Империя Романовых и национализм: Эссе по методологии исторического исследования - Миллер А.

Автор: Миллер А.

Теги: национальные, народные, этнические движения и проблемы, национальные и этнические меньшинства биологические науки в целом россия в конце xvii в – 1917 г национализм история империи историческое исследование

ISBN: 5-86793-435-7

Год: 2006

Похожие

Окно на Восток: Империя, ориентализм, нация и религия в России (Historia Rossica)

Национализм

История евреев в Европе от начала их поселения до конца XVIII века Т.1 Средние века до конца крестовых походов

История евреев в Европе от начала их поселения до конца XVIII века Т.2 Позднее средневековье до изгнания из Испании (XIII-XV век)

Текст

HIS TORI A
ROSSICA
Империя
Романовых и
национализм
320.54
мил
НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ О Ь О 3 14 Н И t.

Алексей Миллер
ИМПЕРИЯ
РОМАНОВЫХ
и
НАЦИОНАЛИЗМ
Эссе по методологии
исторического
исследования
МОСКВА
НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
= 2006 =

Введение
Андрей Битов определил жанр одной из своих книг как «роман-
пунктир». По аналогии я бы назвал эту книгу
«монография-пунктир», полагая, что она, будучи менее плотно сбита единой темой,
чем положено монографии, представляет собой, в то же время,
нечто более целостное, чем собрание разрозненных статей.
Это, отчасти, нечаянная книга. После 2000 г., когда была
опубликована моя книга «"Украинский вопрос" в политике властей и
русском общественном мнении», я продолжал заниматься
проблемами империи и национализма уже без жесткой привязки к
украинскому вопросу. В центре внимания были теперь 0 большей
степени проблемы русского национализма и то, как имперский
контекст, в том числе взаимодействие империй, влиял на развитие
процессов формирования наций. Написанные в этот период статьи
не были изначально задуманы как главы будущей книги. Но
однажды мой коллега Юри Петери, прочитав несколько этих работ,
поинтересовался, как будет называться книжка, главы которой я ему
показал. Я признателен ему за идею, но не возлагаю на него вины
за последствия. Прежние статьи1 при работе над этой книгой ста-
1 Многие из них никогда прежде не публиковались по-русски, некоторые
еще готовятся к печати за рубежом. В книгу включен материал из следующих
работ: Русификации: классифицировать и понять // Ab Imperio. 2002. № 2.
С. 133—148; Ментальные карты историка. И связанные с ними опасности //
Исторические записки. 2002. № 5; Российская империя, ориентализм и
процессы формирования наций в Поволжье // Ab Imperio. N° 4. 2003. С. 393—406;
Империя и нация в воображении русского национализма // Российская
империя в сравнительной перспективе / Ред. А. Миллер. М.: Новое издательство,
2004. С. 265—285; Язык, идентичность и лояльность в политике властей
Российской империи // Россия и Балтия. Остзейские губернии и
Северо-Западный край в политике реформ Российской империи. 2-я половина XVIII—XX в.
М., 2004. С. 142—155; Shaping Russian and Ukrainian identities in the Russian

Империя Романовых и национализм
ли лишь исходным материалом, и традиционное для таких книг
заявление о том, что все они подверглись существенной
переработке и/или дополнению, в данном случае надо принять за чистую
монету.
В этой книге есть повествовательные фрагменты, в том числе
основанные на прежде не использованных архивных материалах.
Но они выполняют вспомогательную функцию. Фокус книги —
вопросы методологии, с которыми мы сталкиваемся при изучении
истории национализма в Российской империи. Впрочем, я старался
написать о них так, чтобы тем читателям, которых клонит в сон от
одного только слова «методология», было не слишком трудно
побороть этот рефлекс.
Ни в историографии, ни в преподавании имперскому
измерению истории России у нас никогда не уделялось должного
внимания. Имперский нарратив, который в значительной мере
унаследован современной русской историографией — во всяком случае, той
ее версией, которая отражается в учебниках истории, —
неизменно фокусировался на центре, на государстве, на власти.
Национальные же историографии тех народов, которые когда-
то входили в империю, в свою очередь, концентрируются на соб-
Empire during the 19th Century: Some Methodological Remarks // Jahrbucher fur
Geschichte Osteuropas. 2001. Bd. 49. H. 4. S. 257—263; Russia, Eastern Europe,
Central Europe in the Framework of European History // Gerald Stourzh, ed.
Annaherungen an eine europaische Geschichtsschreibung. Archiv fur osterreichische
Geschichte. Vienna, 2001. S. 35—42; Kresy wschodnie Rzeczypospolitej czy
zachodnie rubieże rosyjskiego imperium? // Polacy i Rosjane. 100 kluczowych pojęć /
Red. A. Magdziak-Miszewska, M. Zuchniak, P. Kowala. Wieź. 2002. S. 115-123;
A Testament of the All-Russian Idea: Foreign Ministry Memoranda to the Imperial,
Provisional and Bolshevik Governments // Extending the Borders of Russian History
/ Essays in Honor of Alfred Rieber / Ed. by Marsha Seifert. Budapest: CEU Press,
2003; Between Local and Interimperial: Russian Imperial History in Search for Scope
and Paradigm // Kritika. 2004. Vol. 5. № LP. 7—26; Communist Past in Post-
Communist Russia // Jerzy W. Borejsza and Klaus Ziemer, eds. Totalitarian and
Authoritarian Regimes in Europe. Lessons and Legacies from the Twentieth Century.
New York, Oxford: Berghahn Books, 2005; Modernizing Empires of Eastern and
Central Europe // Kazer K, et al. (Hg). Encyclopedia of the European East. \fol. 7.
Patterns of Rule. Klagenfurt (в печати); Comparing Contiguous Empires // Rulers
and Ruled in Continental Empires / A. Suppan, H.P Hye, eds. Vienna: Austrian
Academy of Sciences (в печати); The \alue and the Limits of Comparative Approach
to the History of Contiguous Empires on the European Periphery // Towards
Imperiology: From Empirical Knowledge to Discussing the Russian Empire. Sapporo:
Hokkaido University (в печати).

Введение 7
ственной нации и сравнительно недавно обретенном государстве,
проецируя их в прошлое. Для них империя — лишь тягостный
контекст, в котором «просыпалась», зрела, боролась за независимость
та или иная нация. В национальных историографиях вопрос о
мотивации политики центральных властей почти никогда не
ставится просто потому, что на веру принимается стремление власти
сделать жизнь своих нерусских подданных как можно более
несносной. Проблемы взаимодействия с другими этническими группами
в таких нарративах неизбежно отодвигаются на второй план.
Новая история империи — это именно та сложная ткань
взаимодействия имперских властей и местных сообществ, которую
нужно стремиться воссоздать во всей ее полноте. Когда мы говорим об
имперском измерении российской истории, речь идет прежде всего
о многообразии населения империи, о сложных системах
отношений между центром и окраинами, имперской властью и
локальными сообществами, об асимметричности
административно-политических и правовых структур, о ресурсах устойчивости империи, о
ее способности стабилизировать гетерогенное в этноконфессио-
нальном и социокультурном отношении общество. Разумеется,
история центральных органов власти как таковых, история армии
как одного из ключевых имперских институтов, внешняя
политика, экономическое развитие — все эти сюжеты составляют важную
часть истории империи, и многое еще предстоит сделать для более
полного их исследования. Но очень важно, чтобы и при изучении
этих вопросов, которыми историки традиционно занимались
больше, принимался во внимание фактор неоднородности империи и
в фокусе исследования оказывалась взаимосвязь
внешнеполитических сюжетов (в том числе дипломатических и военных), развития
армии как института или экономических процессов в империи с ее
внутренней, окраинной и национальной политикой.
Вот перечень ключевых вопросов, на которые должна отвечать
современная историография Российской империи в той ее части,
которая занимается отношениями центра империи и ее окраин.
Как власти структурировали пространство империи, устанавливая
и меняя административное деление, вводя и отменяя должности
генерал-губернаторов и наместников, сохраняя или отменяя
традиционные для регионов законодательные нормы, расширяя или
сокращая объем их автономии, основывая города и/или наделяя их
статусом административных центров, создавая университеты в
одних и закрывая их в других городах, нарезая учебные округа, про-

8
Империя Романовых и национализм
кладывая каналы, железные дороги и телеграфные линии,
регулируя внутриимперские миграции различных групп населения?
Какими были экономические отношения окраин и центра? Как в
разные периоды строилась политика империи в вопросах религии,
миссионерской деятельности, смены вероисповедания ее
подданными, браков между людьми различных конфессий? Как и почему
регулировалось употребление различных языков? Как центральные
власти и чиновники на местах вырабатывали и пытались проводить
в жизнь политику в отношении разных групп населения? Как опыт,
приобретенный при управлении одними окраинами, влиял на
политику властей на других окраинах, будь то путем заимствования
управленческих схем и законодательных решений или через
чиновников, которые в течение своей карьеры нередко по несколько раз
меняли место службы? Как местные элиты и сообщества
реагировали на политику имперских властей, как они отстаивали свои
особые интересы, если империя на них покушалась, но также — как
они сотрудничали с империей и как они пытались использовать
имперские ресурсы в местных интересах?
При этом нужно помнить, что число акторов,
взаимодействовавших в том или ином регионе, по тому или иному вопросу,
неизменно было больше двух. Центральная бюрократия никогда не
была единой; у центральной власти, в свою очередь, могли быть и,
как правило, были серьезные расхождения в понимании ситуации
с чиновниками на местах. Но и местные сообщества не были
едины. Их элиты часто были расколоты, в том числе и по вопросу о
лояльности империи, и нередко апеллировали к властям для
решения внутренних конфликтов. Важно также иметь в виду, что состав
населения различных окраин империи со временем существенно
менялся, в том числе в результате миграций. Нередко значительные
по численности группы уходили из империи добровольно или по
принуждению — наиболее известные примеры: мухаджирское
движение кавказских горцев, польская, а затем еврейская эмиграция.
Во всех этих случаях число эмигрантов составляло сотни тысяч. Но
еще более массовым явлением было переселение на некоторые
окраины казаков и населения центральных и юго-западных
областей, а также немецких, сербских, чешских
иммигрантов-колонистов, а на Дальнем Востоке — китайцев и корейцев. Различные
религиозные и этнокультурные группы могли сотрудничать между
собой в противоборстве с центральной властью, могли конфликте-

Введение 9
вать друг с другом и стараться заручиться поддержкой имперских
властей в этой борьбе. И власти империи, и местные элиты
проводили ассимиляторскую политику в отношении различных групп
населения, поцой сотрудничая, но часто и противодействуя друг
другу в этих ассимиляторских усилиях, которые, в зависимости от
обстоятельств, бывали более или менее успешными. Но
неизменно в этих взаимодействиях происходило взаимное усвоение
разнообразных культурных навыков, что создавало огромное
разнообразие смешанных и переходных культурных форм.
Характер этих взаимодействий постепенно менялся в XIX веке,
по мере того как отношения между различными группами
населения в модернизирующейся империи все более осмысливались в
новых категориях нации и класса. Пространство империи
становится не только ареной соревнования националистических
движений, но и объектом этого соревнования, поскольку каждое из этих
движений формирует и внедряет в массовое сознание свой проект
или образ национальной территории, то есть той земли, которая
«по праву» должна принадлежать именно этой нации, и никакой
другой. Само собой разумеется, что эти образы национальной
территории, формируемые различными национальными движениями,
находились в конфликте между собой, как правило, частично «на-
лагаясь» друг на друга, претендуя на одни и те же территории, а
порой и вовсе отрицая право некоторых других групп претендовать
на статус отдельной нации. Взаимодействия национальных
движений и соперничество их проектов не имели какого-то заранее
предопределенного исхода. Эти процессы могут быть поняты только в
контексте истории империи, ведь национальные нарративы,
призванные утверждать «естественность», неизбежность и глубину
исторических корней нации, по самой своей природе не способны
уделить должного внимания проблеме альтернативности процессов
формирования наций.
Все это вполне относится и к русской историографии.
Некоторые попытки перекроить традиционный имперский исторический
нарратив, сделав его более «национальным», сводятся к
стремлению рассказать историю русских отдельно от всех остальных
жителей империи. Такая стратегия заведомо обречена на неудачу, ведь
даже вопросы о том, кто же такие русские (например, когда и как
решилось, входят ли в их число белорусы, малороссы, казаки), или
о том, как складывались представления русских о своей «нацио-

10
Империя Романовых и национализм
нальной территории» (например, когда и как стали русскими
Сибирь, Дон или Ставрополье), можно четко сформулировать и
исследовать только в контексте истории империи.
Тесно связан с этой проблематикой вопрос о
взаимоотношениях русского национализма и империи. У этих отношений была
сложная динамика — империя Романовых не только использовала
националистический ресурс, но и упорно сопротивлялась
«национализации» в течение большей части XIX века. Русский
национализм в различных его версиях мог выступать союзником
самодержавия и его противником.
Политика империи в отношении различных национальных
групп была диверсифицированной, часто противоречивой и
непоследовательной, и понятие русификации далеко не всегда
адекватно ее описывает. Впрочем, и само понятие русификации
нуждается в подробной деконструкции, в анализе того разнообразия
политических стратегий и идентификационных процессов,
которые неразборчивое употребление термина «русификация» часто
скрывает.
Весьма актуален сегодня и вопрос о сравнительном подходе к
изучению Российской империи. Что и как можно сравнивать в
империи Романовых с другими империями, и какими именно?
Каковы ограничения сравнительного подхода и что можно
предложить в качестве если не альтернативы, то дополнения
компаративистской перспективы? Эта книга, посвященная прежде всего
методологическим проблемам изучения истории Российской
империи, предлагает ответы на часть этих вопросов.
Российская империя уже давно ушла в прошлое. Но изучение
перечисленных выше проблем представляет не только
академический интерес. Современная ментальность и историческая память
русских имеет по крайней мере одно весьма существенное отличие
от ментальносте и исторической памяти их соседей — как тех, кто
живет сегодня в независимых государствах, так и тех, кто остается
гражданами современной России. В эссе «О бедствиях и убожестве
малых восточноевропейских государств» венгерский мыслитель
Иштван Бибо отметил особую психологическую черту народов
этого региона — экзистенциальный страх, переживаемый на
коллективном уровне, страх перед реальной или воображаемой угрозой
гибели национальной общности в результате лишения
государственной самостоятельности, ассимиляции, депортации или гено-

Введение 1 1
цида2. Этот страх был связан сперва с турками, позже с немцами, в
некоторых случаях с поляками, позднее и с Россией. Германию
перестали воспринимать как непосредственную угрозу после
Второй мировой войны, Турцию — много раньше. Этот, воспитанный
веками непредсказуемого, часто катастрофического развития,
экзистенциальный страх последние полвека был сконцентрирован на
СССР и перенесен после 1991 г. на современную Россию.
Для ментальносте русских мотив этнической виктимизации до
последнего времени не был характерен. Русские всегда
чувствовали себя жертвами притеснения, но притеснения со стороны
государства, которое они не воспринимали как этнически чуждое.
Феномен, о котором говорил Бибо, для русских психологически не
близок и потому непонятен. Коллективные экзистенциальные
страхи трудно причислить к набору здоровых черт психики,
однако и неумение их понять, задуматься о серьезности их причин
нельзя отнести к достоинствам, особенно у нации, которой остро
необходимо критическое осмысление своей истории, в том числе
и своих отношений с соседями. Именно здесь лежат исторические
корни того кризиса понимания и доверия, который так характерен
для отношений современной России с ее соседями. Каждой стороне
предстоит пройти свою часть пути к преодолению этого кризиса.
Русским, среди прочего, предстоит полнее осознать репрессивность
империи, наследниками которой — как в положительном, так и в
отрицательном смысле — они являются. Соседям русских, в свою
очередь, предстоит преодолеть односторонне негативный образ
Российской империи, для которой, конечно, благополучие и
свобода ее подданных никогда не были приоритетом, но которая
отнюдь не была той «империей зла», какой она предстает в
современных школьных учебниках соседей России.
Я признателен участникам конференций в Москве (2003), Вене
(2004), Центрально-Европейском (2004) и Йельском (2005)
университетах, а также семинаров в Стэнфордском, Колумбийском,
Гарвардском, Мюнхенском университетах, университетах Беркли и
Гламоргана, где обсуждались различные фрагменты этой книги, за
2 Bibo, Istvan. The Distress of the East European Small States // Bibo I.
Democracy, Revolution, Self-Determination. New York, 1991. P. 39. Русский
перевод см.: Бибо И. О бедствиях и убожестве малых восточноевропейских
государств // Бибо И. О смысле европейского развития и другие работы. М., 2004.
С. 155-262.

12
Империя Романовых и национализм
советы и замечания. Особая признательность коллегам, читавшим
те или иные главы и помогавшим советами: Михаилу Долбилову,
Владимиру Чернину, Эрнесту Гуйделу, Беньямину Шенку,
Владимиру Бобровникову, Анатолию Ремневу, Велько Вуячичу. Я также
благодарен участникам финансируемого Программой поддержки
высшего образования трехлетнего проекта «История Российской
империи» (2003—2006) — не мне судить, смог ли я их чему-то
научить, но точно знаю, что сам научился у них многому.
Я благодарен Фонду Александра фон Гумбольдта за прекрасные
условия, созданные для меня летом 2005 года, в завершающий
период работы над книгой.

Глава 1
ИСТОРИЯ
РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
В ПОИСКАХ МАСШТАБА
И ПАРАДИГМЫ
Автору еще не написанной работы о том, как изучалась
история империи Романовых как полиэтнического государства
в конце прошлого и начале нынешнего века, будет
нетрудно определить начало 1990-х годов как границу между двумя
существенно отличающимися этапами.
В самой историографии действительно этапным событием
стало появление в 1992 г. книги Андреаса Каппелера «Российская
империя как многонациональное государство»1. Поставив себе
задачей дать обобщающий взгляд на проблему, Каппелер, кажется,
вполне использовал тот потенциал, который был накоплен к
концу 80-х годов. Полиэтническое измерение истории Российской
империи никогда прежде не было представлено столь полно, и
Каппелер сделал очень важный шаг на пути от сфокусированного
на имперском центре нарратива к новой истории империи. Если в
его действительно замечательной книге были слабости, то они
отражали именно общее состояние разработки той или иной темы.
Совсем не случайно Дж. Хоскинг, попытавшийся восполнить
самый очевидный пробел книги Каппелера, а именно отсутствие в
1 Kappeler, Andreas. Russland als Vielvolkerreich: Enstehung, Geschichte, Zerfall.
Mtinchen, C.H. Beck, 1992. Русский перевод: Каппелер Л. Россия —
многонациональная империя: Возникновение, история, распад. М., 2000.

14
Империя Романовых и национализм
ней собственно русской проблематики, не смог успешно решить эту
задачу — просто тема была недостаточно исследована и
теоретически разработана2.
Публикация книги Каппелера совпала с радикальным
изменением политических обстоятельств — СССР перестал
существовать. И условия развития историографии на пространстве бывшего
СССР, и характер взаимодействия историков, живущих на
постсоветском пространстве, с их коллегами в других странах, и подходы
к теме (научные и политические) — все это резко менялось и
продолжает динамично меняться в течение последних пятнадцати лет.
Труднее представить себе, что напишет будущий историк о
характерных чертах и основных тенденциях этого периода. Во всяком
случае, сегодня на этот счет высказываются самые разные
суждения. Несогласие с одним из таких довольно широко
распространенных мнений я и сделаю отправной точкой дальнейших
рассуждений.
Региональный или ситуационный подход?
Мнение о том, что главные успехи и надежды в последние годы
связаны с региональным подходом, распространено довольно
широко. Вот как пишет об этом, например, Андреас Каппелер в
статье «"Россия — многонациональная империя": восемь лет спустя
после публикации книги»: «В будущем, как мне кажется,
региональный подход к истории империи станет особенно
инновационным. Преодолевая этноцентризм национально-государственных
традиций, он позволяет изучать характер полиэтнической империи
на различных пространственных плоскостях. В отличие от
национальной истории, этнические и национальные факторы здесь не
абсолютизируются, и наряду с этническими конфликтами
рассматривается более или менее мирное сосуществование различных
религиозных и этнических групп. Смена перспективы разрывает,
прежде всего, столетней давности традицию централистского
взгляда на историю России, которая себя изжила»3.
2 Hosking, Geoffrey. Russia, People and Empire, 1552—1917. London, 1997.
Русский перевод: Хоскинг Дж. Россия: народ и империя, 1552—1917. Смоленск:
Русич, 2000.
3 Каппелер Л. «Россия — многонациональная империя»: восемь лет
спустя после публикации книги // Ab lmperio. 2000. Nb 1. С. 9—21 (цитату см. на
с. 21).

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба 1 5
Мне представляется, что региональный подход до сих пор
остается настолько неопределенным в своих методологических
основаниях, что о наличии такого направления в историографии
можно говорить лишь условно. Упомянутые Каппелером недостатки
прежней историографии вполне могут «остаться в живых» в
различных версиях регионального подхода. К ним могут добавиться и
новые проблемы.
Начнем с того, что само понятие «регион» крайне
неопределенно. Оно применяется к самым разным по размеру территориям —
от огромных пространств (Сибирь, Центральная Европа) до совсем
маленьких, панорамную фотографию которых можно поместить в
книгу, как и сделал Питер Салинс в своем исследовании о Серда-
нии и Руссильоне4. Эти «регионы» могут принадлежать одному
государству, могут быть разрезаны государственной границей, могут
включать целый ряд государств. По сути дела, на звание региона
претендуют в работах историков любые территории, не
совпадающие с существующими государственными границами. Принципы
вычленения или воображения регионов бесконечно многообразны.
О том, что регионы воображаются в соответствии с теми же
механизмами, по которым воображаются нации, хорошо написал Ивер
Нойманн5.
«Дать ясное определение того, что такое регион,
представляется не менее сложным, чем дать определенный ответ на вопрос, что
такое нация», — заметил недавно Хосе-Мануэль Нуньес6. Все
многочисленные попытки дать эссенциалистское определение нации
не привели к удовлетворительному результату, и нет никаких
оснований ожидать иного исхода применительно к понятию регион.
Нуньес, как и многие другие ученые, отмечает, что часто очень
трудно провести четкую границу между регионализмом и
национализмом меньшинств (minority nationalism)7. В большинстве
случаев это разница между «залаявшим» и «не залаявшим» (или еще не
4 Sahlins, Peter. Boundaries. The Making of France and Spain in the Pyrenees.
Berkeley: Univ. of California Press, 1989.
5 Neumann, Jver B. Uses of the Other. «The East» in European Identity
Formation. Minneapolis: Univ. of Minnesota Press, 1999. Русский перевод: Нойманн //.
Использование «Другого». Образы Востока в формировании европейских
идентичностей. М.: Новое издательство, 2004.
6 Nunez, Xose-ManueL The region as Essence of the Fatherland: Regionalist
variants of Spanish Nationalism (1840—1936) // European History Quarterly. 2001.
\bl. 31 (4). P. 483-518 (цитата - p. 483).
7 Nunez, Xose-ManueL The region as Essence of the Fatherland . P. 484.

16
Империя Романовых и национализм
залаявшим) национализмом, если воспользоваться известным bon
mot Эрнеста Геллнера. Поэтому трудно ожидать, что региональный
подход может стать панацеей от недостатков национального нар-
ратива. Наоборот, чем более эссенциалистским будет этот
региональный подход, тем больше вероятность воспроизведения
слабостей национального нарратива.
Нетрудно заметить, что в подавляющем большинстве
исследований способ воображения региона, причины и критерии
вычленения того или иного пространства не объясняются
сколько-нибудь четко и подробно. Очень часто за этим скрывается именно
убеждение историков, что выбранные ими границы региона
«естественны», а не являются плодом их собственного или
заимствованного у политиков пространственного воображения.
Исследования в области воображаемой географии, или «mental
mapping», приобрели широкую популярность среди историков и
политологов с заметным опозданием, примерно в последние
двадцать лет. Понятие «ментальная карта» (mental map, kognitive Land-
karte) было впервые введено Е.С. Толманом в 1948 г.8 Главные
работы по этой тематике в 70-е годы были выполнены географом
P.M. Доунзом и психологом Д. Стеа. Они определяют ментальную
картографию как «абстрактное понятие, охватывающее те
ментальные и духовные способности, которые дают нам возможность
собирать, упорядочивать, хранить, вызывать из памяти и
перерабатывать информацию об окружающем пространстве». Следовательно,
ментальная карта — это «созданное человеком изображение части
окружающего пространства... Она отражает мир так, как его себе
представляет человек, и может не быть верной. Искажения
действительно очень вероятны»9. Субъективный фактор в ментальной
картографии ведет к тому, что «ментальные карты и ментальная
картография... могут варьироваться в зависимости от того, под каким
углом человек смотрит на мир». Психология познания понимает
8 Тоїтап, Е.С. Cognitive Maps in Rats and Men // Psychological Review.
1948. N° 55. R 189 — 208. Обзор работ психологов и географов по этой теме
см. в статье немецкого исследователя Беньямина Ф. Шенка, на анализ
которого я во многом опираюсь, в кн.: Регионализация посткоммунистической
Европы / Ред. А.И. Миллер (Серия «Политическая наука». 2001. № 4.).
Москва: ИНИОН, 2001, а также: Шенк Б. Ментальные карты // Новое
литературное обозрение. 2001. № 52.
9 Downs, R.M., D. Stea. Maps in Minds. Reflections on Cognitive Mapping. New
York, 1977.

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба 1 7
ментальную карту как субъективное внутреннее представление
человека о части окружающего пространства.
Историки занялись этой проблемой в духе М. Фуко. Предметом
изучения в их работах чаще всего являются дискурсивные
практики по формированию различных схем географического
пространства и наделению тех или иных его частей определенными
характеристиками. В заголовках исторических работ появляются слова
«imagined» (воображенный) и «invented» (изобретенный). Особую
популярность получили исследования, в той или иной степени
продолжавшие традиции знаменитой книги Э. Сайда
«Ориентализм», в которой формируемый Западом дискурс Востока
анализируется как инструмент доминации и Подчинения10.
Для историков весьма актуален анализ собственных отношений
с проблемой «ментальных карт», в особенности той ее
разновидностью, которая связана с выбором масштаба исторического
исследования. Иммануэль Валлерстайн не раз настаивал на том, что
предметом анализа должна быть «мир-система», что более
ограниченный формат не позволяет понять события, если речь идет о
последних пяти веках, в их реальной обусловленности и взаимосвязи11.
Это позиция справедливая, но в то же время экстремистская. Ясно,
что и сам Валлерстайн не смог бы написать свой знаменитый труд,
если бы не опирался на богатейший материал, накопленный в
локальных исследованиях. В подавляющем большинстве случаев мы
обречены так или иначе ограничивать предмет своих исследований,
втом числе пространственно, выбирать тот или иной «масштаб»,
так или иначе обосновывая свой выбор. Вопрос втом, насколько мы
отдаем себе отчет в опасностях, которые нас при этом подстерегают.
10 Said, Edward W. Orientalism. New York, 1979; Todorova, Mana. Imagining
the Balkans. New York, 1997; Todorova, Maria. The Balkans: From Discovery to
Invention // Slavic Review 1994. \Ы. 53. P. 453 — 482; Wolff, Larry. Inventing Eastern
Europe: The Map of Civilization on the Mind of the Enlightmcnt. Stanford, 1994
(русский перевод: ВульфЛ. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации
в сознании эпохи Просвещения. М.: НЛО, 2003); Wolff, Larry. \bltaire's Public
and the Idea of Eastern Europe: Toward a Literary Sociology of Continental Division
// Slavic Review. 1995. \o\. 54. P. 932—942. Немцы начали по-своему осваивать
тему раньше. См.: Lemberg, Hans. Zur Entstehung des Osteuropabegriffs im 19.
Jahrhundert. Vom «Norden» zum «Osten» Europas // Jah^HCTrcr^j^JWSc^i^te
Osteuropas. 1985. Bd. 33. H. 1. S. 48—91. Среди наибо^
ется книга норвежского исследователя: Neumann,
11 Wallerstein, Immanuel. The Modern World-Sy
culture and the Origins of the European World-EconcJ
York, 1974.

18
Империя Романовых и национализм
Даже в тех случаях, когда авторы исторических работ в русле
регионалистского подхода осознают, что оперируют концепциями
воображаемой географии, они, как правило, не склонны подробно
объяснять читателю условность своего выбора и его механизмы.
Перечень факторов, которые могут быть использованы при
вычленении региона, практически бесконечен. Это могут быть
естественные географические ориентиры (горы, реки и т. д.), современные
или исторические границы административных образований,
границы расселения этнических групп (они тоже могут браться на
основании современного состояния или произвольного момента в
истории), экономические связи, политические образы. Ясно, что все
эти факторы относительны. Река может как разделять, так и
объединять, границы административных образований меняться,
этнические группы, как правило, во-первых, мигрируют и
ассимилируются, во-вторых, не занимают строго очерченных компактных
территорий и т. д. Каждый раз мы осуществляем выбор, и
ключевой вопрос — по каким критериям12.
Приведу несколько примеров. По отношению к империи
Романовых национальные исторические нарративы в определенном
смысле могут считаться вариантом «регионального подхода», ведь
они вычленяют в государстве регион, ретроспективно используя
границы современных государств, которых тогда не существовало.
Национальные исторические нарративы, как правило, по-своему
сочетают этнический и территориальный подходы, то есть рассказ
об истории нации сочетается с рассказом о том, почему именно
такая территория ей принадлежит «по праву». Можно сказать, что
сегодня это наиболее распространенный способ
«конструирования» регионов, откровенно телеологический, сильно
идеологизированный, мало приспособленный к тому, чтобы выявить логику
протекания процессов в империи, которая выступает как
«внешняя», чужая сила, и является не столько предметом интереса,
сколько фоном, контекстом для процесса вызревания нации и
национального государства. Телеологичность этого подхода
сочетается с осознанным, а чаще неосознанным примордиализмом,
который распространен заметно шире, чем принято считать. Чтобы
убедиться в этом, достаточно обратить внимание на то, как со-
12 Все эти проблемы особенно остро встают именно применительно к
Российской империи, где в меньшей степени, чем на пространстве Священной
Римской империи, сохраняли свое значение границы прежних феодальных
образований.

Глава L История Российской империи в поисках масштаба 19
временные названия наций используются, часто без каких-либо
оговорок, для описания социальной реальности применительно не
только к XIX веку, что уже проблематично, но и к более ранним
периодам, причем даже в тех случаях, когда сценарии формирования
национальных или этноконфессиональных идентичностей и
результаты этих процессов могли быть существенно различными13. В
национальных историографиях внимание к альтернативным
возможностям протекания исторических процессов выступает, как
правило, лишь в форме рассуждений о том, как история
«оправдывает» возможное расширение национальной территории за счет
соседа.
В Российской Федерации эти же механизмы вступают в
действие при построении исторических нарративов по этническому
признаку — разница лишь в институциональных условиях
функционирования таких историографии в независимых государствах и
автономных республиках в составе РФ.
В современной русской историографии это тоже
присутствует в форме пропадания из учебников истории тех территорий,
которые сегодня не входят в Российскую Федерацию14. Империя как
государство, с победами ее армии, с проводимыми центральной
бюрократией реформами и т.д., остается частью нарратива, но
13 Я подробно обсуждал этот вопрос применительно к
восточнославянскому населению империи (см.: Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике
властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб., 2000;
Miller, A. Shaping Russian and Ukrainian Identities in the Russian Empire during the
19th Century: Some Methodological Remarks // Jahrbucher fur Geschichte Osteu-
ropas. 2001. Bd. 49. H. 4. S. 257—263). О белорусах в аналогичном ключе
написал недавно Теодор Вике (Вике Т. «Мы» или «они». Белорусы и официальная
Россия // Российская империя в зарубежной историографии / Сост. П. Верт,
П. Кабытов, А. Миллер. Москва: Новое издательство, 2005. С. 589—609). То же
можно сказать, например, о татарах (см.: Geraci, Robert P. Window on the East.
National and Imperial Identities in Late Tsarist Russia. Ithaca; L.: Cornell University
Press, 2001, особенно Р. 3—4) и о других группах. Более общее теоретическое
обсуждение этой темы см. в: Brubaker, Rogers and Cooper, Frederick. Beyond
«Identity» // Theory and Society. 2000. \Ы. 29. P. 1—47, особенно Р 16, где
говорится о «тяжкой работе и длительной борьбе вокруг "идентификаций" и
неопределенном исходе этих баталий». Следует прислушаться ко многим
предложениям Брубейкера и Купера по замене слишком общего и многозначного
понятия «identity» более точными терминами.
14 Сегодня может даже появиться учебник, написанный, в том числе,
историками МГУ (!), в котором польские восстания не только не упоминаются
в тексте, но даже отсутствуют в хронологической таблице {Орлов А.С. и др.
История России. Москва: Проспект, 2000).

20
Империя Романовых и национализм
полиэтничность как характеристика империи представлена в
современных российских учебниках заметно хуже, чем даже в 30—
50-е годы прошлого века. (Разумеется, я имею в виду прежде всего
объем включаемого в учебники материала о разных этнических
группах.)
Это характерно отнюдь не только для учебной литературы.
Вообще, современная политическая география неизменно влияет на
историков. Тенденция к исключению Царства Польского и
Княжества Финляндского из сферы интересов зарубежных специалистов
по истории России наметилась уже давно, то же самое отчасти
происходит сегодня в отношении Средней Азии, Закавказья,
Прибалтики. В СССР же существовали весьма серьезные ограничения, а
фактически — негласный запрет для московских и ленинградских
исследователей заниматься историей союзных республик, то есть
прежних окраин империи. Здесь историкам не оставляли шансов
самим совершать эту ошибку — за них это делали те, кто
осуществлял политический контроль над наукой. В последнее десятилетие,
когда эти запреты перестали действовать, организаторы
исторической науки подтвердили свою способность совершать ошибки
самостоятельно: например, центр по изучению истории восточных
славян, занимающийся главным образом украинцами и белорусами в
империи Романовых, был создан не в Институте Российской
истории, но в Институте славяноведения, который традиционно
занимался изучением истории зарубежных славян.
Тенденция к этнизации проявилась и в интересном
исследовании Б.Н. Миронова по социальной истории России. Он полагает,
что можно писать отдельно взятую социальную историю русских в
империи. Социальную историю империи в целом Миронов
ошибочно представляет как механическую сумму историй различных
этнических групп и также ошибается, когда утверждает, что
взаимодействие между этническими группами касалось
преимущественно элит — на всех окраинах империи и в Поволжье русские
крестьяне, казаки, солдаты тесно взаимодействовали с
представителями других этносов15. Само название книги «Социальная
история России периода империи» предполагает «вычленение» России
из империи. Причем принципы этого вычленения кажутся
Миронову настолько очевидными, что он ничего не сообщает о них чита-
15 См.: Mironov, Boris N. Response to Willard Sunderland's «Empire in Boris
Moronov's Sotsial'naia istoriia Rossii» // Slavic Review. 2001. Vol. 60. № 3. Fall.
P. 579.

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба 2 1
телю. Вся проблематика взаимодействия и взаимовлияния разных
этнических групп, о которой так интересно писали в последнее
время16, равно как и тема неопределенности самого понятия
«русский» и границ русской нации в имперский период, выпадает,
таким образом, из поля зрения. Полиэтническому аспекту истории
государства посвящены лишь три десятка страниц двухтомной
книги, и их трудно отнести к числу удачных фрагментов работы17.
Убеждение в том, что национальный миф остается легитимной
парадигмой писания истории, доминирует сегодня во всех
постсоветских странах. На конференции в Чернигове «Россия—Украина:
диалог историографии» в августе 2002 г. я был удивлен реакцией
подавляющего большинства участников, причем не только из
России и Украины, но и из-за океана, на мои скептические
рассуждения об уместности национального нарратива на современном
этапе развития историографии. Мои оппоненты отстаивали позицию
«поэтапного развития», согласно которой, прежде чем заниматься
деконструкцией национальных нарративов, надо завершить
работу по их созданию, то есть непременно пройти тот этап, который
был характерен для новых государств, возникших в Европе на
развалинах империй в межвоенный период. Их не смущало, что, в
отличие от межвоенного периода, когда такой подход доминировал во
всем мире, сегодня его устарелость в мировой историографии
очевидна. Складывается парадоксальная ситуация, когда те
исследователи на постсоветском пространстве, которые не работают в
жанре национального нарратива, и в этом смысле составляют часть
main-stream в мировом масштабе, являются маргиналами в
собственных академических структурах, которые, в свою очередь,
маргинальны по отношению к мировой историографии.
Этнизация (а точнее — концентрация на одной этнической
группе при маргинализации остальных) — далеко не
единственная, хотя и самая очевидная проблема, которую сам по себе ре-
16 См., например: Sunderland, Willard. Russians into lakuts? «Going Native»
and Problems of Russian National Identity in the Siberian North, 1870—1914 //
Slavic Review. 1996. Vol. 55. N° 4. P. 807—825 (русский перевод: Российская
империя в зарубежной историографии. С. 199—227); Geraci, Robert. Ethnic
Minorities, Anthropology, and Russian National Identity on Trial: The Multan Case,
1892—1896 // The Russian Review. 2000. \bl. 59. October. P. 530—554 (русский
перевод — Российская империя в зарубежной историографии. С. 228—270);
Jersild, Austin. Orientalism and Empire. North Caucasus Mountain Peoples and the
Georgian Frontier, 1845—1917. Montreal: McGill-Queen's University Press, 2001.
17 См. Миронов Б.И. Социальная история России периода империи
(XVIII - начало XX в.) СПб., 1999. Т. 1. С. 20-50.

22
Империя Романовых и национализм
тональный подход никак не решает. Не так давно мне пришлось
участвовать в обсуждении проекта группы российских историков,
предложивших написать историю Поволжья в серии книг о
различных окраинах Российской империи. Большинство этих людей
было из Саратова и Самары. Лейтмотивом их проекта была роль
Волги как транспортной артерии, особый тип волжского города и
другие социально-экономические вопросы. Проект предполагал и
рассмотрение национальных отношений, но лишь в той же узкой
зоне вдоль обоих берегов Волги по всему ее течению. В
результате ключевым национальным меньшинством в проекте
становились немцы. Такой подход совершенно игнорировал уже
довольно обширный корпус литературы, которая вполне обоснованно
рассматривает столкновение различных проектов формирования
национальных или этноконфессиональных идентичностей в Вол-
жско-Камском регионе, то есть включает Приуралье как зону
расселения башкир, которые были одним из главных объектов
борьбы влияний между татарско-исламской и имперской стратегиями
в вопросе формирования идентичностей местного населения. Этот
пример ясно демонстрирует, что опасны не только попытки
воображать регионы через моноэтническую призму, но и попытки
воображать регионы без учета этнического фактора, а в общем — без
учета структуры межэтнического взаимодействия. В этом случае
мы можем изначально очертить границы изучаемого пространства
таким образом, что это будет препятствовать пониманию этих
процессов.
В ходе обсуждения проектов других книг этой серии вполне
проявились и другие проблемы регионального подхода.
Практически ни в одном из первоначально заявленных проектов не
объяснялось, почему именно такой регион был выбран его авторами.
Между тем даже такой «очевидный» регион, как Сибирь, — в
действительности не более чем плод воображаемой географии, ведь он
весьма разнороден в природном и экономическом отношении,
никогда не обладал административным единством (что было
результатом сознательной политики властей), не имел
сколько-нибудь ясно очерченной границы в степной зоне на юге. Например,
принятый в 1822 г. «Устав о сибирских киргизах» ясно указывает,
что, с точки зрения авторов указа, Сибирь включала часть
территории современного Казахстана18.
18 О некоторых аспектах воображения Сибири см. работы Марка
Басейна, в частности его статью: Bassin, Marc. Russia between Europe and Asia: The

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба 23
В Сибири существует длительная и имеющая серьезные
достижения традиция «региональной истории», и на ее примере
особенно ясно видна общая тенденция, которая заключается в
рассмотрении региона как самодостаточного целого при сведении к
минимуму проблематики его взаимодействия с центром. Именно в
таком ключе читаются в российских университетах и
предусмотренные стандартной программой курсы по истории «родного региона».
Воспитательная задача таких курсов — укрепление местного
патриотизма. По идеологии, а часто и по методологии это близко к
краеведению. Кстати, среди российских краеведов стало теперь
модно называть себя регионоведами. Имперский центр и его политика
в таких нарративах маргинализуются. Наличие таких курсов,
которым отводится весьма щедрое количество учебных часов, — очень
важный институциональный фактор, поскольку подавляющее
большинство историков в российских регионах работает в
университетах и часто выбирает темы исследований с учетом их
применимости в учебном процессе.
Иллюзия продуктивности регионального подхода возникает
еще и потому, что в него зачисляют некоторые действительно
активно развивающиеся направления исследований. Одно из них —
изучение имперских систем управления окраинами. Довольно
широкий круг исследователей, занимающихся западными окраинами,
касался этой темы, среди прочих, более или менее подробно19. Осо-
Ideological Construction of Geographic Space // Slavic Review. 1991. \Ы. 50. P. 1—
17 (русский перевод: Российская империя в зарубежной историографии.
С. 277—310). В последние годы интересные статьи на эту тему опубликовал
А.В. Ремнев: Ремнев А.В. Западные истоки сибирского областничества //
Русская эмиграция до 1917 года — лаборатория либеральной и революционной
мысли. СПб., 1997. С. 142—156; У истоков российской имперской
геополитики: азиатские «пограничные пространства» в исследованиях М.И. Венюко-
ва // Исторические записки. Т. 4 (122). М.: Наука, 2001. С. 344—369. Целый
ряд работ по этой теме опубликован немецкой исследовательницей Сюзи
Франк, которая и сейчас продолжает активно заниматься этой темой. См., в
частности: FrankS. Sibirien. Peripherie und Anderes derrussischen Kultur// Wiener
Slawistischer Almanach. 1997. Sonderband; Frank S. Dostoevskij, Jadrincev und
Cechov als Geokulturologen Sibiriens // Gedachtnis und Phantasma. Festschrift ffir
Renatę Lachmann. Munchen, 2002. S. 32—47.
19 Weeks, Theodore R. Nation and State in Late Imperial Russia. Nationalism and
Russification on the Western Frontier, 1863—1914. DeKalb, Nothern Illinois
University Press, 1996; Idem. Religion and Russification: Russian Language in the
Catholic Churches of the «Northwest Provinces» after 1863 // Kritika. 2001. Vol. 2.
№ 1. P. 87—110; Вике Т. «Мы» или «они». Белорусы и официальная Россия //
Российская империя в зарубежной историографии. С. 589—609; Долбилов М.Д.

Империя Романовых и национализм
бо следует отметить статьи Леонида Горизонтова, Джона ЛеДонна
и Стивена Величенко, которые целиком сконцентрировались
именно на проблеме кадрового состава чиновничества20»
Системами административного управления в последнее время
плодотворно занимаются Анатолий Ремнев в России и Валентина
Шандра на Украине. Ремнев опубликовал целый ряд работ об
административном управлении Сибирью и Дальним Востоком21.
Культурная идиома возрождения России как фактор имперской политики в
Северо-Западном крас в 1863-1865 гг. //Ab lmperio. 2001. N° 1—2. С. 227—268;
Его же. Конструирование образов мятежа: Политика М.Н. Муравьева в
Литовско-Белорусском крае в 1863—1865 гг. как объект историко-антропологичес-
кого анализа // Actio Nova. 2000. М., 2000. С. 338—409; Его же. Полонофобия
и политика русификации в Северо-Западном крае империи в 1860-е гг. //
Образ врага / Сост. Л. Гудков. М.: ОГИ, 2005. С. 127—174; Staliunas, Darius. The
Pole in the Policy of the Russian Government: Semantics and Praxis in the Mid-
Nineteenth Century // Lithuanian Historical Studies. 2000. № 5. P. 45—67; Idem.
Litewscy biały i wiadze carskie przed powstaniem styczniowym: miKdzy konfrontacą
a kompromisem // Przegląd Historyczny. 1998. T. LXXXIX. N° 3. S. 383—401;
Миллер А.И. «4ŁУкраинский вопрос"...».
20 Gorizontov, Leonid E. System zarządzania Królestwem Polskim w latach
trzydziestych — pięćdziesiątych XIX wieku // Przegląd Historyczny. 1985. Nq 4.
S. 711—731; Idem. Aparat urzędniczy Królestwa Polskiego w okresie rządów Pas-
kiewicza // Przegląd Historyczny. 1994. № 1/2. S. 45—58; а также последние две
главы его книги «Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские
в Польше» (М.: Индрик, 1999); LeDonne, John P. Frontier Governors General
1772—1825. I. The Western Frontier // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 1999.
Bd. 47. H. 1. S. 57—81; Idem. Frontier Governors General 1772—1825. 11. The
Southern Frontier // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 2000. Bd. 48. H. 2.
S. 161 — 183; Idem. Frontier Governors General 1772—1825. 111. The Eastern Frontier
//Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 2000. Bd. 48. H. 3. S. 321—340; Vetychenko,
Steven. Identities, loyalties and service in Imperial Russia. Who Administered the
Borderlands? // Russian Review. 1995. № 2. P. 188—208; Idem. The Bureaucracy, Police
and Army in 20,h Century Ukraine. A Comparative Quantitative Study // Harvard
Ukrainian Studies. 1999. № 3—4. P. 63—103; Idem. The Size of the Imperial Russian
Bureaucracy and Army in Comparative Perspective // Jahrbucher fur Geschichte
Osteuropas. 2001. Bd. 49. H. 3. S. 346—362. См. также: Институт
генерал-губернаторства и наместничества в Российской империи. Т. I. СПб., 2001. Эта книга
была подготовлена по заказу представителя президента в Северо-Западном
федеральном округе и носит все типичные для таких изданий следы спешки,
но представляет определенную ценность как справочник.
21 Ремнев Л.В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика в
первой половине XIX века. Омск, 1995; Его же. Самодержавие и Сибирь.
Административная политика второй половины XIX — начала XX в. Омск, 1997;
Его же. Проблемы управления Дальним Востоком России в 1880-е гг. //
Исторический ежегодник. Омск, 19%; Его же. Сибирский вариант
управленческой организации XIX — начала XX в. // Вестник РГНФ. 2001. № 3. С. 36—45;
Его же. Имперское управление азиатскими регионами России в XIX — нача-

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба 2 5
Шандра систематически изучает историю генерал-губернаторств на
территории современной Украины — уже вышли ее книги о
Киевском и Малороссийском генерал-губернаторствах, готовится
сводная книга о трех генерал-губернаторствах, где к названным
добавится Новороссийское22. Полезно сравнить подходы этих авторов.
Точкой отправления для Ремнева является Сибирь как регион, и он
изучает административные структуры и методы управления в крае,
а Шандра изначально выбирает в качестве предмета изучения
административную структуру отдельных генерал-губернаторств. Но
выбор именно этих генерал-губернаторств как предмета анализа
очевидно мотивирован тем, что они находились на.территории
современной Украины. В конечном счете оба историка
руководствуются определенными концепциями воображаемой географии
(Сибирь, Украина). Для Ремнева это порождает меньше трудностей,
потому что его собственные образы пространства довольно близки
тем концепциям, которыми руководствовались правители империи.
Воображаемая география, которой руководствуется Шандра,
напротив, имеет мало общего с воображаемой географией имперской
бюрократии, для которой Киевское генерал-губернаторство как
часть Западного края с его польским и еврейским «вопросами»,
Малороссийское генерал-губернаторство, упраздненное в
середине XIX века по мере все более основательной инкорпорации этого
пространства в ядро империи23, и Новороссийское
генерал-губернаторство на интенсивно осваиваемых причерноморских
территориях олицетворяли совершенно разные проблемы. Это порождает
для Шандры серьезные методологические трудности как в плане
сравнительного анализа, так и в определении роли отдельных
территорий в структуре империи.
В уже цитированной статье Андреас Каппелер отметил, что
региональная перспектива «получает распространение именно сей-
ле XX в.: некоторые итоги и перспективы изучения // Пути познания России:
новые подходы и интерпретации. М.: МОНФ, 2001. С. 97—125; Его же.
Имперское пространство России в региональном измерении: дальневосточный
вариант // Пространство власти: исторический опыт России и вызовы
современности. М., 2001. С. 317—344.
22 См.: Шандра B.C. Київське генерал-губернаторство (1832—1914). Київ,
1999; Ее же. Малоросійське генерал-губернаторство 1802—1856. Функції,
структура, архів. Київ, 2001.
23 Интересные наблюдения о Малороссии как части ядра империи см. в
рецензии на книгу Шандры о Малороссийском генерал-губернаторстве: Ма-
иузато К. Ядро или периферия империи? Генерал-губернаторство и
малороссийская идентичность // Ab Imperio. 2002. № 2. С. 605—615.

Империя Романовых и национализм
час, когда национализм и регионализм в России становятся уже
политически значимыми, что доказывает тесное взаимоотношение
между политикой и историей»24. На мой взгляд, это обстоятельство
должно послужить историку прежде всего как «сигнал тревоги».
Прошлое «регионализмов» как идеологий и как политических
движений безусловно является легитимным предметом исследования,
в современном мире регионализмы вполне имеют право на
существование — они могут защищать, в том числе и вполне
легитимные, интересы, будучи в целом не хуже и не лучше других
политических течений. Но отношения с регионализмом у историка
должны строиться так же, как с национализмом, то есть с крайней
настороженностью, чтобы не сорваться в эссенциализм, чтобы
повестка дня изучаемых идеологических течений не становилась
собственной повесткой дня исследователя.
В современной России такое сочетание разнообразных
политических повесток дня, часто формулируемых областным
начальством, с экспансией краеведения нередко порождает вполне
пародийные версии «региональной истории»25.
Вообще возникает ощущение, что многие историки не находят
адекватных форм для выражения своей гражданской
ангажированности. Вместо того чтобы написать политологический или просто
политический текст о волнующих их современных политических
вопросах, они пытаются так или иначе реагировать на них в своих
исторических сочинениях. Конечно, любой выбор историком
масштаба исследования не может быть методологически безупречен и
абсолютно свободен от идеологической ангажированности.
Простого рецепта решения этой проблемы нет. Но некоторые
рекомендации предложить можно. Во-первых, сам историк со своими
пристрастиями должен быть объектом собственного анализа. Нужно
почаще задавать себе вопрос, как мое положение во времени,
пространстве, обществе влияет на мою исследовательскую стратегию.
Во-вторых, нужно все время сохранять возможно большую
дистанцию между ремеслом историка и современным политическим
24 Каппелер А. «Россия — многонациональная империя»: восемь лет
спустя после публикации книги // Ab Imperio. 2000. № 1. С. 21.
25 Очень любопытный и показательный рассказ преподавателя
Вологодского университета Александра Камкина о том, как конструируется история
«Вологодского региона» в возникшей только в 1937 г. Вологодской области,
см.: Новые концепции российских учебников по истории. М.: АИРО-ХХ, 2001.
С. 82-84.

І лава 1. История Российской империи в поисках масштаба
дискурсом. Историк-исследователь заведомо не должен
обслуживать политический заказ, руководствоваться политической
повесткой дня. История не может служить оправданием дурной
политики, а разумная политика не нуждается в исторических аргументах.
Сказанное вовсе не означает утопического призыва запереться в
башне из слоновой кости. Речь идет о том, что именно историк
прежде всего должен заботиться о том, чтобы инструментальное
отношение к истории было насколько возможно ограничено,
потому что кому же еще об этом заботиться.
По вопросам, связанным с воображаемой географией и
ментальными картами, историки по большей части склонны
полемизировать с теми, кто находится вне их собственного общества. Это
может быть вполне почтенным занятием. Но более важно, чтобы
историк обращал свой критический взгляд на те концепции
воображаемой географии, которые распространены именно в его
обществе, и противостоял тем более или менее осознанным
манипуляциям с ментальными картами, к которым так часто бывают
склонны и политики, и, к сожалению, многие из его коллег по
ремеслу, участвующие и в формировании образов врага или «чужого»,
и в пропаганде политических идей, основанных на историческом
детерминизме.
Региональные нарративы в определенном смысле не
отличаются от имперских или национальных нарративов. Имперские
нарративы XVIII—XIX веков, имели задачей легитимацию той или иной
империи, национальные нарративы XIX и XX веков
легитимировали нации и помогали их строить. Если региональные исторические
нарративы будут так же обслуживать современные политические
интересы, то у нас нет никаких оснований ожидать, что они будут
менее тенденциозны, чем их «предшественники».
Принципиальный вопрос состоит в том, можно ли вернуться к истории империй
не как к имперскому нарративу, обслуживающему какие-то
актуальные политические интересы, но как к истории оконченного
прошлого26.
26 Поэтому стилистически неудачным кажется мне предлагаемое сегодня
редакцией журнала «Ab Imperio» понятие «новая имперская история», которое
является калькой с английского. В контексте русского языка оно вызывает
ассоциацию с попыткой пересоздания «имперской истории» или имперского
нарратива, в то время как задача, особенно для русской историографии, состоит
в отходе от имперского нарратива и в работе над новой историей империи. См.:
Новая имперская история постсоветского пространства / Ред. И. Герасимов и
др. Казань: Центр исследований национализма и империи, 2004.

Империя Романовых и национализм
Из сказанного видно, что для эффективного (с точки зрения
задач исследования) определения границ изучаемого региона мы
сначала должны определить предмет нашего интереса, то есть
какой именно процесс мы изучаем. Поднимающихся над уровнем
краеведения работ, которые стремились бы именно к
реконструкции всей совокупности социальных, экономических и
политических процессов на определенной территории, я не знаю27. Если мы
говорим об анализе империи как полиэтнической структуры, то
логичнее мыслить в категориях не регионального, а
ситуационного подхода.
В этом случае в центре внимания оказывается определенная
структура этнокультурных, этноконфессиональных,
межнациональных отношений или же различные аспекты, например,
экономического, административного взаимодействия. Задача в том,
чтобы выявить участвовавших в этом взаимодействии акторов и понять
логику их поведения, то есть реконструировать ситуацию
взаимодействия в возможной полноте28. Это предполагает, во-первых, что
определение границ изучаемого пространства, насколько такое
определение вообще возможно, становится вторичным и
условным29. Например, панисламистское или пантюркистское сочине-
27 Исключением можно считать работы о городских центрах, например:
Herlihy, Patricia. Odessa: A History, 1794—1914. Cambridge, Mass.: Harvard
University Press, 1991.
28 Я оставляю за рамками этих рассуждений большой и заслуживающий
подробного анализа вопрос о разнообразии природы и внутренней структуры
различных акторов — государства, его органов и институтов, национальных
движений (элитных и массовых), политических и общественных организаций,
локальных сообществ и т. д. Ясно, что историки часто идут на сознательное (а
порой, что много хуже, неосознанное) упрощение, трактуя государство или
этническую группу как единого актора.
29 При подготовке проекта книги о западных окраинах империи
(Западные окраины Российской империи / Ред. М. Долбилов, А. Миллер. М.: НЛО,
2006) в уже упомянутой серии книг по окраинам империи ее редакторы
руководствовались именно ситуационным подходом. Определив предметом
исследования соперничество русского и польского проектов культурного,
государственного и национального строительства, на фоне которого постепенно
проявлялись новые акторы с собственными проектами строительства
украинской, белорусской, литовской наций, редакторы включили в понятие
«западные окраины» Западный край, Царство Польское, Малороссию. Другие
территории, например Новороссия, рассматриваются в книге в той мере и тогда,
в которой и когда они важны для понимания соперничества, — например
общерусского и украинского проектов или образов «идеального Отечества».
Таким образом, ни административное деление империи, ни современные грани-

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба
ние могло быть написано в конце XIX века в Крыму, издано в
Стамбуле, мобилизовать сторонников в Казани и Уфе, но также
читаться, хотя и совсем иначе, в Петербурге, оказывая то или иное
воздействие на логику принятия решений властями империи. В таком
случае определить привязку этого интеллектуального
взаимодействия «к месту» представляется вообще довольно бессмысленной
задачей.
Во-вторых, ситуационный подход предполагает отказ от
концентрации на каком-то одном акторе, что так характерно и для
историков национальных движений, и для традиционного центра-
листского подхода к изучению политики имперских властей.
Фокус смещается с акторов как таковых именно на процесс их
взаимодействия и выявление логики (в том числе субъективной логики)
их поведения и реакций на обстоятельства и действия других
акторов. Именно в этой оптике акторы и обретают свое качество
акторов. В идеале акторы должны быть равноценны для историка.
Идеал, как известно, недостижим. Но именно в логике ситуационного
подхода историку оказывается легче освободиться от сознательной
или неосознанной самоидентификации со «своим» актором (как
правило, со своей этнической группой), с его «правдой».
Появляется возможность увидеть разные «правды» разных акторов и
групп30.
Недостаток внимания к мотивации поведения различных
имперских акторов справедливо отмечает в качестве одной из
типичных слабостей историографии Роберт Джераси.31 Это особенно
характерно для национальных историографии, в которых имперская
власть чаще всего выступает как сила, для которой репрессия была
едва ли не самоцелью. Между тем, хотя империя менее всего
является благотворительной организацией, простая логика самосохра-
цы государств, ни этнические границы не играли решающей роли при
определении пределов рассматриваемого пространства. Такой подход позволяет
также уловить неясность, переменчивость статуса отдельных областей,
например Малороссии или Слобожанщины, как окраины или же как части ядра
империи, что могло меняться в зависимости от изменения характера
взаимодействия различных акторов и их состава.
30 Как самую ценную похвалу своей работы я воспринял замечание,
высказанное в адрес моей книги «"Украинский вопрос" в политике властей и
русском общественном мнении» одним из участников се обсуждения во Львове,
который упрекнул меня в том, что из текста не ясно, на чьей же я стороне.
31 Geraci, Robert P. Window on the East. P. 7, 10. См. также: Миллер А.
«"Украинский вопрос"...». С. 31—41.

Империя Романовых и национализм
нения подсказывает ее властям, что не следует провоцировать
недовольство местного населения, прибегать к угнетению и
репрессиям без специальных на то причин.
Логика ситуационного анализа ведет нас к тому уже широко
принятому тезису, что местное население не было лишь объектом
воздействия власти, но самостоятельным актором. Именно
признание этого обстоятельства заставляет исследователей империи
подробнее анализировать локальные процессы.
В 90-е годы для зарубежных исследователей впервые оказались
широкодоступны провинциальные архивы, а у себя дома они
могли (отчасти и по политическим соображениям) легче получить
деньги для работы в этих архивах32. Те историки, которые хотели
исследовать именно взаимодействие различных акторов в империи,
обратились к изучению процессов «на местах», к попыткам дать их
подробное описание, своего рода thick description, если
воспользоваться термином антрополога Клиффорда Гирца. Местные же
историки, которые и без того в этих провинциальных архивах
работали, по мере освобождения от ограничений официальной
методологии и освоения западной историографии стали более
расположены и более подготовлены к адекватной постановке «больших»
вопросов применительно к локальному материалу33. Именно в тех
32 Например, вряд ли можно считать случайным стечением обстоятельств,
никак не связанным с современными политическими процессами, резкий рост
внимания исследователей к этническим процессам в поздней Российской
империи на территории Вол жско-Камского региона. Судя по количеству
защищенных в конце 1990-х годов диссертаций на эту тему, и без того
значительное число монографий в ближайшем будущем существенно возрастет (см.:
Werth P. W. At the Margins of Orthodoxy. Mission, Governance and Confessional
Politics in Russia's >falga-Kama Region, 1827—1905. Ithaca; L.: Cornell University
Press, 2001). Но к чести историков, чьи книги уже вышли из печати (Р. Дже-
раси, У. Доулер, П. Верт), нужно сказать, что в их вполне добротных, а часто
просто замечательных исследованиях политической тенденциозности нет.
33 Эта тенденция постепенного преодоления барьеров между российской
и зарубежной историографией, постепенного размывания прежде довольно
строго фиксированных ролей, когда местные историки выступали почти
исключительно как поставщики фактического материала, с каждым годом
набирает силу. Но нужно оговориться, что это лишь тенденция, и проблема
отчуждения и изоляции еще сохраняет свою остроту. Так, например, в одном из
наиболее интересных сборников статей о Российской империи, вышедших в
последнее время, 14 статей, посвященных истории и занимающих более
300 страниц книги, принадлежат молодым или среднего возраста российским
исследователям (Пространство власти: исторический опыт России и вызовы
современности / Ред. Б.В. Ананьич, СИ. Барзилов. М., 2001). Лишь в двух из

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба... 3 1
случаях, когда работа в местных архивах совмещается с
методологической оснащенностью, с умением работать в жанре
исторической антропологии и/или микроистории, со способностью вписать
найденный материал в более широкий контекст, мы и получаем
ценные исследования. Иначе говоря, успех «регионального»
исследования во многом зависит от того, насколько его автор
методологически подготовлен к тому, чтобы смотреть на изучаемые
процессы как на часть «большего целого».
Именно логика ситуационного подхода не только сохраняет в
поле внимания историка центральные органы империи, но и
позволяет уйти от упрощенной схемы таких взаимодействий, как
«пьесы для двух актеров». (В примитивной версии национальных
нарративов это русификаторское, деспотическое государство и
героически сопротивляющееся местное население; а в примитивной
версии русской историографии — просветительское,
цивилизующее государство и благодарно усваивающее просвещение или
неблагодарно восстающее местное население.) Об отношениях в
«треугольнике» русские — нерусские — государство в различных
частях империи недавно писал Пол Верт34. В регионах, где
великорусское население большую часть существования империи было
крайне малочисленным, как, например, в Западном крае или
остзейских губерниях, акторов все равно неизменно было больше двух.
Например: государство, наиболее многочисленная группа
местного населения (украинцы, белорусы, литовцы), поляки и евреи.
Или — государство, наиболее многочисленная группа местного
населения (эстонцы, латыши) и немцы35.
них мне удалось обнаружить ссылки на работы зарубежных авторов.
(Обратные подсчеты количества ссылок на работы современных российских
исследователей в статьях многих западных историков дадут схожие результаты.) Как
бы ни раздражало меня то обстоятельство, что все без исключения западные
рецензии на книги российских историков отмечают — в том случае^ если
рецензируемые работы дают к тому основания, — что «автор хорошо знает
западную историографию», приходится признать, что на сегодняшний день эта
отдающая неосознанным патронирующим отношением формула имеет право на
жизнь.
34 Werth, Paul W. From Resistance to Subversion: Imperial Power, Indigenous
Opposition and Their Entanglement // Kritika. 2000. Ш. 1. JSfe 1. P. 21—43
(цитата — p. 33). См. русский перевод: Российская империя в зарубежной
историографии.
35 Только ради простоты изложения я пользуюсь здесь современными
названиями наций, хотя для большей части XIX века консолидированных
национальных идентичностей у крестьянских в основном масс этого населения не
было.

32
Империя Романовых и национализм
В очень многих случаях число «углов» в воображаемой фигуре
заметно больше трех. Историки уже составили список этнических
групп империи, которые обладали значительным ассимиляторским
потенциалом и были способны осуществлять альтернативные
русификации проекты культурно-языковой — религиозной и
политической экспансии в отношении соседних групп. Наряду с
«обычными подозреваемыми» — поляками и немцами в него
попали татары. Уже возник обширный круг работ о конкуренции
русификаторских проектов с альтернативными ассимиляторскими
проектами в Западном крае36, в Волго-Камском регионе и казахских
степях37. Именно через сходство ситуаций, а не регионов,
становится возможным сравнение структур взаимодействия разных акторов
на разных окраинах империи, которые стали появляться в работах
последнего времени. Очень важно иметь в виду, что сравниваются
при этом не вполне изолированные взаимодействия — их опыт
накапливался в центральных органах империи, а чиновники часто
перемещались с одной окраины на другую.
Те преимущества, которые видят в региональном подходе его
сторонники, а именно внимание к локальным акторам и процессам,
отход от империоцентричного или нациоцентричного взгляда,
более надежно обеспечиваются в рамках ситуационного подхода. При
этом ситуационный подход позволяет избежать тех опасностей и
ловушек (эссенциализация региона, неверное определение границ
изучаемого пространства, маргинализация внерегиональных
акторов), которые свойственны региональному подходу.
Макросистема континентальных империй
на окраинах Европы
Когда мы говорим о многочисленности акторов во
взаимодействии на окраинах Российской империи, мы, разумеется, должны
учитывать и те силы, которые находились за пределами империи.
Здесь нужно особо подчеркнуть, что плотность и многоплановость
взаимодействия в области национальной политики между
соседствующими друг с другом континентальными империями носит
качественно иной характер по сравнению с типичным для
геополитического соревнования всех империй использованием против
36 См. работы Т. Викса, Д. Сталюнаса, М. Долбилова, А. Миллера.
37 См. работы Р. Джераси, У. Доулера.

Глава І. История Российской империи в поисках масштаба
соперника сепаратистской карты. При изучении национальной
политики и процессов формирования наций, во всяком случае
применительно к длинному XIX веку, важно держать в поле зрения
макросистему континентальных империй Романовых, Габсбургов,
Гогенцоллернов и Османов. Первые две из них имели протяженные
границы со всеми остальными тремя империями этой системы, а
остальные — с двумя, причем эти границы не только
неоднократно сдвигались, но и постоянно воспринимались правителями этих
империй как имеющие потенциал к новым подвижкам. Целый ряд
территорий на окраинах континентальных империй представлял
собой «сложные пограничья», где сталкивались влияния не двух, а
трех соседних держав. Сравнению таких сложных пограничий
Османской, Российской и Габсбургской империй (а также Китайской
и Персидской) посвящены несколько статей Альфреда Рибера38.
Можно отметить несколько факторов, которые были важны для
взаимодействия в рамках этой макросистемы. Во-первых, это
религия. Здесь мы можем наблюдать следующее распределение ролей.
Романовы выступали покровителями православных как внутри, так
и за границами своей империи. Блистательная Порта играла такую
же роль в отношении мусульман. Гогенцоллерны выступали как
покровители протестантов, а Габсбурги — католиков, и Вена
часто сотрудничала с Ватиканом, в том числе и в своей политике в
отношении греко-католиков или униатов39. Репрессии в отношении
католиков в бисмарковской Германии (Kulturkampf, особенно
сильно ударивший по полякам, потому что совпал и с национальными
антипольскими мерами), антипольская политика в отношении
католиков и униатов в Российской империи — все это влияло на
отношение Габсбургов к их православным, униатским и
протестантским подданным. На более раннем этапе сравнительно терпимое
отношение Габсбургов к протестантам во многом было связано с
необходимостью бороться за их лояльность с Османской
империей, которая протестантам покровительствовала. Только после
разгрома под Веной османской армии, с множеством венгерских
протестантов в ее рядах, Габсбурги могли себе позволить обрушиться
38 Rieber, Alfred J. Comparative Ecology of Complex Frontiers // Imperial Rule
/ A. Miller and Alfred J. Rieber, eds. Budapest, New York: CEU Press, 2004. P. 179-
210.
39 О том, как развивались отношения в «треугольнике» Вена—Ватикан-
Петроград во время Первой мировой войны, см.: Бахтуршш Л.Ю. Политика
Российской империи в Восточной Галиции в годы Первой мировой войны. М.,
АИРО-ХХ, 2000.
2 - 3049

Империя Романовых и национализм
на протестантов в своей собственной империи. Положение
староверов в Российской империи не может быть понято без учета
событий в Габсбургской монархии, потому что именно там, в Белой
Кринице, была воссоздана иерархия для старообрядческой церкви.
Другим важным фактором взаимодействия в рамках
макросистемы континентальных империй были панэтнические идеологии:
панславизм, пангерманизм, пантюркизм, которые развивались во
многом взаимосвязано40. Все эти идеологии использовали
религиозные мотивы, но даже в случае пантюркизма и панисламизма,
которые представляли собой особенно тесный симбиоз, следует
отличать этнические и расовые идеологические элементы от
религиозных.
Если Россия вела борьбу «за сердца и души» славян Османской
империи, то Порта боролась за лояльность мусульманских
подданных царя. Автор обширной монографии «Политизация ислама»
Кемаль Карпат не случайно дал главе «Формирование современной
нации» подзаголовок «Тюркизм и панисламизм в России и
Османской империи»41. Процессы, происходившие среди мусульман двух
империй, были действительно тесно связаны42. Среди
основоположников пантюркизма и панисламизма выходцев из России по
крайней мере не меньше, чем выходцев из османских владений.
Причем из-за многочисленного арабского населения империи
пантюркизм долго оставался для Стамбула более удобным экспортным
товаром, чем продуктом для внутреннего употребления.
Российский панславизм был адресован габсбургским славянам
не менее, чем османским. Чехи и словаки, не говоря уже о галиций-
ских русинах, были весьма восприимчивы к этой пропаганде. Но
нередко в среде австрийских славян панславизм претерпевал
весьма существенные изменения, в том числе превращаясь в австро-
40 Давняя статья В.К. Волкова о соотношении пангерманизма и
панславизма была написана прежде всего, чтобы доказать, что панславизм был лишь
легитимной защитной реакцией на агрессивный пангерманизм. Но если
оставить в стороне политическую ангажированность работы, то из нее можно
почерпнуть много полезного материала о взаимосвязи этих идеологий. См.:
Волков В.К. К вопросу о происхождении терминов «пангерманизм» и
«панславизм» // Славяно-германские культурные связи. М., 1969. С. 56—78.
41 Karpat, Kemal Н. The Politicization of Islam. Reconstructing Identity, State,
Faith, and Community in the Late Ottoman State. Oxford, Oxford University Press,
2001. P. 276, 286.
42 Важность этого фактора отмечает и Geraci, Robert P. Window on the East.
P. 279.

