ШКОЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА
Государственное Издательство Детской Литературы
Министерства Просвещения РСФСР
Москва 1953 Ленинград

КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК
дужил на Кавказе офицером один барин. Звали его
Жилин.
Пришло ему раз письмо из дома. Пишет ему ста¬
руха мать: «Стара я уж стала, и хочется перед смер¬
тью повидать любимого сынка. Приезжай со мной проститься,
похорони, а там и с богом поезжай опять на службу. А я тебе и
невесту приискала: и умная, и хорошая, и именье есть. Полюбит¬
ся тебе может, и женишься и совсем останешься».
Жилин и раздумался: «И в самом деле, плоха уж старуха стала,
может, и не придётся увидать. Поехать; а если невеста хороша —
и жениться можно».
Пошёл он к полковнику, выправил отпуск, простился с това¬
рищами, поставил своим солдатам четыре ведра водки на проща¬
нье и собрался ехать.
На Кавказе тогда война1 была. По дорогам ни днём, ни но¬
чью не было проезда. Чуть кто из русских отъедет или отойдёт
от крепости, татары или убьют, или уведут в горы. И было за-
■В середине прошлого столетия на Кавказе шла война, начатая против России Шамилем, подкуп¬
ленным Турцией и Англией. Шамиль поднял на войну главным образом кавказских горцев-маго-
метан, которых в те времена называли иногда татарами.
з

ведено, что два раза в неделю из крепости в крепость ходили
провожатые солдаты. Спереди и сзади идут солдаты, а в сере¬
дине едет народ.
Дело было летом. Собрались на зорьке обозы за крепость, вы¬
шли провожатые солдаты и тронулись по дороге. Жилин ехал
верхом, и телега его с вещами шла в обозе.
Ехать было двадцать пять вёрст. Обоз шёл тихо: то солдаты
остановятся, то в обозе колесо у кого соскочит или лошадь станет,
и все стоят дожидаются.
Солнце уже и за полдни перешло, а обоз только половину до¬
роги прошёл. Пыль, жара, солнце так и печёт, и укрыться негде.
Голая степь: ни деревца, ни кустика по дороге.
Выехал Жилин вперёд, остановился и ждёт, пока подойдёт к
нему обоз. Слышит, сзади на рожке заиграли — опять стоять.
Жилин и подумал: «А не уехать ли одному, без солдат? Ло¬
шадь подо мной добрая, если и нападусь на татар — ускачу. Или
не ездить?..»
Остановился, раздумывает.
И подъезжает к нему на лошади другой офицер Костылин, с
ружьём, и говорит:
—	Поедем, Жилин, одни» Мочи нет, есть хочется, да и жара.
На мне рубаху хоть выжми,
А Костылин — мужчина грузный, толстый, весь красный, а
пот с него так и льёт. Подумал Жилин и говорит:
—	А ружьё заряжено?
—	Заряжено.
—	Ну, так поедем. Только уговор — не разъезжаться.
И поехали они вперёд по дороге. Едут степью, разговаривают
да поглядывают по сторонам. Кругом далеко видно.
Только кончилась степь, вошла дорога промеж двух гор в
ущелье. Жилин и говорит:
—	Надо выехать на гору поглядеть, а то тут, пожалуй, выско¬
чат из горы, и не увидишь.
А Костылин говорит:
—	Что смотреть? Поедем вперёд.
Жилин не послушал его.
4

—	Нет, — говорит, — ты подожди внизу, а я только
взгляну.
И пустил лошадь налево, на гору. Лошадь под Жили¬
ным была охотницкая (он за неё сто рублей заплатил в
табуне жеребёнком и сам выездил); как на крыльях
взнесла его на кручь. Только выскакал, — глядь, а перед
самым им, на десятину места, стоят татары верхами. Че¬
ловек тридцать. Он увидал, стал назад поворачивать; и
татары его увидали, пустились к нему, сами на скаку вы¬
хватывают ружья из чехлов. Припустил Жилин под кручь
во все лошадиные ноги, кричит Костылину:
—	Вынимай ружьё! — а сам думает на лошадь на
свою: «Матушка, вынеси, не зацепись ногой; спотыкнёшь¬
ся — пропал. Доберусь до ружья, я им не дамся».
А Костылин, заместо того чтобы подождать, только
увидал татар, закатился что есть духу к крепости. Плетью
ожаривает лошадь то с того бока, то с другого. Только в
пыли видно, как лошадь хвостом вертит.
Жилин видит — дело плохо. Ружьё уехало, с одной
шашкой ничего не сделаешь. Пустил он лошадь назад, к
солдатам, — думал уйти. Видит, ему наперерез катят ше¬
стеро. Под ним лошадь добрая, а под теми ещё добрее, да
и наперерез скачут. Стал он окорачивать, хотел назад по¬
воротить, да уж разнеслась лошадь — не удержит, прямо
на них летит. Видит — близится к нему с красной бородой
татарин на сером коне. Визжит, зубы оскалил, ружьё на¬
готове.
«Ну, — думает Жилин, — знаю вас, чертей: если жи¬
вого возьмут, посадят в яму, будут плетью пороть. Не
дамся же живой...»
А Жилин хоть не велик ростом, а удал был. Выхватил
шашку, пустил лошадь прямо на красного татарина, ду¬
мает: «Либо лошадью сомну, либо срублю шашкой».
На лошадь места не доскакал Жилин — выстрелили
по нём сзади из ружей и попали в лошадь. Ударилась
лошадь оземь со всего маху. Навалилась Жилину на
ногу.
Хотел он подняться, а уж на нём два татарина воню-
5

чие сидят, крутят ему назад руки. Рванулся он, скинул с
себя татар, — да ещё соскакали с коней трое на него, на¬
чали бить прикладами по голове. Помутилось у него в
глазах и зашатался. Схватили его татары, сняли с сёдел
подпруги запасные, закрутили ему руки за спину, завяза¬
ли татарским узлом, поволокли к седлу. Шапку с него
сбили, сапоги стащили, всё обшарили — деньги, часы вы¬
нули, платье всё изорвали. Оглянулся Жилин на свою ло¬
шадь. Она, сердечная, как упала на бок, так и лежит,
только бьётся ногами, до земли не достаёт; в голове дыра,
и из дыры, так и свищет кровь чёрная, на аршин кругом
пыль смочила.	.
Один татарин подошёл к лошади, стал седло сни¬
мать, — она всё бьётся; он вынул кинжал, прорезал ей
глотку. Засвистело из горла, трепенулась — и пар вон.
Сняли татары седло, сбрую. Сел татарин с красной бо¬
родой на лошадь, а другие подсадили Жилина к нему на
седло, а чтобы не упал, притянули его ремнём за пояс к
татарину и повезли в горы.
Сидит Жилин за татарином, покачивается, тычется ли¬
цом в вонючую татарскую спину. Только и видит перед
собою здоровенную татарскую спину да шею жилистую,
да бритый затылок из-под шапки синеется. Голова у Жи¬
лина разбита, кровь запеклась над глазами. И нельзя ему
ни поправиться на лошади, ни крови обтереть. Руки так
закручены, что в ключице ломит.
Ехали они долго на гору, переехали вброд реку, вы¬
ехали на дорогу и поехали лощиной.
Хотел Жилин примечать дорогу, куда его везут, да
глаза замазаны кровью, а повернуться нельзя.
Стало смеркаться: переехали ещё речку, стали подни¬
маться по каменной горе, запахло дымом, забрехали сб-
баки. Приехали в аул Ч Послезли с лошадей татары, со¬
брались ребята татарские, окружили Жилина, пищат, ра¬
дуются, стали камнями пулять в него.
Татарин отогнал ребят, снял Жилина с лошади и 11 А у л — селение горцев на Кавказе.
6

кликнул работника. Пришёл ногаец, скуластый, в одной
рубахе. Рубаха оборванная, вся грудь голая. Приказал
что-то ему татарин. Принёс работник колодку: два чурба¬
ка дубовых на железные кольца насажены и в одном
кольце пробойник и замок.
Развязали Жилину руки, надели колодку и повели в
сарай; толкнули его туда и заперли дверь. Жилин упал на
навоз. Полежал, ощупал в темноте помягче где и лёг.
//
Почти всю эту ночь не спал Жилин. Ночи короткие бы¬
ли. Видит — в щёлке светиться стало. Встал Жилин, рас¬
копал щёлку побольше, стал смотреть.
Видна ему из щёлки дорога, под гору идёт, направо
сакля 1 татарская, два дерева подле ней. Собака чёрная
лежит на пороге, коза с козлятами ходит, хвостиками по¬
дёргивают. Видит, из-под горы идёт татарка молоденькая,
в рубахе цветной, распояской, в штанах и сапогах, голова
кафтаном покрыта, а на голове большой кувшин жестя¬
ной с водой. Идёт, в спине подрагивает, перегибается, а
за руку татарчонка ведёт бритого, в одной рубашонке.
Прошла татарка в саклю с водой, вышел татарин вче¬
рашний с красной бородой, в бешмете в шёлковом, на
ремне кинжал серебряный, в башмаках на босу ногу. На
голове шапка высокая, баранья, чёрная, назад заломлена.
Вышел, потягивается, бородку красную сам поглаживает.
Постоял, велел что-то работнику и пошёл куда-то.
Проехали потом на лошадях двое ребят к водопою.
У лошадей храп2 мокрый. Выбежали ещё мальчишки
бритые в одних рубашках, без порток, собрались кучкой,
подошли к сараю, взяли хворостину и суют в щёлку. Жи¬
лин как ухнет на них. Завизжали ребята, закатились бе¬
жать прочь, только коленки голые блестят.
1 Сакля — жилище кавказских горцев.
* Храп — нижняя часть морды у лошади.
8

А Жилину пить хочется, в горле пересохло. Думает:
хоть бы пришли проведать. Слышит — отпирают сарай.
Пришёл красный татарин, а с ним другой, поменьше рос¬
том, черноватенький. Глаза чёрные, светлые, румяный,
бородка маленькая, подстрижена. Лицо весёлое, всё
смеётся. Одет черноватый ещё лучше: бешмет шёлковый,
синий, галунчиком 1 обшит. Кинжал на поясе большой, се¬
ребряный; башмачки красные, сафьянные, тоже сереб¬
ром обшиты. А на тонких башмачках другие, толстые
башмаки. Шапка высокая, белого барашка.
Красный татарин вошёл, проговорил что-то, точно ру¬
гается, и стал, облокотился на притолку, кинжалом поше¬
веливает, как волк исподлобья косится на Жилина. А чер¬
новатый — быстрый, живой, так весь на пружинах и хо¬
дит — подошёл прямо к Жилину, сел на корточки,
оскаливается, потрепал его по плечу, что-то начал часто¬
часто по-своему лопотать, глазами подмигивает, языком
прищёлкивает. Всё приговаривает: «королю урус! корошо
урус!»
Ничего не понял Жилин и говорит: «Пить, воды пить
дайте».
Чёрный смеётся. «Корош урус», — всё по-своему ло¬
почет.
Жилин губами и руками показал, чтоб пить ему дали.
Чёрный понял, засмеялся, выглянул в дверь, кликнул
кого-то: «Дина!»
Прибежала девочка, тоненькая, худенькая, лет три¬
надцати и лицом на чёрного похожа. Видно, что дочь. То¬
же глаза чёрные, светлые и лицом красивая. Одета в ру¬
баху длинную, синюю, с широкими рукавами и без пояса.
На полах, на груди и на рукавах оторочено красным. На
ногах штаны и башмачки, а на башмачках другие, с вы¬
сокими каблуками, на шее монисто, всё из русских пол¬
тинников. Голова непокрытая, коса чёрная, и в косе лен¬
та, а на ленте привешены бляхи и рубль серебряный.
Велел ей что-то отец. Убежала и опять пришла, при- *' Галунчик, галун — золотая или серебряная тесьма.
9

несла кувшинчик жестяной. Подала воду, сама села на
корточки, вся изогнулась так, что плечи ниже колен ушли.
Сидит, глаза раскрыла, глядит на Жилина, как он пьёт,
как на зверя какого.
Подал ей Жилин назад кувшин. Как она прыгнет
прочь, как коза дикая. Даже отец засмеялся. Послал её
ещё куда-то. Она взяла кувшин, побежала, принесла хле¬
ба пресного на дощечке круглой и опять села, изогнулась,
глаз не спускает, смотрит.
Ушли татары, заперли опять двери. Погодя немного
приходит к Жилину ногаец и говорит:
■— Айда, хозяин, айда!
Тоже не знает по-русски. Только понял Жилин, что ве¬
лит идти куда-то.
Пошёл Жилин с колодкой, хромает, ступить нельзя,
так и воротит ногу в сторону. Вышел Жилин за ногайцем.
Видит, деревня татарская, домов десять, и церковь ихняя,
с башенкой. У одного дома стоят три лошади в сёдлах.
Мальчишки держат в поводу. Выскочил из этого дома
черноватый татарин, замахал рукой, чтоб к нему шёл Жи¬
лин. Сам смеётся, всё говорит что-то по-своему, и ушёл
в дверь. Пришёл Жилин в дом. Горница хорошая, стены
глиной гладко вымазаны. В передней стене пуховики пё¬
стрые уложены, по бокам висят ковры дорогие; на коврах
ружья, пистолеты, шашки — всё в серебре. В одной стене
печка маленькая вровень с полом. Пол земляной, чистый,
как ток, и весь передний угол устлан войлоками; на
войлоках ковры, а на коврах пуховые подушки. И на
коврах в одних башмаках сидят татары: чёрный, красный
и трое гостей. За спинами у всех пуховые подушки подло¬
жены, а перед ними на круглой дощечке блины просяные,
и масло коровье распущено в чашке, и пиво татарское —
буза, в кувшинчике. Едят руками, и руки все в масле.
Вскочил чёрный, велел посадить Жилина к сторонке,
не на ковёр, а на голый пол; залез опять на ковёр, угоща¬
ет гостей блинами и бузой. Посадил работник Жилина на
место, сам снял верхние башмаки, поставил у двери ряд¬
ком, где и другие башмаки стояли, и сел на войлок
ю

поближе к хозяевам, смотрит, как они едят, слюни ути¬
рает.
Поели татары блины, пришла татарка в рубахе такой
же, как и девка, и в штанах; голова платком покрыта.
Унесла масло, блины, подала лоханку хорошую и кувшин
с узким носком. Стали мыть руки татары, потом сложили
руки, сели на коленки, подули во все стороны и молитвы
прочли.- Поговорили по-своему. Потом один из гостей-та-
тар повернулся к Жилину, стал говорить по-русски.
—	Тебя, — говорит, — взял Кази-Мугамед, — сам по¬
казывает на красного татарина, — и отдал тебя Абдул-
Мурату, — показывает на черноватого. — Абдул-Мурат
теперь твой хозяин.
Жилин молчит. Заговорил Абдул-Мурат и всё показы¬
вает на Жилина, и смеётся, и приговаривает: «солдат,
урус, урус, корошо». Переводчик говорит: «Он тебе велит
домой письмо писать, чтобы за тебя выкуп прислали. Как
пришлют деньги, он тебя пустит».
Жилин подумал ц говорит:
—	А много ли он хочет выкупа?
Поговорили татары; переводчик и говорит:
—	Три тысячи монет.
—	Нет, — говорит Жилин, — я этого заплатить не
могу.
Вскочил Абдул, начал руками махать, что-то говорит
Жилину — всё думает, что он поймёт. Перевёл перевод¬
чик, говорит: «Сколько же ты дашь?» Жилин подумал и
говорит: «500 рублей». Тут татары заговорили часто, все
вдруг. Начал Абдул кричать на красного, залопотал так,
что слюни изо рта брызжут.
А красный только жмурится да языком пощёлкивает.
Замолчали они, переводчик говорит:
—	Хозяину выкупа мало 500 рублей. Он сам за тебя
200 рублей заплатил. Ему Кази-Мугамед был должен. Он
тебя за долг взял. Три тысячи рублей, меньше нельзя пу¬
стить. А не напишешь, в яму посадят, наказывать будут
плетью.
«Эх, — думает Жилин, — с ними что робеть, то хуже».
it

Вскочил на ноги и говорит:
—	А ты ему, собаке, скажи, что если он меня пугать
хочет, так ни копейки ж не дам, да и писать не стану. Не
боялся, да и не буду бояться вас, собак.
Пересказал переводчик, опять заговорили все вдруг.
Долго лопотали, вскочил чёрный, подошёл к Жи¬
лину:
—	Урус, — говорит, — джигит, джигит урус!
Джигит по-ихнему значит «молодец». И сам смеётся;
сказал что-то переводчику, а переводчик говорит:
—	Тысячу рублей дай.
Жилин стал на своём: «Больше 500 рублей не дам.
А убьёте — ничего не возьмёте».
Поговорили татары, послали куда-то работника, а са¬
ми то на Жилина, то на дверь поглядывают. Пришёл ра¬
ботник, и идёт за ним человек какой-то, высокий, тол¬
стый, босиком и ободранный; на ноге тоже колодка.
Так и ахнул Жилин. Узнал Костылина. И его пойма¬
ли. Посадили их рядом; стали они рассказывать друг дру¬
гу, а татары молчат, смотрят. Рассказал Жилин, как с
ним дело было; Костылин рассказал, что лошадь под ним
стала и ружьё осеклось и что этот самый Абдул нагнал
его и взял.
Вскочил: Абдул, показывает на Костылина, что-то го¬
ворит. Перевёл переводчик, что они теперь оба одного
хозяина, и кто прежде деньги даст, того прежде отпу¬
стят.
—	Вот, — говорит Жилину, — ты всё серчаешь, а то¬
варищ твой смирный; он написал письмо домой, пять ты¬
сяч монет пришлют. Вот его и кормить будут хорошо и
обижать не будут.
Жилин и говорит:
—	Товарищ как хочет, он, может, богат, а я не богат.
Я,— говорит, — как сказал, так и будет. Хотите — уби¬
вайте, пользы вам не будет, а больше 500 рублей не на¬
пишу.
Помолчали. Вдруг как вскочит Абдул, достал сунду¬
чок, вынул перо, бумаги лоскут и чернила, сунул Жилину,
12

хлопнул по плечу, показывает: «Пиши». Согласился на
500 рублей.
—	Погоди ещё, — говорит Жилин переводчику,—
скажи ты ему, чтоб он нас кормил хорошо, одел, обул
как следует, чтоб держал вместе, нам веселее будет, и
чтобы колодку снял. — Сам смотрит на хозяина и
смеётся.
Смеётся и хозяин. Выслушал и говорит:
—	Одежду самую лучшую дам: и черкеску и сапоги,
хоть жениться. Кормить буду, как князей. А коли хотят
жить вместе, пускай живут в сарае. А колодку нельзя
снят»— уйдут. На ночь только снимать буду. — Подско¬
чил, треплет по плечу: — Твоя хорош, моя хорош!
Написал Жцлин письмо, а на письме не так напи¬
сал, — чтобы не дошло. Сам думает: «Я уйду».
Отвели Жилина с Костылиным в сарай, принесли им
туда соломы кукурузной, воды в кувшине, хлеба, две чер¬
кески Старые и сапоги истрёпанные, солдатские. Видно —
с убитых солдат стащили. На ночь сняли с них колодки и
заперли в сарай.
///
Жил так Жилин с товарищем месяц целый. Хозяин
всё смеётся: «Твоя, Иван, хорош, — моя, Абдул, хорош».
А кормил плохо — только и давал что хлеб пресный из
просяной муки, лепёшками печёный, а то и вовсе тесто не¬
печёное.
Костылин ещё раз писал домой, всё ждал присылки
денег и скучал. По целым дням сидит в сарае и считает
дни, когда письмо придёт; или спит. А Жилин знал, что
его письмо не дойдёт, а другого не писал.
«Где, — думает, — матери столько денег взять за меня
заплатить. И то она тем больше жила, что я посылал ей.
Если ей 500 рублей собрать, надо разориться вконец; бог
даст — и сам выберусь».
А сам всё высматривает, выпытывает, как ему бе¬
жать.
14

Ходйт по аулу, насвистывает, а то сидит, что-нибудь
рукодельничает — или из глины кукол лепит, или плетёт
плетёнки \из прутьев. А Жилин на всякое рукоделье ма¬
стер был.1
Слепил он раз куклу, с носом, с руками, с ногами, и в
татарской юубахе, и поставил куклу на крышу. Пошли та¬
тарки за водой. Хозяйская дочь Динка увидала куклу, по¬
звала татарок. Составили кувшины, смотрят, смеются.
Жилин снял куклу, подаёт им. Они смеются, а не смеют
взять. Оставил он куклу, ушёл в сарай и смотрит, что
будет?
Подбежала Дина, оглянулась, схватила куклу и убе¬
жала.
Наутро смотрит, на зорьке Дина вышла на порог с
куклой. А куклу уж лоскутками красными убрала и кача¬
ет, как ребёнка, сама по-своему прибаюкивает. Вышла
старуха, забранилась на неё, выхватила куклу, разбила
её, услала куда-то Дину на работу.
Сделал Жилин другую куклу, ещё лучше, отдал Дине.
Принесла раз Дина кувшинчик, поставила, села и смотрит
на него, сама смеётся, показывает на кувщин.
«Чего она радуется?» — думает Жилйн. Взял кувшин,
стал пить. Думал — вода, а там молоко. Выпил он моло¬
ко. «Хорошо», — говорит. Как взрадуется Дина!
— Хорошо, Иван, хорошо! — и вскочила, забила в ла¬
доши, вырвала кувшинчик и убежала.
И с тех пор стала она ему каждый день крадучи моло¬
ка носить. А то делают татары из козьего молока лепёш¬
ки сырные и сушат их на крышах. Так она эти лепёшки
ему тайком принашивала. А то раз резал хозяин барана,
так она ему кусок баранины принесла в рукаве. Бросит и
убежит.
Была раз гроза сильная, и дождь час целый как из
ведра лил. И помутились все речки. Где брод был, там на
три аршина вода пошла, камни ворочает. Повсюду ручьи
текут, гул стоит по горам. Вот как прошла гроза, везде по
деревне ручьи бегут. Жилин выпросил у хозяина ножик,
вырезал валик, дощечки, колесо оперил, а к колесу на
15

двух концах кукол приделал. Принесли ему девчонки лос¬
кутков, одел он кукол; одна — мужик, другая/ — баба;
утвердил их, поставил колесо на ручей. Колесо/вертится,
а куколки прыгают.	/
Собралась вся деревня: мальчишки, девчонки, бабы;
и татары пришли, языком	щёлкают:	(
—	Ай, урус! ай, Иван!	(
Были у Абдула часы русские, сломанные. Позвал он
Жилина, показывает, языком щёлкает. Жилин говорит:
—	Давай починю.	'
Взял, разобрал ножичком, разложил; опять сладил,
отдал. Идут часы.
Обрадовался хозяин, принёс ему бешмет своп старый,
весь в лохмотьях, подарил. Нечего делать — взял: и то го¬
дится покрыться ночью.
С тех пор прошла про Жилина слава, что он мастер.
Стали к нему из дальних деревень приезжать; кто замок
на ружьё или пистолет починить принесёт, кто часы. При¬
вёз ему хозяин снасть: и щипчики, и буравчики, и подпи¬
лочек.
Заболел раз татарин, пришли к Жилину: «Поди, по¬
лечи». Жилин ничего не знает, как лечить. Пошёл, посмо¬
трел, думает: «Авось поздоровеет сам». Ушёл в сарай,
взял воды, песку, помешал. При татарах нашептал на во¬
ду, дал выпить. Выздоровел, на его счастье, татарин.
Стал Жилин немножко понимать no-ихнему. И которые
татары привыкли к нему, когда нужно, кличут: Иван,
Иван; а которые всё как на зверя косятся.
Красный татарин не любил Жилина. Как увидит, на¬
хмурится и прочь отвернётся либо обругает. Был ещё у
них старик. Жил он не в ауле, а приходил из-под горы.
Видал его Жилин, только когда он в мечеть1 проходил
богу молиться. Он был ростом маленький, на шапке у не¬
го белое полотенце обмотано. Бородка и усы подстриже¬
ны, белые, как пух, а лицо сморщенное и красное, как
кирпич; нос крючком, как у ястреба, а глаза серые, злые,
1 Мечеть — мусульманская (магометанская) церковь.
16

и зубов нет, только два клыка. Идёт бывало в Аалме 1
своей, костылём подпирается, как волк озирается. Как
увидит Жилина, так захрапит и отвернётся.
Пошёл раз Жилин под гору посмотреть, где живёт
старик. Сошёл по дорожке, видит — садик, ограда камен¬
ная, из-за ограды черешни, шепталы и избушка с плоской
крышкой. Подошёл он поближе, видит — ульи бгоят пле¬
тённые из соломы, и пчёлы летают, гудят. И старик стоит
на коленочках, что-то хлопочет у улья. Поднялся Жилин
повыше посмотреть и загремел колодкой. Старик огля¬
нулся — как визгнет, выхватил из-за пояса Пистолет,
в Жилина выпалил. Чуть успел он за камень приту¬
литься.
Пришёл старик к хозяину жаловаться. Позвал хозяин
Жилина, сам смеётся и спрашивает:
—	Зачем ты к старику ходил?
—	Я, — говорит, — ему худого не сделал. Я хотел по¬
смотреть, как он живёт.
Передал хозяин.
А старик злится, шипит, что-то лопочет, клыки свои
выставил, махает руками на Жилина. Жилин не понял
всего, но Ронял, что старик велит хозяину убить русских,
а не держать их в ауле. Ушёл старик.
Стал Жилин спрашивать хозяина: что это за старик?
Хозяин и говорит:
—	Это большой человек! Он первый джигит был, он
много русских побил, богатый был. У него было три жены
и восемь сынов. Все жили в одной деревне. Пришли рус¬
ские, разорили деревню и семь сыновей убили. Один сын
остался и передался русским. Старик поехал и сам пере¬
дался русским. Пожил у них три месяца; нашёл там сво¬
его сына, сам убил его и бежал. С тех пор он бросил вое¬
вать, пошёл в Мекку2 богу молиться, от этого у него чал¬
ма. Кто в Мекке был, тот называется хаджи и чалму на¬
1 Чалма — мужской головной убор у мусульман (полотнище ткани, обёр¬
нутое несколько раз вокруг головы).
* Мёкка — священный город у мусульман.
18

девает. Не любит он вашего брата. Он велит тебя убить;
да мне нельзя убить — я за тебя деньги заплатил; да я
тебя, Иван, полюбил; я тебя не то что убить, я бы тебя и
выпускать не стал, кабы слова не дал. — Смеётся, сам
приговаривает по-русски: — Твоя, Иван, хорош, — моя,.
Абдул, хорош!
IV
Прожил так Жилин месяц. Днём ходит по аулу или
рукодельничает, а как ночь придёт, затихнет в ауле, так
он у себя в сарае копает. Трудно было копать от камней,
да он подпилком камни тёр, и прокопал он под стеной ды¬
ру, что впору пролезть. «Только бы, — думает, — мне ме¬
сто хорошенько узнать, в какую сторону идти. Да не ска¬
зывают никто татары».
Вот он выбрал время, как хозяин уехал; пошёл после
обеда за аул, на гору. Хотел оттуда место посмотреть.
А когда хозяин уезжал, он приказывал малому за Жили¬
ным ходить, с глаз его не спускать. Бежит малый за Жи¬
линым, кричит:
—	Не ходи! Отец не велел. Сейчас народ позову!
Стал его Жилин уговаривать.
—	Я, — говорит, — далеко не уйду — только на ту го¬
ру поднимусь,х мне траву нужно найти — ваш народ ле¬
чить. Пойдём со мной; я с колодкой не убегу. А тебе зав¬
тра лук сделаю и стрелы.
Уговорил малого, пошли. Смотреть на гору — недале¬
ко, а с колодкой трудно; шёл, шёл, насилу взобрался. Сел
Жилин, стал место разглядывать. На полдни 1 за сарай
лощина, табун ходит, и аул другой в низочке виден. От
аула другая гора, ещё круче; а за той горой ещё гора.
Промеж гор лес синеется, а там ещё горы — всё выше и
выше поднимаются. А выше всех белые, как сахар, горы
стоят под снегом. И одна снеговая гора выше других шап¬
кой стоит. На восход и на закат всё такие же горы» кое-
1 Нй полдни — на юг; на восход — на восток; на закат —на запад.
19

где аулы дымятся в ущельях. «Ну, — думает, — это всё
ихняя сторона». Стал смотреть в русскую сторону; под но¬
гами речка, аул свой, садики кругом. На речке — как кук¬
лы маленькие, видно — бабы сидят, полоскают. За аулом
пониже — гора и через неё ещё две горы, по ним лес; а
промеж двух гор синеется ровное место, и на ровном ме¬
сте далеко-далеко точно дым стелется. Стал Жилин вспо¬
минать, когда он в крепости дома жил, где солнце всхо¬
дило и где заходило. Видит — там точно, в этой долине,
должна быть наша крепость. Туда, промеж этих двух гор,
и бежать надо.
Стало солнышко закатываться. Стали снеговые горы
из белых — алые; в чёрных горах потемнело; из лощин пар
поднялся, и самая та долина, где крепость наша должна
быть, как в огне загорелась от заката. Стал Жилин вгля¬
дываться — маячит что-то в долине, точно дым из труб..
И так и думается ему, что это самая крепость русская.
Уж поздно стало. Слышно — мулла прокричал *. Ста¬
до гонят — коровы ревут. Малый всё зовёт: «Пойдём», а
Жилину и уходить не хочется.
Вернулись они домой. «Ну, — думает Жилин, — те¬
перь место знаю, надо бежать». Хотел он бежать в ту же
ночь. Ночи были тёмные — ущерб месяца. На беду, к ве¬
черу вернулись татары. Бывало приезжают они — гонят с
собой скотину и приезжают весёлые. А на этот раз ничего
не пригнали и привезли на седле своего убитого татарина,
брата рыжего. Приехали сердитые, собрались все хоро¬
нить. Вышел и Жилин посмотреть. Завернули мёртвого в
полотно, без гроба, вынесли под чинары за деревню, по¬
ложили на траву. Пришёл мулла, собрались старики, по¬
лотенцами повязали шапки, разулись, сели рядком на
пятки перед мёртвым.
Спереди мулла, сзади три старика в чалмах рядком, а
сзади их ещё татары. Сели, потупились и молчат. Долго
молчали. Поднял голову мулла и говорит: 11 Мулла прокричал — мулла (мусульманский священник) громкими
возгласами призывал к молитве всех мусульман.
20

—	Алла! (значит бог). — Сказал это одно слово, и
опять потупились и долго молчали; сидят, не шевелятся.
Опять поднял голову мулла:
—	Алла! — и все проговорили: «Алла!» и опять за¬
молчали. Мёртвый лежит на траве — не шелохнется, и
они сидят как мёртвые: Не шевельнётся ни один. Только
слышно, на чинаре листочки от ветерка поворачиваются.
Потом прочёл мулла молитву, все встали, подняли мёрт¬
вого на руки, понесли. Принесли к яме; яма вырыта не
простая, а подкопана под землю, как подвал. Взяли мёрт¬
вого подмышки да под лытки \ перегнули, спустили поле¬
гонечку, подсунули сидьмя под землю, заправили ему ру¬
ки на живот.
Притащил ногаец камышу зелёного, заклали камышом
яму, живо засыпали землёй, сровняли, а в головы к мерт¬
вецу камень стоймя поставили. Утоптали землю, сели
опять рядком перед могилкой. Долго молчали.
—	Алла! Алла! Алла! — Вздохнули и встали.
Роздал рыжий денег старикам, потом встал, взял
плеть, ударил себя три раза по лбу и пошёл домой.
Наутро видит Жилин — Ведёт красный кобылу за де¬
ревню, и за ним трое татар идут. Вышли за деревню, снял
рыжий бешмет, засучил рукава — ручищи здоровые, —
вынул кинжал, поточил на бруске. Задрали татары кобы¬
ле голову кверху, подошёл рыжий, перерезал глотку, по¬
валил кобылу и начал свежевать, кулачищами шку¬
ру подпарывает. Пришли бабы, девки, стали мыть киш¬
ки и нутро. Разрубили потом кобылу, стащили в избу.
И вся деревня собралась к рыжему поминать покой¬
ника.	%
Три дня ели кобылу, бузу пили — покойника поми¬
нали. Все татары дома были. На четвёртый день, видит
Жилин, в обед куда-то собираются. Привели лошадей,
убрались и поехали человек десять, и красный поехал;
только Абдул дома остался. Месяц только народился —•-
ночи ещё тёмные были. 11 Под лытки — под коленки.
22

«Ну, — думает Жилин, — нынче бежать надо», — и
говорит Костылину. А Костылин заробел.
—	Да как же бежать, мы и дороги не знаем.
—	Я знаю дорогу.
—	Да и не дойдём в ночь.
—	А не дойдём — в лесу переночуем. Я вот лепёшек
набрал. Что ж ты будешь сидеть? Хорошо — пришлют
денег, а то ведь и не соберут. А татары теперь злые за то,
что ихнего русские убили. Поговаривают — нас убить
хотят.
Подумал, подумал Костылин.
—	Ну, пойдём!
v
Полез Жилин в дыру, раскопал пошире, чтоб и Косты¬
лину пролезть; и сидят они — ждут, чтобы затихло в
ауле.
Только затих народ в ауле, Жилин полез под стену,
выбрался. Шепчет Костылину: «Полезай». Полез и Ко¬
стылин, да зацепил камень ногой, загремел. А у хозяина
сторожка 1 была пёстрая собака. И злая-презлая; звали
её Уляшин. Жилин уже наперёд прикормил её. Услыхал
Уляшин, забрехал и кинулся, а за ним другие собаки.
Жилин чуть свистнул, кинул лепёшки кусок, Уляшин
узнал, замахал хвостом и перестал брехать.
Хозяин услыхал, загайкал из сакли: «Гайть! гайть,
Уляшин!»
А Жилин за ушами почёсывает Уляшина. Молчит со¬
бака, трётся ему об ноги, хвостом махает.
Посидели они за углом. Затихло всё, только слышио,
овца перхает в закуте да низом вода по камушкам шумит.
Темно, звёзды высоко стоят на небе; над горой молодой
месяц закраснелся, кверху рожками заходит. В лощинах
туман как молоко белеется.
Поднялся Жилин, говорит товарищу: «Ну, брат, айда!» 11 Сторожка — очень чуткая.
23

Тронулись, только отошли, слышат — занел мулла на
крыше: «Алла, Бесмилла! Ильрахман!» Значит — пойдёт
народ в мечеть. Сели опять, притаившись под стенкой.
Долго сидели, дожидались, пока народ пройдёт. Опять
затихло.
—	Ну, с богом! — Перекрестились, пошли.
Пошли через двор под кручь к речке, перешли речку,
пошли лощиной. Туман густой да низом стоит, а над го¬
ловой звёзды виднёшеньки. Жилин по звёздам примечает,
в какую сторону идти. В тумане свежо, идти легко, толь¬
ко сапоги неловки, стоптались. Жилин снял свои, бро¬
сил, пошёл босиком. Попрыгивает с камушка на каму¬
шек да на звёзды поглядывает. Стал Костылин отста¬
вать.
—	Тише, — говорит, — иди; сайоги проклятые — все
ноги стёрли.
—	Да ты сними, легче будет.
Пошёл Костылин босиком — ещё того хуже: изрезал
все ноги по камням и всё отстаёт. Жилин ему говорит:
—	Ноги обдерёшь — заживут, а догонят — убьют,
хуже.
Костылин ничего не говорит, идёт, покряхтывает. Шли
они низом долго. Слышат — вправо собаки забрехали.
Жилин остановился, осмотрелся, полез на гору, руками
ощупал.
—	Эх, — говорит, — ошиблись мы — вправо забрали.
Тут аул чужой, я его с горы видел; назад надо да влево,
в гору. Тут лес должен быть.	1
А Костылин говорит:
—	Подожди хоть немножко, дай вздохнуть, у меня
ноги в крови все.
—	Э, брат, заживут; ты легче прыгай. Вот как!
И побежал Жилин назад и влево в гору, в лес.
Костылин всё отстаёт и охает. Жилин шикнет-шикнет
на него, а сам всё идёт.
Поднялись на гору. Так и есть — лес. Вошли в лес, по
колючкам изодрали всё платье последнее. Напали на до¬
рожку в лесу. Идут.
24

—	Стой!
Затопало копытами по дороге. Остановились, слу¬
шают. Потопало, как лошадь, и остановилось. Тронулись
они — опять затопало. Они остановятся — и оно остано¬
вится. Подполз Жилин, смотрит на свет по дороге —
стоит что-то: лошадь не лошадь, и на лошади что-то чуд¬
ное, на человека не похоже. Фыркнуло — слышит. «Что за
чудо!» Свистнул Жилин потихоньку, — как шаркнет с до¬
роги в лес и затрещало по лесу, точно буря летит, сучья
ломает.
Костылин так и упал со страху. А Жилин смеётся, го¬
ворит:
—	Это олень. Слышишь, как рогами лес ломит. Мы
его боимся, а он нас боится.
Пошли дальше. Уж высожары 1 спускаться стали, до
утра недалеко. А туда ли идут, нет ли — не знают. Ду¬
мается так Жилину, что по этой самой дороге его везли и
что до своих вёрст десять ещё будет, а Приметы верной
нет, да и ночью не разберёшь. Вышли на полянку. Косты¬
лин сел и говорит:
—	Как хочешь, а я не дойду: у меня ноги не идут.
Стал его Жилин уговаривать.
—	Нет, — говорит, — не дойду, не могу.
Рассердился Жилин, плюнул, обругал его.
—	Так я же один уйду, прощай.
Костылин вскочил, пошёл. Прошли они версты четыре.
Туман в лесу ещё гуще сел, ничего не видать перед собой,
и звёзды уж чуть видны.
Вдруг слышат — впереди топает лошадь. Слышно —
подковами за камни цепляется. Лёг Жилин на брюхо,
стал по земле слушать.
—	Так и есть, сюда, к нам, конный едет!
Сбежали они с дороги, сели в кусты и ждут. Жилин
подполз к дороге, смотрит — верховой татарин едет, коро¬
ву гонит. Сам себе под нос мурлычет что-то. Проехал та¬
тарин. Жилин вернулся к Костылину.
1 Высожары — местное название одного из созвездий.
25

