Портреты историков. Время и судьбы. Том 1. Отечественная история. - Севостьянов Г.Н., Мильская Л.Т.

Сергей Михайлович Соловьев. А.Н. Цамутали

Николай Иванович Костомаров. Б.Г. Литвак

Василий Осипович Ключевский. В.А. Александров

Николай Павлович Павлов-Сильванский. СВ. Чирков

Александр Евгеньевич Пресняков. СВ. Чирков

Александр Александрович Кизеветтер. М.Г Вандалковская

Павел Николаевич Милюков. М.Г. Вандалковская

Сергей Владимирович Бахрушин. А.М.Дубровский

Приложение. М.Н. Тихомиров о Б.Д. Грекове

Борис Александрович Романов. В.М. Панеях

М.Н. Тихомиров и изучение всемирной истории. Е.В. Чистякова

Сигизмунд Натанович Валк. В.Г. Чернуха, Р.Ш. Ганелин

Артемий Владимирович Арциховский. ДА. Авдусин

Георгий Владимирович Вернадский. В.И.Дуровцев, Н.Е. Соничева

Петр Андреевич Зайончковский. Л.Г. Захарова

Александр Александрович Зимин. СМ. Каштанов

Владимир Терентьевич Пашуто. А.П. Новосельцев

Приложение. В.М. Борисов. Из воспоминаний о ВТ. Пашуто

Константин Николаевич Тарновский. В.А. Емец

Указатель имен. Составитель Е.Н. Балашова

Автор: Севостьянов Г.Н. Мильская Л.Т.

Теги: историческая наука историография история биографии история россии

ISBN: 5-7914-0034-9

Год: 2000

Похожие

Портреты историков. Время и судьбы. Том 2. Всеобщая история.

Портреты историков. Время и судьбы. В 2 томах. Том 2. Всеобщая история

Хрестоматия по истории педагогики T.2. Новое время

Хрестоматия по истории педагогики. В 3-х томах. T.3. Новейшее время

Текст

umma culturologi
Портреты
историков
Время и судьбы
Отечественная
история
V
№

Серия основана в 1999 г.
В подготовке серии принимали участие ведущие специалисты
Центра гуманитарных научно-информационных исследований
Института научной информации по общественным наукам,
Института всеобщей истории,
Института мировой литературы им. М.Горького,
Института философии
Российской академии наук,
МГУ им. М.В. Ломоносова

Лкллошя na.kUoi;annu шыуры
Портреты
историков
Время и судьбы
Том 1
Отечественная история
ОI вен-1 венные редакторы
Г.Н. СевоиьянивиЛ.Т. Мильекая
Москва - Иерусалим
Университетская книга
Cesharim
2000

ББК 63.3
УДК 930
ббяззгс1. м
ЭКЗ JiWi/lhjJ
Редакционный совет серии:
Л.В. Скворцов, С.С. Аверинцев, В.В. Бычков,
А.Я. Гуревич, В.Д. Дажина, О.Ф. Кудрявцев,
Л.Т. Мильская, П.В. Соснов, А.Л. Ястребицкая
Главный редактор и автор проекта «Summa culturologiae»
С.Я.Левит
Соиздатель
М.Л. Гринберг
Художник: П.П.Ефремов
Портреты историков: Время и судьбы. В 2 т. Том 1. Отечественная история.
Москва — Иерусалим: Университетская книга, Gesharim, 2000. 432 с. — (Summa
culturologiae)
ISBN 5-7914-0034-9 (Summa culturologiae)
ISBN 5-93273-017-X
ISBN 5-323-00007-4
Том первый посвящен жизненному пути и трудам историков, специальностью которых стала оте-
чественная история. В том включены 26 очерков об ученых, построивших грандиозное здание исто-
рии России и народов, входящих в ее состав, — от В.Н. Татищева (1686-1750) до К.Н. Тарновского
(1921-1987).
Такое издание предпринимается у нас впервые. Книги о судьбах исторической науки в России в
лице лучших ее представителей интересны всем, кому дороги знания о путях и перепутьях отече-
ственной культуры, деятели которой, несмотря на все трудности, неблагоприятную, а порой и тра-
гическую ситуацию, смогли сберечь ее высокий уровень и достоинство.
Издание снабжено портретами историков, библиографией их основных трудов и работ, им по-
священных, а также указателем имен.
ББК 63.3
УДК 930
ISBN 5-323-00007-4
> С.Я. Левит, составление серии, 2000
) Г.Н. Севостьянов, Л.Т Мильская,
составление тома, 2000
> Коллектив авторов, 2000
> Университетская книга, 2000

Предисловие
Вниманию читателей предлагается книга,
рассказывающая о выдающихся отече-
ственных ученых, которые внесли боль-
шой вклад в развитие исторической науки,
образования и культуры.
Общеизвестно, что историю творят
люди, а пишут ее историки. Неукротимая
любознательность и желание познать
правду побуждают их вести археологичес-
кие раскопки, пристально изучать доку-
менты и архивные материалы, воспомина-
ния, памятники культуры. Они стремятся
установить, что истинно, а что ложно, рас-
сказать как о замечательных, так и подчас
трагических страницах человеческой исто-
рии, се поучительных уроках. В поисках
истины историки нередко спорят между
собой, и это способствует установлению
достоверности фактов.
К сожалению, мы все еще мало знаем о
жизни и творчестве многих наших извест-
ных ученых-историков, обогативших на-
уку оригинальными исследованиями. В
них они изложили свои взгляды и концеп-
ции по кардинальным проблемам истории.
Значителен их вклад в формирование на-
шего исторического сознания, культуры
народа. Велики заслуги наших выдающих-
ся историков и на ниве просвещения. Без
их неоценимого научного, эпистолярного
и литературного наследства невозможно
представить себе и в полной мере осознать
развитие национального самосознания и
образования.
В условиях обновления исторической
науки и происходящих в ней глубоких и
крутых перемен, знание жизни и творчес-
кого пути наших крупных историков при-
обретает первостепенное значение. Без по-
знания и осмысления прошлого невоз-
можно продвижение вперед. Важно поэто-
му овладеть их духовным богатством в ус-
ловиях научного плюрализма мнений, воз-
росших потребностей улучшения и совер-
шенствования системы образования в
средней и высшей школе.
Это обусловлено еще и тем, что дол-
гие годы в стране отдавалось предпочте-
ние изучению политической истории и
неоправданно мало освещалась духовная
жизнь общества, история культуры и ци-
вилизаций. В наши дни эти негативные
явления отчетливо обнажились. И впол-
не оправданно стали с тревогой говорить
о дефиците культуры и образованности,
падении нравственности, разрушении
вековых традиций и общепринятых норм
человеческого общения. Поэтому в печа-
ти справедливо все громче звучат призы-
вы о необходимости защиты и сохране-
ния культуры, ее поддержке, равно и на-
уки. Много пишут об общечеловеческих
ценностях, выражают обоснованное бес-
покойство о разрыве связи времен и пре-
емственности поколений, недопустимом
нигилизме к прошлому. Отсюда исклю-
чительную значимость приобретают про-
блемы воспитания нашей молодежи, по-
вышения их интереса к прошлому наше-
го Отечества, к истории вообще. И это
понятно, так как исторический опыт бес-
ценен, он постоянно напоминает о высо-
ком предназначении человека как твор-
ца истории.
Человек как личность и его место в об-
ществе находятся ныне в центре внима-
ния. В этой связи возрастает ответствен-
ность историков, призванных своими ис-
следованиями воссоздать правду о про-
шлом, содействовать формированию и
5

Предисловие
поднятию общественного сознания и
культуры.
Очерки о жизненном и творческом
пути ученых показывают, каким трудным
путем шло развитие нашей исторической
науки. Границы наших познаний посте-
пенно продвигались в глубь веков. Расши-
рялись вместе с тем и ее географические
интересы. Наряду с углублением изучения
экономической, социальной и культурной
жизни народов России со временем воз-
никла необходимость и потребность иссле-
дования прошлого народов других стран.
Плеяда ученых обратилась к изучению ан-
тичности, медиевистики, истории Нового
времени. Это позволило выявить и пока-
зать взаимосвязь разных народов, стран,
регионов и континентов, роль и место Рос-
сии во всемирно-историческом процессе.
Велика в этом была заслуга наших ученых-
историков, представленных в книге.
Результатом расширившегося изуче-
ния отечественной и всеобщей истории
стало издание крупных фундаментальных
индивидуальных и обобщающих исследо-
ваний по кардинальным проблемам исто-
рии человеческого общества. Именно они
обогатили наше познание истории, про-
двигая вперед исследовательскую мысль,
которая развивалась сложно, противоре-
чиво, в постоянной борьбе мнений и
взглядов ученых. Без этого невозможно
успешное развитие науки. Признание на-
личия разных мнений, точек зрения и
взглядов, сопоставление и сравнение их,
равно как и конструктивный научный ди-
алог на форумах ученых, во время дискус-
сий и обсуждений являются непременной
и характерной чертой развития науки.
Поистине вся ее история — противобор-
ство школ, направлений и течений, созда-
вавшихся и сменявшихся по мере накоп-
ления обширного, ранее неизвестного до-
кументального материала и усовершен-
ствование методов теоретического и науч-
ного познания. Новые школы и направле-
ния возглавлялись одаренными личностя-
ми, творчески мыслящими учеными, ко-
торые являлись генераторами оригиналь-
ных идей. Они объединяли вокруг себя
единомышленников и последователей.
Талантливая личность притягательна.
Разрабатывая концептуальные положе-
ния, ученые хорошо понимали и высоко
ценили значение преемственности и тра-
диций в науке. У них в то же время было
развито чувство нового, понимание и ви-
дение перспектив развития отдельных на-
правлений и в целом науки. Творчество для
них означало освобождение от старого и
утверждение нового в результате накопле-
ния огромного документального материа-
ла, освоение новых пластов исторических
источников, позволявших по-иному вос-
принимать и трактовать общественные яв-
ления, пересматривать устоявшиеся мне-
ния и взгляды.
Развитие исследовательской мысли не-
умолимо. Этот процесс имеет свои законо-
мерности и у него может быть ускорение и
замедление.
Содержание всей книги свидетельству-
ет о важности внимательного изучения
трудов ученых. Самым значительным в
жизни у каждого из них являлись их про-
изведения и без них нет истории науки.
Это непременное условие не всегда соблю-
дается и ему уделяется недостаточно вни-
мания при конкретном рассмотрении, ана-
лизе и определении места и роли ученого,
причин смены школ и направлений. Сле-
дует учитывать, что исследования раскры-
вают индивидуальную одаренность автора,
его мышление, применяемые им методы
познания, отношение к историческим ис-
точникам. Мы узнаем сокровенные думы и
чувства автора, его видение мира, откры-
ваем часто неожиданные страницы его
творчества и жизни.
Научные биографии ученых и их иссле-
дования постоянно напоминают нам одну
непреложную истину, что историк обязан
быть предельно объективен в изучении ис-
торических явлений и событий, точен в из-
6

Предисловие
ложении фактов, беспристрастен в анали-
зе и оценке документов, достигая при этом
высокого профессионализма и увлекатель-
ности изложения при освещении прошло-
го, памятуя, что писать историю означает
служить алтарю истины. Таков лейтмотив
всей книги.
Примечательно, что все крупные уче-
ные любили работать в архивах, выяв-
лять новые документы, скрупулезно изу-
чать, осмысливать и вводить их в науч-
ный оборот. Без преувеличения можно
сказать, что это — непременное условие
для успешного развития исторической
науки. Работа в архивах способствовала
рождению новых идей, концепций, трак-
товок и оценок общественных явлений и
событий, придавала их исследованиям
больше правдивости и достоверности.
Они стремились к освоению обширных
пластов источников, учитывая при этом,
что документы составляют люди, кото-
рые руководствуются определенными
мотивами. Поэтому ими много сделано в
разработке методов исторической крити-
ки документов, приемов анализа текстов
и установлению их подлинности.
Большое значение они всегда придава-
ли усовершенствованию архивного дела,
публикации документов. Крупнейшие
ученые нередко возглавляли архивные
службы. К сожалению, в течение длитель-
ного времени эти традиции были в значи-
тельной мере преданы забвению, что
крайне отрицательно сказалось на разви-
тии исторической науки. И только за пос-
ледние годы наблюдается отрадное явле-
ние — исследователи получили доступ ко
многим ранее недоступным документам и
возможность их публикации. Новые архи-
вные материалы ученые все более широ-
ко используют в своих монографиях и на-
учных статьях.
Из биографий ученых видно, что все
они обычно занимались просветительской
деятельностью, преподавали в университе-
тах и средних школах. Являясь блестящи-
ми лекторами, они несли знания молоде-
жи, воспитывали у нее на примерах исто-
рии любовь к своей Отчизне. Вся их жизнь
служила примером того, что историк дол-
жен быть высокообразованным человеком,
обладающим большой культурой.
Только обладая огромными познани-
ями, можно пробуждать у молодежи
стремление к высшим общечеловечеким
ценностями и идеалам. Именно в служе-
нии народу они видели свое благородное
призвание.
По-разному складывались их судьбы,
различны были и их дарования, склон-
ности и характеры. В очерках представ-
лена галерея видных российских ученых
по отечественной и всемирной истории.
Впечатляюще описаны выпавшие на их
долю великие испытания, подчас пол-
ные драматизма. В 30-х годах многие
были репрессированы и погибли в зас-
тенках. Некоторые из них оказались на
чужбине. Одни незаслуженно были за-
быты, а другие преднамеренно долгие
годы замалчивались. Это не могло не от-
разиться отрицательно на развитии ис-
торической науки.
Авторы рассказали о творческих поис-
ках ученых, мучительных исканиях, от-
крытиях, успехах и неудачах, несвершив-
шихся научных замыслах. Не все их сужде-
ния выдержали испытание временем. От-
мечено, что вошло в золотой фонд науки,
а что было порождено в определенной сте-
пени эпохой, обстановкой, конъюнктурой,
уступкой и слабостью.
При подготовке очерков авторы строго
придерживались историзма и оценивали
исследования и концепции ученых в кон-
тексте развития в целом науки, принимая
во внимание время, в которое жили и тво-
рили ученые, в каких условиях происходи-
ло формирование каждого из них, в какой
интеллектуальной среде они создавали
свои работы, разрабатывали концепции,
каково было их окружение, кто были их
друзья и оппоненты.
7

Предисловие
Разумеется, кроме тех ученых, которые
представлены в книге, было много других
замечательных историков, заслуживающих
того, чтобы и о них сказать доброе слово.
Но, к сожалению, объем публикуемых
очерков не позволил этого сделать. Следует
при этом принять во внимание тот факт,
что прежде это направление в нашей исто-
риографии недостаточно разрабатывалось.
Авторский коллектив намерен, если обсто-
ятельства позволят, продолжить изыска-
ния, касающиеся жизни и творчества вид-
ных историков.
Вполне понятно, что каждый автор видит
по-своему облик ученого, о котором пишет,
и обращает внимание на те стороны и фак-
ты жизни и творчества, которые, по его мне-
нию, наиболее интересны и значительны.
В написании очерков приняли участие
известные историографы: сотрудники ин-
ститутов РАН, преподаватели университетов
и педагогических институтов. Большинство
из них лично хорошо знали ученых, о кото-
рых они писали. Некоторые были их учени-
ками. Очерки написаны на основе тщатель-
ного изучения научного и литературного на-
следия, писем и архивных материалов. Авто-
ры опирались, понятно, и на изданные мо-
нографии и статьи. Отрадно, что в последнее
время содержательные и интересные эссе об
отдельных ученых опубликованы в академи-
ческих журналах. Это облегчило создание
ярких образов и портретных характеристик
историков и показ каждого из них как чело-
века, ученого и гражданина.
Очерки состоят из двух книг: первая по-
священа историкам России, а вторая — ис-
следователям всеобщей истории (охватывает
античность, медиевистику и Новое время).
Цель книги — содействовать расшире-
нию и углублению наших представлений о
тернистом пути исследовательской мысли
и исторической науки, ее корифеях, посвя-
тивших свою жизнь благородному и почет-
ному служению науке. Книга предназначе-
на для широкой общественности — науч-
ных работников, преподавателей вузов,
учителей истории, аспирантов, студентов и
всех, кто интересуется историей.
Выражаем благодарность кандидату ис-
торических наук Н.А. Розанцевой и науч-
ному сотруднику ИРИ Е.Н. Балашовой за
помощь в подготовке рукописи к печати, а
также О.А. Пруцковой за дополнение и
проверку библиографии.
Мы признательны кафедре истории
средних веков исторического факультета
МГУ и ее заведующему, профессору СП.
Карпову, за рецензирование рукописи и
высказанные замечания.
* * *
Предлагаемые на суд читателей тома, разу-
меется, не исчерпывают весь круг ученых,
создававших здание отечественной исто-
рической науки. Работа продолжается.
Редакция будет благодарна за все заме-
чания и предложения.
Академик Г.Н. Севастьянов
8

Отечественная история
Василий Никитич Татищев
Николай Михайлович Карамзин
Сергей Михайлович Соловьев
Николай Иванович Костомаров
Иван Егорович Забелин
Василий Осипович Ключевский
Николай Павлович Павлов-Сильванский
Сергей Федорович Платонов
Александр Евгеньевич Пресняков
Александр Александрович Кизевепер
Павел Николаевич Милюков
Владимир Иванович Пичета
Сергей Владимирович Бахрушин
Борис Дмитриевич Греков
Борис Александрович Романов
Михаил Николаевич Тихомиров
Сигизмунд Натанович Валк
Лев Владимирович Черепнин
Артемий Владимирович Арциховский
Георгий Владимирович Вернадский
Петр Андреевич Зайончковский
Николай Михайлович Дружинин
Александр Александрович Зимин
Владимир Терентьевич Пашуто
Константин Николаевич Тарновский

Василий Никитич Татищев
(1686-1750)
Эпоха крутых переломов в жизни государства
почти всегда выдвигает на общественную
арену крупные личности. Россия в этом
смысле не представляла исключения. В кон-
це XVII — первой четверти XVIII в., в пери-
од преобразовании Петра I, выросла целая
плеяда замечательных деятелей — «птенцов
гнезда Петрова», — действовавших на разных
поприщах. И, пожалуй, наиболее выдаю-
щимся из них был Василий Никитич Тати-
щев. Несмотря на то что его заслуги в эконо-
мическом и духовном развитии России при-
знавали все, отношение современников и по-
томков к его имени было неоднозначно. Спо-
ры вокруг научного наследия и социально-
политических воззрений Татищева, возник-
шие в научных кругах еще во второй полови-
не XVIII в., продолжаются по сие время.
Почему личность Татищева привлекает
такое внимание? Чем объяснить, что на про-
тяжении более двух столетий столь постоя-
нен интерес (и не только у нас в стране, но и
за рубежом; книги о нем опубликованы в Гер-
мании, Франции и США1) к его разносторон-
ней деятельности? Думается, прежде всего
потому, что Татищев — основоположник на-
учного изучения отечественной истории, ав-
тор многотомной «Истории Российской».
Изучение государственной деятельности
Татищева, его социально-экономических и по-
литических взглядов позволяет лучше понять
историю России, борьбу сторонников и про-
тивников дела преобразования страны, начато-
го Петром I. Татищев много размышлял над
вопросами экономического, политического и
культурного развития страны, и прежде всего
над главным из них — как преодолеть отстава-
ние России от передовых европейских госу-
дарств. И с этой точки зрения обращение к его
личности тоже представляет интерес для совре-
менного читателя.
***
В ноябре 1741 г. в результате дворцового пере-
ворота к власти пришла дочь Петра I Елизаве-
та. Татищев надеялся, что новая императрица,
учитывая его большой административный
опыт, обширные познания, наконец, верную
службу и близость к Петру, вызовет его в сто-
лицу, где он займет достойное место в ряду лю-
дей, которым Елизавета Петровна доверила уп-
равление государством.
Василий Никитич обратился к своему дав-
нему другу — еще с петровских времен — И.А.
Черкасову, назначенному секретарем Кабине-
та (личной канцелярии императрицы). «Поне-
же я, — писал он, — как вам чаю уже не безиз-
вестыо, за мои верные к государем и государ-
ству услуги от злодеев государственных так го-
ним и разоряем был, что уже не рад был живо-
ту (жизни), и хотя многократно об отставке
просил, токмо и того к большему мне огорче-
нию не улучил, ея же императорское величе-
ство о том неизвестна. И опасаясь, чтоб мои
злодеи не нашли способа меня оскорблять,
принужден вам, как моему другу, обстоятельно
11

В.Н. Татищев
донести»2. И далее следовал рассказ о всех
сложных перипетиях татищевской судьбы.
Письмо было обращено, разумеется, не
только к Черкасову, но и к императрице. На-
дежды автора письма не оправдались. Елизаве-
та Петровна и ее окружение относились к Та-
тищеву холодно и настороженно. Его обще-
ственные взгляды, независимый характер, сво-
бода суждений вообще, и в церкрвных вопро-
сах в особенности, пришлись не по нраву мно-
гим представителям правящей и церковной
верхушки. Новая царица не могла к тому же
простить ему участия в возведении на престол
в 1730 г. Анны Иоанновны.
Жизненный путь Василия Никитича был
трудным, изобиловал крутыми поворотами,
ставившими его иногда на край гибели. Он на-
ходился и в милости, и в опале у власть предер-
жащих, в опале чаще, чем в милости.
Татищев более известен как ученый. Но на-
ука не была его профессиональным делом, ско-
рее — увлечением, страстью, без занятий ею он
не мыслил своей жизни. Главной сферой дея-
тельности Татищева была военно-администра-
тивная3. Она продолжалась более 40 лет, из них
16 приходится на службу в армии в суровые
годы Северной войны (1700-1721). В 1720 г. он
действовал на административном поприще. Он
участвовал во взятии Нарвы, в Полтавской
битве, Прутском походе. В конце 1712 г. Тати-
щев был послан за границу для изучения инже-
нерного дела, артиллерии и математики, где
пробыл с перерывами 2,5 года и вернулся в
Россию в марте 1716 г. В 1716 г. был переведен
в артиллерийский парк в чине поручика, где
выполнял различные поручения начальника
артиллерии русской армии Я.В. Брюса.
В 1720-1722 гг. и 1734-1737 гг. ведал метал-
лургической промышленностью на востоке
страны, полтора года (декабрь 1724— апрель
1726 г.) находился в Швеции, где изучал эконо-
мику и финансы этой страны. В 1727-1733 гг.
был членом, а затем главой Монетной конто-
ры; в 1737-1739 гг. — начальником Оренбургс-
кой, а в 1741 г. — Калмыцкой комиссии; в 1741-
1745 гг. — астраханским губернатором.
Начав военную службу рядовым драгуном,
он достиг на статской службе высокого чина
тайного советника, но карьера его закончилась
печально. В 1745 г. Татищев был отстранен от
должности астраханского губернатора и сослан
в свое имение — сельцо Болдино Дмитровско-
го уезда (ныне Солнечногорский район Мос-
ковской области), где находился под домашним
арестом до самой смерти. Семейное предание
(скорее всего, сочиненное его потомками в
XIX в.) о том, что за день до смерти он получил
именной указ императрицы о прощении и по-
жаловании орденом св. Александра Невского, —
чистейший вымысел и не находит подтвержде-
ния в документах. Болдинский период жизни
Василия Никитича — самый плодотворный в
научном отношении. Впервые он получил воз-
можность полностью посвятить себя науке, ко-
торой ранее занимался урывками, в часы отды-
ха от государственных дел. Здесь ему удалось в
значительной степени завершить свой основной
труд — «Историю Российскую».
Татищев проявил себя как талантливый и
инициативный администратор, мысливший
неординарно, а главное, масштабно. Прису-
щий ему широкий государственный кругозор
сказывался во всем, независимо оттого, какой
пост он занимал и какие вопросы решал.
Главная заслуга Татищева как государствен-
ного деятеля состоит в разработке программы
экономического развития России и практичес-
кой деятельности по ее реализации. Эта про-
грамма предусматривала приоритетное развитие
промышленности и ремесла, внутренней и
внешней торговли. Считая их основой богат-
ства, экономического и военного могущества
государства, Татищев рассматривал развитие
этих отраслей хозяйства не изолированно, а в
комплексе с другими. Он придавал большое
значение сельскому хозяйству, росту народона-
селения, хозяйственному освоению и заселению
окраин, исследованию природных богатств,
строительству дорог, развитию водных путей со-
общения, организации почтовой связи, подго-
товке отечественных кадров специалистов.
Татищев был сторонником и активным про-
водником петровской политики преобразова-
ния России. Это не исключало его критическо-
го отношения к некоторым ее сторонам. Он был
убежден, что нельзя ограничиваться идеями и
планами Петра, а надо развивать их, идти даль-
ше, учитывая те сдвиги, которые произошли в
экономике и социальном строе страны. Суть
корректив, которые он предлагал внести в эко-
номическую политику Петра I, сводилась к со-
зданию более благоприятных условий для тор-
гово-промышленной деятельности купечества,
ремесленников и крестьян путем ликвидации
всякого рода ограничений и стеснений (отмена
монополий, откупов, подрядов, запрета на вы-
12

В.Н. Татищев
воз за рубеж некоторых товаров), организации
государственного кредита и учреждения банков,
улучшения вексельного дела, открытия новых
ярмарок и тому подобного. Короче говоря, он
сторонник свободного развития промышленно-
сти и торговли, но под контролем государства,
и создания необходимых правовых гарантий для
деятельности промышленников и купечества.
Ученый считал, что экономические успехи Рос-
сии возможны лишь при условии широкого
привлечения купеческого капитала в промыш-
ленное строительство, и выступал за предостав-
ление государством различной помощи и льгот
предпринимателям.
В феврале 1724 г. он представил Петру I про-
ект создания частной компании по эксплуатации
двух крупных медных рудников на Урале. Осенью
того же года он предложил передать в частные
руки все казенные металлургические заводы, за
исключением крупнейших (екатеринбургских и
олонецких), «которых величества ради и других
причин в компании отдать неудобно»4. В 30-е
годы Татищев занял в этом вопросе еще более ра-
дикальную позицию и сделал крупный шаг впе-
ред по пути приватизации промышленных пред-
приятий. Полагая, что казенные заводы выпол-
нили свою функцию рассадников металлургичес-
кой промышленности, он выступил за передачу
уже всех без исключения заводов на Урале про-
мышленникам, объединенным в компании.
Причем характерно, что, по его мнению, в ком-
панию могли вступить все — «и высшие и низ-
шие чины», купцы и мастеровые люди, русские
и иноземцы. Заводское правление должно сле-
дить за тем, чтобы «интересенты (компанейщи-
ки) без всякой суеты и затруднения свою при-
быль получать могли, и государство бы прибыль
имело»5. Татищев считал, что казна может пойти
в этом случае на некоторые материальные жерт-
вы, поскольку с течением времени они будут сто-
рицей возмещены промышленным развитием
страны, ростом могущества и богатства не толь-
ко государства, но и народа.
Большое значение придавал он экономи-
ческой политике правительства, справедливо
полагая, что от того, насколько она соответ-
ствует требованиям жизни и времени, во мно-
гом зависят успехи хозяйственного развития.
Характеризуя основы экономического пре-
успевания государства, Татищев писал: «1) Вся-
кого государства сила, честь и слава рождается
от богатства и умножения людей; 2) богатство
единственно происходит от рукоделей и торгов
порядочных; 3) торг и рукоделие умножаются
от благорассудной в том свободы и вольности,
помошию и содержанием в добром порядке от
высочайшей власти. И сии три правила подоб-
но цепи связаны так, что одна без другой ни-
как совершенна быть не может»6.
Татищев не только наметил программу ус-
коренного развития промышленности и тор-
говли, но и много сделал для ее реализации.
С именами Татищева и крупного инжене-
ра-металлурга В.И. Геннина связан новый
этап в развитии горнозаводской промышлен-
ности на востоке страны, превращение Урала
в крупнейший центр металлургии в России,
основание Екатеринбурга и Ягошихинского
завода, положившего начало г. Перми. По
инициативе Татищева в 1723 г. был построен
Екатеринбургский завод (точнее целый ком-
бинат), который стал крупнейшим предприя-
тием того времени; здесь производили разных
сортов железо, сталь, медь, жесть, проволоку
и др. В 1735 г. — во время второго пребывания
на Урале — Татищев начал строительство семи
новых железоделательных и медеплавильных
заводов, которое было завершено в 1739 г.
После их постройки производство железа на
Урале резко возросло и достигло в середине
40-х годов около 300 тыс. пудов в год, т.е. уве-
личилось за 10 лет на одну треть.
Придавая исключительно большое значение
эксплуатации природных богатств Урала и Сиби-
ри, он подчеркивал, что развитие производитель-
ных сил этого обширного края будет способство-
вать экономическому подъему всей страны в це-
лом, принесет России «великое богатство».
В экономике России Татищев наряду с
промышленностью большую роль отводил
торговле, особенно внешней. Как начальнику
Оренбургской комиссии, а затем астраханско-
му губернатору ему приходилось решать мно-
гие вопросы, связанные с русско-восточной
торговлей. Торговле с Востоком придавали
особое значение в России и по экономичес-
ким, и по политическим соображениям.
Что предпринял Татищев для развития рус-
ско-восточной торговли? Его усилия были на-
правлены на рост товарооборота и увеличения
сбора пошлин, на установление более благо-
приятного для России торгового баланса, по-
вышение в русском экспорте доли отечествен-
ных товаров и роли российских подданных в
восточной торговле, выработку нового тамо-
женного тарифа для Астраханского порта, рас-
13

В.Н. Татищев
ширение торговых связей с Казахстаном и
Средней Азией.
Русское правительство, исходя из военно-по-
литических соображений, запрещало в XVIII в.
вывоз в восточные страны железа, стали, цветных
металлов (не в деле), оружия, пороха, серы, се-
литры, военного снаряжения и материалов, не-
обходимых для строительства и оснащения фло-
та. Татищев считал такую политику недальновид-
ной, не оправдывающей себя, наносящей ущерб
торговле, купечеству, казне, государству в целом
и создающей преимущества для купцов других
стран. В доказательство он приводит многие ар-
гументы, почерпнутые из недавнего прошлого и
современного ему опыта международной торгов-
ли. В частности, ничем не обоснован, по его мне-
нию, запрет на экспорт железа, стали и оружия.
«Сие запрещено мню для удержания от войны,
дабы им оружия недоставало. Токмо сие мнение,
чаю, не весьма право, если рассудить, что не же-
лезо, ниже самое оружие, но люди воюют и по-
беждают», — резонно пишет он7. Кроме того, же-
лезо и оружие восточным странам продают и бу-
дут продавать европейские купцы и получают
прибыль, которую могло бы извлекать от этой
торговли российское купечество, тем более что в
восточные страны железо можно сбывать доро-
же, чем в Англию (Великобритания была основ-
ным покупателем русского железа на европейс-
ком рынке).
Развитие торговли, как и всей экономики в
целом, по мнению Татищева, во многом зависе-
ло от стабильного состояния денежного обраще-
ния в государстве. Денежным хозяйством страны
Татищев занимался в 1727-1733 гг. Как член, а за-
тем глава Монетной конторы, ведавшей непос-
редственно вопросами денежного обращения, и
монетным делом в стране, он руководил москов-
скими монетными дворами, чеканкой золотых,
серебряных и медных денег (бумажные деньги —
ассигнации в России появились в 1769 г.).
К началу 30-х годов XVIII в. в денежном об-
ращении России обнаружились кризисные яв-
ления. Они были вызваны усиленной чеканкой
неполноценной медной монеты, главным об-
разом пятикопеечников, по 40 рублей из пуда
меди при рыночной цене 8-10 рублей за пуд,
что привело к появлению большого количества
фальшивых, «воровских» денег (изготовляв-
шихся внутри страны и тайно привозившихся
из-за границы), низкой пробой серебряной
монеты, наличием в обращении серебряных
монет одинакового достоинства, но разной
пробы, неправильным, не соответствовавшим
мировым стандартам соотношением цен меж-
ду золотом и серебром и т.д. Все это привело к
девальвации денег, росту цен на отечественные
и импортные товары, ухудшению положения
народа, отрицательно сказывалось на экономи-
ке страны, уменьшало доходы казны.
В своих представлениях, записках, проектах
и других документах Татищев раскрыл причи-
ны расстройства денежного обращения России
и наметил пути его стабилизации. Основная
его мысль сводилась к тому, что казна должна
добиваться увеличения доходов путем развития
промышленности, внешней торговли, роста
экспорта, а не чрезмерной эксплуатацией мо-
нетной регалии. Учитывая создавшееся поло-
жение, правительство решило организовать
Комиссию о монетном деле, которая должна
была наметить практические меры по улучше-
нию денежного обращения в стране. Инициа-
тива создания комиссии принадлежала Тати-
щеву, который в памятной записке от июня
1730 г. («на память о чем нужно рассуждать ко
исправлению принадлежащего денег») опреде-
лил планы ее работы, состав (представители от
центральных учреждений, дворянства и купе-
чества) и принял участие в ее работе8.
Выступая в комиссии, Татищев отмечал,
что в первые десятилетия XVIII в. произошла
порча монеты. Но Россия в этом отношении не
составляла исключения. Во время войн многие
государства, нуждаясь в средствах, чеканили
монеты низкого качества. Однако после войн
в ряде европейских государств правительства,
«невзирая на великий труд и настоящий убы-
ток», изъяли из обращения «худую монету» и
перешли к чеканке полноценных денег. Россия
должна последовать этому примеру. Ссылаясь
на опыт европейских стран, Татищев высказы-
вался за то, чтобы государство взяло на себя
часть расходов, связанных с ликвидацией рас-
стройства денежного обращения, а не перекла-
дывало все тяготы на народ.
Предложения комиссии легли в основу ме-
роприятий правительства в вопросах дежного
обращения, проводившихся на протяжении
более двух десятилетий. Выполнение этих ре-
комендаций, в выработке которых Татищеву
принадлежала ведущая роль, позволило стаби-
лизировать денежное обращение в стране. В
лице Татищева Россия имела одного из лучших
знатоков не только металлургии, но и монетно-
го дела, практика и теоретика денежного обра-
14

В.Н. Татищев
шения, стоявшего на уровне европейских зна-
ний о законах его развития.
Подготовка кадров специально для про-
мышленности всегда находилась в центре вни-
мания Татищева. Отдавая должное ученичеству,
которое было основным способом овладения
профессиями, посылке русских людей для уче-
бы за границу, приглашению иностранных спе-
циалистов, он вместе с тем считал, что карди-
нально решить вопрос о подготовке кадров
можно только путем создания в России профес-
сиональных училищ и школ. Школы разных ти-
пов, открытые Татищевым на Урале в 20-30-х
годах XVI11 в., сыграли большую роль в обеспе-
чении уральской горнозаводской промышлен-
ности квалифицированными специалистами и
административно-управленческим аппаратом.
В 1730-х годах Татищев выступил с проектом
создания в стране широкой сети учебных заведе-
ний. Что характерно для этого проекта? Органи-
зация трехступенчатой системы образования, все
звенья которой были связаны между собой: се-
минарии, гимназии и университеты; значитель-
ное расширение контингента учащихся, создание
учебных заведений во многих городах, т.е. рас-
пространение просвещения на всей территории
России. В частности, в двух университетах дол-
жно было обучаться 2 тыс. студентов. Предпола-
галось учреждение особой академии для «исправ-
ления» русского языка, подготовки переводов и
переводчиков. Предусматривалась также органи-
зация двух «академий» ремесел для подготовки
специалистов, необходимых промышленности
страны. Этот проект, поражающий своей масш-
табностью, предвосхитивший на несколько деся-
тилетий многие идеи в области образования, не
получил поддержки в правительстве.
В это же время, ясно сознавая потребность
России в Академии художеств и ремесел, Тати-
щев вновь выступил с инициативой создания
такой академии.
Планы ученого отчасти были осуществлены
лишь во второй половине XVIII в. В 1755 г.
были открыты Московский университет, в
1757 г. — «Академия трех знатнейших худо-
жеств», реорганизованная через семь лет в Рос-
сийскую академию художеств, в 1783 г. — Рос-
сийская академия для изучения русского язы-
ка и литературы, наконец, в начале 80-х годов
правительство Екатерины II приступило к со-
зданию общеобразовательных бессословных
школ с бесплатным обучением.
Обширные планы Татищева ставили своей
задачей подтянуть экономику России до уров-
ня Англии и Голландии, добившихся значитель-
ных успехов в развитии промышленности и тор-
говли. Для решения этой задачи требовались
коренные перемены в общественном строе Рос-
сии. Но в то время никто не помышлял о лик-
видации господствующей крепостнической си-
стемы. Прошли десятилетия, прежде чем вопрос
об уничтожении крепостного права и всех его
порождений выдвинулся на первое место в об-
щественной мысли России. В эпоху же Татище-
ва феодальная система еще не исчерпала себя
полностью. Благодаря этому объективно и ста-
ли возможны определенные успехи в торгово-
промышленном развитии страны.
Говоря о заслугах Татищева в хозяйственном
развитии России, надо иметь также в виду, что его
проекты и записки оказали влияние на законо-
дательство и экономическую политику прави-
тельства во второй четверти XVIII в. Особенно
велика его роль в разработке горного законода-
тельства. Можно сказать, что в известной мере
Татищев наметил направление экономической
политики, которая стала осуществляться с нача-
ла 60-х годов XVIII в. Не случайно Екатерина II
высоко ценила Татищева как государственного
деятеля. А уж в людях она разбиралась отменно.
В этом надо отдать ей должное. Впрочем, столь
же лестно она отзывалась и об «Истории Россий-
ской», с текстом которой была хорошо знакома.
Именно по ее заказу для Эрмитажной библиоте-
ки была снята копия с труда Татищева.
***
До М.В. Ломоносова в России трудно назвать
другого человека, которого можно было бы
сравнить с Татищевым по энциклопедизму,
широкому диапазону творческих интересов и
занятий. Помимо первого фундаментального
труда по истории России, ему принадлежит за-
мечательное произведение русской обществен-
но-политической и философской мысли
XVIII в. — «Разговор двух приятелей о пользе
наук и училищах». С его именем связан новый
этап в изучении географии и картографии. Он
составил первый энциклопедический сло-
варь— «Российский исторический, географи-
ческий и политический лексикон». Татищев
много сделал для развития экономической и
философской мысли, права, ряда вспомога-
тельных исторических дисциплин (хроноло-
гии, генеалогии, геральдики и др.), а также не-
15

В.Н. Татищев
которых естественных наук. Отводя большую
роль науке в развитии общества и государства,
Татищев особо подчеркивал значение истори-
ческих и географических знаний.
Татищев открыл для науки такие памятни-
ки, как «Русская Правда», «Судебник Ивана
Грозного», «Книга Большого чертежа». Он со-
брал богатейшие летописные материалы.
Ученый впервые высказал мысль, которая
остается и поныне справедливой: Успешное ис-
следование истории России невозможно без
широко организованного и продуманного изда-
ния источников, в том числе и произведений
иностранных авторов, содержащих сведения об
отечественной истории. Он разработал проект
публикации источников и подготовил некото-
рые из них к печати, сопроводив их примечани-
ями. Так, в 1740 г. он предложил в «Собрании
русских древностей» напечатать отдельными
выпусками: 1) «древние законы»; 2) духовные
грамоты великих князей; 3) «некоторые старин-
ные грамоты»; 4) материалы о соборах Руси9.
Над подготовкой к печати «Собрания зако-
нов» — свода древних законодательных памят-
ников, в который вошли «Русская Правда», Су-
дебник 1550 г. и последовавшие за ним указы, —
ученый работал много лет10. Известны четыре
редакции этого «Собрания законов» — середи-
ны 1730-х годов, 1740 г., начала и первой поло-
вины 1750 г., причем каждая последующая ре-
дакция была результатом большой дополнитель-
ной работы". Татищев подготовил к печати и
другие источники, в частности «Книгу Большо-
го чертежа», «яко весьма к географии русской
потребную, но мало кому сведомую», сопрово-
див ее примечаниями и «росписью алфабети-
ческой», летопись «История Иосифа о разоре-
нии русском», которую он высоко ценил и хра-
нил, «яко сокровище», и другие материалы12.
Опасаясь, чтобы после его смерти «не раз-
пропали» собранные им с таким трудом «пись-
менные книги (а их было, по его словам, более
50. — А.Ю.) разных времен и обстоятельств»,
Татищев считал полезным все эти книги, «ка-
ковы есть, с изъяснениями и алфабетическими
реестры одну подругой печатать»13.
Предложение Татищева не было принято.
Его опасения, к сожалению, оправдались, в ре-
зультате чего некоторые из имевшихся у него
уникальных источников оказались, по всей ве-
роятности, навсегда утраченными для науки.
Не была напечатана при его жизни и ни одна
из подготовленных им публикаций. Большин-
ство источников, намеченных ученым к публи-
кации в проекте 1740 г., были изданы Академи-
ей наук в «Продолжении древней российской
вивлиофики» (СПб., 1786-1801). Основные
принципы, которыми руководствовался Тати-
щев при подготовке законодательных памятни-
ков, заложили основу русской археографии.
Важной задачей ученый считал перевод и из-
дание сочинений иностранных авторов, содержа-
щих сведения по истории России. При этом он
неизменно подчеркивал, что к сочинениям ино-
странцев о России необходимо подходить крити-
чески, поскольку они написаны тенденциозно,
содержат грубые ошибки и оскорбительные вы-
пады против Русского государства. Добиваясь от
президента Академии наук поддержки своих на-
чинаний и подчеркивая важность изучения оте-
чественной истории, Татищев писал в сентябре
1746 г.: «У нас сие историческое искусство и труд
презирают, не токмо сами трудиться не хотят, но
другим от незнания или злости препятствуют,
итак Россия от чужестранных принуждена тер-
петь клеветы и поношения»14.
Наиболее действенным средством борьбы с
извращениями прошлого России в сочинениях
иностранцев ученый считал публикацию источ-
ников и создание оригинальных трудов по ис-
тории и географии России. Для решения этой
задачи он сам сделал больше, чем кто бы то ни
было из его современников. В Академии наук
вплоть до конца 40-х годов XVIII в., т.е. до М.В.
Ломоносова и Г.Ф. Миллера, мало кто занимал-
ся отечественной историей. Татищев в течение
30 лет работал над своим обобщающим трудом
по русской истории — «Историей Российс-
кой», — который стал делом всей его жизни.
Общие взгляды ученого на задачи и харак-
тер своего труда в процессе его создания не один
раз менялись. В итоге имеются две различные
редакции «Истории Российской». Вначале Тати-
щев хотел написать свой труд на современном
ему литературном языке. Изложение в нем дол-
жно было вестись не по годам (как в летописях),
«а в порядке событий», т.е. так, как в работах со-
временных ему западных историков. Именно с
таким намерением Татищев и приступил к ра-
боте над второй частью своей «Истории». Сле-
ды этой работы не сохранились.
Однако вскоре он отказался от первона-
чального плана. Татищев опасался, что если он
будет придерживаться принятого им порядка
изложения событий, то фактический материал
его «Истории» трудно будет проверить по лсто-
16

В.Н. Татищев
писям, тем более что они не сосредоточены в
государственных хранилищах и библиотеках, а
имеются у многих частных лиц. Отсутствие же
возможности проверки его труда может вооб-
ще подорвать к нему доверие. Поэтому ученый
решил писать свою «Историю» «тем порядком
и наречием, каковы в древних находятся» (т.е.
дать погодное изложение событий на древнем
языке, как в летописях).
Первый вариант своего труда Татищев
представил в Академию наук в 1739 г., вскоре
после приезда в Петербург. В столице он «мно-
гим оную (рукопись. — А.Ю.) показывал, тре-
буя к тому помосчи и разсуждения, дабы мог
что пополнить, а невнятное изъяснить». От-
клики на «Историю Российскую» были различ-
ными. Одни упрекали автора в отсутствии эру-
диции («предвергали недостаток во мне наук»).
Вероятнее всего, это были иностранные уче-
ные — члены Академии наук. Другие — за
сложный и трудный язык, третьи — за подрыв
устоев православной религии. «Явились неко-
торые с тяжким порицанием, якобы я в оной
православную веру и закон (как те безумцы
произнесли) опровергал», — вспоминал по-
зднее Татищев в предисловии к своему труду15.
Последнее обвинение встревожило учено-
го, который слыл «афеистом». Он отвез руко-
пись для просмотра новгородскому архиепис-
копу Амвросию и просил его сделать замеча-
ния и внести поправки. Все они были учтены
Татищевым, что, однако, не избавило его от
упреков со стороны консервативных кругов
высшего духовенства. «Однако ж тем злостные
не удержали язык их от порицания»16.
В течение нескольких лет ученый продолжал
напряженно работать над первой редакцией вто-
рой части «Истории» и завершил эту работу в
1746 г. Но рукопись в настоящем виде его уже не
удовлетворяла. Он считал, что она теперь пригод-
на только для хранения в архиве или академичес-
кой библиотеке. В том же году Татищев послал
рукопись в Академию наук (ныне она хранится
в ОР БАН под шифром 17.17.11). Историки дли-
тельное время не знали о ее существовании. Она
не вошла в первое издание «Истории Российс-
кой» и опубликована лишь в новом академичес-
ком издании труда Татищева (т. 4. М.;Л., 1964).
Что же побудило ученого переработать свой
труд и написать его на современном ему лите-
ратурном языке («в настоящее наречие перело-
жить»), т.е. составить новую редакцию? Тати-
щев решил сделать «Историю Российскую» до-
ступной для читателя, так как древний язык
«не всякому может быть вразумителен»17. Во
второй редакции ученый по-прежнему сохра-
нил погодное изложение событий, но перела-
гая на современный ему язык текст, подверг его
значительной переделке. Чтобы сделать рас-
сказ более выразительным и ярким, усилить
его эмоциональное воздействие на читателя,
Татищев, кроме летописей, привлек дополни-
тельные источники: Степенную книгу, хроног-
рафы, различные сказания и повести, докумен-
тальный архивный материал.
Принимая решение о составлении новой
редакции своего труда, автор исходил также из
патриотических соображений. В частности, он
полагал, что «История Российская» нужна не
только русскому читателю, «но и всему учено-
му миру», что в результате ее издания «непри-
ятелей наших... басни и сущие лжи, к поноше-
нию наших предков вымышленные, обличат-
ся и опровергнутся». Но чтобы «Историю Рос-
сийскую» сделать доступной «ученому миру»,
ее надо перевести на один из европейских язы-
ков. Лишь в этом случае, считал Татищев, она
может оказать воздействие на европейскую ис-
ториографию и общественную мысль. А это,
разумеется, легче и удобнее сделать, когда она
будет написана на современном литературном
языке, а не на древнем наречии18.
Татищеву не удалось полностью осуществить
свой замысел. Он успел переработать (т.е. соста-
вить вторую редакцию) только вторую часть сво-
его труда, охватывающую период с вокняжения
Рюрика до монгольского нашествия (860-1238 ).
Третья (1238-1462) и четвертая (от начала кня-
жения Ивана III до 1577 г.) части не были завер-
шены им и написаны на языке летописей. Что
касается первой части, посвященной древней-
шему, долетописному, периоду истории Руси
(которая содержит введение и историю скифов,
сарматов и славян до 860 г.) и основанной глав-
ным образом на иностранных источниках и ли-
тературе, то она была, естественно, написана на
литературном языке XVIII в.
В «Истории Российской» в хронологической
последовательности излагались политические
события Руси. Труд Татищева лишь по форме на-
поминает летописи (в нем события излагаются
тоже по годам). В действительности же, он во
многом отличался от них и разных сочинений по
истории, появившихся вXVIII в. Автор поставил
перед собой две задачи. Во-первых, выявить, со-
брать и систематизировать материал и изложить

В.Н. Татищев
его в соответствии с источником. Во-вторых,
объяснить его, установить причинную связь со-
бытий, сопоставить русскую историю с западной,
византийской и восточной, дать оценку фактам,
иначе говоря, дать объяснение историческому
процессу, подвергнув критике использованные
источники. Вторую задачу— исследовательс-
кую — ученый мог выполнить в примечаниях к
тексту, составляющих, например, во второй час-
ти около одной пятой объема.
Принципиальное значение имеет «Предъиз-
вещение» к труду, в котором Татищев изложил
свои теоретические воззрения на историческую
науку, свое понимание русской и всемирной ис-
тории и методы критического изучения источни-
ка. Это было новым, тоже отличавшим «Исто-
рию Российскую» от предшествовавших истори-
ческих сочинений. Он обосновывает значение
истории, которая обобщает жизненный опыт лю-
дей и важна для практической деятельности во
многих областях (государственной, дипломати-
ческой, судебной, военной). Без знания истории
ни один человек «мудр и полезен быть не мо-
жет»19. В «Предъизвещении» ставится вопрос о
взаимосвязи отечественной истории с всеобщей.
В первую очередь необходимо знание истории
своего народа, своей страны, «однако же долж-
но и то за верное почитать, что без знания инос-
транных своя не будет ясна и достаточна»20.
В основе концепции русской истории Тати-
щева лежит история русского самодержавия.
Общие взгляды на развитие государства и фор-
мы правления в России и других странах были
разработаны им в записке «Произвольное и со-
гласное рассуждение и мнение собравшегося
шляхетства русского о правлении государ-
ственном», философском трактате «Разговор
двух приятелей о пользе наук и училищах» и
45-й главе «Истории Российской». Татищев
принимал деятельное участие в политической
борьбе 1730 г., когда Верховный тайный совет
предпринял попытку ограничить власть Анны
Иоанновны при вступлении ее на престол.
В записке, составленной спустя несколько
лет после событий 1730 г., он развивает мысль о
том, что форма государственного строя зависит
от географических условий, размеров террито-
рии и уровня просвещения народа. В небольших
государствах, где можно быстро собрать все
взрослое население, полезнее быть демократии;
в странах, безопасных от нападения внешних
врагов, расположенных на островах, или защи-
щенных горами (подобно Англии и Швеции),
вполне возможна аристократическая форма
правления. Наконец, для обширных государств,
которым грозит внешняя опасность, необходи-
ма самодержавная власть. Свои рассуждения
Татищев подкрепляет примерами из прошлого.
Периоды экономического процветания и могу-
щества России, утверждает он, всегда совпада-
ли с «единовластительством». Переход власти к
аристократии, феодальные усобицы в удельный
период привели к подчинению Руси монголами,
а ограничение царской власти в начале
XVII в. — к крайнему разорению государства и
отторжению от России шведами и поляками
значительных территорий21.
Подобные же взгляды ученый развивал и в
«Истории Российской». Основной вывод его
таков: «...всяк может видеть, сколько монархи-
ческое правление государству нашему протчих
полезнее, чрез которое богатство, сила и слава
государства умножается, а чрез протчее умаля-
ется и гинет»22.
Татищев был хорошо знаком с трудами круп-
нейших представителей рационалистической
философии. Книги «преславных философов»
Вольфа, Пуфендорфа, Бейля и других имелись в
его библиотеке. В духе рационалистической фи-
лософии, господствовавшей в Европе, Татищев в
основу концепции всемирной истории положил
идею «умопросвясчения», т.е. идейное развитие
общества. Именно оно является важнейшим
критерием для периодизации истории. Он указы-
вает на три величайших способа умопросвеще-
ния: изобретение письменности, распростране-
ние христианства («Христа Спасителя на землю
пришествие») и открытие книгопечатания.
Ученый придавал огромное значение воз-
никновению письменности. Во-первых, она
была основой для достоверности историческо-
го повествования, во-вторых, она сделала воз-
можным появление книг, в которых истори-
ческое прошлое «или учения к нашей пользе
представлялись». Наконец, вместе с началом
письменности возникает законодательство.
Подобно многим политическим деятелям и
мыслителям того времени, Татищев считал, что
законы являются главным орудием государства
в деле воздействия и изменения общественно-
го строя и нравов людей.
Нарисованная Татищевым идиллическая
картина новой ступени в развитии средневеко-
вого общества, нравственного очищения людей
(искоренение «прежних злонравий и злочес-
тий») в результате распространения христиан-
18

В.Н. Татищев
ства находилась в противоречии с реальными
фактами, приводимыми самим же историком.
Эта точка зрения означала не что иное, как
«компромисс с официально-церковной верси-
ей»23. Ученый подверг резкой критике католи-
ческую церковь, которая преследовала, подвер-
гала проклятию и казни людей «высокого ума
и науки», сжигала «многие древние и полез-
ные» книги. Все это препятствовало развитию
наук, вело к их упадку. Еще более резко Тати-
щев ополчался против политического власто-
любия церкви, ее стремления доказать верхо-
венство духовной власти над государственной.
Монархическая схема развития русского ис-
торического процесса была получена Татище-
вым в наследство от прежней науки, новым в
ней было только естественно-правовое обосно-
вание. Что же касается концепции развития все-
мирного исторического процесса как процесса
прогрессирующего «всемирного умопросвясче-
ния», то она была новым словом и достижени-
ем русской исторической мысли. Важно отме-
тить, что ученый «пытался связать и события
русской истории с этим процессом». Так, пер-
вая глава «Истории Российской» называется «О
древности письма славянов», а в последующих
двух главах рассматривается вопрос о значении
распространения христианства для Руси24. Кни-
гопечатание в России появилось при Иване
Грозном, и в этом отношении «мы не вельми
пред протчими укоснели», — подчеркивал Тати-
щев. Новые идеи, развиваемые историком, яв-
лялись отражением умственного переворота, а
также политических перемен, происшедших в
результате петровских преобразований.
Ученый придавал первостепенное значение
вопросу об источниках по истории России. На
протяжении многих лет своей жизни он соби-
рал источники и литературу по истории и гео-
графии. На родине и за рубежом — в Польше
и Германии, Швеции и Дании — везде, где
только представлялась возможность, он приоб-
ретал книги и рукописи, снимал с последних
копии, делал выписки или в крайнем случае
стремился «хотя бы их прочесть». Страсть Та-
тищева к собиранию «манускриптов» запечат-
лена в «Истории Российской» и его письмах, в
них он живо рассказал о своих наиболее заме-
чательных находках.
Понимая огромное значение рукописных
материалов для воссоздания прошлого России,
ученый рассматривал собирание, описание и
публикацию источников как важнейшую госу-
дарственную задачу. Надо иметь в виду, что ука-
зы Петра I 1720 и 1722 гг. о сборе в епархиях,
монастырях и соборах памятников древнерус-
ской письменности были реализованы лишь
отчасти. Объяснялось это нежеланием церков-
ников не только передать в распоряжение пра-
вительства рукописи и старопечатные книги,
но даже послать летописи и хронографы в Мос-
кву, где в Синоде должны были сделать копии
для библиотеки. Татищев знал об этом и в ка-
честве паллиатива предложил потребовать от
Синода, чтобы он дал указание монастырям
обстоятельно описать находящиеся у них «вся-
кие древние письменные книги, тетради, гра-
моты и пр.» Эти описания нужно напечатать
«под именем русской библиотеки», и тогда же-
лающие изучать гражданскую и церковную ис-
торию будут знать, «где что сыскать могут»25.
Он предлагал Академии наук не откладывая
приступить к собиранию рукописных источ-
ников, ибо «чем ранее оное начнется, тем бо-
лее собрать можно», поскольку «за продолже-
нием времени много нечаянно гниет, которо-
го после сыскать не можно»26. В качестве од-
ной из неотложных мер ученый рекомендовал
сделать копии рукописных книг по русской
истории, имевшихся в частных собраниях27.
В «Предъизвещеыии» Татищев рассмотрел
вопросы отбора и критики источников, оцен-
ки их полноты и достоверности. Историку, от-
мечал он, следует отдать предпочтение показа-
ниям участников или современников событий
перед записками иностранцев, которые не все-
гда знали русский язык. Но и к русским источ-
никам надо подходить критически, потому что
их авторы могли быть одержимы «страстию са-
молюбия или самохвальства»28.
Автор «Истории Российской» перечислил
источники, которые были им использованы
при подготовке своего фундаментального тру-
да. Он называет летописи, в том числе и обла-
стные (Московскую, Новгородскую, Псковс-
кую, Нижегородскую, Муромскую, Сибирс-
кую, Астраханскую), «Книгу Степенную царс-
кого родословия», «Синопсис», «Хронограф»,
различные сказания и повести, «Четьи-Ми-
неи», Прологи, «Печерский Патерик». Он ссы-
лается на документы, выписки из которых
были им сделаны в архивах Казани, Сибири,
Астрахани и некоторых других городов. Тати-
щев называет труды Аврамия Палицына, сочи-
нения Андрея Курбского, монаха Серапиона об
осаде Пскова польским королем Стефаном Ба-
19

орием, записки Сильвестра Медведева и Ан-
рея Матвеева о стрелецком восстании 1682 г.
[ др. Как видим, круг источников, привлечен-
[ых ученым, очень широк, но в действительно-
ти он был более обширен.
Автор не только перечислил источники, но
одверг критике некоторые из них. «Хроног-
аф» «в летах... не исправен (т.е. приводит не-
равильиые даты), а о русских делах говорит
ратко». «Степенная книга» содержит биогра-
)ии царей «токмо в ней многие государи и их
натные дела пропусчены». В «Синопсис» вклю-
ены разные басни, а «многое нужное пропуще-
о». В то же время надо отметить, что Татищев
опустил ряд ошибок, вошедших впоследствии
историческую литературу. Так, он отнес со-
тавление «Степенной книги» ко времени мит-
ополита Киприана, приписал историю о взя-
ии Казани попу Иоанну Глазатому, Игнатию —
ассказ о путешествии митрополита Пимена в
[арьград, а митрополиту Макарию — описание
:изни Ивана Грозного в «Степенной книге».
«Историю Российскую» Татищев довел до
577 г. Но сохранились подготовленные им ма-
ериалы к этому труду, посвященные главным
бразом XVII в., в том числе правлениям Ми-
аила Романова (1613-1645) и Федора Алексе-
вича (1676-1681).
Труд Татищева представляет собой первый
пыт научного освещения отечественной исто-
пи с позиций рационалистической филосо-
>ии. Выдающееся значение этого труда, как
ового этапа в развитии русской исторической
ауки, было признано не сразу и далеко не все-
[и. Отношение к «Истории Российской» и ее
втору длительное время не было однознач-
ым. Часть историков с недоверием отнеслась
сочинению Татищева. Особенно резкой кри-
ике «Историю Российскую» подверг Н.М. Ка-
амзин. Он обвинял ее автора во многих грс-
ах, главный из которых состоял в том, что этот
сторик выдумывал многие события, ссылаясь
ри этом на якобы вымышленные летописные
сточники. Предшественниками Карамзина
ыли А.Л. Шлецер и М.М. Щербатов. Сужде-
ия Карамзина длительное время пользовались
лиянием среди ученых.
На защиту Татищева еще в конце XVIII в. вы-
тупил И.Н. Болтин. В следующем столетии —
рупный знаток русского летописания К.Н. Бе-
гужев-Рюмин, известный историк СМ. Соло-
ьев и др. Первый, подчеркивая стремления Та-
ищева к историческим обобщениям, писал: «Но
не это одно дает право Татищеву на вечную бла-
годарную память: он поставил науку русской ис-
тории на правильную дорогу собирания фактов;
он обозрел, насколько мог, сокровища летопис-
ные и указал дорогу к другим источникам; он тес-
но связал историю с другими сродными ей зна-
ниями». Вообще Бестужев-Рюмин очень высоко
оценивал вклад Татищева в подъем науки и куль-
туры России, считал его одним из «замечатель-
нейших русских людей XVIII в.» «Уступая Ломо-
носову силой творческого гения, он тем не ме-
нее должен занять равное с ним место в истории
русского развития»30.
Еще более емкую и развернутую оценку
трудов Татищева находим у Соловьева: «Заслуга
Татищева состоит в том, что он первый начал
дело так, как следовало начать: собрал матери-
алы, подверг их критике, свел летописные из-
вестия, снабдил их примечаниями географи-
ческими, этнографическими и хронологичес-
кими, указал на многие важные вопросы, по-
служившие темами для позднейших исследова-
ний, собрал известия древних и новых писате-
лей о древнейшем состоянии страны, получив-
шей после название России, одним словом,
указал путь и дал средства своим соотечествен-
никам заниматься русской историей»31.
Хотя сочинения Татищева не были опубли-
кованы при его жизни, они получили распрос-
транение в списках, сделались известны и ока-
зали влияние на формирование исторических
представлений в России. Их воздействие, осо-
бенно «Истории Российской», значительно воз-
росло после того, как они стали выходить в свет.
Впервые труд Татищева был опубликован в
60-80-х годах XVIII в. Новое академическое из-
дание «Истории Российской» вышло в свет
спустя почти 200 лет, в 1960-х годах под редак-
цией А.И. Андреева, С.Н. Валка и М.Н. Тихо-
мирова32. Оно отличается от первого высоким
научным уровнем и обстоятельным справоч-
ным аппаратом. При подготовке его были ис-
пользованы все известные рукописи татищев-
ского труда33. В состав семитомного издания
вошли первая и вторая редакции, другие тру-
ды Татищева по истории России XVI-XVII вв.,
а также подготовленный им к печати свод за-
конодательных памятников, включающий
«Русскую Правду», «Судебник» 1550 г. и допол-
нительные указы к нему со вступительной ста-
тьей и обширными комментариями автора. Та-
ким образом, в новое издание вошли все изве-
стные работы ученого по истории России.
20

В.Н. Татищев
Татищева занимали не только прошлое Рос-
сии, но и современная ему эпоха. Особенно его
интересовали события петровского времени,
переломные в истории страныY свидетелем и ак-
тивным участником которых он был. После
смерти Петра I ученый, видимо, не раз задумы-
вался над тем, чтобы написать книгу о его прав-
лении. Он много размышлял о деятельности и
личности царя, его преобразованиях, сравнивал
и сопоставлял их с политикой его преемников,
по-видимому, собирал даже материалы по исто-
рии петровской эпохи. Эти раздумья и отчасти
воспоминания не только собственные, но и не-
которых современников отражены в трудах уче-
ного, его записках и письмах.
Татищев имел возможность в разные годы
лично общаться с царем, особенно часто в
1724 г., когда до отъезда в Швецию (где он на-
ходился почти полтора года и по поручению
Петра изучал экономику и финансы, должен
был пригласить в Россию на службу шведских
специалистов и организовать обучение горноза-
водскому делу русских учеников) находился при
дворе и нередко сопровождал Петра в его поез-
дках. Впоследствии в письме М.И. Воронцову от
12 мая 1748 г. он с гордостью вспоминал, что
благодаря совместной работе с Петром, его на-
ставлениям и собственному опыту многолетней
административной деятельности он постиг спо-
собы «к знанию економии государственной»34.
Глубокие впечатления от личности Петра и
бесед с ним на разные темы Татищев сохранил на
всю жизнь. Он считал, что всем обязан «велико-
му монарху». «Все, что имею — чины, честь, име-
ние и, главное над всем, разум, — единственно
все по милости его величества имею, ибо если бы
он меня в чужии край не посылал, к делам знат-
ным не употреблял, а милостию не ободрял, то
бы я не мог ничего того получить»35. Надобно
иметь в виду, что эти слова написаны тогда, ког-
да Татищев находился в ссылке, и он как бы про-
тивопоставлял отношение к нему Петра и его до-
чери Елизаветы, в правление которой он подвер-
гся гонениям и преследованиям.
Реформы Петра I, его политика, наконец,
сама личность преобразователя были предметом
ожесточенных споров и борьбы между передо-
выми и консервативными кругами общества.
Защита петровских реформ В.Н. Татищевым,
А.Д. Кантемиром, Ф. Прокоповичем и другими
имела политическое значение. Она означала от-
стаивание пути преобразований, на который
вступила Россия в первой четверти XVIII в., и
стремление воздействовать на политику прави-
тельства в послепетровское время. К оценке ре-
форм Петра I Татищев подходил не столько как
историк, сколько как государственный деятель,
стремившийся извлечь практические уроки из
недавнего прошлого. Надо иметь в виду и пуб-
лицистичность, полемическую заостренность
высказываний ученого36.
Для Татищева, как и многих других спод-
вижников и современников Петра, характерно
преклонение перед личностью царя-реформа-
тора. Петр у него — «отец отечества», «премуд-
рый в свете государь», «бессмертной славы и
пользы российской умножитель», монарх, до-
стойный «вечного от России благодарения» и
т.д. Впрочем, как уже было сказано, это не ис-
ключало критического отношения Татищева к
некоторым сторонам экономической и соци-
альной политики Петра.
Однако, когда императрица Анна Иоаннов-
иа в начале 30-х годов предложила ученому
взяться за подготовку сочинения о Петре Ве-
ликом, он отказался под тем предлогом, что
многие участники событий первой четверти
XVIII в. еще живы и могут обидеться, если он
напишет правду. В этом утверждении был ре-
зон, но все же это скорее отговорка. Основная
же причина крылась в том, что в обстановке за-
силия при дворе императрицы немцев Татищев
понимал, что ему не разрешат написать исто-
рию правления царя так, как он хочет, а писать
по-другому — значило грешить против памяти
Петра и своей совести, чего делать он отнюдь
не был намерен. С воцарением Елизаветы Пет-
ровны, как казалось сначала Татищеву, возник-
ла более благоприятная обстановка. Осенью
1744 г. он обратился к императрице и выразил
свою готовность приступить к созданию труда
о Петре. Желая польстить Елизавете, ученый
писал, что подготовкой «таковой гистории» она
не только укрепит на все времена «вечную па-
мять и славу родителю своему», но и прославит
себя более, чем правители Египта и Рима со-
оружением пирамид и мавзолеев37: Однако это
предложение не нашло отклика.
Спустя несколько лет, в 1747 г., Татищев
предложил Академии наук подготовить и из-
дать все заслуживающие памяти потомков из-
речения Петра I. Он рекомендовал начать эту
работу не откладывая, пока еще живы люди,
которые часто общались с царем и помнят
многие беседы с ним. В памяти ученого тоже
запечатлелись наиболее яркие рассказы о бесе-
21

В.Н. Татищев
дах Петра 1, и некоторые из них он привел в
«Истории Российской» и письмах38. Примеры
эти стали хрестоматийными и, как правило,
приводятся почти во всех работах о Петре. И на
сей раз ответа не последовало.
Вопросы экономического, социального и
политического развития России рассматрива-
лись Татищевым и в его записках и представ-
лениях правительству и письмах. В числе про-
блем, поставленных им, отметим: возникнове-
ние самодержавия и его роль в судьбах России,
происхождение крепостного права39, значение
преобразований Петра I, экономическая поли-
тика его преемников.
Татищева с полным основанием можно
считать основоположником не только истори-
ческой, но и географической науки в России.
Работа ученого в этой области развивалась в
нескольких направлениях. В 30-х — первой по-
ловине 40-х годов в его ведении находились
геодезисты, которые вели работы по государ-
ственным съемкам, картографированию, со-
ставлению генеральной карты всей России и
ландкарт по отдельным губерниям и провин-
циям. Другим направлением была подготовка
ученым анкет с вопросами и рассылка их на
места с целью получению нужных материалов
для составления описания России, в частности
Сибири. В 1734 г. он разработал анкету с 80
вопросами, ответы на которые должны были
дать сведения по географии, истории, этногра-
фии и статистике40. Спустя два года он подго-
товил новую, более обширную анкету, вклю-
чавшую 198 вопросов. Этим вопросам Татищев
предпослал краткое введение и, назвав текст
«Предложение о сочинении истории и геогра-
фии российской», направил его в Сенат и Ака-
демию наук, предложив его напечатать41.
Ученый создал несколько трудов по геогра-
фии Сибири и России. Все они опубликованы в
«Избранных трудах по географии России». В
1736 г. он начал работу над «Общим географичес-
ким описанием всея Сибири». Из-за отсутствия
необходимых материалов он не сумел закончить
его и написал только 13 глав и план работы. Ряд
крупных трудов по географии был подготовлен
Татищевым в40-хгодах. Это — «Руссия или, как
ныне зовут Россиа», «Введение к гисторическо-
му и географическому описанию Великороссий-
ской империи», «О географии вообще и о рус-
ской» и др. Вопросам географии уделено боль-
шое внимание и в «Лексиконе» Татищева.
В трудах ученого четко сформулирован
взгляд на предметы географии как науки во-
обще, русской в частности, определены ее за-
дачи, подчеркнута неразрывная связь между
географическим описанием и картами, меж-
ду географией и историей. Татищев заложил
фундамент исторической географии, наметил
ее периодизацию. Большой интерес ученый
проявлял не только к политико-экономичес-
кой и исторической географии, но и к физи-
ческой, отмечая, что без выяснения физико-
географических особенностей невозможно
научное географическое описание страны. В
целом можно сказать, что Татищев сделал
шаг вперед от описательной географии к син-
тетической. Впервые в науке Татищев дал ес-
тествениоисторическое обоснование границе
между Азией и Европой, проходящей по
Уральскому хребту.
Много сведений о научных интересах и за-
нятиях Татищева содержит его переписка с
Академией наук, которую он регулярно вел бо-
лее 20 лет (1730-1750). Выявлено около 200 пи-
сем и официальных обращений Татищева в
Академию наук, а также к различным ученым,
в том числе П.И. Рычкову и В.К. Тредиаковс-
кому. Эта переписка полностью опубликова-
на42. В ней он сообщал о ходе работы над тру-
дами по истории (главным образом над «Исто-
рией Российской»), географии, делился свои-
ми научными планами, рассказывал о новых
находках летописей, законодательных памят-
ников и других источников, древних монет и
разных редкостных вещей, высказывал сообра-
жения о деятельности Академии, отзывался о
ее печатных трудах. Важное место в ней зани-
мают вопросы развития науки, просвещения и
издания литературы в России.
Татищев, подчеркивая большую роль науки
в борьбе с невежеством и суеверием, выступал
за укрепление связей науки с практикой, за ак-
тивное участие Академии наук в решении задач
экономического и культурного развития Рос-
сии43. Эти идеи получили дальнейшую разра-
ботку и практическую реализацию в деятельно-
сти М.В.Ломоносова.
Исследования Татищева по истории и гео-
графии встречали в Академии наук одобрение и
поддержку. При всякого рода административ-
ных перемещениях Татищева ему не перестава-
ли напоминать, чтобы он не прерывал «коррес-
понденцию с Академией, содействующую раз-
витию паук и усовершенствованию русской ис-
тории и географии». И.Д. Шумахер, игравший
22

