. На¬
конец, как только ей представился случай обвинить несча¬
стную девушку в проступке, который, пожалуй, можно было
бы извинить тем, что Луиза росла без присмотра,
графиня прониклась к ней лютой ненавистью и с позором
изгнала из родительского дома. Кое-кто в свете утверждал,
что причина этой вражды совсем иная. Господин де Не¬
виль, соблазнитель Луизы, убитый затем на дуэли отцом
бедняжки, был, как говорили, одновременно любовником
графини и ее падчерицы.
С падением Империи кончилась блистательная пора в
жизни мадам де Рембо; почести, празднества, удовольствия,
лесть — все исчезло, будто сон, и как-то поутру она про¬
снулась всеми забытая и никому не нужная в легитими¬
стской Франции. Многие оказались более ловкими и, не
теряя времени, приветствовали новую власть, благодаря
чему их вознесло на вершину почестей, но графиня, кото¬
рой никогда не хватало здравого смысла и которая подчи¬
нялась своим первым, обычно неистовым порывам, совсем
дотеряла голову. Она и не думала скрывать от тех, что счи¬
тались ее подругами и спутницами по празднествам, свое
презрение к «пудреным парикам», свое презрение к возрож¬
денным кумирам. Подруги испуганно вскрикивали, слушая
поношения графини, они отворачивались от нее, как от
еретички, и изливали свое негодование в туалетных комнатах.
12 Жорж Санд, т. 1
353
в тайных покоях королевской семьи, где были приняты
и где их голос звучал достаточно веско при распределении
должностей и богатств.
Когда новые правители награждали своих верных слуг,
графиня де Рембо была забыта. Ей не досталось даже самой
ничтожной должности фрейлины-камеристки. Не допущен¬
ная в ранг королевской челяди, столь милый сердцу при¬
дворных, она удалилась в свое поместье и жила там открьь
той бонапартисткой; Сен-Жерменское предместье, в кото¬
ром она до сих пор была принята, порвало с ней, как с
неблагонадежной. На ее долю остались лишь равные ей
выскочки, и приходилось принимать их за неимением луч¬
шего; но графиня во время былого взлета питала к ним
столь сильное презрение, что не обнаружила вокруг себя
ни одной подлинной привязанности, которая могла бы воз¬
наградить ее за все потери.
Пришлось ей в возрасте тридцати пяти лет открыть
наконец глаза и увидеть всю мизерность дел человеческих,
а это оказалось, пожалуй, чересчур поздно для женщины,
чьи юные годы прошли в пьянящих утехах, прошли так
быстро, что она и оглянуться не успела. Она сразу как-то
состарилась. Жизненный опыт не освобождал ее от иллюзий,
постепенно, одна за другой, как то происходит обычно при
смене поколений: графиня на склоне лет познала лишь
горечь сожаления и ожесточилась.
Последние годы жизнь стала для нее сплошной мукой,
все стало лишь предметом зависти и раздражения. Тщетно
изощрялась она в насмешках над Реставрацией, тщетно
вызывала в памяти минувший блеск, чтобы из духа про¬
тиворечия едко критиковать поддельный блеск нового цар¬
ствования; скука глодала эту женщину, яшзнь которой
была некогда сплошным праздником и которая с горечью
вынуждена была признать, что обречена отныне на жал¬
кое прозябание у домашнего очага.
Заботы по дому, и всегда-то ей далекие, стали ей пепа-
вистны; дочь, которую она почти не знала, не способна
была пролить бальзам на раны материнского сердца. Сле¬
довало бы воспитать это дитя в мыслях о будущем, но
мадам де Рембо умела жить лишь минувшим. Парижский
свет, так внезапно и так нелепо изменивший свои правы
и обычаи, говорил ныне на новом, непонятном ей языке, его
развлечения были ей скучны или возмущали ее, а одиноче¬
ство тяготило, пугало, доводило чуть ли не до лихорадочного
354
бреда. Больная от гнева и тоски, она томилась на отто¬
манке, вокруг которой уже не пресмыкался ее собственный
малый двор, миниатюрное издание большого император¬
ского двора. Ее товарищи по немилости наведывались к ней
оплакивать свои беды и лишь оскорбляли графиню, умаляя
ее несчастья. Каждый из них уверял, что именно на его
голову пала вся немилость этого злополучного времени и
вся неблагодарность Франции. В этом мирке жертвы и
оскорбленные взаимно пожирали друг друга.
Эти эгоистические взаимные обвинения лишь усугуб¬
ляли болезненную горечь мадам де Рембо.
Когда более удачливые приходили протянуть ей дру¬
жескую руку и уверяли, что все милости Людовика XVIII
не сумели стереть в их памяти воспоминание о дворе Напо¬
леона, она в отместку за их теперешнее процветание осы¬
пала бывших подружек упреками, обвиняла в измене вели¬
кому человеку, ведь она, графиня, не могла ему изменить,
как они! Наконец, в довершение беды, повергшей графиню
в оцепенение, она, вынужденная проводить целые дни среди
зеркал, неподвижных и пустых, смотрясь в них ныне без
пышных нарядов, без румян и бриллиантов, всем недоволь¬
ная и поблекшая, вдруг убедилась, что ее красота и моло¬
дость ушли одновременно с Империей.
Ей исполнилось уже пятьдесят лет, и хотя следы ушед¬
шей красоты остались на ее челе в виде неясных иерогли¬
фов, тщеславие, что вечно живет в сердце подобных жен¬
щин, причиняло ей сейчас такие острые страдания, какие,
пожалуй, не причиняло ни в какую иную пору ее жизни.
Родная дочь, которую она любила, лишь повинуясь инстинк¬
ту, присущему даже самым извращенным натурам, стала
для графини постоянным предлогом вспоминать былые вре¬
мена и еще пуще ненавидеть сегодняшние. Она произвела
на свет девочку с чувством смертельного отвращения, и
когда при ней восхищались Валентиной, первым движением
графини была материнская гордость, зато вторым — без-
надежное отчаяние.
«Ее жизнь как женщины только-только начинается,—
думала она, — а моей пришел конец!»
И там, где графиня могла появляться одна, без Вален¬
тины, она чувствовала себя не столь несчастной. Так можно
1было по крайней мере избежать неуместно восхищенных
взглядов, которые, казалось, говорили:
12*
355
«В свое время вы были столь же прекрасны, я-то от¬
лично помню вас в расцвете красоты».
Кокетство, однако, не говорило в графике настолько
властно, чтобы она держала дочь взаперти, но стоило
Валентине выказать хоть мимоходом желание остаться дома,
как графиня, возможно, сама не отдавая себе в том отчета,
охотно принимала ее отказ, уезжала с легкой душой, и ей
свободнее дышалось в суетной атмосфере салонов.
Чувствуя себя связанной по рукам и ногам этим слишком
забывчивым и безжалостным светом, оставившим на долю
графини Рембо лишь горечь разочарования, она все равно
влеклась туда, как труп за колесницей. Где жить? Как убить
время, как дождаться ночи, когда каждый день тебя старит
и ты все равно оплакиваешь его уход? Когда услады самолю¬
бия уже позади, когда все побудители страсти иссякли, покор¬
ному рабу моды остается лишь единственная утеха — блеск
люстр, суета, гул толпы. Пусть ушли грезы о любви или
почестях, все равно остается потребность двигаться, шуметь,
не спать по ночам, говорить: «Я была там вчера, я буду
там завтра». Грустное зрелище представляют собой дамы
на возрасте, скрывающие свои морщины под цветами и вен¬
чающие свое бескровное чело бриллиантами и страусовыми
перьями. Все у них подделка — талия, цвет лица, волосы,
улыбка; все уныло — драгоценности, румяна, веселость.
Призраки, попавшие на сегодняшний бал прямо с сатур¬
налий минувшей эпохи, они присутствуют на нынешних
банкетах словно затем, чтобы преподать молодости печаль¬
ный философический урок, сказать ей: «И ваше время
пройдет». Они цепляются за покидающую их жизнь, гонят
прочь мысль Об оскорбительном увядании, открыто выстав¬
ляя его под обстрел оскорбительных взглядов. Женщины,
достойные жалости, почти все не имеющие семьи, не имею¬
щие сердца, — их встречаешь на всех празднествах, где они
пытаются найти забвение в вине, воспоминаниях и шумной
суете бала!
Графиня не имела сил отказаться от этой пустой, без¬
думной жизни, хотя тяготилась ее скукой. Она уверяла, что
со светом покончено раз и навсегда, но не пропускала
случая вновь погрузиться в привычную атмосферу. Когда ее
пригласили на это провинциальное сборище, где должна
была председательствовать принцесса, графиня была вне
себя от счастья, но она скрыла свою радость под презрительно-
снисходительной миной, в глубине души она даже лелеяла
356
мечту вновь войти в милость, если, конечно, ей удастся
привлечь к себе внимание герцогини и дать ей понять, на¬
сколько она, графиня де Рембо, выше, чем окружающие. К то¬
му же дочь ее доляша была в скором времени стать женой
господина де Лансака, одного из фаворитов легитимистской
партии. Давно пора было сделать первый шаг навстречу
Этой аристократии по крови, которая могла придать новый
блеск ее аристократии чистогана. Госпожа де Рембо возне¬
навидела знать лишь с той минуты, как знать оттолкнула
ее. Возможно, настал момент, когда по знаку принцессы
все эти надутые аристократы смягчат свое отношение к
графине.
Итак, она извлекла из недр гардеробов самые богатые
наряды и драгоценности, размышляя притом, какие следует
уделить Валентине, чтобы та не выглядела такой взрослой
и сформировавшейся, какой стала в действительности. Но
случилось так, что среди всех этих приготовлений Вален¬
тина, мечтавшая воспользоваться неделей свободы, пока¬
зала себя более проницательной и ловкой чем когда-либо.
Она начала догадываться, что мать не случайно придает та¬
кое непомерное значение вопросу о ее туалете и пытается
нагромоздить непреодолимые трудности, лишь бы склонить
Валентину остаться дома. А ядовитое замечание старухи
маркизы о том, что-де какая докука вывозить в свет девят¬
надцатилетнюю дочку, окончательно открыло Валентине
глаза. Поэтому-то она начала со страстью порицать моды,
празднества, поездки и префектов. Удивленная мать одоб¬
рила ее пыл и предложила отказаться от этой поездки,
уверив, что тоже не поедет. Казалось, дело было улажено,
но час спустя, когда дочь убрала картонки и прекратила
сборы, госпожа де Рембо снова начала свои, заявив, что
по здравому размышлению неразумно, а возмояшо, и просто
опасно не побывать у префекта и не представиться прин¬
цессе, что опа, мол, согласна принести себя в жертву ради
Этого чисто политического шага, но освобождает дочь от
неприятной ей повинности.
Валентина, которая за одну неделю научилась в совер¬
шенстве хитрить, сумела скрыть свою радость.
На следующий день, как только колеса кареты, в кото¬
рой уехала графиня, проложили на песке главной аллеи две
колеи, Валентина бросилась к бабушке и попросила у
нее разрешения провести целый день на ферме у Ате¬
наис,
357
По словам Валентины, подружка пригласила ее, чтобы
вместе позавтракать под открытым небом, и обещала для
такого случая испечь пирог. Произнеся слово пирог, Вален¬
тина спохватилась, так как старуха маркиза тоже пожелала
принять участие в пиршестве, но, к счастью, отказалась
от своей затеи из-за жары и дальнего пути.
Валентина, выехавшая верхом, соскочила с коня невда¬
леке от фермы, отослала слугу с лошадью домой, а сама,
как горлинка, понеслась вперед меж цветущих кустов, ко¬
торыми была обсажена дорога в Гранжнёв..
ГЛАВА XIII
Накануне Валентине удалось предупредить Луизу о сво¬
ем визите, поэтому-то вся ферма радостно прихорошилась
в ожидании гостьи. Атенаис поставила свежие букеты в
синие стеклянные вазы, Бенедикт подстриг в саду деревья,
прошелся граблями по дорожкам, починил скамейки. Тетуш¬
ка Лери собственноручно испекла превосходное печение,
какое и не снилось самым искусным поварихам. Дядюшка
Лери побрился и нацедил в погребе лучшего вина. Когда
же Валентина совсем одна бесшумно вошла в столовую,
ее приветствовали криками радостного изумления. Она бро¬
силась в объятия тетушки Лери, присевшей перед гостьей
в реверансе, горячо пожала руку Бенедикту, как дитя
порезвилась с Атенаис, повисла на шее у сестры. Никогда
еще Валентина пе чувствовала себя такой счастливой; вдали
от взглядов матери, вдали от ее ледяной суровости, сковы¬
вавшей каждый шаг дочери, она и двигалась свободнее и
впервые со дня роя«дения яшла полной жизнью. Валентина
была кроткое и доброе создание, небеса допустили несо¬
мненную ошибку, поселив эту простую душу, чуждую вся¬
кому тщеславию, в палатах, где приходилось дышать двор¬
цовой атмосферой. Меньше чем кто-либо была она создана
для роскоши, для триумфов светской суеты. Она, напротив,
стремилась к скромным домашним радостям, и чем суровее
упрекали ее за них, словно за некое преступление, тем
больше жаждала она бесхитростного существования, почя-
тая его обетованным раем. Если она и хотела выйти замуж,
то лишь для того, чтобы иметь свое хозяйство, детей, жить
уединенно. Сердце ее я?ая{дало настоящих привязанностей,
пусть немногочисленных, пусть даже не слишком разно¬
358
образных. Ни одной женщине на свете семейпые доброде¬
тели не казались столь легким долгом.
Но роскошь, в которой она жила, когда все ее желания,
даже капризы, предупреждались заранее, освобождала Ва¬
лентину от всяких домашних забот. Когда вокруг тебя два¬
дцать слуг, как-то смешно заниматься хозяйством, не будучи
обвиненной в скупости. Хорошо еще, что Валентине разре¬
шили заботиться о птичьем дворе, и легко можно было раз¬
гадать ее нрав, видя, с какой бесконечной любовью ухажи¬
вает она за своими крохотными питомцами.
Когда же Валентина очутилась на ферме, среди кур,
охотничьих псов, козлят, когда она увидела Луизу за прял¬
кой, тетушку Лери — за стряпней и Бенедикта — за почин¬
кой сетей, ей показалось, что наконец-то попала она в ту
обстановку, для какой рождена. Ей тоже захотелось
чем-нибудь заняться, но, к великому удивлению Атенаис,
Валентина не села за фортепьяно, не предложила закончить
изящную вышивку, а принялась вязать серый чулок, ва¬
лявшийся на стуле. Атенаис подивилась ее проворству и
спросила, знает ли Валентина, для кого она с таким пылом
вяжет чулок.
— Для кого? — переспросила Валентина. — Понятия не
имею, но все равно, для кого-нибудь из вас, ну хотя бы
для тебя.
— Это для меня-то серые чулки? — презрительно ото¬
звалась Атенаис.
— Значит, для тебя, сестрица? — спросила Валентина
Луизу.
— Этот чулок я тоже вязала, — ответила Луиза, — но
начала его тетушка Лери. А кому он предназначается,
я тоже не знаю.
— А если для Бенедикта? — заметила Атенаис, лукаво
поглядывая на Валентину.
Бенедикт поднял голову, бросил работу и молча оглядел
обеих женщин.
Валентина вспыхнула, но сразу же овладела собой.
— Ну что ж, хотя бы и для Бенедикта, — сказала она, —
я с радостью потружусь для него.
С этими словами она подняла на подругу веселые глаза.
Атенаис покраснела от досады. Непонятное чувство насмеш¬
ливой недоверчивости вдруг родилось в ее душе.
— Ай-ай-ай, — проговорила с опрометчивым прямоду¬
шием добрая Валентина, — видно, тебе это не слишком-то
359
приятно. И впрямь, я виновата, Атенаис, я залезла в чужие
владения, захватила принадлежащие тебе права. Ну, так
бери скорее работу и прости меня — не мое дело готовить
приданое твоему жениху.
— Мадемуазель Валентина, — сказал Бенедикт, в душе
которого кипели самые я«естокие чувства против Атенаис, —
если вам не претит поработать на самого скромного из
своих вассалов, умоляю вас, продолжайте вязать. Хоро¬
шенькие пальчики Атенаис никогда не притрагиваются к
таким грубым ниткам и к таким тяжелым спицам.
На черных ресницах Атенаис повисла слеза. Луиза
с упреком подняла глаза на Бенедикта. Удивленная Вален¬
тина оглядела всех троих поочередно, стараясь разгадать
рту тайну.
Если слова Бенедикта причинили такую острую боль
молодой фермерше, то вовсе не потому, что в них заклю¬
чался упрек в легкомыслии (к ртим упрекам она уже давно
привыкла), — Атенаис поразил покорно-фамильярный тон,
каким ее кузен обратился к Валентине. В общих чертах
Атенаис уже была известна история их первого знаком¬
ства, и до ртой минуты она не тревояшлась. Но она не
знала, что за рто короткое время между ними успела уста¬
новиться близость, чего никогда бы не было без ртих чрез¬
вычайных обстоятельств. Ей было горько и странно слы¬
шать, как прирожденный бунтарь Бенедикт, враждебный
всем притязаниям знати, именует себя покорнейшим вас¬
салом мадемуазель де Рембо... Какой же переворот про¬
изошел в его идеях? Какую власть приобрела над ним
Валентина?
Видя кругом печальные лица, Луиза предложила до
обеда сходить на ЭНДР половить рыбу. Инстинктивно чув¬
ствуя свою вину перед Атенаис, Валентина ласково взяла
ее под руку и побежала с ней по лугу. Искренней и
любящей девушке вскоре удалось рассеять тучку, омра¬
чившую душу Атенаис. Бенедикт в простой блузе, нагружен-
ный сетями, еле поспевал за девушками вместе с Луизой,
и вскоре вся четверка добралась до берега реки, поросшего
диким лотосом и мыльнянкой.
Бенедикт забросил невод. Он был ловок и силен. Когда
дело касалось физических усилий, в нем чувствовались мощь,
отвага и безыскусственное изящество, присущее крестья¬
нину. Все рти качества ничуть не ценила Атенаис, привык¬
шая к тому, что окружающие ее люди обладают теми же
360
достоинствами, но Валентина дивилась им как чему-то
сверхъестественному и невольно ставила этого юношу выше
всех знакомых ей мужчин. Она пугалась, видя, как оп
пробирается по замшелому стволу ивы, клонившейся к
воде и поскрипывавшей под его ногой, а когда она заме¬
тила, как он, напружив мускулы, ловким скачком удер¬
жался от неминуемого падения и, не теряя хладнокровия,
нащупывает твердую землю, не видную среди высокой травы
и камышей, сердце ее забилось от волнения, какое неиз¬
менно охватывает зрителя, когда на его глазах совершают
что-нибудь опасное или мудреное.
Луиза и Валентина с ребяческим восторгом бросились
к сверкавшему мириадами капель неводу, где билось не¬
сколько форелей, и с криками радости стали выбирать рыбу
из сетей, а тем временем Атенаис, боясь испачкать руки
или все еще гневаясь на своего кузена, укрылась в тени
ольхи; Бенедикт, истомленный жарой, уселся на грубо
отесанный ствол ясеня, переброшенный через реку вза¬
мен моста. Три женщины разбрелись по лужайке, где
каждая нашла себе занятие по вкусу. Атенаис рвала цветы,
Луиза задумчиво бросала листья в бегущую воду, а Вален¬
тина, не привыкшая к свежему воздуху, солнцу и беготне,
уселась, сморенная дремотой, среди высоких стеблей реч¬
ного хвоща. Взор ее, рассеянно следивший за солнечным
лучом, прорвавшимся сквозь листву и золотившим рябь
воды, случайно упал на Бенедикта, который сидел шагах
в десяти, спустив ноги с мостика.
Нельзя сказать, чтобы Бенедикт был некрасив. Лицо
его было желтовато-бледно, как у всех, страдающих печенью,
глаза продолговатого разреза почти бесцветны, зато высо¬
кий лоб поражал своей необыкновенной чистотой. Может
статься, из-за обаяния, которым наделены люди, обладаю¬
щие моральной силой, глаз человека со временем привыкает
ко всем недостаткам таких лиц и видит лишь то, что есть
в них привлекательного; именно такой своеобразной некра¬
сивостью обладал Бенедикт. Его бледный ровный цвет лица,
казалось, был отражением внутреннего покоя, внушавшего
инстинктивное уважение к этой душе, ничем пе выдававшей
внутренних своих движений. Глаза его, в которых среди
белой и прозрачной эмали плавал блеклый зрачок, хранили
неопределенно загадочное выражение, невольно возбуждав¬
шее любопытство наблюдателя. Но они могли бы смутить
самого мпогомудрого Лафатера: глаза Бенедикта без труда
361
проникали в чужой взор, но металлический блеск их засты¬
вал, когда они опасались нескромного внимания. Ни одна
женщина, если только она была красива, не могла выдер¬
жать их блеск, ни один враг не мог уловить в них намек
на тайную слабость. Бенедикт принадлежал к породе лю¬
дей, в любом положении сохраняющих свое достоинство;
в отличие от многих, он мог позволить себе не думать
о том, что выражает его лицо, никогда от этого не дур¬
невшее, — напротив, оно притягивало, как магнит. Ни одпа
женщина не могла смотреть на него равнодушно, и если
женские уста порой высмеивали его внешность, еще долго
память хранила общий очерк этого лица; любой, встретив¬
ший Бенедикта впервые, долго провожал его взглядом, ни
один художник не мог не восхититься его самобытностью,
не испытав желания запечатлеть его черты.
Сейчас, когда Валентина любовалась им, он казался по¬
груженным в свои мысли, что было, по-видимому, привыч¬
ным для него состоянием. Листва, под сенью которой он
сидел, отбрасывала на его высокое чело зеленоватые блики,
а взгляд, устремленный на воду, казалось, ничего не видит.
На самом же деле Бенедикт отчетливо видел отражение
Валентины на неподвижной глади затона. Он наслаждался
Этим лицезрением, хотя облик, который он старался уло¬
вить, чуть затуманивался всякий раз, как легкий ветерок
морщил поверхность воды; потом прелестное отражение
вновь постепенно восстанавливалось, сначала расплывчатое
и нечеткое, и наконец, прекрасное и чистое, застывало в
зеркале вод. Бенедикт ни о чем не думал, он просто созер¬
цал, он был счастлив, а в такие минуты он становился
красивым.
Со всех сторон Валентина слышала, что Бенедикт дуреп
собой. В представлении провинциалов, где. по остроумному
замечанию господина Стендаля, «красавец мужчина» непре¬
менно должен быть румяным и толстым, Бенедикт слыл
самым обездоленным среди всех юношей. До сих пор Ва¬
лентина как-то не приглядывалась к Бенедикту, у нее оста¬
лось о нем лишь первое, мимолетное впечатление, которое
он произвел на нее при первой встрече, а оно было не
слишком благоприятным. Только сейчас, в эти минуты, она
обнаружила в юноше невыразимое обаяние. Погруженпая,
как и он, в мечты, бездумные и туманные, она поддалась
опасному любопытству, которое склонно анализировать и
делать сравнения. Она обнаружила поразительное несход¬
362
ство между господином де Лансаком и Бенедиктом. Она не
задавалась мыслью, в чью пользу было это сравнение, она
просто отметила его про себя. Коль скоро господин де
Лансак красавец и к тому же ее жених, она отнюдь не тре¬
вожилась тем, что может принести это нескромное созерца¬
ние, она не думала, что граф выйдет из него побежденным.
И, однако, произошло именно это: Бенедикт, бледный,
усталый, задумчивый, с растрепанной шевелюрой, Бенедикт
в грубой одежде, весь перепачканный тиной, с загорелой
шеей, Бенедикт, сидевший в небрежной позе среди прекрас¬
ной зелени над прекрасными водами, Бенедикт, улыбав-
шийся от счастья и восхищения, глядя на Валентину, хотя
Валентина этого не знала, — в эту минуту Бенедикт был
настоящим мужчиной, сыном полей и природы, человеком,
чье мужское сердце могло трепетать от необузданной любви,
человеком, забывшим себя в созерцании прекраснейшего из
творений, вышедшего из рук божьих. Кто знает, какие
магнетические токи плавали вокруг него в раскаленном
Еоздухе, кто знает, какие таинственные, неуловимые, не¬
произвольные чувства вдруг заставили забиться наивное
и чистое сердце молодой графини.
Господин де Лансак был денди и признанный красавец с
правильными чертами лица, он был человеком редкого
остроумия, прекрасным собеседником — смеялся к месту, ни¬
когда не делал ничего неуместного; на его лице, равно как
и на его галстуке, не было ни морщинки, ни складочки,
туалет, вплоть до последних мелочей, был для него делом
столь же важным, долгом столь же священным, как наибо¬
лее высокие дипломатические проблемы. Никогда он ничем
не восхищался — или, во всяком случае, уже не восхищался,
ибо повидал на своем веку самых великих властителей
Европы и холодно взирал на самых знатных особ; он парил
в самых высших сферах света и решал судьбы наций между
десертом и кофе. Валентина видела его лишь в свете, всегда
в полной парадной форме, всегда начеку, благоухающего
духами и подчеркивающего стройность своей талии. В нем
она никогда не чувствовала мужчины, и утром и вечером
господин де Лансак оставался все тем же господином де
Лансаком. Он вставал с постели секретарем посольства и
ложился в постель секретарем посольства, никогда оп не
мечтал, никогда не забывался до такой степени, чтобы сделать
необдуманный шаг; он был непроницаем, как Бенедикт, но
с той лишь разницей, что графу нечего было скрывать,
363
что он не обладал своей, индивидуальной волей и мозг его
удерживал лишь напыщенные пустяки дипломатии. Нако¬
нец, господин де Лансак, человек, лишенный благородных
страстей, не знавший молодости чувств, уже увядший, внут¬
ренне иссушенный светской жизнью, был не способен оце¬
нить Валентину, всегда хвалил ее, никогда ею не восхищался
и ни разу не возбудил в ней того мгновенного неодолимого
порыва, какой преображает, освещает, властно побуждает
человека переменить свою жизнь.
Неосмотрительная Валентина! Она так мало знала, что
такое любовь, что верила, будто любит своего жениха,
правда, не страстно, но зато всей отпущенной ей силою
любви.
Раз этот человек не внушал ей никаких чувств, она
считала, что сердце ее не способно испытывать более силь¬
ные страсти; но здесь, под сеныо деревьев, она уже ощу¬
тила любовь. Этот знойный, живительный воздух пробудил
ее кровь; поглядывая на Бенедикта, она ощутила, как
странный пламень, подымавшийся от сердца, обжигал ее
лицо, но, невинное дитя, она даже не понимала, что так
смущает ее. Она не испугалась: она — невеста господина
де Лансака, Бенедикт — жених своей кузины Атенаис. Все
Эти доводы были весьма убедительны; Валентина, привык¬
шая с легкостью выполнять любой свой долг, не желала
верить, что в душе ее может родиться чувство, губительное
для этого долга.
ГЛАВА XIV
Сначала Бенедикт спокойно глядел на отражение Вален¬
тины, но мало-помалу, повинуясь некоему мучительному
чувству, еще более настойчивому и стремительному, чем
то, которое испытывала Валентина, он заставил себя пере¬
менить место и попытался отвлечься. Взяв невод, он снова
закинул его, но поймать ему ничего не удалось, до того он
был рассеян. Он не мог отвести глаз от глаз Валентины; на¬
гибался ли он с кручи берега над рекой, смело перескакивал
ли по ненадежным камням или шагал по гладкой и скольз¬
кой гальке, он все время ловил на себе испытующий
взгляд Валентины, участливо, если молено так выразиться,
выслеживавший его. Девушка не умела притворяться, да
и считала, что в подобных обстоятельствах в этом пет
нужды, а Бенедикт трепетал под этим наивным и ласковым
36i
взглядом. Впервые в жизни он гордился своей силой и от¬
вагой. Он перебрался через плотину, на которую бешено
обрушивалась вода, и в три прыжка достиг противополож¬
ного берега. Он оглянулся; Валентина побледнела как по¬
лотно, а сердце Бенедикта преисполнилось гордости.
Но потом, когда они длинным обходным путем через
луга отправились домой, Бенедикт, глядя на трех женщин,
шагавших впереди, призадумался. Он понял, что из всех
безумств самым ужасным, самым роковым и губительным
для его мирного существования была бы любовь к маде¬
муазель де Рембо. Но полюбил ли он ее?
«Нет, — думал Бенедикт, пожимая плечами, — пет, я не
так безумен, этого, слава богу, не произошло. Люблю я ее
сегодня так же, как любил вчера, то есть братской, спо¬
койной любовью».
На все прочее он предпочитал закрывать глаза и, пой¬
мав зовущий взгляд Валентины, ускорил шаг, решив насла¬
диться той прелестью, которую она умела распространять
вокруг себя и которая «не могла быть» опасной.
Стояла такая жара, что его дамы — все три деликатного
сложения — вынуждены были отдохнуть на дороге. Они усе¬
лись в ложбинке, где было прохладно и где раньше прохо¬
дил рукав реки, а теперь на тучной почве пышно разросся
ивняк и полевые цветы. Бенедикт, измученный тяжелой
ношей — неводом со свинцовыми грузилами, бросился на
землю невдалеке от своих дам. Но через несколько минут
все три уже сидели рядом с ним, ибо все три его любили:
Луиза — пламенно и признательно за то, что он устроил
ей встречу с Валентиной, Валентина (по крайней мере
так она считала) — за Луизу, а Атенаис — сама по
себе.
Но как только они уселись рядом с ним, сославшись
на то, что тень здесь гуще, Бенедикт, в свою очередь, за¬
явил, что его припекает солнце, и перебрался поближе к
Валентине. Рыбу он завернул в свой носовой платок и ути¬
рал поэтому мокрый лоб галстуком.
— Вот уж удовольствие вытирать лицо галстуком, да
еще из тафты! — заметила, посмеиваясь, Валентина. — Луч¬
ше взять для этой цели листья хмеля.
— Будь вы более человечны, вы пожалели бы меня,
а не порицали, — отозвался Бенедикт.
— Возьмите мою косынку, — предложила Валентина. —■
Больше мне нечего вам предложить.
365
Бенедикт молча протянул руку. Валентина сняла косы¬
ночку, повязанную вокруг шеи.
— Вот вам мой носовой платок, — живо проговорила
Атенаис, бросая Бенедикту батистовый платочек с круже¬
вами и вышивкой.
— Ваш платок ни на что не годен, — заметил он, так лов¬
ко схватив косынку Валентины, что та не успела ее отобрать.
Он не удосужился даже поднять платок Атенаис, валяв¬
шийся рядом с ним на земле. Оскорбленная в своих лучших
чувствах, Атенаис поднялась и, надувшись, побрела на
ферму. Луиза, разгадавшая ее печаль, бросилась вслед за
девушкой, желая ее утешить, показать ей, сколь нелепа
Эта ревность, а тем временем Бенедикт с Валентиной, даже
не заметившие всей этой сцены, остались одни на склоне
оврага, в двух шагах друг от друга. Валентина сидела и
с притворным вниманием перебирала маргаритки, а Бене¬
дикт, прилегший рядом, прижимал ее косынку то к своему
разгоряченному лбу, то к шее, то к груди и время от
времени бросал на девушку взгляды, пламень коих она
ощущала, не смея поднять глаз.
Она находилась под электризующим воздействием тех
флюидов, которые имеют волшебную власть над молодыми
людьми их возраста, над теми, чьи сердца еще неопытны,
воображение несмело, а чувства сохранили первозданную
свежесть. Оба молчали, не смея обменяться ни словом, ни
улыбкой. Как зачарованная, сидела, не шевелясь, Вален¬
тина, Бенедикт забылся, всем своим существом ощущая
неуемное блаженство; услышав голос окликнувшей их
Луизы, оба с сожалением покинули этот уголок, где любовь
тайно, но повелительно заговорила от сердца к сердцу.
Луиза подошла к ним.
— Атенаис рассердилась, — сказала она, — и вы, Бене¬
дикт, плохо с ней обращаетесь, вы невеликодушны к ней.
Валентина, дорогая, скажи ему это. Заставь хоть ты его
оценить по достоинству привязанность Атенаис.
Ледяная рука сжала сердце Валентины. Она не могла
бы объяснить, откуда вдруг пришло это чувство неска¬
занной боли, овладевшей ею при словах Луизы. Однако
она тут же подавила это мимолетное ощущение и удив¬
ленно взглянула на Бенедикта.
— Стало быть, вы оскорбили Атенаис? — спросила она
с обычным своим простодушием. — А я ничего не заметила.
Что же такое вы натворили?
366
— Ровно ничего, ■— ответил Бенедикт, пожав плечами, —
Атенаис просто сумасшедшая!
— Нет, не сумасшедшая, — сурово возразила Луиза, —
Это вы жестокий и несправедливый человек. Бенедикт,
друг мой, не портите новым проступком сегодняшний депь,
столь сладостный для меня. Печаль нашей юной подружки
омрачит и мое и Валентинино счастье.
— Правда, правда, — подтвердила Валентина, взяв Бе¬
недикта под руку, следуя примеру Луизы, которая взяла
его под другую руку. — Пойдем скорее к этой бедной де¬
вочке, и если вы действительно виноваты перед ней, иску¬
пите вашу вину: пусть все мы будем счастливы сегодня.
Почувствовав прикосновение руки Валентины, Бепе-
дикт вздрогнул. Он незаметно прижал эту ручку к своей
груди и так крепко ее держал, что отнять руку — означало
бы признаться, что волнение спутника замечено. Благора¬
зумнее было сделать вид, что она не чувствует прерыви¬
стого дыхания, бурно вздымавшего грудь юноши. Луиза
все время понукала их, торопя догнать Атенаис, но плу¬
товка, заметив, что за ней идут, ускорила шаг. Если бы
только бедная девушка могла заподозрить истинные чувства
своего нареченного! Трепещущий, пьяный от счастья, шел
он между двумя сестрами, одну из которых любил и уже
готов был полюбить другую: между Луизой, которая еще нака¬
нуне пробудила в нем воспоминания о еще не прошедшей
любви, и Валентиной, в присутствии которой он пьянел от
только что вспыхнувшей страсти; Бенедикт и сам не зпал,
к какой из двух его влечет, и временами ему казалось,
что обе сестры одинаково дороги ему, — так богато наде¬
лено любовью двадцатилетнее сердце! И обе они понуж¬
дали его бросить к ногам третьей это чувство чистого вос¬
хищения, хотя, возможно, обе в душе я^алели, что не вправе
ответить на него. Несчастные женщины! Несчастное обще¬
ство, где сердце может вкушать истинное счастье, лишь
поправ долг и разум!
На повороте дороги Бенедикт вдруг остановился и, сжи¬
мая руки сестер, поглядел на них поочередно: сначала на
Луизу — с выражением нежной дружбы, а затем на Вален¬
тину — не столь уверенно и не столь спокойно.
— Эначит, вы хотите, — сказал он, — чтобы я пошел
и успокоил эту капризную девочку? Хорошо, я пойду, чтобы
доставить вам удовольствие, но, надеюсь, вы хоть будете
мне за это благодарны!
367
— Почему мы должны побуждать вас к тому, что обя¬
зана подсказать вам собственная совесть? — спросила
Луиза.
Бенедикт с улыбкой посмотрел па Валентину.
— Ив самом деле, — проговорила она с мучительным
волнением, — разве Атенаис недостойна вашей любви? Ведь
вы на пей женитесь!
Словно молния озарила высокое чело Бенедикта. Выпу¬
стив руку Луизы, он задержал руку Валентины и непри¬
метно пожал ее.
— Никогда!—воскликнул он, подымая взор к небесам,
как бы клянясь ими в присутствии двух свидетелей.
Взгляд его, обращенный к Луизе, казалось, говорил:
«Никогда мое сердце, которым вы владели, не загорится
любовью к Атенаис!», а взгляд, обращенный к Валентине,
сказал: «Никогда, ибо в моем сердце безраздельно цари¬
те вы!».
И он бросился догонять Атенаис, оставив сестер в заме¬
шательстве.
Надо признаться, слово «никогда» произвело такое силь¬
ное впечатление на Валентину, что она еле устояла на
ногах. Впервые радость столь эгоистичная, столь жестокая
завладела священными тайниками этого великодушного
сердца.
С минуту она стояла, не в силах тронуться с места,
потом оперлась на руку Луизы, не догадываясь в про¬
стодушии своем, что ее дрожь может быть замечена
сестрой.
— Что все это значит? — спросила Валентина.
Но Луиза была так поглощена собственными мыслями,
что Валентине дважды пришлось повторить вопрос, прежде
чем его услышали. Наконец Луиза призналась, что сама
ничего не понимает.
В три прыжка Бенедикт настиг кузину и спросил, обпяв
ее за талию:
— Вы сердитесь?
— Нет, — ответила девушка, но по топу ее чувствова¬
лось, что она сердится, и пе на шутку.
— Какое вы еще дитя, — проговорил Бенедикт, — вы
вечпо сомневаетесь в моей дружбе.
— В вашей дружбе? — с досадой повторила Атенаис. —
Я ее у вас не прошу.
— Значит, вы отвергаете ее! Что ж, в таком случае...
368
Бенедикт отошел в сторону. Побледнев и задыхаясь от
волнения, Атенаис без сил опустилась на ствол старой
поваленной ивы.
Юноша тут же приблизился к ней; не так уж он любил
Атенаис, чтобы заводить с ней споры, и благоразумнее было
воспользоваться минутой ее волнения, нежели зря терять
время и оправдываться.
— Вот что, кузина, — проговорил он суровым тоном,
обычно укрощавшим бедняжку Атенаис, — угодно вам пе¬
рестать дуться?
— Значит, по-вашему, это я дуюсь? — ответила та,
заливаясь слезами.
Бенедикт нагнулся к кузине и запечатлел поцелуй на
ее свежей, не тронутой загаром беленькой шейке. Юная
фермерша задрожала от радости и бросилась в объятия
кузена. Бенедикт испытывал чувство жесточайшей нелов¬
кости. И впрямь, Атенаис была прелестным созданием,
больше того — она любила его, считая, что предназначена
ему, и простодушно обнаруживала свою любовь. Припимая
ее ласки, Бенедикт не мог не поддаться чувству польщен¬
ного самолюбия и чисто плотского наслаждения. Однако
совесть настойчиво твердила ему, что он обязан навсегда
оставить мысль о союзе с сей юной особой, — он понимал,
что сердце его навеки приковано к другой.
Он поспешно поднялся и, расцеловав Атенаис, повел
ее навстречу подругам. Так обычно оканчивались все их
размолвки. Бенедикт, который не желал, который не мог
высказаться начистоту, предпочитал избегать объяснений, и
с помощью чисто друясеских знаков внимания ему всегда
удавалось успокоить легковерную Атенаис.
Присоединившись к Луизе и Валентине, невеста Бене¬
дикта бросилась на шею мадемуазель де Рембо. Ее отход¬
чивое, доброе сердечко не помнило зла, и Валентина, целуя
юную фермершу, ощутила легкие укоры совести.
Тем не менее радость, написанная на лице Бенедикта,
привела всех троих в веселое настроение. Хохоча и резвясь,
они вернулись на ферму. Обед не был еще готов, и Вален¬
тина пояеелала осмотреть ферму, овчарню, коровник, голу¬
бятню. Бенедикт не слишком интересовался этой отраслью
хозяйства, но был бы рад, если бы обязанности хозяйки
взяла на себя его нареченная. Когда же он увидел, как
мадемуазель де Рембо входит в стойла, гоняется за ягня¬
тами, берет их на руки, ласкает любимых питомцев тетушки
369
Лери, даже подносит своей белой ручкой хлеб волам, тупо
на нее поглядывавшим, он улыбнулся вдруг пришедшей ему
в голову приятной и жестокой мысли: Валентина, подума¬
лось ему, более создана для роли его жены, нежели Ате-
наис; очевидно, произошла непоправимая ошибка при рас¬
пределении ролей, и, несомненно, Валентина, добрая, чисто*
сердечная фермерша, научила бы его любить свой дом,
семейную жизнь.
«Почему не она дочь тетушки Лери? — думал он еще. —
Тогда бы мне и в голову не пришла тщеславная мысль
получать образование, и даже сейчас я охотно отказался бы
от пустой мечты играть роль в светском обществе. С радо¬
стью я стал бы крестьянствовать, вел бы разумное, полез¬
ное существование, и, живя вместе с Валентиной в этой
прекраснейшей долине, я сделался бы поэтом и землепаш¬
цем — портом, чтобы воспевать ее, землепашцем, чтобы
служить ей. О, с какой легкостью забыл бы я толпу, гудя¬
щую в улье городов!»
Весь во власти подобных мыслей, он отправился вместе
с Валентиной на гумно, где она с наслаждением вдыхала
здоровый деревенский дух. Потом, повернувшись к Бене¬
дикту, она вдруг произнесла:
— Иной раз я и впрямь думаю, что рождена быть фер¬
мершей! О, как бы я наслаждалась этой простой жизнью,
этими спокойными каждодневными занятиями. Я, как те¬
тушка Лери, все делала бы сама, вырастила бы самый
прекрасный в округе скот, развела бы хохлаток и коз,
гоняла бы их пастись в кустарник. Если бы вы только
знали, сколько раз в салонах, в самый разгар празднества,
устав от гула толпы, я принималась мечтать о том, что
будто бы я пастушка, сижу где-то в укромном уголке на
поле и стерегу овец! Но звуки оркестра призывали меня
принять участие в общей суматохе, и мои мечты улетали
как дым.
Опершись на кормушку с сеном, Бенедикт умиленно
слушал ее; он дивился, что Валентина, по симпатической
связи идей, высказала вслух самые заветные его чаяния.
Они были здесь одни. Бенедикт решил рискнуть и
продолжить сказку.
— Но ведь для этого вам пришлось бы выйти замуя4
за крестьянина! — проговорил он.
— В наши дни нет больше крестьян, — ответила она. —*
Разве не все классы получают нынче одинаковое образо*
370
вание? Разве Атенаис менее одарена, чем я? Разве муж¬
чина ваших знаний не выше такой женщины, как я?
— Итак, у вас нет предрассудков относительно проис¬
хождения? — спросил Бенедикт.
— Раз я могу почувствовать себя фермершей, значит,
рти предрассудки мне чужды.
— Это еще не довод — Атенаис рождена быть фермер¬
шей, а сетует, что не родилась графиней...
— О, на ее месте я бы только радовалась! — живо
отозвалась Валентина.
И, опершись напротив Бенедикта о край яслей, она
Задумалась, уставившись в землю, и даже не подозревала,
что Бенедикт готов был отдать каплю по капле всю свою
кровь за только что произнесенные ею слова.
Еще долго тешил Бенедикт свое воображение безумными
и лестными для него картинами. Рассудок его замолк, убаю-
канпый этой мирной тишиной, а радостные и обманчивые
мечты парили неудержимо. Он уже видел себя хозяином,
супругом и фермером в Черной долине. Видел Валентину
в роли своей подруги, своей хозяйки, ее — самую прекрас¬
ную свою собственность. Он мечтал с открытыми глазами,
и несколько раз мечты уводили его столь далеко, что он
чуть было не заключил девушку в объятия. Когда веселый
говор предупредил его о приближении Луизы и Атенаис,
он бросился в дальний конец гумна и укрылся за скирдами
ржи. Здесь он разрыдался как дитя, как женщина, никогда
еще в жизни на своей памяти он так не рыдал, он оплаки¬
вал мечту, которая на миг вырвала его из мира действитель¬
ности и, даровав ему несколько мгновений иллюзий, напол¬
нила душу таким счастьем, какого он еще не испытывал в
реальной жизни. Когда он осушил слезы, когда вновь уви¬
дел Валентину, по-прежнему безмятежно кроткую, вопро¬
сительно и участливо глядевшую на него, он почувствовал
себя вдвойне счастливым: он думал, что быть любимым
наперекор людям и судьбе куда почетнее и радостнее, не¬
жели добиться без труда и риска законной привязанности.
Он с головой погрузился в обманчивое море желаний и
химер, вновь унесся мечтою в даль. За столом он сел рядом
с Валентиной — так ему легче было воображать себе, что
она здесь, у него, хозяйка дома. С какой охотой и удо¬
вольствием взяла она на себя все хлопоты: резала хлеб,
раскладывала по тарелкам еду, радуясь, что может услу¬
жить каждому. Глядя на нее, Бенедикт, ошалев от счастья,
371
протягивал ей тарелку без тех обязательных слов вежли¬
вости, что непрестанно напоминали бы о светских услов¬
ностях и разделяющей их пропасти; протягивая ей тарелку,
он просто говорил:
— А теперь мне, мадам фермерша!
Хотя на ферме всегда пили вино собственного приготов¬
ления, дядюшка Лери хранил для торжественных случаев
превосходное шампанское, но никто не притронулся к нему.
Слишком сильно было душевное опьянение. Этим юным и
здоровым созданиям не нужно было возбуждать нервы и
подстегивать кровь. После обеда они убежали на луг играть
в прятки и горелки. Даже супруги Лери, освободившись от
хлопот по хозяйству, приняли участие в игре. Кликнули так¬
же хорошенькую служанку, работавшую на ферме, и дети¬
шек батраков. Вскоре вся лужайка зазвенела от смеха и ве¬
селых возгласов. Бенедикт окончательно потерял рассудок.
Преследовать Валентину, замедлять бег, чтобы дать ей уйти
подальше, принудить ее свернуть в кусты и там неожидан¬
но появиться перед ней, радоваться ее крикам, ее уловкам
и, наконец, догнать ее и не посметь тронуть, зато видеть
вблизи ее тяжело дышащую грудь, ее разрумянившиеся
щеки и влажные глаза, — всего ртого было чересчур много
для одного дня!
Заметив частые отлучки Бенедикта и Валентины и ре¬
шив устроить так, чтобы и ее тоже ловили, Атенаис пред¬
ложила играть в жмурки и завязать водящему глаза. Плу¬
товка туго затянула платком глаза Бенедикту, рассудив,
что так ему не удастся обнаружить свою жертву, но тому
все было нипочем! Инстинкт любви, неодолимые колдов¬
ские чары, разлитые в воздухе, позволяют влюбленному
уловить аромат, окружающий его владычицу, ведут его
столь же безошибочно, как зрение; каждый раз он ловил
Валентину и был еще счастливее, нежели во время про¬
чих игр, так как мог смело схватить ее за руку и, при¬
творившись, что не узнает, кто перед ним, не сразу отпу¬
скал свою добычу. Бедаром жмурки — самая опасная в
мире игра.
Когда наконец стемнело, Валентина стала собираться
домой; не отходивший от нее Бенедикт не мог скрыть своей
печали.
— Уже!—воскликнул он прямодушно, даже грубовато,
и Валентина сердцем почувствовала всю искренность его
слов.
372
— Да, уже! — ответила она. — Сегодняшний день пока¬
зался мне ужасно коротким.
И она поцеловала сестру; но имела ли она в виду только
Луизу, произнося эти слова?
Заложили бричку. Бенедикт в душе надеялся еще на
несколько мгновений счастья, но, когда путники устроились,
он увидел, что надежды его обмануты. Луиза забилась в
дальний угол, боясь, что ее узнают в окрестностях замка.
Валентина уселась рядом с сестрой. Атенаис заняла перед¬
нюю скамейку и очутилась рядом со своим кузеном, но он
впал в такую хандру, что во время всего пути ни разу не
обратился к ней.
У въезда в парк Валентина упросила остановить бричку,
так как боялась, что Луизу увидят, хотя уже совсем стем¬
нело. Бенедикт спрыгнул на землю и помог Валентине сойти.
Мрачное безмолвие царило вокруг роскошного жилища гра¬
фини, и Бенедикт от души желал, чтобы земля разверзлась
и поглотила замок. Валентина расцеловалась с сестрой и
Атенаис, протянула Бенедикту руку, которой он на сей раз
осмелился коснуться губами, и скрылась в парке. Сквозь
прутья решетки Бенедикт еще несколько мгновений видел
ее белое платье, удалявшееся среди деревьев; он забыл все
на свете и опомнился, лишь услышав раздраженный голос
Атенаис, окликнувший его из брички:
— Что же, мы здесь ночевать останемся?
ГЛАВА XV
Этой ночью, сменившей веселый день, на ферме пикто
пе спал. По возвращении домой Атенаис стало худо, тетуш¬
ка Лери совсем растревожилась и пошла спать лишь после
настоятельных уговоров Луизы. Луиза вызвалась провести
ночь в спальне своей подружки, а Бенедикт ушел к себе и
здесь, раздираемый попеременно счастьем и угрызениями
совести, так и не узнал ни минуты покоя.
После истерического припадка утомленная Атенаис за¬
снула было глубоким сном, но вскоре вся горечь, терзав¬
шая ее в течение дня, превратилась в тревожные виде¬
ния, и она зарыдала сквозь сон... Прикорнувшая на стуле
Луиза сразу проснулась, услышав всхлипывания, и, скло¬
нившись над Атенаис, нежно осведомилась о причине слез.
Не получив ответа, Луиза только тут заметила, что девушка
373
плачет во сне, и поспешила разбудить ее, чтобы прервать
кошмар. Луиза была одним из самых отзывчивых созда¬
ний; слишком много натерпелась она на своем веку, чтобы
не отзываться на горе ближнего. Она пыталась успокоить
девушку, вкладывая в слова утешения всю свою нежность
и доброту, но Атенаис, бросившись ей на шею, воскликнула:
— Почему и вы — вы тоже!—хотите меня обмануть?
Почему вы поддерживаете во мне заблуждение, которому
рано или поздно придет конец? Кузен меня не любит и
никогда не полюбит, вы сами это знаете! Признайте же,
что он вам это говорил!
Луиза в замешательстве не знала, что и ответить. Услы¬
шав слово «никогда», произнесенное Бенедиктом (хотя
сокровенный смысл этого слова ускользнул от нее), она
не решалась посулить своей юной подружке счастливое бу¬
дущее из боязни ее разочаровать. С другой стороны, ей
хотелось хоть чем-то утешить Атенаис, ибо она всей душой
страдала за нее. Поэтому она постаралась втолковать Ате-i
пайс, что если Бенедикт и не влюблен в нее, то, во вся¬
ком случае, не влюблен и в другую, выразила надежду,
что со временем девушке удастся победить холодность
своего жениха; однако Атенаис и слушать ничего не
желала.
— Нет, нет, дорогая барышня, — ответила она, и слезы
разом высохли на ее глазах, — я должна принять твер¬
дое решение: пусть я умру с горя, но я сделаю все, лишь
бы исцелиться от этого чувства... Слишком унизительно
видеть, как тобой пренебрегают!.. У меня и без Бенедикта
достаточно поклонников! Если Бенедикт воображает, что
только оп один за мной ухаживает, то жестоко ошибается..
Есть немало таких, которые домогаются меня, не считают,
что я их недостойна. Он увидит, увидит, как я ему ото¬
мщу, увидит, что недолго мной будет пренебрегать, вот
возьму и выйду замуж за Жоржа Симонно, или за Пьера
Блютти, или хоть за Блеза Море! Правда, я всех их терпеть
не могу. О, я знаю, что возненавижу любого мужчину, ко¬
торый женится на мне вместо Бенедикта! Но он сам этого
захотел, и если я стану дурной женщиной, он будет за это
в ответе перед господом богом.
— Ничего этого не произойдет, дорогое мое дитя, — воз¬
разила Луиза, — вам все равно не нг,йти среди ваших мно¬
гочисленных обожателей человека, который мог бы срав¬
ниться с Бенедиктом умом, талантом и деликатностью, равно
374
как и он, со своей стороны, не сумеет найти девушку,
превосходящую вас красотой и преданностью.
— Ну уж нет, дорогая барышня, ну уж нет, я, слава
богу, не слепая, да и вы тоже. Когда у человека есть глаза,
он все видит, а Бенедикт даже не счел нужным от нас
скрываться. Его сегодняшнее поведение для меня яснее
ясного. О, не будь она вашей сестрой, как бы я ее возне¬
навидела!
— Ненавидеть Валентину! Ее, вашу подругу детства, ее,
которая так вас любит и даже не поймет ваших подозрений!
Ненавидеть Валентину, столь приветливую и благожелатель¬
ную душой и вместе с тем гордую в силу скромности. О, как
бы она страдала, Атенаис, если бы догадалась, что тво¬
рится с вами!..
— Вы правы, — проговорила девушка, вновь залившись
слезами, — до чего я несправедливая, и у меня еще хватает
дерзости обвинять ее подобным образом! Я сама знаю, что,
догадайся опа об этом, она содрогнулась бы от негодования.
Потому-то я отчаиваюсь за Бенедикта, потому-то и возму¬
щаюсь, видя его безрассудство, я вижу, что он по доброй
воле стремится к собственному несчастью. На что он паде-
ется? Зачем в помрачении ума идет к погибели? Зачем
надо было случиться так, чтобы он увлекся женщиной, кото¬
рая всегда будет для него чужой, меж тем как здесь, рядом,
есть другая, готовая отдать ему свою молодость, любовь,
богатство! О Бенедикт, Бенедикт, что я«е вы в конце концов
за человек? А я, что я за женщина, раз не умею заставить
полюбить себя? Вы все меня обманываете, уверяете, что я
и красивая, и способная, и любезная, и создана для того,
чтобы нравиться мужчинам. Вы меня обманываете, вы же
сами видите, что я не нравлюсь!
Атенаис запустила обе руки в свои густые черные кудри,
словно желая их вырвать, но тут взгляд ее упал на туалет
лимонного дерева, стоявший рядом с постелью, и зеркало
немедленно дало столь наглядное опровержение ее словам,
что она чуть-чуть примирилась сама с собой.
— Какое вы еще дитя!—вздохнула Луиза. — Ну, как
вы можете думать, что Бенедикт влюблен в мою сестру,
когда он видел ее всего три раза?
— Вовсе не три! Вовсе не три!
— Ну хорошо, пусть четыре или даже пять раз, не все
ли равно. Как же он успел полюбить ее за такой короткий
срок? Ведь еще вчера он говорил мне, что Валентина,
375
безусловно, самая прекрасная из всех женщин, что она до¬
стойнейшая из достойных...
— Вот видите, и самая прекрасная и достойнейшая из
достойных...
— Постойте, постойте-ка... Он сказал, что Валентина
достойна самого глубочайшего уважения и что супруг ее
будет счастливейшим из людей... «Однако, — добавил он, —
думаю, что я мог бы прожить рядом с ней десять лет и ни¬
когда в нее не влюбился бы; а знаете почему? Потому, что
ее слишком доверчивое простодушие внушает мне почтение,
потому, что слишком глубоким покоем веет от ее чистого,
безмятежного чела!»
— Он говорил это вчера?
— Клянусь в этом своей дружбой к вам.
— Да, но ведь то было вчера, а сегодня все измени¬
лось.
— Неужели вы считаете, что Валентина вдруг лишилась
всех своих свойств, внушающих посторонним неподдельное
уважение?
— Возможно, она приобрела Иные свойства, как знать?
Любовь налетает как вихрь! Возьмите меня, я сама всего
только месяц люблю Бенедикта. А раньше не любила, я не
видела его после окончания коллея*а, а в ту пору я была
сОвсем девчонкой. И только помнила, что он высокий, не¬
ловкий, неуклюжий и руки у него вылезают из рукавов
чуть не до локтя! Но когда я увидела его, такого изящного,
такого любезного, с такими прекрасными манерами, такого
ученого, а главное, заметила его чуть суровый взгляд,
который ему так идет и которого я побаивалась, — о! с этой
минуты я его полюбила, и полюбила сразу; я сама в душе
ртому дивилась: вдруг проснулась влюбленной. А почему бы
с ним не могло сегодня произойти того же в отношении
Валентины, что произошло со мной? Валентина — она кра¬
савица, она всегда умеет сказать то, что совпадает с его
мнением, то, что ему хочется от нее услышать, а я всегда
брякну что-нибудь невпопад. Откуда у нее только берется?
Ох, думаю, просто он готов восторгаться всем, что бы опа
ни сказала. Допустим даже, все это фантазии и то, что
началось утром, кончилось вечером — все равно, пусть
завтра он возьмет меня за руку и скажет: «Давайте поми¬
римся!», я прекрасно понимаю, что мне его не удержать,
никогда не удерясать... Представляете себе, какая прекрас¬
ная жизнь ждет меня в браке — вечно плакать от злости,
376
вечно сохнуть от ревности! Нет, нет, лучше уж взять себя
в руки и совсем отказаться.
— Вот что, красавица моя, — сказала Луиза, — коль
скоро вы не можете прогнать из вашей головки такие
подозрения, надо в них удостовериться. ЗавтРа же я пого¬
ворю с Бенедиктом, прямо расспрошу о его намерениях,
и, какова бы ни была правда, вы ее узнаете. Хватит ли
у вас для этого мужества?
— Да, — проговорила Атенакс, целуя Луизу, — лучше
знать свою судьбу, какова бы она ни была, чем жить в
таких муках.
— А теперь успокойтесь, — посоветовала Луиза, — по¬
старайтесь уснуть и ничем не выдавайте завтра вашего вол¬
нения. Если, по-вашему, вы не можете рассчитывать на
чувства Бенедикта, женское достоинство требует от вас
выдержки.
— О, вы совершенно правы! — воскликнула девушка,
откидываясь на подушки. — Я буду следовать всем вашим
советам. Раз вы на моей стороне, я уже сейчас чувствую
себя гораздо сильнее.
И впрямь, это решение несколько утишило смятение
девушки, и она вскоре заснула, а Луиза, чувствуя, что ее
собственное волнение куда глубже, сидела и ждала, не смы¬
кая глаз, когда с первым отблеском зари побелеет небо¬
склон. На рассвете она услышала, как Бенедикт, тоже про¬
ведший бессонную ночь, осторожно открыл дверь своей
спальни и спустился вниз. Луиза пошла за ним следом,
не разбудив никого. Обменявшись непривычно многозначи¬
тельным взглядом, они углубились в аллею сада, уже окроп¬
ленную утренней росой.