—	Ну, пронёс бог; вставай, пойдём.
Стал Костылин вставать и упал.
—	Не могу, ей-богу, не могу, сил моих нет.
Мужчина грузный, пухлый, запотел; да как обхватило
его в лесу туманом холодным^ да ноги ободраны, — он и
рассолодел. Стал его Жилин силой поднимать. Как закри¬
чит Костылин:
—	Ой, больно!
Жилин так и обмер.
—	Что кричишь? Ведь татарин близко, услышит. —
А сам думает: «Он и вправду расслаб, что мне с ним де¬
лать? Бросить товарища не годится».
—	Ну, — говорит, — вставай, садись на закорки —
снесу, коли уж идти не можешь.
Подсадил на себя Костылина, подхватил руками под
ляжки, вышел на дорогу, поволок.
—	Только, — говорит, — не дави ты меня руками за
глотку, ради Христа. За плечи держись.
Тяжело Жилину, ноги тоже в крови и уморился. На¬
гнётся, подправит, подкинет, чтоб повыше сидел на нём
Костылин, тащит его по дороге.
Видно, услыхал татарин, как Костылин закричал.
Слышит Жилин — едет кто-то сзади, кличет по-своему.
Бросился Жилин в кусты. Татарин выхватил ружьё, вы¬
палил — не попал, завизжал по-своему и поскакал прочь
по дороге.
—	Ну, — говорит Жилин, — пропали, брат! Он, соба¬
ка, сейчас соберёт татар за нами в погоню. Коли не уйдём
версты три — пропали. — А сам думает на Костылина:
«И чорт меня дёрнул колоду эту с собой брать. Один я бы
давно ушёл».	{
Костылин говорит:
—	Иди один, за что тебе из-за меня пропадать.
—	Нет, не пойду: не годится товарища бросать.
Подхватил опять на плечи, попёр. Прошёл он так с
версту. Всё лес идёт, и не видать выхода. А туман уж
расходиться стал, и как будто тучки заходить стали. Не
видать уж звёзд. Измучился Жилин.
26

Пришёл у дороги родничок, камнем обделан. Остано¬
вился, ссадил Костылина.
—	Дай, — говорит,— отдохну, напьюсь. Лепёшек по¬
едим. Должно быть, недалеко.
Только прилёг он пить, слышит — затопало сзади.
Опять кинулись вправо, в кусты, под кручь, и легли.
Слышат — голоса татарские; остановились татары на
том самом месте, где они с дороги свернули. Поговорили,
потом зауськали, как собак притравливают. Слышат —
трещит что-то по кустам, прямо к ним собака чужая
чья-то. Остановилась, забрехала.
Лезут и татары — тоже чужие; схватили их, посвяза-
ли, посадили на лошадей, повезли.
Проехали версты три, встречает их Абдул-хозяин с
двумя татарами. Поговорил что-то с татарами, пересади¬
ли на своих лошадей, повезли назад в аул.
Абдул уж не смеётся и ни слова не говорит с ними.
Привезли на рассвете в аул, посадили на улице.
Сбежались ребята. Камнями, плётками бьют их, виз¬
жат.
Собрались татары в кружок, и старик из-под горы
пришёл. Стали говорить. Слышит Жилин, что судят про
них, что с ними делать. Одни говорят — надо их дальше
в горы услать, а старик говорит: «Надо убить». Абдул
спорит, говорит: «Я за них деньги отдал. Я за них выкуп
возьму». А старик говорит: «Ничего они не заплатят,
только беды наделают. И грех русских кормить. Убить —
и кончено».
Разошлись. Подошёл хозяин к Жилину, стал ему го¬
ворить:
—	Если, — говорит, — мне не пришлют за вас выкуп,
я через две недели вас запорю. А если затеешь опять
бежать, я тебя, как собаку, убью. Пиши письмо, хоро¬
шенько пиши.
Принесли им бумаги, написали они письма. Набили
на них колодки, отвели за мечеть. Там яма была аршин
пяти — и спустили их в эту яму.
28

VI
Житьё им стало совсем дурное. Колодки не снимали и не
выпускали на вольный свет. Кидали им туда тесто непечёное,
как собакам, да в кувшине воду спускали. Вонь в яме, духота,
мокрота. Костылин совсем разболелся, распух, и ломота во
всём теле стала, и всё стонет или спит. И Жилин приуныл, ви¬
дит дело плохо. И не знает, как выдраться.
Начал он было подкапываться, да землю некуда кидать,
увидал хозяин, пригрозил убить.
Сидит он раз в яме на корточках, думает об вольном житье,
и скучно ему. Вдруг прямо ему на коленки лепёшка упала, дру¬
гая, и черешни посыпались. Поглядел кверху, а там Дина. По¬
глядела на него, посмеялась и убежала. Жилин и думает; «Не
поможет ли Дина?»
Расчистил он в яме местечко, наковырял глины, стал лепить
кукол. Наделал людей, лошадей, собак; думает: «Как придёт
Дина, брошу ей».
Только на другой день нет Дины. А слышит Жилин — зато¬
пали лошади, проехали какие-то, и собрались татары у мечети,
спорят, кричат и поминают про русских. И слышит голос ста¬
рика. Хорошенько не разобрал он, и догадывается, что русские
близко подошли, и боятся татары, как бы в аул не зашли, и не
знают, что с пленными делать.
Поговорили и ушли. Вдруг слышит зашуршало что-то на¬
верху. Видит — Дина присела на корточки, коленки выше го¬
ловы торчат, свесилась, монисты висят, болтаются над ямой.
Глазёнки так и блестят, как звёздочки. Вынула из рукава две
сырные лепёшки, бросила ему. Жилин взял и говорит:
—	Что давно не бывала? А я тебе игрушек наделал. На, вот!
— Стал ей швырять по одной, а она головой мотает и не смот¬
рит.
—	Не надо! — говорит. Помолчала, посидела и говорит: —
Иван, тебя убить хотят. Сама себе рукой на шею показывает.
—	Кто убить хочет?
30

—	Отец, ему старики велят, а мне тебя жалко.
Жилин и говорит:
—	А коли тебе меня жалко, так ты мне палку длинную при¬
неси.
Она головой мотает, что «нельзя». Он сложил руки, молится
ей.
—	Дина, пожалуйста. Динушка, принеси.
—	Нельзя, — говорит, — увидят, все дома. — И ушла.
Вот сидит вечером Жилин и думает: «Что будет?» Всё по¬
глядывает вверх. Звёзды видны, а месяц ещё не всходил. Мулла
прокричал, затихло всё. Стал уже Жилин дремать, думает: «По¬
боится девка».
Вдруг на голову ему глина посыпалась, глянул кверху —
шест длинный в тот край ямы тыкается. Потыкался, спускаться
стал, ползёт в яму, Обрадовался Жилин, схватил рукой, спус¬
тил; шест здоровый. Он ещё прежде этот шест на хозяйской
крыше видел.
Поглядел вверх: звёзды высоко в небе блестят, и над самой
ямой, как у кошки, у Дины глаза в темноте светятся. Нагнулась
она лицом на край ямы и шепчет:
—	Иван, Иван! — А сама руками у лица всё машет, что
«тише, мол».
—	Что? — говорит Жилин.
—	Уехали все, только двое дома.
Жилин и говорит:
—	Ну, Костылин, пойдём, попытаемся последний раз; я тебя
подсажу.
Костылин и слышать не хочет.
—	Нет, — говорит, — уж мне, видно, отсюда не выйти. Куда
я пойду, когда и поворотиться сил нет?
•— Ну, так прощай, не поминай лихом. — Поцеловался с
Костылиным.
Ухватился за шест, велел Дине держать и полез. Раза два он
обрывался, колодка мешала. Поддержал его Костылин, — вы¬
брался кое-как наверх. Дина его тянет ручонками за рубаху изо
всех сил, сама смеётся. Взял Жилин шест и говорит:
31

—	Снеси на место, Дина, а то хватятся — прибьют
тебя.
Потащила она шест, а Жилин под гору пошёл. Слез
под кручь, взял камень вострый, стал замок с колодки
выворачивать. А замок крепкий, никак не собьёт, да и
неловко. Слышит — бежит кто-то с горы, легко попрыги¬
вает. Думает: «Верно, опять Дина». Прибежала Дина,
взяла камень и говорит:
—	Дай я.
Села на коленочки, начала выворачивать. Да ручонки
тонкие, как прутики, ничего силы нет. Бросила камень,
заплакала. Принялся опять Жилин за замок, а Дина
села подле него на корточках, за плечо его держит. Огля¬
нулся Жилин, видит — налево за горой зарево красное
загорелось. Месяц встаёт. «Ну, думает, — до месяца
надо лощину пройти, до леса добраться». Поднялся,
бросил камень. Хоть в колодке, да надо идти.
—	Прощай, — говорит, — Динушка. Век тебя помнить
буду.
Ухватилась за него Дина, шарит по нём руками, ищет,
куда бы лепёшки ему засунуть. Взял он лепёшки.
—	Спасибо, — говорит, — умница. Кто тебе без меня
кукол делать будет? — И погладил её по голове.
Как заплачет Дина, закрылась руками, побежала на
гору, как козочка прыгает. Только в темноте, слышно,
монисты в косе по спине побрякивают.
Перекрестился Жилин, подхватил рукой замок на
колодке, чтобы не бренчал, пошёл по дороге, ногу волочит,
а сам всё на зарево поглядывает, где месяц встаёт. Доро¬
гу он узнал. Прямиком идти вёрст восемь. Только бы до
лесу дойти прежде, чем месяц совсем выйдет. Перешёл он
речку; побелел уже свет за горой. Пошёл лощиной, идёт,
сам поглядывает: не видать ещё месяца. Уж зарево по¬
светлело и с одной стороны лощины всё светлее, светлее
становится. Ползёт под гору тень, всё к нему прибли¬
жается.
Идёт Жилин, всё тени держится. Он спешит, а месяц
ещё скорее выбирается; уж и направо засветились ма¬
32

кушки. Стал подходить к лесу, выбрался месяц из-за
гор — бело, светло, совсем как днём. На деревах все ли¬
сточки видны. Тихо, светло по горам: как вымерло всё.
Только слышно, внизу речка журчит.
Дошёл до лесу — никто не попался. Выбрал Жилин
местечко в лесу потемнее, сел отдыхать.
Отдохнул, лепёшку съел. Нашёл камень, принялся
опять колодку сбивать. Все руки избил, а не сбил. Под¬
нялся, пошёл по дороге. Прошёл с версту, выбился из
сил — ноги ломит. Ступит шагов десять и остановится.
«Нечего делать, — думает, — буду тащиться, пока сила
есть. А если сесть, так и не встану. До крепости мне не
дойти, а как рассветёт, лягу в лесу, переднюю и ночью
опять пойду».
Всю ночь шёл. Только попались два татарина верха¬
ми, да Жилин издалека их услышал, схоронился за де¬
рево.
Уж стал месяц бледнеть, роса пала, близко к свету, а
Жилин до края леса не дошёл. «Ну, — думает, — ещё
тридцать шагов пройду, сверну в лес и сяду». Прошёл
тридцать шагов, видит — лес кончается. Вышел на
край — совсем светло; как на ладонке перед ним степь и
крепость, и налево, близёхонько под горой, огни горят,
тухнут, дым стелется и люди у костров.
Вгляделся, видит: ружья блестят — казаки, солдаты.
Обрадовался Жилин, собрался с последними силами,
пошёл под гору. А сам думает: «Избави бог тут, в чистом
поле, увидит конный татарин: хоть близко, а не уйдёшь».
Только подумал — глядь: налево на бугре стоят трое
татар, десятины на две. Увидали его, пустились к нему.
Так сердце у него и оборвалось. Замахал руками, закри¬
чал что было духу своим:
— Братцы! выручай! братцы!
Услыхали наши. Выскочили казаки верховые, пусти¬
лись к нему — наперерез татарам.
Казакам далеко, а татарам близко. Да уж и Жилин
собрался с последней силой, подхватил рукой колодку, бе¬
жит к казакам, а сам себя не помнит, крестится и кричит:
2 Рассказы русских писателей	33

—	Братцы! братцы! братцы!
Казаков человек пятнадцать было.
Испугались татары — не доезжаючи стали останавли¬
ваться. И подбежал Жилин к казакам.
Окружили его казаки, спрашивают: «Кто он, что за
человек, откуда?» А Жилин сам себя не помнит, плачет
и приговаривает:
—	Братцы! братцы!
Выбежали солдаты, обступили Жилина — кто ему хле¬
ба, кто каши, кто водки; кто шинелью прикрывает, кто
колодку разбивает.	.
Узнали его офицеры, повезли в крепость. Обрадова¬
лись солдаты, товарищи собрались к Жилину.
Рассказал Жилин, как с ним всё дело было, и говорит:
—	Вот и домой съездил, женился! Нет, уж видно, не
судьба моя.
И остался служить на Кавказе. А Костылина только
ещё через месяц выкупили за пять тысяч. Еле живого при¬
везли.
Л. Н., Толстой

ПЕРЕПЕЛКА
не было лет десять, когда со мной случилось то,
что я вам сейчас расскажу.
Дело было летом. Я жил тогда с отцом на
хуторе в южной России. Кругом хутора на несколько
вёрст тянулись степные места. Ни лесу, ни реки близко не
было; неглубокие овраги, заросшие кустарником, точно
длинные зелёные змеи, прорезали там и сям ровную
степь. Ручейки сочились по дну этих оврагов; кой-где, под
самой кручью, виднелись роднички с чистой, как слеза,
водою; к ним вели протоптанные тропинки, и возле воды,
на сырой Л'рязце, перекрещивались следы птиц и мел¬
ких зверьков. Им хорошая вода так же нужна, как и
людям.
Отец мой был страстным охотником; и как только не
был занят по хозяйству и погода стояла хорошая, он
брал ружьё, надевал ягдташ *, звал своего старого Трезо-
ра и отправлялся стрелять куропаток и перепелов. Зайцами
он пренебрегал, предоставляя их псовым охотникам, кото¬
рых величал борзятниками. Другой дичи у нас не води¬
лось, разве вот осенью налетали вальдшнепы. Но перепе¬
лов и куропаток было много, особенно куропаток. По
опушкам оврагов то и дело попадались разрытые кружки
сухой пыли, местечки, где они копались. Старый Трезор
тотчас делал стойку, причём его хвост дрожал и кожа на
Ягдташ — сумка, в которой охотники носят убитую дичь
35

лбу сдвигалась складками; а у отца лицо бледнело, и он
осторожно взводил курки. Он часто брал меня с собою...
большое это было для меня удовольствие! Я засовывал
штаны в голенища, надевал через плечо фляжку и сам
воображал себя охотником! Пот лил с меня градом, мел¬
кие камешки забивались мне в саноги, но я не чувствовал
усталости и не отставал от стца. Когда же раздавался вы¬
стрел и птица падала, я всякий раз подпрыгивал на ме¬
сте и даже кричал — так мне было весело! Раненая птица
билась и хлопала крыльями то на траве, то в зубах Трезо-
ра, с неё текла кровь, и мне всё-таки было весело, и ника¬
кой жалости я не ощущал. Чего бы я не дал, чтобы само¬
му стрелять из ружья и убивать куропаток и перепелов!
Но отец объявил мне, что раньше двенадцати лет у меня
ружья не будет; и ружьё он мне даст одноствольное и
стрелять позволит только жаворонков. Этих жаворонков
в наших местах водилось множество; бывало в хороший
солнечный день целые десятки их вились в ясном небе,
поднимаясь всё выше и выше и звеня, как колокольчики.
Я глядел на них как на свою будущую добычу и прицели¬
вался в них палочкой, которую носил на плече за место
ружья. Попасть в них очень легко, когда они в двух-трёх
аршинах от земли останавливаются в воздухе и трепещут¬
ся, прежде чем вдруг плюхнут в траву. Иногда далеко
в поле на жнивье или на зеленях1 торчали драхвы; вот,
думалось мне, такую большую штуку убить — да после
этого и жить не надо! Я указывал на них отцу; но он вся¬
кий раз говорил мне, что драхва — птица осторожная и
человека близко не подпускает. Однако раз он попытался
подкрасться к одинокой драхве, полагая, что она подстре¬
ленная и отстала от своего стада. Велел Трезору идти за
ним следом, а мне так и вовсе остаться на месте; зарядил
ружьё картечью, ещё раз обернулся к Трезору, даже при-
грозился ему, шопотом скомандовал: «Аррьер! аррьер!» 1 2,
скорчился в три погибели и пошёл — не прямо к драхве, а
1	Зеленя — поля с молодыми, зелёными всходами ржи.
2	Аррьер! (франц.) — Назад!
36

стороною. Трезор хоть и не скорчился, но выступал тоже
очень удивительно: раскорякой — и хвост поджал и одну
губу закусил. Я не вытерпел и чуть не ползком отправил¬
ся за отцом и за Трезором. Однако драхва и на триста
шагов нас не подпустила; сперва побежала, потом зама¬
хала крыльями и полетела. Отец выстрелил и только
вслед ей посмотрел... Трезор выскочил вперёд и тоже по¬
смотрел. Посмотрел и я... и так мне обидно стало! Что бы,
кажется, ей ещё немного подождать! Картечь непременно
бы её достала!
Вот однажды мы с отцом отправились на охоту, под
самый петров день. В то время молодые куропатки ещё
малы бывают, отец не хотел их стрелять и пошёл в мел¬
кие дубовые кустики возле ржаного поля, где всегда попа¬
дались перепела. Косить там было неудобно, и трава дол¬
го стояла нетронутой. Цветов росло там много: журавли¬
ного горошку, кашки, колокольчиков, незабудок, полевых
гвоздик. Когда я ходил туда с сестрой или с горничной, то
всегда набирал их целую охапку; но когда я ходил с от¬
цом, то цветов не рвал: я находил это занятие недостой¬
ным охотника.
Вдруг Трезор сделал стойку; отец мой закричал
«пиль!», и из-под самого носа Трезора вскочила перепёл¬
ка и полетела. Только полетела она очень странно: кувыр¬
калась, вертелась, падала на землю, точно она была ра¬
неная или крыло у ней надломилось. Трезор со всех ног
бросился за нею... он этого не делал, когда птица летела
как следует. Отец даже выстрелить не мог — он боялся,
что зацепит дробью собаку. И вдруг смотрю: Трезор над¬
дал — и цап! Схватил перепёлку, принёс и подал её
отцу. Отец взял её и положил себе на ладонь брюшком
кверху. Я подскочил.
—	Что это, — говорю: — она раненая была?
—	Нет, — ответил мне отец, — она не была раненая;
а у неё, должно быть, здесь близко гнездо с маленькими,
и она нарочно притворилась раненой, чтобы собака могла
подумать, что её легко поймать.
—	Для чего же она это делает? — спросил я.
37

—	А для того, чтобы отвести собаку от своих малень¬
ких. Потом бы она хорошо полетела. Только на этот раз
она не разочла, уж слишком притворилась — и Трезор её
поймал.
—	Так она не раненая? — спросил я опять.
—	Нет... но живой ей не быть... Трезор её, должно
быть, давнул зубом.
Я пододвинулся ближе к перепёлке. Она неподвижно
лежала на ладони отца, свесив головку, и глядела на меня
сбоку своим карим глазком. И мне вдруг так жаль её
стало! Мне показалось, что она глядит на меня и думает:
за что я умирать должна? За что? Ведь я свой долг ис¬
полняла: маленьких своих старалась спасти, отвести
собаку подальше — и вот попалась! Бедняжка я! бедняж¬
ка! Несправедливо это! Несправедливо!
—	Папаша!—сказал я, — да, может быть, она не
умрёт... — и хотел погладить перепёлочку по головке.
Но отец сказал мне:
—	Нет! Вот посмотри: у ней сейчас лапки вытянутся,
она вся затрепещется, и закроются её глаза.
Так оно точно и случилось. Как только у ней закры¬
лись глаза, я заплакал.
—	Чему ты? — спросил отец и засмеялся.
—	Жаль мне её, — сказал я. — Она долг свой испол¬
няла, а её убили! Это несправедливо!
—	Она схитрить хотела, — ответил мне отец. — Толь¬
ко Трезор её перехитрил.
«Злой Трезор!» — подумал я... Да и сам отец показал¬
ся мне на этот раз недобрым. Какая же тут хитрость? Тут
любовь к детёнышам, а не хитрость! Если ей приказано
притворяться, чтобы детей своих спасать, так не следова¬
ло Трезору её поймать!
Отец хотел было сунуть перепёлку в ягдташ, но я её у
него выпросил, положил её бережно в обе ладони, поды¬
шал на неё... не очнётся ли она? Однако она не шевели¬
лась,
—	Напрасно, брат, — сказал отец: —- её не воскре¬
сишь. Вишь, головка у ней болтается.
38

Я тихонько приподнял её за носик; но только я отнял
руку — головка опять упала.
—	Тебе всё её жаль? — спросил меня отец.
—	А кто же маленьких кормить будет? — спросил я в
свою очередь.
Отец пристально посмотрел на меня.
—	Не беспокойся, — говорит: — самец-перепел, отец
их, выкормит. Да вот постой, — прибавил он: — никак,
Трезор опять стойку делает... уж это не гнездо ли? Гнездо
и есть!
И точно... в траве, в двух шагах от Трезоровой мор¬
ды, тесно, рядышком, лежали четыре птенчика; при¬
жались друг к дружке, вытянули шейки — и все так
скоро в один раз дышат... точно дрожат! А уж опери¬
лись; пуху на них нет — только хвостики ещё очень ко¬
роткие.
—	Папа, папа! — закричал я благим матом. — Отзови
Трезора! а то он их тоже убьёт!
Отец крикнул на Трезора и, отойдя немного в сторону,
присел под кустик, чтобы позавтракать. А я остался
возле гнезда, не захотел завтракать. Вынул чистый пла
ток, положил в него перепёлку... «Смотрите, мол, сиротки,
вот ваша мать! Она собой для вас пожертвовала!» Птен¬
чики попрежнему дышали скоро, всем телом. Потом я по¬
дошёл к отцу.
—	Можешь ты мне подарить эту перепёлочку? —
спросил я его.	_
—	Изволь. Но что ты хочешь с ней сделать?
—	Я хочу её похоронить.
—	Похоронить?!
—	Да: возле её гнёздышка. Дай мне твой нож; я ей
могилочку вырою.
Отец удивился.
—	Чтоб детки к ней на могилу ходили? — спросил он
—	Нет, — отвечал я, — а так... мне хочется. Ей будет
тут хорошо лежать, возле своего гнезда!
Отец ни слова не промолвил; достал и подал мне нож
Я тотчас же вырыл ямочку; поцеловал перепёлочку в
40

грудку, положил её в ямочку и засьШал землёю. Потом я
тем же ножом срезал две ветки, очистил их от коры, сло¬
жил их крестом, перевязал былинкой и воткнул в могил¬
ку. Скоро мы с отцом пошли дальше, но я всё огляды¬
вался... Крест был беленький — и далеко виднелся.
Дней через пять мы с отцом пришли опять на то же
место. Я и могилку нашёл по кресту, который хоть и по¬
желтел, но не свалился. Однако гнёздышко было пусто,
птенчиков ни следа. Мой отец меня уверил, что старик их
увёл, их отец; и когда в нескольких шагах оттуда вылетел
из-под куста старый перепел, он его стрелять не стал...
И я подумал: «Нет! Папа добрый!»
Но вот что удивительно: с того дня пропала моя
страсть к охоте, и я уже не думал о том времени, когда
отец подарит мне ружьё! Однако, когда я вырос, я тоже
начал стрелять, но настоящим охотником никогда не
сделался. Вот ещё что меня отучило.
Раз мы вдвоём с товарищем охотились на тетеревов.
Нашли выводок. Матка вскочила, мы выстрелили и попа¬
ли в неё; но она не упала, а полетела дальше, вместе с
молодыми тетеревятами. Я было хотел пойти за ними, но
товарищ сказал мне:
— Лучше здесь присесть и подманить их... Все сейчас
здесь будут.
Товарищ отлично умел свистать, как свищут тетерева.
Мы присели; он стал свистать. И точно: сперва один моло¬
дой откликнулся, потом другой, и вот слышим мы: сама
матка квохчет, да нежно так и близко. Я приподнял голо¬
ву и вижу: сквозь спутанные травяные былинки идёт она
к нам, спешит, спешит, а у самой вся грудь в крови!
Знать, не вытерпело материнское сердце! И тут я самому
себе показался таким злодеем!.. Встал и захлопал в ладо¬
ши. Тетёрка тотчас же улетела — и молодые затихли.
Товарищ рассердился, он за сумасшедшего меня
счёл... «Ты, мол, испортил всю охоту!»
Но мне с того дня всё тяжелей и тяжелей стало уби¬
вать и проливать кровь.
И. С. Тургенев

«	' 1 W	"'"Ж	 ■	' 1H ■ 	"И—"*"■-»
ГУТТАПЕРЧЕВЫЙ МАЛЬЧИК
, 1|Ш , °спитаиник экробата Беккера назывался «гутта-
IliJj перчевым мальчиком» только в афишках; настоя-
* ■!■ ? щее имя его было Петя; всего вернее, впрочем,
было бы назвать его несчастным мальчиком.
История его очень коротка, да и где же ей быть длин¬
ной и сложной, когда ему минул всего восьмой год?
Лишившись матери на пятом году возраста, он хоро¬
шо, однакож, её помнил. Как теперь, видел он перед со¬
бою тощую женщину со светлыми жиденькими и всегда
растрёпанными волосами, которая то ласкала его, напол¬
няя ему рот всем, что подвёртывалось под руку* луком,
куском пирога, селёдкой, хлебом, то вдруг ни с того ни с
сего накидывалась, начинала кричать и в то же время
принималась шлёпать его чем ни попало и куда ни попа¬
ло. Петя, тем не менее, часто вспоминал мать.
В числе воспоминаний Пети остался также день похо¬
рон матери...
Было суровое январское утро; с низкого пасмурного
неба сыпался мелкий сухой снег; подгоняемый порывами
ветра, он колол лицо, как иголками, и волнами убегал по
мёрзлой дороге.
Петя, следуя за гробом между бабушкой (бабушкой
называл он старушку-соседку) и прачкой Варварой, чув-
42

ствовал, как нестерпимо щемят пальцы на руках и ногах;
ему, между прочим, и без того было трудно поспевать за
спутницами. Одежда на нём случайно была подобрана:
случайны были сапоги, в которых ноги его болтались сво¬
бодно, как в лодках; случайным был кафтанишко, которо¬
го нельзя было бы надеть, если б не подняли ему фалды
и не приткнули их за пояс; случайной была шапка, выпро¬
шенная у дворника; она поминутно сползала на глаза и
мешала Пете видеть дорогу.
На обратном пути с кладбища бабушка и Варвара
долго толковали о том, куда теперь деть мальчика. К ко¬
му надо обратиться? Кто, наконец, станет бегать и хло¬
потать?
Мальчик продолжал жить, треплясь по разным углам
и старухам, и неизвестно, чем бы разрешилась судьба
мальчика, если б не вступилась прачка Варвара. Загля¬
дывая к «бабушке» и встречая у неё мальчика, Варвара
брала его иногда на несколько дней к себе.
Жила она на Моховой улице, в подвальном этаже, на
втором дворе большого дома. На том же дворе, только
выше, помещалось несколько человек из труппы соседне¬
го цирка; они занимали ряд комнат, соединявшихся тём¬
ным боковым коридором. Варвара знала всех очень хоро¬
шо, так как постоянно стирала у них бельё. Подымаясь к
ним, она часто таскала с собою Петю. Всем была известна
его история, все знали, что он круглый сирота, без роду и
племени. В разговорах Варвара не раз выражала мысль,
что вот бы хорошо было, кабы кто-нибудь из господ сжа¬
лился и взял сироту в обучение. Никто, однако, не решал¬
ся; всем, повидимому, довольно было своих забот. Одно
только лицо не говорило ни да, ни нет. По временам лицо
это пристально даже посматривало на мальчика. Это был
акробат Беккер.
Надо полагать, между ним и Варварой велись одно¬
временно какие-нибудь тайные и более ясные перегово¬
ры по этому предмету, потому что однажды, подкарау¬
лив, когда все господа ушли на репетицию и в кварти¬
ре оставался только Беккер, Варвара спешно повела
43

Петю наверх и прямо вошла с ним в комнату акро¬
бата.
Беккер точно поджидал кого-то. Он сидел на стуле,
покуривая из фарфоровой трубки с выгнутым чубуком,
увешанным кисточками; на голове его красовалась пло¬
ская, шитая бисером шапочка, сдвинутая набок; на столе
перед ним стояли три бутылки пива — две пустые, одна
только что начатая.
Раздутое лицо акробата и его шея, толстая, как у бы¬
ка, были красны; самоуверенный вид и осанка не оставля¬
ли сомнения, что Беккер даже здесь, у себя дома, был
весь исполнен сознанием своей красоты.
—	Ну вот, Карл Богданович... вот мальчик!.. — прого¬
ворила Варвара, выдвигая вперёд Петю.
—	Хорошо, — произнёс акробат, - но я так не мож¬
но; надо раздевать малшик,..
Петя до сих пор стоял неподвижно, робко поглядывая
на Беккера; с последним словом он откинулся назад и
крепко ухватился за юбку прачки. Но когда Беккер по¬
вторил своё требование и Варвара, повернув мальчика к
себе лицом, принялась раздевать его, Петя судорожно
ухватился за неё руками, начал кричать и биться, как
цыплёнок под ножом повара.
—	Чего ты? Экой, право, глупенький! Чего испугал¬
ся?.. Разденься, батюшка, разденься... Ничего... Смотри
ты, глупый какой... — повторяла прачка, стараясь рас¬
крыть пальцы мальчика и в то же время спешно расстёги¬
вая пуговицы на его панталонах.
Но мальчик решительно не давался: объятый почему-
то страхом, он вертелся, как вьюн, корчился, тянулся к
полу, наполняя всю квартиру криками.
Карл Богданович потерял терпение. Положив на стол
трубку, он подошёл к мальчику и, не обращая внимания
на то, что тот стал ещё сильнее барахтаться, быстро об¬
хватил его руками. Петя не успел очнуться, как уже по¬
чувствовал себя крепко сжатым между толстыми коленя¬
ми акробата. Последний в один миг снял с него рубашку
и панталоны; после этого он поднял его, как соломинку,
44

и, уложив голого поперёк колен, принялся ощупывать ему
грудь и бока, нажимая большим пальцем на те места, ко¬
торые казались ему не сразу удовлетворительными, и по¬
сылая шлепок всякий раз, как мальчик корчился, мешая
ему продолжать операцию.
Прачце было жаль Петю: Карл Богданович очень уж
что-то сильно нажимал и тискал; но, с другой стороны,
она боялась вступиться, так как сама привела мальчика
и акробат обещал взять его на воспитание в случае, ко¬
гда он окажется пригодным. Стоя перед мальчиком, она
торопливо утирала ему слёзы, уговаривая не бояться,
убеждая, что Карл Богданович ничего худого не сде¬
лает — только посмотрит!..
Но когда акробат неожиданно поставил мальчика на
колена, повернул его к себе спиною и начал выгибать ему
назад плечи, снова надавливая пальцами между лопатка¬
ми, когда голая худенькая грудь ребёнка вдруг выпучи¬
лась ребром вперёд, голова его опрокинулась назад и весь
он как бы замер от боли и ужаса, Варвара не могла уже
выдержать: она бросилась отнимать его. Прежде, одна-
кож, чем успела она это сделать, Беккер передал ей Петю,
который тотчас же очнулся и только продолжал дрожать,
захлёбываясь от слёз.	.
— Полно, батюшка, полно! Видишь, ничего с тобою
не сделали!.. Карл Богданович хотел только поглядеть
тебя, — повторяла прачка, стараясь всячески обласкать
ребёнка.
Она взглянула украдкой на Беккера; тот кивнул голо¬
вою и налил новый стакан пива.
Два дня спустя прачке надо уже было пустить в дело
хитрость, когда пришлось окончательно передавать маль¬
чика Беккеру. Тут не подействовали ни новые ситцевые
рубашки, купленные Варварой на собственные деньги, ни
Мятные пряники, ни убеждения, ни ласки. Петя боялся
кричать, так как передача происходила в знакомой нам
комнате; он крепко припадал заплаканным лицом к по¬
долу прачки и отчаянно, как потерянный, цеплялся
за её руки каждый раз, когда она делала шаг к две¬
45

рям, с тем чтобы оставить его одного с Карлом Богдано¬
вичем.
Наконец всё это надоело акробату. Он ухватил маль¬
чика за ворот, оторвал его от юбки Варвары и, как только
дверь за нею захлопнулась, поставил его перед собою и
велел ему смотреть себе прямо в глаза.
Петя продолжал трястись, как в. лихорадке; черты его
худенького, болезненного лица как-то съёживались; в них
проступало что-то жалобное, хилое, как у старичка.
Беккер взял его за подбородок, повернул к себе лицом
и повторил приказание.
— Ну, малшик, слуш, — сказал он, грозя указатель¬
ным пальцем перед носом Пети: — когда ты хочу там, —
он указал на дверь, — то будет тут!.. — он указал не¬
сколько ниже спины. — И крепко! И крепко! — добавил
он, выпуская его из рук и допивая оставшееся пиво.
В то же утро он повёл его в цирк. Там всё суетилось и
торопливо укладывалось.
На другой день труппа со всем своим багажом, людь¬
ми и лошадьми перекочёвывала на летний сезон в
Ригу.
В первую минуту новость и разнообразие впечатлений
скорее пугали Петю, чем пробуждали в нём любопытство.
Он забился в угол и, как дикий зверёк, глядел оттуда,
как мимо него бегали, перетаскивая неведомые ему пред¬
меты. Кое-кому бросилась в глаза белокурая головка не¬
знакомого мальчика, но до того ли было? И все проходи:
ли мимо.
В течение десяти дней, как труппа переезжала в Ригу,
Петя был предоставлен самому себе. В вагоне его окру¬
жали теперь не совсем уже чужие люди; ко многим из них
он успел присмотреться; многие были веселы, шутили,
пели песни и не внушали ему страха. Нашлись даже та¬
кие, как клоун Эдвардс, который мимоходом всегда тре¬
пал его по щеке; раз даже одна из женщин дала ему лом¬
тик апельсина. Словом, он начал понемногу привыкать, и
было бы ему даже хорошо, если б взял его к себе кто-
нибудь другой, только не Карл Богданович. К нему никак
46

он не мог привыкнуть; при нём Петя мгновенно умолкал,
весь как-то съёживался и думал о том только, как бы не
заплакать...
Особенно тяжело стало ему, когда началось ученье.
После первых опытов Беккер убедился, что не ошибся в
мальчике: Петя был лёгок, как пух, и гибок в суставах;
■недоставало, конечно, силы в мускулах, чтобы управлять
этими природными качествами, но беды в этом ещё не
было. Беккер не сомневался, что сила приобретётся от
упражнений. Он мог отчасти даже теперь убедиться в
этом на питомце. Месяц спустя после того, как он каждое
утро и вечер, посадив мальчика на пол, заставлял его
пригибаться к ногам, Петя мог исполнить такой манёвр
уже сам по себе, без помощи наставника. Несравненно
труднее было ему перегибаться назад и касаться пятками
затылка; мало-помалу он, однакож, и к этому стал при¬
выкать. Он ловко также начинал прыгать с разбегу через
стул; но только когда после прыжка Беккер требовал,
чтобы воспитанник, перескочив на другую сторону стула,
падал не на ноги, а на руки, оставляя ноги на воздухе,
последнее редко удавалось: Петя летел кувырком, падал
на лицо или на голову, рискуя свихнуть себе шею.
Неудача или ушиб составляли, впрочем, половину го¬
ря; другая половина, более веская, заключалась в тузах \
которыми всякий раз наделял его Беккер. Мускулы маль¬
чика оставались попрежнему тощими. Они, очевидно, тре¬
бовали усиленного подкрепления.	**
В комнату, занимаемую Беккером, принесена была
двойная раздвижная лестница; поперёк её перекладин, на
некоторой высоте от полу, укладывалась горизонтально
палка. По команде Беккера Петя должен был с разбегу
ухватиться руками за палку и затем оставаться таким об¬
разом на весу сначала пять минут, потом десять, и так
каждый день по нескольку приёмов, Разнообразие состоя¬
ло в том, что иногда приходилось просто держать себя на
весу, а иногда, придерживаясь руками к палке, следовало
‘ ТуЗ — здесь: удар кулаком.
47

опрокидываться назад всем туловищем и пропускать ноги
между палкой и головой. Цель упражнения состояла в
том, чтобы прицепиться концами носков к палке, неожи¬
данно выпустить руки и оставаться висящим на одних
носках. Трудность главным образом заключалась в том,
чтобы в то время, как ноги были наверху, а голова внизу,
лицо должно было сохранить самое приятное, смеющееея
выражение; последнее делалось в видах хорошего впечат¬
ления на публику, которая ни под каким видом не долж¬
на была подозревать трудности при напряжении муску¬
лов, боли в суставах плеч и судорожного сжимания в
груди,	.
Достижение таких результатов сопровождалось часто
таким раздирающим детским визгом, такими криками,
что товарищи Беккера врывались в его комнату и отни¬
мали из рук его мальчика. Начинались брань и ссора,
после чего Пете приходилось иногда ещё хуже. Иногда,
впрочем, такое постороннее вмешательство оканчивалось
более миролюбивым образом.
Так было, когда приходил клоун Эдварде. Он обыкно¬
венно улаживал дело закуской и пивом. В следовавшей
за 'тем товарищеской беседе Эдвардс старался всякий раз
доказать, что метод обучения Беккера никуда не годится,
что страхом и побоями ничего Hie1 возьмёшь не только
с детьми, но даже при обучении собак и обезьян, что
страх внушает, несомненно, робость, а робость — пер¬
вый враг гимнаста, потому что отнимает у него уве¬
ренность и удаль; без них можно только вытянуть се¬
бе сухие жилы, сломать шею или перебить позвонки на
спине.	-
И странное дело: каждый раз, как Эдвардс, разгоря¬
чённый беседой и пивом, принимался тут же показывать,
как надо делать ту или другую штуку, Петя исполнял
упражнения с большей ловкостью и охотой.
В труппе все уже знали воспитанника Беккера. В по¬
следнее время он добыл ему из гардероба костюм клоуна
и, набеливая ему лицо, нашлёпывая румянами две кляк¬
сы на щеках, выводил его во время представления на
48