В.Н. Татищев
большую роль в управлении делами Академии
наук в 30-40-х годахXVIII в., писал Татищеву 26
ноября 1737 г.: «Благородные усилия вашего
превосходительства, направленные на преуспе-
вание наук, так велики, что Академия была бы
весьма неблагодарна, если бы не восхваляла их
по всяческим поводам перед ученым миром»44.
Руководство Академии наук не переставало
обнадеживать его, что «История Российская» и
другие труды будут напечатаны после их завер-
шения. Однако дальше обещаний дело не шло.
Объяснялось это, очевидно, тем, что академи-
ческое начальство боялось опубликовать «Ис-
торию Российскую» и другие труды опального
ученого, находившегося в ссылке.
Историю русской науки и Академии наук в
XVIИ в. нельзя представить себе без учета тру-
дов Татищева. Научная деятельность его —
пример бескорыстного служения науке и про-
свещению. В своих научных занятиях он не ис-
кал ни собственной пользы, ни личной славы,
а рассматривал их как выполнение долга перед
Отечеством, интересы, честь и слава которого
были для него превыше всего.
Примечания
1 Grau С. Der Wirtschaftsorganisator, Staatsmann und
Wissenschaftler Vasiliy N.Tatiscev (1686-1750). Berlin,
1963; Blanc S. Un disciple de Pierre le Grand de la
RussicduXVIlI-esiecle V.N.Tatiscev (1686-1750). Lille,
1972; Daniels R. V.N.Tatiscev: guardian of the Petrinc
revolution. Filadelfia, 1973.
2 Письма В.Н. Татищева 1742-1745 гг.// ИЗ, 1979.
Т.104. С.286.
3 Подробно об административной деятельности см.:
Юхт А. И. Государственная деятельность В.Н.Тати-
щева в 20-х — начале 30-х годов XVIII в. М., 1985; Он
же. Татищев и экономическое развитие России//
ИСССР. 1986. №3. С.81-98.
4 Татищев В.Н. Записки. Письма, 1717-1750 гг. (На-
учное наследство. Т.Н.) М., 1990. Док. № 25а, 26, 27.
5 Там же. Док. N 136.
6 Там же. С.365.
7 Там же. С.294.
8 Записка опубликована автором // См.: Памятники
русского денежного обращения XVI1I-XX вв. М.,
1990. С.147-151.
4 Татищев В.Н. Записки. Письма. С.276.
10 Об истории создания Татищевым «Собрания зако-
нов» см.: Андреев А.И. Примечания В.Н. Татищева к
«Древним русским законам» // ИЗ, 1951. Т.36. С.252-
262; Валк С.Н. О составе рукописей седьмого тома
«Истории Российской» В.Н.Татищева// Татищев
В.Н. История Российская. М., 1968. Т.7. С.38-45.
11 Эти редакции опубликованы в «Истории Россий-
ской» (Т.7. С.203-294).
12 Об этой летописи см.: Корейский В.И. «История
Иосифа о разорении русском» — летописный
источник В.Н.Татищева// ВИД. Л., 1973. Т.5.
С.251-285.
13 Татищев В.Н. Записки. Письма. С.344. Об этих
«письменных книгах» можно судить по опубликован-
ному каталогу библиотеки Татищева {Пекарский П.П.
Новые известия о Татищеве. СПб., 1864. С.56-60).
14 Татищев В.Н. Записки. Письма. С.322-323.
15 Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1962.
Т1.С.85-86.
16 Там же. С.85.
|7Тамже. С.91.
18 Там же. С.81. Юхт А.И. Об изданиях «Истории
Российской» В.Н.Татищева//АЕ за 1977 г. М., 1978.
С.202.
19 Татищев В.Н. История Российская. Т.1. С.80.
20 Там же. С.81.
21 Татищев В.Н. Избранные произведения. Л., 1979.
С.147-149.
22 Татищев В.Н. История Российская. Т. 1. С.367.
23 Шанский Д.Н. Историческая мысль// Очерки рус-
ской культуры XVIII в. М., 1988. Ч.З. С.135.
24 Там же.
25 Татищев В.Н. История Российская. T.I. C.119.
26 Татищев В.Н. Записки. Письма. С.338.
27 Там же. С.334.
2К Татищев В.Н. История Российская. Т. 1. С.83.
29 Там же. С.84-85.
30 Бестужев-Рюмин К.Н. Биографии и характеристи-
ки. СПб., 1882. С.175.
31 Соловьев СМ. Писатели русской истории XVIII
века//Собр. соч. СМ. Соловьева. СПб. б/г. С. 1346-
1347.
32 Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1962-
1968. Т.1-7.
33 Юхт А.И. Об изданиях «Истории Российской»
В.Н.Татищева//АЕ за 1977 г. М., 1978. С.201-213.
34 Татищев В.Н. Записки. Письма. С.339.
35 Татищев В.Н. История Российская. Т.1. С.87.
36 Юхт А.И. В.Н.Татищев о реформах Петра I // Об-
щество и государство феодальной России. М., 1975.
С.209-218.
37 Письма В.Н.Татищева, 1742-1745 гг.// ИЗ. М.,
1979. Т.104. С.300.
38 См., например: Татищев В.Н. История Российская.
Т.1. С.87-88; Он же. Записки. Письма. С.327; Он же.
Избранные произведения. С. 105.
39 Взгляды Татищева на процесс закрепощения кре-
стьян в России см.: В.И. Корецкий. Формирование
крепостного права и первая крестьянская война в
России. М., 1975.
40 Эти вопросы опубликованы А.Б. Каменским (Сов.
арх. 1985. №5).
41 Татищев В.Н. Избранные труды по географии Рос-
сии. М., 1950. С.77-97.
23

В.Н. Татищев
42 Татищев В.Н. Записки. Письма.
43 Юхт А.И. Связи В.Н.Татищева с Академией паук//
Проблемы истории общественной мысли и историог-
рафии. М., 1976. С.354-367; Он же. В.Н.Татищев и Ака-
демия наук// ВИ. 1986. № И.С.39-51.
44 Татищев В.Н. Записки. Письма. С.27.
Основные труды В.Н. Татищева
Собр. соч.: В 8 т. М., 1994-1996. Т. 1-6. Репринт с изд.
1962 г.; М., 1996. Т. 7-8. Репринт с изд. 1968 г. и
1979 г.
История Российская... М.; СПб., 1768-1848. Кн. 1-
5.-Тоже: В 7 т. М.;Л., 1962-1968. Т. 1-7.
Избранные произведения. Л., 1979.
Избранные труды по географии России. М., 1950.
Записки. Письма, 1717-1750. М., 1990. (Научное на-
следство; Т. 14).
Неопубликованная рукопись В.Н. Татищева по рус-
ской истории / Под гот., в вед. Добру шкин Е.М. // Сов.
арх. 1971. №5.
Письма В.Н. Татищева, 1742-1745 гг.//ИЗ. 1979. Т. 104.
* * *
Куник А.А. Об издании сочинений В.Н. Татищева и
материалы для его биографии. СПб., 1863.
ЖелоховцеваА.М. Библиографическая справка о В.Н.
Татищеве// ИМ. 1940. № 6.
Астраханский B.C. Указатель трудов и писем В.Н. Та-
тищева, опубликованных в 1725-1978 гг. на русском
и иностранных языках // Татищев В.Н. Избр. произ-
ведения. Л., 1979.
Он же. «История Российская» В.Н. Татищева в ма-
териалах исследователей и публицистов (1755-
1992 гг.): Библиогр. указ. // Астраханский B.C. «Ис-
тория Российская» В.Н. Татищева: Опыт тскстол.,
историогр. и библиогр. изысканий. М., 1993.
Архивно-информационный бюллетень. Сер. 111: Спра-
вочно-библиогр. материалы. 1995. № 8: Библиография
произведений В.Н. Татищева и литературы о нем.
Литература о В.Н. Татищеве
Попов Н.А. В.Н. Татищев и его время. М., 1861.
Пекарский П. Новые известия о В.Н. Татищеве.
СПб.. 1864.
Попов Н.А. Ученые и литературные труды В.Н. Тати-
щева (1686-1750). СПб., 1886.
Корсаков ДА. В.Н. Татищев, 1686-1750// PC. 1887. № 6.
Соловьев СМ. Собр. соч. СПб., б.г. [1901J. Писатели
русской истории XVIII века. Татищев.
Шахматов А.А. К вопросу о критическом издании
«Истории Российской» В.Н. Татищева//Дела и дни.
Пг., 1920. Кн. I.
Андреев А.И. Труды В.Н. Татищева по истории Рос-
сии // Татищев В.Н. История Российская. М.; Л.,
1962. Т. I.
Дейч Г.М. В.Н. Татищев: Историк и гос. деятель.
Свердловск, 1962.
Колосов Е.Е. Новые биографические материалы
о В.Н. Татищеве//АЕ за 1963 г. М., 1964.
Материалы к биографии В.Н. Татищева. Свердловск,
1964.
Вал к С.Н. «История Российская» В.Н. Татищева в
советской историографии // Татищев В.Н. История
Российская. М.; Л., 1968. Т. VII.
Добрушкин Е.М. Изучение «Истории Российс-
кой» В.Н. Татищева и «Сокращение истории рус-
ской»// Историографический сборник. Саратов,
1974. Вып. 2(5).
Он же. К вопросу о происхождении сообщений
«Истории Российской» В.Н.Татищева // ИЗ 1976.
Т. 97.
Юхт А.И. Из истории изучения научного насле-
дия В.Н. Татищева: (С.Н. Вал к о трудах Татищева) //
Там же. 1977. Т. 99.
Он же. Об изданиях «Истории Российской» В.Н. Та-
тищева// АЕ за 1977 г. М., 1978.
Клосс Б.М., Корейский В.И. В.Н. Татищев и начало
изучения русских летописей //Летописи и хроники,
1980. М., 1981.
Кузьмин А.Г. Татищев. М., 1981. (Жизнь замечат. лю-
дей. Серия биогр.). - То же. 2-е изд., доп. М., 1987.
КотляровА.Н. История русского дворянства в изоб-
ражении В.Н. Татищева//ИЗ. 1984. Т. ПО.
Юхт А.И. Государственная деятельность В.Н. Тати-
щева в 20-х - начале 30-х годов XVIII в. М., 1985.
Он же. Татищев и экономическое развитие России в
первой половине XVIII века// И СССР. 1986. № 3.
Пронштейн А.П. В.Н. Татищев и начало научного
источниковедения в России // Там же.
Шакинко И.М. В.Н. Татищев. М., 1987.
Астраханский B.C. «История Российская» В.Н. Тати-
щева: Опыт тскстол., историогр. и библиогр. изыс-
каний. М., 1993.
Юхт А.И. Поборник новой России: Василий Ники-
тич Татищев// Историки России, XVIII — начало
XX века. М., 1996.
Мамаева Ю.А. Деятельность В.Н. Татищева в облас-
ти просвещения // Дискуссионные проблемы рос-
сийской истории. Арзамас, 1998.
Коваленко В.И. Василий Никитич Татищев// Вестн.
МГУ. Сер. 12, Полит, науки. 1998. № 3.
* * *
Судебник государя царя и великого князя Иоанна
Васильевича, и некоторые сего государя и ближних
его преемников указы, собранные и примечаниями
изъясненные... В.Н. Татищевым. М., 1768. - То же.
2-е изд. М., 1786.
Хитрово Н.П. Законодательные памятники XVI и
XVII ст., собр. В.Н. Татищевым и изд. академи-
ком Г.Ф. Миллером в 1768 г. ... М., 1905.

Николай Михайлович Карамзин
(1766-1826)
Первые восемь томов «Истории государства
Российского» Карамзина пришли,к читателям
все сразу в 1818 г. Начальная глава первого тома
о народах, «издревле обитавших в России»,
восьмой том — о первой половине «государ-
ствования» Ивана Грозного. Издание, по сло-
вам Пушкина, «произвело сильное впечатле-
ние», книги «разошлись в один месяц» — «при-
мер единственный в нашей земле. Все, даже
светские женщины, бросились читать историю
своего отечества, доселе им неизвестную. Она
была для них новым открытием. Древняя Русь,
казалось, найдена Карамзиным, как Амери-
ка — Коломбом».
И действительно, ни в истории отечествен-
ной науки, ни в истории российской словесно-
сти ни одно масштабного объема сочинение не
оказывало столь сильного воздействия на обще-
ственное сознание. Буквальная точность слов
Пушкина: «Несколько времени ни о чем ином
не говорили» —подтверждается многими совре-
менными свидетельствами и мемуаристами. То
же, и, пожалуй, еще в большей мере, повтори-
лось, когда вышел в 1821 г. том IX «Истории» —
событиях 1560-1584 гг. Декабристом Лорером
сохранен анекдот того года: «В Петербурге от-
того такая пустота на улицах, что все углубились
в царствование Иоанна Грозного». Через три
года были изданы тома X и XI о времени рубе-
жа XVI и XVII столетий, вдохновившие Пушки-
на на создание «Бориса Годунова». Не случай-
но Лев Толстой, обдумывая план романа о де-
кабристах, выделял как тему разговоров, волно-
вавших общество весной 1824 г., выход в свет
этих двух новых книг. Скончался Карамзин 22
мая 1826 г. (по старому стилю), жестоко простыв
на улице в день восстания 14 декабря 1825 г. XII
том «Истории» остался незавершенным. После-
дние слова, написанные его рукой о событиях
1611 г.: «Орешек не сдавался...».
Такое восприятие томов «Истории государ-
ства Российского» первыми читателями объяс-
нялось и обстоятельствами времени. Недавно
победоносно завершилась война с Наполео-
ном, и победители возвратились на Родину,
преисполненные сознанием всемирно-истори-
ческой роли России. Потому-то такой успех i
обществе имело передаваемое из уст в устг
сравнение Карамзина с Кутузовым — П.А. Вя-
земский писал: «Карамзин — это Кутузов две-
надцатого года: он спас Россию от нашествие
забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, чтс
у нас отечество есть, как многие узнали о то\
в двенадцатом году».
А ведь совсем незадолго до выхода книг Ка-
рамзина первый российский министр народно-
го просвещения (П.В. Завадовский) уверял, чтс
«современному писателю довольно было бь
одной страницы, чтобы все наши материалы дс
Петра Первого вместить в оную». Карамзин ж<
сумел воссоздать яркие «действия и характеры*
Российской истории допетровского времени i
убедительно доказал своими обильными при
мечаниями, что для подобного изображение
имеется достаточно первоисточников.
Пушкин, как всегда, нашел самое точно*
25

Н.М. Карамзин
определение, сравнив историографа с Колум-
бом — Карамзин не зачинатель исследования
российской истории, а достигший наивысших
по тому времени результатов в этом и сумев-
ший эти достижения сделать достоянием обще-
ственности. Возможность создания Карамзи-
ным такого монументального труда была во
многом предопределена уже деятельностью его
предшественников: многотомными сочинени-
ями о российской истории, — тож^е доведенны-
ми до первых лет XVII в., Василия Никитича
Татищева, «птенца Петрова», зодчего многих
наук в России, а в конце века князя Михаила
Михайловича Щербатова; архивными изыска-
ниями Г.Ф. Миллера и Н.Н. Бантыш-Каменс-
кого; публикациями исторических источни-
ков — летописей, актов, памятников законода-
тельства, особенно в «Древней Российской
вивлиофике», издававшейся Н.И. Новиковым;
исследованиями древней летописи Шлецером;
первыми трудами историков-краеведов; сочи-
нениями французских историков о России и их
критиков (И.Н. Болтин и др.). Осознавалось
уже всемирно-историческое значение явлений
Отечественной истории. Ломоносов во вступ-
лении к книге «Древняя Российская история»
утверждал: «Всяк, кто увидит в Российских
преданиях равные дела и Героев, Греческим и
Римским подобных, унижать нас пред оными
причины иметь не будет, но только вину пола-
гать должен на бывший наш недостаток в ис-
кусстве, каковым Греческие и Латинские писа-
тели своих Героев в полной славе предали веч-
ности». С последней четверти XVIII столетия
тематика российской истории все большее от-
ражение находит и в художественной литерату-
ре, и в изобразительном искусстве. Публика
была уже подготовлена к восприятию обобща-
ющего и насыщенного подробностями труда по
отечественной истории допетровской Руси,
ожидая такое сочинение именно от Карамзи-
на, к тому времени признанного первым писа-
телем России. И оказалось, что Карамзин су-
мел сотворить себя историком.
Карамзин родился в имении потомственно-
го дворянина, помещика средней руки под
Симбирском 1 декабря (12 декабря по новому
стилю) 1766 г. На формирование мироощуще-
ния Карамзина оказали огромное влияние рус-
ское слово, русская природа, традиционный
бытовой уклад, религиозно-патриархальный в
своей основе, но уже с явными элементами за-
падноевропейской образованности. В тринад-
цать лет мальчика отвезли в пансион профес-
сора Московского университета Шадена, где
он серьезно овладел иностранными языками,
посещал занятия и в самом университете.
С детства записанный в гвардейский Пре-
ображенский полк, Карамзин с 1782 г. вынуж-
ден был находиться в полку, в Петербурге. Там
произошло его сближение со своим родствен-
ником И.И. Дмитриевым — поэтом (а затем и
видным сановником) — и там печатают (с
1783 г.) его перевод стихотворной идиллии не-
мецкого поэта Геснера. В 1784 г. Карамзин ухо-
дит в отставку и уезжает в Симбирск, где име-
ет немалый успех в светском обществе. Не сле-
дует думать, что провинциальное дворянство
тех лет сплошь походило на Скотининых и
Простаковых из фонвизинского «Недоросля».
В его среде были и действительно культурные
люди, тесно связанные с обеими столицами:
среда эта породила многих будущих декабрис-
тов. Даровитого молодого человека уговарива-
ют переехать в Москву — более других дирек-
тор Московского университета литератор и ма-
сон И.П. Тургенев (отец известных в истории
нашей общественной жизни и культуры брать-
ев, рано умершего Андрея, историка и литера-
тора Александра и декабриста Николая).
В Москве Карамзин сближается с кружком
Новикова. Молодые члены «Дружеского учено-
го общества» живут вместе у Чистых Прудов.
Среди них и A.M. Кутузов — друг и «сочувствен-
ник» Радищева, посвятившего ему «Путеше-
ствие из Петербурга в Москву». Карамзин ста-
новится вместе с безвременно умершим другом
А.А. Петровым редактором первого в России
журнала для детей «Детское чтение для сердца
и разума», основательно знакомится с философ-
ской и педагогической литературой, много пе-
реводит (первым перевел на русский язык са-
мую тираноборческую трагедию Шекспира
«Юлий Цезарь»), пишет оригинальные стихот-
ворения. В этом кругу большое значение при-
дают выработке словаря и стилистики русского
литературного языка. Таким образом, «универ-
ситеты» Карамзина продолжались. Уроком жиз-
ни стал и пример деятельности Новикова, пока-
зывающий, что высокое место в обществе и вли-
яние на умы могут определяться не только вы-
соким должностным положением.
В мае 1789 — июле 1790 г. Карамзин совер-
шает 13-месячное заграничное путешествие.
Он объехал Германию, Швейцарию, Францию,
Англию, задерживаясь преимущественно в
26

Н.М. Карамзин
больших городах. Наблюдает общественную
жизнь, посещает достопримечательные места,
общественные собрания, научные заседания,
музеи, театры, знакомится с местными издани-
ями, встречается с известными людьми — фи-
лософами, учеными, литераторами (первым
посетил в Кенигсберге великого философа
Канта), находившимися за рубежом соотече-
ственниками. И уже тогда привлекает всех
своей незаурядностью, образованностью, про-
стотой в обращении.
Карамзин размышляет о самостоятельном
литературно-художественном поприще и, ве-
роятно, еще за границей принимает решение
издавать журнал. Он привез оттуда множество
изданий и сделанных им переводов. Заручив-
шись согласием Державина, /Хераскова и дру-
гих известных тогда поэтов на участие в его
начинании, в ноябре 1790 г. помещает в газе-
те объявление об издании ежемесячного
«Московского журнала» и намерении печатать
«русские сочинения в стихах и прозе» и пере-
воды. Это был первый русский литературный
журнал, рассчитанный на сравнительно широ-
кий круг читателей и — чего не знала прежде
русская словесность — читательниц.
Там напечатаны прозаические произведения
Карамзина, стихотворения, рецензии, занима-
тельные информационные материалы. Четко
проявилась просветительская направленность и
независимость его суждений и поведения: ког-
да арестовали Новикова, в ожидании суда над
ним Карамзин осмелился напечатать свою оду
«К Милости», упрекая Екатерину 11 в попрании
ею же провозглашенных принципов просве-
щенного правления.
Необычайную популярность обрела трога-
тельная повесть «Бедная Лиза» о трагической
любви и верности. Впечатление, ею произведен-
ное на русских читателей, сопоставимо с тем,
которое было в Германии 1770-х годов от появ-
ления «Страданий молодого Вертера» Гёте. По-
весть признается одним из вершинных сочине-
ний порожденного идеями «века Просвещения»
литературного направления «сентиментализма».
Карамзин и чувствительно отражал настроения
своей эпохи, и рано стал влиять на формирова-
ние литературно-художественного вкуса и эсте-
тической образности и этой, и более поздней
эпохи. С «Бедной Лизы» ведут начало линии
развития русской художественной литературы,
нашедшие свое продолжение и в повестях Пуш-
кина, и у Достоевского. Влияние этого и других
произведений Карамзина усматривается и в
изобразительном искусстве — в жанровой и
портретной живописи, в украшениях русского
фарфора (с характерной манерностью в изобра-
жении крестьянок).
Поражает разнообразие жанров, в которых
пробует в те годы свои силы, ищет себя Карам-
зин-прозаик, — повесть из великосветской
жизни («Юлия»), романтическая повесть («Ос-
тров Борнгольм»), историческая повесть («На-
талья, боярская дочь»). В этом произведении
автор, хотя и напоминает о допетровской Руси
историческими деталями, но воссоздает иде-
альные человеческие характеры и отношения
(герои и по поведению, и по речам своим — со-
временники). Героиня повести начинает ряд
героинь русской классической литературы —
девушек, не только благородного происхожде-
ния, но и необычайно привлекательного бла-
городного характера. Эта черты явственно об-
наружатся в Татьяне Лариной и в Вере из «Об-
рыва» (Гончаров проникновенно вспоминал о
«нравственном, гуманном» воздействии на об-
щество сочинений Карамзина), в тургеневских
девушках, в Наташе Ростовой.
Карамзин — создатель новых форм поэзии
и прозы в русской литературе и родоначальник
того литературного языка, близкого к разго-
ворному, к которому восходит язык русской
классической литературы. Некоторые поэти-
ческие строки Карамзина стали крылатыми
словами, так как «умный стих врезывается в
память» (тоже выражение Карамзина): «Друж-
ба — дар бесценный», «Слава — звук пустой»,
«Беспечной юности утеха», «Ничто не ново под
луной», «Смеяться, право, не грешно// Над
всем, что кажется смешно», а однострочную
эпитафию «Покойся, милый прах, до радост-
ного утра», можно встретить на могильных
плитах многих кладбищ.
Карамзин большое значение придавал сло-
вотворчеству. Он — изобретатель слов, обще-
принятых в нашем разговоре: общественность,
развитие, образ, человеческий, общеполезный,
промышленность, усовершенствовать, трога-
тельный и др., и обогатил наш язык ставшими
привычными словами иностранного проис-
хождения. Если ранее в русской прозе разго-
ворный язык был преимущественно в драмах
(самый выдающийся пример — комедия Фон-
визина «Недоросль»), воспринимаемых чаще
всего в исполнении актеров, «на публике», то
с Карамзиным так написанные сочинения
27

Н.М. Карамзин
пришли к тем, кто читает наедине с самим со-
бой, склонен к интимным переживаниям и
размышлениям. Это не могло не отразиться и
на эпистолярной практике, особенно женщин
(именно в то время начало входить в обычай
писать длинные письма с рассуждениями и из-
ложением переживаемого), позднее — в днев-
никовых записях.
В 1791-1792 гг. в «Московском журнале» из
номера в номер печатались «Письма русского
путешественника». Это — отнюдь не первичные
дорожные записи об увиденном и услышанном,
в них опыт достаточно длительных размышле-
ний и результат изучения различных материалов
и проверки (по существу историко-источнико-
ведческой) их точности. При новых изданиях
текст подвергся авторской переработке, отра-
жавшей развитие представлений Карамзина о
событиях французской революции — и тех, сви-
детелем которых он был (а Карамзин слушал
Мирабо, был знаком с Робеспьером, посещал
Национальную ассамблею и революционные
клубы), и последующих. «Французская револю-
ция, — писал позднее Карамзин, — относится к
таким явлениям, которые определяют судьбы
человечества на долгий ряд веков. Начинается
новая эпоха...». Приветствуя начавшееся было в
1789 г. осуществление предначертаний мыслите-
лей «века Просвещения», Карамзин после на-
родных восстаний, якобинского террора и осо-
бенно казни короля, приходит к выводу о
«страшных следствиях» их, гибельности «на-
сильственных потрясений» и выступает убеж-
денным противником самовластия народа.
Письма — лирико-публицистическое сочи-
нение философской направленности, в кото-
ром Россия рассматривается как европейская
страна, а концепция соотношения России и
Запада имеет опорой убеждение в единстве ис-
торического пути и развития культуры всех на-
родов. «Письма» должны были показать и
представления россиянина о Западе, и то, ка-
ким он кажется западноевропейцу. Адресатом
«Писем» мыслился сравнительно широкий
круг читателей, знакомый и с привычным для
древнерусской литературы жанром путеше-
ствий паломников по святым местам, и с рас-
пространенным в европейской литературе вто-
рой половины XVIII в. жанром путевых раз-
мышлений (напомним о «Сентиментальном
путешествии» англичанина Стерна, навеянном
поездкой по Франции, и о «Путешествии из
Петербурга в Москву» Радищева), и с зарубеж-
ными философскими сочинениями, особенно
эссеистского жанра. Читатель получал необы-
чайно богатую информацию о европейской
жизни (прежде всего о культуре и деятелях
культуры), о поведении русских за рубежом.
«Письма», закрепившие за автором в лите-
ратурных кругах прозвище «путешественник»,
стали очень значительным явлением в разви-
тии русского общественного сознания и отече-
ственной литературы. Отзвуки влияния «Пи-
сем» заметны во многих произведениях рус-
ской литературы последующего времени, и не
только близкой тематики или там, где возни-
кает проблема «мы» и «они», но и в самой ма-
нере включать в ткань последовательного сю-
жета разнообразного содержания «философс-
кие» (или, говоря современным языком, соци-
ологические, культурологические, политологи-
ческие) отступления (близкие по времени при-
меры — монологи Чацкого в «Горе от ума»,
«Евгений Онегин», «Мертвые души»).
В «Письмах» ясно прослеживается особый
интерес автора к истории: обнаруживается не-
сомненное знакомство его как с фактами исто-
рии, так и с трудами историков. Значительная
роль в историческом процессе отводится тра-
дициям государственной жизни и обществен-
ного сознания, личности выдающегося госуда-
ря (в России прежде всего — Петра I), а «пал-
ладиумом благоденствия» признается «просве-
щение народа». «Предсказание будущего» Ка-
рамзин ищет «в свитке истории».
«Путешественник», от имени которого
выступает Карамзин, рассуждает о том, что
настоящей «хорошей Российской истории,
т.е. писанной с философским умом, с крити-
кою, с благородным красноречием», еще не
создано, и автором ее может быть только рус-
ский «по чувствам». И объясняет, каким дол-
жно быть — на его взгляд — сочинение о про-
шлом России, интересное и соотечественни-
кам, и «за рубежом», и труды каких знамени-
тых историков следует взять за «образцы». Это
особенно популярные тогда сочинения римля-
нина Тацита и многотомные труды английских
авторов XVIII в. — Юма, выдающегося фило-
софа, написавшего труд по истории Англии
от вторжения Юлия Цезаря до конца XVII в.,
Робертсона, который во введении к сочине-
нию «о государствовании» императора Кар-
ла V сформулировал концепцию истории
средневековья, и Гиббона, «История упадка и
разрушения Римской империи» которого и
28

Н.М. Карамзин
поныне вызывает большой интерес. Харак-
терно, что выделены труды обобщающего ха-
рактера, опирающиеся на многообразную ис-
точниковую базу.
Карамзин восклицал: «Говорят, наша исто-
рия сама по себе менее других занимательна: не
думаю, нужен только ум, вкус, талант... Все
черты, которые означают свойство народа Рус-
ского, характер древних наших Героев, отмен-
ных людей, происшествия, действительно лю-
бопытный, списать живо, разительно». И назы-
вает имена властителей, время правления ко-
торых «составляет важнейшие эпохи в нашей
Истории, и даже Истории человечества». Не
сформулированы ли уже в начале 1790-х годов
историографические замыслы Карамзина? И
его представления о российской истории как
важной сфере Всемирной истории? (Позднее в
своей «Истории» Карамзин не раз станет сопо-
ставлять события и деятелей российской исто-
рии — Владимира 1, Афанасия Никитина, Ива-
на III, Ивана IV— и всемирной, отмечать ана-
логии и различия.) А в последнем номере
«Московского журнала» за 1792 г. сообщается о
намерении его редактора «заняться древними
архивами». Карамзин уже тогда начал «тво-
рить» в себе историка.
В цитированном «письме» путешественни-
ка Карамзин упоминает зарубежных историков
XVIII в., с которыми связываем утверждение
так называемой «философской истории». В
философии Карамзина более всего привлека-
ет нравственная философия (понимание Доб-
ра и Зла) и то, что ныне означаем словом «по-
литология». Карамзин уже ясно сознавал, что
в обобщающего типа сочинении по отечествен-
ной истории должны естественно совмещать-
ся философский подход к явлениям прошлого,
научно-исследовательская методика («крити-
ка») и литературно-художественные достоин-
ства изложения. Таким образом, Карамзин
рано начинает участвовать в общеевропейс-
кой борьбе мыслителей Франции, Англии,
Германии за новую философию и историю.
Сам он себя назовет (в сочинении 1802 г.)
«философом-историком», и положениям фи-
лософской истории «века Просвещения» бу-
дет следовать, готовя к печати все 12 томов
своей «Истории».
К Карамзину приходит слава лучшего бел-
летриста России. Публика, воспитанная на
иностранной литературе, впервые читает с та-
ким живым интересом и сочувствием русского
автора. Тяга к сочинениям Карамзина возрас-
тает и в кругу провинциальных дворян, в купе-
чески-мещанской среде. Однако императрица
Екатерина II, обычно отмечающая события
отечественной литературы, хранила угрожаю-
щее молчание по поводу набирающего попу-
лярность журнала. И Карамзин отказывается
от продолжения издания «Московского журна-
ла». В последние годы царствования Екатери-
ны 11, а затем вступившего на престол Павла I
писатель по его словам, «ходил под черными
облаками».
Карамзин в таких условиях пишет сравни-
тельно мало. Готовит к печати сборники своих
прежних сочинений, издает первый в нашей ли-
тературе альманах стихотворений русских по-
этов «Аониды» (в древнеримской поэзии так на-
зывали муз), хрестоматийного типа сборник
«Пантеон иностранной словесности», ведет от-
дел «Смесь» в газете «Московские ведомости»;
среди ее материалов значительное место зани-
мают заметки по истории и философии — «цве-
ты разума и чувства». Карамзин всегда почитал
своим долгом издательско-просветительскую
деятельность. Для авторитетности написанного
и сказанного писателем, по убеждению Карам-
зина (отраженному в статье «Что нужно авто-
ру?»), существенное значение имеет его нрав-
ственная позиция, ибо «творец всегда изобража-
ется в творении, и часто против своей воли», и
«дурной человек не может быть хорошим писа-
телем». (И действительно, молва не сохранила
ничего грязного, что могло бы потревожить тень
Карамзина.) Рассуждая «о нравственном мире»,
Карамзин «ловит в истории все благородные
черты души человеческой».
В эти годы Карамзин «умножает» свою биб-
лиотеку «философскими и историческими кни-
гами», размышляет о законах истории. Показа-
тель раздумий тех лет стихотворение «Тацит»:
«Тацит велик, но Рим, описанный Тацитом,
Достоин ли пера его ?
В сем Риме, некогда геройством знаменитом,
Кроме убийц и жертв не вижу ничего.
Жалеть об нем не должно:
Он стоил лютых бед насчастья своего,
Терпя, чего терпеть без подлости не можно!»
Карамзин не только внимательно знако-
мится с трудами своих предшественников —
русских историков и с основным массивом
классических произведений мировой истори-
29

Н.М. Карамзин
ческой мысли от античности до его времени —
и особо с многотомными сочинениями евро-
пейских историков XVIII в., посвященными
истории одной страны, но и осваивает основ-
ной комплекс собственно источниковедчес-
ких знаний и приемов: овладевает приемами
установления достоверности тех или иных ис-
торических сведений. Он внимательно изуча-
ет рукописи частных собраний — и первым, за
три года до издания «Слова о полку Игореве»,
определяет в печати великое значение этого
памятника мировой литературы и его свиде-
тельства о существовании не дошедшей до нас
литературы (упоминание поэта Бояна). В
1800 г. он пишет И.И. Дмитриеву: «Я по уши
влез в русскую историю, сплю и вижу летопи-
си». К тому времени план «Российской исто-
рии», видимо, уже достаточно детально выри-
совывался в его сознании: он готовил себя к
этому подвижническому труду.
Когда с восшествием на престол Александ-
ра I Карамзин возвратился к активной публич-
ной литературной деятельности, тема россий-
ской истории занимает значительное место в
его публицистике и художественных произве-
дениях на страницах основанного им в 1802 г.
«Вестника Европы» — родоначальника литера-
турно-художественных журналов в России. Ка-
рамзин пропагандирует общесоциологические
представления, характерные для тех европейс-
ких мыслителей, которые придерживались
идеи исторического прогресса. Инструмент
прогресса, по их мнению, «просвещение» —
«просвещение» и носителей верховной власти,
и господствующего класса, и простолюдинов.
Отсюда и утопическая вера в возможности пре-
образовательной деятельности «просвещенно-
го» правителя.
Карамзин в период «дней Александровых
прекрасного начала» (определение Пушкина)
становится властителем дум. Но тянет его к за-
нятиям историей. Готовит он себя к этому и
психологически, утверждая (в 1803 г.), что «ис-
тория в некоторых летах занимает нас гораздо
более романов; для зрелого ума истина имеет
особую прелесть, которой нет в вымыслах».
Наконец в 1803 г. по ходатайству близкого к го-
сударю вельможи литератора М.Н. Муравьева
(отца декабристов) Карамзин обретает звание
историографа, предоставляющее ему право по-
лучать материалы для написания «Российской
истории» из всех хранилищ и обеспечивающее
определенным жалованьем.
Карамзин удаляется в Остафьево — под-
московное имение князей Вяземских (из рода
которых была его жена Екатерина Андреевна),
как тогда выражались, — «постригается в исто-
риографы». Пушкин потом напишет, что Ка-
рамзин уединился «в ученый кабинет во время
самых лестных успехов» и посвятил двенадцать
лет жизни «безмолвным и неутомимым тру-
дам». Не следует удивляться такому «превраще-
нию». Тогда в общественных представлениях
историческое повествование не казалось отъе-
диненным от литературы — в XVIII в. истори-
ческие труды писали самые прославленные
писатели: в России — Ломоносов — первый
поэт своей эпохи, во Франции — Вольтер, в
Германии — Шиллер. И казалось естествен-
ным, что первый литератор России становит-
ся и ее первым историком.
Сохранилось описание рабочей комнаты
Карамзина в Остафьево, на втором этаже. Го-
лые оштукатуренные стены, выкрашенные бе-
лой краской, широкий сосновый стол под ок-
нами, простой деревянный стул, козлы с дос-
ками, на которых лежали книги и рукописи.
Ни шкафов, ни диванов, ни кресел, ни ковров,
только несколько стульев у стен. При этом ис-
ториограф не всегда оставался наедине с музой
истории Клио. В комнате часто находилась
жена, играли дети. Это не мешало работе, ко-
торой всегда предшествовала часовая прогулка
пешком или верхом.
В годы работы над историей древней Рос-
сии Карамзин дал и образец краткой полито-
логической направленности «истории» России
преимущественно XVIII и начала XIX вв., со-
ставив в 1810-1811 гг. трактат-записку «О древ-
ней и новой России в ее политическом и граж-
данском отношении» специально для импера-
тора Александра I, где осмелился откровенно
отметить дурное и неприемлемое для него в
политике не только бабки и отца государя, т.е.
Екатерины И и Павла I, но и самого импера-
тора, и едва ли не первым указал на опасность
роста бюрократии для будущего России.
Прервала работу лишь Отечественная вой-
на 1812 г., вынудившая семью Карамзиных
уехать из Москвы (увезя с собой рукопись «Ис-
тории»). Сам историограф покинул город вме-
сте с уходящей армией, накануне пожара,
уничтожившего и его библиотеку, и собрание
рукописей. С началом печатания первых вось-
ми томов «Истории государства Российского»,
в 1816 г., Карамзины перебрались в Санкт-Пе-
30

Н.М. Карамзин
тербург, летом жили в Царском Селе. С ними
сблизились Александр I (сам ставший цензо-
ром его «Истории») и обе императрицы — мать
его и супруга. Для вдовствующей императрицы
Марии Федоровны он написал записку о «Мос-
ковских достопамятностях». Но поведение Ис-
ториографа отличало высокое достоинство, са-
моуважение, особо отмеченные современни-
ками. Такой образ запечатлелся в памяти и
поколения, следующего за пушкинским. Го-
голь писал в 1845 г.: «Карамзин представляет
точно явление необыкновенное... Карамзин
первым показал, что писатель может быть у
нас независим и почтен всеми равно, как
именитейший гражданин в государстве...
Никто, кроме Карамзина, не говорил так
смело и благородно, не скрывая никаких сво-
их мнений и мыслей, хотя они и не соответ-
ствовали во всем тогдашнему правительству,
и слышишь невольно, что он один имел на то
право. Какой урок нашему брату писателю!»
Карамзин стал центром средоточия литера-
турной и общественной жизни Петербурга.
Еще при жизни историографа возник знамени-
тый салон Карамзиных, в котором позднее у
его вдовы и дочерей постоянно видят Пушки-
на, Лермонтова и людей их окружения. Карам-
зин тесно общается с государственным деяте-
лем и меценатом графом Н.П. Румянцевым,
собравшим уникальную коллекцию памятни-
ков истории и культуры (ставшую основой Ру-
мянцевского музея, а следовательно, и Россий-
ской государственной библиотеки). Литератур-
ные суждения Карамзина стали знаменем
кружка «Арзамас» (1815-1818), участниками
которого были и виднейшие литераторы (юмо-
ристические протоколы его вел Жуковский,
младшим по возрасту был Пушкин), и будущие
министры (Блудов, Дашков, Уваров), и буду-
щие декабристы. От Карамзина и его окруже-
ния идет традиция литературных чтений и бе-
сед за полночь.
Приступая к осуществлению задуманного
им многотомного труда, Карамзин ставил пе-
ред собой задачи не только ученого, но и фи-
лософа-моралиста, и художника слова, и ре-
форматора русского языка. Причем с более уг-
лубленным ознакомлением с историческими
источниками менялись первоначальные пред-
ставления об объеме его и конечной хроноло-
гической дате.
«История» была замыслена как монумен-
тальный труд образцовой строгой формы, с
ясно ощутимыми элементами построения и
«совокупления» «деяний для удобнейшего впе-
чатления в памяти». Основной текст сочинял-
ся по законам художественного жанра, с сю-
жетной линией, завязкой, кульминацией, вы-
разительными поступками и речами действую-
щих «исторических» лиц.
Особое значение придавалось «нравствен-
ным апофегмам» — назидательным афористи-
ческой формы суждениям, так восхищавшим
Пушкина. Для большинства из них характерен
государственно-политический аспект: «Вели-
кодушие действует только на великодушных»;
«Злодеи не знают благодарности»; «Где нет за-
щиты от правительства, там нет и повинове-
ния»; «Самодержец с высоты престола видит
лица и вещи в обманчивом свете отдаления»;
«Народ в кипении страстей может быть скорее
палачом, нежели судиею»; «Главная цель обще-
жития есть личная безопасность и неотъемле-
мость собственности» и т.д. и т.п. Пушкин по-
лагал, что именно «нравственные размышле-
ния» Карамзина «своей иноческою простотою
дают его повествованиям неизъяснимую пре-
лесть древней летописи» (потому-то, видимо,
он и называл его «последним летописцем»).
Пожалуй, в апофегмах «Истории» и следу-
ет искать разгадку «парадокса» Карамзина:
убежденный сторонник самодержавного прав-
ления в России, он любил повторять, что в
душе республиканец. Для Карамзина закон
нравственный был выше политического. Со-
блюдая независимость в личных отношениях с
царствующей фамилией и сохраняя право мыс-
лителя на идеал, он видел его в образе мыслей
и поведении Томаса Мора — великого гумани-
ста эпохи Возрождения, канцлера английско-
го короля, автора «Утопии» и «Истории коро-
ля Ричарда 111» (содержание которой воплотил
в драме Шекспир). И, вероятно, все это и имел
в виду Пушкин, повторяя, что «История госу-
дарства Российского» «есть не только создание
великого писателя, но и подвиг честного чело-
века».
Карамзин полагал необходимым следовать
правилам «государственной нравственности,
которая ставит уважение к предкам в достоин-
ство гражданину образованному». Он глубоко
верил в силу воспитания историей, в то, что
«должно приучать россиян к уважению соб-
ственного». И в этом плане был примером для
Пушкина, когда уже тот в последние годы
жизни «творил» в себе историка.
31

Н.М. Карамзин
Карамзин впитал в себя существеннейшие
элементы отечественных традиционных пред-
ставлений, восходящих еще к исконным про-
стонародным основам и к нравственно-религи-
озным, унаследованным из творений мыслите-
лей древности, святоотеческой литературы,
Четий-Миней, и характерное для обществен-
ного и научного сознания Европы «века Про-
свещения». Образованнейший А.И. Тургенев,
человек близкий и Карамзину и Пушкину, вер-
но характеризовал историографа как «полного
представителя не нашего, но европейского
просвещения в России, соединенного в нем с
познанием всего отечественного, познанием,
коему можно уподобить только любовь его к
отечеству», и потому он казался интересен и
тем, кто был воспитан на чтении зарубежных
авторов, и одновременно был доступен и детям
и простонародью.
Карамзин писал свою «Историю» отнюдь
не для одних лишь «правителей и законодате-
лей». Он предназначал свое творение не толь-
ко «хорошему обществу» (т.е. дворянам обеих
столиц, крупным помещикам, видным чинов-
никам) и ученым знатокам, но более широко-
му кругу читателей и слушателей (в прошлом
веке был обычай домашнего чтения вслух).
Просветитель Карамзин желал «приучить, при-
охотить русскую публику к чтению». В первой
же фразе «Предисловия» к «Истории государ-
ства Российского» Карамзин утверждает, что
«история ... священная книга народов, глав-
ная, необходимая» всем.
Пушкин утверждал (причем в конце жиз-
ни), что «наша словесность с гордостию может
выставить перед Европою Историю Карамзи-
на». Сочинение это сразу же воспринималось
и как научный труд, и как художественное про-
изведение. (Литературоведы относят «Историю
государства Российского» к литературе эпичес-
кого склада, обнаруживая глубокие связи с ней
«Войны и мира».) Возможно, это объяснялось
и тем, то Карамзину было даровано редкое
свойство: подобно Гёте, он обладал способно-
стью и к рациональному, и к образному мыш-
лению (мышлению-вщению). Не тут ли секрет
не только особого воздействия Карамзина на
читателя, но и удивительной исторической ин-
туиции Карамзина-ученого, которому худож-
ник-писатель помогал, опираясь лишь на не-
многие — и подчас разрозненные — данные,
понять то, что позднее подтверждалось с выяв-
лением новых исторических источников?
Как отмстил Белинский, Карамзин, «воз-
двигая здание своей Истории, был не только
зодчим, но и каменщиком». Он ввел в научный
обиход огромнейший исторический материал,
и прежде всего архивный. В выявлении такого
материала ему помогали архивисты, собирате-
ли и любители древностей. Но как знаток вку-
са читателей, он умело поместил важные пре-
имущественно для ученых сведения не в основ-
ном тексте, а в многочисленных примечаниях
(их 6548!) и в некоторых приложениях — пуб-
ликации текстов. И примечания находятся не
под строкой, как у предшественников, что от-
пугивало так называемого широкого читателя,
а компактно — в конце каждого то via, и напе-
чатаны они более мелким шрифтом. Получи-
лось двенадцать книг беллетристики для всех,
и двенадцать книг ученых примечаний (рас-
суждения на частные темы исторического ха-
рактера и источниковедческие наблюдения,
цитаты из исторических источников, ссылки
на архивные документы и литературу). Это —
не только высокое достижение историографии,
но и уникальное явление книжной культуры.
Примечания Карамзина — колыбель разви-
тия специальных исторических и филологичес-
ких наук в России, энциклопедия знаний в
этих областях науки на многие годы. Знамени-
тый филолог прошлого века академик И.И.
Срезневский в 1870-е годы сравнивал Карам-
зина-историка с Петром Первым, утверждая,
что «Карамзин-историк, это — значит Карам-
зин-палеограф, нумизмат, хронолог, генеалог и
т.д., во всем исследователь, во всем критик, во
всем требовательный. Забывать эту сторону в
Карамзине— значит не понимать Карамзина».
И Н.Г. Чернышевский, которому чужда основ-
ная историко-государственная концепция ис-
ториографа (и он не раз писал об этом), отме-
чает, что Карамзин «сообщил своему труду, с
одной стороны, высокое литературное досто-
инство, с другой стороны, не заменимое ничем
достоинство архива».
Карамзин понимал, что «Российская исто-
рия»— это история многих народов, лишь по-
степенно объединенных под властью одного
государя. Это предопределило наименование
труда— «История государства Российского».
Но история эта не сведена лишь к государ-
ственно-политической и к «деяниям» госуда-
рей. Это и история народа и героев, вышедших
из народной среды (недаром главу о присоеди-
нении Сибири он охарактеризовал сам как «по-
32

Н.М. Карамзин
эму о Ермаке»). И «народ» в его «Истории» не
всегда «безмолвствует» (Пушкин взял это вы-
ражение у Карамзина).
Для Карамзина важно изучение «состояния
жителей», т.е. их быта и внешнего облика, ре-
месел и торговли, материальной и духовной
культуры. И этому уделено сравнительно мень-
ше места по сравнению с государственно-по-
литической историей лишь потому, что Карам-
зин-историограф не считал возможным что-
либо домысливать, «не дозволял себе никако-
го изобретения». А тогда еще совершенно не
исследованными оставались и социально-эко-
номическая история допетровской Руси, и ис-
тория культуры того времени: археология, эт-
нография, фольклористика, история искусств
как научные знания находились в начальной
стадии формирования. И скорее следует удив-
ляться тому, как много сумел Карамзин первым
извлечь сведений о быте и даже физическом
облике людей, как опередил современников во
взгляде на источниковую базу исторической
науки. В «Предисловии» к «Истории» он харак-
теризует не только рукописи и печатные кни-
ги, но «древние монеты, медали, надписи,
сказки, песни, пословицы». Ему «малейшая
черта древности дает повод к соображению»,
помогая в осуществлении желания «преданное
нам веками соединить в систему, ясную строй-
ным сближением частей» (опять цитата из
«Предисловия»).
Рассматривая историю российской государ-
ственности на протяжении более 700 лет— с
середины IX в., Карамзин старался убедить в
особой пользе единовластия. Самодержавие в
его концепции — мы бы сказали — надклассо-
вая, общесословная сила, обеспечивающая
нормальную деятельность государственного
организма. Самодержавие призвано обеспе-
чить внешнюю безопасность народа и обере-
гать общество и от насилия и злоупотреблений
власть имущих, и от опасности и жестокости
народного бунта. Оно определяет постепенное
прогрессивное развитие общества по правилам
просвещения. Причем задача просвещения —
не только распространение знаний, образован-
ности, но обязательно — и воспитание нрав-
ственности.
Формулируя мысль, что самодержавие —
палладиум России, Карамзин противопостав-
ляет «мудрое», «истинное самодержавие» «са-
мовластию» — и отдельных правителей, и оли-
гархии, и народа. Образец самовластия, тягос-
тного и для самого властителя, и для его наро-
да, — вторая половина «государствования»
Ивана Грозного. В IX томе, заканчивающемся
словами: «История злопамятнее народа!», пре-
достерегающий вывод: «Жизнь тирана есть
бедствие для человечества, но его история все-
гда полезна для государей и народов: вселять
омерзение ко злу есть вселять любовь к добро-
детели. И слава времени, когда вооруженный
истиной дееписатель может в правлении само-
державном выставить на позор такого власти-
теля. Да не будет уже впредь подобных! Моги-
лы бесчувственны, живые страшатся вечного
проклятия в Истории, которая, не исправляя
злодеев, предупреждает иногда злодейства, все-
гда возможные, ибо страсти дикие свирепству-
ют и в веки гражданского образования, веля уму
безмолвствовать или рабским гласом оправды-
вать свои исступления». Декабрист Штейнгель
вспоминал потом: «Явился феномен, небыва-
лый в России, девятый том «Истории государ-
ства Российского», смелыми резкими чертами
изобразивший все ужасы неограниченного са-
мовластия и одного из великих царей открыто
именовавший тираном, какому подобных мало
представляет история».
Эти и подобные же высказывания декабри-
стов — и современные (Рылеева, Одоевского),
и в мемуарах (Бестужева, Лорера), —резко от-
личающиеся от нарочито часто цитируемых
ранних записей для себя декабриста Никиты
Муравьева с негативными замечаниями о по-
литических взглядах историографа, убеждают в
том, что постоянно повторяемая эпиграмма:
«В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута»,
приписываемая юному 19-летнему Пушкину,
не отражает ни отношения декабристов к «Ис-
тории государства Российского», ни подавно
уж самого Пушкина, ибо сохранилось много
безусловно пушкинских суждений — и в худо-
жественных произведениях и публицистике, и
в письмах друзьям, и в деловой документа-
ции — об историографе и его сочинении, не-
сомненно свидетельствующих о высоком ува-
жении Пушкина к Карамзину и его «Истории»
(«высокий пример Карамзина», «человек высо-
кий», «чистая, высокая слава Карамзина при-
надлежит России»). Напомним и о посвяще-
2-1758
33

Н.М. Карамзин
нии «Бориса Годунова» 1826 г.: «Драгоценной
для россиян памяти Николая Михайловича
Карамзина сей труд, гением его вдохновенный,
с благоговением и благодарностию посвящает
Александр Пушкин». Эпиграмма — «озорство
гения» в угоду молодым друзьям — «якобин-
цам». И написать такое можно было лишь до
прочтения IX тома «Истории», когда читатели
не усвоили еще принципиально важной для ис-
ториографа разницы между «самодержавием»
(которое, по его мнению, должно быть и един-
ственным, и просвещенным) и «ужасами само-
властья».
Между тем несколько поколений советских
людей, не знакомых уже с «Историей» Карам-
зина (после 1917 г. впервые издающейся лишь с
1980-х годов), только на основании эпиграммы
оценивали «Историю государства Российского»
как апологию самодержавия, а общественно-
политические взгляды историографа характери-
зовали как реакционные. Обращение к эпиг-
рамме искажало и представление о взаимоотно-
шениях Пушкина и Карамзина, а сама эпиграм-
ма стала как бы клеймом для великого нашего
соотечественника! Тем более что Карамзина по-
старались в николаевской России объявить
официальным историком, и критика его поло-
жений «слева» использовалась для разоблачения
современного абсолютизма: подчеркивалось,
что Карамзин — поборник самодержавия, и
опускалось важнейшее для него — противобор-
ство с «самовластием» (и одного и многих).
Пушкиным и его современниками «Исто-
рия государства Российского» воспринималась
как школа мудрой государственно-политичес-
кой мысли. Этими заветами руководствовался
и поэт Жуковский, когда его сделали наставни-
ком наследника престола — будущего Алексан-
дра И. А Белинский, приветствуя в 1840-е годы
новое полное переиздание «Истории государ-
ства Российского», восклицал, что «всякий
лишний экземпляр такого творения, продан-
ный в публику, есть успех в народном воспита-
нии». «История государства Российского», как
выразился Герцен, «весьма содействовала об-
ращению умов к изучению отечества» и уж бе-
зусловно она открывала российскую историю
для русской культуры.
«История» Карамзина была и учеными зна-
токами, и наиболее образованными лицами в
правящей элите оценена как сочинение, могу-
щее соперничать с лучшими историческими
трудами западноевропейских авторов. Это сра-
зу приметил, в частности, человек очень осве-
домленный в зарубежной научной литерату-
ре — М.М. Сперанский. Он писал: «Я ничего
не знаю ни на английском, ни на французском
языке превосходнее или вообще прекрасней»—
и поставил историографа «в ряду первейших
писателей Европы». Тома «Истории государ-
ства Российского» были еще при жизни авто-
ра переведены на французский, немецкий, ан-
глийский, итальянский, польский языки (по-
зднее и на другие), частично и на китайский.
Из перевода этого сочинения немецкий исто-
рик Шлоссер в середине XIX в. черпал сведе-
ния о России для своей «Всемирной истории»,
на основании чтения которой Маркс позднее
составлял «Хронологические выписки».
«История» Карамзина побудила многих к
занятиям местной историей — краеведением, к
изучению быта (особенно она повлияла на ста-
новление интересов крупнейшего историка
быта И.Е.Забелина). Карамзин закрепил обы-
чай публичного чтения историками ими напи-
санного. Издание его «Истории» сыграло ис-
ключительную роль в развитии интересов
«журнальной литературы» к истории и вообще
к научным спорам, познакомило всех со значе-
нием того, что называем теперь научным аппа-
ратом в наших изданиях. Так состоялась встре-
ча науки и широкой публики.
Выход томов «Истории государства Россий-
ского» сразу же вызвал полемику, вовлекшую и
историков, и публицистов. И очень скоро ис-
торическая концепция Карамзина показалась
не соответствующей времени, особенно когда
стали господствовать новые социологические
схемы исторического процесса. Младший со-
временник историографа Н.А. Полевой считал,
что Карамзин — «историк не нашего времени»,
и пытался даже противопоставить ему свою
многотомную «Историю русского народа», но
характерно, что источниковой базой этого по-
лемического сочинения оставалась «История»
Карамзина. И уже Белинский мог написать в
1840-е годы, что «как всякий важный подвиг
ума и деятельности, исторический труд Карам-
зина приобрел в себе и безусловных востор-
женных хвалителей, и безусловных порицате-
лей». Неоднозначность оценок «Истории госу-
дарства Российского» характерна и по сей день.
Но не было другого исторического труда, кото-
рый бы, утеряв прежнее значение в глазах уче-
ных, оставался бы столь долго в обиходе куль-
туры так называемой широкой публики. Не
34

Н.М. Карамзин
знаем мы в России и другое историческое со-
чинение, которое бы в течение почти столетия
оказывало такое влияние с юных лет на души
и умы.
С именем Карамзина, с его «Историей», хотя
бы с отрывками ее, знакомились учащиеся всех
учебных заведений. Фрагменты «Истории»
включались в самые распространенные хресто-
матии (Ушинского, Галахова, Поливанова). О
восприятии «Истории» в детские годы вспоми-
нали получившие домашнее воспитание Герцен
в Москве, Лев Толстой— в имении Тульской гу-
бернии, знаменитый географ Семенов-Тян-
Шанский— в имении Рязанской губернии, ис-
торик Бестужев-Рюмин— в имении Нижегород-
ской губернии, обучавшиеся в пансионах в
Москве — хирург Пирогов и в Симбирске — пи-
сатель Гончаров, попович историк Соловьев и
учившиеся в семинариях Добролюбов, Страхов
и многие другие. Это было любимое семейное
чтение. «Я возрос на Карамзине», — вспоминал
Достоевский. Даже родившийся в 1864 г. вели-
кий филолог Шахматов в официальной автоби-
ографии для словаря членов Российской акаде-
мии наук 1917 г. написал, что именно чтение
«Истории» Карамзина побудило у него интерес
к занятиям историей языка.
В том, что имя Карамзина-историографа
было общеизвестно во второй половине XIX в.,
убеждает и «История одного города» Салтыко-
ва-Щедрина, пародийно написанная как бы в
подражание «Истории государства Российско-
го», со многими перефразированными цитата-
ми из нее, а градоначальник города Глупова
Грустилов, ушедший из жизни в том же 1825 г.,
что и Александр I, охарактеризован как «Друг
Карамзина». Великий сатирик исходил из того,
что читатели его хорошо знакомы и с содержа-
нием «Истории государства Российского», и с
формой ее построения и стилистикой, и даже
с биографией ее автора.
К «Истории» Карамзина возвращались, ко-
нечно, и во взрослом возрасте. Для Достоевс-
кого последние четыре тома оставались люби-
мым и постоянным чтением до конца жизни.
Лев Толстой в дневнике 1853 г., перечитывая
«Историю», писал, что в «Предисловии» про-
пасть хороших мыслей». (Впрочем, к старости
он, видимо, изменил отношение к «Истории»
Карамзина, говорил, что не любит ее за «при-
дворный тон». Вероятно, он спорил с истори-
ографом и прежде, в «Войне и мире», рассуж-
дая о «прежних историках», для которых «дея-
тельность единичных людей, правящих наро-
дом», выражала «деятельность всего народа».)
Зависимость от «Истории государства
Российского» обнаруживается во многих
произведениях художественной литературы и
искусств, более всего, конечно, в тех, которые
посвящены событиям российской истории.
Это не только Пушкин, начиная с «Песни о
вещем Олеге», но и исторические «думы» Ры-
леева, и стихотворения и драмы других де-
кабристов — Одоевского и Кюхельбекера,
драмы поэта-славянофила Хомякова, стихот-
ворения Лермонтова, Майкова, драмы Мея
(послужившие основой либретто опер Рим-
ского-Корсакова «Царская невеста» и
«Псковитянка»), драмы Островского, осо-
бенно, конечно, сочинения Алексея Кон-
стантиновича Толстого — и проза, и стихот-
ворения, и драмы. «История» оставалась ре-
зервуаром исторических знаний и для мас-
совой культуры, даже, так сказать, псевдо-
культуры, — всевозможных сочинений ре-
месленников от литературы — что тоже от-
мечали в XIX в. Известны суждения об «Ис-
тории» живописцев Брюллова и Александра
Иванова (полагавшего, кстати, что примеча-
ния «лучше самой книги»). Несомненно воз-
действие «Истории» на авторов картин и
скульптур на исторические сюжеты Шварца,
Репина, Антокольского, братьев Васнецо-
вых, С.Иванова. В объявлении о постанов-
ке оперы Мусоргского «Борис Годунов» на-
писано, что «сюжет заимствован из Пушки-
на и Карамзина». Засвидетельствовано, что
на рубеже веков Карамзина перечитывали и
Шаляпин, и режиссер и актеры Московско-
го художественного театра. Долголетие «Ис-
тории государства Российского» и созданных
Карамзиным образов и исторических ситуа-
ций не имеет аналогий.
Знаменитый наш историк Ключевский на-
шел, думается, правильное объяснение этому,
отметив, что «взгляд Карамзина на историю...
строился на нравственно-психологической эс-
тетике». Восприятие образное предшествует
логическому, и первые образы дольше удержи-
ваются в сознании, чем логические построе-
ния, вытесняемые позднее более основатель-
ными концепциями.
В первое десятилетие советской власти к
«Истории» Карамзина в официальных кругах
подходили с сугубо политико-идеологической
точки зрения. М.Н. Покровский, сознательно
35

Н.М. Карамзин
заостряя негативные оценки научного новатор-
ства Карамзина, сформулированные еще в
1890-е годы. П.Н. Милюковым, изображал Ка-
рамзина не только реакционером и царедвор-
цем, выполнявшим заказ властей, но и отказы-
вался признать исследовательское значение его
фундаментального труда, относя это сочинение
к донаучному периоду развития исторической
мысли. Такому закрепленному в печати взгля-
ду пытался противостоять С.Ф. Платонов. Но
текст его доклада 1926 г., к 100-летию со дня
кончины Карамзина, остался ненапечатанным.
Не только широкий читатель, но и студенты-
историки по существу были отлучены от «Ис-
тории государства Российского» хотя некото-
рые положения и даже цитаты из нее воспри-
нимались как обязательные, поскольку отра-
жены были в хронологических выписках Мар-
кса, относящихся к российской истории. (При
этом ссылки на первоисточник высказываний
Маркса, относящихся к российской истории до
XVIII в., приводить было не принято.) Положе-
ние не изменилось и после разгрома «школы
Покровского» в середине 1930-х годов, так как
откровенная направленность «Истории» Ка-
рамзина против самовластья не могла быть
угодной Сталину, склонному к апологетике де-
ятельности Ивана Грозного в годы опричнины.
Изучали творчество Карамзина как реформато-
ра русского литературного языка, мастера ху-
дожественной литературы, но не как историка.
Лишь с 1980-х годов наблюдается все более
возрастающий интерес к «Истории» Карамзи-
на, выходящей и массовыми тиражами без
примечаний, и в начавшемся полном академи-
ческом издании, и в сокращении — в однотом-
никах. В 1991 г. было отпраздновано 225-летие
со дня рождения Карамзина (и одновременно
200-летие со времени издания «Писем русско-
го путешественника» и 175-летие со времени
окончания первых восьми томов его «Исто-
рии»), хотя юбилей 200-летия остался почти
незамеченным. Вряд ли возвращение истори-
ка Карамзина можно объяснить только вели-
ким даром художника слова.
Объяснение — в общественных настроени-
ях наших лет, в стремлении приобщиться к ис-
конному в российской культуре, в иных, чем
прежде, требованиях к истории и к историкам,
в постепенном освобождении от навязчивой
тенденции ставить развитие государственнос-
ти в прямую зависимость от экономики и в
осознании того, что роль институтов власти
иногда бывает определяющей в ходе истори-
ческого развития. Политизированные револю-
ционно-идеологизированные подходы сменя-
ются приоритетом общечеловеческого. Нрав-
ственность вторглась наконец в политику. И
воспитание историей начинают рассматривать
прежде всего как нравственное воспитание. А
Карамзин обращается к нашему сердцу, взыс-
ку ет совести.
В «Истории государства Российского» при-
влекает откровенная нерасторжимость объек-
тивности и субъективизма, уважительное отно-
шение к историческому факту и к истине в ис-
тории. Научная объективность историографа в
том, что он неизменно опирается на то, что
можно извлечь из исторических источников, и
в примечаниях объясняет даже, как это делае-
т. В то же время во всех построениях его, даже
в отборе и систематизации исторических фак-
тов, в суждениях, в самом стиле изложения
ощущается личность автора. Он «ликует и
скорбит» вместе с читателем и сам чувствует
взаимосвязь прошлого с настоящим. Обраща-
ясь к общечеловеческому, «к душе, уму и серд-
цу», Карамзин оказывается необходимым и на-
шим современникам. И тем самым убеждаем-
ся, говоря его же словами, в том, что Карамзин
«платя дань веку, творил и для вечности».
«История государства Российского» — ред-
чайший для Нового времени пример в истории
мировой культуры, когда многотомное сочине-
ние воспринималось бы одновременно и как
вершинное произведение художественной ли-
тературы, и как выдающийся памятник исто-
рической мысли. И это особенно существенно
для понимания феномена Карамзина.
Основные труды Н.М. Карамзина
Соч. М., 1803-1804. Т. 1-8. - То же. 2-е изд., испр. и
доп. М., 1814. Т. 1-9.-Тоже. 3-е изд. М., 1820. Т. 1-9.
Соч. СПб.: А. Смирдин, 1834-1835. (Поли. собр. соч.
рус. авт.). Т. 1-9.-Тоже. СПб: А. Смирдин. 1848. Т. 1.
Соч. Пг, 1917. Т. 1; Поли. собр. соч.: В 18т. М., 1998-
1999. Т. 1-5.
История государства Российского. СПб., 1816-1829. Т. I-
XII. - То же. 2-е изд., испр. СПб., 1818. Т. I-VIII. - То
же. 3-е изд. СПб., 1830. Т. 1-12. - То же. 4-е изд. СПб.,
1833-1835.Т. 1-12. -Тоже. 5-е изд. СПб., 1842-1844. Кн.
1-3.-Тоже. 6-е изд. СПб., 1851-1852.Т. 1-12.
История государства Российского: Репринт, с изд.
пятого, пыпущ. в 3 кн. с прил. «Ключа» П.М. Стро-
ева. М., 1988-1989. Кн. 1-4.-Тоже: В 12т. М., 1989-
1993. Т. I-V. - То же: [В 4 кн.|. Ростов н/Д., 1995. Кн.
1-4. - То же. Ростов н/Д., 1997. Кн. 1-4.
36