ГЛАВА XVI
Не решаясь приступить к столь щекотливой беседе,
Луиза смущенно мялась, но Бенедикт начал разговор пер¬
вым и твердо произнес:
— Друг мой, я знаю, что вы хотите мне сказать. Дубо¬
вые перегородки не столь уж толсты, ночь выдалась не
столь уж бурная, вокруг дома царила тишина, сон мой был
не столь уж глубок, и я до последнего слова слышал вашу
беседу с Атенаис. Я уже готовил свою исповедь, но боюсь,
она будет излишней: ведь вы прекрасно, даже лучше, чем
я сам, осведомлены о моих чувствах.
377
Луиза остановилась и взглянула на Бенедикта, как бы
желая убедиться, что он не шутит, но лицо его хранило
столь невозмутимо спокойное выражение, что она опешила.
— Я знаю вашу манеру шутить, сохраняя полное
хладнокровие, — возразила она, — но, умоляю вас, погово¬
рим серьезно. Речь идет о чувствах, которыми вы не имеете
права играть.
— Боже упаси! — с жаром воскликнул Бенедикт. — Речь
идет о самой настоящей, самой священной любви в моей
жизни. Атенаис вам сама об этом сказала, и клянусь в том
моей честью, я люблю Валентину всеми силами души.
Луиза растерянно всплеснула руками и воскликнула,
подняв глаза к небу:
— Какое неслыханное безумие!
— Но почему же? — возразил Бенедикт, устремив па
Луизу пристальный, властный взгляд.
— Почему? — повторила Луиза. — И вы еще спраши¬
ваете? Но, Бенедикт, вы, очевидно, бредите, или мне все это
видится во сне? Вы любите мою сестру и прямо говорите
мне об этом, на что же вы надеетесь, великий боже?!
— На что я надеюсь?.. — ответил он. — Вот на что —
надеюсь любить ее всю свою жизнь.
— И вы думаете, что она разрешит вам это?
— Как знать! Возможно!
— Но разве вам неизвестно, что она богата, что она
знатного происхождеиия...
— Она, как и вы, дочь графа де Рембо, а ведь смел
же я любить вас! Значит, вы оттолкнули меня лишь потому,
что я сын крестьянина Лери?
— Конечно нет, — проговорила Луиза, побледнев как
мертвец, — но Валентине всего двадцать лет, и предполояшм
даже, что у нее нет предрассудков относительно проис-
хо7кдения...
— У нее их нет, — прервал ее Бенедикт.
— Откуда вы знаете?
— Оттуда же, откуда и вы. Если не ошибаюсь, мы с
вами одновременно познакомились с Валентиной.
— Но вы забыли, что она находится в зависимости от
тщеславной, непреклонной матери и от столь же неумоли¬
мого света; что она невеста господина де Лансака, что,
наконец, порвав узы долга, она неизбежно навлечет на себя
проклятие семьи, презрение своей касты и навеки потеряет
покой, загубив свою жизнь!
378
— Как мне не знать об этом!
— Но что сулит вам ее или ваше безумие?
— Ее — ничего, мое — все...
— Ах, вы надеетесь победить судьбу лишь одноЗ силою
вашего характера? Я угадала, не так ли? Не в первый
раз я слышала, как вы развивали при мне свои утопии,
но поверьте мне, Бенедикт, будь вы даже больше, чем чело¬
век, вы все равно не добьетесь своего. С этой минуты я
открыто объявляю вам войну и скорее откажусь от свида¬
ний с сестрой, нежели дам вам случай и возможность загу¬
бить ее будущее...
— О, какой пылкий протест! — проговорил Бенедикт
с улыбкой, жестоко ранившей Луизу. — Успокойтесь, доро¬
гая моя сестра... Ведь вы сами чуть ли не приказывали на¬
зывать вас так, когда оба мы еще не знали Валентину. Будь
на то ваше разрешение, я назвал бы вас еще более нежным
именем. Мой беспокойный дух нашел бы себе пристанище,
и Валентина прошла бы через мою жизнь, не смутив ее
ни на миг; но вы сами не пожелали того, вы отвергали
мои признания, по здравому рассуждению я понимаю, что
они должны были показаться вам просто смехотворными...:
Вы сами грубо толкнули меня в коварное грозовое море,
и вот, когда я готов следовать за прекрасной звездой,
сверкнувшей мне во мраке, вы начинаете беспокоиться. Что
вам до того?
— Что мне до того? Ведь речь идет о моей сестре,
о сестре, для которой я вторая мать!
— О, вы чересчур молоды для роли ее матери!—селе
Заметной насмешкой возразил Бенедикт. — Но выслушайте
меня, Луиза: я чуть было не решил, что вы твердите о ваших
опасениях с единственной целью поднять меня на смех, а
раз это так, признайтесь же — я мужественно и долго сно¬
сил ваши насмешки.
— Что вы имеете в виду?
— Я не верю, чтобы вы действительно считали меня
опасным для вашей сестры, раз вы сами прекрасно знаете,
как мало я для нее опасен. Ваши страхи кажутся мне более
чем странными; очевидно, вы считаете, что Валентипа ли¬
шена здравого смысла, коль скоро вы испугались моих буду¬
щих возможных посягательств. Успокойтесь же, добрая Луи¬
за, еще совсем недавно вы преподали мне урок, за который
я вам от души благодарен и которым я, возможно, сумею
воспользоваться. Теперь я не рискну сложить к ногам таких
379
женщин, как Валентина или Луиза, пыл такого сердца, как
мое. Я не буду столь безумен, ведь раньше я считал, что
для того, чтобы тронуть женщину, достаточно любить ее
всем пылом молодости, достаточно быть преданным ей те¬
лом и душой, всей кровью и всей честью, дабы стереть в
ее глазах различие нашего положения, дабы заглушить
в ней крик ложного стыда. Кет, нет, все это ничто в глазах
женщины, а я сын крестьянина, я на редкость уродлив, до
невозможности нелеп и посему не претендую на любовь.
Только бедняжка Атенаис, мнящая себя барышней, и то за
неимением лучшего, способна вообразить себе, будто может
снизойти до меня!
— Бенедикт! — с жаром воскликнула Луиза. — К чему
все эти жестокие насмешки; вы нанесли мне кровную оби¬
ду. О, как же вы несправедливы, вы пе хотите понять мое
поведение, вы не подумали о том, в каком недостойном,
отвратительном положении очутилась бы я в отношении
семьи Лери, если бы выслушивала ваши признания, и вы
не подумали, какое мужество понадобилось мне, чтобы со¬
хранить стойкость и держаться с вами холодно. О, вы ниче¬
го не желаете понимать!
Бедняжка Луиза прикрыла лицо руками, перепугавшись,
что сказала слишком много. Удивленный Бенедикт при¬
стально посмотрел на свою собеседницу. Грудь ее вздыма¬
лась, и как ни пыталась она скрыть краску, заливавшую
чело, оно горело и выдало Луизу. Бенедикт понял, что он
любим...
Трепещущий, потрясенный, он остановился в нереши¬
тельности. Он хотел было пожать руку Луизы, но побоялся
показаться слишком холодным, как и слишком пылким. Луи¬
за, Валентина — кого же из двоих он все-таки любит?
Когда испуганная его молчанием Луиза робко подняла
глаза, Бенедикт уже исчез.
ГЛАВА XVII
Но как только Бенедикт очутился в одиночестве, как
только прошло чувство умиления, он сам подивился его
остроте и объяснил свое волнение лишь польщенным само¬
любием. И в самом деле, Бенедикт, это страшилище, по вы¬
ражению маркизы де Рембо, этот юноша, восторженно от¬
носившийся к другим и скептически к себе, очутился в стран-
380
ном положении. Лишь с трудом ему удалось побороть
вспышку тщеславия, заговорившего было в душе при мысли,
что он любим тремя женщинами, причем любовь даже наи¬
менее красивой из этих трех наполнила бы гордостью лю¬
бое сердце. Тяжкое это было испытание для рассудка Бене¬
дикта, он и сам это понимал. Надеясь сохранить стойкость
духа, он начал думать о Валентине, о той из трех, в чьи
чувства верил меньше всего, зная, что с этой стороны его
неизбежно ждет разочарование. Любовь ее пока что выра¬
жалась лишь в мгновенных вспышках симпатии, что, впро¬
чем, редко обманывает влюбленного. Пусть даже эта любовь
расцветет в душе юной графини, ростки ее придется заду¬
шить при самом их зарождении, как только она прорвется
наружу. Бенедикт твердил себе это в надежде победить де¬
мона гордыни и, к чести своей, победил его, что в таком
возрасте — немалая заслуга.
Тогда, оценив свое положение со всей проницательно¬
стью, на какую способен до безумия влюбленный юноша,
он решил, что следует остановить выбор на одной из трех
и тем пресечь страхи двух прочих. Атенаис оказалась пер¬
вым цветком, который оп изъял из этого великолепного
венка: он рассудил, что эта утешится скоро. Ее наивные
угрозы мести, которые он невольно подслушал нынче ночью,
позволили ему надеяться, что Жорж Симонно, Пьер Блютти
или Блэз Море избавят его от угрызений совести в отноше¬
нии кузины.
Разумнее всего, а быть может, и великодушнее всего
было бы остановить свой выбор на Луизе. Дать обществен¬
ное положение и будущее бедняжке, которую столь жесто¬
ко оскорбили семья и общественное мнение, помочь ей за¬
быть суровую кару, понесенную за былые ошибки, стать
покровителем несчастной и незаурядной женщины—во всем
Этом было нечто рыцарское, уже не раз соблазнявшее Бене¬
дикта. Возможно, любовь, которую, как ему казалось, он
начинал питать к Луизе, была отчасти рождена героиче¬
скими свойствами его характера: он видел в этом чувстве
прекрасный повод посвятить свою жизнь другому; его мо¬
лодость, пылко жаждущая славы в любом ее обличье, смело
вызывала на бой общественное мнение, на манер странст¬
вующих рыцарей, посылающих вызов великану — грозе всей
округи — из одного лишь ревнивого желания услышать свое
имя на устах всех, найти в бою славную гибель, лишь бы
кх имена вошли в легенду.
381
Смысл отповеди Луизы, сначала оттолкнувший Бене¬
дикта, открылся ему теперь в своем подлинном свете. Не
желая принимать столь непомерные жертвы и боясь, что не
устоит перед таким великодушием, Луиза с умыслом лиша¬
ла Бенедикта всех надежд и, возможно, преуспела в том
сильнее, чем ей самой бы хотелось. Даже наиболее добро¬
детельным не чужда надежда на вознаграждение, и Луиза,
как только оттолкнула Бенедикта, начала жестоко страдать.
Лишь тут Бенедикт уразумел, что в этом отказе было боль¬
ше подлинного благородства, больше деликатной и настоя¬
щей любви, нежели в его собственном поведении. В глазах
Бенедикта Луиза поднялась выше того героизма, на кото¬
рый он считал себя способным, и не мудрено, что все это
глубоко взволновало его и бросило на новое ристалище
чувств и желаний.
Будь любовь, наподобие друя^бы или ненависти, чувст¬
вом, способным рассчитывать и рассуждать, Бенедикт, пе
Задумываясь, упал бы к погам Луизы; но огромное превос¬
ходство любви над всеми прочими чувствами, примета бо¬
жественной ее сущности то, что рождается она не в самом
человеке, тут человек не властен, тут воля не может ничего
ни добавить, пи прибавить, — сердце получает этот дар свы¬
ше, без сомнения, для того, чтобы перенести его на избран¬
ника, — таково предначертание неба, и когда даруется оно
Энергической душе, напрасны все надежды — тут умолкают
прочие человеческие соображения, доводы человеческого
рассудка, желающие истребить это чувство, — оно сущест¬
вует само по себе и только своей собственной мощью. Все
вспомогательные и относящиеся к любви чувства, все, что ей
дано, а вернее, что она сама привлекает себе на помощь —
дружба, доверие, симпатия, даже уважение, — все это лишь
второстепенные соратники, она сама их творит, сама ими
управляет и непременно переживет их.
Бенедикт любил Валентину, а не Луизу. Почему именно
Валентину? Ведь она была меньше на него похожа, в ней
было меньше его недостатков, его достоинств — поэтому ей
труднее было и его оценить, и ее-то суждено ему полюбить.
Узнав Валентину, он начал дорожить именно теми качест¬
вами, которых был лишен сам. Он был человек беспокой¬
ный, вечно недовольный, требовательный к себе и к своей
судьбе; Валентина была спокойная, покладистая, во всем
находила повод быть счастливой. Итак, значит, на то было
предопределение божье? Разве не по воле высшего промыс¬
382
ла, который везде и всегда действует наперекор человеку,
совершилось это сближение? Один был необходим другому;
Бенедикт — Валентине, чтобы дать ей познать душевное вол¬
нение, без которого была бы не полна ее жизнь, Бенедик¬
ту — Валентина, чтобы принести покой и утешение этой гро¬
зовой, смятенной жизни. Но между ними стояло общество,
делавшее этот взаимный выбор нелепым, преступным, ко¬
щунственным! Провидение создало в природе совершенный
порядок вещей, а люди разрушили его. Чья в том вина?
Неужели ради того, чтобы уцелели наши стены, сло¬
женные из льда, нужно остерегаться даже слабого луча
солнца?
Когда Бенедикт вновь приблизился к скамье, Луиза все
еще была тут; бледная, уставившись в землю, бессильно
уронив руки, сидела она на том же месте. Услышав шорох
листвы, задетой полой его куртки, она вздрогнула, но, уви¬
дев Бенедикта, поняв, что юноша замкнулся в своей непри¬
ступной непроницаемости, с усиливавшейся тоской и стра¬
хом приготовилась слушать его речь — плод долгих разду¬
мий.
— Мы не поняли друг друга, сестра, — начал Бенедикт,
садясь рядом с Луизой. — Сейчас я объясню вам все.
Слово «сестра» нанесло Луизе смертельный удар, ко она
собрала остатки сил, стараясь утаить свою боль, и со спо¬
койным лицом приготовилась слушать.
— Я далек от мысли, — продолжал Бенедикт, — хранить
против вас досаду, напротив, я восхищен вашей чистосер¬
дечностью и добротой, в которых вы, несмотря на все мои
безумства, никогда мне не отказывали, вы это давали мне
почувствовать. Я знаю, ваш отказ лишь укрепил мое уваже¬
ние и нежность к вам. Смело рассчитывайте на меня как на
преданнейшего друга и разрешите мне говорить с вами со
всей искренностью, какой сестра вправе ждать от брата. Да,
я люблю Валентину, люблю страстно, и, как правильно за¬
метила Атенаис, только вчера я понял, какое чувство она
мне внушает. Но люблю я без надежды, без цели, без рас¬
чета; я знаю, что Валентина не отречется ради меня ни от
своей семьи, ни от своего теперь уже близкого замуяеества —
даже будь она свободна от обязанностей и от условностей,
какие внушены ей идеями ее класса. Я все взвесил хладно¬
кровно и понял, что не смогу стать для нее кем-либо иным,
чем покорным, безвестным другом, которого втайне, быть
может, и уважают, но знают, что опасаться его нечего. Если
383
бы мне, человеку незначительному, мизерному, удалось вну¬
шить Валентине такую страсть, что уничтожает различие
рангов и преодолевает любые препятствия, я все равно пред¬
почел бы скрыться с ее глаз, лишь бы не принять жертв,
коих я недостоин! Раз вам теперь известны мои взгляды,
можете, Луиза, быть спокойны.
— 3 таком случае, друг мой, — проговорила Луиза дро¬
жа, — постарайтесь же убить любовь, чтобы она не стала
мукой всей вашей жизни.
— Нет, Луиза, нет, лучше смерть, — с жаром возразил
Бенедикт. — В этой любви все мое счастье, вся моя жизнь,
все мое будущее! С тех пор как я полюбил Валентину, я
стал иным человеком, я теперь чувствую, что живу... Темный
покров, окутавший мою судьбу, разодрался сверху донизу,
я уже пе одинок на этой земле, меня не тяготит более соб¬
ственное ничтожество, силою любви я расту час от часу.
Разве не видите вы на моем лице выражение спокойствия,
придающее мне более сносный вид?
— Я вижу лишь пугающую меня уверенность в себе, —
ответила Луиза. — Друг мой, вы сами себя губите. Эти хи¬
меры грозят вашему жизненному уделу, вы растратите всю
свою энергию на пустые мечтания, и когда придет пора
стать человеком, вы с сожалением убедитесь, что уже утра¬
тили силы.
— А что значит, по-вашему, стать человеком?
— Это значит найти свое место в обществе и не быть
никому в тягость.
— Ну, так я завтра же могу стать человеком: буду ад¬
вокатом или грузчиком, музыкантом или хлебопашцем —■
выбор большой.
— Никем вы не сможете стать, Бенедикт, ибо в вашем
состоянии душевного беспокойства любое занятие через не¬
делю...
— Мне опостылеет, согласен, но у меня останется воз¬
можность размозжить себе череп, если жизнь будет мне не¬
вмоготу, или стать лаццарони, если жизнь мне улыбнется.
По здравом размышлении я пришел к выводу, что ни на
что иное и не гожусь. Чем больше я учился, тем больше те¬
рял вкус к жизни, и теперь, немедля хочу вернуться к мое¬
му естественному состоянию, к грубому деревенскому су¬
ществованию, к простым мыслям и скромной жизни. От мое¬
го надела, а там недурные земли, я получаю пятьсот ливров
ренты, есть у меня домик, крытый соломой, так что я смогу
384
достойно жить в своих владениях, один, свободный, счаст¬
ливый, праздный, не будучи никому в тягость.
— Вы это серьезно?
— А почему бы и нет? В условиях нашего общества при
получаемом нами образовании самое разумное — доброволь¬
но вернуться к животному состоянию, из которого нас пы¬
таются вытащить, на что ушло целых двадцать лет. Но по¬
слушайте, Луиза, не стройте за меня химер и иллюзий, в
которых вы меня же и упрекаете. Именно вы предлагаете
мне израсходовать мою энергию, пустить ее по ветру, вы уго¬
вариваете меня работать и стать таким же человеком, как
и все прочие, посвятить свою молодость, свои ночные бде¬
ния, самые прекрасные часы счастья и поэзии тому, чтобы
Заслужить благопристойную старость, дряхлеть, гаснуть, по¬
крыв еоги меховым одеялом и откинув голову на пуховую
подушку. А ведь такова цель моих сверстников, коих порой
именуют благоразумными юношами, а в сорок лет — людь¬
ми положительными. Храни их бог! Пусть же они всей ду¬
шой стремятся к сей возвышенной цели: стать попечителем
коллежа, или муниципальным советником, или секретарем
префектуры. Пусть они откармливают своих быков и заго¬
няют своих лошадей, разъезжая по ярмаркам, пусть они бу¬
дут слугами при королевском дворе или слугами при дворе
птичьем, рабами министра или рабами отары, префектами
в раззолоченной ливрее или прасолами, щеголяющими поя¬
сом, в котором зашиты золотые монеты, и пусть после дол¬
гих лет трудной жизни, барышничества, пошлости или гру¬
бости они оставляют плоды неусыпных своих трудов какой-
нибудь девице, состоящей у них на содержании, междуна¬
родной авантюристке или толстощекой служанке из Берри,
безразлично, делается ли это с помощью завещания или вме¬
шательства наследников, которым не терпится «насладиться
жизнью»; вот он, положительный идеал, который во всем
своем блеске воплощается вокруг нас! Вот он, прославлен¬
ный идеал жизни, к которому стремятся все мои ровесники
и соученики. Скажите же откровенно, Луиза, разве, отвер¬
гая Есе это, я отвергаю нечто достославное и прекрасное?
— Вы сами знаете, Бенедикт, как легко опровергнуть
ваши сатирические преувеличения... Поэтому я и не соби¬
раюсь это делать, я просто хочу спросить вас, куда намере¬
ваетесь вы направить пожирающую вас пламенную жажду
деятельности, и не велит ли вам ваша совесть употребить
ее на благо общества?
13 Жорж Санд, т. 1
385
— Совесть не велит мне ничего подобного. «Общество»
Ее нуждается в тех, кто не нуждается в нем. Я признаю всю
силу этого великого слова в применении к новым народам,
на неподнятой целине, которую кучка людей, объединив¬
шихся лишь накануне, пытается превратить в плодородную
пиву, чтобы заставить ее служить своим нуждам; в таком
случае, если колонизация происходит добровольно, я пре¬
зираю того, кто явится туда безнаказанно жиреть на чужом
горбу. Я признаю гражданский долг лишь у свободных или
добродетельных наций, если таковые существуют. Но здесь,
во Франции, где, что бы ни утверждали, земле не хватает
рабочих рук, где на каждую профессию находятся сотни
чаящих, где род человеческий, подло лепящийся вокруг двор*
цов, пресмыкается и лижет следы ног богачей, где огромные
капиталы, собранные (следуя законам социального обогаще¬
ния) в руках кучки людей, слуя«ат ставкой в беспрерывной
лотерее, ставкой в игре алчности, безнравственности и глу*
пости, в этой стране бесстыдства и нищеты, порока и отчая¬
ния, среди этой прогнившей до корней цивилизации, вот
здесь-то вы хотите, чтобы я был «гражданином»? Чтобы
этому я поя{ертвовал своей волей, своими склонностями,
своей фантазией только потому, что ей необходимо одура¬
чить меня или превратить в свою я«ертву, чтобы грош, ко¬
торый я швырну нищему, попал в мошну миллионера? Значит,
я должен лезть из кожи вон, творя добро, чтобы сотво¬
рить еще одно зло, чтобы стать пособником власти, покро¬
вительствующей соглядатаям, игорным домам и проститут¬
кам? Нет, клянусь жизнью, этого я не сделаю. Я не желаю
быть кем-то в нашей прекрасной Франции, в этом просве¬
щеннейшем государстве. Повторяю вам, Луиза, у меня есть
пятьсот ливров ренты; каждый человек обязан прожить на
такую сумму, и прожить в мире и спокойствии.
— Так вот, Бенедикт, если вы и впрямь решили пожерт¬
вовать самыми благородными своими притязаниями ради по¬
требности покоя, которая так стремительно пришла на сме¬
ну вашему нетерпению, мечтам и порывам, если вы решили
похоронить все ваши способности и все ваши достоинства,
чтобы жить в безвестности и мире в здешней глуши, добей¬
тесь первого условия этого счастливого бытия — изгоните из
сердца смехотворную вашу любовь...
— Смехотворную, говорите вы? Нет, моя любовь никогда
не будет смехотворной, заверяю вас. Она будет тайной меяс-
ду богом и мною. Разве небеса, внушившие мне подобное,
386
чувство, превратят его в посмешище? Нет, она стапет моим
падежным оплотом против всех горестей, против тоски. Раз-
вз пе она подсказала мне вчера решение остезаться свобод¬
ным и быть счастливым, довольствуясь малым? О, благоде¬
тельная страсть, которая с первой минуты своего зарождения
стала моим светочем и покоем! Небесная истина, от¬
крывающая глаза и прогоняющая прочь все людские заблуяс-
дения! Высшая сила, что сосредоточивает все способности
человека и превращает их в источник несказанных радостей!
О Луиза, не пытайтесь отнять у меня мою любовь, все равно
вы в этом не преуспеете и, возможно, станете мне менее
дороги, ибо никому, признаюсь, не удастся победить в борь¬
бе против этой любви. Позвольте же мне обожать Валенти¬
ну втайне и поддерживать в себе иллюзии, вознесшие меня
вчера на небеса. Что по сравнеишо с этим вся наша дейст¬
вительность? Не мешайте мне заполнить всю мою жизнь
этой единственной химерой, позвольте мне жить впредь в
околдованной долине вместе с моими воспоминаниями и
следами, что оставила в моем сердце Валентина, дышать
благоуханием, разлитым по лугам, где ступала ее нога,
наслаждаться гармонией ее голоса, разносимой дыханием ве¬
терка, слышать слова нежные и наивные, сорвавшиеся в про¬
стоте душевной с ее уст, сердечные слона, которые я тол¬
кую так, как подсказывает мне моя фантазия, ощущать по¬
целуй чистый и робкий, который она запечатлела на моем
лбу в первую нашу встречу. Ах, Луиза, этот поцелуй! Пом¬
ните? Ведь вы сами потребовали, чтобы она меня поцеловала.
— О да, — проговорила Луиза, удрученно поднявшись
со скамейки. — Да, я причина всего зла.
ГЛАВА XVIII
Вернувшись в замок, Валентина нашла на камине письмо
от господина де Лансака. Следуя великосветскому обычаю,
она с первого дня помолвки переписывалась с женихом.
Переписка, которая, казалось бы, должна помочь молодым
людям сблизиться и лучше узнать друг друга, обычно бы¬
вает холодной и манерной. В ней говорится о любви языком
салонов, в ней стараются блеснуть своим остроумием, своим
стилем и почерком, и ничего более.
Сама Валентина писала столь незамысловатые письма,
что в глазах господина де Лансака и его семьи прослыла
13*
387
простушкой. Впрочем, Лансак от души радовался этому об¬
стоятельству. Зн^я, что в его руки попадет крупное состоя¬
ние жены, он лелеял планы полностью подчинить ее себе.
Таким образом, не будучи влюблен в Валентину, он старал¬
ся слать ей письма, которые, согласно вкусу большого све¬
та, должны были являть собою маленькие шедевры эписто¬
лярного искусства. Так, по его мнению, можно было лучше
всего выразить самую живейшую привязанность, какой еще
не знало сердце дипломата, и Валентина, по его расчетам,
неизбежно доляша была составить самое высокое представ¬
ление об уме и душе своего жениха. И в самом деле, до се¬
годняшнего дня эта юная особа, не понимавшая ничего ни
в жизни, ни в страстях, искренне восхищалась чувствитель¬
ностью господина де Лансака и, сравнивая свои ответы с
его излияниями, обвиняла себя в холодности, полагая, что
недостойна такого человека.
Нынче вечером Валентина, утомленная радостными и не¬
обычными впечатлениями дня, при виде знакомой подписи,
обычно доставлявшей ей удовольствие, почувствовала непо¬
нятную печаль и угрызения совести. Не сразу взялась она
за письмо и с первых же строчек отвлеклась от него, так
что, пробежав послание глазами, не поняла ни слова; ока
думала о Луизе, о Бенедикте, о берегах Эндра и ивняке на
лугу. Она вновь упрекнула себя за такие мысли и мужест¬
венно перечитала письмо секретаря посольства. Как раз над
Этим письмом он особенно потрудился, но, к несчастью, оно
получилось еще более туманным, пустым и претенциозным,
чем все предыдущие. Валентина невольно ощутила смер¬
тельный холод, с каким писались эти строки. Но тут же она
постаралась утешить себя тем, что это мимолетное впечат¬
ление объясняется усталостью. Она легла в постель и, не¬
привычная к долгой ходьбе, заснула глубоким сном, но по¬
утру встала с краской на лице, вся растревоженная ночны¬
ми сновидениями.
Она схватила письмо, лежащее на ночном столике, и пе¬
речитала его с такой горячностью, с какой верующий читает
молитву, сокрушаясь, что с вечера прочел ее кое-как, в спеш¬
ке. Но тщетно, вместо восхищения, которым обычно сопро¬
вождалось чтение писем господина де Лансака, Валентина
испытывала лишь удивление и некое чувство, весьма напо¬
минавшее скуку; она вскочила с постели, испугавшись того,
что с ней происходит, и даже побледнела — так утомило ее
умственное напряжение.
388
Так как в отсутствие матери Валентина делала все, что
ей заблагорассудится, и бабушка даже не подумала спросить
ее, как провела она вчерашний день, юная графиня отпра¬
вилась на ферму, захватив с собой ящичек из кедрового де¬
рева, где хранились письма господина де Лансака, накопив¬
шиеся за год переписки; втайне она надеялась, что Луиза,
несомненно, восхитится этими письмами и чувство это пе¬
редастся ей, Валентине.
Будет, пожалуй, рискованно утверждать, что то был
единственный мотив нового визита на ферму, но если в душе
Валентины и были иные мотивы, она сама о них не догады¬
валась. Как бы то ни было, она застала на ферме только
Луизу. По просьбе Атенаис, пожелавшей некоторое время
пожить вдали от своего кузена, тетушка Лери повезла дочку
к родственнице, жившей неподалеку. Бенедикт был на охо¬
те, дядюшка Лери — в поле.
Валентину испугал вид сестры, осунувшейся за одну ночь.
Луиза сослалась на недомогание Атенаис, из-за которого
вчера ей пришлось провести бессонную ночь. Впрочем, она
почувствовала, что боль ее смягчили милые ласки Валенти¬
ны, и вскоре сестры принялись непринужденно болтать о
своих планах ка будущее. Таким образом представился пре¬
красный случай показать Луизе письма господина де Лан¬
сака.
Пробежав два-три письма, Луиза убедилась, что от них
веет смертельным холодом, что стиль их нелеп до предела.
Она немедленно сделала свое заключение о сердце этого че¬
ловека и поч}гяла, что не стоит чересчур доверчиво отно¬
ситься к его добрым намерениям на ее счет. Это открытие
еще усугубило ее печаль, и будущее сестры показалось ей
столь же плачевным, как и ее собственное, но она не риск¬
нула показать рто Валентные. Еще накануне она, возможно,
нашла бы в себе мужество открыть ей глаза, но после при¬
знаний Бенедикта Луиза, подозревавшая, что Валентина са¬
ма немного поощряла его, не осмелилась отговаривать се¬
стру от брака, который, во всяком случае, мог бы уберечь
ее от опасности. Поэтому Луиза промолчала, а лишь попро¬
сила сестру оставить ей письма, дав слово внимательно про¬
читать их на досуге и тогда уже высказать о них свое мне¬
ние.
Обеих огорчила эта беседа: для Луизы она стала новым
источником боли, а Валентина по принужденному виду сест¬
389
ры поняла, что надежды ее нз оправдались; но тут со двора
донесся голос Венедикта, напевавшего каватину:
Di piacer mi balza il cor
Узнав его голос, Валентина затрепетала, но ощутила в
присутствии Лукзы какую-то неловкость, хотя сама не смог¬
ла бы объяснить ее причин, — сделав над собой усилие, она
стала поджидать появления Бенедикта с наигранно равно¬
душным видом.
Бенедикт вошел в комнату, где были закрыты все ставни*
Внезапный переход от яркого солнца к полумраку помешал
ему разглядеть обеих женщин. По-прежнему напевая, он
повесил ружье на стену; Валентина со смущенной душой и
улыбкой на устах молча следила за его движениями, как
вдруг оп, проходя мимо, заметил ее, и с губ его сорвался
возглас удивления и радости. Этот крик, вырвавшийся из са¬
мой глубины его души, выразил больше страсти и восторга,
нежели все послапия господина де Лансака, разложенные
на столе. Внутреннее чутье не обмануло Валентину, а бед¬
няжка Луиза поняла, что роль ее довольна жалка.
В эту минуту Валентина забыла и господина де Лаиса-
гса, и все его письма, и все свои сомнения, и угрызения со¬
вести — она ощущала лишь счастье, которое в присутствии
любимого человека властно подавляет все иные порывы. Ва¬
лентина и Бенедикт эгоистически упивались своим чувством
в присутствии пригорюнившейся Луизы, чье положение в об¬
ществе двух влюбленных становилось мучительно тяжелым.
Отсутствие графини де Рембо продолжалось несколько
дольше, чем она первоначально предполагала, и, пользуясь
Этим, Валентина несколько раз наведывалась на ферму. Те¬
тушка Лери с Атенаис по-прежнему находились в отлучке,
и Бенедикт обычно заранее выходил на тропку, по которой
шла Валентина; улегшись под кустами, он проводил упои¬
тельные часы в ожидании молодой графини. Не раз следил
ои за ней глазами из своей засады, но не показывался, бо¬
ясь выдать страстное свое нетерпение, но когда Валентина
уже подходила к ферме, он бросался ей вдогонку и, к вели¬
кому неудовольствию Луизы, не отходил от сестер ни на шаг
в течение всего дня. Луиза не могла пожаловаться на его
неделикатность — Бенедикт, отлично понимая, что сестрам
необходимо поговорить наедине, следовал за ними на почти-
1 От наслаждения бьется сердце (итал.),
390
тельном расстоянии, с преувеличенным вниманием шарил в
кустах дулом ружья якобы для того, чтобы поднять дичь,
однако ни на минуту не терял обеих женщин из виду. Гля¬
деть на Валентину, опьяняться несказанным очарованием,
разлитым вокруг нее, рвать цветы, которых коснулся край
ее платья, благоговейно ступать по примятой ее ножкой тра¬
ве, радостно замечать, что она то и дело оборачивается по¬
смотреть, тут ли он, ловить, подстерегать на поворотах тро¬
пинки брошенный на него взгляд, угадывать каким-то кол¬
довским чутьем, что девушка зовет его, когда она взывала
к нему лишь в сердце своем, отдаваться во власть мимолет¬
ных таинственных неодолимых впечатлений, называемых
любовью, — в этом черпал Бенедикт яркую, незамутненную
радость. Вы не сочтете это пустым ребячеством, вспомнив
свои двадцать лет.
Луиза ни в чем не могла упрекнуть юношу, так как он
дал ей клятву никогда не пытаться даже на минуту оста¬
ваться с Валентиной наедине и свято держал свое слово.
Итак, в теперешней их близости не было никакой опасно¬
сти, но каждый день оставлял в неопытных душах все более
глубокий след, и с каждым днем притуплялось предвидение
развязки. Эти краткие мгновения, врывавшиеся, как мечта,
в их существование, ynte составляли для них целую жизнь,
и обоим казалось, будто она будет длиться вечно. Валенти¬
на решила забыть о господине де Лансаке, а Бенедикт пы¬
тался уверить себя, что подобное счастье не может быть
сметено случайным дуновением.
Луиза была очень несчастна. Убедившись, на какую лю¬
бовь способен Бенедикт, она постепенно научилась ценить
Этого юношу, который, как ей думалось раньше, скорее пы¬
лок, нежели чувствителен. Неодолимая сила любви, какую
Луиза обнаружила в Бенедикте, делала его еще дороже, она
принесла жертву и только сейчас поняла, как велика мера
Этой жертвы, и втайне оплакивала гибель счастья, так как
могла вкушать его менее безгрешно, нежели Валентина. Бед¬
няжка Луиза, при всей пылкости натуры, научилась обузды¬
вать свои порывы и, испытав на себе губительные послед¬
ствия страсти, боролась сейчас против горьких и мучитель¬
ных ощущений. Но, вопреки воле, ее терзала ревность, и
Зрелище чистого счастья Валентины становилось ей невыно¬
симым. Она не могла не сожалеть о том дне, когда вновь
обрела сестру, и их романтическая и возвышенная дружба
уже утратила в ее глазах былое очарование; как и боль¬
391
шинство человеческих чувств, дружба эта лишилась поэзий
и героизма. Иной раз Луиза ловила себя на мысли, что со¬
жалеет о тех временах, когда жила без надежды вновь встре¬
тить сестру. И тут же она проникалась к себе отвращением
и молила бога избавить ее от этих недостойных пережива¬
ний. Мысленно она напоминала себе, как кротка, чиста и
нежна Валентина, и, простершись ниц перед этим образом,
будто перед святыней, молила примирить ее, грешную, с не¬
бесами. Временами она принимала восторженное и смелое
решение открыть сестре глаза на пе слишком высокие до¬
стоинства господина де Лансака, готова была заклинать ее
открыто порвать с матерью, отдаться своему чувству к Бе¬
недикту и жить скромной и безвестной жизнью, полной любви
и свободы. Но намерение это, выполнить которое Луизе, воз¬
можно, хватило бы сил, тут же меркло при беспощадном
свете здравого рассудка. Увлечь сестру в бездну, в ка¬
кую рухнула она сама, лишить ее уважения, какое утратила
сама, накликать па нее те же беды, позволить ей перенять,
как заразу, пример старшей сестры — перед этими со¬
ображениями отступало самое беспримерное бескорыстие.
Тогда Луиза остановила свой выбор на наиболее благоразум¬
ном, с ее точки зрения, плане: заключался он в том, чтобы
не открывать глаза Валентине на ее жениха и тщательно
скрывать от нее признания Бенедикта. Но хотя план этот
оказался наиболее здравым, Луиза все же корила себя за
то, что навлекает на Валентину те же грозы, за то, что ей,
Луизе, пе хватает силы уехать отсюда и тем самым сразу
покончить со всеми опасностями.
Но вот выполнить свое намерение ей не хватило муже¬
ства. Бенедикт взял с Луизы слово, что она погостит у них
до свадьбы Валентины. А там будь что будет, Бенедикт не
задавался такими вопросами, но ему хотелось быть счаст¬
ливым хотя бы сейчас, и желал он этого со всей силой эго¬
изма, даруемого безнадежной любовью. Он грозил Луизе,
что совершит тысячи безумств, если она доведет его до от¬
чаяния, и одновременно клялся, что будет слепо повино¬
ваться ей во всем, если она согласится подарить ему еще
два или три дня жизни. Он дошел до того, что пригрозил
возненавидеть бедняжку и рассориться с ней; слезы Бене¬
дикта, его порывы, его упорство имели неодолимую власть
над Луизой, которая, будучи от природы слабохарактерной
и нерешительной, безропотно подчинялась более сильной
воле, чем ее собственная. Возможно, что слабость эта объ¬
яснялась любовью, которую она втайне питала к Бенедикту,
возможно, что она тешила себя надеждой завоевать любовь
юноши силой своей привязанности и великодушия, когда
брак Валентины окончательно разрушит все его надежды.
Возвращение мадам де Рембо положило конец этой опас¬
ной близости. Валентина прекратила посещения фермы, и
Бенедикт упал с небес на землю.
Так как Бенедикт похвалялся перед Луизой, что муже¬
ственно встретит удар, он сначала довольно стойко, во вся¬
ком случае по виду, переносил это суровое испытание. Он
не желал признаваться, что слишком переоценил свои силы.
В первые дни он довольствовался тем, что под различными
предлогами бродил вокруг замка и был счастлив до глуби-,
ны души, если ему удавалось хоть издали заметить в конце
аллеи силуэт Валентины; потом как-то ночью он проник в
парк, я{елая увидеть свет, падавший из окон ее спальни.
Как-то раз Валентина решилась пойти встречать восход за¬
ри на то место, где у них с Луизой состоялась первая встре¬
ча, и на том самом пригорке, где, поджидая сестру, сидела
она, — сидел теперь Бенедикт; но, заметив Валентину, он
бросился прочь, притворившись, что не видит ее, так как по¬
нимал, что, заговорив с ней, непременно выдаст свое смятение.
В другой раз, когда Валентина в вечерних сумерках бро¬
дила по парку, она отчетливо услышала, как шуршит ря¬
дом листва, и, дойдя до того места, где испытала в ночь по¬
сле праздника такой страх, она заметила в дальнем конце
аллеи человека, ростом и внешностью напоминавшего Бене¬
дикта.
Он уговорил Луизу назначить сестре новое свидание. Как
и в прошлый раз, он сам сопровождал ее и во время их бе¬
седы держался в стороне. Когда же Луиза окликнула его,
он в несказанном смятении приблизился к сестрам.
— Так вот, дорогой Бенедикт, — проговорила Валенти¬
на, собрав все свое мужество, — вот мы и видимся с вами в
последний раз перед долгой разлукой. Луиза только что со¬
общила мне, что и вы и она скоро уедете отсюда.
— Я! — с горечью воскликнул Бенедикт. — Почему я,
Луиза? Откуда вы это взяли?
Он почувствовал, как при этих словах дрогнула рука Ва¬
лентины, которую он, пользуясь темнотой, держал в своих
руках.
— Разве не вы сами решили, — отозвалась Луиза, — не
вступать в брак с Атенаис, по крайней мере в этом году?.
393.
И разве вы не высказывали намерения устроиться где-ни¬
будь и добиться независимого положения?
— Я намерен вообще никогда не вступать в брак, — от¬
ветил он твердо и решительно. — Я намерен также жить, не
будучи никому в тягость, но из этого отнюдь не следует, что
я собираюсь покинуть здешние края.
Луиза ничего не ответила и подавила рыдание, хотя ни¬
кто не разглядел бы в темноте ее слез. Валентина слабо по¬
жала руку Бенедикту, как бы прося его отпустить ее паль¬
цы, и оба расстались еще более взволнованные, чем обычно.
Тем временем в замке шли приготовления к свадьбе.
Ежедневно от жениха доставляли все новые подарки. Сам
он должен был приехать, как только позволят служебные
обязанности, а на следующий день после его приезда долж¬
на была состояться свадьба, ибо господин де Лансак, не¬
заменимый дипломат, не располагал лишним временем для
такого незначительного события, как женитьба на Вален¬
тине.
Воскресным днем Бенедикт привез па бричке тетку и
кузину к обедне в самый большой поселок Черной долины.
Атенаис, хорошенькая и разряженная, снова обрела свой
свежий румянец и живой блеск черных глаз. Высокий па¬
рень, ростом больше пяти футов и шести дюймов, тут лее
подошел к дамам из Гранжнёва и уселся на скамью рядом
с Атенаис (читатель уже знаком с Пьером Блютти). Это
было явным доказательством его притязаний на руку и серд¬
це юной фермерши, и беззаботный вид Бенедикта, стояв¬
шего в отдалении у колонны, послужил для всех местных
наблюдателен недвусмысленным свидетельством того, что
между ним и кузиной произошел разрыв. Море, Симонно и
многие другие уже двинулись было в атаку сомкнутыми ря¬
дами, но Пьер Блютти встретил более ласковый прием, чем
все прочие кавалеры.
Когда кюре взошел на кафедру, собираясь сказать про¬
поведь, когда он своим разбитым, дрожащим голосом, на¬
прягая сверх меры голосовые связки, назвал имена Луизы-
Валентины де Рембо и Норбера-Эвариста де Лансака, о бра¬
ке которых вторично и в последний раз будет объявлен»
нынче же у дверей мэрии, среди присутствующих возникло
волнение, и Атенаис обменялась со своим новым вздыхате¬
лем лукавой и довольной улыбкой, так как смехотворная
любовь Бенедикта к барышне Рембо не была для Пьера
Блютти тайной; со свойственным ей легкомыслием Атенаис
394
не удержалась, чтобы не позлословить на сей счет с Пье¬
ром, возможно, в расчете отомстить неверному жениху. Она
отважилась даже оглянуться и посмотреть, какое действие
оказало оглашение на Бенедикта, но румянец мигом исчез
с ее дышавшего торжеством личика при виде исказившихся
черт своего кузена, она сама побледнела и в глубине души
почувствовала искреннее раскаяние.
ГЛАВА XIX
Узнав о прибытии господина де Лансака, Луиза написа¬
ла сестре прощальное письмо, в самых живых выражениях
выразила свою признательность за дружбу, какой дарила
ее Валентина, и приписала в конце, что будет с надеждой
ждать в Париже вестей о том, что де Лансак одобрит
сближение сестер. Она умоляла Валентину не обращаться
к мужу сразу же с этой просьбой, советовала подождать,
пока любовь его достаточно окрепнет и тем самым столь
желанный для обеих успех будет обеспечен.
Передав письмо Валентине через Атенаис, которая
направилась к молодой графине сообщить о скором своем
замужестве с Пьером Блютти, Луиза стала готовиться к отъ¬
езду. Напуганная хмурым видом и почти невежливым мол¬
чанием Бенедикта, она не посмела завести с ним прощаль¬
ный разговор. Но в утро отъезда он сам пришел в ее ка¬
морку и, не имея сил вымолвить ни слова, заливаясь слеза¬
ми, прижал Луизу к своему сердцу. Луиза и не пыталась
его утешить, и так как обоим нечего было сказать, чтобы
унять взаимную боль, они лишь плакали вместе, клянясь
в вечной дружбе. Сцена прощания несколько облегчила ду¬
шу Луизы, но Бенедикт, смотря ей вслед, понял, что вместе
с ней уходит последняя его надежда увидеться с Валенти¬
ной.
Тут он впал в отчаяние. Из этих трех женщин, которые
еще так недавно наперебой одаривали его своим вниманием
и любовью, не осталось никого, отныне он одинок на этой
земле. Радужные и смелые мечты сменились мрачным и
болезненным раздумьем. Что-то с ним станется?
Он не желал более быть ничем обязанным великодушию
своих родных, слишком ясно он понимал, что, нанеся их
дочери обиду, он не имеет права оставаться на их попече¬
нии. Не имея достаточно средств, чтобы перебраться в Па¬
395
риж, а равно и мужества, чтобы обеспечить себе существо¬
вание трудом, особенно в столь критические для него мину¬
ты, он скрепя сердце счел разумным поселиться в своей
хижине, на своей земле в ожидании того дня, когда сила
боли подскажет ему более достойное решение.
Итак, он, насколько позволяли средства, обставил свою
хижину, что заняло несколько дней. Потом нанял старуху,
чтобы та ведала его хозяйством, и, сердечно распрощавшись
с редкими, перебрался к себе. Добрая тетушка Лери, сер¬
дившаяся ка него за дочку, забыла свою обиду и, прощаясь
с племянником, заливалась слезами. Дядюшка Лери былпе
на шутку огорчен и хотел силой удержать Бенедикта на
ферме. Атенаис заперлась в своей спальне и, потрясенная
треволнениями, снова забилась в истерике. Ибо Атенаис бы¬
ла чувствительное и пылкое создание, она приблизила к се¬
бе Блютти лишь с досады и из тщеславия, а в глубине серд¬
ца еще любила Бенедикта и охотно иростила бы ему все,
сделай он хоть шаг к примирению.
Бенедикту удалось покинуть ферму лишь после того,
как он дал слово вновь поселиться здесь после замужества
Атенаис. Когда вечером он очутился один в своем малень¬
ком тихом домике в обществе единственного друга — пса
Перепела, свернувшегося калачиком у ног хозяина, в тиши¬
не, нарушаемой лишь бульканьем котелка, в котором разо¬
гревался ужни, жалобно и пронзительно посвистывавшего
над вязанкой хвороста в очаге, его охватили грусть и отча¬
яние. Одиночество и бедность — печальный удел для диа-
дцатидвухлетнего юноши, познавшего искусства, науки, на¬
дежды и любовь!
Ке то чтобы Бенедикта особенно влекли преимущества,
даваемые богатством, тем более что он был в том возрасте,
когда прекрасно обходятся и без капиталов, но не следует
отрицать тог неоспоримый факт, что внешний вид окружаю¬
щих нас предметов имеет непосредственное влияние на строй
наших мыслей и весьма часто окрашивает наше настроение.
А ведь ферма, со всем ее беспорядком и пестротой обста¬
новки, казалась чуть ли не обетованной землей по сравне¬
нию с одинокой хижиной Бенедикта. Стены из неотесанных
бревен, кровать с пологом из саржи, похожая на катафалк,
посуда — медная и глиняная, стоявшая в ряд на полках, пол
кз известняковых плит, неровно уложенных и выщерблен¬
ных по краям, грубо сколоченная мебель, скудный и туск¬
лый свет, пробивавшийся в решетчатые оконца с радужными
396
от дождя и солнца стеклами, — все это отнюдь не способст¬
вовало расцвету сияющих грез. Бенедикт впал в печальное
раздумье. Ландшафт, который виднелся через полуоткры¬
тую дверь, хотя и живописный, хотя и выписанный сильны¬
ми мазками, дая*е ландшафт этот не принадлежал к числу
тех, что способны были внушить веселые мысли. Мрачный,
заросший колючим дроком овраг отделял хижину от крутой,
извилистой тропки, ужом вползавшей на противоположный
склон и углублявшейся в заросли остролиста и самшита с
темно-зеленой листвой. И казалось, что эта слишком крутая
тропинка спускается прямо с облаков.
Тем временем Бенедикт перенесся мыслью к юным го¬
дам, прошедшим здесь, и незаметно для себя обнаружил в
своем одиночестве некую печальную усладу. Тут, под этой
жалкой,, ветхой кровлей, увидел он свет; возле этого очага
баюкала его мать деревенской песенкой или размеренным
жужятнием веретена. В спускавшихся сумерках видел он,
как по обрывистой дорожке идет его отец, степенный и мо¬
гучий крестьянин с топором на плече, а за ним шествует
его старший сын. Смутно припомнил Бенедикт младшую
сестренку, чью колыбель ему поручали качать, престарело¬
го деда и бабку, старых слуг. Ко все они уже давно пере¬
ступили порог бытия. Все умерли. И Бенедикт с трудом
припоминал имена, столь привычные в свое время его
слуху.
— О отец! О мать! — говорил он теням, мелькавшим в
его воображении. — Вот он, дом, который вы построили, нот
кровать, где вы спали, поле, которое обрабатывали собст¬
венными руками. Но самое бесценное ваше наследие вы не
передали мне. Где обнаружу я вашу сердечную простоту,
спокойствие духа, истинные плоды труда? Если вы посеща¬
ете это жилище, чтобы поглядеть на дорогие для вас пред¬
меты, вы пройдете мимо меня, не узнав собственное дети¬
ще; теперь я не преяшее чистое и счастливое создание, ко¬
торое вышло из ваших рук, чтобы пожать плоды ваших
трудов. Увы, образование развратило мой ум, пустые жела¬
ния, непомерные мечты исказили мою натуру и загубили
мое будущее. Я утратил две великие добродетели бедня¬
ков —смирение и терпелкзость, ныке я, как изгнанник, воз¬
вратился в хижину, которой вы в простоте душевной так
гордились. З^мля, щедро политая вашим потом, стала для
меня землей изгнания, то, что было вашим богатством, ста¬
ло для меня приютом в годику бедствий.
Потом, подумав о Валентине, Бенедикт с горечью спро¬
сил себя, что в силах сделать он для девушки, воспитанной
в роскоши, что сталось бы с ней, согласись она поселиться
в безвестности, вести убогое, тяжкое существование; и он
мысленно похвалил себя за то, что не попытался отвратить
Валентину от ез прямого долга.
И, однако ж, он говорил себе, что надежда завоевать та¬
кую женщину, как Валентина, пробудила бы в нем таланты,
тщеславие, подвигла бы его сделать карьеру. Ока вызвала
бы к гнизпи источник энергии, который, не находя себе при¬
менения в служении другим, зачах и иссяк в его груди. Она
скрасила бы его нищенское существование, вернее — с ней
не было бы нищеты, ибо ради Валентины Бенедикт сделал
бы все, сделал даже то, что выше человеческих сил.
Но вот Бенедикт навеки утратил ее, и он впал в отчая¬
ние.
Когда же оп узнал, что господин де Лансак прибыл в за¬
мок, что через три дня Валентина выйдет замуж, его охва¬
тила такая неудержимая ярость, что минутами ему каза¬
лось, будто он роясден для самых кровавых преступлений.
До сего времени он ни разу не подумал о том, что Вален¬
тина может принадлежать другому мужчине. Он охотно при¬
мирился бы еще с тем, что никогда не будет ею обладать,
но видеть, как его счастье перейдет в руки другого, пове¬
рить в это он был не в силах. И хотя несчастье было оче¬
видно, неизбежно, неотвратимо, он упорно надеялся, что
господин де Лансак умрет или умрет сама Валентина в тот
самый час, когда ее поведут к алтарю, где скрепят эти
гнусные узы. Бепедикт не похвалялся своими мыслями,
боясь прослыть сумасшедшим, но он и впрямь рассчитывал на
некое чудо и, видя, что оно не совершалось, проклинал
бога, который сначала дал ему надежду, а потом отнял ее.
Ибо человек все роковые минуты своей жизни связывает
с богом, ему необходимо верить в создателя хотя бы для
того, чтобы благословлять его за свои радости или обви¬
нять в собственных ошибках.
Но гнев Бенедикта удесятерился, когда он, как-то бродя
вокруг парка, заметил Валентину, прогуливавшуюся вдвоем
с господином де Лансаком. Секретарь посольства был пре¬
дупредителен, любезен, выглядел чуть ли не победителем.
Бедняяжа Валентина была бледна, удручена, но на лице ее
запечатлелось обычное кроткое и покорное выражение, она
даже пыталась улыбаться, слушая медоточивые речи жениха*
398
Итак, все кончено, этот человек здесь, он женится на
Валентине! Бенедикт обхватил голову руками и до вечера
пролежал во рву, снедаемый бессмысленным отчаянием.
А она, бедная девушка, принимала свою судьбу молча,
покорно и безропотно. Ее любовь к Бенедикту возросла в
такой мере, что Валентине в тайниках души пришлось при¬
знать эту нежданную беду, но между сознанием вины и
стремлением отдаться запретному чувству лежал долгий и
трудный путь, особенно трудный потому, что Бенедикта не
было поблизости и он не мог уничтожить одним взглядом
плоды с трудом выношенного решения. Валентина была на¬
божна; вручив свою судьбу в руки божьи, она ждала гос¬
подина де Лансака в надежде, что сумеет вновь обрести те
чувства, которые, как ей казалось, она к нему питала.
Но когда он приехал, Валентина тут же поняла, как да¬
лека эта слепая и снисходительная привязанность к жениху
от подлинной любви, — господин де Лансак сразу лишился
в ее глазах того очарования, которым раньше она наделяла
его в воображении. В его обществе она чувствовала себя
скованной холодом, ей было скучно. Она слушала его рас¬
сеянно и отвечала лишь из любезности. Сначала господин
де Лансак ке на шутку встревожился, но, убедившись, что
свадьбе ничто не грозит и что Валентина, по-видимому, не
склонна возражать против их брака, он легко утешился,
объяснив все девичьими капризами, вникать в которые он
не имел охоты и предпочел делать вид, что ничего не заме¬
чает.
Однако отвращение Валентины росло с минуты на ми¬
нуту. Она была очень набожна, далее излишне набожна —
и в силу полученного воспитания и по велению сердца. Опа
запиралась в спальне и целыми часами молилась, все еще
надеясь найти в сосредоточенной пылкой молитве ту силу,
что позволила бы ей одуматься и выполнить свой долг. Но
Эти аскетические бдения лишь утомляли ее и усиливали
власть Бенедикта над ее душой. После молитвы она чувст¬
вовала себя еще более измученной, еще более опустошен¬
ной, чем прежде. Мать удивлялась ее грустному виду, была
не на шутку встревожена и упрекала Валентину за то, что
она стремится омрачить столь сладостные для материн¬
ского сердца минуты. Несомненно, все эти неурядицы до
смерти надоели госпоже де Рембо. Желая покончить с ни¬
ми разом, она решила сыграть свадьбу скромно и без блес¬
ка здесь же, в деревне. Каковы бы ни были эти неурядицы,
399
ей не терпелось отделаться от них как можно скорее и, раз¬
вязав себе руки, вернуться в свет, где присутствие Вален¬
тины уже давно мешало ей сверх всякой меры.
Бенедикт перебрал в уме тысячи самых нелепых планов.
Последний, на котором он остановился и который внес из¬
вестное умиротворение в его ум, сводился к тому, чтобы
еще раз увидеть Валентину, прежде чем навеки проститься
с ней; ибо с-н тешил себя мыслью, что любовь его пройдет,
как только господин де Лансак станет ее мужем. Он на¬
деялся, что Валентина успокоит его и утешит добрым сло¬
вом или исцелит его целомудренностью отказа.
Вот что он написал ей:
«Мадемуазель,
Я ваш друг до гробовой доски, вы сами это знаете, вы
звали меня братом, вы запечатлели на моем челе священное
свидетельство вашего уважения и доверия. Тем самым вы
позволили мне надеяться, что я найду у вас совет и под¬
держку в трудные минуты моей жизни. Я чудовищно не¬
счастлив, мне необходимо увидеть вас хотя бы на один миг,
почерпнуть мужество у вас, такой сильной; у вас, которая
бесконечно выше меня. Я не мыслю себе, что вы откажете
в этой милости. Мне известно ваше великодушие, ваше пре¬
зрение к глупым условностям света и опасностям, когда
речь идет о добром деле. Я видел вас с Луизой, я знаю, вы
все можете. Именем дружбы, столь же святой, столь же
чистой, как дружба Луизы, коленопреклоненно заклинаю
вас прийти сегодня вечером па луг.
Бенедикт».
ГЛАВА XX
Валентина любила Бенедикта и не могла устоять против
его просьбы. Наша первая любовь всегда столь невинна, что
даже не подозревает таящихся в ней опасностей. Валенти¬
на запрещала себе думать об истинной причине горя Бене¬
дикта, она знала, что он несчастлив, и готова была объяс¬
нить это самыми невероятными невзгодами, лишь бы не на¬
звать ту, что угнетала его в действительности. Даже самая
чистая совесть сбивается на ложные, извилистые тропы!
Как может женщина с впечатлительной душой, вступившая
на суровый, немыслимо трудный путь долга, как может она
не входить ежечасно в сделку с требованиями этого долга?
Валентина без труда нашла немало причин, объясняющих
400
горе Бенедикта, и уверила себя, что сама здесь ни причем.
Не раз Луиза говорила ей, особенно в последнее время, как
огорчают ее печаль юноши и его беспечность в отношении
будущего; говорила Луиза также о том, что в скором вре¬
мени ему придется покинуть кров Лери, и Валентина убе¬
дила себя, будто Бенедикт, одинокий, без всякого состоя¬
ния и поддержки, нуждается в ее покровительстве и со¬
ветах.
Уйти из дома накануне свадьбы было нелегким делом
еще и потому, что господин де Лансак буквально осаждал
невесту своим вниманием и заботами. Однако Валентина
умолила кормилицу говорить всем, кто спросит, что она уже
легла, а сама, не желая терять времени, в сущности — бо¬
ясь раздумать, так как начинала пугаться своей решимости,
быстрыми шагами пересекла луг. Наступило полнолуние, и
вокруг было светло, как днем.
Сложив руки на груди, Бенедикт стоял в такой непо¬
движной позе, что Валентина почувствовала страх. Так как
он не сделал ни шага навстречу, она решила, что ошиблась,
и чуть было не бросилась прочь. Тогда он шагнул к ней.
Лицо его было так искажено, голос звучал так глухо, что
Валентина, удрученная своим собственным горем, угадала
по лицу Бенедикта, что его сяшгает отчаяние, не могла
сдержать слез и без сил опустилась на траву.