арену. Иногда, для пробы, Беккер неожиданно подымал
ему ноги, заставляя его пробежать на руках по песку. Пе¬
тя напрягал тогда все свои силы, но часто они изменяли
ему; пробежав на руках некоторое пространство, он вдруг
ослабевал в плечах и тыкался головою в песок, чем про¬
буждал всегда весёлый смех в зрителях.
Под руководством Эдвардса он сделал бы, без сомне¬
ния, больше успехов; в руках Беккера дальнейшее разви¬
тие, очевидно, замедлялось. Петя продолжал бояться сво¬
его наставника, как в первый день. К этому начинало
примешиваться другое чувство, которого не мог он истол¬
ковать, но которое постепенно росло в нём, стесняло его
мысли и чувства, заставляя горько плакать по ночам, ко¬
гда, лёжа на тюфячке, прислушивался он к храпению
акробата.
И ничего, ничего Беккер не делал, чтобы сколько-ни¬
будь привязать к себе мальчика! Даже в тех случаях,
когда мальчику удавалась какая-нибудь штука, Беккер
никогда не обращался к нему с ласковым словом; он
ограничивался тем, что снисходительно поглядывал на
него с высоты своего громадного туловища. Беккеру, по-
видимому, всё равно было, что из двух рубашек, подарен¬
ных мальчику прачкой Варварой, оставались лохмотья,
что бельё на теле мальчика носилось иногда без переме¬
ны по две недели, что шея его и уши были не вымы¬
ты, а сапожишки просили каши и черпали уличную
грязь и воду. Товарищи акробата, и более других Эд¬
вардс, часто укоряли его в том; в ответ Беккер не¬
терпеливо посвистывал и щёлкал хлыстиком по панта-
лона^.	'
Он не переставал учить Петю, продолжая наказывать
каждый раз, как выходило что-нибудь неладно.
Раз, по возвращении труппы уже в Петербург, Эд¬
вардс подарил Пете щенка. Мальчик был в восторге; он
носился с подарком по конюшне и коридорам, всем его
показывал и то и дело целовал его в мокрую розовую
мордочку.
Беккер, раздосадованный во время представления тем,
50

что его публика не вызвала, возвращался во внутренний
коридор; увидев щенка в, руках Пети, он вырвал его и
носком башмака бросил в сторону; щенок ударился го¬
ловкой в соседнюю стену и тут же упал, вытянув лапки.
Петя зарыдал и бросился к Эдвардсу, выходившему
в эту минуту из уборной. Беккер, раздражённый окон¬
чательно тем, что вокруг послышалась брань, одним
движением оттолкнул Петю от Эдвардса и дал ему с раз¬
маху пощёчину...
Несмотря на лёгкость и гибкость, Петя был не столько
гуттаперчевым, сколько несчастным мальчиком.
11
Детские комнаты в доме графа Листомирова распола¬
гались на южную сторону и выходили в сад. Чудное было
помещение! Каждый раз, как солнце было на небе, лучи
его с утра до заката проходили в окна; в нижней только
части окна завешивались голубыми тафтяными 1 занавес¬
ками для предохранения детского зрения от излишнего
света. С тою же целью по всем комнатам разостлан был
ковёр также голубого цвета и стены оклеены были не
слишком светлыми обоями.
В одной из комнат вся нижняя часть стен была за¬
ставлена игрушками.
Пёстрые английские раскрашенные тетрадки и книж¬
ки, кроватки с куклами, картинки, комоды, маленькие
кухни, фарфоровые сервизы, овечки и собачки на катуш¬
ках обозначали владения девочек; столы с оловянными
солдатами, картонная тройка серых коней с глазами,
страшно выпученными, увешанная бубенчиками, запря¬
жённая в коляску, большой белый козёл, казак верхом,
барабан и медная труба, звуки которой приводили всегда
в отчаяние англичанку мисс Блике, обозначали владения
мальчиков. Комната эта так и называлась «игральной».
! Т а ф т £—лёгкая, тонкая шёлковая ткань.
52

В среду на масленице в игральной комнате было осо¬
бенно весело. Её наполняли восторженные детские крики.
Мудрёного нет; вот что было здесь, между прочим, ска¬
зано: «Деточки, вы с самого начала масленицы были по¬
слушны и милы; сегодня у нас среда; если вы будете так
продолжать, вас в пятницу вечером возьмут в цирк!»
Слова эти были произнесены тётей Соней.
Не успела она проговорить своё обещание, как разда¬
лись возгласы, крики, сопровождаемые прыжками и дру¬
гими более или менее выразительными изъявлениями ра¬
дости. В этом порыве детской весёлости всех больше уди¬
вил Паф, пятилетний мальчик. Он был всегда таким
тяжёлым и апатическим \ но тут, под впечатлением рас¬
сказов и того, что его ожидало в цирке, он вдруг бросился
на четвереньки, поднял левую ногу и, страшно закручивая
язык на щёку, поглядывая на присутствующих своими
киргизскими глазками, принялся изображать клоуна.
—	Подымите его, подымите скорее, ему кровь бросит¬
ся в голову! — проговорила тётя Соня.
Новые крики, новое скаканье вокруг Пафа, который
ни за что не хотел встать и упорно подымал то одну ногу,
то другую.
—	Дети, дети... довольно! Вы, кажется, не хотите
больше быть умными... Не хотите слушать... — говорила
тётя Соня, досадовавшая главным образом на то, что не
умела сердиться.
Она обожала «своих детей», как сама выражалась.
Действительно, надо сказать, дети были очень милы.
Старшей девочке, Верочке, было уже восемь лет; за
нею шла шестилетняя Зина; мальчику было, как сказано,
пять лет. Его звали Павлом; но мальчик получал одно за
другим различные прозвища: Беби, Пузырь, Бутуз, Булка
и, наконец, Паф — имя, которое так и осталось. Мальчик
был пухлый, коротенький, с рыхлым белым телом, как
сметана, с шарообразною головою и круглым лицом, на
котором единственною заметною чертою были маленькие 11 Апатический, апатичный — вялый, бездеятельный.
53

киргизские глазки, широко раскрывавшиеся, когда пода¬
валось кушанье или говорилось о еде.	.
С той минуты, как обещано было представление в цир¬
ке, старшая дочь, Верочка, вся превратилась во-внимание
и зорко следила за поведением сестры и брата. Едва-едва
начинался между ними признак разлада, она быстро к
ним подбегала, оглядываясь в то же время на велича¬
вую мисс Блике, принималась скоро-скоро шептать
что-то Зизи и Пафу и, поочерёдно целуя то того, то
другого, успевала всегда водворить между ними мир и
согласие.
Наступила наконец так нетерпеливо ожидаемая пят¬
ница. На больших часах столовой пробило двенадцать.
В эту самую минуту один из лакеев растворил настежь'
двери, и дети, сопровождаемые англичанкой и швейцар¬
кой, вошли в столовую. Завтрак прошёл, по обыкновению,
очень чинно.
Зизи и Паф, предупреждённые Верочкой, не произнес¬
ли ни слова; Верочка не спускала глаз с сестры и брата;
она заботливо предупреждала каждое их движение.
С окончанием завтрака мисс Блике сочла своею обя¬
занностью заявить графине, что никогда ещё не видела
она, чтобы дети вели себя так примерно, как в эти послед¬
ние дни. Графиня возразила, что она уже слышала об
этом от сестры и потому распорядилась, приказав взять к
вечеру ложу в цирке.
При этом известии Верочка, так долго крепившаяся,
не могла больше владеть собою. Соскочив со стула, она
принялась обнимать графиню с такой силой, что на се¬
кунду совершенно заслонила её лицо своими пушистыми
волосами.
Верочка подошла к роялю, на котором лежали афиш¬
ки; положив руку на одну из них, она обратила к матери
голубые глаза свои и, вся замирая от нетерпения, прого¬
ворила нежно вопрошающим голосом:
—	Мама... можно?.. Можно взять эту афишку?
—	Можно.
—	Зизи! Паф! — восторженно крикнула Верочка, по¬
54

трясая афишкой.— Пойдёмте скорее! Я расскажу вам
всё,, что мы сегодня увидим в цирке; всё расскажу вам!.
Пойдёмте в наши комнаты!..
—	Верочка! Верочка... — слабо, с укором проговорила
графиня.
Но Верочка уже не слышала; она неслась, преследуе¬
мая сестрою и братом, за которыми, пыхтя и отдуваясь,
едва поспевала мисс Блике.
В игральной комнате, освещённой полным солнцем,
стало ещё оживлённее.
На низеньком столе, освобождённом от игрушек, раз¬
ложена была афишка.
Верочка настоятельно потребовала, чтобы все присут¬
ствующие: и тётя Соня, и мисс Блике, и учительница му¬
зыки, и кормилица, вошедшая с младенцем, — все реши¬
тельно уселись вокруг стола. Несравненно труднее было
усадить Зизи и Пафа, которые, толкая друг друга, нетер¬
пеливо осаждали Верочку то с одного бока, то с другого,
взбирались на табуреты, ложились на стол и влезали
локтями чуть не на середину афишки. Наконец с по¬
мощью тёти и это уладилось.
Откинув назад пепельные свои волосы, вытянув шею
и положив ладони на края афишки, Верочка торжествен¬
но приступила к чтению.
—	Милая моя, — тихо произнесла тётя Соня, — зачем
же ты читаешь нам, в каком цирке, в какой день, какого
числа; всё это мы уже знаем; читай лучше дальше: в чём
будет заключаться представление.
—	Нет уж, душечка тётя, нет уж, ты только не ме¬
шай мне, — убедительно и с необыкновенною живостью
перебила Верочка, —- ангельчик тётя, не мешай!.. Уж
я всё прочту... всё, всё... что тут напечатано... Ну,
слушайте: «Парфорсное упражнение1 на неосёдланной
лошади. Исполнит девица...» Тётя, что такое парфор¬
сное^.. ** Парфорсное упражнение — цирковая езда на лошади с препят
степями, когда наездник на скаку делает различные упражнения.

—	Это... это... Вероятно, что-нибудь очень интерес¬
ное... Сегодня сами увидите! сказала тётя, стараясь
выйти из затруднения.
—	Ну, хорошо, хорошо... Теперь все слушайте; даль¬
ше вот что: «Эквилибристические упражнения на воздуш¬
ной трапеции...» Это, тётя, что же такое — трапеция?..
Как это будет? — спросила Верочка, отрываясь от
афишки.
—	Как будет? — нетерпеливо подхватила Зизи.
—	Как?.. — произнёс, в свою очередь, Паф, посматри¬
вая на тётю киргизскими глазками.
—	Зачем же я буду всё это вам рассказывать? Не
лучше ли будет, когда сами вы увидите?..
Затруднение тёти возрастало; она даже несколько по¬
краснела.
Верочка снова откинула назад волосы, наклонилась к
афишке и прочла с особенным жаром:
—	«Гуттаперчевый мальчик. Воздушные упражнения
на конце шеста вышиной в шесть аршин»! Нет, душечка
тётя, это уж ты нам расскажешь!.. Это уж расскажешь!..
Какой это мальчик? Он настоящий? Живой?.. Что та¬
кое — гуттаперчевый?
—	Вероятно, его так называют потому, что он очень
гибкий... Наконец, вы это увидите...
—	Нет, нет, расскажи теперь, расскажи, как это он
будет делать на воздухе и на шесте?.. Как это он будет
делать?..
—	Как будет он делать? — подхватила Зизи.
—	Делать? — коротко осведомился Паф, открывая
рот.
—	Деточки, вы у меня спрашиваете слишком уж мно¬
го. Я, право, ничего не могу вам объяснить. Сегодня вече¬
ром всё это будет перед вашими глазами. Верочка, ты бы
продолжала. Ну, что же дальше?
Но дальнейшее чтение не сопровождалось уже такою
живостью; интерес заметно ослаб, он весь сосредоточился
теперь на гуттаперчевом мальчике; гуттаперчевый маль¬
56

чик сделался предметом разговоров, различных предполо¬
жений и даже спора.
Зизи и Паф не хотели даже слушать продолжение то¬
го, что было дальше на афишке; они оставили свои табу¬
реты и принялись шумно играть, представляя, как будет
действовать гуттаперчевый мальчик. Паф снова становил¬
ся на четвереньки, подымал, как клоун, левую ногу и, уси¬
ленно пригибая язык к щеке, посматривал на всех своими
киргизскими глазками, что всякий раз вызывало воскли¬
цание у тёти Сони, боявшейся, чтобы кровь не бросилась
ему в голову. Торопливо дочитав афишку, Верочка при¬
соединилась к сестре и брату.	^
Никогда ещё не было так весело в игральной комнате.
Солнце, склоняясь к крышам соседних флигелей за са¬
дом, освещало группу играющих детей, освещало их ра¬
достные, весёлые, раскрасневшиеся лица, играло на
разбросанных повсюду пёстрых игрушках, скользи¬
ло по мягкому ковру, наполняло всю комнату мягким,
тёплым светом. Всё, казалось, здесь радовалось и лико¬
вало.
Детский обед прошёл в расспросах о том, какая пого¬
да и который час. Тётя Соня напрасно употребляла все
усилия, чтобы дать мыслям детей другое направление и
внести сколько-нибудь спокойствия. После обеда тётя
возвратилась в детскую; с сияющим лицом объявила она,
что граф и графиня велели одевать детей и везти их в
цирк.
Вихрем всё поднялось и завозилось в комнате, осве¬
щённой теперь лампами. Пришлось стращать, что оста¬
вят дома тех, кто не будет слушаться и не даст себя как
следует закутать. Вскоре детей вывели на парадную
лестницу, снова внимательно осмотрели и прикута-
ди и, наконец, выпустили на подъезд, перед кото¬
рым стояла четырёхместная карета, полузанесённая сне¬
гом...
Дверцы кареты захлопнулись, лакей вскочил на козлы,
карета тронулась.
57

Ill
Представление в цирке ещё не начиналось. Цирк, осо¬
бенно в верхних ярусах, был набит посетителями. Изящ¬
ная публика, по обыкновению, запаздывала. Оркестр гре¬
мел всеми своими трубами. Круглая арена, залитая све¬
том с боков и сверху, гладко выглаженная граблями,
была ещё пуста.
Неожиданно оркестр заиграл учащённым темпом. За¬
навес у входа в конюшню раздвинулся и пропустил чело¬
век двадцать, одетых в красные ливреи, обшитые галу¬
ном; все они были в ботфортах волосы на их головах
были круто завиты и лоснились от помады.
Сверху донизу цирка прошёл одобрительный говор.
Представление начиналось. Ливрейный персонал цирка
не успел вытянуться, по обыкновению, в два ряда, как
уже со стороны конюшен послышался пронзительный
писк и хохот, и целая ватага клоунов, кувыркаясь, падая
на руки и взлетая на воздух, выбежала на арену.
Впереди всех был клоун с большими бабочками на
груди и на спине камзола. Зрители узнали в нём тотчас
же любимца Эдвардса.
— Браво, Эдвардс! Браво! Браво! — раздалось со
всех сторон.
Но Эдвардс на этот раз обманул ожидания. Он не
сделал никакой особенной штуки; кувыркнувшись раз,
другой через голову и пройдясь вокруг арены, балансируя
павлиньим пером на носу, он быстро скрылся. Сколь¬
ко потом ему ни хлопали и ни вызывали его, он не яв¬
лялся.
На смену ему поспешно была выведена толстая белая
лошадь и выбежала, грациозно приседая на все стороны,
пятнадцатилетняя Амалия.
Девицу Амалию сменил жонглёр; за жонглёром вы¬
шел клоун с учёными собаками; после них танцевали на
проволоке, выводили лошадь высшей школы, скакали на
одной лошади без седла, на Двух лошадях с сёдлами — 11 Ботфорты — высокие сапоги.
58

словом, представление шло своим чередом до наступле¬
ния антракта.	^
—	Душечка тётя, теперь будет гуттаперчевый маль¬
чик, да? — спросила Верочка.
—	Да; в афише сказано: он во втором отделении... Ну
что, как? Весело ли вам, деточки?
—	Ах, очень, очень весело!.. О-че-нь!.. — восторженно
воскликнула Верочка.
—	Ну, а тебе, Зизи? Тебе, Паф, весело ли?
—	А стрелять будут? — спросила Зизи.
—	Нет, успокойся; сказано — не будут!
От Пафа ничего нельзя было добиться: с первых ми¬
нут антракта всё внимание его было поглощено лотком с
лакомствами и яблоками, появившимся на руках разнос¬
чика.
Оркестр снова заиграл, снова выступили в два ряда
красные ливреи. Началось второе отделение.
—	Когда же будет гуттаперчевый мальчик? — не пе¬
реставали спрашивать дети каждый раз, как один выход
сменял другой. — Когда же он будет?..
—	А вот сейчас...	*
И действительно. Под звуки весёлого вальса портьера
раздвинулась, и показалась рослая фигура акробата Бек¬
кера, державшего за руку худенького белокурого мальчи¬
ка. Оба были обтянуты в трико телесного цвета, обсыпан¬
ное блёстками. За ними два прислужника вынесли длин¬
ный золочёный шест с железным перехватом на одном
конце.	в
Выйдя на середину арены, Беккер и мальчик раскла
нялись на все стороны, после чего Беккер приставил пра¬
вую руку к спине мальчика и перекувырнул его три раза
в воздухе. Но это было только вступление. Раскланяв¬
шись вторично, Беккер поднял шест, поставил его перпен
дикулярно, укрепил толстый его конец к золотому поясу,
обхватывавшему живот, и начал приводить в равновесие
другой конец с железным перехватом, едва мелькавшим
под"куполом цирка. Приведя таким образом шест в долж
ное равновесие, акробат шепнул несколько слов мальчи

ку, который влез ему сначала на плечи, потом обхватил
шест тонкими руками и ногами и стал постепенно поды¬
маться кверху. Каждое движение мальчика приводило в
колебание шест и передавалось Беккеру, продолжавшему
балансировать, переступая с одной ноги на другую.
Громкое «браво» раздалось в зале, когда мальчик до¬
стиг наконец верхушки шеста и послал оттуда поцелуй.
Снова всё смолкло, кроме оркестра, продолжавшего
играть вальс. Мальчик между тем, придерживаясь за же¬
лезную перекладину, вытянулся на руках и тихо-тихо на¬
чал выгибаться назад, стараясь пропустить ноги между
головою и перекладиной; на минуту можно было видеть
только его свесившиеся назад белокурые волосы и уси¬
ленно дышавшую грудь, усыпанную блёстками. Шест ко¬
лебался из стороны в сторону, и видно было, каких трудов
стоило Беккеру продолжать держать его в равновесии.
—	Браво!.. Браво!.. — раздалось снова в зале.
—	Довольно!.. Довольно!.. — послышалось в двух¬
трёх местах.	'
Но крики и аплодисменты наполнили весь цирк, когда
мальчик снова показался сидяпщм на перекладине и по¬
слал оттуда поцелуй. Беккер, не спускавший глаз с маль¬
чика, шепнул снова что-то. Мальчик немедленно перешёл
к другому упражнению. Придерживаясь на руках, он на¬
чал осторожно спускать ноги и ложиться на спину. Теперь
предстояла самая трудная штука: следовало сначала
лечь на спину, уладиться на перекладине таким образом,
чтобы привести неги в равновесие с головой, и потом
вдруг, неожиданно, сползти на спине назад и повиснуть
в воздухе, придерживаясь только на подколенках.
Всё шло, однакож, благополучно. Шест, правда, силь¬
но колебался, но гуттаперчевый мальчик был уже на по¬
ловине дороги; он заметно перегибался всё ниже и ниже
и начинал скользить на спине.
—	Довольно! Довольно! Не надо! — настойчиво про¬
кричало несколько голосов.
Мальчик продолжал скользить на спине и тихо-тихо
спускался вниз головою... Внезапно что-то сверкнуло и
so

завертелось, сверкая в воздухе, в ту же секунду послы¬
шался глухой звук чего-то упавшего на арену.
В один миг всё заволновалось в зале. Часть публики
поднялась с мест и зашумела; раздались крики и жен¬
ский визг; послышались голоса, раздражённо призывав¬
шие доктора. На арене также происходила сумятица; при¬
слуга и клоуны стремительно перескакивали через барьер
и тесно обступили Беккера, который вдруг скрылся между
ними. Несколько человек подхватили что-то и, пригиба¬
ясь, спешно стали выносить к портьере, закрывавшей
вход в конюшню. На арене остался только длинный зо
лочёный шест с железной перекладиной на одном конце.
Оркестр, замолкнувший на минуту, снова вдруг заиг¬
рал по данному знаку; на арену выбежало, взвизгивая и
кувыркаясь, несколько клоунов, но на них уже не обраща¬
ли внимания. Публика отовсюду теснилась к выходу.
Несмотря на всеобщую суету, многим бросилась в
глаза хорошенькая белокурая девочка в голубой шляпке
и мантилье; обвивая руками шею дамы в чёрном платье
и рыдая, она не переставала кричать во весь голос:
— Ай, мальчик! мальчик!..
На следующее утро афишка цирка не возвещала
упражнений «гуттаперчевого мальчика». Имя его и потом
не упоминалось, да и нельзя было: гуттаперчевого маль¬
чика уже не было на свете.
Д. В. Григорович

МАКСИМКА
/
олько что пробил колокол. Было шесть часов
прелестного тропического утра на Атлантическом
океане.
По бирюзовому небосклону, бесконечно высокому и
прозрачно-нежному, местами подёрнутому, словно бело¬
снежным кружевом, маленькими перистыми облачками,
быстро поднимается золотистый шар солнца, жгучий и
ослепительный, заливая радостным блеском водяную хол¬
мистую поверхность океана. Голубые рамки далёкого го¬
ризонта ограничивают его беспредельную даль.
Как-то торжественно-безмолвно кругом.
Только могучие светлосиние волны, сверкая на солнце
своими серебристыми верхушками и нагоняя одна дру¬
гую, плавно переливаются с тем ласковым, почти нежным
ропотом, который точно нашёптывает, что в этих широтах,
под тропиками, вековечный старик-океан всегда находит¬
ся в добром расположении духа.
Бережно, словно заботливый, нежный пестун, несёт он
на своей исполинской груди плывущие корабли, не угро¬
жая морякам бурями и ураганами.
Пусто вокруг!
Не видно сегодня ни одного белеющего паруса, не
видно ни одного дымка на горизонте. Большая океанская
дорога широка.
63

Изредка блеснёт на солнце серебристой чешуйкой ле¬
тучая рыбка, покажет чёрную спину играющий кит и
шумно выпустит фонтан воды, высоко прорвет в воздухе
тёмный фрегат или белоснежный альбатрос, пронесётся
над водой маленькая серая петрель', направляясь к да¬
лёким берегам Африки или Америки, и снова пусто. Сно¬
ва рокочущий океан, солнце да небо, светлые, ласковые,
нежные.
Слегка покачиваясь на океанской зыби, русский воен¬
ный паровой клипер 2 «Забияка» быстро идёт к югу, уда¬
ляясь всё дальше и дальше от севера.
Небольшой, весь чёрный, стройный и красивый, со
своими тремя чуть-чуть подавшимися назад высокими
мачтами, сверху донизу покрытыми парусами, «Забияка»
с попутным и ровным, вечно дующим в одном и том же
направлении северо-восточным пассатом:: бежит себе
миль4 по" семи-восьми в час, слегка накренившись своим
подветренным бортом. Легко и грациозно поднимается
«Забияка» с волны на волну, с тихим шумом рассекает их
своим острым водорезом, вокруг которого пенится вода и
рассыпается алмазною пылью. Волны ласково лижут бо¬
ка клипера; за кормой стелется широкая серебристая
лента.
На палубе и внизу идёт обычная утренняя чистка и
уборка клипера к подъёму флага, то-есть к восьми часам
утра, когда на военном судне начинается день.
Рассыпавшись по палубе в своих белых рабочих руба¬
хах с широкими откидными синими воротами, открываю¬
щими жилистые, загорелые шеи, матросы, босые, с засу¬
ченными до колен штанами, моют, скребут и чистят па¬
лубу, борты, пушки и медь — словом, убирают «Забияку»
с тою щепетильною внимательностью, какою отличаются
моряки при уборке своего судна. 11 Фрегйт, альбатрбс, петрёль — морские птицы.
*	Клипер — быстроходное парусное судно. В середине прошлого века на
многих клиперах были установлены паровые машины.
*	ПассАты — ветры, постоянно дующие в тропиках.	,
■* М й л я —путевая мера длины. Морская миля равна 1852 метрам.
64

Время от времени они бегали на бак1, к кадке с водой
и к ящику, где тлел фитиль, чтобы наскоро выкурить тру¬
бочку острой махорки и перекинуться словом. Затем сно¬
ва принимались чистить и оттирать медь, наводить глянец
на пушки и мыть борты, и особенно старательно, когда
приближалась высокая, худощавая фигура старшего офи
цера, с раннего утра носившегося по всему клиперу, за
глядывая то туда, то сюда.
Вахтенный офицер, молодой блондин, стоявший вах¬
ту - с четырёх до восьми часов, уже давно разогнал дрёму
первого получаса вахты. Весь в белом, он ходит взад и
вперёд по мостику, вдыхая полной грудью свежий воздух
утра, ещё не накалённый жгучим солнцем. Нежный ветер
приятно ласкает затылок молодого лейтенанта, когда он
останавливается, чтобы взглянуть на компас — по румбу 1
ли правят рулевые, или на паруса — хорошо ли они
стоят, или на горизонт— нет ли где шквалистого1 * * 4 об¬
лачка.	.
Но всё хорошо, и .лейтенанту почти нечего делать на
вахте в благодатных тропиках.
//
Вдруг по палубе пронёсся неестественно громкий и
тревожный крик часового, который, сидя на носу судна,
смотрел вперёд:
—	Человек в море!
Матросы мгновенно кинули работы и, удивлённые
и взволнованные, бросились на бак и устремили глаза на
океан.
—	Где он, где? — спрашивали со всех сторон часово
го, молодого белобрысого матроса, лицо которого вдруг
побелело, как полотно.
1 Бак — носовая часть судна.
! Вахта — дежурство на корабле.
8 Румбы — деления, на которые разбит морской компас
4 Шквал — внезапный и сильный порыв ветра
3 Рассказы русских писателей
65

—	Вот, — указывал дрогнувшей рукой матрос.	Те¬
перь скрылся. А сейчас видел, братцы.. На мачте дер¬
жался... привязан, что ли, —. возбуждённо говорил матрос,
напрасно стараясь отыскать глазами человека, которого
только что видел.	.
Вахтенный лейтенант вздрогнул от окрика часового и
впился глазами в бинокль, наводя его в пространство пе¬
ред клипером. -
Сигнальщик смотрел туда л^е в подзорную трубу.
- Видишь? — спросил молодой лейтенант.
~~ Вижу, ваше благородие... Левее извольте взять...
Но в это мгновение и офицер увидел среди волн обло¬
мок мачты и на ней человеческую фигуру.
И взвизгивающим, дрожащим голосом, торопливым и
нервным, он крикнул во всю силу своих здоровых лёгких:
—	Свистать всех наверх! Грот и фок на гитовы! 1 Бар¬
кас к спуску! — И, обратившись к сигнальщику, возбуж¬
дённо прибавил: — Не теряй из глаз человека!
—	Пошёл все наверх! — рявкнул сипловатым баском
боцман 2 после свистка в дудку.
Словно бешеные, матросы бросились к своим местам.
"Капитан и старший офицер уже вбегали на мостик.
Полусонные, заспанные офицеры, надевая на ходу ките¬
ля, поднимались по трапу на палубу.
Старший офицер принял команду, как всегда бывает
при аврале3, и как только раздались его громкие, отры¬
вистые командные слова, матросы стали исполнять их с
какою-то лихорадочною порывистостью. Всё в их руках
точно горело. Каждый словно бы понимал, как дорога
каждая секунда.
Не прошло и семи минут, как почти все паруса, за
исключением двух-трёх, были убраны, «Забияка» лежал
в дрейфе 4, недвижно покачиваясь среди океана, и баркас
!«Грот и фок на гйтовы!»— команда к спуску парусов.
Вбцман — старший матрос. Боцман отвечает за чистоту и порядок на судне.
* Аврал — спешная работа, в которой участвует вся команда судна.
4 Лечь в д р е й ф - расположить паруса на судне так, чтобы оно остава
лось почти неподвижным.
66

с шестнадцатью гребцами и офицером у руля спущен был
на воду.
Гребцы наваливались изо всех сил, торопясь спасти
человека.	"
Но в эти семь минут, пока остановился клипер, он
успел пройти больше мили, и обломка мачты с человеком
не видно было в бинокль.	4
По компасу заметили всё-таки направление, в котором
находилась мачта, и по этому направлению выгребал
баркас, удаляясь от клипера.
Глаза всех моряков провожали баркас. Какою
ничтожною скорлупою казался он, то показываясь
на гребнях больших океанских волн, то скрываясь за
ними.
Скоро он казался маленькой чёрной точкой.
III
На палубе царила тишина.
Только порой матросы менялись между собой отрыви¬
стыми замечаниями, произносимыми вполголоса:
—	Должно, какой-нибудь матросик с потопшего ко¬
рабля.
—	Потонуть кораблю здесь трудно. Разве вовсе пло¬
хое судно.
—	Нет, видно, столкнулся с каким другим ночью...
—	А то и сгорел.
—	И всего-то один человек остался, братцы!
—■ Может, другие на шлюпках спасаются, а этого за¬
были...	~
—1 Живой ли он?
—	Вода тёплая. Может, и живой.
—	И как это, братцы, акул-рыба его не съела?..
Прошло три четверти часа общего томительного ожи¬
дания.
Наконец сигнальщик, не отрывавший глаза от подзор¬
ной трубы, весело крикнул:
—	Баркас пошёл назад!
67

Когда он стал приближаться, старший офицер спро¬
сил сигнальщика:
—	Есть на нём спасённый?
—	Не видать, ваше благородие! — уже не так! весело
отвечал сигнальщик.
- Видно, не нашли! — проговорил старший офицер,
подходя к капитану.
Капитан заходил по мостику, то и дело останавли¬
ваясь, чтобы взглянуть на приближавшийся баркас. Нако¬
нец он взглянул в бинокль и хоть не видел спасённого, но
по спокойно-весёлому лицу офицера, сидевшего на руле,
решил, что спасённый на баркасе.
И на лице капитана засветилась довольная улыбка.
Ещё несколько минут, и баркас подошёл к борту и
вместе с людьми был поднят на клипер.
Вслед за офицером из баркаса стали выходить гребцы,
красные, вспотевшие, с трудом переводившие дыхание от
усталости. Поддерживаемый одним из гребцов, на палубу
вышел и спасённый — маленький негр, лет десяти-один¬
надцати, весь мокрый, в рваной рубашке, прикрывавшей
небольшую часть его худого, истощённого, чёрного, от¬
ливавшего глянцем тела.
Он едва стоял на ногах и вздрагивал всем телом,
глядя ввалившимися большими глазами с какою-то безум¬
ною радостью и в то же время недоумением, словно не
веря своему спасению.
—	Совсем полумёртвого с мачты сняли; едва привели
в чувство бедного мальчишку, — докладывал капитану
офицер, ездивший на баркасе.
—	Скорее его в лазарет! приказал капитан.
Мальчика тотчас же отнесли в лазарет, вытерли насу-
хр, уложили в койку, покрыли одеялами, и доктор начал
его отхаживать, вливая в рот ему по нескольку капель
коньяку.	’	.
Он жадно глотал влагу и умоляюще глядел на докто¬
ра, показывая на рот.
А наверху ставили паруса, и минут через пять
68

«Забияка» снова шёл прежним курсом, и матросы снова
принялись за прерванные работы.
. — Арапчонка спасли! — раздавались со всех сторон
весёлые матросские голоса.
—	И какой же он щуплый, братцы!
Некоторые бегали в лазарет узнавать, что с арапчон¬
ком.
—	Доктор отхаживает. Небось, выходит!
Через час марсовой 1 Коршунов принёс известие, что
арапчонок спит крепким сном, после того как доктор дал
ему несколько ложек горячего супа...
—	Нарочно для арапчонка, братцы, кок суп варил,
вовсе, значит, пустой, безо всякого, так, отвар будто, -¬
с оживлением продолжал Коршунов, довольный и тем,
что ему, известному вралю, верят в данную минуту, и
тем, что он на этот раз не врёт, и тем, что его слушают.
И, словно бы желая воспользоваться таким исклю¬
чительным для него положением, он торопливо продол¬
жает:
—	Фершал, братцы, сказывал, что этот самый арап¬
чонок по-Своему что-то лопотал, когда его кормили,
просил, значит: «Дайте больше, мол, этого самого су¬
пу»... И хотел даже вырвать у доктора чашку... Одна¬
ко не допустили: значит, брат, сразу нельзя... Помрёт,
мол.
—	Что ж арапчонок?
—	Ничего, покорился...
В эту минуту к кадке с водой подошёл капитанский
вестовой1 2 Сойкин и закурил остаток капитанской сигары.
Тотчас же общее внимание было обращено на вестового,
и кто-то спросил:	,
—	А не слышно, Сойкин, куда денут потом арап¬
чонка?	'
Сойкин не без достоинства пыхнул дымком сигары и
1	Марсовой — матрос, который на марсе (площадке на верху мачты) на¬
блюдает за горизонтом.	.	'
2	Вестовой — матрос для посылки по делам службы
70

авторитетным тоном человека, имеющего кое-какие све¬
дения, проговорил:
—	Куда деть? Оставят на Надёжном мысу, когда,
значит, придём туда.
«Надёжным мысом» он называл мыс Доброй На¬
дежды.
И, помолчав с важным видом, не без пренебрежения
прибавил:
—	Да и что с им делать, с черномазой нехристью?
Вовсе даже дикие люди.
—	Дикие не дикие, а всё божья тварь... Пожалеть
надо! — промолвил старый плотник Захарыч.
Слова Захарыча, видимо, вызвали общее сочувствие
среди кучки курильщиков.
—	А как же арапчонок оттель к своему месту вернёт¬
ся? Тоже и у него, поди, отец с матерью есть! — заметил
кто-то.
—	На Надёжном мысу всяких арапов много. Небось,
дознаются, откуда он, — ответил Сойкин и, докурив оку¬
рок, вышел из круга.
—	Тоже вестовщина! Полагает о себе! — сердито
пустил ему вслед старый плотник. IVIV
На другой день мальчик-негр хотя и был очень слаб,
но настолько оправился, что доктор, добродушный пожи¬
лой толстяк, радостно улыбаясь своею широкою улыбкою,
ласково потрепал мальчика по щеке и дал ему целую
чашку бульона, наблюдая, с какою жадностью глотал он
жидкость и как потом благодарно взглянул своими боль¬
шими чёрными выпуклыми глазами, зрачки которых бле¬
стели среди белков.
После этого доктор захотел узнать, как мальчик очу¬
тился в океане и сколько времени он голодал, но разговор
с больным оказался решительно невозможным, несмотря
даже на выразительные жесты доктора. Хотя маленький
71

негр, повидимому, был сильнее доктора в английском
языке, но так же, как и почтенный доктор, безбожно ко
веркал несколько десятков английских слов, которые были
в его распоряжении.
Они друг друга не понимали.
Тогда доктор послал фельдшера за юным мичманом '.
которого все в кают-компании звали «Петенькой».
— Вы, Петенька, отлично говорите по-английски. По¬
говорите-ка с ним, а у меня что-то не выходит! — смеясь,
проговорил доктор. — Да скажите ему, что дня через три
я его выпущу из лазарета! — прибавил доктор.	,
Юный мичман, присев около койки, начал свой допрос,
стараясь говорить короткие фразы тихо и раздельно, и
маленький негр, видимо, понимал если не всё, о чём спра¬
шивал мичман, то, во всяком случае, кое-что й спешил от¬
вечать рядом слов, не заботясь об их связи, но зато под¬
крепляя их выразительными жестами.
После довольно продолжительного и трудного разгово¬
ра с мальчиком-негром мичман рассказал в кают-компа¬
нии более или менее верную в общих чертах историю
мальчика.
Мальчик был на американском бриге 2 «Бетси» и при¬
надлежал капитану («большому мерзавцу», — вставил
мичман), которому чистил платье, сапогии подавал кофе
с коньяком или коньяк с кофе. Капитан звал слугу своего
«боем» 3, и мальчик уверен, что это его имя. Отца и мате¬
ри он не знает. Капитан год тому назад купил маленького
негра в«Мозамбике4 и каждый день бил его. Бриг шёл из
Сенегала 5 в Рио6 с грузом негров. Две ночи тому назад
бриг сильно стукнуло другое судно (эту часть рассказа
мичман основал на том, что маленький негр несколько
■ Мичман — младший морской офицерский чин.
*	Бриг — двухмачтовое парусное судно
*	Бой (англ.) — мальчик, мальчик-слуга.
4 Мозамбик — район Восточной Африки
*	Сенегал — часть Западной Африки.
*	Р й о (правильно: Рйо-де-Жанёйро) — столица и главный порт Бразилии
72

раз проговорил: «Кра, кра, кра», — и затем слабо стукнул.
своим кулачком по стенке лазаретной каютки), и бриг
пошёл ко дну... Мальчик очутился в воде, привязался к
обломку мачты и провёл на ней почти двое суток...
Но несравненно красноречивее всяких слов, если бы
такие и мог сказать мальчик о своей ужасной жизни, го¬
ворило и его удивление, что с ним ласково обращаются, и
забитый его вид, и эти благодарные его взгляды загнан¬
ной собачонки, которыми он смотрел на доктора, фельд¬
шера и на мичм.ана, и — главное — его покрытая рубца¬
ми блестящая чёрная худая спина с выдающимися рёб¬
рами.
Рассказ мичмана и показания доктора произвели
сильное впечатление в кают-компании.
Пожалуй, ещё большее впечатление произвела исто¬
рия маленького негра на матросов, когда в тот же день
под вечер молодой вестовой мичмана Артемий Мухин —
или, как его все звали, Артюшка— передавал на баке
рассказ мичмана.
	- Каждый день, братцы, он мучил арапчонка. Чуть
что, сейчас в зубы: раз, другой, третий, да в кровь, а за¬
тем снимет с крючка плётку — а плётка, братцы, отчаян¬
ная, из самой толстой ремёшки — и давай лупцовать
арапчонка! — говорил Артюшка. — Не разбирал, анафе¬
ма, что перед ним безответный мальчонка, хоть и негра...
У бедняги и посейчас вся спина исполосована... Доктор
сказывал: страсть поглядеть! — добавил впечатлительный
Артюшка.
Матросы, сами бывшие крепостные и знавшие по соб¬
ственному опыту, как ещё в недавнее время «полосовали»
им спины, жалели арапчонка и посылали по адресу аме¬
риканского ^капитана самые недобрые пожелания, если
только этого дьявола уже не сожрали акулы.
Чернявый молодой матросик е напряжённым внима¬
нием слушал разговор и наконец спросил:
—	Теперь, значит, Артюшка, этот самый арапчонок
вольный будет?
—	А ты думал как? Известно, вольный! — решитель¬
73

но проговорил Артюшка, хотя в душе и не вполне был
уверен в свободе арапчонка.
Но его собственные соображения решительно говорили
за свободу мальчика. «Чорта-хозяина» нет, к рыбам е
гости пошёл, так какой тут разговор!
И он прибавил :
—	Теперь арапчонку только новый пачпорт выправить
на Надёжном мысу. Получи пачпорт — и айда на все
четыре стороны.
—	То-то и есть! — радостно воскликнул чернявый ма¬
тросик. И на его добродушном румяном лиде с добры¬
ми, как у щенка, глазами засветилась тихая, светлая
улыбка, выдававшая радость за маленького несчастного
негра.
Короткие сумерки быстро сменились чудною, ласковою
тропическою ночью. Небо зажглось мириадами звёзд, ярко
мигающих с бархатной выси. Океан потемнел вдали, сияя
фосфорическим блеском у бортов клипера и за кормою.
Скоро просвистали на молитву, и затем подвахтенные,
взявши койки, улеглись спать на палубе.
А вахтенные матросы коротали вахту, притулившись у
снастей, и лясничали 1 вполголоса. В эту ночь говорили об
«арапчонке».
V
Через два дня доктор, по обыкновению, пришёл в ла¬
зарет в семь часов утра и, обследовав своего единственно¬
го больного, нашёл, что он поправился, может встать,
выйти наверх и есть матросскую пищу. Объявил он об
этом маленькому негру больше знаками, которые были
на этот раз быстро поняты поправившимся и повеселев¬
шим мальчиком. Он быстро вскочил с койки,’в длинной
матросской рубахе, которая сидела на. нём в виде длинно¬
го мешка, но весёлый смех доктора и хихиканье фельдше¬
ра несколько смутили негра, и он стоял среди каюты, не
1 Лясничать — болтать, разговаривать.
7 4

зная, что ему предпринять, и не вполне понимая, к чему
доктор дёргает его рубаху, продолжая смеяться.
Тогда негр быстро её снял и хотел было юркнуть в
двери нагишом, но фельдшер удержал его за руку, а док¬
тор, не переставая смеяться, знаками приказал негру
опять надеть свою рубашку-мешок.
—	Во что бы одеть его, Филиппов? — озабоченно
спрашивал доктор щеголеватого, курчавого фельдшера,
человека лет тридцати. — Об этом-то мы с тобой, братец,
и не подумали.
—	Точно так, вашескобродие \ об этом мечтания не
было. А ежели теперь обрезать ему, значит, рубаху при¬
мерно до колен да, с позволения сказать, перехватить
талию ремнём, то будет даже довольно «обоюдно», ваше¬
скобродие, — заключил фельдшер, имевший несчастную
страсть употреблять некстати слова, когда он хотел вы¬
разиться покудрявее, или, как матросы говорили, «позано¬
зистее».	■
—	To-есть как «обоюдно»? — улыбнулся доктор.
—	Да так-с... обоюдно. Кажется, всем известно, что
обозначает «обоюдно», вашескобродие! — обиженно про¬
говорил фельдшер. — Удобно и хорошо, значит.
—	Едва ли это будет «обоюдно», как ты говоришь.
Один смех будет, вот что, братец. А впрочем, надо же
как-нибудь одеть мальчика, пока не попрошу у капитана
разрешения сшить мальчику платье по мерке.
—	Очень даже возможно хороший костюм сшить...
На клипере есть матросы по портной части. Сошьют.
—	Так устраивай свой «обоюдный» костюм.
Но в эту минуту в двери лазаретной каюты раздался
осторожный, почтительный стук.
—- Кто там? Входи! — крикнул доктор.
В дверях показалось сперва красноватое, несколько
припухлое, неказистое лицо, обрамлённое русыми15аками,
с подозрительного цвета носом и воспалёнными, живыми 11 Вашескобродие (правильно: ваше высокоблагородие) — фо|ма обра¬
щения низших чинов к высшим военным чинам в царской России.