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба».
славизм, который предполагал лояльность Габсбургам. В своей
неославистской версии панславизм получил в начале XX века отклик
даже в среде поляков, которые до этого выдвигали собственные
версии панславизма, исключавшие москалей или, во всяком случае,
отводившие лидирующую роль в славянском мире не Москве, а
полякам.
Другим вызовом для Габсбургов, после того как они в 1848—
1849 годах, и окончательно после поражения от Пруссии в 1866
году, проиграли борьбу за лидирующую роль в объединении
Германии, стал пангерманизм. Пангерманизм ставил под вопрос
лояльность австрийских немцев династии Габсбургов. В 1867 году
австрийский премьер Фридрих Фердинанд фон Бойст утверждал,
что, если дать славянам тот же статус, который должны были
получить по конституционному соглашению венгры, австрийские
немцы превратятся в слабое меньшинство и станут
ориентироваться на Пруссию. Таким образом, австро-венгерский дуализм был
отчасти следствием объединения Германии под властью Пруссии,
а отчасти — следствием страха перед панславизмом43.
Но пангерманизм был вызовом и для Романовых. Объединение
Германии не только подтолкнуло русских националистов, а затем
и власти к идее, что необходимо ускорить консолидацию восточных
славян Российской империи в единую нацию. Пангерманизм, как
ожидалось, должен был в обозримом будущем заявить права на
остзейские губернии как часть большой Германии. С этого
времени оказалась под вопросом лояльность Романовым всех немецких
подданных империи, будь то немецкие дворяне Прибалтики,
которые с XVIII века играли столь важную роль в управлении
империей, или немецкие колонисты, сотни тысяч которых заселяли к тому
времени стратегически важные районы империи, в том числе
западные и южные ее окраины. Именно в 80-е годы, после
объединения Германии и формирования антироссийского блока цен-
43 Redlich, Joseph. Das ósterreichische Staats— und Reichsproblem. Leipzig,
1920. Bd. 2. S. 559 ff. См. также комментарии X. Луща в: Die Donaumonarchie
und die sudslawische Frage von 1848 bis 1918. Texte des Ersten ósterreichisch-
jugoslawischen Historikertreffens / Wandruszka, Adam et al. (Hrgs.). Gósin, 1976
(Vienna: Ósterreichische Akademie der Wissenschaften, 1978). S. 58 f.; Adanir, Fikret.
Religious Communities and Ethnic Groups under Imperial Sway: Ottoman and
Habsburg Lands in Comparison // The Historical Practice of Diversity. Transcultural
Interactions from Early Modern Mediterranean to the Postcolonial Wbrld / Hoerder,
Dirk et al., eds. New York, London: Berghahn Books, 2003. P. 54—86.
2*

Империя Романовых и национализм
тральных держав, балтийские немецкие дворяне перестали быть
проблемой фрондирующего русского дворянства, от генерала
А.П. Ермолова до славянофила Ю.Ф. Самарина, а стали важным
фактором в геополитических планах и страхах имперской власти.
Первые ограничения на приобретение земли в западных
губерниях иностранными подданными были приняты в 1887 году, а в
1892 году закон уже ограничил права российских граждан
«немецкого происхождения» приобретать земли в Юго-Западном крае.
Дж, Армстронг был прав, когда написал, что создание Второго
рейха стало началом конца многомиллионной немецкой диаспоры во
всей Восточной Европе, и прежде всего в Российской империи44. В
ходе Первой мировой войны имущественному и социальному
статусу немцев, будь они иностранными или российскими
подданными, был нанесен страшный удар45.
Важно иметь в виду, что многие этнические или
этнорелигиозные группы жили в двух, трех и даже, как евреи, во всех четырех
империях. Исход процессов формирования лояльностей и
ідентичностей этих групп, складывания в их среде представлений о
собственной «национальной территории» во многих случаях зависел от
взаимодействий различных сил в масштабе всей макросистемы
континентальных империй.
О положении немцев в трех империях, об опасениях и
ожиданиях более масштабных изменений в их лояльности со стороны
Петербурга и Вены уже было сказано. Различные части польских
элит в разные периоды были более лояльны некоторым
правительствам империй, разделивших Речь Посполитую по принципу
«иерархии врагов». Так, готовность маркиза А. Велепольского
сотрудничать с Петербургом в начале 1860-х отчасти определялась
тем, что он не мог простить Габсбургам их политики в отношении
поляков в 1846 году, а относительная лояльность Р. Дмовского
России в начале XX века была связана с его убеждением, что Германия
является более опасным врагом Польши, чем империя Романовых.
После подавления восстания 1863 года поляки и Вена смогли
прийти к довольно устойчивому компромиссу в Галиции во многом
благодаря восприятию России как общего врага. А одна из причин
легендарной лояльности евреев Австро-Венгрии Францу-Иосифу,
44 Armstrong, John A. Mobilized and Proletarian Diasporas // The American
Political Science Review. \fol. 70. 1976. P. 393—408.
45 Lohr, Eric. Nationalizing the Russian Empire. The Campaign against Enemy
Aliens during Warld War I. Cambridge: Harvard University Press, 2003.

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба
а отчасти и евреев Германии Гогенцоллернам, в том числе и во
время Первой мировой войны, коренилась в их восприятии положения
единоверцев в Российской империи как исключительно тяжелого.
У тех групп, национальная идентичность которых
формировалась позднее, во второй половине XIX или даже в XX веке, исход
этих процессов тоже во многом определялся взаимодействиями в
рамках макросистемы империй. Среди таких групп, проживавших
в Российской империи, но имевших большие или малые анклавы
за ее границами, можно назвать румын, азербайджанцев,
украинцев, литовцев, татар.
Границы империй пересекали не только идеи и деньги на
поддержку желательной ориентации тех или иных групп. Через
границы империй происходили как организованные властями, так и
спонтанные миграции населения. Эти границы часто были
военными рубежами, которые фиксировались и менялись в результате
завоеваний. Они не были основаны на каких-то естественных
рубежах или этнических принципах. Часто, в стремлении обезопасить
границы, власти империй прибегали к переселениям,
депортациям и колонизации. Военные действия между империями или
восстания внутри них часто сгоняли население с насиженных мест,
подталкивали к миграциям. Даже в мирное время происходили
массовые подвижки населения. Примеров тому масса:
русофильски настроенные русины переселялись из Галиции в Россию, а из
Российской империи в Галицию эмигрировали украинские
активисты; поляки и евреи переселялись из Российской империи в
Пруссию, иногда — чтобы снова оказаться в России в результате
новой подвижки границ после Венского конгресса, позднее
миграции поляков шли в обоих направлениях — как из России, так и в
нее; мусульмане из Российской империи уходили в Османскую (так
называемое мухаджирское движение), а балканские славяне,
главным образом болгары и сербы, отправлялись в противоположном
направлении46; немцы и в меньшем, но все равно значительном
числе чехи мигрировали из империи Габсбургов и малых немецких
государств в Российскую империю. Эти движения создавали
особые культурные анклавы на новом месте, а в некоторых случаях
46 О некоторых аспектах миграций через российско-османскую границу,
которые порой весьма напоминали согласованный обмен населением, см.
неопубликованную докторскую диссертацию: Pinson, Mark. Demographic
\torfare — an Aspect of Ottoman and Russian Policy, 1854—1866. Ph.D. diss. Harvard
University, 1970.

38
Империя Романовых и национализм
серьезно влияли и на процессы формирования идентичностей в
местах исхода.
Так, например, переезд нескольких сотен русофильски
настроенных образованных галицийских русинов в Россию в 1860—
1880-е годы существенно ослабил местное русофильское
движение47. Вообще, Галиция, история которой уже основательно
изучена и продолжает оставаться популярной темой у
исследователей, может служить хорошей иллюстрацией многим высказанным
тезисам. Во-первых, сама Галиция как регион, который сегодня
изучают историки, была плодом имперского творчества: провинция
была создана Габсбургами и снабжена соответствующим
легитимирующим историческим мифом после первого раздела Речи Пос-
политой. При анализе ситуации в Галиции во второй половине
XIX века мне удалось насчитать семь активных участников (Вена,
Ватикан, Петербург, местные русины и поляки, польская
эмиграция, украинское движение в России), и это при том заведомом
упрощении, что я трактовал и имперские центры, и этнические
группы в Галиции как внутренне единых акторов48. Большинство
акторов этого списка можно охарактеризовать как внеимперские.
Они активно пытались влиять на формирование идентичностей и
лояльностей местного населения как путем финансовой
поддержки тех или иных сил в провинции, так и посылкой туда своих аген-
47 См.: Himka, John-Paul. The Construction of Nationality in Galician Rus':
Ikarian Flights in Almost All Directions // Intellectuals and the Articulation of the
Nation / Kennedy, Michael and Ronald G. Suny, eds. Ann Arbor The University of
Michigan Press, 1999. P. 109—164; и Wendland, Veronika. Die Russophilen in
Galizien. Ukrainische Konservative zwischen Ósterreich und Russland, 1848—1915.
Vienna, 2001, — которые показывают механизмы таких миграций между
Галицией и «русской» Украиной и их значение для формирования идентичностей
галицийских русинов.
48 Миллер Л. Внешний фактор в формировании национальной
идентичности галицких русинов // Австро-Венгрия: интеграционные процессы и
национальная специфика / Ред. О. Хаванова. М., 1997. С. 68—75.
49 О поддержке галицийских русофилов со стороны Славянских комитетов
в России, а также со стороны петербургских властей см.: Wendland, Veronika. Die
Russophilen in Galizien; Миллер A.M. «Украинский вопрос»; МіллерО. Субсидия
газете «Слово». Галицийские русины в политике Петербурга //Україна:
культурна спадщина, національна свідомість, державність. Вип. 9: Ювілейний
збірник на пошану Феодосія Стеблія. Львів, 2001. С 322—338. О
распространении антипольских слухов среди русинских крестьян, в котором подозревали
русских агентов, см.: Миллер А. Украинские крестьяне, польские помещики,
австрийский и русский император в Галиции 1872 г. // Центральная Европа в
новое и новейшее время / Ред. А.С. Стыкалин. М., 1998. С. 175—180.

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба
тов49. Вопрос о возможной аннексии Галиции периодически
обсуждался в правящих кругах Российской империи еще в середине
XIX века50, а в начале XX века, как увидим, стал одним из
ключевых пунктов внешнеполитической повестки дня русского
национализма. В свою очередь, Вена, местные поляки и выступавший с
ними в союзе Ватикан боролись с русофильскими настроениями в
самой Галиции, а со временем стали поддерживать местных
украинских националистов в их стремлении влиять на «русскую»
Украину. Именно их совместные усилия во многом определили в
последние два десятилетия XIX века характер униатской церкви в
Галиции как оплота антироссийской ориентации. Далее, в главе о
языковой политике, мы увидим, как внимательно следили в
Петербурге за развитием ситуации в Галиции и как события в этой
провинции Габсбургов давали толчок для принятия решений внутри
империи Романовых уже в середине XIX века.
Османская империя может служить примером того, как
миграции из соседних империй и связанная с ними демографическая
политика в самой империи Османов становились важнейшим
фактором формирования нации в ядре империи. Возрастающая
обеспокоенность правительства султана Абдулхамида II тем, что
стратегически важные районы вокруг столицы империи были заселены
немусульманами (главным образом, греками и армянами),
совпала с новыми волнами как добровольных, так и вынужденных
переселений мусульман из России, новых независимых государств на
Балканах и из габсбургской Боснии. Во время Балканских войн, и
особенно в ходе Первой мировой войны, к ним добавились
беженцы из угрожаемых территорий самой империи. Теперь этих людей
стали сознательно селить в центральных районах империи
сначала на свободных землях, а затем и на землях, с которых сгоняли
христиан. Эта политика, первоначально проводившаяся под
флагом имперского османизма, радикально изменила
демографическую картину в Малой Азии, а ее результаты стали основой для
националистического проекта младотурков. Исследователи считают,
что миграции в Османскую империю и депортации населения
внутри империи, с рассеянным расселением депортированных так,
чтобы численность определенной нетюркской этнической группы в
каждой местности не превышала 5—10%, были не просто связаны
между собой, но стали со временем частью единого плана. Коор-
50 Миллер А.И. «"Украинский вопрос"...». С. 197—203.

Империя Романовых и национализм
динацией этой политики, ключевым элементом которой была
теперь этничность, а не конфессия, занимались Директорат
общественной безопасности и Директорат по делам расселения племен
и иммигрантов Министерства внутренних дел51.
Все модерные империи были так или иначе связаны между
собой военным и экономическим соперничеством, заимствованием
опыта в различных сферах, в том числе и в деле собственно
управления империей. Но взаимосвязанность соседних континентальных
империй в рамках особой макросистемы носит качественно иной
характер. Рональд Суни однажды заметил, что в континентальных
империях заметно труднее проводить различную политику,
удерживать принципиально различные политические системы в центре и
на периферии, чем в морских52. Можно сформулировать два
тезиса, которые идут дальше. Во-первых, континентальным империям
было сложнее проводить ту или иную политику внутри своих
границ, не оказывая при этом влияния на соседей. Во-вторых, им было
сложнее проецировать влияние вовне без серьезных последствий
для своей внутренней политики.
Первый тезис прекрасно иллюстрируется примером
объединения Германии Пруссией, которое оказало немедленное и
далекоидущее воздействие на империи Габсбургов и Романовых.
Приведу несколько примеров для иллюстрации второго тезиса. Если
Британия решала поддержать борьбу кавказских горцев с Россией,
это решение не несло никаких последствий для ее политики в
отношении «собственных» мусульман. Если Франция решала в
какой-то момент поддержать поляков, это не оказывало влияния на
ее политику внутри собственной империи. Но если Габсбурги
хотели поддержать польское или украинское движение в империи
Романовых, то это неизбежно предполагало соответствующую
коррекцию политики в отношении поляков и русинов-украинцев в их
собственной империи.
Другой яркий пример этой дилеммы — политика Российской
империи в отношении армянской церкви после аннексии у Персии
51 См.: Adanir, Fikret and Hilmar Kaiser. Migration, Deportation and Nation-
Building: The Case of the Ottoman Empire // Migrations and Migrants in Historical
Perspective. Permanencies and Innovations / Rene* Leboutte, ed. Florence, RLE. —
Peter Lang S.A.; Brussels, 2000. P. 273—292, особенно р. 281.
52 Suny, Ronald Grigon The Empire Strikes Out: Imperial Russia, «National»
Identity, and Theories of Empire // A State of Nations: Empire and Nation-Making
in the Age of Lenin and Stalin / Terry Martin and Ronald G. Suny, eds. Oxford:
Oxford University Press, 2001. P. 29—30.

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба 41
в 1828 году резиденции Католикоса в Эчмиадзине. С этого
момента Петербург использовал свой контроль над духовным центром
армян для проекции своего влияния на армянское население
Османской и Персидской империй. Пол Верт в своем исследовании
этой политики подчеркивает, что «сохранение и укрепление
престижа армянского Католикоса за границей требовало от
имперского правительства существенных уступок в вопросе
администрирования армянских религиозных дел внутри Российской империи. По
существу, это был конфликт между теми идеальными стандартами,
которые Петербург использовал в управлении
конфессиональными вопросами, и теми особыми решениями, на которые Петербург
шел для укрепления авторитета Католикоса за границей». Верт
приходит к заключению, что Петербург неизменно приносил в
жертву общие стандарты внутреннего конфессионального
администрирования стремлению эффективно использовать Католикоса во
внешней политике53.
Макросистема континентальных империй в течение
длительного времени была внутренне стабильна потому, что, несмотря на
частые войны между соседними империями, все они
придерживались определенных конвенциональных ограничений в своем
соперничестве. В общем, они не стремились разрушить друг друга, во
многом потому, что Романовы, Габсбурги и Гогенцоллерны
нуждались друг в друге, чтобы справляться с наследием разделов Речи
Посполитой54. Только в ходе приготовлений к большой
европейской войне и во время Первой мировой соседние империи стали
столь активно, отбросив прежние ограничения, использовать
этническую карту против своих противников. Сила национальных
53 Werth, Paul. The Armenian Catholicos and Projections of Imperial Russian
Power (неопубл. работа).
54 Следует согласиться с Полом В. Шредером, который считает, что
начало довольно длительного процесса разрушения тех ограничений, которых
европейские империи придерживались в отношениях друг с другом после
катастрофических Наполеоновских войн, было положено Крымской войной и
политикой Великобритании. Одним из результатов этой войны стало согласие
держав на объединение Германии, новой континентальной империи на
окраинах Запада, которая, при Бисмарке, стремилась отчасти воссоздать прежний
концерт великих держав. Окончательный демонтаж системы
конвенциональных ограничений в отношениях между континентальными империями занял
несколько десятилетий и со всей силой проявился именно в ходе мировой
войны. См.: Schroeder, Paul W. Austria, Great Britain and the Crimean War. The
Destruction of the European Concert. Ithaca: Cornell University Press, 1972. P. 392—
427, особенно р. 412-418.

Империя Романовых и национализм
движений в этой макросистеме к концу войны во многом была
обусловлена тем, что они получили поддержку соперничавших
империй, которые теперь боролись друг с другом «на уничтожение»55.
В этой связи можно заново осмыслить вопрос о том, в какой
мере роль могильщика континентальных империй принадлежит
национальным движениям, а в какой — самим империям, которые
использовали и поддерживали эти движения друг против друга. Это
заставляет по-новому подойти и к вопросу о том, насколько
жизненный потенциал континентальных империй был исчерпан к
началу Первой мировой войны. Иначе говоря, все ли эти империи
находились к началу войны в фазе необратимого упадка?
Возможно, некоторые из них переживали кризис, исход которого не был
заранее предопределен? Была ли Первая мировая война лишь
последним гвоздем, забитым в гроб этих империй, или гигантским
потрясением, которое разрушило эти империи вне зависимости от
того, были ли они на тот момент уже неизлечимо больны? На мой
взгляд, потенциал этих империй, за исключением, пожалуй,
Османской, к началу войны был далеко не исчерпан. Они
приспосабливались к вызовам модерного мира таким образом, что
правильнее говорить об их кризисе, а не упадке. Именно Первая мировая
война, которая, среди прочего, заставила империи вовсю орудовать
обоюдоострым мечом национализма56 и окончательно разрушила
выполнявшую определенную стабилизирующую роль
макросистему континентальных империй, сделала их добычей истории.
Российская империя в сравнительной перспективе
Перспектива взаимосвязанных историй в рамках макросистемы
континентальных империй вовсе не отменяет традиционного
сравнительного подхода. Впрочем, вряд ли есть основания говорить о
55 Подробнее см. главу 6.
56 Историк империи Габсбургов Иштван Деак считает, что «распад
монархии на враждебные друг другу национальные фрагменты начался в лагерях
военнопленных в ходе Первой мировой войны» (Dedk, Istvan. Beyond
Nationalism: a Social and Political History of the Habsburg Officer Corps, 1848—1918.
New York: Oxford University Press, 1990. P. 198. Об аналогичных процессах в
лагерях российских военнопленных см. главу 6 этой книги. В целом вопрос о
влиянии немецкой и австрийской пропаганды на российских военнопленных
нуждается в серьезном изучении. Значительным шагом вперед в этом
отношении обещает стать новая книга Марка фон Хагена о Первой мировой войне.

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба
богатой традиции в использовании сравнительного подхода к
изучению истории Российской империи. До недавнего времени
Российская империя сравнивалась почти исключительно с империей
Габсбургов57. Лишь в самое последнее время другая континентальная
империя — Османская — стала включаться в это сравнение58.
Практически совершенно не анализировалась в сравнительных
категориях империя Гогенцоллернов, которая рассматривалась, причем
совершенно незаслуженно, исключительно как национальное
государство59.
Возросший в последние годы интерес к сравнительному
изучению империй принес несколько важных методологических
инноваций. Во-первых, при взгляде на континентальные империи
фокус внимания сместился с их традиционных, предмодерных черт к
сравнению их реакций и способов приспособления к вызовам
Нового времени. Континентальные империи столкнулись со
сходными проблемами приспособления к капиталистическому миру и
выживания в условиях резко обострившейся конкуренции с более
развитыми империями. Все они постепенно вовлекались в
глобальную мир-систему, в которой им была отведена периферийная или
полупериферийная роль. Все они боролись за выживание, усваивая
новые способы имперского правления и мобилизации ресурсов60 и
стараясь при этом сохранить некоторые элементы старого режима
и традиционного общественного порядка. Вместо взгляда на
континентальные империи как на безнадежно укорененные в
прошлом, сегодня все чаще историки смотрят на них как на империи
57 См.: Nationalism and Empire. The Habsburg Monarchy and the Soviet Union
/ Rudolph Richard L. and Good David E, eds. N.Y.: St. Martin's Press, 1994, а также
статьи Ореста Субтельного и Дьордя Кёвера в: Empire and Society / Teruyuki
Нага and Kimitaka Matsuzato, eds. Sapporo, 1997.
58 After Empire. Multiethnic Societies and Nation-Building. The Soviet Union
and the Russian, Ottoman and Habsburg Empires / Karen Barkey and Mark von
Hagen, eds. Boulder, Co., 1997.
59 См.: Thery Philipp. Imperial instead of National History: Positioning Modern
German History on the Map of European Empires // Imperial Rule. R 47—69.
60 См., например: Lieven, Dominic. Dilemmas of Empire 1850—1918. Power,
Territory, Identity // Journal of Contemporary History. 1999. \fol. 34. N° 2; Ливен Д.
Империя на периферии Европы: сравнение России и Запада // Российская
империя в сравнительной перспективе / Ред. А. Миллер. М., 2004. С. 71—93.
Мобилизация ресурсов для военной конкурентоспособности и, как следствие,
для устойчивого экономического развития была ключевой функцией империй
в Новое время. В этом смысле они отличались от по преимуществу
«хищнических» империй домодерной эпохи.

Империя Романовых и национализм
в процессе преобразований. Некоторые исследователи пишут о
многообразных формах модерности (multiple modernities), которые
возникали в этих и других периферийных политических
образованиях61. Даже Османскую империю в XIX веке нельзя описать как
исключительно традиционную политию, не говоря уже об
империях Габсбургов и Романовых62. Уже в XVIII веке эти империи
пережили серьезные изменения и реформы, которые были направлены
на создание модерного государства и бюрократии, включая первые
шаги по продвижению на верхние этажи социальной иерархии не
только элит по рождению, но и элит образования. Постепенно
уходит в прошлое жесткое противопоставление империй и модерных
государств как двух принципиально несовместимых типов
политического устройства — эволюция империй в XIX веке может
рассматриваться как постепенное вызревание модерных государств
внутри империй.
Разумеется, подчеркнув наличие общих черт в модернизацион-
ных усилиях континентальных империй, не следует забывать о том,
насколько эти усилия различались и в стратегиях, и в результатах.
Пожалуй, тенденция к «нормализации» истории этих империй, в
особенности Османской, а отчасти и Российской, тенденция к
преувеличению их успехов в адаптации к новым условиям, увела
маятник историографии в новую крайнюю точку, противоположную
прежней тенденции к полному отрицанию способности этих
империй изменяться и приспосабливаться к новым условиям63.
Говоря о традиционной и продолжающейся сегодня борьбе
тенденции к «нормализации» российской истории с тенденцией
рассматривать ее как уникальную, к которой неприменимы категории,
построенные по преимуществу на основе западноевропейского
опыта, Мария Тодорова считает, что содержание этой полемики не
только научное, но и политическое. С научной точки зрения
радикальный выбор в пользу любой из этих тенденций сопряжен с
жертвами — будь то «семиотическое неравенство» при выборе
обобщающей парадигмы или отказ от сравнительного подхода в рамках
61 Eisenstadt, SmueL Multiple Modernities in the Era of Globalization //
Daedalus. 2000. Vol. 129. № 1.
62 См., например: Deringil, Selim. «They Live in a State of Nomadism and
Savagery»: The Late Ottoman Empire and the Post-Colonial Debate // Comparative
Studies in Society and History. 2003. № 2. P. 311—342.
63 Яркие примеры этой тенденции к «нормализации» русской истории см.:
Миронов Б.Н. Социальная история России.

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба
тенденции к подчеркиванию «уникальности». Историки
неизменно возвращаются к выбору между этими стратегиями, всякий раз
заново взвешивая их преимущества и недостатки. И это, добавлю,
нормально, потому что нормальная историография — это
историография плюралистическая.
Но в той мере, в которой эта дилемма отражает политику,
выбор делается за пределами научной дисциплины. Тодорова
сравнивает современные дебаты о русской истории с недавними
дебатами об особом немецком пути (Sonderweg). Этот подход оставался
актуальным, пока Германия не была встроена в общеевропейские
структуры, и рассматривал ее историю как отклонение от
европейской модели развития. Теперь те же особенности трактуются как
одна из версий европейской истории, акцент делается на общих
чертах, и историческое развитие Германии таким образом
«нормализуется». Тот же механизм действует применительно к истории
России — проблема ее «уникальности» останется актуальной (а
точнее — политически актуальной) до тех пор, пока не
определится место России в европейских и мировых структурах64.
Это очень верное и в высшей степени своевременное
наблюдение, потому что именно сейчас мы можем видеть смену
политического контекста и влияние этого фактора на научный дискурс об
истории России. В то же время это описание проблемы неполно,
потому что не учитывает различия механизмов «уникализации»
России в зарубежной и собственно русской историографии. Россия
долгое время (не десятилетия, а века) была объектом дискурса не
просто Иного, но чужого и опасного, конституирующего Иного
(constituting Other)65. Зарубежная историография весьма активно
использовалась для обслуживания этого дискурса. В той степени,
в какой современная тенденция к «нормализации» истории
Российской империи означает деконструкцию тенденциозной,
негативной «уникализации», она заслуживает всяческой поддержки.
64 Todorova M. Does Russian Orientalism Have a Russian Soul? A Contribution
to the Debate between Nathaniel Knight and Adeeb Khalid // Kritika. 2000. New
Series. Vol. 1. № 4. P. 717—727, особенно р. 719—720 (русский перевод в кн.:
Российская империя в зарубежной историографии. С. 345—359).
65 В качестве хорошего анализа этого дискурса я бы снова рекомендовал
Neumann, IverB. Uses of the Other. Chapter 3. Making Europe — the Russian Other.
Понятие «конституирующего Иного» я заимствую из другой его статьи:
Neumann LB. Russia as Central Europe's Constituting Other // East European Politics
and Societies. 1993. Vol. 7. № 2. P. 349-360.

Империя Романовых и национализм
В русской историографии мотивы к обособлению истории
России были, как правило, другими и в то же время существенно
различными у разных историков. Нередки случаи, когда за
подчеркиванием «уникальности» истории России стоит не что иное, как
цеховой эгоизм, то есть стремление создать для себя более
комфортабельные условия за счет заведомо снисходительного отношения
к зарубежным исследователям как «не способным понять»
российскую специфику. Заодно тем самым оправдывается незнание
зарубежной историографии и неспособность квалифицированно
работать в рамках сравнительного подхода. Нет никаких оснований
относиться к этому снисходительно. В то же время методологически
осмысленные исследования, которые так или иначе акцентируют
специфику российской истории, — это абсолютно легитимная
часть историографии вне зависимости оттого, принадлежат ли они
перу отечественных или зарубежных авторов66.
На пути к «нормализации» истории России нас также
подстерегают ловушки. Во-первых, такая нормализация, как это было и
с историей Германии, может осуществляться с помощью
тенденциозного подчеркивания одних и ретуширования других сюжетов и
аспектов немецкой или русской истории. В этом случае
«нормализация» оказывается такой же жертвой научностью ради политики,
как и прежняя «уникализация».
Во-вторых, велика опасность увязнуть в непродуктивных
версиях дискуссии о границах «европейской модели» исторического
развития. Сегодня и в самом Европейском Сообществе, и на всех
его окраинах рассуждения об истории того ли иного региона или
нации как «европейской» или «неевропейской» беззастенчиво
используются как аргумент в политических дебатах о том, достойны
ли этот регион или нация быть членами объединенной Европы67.
Дискуссия, направленная на расширение наших представлений о
66 Среди работ, написанных в последнее время в русле подхода к истории
Российской империи как во многом уникальной, есть весьма ценные. См.,
например: Пивоваров Ю.С., Фурсов А. И. Русская система и реформы // Pro et
Contra. 1996. Т. 4. № 4; Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская система как
попытка понимания русской истории // Полис. 2001. № 4; Ахиезер А.С. Россия:
критика исторического опыта. Т. I—III. M.: Философское общество СССР,
1991. Это, разумеется, не значит, что высказанные в них тезисы автор этой
книги, например, готов принять целиком.
67 Мне кажется, что даже сама Мария Тодорова не вполне избежала
искушения «защитить европейскость балканской истории» в своей замечательной
книге «Imagining the Balkans» (New York, 1997).

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба
европейской модели (на самом деле — многообразных и весьма
различных моделях) исторического развития, весьма полезна, но
этот путь приводит нас к очередному конфликту истории и
политики, потому что формирование обслуживающего Европейское
Сообщество исторического мифа о европейском единстве сегодня
налицо68. По сути дела, это новая версия больного для историков
вопроса о соотношении их исследований с мифотворчеством и о
рефлексии по поводу собственной методологии и ее
идеологической обусловленности.
Вернемся к проблемам сравнительного подхода. Сравнивая
модернизаторские усилия, предпринимавшиеся
континентальными империями в экономике, нужно учитывать сложности в
измерении их эффективности. Например, зависимость Порты от ее
иностранных кредиторов была заметно выше, чем у России.
Однако трудно оценить, насколько эта качественно более высокая
экономическая независимость России определялась большей
эффективностью ее финансовой политики, а насколько — успехами
российской армии на полях сражений. Империя Романовых и
империя Османов обе вели войны друг с другом во многом на
заемные деньги. Но одна их выигрывала, а другая проигрывала.
Военная сила и лучшее стратегическое положение позволяли России
делать новые займы на лучших условиях, чем это было возможно
для Османской империи. Доступ к деньгам влиял на военный
потенциал, но более высокий военный потенциал, в свою очередь,
помогал некоторым империям бороться за лучшее место в
экономической мир-системе.
Пожалуй, наиболее интенсивно и продуктивно сравнительный
подход использовался в последнее время для изучения элит кон-
68 См.: Riekmann, Sonja Puntscher. The Myth of European Unity // Myths and
Nationhood / Geoffrey Hosking, George Schopflin, eds. London, 1997. P. 60—71.
См. также сборник: Annaherungen an eine europaische Geschichtsschreibung.
Archiv fur osterreichische Geschichte / Stourzh, Gerald (Hrsg.). Wien, 2002, в
котором этой теме посвящено несколько статей. В своей статье в этом сборнике
я старался подчеркнуть причудливые зигзаги развития европейской истории,
ее поливариантность, когда в разных частях Европы развитие шло по
принципиально разным путям. Все это делает весьма затруднительным создание
мифа европейской истории как истории возрастания экономической и
политической свободы. Если принадлежность Сталина европейской истории можно
оспаривать, то Гитлер несомненно был ее частью и вполне мог победить.
Нетрудно представить, о каком смысле европейской истории говорили бы тогда
политики и историки на конференциях где-нибудь в Бостоне или Пекине.

Империя Романовых и национализм
тинентальных империй. Еще в 1976 году Дж. Армстронг высказал
ряд весьма интересных сравнительных наблюдений о
«мобилизованных диаспорах» в Российской и Османской империях69. Важным
вкладом в сравнительное изучение темы стал том под редакцией
Андреаса Каппелера и Фикрета Аданюра70. Блок сравнительно ори-
ентированных статей, посвященных элитам империй Габсбургов,
Романовых и Османов, недавно опубликован по-русски71.
Суммирующим усилия последних лет и формулирующим
важные теоретические тезисы текстом стала сравнительная статья
Андреаса Каппелера «Имперские центры и элиты периферии»72. Кап-
пелер, в частности, отмечает, что только в России имперские элиты
уже на ранней стадии включали представителей разных
конфессиональных групп. В XVIII и XIX веках во всех трех империях
происходило усиление бюрократии, постепенное повышение
образовательного критерия при формировании элит и довольно активное
привлечение иностранных специалистов и представителей диас-
порных групп. Каппелер отмечает также, что неоднократно
предпринимавшиеся во всех этих империях реформы, направленные на
централизацию и внедрение элементов прямого правления, в целом
не отменили общего принципа сотрудничества имперского центра
и элит периферии, которое было выгодно обеим сторонам и
осуществлялось за счет низших социальных слоев периферии. (Я бы
добавил, особенно имея в виду османский и российский опыт, что и
за счет низших слоев ядра империи.) Интересно наблюдение
Каппелера о постепенном внедрении элементов османской системы
миллетов в Российской и Габсбургской империях. Это, между
прочим, является иллюстрацией важного, но часто упускаемого из виду
обстоятельства, что заимствования опыта имперского правления не
69 Armstrong J. Mobilized and Proletarian Diasporas // The American Political
Science Review. 1976. \bl. 70. P. 393-408.
70 The Formation of National Elites / Kappeler, Andreas, ed. in collaboration with
Fikret Adanir and Alan O'Day. Aldershot/New York: Dartmouth, New York
University Press, 1992 (Comparative Studies on Governments and Non-dominant Ethnic
Groups in Europe, 1850-1940. \bl. 6).
71 ХёеХ.П. Элиты и имперские элиты в Габсбургской империи, 1815—1914
// Российская империя в сравнительной перспективе / Ред. А. Миллер. М.,
2004. С. 150—176; Сомель А. Османская империя: местные элиты и
механизмы их интеграции // Там же. С. 177—205; Каменский А. Элиты Российской
империи и механизмы административного управления // Там же. С. 115—139.
72 Kappeler, Andreas, lmperiales Zentrum und Eliten der Peripherie (Статья для
проекта Rulers and Ruled in Continental European Empires in Comparison, 1700—
1920, осуществляемого Исторической комиссией Австрийской академии наук).

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба
всегда шли лишь с запада на восток. В целом Каппелер отмечает
тенденцию к сближению принципов функционирования элит в
этих империях. Процессы урбанизации, индустриализации и
распространения грамотности привели к возникновению во всех этих
империях новых элитных групп, добивавшихся участия во власти
под лозунгами демократии и национализма. Анализируя опыт
империй по приспособлению к этой новой ситуации, Каппелер
справедливо замечает, что при сравнении с опытом национальных
государств, возникших на их развалинах, политика империй выглядит
сегодня совсем не так мрачно, как это рисовалось в национальных
нарративах.
Интерес к элитам представляет собой часть более общей
тенденции, которая фокусирует внимание на различных моделях
имперской власти, на характерных для континентальных империй
переходах от традиционных форм «непрямого правления» к
прямому контролю имперского центра и к возврату к непрямому
правлению в новых формах и условиях73. Другое активно разрабатываемое
в последнее время направление, которое обязательно принесет
интересные результаты, — это сравнительное изучение
религиозной политики этих империй, в том числе миссионерства и
прозелитизма, обращений и отпадений74.
Еще недавно в историографии существовала практически
непроницаемая мембрана между континентальными империями,
которые было принято описывать как «традиционные», и морскими
империями, которые описывались как «модерные». Эта
фронтальная оппозиция сегодня успешно разрушается. Сегодня историки
признают не только то обстоятельство, что «традиционные»
континентальные империи в XVIII и особенно в XIX веке уже отнюдь не
были вполне традиционными, но и то, что в морских империях
этого времени сохранялось немало традиционных элементов об-
73 См.: Miller A. and RieberAJ. Introduction // Imperial Rule. CEU Press, 2004.
P. 1-6.
74 См.: Werth P. Schism Once Removed: Sects, State Authority and Meanings of
Religious Toleration in Imperial Russia // Imperial Rule. P. 85—108; и Deringil S.
Redefining Identities in the Late Ottoman Empire: Policies of Conversion and
Apostasy // Imperial Rule. P. 109—134. В апреле 2005 г. в Йельском
университете прошла большая конференция «Религии, идентичности и империи»,
посвященная империям Романовых, Габсбургов и Османов. Из более ранних работ
на эту тему отметим: Of Religion and Empire. Missions, Conversion, and tolerance
in Tsarist Russia / Geraci, Robert and Michael Khodarkovsky, eds. Ithaca and London:
Cornell University Press, 2001.

Империя Романовых и национализм
щественного устройства и форм контроля центра над периферией.
Дэвид Кэннадайн убедительно показал, что британский правящий
класс не только широко использовал непрямые формы правления
в своей империи, но и сохранял как в отношениях центра и
периферии, так и в организации жизни в самих колониях
традиционные, сословно-династические формы легитимации. В XX веке
периферия Британской империи превратилась в своего рода
заповедник таких традиционных, аристократических форм, уже в
значительной мере подорванных в самой метрополии75. В целом это
означает, что концепции «традиционности» и модерности пробле-
матизируются и уже не используются в строгой привязке к
континентальному или морскому типу империй.
Это открывает путь к сравнению континентальных и морских
империй друг с другом. Область, в которой такое сравнение может
быть особенно плодотворно для понимания некоторых механизмов
в поздней истории Российской империи, — это процессы
строительства нации в имперском ядре. Историки признают сегодня, что
многие старейшие нации-государства, включая Францию, уходят
корнями в гетерогенные династические конгломераты, в которых
легко вычленялись традиционные для империй метрополии и
периферии. Только в результате тяжких трудов по национальной
гомогенизации эти иерархические империи превратили свои
метрополии в сравнительно эгалитарные нации-государства, основанные
на представлениях о гражданском равенстве76.
Анна Лора Столер и Фредерик Купер, изучавшие морские
империи, высказали важное методологическое наблюдение: «Концеп-
75 Cannadine, David. Omamentalism. How the British Saw Their Empire. Oxford:
Oxford University Press, 2001. Эта книга целиком посвящена Британской
империи и не использует сравнительного анализа. Однако она открывает весьма
интересные перспективы для компаративистского подхода в вопросе о том, как
имперский центр сохранял и укреплял, а иногда и создавал на периферии
такие местные элиты, которые позволяли метрополии осуществлять непрямое
управление имперской периферией. (Более ранние исследования непрямого
правления в британских колониях: Copland, Ian. The British Raj and the Indian
Princes: Paramountcy in Western India, 1857—1930. Bombay, 1982; Fisher, Michael H.
Indirect Rule in India: Residents and the Residency System 1764—1858. Delhi, 1991.)
Книга Кэннадайна интересна также и как серьезная полемика с концепцией
ориентализма, она показывает, как британцы переносили на периферийные
общества свои представления о социальной организации их собственного
общества в метрополии, то есть мыслили о периферии не только через
оппозицию, что подчеркивает Эдвард Сайд, но и per analogiom.
76 См., например, Suny R. The Empire Strikes Out: Imperial Russia, «National»
Identity and Theories of Empire // A State of Nations. P. 27.

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба 5 1
ции длинного XIX в. в европейской истории слишком
сосредоточены на "нации-государстве" и проявляют недостаточно интереса
к "империи"»11. Этот тезис развил недавно Генри Камен: «Мы
привыкли к мысли о том, что Испания создала свою империю, но
полезнее было бы поработать с идеей, что империя создала
Испанию»78. Размышления в таком теоретическом ключе применимы и
к России, и к венгерской субимперии после 1867 года, и к
интерпретации политики младотурок. Именно имперские элиты,
точнее — определенные их сегменты, строили нации в ядре
собственных империй и никогда не пытались включить все имперское
пространство и всех подданных империи в такой проект
национального строительства. Исключив такую сравнительную
перспективу, многие исследователи империи Романовых лишили себя
возможности заметить то важное обстоятельство, что проекты
строительства русской нации делали различие между русской
«национальной территорией» и империей как целым, между теми
группами, которые такой проект национального строительства
предполагал обрусить, и теми группами, которые не включались в проект
русской нации и, как следствие, не были мишенью
ассимиляторской политики79.
77 Stoler, Ann Laura, and Cooper, Frederick. Between Metropole and Colony.
Rethinking a Research Agenda // Tensions of Empire. Colonial Cultures in a
Bourgeois Warld / Ann Stoler Laura and Frederick Cooper, eds. Berkeley, Los Angeles:
University of California Press, 1997. P. 22.
78 Kamen, Henry. Spain's Road to Empire. The Making of a World Power. London:
The Penguin Press, 2002. Цитируется по: Wright, Ronald. For a Wild Surmise //
Times Literary Supplement. December 20. 2002. P. 3. Сходные аргументы см.:
Colley, Linda. Britons: Forging a Nation, 1707—1837. London: Pimlico, 1992, —
которая показала, как много значили имперские успехи в формировании обще-
британской идентичности в островной метрополии.
79 Примеры того, как работы о формировании наций в метрополиях
морских империй — например, Weber, Eugen. Peasants into Frenchmen. The
Modernization of Rural France, 1870—1914. Stanford: Stanford University Press, 1976;
Colley, Linda. Britons. Forging a Nation. London: Pimlico, 1992; Hechter, Michael.
Internal Colonialism. The Celtic Fringe in British National Development, 1556—
1966. Berkeley: University of California Press, 1975, — могут быть полезны для
сравнительного анализа русского национализма, см. в главе 5 этой книги, а
также: Миллер А. «"Украинский вопрос"...». См. также: Balfour, Sebastian. The
Spanish Empire and its End: A Comparative View in Nineteenth and Twentieth
Century Europe // Imperial Rule. P. 153—162; Velychenko, Steven. Empire Loyalism
and Minority Nationalism in Great Britain and Imperial Russia, 1707 to 1914:
Institutions, Laws, and Nationality in Scotland and Ukraine // Comparative Studies
in Society and History. 1997. \Ы. 39. № 3. Нужно оговориться, что такие срав-

52
Империя Романовых и национализм
Есть много других аспектов истории империй, где сравнение
морских и континентальных империй может быть продуктивным.
Стивен Величенко показал, как полезно может быть даже
количественное сравнение имперских бюрократий. В частности, он
продемонстрировал, насколько обманчив образ раздутой бюрократии
в империи Романовых. На самом деле империя страдала от «недо-
управляемости», от недостатка чиновников, численность которых
в пропорции к населению была едва ли не в десять раз ниже, чем в
метрополиях Французской, Британской и Германской империй, и
была весьма похожа на соответствующие показатели заморских
колоний Британии и Франции. Исследуя состав бюрократии на
западных окраинах, в частности на территории современной
Украины, Величенко также показал, что представители местного
населения были представлены среди чиновников в пропорциях,
которые в целом соответствовали удельному весу различных этнических
групп в этих губерниях80.
Уэйн Доулер и другие исследователи политики Российской
империи в области образования мусульманского населения
сравнивают эту политику с политикой Франции и Британии в области
образования их мусульманских подданных в Африке и Индии81.
Тесно связаны с этими исследованиями работы, в которых
сравниваются западные и русские версии ориентализма82. Эти исследова-
нения могут оказаться непродуктивными, если опираются на ту часть
литературы об истории России, которая основана на представлениях о тотальном
различии континентальных и морских империй. См., например: Kumar,
Krishan. Nation and Empire: English and British National Identity in Comparative
Perspective //Theory and Society. 2000. Vbl. 29. P. 579—608, особенно р. 584—588.
80 Velychenko, Steven. The Bureaucracy, Police and Army in Twentieth-Century
Ukraine. A Comparative Quantitative Study // Harvard Ukrainian Studies. 1999.
№ 3—4. P. 63—103; idem. The Size of the Imperial Russian Bureaucracy and Army
in Comparative Perspective // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 2001. Bd. 48.
H. 3. S. 346-362.
81 Dowler, Wayne. Classroom and Empire: The Politics of Schooling Russia's
Eastern Nationalities, 1860—1917. Toronto: McGill-Queen's University Press, 2001;
Geraci R. Window on the East.
82 Knight, Nathaniel. Grigor'ev in Orenburg, 1851 — 1862: Russian Orientalism in
the Service of Empire? // Slavic Review. 2000. Vol. 59, № 1. P. 74—100; Idem. On
Russian Orientalism: A Response to Adeeb Khalid // Kritika. 2000. Vbl. 1. № 4.
P. 701—715; Khalid, Adeeb A. Russian History and the Debate over Orientalism //
Ibid. P. 691—699; Todorova, Maria. Does Russian Orientalism Have a Russian Soul?
A Contribution to the Debate between Nathaniel Knight and Adeeb Khalid // Ibid.
P. 717—727. (Русский перевод этой дискуссии о русском ориентализме см. в:
Российская империя в зарубежной историографии. С. 311—359.)

Глава 1. История Российской империи в поисках масштаба 5 3
ния напоминают, среди прочего, об интенсивности обмена
«имперским опытом» между морскими и континентальными
империями. Статья Ильи Винковецкого рассматривает очень интересный
пример такого заимствования в России — она посвящена истории
Русско-Американской компании, которая была организована по
принципам британских колониальных торговых компаний, и
прослеживает мутацию этого института в ином институциональном и
культурном контексте83.
Особого упоминания заслуживают работы Доминика Ливена,
который блестяще проводит сравнения геополитических стратегий
морских и континентальных империй, особенно Российской и
Британской84. Также важны его сравнительные наблюдения в
отношении внутренней политики континентальных и морских
империй. Он считает общей проблемой всех империй Нового времени
задачу сочетания «контроля над огромными территориями и
разнообразным населением с попытками удовлетворить определенные
требования национализма, демократии и экономического
динамизма», подтверждая тем самым современную тенденцию
историографии видеть общую «повестку дня» морских и континентальных
империй85. Между прочим, Ливен отмечает, что демократические
метрополии морских империй часто проводили более жесткую,
чтобы не сказать жестокую, политику на колониальных окраинах,
чем авторитарные правители континентальных империй86. В целом
эти исследования разрушили «Берлинскую стену», которая
существовала в компаративистике между морскими и
континентальными империями, и увеличили эвристический потенциал
сравнительного подхода к истории империй, в том числе и Российской.
83 Vinkovetsky, Ilya. The Russian-American Company as a Colonial Contractor
for the Russian Empire // Imperial Rule. P. 163—178.
84 См. его magnum opus: Lieven, Dominic. Empire. The Russian Empire and its
Rivals. London: John Murray; 2000, а также Lieven D. Empire on Europe's Periphery:
Russian and Western Comparisons // Imperial Rule. P. 135—152.
85 Lieven D. Dilemmas of Empire 1850-1918. Power, Territory, Identity //
Journal of Contemporary History. 1999. Vol. 34. № 2. P. 165.
86 Ливен Д. Империя на периферии Европы: сравнение России и Запада
// Российская империя в сравнительной перспективе. С. 91.

Глава 2
РУСИФИКАЦИЯ
ИЛИ РУСИФИКАЦИИ?
Чем больше мы узнаем о региональных особенностях
взаимодействий вокруг этничности и национальных вопросов в
разных частях империи Романовых, тем менее
удовлетворительными представляются многие слишком общие понятия, долгое
время бытовавшие в историографии. К числу таких понятий
относится и термин «русификация».
Ситуация в чем-то напоминает ту, которая возникла в
исследованиях национализма в начале 1990-х годов и которая
подтолкнула Джона Холла написать его замечательную статью «Национализ-
мы: классифицировать и понять». Полемизируя с исследователями,
которые в 80-е годы были поглощены попытками построить
единую теорию национализма, Холл показал, что этим термином
обозначается целый ряд явлений и процессов, существенно
различающихся в зависимости от обстоятельств времени и места. «Единая,
универсальная теория национализма невозможна. Поскольку
прошлое различно, различаться должны и наши концепции» — таков
был главный его тезис1. Первоочередной задачей, с точки зрения
Холла, становилось описание национализмов в их специфических
проявлениях, классификация и объяснение их многообразия.
Следуя примеру Холла, я полагаю, что правильнее говорить не
о русификации в единственном числе, но о «русификациях», то есть
1 Hali, John. Nationalisms: Classified and Explained // Daedalus. 1993. Summer.
P. 1.

Глава 2. Русификация или русификации?
55
о целой группе разнообразных процессов, часто различающихся не
мелкими деталями в проявлении общего принципа, а самой
внутренней логикой и природой. Очевиден вопрос о том, насколько в
этом случае плодотворно употребление термина «русификация» как
такового. Далее я выскажу некоторые предложения по
ограничению его использования. Практика, однако, показывает, что
сколько-нибудь сложные конвенции в отношении терминологии
приживаются плохо — во всяком случае, не сразу. Главное сейчас —
проблематизировать понятие «русификация» в надежде на то, что
постепенно в историографии выработается более избирательное и
осознанное его употребление.
Если мы читаем в какой-то работе, что власти в таком-то
месте и в такое-то время «проводили политику русификации»? можем
ли мы на основании этого утверждения представить себе, что же на
самом деле делали власти? Очевидно, что не можем, а раз так,
значит, термин «русификация» не описывает явление, но оценивает
его. Тогда, во-первых, нам важно определить критерии
формирования таких оценочных суждений. Во-вторых, следует ясно
различать, оцениваем ли мы интенции властей или «объективное»
содержание процесса. Наконец, всякий раз следует ясно определять, идет
ли речь об ассимиляции, аккультурации, колонизации или каких-
то других процессах, к анализу которых мы еще обратимся позднее.
Откликаясь на статью Холла, многие исследователи
независимо друг от друга сформулировали общий принцип решения
поставленной им задачи анализа многообразия национализмов. Речь идет
о необходимости ситуационного подхода. Раз предметом изучения
являются различные формы социального взаимодействия, то
следует выявить всех вовлеченных в это взаимодействие акторов,
понять логику (в том числе субъективную мотивацию) их поведения,
учесть особенности обстоятельств, в которых это взаимодействие
происходит. Этот же принцип вполне применим для анализа
многообразия «русификации».
Нельзя сказать, что историки не отдавали себе прежде отчета
в том, что за этим понятием скрывается ряд различных процессов.
Кажется, первым, кто предпринял попытку классификации
русификации, был Э. Таден. Собственно, более подробных
классификаций после этого так и не было предложено. Таден различал:
1) спонтанную русификацию элит, свойственную для XVIII века и
более раннего периода; 2) «административную русификацию» как
часть политики абсолютистской административной централиза-

Империя Романовых и национализм
ции второй половины XVIII века; 3) насильственную
русификацию (стремление насадить русский язык и православие) в XIX и
начале XX века2.
Если внимательнее присмотреться к классификации Тадена, то
можно увидеть несколько важных проблем. Когда Таден говорит о
процессах ассимиляции и аккультурации, он разделяет спонтанную
русификацию элит в XVIII веке, то есть принятие, усвоение той или
иной группой определенных черт «русскости» (вариант 1), и
насильственное насаждение тех или иных черт «русскости» в XIX веке
(вариант 3). В этом разделении Таден справедливо проводит
различие, во-первых, между периодами до и после появления
национализма в этом регионе — ясно, что с утверждением
националистических идеологий и мировоззрения менялись и условия
взаимодействий по вопросам ассимиляции и аккультурации, и
логика поведения акторов. Во-вторых, между элитными группами и
более многочисленными непривилегированными группами —
ясно, что механизмы ассимиляции и аккультурации в отношении
них были разными. В-третьих, Таден делает различие между
насильственной и добровольной составляющей ассимиляционных
процессов. Однако нельзя согласиться ни с его жесткой привязкой
добровольных форм к донационалистическому периоду, а
насильственных — к XIX веку, ни с жестким разделением добровольных
и принудительных составляющих процессов ассимиляции и
аккультурации.
Второй вариант в классификации Тадена, то есть
«административная русификация», указывает на весьма важное
обстоятельство — понятие «русификация» используется не только для
описания процессов ассимиляции и аккультурации, но и для
обозначения иных административных и, добавлю, символических
практик. Классификация Тадена не выделяет региональных
особенностей описываемых процессов.
Очевидно, что эта степень детализации и концептуализации
сегодня историков не удовлетворяет. Например, в изданной в
2001 году книге «Окно на Восток», где речь идет о Поволжье и При-
уралье, Р. Джераси вполне справедливо вновь констатирует край-
2 Russification in the Baltic Provinces and Finland / Thaden, Edward C, ed.
Princeton, N.J.: Princeton Univ. Press, 1981. P. 8—9; Idem. Russification in Tsarist
Russia // Thaden, Edward C. with collaboration of Marianna Forster Thaden.
Interpreting History: Collective Essays on Russia's Relations with Europe. New York,
Boulder, 1990. P. 211-220.

Глава 2. Русификация или {усификации?
57
нюю неопределенность понятия «русификация»3. Он не пытается
предлагать какие-то готовые решения проблемы, но верно намечает
некоторые «проблемные поля», где эти решения нужно искать. Во-
первых, он предлагает обратиться к Begriffsgeschichte, то есть
анализу исторических значений той большой группы терминов,
которые использовались для обозначения процессов формирования
идентичностей в империи Романовых, втом числе русификации4.
«Христианизация», «ассимиляция», «сближение», «слияние»,
«цивилизация», «обрусение» — перечисляет он эти термины5.
Предложение Джераси безусловно плодотворно, но нужно отдавать себе
отчет и в ограниченности возможностей такого исследования.
Можно уже сейчас уверенно сформулировать один из основных его
выводов: о неопределенности перечисленных понятий,
неточности и противоречивости их употребления современниками6.
Во-вторых, Джераси справедливо призывает исследовать
способы определения самой категории русскости и различные
политические, психологические, расовые, лингвистические,
исторические и прочие критерии, которые при этом использовались7. О
многообразии трактовок русской нации писали многие историки8.
3 Geraci R. Window on the East. Во многом схожим образом ставит вопрос
и Остин Джерсилд, который неизменно берет слово «русификация» в
кавычки. (См.: Jersild, Austin. «Russia», from the Vistula to the Terek to the Amur // Kritika.
2000. Vol. l.№3. P. 531-546.)
4 См.: Brubaker, Rogers, and Cooper, Frederick. Beyond «Identity» //Theory and
Society. 2000. \Ы. 29. P. 1—47, где авторы производят применительно к
слишком общему понятию «идентичность» операцию, отчасти похожую на то, что
сделал применительно к понятию «национализм» Холл.
5 Geraci R. Window on the East. R 9.
6 To же самое верно и для понятия «нация». Нам действительно нужна
работа, которая бы систематически исследовала, когда появилось понятие
«нация» в русском языке, какие другие термины со сходным значением
использовались и как их набор и значение менялись во времени. Однако
можно заранее утверждать, что в этом исследовании мы столкнемся не только (и
даже не столько) с разными концепциями нации, но и с настоящим морем
примеров вполне произвольного и непоследовательного употребления этого
термина.
7 Geraci R. Window on the East. P. 12.
8 Thaden, Edward С Conservative Nationalism in Nineteenth-Century Russia.
Seattle: Univ. of Washington Press, 1964; Kappeler, Andreas. Einleitung// KappelerA.
(Hg.) Die Russen. Ihr NationalbewuBtsein in Geschichte und Gegenwart. Koln, 1990.
S. 9; Geyer, Dietrich. Funktionen des russischen Nationalismus // Heinrich August
Winkler (Hrsg.) Nationalismus. Konigstcin, 1978. S. 173 — 186; Kappeler, Andreas.
Bemerkungen zur Nationalbildung der Russen // Kappeler A. (Hg.) Die Russen. Ihr
NationalbewuBtsein in Geschichte und Gegenwart. Koln, 1990. S. 21.

Империя Романовых и национализм
В последние годы эта проблема весьма интенсивно и не без успеха
изучалась целым рядом авторов на материале Западного края.
Попробуем подробнее рассмотреть тот комплекс процессов и
взаимодействий, которые скрываются за понятием
«русификация», и те исследовательские проблемы, которые возникают при
их изучении.
Прежде всего обратимся к процессам ассимиляции и
аккультурации. Полного единодушия в трактовке этих терминов нет.
Иногда аккультурация понимается как ранняя стадия процесса
ассимиляции9. Чаще, однако, подчеркивается различие этих понятий, и это
представляется мне более плодотворным. Собственно, само
появление термина «аккультурация» уже в XX веке в дополнение к весьма
древнему и уже распространенному термину «ассимиляция»
говорит о попытках найти новое слово для описания отличных от
ассимиляции явлений. Иначе говоря, за аккультурацией может (но
отнюдь не обязательно должна) последовать ассимиляция, но этот
переход означает изменение самой природы процесса.
Аккультурация не затрагивает представлений о групповой принадлежности или
национальной идентичности, в то время как процессы ассимиляции
неизбежно с этим связаны. Если аккультурация заключается в
освоении новых, заимствованных в ходе контактов с другим
сообществом, культурных моделей, то ассимиляция представляет собой
процесс уподобления, включения в новую общность, усЕоение
нового мировоззрения, традиций и эмоциональной привязанности10.
Разрабатывая понятие ассимиляции на американском
материале, Милтон Гордон, среди других условий, необходимых для
полной ассимиляции, называет «отсутствие предрассудков; отсутствие
дискриминации; отсутствие конфликта по вопросам ценностей и
власти», акцентируя, таким образом, готовность
ассимилирующего сообщества принять новых, ассимилированных членов11. Нам
еще придется обсуждать различия в уровнях отторжения ассими-
9 См., например: The New Encyclopedia Brittannica. Vol. 1. 15th ed. Chicago,
1988. P. 57.
10 См.: Brokhaus Enzyklopadie. B. 1. Wiesbaden, 1966. S. 253; Dictionnaire de
la langue francaise. Lexis. Paris: Larousse, 1987. 2 ed. P. 120, 479; International
Encyclopedia of Social Sciences / Sills, David L., ed. \Ы. 1. McMillan Company,
1968. P. 21—22. Такую же трактовку ассимиляции как уподобления дает
словарь Ожегова. См.: Ожегов СИ. Словарь русского языка. М., 1960. 4-е изд.
С. 29.
11 Gordon Milton M. Assimilation in American Life: The Role of Race, Religion
and National Origin. N.Y.: Oxford University Press, 1964. P. 71.

Глава 2. Русификация или русификации?
лируемых групп в разные периоды и в разных сегментах русского
общества.
Существует также понятие диссимиляции, которое в науках об
обществе описывает последствия, которые имеет для
идентификации их членов сепаратистская политика этнических и диалектных
групп, постулирующая самодостаточный национальный статус и
отказ от принадлежности к некоей большей общности. В этом
случае культурная и языковая дистанция в отношении этой большей
общности сознательно увеличивается12. Это понятие применимо
для описания перемен, происходивших с сильно
ассимилированными группами и индивидами из, например, белорусской и
малорусской среды, если и когда они начинали отдавать предпочтение
белорусской и украинской идентичности как национальной.
По мнению американских антропологов, аккультурация, то есть
усвоение новых культурных моделей, неизменно происходит при
систематическом контакте двух различных сообществ13.
Французская интерпретация более узкая: «аккультурация — феномен
социальной адаптации (приспособления) к обществу индивида или
группы, возникающий вследствие предшествующей потери
адаптации или в результате полной смены среды»14. Британская
энциклопедия отмечает, что аккультурация может происходить либо в
условиях равного контакта двух обществ, либо в условиях военной и
политической доминации15. Для нашей темы такая формулировка
работает — включение в империю неизменно означало попадание
в поле военной и политической доминации. Однако и в условиях
контакта двух формально не подчиненных друг другу сообществ о
равенстве можно говорить далеко не всегда даже в тех условиях,
когда оба эти сообщества имеют независимые государства, — ведь
есть еще многообразные формы сословного, экономического и
культурного доминирования. Именно такие формы доминирования
характеризуют отношения более развитых групп на окраинах
империи (поляки, балтийские немцы, татары) с их нерусскими
соседями16.
12 Brokhaus Enzyklopadie. В. 1. Wiesbaden, 1966. S. 800.
13 Redfleld, Robert; Linton, Ralph; Herskovits, Melville. Outline of the Study of
Acculturation// American Anthropologist. New Series. 1936. № 38. P. 149—152.
14 Dictionnaire de la langue francaise. Lexis. P. 479.
15 The New Encyclopedia Britannica. Vbl. 1. P. 57.
16 В том числе и с малороссами и белорусами, которые официально
считались русскими.

Империя Романовых и национализм
В некоторые периоды эти доминирующие группы могли
опираться на поддержку властей империи, но ситуация усложнялась по
мере того, как империя усваивала элементы русской
националистической политики.
Итак, аккультурация не ведет к смене идентичности, а
успешная ассимиляция ведет именно к этому. Слово «русификация», по
сути, без разбора используется применительно к обоим видам
социальных взаимодействий.
Но всегда ли, например, миссионерская деятельность и
христианизация могут рассматриваться как вариант русификаторской
политики? Обращение, безусловно, оказывает мощное воздействие
на идентичность, а в этом смысле связано с явлением ассимиляции.
Но эта ассимиляция может иметь национальное измерение, то есть
способствовать объективно и по интенциям ее инициаторов
утверждению русской идентичности, а может и не иметь, то есть быть
направленной не на разрушение традиционной племенной или
этнической идентификации, а именно на религиозную ассимиляцию.
Некоторые элементы конфессиональной политики более жестко
связаны с обрусением. Примером могут служить разные формы
(как насильственные, так и ненасильственные) обращения униатов
в православие. У меня недостаточно компетентности для более
подробного рассмотрения религиозной проблематики, но ясно, что
историкам предстоит еще много сделать для осмысления того, в
каких отношениях находились политика религиозных обращений
и политика националистической ассимиляции в разные периоды и
на разных окраинах империи.
Другой важный вопрос — всегда ли акторы, насаждающие
определенные элементы русскости, стремятся к ассимиляции тех
индивидов или групп, которые являются мишенью этих усилий?
Следует ли описывать как русификацию любое насаждение
элементов русскости или лишь те действия, которые в своей стратегии
были направлены на ассимиляцию? Аналогичный вопрос верен и
в отношении тех акторов, которые усваивают те или иные
элементы русскости: является ли такое усвоение инструментальным или
связано со стратегией ассимиляции? Разумеется, любые действия
имеют не только запланированные, но и непредвиденные
последствия, которые могут даже противоречить первоначальным целям.
Но то разделение, о котором здесь идет речь, тем не менее важно
ддя понимания логики поведения различных акторов во
взаимодействиях по поводу «русификации». Если мы хотим избежать
излишней «растяжки» термина «русификация», то одно из возможных

Глава 2. Русификация или {гусификации?
61
ограничений состоит в применении термина только к тем
действиям или стратегиям, которые предполагают стремление сделать кого-
то русским и/или стремление кого-то стать русским.
Дореформенный русский язык в некотором отношении был
лучше приспособлен к описанию интересующих нас процессов. В
нем было два разных слова «обрусение». Написанное через «е», то
есть в привычном нам сегодня виде, оно обозначало воздействие на
индивида или группу с целью их русификации. Написанное же
через «ять», то есть «обруеЬние», оно означало процесс принятия
индивидом или группой тех или иных черт «русское™». Это
различие видно сегодня в словах «обрусить» (по Далю — «сделать рус-
ким») и «обрусеть» (по Далю — стать, «сделаться руским»). В
словаре Даля для иллюстрации приведена такая фраза: «Корела и
мордва обрусЪли у нас, а жидову нескоро обрусишь»17.
Разумеется, в дискурсе поздней империи оба термина были
объектом идеологических манипуляций. Так, например, в
известной полемике между П. Струве и В. Жаботинским на страницах
«Русской мысли» в 1911 году первый пишет «обрусЪние» (через
«ять»), а второй — «обрусение» (через «е»)18. Ясно, что оба
совершают идеологический выбор. Струве писал об «обруеЬнии» как о
преимущественно добровольном процессе, хотя прекрасно отдавал
себе отчет в существовании русифицирующего давления
государства, и его собственный журнал активно обсуждал негативные и
позитивные, с точки зрения редакции, стороны такой политики.
Жаботинский же, когда с позиций сиониста боролся с
«обрусением» и осуждал еврейскую интеллигенцию за увлечение «чужой»
русской культурой, писал о явлении, к которому, на самом деле,
более подходило понятие «обруеЬние». Он сам усваивал русскую
культуру в своей во многом обрусевшей семье без насилия —
русский на самом деле был сто родным языком19.
17 Даль В. Толковый словарь живого русского языка. Т. 2. СПб., 1881
(репринт М., 1989). С. 616.
18 О более ранней полемике по поводу различия этих терминов между
востоковедом Н. Бобровниковым и епископом Хрисанфом см.: Geraci R.
Window on the East. P. 223.
19 Из этого, среди прочего, следует, что «спонтанная русификация элит»,
о которой писал Эдвард Тадсн как о характерной для XVIII века, проявляется
и позднее. (См.: Thaden E. Russification in Tsarist Russia. P. 211—220).
Разумеется, во многом меняется качество элитных групп, втянутых в этот
процесс, — большинство теперь не принадлежит дворянам, а самую, наверное,
заметную группу составляют евреи. Меняются и условия, в которых эти
процессы протекают.

62
Империя Романовых и национализм
В действительности черно-белые ситуации исключительно
насильственной или исключительно добровольной ассимиляции
были лишь крайностями. В большинстве случаев агенты
ассимиляции стремились, наряду с давлением, создать позитивную
мотивацию20. А те, кто переживал «русифицирующую» ассимиляцию или
аккультурацию, имели свои, иногда весьма неожиданные для
«русификаторов», мотивы для усвоения русского языка и тех или иных
элементов русской культуры. Во многих районах империи вестер-
низация шла из России и через русские институты, и модерниза-
ционные стратегии локальных сообществ могли предполагать
частичную, инструментальную русификацию. Так, мусульманская
интеллигенция (пример — И. Гаспринский) в конце XIX — начале
XX века могла ратовать за усвоение русского языка именно как
инструмента, во-первых, облегчающего доступ к западноевропейской
мысли и образованности, откуда можно было черпать идеи и
ресурсы для собственных националистических проектов, а во-вторых,
дающего возможность более эффективно отстаивать интересы
локального сообщества в отношениях с властями империи и перед
общественным мнением. Это довольно рано понял Н.И. Иль-
минский: обсуждая кандидатов на роль муфтия, он указывал на
«слишком хорошую» образованность вообще и «слишком
свободное» владение русским в частности, как на недостаток одного из
претендентов21.
20 Сегодня люди во всем мире учат английский добровольно, но эта
добровольность в очень большой степени мотивирована долларом, который
выступает одновременно и в качестве морковки, и в качестве палки. Мотивация
для освоения русского языка в Российской империи, как и любого
доминирующего языка в любой империи Нового времени, была во многом схожей —
овладение этим языком давало качественно иные возможности социальной
мобильности, в том числе заработков и карьеры. Порой на субъективном
уровне «альтруистические» мотивы увлечения той или иной культурой могли
преобладать. Эти механизмы могли работать как в отношении «доминирующих»
языков (увлечение высокой немецкой, французской, а начиная с ХГХ века —
и русской культурой), так и в отношении лишенных (иногда «еще» или «уже»
лишенных) высокой культуры «наречий» (vernaculars) — например, у
исследователей народной культуры. В последнем случае это тоже иногда
заканчивалось сменой национальной идентификации. Но ясно, что желание читать
литературные шедевры в подлиннике было прежде или является сегодня
решающей мотивацией при усвоении языка для крайне ограниченного числа
людей, а также что освоение языка было лишь «началом большого пути»,
совсем не обязательно менявшего национальную идентичность.
21 Письма Н.И. Ильминского к обер-прокурору Святейшего синода
К.П. Победоносцеву. Казань, 1895. С. 177 (письмо от 25.04.1885). Подробнее

Глава 2. Русификация или русификации?
В любом случае, важно уйти от представления о
взаимодействии, в котором одна из сторон выступает как пассивный объект, а
если и проявляет активность, то только в виде усилий по развитию
альтернативных культуры и языка. Мотивы освоения русского
языка польским инженером или предпринимателем; чиновником из тех
же поляков, прибалтийских немцев и эстонцев; евреем,
стремящимся получить образование и/или добиться финансового успеха;
офицерами самых разных этнических корней; мусульманами из
традиционных и, в особенности, новых элит — все это нескончаемое поле
вариантов еще очень мало исследовано отчасти потому, что
национальные историографии до самого недавнего времени не слишком
интересовались этой темой, ведь они были — и во многом
остаются — сосредоточены на теме оппозиции имперской власти. Так,
например, в недавно опубликованной книге об образованных
эстонцах поздней империи два ведущих эстонских историка уделили
царским чиновникам-эстонцам менее одной страницы22.
Между тем пример эстонцев может быть весьма показательным.
Число эстонцев на государственной службе в Ревеле (Таллине) в
1871 году составляло 4 человека (или менее двух процентов от
общего числа), а в 1897-м их было уже 442, то есть более 50% всех
чиновников. Резкий рост численности бюрократии вообще в
указанный период был важной предпосылкой этого явления. Но
другой, не менее важный фактор этого поистине драматического
роста численности и процентной доли эстонских чиновников состоит
в том, что на этот период приходится вступление в активную
профессиональную жизнь первого поколения эстонцев, получивших
образование в гимназиях и высших учебных заведениях по-русски
и готовых делать карьеру в имперской администрации23. Это стало
об этих сюжетах, активно и плодотворно исследуемых в последнее время,
см.: Dowler W. Classroom and Empire; Karpat К. The Politicization of Islam
(особенно гл. 13, 14).
22 Подробнее о книге: Karjahdrm,Toomas, Sirk, Vaino. Eesti haritlaskonna
kujunemine ja ideed 1850—1917. Tallinn: Eesti Entsuklopeediakirjastus, 1997, см.:,
Woodworth, Bradley D. Those Who Wore the Cap of the Bureaucrat: Multiethnicity
and Estonian Tsarist State Officials in Estland Province, 1870—1914. Доклад на
международном конгрессе восточноевропейских исследований, Берлин, июль
2005. Приводимые ниже данные о численности эстонских чиновников взяты
из этого доклада. См. также: Первая всеобщая перепись населения Российской
империи, 1897 г. / Ред. Н. А. Тройницкий. Т. 49. СПб., 1905. С. 96-97.
23 В этой связи нужно отметить, что если введение русского языка как
исключительного языка начального образования можно однозначно рассмат-

Империя Романовых и национализм
предпосылкой для поразительного — по масштабам этнической
группы — карьерного успеха24.
Плохо исследованы и позитивные мотивы к освоению
русского языка у людей из простонародья. Крестьянин вполне мог хотеть,
чтобы его сын разбирал царские законы, то есть умел читать
именно по-русски. (Случаи, когда малорусские крестьяне настаивали на
том, чтобы в школе учили именно русскому, известны.)
Перспектива стать писарем в своей собственной деревне наверняка была
привлекательной — для кого-то как возможность помогать
односельчанам, для кого-то как возможность брать взятки. Вполне
реальной была карьера сельского учителя, дьяка и даже священника.
Связанные с географической мобильностью формы экономической
активности нерусских крестьян — будь то отходничество,
ямщицкий извоз или, например, широко распространенный найм в
качестве домашней прислуги эстонок в Петербурге — также весьма
часто влекли за собой хотя бы ограниченное усвоение русского языка.
Мы больше знаем о мотивах и формах сопротивления
насаждению русского языка и православия, и чаще их учитываем в
исследованиях. Только поэтому, а не для того, чтобы представить
процессы ассимиляции и аккультурации как по преимуществу
добровольные, я сосредоточился здесь на проблеме позитивной мотивации
«обрусЪния». Обрусение как ассимиляторское воздействие могло
сталкиваться с тотальным сопротивлением, как это было,
например, с подавляющим большинством еврейского населения вплоть до
1840-х годов. (Что и отразилось в приведенной В. Далем фразе.) Но
если речь идет о процессах, которые принесли какие-то серьезные
изменения в плане ассимиляции или аккультурации, то они
неизбежно представляют собой именно сочетание «обрусения» и «об-
руеЬния». (Так, ассимиляция и аккультурация евреев стала активно
развиваться тогда, когда с помощью выходцев из еврейской среды
удалось создать светские еврейские школы с русским языком25.)
ривать как ассимиляторскую меру, то утверждение русского языка в среднем
и высшем образовании уже нельзя интерпретировать столь однозначно.
Часто эта мера была рассчитана на аккультурацию, на освоение учащимися
русского как второго языка.
24 Разумеется, сам факт освоения русского языка образованными
эстонцами должен рассматриваться только как предпосылка этого явления. Важным
фактором была сознательная позитивная дискриминация эстонцев в
противовес немцам со стороны властей империи после объединения Германии и
нарастания напряженности в русско-немецких отношениях. Подробнее см. главу 5.
25 Подробнее см. главу 4.