Н.М, Карамзин
Записка о древней и новой России. СПб., 1914. - То
же. М., 1991.
Записки старого московского жителя: Избранная
проза. М., 1986.
Предания веков. М., 1987. - То же. М., 1988. - То
же. М., 1989.
Н.М. Карамзин об истории государства Российско-
го. М., 1990.
Записка о московских достопамятностях: Письмо в
1817 г. для некоторой особы, ехавшей в Москву/
Публ., вступ. ст. В.Ю. Афиани // Наше наследие.
1991. № 6. - То же // Уголь. 1995. № 2.
* * *
Письма Карамзина к А.Ф. Малиновскому, 1813-1826, и
письма Грибоедова к С.Н. Бегичеву, 1816-1826. М., 1860.
Неизданные сочинения и переписка Н.М. Карамзи-
на. СПб., 1862.
Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву. СПб.,
1866.
Письма Н.М. Карамзина к кн. П.А. Вяземскому,
1810-1826: Из Остафьевского архива. СПб., 1897.
Письма Н.М. Карамзина, 1806-1825 гг. / Публ. А.К.
Афанасьева и О.В. Эдельман // Российский Архив:
История Отечества в свидетельствах и документах,
XVIII-ХХвв. М., 1999. [Т.]9.
* * *
Лонгинов М. Материалы для полного собрания сочине-
ний и переводов Карамзина// Рус. Арх. 1864. № 7-8.
Пономарев СИ. Материалы для библиографии лите-
ратуры о Н.М. Карамзине: К столетию его лит. дея-
тельности (1783-1883). СПб., 1883.
Литература о Н.М. Карамзине
Документы о подготовке издания сочинений Н.М.
Карамзина Академией наук (1914-1917 гг.)/ Под-
гот. В.Ю. Афиани И АЕ за 1991 г. М., 1994.
* * *
Погодин М.П. Н. М. Карамзин по его сочинениям,
письмам и отзывам современников: Материалы для
биографии. М., 1866. Ч. 1-2.
Сербинович К.С Н.М. Карамзин: Воспоминания
[1802-1825]/ Сообш. Н.К. Сербинович// PC. 1874.
№9-10.
Соловьев СМ. Н.М. Карамзин: Его жизнь и научная
деятельность: Биогр. очерк. СПб, 1894.
Шереметев П.С Карамзин в Остафьеве, 1811-1911.
М., 1911.
Иконников B.C. Карамзин-историк: Речь... СПб.,
1912.
Платонов С.Ф. Слово о Н.М. Карамзине (1911)//
Соч. 2-е изд. СПб., 1912. Т. 1.
Шляпкин И.А. Первый русский историк Н.М. Карам-
зин. Пг. , 1916.
Готье Ю.В. Памяти Карамзина как историка// Ист.
изв. 1917. № 1.
Кизеветтер А.А. Н. М. Карамзин// Рус. ист. журн.
1917. № 1-2.
Муравьев Н.М. Записка Никиты Муравьева. «Мыс-
ли об Истории государства Российского Н.М. Ка-
рамзина». / Публ., вступ. ст. и ком мент. И.Н. Медве-
девой II Лит. наследство. М., 1954. Т. 59.
Киняпина Л.Г. Формирование общественно-политичес-
ких взглядов Н.М. Карамзина (1785-1803 гг.). М., 1976.
Эидельман Н.Я. Последний летописец. М., 1983.
Гомаюнов СА. Почему не была написана биография
Н.М. Карамзина// ВИ. 1987. № 8.
Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987.
Козлов В.П. «История государства Российского»
Н.М. Карамзина в оценках современников. М., 1989.
Ключевский В.О. Н.М. Карамзин // Соч.: В 9 т. М.,
1989. Т. VII.
Сахаров А. Н. Уроки «бессмертного историографа» //
Карамзин Н.М. История государства Российского: В
12т. М., 1989. Т. 1.
Шмидт СО. «История государства Российского»
Н.М. Карамзина в контексте истории мировой куль-
туры// Всемирная история и Восток. М., 1989.
Венок Карамзину. М., 1992 (1993). Из содерж: Н.М.
Карамзин - историк / Шмидт СО.\ Архивные мате-
риалы С.Д. Шереметьева об открытии памятника
Н.М. Карамзину... // Шохин Л.И. Николай Михайло-
вич Карамзин, 1766-1826. 225 лет со дня рождения.
200 лет «Писем русского путешественника». 175 лет
«Истории государства Российского».М., 1992.
Неизданная статья С.Ф. Платонова |«Карамзин—
историк»]/ Публ. подгот. А.И. Артизов, Б.В. Лев-
шин И Отеч. арх. 1993. № 2.
Козлов В.П. Подвиг честного человека, или возвраще-
ние Н.М. Карамзина//Тверская старина. 1995. № 2.
Трофимов Ж. Карамзину, историку Государства Рос-
сийского: |К истории сооружения памятника в Сим-
бирске]// Памятники Отечества. 1995. № 34.
Сахаров А.И. Бессмертный историограф: Николай
Михайлович Карамзин // Историки России, XVIII—
начало XX века. М., 1996.
Лотман Ю.М. Карамзин; Сотворение Карамзина.
Статьи и исследования, 1957-1990. Заметки и рецен-
зии. СПб., 1997.
Карамзин А. Поколение седьмое. Николай Михайло-
вич: |Из рукописи «Карамзины. Фамильная хрони-
ка»! / Публ. Т. Жилкиной II Моск. журн. 1996. № 6-8.
Ермашов Д.В., Ширинянц А.А. У истоков российско-
го консерватизма: Н.М. Карамзин. М., 1999.
37

Сергей Михайлович Соловьев
(1820-1879)
Сергей Михайлович Соловьев родился 5 мая
1820 г. в Москве в семье широко образованно-
го священника Михаила Васильевича Соловь-
ева, многие годы преподававшего Закон Божий
в Московском коммерческом училище. Свя-
щенником был и дед С.М.Соловьева. Поэтому
в силу семейной традиции Сергея Соловьева
записали в Московское духовное училище. Од-
нако в 1842 г. его выписали из духовного зва-
ния. Этому очень способствовала его мать Еле-
на Ивановна, урожденная Шатрова, стремив-
шаяся дать сыну светское образование. Да и
сам Сергей Соловьев, несмотря на свою рели-
гиозность, которую он сохранил до конца дней,
не хотел становиться священником. В 1833 г.
Сергей Соловьев поступил в третий класс 1-й
Московской гимназии. К этому времени он
уже имел неплохую подготовку, очень много
читал. Хорошо занимался по истории и геогра-
фии. Сложнее было с математикой. Сначала
она с трудом давалась Сергею, но затем благо-
даря настойчивости и трудолюбию он преуспел
и в занятиях математикой. В четвертом классе
Сергей Соловьев стал заниматься лучше всех и
сохранил почетное место первого ученика до
окончания гимназии.
Весной 1838 г. С.М.Соловьев успешно окон-
чил гимназию и поступил на историко-филоло-
гическое отделение философского факультета
Московского университета. Здесь он слушал лек-
ции М.Т.Каченовского, Д.Л.Крюкова, СП. Ше-
вырева, Т.Н.Грановского. Под влиянием
Крюкова и Грановского Соловьев увлекся было
всеобщей историей. Привлекали его и фило-
софские идеи Гегеля, поклонником которого
были и Грановский, и Крюков. Вместе с тем Со-
ловьева привлекали и славянофильские настро-
ения. Вспоминая, как много противоречивых
влияний он испытал в молодости, Соловьев
впоследствии писал: «Религиозное чувство ко-
ренилось в моей душе, и вот во мне явилась
мысль — заниматься философией, чтобы ее
средствами воспользоваться для утверждения
религии, христианства, но отвлеченность была
не по мне; я родился историком»,— и добавлял:
«В изучении историческом я бросался в разные
стороны, читал Гиббона, Вико, Сисмонди»1. Ан-
тиклерикальная направленность трудов англий-
ского историка Эдуарда Гиббона, проникнутые
мыслью об объективном характере историчес-
кого процесса идеи итальянского философа
Джованни (Джамбатиста) Вико, особенно егс
теория исторического круговорота, сочинения
последователя «экономического романтизма»
швейцарского экономиста Жана Сисмонди.
философия Гегеля, вновь привлекшая его вни-
мание, способствовали тому, что Соловьев ста-
рался не только собирать и описывать истори-
ческие факты, но и осмысливать прошлое, ис-
кать общие исторические закономерности.
Соловьев еще в детстве с увлечением чита/
«Историю государства Российского» Н.М.Ка-
рамзина. В молодости он вновь обращался ь
этому труду, который теперь воспринимал каь
грандиозное и яркое историческое полотно. Оь
жадно собирал факты из истории России, чи-
38

СМ. Соловьев
ал все, что мог из исторических сочинений,
собенно внимательно те книги, в которых ви-
ел попытки обобщить и осмыслить истори-
еские факты. Среди других прочел он и труд
ерптского профессора Иоганна Эверса. Впе-
атление от книги было очень большим. Соло-
ьев вспоминал в своих «Записках»: «Не по-
[ню, когда именно попалось мне в руки Эвер-
ово «Древнейшее право Руссов», эта книга со-
тавляет эпоху в моей собственной жизни, ибо
Карамзина я набирал только факты, Карам-
ин ударял на мои чувства, Эверс ударил на
1ысль; он заставил меня думать над русскою
[сториею»2. Будучи уже знаком с трудами и
[деями Эверса, Соловьев на четвертом курсе
тал слушать лекции М.П. Погодина, в то вре-
1я занимавшего кафедру русской истории. В
Записках» Соловьев подчеркивал свое крити-
еское отношение к лекциям Погодина: «С
юльшим запасом знаний от Карамзина и с
юем мыслей в голове, возбужденных Гегелем,
*ико, Эверсом, я вступил на четвертый курс и
тал слушать Погодина. Понятно, что его лек-
ции не могли меня удовлетворить, ибо они не
довлетворяли и товарищей моих, хуже меня
юдготовленных»3. Возможно, что Соловьев
ействительно критически смотрел на многое
1 лекциях Погодина. Однако в студенческие
оды его отношения с Погодиным были гораз-
о более доброжелательными и тесными, чем
)ни представлены в написанных уже на скло-
ie лет «Записках». Под влиянием Погодина
Соловьев занялся русской историем. Под его
>уководством вел он свои изыскания на стар-
иих курсах. Погодин, считая Соловьева неза-
рядным по способностям студентом, предос-
авил ему возможность пользоваться своим бо-
атейшим собранием древних рукописей. Кста-
и, Соловьев вскоре обнаружил в нем неизве-
пгную ранее пятую часть «Истории России»
*.Н. Татищева. По совету Погодина Соловьев
шимательно изучал начавшие выходить с
838 г. издания Археографической комиссии,
юдержавшие тексты летописей, актов и других
1сторических памятников. Еще не полностью
1збавившийся от увлечения славянофильством
Соловьев кое в чем был близок к Погодину, от-
шчавшемуся «русофильством».
В 1842 г. Соловьев окончил универси-
-ет. Тогда же он получил лестное для него пред-
южение от попечителя Московского учебного
жруга графа С. Г. Строганова. Тот искал до-
машнего учителя для детей своего брата графа
А.Г. Строганова, известного деятеля «алексан-
дровского» царствования, в прошлом входив-
шего в число «молодых друзей» Александра I,
одно время занимавшего пост министра внут-
ренних дел. А.Г. Строганов с семьей постоян-
но жил за границей, благодаря чему Соловьев
фактически получил возможность поехать в
заграничную командировку. 1842-1844 гг. Со-
ловьев с семьей Строганова провел за грани-
цей. Он побывал в Австрии, Германии, Фран-
ции, Бельгии. Ему удалось слушать лекции
лучших профессоров в университетах Берлина,
Гейдельберга и Парижа. В их числе были не-
мецкие ученые: философ Фридрих Шеллинг,
историки Леопольд Ранке и Фридрих Шлоссер,
географ Карл Риттер. Познакомился Соловьев
и с французскими историками Франсуа Гизо,
Адольфом Тьером, Франсуа Минье и Жюлем
Мишле. Попав в Чехию, входившую в то вре-
мя в состав Австрии, Соловьев познакомился
с Ганкой, Шафариком и Палацким. Загранич-
ные впечатления не прошли для Соловьева
бесследно. Он, как и прежде, оставался монар-
хистом, но появившиеся у него симпатии к
конституционно-монархическому устройству
Франции еще более усилили неприязнь к край-
ностям военно-полицейского режима, уста-
новленного в России Николаем I.
Сознавая, что положение домашнего учите-
ля является для него временным, Соловьев ду-
мал о возвращении в Россию. Он решил сдать
магистерские экзамены при Московском уни-
верситете. Возвращение Соловьева в Москву
совпало с уходом Погодина из университета. В
это время наступило и охлаждение в отноше-
ниях между Соловьевым и Погодиным. Вопре-
ки ожиданиям впечатление экзаменаторов
(Грановского — по всеобщей истории, Погоди-
на — по русской истории, А.И. Чивилева — по
политической экономии) было не очень благо-
приятным для Соловьева. На помощь ему при-
шел С. Г. Строганов. Он поставил возможность
поступления Соловьева на службу в Московс-
кий университет в зависимость от качества его
магистерской диссертации.
Задумав в качестве магистерской диссертации
исследование об Иване III, Соловьев в результа-
те написал труд об отношениях Новгорода к ве-
ликим князьям. В этом смысле он шел вслед за
Эверсом, который подчеркивал особое место
Новгорода в истории России. Эверс расценивал
грамоту, данную Новгороду великим князем
Ярославом, как первый на Руси законодательный
39

СМ. Соловьев
памятник. Соловьев же в своей книге «Об отно-
шениях Новгорода к великим князьям», издан-
ной в Москве в 1845 г., тщательно проанализиро-
вал взаимоотношения между Новгородом и ве-
ликими князьями с древнейших времен, от так
называемого начала русской истории до присое-
динения Новгорода к Москве при Иване III.
Выдвинутая Соловьевым теория взаимоотноше-
ния между Новгородом и князьями связывала
единой нитью значительный отрезок русской ис-
тории, который в представлении Погодина был
разорван на два обособленных друг от друга пе-
риода: «варяжский» и «монгольский». Погодин
воспринял книгу Соловьева как вызов и сказал:
«Диссертация Ваша как магистерская диссерта-
ция очень хороша, но как профессорская впол-
не неудовлетворительна». После такого разгово-
ра с Погодиным Соловьев отвез свою диссерта-
цию И.И. Давыдову, тот передал ее Т.Н. Гранов-
скому, который, «не считая себя судьей в деле»,
показал диссертацию К.Д. Кавелину. Кавелин в
это время только что начал читать курс истории
русского законодательства на юридическом фа-
культете. Прочитав диссертацию Соловьева, Ка-
велин «восплясал от радости, найдя в ней совер-
шенно противное славянофильскому образу
мыслей»4. В октябре 1845 г. Соловьев, тогда же
начавший читать лекции, защитил магистерскую
диссертацию. Против него выступил Погодин.
Решительно поддержал Соловьева Кавелин.
Вскоре в «Отечественных записках» Кавелин на-
печатал рецензию, в которой писал, что труд Со-
ловьева представляет собой «первую серьезную
попытку понять и объяснить постепенное разви-
тие древней русской жизни», важнейшее собы-
тие после «Истории Карамзина» и «сам по себе
составляет эпоху в области исследований о рус-
ских древностях и подает радостные надежды в
будущем»5. Среди критических замечаний Каве-
лина было пожелание более отчетливо подчерк-
нуть значение родового начала в развитии рус-
ской истории. Как бы ответом на это замечание
Кавелина стала статья Соловьева «О родовых от-
ношениях между князьями Древней Руси»6. Изу-
чая взаимоотношения удельных князей, Соловь-
ев пришел к заключению, что они строились на
начале родства, в той мере, в какой родство мо-
жет служить установлению отношений до того,
как возникло их юридическое обоснование. Он
показал, что сначала старшим признавался тот,
кто превосходил всех по возрасту, вследствие чего
сначала признавалось старшинство дядей над
племянниками, а затем в Северо-Восточной Руси
появилось и утвердилось первенство старшего
племянника. Кавелин отметил, что Соловьев ста-
вит в связь с родовым началом не только част-
ные, но и семейные отношения.
Вскоре Соловьев написал и докторскую
диссертацию «История отношений между кня-
зьями Рюрикова дома». Отдельной книгой она
была издана в 1847 г. Здесь Соловьев на первый
план выдвинул проблему государства. По сло-
вам Кавелина, продолжавшего внимательно
следить за трудами Соловьева, тот не только
«открыл и показал как основной движущий
принцип нашей древней истории родовое па-
чало»7, но и «проследил борьбу государствен-
ных отношений с родовыми и окончательную
победу первых»8. Тем самым Кавелин, во-пер-
вых, решительно поддержал предложенную
Соловьевым теорию о смене родовых отноше-
ний государственными, во-вторых, поддержал
Соловьева в его намерении первостепенное
внимание уделять истории Русского государ-
ства и его политических институтов.
Соловьев защитил докторскую диссертацию
в 1847 г., когда ему было всего 27 лет. Один из
самых молодых профессоров Московского уни-
верситета стал читать курс русской истории.
Соловьев очень основательно готовился к лек-
циям и читал их с увлечением. Его лекционные
курсы были насыщены фактическими сведени-
ями. Вместе с тем он уделял большое внимание
осмыслению событий, изложению своих теоре-
тических построений. В.О. Ключевский, будучи
еще только первокурсником, в 1861/62 уч. г. хо-
дил слушать лекции Соловьева для студентов
третьего и четвертого курсов. Своими впечатле-
ниями о прослушанных лекциях Соловьева он
делился в письме, адресованном его семинарс-
кому товарищу П.П. Гвоздеву: «Слушал его и
заслушался. Он читает чрезвычайно медленно,
что можно записывать до слова. Лекция его как-
то особенно выработана, хотя он и читает экс-
промтом. За живое задевает его здоровая крити-
ческая мысль научная, не чуждая самой трезвой
поэзии»9. Ключевский был учеником, последо-
вателем Соловьева, он старался подчеркнуть
наиболее привлекательные для него черты Со-
ловьева — университетского профессора. Мно-
го лет спустя он вновь вспомнит о присущей
Соловьеву манере читать лекции и напишет, что
«с кафедры слышался не профессор, читающий
аудитории, а ученый, размышляющий вслух в
своем кабинете»10. Признавал лекторский та-
лант Соловьева, но не во всем принимал его
40

СМ. Соловьев
суждения, слушавший его лекции будущий уча-
стник каракозовского кружка И.А. Худяков. По
его мнению, «Соловьев читал с заметным талан-
том, но излагал предмет с чиновничье-центра-
лизаторской точки зрения»11. Так или иначе, но
и поклонники, и критики признавали незауряд-
ность лекций Соловьева. Он сам вскоре после
начала своей профессорской деятельности заду-
мался о необходимости издать печатный курс
своих лекций. При этом он считал, что такой
курс должен будет заменить «Историю Государ-
ства Российского» Н.М. Карамзина, оставшую-
ся основным пособием для широкого круга лю-
дей, интересовавшихся историей России. Затем
Соловьеву пришла в голову мысль написать и
издать не курс лекций, а именно «Историю», ос-
вещающую и объясняющую историческое раз-
витие России. В своих «Записках» Соловьев
впоследствии писал: «Давно, еще до получения
кафедры, у меня возникла мысль написать ис-
торию России; после получения кафедры дело
представлялось возможным и необходимым.
Пособий не было; Карамзин устарел в глазах
всех; надобно было, для составления хорошего
курса, заниматься по источникам; но почему же
этот самый курс, обработанный по источникам,
не может быть передан публике, жаждущей
иметь русскую историю полную и написанную,
как писались истории государств в Западной Ев-
ропе? Сначала мне казалось, что история Рос-
сии будет обработанный университетский курс;
но когда я приступил к делу, то нашел, что хо-
роший курс может быть только следствием под-
робной обработки, которой надобно посвятить
всю жизнь. Я решился на такой труд и начал с
начала, ибо, как уже сказано, предшествовав-
шие труды не удовлетворяли»12.
Подготовку к написанию задуманной им ис-
тории России Соловьев начал еще тогда, когда он
приступил к чтению лекций в Московском уни-
верситете. Среди лекций, которые он начал чи-
тать, было несколько специальных курсов, пред-
назначавшихся для студентов философского фа-
культета. Первый такой специальный курс, про-
читанный в 1845/46 уч. г., был посвящен «исто-
рии междуцарствия», т.е. истории так называемо-
го Смутного времени в начале XVII в.,— на этом
работу Н.М. Карамзина над последним томом
«Истории Государства Российского» прервала
смерть. В следующем учебном году темой спец-
курса Соловьев избрал историю царствования
первых трех Романовых: Михаила Федоровича,
Алексея Михайловича, Федора Алексеевича. Еще
через год был прочитан спецкурс о времени им-
ператора Петра Великого. Прежде всего он стре-
мился показать историю России как единый
процесс, развивавшийся в соответствии с опре-
деленными закономерностями. В предисловии
к тому I предпринятой им «Истории России с
древнейших времен» Соловьев писал: «Не де-
лить, не дробить русскую историю на отдельные
части, периоды, не соединять их, следить пре-
имущественно за связью явлений, за непосред-
ственным преемством форм, не разделять начал,
но рассматривать их во взаимодействии, старать-
ся объяснить каждое явление из внутренних при-
чин, прежде чем выделить его из общей связи со-
бытий и подчинить внешнему влиянию — вот
обязанность историка в настоящее время, как
понимает ее автор предлагаемого труда»13.
Развивая идеи, высказанные еще в ранних
работах, в «Истории России с древнейших вре-
мен» С.М.Соловьев рассматривает, как один из
основополагающих моментов русской истории
«переход родовых княжеских отношений в госу-
дарственные»14. Это позволило ему связать вое-
дино события русской истории, представить их
как закономерный процесс. При этом Соловь-
ев отказался от бытовавшей в русской истори-
ческой науке периодизации, согласно которой
история России делилась на «норманнский» и
«татарский» периоды. Соловьев не отрицал того,
что норманны (варяги) и татаро-монголы ока-
зали воздействие на особенности развития рус-
ской истории, но степень их влияния для него
была не столь значительна на фоне внутренних
процессов развития, игравших, в его представ-
лении, главенствующую роль.
В свете такого подхода история России ока-
зывалась в представлении Соловьева разделен-
ной на следующие, связанные между собой
этапы: 1) с IX до второй половины XII в., ког-
да господствовали родовые междукняжеские
отношения; 2) со второй половины XII в. до
конца XVI в., время перехода родовых отноше-
ний между князьями в государственные (пери-
од завершается с пресечением династии Рюри-
ковичей в связи со смертью Федора Иванови-
ча); 3) начало XVII в. — «Смута», грозившая
«юному государству разрушением»; 4) XVII в. (с
1613г., когда был положен конец «Смуте») до
середины XVIII в. — время, когда государ-
ственная жизнь России стала развиваться^
среде европейских держав; 5) вторая половина
XVIU в. — первая половина Х\Х в., время ког-
да заимствование «плодов европейской циви-
41

димым не только для
:остояния», но и для
цения»15.
1ятая Соловьевым схе-
место в историческом
:новению, а вдальней-
шеских и юридических
)здающих государство,
ie только Соловьевым,
и, составившими госу-
[ко-юридическую шко-
лы стояли Соловьев и
Савелии. Но Соловьев
-ори и России» показал,
амках государственной
ым фактором, влияю-
'1ческого процесса, яв-
Он придает большое
юдных условий на раз-
щества вообще, на ис-
* частности. В историю
в России Соловьев во-
витель географическо-
•етно на судьбу народов
1И Соловьева, оказали
-юсти страны: в значи-
<рытая лесами Восточ-
ia, степи Азии, обшир-
пьшая плотность насе-
:ды обитания оказыва-
ние, влияющие на все
сы, как борьба между
лавян и кочевниками,
выливающееся в коло-
колонизационных по-
янии географической
гь Соловьеву привести
ке сложившейся в рус-
>рии, согласно которой
ства постепенно пере-
-запада, где сложилась
о-восток, где со време-
ia Владимиро-Суздаль-
эсковское государство.
>афической среды ока-
ие центры, сменявшие
щимир, Москва. Отве-
рафическому фактору,
е одну важную пробле-
мной, производитель-
ятельности. Эта сторо-
ie не стала для Соловь-
ева фактором первост
сам факт обращения к
собствовал развитию и
думывался Соловьев
показать развитие духе
России. Здесь в его пр<
первостепенную роль <
России государство. ]
благодаря восприятию
благодаря европеизацк
для того, чтобы народ F
чение, почувствовал
пути прогресса к «нарс
Первый том «Истор
чинал с описания прир
ской равнины, на кото
ло Русское государств
внимание на влияние,
на характер, на особенн
стороны, Юго-Западн
Киевское государство, с
Северо-Восточной, к>
русских земель, где ело:
жество, ставшее ядром
зывает Соловьев и о нар
выми обитателями зем(
ствии возникла Рос^
понтийских греках и д]
лил он славянским пле
обычаям, взаимоотноц
ми: финнами, гуннами
няя история племен, н
лед ствии освоенные сш
истории восточных ела
ложены Соловьевым в
лее подробно, чем это б
ственпиками В.Н. Тати
вым, Н.М. Карамзиныi
С призвания варяп
ки государственности i
лось уже выше, не пре;
существу, Соловьева не
блема происхождения
и самого Рюрика. Для
дить влияние родовы;
славян на судьбу княже
получает дальнейшее р
в котором изложение
распаде Киевского ki
Ярослава Мудрого (К
судьба его сыновей и в
делены Владимир Моы
вы Юрий Долгорукий
42

СМ. Соловьев
Княжение Андрея Боголюбского занимало осо-
бое место в изложении Соловьева. Во Владими-
ре, вдали от Киева, Андрей Боголюбский, под-
держанный «новыми» городами, основанными
самими князьями, утверждал новые начала об-
щественных отношений. Власть теперь перехо-
дила не от брата к брату, а от отца к сыну. Но-
вый принцип власти — единовластие, являя со-
бой исходную форму «государственных отноше-
ний», не только возникал, но и выступал силой,
начавшей борьбу со старыми, «родовыми отно-
шениями». Единовластие приходит на смену ро-
довым отношениям, как полагал Соловьев, в
Северо-Восточной Руси, где немногочисленное
население разбросано на широких простран-
ствах, нет ни больших городов, ни разделения
труда, ни «создания общих интересов». В роли
силы, способной собрать воедино как бы раз-
дробленную на части, находившуюся под влас-
тью разных владетелей Русь, выступила, считал
Соловьев, «правительственная централизация».
«Централизация восполняет недостаток внут-
ренней связи, условливается этим недостатком,
и, разумеется, благодетельна и необходима, ибо
без нее все бы распалось и разбрелось: это хи-
рургическая повязка на больном теле, страдаю-
щем потерею внутренней связи, внутренней
сплоченности»16. Мы видим, что в один из са-
мых ответственных моментов — укрепления
единовластия во имя торжества государствен-
ных отношений над родовыми — Соловьев ука-
зывает на централизацию, силу, не связанную с
внутренним органическим развитием обще-
ственных структур, но призванную сыграть ре-
шающую роль в создании Русского государства.
Попутно Соловьев рассматривает вопрос о
возможном влиянии на особенности историчес-
кого развития России, оказанном татаро-мон-
гольским игом. Ему он не придает большого
значения, поскольку, в его представлении, тата-
ры после опустошительного нашествия «оста-
лись жить вдалеке, заботились только о сборе
дани, нисколько не вмешивались во внутренние
отношения, оставляя все как было, следователь-
но, оставляя на полной свободе действовать те
новые отношения, какие начались на севере
прежде их». Что же касается участия татар в
междоусобной борьбе князей, то для Соловьева
они были только «орудиями» в ней. Тем самым
он отвергал мнение историков, считавших, что
татарское иго как внешний фактор сыграло ре-
шающую роль в объединении русских земель
вокруг Москвы. Напомним слова Карамзина:
«Москва обязана своим величием ханам». Во
многом карамзинскую точку зрения разделял и
М.П. Погодин. Признавали значение татарско-
го ига для процесса объединения русских кня-
жеств вокруг Москвы современник Соловьева
Б.Н. Чичерин и ученик Соловьева В.О. Ключев-
ский. В какой-то мере Соловьев, наверное, не-
дооценивал воздействие ордынского ига на
сплочение русских княжеств вокруг Москвы.
Но настойчивое стремление подчеркнуть значе-
ние внутреннего, к тому же материального ис-
торического фактора следует рассматривать в
целом как несомненную историографическую
заслугу Соловьева.
Тома III и IV «Истории России» содержали
очень много сведений о разных сторонах жиз-
ни населения русских княжеств. Междукняжес-
кие отношения, будучи главной связующей те-
мой, не заслоняли в труде Соловьева других
проблем, среди которых были и городской, и
сельский быт, и деятельность духовенства, и та-
кие явления духовной жизни, как литературные
и летописные памятники. Что же касается фак-
тических данных о взаимоотношениях между
княжествами, областями, землями, внутриполи-
тических и внешнеполитических коллизий, то
на долгие годы «История России» Соловьева
была наиболее полной сводкой фактических
данных из разнообразных источников. В какой-
то мере фигуры князей отходили на второй
план. Это не значит, что Соловьев не придавал
их личности никакого значения. Он давал и
свою оценку, которая часто не была традицион-
ной. Так, в V томе Соловьев уделил равное вни-
мание и Василию III, которому он отвел первую
половину тома, и Ивану III, которому была по-
священа вторая половина тома. Это было нео-
бычно. До этого историки, особенно ярко это
было видно в «Истории государства Российско-
го» Н.М. Карамзина, подчеркивали роль Ивана
III, оставляя в тени Василия III.
Шестой том и начало седьмого тома были по-
священы России в царствование Ивана IV Сточ-
ки зрения концепции, принятой Соловьевым,
это царствование имело очень важное значение:
при Иване IV окончательно восторжествовали и
утвердились государственные отношения. Пред-
ложил Соловьев и ряд новых оценок. В отличие
от многих предшественников, среди которых
были Карамзин и Погодин, он считал, что вве-
дение опричнины было не результатом больной
психики Ивана IV, а завершением борьбы за тор?-
жество государственного начала. Вслед за К.Д.
43

Соловьев усматривал историческую
эсть в разгроме боярства, противо-
•кончательному утверждению госу-
э начала. Его труд отличало то, что
фался представить именно историю
[ признавал большое значение и са-
и Ивана IV.
1В первую главу седьмого тома
лу состоянию» русского общества
V, Соловьев во второй главе пере-
гпюванию Федора Ивановича. При
:ал: «Иоанн Грозный, собственно
последний московский государь из
)й династии». Федор Иванович в
злении «был младенец по способ-
гому же он не оставил кровных на-
В силу этого «борьба бояр за реген-
царствование получает уже новое
хесь должны были выставиться не
янейшие только роды боярские, но
-тстии: две из них погибли в борь-
;мутного времени, третья утверди-
:толе Рюриковичей»17,
часть седьмого и том VIII «Исто-
» Соловьева были посвящены так
у Смутному времени. Восьмой том
избранием на царство Михаила Фе-
манова. Н.М. Карамзин успел дове-
1сторию государства Российского»
путы. Таким образом, Соловьев ни-
же о том периоде истории России,
которого лишь взялся Карамзин. К
ювьев впервые в русской историго-
:тавил историю Смутного времени
л изложении. Драматические внут-
ские и внешнеполитические колли-
>изисногодля России периода, пав-
euXVI — начало XVII в., были под-
мены Соловьевым. Читатель могте-
о Борисе Годунове, Лжедмитрии I и
л II, о Василии Шуйском, о ыарод-
жях и народных восстаниях. Нельзя
ггоящей статьи привести все ориги-
сдения Соловьева о Смутном време-
имся лишь на тех, которые позволя-
ть себе Соловьева как вниматель-
на, и тех, которые показывают, что
;ские взгляды Соловьева влияли и
1еские убеждения. Обратившись к
ориса Годунова на царство, пытаясь
юность Лжедмитрия I, стараясь ра-
деле патриарха Никона, Соловьев
i различные версии, выбирал из них
те, которые казались ему наиболее убедитель-
ными и подтверждавшимися достоверными
фактами. Размышляя над одним из самых труд-
ных и запутанных вопросов, кем же был по про-
исхождению Лжедмитрии I, Соловьев замечал,
что он, как историк, «не имеет права, подобно
романисту, создать небывалое лицо с небывалы-
ми отношениями и приключениями»18.
Излагая события конца XVI в., предшество-
вавшие Смуте, Соловьев отмечал как одно из
важных событий в истории России, законода-
тельное оформление крепостного права. Счи-
тая, что крестьяне были прикреплены к земле
специальным указом, принятым правитель-
ством Федора Ивановича, он расценивал его
как вынужденную меру, необходимую в усло-
виях обширной и малонаселенной территории
России, недостатка рабочих рук в хозяйствах
помещиков, на которых были возложены обя-
занности по обороне страны: выполнению их
часто препятствовало отсутствие или малочис-
ленность у них крестьян. В такой трактовке
сглаживались социально-экономические по-
следствия укрепления крепостного права,
окончательно расколовшего общество на клас-
сы эксплуататоров и эксплуатируемых и обо-
стривших противоречия между ними. Такой
подход вел к тому, что Соловьев недооценивал
борьбу между антагонистическими классами
как фактор, способствовавший возникновению
и углублению кризисных явлений, выливших-
ся в Смуту. Причины Смуты Соловьев искал в
другом. Одной из них он считал «дурное состо-
яние нравственности», которое среди прочего
было связано с нежеланием служить обществу
и подчинить «частные стремления и выгоды —
общественным». Другим источником Смуты
Соловьев считал казачество, которое он назы-
вал «противообщественным» элементом. Для
Соловьева было характерно стремление зату-
шевать участие крестьян в народных восстани-
ях и движениях. В его глазах крестьяне, бежав-
шие в ряды казаков, переставали быть кресть-
янами, так же как и казаки, превращались в
«противообщественный элемент», занимав-
шийся грабежом и разбоем, а не борьбой «в за-
щиту своих сословных прав». В этом свете
представало у Соловьева и восстание под руко-
водством И.И. Болотникова. Он видел в нем
проявление «противуобщественного начала», а
отряды восставших называл «шайками».
Конец Смутному времени положили, как
считал Соловьев, прежде всего «земские люди»,
44

СМ. Соловьев
сторонники порядка, которые сумели «восстано-
вить народ, нарушенный стремлениями мень-
шинства». В его глазах заслуживали всяческого
одобрения действия первых Романовых Михаи-
ла Федоровича и Алексея Михайловича, споспе-
шествовавших, по его мнению, воссозданию и
укреплению государственного начала, вопло-
щенного в монархии XVII в. К народным восста-
ниям XVII в. он относился так же, как к другим
движениям и выступлениям народных масс. По-
священные этому периоду тома IX-X1V «Истории
России» с точки зрения их значения имели осо-
бое значение для науки XIX в. благодаря обилию
фактического материала, освещавшего разные
стороны жизни народов России. Что же касает-
ся изложенной в них концепции, то помимо вы-
шесказанных суждений о наступлении мира пос-
ле Смуты, она содержала и такой важный для ис-
ториофафии тезис, как утверждение о том, что
в XVII в. в России (после завершения Смуты)
шел процесс, направленный на сближение с За-
падной Европой, на подготовку реформ, осуще-
ствление которых пришлось уже на следующий
период — первую четверть XVIII в. — на царство-
вание Петра I.
Соловьев показал закономерность реформ
первой четверти XVIII в. Он отмечал взаимосвя-
занность и последовательность реформ. Первой
среди них была военная реформа, осуществлен-
ная под впечатлением Северной войны, в ходе
которой стала очевидна необходимость для Рос-
сии иметь регулярную армию. Затем, после
Полтавской победы, была проведена реформа
государственных учреждений, были образованы
Сенат, Синод, коллегии. Соловьев выделил лич-
ность Петра I, который для него «не был царем
в смысле своих предков, это был герой-преоб-
разователь или, лучше сказать, основатель ново-
го царства, новой империи, и чем более вдавал-
ся в свою преобразовательную деятельность, тем
более терял возможность быть похожим на сво-
их предков»19. В глазах Соловьева петровские
реформы представляли собой «крутой поворот»
в сторону Западной Европы. Без реформ, счи-
тал Соловьев, невозможно было преодолеть от-
сталость России, «банкротство экономическое и
нравственное»20. На первом месте стояла, каза-
лось бы, тенденция к усвоению русскими людь-
ми достижений западноевропейской цивилиза-
ции. Но Соловьев не ограничивал этим значе-
ние реформ. Для него Петр I был революционе-
ром на троне, который осуществил в России на-
стоящую революцию, значение которой равня-
лось Великой французской революции. Но при
этом он указывал на наличие, как ему казалось,
принципиального отличия, выразившееся в
том, что в России «направление революцион-
ного движения» определил один человек —
Петр I, являвшийся «прирожденным главою го-
сударства» и «одаренный небывалою силою».
Петр 1 представлялся Соловьеву «вождем в деле,
а не создателем дела, которое поэтому есть на-
родное, а не личное, принадлежащее одному
Петру»21. Реформы, подчеркивал Соловьев, не
были произволом со стороны реформатора. Они
были закономерны, подготовлены предшеству-
ющим развитием и отвечали интересам народа.
«Экономическая и нравственная несостоятель-
ность общества были осознаны; народ живой,
крепкий рвался из пеленок», — писал Соловьев
и добавлял, что «вопрос о необходимости пово-
рота на новый путь был решен»21. Увлеченный
личностью Петра 1, фандиозностыо предприня-
тых им реформ Соловьев не обращал внимания
на то, что тяготы реформ пали на плечи наро-
да, что прогресс в военном деле, торговле, про-
мышленности достигался в условиях не только
сохранившегося, но ставшего более тяжелым
крепостного гнета. На это обстоятельство, о чем
будет сказано ниже, обращали внимание еще и
современники Соловьева.
Тома, посвященные Петру I, его царствова-
нию, реформам первой четверти XVIII в. были,
пожалуй, той частью «Истории России», кото-
рая была написана с удивительной увлеченно-
стью и подъемом. Именно в этих томах своей
«Истории» Соловьев сумел добиться наиболь-
шей стройности изложения и логической за-
конченности. Он сумел скомпоновать огром-
ный, до него неизвестный историкам факти-
ческий материал, извлеченный им из архивных
и других источников. С особой отчетливостью
была проведена Соловьевым и идея о законо-
мерности исторического развития, и об обус-
ловленности и необходимости реформ, о со-
вершенствовании государственных форм, в ко-
тором виделась историку основа, на которой
зижделись все стороны жизни и быта народов
России. На примере Петра I наглядно демон-
стрировал Соловьев и свои взгляды на роль
личности в истории. Он считал, что личность
способна сыграть большую роль, если сумеет
понять особенности исторического развития
страны и согласовать с ними свои действия. В
оценке личности Петра 1, изложенной в «Ис-
тории России», сказалась и политическая по-
45

ия Соловьева, чьи либеральные воззрения
словили, с одной стороны, неприятие край-
тей николаевского режима, а с другой —
>рмировали в его представлении идеал по-
ического деятеля, который твердой рукой
ьмется за проведение реформ, благодаря
орым будут не только совершены коренные
образования, но и предотвращена угроза
олюции.
Насколько, в глазах Соловьева, Петр I со-
гтствовал его идеалу государя, проводника
юрм, настолько его преемники оказались
пособными достойным образом продол-
ъ начатое им дело.
Соловьев в томах Х1Х-ХХ «Истории Рос-
» дал систематическое описание событий,
исходивших в царствование Екатерины 1,
ра II, Анны Иоанновны. Сопоставляя дел-
ьность Петра I и его преемников, он старал-
троследить и судьбу петровских реформ. В
й связи он усматривал уже в царствование
1терины 1 «отступление» от «программы
образователя». Среди этих «отступлений»
называл и засилье иностранцев, особенно
явившееся, как он считал, при Анне Иоан-
не. Зато с одобрением отзывался Соловьев
еревороте 1741 г., совершенном в пользу
[заветы Петровны, в которой Соловьев ви-
продолжательницу дела Петра I. Одной из
1аслуг Соловьев считал избавление России
ига Запада», в его представлении, более тя-
юго, «чем прежнее иго с Востока, иго татар-
е», благодаря чему «Россия пришла в себя».
)ствованию Елизаветы Петровны были но-
шены тома XXI-XX1V «Истории России»,
аробно описывая политические события,
ювьев вместе с тем не склонен был в исто-
i России второй четверти XVIII в. видеть
и лишь «интриги, дворцовые перевороты,
подство иноземцев», не рассматривал эти
ы, подобно многим историкам, как время
ошного упадка. Он не усматривал разрыва
<ду царствованиями Петра I и Екатерины II.
Внешнюю политику Петра III Соловьев
тал антинациональной. Во внутренней по-
ике выделял манифест о вольности дворян-
а. Рассказывая о дворцовом перевороте
2 г., писал о «насильственной смерти» Пет-
III. При этом все симпатии Соловьева были
стороне Екатерины II. России в царствова-
; Екатерины II были посвящены тома XXV-
IX «Истории России». Соловьев довел изло-
ме до крестьянской войны под предводи-
тельством Пугачева. История России в XVIII в.
в его многотомном труде не была закончена.
Тем не менее последние тома «Истории Рос-
сии» имели для специалистов и широких кру-
гов читателей большой интерес. Впрочем, вся
двадцатидевятитомная «История России» СМ.
Соловьева была событием огромного значения
в истории русской исторической науки. О
большом внимании к этому изданию свиде-
тельствуют многочисленные рецензии и откли-
ки, неизменно появлявшиеся после выхода в
свет очередных томов.
Выход тома I вызвал многочисленные от-
клики. Оказалось, что у Соловьева много недо-
брожелателей. Одним из них был М.П. Пого-
дин. Не решаясь открыто выступить против сво-
его недавнего ученика, он поручил историку
И.Д. Беляеву написать для погодинского «Мос-
квитянина» разгромную рецензию. На напеча-
танную без подписи автора рецензию Беляева
Соловьев написал ответ, который был напечатан
в «Московских ведомостях». Началась полеми-
ка, в которую оказался втянутым и Погодин,
резко отрицательно отозвавшийся о первом
томе «Истории» Соловьева. Появилось и много
других рецензий в «Северной пчеле», «Библио-
теке для чтения» и других журналах и газетах,
содержавших нападки на Соловьева. «Действи-
тельно, я пережил тяжелое время зимою 1851-
1852 г.»,— вспоминал впоследствии Соловьев.
Ему нелегко было вести полемику. Но начатое
дело он не бросил. «Как видно, я защищался
удачно не полемическими статьями, но именно
томами истории, постоянно ежегодно выходив-
шими; 3-й и 4-й томы не опоздали, книга
шла...»23 — писал Соловьев. Надо сказать, что
Соловьев имел и сторонников. Его поддержал
К.Д. Кавелин, который в своей рецензии, давая
общую оценку тома I, писал: «История России
есть зрелый исторический труд, а не шаткий
опыт». Он одобрял один из основных принци-
пов, положенных в основу изложения и близкий
его собственным идеям: «Все исторические яв-
ления рассматриваются здесь с их внутренней
стороны во взаимной связи и раскрываются
последовательно, по их внутренней преемствен-
ности: бытовая сторона обращает на себя, как и
следует, гораздо больше внимания автора, чем
внешние события. Наконец, взгляд гораздо се-
рьезнее, приемы строже»24.
Соловьев, как уже говорилось выше, сумел
на протяжении 29 лет систематически выпус-
кать тома «Истории России». Ежегодно выхо-
46

СМ. Соловьев
дило по одному тому. Погодин и его сторонни-
ки вскоре перестали выступать со своими на-
падками на «Историю России».
Своеобразной была реакция со стороны
славянофилов. Выход тома 1 послужил К.С.
Аксакову толчком к тому, чтобы еше раз заду-
маться над собственной концепцией истории
России. Он написал статью, оставшуюся в чер-
новике и озаглавленную «Несколько слов о
русской истории, возбужденных Историею г.
Соловьева». Заметив, что «история г. Соловье-
ва — не история»25, К.С. Аксаков предлагал
свою периодизацию истории России, теорию
взаимоотношений Земли и Государства, под-
черкивал свою приверженность славянофиль-
ской идее об искусственности реформ Петра I,
которые он характеризовал, как исключитель-
ное поклонение Западу, как исключительное
отрицание всего русского, как «резкое насиль-
ственное, поспешное и подражательное преоб-
разование»26. Критические замечания, касав-
шиеся, главным образом выдвинутой Соловь-
евым теории родового быта, содержались в ста-
тье К.С. Аксакова «О древнем быте у славян
вообще и у русских в особенности» (по поводу
мнений о родовом быте»)»27. Полемику с Соло-
вьевым и изложение собственных взглядов со-
держали статьи, посвященные критическому
разбору томов VI, VII и VIII «Истории России».
Полемизируя с Соловьевым, К.С. Аксаков из-
лагал в них и свое понимание царствования
Ивана IV и событий Смутного времени. В них
К.С. Аксаков, расходясь по ряду вопросов с
Соловьевым, вместе с тем сходился с ним в
признании самодержавия, как силы, спасшей
Россию после Смутного времени и являющей-
ся основой для благополучного существования
русского народа и Русского государства.
С большим вниманием встретили и ранние
труды Соловьева, и в особенности его «Историю
России» в демократическом лагере. Полемика,
которую вели СМ. Соловьев и К.Д. Кавелин с
Погодиным и славянофилами, встречала сочув-
ственное отношение у Н.Г. Чернышевского, ко-
торый в 1855 г. писал, что с середины 1840-х го-
дов в работах Соловьева и Кавелина встречает-
ся «строго ученый взгляд новой исторической
школы... в первый раз... объясняется смысл со-
бытий и развитие нашей государственной жиз-
ни»28. У Н.А. Добролюбова вызывало одобрение
то, что «школа г. Погодина давно уже заслоне-
на у нас школой г. Соловьева»29. В дальнейшем
со стороны демократических кругов высказыва-
лось все больше критических замечаний. В це-
лом положительно оценивая том IV «Истории
России», Чернышевский критиковал теорию
колонизации, считая, что Соловьев недостаточ-
но глубоко раскрывает общие закономерности
исторического развития России30. С серьезной
критикой VII и VIII томов «Истории России»
выступил на страницах «Современника» (1860.
№11) Г.З. Елисеев. Он считал, что Соловьев не
сумел написать полноценную историю России,
так как его внимание «занимало в истории го-
сударство и территория его, а не народ»31. С кри-
тикой взглядов Соловьева выступали Н.В. Шел-
гунов, И.А. Худяков, И.Г. Прыжов32. Смысл
наиболее серьезных замечаний со стороны де-
мократически и революционно настроенных
кругов сводился к тому, что Соловьев не пока-
зывает тяжелого положения народа, замалчива-
ет или искажает историю народных движений и
восстаний.
В рецензиях на выходившие в свет тома «Ис-
тории России» Соловьева перемежались положи-
тельные и отрицательные отзывы. Продолжались
грубые нападка на Соловьева в консервативной
«Северной пчеле». «История России» — не исто-
рия», — писал в ней СД. Яхонтов33. Под псевдо-
нимом «Ярополк» напечатал статью «Два слова о
не исторической школе г-на Соловьева» СП.
Шевырев34. С неодобрением писал о томах I и II
И.Е. Забелин35.
Особое место занимали рецензии одного из
учеников Соловьева К.Н. Бестужева-Рюмина.
В написанном им критическом обзоре, озаг-
лавленном «Современное состояние русской
истории как науки. История России с древней-
ших времен. Сочинение Сергея Соловьева. Т.1-
8»36 , он выражал настроение той части исто-
риков, которые отдавали должное Соловьеву за
его усилия, направленные на изучение истории
государства, но упрекали за то, что он уделяет
недостаточное внимание истории народа.
Выше уже не раз говорилось о такого рода уп-
реках. Они содержались в отзывах историков
демократического направления, и у К.С. Акса-
кова, и у близкого к славянофилам критика и
поэта А.А. Григорьева, тоже написавшего ре-
цензию на один из томов «Истории России»37.
Очередные тома «Истории России» для
многих историков были удобным поводом,
чтобы изложить собственные теории. Мы уже
упоминали выше К.С Аксакова. Томам XIII,
XIV и XV посвятил свою рецензию, выходив-
шую за рамки критического отзыва и являвшу-
47

СМ. Соловьев
юся скорее самостоятельной и, как теперь бы
сказали, проблемной статьей, К.Д- Кавелин.
Статья называлась «Мысли и заметки о русской
истории»33. В этой статье, уделив главное вни-
мание реформам Петра 1, Кавелин развивал и
свой общий взгляд на историю России, обо-
сновывал необходимость проведения реформ
при сохранении самодержавия. Развернутая
рецензия Кавелина означала одновременно и
поддержку Соловьева, позиции которого в ис-
торической науке стали уже достаточно проч-
ными.
Тома истории России, посвященные XVIII в.,
встречались с большим интересом уже только
потому, что они впервые представляли читателю
цельную картину важнейшего периода русской
истории, раскрытого с такой полнотой, какой
еще не было в русской исторической науке.
Последние ХХ-ХХ1Х тома «Истории Рос-
сии» почти не встречали теперь резких крити-
ческих выпадов. Соловьев уже был общеприз-
нанным авторитетом. Появлялись в спокойном
тоне выдержанные рецензии, написанные К.Н.
Бестужевым-Рюминым, который в 1850-1860-е
годы был одним из самых запальчивых крити-
ков Соловьева. Например, в рецензии, посвя-
щенной тому XXV, Бестужев-Рюмин писал, что
«с какой бы стороны мы ни посмотрели на
«Историю России», мы должны будем при-
знать ее явлением важным, знаменующим на-
ступление новой эпохи в русской историогра-
фии»39. Высоко оценивал он и том XXIV. Жур-
нал «Древняя и новая Россия» напечатал отчет
о чествовании Соловьева в связи с 25-летием
его работы над «Историей России». Этот отчет
уже носил чисто юбилейный характер и был
одним из проявлений всеобщего признания
«Истории России с древнейших времен» Соло-
вьева, как выдающегося события в русской ис-
торической науке40.
Двадцать девять томов «Истории России»,
вышедшие в свет в 1851-1879 гг., и сами по себе
составили этап в русской историографии, и
могли служить памятником ее автору. Однако
научное наследие Соловьева этим не ограничи-
валось. Он написал несколько монографий и
ряд статей. Некоторые из них дополняли, уточ-
няли, в иных случаях содержали новые оцен-
ки того, что писал Соловьев в «Истории Рос-
сии с древнейших времен».
В 1872 г. во время празднования 200-летия со
дня рождения Петра I Соловьев прочел в Мос-
кве 12 лекций, тогда же изданных под названи-
ем «Публичные чтения о Петре Великом». Как
и прежде, характеризуя деятельность Петра I как
реформатора, Соловьев отмечал важную роль
государства во всех его начинаниях. Вместе с
тем он в большей мере, чем в «Истории Рос-
сии», обращал внимание на значение экономи-
ческого фактора. Соловьев теперь писал, что
дело реформ «должно было начаться с преобра-
зования экономического»41. Подчеркивал Соло-
вьев и подготовленность реформ: «Необходи-
мость движения на новый лад была создана;
обязанности при этом распределились: народ
собрался и поднялся в дорогу; но кого-то жда-
ли; ждали вождя; вождь явился»42. В роли вож-
дя и выступил Петр I, «царь-работник», «царь с
мозолистыми руками»43, который, по мнению
Соловьева, «был сам истый русский человек,
сохранивший крепкую связь с своим народом»44.
В отличие от «Истории России» в «Чтениях»
Соловьев не сравнивал петровские реформы с
революцией. Это уточнение в исторической
концепции одновременно было и свидетель-
ством умеренности либеральных настроений
Соловьева. Подчеркивая эволюционный харак-
тер реформ начала XVIII в., он и на реформы
1860-х годов возлагал надежды как на средство,
которое позволит избежать революции.
В 1863 г. Соловьев издал книгу «История па-
дения Польши». Выход книги совпал с восста-
нием в Польше. Интерес к книге усиливался из-
за ее насыщенности ранее неизвестными, осо-
бенно дипломатическими, документами, а так-
же фактами, извлеченными из мемуаров рус-
ских, польских, французских дипломатов, госу-
дарственных и военных деятелей, из изданных
в Западной Европе книг. Таким образом, Соло-
вьев написал первую в России монографию о
трех разделах Польши. В своих оценках он не
избежал тенденциозности: доказывал «истори-
ческую неизбежность» «падения» Польши, всю
вину за ее разделы возлагал на Австрию и Прус-
сию, участие же в них России представлял чуть
ли не как вынужденное.
Другая книга Соловьева «Император Алек-
сандр I. Политика. Дипломатия» (М., 1877),
состоявшая из двух частей — «Эпоха коалиций»
и «Эпоха конгрессов», впервые в русской исто-
риографии на большом фактическом материа-
ле представляла историю дипломатичеких кол-
лизий, в которые была вовлечена Россия в пер-
вой четверти XIX в. Концепционно книга была
построена на противопоставлении двух край-
них политических сил в Европе: революции и
48

СМ. Соловьев
реакции, и двух императоров: Александра I и
Наполеона I. Александр I был представлен как
воплощение либеральной политики, прими-
рявшей силы и революции, и реакции, как фи-
гура, противостоявшая Наполеону I.
Среди многочисленных статей Соловьева
выделялись статьи по историографии «Писате-
ли русской истории XVIII века», «Карамзин и
его литературная деятельность: История госу-
дарства Российского», «Шлецер и антиистори-
ческое направление»45. Последняя из назван-
ных статей, а также статья «Исторические
письма»46 содержали критику славянофильских
взглядов.
Особое место в литературном наследии Со-
ловьева заняли «Мои записки для детей моих,
а если можно, и для других»47. Начерно напи-
санные в разное время «Записки» содержат
ценнейшие сведения о личности и семье Соло-
вьева, о его научной деятельности и политичес-
ких симпатиях; в них были критические заме-
чания о Николае I и Александре II. Соловьев
писал: «Крайности — дело легкое; легко было
завинчивать при Николае, легко было взять
противоположное направление и поспешно-
судорожно развинчивать при Александре II...
Преобразования проводятся успешно Петрами
Великими, но беда, если за них принимаются
Людовики XVI-e и Александры 11-е»48.
Соловьева отличала редкая трудоспособ-
ность. Помимо чтения лекций в университете
он много сил и времени отдавал администра-
тивной работе. С 1864 по 1870 г. Соловьев был
деканом историко-филологического факульте-
та, в 1871-1877 гг. — ректором Московского
университета. С 1870 г. он исполнял еще и обя-
занности директора Оружейной палаты в
Кремле. В историю Московского университе-
та Соловьев вошел как добросовестный и бла-
гожелательный администратор. Подавая всем
пример своей собственной дисциплинирован-
ностью и преданностью науке, Соловьев посто-
янно стремился к тому, чтобы и на факультете,
когда он был деканом, и в университете, когда
он был ректором, поддерживался образцовый
порядок. Он заботился о нуждах студентов.
Требовательность к профессорам и преподава-
телям была направлена прежде всего на повы-
шение научного уровня лекций и занятий.
Пост ректора Соловьев покинул в 1877 г. Он
сделал это в знак протеста в связи с подготов-
кой нового реакционного устава, нарушавше-
го университетскую автономию. Отставке Со-
ловьева предшествовала публикация в «Мос-
ковских ведомостях» М.Н. Каткова статьи про-
фессора Н.А. Любимова, содержавшей напад-
ки на либеральную профессуру и порядки, су-
ществовавшие в Московском университете.
Соловьев также не раз имел возможность по-
чувствовать недоброжелательное к себе отно-
шение со стороны министра народного просве-
щения Д.А. Толстого. Комментируя отставку
Соловьева, Б.Н. Чичерин писал: «Катков и
Толстой с их клевретами выжили наконец из
университета и этого достойного, всеми уважа-
емого и крайне умеренного человека. Чест-
ность и наука были опасным знаменем, от ко-
торого надобно было отделаться всеми сила-
ми»49. С уходом с должности ректора и орди-
нарного профессора не прервалась связь Соло-
вьева с Московским университетом. В качестве
«стороннего преподавателя» он продолжал чи-
тать там лекции. По-прежнему был высок ав-
торитет Соловьева среди научной обществен-
ности. В последние годы жизни он председа-
тельствовал в Московском обществе истории и
древностей российских.
Столь напряженную жизнь Соловьев мог ве-
сти лишь благодаря удивительной собранности.
Все было подчинено его научной и преподава-
тельской деятельности. Один из профессоров
Московского университета П.В. Безобразов
вспоминал: «Соловьев известен был как самый
аккуратный профессор в университете. Он не
только не позволял себе пропускать лекций
даже при легком нездоровье или в дни каких-
либо семейных праздников, но и никогда не
опаздывал на лекции, всегда входил в аудито-
рию в четверть назначенного часа минута в ми-
нуту, так что студенты проверяли часы по нача-
лу соловьевских лекций... Он вставал в шесть
часов и, выпив полбутылки сельтерской воды,
принимался за работу; ровно в девять часов он
пил утренний чай, в 10 часов выходил из дому
и возвращался в половине четвертого; в это вре-
мя он или читал лекции, или работал в архиве,
или исправлял другие служебные обязанности.
В четыре часа Соловьев обедал и после обеда
опять работал до вечернего чая, т.е. до 9 часов.
После обеда он позволял себе отдыхать; отдых
заключался в том, что он занимался легким чте-
нием, но романов не читал, а любил географи-
ческие сочинения, преимущественно путеше-
ствия. В 11 часов он неизменно ложился спать
и спал всего 7 часов в сутки»50. Соловьев редко
отправлялся к кому-либо в гости и столь же ред-
49

СМ. Соловьев
ко гости посещали его дом. Для встреч с друзь-
ями Соловьев обычно отправлялся в субботу в
Английский клуб. По вечерам в субботу или в
воскресенье любил бывать в Итальянской опе-
ре. Менее напряженным был распорядок дня у
Соловьева летом, когда он с семьей жил на даче.
В это время года, будучи свободен от чтения
лекций, он позволял себе довольно длительные
прогулки. Но и в летние месяцы Соловьев про-
должал работать. Именно на даче он приводил
в порядок ранее подготовленный текст очеред-
ных томов «Истории России».
Научный авторитет Соловьева с годами ста-
новился все более прочным. Одним из прояв-
лений признания его заслуг было избрание в
Российскую академию наук в 1872 г. Неожи-
данно в 1877 г. Соловьев заболел. В последние
годы он работал, преодолевая недуг. 4 октября
1879 г. Сергея Михайловича Соловьева не ста-
ло. Под впечатлением известия о смерти Соло-
вьева Б.Н. Чичерин писал, что Соловьев «со-
вершил то, к чему был призван, извлек из себя
на пользу России все, что мог ей дать»51. Доб-
рые слова произнес и его ученик В.О. Ключев-
ский, вскоре занявший кафедру русской исто-
рии в Московском университете и продолжив-
ший дело своего учителя.
После смерти Соловьева прошло более 100
лет. Но не только имя и заслуги его не забыты.
Продолжают жизнь его труды. В 1959-1966 гг.
была переиздана его «История России с древней-
ших времен». В 1988 г. начато издание его «Со-
чинений» в 18 книгах. Переизданы и другие тру-
ды Соловьева. Сергею Михайловичу Соловьеву
посвящены многочисленные труды историков52.
Примечания
1 Соловьев СМ. Избранные труды. Записки. М., 1983.
С.268-269.
2 Там же. С.269.
3 Там же.
4 Там же. С.291.
5 Кавелин К.Д. Собр.соч. СПб., 1897. T.I. Стб.262, 265.
6 Московский литературный и ученый сборник за
1846 год.
7 Кавелин К.Д. Собр.соч. Т. I. Стб. 294.
8 Там же. Стб. 284-285.
9 Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы и
мысли об истории. М., 1966. С.55.
10 Ключевский В.О. С.М.Соловьев как преподава-
тель//Соч.: В 9 т. М., 1989.Т.7. С.323.
1' Худяков И.А. Записки каракозовца. М.;Л., 1930.
С.36.
12 Соловьев СМ. Избранные труды. Записки. С.326.
"Соловьев СМ. Соч.: В 18 кн. М., 1988. Кн.1. С.51.
14 Там же. С.53.
|5Тамже. С.51-55.
16 Соловьев СМ. История России с древнейших вре-
мен. М., 1962. Кн.7. С.27.
17 Соловьев СМ. Соч. Кн. 4. М., 1989. С.183. Две бу-
дущие династии, погибшие в Смугиое время, — Го-
дуновы и Шуйский. Третья, утвердившаяся на пре-
столе, — Романовы (А.Ц.).
18 Соловьев СМ. История России с древнейших вре-
мен. М., 1960. Кн.4. С.410.
19 Соловьев СМ. История России с древнейших вре-
мен. М., 1961. Кн. 8. С.68.
20 Там же. Кн. 5. М., 1961. С. 179.
21 Там же.
22 Там же. Кн. 7. М., 1962. С. 135.
23 Соловьев СМ. Избранные труды. Записки. М., 1983.
С.331-332.
24 Кавелин К.Д. Собр.соч. Т.1. Стб.419.
25 Аксаков К.С. Полн.собр.соч. Т. 1. М., 1861.
26 Там же. С.43.
27 Там же. С.59-124.
28 Чернышевский Н.Г. Полн.собр.соч. ТЗ. М., 1947.
С.181.
^Добролюбов И.А. Полн.собр.соч. Т. 1. М., 1930.
С.412.
30 Чернышевский И.Г. Полн.собр.соч. Т.2. М., 1949.
С.399-405.
31 Современник. 1860. N 11.С.71.
32 См.: Иллерицкий В.Е. Революционная историчес-
кая мысль в России. М., 1974; Цамутали А.И. Очер-
ки демократического направления в русской истори-
ографии 60-70-х годов XIX в. Л., 1971.
33 Северная пчела. 1857. 13 декабря. № 274.
34 Молва. 1857. 11 мая. N5.
35 Забелин И.Е. Опыты изучения русских древностей
и истории. 4.1. М., 1872. С.561.
36 Московское обозрение. 1859. Кн.1. С. 1-132.
37 Григорьев А.А. Взгляд на Историю России, соч. С.Со-
ловьева. Русское слово. 1859. № 1. Отд.2. С. 1-48.
зх Кавелин К.Д. Собр. соч.Т.1. СПб., 1897. Стб.583-
676.
39 Русская старина. 1876. № 3. С.686.
40 Древняя и новая Россия. 1877. № I. С113-115.
41 Соловьев СМ. Публичные чтения о Петре Великом.
М., 1984. С.30.
42Тамже. С.38.
43 Там же. С.52.
44 Там же. С.51.
45 См. указ. статьи: Соловьев СМ. Собр. соч. СПб.,
1901. Стб.1317-1616.
46 Соловьев СМ. Избранные труды. Записки. М., 1983.
С.180-228.
47 Там же. С.229-350.
48 Там же. С.345-346.
49 Чичерин Б.Н. Воспоминания. Московский универ-
ситет. М., 1929. С.249.
50 Безобразов П.В. С.М.Соловьев. СПб., 1894. С.77.
50

51 Чичерин Б.Н. Воспоминания. Москва сороковых
годов. М., 1929. С.99.
"См.: С.М.Соловьев. Персональный указатель лите-
ратуры (1838-1981). М., 1984.
Основные труды СМ. Соловьева
Соч.: В 18 кн. М., 1988-1995. Кн. 1-18.
Соч.: В 18 кн. М., 1993-1995. Кн. 1-10.
Собр. соч. СПб., Б.г |1901].
Соч. СПб., 1882.
Избранные труды. Записки. М., 1981
Первые научные труды. Письма. М., 1996.
Об отношениях Новгорода к великим князьям. М.,
1845.-Тоже. М., 1846.
История отношений между русскими князьями Рю-
риковадома. М., 1847.
История России с древнейших времен. М., 1851.-1879.
Т. 1-29.-Тоже: В 15 кн. М., 1959-1966. Кн. 1-15.
История падения Польши. М., 1863.
Публичные чтения о Петре Великом. М., 1872. - То
же. СПб., 1903. - То же. М., 1995. (Памятники ист.
мысли).
Император Александр I: Политика. Дипломатия.
СПб., 1877.-То же. М., 1995.
Чтения и рассказы по истории России. М., 1989. —
Тоже. М., 1990.
Об истории Древней России. М., 1992. — То же. 2-е
изд. М., 1993.
* * *
Учебная книга русской истории. М., 1859. Вып. I-II.
-Тоже. 3-е изд. М„ 1860.-Тоже. М., 1996.
Лекции по русской истории. [М., 1868.] Изд. литогр.
Курс новой истории. М., 1869-1873. Ч. 1-2.
Общедоступные чтения о русской истории. М., 1874.
- То же. 5-е изд. М., 1908. - То же. М., 1992.
* * *
Переписка СМ. Соловьева с К.С. Аксаковым (1847-
1857). / Публ. Шаханова А.Н. // ЗОР ГБЛ. М., 1987.
Вып. 46.
* * *
Замысловский Е. Памяти СМ. Соловьева: [Со спис-
ком тр.]//ЖМН П. 1879. № 11, отд. 4.
Список сочинений СМ. Соловьева (1842-1879 гг.)/
Сост. Н.А. Попов И Соловьев СМ. Соч. СПб., 1882.
Первоначально: Речь и отчет, чит. в торжеств, собр.
имп. Моск. ун-та. 12 янв. 1880 г. М., 1880.
Желоховцева A.M. Библиографическая справка о
СМ. Соловьеве/ИМ. 1940. № 3.
СМ. Соловьев: Персон, указ. лит. (1838-1981). М.,
1984.
Литература о СМ. Соловьеве
Бестужев-Рюмин К.Н. СМ. Соловьев. СПб., 1880.
Герье В.И. СМ. Соловьев. СПб., 1880.
Милюков П.Н. Юридическая школа в русской исто-
риографии (Соловьев, Кавелин, Чичерин, Сергее-
вич)//РМ. 1886. Кн. 6.
Безобразов П.В. СМ. Соловьев: Его жизнь и науч.-
лит. деятельность: Биогр. очерк. СПб., 1894.
Любавский М.К. СМ. Соловьев и В.О. Ключевский.
М., 1913.
Шмурло Е.Ф. СМ. Соловьев// Зап. Рус. науч. ин-т
в Белграде. 1930. Вып. 1. Перепсч.: ВИ. 1993. № 9.
Рубинштейн Н. СМ. Соловьев// ИМ. 1940. № 3.
Черепнин Л.В. СМ. Соловьев как историк// Соло-
вьев СМ. История России с древнейших времен. М.,
1959. Кн. 1. Перепеч.: Черепнин Л.В. Отечественные
историки, XVI1II- XX вв. М., 1984.
Пресняков А.Е. С. М. Соловьев в его влиянии на раз-
витие русской историографии // Вопросы истори-
ографии и источниковедения истории СССР. М.; Л.,
1963.
Ефимов А.В. СМ. Соловьев как историк междуна-
родных отношений// ИиИ: Историография всеоб-
щей истории. М., 1966.
Сахаров A.M. История России в трудах СМ. Соловь-
ева// Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9, история. 1971. № 3.
ЦамуталиА.Н. Первый том «История России с древ-
нейших времен» СМ. Соловьева в оценке современ-
ников//ИиИ, 1971. М., 1973.
Иллерицкий В.Е. Сергей Михайлович Соловьев. М.
1980.
Соловьева М.А. СМ. Соловьев как историк историчес-
кой науки XVIII в.// Генезис капитализма в России i
отечественной историографии. Ярославль, 1981.
Щетинина Г.И. СМ. Соловьев: Факты биографии //
И и И, 1979. М., 1982.
Шаханов А.Н. Архив СМ. Соловьева //ЗОР ГБЛ. М.
1986. Вып. 45.
Дмитриев С.С, Ковальченко И.Д. Историк Сергее
Михайлович Соловьев: Его жизнь, труды, науч. на-
следие// Соловьев С.М. Соч.: В 18 кн. М., 1988. Кн. 1.
Ключевский В.О. Сергей Михайлович Соловьев; СМ
Соловьев как преподаватель; Памяти СМ. Соловь-
ева// Соч.: В 9 т. М., 1989. Т. VII.
Цимбаев Н. [И.] Сергей Соловьев. М., 1990. (Жизш
замечат. людей. Сер. биогр.; Вып. 709).
Волкова И.В. Сергей Михайлович Соловьев: Очерк
жизни и творчества. // Соловьев СМ. Общедоступ-
ные чтения о русской истории. М., 1992.
Чернобаев А.А. Сергей Михайлович Соловьев// Ис-
торики России XVIII- XX веков. [М., 1995]. Вып. 1
(Арх.-инф. бюллетень; № 9). Прил. к журн. «Ист. -
арх.».
Цамутали А.Н. Я родился историком: Сергей Ми-
хайлович Соловьев// Историки России, XVII - на-
чало XX века. М., 1996.
ШахановА.Н. Становление ученого // Соловьев СМ
Первые научные труды. Письма. М., 1996.
Он же. Архивный труженик СМ. Соловьев // АЕ з*
1995 г. М., 1997.
Он же. СМ. Соловьев и В.О. Ключевский // ВИ
2000. № 3.
51

Николай Иванович Костомаров
(1817-1885)
Костомаров стремительно вошел в круг чтения
сегодняшнего «любителя истории».*Не случай-
но это «второе пришествие» историка: дело не
только втом, что массовое сознание в дни рез-
ких перемен и потрясений обращается к исто-
рическому прошлому в поисках ответа на вол-
нующие его вопросы, но главным образом в
том, что это историческое прошлое в изобра-
жении и интерпретации Костомарова предста-
ет «грубо и зримо», внешне не отягощенное ав-
торской концепцией, не схематизированное
под эту концепцию.
Кажется, что самой судьбой было предназ-
начено Николаю Ивановичу стать историком
России и Украины. Родился он 16 мая 1817 г.
в слободе Юрасовка па земле бывшего Остро-
гожского полка Слободской Украины. В мо-
мент его рождения это селение уже входило в
Острогожский уезд Воронежской губернии,
но мальчик с детских лет знал, что его дале-
кий предок — сын боярский Самсон Марты-
нович Костомаров служил в опричном войс-
ке Ивана Грозного, но бежал в Литву; внук оп-
ричника Петр в XVII в. пристал к Богдану
Хмельницкому; после неудачного для Хмель-
ницкого Берестецкого (лето 1651 г.) сражения
власти Речи Посполитой конфисковали его
имение, а самого изгнали из страны. Вместе
с другими изгнанниками, приверженцами
Хмельницкого (а их собралось около 1000 се-
мей), он нашел убежище в Московском госу-
дарстве. Здесь у реки Тихая Сосна был пост-
роен казачий городок Острогожск, с 1652 г.
ставший центром одного из полков тогдаш-
ней Слободской Украины — Острогожского.
Впоследствии казаки этого полка участвовали
в Азовских походах и Северной войне. Край
был плодородный и потомки Петра Костома-
рова здесь укрепились. Отец Николая Ивано-
вича родился здесь же в 1769 г., с молодых лет
служил в армии, брал Измаил в составе войск
Суворова и в 1790 г. вышел в отставку. Отец
историка не получил систематического обра-
зования, самоучкой овладел французским
языком и, пользуясь «лексиконом» (слова-
рем), читал французские книги. Увлекся тво-
рениями французских энциклопедистов, бла-
гоговел перед Вольтером, тем более что сама
матушка-царица состояла с ним в переписке.
«Вольтерианца» Ивана Петровича постоянно
тянуло на философские беседы то со случай-
ным встречным, то со своими постоянными
собеседниками — крепостными украинцами.
Последние туго поддавались проповедям ба-
рина, но успешно пользовались этой его сла-
бостью.
Проповедник равенства людей, но вспыль-
чивый и скорый на расправу барин, не сдер-
жавшись, отвешивал затрещину своему рабу;
отойдя, просил прощения у обиженного и ча-
сто одаривал его. Крепостные иногда провоци-
ровали барина, чтобы, потерпев, затем полу-
чить награду. Эти игры и причуды, однако,
кончились трагически для барина: он был в
1828 г. убит и ограблен своими дворовыми.
Вольтерианство Ивана Петровича сказалось и
52