Тут решимость Бенедикта мгновенно исчезла. Он при¬
шел сюда, положив себе свято придерживаться того образа
действий, который он изложил в записке. Он намеревался
рассказать Валентине о своем уходе от Лери, о своих со¬
мнениях в выборе дальнейшего пути, о своем одиночестве,
словом, обо всем, что не имело никакого касательства к ис¬
тинной цели их свидания. А единственной его целыо было
увидеть Валентину, услышать звук ее голоса, почерпнуть
в ее расположении к нему решимость жить или умереть. Он
ждал, что увидит сдержанную, спокойную Валентину во все¬
оружии тех чувств, которые подсказывает женщине долг.
Более того — он даже приготовился к тому, что вообще ее
не увидит.
Когда же он заметил Валентину на дальнем конце лу¬
жайки, Валентину, бегущую к нему изо всех сил, когда она,
еле переводя дыхание, в изнеможении опустилась на траву,
когда, не в силах подавить скорбь, она разразилась слезами,
Бенедикт решил, что грезит. О, то было не просто друже¬
ское сочувствие, то была любовь! Пьянящая радость
401
охватила его, он забыл свое горе, забыл горе Валентины,
забыл все, что было вчера, все, что ждет его завтра, — он
видел лишь Валентину и себя, Валентину, которая его любит
и которая далее не пытается это скрыть.
Он упал перед ней на колени, он покрыл страстными
поцелуями ее ноги. Это оказалось чересчур трудным испы¬
танием для Валентины, она почувствовала, что вся кровь
Заледенела в жилах, в глазах у нее помутилось, силы ее
уже были истощены этим сумасшедшим бегом, она, при¬
казавшая себе не плакать, не выдерлеала мучительной борь¬
бы и бледная, помертвевшая упала в объятия Бенедикта.
Их свидание было долгим, бурным. Они уже не пытались
обманывать себя относительно истинной природы владев¬
шего ими чувства, они не страшились самых пламенных по¬
рывов. Бенедикт оросил слезами платье и руки Валентины,
покрывая их поцелуями. Валентина спрятала пылающее че¬
ло на плече Бенедикта, но обоим было по двадцать лет, оба
любили впервые в жизни, и на груди Бенедикта она нахо¬
дила вернейший оплот своей чести. Он не осмеливался даже
произнести слова любви, боясь вспугнуть самое любовь. Его
губы лишь робко касались роскошных волос любимой. Вряд
ли первая любовь знает, что есть более сладостное упое¬
ние, нежели сознание, что ты любим. Бенедикт был самым
робким из любовников и самым счастливым из людей.
Они расстались, так ничего и не придумав, так ничего
и не решив. Вряд ли за эти два часа забвения и восторгов
они обменялись десятком слов о том, что их тяготило, как
вдруг тишину, разлитую над лугом, чуть всколыхнул звон
башенных часов. Валентина с трудом уловила десять сла¬
бых ударов и сразу вспомнила мать, жениха, завтрашний
день... Но как уйти от Бенедикта? Что сказать ему в уте¬
шение? Где найти силы покинуть его в такую минуту?,
Вдруг с губ ее сорвался крик ужаса — она заметила не¬
вдалеке лсеискую фигуру. Бенедикт притаился в кустах, но
при ярком свете луны Валентина узнала свою кормилицу
Катрин, которая, тревожно оглядываясь, искала ее. Вален¬
тине ничего не стоило спрятаться от Катрин, но она поня¬
ла, что не должна этого делать, и пошла ей навстречу.
— Что случилось? — спросила она и, вся дрожа, взяла
кормилицу за руку.
— Ради господа бога, вернитесь скорее домой, барыш¬
ня, — сказала добрая женщина, — мадам о вас уже два раза
спрашивала, я сказала, что вы легли в постель; она пака-
402
зала мне немедленно известить ее, когда вы проснетесь; по
тут меня взяло беспокойство, и так как вы ушли через бо¬
ковую калитку, я и отправилась сюда вас искать, ведь вече¬
рами вы иной раз здесь прогуливаетесь. Ох, барышня, хо¬
дить одной так далеко! Разве можно так поступать, вы бы
хоть меня взяли с собой!
Обняв кормилицу, Валентина бросила тревожный и тос¬
кливый взгляд на кусты и, уходя, оставила на том месте,
где сидела, сзою косынку — ту самую, что уже давала Бе¬
недикту во время прогулки по ферме. Когда она вернулась
домой, кормилица бросилась искать косынку и, не пайдя
ее, сокрушенно заметила, что барышня, видно, обронила ее
на лугу.
Мать уже давно ждала Валентину в своей спальне. Она
удивилась, увидев, что Валентина, проведшая два часа в
постели, видимо не раздевалась. Валентина пояснила, что,
почувствовав стеснение в груди, захотела подышать свежим
воздухом, и кормилица повела ее прогуляться по парку.
Тут госпожа де Рембо начала с дочерью серьезный, де¬
ловой разговор, она заявила, что дает ей в приданое замок
и земли Рембо, которые составляли почти все наследство
ее отца и реальная стоимость коих Еыражалась в достаточ¬
но приличной сумме. Она заметила, что дочь должна отдать
ей справедливость и признать, что опа держала ее дела в
образцовом порядке, и попросила свидетельствовать перед
всеми и в течение всей своей жизни о том, как хорошо от¬
носилась к ней мать. Графиня так входила в мельчайшие
денежные подробности, что превратила материнские настав¬
ления в сухой нотариальный отчет, и закончила свою речь,
выразив надежду, что хотя по закону они отныне «чужие»
друг другу, Валентина по-прежнему будет относиться к ма¬
тери с уважением и заботой.
Вряд ли Валентина слышала половину этих бесконеч¬
ных разглагольствований. Она была бледна, лиловатые тени
залегли вокруг ее запавших глаз, и время от времени вне¬
запная дрожь пробегала по ее телу. Она грустно поцелова¬
ла руки матери и уже готовилась лечь в постель, как вдруг
явилась компаньонка старой маркизы и с торжественным
видом объявила, что бабушка ждет Валентину в своих по¬
коях.
Пришлось Валентине вынести еще одну церемонию;
войдя в спальню бабушки, она обнаружила, что комнату
успели превратить в некое подобие часовни. С помощью стола
403
и вышитых полотенец был воздвигнут самодельный алтарь*
Букеты вроде тех, что ставят у подножия статуй святых,
окружали вычурное золотое распятие. Лежавший на алтаре
требник в алом бархатном переплете был торжественно от¬
крыт. Для коленопреклонений уже приготовили подушку, и
маркиза, театрально восседавшая в глубоком кресле, с ре¬
бяческим удовольствием готовилась разыграть комедию,
предписываемую этикетом.
В молчании приблизилась Валентина к алтарю; будучи
набожной в душе, она равнодушно наблюдала за всеми эти¬
ми смехотворными приготовлениями. Компаньонка открыла
противоположную дверь, и в спальню вошли все служанки
замка со смиренно-любопытным видом. Маркиза приказала
им опуститься на колени и вознести молитву за счастье
юной госпожи, потом, велев и Валентине преклонить коле¬
на, поднялась с кресла, открыла требник, надела очки и,
прочитав несколько псалмов, пропела дрояеащим голосом
вместе со своей компаньонкой молитву, после чего возло¬
жила руки на голову внучки и благословила ее. Пожалуй,
впервые эта простая и патриархальная церемония превра¬
тилась в жалкий фарс по капризу старой проказницы вре¬
мен мадам Дюбарри.
Расцеловав внучку, старуха взяла с алтаря футляр, где
лежала прекрасная диадема — ее подарок Валентине — и
произнесла ханжеским топом, тут лее сменив его на фри¬
вольный:
— Да пошлет вам господь бог все добродетели матери
семейства! Возьми, детка, вот тебе подарок от бабушки, это
тебе для малых приемов.
Всю ночь Валентину лихорадило, и заснула она лишь на
рассвете, но вскоре ее разбудил звон колоколов, сзывавших
окрестных жителей в часовню замка. Войдя в спальню,
Катрин вручила барышне записку, которую какая-то стару¬
ха попросила передать мадемуазель де Рембо. В записке
было всего несколько с трудом нацарапанных слов:
«Валентина, еще не поздно сказать нет».
Валентина вздрогнула и сожгла записку. Несколько раз
она пыталась подняться с постели, но силы изменяли ей.;
Когда наконец мать вошла в спальню, она упрекнула Ва¬
лентину, которая полуодетая сидела на стуле, за то, что
она встала так поздно, наотрез отказалась верить в недомо¬
гание дочери и заявила, что невесту уже ждут в гостиной.
т
Ояа сама помогла дочери одеться и непременно пожелала
положить ей на щеки румяна, ибо Валентина, в богатом на¬
ряде, прекрасная как всегда, казалась белее своей бело¬
снежной фаты. Но Валентина подумала, что, возможно, по
дороге в церковь ее увидит Бенедикт, ей хотелось, чтобы
он заметил ее бледность, и впервые в жизни она воспроти¬
вилась воле матери.
В салоне ее ждало несколько гостей попроще, ибо гос¬
пожа де Рембо, не желая устраивать дочери пышной свадь¬
бы, пригласила только незначительных людей. Завтрак пред¬
полагалось накрыть в саду, а пляски поселян решили устро¬
ить в конце парка, у подножия холма. Вскоре появился гос¬
подин де Лансак в черном с головы до йог, весь увешанный
иностранными орденами. Три кареты доставили кортеж в
мэрию, находившуюся в соседнем городке. Церковный об¬
ряд должен был состояться в замке.
Преклонив колена перед алтарем, Валентина на миг вы¬
шла из глубокого оцепенения; она говорила себе, что от¬
ступать уже поздно, что люди силком заставили ее принести
клятву перед лицом бога и нет ей иного выбора, как между
кзсчастьем и кощунством. Она пылко молилась, прося не-
бзса послать ей силу сдержать свои обеты, произнести их
со всей искренностью души, и к концу церемонии нечело¬
веческие усилия, которые она делала над собой, желая со¬
хранить спокойствие и собраться с мыслями, совсем подо¬
рвали ее дух, и она удалилась в спальню, чтобы отдохнуть
немного. Повинуясь тайному велению целомудрия и пре¬
данности, Катрии уселась у изножья ее постели и пе отхо¬
дила ни на таг от своей питомицы.
В тот же самый день, в двух лье отсюда, в небольшой
деревушке, затерявшейся в долине, сыграли свадьбу Атена¬
ис Лери с Пьером Блютти. И здесь тоже молодая новобрач¬
ная была бледна и печальна, правда не столь бледна и пе¬
чальна, как Валентина, но все нее вид дочери встревожил
тетушку Лери, которая была куда более нежной матерью,
чем госпожа де Рембо, и рассердил новобрачного, который
был куда откровеннее и менее учтив, чем господин де Лап-
сак. Возможно, что Атенаис слишком переоценила глубину
своей обиды, дав так быстро согласие на брак с нелюби¬
мым. Возможно, что вследствие духа противоречия, в кото¬
ром обычно упрекают женщин, ее любовь к Бенедикту
вспыхнула с новой силой как раз в ту минуту, когда оду¬
маться было уже поздно, и по возвращении из церкви она
405
угостила своего супруга довольно-таки нудной сценой ры¬
даний. Именно в таких выражениях сетовал Пьер Блютти в
присутствии своего друга Жоржа Симонно на это неприят¬
ное обстоятельство.
Тем не менее свадьба на ферме была куда многолюднее,
веселее и шумнее, чем в замке. У Лери насчитывалось не
меньше шестидесяти двоюродных и троюродных братьев и
сестер; Блютти тоже не были обделены родней, и гумно
оказалось слишком тесным для такого скопища приглашен¬
ных.
После полудня танцующая половина гостей, вдоволь на¬
сладившись телятиной и паштетами из дичи, уступила аре¬
ну чревоугодия старикам и собралась на лужайке, где дол¬
жен был начаться бал; но стоял невыносимый зной, на
лужайке было слишком мало тени, да и около фермы не
нашлось подходящего местечка для танцев. Кто-то из при¬
сутствующих подал мысль отправиться поплясать на пло¬
щадку при замке, хорошо выровненную и так густо обса¬
женную деревьями, что под их сводом получилась как бы
огромная зеленая зала, и где уже отплясывало с полтысячи
танцоров. Сельский житель любит толпу не меньше, чем
любит ее денди, — и тому и другому требуется для полноты
веселья толчея, когда сосед наступает соседу на погу, за¬
девает его локтем, а чужие легкие поглощают предназна¬
ченный тебе воздух; во всех странах мира, во всех слоях
общества имепно это и зовется весельем.
Тетушка Лери с жаром ухватилась за этУ мысль, опа из¬
рядно потратилась на подвенечный наряд дочки и желала,
чтобы Атенаис показалась гостям рядом с Валентиной, —
пусть, мол, сравнят убранство обеих невест и потом еще
долго судачат в округе о великолепном платье фермерши.
Она заранее во всех мелочах разузнала, каков будет убор
Валентины. Для этого деревенского праздника Валентина
надела скромный наряд и немного драгоценностей безупреч--
ного вкуса, зато тетушка Лери сплошь разукрасила дочь
каменьями и кружевами, стремясь показать ее людям во
всем блеске; поэтому старуха предложила идти в замок, тем
более что и сама она и вся ее родня были приглашены на
свадьбу Валентины. Сначала Атенаис заупрямилась, она
боялась увидеть рядом с Валентиной бледное и мрачное
лицо Бенедикта, она еще не забыла, как прошлым воскресе¬
ньем в церкви у нее защемило сердце при виде горя своего
кузена. Но настойчивые доводы матери, желание молодого
406
супруга, не чуждого тщеславию и, возможно, намеревавше¬
гося поеичнться также и собственной особой, сломили ее
упорство. Запрягли брички, каждый, кто ехал верхом, поса¬
дил на круп коня свою кузину, сестру или невесту. Атенаис
не могла сдержать вздох, увидев, что взяв вожжи, ее су¬
пруг уселся на то самое место, которое обычно занимал Бе¬
недикт, место, которое он уже никогда не займет.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА XXI
В парке Рембо танцы были в полном разгаре. Крестьяне,
для которых устроили навес из веток, пели, пили и друж¬
но объявили чету молодых Лансаков самой прекрасной,
самой счастливой и самой знатной парой во всей округе.
Графиня, не терпевшая простолюдинов, приказала, однако,
устроить роскошный пир и, желая разом покончить с требо¬
ваниями добрососедской любезности, выложила такую сумму,
какую другая не израсходовала бы в течение всей своей
жизни. Она глубоко презирала этот сброд и уверяла, что
чернь, лишь бы ее кормили и поили, готова по чужому при¬
казу безропотно ползти на брюхе. И самое печальное, что
в словах мадам де Рембо была доля правды.
Зато маркиза де Рембо радовалась, что наконец-то пред¬
ставлялся случай вновь подогреть свою популярность. Ее не
слишком трогало горе бедняка, правда, она была столь же
равнодушна к горестям даже близких друзей, но благодаря
своей склонности к пересудам и фамильярности заслужила
репутацию доброй — свойство, которым бедняки, увы, так
щедро награждают тех, кто, не делая им добра, по крайней
мере пе причиняет зла. При виде этих двух женщин сель¬
ские острословы, сидевшие под навесом, заметили вполго¬
лоса:
— Вот эта нас ненавидит, зато угощает, а вот та нас
не угощает, зато с нами разговаривает.
И все были довольны и той и другой. Единственная, кого
они действительно любили, была Валентина, так как она не
408
довольствовалась одними дружескими беседами и улыбка¬
ми, не довольствовалась тем, что держала себя с крестья¬
нами свободно, и не только старалась им помочь, но и при¬
нимала к сердцу все их беды и радости; они чувствовали,
что в доброте ее нет никакой корысти, никаких диплома¬
тических расчетов; они не раз видели, как плачет она над
их горем, они находили в ее сердце истинную симпатию, они
любили ее, как только могут любить грубые души существо,
стоящее неизмеримо выше их. Многие отлично знали о ее
встречах с сестрой на ферме, но люди свято хранили и ува¬
жали тайну и даже между собой не осмеливались шепотом
произнести имя Луизы.
Валентина обошла столы пирующих и пыталась улыбать¬
ся в ответ на их поздравления, но там, где она проходила,
веселье вдруг меркло, — от крестьян не укрылся ее подав¬
ленный и болезненный вид; кое-кто уже начал недружелюб¬
но поглядывать на господина де Лансака.
Атенаис со своими гостями попала в самый разгар пра¬
зднества, и сразу же ее печальные мысли отлетели прочь.
Изысканный наряд новобрачной и довольный вид ее супру¬
га привлекали все взгляды. Танцы, начавшие было утихать,
возобновились: Валентина, расцеловав свою юную подруж¬
ку, удалилась в сопровождении кормилицы. Мадам Рембо,
которой все это изрядно надоело, пошла отдохнуть, а госпо¬
дин де Лансак, которому далее в день свадьбы приходилось
писать важные письма, удалился и занялся своей коррес¬
понденцией. Гости Лери завладели площадкой, и люди, при¬
шедшие полюбоваться на танцующую Валентину, остались,
чтобы полюбоваться танцующей Атенаис.
Спускался вечер. Утомленная танцами Атенаис присела
к столу выпить прохладительного. За тем же столом собра¬
лась целая компания кавалеров, танцующих с новобрачной.
Шевалье де Триго, его мажордом Жозеф, Симонно, Море и
многие другие, воспользовавшись счастливым случаем, напе¬
ребой ухаживали за молодой. Атенаис раскраснелась и похо¬
рошела от пляски, блестящий и нелепый наряд так к пей
шел, ее так осыпали комплиментами, молодой муле глядел
на нее таким влюбленным взглядом черных глаз, что она по¬
немногу развеселилась и примирилась со своим замуже¬
ством. Шевалье де Триго, слегка захмелев, расточал ей га¬
лантные комплименты в стиле Дора, слушая которые, Атенаис
краснела и смеялась одновременно. Мало-помалу окружав¬
шая ее компания, разгоряченная местным белым вином,
409
танцами, прекрасными глазками Атенаис, повела, следуя обы¬
чаям, непристойные разговоры, которые начинаются с за¬
гадочных намеков, а кончаются сальностями. Таков обычай
бедняков и богачей дурного тона. Чувствуя себя особенно
хорошенькой, видя, что возбуждает всеобщее восхищение,
Атенаис, которая, впрочем, поняла только одно, что ее мужу
Завидуют и поздравляют его с такой удачной партией, ста¬
ралась улыбаться, зная, что улыбка украшает ее, и даже
начала отвечать лукаво и робко на страстные взгляды Пье¬
ра Блютти, но тут кто-то молча опустился слева от нее на
свободное место. Атенаис невольно вздрогнула от легкого
прикосновения одежды, обернулась, побледнела и еле удер¬
жала крик ужаса, готовый сорваться с ее губ: то был Бене¬
дикт.
То был Бенедикт, еще более бледный, чем сама ново¬
брачная, и мрачный, холодный и насмешливый. Весь день
он как безумный пробегал по лесам, а к вечеру, уже поте¬
ряв надежду утишить свою боль усталостью, решил пойти
поглядеть на свадебный пир, данный в честь Валентипы,
послушать вольные шуточки крестьян, проводить взором
молодых, удаляющихся в супружескую опочивальню, и ис¬
целиться от безнадеяшой любви силою гнева, жалости и от¬
вращения.
«Если моя любовь выдержит и это испытание, — поду¬
мал он, — значит, она неисцелима».
И на всякий случай он зарядил пистолеты и спрятал их
в карман.
Он никак не ожидал увидеть здесь другую свадьбу и дру¬
гую новобрачную. С минуту он молча наблюдал за Атенаис,
чья веселость возбуждала в нем глубочайшее презрение, но,
решив окунуться в гущу всей этой мерзости, он с вызовом
сел возле кузины.
Бенедикт, человек скептического и сурового нрава, бес¬
покойного и фрондерского духа, столь непримиримый к
смешным и темным сторонам общества, утверждал (и это,
без сомнения, было одним из его парадоксов), что нет не¬
пристойности более чудовищной, обычая более скандально¬
го, нежели обычай публичного празднования свадьбы. Вся¬
кий раз он с жалостью глядел на юную девушку, которая
почти всегда таила робкую любовь к другому и которая,
пройдя сквозь строй свадебной суматохи и дерзких при¬
стальных взглядов, попадает в объятия мужа, уже лишенная
чистоты, ибо ее грязнит беззастенчивое воображение при¬
410
сутствующих на празднестве мужчин. Жалел он также пс-
счастного молодого супруга, которому приходится выстав¬
лять папоказ свою любовь у дверей мэрии, на церковной
скамье и которого заставляют отдать па поругание город¬
скому или деревенскому бесстыдству белоснежное одеяпие
своей невесты. Бенедикт полагал, что, срывая с великого
таипства покровы, люди оскверняют самое любовь. Ему хо¬
телось окружить женщину уважением; пусть никто пе знает
официально имени его избранницы, и пусть поостерегутся
назвать ее и тем самым нанести ему оскорбление.
— Как же вы можете рассчитывать, — говаривал он, —
па чистоту женских нравов, раз вы публично оскверняете
чистоту женщины, раз вы ведете к алтарю девствеппицу в
присутствии целой толпы и говорите невесте, призывая эту
толпу в свидетели: «Вы принадлежите стоящему рядом муж¬
чине, значит, вы уже не девственница!». И толпа рукопле¬
щет, хохочет, торжествует, насмехается над смущенными
новобрачными и провожает их своими криками и бесстыд¬
ными песнями до супружеского ложа, созданного для таип¬
ства! Варварские народы Нового Света куда более свято
чтили брачный обряд. На праздник Солнца опи приводили
в храм девственника и девственницу. Распростершаяся ниц
толпа, сосредоточенная и серьезная, прославляла бога, со¬
здавшего любовь, и со всей торжественностью любви плот¬
ской и любви небесной тут же, на алтаре, совершалось ве¬
ликое таинство зарождения жизни. Эта наивность, которая
столь вас возмущает, куда целомудреннее наших брачных
обрядов. Вы до того запятнали стыдливость, до того забыли
о любви, до того унизили женщину, что способны лишь ос¬
корблять и женщину, и стыдливость, и любовь».
Увидев, что Бенедикт уселся рядом с его женой, Пьер
Блютти, которому было известно о чувствах Атенаис к ку¬
зену, бросил на парочку косой взгляд. Его друзья тоже не¬
довольно переглянулись с супругом. Все они ненавидели
Бенедикта за его превосходство, которым он, по их мнению,
кичился. Веселые разговоры на миг стихли, но шевалье де
Триго, питавший к Бенедикту искреннее уважение, радост¬
но приветствовал его и уже не совсем уверенной рукой про¬
тянул бутылку вина. Бенедикт заговорил спокойным и не¬
принужденным тоном, убедившим Атенаис, что он уже при¬
нял решение; она робко обратилась к нему с любезными
словами, на что он ответил почтительно и без всякой не¬
приязни.
411
Мало-помалу вновь зазвучали вольные и гривуазные ре¬
чи, но чувствовалось, что Блютти и его дружки вкладывают
в них оскорбительный для Бенедикта смысл. Однако тог
сразу заметил их маневры и вооружился презрительным
спокойствием; впрочем, такое выражение вообще было свой¬
ственно его физиономии.
До его прихода никто еще не произнес имени Валенти¬
ны. Блютти приберег это оружие, чтобы побольнее ранить
противника. Он подал знак своим дружкам, и те завели бе¬
седу, проводя в завуалированных выражениях параллель ме¬
жду счастьем, выпавшим на долю Пьера Блютти и господи¬
на де Лансака, что как огнем зажгло скованное холодом
сердце Бенедикта. Но он пришел сюда выслушать то, что и
услышал сейчас. И он хранил спокойствие, надеясь, что по¬
жиравшая его ярость уступит место отвращению. Впрочем,
дай он волю своему гневу, он все равно не имел бы права
выступить в защиту доброго имени Валентины.
Ко Пьер Блютти па этом не остановился. Он решил на¬
нести Бенедикту смертельное оскорбление, устроить сцену,
чтобы впредь тому было неповадно появляться на ферме, я
поэтому как бы вскользь заметил, что для одного из гостей
счастье господина де Лансака хуже ножа острого. Все взо¬
ры удивленно обратились к нему, и тут присутствующие за¬
метили, что Пьер указывает глазами на Бенедикта. Тогда
все эти многочисленные Симонно и Море подхватили бро¬
шенный им мяч на лету и обрушились скорее грубо, неже¬
ли язвительно на своего неприятеля. Но Бенедикт продол¬
жал сидеть с невозмутимым видом, он только укоризненно
посмотрел на бедняяшу Атенаис, так как лишь она одна
могла выдать его тайну. Молодая женщина в отчаянии пы¬
талась перевести разговор на другой предмет, но безуспеш¬
но, и она сидела ни жива ни мертва, надеясь, что ее при¬
сутствие удержит мужа от крайностей.
— Есть тут такие, — начал Жорж, с умыслом коверкая
свою речь на крестьянский лад, как бы желая подчеркнуть
городские манеры Бенедикта, — есть тут такие, что стара¬
ются прыгнуть выше головы и, понятно, расшибают себе
нос. Помнится мне история Жана Лори: ни брюнеток он не
любил, ни блондинок, а в конце концов, как каждому изве¬
стно, обрадовался, что хоть на рыжей удалось жениться.
Разговор шел в том же тоне, и, как видит читатель, он
не отличался остроумием. Блютти поддержал своего прия¬
теля Жоржа.
412
— Да не так все это было, — сказал он, — сейчас я рас¬
скажу историю Жаыа Лори. Он божился, что может полю¬
бить только блондинку, но и брюнетки и блондинки его сто¬
ронились, вот рыжая и взяла его из жалости.
— Значит, У женщин глаз верный, — подхватил второй
собеседник.
— Зато, — добавил третий, — есть муя;чины, которые
не видят дальше собственного носа.
— «Manes habunt» \ — вставил шевалье де Триго, не
понявший всех этих намеков, но решивший блеснуть сБоей
ученостью.
И он докончил цитату, безбожно калеча латынь.
— Господин шевалье, — заметил дядюшка Лери, — зря
вы мечете бисер перед свиньями, мы по-гречески не разу¬
меем.
— Зат0 господин Бенуа может нам перевести, он ведь
только этому и обучен, — заметил Блютти.
— Это означает, —ответил Бенедикт с невозмутимо спо¬
койным видом, — что есть люди, подобные скотам, у кото¬
рых глаза существуют для того, чтобы не видеть, а уши —
чтобы не слышать. Как видите, это вполне соответствует
тому, что вы сейчас говорили.
— Черт с ними, с ушами! —заметил плотный коротыш¬
ка, до сих пор не вступавший в разговор,—один из родичей
новобрачного. — Мы ничего такого не говорили, мы, слава
тебе господи, знаем толк в дружеском обхождении.
— К тому же, — добавил Блютти, — как гласит посло¬
вица, тот, кто не желает слушать, хуже глухого.
— Нет, хуже глухого тот, — громко возразил Бене¬
дикт, — у кого презрение заложило уши.
— Презрение!—воскликнул Блютти и вскочил с места,
весь побагровев и сверкая глазами. — Презрение!
— Да, презрение, — ответил Бенедикт, не меняя позы и
даже не удостоив противника взглядом.
Он не успел договорить фразы, как Блютти, схватив ста¬
кан с вином, запустил его в голову Бенедикта, но рука,
дрогнувшая от ярости, подвела Блютти, вино расплескалось,
роскошное платье новобрачной покрыли несмываемые пят¬
на, а стакан неминуемо ранил бы ее, если бы Бенеднкт,
проявив не меньше хладнокровия, чем ловкости, не поймал
его на лету, причем без всякого для себя ущерба.
1 Имеют руки (лат.).
413
Перепуганная Атенаис выскочила из-за стола и броси¬
лась на грудь матери. А Бенедикт ограничился тем, что,
посмотрев на Блютти, произнес с великолепным спокой¬
ствием:
— Не будь меЕя, ваша супруга могла бы лишиться сво¬
ей красоты.
Он поднял с земли камень и, поставив стакан посреди
стола, с силой ударил по нему. Когда стакан разлетелся, он
раздробил стекло па мелкие кусочки, потом разбросал их
по столу.
— Господа, —начал он, — кузены, родичи и друзья Пье¬
ра Блютти, и вы, Пьер Блютти, который только что папес
мне оскорбление и которого я презираю от всей души, каж¬
дому из вас преподкошу я по кусочку стекла от разбитого
стакана. Пусть каждый такой кусочек станет свидетелем мо¬
ей правоты; это также осколки оскорбления, которое я при¬
казываю вам загладить.
— Мы не деремся ни на шпагах, ни на саблях, ни на
пистолетах, — загремел Блютти, — мы не щеголи, не фрач¬
ники, как ты. Нас храбрости не обучали, она у нас с рож¬
дения в сердце и в кулаках. Скидай свой фрак, сударь, по¬
смотрим, чья возьмет.
И Блютти, скрежеща от ярости зубами, стащил с себя
сюртук, убранный цветами и лентами, и до локтей засучил
рукава сорочки. Атенаис, упавшая в объятия матери, броси¬
лась вперед и встала между мужчинами, пронзительно кри¬
ча. Блютти не без основания приписал ее волнение тревоге
За Бенедикта, что лишь усугубило его ярость. Оттолкнув
жену, он бросился на врага.
Бенедикт был явно слабее, по зато увертливее и хладно¬
кровнее; он подставил Пьеру подножку, и тот покатился по
траве.
Не успел он подняться, как его дружки тучей налетели
на Бенедикта. Но тот успел выхватить из кармана пистоле¬
ты и навел на нападающих два дула.
— Господа! — сказал он. — Вас двадцать против одного.
Стало быть, вы трусы! Если вы шевельнетесь, четверо из
вас будут убиты как собаки.
При виде пистолетов пыл нападающих несколько по¬
остыл. Тут дядюшка Лери, знавший непреклонный нрав Бе¬
недикта и не зря опасавшийся кровавой развязки, встал пе¬
ред ним и замахнулся своей суковатой палкой на нападав¬
ших, показывая им свои седины, забрызганные вином, кото¬
414
рое Блютти хотел выплеснуть в лицо Венедикта. Слезы яро¬
сти катились по лицу старика.
— Пьер Блютти!—крикнул си, — Вы вели себя сейчас
самым гнусным образом. Если еы надеетесь с помощью та¬
ких вот поступков стать хозяином в моем доме и изгнать
оттуда моего племянника, то вы глубоко ошибаетесь. Я еще
волен закрыть перед вами двери и оставить при себе доч¬
ку. Брак еще не совершен, иди ко мне, Атенаис.
С силой схватив дочь за руку, старик привлек ее к себе.
Предупреждая его желание, Атенаис воскликнула с нена¬
вистью и ужасом:
— Оставьте меня у себя, батюшка, оставьте меня на¬
всегда. Защитите меня от этого сумасшедшего, который
оскорбляет вас, всю нашу семью! Нет, ни за что я не стану
его женой! Не хочу я покидать родительский кров!
И она судорожно уцепилась за шею отца.
Пьер Блютти, за которым по закону еще не было за¬
креплено приданое, обещанное тестем, был сражен силою
его доводов. Он подавил досаду, вызванную поведением же¬
ны, и заговорил тоном ниже:
— Признаюсь, я погорячился. Примите мои извинения,
тесть, ежели я вас оскорбил.
— Да, сударь, оскорбили, — подхватил Лери, — вы ос¬
корбили меня в лице моей дочери, чей свадебный наряд еще
носит следы вашей грубости, вы оскорбили меня в лице мо¬
его племянника, и я сумею заставить вас уважать его. Если
вы хотите, чтобы ваш тесть и ваша жена простили ваше не¬
достойное поведение, протяните скорее руку Бенедикту — и
пусть все будет забыто.
Вокруг них собралась огромная толпа, и зрители с лю¬
бопытством ждали конца этой сцены. Во всех устремлен¬
ных на Блютти взглядах как бы читался совет не сдаваться,
ко хоть Пьер и не был лишен некоей животной отваги, он
превыше всего блюл свои интересы, и притом так хорошо,
как умеет блюсти их любой сельский житель. Кроме того,
он был по-настоящему влюблен в свою супругу, и угроза
старика Лери не отдать ему Атенаис испугала Пьера не
меньше, чем перспектива лишиться богатого приданого. Он
послушался совета благоразумия, пересилил ложное тще¬
славие и после мгновенного колебания произнес:
— Что ж, повинуюсь, тесть, но, признаюсь, мне это не¬
дешево стоит, и, надеюсь, вы, Атенаис, оцените, на что я
пошел, лишь бы быть с вами.
415
— Никогда вы не будете со мной, что бы вы ни дела¬
ли!— воскликнула молодая фермерша, только что заметив¬
шая многочисленные брызги, покрывавшие ее подвенечное
платье.
— Дочь моя, — с достоинством прервал ее Лери, кото¬
рый в случае надобности умел прибегать к отцовскому
авторитету, — в вашем положении для вас превыше всего
должна быть отцовская воля. Приказываю вам подать руку
вашему супругу и примирить его с Бенедиктом.
С этими словами Лери обернулся к племяннику, кото¬
рый во время всех этих пререканий разрядил пистолеты и
спрятал их в карман; но, вместо того чтобы послушаться
доброго совета дяди, он отступил на шаг и не пожал руки,
которую скрепя сердце протянул ему Пьер Блютти.
— Ни за что, дядюшка! — ответил он. — Мне больно,
что я не могу отплатить повиновением за ваше доброе ко
мне отношение, но ке в моей власти простить этУ обиду.
Все, что я могу сделать, это забыть ее.
С этими словами Бенедикт повернулся и пошел прочь,
властно раздвигая по пути ошеломленных этой сценой зе¬
вак.
ГЛАВА XXII
Бенедикт углубился в парк Рембо и, бросившись в тем¬
ном уголку на мох, предался самым грустным размышлени¬
ям. Только что он порвал последнюю нить, еще связывав¬
шую его с жизнью, ибо он понимал, что после ссоры с Пье¬
ром Блютти, уже невозможно поддерживать добрые отно¬
шения и с семьей дяди. Никогда больше он не увидит этих
мест, где провел столько счастливых минут и где все еще
полно Валентиной, а если случайно он и заглянет туда, то
лишь как чужой человек, которому уже не пристало искать
там воспоминания, столь сладостные некогда и столь горь¬
кие сейчас. Ему чудилось, будто долгие годы несчастья уже
отделяют его от этих совсем еще близких дней, и он упре¬
кал себя за то, что не сумел полностью ими насладиться;
с раскаянием вспоминал он свои гневные вспышки, которые
не умел подавить, оплакивал злосчастную природу человека,
умеющего оценить свое счастье, лишь потеряв его.
Отныне Бенедикта ждало ужасное существование: окру¬
женный врагами, он будет посмешищем для всей округи,
каждый день до его слуха будут доноситься дерзкие и жесто¬
418
кие насмешки, и он не сможет ответить на них, так как
оскорбитель слишком низок для этого; каждый день станет
воспоминанием о печальной развязке его любви, и надо бу¬
дет свыкнуться с мыслью, что нет больше никакой наде¬
жды.
Однако любовь к самому себе, дающая тому, кто тонет
в морской пучине, сверхъестественную силу, на миг внушила
Бенедикту страстную волю к жизни вопреки всем и всему.
Он делал невероятные усилия, чтобы найти цель жизни,
хоть какое-нибудь тщеславное стремление, хоть какое-
нибудь очарование, но напрасно: душа его отказывалась
признавать иную страсть, кроме любви. И впрямь, в два¬
дцать лет какая страсть представляется человеку более до¬
стойной, чем любовь! Все было тускло и бесцветно в его
глазах по сравнению с этим безумным и скоротечным ми¬
гом, вознесшим его над землей; то, что еще месяц назад
казалось недосягаемо высоким для его чаяний и надежд,
стало ныне недостойным его желаний, на свете не было ни¬
чего, кроме ртой любви, кроме этого счастья, кроме этой
женщины.
Когда Бенедикт израсходовал остаток сил, его охватило
страшное отвращение к жизни и он решил покончить с ней.
Осмотрев пистолеты, оп направился к воротам парка, наме¬
реваясь исполнить свой замысел, но не пожелал омра¬
чать празднество, отблески которого еще пробивались сквозь
листву.
Прежде чем расстаться с жизнью, он захотел испить до
дна чашу горечи, вернулся обратно и, пробравшись среди
деревьев, очутился у высоких стен, скрывавших от него Ва¬
лентину. Некоторое время он наудачу брел вдоль стены. Все
было безмолвно и печально в этом огромном замке, все слу¬
ги ушли на праздник. Гости уже давно разъехались. До слу¬
ха Бенедикта донесся лишь взволнованный голос старухи
маркизы. Маркиза занимала нижние покои, окно ее спальни
было приоткрыто. Бенедикт приблизился и, уловив отрывок
разговора, тут же изменил свое намерение.
— Поверьте мне, мадам, — говорила маркиза, — Вален¬
тина серьезно больна, и нам следовало бы разъяснить это
господину де Лансаку.
— О боже мой, мадам, — ответил голос, и Бенедикт до¬
гадался, что это говорит графиня, — у вас прямо страсть
вмешиваться не в свои дела! А я считаю, что любое
14 Жорж Санд, т. 1
417
вмешательство, мое ли, ваше ли, в подобных обстоятель¬
ствах более чем неуместно.
— Мадам, я не понимаю слова «неуместно», — отозвал¬
ся первый голос, — когда речь идет о здоровье моей внучки.;
— Не знай я, что вам доставляет удовольствие выска¬
зывать мнения, противные моим, я затруднилась бы объ¬
яснить вашу чрезмерную чувствительность.
— Можете смеяться сколько угодно, мадам, но я, не
зная, что происходит в спальне Валентины и не подозревая
истины, проходила мимо и случайно услышала голос кор¬
милицы, хотя ждала услышать голос графа. Тогда я вошла
ы увидела, что Валентине сильно неможется, что она почти
без чувств, и, поверьте мне, в такие минуты...
— Валентина любит мужа, муж ее любит, и я уверена,
что он будет ее щадить, как она того потребует.
— Разве новобрачная знает, что нуяшо требовать? Раз¬
ве у нее есть на это права? Разве с ними считаются?
Тут окно захлопнули, и Бенедикт не расслышал про¬
должения. В эту минуту он познал, что ярость может под¬
сказать человеку самые безумные и кровожадные замыслы.:
— О, гнусное насилие над священнейшими правами! —
воскликнул он, — о, гнусная тирания мужчины над женщи¬
ной! Брак, общество, общественные институты, я ненави¬
жу вас, ненавижу смертельно, а тебя, господь бог, тебя,
творящая сила, бросающая нас на землю и тут же отсту¬
пающаяся от нас, тебя, что отдает слабого в руки деспо¬
тизма, гнусности, — я проклинаю тебя! Довольный создан¬
ным, ты почиешь от трудов своих, равнодушный к его судь¬
бам. Ты вкладываешь в нас разумную душу, и с твоего же
соизволения несчастье губит ее! Будь же ты проклят, будь
также проклято чрево, носившее меня!
С этими мыслями злосчастный юноша зарядил пистоле¬
ты, разодрал себе грудь ногтями и, уже не думая о том, что
ему следует таиться, взволнованно зашагал вперед. Внезап¬
но разум, или, вернее, некое просветление среди бреда оза¬
рило его. Есть средство спасти Валентину от этой гнусной,
оскорбительной тирании, есть средство покарать эту бес¬
сердечную мать, которая холодно обрекает дочь на узако¬
ненное посрамление, на худшее из посрамлений, какому
можно подвергнуть женщину, — на насилие.
«Да, насилие! — яростно твердил Бенедикт (не надо за¬
бывать, что Бенедикт был натурой крайностей, натурой ис¬
ключительной), — Каждый день именем бога и общества
418
какой-нибудь мужлан или подлец добивается руки несчаст¬
ной девушки, которую родители, честь или нищета вы¬
нуждают задушить в груди чистую и священную любовь.
И на глазах общества, которое одобряет, благословляет, це¬
ломудренная и трепещущая дева, сумевшая устоять перед
порывами своего возлюбленного, сдается, униженная объ¬
ятиями ненавистного ей властелина! И это неизбежно свер¬
шится!»
И Валентине, прекраснейшему творению создателя, неж¬
ной, простодушно-чистой Валентине, предназначено познать,
как и всем прочим, подобное оскорбление! Ее слезы, блед¬
ность, оцепенение должны были бы открыть глаза матери и
насторожить деликатность супруга. Но тщетно! Ничто не
Защитит эту страдалицу от позора, даже слабость, даже бо¬
лезнь, даже изнурительная лихорадка. Найдется же на зем¬
ле столь подлый человек, который скажет: «Какое мне де¬
ло!», найдется столь же жестокосердная мать, которая за¬
кроет глаза на это преступление!
— Нет, — воскликнул он, — этому не бывать! Клянусь
в том честью своей матери!
Он снова зарядил пистолеты и бросился вперед, не раз¬
бирая дороги. Вдруг негромкое сухое покашливание донес¬
лось до его слуха, и он остановился как вкопанный. В со¬
стоянии нервного раздражения, в котором находился Бене¬
дикт, он по безотчетной вспышке ненависти понял, что
певинное покашливание говорит о близком присутствии
господина де Лансака.
Оба они шли теперь по аллее садика, разбитого на
английский манер, по узкой, тенистой и извилистой аллее.
Плотная стена елей скрыла Бенедикта. Он углубился в их
темную чащу и готовился каждую минуту размозжить череп
своего врага.
Господин де Лансак только что покинул павильон, рас¬
положенный в глубине парка, где из соображений благо¬
приличия помещался во время своих визитов в Рембо; он
направлялся в замок. От его фрака исходил запах амбры,
ставший Бенедикту столь же ненавистным, как сам госпо¬
дин де Лансак; под его шагами поскрипывал гравий. Серд¬
це Бенедикта учащенно билось, кровь застыла в жилах, од¬
нако рука не дрожала, а взгляд был зорок.
Но в ту самую минуту, когда, держа палец на курке, он
уже прицелился в ненавистный лоб, раздались шаги: кто-то
шел по следам Бенедикта. Он задрожал при мысли об этой
14*
419
досадной помехе; появление нежелательного свидетеля гро¬
зило сорвать его замысел и помешать — нет, не убить Лап-
сака, ибо Бенедикт чувствовал, что не существует такой
силы, которая могла бы спасти графа от его ненависти, но
убить себя самого сразу же после того, как враг падет от
пули. Мысль об эшафоте бросала Бенедикта в дрожь, он
понимал, что в своем распоряжении общество имеет самые
позорные кары за самое героическое преступление, на ко¬
торое толкала его любовь.
Он остановился в нерешительности и услышал следую¬
щий диалог:
— Ну, Франк, что ответила вам графиня де Рембо?
— Что граф может к ней подняться, — ответил лакей.
— Чудесно, можете ложиться спать, Франк. Вот, возь¬
мите ключ от моей спальни.
— Вы не вернетесь?
— И он еще сомневается! — сквозь зубы процедил гос¬
подин де Лансак, как бы говоря с самим собой.
— Дело в том, граф, что... маркиза... и Катрин...
— Все ясно, идите спать...
Две тени разошлись в разных направлениях, и Бене¬
дикт увидел, что враг его приближается к замку. Как толь¬
ко он потерял графа из виду, решимость вновь вернуласы:
пему.
— Неужели упущу я последнюю возможность, — вскри¬
чал он, — неужели позволю ему переступить порог замка и
осквернить спальню, где находится Валентина!
Бенедикт бросился бежать, но граф был уже далеко, и
юноша понял, что его можно настичь только в самом замке.
Граф шел совсем один, в окружении тайны, без факе¬
лоносцев, будто принц, идущий на завоевание вражеской
страны. Он легко взбежал на крыльпо, прошел через при¬
хожую и поднялся на второй этаж, так как предполагаемая
беседа с тещей была лишь предлогом, — того требовали
соблюдения приличий, — чтобы граф не выдал перед лаке¬
ем истинной причины спешки. Лансак условился с графи¬
ней, что она даст ему знать, как только Валентина согла¬
сится принять своего супруга. Как мы видели, мадам де
Рембо не сочла нужным посоветоваться на сей счет с до¬
черью, она даже не подумала, что это необходимо!
Но в ту самую минуту, когда Бенедикт с заряженным
пистолетом в руке чуть было не настиг графа, пробираясь
за ним в темноте, компаньонка маркизы шмыгнула к про-
420
верному супругу со всей ловкостью, на какую только была
она способна в свои шестьдесят лет и в своем туго зашну¬
рованном корсете.
— Маркиза хочет поговорить с вами, — шепнула она,
догнав графа.
Господину де Лансаку пришлось переменить направле¬
ние и последовать за компаньонкой. Все это произошло
мгновенно, и оставшийся во мраке Бенедикт ломал себе го¬
лову над тем, из-за каких адских махинаций его жертва
вновь ускользнула от расправы.
По огромному дому, где умышленно погасили все огни
и под различными предлогами удалили немногочисленных
слуг, что не пошли на свадьбу, в одиночестве бродил Бене¬
дикт, бродил наудачу, стараясь припомнить, где находится
комната Валентины. Его решение было неизменно: оп изба¬
вит Валентину от ожидающей ее участи, либо убив ее су¬
пруга, либо еэ самое. Не раз он смотрел из парка на окно
Валентины и сразу узнавал его долгими бессонными ноча¬
ми по свету лампы, свидетельствовавшему, что его влады¬
чица бодрствует, но как найти ее спальню, как не сбиться
с пути в потемках и в состоянии ужасного волнения!
Он решил отдаться на волю случая. Зная лишь то, что
комната Валентины на втором этаже, он прошел по галерее
и остановился, чтобы прислушаться. В дальнем конце гале¬
реи он заметил луч света, пробивавшийся из-под полуот¬
крытых дверей, и ему почудилось даже, будто он слышит
приглушенные женские голоса. Это оказалась спальня мар¬
кизы, она позвала к себе своего новоявленного внука, что¬
бы попытаться отговорить его от восторгов первой брачной
ночи, и Катрин, которую кликнули к маркизе, чтобы она
засвидетельствовала болезненное состояние своей хозяйки,
расписывала, как могла, недуги Валентины. Но господина
де Лансака не слишком убедили все эти доводы, к тому же
он считал смехотворным, что женщины уже суют пос в его
семейную жизнь, любопытствуют и стараются на него по¬
влиять; поэтому он оказал им вея{ливое сопротивление и по¬
клялся честью, что беспрекословно удалится, если это при¬
кажет ему сама Валентина.
Бесшумно следуя за графом, Бенедикт притаился у две¬
рей и слышал все эти препирательства, хотя они велись
вполголоса из боязни привлечь внимание графини, так как
она одним-единственным словом свела бы на нет все эти
переговоры.
421
«Хватит ли у Валентины мужества приказать графу уда¬
литься? — думал Бенедикт. — О, с какой охотой я отдал бы
ей всю свою силу!»
И он снова стал ощупью пробираться к другому, болез
слабому лучу света, просачивавшемуся в щель под закры¬
той дверью, и приник к створке ухом: наконец-то он у це¬
ли! В этом убедило его бешеное биение собственного сердца
и слабое дыхание Валентины, уловить и узнать которое бы¬
ло дано лишь человеку, обуреваемому страстью.
Задыхаясь, чувствуя стеснение в груди, он оперся о
створку двери и вдруг убедился, что она подается; тогда он
толкнул дверь, и она бесшумно открылась.
«Великий боже, — подумал Бенедикт, готовый превра¬
тить любой пустяк в новую для себя пытку, — значит, ока
ждала его?»
Он шагнул вперед; кровать была расположена таким
образом, что лежащий не мог видеть двери. Под матовым
стеклянным колпаком горел ночник. Значит, это здесь? Он
сделал еще один шаг. Полог был наполовину поднят, на по¬
стели, совсем одетая, дремала Валентина. Поза ее достаточно
ясно свидетельствовала о пережитом страхе — она прикор¬
нула на краю ложа, опустив ноги на ковер, и дремала, уро¬
нив отуманенную усталостью голову на подушки; лицо ее
было смертельно бледно, и по учащенному биению вздув¬
шихся на шее и висках артерий можно было воочию ви¬
деть, как лихорадочно кипит ее кровь.
Едва Бенедикт успел проскользнуть за изголовье кровати
и протиснуться в узкий промежуток между стеной и поло¬
гом, как в коридоре послышались шаги господина де Лан¬
сака.
Он направлялся сюда, сейчас он войдет в спальню. Бене¬
дикт по-прежнему сжимал в руке пистолет; здесь враг не
уйдет от него, достаточно ему ступить вперед, чтобы пасть
мертвым, не коснувшись белоснежных простыней брачного
ложа.
Шорох, который произвел Бенедикт, прячась за пологом,
разбудил Валентину, она слабо вскрикнула и резко выпря¬
милась, но, не увидев ничего подозрительного, прислуша¬
лась и различила в тишине шаги мужа. Тогда она подня¬
лась и бросилась к двери.
Тут Бенедикт вдруг понял ес8. Он выступил из своего
убежища, готовясь всадить пулю в лоб этой бесстыдной и
422
лживой женщины, но Валентина бросилась к двери с един¬
ственным намерением запереть ее.
Пять долгих минут прошло в полной тишине, к велико¬
му удивлению Валентины и Бенедикта, который снова спря¬
тался за полог; потом в дверь тихонько постучали. Вален¬
тина не отозвалась, а Бенедикт, высунувшись из-за занаве¬
сок, услышал только ее неровное, прерывистое дыхание,
увидел ее лицо, искаженное ужасом, побелевшие губы, паль¬
цы, которые судорожно сжимали защищавшую ее дверную
радвижку. «Мужайся, Валентина, — чуть было не крикнул
он, — нас двое, и мы выдержим любой натиск». Тут .послы¬
шался голос Катрин.
— Откройте, барышня, — проговорила она, — не бой¬
тесь, это я, я одна. Граф ушел, он внял нашим с маркизой
доводам, я умоляла его от вашего имени не приходить сюда.
Мы ему такого наговорили о вашей болезни, чего, наде¬
юсь, у вас и в помине нет, — добавила добрая женщина,
входя в спальню и заключая Валентину в объятия. — Толь¬
ко не вздумайте действительно расхвораться так серьезно,
как мы расписали.
— О, я думала, что умру, — ответила Валентина, целуя
свою кормилицу, — но теперь мне легче, ты спасла меня хоть
на несколько часов! А там да защитит меня господь!
— Ох, дитя мое, что это вы такое вздумали!—восклик¬
нула Катрин. — Ложитесь-ка в постель. А я посижу у вас
до утра.
— Нет, Катрин, не надо, иди спать. Ты и без того про¬
вела при мне много бессонных ночей. Иди, я требую, слы¬
шишь! Мне сейчас лучше, я спокойно засну. Только закрой
спальню, возьми ключ с собой и не ложись в постель рань¬
ше, чем не закроют все двери.
i— Не беспокойтесь. Уже запирают; слышите, как стук-
пула входная дверь?
— Да, слышу, покойной ночи, пяня, милая моя няню¬
шка.
Но Катрин не сразу решилась уйти и выдумывала все
новые предлоги, лишь бы побыть с Валентиной: она боялась,
как бы ее питомице не сделалось ночью худо. Наконец она
уступила и, закрыв дверь, унесла с собой ключ.
— Если вам что потребуется, позвоните мне! — крик¬
нула она через дверь.
— Хорошо, пе волнуйся, спи спокойно, — ответила Ва¬
лентина.
т
Она опустила щеколду и встряхнула головой — длинные
ее волосы рассыпались по плечам, — и охватила лоб рука¬
ми; дышала она тяжело, как человек, только что избегший
опасности, потом села, вернее — бессильно опустилась на
постель скованным, неловким движением, словно сражен¬
ная отчаянием или недугом. Слегка пригнувшись, Бенедикт
мог ее видеть. Если бы он даже вышел из своего убежища,
Валентина ничего не заметила бы. Уронив руки, вперив
взоры в пол, она сидела неподвижно, как застывшая без¬
жизненная статуя; казалось, все силы ее истощены, а сердце
угасло.
ГЛАВА XXIII
Венедикт слышал, как в доме одну за другой заперли
все двери. Мало-помалу шаги слуг затихли где-то в нижнем
Этаже, последние отблески света, еще пробегавшие по ли¬
стве, погасли, глухую тишину нарушали лишь отдаленные
звуки музыки да пистолетные выстрелы, которыми в Берри
в знак общего веселья и по установившемуся обычаю со¬
провождаются церемонии свадеб и крестин. Бенедикт очу¬
тился в удивительном положении, о котором не посмел бы
даже грезить. Эта ночь, эта страшная ночь, которую он по
воле судеб должен был провести, терзаемый яростью и стра¬
хом, эта ночь соединяла его с Валентиной! Господин де
Лансак вернулся в павильон, а Бенедикт, безнадежно от¬
чаявшийся Бенедикт, который собирался пустить себе пулю
в лоб где-нибудь в овраге, очутился в спальне Валентины,
в ее зшертой на ключ спальне! Его мучила совесть за то,
что он отринул бога, проклял день своего рождения. Эта
нежданная радость, пришедшая на смену мысли об убийстве
и самоубийстве, овладела им столь властно, что он не по¬
думал даже о тех ужасных последствиях, которые повлечет
его пребывание здесь. Он не желал признаться себе в том,
что, узнай родные о его присутствии в этой спальне, Вален¬
тина погибла бы, он не задумывался над тем, не сделает /л
Этот неожиданный и мимолетный триумф еще более горь¬
кой мысль о неизбежности смерти. Он всецело был во вла¬
сти лихорадочного упоения, которое охватывало его при
мысли, что он оказался сильнее судьбы. Прижав обе руки
к груди, он пытался утишить жгущий его пламень. Но в ту
самую минуту, когда страсть возобладала и Бенедикт уже
готов был выдать свое присутствие, он замер, укрощенный
424
страхом оскорбить Валентину, укрощенный почтительной и
стыдливой робостью, которая и есть отличительное свойст¬
во всякой истинной любви.
Не зная, на что решиться, объятый тоской и нетерпени¬
ем, он уже готов был выйти из своего укрытия, как вдруг
Валентина дернула за сонетку, и через минуту появилась
Катрин.
— Дорогая нянечка, — проговорила Валентина, — ты за¬
была дать мне настойку.
— Ах, да, настойку! — отозвалась добрая я<енщина. —
А я-то думала, что сегодня вы ее принимать не будете. Пой¬
ду приготовлю.
— Нет, это слишком долго. Накапай немножко опиума
в флердоранжевую воду.
— А вдруг вам это повредит?
— Нет, теперь опиум не может мне причинить вреда.
— Не знаю, как и быть, вы ведь не врач. Хотите, я по¬
прошу маркизу зайти к вам?
— О, ради бога, не делай этого. Ничего не бойся, дай¬
ка мне коробочку, я сама знаю дозу.
— Ох, вы же вдвое больше капаете...
— Да нет, раз я сегодня смогу спокойно спать, я хочу
воспользоваться случаем. Хоть во время спа я пи о чем не
буду думать.
Катрин печально покачала головой и разбавила водой
довольно сильную дозу опиума, которую Валентина, про¬
должая раздеваться, выпила в несколько глотков; наконец,
надев пеньюар, ока отослала свою кормилицу и легла в по¬
стель.
Бенедикт, забившись в угол своего убеяшща, пе смел
шелохнуться. Однако страх, что его заметит кормилица, был
менее силен, чем страх, какой он испытал, оставшись вновь
наедине с Валентиной. После мучительной борьбы с самим
собой он отважился отогнуть край полога. Шуршание шел¬
ка не разбудило Валентину, опиум, уже оказывал свое дей¬
ствие. Однако Бенедикту показалось, будто она приоткрыла
глаза. Он испугался и снова опустил полог, бахрома задела
бронзовый светильник, стоявший на столике, и он с грохотом
свалился на пол. Валентина вздрогнула, но не вышла из
летаргии. Тогда Бенедикт приблизился к постели и стал
любоваться ею еще смелее, чем в тот день, когда он с таким
обожанием созерцал ее личико, отрая{енное водами Эндра.
Один у ее ног, в торжественном молчании ночи, под
Защитой искусственного сна, который он не властен был нару¬
шить, Бенедикт действовал как бы по магическому велению
судьбы. Теперь ему нечего было опасаться гнева Валенти¬
ны, он мог упиваться своим счастьем, смотреть на нее, не
боясь, что радость его будет омрачена, мог говорить с ней,
зная, что она его не услышит, мог выразить ей всю любовь,
все муки, не прогнав загадочной и слабой улыбки, играв¬
шей на ее полуоткрытых губах. Он мог прижать свои уста
к этим устам, зная, что Валентина не оттолкнет его. Но со¬
знание полной безопасности не прибавило ему отваги. Ведь
в сердце своем он создал чуть ли не религиозный культ
Валентины, и она не нуждалась в посторонней защите от
него самого. Он был ее защитником, ее стражем против себя
самого. Опустившись на колени, он ограничился лишь тем,
что взял ее руку, свисавшую с постели, и держал ее, любу¬
ясь тонкими белоснежными пальцами, и наконец прижался
к ним дрожащими губами. На этой руке красовалось обру¬
чальное кольцо — первое звено тяжелой и нерасторжимой
цепи. Бенедикт мог снять это кольцо и уничтожить его, по
он не хотел. Более нежные чувства овладели им, он по¬
клялся чтить в Валентине все — дая«е этот символ, вопло¬
щение ее долга.
В состоянии пьянящего экстаза он вскоре забыл обо
всем. Он видел себя счастливым, полным веры в будущее;
как в лучшие дни на ферме, ему казалось, будто ночь эта
никогда не кончится, будто Валентина никогда не проснет¬
ся, и он познает здесь вечное блаженство.
Сначала это созерцание не представляло никакой опас¬
ности: ангелы не столь чисты, как сердце двадцатилетнего
юноши, особенно полное страстной любви; Бенедикт затре¬
петал, когда Валентина, взволнованная блаженным снови¬
дением, какие вызывает опиум, нежно склонилась к нему
и пожала его рз^ку, невнятно что-то пролепетав. Бенедикт
вздрогнул и, испугавшись самого себя, отпрянул от постели.
— О Бенедикт! —медленно проговорила Валентина сла¬
бым голосом. — Бенедикт, ведь это вы обвенчались со мной
сегодня? А мне почудилось, будто это кто-то другой; ска¬
жите скорее, что это были вы!