Глава 2. Русификация или русификации?
Очень важный фактор, который нужно учитывать при анализе
случаев далеко продвинутой ассимиляции, это готовность властей и
общества такую ассимиляцию принять. Она была качественно
разной в отношении еврея, татарина, чуваша, немца, поляка или
малоросса26. Ассимиляция некоторых групп, например угрофинских
народов Поволжья, неизменно приветствовалась, широко
распространено было убеждение в их «комплементарное™» с русскими.
Малорусы и белорусы сложностей «отвергнутой ассимиляции»
вообще не испытывали, им, напротив, отказывали в праве на
особый, отличный от русских, этнический статус. Сила отторжения
разных категорий ассимилированных менялась во времени, она
также была разной внутри разных социальных групп самого
русского общества. Внизу социальной пирамиды действовали иные
механизмы, чем среди образованных слоев. Последние также не были
едины в своем отношении к ассимилирующимся группам. В
отношении поляков порог «отвергнутой ассимиляции» стал особенно
высок после распространения в русском обществе политической
полонофобии как реакции на восстание 1863 года. В отношении
евреев либеральное приглашение к ассимиляции со стороны
образованного общества в целом действовало в период 1850—1870-х
годов и находило все более широкий отклик в еврейской среде.
Однако с конца 1870-х оно сменилось в значительной части русского
общества нарастающим, иногда расистским отторжением.
Результатом стал, среди прочего, массовый приход ассимилировавшихся
евреев в революционное и, отчасти, либеральное движение, где по
отношению к ним отторжения не было. Если в начале 1870-х годов
доля евреев среди участников революционного движения не
превышала их доли в населении Российской империи, то к концу 1880-х
евреи составляли более 40% его участников. Стремление
ассимилировавшихся евреев найти среду, которая бы их не отторгала, сыг-
26 Свидетельства эпохи на этот счет порой вызывают трудности в
интерпретации. Например, О. Джерсидд ошибочно полагает, что понятие «обрусЬ-
лый немец», взятое им из Даля, и понятие «русские мусульмане» имеют
схожий смысл, фиксируя отказ в признании ассимилированного «своим» (Jersild,
Austin. «Russia», from the Vistula to the Terek to the Amur // Kritika. 2000. № 3.
P. 536). Между тем «обрусевший немей» представляет собой описание
продвинутой формы аккультурации или, в случае, если сам он уже считал себя в той
или иной степени русским, ассимиляции, возможно, столкнувшейся с
повышенным барьером отторжения. Выражение «русские мусульмане» означает
лишь государственную принадлежность, подданство и ничего не говорит о
степени ассимиляции и ее отторжении.
3-3049

Империя Романовых и национализм
рало в этом процессе, на мой взгляд, не менее значимую роль, чем
сам факт правовой дискриминации и погромы начала 1880-х.
Крайне правые русские националисты в начале XX века
довели эту проблему до предела. Они, с одной стороны, выступали за
максимально жесткую и всеохватывающую русификацию, а с
другой — трактовали русскую нацию в сугубо этническом ключе,
отрицая право даже вполне ассимилированных «инородцев»
претендовать на членство в русской нации. Это, в свою очередь, оказывало
влияние на стратегии ассимилирующихся групп и их отдельных
представителей.
Отмечу еще ряд важных факторов, которые нужно учитывать
при анализе взаимодействий, связанных с ассимиляцией и
аккультурацией. Во-первых, логика ситуационного подхода
предполагает, что мы должны держать в поле зрения весь комплекс
взаимодействий по поводу формирования идентичностей. В частности, мы
должны учитывать, что различные меры и проекты, направленные
на «обрусение», не имели монополии на пространстве империи —
в целом ряде регионов и объективно, и в восприятии самих
агентов русификации у них были серьезные конкуренты,
альтернативные проекты ассимиляторской экспансии. Так, например,
система образования, существовавшая в Западном крае до восстания
1830 года и отчасти сохранившаяся в последующие десятилетия,
безусловно, оказывала полонизирующее воздействие на местных
восточных славян и литовцев, а система образования в
прибалтийских губерниях вплоть до середины XIX века была инструментом
онемечивания латышей и эстонцев. На западных окраинах
присутствие поляков и немцев, обладающих развитыми высокими
культурами и сильными элитными — дворянскими и
интеллигентскими — группами, делало соперничество ассимиляторских проектов
особенно острым, но оно не было свойственно только этой части
империи. Экспансионистский проект культурно-религиозной
гомогенизации осуществлялся татарскими элитами в Поволжье и
Оренбургском крае.
Потенциал русификаторских проектов их активисты часто
оценивали как более слабый по сравнению с конкурентами, по
крайней мере на ближайшую перспективу. Это оказывало существенное
влияние на тактику агентов русификации. Правительство и
местные русские деятели нередко готовы были на текущий момент
оказать поддержку формированию особой национальной идентично-

Глава 2. Русификация или русификации?
сти некоторых групп, которые были мишенью альтернативных
проектов ассимиляции и культурной экспансии, ради того, чтобы
заблокировать усилия более мощных конкурентов. Когда Ильмин-
ский в Поволжье отдавал приоритет распространению не русского
языка, а православия и разрабатывал, в том числе с
миссионерскими целями, письменность для народов Поволжья на их языках, то
это было во многом связано с тем, что он видел непосредственную
угрозу в активном распространении в этом регионе ислама и, в
связи с ним, татарского влияния.
Другое важное обстоятельство — империи гетерогенны по
определению. Даже в эпоху национализма они менее, чем
национальные государства, озабочены достижением культурно-языковой
однородности населения, особенно на окраинах. Часто
приоритетным для них является не ассимиляция и утверждение общей для
всего населения национальной идентичности, а лояльность.
Причем лояльность не только политическая, но и выраженная в
культурных формах, то есть в ориентации на имперский центр как
приоритетный источник культурных образцов и влияний. Например,
употребление латинского алфавита в течение длительного времени
во второй половине XIX века было запрещено для украинского,
белорусского, литовского, латышского языков. Эта мера была,
прежде всего, направлена на подрыв польского, а затем, по
аналогии, и немецкого влияния на другие этнические группы западных
окраин. В отношении восточнославянского населения она была
частью последовательного ассимиляторского проекта, потому что
сочеталась с репрессиями в отношении украинского и, отчасти,
белорусского языка, целью которых было предотвратить
эмансипацию этих «наречий русского языка». В отношении литовцев и
латышей таких репрессий в отношении их языков (не алфавитов!) не
было, то есть публикации на этих языках кириллицей не были
ограничены. Их ассимиляция не рассматривалась как приоритетная
задача обозримого будущего, и потому запрет латиницы в этих
случаях был (в целом, замечу, неэффективной) мерой, направленной
не на ассимиляцию, но на аккультурацию и обеспечение
имперской лояльности.
Обратимся теперь к агентам русификации. Их можно
классифицировать по их социально-политическим характеристикам, но
также и по программным установкам. В первом случае речь идет о
различении между государственными агентами и общественными.
3*

Империя Романовых и национализм
Сама династическая имперская власть во все времена была
озабочена проблемой собственной легитимации, воспитания
лояльности у подданных. Открытым остается вопрос о том, когда, как и в
какой степени «русскость» власти Романовых становится важным
мотивом ее легитимации, а значит, и вопрос о русифицирующей
роли «ритуалов власти». Разумеется, исследования Ричарда Уорт-
мана существенно продвинули нас в понимании этой проблемы, но
было бы ошибкой считать, что Уортман тему «закрыл», в
частности потому, что более внимательного изучения требует вопрос о
трансляции и восприятии имперских ритуалов в разных слоях
населения27.
Для поздней Российской империи проблема отчуждения
образованного общества от государства была крайне актуальна.
Националистическая политика не была в этом отношении
исключением. Справедливо утверждение о слабой координации
государственной политики и общественных инициатив в сфере
русификации. Многие современники отмечали слабый
ассимиляторский потенциал русского общества в целом. Историки с этими
наблюдениями, как правило, соглашаются и пытаются определить
причины такого положения вещей. Некоторые считают, на мой
взгляд, справедливо, что правильнее говорить не о русском
националистическом движении как организованной силе, а, скорее, о
русском националистическом дискурсе, который в XIX веке
постепенно утверждался в обществе, но не вел, вплоть до начала
XX века, к возникновению политических структур. Если можно
различать «сильные» и «слабые» национализмы, то русский
национализм скорее принадлежит ко второй категории и в
организационном, и в эмоциональном измерении28.
Специального сравнительного анализа заслуживает роль
отдельных государственных институтов (армии, церкви, школы и др.)
как агентов русификации, — речь идет как о сравнении
ассимиляторской эффективности этих институтов в зависимости от регио-
27 См.: Уортман Р. С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской
монархии. Т. 2. М.: О.ПИ., 2004; а также: Dolbilov M. The Political Mythology of
Autocracy: Scenarios of Power and the Role of Autocrat // Kritika. 2001. \fol. 2. № 4.
P. 773-795.
28 Эту характеристику нельзя воспринимать как однозначно негативную
или позитивную. Так, и сравнительно слабая способность русских к
гражданской и политической самоорганизации, и сравнительно низкий уровень
ксенофобии и этнической агрессии прямо связаны с принадлежностью русского
национализма к категории «слабых».

Глава 2. Русификация или русификации?
на и его населения, так и о сравнении с ассимиляторской ролью
этих институтов в других империях29.
Отсутствие единства в вопросах о тактике и стратегии
русификаторских усилий между государством и обществом, а также
внутри бюрократии, между различными общественными движениями
и внутри этих движений было характерно для Российской империи
на всем протяжении ее истории. Анализ взглядов царских
сановников конца XIX века позволяет увидеть в каждом конкретном случае
причудливое смешение традиционалистских представлений и
новых националистических идей даже в «отдельно взятых головах».
Не было согласия и в отношении того, что есть «русскость»,
каковы критерии включения в формирующуюся русскую нацию,
где проходят или должны проходить ее этнические и
территориальные границы, в каком отношении стоит эта нация к империи.
Дебаты по этим вопросам носили поистине ожесточенный характер
вплоть до краха империи.
В самом стандарте «русскости» одни отводили ключевую роль
православию, другие — языку и культуре, третьи — расе или
крови. Как следствие, различались и представления о мерах,
инструментах и задачах русификации. Представление о том, что суть
русскости заключена в православии, было чревато серьезными
проблемами. Во-первых, оно до предела обостряло задачу интеграции
собственно великорусского населения — старообрядцев и
сектантов30. Во-вторых, постепенно усиливалась тенденция смотреть на
восточных славян униатского или даже католического
вероисповедания как на часть русской нации. Например, Катков, далеко не
последняя фигура в русском националистическом дискурсе,
решительно настаивал на том, что белорусы-католики должны считать-
29 Некоторые мои соображения о сравнительной эффективности этих
институтов в Российской и других империях см.: Миллер Л. «"Украинский
вопрос"...». С. 24-30.
30 Важный стык религиозного и языкового аспектов русификации,
особенно в среде восточнославянского населения империи, это вопрос о языке
Священного Писания. Хорошо известно, что первый общедоступный русский
перевод Евангелия появился позже, чем перевод на русский «Капитала»
Карла Маркса, то есть в религиозной сфере вплоть до середины XIX века русский
язык оставался таким же «vernacular», как украинский, с которым он
соревновался в борьбе украинского и общерусского проектов национального
строительства. См.: Миллер А. «"Украинский вопрос"...». С. 101—102; а также Вуль-
пиус Р. Языковая политика в Российской империи и украинский перевод
Библии (1860-1906) //Ab Imperio. 2005. № 2. С. 191-224.

Империя Романовых и национализм
ся русскими. Власти уже в царствование Александра II начинали
прислушиваться к этой точке зрения31. Накануне второй оккупации
Галиции во время Первой мировой войны Особый политический
отдел МИД разработал инструкции, согласно которым российские
власти в Галиции не должны были вообще показывать, что делают
какое-либо различие между православными и греко-католиками52.
Сам Катков в вопросе о связи религии и нации (а точнее — в
вопросе о слабости этой связи) шел намного дальше и считал, что
русская нация должна быть открыта для членства
ассимилированных представителей любых религиозных групп. В 1866 году он
писал: «Ни христианство, ни православие не совпадают с какою-либо
одною народностью... Как православными могут быть и
действительно есть и не-русские люди, так точно и между русскими есть
неправославные... Было бы в высшей степени несообразно ни со
вселенским характером православия, ни с политическими и
национальными интересами России отметать от русского народа всех
русских подданных католического или евангелического
исповедания, а также еврейского закона, и делать из них, вопреки здравому
смыслу, поляков или немцев. Народы различаются между собой не
по религиозным верованиям, а прежде всего по языку, и как
только русские католики и евангелики, а равно и евреи усвоили бы себе
русский язык не только для общественного житейского своего
обихода, но и для духовной своей жизни (курсив мой. — A.M.), они
перестали бы быть элементом в национальном отношении чуждым,
неприязненным и опасным русскому обществу»33. (Выделенные
курсивом слова показывают, что Катков понимал разницу между
аккультурацией, одним из проявлений которой является усвоение
русского языка как средства коммуникации в общественной
сфере, и ассимиляцией, непременной частью которой является
превращение русского в язык «духовной жизни».)
31 См.: Weeks Th. Religion and Russification: Russian Language in the Catholic
Churches of the «Northwest Provinces» after 1863 // Kritika. 2001. \bl. 2. № 1.
P. 87—110; Его же. Мы или они? Белорусы и официальная Россия, 1863—1914
// Российская империя в зарубежной историографии. С. 589—609; СталюнасД.
Может ли католик быть русским? (О введении русского языка в католическое
богослужение в 60-е годы XIX в.) // Российская империя в зарубежной
историографии. С. 570—588.
32 Подробнее см. главу 6.
33 См.: Московские ведомости. № 53. 10 марта 1866. Цит. по: Катков М.Н.
Собрание передовых статей «Московских ведомостей», 1866. М., 1897. С. 154.

Глава 2. Русификация или русификации?
71
Этнические границы русской нации также понимались
по-разному — сторонники тождества понятий русский и великорусский
вплоть до развала империи оставались в меньшинстве,
доминировала идея общерусской нации, объединяющей всех восточных
славян. Но и восточнославянская этничность не была жестким
барьером. Как уже отмечалось, неизменно положительным было
отношение к ассимиляции финноугорских групп. Значительное
число обрусевших и христианизированных татар и среди русских
крестьян, и среди русских дворян ни для кого не было ни секретом,
ни проблемой, что отражает и известная русская поговорка:
«поскреби русского, найдешь татарина». Расовая концепция нации
получила в России некоторое распространение в начале XX века,
но заведомо не была доминирующей и столь сильной, как в
соседней Германии.
Немногочисленные сторонники концепции политической
полиэтнической российской нации, которая в идеале должна была в
будущем охватить всю империю (например, П.Б. Струве), делали
акцент на расширении политического участия и воспитании
гражданской лояльности империи. Эта позиция еще острее ставила
проблему гражданского, политического включения крестьянских масс,
которая осознавалась — по крайней мере применительно к
русскому крестьянству — широким кругом русских националистов34.
Понятие русификации нередко используется в историографии
для описания не только языковой и культурной ассимиляции, но
и иных форм взаимодействия различных акторов империи. Термин
«административная русификация» использовался Таденом для
описания процесса насаждения типичных для центральных областей
административных институтов и форм правления. Именно в этом
смысле Екатерина II говорила о задаче «обрусить» Смоленщину,
Малороссию и земли, аннексированные в результате разделов Речи
Посполитой. Термин «русификация» подходит для описания
процессов абсолютистской унификации и централизации
администрации в России не более, чем термин «онемечивание» для описания
аналогичной политики Иосифа II в империи Габсбургов.
34 Об отмене крепостного права как прагматическом шаге к
формированию нации см.: Dolbilov M. The Emancipation Reform of 1861 in Russia and the
Nationalism of the Imperial Bureaucracy // The Construction and Deconstruction of
National Histories in Slavic Eurasia / Hayashi T, ed. Slavic Research Center,
Hokkaido University, Sapporo, 2003. P. 205-230.

72
Империя Романовых и национализм
Насаждение русского как языка делопроизводства могло быть
мотивировано на разных этапах снижением издержек и
соображениями эффективности работы бюрократии, а могло быть
сознательным стремлением именно к русификации. Последняя
тенденция все отчетливее выступает с середины XIX века. Нередко при
обсуждении конкретных решений в этой сфере его участники
руководствовались разными стремлениями, одни были озабочены
бюрократической эффективностью, другие — русификаторским
эффектом. Характерным примером такой дискуссии может служить
обсуждение в Думе и правительстве вопроса о языке, на котором
должны работать суды низшей инстанции.
Во второй половине XIX века все чаще можно видеть
стремление к замещению определенного рода должностей именно
русскими чиновниками. «Подлинно русское» происхождение становится
важным фактором при назначениях на высшие должности в
царствование Александра III35. Впрочем, уже при его отце принимались
инструкции — так и не реализованные в полном объеме — о
замещении, например, должностей преподавателей истории в
гимназиях Западного края «коренными великороссами». Сегодня мы еще
не готовы оценить масштабы кадровой русификации на разных
окраинах империи — количественный анализ состава
чиновничества сравнительно недавно стал привлекать внимание
исследователей. Однако подсчеты, проделанные в уже опубликованных
работах, свидетельствуют, что стремление к кадровой русификации
бюрократии не следует преувеличивать. Л. Горизонтов показал, что
поляки составляли значительный процент чиновников Царства
Польского даже после восстания 1830—1831 годов, А. Хвальба —
что численность поляков в имперском аппарате осталась
значительной и после восстания 1863 года, С. Величенко — что численность
украинцев среди чиновников Юго-Западного края
соответствовала их доле в общем населении этих губерний, а уже цитированное
исследование Б. Вудворта об этническом составе чиновников
Ревеля вообще показывает сокращение там доли русских среди
чиновников при Александре III36.
35 См., например: Уортман Р.С. Сценарии власти. Т. 2. С. 325.
36 Gorizontov, Leonid Е. Aparat urzędniczy Królestwa Polskiego w okresie
rządów Paskiewicza // Przegląd Historyczny. 1994. № 1; Chwalba, Andrzej. Polacy
w służbie moskali, Wkrszawa, Kraków, 1999; Vefychenko, Steven. Identities, Loyalties
and Service in Imperial Russia. Who Administered the Borderlands? // Russian
Review 1995. № 2. P. 188-208; Woodworth D. Those Who Wore the Cap of the
Bureaucrat.

Глава 2. Русификация или русификации?
73
Важно отличать политику кадровой русификации от
стремления властей перекрыть или ограничить в определенных регионах
доступ к чиновничьим постам представителям тех или иных
этнических групп. Например, после восстания 1863 года власти
решили впредь не принимать новых поляков в государственный аппарат
Западного края, а в учебных заведениях Виленского и Киевского
округов была даже проведена направленная против поляков
чистка преподавательского состава. Здесь на смену полякам по планам
властей должны были прийти именно русские. После объединения
Германии власти явно стремились уменьшить долю немцев среди
чиновников именно прибалтийских губерний. (В целом они
продолжали играть видную роль в бюрократическом аппарате, в том
числе на окраинах.) Но в этом случае антинемецкая политика могла
вести к возрастанию доли других нерусских этнических групп в
чиновничьем аппарате, а доля русских чиновников, как мы
видели на примере Ревеля, могла даже уменьшаться.
Огромное проблемное поле представляют собой различные,
часто взаимосвязанные формы освоения/присвоения пространства.
Сюда относятся колонизация, проблема прав собственности на
землю и разнообразные практики символического присвоения
пространства.
Западный край после 1864 года дает самый яркий пример
усилий по русификации крупной земельной собственности.
Эффективность их была довольно ограниченной37. В последние два
десятилетия XIX века власти скорее решали на западных окраинах
империи не наступательные русификаторские, но оборонительные
задачи, вводя целый ряд ограничений на приобретение здесь
земли не только поляками, но и немцами, а затем и любыми
иностранными подданными.
Но главное в этой сфере, конечно, крестьянская и казачья
колонизация. Ограниченные и нерешительные попытки русской
крестьянской колонизации в плотно заселенном Западном крае
существенно отличались от колонизации малозаселенных пространств
Сибири, Дальнего Востока или Новороссии, а также территорий с
разреженным кочевым населением степей. В отношении уже
живших там групп могла проводиться как тактика «уплотнения»,
когда приход колонистов-земледельцев не предполагал покидания
37См.: Beauvois D. Walka o ziemię. Szlachta polska na Ukrainie prawobrzeżnej
pomiędzy caratem a ludem ukraińskim 1863—1914. Sejny, 1996.

Империя Романовых и национализм
этой территории прежним населением, так и политика вытеснения
«инородцев» с традиционных земель. Такая линия проводилась в
отношении горцев Северного Кавказа. Различны были ситуации,
различны были преследуемые цели, различны были
незапланированные эффекты. В одних случаях главной задачей было
земледельческое освоение территории, в других — установление надежного
контроля над территорией, иногда главным мотивом была логика
геополитического соперничества38.
Во многих случаях одним из побочных эффектов казачьей и
крестьянской колонизации была русификация самих переселенцев.
На новых землях, часто в условиях инородческого окружения,
казачья или малорусская специфика переселенцев оказывалась менее
значимой, а черты общности с великорусами акцентировались,
ассимиляционные процессы ускорялись, утверждалась
общерусская идентичность39. Но были и случаи, когда переселенцы
начинали усваивать не просто хозяйственные навыки, но и образ
жизни местного населения — есть примеры не только «ополячения», но
и «оякучивания», «обашкиривания» русских переселенцев40.
Часто связана с колонизацией интересная и многообразная
тема русификации в области воображаемой географии. Сибирь
изначально осмысливалась как «чужое» пространство, в XVIII веке
Сибирь была концептуализирована как колония. Впоследствии, в
ХЕХ веке, среди сибирских переселенцев возникло течение
«сибирского сепаратизма», которое на определенном этапе пыталось, не
отрицая русских корней сибиряков, сформулировать идею особой
сибирской нации, по образцу уже получивших в 1850-е годы са-
38 Об «этнической оккупации» на Кавказе и в Средней Азии см.: Holąuist,
Peter. To Count, to Extract, and to Exterminate. Population Statistics and Population
Politics in Late Imperial and Soviet Russia // A State of Nations. P. 111 —144.
39 В начале XX в. все это ясно понимали в среде высшей бюрократии. «Как
ни много еще малорусского у астраханских, саратовских, ставропольских,
сибирских малоруссов, но судьба их ясна: процесс ассимиляции не может
остановиться и не может идти в их пользу», — писал в служебной записке 1908 г.
министр народного просвещения А.Н. Шварц (См.: Борьба за язык:
публикация документов // Ab Imperio. 2005. № 2. С. 353).
40 Sunderland, Willard. Russians into lakuts? «Going Native» and the Problem
of Russian National Identity in the Siberian North, 1870s—1914 // Slavic Review.
1996. \bl. 55. № 4. P. 806—826. (Русский перевод: Сандерленд В. Русские
превращаются в якутов? «Обынородчивание» и проблемы русской национальной
идентичности в Сибири, 1870—1914 // Российская империя в зарубежной
историографии. С. 199—227.)

Глава 2. Русификация или русификации?
75
моуправление британских колоний в Австралии41. Представление о
Сибири как о «русской земле», как неотъемлемой части
национальной территории утвердилось очень поздно, уже в XX веке.
Например, в письмах А.П. Чехова из Сибири во время его путешествия на
Сахалин в 1891 году пространство и люди Сибири предстают
крайне амбивалентно — иногда как «чужие», иногда как «свои»42.
Сходные процессы шли и в отношении многих других территорий —
Крыма, Дона, Кубани, Дальнего Востока, Поволжья, Приуралья,
которые далеко не сразу получали, если вообще получали, в
представлениях русского национализма статус не просто части
империи, но именно национальной территории. Власти могли
целенаправленно содействовать этому процессу, меняя административный
статус регионов. Ставропольскую губернию, например, вывели из
состава Кавказского края в середине XIX века, а Холмскую
выделили из Царства Польского уже в начале XX века.
Стремление заблокировать нежелательные, с точки зрения
властей, тенденции политической концептуализации пространства
ясно различимо в отказе с определенного времени от
использования слова малороссийский в административной номенклатуре или
отказе от создания каких-либо общесибирских органов и
институтов, в административном отделении Дальнего Востока от Сибири.
Инструментами символического присвоения пространства
были изменение топонимики, строительство памятников или
церквей. Однако далеко не все действия такого рода могут
рассматриваться как символическая русификация. Для того чтобы
продемонстрировать, насколько может меняться смысл схожих по форме
действий в зависимости от ситуации и от субъективной логики
акторов, возьмем пример строительства православных храмов в
царствование Александра III и Николая II в Софии, Копенгагене,
Хельсинки, Варшаве, Риге, а также Вильне, Минске и ряде других
мест Западного края43. В сугубо материальном смысле эти действия
41 Отмечу, что в Австралии процессы ассимиляции разных британских
народов шли быстрее, чем на Британских островах, так же как в Сибири
успешнее шла ассимиляция восточных славян.
42 «Вообще говоря, сибирская природа мало отличается (наружно) от
российской», «Сибирь есть страна холодная и длинная», — письма Чехова пестрят
такими замечаниями. См., например: Чехов А.П. Поли. собр. соч. Письма. Т. 4.
М, 1976. С. 104, 105.
43 О некоторых аспектах этой темы см. интересные работы рано
умершего польского историка искусства П. Пашкевича. Paszkiewicz Р. Pod berłem

76
Империя Романовых и национализм
идентичны, даже архитектура многих церквей схожа. Они могут
быть посвящены одному и тому же святому — особенно популярен
был в качестве патрона Александр Невский44. Но смысл,
символическое значение этих построек может быть принципиально разным.
Храмы в Копенгагене и Потсдаме были, прежде всего,
жестами в отношениях между родственными династиями. Храм в Софии
символизировал роль России в освобождении от Османской
империи. Храмы в Варшаве, Хельсинки и Вильне символизировали
русское присутствие, принадлежность этих центров Российской
империи. Строительство этих храмов можно при желании описать как
русификаторскую меру. Но нужно иметь в виду, что мы говорим о
периоде утверждения национализма даже в политике правящей
династии. Поэтому можно утверждать, что русификаторскую роль в
полном смысле слова, то есть функцию утверждения русского
характера данной земли в националистическом смысле, наряду с
символикой принадлежности империи, выполняли храмы лишь в тех
регионах Западного края, которые были объявлены частью русской
национальной территории и где преобладало восточнославянское
население.
Из XXI века трудно оценивать, каковы были успехи и неудачи
русификаторских процессов в Российской империи. Результаты
этих усилий были подвергнуты серьезным испытаниям в ходе
Первой мировой войны, революции и гражданских войн на территории
империи, а затем были в некоторых случаях «отменены», а в
некоторых случаях упрочены в рамках советской политики коре-
низации. Некоторые элементы политики коренизации и инсти-
туционализации этничности были сохранены и после отказа
советского руководства от стратегии коренизации, причудливо
сочетаясь с новыми мерами по насаждению русского языка.
Начиная с 1930-х гг. советская национальная политика покоилась на
двух глубоко противоречивших друг другу принципах: насаждение
Romanowów. Sztuka rosyjska w Warszawie 1815—1915. Warszawa, 1991; Idem.
Wsiużbie Imperium Rosyjskiego 1721—1917. Funkcje i treści ideowe rosyjskiej
architektury sakralnej na zachodnich rubieżach Cesarstwa i poza jego granicami. Wkrszawa,
1999.
44 Об образе Александра Невского в русском дискурсе разных эпох см.:
Schenk, Benjamin F. Aleksandr Nevskij. Heiliger — Fiirst — Nationalheld. Eine
Erinnerungsfigur im russischen kulturellen Gedachtnis (1263—2000). Koln, 2004
(Beitrage zur Geschichte Osteuropas, Bd. 36). Русский перевод книги готовится
к печати в издательстве «Новое литературное обозрение».

Глава 2. Русификация или русификации?
11
русского языка и советской культуры сочеталось с системой
фиксации национальности, которая блокировала возможность полной
ассимиляции45. На многих бывших окраинах империи результаты
разнообразных процессов ассимиляции и аккультурации, а также
политики населения и символического присвоения пространства,
проводившейся в империи Романовых, а затем в СССР,
представляют серьезную проблему для новых национализирующихся
государств.
45 Очевидно, что употребление термина «русификация» применительно к
советскому периоду заслуживает особого обсуждения, поскольку все
процессы идентификации в СССР имели существенную специфику. См.: «Вместо
заключения».

Глава З
ИДЕНТИЧНОСТЬ
и лояльность
В ЯЗЫКОВОЙ ПОЛИТИКЕ
ВЛАСТЕЙ
РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
В условиях гетерогенного в языковом отношении государства,
и тем более в империи, регулирование использования всех
языков в администрации, судопроизводстве, образовании
представляется делом совершенно неизбежным. Наряду с
«обычным» регулированием, направленным — по крайней мере по
представлению властей — на обеспечение эффективного
функционирования органов власти и образования, можно выделить такие случаи
вмешательства властей в языковую сферу, которые прямо и
главным образом касались вопросов формирования идентичностей и
лояльностей.
Язык является одним из наиболее важных элементов в
символике этничности, а шрифт и алфавит представляют собой весьма
многозначный символ, который нередко играл и играет ключевую
роль в процессах формирования идентичности1. Поэтому нет ни-
1 См., например: Fishman J,A. Language and Ethnicity: The View from Within
// The Handbook of Sociolinguistics / Ed. by Florian Coulmas. Cambridge, MA:
Blackwell Publishers, 1997. P. 339.

Глава 3- Идентичность и лояльность в языковой политике...
чего удивительного в том, что власти часто вмешиваются в
вопросы языка, алфавита и орфографии, причем происходит это не
только в империях, но и в государствах, где власти претендуют на
национальную легитимацию. Вопрос регулирования употребления
языков с особой остротой встал перед властями Российской
империи во второй половине XIX века, прежде всего на ее западных
окраинах, но также и в Волжско-Камском регионе, когда в связи с
отменой крепостного права грамотность перестала рассматриваться
как удел элитных групп.
Имперский контекст означает несколько важных вещей при
анализе языковой ситуации. Прежде всего, это особая структура
взаимодействия между центром принятия решений и теми
периферийными сообществами, языковая сфера которых подвергается
регулированию. Это взаимодействие и взаимовлияние направлено
в обе стороны — не только из центра на периферию, но и
наоборот. На периферии действуют различные акторы. Во-первых, это
местная администрация. В некоторых случаях она может быть по
преимуществу присланной, как это было в Северо-Западном крае
во второй половине XIX века, после восстания 1863 года. Но
нередко местные уроженцы играли в ней весьма заметную роль, как это
было в то же время в Юго-Западном крае. А в более ранний
период, особенно до восстания 1830—1831 годов, на всех западных
окраинах империя стремилась опираться на местные элиты и
непрямые формы правления. И в тех случаях, когда местные элиты
представлены в администрации, и в тех, когда они отстранены от
управления, планы местных властей и их представления могут
существенно отличаться от планов и представлений центра. Местные
власти влияли на принятие имперским центром решений по
различным, в том числе и языковым, вопросам — иногда в сторону
большей репрессивности, иногда, напротив, в сторону смягчения.
Причем местные уроженцы в среде бюрократов могли влиять как
в ту, так и в другую сторону2.
Но даже лишенные доступа к административным постам,
местные сообщества имели различные способы реагировать на
политику властей и довести до них свое мнение, будь то лояльные и нело-
2 О роли М. Юзефовича и других представителей местной элиты в
инициировании репрессий против украинского языка и в их ужесточении по
сравнению с тем, что планировали центральные власти, см.: Миллер Л.
«"Украинский вопрос"...».

Империя Романовых и национализм
яльные формы протеста, легальные или нелегальные формы
сопротивления правительственным решениям и их саботажа3.
Другое важное обстоятельство, которое нужно учитывать при
изучении того или иного процесса в имперском контексте, — это
невозможность его адекватного описания в рамках национального
нарратива. Необходимо уделять пристальное внимание мотивации
имперских властей, борьбе мнений в среде высшей бюрократии,
чего национальные нарративы, как правило, не делают. Следует
также учитывать, что политика в вопросах идентичности в
империях несколько сложнее и гибче, чем в национальных, а особенно в
национализирующихся государствах. Для имперской власти
приоритетом является не насаждение культурной и языковой
гомогенности населения окраин, а то, насколько та или иная версия
этнической идентичности совместима с лояльностью династии и
империи.
«Национальная» история или даже история взаимодействия
определенной этнической общности и имперских властей в
большинстве случаев не дают адекватного масштаба для анализа
процессов в империи. Как правило, число акторов, включенных во
взаимодействие по тому или иному вопросу, неизменно больше
двух, даже если мы станем упрощенно рассматривать отдельные
этнические сообщества и имперский центр как внутренне единых
акторов.
Установить прямую связь между политикой властей в
отношении разных языков, а в особенности политикой на разных
окраинах империи, очень непросто, хотя некоторые совпадения в датах
принятия решений как запретительного, так и послабляющего
свойства очевидны. Однако и простое сравнение различных
попыток властей регулировать эту сферу может быть весьма полезным.
При анализе воплощения административных решений и их
последствий важно учитывать не только ситуацию в данном
регионе, но и в соседних империях. Так, в литовском и украинском
случаях, не говоря уже о польском, Российская империя не
контролировала всей этнической территории данной группы. То
обстоятельство, что литовский язык имел базу вне империи — в прусской
части литовских земель, а украинский — в Галиции, имело
принципиальное значение.
3 См., в частности: Werth, Paul W. From Resistance to Subversion: Imperial
Power, Indigenous Opposition and Their Entanglement // Kritika. 2000. Vol. 1. № 1.
P. 21-43.

Глава 3. Идентичность и лояльность в языковой политике 81
В анализе языковой политики важно учитывать целый ряд
аспектов. Нужно ясно определить, что же, собственно, было сделано
центральной властью. Этот постулат на первый взгляд кажется
слишком очевидным. Однако в национальных историографиях
традиционно существует тенденция преувеличивать масштабы
запретов. Так, и в Литве, и в Польше, и в Украине существует широко
распространенное мнение, что соответствующие языки в
определенный период были запрещены как таковые, а мотивы этой
политики описываются как «русификаторские», что не вполне верно в
том или ином аспекте во всех трех случаях. (В случае польском
запрещение языка на определенной территории не было мерой по
русификации поляков; в случае с литовцами не было запрета языка
вообще, как не было и плана их русификации в обозримой
перспективе; а в случае с украинцами стремление к русификации,
несомненно, присутствовало, и репрессивные меры против языка
предпринимались, но даже в самый пик этих репрессий полного
запрета на публикации на украинском не было.) Вопрос здесь не
только и не столько в том, чтобы не преувеличивать
репрессивности имперских властей, что ничем не лучше попыток эту
репрессивность преуменьшить. Важнее то, что подобные упрощения часто
лишают исследователя возможности разобраться, что же
действительно подвергалось запрету и почему.
Формы регламентирования могли быть различны. Полное
запрещение публичного использования языка действовало в
Западном крае после восстания 1863—1864 годов в отношении
польского. Ограничения не были столь всеобъемлющи в Царстве
Польском, то есть варьировались по отношению к одному и тому
же языку в разных частях империи. Например, два поляка,
севшие в поезд в Варшаве, могли спокойно говорить по-польски в
купе, пока поезд не въехал на территорию Западного края, где это
уже считалось правонарушением. Однако, миновав восточную
границу Западного края, они могли снова вполне легально
говорить по-польски, в том числе и в имперской столице.
Например, в своем отношении министру внутренних дел от 16 февраля
1872 г. главноуправляющий 3-м отделением П.А. Шувалов,
считавший именно этот запрет особенно нелепым, писал: «...в Верж-
болове можно говорить по-польски на станции и в вагоне, но в
том же самом вагоне в Ковне уже воспрещается польская речь, а
за Режицею, в Псковской губернии, опять дозволяется. Третьему

82
Империя Романовых и национализм
отделению известны те ненормальные случаи, которые
порождало это воспрещение»4.
Более или менее жесткие ограничения сферы применения
языка в администрации, образовании, печати, публичной сфере
касались в разное время, особенно во второй половине XIX века, всех
языков, распространенных на западных окраинах империи,
включая не только Царство Польское и Западный край, но и остзейские
губернии5. Однако важно различать ситуации, когда ограничения
налагались на прежде доминировавшие в определенном регионе
языки, то есть польский и немецкий, и когда ограничения
применялись в отношении языков, не имевших статуса вполне
«развитых» и еще переживавших в XIX веке процесс эмансипации, то есть
литовский, латышский, эстонский, белорусский, украинский,
идиш. В первом случае происходило вытеснение языков из сфер,
где они раньше имели сильные позиции, то есть пространство
применения языка реально сокращалось. Во втором — чинились
препятствия к освоению эмансипирующимися языками новых
функций в образовании, администрации и публичной сфере, то есть
создавались препятствия для экспансии языков в те сферы, где они
прежде не играли важной роли.
Особый способ регламентирования языковой сферы состоял в
изменении привычного алфавита (как в случае с литовским, позднее
также латышским)6 или в выборе алфавита для языка, письменность
на котором разрабатывалась миссионерами и/или лингвистами,
например — для казахского, чувашского и ряда других языков наро-
4 РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 358. Л. 114 об.
5 Ситуация на западных окраинах, где власти так или иначе
регламентировали каждый из распространенных здесь языков, не была уникальной.
Регламентации подвергались все языки империи. Даже на русский язык вплоть
до середины XIX века было наложено весьма существенное ограничение —
лишь в 1859 году была разрешена публикация русского перевода Священного
Писания. Интересные данные о языковой регламентации в системе
образования Западного края содержит статья В.Г. Бабина, однако ее аналитический
уровень оставляет желать много лучшего. См.: Бабин В.Г. Государственная
образовательная политика в Западных губерниях во второй половине XIX —
начале XX в. // Власть, общество и реформы в России (XVI — начало XX в.).
СПб., 2004. С. 199-224.
6 См.: СталюнасД. Идентификация, язык и алфавит литовцев в
российской национальной политике (1860-е годы) // Ab Imperio. 2005. N° 2. С. 225—
254; Долбилое М. Превратности кириллизации: Запрет латиницы и
бюрократическая русификация литовцев в Виленском генерал-губернаторстве в
1864—1882 гг. // Ab Imperio. 2005. № 2. С 255-296.

Глава 3. Идентичность и лояльность в языковой политике.-
дов Поволжья (где кириллицу предпочли арабской графике).
Возможна была и частичная смена письма, как в случае с татарским, —
арабскую графику не запрещали, но параллельно миссионеры
разработали кириллическую графику для татарского языка крещеных
татар. Регулирование могло касаться и вопросов орфографии — в
отношении украинского языка власти поддерживали
этимологическую орфографию против фонетической, потому что последняя
увеличивала дистанцию между русским и украинским7.
Все эти регламентации, ограничения и запреты могли
налагаться решениями местных властей и позднее подтверждаться
центральными (так было, например, в случае с литовским), а могли
приниматься на самом «верху», с непосредственным участием
монарха, как в случае с украинским8. (Впрочем, и в случае с
украинским роль местных, окраинных акторов была весьма важной.) Важен
статус этих решений — закреплялись ли они резолюцией царя или
принимались на министерском и даже генерал-губернаторском
уровне. Первый вариант существенно ограничивал возможность
дискуссии по данному вопросу в бюрократических верхах, хотя и не
отменял вовсе возможность пересмотра решений, уже
утвержденных самодержцем9.
Перейдем теперь, в соответствии с уже сформулированным
тезисом о необходимости ситуационного подхода, учитывающего
взаимодействие возможно более широкого круга акторов, к анализу
ситуации на западных окраинах империи. До восстания 1830—
1831 годов империя Романовых стремилась опираться здесь на
местные элиты и непрямые формы правления. Ее вмешательство в
языковую ситуацию было минимальным, а позиции польского
языка в западных губерниях после разделов, скорее, усилились. Даже
когда в начале ХЕХ века власти в целях контроля потребовали от
евреев перевести часть деловой документации с идиш на более до-
7 Подробный анализ политики властей империй Романовых и Габсбургов,
а также местных элит в отношении орфографии, алфавита и шрифта
украинского языка см.: Миллер А., Остапнук О. Латиница и кириллица в украинском
национальном дискурсе и языковой политике Российской и Габсбургской
империй (Славяноведение, в печати).
8 Подробнее о механизмах принятия запрета на латиницу для литовского
языка см.: Dolbilov М. Russification and the Bureaucratic Mind in the Russian
Empire's Northwestern Region in the 1860s // Kritika. 2004. \Ы. 5. № 2. P. 265-269.
9 См., например, о пересмотре утвержденного Александром II решения в
отношении преподавания польского языка в казенных училищах Западного
края: Миллер А. «"Украинский вопрос"...». С. 114.

Империя Романовых и национализм
ступный чиновникам язык, они оставляли за евреями выбор
между русским, польским и немецким. Иначе говоря, язык заботил их
как медиум, а не как инструмент формирования идентичности.
Лишь после восстания 1830—1831 годов власти перестали
рассматривать польскую шляхту как лояльную региональную элиту и
существенно сократили сферу использования польского языка в
Западном крае. В период между восстаниями Николай I обсуждал со
своими сановниками возможность полного перевода польского
языка на кириллицу10. Хотя призрак малорусского сепаратизма
тревожил Петербург, особенно после раскрытия Кирилло-Мефодиев-
ского братства в 1847 году, в процессы развития украинского
языка власти империи вплоть до конца 1850-х годов практически не
вмешивались.
Сразу после воцарения Александра II власти не имели ясной
позиции и программы действий в языковых вопросах. Можно
говорить об изначальной тенденции благосклонно относиться к
различным издательским и образовательным инициативам на
местных языках. Вопрос о статусе украинского языка в Российской
империи, в частности о возможности его использования в школах,
для перевода Священного Писания и для издания журналов,
активно обсуждается вплоть до 1862 года, причем власти не
препятствовали в это время открытию начальных школ с украинским
языком, изданию украинских букварей и
общественно-литературного журнала11.
Однако первое ограничительное вмешательство властей
относится уже к 1859 году, и касалось оно алфавита. «Печатание азбук,
содержащих в себе применение польского алфавита к русскому
языку», было запрещено. Русский язык, по мнению властей,
включал в себя малорусское и белорусское наречия, и потому
цензурный циркуляр специально уточнял, что следует «постановить
правилом, чтобы сочинения на малороссийском наречии,
собственно для распространения между простым народом (а это как
раз не возбранялось. — A.M.), печатались не иначе, как русскими
10 Успенский Б.А. Николай 1 и польский язык (Языковая политика
Российской империи в отношении Царства Польского: вопросы графики и
орфографии) // Успенский Б.А. Историко-филологические очерки. М., 2004.
С. 123 - 155.
11 См.: Миллер А. «"Украинский вопрос"...». С. 63—110; а также: Вулъпи-
ус Р. Языковая политика в Российской империи и украинский перевод
Библии (1860-1906) //Ab Impcrio. 2005. № 2. С. 191-224.

Глава 3- Идентичность и лояльность в языковой политике
буквами»12. Что же побудило власти принять такой циркуляр
именно в это время?
Вплоть до 1859 года сама возможность украинских публикаций
латиницей в Российской империи не ставилась под вопрос13. То же
верно и для белорусского языка. С 1855 по 1857 год В. Дунин-Мар-
цинкевич без каких-либо проблем издал в империи четыре книги
на белорусском языке латиницей.
Однако в 1859 году издание латиницей белорусского перевода
поэмы А. Мицкевича «Пан Тадеуш» было арестовано, причем
именно из-за алфавита. Сам «Пан Тадеуш» в Российской империи
запрещен не был. Власти даже выплатили Дунину-Марцинкевичу
компенсацию за понесенные убытки, поскольку тираж был
отпечатан до того, как власти приняли упомянутое постановление.
После 1859 года возможности легально издавать белорусские
книги латиницей в Российской империи уже не было вплоть до
начала XX века14.
Инициатива к запрету латиницы для украинского языка
исходила от киевского отдельного цензора Новицкого15. 14 марта
1859 года Новицкий направил письмо попечителю Киевского
учебного округа Н.И. Пирогову, в котором отмечалось распространение
в империи «рукописей на малорусском наречии, но писанных
польскими буквами», а также ввоз из Галиции книг «на червонно-
русском наречии, печатанных также польскими буквами».
Непосредственным толчком для Новицкого послужило, вероятно, зна-
12 РГИА. Ф. 772 (Главное управление цензуры МНП). Оп. 1. Часть 2.
Д. 4840.
13 Традиция таких изданий существовала давно. Пример такого издания
уже в 1850-е гг.: Piu kopy kazok. Napysau Spirydon Ostaszewski dla wesołoho Mira.
Wilno. Drukiem T. Glucksberga. Księgarnia i typografa szkół bia. naukowego okręgu,
1850.
14 Токть С. Латиница или кириллица: проблема выбора шрифта в
белорусском национальном движении во второй половине XIX — начале XX века //
Ab Imperio. 2005. № 2.
15 В 1862—1863 годах Новицкий сыграл важную роль и в подготовке
известного циркуляра Валуева о запрете популярных изданий на малорусском
наречии: именно он написал тот меморандум, который затем лег в основу
циркуляра Валуева, Новицкому принадлежит и знаменитая фраза «Украинского
языка не было, нет и не может быть». Таким образом, мы видим, как
инициативный провинциальный чиновник не самого высокого ранга мог
существенным образом повлиять на политику империи в важнейшем вопросе, что
лишний раз свидетельствует об отсутствии единого плана национальной политики
У имперских властей.

Империя Романовых и национализм
комство с «Новой украинской азбукой», написанной латиницей,
которая была ему представлена на предмет получения разрешения
к печати16. Цензор, в частности, писал: «Принимая во внимание,
что с предстоящим освобождением крестьян грамотность между
ними, по всей вероятности, распространится и усилится, что
крестьяне западных губерний, встречая здесь книги, написанные на
малороссийском языке только польскими буквами, естественно,
захотят более изучать польский, чем русский алфавит <...> что из
обхождения с польским населением здешнего края понимая
польский язык, весьма легко могут перейти и к чтению собственно
польских книг и через то подвергнуться влиянию лишь польской
литературы с отчуждением от духа и направления литературы
русской и, наконец, что в Галиции... тамошнее польское население
сознательно и упорно стремится к тому, чтобы между коренным
русским населением вместо кирилловского алфавита ввести в
употребление исключительно польский алфавит с целью подавления,
литературным влиянием, русской народности и постепенного
преобразования ее в народность польскую, каковые тенденции тем же
путем могут распространиться на наши Западные губернии <...> Не
будет ли признано полезным, в видах охранения русской
народности в русском населении Западных губерний постановить на
будущее время, чтобы сочинения на малороссийском языке печатаны
были в пределах России русскими буквами, или, где окажется
нужным, церковно-славянскими, и чтобы тексты на червонно-русском
наречии, печатанные за границею польскими буквами, не
дозволены были к привозу в Россию в значительном количестве
экземпляров одного и того же сочинения»17. 5 мая 1959 года Пирогов
написал на основании этого донесения представление министру
народного просвещения гр. Е.В. Путятину, а уже 30 мая Путятин
разослал циркуляр за номером 1296, который и устанавливал этот
запрет18. Аналогичные меры были распространены на белорусский
язык. 19 июня 1859 года Пирогов разослал распоряжение о
выполнении этого циркуляра в подведомственные ему органы цензуры,
то есть от момента, когда киевский цензор Новицкий сформулиро-
16 Азбука упоминается в переписке попечителя округа с Министерством
народного просвещения. См.: ЦДИА Украины. Ф. 707 (Канцелярия
попечителя Киевского учебного округа). Оп. 261. Д. 7. Л. 3.
17 Там же. Л. 1—1 об.
18 Там же. Л. 3 об., 7—7 об.

Глава З- Идентичность и лояльность в языковой политике...
вал свои предложения, до превращения их в официальную
инструкцию МНП прошло лишь три месяца.
Можно уверенно утверждать, что один из импульсов,
побудивших власти империи Романовых к тому, чтобы столь спешно
обратить внимание на вопрос алфавита, дали события вне империи. В
мае 1858 года по указанию габсбургского наместника Галиции
гр. А. Голуховского была создана специальная комиссия по
переводу галицийских русинов с кириллицы на латиницу. Другой
проект такого рода был подготовлен с благословения австрийских
властей чехом Й. Иречеком, занимавшим важный пост в австрийском
министерстве просвещения19. Реализовать эти проекты не удалось
из-за отчаянного сопротивления галицийских русинов.
Разъяренный поведением Австрии в ходе Крымской войны Петербург с
особым вниманием следил теперь за любыми шагами Вены, и реакция
на «игры с алфавитом» в Галиции была незамедлительной. Схожие
издательские инициативы в самой Российской империи теперь
воспринимались как действия, скоординированные с политикой
поляков и Вены в Габсбургской монархии. По сути дела, эта
борьба вокруг алфавита представляла собой один из аспектов
продолжавшегося весь XIX век спора о национальной и цивилизационной
принадлежности тех земель Речи Посполитой, которые были
аннексированы Российской империей.
В письме Новицкого ясно сформулированы все причины, по
которым власти могли опасаться распространения польского
алфавита применительно к украинскому и белорусскому языкам.
Очевидно, что события в Галиции в 1858—1859 годах сыграли здесь
далеко не последнюю роль. Мотив угрозы того, что поляки хотят
«взять в свои руки инициативу в деле образования простого
народа в Юго-Западном крае в видах распространения польской
национальности», неизменно оставался важным в дискуссиях о языке
преподавания в Западном крае20.
Польское восстание 1863 года ускорило не только процесс
принятия бюрократических решений в отношении языковой политики
на западных окраинах империи, но и кристаллизацию проекта
«общерусской нации». Циркуляр министра внутренних дел П.А. Ва-
19 См. Мойсеенко В. Про одну спробу латинизації українського письма //
«ї»: незалежний культурологічний часопис. Львів, 1997. № 9. С 140—147.
20 Об этом, со ссылкой на министра внутренних дел Валуева, писал
председателю Цензурного комитета барону А.П. Николаи летом 1861 года министр
народного просвещения Путятин (ЦДИА Украины. Ф. 707. Оп. 261. Д. 7. Л. 5).

Империя Романовых и национализм
луева, понимавшийся как временная мера, запретил летом 1863
года украинский перевод Священного Писания и использование
украинского в школе и в публикациях «для простонародья».
Галиция в этом контексте выступает как центр конкурирующего
проекта — сначала польского, со временем все больше собственно
украинского.
Имперская политика в отношении украинского языка
предполагала разные уровни регламентирования языковой сферы.
Наряду со стремлением властей не допустить повышения статуса языка
и предотвратить литературную эмансипацию «наречия», объектом
воздействия становится языковая система как таковая. Цель
состояла в недопущении формального отграничения от русского языка
на всех уровнях системы. Решение І 859 года о запрете латиницы
для «малорусского наречия», которое изначально было реакцией на
события в Галиции и на попытки поляков и пропольски
ориентированных украинских и белорусских деятелей распространить
латиницу среди крестьян западных окраин, теперь стало частью
широкой системы мер, направленных на ассимиляцию
восточнославянского населения империи в единую нацию.
Вскоре после подавления восстания, в 1865 году, власти
Российской империи ввели запрет на латиницу и для литовского
языка. Сравнение этой меры с запретом латиницы для украинского и
белорусского в 1859 году позволяет увидеть различия в
стратегическом целеполагании властей при принятии мер, которые на первый
взгляд кажутся идентичными.
Власти империй меньше, чем власти национальных государств,
озабочены гомогенностью населения, особенно на окраинах.
Далеко не всегда власти империи, в том числе и при регулировании
языковых вопросов, руководствуются националистической логикой, то
есть ставят целью реализацию того или иного проекта культурной
и языковой ассимиляции. Нередко приоритетом имперской
власти является лояльность, то есть утверждение такой версии
локальной идентичности, которая была бы совместима с лояльностью
империи как по определению гетерогенной политий, в том числе
лояльности цивилизационной. Различение национального и циви-
лизационного фактора в политике властей не всегда можно
провести достаточно четко, но оно заслуживает подробного обсуждения.
Образ Российской империи как особого цивилизационного
пространства, где окраины лояльны центру не только как центру
власти, но и как центру цивилизационного притяжения, безусловно,

Глава 3. Идентичность Xc лояльность в языковой политике...
существовал как идеал в умах имперской элиты. Часто
используемый в то время термин «сближение» далеко не всегда означал
русификацию в националистическом смысле, то есть ассимиляцию и
внедрение русской национальной идентичности. Так, обсуждение
Николаем І в период между восстаниями возможности перевода
польского языка на кириллицу связано, скорее, с надеждой
утвердить среди поляков такую версию польской идентичности, которая
сочеталась бы с лояльностью империи и династии. После восстания
1863 года Николай Милютин, уже не рассчитывавший на
примирение с польской шляхтой, надеялся воспитать в духе лояльности
польского крестьянина, и Б.А. Успенский отмечает, что
предпринятые тогда гражданской администрацией Царства Польского
попытки ввести русские буквы в польскую письменность (без полного
запрета латиницы) были призваны воздействовать прежде всего на
крестьянство21.
Запрет на латиницу в отношении литовского языка также был
направлен не на ассимиляцию, но на аккультурацию в Российской
империи. Цель состояла не в том, чтобы сделать литовцев
русскими, но в том, чтобы максимально дистанцировать их от мятежных
поляков. Подобная политика применялась не только на западных
окраинах. В 1858 году в Волжско-Камском регионе массовые
переходы крящен в ислам вызвали к жизни систему, разработанную
известным миссионером и востоковедом Н.И. Ильминским. К
1862 году он подготовил для крящен перевод на татарский букваря
и молитвенника. При этом был использован кириллический
алфавит. Этот же принцип перевода религиозной литературы на
местные языки с кириллическим письмом был применен Ильминским
в отношении ряда народов Поволжья, а также башкир и казахов.
Новые слова, которых не хватало в местных языках, заимствовались
из русского. Здесь нужно отметить два обстоятельства. Еще в начале
50-х Ильминский, отдавая приоритет миссионерской деятельности
над языковой русификацией, планировал разработку
письменности для ряда местных языков с использованием арабской графики.
Только под влиянием более опытного востоковеда В.В.
Григорьева, который убедил его в существовании угрозы распространения
татарского влияния (а с ним идей исламизма и пантюркизма) на
соседние народы, Ильминский остановил свой выбор на кириллице22.
21 Успенский Б.А. Николай I и польский язык. С. 141.
22 Knight N. Grigor'ev in Orenburg, 1851 — 1862: Russian Orientalism in the
Service of Empire? // Slavic Review. 2000. \fol. 59. № 1. P. 74—100.

Империя Романовых и национализм
Его деятельность не раз подвергалась нападкам со стороны
сторонников языковой русификации, которые полагали, что,
разрабатывая письменность для местных языков, Ильминский затрудняет
этот процесс. Одним из контраргументов Ильминского было то, что
татарский ассимиляционный проект имел в то время больший
потенциал и его деятельность по развитию местных языков
блокирует эту опасность, а кириллица служит предпосылкой для более
легкого усвоения русского впоследствии23.
В отношении восточнославянского населения западных
окраин к 1862—1863 годам в бюрократии окончательно утвердился
взгляд, согласно которому обучение грамотности должно было
происходить на «общерусском» литературном языке. Украинский и
белорусский должны были остаться на положении наречий, как
языки для «домашнего обихода», для издания художественной
литературы о местной жизни, исторических и фольклорных
памятников. Попытки поляков использовать латиницу для украинского и
белорусского однозначно воспринимались как стремление
перетянуть русинов на свою сторону, а те, кто уже мыслил
националистическими категориями, видели в них желание «расколоть»
формирующуюся общерусскую нацию. Уже в запрете латиницы
применительно к русскому языку в 1859 году речь отнюдь не
случайно идет о польских, а не латинских буквах. Очевидно, что в
политике в отношении украинского и белорусского языков сочеталось
стремление нейтрализовать попытки поляков, в том числе и с
помощью алфавита, провести на этом пространстве цивилизацион-
ную границу по границе Речи Посполитой 1772 года и
ассимиляторский план объединения всех восточных славян империи в
рамках «общерусской нации».
После восстания 1863 года и принятия Валуевского циркуляра
и Эмских инструкций 1876 года24, резко ограничивших
разрешенную сферу применения украинского языка, власти продолжили
попытки регулирования украинского языкового пространства. Вла-
23 О ситуации в Волжско-Камском регионе см.: Dowler W. Classroom and
Empire: The Politics of Schooling Russia's Eastern Nationalities, 1860—1917.
Toronto, 2001; Geraci R.P. Window on the East; Werth P.W. At the Margins of
Orthodoxy; Миллер А. Империя и нация в воображении русского
национализма // Российская империя в сравнительной перспективе / Ред. А. Миллер. М.,
2004. С. 265-285.
24 Тексты обоих документов см.: Миллер А, «"Украинский вопрос"...».
С. 240-244.

Глава 3. Идентичность и лояльность в языковой политике 91
сти стремились регулировать вопросы орфографии там, где
украинский был разрешен, и цензура инструктировала издателей, что за
образец правописания должна быть принята этимологическая
орфография «Собрания сочинений на малороссийском наречии»
И.П. Котляревского (Киев, 1875)25, преследуя цель не дать
увеличить дистанцию между русской и украинской нормами. В Эмских
инструкциях специально запрещалась так называемая кулишовка,
то есть фонетическая орфография, разработанная П.А. Кулишем26.
С точки зрения властей, она представляла собой не что иное, как
увеличение разрыва между «общерусским» языком и «малорусским
наречием» при помощи формальных графических средств.
Литовцы не включались в этот образ «общерусской» нации и не
являлись приоритетным объектом ассимиляционного давления.
Запрет на «польские буквы» для литовского языка в этом
отношении принципиально отличался от аналогичного запрета для
украинского и белорусского в 1859 году. Другое важное различие
состояло в том, что в литовской традиции не было употребления
кириллицы. Значение его станет понятно, если мы проследим
ситуацию в белорусской среде. В украинской среде решительный
идеологический выбор в пользу кириллицы был выработан во
многом как реакция на политику поляков, уже в 1850-е годы, и
последующие попытки некоторых украинских деятелей, включая Драго-
манова, его оспорить, были безуспешны. У белорусов обе традиции
(и кириллицы, и латиницы) и в начале XX века воспринимались
как равноправные. После революции 1905 года и снятия цензурных
ограничений белорусские издания («Наша доля», позднее «Наша
нива») выходили и на кириллице, и на латинице. В библиотеке
«Нашей нивы» из 31 книги, вышедшей до 1912 года, 12 были
напечатаны латиницей27. Однако с 1912 года кириллица окончательно
возобладала. Здесь мы имеем дело с соревнованием двух традиций
внутри одной языковой среды. Весьма вероятно, что политика влас-
25 РГИА. Ф. 776. Оп. И. Д. 61 а, Л. 41 об.
26 Из выводов комиссии «Для пресечения украинофильской пропаганды»
(1875): «Воспретить в Империи печатание, на том же наречии, каких бы то ни
было оригинальных произведений или переводов, за исключением
исторических памятников, но с тем, чтобы и эти последние, если принадлежат к устной
народной словестности (каковы песни, сказки, пословицы), издаваемы были
без отступления от общерусской орфографии (т.е. не печатались так
называемой "кулишовкою")». Цит. по: Миллер Л. «"Украинский вопрос"...». С. 242.
27 Я благодарен белорусскому историку Сергею Токтю за консультацию по
этим сюжетам.

Империя Романовых и национализм
тей империи во второй половине XIX века способствовала победе
кириллицы уже в начале XX века, после того как
регламентирующее вмешательство прекратилось. В литовском же случае
кириллица однозначно воспринималась как чуждая, хотя и среди литовских
деятелей были люди, считавшие, что кириллица вполне подходит
для передачи литовского языка28.
В литовском случае стремление увеличить дистанцию от
поляков, зафиксировать принадлежность литовцев к миру Российской
империи, а не к традиции Речи Посполитой, решительно
преобладало над ассимиляционными задачами. Скорее речь может идти о
боязни ополячивания литовцев, предотвратить которую стремились
и с помощью предписания о печатании литовских изданий
кириллицей. Это не значит, что у некоторых представителей имперской
бюрократии не было надежд на обрусение литовцев в будущем, но
русификация литовцев не была во второй половине XIX века
практической целью конкретной политики. Более реалистичными
выглядели надежды на то, что, привыкнув к кириллице, литовцы легче
будут усваивать русский не вместо, а наряду с литовским. Эта
ситуация сходна с ситуацией в остзейских провинциях, где власти
тоже стремились предотвратить возможную ассимиляцию латышей
и эстонцев немцами и в определенный период поощряли развитие
латышской и эстонской идентичности.
Таким образом, при всех различиях рассмотренных ситуаций на
имперских окраинах мы видим ряд сходных черт. Во всех случаях
у властей существовало опасение, что определенная группа на
окраине достаточно сильна в материальном и культурном отношении,
чтобы попытаться реализовать собственный ассимиляционный
проект в отношении более слабых групп. В Западном крае
источником этой угрозы считалось польское влияние, в остзейских
провинциях — немецкое, в Волжско-Камском регионе — татарское. Во
всех случаях власти стремились воспрепятствовать реализации
такого проекта, и во всех случаях один из инструментов заключался
в более или менее настойчивом насаждении кириллицы. Опыт
Ильминского показывает, что не всегда это было результатом
прямолинейного стремления к русификации — ведь он даже
разрабатывал письменность на местных языках вместо попыток
исключительного насаждения русского. В Западном крае литовский случай
28 См.: Subauius, Giedrius. Development of the Cyrillic Orthography for
Lithuanian in 1864-1904 // Lituanus. Chicago, 2005. № 51(2). P. 29-55.

Глава 3- Идентичность и лояльность в языковой политике
скорее принадлежит именно к этой категории, когда приоритетом
была борьба с конкурирующим влиянием и стремление закрепить
версию идентичности, которая сочеталась бы с лояльностью
империи, в том числе и как цивилизационному пространству.
В Западном крае соперником Российской империи выступало
лишенное государства польское движение, в остзейских
провинциях эта угроза была прямо связана с растущей силой Германии, а в
Поволжье — с Османской империей как альтернативным центром
притяжения мусульман и тюркских народов. Но если мы учтем, что
в Галиции политика поляков пользовалась поддержкой Вены, то
будет очевидно, что во всех случаях можно говорить о языковой
политике как о части сложной системы соревнования между
империями-соседями. Все это с новой силой и отчетливостью
проявилось в ходе Первой мировой войны29.
Политика в отношении различных алфавитов претерпела
причудливые изменения в первые десятилетия существования СССР30.
Политика коренизации, проводившаяся в СССР в 1920-е годы,
была основана на идеологии деколонизации и предусматривала
поощрение местных языков в администрации и образовании.
Кириллица воспринималась как один из символов русского
империализма и русификации. Еще до того, как была выработана
официальная позиция по языковым вопросам, ряд народов
перешел с кириллицы на латиницу (якуты — в 1920 году, осетины — в
1923-м). Однако в целом ряде случаев этнические группы отвергли
инициативы по введению латиницы и предпочли реформировать
уже имевшуюся кириллическую письменность — коми, мордва,
чуваши, удмурты. С монгольского письма на кириллицу перешли
калмыки. Также выбрали кириллицу хакасы, ассирийцы, цыгане,
ойроты и некоторые другие малые народы. Можно сказать, что в
«свободном соревновании» латиницы и кириллицы однозначного
преимущества ни один алфавит не имел.
Особенно интенсивно вопрос о введении латиницы
обсуждался среди мусульманского населения. Часть выступала за реформу
арабского письма, часть — за переход на латиницу. Все народы
Северного Кавказа, не обладавшие прежде письменностью,
приняли латиницу между 1923 и 1927 годами. Движение за утверждение
29 См. главу 6.
30 Дальнейшее изложение основано главным образом на книге: Martin Т.
The Affirmative Action Empire. Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923—
1939. Ithaca and London, Cornell University Press, 2001. P. 182-207, 422-429.

Империя Романовых и национализм
«нового тюркского алфавита» на основе латиницы было
инициировано в Азербайджане в 1922 году. В 1926 году в Баку прошел
Тюркологический конгресс, который утвердил план реформы. К
1927 году эта инициатива получила санкцию Политбюро и
финансирование из госбюджета. Большевистское руководство
считало, что переход на латиницу подорвет влияние ислама, который
прочно ассоциировался с арабской письменностью. Пантюркист-
ский аспект этого проекта еще не слишком беспокоил Москву. К
1930 году 39 языков были переведены на латиницу. Часть из них
переходила на латиницу с кириллицы, в чем власти, провозгласившие
великорусский шовинизм главной опасностью, не видели ничего
предосудительного. Кампания перевода с кириллицы на латиницу
финноугорских языков при полной поддержке центральных
властей была предпринята в конце 20-х — начале 30-х годов. Всего к
1932 году в СССР были переведены на латиницу 66 языков, а еще
семь готовили к этому. В конце 20-х была даже начата подготовка
к переводу на латиницу русского языка31. Мы видим, что с
изменением идеологических установок и политических приоритетов
центральная власть в новой империи — СССР — могла кардинально
изменить политику в отношении алфавитов по сравнению с
властями царской империи.
На этом фоне особенно показательна судьба латинизаторских
проектов в Белорусской ССР и Украинской ССР, то есть на
бывших западных окраинах Российской империи. Конференции,
посвященные реформе орфографии белорусского и украинского
языков, прошли соответственно в 1926 и 1927 годах32. На обеих
конференциях прозвучали предложения о переходе на латиницу,
которые не получили широкой поддержки. Однако, даже несмотря на
то, что эти инициативы были отвергнуты на самих конференциях,
республиканские, а затем и союзные партийные власти
поспешили вмешаться и устроить политическое разбирательство. Уже в
1929 году обвинения в планах по введению латиницы и «ориента-
31 Она была прекращена только в 1930 году по специальному указанию
Политбюро.
32 О конференциях и реакции на них властей см: Хвиля Андрій. Викоріни-
ти, знищити націоналістичне коріння на мовному фронті // Українська мова
у XX сторіччі: історія лінгвоциду / Ред. Л. Масенко. Київ, 2005; Скрипник
Микола. Підсумки правописної дискусії // Історія українського правопису XVI—
XX століття. Хрестоматія. Київ, 2004. С. 422—423; Мусаев М.К. Белорусский
язык // Опыт совершенствования алфавитов и орфографий языков народов
СССР. М, 1982. С. 200-207.

Глава 3. Идентичность и лояльность в языковой политике.
ции на Польшу» фигурировали при первых арестах украинских и
белорусских лингвистов. Теперь именно этот аспект однозначно
выходил на первый план вместо русификаторских задач: ведь в
рамках политики коренизации происходила энергичная украинизация
и белорусизация, демонтаж тех результатов, которых
русификаторская политика достигла здесь до Первой мировой войны.
После 1932 года начался пересмотр и программы латинизации
тюркских языков — роль главного врага от ислама перешла к
тюркскому национализму и пантюркизму. В целом внешняя политика
СССР была теперь ориентирована не столько на экспорт
революции, сколько на пресечение внешних влияний на население СССР.
В результате политика в вопросах алфавита совершила очередной
(и не последний) крутой вираж, что еще раз подчеркивает тезис,
сформулированный в начале этой главы, — политика имперских
властей в языковой сфере, в том числе и в вопросах алфавита,
может быть понята только в широком контексте взаимодействия
разных акторов как внутри империи, так и во внешней политике.