II.И. Костомаров
в том немаловажном факте, что он в сравни-
тельно зрелом возрасте, задумав жениться, из-
брал в невесты крестьянскую девушку, которую
послал в Москву учиться прежде, чем стать его
женой. Это случилось в 1812 г. и, конечно, уче-
ние не состоялось в связи с началом Отече-
ственной войны и оккупацией Москвы. Но
Иван Петрович свое слово сдержал и Татьяна
Петровна стала его женой. Ей и суждено было
стать матерью будущего историка.
Такова была среда, в которой провел свои
детские годы Николай Иванович Костома-
ров. Он жил в окружении украинских ребят-
крепостных, но украинским языком он овла-
дел лишь в студенческие годы. С 1833 г. он
учился в Харьковском университете на исто-
рико-филологическом факультете, в 1844 г.
получил звание магистра. Еще во время сво-
ей учебы и даже до нее начиная с 1839 г. он
под псевдонимом Иеремия Галка издает два
сборника украинских песен «Украинские
баллады» и «Вгтка». Так началось его станов-
ление как литератора и этнографа, велико-
лепного знатока украинской поэзии. Корот-
кое время он учительствует в ровенской, а за-
тем в киевской Первой гимназии, а в августе
1846 г. его избирают адъюнктом русской ис-
тории Киевского университета им. Святого
Владимира. Это было начало его научной де-
ятельности на поприще истории России и
Украины. Но он вовсе не стремился стать ка-
бинетным ученым, своего рода Пименом,
равнодушным к «добру и злу», он, наоборот,
«внимал» зову реалий современной ему жиз-
ни и вскоре оказался одним из организаторов
Кирилло-Мефодиевского общества, раскры-
того III отделением в марте 1847 г. Издано
трехтомное собрание документов, отражаю-
щих историю этой организации1 и дающих
возможность изучить это историческое явле-
ние и роль Костомарова в нем. Среди так на-
зываемых вещественных доказательств в
«Деле Костомарова» находим его рукопись на
украинском языке под симптоматичным на-
званием «Книга бытия украинского народа»,
где в форме библейского (или евангелическо-
го) сказания формулируются важнейшие ми-
ровоззренческие позиции автора. Живописуя
евангельские времена и учение Христа, автор
констатирует, что цари и паны, приняв его
учение, извратили его («попереверчувалы»)
(стих 49)2. Это деяние Костомаров конкрети-
зирует примером истории Руси, показывая,
как свободно жили русичи без царя, а когда
он воцарился, «кланяясь татарам и ноги це-
ловал хану татарскому-басурману, чтоб помо-
гал ему держать в неключимой неволе хрис-
тианский народ великороссийский» (стих
72). А когда «царь Иван в Новгороде душил
и топил по десятку тысяч в день народу, то
летописцы, рассказывая об этом, называли
его христолюбивым» (стих 73). Украина же
«не любила ни царя, ни пана, а составила у
себя казацтво, т.е. братство, куда каждый
вступая был братом других — был ли он
прежде господином или баром, лишь бы он
был христианин; и были казаки между собою
все равны, а старшины выбирались на собра-
нии и должны были служить всем по слову
Христову, ибо принимали должности по при-
нуждению, как повинность, и не было ника-
кого господского великолепия и титула меж-
ду казаками» (стихи 75-76). Украина попала
в польскую неволю — утверждается дальше в
этой идейной программе общества и только
восстание народа освободило се от польско-
го ярма, и Украина «пристала к Московии»
как к единоверной славянской стране. «Но
скоро увидела Украина, что она попалась в
неволю, ибо она по своей простоте не узна-
ла, что такое значит царь московский, а царь
московский значил то же, что идол и мучи-
тель» (стихи 82-89).
Выход из этого трагического положения ав-
тор видит в создании славянской федерации, в
которую войдут все славянские страны как рес-
публики, «и не останется ни царя, ни цареви-
ча, ни князя, ни графа, ни герцога, ни сиятель-
ства, ни превосходительства, ни пана, пи боя-
рина, ни крестьянина, ни холопа ни в Великой
России, ни в Польше, ни в Украине, ни в Че-
хии, ни у хорутан (т.е. словенцев. — Б.Л.), ни у
сербов, ни у болгар» (стих 108)3. Автор мыслил
себе достижение этой идиллии при ведущей
роли России, так как он в стихотворении на ук-
раинском языке писал: «... Любггися, дни сда-
ви, любов нас спасаэ! Слава — честь To6i
вов1ки, орле наш двоглавий, бо ти шпонами
сво1ми вирвеш 13 невол1, i3 поруги давнш на
евгг слов'янськую долю!»4.
Мы так настойчиво цитировали этот цент-
ральный документ, отражающий идеологию
Кирилло-Мефодиевского общества не только
для того, чтобы представить национально-де-
мократические взгляды 30-летнего Костомаро-
ва, а главным образом чтобы читатель мог про-
53

Н.И. Костомаров
следить истоки костомаровской концепции ис-
тории Украины, России и даже Польши, о ко-
торой речь впереди.
Итак, благополучно начавшаяся профес-
сорская карьера Костомарова была прервана
арестом. Естественно, что в серии допросов
Костомаров отрицал наличие общества и
свою принадлежность к нему, объяснял, что
золотое кольцо с надписями «Кирие элей-
сон» («Господи помилуй». — Б.Л.') и «Св.Ки-
рилл и Мефодий» вовсе не знак принадлеж-
ности к обществу, а обычное кольцо, которое
носят на пальце христиане в память о святых,
ссылаясь при этом на широко распростра-
ненное кольцо с надписью в память св. Вар-
вары, но все эти объяснения не были приня-
ты карателями, и как видно из определения
III отделения от 30-31 мая 1847 г., утвержден-
ного царем, он был признан виновным тем
более, «что он был старее всех по летам, а по
званию профессора обязан был отвращать
молодых людей от дурного направления» и
был приговорен к заключению «в Алексеев-
ский равелин на один год» с последующей
отправкой «на службу в Вятку, но никак не по
ученой части, с учреждением за ним стро-
жайшего надзора; изданные же им под псев-
донимом Иеремия Галки сочинения «Укра-
инские баллады» и «Ветка» воспретить и
изъять из продажи»5. Николай I разрешил
свидания Костомарова с матерью только в
присутствии коменданта крепости, а когда
мать начала буквально бомбардировать III
отделение прошениями о досрочном осво-
бождении сына в связи с его болезнью и от-
правке его в Крым на лечение, ни одно про-
шение не было удовлетворено, на них всегда
появлялась краткая, как выстрел, резолюция
«нет», начертанная рукой генерал-лейтенанта
Л.В. Дубельта. Когда же Костомаров отсидел
год в крепости, то и тогда он вместо испра-
шиваемой матерью замены ссылки в г. Вятку
ссылкой в г.Симферополь был по распоряже-
нию Николая I отправлен в г.Саратов с выда-
чей ему 300 руб.сер. единовременного посо-
бия. Правда, вовсе не из чувства сострадания,
а только потому, что надломленный Костома-
ров «поставил себе первым долгом письмен-
но изъявить нижайшую верноподданическую
признательность вашему императорскому ве-
личеству — как докладывал всесильный руко-
водитель III отделения генерал-адъютант Ор-
лов — за то, что ваше величество вместо стро-
гого наказания, по чувствам благости своей,
даровали ему еще возможность загладить
усердною службою прежнее его заблужде-
ние»6. Эта отправка в Саратов не означала
еще полного освобождения, так как Костома-
рова сопровождал жандарм-поручик Альцен,
который должен был следить за тем, чтобы
он не входил «с посторонними лицами в из-
лишние разговоры», поручик же, так сказать,
«сдал» Костомарова саратовскому гражданс-
кому губернатору М.Л.Кожевникову. Прав-
да, Орлов приписал на официальном отно-
шении своем Кожевникову: «Прошу быть к
нему милостиву, человек с достоинствами,
но заблуждался и искренне раскаивается»7,
что, впрочем, не помешало ему обратиться
к министру внутренних дел Л.А.Петровско-
му об установлении над Костомаровым
«строжайшего надзора»8. Аналогичное рас-
поряжение он отправил начальнику 7-го ок-
руга корпуса жандармов Н.А.Ахвердову, что-
бы он установил в подведомственном ему
Саратове секретное наблюдение за Костома-
ровым и докладывал через каждые полгода о
его поведении9.
Саратовская ссылка — важный этап в идей-
ном развитии Костомарова. Здесь он сблизил-
ся с Н.Г. Чернышевским и историком Д.Л.
Мордовцевым, только начавшим в эти годы
разрабатывать историю народных движений и
самозванчества. Работая в губернском правле-
нии, Костомаров имел возможность ознако-
миться с секретными делами, среди которых
имелись и дела по истории раскола. В Сарато-
ве он написал ряд трудов, которые при их пуб-
ликации уже после ссылки и в условиях обще-
ственного подъема 50-60-х годов XIX в. стали
широко известны и вывели их автора в первый
ряд среди тогдашних историков. Особое место
в этих исследованиях занимает тематика укра-
инской истории.
Но прежде чем достичь общероссийской
известности, Костомарову пришлось еще до-
биваться, говоря современным языком, реа-
билитации. 31 мая 1855 г. он обращается к не-
давно воцарившемуся Александру II с проше-
нием, в котором, сообщая о своих злоключе-
ниях с 1847 г., пишет: «... надзор полиции, со-
единенный с необходимостью находиться ис-
ключительно в одном месте, стесняет меня в
моей служебной и домашней жизни и лишает
меня средств к поправлению болезни зрения,
которою я страдаю уже несколько лет. Госу-
54

Н.И. Костомаров
дарь-отец! Удостойте оком сострадания одно-
го из заблуждавшихся, но истинно раскаяв-
шихся детей великого вашего семейства рус-
ского, соизвольте предоставить мне право слу-
жить вам, государь, и жительствовать невозб-
ранно во всех местах Российской империи ва-
шего императорского величества»10. На этом
документе Александр II карандашом наложил
резолюцию «согласен»11. Но это сравнительно
быстрое удовлетворение просьбы Костомаро-
ва все же еще не означало полной свободы де-
ятельности, так как А.Ф. Орлов, сообщая ми-
нистру внутренних дел Д.Г. Бибикову о реше-
нии царя, предупредил, что Костомарову не
разрешается служить «по ученой части». Итак,
освобожденный от надзора Костомаров в де-
кабре 1855 г. выезжает в Петербург. В это же
время он предложил редактору «Отечествен-
ных записок» свою работу «Век царя Алексея
Михайловича», но цензор журнала потребо-
вал справку о снятии запрещений на сочине-
ния Костомарова, наложенных еще в 1847 г.
Костомаров в январе 1856 г. обращается с
просьбой о разрешении публикации этой
статьи в III отделение и Л.В. Дубельт разре-
шает публикацию с характерной резолюцией:
«Только строго цензировать»12. Так Костома-
ров прорвал блокаду его произведений и на-
чал печататься.
Из крупных работ Костомаров публикует в
1856 г. в «Отечественных записках» свою рабо-
ту «Борьба украинских казаков с Польшею в
первой половине XVII века до Богдана Хмель-
ницкого», а в 1857 г. — «Богдан Хмельницкий
и возвращение Южной Руси к России». Эти ра-
боты ознакомили широкий круг русской чита-
ющей публики с яркими страницами истории
братского народа, утверждали неразрывность
исторических судеб двух славянских народов и
стали также крупной заявкой на дальнейшее
развитие украинской историографии.
В области русской истории Костомаров
привнес новую тематику. В 1857-1858 гг. «Со-
временник» печатает его исследование «Очерк
торговли Московского государства XVI и XVII
столетиях», а в 1858 г. появляется на страницах
«Отечественных записок» его знаменитое
«Бунт Стеньки Разина» — произведение акту-
альное в условиях назревавшей первой револю-
ционной ситуации в России.
Эту книгу не обошел вниманием
К.Маркс, живо интересовавшийся социаль-
но-политической жизнью России и изучав-
ший русский язык, чтобы иметь возможность
работать с источниками по русской истории
и экономики. Сохранился и опубликован
конспект Маркса этой книги («Молодая
гвардия», 1926, N 1).
Но оставалась еще одна преграда для его
научно-педагогической деятельности. 27 сен-
тября 1857 г. Костомаров пишет новому на-
чальнику IIJ отделения В.А. Долгорукову: «Не
сознавая в себе ни охоты, ни способности к
гражданской службе и притом занимаясь с
давнего времени отечественной историею и
древностями, я желал бы вступить снова в уче-
ную службу по ведомству Министерства на-
родного просвещения... Если милость госуда-
ря императора, освободившая меня от надзо-
ра, не отменяет прежнего высочайшего пове-
ления в позе почившего государя императора
о недопущении меня к ученой службе, благо-
волите, ваше сиятельство, повергнуть к сто-
пам всемилостивейшего государя императора
мою всеподданническую просьбу о даровании
мне права вступить в ученую службу по ведом-
ству Министерства народного просвеще-
ния»13. Князь Василий Андреевич 8 октября
распорядился переговорить по этому поводу с
министром народного просвещения, после-
дний же счел «неудобным допущение Косто-
марова служить по ученой части, разве толь-
ко библиотекарем»14.
Между тем Совет Казанского университета
в 1858 г. избирает Костомарова профессором;
как следовало ожидать, Министерство народ-
ного просвещения не утверждает это избрание.
Однако в 1859 г. попечитель Петербургского
учебного округа ходатайствует о назначении
Костомарова исправляющим должность орди-
нарного профессора российской истории Пе-
тербургского университета, о чем свидетель-
ствует отношение товарища министра народ-
ного просвещения В.А. Долгорукову. После-
дний сообщил, что для этого требуется высо-
чайшее разрешение, которое, очевидно, было
получено, так как в справке 111 отделения от 24
ноября 1859 г. читаем: «Костомаров известен
своею ученостью по части истории, и первая
лекция, прочитанная им на днях в здешнем
университете, заслужила общее одобрение слу-
шателей, в числе которых было много посто-
ронних лиц»15.
Итак, попытка Совета Петербургского
университета избрать Костомарова экстраор-
динарным профессором по кафедре русской
55

стории увенчалась успехом. Костомаров «за-
оевывает» столицу благодаря нашумевшей
искуссии с М.П. Погодиным о крепостниче-
тве в России, а годом позже — в связи с его
ыступлением против так называемой нор-
[аннской теории происхождения Руси, разде-
яемой Погодиным.
В конце 50-х годов приобрел особое звуча-
[ие вопрос о происхождении крепостного
рава, так как готовилась его отмена. Автори-
етный тогда историк М.П. Погодин, придер-
сивавшийся взгляда «безуказного закрепоще-
[ия», т.е. концепции естественного, природ-
юго характера постепенной эволюции сво-
бодного крестьянства в зависимое положение
а это было историческим аргументом для
[ротивников реформы, утверждавших, что го-
ударство не должно законодательно лишать
юмещиков этого права), в 1858 г. в «Русской
еседе» (кн. IV) опубликовал статью «Должно
и считать Бориса Годунова основателем кре-
юстного права?», в которой, как писал Н.И.
Костомаров в ответной статье под тем же заг-
авием, пытается доказать, что «личное кре-
юстное право не возникло юридически, а об-
азовалось само собою, вытекая из обстоя-
ельств народной жизни... Метода исследова-
еля состоит в том, что автор собирает все из-
естные акты, на которые обыкновенно опи-
аются, когда доказывают прикрепление кре-
тьян при Борисе, подлинность одних подвер-
ают сомнению, в других видит не тот смысл,
акой видели прежние исследователи»16. Ко-
томаров последовательно проводит источни-
оведческий анализ не только указов Бориса
одунова, но и указа от 21 ноября 1597 г. (как
[ известие о недошедшем указе 1592 г.), и
[риходит к выводу, что «мысль о том, будто
юрис не прекращал юрьевского перехода (т.е.
[рава перехода от одного помещика к друго-
iy за неделю до Юрьева дня и неделю после
[его. — Б.Л.), и что это право существовало
осле него и в XVII веке не принимает харак-
ера исторической истины после доказа-
ельств г.Погодина...»17. Отметим при этом,
то современная литература признает, что
казы 1601-1602 гг. Бориса Годунова частич-
о разрешали крестьянские выходы, но уста-
овлено по крайней мере три указа о запре-
хении выхода (1581 г., 1592/93 г., 1603/
604 г.), причем о первом и последнем из них
знаем из вновь обнаруженной летописи18,
оторая не была известна Костомарову. Од-
нако его принципиальная позиция отрица-
ния «безуказного закрепощения» выдержала
проверку временем.
Для характеристики степени обществен-
ной активности и душевного состояния Кос-
томарова с момента, когда он был освобожден
от надзора и ссылки и до утверждения его
профессором Петербургского университета,
отметим, что он успел в 1857 г. в течение вось-
ми месяцев посетить Швецию, Германию,
Францию, Италию и Австрию, попутно рабо-
тая в архивах и библиотеках, а по возвраще-
нии в 1858 г. непосредственно включился в ра-
боту по подготовке крестьянской реформы,
став делопроизводителем Саратовского губер-
нского комитета по улучшению быта помещи-
чьих крестьян. В 1859 г., когда губернские ко-
митеты фактически прекратили свою деятель-
ность, он и переехал в Петербург, заменив на
должности профессора ушедшего в отставку
Н.Г. Устрялова. Лекции Костомарова пользо-
вались огромным успехом не только благода-
ря их литературной отточенности и образно-
сти, но и в неменьшей мере из-за новизны и
нетривиальности его оценок и истолкования
исторического прошлого страны. Когда в
1860 г. Костомаров опубликовал в «Современ-
нике» (N 1) статью «Начало Руси», ее концеп-
ция, направленная против норманнской тео-
рии происхождения русского государства и
выдвигавшая сомнительную версию о литов-
ско-жмудском происхождении, вызвала бур-
ную реакцию Погодина, который срочно при-
ехал из Москвы в Петербург и предложил Ко-
стомарову публичный диспут по этому впоро-
су. 43-летний Костомаров сгоряча поднял пер-
чатку, брошенную ему 60-летним ветераном
исторической науки. Публичный диспут был
назначен на 19 марта, а выручка от продажи
билетов должна была пойти в фонд помощи
бедным студентам. Как вспоминал впослед-
ствии Костомаров, он пожалел о том, что дал
согласие на диспут, но поскольку доход от
продажи билетов шел на помощь студентам,
ему отказаться от диспута было неудобно.
Сразу скажем, что версия Костомарова о
«жмудском» происхождении Руси, которую он
противопоставлял норманнской теории, под-
держиваемой Погодиным, не выдержала ис-
пытания временем и осталась не более чем ис-
ториографическим курьезом, но обществен-
ный резонанс диспута явился яркой страни-
цей в истории страны тех лет.
56

Н.И. Костомаров
Итак, к началу 60-х годов Костомаров
прочно утвердился как один из популярных
историков и превосходный лектор. Он публи-
кует в «Современнике» в 1860 г. «Очерк до-
машней жизни и нравов великорусского наро-
да в XVI и XVII столетиях», а в «Русском сло-
ве» работу: «Русские инородцы. Литовское
племя и отношения его к русской истории», и
наконец в 1863 г. выходит отдельной книгой
одно из фундаментальных исследований Ко-
стомарова «Севернорусское народоправство
во времена удельно-вечевого уклада Новго-
род-Псков-Вятка».
Если судить по наиболее полной библио-
графии работ Костомарова, составленной
Ф.Николайчиком и опубликованной в журна-
ле «Киевская старина» (1885, май, т.ХП), его
перу принадлежит 158 оригинальных (впервые
опубликованных) произведений, тематика ко-
торых посвящена истории России, Украины,
Польши, не считая его серии «Русская история
в жизнеописаниях ее главнейших деятелей», в
шести выпусках которой помещено 31 «жизне-
описание» исторических деятелей нашей стра-
ны за X-XVI вв. и 19 деятелей за XVII-XVIII вв.;
большинство очерков написано специально
для этого издания. Это только на русском язы-
ке. Его перу принадлежат и до десятка художе-
ственных произведений на русском языке и бо-
лее десятка — на украинском. Таким образом,
ежегодно Костомаров публиковал, начиная с
1858 г., в среднем по десять работ, не считая до-
кументальных публикаций. Это настоящий
трудовой подвиг ученого.
Вполне естественно, что в рамках данного
очерка я вынужден обращать внимание чита-
теля только на некоторые работы, которые с
моей точки зрения определяют творческое
лицо Костомарова, хотя можно сказать, что все
его творчество посвящено одной идее и теме —
народной жизни «во всех ее частных видах»19.
Затрудняюсь утверждать, что на этой позиции
Костомарова сказалось влияние Огюстена
Тьерри, который в своих «Письмах об истории
Франции» еше в 1820 г. писал: «История Фран-
ции, как ее до сих пор излагали, не является ни
подлинной историей страны, ни националь-
ной, ни народной историей... нам еще не хва-
тает истории граждан, истории подданных, ис-
тории народа. Историческую авансцену зани-
мает только кучка привилегированных лиц,
только о них нам рассказывают; а между тем
прогресс народных масс в сторону свободы и
благосостояния кажется нам гораздо более
важным, чем действия завоевателей, и их не-
счастья, куда более трогательные, чем бедствия
королей, лишившихся своей короны...»20.
Костомаров мог бы подписаться под этими
словами. Эта позиция Костомарова и ставила
его в прямую конфронтацию с охранительно-
официозным направлением в русской истори-
ографии (Н.Г. Устрялов, М.П. Погодин) и рез-
ко контрастировала с позицией набиравшей
силу государственной школы (Б.Н. Чичерин,
СМ. Соловьев). Не история государства Рос-
сийского только, не история государства-
субъекта, демиурга, в котором народ лишь
объект или средство созидания государствен-
ности, а история народа — субъекта историчес-
кого творчества — в этом его коренная, прин-
ципиальная методологическая установка.
Внимание Костомарова к народной исто-
рии — антитеза этатизму как дворянской ис-
ториографии, так и государственной школы.
Конкретным выражением этой основной
идеи Костомарова являются работы «Мысли
о федеративном начале Древней Руси» (1861)
и «Две русские народности» (1861), в которых
он утверждает, что естественное историчес-
кое развитие Древней Руси вело к федерации
русских земель, так как русский народ был
носителем общинного начала, свободного
объединения людей. В этих произведениях
отчетливо проявился этнографизм Костома-
рова, его подчеркнутое внимание к этничес-
ким чертам и особенностям быта, влияющим
на историческое бытие и северорусских, и
южнорусских народностей (русских и укра-
инцев). В определении их различий и сказы-
вался этнографизм Костомарова, для которо-
го великорусский народ предстает как носи-
тель чувства дисциплины, организованности
и государственности, а украинский — чувства
личной свободы, начал демократизма. Но в
этом противопоставлении Костомаров не
последователен. Если названные качества ве-
ликорусского народа действительно влияли
на его историческое развитие, то, очевидно,
падение альтернативы федерализма под на-
пором «единодержавия» должно бы быть ес-
тественным процессом... Но Костомаров ут-
верждает, что «единодержавие» было реакци-
ей на монгольское иго и только им и было
провоцировано. Далее Костомаров видит в
казачестве рудимент федеративного начала в
эпоху становления единодержавия и в более
57

Н.И. Костомаров
позднее время с уже установившейся монар-
хией. Следовательно, те черты, которыми
Костомаров характеризовал украинскую на-
родность, вовсе не были чужды великорус-
скому. И, наоборот, в Киевской Руси — пра-
родине двух русских народностей — тоже за-
мечались элементы начал единодержавных
(статья «Начало единодержавия в Древней
Руси» - 1870).
Таким образом, можно утверждать, что эт-
нографизм Костомарова был скорее побочным
продуктом его генеральной методологической
идеи о народе как субъекте истории и преуве-
личивать его значение в творчестве Костомаро-
ва нет нужды. Такие крупные работы, как
«Смутное время Московского государства в на-
чале XVII в.» (1866) или даже менее удачные,
но новаторски-смелые, как «Бунт Стеньки Ра-
зина», свидетельствуют, что автора привлекает
в первую очередь тот исторический материал,
где действия народных масс проявлялись с осо-
бенной силой и определенностью. Заметим,
кстати, что даже историко-этнографическая
работа «Очерк домашней жизни и нравов вели-
корусского народа в XVI и XVII столетиях»
(1860) писалась Костомаровым как полемичес-
кий ответ на книгу И.Е. Забелина «Домашний
быт русских царей в XVI и XVII столетиях.»
(«Вы — о царях, я — о народе», — как бы утвер-
ждал Костомаров, хотя и отрицал, что его кни-
га была задумана под влиянием журнальной
публикации Забелина).
С этой твердой позиции приоритетной
роли народа в исторической жизни страны
написана и работа «Северорусские народо-
правства: история Новгорода, Пскова и Вят-
ки» (1863), в которой он рисует в несколько
идеализированной интерпретации вечевой
строй как воплощение исконного народного
демократизма. Однако было бы неверно
умолчать, что Костомаров не видел отрица-
тельных черт вечевого строя, его «безладицу
и непрочность». Он не придерживался взгля-
да, что «народ всегда прав». Его исследова-
тельская интуиция позволила ему видеть как
анархические начала в историческом поведе-
нии народа, так и начала государственности.
Это особо четко проявилось в его исследова-
нии о Смутном времени. Костомаров был,
безусловно, прав (и это подтверждается реа-
лиями всех крестьянских войн в России),
когда писал, что в случае победы народных
восстаний «из народной громады поднялись
бы новые бояре, воеводы, дьяки и подъячие
с верховным самодержавным главою»21. Но
это верное наблюдение вскрывает внутрен-
нюю противоречивость его «народной идеи».
Самый очевидный дуализм понимания на-
рода как субъекта истории проявился в том, что
Костомаров-популяризатор (и в силу этого
компилятор) создал целую галерею портре-
тов — «жизнеописаний» все тех же великих
князей, царей, царевен, митрополитов, архи-
епископов, которые с его легкой руки и были
отобраны как «главнейшие деятели русской
истории», а деятелей из народа представлено
не так уж много: Ермак Тимофеевич, Козьма
Минин, Стенька Разин, «сибирские землеис-
катели XVII в.». Это на фоне 46 очерков о лю-
дях «знатных». Построение Костомарова раз-
бивалось о безмолвие источников — «народ
безмолвствовал», а исторические деятели выхо-
дили не из простого народа. Дело в том, что ко-
стомаровское построение верно только, если
его уточнить: народ в конечном счете субъект
истории.
Отметим еще один характерный штрих
Костомарова как историка России: он ярос-
тно, но не всегда удачно, а порой и совсем
неудачно боролся с мифологизацией истори-
ческих лиц и событий. Он оспаривал взгля-
ды тех историков, которые, как метко опре-
делил прекрасный русский историк Георгий
Петрович Федотов (1886-1951), «строили тен-
денциозную схему русской истории, смягчав-
шую все темные стороны исторической госу-
дарственности»22. Такие статьи Костомарова,
как «Иван Сусанин» (1862), «Личность царя
Ивана Васильевича Грозного» (1871), «Лич-
ности смутного времени» (1872), вызывали
шквал возражений и контрдоводов против
попыток Костомарова снять ряд утвердив-
шихся в сознании народа героев с историчес-
ких котурн, а основной оппонент Костомаро-
ва М.П. Погодин даже издал собрание своих
антикостомаровских статей под характерным
названием «Борьба не на живот, а на смерть
с новыми историческими ересями» (1874).
Хотя такие пассажи Костомарова, как наме-
ки на трусость Дмитрия Донского (статья
«Куликовская битва», 1864), не выдержали и
не выдерживают критики, вся серия назван-
ных статей заставляла противников Костома-
рова искать новые источники, глубже интер-
претировать известные, что послужило на
пользу исторической науке.
58

Н.И. Костомаров
Хронологический диапазон исследований
Костомарова, охватывающий важнейшие со-
бытия истории России с древнейших времен до
XVIII в. включительно, показывает широту его
исследовательских интересов, хотя это порой
приводит к потере глубины исследования, к
увлечению внешней повествовательностью. Но
даже в этих случаях Костомаров оставался вер-
ным своему принципу выбора «неудобных» для
официальной историографии тем и личностей,
судьбу которых он изучал. Об этом свидетель-
ствует последняя работа историка, написанная
перед смертью (умер Костомаров 7 (19) апреля
1885г.). Речь идет о его исследовании «Фельд-
маршал Миних и его значение в русской исто-
рии» (1884). За 10 лет до этого под впечатлени-
ем картины Н.Н. Ге «Петр I допрашивает царе-
вича Алексея» Костомаров пишет свой очерк
«Царевич Алексей Петрович», в котором ост-
ро ставит вопрос о соотношении власти и нрав-
ственности, что вряд ли соответствовало юби-
лейным торжествам по поводу 200-летия Пет-
ра Великого. Костомаров дал свою оригиналь-
ную трактовку противостояния Алексея Петру.
По мысли Костомарова, царевич возненавидел
«иноземщину», так как Петр люто обидел его
мать ради иноземки; мальчик невольно тянул-
ся к церкви и ее обрядности, находившейся в
пренебрежении у Петра, и мало-помалу стано-
вился святошей. Поскольку Петр увлекался ар-
мией и флотом, сын инстинктивно всего этого
не только чурался, но даже возненавидел,
предпочитая мир и покой. Так определил Кос-
томаров психологический ключ для понимания
противостояния отца и сына. В конце концов
Алексей бежит в Австрию. Петр принимает все
мыслимые и немыслимые шаги, чтобы вернуть
сына в Россию.
31 января 1718 г. Алексея привезли в Мос-
кву, где уже был Петр. 3 февраля состоялась их
встреча в присутствии специально приглашен-
ных духовных и светских сановников. Алексей
упал к ногам отца и просил прощения. «Я по-
кажу тебе милость, — сказал царь, — но толь-
ко ты должен отречься от наследства и указать
тех, которые присоветовали тебе бежать за
границу к цезарю»23. Затем отец и сын удали-
лись в другую комнату и беседа их была с гла-
зу на глаз. В тот же день в Успенском соборе
Алексей пред Евангелием подписал отречение
в пользу своего брата Петра Петровича. Тогда
же был опубликован заранее заготовленный
манифест, в котором всенародно объявлялось,
что Алексей с неохотой относился к граждан-
ским и воинским делам в государстве, при
живой жене обзавелся сожительницею —
«бездельной и работной девкою», излагалась
история его бегства. Но «соболезнуя», царь
освобождает его от всякого наказания, одна-
ко лишает его наследства, а тех, кто будет
Алексея признавать наследником, объявляет
изменниками. Таковы были, так сказать, глас-
ные, принародные действия.
Но Петр обещал Алексею прошение, если
он сообщит о тех, кто ему посоветовал бежать
к цезарю, и после описанной открытой акции
начался тайный розыск: Петр хотел одним уда-
ром покончить с оппозицией. Алексею вручи-
ли вопросные пункты, текст которых завер-
шался такой зловещей клаузулой: «Ежели что
укроешь, а потом явно будет, то на меня не пе-
няй, понеже вчерась пред всем народом объяв-
лено, что за сие пардон не в пардон»24. Алек-
сей оговорил многих, трусливо спасая свою
шкуру Все они после зверских пыток в Преоб-
раженском приказе приняли мученическую
смерть на колесе, на колу и т.д. В эту мясоруб-
ку, запущенную Петром, попадали люди, ника-
кого отношения к бегству Алексея не имевшие,
но заподозренные в использовании имени
Алексея как символа борьбы против Петра.
Алексей же не был достоин этих людей: после
того как его мать была опозорена и получила
более суровое наказание, чем прежнее пребы-
вание в монастыре, Алексей 12 апреля в пас-
хальный день явился с поздравлениями к Ека-
терине, его мачехе, и униженно умолял ее хо-
датайствовать перед Петром о дозволении же-
ниться на Евфросинье.
Мы вкратце изложили содержание очерка
Костомарова до того места, где он обращает-
ся непосредственно к картине Н.Н. Ге. «Вот к
этому-то моменту описываемой нами траге-
дии, — сообщает Костомаров, — относится
картина г-на Ге, по поводу которой мы реши-
лись припомнить нашим читателям, с нашим
собственным взглядом (заметим эту важную
оговорку. — Б.Л.), события более или менее
всем известные. Царь Петр допрашивает ца-
ревича. Перед ним бумаги — это роковое по-
казание Евфросиньи, которого никак не ожи-
дал царевич.
Художник изобразил безукоризненно мас-
терски царевича. Тупоумие, мелкая трусость,
умственная и телесная лень, грубая животность
видны в его чертах, пораженных горем и тос-
59

Н.И. Костомаров
кою: его горе не таково, чтобы возбудить к себе
то сострадание, которое неразлучно бывает с
уважением»25. Мы можем восхищаться умени-
ем Костомарова войти в глубину художествен-
ного отображения исторической правды, кото-
рую он всегда искал и бесстрашно вскрывал,
исследуя наше прошлое.
Костомаров ярко изображает следствие,
вынесение и утверждение смертного пригово-
ра. Отвергая сочувственную характеристику
Алексея М.П. Погодиным («читая статью о
суде над царевичем, пожалеешь, отчего такой
прекрасный человек не царствовал у нас вме-
сто самого Петра!» — иронически пишет Ко-
стомаров), Николай Иванович вместе с тем
приходит к выводу: «Если на поступок Петра
смотреть с той нравственной точки, которая
не может измениться ни при каких условиях
времени, то этот поступок не имеет оправда-
ния. Верность данному слову считалась всегда
первою общественною добродетелью»26. Под-
черкнем, что Костомаров отнюдь не склонен
к апологии Петра. Утверждая, что его первое
преступное действие — пострижение Евдо-
кии — вызвало цепь других, Костомаров зак-
лючает статью, злободневно звучащую в наши
дни, когда человечество старается сократить
пропасть между политикой и нравственнос-
тью, осуждением безнравственности в поли-
тике: «Вся история государств от начала мира
преисполнена неправдами: одна другую по-
рождала; одною хотели исправить другую и
через то, невольно спасая самих себя, совер-
шали третью, четвертую и т.д., а совершая их,
были уверены в том, что они необходимы, и
старались уверить других, что так следует по
законам правосудия. Так делалось издавна,
всегда, повсюду»27.
Как естественно и ненавязчиво историк
внушает читателю мысль о необходимости ра-
зорвать этот безнравственный круговорот ис-
тории.
Мы так обстоятельно изложили очерк Ко-
стомарова не только из-за его провидческого
заключения: нам представляется, что эта ста-
тья — существенная веха в историческом твор-
честве Костомарова: он вплотную заинтересо-
вался петровским временем, и тот постоянный
интерес его к жизни и деятельности украинс-
ких гетманов, подводивший его хронологичес-
ки ко времени Ивана Мазепы, наталкивался на
огромную тему — петровское время — и есте-
ственно сливался с ней.
Цикл работ Костомарова по истории Укра-
ины в общей сложности составляет добрую
половину творческого наследия историка. Это
дает право назвать Костомарова первым исто-
риком Украины, основоположником украин-
ской историографии. До сих пор эта заслуга
Костомарова трактуется превратно. В трога-
тельном единении историографы украинской
националистической школы и марксистско-
ленинской историографии «числят» Костома-
рова как основоположника украинской наци-
оналистической историографии28. Между тем
ни одно из крупных исторических произведе-
ний Костомарова не содержит ни грана идеи
превосходства украинцев перед другими наци-
ями, ни одной характеристики исключитель-
ности этого этноса, ни русофобства, ни поло-
нофобства, ни антисемитизма. Эта легенда об
украинском национализме Костомарова —
дальний отзвук реакции дворянской русской
и польской историографии, а также публици-
стики на борьбу Костомарова за право укра-
инцев иметь свою историю, развивать свою
культуру, сохранять и развивать свои нацио-
нальные традиции.
Костомаров в своем подходе к украинской
национальной идее оставался верным идеоло-
гии Кирилло-Мефодиевского общества. В.О.
Ключевский так оценивал работы Костомаро-
ва по истории Украины: «Все, что было драма-
тично в нашей истории, особенно в истории
нашей юго-западной окраины, все это расска-
зано Костомаровым, и рассказано с непосред-
ственным мастерством рассказчика, испытыва-
ющего глубокое удовольствие от своего соб-
ственного рассказа»29.
Костомаров выбирал эти драматические
моменты в истории Украины и, привлекая ог-
ромное количество источников не только на
русском и украинском, но и на польском,
французском, шведском и других языках, глу-
боко их исследовал. Его монография «Богдан
Хмельницкий», которую он писал почти всю
жизнь, доказывает историческую заслугу
Хмельницкого, осуществившего вековечные
чаяния украинского народа об освобождении
от национально-религиозного и социального
гнета магнатов Речи Посполитой и воссоеди-
нении с единоверной Россией. Вместе с тем
он показывает неуклюжие действия самодер-
жавия, которое грубо «прибирало к рукам» на-
род, связывавший идею своего освобождения
с союзом с Россией. Приведем общий вывод
60

Н.И. Костомаров
Костомарова о деятельности Хмельницкого в
работе «Малороссийский гетман Зиновий-
Богдан Хмельницкий», являющейся кратким
изложением названной выше монографии и
помещенной в пятом выпуске серии «Русская
история в жизнеописаниях ее главнейших де-
ятелей»: «Несмотря на важные промахи и
ошибки, Хмельницкий принадлежит к самым
крупным двигателям русской истории... его
старанием Западная и Южная Русь были уже
фактически под единою властью с Восточною
Русью. Не его вина, что близорукая, невеже-
ственная политика боярская не поняла его...
испортила плоды его десятилетней деятельно-
сти и на многие поколения отсрочила дело,
которое совершилось бы с несравненно мень-
шими усилиями, если бы в Москве понимали
смысл стремлений Хмельницкого и слушали
его совета»30.
Совершенно иную оценку дает Костомаров
другому гетману Ивану Степановичу Мазепе.
Большая монография Костомарова «Мазепа»
остается глубоким исследованием двадцатилет-
него гетманства Мазепы. Не станем излагать со-
держание книги, скажем только, что есть все ос-
нования утверждать, что работа над «Мазе-
пой» — подвиг Костомарова. 60-летний больной
человек, перенесший два инсульта, страдавший
серьезной болезнью глаз, начиная с ранней вес-
ны 1877 г. напряженно работает в московских
архивах, собирая документы о Мазепе. Ежед-
невно, не менее семи часов в день, он разбирал
рукописи, копировал и выписывал отдельные
тексты, приводил в порядок и расшифровывал
свои многочисленные выписки из архивных ис-
точников, выявленных им во время пребывания
в Польше и Швеции, переводил ряд текстов из
опубликованных польских, шведских и фран-
цузских мемуарных работ и исследований по
истории Северной войны и особенно эпизодов,
отражающих позицию и действия Мазепы. Па-
раллельно он набрасывал отдельные части сво-
ей будущей монографии. И так в течение четы-
рех лет. Летом 1881 г. жена Костомарова сооб-
щила Мордовцеву, что она обычно с 12 до 4 ча-
сов дня пишет под диктовку мужа текст «Мазе-
пы», а уже к концу 1882 г. эта работа начала пе-
чататься в журнале «Русская беседа».
Каким предстоет нам Мазепа в изображе-
нии Костомарова, который в самые тяжелые
для украинской культуры, для украинского
народа дни выступал в защиту самобытности
этого народа, его своеобразной культуры,
дивной поэзии и музыки, выступал против
всяческих русификаторских затей царских
чиновников, за что был награжден кличкой
«украинофила», «сепаратиста» и т.п.? Косто-
маров, оставаясь честным и серьезным уче-
ным, рисует совсем иной, чем это представ-
ляется националистически настроенным со-
временным журналистам, образ Мазепы. Для
Костомарова Мазепа — авантюрист, чуждый
всякой национальной идее, готовый служить
тем, кто обеспечивает его алчное стремление
к богатству и власти, и до тех пор, пока это
ему, Мазепе, лично выгодно. Он никогда не
был представителем народных интересов.
Скинув своего благодетеля — гетмана Самой-
ловича, сев на его место не без помощи могу-
щественного временщика, фаворита царевны
Софьи В. В. Голицына, он в благодарность за
оказанное покровительство преподнес князю
10000 руб. золотом, взятых из конфискован-
ной сокровищницы Самойловича. Пользуясь
покровительством князя, Мазепа расправил-
ся со всеми, кто был близок к Самойловичу
и заодно с теми, кто, по его мнению, мог бы
сыграть с ним такую же шутку, как он с Са-
мойловичем. Когда Софья оказалась в опале,
а с нею и Голицын, Мазепа сумел очень быс-
тро войти в доверие к молодому царю Петру
I. И это доверие было настолько прочным,
что Петр полностью игнорировал поток до-
носов на Мазепу, хотя многие из них содер-
жали честное изложение фактов о действиях
Мазепы, граничащих с изменой. Мазепа был
изобретателен в своей жестокости, коварен
по отношению к своим ближайшим сотруд-
никам. Награждая их явно, он тайно порочил
их в своих донесениях царю, который, как
правило, принимал решения, желательные
Мазепе. Так разыгралась трагедия Кочубея.
Мазепа был тонким политиком, но его поли-
тика не имела ничего общего с защитой ин-
тересов украинского народа, она вся была на-
правлена на укрепление собственных пози-
ций гетмана, на всемерное обогащение, на
ограбление и закрепощение украинских кре-
стьян. Он был беспощаден при подавлении
народных восстаний, защищал интересы ук-
раинских феодалов. К моменту своей откры-
той измены Петру он был самым богатым
магнатом на Украине, ничуть не уступавшим
по своим земельным владениям и количеству
крепостных польским магнатам или круп-
нейшим русским феодалам начала XVIII в. И
61

Н.И. Костомаров
сама измена Петру вовсе не была актом по-
каяния, действием одумавшегося националь-
ного героя, а явной аферой азартного игро-
ка, рассчитывавшего погреть руки на пока-
завшейся ему реальной победе Карла XII
над Петром. Если бы эта победа не оберну-,
лась сокрушительным поражением, то и тог-
да переход Мазепы на сторону Карла XII и
Польши сулил Украине не государственную
самостоятельность, а возвращение под иго
польской шляхты.
Мазепа не доверял украинскому народу,
недаром его особу охраняли русские ратные
люди полковника Анненкова, и свой переход
к Карлу XII он также держал в секрете от на-
рода, который, как показывает Костомаров,
осудил черное предательство Мазепы. Такова
правда, которая показана Костомаровым в его
труде «Мазепа». Новейшие разыскания совет-
ских историков документально подтверждают
характеристику Мазепы, данную Костомаро-
вым. Так, М.Ф. Котляр обнаружил в рукопис-
ном отделе Ленинградского отделения Инсти-
тута истории АН СССР* среди бумаг А.Д.
Меншикова письмо к нему Мазепы, в кото-
ром он настоятельно советует уничтожить За-
порожскую Сечь, но сделать это руками рус-
ских солдат, так как ему неудобно уничтожить
украинское казачество, а царским войскам это
можно делать под предлогом безопасности
южных границ и обеспечения нерушимости
мирных договоров с Турцией и крымским ха-
ном31. Это письмо не имело последствий, то
ли потому, что всесильный Меншиков не
очень доверял Мазепе (единственный, кстати,
в окружении Петра), то ли по другой причи-
не, но осталось свидетельством коварства Ма-
зепы. Этого документа, очевидно, Костомаров
не знал, хотя и писал о ненависти Мазепы к
«гультяям» Запорожской сечи.
***
Огромное творческое наследие Н.И. Костома-
рова далеко не равноценно, как неоднозначны
и его взгляды. Поэтому современный чита-
тель, «открывающий» для себя Костомарова,
должен быть ориентирован во всех сложнос-
тях мировоззрения этой незаурядной личнос-
ти. Чем же нам близок Костомаров? Прежде
* Ныне Санкт-Петербургский филиал Института
российской истории РАН.
всего и главным образом тем, что все его тру-
ды пронизывает идея о народе как субъекте
истории и главном объекте интереса истори-
ческой науки. В самом начале своего творчес-
кого пути Костомаров убедился в том, что в
исторической литературе «бедный мужик,
земледелец-труженик, как будто не существу-
ет для истории»32 и поставил себе задачу воз-
вратить «мужику» принадлежащее ему место в
историческом бытии отечества.
Костомаров увидел в естественном исто-
рическом развитии Руси формирование строя
«народоправства», которое было насиль-
ственно прервано внешней силой — татаро-
монгольским нашествием и игом, что и при-
вело к «единодержавию». Конечно, то феде-
ративное начало в Древней Руси и тот строй
«народоправства», которые идеализировал
Костомаров, выглядят в современной исто-
риографии не столь идеальными, но то об-
стоятельство, что Костомаров показал аль-
тернативность двух форм развития государ-
ственного устройства Руси, было и остается
крупной его заслугой.
Слабость этой концепционной схемы со-
стояла в том, что Костомаров, во-первых, из
внутренних причин, благодаря которым утвер-
дилось самодержавие на Руси, выдвигал толь-
ко фактор особенностей характера русских и
украинцев. Вообще этнографизм Костомарова,
как отражение его принципиальной идеи «на-
родной истории», всегда подводил его, когда
историк пытался объяснять те или иные круп-
ные исторические события чисто этнографи-
ческими причинами.
Костомаров был родоначальником научной
историографии Украины. В собрание своих ра-
бот «Исторические монографии и исследова-
ния» он включил 11 монографий по истории
Украины, в том числе и монографию «Богдан
Хмельницкий», которая составляет три тома
этого собрания. В этих сочинениях исследова-
на драматическая история Украины с древней-
ших времен и до XVIII в. Костомаров ввел в на-
учный оборот огромное количество новых ис-
точников по истории украинских земель и ук-
раинского народа, он был одним из первых ис-
точниковедов и археографов богатейшего кор-
пуса памятников, начиная от летописей и де-
лопроизводственной документации, кончая на-
родными «думами».
Творческое наследие Костомарова-исто-
рика распадается на три группы работ: пер-
62

Н.И. Костомаров
вая — чисто исследовательские монографии;
вторая — научно-популярные книги, вошед-
шие в серию «Русская история в жизнеопи-
саниях ее главнейших деятелей»; третья —
историческая публицистика. Если первая
группа работ представляет собой важный
вклад в русскую историографию, то вторая
выделяется прежде всего повествовательным
мастерством их автора, его редким умением
сочетать элементы исследования с опреде-
ленной компилятивностью.
Восхищаясь повествовательным мастер-
ством Костомарова, читателю не следует забы-
вать о необходимости критического отноше-
ния к его наследию, как, впрочем, и к насле-
дию других классиков исторической науки.
Примечания
1 Кирило-Мсфодпвське товариство у трьох томах.
Кшв, 1990.
2Тамже.Т. 1.С.160.
3 Там же. С. 165-169.
4 Там же. С.271.
5 Там же. С.308.
6 Там же. С.325.
7 Там же. С.326.
8 Там же. С.327.
9 Там же. С.328.
,0Тамжс.Док. №466. С.350.
"Там же. Док. №472. С.353.
•Нам же. Док. № 475. С.355.
14 Там же. Док. №476. С.356.
15 Там же. Док. №480. С.358.
16 Костомаров Н.И. Собрание сочинений. Истори-
ческие монографии и исследования. СПб., 1903.
КнЛ.С.217.
17 Там же. С.235.
18 Корецкий В. И. Формирование крепостного права и
первая крестьянская война в России. М., 1975. С.81.
19 Костомаров Н.И. Исторические произведения. Ав-
тобиография. Киев, 1989. С.527.
20 Цит.по: Далин В.М. Историки Франции XIX-XX
веков. М., 1981. С.10.
21 Костомаров Н. Исторические монографии и иссле-
дования. СПб., 1872. Т.ХП. С.147.
22 Федотов Г. Судьба империй // Знамя. 1992. №
3-4. С.197.
23 Костомаров Н. Исторические монографии и иссле-
дования. В 2-х кн. М., 1989. Кн. 1. С.156.
24 Там же. С. 157.
25 Там же. С. 159-160.
26 Там же. С. 165. Костомаров имеет в виду статью
М.П. Погодина «Суд над царевичем» (Русская бесе-
да. 1860. № 12).
27 Там же. С. 166.
28 См., например: Poparian D. Nicolas Ivanovich
Kostomarov: Russian historian, Ukrainian nationalist,
Slavic federalist. Michigan, 1967; Очерки истории ис-
торической науки. М., 1960. Т.2. С. 146.
29 Ключевский В.О. Неопубликованные произведения.
М., 1983. С.178.
30 Костомаров Н.И. Исторические произведения. Ав-
тобиография. С.403.
31 См.: Укражський кторичний журнал. 1988. N 8.
С.137.
32 Костомаров Н.Н. Исторические произведения. Ав-
тобиография. С.446.
Основные труды Н.И. Костомарова
Собр. соч.: Ист. монографии и исследования. СПб.,
1903-1906. Кн. 1-8, т. 1-21.
Исторические монографии и исследования. СПб.,
1863-1882. Т. 1-15. - То же. 2-3-е изд. СПб., 1872-
1889. Т. 1-20. - То же: В 2 кн. М., 1989. Кн. 1-2.
Русская история в жизнеописаниях ее главнейших
деятелей. СПб., 1873-1883. Вып. 1-7.-Тоже. 7-е изд.
Пг, 1915. Т. 1-3.-Тоже: Репринт с изд. 1873-1878 гг.
М., 1990-1992. Кн. 1-3. - То же. М., 1991. [В одном
томе]. - То же. М., 1993. - То же. М., 1995. Кн. 1-2,
вып. 1-7. - То же. Калуга, 1995. Т. 1-3. - То же. Рос-
тов н/Д, 1995. Т. 1-3. -Тоже. М., 1998. Т. 1-4.
Твори. Кшв, 1967. Т. 1-2.
Науково-публщиспчш и пoлeмiчнi писания. Харь-
ков, 1928.
Литературное наследие. СПб., 1890.
Автобиография. М., 1922.
Исторические произведения. Автобиография. Киев,
1989. (Памятники ист. мысли Украины). - То же. 2-
еизд. Киев, 1990.
Автобиография. Бунт Стеньки Разина. Киев, 1992.
Мазепа. М., 1992.
Очерк домашней жизни и нравов великорусского
народа в XVI и XVII столетиях. М., 1992.
Господство дома св. Владимира. М., 1993.
Домашняя жизнь и нравы великорусского народа.
М., 1993.
Богдан Хмельницкий. М., 1994.
Бунт Стеньки Разина. М., 1994.
Раскол. М., 1994.
Русская республика: Северорус. народоправства во
времена удельно-векового уклада. М.; Смоленск,
1994.
Смутное время Московского государства в начале
XVII столетия, 1604-1613. М., 1994.
Старый спор: Последние годы Речи Посполитой. М.;
Смоленск, 1994.
Руина; Мазепа; Мазепинцы. М., 1995.
Русские нравы: Домашняя жизнь и нравы велико-
русского народа. М., 1995.
Славянская мифология. М., 1995.
Государи и бунтари: Господство дома Романовых до
вступления на престол Екатерины II. М., 1996.
Окно в Европу: Господство дома Романовых до
вступления на престол Екатерины II. М., 1996.
63

Н.И. Костомаров
Русские инородцы. М., 1996.
Русь крещеная: Господство дома св. Владимира. М.;
Смоленск, 1996.
* * *
Лекции по русской истории. СПб., 1861-1862. Ч. 1.
Ред.: Акты, относящиеся к истории Южной и Запад-
ной России... СПб., 1863-1878. Т. 1-9.; СПб., 1879. Т. И.
(Совм. с Карповым Г.Ф.); СПб, 1884. Т. 13.
Письмо Н.И. Костомарова графине А.Д. Блудовой
[1863 г.| / Подгот. к печати и предисл. В.Г. Бухерта //
Отеч.арх. 1997. №4.
* * *
Ииколайчик Ф.Д. Библиографический указатель сочи-
нений Н.И. Костомарова// Киев, старина. 1885. № 5.
Пыпин А. И. Н.И. Костомаров: |Со списком трудов,
опубл. в «Вести. Европы") // BE. 1885. № 5.
Языков Д.Д. Учено-литературная деятельность Н.И.
Костомарова: (Библиогр. обзор)// Ист. вести. 1885.
№6.
Библиографический указатель сочинений Н.И. Ко-
стомарова// Костомаров Н.И. Литературное насле-
дие. СПб., 1890.
Литература о Н.И. Костомарове
Об уничтожении магистерской диссертации Н.И.
Костомарова// Киев, старина. 1903. № 7-8, отд. 2.
Предписание м-ра нар. пр. Уварова попечителю
Харьк. учебн. округа.
Юдин П.Л. К биографии Н.И. Костомарова: (Пись-
мо гр. Орлова М.Л. Кожевникову)// Ист. вестн.
1903. № 11. Письмо шефа жандармов саратовскому
губернатору об отправке Н.И. Костомарова в Сара-
тов в связи с делом «Кирилло-мефодиевского брат-
ства» (1848г.).
Признания Н.И. Костомарова в III Отделении: По
неизд. данным // Былое. 1907. № 8.
* * *
Сухомлинов М.И. Уничтожение диссертации Н.И.
Костомарова в 1842 г. //Древ, и новая Россия. 1877.
Т. 1,№ 1-4.
Мордовцев Д.Л. Н.И. Костомаров в последние десять
лет его жизни, 1875-1885//PC. 1885. № 12; 1886. №2.
Белозерская И.А. Н.И. Костомаров в 1857-1875 гг.:
Воспоминания // Там же. 1886. № 3,5,6.
Мордовцев Д.Л. Н.И. Костомаров поличным моим
воспоминаниям // Новь. 1888. № 15-17.
Семевский В.И. Н.И. Костомаров// PC. 1886. № 1.
Костомарова А.Л. Последние дни жизни Н.И. Кос-
томарова // Киев, старина. 1895. № 4.
Юдин Л.Л. Н.И. Костомаров в ссылке // Ист. вестн.
1905. №4.
Корсаков Д.А. Из воспоминаний о Н.И. Костомаро-
ве и СМ. Соловьеве// BE. 1906. № 9.
Данилов В. Материалы для биографии Н.И. Костома-
рова. Киев, 1907.
Грушевский А.С. Из харьковских лет Н.И. Костома-
рова (1833-1844 г). СПб., 1908.
Житецкий И. Профессорская деятельность Н.И. Ко-
стомарова// ГМ. 1917. № 5-6.
Рубинштейн Я.Л. Н.И. Костомаров// ИЖ. 1940. № 10.
Хлебников Л.М. Сожженная диссертация// ВИ. 1965.
№9.
Пинчук Ю.А. Исторические взгляды Н.И. Костома-
рова. Киев, 1984.
Замлинский В.А. Жизнь и творчество Н.И. Костома-
рова//ВИ. 1991. № 1.
Толочко П. П. Н.И. Костомаров - историк Киевской
Руси // Николай Иванович Костомаров и его твор-
ческое наследие: Науч.-практ. конф., посвящ. 175-
летию со дня рождения Н.И. Костомарова, 14-22 мая
1992 г.; Тез. докл. и сообщ. Воронеж, 1992.
Дьяков В.А. Славянский вопрос и славяноведение в
творческом наследии Н. Костомарова//Там же.
Н.И. Костомаров. Страницы жизни и творчества
(V-e Костомаровские чтения). Воронеж, 1994. Из
содерж.: Слово о Костомарове/ Пинчук Ю.А.', В
поисках родословной историка/ Аббасов А.М.\
Философско-исторические взгляды в мировоз-
зрении Н.Костомарова/ Остапенко B.C.; Фольк-
лорно-этнографическая деятельность историка/
Васильев В. И.
Чесноков И.В. Университеты в жизни Н.И. Костома-
рова // Российские университеты в XIX — начале XX
века. Воронеж, 1996. Вып. 2.

Иван Егорович Забелин
(1820-1908)
Как часто мы пытались порой уложить взгля-
ды обществоведов прошлого в прокрустово
ложе схем, сколько для этого было придума-
но дефиниций, какой грандиозный понятий-
ный аппарат был создан, с какой виртуознос-
тью мы оперировали многочисленными цита-
тами классиков марксизма, которые писали,
как известно, не цитатами, а создавали цель-
ные законченные политические, идеологичес-
кие, экономические произведения, определя-
емые конкретной исторической обстановкой,
конкретным историческим материалом. И.С.
Тургенев же сказал об Иване Егоровиче Забе-
лине очень просто: «Светлый русский ум и
живая ясность взгляда». В этих непритязатель-
ных словах, на мой взгляд, содержится самая
верная оценка личности и творчества замеча-
тельного русского историка второй половины
XIX в. В них разгадка его потрясающего чита-
тельского успеха, его влияния на русскую
культуру. Да и все его взгляды, теоретические
размышления, отдельные замечания мы пой-
мем правильно, если будем помнить эту тур-
геневскую характеристику. Наверное, идеа-
лист, наверное, позитивист, наверное, радикал
в молодости и консерватор на склоне лет, но
это в том случае, если непременно стремить-
ся дать ученому определение в нашем старом
добром идеологическом духе, если с усмешкой
и недоумением воспринимать личностные,
чисто человеческие характеристики. Тургене-
ву это было не нужно. Я убежден, что это не
нужно сегодня и нам. А ведь на этом основа-
нии имя Забелина-историка, Забелина-мыс-
лителя десятилетиями прочно вытравлялось
из сознания народа.
Это вовсе не значит, что Забелин не зани-
мал какого-то определенного места в обще-
ственном и культурном движении своего вре-
мени, но место это, по-видимому, определя-
лось не только тем или иным его высказыва-
нием в то или иное время, а всей его жизнен-
ной позицией, всей совокупностью его взгля-
дов, его реакцией на окружающий мир. И все
это намного сложнее, глубже, богаче, индиви-
дуальнеи, нежели сухое социологическое от-
несение его к тому или иному общественно-
му лагерю.
Иван Егорович Забелин родился в 1820 г. в Тве-
ри в семье бедного чиновника— коллежского
регистратора Георгия Степановича Забелина.
Жалкая квартирка на окраине города, постоян-
ная нужда, нехватки— с этого началась его
жизнь. А в семь лет он потерял отца и жить ста-
ло еще труднее. Мать с двумя детьми переби-
рается в Москву, устраивается экономкой с
проживанием в чужой дом, но условием этой
работы было оставление детей за его предела-
ми. Будущего историка отдали на проживание
отдельно. По существу с тех пор он стал жить
сам по себе, скитался по московским углам,
подвалам, бродил по городу, прислуживал в
приходских церквах1.
65
3-1758

И.Е. Забелин
В 1832 г., 12 лет, он оказался в Преобра-
женском сиротском училище, или, как тогда
говорили, в богадельном доме. После пяти-
летнего пребывания в училище Забелина оп-
ределили на работу в Оружейную палату Мос-
ковского Кремля в качестве служащего второ-
го разряда. Так началась для Ивана Егорови-
ча новая жизнь.
Уже в эти первые детские и юношеские
годы ряд обстоятельств не могли не повлиять
на формирование его личности. Бедно жили
многие, но не многие обладали таким любоз-
нательным умом, такой впечатлительной, по-
этической натурой, как Забелин. В своих за-
писках он вспоминал позднее, что писал в от-
роческие годы стихи; в сиротском училище
увлекался прекрасным и грозным миром про-
шлого, с упоением читал Плутарха, Карамзина,
Вальтера Скотта, русские исторические романы
Вельтмаыа, Лажечникова, Загоскина, приоб-
щался к высотам тогдашней русской литера-
туры— к Пушкину, Баратынскому, Ф.Глинке,
Ершову, Языкову. А вокруг свирепствовали
дикие нравы, постоянное насилие над лично-
стью, избиение старшими младших, гру-
бость... Мир прошлого, прекрасный мир ли-
тературы вступали в его душе в противоречие
с ужасами жизни и не могли не потрясти его.
И еще. В шестилетнем возрасте, в то время
когда семья была вместе, Иван Егорович с ма-
терью уехал в имение князей Вадбольских в
с.Ботия близ Алексина. Там мать служила эко-
номкой, а сын жил при ней. Прекрасная при-
рода средней Руси, прекрасное имение, кра-
сивая утонченная жизнь местной аристокра-
тии и униженное положение матери, соб-
ственное пребывание там на задворках— и это
при незаурядном уме и впечатлительной нату-
ре. Какие чувства могла зародить в душе маль-
чика такая жизнь— озлобление, зависть, при-
ниженность, бунтарство, обидчивость— да
любое из них, но во всех случаях здесь, в пер-
вые его детские годы с их неустройствами,
бедностью и унижениями со стороны большо-
го и богатого мира следует искать объяснение
многих последующих настроений, привязан-
ностей и антипатий И.Е.Забелина, в том чис-
ле интерес к быту размеренному, ухоженному,
надежному— будь то давняя жизнь предков
или своя собственная жизнь.
Во всяком случае с юных лет он оставался
быстро и глубоко ранимым человеком, воспи-
тал в себе чувство прочного и глубокого недо-
брожелательства и недоверия к сильным мира
сего. И еще он понял, что в его положении
надо терпеть, чтобы чего-то в жизни добиться
и вырваться из круга нищеты и унижений.
Но были и светлые, радостные пережива-
ния. Трудная борьба за жизнь не подорвала
возникшую еще в училище и крепнущую с
каждым днем страсть к истории, не загасила
все усиливавшуюся любовь к Москве, которую
уже тогда в юности он увидел не только во всей
красе ее храмов и дворцов, но и в непригляд-
ной трогательности неустроенного быта, в не-
повторимой заброшенности и убогости мос-
ковской бедноты. Все это— и звучащая в его
душе история, и полифоничная московская
действительность входили в его плоть и кровь,
чтобы с годами выплеснуться наружу в самопо-
жертвенной преданности московской старине,
в независимости и демократизме суждений, в
упрямой неприязни к власти как таковой, к
силе, насилию, откуда бы они ни исходили,
когда бы ни существовали.
Направление на службу в Оружейную пала-
ту оказалось не случайностью, а, пожалуй, един-
ственным и неповторимым шансом, который
он, безродный и бездомный юнец, обеспечил
себе сам, добился своим глубоким интересом к
истории, своей эрудицией, уже накопленными
в училище знаниями. Его попечитель Д.М.
Львов уловил в молодом Забелине эту разгорев-
шуюся искру знания и творчества и помог оп-
ределиться в Кремль. Это было чудо. И сведе-
ние об это чуде стало первой в жизни дневни-
ковой записью И.Е.Забелина. В то время ему
было семнадцать лет.
С тех пор его прочно, на всю жизнь окру-
жил мир московской старины. Оружейная па-
лата была уже в то время не только музеем,
первой сокровищницей России, но и велико-
лепным архивохранилищем, где содержались
документы о жизни царского двора минувших
столетий, его приказов— Большой Казны, Ка-
менного и др. Сотни и тысячи их лежали с дав-
них времен никем не учтенные и никем не об-
работанные. Покинутая с начала XVIII в. вла-
стями старая столица как бы застыла в этих до-
кументах в своей московской первозданной
старине, рубежом которой стал XVIII век, со-
крыла для посторонних глаз свое великое про-
шлое; ветер века с тех пор шумел совсем с дру-
гой стороны, а Кремль, царский дворец ветша-
ли, приходили в запустение. Правда, И.Е. За-
белин пришел в Оружейную палату в те годы,
66

И.Е. Забелин
когда Москва, казалось, всколыхнулась после
1812 г., пробудила к себе всеобщий интерес. И
этот общественный подъем старой столицы не
мог не пройти мимо пытливого ума начинаю-
щего ученого.
Три года провел Забелин на новой службе,
а в 1840 г. он написал первую научную статью
о выездах царской семьи на богомолье в Трои-
це-Сергиев монастырь. Тема ее была узка и
конкретна, но выбор ее был неожидан и ори-
гинален. Уже этот первый опыт, получивший
выход на страницы печати («Московские гу-
бернские ведомости») в 1842 г., показал на-
правленность интересов молодого ученого:
опора на архив, на точный исторический факт,
образность мышления, стремление увидеть в
отдельном, пусть небольшом и ординарном со-
бытии большой исторический подтекст.
Затем последовали новые публикации по
истории Московской Руси XVI-XVII в., кото-
рые сделали его имя заметным в научном
мире. Кажется, жизнь налаживалась: Забелин
получил казенную квартиру, взял к себе мать,
женился. И все же бедняцкое прошлое тяж-
ким грузом придавливало его едва определив-
шееся будущее. Он никак не мог выбиться из
круга мелких забот и мелких людей. Радостью
становились ничтожные случайные приработ-
ки, радостью стал тот факт, что он наконец
расплатился за казенную одежду с сиротским
училищем. Его жена М.П. Андронова была та-
кой же беднячкой, как и сам Иван
Егорович. Начинающему ученому не хватало
систематического образования, широты кру-
гозора. В своем дневнике он записал в те годы:
«Хотелось знания, хотелось учиться». За его
плечами были лишь пять лет учебы в Бога-
дельном доме. Официальная наука, хотя и
благосклонно, но весьма настороженно отно-
силась к талантливому самоучке. Профессура
Московского университета так и не признала
его, по существу дискриминировала всю его
творческую жизнь за исключением последних
лет жизни, когда имя Забелина затмило науч-
ное реноме многих из них.
В этих штрихах его жизни мы находим от-
веты на многое из того, что определяло его
взгляды и настроения, его демократизм и гума-
низм, неприятие официальной науки с ее кос-
ностью и тщеславием, отрицательное отноше-
ние к «сильным мира сего».
Но жизнь шла. И.Е. Забелин продолжал
вгрызаться в архивы; теперь почти ежегодно вы-
ходили его новые статьи, публикации редких
архивных документов; старомосковский быт все
шире развертывался перед изумленными взора-
ми читателей. Уже в 40-е годы Забелин начал
работу над своим фундаментальным трудом
«Домашний быт русского народа в XVI и XVII
столетиях»; постепенно определяется еще одна
главная тема его научного творчества— история
Москвы, проявляется интерес к археологичес-
ким древностям. В молодом тогда человеке,— а
первая публикация Забелина вышла в свет, ког-
да ему было лишь 22 года,— удивляет широта
научных замыслов, масштабы задуманного,
стремление к мобилизации такого количества
архивных материалов, которые сегодня под силу
лишь солидным научным коллективам.
Эта масштабность работы, смелость в по-
становке глобальных конкретно-исторических
и теоретических тем стали уже давно своеоб-
разным знаком качества больших русских уче-
ных-историков. Поражает грандиозность за-
мысла и яркость, виртуозность исследователь-
ского исполнения Н.М. Карамзиным, «Исто-
рии государства Российского». Затем эстафе-
ту принимает почти сверстник Забелина—
СМ. Соловьев, замысливший создание своей
монументальной «Истории России». И в эти
же годы свой замысел— написать историю
русского народного быта— вынашивает Иван
Егорович Забелин. Все трое не сумели закон-
чить задуманного: груз замыслов оказался не-
посильным для этих талантливых одиночек,
но каждый из них привнес в их исполнение и
самопожертвование, и научную страсть, и
свой талант до последней капли, оказав неиз-
гладимое влияние на интеллектуальную жизнь
России.
К концу 40-х годов в возрасте 30 лет И.Е.
Забелин имел уже около 40 опубликованных
работ. Его научное слово звучало все уверен-
ней, теперь с ним считались все, кто занимал-
ся средневековой Русью. В 1842 г. это призна-
ние было оформлено избранием его членом-
соревнователем Общества истории и древнос-
тей российских. Молодого ученого поддержи-
вал глава этого общества, попечитель Москов-
ского учебного округа С. Г. Строганов. В «Чте-
ниях» общества Забелин продолжил публика-
цию архивных документов по истории Москвы
и Подмосковья XVI-XVII вв.
В 1848 г. он был назначен помощником ар-
хивариуса Московской дворцовой конторы, а в
1855 г. стал кремлевским архивариусом. Кэто-
з*
67