и добрыми глазами, а вслед за тем и вся небольшая, су¬
хощавая, довольно ладная и крепкая фигура фор-марсо-
вого Ивана Лучкина.
Это был пожилой матрос лет сорока, прослуживший во
флоте пятнадцать лет и бывший на клипере одним из
лучших матросов и отчаянных пьяниц, когда попадал на
берег. Случалось, он на берегу пропивал всё своё платье и
являлся на клипер в одном белье, ожидая на следующее
утро наказания с самым, казалось, беззаботным видом.
—	Это я, вашескобродие, -- проговорил Лучкин си¬
поватым голосом, переступая большими ступнями босых
жилистых ног и теребя засмолённой, шершавой рукой
обтянутую штанину. В другой руке у него был узелок.
Он глядел на доктора с застенчиво-виноватым выра¬
жением и в лице и в глазах.
—	Что тебе, Лучкин?.. Заболел, что ли?
—	Никак нет, вашескобродие. Я вот платье арапчон¬
ку принёс... Думаю: голый, так сшил и мерку ещё раньше
снял. Дозвольте отдать, вашескобродие.
—	Отдавай, братец... Очень рад, — говорил доктор,
несколько изумлённый. — Мы вот думали, во что бы одеть
мальчика, а ты раньше нас подумал о нём...
—	Способное время было, вашескобродие, — как бы
извинялся Лучкин..
И с этими словами он вынул из ситцевого платка ма¬
ленькую матросскую рубаху и такие же штаны, сшитые
из холста, встряхнул их и, подавая ошалевшему мальчику,
весело и уже совсем не виноватым тоном, каким говорил
с доктором, сказал, ласково глядя на негра:
—	Получай, Максимка! Одёжа самая, братец ты мой,
вери гут1. Одевай да носи на здоровье, а я посмотрю, как
сидит... Вали, Максимка!
—	Отчего ты его Максимкой зовёшь? — рассмеялся
доктор.
.	— А как же, вашескобродие? Максимка и есть, пото¬
му как его в день святого угодника Максима спасли, он 11 В ё р и гут (по-английски правильно: вери гуд) — очень хорошо.
76

и выходит Максимка... Опять же имени у арапчонка нет,
а надо же его кйк-нибудь звать.
Радости мальчика не было пределов, когда он обла¬
чился в новую, чистую пару. Видимо, такого платья он
никогда не носил.
Лучкин осмотрел своё изделие со всех сторон, обдёр¬
гал, пригладил рубаху и нашёл, что платье во всём акку-
рате.	’
—: Ну, теперь валим наверх, Максимка... Погрейся на
солнышке! Дозвольте, вашескобродие.
Доктор, сияя добродушной улыбкой, кивнул головой,
и матрос, взяв за руку негра, повёл его на бак и, показы¬
вая матросам, проговорил:
—	Вот он и Максимка! Не бойсь, теперь забудет
идола-мериканца, знает, что российские матросы его не
забидят.
И он любовно трепал мальчика по плечу и, показывая
на его курчавую голову, сказал:
—	Ужо, брат, и шапку справим... И башмаки будут,
дай срок!
Мальчик ничего не понимал, но чувствовал по всем
этим загорелым лицам матросов, по их улыбкам, полным
участия, что его не обидят.
И он весело скалил свои ослепительно белые зубы,
нежась под горячими лучами родного ему южного солнца.
С этого дня все стали его звать Максимкой. VIVI	.
Представив матросам на баке маленького, одетого
по-матросски негра, Иван Лучкин тотчас же объявил,
что будет «доглядывать» за Максимкой и что берёт его
под своё особое покровительство, считая, что это право
принадлежит исключительно ему уж в силу того, что он
«обрядил мальчонка» и дал ему, как он выразился, «фор¬
менное прозвище».
О том, что этот заморённый, худой маленький негр,
испытавший на заре своей жизни столько горя у капитана
77

американца, возбудил необыкновенную жалость в
сердце, одинокого, как перст, матроса, жизнь которого,
особенно прежде, тоже была не из сладких, и вызвал
желание сделать для него возможно приятными дни пре¬
бывания на клипере, — о том Лучкин не проронил ни
слова. По обыкновению русских простых людей, он сты¬
дился перед другими обнаруживать свои чувства и,
вероятно, поэтому объяснил матросам желание «догляды¬
вать» за Максимкой исключительно тем, что «арапчонок
занятный, вроде обезьяны, братцы». Однако на всякий
случай довольно решительно заявил, бросая внушитель¬
ный взгляд на матроса Петрова, известного задиру, лю¬
бившего обижать безответных и робких «первогодков»-
матросов, что если найдётся такой, «прямо сказать, под¬
лец», который «забидит сироту», то будет иметь дело с
ним, с Иваном Лучки,ным.
—	Забижать дитё — самый большой грех... Какое ни
на есть оно: хрещёное или арапское, а всё дитё... И ты его
не забидь! — заключил Лучкин.
Все матросы охотно признали заявленные Лучкиным
права на Максимку.
А кто-то из старых матросов не без насмешки спро¬
сил:
—	Так ты, Лучкин, значит, вроде будто няньки будешь
у Максимки?
—	То-то за няньку! — отвечал с добродушным смехом
Лучкин. — Нёшто я в няньки не гожусь, братцы? Не к
барчуку ведь!.. Тоже и этого черномазого надо обря¬
дить... другую смену одёжи сшить, да башмаки, да шап¬
ку справить... Дохтур исхлопочет, чтобы, значит, товар
казённый выдали. Пущай Максимка добром вспомнит
российских матросиков, как оставят его беспризорного
на Надёжном мысу. По крайности, не голый будет хо¬
дить.
—	Да как же ты, Лучкин, будешь лопотать с этим
самым арапчонком? Ни ты его, ни он тебя!..
—	Не бойсь, договоримся! Ещё как будем-то гово¬
рить! — с какою-то непостижимой уверенностью произнёс
78

Лучкин. — Он понятливый... я его, братцы, скоро по-на¬
шему выучу... Он поймёт...
И Лучкин ласково взглянул на маленького негра, кото¬
рый, притулившись к борту, любопытно озирался вокруг.
И негр, перехватив этот полный любви и ласки взгляд
матроса, тоже в ответ улыбался, оскаливая зубы, широ¬
кой благодарной улыбкой, понимая без слов, что этот
матрос друг ему.
	 Ай да молодца, Максимка! Всё понимаешь... А те¬
перь валим, мальчонка, обедать... Небось, есть хочешь? —
И матрос довольно наглядно задвигал скулами, открывая
рот.	|!
И. это понять было нетрудно, особенно (когда мальчик
увидал, как снизу один за другим выходили матросы-
артельщики, имея в руках изрядные деревянные баки
(мисы) со щами, от которых шёл вкусный пар-, приятно
щекотавший обоняние.
И маленький негр довольно красноречиво замахал
головой, и глаза его блеснули радостью.
— .Ишь ведь, всё понимает! Башковатый! — промол¬
вил Лучкин, начинавший уже несколько пристрастно от¬
носиться и к арапчонку и к своему умению разговаривать
с ним понятно, и, взяв Максимку за руку, повёл его.
На палубе, прикрытой брезентами, уже расселись,
поджав ноги, матросы небольшими артелями, человек по
двенадцати, вокруг дымящихся баков со щами из кислой
капусты, запасённой ещё из Кронштадта.
Осторожно ступая между обедающими, Лучкин подо¬
шёл с Максимкой к своей артели и проговорил, обра¬
щаясь к матросам, ещё не начинавшим, в ожидании Луч-
кина, обедать:
А что, братцы, примете в артель Максимку?
Чего спрашиваешь зря? Садись с арапчонком! —
проговорил старый плотник Захарыч.
Может, другие которые... Сказывай, ребята! — сно¬
ва спросил Лучкин.	.
Все в один голос отвечали, что пусть арапчонок будет
в их артели, и потеснились, чтобы дать им обоим место.
80

И со всех сторон раздались шутливые голоса:
—	Не бойсь, не объест твой Максимка!
—	И всю солонину не съест!
Ему и ложка припасена, твоему арапчонку.
—	Да я, братцы, по той причине, что он негра... не-
хрещёный, значит, — промолвил Лучкин, присевши к ба¬
ку и усадивши около себя Максимку. — Но только я пола¬
гаю, что всем хлебушка есть хочется...
Артель, отнеслась к Максимке с полным радушием.
Один дал ему деревянную ложку, другой придвинул раз¬
моченный сухарь, и все глядели ласково на затихшего
мальчика, видимо не привыкшего к особенному вниманию
со стороны ^юдей, белой кожи, и словно бы приглашали
его этими взглядами не робеть.
—	Однако и начинать пора, а то щи застынут! —
заметил Захарыч,
Все перекрестились и начали хлебать щи.
—	Ты что же не ешь, Максимка, а? Ешь, глупый! Щи,
братец, вкусные. Гут щи! — говорил Лучкин, показывая
на ложку.
Но маленький негр, которого на бриге никогда не до¬
пускали есть вместе с белыми и который питался объ¬
едками один, где-нибудь в тёмном уголке, робел,
хотя и жадными глазами посматривал на щи, глотая
слюну.
—	Эка пужливый какой! Видно, застращал арапчон¬
ка этот самый дьявол-мериканец? — промолвил Захарыч,
сидевший рядом с Максимкой.
И с этими словами старый плотник погладил курча¬
вую голову Максимки и поднёс к его рту свою ложку...
После этого Максимка перестал бояться и через не¬
сколько минут уже усердно уписывал и щи, и накрошен¬
ную потом солонину, и пшённую кашу с маслом.
А Лучкин то и дело его похваливал и повторял:
—	Вот это бон ‘, Максимка. Вери гут, братец ты мой.
Кушай себе на здоровье! 11 Б п н (франк.) — хорошо.
81

VII
По всему клиперу раздаётся храп отдыхающих после
обеда матросов. Только отделение вахтенных не спит, да
кто-нибудь из хозяйственных матросов, воспользовавшись
временем, тачает себе сапоги, шьёт рубаху или чинит
какую-нибудь принадлежность своего костюма.
А «Забияка» идёт да идёт себе с благодатным пасса¬
том, и вахтенным решительно нечего делать,/ пока не
набежит грозовое облачко и не заставит морякЬв на вре¬
мя убрать все паруса, чтобы встретить тропический шквал
с проливным дождём готовыми, то-есть с оголёнными
мачтами, предоставляя его ярости меньшуЬ площадь
сопротивления.	•	/
Но горизонт чист. Ни с одной стороны не видно этого
маленького серенького пятнышка, которое, быстро выра¬
стая, несётся громадной тучей, застилающей горизонт и
солнце. Страшный порыв валит судно набок, страшный
ливень стучит по палубе, промачивает до костей, и шквал
так же быстро проносится далее, как и появляется. Он
нашумел, облил дождём и исчез.
И снова ослепительное солнце, лучи которого быстро
сушат и палубу, и снасти, и паруса, и матросские рубахи,
и снова безоблачное голубое небо и ласковый океан, по
которому бежит, снова одевшись всеми парусами, судно,
подгоняемое ровным пассатом.
Благодать кругом и теперь... Тишина и на клипере.
«Команда отдыхает», и в это время нельзя без особой
крайности беспокоить матросов — такой давно установив¬
шийся обычай на судах.
Притулившись в тени у фок-мачты *, не спит сегодня
и Лучкин, к удивлению вахтенных, знавших, что Лучкин
«здоров спать».
Мурлыкая себе под нос песенку, слов которой не разо¬
брать, Лучкин кроил из куска парусины башмаки и по
временам взглядывал на растянувшегося около него слад- 11 Фок-м&чта — передняя мачта.
82

ко спавшего Максимку и на его ноги, чернеющие из-за
белых штанин, словно бы соображая, правильна ли мер¬
ка, которую он снял с этих ног.
Повидимому, наблюдения вполне успокаивают матро¬
са, и он продолжает работу, не обращая больше внимания
на маленькие чёрные ноги.
Что-то радостное и тёплое охватывает душу этого бес¬
шабашного пропойцы при мысли о том, что он сделает
«на первый сорт» башмаки этому бедному, беспризорному
мальчишке и справит ему всё, что надо. Вслед за тем не¬
вольно проносится вся его матросская жизнь, воспоми¬
нание о которой представляет довольно однообразную
картину: пьянства и порок за пропитые казённые
вещи.
И Лучкин не без основательности заключает, что не
будь он отчаянным марсовым, бесстрашие которого приво¬
дило в восторг всех капитанов и старших офицеров, с
которыми он служил, то давно бы ему быть в арестант¬
ских ротах.
—	За службу жалели! — проговорил он вслух и поче¬
му-то вздохнул и прибавил: — То-то она и загвоздка.
К какому именно обстоятельству относилась эта «за¬
гвоздка»: к тому ли, что он отчаянно пьянствовал при
съездах на берег и дальше ближайшего кабака ни в
одном городе (кроме Кронштадта) не бывал, или к тому,
что он был лихой марсовой и потому только не попробо¬
вал арестантских рот, — решить было трудно. Но несо¬
мненным было одно: вопрос о какой-то «загвоздке» в его
жизни заставил Лучкина на несколько минут прервать
мурлыканье, задуматься и в конце концов проговорить
вслух:
—	И фуфайку бы нужно Максимке... А то какой же
человек без фуфайки?
В продолжение часа, полагавшегося на послеобеден¬
ный отдых команды, Лучкин успел скроить передки и
приготовить подошвы для башмаков Максимки. Подошвы
были новые, из казённого товара, приобретённые ещё
утром в долг у одного хозяйственного матроса, имевшего
83

собственные сапоги, причём «для верности», по предложе¬
нию самого Лучкина, знавшего, как трудно у него держат¬
ся деньги, в особенности на твёрдой земле, уплату долга
должен был произвести боцман, удержав деньги из жа¬
лованья.	.
Когда раздался боцманский свисток и вслед за тем
команда «горластого» боцмана Василия Егоровича — или
«Егорыча», как звали его матросы, — Лучкин стал будить
сладко спавшего Максимку. Он хоть и пассажир, а всё же
должен был, по мнению Лучкина, жить по-матросски, как
следует по расписанию, во избежание каких-либо непри¬
ятностей, главным образом со стороны Егорыча. Егорыч
хоть и был, по убеждению Лучкина, «добёр» и дрался
не зря, а с «большим рассудком», а всё-таки под сер¬
дитую руку мог съездить по уху и арапчонка за «не¬
порядок». Так уж лучше и арапчонка к порядку при¬
учать.
—	Вставай, Максимка! — говорил ласковым тоном
матрос, потряхивая за плечо негра.
Тот потянулся, открыл глаза и поглядел вокруг. Уви¬
дав; что все матросы встают я Лучкин собирает свою ра¬
боту, Максимка торопливо вскочил на ноги и, как покор¬
ная собачонка, смотрел в глаза Лучкина.
—	Да ты не бойся, Максимка... Ишь, глупый... всего
боится! А это, братец, тебе будут башмаки...
Хотя негр решительно не понимал, что говорил ему
Лучкин, то показывая на его ноги, то на куски скроенной
парусины, тем не менее улыбался во весь свой широкий
рот, чувствуя, вероятно, что ему говорят что-нибудь хо¬
рошее.
Доверчиво и послушно пошёл он за поманившим его
Лучкиным на кубрик1 и там любопытно смотрел, как
матрос уложил в парусиновый чемоданчик, наполненный
бельём и платьем, свою работу, и снова ничего не пони¬
мал и только опять благодарно улыбался, когда Лучкин
снял свою шапку и, показывая пальцем то на неё, то на
1 Кубрик — общая матросская каюта.
84

голову маленького негра, тщетно старался объяснить и
словами и знаками, что и у Максимки будет такая же
шапка с белым чехлом и лентой.
Но зато негр чувствовал всем своим маленьким серд¬
цем расположение этих белых людей, говоривших совсем
не на том языке, на котором говорили белые люди на
«Бетси», и особенно доброту этого матроса с красным но
сом, напоминавшим ему стручковый перец, и с волосами,
похожими цветом на паклю, — который подарил ему та¬
кое чудное платье, так хорошо угостил его вкусными
яствами и так ласково смотрит на него, как никто не
глядел на него во всю жизнь, кроме пары чьих-то
больших чёрных навыкате глаз на женском чернокожем
лице.
Эти глаза, добрые и нежные, жили в его памяти, как
далёкое, смутное воспоминание, нераздельное с представ
лением шалашей, крытых бананами, и высоких пальм.
Были ли это грёзы или впечатления детства — он, конеч¬
но, не мог бы объяснить; но эти глаза, случалось, жале
ли его во сне. И теперь он увидал и наяву добрые, ласко¬
вые глаза.
Да и вообще эти дни пребывания на клипере казались
ему теми хорошими грёзами, которые являлись только во
сне, — до того они не похожи были на недавние, полные
страданий и постоянного страха.
Когда Лучкин, бросив объяснения насчёт шапки, до¬
стал из чемоданчика кусок сахару и дал его Максимке,
мальчик был окончательно подавлен. Он схватил мозоли¬
стую, шершавую руку матроса и стал её робко и нежно
гладить, заглядывая в лицо Лучкина с трогательным вы¬
ражением благодарности забитого существа, согретого
лаской. Эта благодарность светилась и в глазах и в
лице... Она слышалась и в дрогнувших гортанных звуках
нескольких слов, порывисто и горячо произнесённых
мальчиком на своём родном языке перед тем, как он
засунул сахар в рот.
— Ишь ведь, ласковый! Видно, не знал доброго сло¬
ва, горемычный! — промолвил матрос с величайшей неж
as

ностыо, которую только мог выразить его сиповатый
голос, и потрепал Максимку по щеке. — Ешь сахар-то.
Вкусный! ^— прибавил он.
И здесь, в этом тёмном уголке кубрика, после обмена
признаний, закрепилась, так сказать, взаимная дружба
матроса с маленьким негром. Оба, казалось, были вполне
довольны друг другом.
— Беспременно надо выучить тебя, Максимка, по-на¬
шему, а то и не разобрать, что ты лопочешь, черномазый!
Однако валим наверх! Сейчас антиллерийское ученье.
Поглядишь!	.
Они вышли наверх. Скоро барабанщик пробил артил¬
лерийскую тревогу, и Максимка, прислонившись к мачте,
чтоб не быть сбитым с ног, сперва испугался при виде
бегущих стремглав к орудиям матросов, но потом скоро
успокоился и восхищёнными глазами смотрел, как матро¬
сы откатывали большие орудия, как быстро совали в них
банники1 и, снова выдвигая орудия за борт, недвижно
замирали около них. Мальчик ждал, что будут стрелять, и
недоумевал, в кого это хбтят стрелять, так как на,горизон¬
те не было ни одного судна.
Но выстрелов не было, и Максимка так их и не до¬
ждался. Зато с восхищением слушал барабанную дробь
и не спускал глаз с Лучкина, который стоял у бокового
орудия комендором2 и часто нагибался, чтобы прицели¬
ваться.
Зрелище ученья очень понравилось Максимке, но не
менее понравился ему и чай, которым после ученья угостил
его Лучкин. Сперва Максимка только диву давался, гля¬
дя, как все матросы дуют горячую воду из кружек, заку¬
сывая сахаром и обливаясь потом. Но когда Лучкин дал
и ему кружку и сахару, Максимка вошёл во вкус и выпил
две кружки.
Что же касается первого урока русского языка, нача¬
того Лучкиным в тот же день, перед вечером, когда нача- * •! Банник —щётка на длинной палке для прочистки орудийного ствола.
• К о м е и д б р — матрос-артиллерист, старший у орудия.
86

ла спадать жара и когда, по словам матроса, было «легче
войти в понятие», то начало его, признаться, не предве¬
щало особенных успехов и вызывало немало-таки насме¬
шек среди матросов при виде тщетных усилий Лучкина
объяснить ученику, что его зовут Максимкой, а что учи¬
теля зовут Лучкиным.
Однако Лучкин хоть и не был никогда педагогом, тем
не менее обнаружил такое терпение, такую выдержку и
мягкость в стремлении во что бы то ни стало заложить,
так сказать, первое основание обучения — каковым он
считал знание имени, — что им могли бы позавидовать
лучшие педагоги, которым вдобавок едва ли приходилось
преодолевать трудности, представившиеся матросу.
Придумывая более или менее остроумные способы для
достижения заданной себе цели, Лучкин тотчас же приво¬
дил их и в исполнение.
Он тыкал р грудь маленького негра и говорил: «Мак¬
симка», затем показывал на себя и говорил: «Лучкин».
Проделав это несколько раз и не достигнув удовлетвори¬
тельного результата, Лучкин отходил на несколько шагов
и вскрикивал: «Максимкц!* Мальчик скалил зубы, но не
усваивал и этого метода. Тогда Лучкин придумал новую
комбинацию. Он попросил одного матросика крикнуть:
«Максимка!» — и когда матрос крикнул, Лучкин не без
некоторого довольства человека, уверенного в успехе, ука¬
зал пальцем на Максимку и даже для убедительности
осторожно затем встряхнул его за шиворот. Увы! Максим¬
ка весело смеялся, но, очевидно, понял встряхивание за
приглашение потанцевать, потому что тотчас же вскочил
на ноги и стал отплясывать, к общему удовольствию со¬
бравшейся кучки матросов и самого Лучкина.
Когда танец был окончен, маленький негр отлично по¬
нял, что пляской его остались довольны, потому что мно¬
гие матросы трепали его и по плечу, и по спине, и по го¬
лове и говорили, весело смеясь:
— Гут, Максимка! Молодца, Максимка!
Трудно сказать, насколько бы увенчались успехом
дальнейшие попытки Лучкина познакомить Максимку
87

с его именем, — попытки, к которым Лучкин хотел бы¬
ло вновь приступить, но появление на баке мичмана,
говорящего по-английски, значительно упростило де¬
ло. Он объяснил мальчику, что он не «бой», а Мак¬
симка, и кстати сказал, что Максимкина друга зовут
Лучкин.	.	.
—	Теперь, брат, он знает, как ты его прозвал! —про¬
говорил, обращаясь к Лучкину, мичман.
—	Премного благодарен, ваше благородие! — отвечал
обрадованный Лучкин Н прибавил: — А то я, ваше благо¬
родие, долго бился... Мальчонка башковатый, а никак не
мог взять в толк, как его зовут.
—	Теперь знает... Ну-ка, спроси.
—	Максимка!
Маленький негр указал на себя.
—	Вот так ловко, ваше благородие... Лучкин! — снова
обратился матрос к мальчику.
Мальчик указал пальцем на матроса.
И оба они весело смеялись. Смеялись и матросы и
замечали:
—	Арапчонок в науку входит...
Дальнейший урок пошёл как по маслу.
Лучкин указывал на разные предметы и называл их,
причём, при малейшей возможности исковеркать слово,
коверкал его, говоря вместо рубаха — «рубах», вместо
мачта — «мачт», уверенный что при таком изменении
слов они более похожи на иностранные и легче могут быть
усвоены Максимкой.
Когда просвистали ужинать, Максимка уже мог повто¬
рять за Лучкиным несколько русских слов.
—	Ай да Лучкин! Живо обучил арапчонка. Того и гля¬
ди, до Надёжного мыса понимать станет по-нашему! —
говорили матросы.
—	Ещё как поймёт-то! До Надёжного ходу никак не
меньше двадцати дён... А Максимка понятливый!
При слове «Максимка» мальчик взглянул на Лучкина.
—	Ишь, твёрдо знает свою кличку!.. Садись, братец,
ужинать будем!
88

Когда роздали койки, Лучкин уложил Максимку око¬
ло себя на палубе. Максимка, счастливый и благодарный,
приятно потягивался на матросском тюфячке, с подуш¬
кой под головой и под одеялом — всё это Лучкин исхло¬
потал у подшкипера ', отпустившего арапчонку койку со
всеми принадлежностями.
—	Спи, спи, Максимка! Завтра рано вставать!
Но Максимка и без того уже засыпал, проговорив
довольно недурно для первого урока: «Максимка» и «Лю-
чики», как переделал он фамилию своего пестуна.
Матрос перекрестил маленького негра и скоро уже
храпел во всю ивановскую.
С полуночи он стал на вахту и вместе с фор-марсовым
Леонтьевым полез на фор-марс.
Там они присели, осмотрев предварительно, всё ли в
порядке, и стали «лясничать», чтобы не одолевала дрёма.
Говорили о Кронштадте, вспоминали командиров... и
смолкли.
—	И никогда ты, Леонтьев, этой самой водкой не
занимался?
Трезвый, степенный и исправный Леонтьев, уважав¬
ший Лучкина как знающего фор-марсового, работавшего
на ноке 2, и несколько презиравший в то же время его за
пьянство, категорически ответил:
—	Нив жисть!
—	Вовсе, значит, не касался?
—	Разве когда стаканчик в праздник.
—	То-то ты и чарки своей не пьёшь, а деньги за чарки
забираешь?	.	* *
—	Деньги-то, братец, нужнее... Вернёмся в Россию,
ежели выйдет отставка, при деньгах ты завсегда обер¬
нёшься...
—	Это что говорить...
—	Да ты к чему это, Лучкин, насчёт водки?..
1 Подшкйпер — помощник шкипера, заведующего всем корабельным иму¬
ществом.	'
* Н о к — конец деревянной поперечины на мачте.
89

—	А к тому, что ты, Леонтьев, задачливый матрос..,
Лучкин помолчал и затем опять спросил:
—	Сказывают: заговорить можно от пьянства?
—	Заговаривают люди, это верно... На «Копчике»
одного матроса заговорил унтерцер...1 Слово такое знал...
И у нас есть такой человек...
—	Кто?
—	А плотник Захарыч... Только он в секрете держит.
Не всякого уважит. А ты нетто хочешь бросить пьянство,
Лучкин? — насмешливо промолвил Леонтьев.
—	Бросить не бросить, а чтобы, значит, без пропою
вещей...
—	Попробуй пить с рассудком.
—	Пробовал. Ничего не выходит, братец ты мой. Как
дорвусь до винища — и пропал. Такая моя линия!
—	Рассудку в тебе нет настоящего, а не линия, —
внушительно заметил Леонтьев. — Каждый человек дол¬
жен себя понимать... А ты всё-таки поговори с Захары-
чем. Может, и не откажет... Только вряд ли тебя загово¬
рит! — прибавил насмешливо Леонтьев.
—	То-то и я полагаю! Не заговорит! — вымолвил
Лучкин и сам почему-то усмехнулся, точно довольный,
что его не заговорить.
VIII
Прошло три недели, и хотя «Забияка» был недалеко от
Каптоуна, но попасть в него не мог. Свежий противный
ветер, дувший, как говорят моряки, прямо «в лоб» и по
временам доходивший до степени шторма, не позволял
клиперу приблизиться к берегу; при этом ветер и волне¬
ние были так сильны, что нечего было и думать пробо¬
вать идти под парами. Даром потратили бы уголь.
И в ожидании перемены погоды «Забияка» держался
недалеко от берегов, стремительно покачиваясь на океане.
?ак прошло дней шесть-семь.
Унтерцер (правильно: унтер-офицер) — младший командир из солдат.
90

Наконец ветер стих. На «Забияке» развели пары, и
скоро, попыхивая дымком из своей белой трубы, клипер
направился к Каптоуну.
Нечего и говорить, как рады были этому моряки.
Но был один человек на клипере, который не только
не радовался, а, напротив, по мере приближения «Забия¬
ки» к порту, становился задумчивее и угрюмее.
Это был Лучкин, ожидавший разлуки с Максимкой.
За этот месяц, в который Лучкин, против ожидания
матросов, не переставал пестовать Максимку, он привя¬
зался к Максимке, да и маленький негр, в свою очередь,
привязался к матросу. Они отлично понимали друг друга,
так как и Лучкин проявил блистательные педагогические
способности и Максимка обнаружил достаточную понят¬
ливость и мог объясниться кое-как по-русски. Чем более
они узнавали один другого, тем более дружили. Уж у
Максимки были две смены платья, башмаки, шапка и
матросский нож на ремешке. Он оказался смышлёным и
весёлым мальчиком и давно уже сделался фаворитом 1
всей команды. Даже и боцман Егорыч, вообще не терпев¬
ший никаких пассажиров на судне, как людей, ничего не
делающих, относился весьма милостиво к Максимке,
так как Максимка всегда во время работ тянул вместе с
другими снасти и вообще старался чем-нибудь да помочь
другим и, так сказать, не даром есть матросский паёк.
И по вантам 2 взбегал, как обезьяна, и во время шторма
не обнаруживал ни малейшей трусости, — одним словом,
был во всех статьях «морской мальчонка».
Необыкновенно добродушный и ласковый, он нередко
забавлял матросов своими танцами на баке и родными пес¬
нями, которые распевал звонким голосом. Все его за это
баловали, а мичманский вестовой Артюшка нередко наши¬
вал ему остатки пирожного с кают-компанейского стола.
Нечего и прибавлять, что Максимка был предан Луч-
1 Фаворит — любимец.
! Ванты(— пеньковые или проволочные лестницы, протянутые от мачты к
бортам.
91

кину, как собачонка, всегда был при нём и, что называет¬
ся, смотрел ему в глаза. И на марс к нему лазил, когда
Лучкин бывал там во время вахты, и на носу с ним си¬
дел на-часах, и усердно старался выговаривать русские
слова...	.
Уже обрывистые берега были хорошо видны... «За¬
бияка» шёл полным ходом. К обеду должны были стать
на якорь в Каптоуне.
Невесёлый был Лучкин в это славное солнечное утро и
с каким-то особенным ожесточением чистил пушку. Около
него стоял Максимка и тоже подсоблял ему.
Скоро прощай, брат Максимка! — заговорил нако¬
нец Лучкин.
Зачем прощай? — удивился Максимка.
Оставят тебя на Надёжном мысу... Куда тебя
девать?
Мальчик, не думавший о своей будущей судьбе и не
совсем понимавший, что ему говорит Лучкин, тем не
менее догадался по угрюмому выражению лица матроса,
что сообщение его не из радостных, и подвижное лицо
Максимки, быстро отражавшее впечатления, внезапно
омрачилось, и он сказал:
Мой не понимай Лючика.
	 Айда, брат, с клипера... На берегу оставят... Я уйду
дальше, а Максимка здесь.
И Лучкин знаками старался пояснить, в чём дело.
Повидимому, маленький негр понял. Он ухватился за
руку Лучкина и молящим голоском проговорил:
-		 Мой нет берег... Мой здесь. Максимка, Лючика,
Лючика, Максимка. Мой люсска матлос... Да, да, да...
И тогда внезапная мысль озарила матроса. И он спро-
сшп	'
Хочешь, Максимка, русска матрос?
-		 Да, да, —■ повторял Максимка и изо всех сил кивал
головой.
—- То-то бы отлично! И как это мне раньше невдомёк...
Надо поговорить с ребятами и просить Егорыча... Он
доложит старшему офицеру...
92

Через несколько минут Лучкин на баке говорил со¬
бравшимся матросам:
—	Братцы! Максимка, желает остаться с нами. Будем
просить, чтобы дозволили ему остаться... Пусть плавает
на «Забияке»! Как вы об этом полагаете, братцы?
Все матросы выразили живейшее одобрение этому
предложению.
Вслед за тем Лучкин пошёл к боцману и просил его
доложить о просьбе команды старшему офицеру и приба¬
вил:
—	Уж ты, Егорыч, уважь, не откажи... И попроси
старшего офицера... Максимка сам, мол, желает... А то
куда же бросить бесприютного сироту на Надёжном мысу.
И вовсе он пропасть там может, Егорыч... Жаль мальчон¬
ку... Хороший он ведь, исправный мальчонка.
—	Что ж, я доложу... Максимка мальчишка аккурат¬
ный. Только как капитан... Согласится ли арапского зва¬
ния негру оставить на российском корабле... Как бы не
было в этом загвоздки...
—	Никакой не будет загвоздки, Егорыч. Мы Максим¬
ку из арапского звания выведем.
—	Как так?	'
—	Окрестим в русскую веру, Егорыч, и будет он, зна¬
чит, русского звания арап.
Эта мысль понравилась Егорычу, и он обещал немед¬
ленно доложить старшему офицеру.
Старший офицер выслушал доклад боцмана и заме¬
тил:
—	Это, видно, Лучкин хлопочет.
—	Вся команда тоже просит за арапчонка, ваше
благородие... А то куда его бросить? Жалеют... А он бы у
нас замеето юнги1 был, ваше благородие! Арапчонок
исправный, осмелюсь доложить.
Старший офицер обещал доложить капитану.
~ К подъёму флага вышел наверх капитан. Когда стар¬
ший офицер передал ему просьбу команды, капитан спер-
Юига — подросток, обучающийся на судне морскому делу.
94

ва было отвечал отказом. Но, вспомнив, вероятно, своих
детей, тотчас же переменил решение и сказал:
Что ж, пусть останется. Сделаем его юнгой... А вер¬
нётся в Кронштадт с нами — что-нибудь для него сде¬
лаем... В самом деле, за что его бросать, тем бол ее», что он
сам этого не хочет!.. Да пусть Лучкин останется при нём
дядькой... Пьяница отчаянный этот Лучкин, а падите...
эта привязанность к мальчику... Мне доктор говорил, как
он одел негра.
Когда на баке было получено разрешение оставить
Максимку, все матросы чрезвычайно обрадовались. Но
больше всех, конечно, радовались Лучкин и Максимка.
В час дня клипер бросил якорь на Каптоунском рейде,
и на другой день первая вахта была отпущена на берег.
Собрался ехать и Лучкин с Максимкой.
А ты смотрщ Лучкин, не пропей Максимки-то!
смеясь, заметил Егорыч.
Это замечание, видимо, очень кольнуло Лучкина, и
он ответил:
Может, из-за Максимки я и вовсе тверёзый вер¬
нусь!
Хотя Лучкин и вернулся с берега мертвецки пьяным,
но, к общему удивлению, в полном одеянии. JKaK потом
оказалось, случилось это благодаря Максимке, так как он,
заметив, что его друг чересчур пьёт, немедленно побежал
и соседний кабак за русскими матросами, и они унесли
Лучкина на пристань и положили в шлюпку, где около
пего безотлучно находился Максимка.
Лучкин едва вязал языком и всё повторял:
.	— Где Максимка? Подайте мне Максимку... Я его,
братцы, не пропил, Максимку... Он мне первый друг...
Где Максимка?
И когда Максимка подошёл к Лучкину, тот тотчас
же успокоился и скоро заснул.
Через неделю «Забияка» ушёл с мыса Доброй Надеж¬
ды, и вскоре после выхода Максимка был не без торже¬
ственности окрещён и вторично назван Максимкой. Фа¬
милию ему дали по имени клипера - Забиякин.