Глава 4
ИМПЕРИЯ РОМАНОВЫХ
И ЕВРЕИ
Изоляционизм XVI—XVIII веков
В 1526 году евреям было запрещено въезжать в Великое
княжество Московское. Это произошло вскоре после того, как
духовный лидер ереси жидовствующих еврей Зхария был
сожжен в 1504 году. Ересь жидовствующих глубоко потрясла
Московское княжество в XV веке, она имела сторонников даже при
дворе Великого князя. Запрет на въезд евреев в пределы княжества,
а затем царства и империи сохранял силу вплоть до последней трети
XVIII века. Главную опасность видели в распространении евреями
еретических идей. Уже при императрице Анне Иоанновне, когда
некий морской капитан Александр Возницын обратился в иудаизм,
он был весьма поспешно сожжен на костре в 1738 году вместе с
евреем Ворохом Лейбовым, которого обвинили в совращении
православного. Даже настояния Сената, что казнь следует отложить для
того, чтобы провести более подробные допросы преступников, не
остановили экзекуции1.
В XVIII веке многие среди правящей элиты были уже
убеждены, что разрешение хотя бы некоторым еврейским купцам
посещать империю сулит значительные фискальные выгоды, однако ни
1 Klier, John Doyle. Russia Gathers Her Jews. The Origins of the «Jewish
Question» in Russia, 1772—1825. DeKalb, 111.: Northern Illinois University Press,
1986. P. 28. (См. русский перевод: КлиерДж. Д. Россия собирает своих евреев.
Происхождение еврейского вопроса в России: 1772—1825. М., 2000.)

Глава 4- Империя Романовых и евреи
один правитель не решился отменить запрета. Рассуждения Петра 1
о причинах, по которым он не готов допустить евреев в Россию, не
звучат враждебно в отношении евреев, но позиция императрицы
Елизаветы была вполне антиеврейской2. Когда Екатерине II в
самые первые дни ее правления предложили проект еврейской
колонизации в России, она вынуждена была уступить сильной
оппозиции традиционалистов и отложить рассмотрение вопроса,
хотя никто не ставил под сомнение экономические выгоды этого
плана3. Это, впрочем, не помешало новороссийскому губернатору
А.П. Мелыунову уже тогда привлечь некоторое количество
еврейских поселенцев4. Только через несколько лет, в 1768 году, закон
впервые разрешил определенной категории евреев, а именно
попавшим в русский плен иудеям—подданным Османской империи,
селиться в Новороссии.
Таким образом, до разделов Польши евреи воспринимались в
России как потенциально выгодный торговый партнер (купцы), как
потенциально полезные ремесленники и сельскохозяйственные
переселенцы на пустующие земли Новороссии, как носители
важных экспертных знаний — именно в качестве врачей и других
специалистов присутствовали в России те немногочисленные евреи,
которые все-таки были туда допущены. Основная масса евреев,
которых получила Россия в результате разделов Речи Посполитой
в конце XVIII века, никак не соответствовала тем качествам и
ролям, в которых о них думали (если думали вообще) русские до
разделов. Правящая элита и население не имели никакого опыта
общения с евреями; знания о еврейской жизни, а в особенности о
еврейской жизни местечек, практически отсутствовали5.
2 Во время визита Петра в Амстердам тамошний бургомистр обратился к
царю с предложением допустить местных еврейских купцов в Россию. Петр
отвечал, что, зная евреев и зная русских, он убежден, что время объединить
эти два народа еще не пришло. Он даже заметил, что ему было бы жаль тех
евреев, которым пришлось бы жить среди русских (Cohn-Sherbok, Dan. Anti-
Semitism: A History. Sutton Publishing. Phoenix Mill, etc. England, 2002. P. 139).
Елизавета же ответила на предложение ее собственного Сената разрешить
еврейским купцам селиться в Риге знаменитым: «Я не ищу прибыли от врагов
Христовых» (Klier, John D. Russia Gathers Her Jews. P. 28).
3 Klier, John D. Russia Gathers Her Jews. P. 35—36.
4 Bartlett, Roger. Human Capital: The Settlement of Foreigners in Russia, 1762—
1804. Cambridge, Eng., 1979. P. 62.
5 Интересные наблюдения на эту тему см.: Топоров В.Н. На рубеже двух
эпох: к новой русско-еврейской встрече // Славяне и их соседи. Вып. 5.
Еврейское население в Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европе.
Средние века— Новое время. М., 1994. С. 183.
4-3049

Империя Романовых и национализм
Еврей с XVI века воспринимался также как источник угрозы
иудаистского прозелитизма. (Вера в особые суггестивные
способности евреев сохранилась вплоть до XX века6,) Однако
традиционный для обществ к западу от границ России антисемитский мотив
кровавого навета не имел распространения даже в народной
культуре, где образ еврея практически отсутствовал7. Среди элит
отношение к этому антисемитскому мотиву использования евреями
христианской крови в ритуальных целях также было скептическим
как в XVIII веке, когда православная иерархия отказывалась
причислять к лику святых предполагаемых жертв еврейских кровавых
ритуалов, так и позднее8.
6 В 1905 г., отстаивая намерение разрешить евреям избирать и быть
избираемыми в Думу против той части высшей бюрократии, которая считала
опасным «допущение вредной еврейской нации в Думу», Совет Министров
замечал: «В Думу пройдут, может быть, несколько евреев, которые едва ли могут
повлиять на мнения 400—500 ее членов» (См.: Дубнов СМ. Евреи в
царствование Николая II (1894—1914). Петербург: Еврейский издательский
кооператив «Кадима», 1922. С. 61; Ганелин Р.Ш. Российское самодержавие в 1905 году.
Реформаторы и революция. СПб.: Наука, 1991. С. 149).
7 Klier, John D. Russia Gathers Her Jews. P. 29—30. Практически неизвестен
в России был другой антииудаистский мотив западного христианства —
обвинение евреев в символическом истязании изображений Христа.
8 Число судебных разбирательств дел о кровавом навете в России
можно буквально пересчитать по пальцам одной руки. Только один процесс
(Саратов, 1856 г.) завершился осуждением обвиняемых, которые тут же были
помилованы и освобождены. В связи с этим эпизодом стоит упомянуть, что
саратовский губернатор строго запретил Н. Костомарову продолжать
написание работы, в которой известный историк доказывал, что ритуальные
убийства были частью еврейских религиозных практик (См.: Костомаров Н.И.
Исторические произведения. Автобиография. Киев, 1989. С. 494—495). В
Австро-Венгрии, в Праге Леопольд Хильснер был приговорен к смерти в ходе
двух процессов о кровавом навете (1899 и 1900 гг.). После замены смертной
казни пожизненным заключением Хильснер был помилован (не оправдан) и
освобожден лишь в 1916 году (некоторые источники утверждают, что только
в 1917-м). См.: Wistrich, Robert S. The Jews and Nationality Conflicts in the
Habsburg Lands // Nationalities Papers. 1994. \Ы. 22. JVfe 1. P. 119 — 139,
особенно p. 128; Kieval, Hillel J. The Making of Czech Jewry. National Conflict and
Jewish Society in Bohemia. New York: Oxford University Press, 1988. Этот
обвинительный приговор тоже был единственным, как и в России, но число
процессов по кровавому навету в империи Габсбургов было заметно выше —
только между 1867-м и 1914 годом таких процессов было двенадцать. См:
Haumann, Heiko. A History of East European Jews. Budapest: CEU Press, 2002.
P. 201. Российские императоры по-разному относились к обвинениям
евреев в ритуальных убийствах. Александр І в 1816 году запретил судам империи
принимать к рассмотрению такие обвинения. Николай I допускал, что такие
убийства возможны со стороны «отдельных фанатиков из еврейских сект»,

Глава 4- Империя Романовых и евреи
В целом Российская империя была абсолютно не готова
получить в качестве подданных основную массу европейских евреев.
Причем это были не те, во многом интегрированные в местные
сообщества евреи, каких знала Западная Европа в XVIII веке, но, в
большинстве своем, традиционалистеки замкнутые евреи, которых
вскоре в Германии и Австрии станут называть Ost-Juden по
контрасту с их сравнительно немногочисленными просвещенными
западноевропейскими единоверцами.
Первый раздел Речи Посполитой
и инкорпорация немногочисленных евреев
В результате раздела Речи Посполитой в 1772 году под власть
Российской империи попали евреи, проживавшие на
аннексированных землях Белоруссии. Невозможно сколько-нибудь точно
установить число евреев, ставших подданными России в
результате первого раздела. По оценке Дж. Клиера, их не могло быть более
50 тысяч9. На первых русских чиновников, которые по должности
стали знакомиться с их жизнью, евреи произвели странное и
отталкивающее впечатление. Очевидно, что в своих оценках эти
чиновники во многом полагались и на сведения от местных христиан,
снабдивших их разнообразной информацией о нечестных торговых
практиках евреев и их умении обходить законы.
В первые годы после раздела новые власти демонстрировали
противоречивые тенденции при определении правового статуса
евреев. Это было не удивительно. С одной стороны, знания о евреях
были весьма ограниченны, и власти неизбежно испытывали
влияние польской традиции и подходов. Поэтому ряд документов
рассматривал всех евреев, согласно польской традиции, как отдельное
сословие. Это видно, например, в установлении налоговых норм —
все евреи должны были платить одинаковый налог, отличный от
связывая, таким образом, возможность ритуальных убийств не столько с
иудаизмом, сколько с сектантством. Вероятно, он считал «по аналогии», что
раз христианские секты скопцов и хлыстов могут заниматься ритуальным
членовредительством, то и сектанты из числа евреев ничем не лучше. В
целом, однако, у Дж. Клиера были все основания написать, что «русские
чиновники были скептически настроены в отношении этих обвинений». См.:
Klier, John D. Imperial Russia's Jewish Question, 1855—1881. Cambridge, New
York: Cambridge University Press, 1995. P. 418 ff.
9 Klier, John D. Russia Gathers Her Jews. P. 56.
4*

100
Империя Романовых и национализм
ставок как для крестьян, так и для купцов, причем этот налог в
1 рубль был выше, чем у крестьян, но меньше, чем у купцов.
В то же время власти предприняли ряд мер, решительно
противоречивших тенденциям законодательства о евреях,
проявившимся в Речи Посполитой накануне первого раздела. Прежде всего они
восстановили широкие полномочия кагала, то есть еврейского
общинного самоуправления, которые на региональном уровне были
отменены в Речи Посполитой в 1764 году, а на местном уровне
постоянно сокращались. Эту меру российских властей можно
отчасти объяснить тем, что власть стремилась поскорее найти
эффективного агента для управления новыми, во многом странными для
нее подданными, не в последнюю очередь, для сбора с них
налогов. Нужно отметить, однако, что в стремлении компенсировать
собственную бюрократическую слабость власти предпочли
восстановить самоуправление евреев, а не отдать контроль над ними
местным христианским элитам.
Однако ряд важных законодательных мер в отношении евреев
явно отражал дух просвещенного абсолютизма, а некоторые из них
принимались Екатериной II прямо по просьбам ее новых
еврейских подданных. Так, по просьбе евреев Шклова в 1787 году
Екатерина запретила употребление слова «жид» как оскорбительного и
приказала заменить его в официальных документах словом
«еврей»10. Этого правила власти с тех пор неизменно придерживались.
Особенно важен указ Екатерины II от 1780 года, тоже изданный
по просьбе самих евреев11. Указ предписал всем евреям приписаться
либо к купеческому, либо к мещанскому сословию, после чего они
должны были пользоваться всеми правами и привилегиями этих
сословий наряду с их христианскими членами. По сути дела, с
учетом того, что дискриминационные законы в отношении евреев
были приняты позднее, уже в 1790-е годы, это постановление
означало не что иное, как полную правовую эмансипацию евреев в
Российской империи, в той мере, разумеется, в какой понятие
эмансипации вообще применимо к этому феодальному,
сословному обществу. Указ 1780 года противоречил не только польским
обычаям, но и вековой традиции Магдебургского права, которое
запрещало евреям вступать в ремесленные и купеческие корпорации.
Если учесть, что «Патент о толерантности», дарованный Иоси-
10 Fishman, David E. Russia's First Modem Jews. The Jews of Shklov. N.Y. and
London: New York University Press, 1995. P. 80.
11 Klier, John D. Russia Gathers Her Jews. P. 67.

Глава 4. Империя Романовых и евреи
101
фом II евреям Богемии и Моравии, датирован 1781 годом,
пионерский характер указа Екатерины II вполне очевиден.
Слабость указа 1780 года состояла в том, что он предполагал,
что все евреи соответствуют именно этим двум категориям —
купцам и мещанам, в то время как значительная их часть жила в
местечках, не имевших городского статуса. Этот недостаток указа был
бы вполне преодолим, если бы число евреев в России не выросло
радикальным образом в результате последующих разделов.
В некоторых отношениях богатые евреи, приписавшиеся к
купеческим гильдиям, оказались в 1780-е годы в выигрышном
положении по сравнению с остальными купцами. Сенатский указ
1782 года разрешал купцам-евреям, когда того требовали их
коммерческие интересы, переезжать из одного города в другой, в то
время как имперское законодательство в целом запрещало купцам
и мещанам покидать города, к которым они были приписаны.
Комментируя этот указ, историки часто оговариваются, что
законодатель, вероятно, имел в виду только новоприобретенные земли
империи, но это не что иное, как проекция в прошлое возникшей
позднее черты оседлости. В самом указе никаких оговорок такого
рода не было.
Очень быстро власти столкнулись с типичной реакцией на
эмансипаторские меры в отношении евреев, а именно с
сопротивлением и протестами христианского, в данном случае по
преимуществу польского, населения12. Во всех подобных ситуациях по всей
Европе как в XVIII, так и в XIX веке правительства первоначально
уступали протестам христиан и сохраняли дискриминационные
меры в отношении евреев13. В России, несмотря на протесты хри-
12 Klier, John D. Russia Gathers Her Jews. P. 69—70.
13 Об отмене или приостановке действия эмансипаторских законов в
отношении евреев после протестов христианского населения, которые иногда
принимали форму погромов, в XVIII и первой половине XIX века в немецких
государствах, во Франции и Британии см.: Rogger, Hans. Conclusion and Overview
// Pogroms: Anti-Jewish Violence in Modern Russian History / John D. Klier and
Shlomo Lambroza, eds. Cambridge University Press, 1992. P. 314— 371.,
особенно p. 319—320. Так, «позорный декрет» Наполеона в марте 1808 года
приостановил действие эмансипаторских законов, изданных Республикой, а в
Германии погромные движения отмечены в 1815, 1830, 1848—1849 годах (См.:
Rohrbacher, Stefan. Gewalt in Biedermeier: antijudische Ausschreitungen in \brmarz
und Revolution (1815—1848/49). Frankfurt/Main, New York:: Campus \ferlag, 1993).
Об оппозиции эмансипации евреев в империи Габсбургов, которая проявилась
и в 1848 году, см.: Leisching, Peter. Die rómisch-katholische Kirche in Cisleithanien
// Die Habsburgermonarchie / >\&ndruszka und Urbanitsch (Hrsg.). S. 146.

102
Империя Романовых и национализм
стиан, власти не отменили закона, по которому евреи могли
избирать и быть избираемы в местные магистраты. Жалованная
грамота городам 1785 года подтвердила право евреев входить во все шесть
предусмотренных грамотой разрядов городских жителей,
избиравших городскую думу14. «Когда еврейского закона люди, —
говорилось в именном указе от 26 февраля 1785 года, — вошли уже, на
основании указов Ее Величества, в состояние равное с другими, то и
надлежит при всяком случае наблюдать правило, Ее Величеством
установленное, что всяк по званию и состоянию своему
долженствует пользоваться выгодами и правами, без различия закона и
народа». В этот непродолжительный период 1780-х годов правовое
положение евреев в Российской империи было лучше, чем где бы
то ни было в Европе.
Однако на практике местные власти часто с неохотой
использовали имевшиеся у них полномочия для борьбы с теми
дворянами и мещанами-христианами, которые препятствовали, нередко
силой, участию евреев в выборах. В некоторых случаях такая
политика местных чиновников могла отражать их собственные
антиеврейские настроения, в других — стремление администрации
избежать конфликта с местным христианским населением.
Книга Д. Фишмана «Первые модернизированные евреи
России»15 убедительно показывает, что в период между первым и
третьим разделами Речи Посполитой элита евреев, попавших под
власть Романовых, переживала интенсивный процесс
аккультурации, сравнимый с процессами в среде маскилов Германии.
Лидеры еврейской общины активно развивали контакты в среде русской
аристократии, получали весьма прибыльные подряды и, благодаря
своему богатству и связям, пользовались значительным влиянием.
Наиболее выдающиеся представители еврейской элиты, например
Нота Ноткин и Иосиф Цейтлин, оставаясь в иудейской вере,
получали придворные чины (Цейтлин был надворным советником) и
владели большими имениями с сотнями крепостных крестьян.
Фишман справедливо называет период между 1772 годом и
началом XIX века «золотым веком» в жизни еврейской общины
14 В то же время Сенат отклонил просьбы евреев дать им право
приобретать винокурни, подтвердив тем самым монополию помещиков. Однако тем
евреям, которые уже арендовали винокурни на тот момент, было разрешено
продолжать деятельность (См.: Klier, John D. Russia Gathers Her Jews. P. 71).
Очевидно, что уже в это время начинает формироваться представление о
«полезных» и «вредных» еврейских занятиях.
15 Fishman, David E. Russia's First Modern Jews.

Глава 4. Империя Романовых и евреи
103
г. Шклова, которой и посвящено его исследование16. Разумеется,
жизнь евреев не была безоблачной. Впрочем, даже когда они
попадали в немилость некоторых прежних покровителей, как это
случилось в отношениях евреев Шклова с бывшим фаворитом
Екатерины Семеном Зоричем, им удавалось получить защиту еще более
влиятельных лиц, в данном случае — Григория Потемкина17.
Хорошей иллюстрацией этой ситуации могут послужить
события начала 1790-х годов, когда жалоба московских купцов на
«бесчестное» поведение их еврейских коллег была поддержана
Государственным советом, что привело к изданию императорского указа от
23 декабря 1791 г., в котором купцам-евреям запрещалось проживать
и приписываться к купеческим гильдиям за пределами Белоруссии.
Впрочем, тот же указ разрешал евреям приписываться к купцам в
Екатеринославе и Крыму. Трудно судить, как бы развивалось
законодательство, касающееся мест, где евреям разрешалось или
запрещалось селиться, если бы вскоре не последовали новые разделы Речи
Посполитой, которые радикально изменили численность евреев
среди российских подданных. Дж. Клиер, наиболее авторитетный
специалист по истории российских евреев, дает противоречивые
оценки этого указа. С одной стороны, он характеризует его как
«краеугольный камень» будущего дискриминационного
законодательства, а с другой, отмечает, что наложенные указом ограничения
мобильности евреев «не были дискриминационными по
намерениям»18. Ключевой вопрос в данном случае состоит в том, началась ли
сознательная правовая дискриминация евреев до или после
окончательного раздела Речи Посполитой, то есть до или после того, как
численность евреев в Российской империи резко возросла. Как
представляется, Клиер прав во второй своей оценке, и в этом случае
начало целенаправленной правовой дискриминации следует
отнести к 1794 году, когда для евреев был введен двойной налог19.
16 Fishman, David E. Russia's First Modem Jews. P. 5.
17 Fishman, David E. Russia's First Modem Jews. P. 81. Среди покровителей
евреев из числа петербургских нотаблей в последние десятилетия XVHI и в
начале XIX века были обер-прокурор А.В. Куракин, фаворит Павла I граф
И.П. Кутайсов, будущий министр финансов Е.Ф. Канкрин, граф В.П.
Кочубей и М.М. Сперанский, за которым закрепилась репутация филосемита.
18 Klier, John D. Russia Gathers Her Jews. P. 75, 76.
19 Непосредственной причиной введения двойного налога было плачевное
состояние казны в результате войны и восстания Пугачева. Остается неясным,
почему мишенью стали евреи. Налог был введен как временный, в отличие от
двойного налога на иноверцев, в том числе и иудеев, в Османской империи,
который был нормой.

104
Империя Романовых и национализм
Но даже в новых обстоятельствах, возникших после
окончательного раздела Речи Посполитой, Нота Ноткин, который и
был основной мишенью жалоб московских купцов, не вернулся в
Шклов после указа об изгнании евреев из Москвы, а переехал в
Петербург, где мог рассчитывать на защиту высоких
покровителей-аристократов. В 1802 году Ноткин и его единоверцы
основали в столице империи еврейское похоронное братство, которое
официально получило участок земли для организации кладбища.
Там Ноткин и был похоронен в 1804 году.
В целом в период между 1772 и началом 1790-х годов власти
демонстрировали тенденцию к эмансипации и интеграции
сравнительно малочисленных еврейских подданных империи, которая
отразилась в ряде законодательных актов. Даже в 1803 году Иуда
Лейба Невахович, автор первого литературного произведения,
написанного евреем по-русски20, мог искренне благодарить
правительство за благодеяния в отношении евреев и считал положение
eBpivi* в империи заметно более благоприятным, чем в поздней
Речи Посполитой. В то же время Невахович сетовал на враждебное
отношение к евреям в русском обществе.
Новые разделы и новые подданные-евреи
В результате второго и третьего разделов Речи Посполитой
Российская империя получила, по разным оценкам, от 500 до 700
тысяч новых подданных-евреев. Присоединение вскоре Княжества
Варшавского, преобразованного в Царство Польское, — с 300 тыс.
евреев (1815) и Бессарабии с 20 тыс. (1812) — еще больше увеличило
численность евреев в империи. В Российской империи оказалось
более половины всех евреев Европы.
В течение всего XIX века евреи демонстрировали более высокий
естественный прирост населения, чем подавляющее большинство
других этнорелигиозных групп Российской империи, в результате
чего их доля в населении империи возросла с 1,5% в 1800 году до
4,8% в 1880 году. К 1880 году российские подданные составляли
более половины всех евреев мира, в то время как в 1800 году —
менее четверти21. К 1900 году в списке крупнейших городских еврейс-
20 Вопль дщери Иудейской. СПб., 1803.
21 Более высокие темпы прироста еврейского населения в России отчасти
объясняются ранними браками и традиционной структурой многодетной се-

Глава 4- Империя Романовых и евреи
105
ких общин четырех материковых империй Европы (Османской,
Гогенцоллернов, Габсбургов и Романовых) 5 из 10, 13 из 20, 19 из
30 и 26 из 40 были расположены в Российской империи22.
Поданным единственной общеимперской переписи населения
1897 года, 5 млн. 189 тыс. 400 евреев составляли 4% населения
империи. За период с 1881 по 1914 год Российскую империю
покинули почти 2 млн. евреев, в результате чего их удельный вес среди
всего населения стал снижаться и к 1914 году составил 3,1%.
Один исследователь российских евреев написал, что в начале
XX века «лишь 300 тысяч евреев жили вне черты оседлости»23. В
этой фразе особенного внимания заслуживает слово «лишь». Эти,
если быть точным, 314 тысяч евреев вне черты оседлости и Царства
Польского24 действительно составляли лишь около 7% от общего
числа российских евреев. Но эти «только» 300 тысяч в три раза
превышали численность евреев в Голландии (106 тыс.) или во
Франции (95 тыс.), в сто с лишним раз численность евреев в Испании и
Португалии (2,5 тыс.), на 60 тысяч численность евреев в
Соединенном Королевстве и составляли более половины от всех евреев
Германии (607 тыс.)25. Между тем во многих странах Европы
правительства (и значительные слои населения) считали что евреев
«слишком много», и, заведомо, ни в одной стране Европы в XIX и
начале XX века правительство не считало, что евреев «не хватает»26.
Тема многочисленности российских евреев и их
«непросвещенности» не раз обсуждалась в прессе того времени как препятствие
мьи, в то время как во многих странах Европы ситуация в этом отношении уже
менялась. Но это, разумеется, не единственный фактор. Очевидно, что
физические условия жизни евреев делали такой рост возможным, то есть не были
слишком плохи.
22 См.: Magocsi, Paul Robert. Historical Atlas of Central Europe. Seattle:
University of Washignton Press, 2002. P. 109.
23 Orbach, Alexander. The Development of the Russia Jewish Community 1881 —
1903 // Pogroms. P. 137—163, цитата - p. 161.
24 Еврейское население России по данным переписи 1897 года и по
новейшим источникам. Пг., 1917. С. IX.
25 The Encyclopedia Britannica. 11th edition. \bl. XV, Cambridge University Press,
1911. P. 410; Grayzel, Solomon. A History of the Contemporary Jews. From 1900 to
the Present. New York, Atheneum, 1969. P. 46.
26 О кампании в Германии в 1879—1881 годах против иммиграции евреев
из русской части Польши см.: Hoffmann, Christhard. Geschichte und Ideologie: Der
Berliner Antisemitismusstreit 1879/81 // Vorurteil und Volkermord: Entwick-
lungslinien des Antisemitismus / Wolfgang Benz und Werner Bergmann (Hrsg.).
Freiburg, 1997. S. 219-251.

106
Империя Романовых и национализм
к эмансипации. Например, в целом либеральный и не враждебный
к евреям «Голос» в 1866 году предлагал снять правовые
ограничения только для тех евреев, которые окончили народные училища,
и при этом ссылался на качественно разный удельный вес евреев в
населении Российской империи, с одной стороны, и Франции,
Великобритании, Голландии, с другой27. Нет сомнения, что
ссылки на многочисленность евреев в империи часто использовались в
качестве недобросовестного аргумента теми, кто в любом случае
был против правовой эмансипации евреев, но это не отменяет
наличия проблемы как таковой. Любое сравнение ситуации евреев в
Российской империи и политики властей в «еврейском вопросе» с
политикой в отношении евреев в западной части Европы должно
учитывать не только различия еврейского населения (степень его
аккультурации и особенности социальной структуры) и различия
контекста (то есть общие характеристики политического устройства
и социального развития), но и эти цифры, отражающие
принципиально иной масштаб проблемы в Российской империи.
Эмансипация евреев в России действительно представляла собой более
сложную задачу, чем в большинстве европейских государств. (Что,
оговорюсь еще раз, вовсе не значит, что ее нельзя было решить или
не следовало решать.) Лишь в империи Габсбургов численность
евреев в процентном отношении была сопоставима с Российской
империей. (К сравнению положения евреев в империях Романовых
и Габсбургов мы еще вернемся.) Остается только удивляться тому,
как часто историки, прекрасно знающие эти цифры, совершенно
о них «забывают» при сравнении «еврейского вопроса» в империи
Романовых и других странах.
После разделов
Осознав после разделов, что евреи теперь становятся весьма
значительной по численности группой подданных империи,
правительство начинает заново изучать проблему. Именно к этому
времени можно отнести формирование «еврейского вопроса» в
империи, то есть осознание властями евреев как «проблемы»,
которая требует особой системы мер, в том числе и правовых, для
27 См.: Голос. № 26. 26 января 1866. (Передовица. Газета еще не раз
возвращалась к этой теме.)

Глава Ą. Империя Романовых и евреи
107
превращения их в «полезных» подданных империи и для
предотвращения до тех пор их «вредного влияния». В конце 1790-х годов
губернаторам западных окраин было предписано собрать мнения
местных предводителей дворянства о роли евреев в крае и о мерах
по реформированию их образа жизни. Этот вопрос
рассматривался главным образом в связи с бедственным положением крестьян
края. Предводители дворянства, разумеется, поспешили возложить
на евреев исключительную вину за плачевное состояние местных
крестьян. Содержание трактиров и аренда прав на производство
спиртных напитков, ростовщичество, аренда имений и мелкая
торговля вразнос с этого времени рассматриваются нельзя сказать, что
вполне незаслуженно, как нежелательные, вредные еврейские
занятия.
Вскоре записки с планами преобразования еврейской жизни
были представлены губернатором Литвы И.Г. Фрицелем и Г.Р.
Державиным. В них предлагались меры по иерархической организации
раввината, ограничению полномочий кагала, встраиванию евреев
в существовавшую социальную структуру империи и целый ряд
правовых ограничений, которые должны были, по мысли авторов,
блокировать вредное влияние евреев на христианское население.
В 1802 году начал свою деятельность Еврейский комитет,
который должен был подготовить свод законов в отношении евреев.
Состав Еврейского комитета весьма показателен — это русские
бюрократы высокого ранга, польские аристократы и те евреи, которые
уже имели прочные связи с чиновным и аристократическим миром
Петербурга, —А. Перетц, Невахович, Ноткин. В Речи Посполитой
евреи в качестве арендаторов и посредников обслуживали
интересы господствующей в государстве шляхты. После разделов эта
шляхта превратилась в региональную элиту Российской империи.
В начале XIX века в отношении польской аристократии действует
приглашение стать частью элиты имперской, но знаменателен
факт, что к работе комитета привлекли именно тех евреев, которые
уже были тесно связаны с Петербургом. С 1815 года, с созданием
Царства Польского, ситуация еще более осложняется, а после
восстания 1830—1831 годов польское дворянство уже не
рассматривается как лояльная региональная элита Российской империи, и о
возможности масштабной инкорпорации шляхты в имперскую
элиту речь больше не идет. Та, по-прежнему доминирующая в
численном отношении, часть евреев, которая оставалась связана
экономическими интересами со шляхтой, оказалась агентами уже не

108
Империя Романовых и национализм
господствующей в масштабе государства, а региональной элиты,
которая вскоре вступила с империей в затяжной и углублявшийся
конфликт. Некоторые репрессивные меры, которые адресовались
прежде всего полякам, позднее были распространены на евреев,
например — двойная норма рекрутского набора, введенная для
поляков в 1841 году, а через 10 лет, в 1851 году, распространенная
и на евреев28. Следует пойти дальше простой констатации
взаимосвязи польского и еврейского вопросов в имперской политике:
еврейский вопрос должен, наконец, стать частью общей,
комплексной темы — идентификации, лояльности и имперской политики на
западных окраинах29. И рассматривать ее нужно в рамках
интерактивного ситуационного подхода.
Принятое в 1804 году Положение о евреях подтвердило
постепенно складывавшиеся в конце XVIII века ограничения на
передвижение евреев, фактически закрепив черту оседлости, что в то же
время означало весьма значительное расширение доступной для
проживания евреев территории — в черту навсегда вошла Новорос-
сия и на некоторое время также Астрахань. Однако многие
дискриминационные меры, предлагавшиеся Державиным и Фрицелем,
не нашли в Положении отражения.
Положение приглашало евреев посылать детей в
общегосударственную школу, но разрешал им содержать за свой счет отдельные
школы и предписывал преподавать в них один из трех языков —
русский, польский или немецкий. Последнее правило ясно
свидетельствовало об отсутствии у властей русификаторских планов —
важно было обучение какому бы то ни было языку, который мог
послужить медиумом для общения власти с евреями и их
аккультурации в духе Просвещения. Положение предусматривало перевод
в течение шести лет всей документации по коммерческой
деятельности и правам собственности на один из этих языков, а также
требовало начиная с 1812 года знания одного из них раввинами и ка-
гальниками.
Также вдохновлены идеями Просвещения об усвоении
евреями новых, «полезных» занятий были статьи, поощрявшие переход
28 See: Stanisławski, Michael. Tsar Nicholas and the Jews. The Transformation
of Jewish Society in Russia, 1825—1855. Philadephia: The Jewish Publication Society,
1983. P. 48. Причем изначально двойной рекрутский набор, как и в
отношении поляков, должен был касаться лишь некоторых категорий евреев, но на
практике охватил всех.
29 Далее будет показано, почему важно также обратить внимание на
политику в отношении евреев на других окраинах империи.

Глава 4. Империя Романовых и евреи
109
евреев в разряд землепашцев. Евреи могли покупать незаселенные
земли, переселяться на казенные земли, получали ссуды и
освобождение от налога на 10 лет, и освобождение от остававшегося в силе
с 1794 года двойного налога для евреев30. Положение специально
подчеркивало, что евреи-земледельцы остаются свободными и не
могут попадать в какие-либо формы крепостной зависимости.
Первоначально предполагалось выделение евреям казенных
земель во всех регионах, где было разрешено их проживание.
Однако, с учетом недостатка земли в Западном крае и сохранявшей
актуальность проблемы заселения Новороссии, это направление
стало основным.
В первые годы проведения политики еврейской колонизации
евреям-земледельцам выдавалось пособие от казны. К 1810 году в
Херсонскую губернию было переселено 1690 семей. В связи с
исчерпанием отпущенных средств переселение было приказано
остановить. Власти столкнулись с традиционной российской
проблемой — воровством казенных средств. После ревизии генерала
Инзова в 1819 году переселенческая программа была
возобновлена, но теперь за деньги еврейских обществ. В 1835 году
николаевское Положение разрешило всем желающим евреям переходить в
разряд земледельцев. Неизбежная проблема отсутствия у евреев
навыков и опыта сельскохозяйственной деятельности
подтолкнула правительство в 1847 году к решению назначать старостами в
еврейские поселения немцев-колонистов31. Закон от 30 мая 1866
года декларировал прекращение программы еврейской колонизации.
Однако в действительности она продолжалась до 1881 года.
В 1897 году только в Новороссии насчитывалось 500 селений с
25 700 семьями, из которых около 23 000 были семьи еврейские,
всего 34 531 мужских душ, с 32 851 десятиной земли. Остальные 10%
семей были немецкие. Насколько можно судить по отрывочным
сведениям, отношения евреев и немцев были хорошими, в 1881 году
немцы из еврейских селений старались защитить своих соседей от
погромов32.
30 В целом предполагалось, что евреи освобождаются от двойного налога
с момента принятия одного из сословных состояний. К 1807 году двойной
налог практически исчезает.
31 Помимо образцового ведения хозяйства немецкими колонистами
учитывалось и практическое отсутствие языкового барьера, поскольку немецкий
и идиш довольно близки.
32 См.: Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауз и ИЛ. Ефрон. Т. XI.
СПб., 1893. С. 480—483; Chizuko Takao. The «Jewish Question» from a Regional

но
Империя Романовых и национализм
Очевидно, что правительство было искренне заинтересовано в
еврейской сельскохозяйственной колонизации, оказывало ей
поддержку и даже изобретало порой неожиданные решения, каковым
было создание образцовых немецких хозяйств в еврейских
селениях. Стоит отметить колебания правительства в отношении
желательных регионов колонизации — достаточно успешно начатый
процесс переселения евреев в Сибирь был почти сразу остановлен
по приказу Николая I. (Возможно, одержимый идеей
дисциплинирующего контроля, царь опасался, что отдаленность региона будет
этому препятствовать.)
Некоторые успехи этой программы, охватившей заведомо
более 100 тыс. человек, очевидны, особенно в сравнении с
практически тотальным провалом попыток еврейской сельскохозяйственной
колонизации в США и Палестине в XIX веке. В то же время очень
скоро стало ясно, что масштаб еврейской колонизации никоим
образом не сможет решить вопрос преобразования основной
еврейской массы в духе правительственных представлений о «полезных
занятиях». Ясно также, что стремление самих евреев к
«землепашеству» не было массовым. Суммы, которые требовались на
переселение после того, как правительство перестало финансировать
колонизацию из казны (170 руб. на семью из «коробочных» денег),
были существенно меньше, чем, например, плата за одного
рекрута до 1827 года (500 руб.), так что потенциально эта программа
могла охватить заметно большее число евреев, чем это произошло
в действительности.
Поддержка еврейской сельскохозяйственной колонизации
уходила корнями в просвещенческую идею об «исправлении» евреев
через исправление условий их жизни. Очевидным отходом от
просвещенческого универсализма Екатерининского указа 1785 года в
определении прав евреев как членов сословий стала попытка
согласовать нормы Положения с другими правовыми кодексами,
прежде всего с Литовским статутом, который запрещал участие евреев
в гильдиях и муниципальных выборах.
Многие недостатки Положения 1804 г. были вызваны не злой
волей его авторов, а уровнем понимания проблем и общим низким
уровнем законодательства. Положение, также вопреки
рекомендациям Державина, сохранило кагал, что, безусловно, обрадовало
Perspective. Conference paper at the Annual convention of the Japanese Society for
Russian Studies, Sapporo, 2004.

Глава Ą. Империя Романовых и евреи
111
евреев, но законсервировало на четыре десятилетия замкнутую
структуру еврейской общины.
В то же время следует учитывать, что прямое следование
французскому опыту полного уничтожения автономных общинных
институтов, во-первых, шло вразрез с практикой Российской
империи, которая такие структуры предпочитала сохранять. Во-вторых,
задача администрирования еврейской жизни исключительно через
государственные бюрократические институты в России выглядела
совершенно иначе, чем во Франции с ее маленькой еврейской
общиной, и не в пример более развитым государственным аппаратом.
Реальная альтернатива на тот момент была не между сохранением
кагала и установлением прямого правления — а сохранением кагала
под контролем властей (осуществить который оказалось весьма
сложно) и передачей евреев под контроль местной христианской
элиты.
В дальнейшем в царствование Александра I законодательная
активность в отношении евреев носила реактивный и
фрагментарный характер.
Дисциплинировать, наказывать и преобразовывать
Жесткая регламентация и дисциплинирование, ставшие
лейтмотивом царствования Николая I, ознаменовались для евреев
введением рекрутского набора. Поистине трагическое восприятие этой
меры самими евреями не подлежит сомнению: в течение
нескольких месяцев они, не жалея средств на взятки, блокировали
подготовку этого закона как в Еврейском комитете, так и в секретариате
Н.Н. Новосильцова. Но царь был непреклонен, и закон был
подготовлен Генштабом в обход обычной законодательной процедуры
к моменту первого рекрутского набора весной 1827 года33.
Известные тяготы службы в русской армии лишь отчасти объясняли ужас
евреев. Они неизменно, и далеко не всегда обоснованно,
подозревали во всех инициативах власти стремление к обращению евреев
в христианство, а в этом случае их опасения были вполне
оправданны. Попытка радикального пересмотра нарратива страдания
евреев в армии, предпринятая Й. Петровским-Штерном, не всегда
выглядит убедительно34. Однако несколько оговорок в отношении
33 Stanisławski, Michael. Tsar Nicholas and the Jews. P. 15—16.
34 Петровский-Штерн Й. Евреи в русской армии. М., 2003.

112
Империя Романовых и национализм
этого нарратива можно сделать уверенно. Во-первых, двойной
набор для евреев был введен лишь в 1851 году, и евреи были не
первые и не единственные, кого эта репрессия затронула. Вплоть до
того момента нормы набора были обычные. Во-вторых, набор
кантонистов, то есть рекрутов-подростков от двенадцати лет, которые
поступали в специальные батальоны, был оставлен на усмотрение
кагала, то есть разрешен властями, но не предписан. Нет данных о
давлении властей на кагал с целью получить в качестве рекрутов
именно кантонистов35. Неверно также и основанное на знаменитом
фрагменте из «Былого и дум» Герцена представление о массовой
смертности среди евреев-кантонистов36. В-третьих, обычное
противопоставление российской ситуации, как сугубо репрессивной, и
западноевропейской, где призыв евреев в армию якобы следовал за
эмансипацией, не вполне верно. Призыв в Пруссии и Австрии был
частью процесса эмансипации и распространялся на евреев задолго
до получения ими всей полноты прав. Призыв в России также
рассматривался властью отнюдь не только как инструмент
обращения, но и как способ аккультурации, и отслужившие солдаты
получали привилегии по сравнению с другими евреями, то есть и в
том случае, если они оставались иудеями. В частности, они имели
право поступать на государственную службу37.
Наконец, особого обсуждения заслуживает тема собственно
набора, то есть масштабов уклонения от него, равно как и
масштабов злоупотреблений при его проведении внутри еврейских
обществ. Меры последних лет николаевского правления, когда
власти, в частности, грозили забирать в случае недобора самих
ответственных за поставку рекрутов, демонстрировали не столько
завышенные цифры набора, сколько отчаяние бюрократической
системы в борьбе с уклонением, принявшим в еврейской среде
поистине массовый характер.
Польское восстание 1830—1831 годов сделало Западный край
еще более проблемным в восприятии властей, что отложенным
образом сказалось и на евреях. Впрочем, сами евреи никак не
проявили своих симпатий к «мятежу», и сразу после восстания
некоторые администраторы западных окраин, в том числе М.Н. Муравь-
35 Stanisławski, Michael. Tsar Nicholas and the Jews. P. 25. Цитируемый
Станиславским раввин Барух Эпштейн пишет, что «эпоха кантонистов» скорее
должна называться «эпохой грехов кагала» (Р. 123).
36 Над исследованием документов по этому вопросу сейчас работает Клиер.
37 Stanisławski, Michael. Tsar Nicholas and the Jews. P. 21.

Глава 4. Империя Романовых и евреи
ИЗ
ев, предлагали заключить с ними своеобразный союз против
поляков, в частности создать из евреев особую полицию для Царства
Польского38. Проект не был поддержан царем, которому ближе
оказались мнения тех, кто считал, что евреи будут использовать ту
власть и информацию, доступ к которым открывал для них этот
проект, в собственных целях39. Можно только предполагать,
каковы были бы последствия реализации этого проекта, но весьма
вероятно, что у варшавского погрома 1883 года была бы кровавая
прелюдия уже в 1863 году.
Приказ Николая I подготовить новое Положение о евреях не
предполагал введения новых мер дискриминации, а лишь сведение
воедино всего касающегося евреев законодательства. Важно
отметить, что Еврейский комитет при подготовке Положения выдвинул
предложения о целом ряде нововведений, направленных на
облегчение правовой дискриминации евреев. Лишь небольшая часть
этих предложений была утверждена царем, но в целом Положение
имело положительное значение. В частности, он запрещал
дальнейшее изгнание евреев из сельской местности, увеличивал срок
проживания вне черты оседлости для купцов-евреев с одного до
шести месяцев в год, впервые официально разрешал им посещать места
крупнейших ярмарок вне черты оседлости. Изданное 13 апреля
1835 года Положение окончательно определило границы черты
оседлости, сохранило особую систему традиционного образования
(хедеры и иешивы), ввел возрастные ограничения для вступления
в брак (не ранее 18 лет для мужчин и 16 для женщин).
После принятия Положения 1835 г. единственной
репрессивной мерой в отношении евреев вплоть до конца 1840-х годов стал
запрет 1843 года на проживание евреев в пятидесятиверстной
приграничной полосе. По форме это была весьма типичная для
Николая реакция на активное участие евреев в контрабанде.
Деятельность двух николаевских бюрократов в 1840-е годы
обозначила не только новую страницу в истории политики империи в
38 Kieniewicz, Stefan. The Jews in Warsaw, Polish Society and the Partitioning
Powers 1795-1861 // Polin. Vol. 3. Oxford, 1988. P. 120. Уже в период 1815—
1830 годов евреи составляли около четверти агентов тайной полиции в
Царстве Польском.
39 Горизонтов Л.Е. Польско-еврейские отношения во внутренней политике
и общественной мысли Российской империи (1831 —1917) // История и
культура российского и восточноевропейского еврейства: новые источники, новые
подходы: Матер, междунар. конф. М., 2004. С. 257—278.

114
Империя Романовых и национализм
еврейском вопросе, но и оказала глубокое воздействие на жизнь
еврейских общин. Граф П.Д. Киселев по поручению царя
разработал в начале 1840-х годов целую систему новых мер в отношении
евреев, вдохновляясь при этом политикой эмансипации в соседних
империях. Новые меры включали отмену кагала (1844 г.) и
создание новой системы государственного образования для евреев, в
надежде преобразовать российских евреев в аналог евреев
немецких -— образованных на языке страны, лояльных подданных,
умеренных в религиозном отношении, занимающихся «полезными»
видами деятельности, интегрированных в экономическую и
культурную жизнь общества. Эти идеи отвечали настроениям царя, но
характер николаевского режима и низкое качество российской
бюрократии вносили в эти планы неизбежные и весьма
существенные поправки.
Идея активного вмешательства государства в образование
евреев была сформулирована министром народного просвещения
С.С. Уваровым. Действуя в унисон с Киселевым, он старался
привлечь к созданию новых школ маскилов из-за границы. История
сотрудничества Уварова с молодым реформистским раввином,
выпускником Мюнхенского университета Максом Лилиенталем
подробно описана Станиславским40. Но еще более важно, что Уваров
старался привлечь представителей местных евреев к разработке
новых школьных программ, проинструктировав губернаторов
черты оседлости включить еврейских представителей в местные
комитеты по подготовке реформы. Первый опыт не был слишком
обнадеживающим — лишь один Одесский комитет представил доклад,
в составлении которого христианские представители
сотрудничали с евреями. Даже Лилиенталь столкнулся с весьма
неблагожелательным приемом при попытке пропагандировать новые школы в
Вильне, и особенно в Минске. Это был как раз тот случай, когда
подозрения в наличии у властей миссионерских намерений не
имели под собой почвы, но убедить единоверцев Лилиенталю не
удалось.
Однако новые школы, несмотря на сопротивление
традиционалистов, постепенно утвердились и стали основой для
сотрудничества государства с немногочисленными маскилами в самой
империи. Здесь они могли найти работу, что было особенно важно в
условиях отторжения маскилов еврейскими обществами. Сам Ува-
Stanislawski, Michael. Tsar Nicholas and the Jews. P. 69—79.

Глава 4. Империя Романовых и евреи
115
ров изначально придавал этому обстоятельству первостепенное
значение. В отчете МНП за 1842 год он писал: «...приобретено
утешительное убеждение, что и теперь есть между евреями немало
молодых людей образованных, способных занять с пользою места
учителей в предполагаемых еврейских училищах»41. Первое
поколение русско-еврейской интеллигенции, заявившее о себе в 1850—
1860-е годы, практически без исключения училось в новых школах.
Эти школы и созданные в рамках реформы раввинские семинарии
открывали выпускникам дорогу в гимназии и высшие учебные
заведения империи, без них был бы невозможен лавинообразный
рост числа еврейских гимназистов и студентов в царствование
Александра II. «Таким образом, мы можем датировать появление
устойчивой группы русско-еврейской интеллигенции поздними
годами царствования Николая I, что во многом стало откликом на
стимулы, созданные самим правительством империи», — заключает
Станиславский42.
Важен и социальный эффект новых государственных школ —
большинство учащихся на первых порах было из небогатых семей.
Эти люди готовы были игнорировать давление традиционалистской
верхушки, отчасти из-за стремления дать детям образование, а
отчасти выражая этим протест против злоупотреблений кагальников,
в том числе и при рекрутском наборе, от которых эти школы
спасали подростков.
В целом можно принять общий вывод Станиславского:
«...политика в отношении евреев в течение всего царствования Николая I
оставалась недальновидной, репрессивной и дискриминационной.
Но это не было аномалией. Напротив, она может быть понята
только как часть общей политики Николая І в отношении всех его
подданных, в особенности в беспокойном Западном крае»43. Методы
социальной инженерии, применявшиеся при Николае I,
неизменно носили дисциплинирующий, часто милитаристский характер
отнюдь не только на западных окраинах, и вспомнить тут можно не
только военные поселения, но и кадетские корпуса для
провинциального русского дворянства. Следует только добавить, что очень
важные процессы распространения светского образования (при
41 Общий отчет, представленный Его Императорскому Величеству по
Министерству народного просвещения за 1842 г. // Журнал Министерства
народного просвещения. СПб., 1843. Часть XXXVIII. Отд. 1. С. 30.
42 Stanisławski, Michael. Tsar Nicholas and the Jews. P. 110.
43 Ibid. P. 185.

116
Империя Романовых и национализм
сотрудничестве властей и маскилов) и формирования
русско-еврейской интеллигенции не позволяют оценить политику 1830 —
1850-х годов как только лишь репрессивную и деструктивную.
Станиславский прав, что начатый тогда, то есть с существенным
запозданием в сравнении с более развитыми странами
Европы, процесс разрушения замкнутости еврейской общинной жизни
был предпосылкой последующей радикализации значительной
части евреев, но эта связь не прямая. Вопрос о том, как будет
развиваться встраивание евреев в имперское общество, решался уже в
царствование наследников Николая Павловича.
В целом можно сказать, что правительственная политика
вплоть до начала активной модернизации России при
Александре II прошла четыре стадии. До начала 1790-х годов Екатерина II
проводила политику, направленную на эмансипацию и
инкорпорацию небольшой группы своих новых еврейских подданных, в
основном через законодательные акты, снимавшие прежде
существовавшие правовые ограничения. После окончательного
раздела Речи Посполитой и резкого увеличения численности евреев в
Российской империи власти занялись выработкой целостной
правовой системы для евреев. Положение 1804 года было попыткой
введения такой системы. Степень ее цельности и
последовательности отражала общий низкий уровень законотворчества и
управления империи. Положение сочетало просветительскую
ориентацию с дискриминационными мерами, которые должны были
пресечь «вредное» влияние евреев. Но в целом в период с 1804 по
1825 год империя предпочла не вторгаться глубоко в автономию
еврейской жизни. Ситуация меняется при Николае I, когда такое
вторжение становится весьма активным.
«Другие» евреи ^
Новых еврейских подданных Россия получила в первой
четверти XIX века не только на западных окраинах, но также в
результате присоединения к империи Бессарабии (20 тыс. человек),
Грузии (около 6 тыс.), Северного Азербайджана и Дагестана (около
15 тыс.). Политика в отношении «других» евреев существенно
отличалась от политики в отношении евреев западных окраин.
44 Я выражаю признательность В.О. Бобровникову за помощь при
написании этого раздела.

Глава 4- Империя Романовых и евреи
111
Евреям Бессарабии были оставлены все привилегии,
дарованные им господарями Молдавии. В результате они могли
заниматься торговлей алкоголем, арендой мельниц и винокурен, что
Положение 1804 года запрещало евреям западных окраин. Попыток
распространить на бессарабских евреев нормы Положения
практически не предпринималось45.
30 июля 1825 года Правительствующий Сенат принял указ,
запрещающий евреям селиться в Астраханской и Кавказской
областях. В 1830-е годы началось выселение евреев из Кавказского края.
Однако Главноуправляющий Грузией имел право дозволять
временное поселение на Кавказе евреям ремесленных профессий,
представителей которых здесь не хватало. В 1844 году
евреям-ремесленникам дозволили временное проживание в русских
укреплениях восточного берега Черного моря.
В ходе знакомства с краем в российскую администрацию в
Тифлисе был подан ряд служебных и научных записок, отмечавших, что
многие евреи Кавказского края живут целыми селениями,
занимаясь не только и не столько торговлей, сколько землепашеством.
Некоторые из них на Восточном Кавказе даже состояли в
крепостной зависимости у местной мусульманской военной элиты. Ввиду
этого 18 мая 1837 года высочайшим повелением Николая I было
решено оставить в их прежнем положении на российском Кавказе
тех евреев, которые живут целыми селениями и занимаются
землепашеством. Другим евреям (прежде всего ашкенази), а также сефар-
дам из еврейских торговых и ремесленных кварталов городов
постоянное проживание на Кавказе было запрещено.
Правовой статус евреев-инородцев и особой категории
«природных» или «горских» евреев Кавказского наместничества был
окончательно определен в 1888 году. Последние стали
пользоваться теми же правами, что и горцы-мусульмане, тоже перешедшие в
российское подданство в ходе русского завоевания края. На
Восточном Кавказе (Дагестанская область и Закатальский округ Елизавет-
польской губернии) горские евреи входили в так называемое
военно-народное управление, то есть управлялись по местным обычаям
выборными старшинами, утвержденными российскими военными.
В 1886 году в Кавказском крае всего насчитывалось 45 666
евреев, включая горских евреев и евреев-инородцев. В начале 1890-х
годов численность горских евреев определялась в 4090 дворов, или
45 Klier, John D. Russia Gathers Her Jews. P. 170.

118
Империя Романовых и национализм
примерно 21 тыс. душ. Они занимали целые селения либо кварталы
селений и городов Дагестанской, Терской и Кубанской областей на
Северном Кавказе Бакинской и Елизаветпольской губерний в
Восточном Закавказье. Около 10 тысяч в 1886 году жили в селениях
Восточного Закавказья и Северного Кавказа, и около 11 тысяч в
городах. Грузинские евреи, являвшиеся таким же автохтонным
населением, тем не менее не получили статуса «туземцев», но были
отнесены к инородцам и соответственно ограничены в правах подобно
евреям в Западном крае империи46.
Эта тенденция различать на южных окраинах империи
«местных», «природных» (или «туземных») евреев, с одной стороны, и
евреев-инородцев — с другой, оказалась устойчивой47. После
присоединения Туркестана в 1866 году местные, так называемые
бухарские евреи получили равные права с остальным местным
населением и статус русских подданных. В 1876 году генерал-губернатор
К.П. Кауфман официально предоставил им статус туземцев48. Они
46 См.: Краткая Еврейская энциклопедия. Иерусалим: Еврейский
университет в Иерусалиме, 1994. Т. 7. Стлб. 382—385; Маггид Д.Г. Евреи на южных
окраинах России. Ч. 1. Евреи на Кавказе. Пг., 1918, а также Черный И.Я.
Горские евреи // Сборник сведений о кавказских горцах. Вып. 3. Отд. I. Тифлис,
1870; Анисішов И.Ш. Кавказские евреи-горцы // Сборник материалов по
этнографии, издаваемый при дашковском этнографическом музее. Вып. 3. М.,
1888.
47 Зарождение этой тенденции можно проследить еще в конце XVIII века,
когда караимов, которых до 1830-х годов официально считали евреями,
рескриптом от 18 июля 1795 года освободили от двойной подати, одновременно
запретив принимать в свои сообщества евреев-равванитов. Позднее в 1827—
1828 годах караимов, сначала крымских, а затем литовских и волынских,
освободили от воинской повинности. Между тем только в 1830-е годы их стали
официально именовать не евреями, а «русскими караимами ветхозаветного
исповедания» (См.: Тюркские народы Крыма. Караимы. Крымские татары.
Крымчаки / Ред. С.Я. Козлов, Л.В. Чижова. Москва: Наука, 2003. С. 25).
Критерии этого разделения евреев-инородцев и «местных» евреев не были четко
определены, но род занятий не играл определяющей роли. На Кавказе занятия
сельским хозяйством и ремеслами спасли часть местных евреев от выселения и
дискриминации, но в Туркестане статус туземных получили евреи,
занимавшиеся не только ремеслами, но и торговлей. Впрочем, это были достаточно
крупные торговцы, а крупная купеческая торговля также рассматривалась властями
как «полезное» занятие. Вероятно, решающую роль все-таки играл фактор
отличия, отделенности от основной массы евреев западных окраин империи.
48 Каганович А Россия «абсорбирует» своих евреев: имперская
колонизация, еврейская политика и бухарские евреи // Ab Imperio. 2003. № 4. P. 301—
328. Каганович отмечает, что это уравнение евреев в правах с мусульманским
и христианским населением произошло немедленно после завоевания, в то
время как в Алжире французские власти осуществили эмансипацию евреев че-

Глава 4- Империя Романовьлх и евреи
119
могли свободно выбирать занятия и приобретать недвижимое
имущество по всему краю. На практике этот статус «туземцев» давал
туркестанским евреям возможность проживать, приобретать
собственность и торговать на всей территории империи, включая
внутренние губернии и столичные города.
Вопреки закону о запрете евреям — иностранным подданным
переселяться в Россию, евреям Бухарского ханства в XIX веке в
этом не препятствовали. Бухарские евреи, как те, кто попал в
русское подданство в ходе завоевания края, так и те, кто переехал в
империю позднее из Бухарского ханства, играли большую роль в
торговле края с остальной империей, имели право посещать
ярмарки вне черты оседлости. Только в 1889 году бухарско-подданных
евреев лишили права приобретать недвижимость в империи,
оставив таковое за туземными евреями. В марте 1900 года по
инициативе военного ведомства был принят закон об изгнании бухарско-
подданных евреев из России. Однако он так и не .был выполнен
вплоть до падения империи из-за саботажа гражданских властей
края во главе с генерал-губернатором Н.И. Гродековым.
На Кавказе и в Туркестане мы видим ту же картину, что и на
западных окраинах, — в любой период в имперской администрации
не было единства в отношении к евреям. Изначальное намерение
правительства распространить на местных евреев южных окраин
дискриминационное законодательство о евреях западных окраин,
продемонстрированное властями в начале царствования Николая I
в отношении евреев Кавказа, было достаточно быстро
скорректировано, когда власти осознали социальную несхожесть местных
евреев и евреев западных окраин. На южных окраинах правовое
положение местных евреев улучшилось по сравнению с периодом
до аннексии этих территорий Российской империей, и евреи
выступали в целом как лояльная, проимперская группа.
Религия
Трудно оценить, насколько собственно религиозный фактор
влиял на политику имперских властей в «еврейском вопросе».
Сегодня можно уже уверенно утверждать, что антииудаизм был менее
развит в восточном христианстве по сравнению с католической
рез 40 лет после завоевания, и не по собственной инициативе, а под
давлением еврейского лобби в Париже (С. 314).

120
Империя Романовых и национализм
традицией49. Антисемитизм значительной части русского
православного духовенства в конце XIX и начале XX века скорее
формировался под влиянием широко распространившегося к тому
времени модерного светского антисемитизма, а не религиозной
традиции.
Православная церковь весьма настороженно относилась к идее
обращения евреев, поскольку всегда опасалась с их стороны
возможных еретических влияний. Дело не только в том, что
сохранялась память о прежней ереси жидовствующих. В XVIII веке в
России возникают новые и довольно многочисленные общины
иудействующих или субботников. Несмотря на репрессии властей,
усилившиеся при Николае I, они получали все большую
популярность в XIX веке. Целые общины субботников были сосланы в
Сибирь. Возможно, что запрет Николая I на столь успешно
начатое переселение евреев в Сибирь был связан именно с опасениями,
которые вызвало распространение субботничества. Запрет евреям
держать христиан в домашнем услужении также был связан с
боязнью отпадения последних от веры.
Религиозное течение субботников исследовано совершенно
недостаточно, высказываются самые разные предположения о том,
были ли у субботников какие-либо еврейские предки или
преемственная связь с прежними жидовствующими. Но в глазах
церковных и светских властей субботники однозначно были русскими
49 Тезис о сравнительной слабости антииудаистских и антисемитских
мотивов в православии был впервые высказан еще в конце XIX — начале XX в.
См.: Градовский НД. Отношение к евреям в древней и современной России.
Часть 1. Мотивы историко-национальные. С точки зрения
русско-православной церкви. СПб., 1891; Гессен Ю. Евреи в Московском государстве XV—
XVII в. // Еврейская старина. 1915. № 7. С. 1—18, 153—172. Научные работы
последних лет, подтверждающие этот тезис: Serov B.N. Les Juifs et le judansme
dans les cents polemiques des Slaves orientaux de la Rzeczpospolita (seconde moitie*
du XVIeme-XVIIeme siecle) //XVIIeme siecle. 2003. № 3 (Juillet-Septembre 2003,
55eme annee. Numero special: «La frontiere entre les chrćtientćs grecque et latine
au XVIIeme siecle. De la Lithuanie a l'Ukraine subcarpathique»). P. 501—514;
Серов Б.Н. Представления о евреях и иудаизме в украинско-белорусской
проповеди и полемике XVI в. // Иван Александрович Воронков —
профессор-славист Московского университета. М., 2003. С. 58—85; Dmitriev M. Christian
Attitudes to Jews and Judaism in Muscovite Russia: the Problem Revisited // CEL)
History Department Yearbook. 2001—2002. Budapest: Central European University
Press, 2002. P 21—41, а также сборник статей: Les Chretiens et les Juifs dans les
societes de rites grec et latin. Approche comparative. Actes du colloquc organise les
14—15 juin 1999 a la Maison des Sciences de THomme (Paris). Textes rćunis par
M. Dmitriev, D. Toilet et E. Teiro. Paris: Honore Champion editeur, 2003.

Глава 4. Империя Романовых и евреи
121
крестьянами, отпавшими от православия в иудаизм под влиянием
евреев50. В составленном в 1842 году в Святейшем синоде списке
сект «субботники» значатся среди «вреднейших» под первым
номером. Так что православная церковь чаще была озабочена мерами по
защите собственной паствы, а не миссионерскими задачами по
обращению евреев.
Дж. Клиер показал, что власти империи также не имели
систематической политики обращения евреев в христианство.
Единственным исключением были кантонисты. Батальоны кантонистов были
устроены именно так, чтобы способствовать обращению, и
Николай I требовал регулярных, ежемесячных докладов о результатах.
Тем не менее Клиер подтверждает мнение Станиславского, что
власти лишь дали кагалу право решать, отдавать ли в рекруты взрослых
или подростков, и не оказывали на кагал давления в этом вопросе51.
Сам факт, что обращение в христианство освобождало еврея от
любой правовой дискриминации, может рассматриваться как
надежный индикатор отношения властей к иудаизму. Однако
несколько малочисленных иудаистских групп (караимы, крымчаки,
в определенной мере бухарские и горские евреи) не подвергались
антиеврейской правовой дискриминации. Не вполне ясно, само ли
обращение как таковое или его неизбежные социальные
последствия — полный разрыв связей с общиной — были более важны для
властей. Общинная солидарность первоначально представлялась
властям препятствием к аккультурации, а позднее в разрыве связей
с общиной стали видеть и подрыв предполагаемой тайной
еврейской солидарности. Те 25 рублей, которые выплачивались каждому
обращенному в христианство еврею, можно рассматривать как
премию, но можно и как компенсацию за неизбежную потерю
поддержки общины. «Низкое число обращений также
свидетельствует, что энтузиазм российского государства в вопросе обращения
евреев был сильно преувеличен в литературе», — замечает Клиер52.
50 См.: Краткая Еврейская энциклопедия, Иерусалим (репринт — Москва,
1996). Т. 3. Стлб. 985—989; а также обзор литературы: Кац Беньямин.
Непогасшие искры. Пленные евреи и русские субботники, (http://www.mahanaim.org/
historv/givur/evrei.htm — посещение — 02.11.2005.)
51 Klier, John D. State Policies and the Conversion of Jews in Imperial Russia //
Of Religion and Empire. Missions, Conversion, and tolerance in Tsarist Russia /
Robert Geraci and Michael Khodarkovsky, eds. Ithaca and London: Cornell
University Press, 2001. P. 92—112, особенно р. 100—103.
52 Klier, John D. State Policies and the Conversion of Jews in Imperial Russia.
P. 112.

122
Империя Романовых и национализм
Нет сомнения, что власти всегда были враждебны «фанатизму»
традиционных раввинов и довольно часто с подозрением
относились к хасидам. Они стремились создать лояльный и
подконтрольный раввинат, добиваясь этого через учреждение раввинских
училищ, и вынашивали планы по созданию иерархической структуры
для иудаистских священнослужителей. Это отчасти напоминает
политику империи в отношении мусульманского духовенства. Но
остается открытым вопрос, в какой степени это было
проявлением враждебного отношения к иудаизму как таковому и в какой —
стремлением установить контроль над духовенством тех религий,
которые традиционно не имели иерархической структуры. Во
всяком случае, Клиер был прав, когда в статье с показательным
названием «Традиционный русский религиозный антисемитизм —
полезная концепция или преграда для понимания?» написал, что
«целый ряд факторов обусловил ухудшение статуса евреев, но ни
один не связан напрямую с религиозными предрассудками»53.
Избирательная интеграция вместо эмансипации
в эпоху Великих реформ
В либеральной атмосфере нового царствования ожидания
ослабления дискриминации евреев и вообще русско-еврейского
сближения были широко распространены. Общественная атмосфера
этому благоприятствовала. В 1856 году сам Александр II приказал
«пересмотреть все существующие о евреях постановления для
соглашения с общими видами слияния сего народа с коренными
жителями, поскольку нравственное состояние евреев может сие
дозволить». Царь собственноручно отметил на докладе
Еврейского комитета, что вполне разделяет мнение о том, что Россия
должна следовать образцу западноевропейских стран, где евреи
успешно «слились» с местным населением54.
С 1858 года в прессе начинается весьма активная кампания за
отмену правовых ограничений, касавшихся евреев. Наряду с рус-
53 Klier, John. «Traditional Russian Religious Antisemitism» — A Useful Concept
or a Barrier to Understanding? // The Jewish Quarterly. 1999. \fol. 29. Summer. P. 29—
34, цитата — р. 31.
54 ГА РФ. Ф. 109 (Секретный архив). On. 3. Д. 2319. Л. 3—10. Цит. по:
Nathans, Benjamin. Beyond the Pale. The Jewish Encounter with Late Imperial Russia.
Berkeley, etc., University of California Press, 2002. P. 369.

Глава 4- Империя Романовых и евреи
123
скими публицистами активную роль играли в ней и публицисты-
евреи. Попытка петербургского еженедельника «Иллюстрация»
выступить с антиеврейскими статьями встретила в 1858 году
решительную оппозицию практически всей русской печати и даже
вызвала появление двух писем протеста, одно из которых было
подписано виднейшими интеллектуалами, включая И. Тургенева,
К. Кавелина, В. Спасовича. Клиер, подробно анализировавший
публицистику того времени по еврейскому вопросу55, считает, что
«1858 год оказался первым и последним годом широкого
распространения филосемитизма в России»56. Вряд ли можно счесть эту
оценку вполне аккуратной. Верно, что в позднейшие годы русское
общественное мнение не демонстрировало уже столь полного
единства в симпатиях к евреям, прежде всего к «просвещенным евреям»,
разумеется. Но, во-первых, и в 1858 году антиеврейская позиция
была заявлена. А во-вторых, общее настроение оставалось
решительно «проеврейским» и в 1862 году, когда подавляющее
большинство газет выступило на стороне еврейского журнала «Сион» в его
конфликте с украинофильским журналом «Основа»57.
Исследователь истории евреев Одессы С. Ципперштейн, опираясь на
свидетельства современников, говорит о «достоинстве и величавости»
богатевших одесских евреев и замечает, что «в начале 1860-х гг. это
чувство безопасности и уверенности было присуще и еврейским
интеллектуалам Одессы»58.
В Западном крае власти в начале 1860-х годов надеялись найти
в евреях союзников против поляков. В 1862 году киевский генерал-
губернатор князь И.И. Васильчиков, предлагая ряд шагов по
расширению прав евреев в крае, писал: «В еврействе, многочисленном,
образованном и освобожденном от тягостных ограничений,
правительство могло бы найти противодействующую силу против бурно-
55 См.: Klier, John D. Imperial Russia's Jewish Question. P. 32—66.
56 Klier, John D. Imperial Russia's Jewish Question. P. 67.
57 Конфликт, наряду с уже традиционным спором об уместности
употребления слова «жид», касался и поднятого П. Кулишем вопроса о том, почему
евреи предпочитают ассимилироваться в русскую, а не украинскую культуру.
«Сион», среди прочего, осуждал украинский сепаратизм и призывал к
единству образованной публики в России. См.: Миллер А. «"Украинский вопрос"...».
С. 87—89; Serbyn R. The «Sion» — «Osnova» Controversy 0П86І—1862 / Ukrainian-
Jewish Relations in Historical Perspective. Edmonton, 1977.
58 Zipperstein, Steven J. The Jews of Odessa. A Cultural History, 1794—1881.
Stanford: Stanford University Press, 1986. P. 96. (См. русский перевод:
Ципперштейн С. Евреи Одессы: История культуры. 1794—1881. М.; Иерусалим, 1995).

124
Империя Романовых и национализм
го польского элемента»59. В частности, он предлагал разрешить
еврейским купцам покупать имения в Юго-Западном крае. Это
предложение было принято, и такое разрешение было дано для всей
черты оседлости. Еврейские предприниматели с энтузиазмом
воспользовались открывшимися возможностями60. Однако уже 5
марта 1864 года был принят закон, который вновь запретил евреям
покупать землю в Западном крае.
Ситуация радикально изменилась в результате польского
восстания 1863 года. Если Васильчиков накануне восстания, в 1862
году, видел в уступках евреям меру, которая могла бы перетянуть
евреев на сторону правительства61, то теперь, после подавления
восстания, правительство в отношениях с польской шляхтой в
Западном крае полагалось прежде всего на силу и не видело в
ближайшем будущем нужды в евреях как союзниках. Однако записывать
евреев в ряды врагов вместе с польской шляхтой правительство
тоже не собиралось: осуществленная при А. Велепольском
эмансипация евреев в Царстве Польском осталась в силе, хотя
практически все принятые тогда меры и законы, расширявшие польскую
автономию, были решительно перечеркнуты после восстания.
Конфискации подверглись имения участников восстания, а на
остальных польских землевладельцев в Западном крае был наложен
особый налог, одна из целей которого была заставить их продавать
имения. При этом правительство ввело запрет на покупку имений
поляками. Таким образом, на продажу должно было поступить
значительно больше земли, чем это мог кто-либо предвидеть в 1862
году. Резкое увеличение еврейского землевладения в планы властей
не входило. К тому же многие евреи, особенно те, у кого были
деньги для покупки имений, были тесно связаны с польскими
землевладельцами деловыми интересами. Разрешение евреям покупать
выставленные на продажу польские земли открывало широкие
возможности и для покупки их польскими же землевладельцами через
подставных лиц — евреев.
59 См.: Слиозберг Г.Б, Дела минувших дней. Записки русского еврея. Т. 2.
Париж, 1933. С. 146.
60 В частности, благодаря этой мере возникла «сахарная империя»
Бродских, которая в кратчайший срок превратила сахар из предмета роскоши в часть
повседневного употребления всего населения, в том числе и крестьянства.
61 Об этой задаче писал царю и наместник Царства Польского И.О. Сухоза-
нет в июле 1861 года: «Произвести разрыв братства между евреями и
христианами... всеми мерами достигнуть должно стараться». См.: Переписка наместников
Королевства Польского в 1861 году. Wrocław; Warszawa; Kraków, 1964. С. 233.