И.Е. Забелин
му времени у И.Е. Забелина появилось больше
времени для научной работы, меньше стало
мелких обременительных чиновничьих забот. -
Вокруг него группируется кружок любителей
русской старины. Именно к 40-50-м годам от-
носятся «походы» Забелина по территории
Кремля, тщательные осмотры кремлевских со-
боров, церквей, монастырей, подворий, под-
московных боярских дворцов. Известны пешие
походы Забелина с друзьями в Троице-Серги-
еву лавру, Новый Иерусалим, Ростов Великий,
а по пути— бесконечные заходы в окрестные
села, старинные монастыри, осмотр древних
построек, курганов, городищ. Не теоретически,
не умозрительно, а, что называется, собствен-
ными ногами и руками изучал И.Е. Забелин
русские древности.
В 50-е годы он продолжает активную науч-
ную работу, количество его печатных трудов
увеличивается с каждым месяцем. Он много
сотрудничает в погодинском «Москвитянине»,
публикует там заготовки к своему основному
труду «Домашний быт русского народа», в ча-
стности статью «Дворец московских царей до
Петра Великого». Диапазон его научных инте-
ресов постоянно расширяется. Создается впе-
чатление, что, окунувшись в архивные богат-
ства, молодой ученый самозабвенно выпуска-
ет в свет все, что ни попадается ему под руку,
и печатается везде, где придется. Он выпуска-
ет статьи о металлическом производстве в Рос-
сии и о финифтяном деле и получает за них
премии Археологического общества, затем
публикует материал об установлении неизвес-
тных захоронений в кремлевском Архангельс-
ком соборе; в «Журнале садоводства» выходит
его эссе о московских садах XVII-XVIII вв.; в
«Журнале охоты»— заметки об охотничьем
дневнике царя Алексея Михайловича. В эти же
годы он принимается за разработку проблемы
о положении женщины в русском средневеко-
вье. Однако все эти материалы концентриру-
ются вокруг главных его тем— русского быта и
истории Москвы, и любая, даже самая незна-
чительная, на первый взгляд, публикация по-
могает своими уникальными деталями разра-
ботке этих основных исследовательских тем
И.Е. Забелина.
С 1851 г. в «Отечественных записках» в те-
чение ряда лет И.Е. Забелин начинает публи-
кацию первой книги «Домашнего быта русско-
го народа». Она вызвала восторг интеллигент-
ных современников. Книгой зачитываются
Грановский и Тургенев, Щепкин и Чернышев-
ский, Чичерин и Кавелин. Кажется, ее не обо-
шли своим вниманием представители всех тог-
дашних общественных лагерей— революцио-
неры и консерваторы, западники и славянофи-
лы, официальные высшие круги России и уни-
верситетские преподаватели, студенты. И.С.
Тургенев начинает хлопоты об издании «До-
машнего быта» отдельной книгой.
Но эти успехи одновременно лишь подчер-
кивают неравноправное положение И.Е.Забе-
лина и как ученого, и как человека. Его бед-
няцкое происхождение, отсутствие высоких
связей, материальные недостатки, отсутствие
систематического образования тяготеют над
ним. В это же время многие его сверстники
идут совсем другим путем— гимназия, уни-
верситет, магистерские и докторские диссер-
тации, обучение за границей— в Париже, Бер-
лине, Гейдельберге, получение высоких про-
фессорских званий и кафедр в Московском,
Петербургском, Киевском университетах.
Именно такой путь проделал СМ. Соловьев,
что не могло не вызвать у И.Е.Забелина чув-
ства глубокого разочарования— нет, не по по-
воду продвижения таких ученых, как Соловь-
ев, а по поводу своей дискриминации и уни-
женного положения.
Попытки продолжить образование конча-
ются ничем: для этого нет ни средств, ни вре-
мени; лишь мечтой остается поступление в
Московский университет. И.Е.Забелин так и
остался уникальным человеком: стал извест-
ным ученым, имея за плечами лишь пять клас-
сов сиротского училища. Особенно задевало
ученого полное небрежение по отношению к
нему профессуры Московского университета:
став со временем одним из ведущих знатоков
Московской Руси, он так и не удосужился при-
глашения преподавать в университете. Правда,
ему предложили прочитать курс лекций по ме-
жевому делу в России в Константиновском ме-
жевом институте и это лишь подчеркнуло нео-
боснованный снобизм университетских специ-
алистов. В дальнейшем он стал доктором наук:
это звание присвоил ему Киевский универси-
тет без защиты диссертации по совокупности
опубликованных работ, но Московский уни-
верситет молчал.
Со временем появилась и протекция, но
временная, нестабильная. Кавелин организо-
вал встречу Забелина с известной меценат-
кой, вдовой брата царя, великой княгиней
68

И.Е. Забелин
Еленой Павловной; дважды Забелин встре-
чался с высокой особой, но заметных следов
в его научной карьере эти встречи не остави-
ли. Более того, через несколько лет Забели-
ну отказали в должности помощника дирек-
тора Оружейной палаты и не нашлось сил от-
стоять его кандидатуру перед лицом москов-
ских чиновников. Вместе с этой дискримина-
цией в душе ученого все более росло ощуще-
ние своей исследовательской и*обществен-
ной значимости, самоуважения, основанно-
го на колоссальном и кропотливом труде, ре-
зультаты которого с огромным интересом
встречала вся читающая Россия. И не случай-
но в 35 лет И.Е.Забелин делает первые на-
броски к своей автобиографии. Для него уже
тогда был поразителен взлет от полубеспри-
зорного московского мальчишки к высотам
русской исторической науки и ему, видимо,
хотелось осмыслить этот необычный путь,
понять его истоки, сформулировать для себя
свои собственные достоинства, позволившие
ему круто изменить, казалось, уготованную
ему незавидную судьбу.
В эти же годы И.Е.Забелин сближается с
кружком Т.Н. Грановского и с самим Т.Н. Гра-
новским. В дом лидера тогдашних русских за-
падников, видного демократа Забелина привел
весь опыт его предшествовавшей жизни. Со
времени своего появления в Оружейной пала-
те он общался с демократической молодежью,
увлекался статьями В.Г. Белинского. Его зна-
комство с Грановским поэтому было логичным
и естественным. У Грановского на дому он про-
слушал курс его лекций и это было его един-
ственным в жизни систематическим после Бо-
гадельного дома обучением.
Позднее, уже после смерти Т.Н. Грановс-
кого, И.Е. Забелин сблизился с кружком А.В.
Станкевича; в его доме встречался с видными
московскими правовиками К.Д. Кавелиным и
Б.Н. Чичериным, основоположниками теории
государственно-юридической школы, с СМ.
Соловьевым, применившим их теорию в
практике изучения России, с врачом СП.
Боткиным. Это были недостающие ему «уни-
верситеты».
Московские либералы активно выступали
против реакционных теорий Каткова, следили
за передовыми идеями Запада. Имена Фейер-
баха, Прудона, Маркса были им не чужды, как
не чужды они были И.Е.Забелину, жадно впи-
тывавшему все новое, мыслящее, передовое.
В преддверии реформ и в период самих ре-
форм всех годов он вопреки ретроградам при-
ветствует их проведение. О манифесте 19 фев-
раля 1861 г. он записал в своем дневнике: «От
души порадовался и умилился было до слез»2.
Он с сочувствием следил за студенческими
волнениями, осудил подавление восстания
крестьян в с. Бездна. Именно в то время он пи-
сал в своем дневнике: «Крутая, тупая, бессмыс-
ленная власть всегда воспитывает элемент про-
тестации, который в том или ином виде явит-
ся мстителем ей. Иван Грозный и братия вос-
питали Смутное время, самозванщину, Нико-
лай— нигилизм и нигилистов всех сортов»3.
В 1859 г. И.Е. Забелин стал членом Архео-
логической комиссии. Закончилась его служба
в Оружейной палате, которая принесла ему не
только радостные, волнующие часы, дни, ме-
сяцы приобщения к первоклассному источни-
ковому материалу, способствовала становле-
нию его как ученого, но и разочарования, свя-
занные с тяжкой борьбой за жизнь против чи-
новной рутины, которая стремилась приоста-
новить его научный рост, поставить его талант
на службу своим утилитарным интересам.
Теперь начался новый этап его научной де-
ятельности, связанный с обращением к глубо-
кой древности, к праславянским временам. Он
предпринял ряд археологических экспедиций
на юг России, провел интенсивные раскопки
скифских курганов в Поднепровье, работал на
Таманском полуострове. Несколько сезонов
проработал И.Е. Забелин в экспедициях, мно-
гого добился. Именно он возглавил экспеди-
цию, раскопавшую знаменитый Чертомлыц-
кий курган, полный скифскими и греческими
древностями; исследовал он археологически и
территорию греческой Ольвии, вел раскопки
боспорских древностей.
В ходе этих экспедиций И.Е. Забелин со-
брал огромный материал для новых книг и
статей; самым ценным для него, судя по его
археологическим наблюдениям, была возмож-
ность, опираясь на материальные свидетель-
ства жизни древних народов на территории
России, исследовать генезис славянства, вос-
создать историю русского народа в целом от
доисторических глубин до современного ему
периода. Он стремился реализовать свой за-
мысел в таких фундаментальных работах, как
«Древности Геродотовой Скифии» (1872),
«История русской жизни» в 2-х частях (1876,
1879), в статье «В чем заключаются основные
69

И.Е. Забелин
задачи археологии как науки» (1878), в серии
докладов о действиях Археологической ко-
миссии в том или ином году, в материалах к
«Археологическому словарю» и др.
Археологические работы укрепили извест-
ность И.Е. Забелина, принесли ему лавры ар-
хеолога, продвинули по служебной лестнице в
табели о рангах от IX до VI чина, увеличили его
материальный достаток. И все же полного
удовлетворения эта работа ему немала. Возвра-
щаясь домой, он вновь обращался к тем колос-
сальным источниковым пластам, которыми су-
мел овладеть за годы работы в Оружейной па-
лате, продолжал настойчивое исследование
России XVI-XVII в.
В 1876 г. он ушел в отставку в чине действи-
тельного статского советника. В ту пору И.Е.
Забелину был 56 лет.
Его первой и всепоглощающей научной
любовью оставалась Москва, Подмосковье,
Великороссия. Как раз в годы особенно ин-
тенсивных археологических исследований с
конца 50-х до середины 70-х годов в свет
вышли практически все основные исследова-
ния И.Е. Забелина: программные теоретичес-
кие статьи «Размышления о современных за-
дачах русской истории и древностей» (1860),
«Русская личность и русское общество нака-
нуне петровской реформы» (1863), «Совре-
менные взгляды и направления в русской ис-
тории» ( 1863), «Черты самобытности в древ-
нерусском зодчестве» (1878), монографии
«Домашний быт русского народа в XVI и XVII
столетии»: Т. 1. Домашний быт русских царей
в XVI и XVII столетии» (1862), Т.2 «Домаш-
ний быт русских цариц в XVI и XVII столе-
тии» (1872); в журнальном варианте он опуб-
ликовал монографии «Большой боярин в
своем вотчинном хозяйстве (XVII в.)» (1871),
«Минин и Пожарский: Прямые и кривые в
Смутное время» (1872), работа вышла пер-
вым отдельным изданием в 1883 г.; другие
многочисленные труды. В 1872-1873 г. в ти-
пографии В.Грачева и К0 был опубликован
двухтомник его трудов, куда вошли принци-
пиальные теоретические статьи историка,
другие исследования малых форм. Этот двух-
томник И.Е. Забелин назвал «Опыт изучения
русских древностей и истории». А это значит,
что все время, свободное от полевых раско-
пок, в осенние, зимние и весенние месяцы
он проводил за письменным столом, погру-
жаясь в основном в мир России XVI-XV1I вв.,
завершая уже начатые исследования, вына-
шивая новые замыслы, готовя свои работы к
печати.
На покой И.Е. Забелин удалился с пенсио-
ном в 1200 р. в год, в звании доктора наук, ко-
торое в 1871 г. ему присвоил Киевский универ-
ситет, в ореоле всероссийской научной славы.
Впереди еще были долгие годы жизни, новые
научные труды, новая большая организацион-
ная работа. Уход на пенсию стал для него сво-
еобразной передышкой перед новым научным
взлетом.
С 1872 г. он возглавил Общество истории и
древностей российских вместо умершего СМ.
Соловьева. С 1873 г. И.Е. Забелин вошел в со-
став действительных членов Исторического
музея, открытого в 1872 г. В обществе он про-
работал до 1888 г., а затем сосредоточился на
работе в музее.
С 1885 г. он был назначен товарищем пред-
седателя музея, т.е. стал его фактическим ди-
ректором. Он переехал в здание музея, где и
оставался жить вплоть до своей кончины.
Это было счастливое время. Материально
независимый, получивший широкую извест-
ность как историк и археолог, И.Е. Забелин с
головой ушел в новую для него работу. Он зна-
чительно увеличивает коллекции Историчес-
кого музея, активно привлекает к его деятель-
ности известных меценатов, обладателей боль-
ших исторических ценностей, к нему за сове-
том обращаются Суриков, А. Васнецов, Л. Тол-
стой, Рерих, другие деятели литературы и ис-
кусства. В 80-е годы наконец-то приходит при-
знание официальной науки— И.Е. Забелина
избирают почетным доктором Московского и
Петербургского университетов, членом-кор-
респондентом Академии наук.
С конца 70-х— начала 80-х годов в жизни
И.Е. Забелина происходит еще один поворот:
он становится официальным историографом
Москвы, соглашается, по предложению Мос-
ковской городской Думы, возглавить комис-
сию по созданию истории Москвы.
Думается, что городская Дума прекрасно
понимала, в чьи руки она доверяет историю го-
рода— к этому времени Забелин был наиболее
авторитетным знатоком московских древнос-
тей. Но отцы города не учли максималистской
научной натуры Ивана Егоровича. Его про-
грамма создания истории города, русской сто-
лицы до сих пор удивляет всех, кто знакомит-
ся с ней. Охват этот поистине невероятен. Он
70

И.Е. Забелин
удивляет не столько хронологически— от архе-
ологических глубин до XIX в., сколько темати-
чески— едва ли существовала какая-либо об-
ласть общественной жизни Москвы, которую
бы не намеревался изучить и представить чи-
тателю И.Е. Забелин.
С самого начала проект был обречен на не-
удачу: одним живущим поколением небольшой
группы ученых, как бы усердны и талантливы
они ни были, не суждено было поднять этот
научный груз. Но работа энтузиастов началась;
в ее водоворот были втянуты колоссальные ар-
хивные фонды. Начали выходить первые тома
материалов, подо самой истории города, о ко-
торой мечтали думские деятели, было далеко.
И тем не менее в 1884 г. вышла первая часть
«Материалов для истории, археологии и стати-
стики города Москвы», которая была посвяще-
на истории археологии и статистики московс-
ких церквей; в 1891 г. вышла вторая часть этих
материалов, а подготовительной работе не
было видно конца.
В это время Ивану Егоровичу шел уже 71-й
год. Он продолжал активную научную деятель-
ность. Ежегодно выходили его новые статьи,
заметки, рецензии, он переиздавал свои пре-
жние работы, и в первую очередь «Домашний
быт русского народа», «Минин и Пожарский».
Новых идей было уже немного— по существу
его концепционный теоретический корпус
сформировался в 60— 70-е годы и теперь в от-
дельных работах, предисловиях к своим старым
трудам он лишь оттачивал свои взгляды, свя-
зывал их в единую прочную цепь, обнимая ими
всю русскую историю.
В последний раз он обратился к своей кон-
цепции понимания исторического процесса в
созданной наконец «Истории города Моск-
вы». Первая ее часть вышла в 1902 г., потом
она была переиздана в 1905 г.; вторая же часть
труда в виде рукописи была И.Е. Забелиным
подготовлена к печати, но так и не увидела
свет: у престарелого автора уже не было сил
закончить начатое.
***
Все ортодоксальные критики Забелина
послереволюционной поры с негодованием
писали или подразумевали, что все свое твор-
чество он посвятил в той или иной мере обра-
зу жизни царского двора XVI-XVII вв. А раз
так, значит Забелин— монархист, консерва-
тор, шовинист и т.д. И никто из писавших и
молчавших не обратил внимания на другое:
ведь его основной труд называется «Домаш-
ний быт русского народа». Народа! И лишь
сквозь призму этого понимания она посвяще-
на государеву двору. Вот в этой прямой связи,
в этом сопоставлении жизни народа и жизни
царского двора и заключается смысл и этой и
других работ И.Е. Забелина.
Более того, народ, а не царь, не образ жиз-
ни царя и царской семьи неизменно оказыва-
ется у И.Е. Забелина в центре внимания всех
его сочинений— монографий, статей, рецен-
зий, заметок. По моему убеждению, ни один из
русских историков не уделял проблеме истории
народа столько внимания, сколько И.Е. Забе-
лин. Он был воистину народным историком не
только по своему происхождению, образу жиз-
ни, но и по своим убеждениям, историческим
взглядам.
И это было не случайно как для Забелина,
так и для ряда других историков того периода.
Крупные общественные перемены второй по-
ловины XIX в. сами выносили народ на аванс-
цену русской жизни, вызывая в памяти живые
образы прошлой истории. Эпоха 60-70-х годов,
когда Забелин создавал свои основные научные
труды, была тем временем, когда русская либе-
ральная и демократическая научная мысль все
чаще и чаще обращается к образу народа, в его
толще, в его истории ищет объяснение пре-
вратностям истории России. Эти черты эпохи
позднее очень тонко подметил П.Н. Милюков:
«На народе и народности сходятся в 60-х годах
самые разнообразные направления, начиная от
эпигонов славянофильства, вроде Беляева, и
кончая таким либералом чистой воды, как Гра-
довский. В поклонении «народности» сходят-
ся Костомаров и Буслаев, Щапов и Бестужев-
Рюмин, Забелин, Афанасьев. Каждый по-сво-
ему, но все толкутся в эту дверь, и на один мо-
мент (1861-62) сближаются в общем настрое-
нии. Это — то настроение, в котором Писарев
находит одобрительные слова для Киреевско-
го, Чернышевский подает руку Юрию Самари-
ну. Бросить мертвый механизм бездушных
юридических форм, обратиться к живому ма-
териалу, наполняющему формы,— таков об-
щий лозунг в эти годы»4. Этот историографи-
ческий феномен, думается, нам еще предстоит
исследовать.
Взгляд на народ, его историю, его образ
жизни у И.Е. Забелина был более реален, жиз-
71

И.Ё. Забелин
нен, правдив, нежели наше недавнее понима-
ние истории трудящихся классов, за которым
терялся обычный живой человек, единичный
человек, индивидуальность, которая стояла в
центре внимания исторических воззрений И.Е.
Забелина.
В предисловии к первой части «Домашне-
го быта русского народа» он писал: «Домашний
быт человека есть среда, в которой лежат заро-
дыши и зачатки всех так называемых великих
событий»5.
Не царя, не царицу, не царевичей, а чело-
века, русского человека, он стремился понять,
постичь «внутреннее народное развитие», а это
возможно, по мнению историка, лишь в том
случае, если мы сможем понять «частные
типы» народной жизни6.
Еще в 1880 г. в одной из первых своих тео-
ретических статей И.Е. Забелин на первый
план в истории выдвинул народ, который он
рассматривал как своеобразный обществен-
ный организм. «Идея организма есть идея са-
мой жизни»,— писал он,— и идея народности
как идея органическая «становится действую-
щим началом исторической жизни»7. Исто-
рик, замечает он далее, не берет эту идею у ес-
тествознания, «а находит ее сам в себе, пото-
му что история— такая же естественная наука,
как другие... Ее предмет— живой организм че-
ловеческий»8.
«Жизнь общества заключается в организа-
ции идей и дел, совершаемых человеком...
Жизнь в человеческом смысле есть именно ду-
ховная деятельность человека»9. Вот эта-то де-
ятельность, под которой Забелин понимает все
то, что создано разумом человека, и составля-
ет предмет истории. «Как личность отдельно-
го человека есть духовное целое, духовный
организм, живущий и развивающийся, так и
народ— высшая личность— есть такой же ду-
ховный организм, по тем же законам живущий
и развивающийся»10. И против этого здравого
подхода к предмету возразить, конечно, так же
трудно, особенно если учесть известное и уже
цитированное суждение Забелина о том, что
духовная жизнь людей, общества, его идеи оп-
ределяются бытом, т.е. условиями материаль-
ной жизни.
Далее автор дает свое понимание обще-
ства как такового: «Гражданское общество,
народ, есть живая совокупность умственных
и нравственных сил, которые, как органичес-
кие силы природы, находятся в постоянном
неуловимом движении, как все органическое
в природе».
И.Е. Забелин выступил против того, чтобы
превращать историю в сводку «громких» и «ка-
зистых» дел, распределяемых по видам: дела
военные, гражданские, церковные и т.п. В та-
ком подходе, утверждал историк, утрачивается
«личность» народа; нужно выявлять живую ис-
торическую действительность, а не заниматься
«разного рода раскраскою истории».
Воссоздавая путь народа— писал он— необ-
ходим «микроскоп исторический», а не только
изучение «громадных, но жалких дел» Чингис-
ханов и Тамерланов.
У нас же, с иронией отмечает Забелин, не
история, а «сборная биография неугомонных
лиц»11. Без личностей, конечно, нет истории,
продолжает он, без них нет общей жизни, но
нельзя подменять их историей жизнь и исто-
рию народа12.
Что же имеет в виду И.Е. Забелин под на-
родной жизнью, «лицом народа»? Здесь все
просится на страницы истории, говорит он,—
«народная песня, поверья и предания, обряд и
обычай, домашняя обстановка со всеми мело-
чами была и система понятий и убеждений
эпохи»13, необходимо изучать и законы, по ко-
торым живет сложный народный организм.
Это требует сосредоточения внимания иссле-
дователей на целом комплексе материалов, ко-
торые дают наиболее «типические черты» «на-
родной личности», и среди них не только лето-
писи, но и иные пласты источников— юриди-
ческие акты, челобитные, сыскные дела, рас-
сказывающие о повседневной жизни народа,
внимательное и всестороннее изучение быто-
вых вещей.
В 1863 г. в трех февральских номерах газе-
ты «Санкт-Петербургские ведомости» И.Е. За-
белин опубликовал статью «Современные
взгляды и направления в русской истории». В
этой статье свое понимание роли народа в ис-
тории он попытался приложить к современной
ему жизни, оценить тогдашний исторический
этап в истории России. Только что была про-
ведена реформа, отменившая крепостное со-
стояние крестьян, разрабатывались и проводи-
лись в жизнь другие реформы в различных об-
ластях общественной жизни. Старинная дре-
мотная русская рутина была буквально взорва-
на властным вторжением новых буржуазных
отношений. Старый мир рушился, новый об-
рисовывался еще невнятно. Именно в это вре-
72

И.Е. Забелин
мя разгорелись жаркие споры о настоящих и
будущих судьбах России между западниками и
славянофилами, вернее их уже пореформенны-
ми преемниками. В споре активно участвова-
ло консервативное крыло, либералы, мощно
звучал голос радикального направления, вос-
питанного на идеях Чернышевского, Добролю-
бова, Герцена, Бакунина, оформлялось буду-
щее народничество. И каждая из обществен-
ных групп в своей аргументации апеллировала
к истории. Вот эту-то особенность обществен-
ной борьбы того времени и отмечает И.Е. За-
белин. Вслушиваясь и вдумываясь в смысл гре-
мящей вокруг него полемики, он приходит к
грустному убеждению, что «наука история в
большинстве случаев служит для современно-
сти как средство для всевозможных доказа-
тельств, оправданий и порицаний»14. А потому
говорить сегодня об истории— значит говорить
о современных направлениях и стремлениях в
общественной борьбе15.
Это сказано более 120 лет назад, но звучит
свежо и в нынешние времена. Более того, За-
белин стремится вообще вскрыть смысл исто-
рического мироощущения, характер обще-
ственного мышления в переломные истори-
ческие эпохи, какой являлась эпоха 60-х годов
XIX в. Его рассуждения могут и сегодня, в пе-
риод наших реформ, произвести ошеломляю-
щее впечатление. Забелин полагает, что мыш-
ление личности, сформированное в условиях
«застойного периода» истории, входит в рез-
кое противоречие с начавшейся «перестрой-
кой» народной жизни. Результаты этого про-
тиворечия бывают весьма драматичными. «Ус-
воивши по началам собственного развития из-
вестный взгляд на вещи, более или менее оп-
ределенный и построенный довольно логич-
но, установивши точку воззрения твердо и са-
мостоятельно, единичный ум очень часто так
и умирает в ясном и спокойном созерцании
своей силы и правды. Это всегда случается в
эпохи стоячей жизни, когда в житейском море
в силу каких-либо обстоятельств настает
штиль, тишь и гладь. Но в эпохи поворотные,
когда все теряет свои прежние места, труд-
ненько сохранить это спокойствие, убеждение
в собственной единичной правде. Такие эпо-
хи тем особенно и отличаются, что прежняя
иная правда вдруг оказывается ложью. Долгая
и морозная зима вдруг оказывается весною и
возбуждает совсем иные представления о Бо-
жьем мире»16. Вот это и неспособен понять
«единичный ум», «крепко и плотно завернув-
шийся в тот или другой кокончик понимания
правды». Для такого ума, такого человека эпо-
ха переворота предстанет исключительно в
виде наступающего хаоса, анархии; возника-
ют мысли о всеобщей погибели, распаде об-
щества. Но «весь этот мутный водоворот,—
продолжает И.Е. Забелин,— представляет
только живое воплощение руководящей идеи
века» и задача истории— выявить «ход рас-
крытия этой идеи в жизни»17. Эту идею и ее
реализацию люди понимают «в соответствии
со своими нравами и умами». В действитель-
ности же кажущийся хаос— лишь проявление
закономерностей эпохи, которые по-разному
понимаются различными направлениями об-
щественной мысли. «Застарелые фрунтовики
мысли гневаются, когда настает подобный
хаос и даже ругаются, почитая себя все-таки
умнее общего жизненного движения и вовсе
не замечая, что в этом движении обнаружива-
ется очень здоровая сторона общества, кото-
рая в это время, несмотря на неизбежные заб-
луждения, шире и многообразнее, чем преж-
де, раскрывает свои сознательные силы»18. В
это время «жизнь общества раскрывает себя
без всякой застенчивости, раскрывает всю
подноготную»19. Все, что тлело, скрывалось
под спудом «ветхой личины», «изношенного
символа», неумолимо пробивает себе дорогу.
Общественные деятели в такие эпохи должны
четко отвечать на вопрос: «Кто ты и что ты?»—
без «виляния, двуличности и двусмысленнос-
ти». Эти-то вопросы, размышляет Забелин, «и
смущают людей, которые вовсе не готовились,
вовсе не желали бы отвечать на них», скрывая
свои истинные намерения и убеждения20.
Эти свои рассуждения историк применя-
ет при анализе таких поворотных эпох, как
60-е годы XIX в. и петровские реформы, дает
оценку той отчаянной общественной борь-
бе, которая разворачивалась вокруг судеб
России в XVIII в., но особенно во второй по-
ловине XIX в. И снова, как и в XVIII в., схле-
стнулись две основные полемические ли-
нии— «русофильство» и «западничество».
«Светоч русофильства», отмечает Забелин,
неизменно возгорался сильнее, «как скоро
жизнь делала поворот к собственному об-
новлению». Так было в петровские времена,
в период реформ Екатерины, а позднее
Александра I. И всякий раз «русофилы»
стремились равняться на русские «корни»,
73

И.Е. Забелин
где, по мысли Забелина, господствовали
лишь отсталость и косность. «Русофилы» и
прежде и теперь смотрят, по мнению Забе-
лина, «в день вчерашний», стремясь найти
там себе исторические образцы; «западни-
ки» же вглядываются лишь «в даль будуще-
го», отрываясь от реальной русской действи-
тельности, «они мало дорожат прошлым». И
те и другие как раз и демонстрируют две сто-
роны понимания действительности, прояв-
ляя недовольство существующим положени-
ем вещей, и стремятся использовать исто-
рию «как самое эластичное вещество»21.
Эти прозорливые и горькие размышления
И.Е. Забелина, казалось, не были замечены со-
временниками, скрестившими мечи в ярост-
ной полемике. Одиночка, стоящий над враж-
дующими группами, над запальчивыми спора-
ми, полными односторонней аргументацией,
был никому не нужен. Оба лагеря как бы на
деле продемонстрировали по отношению к За-
белину действие принципа «кто не с нами, тот
против нас». В те дни Забелин оказался объек-
тивным и вдумчивым историком, во многом
верно оценивавшим психологию людей пере-
ломной поры.
Во второй половине XIX в. Забелин спокой-
но и деловито писал: «Наши поступки есть
стиль XVI-XVII веков, народ в своей громаде и
доселе во многом живет еще идеями и идеала-
ми XVII столетия»22.
Занимаясь почти всю жизнь историей Рос-
сии XVI-XVII столетий, создавая впечатляю-
щую картину быта той поры, Забелин тем не
менее весьма скептически относится к русской
средневековой действительности. Можно с
полным основанием утверждать, что он, буду-
чи влюблен в быт, в предмет своего исследова-
ния, вовсе не был влюблен в Россию той поры.
Ведь это ему принадлежат слова: «Жизнь до-
петровского общества не представляет собой
ничего такого, что могло пленить наше вооб-
ражение. На тощей почве родовых и семейных
отношений напрасно станем искать тех сочных
плодов общественности, которыми так богата
жизнь других народов»23. Уклад народной жиз-
ни менялся медленно, тяжелые природные ус-
ловия, лютые морозы, краткое, небогатое лето
не давали возможности народу к быстрому все-
стороннему развитию заложенных в нем осо-
бенностей. Запад же развивался в условиях бла-
годатной природы и стал заметно обгонять
Россию во всех отношениях.
Забелин никак не мог согласиться с призы-
вами славянофилов возродить незамутненный
петровскими реформами образ России; уж он-
то очень хорошо понимал, что представляла
Русь того времени. «Тоска о предании— пус-
тошь,— писал он в своих дневниках,— впере-
ди, а не позади наше спасение». «Петр тем ве-
лик, что он разорвал предание, осмеял его, ос-
вободил мысль, чувства... Славянофилы и Ко-
стомаров стоят за предание, ищут в старом хла-
ме начало жизни»24.
Особое место в системе воззрений И.Е. За-
белина занимает соотношение народа и госу-
дарства, народа и самодержавия, народа и царя.
Собственно на понимании этого соотношения
построена и вся концепция труда «Домашний
быт русского народа», в частях, касающихся
быта царского двора.
Будучи сторонником теории К.Д. Кавели-
на о примате родовых патриархальных отноше-
ний в Древней Руси и их постепенном вытес-
нении началами государственными, Забелин
основной акцент в противовес «государствен-
никам» делает не на роли государства в созда-
нии общества, а на роли народа, его патриар-
хального быта в создании государства. Государ-
ство у Забелина является вторичным от наро-
да, от народного, однотипным с ним, глубоко
родственным.
«Людское общежитие,— пишет он во вто-
рой части первого тома «Домашнего быта рус-
ского народа»,— устраивается всегда по гос-
подствующему началу народной жизни, всегда
носит в себе те же элементы, которыми управ-
ляется народная мысль, определяется сфера
насущной действительности», а уж государство
«вызывает к жизни общество... Там, где нет по-
нятия о государственности, не существует по-
нятий и об общественности»25. До Петра на
Руси доминировали, считает Забелин, родовые
начала— родовое старшинство в семье, знание
людей по отечеству, по родству, люди в первую
очередь гордились отчиною и дединою, родо-
вым, отчинным старшинством. Отсюда во
всем, повсюду господствовало патриархальное
родительское начало, начало рутины, Домо-
строя; семейно-родовой быт с двором в каче-
стве основной ячейки и хозяином, господином,
господарем был основным фундаментом всего
общественного бытия. На этом общественном
фундаменте и взрастает государство как «ре-
зультат, произведение народного сознания»,
«внешний механизм народной жизни». Оно
74

И.Е. Забелин
вырастает из «дома», «в строе дома»; здесь кро-
ются семена и политического строя. По этому
же принципу патриархальности, семейного
замкнутого уклада строится государство, стро-
ится общество26. Государь становится владыкой
в родовом, семейном понимании, таким же
владыкой становятся и города, скажем, Новго-
род27, «государь из единичного типа с органи-
ческой постепенностью переходит в тип поли-
тический». Вот откуда проистекает его выделе-
ние в качестве одного из основных типов ис-
тории русского народа в тип «господаря», «го-
сударя», вот почему систему домашнего быта
народа Забелин начинает с обрисовки царско-
го двора и посвящает этому первый том «До-
машнего быта русского народа». А далее мне
хочется привести положения И.Е. Забелина,
ставшие для него как бы программными: «Не
должно забывать, что никакой другой оболоч-
ки не может создать себе народный дух, как
именно такую, какая у него существует и какая,
следовательно, отвечает требованиям его при-
роды и свойству его сил»28. «Каково государ-
ство, таков и народ, и каков народ, таково и го-
сударство»29.
В своем дневнике он записывал: «Самодер-
жавие потому, что в народе лежали такие эле-
менты. Следовательно, народ в том виноват, а
не кто другой, ни черт, ни дьявол»30.
И.Е. Забелин писал историю народа, одно-
временно он писал историю личностей; через
личности он показывал народ, а характеризуя
народ, шел к обрисовке характера личности.
«Без лиц нет истории,— писал Забелин,— без
единичной жизни нет общей жизни. Но не
ставьте же эти лица, эту единичную жизнь на
то же место, которое по праву принадлежит
лицу народа»31. Личность и народ, по мысли
историка, находятся в удивительной гармо-
нии. Всякая личность есть создание известной
умственной и нравственной среды, известной
эпохи или известного времени32. У каждого
народного типа, считал Забелин, свой герой,
как и у каждого времени. Личность является
выразителем потребностей времени. Но это
случается не часто, а когда происходит, то ста-
новится праздником в исторической жизни
народа. Как правило, такая гармония наблю-
дается в поворотные эпохи. В «будни» же—
«широкое поле личности по преимуществу
эгоистической... господству случайных, мел-
ких людей, созданных мелким эгоизмом». На
самом повороте от будней к общественным
потрясениям может возникнуть вакуум, обще-
ство в решающий момент останется без вож-
дя, выразителя истинных народных интере-
сов, и тогда «первый наглец приобретает ус-
пех»33. Эгоистическая личность, прикрываясь
народной тогой, вступает в реальное противо-
речие с обществом, и задача историка заклю-
чается в том, чтобы строго разобрать «пошлый
хлам истории и напасть на эти потаенные пути
народной жизни».
Так, задолго до русских марксистов, в пер-
вую очередь Г.В. Плеханова, И.Е. Забелин выс-
казал весьма глубокие, здравые мысли о соот-
ношении народа и личности, а его психологи-
чески точные замечания, думаю, вполне могут
и сегодня быть использованы нашими обще-
ствоведами.
Народная борьба с насилием власть иму-
щих, осуждение этих насилий по отношению
к простым людям, глубокое сочувствие на-
родным тяготам и бедам проходят красной
нитью через все сочинения Забелина. Он не-
навидел боярство, он ненавидел дворянство
и чиновничество, он ненавидел крепостни-
ческие порядки старой Руси и не мог не от-
разить этого в своих трудах. Он писал о про-
изволе и пытках в России XVI-XVII вв., гово-
рил о старой Москве как о «столице крепос-
тников, где обитали праздность и роскошь»34.
Он первым в историографии показал бед-
ственное положение крестьянства в крупной
вотчине XVII в. в работе «Большой боярин в
своем вотчинном хозяйстве». «Кормилец-зе-
мец должен был оплачивать каждое свое дви-
жение; иной раз крестьянская почва не вы-
держивала этой тяжести, этих «опустошений»
и «колебала даже самое государство»35. В сво-
их трудах он не только утверждал ценность
народа, ценность простого человека— крес-
тьянина, ремесленника, мелкого торговца, но
и мощь народных движений, их впечатляю-
щее влияние в истории. Поразительно следу-
ющее его дневниковое наблюдение: «Кулико-
во поле— движение народное. Смутное вре-
мя— народное движение. Отсюда ряд собы-
тий, бунтов до Пугачева и 14 декабря. Все на-
род»36. Здесь нельзя не отдать должное удиви-
тельной исторической интуиции ученого, су-
мевшего прочувствовать родственность, каза-
лось бы, столь разных общественных явле-
ний, как общенародная борьба с врагом, так
и народная ярость, крестьянская война и са-
моотверженность революционного дворян-
75

И.Е. Забелин
ства, выявить их общую народную основу—
интересы народа.
От конца XIX в. до нас дошел портрет Ива-
на Егоровича Забелина работы В.И. Сурико-
ва. От этого лица невозможно отвести взгляд.
Таким можно представить себе Нестора: седая
грива прекрасных волос, окладистая совер-
шенно белая борода, суровый чисто летопис-
ный излом бровей, в котором, казалось, отра-
зились все страсти, муки, победы, радости,
трагедии народа. И взгляд, исполненный ума,
сострадания и величия. Суриков, казалось,
уловил то главное, что составляло суть нату-
ры Забелина: он пропустил через свой ум, че-
рез свое сердце историю народа и эта история
оставила в его душе неизгладимый след, этот
след она оставляет в душе каждого, кто при-
касается к творчеству замечательного русско-
го историка.
Примечания
1 О жизни и творчестве И.Е. Забелина написано до
обидного мало. Историография 40-60-х годов пред-
ставляется во многом устарелой, не отвечающей на-
учным требованиям нынешнего времени. Да и на бо-
лее поздних работах лежит ешс печать идеологичес-
ких подходов к творчеству ученого. Но именно в
этих работах сделаны пусть и ограниченные идеоло-
гическими стереотипами первые успешные попыт-
ки воссоздать как жизненный путь И.Е. Забелина,
так и оценить отдельные стороны его творчества.
См.: Звягинцев Е. Историограф великого города—
И.Е. Забелин// ИЖ. 1943. Кн.3-4. С.61-67; Арцихов-
ский А.В. Забелин— археолог// Историко-архсоло-
гический сборник. М., 1948. С.5-11; Рубинштейн
Н.Л. Иван Егорович Забелин: Исторические воззре-
ния и научная деятельность (1820-1908)// И СССР.
1965. № 1. С.51-74; Формозов А.А. Историк Москвы
И.Е.Забелин. М., 1984.
2 Формозов А.А. Указ.соч. С. 119-121.
3 Там же. С. 122.
4 Милюков П.Н В.О. Ключевский //В.О. Ключевский.
Характеристики и воспоминания. М., 1912. С. 198.
5Забелин И.Е. Домашний быт русского народа в XVI
и XVII столетии. Т. 1. 4.1. Домашний быт русских ца-
рей в XVI и XVII столетии. М., 1918. C.IX
6Тамже. C.XIII.
7 Забелин И.Е. Размышления о современных задачах
русской истории и древностей // Опыты изучения рус-
ских древностей и истории. 4.2. М., 1873. С.1, 3.
8 Там же. С.З.
9 Там же. С.4.
10 Там же. С.5.
11 Там же. С. 17.
12 См. там же. С. 18.
,3Тамже. СЮ, 12, 16.
^Забелин И.Е. Современные взгляды и направления
в русской истории // Опыты изучения русских древ-
ностей истории. 4.1. М., 1872. С.301.
|5Тамже. С.302.
16 Там же. С304.
|7Там же. с.305.
18 Там же. с.306.
19 Там же. с.307.
20Там же.
21 Там же. С.339, 340, 346, 349.
22 Цит. по: Формозов А.А. Указ.соч. С.64, 230.
23 Там же. С.54.
^Рубинштейн Н.Л. Иван Егорович Забелин. С.62.
25 Забелин И.Е. Домашний быт русского народа в XVI
и XVII столетии. Т.1. 4.2. Домашний быт русских ца-
рей в XVI и XVII столетии. М., 1872. С.344, 349.
26 Забелин И.Е. Размышления... С.41.
27 Там же. С.43.
2КТамже. С.46.
29 Там же. С.47.
30 Цит. по: Формозов А.А. Указ.соч., С.68.
31 Забелин И.Е. Размышления... С. 18.
32 Там же. С.1.
33 Цит. по: Рубинштейн Н.Л. С.64.
34 Цит. по: Формозов А.А. Указ соч. С. 19.
35 Забелин И.Е. Большой боярин в своем вотчинном
хозяйстве (XVII в.)// BE. 1871. № 1, С. 12, 28.
36 Цит. по: Рубинштейн Н.Л. Указ. соч. С.61.
Основные труды И.Е. Забелина
Российский царственный дом Романовых. СПб.,
1852-1860. Збтетр.
Историческое обозрение финифтяного и ценинно-
годела в России. СПб., 1853.
О металлическом производстве в России до конца
XVII столетия. СПб., 1853.
Домашний быт русского народа в XVI и XVII сто-
летии: В 2 т. М., 1862-1869. Т. 1: Домашний быт рус-
ских царей в XVI и XVII столетии; Т. 2: Домашний
быт русских цариц в XVI и XVII столетии. — То же.
2-е изд., доп. М., 1872. Т. 1, ч. 1; Т. 2. - То же. 3-е
изд., доп. М., 1895-1901. Т.1. ч. 1; Т. 2. - То же. 4-е
изд., доп. М., 1918. Т. 1.ч. 1.
Тоже. М., 1915. Т. 1,ч.2;Т. 2.
Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетии: В
3 кн. М., 1991. Кн. 1: Государев двор или дворец.
Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетии.
Новосибирск, 1992.
Большой боярин в своем вотчинном хозяйстве (XVII
век) //BE. 1871. Т. 1-2.
Опыты изучения русских древностей и истории: В 2
ч. М., 1872-1873. 4. 1-2.
История русской жизни с древнейших времен: В 2
ч. М., 1876-1879. 4. 1-2. - То же. 2-е изд., испр. и
доп. М., 1908-1912.4. 1-2.
Минин и Пожарский: Прямые и кривые в Смутное
время. М., 1883. — 3-е изд., доп. М., 1896. — 4-е изд.,
доп. М., 1901.-М., 1999.
76

И.Е. Забелин
Москва и московская промышленная область. М.,
1898. (Живописная Россия: В 12 т.; Т. 6, ч. 1).
Русское искусство: Черты самобытности вдрсвнсрус.
зодчестве. М., 1900.
История города Москвы. М., 1902. Ч. 1. - То же. 2-е
изд., испр. и доп. М., 1905. Т. 1. ч.1. -Тоже. М., 1990.
Репринт с изд. 1905. — То же. М., 1995. - То же. М.,
1996.
* * *
Современные взгляды и направления в русской ис-
тории: |1862 г.]//ИиИ. М., 1995.
Записка И.Е. Забелина о комплектовании фондов
Исторического музея / Подгот. В.Б. Шарков// АЕ за
1995 г. М., 1997.
* * *
Первое водворение в Москве греколатинской и об-
шей европейской науки: Речь... в память 200-лстнсй
годовщины рождения первого рус.историка В.Н. Та-
тищева//ЧОИ ДР. 1866. Кн. 4.
Воспоминания о Д.А. Ровинском. СПб., 1896.
(Письма И.Е. Забелина]// М.М. Стасюлсвич и его
современники в их переписке. СПб., 1912. Т. 2.
Записные книжки И.Е. Забелина, 50-е годы XIX
века/ Публ. Н.А. Каргополовой / / Российский Архив:
История Отечества в свидетельствах и документах,
XVNI-ХХвв. М., 1994. [Т.]5.
* * *
Материалы для истории, археологии и статистики
города Москвы... собранные и изданные руковод-
ством и трудами И.Забелина: В 2 ч. М., 1884-1891.
Ч. 1: Материалы для истории, археологии и статис-
тики московских церквей...; Ч. 2.
* * *
Языков Д.Д. И.Е.Забелин: (Ко дню полувекового слу-
жения его русской пауке): Библиогр. очерк. М., 1892.
Кузьминский К.С. И.Е. Забелин и его печатные тру-
ды. М., 1912.
Иван Егорович Забелин: Библиогр. указ. / Сост. О.Ф.
Войкова', Науч. консультант и авт. вступ. ст. А.А. Фор-
мозов. М., 1988.
Литература об И.Е. Забелине
Трубачев С.С. 50-летие ученой деятельности И.Е. За-
белина // Ист. вестн. 1892. № 6.
Якушкин В.Е. И.Е. Забелин: (Биогр. очерк). М., 1892.
АнучинД.Н. И.Е. Забелин как археолог в первую по-
ловину его научной деятельности (1842-1876). М.,
1909. -То же: (С сокр.)//Д.Н. Анучин о людях рус-
ской науки и культуры. М., 1950.
Ардашев //.//. И.Е. Забелин кактеоретик археологии:
(От археологии до историософии). М., 1909.
Кизеветтер А.А. Памяти И.Е. Забелина// РМ. 1909.
Кн. 1, отд. 2.
Лаппо-Данилевский А.С. И.Е. Забелин// Изв.Акад.
Наук. 1909. Сер. VI №2.
Сахновский Вас. И.Е. Забелин: Опыт характеристики
его исторических трудов// РМ, 1912. № 5, отд. 2.
Звягинцев Е. Историограф великого города — И.Е.
Забелин (1820-1908) // Ист. жури. 1943. № 3-4.
Арциховский А.В. Забелин — археолог// Историко-
археологический сборник. М., 1948.
Порох И.В. Из дневниковых записей И.Е. Забели-
на// Н.Г. Чернышевский: Статьи, исследования и
материалы. Саратов, 1962. Т. 3.
Рубинштейн Н.Л. Иван Егорович Забелин: Ист. воз-
зрения и научн. деятельность (1820-1908)// И СССР.
1965. № 1.
Филимонов СБ. Воспоминания М.Н. Сперанского о
И.Е. Забелине//АЕ за 1976 г. М., 1977.
Тузов А.Л. Архивные материалы о И.Е. Забелине//АЕ
за 1982 г. М., 1983.
Литовченко Л.А. К вопросу о мировоззрении И.Е.
Забелина// Историографические и источниковед-
ческие проблемы отечественной истории: Историог-
рафия освобод. движения и обществ, мысли России
и Украины. Днепропетровск, 1984.
Формозов А.А. Историк Москвы И.Е. Забелин. М.,
1984.
Он же. Воспоминания И.Е. Забелина о Грановс-
ком//АЕ за 1983 г. М., 1985.
Ключевский В.О. И.Е. Забелин; Д. И. Иловайский и
И.Е. Забелин //Соч.: В 9 т., М., 1989. Т. VII.
Сахаров А.И. И.Е. Забелин: Новая оценка творче-
ства//ВИ. 1990. №7.
Он же. Народ — разгадка всего: Иван Егорович Забе-
лин// Историки России, XVIII - начало XX века. М.,
1996.
Юбилейное заседание памяти СМ. Соловьева и И.Е.
Забелина // АЕ за 1995 г. М., 1997. Из содерж.: Хро-
ника заседания / Лохина Т.В.; Вступительное слово /
Шмидт С.О.; Историки петербургской школы о И.Е.
Забелине / Чирков СВ.
Точеный И.П. Иван Егорович Забелин: К 175-летию
со дня рождения // Специалист. 1995. № 9.

Василий Осипович Ключевский
(1841-1911)
Память, обращенная к личности любого
крупного деятеля культуры и науки, содер-
жит в себе не только чувство благодарности
за все им содеянное, но и чувство почтитель-
ности к оставленному наследию, оказавше-
муся необходимым для последующих поколе-
ний, уважающих свое прошлое и умеющих
замечать в нем назидательные уроки и про-
зорливые наставления. При всей давности
расцвета творческой мысли В.О.Ключевско-
го остается вовсе не праздным вопрос, как бы
он ни был сложен, о ценности опыта его
мысли в современной научной и преподава-
тельской жизни и для общественного созна-
ния ныне здравствующих поколений. Ни
один отечественный историк не пользовался
в России такой известностью, как В.О.Клю-
чевский. Его сочинения никогда не имели
тот оттенок «популярности», которая бы при-
влекала внимание широкой аудитории чита-
телей. И тем не менее при жизни В.О.Клю-
чевского, после его кончины и вплоть до на-
стоящего времени даже изданные миллион-
ным тиражом, они пользуются неизменным
спросом. Этот неувядаемый интерес в слит-
ности преподавательского мастерства, де-
монстрировавшегося перед слушателями и
талантливо воспроизводимого в сочинениях,
и опыта создания оригинальной концепции
исторического пути России, провозглашен-
ной научной общественностью начала XX в.
истинной научной школой. Таким образом,
слава лектора и ученого, очевидная для со-
временников В.О.Ключевского, последую-
щими поколениями воспринималась во вза-
имосвязи блестящего стилистического воп-
лощения идей с оригинальной концепцией.
Сама фигура В.О. Ключевского для его
современников, казалось, не была особо при-
мечательной. Для того времени она была
даже ординарна, а в его биографии не было
ошеломляющих или интригующих эпизодов.
Весь его жизненный путь в напряженной по-
вседневной работе не выходил за грани про-
фессорской карьеры, начало которой нельзя
не признать удачливым. Выходец из семьи
бедного сельского священника, очень талан-
тливый, трудоспособный и целеустремлен-
ный молодой человек начал свой путь в на-
уке в 1860-х годах, в 70-х годах достиг опре-
деленного положения, а в 90-х — всероссий-
ской известности.
В.О. Ключевский родился в Пензе 16 ян-
варя 1841 г., его детство до 10 лет прошло в
селе Можаровке, где отец — бедный священ-
ник — имел приход, и мало чем отличалось от
жизни крестьянских детей. В 185.0 г. в резуль-
тате несчастного случая погиб его отец. Се-
мья, оказавшаяся в нищете, переселилась в
Пензу, где мальчик провел один учебный год
в приходском духовном училище, затем четы-
ре года в уездном духовном училище, а с сен-
тября 1856 г. и до конца 1860 г. — в духовной
семинарии. Обучение в духовных учебных за-
ведениях было бесплатным. При бедственном
положении семьи это был единственный путь
78

В.О. Ключевский
к образованию. По окончании уездного учи-
лища и в семинарии он резко выделялся сво-
ими успехами среди сверстников и уже со вто-
рого года семинарского обучения сам стал да-
вать уроки. Неприязнь к богословской схола-
стике и непременное желание поступить в
университет привели к тому, что, несмотря на
противодействие духовного начальства и от-
сутствие средств, в марте 1861 г. В.О. Ключев-
ский, не закончив курса, получил увольни-
тельное свидетельство и в июле приехал в
Москву. Перед отъездом из Пензы он получил
от дяди-священника крупную денежную ас-
сигнацию, которая помогла ему устроиться на
первых порах пребывания в Москве. С тех пор
и до конца жизни В.О. Ключевский стал мос-
квичем, редко уезжал из города, а отпуск
обычно проводил в Подмосковье. В августе
1861 г. В.О. Ключевский благополучно сдал
шестнадцать вступительных экзаменов и был
зачислен на историко-филологический фа-
культет Московского университета.
«Кандидатское сочинение» (как бы сейчас
сказали —дипломное), завершавшее курс обу-
чения в университете, было к концу 1864/
65 гг. представлено В.О. Ключевским на тему
«Сказания иностранцев о Московском госу-
дарстве». После очень высокой его оценки и
рекомендации опубликования в «Известиях
Московского университета» В.О. Ключевский
был оставлен при кафедре российской исто-
рии на два года в качестве стипендиата для
подготовки к профессорскому званию (т.е. в
положении, сходном с современной аспиран-
турой). Ему надлежало сдать магистерские эк-
замены (по русской истории, всеобщей исто-
рии, политической экономии) и написать ма-
гистерскую диссертацию. С блеском завер-
шенная кандидатская работа показала силу
источниковедческого анализа В.О. Ключевс-
кого и новая тема — «Древнерусские жития
святых как исторический источник» — отвеча-
ла его возможностям, а тяготение к «быту» —
интересам диссертанта.
Работа над диссертацией «Жития святых»
затянулась у В.О. Ключевского на шесть лет,
поэтому после истечения формального сро-
ка двухгодичного пребывания в «аспиранту-
ре» СМ. Соловьеву, который заведовал ка-
федрой, было затруднительно просить мини-
стра просвещения о его продлении. По реко-
мендации СМ. Соловьева В.О. Ключевский
получил место репетитора в московском
Александровском военном училище. В то
время при подготовке и осуществлении воен-
ной реформы создавались новые военно-
учебные заведения с широкой программой
образования. В учрежденном Александровс-
ком училище вводился курс всеобщей исто-
рии, читать который был приглашен в 1865 г.
сам СМ. Соловьев. В училище В.О. Ключев-
ский проработал с 1867 г. 16 лет, заменив с
1871 г. в чтении курса новой всеобщей исто-
рии СМ. Соловьева. Своеобразие этого кур-
са заключалось в том, что он начинался с Ве-
ликой французской революции и завершал-
ся серединой XIX в., т.е. современностью. Ра-
бота над этим курсом ставила перед В.О.
Ключевским вопрос о взаимосвязи истории
России и Западной Европы, что в дальней-
шем конкретно отразилось в его интересе к
сюжетам, связанным с историей культуры
России XVIII — начала XIX в., а в целом — на
его внимании к всемирно-историческому
процессу.
В этот же период у В.О. Ключевского по-
явилась возможность занять вакантную кафед-
ру русской гражданской истории на церковно-
историческом отделении Московской духов-
ной академии, размешавшейся в Сергиевом
Посаде. Семинаристское «происхождение» и
работа над житиями святых, по-видимому, в
свою очередь сыграли положительную роль и с
июня 1871 г. избранный советом академии при-
ват-доцентом В.О. Ключевский начал там свою
службу, не прерывавшуюся до конца 1906 г. т.е.
36 лет, долее чем он затем прослужил в универ-
ситете (1879-1911). Летом 1872 г. В.О. Ключев-
ский по просьбе своего друга В.И. Герье, руко-
водившего Московскими Высшими женскими
курсами, взял на себя чтение там лекций. Эта
работа продолжалась более 15 лет.
Таким образом, в 70-х годах В.О. Ключевс-
кий получил широкую преподавательскую
практику и его имя как блестящего лектора
стало приобретать известность.
В 1870 г. он наконец завершил свою магис-
терскую диссертацию «Древнерусские жития
святых, как исторический источник» и осенью
1871 г. известным книгоиздателем К.Т. Солда-
тенковым она была выпущена в свет отдель-
ным изданием. В самом начале 1872 г. истори-
ко-филологический факультет Московского
университета заслушал отзыв СМ. Соловьева
о книге и 26 января состоялась магистерская
защита В.О. Ключевского.
79

В.О. Ключевский
В 1870-х годах В.О. Ключевский начал ра-
боту над второй — докторской диссертацией —
«Боярская Дума Древней Руси». Это исследо-
вание заняло у В.О. Ключевского десять лет. В
1880-1881 гг. он опубликовал значительную его
часть в журнале «Русская мысль», а в 1882 г. в
переработанном виде издал отдельной книгой.
Завершение исследования совпадало с тяжелой
болезнью СМ. Соловьева. Он не смог уже на-
чинать осенью 1879 г. курс лекций, и по пред-
ставлению декана факультета Н.А. Попова в
университет был приглашен В.О. Ключевский;
22 сентября Совет университета почти едино-
гласно тайным голосованием (при одном воз-
державшемся) избрал В.О. Ключевского на
должность доцента, а 4 октября скончался СМ.
Соловьев.
22 ноября 1879 г. В.О. Ключевский прочи-
тал вводную лекцию, посвященную СМ. Со-
ловьеву, а 5 декабря — первую лекцию курса
русской истории и начал свою почти 32-лет-
нюю деятельность в университете. 29 сентября
1882 г. в актовом зале университета в присут-
ствии чиновного начальства Москвы В.О.
Ключевский с блеском защитил докторскую
диссертацию «Боярская дума Древней Руси». С
ноября 1882 г. он стал профессором Московс-
кой духовной академии и университета, где к
нему после смерти СМ. Соловьева перешло
заведование кафедрой.
Лекционная деятельность, захватившая -
В.О. Ключевского с начала его самостоятель-
ной жизни, никогда им не оставлялась. В
1867-1883 гг. он преподавал в Александровс-
ком военном училище, в 1871-1906 гг. — в
Московской духовной академии, в 1872-
1888 гг. — на Высших женских курсах, в 1879-
1911 гг. — в Московском университете, к тому
же эпизодически читал курсы публичных лек-
ций в Политехническом музее, в Училище жи-
вописи, ваяния и зодчества, а также постоян-
но выступал с докладами и речами. Слава лек-
тора пришла к нему уже в 70-х годах и студен-
ческая молва разнесла ее за стены учебных за-
ведений задолго до получения им профессор-
ского звания. Его ученик П.Н. Милюков, сви-
детель начала лекторской карьеры В.О. Клю-
чевского в университете, писал, что в тот мо-
мент студенты третьего курса, слушавшие до
того быстро старевшего СМ. Соловьева, счи-
тали невозможным заинтересоваться русской
историей. «И вдруг это новое явление — лек-
ции Ключевского, объявленные к концу семе-
стра. Мы, впрочем, заранее знали, что будем
иметь дело не с новичком. Лекциям Ключев-
ского предшествовала громкая слава. И об-
ширная аудитория, собравшаяся слушать но-
вого профессора, была заранее настроена в его
пользу. То, что мы услышали, превзошло все
ожидания...», — писал он1. Другой его ученик,
Ю.В. Готье (в дальнейшем известный историк)
вспоминал, что студенты не только жадно слу-
шали его общий курс, но даже увлекались
весьма специализированными лекциями по
источниковедению2.
В.О. Ключевский несколько лет был дека-
ном историко-филологического факультета
(1887-1889) и проректором Московского уни-
верситета. Эти обязанности тяготили его и он
постарался избавиться от них, но всегда живо
откликался на возникавшие вопросы студен-
ческой жизни. Под его наблюдением шесть
учеников издали свои монографии и защити-
ли магистерские диссертации (П.Н. Милю-
ков, Н.А. Рожков, М.М. Богословский, А.А.
Кизеветтер, Ю.В. Готье; М.К. Любавский за-
щитил и магистерскую, и докторскую диссер-
тации). Он участвовал в общественной жиз-
ни — выступал на столетнем юбилее А.С.
Пушкина; отстаивал вместе с другими про-
фессорами университета права студентов,
движение которых особенно обострилось с
весны 1899 г.
В 1900 г. Академия наук избрала В.О. Клю-
чевского своим действительным членом, но
«сверх штата», последнее объяснялось тем, что
академикам полагалось проживать в Петер-
бурге, а Ключевский не собирался покидать
Москву. Позже, в 1908 г., он был избран по-
четным членом Академии по разряду изящной
словесности.
В 1901 г. по правилам того времени В.О.
Ключевский, отметивший 30-летие своей пре-
подавательской деятельности, должен был по-
дать в отставку. Кафедра была передана его уче-
нику М.К. Любавскому. Но положение В.О.
Ключевского мало в чем изменилось. За ним
было оставлено право преподавания и в уни-
верситете, и в духовной академии. В 1905 г. он
был привлечен к работе комиссии по пере-
смотру законов в печати и в совещаниях по
проекту учреждения Государственной думы и
ее полномочий. На этих заседаниях В.О. Клю-
чевский выступал за свободу слова и печати, в
частности и от духовной цензуры, настаивал на
законодательном статусе Думы и бессословном
80

В.О. Ключевский
порядке выборов в нее. Занятая им либераль-
ная позиция усложнила его положение в духов-
ной академии. С конца 1905 г. начались его от-
крытые столкновения с ее руководством и ре-
акционной профессурой. В сентябре 1906 г. -
В.О. Ключевский подал в отставку и был уво-
лен, несмотря на многолюдные сходки студен-
тов, требовавших продолжения его преподава-
ния; для соблюдения приличий указом Сино-
да В.О. Ключевский был утвержден в звании
почетного члена академии (февраль 1907 г.).
Во времена В.О. Ключевского в России
златоустов хватало, но его лекционное мастер-
ство было особым. Оно было не только даром
от Бога, а вырабатывалось им самим целеуст-
ремленно и последовательно. Развитый талант
тем более поразителен потому, что В.О. Клю-
чевский никогда не был оратором в общепри-
нятом понимании этого слова. Сохранивший-
ся с детства физический недостаток — заика-
ние он преодолевал манерой выступления: го-
ворил негромко, очень отчетливо и неспеша;
богатство интонаций создавало ту музыку
речи, которая завораживала аудиторию, а ар-
тистическое воплощение в ту или иную эпоху
и чеканность фразировки при удивительном
использовании всего богатства русского язы-
ка держало слушателей в ожидании какой-
либо изысканной образности или ядовитой
шутки. В постоянной работе над текстом В.О.
Ключевский заменял отдельные слова и выра-
жения ради достижения краткости и четкости
изложения, сменял дешевые эффекты более
яркими афоризмами и экспромтами, «неожи-
данно» выпускаемыми в свет, а в действи-
тельности заранее заготовленными. Он был
великим мастером таких «заготовок» и для
лекционных выступлений, и для повседнев-
ного общения с окружающими его людьми;
сохранилось их великое множество и в тек-
стах его сочинений, и в заносимых про запас
в специальную тетрадь и в записную книжку.
Сам В.О. Ключевский емко свидетельствовал
об этом виде работы в широко известном
афоризме: «Легкое дело — тяжело писать и
говорить, но легко писать и говорить — тяже-
лое дело»3. Сам для себя он однажды сформу-
лировал в Записной книжке 90-х годов свой
же опыт «подчинения» аудитории: «Развивая
мысль в речи, надо сперва схему ее вложить
в ум слушателя, потом в наглядном сравнении
предъявить ее воображению и, наконец, на
мягкой лирической подкладке осторожно по-
ложить ее на слушающее сердце, и тогда слу-
шатель — Ваш военнопленный и сам не убе-
жит от Вас, даже когда Вы отпустите его на
волю, останется вечно послушным Вашим
клиентом»4.
Популярность имени В.О. Ключевского
зависела отнюдь не только от лекторского ма-
стерства, на чем обычно фиксировали свое
внимание мемуаристы. Помимо чисто внеш-
него умения завораживать любую аудиторию,
было более глубокое по своему существу об-
стоятельство. В.О. Ключевский как никто
иной в своей преподавательской практике и
своими произведениями вносил воспитатель-
ное, назидательное, но не навязчивое, ярко и
четко сформулированное и научно доказуемое
начало. Его целью было воспитание самосоз-
нания, и его слушатели и читатели редко ког-
да не получали четко нацеленных этических
«зарядов», примеров чему было великое мно-
жество. Для каждой эпохи, любого эпизода
или действовавшего лица В.О. Ключевский
умел находить соответствующий, словесно бе-
зупречно выраженный образ или понятие, так
или иначе обращенные к национальному и
общественному самосознанию. Уже во второй
лекции своего знаменитого «Курса русской
истории» он, заключая ее, апеллировал к ес-
тественному побуждению человека, которое
может быть воспитано пониманием своего ис-
торического прошлого: «Определяя задачи и
направление своей деятельности, каждый из
нас должен быть хоть немного историком,
чтобы стать сознательно и добросовестно дей-
ствующим гражданином»5. При этом в заклю-
чении к этой же лекции звучало явное предо-
стережение, обращенное автором к своим со-
временникам: «История народа, научно вос-
произведенная, становится приходно-расход-
ной его книгой, по которой подсчитываются
недочеты и передержки его прошлого»6, а
вырабатывающееся из знания прошлого «ис-
торическое сознание дает обществу, им обла-
дающему, тот глазомер положения, то чутье
минуты, которые предохраняют его как от
косности, так и от торопливости»7. В.О. Клю-
чевский, разумеется, не ограничивался подоб-
ными «напутствиями», сплошь и рядом отсы-
лая слушателей и читателей к конкретным
примерам истории. Примером такой научной
прозорливости может служить в обзоре отече-
ственной историографии второй половины
XIX в. суровый упрек мышлению обществен-
81

В.О. Ключевский
ности, которая после реформ 1860-х годов на
новом этапе истории проявила «равнодушие к
отечественному прошлому». «Исторический
закон, — писал В.О. Ключевский, — строгий
дядька незрелых народов и бывает даже их па-
лачом, когда их глупая детская строптивость
переходит в безумную готовность к истори-
ческому самозабвению»8. Это грозное предуп-
реждение, сделанное в начале XX в., как изве-
стно, позднее воплотилось в трагическую ре-
альность. В своей речи «Значение преподоб-
ного Сергия для русского народа и государ-
ства», обращаясь к страшной эпохе монголь-
ского ига и результатам Куликовской битвы,
В.О. Ключевский видел в людях, за пять сто-
летий приходивших к могиле Сергия, чувство
вневременной памяти, превратившееся в на-
родную нравственную идею и свидетельству-
ющее, что «одним из отличительнымх призна-
ков великого народа служит его способность
подниматься на ноги после падения»9. Не ме-
нее воспитательно направленно он строил
свою речь «Добрые люди Древней Руси», про-
читанную на публичном собрании в пользу
пострадавших от неурожая в Поволжье в на-
чале 90-х годов. Эту речь он начинал словами:
«Благотворительность — вот слово с очень
спорным значением и с очень простым смыс-
лом»10, а далее развивал мысль о ней как усло-
вии нравственного здоровья, исторически бы-
товавшего среди народа11.
Назидательные уроки из прошлого наро-
да он постоянно распространял и на истори-
ческие типы людей, волею судьбы и случая
оказывавшихся во главе его. Противник са-
модержавия, он долго приходил к итоговой
оценке деятельности Петра 1, пока не нашел
необходимую суровую формулировку, дале-
кую от панегирика и достойную, с его точки
зрения, великого императора, вся деятель-
ность которого по созиданию силой произво-
ла правового государства представляла собой
моральный и юридический нонсенс. «Само-
властие само по себе противно как полити-
ческий принцип. Его никогда не признает
гражданская совесть. Но можно мириться с
лицом, в котором эта противоестественная
сила соединяется с самопожертвованием»12;
тут В.О. Ключевский единственный раз по-
зволил себе извинить человека, обладавшего
самодержавной властью.
Можно определенно считать, что воспита-
тельная функция истории, особенно подчерки-
ваемая В.О. Ключевским при соотношении
роли человеческой личности в жизни с обще-
ством, обостряла популярность его лекций и
произведений.
Образность речи В.О. Ключевского была
органично связана с изобразительностью, от-
чего его лекции в Училище живописи имели
своеобразный отклик. Эти лекции слуша-
ли В.А. Серов, A.M. Васнецов и другие ху-
дожники, в творчестве которых видное мес-
то занимала историческая тематика. Суще-
ствовало мнение, что В.А. Серов свой извес-
тный эскиз «Петр I» создал под впечатлени-
ем лекций В.О. Ключевского. В этой же свя-
зи следует вспомнить и общение В.О. Клю-
чевского с Ф.И. Шаляпиным, который в сво-
их автобиографических записках писал о нем
как о великолепном учителе.
Вникая в научную «лабораторию» ученого,
можно увидеть, как в отдельных монографиях
складывалась его оригинальная концепция ис-
торического процесса и отражались поиски
концепционных положений. Внимательно
присматриваясь к опыту своих университетс-
ких учителей, В.О. Ключевский резко порвал с
упрочившейся традицией (поныне сохраняю-
щей свои позиции) систематически последова-
тельного изложения исторических событий и
сосредоточивал свое внимание на теоретичес-
ких обобщениях. В результате его «Курс рус-
ской истории», ставший по существу научным
завещанием, явился первой попыткой про-
блемного подхода к изложению всей русской
истории.
Основной объект исследования — на-
род — оставался неизменно в центре его вни-
мания. Эта особенность творческого интере-
са проявлялась в первых же больших иссле-
дованиях В.О. Ключевского — «Сказания
иностранцев о Московском государстве»
(1866) и при работе над, казалось бы, отвле-
ченной по своему названию от народа кни-
гой — «Древнерусские жития святых как ис-
торический источник». Оба сочинения пока-
зательны вовлечением в исследовательский
оборот источников, мало привлекавшихся
ранее к анализу.
В предисловии к «Сказаниям» В.О. Клю-
чевский так определял и цель своего исследо-
вания, и специфические возможности источ-
ников, положенных в его основу: «Иностран-
ные известия могут быть очень важным мате-
риалом изучения прошедшей жизни народа.
82