Через три года Максимка вернулся на «Забияке» в
Кронштадт четырнадцатилетним подростком, умевшим
отлично читать и писать по-русски благодаря мичману
«Петеньке», который занимался с ним.
Капитан позаботился о нём и определил его в школу
фельдшерских учеников, а вышедший в отставку Лучкин
остался в Кронштадте, чтобы быть около своего любимца,
которому он отдал всю привязанность своего сердца.
К. М. Станюкович

-а	 а		О
ВЕРТЕЛ
/
етнее яркое солнце врывалось в открытое окно,
освещая мастерскую со всем её убожеством, за
исключением одного тёмного угла, где работал
Прошка. Солнце точно его забыло, как иногда матери
оставляют маленьких детей без всякого призора. Прошка,
только вытянув шею, мог видеть из-за широкой деревян¬
ной рамы своего колеса всего один уголок окна, в кото¬
ром, точно были нарисованы зелёные грядки огорода, за
ними — блестящая полоска реки, а в ней — вечно купаю¬
щаяся городская детвора. В раскрытое окно доносился
крик купавшихся, грохот катившихся по берегу реки тя¬
жело нагруженных телег, далёкий перезвон монастырских
колоколов и отчаянное карканье галок, перелетавших с
крыши на крышу городского предместья Теребиловки.
Мастерская состояла всего из одной комнаты, в кото¬
рой работали пять человек. Раньше здесь была баня, и до
сих пор ещё чувствовалась банная сырость, особенно в
том углу, где, как паук, работал Прошка. У самого окна
стоял деревянный верстак с тремя кругами, на которых
шлифовались драгоценные камни. Ближе всех к свету си¬
дел старик Ермилыч, работавший в очках. Он считался
одним из лучших гранильщиков в Екатеринбурге \ но на- 11 Екатеринбург — нынешний Свердловск. Действие рассказа происхо¬
дит задолго до Великой Октябрьской социалистической революции.
4 Рассказы русских писателей
97

чинал с каждым годом видеть всё хуже. Ермилыч рабо¬
тал, откинув немного назад голову, и Прошке была видна
только его борода какого-то молочного цвета. Во время
работы Ермилыч любил рассуждать вслух, причём без
конца бранил хозяина мастерской, Ухова.
—	Плут он, Алексей-то Иваныч, вот что, - повторял
старик каким-то сухим голосом, точно у него присохло в
горле. — Морит он нас, как тараканов. Да... И работой
морит и едой морит. Чем он нас кормит? Пустые щи да
каша — вот и вся еда. А какая работа, ежели у человека
в серёдке пусто... Небось, сам-то Алексей Иваныч раз
пять в день чаю напьётся. Дома два раза пьёт, а потом
ещё в гости уйдёт и там пьёт... И какой плут: обедает
вместе с нами да ещё похваливает... Это он для отводу
глаз, чтобы мы не роптали. А сам, наверно, ещё пообедает
на особицу.
Эти рассуждения заканчивались каждый раз так:
—	Уйду я от него, вот и конец делу. Будет, один¬
надцать годков поработал на Алексея Иваныча. Доволь¬
но... А работы сколько угодно... Сделай милость, кланять¬
ся не будем.
Работавший рядом с Ермилычем чахоточный мастер
Игнатий обыкновенно молчал. Это был угрюмый человек,
не любивший даром терять слова. Зато подмастерье
Спирька, молодой, бойкий парень, щеголявший в красных
кумачовых рубахах, любил подзадорить дедушку, как на¬
зывали рабочие старика Ермилыча.
—	И плут же он, Алексей-то Иваныч, — говорил
Спирька, подмигивая Игнатию. — Мы-то чахнем на его
работе, а он плутует. Целый день только и делает, что
ходит по городу да обманывает, кто попроще. Помнишь,
дедушка, как он стекло продал барыне в проезжающих
номерах? ‘ И ещё говорит: «Сам всё работаю, своими ру¬
ками...»
—	И ещё какой плут! — соглашался Ермилыч. — 11 Проезжающие номера (неправильное выражение) — гостиница для
приезжих.
98

В прошлом году вот как ловко подменил аметист проез¬
жающему барину. Тот ему дал поправить камень, потому
грань притупилась и царапины были. Я и поправлял
ещё... Камень был отличный... Вот он его себе и оставил,
а проезжающему-то барину другой всучил... Известно,
господа ничего не понимают, что к чему.
Четвёртый рабочий, Лёвка, немой от рождения, не мог
принимать участия в этих разговорах и только мычал,
когда Ермилыч знаками объяснял ему, какой плут их
хозяин.
Сам Ухов заглядывал в свою мастерскую только рано
утром, когда раздавал работу, да вечером, когда прини¬
мал готовые камни. Исключение представляли те случаи,
когда попадала какая-нибудь срочная работа. Тогда
Алексей Иваныч забегал по десяти раз, чтобы поторопить
рабочих. Ермилыч не мог терпеть такой срочной работы и
каждый раз ворчал.
Всего смешнее было, когда Алексей Иваныч приходил
в мастерскую одетый, как мастеровой, в стареньком пид¬
жаке, в замазанном жёлтыми пятнами наждака передни¬
ке. Это значило, что кто-нибудь придёт в мастерскую,
какой-нибудь выгодный заказчик или любопытный про¬
езжающий. Алексей Иваныч походил на голодную лису:
длинный, худой, лысый, с торчавшими щетиной рыжими
усами и беспокойно бегавшими бесцветными глазами.
У него были такие длинные руки, точно природа создала
его специально для воровства. И как ловко он умел гово¬
рить с покупателями! А уж показать драгоценный камень
никто лучше не умел. Обычно покупатель разглядывал ка¬
кую-нибудь трещину или другой порок только дома. Ино¬
гда обманутые являлись в мастерскую и получали один и
тот же ответ — именно, что Алексей Иваныч куда-то уехал,
—	Как же это так! — удивлялся покупатель. — Ка¬
мень никуда не годится... ,
—	Мы ничего не 1знаем, барин, — отвечал за всех
Ермилыч. — Наше дело маленькое...
Все рабочие обыкновенно покатывались со смеху, ко¬
гда одураченный покупатель уходил.
7*
99

—	А ты смотри хорошенько, — наставительно замечал
Ермилыч, косвенно защищая хозяина, — на то у тебя
глаза есть... Алексей-то Иваныч выучит.
Всех больше злорадствовал Спирька, хохотавший до
слёз. Всё-таки развлечение, а то сиди день-деньской за
верстаком, как пришитый. Да и господ жалеть нечего: ди¬
кие у них деньги, вот и швыряют их.
Работа в мастерской распределялась таким образом.
Сырые камни сортировал Ермилыч, а потом передавал
Лёвке «околтать», то-есть обколоть железным молотком
так, чтобы можно было гранить. Это считалось чёрной
работой, и только самые дорогие камни, как изумруд,
околтывал Ермилыч сам. Околтанные Лёвкой камни по¬
ступали к Спирьке, который обтачивал их начерно. Игна¬
тий уже клал фасетки (грани), а Ермилыч поправлял
ещё раз и полировал. В результате получались играющие
разными цветами драгоценные и полудрагоценные камни:
изумруды, хризолиты, аквамарины, тяжеловесы (благо¬
родный топаз), аметисты, а больше всего раух-топазы
(дымчатого цвета горный хрусталь) и просто горный бес¬
цветный хрусталь. Изредка попадали и другие камни, как
рубины и сапфиры, которые Ермилыч называл «зуба¬
стыми», потому что они твёрже всех остальных. Аме¬
тисты Ермилыч называл «архиерейским» камнем. Старик
относился к камням, как к чему-то живому, и даже
сердился на некоторые из них, как, например, на хризо¬
литы.	'
—	Это какой камень? Прямо сказать, враг наш! —
ворчал он, пересыпая на руке блестящие изумрудно-зелё¬
ные зёрна. — Всякий другой камень мокрым наждаком
точится, а этому подавай сухой. Вот как наглотаешься
пыли-то... Одна маета!
Большие камни точили прямо рукой, нажимая цамнем
на вертевшийся круг, а мелкие предварительно прилепля¬
лись особой мастикой к деревянно» ручке. Во время рабо¬
ты вертевшийся круг постоянно смачивался наждаком.
Наждак — порода корунда, которую для гранения и шли¬
фования превращают в мельчайший порошок. При рабо-
юо

те высохший наждак носится мелкой пылью в воздухе, и
рабочие дышат этой пылью, засоряя лёгкие и портя гла¬
за. Благодаря именно этой наждачной пыли большинство
рабочих-гранилыциков страдают грудными болезнями и
рано теряют зрение. Прибавьте к этому ещё то, что рабо¬
тать приходится в тесных помещениях, без всякой венти¬
ляции, как у Алексея Иваныча.
—	Тесновато, да... — говорил сам Ухов. — Ужо новую
мастерскую выстрою, как только поправлюсь с делами.
Год шёл за годом, а дела Алексея Ивановича всё не
поправлялись. Относительно пищи повторялось то же са¬
мое. Алексей Иваныч сам иногда возмущался обедом сво¬
их рабочих и говорил:
—	Какой это обед? Разве такие обеды бывают?..
Вот только поправлюсь с делами, тогда всё повернём по-
настоящему.	.
Алексей Иваныч никогда не спорил, не горячился, а
соглашался со всеми и делал по-своему. Даже Ермилыч,
как ни бранил хозяина за глаза, говорил:
—	Ну и человек тоже уродился! Его, Алексея Иваны¬
ча, как живого налима, никак не ухватишь рукой... Гля¬
дишь, и вывернулся. А на словах-то как гусь на воде... Он
же ещё и жалеет нас... И тесно-то нам и еда-то плохая...
Ах, какой человек уродился! Одним словом, кругом плут...
//
Солнце светило во все глаза, как оно светит только в
июле. Было часов одиннадцать утра. Ермилыч сидел на
самом припёке и наслаждался теплом. Его уже не грела
старая кровь. Прошка думал целое утро об обеде. Он по¬
стоянно был голоден и жил только от еды до еды, как ма¬
ленький, голодный зверёк. Он рано утром заглядывал в
кухню и видел, что на столе лежал кусок «шеины» (самый
дешёвый сорт мяса, от шеи), и вперёд предвкушал удо¬
вольствие поесть щей. с говядиной. Что может быть лучше
таких щей, особенно, когда жир покрывает варево слоем
чуть не в вершок, как от свинины... Сейчас, летом, свини-

на дорога, и это удовольствие доступно только зимой, ко¬
гда привозят в город мороженую свинину, и Алексей
Иваныч покупает целую тушу. Хороша и шеина, если хо¬
зяйка не разбавит щи водой.
От этих мыслей у Прошки щемило в желудке, и он
глотал голодную слюну. Если бы можно было наедаться
досыта каждый день...
Прошка вертел своё колесо, закрыв глаза. Он часто
так делал, когда мечтал. Но его мысли сегодня были
нарушены неожиданным появлением Алексея Иваныча.
Это значило, что кто-то придёт в мастерскую и что при¬
дётся ждать обеда. Алексей Иваныч нарядился в свой
рабочий костюм и озабоченно посмотрел кругом.
—	Этакая грязь!..—думал он вслух. — И откуда
только она берётся! Хуже, чем в конюшне... Спирька, хоть
бы ты прибрал что-нибуДь.
Спирька с недоумением посмотрел кругом. Если уби¬
рать, так надо всю мастерскую разнести по брёвнышку...
Он всё-таки перенёс из одного угла в другой несколько
тяжёлых камней, валявшихся в мастерской без всякой
надобности. Этим всё и кончилось. Алексей Иваныч толь¬
ко покачал головой и проговорил:
—	Ну и мастерская, нечего сказать! Только свиней
держать.
Время подошло к самому обеду, когда у ворот ухов-
ского дома остановился щегольской экипаж и из него вы¬
шла нарядная дама с двумя детьми: девочкой лет две¬
надцати и мальчиком лет десяти. Алексей Иваныч выско¬
чил встречать дорогих гостей за ворота без шапки и всё
время кланялся.
—	Уж вы извините, сударыня... Грязновато будет в
мастерской, а камушки вы можете посмотреть у меня в
доме.
—	Нет, нет, — настойчиво повторяла дама. — Камни
я могу купить и в магазине; мне именно хочется посмот¬
реть вашу мастерскую, то-есть показать детям, как гра¬
нят камни.
—’ А, это другое дело. Милости просим...
102

Дама поморщилась, когда переступила порог ухов-
ской мастерской. Она никак не ожидала встретить такое
убожество.
—	Отчего у вас так грязно?
—	Нам никак невозможно соблюдать чистоту, — объ¬
яснил Алексей Иваныч. — Известно, камень... Пыль, сор,
грязь... Уж как стараемся, чтобы почище.
Эти объяснения, видимо, нисколько не убедили даму,
которая брезгливо подбирала юбки, когда переходила от
двери к верстаку. Она была такая ещё молодая и краси¬
вая, и уховская мастерская наполнилась запахом каких-
то дорогих духов. Девочка походила на мать и тоже была
хорошенькая. Она с любопытством слушала подробные
объяснения Алексея Иваныча и откровенно удивилась в
конце концов тому, что из такой грязной мастерской вы¬
ходят такие хорошенькие камушки...
—	Да, барышня, случается, — объяснил Ермилыч, —
и белый хлеб, который изволите кушать, на чёрной зем¬
ле родится.	.
Алексей Иваныч прочитал целую лекцию о драгоцен¬
ных камнях. Сначала показал их в сыром виде, а потом
последовательную обработку.
—	Прежде камней больше было, — объяснил он, —
а теперь год от году всё меньше и меньше. Вот вздть
александрит — его днём с огнём наищешься. А господа
весьма его уважают, потому как днём он зелёный, а при
огне красный. Разного сословия бывает,, сударыня, ка¬
мень, всё равно как бывают люди.
Мальчик совсем не интересовался камнями. Он не по¬
нимал, чем любуются мать и сестра и чем хуже гранё¬
ные цветные стёкла. Его больше всего заняло дере¬
вянное большое колесо, которое вертел Прошка. Вот
это штука, действительно, любопытная: такое боль¬
шое колесо — и вертится. Мальчик незаметно пробрал¬
ся в тёмный уголок к Прошке и с восхищением смот¬
рел на блестящую железную ручку, которую вертел
Прошка.
—	Отчего она такая светлая?
юз

—	А от рук, — объяснил Прошка.
—	Дай-ка я сам поверчу...
Прошка засмеялся, когда барчонок принялся вертеть
колесо...
—	Да это очень весело... А тебя как зовут?
—	Прошкой.
—	Какой ты смешной: точно из трубы вылез.
—	Поработай-ка с моё, не так ещё почернеешь.
—	Володя, ты куда это забрался! — удивилась
мать. —• Ещё ушибёшься...
—	Мамочка, ужасно интересно!.. Отдай меня в ма¬
стерскую, я тоже вертел бы колесо. Очень весело... Вот
смотри. И какая ручка светлая, точно отполированная.
А Прошка походит на галчонка, который жил у нас. На¬
стоящий галчонок...
Мать Володи заглянула в угол Прошки и только по¬
качала головой. .
—	Какой он худенький! — пожалела она Прошку. —
Он чем-нибудь болен?
—	Нет, ничего, слава богу, — объяснил Алексей Ива¬
ныч. — Круглый сирота, ни отца, ни матери... Не от че¬
го жиреть, сударыня. Отец умер от чахотки... Тоже ма¬
стер был по нашей части... У нас много от чахотки уми¬
рает...
—	Значит, ему трудно?
—	Нет, зачем трудно? Извольте сами попробовать...
Колесо, почитай, само собой вертится.
—	Но ведь он работает целый день.
—	Обыкновенно...
—	А когда утром начинаете работать?
—	Не одинаково, — уклончиво объяснил Алексей
Иваныч, не любивший таких расспросов. — Глядя по ра¬
боте... В другой ^аз часов с семи.
—	А кончаете когда?
—	Тоже не одинаково; в шесть часов, в семь, как слу¬
чится.
Алексей Иваныч приврал самым бессовестным обра¬
зом, убавив целых два часа работы.
104

—	А сколько вы жалованья платите вот этому
Прошке?
—	Помилуйте, сударыня, какое жалованье? Одеваю,
обуваю, кормлю, всё себе в убыток. Так, из жалости дер¬
жу сироту... Куда ему деться-то?
Дама заглянула в угол Прошки и только пожала пле¬
чами. Ведь это ужасно: целый день провести в таком углу
и без конца вертеть колесо... Это какая-то маленькая ка¬
торга!
—	Сколько ему лет? — спросила она.
—	Двенадцать...	,
—	А на вид ему нельзя дать больше девяти. Вероятно,
вы плохо его кормите!
—	Помилуйте, сударыня! Еда для всех у меня одина¬
ковая. Я сам вместе с ними обедаю. Прямо сказать, в
убыток себе кормлю; только уж сердце у меня такое... Ни¬
чего не могу поделать, всех жалею, сударыня.
Барыня отобрала несколько камней и просила при¬
слать их домой.
—	Пришлите камни с этим мальчиком, — просила
она, указывая глазами на Прошку.
—	Слушаю-с, сударыня.
Последнее желание не понравилось Алексею Иванычу.
Эти барыни вечно что-нибудь придумают. К чему ей пона¬
добился Прошка? Лучше он сам бы принёс камни. Но де¬
лать нечего — с барыней разве сговоришься? Прошка так
Прошка, пусть его идёт; а у колеса поработает Лёвка.
Когда барыня уехала, мастерская огласилась общим
смехом.
—	Духу только напустила! — ворчал Ермилыч. —
Точно от мыла пахнет!	.
—	Она и Прошку надушит, — соображал Спирька. —
А Алексей Иваныч охулки на руку не положил: рубликов
на пять её околпачил.	"
—	Что ей пять рублей? Наплевать! — ворчал Ерми¬
лыч. — У барских денежек глаз нет... Вот и швыряют.
Алексей-то Иванычу это на руку. Вот как распинался он
перед барыней: соловьём так и поёт.
106

—	Платье на ней шёлковое, часы золотые, колец
сколько... Богатеющая барыня!
—	Ну, это ещё неизвестно! Одна видимость в другой
раз. Всякие господа бывают...
Дорогой маленький Володя объяснял матери, что
Прошка «вертел».
—	Что это значит? — не понимала та.
—	А вертит колесо, — ну, и вышел: вертел. Не вер¬
тел, мама, а вертел...
///
Бедного Прошку часто занимал вопрос о тех неиз¬
вестных людях, для которых он должен был с утра до
ночи вертеть в своём углу колесо. Другие дети веселились,
играли и пользовались свободой, а он был точно привя¬
зан к своему колесу. Прошка понимал, что он сирота
и должен сам зарабатывать свой маленький кусочек
хлеба.
Сначала Прошка возненавидел своё колесо, потому
что не будь его, и не нужно было бы его вертеть. Это бы¬
ла совершенно детская мысль. Потом Прошка начал не¬
навидеть Алексея Иваныча, которому его отдала в ученье
тётка: Алексей Иваныч нарочно придумал это проклятое
колесо, чтобы мучить его.
' «Когда я вырасту большой, — раздумывал Прошка за
работой, — тогда я отколочу Алексея Иваныча, изрублю
топором проклятое колесо и убегу в лес».
Последняя мысль нравилась Прошке больше всего.
Что может быть лучше леса? Ах, как там хорошо! Трава
зелёная-зелёная, сосны шумят вершинами, из земли со¬
чатся студёные ключики, всякая птица поёт по-своему, •—
умирать не нужно! Устроить из веток шалашик, разло¬
жить огонёк — и живи себе, как птица. Пусть другие за¬
дыхаются в городах от пыли и вертят колёса... Прошка
уже видел себя свободным, как птица.
«Убегу! — решал Прошка тысячу раз, точно с кем-ни¬
будь спорил. —Даже и Алексея Иваныча не буду бить,
а просто убегу».
107

Прошка думал целые дни, — вертит своё колесо и ду¬
мает, думает без конца. Разговаривать за работой было
неудобно, не то что другим мастерам.. И Прошка всё
время думал, думал до того, что начинал видеть свои
мысли точно живыми. Видел он часто и самого себя, и
непременно большим и здоровым, как Спирька. Ведь хо¬
рошо быть большим...
Ненависть к Алексею Иванычу тоже прошла, когда
Прошка понял, что все хозяева одинаковы... Значит, вино¬
ваты те люди, которым нужны все эти аметисты, изумру¬
ды, тяжеловесы, — они И заставляли ПроШку вертеть его
колесо. Тут уж воображение Прошки отказывалось рабо¬
тать, и он никогда не мог представить этих бесчисленных
врагов, сливавшихся для него в одном слове «господа».
Для него ясно было одно: что они злые. Для чего им эти
камни, без которых так легко обойтись? Если бы господа
не покупали камней у Алексея Иваныча, ему пришлось
бы бросить свою мастерскую, — и только всего. А вон ба¬
рыня ещё детей притащила... Действительно, есть чем по¬
любоваться... Прошка видел во сне эту барыню, у которой
камни были и на руках, и на шее, и в ушах, и на голове.
Он ненавидел её и даже сказал:
—	У! злая...
Ему казалось, что и глаза у барыни светились, как
светит шлифованный камень, — зелёные, злые, как у
кошки ночью.
Никто из мастеров никак не мог понять, зачем понадо¬
бился барыне именно Прошка. Алексей Иваныч и сам бы
пришёл да ещё подсунул бы товару рубликов на десять,
а что может понимать Прошка?
—	Блажь господская и больше ничего, —ворчал
Ермилыч.
Анна Ивановна думала, что Прошку не пускает А.йек-
сей Иваныч, и поехала сама узнать, в чём дело. Алексей
Иваныч был дома и объяснил, что Прошка сам не желает
идти.
— Почему так? — удивилась Анна Ивановна..
108

—	А кто его знает! Нездоровится ему... Всё кашляет
по ночам...
Анна Ивановна отправилась в мастерскую и убеди¬
лась своими глазами, что Прошка болен. Глаза у него так
и горели лихорадочным огнём; на бледных щеках высту¬
пал чахоточный румянец.
Анна Ивановна предложила Прошке переехать к ним,
пока поправится; но Прошка отказался наотрез.
—	Я устроила бы тебя в людской, — сказала барыня.
—	Мне здесь лучше... — упрямо отвечал Прошка.
—	Сударыня, ведь мы его вот как жалеем! — объяс¬
нил Ермилыч. — Вот ему и не хочется уходить...
Мальчик умирал у своего колеса от наждачной пыли,
дурного питания и непосильной работы.
Колесо делалось с каждым днём точно всё тяжелее и
тяжелее... От натуги у Прошки начинала кружиться голо¬
ва, и ему казалось, что вместе с колесом вертится вся ма¬
стерская. По ночам он видел во сне целые груды гранёных
драгоценных камней, розовых, зелёных, синих, жёлтых.
Хуже всего было, когда эти камни радужным дождём
сыпались на него и начинали давить маленькую больную
грудь, а в голове начинало что-то тяжёлое кружиться,
точно «там вертелось такое же деревянное колесо, у кото¬
рого Прошка прожил всю свою маленькую жизнь.
Потом Прошка слёг. Ему пристроили небольшую по¬
стельку тут же, в мастерской;. Ермилыч ухаживал за ним
почти с женской нежностью и постоянно говорил:
— Ты бы поел что-нибудь, Прошка! Экой ты какой!..
ь. Но Прошка ничего не хотел есть... Он относился ко
всему безучастно, точно придавленный своею болезнью.
Через Две недели его не стало.
Д. Н. Мамин-Сибиряк

СИГНАЛ
емён Иванов служил сторожем на железной доро¬
ге. От его будки до-одной станции было двена¬
дцать, до другой — десять вёрст. Верстах в четы¬
рёх в прошлом году открыли большую прядильню; из-за
леса её высокая труба чернела, а ближе, кроме соседних
будок, и жилья не было.
Семён Иванов был человек больной и разбитый. Де¬
вять лет тому назад он побывал на войне: служил в ден¬
щиках у офицера и целый поход с ним сделал. Голодал
он, и мёрз, и на солнце жарился, и переходы делал по со¬
рока и по пятидесяти вёрст в жару и в мороз; случалось
и под пулями бывать, да, слава богу, ни одна не задела.
Стоял раз полк в первой линии; целую неделю с турками
перестрелка была: лежит наша цепь, а через лощинку —
турецкая, и с утра до вечера постреливают. Семёнов офи¬
цер тоже в цепи был; каждый день три раза носил ему
Семён из полковых кухонь, из оврага, самовар горячцй и
обед. Идёт с самоваром по открытому месту, пули сви¬
стят, в камни щёлкают, страшно Семёну, плачет, а сам
идёт. Господа офицеры очень довольны им были: всегда
у них горячий чай был. Вернулся он из похода целый,
только руки и ноги ломить стало. Немало горя пришлось
ему с тех пор отведать. Пришёл он домой — отец-старик
помер; сынишка был по четвёртому году — тоже помер,
горлом болел; остался Семён с женой сам-друг. Не зада¬
но

лось им и хозяйство, да и трудно с пухлыми руками и но¬
гами землю пахать. Пришлось им в своей деревне невтер¬
пёж; пошли на новые места счастья искать. Побывал Се¬
мён с женой и на линии, и в Херсоне, и в Донщине; нигде
счастья не достали. Пошла жена в прислуги, а Семён по-
прежнему всё бродит. Пришлось ему раз по машине
ехать; на одной станции, видит, начальник будто знако¬
мый. Глядит на него Семён, и начальник тоже в Семёно¬
во лицо всматривается. Узнали друг друга: офицер своего
полка оказался.
—	Ты Иванов? — говорит.
—	Так точно, ваше благородие, я самый и есть.
—	Ты как сюда попал?
Рассказал ему Семён: так, мол, и так.
—	Куда ж теперь идёшь?
—	Не могу знать, ваше благородие.
—	Как так, дурак, не можешь знать?
—	Так точно, ваше благородие, потому податься не¬
куда. Работы какой, ваше благородие, искать надобно.
Посмотрел на него начальник станции, подумал и го¬
ворит:
—	Вот что, брат, оставайся-ка ты покудова на стан¬
ции. Ты, кажется, женат? Где у тебя жена?
—	Так точно, ваше благородие, женат; жена в городе
Курске, у купца в услужении находится.
—	Ну, так пиши жене, чтобы ехала. Билет даровой
выхлопочу. Тут у нас дорожная будка очистится, уж по¬
прошу за тебя начальника дистанции.
—	Много благодарен, ваше благородие, — ответил
Семён. -'
Остался он на станции. Помогал у начальника на кух¬
не, дрова рубил, двор, платформу мёл. Через две недели
приехала жена, и поехал Семён на ручной тележке в
свою будку. Будка новая, тёплая, дров — сколько хочешь;
огород маленький от прежних сторожей остался, и земли
с полдесятины пахотной по бокам полотна было. Обрадо¬
вался Семён; стал думать, как своё хозяйство заведёт, ко¬
рову, лошадь купит.
ш

Дали ему весь нужный припас: флаг зелёный, флаг
красный, фонари, рожок, молот, ключ — гайки подвинчи¬
вать, лом, лопату, мётел, болтов, костылей, дали две кни¬
жечки с правилами и расписание поездов. Первое время
Семён ночи не спал, всё расписание твердил; поезд ещё
через два часа пойдёт, а он обойдёт свой участок, сядет
на лавочку у будки и всё смотрит и слушает, не дрожат
ли рельсы, не шумит ли поезд. Вытвердил он наизусть и
правила; хоть и плохо читал, по складам, а всё-таки вы¬
твердил.
Дело было летом; работа не тяжёлая, снегу отгребать
не надо, да и поезда на той дороге редки. Обойдёт Семён
свою версту два раза в сутки, кое-где гайки попробует
подвинтить, щебёнку подровняет, водяные трубы посмот¬
рит и идёт домой хозяйство своё устраивать. В хозяйстве
только у него помеха была: что ни задумает сделать, обо
всём дорожного мастера проси, а тот начальнику дистан¬
ции доложит; пока просьба вернётся, время и ушло. Ста¬
ли Семён с женой даже скучать.
Прошло времени месяца два; стал Семён с соседями-
сторожами знакомиться. Один был старик древний; всё
сменить его собирались: едва из будки выбирался. Жена
за него и обход делала. Другой будочник, что поближе к
станции, был человек молодой, из себя худой и жили¬
стый.
Встретились они с Семёном в первый раз на полотне,
посередине между будками, на обходе; Семён , шапку
снял, поклонился.
—	Доброго, — говорит, — здоровья, сосед.
Сосед поглядел на него сбоку.
—	Здравствуй, — говорит.
Повернулся и пошёл прочь. Бабы после между собой
встретились. Поздоровалась Семёнова Арина с соседкой;
та тоже разговаривать много не стала, ушла. Увидел раз
её Семён.
—	Что это, — говорит, — у тебя, молодица, муж не¬
разговорчивый?
Помолчала баба, потом говорит:
112

—	Да о чём ему с тобой разговаривать? У всякого
своё... Иди себе с богом.
Однако прошло ещё времени с месяц, познакомились.
Сойдутся Семён с Василием на полотне, сядут на край,
трубочки покуривают и рассказывают про своё житьё-
бытьё. Василий всё больше помалчивал, а Семён и про
деревню свою и про поход рассказывал.
Немало, — говорит, — я горя на своём веку при¬
нял, а веку моего не бог весть сколько. Не дал бог сча¬
стья. Уж кому какую талан-судьбу господь даст, так уж
и есть. Так-то, братец, Василий Степаныч.
А Василий Степаныч трубку об рельс выколотил,
встал и говорит:	>
—	Не талан-судьба нам с тобой век заедает, а люди.
Нету на свете зверя хищнее и злее человека. Волк волка
не ест, а человек человека живьём съедает.
—	Ну, брат, волк волка ест, это ты не говори.
—	К слову пришлось, и сказал. Всё-Таки нету твари
жесточе. Не людская бы злость да жадность — жить бы
можно было. Всякий тебя за живое ухватить норовит, да
кус отхватить, да слопать.
Задумался Семён.
—	Не знаю, — говорит, — брат. Может, оно так, а ко¬
ли и так, так уж есть на то от бога положение.
—	А коли так, — говорит Василий,—так нечего нам
с тобой и разговаривать. Коли всякую скверность на бога
взваливать, а самому сидеть да терпеть, так это, брат, не
человеком быть, а скотом. Вот тебе мой сказ.
Повернулся и пошёл не простившись. Встал и Семён.
—	Сосед, — кричит, — за что же ругаешься?
Не обернулся сосед, пошёл. Долго смотрел на него
Семён, пока на выемке на повороте стало Василия не вид¬
но. Вернулся домой и говорит жене:
—	Ну, Арина, и сосед же у нас: зелье, не человек.
Однако не поссорились они;' встретились опять и по-
прежнему разговаривать стали, и всё о том же.
—	Э, брат, кабы не люди... не сидели бы мы с тобой в
будках этих, —= говорит Василий.
из

—	Что ж в будке... ничего, жить можно.
—	Жить можно, жить можно... Эх, ты! Много жил,
мало нажил, много смотрел, мало увидел. Бедному чело¬
веку, в будке там или где, какое уж житьё! Едят тебя жи¬
водёры эти. Весь сок выжимают, а стар станешь выбро¬
сят, как жмыху какую, Свиньям на корм. Ты сколько жа¬
лованья получаешь?	|
—	Да маловато, Василий Степаныч. Двенадцать руб¬
лей.	1
—	А я тринадцать с полтиной. Позволь тебя спросить,
почему? По правилу, от правления всем одно полагается:
пятнадцать целковых в месяц, отопление, освещение. Кто
же это нам с тобой двенадцать или там тринадцать с пол¬
тиной определил? Позволь тебя спросить?.. А ты гово¬
ришь — жить можно! Ты пойми, не об полуторах там или
трёх рублях разговор идёт. Хоть бы и все пятнадцать пла¬
тили. Был я на станции в прошлом месяце; директор
проезжал, так я его видел. Имел такую честь. Едет себе
в отдельном вагоне; вышел на платформу, стоит... Да не
останусь я здесь долго; уйду куда глаза глядят.
—	Куда же ты уйдёшь, Степаныч? От добра добра не
ищут. Тут тебе и дом, тепло, и землицы маленько. Жена
у тебя работница...	.
—	Землицы! Посмотрел бы ты на землицу мою. Ни
прута на ней нету. Посадил было весной капустки, так и
то дорожный'мастер приехал. «Это, — говорит, — что та¬
кое? Почему без доношения? Почему без разрешения?
Выкопать, чтоб и духу её не было». Пьяный был. В дру¬
гой раз ничего бы не сказал, а тут втемяшилось... «Три
рубля штрафу!..»
Помолчал Василий, потянул трубочку и говорит тихо:
—	Немного ещё— зашиб бы я его до смерти.
—	Ну, сосед, и горяч ты, я тебе скажу!
—	Не горяч я, а по правде говорю и размышляю. Да
ещё дождётся он у меня, красная рожа! Самому началь¬
нику дистанции жаловаться буду. Посмотрим!
И точно пожаловался.	1
Проезжал раз начальник дистанции путь осматривать.
114

Через три дня после того господа важные из Петербурга
должны были по дороге проехать: ревизию делали, так
перед их проездом всё надо было в порядок привести.
Балласту подсыпали, подровняли, шпалы пересмотрели,
костыли подколотили, гайки подвинтили, столбы подкра¬
сили, на переездах приказали жёлтого песочку подсы¬
пать. Соседка-сторожиха и старика своего выгнала травку
подчищать. Работал Семён целую неделю; всё в исправ¬
ность привёл и на себе кафтан починил, вычистил, а бля¬
ху медную кирпичом до сияния, оттёр. Работал и Васи¬
лий. Приехал начальник дистанции на дрезине; четверо
рабочих рукоять вертят; шестерни жужжат; мчится те¬
лежка вёрст по двадцать в час, только колёса воют. Под¬
летел к Семёновой будке; подскочил Семён, отрапортовал
по-солдатски. Всё в исправности оказалось.
—	Ты давно здесь? — спрашивает начальник.
—	Со второго мая, ваше благородие.
—	Ладно. Спасибо. А в сто шестьдесят четвёртом но¬
мере кто?
Дорожный мастер (вместе с ним на дрезине ехал) от¬
ветил:	-
—- Василий Спиридов.
—	Спиридов, Спиридов... А; это тот самый, что в
прошлом году был у вас на замечании?
—• Он самый и есть-с.
—- Ну, ладно, посмотрим Василия Спиридова. Трогай.
Налегли рабочие на рукояти; пошла дрезина в ход.
Смотрит Семён на неё и думает: «Ну, будет у них с
соседом игра».
Часа через два пошёл он в обход. Видит, из выелки
по полотну идёт кто-то, на голове будто белое что вид¬
неется. Стал Семён присматриваться — Василий; в руке
палка, за плечами узелок маленький, щека платком за¬
вязана.
—	Сосед, куда собрался? — кричит Семён.
Подошёл Василий совсем близко: лица на нём нету,
белый, как мел, глаза дикце; говорить начал — голос об¬
рывается.
115

—	В город, — говорит,:— в Москву... в правление.
—	В правление... Вот что! Жаловаться, стало быть,
идёшь? Брось, Василий Степаныч, забудь...	j
—	Нет, брат, не забуду. Поздно забывать. Видишь, он
меня в лицо ударил, в кровь разбил. Пока жив, не забу¬
ду, не оставлю так!
Взял его за руку Семён.
—	Оставь, Степаныч, верно тебе говорю: лучше не
сделаешь.
—	Чего там лучше! Знаю сам, что лучше не сделаю;
правду ты про талан-судьбу говорил. Себе лучше не сде¬
лаю, но за правду надо, брат, стоять.
—	Да ты скажи, с чего всё пошло-то?
—	Да с чего... Осмотрел всё, с Дрезины сошёл, в буд¬
ку заглянул. Я уж знал, что строго будет спрашивать; всё
как следует исправил. Ехать уж хотел, а я с жалобой. Он
сейчас кричать. «Тут, — говорит, — правительственная ре¬
визия, такой-сякой, а ты об огороде жалобы подавать!
Тут, — говорит, — тайные советники, а ты с капустой ле¬
зешь!» Я не стерпел, слово сказал, не то чтобы очень, но
так уж ему обидно показалось. Как даст он мне... а я
стою себе, будто так оно и следует. Уехали они, опамято¬
вался я, вот обмыл себе лицо и пошёл.
—	Как же будка-то?
—	Жена осталась. Не прозевает; да ну их совсем и с
дорогой ихней!
Встал Василий, собрался.
—	Прощай, Иваныч. Не знаю, найду ли управу себе.
—	Неужто пешком пойдёшь?
—	На станции на товарный попрошусь; завтра в Мо¬
скве буду.
Простились соседи; ушёл Василий, и долго его не
было. Жена за него работала, день и ночь не спала;
извелась совсем, поджидаючи мужа. На третий день
проехала ревизия: паровоз, вагон багажный и два пер¬
вого класса, а Василия всё нет. На четвёртый день уви¬
дел Семён его хозяйку; лицо от слёз пухлое, глаза крас:
ные.
не