Глава 4. Империя Романовых и евреи
125
Участие евреев в польских патриотических манифестациях
накануне восстания сделало популярной в русском общественном
мнении идею сговора поляков и евреев против России62. Другим
аргументом в пользу такого взгляда на евреев было развитие
ситуации в Галиции, где евреи выступали активными политическими
союзниками поляков. Между тем власти в Петербурге неизменно
внимательно следили за ситуацией в Галиции, и не раз развитие
событий в этой провинции Габсбургов давало импульс для
решений царских властей в области национальной политики63.
Но самое важное — что к 1863 году концепция общерусской
нации, включающей всех восточных славян, уже стала вполне
доминирующей не только в дискурсе русского национализма, но и во
взглядах правительственных кругов. В территориальном отношении
эта концепция предполагала не просто «располячение» Западного
края, но и утверждение его русского характера. Именно об этом
говорилось в решении Западного комитета, который обсуждал
после восстания, стоит ли предоставлять евреям право на покупку
земли: «...усиление еврейского элемента между землевладельцами
западных губерний не соответствовало бы ни в политическом, ни в
нравственном отношениях видам правительства, которым в
последнее время сознана необходимость как усиления в Западном крае
русского элемента между землевладельцами, так и поставлення в
том крае в сколь возможно независимое положение крестьянского
населения»64.
Поначалу, сразу после восстания, правительство допустило
приток в край немцев. Однако уже вскоре, после победы Пруссии
над Габсбургами в 1866 году и, тем более, после триумфа Германии
в 1870 году и создания направленного против Петербурга альянса
62 Польская публицистика давала этому почву — см., например, о
призывах Элизы Ожешко к сотрудничеству поляков и евреев в западных губерниях:
Phillips, Ursula. The «Jewish Question» in the Novels and Short Stories of Eliza
Orzeszkowa // East European Jewish Affairs. 1995. \fol. 25. № 2. P. 69-90.
63 О том, как попытка введения латиницы для русинов в Галиции
послужила одним из толчков к запрету публикаций латиницей на украинском и
белорусском в Российской империи см.: Миллер А. Язык, идентичность и
лояльность в политике властей Российской империи // Россия и Балтия.
Остзейские губернии и Северо-Западный край в политике реформ Российской
империи. 2-я половина XVIII — XX в. М., 2004. С. 142—155; Miller A., Ostapchuk О.
The Latin and Cyrillic Alphabets in Ukrainian National Discourse and in the
Language Policy of Empires // History of Ukraine as a Laboratory of Post-Modern /
Kasianov G., Ther Ph., eds. (в печати); а также главу 3.
64 Материалы комиссии по устройству быта евреев. СПб., 1874. С. 1—2.

126
Империя Романовых и национализм
Берлина и Вены в 1881 году, даже рост землевладения немецких
колонистов на этой территории станет проблемой для властей и
русского национализма. В 1887 году правительство запретило
любым иностранным гражданам приобретать или арендовать земли на
Волыни, в Киевской и Подольской, а также привисленских
губерниях.
Восприятие Западного края как оспариваемого, угрожаемого
пограничья получает новое измерение. Прежние подозрения в
отношении евреев, что они симпатизируют полякам, дополнились
подозрениями в симпатиях к немцам. В 1860-е годы вполне
обозначилось неблагоприятное отношение властей и русской
националистической печати не только к переходу евреев в католичество и их
обучению на польском языке, но и к переходу их в лютеранство и
к обучению на немецком. Этот мотив уже тогда порой
доминировал над мотивом польской угрозы как в бюрократических
документах, так и в прессе. «Дело решится... или в пользу онемечения, или
в пользу обрусения наших евреев, смотря по тому, как отнесется
наше Правительство к вопросу о дозволении употреблять русский
язык в учебных и ученых сочинениях по еврейским предметам, в
издании еврейских молитвенников, богослужебных и религиозных
книг и в особенности Библии», — говорилось в экспертной
записке Министерства народного просвещения65. (Заметим, что
«обрусение» в этом тексте понимается прежде всего как усвоение
русского языка и светской культуры, а обращение в православие не
предполагается.)
В увязке с германской, а не польской угрозой «еврейский»
вопрос обсуждался и на страницах «Московских ведомостей»
М.Н. Каткова, который в 1866 году писал о распространении
среди евреев не русского, а немецкого языка: «Может ли русское
правительство желать, чтобы Германия имела в нашем полутора-
миллионном еврейском населении свой аванпост, вдвинутый
почти в самое сердце России»66.
В целом обозначившаяся в начале 1860-х годов в
правительственной политике тенденция к эмансипации евреев и
благожелательное настроение общественного мнения сохранились и после
65 Lietuvos valstybes istorijos archyvas (Литовский государственный
исторический архив). Ф. 378. BS. 1867 г. Д. 1482. Л. 2—6, 30—34 об. (Я благодарен
Михаилу Долбилову за эту цитату.)
66 См.: Московские ведомости. № 143. 8 июля 1866 г. Цит. по: Катков М.Н.
Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1866. М., 1897. С. 294.

Глава 4. Империя Романовых и евреи
127
восстания 1863 года. Ассимиляторский акцент усилился67, но
польская формула «поляки Моисеева закона» в России не стала
популярной — «русские евреи» никогда не уступили места в
публицистике «еврейским русским». Хотя Катков даже ставил мятежное
Царство Польское в пример российской политике в еврейском
вопросе: «Евреи, по своему природному характеру, отличаются
энергией, предприимчивостью и смышленостью, — качествами,
которые, будучи худо направлены, могут причинять большой вред, но
которые, напротив, при хорошем направлении, могут приносить
весьма значительную общественную пользу. Нет сомнения, что
всякий, кто желает добра России, не может не желать, чтобы столь
значительная и влиятельная часть населения в западном крае была
одушевлена честным русским гражданским чувством. Пример
других стран, пример Англии и Голландии, Италии и Франции,
Германии и самого Царства Польского времен последнего мятежа
убедительно доказывает, что ни чуждое происхождение евреев, ни
закон их веры не мешают им проникаться одними
патриотическими чувствами того населения, среди которого они живут»68.
Катков в 1866 году был совершенно уверен, что правовая
эмансипация евреев — дело недалекого будущего. Перечисляя, каким
группам евреев было недавно разрешено селиться вне черты
оседлости, он писал: «Русское законодательство, таким образом,
безостановочно идет вперед в одном и том же направлении...
Желательно, чтобы закон не проводил черты разделения между ними и всеми
русскими подданными»69. «Евреи, — подчеркивал Катков, — везде,
где только признают их права, действуют в интересах
политического единства страны»70.
67 В 1864 г. Виленский генерал-губернатор М.Н. Муравьев явочным
порядком преобразовал некоторые казенные начальные училища для евреев в
«народные» еврейские школы: специальные предметы, включая религиозное
обучение и иврит, были заменены усиленным преподаванием русского языка и
правописания. См. подробнее: KlierJ. Imperial Russia's Jewish Question, 1855—
1881. P. 222-244.
68 См.: Московские ведомости. № 143. 8 июля 1866 г. Цит. по: Катков М.Н.
Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1866. М., 1897. С. 293.
Из статьи видно, что Катков считает условием возникновения у евреев
«честного русского гражданского чувства» не отказ от веры, а распространение среди
них русского языка и правовую эмансипацию евреев; все примеры Каткова —
это страны, где такая эмансипация уже была в основном проведена.
69 См.: Московские ведомости. № 53. 10 марта 1866 г. Цит. по: Катков М.Н.
Собрание передовых статей... 1866. С. 153.
70 Там же. С. 155.

128
Империя Романовых и национализм
С конца 1850-х годов в Петербурге активно действуют так
называемые «штадланы» — ходатаи по еврейским делам, — тактика
которых заключалась в постепенном, шаг за шагом, проталкивании
мер по облегчению правовой дискриминации71. С 1863 года для
евреев, поступивших в общие учебные заведения, было решено
выделять ежегодно стипендии на общую сумму 24 тыс. руб. — за
счет самих же евреев, из сумм свечного сбора. После утверждения
в 1864 году нового устава гимназий и прогимназий, в котором
говорилось, что в них могут обучаться «дети всех сословий без
различия вероисповедания», число евреев — учащихся гимназий стало
стремительно расти. В 1865 году их было 990 (3,3% всех учащихся),
в 1870-м - 2045 (5,6%), в 1880-м - 7004 (12%). Ясно, что за этими
цифрами скрывается намного более резкий рост числа еврейских
учащихся в черте оседлости — в целом в черте к концу 1870-х
евреи составляли 19% учащихся гимназий, а в Одесском учебном
округе — до одной трети. В только что открывшуюся Николаевскую
классическую гимназию в 1879 году поступили 105 евреев и 38
христиан. В 1865 году во всех русских университетах обучалось 129
евреев (3,2% всех студентов), в 1881-м - 783 (8,8%). К 1886 году
евреи составляли уже 14,5% всех студентов, а в Одесском
университете в том году каждый третий студент был евреем72.
Уже в 1859 году еврейские купцы первой гильдии были
уравнены в правах с русскими купцами. В течение 1860—1870-х годов был
издан ряд законов, разрешавших повсеместное жительство в
империи лицам иудейского исповедания с высшим образованием, с
учеными степенями кандидата, магистра, доктора (прежде всего
медицины) (27 ноября 1861 г.); в 1865—1867 годах закон был
распространен на евреев-врачей, не имеющих ученой степени; в 1872-м —
на выпускников С.-Петербургского Технологического института;
наконец, в 1879-м право жить за Чертой получили все, окончившие
курс в высших учебных заведениях, а также аптекарские
помощники, дантисты, фельдшеры, повивальные бабки и изучающие
фармацию, фельдшерское и повивальное искусство. 28 июня 1865 года
такое же право получили ремесленники, а 25 июня 1867-го —
отставные николаевские солдаты73. Молодые евреи имели право
71 Наиболее видная роль в этой деятельности принадлежала барону Евзе-
лю Гинзбургу, а затем его сыну Горацию.
72 См.: Краткая Еврейская энциклопедия. Т. 7. Стлб. 333—334; Slezkine Yuri.
The Jewish Century. Princeton, Princeton University Press, 2004. P. 123—124.
73 Гессен Ю.И. История еврейского народа в России: В 2 т. Л., 1925—1927.
Т. 2. С. 155-159,208.

Глава 4- Империя Романовых и евреи
129
покидать черту оседлости на время обучения, в том числе
ремесленным профессиям. Фактически обладание любой «полезной», с
точки зрения властей, профессией или стремление ее получить
давали выход за пределы черты оседлости.
Евреи получили право поступать на государственную службу,
участвовать в городском и земском самоуправлении и новых судах.
Однако власти позаботились оговориться в Городовом положении
1870 года, что даже в городах с преобладающим еврейским
населением евреи не могли составлять более трети гласных городской
думы и не могли избираться городскими головами.
В целом стратегия властей состояла, по определению Б. Натан-
са, в «выборочной интеграции» евреев в имперское общество74.
Число евреев вне черты оседлости росло довольно быстрыми
темпами, в том числе и в столице империи, где в 1869 году проживало
7 тыс. евреев, а в 1897-м на законных основаниях уже 35 тысяч, и
примерно столько же — незаконно. Еще быстрее росло число
евреев в крупных городах черты оседлости и в Киеве. Стоит отметить,
что численность евреев в Сибири росла в той же пропорции, что и
общая численность населения края75.
Стратегия выборочной интеграции захватывала все большее
число евреев и работала, пусть не без проблем, до начала 1880-х
годов. 3 апреля 1880 года МВД издало циркуляр для местных властей,
в котором евреям, нелегально поселившимся за пределами черты
оседлости, разрешалось остаться в местах их действительного
проживания, что, по сути дела, означало амнистию для всех
нарушителей законов о черте оседлости76.
В общей сложности в период с 1859 по 1869 год было принято
69 узаконений и распоряжений, касающихся евреев. Из них лишь
3 (в 1859, 1861, 1868 гг.) ухудшали положение евреев, 19 носили
разъяснительный и уточняющий характер, а остальные 47
расширяли права евреев. Период, когда действовало «либеральное
приглашение к аккультурации и ассимиляции», в России был точно таким
74 Nathans, Benjamin. Beyond the Pale; Натане Б. Конфликт, община и
евреи в Санкт-Петербурге конца XIX в. // Российская империя в зарубежной
историографии. С. 634—887.
75 Общее население Сибири выросло в период между 1897 и 1911 годом с
4 889 633 до 8 393 469 человек, а еврейское с 33 704 до 53 971. Нужно, впрочем,
иметь в виду, что довольно многочисленны были нелегально проживавшие в
Сибири евреи.
76 KlierJ. Imperial Russia's Jewish Question, 1855-1881. P. 299.
5 - 3049

130
Империя Романовых и национализм
же, как в Германии, — с конца 50-х до конца 1870-х годов, хотя
факторы, обусловившие это совпадение, не были идентичными.
Очевидно, что 1860-е и 1870-е годы были именно тем периодом,
когда политические условия делали возможной отмену черты
оседлости. Такие предложения высказывались, причем даже весьма
враждебно настроенными по отношению к евреям высшими
чиновниками77. Негативные экономические последствия существования
Черты евреи стали испытывать по-настоящему остро именно в
последние десятилетия XIX века. По своей площади черта оседлости
была больше территории Франции и располагалась на наиболее
развитых в экономическом отношении западных окраинах
империи. Разделы Речи Посполитой на самом деле радикально
увеличили пространство, доступное для расселения евреев за счет
включения в Черту Новороссии. Именно туда правительство старалось
направить еврейскую сельскохозяйственную колонизацию, которая
была окончательно остановлена именно в 1870-е годы.
Опыт Австро-Венгрии, где ограничения на передвижение
евреев были сняты в 1867 году, показывает, что экономические
факторы ограничения мобильности и негативное отношение местных
сообществ в местах, куда евреи потенциально могли мигрировать,
работали без правовых ограничений. Если взглянуть на карту
расселения евреев в Габсбургской монархии на рубеже веков, то есть
спустя более чем 30 лет после отмены правовых ограничений на их
расселение по империи, то концентрация евреев в Галиции и
Буковине, где они по своим социально-культурным характеристикам
были схожи с евреями западных окраин Российской империи,
осталась прежней, то есть приблизительно такой же, как в черте
оседлости78. Если евреи и решались сняться с места, то маршрут их
лежал чаще за океан, как и у евреев черты оседлости.
Почему в Российской империи власти не пошли по этому пути?
Отчасти потому, что не знали (не могли знать) результатов австро-
венгерского эксперимента. Отчасти потому, что в Российской
77 В частности, такое предложение содержалось в меморандуме по
еврейскому вопросу киевского генерал-губернатора A.M. Дондукова-Корсакова
Александру II от 26 октября 1872 года. См.: Klier J. Imperial Russia's Jewish
Question, 1855-1881. P. 203.
78 Накануне Первой мировой войны в Галиции с ее 8 миллионами
населения жили 872 тысяч из общего числа в 2084 тыс. габсбургских евреев. См.:
Himka, John-Paul. Dimentions of a Triangle: Polish-Ukrainian-Jewish Relations in
Austrian Galicia // Polin (Studies in Polish Jewry). 1999. V 12. P. 25-48.

Глава 4- Империя Романовых и евреи
131
империи власти имели дело с несравненно большей по
численности массой евреев, что существенно повышало риски. Отчасти
потому, что власти совершенно не были уверены, что большинство
евреев будет следовать тому принципу, который Д. Фельдман
сформулировал следующим образом: «Если евреи должны были стать
гражданами и подданными наравне с другими, то им предстояло,
как и другим, подчиниться контролю государства на тех же
основаниях»79. (Вопрос о том, сколько в этих опасениях было от
антисемитского предубеждения, которое, несомненно, играло важную
роль, а сколько — от объективного наблюдения, заслуживает
особого обсуждения.) Отчасти потому, что политические и социальные
реформы вообще в Российской империи не пошли тогда так
далеко, как в империи Габсбургов, и власти как в еврейском вопросе,
так и в других сферах по-прежнему более полагались на методы
прямого административного контроля80. В Российской империи не
была введена конституция и не было периода торжества
либеральных принципов, в отличие от Габсбургской монархии, где это
произошло в I860—1870-е годы.
Сравнивая политику в отношении евреев в империях
Романовых и Габсбургов, следует также учитывать, что венгерские элиты
Цислейтании, занявшие доминирующие позиции в своей
субимперии после Соглашения 1867 года, совершенно сознательно пошли
на создание венгерской буржуазии главным образом из мадьяризо-
ванных евреев. Осуществлявшийся с середины XIX века проект по
строительству венгерской нации предусматривал мадьяризацию
значительных групп населения Цислейтании, и мадьяризованные
евреи рассматривались венгерскими элитами как необходимые
79 Feldman, David. >\&s Modernity Good for the Jews? // Modernity, Culture and
«the Jew» / Bryan Cheyette and Laura Marcus, eds. Cambridge, UK: Polity Press,
1998. P. 171 — 187, цитата — p. 172. Большую роль в росте подозрительности в
отношении евреев как в среде бюрократии, так и в общественном мнении
сыграла публикация в 1869 году в Вильне Яковом Брафманом знаменитой
«Книги кагала», которая вскоре была переиздана и в Петербурге.
80 «В Российской империи не было способа определить степень правовой
дискриминации, потому что не существовало общего стандарта,
применимого ко всем подданным. Все, за исключением самого царя, принадлежали к
группам, которые подвергались тем или иным видам дискриминации». Это
наблюдение Юрия Слезкина остается во многом справедливым и в
отношении пореформенной России. См.: Slezkine, Yuri. The Jewish Century. P. ПО (Цит.
по: Слезкин Ю. Эра Меркурия. Евреи в современном мире. М.: НЛО, 2005.
С. 150).
5*

132
Империя Романовых и национализм
союзники при его реализации. Русский национализм в некоторых
случаях тоже видел в евреях возможных союзников в
русификаторской политике, но вовсе не отводил им столь важной роли в
рамках собственного проекта национального строительства.
Таким образом, неудачу империи Романовых в деле
эмансипации евреев в тот период, когда это сумели сделать Габсбурги и когда
для этого существовала реальная возможность в России, следует
объяснить целым комплексом причин. Нежелание самодержавия
вступить на конституционный путь развития занимает в нем
главное место, но его не исчерпывает.
Наблюдение Суламит Волков, что «антимодернизм процветает
там, где модерные структуры социальной стратификации не
заменяют традиционные, а сосуществуют с ними», основано на
немецком материале81. Это еще более верно в отношении России,
которую Альфред Рибер описал как «общество осадочных пород», в
котором новые структуры, словно пластами, налагались на
старые82. Русским евреям предстояло уже в 1880-е годы испытать
последствия такой ситуации.
Эпоха модерного антисемитизма
Начало 80-х годов XIX века стало рубежом в истории евреев в
Российской империи. В 1881—1882 годах по западным окраинам
империи прокатилась волна погромов. Фактически это были
первые широко распространившиеся проявления массового насилия в
отношении евреев в Российской империи83. Погромы вызвали
первую массовую волну еврейской эмиграции из России — в общей
сложности более 20 тысяч человек. Следующий крупный погром
81 Volkov, Sulamit. The Rise of Popular Antimodernism in Germany: The Urban
Master Artisans 1873—1896. Princeton University Press, 1978. P. 329—330.
82 Rieber, Alfred. The Sedimentary Society // Russian History. 1989. Vol. 16.
N? 2—4. Festschrift for Leopold Haimson / Ed. by R. Wbrtman. P. 353—376.
83 Первый погром на территории Российской империи произошел в
Одессе в 1821 году, следующий крупный погром был там же в 1859 году. Также в
Одессе произошел особенно жестокий погром 1871 году. Здесь погромы
стали частым явлением задолго до 1880-х годов. Главную роль в них играли
поначалу местные греки, реагировавшие таким образом на возраставшую
конкуренцию со стороны евреев. См.: Klier, John D. The Pogrom Paradigm in Russian
History// Pogroms. P. 15-18.

Глава 4. Империя Романовых и евреи
133
был в Кишиневе в 1903 году, а затем многочисленные погромы
произошли в 1905—1906 годах84.
Наши знания о погромах носят в основном негативный
характер. Мы более готовы ответить на вопрос, чем погромы не были,
чем на вопрос, что же такое погром. Мы знаем, что погромы не
были организованы правительством; что они происходили как в
Черте, так и вне ее; что погромы не были исключительно
российским явлением и начались не в Российской империи; что погромы
происходили и в тех странах, где существовала правовая
дискриминация евреев, и там, где ее не было; как при либеральных, так и при
авторитарных режимах85.
Вероятно, сам вопрос — «что такое погром?» — сформулирован
неверно. События, обозначаемые словом «погром», были
многообразны по обстоятельствам, формам и причинам.
Много ценного об определенной категории погромов,
наиболее распространенной в 1880-е годы, мог бы сказать Дональд Горо-
виц в свете своей концепции «смертоносного этнического бунта»
(«deadly ethnic riot»), но он погромы практически не исследует.86
Горовиц признает, что погромы являются «подгруппой этнических
бунтов», если происходят без участия властей и сопровождаются
кровопролитием. Его предположение, что значительная часть
погромов инспирирована властями и потому под это определение не
подходит, не выдерживает критики. В этой части своих
представлений о погромах Горовиц опирается скорее на СМ. Дубнова, чем
на Ганса Роггера. К сожалению, диагноз Зигмунта Баумана, что
широко распространенная тенденция «ссылать судьбу евреев в
особый раздел истории и исключать ее из общего исторического нар-
ратива уменьшает объясняющий потенциал последнего»,
применим и к этой книге87.
84 Таким образом, подавляющее большинство погромов в Российской
империи произошло в период кризиса после цареубийства или во время
революции.
85 См.: Rogger, Hans. Conclusion and Overview // Pogroms: Anti-Jewish Violence
in Modern Russian History. P. 314—371.
86 Horvvitz, Donald L. The Deadly Ethnic Riot. Berkeley, 2001. Горовиц
определяет этнический бунт как «отражение этнического конфликта с помощью
насилия», «которое происходит спонтанно, не в ответ на распоряжения
властей, но как реакция на остроту момента и чувства участников» (Р. 13—14).
87 Bauman, Zygmunt. Allosemitism: Premodern, Modern, Postmodern //
Modernity, Culture and «the Jew». P. 144.

134
Империя Романовых и национализм
В то же время очевидно, что значительная часть погромов
1905 года не подходит под определение этнического бунта. Они не
были, разумеется, организованы властями, которые вообще мало
что могли организовать в обстановке революции и потери
контроля над ситуацией, но они не были в строгом смысле слова
этническими — они были прежде всего антиреволюционными, и их
жертвами далеко не всегда были евреи88. Вместе с тем евреи
ассоциировались антиреволюционными черносотенными силами с
революцией и были, несомненно, одной из главных мишеней
насилия.
Также не подходит под категорию «этнического бунта»
основная масса погромов периода войн 1914—1920 годов, поскольку
погромы осуществлялись, главным образом, организованными
вооруженными формированиями. Разнообразие явлений, которые
скрывает слово «погром», — один из симптомов идеологической
мотивированности историографии89.
Участие властей в организации погромов (даже кишиневского)
сегодня можно уверенно отнести к разряду мифов. Сложнее вопрос
о поведении властей во время погромов. Г. Роггер, который дал
настолько полный анализ погромов 1880-х годов, насколько это
позволяло современное состояние историографии90, упоминает
несколько факторов, которые, вне зависимости от того, были ли
местные чиновники антисемитски настроены или нет, могли
помешать властям предпринять решительные шаги, в том числе
использовать огнестрельное оружие против погромщиков. Это могло быть
88 См.: Podbolotov, Ser&iei. «And the Entire Mass of Loyal People Leapt Up»: The
Attitude of Nicholas II towards the Pogroms // Cahiers du monde russe. 2004. Nfol. 45.
P. 193—208; Idem. «True Russians»' against the Jews: Right-Wing Anti-Semitism in the
Last Years of the Russian Empire, 1905—1917//Ab Imperio. 2001. \fal. 3. P. 191-220.
См. также: Степанов CA. Черная сотня в России. М., 1992. Согласно
Степанову, который использовал данные полицейских дознаний, в ходе погромов в
октябре 1905 года погибло 1622 человека, а 3544 были ранены. Определить
национальность удалось лишь в отношении 75% убитых и 73% раненых. Степанов
заключает, что среди погибших было 711 евреев, а среди раненых — 1207;
православных (русских, украинцев и белорусов) погибло 428 человека и 1246 было
ранено; 47 погибших и 51 раненый были армянами.
89 «Использование одного и того же термина для обозначения явлений,
разделенных веками, скрывает не меньше, чем раскрывает», — замечает 3.
Бауман о неизбирательном использовании термина «антисемитизм». (Ваитапп,
Zygmunt. Allosemitism: Premodern, Modern, Postmodern. P. 145). Это верно и в
отношении использования термина «погром».
90 Rogger, Hans. Conclusion and Overview. P. 332—338.

Глава 4. Империя Романовых и евреи
135
вызвано растерянностью в кризисной ситуации, перекладыванием
ответственности между военными и гражданскими властями,
недостатком войск на месте и т.д. Сходные механизмы работали и в
ситуациях, когда погромы не были антиеврейскими, причем даже
в столице и даже в военное время91. Среди имперской элиты были
люди, которые эффективно предотвращали погромы92, были и те,
кто симпатизировал погромщикам. К числу последних
принадлежал Николай II, что нашло выражение и в массовом помиловании
царем участников погромов 1905 года93.
Через 10 лет после первой волны погромов закон 1891 года
установил уголовную ответственность за «открытое нападение одной
части населения на другую», создав легальную базу для
преследования тех участников погромов, которым нельзя было вменить
прямое участие в убийствах. Однако непосредственной
законодательной реакцией на волну погромов 80-х годов стали «Временные
правила» от 3 мая 1882 года. Правила отразили убеждение властей
в том, что «еврейская эксплуатация» крестьян провоцирует
погромы и что предотвратить их можно, лишь максимально изолировав
друг от друга евреев и крестьян. Правила запрещали евреям
продажу спиртных напитков в сельской местности, какую бы то ни было
торговлю на селе во время христианских праздников94,
приобретение и аренду имений, поселение в сельской местности. Те евреи,
кто уже жил вне городов и местечек, могли остаться на месте.
Случаи нарушения последнего правила со стороны местных властей,
которые пытались под разными предлогами выселять из сельской
местности уже живших там евреев, описаны Дубновым.
Единственное, чего не упоминает Дубнов, это то, что все описанные им
случаи взяты из дел Сената, который неизменно решал их в пользу
91 См. описание поведения властей во время погрома иностранных
подданных в Москве в 1915 году: Lohr, Eric. Nationalizing the Russian Empire. The
Campaign against Enemy Aliens during the World War 1. Cambridge, MA, 2003.
Гл.2.
92 См., например: Ohs, Michael. Tsarist Officialdom and the Anti-Jewish Pogroms
in Poland // Pogroms. Anti-Jewish Violence in Modern Russian History. P. 164—190.
93 Царь отказал в помиловании 78 погромщикам, его решения в
отношении еще 147 неизвестны, в 1713 случаях прошения о помиловании были
удовлетворены (Степанов С.А. Черная сотня в России. С. 82). См. также: Podbolo-
tov S. And the Entire Mass of Loyal People Leapt Up.
94 Власти знали, что погромы особенно часто происходили в неделю
после Пасхи и в другие праздники, сопровождавшиеся обильным употреблением
алкоголя.

Империя Романовых и национализм
евреев. Число евреев, проживавших в сельской местности в 1888
году, было выше, чем в 1882-м95.
3. Бауман справедливо замечает, что в домодерном мире
насилие порождалось ощущением, что сегодня дела обстоят не так, как
вчера, а в модерном мире — страхом перед тем, что будет завтра96.
В погромах 1881 — 1882 годов, судя по тому, что мы о них знаем,
работали оба механизма. Но страх перед будущим как основа
модерного антисемитизма проявился со всей полнотой именно в
начале 80-х, Поэтому можно утверждать, что не погромы сами по себе,
но их совпадение по времени с осознанием опасностей
капиталистического развития сделали начало 80-х поворотным моментом в
истории «еврейского вопроса» в Российской империи.
В попытке спасти свою радикальную модернистскую
концепцию национализма как порождения индустриальной революции
Э. Геллнер утверждал, что в Восточной Европе даже тень этой
революции рождает национализм. В целом эта аргументация не
выглядит убедительной, но, возможно, в определенном смысле в ней
есть доля истины: многие элиты в Восточной Европе начали
думать о некоторых проблемах еще до того, как эти проблемы
действительно появились в их обществах. Они предвидели эти
проблемы, наблюдая опыт более развитых соседей. Этот механизм
сработал и при возникновении модерного русского
антисемитизма. В марте 1880 года петербургское «Новое время» предложило
публике получивший вскоре широкий отклик лозунг «жид
грядет». Критические выступления прессы начались еще в конце
1870-х годов с осуждения еврейских подрядчиков, наживавшихся
на армейских поставках во время войны с Османской империей.
Вскоре эта критика переросла в вопли о растущей экономической
власти евреев вообще.
Эти страхи, часто напоминавшие панику, во многом питались
наблюдениями за экономическими успехами евреев в соседней
Германии97. Действительно, в Германии в 1870-е годы «80%
еврейского населения можно было описать как средний класс, а 60%
95 Я благодарен Дж. Клиеру за указание на это обстоятельство.
96 Ваитапп, Zygmunt. Allosemitism: Premodern, Modern, Postmodern. P. 152.
97 Русский национализм весьма внимательно изучал разные аспекты
германского опыта. Стремление к созданию «общерусской нации», включающей
всех восточных славян, во многом было откликом на строительство немецкой
нации, и методы нациостроительства часто заимствовались (необязательно
успешно) у немцев.

Глава 4- Империя Романовых и евреи
137
принадлежали к слою с высокими доходами»98. В начале XX века
евреи составляли треть богатейших семей Германии при общей
доле в населении менее 1%". Рост влияния и богатства евреев в
крупных центрах империи Габсбургов тоже был очевиден.
Поразительные экономические успехи евреев во всех странах, где они
получили правовую эмансипацию, были очевидны, и не было причин
полагать, что в России дела пойдут иначе. «Евреи, прежде бывшие
внизу социальной лестницы, поднимались вверх, и это вселяло в
тех, кто прежде был наверху, страх деградации»100.
С этой точки зрения евреи действительно были опасными
соперниками. Проведение аналогий с Россией должно было быть для
националистического общественного мнения особенно пугающим.
Во-первых, потому, что численность евреев в империи была
несравненно выше как в абсолютных цифрах, так и в процентном
исчислении, чем в Германии. Во-вторых, сравнивая «национальный
русский» капитализм с немецким или французским, нетрудно было
прийти к заключению, что русский капитал несравненно менее
конкурентоспособен. Дондуков-Корсаков, предлагая отмену черты
оседлости в 1872 году, спешил оговориться, что кулаки,
предприимчивые крестьяне и купцы внутренних губерний создадут евреям
такую конкуренцию, которая не позволит последним
«эксплуатировать» местное население101. Беда в том, что число людей,
веривших вместе с Дондуковым-Корсаковым в способность
«предприимчивых крестьян» или каких-либо других предприимчивых русских
составить евреям конкуренцию, было невелико уже тогда, когда он
писал свой меморандум, а с течением времени оно становилось все
меньше. Убеждение в слабости «национального» капитализма было
широко распространено в русском общественном мнении, да и в
правительственных сферах. Если опыт Германии показывал, что
евреи могут выигрывать экономическое соревнование даже у
немцев, то у «обломовых» совсем не оставалось шансов.
Конечно, при подобных рассуждениях о еврейской
«экономической угрозе» их авторы склонны были забывать о тех различиях
между Ost-Juden и West-Juden, которые неизменно упоминались в
98 Sorkin, David. The Impact of Emancipation on German Jewry // Assimilation
and Community: the Jews in Nineteenth-Century Europe / Jonathan Frankel and
Steven J. Zipperstein, eds. Cambridge, Cambridge University Press, 1992. P. 179.
99 Slezkine, Yuri. The Jewish Century. P. 48.
100 Baumann, Zygmunt. Allosemitism: Premodern, Modern, Postmodern. P. 150.
101 Klier, John D. Imperial Russia's Jewish Question, 1855-1881. P. 203.

138
Империя Романовых и национализм
другом контексте как оправдание откладывания эмансипации.
Однако и российские евреи демонстрировали выдающиеся
капиталистические способности. Не важно, станем ли мы называть
евреев, вслед за Б. Армстронгом, «мобилизованной диаспорой», или,
вслед за Ю. Слезкиным, «меркурианцами», или, как Д. Пенслар,
«Homo economicus judaicus»102, — все сходятся в том, что евреи
повсюду оказались способны более эффективно воспользоваться теми
возможностями, которые открывало развитие капитализма, чем их
соседи. Причем при выборе этих возможностей евреи далеко не
всегда руководствовались теми представлениями о желательной
смене ролей, которые были характерны в период Просвещения как
для христианских воззрений на евреев, так и для еврейских
просветителей.
В России дело обстояло именно так — правительство хотело от
евреев, чтобы те занимались сельским хозяйством, ремесленными
профессиями, становились образованными специалистами.
Именно в этих качествах правительство готово было открывать для
евреев пути интеграции в имперское общество, именно этим
категориям создавало возможности выезда из черты оседлости. Иначе
воспринималась растущая роль евреев в ключевых сферах новой
капиталистической экономики. Уже в середине XIX века евреи
совершенно доминировали среди купцов черты оседлости, а среди
купцов первой гильдии в Минской, Черниговской, Подольской
губерниях никого, кроме евреев, и не было103. Доминирующая роль
евреев в быстро растущих банках, железнодорожном строительстве
и на бирже была очевидной уже в 1880-е годы. Даже в Петербурге,
вне черты оседлости, в 1881 году евреи составляли 43% маклеров и
42% ростовщиков104. Все чаще противники эмансипации
указывали на экономические успехи евреев как на доказательство того, что
дальнейшие шаги по отмене правовых ограничений не нужны и
даже опасны.
В новом дискурсе черта оседлости и другие формы правовой
дискриминации становились последней защитой слабого, едва
нарождающегося русского капитализма от еврейской доминации.
102 Armstrong, John A. Mobilized and Proletarian Diasporas // The American
Political Science Review. 1976. Vol. 70. P. 393—408; Slezkine, Yuri The Jewish
Century; Penslar, Derek J. Shylock's Children: Economics and Jewish Identity in
Modern Europe, Berkeley: University of California Press, 2001.
103 Slezkine, Yuri. The Jewish Century. P. 118.
104 Slezkine, Yuri. The Jewish Century. P. 122.

Глава 4- Империя Романовых и евреи
139
Если прежде черта оседлости должна была ограничивать
передвижение необразованного, традиционалистского, промышляющего
мелкой торговлей и факторством, жалкого еврея, то теперь она
должна была защищать от ловких, безжалостных, повязанных между
собой круговой порукой как внутри империи, так и в мировом
масштабе евреев-хищников. Вслед за Германией в Российской империи
утверждается модерный антисемитизм105.
Меняется и прежнее поощрительное отношение к вовлечению
евреев в светское образование во многом потому, что в период
действия «либерального приглашения к ассимиляции» евреи, как уже
было отмечено, весьма успешно воспользовались открывшимися
возможностями. Одним из проявлений этой новой тенденции
стало введение в 1887 году по инициативе министра народного
просвещения И.Д. Делянова процентной нормы для поступления евреев
в средние, а затем в том же размере и в высшие учебные
заведения — 10% в черте оседлости, 5% вне черты и 3% в столицах.
Пока многомиллионная масса российских евреев
придерживалась традиционного замкнутого образа жизни, а власти мечтали
сделать из них «продуктивных» землепашцев и ремесленников,
успехи сравнительно немногочисленных евреев в
предпринимательстве и образовании только приветствовались. Власти мало
заботило, например, что финансами Российской империи в течение
нескольких десятилетий заведовал крещеный еврей А.Л.
Штиглиц106. Когда же социальная мобильность евреев (в экономике и
получении образования) начала возрастать лавинообразно,
отношение к ним стало резко меняться. С течением времени среди
крайних националистов становится популярной идея «очищения»
России от евреев путем выталкивания их в эмиграцию. «Союз русского
105 Нужно отметить, что особенностью русского антисемитизма начала
XX века, в сравнении с немецким антисемитизмом была относительная
слабость расового мотива. Это признает и Х.-Д. Лёве, в целом склонный скорее
преувеличивать, чем преуменьшать русский антисемитизм. См.: Lowe, Heinz-
Dietrich. The Tsars and the Jews. Reform, Reaction and Anti-Semitism in Imperial
Russia, 1772-1917. Harwood Academic Publishers, Chur, 1993. P. 282-284. О
расовом антисемитизме в России см.: Weinerman, Eli. Racism, Racial Prejudice and
Jews in Late Imperial Russia // Ethnic and Racial Studies. 1994. \bl. 17. N° 3. July.
P. 442-495.
к» Штиглица, занимавшего 13 лет пост председателя Петербургского
биржевого комитета, называли «королем Петербургской биржи». См.: Ананьин Б.В.
Банкирские дома в России 1860—1914 гг. Очерки истории частного
предпринимательства. Л.: Наука, 1991. С. 14—15.

140
Империя Романовых и национализм
народа», например, заявлял, что «будет всеми мерами стремиться,
чтобы его представители в Государственной думе, прежде всего,
выдвинули вопрос об образовании еврейского государства, о
содействии их вселению в это государство, каких бы материальных жертв
такое выселение ни потребовало от русского народа»107.
Правительство, конечно, так далеко не заходило, но эмиграцию части евреев
считало желательной. В 1881—1914 годы из России эмигрировало
1 млн. 980 тыс. евреев, из них 1 млн. 557 тыс. (78,6%) — в США108.
Разумеется, не все сегменты русского общества были заражены
антисемитизмом. Евреев принимали как равных в революционной
и либеральной среде. Именно туда и двинулись те все более
многочисленные образованные евреи, которые стремились к
сближению с русским обществом. Первые обвинения евреев, заодно с
поляками, в непропорционально активном участии в
революционном движении прозвучали в 1870-е годы» Тогда они были
беспочвенны. В 1871 — 1873 годы доля евреев, привлеченных к дознаниям
по политическим делам, составляла от 4 до 5%, что
соответствовало их доле в населении страны. Но к концу 80-х евреи составляли
уже от 35 до 40% участников революционного движения. За
двадцать лет евреи стали, по мнению Эриха Хаберера, «критической
массой в русском революционном движении»109.
Почему русские евреи не были Kaisertreu? — так поставил
вопрос Джон Клиер в своей недавней статье110. Дискриминация
евреев в Российской империи была, безусловно, очень важным
фактором, влиявшим, между прочим, не только на то, что российские
евреи не были лояльны династии, но и на то, что габсбургские ев-
107 Сборник программ политических партий в России. Вып. VI» СПб., 1906.
С. 20.
108 Наряду с ростом враждебности к евреям и их правовой дискриминацией
важным побудительным мотивом была бедность. Массовая еврейская
эмиграция происходит в это время и из Галиции. Резкий рост эмиграции именно в
этот период связан и с открытием пароходного сообщения с Новым Светом,
что сильно сократило и удешевило путешествие. Еврейская эмиграция не была
уникальной — в Америку в это время перебираются также миллионы
итальянцев, ирландцев.
109 Haberer, Erich. Jews and Revolution in Nineteenth Century Russia.
Cambridge: Cambridge University Press, 1995. P. 256-257.
110 Klier, John D. Why Wfere Russian Jews Not Kaisertreu? // Ab Imperio. 2003.
№ 4. С. 41—58. Вообще заметим, что феномен лояльности габсбургских
евреев уникален, поэтому сама формулировка вопроса не вполне корректна.
Скорее, надо обсуждать природу феномена еврейской лояльности в
Австро-Венгрии.

Глава 4- Империя Романовых и евреи
141
реи были Kaisertreu111. Но дело не только в этом. Сами русские в
конце XIX и начале XX века становились все менее лояльными
подданными царя. Снижение, начиная с 1890-х годов, доли евреев
(в процентном отношении) в революционном движении было
связано не с уменьшением их абсолютного числа среди
революционеров, но с возрастанием доли других национальностей.
Однако можно уверенно утверждать, что значительная часть
евреев Российской империи была Pushkintreu, то есть была
лояльна русской культуре и «прекрасной России будущего». Украинский
националист Пантелеймон Кулиш в начале 1860-х годов обвинял
евреев в том, что они усваивают русскую, а не украинскую
культуру и поддерживают русификацию. Тенденция лишь усилилась к
началу XX века. Поляки быстро почувствовали это, столкнувшись
с миграцией литваков (евреев из Северо-Западного края) в Царство
Польское, и поспешили увидеть в них агентов русификации и
сторонников централизма112. Владимир (Зеев) Жаботинский,
оставивший под впечатлением от Кишиневского погрома успешно
начатую карьеру русского журналиста, и его коллеги по сионистскому
движению были меньшинством. Основанный в 1897 году Бунд, при
всех сложностях его отношений с РСДРП, все-таки вернулся в ее
состав в 1906-м. Евреи были весьма активны в кадетской партии и
в ее поддержке на выборах.
В царствование Николая II еврейский вопрос — прежде всего
борьба за или против отмены правовой дискриминации —
неизменно находился в центре внимания практически всех политических
сил. В расстановке этих сил и их идеологических установках было
много нового. Во-первых, обсуждение этого вопроса происходило
на фоне перманентного кризиса режима, в обстановке революции
и насилия или его прямой угрозы как слева, так и справа.
Во-вторых, значительное число высших бюрократов, включая СЮ.
Витте и П.А. Столыпина, были убежденными сторонниками отмены
правовой дискриминации евреев. Решение Совета министров об
отмене ряда дискриминационных законов в 1906 году было принято
1.1 Лояльность евреев правящей династии в империи Габсбургов рождалась
в том числе и из убеждения, что здесь с ними обходятся много лучше, чем в
империи Романовых.
1.2 Миллер А. «"Украинский вопрос"...». С. 87—89; Kiier, John D. The Jew as
Russifier: Lev Lavanda's Hot Times // Jewish History and Culture. 2001. \bl. 4. JSfe 1.
Summer. P. 31—52; Weeks, Theodore. Polish «Progressive Antiscmitism», 1905—1914
// East European Jewish Affairs. 1995. \bl. 25. № 2. R 49—68, особенно р. 52—55.

142
Империя Романовых и национализм
единогласно113. Царь в этом вопросе противостоял большинству
своих министров, что было частью общего конфликта монархии с
«бюрократическим средостением». Союзником Николая II в его
сопротивлении демократизации вообще и эмансипации евреев в
частности были крайние правые националисты и консерваторы.
Первые видели в евреях врага «национального капитала», вторые —
олицетворение духа осуждаемого ими в целом капитализма. И те и
другие были убежденными монархистами и ненавидели евреев за их
роль в демократическом и революционном движении.
Весьма ограниченные шаги по облегчению дискриминации
были сделаны властями еще накануне революции. В частности,
7 июня 1904 г. был отменен запрет на проживание евреев в
пятидесятиверстной приграничной полосе. Однако после 1905—1906
годов, когда в условиях революции была провозглашена свобода
совести и когда евреи, несмотря на сопротивление ряда влиятельных
чиновников, получили право избирать и быть избранными в Думу,
двор в союзе с националистической крайней правой оказался в
состоянии блокировать эмансипаторские инициативы как со
стороны бюрократии, так и со стороны либералов и левых в Думе, где
многочисленные попытки поднять еврейский вопрос на
заседаниях и подготовить соответствующие законопроекты не дали никаких
результатов отчасти в связи с быстрым роспуском Первой и Второй
Думы. Все чаще в рассуждениях бюрократов об отмене правовых
ограничений евреев появляется мотив опасения насильственных
действий со стороны антисемитских низов и крайне правых114. В
этот период логика реформаторов — отменить правовую
дискриминацию евреев для того, чтобы оторвать их от революционного
движения, — уже не работала, потому что сама монархия в союзе с
правыми националистами стремилась не к продолжению реформ,
начатых в 1905 году под давлением революции, а к реваншу. Путь
к улучшению правового положения евреев теперь лежал не через
специальные законы о евреях, но через общие демократические
реформы, как в 1905 году.
ш Наиболее агрессивную антиеврейскую позицию занимало в эти годы
военное ведомство, наиболее последовательным противником новых гонений
на евреев было министерство финансов.
114 Даже А.Ф. Кони высказывался против отмены ограничений Советом
министров, а не Думой, из опасения, что ответственность за погромы,
которые могли быть спровоцированы этим решением, ляжет на правительство. См.:
Кони А.Ф. Собрание сочинений. Т. 2. М, 1969. С. 367.

Глава 4. Империя Романовых и евреи
143
Мировая война принесла еврейскому населению черты
оседлости множество бедствий. Наряду с общими для всех жителей
западных окраин тяготами войны, евреи страдали от крайне враждебного
отношения военных властей. Они в массовом порядке
принудительно выселялись из прифронтовых районов, часто под предлогом
обвинений в симпатиях к противнику115. Отмена черты оседлости
в августе 1915 года была уже просто вынужденной констатацией
факта — к тому времени более полумиллиона евреев либо ушли на
восток сами, либо (в большинстве) были депортированы армейским
начальством.
20 марта 1917 года Временное правительство приняло
постановление об отмене всех национальных и вероисповедных
ограничений, с которым ушли в прошлое и правовые ограничения евреев.
В последующие три года жертвами насилия станет в сотни раз
больше евреев, чем за все время их проживания в Российской империи,
а тысячи евреев будут сами вершить революционное насилие.
Заключение
Нарратив еврейского страдания и угнетения в империи
Романовых включает бесспорные факты и отражает глубокие
эмоциональные травмы. Осип Мандельштам даже в трагические для него
годы сталинских гонений не уставал повторять — «я там ничего не
забыл», имея в виду те унижения, которые он испытал как еврей в
царской России. Власти империи не смогли разработать и
осуществить эффективную политику эмансипации и инкорпорации
евреев в имперское общество, а в последние десятилетия
существования империи не сумели обеспечить безопасность своих еврейских
подданных.
Однако этот нарратив должен быть дополнен и
скорректирован. Во-первых, будем помнить, что он был создан (прежде всего
С. Дубновым116) в последние годы существования империи, когда
положение евреев в результате погромов и роста интегрального
национализма и антисемитизма среди христианских подданных
Романовых (не только русских!) стало особенно нестабильным и
115 Обращения немецкого командования к российским евреям,
начинавшиеся со слов «Мои дорогие евреи», подливали масла в огонь.
116 См.: Feldman, David. Wfcs Modernity Good for the Jews? P. 173.

144
Империя Романовых и национализм
порождало острое чувство тревоги и угрозы. Евреи в Российской
империи знали и другие периоды.
Во-вторых, следует уйти от «простых» интерпретаций. Мотив
виктимизации должен быть дополнен попыткой понять масштаб и
характер проблем, которые возникали на стыке, с одной стороны,
особенностей еврейской жизни и экономического поведения евреев
(будь то изначальный изоляционизм основной массы евреев или
последующая потрясающая активность и мобильность евреев в
условиях капиталистического развития); с другой стороны,
растущего антисемитизма различных слоев населения империи, что
было типичным явлением для всех модернизируемых обществ
Европы. К этому следует добавить достаточно противоречивую
политику имперской бюрократии, часть которой практически на любом
этапе была вполне антисемитской, а часть, напротив, видела
конструктивный и творческий потенциал евреев и стремилась
способствовать преобразованию еврейской жизни и успешному
встраиванию евреев в жизнь империи. Следует также учесть, что «еврейский
вопрос» был теснейшим образом связан с «польским вопросом»,
который тоже менял свое содержание и остроту, а также с
проблемой угрожаемого положения (реального и мнимого) той западной
окраины империи, где и были сконцентрированы евреи. Как и в
отношении многих других вопросов имперской политики, путь к
более глубокому пониманию «еврейского вопроса» лежит через
воссоздание более сложной и противоречивой картины, где нет
безусловного фиксирования ролей жертвы и гонителя, как нет и
линейности в развитии процесса, который на самом деле проходит
через разные, часто драматически отличающиеся друг от друга
этапы. Не пытаясь дать цельную периодизацию взаимоотношений
империи и евреев, отметим, что, помимо важных перемен,
неизменно связанных в таких политических системах со сменой
монархов, особняком стоит период от первого до последующих разделов
Речи Посполитой, что существенное изменение в ситуацию внесли
польское восстание 1830—1831 годов, а затем восстание 1863—
1864 годов, кризис начала 80-х годов, революция 1905 года.
Такому же усложнению следует подвергнуть и сравнительный
взгляд на положение евреев в России и других империях, оставив
в прошлом тенденцию, которая отразилась в убеждении слишком
многих, что погром изобрели русские.
Это эссе может послужить хорошей иллюстрацией того, как
работают некоторые методологические принципы, о которых шла

Глава 4- Империя Романовых и евреи
145
речь в предыдущих главах книги. Во-первых, совершенно
очевидно, что история евреев в Российской империи страдает от того же
«синдрома виктимизации», что и другие национальные нарративы.
Вопрос здесь не в том, являлись ли евреи в Российской империи
жертвами дискриминации и насилия — потому что они
безусловно являлись жертвами и того и другого. Вопрос в том, можно ли
рассказать всю историю политики империи в отношении евреев как
историю притеснений и дискриминации. Негативный ответ на
него, как я старался показать, тоже однозначен. Это предполагает,
что при анализе политики в отношении евреев, как и в отношении
других групп, нам следует уделять внимание анализу мотивации
властей, отказавшись от априорного знания об их неизменных
русификаторских и дискриминаторских намерениях. Это позволит
должным образом оценить тот факт, что бюрократия никогда не
была едина в подходах к еврейскому вопросу, что политика
империи в отношении евреев существенно различалась по существу и по
намерениям в разные периоды и на разных окраинах. Последнее
обстоятельство может послужить еще одной иллюстрацией тезиса,
что региональный подход, в данном случае ограничение
перспективы одними лишь западными окраинами, может вести к
существенным упрощениям общей картины.
Во-вторых, этот материал подтверждает тезис, что любые
усилия властей по ассимиляции и/или аккультурации могут иметь
заметный успех только в тех случаях, когда они получают отклик
среди достаточно существенного числа членов данной группы, в
данном случае маскилов. Пример маскилов указывает также на
весьма важную тему, оставшуюся за рамками этого эссе, — о
растущей в XIX веке неоднородности различных этнических и
этнорелигиозных групп, в том числе и евреев, в вопросах стратегии
идентификации. История евреев в России также дает богатый материал
для размышлений на тему о периодическом усилении в некоторых
частях общества отторжения ассимиляции той или иной группы и
о влиянии этого феномена на стратегии самой группы, которая
переживает ассимиляцию или аккультурацию.
В-третьих, мы видим, что положение евреев и планы властей в
отношении них нельзя понять в отрыве от более широкого
контекста ситуации на окраинах. Верно, что «еврейский вопрос», как
осознание властями необходимости особой системы законодательных
и административных мер в отношении евреев, возникает первым
среди других подобных «вопросов». Но его исключительное поло-

146
Империя Романовых и национализм
жение продлилось недолго, и вскоре многие решения по
еврейскому вопросу принимались уже в связи польским и, позднее,
украинским вопросом, а порой были даже побочным следствием
политики в отношении других групп. Продолжающаяся во многом до сих
пор «ссылка» евреев в обособленный раздел истории — один из
наиболее очевидных вызовов для новой истории империи,
понимаемой как пространство взаимодействия разнообразных акторов и
групп.
Наконец, мы видели, как события вне империи, в
особенности объединение Германии, опыт эмансипации евреев в империях
Габсбургов и Гогенцоллернов и реакция на нее христианских
подданных этих империй, существенно сказались на позициях
бюрократии и общественных сил в еврейском вопросе, что может
служить иллюстрацией тезиса об особенно тесной взаимосвязанности
процессов в макросистеме континентальных империй117.
1,7 Иной точки зрения придерживается Б. Натане, считающий, что «нет
смысла объяснять русские страхи относительно присутствия евреев в
институтах гражданского общества как предосторожность или упреждающую
реакцию на современные тенденции в других странах Европы» (Nathans,
Benjamin. Beyond the Pale. P. 380). Однако его аргумент в данном случае
представляется неубедительным, особенно на фоне его собственного анализа того,
как двумя десятилетиями ранее ссылка на европейские тенденции была общим
местом и главным аргументом в пользу эмансипации в российских дебатах
конца 50-х и начала 60-х годов (Ibid. P. 369—370).

Глава 5
ИМПЕРИЯ И НАЦИЯ
В ВООБРАЖЕНИИ
РУССКОГО
НАЦИОНАЛИЗМА
В 1885 году известный историк литературы А. Пыпин
опубликовал в «Вестнике Европы» статью под названием «Волга и
Киев»1. Он начинает ее с рассказа о своей беседе с мастером
литературного описания природы И.С. Тургеневым. В разговоре
выясняется, что тот никогда не бывал на Волге. Это становится для
Пыпина отправной точкой для рассуждений о том, что «русская
литература Волгу не освоила», что «Волги нет и в русской
живописи» (С. 188—189). «Если действительно мы так преданы задаче
"самобытности", народно-государственной оригинальности, так
стремимся дать вес своему родному наперекор чужеземному и т.д., то
одной из первых забот было бы знать это родное, по крайней мере
в его основных, наиболее характерных пунктах. Волга, без
сомнения, принадлежит к числу таких пунктов» (193). Аналогичные
упреки и сожаления Пыпин высказывает в связи с Киевом: «Историк,
публицист, этнограф, художник должны видеть Киев, если хотят
составить себе живое представление о русской природе и
народности, потому что здесь опять (как и на Волге. — A.M.) одни из луч-
1 Пыпин А. Волга и Киев // Вестник Европы. 1885. № 7. С. 188—215.
Далее ссылки на статью даются в тексте указанием номера страницы в скобках.

148
Империя Романовых и национализм
ших картин русской природы и одна из интереснейших сторон
русской народности... Киев — единственный город, где чувствуется
давняя старина русского города» (199—200).
» Чтобы верно интерпретировать эти рассуждения, обратим
внимание на два других мотива этой статьи. Во-первых, саратовский
уроженец Пыпин прекрасно понимает, что «здесь, на Волге,
смешение этнографическое и кровное» (196). Он издевается над
стремлением некоторых «стереть» все не-русские национальности: «...это
была бы задача для мономана, достойная известного щедринского
героя, вопрошавшего: "Зачем река?"» (211). И в этой статье, как и
во многих других своих трудах, Пыпин выступал против репрессий
в отношении украинского языка и отстаивал право малороссов
быть непохожими на великорусов, «как до сих пор северный
француз, немец, итальянец не похожи на южных» (212).
Во-вторых, сказав о Волге и Киеве как о «характерных пунктах
родного», не освоенных русским искусством, Пыпин
противопоставляет их популярным у писателей и художников Кавказу,
Крыму, остзейскому краю, которые, по его мнению, к категории
«родных пунктов» не относятся (196). Он с сарказмом пишет о русских
художниках, «которые предпочитают изображать "мельницы в Эс-
тляндии", или кучу краснобурых камней под именем "крымских
эскизов", или что-нибудь столь же занимательное» (190). То есть не
вся территория империи принадлежит, с его точки зрения, к
разряду «родного, русского», но единство империи он при этом
сомнению не подвергает.
Текст Пыпина в своих идеологических основаниях не носил
сколько-нибудь революционного и оригинального характера, а
был, скорее, типичен для настроений русского образованного
общества. Он замечателен лишь полнотой и систематичностью
изложения распространенной точки зрения, и мы еще вернемся к нему
в этой главе, задача которой — обозначить самые общие
параметры темы, до сих пор не получившей должного внимания
исследователей. Речь идет о «ментальных картах» русского национализма.
***
Слишком многие историки, к сожалению, не придают
должного значения тем идеям и настроениям, тому дискурсу, который так
хорошо иллюстрирует статья Пыпина. Когда Роджерс Брубейкер
написал, что «нигде теоретический примитивизм исследований
национализма не проявляется столь явно, как в литературе (и ква-

Глава 5- Империя и нация в воображении /русского национализма 149
зилитературе) об этом регионе», он имел в виду Восточную
Европу и политологов2. Представления о проблематике русского
национализма, о взаимоотношениях этого национализма и империи,
которые доминируют сегодня в историографии, заставляют думать,
что отчасти эта критика касается и историков.
Приведу примеры из нескольких публикаций самого
недавнего времени. Дэвид Роули в своей статье приходит к выводу, что нет
вообще основания говорить о русском национализме «в
общепринятом смысле» в эпоху империи Романовых. «Общепринятым
определением» национализма Роули считает определение Эрнеста
Геллнера, который утверждал, что «национализм — это прежде
всего политический принцип, в соответствии с которым политическое
и национальное целое должны совпадать... Националистические
чувства это — чувства гнева, пробуждаемые нарушением этого
принципа, или чувства удовлетворения от его реализации.
Националистическое движение вызывается к жизни чувствами этого
рода». Следовательно, заключает Роули, «русское
националистическое чувство могло найти выражение в двух формах: либо русская
нация очертит границу вокруг территории, на которой живут
русские, и отделит себя от всех нерусских территорий, либо она может
попытаться превратить всех жителей Российского государства в
членов русской нации. Первый вариант предполагал бы роспуск
империи и создание русским народом собственного государства.
Второй вариант предполагал бы аккультурацию с русской этнично-
стью (русификацию) всех народов империи»3. В этой цитате
Роули ясно излагает и доводит до логического завершения те
теоретические посылки, которые лежат в основе многих работ о русском
национализме.
Тезис о том, что русские не делали различия между империей,
национальным государством и нацией, кочует из одного
исследования в другое и ведет многих авторов к рассуждениям о том, что
программа русского национализма сводилась к заведомо
нереалистичному проекту преобразования империи в национальное
государство. Именно им руководствуется, например, Роберт Кайзер,
когда пишет о том, что «различие между Русью как родиной пред-
2 Brubaker, Rogers. Myths and Misconceptions in the Study of Nationalism //
The State of the Nation. Ernest Gcllner and the Theory of Nationalism / John A. Hall,
ed. Cambridge, 1998. P. 272-306, здесь р. 302.
3 Rowley, David. Imperial versus National Discourse: the Case of Russia //
Nations and Nationalism. 2000. № 1. P. 23—42, цитаты — p. 24, 25.

150
Империя Романовых и национализм
ков и Россией как территорией Российской империи утратило со
временем ясное значение», и определяет «русский
националистический проект» как «преобразование Российской империи в
русское национальное государство»4. «Главный вопрос для
руководителей России в XDC и XX веках можно сформулировать так:
возможно ли внедрить в сознание этнически разнообразного
населения империи составную национальную идентичность» наподобие
британской, — в этом же духе пишет Джеффри Хоскинг в своей
книге о том, «как строительство империи препятствовало
формированию нации»5. «Воображаемая география: Российская империя
как русское национальное государство» — название одной из глав
и тема всей недавно вышедшей книги Веры Тольц6.
Но насколько применимо в случае России геллнеровское
определение национализма, из которого исходят все цитированные и
многие похожие рассуждения? Националисты неизбежно
задаются вопросом о том, какое пространство должно принадлежать их
нации с точки зрения политического контроля и как
«национальная территория»7. В тех случаях, когда речь идет о
неимперских нациях, можно сказать, что национальная территория — это то,
каким, по мнению националистов, «их» государство должно быть
в идеале или «по справедливости». То есть «национальная
территория» и пространство политического контроля совпадают. В случае
с имперскими нациями эти две категории пространства могут
существенно различаться. Дело в том, что стремление
консолидировать нацию, в том числе очертив границы «национальной
территории» внутри империи, совсем не обязательно предполагает
стремление «распустить» империю.
4 Kaiser, Robert J. The Geography of Nationalism in Russia and the USSR.
Princeton, New Jersey: Princeton Univ. Press, 1994. P. 85.
5 Hosking, Geoffrey. Russia. People and Empire. 1552—1917. Glasgow: Fontana
Press, 1997. P. xix, xxi.
6 Tolz, Vera. Inventing the Nation. Russia. London, 2001. P. 155.
7 Терминами «национальная территория» и «идеальное отечество» я
обозначаю националистическое представление о том, какое пространство
должно принадлежать данной нации «по праву» именно как нации, как «наша
земля», а не подвластная территория. Аргументы в пользу такой принадлежности
могут быть самыми разными — от фактической демографической ситуации на
данный момент до «исторического права» («наши предки здесь жили»),
геополитических резонов («выход к морю», «жизненное пространство»), ссылок
на кровь, пролитую «нашими» солдатами за эту землю, и т.д. См.: Миллер А.
Конфликт «идеальных отечеств» // Родина. 1999. N° 8. С. 79—82.

Глава 5. Империя и нация в воображении русского национализма 151
Большинство колониальных войн велись именно ради
установления имперского контроля над теми или иными территориями, а
не для включения их в «национальную территорию». Англичане
стремились утвердить британскую идентичность только в части
своей империи — «на островах», французы стремились утвердить
французскую идентичность только в европейской части своей
империи8. Конечно, в Британии, Франции и даже Испании
национализм господствующих наций получил заметно более «богатое
наследство», чем в России. (Но уже сравнение с Испанией не столь
однозначно. Например, если считать, что Москва решала проблемы
консолидации и гомогенизации объединяемых вплоть до XVI века
феодальных государств, то можно утверждать, что с этой проблемой
она справилась даже лучше, чем «католические короли» и их
наследники после Реконкисты в Королевстве Испании.) Модернизи-
рованность общества и доля «работы» по его культурной и
языковой гомогенизации, выполненная еще «старым режимом», были, во
всяком случае в Британии и Франции, заметно выше, чем в России.
Но все равно было бы заведомо неверно представлять дело так,
будто уже сформировавшиеся национальные государства
начинали колониальную экспансию. Нации-государства в метрополиях
морских империй «достраивались» параллельно и в тесной связи с
имперской экспансией. Если «британская идентичность», как
показала Линда Колли, во многом рождалась из успехов империи и
борьбы с ее врагами, то же самое можно сказать и о других
«имперских» нациях, в том числе и русской9.
Русский национализм тоже был избирателен в своем проекте.
В то же время для русского национализма, как и для французского,
британского или испанского, стремление к консолидации нации
вовсе не стояло в непримиримом противоречии со стремлением
сохранить и при возможности расширить империю. Геллнеровская
формула национализма подходит к опыту тех движений, которые
стремились «выкроить» новые государства из уже существующих,
8, Лишь после Второй мировой войны идея превращения алжирских
арабов в «французов», а не «алжирцев» рассматривалась всерьез.
9 Colley, Linda. Britons: Forging a Nation, 1707—1837. London: Pimlico, 1992.
См. также: Kamen, Henry. Spain's Road to Empire. The Making of a World Power.
The Penguin Press, 2002, где подчеркивается, что испанская нация была
продуктом империи. «Мы привыкли к идее, что Испания создала свою империю,
но полезнее работать с идеей, что империя создала Испанию» (Цит. в: Wright,
Ronald. For a Wild Surmise. TLS. 2002. \fol. 20. Aft 5202, December. P. 3).

152
Империя Романовых и национализм
но не работает применительно к тем случаям, когда тот или иной
национализм мог принять как «свое» уже существующее
государство, в том числе империю10.
Русские, что бы мы ни имели в виду под этим понятием11, были
центральной и наиболее многочисленной этнической группой
империи. По целому ряду причин как минимум до начала XX века не
вполне верно называть их доминирующей группой в том смысле,
в котором британцы и французы доминировали в своих империях.
Правящая династия дольше, чем в большинстве европейских
государств, сопротивлялась «национализации», господствующее
положение в империи занимало полиэтническое дворянство, а русский
крестьянин долгое время мог быть, и был в действительности,
крепостным у нерусского, не православного — и даже
нехристианского — дворянина. Нация «не правила» и не имела системы
политического представительства.
Но, с другой стороны, позиции русского языка как
официального языка империи постоянно укреплялись, православие имело
статусные преимущества в отношении других религий, элитная
русская культура в XIX веке становилась все более «полной» и
соответствующей европейским стандартам. В этих условиях вовсе не
было утопическим стремление русских националистов к
«русификации» империи в том смысле, что русские должны были занять в
ней господствующее положение как нация, подобно положению
французов или британцев в «их» империях. Сознательно оставляю
за рамками этих рассуждений большой комплекс вопросов о том,
какие изменения политического строя, какие формы политической
мобилизации были для этого необходимы. (Можно предположить,
что наиболее реалистичный путь такой политической
модернизации лежал через установление конституционной монархии.) Хочу
только подчеркнуть, что было бы ошибкой считать, что даже до
создания системы политического представительства между
общественным националистическим дискурсом и имперской
бюрократией существовала непроницаемая мембрана. Если Романовы
могли искать новые источники легитимации своей власти в наци-
10 О неприменимости геллнеровской модели к британскому случаю см.:
Wettings, Ben. National and Imperial Discourses in England // Nations and
Nationalism. 2002. № 1. P. 95-109.
11 Трактовка понятия «русский» была далеко не однозначной, и споры
вокруг этого понятия составляли один из важных элементов русского
националистического дискурса.

Глава 5- Империя и нация в воображении русского национализма 153
онализме, то это мог быть только русский национализм, и
«официальный национализм»12 Романовых неизбежно должен был искать
точки соприкосновения с русским национализмом
общественности. Медленно, не без сопротивления и внутренних противоречий,
но правящая элита усваивала определенные элементы идеологии
русского национализма, что уже в середине XIX века сказывалось
на мотивации ее политики13.
Ричард Уортман недавно написал, что «задача историка —
понять русский национализм как поле постоянной борьбы,
контестации. Эта борьба развернулась в XIX — начале XX века между
монархией и образованной частью общества, когда в своей борьбе
за контроль над государством каждая из двух сторон претендовала
на право представлять народ»14. В этой действительно
непрестанной борьбе были и другие, иначе проходящие фронты, были
предметы споров, в которых часть образованного общества вступала или
стремилась вступить с властью в союз против другой части этого
образованного общества. Именно так часто происходило в спорах
о критериях русское™ и о границах русской «национальной
территории».
В этих спорах сторонники отождествления Российской
империи с русским национальным государством и вытекающего из этого
действительно утопического стремления к поголовной
русификации всего населения империи неизменно составляли среди русских
националистов заведомое меньшинство. Таким же меньшинством
были и те, кто готов был поставить знак равенства между
русскими и великорусами, а в качестве национальной территории принять
традиционный ареал расселения великорусов15.
12 О понятии «официальный национализм» династий см.: Anderson,
Benedict. Imagined Communities. Reflections on the Origins and Spread of Nationalism.
2nd ed. London, 1991. (См. русский перевод: Андерсон Б. Воображаемые
сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001).
13 См., например: Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии
русской монархии. Т. 2; Миллер А. «Украинский вопрос» в политике властей
и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). Гл. 4, 5.
14 Уортман Ричард. Национализм, народность и Российское государство
// Неприкосновенный запас. 2001. JSfe 3 (17).
15 Вот как пишет об этом направлении в начале 1870-х годов М.
Драгоманов, из собственных соображений склонный преувеличивать его влияние: «Это
по настоящему и есть наша ультрарусская партия, довольно многочисленная
среди образованных людей в столицах и в Великой России; этот новый род
"великорусских сепаратистов" говорит: да Бог с ними, с этими окраинами; нас,
несомненных русских, на несомненной русской земле все-таки 30—40 милли-

154
Империя Романовых и национализм
Очевидная особенность Российской империи в сравнении с
Британской, Французской, Испанской империями — ее
континентальный характер, отсутствие «большой воды» между метрополией
и периферией. Это создавало понятные сложности для
«воображения национальной территории» внутри империи, но и открывало
определенные возможности.
По сравнению с другими континентальными державами
проблема взаимоотношений русского национализма и империи также
имела ряд особенностей. При всех своих трудностях в XIX веке
Российская империя продолжала территориальную экспансию и
сохраняла тот уровень военной мощи, экономического
потенциала и веры в будущее, который делал иностранный диктат и распад
империи скорее гипотетическими угрозами, а не фактором
повседневности, как в Османской империи. Конечно, в тот момент,
когда русский национализм получил некоторое общественное
пространство и возможность заявить о себе в ходе реформ начала
царствования Александра II, он был реакцией на вызов со
стороны более развитых национализмов Европы и унижение Крымской
войны16. Но этот национализм не был реакцией на неотвратимый,
уже происходящий распад империи, как национализм младотурков.
Это не был проект минимизации ущерба или спасения того, что
удастся спасти, как в турецком случае.
От империи Габсбургов Россию отличала существенно менее
сильная феодальная традиция в структурировании пространства
империи. Здесь не было прагматической санкции, четко
фиксировавшей границы «коронных земель» и права их местных
дворянских сеймов. Лишь Царство Польское, Финляндия и, до некоторой
онов, будем заниматься своими делами, а окраины пусть живут как хотят!
Конечно, останься эти "ультрарусские" без Риги и Варшавы и — чего
доброго — без Вильно и Киева, они бы почувствовали себя не совсем ловко... Но этот
ультрарусский сепаратизм людей середины России совершенно понятен и
естественен как реакция направлению, которое заботится так неловко об
обрусении и перерусении племен» (Драгоманов М. Восточная политика
Германии и обрусение // Вестник Европы. 1872. № 5. С. 239). Драгоманов был не
русским, а украинским националистом, но при этом национал
истом-федералистом, и, судя по всему, он даже был искренен, когда выступал за целостность
империи, которую он в 1870-е годы стремился «реформировать вместе с
великорусами» (Студинський К. Листи Драгоманова до Навроцького // За сто літ.
№ 1. Харків-Київ, 1927. С. 135).
16 О формировании в это время пространства русского
националистического дискурса через развитие прессы см.: Rentier Andreas. Russischer Nationa-
lismus und Óffentlichkeit im Zarenreich. Koln, 2000.