В.О. Ключевский
Будничная обстановка жизни, повседневные
явления, мимо которых без внимания проходи-
ли современники, привыкшие к ним, прежде
всего останавливали на себе внимание чужого
наблюдателя»13. При этом В.О. Ключевский
вовсе не следовал за наблюдениями иностран-
цев, считая, что в большей части случаев запад-
ноевропейский путешественник XVI-XVII вв.
не мог даже верно оценить виденное и отмечал
отрывочные явления. Автор самостоятельно
стремился эти явления анализировать «со сто-
роны тех исторических условий, под влиянием
которых слагался этот быт и характер»14. Сле-
дуя этому принципу, В.О. Ключевский полови-
ну своего сочинения посвятил описанию наро-
донаселения и его хозяйства, географическому
обзору страны, городам и торговле, а другую
половину — царскому двору, дипломатическо-
му этикету в приеме иноземных послов, орга-
низации войска, порядку управления, судопро-
изводству и доходам казны. А.Ф. Кони в своих
воспоминаниях подчеркивал строгую разбор-
чивость В.О. Ключевского в материале, чем его
сочинение выгодно отличалось от незадолго до
того вышедшего труда Н.И. Костомарова
«Очерк домашней жизни и нравов великорус-
ского народа в XVI и XVII столетиях»15. Тема-
тическая направленность «Сказаний» была
вовсе не случайна для В.О. Ключевского. Через
год, в 1867 г., он участвовал в издании перево-
да популярной книги П.Кирхмана, вышедшей
под названием «История общественного и ча-
стного быта». В эту книгу В.О. Ключевский
органично включил разделы чисто этнографи-
ческого характера с описанием посуды, обра-
ботки овечьей шерсти, льна и конопли, строи-
тельного дела у русских.
При работе над следующим исследованием
«Древнерусские жития святых как историчес-
кий источник» В.О. Ключевский вышел за гра-
ницы источниковедческой направленности
темы. В процессе работы он задался мыслью
исследовать процесс хозяйственного освоения
Северо-Восточной Руси и сделал первый шаг к
созданию своего концепционного взгляда на
основу исторического процесса в России. Клю-
чевский просмотрел громадное количество ру-
кописей, проанализировал до пяти тысяч спис-
ков «житий» и пришел к заключениям, реши-
тельно расходившимся с официальной агиог-
рафией, которая придавала «житиям» важней-
шую роль в религиозной пропаганде. Он при-
шел к довольно пессимистическому выводу о
бедности содержания «житий»; его критичес-
кая оценка достоверности их сведений была су-
щественным моментом в развитии антиклери-
кальных тенденций в русской исторической
науке. Ученый отлично понимал особенности
источника и в частном разговоре много позже
на им самим же поставленный вопрос: «Какая
разница между «житием святого» и «биографи-
ей», — дал ядовитый ответ, — такая же, «кото-
рая существует между иконой и портретом».
Одновременно с работой над «Житиями» Клю-
чевский опубликовал исследование «Хозяй-
ственная деятельность Соловецкого монасты-
ря в Беломорском крае» (1866-1867), в котором
вопреки канонизированной традиции доказал,
что осваивали край местные крестьяне, а мона-
стырь лишь продолжал начатое ими промысло-
вое дело.
Интерес к хозяйственной деятельности на-
рода неизбежно приводил В.О. Ключевского к
социальным и экономическим проблемам.
Они с особой четкостью отразились в его
творчестве, прежде всего при работе над «Бо-
ярской думой древней Руси». Обращаясь к
роли социальных и экономических факторов
в историческом процессе, Ключевский пола-
гал, что каждый из них в силу привходящих
обстоятельств в тот или иной период истории
мог иметь ведущее значение. Социальная ис-
тория в это время становилась исследователь-
ской необходимостью и он придал своей док-
торской диссертации именно такую направ-
ленность. Об этом свидетельствовало заглавие
введения к первому опыту исследования: «В
предлагаемом опыте Боярская дума рассмат-
ривается в связи с классами и интересами,
господствовавшими в древнерусском обще-
стве»16. В диссертации ставилась проблема
изучения классов и концепционно Боярская
дума рассматривалась как законодательное
конституционное учреждение с обширным
политическим влиянием. Исследование отра-
жало историю господствующего класса — бо-
ярства и дворянства, проблему, к которой ав-
тор в дальнейшем неоднократно обращался,
характеризуя с явно антидворянских позиций
более поздний этап истории России — XVIII-
начало XIX в.; причем когда речь заходила о
роли дворянства в русской культуре, автор
подчеркивал его никчемность, доходя вплоть
до неоправданного гротеска. Принятый ас-
пект исследования в условиях пореформенной
России сообщал ему политическое, конститу-
83

В.О. Ключевский
ционное звучание. После публикаций в жур-
нале «Русская мысль» отдельных глав диссер-
тации при подготовке ее к отдельному изда-
нию В.О. Ключевский в условиях политичес-
кой реакции, начавшейся после убийства на-
родниками Александра II, провел большую
редакционную работу и завуалировал свои
антисамодержавные и антиаристократичес-
кие взгляды, но суть — проблема обществен-
ных классов и их экономических интере-
сов — осталась.
Проблемы социальной истории исследова-
лись В.О. Ключевским особенно в 80-х годах в
читавшемся им курсе «История сословий в
России», в сочинениях, посвященных истории
закрепощения крестьян, истории земских со-
боров и др.
В цельном, систематизированном виде
складывавшаяся десятилетиями концепция ис-
торического прошлого России была В.О. Клю-
чевским отражена в «Курсе русской истории»17.
В советской исторической науке вплоть до от-
носительно недавнего времени В.О. Ключевс-
кий щедро и неукоснительно укорялся (прав-
да, в разной тональности) в порочности мето-
дологии, ограниченности классового анализа,
неспособности преодолеть «неверные» пред-
ставления буржуазно-либеральной идеологии,
даже в конституционном монархизме и т.п.
При таком классовом подходе к оценкам науч-
ного поиска ученых прошлого столетия, тем
более с уверенностью в собственной непогре-
шимости в истине и превосходстве над челове-
ком другой эпохи безнадежно усмотреть ре-
зультативность творческой исследовательской
мысли в ее цельности.
В различных учебных заведениях В.О.
Ключевский читал курсы не только по исто-
рии России, но и всеобщей истории, и тем
более не мог не задуматься о месте России в
общеисторическом процессе. Следует под-
черкнуть, что вопреки установившейся тогда
в русской исторической науке традиции рас-
сматривать историю России как явление ис-
ключительно самобытное, В.О. Ключевский
рассматривал ее в общем русле истории все-
общей. Такой подход определялся его обще-
теоретическим взглядом на путь познания
истории человечества, четко сформулирован-
ным при подготовке «Курса» к изданию. По
его мнению, только изучая историю отдель-
ных народов, можно будет сформулировать
общесоциологические положения. Поэто-
му В.О. Ключевский лишь ставил перед со-
бой общий социологический вопрос о про-
блеме истории человечества и закономерно-
сти ее развития и концентрировал внимание
на «местной истории» (по его терминологии),
исследование которой позволило бы уловить
общие закономерности исторического про-
цесса.
Развивая свою концепцию, В.О. Ключевс-
кий проявлял безусловную научную скром-
ность. В поисках «тайны» исторического про-
цесса он возлагал надежду на познание соче-
таний разных условий развития той или иной
страны, что позволило бы в дальнейшем со-
здать науку «Об общих законах строения чело-
веческих обществ, приложимых независимо
от преходящих местных условий»18. Чуждый
какого-либо шовинизма, Ключевский рас-
сматривал ее только как вариант истории все-
общей со своими «местными» особенностями.
Эта концепция содержала опыт осмысления
исследователем истории при мотивации ее
процессов суммой разных по своему существу,
но определенных «исторических сил». До сих
пор такой подход представляется историогра-
фам эклектикой, хотя далеко не всегда толь-
ко социально-экономическая доминанта мо-
жет проявляться как руководящая во всех
конкретных исторических ситуациях, тем бо-
лее при учете особенностей «местной исто-
рии». Именно эта принципиальная особен-
ность концепционного подхода Ключевского
должна привлекать особое внимание. Он стре-
мился найти наиболее существенное и харак-
терное в истории народа путем выявления ос-
новных (с его точки зрения) обстоятельств,
определявших его жизнь на том или ином эта-
пе истории. Обращаясь к «местной» истории
России, Ключевский первостепенную особен-
ность истории русского народа не без основа-
ния видел в природном факторе, порождав-
шем наряду с политическими обстоятельства-
ми беспрерывные миграции населения. Тем
самым он решительно порывал с теоретичеки-
ми установками господствовавшей тогда «го-
сударственной школы», представители кото-
рой утверждали руководящую роль государ-
ства в организации народной жизни. Ключев-
ский приходил к иному, обратному понима-
нию соотношения роли народа и государства.
Именно колонизационные движения, по его
мнению, определяли политический порядок,
в частности в процессе самого создания Рус-
84

В.О. Ключевский
ского государства. «Эта колонизация (с юго-
запада, из Киевской Руси, на северо-восток. —
В.А.) создавала мир русских поселков, послу-
живших готовой почвой для удельного кня-
жеского владения»19, — утверждал В.О. Клю-
чевский, а далее рассматривал колонизацию
Заволжья, как продолжение процесса заселе-
ния центрального междуречья. Создание госу-
дарства он видел «делом народности», создав-
шей свой «народный лагерь» с Мхэсквой, как
стратегически наиболее удобном центре в
борьбе с врагами на три фронта — восточном,
южном и западном. Это государство «роди-
лось на Куликовом поле, а не в скопидомном
сундуке Ивана Калиты»20— не удержался от
очередного афоризма Ключевский. При под-
готовке первого тома «Курса русской истории»
к печати ученый теоретически емко, афорис-
тически сформулировал свое понимание зна-
чимости народных миграций: «История Рос-
сии есть история страны, которая колонизи-
руется. Область колонизации в ней расширя-
лась вместе с государственной ее территори-
ей. То падая, то поднимаясь, это вековое дви-
жение продолжается до наших дней»21. Более
того, исходя из современной ему ситуации, он
делал далеко идущее и оправдавшееся предпо-
ложение — это движение со временем «неми-
нуемо отзовется на общем положении дел не-
маловажными последствиями»22.
Итак, народу как понятию этническому и
этическому в концепции В.О. Ключевского от-
водилась главная роль в истории образования
и развития государства. До настоящего време-
ни этой мысли в этническом аспекте в истори-
ографии уделялось мало внимания и проблема
так и осталась не исчерпанной. Значимость
миграционных движений проявлялась в нема-
ловажных для государства последствиях соци-
ального, экономического, политического и де-
мографического характера, не говоря уже о
культурно - исторической роли в обшецивили-
зационном процессе. Вполне очевидна прямая
связь между миграционными движениями рус-
ского населения и упрочением в составе мно-
гонационального государства вновь вошедших
в его состав народов, социальными протеста-
ми, распространением сельскохозяйственной
практики и многом ином.
Значимость народных миграций, как осо-
бенность «местной» истории России В.О.
Ключевский органично связывал с теми «ис-
торическими силами», которые, по его мне-
нию, в своей совокупности определяли исто-
рический процесс и представляли стержень
его концепции.
В курсе «Методология», читавшемся в 80-х
годах, В.О. Ключевский выдвигал четыре «ис-
торические силы», созидающие и направляю-
щие общежитие: 1)природа страны2) физи-
ческая природа человека; 3) личность и 4) об-
щество23. Таким образом основу своего кон-
цепционного поиска он видел в индивидуаль-
ной человеческой личности и человеческом
обществе во всем их историческом многооб-
разии, живущих в определенных природных
условиях. Этот подход был окончательно
сформулирован в первой лекции «Курса рус-
ской истории» как результат всех его предше-
ствующих исследований. «Итак, человеческая
личность, людское общество и природа стра-
ны — вот те три основные исторические силы,
которые строят людское общежитие»24 — оп-
ределял в 1904 г. свои позиции В.О. Ключевс-
кий. В этой «триаде» он, обращаясь к лично-
сти, прежде всего пытался подойти к характе-
ристике народа в исторической перспективе,
с его духовностью и этикой, с психологичес-
кой точки зрения, что в настоящее время
представляется проблемой забытой и не зас-
луживающей внимания. Особенно яркие стра-
ницы посвятил Ключевский великороссу в его
отношениях с природой. Сосредоточивая вни-
мание на его борьбе с трудными природными
условиями, историк по существу ставил про-
блему, только сейчас понятую, непреходящую,
о взаимоотношении человека с природой. В
лекционном курсе он раскрывал психологи-
ческий склад великоросса, создававшегося
«могущественным действием» природы, кото-
рая направляла его хозяйственную жизнь; ак-
центировал его изворотливость, непритяза-
тельность, осмотрительность, удивительную
наблюдательность и работоспособность, без
которой невозможен успех земледельческого
труда в короткое лето. «Ни один народ в Ев-
ропе не способен к такому напряженному тру-
ду на короткое время, какое может развить ве-
ликоросс; но и нигде в Европе, кажется, не
найдем такой непривычки к ровному, умерен-
ному и размеренному постоянному труду, как
в той же Великороссии»,25 — писал Ключевс-
кий. При подготовке «Курса русской истории»
к печати он нашел удивительно меткое, худо-
жественно выразительное заключение к лек-
ции, посвященной великороссу: «Природа и
85

В.О. Ключевский
судьба вели великоросса так, что приучили его
выходить на прямую дорогу окольными путя-
ми. Великоросс мыслит и действует, как хо-
дит. Кажется, что можно придумать кривее и
извилистее великорусского проселка? Точно
змея проползла. А попробуйте пройти прямее:
только проплутаете и выйдете на ту же изви-
листую тропу»26.
Обращаясь к человеческой личности, В.О.
Ключевский вовсе не видел в ней самодовле-
ющую силу. Индивидуальность ума и таланта
он относил к области исторического изуче-
ния, коль скоро они подготовлены совокуп-
ной работой среды и общества, а потому и
«усиливают связь между людьми, составляю-
щими известный союз, и в жизни союза не
может быть вполне одиночной деятельнос-
ти»27, причем, по его мысли, существует и об-
ратная связь: «...личность, имевшая несчастие
стать вне союза, теряется для истории. Далее,
этот факт есть для каждого вступающего в
жизнь лица необходимость: личность не мо-
жет жить вне союза; эта настоятельная необ-
ходимость превращается в дальнейшем своем
развитии в потребность: лицо не только не
может, но и не хочет обходиться без общения
с другими»28. Итак, для В.О. Ключевского
личность исторична и представляет первосте-
пенную силу в «людском общежитии»; она не
только хозяйственно воспитанный природой
и средой субъект, но она социальна, носитель-
ница нравственности и культуры. Именно с
этой точки зрения историк создавал целую га-
лерею морально-этических образов, принад-
лежавших к разным социальным слоям обще-
ства. Он доказывал значение воспитания для
целых чередующихся поколений, в результа-
те чего создавалось историческое преемство
материального и духовного достояния29. Поня-
тие «историческое воспитание» народа рас-
крывалось через галерею «исторических ти-
пов», а в них самих главным для него была
роль в жизни общества — прежде всего поли-
тическая и культурная30.
При всей разноликости и неравнозначности
деятели культуры и науки для него — предмет
национальной гордости и «русский народный
отзвук общечеловеческой работы». Портреты,
понимаемые В.О. Ключевским в исторической
обусловленности их появления, это образцы
творческого опыта раскрытия личности в исто-
рии, без которых невозможно познание куль-
турной и общественной жизни предшествую-
щих поколений с их ошибками, достижениями
и взлетами мысли.
Проблема «общества» занимала в триаде -
В.О. Ключевского особое положение. В курсе
«Методология» он говорил: «На вопрос, что
составляет предмет исторического изучения,
мы должны дать такой простой ответ: этим
предметом служат происхождение, развитие и
свойства людских союзов»31. Сейчас было бы
странно критиковать В.О. Ключевского с по-
зиций марксистского подхода к формацион-
ному социально-экономическому пониманию
исторического процесса, которого он не при-
держивался. Он шел своим путем и речь мо-
жет идти только о другом — о ценности ком-
плексного подхода к истории сословий, пони-
мании их положения на разных этапах исто-
рии страны и взаимоотношении с государ-
ством. В этой же связи он ставил непреходя-
щий вопрос — «Что личность дает обществу и
насколько последнее гнетет первую?»32 Так, в
частности, может показаться непоследова-
тельным, что В.О. Ключевский, начиная свой
«Курс», прежде всего обращался к истории на-
рода, а, приближаясь к его завершению, пер-
востепенное внимание концентрировал на ис-
тории дворянского государства. Эта особен-
ность «Курса» давно была замечена исследо-
вателями; объяснялась она по-разному: влия-
нием «государственной школы», изменением
идейных позиций автора, склонявшимся пос-
ле поражения революции 1905-1907 гг. к реак-
ционно-идеалистическим позициям и т.п. Ис-
следования творчества В.О. Ключевского,
осуществлявшиеся за последние годы, позво-
ляют иначе понять замысел историка.
Так, в части III «Курса», посвященной
XVII в., В.О. Ключевский на передний план
выдвинул тяжелые внешнеполитические за-
дачи государства, разрешение которых при-
вело к перенапряжению народных сил и рас-
ширению государственной власти за счет
«стеснения частного интереса» и «обществен-
ной свободы».
В целом же он создавал у читателя четкое
впечатление: как в условиях самодержавного
правления и дворянского господства государ-
ство задавило народ, его труд и жизнь. Гово-
ря о результатах экономических реформ Пет-
ра I, В.О. Ключевский приходил к выводу о
том, что выиграло государство, которое ста-
ло зд^есколько раз богаче, но не народ. Вся
пр^Вразовательная деятельность Петра I,
86

В.О. Ключевский
писал он, «направлялась мыслью о необходи-
мости и всемогуществе властного принужде-
ния: он надеялся только силой навязать на-
роду недостающие ему блага и, следователь-
но, верил в возможность своротить народ-
ную жизнь с ее исторического русла и вогнать
в новые берега»33.
В целом же В.О. Ключевский приходил к
верному выводу о бюрократическом характере
центрального управления при Петре I, все тя-
готы которого возлагались на народ. Следстви-
ем этой бюрократической системы он не без
основания считал массовое казнокрадство и
иные должностные преступления.
«Совместное действие деспотизма и свобо-
ды, просвещения и рабства — это политичес-
кая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся
у нас со времени Петра два века и доселе не-
разрешенная»34,— с полным основанием зак-
лючал ученый и к тому же объяснял, что «аб-
солютная власть без оправдывающих ее личных
качеств носителя обыкновенно становится слу-
гой или своего окружения или общественного
класса, которого она боится и в котором ищет
себе опоры»35.
В.О. Ключевский завершал «Курс» словами:
«Поколение, которому принадлежит и говоря-
щий, доселе плохо разрешало свои задачи, и
надо думать, что оно сойдет с поприща не раз-
решивши их, но оно сойдет с уверенностью,
что вы и те, которых вы будете воспитывать,
разрешите их за нас».36 Это напутствие отно-
сится и к ныне живущим поколениям. Воспи-
тательно нацеленные произведения крупней-
шего ученого сохраняют свое непреходящее
значение в российской культуре, а его имя не
случайно представлялось символом достиже-
ний отечественной исторической мысли. В.О.
Ключевский считал необходимым подчерки-
вать историческое значение России для судьбы
Западной Европы и ее культуры времен Древ-
ней Руси. Имея в виду образование Русского
государства, он писал: «...Европа чувствовала,
что сзади, со стороны урало-алтайского восто-
ка, ей ничто не угрожает, и плохо замечала,
что... в XVI в. образовался центр государства,
которое наконец перешло от обороны в на-
ступление на азиатские гнезда, спасая европей-
скую культуру от татарских ударов. Так мы очу-
тились в арьергарде Европы, оберегали тыл ев-
ропейской цивилизации. Но сторожевая служ-
ба везде неблагодарна и скоро забывается, ког-
да она исправна: чем бдительнее охрана, тем
спокойнее спится охраняемым и тем менее
расположены они ценить жертвы своего по-
коя».37 Этим общеевропейским экскурсом ис-
торик как бы оттенял особенность трудного, а
порой трагического пути русского народа в его
«местной истории».
На современном уровне знаний настоятель-
но вновь возникает вопрос о значимости теоре-
тического наследия В.О. Ключевского и причи-
нах неувядаемого интереса к его творчеству. Ина-
че говоря, речь должна идти о том, рассматривать
ли это наследие лишь выдающимся памятником
исторической мысли столетней давности или ви-
деть в нем и источник непреходящих идей, по-
ныне значимых для общественного сознания в
его поисках общественных идеалов.
Итак, суть концептуального опыта В.О.
Ключевского заключалась в попытке показать
значение различных факторов в общем исто-
рическом процессе и отдельных периодах рус-
ской истории. В.О. Ключевский стремился от-
тенить прежде всего географические условия,
в которых жила основная масса населения.
Далее следовали критерий политического
свойства и, наконец, критерий хозяйственно-
экономический. Во взаимосвязи с природны-
ми условиями в каждом периоде им рассмат-
ривались особенности человеческой личнос-
ти — исторические типы и общество с его «со-
юзами», отражавшими основное в его струк-
туре — социальность с ее интересами и требо-
ваниями. Иначе говоря, концепция подчиня-
лась истории народа при взаимосвязи основ-
ных проблем — природно-территориальной,
государственности, социальности общества и
его хозяйства. Теоретически и познавательно
творческий поиск не совместим с кризисом
науки, к которому так щедро относили В.О.
Ключевского. Поиск общих закономерностей
и комплексный подход к определению веду-
щих проблем в историческом процессе, соот-
ношение их значимости, первостепенное вни-
мание к духовности личности и общества, раз-
носторонность источниковедческого и исто-
риографического анализа — лишь основные
черты научного метода ученого.
Огромный успех «Курса русской истории»
при жизни автора и сохраняющаяся его попу-
лярность до настоящего времени объясняются
рядом причин методического и методологичес-
кого характера. Прежде всего «Курс» был пер-
вой и, к сожалению, как указывалось, един-
ственной попыткой проблемного подхода к из-
87 М

В.О. Ключевский
ложен и ю русской истории. Все лекции, а при
издании курса — главы, он подчинял доказа-
тельству своих теоретических взглядов, привле-
кая строго проверенный, но относительно не-
многочисленный фактический материал лишь в
виде иллюстрации к своим положениям. Поэто-
му в его лекциях слушатели и читатели находи-
ли не систематическое изложение исторических
событий, а раскрытие основных, с точки зрения
автора, конечно, теоретических обобщений, ха-
рактеризующих исторический процесс. Такой
методический прием несравненно активнее бу-
дил мысль слушателей и читателей, тем более
побуждая их к самостоятельному мышлению.
Примечания
1 Милюков П.И. В.О. Ключевский//В.О. Ключевс-
кий. Характеристики и воспоминания. М., 1912.
С.185-186.
2 Готье Ю.В. В.О. Ключевский как руководитель на-
чинающих ученых//Там же. С. 177.
3 Ключевский В.О. Исторические портреты. Деятели
исторической мысли. М., 1990. С.517.
4 Ключевский В.О. Письма. Дневники... Афоризмы и
мысли об истории. М., 1968. С.356.
5 Киочевский В.О. Соч.: В 9 т. Т.1. М., 1986. С.62, 66.
6 Там же. С.66.
7Там же. С.62.
8 Ключевский В.О. Исторические портреты... С.554.
9 Там же. С.65.
10 Там же. С.77.
11 Там же. С.78.
12 Ключевский В.О. Соч.: В 9 т. М., 1989. T.1V. С.203-
204.
11 Ключевский В.О. Сказания иностранцев о Москов-
ском государстве. Пг., 1918. С.8.
14 Там же. С.9.
15 КониЛ.Ф. Воспоминания о В.О. Ключевском // В.О.
Ключевский. Характеристики и воспоминания.
С.149.
16 Ключевский В.О. Боярская дума Древней Руси.
Опыт истории правительственного учреждения в
связи с историей общества// РМ. М., 1880. Кн.1.
С.40.
17 История создания «Курса русской истории» и ос-
новные его положения подробно рассмотрены в об-
щем предисловии к изданию: Ключевский В.О. Соч.:
В 9 т. М., 1987-1990 и в комментариях к отдельным
томам.
ls Ключевский В.О. Соч.: В 9 т. Т. 1. С.38-39.
19 Ктчевский В.О. Боярская дума Древней Руси. Пг,
1919. С.81.
2,,Там же. С.521 (см. также с. 531-533).
21 Ключевский В.О. Соч.: В 9 т. T.l. C.50.
22 Там же.
г'Тамжс.Т.У1.М., 1989. С.23.
24 Там же. Т1.С.39-40.
25Тамже.Т1.С315.
26Там же. С.317.
27Тамжс.Т.У1.М., 1989. СЮ.
"Там же. С.22.
29 Там же. Т. 1. С.41 и след.
30 Киочевский В.О. Исторические портреты...
31 Ключевский В.О. Соч.: В 9 т. Т.VI. С.9.
32 Там же. С.25.
"Тамже.Т.^. С.43-44.
34 Там же. С.203.
35 Там же. С.307.
36 Там же. TV. М., 1989. С.281.
37 Там же. Т.П. М., 1988. С.373.
Основные труды В.О. Ключевского
Соч.: В 9 т. М., 1987-1990. Т. 1-9.
Соч.: В 8 т. М., 1956-1959. Т. 1-8.
Боярская Дума Древней Руси. 4-е изд. М., 1909.
Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории.
М., 1968.
Записки по всеобщей истории / Подгот. А.А. Зимин,
Р.А. Киреева И НиНИ. 1969. № 5-6.
Неопубликованные произведения. М., 1983.
Древнерусские жития святых как исторический ис-
точник. М., 1988.
Исторические портреты. Деятели исторической
мысли. М., 1990. -Тоже. М., 1991.
Литературные портреты. М., 1991.
Сказания иностранцев о Московском государстве.
М., 1991. (Иностранцы о России).
Афоризмы и мысли об истории. Пенза, 1992.
Русская история: Учеб. пособие. М., 1992. Печ. по
изд.: М., 1900.
Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Днев-
ники. М., 1993.
О русской истории: Сб. М., 1993. Переизд.: М., 1904.
Боярская Дума Древней Руси; Добрые люди Древней
Руси. М., 1994.
История русского быта. М., 1995.
Русская история: Полн. курс лекций: В 3 кн. М.,
1993. Кн. 1-3. - То же. М., 1995. Кн. 1-3. - То же.
М., 1997. Кн. 1-3.
О нравственности и русской культуре. М., 1998.
* * *
«Дела свалились с плеч, и я опять стал самим со-
бой»: Письма В.О. Ключевского М.А. Хрущевой,
1885-1907 гг. / Публ. подгот. В.Г. Бухерт // Ист. арх.
1998. № 3.
* * *
Барское Я. Список трудов В.О. Ключевского //
Сборник статей, посвященных В.О. Ключевскому
его учениками, друзьями и почитателями к дню его
профессорской деятельности в Московском универ-
ситете. М., 1909.
88

В.О. Ключевский
Список трудов В.О. Ключевского/ Сост. С. Белоку-
ров II Богосл. вестн. 1911. № 5.
Список печатных работ В.О. Ключевского/ Собрал
С.А. Белокуров // В.О. Ключевский: Биогр. очерк,
речи, произнесенные в торжеств, заседании 12 нояб-
ря 1911 г. и материалы для его биографии. М., 1914.
Литература о В.О. Ключевском (1981-1994 гг.)// Клю-
чевский: Сб. материалов. Пенза, 1995. Вып. 1.|
Список литературы «В.О. Ключевский в пензенской
печати (1901-1994 гг.) 1//Там же.
Литература о В.О. Ключевском
Богословский М. Памяти В.О. Ключевского. М., 1912.
В.О. Ключевский. Характеристики и воспоминания. М,
1912. Из содерж.: В.О. Ключевский /Любавский М.К\ -
В.О. Ключевский как ученый/ Богословский М.М.\ Со-
ловьев и Ключевский /Любавский М.К.\ Памяти Клю-
чевского/ Платонов С.Ф.\ Исторические взгляды В.О.
Ключевского/ Латю-Датыевский А.С.\ Воспоминания
о В.О. Ключевском/ Кони А.Ф.\ В.О. Ключевский как
преподаватель/ Кизеветтер А.А.; В.Ключевский как ру-
ководитель начинающих ученых: (Из личных воспоми-
наний) / Готье Ю.В.\ В.О. Ключевский / Милюков П.Н.
В.О. Ключевский: Биогр. очерк, речи, произнесен-
ные в торжеств, заседании 12 нояб. 1911 г. и матери-
алы для его биографии. М., 1914.
Пресняков А.Е. В.О. Ключевский // Рус. ист. журн.
1922. Кн. 8.
Зимин А.А. Архив В.О. Ключевского// ЗОР ГБЛ.
1951. Вып. 12.
Он же. Формирование исторических взглядов В.О.
Ключевского в 60-е годы XIX в. // ИЗ. 1961. Т. 69.
Чумаченко Э.Г. В.О. Ключевский - источниковед.
М., 1970.
Нечкина М.В. В.О. Ключевский: История жизни и
творчества. М., 1974.
Карагодин А.И. «Философия истории» В.О. Ключев-
ского. Саратов, 1976.
Краснобаев Б.И. В.О. Ключевский о русской культу-
ре XVII-XIX веков // И СССР. 1981. № 5.
Неопубликованный доклад Л.В. Чсрепнина «В.О.
Ключевский как источниковед» 125 мая 1946 г. на за-
седании Учен, совета МГИАИ|/ Подгот. Л.И. Шо-
хин// АЕ за 1980 г. М., 1981.
Черепнин Л.В. В.О. Ключевский // Черепнин Л.В.
Отечественные историки XVII1-XX вв. М., 1984.
Новикова Л.И. Идея цивилизации в «Методологии
истории» Ключевского// Цивилизация: прошлое,
настоящее и будущее человека. М., 1988.
Элтоне Т. Ключевский и его ученики // ВИ. 1990. № 10.
Александров В.А. Василий Осипович Ключевский
(1841-1911)// И СССР. 1991. № 5.
Федотов Г.П. Россия Ключевского// Наше насле-
дие. 1991. № 3. Первоначально: Современные запис-
ки. Париж, 1932. №50.
В.О. Ключевский и современность: Тез. докл. на Все-
союз. науч. чтениях, посвящ. 150-летию со дня рож-
дения выдающегося историка. Пенза, 1991.
Чирков СВ. Ключевский и отечественная археогра-
фия //АЕ за 1990 г. М., 1992.
Киреева Р.А. Несколько слов о курсе В.О. Ключевс-
кого «Терминология русской истории»: [С публ.
фрагмента курса| // Рус. словесность. 1993. № 1.
Демидова Н.Ф. В.О. Ключевский как председатель
«Общества истории и древностей российских» (1893-
1905)//АЕ за 1991г. М., 1994.
Ключевский: Сб. материалов. Пенза, 1995. Вып. 1.
Киреева Р.А. За художником скрывается мыслитель:
Василий Осипович Ключевский// Историки Рос-
сии, XVIII — начало XX века. М., 1996.
Щербань П.В. В.О. Ключевский о смуте // ОИ. 1997.
№ 3-4.
Киреева Р.А. Лучший образец русской исторической
литературы // Ключевский В.О. О нравственности и
русской культуре. М., 1998.
Щербань И.В. Невостребованные традиции: В.О.
Ключевский — педагог// ОИ. 1998. № 6.
Трибунский П.А. Труды В.О. Ключевского по рус-
ской истории в оценке П.Н. Милюкова // Отече-
ственная история: Люди. События. Мысль. Ря-
зань, 1998.
Шаханов А.П. СМ. Соловьев и В.О. Ключевский //
ВИ. 2000. № 3.
89

Николай Павлович Павлов-Сильванский
(1869-1908)
Одним из самых крупных русских историков в
конце XIX— начале XX в. был Н.П. Павлов-
Сильванский. Его творчество развивалось в пе-
риод империализма, достигло своей вершины в
годы первой революции. В это время обостри-
лись классовые противоречия, произошла диф-
ференциация политических направлений, иде-
ологическая борьба приобрела чрезвычайно
резкие формы. Ушел в прошлое тип историка-
летописца, бестрепетно вершившего моральный
суд над историей. Время сталкивало историка с
жизнью, требовало от исторической теории от-
ветов на жгучие и неотложные вопросы совре-
менности. В этих условиях Павлов-Сильванс-
кий оказался одним из немногих историков сво-
его общественного слоя, кто честно попытался
дать ответ на возникшие вопросы, осознать пути
развития России на великом революционном
переломе. Такая попытка неизбежно вела к пе-
ресмотру устаревших историографических пред-
ставлений, к новой теории исторического про-
цесса. Павлов-Сильванский создал новую кон-
цепцию исторического развития России, одну
из последних в русской буржуазной историогра-
фии, во многом отвергавшую старые, изжитые
схемы. Обоснованная им теория русского фео-
дализма не только ставила на научную почву
изучение средневековой Руси, но и вела к суще-
ственным политическим выводам, утверждая
общность исторического процесса в России и в
Западной Европе. Не менее политически акту-
альными были и другие направления работы ис-
торика — изучение истории петровских преоб-
разований и революционного движения в Рос-
сии. Труды Павлова-Сильванского представля-
ют крупное явление отечественной историогра-
фии, а его научное имя стало одним из популяр-
нейших имен в нашей науке.
Н.П. Павлов-Сильванский происходил из
среды интеллигенции. Дед и прадед его были
священниками в селах Харьковской губернии,
причем дед, Николай Гаврилович (1806-1879),
был в свое время широко известен литературной
и просветительской деятельностью. Обществен-
ное движение второй половины XIX в. косну-
лось его семьи. Сам Николай Гаврилович попал
под суд за открытие женской народной школы.
Дети его оторвались от «духовного» поприща:
старший, Павел Николаевич (1833-1897), отец
историка, поступил на медицинский факультет
Харьковского университета, другой, Николай
Николаевич, окончил юридический факультет и
стал впоследствии известен как «мятежный про-
курор»: в 1875 г. был уволен с должности проку-
рора Оренбургской судебной палаты, так как
подозревали, что он состоит в «тайном обще-
стве», принимал участие в революционных
кружках и сотрудничал в либеральной прессе, а
в 1879 г. был арестован1. Сделавшись доктором
медицины, Павел Николаевич практиковал в
разных городах, а затем перешел на службу по
Министерству финансов, жил в Сибири, потом
в Петербурге и под старость дослужился до чина
действительного статского советника2.
Родился Николай Павлович Павлов-Силь-
ванский 1 февраля 1869 г. в Кронштадте, где
90

Н.П. Павлов-Сильванский
отец в то время был врачом 2-го флотского
экипажа. Лишь самые ранние годы детства он
провел в Кронштадте, затем семья переехала в
Красноводск. Некоторое время мальчик жил у
деда на Украине, в селе Сватове Харьковской
губернии. Затем он возвратился к родителям,
которые к тому времени жили в Омске. Уже в
гимназические годы обозначилось «раннее не-
детское развитие» Павлова-Сильванского: био-
графы отмечают самостоятельность его чтения,
любовь к художественному слову, к поэзии.
Когда весной 1884 г. семья переехала в Петер-
бург, Павлов-Сильванский поступил в шестой
класс гимназии при Историко-филологичес-
ком институте. После временных затруднений,
вызванных различием в уровне подготовки в
провинциальной и столичной гимназиях, он
стал одним из первых учеников и закончил
курс с медалью. С наибольшим интересом он
изучал русскую литературу и историю. Препо-
даватели знали о его любви к этим наукам и
поощряли к дополнительным занятиям сверх
гимназического курса. Эта склонность была
отмечена и в аттестате зрелости: «Любознатель-
ность — весьма значительная, особенно по от-
ношению к русской словесности и истории»3.
Сложившиеся в гимназические годы симпа-
тии определили и выбор факультета: без коле-
баний летом 1888 г. Павлов-Сильванский подал
прошение в Петербургский университет о за-
числении на историко-филологический факуль-
тет. Университетская наука сразу захватила его
настолько, что первые студенческие годы он вел
замкнутый образ жизни. Но затем он сошелся с
участниками кружка, группировавшимися вок-
руг профессора-скандинависта Г.В. Форстена, в
частности с С.А. Адриановым и А.Е. Пресняко-
вым. Кружок «форстенят» известен своим «ака-
демическим», умеренно-либеральным направ-
лением4. В русле этого направления оставались
в университетские годы и политические взгля-
ды Павлова-Сильванского. На кафедре русской
истории Павлов-Сильванский застал К.Н. Бес-
тужева-Рюмина, через лекции которого, по
мнению А.Н. Цамутали, воспринял глубокий
историзм СМ. Соловьева5. Кроме того, он стал
близким учеником сменившего Бестужева-Рю-
мина С.Ф. Платонова, находившегося тогда под
влиянием идей В.О. Ключевского. С другой сто-
роны, он слушал лекции столпа «юридической
школы» В.И. Сергеевича, от которого, по сло-
вам Н.Л. Рубинштейна, взял прежде всего ме-
тод юридического исследования, представляв-
ший наиболее сильную часть работы Сергееви-
ча6. Осенью 1889 г. Павлов-Сильванский посту-
пил в археологический институт, некоторое вре-
мя аккуратно посещал лекции, затем к институ-
ту совершенно охладел. Однако более основа-
тельное изучение вспомогательных историчес-
ких дисциплин, чем давал университетский курс
(они читались на первом курсе института), ска-
залось на дальнейшей работе историка. Особен-
но важное влияние на формирование истори-
ческих взглядов Павлова-Сильванского оказало
его увлечение социологией и позитивистской
философией. По свидетельству его товарищей,
Бокль, Опост Конт, Спенсер одно время были
для него чуть ли не божествами. Позднее он пе-
рерос это увлечение и отверг харакретное для
позитивизма подчинение общественного разви-
тия внешнему фактору физических условий. Но
в трудах классиков позитивной философии его
увлекала прежде всего обшая идея исторической
закономерности. Рано определился социологи-
ческий подход Павлова-Сильванского к русской
истории. По мнению А.Е. Преснякова, «весь
склад его ума, устремленного к полноте обобще-
ния, обусловил невозможность удовлетворить-
ся изучением конкретных явлений в их индиви-
дуальной самобытности. К историческим изуче-
ниям он готовился в социологической школе»7.
В 1890 г. для «практических упражнений» у
С.Ф. Платонова им был написан реферат «Ка-
бальное холопство и его происхождение». Как
считает С.Н. Вал к, именно в это время у Павло-
ва-Сильванского зародился интерес к проблемам
истории феодализма8. Намечались и другие на-
правления будущих исследований, так, первой
опубликованной работой молодого историка ста-
ло студенческое сочинение «Пропозиции Федо-
ра Салтыкова», посвященное эпохе Петра 19.
После окончания университета в 1892 г. Пав-
лов-Сильванский был оставлен при нем «для
приготовления к профессорскому званию по
кафедре русской истории». Чтобы добыть сред-
ства к жизни, ему пришлось поступить на служ-
бу в Министерство иностранных дел (по депар-
таменту внутренних сношений). Одновременно
он усиленно готовился к магистерскому экзаме-
ну. По русской истории С.Ф. Платонов предло-
жил ему следующие темы: «Политическое уст-
ройство Руси в киевский и удельный периоды»,
«Бояре и служилые люди», «Крестьяне и холо-
пы», «Большая уложенная комиссия 1767-
1768 гг.». Часть их затем получила развитие в
творчестве историка. В годы подготовки к маги-
91

Н.П. Павлов-Сильванский
стерским экзаменам Павлов-Сильванский не
прерывал и философских занятий. Именно к
этому времени относятся документы, свидетель-
ствующие о его интересе к марксистской тео-
рии. К ноябрю 1894 г. у него сложился замысел
работы «Идеи исторического материализма у
русских историков». В это же время впервые в
его черновиках появляется тема «Феодализм в
России». В начале 1895 г. Павлов-Сильванский
набросал план своей будущей магистерской
диссертации под названием «Частная зависи-
мость на Руси», из которого следует, что данную
тему он намеревался исследовать «с точки зре-
ния права и экономических отношений»10.
Защита магистерской диссертации, затем
преподавание в университете — обычный путь
ученых той поры. Однако этим планам не суж-
дено было осуществиться. В апреле 1895 г. Пав-
лова-Сильванского постигла неудача на первом
же магистерском экзамене. Из сохранившихся
документов факультета явствует только то, что
ответ Павлова-Сильванского не был признан
удовлетворительным. Известно, что экзамено-
вался он по всеобщей истории, а экзаменатором
был Н.И. Кареев. П.Е. Щеголев написал, что
Павлов-Сильванский «провалился» на экзамене
«как раз по вопросу о феодализме»". Эта версия
утвердилась в литературе. Между тем М.В. Клоч-
ков, со слов самого Павлова-Сильванского, не-
сколько уточняет обстоятельства злополучного
экзамена. Павлов-Сильванский «прочел всю ли-
тературу, которая ему была указана, составил для
нее конспекты и приступил к сдаче экзамена...»
Чтобы не было очень страшно, он предполагал
начать экзамены не с предмета своей специаль-
ности — русской истории, а с истории всеобщей,
в которой он чувствовал себя уверенней. За не-
сколько дней до экзамена он зашел к профессо-
ру-экзаменатору побеседовать. В разговоре Ни-
колай Павлович сказал, что вот недавно вышла
новая книга по тому вопросу, который он взял
для экзамена. Это была книга М. Ковалевского
«Происхождение современной демократии»,
т. 1 — «Вы ее читали? — спросил профессор. —
Да, читал», — отвечал Николай Павлович, хотя,
добавлял он при рассказе об этой истории, в том
списке, который ему был дан раньше для изуче-
ния, этой книги не было, но он по своему почи-
ну прочел и эту книгу. На этом разговор и кон-
чился. Когда настал экзамен, то первый вопрос
был из книги Ковалевского. Н.П. отвечал, по его
мнению, удовлетворительно. Но экзаменатора,
видимо, общий ответ не удовлетворил, и он стал
спрашивать по главам: о чем говорится во второй
главе, в третьей и т.д. Николай Павлович отвечал,
но не детально. Весь экзамен вертелся в преде-
лах одной этой книги, и только. По выходе из
зала заседания Николай Павлович, по его сло-
вам, был спокоен, думая, что экзамен выдержал.
Но вот заседание оканчивается, и ему сообщают,
что его ответы признаны неудовлетворительны-
ми, и ему экзаменатор предложил просмотреть
книгу Ковалевского вновь и прийти для экзаме-
на на следующее факультетское заседание.
Это событие произвело на Николая Павло-
вича удручающее впечатление... Он говорил,
что с ним поступлено несправедливо. С тече-
нием времени обида прошла, и он стал думать,
что здесь произошло очевидное недоразуме-
ние. Мне лично Николай Павлович объяснил
дело так: экзаменатору из беседы перед экзаме-
ном могло показаться, что он хорошо пригото-
вил только книгу Ковалевского и хотел бы,
чтобы из нее его и спросили, а когда на экза-
мене ответы Николая Павловича не были де-
тальны, тот хотел повторным экзаменом заста-
вить его хоть одну книгу приготовить в совер-
шенстве. Но, по уверению Николая Павлови-
ча, с его стороны никакой подобной политики
в действительности не было: к экзамену он
проштудировал все указанные ему книги12.
Как бы то ни было, Павлов-Сильванский не
решился вновь предстать перед факультетом в
роли испытуемого, и дорога к магистерской сте-
пени, а вместе с тем к университетской кафед-
ре была для него закрыта. На долгие годы его
жизнь оказалась связанной со службой по ве-
домству Министерства иностранных дел и отча-
сти подчинилась запросам этого ведомства. По-
ступив на службу делопроизводителем VIII
класса, в 1899 г. он перешел в Государственный
архив, где, будучи делопроизводителем VI клас-
са, фактически замещал директора архива.
Внешне его карьера складывалась вполне бла-
гополучно. По делам министерства он несколь-
ко раз ездил за границу, посетил Рим, Вену, Па-
риж, Лондон, не был обойден чинами и награ-
дами. Однако «чиновная» карьера не привлека-
ла историка, он стремился к любой научной ра-
боте. Так, в 1898 г. Павлов-Сильванский опуб-
ликовал составленный им по официальному по-
ручению Министерства внутренних дел труд
«Государевы служилые люди: Происхождение
русского дворянства». Книга вышла без автор-
ского предисловия и не в том виде, как была за-
думана автором, ему не удалось и коснуться фе-
92

Н.П. Павлов-Сильванский
одального периода русской истории и при-
шлость излагать привычную для государствен-
ного направления теорию закрепощения сосло-
вий государством в Московской Руси13. В пер-
вые годы нового века Павлов-Сильванский был
занят изданием юбилейного «Очерка истории
Министерства иностранных дел» (СПб., 1902).
Помимо исполнения обязанностей главного ре-
дактора он написал часть текста книги. Перво-
начально историк дал широкий обзбр междуна-
родных отношений и внешней политики России
в годы управления министерством К.В. Нес-
сельроде, затем, однако, по условиям официаль-
ного издания текст этот был урезан, а первый
вариант затерялся. С работой в Государственном
архиве были связаны и темы других исследова-
ний Павлова-Сильванского — о петровских ре-
формах и движении декабристов. Однако, по
словам А.Е. Преснякова, «как ни горячи и ис-
кренни были иные интересы Николая Павлови-
ча, главное дело его жизни было не в них, а в ра-
ботах над социальным строем удельной Руси,
над историей «русского феодализма»14.
Как уже говорилось, мысль о тождестве
принципов исторического процесса в России и
Западной Европе в средние века появилась у ис-
торика уже в студенческие годы. А.Е. Пресняков
склонен был объяснять возникновение у Павло-
ва-Сильванского интереса к «феодальной» тема-
тике рано начатыми «размышлениями над тру-
дами Бокля, особенно Огюста Конта и Спенсе-
ра», которые «составили, быть может, самую ха-
рактерную сторону в теоретической подготовке
Николая Павловича, ставшего историком-соци-
ологом»15. Н.Л. Рубинштейн считал, что наиболь-
шее влияние на Павлова-Сильванского оказал
СМ. Соловьев с его, хотя и неясной, идеей един-
ства закономерности исторического развития
России и Запада, что через Соловьева Павлов-
Сильванский связан и с «исторической школой»
европейской науки, в частности с Ф. Гизо, в по-
нимании феодализма16. Как выяснил С.Н. Валк,
уже в начале 1890-х годов Павлов-Сильванский
подвергся «некоторым воздействиям марксиз-
ма»17. К марксизму влекла историка неудовлетво-
ренность господствующими в буржуазной науке
теориями, явно неспособными объяснить бур-
ные события современности, увидеть закономер-
ность приведших к ним процессов. Не случайно
интерес Павлова-Сильванского к марксизму
обострился в ходе событий первой русской рево-
люции. В лекциях, прочитанных историком в
Высшей вольной школе Лесгафта в 1905 г., содер-
жались интересные высказывания по поводу ис-
торической концепции К. Маркса. Приведя
вслед за характеристикой взглядов П.Н. Милю-
кова известное положение Маркса (в собствен-
ном переводе): «Способ производства материаль-
ной жизни обусловливает все социальные, поли-
тические и духовные процессы», Павлов-Силь-
ванский замечает: «В этом законе совсем иная и
правильная постановка вопроса. Тут не предус-
матривается всеобщая социологическая тенден-
ция, не зависящая от хозяйственных отношений
и среды. Всеобщность тут также имеется в виду,
но не как отвлеченный закон, а как следствие
одинаковых условий материальной жизни, оди-
наковых отношений производства. Развитие раз-
ных народов идет одинаково, поскольку одина-
ковы их хозяйственные отношения, зависящие
от условий места». Далее историк утверждает, что
ошибочное воззрение о принципиальном разли-
чии исторического процесса в России и на Запа-
де «сильнее всего поколеблено было в последние
три года, когда действительность, история, ис-
правляя ошибки историографии, сама дала нам
практические уроки, поставив нас лицом к лицу
с грандиозными историческими событиями»18.
Конечно, было бы неправильно считать Пав-
лова-Сильванского последовательным марксис-
том. Им был усвоен «легальный марксизм» в до-
статочно объективистской форме. С.Н. Валк по-
казал, что для историка были характерны недо-
молвки, колебания и противоречия в вопросах
истории социальной борьбы, в трактовке классо-
вых противоречий современного ему общества.
Склонный ограничивать значение марксизма
рамками политической экономии, он считал, что
влияние этого учения идет на убыль и уступает
место влиянию других наук — государственного
права и истории19. Постоянный интерес Павло-
ва-Сильванского к вопросам государственного
строя и конституционности, отличающий его ис-
торические воззрения, несомненно, связан с его
политическими взглядами, с его принадлежнос-
тью к конституционно-демократической партии.
Тем не менее учитывать влияние идей марксиз-
ма в появлении и развитии у историка теории
тождества социальных порядков в России и на
Западе необходимо, чтобы понять генезис кон-
цепции Павлова-Сильванского.
В XVIII — начале XIX в. мысль о феодализме
в России была весьма распространенной в исто-
риографии20. С середины XIX в. поначалу стара-
ниями историков охранительного направления
крепло воззрение о самобытном историческом
93

Н.П. Павлов-Сильванский
пути России. Как заметил Г.В. Плеханов, мнение
о противоположности развития России и Запада
и об отсутствии в России феодализма стали обо-
сновывать не только славянофилы, но и западни-
ки, хотя и делали из такого противопоставления
другие, революционные выводы21. К концу XIX в.
отрицание феодализма в России сделалось в ис-
ториографии общепринятым, никем не оспари-
ваемым положением. По словам либерального
историка Б.И. Сыромятникова, со времени ут-
верждения в науке «исторической школы» (сере-
дина XIX в.) «отрицание феодализма... для рус-
ской истории становится аксиомой. Говорить о
русском феодализме в академических кругах до
последнего времени считалось признаком «дур-
ного тона»22. Н.И. Кареев также отмечал, что в те
времена, когда Павлов-Сильванский приступал
к своим исследованиям, говорить о феодализме
в России в кругу университетских историков
«сделалось своего рода признаком дурного вкуса
в исторической науке, а пожалуй... признаком
исторической невоспитанности»23. Господствова-
ло же введенное В.О. Ключевским представление
о противоположности путей исторического раз-
вития России и Запада.
Таким образом, в своих исследованиях Пав-
лов-Сильванский сразу пошел «против течения»
тогдашней академической науки, что чрезвы-
чайно осложняло его работу в психологическом
плане. По словам самого историка, на первых
порах его никто не поддерживал, он пережил
период полного неверия в свои силы. Тем не ме-
нее он вел исследования, положив в их основу
сравнительно-исторический метод. «Довольно
сравнивали дикарей, — писал он в ноябре
1901 г., — надо сравнивать учреждения культур-
ной эпохи. Социология станет на твердые ноги
только тогда, когда от матриархата и прочего и
от споров о методе перейдет к изучению таких
обших культурных учреждений, как феодаль-
ные»24. В 1897-1902 гг. одна задругой выходили
статьи Павлова-Сильванского, в которых он до-
казывал тождественность многих общественных
институтов средневековой Западной Европы и
удельной Руси. Он доказывал, что закладниче-
ство — переход крестьян и посадских людей под
покровительство бояр и духовных владык — то
же, что патронат на Западе, что боярский само-
суд на Руси представляет несомненный имму-
нитет, а боярская служба — это вассалитет, что
вотчина во всем тождественна феоду, а жалова-
нье-поместье — бенефицию. «Возводя фунда-
мент изучения отдельных институтов», историк
последовательно сопоставлял все основные яв-
ления экономической и социальной жизни Рос-
сии и Запада и двигался к построению цельной
системы «русского феодализма».
Идеи Павлова-Сильванского вызвали ожив-
ленный отклик в науке того времени. Старые
ученые «юридической школы» — В.И. Сергее-
вич, М.Ф. Владимирский-Буданов отнеслись к
ним отрицательно. Ряд историков, в их числе
Н.И. Кареев, признавая правомерность социоло-
гических сопоставлений, не считали теорию Пав-
лова-Сильванского достаточно обоснованной.В
то же время в поддержку этой теории выступил
ряд молодых ученых. Принял «тождества» Пав-
лова-Сильванского как «систему плодотворную,
нужную» и обязался печатно доказать ее цен-
ность для общего курса русской истории А.Е.
Пресняков. Московский архивист и археограф
С.А. Шумаков в 1901 г. сочувственно отозвался в
печати о статье об иммунитете в Древней Руси.
О своем согласии с теорией закладничества, выд-
винутой Павловым-Сильванским, писал ему
Н.А. Рожков. О своей поддержке сообщали ис-
торики права Ф.В. Тарановский, И.Н. Бороздин.
Павлов-Сильванский с большим основанием мог
заявить в письме к Тарановскому в марте 1902 г.:
«Молодое... поколение (историков), как я убе-
дился из отзывов очень многих, относится весь-
ма сочувственно к идее сходства русских поряд-
ков с феодальными... Сочувствие молодежи меня
поддержало... Не знаю, кто победит, отцы или
дети. Но нелепое табу, лежавшее на нашей идее,
во всяком случае, снято»25.
Под влиянием событий первой российской
революции происходил переход Павлова-
Сильванского к демократическим убеждени-
ям26. Еще в декабре 1904 г., накануне револю-
ционных событий, историк писал о необходи-
мости реформ, связывая их осуществление с
«державной волей государя императора»27. Рез-
кий перелом в политическом сознании Павло-
ва-Сильванского произошел после 9 января
1905 г. П.Е. Щеголев вспоминал о том, как пе-
режил Павлов-Сильванский события этого
дня: «В этот день он вместе с пишущим эти
строки бродил по улицам Петербурга, видел и
кавалерийские атаки, и стрельбу залпами. Спа-
саясь от плотного строя кавалергардов, очи-
щавших Б.Морскую, начиная от арки, мы
скрылись в подъезде одного дома, выходящего
на Мойку. Собираясь выйти на Мойку, мы уви-
дели, как рота пехоты, взбежав на Полицейс-
кий мост, осыпала залпом перспективу Не-
94

Н.П. Павлов-Сильванский
вского и Мойку, вправо и влево. Спешно вбе-
жали мы в дом и увидели, как потянулись ок-
ровавленные люди, лошади, извозчик с про-
стрелянными пальцами; старуха, ползущая по
тротуару... Николай Павлович был разбит, по-
трясен. Он плакал навзрыд, не мог долго прий-
ти в себя. Он буквально бился головой о стену
и сквозь слезы все повторял: «Что они делают,
что они делают?» Слезы сменил припадок
крайнего негодования»28.
С присущим ему жаром Павлов-Сильванс-
кий отдался политической деятельности. Уже
вскоре он начал сотрудничать в газете «Наша
жизнь» — органе левых кадетов. В опубликован-
ных здесь политических статьях и памфлетах «За
кулисами внешней политики», «Оскорбленный
патриотизм», «Классовые противоречия», «Спе-
ранский и Лорис-Меликов» историк, отказав-
шись от прежней наивной веры в царизм, разви-
вал мысли о закономерности русской револю-
ции, о сходстве ее с Великой французской рево-
люцией29. В 1905 г. Павлов-Сильванский участво-
вал в земском съезде в Москве, в избирательной
кампании во время выборов в Государственную
думу, заседал в кадетском комитете Александро-
Невского района Петербурга30. Еще более дея-
тельное участие он принял во второй избиратель-
ной кампании: «Он организовывал митинги и
выступал на них; в предвыборные дни его квар-
тира была штабом, в котором писались бюллете-
ни, раздавались агитационные листки, толпились
люди всевозможных профессий»31. Однако Пав-
лов-Сильванский был «кадетом несколько осо-
бым»12. Он горячо защищал партию народной
свободы на первых порах, но со временем его ох-
ватили сомнения в верности ее пути. В 1906 г. в
лекции «История и современность» он порицал
умеренность, «академичность» кадетов, сравни-
вал их с жирондистами, и с большой симпатией
отзывался о левом крыле политических сил во
французской и русской революциях33.
Образование в результате революции 1905 г.
«вольных» высших учебных заведений открыло
перед Павловым-Сильванским дорогу к препо-
давательской деятельности. Начиная с февраля
1906 г. он читает русскую историю в Высшей
вольной школе П.Ф. Лесгафта, специальный
курс о русском феодализме для учителей средних
учебных заведений, возвращавшихся с нелегаль-
ного профессионального съезда в Финляндии,
курс русской истории для слушателей Петербур-
гских высших коммерческих курсов, историю
русского права на Высших женских (Бестужевс-
ких) курсах34. По отзыву М.В. Клочкова, препо-
давательская работа Павлова-Сильванского
«вначале пошла не совсем гладко. Будучи чело-
веком очень самолюбивым, он хотел, чтобы его
лекции были с первых же шагов преподавания
превосходными. Но когда он замечал, что, бла-
годаря отсутствию опыта его лекции мало захва-
тывают слушателей, то он нервничал, терялся,
иногда прямо бросал свою аудиторию или пере-
давал ее другому. Идя на лекцию, он иногда выг-
лядел просто мучеником. Но потом Николай
Павлович понемногу освоился с аудиторией, на-
ходил нужные струны у слушателей и вызывал в
них большой интерес к своему предмету... Зная
его живой ум, умение ясно и точно формулиро-
вать свои мысли и быстро, с темпераментом пе-
редавать их, можно было бы наперед сказать, что
из него при наличности опыта вышел бы пре-
красный профессор. Эти страдания по поводу
лекций красноречиво говорят о том, что он не
был бы ординарным, скучным лектором, равно-
душно излагающим свою науку»35.
Преподавание имело большое значение для
научной работы Павлова-Сильванского. По-
добно многим своим коллегам, он искал в жи-
вом общении с аудиторией возможности ис-
пробовать и проверить истинность своих пост-
роений. Необычайно быстро подготовленные
им лекционные курсы стали удобной формой
уяснить не только слушателям, но и самому
себе то, о чем он размышлял 36. Сформулиро-
ванные в лекциях обобщения подтолкнули ис-
торика к созданию обобщающей книги о фео-
дализме в древней Руси.
К этому времени работа Павлова-Сильван-
ского над «феодальной» тематикой оживилась.
В 1904-1905 гг. вышла статья «Символизм в
древнем русском праве», где историк подходил
к правовым нормам как к источнику социаль-
ной истории, была завершена работа «Погреш-
ности Актов Археографической экспедиции», в
которой выдвинут проект широкой археогра-
фической разработки источников социально-
экономических отношений средневековой
Руси. В октябре 1906 г. Павлов-Сильванский
сделал в историческом обществе доклад «Кре-
стьяне в России и на Западе в средние века»,
знаменовавший новый поворот в изучении
темы: в нем намечены пути исследования древ-
нейших форм землевладения и социальной
организации русской общины. Именно на этом
пути решил историк искать закономерности
развития феодальных отношений в России.
95

Н.П. Павлов-Сильванский
Замысел большой книги о феодализме по-
явился у Павлова-Сильванского рано, еще в
последние годы XIX в. Но написание ее затяги-
валось, и историк решил прежде опубликовать
теоретическую часть исследования в виде кни-
ги, как мы сейчас сказали бы, научно-популяр-
ной, без громоздкого аппарата, цитат, ссылок,
полемики с оппонентами по частным вопро-
сам — всего того, что считается атрибутом уче-
ного труда и обеспечивает проверяемость его
результатов. Сам Павлов-Сильванский рассмат-
ривал книгу «Феодализм в Древней Руси» как
разросшееся введение к своей магистерской
диссертации (о чем писал Н.И. Карееву, кото-
рый стал издателем книги37). По-видимому,
книга писалась быстро, на одном дыхании. Зак-
лючительная ее глава, содержащая изложение
общей схемы русской истории, была написана
в последний момент. С присущей ему страстно-
стью Павлов-Сильванский отразил в научной
книге все возраставшее осознание политическо-
го значения своей теории, подрывавшей после-
дний оплот всех защитников самобытного раз-
вития России и в силу этого — неприкосновен-
ности ее государственного строя. Показательна
сохранившаяся в бумагах историка мемуарная
запись, связанная с выходом книги: «Книга эта
выходит во время Русской Великой Револю-
ции... И революция именно заставила меня уси-
ленно заняться этой книгой и закончить ее. Об-
щественная деятельность часто отвлекала меня
от работы. Мне было тяжело работать. Я должен
был закрывать глаза и уши. Меня мучила со-
весть. Время ли заниматься наукой?»38
Основной пафос всей книги — в утвержде-
нии существования на Руси не просто феодаль-
ных отношений, но феодализма как целого ис-
торического периода. Павлов-Сильванский
проводит последовательное сравнение правовых
институтов удельной Руси и феодального Запа-
да, сопоставляет боярскую службу и вассалитет,
княжую защиту и мундебурд, бенефиций и жа-
лованье, боярщину и иммунитет и др. В истории
феодализма он выделяет прежде всего правовую
сторону, феодальные институты, юридические
нормы, а их сумма дает основания говорить о
тождестве системы правовых отношений. Само
определение феодализма давалось Павловым-
Сильванским в духе концепции историко-госу-
дарственной теории как соединение землевла-
дения с политическим господством, с создаю-
щейся на этой основе иерархией власти. Одна-
ко Н.Л. Рубинштейн выявил существенное рас-
хождение концепции Павлова-Сильванского с
юридическим направлением уже в самом пони-
мании исторического значения юридической
нормы. «Для юридической школы прежде все-
го в законе, в правовом институте заключается
все содержание исторического процесса, норма
сама творит историю, создавая и организуя об-
щественные отношения. Для Павлова-Сильван-
ского юридическая норма — лишь проявление
общественных отношений, их последующее
закрепление. Поэтому юридическая норма —
такой же источник для изучения общественных
отношений, как понятие в языке, как памятни-
ки быта или фольклора»39. Поэтому, на его
взгляд, не законы создают общественные отно-
шения, а общественные отношения создают оп-
ределяющие их нормы, обычай складывается
раньше закона, общество стоит впереди госу-
дарства. Пытаясь раскрыть существо обще-
ственных отношений Древней Руси, Павлов-
Сильванский пришел к изучению борьбы бояр-
щины с общиной. Община в его понимании —
основа первоначального, дофеодального строя.
По словам Н.Л. Рубинштейна, «община в пони-
мании Павлова-Сильванского выступает как
определенная стадия общественного развития и
ставится в ряд с другими такими же явлениями:
у западных славян — полицкая вервь, у древних
германцев — марка»40. Основой и содержанием
феодального строя является боярщина-сеньо-
рия, отличительная черта которой— соедине-
ние крупного землевладения с властью и с мел-
ким хозяйством. Решающий процесс становле-
ния феодализма — «в насильственном захвате
земли военно-служилой боярской верхушкой, в
насильственном отчуждении общинных, воло-
стных земель и закабалении сидящих на них
свободных членов общины». Поэтому для Пав-
лова-Сильванского феодализм — не привнесен-
ное извне явление, а результат длительного про-
цесса внутренней борьбы боярщины с общи-
ной41. Социальный антагонизм выступает дви-
жущей силой истории.
В последней главе книги Павлов-Сильван-
ский изложил в форме периодизации русской
истории основные положения своей концеп-
ции истории России. Первый период с древно-
сти до 1169 г. характеризуется господством об-
щины, или мирского строя, второй — с XIII в.
до 1565 г. — переход от мира к боярщине, хотя
мирское самоуправление сохраняется в ослаб-
ленном виде, третий — до 1861 г. — период со-
словного государства. Последний период за-
96

Н.П. Павлов-Сильванский
вершается переходной эпохой разрушения со-
словного строя и образования свободного
гражданского порядка. Таким образом, три пе-
риода истории России определяются последо-
вательной сменой трех учреждений — мира,
боярщины, государства. В своей книге Павлов-
Сильванский впервые научно обосновал суще-
ствование в России феодализма как особого
исторического периода, утвердил представле-
ние о единстве исторического пути России и
Западной Европы. Объективно его теория вела
к революционным политическим выводам, не
случайно поэтому книга вызвала всеобщий ин-
терес и бурную литературную полемику. Всего
через три года после ее выхода Н.И. Кареев по-
святил обзору этой полемики целую книжку42.
Почти без перерыва Павлов-Сильванский
принялся за подготовку большого исследования
о феодализме на Руси. Эту книгу историк писал
до последних дней жизни и не успел закончить.
Доработана и издана она была А.Е. Пресняко-
вым под названием «Феодализм в удельной
Руси» (СПб., 1910). Здесь был подведен итог ис-
следованиям Павлова-Сильванского о феода-
лизме. Его историческая концепция, лишь в об-
щих чертах намеченная в первой книге, обрела
здесь исследовательское воплощение.
От любимой научной работы Павлова-
Сильванского сильно отвлекали служебные
обязанности в Государственном архиве. В то же
время эта служба открывала перед историком
новые возможности для научных исследова-
ний: предпринятая им и под его руководством
разборка документов XVIII-XIX вв. привела к
обнаружению ценных исторических источни-
ков, в частности, по истории петровских пре-
образований. Получил Павлов-Сильванский
доступ и к секретным материалам по истории
освободительного движения в России, а ослаб-
ление цензуры с началом первой русской рево-
люции позволило ввести их в научный оборот.
Особое направление исследований Павло-
ва-Сильванского составил цикл трудов по ис-
тории петровских реформ. Продолжая начатое
еще в студенческие годы, он собрал и опубли-
ковал снабженные исследовательским очерком
«Проекты реформ в записках современников
Петра Великого» (1897 ). Обнаруженные в Го-
сударственном архиве и в Московском архиве
Министерства иностранных дел документы
И.Т. Посошкова, П.А. Толстого, царевича
Алексея и др. были рассмотрены в отдельных
этюдах. В изучении эпохи Петра Великого
Павлов-Сильванский выдвинул свою концеп-
цию, отвергая то полное развенчание значения
Петра и его реформ, какое было характерно для
П.Н. Милюкова. Павлов-Сильванский пола-
гал, что нельзя отрицать «громадное значение
личности Петра в процессе реформы». Говоря
о существе реформы, он считал, что после пет-
ровских преобразований возникла абсолютная
монархия, однако основы социально-полити-
ческого строя — сословное государство, крепо-
стное право — остались прежними.
С работой в архиве непосредственно связа-
но и начало изучения Павловым-Сильванским
истории русского общественного движения
XVIII-XIX вв. Одним из первых историков он
обратился к изучению биографии А.Н. Ради-
щева, подготовив к печати обнаруженное в ар-
хиве «Путешествие из Петербурга в Москву».
Движение декабристов привлекло к себе вни-
мание историка, когда он в 1900-1903 гг. разби-
рал фонд следственной комиссии и верховно-
го уголовного суда по их делу. В 1901 г. он на-
писал для «Русского биографического словаря»
первую в исторической литературе научную
биографию П.И. Пестеля. В статье были поме-
щены извлечения из знаменитой «Русской
правды», которая оставалась недоступной для
исследователей вплоть до 1906 г. В дальнейшем
Павлов-Сильванский напечатал два варианта
большой работы «Пестель перед верховным
уголовным судом», опубликовал обобщающую
работу «Материалисты двадцатых годов», на-
писал обстоятельную «Историю Южного об-
щества» (впоследствии утерянную), готовил
издание «Алфавита членам бывших злоумыш-
ленных тайных обществ». Характерно, что вни-
мание историка привлекало наиболее револю-
ционное крыло декабристского движения.
По мнению ГА. Невелева, предложенная Пав-
ловым-Сильванским концепция истории движе-
ния декабристов была для своего времени важным
шагом вперед. Наблюдения историка вели к мыс-
ли о том, что корни декабризма следует искать в
условиях русской действительности43.
История освободительной борьбы в Рос-
сии рассматривалась Павловым-Сильванским
как закономерный процесс, с которым он свя-
зывал современные ему события первой рос-
сийской революции. Во вступительной лек-
ции, прочитанной 21 февраля 1906 г. в Выс-
шей вольной школе П.Ф. Лесгафта, Павлов-
Сильванский говорил: «Радищев, декабристы,
шестидесятые годы, народовольцы, марксис-
4-1758
97