— Да, я, я! — страстно шептал Бенедикт, прижимая к
бешено бьющемуся сердцу руку Валентины, искавшую его
руки.
Еще не проснувшись окончательно, Валентина чуть при¬
поднялась, открыла глаза и устремила на Бенедикта мут¬
426
ный от опиума взор, еще витавший в царстве сна, и по липу
ее пробежал испуг; потом, закрыв глаза, она с улыбкой от¬
кинулась на подушку.
— Я любила только вас, — сказала она, — но как же;
они это допустили.
Говорила она тихо, еле произнося слова, и Бенедикт вин-1
мал им, как пению ангелов, которое слышишь в сновиде^
ниях.
— О моя любимая! — воскликнул он, склонившись над
Валентиной. — Повторите эти слова еще раз, повторите их,
чтобы я мог умереть от счастья у ваших ног!
Но Валентина оттолкнула его.
— Оставьте меня, — прошептала она.
И снова пролепетала что-то невнятное.
Бенедикт догадался, что теперь она принимает его за
господина де Лансака. Несколько раз он повторил свое имя,
и Валентина, витая где-то между сном и действительностью,
то просыпаясь, то вновь засыпая, простодушно выдала ему
все свои тайны. Потом ей показалось, будто ее преследует
муж со шпагой в руке, она бросилась на грудь Бенедикту
и, закинув руки ему на шею, сказала:
— Хочешь, умрем вместе!
— О, хочу!—воскликнул он. — Будь моей, а потом ум-
рем.
Положив пистолеты на столик, он заключил в свои объ¬
ятия гибкое, податливое тело Валентины. Но она успела
еще сказать:
— Оставь меня, друг мой, я умираю от усталости. Дай
мне поспать.
Ее головка упала на грудь Бенедикта, и он не посмел
шевельнуться, боясь нарушить сон Валентины. Каким не¬
вероятным счастьем было видеть, как она покоится в его
объятиях! Он не мог поверить, что существует иное счастье
на земле, кроме этого.
— Спи, спи, моя жизнь! — твердил он, нежно касаясь
губами ее лба.— Спи, мой ангел! Ты, без сомнения, видишь
в небесах деву Марию, и она, твоя защитница, улыбается
тебе. И мы с тобой соединимся там, в небесах!
Он не мог устоять перед желанием снять с нее кружев¬
ной чепчик и коснуться ее рассыпавшихся роскошпых пе¬
пельных волос, которыми он столько раз любовался с обо¬
жанием, такие они были шелковистые, так благоухали, что
свежее их прикосновение зажгло в нем безумную и
427
лихорадочную страсть! Десятки раз он вцеплялся зубами в
край простыни, кусал собственные руки, чтобы острая боль за¬
глушила в нем ликующий порыв страсти. Присев на край
ложа и ощутив прикосновение тонкого душистого белья, он
задрожал и бросился иа колени возле постели, надеясь овла¬
деть собой и удовольствоваться лицезрением Валентины.
Целомудренно прикрыв волнами вышитого муслина ее юную,
ширно дышавшую девственную грудь, Бенедикт даже чуть
задернул занавески полога, лишь бы не видеть ее лица и
найти в себе силы уйти прочь. Но Валентина, повинуясь
бессознательной потребности глотнуть свежего Еоздуха, ото¬
двинула мешавший ей полог и склонилась к Бенедикту, как
бы ожидая его ласк с наивно-доверчивым видом. Он при¬
поднял с подушки прядь ее волос, взял ее в рот, чтобы за¬
глушить рвущиеся крики, он рыдал от ярости и любви. На¬
конец в приступе неслыханной муки он впился зубами в
белое круглое плечо Валентины, выглядывавшее из-под мус¬
лина. Он больно укусил ее, и Валентина проснулась, но,
видимо, не почувствовала боли. Увидев, что Валентина сно¬
ва приподнялась в постели, что она внимательно всматри¬
вается в него и даже касается его рукой, как бы желая
убедиться, что перед нею не призрак, Бенедикт, который си¬
дел рядом с ней, решил, что он погиб; вся кровь его вски¬
пела, потом застыла в жилах, он побледнел и сказал, сам
не зная, что говорит:
— Валентина, простите, я умираю, сжальтесь надо мной.
— Сясалиться над тобой!—повторила она сильным и
ясным голосом сомнамбулы. — Что с тобой? Ты страдаешь?
Приди опять в мои объятия, приди! Разве ты не счаст¬
лив?
— О Валентина! — воскликнул Бенедикт, теряя разум.—
Ты действительно хочешь этого? Ты узнаешь меня? Энаешь
ли ты, кто я?
— Да, — ответила она, снова опустив головку на его пле¬
чо, — ты моя добрая нянюшка!
— Нет, нет, я Бенедикт, слышишь, Бенедикт, человек,
который любит тебя превыше жизни. Я Бенедикт!
И он стал трясти ее за плечи, надеясь разбудить, но это
оказалось невозможным. Напротив, он лишь разжег пла¬
мень ее снов. На сей раз она заговорила так разумно, что
ввела Бенедикта в заблуждение:
— Да, это ты! — сказала она, садясь в постели. — Ты
мой супруг, я знаю это, Бенедикт, я тоя^е люблю тебя. 06-
428
епми меня, но только не смотри на меня. Потуши свет, дай
я спрячу лицо на твоей груди.
С этими словами она обвила его шею и привлекла к себе
с неестественно лихорадочной силой. На щеках ее играл
живой румянец, губы пылали. В потухших глазах вспыхнул
огонь — она, очевидно, была в бреду. Но разве мог Бене¬
дикт отличить эту болезненную взволнованность от страст¬
ного опьянения, пожиравшего его самого? Он с отчаянием
набросился на нее и, уже готовясь уступить своим бурным
мукам, испустил нервный пронзительный крик. Сразу же
за дверью послышались шаги, в замочной скважине скрип¬
нул ключ, и Бенедикт едва успел спрятаться за постель,
как вошла Катрин.
Нянька оглядела Валентину, удивилась, увидев, что про¬
стыни сбиты и что сон ее так лихорадочен, затем пододви¬
нула стул и с четверть часа просидела у кровати. Бене¬
дикт вообразил, что она проведет здесь всю ночь и в душе
проклинал ее. Тем временем Валентина, не смущаемая
более огненным дыханием влюбленного, впала в мирный
сон, оцепенела в неподвижности. Успокоенная Катрин ре¬
шила, что ей во сне почудился крик, оправила постель, раз¬
гладила простыни, убрала косы Валентины под чепчик и за¬
пахнула на ее груди складки ночной кофты, желая уберечь
девушку от свежего ночного ветерка, потом бесшумно вы¬
шла из спальни и дважды повернула ключ в замочной скБа-
жине. Таким образом, Бенедикту был отрезан путь к от¬
ступлению.
Когда он вновь оказался полным властелином своей лю¬
бимой, сознавая опасность своего положения, он с ужасом
отошел от постели и рухнул на стул в дальнем углу спальни.
Обхватив голову руками, он пытался разобраться в случив¬
шемся, взвесить последствия ночного приключения.
Его покинула та жестокая отвага, которая несколько ча¬
сов назад позволила бы ему хладнокровно убить Валентину.
После того, как он любовался ее скромной и трогательной
прелестью, он уже не найдет в себе силы уничтожить это
прекрасное творение господне: убить надо господина де
Лансака. Но Лансак не может умереть один, за ним должен
последовать он сам; а что станется с Валентиной, лишив¬
шейся одновременно и мужа и возлюбленного? На что ей
смерть одного, если не остается у нее того, другого? И по¬
том, как знать, не проклянет ли она убийцу своего нелю¬
бимого мужа? Она, такая чистая, набожная, с такой прямой
429
и честной душой, поймет ли она всю возвышенность столь
необузданно-жестокого преклонения? А что, если в сердце
ее останется жить мрачное и страшное воспоминание о Бене¬
дикте, запятнанном этой кровью и заклейменном ужасным
словом «убийца»?
«О, раз я никогда не смогу обладать ею, — подумал
он, — пусть хоть она не возненавидит память обо мне!
Я умру один, и, быть может, она осмелится оплакивать
меня в тайных своих молитвах».
Он подвинул стул к бюро Валентины; здесь было Есе,
что требовалось для письма. Он зажег ночник, задернул по¬
лог постели, чтобы не видеть больше Валентины и найти
в себе силы сказать ей последнее прости. Закрыв дверь па
задвижку, чтобы его не застали врасплох, он стал писать
письмо:
«Сейчас два часа ночи, и я здесь один с вами, Вален¬
тина, один в вашей спальне, я полный ваш властелин, ка¬
ким никогда не будет ваш муж; ибо вы сказали мне, что
любите меня, вы призывали меня в тайнах ваших снов, вы
отвечали на мои ласки, вы сделали меня, сами того не же¬
лая, самьгуК счастливым и самым несчастным из людей, и,
однако, Валентина, я не переставал почитать вас, далее на¬
ходясь в страшном бреду, заглушавшем все человеческие
чувства. Вы по-прежнему чисты и священны для меня, и
вы можете встать поутру без краски стыда. О Валентина,
видно, я действительно слишком люблю вас!
Но как ни горестно и неполно было мое счастье, я обя¬
зан заплатить за него моею жизнью. После тех часов, что я,
коленопреклоненный, провел возле вас, прильнув устами
к вашей руке, к вашим кудрям, к легкой одежде, почти не
скрывавшей вашей красы, я не могу прожить более ни
одного дня. После неземных восторгов я не смогу вернуться
к обычной жизни, к ненавистной жизни, что я вынужден
буду отселе влачить вдали от вас. Успокойся, Валентина:
человек, который в мечтах обладал тобой нынче ночью, не
увидит восхода солнца.
Не прими я заранее это неотвратимое решение, где бы
нашел я мужество проникнуть сюда и мечтать о счастье?
Разве осмелился бы я любоваться вами и с вами говорить,
хотя бы даже во время вашего ска? Всей крови моей не
хватит оплатить милость судьбы, подарившей мне такие,
мгновения..
430
Вы должны знать все, Валентина. Я пришел сюда с
целью убить вашего мужа. Когда же я увидел, что он
ускользнул от меня, я решил убить вас и себя. Не бойтесь,
когда вы будете читать эти строки, сердце мое уже пере¬
станет биться, но этой ночью, Валентина, в тот самый миг,
когда вы открыли мне свои объятия, заряженный пистолет
был рядом с вашим виском.
Но потом мне не хватило мужества, да никогда и не
хватит его. Если бы я мог убить одним выстрелом вас и
себя, это бы уже свершилось, но ведь мне пришлось бы
видеть ваши муки, видеть, как хлещет у вас из раны кровь,
видеть, как ваша душа борется со смертью, и пусть бы зре¬
лище это длилось всего секунду, секунда эта вместила бы
в себя больше страданий, нежели вся моя жизнь.
Живите, и пусть также живет ваш муж! Жизнь, которую
я ему дарю, дар еще больший, нежели преклонение, кото¬
рое сковывало меня еще минуту тому назад, когда я умирал
от желания у вашей постели. Мне гораздо труднее было по¬
бедить свою любовь, чем отказаться от мысли удовлетворить
свою ненависть, и удерживает меня то, что смерть его мо¬
жет обесчестить вас. ЗасвиДетельствовать перед всем све¬
том мою ревность — значит открыть людям также и вашу
любовь, ибо вы любите меня, Валентина. Вы сами недавно
сказали мне об этом вопреки своей воле. И когда вчера ве¬
чером вы рыдали на лугу в моих объятиях, разве это тоже
не было любовью?
О, не просыпайтесь, дайте мне унести эту мысль с со^
бой в могилу.
Мое самоубийство не скомпрометирует вас, вы одна бу¬
дете знать, что послужило причиной моей смерти. Скаль¬
пель хирурга не обнаружит вашего имени, запечатленного
в тайниках моего сердца, но знайте, последние его биения
посвящены вам.
Прощайте, Валентина, прощайте, первая и единственная
любовь моей жизни! Еще многие будут вас любить, да и кто
может вас не полюбить? Но единственный раз вы были
любимы так, как должно вас любить. Душа, полная вами,
обязана вернуться к богу, дабы не унизить себя земной
грязью.
Как будете вы жить, Валентина, когда меня не станет?
Увы, мне это неизвестно. Без сомнения, вы покоритесь ва¬
шей участи, память обо мне изгладится, возможно, вы пере¬
несете все, что еще сегодня кажется вам ненавистным,
431
придется... О Валентина! Если я пощадил вашего мужа, то
лишь затем, чтобы вы не проклинали меня, затем, чтобы
бог не изгнал меня с небес, где уготовано вам место. Боже,
спаси меня! Валентина, молитесь за меня!
Прощайте... Я сейчас подходил к вам — вы спите, вы
спокойны. О, если бы вы только знали, как вы прекрасны!
О, никогда, никогда сердце человека не сможет вместить,
не разорвавшись, всю ту любовь, какую я питаю к вам!
Если душа не просто случайное дуновение, которое уно¬
сит ветер, моя душа будет вечно находиться с вами.
Вечером, когда вы придете на луг, вспомните обо мне,
если ветерок растреплет ваши кудри и в его холодной ласке
вы вдруг ощутите пламенное дыхание; ночью, если вас раз¬
будит ото сна таинственный поцелуй, вспомните о Бене¬
дикте».
Бенедикт свернул письмо и положил его на столик, там,
где лежали пистолеты, которых почти коснулась Катрин,
впрочем, их не заметив. Он разрядил пистолеты, спрятал
их в карман, нагнулся над Валентиной, с восторгом погля¬
дел на нее, запечатлел на ее губах свой первый и послед¬
ний поцелуй, потом бросился к окну и, с отвагой человека,
которому уже нечего терять, спустился вниз с опасностью
для жизни. Он рисковал свалиться с высоты тридцати фу¬
тов или получить пулю, так как его могли принять за вора;
но до того ли ему было! Он боялся одного — скомпромети¬
ровать Валентину и поэтому старался действовать бесшум¬
но и никого не разбудить. Отчаяние придало ему сверхъ¬
естественную силу, а тот, кто при свете дня хладнокровно
измерил бы расстояние между первым и вторым этажом
замка Рембо, осмотрел его голые стены, без единой точки
опоры, тот счел бы поступок Бенедикта неправдоподобным.
Однако Бенедикт спустился на землю, никого не разбу¬
див, и, перескочив через ограду, скрылся в полях.
Первые отблески утра забрезжили на горизонте, пред¬
вещая скорый рассвет.
ГЛАВА XXIV
Валентина, истомленная этим тревожным сном больше,
чем истомила бы ее бессонница, проснулась поздно. Солнце,
уже высоко стоявшее в небе, припекало довольно сильно,
мириады насекомых жужжали в его лучах. Вся еще погру¬
женная в вялое оцепенение, сопутствующее пробуждению,
Валентина даже не пыталась собраться с мыслями; она рас¬
сеянно вслушивалась в многочисленные звуки, идущие с по¬
лей и носящиеся в воздухе. Она не страдала более, так как
забыла все и ничего еще не знала.
Приподнявшись, чтобы взять стакан воды, стоявший на
столике, она обнаружила письмо Бенедикта; нерешительно
вертела она его в пальцах, не отдавая себе отчета в своих
действиях. Наконец, бросив взгляд на письмо, она узнала
почерк, вздрогнула и судорожной рукой развернула листок.
Завеса разодралась: она увидела свою жизнь во всей ее
неприкрытой наготе.
На душераздирающий крик прибежала Катрин, лицо ее
было искажено ужасом, и Валентина сразу почуяла правду.
— Скажи, — вскричала она, — где Бенедикт? И что с
ним сталось?
И, видя смятение и растеряпность кормилицы, Вален¬
тина проговорила, сложив руки:
— О боже мои!.. Значит» Это правда, значит, все кон¬
чено!
— Увы, барышня, но вы-то откуда знаете? — сказала
Катрин, присаживаясь на край постели. — Кто же мог сюда
войти? Ключ-то ведь у меня в кармане. Может, вы что
услышали? Но мадемуазель Божон говорила шепотом, боя¬
лась вас разбудить... Я-то знала, что эта весть принесет
вам боль.
— Ах, разве во мне дело! — нетерпеливо воскликнула
Валентина, порывисто поднявшись в постели. — Скажи, что
с Бенедиктом?
Испуганная горячностью Валентины, кормилица поту¬
пила голову, не решаясь заговорить.
— Он умер, я знаю, он умер, — твердила Валентина,
побледнев и без сил падая на подушку, — давно ли?
— Увы, никто ничего не знает, — ответила кормили¬
ца, — несчастного юношу нашли нынче рано утром на лугу.
Он лежал во рву, весь залитый кровью. Батраки из Круа
Блё пошли на заре на пастбище за быками, нашли его и
тут же перенесли к нему домой. Он раздробил себе череп
пулей и еще держал пистолет в руке. Тут же понаехало
начальство. Ах, боже ты мой, горе-то какое! Какая беда
довела его до такого отчаяния? Непохоже, чтобы от бедно¬
сти, господин Лери любил его как родного сына. А что ска¬
жет госпожа Лери? Вот будет горевать!
433
Валентина не слушала Катрин, она упала на подушки
холодная и застывшая. Напрасно Катрин пыталась приве¬
сти ее в чувство криками и поцелуями. Валентина была как
мертвая. Стараясь разжать ее руки, добрая женщина обна¬
ружила в ее пальцах смятое письмо. Читать она не умела,
но она душой почуяла, что любимому ее ребенку грозит
опасность, и, прежде чем позвать на помощь, вынула запи-
ску из судорожно сжатых пальцев и спрятала ее в надежное
место.
Вскоре спальня Валентины наполнилась людьми, но все.
усилия привести ее в чувство оказались напрасными.
Срочно вызванный врач нашел у нее воспаление мозга.;
Но ему удалось пустить больной кровь, вызвать нормальное
кровообращение, однако это состояние неестественной сла¬
бости вскоре сменилось конвульсиями, и в течение недели
Валентина находилась мея*ду жизнью и смертью.
Кормилица поостереглась выдать истинную причину па¬
губного смятения, она доверилась только врачу, взяв с него
клятву хранить тайку; в конце концов она пришла к вы-
Еоду, что между всеми этими событиями существует некая
загадочная связь, которая не должна стать известной по¬
сторонним. Когда в день трагического события Валентина
после кровопускания почувствовала себя немного лучше,
Катрин тут же принялась размышлять над тем, каким
сверхъестественным путем ее юная госпожа узнала обо
Есем. Письмо, которое она обнаружила в руке Валентины,
напомнило ей, что накануне, перед самой свадьбой, ста¬
руха ключница Бенедикта вручила ей записочку и попро¬
сила передать барышне. Спустившись на минутку в людскую,
Катрин прислушалась к разговорам прислуги, обсуждавшей
причины самоубийства и шепотом передававшей друг другу,
что вчера вечером между Пьером Блютти и Бенедиктом
Еспыхнула ссора из-за мадемуазель де Рембо. Слуги добав¬
ляли также, что Бенедикт пока еще жив, и врач, лечивший
Валентину, нынче утром сделал раненому перевязку, но
воздержался высказаться положительно о его состоянии*
Пуля, раздробив лоб, вышла за ухом. Подобная рана, хоть
и очень тяжелая, возможно, не смертельна, но никто не
риал, сколько пуль находилось в пистолете. Возможно, что
вторая пуля застряла в черепе, и в таком случае оттяжка
лишь продлит муки умирающего.
Таким образом, Катрин решила, что эта драма и пред¬
шествовавшие ей неприятности были непосредственно свя¬
434
заны с ужасающим состоянием Валентины. Славная жен¬
щина вбила себе в голову, что даже самый слабый луч на¬
дежды окажет более целебное действие, чем вся медицина
с ее лекарствами. Сбегав в хижину к Бенедикту, располо¬
женную не далее, чем в полулье от замка, она удостовери¬
лась собственными глазами, что беднягу еще не покинуло
дыхание жизни. Соседи, привлеченные скорее любопытст¬
вом, нежели сочувствием, теснились в диерях, но врач рас¬
порядился, чтобы к умирающему никого пе пускали, и дя¬
дюшка Лери, сидевший у изголовья Бенедикта, не без труда
разрешил Катрин войти. До тетушки Лери еще не дошла
рта печальная весть, она хлопотала на ферме Пьера Блют¬
ти, где полагалось отпраздновать переселение дочери к
мужу.
Поглядев на больного и выслушав соображения дядюш¬
ки Лери, Катрин поплелась обратно, по-прежнему пе зная
толком, выживет ли раненый Бенедикт, но уже полностью
разгадавшая причины самоубийства. Покидая хижину Бе¬
недикта, Катрин случайно взглянула на стул, куда бросили
окровавленную одея^ду юноши, и задрожала всем телом.
Как то бывает всегда, мы, сами того не сознавая, не мо¬
жем отвести взгляд от предмета, вызвавшего в нас страх
или отвращение, так и Катрин не могла отвести взгляд от
стула и среди вещей Бенедикта разглядела косыночку ин¬
дийского шелка, запятнанную кровью. Она тут же признала
косынку, которую она сама накинула на плечи Валентины,
когда та вечером накануне свадьбы вышла подышать све-
яшм воздухом и которую потеряла, по ее словам, прогули¬
ваясь по лугу. Ее как молнией осенило; улучив подходя¬
щий момент, когда все отвернулись, Катрин схватила ко¬
сынку, которая могла скомпрометировать Валентину, и бы¬
стро сунула ее в кармап.
Вернувшись в замок, она поспешила спрятать косынку
в своей комнате и перестала о пей думать. В те редкие
мгновения, когда ей удавалось оставаться наедине с Валеп-
тиной, она пыталась втолковать своей питомице, что Бене¬
дикт будет жить, но тщетно. Духовные силы Валентины,
казалось, были полностью истощены, она не подымала даже
век, чтобы посмотреть, кто с нею говорит. Если ее что-либо
поддерживало, то лишь сознание того, что она умирает.
Так прошла неделя. Валентине стало заметно лучше,
к ней вернулась память, и благодетельные слезы хлынули
из глаз, но так как никто не дознался у нее истинной
435
причины недуга, родные решили, что разум ее еще не прояс¬
нился. Одна лишь кормилица подстерегала благоприятную
минуту, чтобы поговорить с Валентиной, но господин де Лан¬
сак, собравшийся назавтра покинуть замок, счел своим дол¬
гом безвыходно сидеть в покоях я^епы.
Недавно господин де Лансак получил назначение на пост
первого секретаря посольства (до последнего времени он
был лишь вторым секретарем) одновременно с приказом
срочно прибыть в распоряжение своего начальника и вы¬
ехать, с супругой или без оной, в Россию.
В истинпые намерения господина де Лансака отнюдь не
входило увезтч свою супругу в чужеземные страны. Еще
в те времена, когда Валентина была околдована им, она
спросила как-то жениха, возьмет ли он ее с собой в по¬
сольство; и, желая удержаться на пьедестале, на который
вознесла его невеста, он ответил, что самое заветное его
желание — это никогда не разлучаться с ней. Но граф дал
себе слово хитростью, а в случае надобности, так и силою
супружеского авторитета, оградить свою кочевую жизнь от
домашних хлопот. Э™ обстоятельства — болезнь, которая,
по словам врача, уя«е не была угрожающей, но могла затя¬
нуться надолго, необходимость немедленно уехать — как
нельзя больше отвечали интересам и склонностям господина
де Лансака. Хотя госпожа де Рембо была особой на ред¬
кость ловкой во всем, что касалось денежных дел, зять,
намного превосходящий тещу в ловкости, без труда обвел
ее вокруг пальца. После долгих споров, мерзких по суще¬
ству и изысканно вежливых по форме, контракт был состав¬
лен в пользу господина де Лансака. Он сумел дать самое
широкое толкование весьма гибкому закону, стал полным
хозяином состояния н1ены и убедил «договаривающуюся сто¬
рону» дать его кредиторам нешуточные надежды на земли
Рембо. Эти не слишком бросающиеся в глаза особенности
его поведения чуть было не расстроили свадьбу, но госпо¬
дин де Лансак, потакая тщеславным притязаниям графини,
сумел подавить ее своим авторитетом еще успешнее, чем
раньше. Что касается Валентины, то она, не разбираясь
в делах и чувствуя непреодолимое отвращение к подобного
рода спорам, подписала, так ничего и не поняв, все, что от
нее требовали.
Убедившись, что долги, так сказать, уже уплачены,
господин де Лансак уехал, не слишком сожалея о жене, и,
потирая руки, хвалил себя в душе за то, что так ловко про¬
436
вел столь деликатное и выгодное дело. Приказ об отъезде
пришелся как нельзя более кстати и избавил господина
де Лансака от трудной роли, которую ему пришлось с пер¬
вого же дня свадьбы играть в доме Рембо. Смутно догады¬
ваясь, что горе и самый недуг Валентины вызваны, быть
может, тем, что ей пришлось подавить свою склонность
к другому, и, во всяком случае, чувствуя себя оскорблен¬
ным до глубины души ее отношением к себе, граф тем не
менее не имел пока что никаких оснований высказывать
свою досаду. На глазах матери и бабушки, которые нашли
прекрасный случай публично продемонстрировать свою тре¬
вогу и свою нежность к Валентине, он не осмеливался по¬
казать снедавшую его скуку и нетерпение. Таким образомк
положение его было до крайности мучительным, тогда как
отъезд на неопределенный срок избавлял его сверх того от
неприятностей, неизбежно связанных с вынужденной про¬
дажей земель Рембо, так как главный его кредитор категори¬
чески требовал уплаты долга, выражавшегося в сумме пример¬
но пятисот тысяч франков; и в ближайшее время этому пре¬
красному поместью, которое с таким тщеславным старанием
озфугляла мадам Рембо, суждено было, к великому ее не¬
удовольствию, быть раздробленным на я?алкие наделы.
В то же самое время господин де Лансак избавлялся от
слез и капризов своей молодой супруги.
«В мое отсутствие, — думал он, — она свыкнется с
мыслью, что свобода ее потеряна. При ее безмятежном нра¬
ве, при ее склонности к уединению, она скоро привыкнет
к спокойной и скромной жизни, какую я ей уготовал, а если
некая романтическая любовь смущает покой ее души, ну
что ж, у нее будет достаточно времени, чтобы исцелиться
от нее до моего возвращения, если только все эти бредни
не наскучат ей еще раньше».
Господин де Лансак был человеком без предрассудков,
в чьих глазах любое чувство, любой довод, любое убежде¬
ние определяются могуществепным словом, которое правит
миром: словом «деньги».
У госпожи де Рембо были другие поместья в других про¬
винциях и повсюду тяясбы. Тяжбы, можно сказать, запол¬
няли жизнь графини; правда, она уверяла, что судебные
разбирательства подрывают ее здоровье, что все эти хло¬
поты ее утомляют, но, не будь их, она умерла бы от скуки.
С тех пор как графиня утратила былое величие, тяжбы ста¬
ли единственной пищей ее деятельности и страсти к интрй-
437
гам; в них и изливала она всю свою желчь, накопившуюся
за годы, с тех пор как ее положение в высшем свете по¬
шатнулось. Сейчас в Солони она затеяла весьма важный
процесс против жителей одного поселка, оспаривавших у
графини большую пустошь, поросшую вереском. Слушание
дела было уже назначено, и графине не терпелось укатить
в Солонь, чтобы подстегнуть своего адвоката, повлиять на
судей, пригрозить противной стороне, словом, отдаться той
лихорадочной деятельности, которая, словно червь, подта¬
чивает души, с юности вскормленные тщеславием. Не будь
болезни Валентины, она умчалась бы в Солонь на следую¬
щий же день после свадьбы, чтобы заняться этим про¬
цессом; теперь, видя, что дочь вне опасности, и зная, что
дела задержат ее ненадолго, она условилась уехать вме¬
сте с зятем, направлявшимся в Париж, и, распрощавшись
с ним на полдороге, поспешила туда, где разбиралась ее
жалоба.
Валентина на несколько дней осталась одна вместе с ба¬
бушкой и нянькой в замке Рембо.
ГЛАВА XXV
Как-то ночью Бенедикт, которого непрерывно мучили
жесточайшие боли, не позволявшие ни на чем сосредото¬
читься, очнулся и, чувствуя себя более спокойным, попы¬
тался вызвать в памяти все случившееся. Голова его была
забинтована, и даже половину лица захватывала повязка,
почти не давая доступа воздуху. Он сделал движение, ста¬
раясь устранить эту помеху и вернуть себе способность ви¬
деть, что обычно опережает у нас даже потребность мыс¬
лить. И тут же чьи-то руки, легко коснувшиеся его лба, от¬
кололи булавки, ослабили повязку, чтобы помочь больному.,
Бенедикт увидел склоненную над пим бледную женщину и
при мерцающем свете ночника различил благородный, чи¬
стый профиль, отдаленно напоминавший профиль Валенти¬
ны. Ему почудилось, будто все это привиделось ему, и рука
его невольно потянулгсь к руке призрака. Но призрак
перехватил его руку и поднес к своим губам.
— Кто вы? — проговорил, вздрогнув, Бенедикт.
— И вы еще спрашиваете? — ответил голос Луизы.
Добрая Луиза бросила все и примчалась выхаживать сво¬
его друга. Она не отходила от больного ни днем ни ночыо,
438
неохотно уступала свой пост тетушке Лери, приходившей
по утрам ее сменять, самоотверженно выполняла печальный
долг сиделки при умирающем, зная, что надежды на спа¬
сение почти нет. Однако благодаря самоотверженному ухо¬
ду Луизы и собственной молодости Бенедикт избег почти
неминуемой смерти и однажды нашел в себе достаточно си¬
лы не только поблагодарить Луизу, но и упрекнуть ее за
то, что она спасла ему жизнь.
— Друг мой, — сказала Луиза, испуганная этой душев¬
ной подавленностью, — если я, по вашим словам, с такой
жестокостью постаралась вернуть вас к жизни, которую пе
способна скрасить моя любовь, то сделала это из преданно¬
сти Валентине.
Бенедикт затрепетал.
— Сделала для того, — продолжала Луиза, — чтобы со¬
хранить ее жизнь, которая, так же как и ваша, находится
под угрозой.
— Под угрозой? Но почему? — воскликнул Бенедикт.
!— Узнав о вашем безумном поступке, о вашем преступ¬
лении, Валентина, без сомнения питающая к вам самую
нежную дружбу, внезапно заболела. Луч надежды,
возможно, мог бы еще спасти ее, по она не знает, что вы
живы.
— Так пусть же никогда и не узнает! — воскликнул Бе¬
недикт. — Коль скоро зло свершилось, коль скоро удар на¬
несен, дайте же ей умереть вместе со мной.
С этими словами Бенедикт сорвал повязку, и рана вновь
открылась бы, не будь здесь Луизы, которая мужественно
боролась за жизнь раненого, спасая его от самого себя; по¬
том, обессилев, опа упала на стул, сраженная душевной
болью.
В другой раз Бенедикт, казалось, вышел из состояния
глубокой летаргии и, схватив руку Луизы, проговорил:
— Почему вы здесь? Ваша сестра умирает, и вы ухажи¬
ваете за мной, а не за ней!
Не совладав со страстью, забыв все на свете, Луиза вос-
торясенно воскликнула:
— А если я люблю вас больше, чем Валентину?!
— В таком случае вы прокляты, — ответил Бенедикт, с
помутившимся взором отталкивая ее руку, — вы предпочи¬
таете хаос свету, демона архангелу. Вы сумасшедшая! Ухо¬
дите прочь! Я и без того несчастлив, не надрывайте же мне
душу своими горестями.
439
Ошеломленная Луиза уткнулась лицом в занавеску и
плотно закутала ее краем себе голову, чтобы заглушить ры¬
дания; Бенедикт тоже плакал, и слезы успокоили его.
Через минуту он позвал Луизу.
— По-моему, я резко говорил с вами сейчас, — сказал
он, — но следует простить бред, вызванный лихорадкой.
Вместо ответа Луиза только поцеловала протянутую к
ней руку Бенедикта. А ему пришлось собрать остаток всех
своих душевных сил, чтобы без раздражения вынести это
свидетельство любви и покорности. Объясняйте этУ стран¬
ность как можете, — присутствие Луизы не только не уте¬
шало Бенедикта, но, напротив, было ему неприятно, заботы
ее раздражали больного. Признательность боролась в его
душе с петерпением и досадой. Принимать от Луизы все
Эти услуги, все эти знаки преданности было равносильно
упреку, равносильно горькому осуждению той любви, что он
питал к другой. Чем пагубнее была для него эта страсть, тем
оскорбительнее казались ему любые попытки отговорить
его от этого чувства; с гордостью отчаяния цеплялся он за
свою любовь. И если в минуты счастья душа его была
способна вместить симпатию и сочувствие к Луизе, то в го¬
ре он утратил это свойство. Он считал, что его собственное
горе достаточно тяжело, и если любовь Луизы как бы взы¬
вала к его великодушию, то эт0 казалось ему эгоистичным
и притом неуместным требованием. Возможно, такая не¬
справедливость была непростительна, но разве во всех об¬
стоятельствах у человека хватает силы преодолеть свои
беды? Таково утешение, обещанное Евангелием, но чьи руки
будут держать весы, кто будет судьей? Разве господь бог
раскрывает нам свои предначертания? Разве измеряет он
чашу, которую мы испили до дна?
Графиня де Рембо отсутствовала уже два дня, когда у
Бенедикта возобновился лихорадочный бред еще небывалой
силы. Приходилось привязывать его к кровати. Нет более
жестокой тирании, чем тирания дружбы; подчас она силком
навязывает нам существование, которое для нас хуже смер¬
ти, и не стесняется прибегнуть к произволу, лишь бы при¬
гвоздить нас к позорному столбу жизни.
Наконец Луизе, попросившей посторонних оставить ее
наедине с больным, удалось успокоить Бенедикта, повторяя
десятки раз имя Валентины.
— А где она? — вдруг спросил Бенедикт, резким движе¬
нием поднявшись на ложе, словно пораженный удивлением.
440
— Бенедикт, — ответила Луиза, — она там же, где вы:
на пороге могилы. Неужели вы хотите, приняв страшную
кончину, отравить ее последние минуты?
— Она умрет, — проговорил он с улыбкой, мучительно
исказившей его лицо. — О, бог милосерден, значит, мы бу¬
дем вместе!
— А если она останется жива, — возразила Луиза, — ес¬
ли она прикажет вам жить, если, в награду за ваше послу¬
шание она вернет вам свою дружбу?
— Дружбу? — с презрительным смехом отозвался Бене¬
дикт. — На что мне ее дружба? Разве я не подарил вам свою
дружбу? А какой вам в ней толк?
— О, как вы жестоки, Бенедикт! — печально восклик¬
нула Луиза. — Но чего бы я только не сделала ради вашего
спасения. Скажите, а что, если Валентина вас любит, а что,
если я ее видела, слышала произнесенные ею в бреду при¬
знания, на которые вы не смели даже надеяться?
— Я сам слышал их! — ответил Бенедикт с внешним
спокойствием, под каким он умел скрывать самые жгучие
волнения. — Я знаю, что Валентина любит меня так, как я
надеялся быть любимым. Надеюсь, вы теперь не будете на¬
смехаться надо мной?
— Упаси боже! — ответила удивленная Луиза.
Предыдущей ночью Луиза проникла к Валентине. Ей без
труда удалось предупредить и уговорить кормилицу, кото¬
рая была предана также и Луизе и которая с умилением
смотрела, как та сидит у изголовья сестры. Вот тогда-то им
обеим удалось втолковать бедняжке, что Бенедикт жив. Сна¬
чала Валентина испытала бурную радость, целуя и обнимая
Этих двух преданных ей женщин, потом вновь ею овладело
оцепенение, и на заре Луизе пришлось удалиться, так и не
добившись от сестры ни слова, ни взгляда.
Назавтра ей сообщили, что Валентина чувствует себя
лучше, и поэтому Луиза всю ночь провела у постели Бене¬
дикта, которому стало хуже; но на следующую ночь, узнав,
что болезнь Валентины вновь приняла угроясающий оборот,
она, оставив Бенедикта в пароксизме лихорадки, побежала
к сестре. Разрываясь между двумя больными, печальная и
мужественная Луиза забывала о самой себе.
У изголовья Валентины она застала врача. Когда вошла
Луиза, больная была спокойна и спала. Тут, отведя доктора
в сторону, решив, что ее долг открыться ему, она доверила
скромности врача тайну двух влюбленных, надеясь, что это
441
поможет ему применить it ним более действенные способы
лечения, лечения, так сказать, морального.
— Вы поступили очень разумно, — ответил врач, — до¬
верив мне эту тайну, но в этом не было необходимости, я
все равно разгадал бы ее, если даже вы промолчали бы.
Я отлично понимаю ваши затруднения в столь щекотливом
деле, особенно принимая во внимание предрассудки и обы¬
чаи, но стараясь улучшить их физическое состояние, я бе¬
русь успокоить эти две заблудшие души и вылечить одного
с помощью другого.
В эту минуту Валентина открыла глаза и узнала сестру.
Поцеловав ее, она слабым голосом спросила, как чувствует
себя Бенедикт. Тут вмешался врач.
— Сударыня, — начал он, — лишь я один могу сообщить
вам это, поскольку я его лечил и мне, к счастью, до сих пор
удавалось продлить его жизнь. Друг, о котором вы тревожи¬
тесь и о котором может с полным правом тревожиться та¬
кая благородная и великодушная душа, как ваша, сейчас
вне опасности. Но его душевное состояние далеко от исце¬
ления, и вы одна можете мне помочь.
— О боже! — бледнея, произнесла Валентина, молитвен¬
но складывая руки и устремив на врача печальный и глубо¬
кий взгляд тяжело больного человека.
— Да, сударыня, — продолжал он, — лишь приказание,
исходящее из ваших уст, лишь ваше слово утешения и бод¬
рости могут залечить его рану, иначе она снова откроется
из-за ужасного упорства больного, который каждый раз
срывает швы, как только образуется рубец. Наш юный друг
срая{ен глубочайшим унынием, и я не обладаю достаточно
мощным средством против его душевного недуга. Я нужда¬
юсь в вашей помощи; не соблаговолите ли вы мне ее ока¬
зать?
С этими словами добрый сельский врач, безвестный ста¬
рик ученый, который сотни раз в своей жизни останавливал
кровь и слезы, взял руку Валентины с почтительной лаской,
не без примеси былой галантности, и, считая пульс, поцело¬
вал эту ручку.
Валентина, еще слишком слабая, чтобы понять его сло¬
ва, глядела на доктора наивно изумленным взором, с пе¬
чальной улыбкой на губах.
— Так вот, дорогое дитя, — продолжал старик, — хотите
стать моим подлекарем и помочь мне исцелить нашего боль¬
ного?
442
Валентина молча кивнула головой, простодушно и жадно
глядя на врача.
— Итак, завтра? — повторил он.
— О нет, сейчас же, сегодня! — ответила она слабым,
проникновенным голосом.
— Сейчас, бедное мое дитя? — с улыбкой повторил
врач. — Посмотрите на свечи, сейчас два часа ночи, но если
вы обещаете мне быть умницей и хорошо выспитесь и если
вас не будет завтра лихорадить, мы пойдем утром прогу¬
ляться по лесу Ваврэ. Там в укромном уголку стоит малень¬
кий домик, куда вы принесете надежду и жизнь.
Валентина, в свою очередь, пожала руку старику доктору,
покорно, как дитя, приняла все лекарства и, обняв за шею
Луизу, заснула на ее груди мирным сном.
— Что вы делаете, господин Фор? — спросила Луиза,
убедившись, что сестра спит. — Где она найдет силы выйти
из дому, когда еще несколько часов назад она находилась
в агонии?
— Найдет, не беспокойтесь, — ответил доктор Фор. —
Нервные переживания ослабляют тело только во время при¬
ступов. Эти приступы столь очевидно связаны с душевными
Еолнениями, что благодетельный переворот в мыслях должен
соответственно отразиться на ходе болезни. Десятки раз с
начала недуга я сам наблюдал как госпожа де Лансак пе¬
реходила от глубочайшей прострации к невиданной энергии,
которой мне хотелось бы дать выход. Те же самые симп¬
томы я вижу и у Бенедикта; эти два существа необходимы
друг другу.
— О господин Фор! — воскликнула Луиза. — А не совер¬
шим ли мы с вами большой неосторожности?
— Не думаю, — страсти особенно опасны для жизни от¬
дельного человека, равно как и общества в целом, те стра¬
сти, которые мы сами обостряем и доводим до предела. Ведь
я сам был молод, сам был влюблен до потери сознания, и
разве я Её исцелился? Не дожил до старости? Не бойтесь,
время и опыт существуют для всех. Так пусть же эти бедные
дети сначала исцелятся и, найдя в себе силы жить, найдут
силы и расстаться. Но давайте приблизим пароксизм
страсти, иначе без нашего вмешательства она способна про¬
явиться самым роковым образом, — если же мы узаконим
ее нашим вмешательством, возможно, что она в какой-то
мере утихнет.
443
— О, ради него, ради нее я готова на любые жертвы! —
ответила Луиза. — Но что о нас станут говорить, господин
Фор? Какую же преступную роль сыграем мы оба!
— Если молчит ваша совесть, так чего же вам бояться
людей? Разве не причинили они вам все зло, какое только
могли причинить? Так ли уж вы обязаны им? Много ли
снисхождения и милосердия вы встречали у людей?
Лукавая и одновременно сердечная улыбка старика вы¬
звала на лице Луизы краску. Она взялась удалить из дома
Бенедикта всех нежелательных свидетелей, и на следующий
день Валентина, доктор Фор и кормилица, после часовой
прогулки в экипаже по лесу Ваврэ отправились пешком в
укромное и угрюмое место, велев кучеру подождать. Опира¬
ясь на руку кормилицы, Валентина спустилась по извили¬
стой тропинке в овраг, а доктор Фор, опередив своих спут-
пиц, отправился удостовериться, нет ли в доме Бенедикта
лишних людей. Луиза под разными предлогами отослала
всех и сидела одна у изголовья дремавшего Бенедикта. Врач
запретил ей предупреждать больного о визите Валенти¬
ны, опасаясь, что нетерпеливое ожидание будет для него
слишком мучительным и усугубит его болезненное возбуж¬
дение.
Когда Валентина подошла к хижине, ее невольно охва¬
тила дрожь, но доктор Фор, подойдя к ней, сказал:
— Ну, сейчас вам требуется собрать все свое мужество
и дать его тому, кто лишился этого качества. Помните, что
жизнь моего пациента в ваших руках.
Подавив волнение высшим напряжением души, что само
по себе могло бы поколебать утверждения материалистов,
Валентина переступила порог темной, угрюмой комнаты, где
на кровати под пологом из зеленой саржи лежал больной.
Луиза намеревалась было подвести сестру к Бенедикту,
но доктор Фор схватил ее за руку.
— Мы здесь с вами, прелестная моя любопытница, лиш¬
ние, пойдем-ка в огород полюбоваться овощами. А вы, Кат¬
рин, — обратился он к кормилице, — присядьте на эту ска¬
мейку у порога дома и, если кто-нибудь появится на тро¬
пинке, хлопните в ладоши, чтобы нас предупредить.
Врач увлек за собой Луизу, которая, слушая его слова,
испытывала невыразимую тоску. Она досадовала на свое
положение, осыпала себя упреками, и возможно, что при¬
чиной этого была невольная и жгучая ревность.
444
ГЛАВА XXVI
При легком звякании колец занавески по заржавевшему
металлическому пруту Бенедикт, еще не окончательно про¬
снувшийся, приподнялся на постели и прошептал имя Ва¬
лентины. Он только что видел ее во сне, но, увидев ее наяву,
испустил столь радостный крик, что он достиг слуха Луизы,
прогуливавшейся в глубине сада, и наполнил ее душу го¬
речью.
— Валентина, — пробормотал Бенедикт,— это ваша тень
пришла за мной? Я готов следовать за вами.
Валентина без сил опустилась на стул.
— Это я сама пришла приказать вам жить, — ответила
она, — или умолять вас убить меня вместе с вами.
— Я предпочел бы последнее, — ответил Бенедикт.
— О друг мой, — возразила Валентина, — самоубийст¬
во — нечестивый поступок, не будь его, мы соединились бы
в могиле. Но господь бог запрещает самоубийство, он про¬
клял бы нас, покарал бы, обрекши на вечную разлуку. Так
примем же жизнь, какова бы она ни была; разве и в самом
деле не находите вы в своих мыслях источника, способного
пробудить ваше мужество?
— Какой же источник, Валентина? Скажите скорее.
— А моя дружба?
— Ваша дружба? Это гораздо больше того, что я за¬
служиваю, я недостоин ответить на нее, да и не хочу. Ах,
Валентина, вам следовало бы спать вечно; проснувшись, да¬
же самая чистая женщина становится лицемеркой. Ваша
дружба!
— О, какой же вы эгоист! Значит5 вам ничто мои угры¬
зения совести!
— Я чту их, именно потому-то я и хочу умереть. Зачем
вы пришли сюда? Вам следовало бы забыть религию, угры¬
зения совести и прийти сюда, чтобы сказать мне: «Живи, и
я тебя полюблю», иначе вам лучше было бы остаться дома,
забыть меня, дать мне погибнуть. Разве я у вас чего-нибудь
просил? Разве хотел отравить вашу жизнь? Разве играл я
вашим счастьем, вашими принципами? Разве я вымаливал
ваше сострадание? Послушайте, Валентина, тот человеческий
порыв, какой привел вас сюда, ваша дружба — все это пу¬
стые слова, которые могли бы обмануть меня месяц назад,
когда я еще был ребенком и один ваш взгляд давал мне си¬
лы прожить день. С тех пор я перенес слишком много,
445
слишком глубоко познал страсть и не позволю себя осле¬
пить. Я не начну новой бесполезной и безумной борьбы, не
в моих силах противостоять моему уделу. Знаю, что вы бу¬
дете противиться мне, уверен, что вы так и поступите. Время
от времени вы бросите мне слово ободрения и сочувствия,
чтобы помочь мне в моих муках, и то, пожалуй, будете упре¬
кать себя за это как за преступление и побежите к священ¬
нику, умоляя отпустить ваш грех, грех непростительный.
Ваша жизнь будет искалечена и испорчена мною, ваша ду¬
ша, доселе чистая и безмятежная, станет столь же бурной,
как моя! Упаси боже! А я, вопреки всем этим жертвам, ко¬
торые вы сочтете непомерно огромными, я буду несчастли¬
вейшим из людей! Нет, нет, Валентина, не будем заблуж¬
даться. Я должен умереть. Такая, как вы есть, вы не може¬
те любить меня, не мучаясь угрызениями совести, а я не
желаю счастья, которое обойдется вам столь дорого. Я да¬
лек от мысли вас обвинять. Я люблю вас пылко и востор¬
женно за вашу добродетель, за вашу силу. Оставайтесь лее
такой, какая вы есть, не спускайтесь ступенью ниже, чтобы
стать вровень со мной. Старайтесь заслужить райское бла¬
женство. А я, чья душа принадлежит небытию, я хочу воз¬
вратиться в это небытие. Прощайте, Валентина, спасибо
вам за то, что вы пришли попрощаться со мной.
Эти речи, силу которых Валентина ощутила всей душой,
привели ее в отчаяние. Она не нашлась, что ответить, и,
припав лицом на край постели, горько зарыдала. Самым глав¬
ным обаянием Валентины была искренность ее переяшваний,
она не старалась ввести в заблуждение ни себя, ни других.
Ее горе произвело на Бенедикта большее впечатление,
чем все, что она могла бы ему сказать: он понял, что это
столь благородное и столь честное сердце готово разорваться
при мысли потерять его, Бенедикта, понял и обвинял себя.
Он схватил руку Валентины; она прижалась лбом к его ру-<
ке и оросила ее слезами. И тут он почувствовал небывалый
прилив радости, силы и раскаяния.
— Простите, Валентина, — вскричал он, — я жалкий,
подлый человек, раз я заставил вас плакать! Нет, нет! Я не
заслуживаю ни этой печали, ни этой любви, но, бог свиде¬
тель, я стану достойным их! Не уступайте мне, ничего мне
не обещайте, только прикаяште, и я буду повиноваться вам
без слов. О да, это мой долг, я доля«ен жить, как бы ни был
я несчастлив, лишь для того, чтобы не пролилась ни одна
ваша слезинка. Но, вспоминая, что вы сделали для меня нынче,
446
я уже не буду несчастлив, Валентина. Клянусь, я перенесу
все, никогда не пожалуюсь, не буду принуждать вас к жерт¬
вам и борьбе. Скажите только, что вы хоть изредка будете
жалеть обо мне в тайниках своей души, скажите, что вы
будете любить Бенедикта в тиши и волею божьею... Ио нет,
ничего не говорите, разве вы уже не сказали все? Разве я
не понимаю, что только неблагодарный и глупый человек
может потребовать большего, чем эти слезы и это молчание!
Не правда ли, странная все-таки вещь язык любви? И
какое необъяснимое противоречие для холодного наблюда¬
теля заключено в этих клятвах стоицизма и добродетели,
скрепленных пламенными лобзаниями под сепыо плотных
занавесок на ложе любви и страдания. Если бы можно было
воскресить первого человека, которому господь бог дал по¬
другу, дал ложе из мха и одиночество лесов, тщетно вы
искали бы в этой первобытной душе способность любить.
И обнаружили бы, что ему неведомы величие души и вся
поэзия чувств. Не потому ли он был ниже, чем современный
человек, развращенный цивилизацией? И не жила ли в этом
атлетическом теле душа, не знающая страсти и мужества?
Но нет, человек не меняется, только сила его направ¬
лена на иные препятствия, вот и все. В прежние времена он
укрощал медведей и тигров, ныне он борется против обще¬
ства со всеми его заблуждениями и невежеством. В этом его
сила, отвага, а возможно, и слава. Физическая мощь сме¬
нилась мощью духовной. По мере того как из поколения в
поколение приходит в упадок мускульная система, возра¬
стает энергия человеческого духа.
Выздоровление Валентины пошло быстро, Бенедикт по¬
правлялся медленнее, но не посвященные в тайну все равно
считали это чудом. Госпожа де Рембо, выиграв процесс и
приписав победу всецело себе, возвратилась в замок про¬
вести несколько дней с дочерью. Убедившись, что дочь здо¬
рова, она тут же укатила в Париж. Избавившись от мате¬
ринских забот, она сразу почувствовала себя моложе лет
на двадцать. Валентина, отныне полная и ничем не стесня¬
емая хозяйка замка Рембо, осталась одна с бабушкой, ко¬
торая, как уже известно читателю, ке была докучливым мен¬
тором.
Вот тогда-то Валентина пожелала сойтись как можно
ближе с сестрой. Для этого требовалось лишь согласие гос¬
подина де Лансака, ибо можно было не сомневаться, что
старуха маркиза с радостью встретит свою внучку. Но госпо¬
447
дин де Лансак еще ни разу не высказался достаточно откры¬
то по этому вопросу, что не внушало Луизе особого дове¬
рия, да и сама Валентина начала сильно сомневаться в ис¬
кренности мужа.
Тем не менее она решила во что бы то ни стало пред¬
ложить сестре приют в замке и была с ней подчеркнуто не¬
жна, как бы желая загладить все то, что перенесла сестра
по милости семьи; ко Луиза отказалась наотрез.
— Нет, дорогая, — сказала она, — я не желаю, чтобы по
моей вине ты навлекла на себя неудовольствие мужа. Моя
гордость уже заранее страдает при мысли, что я поселюсь
в доме, откуда меня могут прогнать. Пусть лучше все оста¬
нется по-прежнему. Теперь мы видимся без помех, чего же
нам еще? К тому же я не могу долго оставаться в Рем¬
бо. Воспитание моего сына еще далеко не закончено, и я
должна прожить в Париже несколько лет, чтобы следить за
его учением. Нам будет легче встречаться там, но пусть на¬
ша дружба пока остается сладостной тайной для нас обеих.
Свет наверняка осудит тебя за то, что ты протянула мне ру¬
ку, а мать, возможно, даже проклянет. Вот они, наши не¬
праведные судьи, их следует опасаться, и законы их нель¬
зя преступать открыто. Пусть все останется по-прежнему,
Бенедикт еще нуждается в моих заботах. Через месяц, самое
большее, я уеду, а пока что постараюсь видеться с тобой
каждый день.
И в самом деле, сестры часто встречались. В парке сто¬
ял хорошенький павильон, где останавливался во время сво¬
их наездов в Рембо господин де Лансак; по желанию Вален¬
тины павильон превратили в ее кабинет для занятий. Сюда
она велела перенести свои книги и мольберт, здесь проводила
почти все время, а вечерами Луиза приходила к сестре, и
они беседовали до поздней ночи. Несмотря на все эти меры
предосторожности, личность Луизы была теперь установлена
во всей округе, и слухи о ее пребывании здесь достигли нако¬
нец ушей старой маркизы. Сначала она испытывала чувство
живейшей радости, в той мере, в какой ей было дано испыты¬
вать какие-либо чувства, и решила непременно позвать к
себе внучку и расцеловать ее, так как в течение долгого
времени Луиза была самой сильной привязанностью марки¬
зы; но компаньонка старухи, особа осторожная и положитель¬
ная, полностью подчинившая себе свою госпожу, дала ей по¬
нять, что об этой встрече рано или поздно узнает госпожа
де Рембо и не преминет отомстить.
448
— Но сейчас-то чего мне бояться, — возражала марки¬
за, — ведь мой пенсион теперь идет из рук Валентины. Раз¬
ве я не в ее доме? И раз сама Валентина, как уверяют, ви¬
дится тайком с сестрой, разве не порадует ее мое сочув¬
ствие?
— Госпожа де Лансак, — отвечала старуха компаньон¬
ка, — зависит от своего мужа, а вы сами знаете, что госпо¬
дин де Лансак не особенно-то ладит с вами. Поостерегитесь,
маркиза, зачем вам необдуманным шагом портить себе по¬
следние годы жизни. Ваша внучка сама не торопится вас
увидеть, раз она не известила вас о своем прибытии в наши
края; и даже госпожа де Лансак не сочла нужным посвя¬
тить вас в свою тайну. По моему мнению, вам следует вести
себя так, как вы вели себя до сих пор, другими словами —
делайте вид, что не замечаете опасности, которой под¬
вергают себя другие, и постарайтесь любой ценой оградить
свое спокойствие.
Совет этот нашел могущественную поддержку в самом
характере старой маркизы, поэтому был охотно принят: она
закрыла глаза на то, что происходило вокруг, и все оста¬
лось в прежнем положении.
В первое время Атенаис весьма жестоко обходилась с
Пьером Блютти, и, однако, она не без удовольствия наблюда¬
ла, как упорно старается муж победить ее неприязнь. Такой
человек, как господин де Лансак, удалился бы, уязвленный
первым же отказом, но Пьер Блютти был в своем роде дип¬
ломат не хуя;е Лансака. Он отлично видел, что пыл, с ка¬
ким он старается заслужить прощение жены, унижение, с
каким его вымаливает, и нелепый скандал, который он уст¬
роил в присутствии тридцати свидетелей его унижения, —
все это льстит тщеславию юной фермерши. Когда друзья
Пьера покинули брачный пир, а он еще не вошел в милость
супруги, он все же обменялся с ними на прощание много¬
значительной улыбкой, говорившей, что его отчаяние не так,
мол, велико, как он хочет показать. И впрямь, когда Ате¬
наис забаррикадировала дверь спальни, он, не долго думая,
полез в окошко. Кого бы не тронула такая решимость —
мужчина готов сломить себе шею, лишь бы добиться вас, —<
и когда на следующий день, во время завтрака, на ферму
Пьера Блютти дошли вести о смерти Бенедикта, Атенаис
сидела, вложив свою ручку в руку мужа, и каждый его вы¬
разительный взгляд вызывал на прелестных щечках фер¬
мерши яркую краску.
15 Жорж Санд, т. 1
449
Но сообщение о катастрофе вновь вызвало утихшую бы¬
ло грозу. Атенаис пронзительно закричала, ее без чувств
вынесли из горницы. Когда на следующий день стало извест¬
но, что Бенедикт жив, кузина непременно пожелала его
видеть. Блютти понял, что в такую минуту нельзя было пе¬
речить Атенаис, тем более что старики Лери сами показали
пример дочери, примчавшись к изголовью умирающего. По¬
этому Пьер решил, что разумнее всего будет пойти и ему
тоже и показать тем самым своей новой родне, что он ува¬
жает их желания. Он понимал, что гордость его не постра*
дает от подобного проявления покорности, раз Бенедикт на¬
ходится без сознания и его не узнает.
Итак, он отправился с Атенаис навестить больного, и
хотя его сочувствие к Бенедикту было не совсем искренним,
вел он себя вполне прилично, надеясь заслужить благосклон-
пость жены. Вечером, несмотря на настойчивое желание
Атенаис провести ночь у постели больного, тетушка Лери
приказала дочери отправляться домой вместе с мужем. Усев¬
шись вдвоем в бричку, супруги сначала дулись друг на дру¬
га, но потом Пьер Блютти счел нужным переменить такти¬
ку. Он не только не показал, как оскорбляют его слезы же¬
ны, проливаемые по Бенедикту, — он сам стал оплакивать
несчастного и воздал ему надгробную хвалу. Атенаис не
ожидала встретить со стороны Пьера столько великоду¬
шия и, протянув мужу руки, прижалась к нему со сло¬
вами:
— Пьер, у вас доброе сердце, я постараюсь любить вас
так, как вы того заслуживаете.
Когда же Блютти увидел, что Бенедикт вовсе не соби¬
рается умирать, он стал не так спокойно смотреть на то, что
его супруга то и дело бегает в хижину у оврага, однако он
ничем не выдавал своего неудовольствия; но когда Бенедикт
почувствовал себя крепче и даже начал ходить, ненависть
снова пробудилась в сердце Пьера, и он счел, что наступило
время проявить свою власть. Он был «в своем праве», как
весьма тонко выражаются крестьяне, когда по счастливой
случайности могут заручиться поддержкой закона, поправ
голос совести. Бенедикт не нуждался более в уходе кузины,
ее участие могло лишь скомпрометировать ее. Излагая все
эти соображения супруге, Блютти смотрел на нее многозна¬
чительно, голос его звучал столь энергически, что Атенаис,
впервые видевшая мужа в таком состоянии, отлично поняла,
что пришла ее пора подчиняться.