Глава 5. Империя и нация в воображении русского национализма
степени, остзейский край имели в определенные периоды
сравнимый с габсбургскими коронными землями (ЬапсГами) статус. Если
в Габсбургской монархии границы феодальных коронных земель
стали основой «территориализации этничности» уже в XIX веке, то
в Российской империи соответствующие процессы были весьма
ограничены, и территориализация этничности широко
развернулась в опоре на иные принципы уже в СССР17.
В монархии Габсбургов демографический баланс между
различными этническими группами и особенности политического
развития привели к тому, что в австрийской части империи
самостоятельный экспансионистский проект строительства немецкой нации
возник поздно и носил скорее оборонительный характер.
Программа, принятая немецкими националистами в Линце в 1882 году,
призывала к выделению тех земель империи, которые входили
прежде в немецкий союз, в возможно более самостоятельное
образование, и к защите их немецкого характера. Далмацию, Боснию и
Герцеговину предлагалось отдать под власть венгров, Галицию и
Буковину, либо также передать в Транслейтанию, либо дать им
особый статус. Таким образом, мишенью германизации становились
Богемия, Моравия, Словения и оставшиеся под властью
Габсбургов части итальянских земель и Силезии. Однако вскоре и здесь
немецкий национализм вынужден был скорее сосредоточиться на
сохранении уже существовавшей к тому времени сферы немецкого
культурного доминирования, чем на ассимиляторской экспансии18.
17 См.: Martin, Terry. The Affirmative Action Empire; SłezJcine Juri. The USSR
as a Communal Appartment, or How a Socialist State Promoted Ethnic Particularism.
// Slavic Review. 1994. Vol. 53. № 2. Summer. P. 414—452 (см. русский перевод:
Слезкин Ю. СССР как коммунальная квартира, или каким образом
социалистическое государство поощряло этническую обособленность // Американская
русистика: вехи историографии последних лет. Советский период. Самара,
2001); Kaiser R.J. The Georgraphy of Nationalism in Russia and the USSR.
Princeton, N.J. 1994. В отличие от некоторых историков, которые делают
акцент на преемственности процесса территориализации этничности в
имперской России и СССР (см.: BrowerD. andLazzerini E. Introduction // Russia's Orient:
Imperial Borderlands and Peoples, 1700—1917 / Brower D.R., Lazzerini E.J., eds.
Bloomington, 1997. P. xix), я считал бы важным подчеркнуть как раз
принципиальное различие между политикой поздней империи и русским
националистическим дискурсом территориальности, с одной стороны, и советской
политикой территориализации и институционализации этничности, с другой.
18 См.: John, Michael. National Movements and Imperial Ethnic Hegemonies in
Austria, 1867—1918// The Historical Practice of Diversity. Transcultural Interactions
from Early Modern Mediterranean to the Postcolonial World / Dirk Hoerder, ed. New
York; London: Berghahn Books, 2003. P. 87-105, особенно р. 96-98.

156
Империя Романовых и национализм
Таким образом, русский националистический проект
консолидации нации внутри империи, который предполагал «присвоение»
определенной части имперского пространства как «русской
национальной территории», существовал более длительное время, чем
аналогичные проекты в Османской или Габсбургской империях.
Лишь в Транслейтании, в своей субимперии, венгры на
протяжении сравнимого времени пытались реализовать отчасти похожий
проект, используя ситуацию, возникшую в результате принятия
закона об исключительных правах венгерского языка в землях
короны св. Стефана в 1844 году и дуалистического соглашения
1867 года.
Националистическое «присвоение» территории,
мотивированное русским национализмом, было не актом, но процессом. У этого
процесса было несколько важных составляющих. Во-первых,
споры о том, что есть «русскость», каковы критерии принадлежности
индивида, группы, территории русской нации, велись столько
времени, сколько была жива империя.
Во-вторых, русский национализм обладал большим
потенциалом к расширению «национальной территории» и на ряде
направлений встречал на пути этого расширения меньше препятствий, чем
аналогичные проекты в континентальных империях Габсбургов и
Османов. Но это, подчеркну снова, отнюдь не значило, что в
русском национализме, точнее, в его дискурсивно преобладающих
версиях содержалось стремление охватить всю империю как
«национальную территорию». Собственно, сама напряженность дебатов
о границах русскости и критериях принадлежности к ней служит
убедительным доказательством, что русский проект
национального Строительства, будучи экспансионистским, заведомо не
стремился к охвату всей империи и русификации всех ее подданных.
Говоря о националистическом присвоении пространства, я
имею в виду символическую, воображаемую географию. Речь идет
о сложном комплексе дискурсивных практик, который включал в
себя идеологическое обоснование, символическое,
топонимическое, художественное освоение определенного пространства таким
образом, чтобы общественное сознание осмысливало это
пространство как часть именно «своей», «национальной» территории.
###
Вернемся к статье Пыпина «Волга и Киев». Когда он говорит
о том, какими средствами должно развиваться и утверждаться ере-

Глава 5. Империя и нация в воображении русского национализма 157
ди русских представление о «родной» земле, у современного
читателя может возникнуть ощущение, что Пыпин недавно читал
второе, расширенное издание книги Б. Андерсона или какое-то еще
современное исследование, где рассматривается «образная
составляющая» национализма. Сказав походя, как о само собой
разумеющихся вещах, об «учреждениях, промышленных связях, проло-
жении железных дорог, высшей школе», Пыпин подробнее пишет
об инструментах воспитания эмоциональной привязанности: о
музеях; об историческом нарративе; о «литературе путешествий»,
как художественной, так и разряда путеводителей; об этнографии
и об «областной бытовой новеллистике, образчики которой дал
Мельников (благодаря тому, что был полуэтнограф)»; об
отражении пейзажа и местных типов в живописи. Недоработки в этой
сфере кажутся ему особенно опасными, потому что большие
расстояния и дороговизна путешествий не позволяют в России столь
же эффективно, как в Германии и других странах, использовать
«опыт узнавания своей родины» через организованные поездки
«учащейся молодежи» (197)19. «Наше отечество так обширно, так
разнообразно, что любовь к этому целому, которое редко кто
видал во всем его необозримом объеме, возможна только через
ближайшее представление о местной родине... Принадлежность к
целому у людей простых сознается через представление о "русской"
земле и людях и через понятие об одной вере и власти» (206). «Без
такой литературы, без других трудов для изучения русской
природы и народной жизни, наше так называемое "самосознание"
будет оставаться скучной фразой» (215), — заключает он свою
статью. Очевидно, что Пыпин отзывается на распространенные в
обществе настроения и рассуждения о русском национальном
самосознании и хочет привлечь внимание читателя к тем
«инструментам», которые используются в более успешных с этой точки
зрения странах для воспитания эмоциональной привязанности к
«родной земле».
19 Воображаемые путешествия такого рода давно использовались как
педагогический прием в учебниках географии, в том числе и в русских
учебниках, но реальные ознакомительные поездки учеников в России стали
организовываться только в начале XX века. См.: Loskoutova, Manna V. A Motherland
with a Radius of 300 Miles: Regional Identity in Russian Secondary and Post-
Elementary Education from the Early Nineteenth Century to the ^r and Revolution
// European Review of History. 2002. \fol. 9. № 1. P. 7-22.

158
Империя Романовых и национализм
Тема «воображаемой географии» вообще стала привлекать
внимание специалистов по истории России совсем недавно20. Также
недавно исследователи осознали необходимость заново
проанализировать то многообразие процессов, которое скрывается за
понятием «русификация». Поэтому все высказанные далее суждения
должны трактоваться как рабочие гипотезы, а приводимые цитаты
не как доказательства (для того, чтобы стать таковыми, они
должны стать частью больших выборок), а только как иллюстрации.
Русский национализм идеологически развивался и
формулировал свой образ национальной территории во взаимодействии и
соперничестве с другими национализмами империи. Методы
определения и освоения того или иного пространства в качестве
«национальной территории», наборы эксплуатируемых в этом дискурсе
аргументов и образов существенно различались в зависимости от
ситуации и характера вызовов, с которыми сталкивался русский
национализм на разных имперских окраинах.
Пожалуй, лучше всего эта проблематика изучена в отношении
Западного края и «его окрестностей». Здесь проект русского
национализма формулировался в условиях ожесточенного конфликта с
польским проектом, который сначала отстаивал границы 1772 года
как «польскую собственность», а затем готов был вступить в союз
с украинским движением против империи и русского
национализма. Включившийся с середины XIX века в это соперничество с
собственным проектом «национальной территории», украинский
национализм во многом заимствовал формы и методы
идеологической борьбы у своих более сильных соперников.
В Малороссии и Западном крае преобладающую часть
населения составляли восточные славяне, которые в рамках концепции
«общерусской нации» считались ветвями русского народа.
Колонизация этого пространства великорусским населением не играла
сколько-нибудь значимой роли. Главный акцент делался именно на
принадлежности всех восточных славян единой русской нации.
Именно в контексте полемики с украинскими националистами
малорусский дворянин и русский националист М.В. Юзефович
впервые сформулировал лозунг, получивший столь широкое
хождение в начале XX века, но уже с иным смыслом. Говоря о «единой
20 Насколько я могу судить, пионером в этом отношении выступил Марк
Басейн в начале 1990-х годов.

Глава 5- Империя и нация в воображении русского национализма 159
и неделимой России», Юзефович имел в виду не всю империю, но
именно русскую нацию в ее «общерусской» версии.
В XIX веке пространство и население Западного края стали
объектом ожесточенной терминологической войны, где, кажется,
ни одно название местности или этнической группы не было
идеологически нейтральным, каждое подтверждало или отрицало тот
или иной проект национального строительства21.
Как и в других подобных дискурсах, в русском важную роль
играла апелляция к древней государственной традиции, в данном
случае традиции Киевской Руси. Ясно, что применительно
именно к западной части империи этот мотив эксплуатировался
особенно настойчиво. Трактовка Киевской Руси как колыбели русской
нации давала основу для традиционного мотива «земли предков»,
земли «исконно русской».
Концепция Киевской Руси как «колыбели русского народа»
хорошо сочеталась с династической логикой. Так, знаменитое
высказывание Екатерины II после разделов Речи Посполитой, что «мы
взяли только свое», можно истолковать и как вполне династическое
(свое — то, что принадлежало Рюриковичам, наследницей которых
Екатерина себя считала), и как националистическое — то есть
земли Киевской Руси, населенные по преимуществу восточными
славянами, каковые в доминирующей версии русского
националистического дискурса все считались русскими. Отмечу отступления от
этой концепции, которые показывают, что «верные» формулы
находились не вдруг и не сразу. Примером может служить полемика
М.П. Погодина с М.А. Максимовичем в середине 1850-х годов, где
Погодин доказывал преимущественные исторические права
великороссов на Киев по сравнению с малороссами22. Но широкой
популярности в русском националистическом дискурсе этот мотив не
получил, уступив место трактовке Киева и его исторического
наследия как общего корня и общей собственности всех восточных
славян, что было вполне логично с точки зрения тех целей, которые
этот дискурс преследовал.
Интересно выглядит сочетание темы Киевской Руси с темой
Москвы. Москва как современное «сердце», воплощение русско-
сти, как центр «собирания» русских земель безусловно
присутствовала в русском националистическом дискурсе. В традиционалист-
21 Подробно см.: Миллер А. «"Украинский вопрос"...». С. 36—37.
22 Русская беседа. 1856. Кн. 4. С. 137.

160
Империя Романовых и национализм
ской версии русского национализма именно Московская Русь
противопоставлялась петербургской России23. Но исторические
границы Московского княжества на любой стадии их расширения в этом
дискурсе «не работали», или работали в негативном плане, как те
заведомо неприемлемые границы, к которым хотят свести русскую
нацию ее враги24.
Уже в середине XIX века можно найти примеры влияния
представлений о «русской национальной территории» на высшие
эшелоны бюрократии. Например, в 1862 году В.И. Назимов,
генерал-губернатор Северо-Западного края, который включал и
белорусские, и литовские земли, в своей программе русификаторских
мер проводил четкое различие между «исконно русскими»
землями и местностями, где литовцы и евреи традиционно составляли
большинство. Причем это разграничение он делал не только на
основе современной ему демографической ситуации. Назимов
указывает на некоторые местечки с преобладанием еврейского
населения, которым следует вернуть их «русский» характер, и тут же
оговаривается, что уже соседние с ними местечки следует
«оставить как есть», потому что славянское население там никогда не
преобладало25.
Образ национальной территории был здесь избирательным в
том смысле, что включал не все земли Западного края и не все его
население. Стоит вспомнить здесь и письма Каткова Александру II
и Александру III, в которых он неоднократно рассуждает о благе
предоставления Польше независимости в «ее этнографических
границах»26. В этих своих настроениях Катков не был одинок. В раз-
23 О доминирующей роли Москвы в символике и идеологии при
Николае II см.: Уортман Р. Сценарии власти. Т. 2.
24 Стоит в этой связи отметить весьма показательный разнобой в
цитированных работах Р. Кайзера, Дж. Хоскинга и Д. Роули. Как об оппозиции
империи первый пишет о «земле предков» (неясно, имеет ли он в виду
Московское княжество или, все-таки, Киевскую Русь русского национального мифа);
второй о «Руси», взятой из цитаты Г. Гачева, где на самом деле речь в
славянофильском духе идет о прерыве «московской традиции» Петровскими
реформами; а третий — о территории, заселенной русскими, которая, даже если под
русскими понимать только великорусов, с одной стороны, не была
компактной, а с другой — к XIX веку простиралась далеко за Урал.
25 ГАРФ. Ф. 109. Оп. 38. 1863 г. Д. 23. Ч. 175.
26 В итоге эти рассуждения сводились к выводу о невозможности такой
меры именно из-за требования поляками границ 1772 года, то есть из-за
непримиримого конфликта образов «идеальных отечеств». Но адресаты и
частный характер этих писем позволяют предположить, что эти рассуждения не

Глава 5. Империя и нация в воображении русского национализма 161
ных условиях и па разным поводам идея — если не отделить
Царство Польское совсем, то по крайней мере отгородиться от него
тарифами и таможнями — возникает неоднократно. С точки зрения
русского национализма западные окраины империи делились,
таким образом, на три категории земель — во-первых, «исконно
русские»; во-вторых, литовские земли, которые в образ русской
национальной территории не включались, но были желанной частью
империи; и, наконец, этнически польские земли, которые в
идеале следовало бы «исторгнуть» из империи как нежеланную,
неисправимо чуждую и враждебную часть.
Оппозиция в отношении поляков была характерной чертой
русского национализма уже на самых ранних стадиях его развития,
но описанный здесь дискурс в отношении западных окраин
утвердился уже во второй трети XIX века. Нельзя сказать, что эти идеи
были совсем неизвестны ранее. Еще в XVII веке Иннокентий Ги-
зель в «Синопсисе» развивал идеи единого православно-русского
народа, включающего Малую Русь. Однако «Письмо русского
гражданина» Н.М. Карамзина, написанное в октябре 1819 года, может
послужить убедительным примером того, что в то время эти идеи
еще вовсе не были общепринятыми27. Адресатом этого письма был
Александр I, который поделился с Карамзиным своими планами
присоединить к недавно созданному Царству Польскому часть
земель, аннексированных Россией в результате разделов Речи Поспо-
литой. Карамзин категорически возражает против этого намерения
царя. В данном контексте для нас важно не столько то, какие
аргументы он использует в своих возражениях, а то, какой аргумент в
этом письме совершенно отсутствует. «По старым крепостям
Белоруссия, Волынь, Подолия, вместе с Галицией, были некогда
коренным достоянием России», — пишет Карамзин, имея в виду
династические права и историческую традицию. Карамзин ни разу не
говорит в письме о русском или православном крестьянстве этих
областей, о том, что это крестьянство составляет здесь большин-
были полемической уловкой империалиста, не готового поступиться ничем из
имперских владений и ищущего этому «приличное объяснение». Ни
Александра II, ни тем более Александра III не надо было убеждать, что Царство
Польское — это их владение. Скорее, это рассуждения русского
националиста, который при определенных условиях готов был бы пожертвовать частью
имперских территорий для создания более благоприятных условий реализации
русского националистического проекта.
27 Полный текст см. в кн.: Карамзин Н.М. О древней и новой России.
Избранная проза и публицистика. М., 2002. С. 436—438.
'Л 6 - 3049

162
Империя Романовых и национализм
ство. «Литва, Волыния желают Королевства Польского, но мы
желаем единой Империи Российской», — пишет он, явно имея в виду
шляхту Литвы и Волыни, а под словом «мы» подразумевая
корпорацию русского имперского дворянства. О принадлежности этих
земель «русской национальной территории» здесь речи нет. Все это
станет общим местом уже после 1830 года. Уже в стихах,
которыми А.С. Пушкин откликнулся на восстание 1830 года, этот мотив
присутствует, причем в весьма драматической форме: «Славянские
ручьи сольются в русском море? / Оно ль иссякнет? вот вопрос»28.
Логика дискурса общерусской нации выдвигала границы
«русской национальной территории» за границы империи, в
населенные восточными славянами области Габсбургской монархии.
Дискурс о Червонной Руси (Восточной Галиции) и Угорской Руси
(Буковине и современной Закарпатской Украине) принципиально
отличался от панславистского дискурса вообще о славянах
Габсбургской и Османской империй. Это был, по сути, дискурс
националистической ирреденты. Пыпин, например, поклонником
панславизма не был, но в цитированной статье «Волга и Киев» он счел
нужным написать о судьбе «южно-русского народа в Галиции»
(211). Уже в XIX веке русские националисты неоднократно
критикуют «ошибку Екатерины», оставившей «русское» население
Восточной Галиции Австрийской империи, где оно оказалось «под
властью поляков».
Таким образом, «исконно русские земли» в рамках этой
оптики делились на «благополучные», то есть те, в которых их русский
характер был вполне утвержден29; проблемные, «больные», где
28 Стихотворение 1831 г. «Клеветникам России». Эти же идеи звучат в
стихах того же года «Бородинская годовщина», где предмет русско-польского
конфликта описывается так: «За кем останется Волынь? / За кем наследие
Богдана? / Признав мятежные права, / От нас отторгнется ль Литва?/ Наш
Киев дряхлый, златоглавый, / Сей пращур русских городов, / Сроднит ли с
буйною Варшавой / Святыню всех своих гробов?» Разумеется, Литва здесь
значит Великое княжество Литовское с белорусскими землями. Логика
националистического дискурса здесь уже явно доминирует.
29 Такими видел в 60-е годы Иван Аксаков Левобережную Украину и Но-
вороссию, предлагая присоединять к их губерниям отдельные уезды
Юго-Западного края для их «оздоровления». См.: Аксаков И. Об изменении границ
Западного края // Аксаков И.С Сочинения. Т. 3. Польский вопрос и
западнорусское дело. Еврейский вопрос. 1860—1886. СПб., 1900. С. 265—266.
Аналогичные меры он предлагал и для Северо-Западного края. Причем он все
время аргументирует свои предложения именно в рамках националистического
дискурса — его главный критерий — «более русской общественной стихии»
(С. 267). (Впервые опубликовано: День. 26 октября 1863 г.)

Глава 5. Империя и нация в воображении русского национализма 163
следовало извести враждебные влияния; и, наконец, остающиеся
вовсе «отторгнутыми», то есть в империю — и как следствие в
«национальное тело» — не включенными.
Этот дискурс оставался в силе вплоть до краха империи. При
обсуждении в Думе в 1911 году вопроса о создании Холмской
губернии (то есть о выводе Холмщины из Царства Польского) В.А. Боб-
ринский 2-й доказывал, что эта территория должна быть «в
бесспорном национальном владении не России, здесь все Россия, — но
Руси, чтобы это поле было не только частью Российского
государства, но чтобы оно было всеми признано национальным народным
достоянием, искони Русской землей, то есть Русью»30. Это не
мешало Бобринскому признавать, что население Холмщины глубоко
ополячено. Но этот факт служил как раз аргументом в пользу
срочности мер по «спасению» еще не вполне утраченной «изначальной
русской его природы». «Это особенно больной, истерзанный
русский край, и вот его хотят выделить, чтобы особенно внимательно
и бережно его лечить»31. Образ национального тела, отличного от
империи, и больной части этого тела, причем больной в первую
очередь именно как часть национального тела, а не империи —
символика русского национализма выступает здесь совершенно
отчетливо.
Именно в связи с западными окраинами можно проследить,
как дискурс национальной территории отражался в концепциях
такого последовательного российского империалиста, каким
накануне и во время Первой мировой войны был П.Б. Струве. Свою
статью «Великая Россия и Святая Русь» он начинает с
утверждений, что «Россия есть государство национальное», что
«географически расширяя свое ядро, русское государство превратилось в
государство, которое, будучи многонародным, в то же время обладает
национальным единством»32. Именно эти цитаты и приводятся
часто среди доказательств того, что национальное государство и
империя в восприятии русских слились. Между тем в этой же
статье Струве говорит о «национальном государстве-ядре», в котором
«русские племена спаялись в единую нацию». Он отмечает
способность этого национального ядра к расширению и отличает его от
расширения империи. Связь разных окраин с «государственно-на-
30 Государственная Дума. 3-й созыв. Стенографические отчеты 1911 г.
Сессия V. Часть I. Заседание 30, 25 декабря 1911г. СПб., 1911 г. С. 2745.
31 Там же. С 2746.
32 Русская мысль. 1914. № 12. С. 176-180.
'/26*

Империя Романовых и национализм
циональным ядром» может быть, по Струве, «чисто или по
преимуществу государственная», а может быть
«государственно-культурная, доходящая в окончательном своем развитии до полного
уподобления, обрусения "инородцев"». Идеал Струве, конечно,
постепенное расширение, на основе «правового порядка и
представительного строя», государства-нации до границ государства-
империи, но он, во-первых, ясно видит различия между ними и,
во-вторых, осознает свой идеал как далекую перспективу.
Несколько раньше, в полемике с украинским национализмом, Струве не
раз использует формулу «русская Россия», имея в виду именно
«общерусскую нацию»33.
Таким образом, даже в идеологии либерала-империалиста
Струве сама идея русской национальной территории присутствует.
Когда Струве переходит к формулированию задач России в
мировой войне, оказывается, что на первом месте у него стоит задача
«воссоединить и объединить с империей все части русского
народа», то есть аннексия «русской Галичины». Здесь он, как это
вообще типично для националистического дискурса органического
единства, снова прибегает к метафорике оздоровления
национального тела, доказывая, что присоединение Галичины необходимо
для «внутреннего оздоровления России, ибо австрийское бытие
малорусского племени породило и питало у нас уродливый так
называемый "украинский" вопрос». Вторая задача, с точки зрения
Струве, — «возродить Польшу как единый национальный
организм». И лишь третья — контроль над проливами. Таким образом,
в этом перечислении Струве на первое и второе места ставит
задачи, вытекающие именно из националистического дискурса, причем
не обременяет себя их подробным обоснованием как очевидные,
сосредоточившись на пространных геополитических объяснениях,
зачем все-таки России нужен Константинополь.
Яркой иллюстрацией эволюции и, одновременно, живучести
этого дискурса в переломный момент краха империи могут служить
материалы Особого политического отдела МИД. Его сотрудники и
консультанты в ходе Первой мировой войны разрабатывали
идеологические обоснования для аннексии Червонной Руси и Угорской
Руси. Отдел готовил свои последние меморандумы уже для
большевиков и в них продолжал отстаивать концепцию общерусской на-
33 Струве П.Б. Общерусская культура и украинский партикуляризм //
Русская мысль. 1912. № 1. С. 68, 82.

Глава 5. Империя и нация в воображении русского национализма 16 5
ции, теперь уже клеймя и царей, и кайзеров за ее расчленение и
ссылаясь на право «самоопределения трудящегося народа»34.
Важный аспект темы — взаимоотношение религиозного и
этнического фактора в дискурсе русского национализма. На западных
окраинах, в контексте русско-польского соперничества, акцент на
противостоянии православия и католицизма был очень сильным.
В то же время можно заметить, как с течением времени в
националистической риторике религиозный фактор уступает первенство
этническому.
Напрасно было бы искать в любой период истории поздней
империи идейного единства в русском обществе по вопросу о том,
можно ли считать русскими белоруса-католика или детей от
смешанных браков с поляками, равно как и в вопросе о том, где
точно проходят территориальные границы «русской земли» на западе
и надо ли стремиться присоединить Восточную Галицию и
Угорскую Русь. Список таких спорных, дебатируемых вопросов велик.
Также велик и список разногласий о том, какую степень
региональных особенностей можно терпеть у малорусов и белорусов. Эти
дебаты идут в газетах и в среде бюрократии, позднее и в Думе. Но
при всем разбросе мнений мотив неравности империи и «русской
национальной территории» для всех очевиден. Дискурс
национального проекта несомненно влиял на планирование политики в
западных губерниях.
**#
В иных условиях другого «характерного пункта», о котором
пишет Пыпин, — в Поволжье, трактовка этнического фактора была
иной. Исторический миф не играл здесь важной роли. Если
позиция Москвы как наследницы Византии и Киевской Руси активно
использовалась в националистическом дискурсе, то мотив
преемственности по отношению к Золотой Орде оставался
«невостребованным» вплоть до появления евразийства. Пыпин лишь вскользь
замечает, что «Волга давно знакома русскому племени», что
«русские удальцы и промышленники» появлялись здесь еще до
«татарского нашествия». Говоря о русской колонизации края после
34 Подробнее см. главу 6, а также: Miller Л. A Testament of the All-Russian
Idea: Foreign Ministry Memoranda to the Imperial, Provisional and Bolshevik
Governments // Extending the Borders of Russian History. Essays in Honor of Alfred
Rieber / Ed. by Marsha Seifert. Budapest, CEU Press, 2003.
6-3049

166
Империя Романовых и национализм
XVI века, он, между прочим, отмечает, что в ней участвовали не
только великорусы, но и малорусы (190—191)35.
На западных окраинах националистический дискурс
акцентировал восточнославянский характер нации и, объявляя малорусов
и белорусов русскими, был в этническом отношении скорее
исключающим, чем включающим. В дебатах со своими польскими
противниками русские националисты подчеркивали общность
этнического происхождения восточных славян и если не отрицали
вовсе, то, во всяком случае, никак не акцентировали неславянские
составляющие русского народа.
В очень разнообразном по этническому составу Поволжье в
XIX веке русские в результате миграций уже составляли чуть более
половины населения и в городах, и в целом по сельской
местности36. Здесь открытость к неславянскому, в особенности угрофинс-
кому элементу37, подчеркивалась. Пыпин в цитированной статье
пишет, что великорусское племя «не чисто славянское, а
смешанное», и говорит о его «славяно-финской основе» (191). Власти и
русский национализм не только не видели ничего дурного в
смешанных браках, но воспринимали такое этническое смешение как
неотъемлемую часть процесса формирования русской нации38.
35 Впоследствии в русском дискурсе появляется тема колонизации как
инструмента строительства нации в том смысле, что различия между
великорусами и малорусами в новых условиях отступали на второй план, а черты
общности в иноплеменной среде актуализировались. См.: Ві&іШР. Geopolitical
Conditions of the Evolution of Russian Nationality // The Journal of Modem History.
1930. № 1. P. 27—36. (Вообще теоретические замечания Бицилли о
национализме и формировании наций заслуживают особенного внимания — его
подход во многом предвосхитил исследования национализма 1980—1990-х гг.)
36 В Поволжье к XIX веке не осталось ни одного города, где
мусульманское население составляло бы большинство. См.: Frank, Alien /., and Usmanov,
Mirkasyim A. Introduction // Materials for the Islamic History of Semipalatinsk /
Allen J. Frank, Mirkasyim A. Usmanov, eds. Berlin: Das Arabische Buch, 2001. P. 2.
Авторы пишут о Семипалатинске как о «единственном мусульманском
городе в собственно России» («the only Muslim city in Russia proper»). Интересно
было бы уточнить, что они имеют в виду под этим определением «собственно
Россия».
37 Об особом позитивном образе угрофинских народов в русском
дискурсе см.: Geraci R. Window on the East (особенно гл. 2).
38 См., например: Knight N. On Russian Orientalism: A Response to Adeeb
Khalid // Kritika. 2000. New Series. \bl. 1. № 4. P. 701-715, особенно р. 708. Эта
«непоследовательность» русского националистического дискурса, который мог
акцентировать различные, иногда противоречившие друг другу тезисы, в
зависимости от обстоятельств и вызовов на разных окраинах, вовсе не была

Глава 5- Империя и нация в воображении русского национализма 167
«Мне кажется, что обрусение или слияние чуваш с русским
народом может быть достигнуто только трояким путем: первый, и
самый главный, это через усвоение ими православия, конечно, не
безызвестно всякому, какое значение имеет в глазах наших
простолюдинов различие веры; второе, путем брачных союзов, и третье,
через усвоение русского языка чувашами», — пишет в 1870 году
студент Казанского университета чуваш И.Я. Яковлев в докладной
записке попечителю Казанского учебного округа П.Д. Шестакову.
Совершенно очевидно, что у Яковлева нет ни малейшего сомнения
в том, что не только усвоение языка и веры, но и брачные союзы
чувашей с русскими не могут вызвать у его адресата никаких
возражений39.
Сравнительно небольшие по численности, лишенные
модернизированных элит народы Поволжья не воспринимались как
серьезная угроза русскому национальному проекту, единству русской
национальной территории. «Я полагаю, что такие мелкие
разрозненные народности не могут прочно существовать и, в конце
концов, они сольются с русским народом самим историческим ходом
уникальна. Примеры Мазуров и эльзасцев в Германии могут служить хорошей
иллюстрацией того, что немецкий национализм точно так же, как русский,
вовсе не заботился об идеологической последовательности при определении
критериев принадлежности к нации. Применительно к эльзасцам немецкий
национализм подчеркивал их немецкие корни, а отличия от немцев
трактовал как тяжелое наследие французского владычества. С мазурами, которые в
этническом отношении были славяне, немецкий национализм акцентировал
уже не этнические корни группы, а их протестантизм и лояльность династии
Гогенцоллернов. И в обоих случаях вывод был один — эти группы должны
стать немцами. Об Эльзасе см.: Gaines, Jena M. The Politics of National Identity
in Alsace // Canadian Review of Studies in Nationalism. 1994. Vol. 21. P. 99—109;
Silverman, Daniel P. Reluctant Union: Alsace-Lorraine and Imperial Germany 1871 —
1914. Philadelphia, 1971; Baechler, Christian. Les Alsaciens et le grand tournant de
1918. Strasbourg, 1972; Griinewald I. Die Elsass-Lothringer im Reich, 1918—1933:
Ihre Organisation zwischen Integration und «Kampf urn die Seele der Heimat».
Frankfurt/Main, 1984. О мазурах см.: Kossert, Andreas. PreuBen, Deutsche oder
Polen? Die Masuren im Spannungsfeld des ethnischen Nationalisms 1870—1956.
Wiesbaden, 2001; Blankę, Richard. Polish-Speaking Germans? Language and National
Identity among the Masurians since 1871. Cologne, 2001.
39 Аграрный вопрос и крестьянское движение 50—70-х годов XIX в.
Материалы по истории народов СССР. Вып. 6. М.; Л., 1936. С. 333.
«Обстоятельства сделали меня русским, и я горжусь этим именем, однако, нисколько не
гнушаясь именем чувашина и не забывая своего происхождения. Будучи
христианином, любя Россию и веруя в ее великую будущность, я от души желал
бы, чтобы чуваши, мои единоплеменники, были просвещены светом
Евангелия и слились в одно целое с великим русским народом», — пишет о себе
Яковлев (С. 331—332).
6*

168
Империя Романовых и национализм
жизни. Теперь, например, замечено, что получившие образование
инородцы женятся на русских, значит, роднятся с русскими, без
всякого с той или другой стороны сомнения», — писал Н.И. Иль-
минский K.IL Победоносцеву 21 апреля 1891 года40.
Однако уже в 1850-е годы Ильминский под влиянием В.В.
Григорьева осознает рост влияния татарских элит и ислама в Поволжье
и Приуралье как серьезный вызов русскому проекту
национального строительства, как альтернативный проект исламско-татарской
общности41. В рамках новой националистической оптики
посредническая роль татар в отношениях с восточными народами
империи, которую власти прежде поощряли, теперь виделась как
источник угрозы. Считая, и не без основания, что русско-православный
ассимиляторский проект на данный момент слабее
татарско-исламского, Ильминский и его последователи прибегают к тактике
поддержки отдельных, особых этнических идентичностей народов
Поволжья и Приуралья, разрабатывают для каждого из них
собственную письменность. Даже сохранение ими языческих
верований в этом контексте выступает как предпочтительный вариант по
сравнению с возможной исламизацией42.
В последнее время ряд исследователей отмечал структурное
сходство конфликтов в Западном крае, Остзейском крае и Волжс-
ко-Уральском регионе — везде власти и русские националисты
были озабочены соперничеством с этническими группами,
обладавшими мощным ассимиляторским потенциалом и способными
осуществить собственные экспансионистские проекты
национального строительства. Это были поляки в Западном крае, немцы в
Прибалтике, татары в Поволжье. Такой подход действительно
позволяет лучше понять историю этих окраин империи. Но следует
учитывать и различия, которые имели эти конфликты с перспекти-
40 Письма Н.И. Ильминского к обер-прокурору Святейшего синода
К.П. Победоносцеву. Казань, 1895. С. 399.
41 См.: Dowłer W. Classroom and Empire (в частности, р. 21—28, 66—68, 83—
84); Geraci R. Window on the East; Миллер Л. Российская империя, ориентализм
и процессы формирования наций в Поволжье // Ab Imperio. 2003. № 4. См.
также: Письма Н.И. Ильминского к обер-прокурору Святейшего синода
К.П. Победоносцеву. С. 2, 3, 53, 63, 64, 74.
42 Осознание распространения ислама как угрозы было связано и с
внешнеполитическими обстоятельствами, а именно — проявлением
симпатий российских мусульман к Османской империи в ходе Крымской войны.
Позднее, с появлением панисламизма, и в особенности пантюркизма, связь
внутри имперской политики с внешнеполитической ситуацией стала
особенно актуальна.

Глава 5. Империя и нация в воображении русского национализма 169
вы русского национализма. Русский националистический дискурс
рассматривал большую часть Западного края как часть русской
национальной территории, Поволжье включалось в это
представление целиком, а Остзейский край не включался практически
вовсе. В Западном крае стремление предотвратить формирование
отдельных национальных идентичностей белорусов и украинцев,
равно как и поощрение формирования особой литовской
национальной идентичности, вполне логично вытекало из проекта
общерусской нации. В Остзейском крае поддержка формированию
латышской и эстонской идентичностей ради того, чтобы
заблокировать угрозу «онемечивания», также давалась сравнительно легко.
В Поволжье же парадоксальная логика Григорьева и Ильминско-
го, предполагавшая упрочение на время идентичностей малых
народов ради борьбы с более активным татарско-исламским
проектом, вызывала много непонимания и критики43.
Если демографическая ситуация в Поволжье была результатом
длительного, многовекового процесса колонизации, то ряд
территорий как раз в тех регионах, которые Пыпин не относит к числу
«типически русских», заселялся русскими уже в XIX веке. На
Северо-Западном Кавказе и в Центральной Азии власти прибегали к
тактике «демографического завоевания» отдельных районов,
которое было прежде всего мотивировано логикой
военно-стратегического соперничества великих держав или логикой удержания в
повиновении населения обширных завоеванных территорий через
создание опорных пунктов с преобладанием русского населения44.
Эта «имперская» по своей логике и задачам политика в некоторых
случаях вела со временем к включению новых территорий в
символическую географию русского национализма, в некоторых — нет.
Как и с каким лагом во времени свежие плоды имперской
русификации, которая создавала преобладание русского населения на
определенных территориях в результате целенаправленного
насильственного переселения или вытеснения вообще за пределы
империи прежнего населения, постепенно «присваивались» средствами
воображаемой географии как русская национальная территория?
Этот вопрос еще ждет своего исследователя.
43 См.: Dowler W. Classroom and Empire; Geraci /?. Window on the East.
44 См.: Holquist, Peter. To Count, To Extract, and to Exterminate. P. 111 — 144,
особенно р. 117 (о Кавказе) и 122 (о Средней Азии). Об аналогичных действиях
Османских властей см.: AdanirF. and Kaiser H. Migration, Deportation and Nation-
Building // Migrations and Migrants in Historical Perspective. P. 273—292,
особенно p. 279-284.

170
Империя Романовых и национализм
Во всяком случае очевидно, что включение той или иной
территории в империю и даже заселение ее русскими сами по себе не
означали, что это пространство в категориях ментальных карт,
воображаемой географии автоматически становилось частью русской
национальной территории. При этом тактика
«националистического присвоения» определенной части имперской территории
различалась в зависимости от ситуации и вызовов. В Западном крае она
предполагала включение огромного массива коренного населения
как «русского», в Поволжье — фрагментацию инородческих иден-
тичностей, чтобы закрепить доминирующее положение живших в
регионе русских, в Сибири — смену статуса территории от
колониального к «родному» и т.д.
В XX веке представления о русской национальной территории
неоднократно менялись и в результате событий Первой мировой
войны, и усиления национальных движений на окраинах империи,
и, особенно, в результате советской политики «территориализации
этничности»45. Но в целом эти представления оказались довольно
устойчивы. Достаточно посмотреть, как определял А.И.
Солженицын в своем знаменитом эссе «Как нам обустроить Россию», какие
территории должны остаться «вместе» в случае «роспуска» СССР,
чтобы увидеть, что обозначенное им пространство — РСФСР без
Чечни, Украина без Галичины, Белоруссия, Северный Казахстан —
весьма похоже на тот образ национальной территории, который
был у русского национализма в XIX веке. (Есть и явные отличия,
например, исключение Галичины как признание, что претензии на
ее «русскость» стали совершенно неадекватны к концу XX века.)46
45 См.: Martin Т. The Affirmative Action Empire.
46 Любопытный пример того, как фактор символической
принадлежности территории проявляется в дискурсе современной России, дает интервью
В. Найшуля и О. Гуровой интернет-сайту «Полит.ру». http://www.polit.ru/
analytics/2004/11/01 /ze mbla.html.
В частности, Найшуль отмечает, что «в России много разных народов,
живущих на своей и не на своей земле. Например, в Русской земле живут
татары и чеченцы. (Имеются в виду татары вне Татарстана и чеченцы, которые
живут за пределами Чечни. —A.M.) Некоторые народы (армянский, немецкий,
еврейский) вообще не имеют собственной земли внутри нашего государства».
Найшуль отмечает, что наложение образов национальной территории не
обязательно должно быть взаимоисключающим: «Татарстан одновременно
является Татарской землей с татарскими святынями и преданиями и Казанской
землей с казанскими святынями и преданиями. Казанская земля — неотъемлемая
часть Русской земли с местными и общерусскими святынями: знаменитой
Казанской иконой Божьей Матери и Собором Святых, в земле Казанской
просиявших... Чтобы наша Российская империя процветала, в объединении должны
быть свои выгоды и у русской, и у татарской, и у всякой другой земли».

Глава 6
ЗАВЕЩАНИЕ
ОБЩЕРУССКОЙ ИДЕИ:
МЕМОРАНДУМЫ ОСОБОГО
ПОЛИТИЧЕСКОГО ОТДЕЛА
МИД ЦАРСКОМУ,
ВРЕМЕННОМУ
И БОЛЬШЕВИСТСКОМУ
ПРАВИТЕЛЬСТВАМ *
Первая мировая война не случайно считается многими
подлинным началом XX века. Ее новый тотальный характер
повлек за собой глубокие изменения не только в способах
ведения боевых действий, но и во внешней и внутренней
политике держав. Прежде всего, новые массовые армии, основанные на
всеобщей воинской повинности, заставили расценивать все
мужское население призывного возраста как потенциальных солдат. Это
означало, что отступающие армии старались теперь уводить с
собой (добровольно или принудительно) все взрослое мужское
население, как лояльное, так и то, которое противник мог бы после за-
* Я благодарен Эрнесту Гуйделу за ценные комментарии к этой главе.

172
Империя Романовых и национализм
нятия данной территории поставить под ружье. Вслед за отцами и
братьями, сыновьями и дедами (призывным считался и 60-летний
возраст) уходили их семьи, увеличивая численность перемещенных
лиц до миллионов человек. В среде беженцев происходили
процессы «национализации». Отчасти это было связано с естественным
желанием держаться вместе с земляками в чужой среде и трудных
условиях, отчасти поощрялось самими властями, которые
организовали учет беженцев и распределение помощи им по
этническому признаку. Часто активисты беженского движения стремились
использовать эту ситуацию для национальной мобилизации.
Многие лидеры беженских организаций будут затем играть видные роли
в национальном движении и в новых государствах1.
Военные власти были также весьма озабочены как
возможностью получения информации и другой поддержки от лояльного
гражданского населения по другую сторону фронта, так и
необходимостью пресечь аналогичные планы противника. Этническая и
религиозная принадлежность становилась важным фактором в
определении лояльности населения и возможности на эту лояльность
влиять. Уже в конце XIX века российский Генеральный штаб
начинает составлять этнические карты возможных театров боевых
действий, прежде всего западных окраин и приграничных областей
Австро-Венгрии и Германии, в то время как официальная
имперская статистика вплоть до войны не пользовалась категорией этнич-
ности. То же самое происходило и в армейских штабах центральных
держав. Теперь, во время войны, когда «неправильная»
национальная или религиозная принадлежность могла стать сама по себе
достаточной причиной для репрессий, экспроприации, депортаций,
значение этих факторов в сознании людей радикально усиливалось2.
Крайне важно также, что в ходе войны империи-соседи —
Россия, Австро-Венгрия, Германия, — прежде весьма сдержанно ра-
1 О феномене беженства см.: Gattrell P. A Whole Empire Walking: Refugees
in Russia During World War I. Bloomington: Indiana University Press, 1999.
2 О различных механизмах мобилизации этничности в годы Первой
мировой войны см.: Von Hagen M. The Great War and the Mobilization of Ethnicity
// Post Soviet Political Order: Conflict and State-Building / Ed. by B.R. Rubin and
J. Snyder. London, Routledge, 1998. P. 34—57; а также: Фон Хаген Л/. Русско-
украинские отношения в первой половине XX в. // Украина и Россия:
история взаимоотношений / Ред. А. Миллер, В. Репринцев, Б.Н. Флоря. 1997.
С. 183—196. Сейчас Марк фон Хаген заканчивает работу над книгой по этой
теме, которая обещает быть очень интересной, судя по фрагментам, которые
мне довелось читать.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы». 173
зыгрывавшие этническую карту в соперничестве друг с другом и по-
своему обреченные на солидарность из-за совместного участия в
разделах Речи Посполитой, теперь в полную мощь использовали
это оружие, которое оказалось обоюдоострым. Можно сказать, что
взрывной рост национализма на западных окраинах во многом был
следствием тягот тотальной войны вообще и новой политики
империй в соперничестве друг с другом в частности.
В ходе Первой мировой войны в структуре российского МИД
появилось новое подразделение — Особый политический отдел
(далее — ОПО). Фонд отдела сохранился в Архиве внешней
политики Российской империи3. Документы этого фонда заслуживают
внимания, потому что они прекрасно иллюстрируют эволюцию
восприятия украинского и белорусского вопросов в среде
имперской бюрократии в драматический период мировой войны и краха
империи4.
ОПО был организован в 1916 году. Но некоторые документы,
хранящиеся в его архиве, относятся и к более раннему периоду, к
1915 и даже 1914 годам — видимо, ОПО унаследовал ряд
материалов, подготовленных ранее по вопросам, которыми он должен был
заниматься. Бывший генеральный консул в Будапеште М.Г. При-
клонский был назначен директором отдела и сообщил свое
согласие принять это назначение в телеграмме, датированной 9 марта
1916 года5. Однако процесс организации отдела затянулся до
августа, когда Николай II утвердил доклад министра иностранных дел
об организации отдела и его задачах6. Персонал состоял в основном
из опытных дипломатов, которым пришлось вернуться в Россию
после начала Первой мировой войны. Среди сотрудников были
В.Г. Жуковский, бывший консул в Праге; Б.В. Миллер, бывший
3 Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. 135
(Особый политический отдел). Оп. 474.
4 Именно в этом качестве они и ценны. Некоторые исследователи
(А.Ю. Бахтурина, В.Н. Савченко) использовали материалы этого фонда
прежде всего как источник для реконструкции событийного ряда, не
придавая, к сожалению, должного значения их тенденциозности. См.: Бахтури-
наЛ.Ю. Окраины Российской империи: государственное управление и
национальная политика в годы Первой мировой войны (1914—1917 гг.). М., 2004;
Савченко В.Н. Восточная Галиция на историческом перепутье: 1910—
начало 1920-х годов // Регионы и границы Украины в исторической
перспективе. М., 2005. С. 132-189.
5 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 429. Л. 2.
6 Там же. Д. 1. Л. 7.

174
Империя Романовых и национализм
вице-консул в Коломбо; Н.Н. Кратиров, чиновник для особых
поручений при министре; Обнорский, служивший прежде в сербской
миссии; специалист по польскому вопросу Шишковский7. К
публичности в ОПО не стремились, но в декабре 1916 года сообщение
о создании отдела все же появилось в прессе8.
Первоначально отдел назывался Ватиканско-славянским, и его
задачей был анализ политических движений славян империи
Габсбургов и их отношений с Ватиканом. К моменту, когда отдел
вполне развернул свою работу, его задачи были существенно
расширены и разделены на три направления: а) вопросы, связанные с
Ватиканом, польскими и карпато-русинскими делами; б)
чехословацкие дела, включая политическое влияние на чешских и
словацких военнопленных; в) южные славяне и венгерские дела.
В 1916 году главное внимание ОПО уделял проблемам
восточнославянского населения Австро-Венгрии. Однако уже к середине
1916 года восточнославянская тематика в работе ОПО была
расширена за счет включения вопросов, связанных с подданными
Российской империи, а к концу 1916 года ОПО в основном
сконцентрировался на украинцах и отчасти белорусах. Причин было
несколько. Во-первых, к этому времени значительная часть
украинских и белорусских земель была оккупирована центральными
державами, которые старались мобилизовать поддержку местного
населения, в том числе используя национальный фактор9. В
частности, революционные (по отношению к прежней политике
Российской империи) меры были предприняты в языковой сфере. На
оккупированных в 1916 году белорусских землях специальным
указом маршала Гинденбурга разрешались языки местного населения
(польский, литовский, белорусский) и запрещалось использование
русского в образовании, печати и администрации. «Иерархия»
языков, установленная в Российской империи, была перевернута. Это,
разумеется, не меняло тотчас языковую ситуацию с точки зрения
распространения языков, но имело далекоидущие символические
7 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 429. Л. 30-30 об.
8 Биржевые ведомости. 1916. 17 декабря.
9 Превосходный анализ политики Германии на оккупированных
территориях Российской империи, стратегические цели которой с самого начала
заключались в подготовке их аннексии под флагом цивилизаторской миссии,
см.: Liulevicius, Vejas Gabriel. >\&r Land on the Eastern Front. Culture, National
Identity, and German Occupation in World War I. Cambridge, UK: Cambridge
University Press, 2000.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы...
175
последствия — впервые возникла ситуация, в которой владение
местными языками окраин давало индивидам существенные
преимущества. Аналогичная политика проводилась на Украине. (О
других элементах национальной политики центральных держав
речь пойдет далее.) Военные неудачи 1915 года привели к тому, что
вопросы идентичности и лояльности восточнославянского
населения западных окраин Российской империи тоже превратились в
поле соревнования империй в национальном вопросе.
Во-вторых, Брусиловский прорыв в мае—июне 1916 года,
предполагавший новую оккупацию Галиции российской армией, делал
актуальным осмысление опыта первой оккупации провинции и
допущенных тогда ошибок в национальной политике.
Отдел привлек нескольких экспертов для написания
аналитических записок по этой проблематике и собрал много материалов,
которые были подготовлены заинтересованными лицами по их
собственной инициативе. Большинство записок — Б.А. Будило-
вича, сына известного слависта и врага украинофилов Антона Бу-
диловича; Д.Н. Вергуна, публициста, бывшего представителя
Санкт-Петербургского телеграфного агентства (и также, по всей
видимости, русской разведки) в Австро-Венгрии; А. Соболевского,
председателя Санкт-Петербургского Славянского
благотворительного общества — были посвящены исключительно вопросам
определения этнических границ расселения русских в Галиции,
Буковине и Угорской Руси (то есть закарпатской части современной
Украины)10. Общим для всех авторов было убеждение, что одной из
главных целей войны должно быть объединение русского народа,
к которому, согласно общерусской идее, принадлежали и
восточные славяне монархии Габсбургов.
Следует подчеркнуть, что для того времени подобные взгляды
не были чем-то оригинальным, и было бы неверным из-за них
представлять себе авторов документов ОПО как людей
экзальтированных, оторванных от действительности и изолированных от
преобладающего общественного мнения. Например, П.Б. Струве,
человек вполне рассудительный, будучи и либералом, и
империалистом, и националистом (что тогда было нормой, причем во всей
Европе), думал о «русских под австрийской властью» точно так же
и был, очевидно, убежден, что его взгляды понятны читателю и не
10 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 201; Ф. 135. Оп. 474. Д. 418; Ф. 135. Оп. 474.
Д. 29/101. Л. 55-59.

176
Империя Романовых и национализм
нуждаются в подробной аргументации. Когда Струве в 1914 году в
своей знаменитой статье «Великая Россия и Святая Русь»
формулировал задачи России в мировой войне, на первом месте у него
стояла задача «воссоединить и объединить с империей все части
русского народа», то есть аннексия «русской Галичины»11.
Все авторы, писавшие для ОПО в 1916 году, были увлечены
вопросом послевоенных границ и потенциальных аннексий после
успеха Антанты, и в центре их рассуждений были этнические и
националистические аргументы. Справка ОПО, озаглавленная
«Обзор источников и материалов для проведения границ русской
народности в Галиции, Угорской Руси и Буковине», ясно
формулировала политическую цель: «Задачей проведения границы
поставлено проведение этой границы главным образом между
русским населением восточной Галиции и западными соседями
русского племени в пределах Австрии»12. Излишне говорить, что все
авторы включали территории со смешанным населением в
Российскую империю. Будилович, например, настаивал, что вся Угорская
Русь должна быть включена в Россию и границей должна быть река
Серет, а не Прут, и уж тем более не Днестр13. Для большинства
экспертов русскость восточнославянского населения этих территорий
не подлежала сомнению.
Однако некоторые авторы все же осознавали, что с
идентичностью восточнославянского населения не все так просто, и
задавались вопросом, какую политику следует проводить России по
отношению к населению восточных окраин империи Габсбургов уже
в ходе мировой войны.
Опыт первой оккупации Галиции в 1914—1915 годах вызывал
по меньшей мере тревогу. В политике по отношению к галицийс-
ким русинам военные и гражданские власти, а также
представители православной иерархии демонстрировали не только отсутствие
какой-либо координации между собой, но даже стремление
подорвать линию, проводившуюся другими ветвями администрации. Во
многом эта ситуация была вызвана отсутствием сколько-нибудь
ясных политических директив центра. В целом власти склонялись
к тому, чтобы трактовать местное население как русских,
воспринимая униатскую церковь и украинскую идентичность как нечто
11 Русская мысль. 1914. № 12. С. 176-180.
12 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 200. Л. 1. Авторы в основном опирались на
работы Л. Нидерле, С. Томашивского и К. Чернига.
13 Там же. Д. 201. Л. 1 об.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы».
\11
наносное, поверхностное, навязанное Веной, Ватиканом и
поляками, поддержки среди местного населения не имеющее и потому
легко устранимое после установления русской власти. Эти
представления повлекли за собой открыто репрессивную политику в
отношении украинского языка и униатской церкви, что вызвало
резкий рост антирусских настроений среди местных украинцев.
Наиболее разработанная концепция политики в ходе
возможной новой оккупации Галиции была предложена в записке
А.Ю. Геровского14. «Украинский сепаратизм, направленный на
ослабление и расчленение России, является одним из самых
серьезных вопросов внутренней русской политики. Одним из главных
результатов нынешней войны должно быть прекращение украинской
ирреденты. Успешная ликвидация украинского вопроса в Галичи-
не обезвредит отчасти также и "украинцев" в России, которые
привыкли видеть в Галичине своего рода Пьемонт», — писал Геровс-
кий в июле 1916 года15. Позднее Геровский использовал этот же
аргумент в особой записке о будущей русско-румынской границе,
предостерегая против оставления правого берега Прута в руках
румын, потому что «запрутская Буковина будет играть в мазепинском
движении ту же роль, которую играла Краковская республика после
раздела Польши»16.
В интерпретации украинского вопроса Геровский следует
радикальной версии общерусского дискурса, отрицавшей
осмысленность понятия «украинец» как такового, и неизменно ставит
слово «украинец» и его производные в кавычки. Он также говорит о
местном «русском наречии». Но в то же время Геровский советует
избегать «создания лишних мучеников за украинскую идею».
Геровский считал, что «не следует бороться против украинства одни-
14 Документ был зарегистрирован в ОПО 4 августа 1916 г. (Оп. 474. Д. 403).
Алексей Геровский был внуком известного русофила Адольфа Добрянского.
О Геровском см.: Gerovskii, Aleksei Iulianovich // Encyclopedia of Rusyn History
and Culture / Ed. by Paul Robert Magocsi and Ivan Pop. Toronto: University of
Toronto Press, 2002. P. 132-133.
15 АВПРИ. Ф. 135. On. 474. Д. 403. Л. 2.
16 Там же. Д. 419. Л. 28 об. В этой записке Геровский рассуждал также о
шансах «убедить румынское общество, что румыны по своему происхождению,
географическому положению, а главное, по своей культуре принадлежат не к
Западу, а к Востоку, что они не чужой остров, а составная часть
греко-славянского мира» (Л. 27 об). Он указывал на возможность оказывать влияние на
настроения румын через Черновицкий университет, однозначно полагая, что
Черновцы после войны должны принадлежать России (Л. 27). В целом
Геровский видел Румынию как объект борьбы влияний между Россией и Западом.

178
Империя Романовых и национализм
ми лишь запретительными мерами. Главным средством борьбы
должна быть позитивная, культурная работа в русском смысле, при
одновременном правильном разрешении других вопросов, тесно
связанных с украинством, а именно вопросов аграрного,
религиозного и других»17. В этом Геровский также следует традиционной
тактике тех представителей имперской власти, которые выступали
за сочетание ограниченных репрессий и того, что они называли
«позитивными мерами». Даже выражения, которые он использует
в своих рекомендациях, почти совпадают с тем, что писал на этот
счет, например, П.А. Валуев в 1860-е годы18. Собственно,
стремление «не создавать лишних мучеников» видно уже в мягком — по
меркам николаевского времени — наказании участников Кирилло-
Мефодиевского общества. Впоследствии эту линию в высших
эшелонах власти продолжали П.А. Валуев и киевский
генерал-губернатор в 1870-е годы A.M. Дондуков-Корсаков19. Геровский также
советовал не запрещать украинскую прессу, как это было сделано
во время оккупации Галиции в 1915 году. Вместо этого он
предлагал отрезать ее от внешних источников финансовой поддержки,
будучи убежден, что без австрийских и немецких денег украинские
газеты «умрут естественной смертью». Он даже предлагал разрешать
основание новых украинских газет, если издатель будет в
состоянии доказать, что у него есть собственные средства на издание20.
Впрочем, могли бы существовать и дотируемые украинские газеты,
если деньги, а значит, и линия, были русские. Геровский считал
ошибкой закрытие во время первой оккупации газеты «Діло»,
сотрудник которой, И. Свенцицкий, «готов был перейти на русскую
сторону»21.
Геровский полагал, что украинская пропаганда тесно связана с
социальным, а именно аграрным, вопросом, но его выводы из этого
справедливого тезиса шли слишком далеко. Как и многие другие
авторы таких аналитических записок и рекомендаций, он не
останавливался перед очевидными натяжками и упрощениями при
17 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 403. Л. 2.
18 См.: Миллер А.И. «"Украинский вопрос"...». С. 113—114.
19 См.: Там же. Глава 7.
20 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 403. Л. 2 об.
21 Там же. Л. 3. О мотивах Свенцицкого см.: Крупський І. Українська
журналістика Львова в роки Першої світової війни (1914—1918) // Львів: місто —
суспільство — культура. Збірник наукових праць/ Ред. М. Мудрий. Львів, 1999.
С. 455.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы^.
179
обосновании своей точки зрения. Он не считал, что собственно
национальная сторона украинского движения вообще сколько-нибудь
привлекательна для русинов Галиции и Буковины. «Украинская
школа с исковерканным малорусским языком преподавания была
для русского галичанина таким же суррогатом настоящей русской
школы, как уния была для него суррогатом православия». Главный
пункт его меморандума заключался в рекомендации правительству
при первой возможности провести в Галиции радикальную
аграрную реформу, чтобы лишить украинских активистов возможности
использовать аграрный вопрос в своих целях: «...правильно решить
аграрный вопрос — украинцы не будут иметь влияния на
крестьянина. Частные школы украинцев не выживут без дотаций...
Необходимо вырвать из-под ног украинских агитаторов эту почву,
доказав наглядно галицко-русскому крестьянину, что Россия
освобождает его не только в смысле политическом, но в экономическом
и социальном отношениях»22.
Провести такую реформу в Галиции было, по мнению Геров-
ского, тем проще, что рассчитывать на лояльность польских
землевладельцев не приходилось, и не было резона защищать евреев,
которых Геровский ненавидел с особой силой. Здесь он затрагивал
очень деликатную проблему и давний конфликт между социальной
идентичностью имперской бюрократии как охранителя прав
дворянства и прав собственности вообще и, с другой стороны,
националистическим искушением принести эти принципы в жертву в
Западном крае Российской империи и теперь в Галиции, для того
чтобы подорвать польское влияние и продвинуть вперед
русификацию. После польского восстания 1863 года братья Милютины и
М.Н. Муравьев были среди тех наверху бюрократической
пирамиды, кто выступал за, по крайней мере, частичное воплощение
такой политики.
В отношении религиозной политики Геровский советовал
«поддержать точку зрения галицких униатов, что уния и
православие одно и то же». Иначе говоря, он рекомендовал не требовать
формального перехода из унии в православие и не спрашивать у
людей, приходящих в церковь, к какому они принадлежат
вероисповеданию. Он призывал посылать в Галицию только
образованных священников, чтобы они могли стать вровень с униатскими,
среди которых высшее образование было нормой23.
22 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 403. Л. 4-5.
23 Там же. Л. 6—6 об.

180
Империя Романовых и национализм
Самым восприимчивым к изменявшимся реалиям и
ответственно относившимся к собственным рекомендациям был
В.П. Сватковский, официально — журналист, неофициально —
резидент русской разведки в Берне. Сватковский внимательно
следил за политикой Вены и Берлина в украинском вопросе,
поддерживал контакты с большим числом украинских эмигрантов
разной политической ориентации и старался использовать их для
политических целей. Он был вовлечен в практическую политику
и в то же время снабжал Петербург информацией и
меморандумами, выводы которых должны были казаться весьма радикальными
тем, кто читал их в столице.
Совершенно очевидно, что Сватковский вполне отдавал себе
отчет в том, что его рекомендации нарушают определенные
границы. Поэтому он начинает свой первый меморандум «Украинский
вопрос накануне весенней кампании», датированный 30 ноября
1915 года, с декларации, которая должна предохранить его от
подозрений в политической неблагонадежности: «Автор этого
очерка относится к политическому и национально-сепаратистскому
идеалу украинства совершенно отрицательно, считая его великим
грехом против России. Национально-культурные требования
украинских программ представляются ему также чрезмерными и
вредными». Но он тут же продолжает, что «этот основной взгляд не
мешает, однако, отнестись вполне отрицательно к печальному
факту полного отсутствия тактики и даже простой тактичности,
совершенно необходимых для далеко не невозможного упорядочения
украинского вопроса в нашу пользу»24. Если Геровский призывал
к умеренности репрессивных мер исходя из предполагаемой
слабости украинского движения, которое, не имея поддержки среди
населения, должно было умереть естественной смертью, то
Сватковский советовал увидеть в украинском движении серьезную силу и
постараться с ней договориться. Он считал ошибкой, чреватой
серьезными последствиями, то, что во время оккупации Галиции в
1914—1915 годы «в уповании на поддержку русофильских
политических кругов Галиции и неполитического большинства галицко-
русского населения, мы не только совершенно пренебрегли
украинцами и украинством, но и выказали им самым резким образом
наши чувства и намерения»25. «Почти полное на первых порах
24 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 27. Л. 4.
25 Там же. Л. 4.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы».
181
исчезновение украинского сепаратизма было истолковано как
доказательство слабости украинства и силы русофильских элементов
края. На самом деле причина этого явления была иная. Мы не
заметили главного фактора политической жизни русского населения
края — полонофобства этого населения, для которого крепкое
занятие страны Россией было прежде всего концом польского
господства. Вражда к России и "москалям" в украинских кругах
Галиции существовала больше в теории, тогда как вражда к полякам —
явление традиционное, практически политическое и
экономическое, самое яркое в жизни всего русского населения края, как
нашего, так и украинского лагеря»26. Сватковский критиковал
епископа Евлогия и других гонителей униатов и украинства, которые
своей репрессивной политикой оттолкнули украинцев от России27.
Сватковский был среди первых в России, кто понял, что с
началом войны природа всех этнических проблем радикально
изменилась. В ходе мировой войны великие державы стали использовать
поддержку национального сепаратизма в лагере соперника без
ограничений, характерных для предшествующего периода, когда они
больше были озабочены сохранением определенной солидарности
между империями в борьбе с национальными движениями. Теперь
России предстояло бороться за симпатии и лояльность украинцев
в новых условиях, причем к прежним участникам игры — полякам,
Вене, Ватикану — присоединялась Германия, у которой руки в
украинском вопросе были совершенно развязаны, ведь под ее
властью никаких украинцев не было. Сватковский также считал, что
самостоятельную политику в украинском вопросе стали проводить
венгры, которые, в его интерпретации, стремились объединить под
своей властью все украинские земли Габсбургской монархии и
создать из них автономию вроде хорватской, которая могла бы
служить мощным антирусским бастионом28.
В интерпретации Сватковского в этом соперничестве у России
были сильные козыри: Россия может дать украинцам то, что
Венгрия не может, а Германия может только при условии полного
разгрома России — «немедленное единение всей Украины, всех
35 миллионов малорусского или украинского населения»29. Но уже
сейчас, по ходу войны, Россия должна была «что-нибудь дать»,
26 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 27. Л. 4.
27 Там же. Л. 4-6.
28 Там же. Л. 8.
29 Там же.

182
Империя Романовых и национализм
иначе говоря, удовлетворить некоторые из требований
украинского движения30. Сватковский полагал, что эти уступки могут быть
весьма ограниченными, даже по большей части символическими,
поскольку для украинских лидеров задача объединения всех
украинцев в одном государстве настолько важна, что они будут готовы
на далекоидущие компромиссы с русским правительством31. Он с
упреком напоминал, что во время оккупации Галиции власти
издали лишь один документ на украинском языке. Эти же тезисы
Сватковский повторил в записке, отправленной в Петроград 28
июня 1916 года. Он считал, что наступил удачный момент для
привлечения украинцев на российскую сторону, поскольку, помимо
очевидных преимуществ, которые давал "брусиловский прорыв", Вена
и Берлин, по его мнению, были склонны временно принести
интересы украинцев в жертву ради достижения союза с «польским
империализмом»32.
Было бы неверно считать, что такой подход был совершенно
нов. В 1870-е годы киевский генерал-губернатор
Дондуков-Корсаков старался найти своего рода modus vivendi с тогдашними
лидерами украинского движения. Однако его игра была прервана Эм-
ским указом 1876 года. Важное различие состоит, однако, в том, что
Дондуков- Корсаков вел эту игру на свой страх и риск, не
предпринимая попыток обосновать свою тактику в каких-либо
официальных документах и не надеясь получить одобрение царя, в то время
как Сватковский впервые предложил аналогичную тактику в
меморандуме, целью которого было воздействовать на принятие
решений в столице. К моменту, когда Сватковский писал свой
меморандум, у него были некоторые основания полагать, что в высшем
эшелоне имперской бюрократии уже до некоторой степени готовы
слушать его аргументы. Летом 1915 года крупный землевладелец
Киевской губернии, граф М. Тышкевич33 (который представлялся
3() АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 27. Л. 8.
31 Там же. Д. 32. Л. 3.
32 Там же. Д. 36. Л. 2-4.
33 Михаил Тышкевич, потомок знаменитого ополяченного
аристократического рода Тышкевичей, чья генеалогия уходила корнями в шляхту
Украины, не был уникальной фигурой для того времени. Из польских аристократов,
которые еще до мировой войны объявили себя украинцами, весьма известен
был Вячеслав Лининский (Вацлав Липински), впоследствии украинский
посол в Австро-Венгрии в 1918 году и влиятельный консервативный идеолог
украинского движения в межвоенный период. Впрочем, случаи трансформации
территориальной лояльности в украинскую национальную идентичность не

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы».
183
украинцем, консервативным по своим социальным взглядам и
лояльным империи и императору), от имени украинцев послал царю
телеграмму с выражением преданности. Царь, вероятно, под
влиянием людей, думавших как Сватковский, ответил 24 августа
1915 года телеграммой, которая была подписана министром двора,
графом Фредериксом: «Sa Majestć m'a donnć Гогсіге de vous remercier
ainsi que le groupe d'Ukrainiens reunis en Suisse pour les sentiments
expimes dans votre tćlćgramme»34. Революционное значение этой
телеграммы для официального имперского дискурса состояло в том,
что впервые в публичном документе, тем более во фразе, которая
звучала как цитата самого государя, было употреблено слово
«украинцы», а не обязательное прежде «малороссы».
Вероятно, именно после этого обмена телеграммами Сватков-
скому поручили связаться с Тышкевичем, который находился в
Швейцарии. К ноябрю Сватковский был готов подробно
информировать Петербург о предложениях Тышкевича. Ход рассуждений
крупного землевладельца был, разумеется, прямо противоположен
ходу рассуждений Геровского. Тышкевич утверждал, что главная
опасность связана с социальной программой украинского
движения, и предлагал сделать уступки в национальном вопросе, дабы
нейтрализовать влияние социалистов, которые использовали на-
ограничивались только поляками. Два других примечательных примера —
Агатангел Крымский и Федор (Теодор) Штейнгель. Первый, известный в свое
время востоковед и украинский националист, был выходцем из обрусевшего
крымско-татарского рода. Второй, русский барон и впоследствии украинский
посол в Германии в 1918 году, происходил из обрусевших немцев. См.:
Shteingel, Teodor // Encyclopedia of Ukraine / Ed. by D. Struk. Vol. IV. Ph-Sr.
Toronto, 1993. P. 676; Tyshkevych, Mykhailo // Encyclopedia of Ukraine. \Ы. V St-
Z. P. 334; Павличко С. Націоналізм, сексуальність, орієнталізм: Складний світ
Агатангела Кримського. Київ: Основи, 2001. Следует отметить поразительно
слабый интерес украинских историков к подобным национальным неофитам.
Только о Липинском, из-за его выдающегося места в украинской
интеллектуальной истории, в украинской историографии уже имеется большое и все
возрастающее число работ, см. основные: The Political and Social Ideas of
VjaCeslav Lypyns'kyj. Special issue of Harvard Ukrainian Studies / Guest editor
Jarosław Pelenski assisted by Uliana M. Pasicznyk. 1985. \Ы. IX. JSfe 3/4. December;
Rudnytstsky LA. Essays in Modern Ukrainian History. Edmonton, CIUS, University
of Alberta, 1987. P. 437—461; Лисяк-Рудницький І. Історичні есе: В 2 т. Київ:
Основи, 1994. Т. 2. С. 131—235; В'ячеслав Липинський. Історико-політологічна
спадщина і сучасна Україна / Ред. Я. Пеленський. Київ; Філадельфія, 1994.
34 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 27. Л. 12. «Его величество приказал мне
поблагодарить Вас, а также группу собравшихся в Швейцарии украинцев за
чувства, выраженные в Вашей телеграмме».