Н.П. Павлов-Сильванский
ты и социал-демократы, народники с их пре-
емниками социалистами-революционерами —
таковы главные этапы нашего великого осво-
бодительного движения, беспримерного в ис-
тории по числу жертв, по силе героического
самопожертвования». Корни освободительно-
го движения Павлов-Сильванский видел в ис-
торическом прошлом русского народа. Он
резко высказывался против представлений о
«патриархальности» древней русской истории.
Опровергая эту «официальную ложь», он ут-
верждал, что «наша борьба с государственной
властью ведет свое начало из древности... Вся
наша древность залита кровью мятежных на-
родных движений»44. Представление об исто-
рической значительности антифеодальной
борьбы крестьянства входило составной час-
тью в общую концепцию Павлова-Сильванс-
кого. Изучение этой борьбы он успел только
начать. Одна из его статей посвящена истории
крестьянского движения при Павле I.
Однако вся широко и плодотворно развер-
нувшаяся научно-исследовательская и препода-
вательская работа историка неожиданно и тра-
гически оборвалась. 17 сентября 1908 г. Н.П. Пав-
лов-Сильванский скоропостижно умер от холеры.
20 сентября он был похоронен на Преображенс-
ком кладбище под Петербургом. Смерть эта по-
разила знавших его, ощущалась как невоспол-
нимая потеря всеми, кто задумывался, подобно
ему, об исторической судьбе России, о воздей-
ствии ее прошлого на настоящее и будущее45. Со
временем основной тезис Павлова-Сильванско-
го о существовании феодализма в России полу-
чил общее признание в науке, крупнейшие ис-
торики русского средневековья считали себя (об
этом есть документальные свидетельства) пос-
ледователями Павлова-Сильванского. Его рабо-
ты легли в основу типологических сопоставле-
ний при изучении феодального строя у разных
народов и до сих пор дают методологические
инструменты для изучения истории и современ-
ного общества многих стран мира46. Историк
незаурядного дарования, человек пылкого об-
щественного темперамента, Павлов-Сильванс-
кий вписал яркую страницу в историю отече-
ственной исторической науки.
Примечания
1 Шилов А.А., Карнаухова М.Г. Деятели революцион-
ного движения в России. М., 1931. Т.2. Ч.З. Стб. 1129.
2 Энциклопедический словарь/ Брокгауз и Ефрон.
1897. Т.ХХИа.
3 Клочков М.В. Николай Павлович Павлов-Сильван-
ский. Некролог// Ист. вестн. 1908. №11. С.633-637.
4 Кан А.С. Историк Г.В. Форстен и наука его време-
ни. М., 1979. С.81-89.
s Цамутали А.Н. Борьба направлений в русской ис-
ториографии в период империализма. М., 1986.
С.210-211.
6 Рубинштейн Н.Л. Русская историография. М., 1941.
С.526.
7 Пресняков А.Е. Н.П. Павлов-Сильванский (Некро-
лог)// ЖМНП. 1908. № 11.С.12.
к Валк СИ. Историческая наука в Ленинградском
университете за 125 лет// Труды юбилейной сессии
ЛГУ. Секция исторических наук. Л., 1948. С.55.
9ЖМНП. 1892. N3.
10 Валк СП. Историческая наука... С.55.
11 Щеголев П.Е. Памяти Н.П. Павлова-Сильванско-
го// Минувшие годы. 1908. N 10. С.313.
12 Клочков М.В. Указ.соч. С.638.
13 Пичета В.И. Павлов-Сильванский Николай Пав-
лович // Энциклопедический словарь / Гранат. Т.31.
Стб. 14.
14 Пресняков А.Е. Н.П. Павлов-Сильванский: Биогр.
сведения// Павлов-Сильванский Н.П. Соч. СПб.,
1910.Т.З. С.ХШ.
15 Там же. С.ХИ.
16 Рубинштейн Н.Л. Русская историография. С.526.
17 Валк СИ. Историческая наука... С.55.
18 Цит. по: Шмидт СО. О предмете и содержании
университетского курса историографии истории
СССР//ВИ. 1963, №8. С.62.
19 Цамутали А.И. Борьба направлений... С.215.
20 Муравьев В.А. Когда был поставлен вопрос о «рус-
ском феодализме»?// Проблемы истории русского
общественного движения и исторической науки. М.,
1981.
21 Плеханов Г.В. История русской общественной мыс-
ли. СПб., 1914.Т.1.С.7-8.
22 Сыромятников Б.И. Значение трудов Н.П. Павло-
ва-Сильванского по феодализму в Древней Руси //
Отчет учебного отдела Общества распространения
технических знаний. М., 1910. С.52.
23 Кареев Н.И. В каком смысле можно говорить о су-
ществовании феодализма в России. СПб., 1910. С.4.
24Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. М.,
1988. С.557.
25 Отдел рукописей Института русской литературы
РАН. P.HI.On.2. N 1115.
26 Муравьев В.А. Две лекции Н.П. Павлова-Сильван-
ского//ИиИ: Историогр. ежегодник, 1972. М., 1973.
С.337.
27 Валк СИ. Вступительная лекция Н.П. Павлова-
Сильванского// Тр. ЛОИИ АН СССР. М; Л., 1963.
Вып.5. С.619.
28 Щеголев П.Е. Указ.соч. С.311.
29 Муравьев В.А. Материалы Н.П. Павлова-Сильван-
ского в ленинградских архивах// Тр. МГИАИ. М.,
1965. Т.22. С.290.
98

Н.П. Павлов-Сильванский
10 Клочков М.В. Указ.соч. С.641.
11 Щеголев П.Е. Указ.соч. С.312.
32 Валк СН. Вступительная лекция... С.625.
33 ИиИ, 1972. С.343.
34 Муравьев В.А. Лекционные курсы Н.П. Павлова-
Сильванского в высших вольных учебных заведени-
ях Петербурга//АЕ за 1969 год. М., 1971. С.248.
35 Клочков М.В. Указ.соч. С.642.
36Шмидт СО. Сочинения Н.П. Павлова-Сильванс-
кого как памятник истории и культуры // Павлов-
Сильванский Н.П. Феодализм в России. М., 1988.
С.592.
37 Письмо от 23 августа 1907 г. в Отделе рукописей
Института русской литературы РАН. Р.Ш. Он.2, №
1105.
38 Муравьев В.А. Лекционные курсы... С.250.
39 Рубинштейн И.Л. Русская историография. С.528.
40 Там же.
41 Там же. С.529.
42 Кареев Н.И. Указ.соч.
43 Невелев Г.А. Н.П. Павлов-Сильванский — историк
декабристов // Освободительное движение в России.
Саратов, 1971. Вып.1.
44 Павлов-Сильванский Н.П. История и современ-
ность// ИиИ, 1972. С.343-344.
45 Список некрологов см.: Цамутали А.Н. Борьба на-
правлений... С.205-248.
46 АлаевЛ.Б. Н.П. Павлов-Сильванский и феодализм
на Востоке// Народы Азии и Африки. 1989. N 4.
С.188-194.
Основные труды Н.П. Павлова-Сильванского
Соч. СПб., 1909-1910. Т. 1: Государевы служилые
люди. 2-е изд.; Люди кабальные и докладные; Т. 2:
Статьи по русской истории XVII1-XIX в.; Т. 3: Фео-
дализм в удельной Руси. 1: Община и боярщина; 2:
Феодальные учреждения.
Проект реформ в записках современников Петра
Великого: Опыт изучения рус. проектов и неиздан-
ные их тексты. СПб., 1897.
Павел Иванович Пестель. СПб., 1901. - То же. Пг,
1919.
Феодальные отношения в удельной Руси. СПб.,
1901.
Декабрист Пестель перед Верховным уголовным су-
дом. Ростов н/Д., Б.г.
Феодализм в древней Руси. СПб., 1907. (История Ев-
ропы по эпохам и странам в средние века и новое вре-
мя).-Тоже. 2-е изд. М.; Пг., 1923.-Тоже. Пг., 1924.
Акты о посадских людях-закладчиках. СПб., 1909.
Феодализм в России. М., 1988. (Памятники ист. мысли).
* * *
Две лекции Н.П. Павлова-Сильванского: («История и
современность»; «Революция и русская историогра-
фия»/Публ., введ. В.А. Муравьева 11 ИиИ, 1972. М.,
1973.
Переписка Н.П. Павлова-Сильванского с А.Е. Пре-
сняковым// Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в
России. М., 1988.
Переписка Н.П. Павлова-Сильванского с Г.В. Чиче-
риным //Там же.
* * *
Клочков М.В. Николай Павлович Павлов-Сильванский:
Некролог: [Со списком тр.] // Ист. вестн. 1908. №11.
Дьяконов М.А. Н.П. Павлов-Сильванский: (Биб-
лиогр. заметки). СПб., 1909.
Литература о Н.П. Павлове-Сильванском
Некрологи: ЖМНП. НС. 1908. № 11, отд. 4. (Пресня-
ков А. Е.)\ Ист. вестн. 1908. № 11. (Клочков М.В.)\ Со-
временный мир. 1908. № 10, отд. 2. (Бороздин #.);
Юрид. библиография. 1908. №2. (Тарановский Ф.)
Кареев Н.И. В каком смысле можно говорить о су-
ществовании феодализма в России?: По поводу тео-
рии Павлова-Сильванского. СПб., 1910.
Отчет о заседании Учебного отдела, посвященном па-
мяти Н.П. Павлова-Сильванского //Отчет о деятельно-
сти Учебного отдела Общества распространения техни-
ческих знаний за 1908 и 1909 г. М., 1910. Содерж.: Авт.:
Мельгугов СП., Пресняков А. Е., Сыромятников Б.И.,
Сторожев В.Н., Богословский М.М., Кизеветтер А.А.
Рубинштейн Н.Л. Русская историография. |М.), 1941.
Гл. 30. Павлов-Сильванский.
Шапиро А.Л. Русская историография в период импе-
риализма. Л., 1962. Лекция шестая. Общинный, фе-
одальный и государственный периоды в схеме Н.П.
Павлова-Сильванского.
Валк СН. Вступительная лекция Н.П. Павлова-
Сильванского// Вопросы историографии и источ-
никоведения истории СССР. М.,; Л., 1963. (Тр.
ЛОИИ АН СССР; Вып. 5).
Муравьев В.А. Материалы Н.П. Павлова-Сильванского
в ленинградских архивах //Тр. МГИАИ. М., 1965. Т. 22.
Он же. Лекционные курсы Н.П. Павлова-Сильван-
ского в высших вольных учебных заведениях Петер-
бурга//АЕ за 1969 г. М., 1971.
Невелев Г.А. Н.П. Павлов-Сильванский — историк
декабристов // Освободительное движение в России.
Саратов, 1971. Вып. 1.
Цамутали А.Н. Борьба направлений в русской исто-
риографии в период империализма. Л., 1986. Н.П.
Павлов-Сильванский.
Ольминский М.С Из общественной жизни: (По пово-
ду смерти Н.П. Павлова-Сильванского)// Н.П. Пав-
лов-Сильванский. Феодализм в России. М., 1988.
Греков Б.Д. Н.П. Павлов-Сильванский о феодализ-
ме в России // Там же.
Шмидт СО. Сочинения Н.П. Павлова-Сильванско-
го как памятник истории и культуры // Там же.
Чирков СВ. Н.П. Павлов-Сильванский и его книги
о феодализме // Там же.
Он же. Историк русского феодализма: Николай Пав-
лович Павлов-Сильванский// Историки России,
XVIII-начало XX века. М., 1996.
4*
99

Сергей Федорович Платонов
(1860-1933)
После кончины знаменитого Ключевского в
1911 г. Платонов напечатал в* память его
журнальную статью, где так определял мес-
то покойного историка в обществе и в науке:
«В.О. Ключевский — историк, стяжавший
своими трудами необычайную популярность
и стоявший во главе историографии после-
дних десятилетий»1. Тогда термином «исто-
риография» обозначали еще не совокуп-
ность работ по какой-либо исторической
теме и не отрасль науки, изучающую ее ис-
торию, а, как и во времена Карамзина, само
описание истории. С уходом из жизни Клю-
чевского в представлении и широкой обще-
ственности, и многих ученых «главой рус-
ской историографии» становился Плато-
нов — выдающийся исследователь и знаток
прошлого нашего отечества (особенно XVI-
XVII столетий); первоклассный лектор и на-
ставник в семинарских занятиях — создатель
научной школы (среди старших его учени-
ков Н.П. Павлов-Сильваиский, к тому вре-
мени уже скончавшийся, и А.Е. Пресняков),
организатор системы образования и учитель
гимназических преподавателей.
В том же 1911 г. в Санкт-Петербурге изда-
ли книгу' к 25-летию ученой деятельности ис-
торика. Расширенное второе издание «Статей
по русской истории» вышло в 1912 г. как пер-
вый том «Сочинений» Платонова. Еще более
заметным стало место Платонова в мире науки
в послереволюционные годы2. Однако в обоб-
щающего типа советских трудах по отечествен-
ной историографии не отведено особой главы
Платонову, а сочинения его, написанные пос-
ле 1917г., фактически вовсе выключались из
истории исторической мысли. Объясняется это
трагическим завершением биографии истори-
ка — осужденный по фальсифицированному
«академическому делу» 1929-1931 гг., Платонов
вскоре скончался.
И хотя уже в 1937 г. напечатали (в четвер-
тый раз!) классическое исследование Плато-
нова «Очерки по истории Смуты в Московс-
ком государстве XVI-XVII вв.», еще и в 60 —
70-е годы ученого продолжали характеризо-
вать как наиболее яркого выразителя идеоло-
гии реакционного дворянства «в дореволю-
ционный период»3 и выступавшего с «пози-
ций апологета самодержавия» в советские
годы4. Осужденные по делу «О контрреволю-
ционном заговоре в Академии наук» были
полностью реабилитированы лишь в 1967 г.,
когда Платонова посмертно восстановили и
в звании академика. Но понадобилось еще
более 20 лет, чтобы могли появиться первые
журнальные статьи не только о последних го-
дах жизни ученого5, по и обо всем его жиз-
ненном пути6. Публикацией в 1993 г. «Дела
по обвинению академика С.Ф. Платонова»
начали многотомное издание следственных
материалов «Академического дела 1929-
1931 гг.». В 1994 г. издан первый выпуск Ка-
талога архива академика С.Ф. Платонова
(хранящегося в Российской национальной
библиотеке).
100

С.Ф. Платонов
В приложении к Делу Платонова впервые
на русском языке напечатана Автобиографи-
ческая записка7 (далее: Автобиография), напи-
санная ученым для немецкого издания «Совре-
менная наука в изображении самих ее предста-
вителей» во второй половине 20-х годов. Наме-
рение подготовить такую книгу не было осуще-
ствлено, и биографию Платонова опубликова-
ли в Германии лишь после его кончины (что
вызвало отклик и русской зарубежной прес-
сы)8. В Автобиографии сконцентрированы све-
дения лишь о том, что определяло формирова-
ние историка, и об особо заметных явлениях
его творческой биографии. Тем самым это и
свидетельство представлений ученого о сфере
менталитета историка (если употреблять тер-
минологию уже наших дней), и о иерархии ее
составных элементов. А одновременно и пока-
затель того, что академик Платонов полагал
нужным особо отметить, напомнив об этом
(зарубежному читателю, а значит, и российской
эмиграции) тогда, когда его воззрениям откры-
то противостояли в исторической науке совет-
ской России взгляды всемогущего в ту пору
М.Н. Покровского.
Платонов родился 16 июня (старого стиля)
1860 г. в украинском Чернигове в семье корен-
ных москвичей, предками которых были крес-
тьяне из-под Калуги. Хотя отца его, заведовав-
шего губернской типографией, вскоре переве-
ли в Петербург, где Платонов учился в 1870-
1878 гг. в гимназии, мальчик в детские годы не
раз бывал в Москве. Там сосредоточена была и
вся его родня, и именно там он «чувствовал
себя как бы на родине». «Не только происхож-
дение, но и сознательная преданность Москве
с ее святынями, историей и бытом делала моих
родителей, а за ними и меня именно велико-
русскими патриотами», — отмечал он в «Авто-
биографии». Мысль его воспитывалась под
впечатлением рассказов любимого и глубоко
почитаемого им отца о студенческих кружках
Москвы середины XIX в. и прочитанных еще
мальчиком сочинений Карамзина и Пушки-
на— это были его «первые сведения по исто-
рии и литературе»9.
Существенным было и то, что в гимназии
на него оказал большое воздействие препода-
ватель русской словесности В.Ф. Кеневич —
исследователь и публикатор сочинений И.А.
Крылова. Кеневич, — вспоминает Платонов, —
«был умный, образованный и добрый человек,
умевший близко подойти к ученикам и устано-
вить с ними интимную связь»10. В этих проду-
манно отобранных определениях как бы скон-
центрированы оценочные понятия Платонова
о главных достоинствах преподавателя (причем
и средней и высшей школы!), проверенные и
его личным многолетним опытом. Кеневич в
долгих беседах знакомил не только с предсто-
ящими занятиями в Петербургском универси-
тете, но «и с тем кругом ученых», центром ко-
торого был Я.К. Грот — академик-филолог, раз-
рабатывавший орфографические нормы рус-
ского языка и неутомимо изучавший и издавав-
ший сочинения русских писателей XVIII — на-
чала XIX в. Так, еще юношей Платонов узнавал
об исследованиях в сфере историко-филологи-
ческих наук (возможно, даже об основах архе-
ографии и текстологии), понял творческую ув-
лекательность таких занятий и ощутил, как ве-
лико значение учителя в формировании твор-
ческой личности ученика. А в Москве в знако-
мой интеллигентной семье он в летнее время
заслушивался рассказами о преподавании ис-
тории в Московском университете. «Путевод-
ным маяком» теперь для него стал университет,
представлявшийся «сокровищницей гумани-
тарных знаний, образующих характер и осмыс-
ляющих жизнь»11.
В 1878 г. Платонов поступает на истори-
ко-филологический факультет Петербургско-
го университета и именно впечатления сту-
денческих лет по существу предопределили
его жизненный путь. Уже тогда Платонов
уяснил себе линии своего поведения и в сфе-
ре науки и культуры, и в общественно-поли-
тической жизни. И остался верен представле-
ниям юности, обогащая их опытом дальней-
ших жизненных наблюдений. Это впослед-
ствии придавало особую цельность натуре
Платонова, привлекательную в глазах одних
и казавшуюся небезопасной другим. Студен-
та увлекли как личными талантами, так и
предметом своих чтений профессора-истори-
ки и юристы. Из них «наибольшее влияние»
оказал профессор русской истории К.Н. Бе-
стужев-Рюмин. «С великим увлечением слу-
шал» студент и лекции юристов А.Д. Градов-
ского и В.И. Сергеевича. Этим-то профессо-
рам Платонов по его словам «обязан тем, что
сделался историком». На третьем курсе, ког-
да была уже избрана специальность, Плато-
нов познакомился с лекциями и семинарами
по истории зарубежного средневековья (осо-
бенно Византии) ВТ. Васильевского. В его
101

С.Ф. Платонов
семинаре Платоновым была сделана первая
научная работа на предложенную руководи-
телем тему о местожительстве готов-тетрак-
ситов (которых начинающий ученый — в от-
личие от мнения Васильевского — поселил
«прямо на Таманском полуострове») — пер-
вое знакомство послужило началом долгих и
близких отношений.
Студенческие годы для Платонова — не
только школа формирования навыков само-
стоятельной научной работы, но и представ-
лений о том, каким должен быть профессор.
Это отражено в его воспоминаниях: и в памят-
ных словах под впечатлением недавней кон-
чины профессоров (в 1897 г. о Бестужеве-Рю-
мине, в 1899 г. — о Васильевском, в 1911 г. —
о Ключевском), и в мемуарных сочинениях
уже советской эпохи, а мемуары — итог дол-
гих размышлений и о путях развития науки и
высшего образования и о своей жизни иссле-
дователя и преподавателя высшей школы,
тем более что в творческой биографии Пла-
тонова эти сферы деятельности неотделимы
одна от другой.
Платонов следовал «обычному приему»
Бестужева-Рюмина «определять ученых тем, у
кого они учились»12. И потому в своей анали-
тической автобиографии 20-х годов (и еще
прежде в статьях-воспоминаниях) такое боль-
шое внимание уделяет характеру воздействия
на него университетских учителей. При этом
для Платонова на всю жизнь главным в оцен-
ке ученого, особенно профессора, оставалось
совмещение неизменных ценностей нрав-
ственного порядка и воспитывающих элемен-
тов в сфере научно-культурологической, к ко-
торой можно отнести научную новизну лек-
ций, методику передачи знаний — чтения лек-
ций и ведения семинаров — и восприятия ее
учащимися, представления о взаимоотноше-
ниях и уровне взаимопонимания учащего и
учащихся. Так, читавший русскую словесность
профессор О.Ф. Миллер, любимый и почита-
емый за гуманную заботу о студентах, имев-
ший «высокий нравственный кредит», как
«высокая моральная личность», вызвал «ост-
рое разочарование» тем, что он отставал от
новейшей науки, и «являлось сознание, что у
Миллера мало чему можно учиться, что за ним
легче следовать в жизни, чем в науке»13. По-
казателен заключительный абзац статьи 1902 г.
памяти академика Шахматова, отличавшего-
ся, по словам Платонова, «в жизни моральной
строгостью»: «А.А. Шахматов с теми же высо-
кими нравственными свойствами трудился и
на ученом поприще — и здесь не только уча,
но и воспитывая»14. Для Платонова-профессо-
ра обучение было неотделимо от воспита-
ния — воспитания и мысли, и нравственнос-
ти. И сам он обладал не только выдающими-
ся способностями учительства, но и редким
даром ученичества. И благодарной памятью к
учителям своим!
Платонов особенно выделил то, что в пре-
подавании Бестужева-Рюмина и Градовского
«был силен элемент моральный». Бестужев-
Рюмин, «свободно вращавшийся во всех сфе-
рах гуманитарного знания, великолепно знав-
ший свою науку», «легко поднимал слушателей
на высоты отвлеченного умозрения и вводил в
тонкости специальных контроверз... Работа на
ученом поприще родной истории являлась пе-
ред нами в ореоле духовного подвижничества
и обещала высшее духовное удовлетворение.
Какою-то поэзиею ученого труда обвевала
нас... речь Бестужева. Весь курс был построен
так, что не столько излагал историческое фак-
ты, сколько объяснял историю их научной об-
работки, успехи и приобретения ученого труда
и остроумия».
Под впечатлением подкупавших «свобо-
дой и независимостью от тогдашней строгой
цензуры» лекций Градовского «впервые сло-
жились» представления Платонова о государ-
стве и обществе, об отношении государства к
личности, о «благе личной свободы и незави-
симости». Платонов подчеркнул, что Градов-
скому он «обязан ... упорством», с каким
«всю жизнь противостоял всякой партийно-
сти и кружковщине, ревниво охраняя право
всякой личности на пользование своими си-
лами в том направлении, куда их влечет внут-
реннее побуждение». Иной характер имели
лекции Сергеевича. «Они были верхом изя-
щества» по форме. «У Сергеевича хотелось
учиться быть лектором», но в нем «не было
ничего воспитывающего и нравственно руко-
водящего — одно совершенство техники,
красота метода и стиля», Платонову уже тог-
да стало очевидно, как велико значение лич-
ности лектора, умения его почувствовать вза-
имосвязь с душой студента.
Еще более он ощутил это, общаясь с Васи-
льевским, «обаяние личности» которого быст-
ро сказывалось «над всеми сколько-нибудь
чуткими людьми». Характерны наблюдения-
102

С.Ф. Платонов
воспоминания уже многоопытного профессо-
ра о «конструкции» лекций: «Они ярко обри-
совывали эпоху, давали отличные характерис-
тики лиц, хорошо вводили в историографию,
знакомя с борьбой ученых мнений и с успеха-
ми научного знания». Особенно «любовались»
Васильевским на сравнительно немноголюд-
ных семинариях, где «вступали в самый про-
цесс ученого исследования и творчества и на-
чинали понимать завлекательную прелесть ус-
пешного научного труда». Очаровывали и «са-
мое благожелательное отношение к окружав-
шей молодежи, и чрезвычайная простота в об-
ращении» без всякого «искания популярнос-
ти», и при серьезнейших требованиях подго-
товки к экзаменам15.
Учителями своими Платонов считал и тех,
с кем не имел еще возможности непосред-
ственного общения — «приобретением ума»
(выражение Платонова в письме Ключевско-
му 1891 г.16) становились их труды (а также,
видимо, и впечатления рассказывавших о
знакомстве с этими учеными). В воспомина-
ниях 1921 г. Платонов отмечает, что в после-
дний год его студенчества «было положено
начало многому такому, с чем мне пришлось
прожить всю последующую жизнь... В эту
именно зиму петербургские студенты узнали
литографированные курсы Ключевского и
его «Боярскую думу»... Влияние на меня со-
чинений Ключевского было сильно и глубо-
ко. Я не бросился в подражание ему и ниче-
го не желал копировать, как некоторые мои
сверстники и младшие товарищи. Но я читал
и перечитывал Ключевского... В зиму 1881-
1882 г. я почувствовал начало нового на меня
научного влияния, под которым складыва-
лись главным образом курсы моих чтений,
какие вскоре затем пришлось мне вести в пе-
дагогических классах, а с 1883 г. и на высших
курсах». «Прельщали» как объясняет сам ме-
муарист — не столько наклонность «москов-
ского историка к «экономической точке зре-
ния» в объяснении исторических явлений,
сколько «разносторонность и широта их по-
нимания», не говоря «уже об остроумии и
красоте речи». И еще — и это очень суще-
ственно для исторических воззрений Плато-
нова уже тогда — привлекало то, «что на каж-
дой странице у Ключевского можно было за-
метить глубокое знакомство с великорусским
бытом, живую стихию народности в художе-
ственном воспроизведении»17.
«Вторым событием» жизни «в последний
год университета» Платонов признает в воспо-
минаниях «знакомство с тем кружком, в обще-
нии с которым шли научные работы всех моих
дальнейших лет». В ту пору это были студенты-
историки и филологи с «устойчивым научным
настроением», «с тонким чутьем русского про-
шлого, с любовью к этому прошлому», «к рус-
ской старине и исторической книге». Особен-
но близкими Платонову стали В. Г. Дружинин и
И.А. Шляпкин (впоследствии видные археог-
рафы и источниковеды, члены-корреспонден-
ты РАН) и К.А. Иванов — известный затем вы-
дающийся педагог-методист, автор школьных
учебников всеобщей истории. Помимо интим-
ных встреч в домашней обстановке с «беседа-
ми, спорами, шутками» были и фиксирован-
ные «дни» слушания и обсуждения научных ре-
фератов. Из этих «дней» вырос уже «кружок
русских историков» более широкого состава,
собиравшийся несколько лет подряд с начала
1884 г. В заседаниях его участвовали (помимо
названных лиц) М.А. Дьяконов, А.С. Лаппо-
Данилевский, СМ. Середонин, Н.Д. Чечулин,
Е.Ф. Шмурло и другие молодые тогда ученые,
обретшие достаточно широкую известность в
два ближайших десятилетия — в этих «ученых
диспутах» формировались основы историчес-
кой науки рубежа XIX и XX столетий.
В воспоминаниях Платонов делится впе-
чатлениями о более широком спектре вос-
принятого в студенческие годы и оказавше-
го влияние на его дальнейшую деятельность
и — главное — на представления о том, какой
должна и быть и казаться эта деятельность.
Это — и наблюдения о манере преподнесе-
ния лектором материалов его сферы науки,
причем и «для широкой аудитории младших
курсов» и для специализирующихся уже стар-
шекурсников (не все те, кого Платонов оце-
нивал как «первоклассные ученые величи-
ны», обладали преподавательским умением);
иногда крупные ученые, читавшие «живо и
красиво», которых «любили слушать», не от-
носились серьезно к «делу» преподавания, и
студенты это чутко улавливали. «Трудно было
быть более приятным для окружающих и бо-
лее бесполезным для дела человеком», как
характеризовал мемуарист выдающегося ис-
торика русской литературы и науки XVIII в.
академика М.И. Сухомлинова. Не каждый
умел обаяние лекционного курса передать в
напечатанном затем тексте той же тематики:
103

С.Ф. Платонов
в лекционном курсе по русской историогра-
фии Бестужева-Рюмина было «много житей-
ских подробностей, бытовых черт, личных
воспоминаний, даже анекдотов. Деятели на-
шей исторической науки в изображении Бе-
стужева являлись живыми лицами. Некото-
рые из них прямо вдохновляли лектора», а
«конспективный и сухой тон печатных статей
не может дать понятия об устной беседе Бе-
стужева».
Характерно для студента Платонова было и
то, что он вдумчиво воспринимал методику не
только тех, кто преподавал отечественную ис-
торию, и творчески переносил усвоенное в
сферу преподавания уже этого «своего» пред-
мета занятий — так, латинист, переводчик и
комментатор, И.В. Помяловский первым пока-
зал ему «возможность восстановления в конк-
ретных и понятных формах античного быта и
культуры».
Конечно, на формирование образа мысли и
поведения будущего историка оказывали воз-
действие впечатления и от новейшей художе-
ственной и публицистической литературы, от
увиденного в театрах (он «любил оперу и дра-
му одинаково»), и безусловно воспринимаемое
в современной общественной жизни универси-
тета и страны в целом — Платонова избрали
членом совета студенческой читальни, которая,
как и ближайшая к ней шинельная, «были ме-
стом университетской конспирации», где зна-
комились с прокламациями, выпускаемыми
тайной типографией. Платонов скоро опреде-
лил свое отрицательное отношение к сходкам,
особенно к публичным выступлениям демаго-
гической направленности, и в то же время ему
казалась привлекательной агитация «в неболь-
ших кружках, в длительной и спокойной бесе-
де»18. Однако в период студенческих волнений
Платонов не был связан с революционно на-
строенными студентами. И дело не только в
том, что, оценив рано проявившийся исследо-
вательский дар Платонова, товарищи и не втя-
гивали его в антиправительственную деятель-
ность (также вели себя и ишутинцы в 1860-е
годы в Московском университете по отноше-
нию к своему земляку из Пензы В.О. Ключев-
скому), и даже не в болезни отца, привязывав-
шей его к дому, а в самом характере Платоно-
ва, более всего дорожившего «личной самоде-
ятельностью».
Утверждаясь в этой мысли, Платонов за-
тем не раз будет подчеркивать «индивидуа-
лизм» как самую типическую черту своего ха-
рактера. И уточнит свое понимание этого,
оценивая как бы со стороны знаменитого
А.Ф. Кони в статье, помещенной в сборнике
его памяти. У Кони был, по словам Платоно-
ва, «законченный культурный характер... он
был тем, что называлось индивидуалистом, и
не годился ни для какого-нибудь кружково-
го катехизиса, ни для стадных выступлений в
составе увлеченной в движение толпы»14. В
Воспоминаниях Платонов замечает: «Я не
был способен на подчинение партии или
кружку, не был склонен даже на простую кол-
лективную работу», — и далее выделяет глав-
ное для него: «Самостоятельная работа без-
мерно меня увлекала и утешала в тяжелых ус-
ловиях тогдашней моей семейной обстанов-
ки»20. Платонов убежденно и целенаправлен-
но сосредоточился на научных занятиях.
Подробности о времени студенческой жиз-
ни находим в Воспоминаниях. В более краткой
Автобиографии выделено лишь то главнейшее,
что, по мнению самого историка, определило
его жизненный путь. В заключительной части
раздела о годах студенчества Платонов проду-
манно выделил важнейшие, на его взгляд, эле-
менты освоенного (или отторгнутого) им в
процессе университетского обучения: «К кон-
цу университетского курса я одинаково отошел
как от ИДЕОЛОГИИ Бестужева, так и от СХЕМ
Сергеевича. В отношении МЕТОДА и ТЕХНИ-
КИ я целиком следовал Васильевскому; в по-
нимании же СМЫСЛА и СОДЕРЖАНИЯрусско-
го исторического процесса я испытывал на
себе влияние лекций и монографий В.О. Клю-
чевского»21.
Потому, отмечая характерные (и подчас
демонстративно подчеркиваемые) различия
московской и петербургских школ истори-
ков, вряд ли корректно именно Платонова
изображать типичным представителем петер-
бургской школы, хотя он окончил Петербур-
гский университет, а затем и стал определять
стиль преподавания там отечественной исто-
рии. Вкус к источниковедению, археографии,
текстологии, основательность источниковед-
ческой оснащенности его трудов, обязатель-
ное обращение к архивным материалам, не-
изменно уместное употребление историчес-
кой терминологии (с учетом времени ее по-
явления, особенностей бытования, степени
допустимости распространения на похожие
явления) — все это результат освоения опы-
104

С.Ф. Платонов
та учителей по Петербургскому университе-
ту и отличает стиль работы Платонова от сти-
ля работы Ключевского (допускавшего при-
ближение к публицистике и небрежность в
терминологии, особенно в «Боярской думе»).
Но широта охвата явлений прошлого и под-
ход к ним, ощущение нерасторжимости со-
циально-экономической и государственно-
политической истории сближают еще моло-
дого Платонова с Ключевским и его ученика-
ми. В творчестве Платонова удачно и есте-
ственно синтезировались характерные эле-
менты обеих школ22. Быть может, это обусло-
вило и то, что к Платонову — и как к учено-
му и как к человеку — с особой благосклон-
ностью относилась московская профессура
1910-1920-х годов. А ведь это все люди круга
Ключевского! С Ключевским Платонова
сближал в 1920-е гг. и отступник из этого
круга М.Н. Покровский. А сам Платонов —
уже в ореоле признания — приедет на похо-
роны Ключевского; и на фотографии поздра-
вительной открытки 1916 г. — он изображен
в своем кабинете у книжной полки, рядом с
которой на стене портрет Ключевского23.
Петербургские профессора быстро оценили
масштабность дарования начинающего ученого,
не навязывая ему своих взглядов, тем более те-
матику своих исследований. Платонов по суще-
ству самостоятельно выбирал свою линию пути
в науке. И избрал ту, которая была ближе к ра-
ботам Ключевского. Даже письмо Платонова
своему учителю Бестужеву-Рюмину было, как
заметил не без обиды адресат, «все полно его
(Ключевского. — С.Ш.) восхвалений»24. Влия-
ние направленности и стиля исторической мыс-
ли Ключевского проявилось и в чуткости к оп-
ределению проблемы прошлого, ощутимо по-
могающей современникам в выявлении взаимо-
связи времен. Платонов остановился на теме
«Московские земские соборы XV1-XVII вв.».
Проблематика эта в начале 1880-х годов каза-
лась особенно близкой к вопросам обществен-
ной жизни, волнующим и политических деяте-
лей, и публицистов25. Сочинение его, по словам
самого Платонова, было «совершенно чуждо»
взглядам Бестужева-Рюмина и «не отразило на
себе его ученого влияния». Тем не менее про-
фессор предложил своему одаренному ученику
оставаться в университете «для приготовления к
профессуре»26.
Причисление в 1882 г. к университету не
обеспечивало, однако, заработок, необходи-
мый не только для себя, но после кончины
отца и для содержания семьи. И Платонов
стал преподавать в средней школе русский
язык и историю (1882-1889). Когда заболел
Бестужев-Рюмин, ему поручили читать часть
курса русской истории — XVII в. на Высших
женских курсах — 3 октября 1883 г. он прочел
первую лекцию, а затем стал вести и семи-
нарские занятия. С 1886 г., имея уже «репу-
тацию способного лектора», Платонов был
приглашен читать курс новой русской исто-
рии в Александровский лицей (бывший
Царскосельский). Напряженная работа, от-
влекавшая от ученых занятий, позволила
сдать устный магистерский экзамен только в
1885 г., а приступить к печатанию магистер-
ской диссертации в 1887 г.
Первой печатной работой Платонова стало
извлечение из сочинения о земских соборах,
опубликованное в 1883 г. в «Журнале Мини-
стерства народного просвещения» и отдельной
брошюрой и сразу же вызвавшее отклик в га-
зетах. «Новостью в изучении предмета», — пи-
сал сам историк уже в 1920-е годы, — были на-
блюдения об организации земского представи-
тельства в 1612-1613 гг. и о роли «средних клас-
сов» в событиях тех лет. Уже тогда ученый от-
метил чрезвычайную важность этого «истори-
ческого момента», отделявшего в его представ-
лении «древнюю Москву» (патримониальную)
от нового государства, «возникшего из Сму-
ты...». Начавшие утверждаться в его сознании
исторические положения овладеют вниманием
исследователя на долгие годы и предопределят
проблематику обеих диссертаций — магистер-
ской и докторской.
Именно в методике работы Платонова в
этом направлении явственнее всего обнару-
живается плодотворное восприятие им источ-
никоведческих навыков собственно петербур-
гской школы — когда путь исследования про-
блемы начинается с определения источнико-
вой базы ее, монографического (самоценнос-
тного в своей основе, а не только вспомога-
тельного в плане исследования главного воп-
роса) изучения исторических источников.
Платонов первоначально хотел «углубить изу-
чение» переходной эпохи (Смутного време-
ни). Но первые же опыты изучения постав-
ленных им «историко-социальных вопро-
сов», «объясняющих основной ход московс-
кой истории XVII в., приведший государство
к реформе Петра Великого», вызвали разоча-
105

С.Ф. Платонов
рование. Источниковая база для такого изу-
чения была тогда еще не подготовлена. Мо-
лодой исследователь быстро уразумел, что
необходимо «искать новый исторический
материал для данной темы в архивах», еще
не приведенных в порядок, и «произвести
критическую работу над известным истори-
ко-литературным материалом», которым
прежде «пользовались без должной осмотри-
тельности».
Поняв это, Платонов решил сосредото-
читься на изучении «историко-литературных
произведений той эпохи» (и того непосред-
ственно времени и об этом времени, но напи-
санных позднее). Ученый выработал такой по-
рядок работы: выявление всех подлежащих
исследованию сочинений, как изданных, так
и находящихся в рукописях; выделение затем
самостоятельных произведений «из массы
компиляций и подражаний»; изучение таких
самостоятельных произведений в хронологи-
ческом порядке их написания, а потом и за-
висимых от них компиляций и подражаний26.
При изучении каждого памятника Платонов
старался определить время его составления и
указать личность составителя; выяснить цели,
которыми руководился составитель, и обсто-
ятельства, при которых он писал; найти ис-
точники его сведений и, наконец, характери-
зовать приблизительно степень их общей до-
стоверности или правдоподобности его рас-
сказа27. Собрав сведения о неизданных тек-
стах, Платонов ездил для ознакомления с
ними в Москву и в некоторые монастыри. Ус-
пешно завершить труд помогли ему в Археог-
рафической комиссии, обеспечив возмож-
ность получения рукописей из провинции —
так, например, ученый смог, не прерывая за-
нятий в университете, изучить и ввести в на-
учный обиход знаменитый нынче «Временник
дьяка Ивана Тимофеева». Работа велась, та-
ким образом, сразу и в собственно историчес-
ком (а также и литературоведческом), и в ис-
точниковедчески-археографическом планах,
что предопределило дальнейший путь иссле-
дователя, развивая вкус к описанию и публи-
кации рукописных текстов и навыки в этих
сферах деятельности.
Это отличало Платонова от Ключевского,
после магистерской диссертации о житиях
святых чуждавшегося подобной работы и
мало обращавшегося к архивным докумен-
там. Не потому ли Ключевский (благоволив-
ший к Платонову более, чем к другим сто-
личным историкам) написал сдержанный от-
зыв о монографии, в котором подчеркивал,
что изученные сочинения важны прежде все-
го тем, что знаменуют переворот в развитии
исторической мысли. (Соображения такого
рода обосновываются и самим Платоновым.)
При этом знаменитый историк не мог не от-
метить характерную для труда молодого кол-
леги «тщательную разработку» критико-биб-
лиографических подробностей и не написать
о том, что внимание читателя «невольно ос-
танавливается на умении автора мозаически
подбирать мелкие данные, рассеянные по
разным источникам, и складывать их в цель-
ный очерк, а его привычка точно обозначать
источники, из которых он черпает свои све-
дения, облегчая проверку его выводов, вме-
сте с тем дает возможность видеть, чего сто-
ила ему каждая такая страница: он подобрал
в приказных книгах и обозначил в примеча-
ниях до 60 мет, где упоминается имя князя
И.М. Катырева-Ростовского, чтобы на осно-
вании этих упоминаний написать в тексте ис-
следования пять строк о жизни князя Каты-
рева в 1626-1629 гг.2\
Литературоведы признали за монографией
Платонова большое значение и для изучения
истории древнерусской литературы. До того
времени первая половина XVII в. «в отноше-
нии литературного творчества представлялась
бесплодным промежутком». Исследование ис-
торика показало литературоведам, «куда имен-
но направлялось это творчество». Оказалось,
что «описание и объяснение только что пере-
житой Смуты стало на время главным предме-
том внимания для московских писателей». И
во всех позднейших обзорах древнерусской ли-
тературы появился раздел, посвященный этим
памятникам как одному из важнейших литера-
турных явлений XVII в.
Ценность собранных и «обследованных»
Платоновым произведений побудила Археог-
рафическую комиссию к мысли подготовить
научное издание их, поручив работу, естествен-
но, Платонову. И уже в 1891 г. эти тексты по-
явились как XIII том издаваемой комиссией
«Русской исторической библиотеки» под загла-
вием «Памятники древней русской письменно-
сти, относящиеся к Смутному времени». В те-
чение нескольких лет Платонов возглавлял,
привлекая своих учеников, работу по подготов-
ке издания в томах «Полного собрания русских
106

С.Ф. Платонов
летописей» обширного московского официаль-
ного летописного свода XVI в.
В 1888 г. молодой магистр стал приват-до-
центом Петербургского университета. А, ког-
да в конце 1889 г. безнадежно заболел Е.Е. За-
мысловский, сменивший еще в 1883 г. на ка-
федре отказавшегося по болезни от препода-
вания Бестужева-Рюмина, на освобождающу-
юся кафедру пригласили Платоновр. Сначала
временно, так как он не имел еще докторской
степени, но в 1890 г. министерство по ходатай-
ству факультета назначило его исполняющим
обязанности профессора. Более всего Плато-
нов был обязан в этом академику В.Г. Василь-
евскому, который тогда сделал его своим по-
мощником в редактируемом им ЖМНП и чле-
ном редакции его. Описывая эти события,
Платонов в Автобиографии формулировал:
«Житейская обстановка моя изменилась со-
вершенно: я попал в условия, благоприятные
для ученой работы».
Платонов с увлечением отдается универси-
тетскому преподаванию — он читал и общий
курс русской истории, и по отдельным эпохам
и вопросам, и вел семинарии, обязательные
для всех студентов исторического отделения
историко-филологического факультета. Читая
лекции в разных высших учебных заведениях,
молодой профессор совершенствовал свой
лекционный курс отечественной истории. От-
мечая самое важное для себя в Автобиогра-
фии, Платонов заметил, что среди его студен-
тов было «достаточно талантливых», из семи-
наров 1890-х годов вышли «товарищи и дру-
зья по науке», и некоторые семинарские заня-
тия «отличались большим оживлением; их
участники вкладывали в свои рефераты мно-
го молодой энергии и иногда обращали их в
самостоятельные исследования»29. Об углуб-
ленном изучении работ студентов и уважи-
тельном к ним отношении свидетельствуют
сохранившиеся в архиве академика Платоно-
ва собственноручные отзывы на них: напри-
мер, на несколько сочинений о Царственной
книге (последнем томе Лицевого летописно-
го свода) в 1893 г.
Человек очень жизнедеятельный и быстрой
мысли, остроумный собеседник и рассказчик,
любивший дружеские беседы и вечеринки,
Платонов, однако, смолоду уклонялся от обще-
ственно-политической активности. Его не
привлекали не только революционно настро-
енные студенческие кружки, но и молодые ли-
бералы (из среды которых выделились затем
ученые профессора, ставшие в начале XX в.
столпами российского общественного движе-
ния кадетского толка). Платонова-разночинца
и по происхождению, и по жизненным навы-
кам, настораживали эти аристократы по воспи-
танию: и их привычка к разговору на иностран-
ных языках, и склонность к философской и по-
литизированной тематике и фразеологии, и
догматическая нетерпимость к инакомыслию,
и, можно полагать, также и трудность выде-
литься в среде столь блистательных интеллек-
туалов. И они, отдавая дань незаурядным та-
лантам Платонова-ученого, педагога, органи-
затора, также не склонны были принимать его
в свой круг.
В 1890-е годы преуспевающий молодой
профессор, возле которого еще и прежде
группировались специализировавшиеся на
изучении истории России и ее памятников
культуры молодые люди, оставленные в уни-
верситете «для подготовки к профессорскому
званию» (по нынешней терминологии — аспи-
ранты), сближается с кружком специалиста
по истории Прибалтики XIV-XV1II вв. Г.В.
Форстена. «Форстенята» — молодые препо-
даватели, студенты и курсистки собирались
на «форстеновские субботы», где обсуждали
проблемы литературы и искусства, слушали
музыку, критиковали реакционную политику
правительства в области просвещения, но чу-
рались публичной оппозиционности. «Фор-
стенята» обычно подрабатывали преподава-
нием в средних учебных заведениях; отдава-
ли немало сил культурно-благотворительной
работе. Это было типично для времени «ма-
лых дел» — чеховского времени30. И не слу-
чайно младший современник Платонова П.Б.
Струве — человек и мыслитель большой по-
литической активности, воспринимал его в
одном ряду с А.П. Чеховым. И напомнил —
уже в 1930-е годы, что родившееся в 1860 г.
«поколение дало России Чехова и Платоно-
ва — людей духовной свободы и душевной
несвязанности, свободных от всякого рода
предвзятостей идейных и политических»31.
Чехова сближало с Платоновым и убеждение
в том, что «прошлое связано с настоящим не-
прерывною цепью событий, вытекающих
одно из другого, и иногда удается видеть оба
конца этой цепи». (Рассуждение из особо вы-
соко ценимого и самим Чеховым рассказа
1894 г. «Студент»32.)
107

С.Ф. Платонов
В Автобиографии Платонов, возвращаясь
мыслью к этим годам, заметил: «Не скрою, что
моя преподавательская деятельность в универ-
ситете развивалась в ущерб собственно иссле-
довательской», так как для писания докторской
диссертации времени «не доставало». Это вы-
зывало «некоторую внутреннюю неудовлетво-
ренность»; и только освободившись от работы
в ЖМНП, ученый в начале 1896 г. написал пер-
вые строки новой книги.
Думается, что задержка в написании дис-
сертации происходила не только из-за занято-
сти. Творческие способности, трудолюбие,
организованность в работе позволили бы ему и
в этих условиях подготовить монографию,
удовлетворяющую требованиям ученых сове-
тов. Платонов готовил себя к исследованию
неординарному и по тематике, и по методике
исполнения. Он отнюдь не отказался от дерз-
ких намерений юности объяснить изменения в
основном ходе московской истории в начале
XVII в. Но теперь он действовал, имея опыт
глубокого исследования первоисточников это-
го периода истории (признанный уже мастером
археографии) и серьезного осмысления всей
предшествующей историографии отечествен-
ной истории и проверки всего этого при чте-
нии общего курса русской истории. «Работы
над построением общего курса русской исто-
рии в университете, — подчеркивал ученый в
Автобиографии, — ставили меня лицом к лицу
с необходимостью освещать Смутное время в
его происхождении, ходе и следствиях. В лек-
циях я твердо стоял на мысли, что эта эпоха не
была случайностью, что она явилась после-
дним фазисом глубокого социального кризиса
XVI в. и что в ее результате сложился новый по-
рядок, обусловивший собою весь ход дальней-
шей жизни государства и направление самого
Петра с его реформою».
Это напоминает о пути Ключевского к
докторской диссертации: в связи с подготов-
кой общего лекционного курса русской исто-
рии и для утверждения важнейших моментов
концепции этого курса. Платонов и защищал
докторскую диссертацию в том же примерно
возрасте, как и Ключевский, — не торопясь,
накопив опыт и научного мышления, и лите-
ратурного труда. Можно полагать, что Плато-
нов в какой-то мере руководствовался и этим
примером.
С.Ф. Платонов чутко уловил, что к концу
XIX столетия историки допетровской Руси (и
собственно историки, и историки права)
«сверх» юридических «процессов» (на изуче-
нии которых сосредоточивали внимание ос-
новоположники «школы родового быта»
СМ. Соловьев и К.Д. Кавелин) «искали в
древней русской жизни движение и борьбу
идей, искали конкретных отношений обще-
ственного верха и низа, господ и управляе-
мой массы, капитала и труда». Опровергнуты
были и «умозрительные утверждения «запад-
ников» и «славянофилов», что Петр Великий
начал собою новую эру в русской жизни —
благую, по взгляду первых, и вредную, по
взгляду вторых». При таком подходе обретал
общественную актуальность поиск ответа на
вопрос: «Если современный строй русского
государства и общества не создан реформами
Петра, то когда он получил начало и как он
возник?» Все данные указывали на то, — по-
лагал Платонов, — что «началом новой Рос-
сии надлежит считать Смутное время с его
политическими катастрофами и социальны-
ми потрясениями»; но «предстояла задача...
на фактах показать, как погибал в Смуте ста-
рый порядок и в каких формах возникал но-
вый — тот новый порядок, в условиях кото-
рого создалось наше современное государ-
ство»33. В самой формулировке задачи иссле-
дования ощущалось, что Платонов, прошед-
ший школу обучения и у историков, и у юри-
стов, мыслил категориями и исторической, и
юридической наук.
Исключительное внимание Платонова на
протяжении всей его творческой жизни исто-
рика к Смутному времени объясняется воз-
действием не только новейшей историогра-
фии (причем трудов и историков, и юристов,
и филологов) и пониманием научной перс-
пективности исследования столь важной и в
то же время еще малоизученной проблемати-
ки, но и событиями общественно-политичес-
кой жизни последнего столетия. Стали оче-
видными устарелость унаследованных от
XVIII в. представлений, сводивших истори-
ческий процесс преимущественно к явлениям
государственно-политической жизни и к дея-
тельности особо заметных «исторических»
личностей, и в то же время определяющее
значение в истории «социальных потрясе-
ний», теснейшая взаимосвязь с ними «поли-
тических катастроф».
В истории России второй половины XIX в.
давно уже выделены периоды особого обще-
108

С.Ф. Платонов
ственного возбуждения — рубеж 1850-х и
1860-х годов и рубеж 1870-х и 1880-х годов, их
часто определяли как периоды «революцион-
ных ситуаций». И, если для первой революци-
онной ситуации особенно характерен интерес
ученых и публицистов к истории крестьянства
(особенно — к крестьянской общине, к взаи-
моотношениям крестьян и помещиков), то
для второй революционной ситуации — инте-
рес к проблеме «государство и народ», взаимо-
отношений государственной власти и обще-
ства. В русле этого широкого общественного
интереса и тема первого самостоятельного ис-
следования начинающего историка — земские
соборы. Причем в столетнем периоде их дея-
тельности выделена эпоха Смутного времени
и последующие годы. Не отражало ли это и
предчувствие грядущих изменений в судьбе
России? И обнадеживающую веру в то, что у
России и в будущем найдутся силы преодоле-
ния их последствий?
В масштабном исследовании подобной
проблематики проявились, конечно, не только
историографическая эрудиция и степень овла-
дения техникой источниковедческого мастер-
ства, но и более широкого плана научно-мето-
дические и общественно-политические пред-
ставления автора, его нравственные понятия.
Платонов был убежден и во все возрастающем
значении научного знания в развитии обще-
ства, и в неизменной воспитательной роли ис-
торических знаний, помогающих понять связь
времен и место и своей эпохи, и свое в изме-
няющемся мире.
Платонов не раз отмечал (даже в докумен-
тации, предназначенной для следственных
органов), что миросозерцание его, «сложив-
шееся к исходу XIX в.»34, имело базой хрис-
тианскую мораль, философские воззрения
позитивистов и эволюционную теорию раз-
вития природы и общества (т.е. то же, что
предопределяло и взгляды Ключевского). И
действительно, углубленного внимания к со-
чинениям новейших философов и социоло-
гов и попыток использовать их выводы и на-
блюдения в своем творчестве у Платонова —
в отличие от А.С. Лаппо-Данилевского или
«легальных марксистов» — не заметно. Одна-
ко, если в начальные годы второй половины
XIX в. научная молодежь наивно пыталась
распространить понятия о закономерностях
развития природы и на общественную жизнь,
используя при этом и соответствующую тер-
минологию, то к концу этого века пришло
убеждение в том, что в исторической науке,
так же как и в естестенных науках (где обще-
принят прием проверочного эксперимента),
первенствующее значение имеет основатель-
ность документации и системы аргументиро-
вания (что и предопределило самостоятель-
ное развитие источниковедения, в частности
таких областей его, как дипломатика и лето-
писеведение).
К концу XIX в. утвердилось понимание вза-
имосвязи природных условий и особенностей
общественного развития. Все в большей мере
убеждались и в обусловленности многих собы-
тий государственно-политической истории и
судеб государственных деятелей и идеологи-
ческих программ явлениями социально-эконо-
мического порядка. Ощущалось уже важное
значение для познания собственно истории
наблюдений, ныне относимых к сфере наук эт-
нологии и социальной психологии. Творчески
освоил Платонов и результаты работы в сфере
статистики (под которой тогда подразумевали
науку, занимающуюся изучением приемов си-
стематического наблюдения над массовыми
явлениями, составления численных их описа-
ний и научной обработки таких описаний)35,
тем более что его неизменно интересовали сю-
жеты краеведения, местной истории — предмет
специальных занятий губернских статистичес-
ких комитетов, а затем и губернских ученых
архивных комиссий.
Платонов был воспитан в понятиях о
значении семейного начала и корневых
нравственно-культурных устоев в воспита-
нии человека и до конца жизни остался ве-
рен таким представлениям. А становление
его образа мысли и стиля поведения с осо-
бой интенсивностью происходило на рубеже
второго и третьего десятилетия его жизни.
Сознавая это, Платонов потому и уделял
столь много внимания, характеризуя свой
жизненный путь ученого, этим годам своей
биографии. Подобно близкому ему по духу
Карамзину, Платонов принадлежал к таким
натурам, о которых точно написал Н.Г. Чер-
нышевский: «Человек с самостоятельным
умом, достигнув умственной зрелости и вы-
работав известные основные убеждения,
обыкновенно остается навсегда проникнут
их содержанием, и эта основа всех мнений
остается у него навсегда одинаковою, как бы
ни менялись окружающие его факты... Он
109

С.Ф. Платонов
может сделаться человеком отсталым, не пе-
реставая быть верен себе»36.
В общественной жизни Платонов более
всего ценил устойчивый государственный по-
рядок и видел его в соблюдении общеприня-
тых норм законности. И потому — не только
по традиции воспитания, но затем уже опира-
ясь на опыт истории (прежде всего отече-
ственной), — оставался монархистом. Однако
монархистом либерального (так* сказать, ка-
рамзинского) толка — противником самовла-
стья монарха (так же как и лиц, пользовав-
шихся его именем) и злоупотреблений прави-
тельственных чиновников, склонным к пре-
образованиям, но постепенным, идущим
сверху и с должной подготовкой. Революции
и в прошлом и в современную ему эпоху были
чужды его мировосприятию (хотя и притяги-
вали внимание ученого-историка). Безуслов-
но опасными для общества ему представля-
лись люмпены, и особенно популистские по-
пытки вовлечения их в политическую и тем
более в идеологическую борьбу. Неприемле-
мой Платонову казалась и политическая стра-
стность, а письменные источники, ее отра-
жавшие, вызывали настороженную недовер-
чивость. Он избегал участия в политической
борьбе и в сочинениях своих стремился дер-
жаться спокойного тона и сохранять позу
объективности и зависимости лишь от степе-
ни полноты и достоверности доступных ему
источников изучения отображаемых явлений.
Платонову присуща была и просветительс-
кая убежденность российской интеллиген-
ции — вера в то, что распространение просве-
щения является важнейшим условием развития
общественного сознания и закрепления в об-
ществе нравственных начал. Просветительская
деятельность воспринималась как обществен-
ное служение, это предопределяло требова-
тельно серьезное отношение Платонова и к
выбору тематики работы историка, и к при-
емам передачи другим своих знаний и обусло-
вило стремление к подлинной научности, ибо
«только научный труд может быть полезен об-
щественному самосознанию»37.
При подготовке диссертации учитывался,
конечно, и накопленный опыт знакомства с
диссертациями других ученых-гуманитариев,
даже с формулировками их заглавий. И не
случайно и в этом — внешнем — плане выяв-
ляется сближение с Ключевским (отмеченное
уже в историографии). Название магистерс-
кой диссертации «Древнерусские сказания и
повести о Смутном времени XVII века как ис-
торический источник» прямо копирует назва-
ние магистерской диссертации Ключевского
1871 г. — «Древнерусские жития святых как
исторический источник», а в докторской дис-
сертации «Очерки по истории Смуты в Мос-
ковском государстве XVI-XVII вв.» подзаголо-
вок «Опыт изучения общественного строя и
сословных отношений в Смутное время» на-
поминает уже о подзаголовке докторской дис-
сертации Ключевского «Боярская дума. Опыт
истории правительственного учреждения в
связи с историей общества». В то же время
Платонов не мог не обратить внимание на то,
что в докторской диссертации Ключевского (в
отличие от его же магистерской) отсутствует
характеристика привлеченных для изучения
темы источников. М.В. Нечкина, пытавшая-
ся восстановить корпус их по сноскам в кни-
ге Ключевского «Боярская дума», предполага-
ет: «Возможно, он не желал, чтобы этот воп-
рос обсуждался во время защиты»38. Плато-
нов — серьезный знаток новейшей отече-
ственной историографии (в личном архиве его
немало отзывов 1880-х — 1890-х годов на но-
вые издания, конспектов таких трудов, выпи-
сок из них)39, осведомлен был, конечно, что в
литературе «этот вопрос» все-таки «обсуждал-
ся» и Ключевского упрекали в малом знаком-
стве с архивными источниками о повседнев-
ной деятельности Боярской думы. Знамени-
тый историк-архивист академик Н.В. Калачов
избрал даже для речи на торжественном со-
брании Академии наук в 1883 г. тему «О Бояр-
ской думе Московского государства и ее до
нас дошедших докладах» и старался показать,
что некоторые положения книги Ключевско-
го не подтверждаются архивной документаци-
ей40. Существенно и то, что Платонов мог те-
перь опереться уже и на методику и выводы
трудов своих сверстников, изучавших по пер-
воисточникам отдельные стороны социальной
истории России XVI — начала XVIII в. —Д. И.
Багалея, М.А. Дьяконова, А.С. Лаппо-Дани-
левского, П.Н. Милюкова, СВ. Рождествен-
ского, Н.А. Рожкова, С.Н. Середонина, Г.В.
Форстена, Н.П. Чечулина и других; они опуб-
ликованы были в виде монографий и статей (в
основе которых диссертации).
Для Платонова — воспитанника петербур-
гской школы историков едва ли не равно суще-
ственным казались и логика построения самой
ПО

С.Ф. Платонов
исторической конструкции (т.е. концепции,
объясняющей историческое явление и особен-
ности именно такого его развития), и степень
документальной основательности ее во всех де-
талях. В отличие от Ключевского, Платонов
сдержаннее в своих общесоциологических или
политологических (употребляя современную
терминологию) суждениях обобщающего ха-
рактера, но учитывает локальные и временные
(не только разных десятилетий, но* даже разных
лет) признаки изучаемых явлений. Указывает и
документальные подтверждения конкретных
реалий, о которых повествует.
В аспекте источниковедения, точнее ска-
зать, понимания соотношения источникового
базиса и исторического построения, особенно
заметна разница творческих методов Ключев-
ского и Платонова. Для Ключевского при всей
изощренности его источниковедческого мас-
терства и оригинальности приемов наблюде-
ния над прошлым в основе схема (сконструи-
рованная им самим или унаследованная от
предшественников и им лишь усовершенство-
ванная, украшенная). Под этим углом зрения
(и иногда — невольно, быть может, в угоду та-
кой схеме) рассматриваются и подбираются за-
печатленные в источниках факты или реконст-
руируются отсутствующие там. Изображая ту
или иную систему исторических явлений, он
не полагал нужным объяснять степень допус-
тимости привлечения для этого данных, даже
на первый взгляд нелегко сопоставимых, —
разных эпох (скажем, XVI и XVII столетий) или
разных территорий обширного государства, от-
личавшегося неодинаковостью социально-эко-
номического (а иногда даже и государственно-
политического) уровня развития своих частей.
Главное для Ключевского не в отличительных
особенностях и своеобразии комбинации эле-
ментов общественной жизни, а в степени чет-
кости проявления усмотренной им определяю-
щей линии развития.
И «Боярская дума», и «Курс русской исто-
рии» Ключевского на стыке с социологией,
исторической психологией и в то же время с
художественной публицистикой. Платонов
при всем своем уме и литературном даровании
уступал масштабности политологического
мышления и тем более литературно-художе-
ственного таланта Ключевского. Но в фунда-
менте всех построений Платонова — и част-
ных, и даже общей схемы в целом — всегда
собственно источниковедческие наблюдения.
Он побуждал себя к проверке по первоисточ-
никам и осевших уже в сознании историков
положений, сформулированных предшествен-
никами. И потому его конкретные выводы
нельзя было исключить из научной и учебной
литературы даже в период ожесточенной
борьбы с «платоновщиной» Покровского и его
школы. На труды Платонова во многом опи-
рается и обогащенная новыми фактологичес-
кими знаниями и более совершенной методи-
кой исследовательской работы современная
наука (и после издания монографий П.Г. Лю-
бомирова, И.И. Смирнова, В.И. Корецкого,
Р.Г. Скрынникова и др., множества исследова-
тельских статей). Блистательно же написанная
«Боярская дума» Ключевского, ставшая вехой
в развитии нашей исторической мысли, собы-
тием в общественной и литературной жизни
начала 1880-х годов, нечасто цитируется в на-
учной литературе.
Докторская диссертация Платонова и по
сей день остается первоосновой знаний о Рос-
сии второй половины XVI — начала XVII в.
Для характеристики этого труда допустимо ис-
пользовать слова самого Платонова об «Исто-
риях» Карамзина и Соловьева и их значении
в отечественной историографии: «Истории»
Карамзина и Соловьева явились с цельными
воззрениями на русскую историческую жизнь,
воззрениями, которые для своего времени
представляли новизну, давали толчок науке» и
в то же время «внесли в науку так много ма-
териала, что стали на долгое время в ряд «ис-
точников» для истории»41. Это — слова рецен-
зии 1891 г. на третий том «Истории России»
Д.И. Иловайского. Можно думать, что уже
тогда Платонов сформулировал идеал истори-
ческого исследования, к осуществлению кото-
рого стремился при выборе темы своей второй
диссертации и в период ее подготовки. Пожа-
луй, именно с этой книги Платонова так яв-
ственно прослеживается та особенно плодо-
носная линия развития нашей науки (и, в ча-
стности, практики подготовки диссертаций),
когда исследование собственно историческое
совмещается с собственно источниковедчес-
ким (а то и археографическим) — в области
филологических наук это связано с творче-
ством великого современника Платонова ака-
демика Шахматова.
В Автобиографии академик Платонов
счел необходимЫхМ особенно подробно оста-
новиться на истории написания докторской
111

С.Ф. Платонов
диссертации и обосновании се главных выво-
дов, полагая, что именно эта монография
«была высшим научным достижением всей»
его жизни и определила его место «в кругу
деятелей русской историографии»42. Плато-
нов решил сосредоточить внимание на внут-
ренней жизни России, на «изображении де-
ятельности руководивших общественной
жизнью кругов и на характеристике массовых
движений». В пояснение авторских намере-
ний он и дал своему труду второе, поясни-
тельное заглавие, чтобы всем ходом изложе-
ния подвести читателя к основному выводу —
о перемене господствовавшего класса в госу-
дарстве и о влиянии этой перемены на общий
правопорядок XVII в. А для того чтобы удос-
товерить в том, что «Смута была органичес-
ким явлением в жизни Москвы» и России в
целом, а не результатом внешних влияний
польских интриг и политики папской курии
(такое распространенное мнение о «случай-
ности» Смуты обосновывалось, в частности,
в очень популярных в ту пору сочинениях
Н.И. Костомарова), обстоятельно исследовал
социальную историю Московского государ-
ства перед Смутою.
Во вводной части диссертации, посвящен-
ной предпосылкам Смуты в XVI столетии,
Платонов первоначально предполагал лишь
«воедино свести результаты трудов» предше-
ственников, однако по мере углубления ис-
следования оно разрослось в имеющий и
большое самостоятельное значение «сложный
трактат по внутренней истории Московского
государства XVI в.».
Впервые было дано общее описание всех
регионов государства, в которых характеризо-
вались местные отличия. Это были цельные ха-
рактеристики природных особенностей, соци-
ального и хозяйственного строя, степени насе-
ленности, политического настроения, т.е. с до-
статочной степенью конкретности показана
«реальная обстановка, в которой развивалось
то или иное действие Смуты». Эта глава стала
школой для многих, занимавшихся затем и ис-
торией допетровской Руси, и исторической гео-
графией, и краеведением. Во второй главе ис-
следовался кризис, охвативший во второй по-
ловине XVI в. центральные и южные области
государства. Политическая сторона кризиса
давно уже привлекала внимание и ярко изоб-
ражена была Ключевским (борьба царя с кня-
жеской знатью, состав и землевладение знати,
идеология противников, отраженная в публи-
цистике, и пр.). Но, проверяя выводы Ключев-
ского, Платонов «неожиданно для самого себя
встретился с целым рядом мелочных и разроз-
ненных данных, которые при их надлежащей
комбинации дали возможность осветить новым
светом значение давно известной и все-таки
загадочной «опричнины» Ивана Грозного». Эти
формулировки Платонова показательны для
понимания и им самим методики своей рабо-
ты и различия ее и исследовательских приемов
Ключевского.
Платонов установил, что в распоряжение
нового «опричного» двора попало около поло-
вины государства, и это были «наиболее до-
ходные торговые пункты» и родовые земли
знати. Путем раздробления крупных вотчин,
пользовавшихся правами льготного землевла-
дения, уничтожался материальный базис ро-
довой знати, а казни и ссылки удаляли ее от
дворца и высших учреждений — и тем самым
опричнина определялась как «обдуманная си-
стема мероприятий», направленных против
«политически и социально влиятельной» ари-
стократии. Это привело к возвышению полу-
чивших и ее земли, и казенные земли незнат-
ных дворян, вполне зависимых от верховной
самодержавной власти. Такова, по Платонову,
«политическая сторона» кризиса в государстве
в последнюю треть XVI в.
«Социальную сторону» его историк видел в
условиях, вызывавших перемещение крестьян-
ской трудовой массы из центра государства на
окраины, так как «рост мелкого землевладения
тогда связан был органически с ростом крепо-
стного права на крестьян». Трудовая масса ос-
тавалась в покое лишь в Северном Поморье,
где не было помещиков и крепостного права.
Явным становилось общественное брожение —
недовольство и верхов общества (страдавших
от террора и потери земель), и среднего класса
«помещиков» (терпевших от ухода рабочей
силы), и низов общества, недовольных и пра-
вительством, и землевладельческими классами.
Особенно много недовольных концентрирова-
лось близ границ государства, в «диком поле»,
где селились бродячие «казаки». Первая часть
«Очерков» «Московское государство перед
Смутой» давала читателю, по словам самого ав-
тора, «понятие о реальной общественной об-
становке, в какой возникла и развилась Сму-
та». Выводы эти оказали несомненное влияние
на историографию и публицистику последую-
112