450
В течение нескольких дней она была печальна, а потом
смирилась; если Пьер Блютти стал в некоторых отношениях
проявлять себя как полновластный супруг, зато во всех про¬
чих он оставался страстным любовником; это прекрасный
пример того, как разнятся предрассудки в различных клас¬
сах общества. Человек знатного происхождения и буржуа
в равной мере сочли бы себя скомпрометированными лю¬
бовью жены к другому. Удостоверившись в этом, они не
стали бы искать руки Атенаис, общественное мнение заклей¬
мило бы их позором; если бы их обманула жена, их пресле¬
довали бы насмешками. И, напротив, хитроумная и дерзкая
политика, с какою Пьер Блютти повел дело, принесла ему
среди односельчан великую честь.
— Посмотрите на Пьера Блютти, — говорили люди, же¬
лая привести в пример образец решимости, — женился на
кокетке, на девице избалованной, которая и не думала
скрывать, что любит другого, и даже на свадьбе устроила
скандал, хотела от него уйти. И что же? Он не отступился,
добился своего, не только обломал ее, а еще заставил себя
полюбить. Вот это парень! На такого пальцем показывать
не будут.
И, глядя на Пьера Блютти, каждый парень в округе по¬
клялся себе не обращать внимания на то, что на первых
порах жена может дать ему острастку.
ГЛАВА XXVII
Не раз посещала Валентина домик у оврага; сначала ее
присутствие успокаивало болезненное возбуждение Бене¬
дикта, но как только он окреп и ее визиты прекратились,
любовь его к Валентине стала горькой и мучительной; соб¬
ственное положение казалось ему непереносимым, и Луизе
пришлось несколько раз брать его вечером в павильон. Сла¬
бохарактерная Луиза, полностью порабощенная Бенедиктом,
испытывала глубокие укоры совести и не знала, как изви¬
нить собственную неостороясность в глазах Валентины. А
та со своей стороны шла навстречу опасности и радовалась,
что сестра становится ее соучастницей. Она покорно отда¬
лась воле рока, не желая заглядывать вперед, и черпала в
неосмотрительности Луизы оправдание собственной слабости.
Валентина не была от природы натурой страстной, но,
казалось, судьбе угодно было ставить ее в необычные
15*
451
положения и окружать опасностями, для нее непосильными.
Любовь — причина множества самоубийств, но многим ли
женщинам довелось видеть у своих ног мужчину, который ‘ради
них пустил себе в лоб пулю? Если бы можно было вос¬
крешать самоубийц, без сомнения, женщины со свойствен¬
ным им великодушием искренне простили бы столь энергич¬
ное выражение преданности, и если нет для женского серд¬
ца ничего страшнее, чем самоубийство ее возлюбленного,
ничто, пожалуй, так не льстит тайному тщеславию, которое
живет в нас по соседству с другими страстями. Вот в каком
положении очутилась Валентина. Чело Бенедикта, еще про¬
черченное глубоким шрамом, было неотступно перед ее гла¬
зами, как ужасная печать клятвы, в искренности коей нель¬
зя усомниться. Валентина не могла пользоваться против
Бенедикта тем оружием, каким пользуются женщины, от¬
казываясь нам верить, высмеивая нас, дабы иметь возмож¬
ность нас не жалеть и не утешать. Бенедикт доказал ей
свою любовь делом, это не были те неопределенные угрозы,
которыми так легко злоупотребляют, стараясь завоевать жен¬
щину. Хотя глубокая и широкая рана зарубцевалась, Бене¬
дикта на всю жизнь отметило неизгладимое клеймо. Раз два¬
дцать во время болезни он пытался разбередить рану, срывал
швы, с неестественной жестокостью раздвигал края уже
срастающейся ткани. Эта твердая воля к смерти была слом¬
лена лишь самой Валентиной; лишь повинуясь ее приказа¬
нию, ее мольбам, Бенедикт отказался от своего намерения.
Но догадывалась ли Валентина, как тесно она связала себя
с Бенедиктом, потребовав от него подобной жертвы?
Бенедикт не мог скрыть этого от себя; вдали от Вален¬
тины он строил тысячи самых дерзких планов, он упорство¬
вал в своих вновь пробудившихся надеждах, твердил себе,
что Валентина уже не вправе в чем-либо отказать ему, но
стоило ему попасть под власть ее чистого взгляда, ее бла¬
городных и кротких манер, как он робел, укрощенный, и
был счастлив самым слабым доказательством ее дружбы.
Однако опасность их положения возрастала. Стремясь
обмануть свои чувства, они вели себя как близкие друзья;
и это также было неосторожно, даже непреклонная Вален¬
тина не могла заблуждаться на сей счет. Луиза, желая при¬
дать их свиданиям более спокойный характер и ломавшая
себе голову, лишь бы что-то придумать, придумала музици¬
рование. Она умела немного аккомпанировать, а Бенедикт
превосходно пел. Это лишь довершало опасности, подстере¬
452
гавшие влюбленных. Душам успокоившимся и отгоревшим
музыка может показаться искусством, созданным для развле¬
чения, невинным и мимолетным удовольствием, но для душ
страстных она неиссякаемый источник поэзии, самый выра¬
зительный язык сильных страстей. Так именно воспринимал
ее Бенедикт. Он знал, что человеческий голос, когда его мо¬
дуляции ведет душа, наиболее непосредственное, наиболее
Энергическое выражение чувств; путь от музыки к созна¬
нию слушающего короче, когда звуки не охлаждены избыт¬
ком слов. Мысль, принявшая форму мелодии, велика, по¬
этична и прекрасна.
Валентина, недавно пережившая жестокое нервное по¬
трясение, еще не окончательно исцелившаяся, в иные часы
становилась жертвой лихорадочной экзальтации. В такие ча¬
сы Бенедикт неотступно находился при ней и пел для нее.
Валентину бросало то в ятр, то в холод, вся кровь прили¬
вала к голове и сердцу, она прижимала руки к груди, чтобы
успокоить готовое разорваться сердце, так неистово билось
оно, потрясенное звуками, шедшими прямо из груди, из ду¬
ши Бенедикта. Когда он пел, он становился прекрасным,
вопреки — или, скорее, благодаря — шраму, изуродовавшему
лоб. Он любил Валентину страстно и доказал ей это. Разве
Это не способно хоть немного украсить человека? К тому же
глаза юноши загорались чарующим блеском. Когда он в су¬
мерках садился за фортепьяно, глаза его сверкали, как дво;
звезды. Любуясь в неясных вечерних отблесках этим высоким
белым челом, казавшимся еще выше из-за густых черных во¬
лос, этим огненным взглядом, продолговатым бледным лицом,
полускрытым в тени и потому то и дело менявшимся на ее
глазах, Валентина испытывала страх, ей казалось, что перед
ней возникает кровавый призрак некогда любимого человека;
и когда он пел глубоким, мрачным голосом арию Ромео
Цингарелли, ее охватывали ужас и волнение, и, полная пред¬
чувствия, она, дрожа, жалась к сестре.
Все эти сцены безмолвной и затаенной страсти разыгры¬
вались в павильоне, куда Валентина велела перенести свое
фортепьяно, и постепенно получилось так, что Луиза с Бе¬
недиктом стали проводить здесь с ней все вечера. Опасаясь,
как бы Бенедикт не догадался о бурном волнении, овладе¬
вавшем ею, Валентина взяла за привычку не зажигать лет¬
ними вечерами огня; Бенедикт пел без нот, по памяти. По¬
том они отправлялись побродить по парку, или болтали, си¬
дя у окна, вдыхая свежий аромат смоченной грозовым
453
ливнем листвы* или взбирались на вершину холма полюбовать*
ея луной. Если бы такая жизнь могла длиться и впредь, она
была бы прекрасна, но Валентина, мучимая угрызениями
совести, отлично понимала, что и так она длится чересчур
долго.
Луиза ни на минуту не оставляла их наедине, она счи¬
тала своим долгом не спускать глаз с Валентины, но вре¬
менами долг этот становился ей в тягость, ибо она замечала,
что руководит ею ревность, и тогда ее благородная душа
невыносимо страдала в борении с этим низким чувством.
Как-то вечером Бенедикт показался Луизе более ожив¬
ленным, чем обычно, его горящие взоры, выражение голоса,
когда он обращался к Валентине, причиняли Луизе такую
боль, что она удалилась, не в силах вынести свою роль и
свои муки. Она ушла в парк, чтобы подумать в одиночестве.
Когда Бенедикт очутился наедине с Валентиной, он почув¬
ствовал, что дрожит с головы до ног. Она попыталась было
завести обычный ничего не значащий разговор, но голос ей
не повиновался. Испугавшись самой себя, она несколько ми¬
нут сидела молча, потом попросила Бенедикта спеть, но пе¬
ние произвело на ее нервы такое потрясающее действие, что
она вышла, оставив его одного за фортепьяно. Раздосадо¬
ванный Бенедикт продолжал петь. Тем временем Валентина
присела под деревом на лужайке, в нескольких шагах от
полуоткрытого окна. Сюда сквозь листву, которой играл
благоуханный ветерок, голос Бенедикта доносился еще бо¬
лее сладостно и ласково. Все вокруг было ароматом и мело¬
дией. Она закрыла лицо руками и, охваченная самым силь¬
ным соблазном, какой только выпадал на долю женщины,
залилась слезами. Бенедикт замолк, а она и не заметила
этого, так как чары длились. Он подошел к окну и увидел
Валентину.
Гостиная помещалась в нижнем этаже, Бенедикт выско¬
чил из окна и присел на траву у ног Валентины. Она мол¬
чала, и он, испугавшись, что ей нездоровигся, решился от¬
вести ее руки от лица. Тут он увидел слезы, и из его груди
вырвался крик изумления и торжества. Сраженная стыдом,
Валентина, желая спрятать лицо, припала к груди любимо¬
го. Как это случилось, что губы их встретились? Валентина
пыталась сопротивляться, Бенедикт не нашел в себе силы
ей повиноваться. Прежде чем Луиза подошла к ним, они
успели обменяться сотней клятв и столькими же страстными
поцелуями. Где же вы были, Луиза?,
454
ГЛАВА XXVIII
G той минуты как они приблизились к краю гибели, Бе¬
недикт почувствовал себя столь счастливым, что в упоении
гордыни стал пренебрегать опасностью. Он бросал вызов ро¬
ку и верил, что с любовью Валентины непременно победит
все препятствия. Он был горд своим торжеством, и это при¬
дало ему отваги, он заставил замолчать угрызения совести,
мучившие Луизу. Впрочем, ему удалось отвоевать себе от¬
носительную независимость; пока Луиза преданно ухажива¬
ла за ним, он вынужден был волей-неволей подчиняться ей.
Со времени его окончательного выздоровления Луиза пере¬
селилась на ферму, и вечерами они сходились у Валентины,
добираясь до павильона каждый своей дорогой. Не раз случа¬
лось Луизе приходить позже, случалось, что Луиза вообще
не приходила, и Бенедикт проводил долгие вечера наедине
с Валентиной. На следующий день, когда Луиза расспраши¬
вала сестру, она без труда угадывала по ее смятению, како¬
го рода разговоры вели влюбленные, ибо тайна Валентины
перестала быть таковой для Луизы; она так страстно стре¬
милась проникнуть в тайну сестры, что ее попытки давно
увенчались успехом. Чаша горечи переполнилась и стано¬
вилась бездонной оттого, что Луиза была пе способна быстро
излечить свой недуг. Она понимала, что собственная ее сла¬
бость губительна для Валентины. Владей ею иные мотивы,
кроме личных, она, не колеблясь, открыла бы сестре глаза
на всю опасность создавшегося положения, но, сжигаемая
ревностью, хранившая в душе гордость, она предпочитала
поставить на карту счастье Валентины, нежели поддаться
чувству, вызывавшему у нее самой краску стыда. В этой
бескорыстности был свой эгоистический расчет.
Луиза решила вернуться в Париж, чтобы положить конец
Этой затянувшейся пытке, так ничего и не придумав для спа¬
сения сестры. Она сочла лишь необходимым осведомить ее
о своем скором отъезде, и как-то вечером, когда Бенедикт
собирался уходить, Луиза не пошла с ним, как обычно, а
попросила сестру уделить ей несколько минут для разговора.
Услышав эти слова, Бенедикт помрачнел, его неустанно му¬
чила мысль, что Луиза, терзаемая угрызениями совести, хо¬
чет повредить ему в глазах Валентины. Такие мысли восста¬
навливали его еще больше против этой великодушной и пре¬
данной женщины, и бремя признательности в отношении
Луизы казалось ему тягостным и неприятным.
455
— Сестра, — начала Луиза, — пришло время пам рас¬
статься. Я не могу дольше жить вдали от сына. Ты во мне
больше не нуждаешься, я завтра уезжаю.
— Завтра! — воскликнула испуганная Валентина. — Ты
меня покидаешь, оставляешь одну, Луиза, а что станется
со мной?
— Ведь ты же выздоровела, разве ты не свободна и не
счастлива, Валентина? Зачем тебе теперь нужна несчастная
Луиза?
— О сестра моя! Сестра моя!—вскричала Валентина,
бросаясь на шею Луизы. — Нет, ты меня не покинешь! Ты
не знаешь моих страданий, не знаешь, какая опасность под¬
стерегает меня на каждом шагу! Если ты покинешь меня,
я погибла.
Луиза грустно молчала, она не могла подавить чувство
невольной неприязни, выслушивая признания Валентины, и,
однако ж, не смела прервать сестру. А Валентина с краской
стыда на лице не решалась заговорить. Холодное и жесто¬
кое молчание Луизы сковывало Валентину страхом. Наконец
она преодолела внутреннее сопротивление и промолвила
взволнованным голосом:
— Значит, ты не хочешь остаться со мной, Луиза, хотя
я сказала, что без тебя я погибну?
Слово это, повторенное дважды, приобрело для Луизы
какой-то новый смысл, и это невольно вызывало ее раздра¬
жение.
— Погибнешь? — горько повторила она. — Ты уже по¬
гибла, Валентина?
— О сестра, — ответила Валентина, оскорбленная тем,
что Луиза вкладывает в ее слова совсем иной смысл, — бог
пока хранит меня, он свидетель, что по собственной воле я
не поддалась никакому чувству, не сделала ни одного шага
в ущерб своему долгу.
Эта благородная гордость собой, на какую Валентина
пока еще имела право, выводила из себя ту, что, возможно,
чересчур опрометчиво отдалась своей страсти. Луизу, отме¬
ченную неизгладимым клеймом, все уязвляло слишком лег¬
ко, и теперь она почувствовала к сестре чуть ли не нена¬
висть как раз за ее превосходство. На мгновение все бла¬
городные чувства — дружба, жалость, великодушие — угасли
в ее сердце, лучшим способом мести показалось ей сейчас
унизить Валентину,
456
— О чем идет речь? — жестко спросила она. — О каких
опасностях? Какие опасности имеешь ты в виду? Ничего не
понимаю.
Голос ее прозвучал так сухо, что сердце Валентины бо¬
лезненно сжалось; впервые она видела сестру в таком состо¬
янии. С минуту она молча и с удивлением глядела на Луи¬
зу. При неярком свете свечи, стоявшей на фортепьяно в углу
комнаты, ей померещилось, будто она прочла па лице сест¬
ры еще незнакомое вырая«ение. Брови Луизы сошлись к пе¬
реносице, бледные губы были плотно сжаты, а тусклый и
суровый взгляд безжалостно прикован к Валентине. Потря¬
сенная Валентина невольно отодвинула стул и, вся дрожа,
попыталась найти причину этой презрительной холодно¬
сти, — впервые в жизни она стала объектом таких чувств.
Но она могла скорее вообразить себе все, что угодно, чем
догадаться об истине. Смиренная и набожная Валентина об¬
рела в эту минуту весь героизм духа, какой дает женщинам
религия, и, бросившись к ногам сестры, спрятала в ее коле¬
нях залитое слезами лицо.
— Вы совершенно правы, бичуя меня, — проговорила
она, — я это вполне заслужила, и пятнадцать лет доброде¬
тельной жизни дают вам право направлять мою неосмотри¬
тельную и суетную молодость. Браните меня, презирайте, но
снизойдите к моему раскаянию и моим страхам. Защитите
меня, Луиза, спасите меня, вам и это под силу — ведь вы зна¬
ете все!
— Молчи! — воскликнула Луиза, до глубины души по¬
трясенная словами сестры, пробудившими в ее душе все бла¬
городные чувства, которые составляли основу ее характера.—
Встань, Валентина, сестра моя, дитя мое, не стой передо
мной на коленях. Это я должна преклонить перед тобой ко¬
лена. Эт° я достойна презревия, и это я должна молить те¬
бя, как ангела божьего, примирить меня с богом! Увы! Ва¬
лентина, я знаю все твои горести, но к чему ты хочешь до¬
верить их мне, мне, несчастной? Ведь я не могу быть тебе
защитой, не имею права давать тебе советы!
— Ты вправе давать мне советы, вправе защитить меня,
Луиза, — ответила Валентина, горячо целуя сестру. — Разве
не опыт дает тебе силу и разум? Этот человек должен уда¬
литься, или я сама должна уехать отсюда. Мы не должны
больше видеться. С каждым днем опасность возрастает, и
все труднее становится для меня возврат к богу. О, я
только что зря похвалялась, я чувствую сердцем свою вину.
457
Горькие слезы, которые лила Валентина, надрывали
сердце Луизы.
— Увы, — растерянно произнесла она, побледнев как па-о
лотно, — значит, зло еще страшнее, чем я опасалась. И вы,
вы тоже несчастны навеки!
— Навеки? — пробормотала в испуге Валентина. — Но с
помощью неба и с твердым намерением исцелиться...
— Исцеления нет! — зловещим тоном сказала Луиза,
прижав обе руки к своему наболевшему, безнадежному
сердцу.
Поднявшись со стула, она в волнении стала ходить по
комнате, время от времени останавливаясь перед Валенти¬
ной, и говорила срывающимся голосом:
— Почему, почему спрашивать советов у меня? Кто я,
чтобы советовать и исцелять? Да что там, вы просите поде¬
литься героизмом, побеждающим страсти, просите доброде¬
телей, па коих зиждется общество, просите у меня, у меня,
песчастной женщины, которую страсти иссушили, которую
общество прокляло и изгнало! И где возьму я то, чего у ме-
пя нет? Как могу я дать вам то, чего лишена сама? Обра¬
щайтесь к женщинам, которых чтит общество, обратитесь к
пашей матери! Вот кто непогрешим, ведь пикому не извест¬
но, что мой любовник был также и ее любовником. Она
проявила столько осмотрительности! Когда мой отец, когда
се супруг убил этого человека, принесшего ему ложную
клятву, она рукоплескала, она торжествовала на глазах все¬
го общества, так как обладает незаурядной силой души и
гордыней. Такие женщины умеют побеждать страсти или ис¬
целяться от них.
Испуганная словами сестры, Валентина хотела было пре¬
рвать ее, но Луиза продолжала, как в бреду:
— А такие женщины, как я, падают в борьбе и гибнут
навеки! Такие женщины, как вы, Валентина, должны мо¬
литься и бороться, должны черпать силу в самой себе, а пе
просить ее у других. Советы! Советы! Ведь любой совет,
какой может исходить от меня, вы в состоянии дать себе
сами. Важен не совет, важно найти силу ему следовать. Зна¬
чит, вы считаете, что я сильнее вас? Нет, Валентина, я пе
такова. Вы сами знаете, какой была моя жизнь, с какими
неукротимыми страстями родилась я на свет, и вы знаете
также, куда они мепя завели!
— Молчи, Луиза, — воскликнула с горечью Валентина,
прильнув к плечу сестры, — не клевещи па себя, довольно!
458
Какая другая женщина могла бы проявить в падении боль¬
ше величия и силы? Неужели можно вечно обвинять тебя за
ошибку, совершенную в годы неведения и слабости? Увы, вы
были тогда совсем ребенком, с тех пор вы проявили столько
величия души, вы завоевали уважение любого существа с
благородным сердцем. Так согласитесь Hie, что вам лучше
чем кому-либо известна добродетель.
— Увы, — вздохнула Луиза, — не посоветую никому по¬
знать ее такой ценою; с детства предоставленная себе са¬
мой, лишенная помощи религии и материнского покрови¬
тельства, воспитанная нашей бабушкой, женщиной легко¬
мысленной и чуждой стыду, — я была обречена идти от по¬
зора к позору! И если этого не случилось, то лишь потому,
что судьба преподала мне кровавые и страшные уроки. Мой
любовник, убитый моим же отцом, мой отец, сраженный
горем и стыдом за проступок дочери, отец, искавший и на¬
шедший смерть на поле брани через несколько дней после
поединка; я, проклятая родными, изгнанная из родительско¬
го дома и понуждаемая бедностью влачиться из города в
город с умирающим от голода ребенком на руках... О Ва¬
лентина, вот где ужасная судьба!
Впервые Луиза так смело говорила сестре о своих не¬
счастьях. С каким мрачным удовлетворением оплакивала
она свою участь, ке в силах преодолеть нервическое возбуж¬
дение, забыв о горе Валентины, забыв о том, что обязана
быть ее оплотом. Но этот безнадежный вопль раскаяния
произвел больше впечатления, нежели самые красноречивые
увещевания. Нарисовав Валентине картину бедствий, куда
вовлекают человека страсти, Луиза наполнила душу сестры
ужасом. Валентина уже видела себя на краю бездны, куда
некогда упала Луиза.
— Вы правы, — вскричала она, — ваша судьба страшна,
и, чтобы вынести ее так мужественно и благородно, надо
быть вами, а моя душа, не наделенная такой силой, погиб¬
нет. Но, Луиза, помогите мне обрести мужество, помогите
мне удалить Бенедикта.
Как только она произнесла это имя, за спиной их раз¬
дался приглушенный шорох. Сестры невольно вскрикнули,
увидев, что за ними, подобно бледному призраку, стоит Бе¬
недикт.
— Вы упомянули мое имя, мадам, — обратился он к Ва¬
лентине с ледяным спокойствием, под которым порой умел
искусно скрывать свои подлинные чувства.
459
Валентина попыталась улыбнуться. Но Луиза сразу обо
всем догадалась.
— Где же вы были, — спросила она, — раз вы слышали
наш разговор?
— Я был совсем рядом, мадемуазель, — ответил Бене¬
дикт, бросив на нее непроницаемый взгляд.
— Это по меньшей мере странно, — сурово проговорила
Валентина. — Если меня не обманывает память, сестра ска¬
зала вам, что хочет поговорить со мной наедине, а вы ни¬
куда не ушли и, разумеется, слышали нашу беседу...
Впервые видел Бенедикт, как Валентина сердится на не¬
го. Сначала он опешил и чуть было не отказался от своего
дерзкого плана. Но так как для него это был решительный
момент, он смело решил рискнуть и проговорил, сохраняя
обычную твердость и спокойствие во взгляде и манерах, что
давало ему власть над людскими душами:
— Бесполезно скрывать, да, я был здесь, да, я спря¬
тался за шторой и слышал каждое произнесенное вами сло¬
во. Я мог бы услышать больше и незаметно скрыться че¬
рез то лее окно, куда я вошел. Но я был слишком заинтере¬
сован темой вашего спора.
Он замолк, увидел, что Валентина стала белее, чем ее
воротничок, и с удрученным видом упала в кресло. Ему хо¬
телось броситься к ее ногам, облить слезами ее руки, ко
он отлично понимал, что обязан обуздать смятение сестер
силою своего хладнокровия и стойкости.
— Ваш разговор был для меня настолько важен, — по¬
вторил он, — что я счел себя вправе принять в нем участие.
Будущее покажет, прав я или нет. А пока попытаемся по¬
спорить с предназначенной нам судьбой. Луиза, вам не при¬
дется краснеть за то, что вы говорили здесь в моем присут¬
ствии: помните, что вы уже десятки раз обличали себя при
мне точно таким же образом, и я, грешный, подумал было,
что в вашем добродетельном самоуничижении есть доля ко¬
кетства, — вы же отлично знаете, какое впечатление должна
производить ваша исповедь на таких людей, как я, то есть
на тех, что чтят вас за все пережитые испытания.
С этими словами он взял руку Луизы, которая, склонив¬
шись над сестрой, обнимала ее; потом ласково и заботливо
подвел ее к креслу, стоявшему в дальнем углу комнаты, сам
опустился на стул, на котором она сидела раньше, и, очу¬
тившись, таким образом, между сестрами, повернулся к
Луи39 спиной, сразу же забыз о ее присутствии,
4G0
— Валентина, — начал он звучным, торжественным то¬
ном.
Впервые он осмелился назвать ее по имени в присутствии
третьего лица. Валентина вздрогнула, отняла руки от лица
и бросила на Бенедикта холодный, оскорбленный взгляд. Но
он повторил ее имя с такой властной нежностью, в глазах
его засверкала такая любовь, что Валентина снова закрыла
лицо руками, боясь взглянуть на Бенедикта.
— Валентина, — продолжал он, — не пытайтесь прибе¬
гать со мной к этому ребяческому притворству, которое счи¬
тается главной защитой вашего пола, мы уже не можем об¬
манывать друг друга. Видите этот шрам, я унесу его с со¬
бой в могилу! Эт° печать и символ моей к вам любви. Не
считаете же вы, в самом деле, что я соглашусь потерять вас;
надеюсь, вы не впадете в столь наивное заблуждение. Нет,
Валентина, даже и не думайте об этом.
Бенедикт взял ее руки в свои. Укрощенная его реши¬
тельным видом, она не сопротивлялась, только испуганно
глядела на него.
— Не прячьте от меня ваше лицо, — сказал он, — и не
бойтесь взглянуть на призрак, который вы спасли от моги¬
лы! Вы сами этого пожелали, и если ныне я стал в ваших
глазах ужасным и отвратительным пугалом, пеняйте на се¬
бя. Но, послушай, Валентина, моя всемогущая владычица,
я слишком люблю тебя, чтобы противоречить: скажи всего
одно слово, и я опять сойду во гроб, откуда ты меня под¬
няла.
Тут он вынул из кармана пистолет и показал его Вален¬
тине.
— Видишь, — сказал он, — это тот же самый, все тот
же самый; сослужив мне верную службу, он по-прежнему
цел и невредим, и этот надежный друг всегда к твоим услу¬
гам. Скажи одно слово, прогони меня, и все будет кончено.
О, успокойтесь, — воскликнул он насмешливо, видя, что сест¬
ры, побледнев от страха, с криком отпрянули назад, — не
бойтесь, я не убью себя на ваших глазах, это ведь непри¬
лично; я знаю, что следует щадить нервы дам.
— Какая ужасная сцена! — воскликнула перепуганная
Луиза. — Вы доведете Валентину до могилы.
— Вы будете потом читать мне наставления, мадемуа¬
зель, — возразил Бенедикт высокомерно и сухо, — а теперь
я говорю с Валентиной и еще не сказал всего.
Разрядив пистолет, он положил его в карман.
461
■— Послушайте, — обратился он к Валентине, — ради вас
только я живу, не ради вашего удовольствия, но и ради своего.
А мои удовольствия и радости были и будут весьма скром¬
ными. Я не прошу у вас ничего, кроме чистейшей дружбы,
которую вы можете подарить мне не краснея. Спросите ва¬
шу память и вашу совесть, видели ли вы когда-либо, чтобы
Бенедикт, у которого нет ничего, кроме единой страсти, был
дерзок или опасен? А эта страсть — вы. Вам не на что на¬
деяться, никогда у него не будет иной страсти, у него, ко¬
торый уже стар сердцем и слишком искушен; тот, кто вас
любил, никогда не полюбит другую женщину, и в конце
концов этот Бенедикт, которого вы намерены прогнать, не
такой уж зверь! Да что там, значит, вы слишком любите
меня, если боитесь, и вы слишком презираете меня, если на¬
деетесь, что я соглашусь отказаться от вас. О, какое безу¬
мие! Нет, нет, пока я дышу, я не откажусь от вас; клянусь
в том небом и адом, я буду вас видеть, буду вашим другом,
вашим братом, а если нет — да проклянет меня бог!
Сжальтесь, замолчите, — бледнея и задыхаясь, про¬
говорила Валентина, судорожно сжимая его руки, — я сде¬
лаю все, что вы пожелаете, я навек погублю свою душу, если
Это понадобится, лишь бы спасти вашу жизнь...
— Нет, вы пе погубите вашу душу, — возразил он, — вы
спасете нас обоих. Неужели вы полагаете, что я не смогу
TOHte заслужить блаженство и сдержать клятву? Увы, до встре¬
чи с вами я едва ли верил в бога, но я усвоил все ваши прин¬
ципы, принял вашу веру. Я готов поклясться в том любым
из ангелов, которого вы мне назовете. Дайте мне жить, Ва¬
лентина, это для вас такая малость! Я не отвергаю смерть,
умереть вновь, на сей раз по вашему слову, будет мне еще
слаще, чем в тот, первый раз. Но смилуйтесь, Валентина,
не обрекайте меня на небытие. Ну, вот вы и нахмурились.
О, ты ведь знаешь, что я тоже верю в рай, где я буду с то¬
бою, но рай без тебя — небытие. Там, где нет тебя, нет не¬
ба, я знаю это, знаю, и если ты обречешь меня на смерть,
я могу убить и тебя, чтобы с тобой не расставаться. Я мно¬
го думал об этом, и эта мысль чуть было не возобладала
над всеми прочими. Но послушай меня, побудем здесь еще
несколько дней! Увы, разве мы не счастливы? И в чем же
мы виновны? Ты не покинешь меня, скажи, что не поки¬
нешь! Ты не прикажешь мне умереть, это было бы немыс¬
лимо, ведь ты любишь меня и знаешь, что твоя честь, твой
покой, твои принципы для меня священны. Неужели, Луиза,
462
вы считаете, что я способен злоупотреблять ими? — спро¬
сил он, резко оборачиваясь к старшей сестре. — Вы только
что нарисовали ужасающую картину зла, куда завлекают че¬
ловека страсти, но я верю в себя, и если бы тогда вы полю¬
били меня, ваша жизнь не была бы отравлена и загублена.
Нет, Луиза, нет, Валентина, не все мы так подлы...
Еще долго говорил Бенедикт то пылко и страстно, то с
холодной иронией, то кротко и нежно. Напугав обеих жен¬
щин и укротив их силою страха, он растрогал их и тем
окончательно подчинил себе. Ему удалось полностью поко¬
рить их, и к моменту разлуки он без труда получил все обе¬
щания, какие всего час назад обе сочли бы немыслимым ему
дать.
ГЛАВА XXIX
Вот каков был результат их беседы.
Луиза уехала в Париж и возвратилась через две недели
Еместе с сыном. Она убедила мадам Лери ежемесячно брать
с нее за содержание определенную сумму. Бенедикт и Вален¬
тина поочередно занимались воспитанием Валентина и про¬
должали видеться почти ежедневно после захода солнца.
Пятнадцатилетний Валентин был высокий, стройный бе¬
локурый мальчик. Он походил на Валентину, и характер у
него был такой же ровный и легкий. Уже сейчас его боль¬
шие голубые глаза глядели с нежно ласкающим выражени¬
ем, которое всех чаровало в его тетке. И улыбка у него бы¬
ла такая же ясная, добрая. Чуть ли не с первого дня он
проникся к ней такой любовью, что мать почувствовала не¬
вольную ревность.
Был установлен твердый распорядок его занятий: каждое
утро он два часа занимался с теткой, которая стремилась
привить ему любовь к изящным искусствам. А все остальное
время он проводил в домике у оврага. Бенедикт достаточно
много и хорошо учился и с успехом заменил мальчику его
парижских учителей. Чуть ли не силком оп заставил Луизу
доверить ему воспитание сына; он чувствовал, что ему хва¬
тит мужества и воли посвятить мальчику многие годы своей
жизни. Таким образом, он как бы расквитался с Луизой и
с жаром взялся за свои обязанности. Но когда Бенедикт впер¬
вые увидел Валентина, столь похожего и лицом и характе¬
ром ка Валентину, не говоря уже о том, что у них были
одинаковые имена, он почувствовал к мальчику такую при¬
463
вязанность, на какую не считал себя способным. Он принял
его в сердце свое и, желая избавить ребенка от долгой еже¬
дневной ходьбы, убедил Луизу поселить Валентина у него
в доме. Правда, он пережил немало неприятных минут, ко¬
гда сестры, под тем предлогом, что им хочется устроить
ребенка с большими удобствами, рьяно взялись украшать
его жилище. Их трудами через несколько дней домик у ов¬
рага превратился в прелестный уголок, как бы созданный
для уединенной жизни такой скромной и поэтической нату¬
ры, как Бенедикт; вместо каменных плиток, от которых шла
вредная для здоровья сырость, появился новый деревянный
пол, поднятый над землей на несколько футов. Стены об¬
тянули простой темной материей, но зато она была изящно
подхвачена и образовывала как бы шатер с целью скрыть
потолочные балки. Простенькая, но чистая мебель, со вку¬
сом подобранные книги, несколько гравюр и картин, при¬
несенных из замка и написанных Валентиной, довершали
убранство, и, словно по мановению волшебного жезла, под
соломенной кровлей хижины Бенедикта возник вдруг изящ¬
ный рабочий кабинет. Валентина подарила племяннику хо¬
рошенького пони местной породы, чтобы мальчик мог по
утрам ездить к ней завтракать и заниматься. Садовник из
замка привел в порядок маленький садик, разбитый перед
хижиной; грядки с прозаическими овощами он скрыл за
виноградными шпалерами; засеял цветами травяной ковер
перед крыльцом, обвил вьюнком и хмелем стены и даже
почерневшую соломенную крышу хижины; увенчал вход
навесом из жимолости и ломоноса, расчистил остролист и
кустарник в овраге, чтобы в просветы был виден дикий
и живописный ландшафт. Как человек умный, которого
не сумело оглупить даже обучение агрономическим наукам,
он пощадил высокий папоротник, лепившийся на скалах, очи¬
стил ручеек, оставив замшелые камни и окаймлявший его
пурпурный вереск. Словом, жилище Бенедикта стало неузна¬
ваемым. Щедрость Бенедикта и доброта Валентины закры¬
вали все уста, не позволяя сорваться с них дерзкому намеку.
Можно ли было не любить Валентину? В первые дни после
приезда племянника, этого живого свидетельства бесчестия
его матери, в деревне и среди прислуги в замке начались пе¬
ресуды. Как пи благожелателен человек по натуре, он не
так-то легко откажется от столь благоприятного случая по¬
злословить и посудачить. Поэтому ничто не ускользнуло от
посторонних глаз — и частые появления Бенедикта в замке
464
и загадочная уединенная жизнь госпожи де Лансак. Старуш¬
ки, впрочем, от души ненавидевшие госпожу де Рембо, бол¬
тая с соседками, замечали, жалостно вздыхая и подмигивая,
что с отъездом графини в замке, мол, все переменилось и
Знай она, что тут творится, она бы не стерпела. Но все эти
пересуды разом прекратились, когда в долину нагрянула
Эпидемия. Валентина, Бенедикт и Луиза самоотверженно
ухаживали за недужными, не боясь заразы, помогали лю¬
дям, ничего не жалея, брали на себя расходы, поддерживали
бедняков в нужде, наставляли богатых. В свое время Бене¬
дикт немного изучал медицину, с помощью кровопусканий и
разумно подобранных лекарств он спас многих из своих па¬
циентов. Нежные заботы Луизы и Валентины облегчали
предсмертные муки одних и уменьшали страдания тех, кому
суждено было выжить. Когда эпидемия затихла, никто уже
не вспомнил, почему так много судили и рядили о таком
милом юноше, как Бенедикт, переселившемся в их края. Все,
что ни делали отныне Валентина, Бенедикт и Луиза, счи¬
талось непогрешимо правильным, и если какой-нибудь обы¬
ватель из соседнего городка осмелился бы завести на их счет
двусмысленный разговор, то любой крестьянин в округе трех
лье задал бы ему трепку. Не сладко пришлось одному слиш¬
ком любопытному прохожему, который от нечего делать
вздумал в деревенских кабачках задавать нескромные во¬
просы насчет этих трех лиц.
Но особенно уверенно чувствовали они себя еще и потому,
что Валентина распустила весь штат лакеев, весь этот дерз¬
кий, неблагодарный и низкий люд, рожденный в ливрее, пят¬
навший все и вся своим взглядом, словом, всех тех слуг,
которыми охотно окружала себя графиня де Рембо, желав¬
шая иметь под рукой рабов, чтобы невозбранно их тиранить.
После свадьбы Валентина обновила весь штат прислуги и на¬
няла добрых слуг из числа полудеревенских, которые, пре¬
жде чем пойти в услужение к хозяину, заключают с ним по
всем правилам договор, зато служат ему степенно, не спеша
и с охотой, если только так можно выразиться, которые от¬
вечают на его приказания: «Ладно, сделаю» или «Что ж,
можно», и подчас приводят его в отчаяние, безбожно круша
дорогой фарфор; зато они не украдут ни одного су; будучи
неуклюжими, тяжеловесными по природе, они наносят изы¬
сканному жилищу непоправимый ущерб, словом, невыно¬
симые, но превосходные люди, обладающие всеми достоин¬
ствами патриархального века, которые благодаря здравому
465
своему смыслу и счастливому своему невежеству представ¬
ления не имеют о том поспешном и угодливом подхалим¬
стве, какого мы, по обычаю, требуем от челяди; которые ис¬
полняют ваше приказание без спешки, но зато уважительно,
бесценные люди, еще верящие в свой долг, ибо долг их дик¬
туется искренними и разумными доводами; здоровяки, ко¬
торые, не задумываясь, отдерут хлыстом денди, посмевшего
их ударить, которые служат вам лишь из чувства дружбы,
которых ничто на свете не помешает вам любить или про¬
клинать, которых сто раз на дню посылаешь ко всем чертям,
но которых ни за какие блага мира не осмелишься выста¬
вить за дверь.
Старуха маркиза могла бы в какой-то мере помешать
планам наших троих друзей. Валентина уже совсем было
собралась ей довериться и склонить на свою сторону. Но
как раз в это время маркиза чуть было не стала жертвой
апоплексического удара. Разум ее и память так помутились,
что нельзя было надеяться втолковать ей что-либо. Куда
девались ее прежняя подвижность и силы! Она почти не
выходила из спальни и, впав в набожность, с каким-то ребя¬
ческим пылом с утра до ночи молилась вместе со своей ком¬
паньонкой. Религия, всю жизнь бывшая для нее лишь
игрой, стала теперь любимым развлечением; маркиза твер¬
дила лишь «Отче наш», так как из ее ослабевшей памяти
вылетели все прочие молитвы. Итак, во всем доме осталась
лишь одна особа, которая могла навредить Валентине, —
компаньонка старухи маркизы. Но мадемуазель Божон (та¬
кова была ее фамилия) стремилась лишь к одному — об¬
водить свою хозяйку вокруг пальца и прикарманивать все,
что только попадалось под руку. Валентина, зорко следив¬
шая за тем, чтобы Божон не употребляла во зло своей вла¬
сти над бабушкой, вскоре убедилась, что компаньонка впол¬
не заслужила право на эти поборы, ухаживая за старушкой
Заботливо и усердно; поэтому Валентина оказывала ей пол¬
ное доверие, за что компаньонка была ей глубоко призна¬
тельна. Госпожа де Рембо, до которой стороной дошли слу¬
хи о дочери (как бы ни изощрялись люди, ничто не может
оставаться в полной тайне), написала мадемуазель Божон
письмо, желая узнать, можно ли верить всем этим пересу¬
дам. Графиня весьма рассчитывала на эту Божон, которая
не очень-то жаловала Валентину и всегда была не прочь
наклеветать на нее. Но милейшая Божон в послании, весьма
примечательном как по стилю, так и по орфографии, по¬
466
спешила успокоить свою адресатку и уверила, что никогда
и не слыхивала таких странных вещей, что все это, бесспор¬
но; выдумали сплетники из окрестных городков. Компаньон¬
ка собиралась удалиться на покой сразу же после кончины
старой маркизы, поэтому ее мало тревожил гнев графини,
коль скоро она покинет замок с туго набитой мошной.
Господин де Лансак писал очень редко, и в письмах его
не чувствовалось ни нетерпения вновь увидеть жену, ни ма¬
лейшего желания узнать, как обстоят ее сердечные дела.
Таким образом, благоприятное стечение обстоятельств спо¬
собствовало счастью, которое Луиза, Валентина и Бенедикт
крали, если только так можно выразиться, у законов прили¬
чия и предрассудков. Валентина велела обнести оградой ту
часть парка, где был расположен павильон, — получилось
что-то вроде заповедника, тенистого и богатого раститель¬
ностью. По краям участка насадили стеной вьющиеся рас¬
тения, возвели целую крепостную стену из дикого винограда
и хмеля, а изгородь из молодых кипарисов подстригли в ви¬
де завесы, так что они образовали непроницаемый для глаз
барьер. Среди этих лиан, в этом очаровательном уголке, за
Этой укромной сенью возвышался павильон, а рядом бежал
весело лепечущий ручей, бравший начало в горах и распро¬
странявший прохладу вокруг этого зовущего к мечтам та¬
инственного приюта. Никому не было сюда доступа, кроме
Валентины, Луизы, Бенедикта, да еще Атенаис, когда ей
удавалось ускользнуть от бдительного надзора мужа, кото¬
рый не желал, чтобы его супруга поддерживала отношения
с кузеном. Каждое утро Валентин, которому вручили ключи
от павильона, поджидал здесь свою тетю. Он поливал цве¬
ты, менял букеты в гостиной, иной раз садился за фортепья¬
но и пробовал свои силы в музыке или наводил порядок в
птичнике. Подчас он забывался, сидя на скамье, весь во вла¬
сти неясных, тревожных грез, свойственных отрочеству; но,
заметив еще издали за деревьями изящную фигурку тети,
он тут лее брался за работу. Валентина на каждом шагу с
радостью обнаруживала сходство их характеров и склонно¬
стей. Она с удовольствием находила в этом мальчике те же
непритязательные вкусы, ту же любовь к уединенной жизни
в кругу близких людей и дивилась, что существо иного пола
наделено такими же свойствами. И потом она любила его,
ибо любила Бенедикта, который пекся о мальчике, учил его,
и Валентин ежедневно приносил с собой как бы частицу
души своего наставника..
467
Еще по понимая всей силы своей привязанности к Бе¬
недикту и Валентине, мальчик успел полюбить их пылкой
ненавязчивой любовью, удивительной в его возрасте. Это$й-
тя, роя^декное в слезах, ставшее истинной карой и в то же
время истинным утешением матери, рано приобрело ту чув¬
ствительность души, какая у человека заурядной судьбы
обычно развивается позднее. Как только он достиг того воз¬
раста, когда начинают разбираться в жизни, Луиза без оби¬
няков открыла сыну глаза на его положение в обществе, на
злосчастную его участь, на клеймо в его судьбе, на жерт¬
вы, которые она ради него принесла, рассказала о том, что
пришлось ей претерпеть, чтобы выполнить в отношении сы¬
на свой материнский долг, столь легкий и сладостный для
других женщин. Валентин глубоко прочувствовал слова Луи¬
зы, его нежную и податливую душу с тех пор окрасили
грусть и гордость, он питал к матери страстную признатель¬
ность, и во всех своих горестях она находила в сыне награ¬
ду и утешение.
Но признаемся, что Луиза, способная на недюжинное му¬
жество, наделенная множеством добродетелей, недоступных
вульгарным натурам, была при этом не слишком приятной
спутницей в повседневной жизни со всеми ее будничными
докуками, легко раздражалась по любому пустяку и во вред
самой себе была слишком чувствительна к любой царапине,
хотя, казалось бы, доляша была притерпеться к ударам
судьбы, и подчас изливала горечь своей души, внося смяте¬
ние в кроткую, впечатлительную душу сына. Таким образом,
постоянно возбуждая эти свойства юного характера, мать слег¬
ка притупила их. На это пятнадцатилетнее челе как бы уже
лег отпечаток зрелости, и это едва расцветшее дитя устало
жить и испытывало потребность в спокойном, безгрозовом
существовании. Подобно прекрасному цветку, расправивше¬
му лепестки на отроге скалы, но уже исхлестанному ветра¬
ми прежде чем раскрыть полностью свою чашечку, Вален¬
тин клонил на грудь голову, и томная улыбка, бродившая
на его губах, казалась улыбкой взрослого человека. Таким
образом, светлая и возвышенная дружба Валентины, сдер¬
жанные и неусыпные заботы Бенедикта стали для мальчика
как бы началом повой эры. Он чувствовал, что расцветает
в этой атмосфере, столь для него благоприятной. Хрупкий,
тоненький подросток начал быстро расти, и его матово-блед¬
ные щеки окрасил нежный румянец. Атенаис, ставившая
физическую красоту превыше всех прочих достоинств, не
468
раз заявляла во всеуслышание, что никогда в жизни не ви¬
дела такого восхитительно красивого лица, как у этого
мальчугана, таких волос, пепельно-белокурых, напоминаю¬
щих кудри Валентины, падающих крупными локонами на
белую, гладкую, как у мраморного Антиноя, шею. Ветреная
фермерша то и дело заявляла, что Валентин — еще совсем
невинное дитя, и на этом основании то целовала чистый,
безмятежный лоб, то перебирала пальцами локоны, которые
сравнивала с золотистыми шелковыми коконами.
Итак, к вечеру павильон становился местом общего от¬
дыха и удовольствия. Валентина не допускала никого из не¬
посвященных и не разрешала заходить туда даже обитате¬
лям замка. Одна лишь Катрин имела право появляться в
павильоне и наводить там порядок. Это был Элизиум, поэ¬
тический мирок, золотой век Валентины, а в замке — все
неприятности, невзгоды, раболепство, больная бабушка, до¬
кучливые визитеры, мучительные раздумья и молельня, про¬
буждавшая угрызения совести; в павильоне — все счастье,
все друзья, все сладостные грезы, прогонявшие страхи, и чи¬
стые радости целомудренной любви. То был как бы волшеб¬
ный остров среди повседневной жизни, как бы оазис среди
пу стыни.
В павильоне Луиза забывала все свое тайное горе, свои
с трудом подавляемые вспышки гнева, свою отвергнутую лю¬
бовь; Бенедикт, наслаждавшийся обществом Валентины, без¬
ропотно предавался ее вере; казалось, даже нрав его изме¬
нился, стал ровнее, он забыл свои несправедливые сужде¬
ния, свои жестокие до грубости вспышки. Луизе оп уделял
не меньше внимания, чем младшей сестре, прогуливался с
ней рука об руку под липами парка. С ней он говорил о
мальчике, расхваливая его достоинства, его ум, быстрые ус¬
пехи, благодарил за то, что она дала ему сына и друга. Слу¬
шая его, бедняяша Луиза заливалась слезами и старалась
убедить себя, что если бы даже Бенедикт любил ее, чувство
это не было бы столь мило, столь лестно для нее, как их
теперешняя дружба.
Хохотунья и резвушка Атенаис приносила в павильон
всю свою юную беспечность, тут она забывала домашние
неприятности, бурные ласки и вечную ревность Пьера Блют¬
ти. Она все еще любила Бенедикта, но иначе, чем раньше, —
теперь она видела в нем искреннего друга. А он, как Ва¬
лентину и Луизу, звал ее сестрой, а иногда, расшутившись,
и сестренкой. Не в характере Атенаис было страдать от
469
несчастной любви, природа обделила ее поэтичностью. Она
была достаточно молода, достаточно хороша собой, чтобы
ждать взаимности, а пока что Пьер Блютти не заставлял
страдать ее женское тщеславие. Говорила она об этом с
уважением, краской на лице и улыбкой на губах, но при
малейшем лукавом намеке Луизы вскакивала, легкая, шалов¬
ливая, и убегала в парк, увлекая за собой робкого Валентина,
с которым она обращалась как с младенцем, хотя была
старше его всего на год.
Но есть нечто, что невозможно описать, — это безмолв¬
ная, сдержанная нежность Бенедикта и Валентины, это утон¬
ченное чувство чистоты и обожания, побеждавшее в их серд¬
це пылкую страсть, готовую перелиться через край. Были
в этой ежечасной борьбе тысячи терзаний и тысячи услад,
и возможно, что Бенедикту равно было дорого и то и дру¬
гое. Валентине еще доводилось порой со страхом думать о
том, что она согрешила против всевышнего, и мучиться, как
доброй христианке, угрызениями совести, но Бенедикт, не
в силах охватить умом всю глубину женского долга, с удо¬
влетворением думал о том, что не увлек Валентину на па¬
губный путь греха, не дал ей повода ни в чем раскаиваться.
С радостью жертвовал он ради нее пожиравшей его пла¬
менной страстью. Он гордился тем, что в страданиях сумел
обуздать себя: втихомолку его пьянили тысячи желаний и
тысячи грез, но вслух он благословлял Валентину за ма¬
лейший знак ее благосклонности. Коснуться ее волос, впи¬
вать ее аромат, лежать в траве у ее ног, прижавшись лбом
к краешку ее шелкового передника, как бы перехватывать
ее лобзание, коснувшись губами лба мальчика, которого по¬
целовала Валентина, незаметно унести себе домой букет
цветов, увядших у ее пояса, — вот в чем заключались ве¬
ликие события и великие радости этой жизни, полной
самоограничения, любви и счастья.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА XXX
Так протекло пятнадцать месяцев, а пятнадцать меся¬
цев спокойствия и счастья, озарившего жизнь пяти челове¬
ческих существ, — это почти что сказочно долгий срок. И,
однако, так оно и было. Единственное, что омрачало порой
Бенедикта, это бледность и задумчивость его любимой. То¬
гда он старался поскорее доискаться причины и всякий раз
обнаруживал тревогу в ее благочестивой и боязливой душе.
Ему удавалось прогнать эти легкие тучки, так как Вален¬
тина не вправе была сомневаться в его силе и покорности.
Письма господина де Лансака окончательно успокоили ее,
она решилась даже написать ему, что Луиза с сыном посе¬
лились па ферме и что господин Лери (Бенедикт) занимается
воспитанием мальчика, скрыв, в какой тесной близости жи¬
вет она с этими тремя лицами. Объясняя таким образом их
отношения, она сделала вид, что господин де Лансак сам
дал ей обещание и разрешение видеться с сестрой. Вся эта
история показалась Лансаку достаточно нелепой и смешной*
Быть может, он еще не обо всем догадывался, но был не
очень далек от истины. Он пожимал плечами при мысли,
что его жена остановила свой выбор на каком-то деревен¬
ском учителишке, затеяла интрижку дурного вкуса и дур¬
ного тона.
Но, поразмыслив немного, он пришел к выводу, что пусть
лучше будет так. Он вступил в брак с твердым намерением
не слишком обременять себя обществом госпожи де Лансак,
471
а пока что содержал прима-балерину санкт-петербургской
оперы, что побуждало его смотреть на жизнь философски.
Поэтому он находил справедливым, что у жены его по¬
явилась сердечная привязанность где-то там вдали, которая
не повлечет за собой ни упреков, ни слухов. Единственное,
чего он хотел, это чтобы Валентина вела себя осторожно
и не поставила бы его своим беспутным поведением в глу¬
пое положение, в силу коего обманутые мужья становятся —
совершенно несправедливо — всеобщим посмешищем. Но,
зная Валентину, он доверял ей и мог поэтому спать спокой¬
но, а если уя{ молодой покинутой женщине гак необходимо,
как он выражался, «занять сердце», то пусть лучше это про¬
исходит в тайне и уединении, а не среди шума и блеска са¬
лонов. Поэтому-то он и воздержался от критики или порица¬
ния ее образа жизни, и все его письма, составленные в
самых почтительных и ласковых выражениях, свидетель¬
ствовали о том, что он и впредь решил относиться с глубо¬
ким равнодушием к любому шагу жены.
Доверчивость мужа, которую Валентина объясняла са¬
мыми благородными мотивами, долгое время втайне мучила
ее. Но мало-помалу она нашла на груди Бенедикта успокое¬
ние, вопреки присущей ей настороженности и непримири¬
мости. Ее глубоко трогали уважение, стоицизм, бескорыстие,
столь чистая и столь мужественная любовь. Вскоре она су¬
мела даже уверить себя, будто их чувство не таит в себе
никакой опасности, напротив, оно бесценная добродетель,
исполненная героизма и достоинства, что сам господь бог
освятил эти узы, которые лишь очищают душу, закаляют ее
своим священным пламенем. Все возвышенные иллюзии их
сильной и терпеливой страсти ослепляли ее. И она еще
осмеливалась благодарить небеса, давшие ей эту любовь как
избавление и опору среди опасностей жизни, за этого могу¬
чего и великодушного союзника, охранявшего и защищавше¬
го ее от себя самой. До сих пор набожность была для Ва¬
лентины как бы кодексом освященных, сознательно усвоен¬
ных принципов, к которым ежедневно возвращаются в за¬
боте о нравственности; а теперь эта набожность приняла
иные формы и стала поэтичной, восторженной страстью, ис¬
точником аскетических и обжигающих мечтаний, которые,
вместо того чтобы окруяшть крепостной стеной ее сердце,
открывали его со всех сторон штурму страсти. Эта новая
грань набожности показалась ей гораздо лучше прежней.
Так как она почувствовала, что вера ее отныне и сильнее
472
и богаче живительными волнениями, что стремительнее уно¬
сит к небесам мысль, Валентина неосмотрительно приняла
ее в сердце и тешила себя мыслью, что очаг этой веры —
любовь Бенедикта.
«Подобно тому как огонь очищает золото, — повторяла
она про себя, — так и добродетельная любовь возвышает
душу, направляет ее порывы к богу, вечному источнику
любви».
Но, увы, Валентина не замечала, что вера эта, пройдя
через горнило человеческих страстей, склонна подчас вхо¬
дить в сделку со своими коренными обязанностями и сни¬
сходить до земных уз. Валентина истощила все те силы, что
накопились в ее душе за двадцать лет безмятежности и не¬
ведения; она позволила разрушить и исказить свои убежде¬
ния, некогда столь ясные и неколебимые, и убирала обман¬
чивыми цветами мрачную и узкую стезю долга. Все доль¬
ше простаивала она на молитве, имя и образ Бенедикта
неотступно преследовали ее, и она уже не гнала этот образ
прочь; напротив, она сама вызывала его, чтобы молиться
еще горячее: средство хоть и верное, зато опасное. Молель¬
ню Валентина покидала с восторженной душой, с раздра¬
женными нервами, жарко пульсирующей кровью; тогда
взгляды и слова Бенедикта опустошали ее сердце, подобно
раскаленной лаве. Нужно известное лицемерие или извест¬
ная ловкость, чтобы облечь адюльтер в мистические одежды,
и Валентина терялась, взывая к небесам.
Но было нечто, что хранило обоих и должно было хра¬
нить еще долгое время, — чистота Бенедикта, в ком жила
воистину благородная душа. Он понимал, что при первой же
попытке посягнуть на добродетель Валентины оп потеряет
ее уважение и доверие, купленные столь дорогой ценой. Оп
не ведал, что человек, раз вступивший на путь страстей,
стремительно катится вниз и возврата ему нет. Он сам не
знал собственной силы, а если бы знал, вряд ли злоупотре¬
бил бы ею, так честен и прям был этот юный, еще ничем не
Запятнанный дух.
Надо было видеть, с каким благородным самоупоением,
какими возвышенными парадоксами старались они оправ¬
дать свою неосторожную любовь.
— Как могу я понуждать тебя поступиться твоими прин¬
ципами, — говорил Бенедикт Валентине, — ведь я безгра¬
нично ценю в тебе именно то мужество и силу, с каки¬
ми ты противостоишь мне. Я, который люблю более твою
473
добродетель, нежели твою красоту, и твою душу более, чем
твое тело! Я, который убил бы нас обоих, если бы знал, что
на небесах ты будешь доступна мне, как бог достуйгеи
лицезрению ангелов!
— Нет, ты не можешь лгать, — отвечала ему Валенти¬
на, — ты, кого послал мне господь, чтобы научить меня пол¬
нее познать и любить его. Ты, благодаря кому я впервые
поняла всю мощь всевышнего, ты, кто паучил меня пости¬
гать чудеса творения! Увы, я-то считала все это таким не¬
значительным, таким ограниченным! Но ты, ты расширил
для меня смысл пророчеств, ты дал мне ключ к пониманию
священной поэзии, ты открыл мне существование безбреж¬
ной вселенной, где чистая любовь — единственная связь и
всеобщая основа. Ныне я знаю, что мы созданы друг для
друга, знаю, что наш духовный союз прочнее любых зем¬
ных уз.
Как-то вечером все пятеро собрались в уютной гостиной
павильона. Валентин, обладавший милым свежим голоском,
начал петь романс, мать аккомпанировала ему. Атенаис, об¬
локотившись о фортепьяно, внимательно разглядывала свое¬
го юного любимца и не желала замечать, как конфузится
он под ее взглядами. Бенедикт и Валентина, сидевшие возле
открытого окна, упивались вечерними ароматами, спокойст¬
вием, любовью, пением и прохладой. Никогда еще Валенти¬
на пе чувствовала себя столь полностью огражденной от со¬
блазнов. Восторг все глубже и глубже проникал в ее душу,
и под завесой искреннего восхищения Бенедиктом неотвра¬
тимо и стремительно росла ее страсть. При бледном свете
звезд они едва видели друг друга. Желая заменить чем-то
иным невинное и опасное наслаждение, даваемое взглядами,
они незаметно переплели пальцы. Мало-помалу пожатие
становилось все более жадным, все более обжигающим, они
незаметно пододвинули ближе друг к другу кресла, их воло¬
сы соприкасались, и по ним пробегали электрические искры,
дыхание их смешивалось, и вечерний ветерок обжигал их
лица. Бенедикт, изнывающий под бременем пронзительного
и нежнейшего блаженства, даваемого разделенной и в то же
время упорно отвергаемой любовью, нагнул голову и При¬
жался пылающим лбом к руке Валентины, которую он не
выпускал из своих рук. Опьяненный счастьем и трепещу¬
щий, ой не смел пошевелиться, боясь, что тем спугнет дру¬
гую ее ручку, которая коснулась его волос и, затем, неж¬
ная и легкая, как блуждающий огонек, начала гладить густые
474
волнистые черные кудри. Казалось, грудь не выдержит та¬
кого волнения, вся кровь прилила к его сердцу. От такого
Счастья можно и умереть, и он предпочел бы умереть, лишь
бы не выдать своего смятения, — так боялся он пробудить
недоверие и раскаяние Валентины. Знай Валентина, какие
потоки наслаждения вливались в его грудь, она отстрани¬
лась бы от Бенедикта. Желая продлить миг самозабвения,
Эту мягкую ласку, это жгучее сладострастие, Бенедикт де¬
лал вид, что ничего не замечает. Он удерживал дыхание,
стремясь справиться со сжигавшей его лихорадкой. Молча¬
ние Бенедикта смутило Валентину, она вполголоса загово¬
рила с ним, чтобы утишить слишком сильное волнение, ко¬
торое завладело и ею.