184
Империя Романовых и национализм
циональное недовольство, чтобы распространять свои
революционные идеи35.
Тышкевич и Сватковский предлагали несколько возможных
шагов символического характера — некоторые копировали меры,
уже предпринятые Габсбургами, некоторые шли дальше. Они
советовали провозгласить наследника престола Гетманом
Малороссии и напечатать портреты царевича Алексея в украинском
костюме36. Они также предлагали издавать в Киеве официальную газету
на украинском, «которая, строго охраняя единство империи, была
бы знамением готовности правительства идти навстречу
культурным пожеланиям известной части населения»37.
Другая рекомендация — неясно, исходила ли она от самого
Тышкевича или была дописана Сватковским38' — состояла в том,
35 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 27. Л. 15.
36 Этот ход рассуждений не был вполне чужд дворцовым кругам.
Последний костюмированный бал в Зимнем дворце, состоявшийся в 1903 году, был
посвящен теме допетровской Руси. Многие придворные были одеты в
малороссийские костюмы, а министр двора барон А. Фредерике и вовсе носил
костюм Богдана Хмельницкого с известного портрета гетмана. Открытки с
фотографиями с этого бала широко продавались и годы спустя. См.: Миллер А.И.
«"Украинский вопрос"...». С. 195. Габсбурги в похожих играх с украинским
костюмом и другой символикой чувствовали себя более вольно, особенно
после начала войны: Вильгельм Габсбург взял себе имя Василь Вышиваный и
претендовал на украинский трон в 1918 году. Однако немцы, которым во
время войны принадлежал решающий голос в украинских делах, предпочли
сделать гетманом генерала российской армии Павла Скоропадского. См. статьи
Ярослава Пеленского, Петра Боровского и Игоря Каменецкого в: German-
Ukrainian Relations in Historical Perspective / Ed. by H.-J. Torke and J.-P. Himka.
Edmonton, Toronto: Canadian Institute of Ukrainian Studies Press, 1994, а также:
Терещенко Ю.І., Осташко Т.С. Український патріот з династії Габсбургів. Київ,
1999; Стрельська Л. До життєпису Вільгельма Габсбурга (Василя Вишиваного)
// Військово-історичний альманах. Київ, 2002. Ч. 1. С. 137—141; Дмитришин
В. Повалення німцями Центральної Ради у квітні 1918 року: нові данні з
німецьких архівів// Політологічні читання. 1994. № 1. С. 104—120.
Скоропадський її. Спогади, кінець 1917 — грудень 1918. Київ; Філадельфія, 1995; Fedyshyn
О. Germany's Drive to the East and the Ukrainian Revolution, 1917—1918. New
Brunswick, NJ, 1971; Borowsky P. Deutsche Ukrainepolitik 1918 unter besonderer
Berucksichtigung von Wirtschaftsfragen. Lubeck-Hamburg, 1970; Remer C. Die
Ukraine im Blickfeld deutscher Interessen. Ende des 19. Jahrhunderts bis 1917/18.
Frankfurt a. M., 1997; Папакін Г. Павло Скоропадський: патріот,
державотворець, людина. Історико-архівні нариси. Київ, 2003.
37 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 27. Л. 16.
38 Последнее кажется более вероятным, поскольку такое предложение шло
вразрез с амбицией Тышкевича выступать в качестве главного представителя
украинцев.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы...
185
чтобы установить контакты с лидерами украинского движения и в
России, и в Австрии (за исключением тех, кто был настроен резко
антироссийски, как Кость Левицкий и Мыкола Василько) и
обсудить с ними возможное соглашение. Сватковский активно
развивал контакты с теми украинскими лидерами, которые были
готовы к сотрудничеству с Россией. Сватковский называл Владимира
Бачиньского, Степана Барана и Владимира Кушнира
(политические фигуры среднего масштаба в галицко-украинском
истеблишменте) как возможных партнеров в таких переговорах. «При
малейшем проявлении доброй воли со стороны России возможно дать
австрийской ориентации украинства генеральное сражение с
большими шансами на успех», — завершал Сватковский свой первый
меморандум39.
Три других меморандума Сватковского датированы 17 августа,
7 и 9 ноября 1916 года. Однако Сватковский начинает первый из
них упоминанием о нескольких записках, посланных в Петербург
вслед за первым меморандумом от ноября 1915 года. К сожалению,
в фонде ОПО эти документы не сохранились. Сватковский
продолжал информировать правительство о политике Вены и Берлина в
украинском вопросе, подчеркивая, что обе империи стараются
привлечь украинцев на свою сторону. Он отмечал важные изменения
в политике Вены в украинском вопросе. Впервые с 1870-х годов в
Галицию был назначен наместник не из поляков, генерал Герман
Колар, который тут же проинструктировал чиновников об
уважительном отношении к правам украинского языка в официальных
учреждениях40. Вслед за этим последовала поездка наследника
австрийского престола по Галиции, в ходе которой он обращался к
украинцам с приветствиями на их языке. Украинцев стали
активно принимать в офицерский корпус австро-венгерской армии. Но
особую тревогу должны были вызывать в Петербурге сообщения о
создании как немцами, так и австрийцами особых,
привилегированных лагерей для российских военнопленных украинского
происхождения41. Материалам об этих лагерях посвящено особое дело
39 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 27. Л. 17.
40 О политике Вены относительно галицких и буковинських украинцев в
годы Первой мировой войны см.: Попик С. Українці в Австрії 1914—1918.
Австрійська політика в українському питанні періоду Великої війни. Київ-
Чернівці: Золоті литаври, 1999; Hornykiewycz Т. Ereignisse in der Ukraine, 1914—
1922: dereń Bedeutung und historische Hintergriinde. Bd. 1—4. Philadelphia,
1966-1969.
41 АВПРИ. Ф. 135. On. 474. Д. 27. Л. 44-47, 48-61.
7- 3049

186
Империя Романовых и национализм
архива ОПО42. Оно включает показания бежавших из плена
военнослужащих, а также донесение поверенного в делах в Берне М.
Бибикова, которому удалось посетить два таких немецких лагеря в
Раштадте и в Зальцведеле. (Аналогичный австрийский находился во
Фрайштадте.) По оценкам Бибикова, там содержались 400 тысяч
человек. Еда была «гораздо лучше, чем в русских лагерях».
Солдаты знали, что они находятся на привилегированном положении как
украинцы. Их обучали чтению и письму по принятому в Галиции
фонетическому правописанию, украинской истории и литературе.
Издавались украинские газеты. По сообщению Бибикова, из 40
тысяч наиболее отзывчивых к этой пропаганде были созданы части
будущей украинской армии, которые проходили учения в особой
украинской военной форме. «Пропаганда, — заключал Бибиков, —
поставлена на прочное основание, результаты получены очень
удовлетворительные»43.
Нужно почеркнуть вовлеченность всех сторон в такую работу.
Напомню в этой связи о книге Иштвана Деака, который отмечает
важную роль лагерей военнопленных в распаде Габсбургской
монархии44. Замечание Деака можно рассматривать и как высокую
оценку эффективности работы ОПО, в круг задач которого
входила работа с военнопленными габсбургской армии.
Неудивительно, что в этой ситуации Сватковский настаивал на
скорейшем установлении контактов с украинскими политиками. В
ноябрьский 1916 года меморандум «Украинские организации,
органы и деятели за границей» он включает перечень наиболее
значительных украинских политических организаций Галиции и
Буковины с характеристиками их лидеров и оценкой перспективности
контактов с каждым из них45. При этом он решительно отдавал
приоритет национальной проблеме и потому советовал развивать
контакты в том числе и с украинскими социалистами из «Боротьбы»:
42 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 26.
43 Там же. Л. 6, 7. О других аспектах немецкой пропагандистской работы
в отношении военнопленных российской армии см.: Коло ни цк и и Б.И.
Эмиграция, военнопленные и начальный этап германской политики
«революционизирования» России (август 1914 — начало 1915г.)// Русская эмиграция до
1917 года — лаборатория либеральной и революционной мысли. СПб., 1997.
С. 197-216.
44 Deck I. Beyond nationalism: a social and political history of the Habsburg
officer corps, 1848—1918. New York: Oxford University Press, 1990.
45 АВПРИ. Ф. 135. On. 474. Д. 27. Л. 48-55.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы... 187
«социалисты, но, в общем, порядочные люди», готовые
согласиться на автономию Украины в составе России46.
Особое внимание Сватковский уделял украинским
организациям под контролем Германии и немецкому «Обществу поддержки
украинской освободительной борьбы». Немецкие планы в
отношении Украины он рассматривал в контексте «расцвета Науманнов-
ской идеи Средоевропы»47. Особая папка в архиве ОПО (ед. хр. 36)
содержит подборку материалов за 1916 и 1917 годы из австрийской
и германской прессы, а также из издававшегося в Вене
украинского «Вістник Союза визволення України» («Вестник Союза
освобождения Украины»), в которых обсуждалось будущее Украины и всех
западных окраин Российской империи. Эти материалы носили все
черты военной пропаганды, с упором на создание образа врага —
«русского империалистического паука». Но главным критерием при
отборе этих материалов служило наличие в них более изысканных
геополитических и цивилизационных рассуждений. Эти
материалы периода Первой мировой войны дают современному читателю
возможность убедиться, как мало нового содержали те дискуссии
на эти темы, которые столь активно велись в конце XX и начале
нынешнего века. В статьях идет речь и о том, что единственный
способ обезвредить Россию — это оторвать от нее Украину, и о
46 АВПРИ. Ф. 135. Он. 474. Д. 27. Л. 55.
47 Там же. Л. 58. Verein zur Unterstutzung der Ukrainischen Freiheitsbest-
rebungen. Речь идет о знаменитой книге Фридриха Науманна «Средняя
Европа», в которой описывался ареал немецкой дом и наци и в Европе от Бельгии
до Украины включительно (Naumann Fr. Das Mitteleuropa. Berlin, 1915).
Подробнее см.: Мимер Л. Тема Центральной Европы: история, современные
дискурсы и место в них России // Новое литературное обозрение (НЛО). 2001.
№ 52. С. 75—96 (доступно в интернете — http://nlo.magazine.ru/philosoph/
sootech/sootech29.html). См. также: Kuraev О. Der Verband «Freie Ukraine» im
Kontext der deutschen U krainę- Politik des Ersten Weltkriegs // Osteuropa-lnstitut
(Munchen). Mitteilungen. 2000. August. N° 35 (доступно в интернете — http://
www.lrz-muenchen.de/coeihist/mitt35.pd0. Впрочем, в германской мысли идея
ослабления России посредством отрыва от нее Украины имеет более глубокие
корни, см.: Doroschenko D. Die Ukraine und das Reich: Neun Jahrhunderte deutsch-
ukranischer Beziehungen im Spiegel der deutschen Wissenschaft und Literatur.
Leipzig, 1941; Meyer H.C. Rohrbach and his Osteuropa // Russian Review. 1942.
Autumn. Vol. 2. № 1. P. 60—69; Meyer H.C. Mitteleuropa in German Political
Geography//Annals of the Association of American Geographers. 1946. Sept. \Ы. 36.
No 3. P. 178—194; Rohrbach P. Von Brest Litowsk bis Jalta: Ein Vierteljahrhundert
Osteuropa. Munchen, 1961; Швагуляк М. «Східна криза» і зовнішньополітичні
альтернативи Пруссії: українські «пунктири» (1853—1854) // Вісник
Львівського університету. Серія історична. Вип. 37. Част. 1. Львів, 2002. С. 381—395.
7*

188
Империя Романовых и национализм
необходимости провести границу Европы по восточной границе
Украины, и о том ущербе, который понесла Европа, позволив
азиатской Москве оторвать от себя Польшу и Украину48.
Сватковский, очевидно, считал важным готовить почву для
договоренности по украинскому вопросу с союзными великими
державами, и прежде всего с США. Он отправил в США, в том
числе для работы среди украинских эмигрантов, собственного
агента Цетлинского49. Когда он перечислял тех украинских деятелей, с
которыми следует наладить сотрудничество, он особо выделял
В. Степанкивского как человека, который поддерживает контакт с
Р. В. Ситон-Вотсоном50.
Сватковский продолжал тесные контакты с Тышкевичем. К
своему ноябрьскому меморандуму «Кризис в украинском вопросе
и Россия» он приложил письмо Тышкевича, где тот развивал,
причем в заметно более решительном, чем прежде, тоне, тезис о
необходимости уступок украинским требованиям. В частности,
Тышкевич предлагал «открыть (украинский. — A.M.) университет, открыть
и поощрять, а не только позволять школы, сравнить права местного
языка с русским, строго наказывая все проявления сепаратизма.
Наказывать Мазепу, но не преследовать Хмельницкого». Он также
требовал освободить высланных вглубь России «сотни и тысячи
представителей галицкой интеллигенции, открыть прессу,
общества, а главное, не держать так долго все украинское общество в
отчаянии». Развивая тему династической символики, Тышкевич,
явно по аналогии с политикой Габсбургов, советовал организовать
визит царевича во Львов. Напоминая, что любимым слугой
Алексея был украинец Деревенко, Тышкевич выражал надежду, что
48 Практически все тезисы ключевых для дискурса Центральной Европы
статей М. Кундеры можно найти в пропагандистских публикациях лагеря
Центральных держав периода Первой мировой войны.
49 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 27. Л. 60-61.
50 Там же. Л. 52. Р.В. Ситон-Вотсон, наиболее авторитетный в Британии
специалист по национальным проблемам в Австро-Венгрии, симпатизировал
украинскому движению. См.: Сирота Р. Роберт Вільям Сітон-Вотсон і
зарождения українофільського руху у Великобританії на початку XX століття //
Україна: культурна спадщина, національна свідомість, державність. Львів, 2001.
Вип. 9. С 506—528; Seton-Watson #., Seton-Watson C. The making of a new Europe:
R.W. Seton-Watson and the last years of Austria-Hungary. London, 1981; Saunders D.
Britain and the Ukrainian Question (1912—1920) // English Historical Review. 1988.
\bl. 103. P. 40-68.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы». __ 189
наследник сможет обратиться к народу по-украински. Он даже
предлагал объявить царевича королем Галиции51.
Эти рекомендации Тышкевича Сватковский передавал, не
солидаризуясь с ними. Идею украинского университета он не
поддерживал, но одобрял открытие в России двух украинских гимназий и
разрешение на оккупированных территориях низших школ на всех
местных языках. Он также признавал невозможным план объявить
Алексея королем Галиции, но тут же замечал, что можно было бы
найти другую форму для шагов в этом направлении52. Можно
предположить, что Сватковский, который не считал лишним снова
оговориться, что он «отрицательно относится к более далекоидущим
планам украинцев», использовал письмо Тышкевича, чтобы сказать
своим патронам в Петербурге то, что он не хотел говорить от
своего имени.
Сватковский и Геровский оказались едины в критике жесткой,
репрессивной политики властей во время первой оккупации
Галиции. Но принципиальное различие между ними состоит в том, что
Геровский верил, что более эффективная политика приведет к
исчезновению украинского движения, а Сватковский куда более
реалистично советовал искать компромисс с уже набравшим силу —
во многом благодаря конфликту великих держав — украинским
движением и незамедлительно делать, пусть ограниченные,
уступки украинским требованиям.
Февральская революция повлияла на риторику и аргументы тех
документов, которые ОПО посылал правительству. 18 мая 1917 года
ОПО докладывал Председателю Временного правительства князю
Г.Е. Львову о «собрании русских беженцев из Галицкой, Буковин-
ской и Угорской Руси», состоявшемся 14 мая в Петрограде.
Резолюция митинга особо подчеркивала, что собравшиеся выражают
«самоопределяющуюся волю в смысле желания видеть Галицкую,
Буковинскую и Угорскую Русь соединенной с великой Российской
демократической Республикой», и потому речь идет не об
аннексии, а об осуществлении права на самоопределение: «Собрание
глубоко уверено, что присоединение указанных областей является
лишь восстановлением русским революционным народом
справедливости и долга по отношению к малорусской народности,
принявшей в течение веков самое действенное участие в создании и ук-
51 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 27. Л. 27, 28.
52 Там же. Л. 45 - 46.

190
Империя Романовых и национализм
реплении общей русской культуры и, подобно польскому народу,
расчлененной бессмысленной прихотью самодержавных царей и
кайзеров»53. По всей видимости, митинг был организован ОПО, где
готовили и его резолюцию, которую предполагалось использовать
в пропаганде и дипломатических целях. И действительно, уже
20 мая Львов передал материалы министру иностранных дел
П.Н. Милюкову. Очень вероятно, что идея этой акции возникла у
Сватковского, продолжавшего работать на Временное
правительство, которое, кажется, было теперь заметно более отзывчиво к его
аргументам. Сватковский вел в это время в Швейцарии
переговоры с галицийскими и буковинскими деятелями, которые, по его
сообщениям, «решительно склонялись к присоединению этих
областей к России, но считали необходимым, чтобы этого громко
требовали русские украинцы»54.
Как видим, концепции самоопределения и демократии
заменяют концепции религиозного единства и лояльности царям, которые
теперь включаются — вместе с германскими и австрийскими
императорами — в число тех, кто виновен в грехах прошлого.
Общерусская идея сохраняется, но теперь сочетается с призывом не к
общерусскому объединению, но к объединению малорусского народа.
В это время по приказу верховного главнокомандующего
генерала Л.Г. Корнилова начинается украинизация и белорусизация
армейских частей. Корнилов надеялся таким образом предохранить
эти части от большевистского влияния и в то же время мог
рассматривать эту меру как ответ на активность Германии в украинском и
белорусском вопросе. Различие заключалось в том, что украинские
части создавались на территории Украины, а белорусские главным
образом на румынском фронте и на Балтийском флоте, где они
были отрезаны от родных земель и потому не могли сыграть той
роли, которую играли украинизированные части.
Вот как вспоминал в 1919 году об этих событиях бывший
гетман Украины, а в 1917 году лояльный генерал империи П. Скоро-
падский, которому Корнилов поручил украинизацию вверенного
ему корпуса: «Корнилову я ответил, что только что был в Киеве, где
наблюдал украинских деятелей, и на меня они произвели
впечатление скорее неблагоприятное, что корпус впоследствии может
стать серьезной данной для развития украинства в нежелательном
53 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 429. Л. 2.
54 Об этих переговорах поверенный в делах в Берне сообщал в секретной
телеграмме в Петроград 27 мая 1917 года (Там же. Л. 5).

Глава 6. Завещание обще/гусской идеи: Меморандумы... 191
для России смысле и т.д.... Легкомысленное отношение
Корнилова к этому вопросу показало мне его неосведомленность и
непонимание. Я старался обратить его внимание на серьезность вопроса,
понимая, что к такому национальному чувству, какое было у
украинцев, надо относиться с тактом и без эксплуатации его из-за его
искренности»55.
Захват власти большевиками осенью 1917 года фактически
уничтожил тот легитимный центр в Петрограде, с которым
окраинные движения собирались торговаться по поводу широты их
федеративных или автономных прав, и заставил задуматься о
независимости многих из тех, кто прежде не рассматривал ее как серьезную
перспективу.
В конце апреля 1918 года в Киеве происходит переворот,
сделавший П. Скоропадского гетманом Украины. Скоропадского
поддержали немцы в противовес австрийскому ставленнику
Вильгельму Габсбургу, которому служившие под его началом галиций-
ские украинцы дали прозвище Василь Вышиваный. Центральные
державы боролись за влияние на Украине, но сил у немцев было
решительно больше. Категорическое неприятие большевиков и
стремление найти какие-то силы, которые могли бы им
противостоять, объясняют эволюцию многих политиков, в том числе и
царского генерала Скоропадского56. Он сохранил лояльность
Временному правительству, но категорически возражал против приказов
Корнилова об украинизации армейских частей. Однако приказам
этим в конце концов подчинился и украинизацию провел, чем
заработал тот нежданный для себя авторитет среди украинских
националистов, который и вынес его на роль гетмана.
Со Скоропадским в это время сотрудничал В.И. Вернадский,
который занимался организацией украинской Академии наук. На-
55 Скоропадський П. Спогади. Кінец 1917 — грудень 1918. Київ,
Філадельфія, 1995. С. 64. О своем детстве и семье Скоропадский вспоминал так:
«Украина понималась как славное родное прошлое, но отнюдь не связывалась
с настоящим, другими словами, никаких политических соображений,
связанных с восстановлением Украины, не было. Моя вся семья была глубоко
предана российским царям, но во всем подчеркивалось как-то, что мы не
великороссы, а малороссияне, как тогда говорилось, знатного происхождения»
(Скоропадский П. Мое детство на Украине // Скоропадський П. Спогади.
С. 387).
56 Схожие политические траектории были и у боевого царского генерала
Ю. Довбур-Мусницкого, и у ставшего командующим финской армией
генерала царской свиты К. Маннергейма.

192
Империя Романовых и национализм
ряду с уважением к стремлению украинцев развивать собственную
культуру, Вернадский руководствовался и надеждой на то, что
научные и культурные учреждения Украины станут прибежищем и
для русской культуры, в возможность выживания которой при
большевиках он тогда не верил57. Он также полагал, что русские
ученые должны участвовать в строительстве Украинской академии,
потому что в противном случае их место займут немцы или
поляки58. Часто Вернадский, вполне в духе общерусской идеи,
высказывал в своем дневнике надежду, что украинскость не отменяет обще-
русскости, и планировал написать об этом статью: «Мне кажется,
надо различать— русское, украинское, великорусское. Надо бы
написать»59. Схожая позиция была характерна и для некоторых
других представителей русской элиты, оказавшихся на окраинах
империи.
Не вполне ясно, как изменилось положение ОПО после
прихода к власти большевиков. Очевидно, что не все сотрудники остались
в отделе60, активность его работы заметно уменьшилась, и всего
лишь несколько документов от последующего периода сохранилось
в архиве. Но один из этих документов представляет особый
интерес — это пространная (более 40 л.) справка ОПО «Исторические
судьбы Белоруссии и Украины». Текст, написанный уже по
правилам пореформенного правописания, то есть без «ятей», анонимен
и не датирован. Первоначальный вариант был подготовлен
специалистом по диалектологии, причем закончен текст был не раньше
1919 года, поскольку в нем упоминается карта Украины Фрайтага
(Freitag), которая была издана именно в 1919 году. Позднее текст
редактировался кем-то в ОПО. Первоначально анонимный автор
написал два текста (один о границе между великорусами,
белорусами и украинцами, другой — о границе русских с поляками), дав
детальное описание этнической и языковой ситуации на том
пространстве, которое недавно было западными окраинами
Российской империи. Ссылка на второй текст как на отдельный документ
сохранилась в первой части меморандума, но имеющийся в архиве
57 Вернадский В.И. Дневники 1917—1921. Октябрь 1917 — январь 1920.
Киев, 1994. Т. 1.С. 82, 89, 98.
58 Там же. С. 98; 14-15.
59 Вернадский В.И. Дневники 1917—1921. Октябрь 1917— январь 1920.
Киев, 1994. Т. 1. С. 71; см. также: С. 72, 93, 109, а также: Вернадский В.И.
Дневники 1917-1921. Октябрь 1917- январь 1920. Киев, 1997. Т. 2. С. 91.
60 В частности, директор ОПО Приклонский в 1917 году оставил свой пост
и уехал в Стокгольм (Там же. Л. 30).

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы...
193
документ уже объединяет оба текста61. Судя по всему, уже редактор
из ОПО снабдил меморандум политическими выводами,
поскольку первый автор сосредоточился только на научной
лингвистической стороне дела и заявил, что не считает себя как диалектолога
вправе делать выводы о том, к какому народу принадлежат те или
иные группы, говорящие на переходных диалектах. Этот вопрос, по
его мнению, придется «решать с помощью каких-либо
этнографических или иных соображений»62. Проследить все вставки и
поправки в тексте невозможно, равно как и нельзя уверенно утверждать,
что редактор был лишь один, так что станем говорить об авторах,
не уточняя их числа. В любом случае текст отражает позицию тех
сотрудников ОПО, кто по каким-то причинам продолжал работать
в Отделе почти через два года после того, как большевики
захватили власть.
Авторы меморандума были сторонниками концепции
общерусской нации. Они считают, что «территория, расположенная между
Конгрессовой Польшей на западе и Великороссией <...> с древних
эпох до настоящего времени была и оставалась русскою»63. Они
пишут о «всех трех представителях русского племени», живущих в
Гродненской губернии64, об областях, где «белорусское наречие
сталкивается с другими русскими же»65, и тому подобное. С другой
стороны, они признают, что и в Белоруссии, и на Украине «русское
владычество не изменило этнографического облика народной
массы»66. Их интерпретация этого факта отражает изменения в
политической ситуации и попытки (нередко весьма неуклюжие)
сотрудников отдела к этим изменениям приспособиться.
В начале текста белорусское наречие, в полном соответствии с
общерусским дискурсом, характеризуется как «пережиток
белорусской старины»67. Однако в заключении меморандума картина
становится более сложной. Авторы восхваляют отмену
крепостничества, развитие образования и в особенности русское
революционное движение за их роль в «возрождении белорусской свободы
и... в развитии в белорусском народе национального
самосознания». Они позитивно оценивают тот факт, что «местная интелли-
61 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 42. Л. 9.
62 Там же. Л. 10.
63 Там же. Л. 40.
64 Там же. Л. 33.
65 Там же. Л. 11.
66 Там же. Л. 5, 8.
67 Там же. Л. 5.

194
Империя Романовых и национализм
генция, ранее становившаяся либо польскою, либо великорусскою,
стала осознавать себя нераздельно с массой своего народа и
стремиться к автономии своего края при сохранении связи с
федеративной русской республикой»68. Меморандум даже допускает, что,
«быть может, найдутся и такие, которые склонны были бы
осуществить автономию края в федерации с Польшей или Литвой»69.
Авторы, впрочем, тут же замечают, что «многие белорусы не
отделяют себя, однако, от остальной России, не желают обособляться
в качестве особой народности и продолжают оставаться просто
русскими»70. Это утверждение подводит авторов к главному тезису
меморандума, который адресован большевистскому руководству:
«Громадное большинство белоруссов (sic!)71 сознает себя ветвью
русского народа и было бы, вероятно, очень огорчено
искусственным раздроблением своей родины и присоединением ее частей к
Польше и Литве. Такое раздробление не соответствовало бы и
принципу самоопределения народов, провозглашенному и
осуществляемому Советской Россией. Согласившись на отделение от России
Эстонии, Латвии, Литвы, населенных нерусскими народностями,
Советская Россия не может согласиться на отдачу этим вновь
образующимся республикам частей русского народа, не выражающих
желания быть присоединенными к инородческим республикам. Не
может она согласиться и на отдачу белорусской территории под
власть поляков за исключением местностей, заселенных польским
трудовым земледельческим населением, образующим там
абсолютное большинство и явно тяготеющим к Польше»72. Отмечалось
также, что вероисповедный фактор, а в Западной Белоруссии
большинство белорусов были католиками, «не может превалировать над
этнографическим, особенно при отделении церкви от государства и
при осуществлении принципа религиозной свободы»73.
Проведение границы Советской России с Польшей, равно как и
границ между РСФСР, Белоруссией и Украиной, было важной час-
68 АВПРИ. Ф. 135. Оп. 474. Д. 42. Л. 40.
69 Там же.
70 Там же.
71 Традиция писать «малоруссы» и «белоруссы» с двумя «с» имела
идеологическую подоплеку. Такое написание подчеркивало их принадлежность к
«русским», в то время как сторонники концепции отдельных украинской и
белорусской наций подчеркивали, что понятия «русин» и «руський», широко
распространенные как самоназвание в течение ряда веков, отличаются от
понятия «русский», как оно употреблялось в XIX и начале XX века.
72 Там же. Л. 41-41 об.
73 Там же. Л. 41 об.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы
тью политической повестки дня того времени. Репутация
большевиков как антирусской силы или, во всяком случае, как силы, не
придающей большого значения этническому фактору и готовой
жертвовать любыми территориями ради сохранения власти, была весьма
устойчивой, особенно после Брестского мира. Восхваляя
революционное движение, рассуждая о праве на национальное
самоопределение и о правах трудового населения, те сотрудники, кто еще
оставался в отделе в 1919 году, стремились побудить новых — и глубоко им
чуждых — хозяев страны принять хотя бы часть общерусской идеи и
снабдить их аргументами для ее отстаивания на переговорах.
Украина не упоминается в заключении меморандума,
вероятно, потому, что ситуация там — сильное националистическое
движение и очевидный недостаток сил для того, чтобы претендовать на
все украинские территории, — плохо соответствовала главному
тезису меморандума.
***
Документы ОПО разрабатывались либо имперскими
чиновниками, либо приглашенными ими экспертами. Они показывают, как
эта группа реагировала на драматические события Первой мировой
войны и революции. Обстоятельства заставили отдел сместить
фокус внимания: вместо того, чтобы отрезать куски от
Австро-Венгрии, пришлось сосредоточиться на попытках предотвратить
дальнейшее расчленение собственной империи. Приспосабливая
аргументы и риторику к сменяющимся режимам, сотрудники отдела
были готовы серьезно изменить свои взгляды на возможные
уступки украинскому и белорусскому национальным движениям.
Однако концепция общерусского единства, которое должно было
включать всех восточных славян, оказалась именно тем ядром их
взглядов, которое пережило все риторические, тактические и даже
идеологические изменения. Меморандум 1919 года был своего рода
завещанием, которое чиновники Особого политического отдела
имперского Министерства иностранных дел пытались передать
новым большевистским правителям России.
«ГІОСҐМОРТЕМ»
После того как череда войн и революций, начатых в Восточной
Европе Первой мировой войной, завершилась Рижским миром
между Советской властью и Польшей, после того как сотни тысяч

Империя Романовых и национализм
эмигрантов из бывшей Российской империи оказались в Европе,
именно там продолжились дебаты об общерусской нации. Они
разворачивались как в среде русской эмиграции, так и между
русскими и украинцами74. Драматические политические события
революционно-военных лет, создание УССР, официальное признание в
СССР украинской нации как самостоятельной и отдельной,
энергичная советская политика украинизации и белорусизации в
рамках общего курса на коренизацию — все это сторонники идеи
общерусской нации пытались осмыслить и учесть в своих
меняющихся концепциях. Это уже были в политическом смысле дебаты
«на обочине», среди людей, лишенных политического влияния. В
некотором смысле это был период даже не «после урагана», но
период «постмортем».
В 1922 году известный русский националист В.В. Шульгин еще
мечтал о том, как можно будет обустроить Россию после скорого
краха большевиков. В книге «Нечто фантастическое» он призывал
сосредоточиться на «прочном устройстве русского племени».
«Русское племя» у Шульгина включало, разумеется, и «южно-русский
народ, который сначала поляки, а потом немцы называли
"украинцами"»75. В отношении остальных он предлагал руководствоваться
принципом «насильно мил не будешь». Но если уж какие-то из
прежних окраин попросятся обратно, то принимать их следовало не
на федеративных условиях, а на правах автономии. (Шульгин,
таким образом, оказывался на стороне Сталина в проходивших как
раз тогда в большевистском руководстве дебатах о принципах
устройства СССР. Не исключено, что Шульгин вполне
сознательно пытался поучаствовать своей книгой в этих спорах.) «Вместо
федерации пожаловать их "широкой автономией"... В то время как в
России будут областные автономии, или, скажем, области:
Петроградская, Московская, Киевская, Харьковская, Одесская, здесь
будут области: Литовская, Латышская, Грузинская. Там будет,
например, "Киевская Областная Дума", а здесь— "Литовский Сейм".
Там (например, в "Харьковской Областной Думе") председатель
говорит обязательно по Русски, а остальные — кто во что горазд, хоть
по "украински", а здесь (например, в Латвии) председатель —
обязательно по латышски, а остальные, если хотят, хоть по русски»76.
74 Полемика между представителями русской и украинской эмиграции
заслуживает особого исследования. Здесь мы не касаемся этого сюжета.
75 Шульгин В.В. Нечто фантастическое. София, 1922. С. 18.
76 Там же. С. 28.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы.» 197
Книга Шульгина была издана в Софии, но уже к середине
20-х годов центром русской эмиграции вообще, а также местом
наибольшей активности сторонников общерусской идеи, равно
как и дебатов между ними и украинскими националистами,
становится Прага. В январе 1925 года здесь создается «общество
студентов малороссов и белоруссов "Единство русской культуры"»,
которое выступает с декларацией, включившей в себя все
ключевые идеологемы общерусского проекта. Авторы декларации
начинают с описания «тяжелых бедствий, выпавших на долю всего
русского народа». Бедствия эти «усугубляются рознью, сеемой
между тремя его ветвями, в намерении вырыть пропасть, которая
отделила бы малороссов и белоруссов от великороссов»77.
«Мы, малороссы и белоруссы, не отказываемся от наших
народных особенностей, знакомых и любимых нами с детства: от языка
родного края, от песен своего народа, нам дороги его нравы и
обычаи, весь его бытовой уклад. Но мы не забываем, что все мы —
украинцы, кубанцы, галичане, белоруссы, все — без различия
политических убеждений, в то же время и русские наравне с
великороссами, как баварцы и саксонцы — немцы, наравне с пруссаками,
провансальцы и гасконцы — французы, наравне с бретонцами,
тосканцы и сицилийцы — итальянцы наравне с ломбардцами. Для нас
ясно, что великая Россия неравнозначна Великороссии. Над
созданием общего отечества русских малороссы и белоруссы трудились
не менее великороссов... Петербургский период русской истории
изобилует южнорусскими и западнорусскими выдающимися
деятелями на всех поприщах... Сам общерусский литературный язык
не является, как утверждают некоторые, чисто великорусским, и
обязан своим образованием не одному наречию, а создан
усилиями культурных деятелей из разных диалектических областей в
разные эпохи исторической жизни. Русскую православную веру
казаки на Украине защищали еще в XVII веке. За благо всей России
кровью и жизнью жертвовали и мы, украинцы, и кубанцы, и
белоруссы, всей душой чувствуя, что боремся не за чужое дело, а за свой
отчий дом. Непонятно поэтому стремление части малороссов и
белоруссов отречься от своего исконного имени русских только
потому, что оно принадлежит и великороссам, изменить вере
православной потому, что общерусскую церковь возглавляет
Московский Патриарх, и отвернуться от плодов общих с великоруссами
77 ГА РФ. Ф. 5974. Оп. 3. Д. 5. Л. 6.

198
Империя Романовых и национализм
культурных усилий предшествовавших поколений, чтобы под
новыми именами, следуя новому вероучению, строить здание новой
культуры почти с основания... Искусственно возбуждаемое между
русскими племенами взаимное отчуждение, направленное на
разрушение всего, чем спаян был русский народ в целом — общего
имени, общей веры, общего литературного языка, всех прочих
плодов длительной совместной жизни, грозит поставить в неминуемую
опасность чужеземного засилия не только Россию, но прежде
всего свои Украину, Кубань, Белоруссию, Галичину...
В полном убеждении, что отрицание русского единства
объясняется лишь заблуждением у многих малороссов и белоруссов,
которое должно смениться сознанием неизбежности тесного и
добровольного сотрудничества всех ветвей русского народа, мы
призываем всех украинцев, кубанцев, галичан и белоруссов, не
заглушивших в своей душе чувства кровной и культурной русской связи,
к дружной работе, способствующей на будущее время живому,
свободному и цельному в своей многогранности единству русской
культуры. Тогда полностью осуществится мысль Гоголя, что
особенности характеров русских племен должны способствовать
только тому, чтобы русский народ в его целом составил "нечто
совершеннейшее в человечестве"»78.
В том же году Милюков в своей книге «Национальный вопрос»,
также изданной в Праге, демонстрировал, что и ему не чужды
некоторые основополагающие элементы «общерусской» идеи. Он
говорит о «возвращении русских территорий в результате польских
разделов времен Екатерины II», а также о переходе к Польше по
Рижскому договору 1921 года «русских земель с населением в три
с половиной миллиона»79. Милюков много писал о борьбе
русского и польского национализмов «на широкой полосе приграничных
территорий, населенных белоруссами и малороссами80.
Особенность позиции Милюкова в дискурсе пражской эмиграции —
акцентирование ответственности русской «националистической
интеллигенции», которая в союзе с властью, сложившемся после
1863 года, постепенно испортила отношения со всеми народами
империи, в том числе с украинцами81. Это было продолжением
78 ГА РФ. Ф. 5974. Оп. 3. Д. 5. Л. 6 -6 об.
79 Милюков П.Н. Национальный вопрос (Происхождение национальности
и национальные вопросы в России). Прага, 1925. С. 154.
80 Там же. С. 153-154.
81 Там же. С. 162.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы.»
199
предвоенной позиции Милюкова, уже тогда считавшего, что надо
признать «украинство» и договариваться с его умеренными
лидерами, дабы не играть на руку радикальным украинским
националистам типа Д. Донцова82. Иного рода упреки, скорее в духе пыпин-
ской статьи «Волга и Киев», высказывал в это время русской
интеллигенции философ Г.П. Федотов: «Мы сами отдали Украину
Грушевскому и подготовили самостийников. Стоял ли Киев когда-
либо в центре нашей мысли, нашей любви? Поразительный факт:
новая русская литература прошла совершенно мимо Киева»83. В
полемике с уже заявившим к тому времени о себе евразийством
Федотов писал: «Теперь нам указывают на Азию и проповедуют
ненависть к латинству. Но истинный путь дан в Киеве: не латинство, не
басурманство, а эллинство». Он понимал борьбу за Украину как
«борьбу двух культур: византийско-русской и
польско-украинской»84.
Близок к Милюкову в оценке причин возникновения и
развития украинского движения был Ю.А. Яворский. Он был выходцем
из среды галицийских русофилов, а после переезда в Россию
работал до революции в 1-й Киевской гимназии. Вот характерный
пример его рассуждений: «"Украинство" не плод австрийской,
немецкой или польской интриги — а обычной в русском народе
сектантской розни, с одной стороны, и глупой запретительной
политики правительства с другой»85. В 1926 году Ю.А. Яворский
предпринял попытку организовать серию докладов и диспутов с
украинцами о русско-украинских отношениях. «На первых порах, по
крайней мере, объединить библиотеки и музеи, участвовать
взаимно в научных трудах, участвовать в собраниях» — так
формулировал он задачи, которые, одновременно, ярко рисуют картину
отчуждения русской и украинской эмиграции86.
Годом позже, в 1927-м, один из лидеров евразийцев князь
Н.С. Трубецкой опубликовал статью «К украинской проблеме».
82 См.: Государственная Дума. 4-й созыв. Стенографический отчет. 1914 г.
Сессия 2. Часть 2. Заседание 40. 19 февраля 1914 г. Стлб. 901—906.
83 Федотов Г.П. Три столицы // Новый мир. 1989. № 4. С. 215. Первая
публикация — в 1926 году.
84 Там же. С. 116, 117.
85 ГА РФ. ф. 5966. Оп. 1. Д. 15. Л. 15.
86 Там же. Л. 4. Проблема русско-украинских отношений неизменно была
в центре внимания Яворского. В течение целого ряда лет, вплоть до 1933 года,
он собирал выписки для статьи «Народ-двойник», которые сохранились в
архиве и представляют значительный интерес.

200
Империя Романовых и национализм
Трубецкой, кажется, первым из «русского лагеря» описал
взаимодействие «западнорусской» и «московской» редакций русской
культуры в XVII и XVIII веках как достижение единства путем
«искоренения московской редакции». «Общерусская» культура возникла,
по Трубецкому, путем принятия в Великороссии «украинской
редакции русской культуры»87. Трубецкой, таким образом, отдавал
украинцам символически престижную первую роль среди
создателей общерусской культуры в надежде, что это станет новым
аргументом против их отчуждения. «Русская культура послепетровского
периода является общерусской и для украинцев она не чужая, а
своя». Трубецкой убеждал, что если украинская культура будет
строиться на ненависти к русской культуре, то «она будет из рук вон
плоха» и будет «лишь орудием политики, и притом плохой,
злобно-шовинистической, и задорно-крикливой политики»88.
Трубецкой призывал к тому, чтобы «украинская культура
стала индивидуацией культуры общерусской», то есть одним из ее
локальных вариантов89. Для Трубецкого это значило, что «краевая и
племенная дифференциация русской культуры не должна доходить
до самого верха культурного здания, до ценностей высшего
порядка», в то время как на «нижнем этаже» «племенные и краевые
перегородки должны быть сильно развиты и отчетливо выражены»90.
«Самая правомерность создания особой украинской культуры, не
совпадающей с великорусской, уже не подлежит отрицанию, а
правильное развитие национального самосознания укажет будущим
творцам этой культуры как ее естественные пределы, так и ее
истинную сущность и истинную задачу — быть особой украинской
индивидуацией общерусской культуры»91. Это признание
«правомерности» украинской культуры было очевидной уступкой новой
реальности, но Трубецкой пытался примирить этот факт с
общерусской идеей.
Вскоре Трубецкой уточнил некоторые свои рассуждения в
реакции на последовавший вскоре «из украинского лагеря» ответ на
эту статью профессора Д. Дорошенко92. «К чему сводится требова-
87 См.: Трубецкой Н.С. К украинской проблеме // Трубецкой Н.С История.
Культура. Язык/ Сост. В.М. Живов. М.: Прогресс, 1995. С. 367—368.
88 Там же. С. 374.
89 Там же. С. 375.
90 Там же. С. 377.
91 Там же. С. 379.
92 Дорошенко Д. И. К украинской проблеме. По поводу статьи кн. Н.С.
Трубецкого // Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. С. 380—392.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы... 201
ние общерусской культуры? К тому, чтобы национальные
культуры всех т. наз. восточных славян были друг к другу ближе, чем к
каким бы то ни было иным культурам». По сути дела, Трубецкой
здесь очень близок к замене концепции общерусской нации как
единого целого, отрицающего украинскую и белорусскую
национальную обособленность, своим вариантом тесного семейного
родства великорусов, украинцев и белорусов именно как наций — не
случайно он говорит о «национальных культурах» восточных
славян. Но он все еще стремился сохранить идею «русской» или
«общерусской» общности именно как национальной, он все же
говорит об общерусской нации, «реально существующей не вне, а только
в своих индивидуациях — великорусской, украинской, белорусской
и т.д.»93. В целом рассуждения Трубецкого представляют собой
попытку спасти в концепции «общерусскости» то, что, как он
полагал, еще можно было спасти в конце 20-х годов, и признать то, что
ни Шульгин в 1922-м, ни даже авторы декларации студенческого
общества в 1925 году еще не готовы были признать, — украинскую
национальную обособленность как реальность, а не как плод
враждебного или заблудшего ума.
Уже в 1929 году русская эмиграция создает в Праге издательство
«Единство», выпустившее целую серию брошюр, которые на
материале разных исторических периодов и с использованием
достаточно традиционного к тому времени набора филологических и
исторических аргументов подчеркивали общность малороссов и
великороссов и историко-филологическую
«противоестественность» украинства94. Все эти аргументы звучали из уст противников
украинского движения еще до Первой мировой войны. Отличие
брошюр «Единства» заключается прежде всего в тоне — он
гораздо менее агрессивен, чем в дореволюционных публикациях такого
рода, и тема «украинства» как плода враждебной интриги в них не
педалируется95.
93 Трубецкой Н.С. Ответ Д.И. Дорошенко // Трубецкой Н.С. История.
Культура. Язык. С. 405.
94Лаппо И. И. Идея единства русского народа в Юго-Западной Руси в эпоху
присоединения Малороссии к Московскому государству. Прага: Единство,
1929; Волконский A.M. Имя Руси в домонгольскую пору. Историческая
справка. Прага: Единство, 1929; Мякотин В.А. «Переяславский договор» 1654 года.
Прага, 1930, и др.
95 Последнее время дореволюционные антиукраинские тексты активно
переиздает М.Б. Смолин. Дело это небесполезное — такие публикации могут
служить хорошим источником для изучения одного из направлений русской

202
Империя Романовых и национализм
Особняком среди изданий «Единства» стоит брошюра П.М. Би-
цилли. В самом издательстве это ясно понимали и отметили в
предисловии «необычность» подхода автора. Профессор истории в
Софийском университете, Бицилли понимал механизмы процессов
формирования наций заметно глубже своих коллег по эмиграции.
В теоретическом смысле он предвосхитил многие идеи таких
исследователей национализма конца XX века, как Б. Андерсон и Э. Гел-
лнер96. Бицилли, по сути, ставил крест на всей прежней линии
издательства «Единство», сразу заявив: «Аргумент исторический я
объявляю не имеющим никакой силы, а аргумент филологический
я считаю основанным на недоразумении»97. «Украинская нация, —
продолжал Бицилли, — существует "виртуально", существует в
"потенции", в возможности... Я далек от того, чтобы считать это
утверждение несерьезным. Напротив, в нем много правды...
Расовое, культурное, языковое, историческое сродство — суть условия
близости, а не доказательства ее. Близость одного народа к
другому — факт психологический, она либо переживается, или — ее
нет»98. Бицилли прекрасно понимал, что «украинскую нацию
создать можно. В этом украинизаторы вполне правы»99. Но он
позволял себе тогда, в 1930 году, высказать сомнение в том, что
национализм как доминирующий принцип удержится в мире долго. Он
адресовал свои рассуждения к «тем русским и тем украинцам,
которые еще не потеряли надежды на возможность сговориться друг
с другом». Именно их он старался убедить в том, что украинский
проект «неплодотворен», провинциален, что единство с Россией,
которую он видел как «союз областей», не ограничивает
возможности развития украинской культуры, пусть не национальной, а
областной, но зато «подлинной»: «Единство в многообразии, диф-
националистической мысли того времени. Беда лишь в том, что Смолин и его
коллеги искренне убеждены, что с тех пор ничего не изменилось, и видят в
публикуемых ими сочинениях начала XX века адекватный ответ на
современную ситуацию. См.: Украинский сепаратизм в России. Идеология
национального раскола / Сост. М.Б. Смолин. М., 1998; «Украинская» болезнь русской
нации / Сост. М.Б. Смолин. М.: Имперская традиция, 2004, и др.
96 Причем нельзя исключить, что эти исследователи действительно были
знакомы со взглядами Бицилли, ведь его работа в несколько измененном виде
появилась и по-английски. См.: Bizzttti P. Geopolitical Conditions of the Evolution
of Russian Nationality // The Journal of Modern History. 1930, Nq 1. P. 27—36.
97 Бицилли П.М. Проблема русско-украинских отношений в свете истории.
Прага: Единство, 1930. С. 6.
98 Там же. С. 13, 17-18.
99 Там же. С. 19.

Глава 6. Завещание общерусской идеи: Меморандумы 203
ференциация без дезинтеграции — такова формула той цели, к
которой следует стремиться сообща и русским, и украинцам»100.
В некотором смысле Бицилли повторил ход мыслей Каткова,
который в 1861 году, до того как перешел к резким нападкам на
украинских активистов, пытался вести с ними диалог не с позиций
отрицания самой возможности их проекта, но с позиций
сомневающегося в его плодотворности. Катков признавал, что украинский
язык вполне может быть создан, но призывал «украинофилов»
отказаться от этого плана ради совместной работы на благо развития
русской культуры: «Сколько благодатных элементов могла бы
внести Украйна в русскую жизнь, в русскую мысль, при
благоприятных условиях!»101
Таким образом, мы видим, как спустя много времени после
краха империи, уже в эмиграции, русские мыслители с разной
степенью изобретательности и интеллектуальной честности пытались
сохранить ключевой элемент из наследия русского национализма
имперского периода — идею общерусского единства. Кто-то
пытался приспособить ее к новым реалиям советской национальной
политики, а кто-то надеялся ее сохранить до вожделенного краха
советской власти.
100 Бицилли П.М. Проблема русско-украинских отношений в свете истории.
Прага: Единство, 1930. С. 38.
101 Русский вестник. Т. 32. 1861. С. 2—5.

Вместо заключения
многослойность
ИМПЕРСКИХ РУИН.
СОВЕТСКОЕ НАСЛЕДИЕ
«ИМПЕРИИ
ПОЛОЖИТЕЛЬНОГО
ДЕЙСТВИЯ»
Традиционное заключение, суммирующее содержание
отдельных глав, в этой книге вряд ли уместно, ведь сами главы
представляют собой попытку обсуждения некоторых общих
проблем, связанных с изучением и представлением тематики
национализма, этничности и групповой идентификации в истории
Российской империи.
Думаю, вместо этого будет полезно обратиться к вопросу,
который довольно активно обсуждается историками в последние
годы, а именно: в каких отношениях — преемственности и
разрыва — находятся империя Романовых и СССР. Это даст читателю
более длительную временную перспективу и позволит прояснить
точку зрения автора этой книги на то, в какой мере история
империи Романовых принадлежит к категории plusquamperfectum. Это
весьма важный вопрос, потому что до сих пор мы слишком часто
проецируем реалии, сформировавшиеся в советский период, на
историю национальной политики империи Романовых.

Вместо заключения: Многослойностъ имперских руин...
205
Минуло уже полтора десятилетия, как Советский Союз
перестал существовать. В той мере, в которой Гегель был прав, полагая,
что сова Минервы летает в сумерках, то есть что историки лучше
справляются с описанием явлений или процессов тогда, когда эти
явления и процессы уходят в прошлое, последняя декада была
удобным временем для осмысления советского опыта. Однако
серьезных достижений в понимании этого опыта, и в особенности
советского опыта национальной политики, не так уж много. Может
быть, времени прошло недостаточно, а может быть, это оттого, что
сумерки еще не вполне наступили — и дистанция еще слишком
мала, и слишком много советского наследия в этой области
остается частью нашей современной жизни.
В целом одно из важных достижений историографии в
анализе первых десятилетий XX века связано в последнее время с
преодолением гипнотического влияния 1917 года как рубежа, после
которого начинается «другая история». Плодотворность такого подхода
была убедительно продемонстрирована, например, П. Холквистом
в его статье о механизмах контроля массовых настроений режимом
большевиков. Он показал, что для того, чтобы понять динамику
изменения государственной политики в отношении контроля
общественных настроений, традиционное сравнение 1913 и 1920
годов, предполагающее, что между ними лежит лишь кардинальный
перелом 1917 года, не работает. Тенденция к росту внимания к
общественным настроениям (и численности аппарата, призванного
этим вопросом заниматься) обозначилась во всех воюющих
державах с самого начала Первой мировой войны, а вовсе не была
специфически российским результатом большевистской революции.
Этот подход плодотворен применительно и ко многим другим
аспектам истории России начала XX века: он позволяет показать, в
какой мере модерные тенденции позднего имперского периода
нашли продолжение, пусть и в сильно измененных формах, в
советской политике1.
1 Holquist, Peter. Information is the Alfa and Omega of our Work: Bolshevik
Surveillance in its Pan-European Context // Journal of Modern History. 1997. N° 69
(September). P. 415—450. (Русский перевод см.: Американская русистика: вехи
историографии последних лет. Советский период. Антология. Самара:
Издательство «Самарский университет», 2001.) У Холквиста есть написанная в том
же методологическом ключе статья о некоторых аспектах демографической и
национальной политики. Она кажется мне менее удачной, но не вызывает

206
Империя Романовых и национализм
Парадоксальным образом, именно при трактовке имперской
проблематики и национального вопроса, тенденция подчеркивать
не столько даже преемственность, сколько отсутствие
принципиальных различий между империей Романовых и СССР имеет
давнюю традицию в «национальных», прежде всего эмигрантских,
историографиях. Разумеется, идеологические мотивы в этой
литературе доминировали. Здесь речь не о таких работах, хотя они и
сегодня производятся в немалом количестве, а о серьезных
исследованиях, которые занимаются анализом того, сколько новизны и
преемственности было в советской национальной политике.
Среди историков уже сложился довольно устойчивый
консенсус относительно того, что годы Первой мировой войны резко
усилили значимость этнического фактора в Центральной и Восточной
Европе2. Большевикам, безусловно, пришлось иметь дело с этим
наследием, как и с результатами национальных движений на
окраинах империи в заключительной фазе войны и первые
послевоенные годы.
Также не подлежит сомнению, что многие эксперты, которые
были привлечены советской властью при разработке различных
аспектов национальной политики, профессионально
сформировались в дореволюционный период. Роли таких
экспертов-этнографов в становлении советской национальной политики посвящена,
в частности, недавняя книга Франсины Хёрш, которая содержит
немало ценной информации3. Однако в концептуальном
отношении книга получилась довольно слабой4. В данном контексте она
важна потому, что четко демонстрирует наметившуюся тенденцию
к преувеличению роли наследия империи Романовых в советской
политике.
Сразу бросается в глаза, что Хёрш неизменно говорит об
«имперских этнографах». Как справедливо замечает об этих людях
М. Могильнер, «можно с большой степенью вероятности предпо-
принципиальных возражений. Holquist P. To Count, to Extract and to Exterminate.
Population Statistics and Population Politics in Late Imperial and Soviet Russia // Ed.
Ronald G. Suny and Terry Martin. A State of Nations. Empire and Nation-Making
in the Age of Lenin and Stalin. Oxford: Oxford University Press, 2001.
2 О механизмах этого явления и литературу см. гл. 1 и 6.
3 Hirsch, Francine. Empire of Nations. Ethnographic Knowledge and the Making
of the Soviet Union. Ithaca and London: Cornell University Press, 2005.
4 Ряд справедливых замечаний в ее адрес высказан в рецензии М.
Могильнер: Ab Imperio. 2005. № 3. С. 538-554.

Вместо заключения: Многослойпость имперских руин.- 207
ложить, что изучение их биографий и научных "ориентации"
показало бы, что среди снабжавших новую власть этнографическими
данными превалировали этнографы народнической ориентации,
люди с революционно-народническим прошлым и опытом ссылки.
Они и до революции развивали романтическую
национализирующую парадигму с привкусом позитивизма... Также неясно, кем они
ощущали себя при большевиках: профессионалами-экспертами
или революционерами с экспертными знаниями»5. Неизменный
эпитет «имперский» кажется еще более неуместным в свете
замечания самой Хёрш о том, что Министерство внутренних дел
подозрительно относилось к этнографии как «орудию [национального]
сепаратизма», а российские этнографы завидовали своим
иностранным коллегам, считая, что те заметно больше вовлечены в
разработку государственной политики6.
Между тем эта настойчивость Хёрш в характеристике
сотрудничавших с большевиками экспертов как «имперских» отнюдь не
случайна. Она призвана подготовить один из ключевых тезисов
книги об определяющей роли «имперских этнографов» в
формировании советской национальной политики на ее раннем этапе.
Впрочем, этот тезис повисает в воздухе. Хёрш не приводит ровным
счетом никаких документальных свидетельств или хотя бы
косвенных аргументов в пользу того, что С.Ф. Ольденбург и его коллеги
играли какую-то роль в дебатах политического руководства по
принципиальным вопросам национальной политики. Тезисы Хёрш
об «эволюционистском» понимании нации «имперскими
этнографами» и их политическими патронами — большевиками, о сходстве
СССР с другими модернизирующимися империями, об отсутствии
в советской политике 1920-х годов элементов «положительной
дискриминации» прежде подчиненных национальностей за счет
русских объединены общей целью полемики с книгой Терри
Мартина, описывающей СССР как новый вид империи, а советскую
национальную политику как радикальный разрыв с политикой
империи Романовых7.
5 Ab Imperio. 2005. № 3. С. 544-545.
6 Hirsch F. Empire of Nations. P. 33. Эта тенденция прослеживается и в ряде
других работ. См., например: Cadiot, Juliette. Searching for Nationality: Statistics
and National Categories at the End of the Russian Empire (1897—1917) // The
Russian Review. 2005. № 64 (July). P. 440—455. Кадьо фактически повторяет —
также без доказательств — тезис Хёрш об особой роли «имперских ученых» в
формировании национальной политики большевиков (Ibid. P. 441).
7 Hirsch F. Empire of Nations. P. 4—8.

208
Империя Романовых и национализм
Позиция Мартина в этом заочном споре представляется много
более убедительной, и его книге мы уделим особое внимание,
потому что в ней полнее, чем где-либо, показана принципиальная
новизна в подходе большевиков к национальной проблематике по
сравнению с политикой империи Романовых.
Книга Терри Мартина «Империя положительного действия»8
подробно, на основании разнообразных источников,
прослеживает эволюцию политики советской власти с самого начала 20-х до
начала 30-х годов, то есть в то десятилетие, которое включило в себя
формирование СССР и период политики, получившей общее
название коренизации. Наряду с добротным анализом того, «как это
было», Мартин предлагает интересные, порой весьма радикальные,
теоретические суждения о том, «что это было». Книга, безусловно,
заслуживает перевода на русский, и хочется надеяться, что это
произойдет скоро.
Национальную политику СССР Мартин считает новаторской,
уникальной для того момента, когда она проводилась, и
уникальной вообще по масштабам ее применения.
Мартин выделяет четыре ключевые идеологические
предпосылки, которые лежали у истоков советской национальной политики.
К тому моменту, как большевики захватили власть, в их среде уже
было согласие в отношении того, что национализм представляет
собой крайне опасную мобилизующую идеологию, поскольку он
может формировать надклассовое единство в борьбе за
национальные цели. Опыт Гражданской войны еще больше убедил их в
том, что именно национализм является главным конкурентом их
собственной мобилизующей идеологии, адресованной классам;
следовательно, простой вывод, сформулированный, в частности,
Пятаковым, состоял в том, что национализм должен быть объявлен
безусловным врагом, и с ним должна вестись бескомпромиссная
борьба. Однако Ленин и Сталин предложили принципиально иную
тактику. Если советская власть даст национальные формы, то есть
в определенной степени удовлетворит требования национализма,
она сможет расколоть надклассовое единство национальных
движений, нейтрализовать притягательность национальных лозунгов
8 Martin Т. The Affirmative Action Empire: Nations and nationalism in the Soviet
Union, 1923-1939. Ithaca, L.: Cornell UP, 2001. См. также: Мартин Т. Империя
позитивного действия: Советский Союз как высшая форма империализма? //
Ab Imperia 2002. № 2. С. 55-87.

Вместо заключения: Многослойность имперских руин...
209
и тем самым создать лучшие условия для проявления классовых
противоречий и восприятла_большевистской идеологии.
\Не менее важно, что в рамках такой политики можно было
настаивать на принципиально новой, неимперской природе того
политического образования, которое возникало на развалинах
Российской империи. Большевики весьма прозорливо считали, что
само клеймо империи в XX веке может иметь для советской власти
весьма негативные последствия.
Во-вторых, Мартин отмечает модернизаторскую концепцию
большевиков. Они считали, что нации возникают в период
капиталистического развития и являются исторически преходящим
явлением. Национальное сознание они считали неизбежной фазой
развития общества, которую все народы должны преодолеть на
пути к интернационализму. Будущее слияние наций возможно
лишь через полное освобождение угнетенных народов. Опыт
Австро-Венгрии, равно как и сила национальных движений после
краха Российской империи, убеждал их в том, что национальная
консолидация неизбежна и при социализме. Именно на опыт Венгрии,
где в XIX веке города, которые были по преимуществу немецкими,
стали венгерскими, ссылался Сталин, когда доказывал
неизбежность украинизации и белорусизации по преимуществу русских
городов в этих советских республиках. На восточных окраинах, где
национализм был много слабее, национальное строительство
провозглашалось частью процесса социалистической модернизации и
стало рассматриваться не как уступка, а как часть положительной
программы.
Третьей предпосылкой большевистского подхода стало
убеждение, что национализм нерусских народов вызван прежде всего
реакцией на угнетение царским режимом и недоверием к
великорусам. Ленин считал необходимым различать национализм
угнетающих и угнетаемых наций, из чего, вполне в духе
антиколониального дискурса, вытекал тезис о преимущественной опасности
«великорусского шовинизма» в сравнении с национализмом
угнетенных народов. Сталин предлагал уточнение этого принципа,
подчеркивая, что грузинский и некоторые другие национализмы
также подавляли и эксплуатировали более слабые народы. Свои атаки
на великорусский шовинизм он неизменно сопровождал
упоминанием опасности, пусть и меньшей, местных национализмов.
Четвертым важным фактором в планировании советской
национальной политики была ее связь с внешней политикой. Мартин,

210
Империя Романовых и национализм
вслед за украинским большевиком Н. Скрыпником, называет «пье-
монтским принципом» политический расчет на то, что
поощряющая политика в отношении этнических групп, разделенных
западной границей СССР (прежде всего речь шла об украинцах и
белорусах, но также о поляках, финнах и евреях), привлечет на
сторону СССР их соплеменников за рубежом и увеличит возможности
Москвы влиять на западных соседей. Также и на Востоке
призывы к восстанию угнетенных народов сопровождались ссылками на
советскую политику положительного действия в отношении
народов Востока в СССР.
Многие элементы советской национальной политики,
основанной на этих принципах, проводились в жизнь с самого начала
20-х годов. Но официально эта политика была окончательно
сформулирована XII съездом партии в апреле 1923 года и на
специальном совещании ЦК в июне 1923 года. Оживленные дискуссии по
этому вопросу, характерные для предыдущего периода, с тех пор
прекратились вплоть до декабря 1932 года, когда ряд ключевых
положений этой политики был пересмотрен.
Уже к июню 1923 года были созданы 2 федеративные
республики, 5 союзных, 12 автономных, а также 11 автономных областей.
Создавая территориальные единицы по национальному признаку,
советская политика отрицала австромарксистский принцип
индивидуальной культурной автономии, но также препятствовала
ассимиляции дисперсно расселенных этнических групп. Вместо этого
национально-территориальная система уже в середине 20-х годов
была распространена «вниз» вплоть до национальных округов,
сельских советов и колхозов, в результате чего «возникла
грандиозная пирамида национальных советов на тысячах национальных
территорий»10.
Приоритетом этой политики, определенным в резолюциях
1923 года, стало поощрение местных языков и местных элит.
Резолюции осуждали недостаточную активность в реализации этих за-
9 Эту составляющую советской национальной политики можно
рассматривать как продолжение использования — в новых условиях и во многом с
новыми акцентами — этнического фактора во внешней политике, который
вышел на первый план в ходе Первой мировой войны. См. гл. 1.
10 Кажется, первым, кто подчеркнул революционный характер политики
«тсрриториализации этничности», был Роберт Кайзер. См.: Kaiser R. The
Geography of Nationalism in Russia and the USSR. Princeton, New Jersey: Princeton
Univ. Press, 1994.

Вместо заключения: Многослойность имперских руип„
211
дач в предыдущие годы. На начальном этапе политику определяли
как национализацию, а в республиках просто говорили об
украинизации, у^бекизации. Вскоре эту политику стали называть корениза-
цией, то есть поощрением коренных народов в противовес пришлым.
(Важно оговориться, что Сталин этим термином не пользовался,
неизменно предпочитая термин национализация.) В азиатской
части СССР, где подготовленных к занятию руководящих должностей
местных элит не было, акцент вплоть до конца 20-х делался не на
коренизации, то есть переводе администрации на местный язык и
выдвижении местной элиты, а на ликвидации культурной
отсталости, в том числе и ускоренной подготовке местных кадров. В целом
психологическим эффектом такой политики должно было стать
восприятие на местах советской власти как родной, близкой, а не
внешней, имперской, насаждаемой русскими. Национальные
идентичности активно внедрялись и утверждались в различных формах
и с помощью разнообразных институтов — фольклор, костюм,
музеи, театр и опера, литература, исторический нарратив. Ключевой
задачей была деполитизация национальных идентичностей
нерусских народов через подчеркнутое уважение к ним.
Мартин отмечает, что эта политика не включала в себя
подлинной федерализации. Хотя формально и РСФСР, и СССР были
федерациями, реальная власть всегда сосредотачивалась в центре.
Советский «федерализм» не означал деволюции (делегирования
членам федерации) политической и экономической власти.
Важной частью национальной политики было экономическое
выравнивание, приоритетное развитие «отсталых» народов, к
которым были отнесены все народы СССР, за исключением русских,
украинцев, белорусов, поляков, немцев и евреев. Впрочем, никакой
формализованной системы экономических преимуществ для
отсталых областей создано не было, и можно спорить о том, в какой
степени экономическое выравнивание, если оно имело место, было
результатом других приоритетов планирования — развития новых
ресурсов и источников сырья, региональной специализации или
военно-стратегических соображений.
Другой важной составляющей этой политики стало закрытие
восточных окраин для русской сельскохозяйственной колонизации,
которая активно развивалась до революции. В ряде случаев на
Кавказе, в Казахстане й в Средней Азии производилось выселение
славянского населения под флагом политики деколонизации.

212
Империя Романовых и национализм
Эту политику Мартин предлагает называть
интернационалистским национализмом или «положительным действием» (affirmative
action), то есть положительной дискриминацией, применяемой к
прежде угнетаемым группам населения. Большевики, по сути,
захватили лидерство в решении национальных задач, характерных для
всех этапов развития национальных движений. Они создавали
национальные элиты там, где их не было или они были слабы. Они
распространяли и поддерживали в массах различные формы
национальной культуры и идентичности там, где эта задача стояла на
повестке дня. Они способствовали территориализации этничности
и создавали национальные образования на разных уровнях.
Наконец, в этих национальных образованиях они выполняли некоторые
задачи, характерные для национальных или
национализирующихся государств, выдвигая новые национальные элиты и насаждая
новые официальные языки. Эта политика отрицала нейтральность
по отношению к национальным вопросам, которая была
принципом большевиков до революции, и делала упор именно на
«положительное действие» вплоть до однозначной враждебности даже к
добровольной ассимиляции.
Политика положительного действия, или положительной
дискриминации нерусских народов, неизбежно предполагала
ущемление интересов русского населения, готовность русских идти на
жертвы ради интересов других национальностей. Она проявлялась
и в ходе национального размежевания, то есть при проведении
границ союзных республик (особенно показательны в этом отношении
новые восточные границы Белоруссии); и в отказе от права на
национальную автономию в местах компактного проживания русских
в союзных республиках (такое право русские получили в некоторых
республиках только в 1926 г.) или от права на пропорциональное
представительство во властных структурах автономных республик;
в осуждении русской культуры как буржуазно-помещичьей, как
имперской культуры угнетателей.
Так называемая «положительная или компенсирующая
дискриминация» применялась и применяется во многих странах мира,
особенно в условиях деколонизации. Однако именно СССР стал
первым государством, прибегнувшим к ней, хотя многие ошибоч-
,но считают пионером Индию, где эта политика проводится с
L951 года. Ни одно государство, втом числе и Индия, до сих пор не
может сравниться с СССР по масштабам внедрения этой
политики. Мартин считает, что положительная дискриминация вообще

Вместо заключения: Многослойность имперских руин... 213
была одной из ключевых черт советской политики, поскольку,
наряду с национальной сферой, компенсирующие привилегии
широко применялись по классовому и, в меньшей степени, по
тендерному признаку.
Мартин полагает, что решения в сфере национальной
политики, принятые в 1923 году, в большей степени определили основные
правила и принципы политической жизни, чем Конституция СССР
1922 года. Предлагаемое определение СССР как «империи
положительного действия» — попытка найти новый термин для
обозначения специфического, прежде не существовавшего типа
политической организации. В высшей степени централизованное,
стремящееся к вторжению во все сферы жизни и использующее
крайние формы насилия государство формально было
структурировано как федерация суверенных наций. Оно возникло как
наследник Российской империи, вновь завоевало большинство
принадлежавших империи окраин, но затем приступило к политике
усиления нерусских наций и их строительства даже там, где они
едва ли существовали.
Понятие «империя положительного действия» должно, по
мысли Мартина, подчеркнуть принципиальную новизну советской
национальной политики по сравнению с колониализмом и
империализмом прошлого и принципиальное отличие СССР от империй
Нового времени, включая и империю Романовых11. Мартин даже
считает, что СССР следует называть государством, а не империей,
и не только потому, что Советский Союз был первым в истории
полиэтническим государством, которое определяло себя как
антиимперское, а его лидеры решительно отвергали термин «империя»
применительно к СССР. В рамках советской политики государство-
образующий народ, русские, должен был подавлять свои
национальные интересы и идентифицировать себя с империей
положительного действия. Мартин в шутку предполагает, что, проживи
Ленин дольше, он мог бы написать труд под названием «СССР как
высшая стадия империализма».
Противопоставляя государство и империю, Мартин следует
давней традиции общественных наук, в рамках которой империя —
традиционная форма политической организации, основанная на
п См., например, гл. З, в которой показано радикальное изменение
советской политики по сравнению с политикой царской империи в вопросе об
алфавитах и причины этого явления, связанные с обшим изменением имперской
стратегии.

214
Империя Романовых и национализм
непрямом контроле центра над периферией. Модерное государство
с институтами гражданства, массовой мобилизацией и
исключительной политической лояльностью националистического типа
описывается как противоположность империи. В этом
противопоставлении можно найти по крайней мере две точки
теоретического «напряжения». Во-первых, тот тип власти, который существовал
в СССР, настолько отличался по своим тоталитарным
устремлениям от либеральной и даже авторитарной концепции государства как
чего-то отдельного от общества и сосуществующего с этим
автономным обществом, что стоит усомниться в правильности
применения к нему термина «государство» в его узком значении, когда не
всякая полития обозначается как государство.
Во-первых, чистый тип традиционной империи, пожалуй, уже
в XVIII веке и, безусловно, в XIX веке был анахронизмом. Империи
Нового времени более или менее успешно стремились стать
государствами, а в своем ядре — даже национальными государствами.
Все эти империи, будь то морские или континентальные,
переживали в XIX веке кризис, выражавшийся в приспособлении к новым
методам развития экономики, формирования армии,
политического представительства, новым принципам политической
легитимации. Это был именно кризис, то есть процесс трансформации, не
обязательно ведущей к разрушению. Перегрузки Первой мировой
войны и связанный с нею крах системы конвенциональных
ограничений в отношениях между империями превратили этот кризис
для многих империй в коллапс. Но в целом до Первой мировой
войны мы наблюдаем именно процесс усвоения империями
модерных форм политической, военной и экономической организации,
то есть не замещение империи модерным государством, но
многообразные варианты гибридизации, совмещения старых имперских
и модерных государственных форм. Из этого следует, что Терри
Мартин, безусловно, прав в том, что принципы организации СССР
были качественно иными в сравнении с империей Романовых и
другими империями Нового времени, что политика
положительного действия сознательно утверждала формы именно
национального государства, но он ошибается, когда пишет, что аналитическая
категория «империя» бесполезна при изучении СССР12.
12 Уже после выхода книги Т. Мартин более жестко повторил этот тезис в
статье: Martin Т. The Soviet Union as Empire: Salvaging a Dubious Analytical
Category // Ab Imperio. 2002. № 2. C. 91-105.