С.Ф. Платонов
щего времени, даже на труды старших совре-
менников историка.
Во второй части книги изображается «по-
степенное, по трем периодам развитие Смуты».
В первый период происходила борьба претен-
дентов за московский престол, закончившаяся
воцарением В.И. Шуйского — «период борьбы
династической». Второй период — «период
борьбы социальной». Это — время «движения
низших слоев населения против высших, не-
имущих и обездоленных против богатых и
знатных». Верхи не предвидели, что «народная
масса, неосторожно поднятая на защиту тех
или иных династических интересов, может
подняться и по собственному побуждению для
своих классовых достижений». Платонов де-
тально изображает и «стихийное движение
масс», и деятельность самозванцев, и вмеша-
тельство соседних государств, приведите к
разделению власти в стране между нескольки-
ми правительствами, когда «политическая са-
мостоятельность Московского государства
была утрачена, внутри господствовал анархия
и разбой».
Третий период Смуты — «период борьбы за
национальное освобождение». До Платонова
только Соловьев сумел с определенной после-
довательностью изобразить события тех лет (в
многотомных «Историях» Татищева, Щербато-
ва и Карамзина изложение из-за кончины ав-
торов прерывалось как раз на этих событиях).
Платонов показал, что «общенациональный
порыв» борьбы с интервентами «на мотивах
национально-религиозных» «не погасил клас-
совой вражды». Охарактеризовал он и насилия
пришельцев-иноземцев и «грабежи казачества»
и объяснил, почему лозунгом нового Нижего-
родского ополчения «кроме национального ос-
вобождения стала борьба с казачеством за об-
щественный порядок». Это объединило «под
одними знаменами поместное дворянство, го-
рожан и свободных крестьян северных облас-
тей, то есть средние классы, представителей
мелкого служилого землевладения, торгового
капитала и мелкой промышленности». «Смена
правящего класса в стране, старой знати —
средними классами» — «главное последствие
Смуты». Низам общества не удалось «достиг-
нуть своей цели — упразднения старого крепо-
стного общественного строя», средние же клас-
сы, поддерживавшие правительство первых
Романовых, закрепили свое командное поло-
жение в стране Соборным уложением 1649 г.
Платонов имел право писать не без гордо-
сти в Автобиографии: «успех моих «Очерков»
был несомненен. Критика признала за ними
не только ценность исторических наблюде-
ний и выводов, но и литературное достоин-
ство и даже художественность изложения». И
приводит цитату из отклика А.Е. Пресняко-
ва на третье издание «Очерков» в немецком
издании 1911 г.: «В «Очерках» ясно проявля-
ется личность Платонова как ученого. Вни-
мательный и чуткий исследователь стремит-
ся здесь получить конкретное и детальное
представление об интересующих его событи-
ях. Из мозаики мелких, почерпнутых из раз-
личных источников фактов он создает — все-
гда на строго документальной основе — свою
характеристику и описание событий с такою
точностью обобщения, что сообщенное им в
изобразительном и повествовательном отно-
шениях выглядит как художественное произ-
ведение. Эта научно-историческая нагляд-
ность свойственна характерной для Платоно-
ва чрезвычайно далеко идущей дедукции; его
труды, между прочим, представляют чрезвы-
чайный интерес и в качестве материала для
изучения психологии и методологии форми-
рования исторических понятий»43.
В то же время и сами «очерки по истории
Смуты» (так же как и достаточно подробное
изложение их содержания и выводов в «Лек-
циях по русской истории» Платонова) оказы-
вали значительное влияние на «формирова-
ние» и представлений о России XVI — XVII
веков и «исторических понятий». Это явствен-
но прослеживается в статьях о земских собо-
рах, появившихся в широкой прессе в связи с
обсуждением вопроса о созыве и работе Госу-
дарственной думы, в частности, в статье «Зем-
ский собор и наша политика» в большевистс-
кой газете «Вперед» (в марте 1905 г.), которую
тщательно редактировал В.И. Ленин44. Дума-
ется, что можно усмотреть знакомство с рас-
суждениями Платонова и в ленинском обо-
сновании понятия «революционная ситуация»
и ее характерных черт: общенациональный
кризис, затрагивающий интересы всех обще-
ственных классов, и взаимосвязанные три ус-
ловия — кризис верхов, обострение бедствий
угнетенных классов, повышение активности
народных масс. (Интерес четы Ульяновых к
книгам Платонова несомненен: в их библио-
теке в Кремле три книги историка, изданные,
правда, уже в 1923 г., — и среди них научно-
113

С.Ф. Платонов
популярный очерк «Смутное время» и сбор-
ник 1922 г. в честь Платонова45). И уж безус-
ловно это заметно в написанных сразу после
гражданской войны мемуарах генерала А.И.
Деникина об этих годах, даже нарочито под-
черкнуто в названии «Очерки русской смуты».
И вообще едва ли не популярностью сочине-
ний и взглядов Платонова объясняется столь
широкое распространение понятий «Смутное
время», «Смута» для обозначения событий
первой четверти XX в.; а когда Платонова на-
зывали «историком» Смутного времени»
(именно под таким заголовком напечатана46
написанная в зарубежье вскоре после кончи-
ны историка статья его ученицы A.M. Петрун-
кевич), то подразумевали, возможно, не толь-
ко далекую эпоху, ставшую предметом его ис-
следования, но и современную ученому, обус-
ловившую и тематику его творчества, и его
жизненный путь.
В Автобиографии Платонов отмечает, что
после защиты второй диссертации и переизда-
ния монографии через два года (в 1901 г.) его
«ученое имя было установлено твердо». И «со-
действовал» этому «еще и тот факт, что начи-
ная с 1899 г.» стали выходить печатные издания
его «Лекций по русской истории». В 1903 г.
Платонов выпустил отдельной книгой «Статьи
по русской истории (1883-1902)» — в сборник,
по его словам, включено «все написанное ав-
тором по русской истории», кроме диссерта-
ций, предисловий к изданным текстам истори-
ческих памятников и некоторых рецензий».
Воистину рубеж столетий оказался звездным
временем Платонова! «Начался новый период»
жизни историка, который завершился в канун
революционного 1917 г.
Это были годы преимущественного сосре-
доточения ученого на учебно-просветитель-
ской работе. Но для Платонова она была не-
отторжима от исследовательской. Хотя в пер-
вые два десятилетия XX в. Платонов не вы-
пускал новых монографий, даже написанных
в научно-популярной форме, постоянно вы-
ходили из печати статьи и рецензии, доку-
ментальные публикации. И, как выяснилось
позднее, статьи тех лет стали основой книг
1920-х годов.
Некоторые исследовательского характера
статьи были написаны «по связи» с большой
книгой «Очерков» о Смутном времени. Сам
автор выделяет среди них две крупные по
объему работы 1905-1906 гг. В одной Плато-
нов вернулся «к старейшей своей теме — к
«Земским соборам» и дал их общую историю
в свете новых исторических данных», особен-
но о соборах середины XVII в. Опираясь на
«архивные находки», он старался «упразд-
нить» господствовавшее в историографии
мнение, «что земские соборы естественно заг-
лохли вследствие внутреннего ничтожества»,
и полагал, что «настоящей причиною прекра-
щения соборов был страх перед ними прави-
тельства и его стремление к бюрократизации
управления»47. Тематика статьи и именно та-
кая постановка вопроса казались особенно
актуальными (если пользоваться привычной
ныне лексикой) в 1905 г., когда в обществе и
в печати много говорили о земских соборах48.
Сам Платонов полагал, что статья сослужит
весьма полезную службу в деле выработки
правильных взглядов на историю, а через это
и на современность49.
«Актуальной» становилась и статья «Мос-
ковское правительство при первых Романо-
вых», обосновывавшая и развивавшая мысли,
«сжато» высказанные в заключение «очерков».
Основной задачей было установление состава
правительственной среды в царствование Ми-
хаила Федоровича. Историк решительно опро-
вергал мнение о том, что царь Михаил был
формально ограничен боярами, и тем самым,
устранил возможность опоры на исторический
прецедент законодательного ограничения са-
модержавной власти Романовых уже в началь-
ный момент правления династии. Но в самом
«смысле поставленной темы» можно было ус-
мотреть и намек на современных правителей:
Платонов объяснял, что деятельность подобно-
го царя — «фигуры крайне бледной», «можно
осветить, ...только установив, кто и как влиял
на него самого и на ход дел», и показывал, что
«новая придворная и чиновная знать» Михаи-
ла — это «в значительном проценте лица,
пользовавшиеся... сомнительной репутацией»,
и их влияние на общий характер правитель-
ственной деятельности того времени было бе-
зусловно вредно и подготовило революцион-
ные вспышки середины XVII в. Такие сообра-
жения тоже влекли к определенным ассоциа-
циям с современностью.
Конечно, Платонов, хорошо знакомый с
русской литературой и в юные годы имевший
даже намерение стать писателем, понимал зна-
чение «эзопова языка» публицистики и худо-
жественной литературы в развитии обществен-
114

С.Ф. Платонов
ного сознания в России XIX в. и не мог не
предвидеть попыток под таким углом зрения
читать и его ученые труды. Но, думается, что
главным для него было стремление предста-
вить серьезно значимый исторический матери-
ал о тех явлениях прошлого, которые волнуют
общественность. И при этом не только удов-
летворить любознательность интересующихся
историей (или сравнительным рассмотрением
настоящего и прошлого), но и помазать пример
источниковедческого подхода к таким вопро-
сам и уже тем самым противопоставить осно-
вательные выводы исследователя скороспелым
суждениям о «модной» сравнительно-истори-
ческой тематике, которыми торопятся делить-
ся в прессе и в лекциях.
Это побуждало Платонова публично выс-
казываться и в дни «исторических юбилеев»,
когда обычно появляется немало и научных
и публицистических работ — статьи «К 200-
летию Петербурга» 1903 г. «К истории Пол-
тавской битвы» 1909 г., (тогда же и статья
«Личность Петра Великого» в «Полтавском
сборнике»), «Боярская дума — предшествен-
ница Сената» в юбилейной «Истории Пра-
вительствующего Сената за двести лет» в
1911 г., «Священной памяти двенадцатый год»
в 1912 г., «Вопрос об избрании М.Ф. Романо-
ва в русской исторической литературе» в
1913 г. То же относится и к историографичес-
кой проблематике и современным историчес-
ким исследованиям: ученый откликнулся ре-
цензиями на самые значительные книги тех
лет, продолжая линию, характерную для его
творчества уже в предыдущее десятилетие. В
1890-х годах он опубликовал рецензии на кни-
ги Н.Д. Чечулина о городах XVI в. и внешней
политике времени Екатерины II, СМ. Сере-
донина о сочинении Флетчера, на отдельные
книги многотомника Н.П. Барсукова «Жизнь
и труды М.П. Погодина», III том «Истории
России» Д.И. Иловайского и др.; в архиве ис-
торика немало неизданных рецензий тех лет.-
В первые десятилетия XX в. напечатаны ре-
цензии на книги А.Е. Преснякова о княжом
праве Древней Руси (1909), М.М. Богословс-
кого о земском самоуправлении на русском
Севере в XVII в. (1914), М.В. Клочкова — о
правительственной деятельности времен Пав-
ла 1 (1917) и др. Выступил историк (в 1911) и
со статьями о своих знаменитых предшествен-
никах Карамзине и только что скончавшемся
Ключевском.
Продолжается публикация и малых форм
исследований (основанных обычно на архи-
вных материалах) о России XV1-XVII вв. и об
источниках ее изучения (и актовых, и нарра-
тивных) — и особенно о выдающихся деятелях
той поры. Новизна подхода обнаруживается и
в «юбилейных» выступлениях — так, в статье о
Полтавской битве ученый «вопреки всем рус-
ским военным историкам» решился утверж-
дать, что в кампании 1708-1709 гг. боевая ини-
циатива принадлежала Карлу XII, и тем еще в
большей мере выявлялась «мастерская страте-
гия Петра»50.
А в «Слове» в Остафьево в день открытия
памятника Карамзину выступил против тех,
кто, подобно П.Н. Милюкову, стремился
«развенчать» великого Историографа, и
опять-таки вопреки мнению многих ученых
и публицистов рубежа XIX и XX в., обосно-
вывал мысль, что деятельность Карамзина
проникнута «целостным единством умонаст-
роения» и «самая суть мировоззрения» Исто-
риографа «в гармоническом соединении «ев-
ропеизма» и «патриотизма», что и дало «та-
кой успех произведениям Карамзина среди
современного ему общества», «в произведе-
ниях своих Карамзин вовсе упразднил веко-
вое противоположение Руси и Европы»51. В
письме того же времени, рассказывая о под-
готовке «Слова», Платонов отметил: «Сам я
только тогда ясно стал представлять себе Ка-
рамзина, когда додумался до изложенных в
речи мыслей». Юбилейные выступления для
Платонова не были обязательными дежурны-
ми и по существу пустыми выступлениями
именитого эрудита и оратора, это — всегда
акт нового творчества! Платонову дорога
была не только его ученая репутация «князя
науки» (выражение гр. С.Д. Шереметева)52,
но и самоуважение, и выступления станови-
лись важными и для самого себя проверками
творческого потенциала.
Следует иметь в виду, что эти публичные
выступления — печатные и лекции на опреде-
ленную тему — имели место тогда, когда из
года в год возрастала известность Платонова.
Перерабатывался и заново издавался его курс
лекций в высших учебных заведениях, а затем
и учебник для средней школы. Творчество
Платонова неотрывно связано с преподавани-
ем — преподавательская деятельность нередко
побуждала его к исследовательским изыскани-
ям, а новое истолкование исторических явле-
115

С.Ф. Платонов
ний исследователь проверял восприятием сту-
денческой аудитории.
Начал преподавать Платонов почти одно-
временно — в 1882 — 1883 гг. — и в средних, и
в высших учебных заведениях. И это обстоя-
тельство не могло не оказать существенного
влияния на формирование его методических
приемов — он получил сразу же возможность
ощутить степень допустимости вузовских при-
емов преподавания в школьной программе,
взаимосвязь преподавания на разных ступенях
восприятия учащимися.
Широкая историческая и филологическая
подготовка, дарование и оратора, и методи-
ста способствовали тому, что он стал одним
из самых почитаемых преподавателей част-
ных гимназий, Александровского (бывшего
Царскосельского) лицея, влиятельным чле-
ном Ученого комитета Министерства народ-
ного просвещения, в компетенцию которого
входила оценка учебной литературы. Плато-
нова пригласили преподавать историю вели-
ким князьям (детям Александра III Михаилу
и Ольге и племянникам его Дмитрию Павло-
вичу и Андрею Владимировичу). Часто он чи-
тал лекции и в провинции, иногда даже не-
большие лекционные курсы. Маршал Б.М.
Шапошников, вспоминая лекции его 1907-
1908 гг. в Академии Генерального штаба, пи-
сал: «Русскую историю до времен Александ-
ра III читал профессор истории Платонов.
Нужно ли говорить об этом эрудированном
историке? Его лекции были в высшей степе-
ни содержательны, умны и до мелочей под-
готовлены»53.
Платонов проявил и недюжинный талант
организатора: он заведовал кафедрой и был (в
1900-1905 гг.) деканом Историко-филологи-
ческого факультета Санкт-Петербургского
университета. В 1903 г. стал директором сфор-
мированного тогда под покровительством ве-
ликого князя Константина Константинови-
ча — К. Р. — Женского педагогического инсти-
тута. На его долю выпали обязанности не
только обоснования учебных программ и под-
бора преподавателей, но и обеспечение воз-
можности строительства институтского зда-
ния и оснащения его оборудованием, учебны-
ми пособиями. И через несколько лет счита-
ли, что институт превзошел по уровню препо-
давания Бестужевские женские курсы. Ему
предлагали пост Министра народного просве-
щения (об этом писали газеты).
Платонов, как ученый-просветитель, про-
пагандист исторических знаний, всегда осоз-
навал, что история, войдя в обиход культуры
как «художественно-прагматический рассказ
о достопамятных событиях и лицах»54, и во
все последующие времена сохраняла такое же
назначение в представлении широкой публи-
ки. Однако с развитием собственно науки ис-
тории, с совершенствованием се методики
даже в сочинениях и лекциях, рассчитанных
на восприятие тех, кто не имел специальной
научной подготовки, обнаруживается все в
большей мере интерес к ознакомлению с са-
мой системой изучения прошлого — и с пер-
воисточниками знания и приемами их обра-
ботки (это — сфера науки, ныне называемой
источниковедением), и с опытом размышле-
ний о том же предшественников (это уже
сфера науки об истории исторических зна-
ний, исторической мысли — именно приме-
нительно к которой теперь употребляют наи-
менование «историография»). Введение к
«Лекциям» (с авторской самооценкой в скоб-
ках: «Изложение конспективное») включает
два раздела — «Обзор русской историогра-
фии» и «Обзор источников русской истории».
Этому же (особенно историографии) уделя-
ется особое внимание и во многих лекциях —
в указателе имен находим фамилии даже мо-
лодых тогда еще историков.
Платонов задачу свою видел в том, чтобы
дать и «научно точную», и «художественную
картину». В Предисловии к последнему — де-
сятому («пересмотренному и исправленно-
му») — прижизненному изданию своих «Лек-
ций» на родине (датировано 5 августа 1917 г.)
Платонов отмечал, что «в «Лекциях» можно
видеть только тот фактический материал, на
котором обычно строятся курсы автора», ибо
«живое преподавание и научная работа оказы-
вают непрерывное влияние на лектора, изме-
няя не только частности, но иногда и самый
тип его изложения»55, тем более, что Платонов
говорил без записок. Но речь его, вспомина-
ет ученица историка A.M. Петрункевич, «ли-
лась плавно «как по писанному», и не читае-
мые, а говоримые цитаты органически спле-
тались со всем остальным, незаметно создавая
атмосферу эпохи. Получалось своеобразное
художественное впечатление особой «стиль-
ности»56. В Платонове органически совмеща-
лись исследователь, педагог-методист, зани-
мательный рассказчик. И для аудитории раз-
116

С.Ф. Платонов
ного уровня подготовленности притягатель-
ными оказывались для одних фабула сюжета,
для других — образная речь с пленительными
архаизмами-цитатами, для третьих — новизна
вводимого в обиход материала источников
или ученой конструкции, наконец, красота
самой логической системы обоснования сво-
ей мысли.
У Платонова были устойчиво сложившие-
ся представления о задачах занятий российс-
кой историей и о результативных формах пе-
редачи этих исторических знаний. Наиболее
сжато сформулированы такие его представле-
ния во введении к «Лекциям по русской исто-
рии». Платонов четко различает задачи исто-
рии и социологии. Социология призвана рас-
крывать «общие законы развития обществен-
ной жизни вне приложения их к известному
месту, времени и народу». История же, по его
убеждению, «есть наука, изучающая конкрет-
ные факты в условиях именно времени и ме-
ста, и главной целью се признается система-
тическое изображение развития и изменений
жизни отдельных исторических обществ и
всего человечества».
Чтобы успешно осуществить такие намере-
ния и «дать научно-точную и художественно-
цельную картину какой-либо эпохи народной
жизни или полной истории народа, необходи-
мо: 1) собрать исторические материалы; 2) ис-
следовать их достоверность; 3) восстановить
точно отдельные исторические факты; 4) ука-
зать между ними прагматическую связь и 5)
свести их в общий научный обзор или в худо-
жественную картину... Те способы, которыми
историки достигают указанных частных целей,
называются научными критическими приема-
ми», и они «совершенствуются с развитием ис-
торической науки». Однако историки «не со-
брали и не изучили еще всего материала», под-
лежащего их ведению, «и потому история не
достигла еще результатов, каких достигли дру-
гие более точные науки», но история — «наука
с широким будущим».
«Конечной целью русской историографии»
для Платонова «всегда остается построение си-
стемы местного исторического процесса», «за
простым анализом явлений, имевшим целью
указать их причинную последовательность»,
открывается «широкое поле — исторический
синтез».
Построением системы исторического про-
цесса собственно русской историографии раз-
решается, по его мнению, «и другая более
практическая задача, лежащая на русском ис-
торике». Согласно «старинному убеждению»,
«национальная история есть путь к националь-
ному самосознанию», ибо знание прошлого
помогает понять настоящее и объясняет зада-
чи будущего». «При этом, — подчеркивает
Платонов, — нет нужды вносить в историогра-
фию какие бы то ни было предвзятые точки
зрения; субъективная идея не есть идея науч-
ная», исследователь обязан оставаться «в сфе-
ре строго научной»57.
Такая по существу самохарактеристика ис-
торика вполне соответствует тому, что написал
о Платонове А.Е. Пресняков в так понравив-
шейся ему статье для немецкого издания:
«Платонов всегда считал, что главная задача
историка — определить общие руководящие
линии исторического процесса, которыми
наша нация дошла до своего нынешнего со-
стояния... Уяснение этого процесса Платонов
считает обязанностью национальной истори-
ографии, от каковой общество вправе ждать
ТАКОГО ПОЗНАНИЯ СВОЕГО ПРОШЛОГО,
которое помогло бы ему (обществу) понять
современность и задачи будущего... Сергей
Федорович считал, что задача историка не в
том, чтобы ИСТОРИЧЕСКИ ОБОСНОВАТЬ
свои политические или социальные взгляды,
а в том, чтобы изобразить главные моменты
исторической жизни общества, дать ему то ра-
зумное знание о себе самом, применение ко-
торого к текущей жизни будет уже делом са-
мого этого общества»58.
К тому времени, когда Платонов занялся
изучением школьных учебников истории и
тем более когда сам приступил к созданию та-
ких учебников, имелся уже серьезный опыт
составления учебников для средних учебных
заведений крупнейшими учеными — специа-
листами по всеобщей истории (П.Г. Виногра-
довым, Р.Ю. Виппером, Н.И. Кареевым и др.).
Платонов как будто первым из выдающихся
исследователей — профессоров русской исто-
рии предпринял попытку создать школьный
учебник, опираясь прежде всего на материал
вузовского лекционного курса, т.е. на подлин-
ыонаучиой основе. Он избегал и легенд, и
анекдотов, и «рептильно-патриотической ли-
рики»59, и сокрытия фактов (характерных для
других учебников, особенно при отборе мате-
риала о новейшем времени), и тенденциозно-
го субъективизма. Учебники его благодаря
117

С.Ф. Платонов
продуманной и доходчивой системе построе-
ния стали по существу одновременно и посо-
биями по формированию логики научного
мышления.
Методисты и педагоги-практики признали
учебник «самым подходящим для школы» (что
отражено и в рецензиях 1909-1910 гг.)60. Анке-
тирование среди педагогов в 1912 г. свидетель-
ствовало, что учебник Платонова стал попу-
лярнейшим пособием по русской истории61.
П.Н. Милюков в статье-некрологе 1933 г. так
оценивал «Лекции по русской истории» и
«Учебник русской истории для средней шко-
лы»: «Обе книги сделались классическими;
этим они обязаны ясности стиля, сдержанно-
сти суждений и соответствием с общеприняты-
ми в то время требованиями от русского ис-
торического учебника. Автор старается со-
хранить полную объективность»62. Именно
по этим книгам обучали россиян зарубеж-
ных, в послереволюционной эмиграции. В
последние годы учебники стали переизда-
ваться и в нашей стране, и они по-прежнему
признаются недосягаемыми пока образцами
методического совершенства.
И пригласили Платонова преподавать ве-
ликим князьям не потому, что именно его об-
щественно-политические взгляды казались
особенно близкими воззрениям императорс-
кой фамилии, а как наиболее видного знато-
ка отечественной истории и непревзойденно-
го методиста ее преподавания. Платоновский
же Учебник для средних школ вызвал небла-
гоприятные отзывы в высших сферах. Исто-
рик в Автобиографии приводит обнаружен-
ную архивистами в бумагах Николая II его за-
писку о профессорах русской истории, где чи-
таем: «Вполне приличен также и профессор
Платонов, обладающий огромной эрудицией;
но он сух и уж несомненно весьма мало сочув-
ствует культу русских героев; конечно, изуче-
ние его произведений не может вызвать ни
чувства любви к отечеству, ни народной гор-
дости». И вслед за тем добавляет, резюмируя:
«По счастью, мне чаще приходилось о себе
слышать иное мнение»63.
Можно полагать, что Платонов отдавал
столько сил не только преподавательской, но
и организационно-педагогической работе и
потому, что был отодвинут от Академии наук.
В Москве, оставшейся после перевода столи-
цы на берега Невы «порфироносной вдовой»,
средоточием научной жизни был Московс-
кий университет, затем и другие высшие
учебные заведения, в Петербурге же в обла-
сти гуманитарных знаний — Академия наук.
В Петербурге в дореволюционные годы было
два лидера: в «академической среде» акаде-
мик А.С. Лаппо-Данилевский, в «профессор-
ской» и для более широкой общественнос-
ти — Платонов. И между Платоновым и Лап-
по-Данилевским и его окружением (к кото-
рому принадлежали академики-гуманитарии
С.Ф. Ольденбург — непременный секретарь
Академии наук, А.А. Шахматов, М.А. Дьяко-
нов, из негуманитариев такой знаменитый,
как В.И. Вернадский) сложились непростые
отношения. Это было настолько общеизвес-
тно, что А.Е. Пресняков (пожалуй, един-
ственный из крупных ученых, который, буду-
чи учеником Платонова по университету, а
затем сотрудником его по публикаторской
работе, оказался близок и с Лаппо-Данилев-
ским) в вышедшей в 1922 г. книжке о Лаппо-
Данилевском писал о «личном отчуждении»
того от «дружеской среды, в которой цент-
ральным лицом был и оставался С.Ф. Плато-
нов», и что Лаппо-Данилевскому было «тяго-
стно чрезмерное слияние и сплетение личной
близости с деловым научным общением»64.
Даже в заключении — уже в январе 1930 г. —
в собственноручных показаниях Платонов не
удержался от выражения своего отношения к
некоторым академикам и к системе их избра-
ния в Академию наук: «Нужно сказать, что
условия и система выборов академиков в до-
революционном прошлом давали широкую
возможность посторонним и персональным
влияниям. Благодаря таким влияниям про-
шли в академики такие научные работники,
которые в нормальных условиях, конечно, не
должны были бы быть выбраны»65. И дей-
ствительно, Платонова избрали членом-кор-
респондентом Академии наук лишь в 1909 г.
В упомянутом сборнике 1911 г. в честь Пла-
тонова нет среди авторов академиков тех лет,
хотя открывают книгу сочинения президен-
та Академии наук великого князя Константи-
на Константиновича Романова: историк был
частым гостем в его доме, ездил вместе с ним
в Суздальский край в 1908 г. Имело значение
и то, что общественно-политические пози-
ции «государственника» Платонова казались
более консервативными сравнительно со
взглядами академиков, которые поддержива-
ли кадетов. (Это отражено и в дневниковых
118

С.Ф. Платонов
записях К.К. Романова времени революции
1905-1907 гг.)66.
Когда Платонова 12 января 1930 г. арес-
товали, на вопрос о «партийности» он отве-
тил: «Никогда ни в каких партиях не состо-
ял», а на вопрос «политические убежде-
ния» — «аполитичен»67. И это характерно и
для жизненного пути, и для творчества уче-
ного, вернее сказать, для понимания этого
самим Платоновым. Это соответствует и
тому впечатлению, которое осталось у млад-
шего его современника П.Б. Струве. Одна-
ко вряд ли случайно и то, что в мнении ши-
рокой общественности Платонов слыл мо-
нархистом, даже «махровым монархистом».
Он был убежденным сторонником строгой
законности на основе государственных по-
становлений и противником неподготовлен-
ных реформ. И не скрывал своих опасений
относительно будущего России, чувствуя, как
ослабевают дорогие ему привычные устои об-
щественно-политической жизни и утрачива-
ется уважение к ним. И тот же П.Б. Струве
вспоминал: «Меня поразил, — пишет он, —
глубокий фаталистический пессимизм в
оценке того чисто «психологического» кри-
зиса, который переживала Россия и который
к тому времени как бы воплотился в бес-
смысленно-роковую и фатально-бессмыс-
ленную фигуру Распутина. Я знал, что Пла-
тонов был всегда «правым», что оппозиция
императорскому правительству и даже фрон-
дерство против него были Сергею Федорови-
чу совершенно чужды. Но именно потому
меня поразил его глубокий, прямо безотрад-
ный пессимизм в оценке того, куда идет Рос-
сия. Платонову чуялся — таков был смысл
его резко откровенных рассуждений и харак-
теристик, — кровавый дворцовый переворот
в стиле XVIII, но в атмосфере XX века, с уже
разбуженными, но отнюдь еше не дисципли-
нированными массами, с государственным
отщепенством интеллигенции, не видевшей
той пучины, к которой она неслась с каким-
то страстным упоением отчаяния. Не я начал
разговор. Его навел сам Платонов, точно у
него, как у историка, была потребность выс-
казаться передо мной как недавним редакто-
ром «Освобождения» и еще более недавним
участником сборника «Вехи». Он говорил от-
рывисто, неровно, ничуть, однако, не стесня-
ясь обстановки трамвая, в котором кроме
нас, было много пассажиров»68.
В апреле 1930 г. в собственноручных показа-
ниях Платонов отмечает: «По своему воспита-
нию, и в кругу моих исторических занятий, я, ес-
тественно, жил монархическими взглядами. Но
1905 год и безобразия последующих лет (Гермо-
ген, Распутин и пр.) уничтожили во мне всякое
уважение к династии»69. Вероятно, он тоже со-
знавал подобно прозорливому Ключевскому, что
«нужда реформ назревает раньше, чем народ со-
зревает для реформ» (дневниковая запись 20 ян-
варя 1911 г.70), и очень опасался последствий это-
го.
Вероятно, эти-то ощущения укрепили Пла-
тонова в решении уйти в отставку. Письма ис-
торика к графу С.Д. Шереметеву свидетель-
ствуют о том, что уставший от административ-
ной службы Платонов еще в 1909 г. мечтал «о
перемене деятельности, о смене ... боевого и
хлопотливого директорства на что-либо более
спокойное. И, когда Шереметев написал ему о
возможности стать директором Императорской
публичной библиотеки, считал это «пределом
мечтаний». (Вакансия тогда не открылась.) В
сентябре 1912 г. Платонов писал: «Начинаем
зиму в предчувствии университетских ослож-
нений. Науку у нас куют три молота: кадетские
профессора, одичалая молодежь и министр
Кассо. И все трое дробят стекло, но не куют
железа. Это одна из наибольших тем нашей со-
временности, она поддерживает во мне реши-
мость при первой же возможности уйти в «чи-
стую»71. Имело, конечно, значение и то, что в
июне 1915 г. скончался покровительствующий
его институту великий князь Константин Кон-
стантинович.
Уходя в отставку тайным советником, Пла-
тонов мудро предусмотрительно отказался от
принятого в таких обстоятельствах, согласно
обычаям императорских властей, очень высо-
кого должностного вознаграждения. A.M. Пет-
рункевич пишет: «Вознаградить его хотели
привычным почетным отличием: сенатор-
ством, опекунством или креслом в Государ-
ственном совете. Опрошенный по этому пово-
ду, он ответил: «Я ничего не хочу. Я хочу остать-
ся просто Русским Историком Платоновым»72.
В Автобиографии Платонов пишет: «В 1916
году исполнились все сроки, дававшие мне
право на получение пенсии; кроме того, я имел
определенный литературный доход. Я решил-
ся поэтому выйти в отставку, стать приватным
человеком и отдать остаток жизни науке и пу-
тешествиям, которые очень любил. До той
119

С.Ф. Платонов
поры я видел, пользуясь летними каникулами
для поездок, западноевропейские страны, Кон-
стантинополь и Грецию; много ездил по Рос-
сии — от Соловецких островов и Архангельска
до Батума и Южного Урала. Теперь мне хоте-
лось посетить Сибирь и, в первую очередь, Ал-
тай, о красотах которого я много слышал. С
июня 1916 г. я освободился от службы, и за
мною осталось только небольшое число лекций
в университете и в институте. С большим удо-
вольствием провел я зиму 1916-1917 гг. в поло-
жении свободного человека; но это удоволь-
ствие было недолговечно: переворот 1917 года
поставил меня снова в ряды повседневных ра-
ботников»71.
Платонов сменил казенную квартиру на
просторную собственную на Каменноостровс-
ком, куда он и переехал со своим большим се-
мейством. По-видимому, именно к предрево-
люционной зиме относится описание журфик-
сов в квартире у Платонова (в среде профессо-
ров в обычае были до революции собрания в
фиксированный день недели). У Платоновых
собирались по средам раз или два раза в месяц
коллеги-историки, прежде всего его ученики и
получившие степень магистра (некоторые име-
ли уже заметное имя в науке) А.Е. Пресняков,
СВ. Рождественский, М.А. Полиевктов,
П.Т. Васенко и те, кто составлял «кружок мо-
лодых» — А. И. Андреев, С.Н. Вал к, А. А. Вве-
денский, А.И. Заозерский, П.Г. Любомиров,
Б.А. Романов. По воспоминаниям одного из
таких «молодых» Г.В. Вернадского — сына ве-
ликого ученого (написавшего под руковод-
ством Платонова диссертацию о масонах в
годы правления Екатерины II, защищенную за
несколько дней до Октябрьской революции, а
позднее профессора Йельского университета,
создателя знаменитой зарубежной школы спе-
циалистов по истории России), гости сначала
находились в гостиной, а затем с приходом зав-
сегдатаев переходили в общую столовую, где
был накрыт стол с бутербродами и печеньями
и за самоваром сидели супруга и дочь Плато-
нова, тоже историки. Беседовали и на научные,
и на житейские темы. Когда беседой овладевал
хозяин дома, разговор становился общим. Под
конец вечера обычно просили Платонова по-
делиться воспоминаниями — «довольно часто
он рассказывал о своих поездках по старым го-
родам и монастырям в поисках древних руко-
писей. Рассказывал он необыкновенно ярко и
увлекательно»74.
Пока трудно утверждать что-либо о том,
чем намерен был, «уйдя в отставку», Платонов
заняться, в плане дальнейшей исследовательс-
кой работы. Однако очевидно то, что начало
новой эпохи в жизни России стало началом и
нового периода творческой биографии Плато-
нова. Необходимость постоянного литератур-
ного и лекторского заработка и впервые от-
крывшиеся научно-организационные перспек-
тивы, особенно в связи с избранием его в
1920 г. действительным членом Академии наук,
думается, в какой-то мере помогли Платонову
столь интенсивно и заметно проявить себя и в
«пенсионном» возрасте.
Понятно, что Платонов — даже при неко-
тором изменении общественно-политических
взглядов и разочаровании в возможностях ди-
настии Романовых управлять Россией — не мог
принять провозглашенную Октябрьской рево-
люцией программу преобразований обще-
ственной жизни. К тому же ни он, ни лица его
окружения не ожидали, что победят именно
большевики и с такой быстротой. «О больше-
визме, признаться, совсем не думалось, и вне-
запное торжество его озадачивало», — писал
Платонов и в собственноручных показаниях
апреля 1930 г.75.
Однако Платонов не стал участвовать в
политической деятельности противостоя-
щих большевикам партий и группировок, не
перешел в стан эмиграции, тем более что
«ломка старого строя, как писал он в Авто-
биографии, пощадила» его и его семью, и
«среди общих лишений, испытанных рус-
ским обществом в период блокады и голо-
да», он «не потерял своей библиотеки и при-
вычной оседлости».
Психологически его работа с советской
властью была облегчена тем, что сразу же, де-
легированный университетом в комиссию по
охране и устройству архивов упраздненных уч-
реждений, он нашел общий язык с ее пред-
седателем Д.Б. Рязановым — «образованным,
благородным и симпатичным человеком» и
был избран его заместителем. (В собственно-
ручных показаниях апреля 1930 г. Платонов
писал: «Следователю я говорил, что с апреля-
мая 1918г. благодаря сближению с Д.Б. Ряза-
новым я вошел в разумение совершившегося,
признал власть и стал работать в Главархи-
ве»)76. После перевода правительственных уч-
реждений в Москву, Платонов стал главой уп-
равления архивами Петрограда, а также про-
120

С.Ф. Платонов
фессором Архивных курсов, директором Архе-
ологического института (до 1923 г.), 31 декаб-
ря 1918 г. избран был председателем Археогра-
фической комиссии (перешедшей затем в ве-
дение Академии наук).
Платонов, еше до революции проявивший
разносторонние дарования администратора в
системе высшего образования, занял теперь
высокое положение руководителя и в Акаде-
мии наук. И он сразу же обрел первенствую-
щее положение в элите академической гума-
нитарной науки Петрограда. Соответственно
изменились и в общественном мнении, и у
него самого представления и о его обязанно-
стях и его возможностях в осуществлении
«долга национальной историографии» — «по-
казать обществу его прошлое в истинном све-
те»77. Это нашло ощутимое выражение в мно-
гообразной — и научно-организаторской, и
научно-просветительской — деятельности —
академика С.Ф. Платонова, но только теперь
начинает становиться предметом специально-
го исследования.
Для того чтобы разобраться в этом, следует
иметь в виду и общественно-политическую по-
зицию историка, и его отношение к научному
наследию, и вообще к культурному наследию и
к тем современникам, которые в его глазах
олицетворяют связь культуры прошлого и на-
стоящего, т.е. к российской интеллигенции, и
представление академика о своем месте в этой
среде и обязанностях, налагаемых на него до-
стигнутым положением, и его понятия о пра-
вах личности и критериях самоуважения — и
ученого, и гражданина.
В 1918-1920 гг., когда, по определению дру-
гого профессора Петроградского университета
философа и историка Л.П. Карсавина, была
предпринята «попытка превратить Россию в
опытное поле для коммунизма»78, Платонов,
убеждаясь в том, что большевики все крепче
утверждают свою власть, видел долг свой в том,
чтобы сберечь наше культурное наследие и
приобщать к нему народ, дабы не прервались
основы связи времен в народной жизни.
Такого рода воззрения были характерны
для немалого числа образованных интелли-
гентов первых послереволюционных лет — и
в обеих столицах, и в провинции. Они пита-
ли, в частности,энтузиазм в работе по охране
памятников истории и культуры и в области
краеведения, развернувшейся в невиданных
прежде масштабах, — тогда было образовано
множество новых музеев, архивов, библиотек,
высших учебных заведений, просветительско-
экскурсионных станций, общественных объе-
динений79.
При этом Платонов не склонен был посту-
питься сложившимися прежде понятиями о
ценностях духовных и даже общественно-по-
литических. Сфера российской культуры — а
значит, и творческой деятельности российс-
кой интеллигенции — оставалась для него
прежней. В те годы она включала и эмигран-
тскую среду (к которой принадлежала к тому
же семья одной из его дочерей — по мужу
Краевич). Следовательно, и его читательским
кругом оставались все причастные к русско-
язычной литературе — и в стране советов, и за
рубежом, более того, все интересующиеся
российской историей, — российские эмигран-
ты справедливо полагали (и писали о том), что
историк рассчитывал и на их восприятие но-
вых его трудов.
Как глава петроградских архивистов, Пла-
тонов и его сотрудники первоначально при са-
мой действенной поддержке Рязанова особен-
но много усилий прилагали для сохранения
архивов дореволюционных учреждений и лич-
ных фондов и коллекций. И сумели спасти от
уничтожения ценнейшие исторические мате-
риалы — учреждения архивного ведомства и
Пушкинский дом приняли на хранение мно-
жество документальных памятников, к пер-
вичной обработке и описанию которых широ-
ко привлекали петроградских интеллигентов.
Для многих будущих видных историков (С.Н.
Валка, Б.А. Романова и др.) и литературоведов
это явилось школой научного творчества. К
руководству отделениями архивов привлекали
и знаменитых уже ученых А.Е. Преснякова,
Е.В. Тарле и др. Петроградские архивисты
приняли действенное участие в подготовке
декретов об архивах 1918-1919 гг., в выработ-
ке правил описания79 и публикации памятни-
ков письменности (и периода средневеко-
вья — актов, летописей и других, и Нового и
новейшего времени — особенно по революци-
онной тематике). Их труды, основанные на
вводимых впервые в научных обиход первоис-
точниках, или даже публикации таких источ-
ников с комментариями становятся обяза-
тельными в периодических изданиях и тема-
тических сборниках — не только в Летописях
занятий Археографической комиссии (ЛЗАК),
но и в других, к возникновению и редактиро-
121

С.Ф. Платонов
ванию которых был в той или иной мере при-
частен Платонов («Русский исторический
журнал», «Дела и дни», «Анналы», «Архив ис-
тории труда в России», «Века» и др.).
В Москве у официальных руководителей и
идеологов архивного дела вызывало насторо-
женность стремление привлеченных к архи-
вной работе лиц сосредоточиться на подготов-
ке документальных публикаций традиционных
видов исторических источников,и исследова-
тельского типа описаний архивных материа-
лов. Вероятно, следует учитывать и то, что По-
кровский ревниво и недоброжелательно отно-
сился к многообразной плодотворной и высо-
ко ценимой за рубежом деятельности Рязано-
ва (к тому времени ставшего во главе основан-
ного им Института Маркса и Энгельса), к его
умению вовлечь в нее людей, далеких от пла-
нов социальных преобразований; и уже по
тому одному «спецы», приближенные Рязано-
вым тогда, когда он руководил архивным де-
лом, казались более других подозрительными.
При прямом вмешательстве помощников
Покровского из Москвы проводилась «чистка»
аппарата Петроградского отделения Центрар-
хива, научных сотрудников вывели из штата,
поскольку «такой институт не предусмотрен
положением Центрархива». Платонов вынуж-
ден был (как и Пресняков) отказаться от служ-
бы в архиве80. А с середины 20-х годов начался
и оказавшийся крайне опасным по своим по-
следствиям конфликт между Центрархивом и
возглавляемыми Платоновым академическими
учреждениями, хранившими документальные
материалы по отечественной истории новей-
шего времени и истории культуры.
Платонов был экспертом в комиссии, за-
нимавшейся в 1921 г. вопросом о передаче
польской стороне документов, оказавшихся в
Петербурге после разделов Польши в конце
XVIII в., и сумел отстоять интересы Петрог-
радской публичной библиотеки. А позднее,
летом 1926 г., способствовал передаче в Пуш-
кинский дом уникальной коллекции матери-
алов Пушкина и о Пушкине, собранной в Па-
риже А.Ф. Онегиным-Отто.
В середине 20-х годов именно у Платонова
сосредоточилось руководство и такими значи-
тельными академическими учреждениями, как
Пушкинский дом (стал директором в августе
1925 г.), Библиотека Академии наук (директор
тоже с 1925 г.)81. Почти сразу после вступления
и эту должность состоялось 9 сентября — в рам-
ках празднования 200-летнего юбилея Акаде-
мии наук — торжественное открытие нового
здания Библиотеки. Платонов стал и председа-
телем академической Постоянной библиотеч-
ной комиссии, руководил составлением Про-
екта основных положений об организации биб-
лиотечного дела в Академии наук. В отчетно-
официальном издании, посвященном деятель-
ности Академии наук в первое десятилетие со-
ветской власти, академик Платонов — автор
статей «История» и «Библиотечное дело». В
первой статье особое внимание уделено рабо-
те Археографической комиссии (собиранию,
описанию, изданию рукописей, подготовке
словарей терминов — исторических, юриди-
ческих, географических — данных по истори-
ческой демографии) и Постоянной историчес-
кой комиссии (долгое время руководимой
скончавшимся в 1919 г. Лаппо-Данилевским),
главой которой в 1920 г. стал тоже Платонов. В
1926 г. обе комиссии слились в Постоянную
историко-археографическую комиссию под
председательством Платонова". И после кон-
чины академика В.А. Стеклова (1926) Платоно-
ва называли как одного из наиболее вероятных
кандидатов в вице-президенты, и многолетний
руководитель работы аппарата служащих Ака-
демии наук академик С.Ф. Ольденбург говорил
супруге: «Если выберут в вице-президенты
Платонова, то он 24 часов не останется непре-
менным секретарем»83.
Платонов отдавал много сил этой работе и
ощущал ее общественную значимость. Харак-
терны фразы в письмах писателю и художнику
М.А. Волошину в Крым, не рассчитанные на
публикацию. 19 апреля 1925 г. он пишет: «Хотя
я дожил уже до старости маститой, но дела и
отношения еще держат меня крепко на извес-
тной почве и в известной среде. Время занято
срочными делами, а ум и сердце связаны ни-
тями, и притом тонкими и цепкими, родствен-
ных и общественных отношений. Не вырвать-
ся никак!..» А в 1926 г.: «...жизнь устроилась
так, что теперь еще меньше досуга и свободы,
чем было в молодости, когда приходилось бе-
гать по урокам. Одно утешение — что стоишь
удела, которому суждено многолетие, т.е. у на-
уки, не эфемерной и не подчиненной минут-
ной моде»84.
Платонов, еще до 1917 г. имевший много
контактов с губернскими учеными архивными
комиссиями и не раз выступавший с лекциями
в провинциальных городах, включается и в
122

С.Ф. Платонов
краеведческую деятельность — в самом Пет-
рограде и его окрестностях, в Пушкинских ме-
стах Псковского края и в более отдаленных от
жительства районах.
Очень заметна роль Платонова в обще-
ственной жизни Петрограда и как лектора — в
Доме ученых, в Доме литераторов и др.: в ар-
хиве ученого сохранились конспекты и тезисы
некоторых лекций (в Петрограде и других го-
родах), извещения о них, афиши (на одной
даже изображение Ивана Грозного). В лекци-
ях он останавливается и на историографичес-
кой традиции, и на современном истолковании
явлений прошлого. И всегда на источниковед-
ческих возможностях исследователя этих явле-
ний, знакомит с новыми результатами архи-
вных изысканий.
То же подчеркивается и в небольших кни-
гах тех лет, рассчитанных на широкую интел-
лигентскую публику. Не имея возможности
переиздать в Советской России (и перераба-
тывать) свой ставший уже знаменитым лекци-
онный курс, ученый издает сравнительно не-
большие книжки, опирающиеся на текст этих
лекций, а также и «Очерков по истории Сму-
ты». Это, как писал он сам в юбилейном из-
дании 1927 г., те части «университетского кур-
са русской истории, которые были результа-
том... самостоятельных изысканий»85. Каждая
из этих книжек, замечает С.Н. Вал к, «давала
нечто новое и свежее»86. В то же время это
было воплощением демократической тради-
ции российской профессуры — знакомить с
достижениями исследовательской мысли и в
научно-популярной форме. Книги эти сразу
же находят отклик в печати — и советской, и
зарубежной. Чуткость к современным обще-
ственным веяниям и способность быстро рас-
познавать исторические сочинения, более
других воздействующие на общественное со-
знание, характерны для Платонова по-пре-
жнему. В заявлении Платонова в Коллегию
ОГПУ, написанном в тюрьме, отмечается: «Я
выбирал для своих публикаций темы такого
рода, чтобы они соответствовали характеру и
потребностям переживаемого момента»87.
В Автобиографии 1928 г. историк счел необ-
ходимым охарактеризовать эти издания88. Осо-
бо он выделил монографию о Борисе Годуно-
ве: «Эта книга доставила мне большое удовлет-
ворение». Мысль посвятить Борису Годунову
специальное серьезное исследование сформи-
ровалась у Платонова еще в конце 1880-х годов,
когда он, не без влияния Бестужева-Рюмина,
думал, что именно это станет темой его доктор-
ской диссертации. Ученый, признавший Бори-
са Годунова не только «талантливым правите-
лем, но и гуманным и просвещенным челове-
ком», в книге, изданной в 1921 г., ставил перед
собой одной из задач показать «шаткость и не-
достоверность обвинений» в убийстве цареви-
ча Дмитрия. Книга, написанная в доступном и
читателю-неспециалисту жанре, на самом
деле — первое обобщающего характера иссле-
дование о Борисе Годунове в контексте основ-
ных исторических явлений его эпохи. И в пос-
ледующее время, если споры о степени прича-
стности Годунова к гибели царевича еще име-
ли место, то представление о нем как о «талан-
тливейшем политике и администраторе», ут-
вердилось прочно.
Отмечая издание (1923) в серии «Образы
человечности», книги, характеризующей
правление Ивана Грозного, Платонов полага-
ет, что эту характеристику «надлежит сопос-
тавить» с очерком Р.Ю. Виппера того же на-
звания «Иван Грозный», вышедшем в свет го-
дом ранее. Там дана оценка деятельности
Ивана IV «в связи с общим ходом мировой
истории в момент напряженнейшей борьбы
христианской Европы с мусульманским Во-
стоком» и высоко оценена роль «Москвы во-
обще и Грозного в частности в этой борьбе.
Книга Р.Ю. Виппера есть не только апология,
но как бы апофеоз Грозного. Я же беру Гроз-
ного в его местном, национальном значении
и стремлюсь восстановить реальные досто-
верные черты его личности и деятельности,
насколько их обнаруживает совокупность до-
стоверных источников».
В том же 1923 г. вышла книга «Сокращен-
ное изложение «Очерков по истории Смуты»
под более общим названием «Смутное время».
Думается, что ученый хотел не только напом-
нить о своем самом значительном исследова-
нии 25-летней давности, но и показать, что
основные положения его труда не устарели, и
современному читателю, воспитываемому в
советской России на новых социологических
концепциях, к этому тоже полезно приоб-
щиться — особенно в период снова наступив-
шего «смутного времени». В популярной кни-
ге Платонов, конечно, намеренно предложил
и подзаголовок: «Очерк истории внутреннего
кризиса и общественной борьбы в Московс-
ком государстве XVI и XVII вв.» и сосредото-
123

С.Ф. Платонов
чил внимание на этой проблематике, сравни-
тельно мало останавливаясь на сюжетах, свя-
занных с внешнеполитическим аспектом.
Платонов был явно заинтересован в том, что-
бы обеспечить возможность знакомства и с
первоисточниками по истории тех лет в учеб-
ных и научных целях — он издает сборник до-
кументов опять-таки с характерным названи-
ем «Социальный кризис Смутного времени»
(1924) и готовит третье издание сказаний и
повестей — «Памятники древней русской
письменности, относящиеся к Смутному вре-
мени» (1925).
Книга 1923 г. «Прошлое русского Севера.
Очерки по истории колонизации Поморья», —
по определению автора, «собрание статей, на-
писанных в последние годы (после 1917)». Ра-
боты эти оформились в связи с участием уче-
ного в деятельности «Колонизационных экспе-
диций Севера» — Платонов был там ученым
экспертом, побывал в Мурманске в 1920 г.,
«тотчас по эвакуации» отрядов Антанты, полу-
чив новые (после поездок прежде на Белое
море, Соловки и Кемь) «незабываемые впечат-
ления от природы и отчасти быта русского по-
лярного края». В наиболее высоко ценимой им
самим статье «Строгановы, Ермак и Мангазея»
ученый попытался «указать исторический фон»
«эпического подвига Ермака», т.е. «завоевания
Сибири».
В 1924 г. Платонов написал напечатанную
в 1925 г. книгу «Москва и Запад в XVI-
XVII вв.» — опять-таки «желая дать общедо-
ступный очерк сложного и не во всем объе-
ме исследованного вопроса европеизации
Московской Руси». По определению самого
автора, это «заново обработанная часть» его
лекционного курса русской истории, «пост-
роенная на той мысли, что связь Московско-
го государства с европейским Западом завя-
зывалась ранее и была крепче, чем обычно
принято думать». Проблематика эта четко
выявляетя в предложенных им темах докла-
дов университетского семинара (листки-ав-
тографы с наименованием тем и указанием
основной литературы сохранились в архиве
Платонова). Готовя к изданию книгу, Плато-
нов, можно думать, учитывал и настроения
зарубежных «евразийцев», взгляды которых
ему не были близки, и неославянофильские
тенденции тех своих сограждан в советском
государстве, кто полагал, что Петр I силой
изменил ход истории и это-то и привело к
трагическим последствиям. А.А. Кизеветтер
(тогда уже профессор в Праге) сразу же от-
кликнулся рецензией, где отмечал, что «евра-
зийцы настойчиво выдвигают «старые погуд-
ки на новый лад» о том, что только по вине
самовластия Петра Великого Россия насиль-
ственно, вопреки естественному ходу вещей
была загнана на путь европеизации». «В виду
этого, — отмечает рецензент, — надлежит
признать весьма своевременным появление
новой работы академика С.Ф. Платонова, ко-
торый поставил себе задачей в сжатой и по-
пулярной форме изложить накопившийся к
нашему времени материал по истории посте-
пенного проникновения в Московскую Русь
западноевропейской цивилизации.., безоста-
новочного притока в Московскую Русь за-
падноевропейских иноземцев разных стран и
разного общественного состояния»89.
В книге о Петре Великом (1925) «сведены»
«результаты занятий» этой проблематикой и
приведен «твердый материал для изображения
Петра как одного из величайших деятелей рус-
ской истории, совместившего в себе самые раз-
нородные способности стратега, администра-
тора, политика, техника».
После такой самооценки своих печатных
трудов прошедшего десятилетия Платонов за-
мечает: «Для общей характеристики моей на-
учно-литературной деятельности в последние
годы я должен пояснить, что житейская обста-
новка в эти годы не допускала глубоких архи-
вных и библиотечных изысканий, требующих
досуга в дневные и «служебные» часы и пребы-
вания в книгохранилищах и архивах»90. Одна-
ко летом 1927 г. историк для «ученых работ над
эпохой Петра Великого... долго пробыл в Мос-
кве, работал в Древлехранилище на Девичьем
поле»91. Остановился он, можно полагать, у
академика М.М. Богословского, жившего не-
подалеку оттуда, в Денежном переулке. Види-
мо, о работах такой тематики, близкой обоим
академикам, Платонов и писал в статье «Исто-
рия» книги об Академии наук: «М.М. Бого-
словский и С.Ф. Платонов были заняты иссле-
дованиями главным образом в области куль-
турной реформы XVII-XVIII в.»92. При этом
Платонов отнюдь не утратил присущей ему об-
разности языка, четкости характеристик, мас-
терства в подборе запоминающихся цитат из
источников. Пример тому — одна из последних
его публикаций — об издании Жития Авваку-
ма. Небольшая статья «Яркий самоцвет рус-
124

С.Ф. Платонов
ской литературы», написанная для научно-по-
пулярного журнала «Вестник знания» (N 1 за
1929 год). В этом журнале, печатающем статьи
и по естественным, и по гуманитарным наукам,
он был тогда руководителем президиума ред-
коллегии.
Оригинальна и микромонография крае-
ведного уклона «Далекое прошлое Пушкин-
ского уголка. Исторический очерк», издан-
ная в 1927 г. В ней прослежена история рай-
она реки Сороти, с давних времен обитавших
там дворянских фамилий, монастырей; объе-
динены данные социально-экономической и
политической истории, исторической геогра-
фии, генеалогии, истории литературы и куль-
туры. Это — высокий образец подлинно на-
учной краеведной литературы и одновремен-
но комментария к сочинениям Пушкина, с
характеристикой общественного сознания
эпохи «в истории крепостного права, когда
проснувшаяся совесть прежнего «барства ди-
кого» еще не развилась в освободительную
деятельность гуманных потомков этого бар-
ства». Платонов выступает и с докладом
«Пушкин и Крым»93. Можно полагать, что
директор Пушкинского дома, уже по самой
должности своей обязанный возглавить рабо-
ту по изданию и изучению наследия Пушки-
на, тем самым все более углублялся и в пуш-
кинскую проблематику, всегда сопутствую-
щую творческим размышлениям российской
интеллигенции. (Тем более, что к этому под-
водил его и возврат к теме «Карамзин»).
Самонаблюдение ученого в Автобиогра-
фии: «Характеристики исторических лиц во-
обще составляли мою слабость», — относит-
ся, думается, не только к государствен но-по-
литическим деятелям (особенно XVI-
XVII вв.), но и к деятелям гуманитарных
наук. Платонов продолжает работу и в сфере
историографической мемуаристики. Харак-
теризуя научное творчество и личность уче-
ных, Платонов пытается прежде всего опре-
делить, в чем выразилось их воздействие на
него самого. Платонов готовил себя к состав-
лению мемуаров. Причем таких, где основное
внимание намерен был уделить не внешним
обстоятельствам, а путям формирования «мо-
рального элемента» личности и развития
творчества историка — исследователя и педа-
гога, т.е. в какой-то мере в традициях «Было-
го и дум» А.И. Герцена. В таком духе и лите-
ратурном стиле (а это не менее существенно
для Платонова, всегда думающего и о мастер-
стве художественного изображения!) написа-
ны воспоминания об университетских про-
фессорах, особенно о тех, слова и мысли ко-
торых «проникали в сердце и совесть, буди-
ли душу, заставляли искать идеала и мораль-
ных устоев»94. Не удерживался он, однако, и
от образных и ядовитых характеристик и ме-
нее симпатичных ему людей науки95, от вос-
произведения общественных настроений
знакомых ему микрогрупп и характерных для
эпохи в целом. Возможно, что очаровывав-
шие слушателей устные рассказы-воспоми-
нания в дни домашних «сред» были также
проверкой на аудитории складывающегося
образа будущей книги96. Но каждодневная
«служебная» занятость и — главное — заинте-
ресованная увлеченность организационно-
административной деятельностью (да и серь-
езная болезнь жены) не оставляли времени
на такое писание, требующее к тому же оп-
ределенного умонастроения и в некотором
роде ностальгической атмосферы: Платонов
же, напротив, жил в ту пору настоящим — и
даже будущим! — более, чем прошлым, обрел
как бы новое дыхание.
Продолжает Платонов и преподавание, де-
монстративно придерживаясь при этом мето-
дики, выверенной практикой его самого и его
предшественников — профессоров дореволю-
ционных лет. Выразительный образ Платоно-
ва-профессора воссоздает его ученик по Пет-
роградскому университету начала 20-х годов
историк и писатель Н.И. Ульянов, оказавший-
ся в годы войны за границей. Ульянов вспоми-
нает и первую встречу с профессором в неотап-
ливаемой аудитории, где все сидели в верхней
одежде и курс его лекций и семинар. Пишет о
лекторской манере историка: «Простая разго-
ворно-повествовательная речь, но необычайно
плавная, покорявшая своим изяществом».
«Всякий момент актерства исключен был со-
вершенно» (а этим отличались лекции Ключев-
ского), но «доминировал артистизм». Цитат не-
много, однако «подобранные с таким вкусом и
поднесенные так, что врезывались в память на
всю жизнь». Ничего «вещающего», «вдалблива-
ющего», «поучающего в тоне его лекций не
было». Но материал укладывался в стройную
картину и «каждая лекция была художествен-
ным произведением».
«Столь же исключительным предстал»
Платонов в роли руководителя семинара.
125

С.Ф. Платонов
Особенно тогда, когда начали насаждать в
высшей школе «школярство», искажая саму
систему научения самостоятельности. Плато-
новский семинар «был своего рода оазисом,
где студенты посвящались в тайны научного
исследования». Представлялся список тем
докладов в пределах общей темы семинара,
каждый выбирал, что ему нравилось, и дол-
жен был «справляться с докладом своими си-
лами. Кто не умел ни литературы, ни источ-
ников подобрать по своей теме, ни обдумать
концепцию своего реферата, рассматривался
как недостойный внимания. Из такого все
равно ничего не выйдет». (Полагаю, что здесь
имеет место некоторая аберрация памяти ме-
муариста — в личном фонде Платонова со-
хранились материалы как раз подобных се-
минаров — листки по каждой теме с указани-
ем основных источников и литературы, но
лишь основных, из литературы — только
книг, в том числе М.Н. Покровского, а не
статей.)97 Доклады на заседании семинара
подвергались «тщательному разбору». Тут и
была истинная «школа»; заключалась она,
конечно, не в выискивании промахов и недо-
статков. Следил Платонов за степенью «вчув-
ствования» в избранную тему, за степенью
мобилизации материала, за тонкостью аргу-
ментации, за композиционным построени-
ем». «Это был его метод обнаружения талан-
тов». «Эрудиция — дело наживное», — часто
слышали мы от нашего руководителя, и по-
нимали, что творчество историка не в ее на-
коплении, а в чем-то высшем. Так воспита-
ны были все его знаменитые ученики»98.
К 40-летию окончания Платоновым уни-
верситета «ученики, друзья и почитатели» под-
готовили сборник работ по русской истории.
Напечатанная на бумаге неважного качества,
тиражом всего в одну тысячу экземпляров кни-
га источниковедчески-исторических исследо-
ваний публично демонстрировала верность
особенно дорогим и Платонову, и участникам
издания традициям отечественной науки, что и
сформулировано в последней фразе краткого
посвящения: «Если, перелистывая страницы
настоящего сборника, Вы живо почувствуете,
что работа на всем хронологическом простран-
стве русской истории не замерла в среде пере-
живших вместе с Вами последние годы поко-
лений, то это и будет та радость, которую хо-
тели доставить Вам участники сборника»99.
(Нельзя не отметить, что многие участники из-
дания позднее — в Ленинграде и Москве — по-
страдали по «академическому делу».)
Тогда же преподнесли или прислали юби-
ляру адреса научные общества, архивы, музеи.
И содержание, и оформление юбилейных ад-
ресов свидетельствуют о том, что Платонов
воплощал продолжение «творческой научной
деятельности» и в глазах краеведов. В адресе
Тверского музея и Тверской ученой архивной
комиссии, составленном нарочито с соблюде-
нием старой орфографии, отмечается, что они
«развивались и крепли при постоянной тес-
ной связи «с Платоновым и его «руководи-
тельстве» и что «в тяжелое для России и рус-
ской науки время» Платонов оказывал «твер-
ским деятелям» «все зависящее» от него «со-
действие», побуждая «к культурному труду»,
помогая в организации летом 1921 г. губернс-
кого съезда по делам музеев и охране памят-
ников старины, искусства, народного быта и
природы»100.
В первой половине 20-х годов Платонов
воспринимался не только как виднейший
ученый и преподаватель высшей школы. По-
казательны «личные впечатления» А.В. Луна-
чарского, которые он формулирует «в ответ
на секретное отношение Управления делами
Совнаркома» от председателя Совнаркома -
В.И. Ленина «дать характеристики» некото-
рым известным деятелям культуры: «Акаде-
мик Платонов — ума палата. Сейчас, кажет-
ся, избран в президенты Академии, замеча-
тельный историк правых убеждений. Несмот-
ря на это, сразу стал работать с нами, снача-
ла управлял архивом Наркомпроса, потом
привлечен Рязановым в качестве своего по-
мощника по управлению архивом в Петрог-
раде, а сейчас управляет ими более или ме-
нее единолично под общим контролем М.Н.
Покровского. Держится в высшей степени
лояльно и корректно...»101. Документ датиро-
ван 9 мая 1921 г. И несоответствовавшие дей-
ствительности слухи об избрании Платонова
президентом Академии — показатель того
положения, которое приписывало ему тогда
общественное мнение.
Эти слова наркома просвещения из «сек-
ретного» документа стали известны читателю
через пятьдесят лет, а для широкого ознаком-
ления была опубликована той же весной 1921 г.
(в кн. 2 журнала «Печать и революция») рецен-
зия заместителя наркома Покровского на кни-
гу Платонова «Борис Годунов». О том же, ка-
126

С.Ф. Платонов
кое значение придается мнению Покровского,
можно было узнать незадолго до того из газе-
ты «Правда», напечатавшей 9 февраля 1921 г.
статью Ленина «О работе Нарком проса», где
сказано было о Покровском, что он осуществ-
ляет руководство наркоматом не только как
«заместитель наркома», но и «как обязатель-
ный советник (и руководитель) по вопросам
научным, по вопросам марксизма вообще»102.
Рецензия обвиняла Платонова в тенденци-
озном изложении материала, игнорировании
им же самим опубликованных источников из-
за «классобоязни», в нежелании видеть опреде-
ляющую роль классовой борьбы в истории.
Покровский по существу отлучает Платонова
от советской науки, завершая фразой: «Буржу-
азия умеет издавать своих»103. Тональность ре-
цензии воинствующего идеолога новых исто-
рических представлений, возможно, объясня-
ется и тем, что он в книге Платонова тоже уви-
дел то, о чем писал в рецензии пражского жур-
нала «Русская мысль» (апрель 1922 г.) акаде-
мик-эмигрант П.Б. Струве: «Роковая мораль-
ная аналогия мерзостей смутного времени с
мерзостями «великой революции» неотразимо
встает перед умом читателя замечательной
книги С.Ф. Платонова, и мы не можем отде-
латься от мысли, что эта аналогия присутство-
вала и в его уме»104.
Для современников в 20-е годы именно
Платонов и Покровский были самыми за-
метными фигурами среди историков. Они
олицетворяли разные направления развития
науки отечественной истории, разные пред-
ставления о том, что и как надо изучать, ка-
ким способом излагать. В партийной печа-
ти славословили Покровского — в статье
1924 г. «М.Н. Покровский — историк Рос-
сии» Н.Л. Рубинштейн (одноименец и одно-
фамилец знаменитого позднее историографа
и историка России XVII-XVIII вв.) провозг-
лашал: «Теперь мало кто заглядывает в рабо-
ты Ключевского, забыт Платонов, зато се-
годняшний студент-рабфаковец хорошо зна-
ком» с сочинениями Покровского105. А сам
Покровский утверждал (в 1928 г.), что скоро
«немыслима будет никакая история, кроме
марксистской»106.
Самолюбивому, знавшему себе цену Плато-
нову это было, видимо, небезразлично — сви-
детельство тому сохранившаяся запись его ру-
кою на отдельном листе бумаги сообщения ар-
хеолога А.А. Спицына в июне 1925 г. о беседе
трех подростков, проходивших мимо: «Плато-
нов великий ученый, а Покровский — что? На-
писал книгу и только»107. Платонов сообщал
для годовых отчетов Академии наук несомнен-
но радующие его сведения о переводе его кур-
сов русской истории на иностранные языки:
английский (1925), немецкий (1927), француз-
ский (1929), ожидал (в 1928 ) появления в пе-
реводе на немецкий язык его книг «Борис Го-
дунов» и «Иван Грозный» (на русском языке их
уже издали за рубежом). Накануне «Недели»
советской исторической науки в Германии в
1928 г. немецкая сторона заставила Покровско-
го, официально возглавлявшего делегацию,
включить в ее состав Платонова. Его выступ-
ление было там отмечено особо, и немецкие
коллеги только в его честь устроили прием.
Высшим авторитетом он оставался и для рос-
сийской эмиграции108.
Еще в мае 1923 г. Покровский прочитал
курс лекций по истории русской историчес-
кой науки с демонстративно подчеркивае-
мым названием «Борьба классов и русская
историческая литература», тотчас же напеча-
танный. Это — лекция в Петроградском ком-
мунистическом университете им. Зиновьева,
сходном по программе и направленности об-
разования с Коммунистическим университе-
том им. Свердлова в Москве, где Покровский
выступал не раз и ему приходилось слушате-
лей, зачастую не имевших даже школьного
образования, «наспех накачивать марксиз-
мом». В начальной лекции он сообщил, что
должно изменить преподавание и на «старых
факультетах общественных наук» (в универ-
ситетах) «понемногу коммунизируя, и я бы
сказал, свердловизируя и зиновьевизируя их
снизу». И для этого Покровский прежде все-
го старался опровергнуть «ошибку многих
очень авторитетных товарищей» (имеются в
виду Луначарский, Рязанов и другие более
объективно мыслящие ученые-коммунисты),
рассуждающих так: «Это установлено в науке,
это — факты», — и ссылающихся при этом на
труды дореволюционных историков. Между
тем, по мнению Покровского, это «вовсе не
факты», а «отражение фактов» в зеркале с
чрезвычайно неправильной поверхностью., в
умах людей сквозь призму их интересов,
главным образом классовых». Ряд имен таких
упоминаемых дореволюционных историков
открывает имя Карамзина, а замыкает имя
Платонова109.
127

С.Ф. Платонов
Покровский — воинствующий лидер исто-
риков-марксистов противопоставил себя и
своих последователей историкам «старой
щколы» и все более вытеснял с «историческо-
го фронта» и с «фронта просвещения» так на-
зываемых буржуазных специалистов — слово
«фронт», подразумевающее и линию разделе-
ния одних и других, и тенденцию к наступле-
нию, тогда было особенно в ходу в партийно-
государственных постановлениях и в публи-
цистике, внедрялось в язык науки. Хотя с пер-
вых лет советской власти провозглашались
лозунги привлечения к советскому строитель-
ству «спецов» из среды господствовавших
прежде классов и обнаруживалось стремление
нейтрализовать их в политической сфере,
Покровский и лица его окружения относились
к этой тенденции с большой подозрительно-
стью. Естественно, что Платонов был против-
ником характерного для Покровского смеше-
ния истории и социологии. Настораживала
его и тенденция обращения к истории «с це-
лью подтвердить историческими данными
свои отвлеченные построения»110. Раздражало
и то, что такой подход приводил к схематиз-
му, препятствуя образному изображению ис-
торического процесса во всей его конкретно-
сти. А для Платонова — особенно Платонова-
педагога — очень важна была нерасторжи-
мость научной точности и художественной об-
разности. Платонов придавал существенное
значение «гармонии национальных и общече-
ловеческих элементов». И умонастроение По-
кровского-историка и политика казалось Пла-
тонову чуждым, если даже не глубоко враж-
дебным: ведь Покровский противопоставлял
национальному интернациональное, объявляя
носителей национального начала в культуре
шовинистами111, а понятия об общечеловечес-
ком подменял сугубо классовым, ориентиру-
ясь сам (и безапелляционно направляя к тому
других) не на критерии общепризнанных тра-
диционных моральных ценностей, а на требо-
вания политической конъюнктуры. Для Пла-
тонова нормальное и желанное состояние об-
щества — мир, общественная гармония (или
хотя бы видимость ее), установление и сохра-
нение этого прежде всего путем соответству-
ющего законодательства, поддерживающего
личную свободу и независимость граждан и их
права. Для Покровского же и в прошлом (т.е.
в истории), и в настоящем самое существен-
ное — классовая борьба.
Свои общественные позиции 20-х годов
ученый откровенно охарактеризовал в заявле-
нии, направленном в коллегию ОГПУ из тюрь-
мы в октябре 1930 г. Он отметил, что «действи-
тельно работал «за совесть», поскольку убедил-
ся, что новый порядок есть действительно «по-
рядок» и «общий ход жизни поддерживает та-
кое «примиренчество», «являлась надежда, что
страна постепенно изживет переходный пери-
од смуты» (характерно применение именно
Платоновым этого термина для обозначения
явлений послереволюционных лет!). Ему хоте-
лось «ускорить... процесс оздоровления жизни»
и своей работой историка и организатора на-
уки. При этом он «считал возможным и дозво-
лительным открыто заявл