— Не правда ли, мы счастливы? — сказала она, возмож¬
но, лишь для того, чтобы дать ему понять или внушить са¬
мой себе, что не следует яселать большего.
— О! — ответил Бенедикт, стараясь, чтобы голос его
прозвучал спокойно. — О, если бы мы могли умереть вот так!
В тишине раздались быстрые шаги, кто-то пересек лу¬
жайку и подошел к павильону. Не знаю, какое предчувствие
вдруг так испугало Бенедикта: он судорожно схватил руку
Валентины и прижал ее к своему сердцу, которое зазвучало
столь лее тревожно и громко, как эти неожиданные шаги.
Валентина почувствовала, как похолодело и ее сердце от
смутной, но ужасной боязни; она резко вырвала свои руки
из рук Бенедикта и направилась к двери. Но дверь откры¬
лась, прежде чем она успела подойти к ней, и на пороге
показалась запыхавшаяся Катрин.
— Мадам, — проговорила она испуганно и быстро, —
господин де Лансак приехал.
Слова эти произвели на всех присутствующих такое впе¬
чатление, словно чистую и незамутненную гладь озера взба¬
ламутил брошенный камень; небо, деревья, весь прелестный
пейзаж, только что отражавшийся в зеркале вод, вдруг
мутится коварно рассчитанным ударом и исчезает в ряби;
одного камня достаточно, чтобы вернуть к первобытпому
хаосу эту волшебную картину; точно так лее вдруг прерва¬
лась сладостная гармония, еще минуту назад царившая в
павильоне. Так была разбита прекрасная мечта о счастье,
которой баюкали себя собравшиеся здесь друзья. В мгнове¬
ние ока их размело, как листья, подхваченные ураганом,
семья распалась, полная тревог и тоскливого страха. Вален¬
тина заключила в свои объятия Луизу и ее сына,
475
— Навеки с вами! —крикнула им она уже с порога.—■
Надеюсь, скоро увидимся, возможно, даже завтра.
Валентин грустно покачал головой; гордость и какое2то
смутное чувство ненависти заговорило в нем при имени Лан¬
сака. Мальчик и раньше думал о том, что сей благородный
граф может прогнать их прочь из своего замка, — мысль эта
не раз отравляла его счастье, которое он вкушал здесь.
— Эт°т человек должен сделать вас счастливой, — ска¬
зал он Валентине с таким воинственным видом, что она не¬
вольно улыбнулась от умиления, — иначе ему придется
иметь дело со мной!
— Чего тебе бояться, раз у тебя такой рыцарь? — об¬
ратилась Атенаис к Валентине, стараясь казаться веселой,
и даже легонько шлепнула белой пухленькой ручкой заалер-
шую от смущения щеку мальчика.
— Пойдемте, Бенедикт!—крикнула Луиза, направляясь
к калитке парка, выходящей в поле.
— Сейчас, — ответил он.
Он проводил Валентину до другой калитки, и пока Кат¬
рин поспешно тушила свечи и запирала павильон, он про¬
говорил глухим, взволнованным голосом:
— Валентина!
Голос его пресекся. Как мог осмелиться он выразить
иначе причину своих страхов и ярости?
Валентина поняла и с решительным видом протянула
ему руку.
— Будьте спокойны, — ответила она с гордой улыбкой,
дышавшей любовью.
Тембр голоса Валентины, взгляд ее имели неслыхан¬
ную власть над Бенедиктом, и, покорный ее воле, он уда¬
лился, почти окончательно успокоенный.
ГЛАВА XXXI
Господин де Лансак в дорожном костюме с притворно
усталым видом сидел, небрежно раскинувшись, на канапе
в большой гостиной. Заметив Валентину, он торопливо и с
любезной улыбкой пошел ей навстречу, а Валентина затре¬
петала, чувствуя, что сейчас лишится сознания. Ее бледность
и растерянный вид не укрылись от графа, но он притворился,
что ничего не замечает, и даже сделал комплимент Вален¬
тине за блеск ее глаз и свежий цвет лица. Затем он при-
476
пялся болтать с той легкостью, какую дает лишь привычка
скрывать свои чувства, и тон, каким он рассказывал о
своем путешествии, радость, какую он выразил, очутившись
вновь вместе с женой, его доброжелательные расспросы о
здоровье Валентины и ее развлечениях в этом забытом бо¬
гом углу помогли и ей совладать с волнением и стать такой
же, как граф, то есть внешне спокойной, любезной и веж¬
ливой.
Тут только она заметила в дальнем углу гостиной како¬
го-то жирного низенького человечка с грубой, вульгарной
физиономией; господин де Лансак представил его жене как
«одного из своих друзей». Слова эти Лансак произнес как-
то натянуто; угрюмый и тусклый взгляд незнакомца, не¬
уклюжий, скованный поклон, каким он ответил Валентине,
внушили ей непреодолимое отвращение к этому невзрач¬
ному человеку, который, казалось, понимал, сколь неумест¬
но здесь его присутствие, и старался поэтому не без на¬
глости скрыть от посторонних глаз неловкость своего поло¬
жения.
Поужинав за одним столом с этим отталкивающим
субъектом, даже усадив его напротив себя, Лансак попро¬
сил Валентину распорядиться, чтобы его милейшему госпо¬
дину Граппу отвели лучшие апартаменты. Валентина пови¬
новалась, и через несколько минут господин Грапп удалил¬
ся, вполголоса обменявшись несколькими словами с графом
и все так же неловко раскланявшись с его женой, глядя на
нее все с тем же нагло-раболепным видом.
Когда супруги остались одни, смертельный страх охва¬
тил Валентину. Бледная, не поднимая глаз, напрасно ста¬
ралась она возобновить прерванную беседу, но тут госпо¬
дин де Лансак, нарушив молчание, попросил разрешения
удалиться, ссылаясь на то, что окончательно разбит уста¬
лостью.
— Я добрался сюда из Санкт-Петербурга за две неде¬
ли, — сказал он не без аффектации, — и остановился всего
на сутки в Париже. И боюсь... что у меня начинается ли¬
хорадка.
— О, вас... вас, несомненно, лихорадит, — повторила
Валентина с неловкой торопливостью.
Злобная улыбка тронула умеющие хранить тайны уста
дипломата.
— У Еас вид совсем как у Розины из «Севильского
цирюльника», — проговорил он не то шутливо, не то с
477
горечью, ^ «Buona sera, don Basilio!» Ax,— добавил он,
направляясь к двери усталой походкой, — мне просто не¬
обходимо выспаться. Еще одна ночь в почтовой карете, й
я окончательно бы расхворался. И есть отчего, не правда
ли, дорогая?
— О да, — ответила Валентина, — я велела вам приго¬
товить...
— Комнату в павильоне, если не ошибаюсь, моя пре¬
лесть? Вы правы, он в высшей степени способствует здоро¬
вому сну. Нравится мне этот павильон, он напомнит мне
те счастливые времена, когда мы виделись ежедневно.
— Павильон? — испуганно повторила Валентина, что
снова не укрылось от глаз графа и послужило ему отправ¬
ной точкой для дальнейших открытий, которые он поклял¬
ся себе сделать в ближайшее же время.
— А вы как-то иначе распорядились павильоном? —1
осведомился граф с великолепно наигранной простотой и
безразличием.
— Я устроила себе там уголок, где работаю, — скон¬
фуженно пробормотала Валентина — лгать она не умела. —
Кровать оттуда вынесли и приготовить ее сегодня вечером
не успеют... Но апартаменты матушки в нижнем этаже го¬
товы... если, конечно, вас это устроит.
— Возможно, завтра я потребую себе иного пристани¬
ща, — проговорил Лансак, поддавшись жестокому намере¬
нию отомстить, и улыбнулся слащаво-нежной улыбкой, —•
а пока что меня устроит все, что вы мне укажете.
Он поцеловал руку Валентины. Губы его показались ей
холодными как лед. Оставшись одна, она поспешила рас¬
тереть руку ладонью левой руки, как бы желая вернуть ей
тепло. Вопреки подчеркнутому стремлению Лансака следо¬
вать яееланиям жены, Валентина не могла проникнуть в
истинные его намерения, и страх заглушил тоску, сжимав¬
шую ей сердце. Она заперлась у себя в спальне, и смутное
воспоминание о той, другой ночи, которую она в летарги¬
ческом полусне провела там вместе с Бенедиктом, пришла
ей на память. Она поднялась и стала взволнованно ходить
по комнате, надеясь прогнать обманчивые и жестокие виде¬
ния, которые пробудились в ее душе одновременно с воспо¬
минанием. В три часа утра, будучи не в силах ни спать, ни
дышать, она распахнула окно. Взгляд ее упал на какой-то
1 Добрый вечер, дон Базилио! (итал
47а
неподвижный предмет, и хотя она долго вглядывалась в то,
чдо напоминало ствол дерева, полускрытого ветвями сосед¬
них деревьев, она не могла разобрать, что эт0 такое.
Вдруг она заметила, что ствол этот шевельнулся и сделал
шаг вперед, — тут только она узнала Бенедикта. Испуган¬
ная тем, что он так неосторожно выдал себя, так как ком¬
наты господина де Лапсака находились под ее спальней,
Валентина со страхом перевесилась через подоконник и
постаралась жестами объяснить ему, какой опасности он
себя подвергает. Но Бенедикт ничуть не испугался, напро¬
тив, он почувствовал живейшую радость, поняв, что его
сопернику отведены покои графини. Сложив молитвенно
руки, он воздел их с благодарностью к небесам и исчез. На
его горе, Лансак, которому лихорадочное возбуждение —
следствие долгого пути — тоже мешало заснуть, наблюдал
за этой сценой, скрытый шторами от глаз Бенедикта.
Все следующее утро господин де Лансак и господин
Грапп посвятили прогулке.
— Ну как? — спросил благородного графа этот мерзкий
коротышка. — Вы говорили с вашей супругой или еще нет?
— Чересчур вы прытки, друг мой! Дайте же мне время
отдышаться.
— А у меня, сударь, нет времени. Мы должны закон¬
чить дело в течение недели; вы сами знаете, что я не могу
больше откладывать.
— Терпение! Терпение!—с неудовольствием произнес
граф.
— Терпение!—мрачным тоном повторил заимодавец.—■
Вот уже десять лет, сударь, как я терплю, но теперь заяв¬
ляю вам: моему терпению пришел конец. Вступив в брак,
вы должны были рассчитаться со мной, и вот уже два года,
как вы...
— Но какого дьявола вы боитесь? Эти земли стоят
пятьсот тысяч франков, и они не заложены.
— Я и не говорю, что рискую,— ответил несговорчивый
заимодавец, — но, повторяю, я хочу получить свои капи¬
талы незамедлительно. Мы уже договорились, сударь, и,
надеюсь, что на сей раз вы не поступите так, как в прош¬
лый...
— Боже упаси! Я и затеял-то это ужасное путешествие
лишь бы навсегда разделаться с вами... я имею в виду*-
со своим долгом; мне и самому не терпится избавиться от
забот. Через неделю вы будете полностью удовлетворены.
479
— Я отнюдь не так спокоен, как вы, — проговорил
господин Грапп все тем же суровым и упрямым тоном, —
ваша жена... то есть, я хотел сказать, ваша супруга, может
расстроить все ваши проекты, может отказаться подписать...
— Подпишет...
— Хм! Возможно, вы скажете, я сую нос туда, куда
мне не положено, но в конце концов я имею право вникать
в чужие семейные дела. Мне показалось, что оба вы не в
таком уж восторге от встречи, хотя вы пытались уверить
меня в обратном.
— Как, как? — воскликнул граф, побледнев от гнева,
возмущенный наглостью своего собеседника.
— Да, да, — спокойно подтвердил ростовщик. — У гра¬
фини был не особенно радостный вид. Уя; я знаток в таких
делах, поверьте...
— Сударь! — угрожающе промолвил граф.
— Сударь!—сказал ростовщик тоном выше, вперив в
своего должника маленькие кабаньи глазки, — послушайте
меня, дела требуют полной откровенности, а вы со мной не
откровенны. Слушайте дальше! Не следует слишком горя¬
читься. Я знаю, что одного слова госпожи де Лансак до¬
статочно, чтобы до скончания веков продлить ваш вексель,
но что я от этого получу? Если даже я упеку вас в тюрьму
Сен-Пелажи, мне же придется вас кормить, а я вовсе не
уверен, что, при всей своей любви к вам, ваша я;ена захо¬
чет вытащить вас из беды.
— Но, сударь!—воскликнул взбешенный граф. — Что
вы хотите сказать? На чем, в сущности, основаны ваши
предположения?
— Я хочу сказать, что и у меня тоже молоденькая и
хорошенькая жена. Чего только не приобретешь с деньга¬
ми! Так вот, когда я уезжаю всего на две недели, моя
жена, то есть моя супруга, не ночует во втором этаже и не
отсылает меня в первый, хотя мой дом не меньше вашего.
А здесь, сударь... Я отлично знаю, что раньше люди благо¬
родного происхождения умели соблюдать старинный обы¬
чай и жили отдельно от жен, но, черт побери, вы же два
года не видели вашу...
Граф яростно смял ветку, которую для вящей уверен¬
ности вертел в руках.
— Кончим этот разговор, сударь! — сказал он, за¬
дыхаясь от злобы. — Вы не имеете права в такой мэре вме¬
шиваться в мои дела; завтра же у вас будет гарантия, кото-
рую вы требуете, и я сумею дать вам понять, что сегодня
вы зашли слишком далеко.
Тон, которым были произнесены эти слова, ничуть не
испугал господина Граппа; ростовщик был человек, при¬
вычный к угрозам, и боялся он отнюдь не удара трости, а
банкротства своих должников.
Весь день прошел в осмотре имения. Грапп вызвал с ут¬
ра оценщика. Он обошел все леса, поля, луга, все оглядел,
сутяжничал по поводу каждой борозды, по поводу каждого
срубленного дерева; все охаял и записывал и довел изму¬
ченного графа до отчаяния, так что тот еле удерживался
от искушения бросить своего милейшего Граппа в реку.
Обитатели Гранжнёва не могли опомниться от удивления
при виде высокородного графа, явившегося к ним в сопро¬
вождении какого-то приспешника, который все оглядел, по¬
всюду совал нос, чуть не начал сразу же составлять инвен¬
тарь с перечнем скота и сельскохозяйственных орудий.
Супруги Лери усмотрели в этом демарше нового хозяина
явный знак недоверия и желание расторгнуть договор на
аренду. Впрочем, теперь они сами хотели того же. Богатый
кузнец, их родич и старинный друг, недавно скончался, не
оставив детей, и завещал двести тысяч франков «своей
дорогой и достойной крестнице Атенаис Лери, в супруясест-
ве Блютти». Поэтому дядюшка Лери сам предложил госпо¬
дину де Лансаку расторгнуть аренду, и господин Грапп
соблаговолил ответить, что через три дня обе стороны при¬
дут на сей счет к соглашению.
Тщетно искала Валентина случая побеседовать с муяеем
и поговорить с ним о Луизе. После обеда граф предложил
своему гостю осмотреть парк. Они вышли вместе, и Вален¬
тина, последовавшая за ними, не без основания опасалась,
как бы осмотр не завел их в заповедную часть парка. Гос¬
подин де Лансак предложил ей руку и даже начал с ней
разговор в весьма дружелюбном и непринужденном тоне.
Валентина, набравшись духу, открыла было рот, чтобы
рассказать ему о сестре, но тут изгородь, скрывавшая от
посторонних взглядов их «уголок», привлекла внимание
Лансака.
— Разрешите спросить, дорогая, что означают все эти
укрепления? — осведомился он самым естественным то¬
ном. — Похояее на ремиз для дичи. Неужели вы предаетесь
королевскому развлечению охоты?
1/216 Жорж Санд, т. 1
481
Стараясь говорить как можно более непринужденно, Ва¬
лентина пояснила, что она с умыслом огородила эту часть
парка, чтобы без помех пользоваться свободой и одиночест¬
вом и продолжать учение.
— О бог мой!—воскликнул господин де Лансак.—
Над чем же вы трудитесь так углубленно и добросовестно,
что вам пришлось принять такие меры предосторожности?
Ого, ограды, решетки, непроходимая изгородь... Стало быть,
вы превратили павильон в волшебный дворец! А я-то счи¬
тал, что наш замок предоставляет достаточно уединения.
Но вы его презрели! Да здесь просто обитель затворниче¬
ства, неужели для ваших сокровенных занятий требуется
столько тайн? Уж не пытаетесь ли вы найти философский
камень или более совершенную форму правления? Только
теперь я понял, как смешны мы, ломая себе голову над
судьбами различных держав, когда они взвешиваются, под¬
готавливаются и разрешаются в тиши вашего павильона.
Валентина, удрученная и напуганная этими шутками, в
которых, как ей казалось, звучало больше недоброго лукав¬
ства, нежели веселья, старалась отвести мужа от этой темы,
но он настоял, чтобы она оказала честь принять его в сво¬
ем убежище, и ей пришлось повиноваться. А она-то надея¬
лась, что успеет еще до этой прогулки предупредить графа
о том, что ежедневно встречается здесь, в павильоне, с ев'
строй и племянником. Поэтому она не дала распоряжения
Катрин уничтожить следы пребывания здесь своих друзей.
Господин де Лансак заметил все с первого взгляда. Стихи,
которые Бенедикт нацарапал карандашом прямо на стене,
восхвалявшие сладость дружбы и покой полей, имя «Вален¬
тин», которое мальчик по школьной привычке писал на чем
попало, нотные тетради, принадлеягащие Бенедикту, с его
автографом на заглавном листе, красивое охотничье ружье,
из которого Валентин иной раз стрелял в парке кроли¬
ков, — все это было тщательно осмотрено Лансаком и дало
ему прекрасный повод для замечаний полушутливых-по-
луядовитых. Наконец, взяв с кресла изящный бархатный
ток Валентина и показав его жене, граф спросил с натяну¬
тым смешком:
— Значит, Этот ток принадлежит невидимому алхимику,
которого вы сюда вызываете?
Затем он примерил ток и, убедившись, что он слишком
мал для взрослого мужчины, холодно бросил его на форте¬
пьяно, потом круто обернулся к Граппу, словно в порыве
482
мстительного гнева забыл о всех предосторожностях, кото¬
рые соблюдал при жене в разговоре с ростовщиком.
— Во сколько вы оцениваете этот павильон? — спросил
он сухим, резким тоном.
— Да ни во сколько, — отозвался ростовщик. — В хо¬
зяйстве вся эта роскошь и причуды ничего не стоят. Черная
банда не даст вам за них и полтысячи франков. Другое де¬
ло в городе. Но представьте вокруг этой постройки ячмен¬
ное поле или искусственный луг, на что она будет тогда,
по-вашему, пригодна? Ее снесут ради камня и бревен.
Важный тон, каким Грапп произнес эти слова, невольно
поверг Валентину в трепет. Кто же в конце концов этот че¬
ловек с гнусной физиономией, чей мрачный взгляд как бы
оценивает весь ее дом, чей голос, казалось, грозит превра¬
тить в руины кров ее дедов, кто в воображении уже распа¬
хивает плугом эти сады, посягает на таинственный приют
ее чистого и скромного счастья?
Дрожа всем телом, она взглянула на мужа, стоявшего с
беспечно-спокойным и непроницаемым видом.
В десять часов вечера Грапп, собираясь отправиться в
отведенные ему покои, вызвал графа на крыльцо.
— Эх, целый день потеряли зря, — с досадой прогово¬
рил он, — постарайтесь хоть нынче ночью разрешить мое
дело, а то мне придется завтра самому обратиться к госпо¬
же де Лансак. Ежели она откажет мне в чести уплатить
ваши долги, то я хоть по крайней мере буду знать, что де¬
лать дальше. Я отлично вижу, что моя физиономия ей не
по нутру, и поэтому не намерен ей докучать, но я не же¬
лаю, чтобы меня обвели вокруг пальца. Впрочем, нет у
меня времени любоваться этим замком. Итак, сударь, ска¬
жите, намереваетесь ли вы нынче вечером поговорить с су¬
пругой или нет?
— Черт возьми, сударь, — воскликнул де Лансак, нетер¬
пеливо ударив кулаком по золоченым перилам крыльца, —
вы настоящий палач!
— Возможно, — ответил Грапп и, желая отомстить дер¬
зостью за ненависть и презрение, какое он внушал графу,
добавил: — Но послушайтесь меня и перенесите вашу по¬
душку этажом выше.
И он удалился, бормоча себе под нос какие-то гнусно¬
сти. Граф, не столь уж деликатный в душе, был, однако, до¬
статочно щепетилен, когда дело касалось этикета; и даже
он не мог не подумать в этот миг, что святой и чистый ин-
483
ститут брака безжалостно растоптала в грязи наша алчная
цивилизация.
Но вскоре иные мысли, касавшиеся его непосредствен¬
ных интересов, вытеснили в этом холодном, расчетливом
уме все прочие соображения.
ГЛАВА XXXII
Господин де Лансак очутился, пожалуй, в самом щекот¬
ливом положении, в каком только может оказаться человек
светский. Во Франции существует несколько родов чести:
честь крестьянина — иная, нежели дворянина, честь дворя¬
нина — иная, нежели честь буржуа. Своя честь имеется у
каждого ранга и, пожалуй, у каждого человека в отдельно¬
сти. Достоверно одно — у господина де Лансака была своя,
особая честь. Будучи философом в некоторых отношениях,
он все же имел немало предрассудков. В наши просвещен¬
ные времена смелых концепций и всеобщего обновления
старые понятия добра и зла неизбежно искажаются и об¬
щественное мнение колеблется, стараясь установить в этом
хаосе границы дозволенного.
Господин де Лансак не имел ничего против того, чтобы
ему изменяли, но не желал быть обманутым. С этой точки
зрения он был совершенно прав; хотя кое-какие факты
пробудили в нем сомнения в верности жены, легко дога¬
даться, что он был не склонен стремиться к интимным
отношениям с Валентиной и покрыть последствия совер¬
шенной ею ошибки. Самым мерзким в его положении
было то, что к вопросу о его чести примешивались низ¬
кие денежные расчеты и вынуждали его идти к цели околь¬
ным путем.
Он предавался всем этим размышлениям, когда около
полуночи ему почудилось, будто он слышит легкий шорох
в доме, уже давно погрузившемся в тишину и спокойствие.
Стеклянная дверь гостиной выходила в сад в противо¬
положном конце замка, но с той же стороны, что и покои,
отведенные графу; ему показалось, что кто-то осторожно
пытается открыть дверь. Тотчас же он вспомнил вчераш¬
нюю ночь, и его охватило страстное желание получить не¬
двусмысленное доказательство виновности жены, что дало
бы ему безграничную власть над нею; он быстро надел ха¬
лат, туфли и, шагая в темноте с ловкостью человека, при¬
484
выкшего действовать осторожно, вышел в незакрытую дверь
и вслед за Валентиной углубился в парк.
Хотя она заперла калитку ограды, он без труда проник
в ее убежище, так как, не раздумывая, перелез через за¬
бор.
Влекомый инстинктом, а также шорохами, граф добрал¬
ся до павильона и, укрывшись среди высоких георгинов,
росших у окна, мог слышать все, что говорили в комнатах.
Решившись на такой смелый шаг, Валентина, не выдер¬
жав волнения, без сил упала на софу и молчала. Бенедикт,
стоя рядом, встревоженный не менее ее, тоже в течение не¬
скольких минут не произнес ни слова; наконец, сделав над
собой усилие, он нарушил это тягостное молчание.
— Я так мучился, — проговорил он, — я боялся, что вы
не получили моей записки.
— Ах, Бенедикт, — грустно ответила Валентина, — ваша
Записка безумна, но, видно, и я тоже безумна, раз уступи¬
ла вашему дерзкому и преступному требованию. О, я уже
совсем решилась не приходить сюда, но — да простит мне
господь! —у меня не было сил сопротивляться.
— Клянусь богом, мадам, не жалуйтесь на вашу сла¬
бость, — сказал Бенедикт, не в силах совладать с волне¬
нием. — Иначе, рискуя и вашей и моей жизнью, я пришел
бы к вам, а там будь что будет...
— Замолчите, несчастный! Надеюсь, теперь вы должны
быть спокойны, скажите же! Вы меня видели, вы знаете,
что я свободна, дайте же мне уйти...
— Значит, вы считаете, что подвергаетесь большей
опасности здесь, чем в замке?
— Все это и преступно и смешно, Бенедикт. К счастью,
господь бог внушил де Лансаку мысль не толкать меня бо¬
лее на путь преступного неповиновения.
— Мадам, я не боюсь вашей слабости, я боюсь ваших
принципов.
— Неужели вы отважитесь оспаривать их теперь?
— Теперь я и сам не знаю, есть ли предел моей отваге.
Пощадите меня, вы же видите, я окончательно теряю
голову.
— О, боже мой, — с горечыо проговорила Валентина, —
какие ужасные перемены произошли с вами за столь ко¬
роткий срок. Неужели мне суждено было встретить вас
таким, хотя всего сутки назад вы были спокойным и силь¬
ным?
16 Жорж Санд, т. 1
485
— За эти сутки, — ответил Бенедикт, — я пережил це¬
лую вечность пыток, я боролся со всеми фуриями ада! Да,
да, я и впрямь не тот, каким был сутки назад. Во мне про¬
будилась сатанинская ревность, неукротимая ненависть. Ах,
Валентина, еще сутки назад я мог быть добродетельным, но
ныне все переменилось.
— Друг мой, — испуганно произнесла Валентина, — вам
нехорошо; расстанемся же скорее, этот разговор лишь усу¬
губляет ваши муки. Подумайте сами... Бог мой, мне пока¬
залось, что за окном промелькнула тень!
— Ну и пусть, — спокойно ответил Бенедикт, прибли¬
жаясь к окяу, — разве не лучше в тысячу раз видеть вас
убитой в моих объятиях, нежели видеть вас живой в объя¬
тиях другого? Но не волнуйтесь, все спокойно и тихо, сад
по-прежнему пустынен. Послушайте, Валентина, — добавил
он спокойным, но удрученным тоном, — я так несчастен.
Вы захотели, чтобы я жил, и тем самым вы обрекли меня
влачить тягчайшее бремя!
— Боже мой, вы упрекаете меня! — проговорила она.—
Неблагодарный, разве не были мы счастливы целых пятна¬
дцать месяцев?
— Да, мадам, мы были счастливы, но нам уже не знать
счастья!
— К чему это мрачное пророчество? Какое лее бедствие
нам грозит?
— Ваш муж может увезти вас, он может разлучить нас
навеки, и просто немыслимо, чтобы он этого не захотел.
— Но до сих пор его намерения были вполне миролю¬
бивы! Если бы он хотел, чтобы я разделила его судьбу,
разве не сделал бы он этого раньше? Я подозреваю, что ему
не терпится закончить какие-то дела, неизвестные мне.
— Я догадываюсь, каковы эти дела. Разрешите сказать
вам, раз пришлось к слову: не отвергайте совета предан¬
ного друга, которому чужды корысть и спекуляции нашего
общества, но который не может быть безразличен, когда
дело касается вас. У господина Лансака, как вы сами зна¬
ете, есть долги.
— Знаю, Бенедикт, но я считаю неуместным обсуждать
его поведение с вами и здесь...
-г- Нет на свете ничего более неуместного, Валенти¬
на, чем страсть, которую я к вам питаю, но если вы терпе¬
ли ее хотя бы из жалости ко мне, вы должны так же тер¬
пеливо выслушать мой совет, подсказанный заботой о вас..
486
Из отношения графа к вам я с неизбежностью заключаю,
что человек этот не слишком стремится обладать вами и,
следовательно, недостоин этого. Создав себе как можно
скорее жизнь, отдельную от мужа, вы, возможно, пойдете
навстречу его тайным намерениям.
— Я понимаю вас, Бенедикт, вы предлагаете мне жить
раздельно с графом, другими словами — как бы развестись
с ним: словом, советуете мне совершить преступление...
— О нет, мадам; при вашем представлении о супруже¬
ской покорности, которую вы чтите столь свято, развод без
скандала и без огласки глубоко нравственное дело, особен¬
но если таково и желание господина де Лансака. На вашем
месте я бы домогался разрыва, стремился бы к нему, как
к надежной гарантии, защищающей честь двух заинтересо¬
ванных лиц. Но с помощью взаимного соглашения, приня¬
того честно и по-дружески, вы могли бы охранить себя
против вторжения его кредиторов, ибо боюсь...
— Такие речи мне приятно слышать, Бенедикт, — отве¬
тила Валентина, — такие советы доказывают чистоту ваших
намерений, но я столько наслушалась при матери деловых
I-азговоров, что, конечно, разбираюсь в них лучше, чем вы.
Я знаю, что никакие заверения не заставят бесчестного че¬
ловека с уважением относиться к имуществу жены, и если
мне выпало несчастье выйти замуж за такого человека,
единственное мое орудие — это твердость и единственный
мой советчик — совесть. Но успокойтесь, Бенедикт, у госпо¬
дина де Лансака благородная и честная душа. Я не опа¬
саюсь такого шага с его стороны и к тому яге уверена, что
ои не решится посягнуть на мои владения, не посоветовав¬
шись со мной...
— А я знаю, что вы не откаягетесь подписать любую
бумагу, мне известен ваш покладистый нрав, ваше презре¬
ние к земным благам.
— Ошибаетесь, Бенедикт, если понадобится, мне хватит
мужества. Правда, лично я согласна довольствоваться вот
Этим павильоном и несколькими арпанами земли; останься
у меня рента всего в тысячу двести франков, я все равно
считала бы, что я и так чересчур богата! Но я хочу, чтобы
то имущество, которого так несправедливо лишили Луизу,
перешло после моей смерти к ее сыну: моим наследником
будет Валентин. Я хочу, чтобы он стал графом де Рембо.
Такова дель всей моей жизни... Почему вы вздрогнули, Бе¬
недикт?
16*
487
— Вы еще спрашиваете почему!—воскликнул Бене¬
дикт, выходя из оцепенения, в которое поверг его этот раз¬
говор.— Увы, вы совсем не знаете жизни! До чего вы не¬
возмутимы и непредусмотрительны! Вы говорите о том, что
умрете, не имея потомства, будто... Праведный боже! Вся
моя кровь закипает при этой мысли, но клянусь спасением
души, мадам, если вы говорите неправду...
Он поднялся и в волнении зашагал по комнате; время
от времени он закрывал лицо руками, и только бурное ды¬
хание выдавало его душевные муки.
— Друг мой, — нежно проговорила Валентина. — Сей¬
час вы слабы и говорите неразумные вещи. Тема нашего
разговора чересчур щекотлива, поверьте мне; лучше кон¬
чим его, я и без того достаточно провинилась, явившись
сюда в такой час по требованию неосмотрительного ребен¬
ка. Я не могу успокоить ваши мучительные, бурные мыс¬
ли молчанием, и вы должны сами, не требуя от меня пре¬
ступных обещаний, понять все... Однако, — добавила она
дрожащим голосом, видя, что с каждой минутой волнение
Бенедикта возрастает, — если действительно для вашего
спокойствия необходимо, чтобы я нарушила свой долг и по¬
ступилась бы совестью, можете быть довольны; клянусь ва¬
шей и моей любовью (видите, я не смею клясться именем
бога!), я скорее умру, нежели буду принадлежать какому-
либо мужчине.
— Наконец-то вы удостоили бросить мне ободряющее
слово, — отрывисто проговорил Бенедикт, подходя к Вален¬
тине. — А я-то решил, что вы дадите мне уйти раздираемо¬
му тревогой и ревностью, а я-то думал, что никогда в жизни
вы не поступитесь ради меня хоть одним из ваших преду¬
беждений! Нет, правда, вы обещаете? Но ведь это настоя¬
щий подвиг!
— Откуда эта горечь, Бенедикт? Уже давно я не видела
вас таким. Неужели все огорчения должны обрушиться на
меня разом?
— Ах, все это потому, что я неистово люблю вас! — от¬
ветил Бенедикт, беря ее руку в каком-то диком порыве, —>
потому, что я отдал бы душу, лишь бы спасти вашу жизнь,
потому что отдал бы, не колеблясь, райское блаженство,
лишь бы ваше сердце не знало даже самой ничтожной из
тех мук, которые терзают меня, потому, что я готов совер¬
шить любое преступление по вашей прихоти, а меж тем вы
488
не совершите даже самого невинного проступка, чтобы
сделать меня счастливым.
— О, не говорите так, — грустно отозвалась Валенти¬
на. — Я уже давно привыкла доверять вам, а выходит, мне
придется опасаться вас и бороться, быть может даже бе¬
жать от вас.
— Не будем играть словами!—яростно воскликнул Бе¬
недикт и с силой отбросил ее руку, которую держал в сво¬
их руках. — Вы говорите, что вам придется бежать от меня!
Обреките меня на смерть, это будет проще. Не думал я,
что вы вернетесь к своим былым угрозам; стало быть, вы
надеялись, что я изменился за эти полтора года? Что же,
вы, пожалуй, и правы, за эти полтора года я еще сильнее,
чем раньше, полюбил вас, они дали мне силу жить, тогда
как прежнее мое чувство к вам дало мне лишь силу уме¬
реть. А теперь, Валентина, нам уже поздно говорить о раз¬
луке, я слишком вас люблю, у меня кроме вас нет никого
на свете, и даже Луизу и ее сына я люблю только ради
вас. Вы мое будущее, вы цель моей жизни, единственная
страсть, единственный мой помысел; что же станется со
мной, если вы меня оттолкнете? У меня нет ни честолюбия,
ни друзей, ни положения в обществе, никогда у меня не
будет того, что является смыслом жизни других. Вы часто
говорили, что с годами меня поглотят те же интересы, что
и всех людей; не знаю, оправдаются ли ваши предсказания,
но верно одно — я еще слишком далек от того возраста,
когда гаснут все благородные страсти, да я и не я*елаю до¬
жить до той поры, если вы меня оставите. Нет, Валентина,
не прогоняйте меня, это немыслимо! Сжальтесь надо мной,
я теряю мужество.
Бенедикт залился слезами. Для того, чтобы довести
мужчину до слез и до состояния ребяческой слабости, по¬
требны особые душевные потрясения, и редко женщина, даже
мало впечатлительная, способна противостоять этим вне¬
запным порывам неодолимой чувствительности. Рыдая, Ва¬
лентина бросилась на грудь любимого, и всепожирающий
пламень поцелуя, соединившего их уста, открыл ей, сколь
близки вершины добродетели к прямой погибели. Но у них
было слишком мало времени, чтобы осознать это: едва
только успели они обменяться этим пламенным излиянием
душ, как Валентина замерла от страха — под окном разда¬
лось сухое покашливание, и затем кто-то беззаботно замур¬
лыкал оперную арию. Валентина вырвалась из объятий
489
Бенедикта и, схватив его за руку своей холодной, судорожно
сжатой рукой, прикрыла ему рот ладонью.
— Мы пропали, — шепнула она, — это он!
— Валентина, друг мой, вы здесь? — проговорил госпо¬
дин де Лансак, непринужденно подходя к крыльцу.
— Спрячьтесь! — приказала Валентина, толкнув Бене¬
дикта за большое переносное трюмо, стоявшее в углу ком¬
наты.
И она бросилась навстречу Лансаку, вдруг обретя силу
притворства, какую опасность рождает даже в самых неис¬
кушенных женщинах.
— Мне показалось, что я видел, как вы направились
сюда, в павильон, четверть часа назад, — сказал Лансак,
входя в комнату, — но, не желая мешать вашей одинокой
прогулке, пошел в другую сторону; однако инстинкт сердца
или магическая сила, исходящая от вас, привели меня туда,
где вы находитесь. Не совершил ли я нескромности, нару¬
шив ваши мечтания, и соблаговолите ли вы допустить меня
в вашу святую обитель?
— Я пришла сюда за книгой, которую хочу дочитать
пынче ночью, — ответила Валентина твердым, решительным
тоном, так не похожим на ее обычный тон.
— Разрешите заметить вам, дорогая, что вы ведете до-
еольно странный образ жизни, и я просто опасаюсь за ваше
здоровье. Ночи вы проводите в чтении и прогулках, а это
и неразумно и неосторожно.
— Но, уверяю вас, вы ошибаетесь, — сказала Вален¬
тина, стараясь вывести мужа на крыльцо. — По чистой
случайности, я не могла уснуть сегодня ночью и решила
пойти подышать в парк свежим воздухом. Теперь же я
успокоилась и иду домой.
— А книга, которую вы намеревались взять, разве вы ее
пе нашли?
— Ах, верно, — смутившись, ответила Валентина.
И она сделала вид, что ищет на фортепьяно книгу. Но
по несчастной случайности в гостиной не оказалось ни од¬
ной книги.
— Как же вы можете найти что-нибудь в таком мраке?—
сказал господин де Лансак. — Разрешите, я зажгу свечу.
— О, не надо! — испуганно воскликнула Валентина. —
Нет, нет, не зажигайте, мне уже не нужна книга, я разду¬
мала ее читать.
490
— Но к чему отказываться от поисков, когда так легко
зажечь свет? Вчера я заметил на камине изящную спичеч¬
ницу. Бьюсь об заклад, я найду ее даже во мраке.
Взяв пузырек, он обмакнул в него фитиль, который,
потрескивая, разлил по комнате яркий свет, потом его голу¬
боватый слабый огонек, казалось, умер, сжегши себя до кон¬
ца; этой короткой вспышки оказалось достаточно — госпо¬
дин де Лансак успел перехватить испуганный взгляд жены,
брошенный в сторону трюмо. Когда свеча разгорелась, он
уже знал, где находится Бенедикт, и заговорил еще более
спокойно и непринужденно.
— Коль скоро, дорогая, мы очутились здесь вдвоем, —
начал он, садясь на софу к смертельной досаде Валенти¬
ны, — я решил поговорить с вами по одному неотложному
и мучительному для меня делу. Здесь мы можем быть в пол¬
ной уверенности, что нас не услышат, нам не помешают;
не будете ли вы так добры уделить мне несколько минут ва¬
шего внимания?
Бледная, как призрак, Валентина без сил упала на стул.
— Сядьте, пожалуйста, поближе, дорогая, — сказал де
Лансак, придвигая к себе маленький столик, на который он
поставил свечку.
Подперев подбородок рукой, он приступил к разговору
с апломбом человека, привыкшего предлагать земным вла¬
дыкам на выбор войну или мир, даже не меняя при этом
тона.
ГЛАВА XXXIII
— Полагаю, дорогая, вам хочется знать мои планы, что¬
бы согласовать их с вашими, — начал он, не спуская с Ва¬
лентины пристального, пронзительного взгляда, который слов¬
но заворожил ее и приковал к месту. — Итак, да будет вам
известно, что я не могу покинуть свой пост раньше, чем
через несколько лет. Мое состояние сильно пошатнулось, и
поправить его мне удастся лишь усиленными трудами. Уве¬
зу ли я вас с собой или не увезу — «That is the question!»
как сказал Гамлет. Хотите ли вы последовать за мной? Хо¬
тите ли вы остаться здесь? В той мере, в какой это зави¬
сит от меня, я готов покориться вашим желаниям, но ска¬
1 Вот в чем вопрос (англ.).
491
жите ваше мнение, в этом отношении ваши пиеьма были
весьма сдержанны, я бы сказал даже — излишне целомуд¬
ренны! Но в конце концов я ваш муж и имею известное
право на ваше доверие...
Валентина пошевелила губами, но не могла выговорить
ни слова. Она чувствовала себя как в аду, терзаемая злой
иронией своего повелителя и ревностью своего возлюблен¬
ного.
Она попыталась было поднять глаза на Лансака, чей
ястребиный взгляд был по-прежнему прикован к ней. По¬
теряв последнее самообладание, Валентина пробормотала
что-то и замолкла.
— Раз вы столь робки, — продолжал граф, повысив го¬
лос, — я вправе сделать благоприятные выводы относитель¬
но вашей покорности, и настало время побеседовать с вами
о тех обязанностях, которые мы приняли на себя в отно¬
шении друг друга. Некогда мы были друзьями, Валентина,
и подобные разговоры не пугали вас, нынче вы сторонитесь
меня, и я не знаю, чем это объяснить. Боюсь, что вас по¬
стоянно окружали люди, не слишком благосклонно ко мне
расположенные, боюсь — сказать вам все начистоту? — что
слишком интимная близость с некоторыми из них подорвала
то доверие, какое вы питали ко мне.
Валентина вспыхнула, потом побледнела; наконец она
отважилась взглянуть на мужа, надеясь уловить ход его мы¬
слей. Ей почудилось, будто на лице его под благодушно спо¬
койной маской промелькнуло выражение злобного лукавства,
и решила держаться начеку.
— Продолжайте, сударь, — проговорила она с такой
смелостью, какой сама от себя не ожидала, — сначала ска¬
жите все до конца, а потом я вам отвечу.
— Люди порядочные, — возразил Лансак, — должны по¬
нимать друг друга без лишних слов, но коль скоро вы этого
требуете, Валентина, я скажу. Мне бы хотелось, — добавил
он с пугающей любезностью, — чтобы мои слова дошли до
вас. Я только что говорил вам о наших взаимных обязан¬
ностях, мой долг состоит в том, чтобы быть с вами и вас
защищать...
— О сударь, защищать меня!—повторила Валентина
растерянно и в то же время горько.
— Понимаю вас, — продолжал граф, — вы считаете, что
до сего дня защита моя слишком походила на защиту гос¬
пода бога. Признаюсь, осуществляется она издалека и в че¬
492
ресчур скромных размерах, но, если вы пожелаете, — на¬
смешливо добавил он, — она может проявиться более ощу¬
тимо.
Резкий шорох за зеркалом оледенил Валентину, и она
превратилась в мраморную статую. Она испуганно взгляну¬
ла на мужа, но тот, казалось, не заметил причины ее стра¬
ха и продолжал:
— Мы поговорим об этом потом, дорогая, я слишком
светский человек для того, чтобы навязывать свидетельства
своей любви женщине, отвергающей мои чувства. Таким
образом, мой долг дружбы и защиты будет выполнен соглас¬
но вашему желанию и не иначе, ибо в наше время мужья
совсем непереносимы, когда слишком строго следуют своему
долгу. Каково же ваше мнение на этот счет?
— Я недостаточно опытна, чтобы вам ответить.
— Прекрасный ответ. Теперь, моя прелесть, я скажу о
ваших обязанностях в отношении меня. Это не слишком-то
галантно, но так как я ненавижу все, что хоть отдаленно
напоминает наставление учителя, это будет первый и послед¬
ний раз в моей жизни. Я убежден, что суть моих наставле¬
ний запечатлеется в вашей памяти. Но как вы дрожите!
Какое ребячество! Неужели вы принимаете меня за допо¬
топного мужлана, для которого нет ничего слаще, как по¬
трясать перед глазами жены ярмом супружеской верности?
Неужели вы могли подумать, что я начну читать вам пропо¬
веди, как старый монах, и погружу в ваше сердце стилет
инквизиции, чтобы выпытать у вас признание в ваших са¬
мых сокровеннейших помыслах? Нет, Валентина, нет, —
продолжал он после паузы, глядя на жену все так же холод¬
но, — я отлично знаю, что следует сказать, не смутив вас.
Я потребую лишь то, чего могу добиться без всякого на¬
силия над вашими склонностями и не разбив вашего сердца.
Ради бога, только не падайте в обморок, я сейчас кончу.
Я ничуть не возражаю против того, что вы живете в интим¬
ной близости с семьей, созданной вами по влечению сердца,
которая часто собирается здесь и следы пребывания кото¬
рой могут подтвердить, что члены ее находились здесь еще
совсем недавно.
Граф взял со стола альбом для рисования, на переплете
которого было вытиснено имя Бенедикта, и с равнодушным
видом перелистал его.
— Но я надеюсь на ваш здравый смысл, — добавил он,
отшвырнув альбом решительным и властным жестом, — он
493
не позволит вам терпеть вмешательство посторонних совет¬
чиков в наши личные дела, и они не посмеют чинить пре¬
пятствия управлению нашим общим имуществом. Я надеюсь
на вашу совесть, более того — требую именем тех прав, ко¬
торые имею над вами в силу своего положения. Что ж вы
не отвечаете? Почему вы все время смотритесь в зеркало?
— Сударь, — ответила Валентина, сраженная ужасом,—1
я вовсе не смотрюсь...
— А по-моему, оно слишком вас занимает. Ну, Вален¬
тина, отвечайте скорее. Если вы по-прежнему будете от¬
влекаться, я сейчас перенесу трюмо в противоположный
угол, откуда вы не сможете его видеть.
— Не делайте этого, сударь! — растерянно вскричала
Валентина. — Какого ответа вы ждете от меня? Чего требу¬
ете? Что приказываете мне сделать?
— Я ничего не приказываю, — ответил граф со своей
обычной небрежной манерой, — я просто прошу вас уде¬
лить мне завтра несколько минут вашего благосклонного
внимания. Речь пойдет о скучнейшем и сложнейшем деле,
вам придется согласиться на кое-какие неизбежные уступ¬
ки, и, надеюсь, ничье постороннее влияние не сможет вас
убедить не повиноваться мне, будь то даже совет вашего
зеркала — этого постоянного оракула, с которым женщины
советуются по любому поводу.
— Сударь, — умоляюще произнесла Валентина, — я за¬
ранее согласна подписать все, что вам заблагорассудится
потребовать от меня, но, умоляю, уйдем отсюда — я слиш¬
ком устала!
— Это и видно, — подхватил граф.
Тем не менее он продолжал сидеть на софе с безразлич¬
ным видом и глядел на Валентину, которая ждала конца
Этой сцены, стоя со светильником в руке и чувствуя в ду¬
ше смертельную тревогу.
Графу хотелось бы отомстить Валентине куда более же¬
стоким способом, чем этот, но, вспомнив признание Бене¬
дикта, сделанное им всего несколько минут назад, он вполне
здраво рассудил, что сей восторженный юнец вполне спосо¬
бен его убить; поэтому он поднялся и вышел вместе с Ва¬
лентиной. А она, продолжая разыгрывать уже вовсе беспо¬
лезную комедию, сделала вид, что старается запереть дверь
павильона.
— Весьма уместная предосторожность,—: проговорил
граф ядовитым тоном, — тем паче, что окна здесь устроены
таким образом, что любой* обнаружив дверь па запоре, может
преспокойно войти в павильон через окно и выйти оттуда.
Это последнее замечание наконец просветило Валенти¬
ну: она поняла, каковы их истинные взаимоотношения с
мужем.
ГЛАВА XXXIV
На следующий день, как только Валентина встала с по¬
стели, граф попросил разрешения явиться в ее покои вме¬
сте с господином Граппом. Опи принесли с собой целый
ворох бумаг.
— Прочтите их, мадам, — сказал Лансак, видя, что Ва¬
лентина, даже не взглянув на документы, машинально взя¬
лась за перо.
Побледнев, она вскинула на мужа глаза, но взгляд его
был столь недвусмыслен, улыбка столь презрительна, что
она дрожащей рукой быстро вывела свое имя и сказала,
вручая бумаги мужу:
— Сударь, вы видите, как я доверяю вам: я даже не
беру под сомнение то, что вами написано здесь.
— Понимаю, мадам, — ответил Лансак, передавая бума¬
ги Граппу.
В эту минуту он почувствовал себя таким счастливым,
избавившись от долга, который стоил ему целых десяти лет
мучений и преследований, ему стало так легко, что в нем
заговорило нечто вроде признательности к Валентине, и,
поцеловав ей руку, он сказал почти искренне:
— Услуга за услугу, сударыня.
В тот же вечер он объявил Валентине, что вынужден
уехать завтра в Париж с господином Граппом, но в посоль¬
ство отправится не раньше, чем попрощается с Валентиной,
и тогда они вместе обсудят ее личные планы, которые, как
он добавил, не встретят с его стороны никаких возражений.
В прекрасном расположении духа он отправился спать,
радуясь, что разом отделался и от жены и от долгов.
Оставшись вечером одна, Валентина наконец-то могла
хладнокровно поразмыслить над событиями последних трех
дней. До этой минуты страх мешал ей разобраться в своем
положении. Теперь же, когда все уладилось полюбовно, она
сумела бросить на происшедшее ясный взгляд. Но сделан¬
ный ею непоправимый шаг — подписание бумаги — запял
ее воображение лишь на один миг, в душе ее жило чувство
495
величайшей растерянности при мысли, что она безвозврат¬
но упала в глазах мужа. Это чувство унижения было столь
мучительно, что поглощало все иные чувства.
Надеясь найти успокоение в молитве, Валентина запер¬
лась в молельне; но тут, привыкшая к тому, что при каж-
дом взлете ее души к небесам перед ней возникает образ
Бенедикта, она даже испугалась, что Бенедикт предстал
перед нею сейчас иным, не похожим на его прежний чистый
облик. Воспоминание о минувшей ночи, о бурной сцене с
Бенедиктом, каждое слово которой, без сомнения, слышал
господин де Лансак, вызвало краску на лице Валентины,
память о пламенном поцелуе, еще горевшем на ее губах,
все страхи, все угрызения, все тревоги убеждали ее, что
пора отступить, если она не хочет упасть в бездну. До сих
пор ее поддерживало дерзкое ощущение собственной силы,
но одного мига оказалось достаточно, чтобы показать, сколь
нестойка человеческая воля. Пятнадцать месяцев непринуж¬
денной близости и доверия отнюдь не превратили Бенедик¬
та в стоика, раз в мгновение ока были уничтожены плоды
добродетели, собираемой по крохам и столь неосмотри¬
тельно восхваляемой. Валентина уже не могла скрывать от
себя, что любовь, которую она внушила Бенедикту, ничуть
не похожа на ту, какую питают ангелы к господу богу, —
Это была земная любовь, страстная, необузданная, это была
гроза, готовая смести все.
Как только она прислушалась к сокровенному голосу
совести, прежняя ее набожность, неумолимо суровая, рас¬
судительная и беспощадная, сразу же обрекла ее на муки
раскаяния и страха. Тщетно Валентина пыталась уснуть,
вся ночь прошла в этих страхах. Наконец с первым про¬
блеском зари она, доведенная чуть не до бреда своими
муками, задумала некий романтический и возвышенный
план, который привлекает не одну молодую женщину на¬
кануне ее первого падения. Валентина решила повидаться
с муягем и воззвать к его помощи.
Испуганная предстоящим объяснением, она наспех оде¬
лась и уже готовилась выйти из спальни, но внезапно от¬
казалась от своего намерения; потом она вновь вернулась
к нему, снова отбросила его и после четверти часа колеба¬
ний и мук твердо решила спуститься вниз и велела позвать
господина де Лансака.
Еще не пробило пяти часов утра. Граф рассчитывал
покинуть замок до того, как проснется его жена. Он наде¬
496
ялся ускользнуть потихоньку, желая избежать новых про¬
щаний и новой сцены притворства. Мысль о предстоящем
свидании привела его в дурное расположение духа, но он
не нашел благовидного предлога отказаться. Он отправился
в гостиную, слегка раздосадованный, что не может угадать
причину этого внезапного приглашения.
Но граф нахмурился еще больше, увидев, как тщательно
Валентина запирает двери, чтобы их никто не услышал,
увидев ее искаженное мукой лицо, услышав ее прерыви¬
стый голос, так как он не чувствовал себя способным
выдержать трогательную сцену. Выразительные брови
Лансака сошлись к переносью, и когда Валентина заго¬
ворила, она внезапно заметила перед собой такое холод¬
ное и отталкивающее лицо, что сразу замолкла и растеря¬
лась.
Несколько вежливых слов, произнесенных мужем, дали
ей почувствовать, что он не расположен ждать, и тогда,
сделав над собой нечеловеческое усилие, она вновь попы¬
талась заговорить, но сумела выразить свой позор и горе
лишь судорожными рыданиями.
— Ну, ну, дорогая, — наконец проговорил граф, не без
труда напустив на себя ласковый и прямодушный вид, —
полноте ребячиться! Что же такое вы можете мне сказать?
По-моему, мы чудесно поладили по всем пунктам. Ради бо¬
га, не будем терять зря время: Грапп меня ждет. А Грапп
неумолим.
— Так вот, сударь, — сказала Валентина, собравшись с
духом, — я выражу в двух словах, чего я«ду от вашего вели¬
кодушия, — увезите меня.
При этом она склонилась перед графом, почти встала
перед ним на колени. Он невольно отшатнулся.
— Увезти вас? Вас? Вы отдаете себе отчет в своей
просьбе?
— Я знаю, что вы меня презираете! — воскликнула Ва¬
лентина с мужеством отчаяния. — Но я знаю также, что вы
не имеете на то права. Клянусь, сударь, пока я еще достой¬
на быть подругой честного человека.
— Не соблаговолите ли вы доставить мне удовольствие
и сообщить, — медленно и с подчеркнутой иронией прого¬
ворил граф, — сколько ночных прогулок вы сделали «в оди¬
ночестве», как, скажем, вчера, и сколько раз, хотя бы при¬
близительно, вы побывали в павильоне за два года нашей
разлуки?
497
Сознавая свою невинность, Валентина почувствовала,
ка;с растет ее отвага.
— Клянусь вам богом и честью, вчера это было впер¬
вые, — ответила она.
— Бог милосерд, а честь женщины — предмет весьма
хрупкий. Потрудитесь поклясться чем-нибудь другим.
— Но, сударь, — воскликнула Валентина властным то¬
пом, схватив мужа за руку, — вы сами слышали минувшей
ночью наш разговор, я знаю это, уверена в этом. Так вот,
я взываю к вашей совести, разве не служит наш разговор
лучшим свидетельством того, что я неповинна в своем увле¬
чении? Разве не поняли вы, что даже если я виновна и
низка в своих собственных глазах, зато поведение мое ни¬
чем не запятнано в глазах мужа? О, вы сами это отлично
знаете, вы знаете также, что будь все иначе, у меня не
хватило бы дерзости молить вас о защите. О ЗваРист, не
отказывайте мне! Еще не поздно, еще можно меня спасти;
отвратите же удар судьбы, отведите меня от соблазна, ко¬
торый мучит, неотступно преследует меня! Я бегу от него,
я его ненавижу, я хочу его отогнать! Но я, увы, только бед¬
ная, одинокая, покинутая всеми женщина, помогите же
мне! Еще не поздно — слышите?—я могу смотреть вам в
глаза. Взгляните, разве я покраснела? Разве с таким ли¬
цом лгут? Вы человек проницательный, вас нельзя обмануть
так грубо. Да разве я осмелилась бы? Великий боже, вы
мне не верите? О, ваше сомнение — жесточайшая для меня
кара!
С этими словами несчастная Валентина, уже не надеясь
победить оскорбительную холодность этого каменного серд¬
ца, упала на колени и, сложив руки, воздела их к небу, как
бы призывая его в свидетели.
— Вы и вправду прекрасны и вправду красноречивы!
проговорил граф, нарушив свое жестокое молчание. — Надо
иметь черствое сердце, чтобы отказать вам в том, что вы
так мило просите, но неужели вы хотите из-за меня вновь
стать клятвопреступницей? Ведь вы же поклялись ночью
вашему любовнику, что не будете принадлежать другому.
Услышав этот разящий ответ, Валентина с негодованием
поднялась и, глядя на мужа с той высоты, на которую гор¬
дость возносит оскорбленную женщину, проговорила:
— Так вот как вы толкуете мою просьбу! Вы находи¬
тесь в странном заблуждении, сударь, неужели вы думаете,
что я на коленях вымаливаю себе место в вашей постели?,
498
Смертельно оскорбленный высокомерным презрением
Этой женщины, еще минуту назад столь униженно молив¬
шей о спасении, Лансак побледнел и, прикусив губу, молча
направился к дверям. Но Валентина схватила его за руку.
— Итак, вы меня отталкиваете, — сказала она, — вы
отказываетесь дать мне приют и спасение в вашем доме!
Будь вы в состоянии лишить меня своего имени, вы, несо¬
мненно, так бы и сделали! О, как вы несправедливы, су¬
дарь! Еще вчера вы говорили о наших взаимных обязатель¬
ствах в отношении друг друга, и так-то вы выполняете ва¬
ши? Вы же видите, что я вот-вот рухну в бездну, внушаю¬
щую мне ужас, а когда я молю вас протянуть мне руку, вы
отталкиваете меня пинком ноги. Так пусть мои грехи падут
на вашу голову!
— Вы совершенно правы, Валентина, — насмешливо от¬
ветил граф, поворачиваясь к ней спиной, — ваши грехи па¬
дут именно на мою голову.
И он шагнул к двери, восхищенный собственным остро¬
умным ответом; но Валентина вновь удержала его, она су¬
мела стать покорной, трогательной, патетичной, какой толь¬
ко может быть женщина в минуту душевного смятения.
Говорила она так красноречиво и так правдиво, что госпо¬
дин де Лансак, удивленный ее умом, взглянул на жену с
таким видом, что ей показалось на мгновение, будто оп
тронут. Но он легонько высвободил свою руку со словами:
— Все это прекрасно, дорогая, но до чрезвычайности
смешно. Вы еще очень молоды, так послушайтесь совета
друга: ни при каких обстоятельствах женщина не должна
брать своего мужа в исповедники, — это значит требовать
от него больше добродетелей, ч«м ему положено по чину.