— Вернулся муж? — спрашивает.	j
Махнула баба рукой, ничего не сказала и пошла в
свою сторону.
Научился Семён когда-то, ещё мальчишкой, из таль¬
ника дудки делать. Выжжет таловой палке сердце, дырки,
где надо, высверлит, на конце пищик сделает и так слав¬
но наладит, что хоть что угодно играй. Делывал он в до¬
сужее время дудок много и с знакомым товарным кондук¬
тором в город на базар отправлял; давали ему там за
штуку по две копейки. На третий день после ревизии оста¬
вил он дома жену вечерний шестичасовой пс^ёзд встретить,
а сам взял ножик и в лес пошёл, палок себе/нарезать. До¬
шёл он до конца своего участка — на этом месте путь
круто поворачивал, — спустился с насыпи и пошёл лесом
под гору. За полверсты было большое болото, и около
него отличнейшие кусты для его дудок росли. Нарезал он
палок целый пук и пошёл домой. Идёт лесом; солнце уже
низко было; тишина мёртвая, слышно только, как птицы
чиликают да валежник под ногами хрустит. Прошёл Се¬
мён немного ещё, скоро и полотно; и чудится ему, что-то
ещё слышно: будто где-то железо о железо позвякивает.
Пошёл Семён скорей. Ремонту в то время на их участке
не было. «Что бы это значило?» — думает. Выходит он на
опушку — перед'ним железнодорожная насыпь подымает¬
ся; наверху, на полотне, человек сидит на корточках, что-
то делает; стал подыматься Семён потихоньку к нему:
думал, гайки кто воровать пришёл. Смотрит — и человек
поднялся, в руках у него лом; поддел он рельс ломом* Как
двинет его в сторону. Потемнело у Семена в глазах; крик¬
нуть хочет—не может. Видит он Василия, бежит наверх
бегом, а тот с ломом и ключом с другой стороны насыпи
кубарем катится.	,
— Василий Степаныч! Отец родной, голубчик, воро¬
тись! Дай лом! Поставим рельс, никто не узнает. Воро¬
тись, спаси свою душу от греха. /
“Не обернулся Василий, в лес ушёл.
118. /

Стоит Семён над отвороченным рельсом; падки свои
выронил. Поезд идёт не товарный, пассажйрскйй. И не
остановишь его ничем: флага нет. Рельса на место не по¬
ставишь; голыми руками костылей не забьёшь. Бежать
надо, непременно бежать в будку за каким-нибудь припа¬
сом. Господи, помоги!	^
Бежит Семён к своей будке, задыхается. Бежит —
вот-вот упадёт. Выбежал из лесу — до будки сто сажен,
не больше, осталось, слышит — на фабрике гудок загу¬
дел. Шесть часов. А в две минуты седьмого поезд прой¬
дёт. Господи! Спаси невинные души! Так и видит перед
собой Семён: хватит паровоз левым колесом об рельсо¬
вый обруб, дрогнет, накренится, пойдёт шпалы рвать и
вдребезги бить, а тут кривая, закругление, да насыпь, да
валиться-то вниз одиннадцать сажен, а там, в третьем
классе, народу битком набито, дети малые... Сидят они те¬
перь все, ни о чём не думают. Господи, вразуми ты меня!..
Нет, до будки добежать и назад во-время вернуться не
поспеешь...
Не добежал Семён до будки, повернул назад, побежал
скорее прежнего. Бежит почти без памяти; сам не знает,
что ещё будет. Добежал до отвороченного рельса: палки
его кучей лежат. Нагнулся он, схватил одну, сам не по¬
нимая зачем, дальше побежал. Чудится ему, что уже по¬
езд идёт. Слышит свисток далёкий, слышит, рельсы мер¬
но и потихоньку подрагивать начали. Бежать дальше сил
нету; остановился он от страшного места саженях во ста:
тут емулочно светом голову осветило. Снял он шапку,
вынул из неё платок бумажный; вынул нож из-за голени¬
ща; перекрестился: господи, благослови!
Ударил себя ножом в левую руку повыше локтя;
брызнула кровь, полила горячей струёй; намочил он в ней
свой платок, расправил, растянул, навязал на палку и вы¬
ставил свой красный флаг.
Стоит, флагом своим размахивает, а поезд уж виден.
Не видит его машинист, подойдёт близко, а на ста саже¬
нях не остановить тяжёлого поезда!
А кровь всё льёт и льёт; прижимает Семён рану к
120

боку, хочет зажать её, но не унимается кровь: видно, глу¬
боко поранил он руку. Закружилось у него в голове; в гла¬
зах чёрные мухи залетали; потом и совсем потемнело; в
ушах звон колокольный.
Не видит он поезда и не слышит шума; одна мысль в
голове: «Не устою, упаду, уроню флаг; пройдёт поезд че¬
рез меня... помоги, господи, пошли смену...»
И стало черно в глазах его, и пусто в душе его, и вы¬
ронил он флаг. Но не упало кровавое знамя на землю:
чья-то рука подхватила его и подняла высоко навстречу
подходящему поезду. Машинист увидел его, закрыл регу¬
лятор и дал контрпар. Поезд остановился.
Выскочили из вагонов^ люди, сбились толпой. Видят:
лежит человек весь в крови, без памяти; другой возле не¬
го стоит с кровавой тряпкой на палке.
Обвёл Василий всех глазами, опустил голову.
— Вяжите меня, — говорит: — я рельс отворотил.
В. М. Гаршин

МОРОЗ
I
ы ехали берегом Лены на юг, а зима догоняла
нас с севера. Однако мЬгло показаться, что она
идёт нам навстречу, спускаясь* сверху по те¬
чению реки.
В сентябре под Якутском было ещё довольно тепло, на
реке ещё не было видно ни льдинки. На одной из близких
с-танций мы даже соблазнились чудесною лунною ночью
и, чтобы не ночевать в душной юрте станочника \ только
что смазанной снаружи (на зиму) ещё тёплым навозом,
легли на берегу, устроив себе постели в лодках и укрыв¬
шись оленьими шкурами. Ночью мне показалось, однако,
что кто-то жжёт мне пламенем правую щёку. Я проснулся
и увидел, что лунная ночь ещё более побелела. Кругом
стоял иней, иней покрыл мою подушку, и это его прикос¬
новение казалось мне таким горячим. Моему товарищу,
спавшему в одной лодке со мной, снилось, вероятно, то
же самое. Луна светила ему прямо в лицо, и я видел
ужасные гримасы, появлявшиеся на нём то и дело. Сон
его был крепок и, вероятно, очень мучителен. В это время
в соседней лодке встал другой мой спутник, приподняв
дохи и шкуры, которыми он был прикрыт. Всё было бело 11 Станочник—ямщик с почтовой станции; в Сибири почтовая станция
называлась «станок».	'
122

и пушисто от изморози, и весь он казался белым приви¬
дением, внезапно возникшим из холодного блеска инея и
лунного света.	.
—- Бррр!.. — сказал он. — Мороз, братцы...
Лодка под ним кблыхнулась, и от её движения на во¬
де, послышал с» звон, как бы от разбиваемого стекла. Это
в местах, защищённых от быстрого течения, становились
первые «забереги», ещё тонкие, сохранившие следы длин¬
ных кристаллических игол, ломавшихся и звеневших, как
тонкий хрусталь... Река как будто отяжелела, почувство¬
вав первый удар мороза, а скалы вдолгь горных берегов
её, наоборот, стали легче, воздушнее. Покрытые инеем,
они уходили в неясную озарённую даль, искрящиеся, поч¬
ти прозрачные...
Это был первый привет мороза в начале длинного
пути... Приват весёлый, задорный, почти шутливый.
По мере 'того как мы медленно и с задержкам# под в и-,
гались далее к tory, зима всё крепла. Целые затоны стоя¬
ли уже покрытые плёнкой тёмного девственно чистого
льда, и камень, брошенный с берега, долго катился-,
скользя по гладкой поверхности и вызывая странный,'!все
повышающийся переливчатый звон, отражаемый эхози
горных ущелий. Дадее лёд, плотно схватив уже края реки
и окрепшие забереги, противился быстрому течению. Мо¬
роз всё продолжал свои завоевания, забереги расширя¬
лись, и каждый шаг в этой борьбе отмечался чертой изло¬
манных льдинок, показывавших, где ещё недавно было
живое течение, отступившее опять на сажень-другую к се
редине...	j
Потом кое-где на берегах лежал уже снег, резко отте¬
няя тёмную, тяжёлую речную струю. Ещё дальше — мел¬
кие горные речки присоединились к этой борьбе. Посте¬
пенно прибывая от истоков, они то и дело изламывали
свой лёд в устьях и кидали его в Лену, загромождая сво¬
бодное течение и затрудняя её собственную борьбу с мо¬
розом. Черты изломов на реке становились всё выше;
льдины, выбрасываемые течением на края заберегов, —-
всё толще. Они образовали уже настоящие валы, и порой
123

нам было видно с берега, как среди этих валов начина¬
лось тревожное движение. Это река сердито кидала в ско¬
вывавшие её неподвижные ледяные укрепления свободно
ещё двигавшимися по её стрежню льдинами, пробивала
бреши, крошила лёд в куски, в иглы, в снег, но затем
опять в бессилии отступала, а через некоторое время ока¬
зывалось, что белая черта излома продвинулась ещё
дальше, полоса льда стала шире, русло сузилось...
Чем дальше, тем эта борьба становилась упорнее и
грандиознее. Река швыряла уже не тонкие льдины, а це¬
лые огромные глыбы так называемого «тороса», которые
громоздились друг на друга в чудовищном беспорядке.
Картина становилась всё безотраднее. Ближе к берегам
торос уже застыл безобразными массами, а в середине он
всё ещё ворочался тяжёлыми, беспорядочными валами,
скрывая от глаз застывающее русло, как одичалая толпа
закрывает место казни... Вся природа, казалось, была
полна испуга и печального, почти торжественного ожида¬
ния. Пустынные ущелья горных берегов покорно отража¬
ли сухой треск ломающихся ледяных полей и тяжёлое
кряхтенье изнемогающей реки.
Ещё через некоторое время тёмная струя в середине
тоже побелела: по ней, тихо ворочаясь, сталкиваясь, шур¬
ша, густо плыли белые льдины сплошного ледохода, гото¬
вого окончательно стиснуть присмиревшее и обессилевшее
течение.
II
Однажды с небольшого берегового мыса мы увидели
среди этих тихо передвигавшихся ледяных масс какой-то
чёрный предмет, ясно выделявшийся на бело-жёлтом фо¬
не. В пустынных местах всё привлекает внимание, и среди
нашего маленького каравана начались разговоры и до¬
гадки.
— Ворона, — сказал кто-то.
. — Медведь, — возражал другой ямщик.
Мнения разделились. Одним чёрная точка казалась не
больше вороны, другим — не меньше медведя: отдалён¬
124

ное однообразие этих белых подвижных масс, лениво про¬
плывавших между высокими горами, совершенно извра¬
щало перспективу.
—	Откуда Же взяться медведю на середине реки? —
спросил я у ямщика, высказавшего предположение о
медведе.
—	С того берега. В третьем годе медведица вон с того
острова переправилась с тремя медвежатами.
—	Нонче тоже зверь с того берега на наш идёт. Вид¬
но, зима будет лютая...
—	Мороз гонит, — прибавил третий.
Весь наш караван остановился у мыса, ожидая при¬
ближения заинтересовавшего всех предмета. Белая ледя¬
ная каша между тем тихо подвигалась к нам, и было
заметно, что чёрная точка на нёй меняет место,*как бы
действительно переправляясь по льдинам к нашему бе¬
регу.
—	А ведь это, братцы, козуля, — сказал наконец один
из ямщиков.
—	Две, — прибавил другой вглядевшись.
Действительно, это оказались горные козы, и, дей¬
ствительно, их было две. Теперь нам уже ясно были вид¬
ны их тёмные изящные фигурки среди настоящего ледя¬
ного ада. Одна была побольше, »другая — поменьше.
Может быть, это были мать и дочь. Вокруг них льдины
бились, сталкивались, вертелись и крошились; при этих
столкновениях в промежутках что-то кипело и брызгало
пеной, а нежные животные, насторожившись, стояли на
большой сравнительно льдине, подобрав в одно место
свои тоненькие ножки...
—	Ну, что будет!:— сказал молодой ямщик е глубо¬
ким интересом.
Огромная льдина, плывшая впереди той, на которой
стояли козы, стала как будто замедлять ход и потом
начала разворачиваться, останавливая движение задних.
От этого вокруг животных поднялся вновь целый ад раз¬
рушения и плеска. Льдины становились вертикально, ле^
ли друг на друга и ломались с громким, как выстрелы,
125

треском.,По временам между ними открывалась и смыка¬
лась опять тёмная глубь. На мгновение два жалких тём¬
ных пятнышка совеем было исчезли в этом хаосе, но за¬
тем мы тотчас же заметили их на другой льдине. Опять
собрав свои тонкие, дрожащие ножки, козы стояли на
другой ледяной площадке, готовые к новому прыжку.
Это повторилось несколько раз, и каждый прыжок с рас¬
считанной неуклонностью приближал их к нашему берегу
и удалял от противоположного.
Можно было уже проследить план умных животных.
Невдалеке от нас конец мыса выступал острым краем в
реку, и здесь льдины, разгоняемые течением, разбивались
с особенной силой. Зато более отдалённые, избегавшие
линии удара, тотчас же подхватывались отражённой
струёй и уносились опять к другому берегу реки. Старшая
из двух коз?, видимо руководившая переправой, с каждым
прыжком, очевидно, направлялась на этот мысок, гремев¬
ший от напора ледохода... Видела ли она нас или нет, но
наше присутствие она явно не'принимала в соображение.
Мы тоже стояли на самом мысу неподвижно, и даже боль¬
шая остроухая и хищная станочная собака, увязавшаяся
за нами, очевидно была заинтересована совершенно бес¬
корыстно исходом этих смелых и трагически опасных эво¬
люций... Совсем уже близко от берега, в десятке саженей
от целой кучки людей, козы всё так же были поглощены
только столкновением льдин и своими прыжками. Когда
льдина, на которой они стояли, тихо кружась, подошла к
роковому месту, у нас даже захватило дыхание... Мгнове¬
ние... Сухой треск, хаос обломков, которые вдруг подня¬
лись кверху и поползли на обледенелые края мыса, — и
два чёрных тела легко, как брошенный камень, метнулись
на берег поверх этого хаоса.
Они были уже на берегу. Но на другой стороне косы
была тёмная полоса воды, а проход загораживала кучка
людей. Однако умное животное не задумалось ни на ми¬
нуту. Я заметил взгляд её круглых глаз, глядевших с
каким-то странным доверием, и затем она понеслась сама
и направила младшую прямо к нам. Станочная собака,
126

большой мохнатый Полкан, сконфуженно посторонилась,
когда старшая коза, загораживая младшую, пробежала
мимо неё, почти коснувшись боком её мохнатой шерсти.
Собака только поджала хвост и задумчиво отбежала в
сторону, как будто озадаченная собственным великоду¬
шием и опасаясь, что мы истолкуем его в невыгодном для
неё смысле. Но мы одобряли её сдержанность и только
радостно смотрели кверху, где два стройных тела- мель¬
кали на лету, распластываясь над верхушками скал...
В, Г. Короленко

МАЛЬЧИКИ
Ш олодя приехал! — крикнул кто-то на дворе.
— Володичка приехали!—завопила Наталья,
	 вбегая в столовую. — Ах, боже мой!
Вся семья Королевых, с часу на час поджидавшая
своего Володю, бросилась к окнам. У подъезда стояли
широкие розвальни, и от тройки белых лошадей шёл
густой туман. Сани были пусты, потому что Володя уже
стоял в сенях и красными, озябшими пальцами развязы¬
вал башлык. Его гимназическое пальто, фуражка, калоши
и волосы на висках были покрыты инеем, и весь он, с го¬
ловы до ног, издавал такой вкусный морозный запах, что,
глядя на него, хотелось озябнуть и сказать «бррр!»
Мать и тётка бросились обнимать и целовать его, Наталья
повалилась к его ногам и начала стаскивать с него вален¬
ки, сёстры подняли визг, двери скрипели, хлопали, а Ътец
Володи, в одной жилетке и с ножницами в руках, вбежал
в переднюю и закричал испуганно:
— А мы тебя ещё вчера ждали! Хорошо доехал? Бла¬
гополучно? Господи боже мой, да дайте же ему с отцом
поздороваться! Что я, не отец, что ли?
— Гав! Гав! — ревел басом Милорд, огромный чёр¬
ный пёс, стуча хвостом по стенам и мебели.
Всё смешалось в один сплошной, радостный звук, про¬
должавшийся минуты две. Когда первый порыв радости
прошёл, Королёвы заметили, что, кроме Володи, в перед-
5 Рассказы русских писателей
129

ней находился ещё один маленький человечек, окутанный
в платки, шали и башлыки и покрытый инеем; он непо¬
движно стоял в углу, в тени, бросаемой большой лисьей
шубой.	'
—	Володичка, а это же кто? — спросила шопотом
мать.
—	Ах! — спохватился Володя. — Это, честь имею
представить, мой товарищ Чечевицын, ученик второго
класса. Я привёз его с собой погостить у нас...
—	Очень приятно, милости просим, — сказал радостно
отец. — Извините, я по-домашнему, без сюртука... Пожа¬
луйте! Наталья, помоги господину Черепицыну раздеться!
Господи боже мой, да прогоните эту собаку! Это нака¬
зание!	•
Немного погодя Володя и его друг Чечевицын, оше¬
ломлённые шумной встречей и всё ещё розовые от холода,
сидели за столом и пили чай. Зимнее солнышко, проникая
сквозь снег и узоры на окнах, дрожало на самоваре и
купало свои чистые лучи в полоскательной чашке. В ком¬
нате было тепло, и мальчики чувствовали, как в их озяб¬
ших телах, не желая уступать друг другу, щекотались
тепло и мороз.	>
Ну вот, скоро и рождество! — говорил нараспев
отец, крутя из темнорыжего табаку папиросу. — А давно
ли было лето и мать плакала, тебя провожаючи? Ан ты
и приехал... Время, брат, идёт быстро! Ахнуть не успеешь,
как старость придёт. Господин Чибисов, кушайте, прошу
вас, не стесняйтесь! У нас попросту.
Три сестры Володи: Катя, Соня и Маша — самой стар¬
шей из них было одиннадцать лет — сидели за столом и
не отрывали глаз от нового знакомого. Чечевицын был
такого же возраста и роста, как Володя, но не так пухл и
бел, а худ, смугл, покрыт веснушками. Волосы у него бы¬
ли щетинистые, глаза узенькие, губы толстые, вообще
был рн очень некрасив, и если б на нём не было гимна¬
зической куртки, то по наружности его можно было бы
принять за кухаркина сына. Он был угрюм, всё время
молчал и ни разу не улыбнулся. Девочки, глядя на него,
130

сразу сообразили, что это, должно быть, очень умный и
учёный человек. Он о чём-то всё время думал и так был
занят своими мыслями, что когда его спрашивали о чём-
нибудь, то он вздрагивал, встряхивал головой и просил
повторить вопрос.
Девочки заметили, что и Володя, всегда весёлый и
разговорчивый, на этот раз говорил мало, вовсе не улы¬
бался и как будто даже не рад был тому, что приехал
домой. Пока сидели за чаем, он обратился к сёстрам
только раз, да и то с какими-то странными словами. Он
указал пальцем на самовар и сказал:
—	А в Калифорнии1 вместо чаю пьют джин2.
Он тоже был занят какими-то мыслями, и, судя по тем
взглядам, какими он изредка обменивался с другом сво¬
им Чечевицыным, мысли у мальчиков были общие.
После чаю все пошли в детскую. Отец и девочки сели
за сц)л и занялись работой, которая была прервана при¬
ездом мальчиков. Они ^делали из разноцветной бумаги
цветы и, бахрому для ёлки. Это была увлекательная и
шумная работа. Каждый вновь сделанный цветок девоч¬
ки встречали восторженными криками, даже криками
ужаса, точно этот цветок падал с неба, папаша тоже
восхищался и изредка бросал ножницы на пол, сердясь
на них за то, что они тупы. Мамаша вбегала в детскую с
очень озабоченным лицом и спрашивала:
—	Кто взял мои ножницы? Опять ты, Иван Николаич,
взял мои-ножницы?
—	Господи боже мой, даже ножниц не дают! — отве¬
чал плачущим голосом Иван Николаевич и, откинувшись
на спинку стула, принимал позу оскорблённого человека,
но через минуту опять восхищался.
В предыдущие свои приезды Володя тоже занимался
приготовлениями для ёлки или бегал на двор' поглядеть,
как кучер и пастух делали снеговую гору, но теперь он и
Чечевицын не обратили никакого внимания на разноцвет - * *1 Калифорния — один из штатов США.
* 'Д ж и н — хлебная водка.
131

ную бумагу и ни разу даже не побывали в конюшне, а
сели у окна и стали о чём-то шептаться; потом они оба
вместе раскрыли географический атлас и стали рассмат¬
ривать какую-то карту.
—	Сначала в Пермь... — тихо говорил Чечевицын... —
оттуда в Тюмень... потом Томск... потом... потом... в Кам¬
чатку... Отсюда самоеды * * перевезут на лодках через
Берингов пролив... Вот тебе и Америка... Тут много пуш¬
ных зверей.
—	А Калифорния?— спросил Володя.
—	Калифорния ниже... Лишь бы в Америку попасть, а
Калифорния не за горами. Добывать же себе пропитание
можно охотой и грабежом.
Чечевицын весь день сторонился девочек и глядел На
них исподлобья. После вечернего чая случилось, что его
минут на пять оставили одного с девочками. Неловко бы¬
ло молчать. Он сурово кашлянул, потёр правой ладонью
левую руку, поглядел угрюмо на Катю и спросил:
—	Вы читали Майн-Рида?2
—	Нет, не читала... Послушайте, вы умеете на конь¬
ках кататься?
Погружённый в свои мысли, Чечевицын ничего не от¬
ветил на этот вопрос, а только сильно надул щёки и сде¬
лал такой вздох, как будто ему было очень жарко. Он
ещё раз поднял глаза на Катю и сказал:
—	Когда стадо бизонов бежит через пампасы3, то
дрожит земля, а в это время мустанги *, испугавшись,
брыкаются и ржут.
Чечевицын грустно улыбнулся и добавил:
—	А также индейцы нападают на поезда. Но хуже
всего это москиты и термиты.
1 Самоеды — дореволюционное, теперь не употребляемое название ненцев
и некоторых других северных народов.
•Майн-Рид (1818—1883)—автор приключенческих романов из амери¬
канской жизни.	.
’ Пампйсы — равнинные, покрытые травой степи в Южной Америке.
* Мустйнги — одичавшие лошади в степях (прериях) Северной н Южной
Америки.	.
132

- А что это такое?
—	Это вроде муравчиков, только с крыльями. Очень
сильно кусаются. Знаете, кто я?
—	Господин Чечевицын.
—	Нет. Я Монтигомо Ястребиный Коготь, вождь не¬
победимых.
Маша, самая маленькая девочка, поглядела на него,
потом на окно, за которым уже наступал вечер, и сказала
в раздумье:
—	А у нас чечевицу вчера готовили.
Совершенно непонятные слова Чечевицына, и то, что
он постоянно шептался с Володей, и то, что Володя не
играл, а всё думал о чём-то, — всё это было загадочно и
странно. И обе старшие девочки, Катя и Соня, стали
зорко следить за мальчиками. Вечером, когда мальчики
ложились спать, девочки подкрались к двери и подслуша¬
ли их разговор. О, что они узнали! Мальчики собирались
бежать куда-то в Америку добывать золото; у них для
дороги всё было готово: пистолет, два ножа, сухари, уве¬
личительное стекло для добывания огня, компас и четыре
рубля денег. Они узнали, что мальчикам придётся пройти
пешком несколько тысяч вёрст, а по дороге сражаться с
тиграми и дикарями, потом добывать золото и слоновую
кость, убивать врагов, поступать в морские разбойники,
пить джин и в конце концов жениться на красавицах и
обрабатывать плантации. Володя и Чечевицын говорили с
увлечением, перебивали друг друга. Себя Чечевицын на¬
зывал при этом так: «Монтигомо Ястребиный Коготь», а
Володю — «бледнолицый брат мой».
—	Ты смотри же, не говори маме,—сказала Катя
Соне, отправляясь с ней спать. — Володя привезёт нам из
Америки золота и слоновой кости, а если ты скажешь, то
его не пустят.
Накануне сочельника Чечевицын целый день рассмат¬
ривал карту Азии и что-то записывал, а Володя, томный,
		О	V	о
пухлый, как укушенный пчелой, угрюмо ходил по комна¬
там и ничего не ел. И раз даже в детской он остановился
перед иконой, перекрестился и сказал:
134

—	Господи, прости меня грешного! Господи, сохрани
мою бедную несчастную маму!
К вечеру он расплакался. Идя спать, он долго обнимал
отца, мать и сестёр. Катя и Соня понимали, в чём тут де¬
ло, а младшая, Маша, ничего не понимала, решительно
ничего, и только при взгляде на Чечевицына задумыва¬
лась и говорила со вздохом:
—	Когда пост, няня говорит, надо кушать горох и че¬
чевицу.
Рано утром в сочельник Катя и Соня тихо поднялись
с постелей и пошли смотреть, как мальчики будут бежать
в Америку. Подкрались к двери.
—	Так ты не поедешь? — сердито спрашивал Чечеви¬
цын. — Говори: не поедешь?
—	Господи!—тихо плакал Володя. — Как же я по¬
еду? Мне маму жалко.
—	Бледнолицый брат мой, я прошу тебя, поедем! Ты
же уверял, что поедешь, сам меня сманил, а как ехать,
так вот и струсил.
—	Я... я не струсил, а мне... мне маму жалко.
—	Ты говори: поедешь или нет?
—	Я поеду, только... только погоди. Мне хочется дома
пожить.
—	В таком случае, я сам поеду! — решил Чечеви-
цын. — И без тебя обойдусь. А ещё тоже хотел охотить¬
ся на тигров, сражаться! Когда так, отдай же мои пи¬
стоны!
Володя заплакал так горько, что сёстры не выдержали
и тоже тихо заплакали. Наступила тишина.
—	Так ты не поедешь? — ещё раз спросил Чечевицын.
—	По... поеду.
—	Так одевайся!
И Чечевицын, чтобы уговорить Володю, хвалил Аме¬
рику, рычал, как тигр, изображал пароход, бранился,
обещал отдать Володе всю слоновую кость и все львиные
и тигровые шкуры.
И этот худенький, смуглый мальчик со щетинистыми
волосами ft веснушками казался девочкам необыкновен-
135

ным, замечательным. Это был герой, решительный, не¬
устрашимый человек, и рычал он так, что, стоя за дверь¬
ми, в самом деле можно было подумать, что это тигр или
лев.	.
Когда девочки вернулись к себе и одевались, Катя с
глазами, полными слёз, сказала:
.	— Ах, мне так страшно!
До двух часов, когда сели обедать, всё было тихо, но
за обедом вдруг оказалось, что мальчиков нет дома. По¬
слали в людскую, в конюшню, во флигель к приказчику —
там их не было. Послали в деревню — там не нашли.
И чай потом тоже пили без мальчиков, а когда садились
ужинать, мамаша очень беспокоилась, даже плакала.
А ночью опять ходили в деревню, искали, ходили с фона¬
рями на реку. Боже, какая поднялась суматоха!
На другой день приезжал урядник \ писали в столовой
какую-то бумагу. Мамаша плакала.
Но вот у крыльца остановились розвальни, и от тройки
белых лошадей валил пар.
—	Володя приехал! — крикнул кто-то на дворе.
—	Володичка приехали! —- завопила Наталья, вбегая
4L столовую.
^И'Мажщд залаял басом: «гав! гав!» Оказалось, что
мальчиков задержалиив городе, в Гостином дворе (там
они ходили и всё спрашивайигтде-Л^одаётся порох). Во¬
лодя кйк вошёл в переднюю, так и зарыдал и бросился
матери на шею. Девочки, дрожа, с ужасом думали о том,
что теперь будет, слышали, как папаша повёл Володю и
Чечевицына к себе в кабинет и долго там говорил с ними;
и мамаша тоже говорила и плакала.	•
—	Разве это так можно?—убеждал папаша.—Не дай
бог, узнают в гимназии, вас исключат. А вам стыдно, го¬
сподин Чечевицын! Нехорошо-с! Вы зачинщик, и, наде¬
юсь, вы будете наказаны вашими родителями. Разве это
так можно? Вы где ночевали?
—	На вокзале! — гордо ответил Чечевицын.
Урйдник — здесь: низший чин царской полиции.
136
/

Володя потом лежал, и ему к голове прикладывали
полотенце, смоченное в уксусе. Послали куда-то телеграм¬
му, и на другой день приехала дама, мать Чечевицына, и
увезла своего сына.
Когда уезжал Чечевицын, то лицо у него было суро¬
вое, надменное, и, прощаясь с девочками, он не сказал ни
одного слова; только взял у Кати тетрадку и написал в
знак памяти:
«МОНТИГОМО ЯСТРЕБИНЫЙ коготь».
А. П. Чехов

СКВОРЦЫ
ыла середина марта. Весна в этом году выдалась
ровная, дружная. Изредка выпадали обильные,
но короткие дожди. Уже ездили на колёсах по
дорогам, покрытым густой грязью. Снег ещё лежал сугро¬
бами в лесах и в тенистых оврагах, но на полях осел, стал
рыхлым и тёмным, и из-под него кое-где большими пле¬
шинами показалась чёрная, жирная, парившаяся на солн¬
це земля. Берёзовые почки набухли. Барашки на вербах
из белых стали жёлтыми и пушистыми. Зацвела ива. Пчё¬
лы вылетели из ульев за первым взятком. На лесных по¬
лянах робко показались первые подснежники.
Мы с нетерпением ждали, когда к нам в сад опять
прилетят старые знакомые — скворцы, эти милые, весё¬
лые, общительные птицы, первые перелётные гости, ра¬
достные вестники весны.
Много сотен километров нужно им лететь со своих
зимних становищ — с юга Европы, из Малой Азии, из се¬
верных областей Африки. Иным придётся сделать поболь¬
ше трёх тысяч километров. Многие пролетят над морями:
Средиземным или Чёрным. Сколько приключений и опас¬
ностей в пути: дожди, бури, плотные туманы, градовые
тучи, хищные птицы, выстрелы жадных охотников! Сколь¬
ко неимоверных усилий должно употребить для такого
путешествия маленькое существо, весом всего около
восьмидесяти-ста граммов! Право, нет сердца у стрелков,
138

уничтожающих птицу во время перелёта, когда, повинуясь
могучему зову природы, она стремится в то место, где
впервые проклюнулась из яйца и увидела солнечный свет
и зелень.
Птицы особенно чутки к переменам погоды и задолго
предугадывают их, но часто бывает, что перелётных
странников на середине безбрежного моря вдруг застиг¬
нет внезапный ураган, нередко со снегом. До берегов да¬
леко, силы ослаблены дальним полётом. Тогда погибает
вся стая, за исключением малой частицы наиболее силь¬
ных. Счастье для птиц, если встретится им в эти ужасные
минуты морское судно. Целой тучей опускаются они на
палубу, на рубку, на снасти, на борта, точно вверяя в
опасности свою маленькую жизнь человеку. И суровые
моряки никогда не обидят их. Морское поверье говорит
даже, что неизбежное несчастье грозит тому кораблю, на
котором была убита птица, просившая приюта.
Гибельными бывают порою и прибрежные маяки.
Маячные сторожа иногда находят по утрам, после туман¬
ных ночей, сотни и даже тысячц птичьих трупов на гале¬
реях, окружающих фонари, и на земле, вокруг здания.
Истомлённые перелётом, отяжелевшие от морской влаги,
птицы, достигнув вечером берега, бессознательно стре¬
мятся туда, куда их обманчиво манят, свет и тепло, и в
своём быстром лёте разбиваются грудью о толстое стекло,
о железо и камень. Но опытный старый вожак всегда спа¬
сает от этой беды свою стаю, взяв заранее другое направ¬
ление. Ударяются также птицы о телеграфные провода,
если почему-нибудь летят низко, особенно ночью и в ту¬
ман.
Сделав опасную переправу через морскую равнину,
скворцы отдыхают целый день и всегда в определённом,
излюбленном из года в год месте. Одно такое место мне
пришлось как-то видеть в Одессе, весною. Был этот дом
тогда совсем чёрен, и точно весь шевелился от великого
множества скворцов, обсевших его повсюду: на крыше, на
балконах, карнизах, подоконниках, наличниках, оконных
козырьках и на лепных украшениях. А нависшие теле¬
139

графные и телефонные проволоки были тесно унизаны
ими, как большими чёрными чётками. Как много было
там оглушительного крика, писка, свиста, трескотни,
щебетанья и всяческой скворчиной суеты, болтовни и ссо¬
ры! Несмотря на недавнюю усталость, они точно не могли
спокойно посидеть на месте ни минутки. То и дело стал¬
кивали друг друга, срываясь вверх и вниз, кружились,
улетали и опять возвращались. Только старые, опытные,
мудрые скворцы сидели в важном одиночестве и сте¬
пенно чистили клювами пёрышки.
Перелёты свои скворцы совершают очень быстро, де¬
лая в час иногда по восьмидесяти километров. Прилетят
на знакомое место рано вечером, подкормятся; чуть по¬
дремлют ночь; утром, ещё до зари, — лёгкий завтрак, и
опять в путь, с двумя-тремя остановками среди дня.
Итак, мы дожидались скворцов. Подправили старые
скворечники, покривившиеся от зимних ветров, подвесили
новые. Их у нас было три года тому назад только два, в
прошлом году пять, а нынче двенадцать. Досадно было
немного, что воробьи вообразили, будто эта любезность
делается для них, и тотчас же, при первом тепле, заняли
скворечники. Удивительная птица этот воробей, и везде он
одинаков — на севере Норвегии и на Азорских островах:
юркий плут, воришка, забияка, драчун, сплетник и пер¬
вейший нахал. Проведёт он всю зиму нахохлившись под
застрехой или в глубине густой ели, питаясь тем, что
найдёт на дороге, а чуть весна — лезет в чужое гнездо, что
поближе к дому, — в скворечье или ласточкино. А выго¬
нят его, он как ни в чём не бывало... Ерошится, прыгает,
блестит глазёнками и кричит: «Жив, жив, жив, жив, жив,
жив!» Скажите, пожалуйста, какое приятное известие для
мира!
Наконец, девятнадцатого вечером (было ещё светло),
кто-то закричал: «Смотрите — скворцы!»
И правда, они сидели высоко на ветках тополей и по¬
сле воробьёв казались непривычно большими и чересчур
чёрными. Мы стали их считать: один, два... пять.,, десять...
пятнадцать... И рядом, у соседей, среди прозрачных
140

по-весеннему деревьев, легко покачивались на гибких
ветвях эти тёмные неподвижные комочки/В этот вечер у
скворцов не было ни шума, ни возни. /
Два дня скворцы точно набирались сил и всё навеща¬
ли и осматривали прошлогодние знакомые места. А потом
началось выселение воробьёв. Особенно бурных столкно¬
вений между скворцами и воробьями я при этом не заме¬
чал. Обыкновенно скворцы по два сидят высоко над скво¬
речниками и, повидимому, беспечно О j чём-то болтают
между собою, а сами одним глазом, искоса, пристально
заглядывают вниз. Воробей нет-нет высунет свой острый
хитрый нос из круглой дырочки — и назад. Наконец, го¬
лод, легкомыслие, а может быть, робость дают себя знать.
«Слетаю, — думает, — на минутку — и сейчас же назад.
Авось перехитрю, авось не заметят». И только успеет от¬
лететь метра на два, как скворец — камнем вниз и уже у
себя дома. И уже теперь пришёл конец воробьиному вре¬
менному хозяйству. Скворцы стерегут гнездо поочерёдно:
один сидит — другой летает по делам. Воробьям никогда
до такой уловки не додуматься: ветреная, пустая, не¬
серьёзная птица. И вот с огорчения начинаются между
воробьями великие побоища, во время которых летят в
воздух пух и перья. А скворцы сидят высоко на деревь¬
ях да ещё подзадоривают: «Эй ты, черноголовый! Тебе
вон того, желтогрудого, во веки веков не осилить».—
«Как! Мне? Да я его сейчас!» —■ «А ну^ка...» И пойдет
свалка.
Обосновавшись в гнезде, скворец начинает таскать
туда мох, вату, перья, пух, тряпочки, солому, сухие тра¬
винки. Гнездо он устраивает очень глубоко, для того что¬
бы туда не пролезла лапой кошка или не просунула свой
длинный хищный клюв ворона.
А тут скоро и земля обсохла, душистые берёзовые
почки распустились. Вспахиваются поля, вскапываются
огороды. Сколько выползает на свет разных червяков,
гусениц, слизней, жучков и личинок! То-то раздолье! Скво¬
рец никогда весною не ищет своей пищи ни в воздухе на
лету, как ласточки, ни на дереве, как поползень или дятел.
142