Вместо заключения: Многослойпостъ имперских руин...
215
Политика положительного действия в национальной сфере
была тесно связана с другими элементами советской политики и
менялась'под их воздействием. Наиболее последовательно и
настойчиво она проводилась в условиях НЭПа. Целый ряд элементов
этой политики на деле привел к обострению национального
вопроса. Во-первых, в некоторых регионах, и особенно на Украине,
где коренизация означала более или менее широкую диссимиляцию
или дерусификацию, возник русский вопрос. Именно здесь русские
впервые официально получили статус национального
меньшинства. Правительства союзных республик, и особенно Украины,
стремились покровительствовать расселенным в других
республиках членам «своих» наций, что создавало напряженность в
вопросе о границах.
Во-вторых, везде, где создавались национальные
административные единицы, неизбежно происходила мобилизация тех
этнических групп, которые оказывались перед угрозой превратиться в
национальные меньшинства. Процесс проведения национальных
границ всегда обостряет национальные конфликты. По мере
достройки пирамиды национальных территориальных образований
«вниз» все больше этнических групп оказывались в положении
единственного национального меньшинства на данной территории.
При этом тысячи и даже десятки тысяч границ национальных
образований не только однажды проводились, но и впоследствии
подвергались ревизии. Статус титульной нации в каждом случае
был прямо связан с такими ключевыми вопросами, как
преимущественное право на землю и преимущественный доступ к
должностям в администрации. В условиях позитивной дискриминации
национальная принадлежность становилась одним из важнейших
элементов индивидуального капитала, который мог существенно
облегчить доступ к образованию и другим ресурсам. Таким образом,
политика положительного действия давала противоречивые
результаты и ле справлялась со своей главной задачей политической
нейтрализации национализма. В действительности эта политика
способствовала максимальной мобилизации этничности.
С началом «большого скачка», то есть ускоренной
индустриализации и коллективизации, политика коренизации подверглась
серьезным испытаниям. Сопротивление коллективизации
оказалось более активным именно в окраинных национальных районах.
Усиление роли центральных ведомств в ходе первой пятилетки
подорвало роль местных языков в администрации. В результате

216
Империя Романовых и национализм
объективных, в том числе финансовых, трудностей и
сопротивления аппарата центральных ведомств задачи по языковой
национализации в 20-е годы нигде не были решены полностью: на рубеже
20-х и 30-х годов практически везде вместо доминирования языка
титульной национальности на практике установилось двуязычие.
Наконец, когда начались поиски козлов отпущения за неудачи
этого периода, принцип главной угрозы (каковой считался
великорусский шовинизм) оказался перевернут — репрессии обрушились
прежде всего на буржуазных националистов и «попавших под их
влияние» местных партийных лидеров.
Однако на официальном уровне политика положительного
действия до определенного времени под вопрос не ставилась. Лишь в
декабре 1932 года Политбюро приняло два постановления с
критикой украинизации, которые были опубликованы в «Правде» и
стали сигналом к пересмотру многих положений политики корениза-
ции, но не к ее отмене.
Список национальностей, к которым применялась политика
положительного действия, был резко сокращен, а пирамида
национальных территориальных образований в значительной мере
демонтирована, прежде всего, на нижних этажах. Теперь только
крупные этнические группы в местах своего компактного расселения
сохранили полученные в рамках политики коренизации
национальные формы государственности. К 1938 году число автономных
областей по сравнению с 1932 годом сократилось вдвое (с 16 до 8),
были упразднены 290 национальных районов, 7000 национальных
сельских советов, 10 000 национальных колхозов.
Изменилось и отношение к ассимиляции. При введении
паспортной системы в 1932 году предусмотренную в документе графу
«национальность» заполняли со слов получателя паспорта, то есть
индивиды могли свободно выбирать национальность.
Прежние приоритеты языковой и кадровой коренизации, а
также строительства пирамиды национальных советов уступили
место национальным культурам. При этом принцип «главной
опасности» был объявлен более неактуальным. Сталин (а за ним и все
остальные) специально подчеркивал, что недоверие к русским
преодолено. Лозунгом дня стало «братство народов СССР». Русскую
культуру реабилитировали, создали новый пантеон «подлинно
народных», «прогрессивных» русских деятелей искусства и науки,
прекратилась проводившаяся до 1933 года кампания по латиниза-

Вместо заключения: Многослойность имперских руин...
217
ции национальных алфавитов, а с 1937 года начинается активная
замена латинских алфавитов кирилличными.
Массовым репрессиям были подвергнуты национальные
элиты, в том числе и тех наций, статус которых не был поставлен под
вопрос. Одним из толчков к этому послужила позиция
украинского писателя-марксиста М. Хвылевого, настойчиво выступавшего за
западную ориентацию Украины. Систематическое проведение в
Москве декад национальной культуры должно было ясно
продемонстрировать, где находится центр притяжения для всех
национальных культур Более или менее массовые кампании репрессий
в отношении национальных элит при жизни Сталина проводились
регулярно и носили во многом превентивный характер — они
должны были предотвращать возникновение у этих элит претензий на
политическое лидерство. Это, однако, не значит, что политика ко-
ренизации в отношении национальных элит была прекращена.
Напротив, она последовательно проводилась вплоть до Второй
мировой войны и дала серьезный и устойчивый эффект. В
автономных республиках РСФСР число представителей титульной
национальности среди служащих и специалистов к 1939 году возросло на
37,5%, в союзных республиках восточной части СССР на 33%, а в
западных союзных республиках на 11,5%.
Во второй половине 30-х годов русские становятся «первыми
среди равных» в «дружной семье советских народов». По мере
развития индустриализации прежнее негативное отношение к
миграции русских в национальные республики было отброшено, и в
30-е годы число русских за пределами РСФСР более чем удвоилось.
Теперь это была не сельская колонизация, которая преобладала
среди форм миграции русских в Российской империи, а городская
миграция рабочих и специалистов.
«Реабилитация» русских сопровождалась переменой политики
по отношению к РСФСР: в 1932 году особенно критиковалось
стремление украинских властей создать национальные украинские
территориальные образования на территории РСФСР, будь то у
границ Украины, на Кубани или на Дальнем Востоке. Это
приостановило проводившуюся до того времени политику
интернационализации РСФСР, которая вовсе не считалась в 20-е годы
«русской» республикой. Во второй половине 30-х годов РСФСР все
более преобразуется в русское ядро СССР, что соответствовало
признанию за русскими лидирующей и стержневой роли. Таким
8-3049

218
Империя Романовых и национализм
образом, политика в ключевом для СССР русском вопросе была
сформулирована по принципам, отличавшимся от политики
положительного действия. В 30-е годы русские были реабилитированы,
они получили возможность чувствовать себя дома в РСФСР, однако
особого политического представительства и национальных
органов, подобно титульным национальностям союзных республик,
русские не получили.
Первоначальная версия политики положительного действия
была теоретически последовательна и целостна, что не мешало ей
стать весьма далекой от прагматичности. Мартин характеризует
проект 20-х годов как утопию. В 30-е годы национальная
политика становится прагматически ориентированной и теоретически
непоследовательной, она строится во многом ad hoc, и часто
реакция на те или иные конкретные ситуации и вызовы затем
возводится в принцип.
Именно такой характер имели новые изменения этой
политики во второй половине 30-х годов. По мере обострения
международной обстановки внешняя политика СССР становилась все более
изоляционистской и оборонительной. Пьемонтский принцип был
отброшен13. Вместо этого национальности, к которым этот
принцип прежде применялся, стали рассматриваться как потенциальные
агенты врага. Происходит чистка приграничных районов от
этнически неблагонадежных элементов, у которых имелась этническая
родина за пределами СССР, — поляков, немцев, корейцев. В этих
условиях государственные органы получают инструкцию НКВД,
согласно которой национальность в паспорте должна
определяться национальностью родителей, а не выбором индивида. Эта
норма, сохранившаяся вплоть до конца XX века, наиболее полно
отразила переход власти к примордиалистской концепции
национальности и существенно повлияла на дальнейшее формирование
национальных (ідентичностей в Советском Союзе.
Многие плоды политики положительного действия
сохранились не только вплоть до краха СССР, но и в современной
России. Это, во-первых, различные формы
национально-территориальных образований. Во-вторых, массовые представления о
«национальной собственности» на территорию. В-третьих, образы
13 Пьемонтский принцип особенно очевиден в политике на западных
границах СССР, где УССР и БССР, а затем Молдавская АССР рассматривались
как инструмент влияния на соответствующие группы по другую сторону
границы.

Вместо заключения: Многослойность имперских руин... 219
прошлого и национальные исторические нарративы, которые
оказались очень устойчивы, так как внедрялись в массовое сознание
параллельно с ликвидацией безграмотности — хорошо известно,
что с распространением массовой грамотности механизмы межпо-
коленческой передачи исторических образов и мифов и вообще
механизмы воспроизводства групповых идентичностей
принципиально меняются.
Некогда американский историк Альфред Рибер, говоря о
Российской империи, назвал ее «обществом осадочных пород». Так он
хотел передать особенность России, которая выражалась в том, что
проводимые в ней реформы не меняли до основания социальных
структур, а как бы накладывали новые структуры и формы поверх
старых, которые продолжали существовать наряду с новыми, «под
ними»14. Применительно к ситуации сегодняшней России мы
часто говорим о том, что современное развитие осуществляется «на
руинах» советской империи. Пожалуй, этот тезис нуждается в
уточнении в духе предложенного Рибером образа: мы имеем
несколько слоев руин как в институциональной сфере, так и в области
групповых идентичностей и воображаемой географии. Поверх руин
Российской империи идет слой руин «империи положительного
действия», а над ними или среди них можно разглядеть руины
более поздних вариантов национальной политики, которые еще
только предстоит серьезно проанализировать, — например, проекта
«советского народа как новой исторической общности». Кажется,
что период мечтаний о восстановлении тех или иных руин — будь
то «России, которую мы потеряли» в 1917 году или СССР —
постепенно уходит в прошлое. Однако понимание природы и сложной
конструкции унаследованных от империй руин будет не лишним
при разработке стратегий для той принципиально новой ситуации,
в которой оказалась Россия.
14 Rieber A. The Sedimentary Society // Between Tsar and People: Educated
Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia / Ed. by E. Clowes,
S.D. Kassow, and J.L. West. Princeton, 1991. P. 65-84.
8*

Библиография
Аграрный вопрос и крестьянское движение 50—70-х годов XIX в.
Материалы по истории народов СССР. Вып. 6. М.; Л., 1936.
Аксаков И. С. Сочинения. Т. 3. Польский вопрос и западно-русское
дело. Еврейский вопрос. 1860-1886. СПб., 1900.
Ананьин Б.В. Банкирские дома в России 1860—1914 гг. Очерки
истории частного предпринимательства. Ленинград: Наука, 1991.
Анисимов И.Ш. Кавказские евреи-горцы // Сборник материалов по
этнографии, издаваемый при дашковском этнографическом музее. Вып. 3.
М., 1888.
Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта. Т. I—III. M.:
Философское общество СССР, 1991.
Бабин В.Г. Государственная образовательная политика в Западных
губерниях во второй половине XIX — начале XX в. // Власть, общество и
реформы в России (XVI — начало XX в.). СПб.: Издательство СПб.
университета, 2004. С. 199-224.
Бахтурина А.Ю. Политика Российской империи в Восточной Галиции
в годы Первой мировой войны. М.: АИРО-ХХ, 2000.
Бахтурина А.Ю. Окраины Российской империи: государственное
управление и национальная политика в годы Первой мировой войны (1914—
1917 гг.). М., 2004.
Бицилли П.М. Проблема русско-украинских отношений в свете
истории. Прага: Издательское общество «Единство», 1930.
Вернадский В.И. Дневники 1917—1921. Октябрь 1917— январь 1920.
Т. 1. Київ, 1994.
Вернадский В.И. Дневники. 1917—1921. Январь 1920 — март 1921. Т. И.
Київ, 1997.
Верстюк В.Ф. Махновщина. Киев, 1992.
Верстюк В.Ф. Українська Центральна Рада. Київ, 1997.
Верстюк В.Ф. Центральная Рада и Временное правительство (К
истории украинско-российских отношений в 1917 г.) // Украина и Россия:
история взаимоотношений // Ред. А. Миллер, В. Репринцев, Б. Флоря. М.:
Языки русской культуры, 1996. С. 219—228.

Библиография
221
Вике Т. Мы или они? Белорусы и официальная Россия, 1863—1914 //
Российская империя в зарубежной историографии / Сост. П. Верт, П. Ка-
бытов, А. Миллер. Москва: Новое издательство, 2005. С. 589—609.
Волков В.К. К вопросу о происхождении терминов «пангерманизм» и
«панславизм» // Славяно-германские культурные связи. М., 1969. С. 56—78.
Волконский А. М. Имя Руси в домонгольскую пору. (Историческая
справка). Прага: Единство, 1929.
ВульфЛ. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании
эпохи Просвещения. М.: НЛО, 2003.
Вульпиус Р. Языковая политика в Российской империи и украинский
перевод Библии (I860--1906) // Ab Imperio. 2005. № 2. С. 191-224.
В'ячеслав Липинський. Історико-політологічна спадщина і сучасна
Україна/ Ред. Я. Пеленський. Київ; Філадельфія, 1994.
Ганелин Р.Ш. Российское самодержавие в 1905 году. Реформаторы и
революция. СПб.: Наука, 1991.
Гессен Ю. Евреи в Московском государстве XV—XVII в. // Еврейская
старина. 1915. № 7. С. 1-І8, 153-172.
Гессен Ю.И. История еврейского народа в России: В 2 т. Л., 1925—1927.
Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики: поляки в России и
русские в Польше. М.: Индрик, 1999.
Градовский НД. Отношение к евреям в древней и современной России.
Ч Часть 1. Мотивы историко-национальные. С точки зрения
русско-православной церкви. СПб., 1891.
ГрациозиА. Большевики и крестьянство на Украине, 1918—1919 годы:
очерк о большевиках, национал-социал измах и крестьянских восстаниях.
М., 1997.
Дмитришин В. Повалення німцями Центральної Ради у квітні 1918
року: нові данні з німецьких архівів // Політологічні читання. 1994. № 1.
С 104-120.
Долбилов МД. Конструирование образов мятежа: Политика М.Н.
Муравьева в Литовско-Белорусском крае в 1863—1865 гг. как объект истори-
ко-антропологического анализа // Actio Nova. 2000. М., 2000. С. 338—409.
Долбилов МД. Культурная идиома возрождения России как фактор
имперской политики в Северо-Западном крае в 1863—1865 гг. // Ab
Imperio. 2001. № 1-2. С. 227-268.
Долбилов М. Превратности кириллизации: Запрет латиницы и
бюрократическая русификация литовцев в Виленском генерал-губернаторстве
в 1864-1882 гг. // Ab Imperio. 2005. № 2. С. 255-296.
Дорошенко Д.И. К украинской проблеме. По поводу статьи кн.
Н.С. Трубецкого // Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык / Сост.
В.М. Живов. М.: Прогресс, 1995. С. 380-392.
Драгоманов М. Восточная политика Германии и обрусение // Вестник
Европы. 1872. №5.
Дубнов СМ. Евреи в царствование Николая II (1894—1914). Петербург:
Еврейский издательский кооператив «Кадима», 1922.

22
Империя Романовых и национализм
Западные окраины Российской империи / Ред. М. Долбилов, А.
Миллер. М.: НЛО, 2006.
Институт генерал-губернаторства и наместничества в Российской
империи. Т. 1.СП6., 2001.
Каганович А. Россия абсорбирует своих евреев: имперская
колонизация, еврейская политика и бухарские евреи // Ab Imperio. 2003. № 4.
P. 301-328.
Каппелер А. Россия — многонациональная империя: Возникновение,
история, распад. М., 2000.
Каппелер А. «Россия — многонациональная империя»: восемь лет
спустя после публикации книги. Ab Imperio. 2000. № 1. С. 9—21.
Карамзин Н.М. О древней и новой России. Избранная проза и
публицистика. М., 2002.
Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских Ведомостей».
1866. М., 1897.
Калоницкий Б.И. Эмиграция, военнопленные и начальный этап
германской политики «революционизирования» России (август 1914 —
начало 1915 г.) // Русская эмиграция до 1917 года — лаборатория либеральной
и революционной мысли. СПб., 1997. С. 197—216.
КониА.Ф. Собрание сочинений. Т. 2. М., 1969.
Костомаров Н.И. Исторические произведения. Автобиография. Киев,
1989.
Краткая Еврейская энциклопедия. Иерусалим: Еврейский
университет в Иерусалиме, 1994.
Крупський І. Українська журналістика Львіва в роки Першої світової
війни (1914—1918) // Львів: місто — суспільство — культура. Збірник
наукових праць / Ред. Мудрий. М. Львів, 1999.
Лаппо И. //. Идея единства русского народа в Юго-Западной Руси в
эпоху присоединения Малороссии к Московскому государству. Прага:
Единство, 1929.
ЛивенД. Империя на периферии Европы: сравнение России и Запада
// Российская империя в сравнительной перспективе / Ред. А. Миллер. М.:
Новое издательство, 2004. С. 71—93.
Лисяк-Рудницький І. Історичні есе: В 2 т. Київ: Основи, 1994. Т. 2.
С. 131-235.
Львів: місто — суспільство — культура. Збірник наукових праць / Ред.
М. Мудрий. Львів, 1999.
МаггидД.Г. Евреи на южных окраинах России. Ч. 1. Евреи на
Кавказе. Пг„ 1918.
Материалы комиссии по устройству быта евреев. СПб., 1874.
Мацузато К Ядро или периферия империи? Генерал-губернаторство
и малороссийская идентичность // Ab Imperio. 2002. N° 2. С. 605—615.
Миллер А. Внешний фактор в формировании национальной
идентичности галицких русинов // Австро-Венгрия: интеграционные процессы и
национальная специфика / Ред. О. Хаванова. М., 1997. С. 68—75.

Библиография
223
Миллер А. Украинские крестьяне, польские помещики, австрийский и
русский император в Галиции 1872 г. // Центральная Европа в новое и
новейшее время / Ред. А.С. Стыкалин. М.: Институт славяноведения РАН,
1998. С. 175-180.
Миллер А. Конфликт «идеальных отечеств» // Родина. 1999. № 8.
С. 79-82.
Миллер A.M. «Украинский вопрос» в политике властей и русском
общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб., 2000.
Міллер О. Субсидия газете «Слово». Галицийские русины в политике
Петербурга // У країнаг культурна спадщина, національна свідомість,
державність. Вип. 9: Ювілейний збірник на пошану Феодосія Стеблія.
Львів: Інститут українознавства ім. І. Крип'якевича, 2001. С. 322—338.
Миллер А. Тема Центральной Европы: история, современные
дискурсы и место в них России // Новое литературное обозрение. 2001. № 52.
С. 75-96.
Миллер А. Российская империя, ориентализм и процессы
формирования наций в Поволжье // Ab Imperio. 2003. № 4.
Миллер А. Империя и нация в воображении русского национализма
// Российская империя в сравнительной перспективе. М.: Новое
издательство, 2004. С. 265-285.
Мцллер А. Язык, идентичность и лояльность в политике властей
Российской империи // Россия и Балтия. Остзейские губернии и
Северо-Западный край в политике реформ Российской империи. 2-я половина
XVIII - XX в. М., 2004. С. 142-155.
Милюков П.Н. Национальный вопрос. Происхождение
национальности и национальные вопросы в России. Прага, 1925.
Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII —
начало XX в.) Т. 1. СПб., 1999.
Михутина И.В. Украинский вопрос в России (конец XIX — начало
XX века). М.: Индрик, 2003.
Мойсеенко В. Про одну спробу латинизації українського письма // «ї»:
незалежний культурологічний часопис. Львів, 1997. № 9. С 140—147.
Мусаев М. К. Белорусский язык // Опыт совершенствования
алфавитов и орфографий языков народов СССР. М., 1982. С. 200—207.
Мякотин В. А. «Переяславский договор» 1654-го года. Прага, 1930.
Натане Б. Конфликт, община и евреи в Санкт-Петербурге конца
XIX в. // Российская империя в зарубежной историографии. М.: Новое
издательство, 2005. С. 634-887.
Новая имперская история постсоветского пространства / Ред. И.
Герасимов и др. Казань: Центр исследований национализма и империи, 2004.
Новые концепции российских учебников по истории. М.: АИРО-ХХ,
2001.
Павличко С. Націоналізм, сексуальність, орієнталізм: Складний світ
Агатангела Кримського. Київ: Основи, 2001.
Папакін Г. Павло Скоропадський: патріот, державотворець, людина.
Історико-архівні нариси. Київ, 2003.

224
Империя Романовых и национализм
Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897 г. /
Ред. Н. А. Тройницкий. Т. 49. СПб., 1905.
Переписка наместников Королевства Польского в 1861 г. Wrocław;
Warszawa; Kraków, 1964.
Петровский-Штерн Й. Евреи в русской армии. М., 2003.
Пивоваров Ю.С., Фурсов А, И. Русская система и реформы // Pro et
Contra. 1996. Т. 4. № 4.
Пивоваров Ю.С.у Фурсов А.И. Русская система как попытка понимания
русской истории // Полис. 2001. Nq 4.
Письма Н.И. Ильминского к обер-прокурору Святейшего синода
К.П. Победоносцеву. Казань, 1895.
Попик С. Українці в Австрії 1914—1918. Австрійська політика в
українському питанні періоду Великої війни. Київ-Чернівці: Золоті
литаври, 1999.
Пространство власти: исторический опыт России и вызовы
современности / Ред. Б.В. Ананьич, СИ. Барзилов. М.: Московский общественный
научный фонд, 2001.
Пыпин А. Волга и Киев // Вестник Европы. 1885. № 7. С. 188—215.
Регионализация посткоммунистической Европы / Ред. А.И. Миллер.
Серия «Политическая наука». 2001. № 4. М.: ИНИОН, 2001.
Ремнев А. В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика в
первой половине XIX века. Омск, 1995.
Ремнев А,В. Проблемы управления Дальним Востоком России в
1880-е гг. // Исторический ежегодник. Омск, 1996.
Ремнев А. В. Западные истоки сибирского областничества // Русская
эмиграция до 1917 года — лаборатория либеральной и революционной
мысли. СПб., 1997. С. 142-156.
Ремнев А.В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика
второй половины XIX — начала XX века. Омск, 1997.
Ремнев А. В. Имперское пространство России в региональном
измерении: дальневосточный вариант // Пространство власти: исторический
опыт России и вызовы современности. М.: МОНФ, 2001. С. 317—344.
Ремнев А.В. Имперское управление азиатскими регионами России в
XIX — начале XX века: некоторые итоги и перспективы изучения // Пути
познания России: новые подходы и интерпретации. М.: МОНФ, 2001.
С. 97-125.
Ремнев А, В. Сибирский вариант управленческой организации XIX —
начала XX в. // Вестник РГНФ. 2001. № 3. С. 36-45.
Ремнев А.В. У истоков российской имперской геополитики: азиатские
«пограничные пространства» в исследованиях М.И. Венюкова //
Исторические записки. 2001. Т. 4 (122). С. 344—369.
Российская империя в сравнительной перспективе / Ред. А. Миллер.
М.: Новое издательство, 2004.
Савченко В.Н. Восточная Галиция на историческом перепутье: 1910 —
начало 1920-х годов // Регионы и границы Украины в исторической
перспективе. М., 2005. С. 132—189.

Библиография
Сандерленд В. Русские превращаются в якутов? «Обынородчивание» и
проблемы русской национальной идентичности в Сибири, 1870—1914 //
Российская империя в зарубежной историографии. М.: Новое
издательство, 2005. С. 199-227.
Сборник программ политических партий в России. Bbin.Vl. СПб.,
1906.
Серов Б.Н. Представления о евреях и иудаизме в
украинско-белорусской проповеди и полемике XVI в. // Иван Александрович Воронков —
профессор-славист Московского университета. М., 2003. С. 58—85.
Сирота Р. РобертВільям Сітон-Вотсон і зародження
українофільського руху у Великобританії на початку XX століття // Україна: культурна
спадщина, національна свідомість, державність. Львів, 2001. Вип. 9.
С 506-528. /■'■"
Скоропадський П. Спогади. Кінець 1917 — грудень 1918. Київ,
Філадельфія, 1995.
Скрипник М. Підсумки правописної дискусії // Історія українського
правопису XVI—XX століття. Хрестоматія. Київ, 2004. С 422—423.
Слиозберг Г.Б. Дела минувших дней. Записки русского еврея. Т. 2.
Париж, 1933.
Соколова М. Центр и периферия: Россия и Украина в 1917 г.//
Украина и Россия: история взаимоотношений. М.: Языки русской культуры,
1996.
СталюнасД. Идентификация, язык и алфавит литовцев в российской
национальной политике (1860-е гг.) // Ab Imperio. 2005. № 2. С. 225—254.
Сталюнас Д. Может ли католик быть русским? (О введении русского
языка в католическое богослужение в 60-е годы XIX в.) // Российская
империя в зарубежной историографии. М.: Новое издательство, 2005.
С. 570-588.
Степанов СА. Черная сотня в России. М., 1992.
СтрелъськаЛ. До життєпису Вільгельма Габсбурга (Василя
Вишиваного) // Військово-історичний альманах (Київ). 2002. Ч. 1. С 137—141.
Струве П.Б. Общерусская культура и украинский партикуляризм //
Русская мысль. 1912. № 1.
Струве П.Б. Великая Россия и Святая Русь // Русская мысль. 1914.
№ 12. С. 176-180.
Студинський К. Листи Драгоманова до Навроцького // За сто літ. N° 1.
Харків; Київ, 1927.
Терещенко Ю.І., Осташко Т.С. Український патріот з династії Габ-
сбургів. Київ, 1999.
Топоров В.Н. На рубеже двух эпох: к новой русско-еврейской встрече
// Славяне и их соседи. Вып. 5: Еврейское население в Центральной,
Восточной и Юго-Восточной Европе. Средние века — Новое время. М., 1994.
Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык/ Сост. В.М. Живов. М.:
Прогресс, 1995.
Тюркские народы Крыма. Караимы. Крымские татары. Крымчаки /
Ред. С.Я. Козлов, Л.В. Чижова. Москва: Наука, 2003.

226
Империя Романовых и национализм
Украина и Россия: история взаимоотношений / Ред. А. Миллер,
В. Репринцев, Б. Флоря. М.: Языки русской культуры, 1996.
«Украинская» болезнь русской нации / Сост. М.Б. Смолин. М.:
Имперская традиция, 2004.
Украинский сепаратизм в России. Идеология национального
раскола/Сост. М.Б. Смолин. М., 1998.
Уортман Р. Национализм, народность и Российское государство //
Неприкосновенный запас. 2001. N° 3 (17).
Уортман Р. С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской
монархии. Т. 2. М.: О.Г.И., 2004.
Успенский Б.А. Николай I и польский язык (Языковая политика
Российской империи в отношении Царства Польского: вопросы графики и
орфографии) // Успенский Б.А. Историко-филологические очерки. М.,
2004. С. 123-155.
Ушаков А.И., Федюк В.П. Белый юг. Ноябрь 1919— ноябрь 1920. М.,
1997.
Федотов Г.П. Три столицы // Новый мир. 1989. № 4.
фон Хаген М. Русско-украинские отношения в первой половине XX в.
// Украина и Россия: история взаимоотношений. М., 1997. С. 183—196.
Хвиля А. Викорінити, знищити націоналістичне коріння на мовному
фронті // Українська мова у XX сторіччі: історія лінгвоциду / Ред. Л. Ма-
сенко. Київ, 2005.
Черный И.Я. Горские евреи // Сборник сведений о кавказских горцах.
Вып. 3. Отд. I. Тифлис, 1870.
Чехов А.П. Поли. собр. соч. Письма. Т. 4. М., 1976.
Шанковський Л, Українська Галицька Армія. Львів, 1999.
Шандра В.Ф. Київське генерал-губернаторство (1832—1914). Київ,
1999.
Шандра В.Ф. Малоросійське генерал-губернаторство 1802—1856.
Функції, структура, архів. Київ: УНДІ архівної справи та документознав-
ства, 2001.
Швагуляк М. «Східна криза» і зовнішньополітичні альтернативи
Пруссії: українські «пунктири» (1853—1854) // Вісник Львівського
університету. Серія історична. Вип. 37. Част. 1. Львів, 2002. С. 381—395.
Шенк Б. Ментальные карты // Новое литературное обозрение. 2001.
№52.
Шульгин В.В. Нечто фантастическое. София, 1922.
Adanir F.f Kaiser H. Migration, Deportation and Nation-Building: The Case
of the Ottoman Empire // Migrations and Migrants in Historical Perspective.
Permanencies and Innovations / Rene* Leboutte, ed. Florence, Brussels, RLE. —
Peter Lang S.A., 2000. P. 273-292.
Adanir F. Religious Communities and Ethnic Groups under Imperial Sway:
Ottoman and Habsburg Lands in Comparison // The Historical Practice of
Diversity. Transcultural Interactions from Early Modern Mediterranean to the

Библиография
227
Postcolonial World / Dirk Hoerder et al., ed. New York, London: Berghahn
Books, 2003. P. 54-86.
After Empire. Multiethnic Societies and Nation-Building. The Soviet Union
and the Russian, Ottoman and Habsburg Empires / Barkey K., von Hagen M.,
eds. Boulder, Co., 1997.
Annaherungen an eine europaische Geschichtsschreibung. Archiv fur
osterreichische Geschichte / Stourzh G. (Hrsg.). Wien, 2002.
Anderson B. Imagined Communities. Reflections on the Origins and Spread
of Nationalism. London: Verso, 1991.
Armstrong J.A. Mobilized and Proletarian Diasporas // The American
Political Science Review. 1976. \fcl. 70. P. 393—408.
Baechler Ch. Les Alsaciens et le grand tournant de 1918. Strasbourg, 1972.
Balfour S. The Spanish Empire and its End: a Comparative View in
Nineteenth and Twentieth Century Europe // Imperial Rule / Miller A., Rieber A.J.,
eds. Budapest, New York: CEU Press, 2004. P 153-162.
Bartlett R. Human Capital: The Settlement of Foreigners in Russia, 1762—
1804. Cambridge, Eng., 1979.
Bassin M. Russia between Europe and Asia: The Ideological Construction of
Geographic Space // Slavic Review. 1991. Vol. 50. P. 1—17.
Bauman Z. Allosemitism: Premodern, Modern, Postmodern // Modernity,
Culture and «the Jew» / Bryan Cheyette and Laura Marcus, eds. Cambridge, UK:
Polity Press, 1998.
Beauvois D. Walka o ziemię. Szlachta polska na Ukrainie prawobrzeżnej
pomińdzy caratem a ludem ukraińskim 1863—1914. Sejny, 1996.
Bibo I. The Distress of the East European Small States // Bibo I. Democracy,
Revolution, Self-Determination. New York, 1991.
Bizzilli P Geopolitical Conditions of the Evolution of Russian Nationality
//The Journal of Modern History. 1930. № 1. P. 27-36.
Blankę R. Polish-Speaking Germans? Language and National Identity
among the Masurians since 1871. Cologne, 2001.
Borowsky P. Deutsche Ukrainepolitik 1918 unter besonderer Beruck-
sichtigung von Wirtschaftsfragen. Lubeck-Hamburg, 1970.
BrowerD.R., Lazzerini E.J (eds.) Russia's Orient: Imperial Borderlands and
Peoples, 1700—1917. Bloomington: Indiana University Press, 1997.
BrubakerR. Myths and Misconceptions in the Study of Nationalism // The
State of the Nation. Ernest Gellner and the Theory of Nationalism / John A. Hall,
ed. Cambridge, 1998. P. 272-306.
Brubaker R., Cooper F. Beyond «Identity» // Theory and Society. 2000.
Vol. 29. P. 1-47.
Cannadine D. Ornamentalism. How the British Saw Their Empire. Oxford:
Oxford University Press, 2001.
Les Chretiens et les Juifs dans les socićtćs de rites grec et latin. Approche
comparative. Actes du colloque organise les 14—15 juin 1999 a la Maison des
Sciences de ГНотте (Paris). Textes rćunis par M. Dmitriev, D. Toilet et E. Teiro.
Paris: Honorć Champion ćditeur, 2003.
Chwalba A. Polacy w służbie moskali. Warszawa, Kraków, 1999.

228
Империя Романовых и национализм
Cohn-Sherbok D. Anti-Semitism: A History. Sutton Publishing. Phoenix Mill,
2002.
Colley L. Britons: Foiling a Nation, 1707—1837. London: Pimlico, 1992.
Copland I. The British Raj and the Indian Princes: Paramountcy in Western
India, 1857-1930. Bombay, 1982.
Dedk /. Beyond Nationalism: a Social and Political History of the Habsburg
Officer Corps, 1848—1918. New York: Oxford University Press, 1990.
Deringil S. They Live in a State of Nomadism and Savagery: the Late
Ottoman Empire and the Post-Colonial Debate // Comparative Studies in Society
and History. 2003. № 2. P. 311-342.
Deringil S. Redefining Identities in the Late Ottoman Empire: Policies of
Conversion and Apostasy//Imperial Rule/Miller A., RieberA.J.,eds. Budapest,
New York: CEU Press, 2004. P. 109-134.
Dmitriev M. Christian Attitudes to Jews and Judaism in Muscovite Russia:
the Problem Revisited // CEU History Department Yearbook. 2001—2002.
Budapest: CEU Press, 2002. P. 21-41.
Dolbilov M. The Political Mythology of Autocracy: Scenarios of Power and
the Role of Autocrat // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History.
2001. \bl. 2. №4. P. 773-795.
Dolbilov M. The Emancipation Reform of 1861 in Russia and the
Nationalism of the Imperial Bureaucracy // The Construction and Deconstruction of
National Histories in Slavic Eurasia / Hayashi Т., ed. Slavic Research Center,
Hokkaido University, Sapporo, 2003. P. 205-230.
Dolbilov M. Russification and the Bureaucratic Mind in the Russian Empire's
Northwestern Region in the 1860s // Kritika. 2004. Vol. 5. № 2. P. 245—271.
Die Donaumonarchie und die sudslawische Frage von 1848 bis 1918. Texte
des Ersten ósterreichisch-jugoslawischen HistorikertrefTens / W&ndruszka A. et al.,
eds. Gósin, 1976. Vienna, Ósterreichische Akademie der Wissenschaften, 1978.
Doroschenko D. Die Ukraine und das Reich: Neun Jahrhunderte deutsch-
ukranischer Beziehungen im Spiegel der deutschen Wissenschaft und Literatur.
Leipzig, 1941.
Dowler W. Classroom and Empire: The Politics of Schooling Russia's Eastern
Nationalities, 1860—1917. Montreal: McGill-Queen's University Press, 2001.
Downs R.M., Stea D. Maps in Minds. Reflections on Cognitive Mapping.
New York, 1977.
Eisenstadt S. Multiple Modernities in the Era of Globalization // Daedalus.
2000. \bl. 129. № 1. Winter.
Empire and Society / Нага Т., Matsuzato К., eds. Sapporo, 1997.
Encyclopedia of Rusyn History and Culture / Magocsi P.R., Pop I., eds.
Toronto: University of Toronto Press, 2002.
Fedyshyn O. Germany's Drive to the East and the Ukrainian Revolution,
1917-1918. New Brunswick, N.J., 1971.
Feldman D. Was Modernity Good for the Jews? // Modernity, Culture and
«the Jew» / Bryan Cheyette and Laura Marcus, eds. Cambridge, UK.: Polity
Press, 1998. P. 171-187.

Библиография
229
Fisher М.Н. Indirect Rule in India: Residents and the Residency System
1764-1858. Delhi, 1991.
Fishman D.E. Russia's First Modern Jews. The Jews of Shklov. N.Y. and
London: New York University Press, 1995.
Fishman J.A. Language and Ethnicity: The View from Within // The
Handbook of Sociolinguistics / Florian Coulmas, ed. Cambridge, MA: Blackwell
Publishers, 1997.
The Formation of National Elites / Ed. by A. Kappeler in collaboration with
Fikret Adanir and Alan O'Day. (Comparative Studies on Governments and Non-
dominant Ethnic Groups in Europe, 1850—1940. Vol. 6). Aldershot, New York:
New York University Press, 1992.
Frank A J., Usmanov M.A. Introduction // Materials for the Islamic History
of Semipalatinsk/ Frank A.J., Usmanov M.A., eds. Berlin: Das Arabische Buch,
2001. ;
Frank S. Sibirien. Peripherie und Anderes der russischen Kultur // Wiener
Slawistischer Almanach. 1997. Sonderband.
Frank S. Dostoevskij, Jadrincev und Cechov als Geokulturologen Sibiriens
// Gedachtnis und Phantasma. Festschrift fur Renatę Lachmann. Munchen,
2002. P. 32-47.
Gaines J.M. The Politics of National Identity in Alsace // Canadian Review
of Studies in Nationalism. 1994. Vol. 21. P. 99—109.
Gattreil P. A Whole Empire Walking: Refugees in Russia During World War I.
Bloomington: Indiana University Press, 1999.
Geraci R.P. Ethnic Minorities, Anthropology, and Russian National Identity
on Trial: The Multan Case, 1892-1896 // The Russian Review. 2000. Vol. 59.
October. P. 530-554.
Geraci R.P. Window on the East. National and Imperial Identities in Late
Tsarist Russia. Ithaca and London: Cornell University Press, 2001.
German-Ukrainian Relations in Historical Perspective/Torke H.-J., Himka
J.-P, eds. Edmonton and Toronto: Canadian Institute of Ukrainian Studies Press,
1994.
Geyer D. Funktionen des russischen Nationalisms // Winkler, Heinrich
August (Hrsg.). Nationalismus. Konigstein, 1978. S. 173—186.
Gordon MM. Assimilation in American Life: The Role of Race, Religion, and
national Origin. N.Y: Oxford University Press, 1964.
Gorizontov L.E. System zarządzania Królestwem Polskim w latach
trzydziestych — pięćdziesiątych XIX wieku // Przegląd Historyczny. 1985. N° 4. S.
711-731.
Gorizontov L.E. Aparat urzędniczy Królestwa Polskiego w okresie rządów
Paskiewicza // Przegląd Historyczny. 1994. Nę 1/2. S. 45—58.
Grayzel S. A History of the Contemporary Jews. From 1900 to the Present.
New York, Atheneum, 1969.
Grunewaldl. Die Elsass-Lothringer im Reich, 1918—1933: Ihre Organisation
zwischen Integration und «Kampf um die Seele der Heimat». Frankfurt/Main,
1984.

230
Империя Романовых и национализм
HabererE. Jews and Revolution in Nineteenth Century Russia. Cambridge:
Cambridge University Press, 1995.
von Hagen, M. The Great War and the Mobilization of Ethnicity // Post
Soviet Political Order: Conflict and State-Building / Rubin B.R. and Snyder J.,
eds. London, Routledge, 1998. P. 34—57.
Hall J. Nationalisms: Classified and Explained // Daedalus. 1993. Summer.
P. 1-28.
Haumann H. A History of East European Jews. Budapest: CEU Press, 2002.
Hechter M. Internal Colonialism. The Celtic Fringe in British National
Development. 1556—1966. Berkeley: University of California Press, 1975.
Herlihy P. Odessa: a history, 1794—1914. Cambridge, Mass.: Harvard
University Press, 1991.
Himka J.-P. The Construction of Nationality in Galician Rus': Ikarian
Flights in Almost All Directions // Intellectuals and the Articulation of the Nation
/ Michael Kennedy and Ronald G. Suny, eds. Ann Arbor: The University of
Michigan Press, 1999. P. 109-164.
Himka J.-P. Dimentions of a Triangle: Polish-Ukrainian-Jewish Relations
in Austrian Galicia // Polin (Studies in Polish Jewry). London, 1999. Vol. 12.
P. 25-48.
Hirsch Fr. Empire of Nations. Ethnographic Knowledge and the Making of
the Soviet Union. Ithaca and London: Cornell University Press, 2005.
Hoffmann Ch. Geschichte und Ideologic. Der Berliner Antisemitismusstreit
1879/81 / Wolfgang Benz and Werner Bergmann (Hrsg.). Vorurteil und Volker-
mord: Entwicklungslinien des Antisemitismus. Freiburg, 1997. S. 219—251.
Holquist P. To Count, to Extract, and to Exterminate. Population Statistics
and Population Politics in Late Imperial and Soviet Russia // A State of Nations.
Empire and Nation-Making in the Age of Lenin and Stalin / Ronald G. Suny and
Terry Martin, eds. Oxford: Oxford University Press, 2001. P. 111—144.
Hornykiewycz T. Ereignisse in der Ukraine, 1914—1922: deren Bedeutung
und historische Hintergriinde. Bd. 1—4. Philadelphia, 1966—1969.
Horovitz D.L. The Deadly Ethnic Riot. Berkeley: University of California
Press, 2001.
HoskingG. Russia. People and Empire. 1552—1917. Glasgow: Fontana Press,
1997.
JersildA. «Russia», from the Vistula to the Terek to the Amur // Kritika. 2000.
№ 3. P. 531-546.
Jersild A. Orientalism and Empire. North Caucasus Mountain Peoples and
the Georgian Frontier, 1845—1917. Montreal: McGill-Queen's University Press,
2001.
John M. National Movements and Imperial Ethnic Hegemonies in Austria,
1867—1918 // The Historical Practice of Diversity. Transcultural Interactions
from Early Modern Mediterranean to the Postcolonial World / Dirk Hoerder, ed.
New York, London: Berghahn Books, 2003. P. 87-105.
Kaiser R. The Geography of Nationalism in Russia and the USSR. Princeton,
New Jersey: Princeton Univ. Press, 1994.

Библиография
Kamen Н. Spain's Road to Empire. The Making of a World Power. London:
The Penguin Press, 2002.
Kappeler A. Einleitung // Kappeler A. (Hg.) Die Russen. Ihr National-
bewuBtsein in Geschichte und Gegenwart. Koln, 1990.
Kappeler A. Bemerkungen zur Nationalbildung der Russen // Kappeler A.
(Hg.) Die Russen. Ihr NationalbewuBtsein in Geschichte und Gegenwart. Koln,
1990.
Karjaharm T.f Sirk V. Eesti haritlaskonna kujunemine ja ideed 1850—1917.
Tallinn: Eesti Entsuklopeediakirjastus, 1997.
Karpat K.H. The Politicization of Islam. Reconstructing Identity, State, Faith,
and Community in the Late Ottoman State. Oxford University Press, 2001.
Kieniewicz St. The Jews in W&rsaw, Polish Society and the Partitioning Powers
17^5—1861 // Pblin. Oxford, 1988. \Ы. 3.
Kieval H.J. The Making of Czech Jewry. National Conflict and Jewish
Society in Bohemia. New York: Oxford University Press, 1988.
Klier J. D. Russia Gathers Her Jews. The Origins of the «Jewish Question»
in Russia, 1772—1825. DeKalb, 111.: Nothern Illinois University Press, 1986.
Klier J.D. The Pogrom Paradigm in Russian History// Pogroms: Anti-Jewish
Violence in Moder Russian History / John D.Klier and Shlomo Lambroza, eds.
Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1992.
Klier J.D. Imperial Russia's Jewish Question, 1855—1881. Cambridge, New
York: Cambridge University Press, 1995.
Klier J. D. Traditional Russian Religious Antisemitism' — A Useful Concept
or a Barrier to Understanding? // The Jewish Quarterly. 1999. \fol. 29. Summer.
P. 29-34.
Klier J.D. The Jew as Russifier. Lev Levanda's Hot Times // Jewish History
and Culture. 2001. \bl. 4. № I. Summer. P. 31-52.
Klier J. D. State Policies and the Conversion of Jews in Imperial Russia // Of
Religion and Empire. Missions, Conversion, and tolerance in Tsarist Russia /
RobeVt Geraci and Michael Khodarkovsky, eds. Ithaca and London: Cornell
University Press, 2001. P. 92—112.
Klier J. D. Why Wfere Russian Jews Not Kaisertreul // Ab Imperio. 2003. № 4.
P. 41-58.
Kumar К Nation and Empire: English and British National Identity in
Comparative Perspective // Theory and Society. 2000. Vol. 29. P. 579—608.
Kuraev O. Der Verband «Freie Ukraine» im Kontext der deutschen Ukraine-
Politik des Ersten Wfeltkriegs / Osteuropa-Institut (Мьпспеп). Mitteilungen,
№ 35. August 2000.
Knight N. Grigor'ev in Orenburg, 1851 — 1862: Russian Orientalism in the
Service of Empire? // Slavic Review. 2000. Vol. 59. № 1. P. 74-100.
Knight N. On Russian Orientalism: A Response to Adeeb Khalid // Kritika.
2000. \Ы. 1. №4. P. 701-715.
KossertA. PreuBen, Deutsche oder Polen? Die Masuren im Spannungsfeld
des ethnischen Nationalisms 1870—1956. Wiesbaden, 2001.
LeDonne J.P. Frontier Governors General 1772—1825. I. The Western
Frontier //Jahrbucherrur Geschichte Osteuropas. 1999. Band 47. H. 1. S. 57-81.

32
Империя Романовых и национализм
LeDonne J.P. Frontier Governors General 1772—1825. II. The Southern
Frontier//Jahrbucher Шг Geschichte Osteuropas. 2000. Band 48. H. 2. S. 161—
183.
LeDonne J.P. Frontier Governors General 1772—1825. III. The Eastern
Frontier //Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 2000. Band 48. H. 3. S. 321—
340.
Lemberg H. Zut Entstehung des Osteuropabegriffs im 19. Jahrhundert. \bm
«Norden» zum «Osten» Europas //Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 1985.
Band 33. S. 48-91.
Lieven D. Dilemmas of Empire 1850—1918. Power, Territory, Identity //
Journal of Contemporary History. 1999. Vol. 34. № 2.
Lieven D. Empire. The Russian Empire and its Rivals. London: John Murray,
2000.
Liulevicius V.G. Wfcr Land on the Eastern Front. Culture, National Identity,
and German Occupation in Wbrld War I. Cambridge, UK: Cambridge University
Press, 2000.
Lohr E. Nationalizing the Russian Empire. The Campaign against Enemy
Aliens during the Wbrld War I. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2003.
Loskoutova M. V. A Motherland with a Radius of 300 Miles: Regional Identity
in Russian Secondary and Post-Elementary Education from the Early Nineteenth
Century to the War and Revolution // European Review of History. 2002. Vol. 9.
№ 1. P. 7-22.
Lówe H.-D. The Tsars and the Jews. Reform, Reaction and Anti-Semitism
in Imperial Russia, 1772—1917. Harwood Academic Publishers, Chur, 1993.
Magocsi P.R. Historical Atlas of Central Europe. Seattle: University of
Washington Press, 2002.
Martin T. The Affirmative Action Empire. Cornell UP, 2001.
Meyer H.С Rohrbach and his Osteuropa // Russian Review. 1942. Vol. 2.
№ 1. P. 60-69.
Meyer H.C. Mitteleuropa in German Political Geography // Annals of the
Association of American Geographers. 1946. Vol. 36. № 3. P. 178—194.
Miller A. Shaping Russian and Ukrainian identities in the Russian Empire
during the 19th Century: Some Methodological Remarks // Jahrbucher fur
Geschichte Osteuropas. 2001. Band 49. H. 4. S. 257-263.
Miller A. A Testament of the All-Russian Idea: Foreign Ministry Memoranda
to the Imperial, Provisional and Bolshevik Governments // Extending the Borders
of Russian History / Essays in Honor of Alfred Rieber / Ed. by Marsha Seifert.
Budapest: CEU Press, 2003.
Miller A., Rieber A.J. Introduction // Imperial Rule / Miller A., Rieber A.J.,
eds. Budapest, New York: CEU Press, 2004. P. 1-6.
Mironov B.N. Response to Willard Sunderland's «Empire in Boris Moronov's
SotsiaKnaia istoriia Rossii» // Slavic Review. 2001. Vol. 60. № 3.
Nathans B. Beyond the Pale. The Jewish Encounter with Late Imperial
Russia. Berkeley: University of California Press, 2002.
Nationalism and Empire. The Habsburg Monarchy and the Soviet Union /
Rudolph R.L., Good D.F., eds. N.Y.: St. Martin's Press, 1994.

Библиография
Neumann LB. Russia as Central Europe's Constituting Other // East
European Politics and Societies. 1993. Vol. 7. № 2. Spring. P. 349—360.
Neumann LB. Uses of the Other. «The East» in European Identity
Formation. Minneapolis: Univ. of Minnesota Press, 1999.
Nunez X.-M. The Region as Essence of the Fatherland: Regionalist variants
of Spanish Nationalism (1840—1936) // European History Quaterly. 2001.
Vbl.31.№4. P. 483-518.
Ochs M. Tsarist Officialdom and the Anti-Jewish Pogroms in Poland //
Pogroms: Anti-Jewish Violence in Modern Russian History / John D.Klier and
Shlomo Lambroza, eds. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1992.
P. 164-190.
Orbach A. The Development of the Russia Jewish Community 1881—1903
// Pogroms: Anti-Jewish Violence in Modern Russian History / John D.Klier and
Shlomo Lambroza, eds. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1992.
P. 137-163.
Paszkiewicz P Pod berłem Romanowów. Sztuka rosyjska w Warszawie 1815—
1915. Warszawa, 1991.
Paszkiewicz P- W służbie Imperium Rosyjskiego 1721—1917. Funkcje i treści
ideowe rosyjskiej architektury sakralnej na zachodnich rubieżach Cesarstwa i poza
jego granicami. Warszawa, 1999.
Penslar D.J. Shylock's Children: Economics and Jewish Identity in Modern
Europe. Berkeley: University of California Press, 2001.
Phillips U. The «Jewish Question» in the Novels and Short Stories of Eliza
Orzeszkowa // East European Jewish Affairs. 1995. \fcl. 25. № 2. P. 69—90.
Podbolotov S. «And the Entire Mass of Loyal People Leapt Up»: The Attitude
of Nicholas II towards the Pogroms // Cahiers du monde Russe. 2004. \Ы. 45/
1-2. P. 193-208.
Podbolotov S. «True Russians» against the Jews: Right-Wing Anti-Semitism
in the Last Years of the Russian Empire, 1905—1917 // Ab Imperio. 2001. \fcl. 3.
P. 191-220.
Puntscher Riekmann S. The Myth of European Unity // Myths and
Nationhood / Geoffrey Hosking, George Schopflin, eds. London, 1997. P. 60—71.
Redfleld R., Linton R., Herskovits M. Outline of the study of Acculturation
// American Anthropologist. New Series. 1936. № 38. P. 149—152.
Redlich J. Das osterreichische Staats— und Reichsproblem. Leipzig, 1920.
B. 2.
RemerC. Die Ukraine im Blickfeld deutscher Interessen. Ende des 19.
Jahrhunderts bis 1917/18. Frankfurt a. M., 1997.
RennerA. Russischer Nationalismus und Óffentlichkeit im Zarenreich. Koln,
Bóhlau, 2000.
RieberA. J. The Sedimentary Society // Russian History. 1989. Vol. 16.
№ 2—4. Festschrift for Leopold H.Haimson / ed. by R.W>rtman. P. 353—376.
RieberA J. Civil Wars in the Soviet Union // Kritika. 2003. Vol. 4. № 1.
P. 129-162.
RieberA J. Comparative Ecology of Complex Frontiers // Imperial Rule /
A.Miller and Alfred J. Rieber, eds. Budapest, New York: CEU Press, 2004.
P. 179-210.

234
Империя Романовых и национализм
Rogger Н. Conclusion and Overview // Pogroms: Anti-Jewish Violence in
Modern Russian History / John D.Klier and Shlomo Lambroza, eds. Cambridge,
UK: Cambridge University Press, 1992. P. 314-371.
Rohrbach P. Von Brest Litowsk bis Jalta: Ein Vierteljahrhundert Osteuropa.
Mtinchen, 1961.
Rohrbacher S. Gewalt in Biedermeier: antijtidische Ausschreitungen in
Vormarz und Revolution 1815—1848/49. Frankfurt/Main, New York, Campus
\ferlag, 1993.
Rowley D. Imperial versus National Discourse: the Case of Russia // Nations
and Nationalism. 2000. № 1. P. 23—42.
Rudnytstsky I. Essays in Modern Ukrainian History. Edmonton, 1987.
Russification in the Baltic Provinces and Finland / Thaden E.C., ed.
Princeton, N.J.: Princeton Univ. Press, 1981.
Sahlins P. Boundaries. The Making of France and Spain in the Pyrenees.
Berkeley: Univ. of California Press, 1989.
SaidE.W. Orientalism. New York, 1979.
Saunders D. Britain and the Ukrainian Question (1912—1920) // English
Historical Review. 1988. Vol. 103. P. 40-68.
Schenk B.F. Aleksandr Nevskij. Heiliger — Furst — Nationalheld. Eine
Erinnerungsfigur im russischen kulturellen Gedachtnis (1263—2000). Koln, 2004
(Beitrage zur Geschichte Osteuropas, Bd. 36).
Schroeder P. W. Austria, Great Britain and the Crimean >\&r. The Destruction
of the European Concert. Ithaca: Cornell University Press, 1972.
Serbyn R. The «Sion» — «Osnova» Controversy of 1861—1862 // Ukrainian-
Jewish Realtions in Historical Perspective. Edmonton, 1977.
Serov B.N. Les Juifs et le judai'sme dans les ecrits polcmiques des Slaves
orientaux de la Rzeczpospolita (seconde moitie du XVIeme-XVIleme siecle) //
XVIIeme siecle. 2003. № 3. (Juillet-Septembre 2003, 55eme annće. Numćro
spćcial: «La frontiere entre les chrćtientćs grecque et latine au XVIIeme siecle.
De la Lithuanie a l'Ukraine subcarpathique»). P. 501—514.
Silverman D.P. Reluctant Union: Alsace-Lorraine and Imperial Germany
1871-1914. Philadelphia, 1971.
Seton-Watson #., Seton-Watson С The Making of a New Europe: R.W.
Seton-Wfetson and the last years of Austria-Hungary. London, 1981.
Slezkine Y. The USSR as a Communal Appartment, or How a Socialist State
Promoted Ethnic Particularism // Slavic Review. 1994. Vol. 53. № 2. Summer.
P. 414-452.
Slezkine Y. The Jewish Century. Princeton: Princeton University Press, 2004.
Sorkin D. The Impact of Emancipation on German Jewry // Assimilation and
Community: the Jews in Nineteenth-Century Europe / Jonathan Frankel and
Steven J. Zipperstein, eds. Cambridge: Cambridge University Press, 1992.
Staliunas D. The «Pole» in the Policy of the Russian Government: Semantics
and Praxis in the Mid-Nineteenth Century // Lithuanian Historical Studies.
2000. № 5. P. 45-67.
Staliunas D. Litewscy biali i władze carskie przed powstaniem
styczniowym: między konfrontacją a kompromisem // Przegląd Historyczny. 1998.
T LXXXIX. № 3. S. 383-401.

Библиография
235
Stanisławski Л/. Tsar Nicholas and the Jews. The Transformation of Jewish
Society in Russia, 1825—1855. Philadephia: The Jewish Publication Society, 1983.
Staler A. L., Cooper F. Between Metropole and Colony. Rethinking a Research
Agenda // Tensions of Empire. Colonial Cultures in a Bourgeois World / Ann
Laura Stoler and Frederick Cooper, eds. Berkeley, Los Angeles: University of
California Press, 1997.
Subaćius G. Development of the Cyrillic Orthography for Lithuanian in
1864-1904 // Lituanus. Chicago, 2005. Vol. 51. P. 29-55.
Suny R.G. The Empire Strikes Out: Imperial Russia, «National» Identity, and
Theories of Empire // A State of Nations: Empire and Nation-Making in the Age
of Lenin and Stalin / Ronald Grigor Suny and Terry Martin, eds. Oxford: Oxford
University Press, 2001.
Thaden E.C. Conservative Nationalism in Nineteenth-Century Russia.
Seattle: Univ. of Washington Press, 1964.
Thaden E.C. Russification in Tsarist Russia // Edward C. Thaden with
collaboration of Marianna Forster Thaden. Interpreting History: Collective Essays
on Russia's Relations with Europe. New York, Boulder, 1990. P. 211—220.
Ther Ph. Imperial instead of National History: Positioning Modern German
History on the Map of European Empires // Imperial Rule / A. Miller and
A. Rieber, eds. Budapest, New York: CEU Press, 2004. P. 47—69.
Tolz V Inventing the Nation. Russia. London, 2001.
Todorova M. The Balkans: From Discovery to Invention // Slavic Review.
1994. Vol. 53. P. 453-482.
Todorova M. Imagining the Balkans. New York, 1997.
Todorova M. Does Russian Orientalism Have a Russian Soul? A Contribution
to the Debate between Nathaniel Knight and Adeeb Khalid // Kritika. 2000.
Vol. I. №4. P. 717-727.
Tolman E.C. Cognitive Maps in Rats and Men // Psychological Review. 1948.
№ 55. P. 189-208.
Velychenko S. Identities, Loyalties and Service in Imperial Russia: Who
Administered the Borderlands? // Russian Review. 1995. № 2. P. 188—208.
Velychenko S. Empire Loyalism and Minority Nationalism in Great Britain
and Imperial Russia, 1707 to 1914: Institutions, Laws, and Nationality in Scotland
and Ukraine // Comparative Studies in Society and History. 1997. Vol. 39. N° 3.
P. 413-441.
Velychenko S. The Bureaucracy, Police and Army in 20th-century Ukraine.
A Comparative Quantitative Study // Harvard Ukrainian Studies. 1999. № 3—
4. P. 63—103.
Velychenko S. The Size of the Imperial Russian Bureaucracy and Army in
Comparative Perspective // Jahrbticher fur Geschichte Osteuropas. 2001. Band
49. H. 3. S. 346-362.
Volkov S. The Rise of Popular Antimodernism in Germany: The Urban
Master Artisans 1873—1896. Princeton: Princeton University Press, 1978.
Wallerstein I. The ModerrrWorld-System. Vol. 1. Capitalist Agriculture and
the Origins of the European World-Economy in the 16,h Century. New York, 1974.
Weber E. Peasants into Frenchmen. The Modernization of Rural France,
1870—1914. Stanford Cal.: Stanford University Press, 1976.

236
Империя Романовых и национализм
Weeks Th. Polish «Progressive Antisemitism», 1905—1914 // East European
Jewish Affairs. 1995. \fol. 25. JSfe 2. P. 49-68.
Weeks Th. Nation and State in Late Imperial Russia. Nationalism and
Russification on the Western Frontier, 1863—1914. DeKalb: Nothern Illinois
University Press, 1996.
Weeks Th. Religion and Russification: Russian Language in the Catholic
Churches of the Northwest Provinces after 1863 // Kritika. 2001. Vol. 2. JSfe 1.
P. 87-110.
Weinerman E. Racism, Racial Prejudice and Jews in Late Imperial Russia
// Ethnic and Racial Studies. 1994. \fol. 17. JSfe 3. P. 442-495.
Wettings B. National and Imperial Discourses in England // Nations and
Nationalism. 2002. № 1. P. 95-109.
Wendland V. Die Russophilen in Galizien. Ukrainische [Conservative zwis-
chen Osterreich und Russland, 1848—1915. Vienna, 2001.
Werth P. W. From Resistance to Subversion: Imperial Power, Indigenous
Opposition and Their Entanglement // Kritika. 2000. \fcl. 1. № 1. P. 21—43.
Werth P. W. At the Margins of Orthodoxy. Mission, Governance, and
Confessional Politics in Russia's \blga-Kama Region, 1827—1905. Ithaca, 2002.
Werth P. W. Schism Once Removed: Sects, State Authority and Meanings of
Religious Toleration in Imperial Russia // Imperial Rule / A. Miller and
Alfred J. Rieber, eds. Budapest, New York: CEU Press, 2004. P. 85—108.
Werth P.W. The Armenian Catholicos and Projections of Imperial Russian
Power. Unpublished paper.
Wistrich R.S. The Jews and Nationality Conflicts in the Habsburg Lands //
Nationalities Papers. 1994. Vbl. 22. N° 1. P. 119-139.
Wolff L. Voltaire's Public and the Idea of Eastern Europe: Toward a Literary
Sociology of Continental Division // Slavic Review 1995. \fcl. 54. P. 932—942.
Zipperstein S.J. The Jews of Odessa. A Cultural History, 1794—1881.
Stanford, Cal.: Stanford University Press, 1986.

Указатель имен *
Абдулхамид II, султан 39
Лданыр Ф. 48
Аксаков И.С. 162
Александр I 98, 111, 161
Александр II 70, 84, 115, 116,
130, 154, 160, 161
Александр III 72, 75, 160, 161
Алексей, царевич 184, 188
Анна Иоанновна 96
Андерсон Б. 157, 202
Армстронг Дж. 36, 48, 138
Баран С. 185
Басейн М. 158
Бауман 3. 133, 136
Бачиньский В. 185
Бибиков М. 186
Бисмарк О. фон 41
Битов А. 5
Бицилли П.М. 166, 202, 203
Бобринский В А 163
Бойст Ф.Ф. фон 35
Бобровныков В,0. 12, 116
Бобровников Н. 61
Брубейкер Р. 148
Будилович А. 175
Будилович Б.А. 175, 176
Василько М. 185
Валлерстайн И. 17
Валуев П.А. 85, 87, 178
Васильчиков И.И. 123, 124
Велёпольский А. 36, 124
Велиненко С. 24, 52, 72
Вергун Д.Н. 175
Вернадский В.И. 191, 192
ВертП. 30, 31
Вынковецкый И. 53
Витте СЮ. 141
Возницын А. 96
Волков В.К. 34
ВолковС. 132
Вудворт Б. 72
Вуячыч В. 12
Вышиваный В. см. Габсбург В.
ГабсбургВ. 184, 191
Габсбурги 33, 35, 38, 39,41, 44, 125,
132, 184, 188
Гаспринский И. 62
Гачев Г. 160
Геллнер Э. 16, 136, 202
Геровский А.Ю. 177-180, 183, 189
Герцен А.И. 112
Гизель И. 161
Гинденбург П. фон 174
Гинзбург Г. 128
Гинзбург Е. 128
Гогенцоллерны 33, 37, 41, 43
Голуховский А. 87
Гордон Л/. 58
Горизонтов Л. 24, 72
ГоровицД. 133
Григорьев В.В. 89, 168, 169
Гродеков Н.И. 119
* Курсивом выделены фамилии исследователей, упоминаемые в тексте.

238
Империя Романовых и национализм
Грушевский М.С. 199
Гуйдел Э. 12
Кавелин К.Д. 123
Каганович А. 118
Кайзер Р. 149, 160, 210
Камен Г. 51
Камкин Л. 26
КаппелерА. 13-15, 25, 48, 49
Карамзин Н.М. 161
Карпат К 34
Катков М.Н. 70, 126, 127, 160, 203
Кауфман К.П. 118
Киселев П.Д. 114
КлиерДж. Д. 99, 103, 121-123, 140
Колар Г. 185
Колли Л. 151
Кони А.Ф. 142
Корнилов Л.Г. 190, 191
Костомаров Н.И. 98
Котляревский И.П. 91
Кочубей В.П. 103
Кратиров Н.Н. 174
Крымский А. 183
Кулиш П.А. 91, 123, 141
Кундера М. 188
Купер Ф. 50
Куракин А.В. 103
Кутайсов И.П. 103
Кушнир В. 185
КэннадайнД. 50
Левицкий К. 185
ЛеДонн Дж. 24
Лейбов Б. 97
Ленин В.И. 208, 213
ЛивенД. 53
Лилиенталь М. 114
Липинский В. 182, 183
Лутц X. 35
Львов Г.Е. 189, 190
Максимович М.А. 159
Маннергейм К. 191
Маркс К. 69
Мартин Т. 207-209, 211-214, 218
Мельгунов А.П. 97
Миллер Б.В. 173
Милюков П.Н. 190, 198, 199
Милютин Н.А. 89, 179
Миронов Б.Н. 20
Мицкевич А. 85
Муравьев М.Н. 112, 127, 179
Назимов В.И. 160
Найшулъ В. 170
Наполеон Бонапарт 101
Даль В. 61
Деак И. 42, 186
Делянов И.Д. 139
Державин Г.Р. 107, 108
Джераси Р. 29, 30, 56, 57
Джерсилд О. 65
Дмовский Р. 36
Добрянский А. 177
Довбур-Мусницкий Ю. 191
Долбилов М. 12
Дондуков-Корсаков A.M. 130, 137,
178, 182
Донцов Д. 199
Дорошенко Д. 200
Доулер У. 30, 52
Доунз P.M. 16
Драгоманов М. П. 91, 153, 154
Дубнов СМ. 133, 135, 143
Лунин-Марцинкевич В. 85
Екатерина II 71, 97, 100, 101, 103,
116, 162
Ермолов А.П. 36
Жаботинский В. 61, 141
Жуковский В. Г. 173
Зорич С. 103
Ильминский Н.И. 62, 67, 89, 90,
168, 169
Инзов, генерал 109
Иосиф II 100
Иречек Й. 87

Указатель имен
239
Натане Б. 129, 146
Науман Ф. 186
Невахович И.Л. 104, 107
Николаи А.П. 87
Николай I 84, 89, 98, 111, 113, 115-
117, 119-121
Николай II 75, 135, 141, 142, 173
Новицкий, цензор 85, 87
Новосильцов Н.Н. 111
Нойманн И. 15
Ноткин Н. 102, 104, 107
НуньесХ.-М. 15
Обнорский 174
Ожешко Э. 125
Ольденбург С.Ф. 207
Османы 33
Павел I 103
ПенсларД. 138
Перетц А. 107
Петеры Ю. 5
Петр I 97
Петровский-Штерн Я. 111
Пирогов Н.И. 85, 86
Победоносцев К. П. 168
Погодин М.П. 159
Потемкин Г.А. 103
Приклонский М.Г. 173, 192
Пугачев Е. 103
Путятин Е.В. 86, 87
Пушкин А.С. 162
Пыпин А. Н. 147, 148, 156, 157, 162,
165, 166
РемневА.В. 12,23—25
РиберА. 33, 132,219
РоггерГ. 133, 134
Романовы 33, 35, 39, 41, 44, 68
РоулиД. 149, 160
Сайд Э. 17
Салынс П. 15
Самарин Ю.Ф. 36
Сватсковский В.П. 180-190
Свенцицкий И. 178
Ситон-Вотсон Р.В. 188
Скоропадский П. 184, 190, 191
Скрыпник Н. 210
СлезкинЮ. 131, 138
Смолин М.Б. 201, 202
Соболевский А. 175
Солженицын A.M. 170
Спасович В.Д. 123
Сперанский М.М. 103
Сталин И.В. 196, 208, 209, 216, 217
Станиславский М. 114—116, 121
СтеаД. 16
Степанковский В. 188
Степанов С.А. 134
Столер А. Л. 50
Столыпин П.А. 141
Струве П.Б. 61, 71, 163, 164, 175,
176
Сухозанет Н.О. 124
ТаденЭ. 55, 56, 61,71
Тодорова М. 44, 45
Токть С 91
Толман Е.С 16
Тольц В. 150
Трубецкой Н.С. 199-201
Тургенев И.С. 123, 147
Тышкевич М. 182-184, 188, 189
Уваров С.С 114
Уоршман Р. 68, 153
Успенский Б.А. 89
Федотов Г.П. 199
Фельдман Д. 131
ФишманД. 102
Франк С. 23
Франц-Иосиф 36
Фредерике А. 183
Фритцель И.Г. 107, 108
Фуко М. 17
ХаберерпЭ. 140
Хаген М. фон 42
Хвальба А. 72
Хвылевый М. 217

240
Империя Романовых и национализм
Хёрш Ф. 206, 207
Хильснер Л, 98
Хмельницкий Б. 184
Холквист П. 205
ХоллДж. 54,55
Хоскинг Дж. 13, 150, 160
Хрисанф, епископ 61
Цейтлин И. 102
Ципперштейн С. 123
Чернин В. 12
Чехов А.П. 75
Шенк Б. 12, 16
Шестаков ПД. 167
Шишковский 174
Шредер П.В.АХ
Штейнгель Ф. 183
Штиглиц АЛ. 139
Шувалов ПА 81
Шульгин В.В. 196, 197, 201
Юзефович MB. 79, 158, 159
Яворский Ю.А. 199
Яковлев И.Я. 167
Шандра В. 24, 25
Шварц А.Н. 74

Оглавление
Введение 5
Глава 1
История Российской империи в поисках масштаба и парадигмы 13
Глава 2
Русификация или русификации? 54
Глава 3
Идентичность и лояльность в языковой политике властей Российской империи 78
Глава 4
Империя Романовых и евреи 96
Глава 5
Империя и нация в воображении русского национализма 147
Глава 6
Завещание общерусской идеи: Меморандумы Особого политического отдела
МИД царскому, Временному и большевистскому правительствам 171
Вместо заключения: Многослойность имперских руин. Советское наследие
«империи положительного действия» 204
Библиография 220
Указатель имен 237
г

Алексей Ильич Миллер
ИМПЕРИЯ РОМАНОВЫХ И НАЦИОНАЛИЗМ
Эссе по методологии исторического исследования
Редактор М. Долбилов
Художник Д. Черногаев
Корректор Э. Корчагина
Верстка С. Пчелинцев
Налоговая льгота —
общероссийский классификатор продукции
ОК-005-93, том 2;
953000 — книги, брошюры
ООО «НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ»
Адрес издательства:
129626, Москва,
абонентский ящик 55
тел. (095) 976-47-88
факс (095) 977-08-28
e-mail: real@nlo.magazine.ru
http://www.nlo.magazine.ru
Формат 60x90 1/іб- Бумага офсетная № 1.
Печ. л. 15,5. Заказ N° 3049
Отпечатано в ППП «Типография "Наука"»
121099, г. Москва, Шубинский пер., 6

HISTORIA
ROSSICA
ИМПЕРИЯ РОМАНОВЫХ
И НАЦИОНАЛИЗМ
Империя, среди прочего, т> пространство, где
различные этнические группы взаимодействуют между собой и
с властями. Это история восстании и репрессии, оорьоы
и сотрудничества, аккультурации, ассимиляции и
диссимиляции. Такая история империи Романовых еще не
написана. А. Миллі і*, один из ведущих российских спс-
циа пістон по истории империи, автор книги Украинский
вопрос в политике йЛлсте* и русском общественной
мнении (юоо), соредактор недавно вышедшей в ІНЛО
книги Ітшітш окраины Ріксиііской империи*
размышляет в св<ч%и ноной работе о гч^и как можно писать исторт. і
империи, чтобы 0К« не превращалась в сумму
национальных и региональных нарративов и не оыла
повторением традиционной имперской шерстя русской истории.
Каковы Пыли нчаимоогношения русского национализма
И империи? Чем был для империи «еврейский вопрос»?
Почему важны дли империи язык и алфавит? Что
существенней для нес — идентичность или лояльность? J Іичему
все континентальные империи на окраинах Ьвропы рух-
і а ходе Первой мировой воины? Эти тт другие, нс
менее значимые не только для исторической науки
вопросы рассматриваются на страницах данной книги.
ISBN 5-86793-435-7
9 "785867и934354и>
НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ О Б () J P l'И И/.