Лично я нахожу вас очаровательной, но я веду слишком
занятую жизнь, чтобы взять на себя непосильную задачу —
исцелить вас от великой страсти. Впрочем, я и не льщу
себя надеждой добиться успеха. Я и так, по-моему, сделал
для вас достаточно, закрыв на многое глаза, вы мне откры¬
ли их силой; портому-то мне и приходится бежать, ибо наша
жизнь была бы непереносима и мы не могли бы без смеха
смотреть друг другу в глаза.
— Без смеха, сударь, без смеха!—воскликнула Вален¬
тина в приступе праведного гнева.
— Прощайте, Валентина, — продолжал граф. — Я доста¬
точно опытен, поверьте, и не пущу себе пулю в лоб, обна¬
ружив неверность; но у меня хватает здравого смысла, и я
не хочу служить ширмой для такой юной экзальтирован¬
ной особы, как вы. Поэтому я не требую, чтобы вы рва¬
ли свои связи, которые еще имеют для вас романти¬
ческую прелесть первой любви. Вторая кончится быстрее,
а третья...
— Вы оскорбляете меня, — печально отозвалась Вален¬
тина, — но да будет мне защитой бог. Прощайте, сударь,
благодарю вас за этот жестокий урок, попытаюсь восполь¬
зоваться им.
Супруги простились, и через четверть часа Бенедикт с
Валентином, прогуливавшиеся по обочине дороги, увидели,
как мимо промчалась почтовая карета, увозившая в Париж
благородного графа и его ростовщика.
ГЛАВА XXXV
Испуганная, смертельно уязвленная оскорбительными
предсказаниями мужа, Валентина удалилась к себе в спаль¬
ню, желая скрыть слезы и стыд. Ей стало страшно при
мысли о том, как жестоко карает свет такие увлечения, и
она, привыкшая свято уважать мнение общества, содрогну¬
лась от ужаса, припомнив свои ошибки и неосмотритель¬
ные поступки. Сотни раз перебирала она в уме и отвергала
планы спасения от неминуемой опасности, искала вовне
силы противостоять соблазну, так как не находила их бо¬
лее в себе, ужас перед падением подточил ее силы, и она
горько упрекала судьбу, отказавшую ей в помощи и под¬
держке.
«Увы, — говорила она, — муж меня оттолкнул, мать ме¬
ня не поймет, сестра ничем не способна помочь... Кто оста¬
новит меня на этой круче, с которой я вот-вот сорвусь
вниз?»
Воспитанная для жизни в высшем свете и согласно его
правилам, Валентина не находила в нем той опоры, на ко¬
торую вправе была рассчитывать хотя бы в возмещение
принесенных ею жертв. Если бы она не обладала неоцени¬
мым сокровищем веры, она, несомненно, попрала бы в от¬
чаянии все правила, внушенные ей с юных лет. Но религия
поддерживала ее и сплавляла воедино все ее идеалы.
Этим вечером она не нашла в себе силы увидеться с Бе¬
недиктом, она даже не известила его об отъезде графа и
льстила себя надеждой, что он ничего не узнает. Зато она
S00
послала записочку Луизе и попросила ее к обычному часу
прийти в павильон.
Но как только сестры встретились, мадемуазель Бо¬
жон тут же послала Катрин в парк предупредить Вален¬
тину, что ее бабушка совсем разнемоглась и хочет ее ви¬
деть.
Нынче утром старая маркиза выпила чашку шоколаду,
но ее ослабший организм не смог переварить такую тяже¬
лую пищу, старуха почувствовала стеснение в желудке, и
ее начало жестоко лихорадить. Их старый врач, господин
Фор, нашел положение больной весьма серьезным.
Валентина поспешила к бабушке и старательно ухажи¬
вала за ней; но вдруг маркиза приподнялась на постели и по¬
требовала, чтобы ее оставили наедине с внучкой, причем
произнесла эти слова так внятно, как уже давно пе произ¬
носила, и смотрела так ясно, как уже давно не смотрела.
Все присутствовавшие немедленно удалились, за исключе¬
нием мадемуазель Божон, которая не могла допустить мыс¬
ли, что подобное требование распространяется также и на
нее. Но старая маркиза силой какого-то чудесного превра¬
щения обрела под влиянием лихорадки ясность рассудка и
воли и властно приказала своей компаньонке покинуть
спальню.
— Валентина, — обратилась маркиза к внучке, когда они
остались вдвоем, — я хочу попросить тебя об одном одол¬
жении, уже давно я умоляю об этом Божон, но она только
сбивает меня с толку своей болтовней, а ты, ты мне помо¬
жешь.
— О бабуся! — воскликнула Валентина, опускаясь на
колени возле постели. — Говорите, приказывайте.
— Так вот, дитя мое, — сказала маркиза, понизив го¬
лос и наклоняясь к внучке, — я не хочу умирать, прежде
чем не увижу твою сестру.
Валентина вскочила и бросилась к сонетке.
— О, сейчас, сейчас, — произнесла она. — Луиза здесь,
совсем близко, как же она будет счастлива! Ее ласки вер¬
нут вам, дорогая бабушка, жизнь и здоровье!
Катрин по распоряжению Валентины побежала в па¬
вильон за Луизой.
— Но это еще не все, — добавила маркиза, — я хочу
видеть также и ее сына.
Валентин, которого послал в замок Бенедикт, тревожась
о Валентине и не смея сам явиться к ней без зова* как раз
501
вошел в парк, когда там появилась Катрин. Через несколь¬
ко минут Луизу с сыном уже ввели в спальню маркизы.
Брошенная столь жестоко бабушкой, Луиза совсем за¬
была ее, но когда она увидела на смертном одре бледную и
дряхлую старуху, когда вновь увидела лицо той, чья сни¬
сходительная нежность худо ли, хорошо ли была отрадою
первых лет ее невинной и счастливой жизни, — она ощу¬
тила, как в душе ее проснулось неискоренимое чувство
уважения и любви, неотъемлемое от нашей первой привя¬
занности. Она кинулась в объятия бабушки, и горючие
слезы оросили грудь той, что баюкала ее в детстве, хотя
сама Луиза полагала, что источник слез уже давно иссяк.
Старуха, в свою очередь, испытала сильнейшее волнение
при виде Луизы, некогда столь резвой, столь щедро одарен¬
ной молодостью, пылкостью и здоровьем, а ныне бледной,
хрупкой и печальной. И она выказала в отношении старшей
внучки такую любовь, которая была для этой души как бы
последней вспышкой неизреченной нежности, что даруют
небеса женщине в ее материнском призвании. Старуха про¬
сила прощения за то, что забыла старшую внучку, и про¬
сила так униженно, что сестры разрыдались, не в силах
скрыть свою признательность; потом она обняла Валентина
своими слабеющими руками, восхищаясь его красотой, изя¬
ществом, сходством с теткой. Он унаследовал черты графа
Рембо, последнего сына маркизы, и отсюда шло его сход¬
ство с Валентиной. Но прабабка обнаружила в мальчике
также сходство и с ее покойным мужем. В самом деле, не
смогли же исчезнуть с лица земли эти священные семейные
узы! Нет ничего более впечатляющего для сердца человека,
чем некий тип красоты, который как драгоценное наследие
переходит из рода в род и запечатлевается в баловнях семьи.
Что может быть дороже чувств, где слились воедино воспо¬
минания и надежды! Какая власть заключена в существе,
чей взгляд возрождает в твоей душе прошлые годы, любовь
и горе, целую жизнь, которая, казалось, угасла, и вдруг ты
обнаруживаешь ее трепетные следы в улыбке ребенка.
Но вскоре это волнение улеглось в душе маркизы то ли
потому, что она уже истощила отпущенную ей приро¬
дой способность предаваться чувствам, то ли возобладала
прирожденная легкость характера... Она усадила Луизу
у постели, Валентину в углу алькова, а мальчика у своего
изголовья. Она заговорила с ними умно, и весело, и так
непосредственно, будто расстались они только накануне,
502
расспрашивала Валентина о его занятиях, вкусах, о его пла¬
нах на будущее.
Напрасно внучки уверяли маркизу, что такая длинная
беседа утомит ее, мало-помалу они заметили, что рассудок
ее мутится, память слабеет: удивительное присутствие духа,
с каким она только что держалась, уступило место туман¬
ным и расплывчатым воспоминаниям, каким-то смутным
мыслям, щеки ее, разрумянившиеся от лихорадки, приняли
лиловатый оттенок, язык стал заплетаться. Врач, явившийся
на зов Валентины, прописал ей успокаивающее средство. Но
нужды в нем не оказалось, старушка слабела на глазах —
все понимали, что она скоро угаснет.
Потом, вдруг приподнявшись на подушках, бабушка по¬
дозвала к себе Валентину и, махнув рукой, приказала всем
прочим отойти в дальний угол спальни.
— Вот о чем я сейчас вспомнила, — негромко прого¬
ворила она. — Так я и знала, что забыла что-то, а мне не
хотелось умирать, прежде чем я не скажу тебе одну вещь.
Я отлично знаю кое-какие твои секреты и только делала
вид, что мне ничего не известно. Ты не пожелала мне дове¬
риться, Валентина, но я уже давно догадываюсь, что ты
влюблена, дитя мое.
Валентина задрожала всем телом, страшные события,
происшедшие за эти два дня, потрясли ее, и ей почу¬
дилось, будто устами умирающей бабушки вещает голос
свыше.
— Да, это правда, — призналась она, пряча свое пыла¬
ющее лицо в леденеющих ладонях маркизы, — я виновна,
но не проклинайте меня, скажите мне хоть слово, которое
вернуло бы мне жизнь и спасло бы меня.
— Ах, детка, — ответила маркиза, пытаясь улыбнуть¬
ся, — не так-то легко спасти такую юную головку от страс¬
тей! Что ж, в последние минуты жизни я могу позволить
себе быть искренней. Зачем бы мне лицемерить перед все¬
ми вами? Ведь я через мгновение предстану перед лицом
господа. Нет, не существует никаких средств предохранить
женщину от подобного зла, особенно такую молодую жен¬
щину. Итак, люби, детка, это лучшее, что есть в жизни. Но
выслушай последний совет бабушки и запомни его: никогда
не бери себе в любовники человека неравного с тобой поло¬
жения...
Тут дар речи изменил старой маркизе.
503
Несколько капель микстуры продлили ее жизнь еще на
несколько минут. Она улыбнулась болезненной улыбкой
окружавшим ее и пробормотала про себя молитву. Потом
снова повернулась к Валентине.
— Скажешь матери, что я благодарю ее за все добрые
поступки и прощаю дурные. В конце концов она относилась
ко мне не так уж плохо для женщины низкого происхожде¬
ния. Признаюсь, я и не ждала этого от мадемуазель Шиньон*
Последние слова маркиза произнесла с подчеркнутым
презрением. Больше от нее ничего не услышали; очевидно,
старуха считала, что жестоко отомстила невестке, отравив¬
шей ей старость своим несносным характером, разоблачив
при всех буржуазное происхождение мадам де Рембо, что
в глазах маркизы было самым крупным пороком.
Потеря бабушки, хотя и отозвалась болью в сердце Ва¬
лентины, не была для нее сокрушающим несчастьем. Тем
пе менез она, особенно в теперешнем своем состоянии духа,
решила, что злополучный рок нанес ей еще один удар, и с
горечью твердила про себя, что все, кто мог бы стать для
нее естественной опорой, покинули ее один за другим, и
словно нарочно как раз в то время, когда были ей особен¬
но необходимы.
Окончательно пав духом, Валентина решила написать
матери с просьбой поспешить ей на помощь и одновременно
пошла на жертву не видеться с Бенедиктом, пока не выпол¬
нит до конца свой долг. Поэтому Валентина, отдав послед¬
ний долг покойной бабушке и вернувшись домой, заперлась
у себя; сказавшись больной, она не велела никого прини¬
мать, а сама села за письмо графине де Рембо.
Хотя жестокость господина де Лансака должна была бы
отвратить Валентину от новой попытки поверять свои муки
бесчувственному сердцу, она все же униженно исповедова¬
лась перед гордой женщиной, с детства приводившей ее в
трепет. Не выдержав душевной боли, Валентина нашла в се¬
бе мужество отчаяния решиться даже на этот шаг. Она уже
не рассуждала, все страхи отступили перед самым ужас¬
ным страхом, владевшим ее душой. Она, не раздумывая,
бросилась бы в пучину, лишь бы убежать от своей любви.;
Впрочем, сейчас, когда у нее отняли все и отняли разом,
новая боль не так мучительно отдавалась в ее душе, как в
обычное время. Она чувствовала в себе избыток энергии,
способной победить ее самое, все казалось ей по силам, кро¬
ме борьбы с Бенедиктом; проклятия всего света были ей не
504
так страшны, как мысль собственными глазами увидеть стра¬
дания своего возлюбленного.
Итак, она призналась матери, что любит «не мужа, а
другого человека». Больше ничего она о Бенедикте не со¬
общила; зато живо обрисовала состояние своей души и
настоятельную потребность в опоре. Она умоляла мать
вызвать ее к себе; помня, какой безответной покор¬
ности требовала графиня, Валентина ни за что на свете
не решилась бы приехать в Париж без соизволения матери.
Хотя госпожа де Рембо не грешила избытком материн¬
ской нежности, ее тщеславию, возможно, польстила бы ис¬
поведь дочери; возможно, она уступила бы просьбе, если бы
с той же самой почтой не получила другого письма, тоже
отправленного из замка Рембо; письмо это она прочла пер¬
вым, и в нем оказался сделанный по всей форме навет, при¬
надлежавший перу мадемуазель Божон.
Сия старая девица чуть не спятила от зависти, видя, что
маркиза на смертном одре приблизила к себе свою новую
семью; особенно же разгневало компаньонку то обстоятель¬
ство, что маркиза подарила Луизе на память несколько ста¬
ринных драгоценностей. Она сочла это прямым посягатель¬
ством на свои законные права и, не смея открыто сетовать,
решила хотя бы отомстить; итак, она, не мешкая, написала
графине, чтобы сообщить ей о смерти свекрови, и, восполь¬
зовавшись этим предлогом, рассказала о близости между
Валентиной и Луизой, о «скандальном» появлении Валентина
в деревне, воспитываемого при участии госпояш де Лансак,
но, главное, распространялась о том, что она назвала «тай¬
нами павильона», так как пе только поведала графине о
нежной дружбе сестер, но и в самых черных тонах расписала
их отношения с племянником фермера, с крестьянином Бе¬
нуа Лери; Луизу она представила как заядлую интриганку,
которая гнусно покровительствует преступной связи сестры
с «этим мужланом»; добавила, что, к сожалению, уже слиш¬
ком поздно поправить зло, ибо эта связь тянется вот уже
добрых пятнадцать месяцев. В конце письма она довела до
сведения графини, что господин де Лансак, безусловно, сде¬
лал на сей счет кое-какие неприятные открытия, ибо укатил
в Париж через три дня и с женой не общался.
Дав выход своей ненависти, Божон покинула замок Рем¬
бо, осыпанная милостями и отомстившая за всю доброту,
которую проявила Валентина в отношении бабушкиной ком¬
паньонки.
505
Оба этих письма привели графиню в неописуемый гнев;
она не слишком поверила бы доносу дуэньи, если бы при¬
знания дочери, пришедшие одновременно с письмом Божон,
не послужили подтверждением. Таким образом, в глазах ма¬
тери заслуга простодушной исповеди Валентины была све¬
дена на нет. Госпожа де Рембо сочла дочь преступницей,
бесповоротно запятнавшей свою честь, и подумала, что, опа¬
саясь мести мужа, та старается теперь найти поддержку
у матери. В этом мнении укрепляли ее также слухи, дохо¬
дившие чуть ли не каждый день из провинции. Чистое сча¬
стье двух любящих не могло укрыться в мирной сени лесов,
не возбудив зависти и ненависти всех тех, кто бессмыслен¬
но прозябает в глуши заштатных городков. Зрелище чужого
счастья иссушает и гложет провинциала; единственное, что
скрашивает его душную, жалкую жизнь, — это радость с кор¬
нем выкорчевать любовь и поэзию из жизни соседа.
К тому же госпожа де Рембо, которую и без того пора¬
зило неожиданное возвращение в Париж графа де Лансака,
стала расспрашивать его при встрече и не добилась опреде¬
ленного ответа, но зато по его многозначительному молча¬
нию, по его гордому и уклончивому поведению поняла, что
все узы любви и доверия между ним и женой разорваны на¬
всегда.
Поэтому-то она и послала Валентине разящий ответ, со¬
ветуя искать отныне себе опору и помощь у своей сестри¬
цы, столь же порочной, как она сама, заявила, что остав¬
ляет ее на произвол позорной судьбы, и чуть ли не прокля¬
ла дочь навеки.
Госпожа де Рембо и впрямь была огорчена, видя, что
жизнь ее дочери бесповоротно загублена, но в ее горе было
больше уязвленной гордыни, чем материнской нежности.
Доказательством послужило то, что злоба взяла верх над
жалостью, и графиня переселилась в Англию, чтобы, по ее
же словам, найти забвение от своих горестей на чужбине,
а на самом деле для того, чтобы без помехи предавать¬
ся развлечениям и не встречать людей, осведомленных
об их семейных неурядицах и склонных осуждать ее пове¬
дение.
Так окончилась последняя попытка злосчастной Вален¬
тины. Ответ матери поверг ее душу в такую скорбь, что все
прочие мысли отступили на задний план. Она бросилась на
колени в своей молельне и в отчаянии зарыдала навзрыд.
И вот, когда горечь стала непереносимой, Валентина,
506
подобно многим набожным людям, ощутила, что ей нужны
доверие и надежда; особенно же остро она ощутила потреб¬
ность в настоящей любви, которая пылает в молодых серд¬
цах. Ей, ненавидимой, непонятой, отторгнутой всеми, оста¬
валось лишь единое прибежище — сердце Бенедикта. Не¬
ужели же столь преступна эта оклеветанная любовь? Куда
она ее завела?
— Боже, — с жаром воскликнула Валентина, — ты один
видишь чистоту моих помыслов, ты один знаешь, как не¬
винны мои поступки, почему же ты не защитишь меня?
Неужели и ты отступился от меня? Люди отказывают мне
в справедливости, дай же мне найти ее в тебе. Разве эта
любовь так уж преступна?
Преклонив колена на молитвенной скамеечке, она вдруг
заметила некий предмет, который она сделала своим ех-
voto 1, повинуясь суеверию влюбленных, — это была ее ко¬
сынка, запятнанная кровью Бенедикта; в тот день, когда
он наложил на себя руки, Катрин принесла ее в замок,
подобрав в домике у оврага, а Валентина, узнав об этом,
взяла у няньки платочек. Теперь вид крови, пролитой за
нее, как бы стал для Валентины победоносным выражением
торжествующей любви и преданности, отповедью на оскор¬
бления, которые сыпались на нее со всех сторон. Схватив
косынку и прижав ее к губам, Валентина погрузилась в
океан мук и блаженства. Долго еще она стояла на коленях,
не шевелясь, уйдя в себя, доверчиво открыв свою душу, и
вновь почувствовала, как возвращается к ней пламень жиз¬
ни, опалявший ее всего несколько дней назад.
ГЛАВА XXXVI
Всю эту неделю Бенедикт чувствовал себя самым не¬
счастным человеком на свете. Притворная болезнь Вален¬
тины, о которой даже Луиза ничего не могла сообщить тол¬
ком, повергла его в живейшее волнение. Бенедикт предпо¬
читал лучше верить в недуг Валентины, чем заподозрить
ее в желании бежать от него, — таков уж эгоизм любви!
Этим вечером, побуждаемый слабой надеждой, он долго
бродил по парку и наконец решил проникнуть в павильон,
так как Валентин вручил ему ключ, который обычно дер¬
1 Обетом (лат.).
507
жал при себе. В этом уголке все было тихо и пустынно, в
этом уголке, еще так недавно полном радости, доверия
и любви. Сердце его сжалось; выйдя из павильона, он риск¬
нул проникнуть в сад, разбитый перед замком. Со времени
кончины старой маркизы Валентина рассчитала почти всех
слуг. Замок поэтому стал почти необитаем. Бенедикт, не
встретив ни души, приблизился к дому.
Молельня Валентины помещалась в башенке, находив¬
шейся в самом дальнем и уединенном конце дома. Узень¬
кая винтовая лесенка осталась еще от старинных строений,
послуживших основой для теперешнего замка, и вела из
спальни Валентины в молельню, а из молельни в сад. Свод¬
чатое окно, украшенное орнаментом во вкусе итальянского
Возрождения, находилось выше купы деревьев, верхушки
которых золотило заходящее солнце. День выдался на ред¬
кость жарким; полиловевший к вечеру небосвод вяло пере¬
черкивали безмолвные зарницы, воздух был разрежен и как
бы насыщен электричеством; спускался тот летний вечер,
когда дышится с трудом, когда человек невольно впадает
в состояние крайнего нервического возбуждения, мучается
от какого-то неведомого недуга и верит, что облегчить его
можно лишь слезами.
Добравшись до купы деревьев, росших у подножия баш¬
ни, Бенедикт бросил беспокойный взгляд на окно молельни.
Солнце ярко окрасило его многоцветные витражи. Напрас¬
но Бенедикт старался уловить хоть какое-то движение за
Этим пылающим зеркалом, как вдруг женская рука распах¬
нула окно, чья-то фигура промелькнула и исчезла.
Бенедикт вскарабкался на вековой тис и, прячась среди
его темных плакучих ветвей, забрался достаточно высоко,
чтобы проникнуть взором в глубину комнаты. Он отчетливо
различил Валентину, стоявшую на коленях; ее белокурые
еолосы, позлащенные последними отблесками солнца, бес¬
порядочно рассыпались по плечам. Ее щеки пылали, она
прижимала к груди, она осыпала поцелуями окровавлен¬
ную косынку, которую Бенедикт с такой тревогой искал
после своей неудачной попытки самоубийства и которую
он теперь сразу же узнал.
Тогда Бенедикт, боязливо оглядев пустынный сад и убе¬
дившись, что одним движением можно достигнуть окна, не
мог устоять против соблазна. Ухватившись за лепную балю¬
страду и оттолкнувшись от ветки, бывшей ему опорой, он
бросился вперед, рискуя жизнью.
508
Увидев темную тень, четко вырисовавшуюся на фоне
зажженного закатом окна, Валентина испуганно вскрик¬
нула, но, узнав Бенедикта, испугалась уже по другой при¬
чине.
— О господи, — проговорила она, — неужели вы осме¬
лились преследовать меня и здесь?
— Вы меня гоните? — спросил Бенедикт. — Ну что ж,
всего двадцать футов отделяют меня от земли; прикажите
мне отпустить балюстраду, и я немедленно последую ва¬
шему желанию.
— Великий боже! — воскликнула Валентина, испуган¬
ная тем, что Бенедикт находится в опасности. — Входите
же, входите. Иначе я умру со страха!
Бенедикт проскользнул в молельню, и Валентина, судо¬
рожно схватившая его за сюртук, чтобы он не упал и не
разбился, приняла его в свои объятия. Эт° было движе¬
нием непроизвольной радости оттого, что он спасся.
В этот миг было забыто все. Валентина забыла о сопро¬
тивлении, о долгих своих раздумьях, а Бенедикт забыл свои
упреки, которые намеревался адресовать Валентине. Во¬
семь дней разлуки при столь печальных обстоятельствах
обоим показались вечностью. Юноша предавался безумной
радости, прижимая к груди Валентину, он боялся, что
найдет ее на смертном одре, а она предстала перед ним
еще более прекрасной, еще более любящей, чем когда-
либо.
Наконец к нему вернулась память о перенесенных вдали
от нее страданиях: Бенедикт упрекнул Валентину в жесто¬
кости и во лжи.
— Послушайте, — горячо возразила Валентина, подво¬
дя его к мадонне, — я дала клятву никогда с вами пе встре¬
чаться, пне опять представилось, будто я не смогу видеть
вас и не совершить преступления. А теперь поклянитесь,
что вы поможете мне свято блюсти мой долг, поклянитесь
в том перед господом, перед этим образом, эмблемой чисто¬
ты: успокойте меня, верните мне утраченное доверие. Бене¬
дикт, вы искренни душой и не захотите преступить клятву
в сердце своем; скажите же, чувствуете ли вы, что вы силь¬
нее меня?
Бенедикт побледнел и испуганно отпрянул. Он был по-
рыцарски честен и предпочитал перенести боль вечной раз¬
луки с Валентиной, нежели совершить преступление, обма¬
нув ее.
509
— Но вы же требуете от меня обета, Валентина!—вос¬
кликнул он. — Неужели вы думаете, что у меня хватит ге¬
роизма произнести клятву, а главное, сдержать ее, не под¬
готовившись к этому заранее?
— Но ведь вы готовились к'этому в течение пятнадцати
месяцев!—возразила она. — Вспомните ваши торжествен¬
ные обещания, данные в присутствии моей сестры, ведь до
сих пор вы честно их блюли!
— Да, Валентина, у меня хватало на это сил, и, возмо¬
жно, их хватило бы, чтобы вновь произнести эту клятву.
Но не требуйте ее от меня нынче, я слишком взволновал
сейчас, любые мои клятвы не будут иметь никакой цены.
Все, что произошло, лишило меня покоя, который вы вер¬
нули моему сердцу. О Валентина, неосторожная женщина,
вы же сами говорите, что мое присутствие повергает вас
в трепет. Зачем вы это сказали? У меня никогда не хвати¬
ло бы смелости даже помыслить об этом. Вы были сильной,
когда я считал вас сильной, почему же вы требуете от меня
стойкости, которой не хватает вам самой? Где обрету я ее
теперь? Прощайте, я ухожу, я буду готовиться к тому, что¬
бы исполнить ваш приказ. Но поклянитесь теперь вы, что
не будете бежать от меня: ведь вы сами видите, как па¬
губно сказывается на мне ваше поведение, оно убивает
меня, оно сводит на нет мою прежнюю стойкость.
— Что же, Бенедикт, клянусь, когда я вас вижу* когда
я вас слышу, для меня немыслимо не верить вам. Прощай¬
те, завтра мы все встретимся в павильоне.
Она протянула руку, Бенедикт не осмелился ее коснуть¬
ся. Судорожная дрожь пробежала по его телу. Но едва
только он взял ее руку, как его тут же охватило бешен¬
ство. Он заключил Валентину в объятия, потом хотел
было ее оттолкнуть. Но тут страшное насилие г: ад своей
пылкой натурой истощило последние силы Бенедикта, он
яростно заломил руки и почти без чувств рухнул на ска¬
меечку.
— О, сжальтесь надо мной, — тоскливо пробормотал
он, — сжалься ты, сотворивший Валентину, призови к себе
душу мою, потуши это иссушающее дыхание, которое точит
мою грудь, калечит мою жизнь, сжалься надо мной! Пошли
мне смерть!
Он был так бледен, такая мука запечатлелась в его по¬
тухшем взоре, что Валентина решила, будто он умирает.
Она тоже бросилась рядом с ним на колени, лихорадочно
510
прижала Бенедикта к груди, покрывая, его поцелуями и
слезами, сама без сил упала в его объятия, но тут же ис¬
пустила крик — Бенедикт лишился сознания, похолодел, и
голова его безжизненно откинулась назад.
Наконец Валентине удалось привести Бенедикта в чув¬
ство; но он был так слаб, так разбит, что она не решилась
отправить его домой. Необходимость помочь любимому вер¬
нула ей энергию, и она, поддерживая Бенедикта, довела,
вернее — дотащила его до своей спальни, где стала немед¬
ленно готовить ему чай.
В этот миг добрая и кроткая Валентина превратилась в
заботливую и деятельную сиделку, посвятившую себя ближ¬
нему. Страхи женщины и возлюбленной ушли прочь, усту¬
пив место дружеским заботам. Она совсем забыла, куда
привела Бенедикта, не подумала даже о том, что должно
происходить в его душе, так как все ее помыслы сосредо¬
точились на том, как бы помочь ему исцелиться. Неосто¬
рожная, она не заметила, каким мрачным, диким взором он
оглядывал рту спальню, где был всего лишь раз, эту
постель, где ночью видел ее спящей, всю эту обстановку,
напоминавшую ему самый бурный приступ чувств, самое
торжественное волнение за всю его жизнь. Упав в кресло,
нахмурив брови и бессильно опустив руки, он машинально
смотрел, как Валентина хлопочет вокруг, даже не понимая
толком, чем она занята.
Когда Валентина поднесла Бенедикту только что при¬
готовленное ею успокаивающее питье, он вдруг поднялся и
поглядел на нее таким странным блуждающим взглядом, что
она невольно уронила чашку и отступила на шаг.
Охватив ее стан руками, Бенедикт удержал ее.
— Пустите меня, — воскликнула Валентина, — я обо¬
жглась чаем!
Она отошла, и впрямь прихрамывая. Бенедикт бросился
на колени, покрыл поцелуями ее маленькую, слегка по¬
красневшую от ожога ножку в ажурном чулке и снова чуть
не лишился чувств; когда он вновь пришел в себя, охвачен¬
ная жалостью, любовью и страхом Валентина уже не вы¬
рывалась из его объятий...
Роковая минута, которая неизбежно должна была рано
или поздно наступить, наступила. Надо иметь слишком
много безрассудства, чтобы надеяться победить страсть,
когда видишься с любимым каждый день и когда тебе всего
двадцать лет...
511
В первые дни Валентина, прогнав все свои обычные
мысли, не испытывала раскаяния, но наступила и рта ми¬
нута, и она была страшна.
Тут Бенедикт горько пожалел о счастье, за которое при^-
шлось платить такой дорогой ценой. Он был так жестоко
наказан за свою вину — на его глазах Валентина рыдала
и чахла от тоски.
Оба были слишком добродетельны, чтобы дать себя
усыпить радостями, которые они так долго отвергали и
осуждали, и существование их стало воистину невыноси¬
мым. Валентина не в состоянии была вступить в сделку с
совестью. Бенедикт любил слишком страстно и не мог ощу¬
щать счастья, которое не разделяла Валентина. Оба были
слишком слабы, всецело предоставленные самим себе, слиш¬
ком захвачены необузданными порывами юности и не уме¬
ли отказаться от этих радостей, неизбежно несущих рас¬
каяние. Расставались они с отчаянием в душе, встречались
с восторгом. Жизнь их стала постоянной битвой, вечно во¬
зобновляющейся грозой, безграничным сладострастием и
адом, откуда нет исхода.
Бенедикт упрекал Валентину за то, что она его не лю¬
бит, что ей дороже собственная честь, самоуважение, что она
не способна полностью принести себя в ясертву, а когда
эти упреки приводили к новым слабостям, когда он видел,
как Валентина рыдает от отчаяния, сраженная бледными
призраками страха, он проклинал то счастье, которое только
что вкусил; он готов был ценою собственной крови смыть
воспоминания о миге блаженства. Тогда он уверял, что со¬
гласен бежать прочь, клялся, что перенесет жизнь вдалеке
от нее, но у самой Валентины уже не хватало сил расстаться
с ним.
— Значит, я останусь совсем одна во власти своего
горя! — возражала она. — Нет, не покидайте меня, иначз
я умру, я могу теперь жить, лишь предаваясь забвению.
Как только я заглядываю в свою душу, я чувствую, что
погибла, разум мой мутится, и я способна усугубить свой
грех самоубийством. Ваше присутствие дает мне силу жить
в забвении своих обязанностей. Подождем еще, будем на¬
деяться, будем молиться; одна я уже не могу молиться, но
в вашем присутствии надежда вновь возвращается ко мне.
Я льщу себя мечтой, что в один прекрасный день во мне
проснутся былые добродетели и я смогу любить вас, не со¬
вершая преступления. Возможно, что именно вы и дадите
512
мне эту силу, ведь вы сильнее меня, ведь я вас отталкиваю
и всегда первая зову к себе.
И потом наступали минуты пламенной страсти, когда
Валентина готова была с улыбкой взирать на муки ада.
Тогда она становилась не просто неверующей, а фанатиче¬
ской безбожницей.
— Бросим вызов всему миру, и пусть душа моя погиб¬
нет, — говорила она. — Будем счастливы на земле; разве
счастье быть твоей не стоит того, чтобы заплатить за него
вечными муками? Ради тебя я готова на любые жертвы,
скажи, как я могу еще отблагодарить тебя?
— О, если бы ты всегда была такой! —восклицал Бе¬
недикт.
Тогда Валентина, по природе столь спокойная и сдержан¬
ная, становилась страстной до самозабвения, — так безжало¬
стна власть бед и соблазнов, когда они вступают в союз, и то¬
гда удесятеряются душевные способности бороться и любить.
Чем дольше она сопротивлялась, повинуясь голосу рассудка,
тем стремительнее оказалось падение. Чем больше крепла
решимость отвергнуть страсть, тем успешнее эта страсть
черпала в самой Валентине свою силу и неизбывность.
Одно событие, которое, если так можно выразиться, Ва¬
лентина забыла предусмотреть, отвлекло ее от всех этих
бурь. В один прекрасный день явился господин Грапп с це¬
лой кипой скрепленных печатью бумаг, согласно которым
замок и земли Рембо отходили в его владения, а госпоже
де Лансак осталось всего-навсего двадцать тысяч франков,
что и составляло отныне все ее состояние. Земли были не¬
медленно проданы с торгов по высокой цене, а Валентину
попросили в течение двадцати четырех часов удалиться из
владений господина Граппа.
Это было словно удар грома для всех, кто любил Вален¬
тину: если бы даже округу постигла небесная кара, и то
местные жители не были бы так поражены. Будь Валенти¬
на в ином положении, она ощутила бы всю силу удара, но
сейчас в тайниках сердца она подумала, что господин де
Лансак оказался достаточно низким человеком, раз купил
свое бесчестье ценой золота, и, следовательно, они с ним
квиты. Жалела она лишь павильон, приют навек утрачен¬
ного счастья, и, взяв мебель, которую ей разрешили взять,
она временно переселилась на ферму Лери, которые, по до¬
говору с Граппом, тоже готовились со дня на день покинуть
свое жилье.
513
ГЛАВА XXXVII
Среди треволнений, взбаламутивших ее жизнь, Валенти¬
на несколько дней не виделась с Бенедиктом. Мужество, с
каким она перенесла выпавшее на ее долю испытание,
укрепило ее душу, и она нашла в себе достаточно стойко¬
сти, чтобы попытаться сделать еще одно усилие.
Она написала Бепедикту:
«Умоляю вас не искать встречи со мной в течение бли¬
жайших двух недель, которые я проживу у Лери. Коль
скоро вы не переступали порог фермы со дня свадьбы Ате¬
наис, вы не можете появиться в Гранжнёве без того, чтобы
наши отношения не получили огласки. Как бы вас ни при¬
глашала к себе госпожа Лери, которая до сих пор горюет
о вашей мнимой размолвке, откажите ей, если не хотите при¬
чинить мне боль. Прощайте, я и сама не знаю, что со мной
станется, впереди еще две недели, чтобы подумать. Когда
я решу вопрос о своем будущем, я извещу вас, и, что бы
меня ни ждало, вы поможете мне перенести все тяготы».
Эта записка повергла Бенедикта в глубокий страх, за
ее строками он прочел то решение, которого он так давно
опасался и от которого ему до сих пор удавалось отвратить
Валентину, но, видимо, в связи с обрушившимся на нее не¬
счастьем оно стало неминуемым. Сраженный, раздавленный
бременем всей своей растревоженной жизни и мрачным
призраком будущего, он окончательно пал духом. Впереди
не было далее надежды на самоубийство. Он был связан
Определенными обязательствами с сыном Луизы, к тому же
Валентина была слишком несчастна, и он не мог решиться
нанести ей еще и этот удар ко всем тем, что обрушила на
нее судьба. Теперь, когда Валентина разорена, покинута,
еле жива от горя и раскаяния, его, Бенедикта, долг — жить,
чтобы попытаться быть ей полезным и охранять ее далее
вопреки ее воле.
Наконец Луизе удалось победить безумную страсть, так
долго ее мучившую. Ее отношения с Бенедиктом, упростив¬
шиеся и Очищенные присутствием сына, стали более спо¬
койными и уравновешенными. Ее бешеный нрав смягчился,
что было результатом огромной внутренней победы. Прав¬
да, она ничего не знала о том несчастье, какое принесло
Бенедикту его слишком большое счастье с Валентиной, —^
514
Луиза готовилась утешать сестру в ее потерях, не подозре¬
вая, что среди этих потерь есть одна непоправимая — по¬
теря самоуважения. Таким образом, она проводила все сво¬
бодное время с Валентиной и не понимала, какие новые
беды нависли над Венедиктом.
Юная и живая Атенаис тояее сильно страдала из-за всех
Этих передряг — во-первых, потому, что она искренне лю¬
била Валентину, и, во-вторых, мысль о том, что павильон
стоит на запоре, что не будет больше их милых вечерних
встреч и маленький садик для нее потерян навсегда, — на¬
полняла ее сердце бесконечной горечью. Она сама дивилась,
что не может думать о тех днях без печального вздоха, пу¬
галась, что дни тянутся так бесконечно и так скучно прохо¬
дят вечера.
Очевидно, в жизни ее не хватало чего-то самого глав¬
ного, и Атенаис, которой не исполнилось и восемнадцати
лет, простодушно размышляла над этим вопросом, не смея
найти на него ответа. Но о чем бы она ни думала, в меч¬
тах ее неизменно возникала белокурая благородная голова
юного Валентина, четко вырисовывающаяся на фоне зелени
кустов, густо осыпанных цветами. Шла ли она по лугу, ей
чудилось, будто по зеленой мураве он бежит вслед за нею;
он виделся ей, высокий, стройный, гибкий как олень, пере¬
скакивающий изгородь, чтобы ее догнать; она резвилась с
ним, вторила его искреннему молодому смеху, потом крас¬
нела сама, заметив, как краска проступает на этом чистом
челе, чувствуя горячее прикосновение белой тонкой руки,
подкарауливала вздох и меланхолический взгляд этого ре¬
бенка, которого она не считала нужным остерегаться. Сама
не зная того, она чувствовала робкое волнение нарождаю¬
щейся любви. И, очнувшись от своих грез, увидев рядом с
собой Пьера Блютти, этого сурового крестьянина, столь гру¬
бого в любви, лишенного всякого обаяния и изящества, она
ощущала, что сердце ее сжимается, и слезы сами наверты¬
вались на глаза. Атенаис с детства обожала все аристокра¬
тическое; возвышенная речь, подчас даже недоступная ее
пониманию, была для нее самым мощным соблазном. Когда
Бенедикт рассуждал об искусстве или науках, она внимала
ему, замерев от восхищения, так как не понимала ни слова.
Именно в этом видела она превосходство Бенедикта, так
долго владевшего ее воображением. С тех пор как она ре¬
шила отказаться от кузена, юный Валентин, со своей кро¬
тостью, сдержанностью, с каким-то истинно рыцарским ве-
515
Лйчием точеного лица, со всеми его талантами к отвлечен-
цым наукам, стал в глазах молодой женщины идеалом
изящества и совершенства. Уже давно она, не таясь, выра¬
жала к нему расположение, но в последнее время не осме¬
ливалась делать этого — Валентин рос не по дням, а по
часам, его проницательный взгляд обжигал, и юная фермер¬
ша чувствовала, что кровь бросается ей в лицо всякий раз,
когда она произносит его имя.
Таким образом, заброшенный павильон стал предметом
рздохов и сожалений. Время от времени Валентин прихо¬
дил повидаться с матерью и теткой, но домик над оврагом
,Устоял довольно далеко от фермы, а юноша не мог без ущер¬
ба для своих занятий предпринимать длинные прогулки, и
уже первая неделя показалась мадам Блютти смертельно
■длинной.
Будущее было неопределенным. Луиза поговаривала о
70м, что пора уезяеать в Париж с сыном и Валентиной.
бывало, сестры строили иные планы — приобрести ма¬
ленький крестьянский домик и жить в нем уединенно и
*гихо. Блютти, по-прежнему ревновавший к Бенедикту, хо¬
тя, казалось, к этому не было никаких причин, заявил, что
увезет жену в Марш, где у него были земли. Так или иначе,
приходилось расставаться с Валентином; Атенаис не могла
подумать об этом без печали, и именно печаль эта пролила
яркий свет на сокровенные тайны ее сердца.
Как-то утром, не устояв перед соблазном прогулки, Ате¬
наис, как добрая фермерша, решила осмотреть отдаленный
лужок. Лужок этот примыкал к лесу Ваврэ, а овраг нахо¬
дился неподалеку от опушки леса. И случилось так, что
Бенедикт с Валентином прогуливались по опушке, и юноша,
заметив на фоне яркой зелени стройный, изящный стан
мадам Блютти, перескочил через изгородь, не испросив на то
разрешения своего ментора, и бросился к Атенаис. Бенедикт
тоже подошел к ним, и все трое немного поговорили.
Но тут Атенаис, еще хранившая к кузену живой интерес,
что делает в глазах мужчины дружбу женщины столь неж¬
ной и приятной, заметила, какие глубокие следы в такой
короткий срок наложила грусть на его лицо. Эти искажен¬
ные мукой черты испугали ее, и, взяв Бенедикта под руку,
она стала умолять его открыть ей причину грусти, не скры¬
вать состояния своего недуга. Так как Атенаис догадыва¬
лась о многом, она из деликатности отослала Валентина,
попросив его принести ей зонтик, забытый под деревом..
516
Уже так давно Бенедикт был вынужден скрывать от
всех свои страдания, и не мудрено, что участие кузины ста¬
ло для него бальзамом. Он не мог устоять против искуше¬
ния излить душу и поведал Атенаис о своей любви к Ва¬
лентине, о том беспокойстве, в каком он живет, находясь
с ней в разлуке, и под конец признался, что совсем пал ду¬
хом, так как боится, что потеряет ее навеки.
Хотя Атенаис давно знала о страстном влечении Бене¬
дикта и Валентины, от нее ускользала интимная сторона их
отношений, что, несомненно, насторожило бы более опыт¬
ную особу. В простоте души она не могла помыслить, что
графиня де Лансак способна забыть свой долг, и считала,
что их любовь так же чиста, как ее чувства к Валентину.
Поэтому-то, поддавшись порыву доброты, она пообещала
Бенедикту уговорить Валентину отказаться от своего суро¬
вого намерения.
— Не знаю, добьюсь я успеха или нет, — добавила Ате¬
наис со свойственной ей пылкой искренностью, заставляв¬
шей забывать ее недостатки и являющейся главным ее оча¬
рованием, — но клянусь не покладая рук трудиться ради
вашего счастья, как ради своего собственного. Мне так хо¬
чется доказать вам, что я по-прежнему ваш друг!
Тронутый этим порывом великодушной дружбы, Бене¬
дикт благодарно поцеловал ей руку. Подошедший к ним с
зонтиком в руках Валентин заметил жест Бенедикта и по¬
бледнел, потом вспыхнул, и Атенаис, от которой ничто не
ускользнуло, сама смутилась; но, желая придать себе значи¬
тельный и важный вид, она снова обратилась к Бенедикту:
— Мы должны опять увидеться с вами и решить этот
серьезный вопрос. Ведь я такая легкомысленная, такая не¬
ловкая, что нуждаюсь в вашем руководстве. Итак, я приду
завтра сюда прогуляться и расскажу вам, каковы мои успе¬
хи. И мы вместе обсудим, как нам добиться большего. До
завтра!
И она удалилась, легко ступая по траве, дружески кив¬
нув на прощание Бенедикту; но, произнося последние слова,
смотрела она не на него.
На следующий день и в самом деле состоялась новая бе
седа. Пока Валентин брел впереди по лесной тропинке, Ате¬
наис успела рассказать Бенедикту о своей неудаче. Вален¬
тина не поддавалась ни на какие уговоры. Однако Атенаис
не сложила оружия и в течение всей недели трудилась, не
щадя сил, лишь бы примирить любовников.
517
Переговоры шли медленно. Возможно, молоденькая дип¬
ломатка не слишком возражала против частых конференций
на лужку. Когда они с Бенедиктом замолкали, к ним под¬
ходил Валентин и, получив улыбку или взгляд, более красно¬
речивый, нежели любые слова, быстро утешался, хотя его
не посвящали в тайну. И потом, когда переговоры конча¬
лись, Валентин вместе с Атенаис гонялся за бабочками, и
иной раз, играючи, ему удавалось схватить ее за руку, кос¬
нуться губами ее волос, похитить ленточку или цветок, укра¬
шавший ее. В семнадцать лет еще живешь поэзией Дора.
Если даже Атенаис не приносила добрых вестей, Бене¬
дикт все равно был рад слышать из ее уст хоть имя Вален¬
тины, поговорить о ней. Он в мельчайших подробностях рас¬
спрашивал кузину о жизни Валентины, заставлял ее слово
в слово пересказывать их беседы. К концу встречи он впа¬
дал в умиленное состояние духа, чувствуя себя утешенным
и подбодренным, и не думал о тех роковых последствиях,
которые могли иметь его частые свидания с кузиной.
Тем временем Пьер Блютти отправился в Марш по своим
делам. К концу недели, на обратном пути домой, он завер¬
нул в село, где началась ярмарка, и задержался там на сут¬
ки. На ярмарке он повстречал Симонно.
По роковому стечению обстоятельств Симонно недавно
завел шашни с толстухой птичницей, жившей в хижине при
дороге, в трехстах шагах от знаменитого лужка. Каждый
день Жоряе отправлялся туда и из окошка сеновала, служив¬
шего храмом их сельской любви, видел, как по тропинке
прогуливается Атенаис под руку с Бенедиктом. Тут же он
заподозрил неладное в этих встречах, вспомнив, что маде¬
муазель Лери давно была влюблена в своего кузена. Он знал
ревнивый нрав Пьера Блютти, да и сам не мог себе пред¬
ставить, что женщина бегает на свидание с мужчиной, ве¬
дет с ним секретные беседы, не испытывая к нему чувств
и не питая намерений, не совместимых с супружеской вер¬
ностью.
Простой здравый смысл подсказал ему, что надо открыть
глаза Пьеру Блютти, что он и не преминул сделать. Фермер
пришел в неописуемую ярость и решил тут же уехать с яр¬
марки, чтобы пришибить своего соперника и собственную
супругу. Тут Симонно заметил, что пока зло, возможно, не
так уж велико, и тем отчасти успокоил гнев Пьера.
— По правде сказать, — продолжал Симонно, — при них
вечно торчал мальчишка мадемуазель Луизы, хотя он шел
518
на расстоянии шагов тридцати, значит, все происходило у
него на глазах, поэтому-то я и считаю, что больших бед они
натворить не успели, разве что на словах, — ведь, когда
мальчишка к ним совался, они его прогоняли прочь. Твоя
супруга нежно хлопала мальчика по щечке и посылала его
побегать, чтобы самой наговориться всласть.
— Смотрите только, какая бесстыдница! — отвечал Пьер
Блютти, грызя от злости кулаки. — Эх> так я и знал, что
Этим все кончится. А этот-то ветрогон! Он любой бабе зубы
заговорит. Волочился и за мадемуазель Луизой и за моей
супругой перед нашей свадьбой. А потом, это уж всем извест¬
но, осмелился ухаживать за госпожой де Лансак. Но она,
женщина честная и уважаемая, не пожелала его видеть, по¬
требовала, чтобы он и носа на ферму не смел казать, пока
она там живет. Мне ли не знать, я сам слышал, как она
сказала это своей сестре в тот день, когда переехала к нам.
А теперь, за неимением лучшего, этот господинчик опять
подкатился к моей супруге! А может, они уже давно сню¬
хались, почем я знаю? Почему она последнее время пова¬
дилась каждый вечер разряженная бегать в замок, хотя я
был против? Потому что с ним виделась. И там еще этот
проклятущий парк, где они прогуливались вдвоем сколько
их душеньке угодно. Нет уж, черта с два! Я отомщу. Те¬
перь, когда парк закрыли, они, дело ясное, назначают сви¬
дания в лесу. Откуда мне знать, что ночью делается? Но,
дьявол меня возьми, я тут, и на сей раз мы увидим, спасет
ли сатана его шкуру. Я им покажу, что нельзя безнаказан¬
но оскорблять Пьера Блютти.
— И если тебе понадобится друг, знай, что я тебя не
оставлю, — подхватил Симонно.
Приятели обменялись рукопожатием и вместе зашагали
к ферме.
Тем временем Атенаис с успехом ходатайствовала за
Бенедикта, с такой искренностью и с таким яеаром защища¬
ла дело их любви, ссылаясь на то, что Бенедикт нездоров,
грустен, бледен, извелся от тоски, уверяла, что он так робок,
так покорен, что в конце концов слабовольная Валентина
позволила себя уговорить. В тайниках души ей хотелось,
чтобы Бенедикт пришел, так как и ей тоже дни казались
бесконечно длинными, а собственное решение бесконечно
жестоким.
Вскоре они уяее говорили только о том, как преодолеть
трудности, мешающие встрече.
519
— Мне приходится скрывать свою любовь, как будто
она преступление, — признавалась Валентина. — Какому-то
врагу, а кто он, я не знаю, но он, безусловно, следил за каж¬
дым моим шагом, удалось рассорить меня с матерью. Теперь
я вымаливаю у нее прощение — ведь, кроме нее, у меня ни¬
кого не осталось. Но если я скомпрометирую себя какой-
нибудь новой неосторожностью, мать узнает, и тогда уже
не будет надежды смягчить ее сердце. Поэтому-то я и не
могу пойти с тобой на луг.
— Конечно, нет, — согласилась Атенаис, — но он сам
может сюда прийти.
— Помилуй, — возразила Валентина. — Вспомни, как
враждебно высказывался по этому поводу твой муж; кроме
того, появление Бенедикта поведет к ссоре не только в вашей
семье и с твоим мужем — он уж наверняка два года не был
на ферме. Его визит не может пройти незамеченным, на¬
чнутся разговоры, и каждый поймет, что я всему причиной.
— Это, конечно, так, — согласилась Атенаис, — но по¬
чему бы ему не прийти сюда в сумерки, тогда его никто не
заметит. Сейчас уже осень, дни стали короче, в восемь ча¬
сов тьма кромешная, в девять все ложатся, а мой муж — он
не такой соня, как все прочие, — в отъезде. Если Бенедикт
будет у калитки фруктового сада в половине десятого, если
я сама ему открою, если вы часок-другой поболтаете в зале
и вернется он к себе к одиннадцати часам, пока еще луна
не взошла, чего же тут такого трудного или опасного.
Валентина по-прежнему возражала, Атенаис настаивала
на своем, молила, даже, случалось, плакала и наконец за¬
явила, что отказ доведет Бенедикта до смерти. В конце кон¬
цов доводы ее восторжествовали. На следующий день она
примчалась на луг и торжествующе сообщила Бенедикту
добрую весть.
В тот же вечер Бенедикт, получив наставления от своей
юной покровительницы и, кроме того, зная в округе каж¬
дый кустик и тропку, был введен к Валентине и просидел у
нее два часа; к концу беседы ему вновь удалось подчинить
ее своей воле. Он успокоил ее насчет будущего, поклялся
навеки отказаться от счастья, раз оно будет оплачено це¬
ною ее раскаяния, рыдал от любви и блаженства у ее ног
и удалился, радуясь тому, что она стала спокойнее и довер¬
чивее и согласилась увидеться с ним завтра вечером.
Но на следующий день на ферму явились Пьер Блютти с
Жоржем Симонно. Блютти удалось скрыть свой гнев, и он
520
внимательно следил за женой. На лужок она не пошла, да
и незачем было туда больше ходить; к тому же она боялась,
как бы муж ее не выследил.
Блютти стал расспрашивать соседей, он действовал со
всей отпущенной ему природой ловкостью, и, надо сказать,
ее не занимать стать крестьянину, особенно же когда за¬
тронуты струны его не слишком чувствительной души. С
прекрасно разыгранным равнодушием он целый день смот¬
рел и слушал. Так ему удалось услышать, как батрак со¬
общал своему дружку, что Чародейка, их огромная рыжая
собака, лаяла без передышки с девяти часов вечера до по¬
луночи. Пьер Блютти тут же отправился в фруктовый сад и
обнаружил, что один из камней на верху ограды чуть сдви¬
нут с места. Но еще более красноречивой уликой оказался
след каблука, отпечатавшийся то тут, то там на глинистом
склоне канавы. А ведь на ферме никто не щеголял в сапо¬
гах — все обходились деревянными сабо или грубыми баш¬
маками, подбитыми в три ряда гвоздями.
Теперь у Блютти уже не оставалось сомнений. Желая
наверняка нанести удар сопернику, он сумел до времени
скрыть свой гнев и боль, а вечером, расцеловав жену, объ¬
явил, что пойдет ночевать на мызу Симонно, расположенную
в полулье от них. Сбор винограда подходил к концу; Си¬
монно, замешкавшийся со сбором, попросил у Пьера помо¬
щи — пусть, мол, присмотрит нынче ночью за вином, бродя¬
щим в чанах. Эта выдумка ни у кого не вызвала сомнений.
Атенаис чувствовала себя столь невинной перед мужем, что
ее не насторожили его планы.
Итак, Пьер отправился к дружку и, яростно потрясая
тяжелыми железными вилами, которыми орудуют в округе
во время сенокоса для уборки, или, как здесь выражаются,
чтобы «прихорошить» на возу сено, стал со жгучим нетер¬
пением ждать ночи. А Симонно, стараясь придать другу му¬
жества и хладнокровия, то и дело подносил ему вина.
ГЛАВА XXXVIII
Пробило семь часов. Вечер выдался печальный и холод¬
ный. Под соломенной крышей домика завывал ветер, и ру¬
чей, непомерно разлившийся во время последних дождей,
несся по дну оврага с жалобным и монотонным лепетом.
Бенедикт собирался покинуть своего юного друга и, как
17 Жорж Санд, т. 1
521
накануне, начал плести какую-то басню о том, что ему-де
необходимо отлучиться из дому, но тут Валентин прервал
его.
— Зачем вы меня обманываете? — спросил он сердито,
швырнув на стол книгу, которую держал в руках. — Вы же
идете на ферму.
Изумленный Бенедикт не нашелся, что ответить.
— Так вот что, мой друг, — продолжал юноша с горь¬
кой решимостью, — идите туда и будьте счастливы, вы за*
служиваете этого больше, чем я, и если что-либо может смяг-
4iitb мои страдания, то лишь мысль о том, что мой сопер¬
ник — вы.
Бенедикт не мог опомниться от изумления, мужчины во¬
обще не слишком проницательны в подобных вещах, да к
тому же за собственным горем он не заметил, что любовь ов¬
ладела сердцем юноши, отданного под его опеку. Ошелом¬
ленный этими словами, Бенедикт решил было, что Валентин
влюблен в свою тетку, и кровь его заледенела в жилах от
удивления и горя.
— Друг мой, — опускаясь на стул, печально продолжал
Валентин, — я знаю, я вас оскорбил, вы досадуете на меня
и, возможно, огорчились. И это вы, кого я так люблю! И
Это я вынужден бороться с ненавистью, которую вы внуша¬
ете мне подчас! Так вот, Бенедикт, берегитесь меня: в иные
дни я способен вас убить.
— Несчастное дитя! — воскликнул Бенедикт, с силой
схватив Валентина за руку. — И вы осмелились питать
такие чувства к той, к кому вы обязаны относиться с ува¬
жением, как к родной матери!
— Почему матери? — возразил юноша, грустно улыб¬
нувшись. — Она слишком молода, чтобы быть моей ма^
терью.
— Великий боже!—в замешательстве воскликнул Бе¬
недикт. — Но что скажет Валентина?
— Валентина? А ей-то что? Но почему, почему она не
предвидела того, что произойдет? Почему разрешала нам
встречаться каяедый вечер? И почему, наконец, вы сами
взяли меня в поверенные и свидетели вашей любви? Ибо вы
ее любите, теперь я уже не могу обманываться. Вчера я
незаметно пошел за вами, вы отправились на ферму, а для
того, чтобы встретиться с мамой или с тетей, вовсе необя¬
зательно было принимать такие предосторожности, так та¬
иться. Скажите, почему вы прятались?
522
— О господи, о чем вы говорите? — воскликнул Бене¬
дикт, чувствуя, что с его души свалилась огромная тя¬
жесть, — значит, вы решили, что я влюблен в кузину?
— А кто же может в нее не влюбиться? — ответил юно¬
ша с простодушпым восторгом.
— Иди ко мне, дитя мое, — сказал Бенедикт, прижимая
Валентина к своей груди. — Веришь ли ты слову друга? Так
вот, клянусь честью, никогда я не любил Атенаис и никогда
не полюблю. Ну, доволен теперь?
— Неужели это правда? — воскликнул Валентип, лихо¬
радочно обнимая своего наставника. — Но в таком случае
зачем ты ходишь на ферму?
— Заниматься очень важными делами, речь идет о со¬
стоянии госпожи де Лансак, — не без замешательства про¬
изнес Бенедикт. — Я поссорился с Блютти и потому вынуж¬
ден таиться, да его и впрямь могло бы оскорбить мое при¬
сутствие у них в доме, поэтому я и принимаю кое-какие пред¬
осторожности, чтобы попасть к твоей тетушке. Я все должен
сделать ради защиты ее интересов. Это дела денежные, в ко¬
торых ты не разбираешься... Впрочем, тебя они и не касают¬
ся... Потом я тебе все объясню; а сейчас мпе пора идти.
— С меня вполне достаточно ваших слов, — сказал Ва¬
лентин, — и я не прошу у вас дальнейших объяснений. Вы
не мояеете поступать неблагородно н невеликодушно. Но
разреши мне проводить тебя, Бенедикт!
— Конечно, проводи, но только часть дороги, — ответил
Бенедикт.
Они вместе вышли из хижины.
— К чему это оружие? — спросил Бенедикт, видя, что
Валентин шагает с ружьем на плече.
— Сам не знаю. Я решил проводить тебя до фермы.
Пьер Блютти тебя ненавидит, я знаю. Если он тебя встретит,
он способен пойти на все. Это злобный и подлый человек;
разреши мне сопровождать тебя. Да, кстати, вчера вечером
я не мог уснуть до твоего возвращения. Меня мучили кош¬
мары. Но сейчас, когда с души моей спало бремя страшной
ревности, сейчас, когда, казалось бы, я доляеен радоваться,
у меня тяжело на душе; пожалуй, впервые в жизни у меня
такое мрачное настроение.