Его корм V на земле и в земле. И знаете, сколько истреб¬
ляет он в течение лета всяких вредных для сада и огоро¬
да насекомых\если считать на вес? В триста раз больше
собственного вЦа. Зато и проводит он весь свой день в
непрерывном движении.
Интересно глядеть, когда он, идя между грядок или
вдоль дорожки, охотится за своей добычей. Походка его
очень быстра и чуть-чуть неуклюжа, с перевалочной с бо¬
ку на бок. Внезапно oi\останавливается, поворачивается
в одну сторону, в другую, склоняет голову то налево, то
направо. Быстро клюнет и побежит дальше. И опять, и
опять... Чёрная спинка его отливает на солнце металли¬
ческим зелёным или фиолетовым цветом, грудь в бурых
крапинках. И столько в нём во время этого промысла
чего-то делового, суетливого и забавного, что смотришь на
него подолгу и невольно улыбаешься.
Лучше всего наблюдать скворца рано утром, до вос¬
хода солнца, а для этого надо и вставать пораньше. Впро¬
чем, старинная умная поговорка гласит: «Кто рано встал,
тот не потерял». Если вы по утрам каждый день будете
сидеть тихо и без резких движений где-нибудь в саду или
в огороде, то скворцы привыкнут к вам и будут подходить
совсем близко. Попробуйте бросать птице червяков, или
крошки хлеба сначала издалека, потом всё уменьшая рас¬
стояние. Вы добьётесь того, что через некоторое время
скворец будет брать у вас пищу из рук и садиться вам на
плечо. А прилетев на будущий год, он очень скоро возоб¬
новит и заключит с вами прежнюю дружбу. Только не об¬
манывайте его доверия. Птица очень умна, наблюдатель¬
на, чрезвычайно памятлива.
И настоящую песню скворца надо слушать лишь ран¬
ним утром, когда первый розовый свет зари окрасит де¬
ревья и вместе с ними скворечники, которые всегда распо¬
лагаются отверстием на восток. Чуть немного согрелся
воздух, и скворцы уже расселись на высоких ветках и
начали свой концерт.	•
В середине мая скворец-мамаша кладёт четыре-пять
маленьких голубоватых глянцевитых яичка и садится на
143

них. Теперь у скворца-лапашй прибавилась некая обязан¬
ность — развлекать самку по утрам и вечерам своим пе¬
нием во всё время Высиживания, что продолжается около
двух недель. И надо сказать, в тот пешюд он уже не на¬
смешничает и никого не дразнит. Теперь песенка его неж¬
на, проста и очень мелодична. /
К началу июня уже вылупились птенцы. Птенец
скворца — это истинное чудовище; которое состоит цели¬
ком из головы, голова же — только из огромного, жёлто¬
го по краям, необычайно прожорливого рта. Для нежных
родителей наступило самое хлопотливое время. Сколько
маленьких ни корми, они всегда голодны. А тут ещё по¬
стоянная боязнь кошек и галок: страшно отлучиться дале¬
ко от скворечника.
Но скворцы — хорошие товарищи. Как только галки
или вороны повадились кружиться около Гнезда, немед¬
ленно назначается сторож. Сидит дежурный скворец на
маковке самого высокого дерева и тихонько посвисты¬
вает, зорко смотрит во все стороны. Чуть показались
близко хищники, сторож подаёт сигнал, и всё скворечье
племя слетается на защиту молодого поколения. Я видел
однажды, как все скворцы, гостившие у меня, гнали по
крайней мере за километр трёх галок. Что это было за
ярое преследование! Скворцы взмывали легко и быстро
над галками, падали на них с высоты, разлетались в
стороны, опять смыкались и, догоняя галок, снова за¬
бирались ввысь для нового удара. Галки казались та¬
кими неуклюжими, грубыми и беспомощными в своём
тяжёлом лёте, а скворцы были подобны каким-то
сверкающим, прозрачным веретёнам, мелькавшим в воз¬
духе.
Но вот уже конец июля. Однажды вы выходите в сад
и прислушиваетесь. Нет скворцов. Вы и не заметили, как
маленькие подросли и как они учились летать. Теперь они
покинули свои родные жилища и ведут новую жизнь в
лесах, на озимых полях, около дальних болот. Там они
сбиваются в небольшие стайки и учатся подолгу летать,
готовясь к осеннему перелёту. Скоро предстоит молодым
144

первый вейикий экзамен, из которого кое-кто и не выйдет
живым. \
Изредка, однако, скворцы возвращаются на минутку к
своим покинутьш отчим домам. Прилетят, покружатся в
воздухе, присядут\на ветке около скворечников, легкомыс¬
ленно Просвищут какой-нибудь вновь подхваченный мо¬
тив и улетят, сверкая лёгкими крыльями.
Но вот уже завернули первые холода. Пора в путь. По
велению могучей природы, вожак однажды утром подаёт
знак, и воздушная конница, эскадрон за эскадроном,
взмывает в воздух и стремительно несётся на юг.
До свиданья, милые скворцы! Прилетайте весною.
Гнёзда вас ждут.
А. И. Куприн

ПЕТЬКА НА ДАЧЕ
ИД сип Абрамович, парикмахер, поправил на груди
посетителя грязную простынку, заткнул её паль¬
цами за ворот и крикнул отрывисто и резко:
—	Мальчик, воды!
Посетитель, рассматривавший в зеркало свою физио¬
номию с тою обострённою внимательностью и интересом,
какие являются только в парикмахерской, замечал, что у
Л*его на подбородке прибавился ещё один угорь, и с не¬
удовольствием отводил глаза, попадавшие прямо на ху¬
дую маленькую ручонку, которая откуда-то со стороны
протягивалась к подзеркальнику и ставила жестянку с
горячей водой. Когда он поднимал глаза выше, то видел
отражение парикмахера, странное и как будто косое, и
подмечал быстрый и грозный взгляд, который тот бросал
вниз на чью-то голову, и безмолвное движение его губ от
неслышного, но выразительного шопота. Если его брил
не сам хозяин, Осип Абрамович, а кто-нибудь из подма¬
стерьев, Прокопий или Михаила, то шопот становился
громким и принимал форму неопределённой угрозы:
—	Вот погоди!
Это значило, что мальчик недостаточно быстро подал
воду и его ждёт наказание. «Так их и следует», — думал
посетитель, кривя голову набок и созерцая у самого сво¬
его носа большую потную руку, у которой три пальца
были оттопырены, а два другие, липкие и пахучие, нежнс
146

прикасались к щеке и подбородку, пока туповатая бритва
с неприятны^ скрипом снимала мыльную пену и жёсткую
щетину бороды.
Мальчик, не которого чаще всего кричали, назывался
Петькой и был самым маленьким из всех служащих в за¬
ведении. Другой мальчик, Николка, насчитывал от роду
тремя годами больше и скоро должен был перейти в под¬
мастерья. Уже и теперь, когда в парикмахерскую загляды¬
вал посетитель попроще, а подмастерья, в отсутствие хо¬
зяина, ленились работать, они посылали Николку стричь
и смеялись, что ему приходится подниматься на цыпочки,
чтобы видеть волосатый затылок дюжего дворника. Ино¬
гда посетитель обижался за испорченные волосы и подни¬
мал крик; тогда и подмастерья кричали на Николку, но
не всерьёз, а только для удовольствия окорначенного про¬
стака. Но такие случаи бывали редко, и Николка важни¬
чал и держался, как большой: курил папиросы, сплёвывал
через зубы, ругался и даже хвастался Петьке, что пил
водку, но, вероятно, врал. Вместе с подмастерьями он бе¬
гал на соседнюю улицу посмотреть на крупную драку, и
когда возвращался оттуда, счастливый и смеющийся,
Осип Абрамович давал ему две пощёчины: по одной на
каждую щёку.
Петьке было десять лет; он не курил, не пил водки и
не ругался и во всех этих отношениях завидовал товари¬
щу. Когда не было посетителей и Прокопий, проводивший
где-то бессонные ночи и днём спотыкавшийся от желания
спать, приваливался в тёмном углу за перегородкой, а
Михаила читал «Московский листок», — Петька и Никол¬
ка беседовали. Последний всегда становился добрее, оста¬
ваясь вдвоём, и объяснял «мальчику», что значит стричь
под польку, бобриком или с пробором. ,
Петышны дни тянулись удивительно однообразно и
похоже один на другой, как два родных брата. И зимою
%летом он видел всё те же зеркала, из которых одно бы¬
ло с трещиной, а другое было кривое и потешное.
И утром, и вечером, и весь божий день над Петькой висел
один и тот же отрывистый крик: «Мальчик, воды?», и он
147

всё’ подавал её, всё подавал. Праздников не бвило. По
воскресеньям, когда улицу переставали освещать окна
магазинов и лавок, парикмахерская до поздней ночи бро¬
сала на мостовую яркий сноп света, и прохожий видел
маленькую, худую фигурку, сгорбившуюся в углу на
своём Стуле и погружённую не то в думы, не то в тяжё¬
лую дремоту. Петька спал много, но ему почему-то всё
хотелось спать, и часто казалось, что всё вокруг него не
правда, а длинный неприятный сон. Он часто разливал
воду или не слыхал резкого крика: «Мальчик, воды!»,
и всё худел, а на стриженой голове у негр пошли нехоро¬
шие струпья. Даже нетребовательные посетители с брез¬
гливостью смотрели на этого худенького, веснушчатого
мальчика, у которого глаза всегда сонные, рот полуоткры¬
тый и грязные-прегрязные руки и шея. Около глаз и под
носом у него прорезались тоненькие морщинки, точно
проведённые острой иглой, и делали его похожим на со¬
старившегося карлика.
Петька не знал, скучно ему или весело, но ему хоте¬
лось в другое место, о котором он ничего не мог сказать,
где оно и какое оно. Когда его навещала мать, кухарка
Надежда, он лениво ел принесённые сласти, не жаловал¬
ся и только просил взять его отсюда. Но затем он забывал
о своей просьбе, равнодушно прощался с матерью и не
спрашивал, когда она придёт опять. А Надежда с горем
думала, что у неё- один сын — и тот дурачок.
Много ли, мало ли жил Петька таким образом, он не
знал. Но вот однажды в обед приехала мать, поговорила
с Осипом Абрамовичем и сказала, что его, Петьку, отпу¬
скают на дачу, в Царицыно, где живут её господа. Сперва
Петька не понял, потом лицо его покрылось тонкими мор¬
щинками от тихого смеха, и он начал торопить Надежду.
Той нужно было, ради пристойности, поговорить с Оси¬
пом Абрамовичем о здоровье его жены, а Петька тихонь¬
ко толкал её к двери и дёргал за руку. Он не знал, что
такое дача, но полагал, что она есть то самое место, куда
он так стремился. И он позабыл о Николке, который,
заложив руки в карманы, стоял тут же и старался с

обычною дерзостью смотреть на Надежду. Но в глазах его
вместо дерзости светилась глубокая тоска: у него совсем
не было матери, и он никогда не был на даче.
Вокзал с его разноголосою сутолокою, грохотом при¬
ходящих поездов, свистками паровозов, то густыми и сер¬
дитыми, как голос Осипа Абрамовича, то визгливыми и
тоненькими, как голос его больной жены, торопливыми
пассажирами, которые всё идут и идут, точно им и конца
нету, — впервые предстал перед оторопелыми глазами
Петьки и наполнил его чувством возбуждённости и нетер¬
пения. Вместе с матерью он боялся опоздать, хотя до от¬
хода дачного поезда оставалось добрых полчаса; а когда
они сели в вагон и поехали, Петька прилип к окну, и толь¬
ко стриженая голова его вертелась на тонкой шее, как
на металлическом стержне.
Он родился и вырос в городе, в поле был первый раз
в своей жизни, и всё здесь для него было поразительно
ново и странно: и то, что можно видеть так далеко, что
лес кажется травкой, и небо, бывшее в этом новом мире
удивительно ясным и широким, точно с крыши смотришь.
Петька видел его с своей стороны, а когда оборачивался
к матери, это же небо голубело в противоположном окне,
и по нём плыли беленькие радостные облачка. Петька то
вертелся у своего окна, то перебегал на другую сторону
вагона, с доверчивостью кладя плохо отмытую ручонку
на плечи и колени незнакомых пассажиров, отвечавших
ему улыбками. Но какой-то господин, читавший газету и
всё время зевавший, то ли от чрезмерной усталости, то ли
от скуки, раза два неприязненно покосился на мальчика,
и Надежда поспешила извиниться:
—	Впервой по чугунке едет — интересуется...
—	Угу!.. — пробурчал господин и уткнулся в газету.
Надежде очень хотелось рассказать ему, что Петька
уже три года живёт у парикмахера и тот обещал поста¬
вить его на ноги, и это будет очень хорошо, потому что
женщина она одинокая и слабая и другой поддержки на
случай болезни или старости у неё нет. Но лицо у господи¬
на было злое, и Надежда только подумала всё это про себя.
150

Направо от пути раскинулась кочковатая равнина,
темнозелёная от постоянной сырости, и на краю её были
брошены серенькие домики, похожие на игрушечные, а на
высокой зелёной горе, внизу которой блистала серебри¬
стая полоска, стояла такая же игрушечная белая церковь.
Когда поезд со звонким металлическим лязгом, внезапно
усилившимся, взлетел на мост и точно повис в воздухе
над зеркальной гладью реки, Петька даже вздрогнул от
испуга и неожиданности и отшатнулся от окна, но сейчас
же вернулся к нему, боясь потерять малейшую подроб¬
ность пути. Глаза Петькины давно уже перестали казать¬
ся сонными, и морщинки пропали. Как будто по этому
лицу кто-нибудь провёл горячим утюгом, разгладил мор¬
щинки и сделал его белым и блестящим.
В первые два дня Петькина пребывания на даче богат¬
ство и сила новых впечатлений, лившихся на него и свер¬
ху и снизу, смяли его маленькую и робкую душонку. Всё
здесь было для него живым, чувствующим и имеющим во¬
лю. Он боялся леса, который покойно шумел над его голо¬
вой и был тёмный, задумчивый и такой страшный в своей
бесконечности; полянки, светлые, зелёные, весёлые, точ¬
но поющие всеми своими яркими цветами, он любил и
хотел бы приласкать их, как сестёр, а темносинее небо
звало его к себе и смеялось, как мать. Петька волновался,
вздрагивал и бледнел, улыбался чему-то и степенно, как
старик, гулял по опушке и лесистому берегу пруда. Тут
он, утомлённый, задыхающийся, разваливался на густой
сыроватой траве и утопал в ней; только его маленький
веснушчатый носик поднимался над зелёной поверхностью.
В первые дни он часто возвращался к матери, тёрся воз¬
ле неё, и когда барин спрашивал его, хорошо ли на да¬
че, — конфузливо улыбался и отвечал:
— Хорошо!..
И потом снова шёл к грозному лесу и тихой воде и
будто допрашивал их о чём-то.
Но прошло ещё два дня, и Петька вступил в полное
соглашение с природой. Это произошло при содействии
гимназиста Мити из «Старого Царицына». У гимназиста
151

Мити лицо было смугложёлтым, волосы на макушке стоя*
ли торчком и были совсем белые — так выжгло их солн¬
це. Он ловил в пруду рыбу, когда Петька увидал его,
бесцеремонно вступил с ним в беседу и удивительно скоро
сошёлся. Он дал Петьке подержать одну удочку и потом
повёл его куда-то далеко купаться. Петька очень боялся
идти в воду, но когда вошёл, то не хотел вылезать из неё
и делал вид, что плавает: поднимал нос и брови кверху,
захлёбывался и бил по воде руками, поднимая брызги.
■В эти минуты он был очень похож На щенка, впервые по¬
павшего в воду. Когда Петька оделся, то был синий от
холода и, разговаривая, ляскал зубами. По предложению
того же Мити, неистощимого на выдумки, они исследова¬
ли развалины дворца: лазали на заросшую деревьями
крышу и бродили среди разрушенных стен громадного
здания. Там было очень хорошо: всюду навалены груды
камней, на которые с трудом можно взобраться, и промеж
их растут молодая рябина и берёзки, тишина стоит мёрт¬
вая, и чудится, что вот-вот выскочит кто-нибудь из-за
угла или в растрескавшейся амбразуре окна покажет¬
ся страшная-престрашная рожа. .Постепенно Петька
почувствовал себя на даче как дома и совсем забыл,
что на свете существует Осип Абрамович и парикмахер¬
ская.
' — Смотри-ка, растолстел как! Чистый купец! — радо¬
валась Надежда, сама толстая и красная от кухонного
жара, как медный самовар.
Она приписывала это тому, что много его кормит. Но
Петька ел совсем мало —не потому, чтобы ему не хоте¬
лось есть, а некогда было возиться: если бы можно было
не жевать, глотать сразу, а то нужно жевать, а в про¬
межутки болтать ногами, так как Надежда ест медленно,
обгладывает кости, утирается передником и рйзговари-
вает о пустяках. А у него дела было по горло: нужно пять
раз выкупаться, вырезать в орешнике удочку, накопать
червей — на всё это требуется время.
Теперь Петька бегал босой, и это в тысячу раз прият¬
нее, чем в сапогах с толстыми подошвами; шершавая
152

земля так ласково то жжёт, то холодит ногу. Свою подер¬
жанную гимназическую куртку, в которой он казался со¬
лидным мастером парикмахерского цеха, он также снял и
изумительно помолодел. Надевал он её только вечерами,
когда ходил на плотину смотреть, как катаются на лод¬
ках господа:' нарядные, весёлые, они со смехом садятся в
качающуюся лодку, и та медленно рассекает зеркальную
воду, а отражённые деревья колеблются, точно по ним
пробежал ветерок.
В исходе недели барин привёз из города письмо, адре¬
сованное «куфарке Надежде», и когда прочёл его адреса¬
ту, адресат заплакал и размазал по всему лицу сажу,
которая была на переднике. По отрывочным словам, со¬
провождавшим эту операцию, можно было понять, что
речь идёт о Петьке, Это было уже ввечеру. Петька на
заднем дворе играл сам с собою в «классики» и на¬
дувал щёки, потому что так прыгать было значительно
легче.
Гимназист Митя научил этому глупому, но интересно¬
му занятию, и теперь Петька, как истый спортсмен, совер¬
шенствовался в одиночку.
Вышел барин и, положив руку на плечо, сказал:
—	Что, брат, ехать надо!
Петька конфузливо улыбался и молчал.
«Вот чудак-то!» — подумал барин.
—	Ехать, братец, надо.
Петька улыбался. Подошла Надежда и со слезами
подтвердила:
—	Надобно ехать, сынок!
—	Куда? — удивился Петька.
Про город он забыл, а другое место, куда ему всегда
хотелось уйти, уже найдено.
—	К хозяину, Осипу Абрамовичу.
Петька продолжал не понимать, хотя дело было ясно,
как божий день. Но во рту у него пересохло и язык дви¬
гался с трудом, когда он спросил:
—	А как же завтра рыбу ловить? Удочка — вот
она...
154

—	Что же поделаешь!.. Требует. Прокопий, говорит,
заболел, в больницу свезли. Народу, говорит, нету. Ты не
плачь: гляди, опять отпустит — он добрый, Осип Абра¬
мович.
Йо Петька и не думал плакать и всё не понимал. Но
постепенно мысли Петькины стали проясняться. И тогда
Петька удивил мать, расстроил барыню и барина: он не
просто заплакал, как плачут городские дети, худые и
истощённые, — он закричал громче самого горластого му¬
жика и начал кататься по земле. Худая ручонка его сжи¬
малась в кулак и била по руке матери, по земле, по чём
попало, чувствуя боль от острых камешков и песчинок, но
как будто стараясь ещё усилить её.
Своевременно Петька успокоился, и барин говорил
барыне, которая стояла перед зеркалом и вкалывала в во¬
лосы белую розу:	'
—	Вот видишь, перестал — детское горе непродолжи¬
тельно.
—	Но мне всё-таки очень жаль этого бедного маль¬
чика.
—	Правда, они живут в ужасных условиях, но есть
люди, которым живётся и хуже. Ты готова?
И они пошли в сад Дипмана, где в этот вечер были
назначены танцы и уже играла военная музыка.
На другой день, с семичасовым утренним поездом,
Петька уже ехал в Москву. Опять перед ним мелькали
зелёные поля, седые от ночной росы, но только убегали не
в ту сторону, что раньше, а в противоположную. Подер¬
жанная гимназическая курточка облекала его худенькое
тело, из-за ворота её выставлялся кончик белого бумаж¬
ного воротничка. Петька не вертелся и почти не смотрел
в окно, а сидел такой тихонький и скромный, и ручонки
его были благонравно сложены на коленях. Глаза были
сонливы и апатйчны, тонкие морщинки, как у старого
человека, ютились около глаз и под носом. Вот замелька¬
ли у окна столбы и стропила платформы, и поезд остано¬
вился.
Толкаясь среди торопившихся пассажиров, они вышли
155

на грохочущую улицу, и большой жадный город равной
душно поглотил свою маленькую жертву.
—	Ты удочку спрячь! — сказал Петька, когда мать
довела его до порога парикмахерской.
—	Спрячу, сынок, спрячу! Может, ещё приедешь.
И снова в грязной и душной парикмахерской звучало
отрывистое: «Мальчик, воды!», и посетитель видел, как к
подзеркальнику протягивалась маленькая грязная рука,
и слышал неопределённо угрожающий шопот: «Вот пого¬
ди!» Это значило, что сонливый мальчик разлил воду или
перепутал приказания. А по ночам, в том месте, где спали
рядом и Николка и Петька, звенел и волновался тихий
голосок и рассказывал о даче и говорил о том, чего не
бывает, чего никто не видел никогда и не слышал.
Л, Н. Андреев

If
гюросрсстаоу
МЕДВЕДЬ
ад самым берегом стояла великолепная дача, по¬
хожая на белый дворец, — в ней жили господа.
Даже и не жили — они всё время проводили за
границей, и дача стояла пустая. Но её охраняли и за ней
ухаживали, и для этого во дворе жило много народу:
дворники, сторожа, кучера, садовники, горничные, лакеи.
Жил в сторожах рязанский крестьянин, переселив¬
шийся года два назад на Кавказ с большой семьёй. Стар¬
шему, Галактиону, четырнадцать лет. Жена, крепкая рос¬
сийская женщина, хорошая работница, вот уж полтора
года лежит жёлтая и раздувшаяся от злой кавказской ли¬
хорадки и слабым, замученным голосом всё скрипит:
— Галаша, сынок, ты бы мне медвежатники добыл,
что ли! Так и вертит в носу, так и вертит! Кабы съела ку¬
сочек, поздоровила, гляди. Уж так-то хочется, так-то хо¬
чется!	.
Жалко Галактиону матки, да как добудешь? За эти
два года он отлично выучился стрелять, да на медведей
отец не пускает, и некогда: то винограды вскапывать, то
в огороде, то скалу порохом взрывать, — от работы неко¬
гда и оторваться.
От дачи в одну сторону тянулось бесконечное синее
море, а сзади, возвышаясь друг над другом, уходили в не¬
бо горы.
157

Ближние были густозелёные, покрытые дремучими
лесами; дальше синели затянутые фиолетовой дымкой,
а за нимй громоздились белые, как сахар, снеговые
хребты.	v
Леса и горы тут пустынны — редко встретишь челове¬
ка, но тут своя жизнь, своё население: бродят грациозные
козы, а за ними серой толпой, низко опустив лобастые
головы, — волки. Одиноко разгуливают медведи, делови¬
тые, наблюдательные, всё примечающие, ко всему прислу¬
шивающиеся. Прыгают по деревьям белки. Раздвигая
кусты могучей грудью, с треском проходят огромные, с
чудовищно косматыми плечами зубры, которых во всём
мире осталась только горсточка на Кавказе.
Много по кавказским горам и лесам звериного и
птичьего населения, — охотнику тут раздолье. Много и
гадов всяких: в траве, в каменистых щелях извиваются
гадюки; на припёке греются маленькие красные змейки,
от укуса которых человек и зверь быстро умирают; на
камнях выползают греться смертоносные скорпионы, по¬
хожие на» рака. Бегают проворные сколопендры, много¬
ножки, и серые ядовитые фаланги, похожие на большого
длинного паука, охотятся на мух, ловко хватая длинными
мохнатыми лапами.
И
Рано утром, в воскресенье, ещё солнце не вставало,
Галактион потихоньку от отца вскинул охотничий мешок с
хлебом, взял подвязанное верёвочкой ружьё, мешочек с
порохом и пулями и вышел.
Море только что проснулось, было светлое, покойное
и еле заметно дымило тонким туманом утреннего дыха¬
ния. Прибой мягко, ласково шуршал, чуть, набегая на
мокрые голыши тонко растекающимся зеленоватым стек¬
лом. Косо белели' вдали, не разберёшь — крылья Ли чаек,
рыбачьи ли паруса.	I	'
Галактион пошёл по знакомой тропке, уходившей в
горы. Лес тоже только недавно проснулся и стоял све¬
158

жий, прохладный, в утреннем уборе алмазно дрожащей
росы.
Долго он шёл, подымаясь выше и выше. На тропинке,
загораживая её всю, показалась маленькая горская ло¬
шадь. Её не видно было под огромными, перекинутыми
через деревянное седло, чувалами, набитыми древесным
углём. За ней, так же осторожно и привычно ступая по
каменистой тропинке, гуськом шли ещё три лошади с ка-
чающийися по бокам огромными чувалами. На четвёртой,
свесив длинные ноги почти до земли, ехал знакомый гру¬
зин, Давид Магарадзе.
Увидев Галактиона, он улыбнулся, ласково и привет¬
ливо кивая головой, и заговорил, останавливая лошадь,
чисто по-русски, лишь с лёгким акцентом:
—	Здравствуй! На охоту собрался?
Передние лошади сами остановились, и от их дыхания
чуть шевелились по бокам огромные чувалы, а на белый,
хрящеватый камень тоненькой струйкой посыпалась
угольная пыль.
—	Эх, вот работа у меня сейчас, а то б с тобой мах¬
нул! На Мзымте стадо коз видел — так и полыхнули в
горы, только камни посыпались. — У Давида горели чёр¬
ные глаза — он был страстный охотник. — А в монастыре
всё просят, чтоб с ружьём прийти — медведи одолева¬
ют, сад весь пообломали. Ге-а... о-о!..— гортанно крик¬
нул он.	'
Шевельнулись чувалы, тронулась передняя лошадь, за
ней вторая, третья, поехал и Давид, подталкивая ногами
под брюхо, ласково кивая мальчику головой. Вот на
повороте на минуту показались растопыренные по бокам
чувалы и скрылись. Галактион остался один. Издали до¬
нёсся голос Давида:
—	В монастырь зайди — просили!
—	Ла-а-дно!
Деревья неподвижно стояли; в ветвях гомозились пти¬
цы; верхушки тронуло взошедшее солнце.
Долго мальчик карабкался, хватаясь за ветви и вы¬
ступившие корни. Из-под ног срывались камни и,
159

прыгая, катились вниз, а со лба падали крупные капли
пота.
Часа через два, задыхаясь, с бьющимся сердцем* он
выбрался из лесу на каменистую площадку. Далеко вни¬
зу расстилалось синее море.
Кругом стояли скалы, старые, потрескавшиеся. Высо¬
ко из расщелины отвесной скалы тянулась, протягивая
корявые ветви, уродливая сосенка.. Никто не знает, как её
занесло туда й как она держалась на бесплодном камне.
Гигантские обломки были причудливо наворочены. Как
будто жили здесь великаны и стали строить невиданное
жилище. Сорвали с гор каменистые верхушки, сбросили
и нагромоздили здесь, да потом раздумали и ушли. Так
мертво всё и осталось, лишь из расщелины одиноко про¬
тягивала уродливые руки корявая сосенка.
Мальчик осторожно прошёл между камнями, где мель¬
кали змеи. Площадка обрывалась отвесной стеной. Дале¬
ко внизу белело ложе высохшего ручья.
Выбрался из ущелья, перевалил горный отрог, и среди
синевших гор в лесной долине открылся белевший келья¬
ми и церковью с золотым крестом монастырь.
Зашёл к знакомому монаху. Монах был откормленный,
краснорожий, с огромным брюхом. Он повёл мальчика
мимо пчельника. Кругом звенели, золотисто мелькая,
пчёлы.
«Хотя бы медку дал», — подумал Галактион, втягивая
носом сладкий запах разогретого мёда.
—	Одолевают, одолевают нас медведи, — сказал мо¬
нах, поправляя скуфью,—просто сладу нету. Чуть от¬
вернёшься ночью — двух-трёх ульев нету, заберётся, пова¬
лит и лапой всё выгребет. И не укараулишь — хитрые!
—	Мне Давид говорил. С углём я его встретил.
—	А далеко встретил?
—Да только что стал подыматься.
— Он вчера у нас был с углём. Просили его. Говорит,
ружья не захватил, дома.
—	А отчего же вы сами, отец, не стреляете их? Тут у
вас раздолье, охота великолепная.
160

Монах присел на срубленный пень.
—	Нам нельзя. Устав монастырский не велит оружия
в руки брать, не токмо кровь живую проливать. Вам мож¬
но, вы в миру, а мы божье дело делаем.
Помолчали. Галактион подумал: «Божье! Пьянствуете
тут, обжираетесь, народ обманываете и заставляете на
себя работать. Ружья, вишь, ему в руки нельзя взять, а
бездельничать можно, — привыкли всё чужими руками
загребать».
Хотелось встать и уйти, а, с другой стороны, уж очень
хорошо было на медведя поохотиться.
—	Вот садись тут в засаду. Ночи светлые, луна.
В конце сада сливы поспели, так туда стали таскаться, —
все деревья пообломали.
—	А вы, батюшка, ежли убью медведя, медку дайте,
матке понесу, больная дюже!
—	Ну, там видно будет, — уклончиво ответил монах и
ушёл.
III
Вечером взошла луна, и сад, и лес, и горы стали вол¬
шебными. Всюду голубые тени, в просветах листвы —
лунное сияние, деревья, как очарованные, и на верхушках
голубовато облитых гор зубчато чернеют леса.
Отчего всё так таинственно, непонятно, всё иначе, чем
днём?
Галактион лежит на спине в густом малиннике на
охапке душистой травы, которую нарвал на пчельнике.
Над ним бездонный синий океан, и на нём высоко сияю¬
щая луна. И в её сиянии звёзды побледнели и попрята¬
лись.
Иногда наплывает жемчужное облачко, покроет, скво¬
зя, луну. Луна бежит в одну сторону, облачко — в дру¬
гую. Облачко дымчато растает, а луна опять одна и
сияет на беспредельном синем океане.
Мальчик осторожно раздвигает малинник; таинствен¬
но стоят чёрные деревья с простёртыми ветвями, и в одну
сторону от них тянутся голубые тени.
162

Ни звука, ни шороха. Изредка в это сонное молчание
впивается томительный крик маленькой совы «сплюшки»,
невидимо летающей: «Сплю-у... сплю-у.,.», или доносятся
вой, визг и крики — шакалы возятся в лесу.
Ружьё, заряженное пулей, лежит возле. Галактион за¬
водит веки, надоело ждать, а когда открывает, — всё то
же: молчание, покой и сияющая луна, но тени на земле
передвинулись — время идёт.
«Нет, видно, Михаил Иванович сегодня не заявится!»
Он решил подождать,, пока луна опустится к самому
лесу, и тогда уходить.
Поднял глаза — под деревом стоит человек. Присмот¬
релся — медведь на задних лапах внимательно осматри¬
вается и нюхает воздух. Мальчик затаил дыхание. Долго
глядел и нюхал медведь. Потом не спеша опустился на
передние лапы, подошёл к дереву и обнюхал его со всех
сторон. Опять поднялся неуклюже на задние лапы, не¬
уклюже облапил дерево и полез.
В его фигуре, в движениях бьиш медлительность, мед¬
вежья неповоротливость, но не успел мальчик и глазом
моргнуть, как медведь очутился на дереве и уселся на
развилке ветвей.
Дерево низенькое, и Галактиону отлично видно каждое
движение медведя. Он осторожно приладил рогулю, поло¬
жил ружьё. Стрелять хорошо и близко, только надо сразу
свалить, а то задерёт.
Медведь помахивал к себе лапой, очевидно ловил сли¬
вы, но никак не мог поймать: ветви тонкие, а сливы — на
концах веток, и когда он нагибался, всё трещало и гну¬
лось, никак Мишка не достанет слив. Он поворочался,
прислушался, потом, захватив два толстых сука, стал
с силой трясти всё дерево. Сливы посыпались дож¬
дём. Галактион ждал: хотелось посмотреть, что дальше
будет.
В ту же минуту послышалось торопливое чавканье
под деревом. Глядь, а там целое семейство диких сви¬
ней, и большое семейство: папаша, мамаша, дедушка,
бабушка и .целый выводок поросят, больших и малень¬
163

ких. Все они торопливо подбирали с земли сливы, вкус¬
но чавкая.
Медведь ещё два раза сильно тряхнул дерево и стал
спускаться, перехватывая ствол лапами.
Только коснулся земли, свиньи прыснули в кусты; и
медведь с удивлением стал обнюхивать пустую землю,
всю пропитанную запахом свиных следов. Походил-похо¬
дил, посмотрел в одну сторону, в другую — никого. Лишь
круглая, ясная луна на высоком небе, да горы неровно
вырезываются зубчатым лесом на верхушках, да голубые
тени от деревьев ещё более передвинулись.
Мишка недовольно поурчал и опять полез на дерево, а
свиньи — тут как тут, все расположились кольцом, осто¬
рожно похрюкивая в ожидании. Медведь глянул на них
свирепо и стал спускаться. Свиньи моментально исчез¬
ли. Мишка снова полез, поглядывая вниз. Охватив сук,
опять с силой тряхнул, сливы посыпались, шлёпая о
землю.
Медведь, не теряя ни секунды, неуклюже и в то же
время с поразительной быстротой стал спускаться. Маль¬
чик глянул, ухватил зубами пальцы и стал кусать: хохот
душил его, до того уморительна была фигура.
Но как ни проворен был Мишка, свиньи оказались
проворнее; когда он спустился, на земле только воняли
их следы, а сами они рассыпались по кустам, подобрав
до одной все сливы.
Медведь долго ходил, качая головой, сердито урча, на
все корки «ругал» свиней и свиную породу. Становился на
задние лапы, долго смотрел в кусты. Было тихо, молча¬
ливо, пустынно.. Всё залито с одной стороны лунным све¬
том, с другой лежали густоголубые тени.
Опять походил, качая головой и неодобрительно урча,
грозил кому-то. И полез на дерево в третий раз. А свиньи
уже стоят кольцом вокруг дерева в ожидании. Медведь
глянул на них сердито и не спешил трясти. Долго он во¬
зился, примащиваясь, потом захрустел косточкой — до-
стал-таки, видно, сливу лапой.
Опять схватил за сук, тряхнул и в ту же секунду по¬
164

вис на передних лапах и повалился сверху прямо на сви¬
ней. Они с отчаянным визгом кинулись бежать, а мальчик
неудержимо расхохотался и повалился на траву.
Когда поднялся, не было ни медведя, ни свиней.
Стояла одинокая ободранная слива. Сад спал. Спали
осеребрённые горы, всё так же чернея зубчатым лесом, и
бежала мимо жемчужного облака луна.
«Сплю-у!.. сплю-у!..» — томительно, с тоской, зами¬
рает в насыщенном лунном сиянии. Вдруг завозятся в
лесу, нарушая молчание визгом и хохотом, шакалы, и
опять тишина, и сияние неспящей луны, и горы, и непо¬
движный сад.
Галактион поднял ружьё и сумку.
— Эх, жалко медвежатники матке, не добыл, и мёду
теперь не даст толстопузый...
Идёт Галактион, хочется спать.
Да как вспомнит неуклюжий, на мгновенье повисший
медвежий зад и как он повалился на свиного дедушку,
громко расхохочется на весь сад.
Мальчик разыскивает на поляне свежескошенную
копну, забирается в неё, — чудесно выспится до утра.
Месяц стал ниже, уже касается верхушек деревьев, —
ему тоже хочется спать. Всё потемнело.
А. С. Серафимович

ДОМОЙ
/
летняя ночь. Луна светила весело и
она заливала своим серебром поляны
пронизывала лучами леса, золотила
реки... В эту самую ночь из дверей переселенческого 1 ба¬
рака крадучись вышел Сёмка, вихрастый бледнолицый
мальчик лет одиннадцати, огляделся, перекрестился и
вдруг побежал что было мочи по направлению к полю, от¬
куда начиналась «расейская» дорога. Боясь погони, он
часто оглядывался, но никто за ним не бежал. И он бла¬
гополучно достиг сначала поляны, а потом и трактового
пути 2. Здесь он остановился, что-то подумал и потихонь¬
ку пошёл вдоль по дороге.
Это был один из тех бездомных детей, которые остают¬
ся сиротами после переселенцев. Родители его умерли
в пути от тифа, и Сёмка остался одиноким среди чужих
людей и среди чужой природы, вдалеке от родины, кото¬
рую он помнил лишь по белой каменной церкви, по ветря¬
1 Переселенческий. В старой России некоторые крестьяне, пытаясь
избавиться от нищеты, переселялись из родных деревень в окраинные, мало
населённые районы, главным образом в Сибирь. Там они могли получить луч
шие участки земли. Много месяцев шли переселенцы с семьями пешком, терпе¬
ли крайнюю нужду и лишения, так как царское правительство не помогало им.
От голода и болезней во время переселения погибало много переселенцев, осо¬
бенно детей.
* Трйктовый путь, тракт — большая проезжая дорога.
ыла ясная
_ и
спокойно;
и дороги,
166

ным мельницам, по речке Узюпке, где бывало купался с
товарищами, и по селу, которое называлось Белое. Но
где эта родина, это село и речка Узюпка, было для него
такой же тайной, как и то место, где он находился сейчас.
Он помнил одно: что пришли они сюда вот по этой самой
дороге, что переезжали раньше поперёк какую-то широ¬
кую реку, а ещё раньше плыли долго на пароходе, ехали
на машине, опять плыли на пароходе и опять ехали на
машине, и ему казалось, что стоит пройти лишь эту доро¬
гу, как будет река, потом машина, а там уже будет и реч¬
ка Узюпка, и село Белое, и родной дом, к которому он так
привык и знает наперечёт всех сельских стариков и маль¬
чишек. Помнил он ещё, как умерли его отец и мать, как
их положили в гроб и отнесли куда-то за рощу, на незна¬
комый погост. Помнил Сёмка ещё и то, как он плакал и
просился домой, но его заставили жить здесь, в бараке,
кормили хлебом и щами и всегда говорили: «Теперь не до
тебя». Даже начальник Александр Яковлевич, который
всеми распоряжался, закричал на него и приказал жить,
а если будет мешаться, то обещал выдрать за волосЬь
И Сёмка волей-неволей жил и тосковал. Вместе с ним
жили в бараке ещё три девочки и один мальчик, которых
забыли здесь родители и ушли неизвестно куда, но те дети
были такие маленькие, что нельзя было с ними ни играть,
ни шалить.
Проходили дни и недели, а Сёмка всё жил в ненавист¬
ном бараке, не смея никуда отлучиться. Наконец ему на¬
доело. Ведь вот же она, та самая дорога, по которой они
пришли сюда из «Расеи»! Не пускают добром, так он сам
убежит. Разве долго? И опять он увидит родную Узюпку,
родное Белое, опять увидит Малашку, Васятку и Митьку,
своих закадычных приятелей, пойдёт к учительнице Афро-
синье Егоровне, пойдёт к поповым мальчикам, у которых
растёт много вишен и яблок...
Хотя страх быть пойманным и удерживал Сёмку дол¬
гое время, однако надежда увидеть свою речку, своих то¬
варищей и родное село была так велика и соблазнитель¬
на, что Сёмка, затаив в душе заветную мечту, выбрал
167