— Я тебе тысячу раз говорил, Валентин, что нервы у
тебя как у женщины. Бедное дитя! И все же твоя дружба
мне мила. Думаю даже, что именно она примирит меня с
жизнью, когда мне ничего не останется.
17*
523
Некоторое время оба шагали в молчания, потом снова
Завели беседу, хотя она прерывалась и замирала каждую
минуту. Бенедикт чувствовал, как сердце его полнится
радостью при мысли, что близка минута встречи с Вален¬
тиной. А юный его спутник, натура более уязвимая и впе¬
чатлительная, старался прогнать прочь какое-то страшное
предчувствие. Бенедикт решил доказать юноше все безумие
его любви к Атенаис, побудить его бороться против этой
опасной склонности. В самых мрачных красках он нарисо¬
вал ему зло, порождаемое страстями, но пламенный трепет
счастья опровергал его же собственные доводы.
— Возможно, ты и прав! —проговорил Валентин. — Мне
почему-то кажется, что мне на роду написано не знать сча¬
стья. По крайней мере я убежден в этом сегодня, до того
темно и тоскливо у меня на душе. Возвращайся пораньше,
слышишь? И позволь мне проводить тебя до калитки сада.
Хорошо?
— Нет, дитя мое, нет, не надо, — отозвался Бенедикт,
останавливаясь под старой ивой, стоявшей на развилке доро¬
ги, сворачивавшей под прямым углом. — Возвращайся до¬
мой, я скоро приду и снова примусь читать тебе нотации...
Да что с тобой?
— Возьми мое ружье.
— Какое безумие!
— Слышишь? — шепнул Валентин.
Над их головами раздался хриплый унылый крик.
— Это козодой, — пояснил Бенедикт. — Он живет в дуп¬
ле вот этого старого дерева. Хочешь его убить? Я сейчас
его выгоню.
Бенедикт ударил ногой по трухлявому стволу. Птица
молча как-то боком пролетела над ними. Валентин прице¬
лился, но было слишком темно, и он промахнулся. Козодой
улетел прочь все с тем же унылым криком.
— Вещая птица, пророчица бедствий! —проговорил юно¬
ша. — Я упустил тебя. Кажется, именно козодоя крестьяне
зс-вут птицей смерти?
— Да, — равнодушно ответил Бенедикт, — они уверяют,
что козодой поет над человеком за час до его кончины. Чур
нас! Мы же были под деревом, когда он пел!
Валентин повел плечом, как будто ему стало стыдно
своего ребяческого суеверия. Но он пожал руку Бенедикта
крепче, чем обычно.
— Возвращайся скорее! — проговорил он.
И они расстались.
Бенедикт бесшумно проскользнул в калитку и увидел
Валентину, поджидавшую его на крыльце.
— Я должна сообщить вам важные новости, — прогово¬
рила она, — ко давайте уйдем из столовой, здесь любой нас
может увидеть. Атенаис на час уступила мне свою комнату.
Следуйте за мной.
Когда фермерша вышла замуж, молодым отвели малень¬
кую комнатку на первом этаже, нарядно убрали ее и обста¬
вили. Атенаис предложила подруге встретиться с Бенедиктом
в ее комнате, а сама ждала конца свидания в горнице Ва¬
лентины на втором этаже.
Валентина ввела Бенедикта в спальню Атенаис.
Почти в тот же час Пьер Блютти и Жорж Симонно по¬
кинули мызу, где провели весь день. Оба в молчании ша¬
гали по дороге, вьющейся вдоль берегов Эндра.
— Черт возьми! Нет, ты не мужчина, Пьер, — вдруг про¬
говорил Жорж и остановился. — Будто ты собрался престу¬
пление совершить. Молчишь, весь день ходишь расстроен¬
ный, бледный, как мертвец, еле ноги волочишь. Неужто
можно так падать духом из-за бабы?
— Вовсе это не из-за любви к женщине, — глухо ото¬
звался Пьер и остановился, — а скорее уж из ненависти к
мужчине. У меня от ненависти даже сердце зашлось, и ко¬
гда ты говоришь, что я собираюсь пойти на преступление,
думаю, ты не-ошибаешься.
— Да нет, шутишь? — проговорил Жорж, останавли¬
ваясь. — Я ведь пошел с тобой, чтобы просто дать ему
взбучку.
— Только такую взбучку, после которой не встают, —
мрачно ответил Пьер. — Мне его физиономия уже давно
опостылела. Придется нынче одному из нас уступить место
другому.
— Эх, дьявол, не думал я, что дело так далеко зашло.
А чем это ты подпираешься вместо палки? Темень такая,
что не разгляжу! Значит, ты для этого тащишь с собой чер¬
товы вилы?
— Возможно!
— Знаешь что, к чему нам идти на подсудное дело! Мне
Это ничуть не улыбается — у меня жена, дети!
— Если трусишь, не ходи!
— Я пойду, чтобы помешать тебе сделать глупость.
525
Они снова зашагали по направлению к ферме.
— Послушайте, — говорила тем временем Валентина, вы¬
нимая из-за корсажа конверт с черной печатью, — я совсем
растерялась, собственные чувства пугают меня. Читайте; но
если ваше сердце столь же преступно, как мое, лучше
промолчите — я и так боюсь, что вот-вот разверзнется
земля и поглотит нас обоих.
Испуганный Бенедикт взял письмо — оно было от Фран¬
ка, лакея господина де Лансака. Господин де Лансак был
убит на дуэли.
Жестокая и буйная радость поглотила все прочие ощу¬
щения Бенедикта! Он зашагал по комнате, желая скрыть
от Валентины свое волнение, которое она, несомненно,
осуждала, хотя сама поддалась ему. Но все его усилия
были тщетны. Он бросился к Валентине и, упав к ее погам,
прижал их к своей груди в каком-то диком, пьянящем
порыве.
— К чему притворяться печальным, к чему лицеме¬
рить? — воскликнул он. — Разве мог бы я обмануть тебя,
обмануть бога? Разве не сам господь бог направляет наши
судьбы? Разве не он освободил тебя от позорных уз брака?
Разве не он пожелал очистить землю от этого лживого, глу¬
пого человека?
— Замолчите, — проговорила Валентина, зажимая ему
ладонью рот. — Неужели вы хотите навлечь на нас мщение
небес? Разве мы недостаточно запятнали этого человека при
жизни? Нужно ли оскорблять его и после смерти? О, мол¬
чите, ваши слова — святотатство! Кто знает, возможно, бог
допустил эту смерть лишь для того, чтобы покарать нас и
сделать нас еще более несчастными...
— Робкая и безумная Валентина! Что мояеет произойти
с нами теперь? Разве ты не свободна? Разве будущее не
принадлежит нам? Ты права, не следует оскорблять мертво¬
го. Так благословим же память этого человека, который уни-
чтожил разделяющую нас пропасть — положение в обществе
и богатство. Да будет благословен он за то, что разорил
тебя, бросил в одиночестве, иначе я не осмелился бы даже
мечтать о том, чтобы связать наши судьбы. Твое богатство,
твое положение в обществе были препятствием, преодолеть
которое была не в силах моя гордость. А теперь ты принад¬
лежишь мне, ты не можешь, ты не должна меня отвергать,
я твой супруг, я имею ка тебя все права... Совесть, твоя ве¬
ра — все требует, чтобы я стал тебе опорой. О, пусть теперь
т
приходят, пусть посмеют оскорбить тебя, когда я держу тебя
в своих объятиях! О, я сознаю свои обязанности, я пони¬
маю, какое бесценное сокровище доверено моим попечени¬
ям, я ни на шаг не отойду от тебя, я буду с любовью тебя
оберегать! Как же мы будем счастливы! Смотри же, как
милосерд господь! После стольких суровых испытаний он
посылает нам благо, которого мы так жаждали! Помнишь,
как однажды, вот здесь, ты жалела о том, что не родилась
фермершей, что не можешь избавиться от рабства роскош¬
ной жизни и вести под соломенной кровлей существование
простой поселянки? Так вот, желание твое сбылось. Ты ста¬
нешь владычицей в хижине у оврага, ты будешь прогули¬
ваться по лугам с твоей белой козочкой. Ты будешь сажать
цзеты, ты без страха и забот будешь засыпать на груди
крестьянина. Дорогая моя Валентина, до чего же ты будешь
прекрасна в широкополой соломенной шляпе, в каких кре¬
стьянки ходят на сенокос! Как тебе будут повиноваться, как
будут тебя обожать в твоем новом жилище! У тебя будет
всего лишь один раб, один слуга — это я, но я один буду
слуяшть тебе куда более рьяно, чем целый полк челяди. Все
тяжелые работы достанутся мне на долю, а ты, у тебя не
будет иных забот, как только украшать мою жизнь и засы¬
пать рядом со мной на ложе из цветов. Впрочем, мы будем
достаточно богаты. Я уже удвоил стоимость моих земель, у
меня тысяча франков ренты, а ты, когда продашь то, что
тебе соблаговолили оставить, у тебя будет примерно столько
же. Мы округлим наши владения. Как украсим мы э™
земли! Твоя добрая Катрин будет нашей правой рукой. Мы
заведем корову с теленком. Итак, радуйся, давай помечтаем
вместе!
— Увы, я слишком сражена горем, — ответила Валенти¬
на, — и у меня не хватает сил отвергнуть ваши мечты. О,
говори, говори еще о нашем счастье! Скажи, что оно теперь
не ускользнет от нас; я так хотела бы в это верить.
— Но почему же ты отказываешься в это верить?
— Не знаю, — призналась Валентина, кладя руку себе
на грудь, — вот здесь я ощущаю какую-то тяжесть, она ду¬
шит меня. Совесть — да, это она, совесть! Я не заслужила
счастья, я не могу, я не должна быть счастливой. Я пре¬
ступница, я нарушила свою клятву, я забыла бога, бог дол¬
жен покарать меня, а не вознаграждать.
— Гони прочь эти черные мысли. Бедная моя Валенти¬
на, неужели ты допустишь, чтобы горе подтачивало и
5-27
изнуряло тебя? Почему ты преступница, в чем? Разве не
сопротивлялась ты достаточно долго? Разве вина не ле¬
жит на мне? РазЕе не искупила ты страданием свой про^
ступок?
— О да, слезы должны были уже давно его смыть! Но,
увы, каждый новый день лишь все глубже вторгает меня в
бездну, и как знать, не погрязну ли я там до конца своих
дней... Чем могу я похвалиться? Чем искуплю я прошлое?
А ты сам, сможешь ли ты любить меня всю жизнь? Будешь
ли слепо доверять той, которая однажды уже нарушила
свой обет?
— Но, Валентина, вспомни о том, что может служить
тебе извинением. Подумай, в каком ложном и злосчастном
положении ты очутилась. Вспомни своего мужа, который
умышленно толкал тебя к гибели, вспомни свою мать, ког
торая в минуту опасности отказалась открыть тебе свои объ¬
ятия, вспомни старуху бабушку, которая на смертном одре
не нашла иных слов, кроме вот этого религиозного напут¬
ствия: «Дочь моя, смотри никогда не бери себе в любовники
человека неравного с тобой положения».
— Ах, все это правда, — призналась Валентина, мыслен¬
но обозрев свое печальное прошлое, — все они с неслыхан¬
ным легкомыслием относились к моему долгу. Лишь я од¬
на, хотя все они меня обвиняли, понимала всю важность
своих обязанностей и надеялась сделать наш брак взаимным
и священным обязательством. Но они высмеивали мою про¬
стоту, один говорил о деньгах, другая — о чести, третья —
о приличиях. Тщеславие или удовольствия — в этом вся мо¬
раль их поступков, весь смысл их заповедей; они толкали
меня к падению, призывали лишь блюсти показные доб¬
родетели. Если бы, бедный мой Бенедикт, ты был не сыном
крестьянина, а герцогом или пэром, они подняли бы меня
на щит.
— Можешь не сомневаться и не принимай поэтому угро¬
зы, подсказанные их глупостью и злобой, за укоры собст¬
венной совести.
Когда кукушка на часах фермы прокуковала одинна¬
дцать раз, Бенедикт стал прощаться с Валентиной. Ему уда¬
лось ее успокоить, опьянить надеяедой, вызвать улыбку на
ее устах, но когда он прижал ее к сердцу, когда шепнул;
«Прощай!», ее вдруг охватил непонятный ужас.
— А что, если я потеряю тебя! — проговорила она блед¬
нея.— Мы предвидели все, кроме этого! Ты можешь уме^
реть, Бенедикт, умереть раньше, чем сбудутся паши мечты
о счастье!
— Умереть, — ответил оп, осыпая ее поцелуями. — Разве
может умереть человек, который так любит?
Валентина осторожно открыла дверь и на пороге еще раз
поцеловала Бенедикта.
— Помнишь, здесь впервые ты поцеловала меня? — шеп¬
нул он ей.
— До завтра, — ответила она.
Не успела Валентина подняться в свою комнату, как ди¬
кий, леденящий душу крик раздался в саду, затем все смол¬
кло, но крик был так страшен, что разбудил всю ферму.
Подкравшись к дому, Пьер Блютти увидел свет в спаль¬
не жены, не зная, что на этот вечер Атенаис уступила ее
Валентине. Он отчетливо различил за занавеской две тени—<
мужчины и женщины; сомнений больше не оставалось. На¬
прасно Симонно пытался его успокоить; убедившись в без¬
надежности своих попыток и боясь быть замешанным в пре¬
ступлении, он счел за благо удалиться. Блютти видел, как
открылась дверь, луч света, проскользнувший в щелку, упал
на лицо Бенедикта, и он узнал его; вслед за Бенедиктом
вышла лсенщина, но ее лица Пьер не разглядел, так как
Бенедикт обнял женщину и заслонил от его глаз своей спи¬
ной, но... это могла быть лишь Атенаис. Несчастный рев¬
нивец поставил стоймя вилы, как раз в том месте и в ту
минуту, когда Бенедикт, спеша выбраться из сада, перелез
через каменную ограду, хранившую еще со вчерашнего дня
след его ноги. Он разбежался, прыгнул и угодил на острые
зубцы вил: два острия пронзили ему грудь, и он упал, об¬
ливаясь кровью.
На том лее самом месте два года назад он вел под руку
Валентину, когда она тайком пробиралась на ферму пови¬
даться с сестрой.
Когда убийство было обнарулеено, на ферме началось
смятение. Блютти убежал, чтобы предать себя в руки коро¬
левского прокурора, и признался ему во всем: убитый был
его соперником и погиб в саду убийцы, следовательно, Пьер
мог в качестве оправдания сослаться на то, что принял его
за вора. В глазах закона он заслуживал снисхождения, а в
глазах представителя власти, которому поведал о своей
страсти, побудившей его на убийство, и о терзавших его уг¬
рызениях совести, он был достоин леалости. Судебный про¬
цесс вызвал бы громкий скандал и покрыл бы позором все
529
семейство Лери, самое многочисленное и самое уважаемое
в департаменте. Против Пьера Блютти преследования воз¬
буждено не было.
Тело перенесли в столовую.
Валентина успела еще увидеть улыбку, услышать обра¬
щенные к ней слова. Бенедикт умер на ее груди.
Дядюшка Лери еле довел Валентину до комнаты, пока
тетушка Лери хлопотала над лишившейся чувств Ате¬
наис.
Луиза, бледная, холодная — лишь одна она не потеряла
разума и способности страдать, — осталась возле тела.
Через час за ней пришел Лери.
— Вашей сестрице очень худо, — удрученно проговорил
старик. — Пойдите помогите ей. А я сам выполню печаль¬
ный долг и побуду здесь.
Ничего не ответив, Луиза вошла в спальню к сестре.
Лери уложил Валентину в постель. Лицо ее позеленело,
из покрасневших, мрачяо сверкавших глаз не скатилось ни
слезинки. Пальцы были судорожно сжаты вокруг шеи и за¬
стыли, из груди вырывался судорожный хрип.
Луиза, тоже бледная, но внешне спокойная, взяла све¬
тильник и нагнулась над сестрой.
Когда взгляды двух женщин встретились, между ними
возник как бы страшный магнетизм. Лицо Луизы выражало
жестокое презрение, леденящую ненависть, черты Вален¬
тины исказил ужас, и она тщетно пыталась укрыться от это¬
го ужасного безмолвного допроса, от этого мстительного
призрака.
— Итак, — начала Луиза, запустив пальцы в сбившиеся
кудри Валентины, словно желая их вырвать. — Итак, это вы
его убили!
— Да, я, я! — почти бессмысленно пролепетала Вален¬
тина.
— Это должно было произойти, — продолжала Луиза. —
Он сам этого хотел, он связал свою судьбу с вашей судьбой,
и вы его погубили. Так продолжайте же свое дело, возьми¬
те ‘Также и мою жизнь, ибо его жизнь была и моей
жизнью, и я, я его не переживу! Знайте же, вы нанесли
двойной удар! Нет, не кичитесь тем, что вы никому не при¬
несли зла! Что ж, торжествуйте! Вы вытеснили меня, каж¬
дый день, каждый час вы терзали мое сердце и теперь во¬
нзили в него нож. Что at, прекрасно, Валентина, вы завер¬
шили дело вашей семьи. Видно, мне на роду было написано
530
терпеть от вашего семейства только зло! Вы дочь своей ма«
тери, вы дочь своего отца, который тоже прекрасно умел
проливать чужую кровь! Это вы завлекли меня сюда, где
мне не следовало бы появляться, это вы, как василиск, за¬
ворожили меня, удерживали здесь, чтобы без помех терзать
меня. Ах, вы и представления не имеете, как я настрада¬
лась из-за вас! Можете гордиться — успех превзошел все
ваши ожидания. Вы не знали, как я любила его, того, кто
сейчас мертв! Но вы его околдовали, и он уже не видел ни¬
чего вокруг. А я, я могла бы сделать его счастливым. Не
стала бы мучить его, как вы. Я бы пожертвовала ради не¬
го тем, что лицемерно зовется безупречной репутацией и
принципами, внушенными гордыней! Я не превратила бы
его жизнь в каждодневную пытку. Его юность, столь пре¬
красная и столь сладостная, не поблекла бы под моими
себялюбивыми ласками! Он не погиб бы по моей вине,
истерзанный печалью и лишениями! И, наконец, я не за¬
манила бы его в ловушку, не предала бы в руки убийцы.
Если бы он пожелал полюбить меня, он и сейчас был бы
полон жизни и радужных надежд на будущее! Будь прокля-*
та ты, которая встала на моем пути!
Осыпая Валентину проклятиями, несчастная Луиза ли¬
шилась сил и без чувств упала у постели сестры.
Когда она пришла в себя, она уже не помнила, что на¬
говорила сестре. Она с любовью ухаживала за Валентиной,
осыпала ее ласками, обливаясь слезами. Но ей не удалось
изгладить ужасное впечатление от своей невольной испо¬
веди. В приступах лихорадки Валентина бросалась в объ¬
ятия сестры, и был ужас безумия в том, как она вымалива¬
ла прощение.
Через неделю она скончалась. Религия смягчила своим
бальзамом ее последние минуты, а нежность Луизы облег¬
чила суровый переход с земли на небеса.
Луиза так настрадалась, что все ее душевные качества,
укрепившиеся под бременем бед, закаленные в горниле
всепожирающих страстей, приобрели сверхъестественную
мощь. Она устояла перед страшным ударом и осталась жить
ради сына.
Пьер Блютти так и не простил себе своего рокового
шага. Его крепкий организм втайне подтачивали угрызения
совести и печаль. Он стал мрачным, гневливым, раздражи¬
тельным. Все, что хоть отдаленно казалось ему упреком,
приводило его в ярость, так как он сам в душе упрекал се¬
531
бя еще горше, чем люди. В течение года, последовавшего
за преступлением, он старался избегать семьи. Атенаис де¬
лала над собой нечеловеческие усилия, чтобы скрыть свой
страх и охлаждение, но тщетно. Тетушка Лери старалась
не показываться на глаза зятю, а Луиза, в те дни, когда
оп должен был появляться на ферме, уходила прочь. От
всех своих горестей Пьер искал забвения в вине и постепен¬
но стал напиваться каждый день, лишь бы оглушить себя.
Как-то вечером оп утонул в реке, которая при белом светз
луны показалась ему песчаной дорогой. Крестьяне сочли
Это справедливым возмездием, ибо смерть Пьера произошла
день в депь, час в час розно через год после убийства Бене¬
дикта.
Несколько лет спустя в округе произошли большие пере¬
мены. Атенаис, получившая по наследству от своего крест¬
ного отца, владельца кузницы, двести тысяч франков, ку¬
пила замок Рембо со всеми принадлежащими ему земляки.
Дядюшка Лери, послушавшись совета тщеславной жены,
продал свои владения, или, вернее, выменял их с убытком
(так по крайней мере уверяли местные сплетники) на дру¬
гие земли Рембо. Таким образом, добрые фермеры посели¬
лись в роскошном жилище бывших господ, и молодая вдова
наконец смогла удовлетворить свою страсть к роскоши,
страсть, которую ей внушали с первых дней детства.
ГЛАВА XXXIX
Когда сын Луизы ее стараниями закончил образование
в Париже, она получила приглашение от своих верных дру¬
зей поселиться в Рембо. Валентин стал врачом. Его тоже
просили обосноваться в этих местах, где доктор Фор, слиш¬
ком одряхлевший, чтобы продолжать свои занятия, охотно
передал ему практику.
Итак, Луиза с сыном приехали в Рембо, и добряки Лери
встретили их чистосердечно и нежно. Они поселились в па¬
вильоне, что стало для них каким-то меланхолическим уте¬
шением. За время долгой разлуки юный Валентин превра¬
тился в мужчииу; красота, ученость, скромность, благород¬
ные качества завоевали ему всеобщее уважение и любовь
даже тех, кто не желал мириться с его происхождением.
А ведь он на законном основании косил имя де Рембо.
Госпожа Лери не забывала этого и не раз тихонько говори¬
632
ла мужу, что быть землевладельцем, не будучи сеньором,
не такая уж завидная доля; иными словами, это означало,
что Атенаис недостает только имени их прежних господ.
Но дядюшка Лери считал, что молодой врач слишком уж
молод.
— 3» да что там! — возражала тетушка Леры. — Наша
Атенаис тоже не перестарок. Разве мы с тобой не однолет-'
ки? А разве из-за этого мы были менее счастливы?
Дядюшка Лери был более положительного нрава, нежели
его супруга; он твердил, что «деньги идут к деньгам», что
их дочка достаточно выгодная невеста, чтобы выйти не про¬
сто за дворянина, но еще и за богача. Однако ему пришлось
уступить, так как прежняя склонность госпожи Блютти про¬
будилась с новой силой, когда бывший мальчуган предстал
перед ней в облике взрослого прекрасного мужчины. Луиза
колебалась; Валентин, раздираемый любовью и гордыней,
все же сдался перед пламенными взорами молодой вдовуш¬
ки. Атенаис стала его женой.
Однако ее по-прежнему точил зуд честолюбия, и она
требовала, чтобы во всех местных аристократических сало-<
нах о ней докладывали как о графине де Рембо. Соседи
открыто насмехались над ней, кто из презрения, кто из за¬
висти. Подлинная графиня де Рембо затеяла было по этому
случаю новый судебный процесс, но вскоре она скончалась,
и никто не поддержал ее требований. Атенаис была добра
и счастлива, ее муж, унаследовавший от тетки ровный нрав
и благоразумие, незаметно подчинил жену своей воле и
нежно исправлял ее недостатки. А те, что исправить не
удалось, делают Атенаис еще более привлекательной и
заставляют любить ее еще сильнее, чем за достоинства,
с такой милой искренностью признается она в своих сла¬
бостях.
В округе осуждают тщеславие и смешные повадки се¬
мейства Лери, но ни один нищий не отходит от ворот зам¬
ка с пустыми руками, ни один сосед не знает отказа в сво¬
ей просьбе, и если семейство Лери высмеивают, то скорее
из зависти, чем из жалости. Если какой-нибудь прежний
друяеок старика Лери старается уколоть его тяжеловесной
шуткой относительно перемены в их судьбе, то Лери быстро
утешается; он знает, что любой его шаг, любое его благое
дело люди встречают с гордостью и признательностью.
Новая семья стала для Луизы тихой заводью после бур¬
но прожитой жизни. Пора страстей осталась позади, рели¬
533
гиозная печаль слегка окрашивает ее будничные помыслы.
Самая большая ее радость — это воспитывать свою внучку,
светлокудрую, беленькую девочку, названную именем го¬
рячо любимой Валентины и напоминающую своей еще со¬
всем молодой бабушке обожаемую сестру, какой та была в
том же возрасте. Проходя мимо ограды сельского клад¬
бища, путник не раз видел прелестное дитя, игравшее у ног
Луизы или собиравшее подснежники, чтобы украсить мо¬
гилу, где покоятся рядом Валентина и Бенедикт,
КОММЕНТАРИИ
«И Н Д И А Н А»
«Индиана», первый роман, подписанный именем Жорж Санд,
вышла в свет в середине мая 1832 года. Псевдоним этот имеет
свою историю. Роман «Роз и Бланш», созданный Авророй Дюдеван
в соавторстве с Жюлем Сандо, как и некоторые фельетоны, опуб¬
ликованные ими в журнале «Фигаро» в 1831 году, был подписан
их общим псевдонимом Жюль Санд. «Индиана» также была заду¬
мана как совместный роман, но Жюль Сандо так и не принял
участия в этой работе, и роман был написан Авророй Дюдеван
самостоятельно. Сандо нашел его вполне закопченным и не нуж¬
дающимся в редактуре. Аврора Дюдеван по соображениям лич¬
ного характера не хотела выступать в литературе под собствен¬
ным именем. Издатель настаивал на сохранении псевдонима, уже
знакомого читающей публике. С другой стороны, Сандо не согла¬
сился выпустить в свет под общим псевдонимом книгу, к которой
он не имел никакого отношения. Выход был найден: вымышленная
фамилия остается неизменной, но имя Жюль меняется на Жорж.
Надо сказать, что в литературных кругах, там, где близко
Знали и Аврору Дюдеван и Жюля Сандо, сложилось представление
о литературной зависимости молодой писательницы от ее соавтора
и друга. Так полагал, например, известный критик Сент-Бёв. На
самом же деле Аврора Дюдеван уже не нуждалась в чьей-либо
литературной помощи.
Критика быстро заметила роман. Буквально через несколько
дней после выхода он был весьма сочувственно упомянут в оче¬
редном обозрении новостей политической и культурной жизни в
537
журнале «Ревю де дё монд». Одновременно в одном из журналов
появилась небольшая рецензия Бальзака, восторженно приняв¬
шего «Индиану». «Эта книга, — писал Бальзак, — реакция правды
на фантастику, нашего времени — на средневековье, внутренней
драмы — на вошедшие в моду необычайные происшествия, про¬
стой современности — на преувеличения исторического жанра...»
Вскоре появились статьи таких известных критиков, как Сент-Бёв
и Гюстав Планш, также положительно оценивавших роман.
И только в реакционных и клерикальных кругах книгу встретили
враждебно, рассматривая ее как произведение безнравственное,
направленное против освященного религией брака и подрываю¬
щее общественные устои. У читателей «Индиана» имела шумный
успех, даже принявший характер сенсации.
Эпоха довольно точно обозначена в самом романе: действие
его начинается осенью 1827 года и завершается в конце 1831-го.
Это были годы кризиса режима Реставрации, повлекшего за собой
падеппе этого режима. В «Индиане» — только отзвуки этих собы¬
тий: глухо и бегло упомянуто о смене кабинетов, о реакционных
действиях властей, о восстании в Париже, о бегстве короля —
ровно настолько, чтобы дать хронологические ориентиры и необ^
ходимый фон, позволяющий воспринять роман как современный.
Даже разговоры о политике, которые порой ведутся в романе,
носят настолько общий и схематичный характер, что восприни¬
маются лишь как средство, позволяющее более контрастно проти¬
вопоставить героев. Правда, есть страницы, где характеристики
общественных отношений и процессов даны глубже и обстоя¬
тельней,— это страницы, рассказывающие о политической роли
Реймона де Рамьера, о его положении в свете, о его женитьбе на
аристократке, унаследовавшей, однако, «плебейский» капитал.
Страницы эти много дадут современному читателю для понимания
эпохи, но все же думается, что при том малом внимании автора
к событиям, потрясавшим страну, которое характерно для
«Индианы», и это место в книге служит главным образом сред¬
ством более углубленной обрисовки характера Реймона — героя,
колеблющегося между влечением и долгом, помогая этому харак¬
теру точно вписаться в «психологический треугольник»: легко¬
мыслие в поступках — житейский карьеризм — нравственный эго¬
центризм.
Таким образом, перед нами роман, где события внешней
социальной жизни являются только схематично намеченным фо¬
ном, тогда как внутренний мир героев, анализ их чувств, пере¬
живаний, поступков даны с особой тщательностью и убедитель¬
ностью. И вот в таком, па первый взгляд чисто психологическом,
538
романе нашли выражение свободолюбивые надежды и устремле¬
ния многих передовых людей Франции.
Жорж Санд, воспитанная на литературе, несущей идеи сво¬
боды и гуманизма, на сочинениях Руссо, энциклопедистов и Франк-
липа, пробудила своим романом горячее чувство протеста против
попрания личности бездушными общественными установлениями.
И вряд ли бы эта книга произвела столь глубокое воздействие
на современников, если б автор ее не шел дальше проповеди
женской эмансипации и права женщины на любовь. В ней есть
глубже заложенный идейно-эмоциональный пласт, превращающий
проблему угнетения женщины в проблему угнетения человека
вообще. Поэтому «Индиана» очень скоро стала восприниматься
как роман по-своему революционный, и не только во Франции, но
и в России, где те же проблемы волновали передовые круги, и
волновали острее и больнее, где на целые десятилетия Жорж Санд
стала властительницей дум молодых поколений.
Споры вокруг «Индианы» вынудили Жоряг Санд выступить не¬
сколько раз с разъяснениями своих намерений. Второе издание
романа, вышедшее в том же 1832 году, было сопровождено автор¬
ским предисловием, в котором Жорж Санд стремится отвести
обвинения в безнравственном характере своей книги. Она уподоб¬
ляет писателя зеркалу, отражающему явления жизни. В ответ на
Замечания об отсутствии назидательности Жорж Санд пишет:
«Если вы хотите, чтобы роман оканчивался как сказка Мармон-
теля, вы, может быть, упрекнете меня за последние страницы и
найдете дурным, что я не вверг в нищету и одиночество суще¬
ство, которое на протяжении двух томов (в первых французских
изданиях «Индиана» была разделена на два тома. — К. А.) престу¬
пало законы человеческие. Здесь автор ответит, что прежде
всего он стремился не морализировать, но только быть правдивым...
Он лишь рассказал судьбу Индианы, историю человеческого
сердца со всей его слабостью и с его неистовством, с его притя¬
заниями и заблуждениями, с его благими и дурными поступками».
Спустя десять лет, в 1842 году, «Индиана» вышла с новым
предисловием. Оно написано довольно сдержанно и диплома¬
тично, хотя Жорж Санд и упрекает своих противников в пред¬
взятости и голословности утверждений. Писательница заявляет,
что и теперь, спустя десять лет, она ке находит в своих
первых романах ничего, что не согласовывалось бы с ее нынеш¬
ними убеждениями. Они все проникнуты той же идеей: «неустроен¬
ность отношений между мужчиной и женщиной по вине обще¬
ства». Она по-прежнему подчеркивает, что выступает только как
писатель, но отнюдь не как философ или моралист. «Индиана»
539
паписана в одушевлении «чувством, правда, не сверяющимся с
рассудком, но полным сознания правоты, чувством убежденности
в том, что законы, которые до сих пор определяют положение
женщины в браке, семье, обществе, несправедливы и дики». «Я не
писал, — говорит автор, — трактата по юриспруденции, ио сражался
с общественным мнением, ибо в нем главное препятствие к усо¬
вершенствованию общества. Война будет жестокой и долгой, но я
не первый, не единственный и не последний боец в этой славной
битве, и я буду защищать это дело до последнего дыхания».
Уже в первом романе Жорж Санд проявилось мастерство пи¬
сательницы. Прежде всего оно сказалось в тонком психологи¬
ческом анализе. Современная критика, подчеркивая большое
Значение «Индианы» для общественного самосознания, к числу
художественных достоинств книги относила полный искренности
и убедительности образ главной героини, а также особую вырази¬
тельность образа Реймона де Рамьера, усматривая в беспощадном
анализе этого характера оригинальность романа.
По первоначальному замыслу роман должен был кончаться
самоубийством Ральфа и Индианы. Однако такой конец мог небла¬
гоприятно отразиться на судьбе первой книги писательницы, ибо
самоубийство осуждалось католической церковью. В окончатель¬
ной редакции романа появилась заключительная глава уже со
счастливой концовкой. Во второй половине XIX века в некоторых
дешевых изданиях этот роман появлялся во Франции в печати
без последней главы, завершаясь самоубийством героев.
Русские читатели рано познакомились с творчеством Жорж
Санд. Роман «Индиана» в переводе А. и И. Лазаревых вышел в
свет уже в 1833 году. Большинство читателей приняло эту книгу
восторженно. Иначе дело обстояло с критикой. Передовая русская
критика обратилась к творчеству Жорж Санд позже, в сороковых
годах. Это, в частности, относится и к Белинскому, который в
то время, в период своего «примирения с действительностью»,
отрицательно оценил первые романы Жорж Санд. Отноше¬
ние Белинского к творчеству писательницы резко изменилось в
сороковых годах. В тридцатых годах критики русских журналов
охранительного направления Булгарин, Греч, Сенковский распро¬
страняли всяческие небылицы, рожденные необычайным образом
жизни автора «Индианы». Сенковский, стараясь выглядеть остро¬
умным, прозвал Жорж Санд «госпожой Егором Зандом». Критики
Этого направления оценивали произведения французского автора
как безнравственные и расшатывающие общественные устои. Ха¬
рактерна с этом смысле небольшая анонимная заметка в
«Журнале министерства народного просвещения» за 1836 год.
540
Автор ее пробует воздать должное мастерству Жорж Санд, объяс¬
няет ее «озлобление» против общества тяжелой «личной участыо»
и выражает надежду, что столь сильное дарование обратится
к предметам, достойным его. Но вот что там сказано по поводу ее
первых романов; «Между современными литературными талантами
юной Франции особенно привлекает внимание своею злобою на
общество и на существующий в нем порядок, ненавистью к браку,
странным искажением женских характеров, стремлением поколе¬
бать законы человеческие и даже посяганием на законы высшие
писатель, скрывающийся под формою Жоржа ЗанДа — именем,
запятнанным в мире политическом и нравственном, а ныне при¬
крывающим СЕоею эгидою самые необузданные литературные по¬
рождения». Тут произошла любопытная ошибка: прочитав, подобно
некоторым своим современникам, на немецкий лад французскую
фамилию Sand, автор заметки решил, что псевдоним взят не¬
спроста и что писательница с умыслом использовала имя студента
Карла Занда, убившего реакционера, немецкого писателя Коцебу.
А имя Занда для всех охранителей существующего порядка в ту
пору было особенно ненавистно.
До революции и в советское время роман «Индиана» неодно¬
кратно издавался в русских переводах.
Стр. 52. Остров Бурбон — одно из прежних названий остроиа
Реюньон, входящего в группу Маскаренских островов.
Стр. 62. Альмавива — легкомысленный граф, один из героев
трилогии Бомарше («Севильский цирюльник», «Женитьба Фигаро»,
«Преступная мать»).
Стр. 64. Эпоха Регентства (1715—1723)—время правления
во Франции герцога Филиппа Орлеанского, который в послед¬
ние годы своей жизни был регентом при малолетнем короле
Людовике XV.
Стр. 66. ...и дао/се Виргиния, покидая родину, вряд ли напи¬
сала Павлу более очаровательное письмо. — Имеются в виду герои
романа французского писателя Жака-Анри Бернардена де Сен-
Пьера (1737—1814) «Павел и Виргиния» (1787), рисующего идеаль¬
ную любовь и дружбу юноши простого происхождения и девушки-
дворянки вдали от цивилизации. В данном случае речь идет об
отъезде Виргинии во Францию.
Стр. 70. ...корчил из себя жозефиниста... — то есть сторон¬
ника Жозефины Богарне (1763—1814), состоявшей в браке с На¬
полеоном до 1809 года. Титул императрицы был сохранен за ней
и после развода.
511
Стр. 86. Сен-Поль — портовый город на острове Бурбон (см*'
прим. к стр. 52).
Стр. 89. Иксион — в греческой мифологии царь, полюбивший
богиню Геру, супругу Зевса, и в наказание за это прикованный
Зевсом к вечно вращающемуся огненному колесу.
Стр. 90. ...пристанет теперь к тебе, подобно одеокде Деяниры.—■
В греческой мифологии Деянира, жена Геракла, думая сохранить
любовь своего мужа, дала ему одежду, пропитанную кровыо убин
того Гераклом кентавра Несса. Но одежда эта пристала к телу
Геракла, вызывая нестерпимые мучения. Не выдеря«ав мук, Геракл
бросился в огонь.
Стр. 99. Сцены встречи Реймона и Нун в спальне Индианы
и самоубийства Нун произвели большое впечатление на читателей.
Альфред Мюссе написал большое стихотворение, посвященное Нун
и Индиане, которое послал Жорж Санд 24 июня 1833 года с запис-1
кой следующего содержания: «Сударыня, я набрался смелости
послать Вам стихи, которые я только что написал, перечитывая
ту главу «Индианы», где Нун принимает Реймона в комнате
своей хозяйки. Онн немногого стоят, и я вряд ли решился бы
предложить их Вам, если бы они не были для меня предлогом
выразить Вам чувство глубокого и искреннего восхищения, кото¬
рое вдохновило меня на эти стихи. Свидетельствую Вам, суда¬
рыня, мое уважение».
Стр. 107. Мартинъяк Жан-Батист (1776—1832)—французский
политический деятель, член палаты депутатов, роялист, лавиро->
вавший между крайними монархистами и умеренными либера¬
лами. Кабинет, возглавленный им, просуществовал семнадцать
месяцев (январь 182S — июнь 1829) и осуществил некоторые по¬
слабления жестокого реставрационного режима.
Хартия — конституция, принятая 14 июня 1814 года и гаран¬
тировавшая от имени короля двухпалатную систему правления
с выборностью нижней палаты, ответственность правительст¬
ва перед народом и ряд свобод, обеспечивавших правовое по¬
ложение граждан, в первую очередь свободу слова и свободу
печати.
Стр. 111. Я поздравляю победителей Испании... — Имеется в
виду французская экспедиционная армия, посланная Карлом X
в апреле 1823 года в Испанию для подавления испанской револю¬
ции. Французские войска оставались на территории Испании до
1828 года.
Стр. 138. Эмигранты Кобленца. — Западногерманский город
Кобленц был в годы французской революции главным центром
аристократической эмиграции.
Франше — в годы 1821—1828 директор департамента полиции,
входившего тогда в состав министерства внутренних дел.
Стр. 139. Фуше Жозеф (1759—1S20) — французский политиче¬
ский деятель, умело приспособлявшийся к новым режимам. Начав
как якобинец, он занимал пост министра полиции при Директо¬
рии, во времена Наполеона и Людовика XVIII.
..Людовик Святой. — Так называли короля Франции Людо¬
вика IX (1226—1270). В его царствование были значительно уре¬
заны права феодалов.
...венсенского дуба... — Венсен — старинная резиденция фран¬
цузских королей. По преданию, под дубом в Венсене Людовик IX
решал споры между вассалами и вершил суд.
...белое знамя — знамя династии Бурбонов.
...двадцать пять лет славы Франции — эпоха революции и
наполеоновской империи.
Трехцветное знамя — знамя Французской республики и
Империи, вновь восстановленное в революцию 1830 года.
...«стряхнет насевшую на нем пыль»... — Жорж Санд пере¬
фразирует слова из рефрена стихотворения Беранже «Старое
знамя».
Герцог Рейхштадтский — Наполеон-Франц (1811—1832)—сын
Наполеона I и второй его жены, императрицы Марии-Луизы, до¬
чери австрийского императора. При рождении получил титул
короля римского. После своего поражения при Ватерлоо Наполеон
отрекся от престола в пользу сына. Титул герцога Рейхштадтского
Наполеон-младший получил в 1817 году.
Легитимисты — сторонники политической доктрины, признаю¬
щей историческое право династий ненарушимым. Во Франции так
обычно именовали сторонников восстановления династии Бур¬
бонов.
Стр. 140. «Сто дней» — вторичное правление Наполеона I
после возвращения его с острова Эльбы (с 20 марта по 22 июня
1815 года).
Стр. 141. «Ослиная шкура» — французская народная сказка,
обработанная писателем Шарлем Перро (1628—1703).
Стр. 155. Элизиум — у древних греков местопребывание душ
умерших героев и добродетельных людей.
Стр. 176. Госполса Дюбарри— Мари-Жанна Бекю (1743—
1793), фаворитка Людовика XV. В последние годы жизни ко¬
роля (Людовик XV умер в 1774 году) вмешивалась в государ¬
ственные дела и принимала деятельное участие в политических
интригах. Была гильотинирована по приговору революционного
трибунала.
533
Стр. 206. Туаз— мера длины во Франции до введения метри¬
ческой системы мер, равная 1,95 метра.
Стр. 207. Фахам — название одной из орхидей, листья кото^
рой в сушеном виде используются для приготовления ароматного
напитка, употребляемого также в лечебных целях.
Стр. 209. Лили — тропическое фруктовое дерево.
Фаэтон — морская птица, обитающая в тропиках.
Родригес — один из Маскаренских островов.
Фрегат — крупная птица тропических морей из семейства
веслоногих.
Стр. 212. Смена кабинета 8 августа... — 8 августа 1829 года ми¬
нистерство Мартиньяка (см. прим. к стр. 107) было вынуждено
уйти в отставку и передать власть в стране крайне реакционному
кабинету, во главе которого встал Жюль-Огюст Подиньяк (1780—■
1847), занявший также пост министра иностранных дел. Полиньяк
был сторонником крайнего абсолютизма и стал вдохновителем
ордонансов Карла X, вызвавших революцию 1830 года.
Стр. 230. ...одному из представителей рода Медина-Сидония... —
Титул герцогов Медина-Сидония носил род Гусманов, принадле¬
жавший к высшей испанской знати.
Стр. 232. Анна Пейдж — персонаж из комедии Шекспира
«Виндзорские насмешницы».
Буше Франсуа (1703—1776)—французский художник и
театральный декоратор.
Стр. 234. ...вознаграждение за свои земли. — Речь идет о за¬
коне, принятом палатой депутатов 27 апреля 1825 года, предостав¬
лявшем лицам, чьи земельные владения были конфискованы во
время революции, денежную компенсацию, равную двадцатикрат¬
ной сумме дохода, полученного ими в 1790 году. Общая сумма
компенсации несколько превысила миллиард франков.
Стр. 236. ...никто еще не знал результатов восстания в Па¬
риже. — Имеется в виду Июльская революция, совершившаяся
в три дня — с 27 по 29 июля 1830 года.
...патруль национальной гвардии... — Так называлось создан¬
ное еще с эпоху французской революции ополчение, состоявшее
главным образом из представителей мелкой и средней буржуазии.
Национальная гвардия продолжала существовать при всех после¬
дующих режимах и была распущена только после беспорядков
1827 года. В революцию 1830 года отряды национальной гвардии
вновь собрались и выступили против Карла X.
Стр. 258. ...рассказ о привязанности верного пса, о красоте
кокосовых пальм и о песнях негра Доминго. — Имеется в виду
роман Бернардена де Сен-Пьера «Павел и Виргиния».
Стр. 259. ...любимых героев, заблудившихся в лесах Красной
реки. — В романе Бернардена де Сен-Пьера эта река названа Чер¬
ной.
Стр. 267. Неро Жюль — один из ближайших друзей Жорж
Саид, совершивший в молодости путешествие на острова Мада¬
гаскар и Бурбон. По возвращении во Францию Неро составил
для Жорж Санд обстоятельное описание природы острова Бурбон,
которое писательница использовала в «Индиане».
Стр. 273. ...ангел Авраама и Товия... — Имеются в виду два
библейских сказания о посланных богом ангелах. В первом из них
ангел останавливает руку Авраама с ножом, занесенным над его
сыном Исааком, которого Авраам собирался принести в жертву
богу; во втором сказании рассказывается об ангеле в человече¬
ском облике, который помогает Товию, сыну Товита, пройти через
многие испытания.
Стр. 276. ...вспомните о нашей индийской хижине. — В этих
словах содержится намек на повесть Бернардена де Сен-Пьера
(см. прим. к стр. 66) «Индийская хижина» (1791), где доброде¬
тельный и мудрый человек, отвергнутый обществом, находит
смысл жизни в единении с природой.
«ВАЛЕНТИН А»
Не прошло и полугода после появления «Индианы», как Жорж
Санд выступила с новой книгой. Это был роман «Валентина»,
вышедший в свет осенью 1832 года. Успех «Индианы» ободрил
писательницу и вызвал у нее необыкновенный прилив творческих
сил. В «Истории моей жизни» она говорит о своих первых литера¬
турных опытах: «Я заметила, что пишу легко, быстро, не испы¬
тывая усталости, что мысли мои, вялые в мозгу, оживают и
складываются логично, когда я начинаю писать».
В ту пору Жорж Санд была полна новых замыслов. По ее
словам, почти сразу после «Индианы» она примялась за роман
«Полина», но, дойдя почти до середины, потеряла рукопись, кото¬
рая была впоследствии найдена ею и закончена уже спустя
десять лет. Однако она смогла приступить к новому роману и
успела закончить работу над ним в очень короткий срок. Как
видно из письма ее к матери от 6 августа 1832 года, все это лето
она напряженно работает над «Валентиной».
Если второй роман и не вызвал таких шумных восторгов, как
«Индиана», то, во всяком случае, он подтвердил завоеванную
автором репутацию. Вместе с тем во многих отношениях роман
545
Этот свидетельствовал о поисках новых средств выразительности,
новых героев и нового поворота старой темы — темы любви.
Проблема свободной и чистой от каких-либо расчетов любви
дана здесь в социальном аспекте. Если в «Индиане» шла речь
о любви вообще, безотносительно к имущественным и социальным
условиям, то в «Валентине» утверждается уже иное. Любовь спо^
собна ломать сословные и классовые преграды — таков тезис.
Сопоставление первого и второго романов Жорж Санд позво¬
ляет понять, с какой последовательностью писательница стреми¬
лась избавиться от власти литературных канонов. В «Индиане»,
перенеся часть действия на далекий остров Бурбон, под сень
тропической природы, в условия уединения от губительной власти
общества, Жорж Санд следовала готовой литературной традиции,
идущей от Руссо и Бернардена де Сен-Пьера. Действие «Вален¬
тины» лишено экзотической обстановки и развивается во Фран¬
ции, в родных для автора местах провинции Берри, в окрестно¬
стях с детства знакомых ему Ноаиа и Ла Шатра. Это позволило
с большой достоверностью передать местный быт, колоритно
воспроизвести сцены провинциальной и сельской жизни. Однако
если место действия дано в романе с особой тщательностью, то
время намечено лишь в самых общих чертах. Приурочить события
романа к каким-либо точным датам истории страны почти не пред¬
ставляется возможным. Известным становится одно — действие про¬
текает в годы Реставрации. Здесь, в провинциальной глуши, где
самый ход времени как бы замедлен, где реставрационные уста¬
новления и порядки кажутся неколебимыми, куда отзвуки столич¬
ной жизни доходят запоздало и ослабленно, ничто не предвещает
новой революционной вспышки, а превращение богатеющих
крестьян в буржуа еще не кажется провинциальным верхам
опасным.
И все же историческое начало проникает и в этот роман. Идея
хода времени, смены исторических эпох раскрывается здесь в трех
действующих лицах, представляющих три разных поколения, со
всеми характерными для них чертами, с их вкусами, воззрениями,
привязанностями, заблуждениями и со своим отношением к народу.
Минувший век представлен маркизой де Рембо, бабкой ге¬
роини. Она принадлежит к той части аристократии, которую за¬
тронуло свободомыслие эпохи, а личные качества и образование
возвысили над многими заблуждениями своей среды. Ей ясен
смысл происходящих в стране событий, она способна понимать
людей из народа и относиться к ним без высокомерия и чванства.
Ее невестка, графиня де Рембо — целиком создание буржуаз¬
ной эпохи. Деньги позволили ей уравнять свои права в неравном
браке и добиться дворянского титула. Опа упсена своим новым
положением, чтит сословные предрассудки и на всех, кто стоит
ниже нее, смотрит с нескрываемым презрением.
Что же касается Валентины, то в ней можно усмотреть про¬
образ женщин нового поколения, женщин, готовых порвать сослов¬
ные и классовые связи, готовых протестовать против порабощения
личности обществом. В героине своего романа JKopHi Санд, видимо,
выразила свои надежды на юные силы Франции. Симптоматично,
что Валентина мечтает о трудовой жизни и полна стремления
слиться с простым народом.
Бенедикт — сложный и противоречивый характер. Не раз
Жорж Санд дает возможность смотреть на пего глазами влюблен¬
ной в него Валентины и не раз развенчивает его, впрочем не
столь безжалостно, как Реймона в «Индиане». Целым рядом черт
образ Этот близок образу Жюльена Сореля, героя романа Стен¬
даля «Красное и черное», вышедшего в свет за два года до
«Валентины».
Критики не оставили без внимания и второй роман Жорж
Санд. Первое упоминание о «Валентине» относится к ноябрю
1832 года, когда в двухнедельной хронике восьмого тома журнала
«Ревю де дё монд» появилась заметка, извещавшая о выходе новой
книги Жорж Санд. Анонимный автор заметки утверждал, что но¬
вый роман может быть поставлен наравне с первым, если даже
не выше, ибо «Валентина» стройнее по композиции и энергичнее
по развитию действия. В том же номере «Ревю де дё монд» поме¬
щена статья постоянного критика этого журнала Гюстава Планша
«„Индиана" и „Валентина"». Планш дает подробный и интересный
разбор обоих романов и тоже готов отдать предпочтение «Вален¬
тине». Он пишет: «„Валентина" и по композиции и по стилю пре¬
восходит «Индиану». Характеры обрисованы гораздо лучше, они
живее, точнее и законченнее. Действие развивается более совер¬
шенно, и книга в самом деле кончается на последней странице
(намек на «Индиану» с ее двойным концом. — К. А.). Во всем
чувствуются опытность и уверенность». Интересно отметить, что
некоторые места в обоих романах принадлежат, по мнению
Планша, вероятнее всего женщине. Возможно, заявляет он, что
таинственного автора следовало бы называть Жоржппон, а не
Жоржем.
Сама Жорж Санд оценивала свой роман скромно. В письме
к критику Дезире Низару она отзывается о «Валентине» довольно
скупо, но не без иронии: «В „Валентине" развязка не отличается
ни новизной, ни искусностью. Я согласен, что не обошлось без
извечного вмешательства рока, дабы воспрепятствовать женщине*
547
изменившей мужу, насладиться во втором браке счастьем, кото¬
рого она не смогла дождаться в первом».
Проникновенное описание пейзажа и сцен сельской жизни,
реалистическое мастерство в изображении ряда персонажей,
а главное, тонкий анализ любви героев — вот основные достоин¬
ства романа. В этой обыкновенной, даже банальной любовной
истории, в превратностях ее развития, в неизбежном роковом
конце (отнюдь не ради авторского осуждения этой любви, как
думали некоторые критики) есть неподдельный лиризм, покоряю¬
щий читателя.
В России «Валентина» пользовалась меньшим успехом, чем
«Кндиаиа». Первый ее перевод появился в 1871 году. В советское
время роман пе издавался.
Сгр. 280. Сен-Симон Анри-Клод (1760—1825)—французский
философ, един из основоположников утопического социализма.
Стр. 282. Война гугенотов с католиками. — Гугеноты —про¬
звище французских кальвинистов (приверженцев одного из тече¬
ний религиозной реформации). Религиозные войны гугенотов с
католиками происходили в 1562—1594 годах и в конце концов при¬
сели к изгнанию гугенотов и почти полному искоренению про¬
тестантства во Франции.
Стр. 283. Первое мая у эюителей Черной долины считается,
днем праздничным... — Обычай праздновать первое мая в ЗапаД'
ной Епрспе — очень древнего происхождения: он восходит к
празднику весны и возрождения природы. Праздник этот заклю¬
чался б плясках и играх молодежи вокруг разукрашенного «май¬
ского дерева» и в выборе из числа рамых красивых юношей и
девушек майского короля и майской королевы.
...начиная с супрефекта департамента... — Деление территория
Франции на департаменты (взамен старого — на провинции) было
установлено в эпоху французской революции. Департамент пред¬
ставлял меньшую территориальную единицу, чем провинция.
Во время консульства Наполеона местное самоуправление депар¬
таментов было ликвидировано, и во главе их были поставлены на-
зкачае?лые центральной властью префекты, а во главе округов,
на которые делились департаменты, — супрефекты, осуществляв¬
шие только исполнительную власть под непосредственным руко¬
водством и наблюдением префектоз.
Стр. 306. ...апартаменты Жозефины и Марии-Луизы... — Жозе¬
фина (см. прим. к стр. 70) и Мария-Луиза — императрицы Фран¬
548
ции. Мария-Луиза (1791—1847)—дочь австрийского императора
Франца I, вступившая в брак с Наполеоном в 1810 году, после его
развода с Жозефиной. После низложения Наполеона удалилась
во владения отца, сохранив, как и Жозефина, титул императрицы.
Стр. 313. Кенкет— старинная масляная лампа с горелкой,
расположенной под резервуаром.
Духи Манфреда. — Манфред — герой одноименной философ¬
ской поэмы Байрона. Проникнув в тайны природы, он подчиняет
себе силой магии духов стихий, но бессилен заставить их слу¬
жить человечеству.
Стр. 321. Ван-Остаде Адриан (1610—1685)—фламандский ху¬
дожник, ученик Гальса. Прославился преимущественно изображе¬
нием жанровых сцен из сельской жизни, а также как график.
Герард Доу (1613—1675)—голландский художник-жанрист,
ученик Рембрандта.
Стр. 334. Скапеи — главный герой фарса Мольера «Проделки
Скапена» (1671).
Стр. 335. Немврод — библейский персонаж, царь, бывший
неустрашимым охотником. Имя его стало нарицательным для
обозначения страстного любителя охоты.
Стр. 346. Кребийон-сып — Клод-Проспер Кребийоп (1707—
1777) — французский писатель, сын драматурга Жолио Кребийона
(1674—1762). Кребийои-сын писал сказки, новеллы, романы, пол¬
ные пикантных похождений в духе галантных вкусов XVIII века.
Стр. 351. ...Мадам, невестка Людовика XIV, добродетельная и
честная немка... — Мадам — в королевской Франции (при Бурбо¬
нах) титул старшей дочери короля, а также жены его брата.
В данном случае речь идет о Шарлотте-Елизавете Баварской
(1652—1722), называемой также принцессой Палатинской, которая
была второй женой герцога Филиппа Орлеанского, брата Людо¬
вика XIV. Переселясь во Францию, она сохранила пристрастие
ко всему немецкому, в особенности к немецкой кухне.
...(герцогини Веррийской)...— Речь идет о Марии-Луизе-Елиза-
вете Орлеанской (1695—1719), дочери регента французского пре¬
стола Филиппа Орлеанского, вышедшей замуж за Карла, герцога
Беррийского. Ее образом жизни и распутством был поражен даже
отнюдь не чопорный французский двор.
Стр. 354. Сен-Жерменское предместье — в описываемые вре¬
мена пригород Парижа, где жила высшая знать.
Стр. 356. Сатурналии — празднества в древнем Риме в честь
бога Сатурна, справлявшиеся в конце декабря; в них рабы при¬
нимали участие наравне со своими господами. Разгульный харак¬
549
тер этих празднеств послужил основанием к переносному употреб¬
лению этого слова.
Стр. 361. Лафатер Иоганн-Каспар (1741—1801)—немецкий пи¬
сатель, богослов, создатель физиогномики, якобы позволявшей
определять характер человека по чертам его лица и особенностям
глаз.
Стр. 362. ...где, по остроумному замечанию господина Стен¬
даля, «красавец-мужчина» непременно долоюен быть румяным и
толстым... — Имеются в виду слова Стендаля о господине Вально,
одном из персонажей романа «Красное и черное» (гл. 3-я).
Стр. 384. Лаццарони — нищий (итал.).
Стр. 409. Дора Клод-Жозеф (1734—1780)—автор драматиче¬
ских и поэтических произведений, отмеченных изысканностью и
манерностью.
Стр. 453. Ципгарелли Никколо-Антонио (1752—1837)—итальян¬
ский композитор, автор опер и многочисленных произведений
церковной музыки. Оперы его скоро были забыты, за исключе¬
нием долго пользовавшейся популярностью «Ромео и Джульетты».
К. Афанасьев
СОДЕРЖАНИЕ
Б. Реизов. Жорж Санд . 5
ИНДИАНА 43
ВАЛЕНТИНА 277
Комментарии 535
ЖОРЖ САНД
Собрание сочинений, т. 1
Редактор Б. Томашевский
Художественный редактор А. Гасников
Технический редактор М. Андреева
Корректор Э. Урицкая
Сдано в набор 13/VIII 1968 г. Подписано к пе¬
чати 27/1 1971 г. Бумага тип. № 1. Формат
84х108 1/32. 17,25 печ. л. 28,98 усл. печ. л.
30,803 + 1 вкл. = 30,846 уч.-изд. л. Тираж 200 000
экз. Заказ № 1484. Цена 1 р. 55 к.
Издательство «Художественная литература»
Ленинградское отделение
Ленинград, Невский пр., 28
Ордена Трудового Красного Знамени Ленин¬
градская типография № 1 «Печатный Двор»
имени А. М. Горького Главполиграфпрома
Комитета по печати при Совете Министров
СССР, Ленинград, Гатчинская ул., 26