удобное время и, отказавшись навек от даровых щей, вы¬
бежал на дорогу и был вполне счастлив, что возвращается
домой. Ему казалось, что нигде нет такого хорошего мес¬
та, как Белое, и во всём свете нет такой хорошей реки,
как Узюпка.
Уже луна приближалась к горизонту, уже наступало
утро, а Сёмка всё шёл по дороге, вдыхая свежий росистый
воздух и радуясь тому, что всякий шаг приближает его к
дому.
//
Кажется, всё, что только возможно придумать для че¬
ловека, всё это видала и испытала обширная Сибирь, и
ничем не удивишь её, никакою новинкой. Проходили по
ней тысячи вёрст закованные арестанты, громыхая тяжё¬
лыми цепями, кололи и рыли в тёмных рудниках её недра,
томились в её острогах; по её дорогам, весело звеня бу¬
бенцами, мчатся резвые тройки, а по тайгам бродят бег¬
лые каторжники, воюя со зверями, и то выжигают селе¬
ния, то питаются Христовым именем; толпы переселен¬
цев тянутся из России почти сплошной вереницей, но¬
чуя под телегами, греясь у костров, а навстречу им
идут назад другие толпы, обнищавшие, голодные и
больные, и много их умирает по пути, и ничто никому
не ново.
Слишком много чужого горя видала Сибирь, чтобы че¬
му-нибудь удивляться. Не удивлялся никто и на Сёмку,
когда тот проходил селением и спрашивал:
—	Которая тут дорога в Расею?
—	Все дороги в Расею ведут, просто отвечали ему
и махали руками вдоль пути, как бы удостоверяя его на¬
правление.	•
И Сёмка шёл без устали, без боязни; его радовала сво¬
бода, веселили поля с пёстрыми цветами и звон колоколь¬
чиков проносившейся мимо почтовой тройки. Иногда он
ложился в траву и крепко засыпал под кустом шиповника
или забирался в придорожную рощу, когда Становилось
168

жарко. Сердобольные сибирские бабы кормили его хле¬
бом и молоком, а попутные мужики иногда подвозили в
телегах.
—	Дяденька, подвези, сделай милость! —упрашивал
Сёмка, когда его догонял кто-нибудь на лошади.
—	Тётенька, дай, родимая, хлебца! — обращался он
в деревнях к хозяйкам.
Все его жалели, и Сёмка был сыт...
III
Прошло две недели.
Много дорог и деревень осталось позади, за Сёмкой.
Он не унывал и брёл не торопясь, только иногда поспра¬
шивал:
—	Далеко ль ещё до Расеи?
—	До Расеи-то? — отвечали ему. — Да не близко.
К зиме, гляди, попадёшь, а может, и раньше.
—	А зима-то скоро?
—	Нет, зима не скоро. Ещё осени не было.
Когда Сёмка проходил селом или когда издали случа¬
лось ему завидеть высокую белую колокольню с золотым
крестом, то слёзы навёртывались ему на глаза, а на душе
становилось радостно и тепло. Он снимал шапку, бросал¬
ся на колени и, плача, восклицал:
—	Господи, пошли поскорей зиму!
Иногда на краю дороги Сёмка встречал одинокий де¬
ревянный крест; поблизости не было ни жилья, ни даже
сторожки, а только лес с одной стороны да степь — с
другой.
И задумывался Сёмка над этим крестом, и всегда
вспоминались ему отец и мать, вспоминался шатёр среди
поля, где они умерли, и Сёмка, забывая усталость, уско¬
рял шаги, шепча своё заветное слово:
—	Домой! Домой!..
Но вот наконец и город...
За городской заставой сначала запестрели перед Сём¬
кой направо и налево бревенчатые серые домики с зелё¬
170

ными, красными и серыми крышами, потом пошли белые
каменные дома. По улицам бродили куры, хрюкали
свиньи. Потом потянулись дворы и заборы, встретились у
почтовых ворот полосатые верстовые столбы, раскинулась
площадь с высокой колокольней за железной решёткой, а
напротив неё торчала серая тощая бревенчатая каланча,
где на самой макушке ходил вокруг по барьеру солдат, а
впереди опять виднелись башни заставы...
Не останавливаясь, Сёмка прошёл городом и снова
вышел на тракт, где было ему привольнее и веселее.
IV
Чем дальше, тем более во всём замечал Сёмка, что на¬
ступает осень. «Ладно. Скоро зима», — думалось ему, и
родное село казалось всё ближе и ближе. На полях не ви¬
лись уже пёстрые бабочки, не кружились стрекозы, дере¬
вья роняли листву, трава увядала, небо чаще заволакива¬
лось серыми жидкими тучами, по ночам стояли холода.
Но Сёмка думал: «Теперь недалеко. Теперь уж скоро».
Проходя по тракту, Сёмка чувствовал голод; он с утра
ещё ничего не ел.
Завидев в кустах человека, который сидел, поджав под
себя ноги, и что-то жевал, Сёмка остановился и с за¬
вистью глядел, как тот, облупив яйцо, откусывал, заедая
хлебом.
—	Тебе чего? — спросил человек, не поднимаясь и
продолжая жевать.
Сёмка молчал.
Человек этот был немолод, с серой короткой бородой,
с загорелым и обветрившимся лицом, с узкими впалыми
глазами. На ногах его были надеты шерстяные пимы, на
плечах пёстрый пиджак, а на затылке картуз.
—	Тебе чего? — повторил он, вглядываясь в Сёмку.
—	Дедушка, — несмело ответил Сёмка, — дай, хри-
ста-ради, хлебца кусочек...
-- Самому, приятель, люди добрые дали. Ну, да на...
поделюсь.
171

Он протянул ему корку и опять спросил:
—	Ты чей такой? Откуда взялся?
—	Домой иду... В Расею.
—	В Расею? Вот и я в Расею. А зачем ты идёшь?
Сёмка начал подробно рассказывать о своей жизни.
Он говорил, как было ему скучно в бараке, как захотелось
домой и как он убежал ночью, а незнакомец всё слушал
да кивал головою,> точно хваля его за что-то.
—	Молодец, брат! — проговорил старик, похлопав
Сёмку по руке. — Только, гляжу я, плохая твоя жизнь.
Видно, по моим следам пойдёшь: ни дома тебе не видать,
ни своего места не знать... Собачья жизнь. Прямо собачья!
—	А ты, дедушка, кто такой? — с интересом прогово¬
рил Сёмка и сел напротив старика.
—	Кто я-то? Да никто. Так... Одно слово — неизвест¬
ный...
Старик глубоко вздохнул и провел ладонью по лицу,
точно утираясь.
—	Да, брат... Ты человек малый, а и то вон родина-то
назад тебя потянула. Всегда она так, точно мать родная...
тянет, тянет... Места нигде без неё не найдёшь. При¬
дёшь, взглянешь на неё, матушку, одним глазком, ну и
легче!
—	А что, дедушка, дойду я к зиме до Расеи?
—	Нет, не дойдёшь. Потому — пойдут холода, а на
тебе вон даже пальтишка нет... Хаживал я, знаю. Не дой¬
дёшь, говорю. Замёрзнешь.
От его слов Сёмка закручинился. Задумался и старик.
Оба, потупив глаза, молчали.
Сёмке в это время казалось, как он будет замерзать, и
было горько, что никто об этом не узнает в Белом. А ста¬
рик думал свою думу и молча шевелил усами.
—	Так ты куда? — неожиданно спросил Неизвестный,
поднимаясь с травы.
—	Я, дедушка, домой...
—	Ну, и я домой. Пойдём вместе.
Оба они молча вышли.на дорогу и побрели не торо¬
пясь вперёд.
172

V
Свечерело... Ливший с полудня дождь пронизал до
костей и Сёмку и Неизвестного.
—	Иди, брат, иди, — подбадривал старик. — Поспе¬
шай. А то двинет это осень-то взаправду, по-настоящему,
а мы с тобой ещё до гор не дошли. Что ж тогда? Пропа¬
дать нужно.
—	Иду, дедушка.
—	И то запоздали. Как бы холод, боюсь, не ударил.
А то беда!
Сёмка, несмотря на усталость, чувствовал себя хоро¬
шо. Встреча с попутчиком радовала его и бодрила. Он
был спокоен, что теперь уж не собьётся с дороги и что де¬
душка приведёт его куда нужно; да и поговорить было
приятно. А дедушка всё время рассказывал и про родину
и про Сибирь, где копают золото, говорил об острогах, о
воле, о суровой сибирской зиме и о зелёной весенней
травке, которая так и манит человека домой, так и не да¬
ёт ему покоя ни днём, ни ночью.
—	А что, дедушка, мы уж много прошли? — спраши¬
вал Сёмка.
—	Видишь — голодней стало: значит, к Расее подви¬
гаемся. А за горы перевалим, там ещё голодней будет, по¬
тому и говорю: поспешай! В Расее деньгу любят, а у нас
с тобой этого самого нету, ну и ночуй где хочешь и
ешь что знаешь. Сибирь, брат, добрая. Только добро-то
её нам не по вкусу... не по зубам. Поспешай, паренёк,
поспешай!
В стороне от проезжей дороги остановился обоз.
Было темно и холодно, и красное пламя костров при¬
ветливо манило путников. Распряжённые лошади в
потёмках бродили по поляне, пощипывая вялую осен¬
нюю траву, возы стояли с поднятыми кверху оглоб¬
лями, а мужики, разведя огонь, грелись и варили
ужин.
—	Хлеб да соль! — сказал Неизвестный, подходя к
костру. — Дозвольте погреться, приятели.
173

—	Садись, — ответили равнодушные голоса.
Старик подсел и протянул к огню руки. Сёмка тоже
приблизился. Промокшее платье его вскоре согрелось, и
по спине пробежала приятная дрожь.
—	Откуда тянешься-то? — спросил кто-то из сидев¬
ших, вглядываясь в лицо Неизвестного.
—	Издали идём. К домам пробираемся.
—	Паренёк-то твой, что ли?
—	Нет, встречный. Переселенский он-то. Сиротой
остался.
—	Вишь ты, промок, сердешный!
На Сёмку все обратили внимание. Он сидел возле са¬
мого костра и, ёжась, глядел, как горят и корчатся в огне
сучья, как тянется по ветру белый дым, как пенится и ши¬
пит в котелке варево.
—	Сирота, стало быть? — спросили мужики и опять
стали смотреть на Сёмку.
Потом начали разговаривать о хлебе и о работе; по¬
том, когда поспела еда, принялись за ужин.
—	Ешь, несчастненький, ешь, — угощали Сёмку, — а
то, вишь, зазяб.
Сёмка наелся и прилёг отдохнуть. После горячей пищи
ему было приятно поваляться возле огня. Сучья весело
трещали, пахло дымом и свежей корой — совсем так же,
как бывало в Белом. Только если бы это было дома, он
накопал бы сейчас картошки и бросил бы в огонь. И Сём¬
ке вспоминался обуглившийся картофель, который и пах¬
нет, и руки жжёт, и на зубах хрустит.
Над головой Сёмки светились звёзды, такие же ясные,
частые, как в Белом, и ему хотелось думать, что Белое те¬
перь где-нибудь близко... Ноги его ныли от усталости,
земля холодила бок и спину, а костёр так хорошо пригре¬
вал ему лицо, и грудь, и коленки.
Мужики всё ещё о чём-то разговаривали, и дедушка
тоже разговаривал с ними. Сёмка слышал его голос:
«Трудно, приятели, трудно...» И мужики говорили тоже,
что трудно. Потом голоса их стали глуше и тише, точно
зажужжали пчёлы... Потом поплыли перед Сёмкой крас¬
174

ные круги, потом разлилась широкая холодная река, а за
рекой показалось Белое... Сёмка хотел броситься к нему
вплавь, но Неизвестный поймал его за ногу и сказал:
«Трудно! Трудно!» Потом опять завертелись красные и
зелёные круги — и всё перемешалось...
. Сёмка спал как убитый.
VI
Было раннее утро, когда он открыл глаза. По небу тя¬
нулись тучи, холодный ветер налетал порывами на потух¬
ший костёр и, выхватив кучу золы, со свистом разносил
его по полю. Мужиков уже не было, а Неизвестный, свер¬
нувшись в комок, лежал на земле.
Сёмка приподнялся и сел.
—	Дедушка! — позвал он старика, но тот не ответил.
«А где ж мужики-то?» — подумалось ему сейчас же, и
вдруг стало страшно за Неизвестного.
Ветер свистел, раздувая золу; по чёрным головешкам
шуршали обгорелые ветки, и всё поле, казалось, шуршит
и стонет. Становилось жутко.
—	Дедушка! — крикнул ещё раз Сёмка, но голос его
отнесло ветром в другую сторону.
Глаза его против воли закрывались, голова отяжелела
и сама падала на плечи. Сёмка снова прилёг, а вокруг и
отовсюду гудело ему в уши: з-з-з!.. И ему чудилось, что
Неизвестного убили разбойники, чудилось опять где-то
близко Белое, но войти в него кто-то мешает, кто-то тянет
назад, тянет туда, на огромное поле, где стоит серый ба¬
рак. «А... ты домой?!» — говорит чей-то сердитый голос.
Затем приносят горячие щи и наливают Сёмке прямо в
рот, льют на голову, льют всё больше и больше, так что
на голове вырастает целая горячая гора, а щи всё льют,
всё льют... Голова распухает, внутри горит костёр. Сёмка
задыхается — и открывает глаза. Над ним сидит Неиз¬
вестный и печально кивает головой.
—	Что, брат? — говорит он, трогая его лицо рукою,
и Сёмка видит над собой небо, солнце, серую боро¬
175

ду, впалые глаза. — Что, брат? Дело-то наше, видно,
дрянь.
—	Дедушка... — еле пробормотал Сёмка.
—	Ну-ка, брат, встань, посиди.
Старик поднял его, посадил себе на колени и дал при¬
валиться к своей груди головой.
—	Что, брат?
—	Ничего... — пробормотал Сёмка.
—	Очувствуйся немножко, да надо идти как-нибудь...
Не помирать же здесь.
Через час они уже брели тихонько по дороге, обняв¬
шись. Неизвестный шагал мерно и уверенно, а Сёмка
часто спотыкался и сбивался с шага.
—	Город-то больно далече, — жаловался старик.—
В больницу бы тебя положить. Ты ведь не то что я. Тебе
можно. А мне вот и" глаз нельзя туда показать, в город-то.
Эх, житьё, житьё!..
Немного спустя Сёмка остановился:
—	Дедушка, ноги, не идут... Давай посидим.
—	Отойдём в рощу. Там потеплее. Ну, держись за ме¬
ня. Вот так! Ну, пойдём.
В роще оба они сели. Неизвестный велел Сёмке поло¬
жить голову к нему на колени, а сам наломал сучьев и
сделал из них постель.
—	Ложись, ложись, мужичок! Ложись.
—	Дедушка, — взмолился Сёмка, — не бросай меня
одного! Дедушка!..
Он горько заплакал и не говорил уже более ни слова.
Опять ему стало казаться, что вокруг всё гудит и свистит,
опять кто-то тянет его за голову, и всё перед ним кружит¬
ся и горит...
—	Домой, домой! — тяжело выговаривает Сёмка и че¬
рез силу открывает глаза, но уже ничего не видит...
Иногда кажутся ему какие-то новые люди, незнако¬
мый, новый барак; то видит он мать, то речку Узюпку, то
опять незнакомых людей, то дедушку Неизвестного; и
ночь и день мешаются вместе, и наконец Сёмка снова от¬
крывает глаза.
176

Он лежит в комнате, на мягкой постели, он ясно видит
над собой потолок, видит, как за ‘окном шатается голое,
жидкое деревцо.
Он в страхе думает: «Опять барак?» — и хочет вско¬
чить и бежать, но тело его не шевелится, а голова точно
примёрзла к подушке.
«Где ж дедушка?» — подумал Сёмка, ища глазами
знакомое лицо. Но не было ни старика, ни леса, ни трак¬
товой дороги. И Сёмке стало горько и больно, зачем бро¬
сил его Неизвестный, и тихие слёзы обильно заструились
по его бледному, исхудалому лицу.
VII
Однажды, в больничном халате, всё ещё слабый после
болезни, Сёмца стоял у окна и задумчиво глядел на пус¬
тынную улицу, где ветер гонял через лужи сухие осенние
листья. Позади Сёмки стоял Демидыч, больничный сол¬
дат, и тоже глядел, думая свою думу. Он уже рассказы¬
вал Сёмке, как его, больного, без памяти, принёс сюда
старик. А тут случился исправник *. Глянул он, это, на
старика, да и говорит: «Здравствуй, красавец!» А старик-
то так и присел. «Опять, — говорит, — гуляешь?» Ну, сей¬
час его и взяли... Третий раз старик-то с каторги бегает.
Третий раз его ловят.
Обо всём этом Сёмка уже слыхал от солдата и всякий
день поутру и на ночь вздыхал и думал: «Господи, спаси
дедушку Неизвестного!..»
— Нынче их отсылают, — говорил солдат; — Гляди,
сейчас поведут.
Вскоре до слуха Сёмки донеслись глухие странные
звуки. Потом показались солдаты с ружьями на плечах,
а за ними шла толпа в серых халатах и круглых шапках,
громыхая цепями, которые болтались и звенели у рук и у
ног. По обе стороны и позади шли также солдаты; все
ёжились от холода. 11 Испрёвник — начальник полиции.
178

С замиравшим сердцем Сёмка прильнул к стеклу и во
все глаза глядел на эту серую толпу, отыскивая знакомо¬
го. Вдруг он отчаянно закричал, почти взвизгнул, и начал
бить по стеклу кулаками:
—	Дедушка! дедушка! дедушка!
Среди арестантов он увидел Неизвестного, который;
путаясь в цепях, проходил почти возле окна.
—	Дедушка! дедушка! — кричал Сёмка, не помня се¬
бя от радости и от ужаса.
Заслышав стук, многие повернули головы. Оглянулся
и Неизвестный. Сёмка видел, как он взглянул на него сво¬
ими‘впалыми серыми глазами, видел, как он вздохнул и
печально покивал ему головой.
Слёзы градом брызнули у Сёмки, сердце бешено коло¬
тилось в груди, а между тем партия и конвой прошли у ate
и скрылись за углом дома. Сёмка всё ещё бился и кричал:
«Дедушка!», а сторож равнодушно говорил:	*
—	Чего ревёшь? Нечего реветь: тебя вернут скоро на
родину, потому ты дитё и тут тебе вовсе не место. Сказа¬
но: вернут, не ори!
Но Сёмка рыдал и всё старался заглянуть куда-то
вкось, за угол, куда унёс свои цепи его случайный верный
друг — Неизвестный.
Я. Д. Телешов

’С
r€
V
С
ВСТРЯСКА
^ л Страничка из Мишкиной жизни
■И днажды в праздничный вечер он стоял на гале-
JMgS- рее цирка, плотно прижавшись грудью к де¬
реву перил, и, бледный от напряжённого вни¬
мания, смотрел очарованными глазами на арену, где ку¬
выркался ярко одетый клоун, любимец цирковой публики.
Окутанное пышными складками розового и жёлтого
атласа тело клоуна, гибкое, как у змеи, мелькая на тём¬
ном фоне арены, принимало различные позы: то лёгкие и
грациозные, то уродливые и смешные; оно, как мяч, под¬
прыгивало в воздухе, ловко кувыркалось там, падало на
песок арены и быстро каталось по ней. Потом клоун вска¬
кивал на ноги и, смелый, довольный собой, весело смот¬
рел на публику, ожидая от неё рукоплесканий. Она не
скупилась и дружно поощряла его искусство громким
смехом, криками, улыбками одобрения. Тогда он вновь из¬
вивался, кувыркался, прыгал, жонглировал своим колпа¬
ком; при каждом движении его золотые блёстки, нашитые
на атласе, сверкали, как искры, а мальчик с галереи
жадно следил за этой игрой гибкого тела и, прищуривая
от удовольствия свои чёрные глазки, улыбался тихой
улыбкой неизъяснимого удовольствия.
— Фот тяк! — ломаным языком и тонким голосом го¬
ворил клоун, перепрыгивая через спинку стула, несколько
секунд балансировал на ней, но вдруг неестественно изо-
180

гнулся, упал и,. съёжившись в ком, вместе со стулом за¬
мелькал по арене, так что казалось, будто стул ожил и
гонится за ним.
Мальчик следил за всем, что делал клоун, и, увлечён¬
ный его ловкостью, невольно-отражал и повторял на сво¬
ей рожице все гримасы уморительно подвижного набелён¬
ного лица. Он повторял бы и жесты, но был стиснут со
всех сторон до того, что не мог двинуть рукой. Сзади на
него навалился какой-то бородач в кучерском костюме, с
боков тоже давили его. На галерее было душно; грудь,
прижатая к дереву перил, болела, ноги ныли от устало¬
сти и полученных толчков, но — как ловок и красив этот
клоун и как люб он всем! Увлечение мальчика ловкостью
артиста возвышалось до благоговейного чувства, он мол¬
чал, когда публика громко выражала свои одобрения кло¬
уну, молчал и порой вздрагивал от желания самому быть
там, на арене, кувыркаться по ней в сияющем костюме*
смешить людей, слышать их похвалы и видеть сотни весё¬
лых лиц и внимательных глаз, устремлённых на него.
Сильное, но смутное чувство, властно охватившее мальчи¬
ка, было, в общем, тёмным чувством — оно не оживляло,
а подавляло своей силой, в нём было много грусти и за¬
висти, ещё более обострявшихся каждый раз, когда у
мальчика вспыхивала мысль о том, что всё это красивое и
приятное, как сон, должно скоро кончиться и опять ему
придётся идти домой в тёмную и грязную мастерскую...
А клоун встал на четвереньки, одну ногу вытянул и,
прыгая по арене на другой и на руках, с визгом и хрю¬
каньем скрылся, возбудив в публике, дружный хохот. Сле¬
дующим номером программы была борьба двух атлетов,
потом выехала на лошади барыня в длинном чёрном
платье и в шляпе, похожей на маленькое ведёрко, за ней
вышли трое акробатов... Было и ещё много разных «номе¬
ров», но из них внимание маленького зрителя заняли
только двое артистов, ещё более маленьких, чем он сам.
Исполнив трудное упражнение на турнике, они ушли, но
и они не затушевали того впечатления, которое оставил
клоун.
181

Когда представление кончилось и публика с шумом
стала расходиться, мальчик с галереи вЬё ещё медлил
уходить и смотрел на арену, где уже гасили огни. Вот там
явился какой-то низенький господин с тростью в руке и с
сигарой в зубах.	.
—	Это и есть самый он... клоун-то, — сказал боро¬
датый человек и, широко улыбаясь, добавил: — Очень
я его хорошо знаю... хоша он и обрядился в настоя¬
щее...
Мальчик слышал эти слова и пристально смотрел на
человека с сигарой, который стоял среди арены, что-то
приказывая людям в красных мундирах, суетившимся по
ней. Это блестящий, ловкий клоун? И мальчик разочаро¬
ванно тряхнул головой — не понравилось ему, что такой
удивительный человек одевается, как самый обыкновен¬
ный модный барин. Вот если б он, Мишка, был клоуном,
он так бы и ходил по улицам в ярком, широком атласном
костюме с золотом и в высоком белом колпаке. И Миш¬
ка вышел из цирка, решительно недовольный этим не¬
приятным превращением артиста в обыкновенного че¬
ловека.
Длинная улица лежала пред мальчиком; по обеим
сторонам её, как две нити крупных огненных бус, протя¬
гивались вдаль фонари, оживлённо и безмолвно состяза¬
ясь с тьмой ночи, полной говора людей и дребезга про¬
лёток. Вспоминая выходки клоуна, мальчик улыбал¬
ся, а иногда, перепрыгивая через впадину на панели
или вскакивая на ступеньку крыльца, вполголоса
восклицал:
—	Фот тяк! И фот тяк!..
И, воспроизводя на лице гримасы и ужимки, потешав¬
шие публику, мальчик порой останавливался пред окнами
магазинов и серьёзно подолгу рассматривал своё отраже¬
ние на стекле.
Удовлетворённый видом своей исковерканной гримаса¬
ми скуластой рожицы с маленькими, живыми, чёрными
глазами, он весело подпрыгивал и свистел. Но уже в нём
являлось нечто, портившее ему настроение, — память,
182

оживлённая боязнью наказания, чувством, которое посто¬
янно жило в худой груди Мишки, — память упорно вос-
становляла пред ним завтрашний день — тяжёлый, сует¬
ливый день!
Завтра утром он проснётся, разбуженный сердитым
окриком кухарки, и пойдёт ставить самовар для мастеров.
Потом приготовит посуду для чая на длинном столе среди
мастерской и станет будить мастеров, а они будут ругать
его и лягаться ногами... Пока они пьют чай, он должен
прибрать их постели, вымести мастерскую, потом, выпив
стакан холодного и спитого чая, он достанет из угла мас¬
терской большую каменную плиту, положит её на табурет
и с пирамидальным камнем в руках усядется растирать
краски. От возни тяжёлым камнем по плите у него забо¬
лят, заноют и руки, и плечи, и спина. После обеда около
часа отдыха, — он уберёт со стола и, свернувшись где-ни¬
будь в углу, заснёт, как котёнок... а разбудят его пинком.
Может быть, его заставят чистйть пемзой доски, зашпак¬
лёванные под иконы, и он, кашляя и чихая, долго будет
дышать тонкой меловой пылью. И так весь день, до
ужина...
Единственное приятное, что испытывал Мишка и чего
он всегда с нетерпением ждал, это приказание бежать ку¬
да-нибудь — к столяру за досками для икон, в москатель¬
ную лавку, в кабак за водкой... А самым неприятным и
даже страшным для него было копотливое и требовавшее
большой осторожности поручение заготовить яичных
желтков для красок1.
Нужно было осторожно разбить яйцо, слить желток в
одну чашку, белок в другую, а он то портил яйцо, раздав¬
ливая в нём желток, то сливал белок в чашку с желтком
и портил уже все желтки, которые успел отделить. За
это — били.
Скучную и нелёгкую жизнь изживал он...
.„Дойдя до ворот хмурого двухэтажного дома, окра¬
шенного в какую-то рыжую краску, Мишка торкнулся в
1 Краски, которыми писали большинство икон, разводились на желтке яиц.
183

калитку и, убедившись, что она заперта, тотчас же решил
перелезть через забор, что и исполнил быстро и бесшумно,
как кошка. Проникая во двор таким необычным путём, он
избегал подзатыльника, которым непременно отплатил
бы ему дворник за беспокойство отводить калитку, —
ведь всегда приятно получить одним подзатыльником
меньше против того, сколько вам их назначено от судьбы.
А кроме этого, Мишке было и невыгодно, чтоб дворник
видел, где он ляжет спать. Хитрый мальчик для сна все¬
гда выбирал самые укромные уголки двора — этим он
выигрывал у хозяина несколько лишних минут сна, ибо
поутру, для того чтоб разбудить Мишку, сначала нуж¬
но было найти его. И теперь он тихо пробрался в угол
двора, Там в узкой дыре между поленницей дров и стеной
погреба зарылся в солому и рогожи, с наслаждением вы¬
тянулся на спине и несколько секунд смотрел в небо.
В небе сверкали звёзды... Они напомнили Мишке золо¬
тые блёстки на атласном костюме клоуна, он зажмурил
глаза, улыбнулся сквозь дрёму и, беззвучно, одними гу¬
бами, повторив: «Фот тяк...», уснул крепким, детским
сном... Проснуться его заставило странное ощущение:
ему показалось, что левая нога его быстро бежит ку¬
да-то и тащит за собой всё тело. Он с испугом открыл
глаза.	.	'
—	Чертёнок! — укоризненно говорила кухарка, дёргая
его за ногу, — опять ты спрятался? Вот я ужо — пого¬
ди! — скажу хозяйке...
—	Это я, тётинька Палагея, не прятался, вот ей-богу,
не прятался! — И Мишка, вскочив на ноги, убеждённо
перекрестился.
—	Черти тебя спрятали?
—	А я пришёл, и было везде заперто... Дядя Николай
стал бы ругаться, ну я — махить через ворота... — скоро¬
говоркой объяснил Мишка, зорко следя за руками тётень¬
ки Палагеи.
—	Иди, иди, шишига, ставь самовар-от, ведь уж скоро
шесть часо-ов...
—	Эт*Г я чичас! — с полной готовностью воскликнул
184

Мишка и, довольный тем, что он так дёшево отделался,
сломя голову побежал в кухню.
Там, бодро возясь около самовара, позеленевшего от
старости ^пгзатого ветерана с исковерканными боками,
Мишка вступил в беседу с кухаркой.
—	Ну, уж в цирке вчерась — ах, тётинька! здоро¬
во представляли! — щуря глаза от удовольствия, ска¬
зал он.	„
—	Я тоже было хотела пойти, — угрюмо отозвалась
кухарка и со злым вздохом добавила: — да разве у нас
вырвешься!
—	Вам нельзя, — серьёзно сказал Мишка, и так как
он был великий дипломат, то, ответив кухарке сочув¬
ственным вздохом, пояснил свои слова: — Потому вы вро¬
де как на каторге...
—	То-то, что...
—	А уж был там паяц один... ах и шельма!
—	Смешной? — заинтересовалась кухарка оживлени¬
ем Мишки.
—	Тоись просто уморушка! Согнёт он какой-нибудь
крендель — так все за животики и возьмутся! — жи¬
вописал Мишка, держа в руках пучок зажжённой лу¬
чины.
—	Ишь ты... люблю я этих паяцов... Клади лучину-то
в самовар — руки сожжёшь.
—	Фю-ить! Готово! Рожа у него — как на пружинах...
уж он её и так кривит и эдак... — Мишка показал, как
именно паяц кривит рожу.
Кухарка взглянула на него и расхохоталась.
—	Ах ты... таракан ты... ведь уж перенял! Ступай,
убирай мастерскую-то, анчутка.
—	И фот тяк! — пискливо крикнул Мишка, исчезая
из кухни, сопровождаемый добродушным смехом Па-
лагеи.
Прежде чем попасть в мастерскую, он подбежал в се¬
нях к кадке с водой и, глядя в неё, проделал несколько
гримас. Выходило настолько хорошо, что он даже сам
рассмеялся.
185

...Этот день стал для него роковым днём и днём три¬
умфа. С утра он рассказывал в мастерской о клоуне, вос¬
производил его гримасы, изгибы его тела, пискливую речь
и всё, что врезалось в его память. Мастеров томила ску¬
ка, они рады были и той незатейливой забаве, которую
предлагал им увлечённый Мишка, они поощряли его вы¬
ходки и к вечеру уже звали его — паяц.
—	Паяц! Ha-ко, вымой кисти!
—	Паяц! Принеси лазури!
И Мишка, чувствуя себя героем дня, белкой прыгал
по мастерской, всё более входя в роль потешника, гри¬
масничая и ломаясь. Эта роль, привлекая к нему общее
и доброе внимание мастеров, льстила его маленькому са¬
молюбию и весь день охраняла его от щелчков, пинков и
иных поощрений, обычных в его жизни. Но — чем выше
встанешь, тем хуже падать, это ведь известно...
Вечером, пред концом работы, один из мастеров, пи¬
савший поясной образ св. великомученика Пантелеймона,
подозвал к себе Мишку и сказал ему, чтобы он поставил
икону, ещё сырую, на окно. Мишка, кривляясь, схватил
образ и... смазал пальцем краску с ящичка в руке св. це¬
лителя... Бледный от испуга, он молча и вопросительно
взглянул на мастера.
—	Что? Дорвался? — ехидно спросил тот.
—	Я нечаянно-о... — тихо протянул Мишка.
—	Дай сюда...
Мишка покорно отдал ему икону и потупился.
*— Давай башку!
—	Господи!—умоляюще взвыл Мишка.
—	Ну?!
—	Дядинька! я...
Но мастер схватил его за плечи и притянул к себе.
Потом он не торопясь запустил ему пальцы своей левой
руки в волосы на затылке снизу вверх и начал медленно
поднимать мальчика на воздух. Мишка подобрал под
себя ноги и поджал руки, точно он думал, что от этого те¬
ло его станет легче, и с искажённым от боли лицом по¬
вис в воздухе, открыв рот и прерывисто дыша. А мастер,
186

подняв его левой рукой на пол-аршина от пола, взмахнул
в воздухе правой и с силой ударил мальчика по ягодицам
сверху вниз.
Это называется «встряска», она выдирает волосы с
корнями, и от неё на затылке является опухоль, которая
долго заставляет помнить о себе.
Стоная, схватившись за голову руками, Мишка упал
на пол к ногам мастера и слышал, как в мастерской смея¬
лись над ним.
—	Ловко кувыркнулся, паяц!
—	Это, братцы, воздушный полёт.
—	Ха, ха, ха! Мишка, а ну-ка, ещё посальтоморталь.
Этот смех резал Мишке душу и был намного острее
боли от «встряски». Ему приказали подняться с пола и
накрывать на стол для ужина. В кухне его ждало ещё
огорчение. Там была хозяйка — она поймала его и начала
трясти за ухо, приговаривая:
—	А ты, чертёнок, спи, где велят, а не пря-чься, не
пря-чься, не пря-чься.	'
Мишка болтал головой, стараясь попасть в такт дви¬
жениям хозяйкиной руки, и чувствовал едва одолимое
желание укусить эту руку.	,
...Через час он лежал на своей постели, под столом в
мастерской, сжавшись в плотный маленький комок так,
точно он хотел задавить в себе боль и горечь.
В окна смотрела луна, освещая голубоватым сияни¬
ем большие иконостасные фигуры святых, стоявшие в ряд
у стены. Их тёмные лики смотрели сурово и внушитель¬
но в торжественной безмятежности своей славы, лунный
свет придавал им вид призраков, смягчая резкие
краски и оживляя складки тяжёлых риз на их раме¬
нах *.
Без дум, весь поглощённый чувством обиды, мальчик
покорно ожидал, когда это чувство затихнет... а блестя¬
щие краски икон постепенно вызывали воспоминания о
вчеращнем вечере, о красивых костюмах ловких, гибких
1 Рамена (устаревш.) — плечи.
188

людей, которые так свободно прыгают, так веселы и кра¬
сивы...
. ...И вот он видит арену цирка и себя на ней; с необы¬
чайной лёгкостью он совершал самые трудные упражне¬
ния, и не усталостью, а сладкой и приятной негой они от¬
зывались в его теле... Гром рукоплесканий поощрял его...
полный восхищения пред своей ловкостью, весёлый и гор¬
дый, он прыгнул высоко в воздух и, сопровождаемый гу¬
лом одобрения, плавно полетел куда-то, полетел со слад¬
ким замиранием сердца... чтоб завтра снова проснуться
на земле от пинка...
М. Горький

СОДЕРЖАНИЕ
Л. Н. Тол стой. Кавказский пленник. Рисунки Н. Си¬
моновской
И. С. Тургенев. Перепёлка. Рисунок Е. Комарова
Д. В. Григорович. Гуттаперчевый мальчик. Рисун¬
ки Б. Шахова . ... .		 . .
К. М. Станюкович. Максимка. Рисунки В. Орлова .
Д. Н. Мамин-Сибиряк. Вертел. (Печатается с со¬
кращениями.) Рисунок Г. Коржева .	...
В. М. Гаршин. Сигнал. Рисунки Б. Коржевского . .
В. Г. Короленко. Мороз. Рисунок Г. Никольского .
А. П. Чехов. Мальчики. Рисунок Т. Шишмаревой . .
А. И. Куприн. Скворцы. Рисунок Г. Никольского . .
Л. Н. А н д р е е в. 11» тька на даче. Рисунки А. Алей¬
никова
А. С. Серафимович. Медведь. Рисунок А. Корот-
кина
Н. Д. Телешов. Домой. Рисунки А. Кондратьева . .
М. Горький. Встряска. (Страничка из Мишкиной
жизни.) Рисунок А. Китаева . .
3
35
42
63
97
ПО
122
129
138
146
157
166
180

к ЧИТАТЕЛЯМ
В этой книге вы прочитали рассказы вели¬
ких классиков русской литературы: Л. Н. Тол¬
стого, И. С. Тургенева, А. П. Чехова, А. М. Горь¬
кого и других известных и любимых наших
писателей. Все эти рассказы были созданы дав¬
но, ещё до Великой Октябрьской социалистиче¬
ской революции. Некоторые из них вам, возмож¬
но, были уже известны. Но их можно читать и
перечитывать много раз — так интересно и хо¬
рошо эти рассказы написаны. Недаром они
десятки лет были любимым чтением многих по¬
колений русских людей.	?
Пришлите ваши отзывы об этих, рассказах
по адресу: Москва 47, у л. Горького, 43, Дом дет¬
ской книги.

Оформление Н. Мунц
для начальной школы
Ответственные редактор В. Гакина.
Художественный редактор Г. Вебер.
Технический редактор Т. Доброволыюва.
Корректоры
Н. Великова в Р. Ммиелеиич.
•
Сдано в набор 12/Х1 1952 г. Подписано к
печати 11/11 1953 г. Формат 70 X 921/ц —
6,0 бум. —13,0 печ. л. (9,42 уч.-изд. л,).
Тираж 400 000 (200001-300000) виз.
Цена 4 р. 30 к. А00458. Заказ J* 1379.
Фабрика детской книги Детгнза
Москва, Сущевский вал. 49.